Читать онлайн Во всем виновата Юдифь бесплатно
Дядька
– А кто увидит его – тот будто в камень превращается. Ни ногой, ни рукой двинуть не может. Не пересилишь своего страха, считай, пропал. Сгребет ручищами Дядька – и утащит в болота – поминай как звали. Никто еще не возвращался живым из тех мест.
Дед Семен для пущей важности поднял вверх костлявый палец и обвел слушателей тяжелым взглядом. По стенам бегали тени от костра, и оттого рассказ старика казался еще более зловещим. Ребятишки все теснее жались друг к дружке в полутемном сарае, но, несмотря на страх, просили:
– А дальше что? Деда, расскажи!
Дед Семен, довольный вниманием, продолжал.
– Ноги у него, как три моих – оттого он плавает быстрее любой рыбы. И не увидишь ты его, пока он тебя не заграбастает. А руки у него, как стволы старых деревьев – давным-давно корой покрылись, мхом поросли и такие же толстые. В его волосах воронье всякое обитает, под ногтями живут ящерицы и пауки. Сколько смельчаков сгинуло, пытаясь разорить его логово – страшно подумать. Я и сам по молодости с этим супостатом бился. Хотел он и меня со свету сжить, да куда ему до меня!
– Ты, старый, говори да не заговаривайся, – Марфа Игнатьевна, жена деда Семена, шикнула на мужа. – Дядьку твоего никто уже лет двадцать не видел. А сам-то ты его видел или во сне он тебе явился? Вот – и не пугай мне детей. Нету никакого Дядьки – и не было никогда.
***
Много лет он старался оживить мертвую землю – весной разбрасывал удобрения, осенью сгребал со всей округи огромные охапки листьев и сухой травы. И вот – это случилось. Земля задышала и, словно доказывая свое к нему расположение, подарила такой урожай помидоров, что можно было только диву даваться. Сочные, крупные – настоящее чудо. Каждое утро он просыпался с первыми лучами солнца, поливал и пропалывал своих зеленых друзей, собирал вредных насекомых и, шлепая босыми ногами по утренней мокрой траве, относил их подальше от своего дома – на солнечную поляну в лесу. Там он выпускал их и долго объяснял, что есть чужие посадки нехорошо. Вон сколько в лесу ягод! Но то ли помидоры были вкуснее ежевики и клюквы, то ли солнечная поляна была слишком солнечной, но на следующее утро вся эта ползающая и прыгающая мелочь снова ползала и прыгала по помидорам. Однако его это нисколько не сердило – утренние прогулки стали привычными и даже доставляли удовольствие.
– Эх, чудище поганое! Выходи биться!
Ой, что это? Давно так к нему не обращались. Все больше просто Дядькой величали. Надо же… Ну, посмотрим. Парень какой-то – топором размахивает, брови хмурит, топчется
нетерпеливо… Ой!
– Ага, вышел, супостат! Отведай-ка…
– Что ты делаешь?! – Дядька от огорчения зарычал, как прежде бывало. – Быстро сойди с грядки! Ты ж мне Васю потоптал!
Парень от неожиданности захлопал длинными ресницами, как-то весь сжался и на цыпочках, стараясь никуда не наступить, отошел в сторону. Вид у него был виноватый. Топором он больше не размахивал.
– Ой, Васенька, – по-бабьи завыл Дядька, – что ж этот поганец с тобой сделал?
– Вы извините… Какого Васю я потоптал? Где Вася? Я ж не специально – я биться пришел. Мне Клавка сказала, что только за героя… Какой Вася? – парень был явно огорчен и смущен.
Дядька горестно покачал головой и кивнул на безвозвратно обломанный под самый корень куст:
– Да вот он Вася и есть. Я так долго их пытался вырастить, что каждому имя придумал. Вон Илюша, вот этот, с подпоркой, Андрейка, а тот, на котором бабочка сидит, Алёша…
– Меня тоже Алёшей зовут.
– Выходит, тезки.
Вроде хороший малец, подумал Дядька. Неудобно ему, что так с Васей вышло. Огорчился. Может, и не придется биться?
– Так чего хотел-то, Алёша?
– Да я того… Мне Клавка согласия не дает. А я-то люблю ее. Она говорит: мол, сосед наш Никола у Бабки Летуньи волшебный порошок отнял – теперь Алёнку свою катает. А ты чего мне? Ромашек притащил? Не пойду, говорит, за тебя. Ну, я и решил…
– Сам ты бабка! Видел бы ты ее раньше. А Никола твой – нашел повод хвастаться. Большое дело – у девчонки порошок стащить. Она его поди всю жизнь готовила – корешки собирала там всякие, травки. Теперь совсем загрустила, того и гляди сляжет. Эх, люди…
– Так кто ж знал-то?
– То-то и оно… А чего ж ты с топором ко мне пришел? Сразу бы с ружьишком – из-за кустов во мне бы дырок и наделал, м?
Парень густо покраснел:
– Да я хотел, батя не разрешил. Говорит: Клавка твоя – дурёха, а ты, если на Дядьку полезешь, можешь домой вообще больше не заявляться. Он вроде как с тобой по грибы ходил.
– А, так ты Леонтия сынок? Ну, вот, дожил… И что теперь? Куда подашься? Батя-то твой мужик такой, слово держит. Узнает, что ты на меня с топором полез, вмиг выгонит.
– Дяденька, ты не говори ему. Я все из-за Клавки. Люблю ее – сердце разрывается. Что теперь делать?
Эх, жалко Алёшку. Да и перед Леонтием как-то неудобно будет – парня девки лишил. Как же быть? Разве что…
– Ты знаешь что, вот тебе зеркальце самоглядое. Да не смотри так – мне его как раз Девка-летунья подправила, оно теперь не хозяйку хвалит, а счастливое будущее показывает. Если вдвоем поглядитесь в него с Клавкой твоей, то и детишек своих увидите, и все свои самые смелые мысли и мечтания. Ну, как, пойдет?
– Дядька, спасибо тебе! Я ж… Я ж сразу! Век благодарен буду!
– Эй, топор-то забыл!..
Куда там, Алёши уже и след простыл. Хороший парень.
– Что ж, – вздохнул Дядька, – надеюсь, что все у него будет так, как нужно. А доброе дело зачтется – это как пить дать.
***
– Дядька! Дяя-дяя!
Это кто в такую рань? Только рассвет занимается. Только бы помидоры не потоптали опять! Дядька выскочил на крыльцо и первым дело окинул взглядом свои посадки – ничего вроде, все на месте.
– Доброго утречка! – у калитки стоял Алёша и приветливо махал рукой. – Не слишком рано?
– Эк тебя ни свет ни заря принесло. Чего стряслось?
– Все стряслось и растряслось, Дядя. Спасибо тебе самое душевное! Я как Клавке показал зеркальце твое – так мы почти сразу и пошли к родителям благословения просить. Через неделю венчают нас. Вся деревня будет. И тебе обязательно нужно быть. Клава тебе в ноги поклониться хочет. И батя тоже очень просил. Ты придешь?
– Ну, я не знаю… В прошлый раз на меня с вилами мужики ходили. Пока не рыкнул на них да не пригрозил мельницу разрушить, не успокоились.
– Если снова пойдут, я их самих этими вилами… Приходи, Дядька! Тебе все рады будут. Уж я позабочусь об этом.
– Ну, тогда обязательно приду. И гостинцев принесу – вон у меня их сколько на твоем тезке висит.
– Ну, вот и ладно! Пойду, батю обрадую.
Алёша от радости даже подпрыгнул. Повернул было в сторону деревни, но вдруг вспомнил о чем-то и остановился:
– Дядя, я вот что… Я тут тебе возле калитки порошок оставил – ты его Летунье верни. В общем, нос Николе я расквасил – чтобы неповадно было слабых обижать.
***
Когда-то ее называли Девой Лебедем. Приходили ночью полюбоваться на ее красу – а кто увидит ее краем глаза, купающуюся в пруду при свете луны, покой теряли на многие годы. Оно и неудивительно – куда деревенским девкам до нее. Кожа, как снег, белая, ноги стройные, руки тонкие, коса ниже пояса, а глаза… Эх, куда все это делось? В недобрый час порошок свой она потеряла – с тех пор все наперекосяк пошло. Летать она уже не могла, а значит, и живильную росу с облаков не соберешь. Нет живильной росы – нет молодости. А без молодости осталось ей только любоваться птицами, сидя на лавочке у домика своего, да стараться не заглядывать в зеркало, чтобы лишний раз не расстраиваться.
Хорошо хоть Дядька заходил к ней иногда. Иначе совсем бы одичала. Зайдет, дров наколет, воды натаскает. Всегда гостинцем каким-нибудь порадует. Бывало, выпьешь с ним чаю, поговоришь о жизни, вспомнишь молодость – и сразу все становится светлее, ярче. И появляется вера в то, что все будет хорошо. Хотя откуда ему, хорошему, взяться-то? Но Дядька – он такой. Силы в нем много внутренней. И чего все его так боятся? Заглянул бы кто ему в душу – там светлее, чем в горнице утром солнечным.
А вот и он, легок на помине. Что-то чудно – обычно он передвигается медленно, идет вразвалочку, будто сквозь тину пробирается, а нынче, как мальчишка, вприпрыжку бежит.
– Здравствуй, Дядька! Уж не случилось ли чего? Или ты себя кузнечиком возомнил? Чего скачешь-то, землю сотрясаешь?
А тот смеется, кувшин какой-то показывает, щурится. Загадочный он сегодня какой-то.
– Ты мне того же налил бы из своего кувшинчика, – Бабка Летунья подмигнула гостю, – может быть, и я так же скакать начну.
– Ты подожди шутить, старая, – Дядька с трудом отдышался. – Дай посмотреть на тебя, хочу запомнить тебя такой. Не скоро ведь увижу тебя снова в таком виде, Лебедь моя.
– О чем ты? Я больше на ощипанную куру похожа. С меня и бульона не сваришь сейчас – одна кожа до кости. Все шутками своими да прибаутками меня успокаиваешь?
Дядька с нежностью взглянул на старушку, потом налил себе в ладонь чего-то из своего кувшина и брызнул в лицо Летунье. Та от неожиданности зажмурилась, а когда открыла глаза, то от еще большей неожиданности зажмурилась снова. Из зеркальца, неизвестно откуда появившегося в руках Дядьки, на нее смотрела совсем молодая девушка, почти девочка. Седина слетела с нее, как пыль, морщины разгладились, глаза загорелись зеленым веселым огнем.
Пока Дева Лебедь любовалась собой и хохотала от счастья, Дядька с довольным видом наблюдал за преображением своей соседки:
– Я тут с мальчуганом одним познакомился. Хороший такой мальчуган, Алешей зовут. Ну, это длинная история, но он мне принес твой порошок – помнишь, ты говорила, что потеряла его? Так вот, ты его не теряла – у тебя его один оболтус деревенский стащил. Вот Алеша его и вернул. А мне всегда хотелось полетать, ты же знаешь. Вот я чуток и… В общем, набрал росы – и к тебе прямиком. Нравится?
Дева Лебедь с радостным смехом кинулась Дядьке на шею и расцеловала его в обе щеки:
– Конечно, нравится! Ты мой спаситель – мне уже и жизнь была не мила. Я даже мечтать о таком перестала – спасибо тебе! Век не забуду, всю жизнь тебе благодарна буду.
Дядька засмущался от девичьей похвалы и сказал:
– Ты подожди благодарить – я так, просто донес то, что дали. Алеше спасибо скажешь. Он нас с тобой на свадьбу пригласил. Помнишь зеркальце свое? Я его как раз Алеше и подарил на счастье. Так что собирайся, нас уже заждались.
Девушка подпрыгнула на месте от нетерпения – уж слишком давно не было у нее возможности покрасоваться, истосковалась по вниманию:
– Конечно! Сейчас, только скину с себя все эти тряпки старушечьи. Негоже в таком наряде на праздник являться. Дядька, я вот о чем подумала – может быть, мы и на тебя побрызгаем водицей? Глядишь и ты красным молодцем обернешься.
Дядька добродушно улыбнулся и развел руками:
– Нет, милая, на меня это чудо переводить не стоит. Ты ведь знаешь: я и в молодости особой красотой не отличался. Может быть, только мухоморы из ушей не росли. Да ты не переживай – привык я. Мне это даже нравится – я ведь на всю округу один такой. Ну, пойдем, порадуем молодежь.
Прошло еще некоторое время – и люди всех окрестных деревень, собравшиеся на свадьбу Алеши и Клавдии, таращили глаза на чудо невиданное: взявшись за руки, навстречу жениху и невесте шла самая удивительная пара, какую только можно себе представить – поразительной красоты Дева Лебедь в белых одеяниях и Дядька. Да, тот самый супостат, которым совсем недавно пугал детишек дед Семен. Девушка в руках несла пение птиц, а Дядька – шелест травы. Праздник начинался, чтобы никогда не закончиться.
Элизиум
Глупо все вышло.
Вот мне тридцать – и я точно знаю, что совершенно не обязательно куда-то торопиться, все успеется. Работа, которая не волк, жена, которая завтра простит, похмелье, которое скоро пройдет.
Вот мне все еще тридцать – и я лежу на влажной земле, думая о том, какая темная и тихая ночь вокруг. Мысли путаются. Только что я придумывал разумное оправдание тому, что в очередной раз возвращаюсь домой за полночь. Меня в любом случае ждал скандал, но как-то так получается, что если убедить себя заранее в том, что ты ни в чем не виноват, есть вероятность, что твоя версия будет звучать убедительнее.
Ты ведь знаешь, дорогая, каким настойчивым может быть мой шеф. К тому же сегодня у него родился внук (разумеется, никакого внука не было – зато был стрип клуб за его счет), вот он и разошелся. Ну, нельзя человеку отказывать в такой момент. Ой, ты бы видела, что он там вытворял (чистейшая правда, кстати), ты бы с ним никогда больше не здоровалась. Пришлось его провожать до дома и сдавать на руки родственникам. Я, конечно, тоже выпил, но совсем немного. Так что прости меня, милая, я тебя люблю.
Видимо, я слишком увлекся внутренним монологом и не заметил, как кто-то подошел ко мне сзади и сильно ударил по голове. Придя в себя, я провел рукой по волосам. Липко. Осторожно приподнимемся – вот так. Не видно ни-че-го. Покачиваюсь и стараюсь найти опору. Автоматически ощупываю карманы. Так и есть – портмоне нет. Денег там было немного, но все равно обидно. Еще и документы придется восстанавливать. Ругаюсь вполголоса. Странно, мне казалось, что я произнес слова вслух. Повторяю громче. Ничего не слышу. Еще громче. Изо всех сил. Я ору так, что меня начинает тошнить. Когда человеку страшно, он кричит. Твой голос – это сирена, которая дарит тебе ощущение безопасности: тебя услышат и придут на помощь. А если ты нажимаешь на кнопку, а сирена молчит? Гадкое чувство.
Кто-то осторожно касается моего плеча. Я шарахаюсь в сторону и падаю, затем оглядываюсь, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в этой кромешной тьме. Опять прикосновения. Я сопротивляюсь изо всех сил, но меня удерживают. Жду ударов, однако меня вроде бы никто не собирается бить. Напротив, меня, судя по всему, успокаивают. У них не получается. Наверное, уже тогда я понял весь ужас своего положения, но отказывался в него верить.
Итак, мне все еще тридцать лет. У меня по-прежнему все впереди, но не совсем так, как я предполагал до этого. Случается иногда, что вот только вчера ты разбил машину, а на следующий день взял да и сломал себе ногу вдобавок, поскользнувшись на ступеньках. Неприятно. Говоришь себе: ну, что за полоса невезения такая. Так вот, я умудрился за один раз ослепнуть и оглохнуть – и правда, зачем тянуть? Бах – и вокруг тебя темная тихая ночь. Навсегда. И тут же ты начинаешь понимать, какой красивой может быть музыка или насколько потрясающе выглядит только что проснувшаяся женщина, хотя сама этого не осознает. Глупая.
Нет, моя семья не оставила меня. Меня поддерживали, когда я напивался до беспамятства. Спасали, когда пытался убить себя. Успокаивали, когда я выл от безысходности. Наверное, это было довольно мерзко. Все входили в мое положение – с сочувствием, нужно полагать. И теперь я благодарен им за это. Все-таки хорошо, что мы есть друг у друга. Приятно осознавать, что мы – особенные. Почему-то хочется верить в то, что другие в аналогичной ситуации повели бы себя хуже. Кажется, это называется гордыней. Пусть так.
Со временем я успокоился. Мы с женой научились общаться. Сначала я не мог заставить себя использовать голос, у которого не было звука, но, в конце концов, справился. А слышал я, когда она водила моей рукой по поверхности стола, старательно выговаривая «я тебя люблю» или «уже поздно, пора спать». Позже мы стали использовать письма на ладони. А вот с техникой Брайля я, к сожалению, так и не разобрался. Родственники считают, что у меня просто недостаточно силы воли. Может быть, они правы. Когда-нибудь я обязательно займусь самообразованием, но пока у меня есть другие дела.
– Что происходит в мире, дорогая?
Странно, но я стал интересоваться многим только после того, как потерял возможность получать информацию самостоятельно и в любое время.
– Все хорошо. Говорят, что уровень жизни у нас повысился, а у наших соседей – упал.
Со мной стараются говорить простыми предложениями – чтобы не приходилось много писать. Это раздражает, но я привык и давно не обращаю на это внимания.
– А он повысился?
– Не знаю. Зарплата не менялась. Вроде цены выросли немного. Я не считала.
Вот так. Забавно. Ну, раз говорят, что стало лучше, значит, так оно и есть. К тому же если я глухой, то жена-то вроде слышит прекрасно.
– Милая, ты мне недавно говорила, будто у нас стадион достроили – помнишь, в новостях об этом рассказывали?
– Да. Говорят, достроили.
– Так ты сама-то видела? Какой он? Красивый, наверное?
– Там еще все перекопано. Подойти сложно.
– Так вроде бы новость была о том, что успели объект к сроку сдать, разве нет?
– Да, сдали его.
– Так как сдали-то, раз там подъезда нет?
– Не знаю. Журналисты говорят, что там очень красиво. Я сама не видела.
Хм… Ну, раз говорят, значит, так и есть. У них ведь есть глаза, в отличие от меня. Хотя странно это все.
– А что там с нашей армией? Помню, была напряженная ситуация в регионах.
– Все в порядке.
– То есть обошлось?
– Нет, воюют, но все хорошо.
– Как ты можешь так говорить? Если война, то это в любом случае плохо!
– В новостях говорят, что жертв нет. У них продовольствие заканчивается, они скоро сдадутся. И все станет, как раньше.
– Да? Удивительно. Ну, раз так, то и замечательно. Ты меня держи в курсе дел, пожалуйста. А то как-то не хочется отставать от жизни. Просто помни, что меня это интересует, ладно? Внимательно слушай новости. Теперь ведь ты – мои глаза и уши.
– Конечно, милый. Кушай, а то остынет.
Как это замечательно – играть в глухой телефон с глухим. Впрочем, разницы почти никакой. Первый сказал второму «А», тот передал «Б», которое превратилось во что-то еще. Самое смешное в этой игре то, что первоисточник прекрасно понимает: сказанное им и так будет искажено – и все равно старается проговорить свою часть максимально быстро, чтобы усугубить ложь на выходе. Зачем?
Я не знаю, о чем думает моя жена. Возможно, я и не хочу этого знать. Не вижу, во что она сейчас одета. Не слышу, с кем и о чем говорит. Мир уменьшился до размеров размаха моих рук и в то же время стал таким глубоким, что если начать в него падать, умрешь прежде, чем достигнешь дна. Хорошо это или нет – я пока не разобрался. С одной стороны, сложно найти смысл в бесконечности, если нет стен. С другой – правила таким, как я, не писаны. Действительно, что возьмешь с немощного? Я могу совершить любую глупость – и меня оправдают, ссылаясь на то, что я не отдавал себе отчет в своих действиях. Наверное, это и есть счастье: безнаказанность, оправданная тем, что виноват кто-то другой. В моем случае это тот, кто сделал меня таким. Выходит, я должен благодарить его за то, что имею. За мое будущее, которого не случилось, но в котором, будь оно у меня, все получилось бы. Кто-то сказал однажды, что мы сами строим свою жизнь. Осталось научиться получать удовольствие от вседозволенности, когда ничего не запрещено, но и сделать ты ничего не можешь. Ползком наощупь – от кирпичика к кирпичику.
Во всем виновата Юдифь
– Мама! Мааа-мааа! Мамамамамамама!..
– Ну, что? Сказала же: занята. Что опять?
– Я только что прочитал о том, что меня убили, но я не умер. Так бывает?
– Конечно, бывает, раз написали. Отстань! Займись делом. Отцу вон помоги лучше.
– Да ну… Там пыльно – я чихаю. А еще я прочитал, что он мне не отец.
Мать сердито зашикала и замахала руками, но мальчик только усмехнулся – она не ударит. Еще бы – так написано.
– Так мой папа мне папа или не папа?
– Папа, конечно.
– А я прочитал, что нет.
– Не верь всему, что пишут.
– Но ты только что сама говорила …
– Я сказала: отстань! Сейчас отца позову – он тебя живо научит, во что верить.
Понятно: мать рассердилась не на шутку. Тоскливо заныла задница – желание спорить сразу пропало. Обиженно шмыгнув носом, мальчуган вышел за дверь и на минуту задумался. Помогать отцу скучно и сложно, к тому же от древесной пыли у него на самом деле слезились глаза и свербило в носу. Играть не с кем – в такую жару даже мух не видно. Читать? Все книги в доме – в доме мама, а это нехорошо. Пока дойдешь до моря, усохнешь вдвое, но это в любом случае лучше, чем… Так и не определившись, чего же именно лучше перспектива усохнуть вдвое, мальчик вприпрыжку побежал к воде.
***
– О, Машка пришел! – Шима приветливо помахал рукой. – Давай к нам – мы как раз тебя ждали. Вдвоем сеть не вытащить. Поможешь – пару рыбин заработаешь. На выбор.
– Сам ты Машка! Я ведь говорил тебе так меня не называть!
– Слышь, Андрюха, он мне говорил, оказывается, – брат Шимы, добродушный здоровяк, одобрительно хохотнул. – А как мне тебя называть? Ты сам свое имя пробовал произнести? Получилось у тебя? Родителям своим спасибо скажи.
Машка злобно зашипел и начал искать глазами, чем бы запустить в обидчика.
– Да ладно, ты не обижайся, – продолжал издеваться Шима, – хочешь, Исой тебя буду звать, м? Хорошее, кстати, имечко, как тебе?
– Пошел бы ты… – Машка, наконец, нашел подходящий камень и хотел было им воспользоваться, но вдруг передумал. – Да, конечно, помогу. Вот прямо сейчас и начну.
– Да? Ну, давай, – Шима чувствовал подвох, но не мог понять, в чем он состоит. Андрей с любопытством наблюдал за происходящим.
Ни Шима, ни Андрей не знали о каменной тропе, которую Машка с захаровским Ванькой соорудили пару дней назад. Натаскали булыжников, чтобы удивить девчонок. Но те отказались тащиться к воде по жаре – и проект так и остался невостребованным. Вот и пригодился. Теперь нужно ступать так, чтобы даже Андрей ни о чем не догадался, подумал Машка. Шима – дурак, это понятно. Но язва. Засмеет, если что не так. Но если пройти по камням неторопливо и с достоинством, ни Шима, ни Андрей ничего не заподозрят.
– Даю!
Самое трудное – даже не удержать равновесие, а не засмеяться, глядя на вытянувшиеся лица зрителей. У Шимы отвисла челюсть, а Андрей зажмурился и несколько раз стукнул себя по лбу ладошкой – наверное, чтобы отогнать видение. Не помогло. Машка все так же степенно и неторопливо скользил по воде. Яркое солнце освещало лик с прикрытыми глазами, вода едва доходила до щиколоток… Все получилось так, как нужно. Шима завизжал от страха и кинулся к веслам – удирать, но лодка не желала сдвигаться с места, что-то удерживало ее на месте, она будто пустила корни на мелководье. Когда браться перегнулись через борт, то едва не вывалились из лодки – такого количества рыбы, набившейся в сети, им еще не приходилось видеть.
***
– Ты достал? Точно достал? Ну?
– Да достал, достал…
Какие вы надоедливые, подумал Машка. Тьфу ты… Он теперь и сам себя называет этим противным именем – даже в мыслях. Машиах беззлобно выругался и протянул приятелям кожаную флягу.
– Всем хватит!
Шумное веселье мальчишек привлекло проходящего мимо отца Шимы. Он подозрительно прищурился:
– Что это у вас там?
Дети кинулись врассыпную, не забыв прихватить булькающий сосуд. Лева, отбежав на безопасное расстояние и гогоча во все горло, запоздало ответил своим пронзительным голосом:
– Вода, дядя Иона! Хотите водички?
– Сам пей свою водичку, маленький поганец!
И пошел своей дорогой.
Ребята обступили Леву, все еще прижимающего флягу к груди.
– Давай, чего ты ждешь? Пробуй! Давай быстрее, чего ты конопатишься?
Андрей на правах старшего растолкал остальных и смело сделал большой глоток. Тут же его лицо перекосилось и стало похожим на сушеный финик.
– Фу, оно же кислое!
– А ты что – хотел, чтобы я тебе медовое принес? За какие заслуги? Чего ты? Отпусти!
Машка рванулся – ветхая рубашка треснула по швам. В следующий момент ватага ребятишек с улюлюканьем неслась по пыльной дороге вслед за шутником, который, как кричал Андрей, хотел напоить их ослиной мочой. Фляга осталась лежать там, куда ее бросил дегустатор, кислое вино тонкой грязно-красной струйкой вытекало на желтую землю.
***
– Ну, скажи-ка что-нибудь! Ну, как меня зовут? А меня как зовут? Говори-говори, мы тебе монетку дадим! Хочешь монетку? – зеведеевские отпрыски, два брата, прыгали вокруг местного попрошайки и дразнили его, то поднося прямо к его лицу медную монету, то, когда он пытался ее схватить, отбегая в сторону. – Ну, как нас зовут!
– И-а-н… И-а-к… – убогий, казалось, изо всех сил старался заслужить вожделенную монетку, но братья еще не наигрались и не были готовы расстаться с денежкой.
– Говорят, он еще и не слышит ничего , – Нафаня склонился над ухом Машки и быстро-быстро зашептал, – говорят, что он по губам читает. Так можно разве? И что если его раздеть, то там ног не будет и руки в болячках все. Вот ты ноги его видишь? Нету ног у него. Фу, как им не противно? А вдруг он к ним прикоснется?
– Да все с ним в порядке, – Машка уже слышал от отца, что этот попрошайка просто ловко притворяется. Поваляет дурачка денек-другой – и на новое место. – Отец говорит, у него столько денег, что и нашему главному не снилось.
– Да? Не может быть! Нет, ты что-то путаешь…
– А вот смотри.
Пока братья отвлекали мычащее и пускающее слюни существо, Машка подкрался к нему сзади, примерился и отвесил ему такого пинка под зад, что тот слетел со своей импровизированной паперти и растянулся у всех на виду, обнажив при этом довольно грязное нижнее белье. Вскочив на вполне здоровые ноги, нищий обвел бешеным взглядом окружающих в поисках того, кто осмелился так подло напасть на него. Наконец его налившиеся кровью глаза уперлись в заробевшего и враз утратившего весь былой задор Машку. В следующий момент прохожие с удивлением оборачивались на мальчишку, со всех ног удирающего от грязного оборванца, который совсем недавно не мог внятно произнести ни одного слова, но сейчас орал благим матом на всю округу:
– Ах ты вонючий пес, сын ишака и дохлой верблюдицы, сейчас ты у меня!..
***
Как только стемнело, всем сразу показалось, что заночевать в пещере вдали от родителей было плохой идеей. Костер отбрасывал на стены страшные тени, жутковато завывал ветер, а глупая Юдифь забыла сумку с провизией где-то, а где – не знает.
– Сейчас я ей зуб выбью! – все никак не успокаивался Фидул. – Ты ее не защищай, Машка! Ты вот мне скажи, как мы здесь до утра дотянем. Вся еда была у нее в сумке! Ты где ее оставила, вредительница?
Юдифь сидела в углу вдали от всех и тихонько подвывала.
– У меня здесь немного хлеба есть… – Машка долго копался в мешке и, наконец, вытащил несколько небольших свертков. Развернул их – в них оказалось четыре небольшие булочки.
– Что? Пять булочек? Нет? Вообще четыре? Ты считать умеешь? Нас здесь тринадцать! Все, мы до утра не доживем, – Фидул картинно схватился за голову и вдруг нахмурился. – Может, я все же дам ей в зубы, а?
Юдифь завыла в голос.
– Не надо в зубы, – Машка примирительно улыбнулся и разложил перед собой хлеб, разделив его на двенадцать равных долей. – Я не голодный, а папа мне говорил, что если откусывать маленькими кусочками и жевать медленно, то можно насытиться и очень небольшим количеством еды.
Когда каждый получил свою долю, все принялись отщипывать по маленькому кусочку от своего скудного ужина и так старательно его пережевывать, что могло создаться впечатление, будто это не обычный хлеб, а изысканное блюдо, которое жалко съедать быстро. Через несколько минут не осталось ни крошки. Все молча уставились на Фидула – что он скажет? Тот помолчал, задумчиво почесал затылок, потом неожиданно широко улыбнулся, хлопнул Юдифь пониже спины и хохотнул:
– Ладно, живи пока! Молодец, Машка!
***
– Играем в чатурангу! Кто победит – того главным и назначим. Верно я говорю? – прыщавая Юдифь подпрыгивала от нетерпения и теребила рукав Фомы. – Верно ведь, так честно будет, правда?
– Отстань! – Фома сердито прикрикнул на надоедливую девчонку. – Мы сыграем, но тебя мама звала. Иди уже, оставь дело мужчинам.
– Это кто мужчины? Это вы мужчины? – Юдифь бесстрашно захохотала Фоме прямо в лицо, за что тут же получила в глаз. Это было уже слишком – Машка подбежал к рассвирепевшему Фоме и попытался ударить его как можно больнее. Для этого он сжал кулак так, как его когда-то учил отец – до боли в суставах. Но это не помогло. Противник просто шагнул в сторону, и Машка, споткнувшись о его ногу, с разбегу врезался головой в булыжник, служивший столом.
Юдифь перестала визжать, Фома вдруг часто задышал, Матя укусил себя за палец. Машка не двигался, из-под его головы растекалось что-то черное и густое.
– Во всем виновата Юдифь, – уверенно сказал Фома.
– Точно, – согласился Матя.
Две жизни Ивана Ивановича
Давным-давно, в те времени, когда еще никто не слышал о тач-скринах, жил на свете очень богатый человек. Он управлял огромной корпорацией и был крайне доволен своим положением в обществе. Этого человека уважали и обращались к нему не иначе как… ну, допустим, Иван Иванович. Нужно сказать, что ему это не то чтобы нравилось, но и против он не был. В детстве его звали иначе, но как-то так само собой получилось, что в один прекрасный момент он превратился в две заглавные «И». Однажды, аккурат на следующий день после своего пятидесятого дня рождения, мужчина проснулся и понял, что ему больше не к чему стремиться. Деньги, власть, недвижимость, акции, женщины – все это у него было, но удовлетворения он не чувствовал. И вот стоит этот Иван Иванович перед зеркалом и с задумчивым видом потирает подбородок. Что делать? Как избавиться от этого неприятного ощущения между третьим и четвертым ребрами в левой части груди? Поразмыслив, человек решил, что раз никто ему не указ, то и делать он может все что угодно.
И вот взял он с собой рюкзак с запасными трусами и носками, кинул туда пару банок пива и отправился по миру налегке, с одной лишь платиновой карточкой в портмоне. Много стран он прошел, пока однажды не наткнулся на место, в котором не действовали привычные правила. Все люди там были счастливыми просто так, без какой-либо особой причины. Если кто-то нуждался в деньгах, ему их давали без расписки, под честное слово. Странно, но такой подход не только не способствовал разложению общества, но, напротив, делал его сплоченным и целеустремленным.
– Вот она, страна мечты! – воскликнул Иван Иванович, с восхищением разглядывая чистые улочки и цветочные горшки, свисающие с симпатичных балконов. – И почему я никогда не слышал о ней?
Местные жители приняли гостя как родного, даже платы за пропитание и ночлег не стали брать. Вместо этого они накормили его и поселили в самом роскошном номере центральной гостиницы. Человек, подивившись такой бескорыстности, все же какое-то время по привычке подозревал подвох, однако когда он вышел на следующее утро из своего номера, его уже ждал аппетитный завтрак, за который тоже не нужно было платить. Так продолжалось несколько недель, пока господин Директор, наконец, не поверил в искренность местных жителей и не попытался выяснить у хозяина гостиницы, в чем же было дело.
– А что тебя смущает, друг? – удивился тот.
– Ну, как же. Живу, ем-пью, меня всюду приглашают в гости, подарки делают. Почему никто не просит платы?
Услышав этот вопрос, держатель отеля рассмеялся, а потом ответил, что в его стране не принято брать лишнее. Зачем нужно деньги, если и так все есть? Чтобы было больше? Нет, они давно прошли этот этап.