Читать онлайн Одуванчики бесплатно

Одуванчики

Глава 1

Середина июля. Разрушенная больница. Громыхают разрывы от минометного обстрела. Те, кто может бежать – убегают прочь из каменно-кирпичного барака, спасаясь от вечного плена. Там, где-то на другом конце города, за пазухой у Бога во рву у дороги спрятались две пары маленьких детских глаз. Девочка прикрылась коляской своей маленькой сестры, которая здесь же с ней лежит в грязи. Старшая Оксанка, ей 14, успокаивает младшую:

– Всё-всё, Верунчик! Не плачь! Скоро кончится и домой пойдем.

Оксанка будто бы про себя считала количество выпущенных по её городу снарядов. "Двадцать шесть". Скоро конец. Никогда не стреляли больше тридцати раз подряд. "27, 28, 29, 30". Последние четыре снаряда взорвались в воздухе, не причинив видимого ущерба городу. Тишина. Всё замерло. Только слышны нечеловеческие вопли в парке через дорогу. Женщина в полусознании кричала рядом с ямой от попадания. Недалеко разбросанные детские вещи и – о, ужас! – убитый младенец. Женщина, сорвав голос, утихает и слышно только гортанное рыдание, которое ещё больнее слышать, чем плач. Многие жители, поняв, что обстрел закончен побежали в разные стороны. Некоторые далеко не убежали, подрываясь на сброшенных по всей видимости в последних снарядах «лепестках». «Лепесток» или мина ПФ – коварный враг во время обстрела. В условиях, когда люди стараются убежать либо перепрятаться в более лучшее укрытие, как правило мало кто смотрит себе под ноги. Особенно дети, которые по замыслу врага и являются основной целью этих мин. Ведь дети зачастую принимают красивую зеленый самолетик за игрушку. Оксанка взяла Верку под мышку и бегом направилась в сторону дома. Она бежала босиком по раскаленному асфальту, по разбитому стеклу и веткам деревьев и нежные детские пяточки стачивались будто масло на горячей сковороде, до крови. Издалека раздался пронзительный крик: "Лепестки, стоять, малая!". Солдат российской армии, увидев её, побежал наперерез Оксанке, пытаясь столкнуть ее в сторону. Но Оксанка набрала слишком большую скорость, чтобы просто так остановиться… На секунду ей показалось, что она бежит спринт на соревнованиях в Киеве, не давая шансов соперникам. Но туда ее не взяли… Слишком хорошо она знала русский язык, лучше, чем нужно было! Толчок и Григорий, как заправский регбист или игрок американского футбола (смысл которого не понятен никому кроме самих американцев), укладывает девчонок на газон недалеко от первого "лепестка". Он поднимает глаза и видит перед собой еще один. Горячий пот прошибает его от осознания того, что он мог на него сам наступить. Вот он, буквально на расстоянии вытянутой руки. Оксанка и Верка лежат на газоне, не желая вставать с теплой и мягкой травы. Младшая встала первой. Оксана потянулась к ней рукой, но почувствовала дикую боль в плече. Григорий помогает ей встать.

– Ну ты даешь, малая! – сказал он, – где так бегать научилась быстро? Спортсменка?

– Да! – гордо ответила Оксана – призер Донецка по юниорам!

– А я выходит, что регбист! – насмешливо сказал Григорий – призер по спасению других призеров!

– Выходит, – сказала она, удивляясь как Григорий относится к происходящему вокруг с какой-то непонятной иронией.

– Ну ничего, малая, прорвемся, слышишь?! Что с рукой?

– Вывихнула просто, наверное, – уже более мягко ответила Оксана.

– Давай, посмотрю! Повернись! -, скомандовал Григорий, – так, так, перелома нет точно! Ну тогда можешь выдохнуть! Хочешь подую?

– А зачем это ещё?

– Не знаю, иногда помогает, – втянув плечи в шею ответил Гриша.

Оксана в этот момент посмотрела в сторону младшей сестры. Вера сидела на коленках на газончике и собирала пушистые одуванчики в одну большую охапку, чтобы потом наверняка со всей силы дунуть на них. И полетели ли бы по всем улицам города семена этих сорняков, превращая зеленые лужайки в огненные. Когда Григорий дотронулся до Оксаны, все тело её превратилось в гусиную кожу и она отвлеклась от сестры, но все также смотрела в ту сторону, где сидела Вера. Только непонятное чувство будто бы ослепило её подростковую душу. Она почувствовала такую заботу. Раньше только папа так нежно к ней прикасался, ещё когда был живой. Оксана вспомнила, как он лечил её ободранные коленки, когда ей было как Вере сейчас. И также дул, пытаясь унять шипучую боль от «зелёнки», и приговаривал «у кошки боли, у собачки боли, а у Оксаны не боли». Но папа ушёл её защищать и не вернулся. Осталась лишь шипучая боль от его утраты и воспоминания. И вот опять такое же ощущение – отцовское прикосновение. Правда, Григорию едва ли было двадцать пять. На гладко выбритом лице виднелся фиолетовый шрам в форме буквы Т в районе подбородка. "Наверняка ранение!"– подумала Оксана. Григорий хромал на правую ногу, но лихую девчонку тем не менее он догнал. "Он лежал в госпитале!"– догадалась наконец малая. Действительно, Григорий лежал в госпитале, в который прилетела основная масса снарядов. Ему повезло, и уже в который раз, оказаться на первом этаже рядом с выходом. Он успел услышать издалека звуки приближающейся беды и выскочить без костылей на улицу (Хотя костыли ему больше были нужны для того, чтобы кадрить симпатичных медсестер, проявляющих большую заботу к малоподвижным солдатам). Здесь он увидел, что одна маленькая девчонка тащит другую ещё поменьше прямо на разбросанные рядом с госпиталем «лепестки», и он тут же рванул в их сторону. Нет, не герой! Просто так воспитан был. Всегда старался помогать всем и всех спасать будь то кошка на дереве или случайный прохожий или сослуживец. В один момент он принял решение, что должен спасти этих детей. И у него получилось, могло и не получится. В жизни у Григория все получается случайно. Случайно закончил школу (хотя и не был плохим учеником), случайно пошел в армию, случайно решил стать военным и абсолютно случайно уехал на Украину – защищать слабых беззащитных людей от произвола. Таков уж был наш Гриша. Сердобольный и справедливый.

– Давай, знакомиться, – сказал Григорий и протянул Оксане руку, – Григорий!

– Оксана, Викторовна, Юзова, – по словам ответила Оксана и протянула руку в ответ.

– Ух, ты какая! Прямо Викторовна? – с улыбкой подколол её Гриша.

– Мой папа тоже воевал, моего папу звали Виктор, поэтому Викторовна! Ясно?! – одновременно с гордостью и болью в голосе вскрикнула девочка.

– Ладно-ладно, успокойся! Я ничего плохого не хотел сказать! Ну не хотел тебя обидеть, пойми! Хотел разрядить обстановку, так сказать.

– А я и не обиделась! – сказала Оксана и отвернулась от него к сестре.

Вера по-прежнему сидела на коленках. Вокруг туда-сюда сновали пожарные машины, скорые двигались с невероятной скоростью, казалось на улице было столько много людей, что, если бы сейчас прилетел ещё один снаряд: помогать было бы некому уже. На фоне всего происходящего сидела маленькая девочка и собирала цветы. Вере было не больше четырёх лет, и она не совсем понимала, что творится здесь и сейчас, куда пропал папа. Она мечтательно смотрела на газон и представляла какой она соберет букет для мамы, и как она обрадуется. Солнечные лучи начали пробиваться сквозь густой дым от пожаров и пыли. Один из лучей упал на Веру. Она встала, отряхнула коленки и повернулась к сестре. В её руках уже был огромный букет из жёлтых и готовых сбросить семена белых одуванчиков. Вера была в двух метрах от сестры, но тем не менее, увидев на соседнем газончике ещё парочку больших цветков, побежала через тропинку, усыпанную «лепестками», к ним. Оксана с ужасом побежала за ней. Григорий, стоявший спиной к Вере, успел дернуть Оксану за руку, не понимая, что происходит, просто среагировав инстинктивно. Раздался взрыв, потом еще один и в воздухе опять запахло пылью и запекшейся кровью. Белое облако от одуванчиков зависло над ними и тут же порывом ветра было снесено отсюда навсегда. Маленькая Вера осталась лежать на земле, а её сестра, сделав два шага, упала без сознания. Григорий лишь успел её подхватить и аккуратно положить на траву. Без сомнения Вера была мертва. Она могла бы и выжить, если бы упала назад от мин, но она упала прямиком всем телом на другие мины. Григорий, встав на колени, понимая, что это и его вина тоже, прикрыл лицо грязным кителем и горько зарыдал.

Глава 2

Оксана очнулась в машине скорой помощи. Над ней сидел человек в обычной грязной одежде. Всё лицо его было в саже, русая борода скаталась в ком, а руки держались за поручни старой «буханки». То и дело он перехватывался и вздыхал. Водитель громко ругался с кем-то на переднем сидении, а человек продолжал его торопить:

– Можешь ехать быстрее? Она может не дотянуть, ты понимаешь?! – кричал пассажир, толкая водителя в плечо.

– Я могу, а машина нет! Ты пойми! У неё ресурс кончился ещё при Андропове. Она стояла без движения до четырнадцатого года, понимаешь -, отвечал покрасневший водитель, нервно переключая скорости правой рукой без пальцев.

Пассажир успокоился, но жестами продолжал возмущаться и давить на воображаемые педали ногами. Как будто это помогает, но ему явно было от этого легче. Оксана не видела этого человека, но узнала знакомый голос. «Гриша, – подумала она, значит он опять меня спас». Водитель резко повернул направо, от чего её вдавило в левый бок «буханки». Через несколько секунд резкий поворот налево, и вот Оксана чуть было не слетела с сидения, но молчаливый человек с бородой, опустив руку с поручня, крепко схватил её. Оксана попыталась встать, но он её уложил обратно

– Приляг, родная! Ещё не приехали, – наконец спокойно произнёс мужик

– А где я? – спросила она у него.

– Ты принцесса на карете едешь, – попытавшись улыбнуться, сказал он, – на карете скорой помощи.

– А где? Моя? Сестра? Верочка? – ожидая плохих известий и вспомнив как упала сестра, жалобно, трясущимися губами спросила Оксана.

Мужик отвёл от неё взгляд на заднюю часть машины и кивнул в ту сторону молча, не скрывая накатившиеся слёзы. Оксана от страха даже закрыла глаза. Ей так не хотелось верить в то, что она больше не увидит родное лицо, что больше не будет гулять с малышкой в парке и отвечать на её глупые вопросы. Уткнувшись головой в сидение, она начала тихонько плакать. Но мужик с бородой, положив руку на плечо, успокоил её.

– Рано убиваешься. Может быть, ещё успеем, – сказал твёрдо мужик

– Не плачь, Оксанка, успеем. Спасём твою сестрёнку -, продолжил пассажир, которого по-прежнему не было видно из-за перегородки.

– Конечно, успеем, мы уже рядом совсем -, подхватил водитель и прибавил газу.

Оксана привстала, протерев глаза и уперевшись на локоть. В этот раз её никто не стал укладывать, и она увидела впереди себя за вторым рядом сидений лежащую на носилках Веру с перебинтованной головой. Впервые в жизни она ощутила такое счастье или точнее сказать надежду на счастье. Рядом с Верой сидела женщина в спортивном костюме, поверх которого был надет белый халат. Женщина молчала всю дорогу, но, когда Оксана встала, тут же сказала бородатому уложить её обратно. Мужик приложил к губам указательный палец и всем своим видом показал, чтобы женщина успокоилась и дала девчонке посмотреть на сестру. Женщина поняла его с полувзгляда и отвернулась к окну. Проезжая по широким улицам города, она заметила, что нет никакой паники. Люди не спрятались и в тоже время не бегали, просто продолжали жить, как и до обстрела.

Оксана насмелилась одним взглядом посмотреть на раненую сестренку, но, подняв голову, тут же засунула её в плечи и посмотрела на женщину. У неё никак не укладывалось в голове: почему она такая спокойная. Яна, так звали женщину, за семь лет повидала многое: и мертвых солдат, и мертвых гражданских, и мертвых детей, и своих в том числе. Было двое, но не осталось ни одного.

Яна работала медсестрой в детской клинической больнице, ей было тридцать лет, хотя выглядела она гораздо старше своих лет. Неудивительно. В один день потерять всех родных не каждый сможет стойко перенести такое горе. И это горе в полной мере отпечаталось на её лице, выступив глубокими линиями морщин и сединой волос. Яна в тот «обстрельный день» была на дежурстве и ей повезло, если можно так сказать. Каждый день после похорон родных она пыталась найти и свою смерть на поле боя. Бегала под снарядами, помогая раненым и оказывая им первую помощь. Но Бог никак не поддавался на её провокации. И вот она вернулась в родной Донецк. В отпуск. И здесь её тоже застал обстрел и здесь она побежала помогать раненым, и здесь до неё не достало.

Бородатого звали Кирилл Сергеевич. Он в группе молодых врачей приехал лечить бойцов. Доброволец с Алтая. В марте он попросился на фронт, но его главный врач решил, что на передовой ему не место и попросил за него. Кирилл Сергеевич был первоклассным специалистом. Про таких говорят «врач от Бога». И, как оказалось, неспроста. Он настолько грамотно зашивал бойцов, что спас за четыре месяца целую роту солдат. В день обстрела он гулял с Яной. Для неё это было отдушиной, что рядом появился человек, которого она понимает с полуслова. И для самого Кирилла Яна стала самым родным человеком. Дома его никто не ждал, кроме пациентов. Родители его давно развелись и со временем умерли по одиночке. Кирилл, ещё будучи студентом медуниверситета, не смог никак им помочь. Поэтому изначально планирующаяся на месяц командировка затянулась. Да и здесь ему работы хватало.

Оксана увидела перебинтованную голову Веры. Зрелище не для слабонервных. Все бинты насквозь были в крови. Если никогда с этим не сталкиваться и не знать, то можно подумать, что бинты и вовсе не белые, а красные. Можно сказать, что багрово-красные. Оксана ещё раз более решительно глянула на носилки.

– Ну что ты шныряешь? А? Туда-сюда? А? Заёрзала, твою мать! – резко, что даже водитель с перепугу включил не ту передачу, крикнула Яна.

Оксана виновато посмотрела на неё. Она бы никогда не могла подумать, что эта спокойная и, в каком-то смысле, флегматичная женщина так громко может кричать. У неё закружилась голова не то от шума, не то от переживаний, и она решила всё-таки прилечь. Напоследок всё же спросив у бородатого:

– Она выживет?

Кирилл Сергеевич, понимая, что не ответить он не может, сказал:

– Понимаешь, твоя сестра схватила две мины, два лепестка? Ногу мы навряд ли сможем ей вернуть.

Он ненадолго замолчал, как бы выпытывая реакцию девочки на страшное начало разговора. Оксана, погруженная в серьёзность всей ситуации, тем не менее стойко выдержала эту новость.

– А ходить она сможет? На одной ноге? Может быть, на костылях? Я видела, что сейчас делают протезы, похожие на настоящую ногу, а? Вы же поставите ей протез? Я буду ей всегда помогать, и вам буду помогать, – без умолку тараторя, спросила она.

– Я… Я не могу так сразу тебе ответить… – он начал прятать от Оксаны взгляд. Он прекрасно понимал, что речь сейчас идёт не о том будет ли ходить её сестра, а о том, чтобы вообще она смогла выжить. Раны были очень серьёзные. Нога висела на коже, руки и лицо девочки также были поражены. Девочка со всеми своими ранениями чудом осталась жива. Если она и выживет, то вся её жизнь будет пропитана этой болью. Яна, видя, как тяжело Кириллу отвечать на вопросы, взяла инициативу в свои руки.

– Так послушай меня внимательно, – начала строго говорить Яна, – мы не ставим протезы, мы не волшебники, мы просто оказали ей помощь и сейчас другие врачи будут решать, что делать с твоей сестрой. Дай Бог, она выживет.

– Конечно, выживет, ну что ты говоришь такое, – подхватил Кирилл

– Я говорю правду. Лучше сразу сказать, как есть. Она сейчас будет верить и надеяться, а исход неизвестен, – прямолинейно продолжила Яна

– Надежда всегда есть, – сказал Кирилл и погладил Оксану по голове, приговаривая – всё будет хорошо, слышишь. Всё наладится.

Оксана, потерявшая отца, была единственной помощницей для мамы. Когда родилась Вера, его уже не было, поэтому она взяла на себя заботу о сестре. Стиралась и готовила с десяти лет, гуляла с ней, когда мама была на работе. Она очень любила сестрёнку, больше мамы, больше папы, больше себя. И теперь, когда она лежит вся перебинтованная, Оксана больше всех винит себя. Нет, не Вера сейчас борется за свою жизнь, а Оксана мысленно борется с её смертью.

– Ты помолись, Оксан! – тихо сказала Яна, – помолись – легче станет!

Оксана не была верующей. За последнее время многие в Донецке отвернулись от веры. Люди видели смерть своих родных и близких вживую, не по телевизору и не в кино. Трудно верить в Бога, молится и ходить по краю каждый день, не зная добежишь до укрытия или нет. Правда, спустя время некоторые всё же возвращались к иконам, доставая и отряхивая от пыли спрятанные образа. Всё же верить нужно, а уныние– страшный грех! Наши солдаты шли в бой, несмотря ни на что, и мы не должны унывать.

Оксана вдруг вспомнила, как папа учил её креститься. И она начала шёпотом произносить заветные слова: «Отче наш сущий на небесах, да святится имя Твоё, да придёт Царствие Твоё,да будет Воля Твоя…» И, к своему удивлению, полностью прочитала молитву, которую читала последний раз пять лет назад. По груди у неё прокатилась теплая волна спокойствия и умиротворения. Оксана с благодарностью посмотрела на Яну. У неё сложилось впечатление, что та действительно всё прекрасно понимает, сострадает ей, но по каким-то известным только ей причинам, не ищет слов утешения и не хочет обещать того, что под вопросом, в чём она сама сомневается. Объяснить поведение Яны легко мог водитель буханки. Два года назад Яна ехала с ним. Абсолютно идентичная ситуация. Только на месте Веры был её сын. Врачи всю дорогу успокаивали её. Уверяли её, что он выживет. Но чуда не произошло. С тех пор она сама никому и никогда не даёт надежды.

На переднем сидении продолжался горячий спор между водителем и молодым парнем.

– Что ты меня учишь? Садись тогда сам и покажи, как надо! – негодовал водитель.

– Да езжай ты уже скорее, я к тебе больше лезть не буду, – выдохнул парень.

За следующим поворотом показалась больница. Кирилл Сергеевич, взявший паузу в диалоге с Оксаной, наконец радостно засуетился. Он до последнего верил в лучшее. Поменявшись местами с Яной, приготовился помогать нести Веру. Яна, пересев ближе к Оксане, постучала по стеклянному перекрытию между кабиной и салоном.

– Эй, солдатик, не отвлекай Валентиныча! Мы и так быстро приехали, а ему ещё возвращаться. Не нужно на него рычать. Мы сами все на нервах, ещё ты подливаешь!

Солдатик повернулся всем туловищем к салону, и Оксана увидела, что это действительно был Григорий.

– Послушайте, гражданочка, я вам не солдатик! Я вам товарищ капитан, уважаемая! Если у вас нервы ни к чёрту, то, поверьте, у меня их вообще нет, – Григорий как можно ласковее ответил Яне, улыбнувшись сквозь зубы.

– Прошу прощения, товарищ капитан, – ёрничая, начала Яна, – но у нас, как бы это сказать… Гражданка, хоть и прифронтовая. Это вы там у себя в части командуйте своими водителями, а здесь не надо. Глаза Яны наполнились невероятной жестокостью и встретились с глазами Григория, который понял, что проиграл этот бой. Гриша перевёл разговор, увидев, что Кирилл также не по-доброму смотрел на него из глубины салона.

– Как девочка?

– Неважно

– Как понять «неважно»?

– Так и понять. Н-Е-В-А-Ж-Н-О, – по буквам ответил ему Кирилл.

– Мне очень важно, если вам всё равно, то мне нет, – Гриша рассердился.

– «Неважно» – значит плохо, а не потому, что нам не важно, как она, – тоном учительницы сказала Яна.

– Послушайте, вы свои уроки, оставьте для своих детей, – сказал, не подумав, Гриша и покраснел.

Валентиныч по дороге между спорами успел рассказать ему про Яну, но слово – не воробей уже. Яна едва напрягла голосовые связки, Валентиныч включил пятую, а Кирилл, предчувствуя дальнейшее развитие ссоры, отвлек внимание всех криком: «Приехали!»

– Солдафон, – фыркнула Яна, но не стала продолжать. Ей самой уже порядком надоело спорить с ним. Григорий тоже не стал продолжать этот неуместный конфликт, притворившись будто не услышал последнюю фразу.

«Буханка» подлетела к главному входу госпиталя, где, как муравьи, бегали люди в синих пижамах и белых халатах. Раненых привозили не только на скорых, но и на гражданских автомобилях, однако это не создавало никаких проблем для свободного подъезда других машин. Персонал госпиталя работал на износ, но никто не возмущался. Врачи прямо на улице проводили первичный осмотр и распределяли кого куда уносить. Если раны были чересчур серьёзные, командовали нести в операционную и тут же бежали следом. Во всём этом можно было увидеть невероятную слаженность несмотря на все трудности и несовершенство в целом всей структуры здравоохранения новой республики. Да тут уж не до реформ, с каждодневными-то обстрелами. Тут главное – люди. Наши люди приспосабливаются к любым условиям, к любым трудностям, но, как и прежде остаются людьми. Ни один политтехнолог, никакой ученый не сможет объяснить этого феномена. Скорее всего, это где-то на уровне подсознания, либо ДНК. Необъяснимо.

Когда врач подошёл к «буханке», где была Вера, Кирилл уже выскочил через заднюю дверь. Григорий, почти не дождавшись пока машина остановится, начал выпрыгивать из кабины. Валентиныч с негодованием и цоканьем посмотрел на него. «Убьётся, ей-богу, этот капитан раньше времени!» – подумал он, включил нейтраль и уставился в зеркало заднего вида, наблюдая за происходящим из машины. Валентиныч отбегал уже своё. Три осколка в подарок на свой день рождения он получил в прошлом году. В позапрошлом году он лишился пальцев на правой руке в бою и был комиссован. Пережил клиническую смерть, встал на ноги и … пошёл добровольцем на скорую. Просто по убеждениям он не смог остаться в стороне. Вот они – несгибаемые граждане Донбасса. Где все как один герои! Вообще-то сложно на Донбассе найти хотя бы одного человека, которого бы не коснулась эта война.

– Яна! Помоги мне! – крикнул Кирилл.

– Я тебе помогу! Что делать? – сказал подбежавший Григорий.

Кирилл не ждал от него помощи. Тем более он минуту назад готов был с ним подраться из-за Яны. Однако Яна молчаливо кивнула, простив капитана, и Кирилл смиренно согласился на помощь.

– Хватай носилки и понесли быстрее внутрь, – скомандовал Кирилл.

Григорий без лишних слов схватил носилки за ручки, Кирилл запрыгнул обратно в машину, схватившись с другой стороны носилок. Врач, который распределял раненых, указал рукой на вход правее центрального. Над этим входом висела написанная от руки на белом куске ватмана надпись «Тяжёлые». Григорий сглотнул слюну в пересохшем от волнения горле. «Значит, всё очень серьёзно» – подумала Оксанка, увидев куда несут Верочку.

Потом она спросила у Яны, немного стесняясь и остерегаясь:

– А мне что делать? Куда мне идти?

– Со мной пойдёшь, не отставай только, – ответила Яна.

– Маму надо предупредить! Она же знает какой район обстреляли. Ей наверняка сказал кто-нибудь. Соседи нас видели в парке. Она очень будет волноваться. Дайте телефон, – как заговорённая пролепетала Оксана.

– Слушай меня, девочка, – Яна схватила её за плечи и встряхнула аккуратно, – мама твоя здесь и работает! Я сейчас её найду, а ты иди в приёмном посиди, только не уходи, поняла?

До Оксаны только после Яниных слов дошло куда они приехали и кто вообще такая Яна. Вспомнила своего одноклассника Никиту, с которым они раньше очень сильно дружили, и некоторые девочки даже ей завидовали, но они действительно были только друзьями. Потом он резко пропал, а позже в школе на классном часу сообщили, что Никита попал под обстрел вместе с братом. Спасти их не удалось. Оксану словно молнией ударило: «Эта женщина и есть мама Никиты!». Она видела её на похоронах, когда они приходили хоронить ребят всем классом. Мама Оксаны Галина работала в этой самой больнице. Но так как Оксана всю дорогу пролежала, она не заметила куда их привезли. Яна исчезла из виду в темных коридорах здания и через минуту вышла обратно с расстроенной женщиной под руки. Женщина утирала лицо от слёз, на голове у неё набекрень лежала медицинская пилотка, халат распахнут, ноги её не то заплетались, не то от природы были такими, но скорее всего первое. Яна обняла женщину и что-то сказала ей в лицо, взяв её спереди за затылок. После этого женщина резко встрепенулась и решительно пошла в сторону буханки. Оксана стояла, как вкопанная на том же месте и наблюдала за Яной и за женщиной. Настолько она была шокирована, что даже сразу и не узнала собственную мать. Галине было тридцать три года, но она, как и многие женщины города-героя Донецка, выглядела старше. Конечно, не сильно, но десять лет к своим прожитым добавилось точно. Но тут и говорить не о чем: в этом городе год шёл за два. Поэтому многие жители казались старше, чем им было. Галина на расстоянии двух-трёх шагов от дочки упала на колени.

– Мамочка! Вставай, пожалуйста! —сказала, подбежавшая Оксана.

– Не могу! Нет сил, дочка! Как же так случилось? Неужели Он ничего не видит? – навзрыд прокричала Галина, достав из-под одежды крестик.

– Галя, вставай! Не нужно здесь, понимаешь?! – вмешалась Яна

– Мамочка! Вставай! Веру ранило, – Оксана не нашла нужных слов, чтобы побыстрее поднять маму с дороги. Она хорошо понимала, что Вера для мамы имела большое значение. Да, она знала, что младших всегда любят больше, пока они дети. Она иногда и себя ловила на мысли, что любит сестренку больше других. Быть может, даже себя.

– Что с ней? Где она? – продолжила Галина причитать, обратившись к Яне

– Веру повезли на операцию. Скорее всего понадобится кровь. Кирилл тоже там – как по протоколу произнесла Яна. – Шансы есть, но небольшие.

Оксана поглядела на Яну, как зверь на добычу. Меньше всего ей хотелось, чтобы кто-то распоряжался шансами её сестры. Более того, почему-то Оксана посчитала, что она намеренно говорит так бездушно и сухо, чтобы чем-то обидеть её маму. Но Галина, закалённая потерями, успокоившись, так же сухо спросила:

– В тяжёлое повезли?

– В тяжёлое

– Кто врач у Веры?

– Копытский и Кирилл с ним.

– Копытский – это хорошо

– Конечно, хорошо. И то, что Кирилл с ним – тоже хорошо.

– Да, конечно

Оксана решила прервать их диалог вопросом, но её, кажется, никто не хотел слушать.

– А ещё Гриша с ними! Он тоже поможет, – настойчиво встряла она.

– Какой ещё Гриша? Соседский что ли? – удивилась Галина.

– Да не слушай ты её, Галь. Там солдафон один с нами приехал. Капитан какой-то, – скуксившись, сказала Яна.

– Он хороший! Это он нас с Верой спас, – поглядывая на мать, продолжила Оксана.

– Выходит, что не всех он спас, – монотонно подытожила Яна.

Галина не совсем понимала, о чем они говорили. Для одной этот незнакомец был героем, для другой по всей видимости антигероем. Но одно она поняла совершенно точно: одну её дочь он всё-таки спас и другую не бросил – поехал с ними.

Из «тяжелого» выбежал Кирилл, ища глазами кого-нибудь знакомого, и увидев и Галю, и Оксану, и Яну вместе, немедленно с криками побежал к ним.

– Спасли! Спасли! – радостно кричал Кирилл. – Она выживет! Она выживет!

«Вот оно счастье!» – подумала про себя Оксана. «Прости меня Господи за злые слова!» – про себя сказала Галина. Как часто бывает, что отчаяние затмевает веру. Но Господь всё видит и всё слышит, иногда принимая решения неподвластные нашему разуму. Так и здесь Он не дал умереть невинному ребёнку, для которого, казалось бы, всё закончено, и пожалел мать несмотря на её скепсис. Ведь она, хотя и находилась в отчаянии, не снимала крестик и не прекращала молится. Может быть, посторонние этого и не слышали, но в душе Галина продолжала верить.

Кирилл, успевший навести порядок с одеждой, подбежал к Яне и крепко обнял её. «Вот это любовь!» – подумала Оксана. Кажется, и она уже влюбилась в своего спасителя Григория и, глядя на счастливые лица медиков, представляла, что её также обнимут и поцелуют.

– А где Гриша? – спросила Оксана у Кирилла.

– Давно ушёл! – удивился он, – он же не врач. Он только помог занести в операционную и сразу же вышел.

– Как? Он же нас спас? Зачем вы его выгнали? – возмущённо сказала Оксана.

– Послушай, деточка, ему, наверное, на службу нужно. Его наверняка потеряли, – встряла в диалог Яна, закрыв своим телом любимого человека от недоброго взгляда девочки.

Оксана была недовольна, что Григорий мог уйти не попрощавшись.

– Да какой там Гриша, доча? Пошли навестим Веру!

– К ней пока что не надо заходить. Сами понимаете. Через пару часов если только, – понизив яркость эмоций, сказал Кирилл.

– Ну а как она в целом? – спросила Галя.

– Ты меня извини, Галя, но ногу мы так и не смогли вернуть ей. Нужен будет протез. Потом подойдёшь к Копытскому, он даст рекомендации, – ещё грустнее сказал он.

Галина посмотрела на него остекленевшими глазами и в этот момент Кирилл ей сказал: «Но она безусловно будет жить!» Галина поправила медицинскую пилотку, вытерла слёзы и взяла Оксану за руку, направившись к больнице. Кирилл и Яна сели в «буханку». Валентиныч завёл машину и спросил их:

– Обратно?

– Ну шо ты спрашиваешь? Ей-богу. Поехали там ещё нужна наша помощь! – бодро ответили молодые в голос и рассмеялись, радуясь, что хотя бы одну жизнь сегодня они смогли спасти.

Тем временем навстречу Галине и Оксане вышел Григорий. Лицо Оксаны покраснело, словно солнце на заре зимой. Она одёрнула маму со словами: «Это Гриша». Галина посмотрела на высокого широкоплечего молодого солдата. Ей сразу примелькались его погоны. Они были такие же, как у её пропавшего без вести мужа. Четыре одинаковых звезды блестели золотом на его плечах. Его обаятельная улыбка вкупе с ярко-голубыми глазами действительно могли свести с ума не только девчонку, но и взрослую вдову.

– Здравствуйте, меня зовут Григорий, – протянул руку Гриша.

– Здравствуйте, Галина, – робко протянув руку навстречу, сказала Галя.

– Вы извините меня за самодеятельность, – Григорий улыбнулся во весь рот, – но я тут проходил мимо и решил помочь вашим дочерям.

Галина раскраснелась и, пытаясь найти нужные слова благодарности, продолжила:

– Я… я… Мы очень сильно благодарим Вас за это!

– Всё в порядке. Как говорится, «солдат ребенка не обидит».

– Но всё же мы очень Вас благодарим за помощь, – как глупая школьница, стесняясь и опуская глаза, сказала Галя.

Всё это время Оксана с восхищением смотрела на Гришу. Там на площади она даже не обратила внимание на то, какой он был высокий, под два метра ростом. Его фигура возвышалась над ней на две, а то и на три головы, поэтому она глядела на него снизу вверх. Оксана не прислушивалась к его диалогу с мамой: ей было не важно о чём они беседуют, хотя нужно было понимать, что между ними явно промелькнула какая-то искра. Но в её мыслях она, только она имела право на любовь с Гришей. Эта девочка-подросток решила, что он её «принц на белом коне», что именно он станет её возлюбленным. Эта маленькая девчонка, которая ещё вчера играла в куклы с младшей сестрой, внезапно влюбилась, как это часто случается в таком возрасте. Конечно, ей и до этого нравились мальчики, с некоторыми она даже дружила, но, как правило, это была лишь юношеская дружба, не более. А тут! В сердце у Оксаны разгорелся настоящий пожар. Она стояла и вслушивалась в каждое слово Григория, оценивая не смысл и не подтекст сказанного, а лишь тембр его голоса, будто голосом он, как на гитаре, шевелил струны её души. И не какое-то там фламенко с его быстрым темпом, а нежную медленную балладу о любви.

Однако у Галины напротив: на душе заиграли испанские мотивы, яростно и бойко. Она уже и не думала никогда, что сможет вот так влюбиться с первого взгляда, ведь она уже далеко не девочка, у неё двое детей и она вдова. «Разве я должна всю оставшуюся жизнь нести это крест?» – сама себя спросила Галина. «Разве я больше никогда не смогу быть счастливой?» – новые и новые вопросы рождались в её голове. Она очень любила своего погибшего мужа, но с тех пор прошло уже много лет. Боль от потери стала тупее. Ей нужен был мужчина. Нет, не из пошлых побуждений, просто тот, кто вовремя обнимет, кто вытрет слёзы и тот, кто сможет понять её с полуслова. Ей просто хотелось женского счастья в её тридцать три. Она долго носила траур. И, кажется, сам Бог нарисовал ей новую судьбу. Вот он стоит: красавец военный, который только что спас её детей от смерти, пройдясь по краю и едва не погибнув сам. Человек достойный, открытый и добродушный. И даже его шрам на подбородке не портил мнение о его мужской красоте, даже наоборот придавал ему ещё больше мужественности и брутальности.

– Что вы молчите? – взяв за плечо Галину, спросил Григорий, – Что с младшей?

– Что? – будто бы отпрянув ото сна переспросила Галина.

– Я спрашиваю, как дочка ваша младшая? – ещё раз повторил вопрос Григорий.

– Вера? С ней всё хорошо, – ответила быстро Галина.

– А с тобой спортсменка? – обратившись к Оксане и подмигнув ей, спросил он.

– С ней тоже всё в порядке, – не дав ответить самой, протараторила Галина.

– Да, всё в порядке, – всё-таки Оксана ответила сама.

– А Вы с какого госпиталя? – спросила Галина.

– С военного, – пошутил Григорий.

Галина улыбнулась чуть ли не первый раз за год. Григорий тоже почувствовал незнакомое ему ранее притяжение к Галине. Ему всегда нравились медсестры. Но Галина была особенная, не такая, как другие. Недоступная, неподвластная. Большие зелёные глаза, русые волосы, чёткие ровные черты лица её напоминали ему иллюстрацию для книги про русалок. Несмотря на то, что вокруг творилось, она была аккуратно причёсана, легкий, практически незаметный макияж не притягивал лишнего внимания, лишь небрежно повёрнутая пилотка на её голове выдавала творящуюся здесь суету.

– Давайте я Вам дам свой телефон? – первый проявил инициативу Григорий.

– А зачем? – смущаясь спросила Галина, однако она была рада, что он задал этот вопрос.

– Вы мне потом позвоните или напишите, как дела у Верочки? – Григорий вынул из нагрудного кармана блокнот с ручкой и быстро написал номер телефона.

– Хорошо, – взяв в руки листок с номером, сказала Галина, и продолжила, запинаясь, – а Вы, может быть, вечером к нам приедете на чай, мы очень хотели бы Вас отблагодарить?

Григорий также замешкался: он ещё не знал, сможет ли он прийти или нет. Всё-таки он не может ходить куда ему заблагорассудится, он не был комиссован и находился на лечении, но и упустить такую возможность он не мог.

– Хорошо, – передав свой блокнот и ручку Галине, – пишите адрес – я приду!

Галина написала адрес, обведя все буквы на два раза. Они попрощались и Григорий, махнув рукой, поймал машину и попросил водителя отвезти его обратно к госпиталю. «До встречи!» – крикнул он, садясь в машину. Водитель быстро тронулся, и Галя с Оксаной помахали ему рукой.

По дороге Григорий внимательно рассматривал написанный адрес, написанный в блокноте. В голове у него крутились мысли о своей дальнейшей судьбе. Он понимал, что скоро закончится его пребывание в тылу. Мечты о счастливой жизни ему казались несбыточными.

– Командир, тебя точно в госпиталь? – прервал егоразмышления водитель.

– Да, я же сказал, – подтвердил свои намерения Гриша.

– Просто там всех эвакуировали. Кого смогли, кто выжил, – уточнил водитель.

Григорий задумался на секунду, осознав, что ему в госпитале делать нечего, и скомандовал:

– Тогда вези к администрации!

Водитель, приложив развёрнутую ладонь к виску, серьёзно ответил: «Так точно, товарищ капитан!». Гриша незаметно улыбнулся одним уголком губ.

Глава 3

– Мыкола! Мыкола! Стой! – крикнул татуированный парень лет тридцати идущему по другой стороне улицы молодому человеку.

– Мыкола! Ну ты шо? – перебежав улицу и догнав его, парень дернул прохожего со всей силы за плечо.

Прохожий резко отринул от незнакомца и встал в боевую стойку, выпучив глаза с животной агрессией. Николай (так звали прохожего) старался избегать лишнего внимания к своей персоне и постоянно находился в состоянии дать отпор. Несколько дней назад его родители погибли в пожаре. Тот самый знаменитый майский пожар, который прогремел на весь мир. С тех пор Николая одолевали панические атаки, и он ничего не мог с этим поделать. Отчасти из-за того, что он был сам причастен к гибели своих родителей, ведь он был там, на этой проклятой площади. Был и ничего не сделал, точнее сказать он не знал, что его родители придут в тот злополучный день к этому административному зданию, иначе он бы смог что-то изменить, что-нибудь для них сделать.

Родители Николая, как и родители многих молодых парней его возраста, родились в Советском Союзе. Как и многие граждане такой большой державы в то время путешествовали со студенческими организациями по всей территории СССР. Молодые амбициозные ребята ездили собирать и виноград в Молдавии, и копать картофель в Белоруссию. Мать Николая, Елизавета Петровна, по образованию была учителем русского языка и работала в школе, отец же его, Семён Иванович, преподавал физику в одном из университетов города. И познакомились они, как и водится, на курорте, в Крыму. Быстро поженились, Семёну Ивановичу предложили место на кафедре в другом городе, хорошую зарплату и общежитие для молодожёнов, и они начали новую семейную жизнь уже в Одессе. Жили счастливо, с далёкими планами на дальнейшую жизнь. Но Союз распался, и они остались жить в совершенно другой стране. Да, город не изменился, только жизнь стала не такой лёгкой. Зачастую им приходилось подрабатывать на стороне, так как зарплату не выдавали месяцами. Николай с детства видел эту нищету и, повзрослев, усердно учился, стремясь к лучшей жизни. К совершеннолетию он решил, что будет поступать в морское училище, станет военным. Ещё в школе он проявлял неплохие способности к спорту и тренировкам, оставаясь в то же время и неплохим учеником, успевая на два фронта. Николай избегал всяческих уличных группировок, в которых состояли и некоторые его друзья из школы и секции по боксу. Он старался не влипнуть ни в какую историю, чтобы не было причин не взять его в училище. Лишь одно его объединяло с дворовыми ребятами – это страсть к футболу и к родной команде города. Он с детства посещал все домашние матчи «Черноморца», сначала ходил с отцом, став старше начал ходить с друзьями. Видимо, именно отец привил ему эту любовь. Ведь каждый раз, возвращаясь с матча, они бурно обсуждали перипетии прошедшего: почему защитники сыграли так неуспешно, а вратарь пропустил мяч между ног. Бывало, что их мнения не совпадали и они ругались, но всё же дома мирились под мамин борщ. Бывало и мама ходила вместе с ними. Это был своеобразный культпоход. Когда Семён Иванович спорил с маленьким Колей, а он не сдавался, мама смеялась и постоянно повторяла одну и ту же фразу: «Ах, Моська знать она сильна, что лает на слона». И тут же жаркий спор превращался в комедию. Коля вставал на четвереньки и начинал громко лаять, а Семён Иванович, превращая руку в импровизированный хобот, нависал над ним, изображая слона. Мама, не сдерживая слёз от смеха, просила их успокоиться. Коля со слезами вспоминал эти моменты. В целом, жизнь их была мирной и счастливой. Всё изменилось, когда Елизавету Петровну сначала «попросили» из школы в связи с новыми законами об образовании, потом её, уже уволенную, попытались лишить звания «Учителя года». Это звание давало ей небольшую, но всё-таки весомую добавку к пенсии. Семён Иванович же продолжал преподавать на кафедре. Учитывая его стаж, он мог смело рассчитывать на повышение. Тем более у него уже был опыт замещения заведующего. В тот же самый год, что и его жена, он был лишён некоторых преференций, однако его никто не посмел уволить. Такие специалисты редкость не только для университета, но и целого города, а то и страны. К выпускному году Николая, его отец остался единственным кормильцем в семье. И к весёлым разговорам за ужином добавились жаркие обсуждения политических событий, которые до сего момента не имели никакого значения в семье Захарчук.

– Лиза, посмотри, шо они творят? – вскидывая руки над головой, возмущался Семён Иванович. Он пристально разглядывал экран мобильного телефона, пытаясь разгадать, что написали в чате его коллеги.

– Нет, они действительно решили перейти от слов к действию, – продолжил он, – теперь они начали писать на украинском в рабочем чате!

– Сеня, успокойся, у тебя может подняться давление! – удачно подобрала причину Елизавета Петровна, чтобы усмирить пыл мужа. Он всегда переживал, что умрёт от инфаркта, как и многие из его родных. Лишь это могло остановить его рассерженную душу, потому как он сразу видел облик матери, когда он видел её последний раз. Тогда он не вынес урока из произошедшего, о чём впоследствии очень сильно сожалел. Его мать после распада СССР упрашивала их переехать в Россию, но он резко отказался, мысленно думая, что ничего не изменится, а, может, даже станет хуже. Тогда она в сердцах сказала ему: «Ну и сгинешь там на своей Украине!». Больше живую он её не видел, лишь приезжал на похороны. С тех пор прошло немало лет, а он при слове «давление» испытывал страх. Реальный осязаемый страх. Пот прошибал ему лоб, руки начинались трястись. Жена знала эту фобию мужа и при случае пользовалась этим.

– Успокоился? – заглядывая ему в лицо спросила Елизавета.

– Да, наверное, немного, – придя в себя, сказал Семён.

– К этому всё и шло! – продолжила она.

– Да к чему шло-то? Всё было в порядке. У нас на государственном языке никто и никогда не говорил. Приехал этот сопляк из Львова и начал тут свою геополитику наводить. Жили без этого прекрасно 20 лет и ещё бы прожили сто. Нарисовался – не сотрёшь, – последние слова он уже сказал абсолютно спокойно, увидев снова строгий взгляд жены.

– Сеня, ты сам подумай, если меня попросили уйти из школы, – крутя пальцем, как бы вытягивая из мужа логическое продолжение её мысли, сказала Елизавета, – ну? Ты понимаешь к чему я клоню?

– Одно дело, когда в школе убирают предмет. Другое, когда заставляют говорить на другом языке. Да и ладно бы со студентами, так нет же, даже между собой!

Коля сидел и слушал этот диалог, не понимая куда пропала та атмосфера домашнего уюта, которая была прежде. Теперь каждый вечер отец возмущался на нового ректора, а мама только и успевала его успокаивать. Конечно, ему уже не десять лет, через месяц стукнет шестнадцать, но он продолжал, как маленький, верить, что всё образуется и вернётся на свои места. Теперь он ходил на футбол с друзьями, которых раньше старался избегать. Иногда участвовал в драках с приезжими болельщиками. Но драки эти не носили никакого криминального оттенка. Он всё ещё планировал стать матросом. Его зачастую брали с собой для устрашения, ведь весь его вид вызывал тревогу у соперников. Высоченный мускулистый парень с огромными кулаками, с острыми чертами лица и широким подбородком выдавал в нём непростого парня с подворотни. За это его и уважали на улице, за это его и тихонько ненавидели. Все его товарищи имели по несколько татуировок на теле, Николай же не принимал этого. Отец всегда говорил ему, что каждая татуировка – особая примета, и прежде всего из-за татуировок его не возьмут в училище либо на любую более-менее престижную работу.

– Мыкола! Захарчук! – продолжил незнакомец с татуировками, – ну ты шо не узнал меня?

– Нет! Отвали чучело! – грубо выругался Николай.

– Ну ты даёшь! Так про друзей говорить нельзя, – понизив голос, сказал парень, – это же я Андрей!

Николай пытался вспомнить его, разглядывая внимательно его лицо. Спустя несколько секунд он всё же опустил кулаки, узнав собеседника. И тут же со всей силы ударил его, разбив одним махом ему нос. Человек упал на пятую точку, явно не ожидая такого поворота событий. Схватившись за лицо двумя руками, он продолжил говорить.

– Значит, узнал! – улыбаясь, сказал он.

– Лучше бы ты мне не встретился! – вновь замахнулся Коля.

– Бей, бей сильнее! – начал подначивать его Андрей.

– Думаешь, что не хватит духу или силы выбить из тебя всю дурь? Думаешь, я не помню какой ты человек? Точнее даже не человек, а мразь, животное, – Николай начинал с каждым словом говорить всё более злее, – Ты и твои уроды испортили мне всю жизнь!

– Слышь, Мыкола, ведь ты же сам согласился?! Сам пошёл с нами! Ты видел своими глазами, как они подстрелили нашего у «Афин»? Сам видел, как они кидали в нас с крыши горящими бутылками? – начал было Андрей оправдываться, вызывая в нём чувство вины.

– Я не собирался никого убивать! Зачем я вообще пошёл туда? – слёзы выступили у Коли на глазах, – Из-за вас погибли мои родители, слышишь!

Андрей не знал об этом, но в душе он всё же порадовался. «Значит его предки были предателями!» – мелькнула у него мысль. Андрей был товарищем Николая по секции бокса. Накануне футбольного матча именно он предложил Коле подзаработать двести гривен. Нужно было только постоять для массовки, создать толпу и покричать националистические лозунги, потом пройти маршем по улицам города и на этом миссия многих ребят должна была закончиться, но всё пошло не по сценарию. Сначала эта толпа встретилась и объединилась с другой группой, уже более радикальной и агрессивной. Потом они вместе пошли по улицам города. Ещё находясь среди кучи народу, Коля заметил во дворах молодых парней в балаклавах, которые переодевались в армейскую форму с георгиевскими лентами, но он не придал этому большого значения. Эти ленты воспринимались для него как нечто доброе и светлое. Когда Коля увидел таких же людей на крыше торгового центра, в душу у него закрались подозрения, что что-то не так. Слишком сильно они напоминали ему тех бравых парней из новостей из столицы. Такие же бритые головы, татуировки в виде черепов, проткнутых кинжалами. Все, как один, были достаточно крепкие и рослые, на вид всем было по 20-25 лет и они точно не были фанатами футбола, скорее они были фанатами более жестокого спорта. По ходу движения кто-то из толпы крикнул, что на соседней улице маршем идут их соперники из Харькова и что их нужно остановить, потому что они кричат антигосударственные лозунги и хотят силой захватить власть. Осознав куда он попал, Николай решил отступить, но толпа несла его, как волна, в самую бурю событий. Кто-то подхватил его под локти, он начал сопротивляться и в этот момент он обернулся и увидел Андрея.

– Мыкола! Ты куда собрался?

– Я не хочу идти дальше!

– Да мы просто постоим! Наше дело за малым! Нужно, чтобы эти «металлисты» увидели сколько нас пришло! Они точно навалят в штаны и побегут! Мы никого бить не будем!

– Я всё равно не хочу!

– Ты чего? Ты хочешь, чтобы они тут начали свои порядки наводить? Они – чужаки. Они не имеют на это права! Пошли давай!

– Андрей! Я не хочу! Попрыгали и хватит!

– Хорошо, но тогда денег тебе не видать!

– Почему не видать? Я же пошёл с вами!

– Потому что ты не идёшь до конца! У нас уговор, ты забыл?

– Нет, я помню! Два часа – двести гривен…

– Какие тогда вопросы? Иди, но ты ничего не получишь.

Последняя фраза Андрея выбила из колеи Николая. Он почти час шёл с этими людьми, прыгал, как сумасшедший, пел гимны и прочие песни, и теперь всё зря? Он уже запланировал куда потратит заработанное. Через два дня у его мамы было день рождения. Он хотел купить подарок сам, не прося у отца денег. По этой причине он и остался. Остался ещё и потому, что многие его друзья также продолжили идти. Он не знал всем ли предложили заплатить за это, и сколько времени они должны были пройти. Одно он точно знал: никто из его друзей не интересовался политикой, и он никогда не слышал, что они любят Родину, как показывали это сегодня. Николай, движимый мечтой купить маме подарок, продолжил идти с товарищами под одобрительный кивок Андрея. Он ещё не знал, чем закончится эта вакханалия.

Дойдя до перекрёстка, толпа остановилась. Впереди стоял кордон милиции. Яркое майское солнце отражалось от щитов и шлемов сотрудников. Прохожие, шедшие по краям улицы, также остановились, ожидая что будет дальше. Некоторые магазинчики начали спешно закрывать витрины железными жалюзи, кто-то из людей пытался убрать автомобили от толпы, загоняя в соседние дворы куда ещё было возможно протиснуться. На некоторое время наступила пауза. Люди стояли и смотрели на милицию. Николай, находившийся примерно в середине колонны, оглянулся назад и увидел, что людей стало в разы больше, чем было изначально. По его подсчётам их было пару тысяч человек. Относительно выставленного кордона сотрудников МВД (их было примерно человек пятьдесят) такая ватага смело могла пройти сквозь них, даже не применяя насилия. Но сотрудники стояли, перед ними бегал в панике невысокий человек в офицерской форме. По всему видно было, что им не справится с такой живой массой. Тем не менее под улюлюканье колонны они подняли щиты и сделали два шага вперёд. Народ засуетился, откуда-то сзади полетели первые камни. Звон бьющихся об щиты милиции самых разных предметов напоминал стрельбу холостыми или из помпового ружья. По краям улицы начали разбирать брусчатку, из дворов тащили палки и железные прутья. Некоторые умудрялись ломать решётки на окнах и выставлять такой незамысловатый забор для защиты. Звуки разбитых окон начали набирать ускорение. Милиция отступила обратно на два шага, но разъярённая толпа уже не понимала, что творит. Они посчитали, что выигрывают это сражение и начали сами наступать вперёд. Офицер, бегавший до начала каменного обстрела перед своими подчинёнными, уже из-под щитов, выхватив громкоговоритель, начал успокаивать фанатов: «Уважаемые граждане! Не нужно нападать на милиционеров! Ваш маршрут согласован в другом направлении!». Из начала колонны послышался очень громкий рёв, словно стая львов одновременно открыла пасть: «Стоять! Не бросать камни!». Это закричал здоровенный мужчина, повернувшись лицом ко всем. Эхом по этой улице разнесся приказ лидера фанатов. Все остановились. Мужчина, лицо которого было закрыто красным платком, как у мексиканских бандитов, был одет в военную форму, на груди у него висела рация, глаза спрятались за солнцезащитными очками. Да и вообще, не был он похож на футбольного фаната, скорее на солдата, причём не местного. К тому же, по обеим рукам у него были опознавательные знаки: на левой виднелся шеврон в виде, похожего на украинский, только цвета отличались своей мрачной палитрой, красно-чёрные. На правой руке была повязка, как у капитанов футбольных команд, только сделанная из красного скотча. Николай внимательно разглядывал незнакомца. Он его ни разу в жизни не видел на футболе, иначе бы он наверняка его запомнил.

– Кто это? – спросил Николай Андрея.

– Так это же тёзка твой – Мыкола, – ответил тот.

– Я его ни разу не видел на нашей трибуне, – сомнительно продолжил Николай.

– Да всё в порядке! Наш он! Только два дня, как приехал с Киева. А так он местный! Коренной одессит, – рассказывал Андрей, поглядывая, что там происходит впереди.

– А почему он в военной форме? Посмотри, у него даже рация есть? – не успокаивался никак Николай.

Андрей не знал, что ответить ему и многозначительно промолчал. Тем временем «Мыкола» о чём-то беседовал с офицером. Было видно, как милиционер нервничает, передвигаясь из стороны в сторону, постоянно громко крича в рацию. «Мыкола» так же достал рацию и начал вести свой разговор по ней, отвернувшись и отойдя от заслона подальше, видимо, чтобы не слышно было его переговоров. По краям улицы началось движение. Откуда ни возьмись прибежали люди с щитами и дубинами с такими же шевронами, что и у их лидера, у некоторых было огнестрельное оружие. Они подтянулись к самому началу колонны и встали в строй. По всему было видно, что люди организованные и уже вооружённые. Не просто обычные фанаты. Их было порядком ста человек. Милиция порядком напряглась и подняла щиты, становясь в строй формата «черепаха». Позади милиции появились сотрудники с оружием наготове. В этот момент решалась очень важная драма. Ведь одно неловкое движение, один не выдержавший напряжения выстрел – и беды не миновать, фанаты столкнутся с милицией и прольётся кровь. Начальник милиции попытался позвонить кому-то на сотовый, но у него не вышло. Это было видно по его недовольному лицу. Он окрикнул лидера фанатов и подошёл к нему быстрым шагом. Под свист первой линии толпы они вели переговоры. Двух минут было им достаточно, и они начали расходится, пожав друг другу руки. Толпа заревела, но при поднятой руке «Мыколы» сразу же утихла. Он указал им другую дорогу, направо от перекрёстка и все двинулись туда. Необыкновенную власть имел над ними этот гигант. Люди, стоявшие на крыше торгового центра, исчезли на минуту из вида.

Внезапно из-за спины милиционеров, как только первые подготовленные люди повернули на перекрёстке, полетели камни уже в сторону фанатов. Началась паника. Некоторые подумали, что это сами сотрудники, но после того, как полетел первый коктейль Молотова, всем стало ясно, что это лишь противники, прикрываясь сотрудниками, атаковали их. Несколько молодых парней получили ожоги, некоторые получили рваные раны головы. На асфальте появилась первая настоящая кровь. Обезумевшие фанаты с новой силой начали отвечать, кидая куски брусчатки, которые попадали и в сотрудников. В воздухе запахло гарью и бензином. Шум толпы усиливался с каждой секундой, с каждым удачно брошенным камнем или бутылкой. В один момент, вроде бы хрупкое, но всё же перемирие, было расторгнуто. Начальник МВД уже ушёл вперёд, шагая в ногу с первыми звеньями фанатов, и не видел, что происходило на том злосчастном перекрёстке. А там происходила реальная бойня. «Черепаший» строй милиционеров начал ломаться из-за возросших попаданий, особенно зажигательными смесями. Он начал принимать совершенно другую форму. Сотрудники, прижавшись к стене ближайшего дома, встали в две шеренги, и медленно отступали, освободив проход по улице. Показались самодельные укрепления: перевёрнутые мусорные баки, листы железа с соседнего забора и целая гора поддонов со стройки неподалёку. Людей из-за этого мусора было плохо видно. Отлично было видно только вылетающие оттуда камни и бутылки. Из толпы фанатов прозвучало: «Мусора с ними! Бей их всех!». И они побежали вперёд, раздался выстрел… Рядом с Николаем упал, его товарищ, подкошенный выстрелом. Пуля попала в шею, перерубив артерию. Кровь хлестала танцующим фонтаном, а Коля стоял и не знал, что нужно делать в такой ситуации. Кто-то оттолкнул его от тела и начал закрывать отверстие в шее чем-то наподобие фанатского шарфа. Коля стоял в оцепенении: в первый раз в его жизни кто-то умирал от пули. Впервые он увидел, как душа покидает тело. Зрачки его товарища резко расширились во всю роговицу глаза, приняв очертание невероятно красивой снежинки, потом также резко с последним глубоким выдохом, превратились в игольное ушко. Ему показалось, что он увидел, как невидимая доселе энергия тепла вышла из человека, оставив его остывать здесь на грязном кровавом асфальте. Этот товарищ не успел ничего сказать, как показывают в кино. На последней секунде он лишь крепко схватил стоящего перед ним на коленях человека с шарфом. Увиденное настолько потрясло Николая, что и он не заметил летящий в него кусок брусчатки. Резкая боль прожгла его. Перед глазами всё потемнело, мысли путались будто его голову перевернули вверх дном. Он пошатнулся и упал рядом с убитым. Некоторое время ему чудилось, что его тоже подстрелили и он умирает. Он пытался найти оправдание тому, почему он оказался здесь, почему не сказал родителям. Больше всего он переживал за маму. Он не хотел, чтобы она винила себя в его смерти. Коля боялся даже приоткрыть глаза. Он думал, что сейчас сможет увидеть своё тело лишь со стороны. Он лежал и слышал грохот толпы, шагающей по дороге. Он всё слушал и слушал, пока не услышал тихий разговор над собой. Это были два парамедика.

– Похоже этого тоже не спасти, – сказал один из них.

– Сейчас посмотрим, ой, рана, конечно, глубокая, но не смертельная. Наверное, просто потерял сознание. Зови скорую! – Николай почувствовал прикосновение на своей голове второго.

Он подскочил, когда понял, что медики говорили про него. Врачи его успокоили и проводили до «буханки». Здесь он получил первую помощь и с перебинтованной головой пошёл обратно. Голова гудела, конечно, и ноги заплетались немного, но он отлично соображал, куда идёт. Вдалеке он заметил человека с георгиевской ленточкой на груди, который кидал в его сторону камни. По-прежнему было не понятно сколько человек скрывается за этими баррикадами, но, судя по интенсивности прилётов, их там было не больше пятнадцати человек. Что останавливало фанатов стереть их в пух и прах – это только огнестрельное оружие. Никто не хотел лечь замертво сегодня. Для многих такая ситуация оказалась откровением. Многие не могли себе помыслить, даже в самых жестоких фантазиях, что кто-то может умереть. Тем более Коля, из-за каких-то жалких двухсот гривен. Послышались ещё несколько выстрелов. Ещё один человек упал, истекая кровью. Коля шёл дальше, как заговорённый. Он уже не боялся умереть, он хотел увидеть кто стреляет, он пытался понять почему и за что их здесь убивают. Чем ближе он подходил к перекрёстку, тем отчетливее он понимал, что выстрелы звучат где-то позади него. И тогда он обернулся, но никого с оружием не было. Только подняв глаза он увидел, как два молодых парня с теми же ленточками, стоя на карнизе торгового центра, стреляют из пистолетов по людям внизу. Коля заметил на правом рукаве одного из них красный скотч. К нему начало приходить понимание, что здесь они попали в ловушку. Их пригнали сюда нарочно, как овец на заклание. Люди из толпы тоже заприметили этих персонажей. Георгиевская ленточка стала для многих фанатов знаком, что это те самые люди, у которых сегодня митинг в честь майских праздников и против событий в столице. Почти все решили, что это одни и те же люди. Вот только у Николая никак не складывался пазл, ведь у него дома тоже имеются такие ленты. Ежегодно его родители ходили на празднование в честь победы в Великой Отечественной Войне. До пятнадцати лет и он ходил с ними. Оба его деда воевали в те годы. Оба были для него героями, и он никак не мог поверить, что стрелявшие исподтишка парни каким-то образом причастны к этому празднику, Дню Победы.

В то же самое время, он никак не мог себе представить, что националисты смогут, пересилив себя, надеть на себя эти чёрно-оранжевые ленточки и стрелять в своих. Ведь для них такой жест был бы похож на пытку. Из толпы прозвучал призыв навестить митингующих на площади, где у них сегодня также было запланировано мероприятие, на что раздался одобрительный гул. И вся людская волна понеслась к берегам советского строения под названием Дом Профсоюзов. Николай также обратил внимание, что стрелявшие с крыши ТЦ исчезли в неизвестном направлении. Из-за баррикад совсем перестали швырять камни, что наводило на мысль, что действительно «митингующие» покинули свои позиции. Он решил, что они сейчас побежали на площадь к своим предупредить, что сюда идут злые фанаты. Отчасти это было так, но на площади такие новости восприняли прямо сказать без должного внимания. Ведь на этом митинге были в основном взрослые люди, многие пришли сюда уже с внуками, молодые пары пришли послушать концерт, дети пришли, чтобы поучаствовать в конкурсах и выиграть сладкие призы. Для находящихся здесь не было никаких признаков того, что их могут избить, поэтому они продолжили празднование. Молодые люди, прибежавшие с такими новостями, последовали внутрь здания и растворились в его коридорах.

Тем временем Николай со своими товарищами уже был на подходе к площади. По пути следования уже было не так спокойно и не обошлось без пары выбитых окон и ограбленных машин. Народ превращался в одичавшее стадо, под националистические лозунги вытаптывающий красивые и уютные улочки, превращая их в загаженный хлев. Нигде не было видно тех самых «митингующих», никто не бежал сломя голову от них. Складывалось ощущение, что они сели в автобус и уехали.

Когда толпа дошла до площади, там уже вовсю полыхали палатки. Несколько десятков людей спрятались, как в крепости, в Доме Профсоюзов. Из окон были видны дети, которых затащили от страха их родители, и совсем седые старики, которых не понятно, как занесло туда. Однако на последних этажах и на крыше опять появились те самые боевики с оружием и коктейлями Молотова, что были на торговом центре и за баррикадами. Они бездействовали, пока фанаты не прибежали на площадь перед домом. Наблюдали, будто выцеливая для себя нужную мишень. В неразберихе, между двумя группировками внизу едва не произошло столкновение. И тут появился тот самый «Мыкола». Подняв левую руку, в который был пистолет, он сделал выстрел. Все замерли и тогда он продолжил командным голосом:

– Мы здесь для того, чтобы эта шушера не захватила власть! Мы здесь за единую страну, за единство народа! Эти люди, здесь, на площади пытаются установить свою власть! Эти люди готовы на преступления и убийства ради своих корыстных целей! Мы не позволим этого сделать, пока мы живы! Я предлагаю захватить этих людей и передать милиции, чтобы их, этих псевдопатриотов, всех посадили в тюрьму! Всех до единого!

Толпа начала выкрикивать что-то про «ножи, гиляки и сепаратизм», на этих словах в них полетели бутылки с бензином, камни, куски штукатурки и сломанная мебель. В ответ раздались выстрелы по окнам. Маленького мальчишку из окна едва-едва не пристрелили. Николай, стоявший поодаль, спрятался за биотуалетами, которых на площади было полно. Сверху также начали палить, правда ни в кого ни разу не попали. То ли не могли попасть из-за бесконечного движения людей, то ли стреляли холостыми. Фанаты попрятались за кустами и за самодельными щитами, лишь десять человек продолжали забрасывать здание подожжёнными коктейлями. На них были каски и бронежилеты. С виду им было не более двадцати лет, откуда они могли взять такую экипировку? На другом конце площади ютился тот самый отряд милиционеров, щиты их были опущены, часть сотрудников подняла забрала. По ним было видно, что они расслабляются. В ста метрах от них стоял ещё один отряд милиции, который был больше похож на ОМОН, но в руках у них были дубинки, щитов не было видно. Человек в офицерской форме МВД что-то обсуждал с начальником ОМОНа. Они смотрели на всё происходящее на площади, как на отличный американский боевик, местами даже давая комментарии, взмахивая и артикулируя руками. Тем фанатам, которые стояли к ним ближе, они подсказывали куда нужно кидать бутылки и где находятся запасные ходы, если вдруг люди решат всё-таки эвакуироваться из здания. Всё это услышал Николай, проходя мимо них. Он заметил своего товарища Андрея, который стоял с дубинкой около левого запасного выхода и поджидавшего здесь людей, и начал двигаться по краю площади в его сторону.

– Андрей! Андрей! Иди сюда! – крикнул Коля, но Андрей отмахнулся от него.

– Ты кто такой? – раздался немного ржавый голос за спиной Николая.

Он обернулся и увидел того самого «Мыколу» во весь рост прямо перед собой. Страх парализовал парня, когда он заглянул в его красные глаза. Он представил перед собой минотавра, жестокого и беспощадного, пришедшего его сожрать. И никто ему не мог подсказать, как выйти из этого лабиринта, никто не привязал шерстяную нить, чтобы он не заблудился.

– Я ещё раз тебя спрашиваю, сосунок? – смочив горло глотком воды, повторил свой вопрос «Мыкола» и приставил пистолет к его голове. Его голос уже не был таким скрипучим, видно просто пересохло в горле.

– Я… Я… Пришёл с Андреем, – заикаясь и показывая пальцем на товарища у выхода, чуть слышно сказал Коля. Андрей, увидев вопросительный взгляд старшего, положительно кивнул.

– Тебя что контузило? – похлопав по плечу Колю, снова спросил Мыкола, – Ты до конца?

У Николая было желание сказать ему «нет», но отказать он всё же не смог и сказал «да». Он был и сам крепок и силён, ростом почти с «Мыколу», но дело было в другом: тот давил его своим авторитетом. Одобрительно, так по-отечески, «Мыкола» пожал ему руку и отошёл по своим делам. Коля, подойдя поближе, снова окрикнул Андрея. Андрей, не выдержав, подошёл к нему.

– Ну что тебе нужно? Что ты хочешь? – гневно спросил он.

– Я хотел спросить, где деньги выдавать будут? Два часа уже прошло, – указав на наручные часы, сказал Коля.

– А-а-а, деньги тебе нужно? Иди у «Мыколы» спроси – он тебе обязательно ответит, – ехидно улыбаясь, сказал Андрей, и вернулся на свою позицию.

Коля, раздосадованный таким ответом, развернулся в направлении «Мыколы», как тут же услышал свист. Это Андрей, увидев первых спасавшихся людей, привлекал внимание остальных. Они гурьбой налетели на людей, били по рукам и ногам палками, ставя на колени и заставляя извиняться непонятно за что. В сутолоке казалось невозможным понять, чего конкретно хотят эти молодые люди от взрослых пожилых людей, чья седина была покрыта неимоверными по силе ударами. Они падали на колени, но их тут же поднимали и с новой силой принимались бить прутьями. Такую жестокость Андрей никогда не проявлял даже во дворе, но тут другое дело – куча беспомощных стариков, которые не могут дать отпор.

Коля старался не оглядываться и шёл вперёд к старшему, на секунду ему послышался мамин голос. Он остановился, пытаясь убедиться, что ему не послышалось, но крики больше не напоминали ничего знакомого. Дойдя до «Мыколы», набравшись смелости, спросил:

– Где я могу получить деньги?

– Ты же хотел идти до конца? Передумал?

– Я договаривался на два часа! Уже прошло больше. К тому же мне сильно прилетело по голове: всё кружится, я не могу. Мне нужно домой.

– Ну да, ну да! Домой нужно! А завтра дома может и не быть. Ведь кто, если не мы выгонит этих коррупционеров из города, а?

– Вы выгоните, у вас получится!

– Я один здесь ничего не сделаю. Ладно, некогда с тобой тут. Сколько тебе обещали?

– Два часа – двести гривен.

– А вот если бы остался до конца – было бы две тысячи.

– Нет, мне столько не нужно, мне двести хватит.

– Хорошо, хорошо. Только смотри потрать с умом, – глаза его улыбнулись, он схватил за рукав стоявшего впереди бойца.

– Дай ему двести гривен!

– Он шо за бензином пойдет?

– Ты дебил что ли? Что он купит на эти деньги? Три литра бензина, баран! Просто дай ему и всё, я сказал!

Боец занырнул в нагрудный карман двумя пальцами и отдал Коле деньги.

– Постой, щегол! Фамилия твоя как? Мне потом, понимаешь, нужно будет за деньги отчитываться, списки подавать, туда-сюда. Ну ты понял? Фамилию свою говори быстро, короче.

– Моя фамилия Захарчук.

– А звать как? Диктуй вместе с отчеством!

– Захарчук Николай Семёнович.

– Всё записал! Свободен!

Коля положил деньги в карман и побрёл к дому, идти ему от площади минут пятнадцать-двадцать, но, так как он был морально подавлен и ранен, он шёл в два раза медленнее. Где- то посередине пути, он начал приходить в себя. Промчавшаяся мимо него пожарная машина, громким спецсигналом привела его в чувство. Он положил руку на голову и почувствовал, что повязка на голове насквозь промокла кровью. Этой же рукой он залез в карман в поисках платка, но лишь замарал деньги. Ключи были на месте, а вот сотовый был потерян. «Наверное, пока перевязывали – потерял» – подумал он. Достав из кармана двести гривен, он с сожалением посмотрел на них, понимая, что этой суммы не хватит на новый телефон. Коля зашёл в квартиру, на журнальном столике в прихожей лежала записка: «Коленька! Мы с папой пошли на митинг! Дозвониться до тебя не смогли. Суп в холодильнике, как придёшь – поешь и обязательно позвони! Люблю, целую. Твоя мама!». Коля подорвался и, не закрыв входную дверь, выбежал на улицу. У него уже не болела голова. Кровь, стекая по лбу, заливала ему глаза. Это придавало ему ещё большее ускорение. За пять минут он добежал до Дома Профсоюзов, где уже не было никого из фанатов. Пожарные потушили большую часть здания. Внутри через окна были видны фонарики и раздавался шум от ходивших там спасателей. На улице уже темнело, а в самом здании от дыма и копоти было ещё темнее. Медики сновали взад-вперёд с носилками, вынося на площадь уцелевших людей, где им уже пытались помочь врачи. Коля разглядывал всех пострадавших в надежде найти своих родителей. Подбегал к машинам скорой помощи, спрашивал у каждого всех ли спасли, всех ли вынесли из здания. Все его вопросы оставались без ответа. Очевидцы произошедшего со слезами на глазах безмолвно смотрели на почти выгоревшее строение. На крыше также были видны люди. Они выжили. Коля без раздумий ринулся в здание. Центральный вход был завален сгоревшими досками, шкафами советского времени, лакированными, с нелепыми узорами в стиле конструктивизма. Тяжелые и невероятно мощные двери парадного входа были сожжены дотла. На первом этаже творилась немыслимая разруха, большая часть коридора была не затронута огнём, что было в принципе казалось не понятным. Даже ковры на полах были скомканы, но уцелели. Повсюду валялись дубинки, биты, огнетушители. Картины советских художников были сорваны со стен, разбитые гипсовые бюсты руководителей СССР лежали кусками по краям пролёта. По центру здания было видно, как именно распространился огонь. Видимо, люди, открыв окна на верхних этажах, создали естественную тягу, как в дымоходе, поэтому выгорели центральные лестничные пролёты и последние два этажа. Со страху митингующие поднимались всё выше и уже там встретили свою смерть.

Коля стремглав поднялся на второй этаж, потом на третий, но родителей он так и не нашёл. В какой-то момент он решил, что всё-таки они выжили и сейчас находятся в больнице. Но что-то необъяснимое тянуло его ещё выше, на четвёртый этаж. Послушав внутренний голос, он уже не так быстро начал подниматься на предпоследний этаж. Дыхание его становилось хриплым, концентрация угарного газа здесь явно было самой высокой. Он упал на четвереньки и пополз в таком положении вперёд, в памяти его сразу всплыла картина его спора с отцом. «Моська» – мамины слова звенели в его ушах. «Моська» – смеялся невидимый отец. «Моська» – и Николай увидел перед собой знакомое платье и пиджак. Елизавета Петровна и Семён Иванович распластались на полу в обнимку, тела их были расположены недалеко от центральной лестницы. Им было далеко до спасения. Николай пытался не закричать, лишь жестокая боль схватила его за самое сердце. Слёзы хлынули на дымящиеся под ним угли и начали шипеть, испаряясь. Он схватился за грудь, воздуха стало мало. Он совсем слёг, чтобы хоть немного подышать и подвинулся ещё ближе к родителям. Свернувшись калачиком, он обнял мать одной рукой и потерял сознание.

Глава 4

Часть 1

– Галя, где моя сумка? Ты опять прибрала все мои вещи? – крикнул Григорий из комнаты. Он жил с Галей уже два года, но до сих пор не мог привыкнуть, что она постоянно перекладывает его вещи. Особенно это касалось того, что было связано со службой. Григорий, как настоящий патриот, после каждого обстрела порывался пойти добровольцем обратно, хотя его и комиссовали как раз после тех летних обстрелов, когда они познакомились. Тогда они всё-таки встретились ещё раз и с той поры начали совместную жизнь. Григорию очень повезло с молодой вдовой. Она души в нём не чаяла. Любила всей душой и считала, что он был послан ей судьбой взамен пропавшего Виктора. Такой же статный и сильный мужчина. К его заслугам приложилось, что как-то сразу он полюбил её детей, как своих родных. Вера и вовсе считала его своим настоящим отцом, потому как он к ней относился. Единственное, чего никак не получалось у Гриши – это найти общий язык со второй падчерицей, Оксаной. Она была влюблена в него и всячески намекала ему об этом, как могла, так по-детски наивно, что порой Грише было неудобно и он уходил от разговоров с ней. В то же время и Галине он не мог сказать об этом. Он думал, что вот сейчас она перебесится и эта влюблённость пройдёт. Да-да, именно влюблённость. Гриша сам вспоминал себя в её возрасте. Вспоминал, как был влюблён в свою учительницу по истории в десятом классе, как дарил ей тайком подарки и цветы на праздники. И так он всех мог обмануть, что никто не мог догадаться в кого он так сильно втюрился. Вспоминал и как пережил эту казавшуюся ему тогда любовь, которая, конечно, ничего общего с истинной любовью не имела. Ему вскружила голову молодая, только что выпустившаяся с института, девушка. Модная стрижка под каре и облегающая юбка чуть выше колен, глубокие синие глаза и маленький аккуратный нос свели с ума не одного Гришу, но только он начал за ней ухаживать. Когда некоторые одноклассники стали замечать, что у «исторички» кто-то появился, то весь интерес к ней у них пропал и они переключились на сверстниц. Гриша был только рад этому и впервые, в конце года, решил-таки признаться ей в любви. Он написал страстное длинное стихотворение, где в каждой строчке были рифмы к слову «люблю», в конце подписавшись и выдав себя. Положив сие творение в конверт, купленный заранее на почте, он подложил незаметно его ей в сумку. Всё думал и гадал, как она отнесётся к этому. Чуда не произошло. Она вызвала его после уроков на серьёзный разговор, объяснив ему, что их отношения не возможны, что ни о какой любви не может быть и речи. Гриша, опечаленный и обозленный, выхватил у неё из рук письмо и разорвал в клочья с особой жестокостью. Прошло время, и Гриша влюбился в новенькую девочку со двора и начал с ней встречался. Про учительницу он даже не вспоминал. В последнем классе он узнал, что та самая учительница ушла из школы. Гриша винил себя в том, что она ушла именно из-за него. Хотя на самом деле ей предложили другое место поближе к дому и к тому же она была ещё и беременна. Так часто бывает, что мы ищем корень всех проблем в себе, а ведь иногда бывает и так, что мы не в чём не виноваты, но чувство вины преследует нас всю жизнь. И если вовремя не понять этого, то это будет преследовать до конца дней и в конце концов доведёт до болезни. Гриша до сих пор с болью думал об этом. Хорошо, что он встретил Галину. С ней он повзрослел, возмужал, стал больше думать о себе и о своей новой семье. Разница в возрасте лишь слегка была ощутима, но он научился этого не замечать и научился извлекать из этого пользу. Теперь же он мог с улыбкой вспоминать об своей любовной истории. Теперь, когда он смог понять, что такое настоящая любовь. А Оксанка. Она ещё встретит свою вторую половинку. Она просто об этом не знает.

– Гриша, я тебя не пущу! Слышишь? Не пущу и всё тут! – встав в дверях спальни, эмоционально громко сказала Галина.

– Мне нужно явиться на сборы. Там наши пацаны гибнут. Я ещё могу им помочь. Я могу обучать новобранцев, я буду в тылу. Никто меня не возьмёт на передовую уже, не переживай. Да и для меня хоть какая-то радость будет душу греть, что я кому-то нужен. Ну что я такой уж немощный? Думаю и зарплата там достойная. Всё какая-то копеечка для нас! Ну? Что ты на меня так смотришь? – в сердцах сказал Гриша.

– У тебя семья. Какие сборы? Тебя хотят отправить обратно, – сама Галина, конечно, не сильно в это верила, но, когда Грише позвонили из штаба, разволновалась и перепрятала его форму подальше.

– Да меня комиссовали! Куда обратно? На малую родину? – отшутился он.

– Гриш, ну мне же скоро рожать. Неужели ты меня бросишь? Второй раз я не хочу стать вдовой, – Галя села на табурет и расплакалась, – мне нельзя волноваться, понимаешь? Ведь все мои слёзы могут отразиться на нём.

Гриша сел рядом на корточки, взял её за руку и прильнул щекой. Он боролся с самим собой. С одной стороны, он очень любил Галю. С другой, он не мог оставаться в стороне, когда его друзья и товарищи воевали вместо него. И гибли, проливая кровь, пока он сидел и наслаждался семейной жизнью. Да, никто не спорит, что он заслужил и был ранен. Но самая большая рана была у него на душе: его грызла изнутри невозможность помогать своим ребятам. И Родине. Он всегда ждал, что про него вспомнят и позовут обратно. И этот день настал.

Галина была беременна. Шёл седьмой месяц. Гриша понимал, что их нужно вывозить отсюда. Но ни он, ни Галя не решались заводить этот разговор. Лишь однажды он заикнулся про то, что нужно уезжать. Но сказал это так тихо, что никто не услышал его. Повторять он не стал. Обстрелы временами утихали на несколько дней и у всех появлялась надежда, что их война закончилась. Но ненадолго. Гриша ценил, что Галя своим непоколебимым характером решила рожать в Донецке, ведь роддома – первая цель нацистов. Под «Градами» и «Ураганами» город стоял, как неприступная средневековая крепость. Будто невидимая небесная длань, распростёртая над ними, как могла берегла жителей. Конечно, иногда и сквозь пальцы пролетали песчинки снарядов, но всё же с приходом помощи от соседей им стало жить немного лучше, чуточку спокойнее. Дети, особенно подростки, уже чаще выходили на прогулки, и чаще ходили в школу. Временами у людей закрадывалась мысль, что вот-вот всё кончится и они начнут новую жизнь. Многие жители могли уехать давно, но уехали единицы. Люди умудрялись даже высаживать огороды, ухаживали за клумбами около своих домов. Такая обстановка не разрушила веру людей в лучшее, доброе, красивое.

Оксанка была освобождена от домашних обязанностей, когда Гриша с Галей начали жить вместе. Она дни напролёт гуляла на улице лишь бы не оставаться с Гришей в одном помещении. Ей казалось, что так будет легче всем. Но домой ей всё же приходилось возвращаться. Чем дольше она не бывала дома, тем сложнее ей было потом. Девичье сердце разрывалось при виде счастливой мамы. Когда Гриша обнимал и целовал маму, она представляла себя на её месте. Оксана сама ждала того дня, когда эти чувства пройдут, но они только усиливались день ото дня. Она мечтала встретить другого парня, может быть даже солдата. С подругами она часто бывала у госпиталей в надежде встретить такого же, как Григорий, но так никого и не встретила. Поэтому твёрдо решила уехать из дома, не сказав ничего маме. Одного ей только не хотелось: потерять сестру.

Вера почти целый год восстанавливалась после ранения. Если бы не Григорий, она бы так не получила заветный протез. Он попросил своего начальника, и Вера стала ходить на двух ногах, одна из которых была железно пластиковая. Лицо её было обезображено: часть щеки и подбородка отсутствовала. Руку сумели пришить, и под одеждой не было видно всех её шрамов. Вере повезло выжить, но как ей дальше жить с этим. Об этом пока что никто не думал. Гриша сильно любил Веру, может быть, даже больше, чем Галю. Будто чувствовал какую-то неведомую ему ответственность за этого ребёнка. Для него она была самой красивой. Григорий часто называл её «одуванчиком». Именно эти цветочки так любила Вера, постоянно собирая их и плетя из них веночки и колечки. Оксанка её научила этому, даже не подозревая, чем может обернуться эта страсть к обычным сорнякам.

– Галь! – продолжил уговаривать Григорий – Галь, мне нужно сходить в штаб! Я знаю, что неспроста они мне позвонили! Нужно сходить! Одна нога здесь, другая – там. Я мигом вернусь, лишь узнаю, что им от меня нужно. Только спрошу, слово офицера!

– Зачем тебе форма тогда? Ты можешь сходить и в обычной одежде! – воскликнула Галина.

– Ну как в обычной? Я же офицер! Я в штаб иду! Не положено так! – немного возмутившись, произнёс он.

– Тогда иди помойся, побрейся! Я тебе ещё кантик подравняю! – Галина уже с улыбкой потрепала его по затылку.

– Ну вот это я думаю необязательно! – рассмеялся Гриша, вставая с корточек, – Я правда только узнаю и обратно домой! Где вещи?

– В чулане на нижней полке посмотри.

– Вот где бы я не стал искать вещи, так это среди банок с компотом и солёными огурцами! Ну ты даёшь! – цокнул Гриша, ухмыльнувшись.

Он солгал Галине, что не знает зачем его вызывают в штаб. И форму он искал не просто так. Из всех сообщений на телефоне он оставил только то, которое можно было показать Гале, не расстроив её. Под предлогом явки в штаб скрывалась более сложная задача: командировка в Мариуполь.

Часть 2

Декабрь в Мариуполе выдался достаточно тёплым. Влажный воздух стал более мягким и приятным. Николай сидел на лавочке погружённый всеми мыслями в смартфон. Они жадно считывал информацию с новостных каналов в интернете, ни отрываясь от чтения ни на секунду, и игнорировал приходящие на телефон сообщения от родственников. Последнее из них гласило: «Коленька! Мы с дядей продали твою квартиру!». Он встрепенулся и тут же начал писать ответ: «Хорошо! Когда деньги сможете выслать? Я в Мариуполе! Номер телефона привязан к карте, если что. Если получится лучше перевести так». Улыбнувшись, Николай щёлкнул кнопку блокировки на телефоне и убрал его в карман. Он уже почти восемь лет, как уехал из родного города, поэтому он очень обрадовался продаже квартиры родителей, так сказать внезапное наследство. Там, в Одессе, он не смог остаться. Там ему всё напоминало о той страшной трагедии. Он даже не смог прийти на похороны. Его обуревали такие эмоции, что он впадал в ступор: его мозг не мог управлять телом. В больнице ему так и не смогли объяснить, как это лечится, но посоветовали съездить куда-нибудь подальше, чтобы отвлечься. Ему прекрасно было понятно, что ни о каком морском училище теперь речи быть не может. И он поехал куда глаза глядят, но уже на вокзале, встретив Андрея, он точно узнал куда он поедет. Андрей ему предложил поехать в частную военную компанию. Сказал, что там берут всех и обучают военному делу, а потом распределяют по всему миру, что можно было оказаться даже в Америке или Англии. Андрей подобрал ключи к его сердцу и его желаниям. Правда, Коля спустя годы так и не стал богаче.

– Ну что ты, Коль! Ты ещё сомневаешься? Тебе нужно поехать туда, оттуда в любое училище потом возьмут. Да хоть во «французский легион», хоть в «морские котики». Весь мир увидишь. Единственное, что только в Россию не попасть. Там эти ребята на плохом счету. Их сразу сажают в тюрьму, если находят. Да и что там смотреть? Делать там нечего. Наша дорога в Америку. Там и заработки в разы больше и жизнь лучше. По крайней мере все так говорят. Старшие уже были в Англии и в Германии. Приехали оттуда такие все на пафосе, сразу машины новые купили. «Мыкола», говорят, вообще домик купил где-то на берегу в Испании. Мы тоже так сможем.

Коля стоял и впитывал каждое слово Андрея. Он уже представлял, как его принимают в эту организацию: он в парадной форме строевым шагом подходит к офицеру, читает слова присяги… В действительности же всё выглядело намного прозаичнее: они с другом приехали в Мариуполь и сразу попали на непонятную грязную квартиру, где им провели собеседование сотрудники госбезопасности. Андрея приняли сразу, а вот с Колей беседовали долго, особенно подробно у него расспрашивали про родителей: кто они, откуда, как оказались в Доме Профсоюзов? Относились к нему с опаской они, именно, потому что эти люди и устроили весь этот беспредел. Особенное психологическое воздействие на него оказывал невысокий крепкий голубоглазый парень с хитрым прищуром в иностранной военной форме с шевронами с изображением осьминога из комиксов. В его глазах вспыхнула ненависть, когда он узнал, что у Николая родители погибли в Одессе. Но он зашёл с другого:

– Значит, родаки у тебя подохли в пожаре? Как думаешь, кто их сжёг?

– Я не знаю. Думаю, что «металлисты».

– А с чего ты так решил? Ты прямо видел, что это были они? Я слышал от друзей, что там на крыше стояли с коктейлями и кидали через выходы их, а потом закрыли эти выходы и спустились по пожарной лестнице, где их и избивали за это одесситы. Нет? Не так? Говорили ещё, что у тех же людей нашли российские паспорта и на них были нашивки с этой проклятой ленточкой.

– Ну да я видел их ещё на площади. Ещё до того, как мы дошли до этого Дома. Ещё я видел, как передо мной пристрели Русика, ну, с моей же школы, прямо в шаге от меня. Я, когда это увидел, сразу посмотрел на крышу ТЦ. Там стояли люди с георгиевскими ленточками и стреляли по толпе сверху.

– Ты думаешь «металлисты» носят такие знаки? Харьковчане также ненавидят всё русское, – с гордостью произнёс человек с позывным «Перец», смакуя свою ложь и то, что у них получилось изобразить будто бы русские и виноваты в пожаре. Люди в этой квартире принципиально не называли друг друга по именам, только клички или позывные.

– У меня есть далёкие родственники в Харькове, – проговорился Коля, – они тоже были на таком же мероприятии. Но их там никто не поджигал. Они даже украинского не знают. Думаю, всё-таки, не все не любят там русских.

«Перец» внимательно слушал Николая, презрительно прикрывая глаза. Он уже представлял, как ставит на колени всех этих непатриотов, стреляя им по коленям из пистолета. Кровавые расправы были в его вкусе и, желательно, чтобы это были беспомощные люди, не оказывающие сопротивления, или пленные солдаты-дончане, которых вообще было ему не жалко.

– Так ты говоришь есть там такие же? Значит скоро и там может что-то подобное случиться, как думаешь? В Донецке и Луганске они без боя захватили власть, отжали Крым. Наш Крым, слышишь. Мы за новую страну выступаем. За целую страну. Не разграбленную и поделенную на куски. Никому не хотим ничего отдавать, ни пяди земли, ни куска хлеба. А эти тянут нас обратно в СССР, воруют из казны. Они душат самое начало в нас, понимаешь. Мы бы давно могли жить, как европейцы. Путешествовать по всему миру, нести им свои ценности, свою культуру. А как нам это сделать, когда нас постоянно тащат назад, смеются над нашей страной, издеваются, говоря, что такой страны вообще никогда не существовало? А? Ты бы мог сейчас собраться и уехать в Париж, например. Потому что мог бы, просто так безо всяких там сложностей с визами. Захотел и остался жить где-нибудь в Италии, в Риме, прямо напротив Колизея. А захотел и вернулся бы в Одессу. У тебя не было бы границ. А что нам говорят наши старые пердуны? «Мы должны оставаться друзьями с Россией!» – они твердят это уже двадцать лет или и того больше. Зачем нам это рабство? Теперь они решили забрать наши земли до кучи. Не удивлюсь, если завтра они введут войска на наши территории и всех нас перебьют за то, что мы хотим быть свободными! – выдал пламенную речь «Перец», чтобы все в квартире это услышали. Все его доводы о «свободной стране» сводились лишь к тому, что в этой свободе будет больше возможностей для путешествий. Как будто до этого они были ограничены в этом. Коля вспомнил своих родителей, как они ему рассказывали про Кишинёв и Таллин, где побывали ещё студентами, но жить-то там они не остались. Противоречивая тирада «Перца» вызвала внутри Николая смешанные чувства: с одной стороны, он был и прав в чём-то, с другой стороны, разве это так строится новая страна, если все из неё уедут жить в Париж, кто останется здесь. Коля задумчиво молчал, он понимал, что ему нужно сейчас принимать самое ответственное решение в его жизни – остаться с ними или уйти. Хотя навряд ли его просто так отпустят с миром. Он понимал, что попадает в капкан. Некоторые факты, о которых говорил «Перец» действительно имели место быть. Он воочию видел тех самых людей с оружием в руках, стреляющих с крыши по фанатам; он сам видел тех же самых людей на крыше Дома Профсоюзов, кидающихся зажжёнными коктейлями по толпе перед зданием. Ему трудно было отрицать это. Трудно было отрицать и то, что у них были оранжево-чёрные повязки на руках. Под влиянием собеседника он сделал свой выбор: он стал тем, кем даже и никогда не думал – он стал нацистом и возненавидел всё русское. Его завербовали и каждый день промывали мозги пропагандой в течение полугода. Его и вправду обучили стрелять и делать самостоятельно взрывные устройства, минировать и разминировать, но в условиях современной войны этого было недостаточно. Именно поэтому его направили в Польшу для обучения на оператора беспилотных систем. На американской базе он учился ведению боя в условиях городских застроек. Коля имел определённые успехи в этом деле. Благодаря своим кураторам из Мариуполя, он впервые попал на линию фронта в качестве наблюдателя на дроне. В окрестностях Донецка его маленькая группа обнаружила и уничтожила около пятидесяти человек. С почётом их встречали в расположении части. До утра пели песни и ликовали, восхваляя приспешников нацизма украинского происхождения. Коля сильно изменился после зарубежных командировок. Идеи о том, что они потомки тех самых нацистов, которых они самостоятельно возвели в ранг героев, постоянно звучали во всех интернет-ресурсах и на телевидении. Несмотря на некоторые несостыковки в истории, «угнетённые русскими украинцы» пытались доказать, что белое – это чёрное. Его человечность, воспитанная с пелёнок родителями, улетучивалась. Он пытался выжечь ненавистью память о том, что где-то в душе он – русский. Стал чаще говорить на украинском языке. Проходил специальные курсы, когда обучался во Львове. Но так до конца и не смог перебороть русский язык и говорил на каком-то смешанном русско-украинском диалекте, вставляя через слово то русский, то украинский. Однако, это никак не сказывалось на его службе. Большинство кураторов и начальников, не стесняясь говорили на русском. Лишь выступая перед большим количеством военнослужащих они говорили на украинском. Дабы не упасть в грязь лицом в борьбе за самостоятельность. И в то же время многие из них рьяно изучали английский язык. «Американская мечта» захватила умы многих. Особенно, когда из-за бугра начались поставки нового вооружения и техники. Вера в то, что они делают правое дело, подкреплялась ещё и зарубежными политиками. Всё началось ещё на Майдане. Провизию, привезённую иностранными компаниями в поддержку свержения власти, с дьявольской улыбкой раздавали на главной площади страны. Это был не запретный плод с райского дерева, это был акт продажи души дьяволу. Хотя можно трактовать и так, и так.

Николай находился в Мариуполе уже два месяца безвылазно. Так решили его руководители. Это было наказание за невыполненный приказ. В один из дней он должен был навести артиллерию на жилой дом Донецка, якобы там прятались солдаты ополчения. Николай профессионально вычислил точку обстрела, но в последний момент увидел маленьких детей, гуляющих рядом с этим местом, и дал другие координаты, молниеносно сообразив, что все погибнут. Что-то доброе проснулось в нём. Да, он ненавидел противника; да, он был готов на многое; да, он почти победил в себе всё светлое. Но он не подписывался на убийства детей. Именно так он и написал в своём рапорте. «Перец» улыбнулся, как он умел: с ненавистью и неистовой злостью.

– Ты думаешь это их спасёт? Они вырастут и начнут убивать наших детей. Всё равно в следующий раз мы бахнем по ним. Специально. Нарочно, даже если там никого, кроме них не будет. Чтобы они никогда не выросли. У тебя сейчас нет детей пока, ты не можешь думать о жизни своих детей, напрямую зависящих от этих маленьких тварей! – глядя прямо в глаза Николаю прокричал «Перец», прожигая его своим гневом насквозь.

– Ты пожалел сейчас их, а завтра они приедут в Одессу и будут поджигать наши дома. Сколько детей там погибнет? Ты посчитал? – продолжил кричать «Перец».

– Я виноват. Я ошибался, – начал было оправдываться Коля, но тут же получил прикладом автомата по затылку и упал навзничь на пол.

Пока его несли он подслушал разговор двух здоровых мужчин в чёрных кожаных куртках, сидящих в соседней комнате.

– Ну и шо? Куда мы его повезём? В «библиотеку»?

– Какую нахер «библиотеку»? Там и так не протолкнуться. Завтра «Немой» приедет и решим, что с ним делать. Сейчас пусть в комнате посидит-подумает.

– В библиотеке-то получше думается, – громко, как лошадь, заржал один из них.

Глаза у Коли закрылись, и он вырубился. Наутро он даже не вспомнил о чём говорили эти амбалы.

«Немой» был основателем всей этой группировки, он редко посещал Мариуполь и действовал в основном в Харькове и Киеве. Здоровый с рыжей бородой и бакенбардами, аккуратно постриженными явно в дорогом барбер-шопе. На руках виднелись престижные швейцарские часы, деловой костюм, подогнанный прямо по его тучной фигуре. Всем своим внешним видом он был похож больше на политика или бизнесмена, но никак не на военного. Однако именно от его решения сейчас зависела жизнь Николая. Когда он зашёл к нему в комнату, Николай почувствовал запах элитных духов. Такие же духи его мама дарила отцу на юбилей, поэтому он чётко запомнил этот аромат.

– Вставай! Быстро! – сказал «Немой», толкнув Колю подошвой по плечу. Коля встрепенулся и встал.

– Это значит ты приказы не выполняешь? Ты что родину не любишь? – продолжал здоровяк.

– Там дети были, – ответил Коля, борясь с шумом в своей голове.

– То есть ты их пожалел?

– Да, мне стало их жалко.

– Жалко сам знаешь где и у кого. Как думаешь, какое наказание тебя ждёт?

Николай съёжился, ожидая что сейчас его будут бить. Он понимал, что поступил верно, когда сфальсифицировал разведданные. Этим он спас в первую очередь детей. О врагах он и не думал. Дети ему казались чем-то более важным. В те мгновения он думал лишь о том, какое горе принесёт родителям этот обстрел. Он был категорически был против невинных жертв. Одно дело – военные, другое – гражданские. Хотя он и знал, что многие его сослуживцы способны на такое. Коля не до конца ещё потерял человеческое обличие, ещё не стал животным. Однако его ждало самое сложное и жестокое испытание в жизни. Ещё сложнее, чем осознание того, что он был причастен к смерти родителей и был в нескольких метрах от них, когда они сгорали заживо. «Немой» приготовил для него такое задание, после которого нужно было определиться: либо он до конца с группировкой, либо его ждёт встреча с родителями.

– Тебе новое задание. Позже командир тебе всё скажет. А сейчас пока живи!

«Немой» повернулся было к выходу, но тут же резким ударом носком пробил уже расслабившегося Колю. Потом ещё и ещё. С десяток ударов вытерпел Коля.

– Это тебе выговор. Пока что.

«Перец» смотрел на «выговор» с упоением и подначивал забить его до смерти, чтобы другим неповадно было, но «Немой» сказал больше его не трогать. Коля лежал без движения. Всё тело его ломило от боли, но крови нигде не было. С умением дела его избили так, что хоть сейчас любое расследование не найдёт на нём следов побоев. Утром Николай уже сидел в комнате и слушал, что ему говорит «Перец».

– Завтра выдвигаемся в сторону Донецка. Наводить на цель будет Андрей и Коля, – он презрительно посмотрел на Николая, предвкушая дальнейшую его реакцию, – Цель номер один школа, цель номер два детский сад, цель номер три больница.

– Кому что неясно – уточняем сейчас, потом возражений не принимаю, – он покосился на Колю, ожидая, что тот откажется и посмотрел на двух амбалов, проверив их готовность по устранению Николая. Они кивнули ему в ответ, подтверждая. Но неожиданно Андрей вскочил и сказал, что выполнять такой приказ не будет. «Перец» изумлённо посмотрел на своего самого кровожадного подчинённого. Время будто бы остановилось, и Коля тоже решил встать, но не успел. Замешкавшись, «Перец», для которого было важным выполнить это задание, передёрнул затвор своего АК и выпустил короткую очередь прямо в упор в Андрея. Кровь товарища забрызгала лицо Николая, и он передумал вставать.

– У кого ещё здесь есть вопросы? Повторяю цели заданы руководством свыше. Они не обсуждаются. Кто хочет остаться? – «Перец» не моргнув глазом, повторил им задание. Коля выдохнул и отвернулся. В квартире их было под пятнадцать человек. Одна комната была оборудована под склад оружия, остальные комнаты были в стиле армейского расположения: двухъярусные шконки, старые пошарканные тумбочки, портреты нацистских предателей, в том числе самого главного из них, австрийского. Обстановка внутри угнетала, особенно тех, кто до этого не служил срочную службу. Порядок в этой импровизированной казарме поддерживали молодые девчонки из соседнего общежития, они же им готовили. За дисциплиной же следили спортивные дяденьки постарше. Угрюмость их лиц таяла при виде студенток. Иногда по выходным солдат выпускали в город развеяться, но в этом не было какого-то проявления доброты со стороны начальства – они всего лишь устраивали разнузданные оргии в эти дни. Девушкам платили не только за работу, но и за интимные услуги. Бывало, на день или два солдаты разбредались по Мариуполю кто куда. Некоторые просто гуляли, устраивая вечерами попойки в местных барах; некоторые промышляли воровством и грабежами; только Коля старался снять номер в хостеле подальше от казармы и просто поспать и собраться с мыслями. У него были карманные деньги, их ему перечисляла двоюродная мамина сестра. Квартиру родителей он сдал и попросил её присматривать за ней. Часть денег он отдавал ей за работу, а часть он получал переводом на карту. И в таких условиях ему хватало на всё. Тех денег, что им было положено за службу, хватило бы только сходить в магазин несколько раз, да на папиросы.

Последний приказ прозвучал для Коли, как приговор и он твёрдо решил, что это последнее его задание. Он получит деньги за проданную квартиру и уедет в Америку осуществлять свою давнюю мечту – станет настоящим военным. Уедет туда, где его никто и никогда не найдёт, и не заставит убивать детей.

Часть 3

В доме у Юзовой разразился чудовищный скандал – Гриша сознался, что его отправят на юг, в Мариуполь, на разведку. Дело шло к Новому году, и он должен был прибыть туда к Рождеству. Их отряд, состоящий из десяти ветеранов разведки, должен собрать информацию о находящихся в городе группировках, сосчитать их численность, собрать мнения жителей о всех событиях в городе и передать куда нужно. Гриша понимал для чего это было нужно, как и все, кто должен был с ним поехать. Но Галине он не мог всего рассказать. Подписав бумагу о неразглашении, он принял на себя всю ответственность. Да, быть может, Галина бы никому и не рассказала, но проверять это не стал. Он бы мог и не раскрывать куда его отправляют, если бы не Кирилл, который сразу же выложил Яне куда он поедет и что с ним поедет Гриша. Ошибкой было брать врача на задание, но там нужен был свой хороший врач. Яна, конечно же, позвонила Гале и ещё до возвращения Гриши она уже почти всё знала, так как Кирилл жил поближе от штаба.

– Ты мне солгал! Ты нагло солгал, что не знаешь, зачем тебя вызывают в штаб! – кричала, срывая голос, Галина.

– Я мог только лишь догадываться, что меня могут привлечь к какой-то работе, – оправдывался Гриша.

– Ты сволочь! Скотина! Мне рожать, а ты что? Я опять буду одна? Я не хочу быть вечно одна! – расплакалась Галя.

– Ты же будешь не одна! – попробовал успокоить её Гриша.

– Я имела ввиду без мужика. Кто за водой сходит? Кто Верку в больницу свозит? Кто ночью меня холодной согреет и обнимет? Я спать без тебя не смогу, – причитала она.

– Галь, давай я попрошу руководство тебя эвакуировать в Россию? Я тебе уже столько раз тебя об этом просил. Я слышал, что скоро вам всем выдадут паспорта и вы что здесь, что там будете в одной стране. В любой момент вернёмся сюда, когда всё закончится. Я на три месяца уеду. Такая командировка. Очень важная для всех нас. А если мы все будем прятаться за спинами жён и детей – нас всех в итоге перебьют. Понимаешь? Не надо говорить мне о том, что я, итак, знаю. Но нас специально отобрали для этого задания, самых опытных. Наша миссия не совсем воевать. Надо сделать небольшую подготовку. Мы тихонько сделаем свою работу и домой. Вернусь – и поженимся, – начал обещать Гриша, пытаясь хоть как-то сгладить углы.

– А что Кирилл? Тоже опытный военный? Он совсем ещё пороха не нюхал. Мне кажется, что даже я больше подхожу для этой роли. Или вон Оксанка.

Оксанка стояла за дверью на кухню, где и происходил этот разговор. Она стояла и плакала, не желая осознавать, что Гриша уедет. Мысли её наполняла грусть от того, что он может не вернуться. Ведь Мариуполь совсем чужой город, там некому будет ему помочь. Она удивилась, что он так быстро принял решение, не посоветовавшись ни с кем. Самостоятельно. Разбив все надежды и мечты молодой шестнадцатилетней девчонки. И она решила во что бы то ни стало разыскать его. Она ещё не знала, когда именно он туда поедет, но уже заранее собрала свои вещи для поездки.

– Галя! Кирилл – опытный врач. Ему не нужно быть военным. Его задача заключается в другом. Он нас должен спасти в случае чего. А вообще мы едем на курорт, к морю, – мечтательно вздохнул Гриша.

– К какому морю? Думаешь в трусах по пляжу будешь ходить? Ну-ну. Удачи! Ладно, я справлюсь. До тебя же справлялась как-то и сейчас справлюсь! И не нужно меня никуда эвакуировать, я сама тут как-нибудь с Божьей помощью выживу с детьми. И рожать я буду здесь. Все мои дети здесь рождены и я, и мамка и бабка! Царствие им небесного! Мы останемся здесь! А ты если не вернёшься в срок – я тебя похороню, понял. Я серьёзно говорю тебе. Даже если и вернёшься, опоздав, хотя бы на день. Понял?

– Да, понял-понял. К женскому дню вернусь, – пообещал Гриша, хотя он сам не знал усеет ли вернуться.

– Когда уезжаешь? Вещи нужны какие-нибудь? Форму погладить? – холодно спросила Галя.

В этот момент Вера зашла на кухню и, не понимая, что происходит, спросила у Гриши:

– А куда ты собираешься? Ты нас бросаешь?

– Ну что ты, маленькая! У меня дело особенной важности. Разведка местности. Я вернусь через три месяца, как раз к твоему дню рождения, – нагнувшись к девочке и ласково щёлкнув по носу, сказал Гриша.

– Обещаешь? – наивно глядя на Гришу, спросила Вера.

– Обещаю, одуванчик, обещаю! – сказал Гриша и обнял падчерицу.

– Фу, не называй её так! Это противно! – Оксанка, выйдя из-за двери, поморщилась. Её коробило от такого прозвища и от интонации Григория, – как будто нет других умилительных слов!

– А мне нравится! Меня так только папа Гриша называет! – сказала Вера и закатилась звонким смехом.

– Смотри, какие я себе заказал шевроны! Я всегда буду помнить о том, как мы встретились, – показывая на шевроны с изображением жёлтого одуванчика, сказал он Вере.

– О, круто! Очень красиво! А для меня есть такие?

– Давай я себе возьму другие, а тебе эти оставлю?

– Нет, мне одного хватит. Я положу его в книжку. Пусть будет для меня закладкой. Я, когда читать буду, всегда буду о тебе вспоминать!

– Ути-пути, какие нежности! Бе! – сказала Оксана, будто засунула два пальца в рот, и вышла из комнаты. Чувство ревности пожирало её изнутри. Ревности к маме, к сестре и даже к этой командировке. Он находил время для всех, только не для неё. От этой неразделённой любви потянулись корнями от сердца ростки ненависти. Это душило её слезами по ночам, питая неокрепшую злость. Можно было на корню уничтожить её. Нужна была лишь капелька любви, но дождя не наблюдалось, а лёгкая роса, в виде Веркиной любви, лишь откладывала выход всей этой чёрной массы из души Оксанки. Но именно в этот момент она смахнула с доброго своего сердца остатки этой росы. В самый сложный момент их жизни, когда они останутся один на один со своими страхами, от которых прежде их укрывал Григорий. Оксана подумала, что без него, да и ещё с маленьким на руках мама совсем забудет про неё.

Гриша, собрав необходимое, присел на табурет в прихожей. Галя присела к нему на колени и прижала его голову к своей груди.

– Обещай, что вернёшься! – тихо, почти шёпотом, сказала она.

– Я вернусь! – Гриша посмотрел в глубокие бездонные глаза Гале.

– Три месяца тебя не будет? Или ты мне опять лжёшь? – ласково без злости спросила Галя.

– Было сказано, что не больше трёх месяцев, – бегло проговорил Григорий, как бы снимая с себя ответственность, – Командование так сказало. Кстати, мой телефон останется дома – мне выдадут другой для конспирации, так сказать. Связь будем держать только по определённым дням. Позже скажу по каким. Сама не звони. Сына как назовём?

Галя внимательно слушала, что говорил Гриша, но призадумалась и пропустила последний вопрос.

– Галя! Как сына назовём?

– Ты какое имя бы выбрал? Мне нравится Иван или Пётр.

– А я бы назвал в честь моего деда Коли. Он всю войну прошёл и, между прочим, ни одного ранения не получил. Бог его уберёг. Сильно он верил в него! Перед боем всегда молился, Он его и спасал постоянно. Так что я бы назвал его Коля. Николай Григорьевич, а? Как звучит!

– Да, мне тоже нравится, так и быть! Коля – значит Коля!

Они улыбнулись и обнялись. За всем этим наблюдала Вера. Она не шевелилась, чтобы её было не заметно, но Гриша сразу её вычислил. Профессиональное чутьё, что поделать! Но виду он не подал, дал поиграть маленькой девочке во взрослого шпиона.

– Вера! Вера, иди к нам! – крикнул Гриша, продолжая притворяться, что не заметил её.

– Хоп! А вот и я! – попыталась выпрыгнуть из темноты Вера, но чуть было не упала. Её протез был слишком примитивный и не давал её полной подвижности, поэтому по большей части времени она ходила с костылём.

– Верка! Ты это брось! Грохнешься, не дай Бог! – строго сказала мать.

– Мам, да я хотела вас напугать всего лишь, – Вера начала оправдываться, но Гриша перебил её.

– Вера! Ты знаешь, что ты особенная девочка? Тебе очень повезло. Теперь не нужно больше нас пугать, хорошо?

Они обнялись втроём. Галя плакала, Верка улыбалась, а Гриша стоял с задумчивой улыбкой. Оксанка, зайдя с улицы домой, застала их за этим занятием.

– Посмотрите! Какая идиллия! Прям глаз не отвести, ха! – грубо пошутила она.

– Ты это брось, дурочка малолетняя! Шутки свои оставь для подруг! – также грубо, а, может, даже ещё грубее сказала мама, – Ты лучше Гришу проводи с нами! Три месяца его не будет, слышишь?

– А он чё уже поехал? А ну ладно тогда. Пока! Чао, бамбино! – надувая большой пузырь из жвачки, сказала Оксана.

– Я тебе сейчас дам «чао, бамбино», – Галя замахнулась на Оксану, но Гриша остановил её руку. Оксана в этот момент успела убежать.

– Ну, что ты, Галь? Переходный возраст. Сама понимаешь. У всех такое было. Пройдёт – перебесится, – ласково сказал Гриша.

– Да, хоть бы уже поскорее!

Гриша посмотрел на часы, ещё раз обнял Галю с Верой.

– Мне пора. Всё. Люблю вас, родные мои. Я вернусь, обещаю. Всё пока! Оксана, пока! Я тебя тоже люблю! Я ушёл! – нежно прокричал он, но в ответ никто не ответил. Гриша, сжав губы, чтобы не расплакаться, взял сумку с вещами и вышел. Из распахнутой двери повеяло холодом. Ветер пронёсся по квартире, шевельнув игрушки на наряженной ёлке. В дальней комнате плакала Оксана, стоя на коленях перед кроватью. Она кляла себя, что так попрощалась с любимым человеком. Слёзы текли по её девичьему лицу, разрезая щёки на треугольники. Горькие слёзы. Они текли, как вода из-под крана, безостановочно. И только Гриша смог бы в тот момент перекрыть вентиль. Но его уже не было.

Гриша, сев в машину, думал про себя: «Хорошо, что успели Новый год вместе отпраздновать! А сына я ещё, конечно же увижу! Я жене виноват, что так совпало! Мне очень повезло, что я встретил Галю!». Мысли, как стаи птиц над пищей, летели в беспорядочную даль. Он не думал, какое сложное задание ему предстояло. Он думал только о семье.

– Товарищ капитан, ну что поехали? – спросил водитель, поглядывая на каменное лицо Григория через зеркало заднего вида, – нам ещё пару человек нужно забрать!

– Погоди! – бросил резко Григорий. Он ждал, когда Оксана выглянет в окно, пересилив свои эмоции. И она выглянула, вся заплаканная и взъерошенная. Гриша помахал ей рукой и улыбнулся. Оксана только успела прижать свою ладонь к морозному окну, и они тут же тронулись.

– Всё! По коням! – скомандовал Григорий.

– Так точно! – ответил водитель и нажал на газ.

Григорий, вытерев скупую слезу, задумчиво уставился вдаль.

Глава 5

Г

Продолжить чтение