Читать онлайн Знахарка. бесплатно

Знахарка.

© Елена Кузина, 2024

ISBN 978-5-0062-6077-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Елена Ярилина. Фэнтези.

ЗНАХАРКА.

АННОТАЦИЯ. Когда-то она была Нания Ашер из богатой и знатной семьи. Но зависть и интриги старшей сестры привели к тому, что ее в шестнадцать лет, беременную, выгнали из дома с небольшой суммой денег и приказом скрыться как можно дальше. Ныне она Нани Ош, знахарка, живущая с двенадцатилетней дочерью в поселке на самой границе, рядом с необычной чащей, откуда выползают иной раз самые невообразимые существа и звери. Вот только дочка ее никого из них не боится, стремясь подружиться с каждым. Но не звери и не странные существа досаждают им в жизни, куда хуже людская косность, злоба и зависть, с ними справиться намного труднее

Молодая женщина, сидевшая за столом во дворе добротного дома, больше похожего на небольшой коттедж, чем на деревенскую избу, обернулась к тропинке, убегающей сразу от участка за купы деревьев и в лес, прислушалась. Так и есть, мчится счастье ее, торопится, сверкая голыми коленками и рискуя ежеминутно свалиться в колючие кусты, густо растущие по бокам дорожки.

– Нани, Нани, я вернулась! – девочка резко затормозила так, что трава срезанная колесом брызнула во все стороны, – ой, я не нарочно! – она сморщила мордашку, силясь придать ей виноватый вид, не получилось. Вот радостный, воинственный, торжествующий сколько угодно, а виноватый никогда не получался.

– Нарочно, – насупилась Нани, силясь удержать улыбку, – я тебе сколько раз говорила, чтобы ты вела свой велоцикл в поводу, а не скакала верхом по двору. Что теперь с травой делать будем? Из магистрата придут, увидят, какой кошмарный у нас газон, сразу штраф выпишут.

– Когда ты говоришь про мой велик, как будто он конь, то мне так это нравится, правда, правда, очень, очень.

– Илька! Не заговаривай мне зубы! – последовала новая порция строгости, нисколько не испугавшая девочку.

– Да ладно, мам, когда это из магистрата к нам приходили? Они тебя все боятся, не только секретарь, но даже сам глава Арун. Пойдем скорее в дом, я такое тебе скажу, ты просто ахнешь!

– Так ты сделала, что хотела? – спросила Нани на пороге, но дочь не отвечая, тянула ее в дом.

Нани накрывала на стол и поглядывала на странно притихшую дочь. Та положила руки на стол, опустила на них голову и оцепенела, задумалась о чем-то. Только что собиралась что-то ей рассказать, понукала и тормошила, а теперь молчит, смотрит куда-то, словно сквозь стены видит. Впрочем, может быть и видит, от этой непредсказуемой, неугомонной девчонки всего можно ждать.

– Ты почему молчишь, ничего не рассказываешь? – все же не выдержала Нани.

– Что, а? – Встрепенулась девочка, вернувшись из своего далекого мысленного путешествия.

– Ты какая-то странная сегодня, или проголодалась так сильно? Немудрено, почти целый день где-то болтаешься, нет, чтобы прийти домой пообедать, как делают все нормальные дети.

– Так то нормальные, – хмыкнула умудренная недетским опытом дочка, приходя в свое обычное распложение духа, которое мать называла авантюрно-ироническим.

На поданную матерью еду она буквально набросилась, растущий организм регулярно требовал подпитки.

– Ум-м, вкусно-то как! – уминая за обе щеки, воскликнула девочка и неожиданно решила сообщить, пока не растеряла мужества, – в общем, мам, не знаю, как ты к этому отнесешься, но он все-таки остался жив.

– Кто? – растерялась Нани, хотя внутри уже рождалась догадка, о ком ведет речь ее непутевая доченька.

От этой догадки холодело сердце и даже в позвоночнике что-то свербело. Поскольку девочка молчала, делая вид, что рот ее так набит материнской стряпней, что говорить она не может, ну никак не может, Нани перешла в наступление.

– Ты прекрасно знаешь, как я к этому отношусь, зачем так зло шутишь? – Но и на этот раз ответа не последовало, только пожатие плеч, потому она продолжила: – он никак не может быть жив, в него стражники стреляли из мортиры, стреляли и попали, ты сама все видела.

– Так я же и не говорю, что он здоров! Он ранен, но жив, даже что-то сказать мне пытался, я только не поняла что, – с невозмутимым видом ответствовал ребенок.

– Так, – протянула Нани, стараясь собраться с мыслями, – ты понимаешь, что я должна, нет, просто обязана сообщить об этом в магистрат? – голос ее задрожал и сорвался на высокой ноте, чувствовалось, что нервы ее натянуты как струны на колки.

– Мам, – отложила в сторону вилку с наколотым на нее куском запеканки Илька, – никакого магистрата, даже не заикайся об этом. Вот почему ты так к этому относишься? Ведь на самом деле ты совсем не злая.

– Я не только могу быть злой, но и сколь угодно жестокой! Я не хочу еще раз пережить весь этот кошмар, тогда я была почти девчонкой, ненамного старше тебя, хотя и беременной, тобою, кстати. Но тогда я спасала наши с тобою жизни, а сейчас что? Пострадать из-за какого-то монстра? Да ни за что! Я понимаю, – выплеснув боль, смягчила немного свою риторику Нани, – тебе жалко этого звереныша, ты успела привязаться к нему, но если он добр с тобой, то не факт, что будет точно также себя вести и с другими.

Да и главное не в этом, магистрат принял решение, а кто мы с тобой такие, чтобы это решение оспаривать? Никто! И слушать нас поэтому никто не станет, сами еще можем пострадать. Приговорят к выселению, куда подадимся, а? И так живем на краю зачарованной зоны, что ни год, то какое-нибудь новое чудище вылезает из леса. Нет, дочка.

Выслушав страстный монолог матери Илька пристально посмотрела ей в глаза, раздула ноздри и побледнела, это был плохой знак. Всех способностей своей девочки она толком не представляла, как не представляла их и сама Илька, но та могла о-очень многое, особенно когда не контролировала себя.

– Успокойся! Давай решим с тобою так, в магистрат я сообщать пока не стану, но ты больше не подойдешь к этому монстру ни на шаг. Если он выживет, то сам по себе, нас никто не сможет ни в чем обвинить. Договорились?

Девочка помотала головой, глубоко вздохнула несколько раз, постепенно успокаиваясь. Краски вернулись на ее лицо, а глаза из черных снова стали голубовато-зелеными, как морская вода на мелководье в солнечный день.

– Сам по себе он не выживет, это раз. Я могу какое-то время не навещать его потому, что нашла, куда и кому пристроить, это два. И никакой он не монстр, а совсем молодой еще дракон, это три.

Можно было подумать, слушая эту выстроенную по пунктам речь, что произносит ее политик, умудренный жизнью, а не девочка двенадцати лет от роду. Вместо того, чтобы успокоить, этот спич произвел на Нани раздражающее действие. Она вскочила и заходила по кухне, пытаясь справиться с отчаянием. Уже не в первый раз ее обожаемая дочурка загоняет ее в угол своими неожиданными поступками, поэтому как-то правильно реагировать она со временем научилась, но иногда, очень редко, подспудно мелькала в сознании подлая мыслишка, стоило ли так отстаивать право родиться для этого ребенка?

– И кто же такой доброхот, что согласился ухаживать за недобитым монстром? Это не может быть какой-нибудь житель нашего поселка, а никого другого, если не считать нас с тобой, здесь нет.

– Мам, ты бы села, а то еще споткнешься ненароком, новость не из самых приятных и тебе она уж точно не понравится. Я не говорила тебе раньше, но еще зимой, катаясь на лыжах, погналась за лисой и как-то незаметно оказалась в чаще леса, не нашего, дальнего леса. Да, да, ты мне категорически запретила туда ходить, я это хорошо помню, но говорю же, оказалась там случайно, не нарочно, понимаешь? В общем я обнаружила там избушку-развалюшку, такую совсем маленькую, но симпатичную и совсем мирную. Ну я и зашла туда, а там была Марина. Живет она там, понимаешь?

Нани заморгала глазами, силясь вспомнить хоть кого-нибудь с таким именем, не вспомнила, не было ни сейчас, ни раньше женщин с таким именем в их поселке.

– Что за Марина такая? Откуда она взялась, да еще в лесу, куда кроме тебя ни один человек не осмеливается входить? И почему ты ее знаешь, а я нет?

– Знаешь ты ее, знаешь, во всяком случае видела один раз. Помнишь, два года назад, весной мы с тобой в магистрат этот дурацкий ходили, документы переоформлять? Ну вот, мы оттуда вышли, а тут эта глупейшая заварушка с Мариной и случилась.

Выслушав такое пояснение, произнесенное самым, что ни на есть невозмутимым тоном, Нани с ужасом уставилась на своего ребенка и принялась нащупывать рукой стул, надо в самом деле сесть, ноги отказались держать ее.

– Ты хочешь сказать, что та звероподобная туша, обросшая густым красным волосом и замотанная какой-то грязной тряпицей и есть та самая Марина? И ты с ней дружишь, как я понимаю? Уфф, налей мне настойки, без чего-нибудь успокоительного, я такие новости могу и не пережить.

Отпив поданной дочкой настойки, Нани почувствовала себя немного лучше, во всяком случае сердце перестало колотиться о ребра, словно тот, сошедший с ума колокол на звоннице храма, который никто давно не посещал. Колокол начинал звонить всегда неожиданно и по совершенно непонятным поводам, давно уж хотели его снять, но ступени, ведущие к нему, частично обрушились, не нашлось добровольца, подняться по ним. Кому был посвящен храм как-то уже забылось, люди в их стране весьма инертны и нелюбопытны, велят во что-то верить, верят, не велят, тут же из ума вон.

– Но, насколько я теперь припоминаю, эту твою Марину, как ты ее называешь, в тот же день и убили.

– С чего ты взяла? Ее закидали камнями и прогнали назад, в лес, но никто ее не убивал.

– Разве? А как же Калеб взахлеб всем рассказывал, что лично его прикончил, то есть ее, но тогда никто не знал, что этот очередной монстр, вышедший из леса, женского рода?

Нани еще отхлебнула настойки и подумав, что молодцы они с Илькой, отличную настойку сварганили, в чувство приводит и мозги прочищает, улыбнулась. Но тут же насупилась, опасаясь, что улыбка будет понята дочерью, как поощрение ее все ухудшающегося день ото дня поведения.

– Ох, и наивная же ты у меня, Нани, – обращение по имени означало, что девчонка чувствует себя уверенно и может позволить себе этот снисходительно-панибратский тон, что матерью вовсе не поощрялось, но пойди, попробуй, отучи ее, такую своенравную.

– Ты забыла, наверно, что этот Калеб фанфарон, хвастун, да еще и трус вдобавок. Оружия у него нет и не было никогда, кто доверит такому недоумку оружие? Отряда стражи не было в тот день в поселке, гонялся за кем-то по оврагам, естественно, опять никого не поймал. Чем этот Калеб мог ее убить, палкой? Фи! В нее тогда несколько камней попало, и парочка весьма увесистых, своими глазами видела, а ей хоть бы что! У Марины шкура толстая, как розовое одеяло, которым ты меня зимой укрываешь, так что цела и живехонька она. Кстати, этот гадский Калеб ущипнул меня на той неделе за попу, все забываю тебе сказать.

Если целью Ильки было переключить внимание матери от неподобающего общения с звероподобной Мариной и опрометчивого спасения дракона, приговоренного магистратом к смерти, на другую, куда более безопасную тему, то ей это вполне удалось, мать побледнела и начала хватать ртом воздух.

– Он, тебя?! Это ничтожество?! – вскричала она, когда смогла отдышаться от душившего ее праведного гнева.

Ей уже не важны были в этот момент все монстры мира. Ее маленькую девочку, с таким трудом выношенную и выращенную, какой-то подонок смеет хватать за интимные места?! Но беглый взгляд на эту самую девочку, пребывающую в полном присутствии духа и с ехидной улыбочкой на прелестном личике, несколько остудил ее пыл. Кажется, надо не воздевать руки к небу, прося о каре для несчастного, осмелившегося на такое кощунство, а осведомиться, пребывает ли вышеозначенный недоумок все еще на этом свете.

– И что ты с ним за это сделала?

– Не волнуйся, ничего особенного. Это случилось возле двора тетки Салонии, она как раз несла бадейку помоев для своих любимых хрюшек, вот я на него и вылила эту бадейку. Кажется, ему такая процедура не очень понравилось. Зато после этого он меня обходит стороной, вчера даже на другую сторону улицы перешел, когда я из лавки с хлебом шла.

– Странно, – удивилась Нани, внимательно слушавшая историю, – я сегодня утром видела Салонию, она мне даже не заикнулась ни о какой бадье, а ведь она из тех, кто за самую мелкую трату удавится, а еще охотнее других удавит.

– Очень точно подмечено, но я ее подкупила, не то она бы мне поминала свои помои еще лет десять, не меньше. У меня была серебряная монетка, я ей и отдала, хотя жалко было до соплей, правда, правда, но мельче ничего не было.

Можно было поинтересоваться, откуда у дочери взялась серебряная монета, деньга немалая в здешних краях, только не факт, что та откроет источники своих доходов. Нани приходилось уже сталкиваться с тем, что эта негодница удивительно ловко добывает денежки, то поспорит с каким-то мальчишкой, естественно, спор выиграет, то поможет жене секретаря магистрата что-то там купить и получит от нее денежную благодарность, то еще что-нибудь совсем уж немыслимое. Главное, что она не ворует, а остальное уже детали.

Нани вдруг ощутила такую усталость, словно не разговаривала с любимой дочкой, а мешки на телеги грузила. Она собиралась в обязательном порядке расспросить поподробнее про непонятную Марину и ее лесной, дикарский быт, но даже это дело отложила на завтра, решив пораньше лечь спать.

Всю ночь Нани металась по слишком широкой для ее худенького тела рассохшейся, деревянной кровати. Снились кошмары, Марина гналась за ней по диковинному лесу, где вся растительность была живой и разумной и норовила щипнуть, куснуть, подставить ветку или корень под ноги. Она устала, запыхалась, хотела чуть-чуть передохнуть, но этот здоровенный волосатый таран уже тут как тут, машет руками шириной с хорошее полено, кричит на бегу. Нани прислушалась: «го-го, не убегай, я хорошая». Может быть и хорошая, только кто в это поверит, глядя на эту неопрятную тушу? А двигается она на редкость быстро и ловко.

Разбудил ее настойчивый стук в дверь. Все понятно, понадобились ее услуги. Что ж, это хорошо, денег осталось совсем мало, если повезет, заплатят сразу, но везет не всегда, иногда оплаты приходится ждать долго, иногда платят продуктами. Увидев, кто домогается ее с утра пораньше, едва солнце встало, Нани вздохнула, ждать денег от Салонии дело напрасное, ни за что не даст. Но попробуй, не отзовись на ее просьбу, больше похожую на приказ, так ославит на весь поселок, что жизни рад не будешь.

В пятнадцать с половиной лет, будучи выгнанной из родного дома с наказом никогда не возвращаться, скудной суммой денег и малыми пожитками, но зато с пузом день ото дня пухнувшим все больше, она бы сдохла где-нибудь под придорожным кустом от голода, если бы не открыла в себе в одночасье таланта лечить. Причем ей было все равно кого лечить, людей или живность какую, все одинаково хорошо ей удавалось.

Все получилось тогда совсем случайно. Она остановила своего ослика с тележкой в первой попавшейся деревне, когда солнце стало валиться за горизонт. Ночевать на дороге, хотя стояла очень теплая погода, а у нее имелось какое никакое одеяло, было боязно.

Постучала в ворота добротной избы, а когда на ее повторный стук никто не ответил, осмелилась потянуть воротину на себя, та и открылась. Дверь в саму избу была тоже не на запоре и оттуда слышался плач и вой. Картина, освещенная несколькими свечами и коптилками, представилась ее взору тягостная.

На сбитых покрывалах пышной постели металась и едва уже стонала женщина с большим животом. Лицо ее было покрыто мелкими каплями пота, глаза широко открыты и в них стоял ужас. У постели, уткнувшись в нее лбом, стоял на коленях мужчина и глухо выл, у дальней стены на широкой лавке, поджав босые ножки, сидел маленький мальчик и горько плакал.

Женщина, невзирая на искаженное болью и страхом лицо, показалась ей очень красивой и совсем еще молодой, жалко ее стало. Из этой жалости внезапно, непонятно почему и откуда, родилось вдруг знание, что и как нужно сейчас делать. Она скинула свой узелок на пол и принялась командовать.

Хозяин дома, видимо, совсем ополоумел от горя, не возмутился, не спросил по какому праву здесь командует какая-то захожая малявка, и что она может понимать в таком трудном и деликатном деле в ее-то годы? Содрогаясь, от внутреннего трепета и удивляясь самой себе, сделала не самую простую операцию и достала из чрева младенца, еще живого.

Это была девочка, совсем крохотная, кажется, меньше, чем положено, но деятельная. Стоило обмыть красноватое, еще сморщенное тельце, как ребенок раскричался, настоятельно требуя мать. Мать находилась в полузабытьи, что не помешало тогда еще совсем юной Нани, приложить ребенка к ее груди. Молоко, к счастью, было, и через несколько минут в доме, где совсем недавно царил ужас, воцарились благость и умиление.

Хозяин дом не знал, как отблагодарить случайную знахарку, так он определил ее профессиональную принадлежность, совал деньги, приглашал откушать, плакал и смеялся одновременно. Нани, нерешительно отпихнув деньги, совсем не лишними они бы были, решила немного охладить восторги папаши.

– Операцию я сделала, жена ваша скоро очнется, но несколько дней ей нельзя будет вставать с постели, за ней нужен будет уход и легкая пища. Но главное не в этом, а в том, что детей у нее больше не будет.

Нани со значением посмотрела на мужика, понимает ли он, что ему говорят, не сошел ли на время с ума от счастья, так резко сменившего горе? Мужик все понял правильно.

– Не будет, и не надо, – махнул он рукой и расплылся в улыбке, – живая она, слава всем богам, у меня кроме вот этого мальчугана еще сын есть, а теперь и дочка родилась, хватит уж, поди.

Нани прожила тогда в том доме несколько дней, ухаживала за роженицей, дождалась пока та встанет на ноги, и уже с полным правом взяла предложенные деньги. Ее не спрашивали ни о чем, словно в порядке вещей, что такая юница путешествует по дорогам одна, да еще беременная.

Даже остаться насовсем предлагали, но она решительно отказалась. Люди там жили, хоть и не очень развитые, но хорошие, добрые, да только чужие. Раз свои, самые родные так подвели, то и всем остальным она подспудно не склонна была довериться. Да и дом небольшой, две комнаты всего, где уж там кого-то еще селить.

Воспоминания не мешали Нани делать давно уже привычную работу, вот и второй теленок появился на свет, красивый, нежно-шоколадного окраса, корова принялась вылизывать и его. Первенец уже дремал у материнского бока. Она дала несколько наставлений Салонии, чем и как кормить, все же буренка не совсем здорова. По-хорошему ее еще полгода не надо было бы случать, но все хозяйкина жадность, а тут еще и двойня случилась, тяжело коровушке пришлось.

– Вроде бы обошлось, – устало вздохнула она, снимая изгвазданный грязью и кровью старый клеенчатый фартук, наверняка принадлежавший еще бабке Салонии, – повезло тебе на этот раз.

– Понимаю, – пожевала губами расчетливая бабенка, в голове у нее крутилось, что надо бы прибавить к десятку яиц еще и курицу, но жалко уж очень, но все пересилила мысль, что не стоит ссориться со знахаркой, другой-то в округе нет.

– Дам тебе курицу, не кажинный раз двойня случается, – яиц она решила совсем не давать и на этой мысли сразу повеселела.

Возвращаться Нани задумала позади огородов, утро давно вступило в свои права, жители поселка сновали по своим делам и велик риск кого-нибудь встретить, а не все встречи бывали приятными, отнюдь не все. Но пройти как задумано она смогла только половину дороги, чуть не влетев с разгону в глубокую лужищу. Недавно прошли обильные дожди, а тут еще и с огорода вытекал ручей помоев, смешанных с навозной жижей. Ее короткие ботики такого наводнения не выдержат, зачерпнут воды, а то и вовсе завязнут, а этой немудреной обувкой она дорожила, никакой другой столь удобной рабочей обуви у нее не было.

Пришлось пробираться назад, на улицу, узким проулком, густо заросшим крапивой и лопухами в человеческий рост. Едва выйдя на улицу она нос к носу столкнулась с наставником училища Пендракием. Хуже, чем эта встреча, трудно было что-то придумать. Этот Пендракий мало того что был педант и зануда, так еще мнил о своей драгоценной особе столь высоко, что считал себя вправе читать нотации всем, кто чем-либо привлекал его внимание. Нани он сильно не любил, потому и не упускал случая поучить ее уму разуму.

– Госпожа Ош! Постойте, куда же вы? У меня до вас есть разговор. – Слово «госпожа» он при встрече с нею всегда произносил насмешливо, словно хотел намекнуть, что она не имеет право на такое обращение. Да еще это его всегдашнее «до вас», бесполезно объяснять ему, что это неграмотно, этот напыщенный человек уверен, что все, что исходит из его уст истина в последней инстанции.

– Я недоволен тем, как вы воспитываете свою дочь, у вас совершенно неправильная система, я уже намекал вам на это, но вы не вняли моим предостережениям. Я внес в магистрат представление на ваш счет, пусть как-то решают этот вопрос.

Первоначально Нани собиралась молча выслушать этого болвана, никак не реагируя на его слова, все равно ему ничего втолковать невозможно. Но услышав про магистрат, вскипела. Видят боги, она за прошедшие годы много вытерпела в этом поселке всяких обидных слов и замечаний совершенно не заслуженных ею, сколько же можно?

– Наверно и в самом деле моя система воспитания неправильная, я учу ее быть вежливой и здороваться при встрече, чего никогда не делает ваш сын. И вашей матери девочка очень помогла не так давно, тоже наверно повела себя неправильно, так?

Пендракий побагровел. Что себе позволяет эта нищенка, эта мать-одиночка, которая имея ребенка, не имеет хоть какого-нибудь мужа, чтобы прикрыть свой срам? Да как она смеет указывать ему? Ему, заслуженному наставнику, имеющему от правительства знак поощрения? Нет, с такой голытьбой нечего вести переговоры, пусть магистрат занимается ею, пусть выселят ее, наконец!

Дома было очень тихо, так тихо бывает, когда в нем никого нет. Нани решила, что ее своенравная дочь, невзирая на вчерашний выговор, все-таки убежала опять в лес, забыв даже дверь за собой закрыть. На всякий случай все же заглянула в маленькую спаленку. Тут ее хулиганка, дома, спит без задних ног. Набегалась накануне, теперь отсыпается. От сердца отлегло.

Доставая из корзинки в крошечной кладовке яйца для омлета, машинально отметила, что последние. Не дала жадина Салония яиц, пожалела, пусть протухнут лучше, ведь никто не купит, у всех свои есть. Но додумывать мысль, где взять их на завтра, не стала, клубок воспоминаний, так внезапно начавший разматываться в грязном и темном хлеву, продолжил тянуть свою нить.

В этот поселок, считающийся почти самой окраиной населенного мира, человеческого мира, она попала случайно, не было бы счастья, да несчастье помогло. У крестьянина, жене которого помогла в самом начале своей знахарской карьеры, она не захотела остаться не только и не столько по причине тесноты. В тесноте, как говорится, да не в обиде.

Сестра, напутствуя ее на прощанье, высказала пожелание не только никогда не видеть ее больше, но и ничего не слышать о ней, иначе так легко она уже не отделается, казнь на самом деле состоится. Слишком близкой от своего родового гнезда Нани посчитала тогда ту деревеньку, опасно было ей здесь оставаться. Через день пути, когда она остановилась в полдень передохнуть от жары и пыли в тени деревьев, на нее напали два оборванца, желая не только обокрасть ее, но и изнасиловать. Ее уже заметный живот их нисколько не обеспокоил, даже раззадорил почему-то.

Она могла защититься, или предполагала, что могла, но такая защита принесла бы этим бравым отщепенцам лютую смерть. Может быть, они ее и заслужили, не ей судить. Она и без того убила недавно, убила нечаянно, не желая этого, не помня себя и не сознавая своих жутких способностей, но все-таки убила и с клеймом убийцы ей теперь жить все оставшееся время. Поэтому она медлила, не пускала в ход тайное свое могущество, пытаясь устрашить их суковатой дубинкой, которой владела не слишком хорошо.

Да и то сказать, когда и где совсем еще юная девица богатого и благородного рода, сроду не выезжавшая из дома без сопровождения слуги, могла приобрести подобное умение? Не имея навыка к дракам, она не заметила, что в то время, как один из подлых людишек отвлекает ее, другой подкрадывается сзади. Но вдруг раздался окрик, взвился длинный кнут и ожег спину разбойника перед нею. Второй не стал ждать своей порции и бежал, позорно бросив товарища на произвол судьбы. Тот, впрочем тоже сумел улизнуть, как только присутствующие чуть отвлеклись от его всклокоченной, оборванной и вонючей особы.

Семейство, по какой-то причине ищущее лучшей доли подальше от больших городов, проезжало в тот момент по дороге и спасло от жуткой участи, то ли ее, то ли оборванцев, ибо Нани склонялась уже к неизбежности кровопролития. Точнее, вмешался в творящееся безобразие Энгус, он правил лошадьми дорожной кареты и первым все увидел. Кем он приходился хозяевам экипажа, Нани тогда так и не поняла, но кем-то все же был, не наемный работник, свой, из семьи. С этими проезжими людьми Нани благополучно пропутешествовала тогда несколько дней.

Она, к удивлению своему, неплохо освоилась среди новых знакомых, подумывала даже совсем с ними остаться, настолько ей было комфортно и надежно в этом почтенном семействе. Все-таки, что уж от себя-то таить, очень тоскливо и страшно быть все время одной в огромном мире, среди неизвестных пространств и бесконечных дорог. Конечно, она не сама к ним решила набиться, получила соответствующее приглашение и уже совсем было склонилась его принять, но тут грянул гром.

Энгус, который явно засматривался на нее, невзирая на ее «интересное положение», сделал ей вдруг предложение руки и сердца, по всем правилам сделал. Зато она не церемонилась с ним, ее отказ был настолько резким, что заставил беднягу опешить от откровенной грубости, столь удивительной для юного и образованного создания, каким оно, это создание, ему в то время представлялось.

Пришлось спешно распрощаться с шокированным и всерьез разобиженным ее хамским поведением семейством и, что еще хуже, с было позабытым и таким упоительным чувством полнейшей защищенности. Пути-дороги их разошлись, где поселилось это семейство неизвестно, а она оказалась на краю мира, одна, без друзей, и без всякой защиты.

На тот скудный мешочек золотых монет, что удалось при отъезде взять из родного гнезда, купила небольшой, но крепкий домик на самой окраине поселка и стала жить. Жилье здесь дешевое, наличности хватило и на дом и на обстановку, даже чуть осталось, на самый черный день. На хлеб зарабатывала знахарством, в принципе на двоих им этого было достаточно, но зато могли прийти к ней среди ночи, или рано утром, и она не отказывала никому.

Вот только при таких частых и иногда длительных отлучках ее ребенок нередко оставался дома один. Уж не поэтому ли девочка выросла такая своевольная? Перед Пендракием Нани дочь защищала, да и перед кем угодно станет защищать, но в глубине души сознавала, что благовоспитанной барышней Ильку уж никак не назовешь, сорванец, да и только, похуже иного мальчишки будет.

Омлет был готов и кофе тоже, когда потягиваясь и зевая, в кухню вплыла полусонная Илька. Но, потянув носиком, сразу оживилась.

– Мням, кофе! Ур-р! А что у нас сегодня праздник какой-нибудь?

Вопрос не напрасный, кофе в этой, забытой всеми богами глуши стоил очень дорого, пальцев на одной руке вполне хватало, чтобы посчитать тех, кто покупал время от времени это излишество, и среди них Нани. Денег было жалко, не просто они доставались, но все равно покупала, наплевав на все многочисленные пересуды и сплетни. Однако пила его не часто, на каждый день ее скудных доходов уж никак не могло хватить.

– Ох, наверно праздник. Я встретила Пендракия и поругалась с ним.

– Какой же это праздник? Ты что? Это гадость, а не праздник, – не поняла, еще не достаточно искушенная в психологии взрослых, Илька.

– Он заявил в магистрат, что я неправильно тебя воспитываю, – при этом известии Илька поперхнулась куском омлета и торопливо отхлебнув из кружки, счастливо прижмурилась. Кофейницей она выросла не меньшей, чем мать.

– Значит, непременно меня вызовут и будут разбираться, поэтому, в преддверии сих неминуемых и тягостных событий я и решила побаловать себя хоть чем-нибудь приятным. – Подвела итог своих размышлений госпожа Ош старшая.

– Ох, и мудра ты у меня! – прошамкала с набитым ртом хитрющая девчонка.

Некоторое время царила тишина, как вдруг ее нарушил громкий шорох. Нани с тревогой прислушалась, потом содрогнулась, поняв источник шума.

– Ну, чего ты, мам? Все никак не привыкнешь? Он же совсем безобидный.

– И никогда не привыкну!

Девочка торопливо выцедила последние кофейные капли, тяжело вздохнула, что должно было означать, что она охотно выпила бы еще чашечку, да не дают. И вприпрыжку поскакала к маленькой дверке, ведущей в подвал. Подвал в их доме был наособицу, не как у всех.

Практически у всех жителей поселка просто вырезан лаз в полу, посредством которого они спускаются в подпол, где хранятся припасы. А в этом, не таком уж и большом, доме зачем-то был устроен почти комфортабельный подвальный этаж, с каменным полом, оштукатуренными стенами, стеллажами до самого потолка, и что на них только можно было хранить в таком количестве? Загадка.

К такому подвалу полагались отдушины, в одну из которых однажды заползло нечто. Первой это нечто обнаружила, конечно, Илька, которая любила играть внизу, особенно, когда надолго устанавливалась непогода и гулять становилось некомфортно. Нани подвалом не пользовалась, ей просто нечего там было хранить, небольшие припасы, которые ей иногда удавалось сделать, вполне умещались на полках в кладовке.

Она могла бы еще долго не узнать про пришлеца, но не повезло как-то напороться на него, когда он покидал свое новое убежище через отдушину в стене, а она как раз собирала ягоды с куста возле этой самой злополучной стены. В обморок она не упала только потому, что на нее напал столбняк. Нечто, не обратив на нее ни малейшего внимание уползло по своим делам, а она, уняв сумасшедшее сердцебиение, на дрожащих еще ногах отправилась искать дочь, чтобы предостеречь ее от неожиданно явленной опасности.

– Там, там, – начала она, едва ворочая языком, – ползло такое длинное и… даже не знаю, как и описать это.

– Правда, он симпатичный? – ошарашила ее дочка более чем странным заявлением.

– Что?! Ты уже это видела?

– Конечно, он месяц назад приполз, мы уже подружились. Да ладно тебе, мам, – продолжила она, обратив внимание на обалделое лицо родительницы, – он совсем не опасный, я назвала его Дин-Дин. Ты знаешь, он отзывается, хотя я так и не могла найти у него ушей, может он всей кожей слышит?

Этот «симпатичный» Дин-Дин был примерно метров трех в длину, в руку крепкого мужчины толщиной, имел несколько пар маленьких ног и серо-болотный окрас гладкой шкуры. Представив, что дочь его трогала, искала у него «ушки», Нани почувствовала невольный позыв к рвоте.

– Мне кажется, что это детеныш, – продолжила с увлечением Илька, решив, что достаточно успокоила мать, – наверно, он еще подрастет.

Соплюшка оказалась очередной раз права, ее питомец подрос в длину еще на целый метр, а вот в толщину остался таким же, к сожалению, что позволяло ему по-прежнему влезать в подвал, как только приходила такая охота. Нани так и не привыкла к подобным посещениям, хотя в последнее время он стал появляться все реже. Илька объясняла это тем, что Дин-Дин завел себе невесту и собирается жениться, а потом у него будут детки.

Выслушав такое объяснение от дочери, данное на полном серьезе, Нани подумала, что не удивилась бы, окажись все именно так, в конце-то концов охота к размножению присуща всем живым существам. Вот только каким образом ползуче-ходячая тварь смогла общаться с ребенком, да еще рассказывать о себе столь интимные вещи? Просто уму непостижимо!

Услышав, что девочка выскользнула во двор и, стало быть, ее экзотический друг их уже покинул, Нани вздохнула с облегчением. Она перемывала в лохани посуду, раздумывая над тем, как бы совсем избавиться от таких непрошенных визитов. Ее увещеваний Илька словно не слышит, или отмахивается нетерпеливо, но вдруг самому Дин-Дину станет некогда и он перестанет приходить, приползать? Это животное на самом деле делало одновременно то и другое, одна часть его тела ползла, в то время как другая семенила лапками, не поверишь, что такое возможно, пока не увидишь.

Во дворе дочери не было, тогда мать завернула за дом, туда, где разросшиеся кусты заменяли повалившийся еще в прошлом году забор. Плохие они хозяйки, не так уж трудно восстановить звено забора, один только подгнивший столбик заменить. Возле кустов Ильки тоже не было, но вот она показалась на изгибе тропинки, провожала своего неспешного дружка аж до самого леса. Девочка тоже не спешила, наклонялась, собирала созревшие ягоды земляники, которые по окраинам созревали раньше, чем в лесу, солнышка им больше доставалось.

Нани, извечным жестом приставив ладонь ко лбу, чтобы глаза не застило, любовалась дочерью, но вдруг насторожилась. Кто-то в густой траве пробирался за девочкой, какой-то звереныш, что ли. Может быть, Дин-Дин решил вернуться? Но от его движений трава так не качается, она совсем почти не качается, когда он ползет, а сейчас совсем другое дело. На всякий случай Нани крикнула дочери, чтобы поспешила. Сама кинулась ей навстречу, прихватив валявшуюся возле куста слегу от забора.

Но недаром она звала иногда дочь наобороткой, вместо того, чтобы пуститься во всю прыть, та вовсе остановилась, завидев бегущую с дубиной мать, и с интересом стала оглядываться, чтобы увидеть, с кем это ее мать воевать собралась. Прыгуна Нани опознала, когда тот был уже совсем близко от девочки. Поняв, что не успевает, она заорала дурниной, напугав в кои-то веки дочь так, что та от испуга подпрыгнула. Этот непроизвольный прыжок ее спас, прыгун промахнулся и по инерции еще дальше пролетел, но развернулся достаточно быстро для внешне неповоротливой твари.

Прыгуны эти появились в их краях не так давно, сразу заявили о себе как безжалостные убийцы, от их ядовитой слюны спасения нет. Что за твари, откуда и почему явились, никто не знал. Размером с крупную кошку, внешне похожие скорее на собаку, этакая лохматая круглоглазая собачка, по первому впечатлению безобидная. Голый толстый хвост длиннее тела и мощные задние лапы, давая упор, позволяли этой твари прыгать почти на метр.

Очень опасный зверь, хорошо, что нечасто встречается. Нани до этого дня видела одного, мертвого, когда лечила подростка, укушенного этой тварью, подросток умер в мучениях, ничего нельзя было сделать. Может и существовало все же какое-то противоядие, но никто не знал, какое.

Илька начала пятиться, пытаясь голосом воздействовать на злобную тварь. Тон у нее был умиротворяющий и обычно ей хорошо удавалось договориться со зверьем, в прошлом году даже бешеного, сорвавшегося с привязи быка удалось успокоить таким образом, но не сейчас. Девочка еще не знала, что против прыгуна у нее имеется только одно средство спасения, бежать со всех ног в дом. Нани была уже рядом, ударила слегой, но промахнулась, крикнула дочке, чтобы убегала, собираясь сражаться один на один. Прыгун и правда переключился на нее.

Послышалось шипение, на тропинку с невиданной ранее скоростью выполз Дин-Дин. Вид у него был необычный, он держал голову высоко, кожа по бокам головы раздулась. Вдруг он сделал какой-то рывок, привстал на хвост и кинулся на прыгуна. Завязалась схватка, исход которой было трудно предвидеть. Илька, конечно же, никуда не убежавшая, переминалась поодаль от бойцов, всхлипывая и причитая, волновалась за своего любимца, так отважно бросившегося на ее защиту.

Через пару минут все было кончено, прыгун мертв, но и вид ползуна, или кем он там являлся, был немногим лучше, у него было несколько покусов. С помощью матери Илька перенесла своего любимца в дом, устроив на полу в кухне. Он был плох, по телу пробегали судороги, и Нани считала что ему осталось жить совсем немного, у того несчастного мальчика перед смертью тоже были конвульсии.

Дин-Дин слегка приподнял голову, из его узкой, как щель пасти показалась пена. Девочка наклонилась над ним, уставилась ему в глаза, словно общаясь телепатически и через мгновение начала действовать. Собрав чистой тряпицей все еще сочащуюся пену, она принялась втирать ее в пораженные участки тела. Нани удивлялась молча, не мешая дочери. Она ничего не понимала в ее действиях, но основываясь на некоторых примерах в недалеком прошлом, допускала, что ее ребенок знает, что делает.

Мальчик умер тогда на исходе четвертого часа, сейчас прошло уже четыре с половиной, ползучая тварь была жива, и это был пока единственный положительный признак. Внося в дом пострадавшего, дверь они, оказывается затворить как следует забыли, и когда у самого порога кухни послышалось шипение, Нани вздрогнула. Вот тебе и здрасти! В кухню, нимало не смущаясь присутствием людей, вползала еще одна такая же тварь, только меньшей длины. Бурый узор на ее шкуре был несколько бледнее и кое-где проглядывала зеленца, что смотрелось довольно красиво.

– Ой, – тут же впечатлилась Илька, – это его невеста, наверное, какая красивая!

У ползучей невесты из пасти торчал какой-то пучочек травы. Нани решила, что невеста собирается подкормить своего жениха, что было довольно нелепо, он умирает, какая уж тут еда! Но невеста подползла к самым ногам сидящей на корточках девочки и выпустила изо рта приношение.

– Это мне? – удивилась та, – но зачем, я же не ем траву. Или…, – она задумалась. Потом вскочила и побежала вприпрыжку на двор, невеста осталась в кухне. Она подползла к укушенному, положила голову на его шею и так замерла, словно уснула.

Быстро вернувшаяся девочка притащила несколько охапок такой же травы с узкими листочками, в которой Нани признала невзрачный сорняк, цветущий по весне блеклыми голубенькими цветочками. Вымыв и порезав это сено, она обложила раненые места диковинного пациента. До самого вечера Илька то и дело меняла травяные компрессы своему любимцу. Невеста безотлучно находилась тут же.

Поскольку все это происходило в кухне, то вся эта компания изрядно мешала Нани готовить и мыть посуду, но она не ворчала. Больному прямо на глазах становилось лучше, а за знание, что она нечаянно получила в результате лечения, можно было потерпеть и не такое. Конечно, полной уверенности, что эта травка окажет такое же действие и на человека в схожей ситуации, у нее не было, но все же заготовить и насушить такой травы побольше явно не помешает.

Глава магистрата поселка Рубежный недовольно засопел. Нет, он уважает наставника Пендракия, его все уважают, известный, можно сказать, в здешних местах человек. Но то, что тот предлагает, просто немыслимо. Взять, да и выгнать знахарку Ош из поселка на том основании, что у нее нет лицензии на лечение людей. Ну да, нет, и все давно об этом знают, как-то до сего дня все обходилось, а теперь скандал и даже непонятно из-за чего. Да и нет у него таких полномочий людей выселять. Господин Арун скорбно посмотрел в сторону Нани, его тревожило ее молчание. Молчит и молчит, как будто не о ней речь идет. Могла бы подсказать хоть что-то дельное, глядишь, и обошлось бы все как-нибудь.

– Да, я настаиваю, – твердо повторил Пендракий и опять понес какую-то околесицу про уважение к уважаемым людям, про неправильное воспитание и в конце своей обличительной речи вдруг помянул юбку.

Глава моментально уставился на эту юбку и удивленно пожал плечами. Юбка как юбка, когда-то яркого синего цвета, но ныне уже изрядно вылинявшая на солнце, доходит до середины икр, как все женщины поселка носят, ничего необычного в ней нет, чего ему такое припекло с этой юбкой? Да и вообще, они что тут женские тряпки обсуждать собрались?! Арун догадался оскорбиться, наконец.

– Ах, вам не нравится моя юбка? – самым что ни на есть ядовитым, но внешне благожелательным тоном, спросила Нани.

Она почти спокойно перенесла, когда этот напыщенный болван порочил ее как мать и как гражданку, но почему-то упоминания о юбке вынести не смогла, может быть потому, что она сама бы с удовольствием пустила эту свою одежку на тряпки, полы в кухне мыть, да только лучше-то у нее нету. Некоторые говорят, что она красивая, при этом добавляют, что если бы ее одеть как следует, то и вовсе глаз не оторвать, ей надоело это слушать, потому что горько и обидно, да и поделать ничего нельзя.

– А мне не нравится ваш костюм, такой покрой еще ваш дедушка носил наверно, – продолжила крамольные речи Нани, от накатившей злости решившая, что ей терять уже нечего.

– Нет, вы видите? Видите? Я же говорил! – возопил Пендракий, оскорбленный в самых лучших своих чувствах.

– Хватит! – взревел глава и хлопнул по столу ладонью для пущего эффекта, – не желаю ничего больше слышать ни о каких тряпках! Если есть что-то важное, говорите, нет, тогда извольте выйти, да, да, вы оба, у меня еще много работы, а вы мне своими склоками мешаете.

– Я уйду, конечно, – поджал обиженно губы наставник, – но не раньше, чем вы примите решение.

– Какое ре… Ах, да, решение. Что вы можете на это сказать, госпожа Ош? – переадресовал глава вопрос Нани, по его виду можно было понять, что все это надоело ему дальше некуда и в сердцах он способен сказать и решить что угодно, любую глупость, за которую самому потом будет стыдно, ибо человек он в принципе не сказать, чтобы такой уж злой.

– Вы предоставляете решать мне? – сделала было вид, что удивлена Нани, но весь этот бардак ей надоел не меньше, потому решила не тянуть. – Поселок Рубежный не то место за которое надо держаться изо всех сил, поэтому я ничего не имею против переезда, – она глубоко вздохнула, попутно отметив выпученные в удивлении глаза Пендракия. А чего он ждал? Что она слезы станет лить, умолять, в ногах валяться? Не дождется!

– Как только вы купите мой дом, я сразу же уеду, но предупреждаю, дом не дешевый и я возьму за него настоящую цену.

Первым от такого неожиданного поворота опомнился Арун.

– У меня свой хороший дом есть, второй мне ни за чем не нужен, пусть наставник покупает, это ведь он настаивает на вашем отъезде.

– А я тут причем?! – буквально завопил наставник, он был не только занудлив, но и отменно скуп, хотя не беден, денежки у него водились. – Я вообще не понимаю, какое отношение этот дом имеет к нашему вопросу, разве вы не снимаете его?

Вопрос был закономерен. Когда Нани появилась в поселке, то случайно постучала именно в этот дом, тогда в нем жила, а вернее доживала свои последние дни некая старушка. Наследники старушки присутствовавшие на тот момент в доме, племянница семиюродная, или кто она там, и ее муж, попросили Нани поухаживать за бабушкой, им вроде как недосуг.

Она и ухаживала за бабулькой где-то около двух месяцев, после чего болезная померла, уже очень стара была, а дом Нани у наследников выкупила. Наследники были не местные и сразу после оформления сделки уехали, а кроме них значительных денег у знахарки никто никогда не видел, вот общее мнение и склонилось в пользу версии, что дом не ее, она просто временно в нем живет.

– Это мой дом, моя собственность, у меня и документы на него все есть, оформлены как положено. Надеюсь вы ничего не имеете против частной собственности? – задала вроде бы невинный вопрос Нани.

От этого вопроса Пендракий стремительно побледнел, а у главы посыпались из рук бумаги. Лет двадцать тому назад или чуть больше, в столице и других крупных городах королевства некие смутьяны подняли бунт, ратуя за отмену частной собственности. Бунт подавили, но не сразу, а от уличных беспорядков и стрельбы пролилось немало крови.

Смутьянов в конце концов изловили, судили и публично казнили, поотрубав им всем головы, после чего Высший Совет страны издал указ, подписанный не на шутку перепуганным королем, по которому любой разговор на тему отмены частной собственности, приравнивается к измене и потому карается смертью. Было от чего струхнуть Пендракию славящемуся своей беззаветной преданностью правящей династии.

– Не верю, – почти прошептал бедняга, ему стало плохо.

До сего дня он был совершенно уверен, что хорошие дома имеются в собственности только у зажиточных людей, а тут на тебе, крепкий дом с садом и цветником и в собственности у какой-то пришлой голодранки! Он и без того давно уже недоумевал, как у нее хватает средств снимать такое жилье, но чтобы им еще и владеть, для его бедного ума это было непостижимо!

– Можете проверить, – повернулась она к главе, уже несколько взбодрившемуся после такого афронта, – сделку фиксировал в реестре недвижимости ваш отец, если я не ошибаюсь.

Но тот и сам уже тяжелой рысцой семенил к угловому шкафу. Арун лихорадочно листал книгу, Пендракий, злобно сопя, заглядывал через его плечо, а она смотрела на них с печальной усмешкой. Запись нашлась, естественно, и ни один, ни второй не смогли к ней придраться, все было сделано по закону.

– Так я пойду? – прервала она затянувшееся молчание, – раз все вопросы уже исчерпаны.

– Нет, не все! – Все еще не истратил свой злобный заряд наставник, – лицензии-то у вас все равно нет, а раз нет, то лечить людей вы не можете. Скотину уж пускай кто хочет у вас лечит, лично я и птички бы вам не доверил, а людей извольте прекратить. Правильно я говорю? – адресовался он главе, не столько для того, чтобы спросить, сколько для того, чтобы тот поднажал своим авторитетом должностного лица.

Тот горестно вздохнул, но поднажал, даже пригрозил крупным штрафом за незаконную деятельность, под пристальным взором борца за закон и порядок, чем вызвал у него бледную улыбку. Выслушав вердикт, Нани молча, только смерив скорбным взглядом людей, только что лишивших ее, а значит и ее ребенка, куска хлеба повернулась и ушла.

Все-таки слезы навернулись ей на глаза, но этого уже никто не видел. Вот за что так с нею? Никому ничего плохого не делала, наоборот, помогала всем, кто бы ни попросил. Не бесплатно, конечно, но и не за такие большие деньги, как берут лекари в городах, и ничего такого, всякий труд должен быть оплачен.

Погодите же, вот заболеет кто-нибудь из ваших близких, не заговоренные же они, к кому побегут? К ней, к Нани. Тогда и посмотрим, кто прав. Примерно так утешала себя униженная без настоящего повода знахарка, бредя к дому. Еще мелькало удивление, почему все так прислушиваются к мнению Пендракия, человека вздорного, если не сказать глупого? Чем он их всех так взял, рука что ли какая в городе есть? Так город отсюда далеко, два дня нужно ехать, не меньше.

– Мам, ты чего, плакала? – Илька раздула ноздри и закрутила головой, ища по сторонам обидчика.

– Ну вот, – попробовала пошутить Нани, – когда ты мне нужна, так ты где-нибудь гуляешь, в основном там, где я запретила, а когда я уверена, что тебя нет, ты тут как тут.

– Мам, я уже не маленькая, давай, быстренько говори, кто тебя обидел, я с ними разберусь, мало не покажется! Неужели этот толстяк Арун? – Она всплеснула руками, – ну надо же, а мне казалось, что он вроде бы ничего, не сильно вредный.

– Если ты вздумаешь с кем-нибудь разбираться, то как мы потом здесь жить будем? – задала Нани дочери вопрос, который не приходил той в голову, поскольку силенок немного накопила, а думать о последствиях еще не научилась. Вопрос явно поставил ее в тупик.

– Ну, это, как-нибудь. А что, надо позволять всяким тебя обижать?

– Как-нибудь не получится, и без того, чуть из поселка не выгнали. – Илька даже рот разинула.

– Как это? Совсем что ли? А ты чего?

Выслушав отчет матери о посещении магистрата, Илька совсем не расстроилась.

– Подумаешь, работать запретили, ну и не надо, еще лучше. Не будешь уставать, и на меня больше времени останется, сама говорила, что мало внимания мне уделяешь. – Материнское внимание ей не требовалось, наоборот, зачастую оно было только помехой в ее кипучей деятельности, это она ее так утешала.

– А жить мы на что с тобой станем? Какой никакой заработок знахарство давало, а как теперь? Никто в лавке нам с тобой ни хлеба, ни крупы, ни масла бесплатно не даст. И налоги платить обязательно надо: на дом, на содержание магистрата и стражи, а еще в королевскую казну.

– Ой, как это? Разве мы за все платим? – изумилась Илька, – а я думала, наоборот, король платит за стражников и магистрату тоже. Тоже мне, король называется, хорошо устроился чтобы последние деньги с нас тянуть!

– Тс-с, с ума сошла такие вещи говорить? Чтобы больше я никогда такого не слышала!

– Я знаю, что нельзя, так ведь нет же никого.

– И у стен есть уши.

Через несколько дней кончились последние деньги, Илька, прибежавшая с улицы застала мать в мрачных раздумьях.

– Че, мам, опять новые неприятности?

– Не сказала бы, что новые, скорее старые. Денег больше нет, вот все, что осталось, – она разжала кулак и показала медяк, – и хлеб тоже кончился, осталось немного крупы и масла, максимум на два дня, что дальше делать, ума не приложу.

– Совсем, совсем ничего нет? – И девочка заглянула в глаза матери, словно надеялась, что та шутит.

– Только НЗ.

– А что это за штука такая, никогда про такую не слышала?

– Неприкосновенный запас, на самый черный день.

– Знаешь, мам, все-таки еще не самый черный день, давай пока не будем трогать это твое НЗ. Лучше пойдем грибов и ягод насобираем, их сейчас уже везде много, и на опушке и подальше, не хлеб, конечно, но с голоду точно не помрем.

За ягодами они отправились вчетвером. То есть из дома они вышли вдвоем, но на опушке к ним присоединились Дин-Дин с подругой, которую Илька назвала Аша, почему именно так, неясно, но змея по некоторым признаком свое имя признала. Уж как они смогли догадаться, эти твари ползучие, что они собираются по ягоды, это уже вообще непостижимо, но ждали их уже заранее. Нани была поначалу недовольна их присутствием. Во-первых, зачем они им нужны при таком мешкотном деле? Во-вторых, многие из поселка были охочи до ягод, еще встретится кто-нибудь, опять будет скандал, а она и от предыдущего еще не совсем оправилась.

Но непрошенные спутники привели их на такую полянку, где ягод было видимо-невидимо, да таких крупных, только знай корзинки наполняй! До обеда обе большие корзины и обе маленькие были полны с верхом, а они ведь только часть поляны обобрали. Надо завтра сюда же прийти, рассудила про себя Нани, если только их никто на этот раз не опередит.

На обратном пути, уже без ползающих спутников, которые, попрощавшись с ними свистом и шипением, уползли в чащу, им тоже повезло. Встретилась Калисия, женщина лет тридцати, в общем-то неплохая, невредная, но какая-то несобранная что ли. Вечно у нее не все в порядке с прической, одеждой, всегда-то она опаздывает, все забывает и путает. Вот и сейчас они встретили ее на опушке, собравшейся по ягоды, но с грибной корзинкой и в то время, когда все сборщики уже разошлись по домам. Разглядев их добычу, Калисия завистливо поцокала языком и вдруг предложила.

– Пересыпьте мне обе ваши маленькие корзинки, а я вам заплачу за них. Дома скажу, что сама собрала, а то я со свекром своим неугомонным поспорила, этот старый хрыч говорит, что мне больше горсти ни за что не собрать, вот я вашими ягодами и утру ему его противный нос!

– Так он же не поверит, что ты так быстро столько набрала, – заметила ей Нани, обрадованная предложением. Будут деньги, будет и хлеб, без него все же, как ни крути, голодно.

– Да я часа два как из дома ушла, если не больше, с одной остановилась словом переброситься, потом с другой языками зацепились, все время и ушло. Давайте, высыпайте, авось не обижу, я ж не какая-нибудь Салония, – и она рассыпалась звонким смехом.

Сразу сыпать было нельзя, грибная корзина Калисии имела большие прорехи, для грибов-то ничего, а ягоды выпадут все по дороге. Пришлось сначала выстелить ее большими листьями, что Илька проделала споро и с удовольствием. Зато и получили они от менее удачливой, чем они бабенки два серебряных кругляша, хватит и на хлеб и на масло с крупой. Вот какой прибылью обернулась бескорыстная доброта девочки, когда она завела столь экзотических друзей.

На следующий день поход в лес по ягоды отменился, правильно говорят, что загад не бывает богат. Еще не рассвело, как прибежала та же Калисия, начала нервно и оглушительно барабанить в дверь, оказалось, что свинья у них никак не опоросится. Нани впопыхах одеваясь, удивлялась про себя. Свекор Калисии, которого та большей частью в глаза и за глаза именовала хрычом, а злые языки отчего-то шептались, что они любовники, хозяином был крепким, умелым и уж обычный опорос для него не проблема. Но ничего не спросила, раз зовут, значит есть в ней нужда, а для них с дочерью заработанные деньги ой как пригодятся.

Свекор, он же хрыч, был тут же, суетился, светил большим фонарем заправленным очищенным маслом. Нани давно о таком мечтала, горит очень хорошо, не чадит, да только дорого для нее. Вид у него был виноватый, он устало помаргивал и шмыгал носом. Нани присмотрелась к огромной свинье, лежащей неподвижно на боку и только вздрагивающей. Разглядела багровый пузырь опухоли, нагло выпирающей внизу брюха хавроньи. С недоумением обернулась. Хозяин развел руками, чуть не выронив фонарь.

– Недоглядел, да. Дык он и выпер седни, а я разве ж могу?

– Старый козел! – выругала его по-свойски сноха, нимало не смущаясь присутствием посторонней. И Нани подумала, что злые шепотки, кажется, имеют на сей раз основание. Но чужое грязное белье ее мало трогало. Да и то сказать, муж Калисии, хлипкий мужичонка, с наполовину лысой, несмотря на молодость головой, болтался почти все время в городе, якобы он там работал, деньги, правда, время от времени привозил, но что именно он там делает, никто, включая отца и жену, не знал.

– Несите большой, острый нож, теплой воды и самогонки какая почище прихватите, – скомандовала знахарка, надевая фартук и приготовляясь к тяжелой и грязной работе.

Илька дождалась матери только к обеду, усталой, едва ноги волочащей, поработать пришлось немало, но зато улыбающейся. Принесла не только деньги, но и яиц, небольшой мешочек муки и желтый шмат прошлогоднего сала, можно будет лепешек напечь, да и каша со шкварками очень даже вкусной получается. Главное, что от сердца хотя бы немного отлегло.

Основная, тайная тяжесть ее чуткого сердца была в том, что найти другую работу для Нани труда не составляло, она давно поджидала ее, эта работа. Еще зимой владелец лавки Нирам зазывал ее к себе приказчицей, а она отказалась, да еще резко и зло. Только Нирам не обиделся, усмехнулся и сказал, что подождет, все равно она к нему придет, никуда не денется.

Нирам «славился» в поселке тем, что ни одной юбки пропустить не мог, а уж над своими же приказчицами измывался как хотел, а когда они беременели от него, то выгонял с работы без всякой пощады. Мотивировал он свое непотребное поведение весьма просто, женщины созданы для услады мужчин, зачем же себе отказывать в этой сладости? А то, что они оказываются с пузом, так он не виноват, мало ли с кем они еще путаются, раз ему уступили, то и любому-всякому тоже могли.

Год назад совсем молоденькая приказчица, у которой кроме старых бабки с дедкой и не было никого, удавилась в рощице позади дома, не смогла пережить своего позора. Несчастная жена Нирама, которая и до этого скользила по поселку слабой тенью, совсем с лица спала, только самому виновнику хоть бы что. Все бабы, говорит, дуры и он в их дурости не виноват.

Но если бы Нани все же пришлось выбирать между тем ужасом, когда бы начал голодать ее ребенок, и жирными телесами лавочника, то понятно, выбрала бы эту потную сволочь. Уж она бы не забеременела, теперь-то она знает, как предотвращать сию напасть, поумнела малость. Но пока этот ужас отменился, кое-чем разжилась, не придется идти в кабалу, а там видно будет.

Следующим утром, едва позавтракав, Нани увидела на пороге кухни, дверь дома из-за несусветной жары была открыта, не кого-нибудь иного, а все ту же Калисию, и нахмурилась. Обычно после ее помощи дурных последствий не бывает, видно в этот раз по-другому получилось.

– Что, не рада меня видеть? Понимаю, глаза намозолила, да не волнуйся, с хавроньей все в порядке. Я и сама не слишком довольна из-за чего пришла, но ничего не поделаешь, жизнь такая неожиданная штука, – она повела глазами в сторону заинтересованно слушающей ее Ильки и вдруг шикнула на нее, – а ну брысь, малявка, не для твоих нежных ушек этот разговор.

Девочка заупрямилась, заныла, что она уже большая, при ней все можно говорить, но Нани уговорила ее пойти погулять. Судя по решительному настрою нежданной гостьи, та говорить станет только без лишних ушей.

– Залетела я, а мне как ты знаешь, уже тридцать один стукнуло, не девочка в общем, возьмешься? – приступила она прямо к делу, как только за Илькой закрылась дверь.

– Нет, и не проси даже! – Замахала яростно руками Нани, – ты еще не рожала, опасно очень, а ну как больше и не сможешь? Я бы и раньше не взялась, а уж теперь тем более.

С минуту Калисия смотрела на нее непонимающе, потом расхохоталась. В звуках ее смеха странным образом смешались и радость и печаль.

– Да ты что подумала-то? Я не плод прошу вытравить, а за беременностью моей последить, боюсь я очень, говорю, не девочка уже. Тут мне одна рассказывала, что в городах бабы тамошние как залетят, так сразу к лекарю и бегут, чтобы за здоровьем следил, значит. Ясное дело, что не беднота, а те, кто побогаче. Я в богачки не гожусь, но кое-что и у меня найдется, не голь какая-нибудь перекатная, заплачу, сколько запросишь.

– Ничего не запрошу, – вдруг посмурнела Нани, – магистрат запретил мне людей лечить, говорят, что раз лицензии у меня нет, то закон какой-то якобы нарушаю.

– Тю, – сильно удивилась Калисия, – так ее ж, лицензии этой и раньше у тебя не было, и ничего, обходилась как-то. А теперь что случилось, с чего это наш вдруг Арун взбесился?

– А он не сам, это его Пендракий надоумил.

– Вот дурак-то, вот как есть дурак! А если сам заболеет или из домашних кто? Поди, в город-то не наездишься, тем более теперь. Да ладно, пусть его как хочет, а меня уж пожалуйста не оставь, деньги ведь тебе нужны? Вон девчонка как быстро растет, то одно надо, то другое.

– Деньги нужны, даже очень, а за тебя не возьмусь. Ты же знаешь Пендракия, в каждой бочке затычка, непременно узнает и с меня штраф потом возьмут, а мне платить нечем, да и неприятностей я больше не хочу. Съезди в город, сама говоришь, что не бедная, найдешь, чем лекарю заплатить.

– Да не только в этом дело! – Калисия облизнула губы и огляделась по сторонам, потом сделала и вовсе невероятное, подкралась к двери, тихо открыла ее и выглянула. Нани смотрела за этим представлением с большим интересом.

– В город теперь не попадешь, – продолжила посетительница разговор чуть ли не шепотом, – посты выставили, никого не пропускают. Мне мой дурачина вчера сказал. Приехал, как только ты от нас ушла, денег привез, сказал, что теперь не скоро появится, его знакомый какой-то стражник пропустил. На один день, туда и обратно, а больше вряд ли получится.

– Зачем же эти посты? – Не поняла ничего Нани.

– Не зачем, а почему. Синюха в округе пошла, ты что не слышала разве?

– Слышала, конечно, как не слышать. Но это еще когда было, и не у нас и всего один-единственный случай.

– А вот и нет, не один! То есть, тогда, может и один, а сейчас сразу десяток, не меньше. Не у нас, слава богам, но недалече, сама понимаешь, городские власти сразу встрепенулись, боятся за себя, берегутся, а мы хоть все перемри тут.

– И твой муж так спокойно тебя здесь бросил? – недоверчиво спросила Нани, она еще не могла до конца поверить, что они внезапно оказались в карантинной зоне. Ее вопрос смутил Калисию, она закосила глазами, вновь облизнулась, словно очень хотела пить.

– Не бросил, – нехотя призналась и сразу перешла в атаку, заговорила напористо, агрессивно, – он звал меня с собой, мол, возьми немного вещей и проберемся тихо-тихо, а что я ему лазутчик что ли какой? Все здесь брось, а вещей много брать нельзя, свекру ничего не говорить, а он что, разве не человек? Я лучше уж тут останусь, авось беда обойдет нас как-нибудь стороной.

Выговорившись она понурила голову. Нани молча и внимательно ее разглядывала, думала о чем-то.

– У тебя ребенок не от мужа, от свекра? – спросила наконец.

Калисия совсем понурилась, опустила голову и зашаркала ногой по полу.

– Ну да, я поэтому и не захотела с мужем ехать. Сама посуди, какой от него толк? Больше десяти лет за этим идиотом замужем, а детей все нет. А тут сразу я забрюхатела, куда мне уж теперь отсюда? Тут рожать буду, но и ты меня не оставь, как хочешь, а не бросай. Штраф я за тебя уплачу, не сомневайся даже, лишь бы с маленьким все хорошо было.

– Сразу забрюхатела, говоришь. А свекор-то хоть знает?

– Догадывается, но молчит. Ну и я молчу, как о таком скажешь? Тебе единственной призналась, знаю, ты могила.

– Но ведь когда-то с мужем объясняться придется, не на всю же жизнь эти посты выставили?

– Ой, лишь бы нас мор не затронул, а муж что, говорю же, дурачина полный. От него я отобьюсь легко, если он вообще спрашивать станет. Он ведь как приезжает, по мне исправно елозит, без большого удовольствия, правда, даже для себя, а обо мне и речи нет. Скажу, что его дитя и точка, еще и рад будет.

Ни о чем твердо они не договорились, хотя расстались взаимно удовлетворенными. Калисия была уверена, что Нани с ее добротой и ответственным подходом не оставит ее своей помощью и советом. А та думала, что в крайнем случае она пойдет на нарушение, зато сможет неплохо заработать на этих родах.

Но вскорости ей пришлось принимать совсем другие роды, такие, про возможность которых она и думать не думала. Прибежала из леса взволнованная Илька и принялась тараторить, что Марина сильно заболела, живот у нее болит, она мычит и стонет. Пусть, де, мать собирает свой знахарский сундучок и идет лечить ее сильно волосатую приятельницу. Для начала Нани пришлось вспомнить, кто вообще такая эта Марина, потом начала решительно отказываться от сомнительной чести лечить лесную отшельницу. Но вдруг резко передумала.

Вспомнилось ей пережитое недавно в магистрате унижение, и торжество этого ничтожного Пендракия, который сумел таки взять над нею верх. Он уже больше года о таком триумфе мечтал, с тех самых пор, как Нани забрала из местного училища дочь, заявив, что сама будет учить ее. Над девочкой там стали сильно издеваться с подачи этого наставника, не все, но многие и учителя и ученики, словно чувствуя, что она не такая, как они, совсем другая. А может быть и правда чувствовали.

– Хорошо, я согласна, пошли лечить твою Марину. Только имей в виду, что я могу и не разобраться, что у нее там болит и почему. Она ведь совсем говорить не может? – Илька при этом вопросе замялась.

– Так, как мы, она не говорит, но она пристально смотрит в глаза и в голове словно шепот какой-то возникает.

– Телепатка, значит. Ничего себе приятельница твоя!

– Это так плохо, телепатка? – забеспокоилась девочка.

– Само по себе это не хорошо и не плохо, но очень необычно, лично я с таким явлением не сталкивалась, только в книжке про такие штуки читала, но такие люди, судя по всему, изредка встречаются.

– Люди? – задумалась Илька, эта новость навела ее на определенные мысли, – раз другие могут, то и я смогу, надо попробовать, – решительно заявил невозможный ребенок.

Нани молча покосилась на нее. Потом все же решила предостеречь.

– Не вздумай на ком-нибудь из поселка отрабатывать телепатию, а то так и до костра можно допрыгаться.

– Как это, до костра? – Сразу разгорелись глаза у девочки от необычной новости.

– Обыкновенно. Привяжут тебя, да и меня заодно к столбам на площади, обложат хворостом, сверху маслица плеснут и подожгут.

– И что, правда сожгут?

– А ты думаешь, что пошутят только? Раньше, лет сто назад, многих женщин сжигали, мужчин иногда тоже, но женщин особенно много. Может быть потому, что у них чаще необычные способности проявляются. Потом поутихли малость, а в последнее время о кострах совсем не слышно стало, но могут и воскресить обычай.

– Ничего себе, обычай! – поежилась Илька, – но только ты, мам, зря меня за маленькую и глупую считаешь, – решила на всякий случай обидеться.

– Куда взрослее тебя и совсем вроде бы не глупые на кострах свою жизнь кончали, – посмотрев на дочь и убедившись, что та слушает очень внимательно, продолжила, – вот представь себе, задумаешь поделиться этим секретом с какой-нибудь закадычной подружкой или дружком, а он тоже с кем-нибудь поделится, вот все и вылезет наружу.

– У меня только один друг Солик, и он меня никогда не выдаст, у него знаешь, какой характер? Крепче камня.

– Специально, может и не выдаст, а нечаянно, сколько угодно. Захочет перед кем-нибудь похвастать тобой или еще как-нибудь проговорится, такое очень часто случается. Тайна потому тайной и является, что ни с кем нельзя о ней говорить. – Илька думала долго, очень долго, но в конце концов признала правоту матери.

– А что, похвастать он любит, запросто выдаст, не буду я ему ничего говорить. Раньше хотела ему о Марине рассказать, все как-то не случалось, а теперь ничего не скажу. Знаешь, я вот сейчас представила себе, что я ему рассказала бы, а он трепанул еще кому-нибудь, и Марину могли убить, а виновата была бы я, брр, жуть какая! – она передернула плечами, – а потом неожиданно добавила, – и вообще я дружить с ним больше не буду, не нужен он мне, одной лучше.

Нани хотела возразить, что не стоит загодя отказываться от единственного нормального приятеля, но потом решила ничего не говорить. Пусть девочка осознает ответственность не только за свои поступки, но и за слова тоже, такая ответственность дорогого стоит, а иной раз может и жизнь спасти. Так за разговором они и дошли до места, хотя надо сказать, что идти совсем было не близко. А как показалась избушка лесной отшельницы, так и начались неожиданности.

Первая и самая большая неожиданность встречала их возле самого домика и встречала, как показалось Нани, радостно. Остановившись за несколько шагов до низенького крылечка, Нани опасливо рассматривала совсем еще молодого улыбчивого паренька. Паренек на вид был лет шестнадцати, черноволос, черноглаз и весьма бы хорош собой, если бы не вертикальные желтые зрачки посреди черной радужки. Таких глаз она еще ни у кого не видела, что и не мудрено, не человеческие это глаза.

– Ты кто? – глухо спросила она, стараясь притянуть к себе поближе непутевую свою дочь, которая выворачивалась из рук, стремясь навстречу юноше.

– Мам, ну ты что, испугалась его что ли? Ты не бойся, это же тот дракончик, он только недавно обратился, я не успела тебе про него рассказать.

– Меня зовут Игнаши, – несколько шепеляво представился дракончик и даже ножкой босой шаркнул по траве.

Только тут Нани обратила внимание, что одет он был в длиннющую холщовую рубаху, достающую ему до середины икр, подпоясанную сплетенным из травы пояском. В рубахе она признала свою старую ночнушку непонятно куда девшуюся еще неделю назад, теперь уже понятно, куда. Она перевела взгляд вниз, на ноги, они были скроены вполне по-человечьи, только ногти длинноваты, пожалуй.

– Обратился, значит, ты оборотень? А я думала, что все, что говорят о вас, это басни.

– Не басни, правда.

Оборотень говорил кратко, тщательно подбирая слова, но уже не шепелявил. Было такое впечатление, что он на глазах учится говорить по-человечески, двигаться по-человечески. Игнаши поднял руку, жест был плавным, но чересчур быстрым, рука промахнулась, он упрямо повторил и в результате смог поправить прядь жестких волос, падавшую на глаза. Нани смотрела на него во все глаза, забыв о всякой вежливости и смотрела бы еще долго, но протяжный, звериный стон, донесшийся из приоткрытой двери дома спугнул всю группку разом.

В домике, к удивлению Нани, оказалось довольно опрятно, вместо кровати была устроена лежанка, или, точнее сказать, лежбище из веток, покрытых густой травой. Для человека вряд ли было бы удобно, жестковато все-таки, но для лежащей на этом устройстве Марины с ее крепкой шкурой и жесткой шерстью было хорошо. Лежала она на спине, живот горой вздымался над нею и не оставлял никаких сомнений в причинах хвори, бедняга никак не могла разродиться.

Нани сочла, что для девочки подростка тяжелые роды вовсе неподходящее зрелище, но сама девочка думала иначе. Намерение выставить ее за дверь с треском провалилось потому, во-первых, что понимать роженицу могла только она, во-вторых только она же знала, где что находится в этой избушке. Игнаши оказался в этом деле бестолковым, то ли не вникал в житейские мелочи, то ли еще не успел здесь толком обжиться.

Хорошо еще, что прозрачную жидкость, полученную из самогона после двойной перегонки и подаренную ей Калисией для всяких лечебных нужд, Нани сразу положила в свой знахарский сундучок, таки пригодилась. Жидкость эта хранилась в пустом сосуде из высушенного плода дуранги и прекрасно сохранялась в нем.

После того, как кто-то приспособил эти плоды, прежде ни на что не годные, предварительно высушив и очистив их, все только ими и пользовались вместо стеклянных емкостей. Они легче стекла, не бьются, и самое главное почти ничего не стоят. Форму эти плоды имеют разную, более удлиненную или шарообразную, зато у всех дно немного вогнутое внутрь и потому они вполне устойчивы. Кое-кто их раскрашивает и использует как вазы или для красоты.

Нани была вся в поту и тяжело дышала, уже больше часа она возится с роженицей, пришлось делать бедняге надрез, потом еще один, пока детеныш не оказался у нее в руках. Ребенок был мал для такой громадной мамаши, сморщен и гол, волос на теле пока не имелось. Может быть, это метис?

– Девочка, – провозгласила Нани и показала дитя матери, та потянулась к нему, – сейчас, сейчас, только пупочную ранку обработаю.

Спросить об отце ребенка она так и не решилась. Рядом много всяких ушей, да и как спросишь, если ответа все равно не понять? Решилась Илька, она уже давно знала, как и отчего получаются дети и комплексов никаких на этот счет не имела.

– А кто ее папа? – и она вопросительно уставилась на Игнаши. Имела ли она его в виду, как производителя, или просто смотрела как на приближенного к тайнам хозяйки, неясно, но вслед за ней на него уставилась и Нани с вполне ясно читаемой мыслью в глазах. Тот заерзал.

– Это не я, я не могу. Приходил тут. – Поспешно выпалил он и отчаянно покраснел.

– Кто? – Не сговариваясь, хором выпалили мать и дочь.

– Не знаю, я тогда болел, спрятался, чтобы меня не видели.

Домой они пробирались на следующий день, уже когда рассвело, таясь за деревьями, чтобы не увидел кто из поселковых. В этой стороне никаких постов выставлено не было, что и немудрено, рядом завороженный лес, в который никто носа не сует, кто может оттуда прийти? Из людей никто, только всякие монстры и чудовища, так эти разрешения не спрашивают и постов не боятся. Зато свои повадились ходить по грибы да ягоды и как раз примерно в это время. Они проваландались с Мариной долго, кровотечение вдруг начавшееся, долго останавливали, потом еду для нее готовили, потом стемнело, поздно уже стало, вот и пробираются теперь как лазутчики.

Такие прятки Ильке откровенно нравятся, хихикает, кое-где нарочно ползком ползет, то-то матери будет радость одежду ее отстирывать. Зато ягод и грибов немного собрала, будет чем позавтракать, хотя припасы дома еще есть, ну да запас лишним никогда не бывает.

Войдя через низкие воротца на лужайку возле дома обе застыли столбами, на крыльце кто-то сидел вполоборота к ним, привалясь головой к балясине.

– Фу, ты! – шумно выдохнула Илька, – Солик, что ты тут делаешь? Тебя из дома выгнали и спать тебе больше негде, кроме как на нашем крыльце? – выговаривая приятелю, она смущенно смотрит на мать.

Как же, ведь только накануне провозглашала разрыв с ним, когда его рядом не было, а теперь вон он, тут, и что с ним теперь делать неясно. Нани ласково улыбнулась в ответ, с трудом поднимаясь по ступенькам крыльца, устала сильно и ночь не спала, как-никак в чужом месте, да и условий никаких, на полу. Илька правда и там умудрилась заснуть, что с нее возьмешь, ребенок.

Принимаясь готовить завтрак, все же надо поесть, сутки уже без еды, она вспомнила, как готовила в избушке. То, что немногочисленная утварь Марины вся была из ее кухни, она не удивилась, где же еще ей раздобыть хоть горшок, хоть сковородку? Илька потихоньку из дома натаскала, хорошо хоть не новое брала, старье с верхней полки кладовки, отложенное на всякий случай, жалко выбрасывать, вот и сгодилось. А вот плошки для еды Марина сама смастерила, выдолбила из дерева и неплохо, надо сказать. Глядя на ее мощные руки больше похожие на грабли, не скажешь, что такие ловкие.

Готовить пришлось из каких-то незнакомых Нани кореньев, а еще трав, травы хотя и знакомые, но не думала раньше, что они съедобные. Подсказывала Илька, тот еще авторитет, но она уверяла, что уже не раз ела похлебку из таких припасов и ничего, даже живот не болел. Нани потом попробовала один из сваренных корешков, ничего на вкус, только жесткий и пресный очень. Ну да, соли то ли в доме нет, то ли она не увидела ее.

Но больше всего ее мысли занимал таинственный любовник Марины. По всему видать, что из поселка к ней кто-то ходит, больше-то некому. Только вот кто? И нашелся же охотник до ее прелестей, раньше и подумать о таком было невозможно. Может быть люди стали терпимее относиться к выходцам из запретного леса? Ой, непохоже что-то.

Сготовив завтрак, хотела позвать дочь, но та и сама уж вбежала в кухню.

– Еле прогнала его, никак не хотел уходить, а я есть хочу, аж в животе бурчать начало, вот как проголодалась! Мам, а ты не сердишься, что я с ним болтала?

– С чего бы это? Постой, куда хватаешь? Руки сначала вымой!

– Ну, я же сказала, что больше не буду с ним дружить. Но знаешь, я подумала, что если я так резко пошлю его прочь, то он удивится, начнет еще разбираться, а оно нам надо? – Дождавшись утвердительного кивка матери, она с воодушевлением продолжила, – а чего он про какие-то посты мне по секрету говорил? Что сюда пропускают, а из поселка уехать нельзя, это как?

– А ты собралась уезжать отсюда? – вместо ответа насмешливо осведомилась Нани, – и куда, же?

– Хватит издеваться, мам, лучше скажи, что случилось? – прожевав кусок лепешки и скорчив предварительно недовольную гримаску пробурчала Илька. Пришлось рассказывать.

– Про синюху я поняла, как это называется, эпидемия, да? Но почему секрет?

– Вряд ли это такой уж большой секрет, если о нем мальчишка болтает. Но вот почему магистрат людей не оповестил, мне тоже непонятно, вечно у них какие-то странные игры в секретность.

– Теперь понятно про какую заразу мне Дин-Дин пытался сказать.

– Когда это ты с ним виделась?

– Так сегодня же, помнишь, я по дороге отстала?

– Я думала, что ты ягоды собираешь.

– Ягоды я тоже собирала, но ведь одно другому не мешает. Смотри какое растение он мне дал, – она полезла в карман широкой и короткой юбки, изрядно поношенной и уже в двух местах зашитой, долго в нем копалась, вызывая опасение, что подношение она потеряла, наконец, достала какой-то сморщенный, измятый лист, несколько похожий на лист лопуха.

– И зачем он тебе это дал? – подивилась Нани вертя листочек довольно ядовитого растения, растущего возле мусорных куч, скотных дворов и по влажным оврагам.

– Понятия не имею, – честно призналась Илька, – а чего это такое?

– Пакость изрядная. Но не так же просто он тебе его дал, что-то имелось в виду. Сразу после упоминания заразы дал? – Девочка кивнула, – неужели от синюхи может помочь? Ох, не верится, от этой болезни даже столичные лекари средств не знают, а тут сорняк какой-то, да еще ядовитый, у него сок по весне очень жгучий, если попадает на кожу, вызывает долго не заживающие язвы.

Месяц прошел почти без происшествий, если не считать падения свекра Калисии, которого понесло чинить крышу, он уже спускался оттуда, когда гнилая ступенька лестницы подломилась под ним. Итог был плачевный, ушиб плеча, бедра и сломанная лодыжка. Сноха ворчала, обзывая его всякими нелестными эпитетами, из которых «козел» и «старый хрыч» были не самыми грубыми. Живот у нее становился уже заметным, ей не с руки было сейчас в таком положении ухаживать за лежачим больным, но делать нечего, не выкинешь же его на улицу.

Нани на рассвете вышла из дома Калисии, навещать ее свекра она могла только ночью, уж очень бдителен был Пендракий, хотя уже не меньше десятка человек кто намеком, а кое-кто и прямо сказали ему о более чем несвоевременном запрете для знахарки. Тот стоял на своем, даже раздувался от гордости, приписывая себе несуществующие доблести стража закона и порядка.

Старик потихоньку поправлялся. Впрочем стариком он еще не был, это сноха его так называла, проявляя напускную строгость, должно быть, чтобы замаскировать любовь, которая так и рвалась, если не с языка, то из глаз ее. Дощечки, фиксирующие кости сломанной ноги Нани пока еще снимать не стала, но через несколько дней пожалуй что можно и снять.

Денег ей Калисия отсыпала щедро и теперь она раздумывала, стоит ли потратить все заработанное сразу, закупив продовольственные запасы и решила, что это будет благоразумно. Посты так и не были сняты, поэтому продукты не завозились, пока еще паники нет, поскольку большую часть съестного все поселковые производят для себя сами, но скоро люди осознают опасность голода и тогда все сметут с прилавков.

Правда она опасалась, что вывернется откуда-нибудь этот дурак Пендракий, который попадался ей то и дело, следил что ли за нею? Вывернется и спросит, а откуда она взяла деньги? Хотя Калисия и подтвердила свою готовность заплатить за нее штраф, подводить ее не хотелось, той тоже деньги нужны, когда ребенок родится много чего понадобится.

Она припомнила шутку соседки, что уж не влюбился ли в нее наставник, раз хвостом за нею ходит? Вот уж навряд ли! Впрочем у таких людей и любовь может принять причудливые формы, так что и не поймешь толком, любовь это или ненависть.

Захватив из дома большие корзины и дочь, чтобы помогла все донести, Нани отправилась в ту лавку, что поближе к дому. В лавке ей показалось, что народу стало побольше, или со страху мнится? Да нет, вон и очередь образовалась, когда это здесь были очереди?

На этот раз она не пошла на поводу у ребенка и не купила ничего из того, что та просила, невзирая на ее мольбы и надутый вид. На людях она ничего объяснять ей не стала, но дома живо прочистила мозги. Илька поразилась услышанной новости. Как-то еще ни разу не приходилось ей всерьез опасаться голода. Да, бывали времена, когда у них с матерью не было денег, но у других-то они были, а главное, что продуктов в лавках было полным полно, и как это так может быть, что их не будет? Ей даже сразу есть захотелось, хотя до этого разговора она и не думала о еде.

Паника разразилась уже на следующий день. Владелец самой большой лавки вздумал обсуждать с приказчиком, что осталась только треть из всех ранее завезенных товаров. Разговор этот в приоткрытую дверь услышала Салония, известная сплетница и болтунья и помчалась домой, взять еще денег, а по дороге оповестила двух, трех посельчан. Те, естественно шепнули друзьям и соседям. Люди существа стадные, все ринулись запасаться, даже те, у кого и так подвалы, погребки и чуланы ломились от съестного, и к ночи полки во всех четырех лавках были пусты.

А еще через день жители поселка узрели страшное знамение. Черный, жирный дым широким столбом поднимался в той стороне, где в паре часов ходьбы стояла деревня Саклеевка. Дым не только поднимался в небо, но и ширился, рос, грозно колыхался, словно некое воздушное чудовище тянуло свои лапы в разные стороны.

Знамение застало Нани на площади, она зачем-то, как и многие другие, время от времени приходила к магистрату в надежде узнать, не сняли ли надоевшие всем посты. Площадь, всегда многолюдная и шумная, замерла сначала в недоумении, потом в ужасе.

– Спалили, – сумрачно уронил плотник Урбан и сплюнул.

– Кто? – зачем-то спросила Нани, хотя и так все было понятно, может быть, она надеялась, что плотник возьмет свои слова обратно и скажет, что это просто пожар, мало ли бывает в деревнях пожаров?

– Знамо дело, кто. Стража. Хорошо, если там одни покойники, а ну как кто еще живой оставался? – нагнал плотник еще больше страху. Нани затошнило.

Да, она знала, что такое бывало уже неоднократно, но одно дело знать, что случилось где-то, когда-то, с кем-то, а тут соседняя деревня, людей из которых все здесь хорошо знали, кое-кто и родней считался. Она огляделась, лица людей были бледны и растеряны, в глазах стоял страх, многие женщины плакали. Вряд ли они плакали о погибших из соседней деревни, плакали о себе, о том ужасе, который очень может быть еще предстоит им испытать.

Домой она шла нога за ногу, потому как не торопилась, думала. Все более крепло решение отправить Ильку в избушку к Марине, пусть хоть ребенок уцелеет, ведь не жила еще совсем. О себе она не беспокоилась, что будет, то и будет, она останется в поселке. Не то, чтобы она настолько любила поселковых жителей, что стремилась разделить с ними даже самую страшную судьбу. Просто она верила в эту самую судьбу, считала, что если ей суждено погибнуть, то уж не сбежать от этого, не спастись. Другое дело Илька, у нее своя судьба, своя дорога.

Но дома, увидев дочь, она смалодушничала, ничего не сказала ей, решила, что время еще есть. Через два дня столб черного дыма поднялся над хутором Аника, до него было уже меньше часа ходьбы, всего ничего. Паника в поселке нарастала, тем более, что посты придвинулись ближе и окружили почти кольцом. Брешь в кольце была только в сторону запретного леса, то есть, как раз в стороне дома Нани поста не было. Но зато теперь на всех постах воздвигли вышки для лучшего обзора. Пробраться было можно, но следовало это делать ночью или в сумерках и очень осторожно. Настала пора поговорить с дочерью.

– Мам, я тебя не брошу, ты что? Даже не уговаривай.

Весь день Нани так и сяк уговаривала строптивую девицу, та мало помалу поддавалась, наконец, порешили, что при первом же случае заболевания, девочка уйдет. Нани беспокоилась, как бы поздно не было, на вышках тоже не одни дураки, да распустехи сидят, но дочь успокоила, что пройдет в любом случае.

– И будешь сидеть у Марины, пока я за тобой не приду, поняла? Раньше ни за что не тронешься, обещай мне.

– А ты точно придешь? А вдруг что случится? – теперь встревоженной девочке уже не так безоглядно верилось в счастливый исход.

– Ты считаешь, что я могу тебя оставить? – посмотрела она в глаза побледневшей дочери.

– Нет, не можешь, я еще маленькая и ты меня любишь. А почему ты не хочешь со мной уйти? Пересидели бы в лесу, а потом вернулись, или даже насовсем там остались.

– Я не могу, ты же знаешь, я присматриваю за Калисией, ей без меня сейчас ну никак не обойтись.

Долго ждать не пришлось, уже следующий ночью кто-то стал скрестись в дверь дома. Нани еще не спала, словно специально ждала вестника черной беды. Открыв дверь она увидела при свете луны женскую фигуру закутанную в большой, теплый платок, хотя ночь была душной.

– Это я, Калисия, – шепнула фигура не приближаясь, наоборот, отступив еще на шаг, – свекор заболел, горячий весь, временами бредит. За тобой идти не велел, а я ослушалась, боюсь я, ой, как боюсь!

– У тебя ведь тележка есть? Смажь колеса, чтобы не скрипели. Сама уложить его сможешь?

– Он уже встает, сам в тележку ляжет, я его не трогаю, он запрещает, за маленького боится, – всхлипнула женщина, но в голосе уже пробивалась облегчение, словно то, что Нани берет ее проблему на себя, уже обещает благополучный исход. Не обещает на самом деле, надежды практически нет.

Пока соседка везла к ней на тележке больного, Нани успела разбудить, собрать и выпроводить дочь, даже постояла у ворот, послушала, все тихо, значит прошла Илька, змейкой по кустам проскользнула. И не артачилась совсем, то ли договор помнила, то ли сонная слишком была.

Потянулись тяжкие часы лечения больного, лечения в результаты которого не верили ни сам больной, ни лекарка. К утру картина синюхи выявилась полностью, все сомнения, что это что-то другое, скажем, какое-нибудь внутреннее воспаление, отпали полностью. Если верить единственной лекарской книжке, старой, затертой чуть не до дыр, которая случайно к ней попала, а не верить оснований не было, у этой болезни длительный скрытый период, но проявившись, она протекает весьма бурно.

Часа через два на коже в разных местах тела появились яркие синие пятна, которым болезнь и была обязана своим названием. Пятна на глазах углублялись, мокли, живая ткань тела распадалась и вонь стояла ужасная. Если до пятен Нани лечила только вливанием травяной укрепляющей настойки, то после появление пятен стала обкладывать эти места резаными листьями того самого, присоветованного змеем сорняка. Обкладывая, она считала поражения, после десятого пятен больше не появилось, и больной только что тяжко метавшийся и стонавший, вдруг уснул.

Она наклонилась послушать, дышит ли, может уже умер? Дыхание было, слабое, но ровное. Подождав около часа, она решилась и приподняла травяной компресс с пятна, появившегося первым. Картина была удивительная, синева пропала, образовавшаяся на ее месте язва блестела мелкими пятнышками крови и сукровицей, но не гнила и больше не пахла. Вернее пахла, но так, как пахнет всякая открытая рана. На всякий случай она оставила еще на какое-то время компрессы. К ночи вся синь с больного сошла, он был жив, но очень слаб и находился все время в забытьи, на голос и касания не реагировал.

Ночью она позволила себе поспать, впервые за эти сутки поев. Утром ее разбудил незнакомый голос, в испуге она вскочила, но это был Дарам, ее больной, пришедший в себя и славящий всех богов за свое выздоровление. Она улыбнулась, кажется, победа. Но до полной победы, то есть до заживления всех ранок прошло еще трое суток, в течение которых она все время обновляла компрессы. И в эти новые компрессы по какому-то наитию она клала только совсем немножко волшебного сорняка, а в основном траву, которую давно употребляла в качестве ранозаживляющей при сильных порезах.

Вышло все отлично, новая, наросшая на месте язв кожа отличалась по цвету, но не сильно, кто не знает, тот и не отличит. И сломанные кости срослись, можно было снимать лубки. На шестой день она отпустила бывшего больного домой. Он надоел ей изрядно своей стеснительностью в моменты, когда она обихаживала его, а также своим жалобным нытьем, очень уж хотелось ему побыстрее вернуться. Нани подозревала, что дома его с таким же нетерпением ждет Калисия, но сюда идти боится. Ведь она, бедняжка, не знает, как обстоят дела, может быть, уже мысленно похоронила своего свекра.

Нани тщательно прибравшись в доме и вымыв с щелоком все, чего касался больной, уже собралась в лес, за дочерью, но увидела в окно, как к ней, переваливаясь словно утка, поспешает Калисия и лицо у нее при этом отнюдь не радостное. Сердце так и екнуло, неужели Дараму опять стало худо?

– Свекор мой, козел старый, – выпалила соседка, едва Нани открыла ей дверь, – ведь говорила ему: молчи, молчи, нет, похвастался, что ты его с того света вытащила, от синюхи вылечила. То есть, низкий поклон тебе за то, что вылечила, но может ты теперь решишь, что и не надо было, он ведь нашел с кем своим счастьем поделиться, с Салонией, как же, ближайшая соседка и дальняя родня, а та пошла брехать по всему поселку, язык-то без костей!

Точно не скажу, но по-моему эта сволочь Пендракий пошел с доносом к стражникам на пост, и что теперь будет, не знаю. На, держи деньги, почти все, что в доме есть выгребла. Да бери, бери, боюсь, они тебе очень сгодятся. – Сунув ей немалую пачку денег, Калисия, насколько возможно быстро при ее положении, заспешила назад.

Нани без сил опустилась на крыльцо и прислонилась головой к балясине. Вот и опять ей «награда» за доброе дело, не зря она верит в жребий, ей вот такой черный выпал на долю и не отвертеться, не сбежать и в укромном уголке не отсидеться, везде настигнет и воздаст, да так, что мало не покажется. Так ведь и есть за что!

Гул голосов послышался, когда по всем прикидкам Калисия уже дома должна быть, хоть это хорошо, ей с пузом ни к чему лишние волнения, своих еще хватит, поди. Возглавлял немалую толпу людей конечно же Пендракий, уж он-то во всякой бочке затычка, без него уж никак не обойтись. За ним, не спеша, шли два стражника, но эти при всех регалиях, даже с копьями, словно она бунтовщик какой. За ними вслед, но так, словно он тут случайно очутился, нахмурившись и опустив голову шел глава магистрата Арун. Позади них волновался всякий народ и побогаче и победнее, шумел, размахивал руками, всяко судил и рядил.

– Вам, госпожа, Ош было предписание не браться за лечение людей? Было, а вы… – далее ему не дал вещать старший из стражников, цепко ухватив наставника за отставленный локоток, он буквально задвинул его себе за спину.

– Это правда, что вы вылечили кого-то от синюхи? – спросил стражник хоть и зычным, но не строгим голосом. Создавалось впечатление, что им владеет простое любопытство и ничего более. Да только Нани не вчера родилась, знает чего можно ждать.

– Конечно, нет. Как можно такое думать? – спокойно отозвалась она, но со ступеньки привстала, какая-никакая, а власть, надо проявить уважение.

– А как же этот господин говорит? – прежним благожелательным тоном спросил стражник и повернулся к Пендракию, чтобы было ясно, о ком идет речь.

– Ну да, ну да, – заволновался наставник и покраснел от волнения, – мне сам Дарам сказал, что у него синюха была, я ничего не придумал.

– А господин Дарам так хорошо разбирается во всяких хворях? – как бы в пространство, ни к кому не обращаясь, бросила вопрос Нани. Наступило молчание. Стражник думал, наставник негодовал, но не знал, что сказать, остальные переглядывались и ждали продолжения.

– А что же у него было, и почему он решил, что синюха? – последовал вопрос от стражника.

– Почему решил, это как раз ясно. Ни для кого не секрет, что в округе появились случаи синюхи, а чего боишься, то и кажется. А было у него внутреннее воспаление в груди, жар, слабость, обморочное состояние. Я лечила его отварами трав, – и она перечислила какими именно, причем медленно, чтобы усвоили все, кому это интересно.

– Меня так же лечили, когда я сильно простыл позапрошлой зимой, – прорезался вдруг Арун, до того мгновения молчавший, – в городе лечили, тамошний лекарь, – счел нужным пояснить он.

Теперь уже вид у главы был не понурый, смотрел, как и прежде начальственно, свысока. Нани его хорошо понимала. Он шел сюда, отчетливо сознавая, что паника, которую поднял этот идиот Пендракий, чтобы ему на том свете никакого покоя не было, а лучше бы и на этом тоже, выйдет людям поселка не просто боком, смертью жестокой грозит им эта совершенно нелепая буза.

Стража ведь не та простая, которая всякое жуткое зверье ловит, а особая, специальная, поставлена пресекать распространение заразы любыми способами, вот и пресекут, не вдаваясь в излишние подробности. Им что, одним поселком больше или меньше, все едино, поди еще и денежное поощрение отхватят за предусмотрительность. Неужели Пендракий не понимает на что он всех чуть не обрек? Как есть идиот! И как ему только доверили детей учить? Еще и награду правительственную имеет.

– А что мы тогда здесь делаем? – задал резонный вопрос второй стражник, соскучившись стоять молча. Некоторые поняли этот вопрос, как предложение расходиться по своим делам, но не тут-то было.

Пендракий может и идиот, но зато идиот не простой, а крайне въедливый и упорный. Он начал развивать свою излюбленную тему, что Нани нарушает постановление магистрата и такое нарушение является преступлением. Тема заинтересовала старшего стражника, в то время, как младший с тоской обвел глазами толпу и презрительно сплюнул на землю.

У него была припасена очень соблазнительная табачная заначка, куда он самолично добавил некоторые интересные травки и можно было бы получить удовольствие, не спеша покуривая и наслаждаясь видами с вышки, где хорошо и обдувает ветерок, а вместо этого нужно торчать на самом солнцепеке и слушать всяких недоумков, только потому, что им приспичило поговорить.

Нани заинтересованность стражника тоже вогнала в тоску. Речь шла о внутренних делах поселка, коих именно эта стража касаться не должна, а раз слушает и вникает, то стало быть имеет такой же зуд власти, как и говорун Пендракий. Ничего хорошего для себя от такого развития событий она не ожидала. Казалось бы, так находчиво выкрутилась, спасла себя и всех остальных, и вот на тебе! Глава мог бы вмешаться, поспособствовать благополучному разрешению конфликта, но молчит, нервы свои бережет и здоровье.

– Преступница, говорите? – стражник внимательно окинул хрупкую фигурку Нани острым взглядом, задержавшись на ее шее, словно уже прикидывал, как половчее накинуть на нее петлю. Простонародье, к которому теперь принадлежала госпожа Ош, казнили повешеньем, в то время как господам благородным рубили на плахе головы. Неужели одно лучше другого?

– Но мы не можем казнить ее без приговора суда, – констатировал с ноткой сожаления в голосе стражник.

Народ, услышав такие страшные речи, сдержанно зашумел. Это что же такое делается, люди добрые, за излечение от хвори казнить? Этак вовсе лечить никто не станет, а как тогда обходиться? Арун побагровел и нервно откашлялся. Даже сам Пендракий растерялся, очевидно не ожидая столь радикальной реакции на свое словоблудие. Но опомнился он достаточно быстро, заговорил скороговоркой, словно боялся, что глава перебьет, а тот вроде бы и в самом деле хотел что-то сказать.

В результате диалога между стражником и наставником знахарку за строптивость и не исполнение постановления приговорили к изоляции на полгода. То есть, она не имела права появляться в поселке в течение этого срока, а должна была обретаться в своем доме и дворе. И это притом, что ни тот ни другой не имели права выносить какие-либо приговоры. А уж на такие мелочи, как невозможность знахарке жить без работы, а также закупки товаров в лавках, внимания вообще не заострили, главное, что оба чувствовали себя такими значимыми людьми, что безусловно приятно.

Нани молчала, впрочем ее никто и не спрашивал ни о чем, только обводила взглядом лица людей. Почти всем она оказывала какие-нибудь услуги, кому побольше, кому поменьше. Плотнику Урбану спасла ногу, которую он сильно повредил, когда напарник на строительстве уронил камень, да так неловко, что раздробил ему кости стопы. Он, кстати единственный, кто встретившись с ней взглядом, глаз не отвел, подмигнул даже, не робей, мол, выкрутимся.

Салонии она помогала несчетное число раз и всегда за сущий пустяк, почти бесплатно, то-то она отворачивается, не смотрит. И мать Калеба вылечила от гнойных нарывов, мучивших беднягу по два, а то и три раза в год, с тех пор не выскочило ни единого. Даже противному Нираму составляла микстуру для полоскания, когда у него воспалилась десна и щеку разнесло так, что смотреть было страшно.

Никто, ни один человек не вступился за нее, слова против не проронил. Нани поднялась с крыльца, на ступеньку которого было снова села и подошла к калитке, за нее держался все еще разглагольствующий Пендракий. Скинув его руку, отчего тот онемел на мгновение, она закрыла калитку на запор, даже подергала, проверяя его надежность и ушла в дом, не слушая никаких негодующих окриков. Что еще он может ей сказать?

Жаль, что она так и не развела настоящего огорода за все время, что здесь живет. У предыдущей владелицы, старушки, прямо скажем не бедной, были только цветники и ни единой грядки. Почти в таком же виде все и осталось: несколько плодовых деревьев и кустов, клумбы с пышными цветами, да в углу участка некое новшество, зеленная грядка и две грядки с лечебными растениями, вот и все хозяйство.

Живности она никакой, даже самой малой, никогда в хозяйстве не держала, жила по-городскому, как некогда привыкла в богатом родительском доме. Умные люди говорят, что всегда надо по одежке протягивать свои ножки, а она так ума и не нажила, теперь уже его наживать поздно, наверно.

В этот день в лес она так и не пошла, и не потому, что пребывала в горе и растерянности, ничего подобного, пока сильно переживать вообще не из-за чего. Продукты у нее есть, деньги тоже, правда их тратить не на что. Забавно, она так много думала о том, как и чем заплатить штраф, если обнаружится, что она продолжает лечить. Обнаружилось, деньги на штраф есть, но про него не вспомнил ни глава, ни наставник. Отсюда вывод: не стоит заранее переживать, еще неизвестно как дело повернется, что понадобится, а что нет.

Но это все рассуждения, а не пошла она потому, что почти до темноты возле калитки все кто-нибудь да крутился, в основном детвора, все ждали, выйдет она на улицу или нет. Встала, как только рассвело, позавтракала, сварила горшочек каши, совсем небольшой, чтобы легко нести было, взяла немного соли и ковригу хлеба, было уж совсем пошла, завернула за дом, но примерещился какой-то сверток, сунутый поверх калитки. Что такое?

Действительно сверток, не мерещится. Развернула, а там сало, прошлогоднее, конечно, желтое, зато здоровенный такой шмат. И даже кусок сахару, расщедрился кто-то, однако! Сахар продукт не дешевый, не у всех на столе каждый день бывает. Она плохо вчера думала о посельчанах, никто за нее не вступился, но вот помогают же, пусть тайком, молча, но помогают.

Илька показалась ей похудевшей, еще более загорелой и у нее были ободраны все части тела доступные обзору: руки, ноги и одна щека. Но матери она радовалась по-прежнему шумно и многословно, пересказывая все свои новости. Нани рассеянно слушала ее, оглядывая вышедших встречать ее Марину и Игнаши. Но вот среди перечислений новых достижений дочки ее слух царапнула одна фраза.

– Что, что ты здесь научилась делать?

– Говорю же, научилась рыбу в ручье подманивать и ловить ее прямо руками. Опущу руку и пальцами тихонько шевелю, а они такие любопытные, подплывают посмотреть, что это такое новое у них появилось, а я цап первую попавшуюся прямо за жабры, здорово, правда?

– Правда. Но я не об этом. Что еще ты научилась делать?

– Ну, не знаю, я много про что тебе говорила, ты что, плохо слушала что ли? А, может быть, летать? – Увидев, как в удивлении поднимаются ровные дуги красивых материнских бровей, – она в упоении заторопилась, – правда, правда, уже летаю, меня Игнаши научил. Только я устаю быстро очень, прямо слабосильная какая-то, – и она с большим неудовольствием оглядела свои руки, все в синих и красных пятнах от ягод.

– Так вот почему ты такая вся ободранная, от своих полетов?

– А-а, нет, ерунда, это я просто с дерева свалилась. Игнаши и стал меня учить, чтобы я больше не падала, он сильно испугался тогда, а ничего особенного и не было, подумаешь, делов-то! – Девочка презрительно фыркнула и исподлобья посмотрела на мать. Странное дело, мать воспринимает все ее рассказы довольно спокойно, удивляется, конечно, но как-то мало, неактивно, не иначе, как опять что-то стряслось.

– Мам, а что в поселке делается? Солик не спрашивал про меня? Велоцикл я ему отдала, как ты и велела, ну что, рассекает он на нем? – Нани рассказала про последние события, все равно придется посвящать дочь во все эти пакости, никуда не денешься.

– Вот гады! – энергично высказалась Илька, – да и наплевать на них, сами по себе без них проживем. Я тебе рыбу ловить стану, а ты придумаешь, как ее на зиму сохранить. И корешков наберу, я теперь всякие разные знаю, некоторые такие вкусные, тебе понравится. Не помрем, в общем. А ты потому такая пришибленная, из-за этой дурацкой, как ее там? Изоляции?

– Нет, почему-то тревожно мне здесь, словно кто в спину смотрит, неприятное ощущение, – Нани в очередной раз оглянулась и зябко поежилась, хотя солнце шпарило так, словно не конец лета был, а самый его разгар.

– Ну вот, и ты туда же, – разочарованно протянула девочка, – Игнаши тоже какой-то нервный стал. Я ему говорю, что если в самом деле было бы что-то плохое, я давно бы почувствовала, а у меня никаких таких чувств нет.

Нани вопросительно посмотрела на Игнаши, тот дернул плечом, подумал и вдруг завел разговор об огороде. Говорил он теперь не так кратко и отрывисто, вполне свободно говорил. Огород поразил воображение Нани. Грядок было вскопано множество, и на них чего только ни росло! Одной капусты она насчитала три вида, а еще репа, морковь, зелень всякая и еще какие-то овощи, названия которых Нани к стыду своему даже не знала.

– И это все ты вскопал и посадил? – восхищенно спросила она у юного дракона.

– Нет, я бы столько не смог, это все Марина, я немножко ей помог, – он казался смущенным и даже расстроенным незаслуженной похвалой и Нани перевела разговор на другое.

– А как Маринин ребенок?

– Ой, мам, она такая смешная, пищит, дерется, а ползает как быстро, прямо не угонишься, – вместо Игнаши ответила дочь.

– Как это ползает? – изумилась Нани, – ей же сколько? Около двух месяцев вроде. Она только головку должна была научиться держать и то не факт. Это ты так шутишь?

– И ничего не шучу, – обиделась дочь, – иди сама посмотри, она и ходить пытается, только падает сразу, но не плачет, даже когда нос расквасила и то не плакала, такая отважная растет девчонка.

Разговаривая, они втроем стояли возле самого крыльца, вернее, двух корявых ступенек, заменяющих его. Удивленная Нани, размахивающая руками и говорливая Илька, молчаливый и сумрачный Игнаши. Марина же сидела на корточках рядом прямо на земле, в позе, которая любому человеку, кроме балаганного акробата, показалась бы страшно неудобной, но ей было комфортно. Дверь избушки как-то странно завибрировала, словно что-то, или кто-то навалился изнутри на нее, нехотя приоткрылась и в образовавшуюся щель пролезла растопыренная маленькая пятерня.

Пятерня утвердилась на пороге, за ней таким же манером появилась вторая, затем всклокоченная головка в огненно рыжем венчике волос. Голова была наклонена, лица видно не было, слышалось только громкое сопение. Все с интересом смотрели на это представление. Вот тельце ребенка вылезло наполовину и тут произошло неизбежное. Голова этого чересчур шустрого младенца была такой же, как и у всех обычных детей, то есть перевешивала все остальное. Девочка с оглушительным, но коротким воплем кубарем пересчитала обе ступеньки, мать даже не пыталась подхватить свое дитя, и приземлилась на траву. Привстала на четвереньки, покачалась на них и вдруг уверенно села, обратив к зрителям довольное личико, донельзя чем-то перепачканное.

– Гу! – сказало дитя, словно поприветствовало собравшихся.

– Ой, – обрадовалась Илька, – это она первый раз, а то все молчала, я думала, она как Марина, будет только телепаться, ну то есть это, телепаткой будет.

– Гу! – повторило дитятко, – подтверждая свои таланты, ударило ручками по земле, выхватило несколько травинок и высыпала их себе на голову.

Нани рассматривала ее во все глаза. С виду ребенок, как ребенок, головастый, руки, ноги в перетяжках, если только личико чуть приплюснутое, что выдавало происхождение от звероподобной матери. Шерсти нет, но и ребенок пока мал, неизвестно, как будет выглядеть впоследствии. В маленьких глазках виден ум, уже плюс. Мать его тоже далеко не дура, и по хозяйству все может и огород вон какой развела, и даже платье себе смастерила в виде мешка с дырками для головы и рук, но по ее виду заподозрить развитый интеллект трудновато, лицо почти сплошь заросшее волосом, и не лицо вовсе, морда.

Пока она подробно рассматривала поочередно то мать, то ребенка, что-то на поляне изменилось. Это изменение почувствовали все, даже Марина удивительно ловко поднялась с земли, не опираясь на руки и подхватив ребенка, прижала к себе, значит, ощутила угрозу. Но на первый взгляд все было также, ничего не убавилось, не прибавилось, и все же что-то не так. Ага, свет не такой. Солнечный свет словно померк, хотя светило все также равнодушно смотрело сверху, и никакое облако его не затмило.

Нани затравленно огляделась, не нравилось ей такая таинственность. Вот в кустах, окружающих лесную поляну, что-то белесое, полупрозрачное стало виднеться. Да это же туман. Туман-то туман, да не простой, какой-то нездешней жутью веяло от его краев, которые извиваясь словно щупальца неведомого чудовища, начали вползать на свободное пространство, просачиваясь сквозь ветки.

– Бах! – провозгласило дитя на руках у матери, заставив всех оглянуться на нее. Нани не поверила своим глазам, от замурзанных, протянутых вперед ладошек крошечной девочки стало отделяться нечто вроде облака красивого розовато-голубоватого цвета. Отделившись от детских рук, облачко неспешно начало свой путь к напугавшей всех взрослых белесой субстанции, переливаясь при этом.

Не долетев до жути каких-нибудь нескольких сантиметров, зависло на мгновение и вдруг прыгнуло вперед. Раздалось шипение, какое издает раскаленная докрасна кочерга, опущенная в холодную воду. Мельтешение белесых пятен показывало, что завязался нешуточный бой. Свист и вой огласили окрестности.

– Бах, бабах! – заорала вдруг Илька, смотревшая с азартом на таинственный бой. Она тоже вытянула руки вперед ладонями, закрыла глаза и напряглась. Мать хотела ей сказать, что не время сейчас дурачиться, надо спешно удирать отсюда, но не успела. То, что полетело вперед, сорвавшись с рук ее дочери, облачком назвать было невозможно, нечто вроде призрачных, коротких и пышущих жаром копий понеслось на врага и довершило его разгром. Через пару минут все было кончено.

– Ну вот, оказывается и я так могу, – очень довольная собой и нисколько не удивленная Илька уже отряхивала руки.

Мать ее явственно трясло, а ей хоть бы хны, словно и не произошло ничего особенного. После магической битвы явственно похолодало, пришлось всем идти в избушку. Там и состоялся совет, который со стороны выглядел бы забавно, если бы кто-нибудь мог его наблюдать. Предложения исходили от Нани и Игнаши, причем последний время от времени замолкал и смотрел в глаза Марине, пытаясь понять ее мнение.

Недовольная Илька бузила и все подряд критиковала, ей не хотелось уходить отсюда, победа с непонятным врагом далась так легко, что теперь она не желала признавать опасность этого Нечто, зато желала еще разок сразиться, понравилось ей видно «бахать».

Игнаши был за то, чтобы уйти, быстрота и легкость победы подсказывала ему, что враг вернется уже усиленным и наученным горьким опытом. Вот только идти в поселок, в дом Нани он не хотел. Люди еще так недавно пытавшиеся убить его, причем убить ни за что, просто так, за то, что не похож на них, не внушали ему какого-либо доверия, он хотел держаться от них подальше. Исключение, которое он сделал для Нани и ее дочери, помогшей ему спастись, не заставило его быть в этом вопросе сговорчивей.

Марине было жалко оставить свой огород, урожай с которого мог бы прокормить ее с младенцем всю зиму, и домика своего ей тоже было жалко. Так сформулировал ее мысли Игнаши. Но она тоже не склонна была недооценивать риск нападения. Нани была напугана больше всех, ее бы воля, она сбежала бы отсюда как можно скорее. Но затея поселиться всем вместе ее тоже не привлекала. И не потому, что жаль было разделить свой опрятный и нарядный дом не пойми с кем. Но если люди поселка ее одну так достают своими придирками, что они сделают при наличии столь необычных гостей? По крайней мере подожгут дом. В общем тупик.

Илька, до этого нывшая и мешавшая всем, встрепенулась, призадумалась и вдруг выдала идею.

– А я знаю, что делать, а я знаю! – и в восторге она запрыгала на одной ноге. Дитятко, ползавшее невдалеке и игравшее какой-то щепкой, поднялось на ножки и попыталось повторить сей маневр. Естественно упало, причем очень неудачно, на спину, полежало сморщив личико, словно собираясь, наконец, заплакать, но не заплакало, перевернулось на живот и занялось прежними играми. Уникальное дитя, что и говорить.

Оказывается Илька вспомнила о вывороченном громадном дереве на озере довольно далеко отсюда. Дерево упало давно, пещера образовавшаяся от его вывернутых корней еще увеличилась со временем от ураганных дождей, вымывших здоровенный пласт глины. Такие ливни обрушиваются на здешние места не часто, раз примерно в пять, шесть лет, но приносят ощутимые беды своей неукротимостью и многоводностью. Кое-какие достоинства в этой идее были. Хотя озеро было сравнительно недалеко от поселка, никто и никогда его не посещал, боялись. Кто-то, когда-то объявил это место запретным, мол, чудовища там водятся.

А вот Нани с дочерью там несколько раз были, чудовищ никаких не встретили, даже рискнули искупаться в озере, вода которого слыла очень дурной. Ничего подобного, вода, как вода, только очень теплая и пахнет как-то незнакомо, но не противно. Нани пришла к выводу, что в озере бьет горячий ключ, потому и запах стоит странный. Вполне может статься, что вода его лечебная. Она даже как-то рискнула набрать зеленоватой грязи, скапливающейся близ берега в одном уголке озера и смогла вылечить этой грязью мокнущую, скверную экзему одному старичку в поселке.

Но с другой стороны, жить в пещере невозможно, потолок ее проницаем для дождя, печки никакой, естественно, нет, как зимовать там, да еще с ребенком? Все это она довела до сведения уже обрадованного вестью о новом жилище Игнаши. Тот, как всегда молча, посоветовался с хозяйкой и решили они перебираться. Затруднение состояло по-прежнему в огороде.

– Да выкопайте вы все, что растет там у вас на грядках, я думаю, что все уже вполне съедобно, в поселке урожай почти весь собрали, осень на носу. Я видела на углу дома тачку какую-то, сложите все пожитки туда, вот и сможете увезти все разом, если вас не пугает неустроенность. – Предложила Нани, которой не терпелось вернуться домой, к привычной жизни.

А ведь еще провожать до места новоселов, сами они этой пещеры не найдут, она так хитро расположена, что рядом стоишь, и то не замечаешь.

Тачка оказалась страшно кособокая и жутко скрипела своим деревянным, тоже не ровным колесом. Охотно верилось, что эту конструкцию Марина сама смастерила. Зато она оказалась вместительной, весь урожай, весь скарб поместился и сверху еще усадили ребенка, которой был этим очень доволен и вертел головенкой во все время долгого, утомительного путешествия.

Обогнув покрытый мхом комель, прибыли к самому входу, все еще незаметному, разросшийся куст какой-то колючки заслонял его. Нани подняла взгляд и обомлела, на них угрюмо смотрел какой-то мужик, видимо привлеченный еще издалека слышным скрипом тачки и радостными возгласами Ильки, передразнивающей звуки, издаваемые младенцем.

Необитаемая, пустынная пещера оказалась обитаемой. Первое, что сделал мужик к ужасу, а потом изумлению Нани, подхватил на руки ребенка. Девочка заворковала на своем птичьем языке и зашлепала ладошками по заросшим многодневной щетиной щекам мужчины. Тут Нани разом уразумела две вещи. Первое, что мужик является тем самым якобы мифическим отцом младенца Марины, стало быть ее любовником. И второе, что незнакомый мужик не так уж и незнаком, видела она его, вот только где и когда?

– Что, никак не признаешь? – странным, клокочущим голосом насмешливо поинтересовался мужчина у Нани.

Она пригляделась, из-под распахнутого ворота древней рубахи виднелся на шее глубокий, извилистый шрам. Голос звучал необычно, потому что горло было некогда повреждено. Она помнила, кто пытался ножом его перерезать, это худое, жилистое горло, да и перерезал почти. Она его лечила тогда, Нани. Думала, что не выживет, слишком много крови потерял, а он выжил. Шуш его звали, вот как. Необычное имечко, может быть, прозвище, она не знала. Как же она сразу не вспомнила всю эту некогда громкую историю любви, ненависти и крови?

Это было почти десять лет назад. Шуш, тогда еще совсем молодой, жил в Саклеевке, славился умелыми руками, но молчаливым, чересчур угрюмым нравом. Родители его были довольно зажиточны, имели большой дом и изрядное количество всякой скотины на подворье. Как рачительные хозяева они думали о будущем и просватали за сына девушку, жившую рядом, в соседнем, очень бедном доме, зато работящую и красивую. Чем девица Шушу не угодила, неизвестно, может просто гонор молодости заставил пойти против воли родителей. Поехал он как-то по делам в город и вдруг, к изумлению родных вернулся не один, а с женой.

Эта его новоявленная женушка слова доброго не стоила во всех смыслах сразу. Высока, худа, на лицо неказиста, да вдобавок еще из острога! Девица оказалась воровкой пойманной во второй раз. По обычаю, за второе такое преступление полагалось отрубить ей правую руку. Но опять же по обычаю, можно было ее помиловать, если кто в жены возьмет, вот Шуш и взял. Зачем он это сделал, чем таким в ней прельстился, так никто и не понял.

Прожили они года два, когда молодая забеременела, наконец. Если бы она родила, то родители его, весьма не жаловавшие сноху, но очень желающие понянчить внуков, смирились бы, но не родила. Чем она вытравила плод, как сумела исхитриться сделать все молчком и тишком в доме, где полно людей, так и осталось ее тайной, но сделала. Шуш, обнаруживший столь существенную недостачу, поднял на жену руку, первый раз поднял. Как правило, деревенские бабы довольно спокойно относятся к побоям своих мужей, дело это обычное и повсеместное, поплачут, покричат да и успокоятся до следующего раза, но эта баба оказалась не такой.

Женушка Шуша кричать и плакать не стала, и прощения у мужа не попросила, молча поднялась, утерла кровь с лица да и кинулась на него дикой кошкой с ножом в руке. Ее еле оттащили, увидели располосованное горло молодого хозяина, сразу послали за знахаркой, а преступница в это время в поднявшейся суматохе убежала, больше ее никто и никогда не видел.

Шуш выжил, но из родного дома вскоре ушел, а потом и та девица-красавица, что была некогда за него просватана, вдруг повесилась на собственных косах. В народе слушок прошел, что именно она изготовила зелье для ненавистной соперницы, чтобы плод вытравить. Такая вот душераздирающая история произошла некогда в скромной и тихой Саклеевке.

– Узнала я тебя, Шуш. Ты живешь здесь, в пещере? Мы с дочерью были тут в прошлом году, тебя не видели, или спрятался от нас?

– Нечего мне прятаться, не было меня здесь. Я недавно поселился, там где раньше жил, в землянке, плохо стало, какая-то жуть наползает, даже зверье все ее боится, ушло куда-то.

– Белесая такая, на туман похожа?

– Она самая, проклятая.

– А дочь твоя маленькая успешно с ней сегодня сражалась, прямо колдунья она, – похвалила Нани, цепко глядя, как отзовется, признает ли вслух ребенка?

– Ну, так-то говорить не надо, люди злы, сама знаешь, – и он покрепче прижал к себе дочурку, признал, стало быть.

– Саклеевку твою стражники сожгли, знаешь?

– Увидел, да поздно. Хотел кого-нито спасти, да не спас, вот кошку только одну. – Возле его ног терлась большая, серая кошка с полосатой спинкой, одно ухо у нее и часть мордочки были сильно обожжены, сразу видно, в самом пекле побывала.

В этот момент из пещеры вылетела птица и села на плечо Шушу. Углядела в его руках ребенка, заверещала тонко, затопталась недовольно, заревновала что ли? Нани разглядывала птаху во все глаза. На летучую мышь был похож этот представитель пернатых, но мышью он не был. На этих летучих тварей Нани в детстве насмотрела досыта. Ее старшая сестра Розалия, которую дома звали Рози, любила играть на чердаке замка и брала туда младшую сестренку, вот там их было много, этих мышей и больших и совсем маленьких. Она даже научилась их не бояться, хотя сестра пугала ее страшилками про то, как эти зверьки присосавшись к человеку, выпивают из него всю кровь, что на самом деле полная чушь.

У летучих мышей и мордочка другая и крылья кожистые, а у этой вполне птичьи, поросшие перьями. Но у нее не клюв, вернее, не совсем клюв, какое-то его подобие имеется, но есть нижняя губа и зубы видны во рту, маленькие и острые. Нечто среднее между зверьком и птицей. Должно быть из запретного леса прилетел, там каких только диковинок нет.

Пока Нани разглядывала зверя невиданного, тот в свою очередь разглядывал всех окружающих, вот на что-то решился, взмахнул крыльями, взлетел и приземлился на плечо Ильки. Девочка прижалась к его спинке щекой и засмеялась от удовольствия, настолько ей понравились ощущения. Зверьку тоже понравилось, он издал нечто среднее между довольным урчанием и клекотом и почесал своим псевдоклювом ухо своей новой хозяйки. То, что он ее признал было понятно даже из поведения Шуша, тот вздохнул и нехотя вымолвил:

– Уч его зовут, он ест все подряд.

Выполнив этот нехитрый обряд знакомства, он повернулся и пошел к пещере, махнув свободной рукой Марине, завози, мол, свою тачку.

Когда же Нани с дочерью машинально двинулись вслед за тачкой, а за ними в кильватере пристроился заметно тушевавшийся Игнаши, Шуш обернулся и сделал запрещающий жест.

– Но почему? – сразу надула губы Илька, – я же про это место вспомнила!

– Места мало, только семья, – последовал недружелюбный ответ, а в сторону Игнаши еще и красноречивый угрожающий взгляд.

– Семья! – воскликнула изрядно раздосадованная Илька, – а сам и не помнил про них, пока мы не привели.

– Помнил. Сам собирался. – И Шуш закрыл за собой корявую, но зато крепкую дверь, которую он не так давно смастерил из тонких древесных стволов. С дверью пещера сразу стала напоминать некое человеческое убежище, а не пустующую нору зверя.

– Ну вот, – развела руками Илька так энергично, что Уч покачнулся на ее плече, – а нам что делать?

– Как что? – устало улыбнулась Нани, пытаясь ободрить дочь, – домой пойдем, ты не забыла, что у нас дом есть?

– А Игнаши?

– Я вернусь в избушку, – встрепенулся тот, но энтузиазм его был несколько натужный, чувствовалось, что ему совсем не хочется возвращаться туда, где пусто и веет жутью.

– С нами пойдешь, – распорядилась Нани, выходя на едва заметную тропинку к дому, – что тебе одному там делать?

– Вот здорово! – сразу повеселела девочка, – только не опасно ли ему у нас будет, а ну какой дурак вздумает напасть?

– С чего бы это? С виду он обычный подросток лет пятнадцати, шестнадцати, мы же никому не скажем, кто он на самом деле. Да и не увидит его пока никто, а там видно будет.

Нани храбрилась. Не так легко будет объяснить присутствие совершенно чужого подростка, а уж откуда он вдруг взялся в условиях полной изоляции поселка, тем более. Но не могла она бросить этого паренька, она теперь его воспринимала как человека. Он не слишком приспособлен к жизни, по крайней мере пока, еще очень многому его учить придется.

Дом Игнаши понравился чрезвычайно, он даже слов не мог найти от восторга, но вот его выбор комнаты для проживания Нани озадачил. Все обошел, все похвалил, а выбрал захламленную мансарду под самым чердаком, давно уж приспособленную Илькой для своих детских нужд. Грязь и пыль там были те еще, и клоками со всех углов свисала паутина. Нани стало стыдно, уж сколько времени собиралась сделать там тщательную уборку, так и не собралась, и дочь не заставила.

А вот Ильке стыдно не было ни капельки. Выбор нового своего друга она одобрила и вместе с ним, набрав ворох старых тряпок и наполнив водою ведра, принялась за уборку. Было уже за полночь, а в уединенном доме слышались смех и шум, благо лишних свидетелей такого нарушения благоприличий не было.

Нани готовила сырники. Творог обнаружился в корзинке под самой дверью, а еще яйца и целая большая дуранга молока. Молоко успело от пребывания на солнце скиснуть, но хуже от этого не стало, пойдет на завтрак для блинчиков. Она хмыкнула мысленно. Теперь, пребывая в изоляции, когда они не имеют права появиться в поселке и зайти за покупками в лавку, питаться они стали даже немного лучше, чем раньше, не тратя при этом ни монетки. Но это пока, как дальше будет, предположить трудно.

С утра явились визитеры, хорошо хоть молчаливые. Приползла чета многоножек, с ходу обшипела Игнаши, отчего тот, бедняга, расстроился. Он уже знал со слов неугомонной Ильки, что у нее есть такие экзотические друзья и хотел примазаться к этой дружбе, но не получилось. Девочка попробовала утешить его тем, что это временно, де, они привыкнут и подружатся. Но когда это еще будет, а пока новая подруга общается мысленно со старыми друзьями, а он бродит по комнатам неприкаянный, ждет завтрака, который продвигается медленно и к тому же дразнит обоняние соблазнительными запахами.

Сжалившись над ним, Нани выделила ему пару сырников, чтобы заморил червячка, так сказать, пока дочка не видит. И заняла его разговором. Ее давно уже интересовало, почему далеко не все драконы оказываются на земле. Большинство из этой чешуйчатой братии как летало, так и продолжает летать. Вопрос явно смутил юного дракончика, видимо, был из разряда не слишком приятных, но разговаривать было все же куда интереснее, чем молча скучать.

– Мы же не рождаемся, как вы, мы вылупляемся из яиц, – нехотя пояснил он и заранее прижал уши, в ожидании ахов и охов. Нани уже приметила, какие подвижные у него уши и как реагируют чутко на эмоции.

– Это я знаю, – хладнокровно вымолвила она, выкладывая на сковородку новую порцию, – меня интересует почему ты человеком стал, вернее стал на него похожим?

– Яиц в кладке бывает много. Хотя не все зародыши выживают, и еще меньшее количество взрослеет, но все же время от времени нас становится много, гораздо больше, чем старейшие считают возможным для нормального существования рода. Тогда молодняк проверяют, как именно, не знаю, не прошедшие проверку или умерщвляются, если уж совсем негодные, или ссылаются на землю, существовать как оборотни, если оказываются средней годности.

– Значит, ты у нас средней годности, – задумчиво уронила Нани, обдумывая сведения и одновременно прикидывая на глазок, хватит ли сырников на троих, или надо нажарить еще? Надо еще, пожалуй, у дракошки аппетит хороший.

– Все-таки должен же быть какой-то смысл в такой ссылке? Для чего-то же старейшие оставляют вас в живых, чего-то от вас хотят? – Она смерила его взглядом, словно могла вот так, с ходу, разгадать столь сложную загадку. И таки разгадала, по крайней мере, сделала смелое предположение.

– Насколько я знаю, и на земле из вас выживают очень и очень немногие, так? Люди вас так нещадно уничтожают, что я даже думала, что теперь есть только вид летающих драконов. А что если из таких вот, чудом выживших и получаются старейшие?

Игнаши в ответ только и смог, что выпучить глаза, слишком смелым и невероятным было для него ее предположение. Он даже думать о таком не смел, а не то, чтобы надеяться.

– Почему на нас охотятся люди? И почему меня пытались убить? Я ведь никому ничего плохого не сделал. – Сменил он тему.

– Люди в большинстве своем весьма невежественны, а невежеству свойственно боятся того, чего оно не понимает, вот и убивают. Понятно? – ему было явно непонятно, он даже раздраженно головой мотнул.

– Что такое невежество, болезнь? Можно ведь вылечиться, – наивно предположил он. Она только грустно улыбнулась.

– Не болезнь, но нисколько не лучше, скорее даже хуже. Невежество, это отсутствие знаний. – Игнаши, услышав такое объяснение удивился еще больше.

– Я думал, что незнание совсем не страшно, я вот тоже знаю очень мало, но я учусь, каждый день узнаю что-то новое.

– Ты узнаешь потому, что у тебя есть желание знать, учиться, а у невежей нет такого желания совсем.

– Как это нет, почему? – Это показалось ему совсем уж непостижимым, столько нового, интересного кругом, как это не хотеть знать? – Может быть, им не разрешают учиться? – осенила его догадка, такое он понять мог, хотя ничего хорошего, а главное, умного в таком запрещении не видел.

– Раньше и в самом деле запрещали, сейчас уже нет, – поставила на стол большое блюдо с пышной горой сырников Нани и жестом пригласила садиться. Она покосилась на дверь, идти ли за непослушной девчонкой или пусть ее, сама придет?

Продолжить чтение