Читать онлайн Ирина Винер: Я – никто. Автобиография легендарного тренера бесплатно

Ирина Винер: Я – никто. Автобиография легендарного тренера
Рис.0 Ирина Винер: Я – никто. Автобиография легендарного тренера

Во внутреннем оформлении книги использованы фотографии и иллюстрации:

© Владимир Веленгурин / Комсомольская правда; © Олег Наумов; © Станислав Сильянов; © Валерий Шарифулин / ТАСС / Legion-Media; © Алексей Куденко / РИА Новости; © Владимир Песня / РИА Новости; © Imago / Legion-Media; репродукции картин А.Е.Винера и фото из личного архива автора.

© Винер И.А., 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

Эту книгу придумала Алина. Моя ученица. Мой ребенок.

Позвонила, сказала, смеясь:

– Есть идея, Ирина Александровна.

– Идея? Что за идея? – спросила я.

– Подарок хочу вам сделать. Самый лучший. На день рождения. Не на этот, на следующий.

– Ты придешь, вот и лучший подарок.

– Спасибо, – ответила Алина. – Спасибо, но нет. Буду у вас завтра и все объясню.

Алина Кабаева:

Вошла в зал и сразу услышала Ирину Александровну.

– Эй, тренеры! – произнесла она так громко, что замерли все четыре ковра. – Посмотрите на эту Зайцеву, которую привезли! Она медленно, но верно худеет. Выходной не выходной, все время вес идет вниз. А у наших красавиц некоторых… Вот ты чего поправляешься? Тоже мне королева нашлась! Я помалкиваю, а она прибавляет каждый день. Чтоб в столовую не заходила! А ты? Квадрат! Думаешь, оставлю тебя такую? Нет! Бросок подработают девочки новые, и поменяю. Поменяю вас, коров здоровых!

Эхо, тишина и снова шум тренировки. Ирина Александровна направляется мне навстречу, видит идущую к выходу девочку, подзывает к себе и делает замечание в своей неповторимой манере, незабываемой и хорошо мне знакомой:

– Куда собралась?! Ни спасибо, ничего не сказала. Еще раз повторится, забуду, как тебя зовут. Надо всегда уходить с площадки и говорить спасибо! Хореографу – спасибо! Тренеру – спасибо! Уборщице – спасибо! Врачу – спасибо! Господу Богу – спасибо! Без конца спасибо надо говорить! Свободна!

Настает мой черед.

– И с какой же ты идеей? – Ирина Александровна обнимает и целует меня. Я счастлива и знаю – нашей встречей счастлива и она. Перехожу к делу.

– Идея проста. Вы расскажете о своем детстве, юности, поступках, любви и работе с нами – вашими детьми. Мы расскажем о вас. Вы огромная часть нашей жизни, мы – жизни вашей.

Получится книга. Книга, которая нужна людям. Детям, родителям, тренерам. Поверьте, Ирина Александровна, и, пожалуйста, соглашайтесь. Разумеется, рассказы тех, кто в составе сборной России на ковре никогда не выступал, но знает вас хорошо, в книгу мы тоже включим.

Диктофон стал моим спутником. Помощники расшифровывали речь, я читала, дополняла, уточняла.

1

Перед соревнованиями я забираю все телефоны и все компьютеры. Если Олимпийские игры – за три недели, чемпионат мира – за десять дней. Дети смиряются, и правильно. Знают, делается это для их же блага. Сначала шумели, а потом поняли, что так спокойнее. Спать ляжешь вовремя, выспишься, в зал придешь полная сил. Уговоры типа «сон для слабаков» на меня не действуют. Дисциплина – главное. Не соблюдать режим – преступление. Тот, кто преступление совершает, должен отвечать.

Я могу отстранить любую. Мне не трудно. Убираю даже самые первые номера. Объясняю и детям, и тренерам: «Вы мне кто? Сестры, подруги, знакомые? Я сама себе не сестра, не подруга, не знакомая. Сама себе я – никто. Я проводник. Мне идет информация Оттуда, я повторяю. Не слушаете меня, значит, Небесную канцелярию не слушаете. Будете получать травмы, болезни, неприятности. Канцелярия говорит мне, а я – каждой из вас: “Ты получила программу? Выполняешь? Не выполняешь, я тебе подскажу. И еще раз подскажу. И еще. А потом тебя накажут. Поломаешь ногу, руку, шею. Будешь сидеть и смотреть по телевизору, как выступают другие там, где ты сама могла выступать”». Мне говорят: «Вы – ворона, Ирина Александровна, вы накаркаете». А я не каркаю, я информацию передаю.

Дети не любят тех, кто заискивает перед ними, гладит по головке: «Ты моя кошечка, ты моя умница», а результата нет. Презирают таких тренеров, уходят от них. Я никогда не сюсюкаю. В ложке меда утопить легче, чем в бочке дегтя. Все время напоминаю: «Бояться надо не тех, кто ругает, а тех, кто хвалит. Нужно подумать, заслужил ты это или нет». Я незаслуженно никогда не похвалю. Никогда на плохое не скажу хорошее. И на хорошее не скажу плохое. Дети быстро распознают ложь и фальшь и прекрасно разбираются, кто есть кто. Могут не подать вида, но доверять перестанут. А залог успеха в том, что ребенок должен тренеру верить.

Я не говорю «гимнастки». Дети. Другого слова у меня нет. Они с детства рядом со мной и видят меня чаще, чем своих собственных родителей. Я лучше их чувствую, потому что провожу с ними больше времени и вникаю во все их жизненные проблемы. Я в ответе за них и считаю своими родными детьми.

Кто-то думает, что я их подавляю. Нет. Подчиняю порядку и правилам. Моя жесткость и мой диктат обусловлены тем, что Бог дал каждой из них колоссальный талант. А талант надо отработать.

У них есть все: огромный состав специалистов, который за ними ухаживает, питание, зал. Такие условия создает для них страна. И они должны платить за это своими победами. «Как вы смеете не трудиться? – спрашиваю я. – Люди голодают, а вы здесь жируете, не тренируетесь так, как нужно. Подводите тренера, родителей, флаг! Государство за каждую из вас платит в день столько, сколько многие зарабатывают за месяц. Когда у вас в жизни случится, к сожалению, что-то неприятное, будете говорить: “За что?” А вы вспомните, как не делали то, что положено, как крутили носами».

Дети на строгость не обижаются. Наоборот. Самой первой знаменитой моей ученице Венере Зариповой устраивали темные из-за того, что с ней я работала больше и жестче, чем с другими. Ревновали. «Вы же не любите, когда ругают», – сказала однажды им я и услышала: «Ругайте, кричите на нас. Пожалуйста, мы готовы».

Перед Олимпиадой в Рио-де-Жанейро я очень жестко разговаривала с тренерами, серьезно с ними конфликтовала. Программу Риты Мамун они начали упрощать. Подстраховывались, хотели, чтоб делала она только то, за что судьи баллы засчитают. А то, что связано с красотой, с образом, их не особенно волновало. Каждый день бочку катила, чтобы поняли: трусом быть нельзя. Страх – самое плохое. Чувство, которое не дает преодолеть себя. Страх – это когда поджала хвост. Должна была распушить, а поджала. Вышла, но боялась.

– Три труса! Тренер – трус, хореограф – трус, гимнастка – трус, – говорила я. – С тремя трусами можно на Олимпиаду пробиться? Можно Олимпиаду выиграть?

– Ой, Ирина Александровна, для Риты это слишком сложно, а если получаться не будет, а если уронит предмет?

– Пошли вон! Думаете, мне не страшно?

2

Есть такие стихи:

  • Словом можно убить, словом можно спасти,
  • Словом можно полки за собой повести.
  • Словом можно продать, и предать, и купить,
  • Слово можно в разящий свинец перелить[1].

Иногда я переливаю свои слова в свинец и этим свинцом своих воспитанниц расстреливаю.

Моя первая олимпийская чемпионка Юлия Барсукова на вопрос: «А Ирина Александровна на вас кричит?» – ответила: «Да, кричит. Если выпросишь».

Одна за сутки на килограмм поправилась. Захожу в ее комнату – банка «Нутеллы» пустая стоит. Банку она взяла и сожрала. Говорю: «Бери билет, освобождай территорию. Твое место на дискотеке!»

Я не люблю слез и знаю, что слезы человека унижают, расслабляют, выбивают из колеи. Очень трудно вернуться к исходному состоянию, если ты расплакалась, разрыдалась, тем более разыстерилась. Слезы допустимы только на пьедестале, когда поднимается флаг и звучит гимн. В остальных случаях это признак слабости.

Маргарита Мамун:

На тренировке перед первым моим чемпионатом Европы я не могла сделать ленту. С девяти утра работала. Мяч, обруч и булавы – нормально, четвертый вид – лента – никак не идет. Там, ближе к концу упражнения, был бросок, который требовал большой силы, а меня в лучшем случае хватало только до середины. Но не буду же говорить, что устала. Отвернусь, слезинку пущу и снова пытаюсь сделать.

Ирина Александровна понимала, что кошмар, что восемь вечера уже, но стояла на своем: «Или делаешь, или на чемпионат не едешь». Я не обедала, не полдничала, не ужинала. Врачи подносили витаминки всякие разные. В итоге сделала. «Видишь, – говорит, – получилось. А думала, что не можешь».

Яна Кудрявцева:

История, когда Ирина Александровна на меня и Риту Мамун кричала очень сильно, была на чемпионате мира в Киеве, в 2013 году. Женя Канаева с Дарьей Дмитриевой закончили выступать, поехали мы, новое поколение.

Вроде нормально все шло, ковер опробовали[2], тренировались. Ирина Александровна не паниковала, хотя представляю, какое у нее в душе неспокойствие было. Справимся мы – не справимся, подведем – не подведем.

Пригласила на завтрак. Ели сырники. Она такая добрая-предобрая, говорит: «Как приятно, когда дети худенькие кушают. Я вам никогда ничего не скажу, потому что проблем с весом у вас нет».

Вечером начали выступать и как-то не суперхорошо выступали. Ирина Александровна орала так, что волонтеры разбежались. Вообще все люди разбежались. А утром говорила: «Ешьте-ешьте, мои худенькие девочки».

На следующем чемпионате на рыбу пригласила. Мы отказались сразу. Испытывала, наверное, нас.

Люди, которые хотят быть настоящими, должны чем-то жертвовать. Жертва дает возможность понять, что ты сильный, ты можешь, у тебя получится. Чтобы быть в когорте тех, на кого равняются, надо много трудиться, а значит, преодолевать себя. Преодолевать даже тогда, когда голос внутри говорит: «Преодолеешь, конечно, но зачем же прямо сейчас?»

Яна Кудрявцева:

Своей энергетикой Ирина Александровна воздействует на само пространство и на всех, кто в этом пространстве находится. Когда в зал входит женщина, скидывает шубу, за ней шубу кто-то из сопровождающих подбирает, это, согласитесь, впечатляет.

Таков ее статус. И у меня была суперответственность – работать с таким человеком.

Помню, как первый раз оказалась в Новогорске, как тряслись мои ноги, и прям страх какой-то вселяла эта женщина своей легендарностью. Со всеми так было. Соврут, если скажут, что по-другому.

Дина Аверина:

В зале никого: зима, декабрь и грипп какой-то. Все заболели. А мы с Аришей только приехали в Новогорск. Ирина Александровна входит, видит, что ни души больше нет, говорит: «Ну, давайте буду вас тренировать». Мы обрадовались: «Вау, круто!» Смотрели дома видео, как она это делает, мечтали, что окажемся у нее.

Арина Аверина:

Первое время я очень боялась. Двигалась в тысячу раз быстрее, когда Ирина Александровна приходила. На самом дальнем ковре занималась, лишь бы она не увидела меня. Даже музыку не включала. Мало ли услышит, повернется в мою сторону, заметит ошибку и выгонит.

Марина Николаева:

У Винер надо много трудиться и, что бы ни происходило, оставаться в зале до конца. Она предупреждает: «Если выгоняю, сержусь, говорю: “Вон из зала!”, ты не должна это буквально понимать. Отойди в уголочек и продолжай работать».

Маргарита Мамун:

В четырнадцать лет я приехала в Новогорск. Знала, что Винер строгая очень, переживала.

Когда она в зал вошла, ощущение было такое, что, трудно сравнение подобрать, будто ледяная королева явилась. Все затихли. Я тренировалась в сторонке. Она посмотрела, сказала: «Красивая. И прыгаешь хорошо». Улыбнулась, расположила к себе.

Образ ледяной королевы Ирина Александровна создает для всех, но для нас она покровительница, которой мы доверяем, которая приручила нас.

3

Любовь к спорту привил мне отец. Через нелюбовь. Стойки, шпагаты и мостики давались мне со слезами. В детстве я часто болела. Простуды, ангины. Отец принялся закаливать меня. Приучил к обливаниям, обтираниям. Выгонял на снег, к ужасу бабушки и дедушки. Из больного ребенка сделал здорового.

Папа родился на Украине, в Кривом Роге, в простой семье. Его мать вышла замуж во второй раз и отправила сына к своим родителям в Полтаву. Папу вырастил дед. Крепкий, очень своеобразный мужик: еврей, а кушал сало, не был религиозным.

Папа занимался спортивной гимнастикой и рисованием. С началом Великой Отечественной войны ушел на фронт.

У него было две раны на левой руке. Эти раны не заживали. Он не любил вспоминать войну, но рассказывал мне, как три дня их часть форсировала Днепр в районе Киева. У них был только сахар, и все три дня они питались этим сахаром и пили воду из реки. Потом его ранило.

Мама встретила папу, когда он был на лечении в госпитале в Самарканде. Познакомились на танцах в Доме офицеров. Папа вызвался проводить и весь путь до маминого дома пел – арии из репертуара Карузо. Голос был сильный, мама влюбилась.

После знакомства отец отправился учиться в Ленинград, в Академию художеств. Ни письма, никакой весточки не присылал. В Ленинграде жили мамины тетки, он с ними общался. От них стало известно, что папа куда-то поехал. Зашел перед отъездом, объявил: «Мне здесь преподавателей нет». У него было свое видение искусства.

Мама стала разыскивать его с помощью нашего родственника-генерала. Генерал говорил: «Прекрасные офицеры у меня! Я тебе таких женихов дам!» Мама была красивая, могла выбирать, но каждый раз отвечала: «Нет!» Мамочка моя! Если любит, то навсегда! Если ненавидит, тоже навсегда. Генерал дал задание, и скоро в вагон поезда, в котором ехал отец, вошел военный: «Винер есть?!» Отец испугался, время было не самое лучшее. Его сняли с поезда и доставили в Самарканд.

Поженились мама и папа в сорок шестом. Их первый ребенок, сын, умер при родах. Еще через год родилась я, а через одиннадцать лет – мой брат Борис.

Когда мне было три месяца, папа решил переехать в Ташкент, столицу Узбекистана. Хотел в Москву, но мама работала и без помощи своих родителей обойтись не могла. Оставлять меня приходилось чуть ли не на весь день.

В Ташкенте папа купил старенький домик. Лет десять мы прожили в нем, ждали, пока художникам дадут участки земли. Дождались и начали строить дом с мастерской. Папа считал, что художник без мастерской – не художник.

Строительством в основном занималась мама. Доставала материалы, договаривалась с каменщиками, плотниками, малярами. И еще работала сверхурочно. Стройка требовала вложений. Дом получился большой: три комнаты и мастерская с окнами от пола до потолка. Над крышей отец сделал надстройку, которую соседи прозвали голубятней. Через «голубятню» солнечный свет приходил в мастерскую рассеянным, мягким.

Во дворе папа посадил орех, персик, яблони, сирень и розы. Устроил виноградник. С трех сторон вдоль забора стояли вишневые деревья. Весной все было белое, красивое.

В обязательном порядке папа привлекал меня к «сельхозработам». Я должна была полоть наш маленький огород, подвязывать помидоры, ухаживать за клубникой и кормить кур. Мне это не нравилось. Сопротивлялась, но делала.

Никогда отец не писал портретов чиновников. Только народ. Чабанов в высокогорных кишлаках, шахтеров, сталеваров, работниц шелкомотальных фабрик, хлопкоробов, строителей, председателей колхозов, сельских учителей и врачей. Ислам не разрешает изображать лиц, но отец написал много портретов. И мужчины, и женщины позировали ему. Он был у них свой человек.

Всю жизнь папа прожил среди простых людей. Потребности его были самые скромные: сухая лепешка, горячая вода с двумя веточками чая. Такая жизнь ему нравилась. Его уходы, отъезды длились месяцами, годами. Когда мама говорила, что хоть преподавателем надо пойти в институт или училище, он возражал: «Ты хочешь кандалы надеть на меня!» Маме было очень тяжело. Она шумела, открывала чемодан отца, поливала вещи водой. Он выжимал, складывал заново и уезжал.

У меня есть портрет совсем маленькой девочки, набросок, можно сказать. Два портрета мамы, тоже незавершенных. А портрета брата нет. Папа нас не писал, потому что был влюблен в народ.

И я не занималась своим сыном так, как занимаются другие. Он был сын сборной команды. Такая судьба. У каждого своя «дорога в дюнах».

Благодаря труду папа стал хорошим художником. Мечтаю построить в Ташкенте его галерею. Часть произведений лежит в хранилищах, часть украшает мой дом, а что-то уже не отыскать. Бесследно исчезла картина «Фрукты на снегу». Помню, как отец написал ее. Ноябрь, плодородная теплая осень, и вдруг пошел снег. Огромные виноградные гроздья в нашем дворе под белыми хлопьями…

Папа экономил на всем, но на книги об искусстве денег не жалел. Микеланджело, Рембрандт, натюрморты голландцев, эскизы и чертежи Леонардо известны мне с самых ранних лет. Если я задавала вопросы, он объяснял, учил меня.

Мама работала постоянно. Вела прием в поликлинике, дежурила и оперировала в больнице, заведовала подростковым кабинетом. Всегда на нескольких ставках. Она бесконечно любила семью, а отец бесконечно любил искусство.

4

Бабушка и дедушка с маминой стороны жили с нами. Никогда не говорили они на повышенных тонах, никогда не было в их речи грубого слова. «Беллочка, ну что ты, в самом деле?» – мог воскликнуть дедушка и слышал в ответ: «Зиновий, ты ничего не понимаешь!» Всё! До большего «накала страстей» дело не доходило. С первого дня и до последнего они любили друг друга. Не то что уважали или привыкли. Любили! Они были два ангела, которых я видела воочию, два человека, вместе идущие земным путем, – непростым, как у всех, и счастливым, как у немногих.

Бабушка говорила: «Я прожила сказочную жизнь». А что у нее была за жизнь? Война империалистическая – четырнадцатого года, революция в семнадцатом, Гражданская война, потом Великая Отечественная, тяжелое послевоенное время. Но сделала свое дело любовь.

Бабушка родилась на Украине, в богатой семье. Ее отец, Савелий Розин, купец первой гильдии, строил мосты через Днепр. Мать, Ита Розина, была, как принято говорить сегодня, домохозяйка. Все семь их детей – сын и шесть дочерей – получили самое лучшее образование. Девочки считались завидными невестами. Женихов было хоть отбавляй, все обеспеченные, с капиталом. Выбирай и выходи. Нет, к неудовольствию родителей, бабушка полюбила скрипача, очень бедного и очень красивого, выпускника знаменитой одесской школы профессора Столярского. Вместе с братом он снимал комнатку на чердаке дома, принадлежавшего бабушкиной семье.

Когда и как состоялось знакомство, история умалчивает, но о принятом решении бабушка объявила твердо, на уговоры не поддалась и своего добилась. Хотя в то время, если девушка из состоятельной семьи выходила замуж за музыканта – все равно что за сапожника или портного выходила.

Родились дочери Валентина и Зоя, моя тетя и моя мама. В доме было два рояля, чтобы ни споров, ни ссор, кому когда заниматься, не возникало. После работы дедушка играл на скрипке, Валечка и Зоечка ему аккомпанировали. Дружба и любовь царили в семье.

В сорок первом началась война. Бабушка вспоминала, как город бомбили, как собирались в эвакуацию. Дедушка сомневался, надо ли уезжать. Кто-то распускал слухи, что немцы не так уж страшны и жизнь в оккупации будет более или менее сносной. Но бабушка настояла.

Купили коня со странным именем Копчик, телегу, погрузили самое необходимое, тронулись в путь. Ночевали в полях, деревнях. День за днем, верста за верстой уходили от передовых частей наступающей немецкой армии, прятались от десанта. Добрались до Дагестана, попрощались с Копчиком, сели в поезд и отправились в спасительную Азию, в Узбекистан.

Оказались в Самарканде, обустроились и смогли дать дочерям возможность окончить дневное отделение медицинского института. Мама говорила, что учебников не было, и студенты записывали за преподавателями каждое слово. Лекции читали лучшие умы своего времени – профессора, эвакуированные из Ленинграда, Киева, Москвы. Конспекты получались похожими на романы, настолько интересно было по ним учить медицину.

Тетя и мама стали врачами, а бабушка и дедушка, когда родилась я, занялись уже моим воспитанием. Если на последней странице тетради я допускала ошибку, заставляли переписывать всю тетрадь. Делами по дому не отвлекали. Я должна была учиться, учиться и учиться. Читать, запоминать, пересказывать. В три с половиной года знала наизусть «Песнь о вещем Олеге». В четырнадцать – первые главы «Евгения Онегина». Бабушка окончила Высшие женские курсы в Киеве, уровень которых по праву сравнивали с университетским. Требования ко мне были соответствующие.

В музеи и на спектакли водили почти каждые выходные. Одно из ярких воспоминаний детства – Большой театр Узбекистана имени Алишера Навои. Не только потому, что постановки поражали меня своим масштабом. Фойе было украшено резьбой по ганчу[3] на зеркале, знаменитым восточным декором. Я вела пальчиком по узору и думала: «Как красиво!» Лет пять мне было, наверное.

С третьего класса посещала балетный кружок во Дворце пионеров и через два года была принята в Ташкентское хореографическое училище. Как ни странно, бабушка этому не обрадовалась, сказала: «Балерин в семье не будет. Артист – это не профессия». Хотя замужем была за музыкантом и в том, что брак ее – счастье абсолютное, не усомнилась ни разу. Что плохого в профессии артиста, я не знала и знать не могла, а выяснять не стала. Мое доверие к бабушке не имело границ.

5

С художественной гимнастикой я познакомилась, когда занималась в балетном кружке и получила задание подготовить к Новому году «танец пантеры». Танец не классический, но, по мнению педагогов, подходящий для городской елки как нельзя лучше. За помощью в постановке обратились в секцию художественной гимнастики, куда и направили меня на несколько занятий. Занятия понравились, бабушка дала понять, что к спорту относится благосклонно, и, несмотря на прощание с балетом, танец и музыка в моей жизни остались.

Первые тренировки проходили в школьном коридоре, доски которого блестели от того, что их протирали керосином: боролись с древесным жучком. Предметы мы высоко не подбрасывали, не позволял потолок. Фортепиано не было. Тренер считала: «Раз-два-три, два-два-три, три-два-три, четыре-два-три». Такой был счет удивительный.

К числу популярных видов спорта художественная гимнастика не относилась, но Советский Союз старался ее развивать. Первый мой тренер, Лилия Юрьевна Петрова, была из Ленинграда. По комсомольской линии ее направили в Узбекистан. Она научила меня «танцу пантеры», разглядела мои способности и довольно быстро прихватила в сборную команду. Я стала тренироваться со взрослыми гимнастками.

Потом приехала Элеонора Анатольевна Сумарокова – многократная чемпионка Ленинграда, специалист высочайшего класса и тоже представительница настоящей питерской школы. Она приучила меня к выразительности, к элементам, которые выразительность подчеркивают, к работе телом – волнам и взмахам. Мне повезло, что я была ее ученица.

Тренировались на полу волейбольного зала. Ковры появились позже и не такие, какие мы видим сейчас, упругие, амортизирующие, – но все-таки не так убивались.

Как ни странно, в нашу программу входили прыжки через планку. Самым трудным считался прыжок «щучка»: оттолкнувшись от мостика, надо было сложиться вперед – сделать складку, – выпрямиться в прогиб и приземлиться.

Кроме предметов, которые есть сегодня, был газовый шарф: его переводили из стороны в сторону, подбрасывали, ловили за края. Были вымпелы – разноцветные флажки на металлических держателях, которые крутили, делали «мельницы». От вымпелов пошли булавы. Было упражнение без предмета – очень женственное – и упражнение с двумя лентами – эффектное, сложное.

Я трижды становилась чемпионкой Узбекистана. На всесоюзных соревнованиях высоких мест не занимала, но когда выступала, все бежали смотреть. Говорили: «Винер выступает! Станцует что-нибудь интересное!» И под «Чардаш» Монти я танцевала, и под романс Рубинштейна «Ночь».

6

Борис Винер:

Ира была девочка потрясающей красоты. Умница, отличница и очень хорошая сестра. Многому меня научила. Например, любить поэзию, выразительно читать стихи, понимать смысл произведений великих писателей.

У нас была большая библиотека. Папа собирал книги, и мы ходили отмечаться по утрам и вечерам, чтобы получить какое-то многотомное издание, стояли в долгих очередях.

Первым в моем перечне авторов был Пушкин. Любила и прозу его, и стихи. Не раз перечитывала «Дубровского», «Метель», «Пиковую даму», «Сказку о рыбаке и рыбке», «Бахчисарайский фонтан». Очень нравился Золя. «Ругон-Маккаров» я прочла в седьмом и восьмом классах. Следила за тем, как переходили пороки из поколения в поколение, из романа в роман, и как эти пороки проявлялись в каждом из героев. Любила Чехова, Лондона, Мопассана, Некрасова, Крылова, Алексея Толстого, особенно роман «Аэлита», и сочинения Льва Толстого, его «Анна Каренина» поразила меня.

Учителя в моей школе были прекрасные. Многие из них оказались в Ташкенте в эвакуации. Запоминающиеся личности. Один восклицал: «Кто же кого придумал? Человек номенклатуру или номенклатура человека?» Другой, весьма пожилой, преподававший историю Древнего мира, прослезился, когда говорил о падении греческой цивилизации, так жаль ему было греков. Учительница русского языка не только объясняла правила, но и открывала нам мир, требуя вслушиваться в звучание слов, вдумываться в их происхождение и взаимосвязь. Сказала, что имя Иван происходит от еврейского Иоанн. Об Иоанне Крестителе, разумеется, промолчала – уволили бы, по понятным причинам, в тот же день.

Был ансамбль, который создали два красавчика из класса постарше. Как только начиналась перемена, они прибегали ко мне. Я была их идейным вдохновителем, хотя музыке не училась никогда. Консультировала по части репертуара и организовывала выступления. Все школы в окру2ге стремились заполучить моих музыкантов на танцевальные вечера.

Как и все дети в Узбекистане, с восьмого класса уезжала на хлопок. На три месяца, с сентября. Ехала с радостью, возвращалась тоже с радостью: уборка хлопка – дело нелегкое. Нам давали фартук-мешок, мы надевали его на шею, завязывали на пояснице и отправлялись за «белым золотом» в казавшиеся бескрайними поля.

На ночлег возвращались уставшие, но спать не торопились, устраивали себе приключения. Помню, что на спор подходила к цепной собаке, которая могла меня разорвать, шла навстречу машине, несущейся в темноте с зажженными фарами по проселочной дороге, – машина приближалась, а я все равно шла.

И детство, и юность мои прошли в Ташкенте, щедром, теплом, интернациональном.

Застала время, когда некоторые женщины ходили в парандже. Застала примус. Очень интересный аппарат. Специальной иголкой прочищали отверстие, из которого вырывалось пламя. На примусе мы готовили еду. Заливали керосин, поджигали.

Я росла среди тех, кто в годы войны дал кров незнакомым настрадавшимся людям. Гостеприимство и доброе отношение к обездоленным – в крови у узбекского народа. Узбеки приютили сотни тысяч беженцев, усыновили десятки тысяч осиротевших детей.

В начале шестидесятых на экраны Советского Союза вышел фильм «Ты не сирота», основанный на подлинной истории семьи, принявшей четырнадцать мальчиков и девочек. Пересматриваю его до сих пор. Вспоминаю своих друзей, росших в приемных семьях, вспоминаю их родителей – любящих и любимых.

Съемки проходили в Ташкенте, я хотела сыграть и участвовала в пробах, к которым готовилась не один день. Выбрала стихотворение Некрасова «Плач детей», репетировала, волновалась. Была утверждена на роль, но письмо с приглашением от меня скрыли. Стезя актрисы оставалась запретной.

Были летние кинотеатры. Перед вечерним сеансом выступала певица, под пианино или оркестр небольшой. Очень здорово, из Москвы это пришло. Два фильма мне особенно врезались в память: «Ханка», названный по имени женщины, погибшей из-за любви, и «Илья Муромец», в котором хана играл узбекский артист Шукур Бурханов – красивый, сильный. Единственный портрет артиста, который написал мой отец, был портрет Бурханова.

Очень понравились «Тихий Дон» Сергея Герасимова с Элиной Быстрицкой и «Война и мир» с Одри Хепбёрн, сыгравшей именно ту Наташу, которую я себе представляла. Постановка «Войны и мира» Сергея Бондарчука мне по душе не пришлась, в отличие от его же «Судьбы человека».

В семнадцать лет играла в школьном театре, все еще хотела стать актрисой. Узнала, что Герасимов набирает курс во ВГИК, начала готовиться, но оказалось, что экзамены состоятся раньше, чем я окончу школу, – на целый год.

Училась блестяще, шла на золотую медаль, а поступать по решению семейного совета должна была в медицинский институт. Работала прачкой в двух заводских санчастях, набирала стаж, чтобы идти вне конкурса, даже если медаль не дадут.

Литературу, историю и русский язык я любила. С геометрией, алгеброй, физикой справлялась – заставляла себя, но справлялась. Сложность была с узбекским языком, и не потому, что я ленилась. Однажды учитель узбекского, диктуя нам для перевода текст, произнес: «Вокруг пионерского лагеря протекала большая речушка». Говорю ему: «Суффиксы – ушк- и – юшк- уменьшительно-ласкательные. Речушка не может быть большой». Он усмехнулся: «А, вот так вот? Понятно». Обиделся. Предупредил экзаменационную комиссию: «Если Винер поставите пятерку, буду жаловаться в высшие инстанции». Поставили четверку, и я получила серебряную медаль.

Вне конкурса идти не могла, должна была сдать один экзамен, по профилирующему предмету, но только на пять. Профилирующим была химия. Сдала на четыре. Готовиться еще к трем экзаменам не захотела. Диплом и медаль отнесла в институт физкультуры. Медаль в приемной комиссии разглядывали долго и с явным интересом. Медалисты к ним не шли. Меня зачислили.

Борис Винер:

Проследить за экзаменами сестры родители не смогли. В то лето они повезли меня к морю, в Гурзуф.

Мама негодовала. Она хотела, чтобы дочь была образованная, с дипломом медицинского института.

На третьем курсе поехала в Москву узнать, что нужно для поступления в аспирантуру. Родители считали, что я обязательно должна стать кандидатом наук, а в какой области знания, не так уже и важно. Мне рекомендовали подготовить исследовательскую работу. Вернулась в Ташкент, перешла на заочное отделение, набрала экспериментальную группу и стала замерять детям пульс, определять зависимость частоты сердцебиения от нагрузки. Ползанятия командовала: «Присесть-встать! Присесть-встать!» Но увидела, какие дети талантливые, как слушают музыку, как искренне стараются. Поняла, что теория и диссертация – ерунда в сравнении с тем, что они могут делать. «Суха, мой друг, теория везде, а древо жизни пышно зеленеет!»[4] – стала тренером.

7

Я очень хотела девочку. И до сих пор вижу эту девочку. Голубые глаза, кудрявые волосы до плеч, синее платье, белый кружевной воротник. Мечтала, что она будет со мной в зале.

Родился сын. Сказала: «Сын?! Не нужен мне сын. Не стану фигуру из-за мальчика портить». А он как-то это услышал, младенец, и отвернулся от груди, когда его принесли. Я расстроилась ужасно. Подумала, что знать он меня не захочет и кушать то, что ему кушать положено, не станет. Так поняла, что я мама, а мальчик или девочка у меня, не имеет никакого значения.

Вышла замуж сразу после института. Все вокруг были тупые. Ни литературы не знали, ни музыки. Ничего не знали, что знала я. Но надо было выйти когда-нибудь. Он был тренер волейбольной команды. Начинал шуметь, что ребенок маленький, а я на работу хожу. Один раз дверь закрыл. Я взяла телефон и как звезданула! Хорошо, не попала в голову. Телефон разбился на кусочки. Ушла. В одном, как говорится, галстуке. И с сыном.

Я смелая, Лев по гороскопу. В восемнадцать лет мне попалась книга «Рожденная свободной» знаменитой натуралистки Джой Адамсон. Она жила среди львов, наблюдала за ними и пришла к выводу, что львы очень свободолюбивы. Я провела параллель и поняла, что тоже свободолюбива, но главное – рождена свободной. Никогда не позволю, чтобы мной кто-то управлял, и не стану делать того, что противоречит моим принципам.

Антон Винер:

Ирина Александровна всегда жестко реагирует на попытки ограничить ее свободу. Мы именно ушли, не пришлось даже куда-то ехать. В двухстах метрах был девятиэтажный дом, где в однокомнатной квартире жила мамина бабушка.

Первый дизайнерский опыт Ирины Александровны состоялся в той квартире. Она сделала очень креативный ремонт. Лоджию, которая выходила на улицу, застеклила и превратила в спальню. Стену украсила фотографиями из модных журналов, ты как будто оказывался в обществе моделей семидесятых годов, это было круто. Вторая лоджия, тоже застекленная и оформленная мамой, выходила в сад, в ней стояли мои кровать и письменный стол. Площадь каждой из лоджий была метров семь, комнаты – метров восемнадцать.

Я много работала. До восьми лет Антона воспитывала моя бабушка. Все лучшее, что в нем есть, от нее. Когда бабушки не стало, за ним ухаживала наша соседка, тетя Таня. Варила ему украинский борщ, укладывала спать. Тетя Таня была очень близким нам человеком.

Антон Винер:

Ирину Александровну я видел редко. Моменты, когда мама приезжала домой, были для меня моментами абсолютного счастья. Я страдал во время ее командировок, плакал, рыдал. Тетя Таня успокаивала, собирала в школу, кормила.

Учиться я не любил и ходил отнюдь не на каждый урок. К тому же рядом был знаменитый ташкентский Алайский базар. Я частенько выбирал базар. Или какой-нибудь фильм в кинотеатре. Часами мог находиться в магазине фототоваров. Когда Ирина Александровна заглядывала в школу, а это случалось, если я забывал оставить ключи, она обнаруживала, что меня там нет. Ей говорили: «Антон уже две недели болеет». Много раз писал обещание директору, что исправлюсь.

За пропуск занятий мама ругала. Но если я прогуливал тренировку, могла дать мне по уху. Тогда Ирина Александровна была намного жестче, чем сейчас, – юная, активная. Если кто-то делал что-то не так, применяла физическую силу. Поэтому тренировки я не пропускал, и спорт сделал меня нормальным человеком.

Теннис, футбол, плавание, куда только я не гоняла сына. Тренер, способный его увлечь, никак не попадался. Но однажды с классом Антон пришел на стадион и встретил того, кто был ему нужен. Занялся легкой атлетикой, бегом на средние и длинные дистанции. Понял, что такое нагрузки, что такое спорт, победы и поражения. Стал совершенно по-другому относиться к жизни. Вырос в неплохого парня.

У Антона три сына и дочь.

8

Наталья Дунаева:

Мы познакомились в Ташкенте, в школе, где я вела занятия по лечебной физкультуре, а совсем еще молодая Ирина Александровна тренировала своих первых детей. Мы подружились. Я следила за здоровьем девочек, делала массаж, разогревала перед выступлением, восстанавливала. Чтобы помогать Ире на соревнованиях, отпрашивалась на своей основной работе в поликлинике или больничный брала.

В Москве мы просили разрешения присутствовать на тренировках сборной Советского Союза. Сидели как мышки на последних рядах в ЦСКА. Ира наблюдала, училась.

По телевидению показывали международные соревнования. Смотрела болгар. У них были два гениальных тренера. Сначала Джульетта Шишманова, под руководством которой сборная Болгарии стала мировым лидером, а затем – после трагической гибели Джульетты в авиакатастрофе – ее воспитанница Нешка Робева, трехкратная абсолютная чемпионка мира.

Предметом болгары владели виртуозно, но хореография у них отставала. Я поняла, что будущее художественной гимнастики в соединении болгарского мастерства работы с предметом и русской хореографической школы.

Все рискованные элементы, которые я придумывала, все интересные движения вызывали у судей и тренеров раздражение. Говорили, что мои девочки циркачки, но я не отступила, и на Всесоюзной спартакиаде школьников после первого дня мы вышли в лидеры. Все были в шоке. Узбекская сборная, да еще с молодым тренером, выигрывает у России, Украины, Белоруссии, признанных лидеров. Слава богу, на следующий день мы были на втором месте. Иначе бы меня «съели».

Мне присвоили звание заслуженного тренера Узбекистана и сборы стали устраивать такие, какие в других союзных республиках не устраивали никому, – на лучших курортах. Вывозила по двадцать-тридцать детей, в том числе и своего сына, в Сочи, Таллин, Юрмалу и Пицунду. Пицунду невозможно было сравнить ни с чем, круче крутого.

С теми, кто отбирался в сборную СССР, я ездила в Эшеры, где на Центральной олимпийской базе Советского Союза готовились к соревнованиям очень хорошие гимнастки и тренеры: Альбина Дерюгина со своей дочерью и ученицей Ириной, Галина Горенкова с Галимой Шугуровой, Вайда Кубилене с Далей Куткайте, Нелли Саладзе с Ириной Габашвили.

Упражнение с мячом, сделанное Саладзе, можно было считать наглядным пособием для тренеров. Образцовой была и композиция, поставленная Дерюгиной для упражнения с лентой, – фантастический «Пасодобль», испанский танец с двойным, как на корриде, шагом.

В Эшерах преподавал Виктор Иванович Сергеев, бывший премьер театра оперы и балета в Куйбышеве[5]. Его урок хореографии до сих пор считается непревзойденным. Он показывал девочкам, как выражать свои чувства в движении. Я училась у него.

Антон Винер:

На базе в Эшерах я познакомился со всеми нашими чемпионками. Познакомился быстро, потому что доставал для них то, что никто достать не мог. Еду.

Покупал в магазинах, приносил из столовой: я был маленький и худой, мне всё давали. Еще были какие-то нычки, девочки прятали заранее, а я ближе к отбою забирал. Сосиски варили с помощью кипятильника, заткнув раковину пробкой. Ели тайно.

Мне приходилось рисковать, перелезать с едой за пазухой через заборы, протискиваться в форточки. Еда, добытая столь непростым путем, была самая вкусная. Я не был пойман ни разу.

9

У меня было огромное количество прекрасных детей. С самых первых моих поколений, с ташкентских времен.

Была Ира Черняк. Ее папа, секретарь партийной организации КГБ Узбекской ССР, прошел войну, пулеметчик. Получил должность в Москве и хотел забрать ребенка с собой. Ирочка устроила голодовку, перестала есть. Отец сказал: «Свяжу и увезу силой», – «Увезешь силой, выброшусь из поезда», – ответила она. Пришлось оставить. Ей было одиннадцать лет, она жила у меня. И так многие.

Амина Зарипова:

Утром Ирина Александровна будила, ставила на стол творог или самсу. Я завтракала и шла в школу. Школа была в нашем дворе. Если первыми уроками в расписании значились математика и русский, придумывала, что это физкультура или узбекский язык, и спала подольше. Водила Винер за нос, пока ее не вызвали в школу. Получила по шее потом, как положено.

Я познакомилась с Ириной Александровной в Ташкенте, в спортивном комплексе «Буревестник». Приехала из-под Чирчика, городка в сорока километрах от Ташкента. Все показывали упражнения, а я данные, потому что только начала тренироваться. Винер посмотрела стопу, ноги, фигуру и сказала: «Беру».

Мама не хотела, чтоб я занималась гимнастикой, запирала меня. Слава богу, мы жили на первом этаже. Через решетки на окнах я пролезала совершенно спокойно, затем плющила и вытаскивала наружу оставленный на подоконнике мяч.

В какой-то день я должна была позвонить Ирине Александровне, договориться об очередной тренировке, а мама опять меня заперла. Телефона в доме не было. Выбралась, приехала на почтамт, дозвонилась, сказала, что мама против моих занятий. На следующий день Винер была у нас. Состоялся разговор, судьбу мою решил папа. Я стала чаще ездить к Ирине Александровне, а потом переехала к ней. В одиннадцать лет. Поняла, что рядом с ней добьюсь в жизни чего-то значительного.

В день моего приезда мы отправились в Cтарый город кушать шашлык. Я съела несколько шпажек. Ирина Александровна очень этому радовалась.

Антон Винер:

Девочки с радостью жили у нас и на ночь располагались везде, где можно было лечь. Задача была добыть себе спальное место, а добыть нужно было физической силой. Все пытались такое место занять. С теми, кто был значительно старше, соревноваться я не мог.

Лучше всего спалось на двух приставленных друг к другу широких и мягких креслах. Отбить их считалось большим везением. Если отбить не удавалось, я спал на диване или на полу.

Гимнастки были сильными и обладали сверхспособностями. Гибкие, с сумасшедшей растяжкой, и, самое неприятное, они хорошо владели предметами. Гимнастка в боевой позе – это примерно как каратист c нунчаками, только вместо нунчак – булавы. «Вырубить» такую гимнастку тяжело. К тому же девочки профессионально пользовались лентой, запросто скручивали меня и привязывали к стулу. Это не обижало, делало крепче. Когда с детства живешь в коллективе, ощущаешь себя человеком, который постоянно должен бороться.

Венера Зарипова:

Мой первый тренер Ольга Васильевна Тулубаева много раз повторяла: «Венера, в Учкудуке ты ничего не достигнешь. С твоими данными тебе надо тренироваться в Ташкенте». Повезла меня к Винер. Ирина Александровна посмотрела, сказала: «Талантливая девочка. С удовольствием поработала бы с ней».

Расставаться с первым тренером не хотела. Я очень преданный человек. Год Ольга Васильевна убеждала меня и вряд ли бы убедила, но однажды объявила: «Ухожу в декрет, так что езжай». Не оставила мне выбора.

Стою в Ташкенте на улице, жду. Из такси выходит необычайной красоты молодая женщина. В белом платье, на высоких каблуках, в больших солнцезащитных очках. Кудрявые черные волосы. Ирина Винер, старший тренер сборной команды Узбекистана по художественной гимнастике. Ей тридцать лет. Львица, которая обязана доказать сначала Советскому Союзу, а затем всему миру, что она лучшая.

Отправились в зал. Ирина Александровна проверила мои данные и подтвердила: «Буду оформлять тебя в интернат для детей-спортсменов». Получить место в интернате было нелегко. Винер ходила по инстанциям, говорила, что я, тринадцатилетняя девочка, стану звездой, что вместе со мной она выведет сборную Узбекистана на совершенно новый уровень. Обещала, что я смогу завоевать медали чемпионатов СССР, Европы и мира.

Место дали, но вскоре Ирина Александровна переселила меня к себе – иначе никакой нормальной работы не получилось бы. Дорога от интерната до зала отнимала полтора часа. Я ехала на трамвае или автобусе, затем на метро. Тренировка начиналась в шесть утра, выходила в половине пятого. Вечером мы заканчивали и в девять, и в десять. Опять полтора часа на дорогу, а в четыре уже вставать.

Я была первой, кого Винер взяла из другого города. До этого она занималась только с ташкентскими гимнастками.

Марина Николаева:

Я приехала в Ташкент из Термеза, маленького городка на советско-афганской границе. Мой папа – военный, мама – тренер по художественной гимнастике. Мы жили в глинобитном доме. Все вокруг было бедно. Однообразная гарнизонная жизнь. Тренировались в приспособленной под «спортивный объект» церкви.

С первыми войсками папа попал в Афганистан, а через какое-то время в Ташкенте проводили соревнования. Оставить меня было не с кем, и я напросилась выступать. Делать ничего не умела, но что-то во мне, девятилетней, Ирина Александровна увидела. Проверила гибкость, растяжку, сказала: «Улыбнись. – И подошла к моей маме. – Хорошая у тебя дочка, выразительная. Могу с ней поработать». Это было здорово и перевернуло всю мою жизнь. Я стала подолгу жить у нее.

Когда шли с тренировки, Винер озадачивалась тем, что мы подустали, и вела на базар, к бесконечным роскошным рядам фруктов, изюма, орехов и кураги. Вернувшись домой, готовили уроки. Она за этим следила, но с нами за учебники не садилась. Считала, что сами справляться должны. На ночь давала большую пиалу молока.

10

Талантливые девочки должны были находиться около меня, ездить со мною в зал, соблюдать режим дня, правильно питаться. Это были дети мои. Я следила за их учебой, бытом, готовила для них. Всегда они были ухоженные, присмотренные.

Никогда в жизни я не слышала от моей мамы упрека в том, что забочусь о девочках даже в ущерб своему сыну, покупаю им одежду, оплачиваю разговоры по межгороду, помогаю родителям. Мама понимала: чтобы ребенок мог добиваться того, на что способен, нужны все условия. Если удавалось достать икру и Антон брал ее из холодильника, я говорила: «Нет, не тебе, девочкам, они тренируются». До сих пор чувствую себя виноватой перед сыном. Все самое лучшее было не для него.

Антон Винер:

Несмотря на тотальный дефицит, у нас были и крабы, и мясо, и рыба. Мама переплачивала, но покупала. У нее было четкое понимание: еда – это топливо для тех, кто выступает.

Лучшее доставалось спортсменкам, а я зарабатывал право на деликатес, когда совершал какой-нибудь хороший поступок. Реализация права полакомиться тоже требовала сил. Холодильник находился на прицеле у девочек, никогда не страдавших от отсутствия аппетита.

Квартира была пристанищем не только гимнасток. Ирину Александровну с самой юности интересовали люди, обладающие даром управлять сознанием других, эзотерика и всевозможные технологии такого рода. Люди с паранормальными способностями приходили часто.

Еще у нас жили цыплята. Лет в девять я их зачем-то завел. Лоджия с цыплятами была моя, еще одна лоджия – мамина. И был подвал, который вырыла бабушка. Это было популярно – вырыть тайный подвал. Как будто увеличивается площадь. Там стоял самогонный аппарат, и по ночам бабушка варила самогон. Не знаю, шел ли он на продажу, но все вокруг были довольны.

Маму Ирины Александровны, Зою Зиновьевну, я никогда не называл бабушкой. Она не производила впечатление бабушки, все время работала. Главное, что было у нее в жизни, – это желание дать детям все лучшее. Она жила для детей. Я называл ее Зоя.

Когда в детском саду меня попросили нарисовать свою семью и я нарисовал человечков, оказалось, что один заметно отличается от других, держит в руках огромные сумки. Так я изобразил Зою. Она всегда что-то нам приносила.

Одно время была торговым агентом. Продавала то, что мама привозила из других городов, а в Ташкенте было большим дефицитом. Каждую субботу и воскресенье после дежурства Зоя переодевалась в черное пальто, черный платок, черные очки и шла на рынок. За такую предпринимательскую деятельность можно было сесть в тюрьму по статье «спекуляция».

Как-то во втором или третьем классе, придя из школы, я спросил:

– Зоя, ты что, спекулянтка?

– Да, – ответила она мне. – Но знаешь, почему у меня все будет хорошо и меня никогда не поймают? Потому что я делаю это не для себя, а ради детей.

Она не волновалась из-за этого.

Амина Зарипова:

Тетя Зоя курила как проклятая. Разговаривала по телефону, смотрела новости, стряпала и курила, курила, курила. Пепел падал на ее халат, я думала, что когда-нибудь она себя подожжет. Не представляла ее без сигареты, а она вдруг бросила. Я была восхищена.

Она жила на два дома. И кормила нас, и лечила. Учила готовить, вести хозяйство, но мне было не до того.

11

Марина Николаева:

Мы очень хотели нравиться Винер – харизматичной, заряженной немыслимой энергией. Соперничали за ее внимание. Личность Ирины Александровны была для нас больше, чем вся художественная гимнастика.

Музыку для наших программ Ирина Александровна выбирала мощную: «Чакону» Баха, «Танец с саблями» Хачатуряна, «Лунный свет» Дебюсси. Работали не только с классикой: были и эстрада, и фольклор. Ленту я делала под дойру, узбекский бубен, булавы – под попурри на мелодии Челентано.

Долгое время правила разрешали выступать в сопровождении только одного инструмента, и инструмент этот должен был звучать «живьем». Само собой, все выбирали фортепиано. Аккомпаниатор играл на уроках хореографии, тренировках, выезжал на соревнования. Если ехать не мог, мы везли с собой ноты.

Когда позволили музыку в записи, перед нами открылись новые возможности. Первое упражнение не под фортепиано Винер поставила для меня. Под саксофон.

Сочинения, которые мы использовали, звучали в оригинале дольше полутора минут, отведенных гимнастке на выступление. Винер брала ножницы, резала пленку, склеивала кусочками изоленты и проверяла, что получилось. Вновь и вновь убирала лишние миллиметры, но добивалась слитного гармоничного звучания. Самым сложным было подобрать логически верную музыкальную фразу финала.

Создание образа было для Ирины Александровны чем-то особенно важным. Мелодия, движение, цвет костюма и предмета – все должно было сойтись воедино.

Ни интересных деталей, ни блесток в дизайне купальников правила не допускали, только сдержанные тона. Чтобы сделать выступление ярче, мы покупали белые ленты и красили их – освоили технику нанесения краски с плавным переходом одного цвета в другой.

То, что делает сейчас Dolce & Gabbana, я делала давным-давно. Все мои платья были красивые, расшитые бусами, яркие. Что-то придумывала сама, что-то видела в заграничных журналах. Шла к портнихам, объясняла. Из узбекского хан-атласа сшила брючный костюм. Какие-то вещи доставала у перекупщиков, приезжала к ним «к открытию чемодана». Что надевать, решала только сама. Если кто-то говорил: «Это тебе не идет», мне было наплевать.

Я первой в Ташкенте надела черные чулки. Это была настоящая революция. Носила высокие обтягивающие сапоги, короткие юбки. Боялась, что в меня полетит камень. Мой маленький сын стеснялся идти рядом и как-то сказал: «Мама, когда же ты будешь настоящей мамой и перестанешь носить эти ужасные юбки?», – «Радуйся, что у тебя такая молодая мама», – ответила я.

Елена Холодова:

Красный шарф, красная чалма и красные сапоги-ботфорты. На первенстве СССР среди юниоров в Риге в зал вошла эффектная женщина. Ирина Винер. Я подумала: «Как, наверное, здорово заниматься у такого тренера!»

Выступила плохо, сто восьмое место, но Ирина Александровна подошла и спросила: «Девочка, ты из какого города?» Ответила: «Из Чимкента[6]». Через неделю она приехала говорить с моим первым тренером и отпрашивать меня у семьи в Ташкент.

Начала тренироваться в сборной Узбекистана. Мой тренер переехала тоже. Винер как-то выбила для нее двухкомнатную квартиру.

Ирина Александровна буквально лепила меня. Учила работе телом, учила чувствовать музыку, красиво одеваться, не унывать. Быстро поменяла мне программу, накормила, напоила, отшлифовала как брильянт. На следующем первенстве СССР я победила.

Сделать яркой, запоминающейся, лучшей она стремилась каждую из своих гимнасток.

Три года подряд ко мне на соревнования приезжал фотограф, снимавший для советских модных журналов рекламу шуб. Просил, чтоб я позировала ему. Оставлял телефон, я обещала, что позвоню, но не звонила, не было времени.

В последний раз он приехал на Спартакиаду народов СССР и подошел ко мне после выступления Венеры Зариповой. С ним были две дамы. Спросила: «Зачем вам я? Такие у вас красивые девушки». Ответ прозвучал подкупающе и даже лестно: «Для меха нужна порода». Но я, счастливая от успеха моей ученицы, начала говорить ему о Венере. Фотограф посмотрел на меня долгим многозначительным взглядом и сказал, что больше не придет.

12

Марина Николаева:

Винер не смотрела на часы. Мы знали, когда начнется тренировка, но не знали, когда закончится. Все зависело от того, насколько ты сосредоточена, насколько готова слушать Ирину Александровну и не противиться.

В каком бы городе мы ни были, в день соревнований шли в зал пораньше. Иногда с Ириной Александровной, иногда без нее. Еще все закрыто, семь утра, сидят подслеповатые бабушки-вахтерши, а мы просим открыть зал. Сначала темно, потом лампочку кто-то щедро зажжет… Ближе к девяти приходят другие команды, а мы уже что-то сделали, и на эти два часа мы сильнее.

Собираясь в поездку за рубеж, мы шли в универмаг «Москва», закупали атласную ленту: лента в Советском Союзе была настоящая, шелковая. Бывая в Киеве, запасались тапочками из натуральной кожи, сделанными специально для художественной гимнастики. На тапочки и ленты мы выменивали у иностранных гимнасток купальники.

Нам давали суточные, 50–60 долларов на несколько дней. Тратить их на еду было жалко, экономили и покупали разноцветную изоленту для обручей, мази-растирки, спортивные кремы или заколки, которые держали лучше наших «невидимок».

Тренеры тоже вели обмен. Везли икру, сувениры, рисковали, что уличат в незаконных операциях, но добывали все, что было необходимо для наших занятий на профессиональном уровне и чего в Союзе было не найти.

Наталья Дунаева:

Мы вечно что-то выпрашивали. В горисполкоме, в спорткомитете, в ЦК партии Узбекистана. Все время Винер доказывала, что спортсменам нужно создавать условия. Убеждать было нелегко, но чем больше команда выигрывала, тем охотнее шли навстречу.

В какой-то год нам разрешили пожить в доме отдыха писателей. Человек десять мы вывезли. Тренироваться ездили в город. На обратном пути Ира покупала для девочек трехлитровую банку клубники.

Команда получала талоны на дополнительное питание в столовой и на продуктовые наборы. Свои талоны Ира отдавала детям из необеспеченных семей.

После успеха Венеры Зариповой на Спартакиаде школьников СССР появился шанс помочь ей с квартирой. У меня были знакомые в правительстве, и Винер твердила: «Поговори». Поговорила, квартиру дали, в центре города.

Если мне рассказывают о ностальгии по СССР, посылаю подальше. Напоминаю о «колбасных вагонах» из Москвы, о том, как получали по паспорту кусок сыра, как вставали в Прибалтике в десять очередей за сделанным из узбекского хлопка трикотажем, потому что в Узбекистане хорошего трикотажа не продавали.

Прилетали из Ташкента в Москву, в Домодедово. Очередь на автобусы гигантская, дети голодные-холодные, а им назавтра выступать. Посылала самую маленькую к водителю, и она пищала тоненьким голоском: «Дяденька, пропустите!» Как только он ей кивал, к автобусу неслась вся команда. Сейчас мы приходим в аэропорты шикарные, и кто-то еще недоволен, вякает: и то не нравится, и это. Я с детьми спала под журнальными прилавками. Расстилала газеты, дубленку, ложилась, и девочки рядом со мной.

Жуткие детдома были, приюты для стариков и калек. Всё замалчивали. Никакой честности, порядочности не было. Говорили на кухне одно, на работе другое. Сплошное вранье со всех сторон. Для меня самое страшное – когда врут.

В моем любимом Узбекистане постоянно давили на меня: «Подбирайте для сборной детей с узбекскими фамилиями. Нужны национальные кадры!» А «национальные кадры» в двенадцать лет заниматься переставали: девочка в таком возрасте не должна быть в купальнике, неприлично.

В коммунистической партии не состояла, хотя, если бы предложили, могла и вступить. Беспартийную, меня почти не выпускали за рубеж, я была не той национальности. Но сама заявления о приеме в КПСС так и не написала.

Детей воспитывала в чувстве любви к родной земле, к стране, которая дает возможность тренироваться и выступать. Говорила: «Флаг! Обязательно должен быть флаг!» На чемпионате мира – Советского Союза, на чемпионате Советского Союза – Узбекской ССР.

О советской системе я никогда не говорила детям плохого. Сохраняла за ними свободу самостоятельно воспринимать и оценивать действительность, гордиться достижениями Родины. Страна покоряла космос, осваивала целину, развивала промышленность, систему образования, спорт. Побеждала, строила, изобретала. Были великолепные ученые, инженеры, врачи, артисты. Только гнобили их так иногда, что страшно вспомнить.

Песни были потрясающие, душевные. Был Высоцкий. Гений, гора! Каждая песня как прожитая жизнь. В Ташкенте я слушала кассеты с его записями. А на концертах Высоцкого не была, петь со сцены ему разрешали редко.

13

Знакомство с Алишером произошло в Москве на Калининском проспекте[7]. Я ловила билет у здания авиакасс, именно ловила, то есть ждала того, кто, на мое счастье, придет свой билет сдавать. Заметила в толпе фигуру громадную, в рябом пальто, необычную и как будто знакомую. Взгляд задержала, спросила у кого-то, который час, и поняла, что вечерним рейсом в Ташкент мне точно не улететь. Тем временем рябое пальто оказалось около меня, и его обладатель торжественно произнес: «Здравствуйте, Ирина!» А я не любила все эти «здравствуйте» и всегда отвечала так: «Вы меня откуда знаете? Я вас откуда знаю? Почему “здравствуйте”? Я с незнакомыми людьми не общаюсь». Алишер представился, сказал, что у меня тренировалась его сестренка, вовлек в разговор. Уже через минуту я знала, что он занимается фехтованием и мечтает стать переводчиком с арабского. Вспомнила, что видела его в Ташкенте, в том же зале, где работала с детьми. Моя тренировка начиналась после поединков саблистов. Не заметить Алишера было нельзя, он разительно отличался от своих товарищей. Во-первых, несвойственным фехтовальщикам плотным телосложением. Во-вторых, костюмом – кипенно-белым, чистеньким, незамусоленным, свежим, да еще с золотыми пуговицами. Всякий раз, когда я наблюдала за ним, он был в маске, и к выходу после занятия шел, почему-то не открывая лица.

В Ташкенте Алишер не решался ко мне подойти. Такой крутой и неприступной я была. Чтобы лишний раз меня увидеть, оббегал несколько улиц. Но вот подошел в Москве и очаровал – речью, улыбкой, умом, энциклопедическими знаниями.

Рассказала об Алишере маме. Обошлась без слов «любимый», «люблю». Никогда я таких слов не употребляла. Сказала, что он уникальный. Они познакомились, подружились. Алишер приходил к ней, когда я уезжала в командировки:

– Ваша дочка такая-растакая, уезжает от меня.

– Да, она дура, ничего не понимает, оставляет такого, как вы, – отвечала мама.

Антон Винер:

Я постоянно искал возможности побыть с Ириной Александровной и к нахождению в доме человека, который мог у меня маму отнять, относился с ревностью. Время от времени просил Алишера Бурхановича быть настоящим папой и чинить мой велосипед. Он старательно чинил.

Алишер Бурханович по зодиаку Дева, у него любовь к порядку, переходящая в манию. А я Весы. Хаос на моей территории повергал его в шок. Споры возникали часто, на уступки я шел, но только в обмен на что-то интересующее меня в тот момент.

Мама Алишера, Дильбар Усмановна, когда узнала о наших отношениях, была возмущена. Алишер предупредил: «Мама позвонит тебе, скажет, что я должен жениться на узбечке». Ты отвечай: «Да, я не узбечка и даже не русская, но поймите и вы меня: ваш сын не еврей и даже не русский». Как он мне расписал, так она и сказала. А я ей точно так и ответила.

Затем мы с Дильбар Усмановной увиделись. Я сказала, что понимаю прекрасно: замуж за Алишера не выйду, жить с ним семьей мы никогда не сможем. Как только у него будет свадьба, отношения наши прекратятся. Это ей понравилось, и, когда мы заканчивали разговор, она произнесла: «Знаешь, на узбечке пусть женится, а с тобой продолжает встречаться». Я ответила: «Нет. Ни в коем случае. Женится – исчезну в ту же самую секунду». Я была уже состоявшимся человеком, матерью, старшим тренером сборной республики, он – студентом, блестящим студентом МГИМО.

Алишер очень хорошо ко мне относился, любил. Встречал, провожал, прыгал в последнюю минуту в поезд и уезжал со мной на соревнования. В Ленинграде, в гостинице «Прибалтийская» заказал для меня двухэтажный номер с невероятным видом из окна. Это было в самый бурный период нашего романа, мы не были женаты, вместе нас поселить не могли.

Вера Шаталина:

От зала до гостиницы, где разместили спортсменов, расстояние было довольно большим. Чтобы сберечь мои силы, Винер привезла меня в «Прибалтийскую». Я не знала, что есть двухэтажные номера, никогда такой роскоши не видела. Подумала, если люди ко мне так относятся, значит, я обязана выступать хорошо. Алишер Бурханович подарил мне коробку конфет «Грильяж», их и купить-то было невозможно. На меня это тоже подействовало.

1 В. С. Шефнер, стихотворение «Слова».
2 Опробование – тестирование ковра до начала соревнований.
3 Ганч – декоративный материал из смеси глины и гипса.
4 И. В. Гёте, трагедия «Фауст», пер. Н. А. Холодковского.
5 Куйбышев – название г. Самары с 1935 по 1991 г.
6 Чимкент (Шымкент) – город в Республике Казахстан.
7 Проспект Калинина – название улицы Новый Арбат до 1994 г.
Продолжить чтение