Читать онлайн На холме среди одуванчиков бесплатно

Сборник историй

Иллюстрации автора

Данная книга представляет собой сборник коротких эмоциональных историй – забытый жанр. На первый взгляд, истории не связаны между собой, однако это не совсем так.

Шаман

Мальчик взбежал на вершину усеянного валунами холма, одна сторона которого плавно сходила к деревне, а другая круто обрывалась, упираясь в беспокойное исчерченное белыми барашками море. Неподалеку от холма находился огромный галечный пляж, издавна облюбованный моржами. Внезапно матерые секачи и их подруги с ревом снялись с лежбища и, разбивая могучими шеями прибой, ушли в море. Неподалеку от побережья на отмели вода словно вскипела – в море также уходили морские коровы.

Начали собираться тучи, напомнившие мальчику китов. Сначала над горизонтом появились бесформенные горбачи, которые, сливаясь друг с другом, превратились в грозных нарвалов, а через некоторое время огромнейший из китов заслонил все небо. Стало сумрачно и сыро.

Мальчик сел на камень, раскрыл кожаный мешок и достал кусок вяленой рыбы.

– Скоро шторм, коровы всегда чуют шторм, – тихо произнес он.

Мальчик привык к беспокойному нраву моря и даже любил непогоду, когда все живое замирало и пряталось. Тогда никакие духи не могли проникнуть в его мысли, и он мог мечтать о том, что скоро подрастет тюлений молодняк и придет время его первой охоты.

Внезапно размышления мальчика прервались – он увидел странную птицу, которая выплыла из-за скалы и стала быстро приближаться к берегу. Он подумал, что она такая же огромная, как киты. Ни отец, ни дед никогда не рассказывали ему об этой удивительной птице с длинным клювом и белыми, как снег, крыльями. Однако через некоторое время стало ясно, что к берегу плывет гигантская лодка с множеством суетящихся в ней людей.

«Наверное, они ищут убежище за скалой», – подумал мальчик.

Скала возвышалась над водой неподалеку от берега, и за нею даже в шторм было относительно тихо. Он положил рыбу обратно в мешок и стал спускаться к деревне, чтобы рассказать о чудесной лодке. Когда извилистая тропа снова вывела его к морю, то он увидел трех китов, круживших вокруг лодки. Киты словно играли с ней, по очереди поддевая ее на свои могучие спины и сбрасывая на воду. Мальчик остановился в недоумении – обычно финвалы сторонились людей.

Пока он стоял над обрывом, внизу у самой кромки воды сидел старый шаман, который умел заговаривать море, вызывать ветер и дождь, владел многими другими таинствами древнего, как мир, искусства. Когда-то очень давно, когда он жил в деревне, на берег выбросился старый кашалот. Для шамана это было большой удачей. Перед общением с духами мертвых, ночью у костра он съел глаз кашалота, чтобы увидеть будущее. Кружась в неистовом диком танце, шаман содрогался и кричал, глядя на опустошенную, истерзанную землю: тысячи освежеванных котиков и каланов вдоль побережья, разодранных крюками священных финвалов и доверчивых глупых морских коров. Он видел что-то еще, что касалось его народа, но ничего не сказал своим соплеменникам, а просто ушел из деревни на побережье, сел у кромки воды и стал пристально глядеть вдаль. Он так долго сидел на сырых холодных камнях, что постепенно сросся с ними и сам обратился в камень.

Проходили годы. Ветер и соленая вода сточили и сгладили черты шамана – он стал почти незаметен среди валунов, щедро разбросанных вдоль побережья. Соплеменники стали забывать о нем, и только самые старые еще помнили предание о великом колдуне, который стережет деревню со стороны моря, но не помнили, зачем и от кого. Старики уходили к предкам, в это предание уже мало кто верил, а шаман все глядел на море и ждал: годы, десятилетия, вечность. Ждал не один, а со своим верным тотемом – тремя могучими финвалами.

Внезапно киты перестали кружить вокруг лодки, зашли со стороны открытого моря и стали толкать ее прямо на скалу. Мальчик увидел, как люди в лодке отчаянно заметались, а некоторые стали прыгать за борт в холодные бурлящие воды прибоя. И только один человек стоял неподвижно, как скала, широко расставив ноги и обхватив высокий столб. Он что-то кричал и его волевой голос доносился до берега даже сквозь грохот прибоя. Мальчик понял, что этот человек – вождь, воодушевлявший своих соплеменников перед лицом неминуемой гибели.

Ударом о скалу лодку разнесло в щепки. Испуганные чайки взвились в небо и своим гомоном на время заглушили крики тонущих людей.

Вскоре гомон стих, и море стало выносить на берег остатки крушения. Мальчик сошел вниз к воде. Пораженный, он бродил вдоль берега, усеянного телами людей и множеством странных и удивительных предметов. Однако больше всего его поразили сами люди – большого роста, широкоплечие, с крупными ладонями и ступнями, светлокожие. Мальчик подумал, что это племя живет среди снега и льдов, которые выбелили их кожу. Среди тел он увидел вождя. Тот еще дышал, его глаза были широко открыты и неподвижно глядели в сумрачное небо. Мальчик склонился и приподнял его голову с обагренного кровью камня.

– Не умирай, вождь, слышишь, не умирай! Ты должен рассказать о себе, своем племени, замечательной лодке, куда плыл и зачем. Когда-то у нас был шаман, он бы тебя вылечил. Старики наверняка знают, где его найти. Я быстрый, разыщу его и приведу с собой. Ты только подожди немного.

Финвалы уплыли в море. Дымка взвилась над холмом и растворилась в воздухе. Это шаман, наконец, обрел долгожданный покой среди духов предков. А мальчик бежал в деревню, и капли косого дождя сбивали слезы с его лица.

Машенька

Откуда-то из глубин памяти постепенно, веха за вехой, всплыла дорога, которая привела меня к желтому двухэтажному дому и дальше до обшарпанной когда-то белой двери. Подсознательно я чувствовал, что могу укрыться только за ней. Все равно идти было больше некуда. Разбежавшись, я навалился плечом на дверь, но та не поддалась. Немного постояв под ней, я почесал затылок, развернулся и пошел куда глаза глядят. Вдруг сбоку промелькнула белая тень, и бородатый санитар в рваном халате свалил меня с ног и вдавил жирным брюхом в асфальт. Усевшись верхом на моей груди, он долго и с наслаждением бил меня по лицу огромными волосатыми кулаками, приговаривая:

– Сбежать хотел, жмурик? Что, не нравится в ящике, падла? От Захара еще никто не убегал. Я и не таких, как ты, обламывал, падла.

Я знал, что скоро меня снова уколют, после чего я надолго впаду в скотское состояние, из которого так и не успел выбраться. А потому мне было наплевать на соленый привкус крови во рту и на рев сатанинского санитара. Хотелось только поскорее забыться тяжелым сном.

Она была глубокой как бездна, прекрасной как кошка и непостижимой как истина. Мы встречались глубокой ночью, я целовал ее прохладные губы и бархатный пушок над ними, а она смотрела на отблески звезд в черных лужах и вдыхала густой аромат сирени.

Ее звали Маша, Машенька. Она носила простые ситцевые платья в цветочек, ее короткие волосы были мягкими и воздушными, как дневной сон, а большие влажные глаза обычно устремлялись в несуществующую даль. Но когда она, словно Венера, вступала на брег земной из пенных волн своего воображения, то начинала трепетно изучать каждую черту моего лица, изумляясь и цокая языком, когда ей открывалось что-то новое. Я тихо внимал каждому ее слову и забегал вперед, чтобы разогнать тьму, когда замечал в ее глазах зарождавшийся страх перед глухой стеной сумрака. Все мои дни были наполнены переживанием вновь и вновь каждого прикосновения к ее трепетному телу, каждого взгляда и мимолетного поцелуя. Я боготворил эти мгновения, имя которым было Счастье.

Когда мы босиком вступали во влажное туманное утро, утомленные, но бесконечно счастливые, то я провожал ее до пропахшего лекарствами дома. Тихая няня молча открывала нам дверь и провожала Машеньку до палаты, мелко семеня за ней со связкой громадных ключей в руке.

Машенька была больна, давно и тяжело. Болезнь вселилась в ее мозг еще в детстве и истощала впечатлительную натуру страхами и приступами глубокой меланхолии, во время которых она сутками лежала на кровати, тихо разговаривая с бесконечной чередой образов, которые складывались в ее воображении из лабиринта неровностей, трещин и шероховатостей больничного потолка. Я был уверен, что бесконечная тоска и безысходность, поселившиеся в старой больнице, питали того червя, который медленно разрушал ее мозг, и мечтал увезти ее туда, где мы могли бы бесконечно наслаждаться тем удивительным чувством, имя которому – Любовь.

Однажды под ветвями плакучей ивы я сказал Машеньке, что хочу купить дом в деревне и увезти ее туда. Она улыбнулась, и луч надежды озарил ее прекрасные черты. В тот же день я уехал искать наш будущий рай.

– Машка, слышь? Тут к тебе этот псих ломится. Месяц не было, я думала, он уже того, окочурился. Ишь как ломится, а казался из интелегентных. Пускать?

– Клавка из параноидального сказала, что у него было обострение и его посадили в ящик на уколы. Не, не впускай, а то люди смеются, что с шизом гуляла. Жалко просто было. Я через полчаса с Захаром встречаюсь, у меня с ним походу роман, лав стори, – ответила Мария Семенюк, закладывая в автоклав новую порцию больничного белья, и расхохоталась: – Подменишь?

– Подменю, чего уж там. Ох, и счастливая ты, Маня! Захар-то видный мужчина, сурьезный, не чета этим чудикам малахольным.

Учитель

Когда я приехал в этот медвежий угол Дакоты, то знал только, что лабораторией управляет Берт и в ней ведутся селекционные работы по выведению исполинских червей, способных перелопачивать жирные объедки процветающей цивилизации. Спрашивать, как он нашел меня и зачем, было бы проявлением дурного воспитания, поскольку речь шла о весьма приличных деньгах.

Берт встретил меня у выхода из аэропорта и, широко улыбнувшись, энергично устремился навстречу. Мы обнялись как старые друзья, после чего Берт взял мой багаж и направился к ветхому бьюику, который с ревом и на удивление лихо понес нас по проселочным дорогам, утопавшим в тени вековых елей. Берт сидел за рулем и насвистывал мотив из «Я и Барни – веселые парни». Я же чувствовал себя утомленным перелетом, поэтому откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Где-то глубоко под сердцем зародилось и стало шириться сладкое чувство дремы, которое патокой растеклось по всему телу, и я стал, медленно кружась, погружаться в омут воспоминаний.

Внешне Берт мало изменился с тех пор, когда я был на воспитании в частном пансионе для мальчиков, чьи отцы, в том числе и мой, героически погибли где-то в джунглях под Сайгоном. Пансион существовал на деньги химического магната из Монтаны, который сколотил капитал на поставках напалма и оранжа Пентагону во время Вьетнамской кампании, а после ее известного финала стал замаливать грехи, жертвуя на кладбища и патриотическое воспитание юного поколения.

В пансионе Берт был учителем природоведения. Натуралист от Бога, он в любую погоду проводил уроки вне стен душного каменного ящика, каковым являлось старинное и сумрачное здание школы – бывшей теологической семинарии. Я хорошо помнил, как он шумно выходил из дверей школы своим размашистым шагом на почти негнущихся длинных ногах и нас словно вихрем выдувало за ним. Остановившись на мгновение, он выбирал направление и шел прямиком через лес, продираясь с нами через густой подлесок или крутой овраг. Но чем больше ссадин и ушибов мы получали, тем становились более счастливыми, давая выход бурлившей в наших телах полудикой и необузданной энергии детства.

Свои истории Берт обычно начинал словами: «Давным-давно, когда люди жили в подземных норах, наверху в зеленом царстве жил да был…» – жук, паук или бабочка в зависимости от того, какое животное первым попадалось в сети нашего неуемного любопытства, а по мере роста коллекции сказка обрастала все новыми сюжетными линиями и персонажами.

Мы все были увлечены игрой, которую придумал Берт. Иногда во время похода учитель внезапно замирал, его глаза покрывались поволокой, и он на несколько минут застывал в позе, в которой его настигло наваждение. Мы приписывали это состояние тому, что учитель слушает голос природы.

Позже, учась в университете, я осмыслил истории Берта. Раньше они казались мне всего лишь увлекательной игрой, но теперь я понял, что он излагал нам свою философию, в которой мир был исполнен божественным смыслом до тех пор, пока человек не унизил природу, нагую и беззащитную, не поработил ее, превратив в свою наложницу, и не низвел великое таинство до уровня логических выкладок в свою пользу. В мире Берта не было людей, но казалось, что был он сам – вечный, уверенно шагающий по своим владениям, иногда замирая, чтобы слушать голос природы.

Машина резко затормозила и заглохла. Мы вышли на поляну, в центре которой клубился густой желтый туман.

– Добро пожаловать в то – не знаю что, – произнес с улыбкой Берт и шагнул в туман. Я пошел за ним и через некоторое время вышел к месту, где пелена немного рассеивалась. Там я увидел гигантскую матово-серую клавиатуру и Берта, скакавшего с клавиши на клавишу. Это напомнило мне игру в классики.

– Начало новой игры учителя, – пробормотал я, догадавшись, что тот вводит пароль.

Внезапно Берт остановился и поманил меня рукой. Рядом с клавишей ENTER открылся люк, под которым оказался подъемник. Мы взошли на него и стали медленно опускаться под землю. Через некоторое время подъемник остановился, и мы оказались в гигантской лаборатории, края которой утопали в сумраке. Внутри было тепло и сыро, стоял густой вязкий запах перегноя и еще каких-то испарений. По глиняному испещренному следами гусениц машин основанию лаборатории сновало около десятка крупных каров с металлическими решетками вместо стекол, которые развозили и сбрасывали в огромные ямы спрессованные мусорные брикеты.

Мы поднялись на наблюдательный мостик.

– Здесь мои воины, – произнес Берт, глядя в полумрак лаборатории сквозь прозрачное плексигласовое заграждение.

Внезапно тьму словно рассекла молния – исполинский червь взвил к потолку флуоресцирующее серо-голубое тело, вытянулся в струну и, застыв на секунду, с грохотом обрушился вниз и исчез во мраке норы. Инстинктивно я отпрянул назад.

– Я хочу, чтобы ими можно было управлять, – произнес Берт, повернулся ко мне и раскрыл ладонь, в которой поблескивала горка микросхем.

– Эти чипы генерируют управляемые импульсы с любой точки своей поверхности. Я очень рассчитываю, что ты сможешь имплантировать их в ганглии червей. Я верю в тебя, ведь ты – мой лучший ученик.