Читать онлайн Если бы мы знали бесплатно

Если бы мы знали

© А. Тихонова, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Посвящается моей лучшей подруге. Я скучаю по тебе сильнее, чем ты думаешь.

Вы пришли сюда обрести то, что уже ваше.

Буддийский афоризм

Ханна

Наши с Эмори спальни разделяло всего тридцать шесть шагов.

Впервые мы сосчитали расстояние от окна до окна, когда нам было по шесть лет (сорок два шага). Потом в двенадцать (тридцать девять). Последний раз – в пятнадцать. Мы прислонились к стене ее дома, взялись за руки и пошли нога в ногу, смеясь и спотыкаясь, каждый раз пробуя заново, пока у нас не получилось.

Эта зеленая лужайка знала о нас все. Здесь мы учились ходить, устраивали чаепития для плюшевых игрушек, бегали в жаркие летние деньки под брызгами оросителей.

Вскоре всего один лишь призыв «ЛУЖАЙКА!» заставлял нас выбегать через заднюю дверь на улицу. Мы встречались посреди лужайки и сидели там часами: смотрели на звезды, обсуждали музыку, книги, мальчишек, учились целоваться на своих же плечах, пока не начинали засыпать на ходу или наши мамы не звали нас домой. Во время учебы в старшей школе у нас появились новые завораживающие тайны и любопытные истории, и мы искренне говорили друг другу: «Ты же знаешь, что можешь поделиться со мной чем угодно, правда?»

Но не важно, как долго люди знакомы и сколько раз они повторяют эти слова, все равно у каждого в душе есть шкатулка с мыслями, которыми он, как ему кажется, не должен делиться с лучшим другом или подругой.

Кому, как не мне, этого не знать? Ведь я открыла эту шкатулку. И Эмори ответила мне тем же. С тех пор ни она, ни я больше не проходили заветные тридцать шесть шагов.

Эмори

День 273-й, осталось 164

Дома мы были одни. Я сразу это поняла по маминому плечу. Его покрывала лишь тонкая полоска розового или черного шелка, как обычно, когда Дэвид оставался на ночь. В другие дни мама ложилась спать в какой-нибудь из старых папиных футболок с названиями музыкальных групп.

Я на цыпочках вошла в комнату и присела на край кровати. Мама не шелохнулась, и я слегка потрясла ее за руку.

– Мам, привет, – прошептала я. – Я вернулась.

Она сонно замычала и лениво приоткрыла один глаз.

– Привет, милая! Как прошла вечеринка?

– Весело.

Прядь темных волос свесилась вперед, и мама потянулась убрать ее мне за спину.

– Люк тебя отвез?

– Да. – Я ощутила легкий укол совести, но решила об этом не думать.

– Мне он нравится, – прошелестела мама. – Хороший парень.

Она опустила голову на подушку и закрыла глаза.

– Да, хороший. – Я накрыла ее одеялом до подбородка и поцеловала в лоб.

Не успела я затворить дверь, как из постели снова раздалось тихое посапывание. В коридоре я выудила телефон из заднего кармана джинсов и написала Люку:

Доброй ночи.

Мы придумали кодовое слово еще восемь месяцев назад, когда начали встречаться, и нам обоим оно показалось гениальным. Если бы маме вздумалось просмотреть мою переписку – а она начала время от времени это делать после того, как Дэвид ее убедил, что все «ответственные родители» так поступают, – она бы сладко вздохнула и сказала: «Как мило, что вы с Люком желаете друг другу доброй ночи перед сном!»

Я зашла к себе в комнату, заперлась и дважды щелкнула выключателем. Потом порылась в шкафу, достала металлическую стремянку и отнесла к окну.

Люк уже был на месте; он стоял у стены дома Ханны, между идеально подстриженными розами ее матери и каким-то громадным цветущим кустарником. Когда я спустила лестницу, Люк огляделся по сторонам, убедился, что горизонт чист, и шагнул в пятно света под фонарем.

Он помчался ко мне по лужайке в развевающемся бело-зеленом шарфе и спортивной куртке «Футхил Фэлконс»[1] той же расцветки, раздувшейся от ветра и оттого походившей на причудливые крылья. Видимо, Люк тоже об этом подумал, потому что принялся махать руками, словно птица. Или летучая мышь. Или безумец.

Я зажала рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

– Какой же ты чудак!

Он вскарабкался по стремянке, перебросил ногу через подоконник и спрыгнул на пол. А потом показал большим пальцем на дом Ханны.

– Она не считает меня чудаком. Она думает, что я убийственно привлекателен.

Моя улыбка погасла. В нижнем углу окна комнаты Ханны, между занавеской и выкрашенной белой краской рамой, просвечивало ее лицо.

Я уже хотела, как обычно, сказать «Не обращай на нее внимания», но потом передумала. Раз уж она на нас смотрит, надо ей что-нибудь показать.

Я размотала шарф Люка и сбросила куртку на пол, а потом принялась стаскивать его футболку через голову.

– Ты что делаешь? – спросил он.

Я пробежалась кончиками пальцев по обнаженным плечам и груди Люка, а потом прижала его к стеклу и поцеловала, сначала нежно, затем более страстно. Он демонстративным жестом запустил руку мне в волосы.

Ханна, наверное, была близка к обмороку. Я буквально чувствовала волны осуждения и отвращения, исходящие от ее окна. Я представила, как она стискивает в кулаке свой крестик, так сильно, что на коже остаются четыре крошечных отпечатка, как отчаянно молится за мою душу и еще отчаяннее – за то, чтобы Бог покарал злодейского парня, посмевшего забраться ко мне в спальню в поздний час. Но честно говоря, этот образ был сильным преувеличением.

Я не выдержала и захихикала.

Люк схватил меня за талию и развернул так, что прижатой к стеклу оказалась я. Он поднял мне руки над головой, и я засмеялась еще громче.

– Ты как будто вышел из мыльной оперы, – сказала я.

– Эй, ты первая начала!

Я закинула ногу ему на бедро и притянула его ближе к себе.

– Она все еще смотрит, – сказал он. – Продолжай.

Но я не хотела продолжать. Я хотела поцеловать Люка по-настоящему, не напоказ и уж точно не для Ханны.

– Пожалуй, она увидела достаточно. – Я оглянулась, послала ей воздушный поцелуй и резко опустила жалюзи.

– Ты когда-нибудь расскажешь, что между вами произошло? – спросил Люк.

– Не-а.

Я не видела в этом смысла. За последние три месяца мы с Ханной не сказали друг другу ни слова. Мы учились в разных школах, я ходила в театральный кружок, а она – на репетиции церковного хора, и наши пути редко пересекались.

Не то чтобы меня это радовало, но что поделаешь?

Я подвела Люка к своей кровати. Он присел на край, а я встала между его колен. Погладила его темно-каштановые кудри и постаралась отбросить мысли о Ханне.

– Ну, когда вы наконец помиритесь, напомни мне ее поблагодарить.

– За что?

– Я буду думать сегодня перед сном об этом поцелуе.

Я улыбнулась и подумала: «Двести семьдесят три». Точнее, мне казалось, что подумала. На самом деле я произнесла это слух. Люк отодвинулся и посмотрел на меня.

– Что ты сейчас сказала?

– Ничего.

Я густо покраснела, понадеявшись, что Люк ничего не заметит в полутьме.

– Что значит «двести семьдесят три»?

– Я вовсе не это сказала, а… – Я попыталась придумать что-нибудь в рифму к «семьдесят три», но мне ничего не пришло в голову.

А Люк не сдавался. Он обхватил меня за бедра и притянул к себе.

– Ну, объясни.

– Не могу. Мне неловко.

– Со мной-то чего смущаться? – Люк расстегнул пуговицу на моей блузке. – Так что? У тебя двести семьдесят три веснушки?

Он поцеловал меня в ключицу.

– Возможно. – Я хихикнула. – Хочешь их сосчитать?

– Не могу. – Очередной поцелуй. – Здесь слишком темно. Ну, говори.

– Не скажу. Ты решишь, что я странная.

– Как же иначе! Ты и есть странная. В хорошем смысле, – ответил Люк и, глядя мне прямо в глаза, расстегнул следующую пуговицу.

– О-о, это мне нравится даже больше!

Я вытащила телефон из заднего кармана джинсов, открыла «Заметки», пролистала до 273-го дня и напечатала:

«Ты странная. В хорошем смысле».

– Ладно, уговорил. Смотри. – Я протянула ему телефон.

Люк медленно провел пальцем по экрану, проглядывая мои заметки.

– Погоди-ка, а кто сказал все эти слова в кавычках?

– Ты.

– Шутишь?

– Нет. Я начала вести этот цитатник в первый же день, когда мы с тобой познакомились. Тогда ты кое-что сказал, чем ужасно меня рассмешил.

– Это что?

Я промотала документ до самого верха.

«День 1: Кажется, я влип, Эмори Керн».

Он тихонько рассмеялся.

– И я не ошибся. Я знал, что ты интересная.

– А как же. – Я ухмыльнулась. – Но переплюнуть всех этих скучных девчонок, с которыми ты встречался, было несложно.

Люк показал на последнюю запись «День 437».

– Почему он здесь заканчивается?

Я пожала плечами и беспечно бросила:

– Это двадцатое августа.

День, когда Люк уедет в Денвер и поселится там в университетском общежитии, а я, если повезет, отправлюсь в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе.

– О! – выдохнул он.

Повисла неловкая тишина.

Я решила разрядить атмосферу шуткой.

– Я ни на что не намекаю, но последняя заметка должна быть самой классной. Советую уже сейчас начать думать, что ты скажешь в четыреста тридцать седьмой день.

Люк улыбнулся и продолжил читать мой цитатник.

– Что? Да быть такого не может!

Он залился хохотом, и мне пришлось зажать ему рот ладонью.

– Тише! Разбудишь мою маму!

Люк убрал мою руку и спросил:

– Почему ты не засмеялась мне в лицо, когда я заявил, цитирую: «От этих песен у меня создается ощущение, будто ты в моих объятиях»? Я такого не говорил!

– Говорил. Помнишь, ты составил для меня музыкальную подборку? Потому что ты лапочка.

Я поцеловала его в нос.

– Я думал, из-за этого цитатника неловко должно быть тебе, а не мне?

Он взглянул на меня из-под длинных ресниц и шаловливо улыбнулся. А потом провел пальцем по экрану влево. Рядом с 273 днями тщательно собранных «люкизмов» появился красный значок корзины.

– Люк! – Я испугалась и попыталась выхватить свой телефон, но Люк вытянул руку вверх, так что я не могла до него дотянуться. Моему цитатнику грозила верная смерть.

– Шучу. Я бы так не поступил.

Он провел по экрану вправо, и красный значок исчез. Люк бросил телефон на одеяло, привлек меня к себе и поцеловал.

О таком поцелуе я мечтала, когда мы дурачились у окна: медленном, неспешном, терпеливом и дразнящем, нежном и жадном – все одновременно. Как же приятно было целовать Люка! С ним было здорово заниматься чем угодно, но целоваться мне нравилось больше всего.

Он уложил меня на кровать, навис надо мной и вжал мои плечи в матрас.

– Ты самая классная девчонка из всех, что я знаю.

Я хлопнула его по руке.

– У меня уже есть цитата на сегодня! Не хочу, чтобы пришлось выбирать.

– Ты всегда меня удивляешь. Я еще не встречался с девчонкой, которая все время заставала бы меня врасплох.

Он расстегнул очередную пуговицу.

– Ну вот, теперь ты выпендриваешься.

– А еще у тебя сногсшибательная фигура, и я все время тебя хочу.

Он расстегнул последнюю пуговицу.

Я закатила глаза.

– Ты зашел не в ту степь. То же самое мог сказать любой парень.

А люкизмы всегда были особенными.

– Эй! – Он опустился на локти и посмотрел мне в лицо. – Серьезно, я очень тебя люблю. И ты мой лучший друг. Ты же знаешь?

Я порывисто вздохнула. Меня поразило не признание в любви – это мы повторяли друг другу каждый день, – а слова про «лучшего друга». По телу прокатилась неожиданная волна грусти, я невольно повернулась в сторону дома Ханны.

Она разбила мне сердце, взбесила меня, и не факт, что мы когда-нибудь помиримся, но Ханна семнадцать долгих лет была моим лучшим другом. И я не собиралась отдавать это звание никому другому. Даже Люку.

– Ты в порядке? – спросил он.

Я повернулась к нему.

– Да.

– Уверена? Взгляд у тебя печальный.

– Все нормально. – Я глубоко вздохнула и улыбнулась. – Я тоже тебя люблю.

Уж эти слова дались мне легко.

Ханна

Еще никогда я так быстро не переодевалась из своего платья для церкви в спортивный костюм. На глаза накатывали слезы обиды. В дверь постучали, и я закусила губу, чтобы не заплакать.

Мама заглянула в комнату и, увидев, как я одета, поинтересовалась:

– Выходишь на пробежку? Прямо сейчас?

– Ага.

– Посреди разговора?

– Нет. Для меня разговор окончен. А вы с папой болтайте сколько влезет.

Просунув ногу в кроссовку, я села на край кровати. Мне все еще не верилось в то, что я услышала от родителей. До выпуска всего три месяца. Я думала, что уж о высшем образовании мне волноваться не придется, и вот оказалась в подвешенном состоянии. Я наклонилась, чтобы завязать шнурки, но пальцы слушались плохо.

– Знаю, Ханна, ты расстроена. И я тебя в этом не виню. – Мама присела рядом и потянулась было положить ладонь мне на колено, но передумала, и ее рука неловко застыла в воздухе, прежде чем опуститься на одеяло между нами. – Твой папа хотел сделать как лучше, ради…

– Только не говори, что ради меня! – огрызнулась я. – Скажи честно: ради школы. Он, как обычно, старается для своей школы!

– Это не так. Ты несправедливо его обвиняешь, Ханна. Да, твой папа многим пожертвовал ради школы, но и для тебя он сделал немало. Больше, чем ты думаешь.

Я подхватила вторую кроссовку с пола, надела и стала поспешно шнуровать. Мне не терпелось как можно быстрее убраться отсюда. Помчаться по твердому асфальту, наполнить легкие обжигающим воздухом.

Я молчала, а мама продолжала говорить.

– Он сделал вложение, и оно должно было уже окупиться. И скоро обязательно окупится, вот увидишь, и все от этого только выиграют. Школа. Наша семья. Твое будущее. Пускай с первого взгляда этого не понять, но папа поступил так ради тебя, Ханна.

Я чуть не рассмеялась ей в лицо.

– Он потратил деньги, отложенные мне на учебу. Скорее всего, теперь я не попаду в Бостонский университет. И ты говоришь, что он сделал это ради меня?

– Почему ты решила, что не попадешь? Конечно, ты поступишь в Бостонский университет, тут и вопросов быть не может. Просто подождешь годик, поучишься пока в муниципальном колледже. Многие ребята так делают.

– Я четыре года корпела над учебниками, чтобы меня взяли в тот университет, в который мне хочется. Каждую секунду свободного времени я тратила на внеклассные занятия и благотворительные мероприятия, часами репетировала с «Рассветом Воскресения», выступала с концертами – все только потому, что ты заявила, будто участие в хоре а капелла[2] повысит мои шансы попасть в университет!

– О, перестань… Ханна, ты преувеличиваешь. Тебе нравится выступать с «Рассветом Воскресения»! И я посоветовала тебе петь не из-за университета, а потому, что у тебя очень красивый голос. Ты пойдешь в хороший колледж, Ханна, – продолжила мама. – За год наше вложение принесет нам прибыль, и ты переведешься в Бостон. Диплом у тебя все равно будет университетский.

Видимо, мама сама поняла, что ее слова прозвучали так, будто они с папой уже приняли окончательное решение, хотя десять минут назад, когда мы разговаривали в гостиной, меня заверяли, что ничего еще не известно наверняка.

– Слушай, – уже бодрее и увереннее сказала она, – никто не говорит, что непременно все так и будет. Вовсе не обязательно! Мы просто решили тебя предупредить, на всякий случай.

Предупредить?

Мне даже смотреть на нее не хотелось. Конечно, я вела себя несправедливо по отношению к маме. Это не только ее вина. И идея наверняка была папина.

– Теперь я жалею, что мы тебе об этом сказали. – Мама шумно вздохнула, и я опять вспылила:

– Это почему? Надо было еще несколько месяцев назад во всем мне признаться! Например, в декабре, когда я получила письмо о том, что меня приняли! Мы тогда пошли в ресторан на праздничный ужин, помнишь? И вы с папой уже знали, что у нас нет денег на университет. За что вы так со мной поступили?!

Мама помрачнела, закусила губу и отвернулась к окну. Что-то было не так.

Я вспомнила тот декабрьский вечер. Мама с папой чуть не лопались от гордости. Не похоже было, что они притворяются.

Что же изменилось с тех пор, на что еще могли потребоваться деньги? И тут меня как обухом по голове ударило.

– Это из-за Аарона, да?

Место музыкального руководителя пустовало больше года. В январе папе наконец удалось переманить Аарона Донохью из большой роскошной церкви в Хьюстоне. Помню, он тогда сказал, что его молитвы услышали. Папа создал «команду мечты».

– Аарон – ценная находка для нашей школы, но ему приходится много платить за работу.

Аарон. Вот это ирония. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Я встала с кровати и подошла к двери. Мне так хотелось покинуть – и как можно скорее – эту комнату, этот дом, этот город.

– Ханна, – позвала мама. Я обернулась через плечо. – Все образуется. Нам нужно только верить.

«Да, – подумала я, – больше ничего и не надо. Почему бы мне не прийти в отделение приемной комиссии Бостонского университета в первый день учебы и не сказать: Здравствуйте, я Ханна Жаккар. У меня нет денег, но вот, возьмите. Целый вагон веры».

– Бог поможет, Ханна. Ты же знаешь. Он всегда помогает.

Жаль, что сейчас я не верила в это так, как раньше. Я прищурилась и спросила:

– Правда ли, мама?

Она широко распахнула глаза и посмотрела на меня: в ее взгляде потрясение смешивалось с разочарованием. На мгновение я даже пожалела о своих словах, но мне стало легче от того, что я наконец сказала это вслух.

– Да, я верю, что Он правда нам поможет.

– Ну лучше бы Ему поспешить. Оплатить учебу надо до июня.

Я выбежала из комнаты, захлопнув за собой дверь, и промчалась по коридору мимо гостиной, где недавно прошел «семейный совет». Папа все еще сидел там, и он окликнул меня.

Я вернулась, заглянула в комнату и увидела, что папино лицо опухло, а глаза покраснели. Мне тут же захотелось его обнять и повторить мамины слова о том, что все будет в порядке, что молитвы нам помогут. Но я застыла на месте, не в силах издать ни звука.

– Прости меня, Ханна, – прошептал папа. – Я совершил ошибку. Но я все исправлю, обещаю. – Он запнулся на последнем слове, и я невольно шагнула к нему. Все-таки он был моим папой. Я никогда на него так сильно не злилась и не знала теперь, как мне поступить. На языке вертелись слова «все в порядке», но я промолчала. Нет, ничего не в порядке.

Я открыла входную дверь и вышла на крыльцо. Сердце у меня колотилось настолько сильно, что я буквально чувствовала, как оно отчаянно бьется о грудную клетку. Спустившись на тропинку, словно в забытьи, я перешагнула через мамину клумбу и направилась прямиком к дому Эмори. Посреди лужайки я резко замерла, словно меня ударило током.

На душе у меня было тяжело и пусто. Мне хотелось прибежать к Эмори, признать, что она сказала тогда правду о моем папе и обо мне.

Еще три месяца назад так бы я и поступила.

Но не сейчас.

Я развернулась и побежала в противоположном направлении, к холмам. Через два квартала пришлось остановиться у перекрестка. Я ударила по кнопке на столбе светофора так сильно, что у меня заныли костяшки. Загорелся зеленый, и я пулей промчалась через дорогу и парковку. У трех металлических ограждений, преграждающих путь велосипедистам, я сбавила скорость, повернула налево и уже медленнее побежала по лесной тропинке в чащу.

Деньги пропали. Я знала, что папа оплачивает нужды программы сценического искусства в нашей христианской школе «Завет» из своего кармана, потому что церковный бюджет он уже потратил, как и вложения других, более крупных местных церквей, но мне и в голову не приходило, что он начнет тратить средства, отложенные мне на учебу.

Тропинка начала петлять, круто уходя вверх. Я сосредоточилась на верхушке холма, где стоял деревянный указатель, принялась энергичнее размахивать руками и перешла на более широкий шаг, ускоряя бег. Я добежала до указателя, не отрывая от него взгляда, и победно хлопнула по нему рукой. А потом резко повернула направо и помчалась дальше, следуя замысловатым изгибам узкой тропинки.

Родители всегда говорили об университете как о данности. Мол, очевидно, что после окончания старшей школы человек поступает в вуз. Иначе и быть не может. Они твердили, что все оплатят, и мало беспокоились о ценах на обучение и комиссионных сборах за учебу в другом штате. Если бы меня предупредили заранее, я смогла бы подготовиться. Подать на стипендию, гранты или что-то вроде того.

Я не могла представить себе жизнь без Бостонского университета. Для меня письмо о зачислении символизировало нечто большее, чем четыре года высшего образования. Оно дарило мне возможность переехать в другой город, где никто меня не знает, никто не следит за каждым моим движением, не анализирует, не осуждает. Возможность быть просто Ханной, а не дочкой пастора Жака. И стать кем мне заблагорассудится.

Я бежала по крутому склону, сбоку ненадолго показался мой район, но вскоре его снова закрыли деревья. Через три мили меня ждала верхушка холма, обозначенная грудой камней. Я забралась на свой любимый камень, который раньше называла «камнем молитв», а теперь «камнем раздумий».

Я глубоко вдохнула. И заорала во все горло.

Испугавшись громкого крика, птицы вылетели из гнезд, а белки выбежали из своих домиков. Мне стало намного легче после того, как я выпустила пар. По щекам потекли слезы, смешиваясь с потом, и я вытерла лицо футболкой.

Сидя на холодном камне, подобрав под себя ноги и опустив голову на ладони, я принялась раскачиваться вперед-назад, всхлипывая и дрожа всем телом, прерывисто дыша и даже не пытаясь успокоиться.

Я сердилась на папу, но еще сильнее я сердилась на саму себя.

Потому что Эмори была права.

Она попала в точку во всем.

Эмори

День 275-й, осталось 162

Я спустилась на первый этаж, потирая глаза.

– С добрым утром, соня!

Мама стояла у плиты в черных спортивных штанах и ярко-оранжевой майке. Из небрежного пучка на макушке выбивались темные пряди волос, падая на плечи и обрамляя лицо. Она тихонько напевала себе под нос, как обычно, когда занималась готовкой.

Кофе оказался холодным, вчерашним, так что я опрокинула кофейник в раковину и заварила свежий. Дожидаясь, пока он приготовится, я облокотилась на кухонную стойку и закрыла глаза.

– Ты сегодня очень бодрая.

– Я проснулась несколько часов назад, – отозвалась мама и махнула лопаткой в сторону столовой. – И много чего успела сделать.

Я обернулась на стол, устланный вырезками из свадебных журналов.

– И не говори, – пробормотала я и подошла к столу.

Мама аккуратно разложила фотографии платьев на отдельные стопки. Платья без бретелек. Длинные бальные платья. Короткие и игривые. Изящные и облегающие. Фото цветных нарядов она тоже сложила в небольшую стопку.

Мама подошла ко мне сзади и оперлась подбородком на мое плечо, любуясь результатом своих трудов.

– Скажи честно, я переборщила? Я не обижусь.

– Да, мам, ты уж слишком усердствуешь.

– Знаю. – Она вздохнула и взяла со стола фотографию девушки в расшитом блестками платье. Казалось, модель сошла с экрана анимационного фильма. – Я хочу, чтобы в этот раз все было идеально… Но может, я уже переросла все эти сказки про принцесс?

За последние несколько месяцев я узнала о свадебных платьях куда больше, чем мне хотелось бы, и теперь могла отличить чистый шелк от органзы, фасон «русалка» от фасона «принцесса», вырез сердечком от выреза-лодочки. Я знала, в чем разница между шлейфом для церкви и шлейфом для кафедрального собора, между заниженной и высокой талией.

Я разворошила стопку платьев прямого кроя и выбрала самое простое, с глубоким овальным вырезом и без стразов.

– Мне нравится вот это.

– Более взрослое?

– Более элегантное. – Я протянула вырезку маме. – Ты все равно будешь выглядеть как принцесса.

Она приобняла меня и внимательно рассмотрела фотографию.

– Не знаю, хорошо ли будет на мне смотреться платье без бретелек. – Она кивнула на свою грудь. – Ты же знаешь, я сильно похудела, и в этой области мне похвастать нечем.

Раньше у мамы была своя компания выездного ресторанного обслуживания, три года назад, когда папа от нас ушел, она бросила кулинарию, почти перестала есть, а потом вовсе заперлась у себя в комнате. За полгода она похудела на сорок фунтов и растеряла всех клиентов. Потом мама собрала волю в кулак, помыла свой грузовик, нашла хорошего психолога и записалась в спортзал. Там-то она и познакомилась с Дерьмовым Дэвидом.

– Как насчет этого? – Мама взяла вырезку с похожим платьем, но с тонкими бретельками. – Выглядит удобным. В нем я смогу танцевать.

– Мне нравится.

Я забрала снимок и положила его в стопку лучших. Мама тем временем наколола на вилку кусок омлета и положила себе в рот.

За завтраком мы изучили все стопки и выбрали шесть платьев, которые больше всего ей подходили. Мама собрала листки и стала обмахиваться ими, словно веером, стуча пальцами по столу.

– Ох, как же это весело! Чувствую себя подростком.

– Мам, подростки обычно не выходят замуж.

– Как скажешь. Тогда девушкой за двадцать, молодой и влюбленной, у которой вся жизнь впереди.

– А кто я тогда?

Мама задумалась.

– Моя младшая, но куда более мудрая сестра.

Младшая – хорошо. А вот по поводу мудрой я бы не сказала, особенно в свете последних событий.

Мама встала из-за стола и поцеловала меня в лоб.

– Ладно, я сбегаю в душ. А ты помой посуду. – Она развернулась и вышла в коридор. – Нам через час надо быть в свадебном салоне, так что поспеши!

Я отпила кофе и еще немного посидела за столом, рассматривая платья. Аккуратно, чтобы не задеть соседние стопки, я вытащила из кучки отвергнутых вариантов одну понравившуюся картинку и принялась рассматривать.

Это было простое платье с трапециевидной юбкой, глубоким вырезом и зауженными короткими рукавчиками. Волосы модели походили на мои: тоже длинные, прямые и темно-каштановые. У нас обеих были голубые глаза и острые скулы. Она казалась выше меня, но тому виной могли быть босоножки на трехдюймовом каблуке. Я прекрасно представляла себя в таком платье. Конечно, мне еще рано выбирать свадебный наряд – нужно по крайней мере закончить университет и построить актерскую карьеру, – но можно взять платьице на заметку.

Я провела кончиком пальца по изгибам силуэта. Зажужжал телефон.

Люк: Привет, что делаешь?

Эмори: Мы с мамой готовимся к свадьбе.

Люк: Весело, наверное.

Я написала «не очень-то», но тут же стерла и отправила простое «Ага».

Я сделаю все, что в моих силах, чтобы мамина свадьба прошла идеально. Остальное не важно.

К тому же терпеть осталось немного. Школа закончится через три месяца. Свадьба останется позади через пять. А через полгода мама переедет в квартиру Куска Дерьма в городе, а я – в общежитие.

Люк: Я еду на тренировку. Пойдем после нее в кино?

Я написала «Конечно» и нажала «Отправить».

А потом снова взглянула на то платье. Не очень сильно, но все же мне хотелось, чтобы нас с Люком ждало похожее будущее. Но нет. Через шесть месяцев, точнее, через сто шестьдесят два дня наши отношения тоже подойдут к концу.

Ханна

Когда я пришла на кухню в понедельник утром, папа уже стоял у раковины и наполнял термосы, для себя – горячим кофе, для меня – чаем с молоком, словно это было самое обычное утро и вчера ровным счетом ничего не произошло.

– Ты готова? – спросил он, закручивая крышки.

В разноцветной толстовке, узких джинсах и черных кедах он больше походил на повзрослевшего хулигана, который собирается в скейт-парк, а не на пастора и по совместительству директора школы, готового ехать на работу.

– Ага.

Он протянул мне термос.

– Держи, милая.

– Спасибо.

Со вчерашней ссоры мы почти не разговаривали и обходились короткими фразами.

Вот почему плохо жить в десяти милях от школы. Моих друзей рядом нет, и подвезти меня некому. Мне пришлось бы встать аж на час раньше и сесть сначала на один, а потом на другой автобус, чтобы избавиться от необходимости сидеть с папой в одной машине.

К тому времени, как мы остановились перед перекрестком, я уже жалела, что не завела будильник на час раньше. Мы с папой всегда слушали музыку по пути в школу или обменивались новостями, а тишина убивала нас обоих. Я слышала, как он потягивает кофе и нервно постукивает пальцами по рулю. Загорелся зеленый, я смотрела в окно на пролетающие мимо здания. Почта. Автомойка. Старшая школа «Футхил». Забегаловка.

– Я рад, что теперь ты все знаешь, – наконец сказал папа, когда мы выехали на магистраль. – Мне было тяжело держать это в себе. В нашей семье принято все друг другу рассказывать.

Да, я тоже так думала. До вчерашнего дня.

– Я знаю, что делать, – продолжил папа. – Вчера я позвонил нужным людям, и на этой неделе встречусь с представителями нескольких церквей. Они крупнее, карманы у них глубже, возможностей больше. Уверен, они понимают, как много значит эта школа для общества. Им самим же будет выгодно ее процветание.

– М-м, – пробормотала я. Я уже все это слышала.

– Нам бы накопить денег на первый год обучения, а дальше все само собой образуется. – Он крепче стиснул руль.

Папа посигналил перед поворотом, и мы выехали на узкую дорогу, помеченную металлическим знаком, на котором аккуратными прописными буквами было написано: «Христианская школа «Завет»». Дорога с обочинами, поросшими кустами роз и лаванды, вела на парковку перед церковью.

Она выглядела ровно так, как все церкви Южной Калифорнии: лаконичная, с покрытыми белой штукатуркой стенами, арочными окнами и красной черепицей. Я была совсем маленькой, когда церковь решила построить школу, а пастора, моего папу, поставили директором и поручили руководить строительством.

Он отвечал за каждую деталь, от высоты потолка в кафетерии до узора на витражах в библиотеке. Он продумал архитектуру зданий и коридоров, которые их соединяли и выходили на зеленую лужайку, где мы обедали в солнечные деньки. Благодаря ему весь кампус был окружен деревьями, и они прикрывали нас от соседних офисных зданий, так что на территории школы всегда можно было найти укромное, чуть ли не тайное местечко, чтобы позаниматься или помолиться в тишине.

Папе все здесь нравилось. Мама иногда шутила, что я была единственным ребенком, пока не родилась эта школа.

Папа въехал на преподавательскую стоянку и занял место, специально отведенное для директора. Он выключил двигатель и повернулся ко мне.

– Все образуется, хорошо?

Я не ответила. Он подался вперед и посмотрел мне прямо в глаза.

– Ханна, ты не обязана меня прощать. Я поступил неправильно. Но пожалуйста, не теряй веры в меня. Я все сделаю, чтобы искупить свою ошибку. Ты мне веришь?

Вдруг мне вспомнились слова Эмори.

Отец – твоя слабость, Ханна. Ты веришь всему, что он говорит. Всему, во что верит он. У тебя ни о чем нет собственного мнения!

– Ханна, прошу тебя!

Я понимала, что папе очень важна моя поддержка. И какой смысл отказывать в ней сейчас?

– Я тебе верю, – сказала я.

Он притянул меня к себе и обнял.

– Вот и умница. Ну, нам пора, – добавил папа, выпуская меня из объятий. – Мы же не хотим опоздать.

Он вышел из машины и закрыл дверь. Я наблюдала за тем, как он идет через парковку, здоровается с проходящими мимо учениками и обменивается с ними дружескими рукопожатиями. Я подождала в машине первого звонка, и только потом вышла и неспешно направилась к входу. Сегодня мне не хотелось спешить.

Из церкви лилась популярная веселая мелодия. Папе хотелось, чтобы атмосфера на службе по понедельникам была «расслабленной и приятной», а не «угнетающей и церковной». Я зашла в зал, приблизилась к первому ряду и опустилась на свое привычное место в первом ряду подле Алиссы.

Она сидела, откинувшись на спинку скамьи и вытянув ноги.

– Утречко, – пробормотала она, приоткрыв один глаз. А потом снова задремала.

Мне ужасно хотелось поделиться с ней своими печалями, но я обещала маме молчать. «Давай не будем никому об этом рассказывать, – попросила она вчера, когда я вернулась с пробежки. – Ты же знаешь, как быстро у нас в церкви разлетаются новости».

Я подалась вперед и приветливо помахала Джеку и Логану – они сидели рядом с Алиссой в одних наушниках на двоих и смотрели видео на YouTube с записью выступления хора а капелла.

– Доброе утро, – сказал Логан.

Я вытащила из рюкзака карточки, по которым готовилась к тесту по химии, и начала их просматривать. Не успела я дойти до третьей, как Алисса выпрямилась и показала пальцем на сцену.

– О-о, смотри. Мой будущий муж сделал себе такую симпатичную стрижку на прошедших выходных!

Аарон вышел на сцену в голубой футболке с логотипом нашей школы, джинсах и черных суконных ботинках от «Томс». Он взял гитару и подошел к скамье у кафедры. Сегодня он не надел бейсболку – наверное, чтобы похвастаться новой стрижкой.

Ко мне в голову редко забредали мысли об Аароне – возможно, потому, что Алисса и так достаточно думала о нем за меня и, пожалуй, еще человек за шесть. Не то чтобы я ее не понимала. Он и правда был симпатичным, уверенным в себе, но не заносчивым, нет. А это придавало ему еще больше шарма. Однако сейчас, увидев его на сцене, я подумала только о маминых вчерашних словах: «Аарон – ценная находка для нашей школы, но ему приходится много платить за работу».

Перевод: если бы не он, я бы пошла учиться в Бостонский университет в следующем году.

– Мне надо повторять, – сказала я Алиссе, стуча пальцем по карточкам.

Она выхватила их у меня из руки.

– Что может быть важнее чувственной прически моего будущего мужа?!

– Мировой голод. Судьба женщин в развивающихся странах. – Я отобрала свои карточки. – Тест по химии.

Алисса посмотрела на сцену, и я проследила за ее взглядом. Аарон перебирал нотные листы, лежавшие рядом с ним на скамье. Он взглянул на первый ряд, кивнул нам и широко улыбнулся.

Я нахмурилась.

Когда Аарон отвернулся, Алисса хлопнула меня по руке.

– Видела, как этот мальчишка мне улыбался? Победа у меня в кармане!

Я еле сдержала смех.

– Мальчишка?!

Она закатила глаза.

– Не смейся. Не такой уж он и старый.

– Он на пять лет старше тебя!

– Четыре, – поправила меня Алисса. – Мне в следующем месяце восемнадцать.

– Ну и что? Он, считай, наш преподаватель!

– Только до июня, – ответила она и подмигнула.

Свет приглушили, и на сцене зажглись огни.

То, что обычно происходило дальше, всегда казалось мне нелепым, но я успела к этому привыкнуть за три с половиной года.

Папа выбежал на сцену с приколотым к толстовке микрофоном и принялся бешено размахивать руками. Он остановился в центре, перекатился с пятки на носок и окинул нас взглядом. А потом поднял руки в воздух и прокричал во все горло:

– Да здравствует день, подаренный нам Господом!

– Возрадуемся и поблагодарим Его! – закричал в ответ весь зал.

– Отлично! – Папа опустил руки. – Ничего себе, вы удивительно бодрые для утра понедельника. Аминь!

– Аминь! – отозвались мы.

Папа настаивал на том, чтобы его звали «пастор Жак», потому что «пастор Жаккар» звучало чересчур напыщенно, и все равно никто не мог это правильно произнести. Все мне завидовали и говорили, что им тоже хочется такого папу, что он для них больше друг, чем пастор, и ему они могут рассказать секреты, которые ни за что не доверили бы своим родителям. Раньше я этим гордилась. А в последнее время жалею, что он мой папа, и я не могу поговорить с ним по душам, как остальные ученики нашей школы.

– Прежде чем перейти к сегодняшней службе, позвольте сделать несколько объявлений, – сказал папа, меряя шагами сцену. – Как вам известно, школа у нас особенная. Мы собираемся все вместе в понедельник. В течение недели общаемся в небольших группах, обсуждаем, что у нас происходит в жизни. Каждое воскресенье возвращаемся сюда, в церковь, с нашими родными. Мы сближаемся, – добавил он, сплетая пальцы. – И мы по-настоящему понимаем друг друга, верно?

Краем глаза я заметила, как ученики согласно кивают – все, включая Алиссу.

– Аминь, – прошептала она.

У папы было доброе сердце, но мне не нравилось, как он говорил о нашей школе, будто это восхитительная утопия для подростков, которую он создал собственноручно, исключительно своими усилиями, рай, в котором все дружат, открыто говорят о своих чувствах и никогда никого не задевают ни словом, ни делом. Чудесная картинка; вот только лживая. Мы осуждали друг друга, только за спиной и шепотом, и критерии у нас были особые: например, насколько он или она хороший христианин.

– День открытых дверей, который проходит у нас ежегодно, состоится через три недели, и мне потребуется помощь каждого из вас.

Я окинула взглядом пустые задние ряды. Когда я училась в начальной школе, папе приходилось отказывать сотням поступающих, но к средней школе ситуация изменилась. Желающих попасть к нам становилось все меньше, и папа начал увольнять учителей, урезать программу, занимать средства у более крупных церквей.

Однажды вечером, за ужином, он рассказал нам с мамой о своей новой стратегии:

– Сосредоточимся на творческой стороне нашей школы. У нас уже есть великолепные танцевальная и актерская группы, хор, участвующий в конкурсах, и заслуживший награду хор а капелла. – Он похлопал меня по руке. – Да и мы в Лос-Анджелесе, в конце концов!

Мама хмыкнула.

– Мы в округе Ориндж. Лос-Анджелес от нас в часе езды.

– Это мелочи, – отмахнулся папа.

Следующие полгода он искал инвесторов, занимался развитием танцевального и драматического кружков, нанимал новых управляющих, увеличивал их бюджет.

День открытых дверей всегда проводился на широкую ногу, но сейчас папа особенно старался заполнить зал и выкладывался по полной. И теперь я знала почему.

Из-за Аарона.

Из-за меня.

– Пусть каждый из вас подумает над тем, почему учится именно здесь, – говорил папа, медленно расхаживая по сцене и время от времени останавливаясь, чтобы улыбнуться тому или иному ученику. Таким образом он сближался с аудиторией, вовлекал ее в разговор. Однажды папа признался, что выискивает в толпе людей, которые не прислушиваются к его словам, или тех, кому, как он считает, особенно важно их услышать, и намеренно смотрит прямо им в глаза. – Возможно, вы не могли найти друзей, умеющих вас понимать, или чувствовали себя потерянными, обязанными делать то, что вам казалось неправильным.

Я услышала, как несколько человек в разных концах зала тихо произнесли «аминь». Папа отошел на другую сторону сцены.

– Или вы пришли сюда, чтобы развить данные Богом таланты в музыке или танце? Неважно, что привело вас в нашу семью; здесь – ваш дом.

Папа все нарезал круги по сцене, поглядывая на зал и не спеша продолжать речь. Затем он добавил:

– Наверняка у каждого из вас есть знакомый, которому это место помогло бы не меньше, чем вам.

Я тут же подумала об Эмори. В детстве она часто ходила со мной в церковь и никогда не пропускала мои выступления в хоре, но с годами я начала замечать, что она чувствует себя не в своей тарелке. На прошлый канун Рождества, когда я пригласила ее на праздничную службу, она сказала, поморщившись: «В этом году я – пас. Это не мое. Ты же понимаешь, правда?»

Я искренне ответила, что понимаю, но все равно немного обиделась.

– Хорошо, закройте глаза и представьте этого человека, – сказал папа, все еще меряя шагами сцену. – На счет «три» произнесите его имя вслух. Готовы? Раз. Два. Три!

Зал заполнился шумом. Мне не хотелось называть Эмори, но в голову больше никто не шел, так что я пробормотала нечто несвязное себе под нос – все равно все имена смешались друг с другом.

– Знаю, я ваш директор, а не учитель, но хочу задать вам простенькое домашнее задание. Приведите этого человека на День открытых дверей и посадите рядом с собой. Аминь?

– Аминь! – закричали все в ответ.

Папа показал пальцем на Аарона.

– Аарон трудится над новым видео для продвижения нашей школы и собирается закончить его на этой неделе. Если он подойдет к вам, чтобы задать несколько вопросов, не стесняйтесь и оставайтесь собой. Раскрепоститесь. Повеселитесь. Покажите, в чем суть нашего дружного общества. Аминь?

– Аминь!

– Хорошо, тогда приступим к сегодняшней службе.

Раздалось слабое жужжание, и с потолка опустился экран проектора.

Я часто выступала на этой сцене и знала, что первый ряд почти не разглядеть из-за резкого света прожекторов, поэтому спокойно достала свои карточки по химии и разложила у себя на коленях. Если бы папа и увидел меня с опущенной головой, то подумал бы, что я молюсь.

Эмори

День 276-й, остался 161

– Такое чувство, что все на меня смотрят! – воскликнула я, пододвигая поднос.

– Тебе кажется, – ответила Шарлотта и потянулась за жареной картошкой.

– Да, наверное.

Эффектным жестом я перебросила через плечо фиолетовое боа из перьев, и оно шлепнуло по лицу парня, стоявшего прямо за мной. Я извинилась, хоть он и не выглядел расстроенным.

Я взяла себе миску салата и сменила тему:

– Кстати, мне нравится твоя прическа.

Длинные светлые волосы Шарлотты были заплетены в пышную косу, которая тянулась от виска к виску через макушку и обрамляла ее лицо, словно корона.

– Спасибо! Наконец-то у меня получилось как надо. Сегодня вечером выложу видео.

Я никогда не меняла прическу; мне не хотелось жертвовать сном ради того, чтобы уложить волосы. А вот Шарлотта всегда приходила в школу в новом образе. Она убирала волосы наверх, заплетала в замысловатые косички, оставляла распущенными и красиво завивала в крупные кольца. Когда Шарлотта доводила прическу до совершенства, она выкладывала в Инстаграм обучающее видео с пошаговой демонстрацией. Когда я в последний раз заходила к ней на страницу, у нее было больше двенадцати тысяч подписчиков.

Я оглянулась на Люка. Он сидел спиной ко мне, за дальним столом, и болтал с друзьями, потягивая газировку.

Я хотела было отвернуться, но тут Лара меня заметила. Грубо говоря, упала первая косточка домино. Лара подтолкнула локтем Тесс, та наклонилась к Аве, Ава что-то прошептала Кэтрин, и вскоре все за столом Люка смотрели на меня. Широко распахнув глаза. Разинув рты. Никто и не думал скрывать своего удивления. Они смеялись и показывали на меня пальцем, пока не упало последнее домино и Люк не обернулся.

Когда он меня увидел, я склонила голову набок и приветливо помахала ему, чувствуя себя Мэрилин Монро и надеясь, что выгляжу не хуже. Люк прикрыл рот ладонью, но по морщинкам в уголках его глаз я поняла, что он улыбается.

Я подошла к стойке заплатить за обед, и кассир посмотрела на меня исподлобья.

– Что? – спросила я.

Она покачала головой и ответила, возвращая мою карточку:

– Ничего.

– Ты сегодня пропустишь драмкружок? – уточнила Шарлотта своим привычным деловым тоном.

– Нет. С чего бы? – отозвалась я и убрала карточку в карман джинсовой юбки.

Она махнула рукой в сторону Люка.

– Слушай, не обязательно так загоняться. Сколько осталось дней?

– Сто шестьдесят один, – тут же ответила я.

– Отдохни, пообедай со своим парнем. Ничего же страшного. Знаю, ты сказала, что не бросишь нас с Тайлером, как я вас бросила, когда встречалась с Саймоном, но это же нормально. Мы все поймем. Нам нравится Люк. И ты не обязана проводить с нами весь обеденный перерыв.

– Еще как обязана.

– Ничего подобного! Нет, правда. И ты же знаешь, что я никогда не назвала бы тебя лицемеркой!

– Не в лицо.

– Разумеется.

Я рассмеялась.

– Ну, все равно вы здесь ни при чем. До постановки «Нашего городка» четыре недели, и если я не вызубрю фразы Эмили Вебб, мисс Мартин меня задушит. Или найдет мне замену, что намного хуже.

Я показала на большие двери, ведущие в школьный театр.

– Иди. Если я не приду, то это потому, что мистер Эллиот отправил меня домой, а не потому, что я вас не люблю до смерти!

Я снова перебросила фиолетовое боа через плечо, развернулась на носках и пошла по столовой, будто модель по подиуму. Все взгляды были прикованы ко мне. И мне это нравилось.

Я подошла к Люку, опустила поднос на стол, набросила боа ему на плечи и села к нему на колени. Он сжал мое бедро. А потом поцеловал.

Легонько. Школьным поцелуем. Не страстным и горячим, хотя до этого было недалеко. Я почувствовала, что все на нас смотрят.

Я облизнулась.

– Ты на вкус как мята.

Он вытащил из кармана пачку конфеток «Ментос».

– Хочешь?

Люк выдавил одну штучку мне на ладонь, и я бросила мятную конфетку себе в рот.

– Так… Догадываюсь, за этим, – он потеребил перья на моем боа, – стоит целая история?

– И притом сногсшибательная, – призналась я.

Тесс и Кэтрин оторвались от тарелок, Ава и Доминик умолкли, а близняшка Люка, Эддисон, хлопнула себя по груди и крикнула:

– Я обязана это услышать!

Вот почему из друзей Люка она мне нравилась больше всего.

– Ладно, в общем… – Я выпрямилась и повернулась к слушателям. – Между третьим и четвертым уроком я стояла у своего шкафчика. Я уже собиралась уходить, но путь мне преградил мистер Эллиот. Он скрестил руки на груди и строго на меня посмотрел. – Я изобразила его позу и выражение лица. – А потом тихо-тихо спросил, знаю ли я, что своим нарядом нарушаю школьные правила!

Опершись на плечо Люка, я приподнялась, чтобы все сидевшие за столом могли как следует разглядеть мой наряд.

– Сначала я решила, что дело в юбке. Я проверила, доходит ли край до кончиков пальцев. – Я вытянула руку вдоль тела. – Как видите, почти доходит, но все же он не выше. Казалось бы, все в порядке! Но мистер Эллиот погрозил мне пальцем и сказал: «Вы прекрасно знаете, что оголять плечи нельзя, мисс Керн».

Я огляделась, проверяя, нет ли в столовой учителей, а потом приспустила боа, обнажая плечи.

Даже Тесс удивилась.

– Э-э-э… Это же обычная майка. Да, они якобы запрещены, но все в них ходят!

– Вот именно! – Я ударила по столу ладонью. – Я тоже так думала. Но нет, это не обычная майка, Тесс, это «нарушение правил». – Я загнула пальцы, как бы забирая слова в кавычки.

Все неотрывно смотрели на меня. Прекрасно.

– Представьте себе, мистер Эллиот заявил, что отправит меня домой переодеться, потому что мой наряд «отвлекает юношей». Бред, правда?

Я окинула взглядом девчонок. Ава кивнула. Кэтрин сказала:

– Чушь.

Тесс закатила глаза.

Я посмотрела на Люка.

– Тебя он отвлекает?

Люк пожал плечами.

– Ага, но ты почти всегда меня отвлекаешь.

– Ну конечно. – Я поцеловала его в нос. – И дело тут в тебе, разумеется, а не во мне. Так вот, – продолжила я, снова обращаясь ко всей компании. – Я пообещала мистеру Эллиоту, что найду чем прикрыть плечи. Он задумался ненадолго, а потом согласился. И ушел.

Я отпила газировки Люка, чтобы промочить горло.

– Я отправилась прямиком в театр – думала, за сценой или в фойе наверняка завалялась какая-нибудь моя кофта. Ничего подобного. Тогда я заглянула в комнату, где у нас хранится реквизит, – в бутафорскую. Покопалась в шкафу с костюмами, и вуаля! Нашла вот эту красоту. – Я потрепала боа по перьям. – Оно замечательно прикрывает мои плечи, скажите? И мне всегда шел фиолетовый!

Все рассмеялись, и я отвесила небольшой поклон. А потом спрыгнула с коленей Люка, села рядом и потянулась к сэндвичу. Я умирала с голода.

Эддисон встала и подошла к нашему концу стола.

– Двиньтесь, – сказала она Брайану и Джейку, и они подвинулись, чтобы она могла сесть между ними. – Так, Эмори. Ты же пойдешь на матч Люка в среду?

– В эту среду?

Мы с Шарлоттой, Тайлером и остальными ребятами из драмкружка всегда собирались в забегаловке по средам после репетиции, пили кофе, ели чизкейк с шоколадными каплями, повторяли реплики. Я бы ни за что не хотела этого пропустить, и мне действительно нужно было скорее заучить роль.

– Это первый матч регулярного чемпионата, – сказал Люк. – Ты еще ни разу не видела, как я играю, по крайней мере – в официальном матче.

– Но я ничего не смыслю в лакроссе[3]!

По выражению их лиц было ясно, что отмазка неважная.

– Ерунда, – отозвалась Эддисон. – Мы тебе все объясним.

Мне еще не приходилось посещать школьные спортивные мероприятия. Я думала, что так и закончу старшую школу «Футхил», ни на одном из них не побывав. Но что поделаешь? Люку не откажешь.

Он обнял меня за талию.

– Наденешь мою спортивную куртку.

Я не выдержала и хихикнула.

– Твою куртку?

Люк был широкоплечим и выше меня на добрых пять дюймов. Я рисковала утонуть в его спортивной куртке! Да и расхаживать в куртке своего парня – это так… избито, даже слащаво.

– На спине написано большими буквами «Калетти», да? – спросила я.

– Ну, не «Джонс».

Я хотела отпустить еще какую-нибудь шутку, но поняла, что для него вся эта затея с курткой очень много значит, и вместо этого уточнила:

– Можно будет немного ее подшить?

– Конечно. У меня этих курток навалом. Делай с ней что хочешь.

– Ой-ой, – сказал Джейк. – К нам идет Эллиот.

Я подняла взгляд. Мистер Эллиот проходил мимо кассы, глядя прямо на меня.

– Ну, мне пора. – Я завернула сэндвич в пакетик, поправила боа, чтобы как следует прикрыть плечи, и поцеловала Люка. – Увидимся! – бросила я через плечо, отправляясь к дверям, ведущим в театр.

Ханна

– Раз-два. Раз-два. – Алисса собрала волосы в хвостик и дождалась, пока Джек подсоединит второй микрофон. Когда он закончил и кивнул ей, она подошла к стойке и повторила: – Раз-два. Раз-два. Не работает! – крикнула Алисса, задрав голову, и постучала ногтем по микрофону.

Аарон сидел за стеклом в будке звукозаписи, наверху, склонившись над микшерным пультом, и двигал ползунки. Он заговорил, и его голос прозвучал гулко и торжественно, мгновенно заполнив собою весь зал.

– Попробуй снова.

– Раз-два. Раз. Не-а. Ничего.

Алисса хлопнула меня по руке ладошкой.

– Эй, я тебе кое-что покажу после репетиции!

Она показала на будку.

– Что-то про Аарона?

Его имя я выплюнула, будто оно жгло мне язык. Мне и слышать про него не хотелось, но выбора не было. Когда он устроился сюда на работу, Алисса сразу поставила перед собой задачу выяснить про него все, что только можно. В прошлый раз, когда она оставалась у меня с ночевкой, Алисса заставила меня смотреть видео Аарона в церкви, в которой он выступал до прихода к нам.

– Про старшую школу. – Она ухмыльнулась. – Ты сейчас упадешь! Он играл в группе.

Я уменьшила высоту микрофонной стойки и закрутила ручку регулятора.

– Знаешь, кого я нашла?

– Кого? – безразлично отозвалась я.

– Его девушку, Бет! По крайней мере, мне кажется, что это она. Судя по фотографии на его телефоне, которую он нам показывал пару недель назад.

– Ты понимаешь, что это уже похоже на манию?

– Манию? – Она широко распахнула глаза. – Нет. Просто я невероятно любопытная и удивительно способная!

– А еще слегка одержимая, – пошутила я.

Она пропустила мое замечание мимо ушей.

– Ни за что не угадаешь, на чем он играл!

Первой в голову приходила гитара, а значит, не на ней. Я попыталась представить Аарона-старшеклассника на сцене. На вокалиста он не походил, но и на басиста тоже. Не успела я прийти к определенному заключению, как Алисса сама ответила на свой вопрос:

– Подруга, мой милый был барабанщиком! – Она поиграла бровями. – Конечно, акустическая гитара, на которой он сейчас играет, – это очаровательно и все такое, но барабан? Это, прямо скажем, горячо!

– Подозреваю, называть нашего дирижера «горячим» не очень-то уместно.

– Знаешь, что тут еще горячее? – спросил Логан, повернувшись к нам с насмешливым выражением лица.

Алисса уперла руки в бока.

– Что?

– Твой микрофон.

Алисса покраснела и отшатнулась от стойки. Мы с Логаном и Джеком еле сдержались, чтобы не рассмеяться.

Помещение снова заполнил голос Аарона:

– Что ж, слышу, все работает. Сейчас спущусь.

Мы засмеялись. Через минуту Аарон спустился к нам с видеокамерой в одной руке и штативом в другой и начал готовиться к съемке, не обращая внимания на наш безудержный хохот и алеющие щеки Алиссы.

Последние несколько недель он бегал с камерой по кампусу, запрыгивал на столы во время обеда, чтобы снять, как ученики едят, носился по библиотеке, чтобы запечатлеть корпящих над книгами ребят, заглядывал на уроки, чтобы показать наших учителей в действии. Раньше я восхищалась тем, как он старается ухватить дух школы. А теперь думала только о том, сколько денег папа потратил на эту новенькую видеокамеру.

– Так. Я почти закончил рекламные видео, но у меня мало записей с «Рассветом Воскресения», поэтому сегодня я буду снимать вас. – Он нажал кнопку и занял свое место перед нами, как обычно. – Представьте, что камеры здесь нет. Начнем с «Ярче солнца».

«Ярче солнца» была старенькой, но всеми любимой песней. Мы исполняли ее на местных соревнованиях четыре года подряд, и она лилась как-то сама собой. Мы больше не задумывались над словами и нотами, и поэтому она всегда особенно мне нравилась. Мы решили спеть ее и на Дне открытых дверей, потому что знали, что выступление получится безупречным.

Аарон стоял прямо перед сценой, и не смотреть на него было невозможно, так что я глубоко вдохнула, подавив свою обиду, и приказала себе сосредоточиться на мелодии и не думать о дирижере.

Он кивнул Алиссе, и она прошептала:

– Четыре, три, два, один.

Он показал на нас с Джеком, и мы затянули:

– М-м… на-на. М-м…. на-на.

Вчетвером мы неотрывно следили за руками Аарона, которые взмывали в воздух и опускались в такт музыке. Он показал на Логана, и тот спел чисто и звонко:

– Я никогда не понимал. И для чего любовь – не знал. Сердце болело, ныли виски – что за чувство!

Аарон поднял левую руку, демонстрируя нарастающий темп. Мы с Джеком и Алиссой задавали ритм, а Логан исполнял сольную партию. Потом Аарон показал на меня, и мы запели хором:

– Что за чувство в моей душе! Ярче солнца слепит любовь.

К середине песни мы расслабились. Смотрели друг на друга, поднимали ладони к потолку, закрывали глаза, покачивались из стороны в сторону, чувствуя единение с музыкой. Нам было легко и весело. Наконец мы исполнили последние две строчки:

– Мы нежданно нашли друг друга! Ярче солнца сияет любовь.

Аарон сжал левую руку в кулак и поднес указательный палец правой к губам. Наступила тишина. Красный огонек на видеокамере все еще горел.

– Отлично, – похвалил нас Аарон. – Логан, ты перешел ко второй строфе чуть раньше, чем следовало бы. Внимательнее наблюдай за моими жестами. Я тебе покажу, когда начинать, хорошо? Ханна, обрати внимание на первую строчку в хоре. «Что за чувство в моей душе…» – пропел он. – Исполни ее с чувством, хорошо?

Раньше я бы поблагодарила его за совет. Сейчас же я молча взяла с кафедры бутылку воды и сделала большой глоток.

– Хорошо, давайте еще раз.

Алисса прошептала в микрофон:

– Четыре, три, два, один.

* * *

Двумя часами спустя, после четырех исполнений «Ярче солнца» и трех «Я бросаю тебе вызов», второй песни, которую мы собирались исполнить на Дне открытых дверей, Аарон объявил, что репетиция закончена. Мы вздохнули с облегчением и побежали к первому ряду за рюкзаками, пока он не передумал.

– Слушай, Алисса, подвезешь меня? – спросила я подругу. – Папа опять работает допоздна. – Отчасти это была правда, но на самом деле мне не хотелось садиться с отцом в машину.

Она проверила время на телефоне.

– Извини, не сегодня. Мы задержались минут на двадцать, а мама меня убьет, если я не погуляю с собакой.

Я обернулась.

– Логан?

Он запихнул бутылку с водой в карман рюкзака.

– Я тоже не могу. Уже обещал подвезти Джека, а он живет на другом конце города.

– Ладно, пробегусь.

Этого мне тоже совсем не хотелось. Путь от школы до дома был невыносимо скучным. Мне куда больше нравилась моя тропа, в конце которой меня ждал мой камень.

– Извини, – кинула через плечо Алисса, направляясь к двери. – Я тебе напишу.

Я не спешила уходить, а делать мне было нечего, так что, когда мои друзья разошлись, а Аарон вернулся в будку, я поднялась на сцену отключить микрофоны.

Одним из условий Аарона, когда он соглашался на работу в школе «Завет», было новое оборудование – якобы без этого он не смог бы разработать музыкальную программу, которую просил от него мой папа. Так у нас появились покрытый бархатом звукоизоляционный экран для микрофона, рядом с которым я как раз сейчас стояла, роскошная камера на штативе профессионального уровня и, конечно, будка звукозаписи со всем ее содержимым, включая микшерный пульт на шестьдесят четыре канала и мощный компьютер, на котором Аарон обрабатывал наши аудио- и видеозаписи.

Наверняка он знал, что наша школа переживает не лучшие времена, когда согласился на эту должность – его, собственно, и позвали, чтобы вытащить нас из болота. Я смотрела на навороченный инвентарь и гадала, сколько жертв принес мой папа, чтобы нанять Аарона? Знал ли Аарон, что папа предпочел его мне?

Мои раздумья прервал бодрый голос.

– Ты же знаешь, что мне за это платят? – пошутил Аарон, поднимая шнур и оборачивая его вокруг запястья.

– Ага, прямо из сбережений на мою учебу, – проворчала я себе под нос.

– Что-что?

– Да так, ничего.

Я защелкнула замочки на футляре и отнесла его за сцену, в комнату, где хранилось оборудование. Там я положила его на полку рядом с другими микрофонами. Когда я вернулась, Аарон снимал видеокамеру со штатива.

– Слушай, у тебя есть минутка?

Я хотела подыскать уместное оправдание, но в голову ничего не приходило, и я пробормотала:

– Ну, наверное.

Он обрадовался сильнее, чем я ожидала.

– Отлично! Я надеялся, что ты согласишься. Мне очень важно узнать твое мнение по одному вопросу.

Он взял штатив в одну руку, видеокамеру – в другую и пошел к двухстворчатым дверям. Я последовала за ним. Мы повернули направо и взобрались по узкой лесенке на балкон.

Не помню, когда я в последний раз сюда поднималась, но здесь почти ничего не изменилось. Все те же восемь рядов скамей из красного дерева, точно такие же, как в алтарной части церкви, длинный стол у дальней стены, покрытый синим шелком, и медные блюда для сбора пожертвований. И тишина. На балконе всегда было тихо, его занимали только в канун Рождества и на Пасху, когда в переполненной церкви не оставалось свободных мест.

Будка звукозаписи, казалось, застыла во времени. Стены в ней покрывали черные металлические полочки, на которых пылились старые микрофоны, катушечные магнитофоны, кассеты и другое оборудование, которым не пользовались, наверное, уже несколько десятилетий.

Я подошла к звуконепроницаемому стеклу и посмотрела сверху вниз на алтарный зал, на громадный деревянный крест, висевший на стене за кафедрой.

Когда я была совсем маленькой, мама работала в офисе несколько дней в неделю. Она брала меня с собой, и по понедельникам я частенько прибегала сюда, поднималась в будку на балконе и в окошечко наблюдала за тем, как папа читает проповедь. С высоты он казался другим. Более важным и значительным.

Я вслушивалась в каждое его слово – даже тогда. Как и все остальные. Если бы он сообщил нам со сцены, что небо не синее, а фиолетовое, мы бы вышли на улицу и посмотрели на небо совершенно иными глазами. Однако за последние несколько лет многое изменилось, причем не только для меня. Из-за того, что становилось все меньше и меньше желающих поступить в «Завет», либо из-за того, что современный подход папы уже приелся, к нему стали относиться по-другому. Папа их разочаровал. Я это чувствовала. И он тоже.

– Вот. – Аарон похлопал по табурету рядом с ним. – Присаживайся. Хочу тебе кое-что показать.

Он повернул ко мне монитор, и я увидела знакомый сайт «Рассвета Воскресения». Аарон разработал для него новый дизайн, сразу, как поступил сюда на работу. Теперь там было много картинок, мало текста, и он больше походил на сайт инди-рок-группы[4], чем христианского хора а капелла. Наши новые видео с Ютуба и черно-белые фотографии с прошедших выступлений обрамляли стильные рамки. Еще он добавил ссылки на скачивание наших песен.

– Я работал над рекламными видео.

Он щелкнул мышкой, и изображение заполнило экран. Алтарная часть церкви была наводнена детьми, которые держались за руки, поднимая их к небу. Я раньше не видела этой фотографии, но она наверняка была старой: у нас давно не собиралось столько народа. Субтитр гласил: «Не скроем от детей их, возвещая роду грядущему славу Господа, и силу Его, и чудеса Его, которые Он сотворил (Псалом 77, стих 4)».

– Здесь я вдохновлялся прошлыми рекламами «Завета», – объяснил Аарон. – Это видео должно привлечь детей из типичных христианских семей Оринджа, которые ищут хорошую старшую школу при церкви и с программой подготовки к колледжу.

Потом он открыл другое окошко, и на экране появился знакомый черно-белый снимок нашего хора. Логан безучастно глядел в камеру, Алисса улыбалась чему-то, что осталось за кадром, а мы с Джеком смотрели друг на друга. Нам устроили профессиональную фотосъемку после победы на соревновании «Северные огни» на моем первом году старшей школы. Как по мне, на этом снимке мы походили на слащавую музыкальную группу начала восьмидесятых, но он почему-то всем очень нравился. В отличие от первой рекламы эта выглядела более молодежной и менее религиозной. Ее сопровождал короткий субтитр: «Найди свой голос. Спой свою песню». Никаких крестов там и в помине не было.

– Эта нацелена на ребят, которых интересует творчество, – сказал Аарон и щелкнул мышкой, включая видео. – Я всю ночь над ней работал, так что если тебе не понравится – подсласти пилюлю, хорошо?

Он улыбнулся.

Я не хотела улыбаться в ответ, но не сдержалась. Все-таки смотреть на него исподлобья и отводить глаза куда проще, когда он дирижирует нашему хору, а в личной беседе, когда сидишь с человеком лицом к лицу, гораздо сложнее отвечать ему односложно и испепелять его взглядом.

– Шутка. Мне правда важно узнать, что ты думаешь.

Видео началось с общего взгляда на кампус. Кадры медленно сменяли друг друга. Затем показали дружные компании ребят в классных комнатах, в столовой и библиотеке. Звучал не папин голос, а Аарона, и он описывал школу не как рай у холма, где в кронах деревьев слышится шепот Божий, а как чудесное место для тихих раздумий и поисков себя.

Во второй части уделялось внимание тому, что мы раньше никогда не освещали: выступление «Рассвета Воскресения» на соревнованиях, полный зал на рождественском мюзикле. Фотографии нас четверых: как мы репетируем, как дурачимся в автобусе по дороге на конкурс, как учим детей петь во время летней миссионерской поездки. Голос Аарона затих, его сменили самые известные песни нашего хора. Потом он рассказал про танцевальный и драматический кружки, а в конце на экране появились дата и время Дня открытых дверей большими буквами.

– Ух ты, – выдохнула я. – Здорово. Очень здорово!

– Ты так говоришь только потому, что я просил меня не критиковать? Ты же поняла, что я шутил?

– Нет, правда, видео очень хорошее. Честное слово!

Аарон сощурился.

– Ты выглядишь… растерянной.

Он попал в точку. До того как я узнала про историю с деньгами, позаимствованными из отложенных мне на учебу средств, я считала, что нам очень повезло с Аароном, и восхищалась тем, что последние две недели он без устали бегал по кампусу и снимал видео. Он много трудился – ради папы, ради школы. Как бы я на него ни сердилась, он заслуживал уважения.

– Просто гадаю, как ты смог так быстро справиться?

– Ну, во-первых, это моя работа. – Он начал загибать пальцы. – Во-вторых, твой отец – мой начальник – требует, чтобы все видео были готовы к пятнице. Он хочет отправить их местным церквям и попросить показывать их во время воскресной службы. В-третьих… – Он осекся. – Забудь. Это неважно.

Я подняла бровь.

– Что в-третьих?

– Тебе это неинтересно.

– Да, раньше и правда не было, а теперь вот очень интересно, – пошутила я.

Он слегка улыбнулся.

– Ладно. В-третьих, заняться мне больше нечем. Когда мы с вами расходимся, я возвращаюсь в свою жалкую берлогу и часами сижу там один. Если бы не этот маленький холодильник, который мне здесь предоставили, я бы уже умер от голода или жажды. Я работаю до полуночи, прихожу домой поспать и снова отправляюсь на работу. А ты думала, как я успел переделать весь сайт «Рассвета Воскресения» за, кажется, четыре дня?

– Так или иначе, мне все нравится. И я так говорю не потому, что у тебя сейчас в жизни нет ничего, кроме работы, и мне тебя жалко. – Я посмотрела прямо на Аарона. – Видео отличные.

– Думаешь?

– Да, – ответила я.

Наверное, он уловил сомнение в моем голосе, потому что вопросительно посмотрел на меня и добавил:

– Но?..

– Нет, никаких «но», – отозвалась я.

– А мне показалось, что сейчас будет «но».

– Тебе показалось. – Я не решалась прямо сказать то, что думаю. Я знала, что Аарон следует папиным указаниям, и в этой рекламе он осветил творческую сторону школы, как папа его и просил. – Оба видео сильные и вдохновляющие, но мне непонятно, как ты будешь искать подход к остальным.

– В смысле?

– Ну, первая реклама у тебя для верующих семей, вторая – для желающих попасть в Голливуд, но таких учеников у нас на самом деле немного. Помнишь, что папа сказал сегодня утром перед службой? Многие из тех, кто пришел к нам на первый год обучения, чувствовали себя… потерянными. В их жизни чего-то не хватало, и «Завет» заполнил эту пустоту. Остальные ученики стали для них друзьями, которых раньше было не найти, заменили давно распавшуюся семью. Большинство ребят поступили сюда, потому что им было больше некуда идти.

– И ни одно из этих видео не найдет отклика в их душе, – заключил Аарон.

– Верно.

Он скрестил руки на груди и посмотрел в экран.

– Извини, – сказала я. – Не хотела тебя задеть. Я знаю, как много ты трудишься.

Аарон помотал головой.

– Вовсе ты меня не задела. Совет хороший. – Он взял банку колы со стола и сделал большой глоток. – Так как нам подыскать ключик к их сердцу?

Я закатила глаза к потолку.

– Не знаю, сам решай. Тебе же платят кучу денег!

В груди у меня снова нарастала злоба, и я сердилась на себя за то, что забыла, как сильно я на него обижена, и принялась вести себя с ним как обычно. Нет, теперь я знаю, как низко поступил папа, и не могу быть вежливой с Аароном. Я встала и потянулась к рюкзаку.

Аарон поставил колу рядом с клавиатурой и поправил бейсболку. Он по-прежнему не отрывался от монитора.

– Я сниму третье видео, – выпалил он.

– Как? Я думала, к пятнице все должно быть готово?

– Мне больше заняться нечем, забыла? Снять и отредактировать несложно. Главное – определиться с задумкой и текстом.

В будке снова повисла тишина. Он что, ждал от меня совета? В таком случае его ожиданиям не суждено было оправдаться. Я, считайте, платила ему зарплату. Мне что, еще и работать за него?

Я уже собиралась уходить, когда мое внимание привлек один из снимков на экране. Это была фотография Кейтлин Казиарти. Она исповедовалась, стоя за кафедрой.

Кейтлин перевелась к нам через несколько месяцев после начала второго года старшей школы, потому что в прежней школе про нее распустили злые слухи. Подробностями она с нами не поделилась, зато рассказала о том, как тяжело ей пришлось, как никто не верил ее словам, даже те, с кем она дружила с младшей школы. Родители ее успокаивали, говорили, что слухи затихнут, но становилось только хуже, и они наконец согласились перевести Кейтлин в другую школу.

В своей исповеди она рассказала о том, что в «Завете» ее приняли с распростертыми объятиями, все были к ней добры и держали за свою. Помню, тогда я цинично подумала о том, что и в нашем кампусе распускают мерзкие слухи и ей не следовало бы расслабляться. Но потом я взглянула на папу и увидела, что он весь светится от гордости за рай, который он построил для Кейтлин. И когда мы ехали домой в машине тем же вечером, он признался, что принял должность директора именно из-за ребят вроде Кейтлин. «Мы им нужны, – уверенно заявил он. – И я все сделаю для того, чтобы сохранить эту школу. Ради них». Меня очень впечатлили его слова.

Теперь я ощутила укол совести из-за того, что так сильно на него рассердилась. Все-таки папа ни капли не изменился. Пускай я не могла одобрить его решение, я знала, что он хотел как лучше. У него всегда было доброе сердце.

– Ты ходил на исповеди у нас в «Завете»? – спросила я Аарона.

– Пока нет. А что?

– Иногда по понедельникам, во время утренней службы, кто-нибудь из учеников выходит исповедоваться. Рассказывает о жизни до нашей школы. О своих ошибках. Обо всем плохом, что с ним или с ней произошло. О том, как «Завет» помог начать жизнь с чистого листа. Мне это всегда напоминает о том, что мне нравится в этой школе. Ты мог бы взять у кого-нибудь из них интервью на камеру. Совместить несколько историй, наложить музыку. Получилось бы очень вдохновляющее видео.

Аарон снял бейсболку и провел пальцами по волосам.

– Отличная мысль. Такое привлекло бы немало внимания. Людям нравятся истории из жизни.

– Именно.

– Поможешь мне? – спросил Аарон.

– Я?

«Ну нет», – подумала я, жалея о том, что не ушла раньше и что вообще упомянула об исповедях.

– Конечно. Ты могла бы к ним обратиться, узнать, согласятся ли они. Или даже провести интервью, если хочешь. Тебя все знают. И все для тебя сделают.

– Вряд ли, – фыркнула я. – Это для моего папы они все сделают.

– Без разницы.

Я сощурилась.

– Мы с ним – не один и тот же человек.

– Извини, я думал, это комплимент. – Аарон опустил ладони на колени и подался вперед. – Так что скажешь? Согласна поработать вместе со мной?

Я посмотрела на Аарона и напомнила себе о том, что он, по сути, ни в чем не виноват. Откуда ему знать, где папа нашел средства на зарплату и оборудование? Впрочем, помогать ему мне все равно не хотелось.

Однако денег уже не вернуть: что сделано, то сделано. Теперь мне особенно важно скорее уехать из дома, а чтобы у меня появился шанс поступить в Бостонский университет, нужно, чтобы в День открытых дверей церковь была заполнена до отказа.

Помогая ему, я помогала еще и себе.

– Ладно.

Мой ответ больше походил на неуверенный вздох, чем на целое слово из двух слогов, но Аарон все равно просиял.

– Отлично! – Он подтолкнул меня плечом. – Будет весело, обещаю!

Эмори

День 277-й, осталось 160

– Так, учтите, в этой сцене мы впервые видим взаимодействие Джорджа и Эмили, – напомнила мисс Мартин со своего места в первом ряду.

Я крепче сжала листы с текстом пьесы.

– Сцена очень важная, потому что показывает начало их дружбы. Аудитория должна почувствовать ту искру, которая связывает вас и в жизни. – Она улыбнулась нам ободряюще. – Эмори, скажи, чем Тайлер похож на своего персонажа, Джорджа, и как это отражено в конкретной сцене.

– Он тоже ноль в математике, – тут же выпалила я.

– Что правда – то правда, – согласился Тайлер.

Остальные захихикали со своих мест.

– А ты, Тайлер? – сказала мисс Мартин. – Назови черту Эмили Вебб, которую ты видишь в Эмори.

Я бы не знала, что на это ответить. Если не считать схожести наших имен, у меня не было ровным счетом ничего общего с моей героиней.

Тайлер посмотрел на меня.

– Эмили Вебб – нежная и невинная…

– Ага, прямо как я, – перебила его я.

Все рассмеялись.

– Но при этом прямолинейная, – продолжил Тайлер. – Всегда говорит то, что думает. Показывает свое отношение к человеку. Она помогает Джорджу не только потому, что он сделал ей комплимент. Он ей правда нравится. Он ее смешит. А еще она, наверное, считает его поразительно симпатичным! – Тайлер поиграл бровями, и я засмеялась.

– Ничего себе, какой глубокий анализ! Теперь мне стыдно, что я сказала только про математику.

Мисс Мартин опустилась в кресло и оперлась локтями о колени.

– Хорошо, пойдет. Продолжаем.

Тайлер встряхнул руками и прокашлялся, а я прижала подбородок к груди, растягивая шею и спину.

Потом мы посмотрели друг на друга.

– Привет, Эмили, – сказал Тайлер.

– Привет, Джордж, – ответила я и перекатилась с носков на пятки.

– Мне очень понравилась твоя речь сегодня на уроке.

Я наклонила голову набок и произнесла ответную реплику. Тайлер махнул рукой на две высокие деревянные платформы за нашими спинами и сказал, что ему виден из окна его комнаты мой письменный стол, за которым я каждый вечер корплю над домашним заданием.

– Не хочешь устроить нечто вроде… Телеграфа? Между нашими окнами? – спросил он. – Если я застряну на задачке по алгебре, отправлю тебе записку, и ты пришлешь мне, ну, подсказки.

Я нахмурилась, как будто собираясь ему возразить, и он тут же добавил:

– Не ответы, Эмили, нет… Только небольшие подсказки.

Вдруг у меня чирикнул телефон. Я решила не обращать внимания.

– А, думаю, подсказки – это не страшно, – сказала я.

Чик-чирик.

– Так что… м-м… если что, свистни мне, Джордж, и я дам тебе подсказку.

Чик-чирик.

– Черт, – прошептала я и хлопнула себя по бедру свернутым в трубочку сценарием.

– Так, это просто смешно. Чей это телефон? – Мисс Мартин поднялась и уперла руки в бока.

– Мой, – пробормотала я. – Извините. Забыла его выключить.

Чик-чирик.

– Тогда выключи сейчас, будь добра. Мы подождем.

Я бросила листы с текстом на стул и поспешила к рюкзаку. Мне пришлось перерыть там все, чтобы отыскать среди салфеток, ручек и бумажек телефон до того, как он снова чирикнул. Когда я наконец его нашла, я отключила звук и посмотрела на экран.

Мама: ПРОВЕРЬ ПОЧТУ!

Я щелкнула на значок конверта. Мне в глаза бросилось только что полученное письмо:

ОТ: Факультет актерского мастерства Калифорнийского университета Лос-Анджелеса

ТЕМА: Приглашение на прослушивание

Я быстро просмотрела текст, готовая взорваться от счастья, а потом перечитала уже внимательнее. Когда я печатала ответное сообщение маме, мисс Мартин крикнула:

– Что бы вам ни написали, мисс Керн, эта сцена куда важнее!

Я выпрямилась и помахала телефоном.

– Меня пригласили на прослушивание в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса!

Не прошло и секунды, как меня окружили со всех сторон. Даже мисс Мартин взобралась по ступенькам на сцену и присоединилась к поздравлениям. Шарлотта обняла меня со спины и закричала прямо мне в ухо:

– Я же говорила!

Тайлер бросился мне на шею и притянул к себе.

– Красотка!

– Буду красоткой, если поступлю, – ответила я.

– Поступишь, – сказала Шарлотта.

Через несколько минут все вернулись на свои места, а Тайлер с Шарлоттой остались, чтобы прочитать письмо целиком.

– У тебя два варианта, когда ехать на прослушивание, – заметила Шарлотта. – В эту пятницу или следующую среду.

– Выбери пятницу, – посоветовал Тайлер. – Чтобы сразу отмучиться и уже об этом не думать.

– Не выйдет, – возразила я. – Мама не сможет меня отвезти. Ей надо обслужить большое торжество в городе в эту пятницу.

– А Люк? – спросила Шарлотта.

– Нет, у него выездная игра.

Тайлер посмотрел на Шарлотту.

– Мы тебя отвезем.

– Да! – согласилась она. – Я люблю долгие поездки.

Я засмеялась.

– Тоже мне, долгая поездка. До Калифорнийского университета ехать всего сорок пять минут.

– Не забывай о пробках, – сказала Шарлотта. – Мы больше часа будем ехать до трассы в Вествуде и еще час с нее съезжать. Это надолго. Я возьму что-нибудь перекусить.

– Да, выбирай пятницу, – добавил Тайлер. – Еще успеешь порепетировать по пути.

– Эй вы, трое! – крикнула мисс Мартин. Мы подняли взгляд. Все на нас смотрели. – Не расслабляйтесь! Вы мои, пока не упадет занавес после постановки «Нашего городка». Давайте-ка возвращайтесь на свои места!

Мы послушались.

– Отлично, – громко сказала мисс Мартин. – Начнем сначала. В сценарий не подглядывать.

Я сияла. Мне не терпелось рассказать обо всем Люку. Скорее бы репетиция закончилась!

Тайлер встряхнул руками. Я наклонила голову в одну сторону, потом в другую, растягивая шею. Потом мы посмотрели друг на друга.

– Привет, Эмили.

– Привет, Джордж.

* * *

Тайлер остановился перед светофором, на котором горел красный. Пока мы ждали зеленого, он хлопнул по рулю и крикнул:

– Вопрос!

Мы с Шарлоттой подпрыгнули от неожиданности.

– Если бы вы могли поменяться с кем угодно местами на один месяц, кого бы вы выбрали?

Это была фишка Тайлера: Игра в вопросы. Мы всегда в нее играли, с начала нашей дружбы, чаще всего вечером, в забегаловке, за кофе и чизкейком. Тайлер спрашивал, а мы с Шарлоттой старались отвечать как можно быстрее. Объяснять свой выбор и уточнять условия строго запрещалось, а если мы слишком долго думали, если наши ответы совпадали или казались Тайлеру глупыми, он заставлял нас исполнить песню из какого-нибудь популярного мюзикла. Нам обеим медведь на ухо наступил, так что мы очень старались не проштрафиться. Все правила игры знал только сам Тайлер, и иногда он их менял без предупреждения.

– Ты терпеть не можешь тишины, да? – спросила я.

– Да. Ненавижу. Так, с кем поменяетесь? Ну?

– Мишель Обама, – сказала я.

– Эллен Дедженерес, – сказала Шарлотта.

– Майкл Джексон, – сказал Тайлер. – Когда он был жив.

Шарлотта взглянула на него вопросительно. Ей явно хотелось что-то сказать, но она боялась, что тогда ее заставят петь.

– Второй вопрос. Средства у вас неограниченные. Вы можете поехать в любую точку мира и поселиться там на месяц. Куда отправитесь?

– В Индию, – ответила Шарлотта.

– А точнее?

– Мумбаи.

– Нью-Йорк, – ответила я. – Город.

– Дарем, Индиана, – ответил Тайлер.

Шарлотта оглянулась на меня, и я закатила глаза.

Тайлер свернул на дорогу, которая вела на улицу Шарлотты и Люка. Их район сильно отличался от моего. Там было много высоких деревьев, больших домов с длинными подъездными дорожками, аккуратными фонарями, стоящими на равном расстоянии друг от друга. В нашем районе зелень почти не росла, чаще встречались тротуары и оживленные перекрестки.

Через два квартала Тайлер повернул направо и подъехал к крутой узкой подъездной дорожке перед домом Люка. Он затормозил рядом с серебристым «БМВ» миссис Калетти и спросил:

– Можно нам сегодня с тобой на Калетти-Спагетти?

Каждую неделю по вторникам я ходила к Люку на семейный ужин. Люк и Эддисон обязаны были всегда там присутствовать, и когда их мама пригласила меня тоже, я решила, что очень постараюсь не пропускать эти вечера. Благодаря им я чувствовала себя частью семьи.

– Нет.

– Почему? Я умею находить подход к людям. Особенно к родителям.

– Спокойной ночи. Спасибо, что подвез.

Я вышла из машины, захлопнула дверцу и помахала Тайлеру и Шарлотте на прощание.

Снаружи дом Люка выглядел так же приветливо, как и внутри, за счет многочисленных окон с белыми жалюзи. Я пошла по хрустящей галькой тропинке ко входной двери.

– Привет! – крикнула я, заходя в прихожую.

Мне больше не приходилось стучать. Жилище Калетти стало моим вторым домом, как когда-то дом Ханны.

Я бросила рюкзак на пол и пошла на запах томатного соуса. Я прошла через гостиную с завешанными семейными фотографиями Калетти стенами. Крошечные Люк и Эддисон в одинаковых нарядах. Малыши Люк и Эддисон у водопада на семейном походе с палатками. Свадьба мистера и миссис Калетти. Вся семья на пляже – в джинсах, плотных белых футболках и с босыми ногами.

– А вот и ты! – Миссис Калетти стояла у плиты и что-то помешивала деревянной ложкой в большой оранжевой кастрюле. Она вытерла руки о черный фартук с белой надписью «Вот такие пироги».

Эддисон сидела на барном стуле за большой тумбочкой посреди кухни и тыкала в телефон, а Люк нарезал багет.

– Помоги Люку, пожалуйста, – добавила миссис Калетти и махнула ложкой на сына. – А ты, Эддисон, иди накрой стол вместе с отцом, и не надо снова мне отвечать «щас». Как репетиция?

Я не сразу поняла, что этот вопрос адресован мне.

– Хорошо. Даже очень хорошо. У меня хорошая новость.

Миссис Калетти отложила ложку. Эддисон отложила телефон. Люк отложил нож. А мистер Калетти, который в этот момент открывал ящик со столовым серебром, замер на месте.

– Меня пригласили на прослушивание в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса.

– Я же говорил! – Папа Люка подошел ко мне и пожал руку.

Мама крикнула:

– Я знала!

Люк обнял меня и сказал:

– Вот видишь. Зря ты переживала.

– Кого ты должна сыграть? – поинтересовалась Эддисон, открывая шкафчик и доставая из него стаканы для воды.

– Хизер из «Ведьмы из Блэр» и Фебу из «Как вам это понравится» Шекспира.

– О, изобрази Хизер! – попросила Эддисон. – Произнеси хотя бы пару фраз.

Последний раз я репетировала Хизер больше месяца назад, но она мгновенно предстала передо мной как живая, в серой шерстяной шапке и с большими карими глазами. Я отошла от Люка и настроилась на персонаж, ускоряя дыхание и вызывая дрожь в руках.

– Это из-за меня мы здесь… Голодные, замерзшие, загнанные в угол. – Я не спешила и делала небольшую паузу после каждого слова. – Мама, папа, я вас люблю. Извините. – Я умолкла ненадолго и поежилась, тяжело дыша. Зажмурилась, а потом распахнула глаза шире прежнего. – Что это было? – прошептала я. И выждала несколько секунд, словно прислушиваясь. – Мне страшно закрывать глаза, и мне страшно их открывать. Я здесь умру.

Я поклонилась под всеобщие аплодисменты. Мистер Калетти даже крикнул «Браво!», чем очень меня рассмешил.

– Я больше месяца об этой сцене не думала! – сказала я. – Все время уходит на разучивание реплик Эмили Вебб. У нее в третьем акте огромный монолог, который я никак не могу запомнить. – Я разрезала пополам последний кусок багета и бросила в яркую оранжевую миску. – К концу следующей недели я должна все знать наизусть, но мне до этого далеко.

– Уверена, ты справишься на отлично, – сказала миссис Калетти. Она взяла кастрюльку с соусом, вылила его на спагетти и все перемешала. – Люк, принесешь булку? – бросила она через плечо, направляясь в столовую.

Как только мы остались вдвоем, Люк обнял меня за талию и поцеловал за ухо.

– Ух, это было жарко!

– Тебя возбуждают потерянные в лесу девушки, за которыми охотится ведьма?

– Не знаю, что-то в этом есть. Помочь тебе с репликами после ужина?

Я обняла его за шею.

– Было бы здорово!

– Выучим их наизусть, – нежно прошептал он.

Я уткнулась носом ему в шею, а потом поцеловала.

– В самом деле? – со смешком ответила я и достала телефон из кармана, чтобы записать его слова под двести семьдесят седьмым днем.

Ханна

– Я на пробежку, – крикнула я, когда пронеслась мимо кухни.

– Ужин почти готов! – ответила мама.

– Я быстро!

– Подожди минутку, – попросила мама.

Мне не хотелось ждать. Мне хотелось уйти немедленно. Я весь день ждала этой минуты. Свежий ветерок прогнал густой туман с дымом, и в воздухе витал аромат чистоты и свежести. Мне не терпелось почувствовать асфальт под ногами, наполнить легкие воздухом свободы.

И все же я остановилась.

– Сделаешь кое-что для меня, когда вернешься? – Она вытерла руки о кухонное полотенце. – Я готовлю презентацию по миссионерской поездке ко Дню открытых дверей и хочу включить в нее фотографии с твоего прошлогоднего путешествия в Гватемалу. Пришлешь мне лучшие снимки?

– Конечно.

Я ждала, что мама вернется на кухню, но она осталась стоять в коридоре, и стало ясно: разговор еще не окончен. Мне стало не по себе. Я переступила с ноги на ногу.

– Ты не передумала? – спросила мама.

Ага. Конечно.

– Мам, это поездка для старшеклассников. А к лету я уже закончу школу. Забыла?

– Тогда поедешь в качестве вожатого. Профессионального вожатого у нас в этом году не будет, так что нам нужны волонтеры постарше.

– Я четыре года подряд туда ездила.

Мама прислонилась к стене и сложила руки на груди.

– Да, но… Это же наша традиция. И… Знаешь… Я как-то не думала, что последний раз был, ну, последним.

Мама то и дело разыгрывала эту карту с тех пор, как меня предварительно приняли в Бостонский университет[5]. «Мы в последний раз делаем валентинки для детей из воскресной школы», «Я в последний раз крашу молоко в зеленый на День святого Патрика» и так далее. После каждого упоминания «последнего раза» мама уходила из комнаты искать салфетки. Может, она втайне надеялась на то, что им с папой не хватит денег на мое обучение в Бостонском университете, и больше ничего не будет «в последний раз»?

– Мам, я поеду снова, только не этим летом.

Я надеялась, что она не расчувствуется. Мне хотелось скорее выйти на пробежку.

– Честно говоря, мне на ум пришла еще Эмори.

Это привлекло мое внимание.

– Эмори? Почему?

– Помнишь, как вы с ней вставали ни свет ни заря каждое утро и играли в футбол с местными ребятишками? – с мечтательным видом проговорила мама. – Ей там очень нравилось. В этих поездках она становилась ближе к Богу.

Не становилась она «ближе к Богу». Эмори там нравилось потому, что это было наименее религиозное из всех занятий, которые навязывали ей мои родители.

– К тому же Эмори это пошло бы на пользу, – добавила мама как бы невзначай, но я знала, что она сказала это не случайно.

– В смысле?

– Я вчера разговаривала с Дженнифер, – ответила она.

У меня екнуло сердце. Неужели Эмори наконец обо всем рассказала маме?

– О чем? – осторожно поинтересовалась я.

– Ни о чем конкретном. Просто мы за вас переживаем. Вы и раньше ссорились, и нередко, но так серьезно – никогда. Обычно вы быстро мирились.

Я нащупала свой крестик и покрутила его между пальцами.

– Ханна, объясни, почему вы разругались?

Она знала, что сказал папа, но не знала, что Эмори его слышала. Правда, поссорились мы не то чтобы из-за этого. Мне правда хотелось обо всем рассказать маме. В шестимиллионный раз за последние три месяца. Но я не могла. Я поклялась молчать.

– Пожалуйста, поговори со мной.

Сегодня мама настаивала особенно – непонятно, почему, – но я подозревала, чем это может закончиться. Она умела найти ко мне подход, разрушить мои тщательно выстроенные преграды и заставить меня выдать то, о чем я обещала никому не рассказывать.

Я закусила губу и отрицательно помотала головой.

– Я не хочу это обсуждать.

– Но ты всегда со мной всем делилась, Ханна. Прошу тебя. Ты можешь мне довериться.

Я затаила дыхание, стараясь удержать слова, рвущиеся наружу, запереть их под замком – там, где им и место. Я не могла довериться маме. Она бы сразу побежала к маме Эмори. А потом Эмори навсегда возненавидела бы меня за предательство.

Надо было спасаться, и как можно скорее.

– Это касается только меня и Эмори. – Чтобы скорее завершить разговор, я добавила: – И Иисуса.

Мама больше ничего не сказала. Но, открывая входную дверь, я чувствовала на себе мамин взгляд.

Спустившись с крыльца, я сразу побежала. Повернула направо, за угол, в противоположную сторону от старшей школы «Футхил». На часах было половина седьмого. Эмори возвращается с репетиций как раз в это время, и мне не хотелось встретить ее.

* * *

Тем же вечером я села за ноутбук и начала составлять список исповедей, которые мне больше всего понравились. В него вошли Кевин Андерсон, чьи довольно известные родители разошлись не по-хорошему и устроили громкий бракоразводный процесс, Бейли Парнелл, которой пришлось сменить старшую школу после того, как ее застали за употреблением наркотиков в женском туалете на втором году обучения, Скайлар Багатти, с восьми лет страдающая от нервозности и депрессии. И конечно, Кейтлин с ее историей о загадочном слухе.

Я отлично помнила, как они стояли за кафедрой и рассказывали свои истории и как я думала, что и в «Завете» им следует опасаться злых сплетен. Но в то же время мне вспоминалось выражение гордости на лице папы. Несмотря на все недочеты нашей школы, он создал нечто уникальное.

Подобных исповедей я слышала множество, но эти четыре зацепили меня больше всего, а работать с несколькими историями всегда проще, чем сразу с десятком или около того. Я написала каждому отдельное сообщение, объяснила, что мы с Аароном собираем материал для видео, и предложила встретиться завтра во время обеда в Роще – так называли окруженную деревьями небольшую поляну на краю кампуса. За следующие двадцать минут мне пришли ответные сообщения: все четверо ответили согласием.

Я посмотрела на экран и улыбнулась. На душе стало немного легче. Пока неизвестно, насколько моя идея удачная, но я, по крайней мере, делаю хоть что-то. В отличие от папы.

Эмори

День 278-й, осталось 159

– Ай! – Я дернулась и сердито взглянула на отражение Шарлотты в зеркале.

– Сиди смирно. Ты все испортишь.

Шарлотта потянула за очередную прядь, обернула ее вокруг другой и закрепила невидимкой.

– Ты уж слишком изящную прическу не делай, ладно? Я все-таки иду на матч по лакроссу, а не на выпускной.

– Доверься мне. Делается она сложно, а выглядит проще некуда. – Шарлотта принялась заплетать косу. – О-о… Подожди-ка. Хочешь, я вплету бело-зеленую ленту?

– Нет уж, спасибо!

– Почему нет?

– Э-э… Может, потому, что я не первоклашка?

Шарлотта посмотрела на меня наигранно-изумленным взглядом.

– Похоже, кому-то не хватает духа любви к родной школе!

– Шутишь?

Я ткнула пальцем в огромные белые цифры «тридцать четыре» у меня на груди. В них было столько «духа любви к родной школе», сколько вообще может поместиться в одного человека.

Шарлотта закончила заплетать косу и протянула мне свою пудреницу.

– Вот, взгляни.

Я развернулась спиной к высокому зеркалу и посмотрела в крошечное зеркальце в пудренице.

– Ого! Извини, что я в тебе сомневалась.

Шарлотта закрепляла очередную прядь, когда в дверь постучали.

– Войдите, – сказала я, думая, что это мама. А когда обернулась и открыла рот, чтобы спросить, почему она так рано вернулась с работы, увидела Дэвида. – О… Привет.

– Привет. – Он сложил руки на груди, словно хвастаясь перед нами своими накачанными мышцами. – Я только что из Нью-Йорка.

Я стиснула пудреницу в кулаке.

– Вот ищу твою маму. Услышал голоса и решил, что она здесь, с тобой. Привет, Шарлотта!

– Привет, Дэвид! – чересчур дружелюбно отозвалась она.

– Работа в городе. Будет в восемь.

Я всегда отвечала Куску Дерьма так коротко, как только могла. Он не заслуживал полных предложений.

– А, ясно… Не думал, что она так сильно задержится. Иначе заехал бы в свой лофт[6] по пути из аэропорта.

Лофт? Заносчивый придурок. Неужели нельзя сказать просто «квартира»? Я еще крепче сжала пудреницу.

– А когда там ее великий благотворительный вечер? – небрежно бросил он. – В эту пятницу, да?

Он прекрасно знал когда. Не считая свадьбы, в последний месяц мама только и говорила что об этом благотворительном вечере. Неужели он в самом деле пытался завести светскую беседу?

– М-м, – промычала я.

– Хорошо. Тогда я обязательно останусь в городе. Она хотела переночевать у меня после этого мероприятия. – Он прислонился к дверной раме. – Вы куда-то идете?

– На школьный матч по лакроссу, – ответила Шарлотта.

– Здорово. Ну, повеселитесь там.

Он закрыл дверь. Я смогла перевести дыхание только после того, как услышала щелчок.

– Дэвид такой милый, – сказала Шарлотта. – Не понимаю, почему тебе он не нравится.

К горлу подкатила тошнота.

– Не называй его Дэвидом.

Шарлотта сощурилась:

– Ты правда хочешь, чтобы я сказала: «Кусок Дерьма такой милый»?

– Да, только без вот этой ошибочной «милой» детали.

– Знаешь, он через несколько месяцев станет твоим отчимом. Пора бы уже перестать обзывать его Куском Дерьма.

– Ни за что!

Я бросила тяжелый взгляд на ее отражение в зеркале. Шарлотта в ответ посмотрела на мое.

– Слышала, что он сказал? – Она опустила подбородок мне на плечо. – В пятницу весь дом будет в твоем распоряжении.

* * *

Когда я приехала на стадион, все друзья Люка уже сидели на трибунах в одежде цветов нашей команды – зеленого и белого, и не заметить их было невозможно. Мистера и миссис Калетти я увидела сразу. Они мне помахали. Больше на трибунах особо никого и не было, не считая родителей других парней из команды.

– Где все? – спросила я Эддисон.

– Мы на матче по лакроссу в Калифорнии, а не на футболе в Техасе.

Как только мы уселись, ко мне подвинулась Лара и воскликнула:

– Ничего себе! У тебя роскошная прическа. Сама так уложила?

– Не-а, это все Шарлотта. – Я вытащила телефон из заднего кармана и открыла страницу Шарлотты в Инстаграме. – Вот, посмотри. У нее очень хорошие обучающие видео. Все просто и понятно. – Я протянула Ларе телефон. Она изучила несколько записей, а потом передала телефон по кругу, чтобы все посмотрели.

Я расстегнула толстовку и продемонстрировала преобразившуюся куртку Люка.

Этим утром к нам в театр приехала профессиональная швея, чтобы подшить костюмы. Я показала ей куртку Люка и спросила, можно ли с ней что-нибудь сделать. Швея просияла и попросила дать ей минут пятнадцать. На моих глазах она разрезала и перешила куртку, превратив ее в симпатичное облегающее платье.

– Хочу такое же из куртки Доминика! – воскликнула Ава. Она завязала низ куртки в узел на бедре.

– Приходи ко мне в театр на обеде или после уроков. Там есть швейная машинка. Я все тебе сделаю.

Прозвучал свисток, затем раздался голос комментатора из динамиков.

Я посмотрела, как команды выбегают на поле, и призналась:

– Никогда не пойму, что происходит в этой игре.

– Это как хоккей на льду, – объяснила Ава.

– Ага, только я и про хоккей на льду ничего не знаю. – Она посмотрела на меня так, словно я сказала, что у меня на каждой ноге по восемь пальцев. – Что? Я не из спортивной семьи, как вы с Люком.

Мои родители никогда не увлекались спортом. Папа ни разу не играл со мной в мяч, даже летающий диск не бросал. Однако его убеждения, очевидно, изменились, потому что прошлым летом, когда я приехала в гости к нему и его новой семье, он повел нас всех на матч «Чикаго Кабс». У них были куплены билеты на весь сезон, и все неотрывно наблюдали за игрой. Я не знала, когда и что полагается кричать, и поэтому молча потягивала колу и загорала.

Эддисон показала на белую линию, разделяющую поле пополам.

– Ладно, слушай. Вот Люк. Он полузащитник, как и вон те двое на линии. Это значит, что они могут бегать по всему полю.

Она показала на трех игроков с правой стороны поля.

– Это нападающие. Они держатся у ворот соперника и стараются забить гол.

Потом она показала налево, и я проследила за ее пальцем.

– Три защитника играют рядом со своими воротами и пытаются помешать команде противника забить гол. Вон тот белый мячик передают с помощью вон тех длинных палок – клюшек для лакросса. Ими же колотят соперников, если те завладели мячом. – Она взглянула на меня, проверяя, поспеваю ли я за ее мыслью. – Ну, вот и все. Я попрошу Люка отвести тебя на один из моих матчей на следующей неделе и объяснить тебе правила женского лакросса. Там все совсем по-другому.

– Почему?

– Это не контактный спорт, в отличие от мужского. Раньше я играла с парнями и тоже колотила всех клюшками, но потом парни сильно выросли и подкачались, и мои родители решили, что для меня это слишком опасно.

Снова прозвучал свисток, и Эддисон повернулась к полю. Доминик Мерфи и какой-то парень стояли, нагнувшись, друг напротив друга.

– Это вбрасывание, – объяснила она, а потом сложила ладони рупором и закричала: – Он твой, Мерф!

Я молча наблюдала за игрой, пытаясь вникнуть в происходящее. Сначала я в основном смотрела на Люка, потом стала следить за мячом. Когда Люк перехватил мяч и побежал к воротам соперника, я неожиданно для себя подалась вперед вместе с Эддисон и вытянула шею, захваченная зрелищем. Люк взмахнул клюшкой, и мяч с силой влетел в правый верхний угол сетки. Все наши подпрыгнули и принялись хлопать и кричать, а комментатор объявил:

– Первый гол для «Фэлконс» забил Люк Калетти, выпускной класс, номер тридцать четыре!

Когда Люк вернулся на белую линию, он посмотрел на трибуны, увидел меня и помахал мне. Я помахала в ответ, а потом закричала громче всех:

– Вперед, Люк!

К середине матча я ушла в игру с головой, вместе со всеми подбадривала нашу команду, подпрыгивала после каждого гола «Футхил Фэлконс» и ахала, когда кого-нибудь из наших огревали клюшкой. В третьей четверти Люк забил еще один гол. Еще он сделал три удачных паса, после которых забили его товарищи по команде. Эддисон сказала, что это очень много.

Когда игра подошла к концу, мы засобирались уходить, и я снова надела толстовку. Эддисон начала было что-то мне говорить, а потом посмотрела мне за плечо, осеклась и выдала:

– Ой, привет!

Я обернулась и увидела родителей Люка. Миссис Калетти протянула мне руку и сказала:

– Что ж, смотрю, ты пережила свой первый матч по лакроссу! Ну как тебе?

Ее темные волосы выглядывали из-под бейсболки «Футхил Фэлконс», и она тоже пришла на игру в спортивной куртке Люка.

– Мне очень понравилось, – призналась я. – Только я не ожидала, что они так сильно друг друга колотят!

– Э, подожди до следующего года, – сказал мистер Калетти. – Это еще ничего.

Его слова не сразу отложились у меня в голове. А потом я посмотрела, во что он одет. Во все с логотипом университета Денвера. Бейсболка. Куртка.

Я не знала, что сказать, и решила отделаться шуткой:

– Вы все скупили?

– Ага. – Он приподнял штанину, и я увидела носки с логотипом Денвера.

Папа Люка смотрел на меня, широко улыбаясь, и буквально светился от гордости. Я хотела улыбнуться ему в ответ, но меня вдруг словно молнией ударило. Я поняла, что мне никогда не придется надеть спортивную куртку Люка с логотипом Денвера. В недалеком будущем ее, наверное, наденет другая девчонка. Не я. В горле встал комок. Я закусила щеку изнутри и попыталась справиться с эмоциями.

Вероятно, Эддисон заметила, что мне не по себе. Ей хватило одного взгляда на мое лицо, чтобы это понять.

– Ладно, давайте не будем задерживаться. Все уже идут в кафе.

Мне не хотелось в кафе. Не сейчас. Я махнула рукой в другую сторону.

– Я к вам присоединюсь через несколько минут, хорошо? Мне надо кое-что забрать из театра.

Я обняла миссис и мистера Калетти и помахала им на прощание. Никто не успел спросить, что именно мне надо забрать, или предложить составить мне компанию. Я пошла по дороге от стадиона к театру, словно в забытьи. К счастью, уборщик еще не запер двери за кулисы.

Проскользнув в театр, я направилась прямо к сцене и села на самый краешек, свесив ноги. А потом огляделась. Свет в зале еще горел и освещал красные бархатные кресла, а в воздухе витал аромат старого дерева и влажных полотенец. Говорят, из всех чувств с памятью теснее всего связано обоняние, и я этому верю. И заранее знаю, что даже запах, отдаленно похожий на этот, всегда будет навевать мне воспоминания о проведенном здесь времени.

А оно подходило к концу. Совсем скоро я попрощаюсь со всем сразу. Со старшей школой. С этой сценой. С Люком. С жизнью с мамой, семьей всего из нас двоих. Мало того, что я уже потеряла Ханну. Всего через несколько месяцев я лишусь и всего остального.

Я опустила взгляд на спортивную куртку-платье с большой цифрой «тридцать четыре», представила, как закончатся наши с Люком отношения, и у меня словно обручем сдавило грудь. Не помню, когда я в последний раз плакала, и сейчас начинать не собиралась. Еще рано. До нашего расставания еще сто пятьдесят девять дней. Однако смогу ли я их вытерпеть?

Несколько минут я просидела в тишине, пытаясь понять, что делать.

Я спрыгнула со сцены и вышла из театра на свежий ночной воздух. Я уверенно шагала в сторону кафе, повторяя про себя заготовленную речь. А когда дошла до парковки, поняла, что не могу открыть дверь.

Мне было отлично видно всех в окно. Люк и его товарищи по команде, видимо, только приехали, потому что они еще стояли группками, снимали куртки и решали, кто куда сядет. В другом углу забегаловки сидели Шарлотта, Тайлер и другие ребята из драмкружка. Они явно сидели там уже не первый час. Наверное, им было бы удобнее занять два столика, но они теснились за одним. Стол был завален пустыми тарелками, грязными вилками, мятыми салфетками и полупустыми стаканами.

Напротив парковки располагался небольшой цветник со скульптурами фламинго и садовых гномов. Я подошла к нему, и он немного поднял мне настроение. Я села на бортик тротуара и перевела дыхание, стараясь успокоиться. И уже собиралась было подняться, как у меня зажужжал телефон.

На экране высветилось:

Люк: Ты где?!?

Я напечатала ответ.

Эмори: На улице

Я привстала, увидев, что он оглядывается по сторонам, ища меня взглядом. Наконец Люк заметил, где я стою, нахмурился и помахал мне рукой.

Я помахала в ответ.

– Ты как? – произнес он беззвучно.

Я пожала плечами.

Он поднял указательный палец, что означало, вероятно, «Подожди минутку», убрал телефон в карман и пошел к двери. Я снова села и стала ждать, пока он завернет за угол.

– Привет!

Он опустился на тротуар рядом со мной.

– Привет! – Я пододвинулась ближе, чтобы наши бедра соприкасались, и положила ладонь ему на ногу. А потом подняла взгляд. – Ты играл потрясающе. Сложно поверить, что можно так быстро бегать. Честное слово, я не ожидала, что мне будет так весело.

– Эддисон сказала, что объяснила тебе правила.

Я улыбнулась.

– У нее отлично вышло. Я во всем разобралась, так что, если захочешь спросить у меня совета, – обращайся.

Люк улыбнулся моей шутке.

– Учту. – Он толкнул меня плечом. – Хватит говорить ни о чем. Что с тобой?

– Со мной? – переспросила я.

– Нет, с тем садовым гномом у тебя за спиной! – съязвил Люк. – С тобой, конечно.

– Ничего.

Слова застряли у меня в горле. Я не хотела об этом говорить. Не могла. Мы обещали друг другу даже не думать о расставании до тех пор, пока не придет время собирать вещи и ходить с мамами по магазинам в поисках новых простыней и шкафчиков для комнаты в общежитии. До августа еще пять месяцев. Мы должны наслаждаться отведенным нам временем, а не терзаться мыслями о неизбежном.

Люк молча смотрел на меня и ждал.

– Знаешь, на меня как-то внезапно нахлынуло осознание, – сказала я.

Казалось, внутри меня тикают часы, и минутная стрелка все ускоряет ход. Я до боли закусила губу и наконец озвучила вопрос, мучивший меня с того самого момента, как я увидела фотографию с тем свадебным платьем.

– Тебе не кажется, что… Что мы только все усложняем?

Люк поморщился.

– Нет. Не кажется.

– Может, нам лучше расстаться? – торопливо проговорила я, пока не передумала.

Люк начал смеяться, а потом заметил, что я даже не улыбнулась, и резко посерьезнел.

– Нет. С чего бы нам расставаться?

– Ты поедешь в Денвер. Если мне повезет, я поступлю в Калифорнийский университет, если нет – в другой вуз в Калифорнии. Так или иначе, я останусь здесь. А ты нет. Нас будет разделять тысяча миль.

– Через пять месяцев.

– Но это неизбежно!

Я помассировала шею.

– То есть ты предлагаешь разбежаться сейчас, потому что расставаться потом будет тяжелее? Это же полная чушь, согласись.

От его тона, выражения лица, от всего происходящего у меня ныло сердце.

– Можно попробовать отношения на расстоянии, – предложил он, и я улыбнулась – не только потому, что это было очень мило с его стороны, но и потому, что знала: Люк произносит не пустые слова. Но мы это тоже обсуждали.

– Нет, нельзя.

Мои родители сошлись в старшей школе и не расстались даже несмотря на то, что учились в университетах на разных концах страны. Мама никогда не говорила, что жалела об этом решении, но я всегда гадала, как оно на самом деле. В любом случае для них все закончилось плохо, и мне не хотелось повторять чужих ошибок.

– Это слишком тяжело. Ты встретишь новых знакомых, и я тоже… Нечестно так поступать друг с другом.

– А расстаться на пять месяцев раньше – честно?

Я подняла с земли камешек и покрутила его в пальцах.

– Может быть…

– Ну, я не согласен. – Он покачал головой. – Я считаю, что мы… что наши отношения того стоят, и я не откажусь ни от единого дня, а если бы отказался, то непременно бы пожалел об этом после того, как все закончится.

Закончится. У меня болезненно екнуло сердце, как будто его беспощадно зажали в тиски.

– Вот скажи, – продолжил он. – Много лет спустя, вспоминая время, проведенное вместе, ты будешь о нем сожалеть?

Я представила будущую себя, которая вспоминает последний год обучения в школе. Своих друзей, забегаловку, часы, проведенные в театре… Почему-то я подозревала, что первым мне на ум придет именно Люк. Калетти-Спагетти с его семьей, походы в кино, то, как мы вместе делали домашку у него в комнате, как он пробирался ко мне через окно. Этот вечер, первый его матч по лакроссу, на который я сходила, вечеринки, на которые мне никогда не хотелось, но которые в конце концов оказывались не так уж и плохи. А сейчас я думаю только о том, как же сильно его люблю. Я безумно, слепо, безнадежно влюблена в этого парня.

– Ни за что!

– Вот видишь! Я тоже.

Его слова были идеальны. Он был идеален. Среди всех моих знакомых только он и Ханна умели по-настоящему меня понять.

– Повтори. Мне нужна запись на сегодня. – Двести семьдесят восьмой день пока пустовал.

– Я никогда не пожалею о том, что мы остались вместе до конца. – Он поцеловал меня и добавил: – Я знаю, что с тобой не так.

– Все со мной так.

– Ничего подобного. Нас ждет много важных событий, но каждое из них становится вехой на пути к завершению эпохи, верно? Выпускной бал. Выдача дипломов. Свадьба твоей мамы. Нам нужно что-то еще, чего можно будет ждать с нетерпением. Что-то только для нас двоих.

– Например?

У него странно блеснули глаза.

– Ты не бывала в походе с палатками.

Я наморщила нос.

– Ой, не надо.

– Видишь, я же говорю – в этом-то все и дело. Ты знаешь, как я люблю походы. Так что это будет мой прощальный подарок. Я и тебе привью к ним любовь.

– Прощальный? По-моему, ты делаешь только хуже.

– Возьмем мою «Джетту». Поедем вдоль берега – спешить никуда не будем. – Он провел кончиком пальца по воздуху, словно прокладывая маршрут по невидимой карте. – Разобьем лагерь на пляже и пойдем гулять по лесу. А спать ляжем под звездным небом.

Пока что единственным моим опытом отдыха на природе были летние поездки в Гватемалу с ребятами из церкви Ханны, но там нас, по крайней мере, ждали чистые полы и двухэтажные кровати с матрасами. Поход с палатками – это совсем из другой оперы.

– Нет, правда, тебе понравится. Подожди. – Люк вытащил из кармана джинсов мятую упаковку «Ментоса», в которой осталось всего две конфеты. Одну он протянул мне, вторую закинул себе в рот, а потом развернул пустую упаковку. Он положил ее себе на ногу и разгладил ребром ладони.

– У тебя есть ручка?

– Э-э… Нет. Спроси у садового гнома.

– Сейчас вернусь.

Люк сбегал в кафе и вернулся с ручкой. Он провел кривую вдоль широкой стороны упаковки и поставил на ней маленькую точку.

– Мы сейчас здесь, в округе Ориндж. Я предлагаю поехать прямо на запад, а потом по прибрежной Тихоокеанской трассе. – Он провел линию от точки до трассы, пометил океан волнами и нарисовал еще точку на берегу. – Сначала остановимся здесь. В Санта-Барбаре есть один отличный пляж. Там можно разбить палатку прямо на песке. Оттуда двинемся к району Биг-Сур. – Очередная точка. – Надо будет пройти пешком около десяти километров, но в глубине леса скрываются потрясающие горячие источники.

Вообще-то его план звучал очень заманчиво. Даже настолько, что у меня улетучились все мысли о жуках, ползающих по нам ночью, и змеях, скользящих в траве у палатки.

– После источников поедем в Санта-Круз. Остановимся на променаде у пляжа, сходим на аттракционы, в зал игровых автоматов. Потом проедем несколько миль вдоль берега и разобьем лагерь в городке под названием Капитола. Я там с детства не был и давно мечтал вернуться. У мамы остались фотографии. Я тебе покажу на следующей неделе после ужина. Там на берегу стоят такие небольшие домики, синие, оранжевые, желтые… Тебе понравится.

– Ну и когда в путь? – со смешком спросила я, как будто мы говорили о несерьезной затее, призрачной мечте, но Люк посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

– Не знаю. Через неделю после свадьбы твоей мамы? Что скажешь?

– Ты не шутишь?

Люк нахмурился.

– Поход с палатками – это тебе не шутки, Эм, – сказал он и продолжил рисовать карту.

Я наблюдала за ним, думая о том, что только сейчас впервые поняла, как сильно он меня любит. Как же иначе, если он волшебным образом почувствовал, что мне потребуется его поддержка грядущим летом, что мне захочется ненадолго исчезнуть после свадьбы, и мне даже не пришлось объяснять почему.

Люк все чертил новые линии и ставил точки, пока наконец не завершил маршрут большой звездой с подписью «С-Ф».

– А если в Сан-Франциско нам еще не захочется домой, поедем дальше, до границы с Орегоном. Можем растянуть нашу поездку недели на две или даже больше.

– Ты ненормальный.

– Ага. – Он оторвался от карты и взглянул на меня. – Выпускной. Дипломы. Поездка.

Мне нравился его подход: так нас ждало крупное событие после ряда менее значительных вместо мрачного подсчитывания дней до финала.

– А знаешь, что самое приятное в этом? – добавил он. – Мы поедем только вдвоем. Только мы с тобой.

Я живо представила себе картинку: мы с Люком едем в машине вдоль побережья, опустив окна, музыка гремит, моя ладонь лежит на его бедре, ноги на торпеде, и я отстукиваю ритм мелодии.

Я посмотрела в окно забегаловки. Его друзья. Мои друзья. Мы всегда окружены людьми, кроме тех минут, когда Люк забирается ко мне в комнату посреди ночи.

Я вспомнила, что Шарлотта услышала в моей комнате, когда Кусок Дерьма разговаривал с нами. Я-то пропустила его слова мимо ушей, а сейчас вспомнила их и просияла.

– И что означает этот взгляд? – спросил Люк.

– В пятницу у мамы работа в городе, и она затянется допоздна. Скорее всего, мама останется в квартире у Куска Дерьма. Он об этом упомянул.

Люк улыбнулся.

– Правда?

– Правда. – Я представила, как Люк войдет в дом через парадный вход. – Тебе не придется залезать в окно. И ты сможешь остаться до утра!

– Мы приготовим оладушки на завтрак? – спросил Люк.

Я засмеялась.

– Да, приготовим.

Он поцеловал меня тем особенным поцелуем, из-за которого забываешь обо всем, и вся копившаяся во мне горечь постепенно растаяла.

Люк прислонился лбом к моему лбу.

– Давай подытожим. Летом мы поедем в поход с палатками, в пятницу я у тебя переночую, и расставаться ты со мной больше не собираешься, так?

– Сейчас – нет. Спроси еще раз через неделю.

Я потянулась его поцеловать, но Люк отшатнулся и помотал головой.

– Не-а. Больше спрашивать не буду. Это твой последний шанс. А потом никуда от меня не денешься до двадцатого августа. Договорились?

Он протянул мне руку.

Я ее пожала.

– Договорились!

Ханна

– Погоди-ка, что?! – спросила Алисса.

Я раздраженно вздохнула.

– Я помогу Аарону собрать материал для его видео, и все. Это ненадолго. – Я захлопнула дверь своего шкафчика. – Встретимся во дворе, когда я закончу, хорошо?

Алисса, видимо, услышала только первое предложение.

– Ты проведешь обеденный перерыв с Аароном?

– Да, надо взять интервью…

Она меня перебила:

– Я помогу! Дай мне, ну… подержать микрофон или вроде того!

Мне казалось, что приводить кого-то еще было бы неправильно.

– Ребята и так будут нервничать. Не хочу собирать целую толпу. Я потом тебе передам все, что скажет Аарон, ладно?

– Обещаешь?

– Обещаю.

Я закрыла шкафчик и пошла в Рощу. Там Аарон уже ставил видеокамеру на штатив, а Скайлар, Кейтлин и Кевин разговаривали друг с другом за столиком для пикника. Я села рядом со Скайлар. Бейли появился где-то через минуту.

– Спасибо, что согласились, – начал Аарон. Он рассказал про идею для видео и объяснил, что ему нужно. – Мы оставим всего по несколько предложений на каждого, но вы говорите все, что в голову придет. Все, что хотите. Мы потом вырежем лишнее, не хочу, чтобы вы как будто с листочка читали.

От меня не ускользнуло то, что Аарон говорил «мы». Это было приятно слышать, и я чувствовала, что тоже участвую в важном деле, тоже помогаю школе. Я даже на время забыла, как сильно сержусь на Аарона за то, сколько денег ушло на его оборудование и зарплату.

– Я включу запись, – добавил он и шагнул за штатив. – Отлично. Сидите, как вам удобно, и просто общайтесь. Ханна будет задавать вам вопросы.

Мы болтали впятером на камеру Аарона, и не успела я оглянуться, как прозвенел звонок с обеда. Ребята собрались и ушли на уроки, а я осталась помочь Аарону сложить оборудование в сумку.

– У тебя хорошо получается, – сказал Аарон, наклоняя голову и вешая сумку через плечо. – Ты умеешь заставить человека раскрыться. Когда с тобой говорят, ты молча слушаешь и не перебиваешь, а потом задаешь новый вопрос, прежде чем успевает повиснуть пауза, и побуждаешь собеседника продолжить мысль.

– Я над этим как-то не задумывалась.

– Вот именно. – Он кивнул. – У тебя талант.

Прозвенел звонок.

Аарон постучал пальцем по камере.

– Поможешь мне с видео после школы? Я тебе покажу, как это делается. В следующем году, когда поступишь в Бостонский университет, откроешь свой канал журналистики на Ютубе. Прославишься.

– Мне не нужна слава. – Я ухмыльнулась. Мне все еще хотелось врезать кому-нибудь кулаком при упоминании Бостонского университета, но в отличие от вчерашнего дня – не Аарону. – Но я все равно помогу. Почему бы и нет?

* * *

Когда я пришла к будке звукозаписи после уроков, она оказалась запертой, а Аарон еще не объявился, так что я села на первый ряд балкона, облокотилась о перила и зашла проверить свою ленту в Инстаграм.

Пролистала себяшечку Алиссы в ее спальне, Логана на прогулке с собакой, а потом фотографии моих старых друзей из средней школы, которые теперь учились в «Футхил», и среди них промелькнуло лицо Эмори. У меня екнуло сердце, и я промотала немного наверх.

Она стояла на сцене в театре, разведя руки, словно произносила монолог, делясь сокровенными словами с затаившей дыхание публикой. Волосы у нее были собраны и уложены на макушке, а скулы казались еще более резкими, чем обычно. Она сияла красотой. Хотя Эмори, конечно, всегда выглядела красиво.

Я постаралась не нажать случайно сердечко. Эмори наверняка знала, что я от нее не отписалась, так же как и она не отписалась от меня, но мне не хотелось, чтобы нам обеим стало еще более неловко.

– Привет! Извини, задержался. – Я подняла взгляд. Аарон вставил ключ в замочную скважину. – Совещание затянулось. Проходи!

Я бросила рюкзак в угол и пошла за ним.

– Возьми лимонада из холодильника, – сказал Аарон. – Я пока все подготовлю. – Он сел на табуретку и продолжил: – Я успел после обеда залить видео на компьютер и обрезать самое очевидное. Теперь надо вместе решить, что оставить. – Он нажал на иконку, и экран заполнила картинка наших посиделок в Роще. – Нам нужно то, что цепляет. Не длинные истории, а короткие, привлекающие внимание, сильные предложения. – Он положил передо мной блокнот и ручку. – Если услышишь что-то интересное, пометь, на какой это было минуте и секунде.

Он запустил видео, и мы принялись внимательно его смотреть, и когда нам попадалась удачная фраза, ставили паузу и помечали время в блокноте. К истории Скайлар я прислушивалась внимательнее всего. Не из-за рассказа о борьбе со слабой психикой, а из-за того, что она чувствовала себя уютно в «Завете» и все вели себя с ней дружелюбно, хоть она и не верила в Бога.

Когда Скайлар упомянула об этом в Роще, Бейли недоверчиво на нее посмотрел и спросил:

– Ты не христианка?

– Не-а, – спокойно ответила Скайлар. – Никогда ею не была.

– А кто же тогда? – уточнил Кевин.

– Никто, наверное. А что? Это важно?

Все от нее отвернулись и заерзали на своих местах: я почувствовала их возникшую неловкость. В «Завете» особенно пристально обращали внимание на силу веры – точнее, на недостаток таковой, и Скайлар этого не замечала только благодаря тому, что все держали свое мнение при себе.

Аарон усмехнулся и нажал на паузу.

– Пожалуй, это лучше вырезать.

Я улыбнулась.

– Да, сомневаюсь, что папа оценит посыл ее слов.

Аарон выделил нужный отрезок, нажал «удалить», и признание Скайлар исчезло, словно его никогда и не было.

– Интересно, каково это, – невольно произнесла я.

Я не собиралась озвучивать свои мысли и ответа не ждала, но Аарон решил, что это вопрос, обращенный к нему: все-таки мы сидели вдвоем в одной комнате.

– Каково не быть христианином?

– Нет, не только. Я обо всем. Как можно слушать папину проповедь по понедельникам, рассказы учителей в классе и ни во что из этого не верить?

– Скайлар, похоже, все устраивает. – Аарон открыл новый файл и начал перетягивать выбранные сегменты в пустой экран видеопроигрывателя. – Меня всегда восхищали убеждения других людей. Или их неверие во что-либо. А тебя?

Восхищали – не самое подходящее слово. Да, мне было любопытно, и то, честно говоря, до недавнего времени я вообще об этом не задумывалась – до того, как мы с Эмори поругались и она заявила, что у меня нет ни одной собственной, оригинальной мысли в голове.

Вместе с этими словами Эмори мне вспомнились и другие, и они закрутились у меня в мозгу, звуча все громче и громче.

«Всегда проще согласиться с отцом, да? Зачем думать самой, если это не обязательно?»

Мое сердце забилось быстрее.

«Отец – твоя слабость, Ханна. Ты веришь всему, что он говорит. Всему, во что верит он. У тебя ни о чем нет собственного мнения!»

У меня скрутило живот, и я поежилась.

«Ты долбаная овца!»

– Ты в порядке? – спросил Аарон.

Я резко распахнула глаза, поняв, что изо всех сил сжимаю пальцами виски.

– Да, – ответила я, медленно опуская руки.

– Слушай, все хорошо. Что бы это ни было.

Я кивнула, хотя хорошего в этом, конечно, было мало. Тем утром она не сказала мне ничего хорошего.

– Хочешь об этом поговорить? – сказал Аарон.

Кровь прилила у меня к щекам и кончикам ушей. Я помотала головой, хотя в глубине души мне хотелось обо всем ему рассказать. Я ни с кем не поделилась подробностями нашей с Эмори ссоры. Ни с мамой. Ни с Алиссой. Разумеется, объяснить причину, по которой мы разругались, я не имела права, но меня вот уже несколько месяцев терзали слова, произнесенные Эмори, – они сидели у меня в голове, множились и порой, казалось, готовы были захватить все мое сознание.

Аарон развернулся ко мне лицом и подался вперед. Я посмотрела на него и внезапно поняла, что почти на него не сержусь. Все-таки мы с ним давно знакомы, а моя обида тянулась меньше недели. Да и причин дуться у меня не было. Пускай возможность поступить в Бостонский университет я потеряла из-за Аарона, его вины в этом нет. Он так и остался собой, прежним Аароном. Который мне нравился. Которому я доверяла. А мне отчаянно хотелось хоть с кем-то поговорить по душам.

– Это касается моей соседки, Эмори. Вы с ней не знакомы. – Я огляделась по сторонам, проверяя, не подслушивает ли кто, хоть и знала, что мы здесь одни. – Наши дома стоят рядом, и мы всю жизнь дружили. Всегда были лучшими подругами. А несколько месяцев назад поссорились. Разругались в прах. Я сказала то, что не следовало, и она ответила тем же…

Я переплела дрожащие пальцы. Аарон молча наблюдал за мной, терпеливо дожидаясь, когда я буду готова продолжить.

– Так вот. – Я перевела дыхание. – Ее слова заставили меня задуматься. Прежде всего – над моей верой. Я взглянула на мир новыми глазами. Папины речи стали звучать для меня иначе. Я перестала молиться, потому что… Ну, сама точно не скажу почему. Просто в этом не было больше смысла.

Повисла тишина. Я взглянула на Аарона, жалея, что вообще подняла эту тему. А зачем? Я и так заранее знала, что он ответит. Скажет, что молитва всегда помогает. Что сейчас мне это особенно необходимо. Что вера – мой фундамент, и я должна верить в Бога и его провидение. И быть терпеливой.

Аарон пододвинулся еще ближе и оперся локтями о колени.

– Ты же знаешь, что сомневаться в этом – нормально?

Такого я не ожидала.

– Разве?

– Конечно.

Папа бы с ним не согласился. И мама тоже.

«Ибо мы ходим верою, а не ви́дением» – Второе послание к Коринфянам, глава 5, стих 7.

– Но я сама не знаю, чего ищу.

– Узнаешь, когда найдешь.

Он улыбнулся.

Я улыбнулась в ответ.

– Спасибо!

– Обращайся. – Он потянулся к мышке, возвращаясь к работе над нашим проектом. – Мир был бы лучше, если бы люди иногда задумывались, правда ли то, во что они привыкли верить.

* * *

Тем же вечером после ужина я сидела у себя в спальне и пыталась дописать эссе по английскому, но никак не могла сосредоточиться. Я все думала о том, что сказал Аарон в будке звукозаписи.

Я встала, подошла к окну и отодвинула занавеску.

Эмори стояла перед зеркалом в полный рост, разговаривала, шагала по комнате, жестикулируя, – очевидно, репетировала. Если бы между нами все было иначе – как прежде, – я бы сейчас сидела рядом, подобрав под себя ноги, и читала фразы другого персонажа в этой сцене.

Я наблюдала за ней, вспоминая о том, как хорошо мы проводили время, болтали и слушали музыку у нее в комнате, смотрели сериалы на ноутбуке, устроившись на диване у меня дома. Я ужасно по ней скучала. Так сильно, что все ныло в груди.

Мне снова пришли в голову ее слова.

«У тебя ни о чем нет собственного мнения!»

А потом то, что сказал мне Аарон сегодня в будке звукозаписи:

«Ты же знаешь, что сомневаться в этом – нормально?»

– Я не овца, – прошептала я. Мои слова словно отскочили от стекла и повесили мне оплеуху.

Я лукавила.

Я и правда была овцой.

Но больше не хотела ею оставаться.

Я задернула занавеску и отошла от окна, расправив плечи. За письменный стол я вернулась, окрыленная новой идеей. Файл с эссе свернула, открыла браузер и написала в строке поиска дрожащими пальцами: «Мировые религии».

1 Действительно существующая спортивная команда школы «Футхил» в Калифорнии. Прим. пер.
2 А капéлла (итал. a cappella, «как в капелле») – пение (как правило, хоровое) без инструментального сопровождения. Прим. ред.
3 Лакро́сс (франц. Lacrosse) – контактная спортивная игра между двумя командами, с использованием небольшого резинового мяча и клюшки с длинной рукояткой, называющейся стик (lacrosse stick или crosse). Прим. ред.
4 Инди-рок (англ. Indie rock) – жанр рок-музыки, существующий преимущественно в независимом информационно-коммерческом пространстве. Прим. ред.
5 В США после окончания приема документов и рассмотрения полученных заявлений вузы извещают абитуриентов о принятом решении, после которого абитуриент вносит плату за соответствующий период и приступает к учебе в вузе. Прим. ред.
6 Лофт – архитектурный стиль XX–XXI вв.; верхняя часть здания промышленного назначения, переоборудованная под жилье, мастерскую, офисное помещение, площадку для мероприятий или предприятие питания. Прим. пер.
Продолжить чтение