Читать онлайн Кровавый рассвет бесплатно

Пролог

Красный цвет, будто смесь из огня, яда и крови. Разве носить его привилегия? Красный – цвет кардиналов. Он заметил ее, потому что она была в красном. Нет, не только поэтому. На самом деле она была прекраснее, чем все, что можно себе только вообразить. Но от нее исходила опасность.

Ее быстрая стремительная походка напоминала полет. Алый плащ облаком раздувавшийся вокруг плеч напоминал одновременно и пламя, и кровь. В сочетании с золотыми кудрями он как раз наводил на мысль о восходе солнца. Но сейчас был закат. Яркие пурпурные блики ложились на мраморный пол и играли вспышками на ее плаще.

Он взглянул на нее еще раз. Должно быть, так выглядит карающий ангел. В ее красоте не было ни малейшего намека на доброту или снисхождение. Светлые пряди больше напоминали о золоте, оставленном во мраке, чем о солнечных лучах.

– Солнце, золото, застывшая в червонцах заря – разве все это не части от одного целого? Сложите все вместе и обнаружите, от кого все это пошло?

Сказал кто-то эти слова или ему показалось? Они шипящим эхом отразились от стен, заполнив собой все пространство. Взгляд незнакомки вдруг обратился на него. Она не размыкала губ, но он четко услышал одно-единственное слово.

– Денница!

Оно эхом отразилось уже не от стен, от его собственного сердца. Ничего более пугающего и притягательного и представить себе было нельзя.

– Денница исток всего прекрасного, что только есть на земле.

Ему ударило в голову. Перед глазами как будто вспыхнула молния, ярко освещая все окружающее его зло и лицемерие. Золото, на котором гнездится нечисть, посты, нарушаемые вином, одни щадящие законы для служителей церкви и совсем другие для обманутых ими прихожан. Он, служитель бога, единственный, кто здесь грешен. Так говорил ее взгляд. А потом в нем мелькнуло нечто другое, будто отблески неземной битвы. Он готов был поклясться, что за ее спиной на куске кроваво-красного неба между массивными колоннами он видит, как сражаются сверхъестественные создания, как они кричат и кидают друг в друга молнии. А между тем девушка приближалась. Он не сразу заметил кинжал в ее руке.

Уже позже, оседая на пол в крови, он подумал, что только что видел ангела. Этот миг обернулся нестерпимой болью в глазах и раной в сердце. Лезвие вошло глубоко в плоть. И все… Живого ангела рядом уже не было. Но крылатая статуя в нише, как будто жила. Жила до тех пор, пока его кровь не впитается в мраморный пол.

Избранный

– Почему каждый раз, когда я закрываю глаза, мне кажется, что ты предашь меня, мой ангел…

Прекрасная статуя в нише, конечно же, не ответила. Он всегда молился на нее, молча. Вот и сегодня он не произнес вслух эти слова, они прозвучали где-то глубоко в подсознании, но, как и раньше обожгли. Это было правдой. Каждый раз, когда он смотрел на своего небесного покровителя ему почему-то приходили в голову мысли о предательстве.

Красивый ангел внимал бесстрастно. Фердинанд каждый раз взирал на нее осторожно, снизу вверх, с бесконечным почтением, но сердце трепетало. Перед ним в величественном соборе уже много лет возвышалась его единственная земная любовь. Она была из камня. Вернее каменное изображение было всего лишь слепком с нее, а некто с крыльями предположительно парил в безвоздушном пространстве. Фердинанд не чувствовал рядом присутствия некого крылатого существа, но статуя всегда вызывала в нем трепет. Бесконечно прекрасная, изящная, обожествленная. Не юноша и не девушка, но женственного в ней было куда больше, чем даже рисовало воображение. Ожив, этот ангел естественно мог стать только девушкой.

Фердинанд тряхнул головой, и русые волосы слегка защекотали шею. Кто-то будто шептал ему на уши о предстоящем предательстве. Какие тонкие надоедливые голоса!

Одержимость, так назвали бы это собратья из его ордена. Слышать искушающие голоса – это одержимость. Его искушает дьявол. Лучше не верить ему. Но слова в мозгу всегда звучали подобно пророчеству.

Всего несколько слов. И они не имели ничего общего с существом, которому он молился. Что общего может быть у ангела с кровью, с предательством, с Иудой. Но именно это и приходило ему в голову. Упорно до боли.

Как может ангел предать его? Или как он сам может предать своего ангела?

– Пора! – суровая рука наставника легла ему на плечо. Уже не в первый раз он содрогнулся от ее тяжести. Было пора принять почетное назначение. В этот раз выбрали его. И это была неслыханная честь, потому что следующие выборы состояться только спустя несколько столетий.

Фердинанд молча кивнул. Он знал, что пора идти. Момент посвящения настал, но статуя как будто его не отпускала. Он словно спрашивал разрешения у нее. Ему необходимо было ее благословение и, возможно, даже помощь. Чтобы его рука не дрогнула в решающий миг. Ведь это так важно для всей религии в целом: и для небесных духов, и для людей, и для самого бога. Но недвижимые уста ангела, как будто шептали «Иди! …с моим проклятием!».

Как ужасающе спокоен был голос, отдававшийся эхом в его мозгу.

Фердинанд не мог ничего понять. Ведь на него возложена священная миссия. Он станет правой рукой бога, поражающей дьявола. Разве ангел не должен поощрить его?

Но время уже пришло. Дольше откладывать было нельзя. Фердинанд угрюмо поплелся за наставником. Он должен был чувствовать радость и гордость, но не испытывал ни того, ни другого. Только пустоту. Ощущение того, что все уже предопределено и его выбор ничего не изменит, давило невыносимой тяжестью. Он ощущал себя приговоренным, а не избранным.

– Это нечистый искушает тебя, – запричитали бы на это его собратья. – Это он подсылает своих демонов, чтобы нашептывать тебе разные хитрости. Так ты будешь видеть истину как в кривом зеркале.

У них на все находился достойный ответ, как будто его продумали целые поколения. Дьявол искушал людей столетия назад и продолжал делать это сейчас, естественно и ответы на вечные вопросы оставались те ми же самыми. Сама религия была построена так, чтобы невозможно было заподозрить ложь. Но какая-то ложь была. Фердинанд только не мог понять, в чем она заключается.

Какая-то опасность затаилась внутри этих стен, а не извне. Как жаль, ведь он привык, что эти стены стали для него укрытием от неправедности людей. Внешний мир полнился грехами, а здесь царил благословенный покой. Но вот тьма вторглась и в него. Вторжение было пока едва уловимым, но уже сокрушительными.

Главы ордена объясняли его состояние тем, что он чувствует приближение еще только зарождающейся опасности, с которой они обязаны были бороться каждые несколько столетий. Поэтому и выбрали его. По крайней мере, так ему сказали. Только сам он подозревал другое.

Фердинанд шел длинными коридорами и ощущал, как вместе с тьмой в высоте шелестит что-то подобное крыльям. Говорили, это голуби гнездятся над сводами аркад. Их было запрещено прогонять отсюда. Белые голуби! Но недавно Фердинанд заметил и нескольких черных. Они долго и изучающее смотрели на него с высоты фриз, и, казалось, их крошечные красные глазки молча смеются.

В любом случае птицы были совсем небольшими, а он слышал шелест каких-то огромных крыльев. Больше чем у ястреба или орла. Крыльев размером с человеческое тело.

Когда сам он охотился на птиц с луком и стрелами, как это положено знатным вельможам. Сейчас он носил рясу, но видение того, как он преследует дичь, все еще не оставляли его. В этих видениях он часто преследовал огромную птицу, а подстрелил существо подобное человеку с огромными черными крыльями. Ему часто снился такой сон: он опускает лук, а крылатое создание издыхает на песке. Он просыпался с ощущением того, что его руки в крови и с большей тяжестью на сердце, чем даже если бы он убил обычного человека.

– Сны ничто! – назидательно шептал ему голос священника через переплет оконца исповедальни. Как-то раз Фердинанд глянул и увидел в этом оконце вместо морщинистого лица священника изящное чело статуи ангела с кровоточащими глазами. Оно казалось не мраморным, а живым. И это был не сон.

– Молчи, если считаешь, что другие тебя не поймут, – произнесло красивое создание. И слова врезались в мозг, как острия клинков.

И все же Фердинанд не разучился говорить другим о своих видениях. Ему просто необходимо было найти кого-то, кто его поймет, может, даже растолкует ему смыл всего этого. Многие почтенные старцы в монастыре слушали его со вниманием, но толком объяснить ничего не могли. От него вечно отделывались только общими фразами, а в воздухе оставалось витать ощущение недосказанности.

Еще после долгих бесед, которые ни к чему не вели, у него зародилось странное чувство, как будто от него что-то скрывают. Уж лучше и вправду было молчать.

Сегодня от него и не требовалось слов. Это была ночь посвящения. Молельня напоминала зал для торжественных собраний. Свечи, толпа, официальные одеяния духовенства, чаша для причастий, наполненная кровью его собратьев. Сегодня это была именно кровь, а не вино. По рядам ходил ритуальный нож. Каждый из присутствующих должен был сделать надрез у себя на запястье и капнуть в чашу собственной кровью. Таким образом все они отдавали свои силы в один сосуд. Из этого сосуда предназначено отпить тому, кто избран бороться со злом.

Все собравшиеся должны были поддержать одного избранного. Одному ему не справиться с возложенной на него миссией. Так гласило священное пророчество. Но зачем же тогда поручать такое ответственное задание кому-то одному? А вернее ему.

Что ж, каждый, посвященный в орден, обязан был сознавать, что идет на самопожертвование. Только вот жертвовать собой они не слишком хотели. Фердинанд видел, как неохотно они поднимают рукава и подносят к запястью нож. Им не хотелось жертвовать даже каплей крови. А ведь первоначально считалось, что на алтарь борьбы со злом они будут приносить именно собственную жизнь.

Чаша наполнялась их кровью, перемешанной с освященным вином, а Фердинанд чувствовал, как его охватывает головокружение. Все остальные твердо стояли на ногах, хоть правый рукав каждого из них и был перепачкан кровью. Фердинанд будет единственным, чья кровь сегодня не прольется. Так почему же ему казалось, будто сейчас всю кровь выкачали из него одного?

Он растерялся. Шелест крыльев в голове становился все более настойчивым. По дороге сюда ему казалось, будто все статуи жадно наблюдают за ним живыми и подвижными глазами, а вот все присутствующие люди старательно отводили от него взгляд. Все было так, как будто он идет на плаху, а не к торжественно украшенному алтарю.

Где-то на хорах замолкли звуки гимна страшного суда.

– И бог выдвинет сына своего против дьявола…

Фердинанд кивнул главе ордена, произнесшему эти слова со ступеней алтарного возвышения. Кажется, нужно было сказать «аминь», но он забыл всё, что нужно делать и говорить. Он шел, как на казнь, а в тайной молельной, предназначенной для собраний ордена, все было так ужасающе тихо. И все же казалось, что эти лишь показательная тишина. За арками окон, выходящих в ночь, будто уже ощущалось дыхание летящего там дракона.

Пусть все сгорит! Только дракон, описанный в пророчествах, так и не появлялся. Здесь присутствовал лишь зловещий драконоподобный змей из камня, готовый дохнуть огнем на крест над алтарем. По барельефу нельзя было сказать, кто сильнее: крест или дракон. Они как будто боролись, и их борьба была вечной, запечатленной в камне, как эмблема их ордена. Еще на барельефе проступала рука, держащая кинжал и часы.

Длань бога или орден зари. Их называли и так и так, а братьев ордена прозвали верные богу. Раньше ему нравилось, как это звучит. Раньше… сейчас что-то стало другим, как будто крылатая тень легла на алтарь, и в молельне вдруг сделалось жутко.

Фердинанд преклонил колени перед алтарем. Чаша с кровью уже перешла по кругу к главе ордена, старцу Донателло. Именно он должен был сделать самый глубокий надрез и наполнить до краев остаток чаши. Таким образом он передавал свою силу и древнюю мудрость. Вместе с кровью. Как сделал бог на причастие. Это причастие, как и самое первое в мире, не было символичным вином. Оно было кровавым. Так завещал сам бог. Фердинанд был не в праве этому возражать. К своему удивлению он не ощутил отвращение при мысли о вкусе крови и о том, что ему придется осушить весь бокал. Только ощущение неизбежности.

И это чаша не будет горька, как чаша бога. Он поднял глаза на Донателло с удивившей его самого смелостью. Старец в дорогой ризе и с драгоценным перстнем на руке почему-то вовсе не показался ему святым. Он был строг. И в нем дремала такая жуткая ненависть к дьяволу, что последнего стоило бы пожалеть.

Откуда такие мысли? Фердинанд снова удивился сам себе.

– Каждый год мы ждем появления звезды, которая укажет на близость исполнения пророчества, – суровый голос Донателло разрезал тишину. – Каждый год мы живем в трепете перед его появлением. Но когда дело будет сделано, наш орден снова ждут несколько спокойных столетий.

Кинжал, обагренный его кровью, царапнул о бокал. Донателло подставил свое сухое запястье, и кровавая струя потекла в чашу. Казалось, вместе с кровью старец может отдать сейчас и жизнь. Он вправду сделал слишком глубокий надрез. Кровь текла и текла с неприятным звуком. Золотые стенки чаши, словно, жадно поглощали ее, а змеи и ангелы, обвитые по периметру чаши, двигались. Но вот она наполнилась, и служка поспешно перетянул своему начальнику запястье куском шелковой ткани.

– Соразмерено пророчеству дьявол приходит в наш мир каждый отмеренный срок, – Донателло кивнул на барельеф необычных часов со множеством кругов внутри. – Только мы знаем границы этого срока, и лишь пока мы действуем, часы замыкают круг. Дьявол заключен в круг до тех пор, пока мы его изгоняем. И пока мы есть, круг не прервется. Сатана не вырвется. Мы избранные на борьбу с главным врагом бога, жаждущим прорваться в наш мир и подчинить его себе. Ты избранный!

Старческие пальцы Донателло коснулись подбородка Фердинанда, чтобы приподнять. Их глаза встретились, и юноша вздрогнул. Донателло дал ему знак. Теперь он должен был повторять. И он повторял. Их голоса звучали хором, произнося одну и ту же клятву.

– Я обещаю принести свою жизнь на алтарь своего создателя.

– Я клянусь исполнить то, что исполнял каждый из избранных братьев ордена за века до меня, как бы тяжело это не было.

– Я никогда и никому не поведаю того, как велико мое предназначение и как близок дьявол к слугам Господа.

– Я знаю, что должен исполнить свое предназначение до срока, обозначенного в последнем на этот день цикле пророчества.

– Часы господа уже бьют и до того, как они сойдутся на последней цифре, дьявол будет мертв… от моей руки.

Фердинанд запнулся. Произносил ли Донателло до него эти слова с той же пугающей бесчувственной интонацией? Шел ли он на борьбу с дьяволом сам? Наверное, нет. Ведь он стар, но не мертв. А тот, кто боролся со злом в прошлое его появление в этом мире, уже должен был почить. Ведь это было без малого столетия тому назад. Каждый цикл это несколько столетий. Именно такие промежутки (не часы, а годы и века) размечают циферблат божественных часов. Родись Донателло лет на пятьдесят – шестьдесят раньше, и бороться со злом пошел бы он. Он будто был для этого предназначен. Хладнокровный, как сталь, и такой же решительный, как колющее оружие. Но волею судьбы миссия легла на плечи другого. Донателло оказался слишком стар.

Жребий бороться со злом выпал меланхоличному юноше, который привык говорить со статуей ангела и грезить, что она отвечает ему.

Ритуальный кинжал, как будто манил слизать с него кровь. Дракон бы так и сделал. Он дохнул бы огнем на все это тайное общество, и детей бога бы просто не стало. Но дракон здесь так и не появился. Наверное, пророчества о нем были сказками. Донателло обмакнул клинок в кровь и начертил крестообразный символ на лбу и повернутых кверху ладонях Фердинанда. Хоть кинжал и не разрезал его кожу, а посвящаемому показалось, что на руках раскрылись раны, подобные стигматам. Он почти видел Христа, извивавшегося на кресте, но не чувствовал себя им. А ведь отныне он новый преемник бога, еще один его сын, который идет на борьбу с врагом своего отца. Не знает зачем, но идет… потому что бог так велел.

Что есть зло? С чем он должен бороться?

– Ты длань бога теперь, – без слов сообщали ему пронзительные глаза Донателло.

Фердинанд знал. Он кивнул, подставляя свою голову под кровавый мазок кинжалом. Так помазывают на трон королей, только миром, а не кровью их общества.

Сзади стояла толпа его безмолвных собратьев. Рука каждого кровоточила. А Донателло уже подносил чашу к его губам. Причастие кровью?

– Ты готов принять возложенную на тебя миссию? – последний вопрос. В нем уже не было нужды, но такова была традиция. Пока он официально не согласится, обряд не будет завершен.

Золотой край чаши был таким холодным и неприятным на ощупь. Запах крови тоже отдавал металлом. Капельки вина для причастий совсем не смягчили этот вкус. Он должен был пить кровь своих сотоварищей и уповать на то, что таким образом сила всего ордена объединиться в нем одном, сделав его непобедимым. Это был абсурд, и все же Фердинанд произнес, как и было положено:

– Я готов!

И тут же его пронзило ощущение того, что его любимый мраморный ангел смотрит на него прямо с этого алтаря, спереди, сзади, с высоты, отовсюду. Это тоже было абсурдно, но ангел не поощрял. Напротив сознание Фердинанда разорвалось от одного обвиняющего звука:

– Иуда!

Он начал бояться этого слова, но оно звучало в голове, произносимое бескровными губами ангела.

Так ангел называл его. Почему? Из-за крови, которую он должен был выпить? Живой крови, собравшихся здесь людей. Фердинанд пил, стараясь не чувствовать вкус. Было слишком неприятно. Его должно было вырвать, но не вырвало.

Он осушил чашу с трудом. Она выскользнула из его рук и покатилась по полу. Его не тошнило, он сам как будто умер, впитав в себя живую силу других. И тут же на хорах запели гимн новому воину господа. Донателло был доволен им.

Теперь время уже не пугало его, он как будто начал спешить.

– Она идет! – предрек он, будто мог увидеть нечто вдали.

– Она? – изумился Фердинанд, но холодный металл ритуального кинжала уже лег в его руки. Он принял миссию на себя.

Обряд тьмы

Ангелы не бродят ночью по улицам. Особенно в пропитанных заразой нищих кварталах. Но сегодня это случилось. Существо, которое как будто только что пало с небес, задумчиво двигалось вперед, чертя кровавую линию по грязной стене. Его красота пугала. Стоило лишь раз взглянуть на такое создание, чтобы потерять рассудок. Отпечаток неземной грусти от потери небес, золотое сияние неземной красоты, хрупкость в сочетании с силой и некий гипнотизм во всем облике. При виде чего-то подобного, сложно не сойти с ума. Бог действительно знал, что он делает, когда сотворил дьявола. Творение вышло совершенным.

Николетт даже не думала отвести за уши золотые пряди, в которых запутались пикси. Сверхъестественные существа липли к ней, как мухи к меду. Они влюблялись в нее еще сильнее, чем люди. Ее тело манило их больше, чем золото. Оно казалось сделанным из мрамора: абсолютно бескровное, бесчувственное, белое и холодное. Круто закрученные локоны, как червленое золото, если отрезать локон он стал бы золотом, глаза, как лазурь, тело, как мрамор. И в довершения всему крылья за спиной.

Они отрасли сегодня. Сегодня она узнала, кто она есть. Сегодня была ночь всех свершений. В эту ночь она пошла к реке, чтобы свести счеты с жизнью и избавиться таким образом от сознания того, что дьявол уже не стоит за спиной, а живет внутри нее. Острый нож прошелся по ее запястьем, вся кровь вытекла в реку, но жизнь не ушла. Напротив, пришла новая темная сущность. За спиной отрасли крылья. В воде отразился дьявол.

Николетт с трудом опиралась на стену. По разрезанным запястьям все еще текла кровь. Последняя струйка. Темные дымчатые крылья за спиной едва трепыхались.

В луже на земле она заметила свое собственное сияющее отражение. На него указал крошечный эльф, выпорхнувший из ее волос. Он был в восторге, а она нет. Вселенская грусть в ее глазах на миг затмила лазурь. Глаза стали пустыми, как осколки небес. Жаль, что лужа не может треснуть, как зеркало под ее взглядом.

Красота дьявола пленяла, но только не ее саму.

Окраины города были бедными, мрачными и пустыми. Здесь почти никто ее не видел, кроме крыс, разносивших заразу и нищих. Если какая-то нищенка и сойдет с ума, заметив ее, то никому от этого хуже не станет. Тут полно отчаявшихся и сумасшедших от несчастья людей. Кругом бедность, болезни и нищета. Если бог создал все это, то зачем было вообще создавать мир? Лишь для того, чтобы подчеркнуть красоту Денницы.

Николетт прислонилась головой к грязной стене. Запястья уже не болели, но она ощущала слабость и голод. Кто-то шел ей навстречу. Кто-то вскрикнул и застыл на месте, увидев ее. Кто-то был поражен видом божественного зла, как стрелой любви. Кто это был, было не важно. Главное это был человек, с живой кровью. Чисто инстинктивно Николетт выкинула руку вперед, и ее ногти вцепились в чье-то горло, легко вошли в плоть, выдавливая хрупкие человеческие косточки и потоки крови. Кровь, как причастие. Кровь, как жизнь. Кровь, как сладкое вино для пира нечисти.

Николетт не назвала бы это пиром. Просто насыщением. Ее собственная кровь ушла в реку, ей нужна была другая, чтобы наполнить опустевшие вены. Уже бескровные порезы на ее запястьях закрылись, будто их и не было, но плоть осталась белой, как мел, фосфоресцирующей изнутри.

Где-то рядом добивало свой ритм живое сердце. Уже умирающее. Потом труп осел в грязную лужу, отражающую лунный свет. Николетт даже не обратила внимания: мужчина это был или женщина. Не важно! Этот человек изнемогал от физического желания к ней и от болезненной любви. Удовлетворение ему дать она не могла. Любовь и страсть не в ее природе. Голод и жажда тоже. Она их не чувствовала. Теперешняя кровь была просто необходимостью. Она была и терпкой и сладкой одновременно, но в целом все равно какой-то безвкусной.

Грязная лужа отражала небеса, как будто их осколок упал на землю. Николетт вытерла рот ладонью. Небеса это в прошлом. Мертвые глаза жертвы это настоящее. А что же в будущем?

На собрании ее уже ждали. Жуткие существа толпились в мрачной зале и недовольно гомонили. Им пришлось долго ждать. Они на такое не рассчитывали. Хорошо, что дождались вообще. Николетт вошла к ним, как будто была королевой. И не важно, что одежда на ней порвана, а в безразличных глазах словно застыли осколки ада. Она действительно королева этих существ. А потом, когда часы пробьют нужный срок, она станет их божеством.

– Где? – требовательно спросила она у чудовища, бывшего здесь главным в ее отсутствие. На входе ей пришлось раскрыть ладонь и показать метку у себя на руке. Здесь этого уже не требовалось. Ее узнавали в лицо. Вот идет Денница, изгнанный с небес, чтобы захватить власть на земле…

Когтистая длань указала ей в узкий арочный проход. Действительно там! Николетт тут же ощутила его присутствие. Он ждет ее, как и все они, только намного дольше и напряженнее.

Она пошла не спеша. Сначала мимо арок, потом по ступеням к темному древнему алтарю. Сегодня здесь не было перевернутого распятия, как всегда, на алтаре возвышалось нечто другое. Статуя с крыльями: огромная, мрачная, черная целиком и пугающая. Красивыми в ней были только крылья, а под ними начинался монстр. Николетт смотрела равнодушно и долго. Она искала нечто в его пустых глазах и нашла. Ей следовало опуститься перед ним на колени, но гордость помешала. Николетт молитвенно сложила руки у лба и преклонила лишь одно колено перед статуей. Вот и все. Теперь пора. Наверное, она должна была его поцеловать… Но этого не потребовалась. Когти статуи начали шевелиться. Потом вздрогнули крылья. Она ведь пришла. Темные воды реки ее не приняли. Ее ждало нечто более страшное.

Ее отец. Ее отражение. Ее мрачная ипостась. Монстр оживал. Тот самый монстр, который толкнул первоначального ангела на границы восстания. Ее сущность, ее характер, ее гордыня – все воплотилось в нем. Ее душа. Душа ангела. И красивая оболочка, чтобы прикрыть душу. Одно единое существо разбилось на двух. Николетт должна была видеть в нем свое отражение, но видела только крылатое чудовище.

Оно смотрело на нее, стряхивало с себя следы каменного сна, как пыль, усмехалось и вдруг заговорило. Прекрасные слова из жутких уст. Что-то о том, что им давно было пора воссоединиться. Николетт слушала в пол уха.

– Пора!

– Я знаю, – она скинула с плеча его когти, так стряхивают надоедливое насекомое. Но он не обиделся, он привык к ее скверному характеру. В конце концов, они одно.

– Пойдем! – Николетт повернулась к выходу. Ее ждало собрание жутких подданных. Пора, наверное, порадовать их своим присутствием.

Он не дохнул ей в затылок огнем, хотя мог. Он многое мог сделать, но ждал. Он привык долго и терпеливо ждать ее каждого появления. И каждый раз проходили века. В этот раз не должно было случиться новой ошибки, которая опять разлучит их. Нужно вести себя осмотрительнее. Нужно брать бразды правления в свои руки. Николетт напряглась. Он проникал в ее голову, уча своим премудростям, и для этого ему вовсе не нужны были слова. Его мысли становились ее мыслями, вот и все. Никакого внутреннего диалога с самой собой. Она просто мыслила, как он. Вместе с ним.

Их новый союз, как всегда, начался без знакомства. Знакомиться с собственной тенью и не надо. Нужно просто вспомнить о том, что она стоит у тебя за спиной. И точно так же, как тень является темной сущностью человека, его загадочным двойником, точно так же дьявол был ее сущностью. Это нормально, что он держится позади, подобно крылатому ифриту, вынырнувшему из древней сказки. Он – ее черная душа.

Николетт смотрела на него всего миг, привыкая к увиденному. Она научилась воспринимать свою сущность спокойно. Так заведено с создания мира. Внутри самого красивого в мире существа живет душа подобная черному дракону. Он намного превосходил ее размером. Николетт пошла вперед, он держался позади, словно телохранитель или страж. Николетт не спешила. Она знала, что самые могущественные и жуткие создания вселенной сейчас терпеливо дожидаются ее. Им ничего не оставалось, кроме как ей поклониться. Ведь все они, в конце концов, произошли от ее темной души, от дьявола. Она была сильнее всех. Почти… И срок ее величия приближался уже не с каждым годом, а с каждой секундой. Часам пора отбивать свой ход.

Николетт провела по своей ладони острием кинжала. Громадный часовой механизм у входа в зал, как будто уже ждал ее крови. Она ощущала тихий настойчивый шепот, исходящий от необычного циферблата. Странные символы и деления были ей смутно знакомы. Она припоминала, что они означают. Время больше ждать не могло. Оно неистовствовало внутри этой рельефной громадины. Ее кровь должна была привести часы в ход. Николетт намеренно медленно поднесла руку к сложному механизму без стенок и стекла, который больше напоминал сцепления затейливых виньеток, чем сами часы. Ее пленял шепот, доносившийся от шестеренок и витиеватых стрелок. Так зовут русалки со дна морского, чтобы утопить, и их голоса едва прорываются сквозь толщу воды. До Николетт едва доходил смысл шепота времени. Пора утопить весь мир. Пора отдать весь мир во власть тех, кто пал сюда задолго до появления людей. Это будет справедливо. Ее жуткая армия сделает этот мир таким же прекрасным и бесчувственным, как эти часы из червленого золота. Золотым в них оказалось все, даже шестеренки, тут же задвигавшиеся от первых капель ее крови. Механизм получил необходимую смазку, часы пришли в ход. Тем не менее Николетт плотнее сжала руку в кулак, выдавливая побольше крови. Часы жадно поглощали каждую каплю. Казалось это живые существа, а не детали механизма, раскрывают рты, алчно требуя еще.

Кровь есть жизнь! Так сказано в библии. Только библия появилась на свет задолго после нее. Николетт должна была думать об этом с чувством собственного достоинства, но не ощущала ничего.

Часы все больше напоминали громадное живое существо с лицом, подобным солнечному диску в вензелях цифр и букв, но от них разило тьмой, несмотря на яркий блеск золота, из которого они сделаны. И сделали их, конечно же, неземные руки. Им самим не было видно ни начала, ни конца, стрелки и циферблат уходили глубоко под пол внизу, украшения сверху пробивали потолок, как сорняки растение. Возле них можно было остаться навечно, так они манили. Но время их подходило к концу. Больше не будет ожиданий.

Николетт равнодушно прошла мимо усыпляющего очарования золотого механизма. Порез на ее руке тут же затянулся. Жуткое собрание внизу в зале даже не успело уловить запаха ее крови. Зато их сверхъестественная кровь только что пролилась. Каждый должен был пораниться и капнуть в чашу, которая ходила по рядам. Для этого нужно было нанести по-настоящему глубокую рану, так как все травмы этих существ слишком быстро заживали. Чтобы выдавить из них кровь, требовались усилия. Хорошо, что, добывая ее, они не сожрали друг друга.

Сегодня им пришлось переступить через себя, потому что таков был старинный обряд – преподнести возродившемуся господину часть своей крови, как залог верности. Дьявол стоял рядом, но выпить кровь должна была Николетт. После этого она сможет контролировать каждого из них. Они будут связаны с ней кровью теснее, чем цепями.

Человеческая жертва тоже была принесена, чтобы усилить эффект. Красивый зарезанный юноша остался лежать на полу. После проведения обряда на теле устроят пир, его будут рвать тысячи когтей. Почему-то жертву всегда выбирали с типичной наружностью: длинные светлые волосы, чистое лицо, лазурные глаза. Бледная тень Денницы. Таким он был бы, если бы был человеком. И эти твари ревниво охраняли его право на первенство или им было приятно раздирать на части того, кто похож на виновника всех их бедствий. Кто их знает? Николетт было на все их чувства глубоко наплевать. Собственные страдания приучили ее к хладнокровию.

Она окинула зал холодным взглядом. Вся гомонящая рать нечисти вмиг затихла. Здесь было полно всяких тварей: крылатых, рогатых, с копытами или хвостами, с гребнями драконов на головах или множеством когтистых конечностей. Многообразие жути пугало еще больше, чем каждое такое существо могло напугать в отдельности. А когда-то все они были прекрасны…

Николетт не чувствовала своей вины за то, что с ними всеми случилось. Они получили силу. Нужно было думать о силе, а не о красоте. Могущество достаточная компенсация. Вот только черный монстр за ее спиной так не думал. Тень огромных крыльев ложилась на ее лицо. Николетт вышла на свет. Его здесь было немного. Свечи в напольных канделябрах из червленого золота делали это место похожим на храм. Так оно и было. Здесь был храм зла. И божество в нем тоже должно было быть злым, но оно было равнодушным.

Когтистые руки твари преклонившей колени перед ступенями небольшого возвышения протянули ей золотую чашу, свитую в форме просыпающихся драконов. Николетт взяла и отхлебнула. Вкус крови, настоянной в золоте, почти пришелся ей по душе. Почти, но не совсем. Чего-то не хватало.

Может, и ее главному спутнику стоило привнести в бокал свою кровь. Николетт почти не ощущала его присутствие за своей спиной, а вот толпы уродливых тварей чего-то от нее ждали.

Нужно что-то сказать. Им всем. Но она не оратор. Николетт знала, что словами их не пронять. Поэтому она свела речь до минимума.

– Вы меня ждали, и вот я здесь.

Мгновение тишины, и торжествующий гомон стал ей ответом. Они все еще могли чему-то радоваться. Или хотя бы делали вид. Лицо Николетт оставалось каменным, а твари бесновались внизу под возвышением. Чем-то это напоминало шабаш. В конце концов, все они пришли поклониться дьяволу. Но это было нечто другое. Не те шабаши, которые она привыкла наблюдать в лесах и пустошах возле своего заброшенного имения. Это был почти религиозный обряд. Темная религия начинала здесь свои обороты, как круговерть золотых часов. Только перевернутого распятия больше не было, вместо него присутствовала живая фигура дьявола у нее за спиной. И в сени его крыльев можно было чувствовать себя его законной частью.

Только вдруг она ощутила нечто другое. Чужеродное присутствие здесь. Глаза Николетт блеснули, как льдинки, и заметались по толпе. Она чувствовала присутствие врага.

Он прятался за колонной, тщедушный человек, который думал, что ему удалось провести целую толпу адских тварей. Про себя он твердил свои странные молитвы, чтобы затмить зрение бессмертных, но она-то его видела. Другие были слишком увлечены ею, чтобы заметить.

– Слуга бога! – ее указующая рука тут же привлекла к себе сотни адских взглядов. Голос чистым звуком отдался под сводами залы. Слова означали смертный приговор, и человек, прятавшийся за колонной, понял это. Он попытался бежать, но кто может убежать от адской армии, ринувшейся за ним. Теперь у них точно будет пир. Крики, чавканье, хруст костей и кровь, от которой Николетт уже не потребует своей доли. Ей должно было быть приятно просто смотреть, как незнакомца в рясе раздирают ее слуги, словно ягненка в мясной лавке.

Голова монстра, стоявшего сзади, склонилась к ее лицу. Огромные крылья шелохнулись, подобно тени. Это хороший знак, без слов сообщал он, враг сам пришел, чтобы сложить свои кости на твоем приветствии. Почти верный знак победы.

Возможно и так. Николетт равнодушно допила остатки крови и бросила чашу на пол. Пир так пир!

Пророческие сны

Фердинанд метался на узкой койке в своей келье. Шелковистые русые пряди разметались по жесткой подушке. Они казались роскошью на нищенском полотне. Внешность юноши осталась его единственным достоянием. Человеческая красота сияла подобно свече в бедной серой обстановке. Аромат роз за красивым переплетом стрельчатого окна также напоминал о том блестящим мире, в котором Фердинанд жил когда-то. Всё осталось в прошлом. Кроме запоминающегося лица, которое многие могли узнать. Посмеялись бы над ним прежние знакомые или содрогнулись бы от увиденного? Блистательный юный аристократ с отличным состоянием и родословной принес себя в жертву ради веры. Ну, разве не больно и не смешно? Кто бы еще сделал так? Многие сочли бы Фердинанда глупым, а не избранным. Или и вовсе безумным. Но разве святые, отрекавшиеся от всего и шедшие на муки по собственной воле, не были для мира безумцами?

Вопреки убеждениям мира, в котором родился, Фердинанд готов был принять сан не ради продвижения по социальной лестнице, как это случалось для многих кардиналов и епископов. В противовес им он не был младшим или вторым сыном знатного семейства. Он был первым и единственным ребенком. Были бы живы его родители, и они сошли бы с ума от безрассудства сына и наследника. Но они умерли. Фердинанд воспринял их смерть, как знамение. Он считал себя созданным для того, чтобы принести себя в жертву служению богу. А бог воплощался для него в том мраморном ангеле у алтаря.

И сегодня после принятия рокового решения этот ангел оказался, как будто совсем близко. Казалось, стоит всего лишь протянуть ладони, и он коснется чего-то живого и священного, а не мрамора.

Говорят, что зло тоже может быть священным. Фердинанд даже не помнил, кто из святых отцов это ему сказал и с какой целью. Возможно, это была всего лишь метафора. Глубокомысленные и жестокие слова сильно запали в душу. Фердинанд практически видел их выжженными огнем на голой стенке своей кельи. Обстановка вокруг казалась ужасающе убогой, но его сны неизменно оставались божественными. Иногда они были даже прекраснее, чем мечты. Ведь мечтать он себе практически не позволял. Он старался ни чем не отвлекать свои мысли от молитвы.

И сегодня во сне он наконец-то получил желанный ответ на все свои долгие посты и моления. Ему снилась она… Точнее, ему снился мраморный ангел из собора. Только во сне статуя ожила. Она свободно сошла с постамента, поражая его какой-то дерзкой вызывающей грацией. Движения ангела были скорее кошачьими. В них проглядывали повадки хищника и вместе с тем нечто такое величественное, что хотелось тут же упасть на колени. Только во сне Фердинанд чувствовал себя скованным. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он не мог даже говорить. А вот мрамор перед ним обрел плоть и продолжал претерпевать самые фантастические изменения. Конечно же, ангел оказался девушкой. Божественное создания с дымчатыми пепельными крыльями, обрамленными золотой каймой, смотрело на него пристального и бесстрастно. И всё же казалось, что в источающих бесконечную силу глазах появился легкий упрек, даже гнев. Казалось, из этих напряженных глаз сейчас хлынет кровь. Взгляд ангела был таким тяжелым, как будто Фердинанда давили мраморной глыбой.

– Я поклоняюсь тебе, – всё же нашел в себе силы прошептать он. Жалко, что восторженные слова прозвучали скорее, как оправдание. – Я поклоняюсь только тебе. Я боготворю тебя. И ты мое единственное божество.

Возможно, было святотатством говорить так, потому что ангел почти содрогнулся от осуждения.

– Так сказал Иуда, – после мига тишины проговорил четкий ангельский голос. Фердинанд ощутил себя так, будто его ударили. Он даже не сразу понял, что Иудой ангел назвал его самого.

Казалось, что из красивых ангельских губ выполз омерзительный червь. От божественной фигуры повеяло мраморным холодом. Фердинанд смотрел в пустую нишу, где недавно стояла ожившая статуя. Вместо гирлянд роз там висела плесень, и гнездились какие-то отвратительные черные существа, похожие на горгулий. И все же просыпаясь, он помнил только чеканное лицо ангела и сапфировые глаза, которые вот-вот начнут кровоточить.

Он проснулся в холодном поту. Наверное, он кричал во сне, потому что в узких коридорах слышались обеспокоенные шаги братьев. Ночные караульные, должно быть, уже спешили к нему.

Фердинанд откинул взмокшие пряди со лба. Как ужасно! Ангел сравнил его с самым отвратительным предателем в истории человечества. Разве он заслужил такого?

И это происходило уже не в первый раз. Бестелесный голос в его голове разрывал сознание, и оно будто горело огнем. Создавалось ощущение, что дракон, о котором так много сказано в писании, сжег весь его мозг и мысли. Внутри тоже всё пылало. Он потянулся за кувшином и разлил воду. Прозрачная лужица растеклась по столу. Ему казалось, что это снова кровь, которой его сегодня напоили. После свершения обряда его так и не вырвало. Хотя он был уверен, что именно так и произойдет. Мысленно он уже приготовился к тому, что его будет тошнить всю ночь, но тошноты не было. Вместо этого внутри всё пылало, как в лихорадке. Это слишком противоестественно – пить кровь других людей или любых живых существ. Человек никогда не должен поступать так. Они ему объяснили, что так хочет бог, и он повиновался. Возможно, не стоило…

Внутри разверзался ад. В келье не было камина или даже крошечной печи, чтобы согреться от холода. Жар исходил из его собственного тела. Говорят, что если выпить кровь дракона, то все твои внутренности просто сгорят. Он чувствовал себя так, будто только что выпил кровь огнедышащего монстра, о котором так много написано в тайных книгах братства. И вот дракон сжигал его изнутри. То была изысканная пытка.

Он вспомнил камин в старом фамильном особняке, зев которого был выполнен в виде разинутой пасти дракона. В детстве этот грандиозный предмет интерьера вовсе не казался ему страшным. Сейчас даже воспоминание окатило волной страха.

Казалось, что дракон здесь, не просто внутри этой комнаты, а внутри него самого. Дракон вошел в него, слился с ним, и это было слияние насмерть. Теперь он просто сгорит.

В келью ворвались его братья. Они даже не постучались. Они просто прибежали на его крик. Это было вполне объяснимо. Он кричал так, как будто его раздирают живьем драконьи когти. Если они слышали этот крик, то они все поняли. Братья ордена должны были знать о том, какие кошмары мучают только что посвященного.

Кто-то гладил его по волосам. Тонио, красивый брюнет, который и там, в миру, был его другом. Он тоже последовал в братство по одному ему известной причине.

Фердинанд едва различал лица своих собратьев. Просто белые пятна, а не лица. Тонио он узнал по голосу, твердившему нечто утешительное. Звуки успокаивали, как колыбельная. Чистые звуки. Тонио красивее всех пел в церковном хоре точно так же, как до этого в изысканном салоне дворца. Тогда он был всего лишь обедневшим аристократом, теперь равноправным членом сообщества, которое было и уважаемым, и тайным. Негласно они стояли выше всех религиозных общин, но широко о них никто не знал. Всего лишь тени в темных плащах или рясах. Странное братство, которому позволялось носить оружие, выслеживать, убивать и называть все это божьим судом. Им позволялось все. Они не меняли свои имена, вступая в братство, как это принято в большинстве монастырей. Им не приходилось носить тонзуры, постриг был чисто символическим. А вот жуткие обряды нет. Сегодня Фердинанд убедился, что все очень даже по-настоящему: кровь его собратьев у него на языке, пламя у него внутри и обвиняющий голос ангела.

Он порывался спросить у своих старших и более опытных братьев, что может означать, когда ангел называет тебя Иудой. Но он не решился. Ему вдруг стало страшно и стыдно.

К тому же это была только их тайна: его и мраморного ангела. И вообще статуя была безмолвной. Она ничего не произносила. Он слышал голос только у себя в голове.

– Тебе станет лучше, – Тонио шептал над его ухом уже давно, но смысл слов начал доходить до него только сейчас. – Это скоро пройдет. Отец Донателло говорит, что это только на одну ночь.

Одна ночь может показаться вечностью в такой агонии. Легче было сразу умереть. Фердинанд вдруг вспомнил о ритуальном кинжале, который теперь постоянно должен был находиться у него. До рукояти сейчас не дотянуться. К тому же рядом присутствовали наблюдатели. Ему просто не позволят порезаться, чтобы выпустить нечто обжигающее из своей крови.

– У него это сильнее, чем было у других, – произнес кто-то. Фердинанд не узнал голоса.

– Значит, у него и сил окажется больше, чем было у них.

Говорившие, наверное, решили, что Фердинанд их даже не слышит. Тонио держал его, прижав к себе его голову. Так держат во время припадков больных эпилепсией. Его самого сейчас действительно били судороги. Боль внутри оставалась огненной, а очертания мира утратили всю четкость. Говорят, что в таком состоянии легко услышать голоса сверхъестественных существ, но он слышал лишь диалог людей.

– Откуда ты знаешь, как это проходило у других?

– Но ведь есть же записи.

– Что если они преуменьшили степень страданий, чтобы не пугать грядущие поколения?

– Тогда бы они нарушили обет. Мы ведь клянемся переносить в скриптории на бумагу только правду. Будущие поколения должны знать о том, что их ожидает. Иначе как они смогут бороться с ней?

С ней! Опять кто-то это сказал, и Фердинанду не понравилось, как они это произнесли. Почему бы не назвать дьявола его собственным именем, какой бы не была его новая оболочка. Ведь дьявол всегда остается дьяволом. В любом обличье. Как и в любой из своих ипостасей. Многим из братьев пришлось бы намного сложнее, если бы дьявол оказался красивым юношей, каким его представляли в минувшие времена его славы. Вот Тонио, например. В присутствии девушки он стал бы каменным, но к другу испытывал абсолютное доверие. А вот обычные люди теряют голову при виде красавиц.

Золотистые ресницы Фердинанда дрогнули. Сам он навсегда отрешился от любых плотских желаний. Так было правильно. Заодно это качество стоило считать себя избранным богом. Никогда в своей жизни он не испытывал страсти ни к кому. Поэтому его и выбрали для борьбы с дьяволом и окончательной победы над ним. Других легко искусить, его – нет. Он просто ничего не почувствует. Он насеет удар и всё. И стены монастыря снова сокроют его от глаз людей. Возможно, когда-нибудь его провозгласят святым. Для многих он уже таким и был. Во-первых, потому, что не хотел познать греха, во-вторых, из-за того, что был избран для победы над сатаной.

Глава ордена считал, что он уже победил. Донателло был уверен, что сделал правильный выбор, как были уверены многие и многие главы ордена до него, когда каждые несколько сотен лет их указующий перст выхватывал из толпы очередного избранного. Многих из этих людей после смерти канонизировали, но сами они просто уходили в тень. До Фердинанда долетали страшные рассказы о том, что эти люди просто сошли с ума после того, как заглянули в глаза дьявола. Даже убив его, они становились его рабами. Умерев, он овладевал их сознанием, и они вынуждены были до конца своих дней оставаться в одиночестве, борясь с жуткими позывами внутри самих себя.

Донателло пообещал, что с Фердинандом такого не случится.

– Ты слишком чист, – пояснил он. – Ни капли вина, ни одной ночи с куртизанкой и совсем не потому, что в карманах у тебя на них не было денег. Ты жил среди соблазна и не поддался ему, потому что просто не захотел. Такими и бывают настоящие избранники бога, они просто не чувствуют желания грешить. Бог создал тебя очень сильным морально. Ты сделаешь свое дело, но твой рассудок останется нетронутым. Если бы таких, как ты было больше в наших рядах, но кто-то особенный, как и дьявол, рождается лишь раз в несколько столетий. Такова задумка всевышнего.

В пророческом даре Донателло не сомневался никто. Фердинанд должен был верить ему на слово. И он верил до тех пор, пока огонь не начал прожигать его кровь изнутри.

Однако хорошо, что в ночь после обряда его не стошнило, иначе бы оказалось, что его выбрали зря, и он недостоин принять в себя силу всего ордена для борьбы со злом.

Вся выпитая кровь осталась внутри, и вместе с ней в органах как будто завелся дракон. Если выпить пару капель крови дракона, то все органы просто сгорят, снова вспомнил он древнюю присказку. Их орден тоже был подобен дракону, только затаившемуся, почти спящему. Каждый цикл они ожидали появления добычи.

И вот она появилась. После обряда Донателло отвел посвященного в зал на самом верху. Странный зал с колоннами, но без стекол и балюстрад, продуваемый всеми ветрами. Оттуда было видно море и небо, и там же под потолком расположились удивительные часы, чем-то напоминавшие заснувшее сказочное существо. На циферблате не было обычных цифр, только какие-то символы и буквы.

– Это часы вселенной, – пояснил Донателло. – Часы дьявола! Когда стрелки сойдутся на самом верху, а это происходит лишь раз в несколько столетий, в момент восхода, который отсюда хорошо виден, в этот миг у тебя будет всего одна секунда, чтобы нанести удар. Только в этот миг дьявол уязвим. Всего одна-единственная секунда, и тебе этого должно хватить. Ты справишься?

Это был не вопрос, скорее утверждение. Тем не менее, Фердинанд кивнул. Часы, состоящие сплошь из золотых пластин и вензелей, крепко врезались ему в память. Казалось, что у них живое лицо в качестве витиеватого солнечного диска. Пока что оно спало, очевидно, оно проснется лишь тогда, когда наступит решающий миг. В этот миг дьявол либо погибнет от его руки, либо останется в мире уже навсегда, только уже не в качестве призрачного существа, а в виде настоящего и единственного правителя. Все зависит от решимости Фердинанда.

Глупо вешать такую ответственность на одного-единственного человека, но у него ведь будут помощники, целый орден.

От этой мысли не становилось легче. Образ часов преследовал его, напоминая о спящем сверхъестественном существе с двумя стрелками, шестеренками, музыкальным тиканьем и зловещим золотым блеском. Как создание дьявола может быть самым красивым, что ты видел в своей жизни?

– Помни, что механизм лукавого всего одну секунду за века работает против него самого, – внушил ему Донателло.

Теперь Фердинанду снились эти часы, но во снах они были огромными от пола до потолка и дальше. Во снах они жили. Золотое лицо усмехалось. Фердинанд касался стрелок и чувствовал, как кровь из порезов тут же стекает на циферблат. Часы будто пили эту кровь.

Донателло объяснил ему про эти часы далеко не всё, но в какой-то из книг, хранившихся в обители, было записано, что значат все деления, символы и буквы на адском механизме. Пока что он знал, что одна из стрелок измеряет время в сверхъестественном мире, другая -в человеческом, и обе они одинаковой длины. Только одна из них движется в прошлое, будто отдавая дань каждому циклу восстановления дьявола, вторая стрелка двигается в противоположную сторону и отмеряет будущее, когда обе стрелки встретятся, наступит решающий миг. Фердинанд инстинктивно сжал руку, как будто в ней уже лежала рукоять кинжала. Когда будет пора, он не поколеблется.

Голоса над ним стихли. Очевидно, братья решили, что он уснул, и оставили его одного. Только он не спал. Боль начала немного утихать. Так спадает жар после лихорадки: тело все еще дрожит, но огня в нем больше нет. Фердинанд с трудом поднялся. В таком состоянии это было безумием, он чувствовал себя очень слабым, но ему хотелось прочесть о часах именно сейчас. У него осталось не так много времени до решающего мига. Если он не начнет разбираться во всем прямо сегодня, то есть риск не узнать об этом уже никогда. Сейчас была глубокая ночь. Что ж, ночь это лучшее время для раздумий или молитвы. Ночью ничто не станет тебя отвлекать. Разве только кроме блудных мыслей, но у Фердинанда их не было. Он не мог назвать ни один объект, который бы хоть раз в жизни вызвал у него влечение.

Хотя исключение было. Всего одно. Статуя в нише. Но и любовь к ней у него была далеко не физической. Это было какое-то пронзающее душевное стремление, которое не описать никакими словами. Он любил это мраморное существо, кем бы оно ни было. Оно стало его богом. Именно оно делало его морально сильным, лишая всех желаний по отношению к людям.

Кто-то из его кузенов посмеялся бы, сказав, что чувство к изваянию стоит между ним и всеми борделями вселенной. Кузенам печалиться было не о чем. Фердинанд оставил родне всё, что имел, а этого было достаточно, чтобы осчастливить даже короля. Титулы, поместья, земли и состояния – ему всё стало не нужно, как и все девушки, вызывавшие желание у кого-то еще, но не у него. Многие назвали бы его сумасшедшим или блаженным. Ему было все равно. Он выбрал свое предназначение в жизни.

Странные часы ждали его в зале, куда раньше входить было нельзя под страхом смерти. Теперь все границы рухнули. С момента посвящения он имел право на всё. Он мог сам выбрать тех, кто станет его правой и левой рукой в борьбе со злом, мог отдавать приказы. Донателло временно отошел в тень. Еще Фердинанду было позволено заходить туда, куда другим запрещалось. Поэтому он крайне изумился, заметив у часов еще кого-то. Человек сгорбился, как тень, и больше напоминал неземное крылатое существо. Собственно говоря, не было ничего удивительно в том, чтобы встретить у этих часов сверхъестественное создание, но некто им не был. То, что Фердинанд вначале принял за крылья, было всего лишь складками монашеского капюшона. Просто серое одеяние было слегка распахнуто, отсюда и ощущение того, что над старым монахом взмахнули вдруг крылья.

Фердинанд застыл в нерешительности. В своей жизни он словом не обмолвился с братом Эрнесто и уже привык считать старика немым, но тот сейчас что-то бормотал. Нечто невразумительное.

Фердинанд вздрогнул, заметив, что он словно обращается к часам, как к чему-то живому. Раньше у него и у самого возникало чувство, что часы сводят его с ума. С ними хотелось заговорить. Но то, как это сделал кто-то другой у него на глазах, почему-то глубоко шокировало.

– Простите, – Фердинанд смутился, когда монах обернулся и вперил в него свой пристальный взгляд. Он даже не сразу вспомнил, что находится уже не среди кругов знати и обходительное обращение на «вы» здесь совсем не к месту. Оно прозвучало так, как будто он обратился сразу к нескольким живым существам: к человеку и чему-то, что пряталось за часами. Чему-то, у чего были когти и крылья.

Надолго наступила тишина. Часы хранили молчание. Фердинанд начал изучать взглядом символы на них, а потом заметил, что под распахнутым воротником рясы Эрнесто видны какие-то раны и выжженные линии, как после пыток. Вроде бы в этом не было ничего странного: многие, кто согрешили, были знакомы с власяницами и самобичеванием. Только в этот раз было нечто другое. Может, ему только показалось, что шрамы на теле Эрнесто складываются в такие же символы, как на часах.

Он успел разглядеть немного. Линии, наверняка, были выжжены огнем, такие глубокие и воспаленные, словно их высек горящими когтями дракон прямо на человеческой плоти.

Фердинанд слышал, что дьявол изощренно пытает людей, но никогда не видел ничего подобного. Эрнесто слишком быстро запахнул серое одеяние. Он был мрачным и незаметным, как ссутулившийся призрак, но в глазах у него застыло нечто невыразимое. Страдание, боль, тоска, целая гамма негативных чувств. Только страха в них не было. Последнее Фердинанд уважал. Полное бесстрашие и полное бесчувствие.

Он вдруг проникся симпатией к мрачному монаху.

Тихий музыкальный звук чуть сдвинувшейся стрелки отвлек его от раздумий. Такое увидишь не каждый день. Тиканье раздается постоянно, показывая, что часы идут. Однако, какая-либо из стрелок сдвигается меньше, чем на миллиметр, лишь раз в несколько лет. Таковы промежутки неземного времени. И он за этим наблюдал. Эпохальное событие! Только что сдвинулась та стрелка, что располагалась слева, а она отмеряла время сверхъестественного мира и прошлое.

Эрнесто так же это заметил, но остался хладнокровен.

– Вам тоже кажется, что она движется от прошлого, потому что ее срок исходит от войны в небесах, от того самого момента, – Фердинанд сам догадался, что значит символ внизу, там, где на человеческих часах стояла бы цифра шесть. Здесь внутри сложного символа сплелись буквы, вырезанные из золота и рельефное изображение сломанных крыльев. Миг восстания и падения: всё началось с него. – Я всегда помышляю об этом, как о начале мира. Дьявол имеет над нами столько власти, потому что все мы начались с него. С того момента, когда он стал собой, таким, каким мы его теперь знаем.

Фердинанд сам не знал, зачем пустился в откровения. Нечто незримое, исходившее от монаха, как будто к этому располагало.

– Иногда мы знаем его другим, – это заговорил Эрнесто, и от его голоса помещение будто наполнилось чем-то мрачным. – Иногда он может стать нам ближе, чем бог. Будь осторожен, мальчик!

Уже было много таких предупреждений. Фердинанд привык относиться к ним без особого внимания. Он сознавал, на какой риск идет, и его это не пугало. Но слова монаха повисли, как черная туча. Казалось, он вложил в них какой-то особенный смысл.

Он ушел, канул во тьму, как незаметная тень. А золотое лицо часов, как будто, надменно усмехалось. Они тоже знали куда больше, чем можно было разобрать в их соблазнительном мелодичном тиканье. Они были чисто золотыми, но казалось, что внутри них скопился весь мрак вселенной. У них не было ни глаз, ни губ, но Фердинанд чувствовал, что они смеются над ним.

Это был справедливый смех. Они оставляли ему всего один миг для победы или поражения. Вот действительно дьявольская уловка. Фердинанд хотел отойти от них и не мог. Они будто отмеряли срок его собственной жизни. И этот срок подходил к концу. Но тогда как же он сможет победить зло, если жить ему осталось совсем немного.

Нечто крылатое и когтистое, словно до сих пор пряталось в часах. Уходя, Фердинанд слышал размеренную музыку их тиканья, и она тоже напоминала смех.

– Глупый, достаточно всего одного мига, – будто смеясь, заявляли они. – Чтобы дождаться одного-единственного мига, тебе не придется жить долго.

Стремление

– Почему не сейчас? – так сказал Джейме, все остальные разделяли его мнение. Зачем ждать, если можно привести приказ в исполнение прямо сейчас.

– Пусть часы не спешат, а мы поспешим, – такова была мораль трех разведчиков. Анхел, Джейме и Рено поспешили к нему с новостями. Отец Донателло естественно ни о чем не знал. Он бы ничего такого не позволил. Фердинанда тоже разрывали сомнения. Сам бы он не стал опережать события, но трое молодых людей держались своих принципов. Они долго собирали сведения о некой секте, поклонявшейся живому воплощению Денницы. Им даже пришлось сделать вид, что они хотят в нее вступить. Говорили, что это рискованно, потому что глава секты умеет читать мысли. Но пока что все были целы, что придало им немало смелости.

Лишь Тонио сомневался.

– Что если это просто еретики или того проще мошенники? Вдруг они ничем не связаны с ней, и мы лишь напрасно потратим время?

Его возращений почти не расслышали.

– Мы притворимся, что ты тоже хочешь вступить в их ряды, – заявил Джейме. – Вы оба, – он смерил быстрым взглядом Тонио и Фердинанда, – вполне подходите, там приветствуют только молодых и красивых. Это же секта дьявола. Физическая красота для них на первом месте. Кроме преданности это единственный критерий.

– Преданности? – Фердинанд поморщился. Он уже отдал свою верность богу. Изображать нечто другое было бы преступлением.

– Вернее, одержимости, – подсказал Джейме. – Там все становятся какими-то сумасшедшими и холодными, как статуи.

Статуи! Слово вызвало неприемлемые ассоциации. Фердинанд ощутил себя так, будто его кольнули. Они не могут знать о том, как он относится к статуям. Точнее лишь к одной из них. Он никому об этом еще не говорил. И не собирался. Это было его тайной. Его и бога! Больше знать никому не следует. Чувство к мраморному изваянию было слишком священным.

Фердинанд потянулся к кинжалу с изящной золоченой рукояткой в форме обвившегося вокруг креста дракона. Вот его новая священная реликвия. Дракон будет повержен, гласил отец Донателло, когда передавал ему клинок. Но сам кинжал с жуткой эмблемой будто напоминал о том, что дракон не дремлет.

– Еще слишком рано соваться на вражескую территорию, – разумно заключил Фердинанд. – Сейчас уязвимы мы, а не враг. Мы должны выжидать.

Его довод должен был прозвучать веско. Сейчас он занимает пост главы, хоть и временно, лишь пока зло не уничтожено его рукой. Он должен был чувствовать себя сильным, а все братья ордена негласно подчиняться ему. Однако Джейме и Рено начали яростно возражать. Обычно они вели себя более сдержанно, но сейчас горели желанием кинуться в бой, выследить, уничтожить. Стоит ли дьявол таких хлопот. Фердинанд уставился в потолок, едва обвитый миртовыми ветвями, ползущими из переплета окна. Никто даже не задумался их обрезать. Сама мысль о том, чтобы взять садовые ножницы и заняться этим была в любом случае противна. Ветви мирта напоминали живое, дышащее существо. Они будто что-то шептали. Какое-то предостережение.

– Что мне делать? – хотел спросить Фердинанд у них, но можно было и не произносить этого вслух. Он и так чувствовал, что они бы не пожелали его отпустить.

В келье мирно и безопасно. Нечистому сюда не пробраться. Дело даже не в крестах и святынях, которые его не пускают через ограду монастыря. Просто здесь мирная обитель. Соблазн отсюда далек. Именно поэтому Фердинанд и выбрал это место. Он хотел уйти от мира, а теперь ему нужно возвратиться в мир, чтобы бороться с врагом рода людского.

Ему нужна смелость. Только этого не хватало. Сила у него была: и моральная, и физическая. Он все еще помнил, как сжимал оружие на уроках боевых искусств и в самих сражениях, помнил, как его пытались соблазнить красавицы из высшего общества и очаровательные простолюдинки. Второе воспоминание почему-то было неприятным. Все эти женщины посягнули на что-то такое, чего не могли иметь. Они просто не имели на это права. Это то же самое, что возжелать святого. Фердинанд решил оставаться непорочным, и ему это было не в тягость. Еще давно его судьбу решил вид статуи ангела. Быть непорочным это значило быть близким к ней.

– Мы должны хотя бы присмотреться, – между тем утверждал Анхел. – Нужно знать, с чем мы имеем дело.

– Мы знаем, – заверил Фердинанд. – Со злом, которое предстоит уничтожить.

– Но ты можешь сделать это сегодня.

Но часы? Фердинанд снова вспомнил о них, как о существе, которое над ним смеялось.

– Помнишь резиденцию кардинала Лисандро?

Фердинанд тряхнул головой при звуке имени, которое давно ему стало неприятно, впрочем, как и многим другим. Хотя в отличие от прочих кардинал не пил вина и не ходил к блудницам, за ним почему-то закрепилась ужасающе негативная репутация. Все дело было в его проповедях. В его намеках и открытых призывах. Кто-то считал его пророком.

Ложный пророк, так называл его про себя Фердинанд. Многие разделяли его мнение. Но были и последователи. Вокруг Лисандро собралось небольшое общество. Орден Причастия! Фердинанд уже был как-то раз у них. Они пытались отпугнуть дьявола кровью. Лилия и кровь – вот их символы. И то, и другое изначально было дьявольскими символами. Но Лисандро проводил красивые обряды и уверял, что падший архангел Денница не так страшен, как кажется. Он заявлял даже, что может призвать его и уничтожить. Очевидно, сегодня была та самая ночь, когда он собирался это предпринять.

Фердинанд не поставил бы и гроша на то, что его замысел удастся. Не все так просто, как кажется. Лисандро и его орден на самом деле всего лишь еретики, благословленные Папой Римским. Вряд ли их молитвы достигают ушей бога, а угрозы страшат дьявола. Хотя было бы так просто приманить падшего ангела на лилии, которые когда-то в раю считались его цветами, на кровь, пролитую, как подкуп для него, а затем убить. Все слабаки мечтают о простом решении вопроса. Фердинанд знал, что его путь будет более сложным. Он крепче сжал рукоять кинжала.

Правда, сейчас он должен был доказать самому себе, что у него хватит решимости. А еще всем, кто смотрел на него, как на оплот религии.

– Еще не время… – это было его последнее возражение. Но уже не такое решительное.

– Сейчас самое время, – возразил Анхел. – Они соберутся к полуночи, как во время Рождества и Пасхи, только это будет жуткое таинство.

– Скорее мистерия, – Фердинанд давно уже назначил цену таким мероприятиям и по опыту, оставшемуся у него от пышной светской жизни, решил, что от театральных спектаклей они мало чем отличаются. Единственное тем, что призваны утвердить в духовной власти одно конкретное лицо, которое их проводит. В данном случае кардинала Лиссандро. Наверное, он верит, что папский престол ему уже обеспечен. Во всяком случае, едва завидное место будет свободно, все, чей разум он смутил, его поддержат.

За раздумьями Фердинанд сам не заметил, как собратья вытащили его в ночь из уютной кельи. Он крепко прижимал к себе рукоять кинжала, пряча его под накидкой. Сознание твердило, что еще рано, но нечто воинственное внутри него уже рвалось в бой.

Кинжал с драконом на рукоятке настораживал его лишь вначале.

– Нужно убивать зло злом, – так сказал ему тот, кто вручил этот кинжал. Вывод слишком абстрактный и неразумный. Но вдруг в нем было куда больше хитрости, чем мог тогда помыслить Фердинанд. Нужно бить врага его же оружием, разве не так учили его преподаватели воинских наук и фехтования. В священной борьбе со злом стоит не гнушаться тех же методов. Убить дьявола с помощью его же отражения – дракона. Это дерзко, двусмысленно и противоречиво. Но это может сработать. Если святыми реликвиями дьявола нынче не отпугнешь, то его же собственная эмблема может стать ознаменованием его гибели.

Фердинанд сжимал и разжимал причудливую рукоять, будто заранее тренируясь, и казалось, что дракон под его прикосновениями оживал, силясь вцепиться в пальцы. Но Фердинанд не сомневался в своих силах. Он запретил себя бояться. Усилием воли ему удавалось подавить и слабость, и страх. Он сознавал, что избран, чтобы погибнуть, но победить. Его рука в решающий миг не дрогнет.

А что если решающий миг все-таки сегодня и пророчество о том, что есть все лишь один-единственный миг, чтобы нанести удар это всего лишь легенда? Что ж, надо быть во всеоружии.

Фердинанд вовсе не хотел возвращаться в мрачный дворец кардинала Лисандро, но именно сегодня, как разведал Анхел, здесь будут присутствовать члены ордена дьявола. А их господин всегда тенью приходит вместе с ними. Нужно только присмотреться и узнать его в лицо. По магическому взгляду, по ощущению силы, по взмаху черных крыльев. Фердинанд хорошо подготовился. Его спутники также.

Когда они пришли, на ночном собрании уже успели провести причастие с кровью и лепестком лилии вместо положенной хлебной облатки. За темными арками высоких окон стоял невыносимый запах тех же цветов. Садовые лилии! Такие светлые цветы в таком мрачном месте, среди черных арок и призрачно горящих свечей. Белые лепестки как будто символизировали нечто мертвое и противоестественное.

Сам Лисандро напоминал царственную особу, которой еще больше гордости придавал наложенный на нее церковный сан. А ведь гордыня это грех. Так почему же все, кто проводят мессу, стараются выглядеть такими горделивыми.

Фердинанд слегка сощурился, разглядывая мрачную залу. Ему казалось, что в ордене нет единства. Собравшиеся держались группами. Вернее, некоторые из них собирались в группы, отходя от причастия, какие-то будто прятались за спинами тех, кто стоял впереди.

Анхел склонился к Фердинанду и шепотом пояснил:

– Против него готовят заговор, его же посвященные. Он так долго внушал им, что падший архангел суть всего, что они уверовали в это чуть более искренне, чем он желал, и переметнулись в Орден Тьмы.

Его шепот обжигал ухо. Фердинанд прислонился спиной к арочному своду. Они со спутниками тоже держались маленькой группой, но не принадлежали ни к заговорщикам, ни к посвященным. Придется ли ему сегодня, как и всем, преклонить колени перед Лисандро? Фердинанд этого пока еще не знал. Во всяком случае, это было бы лицемерием. Но чего не сделаешь ради благого дела?

Лисандро как раз произносил речь о том, как он близок и падшему архангелу Люциферу, и богу одновременно. Он желал, чтобы все присутствующие были ему послушны. Как и многие он называл себя избранным и благословленным.

– Это ночь всех ночей, – монотонно звучал его голос. – Ночь, когда он явиться к нам, чтобы быть уничтоженным или подчиниться. Тот, кто могущественнее всех земных правителей, тот, кто стал для рода людского ужаснее всех и тот, кто был прекрасен некогда в славе своей…

Последнее предложение прозвучало как-то противоестественно, но именно оно было сутью всего. Фердинанд облизнул пересохшие губы. Казалось, запах лилий стал вдруг особенно резким, как будто один из цветков сожгли в огне.

Он хотел поднять руку, чтобы отвести со лба русый локон и не смог. Создание у колонны перехватило его взгляд. Божественное создание! Лазурные глаза пронзили его насквозь, и рука, сжимавшая кинжал, замерла, так и не успев подняться. Вот значит, как выглядит божество! Он должен был думать о долге, о призвании, но все о чем был способен подумать так это о том, что смотрит на неземное создание. Воплоти! Вот оно самое священное таинство – видеть первого ангела бога перед собой и знать, что он живой. Настоящий! Теперь это уже не просто статуя.

Мраморное лицо ожило. Оно было реальным, хоть и совсем бесчувственным. Глаза, которые он до этого привык видеть мраморными, зажглись лазурью. Крутые завитки волос оказались золотистыми. Под накидкой за спиной дрожало что-то похожее на оперенные крылья.

Николетт! Имя пришло откуда-то из глубин, как будто зажглось пламя свечи. У мраморного ангела в нише не было имени. Во всяком случае, он его не называл, даже мысленно. Наверное, сейчас ниша была пуста, потому что ожившая статуя стояла перед ним. Ее холодный взгляд его изучал. Так смотрит ангел с высоты своего постамента. Глаза сияли, как лазурные льдинки, только они его ни в чем не обвиняли. Единственное, что в них было это ощущение собственной непоколебимой силы, а еще чувство какой-то необратимости.

Фердинанд попытался вызвать в памяти неподвижную белую статую и воззвать о помощи к ней, но ничего не вышло. То, что он видел сейчас, было намного лучше. Всего-то на расстоянии вытянутой руки.

Только его рука на кинжале осталась неподвижна. Теперь-то он понял, о чем его предупреждали. Если заранее не подготовиться, то когда наступит решающий миг, он просто станет не способен нанести удар. Так оно и вышло. Только это уже было не важно.

Он мог рвануться вперед, мог нанести удар, но даже не попытался. Хотя цель была перед ним. В этом не осталось сомнений. Поощрительные толчки собратьев ни к чему не привели. Их шепот и поощрения тоже. Фердинанд и без их предупреждений понял, что падший архангел здесь во всей своей первозданной красоте. На какой-то миг их взгляды встретились и не могли оторваться друг от друга.

Значит, так возникает любовь. Как нож в сердце. Как удар в голову. Сознание раскрылось перед неизведанными мирами, и он вдруг понял. Она все знает. Он послан убить ее, и ей это ведомо.

Он сжал нож и спрятал руку за спиной. Это был шанс. Второго такого может уже не представиться. И все же он его упустил. Ему захотелось вдруг преклонить колени перед ней, как другие преклоняли перед Лисандро. Процессия покорных ему посвященных двигалась намеренно медленно.

– Будь благословенен, – шептали они перед тем, как приложиться губами к печатке перстня на его руке и преклонить колени. Это была обычная формулировка, принятая в этом сообществе. Просто слова, но они почему-то доносились до его слуха, как кощунство. Фердинанд не сразу заметил, что ангел с непокрытой золотистой головой явился не один. Рядом подобно теням стояли какие-то люди. Всего лишь люди, а не сверхъестественные существа. Но один из них был необычайно хорош собой. Брюнет с изумрудными глазами. Он быстро бросил на Фердинанда враждебный взгляд.

Николетт же уже двигалась по направлению к Лисандро, сама быстрая, как тень. Никто словно ее не видел. Никто из тех, кто мог насторожиться. Очевидно, лишь заговорщики видели ее и поддерживали. Никто из них так и не решился нанести удар, хотя Фердинанд заметил, что некоторые отходящие от кардинала тоже прятали в рясах стилеты, которые, однако, так и не были пущены в ход. Николетт шла неслышно, стремительно, будто не касаясь пола. Сам Лисандро будто тоже ее не видел, пока она не подошла совсем близко. Лицом к лицу. Узнал ли он дьявола в лицо? Даже если узнал, то не смутился, а восторжествовал при мысли о том, что ему наконец-то удалось достучаться до высших сил.

Фердинанд жалел в этот момент, что не умеет читать мысли. Он не мог заглянуть ни в сознание ангела, ни в сознание человека. Но роковой миг приближался, он это ощущал всеми порами кожи. Сейчас произойдет нечто знаменательное. Только он не имел права в это вмешаться.

Бескровные губы ангела чуть раскрылись, словно щель в иной мир.

– Будь благословенен! – произнесла Николетт с какой-то пугающе холодной интонацией. Она всего лишь повторила за всеми, но имела в виду нечто особенное, тайное, пугающее. Вдруг в ее руке блеснул нож. Всего на миг. Она успела вонзить его в тело кардинала так резко, что Фердинанд вздрогнул. Он хотел кричать, видя, как ангельская рука вспорола человеку кишки. Абсолютно равнодушно, ритмично, расчетливо. Николетт распорола его всего от низа живота до горла. Полные предсмертного ужаса глаза жертвы ее ни чуть не смущали. Кровь забрызгала ее кожу и одежду, как до этого забрызгивала лилии. Но сам ангел, казалось, остался чистым, даже в крови. Или это всего лишь иллюзия?

Фердинанд наблюдал за переполохом как будто издалека. Многие спешили выбежать из зала. Кто-то кричал. Самые разумные, видимо заговорщики, знали, что здесь присутствует сила, от которой не убежать и просто наблюдали. Молча. Как и сам Фердинанд. В данном случае он не был ни за, ни против. Это дело его не касалось, как и его собратьев. Их орден не имел права вмешиваться, если речь не шла о непосредственном исполнении приказа.

Только вид вспоротого тела, на которое тут же с жадностью накинулись какие-то существа, снующие по полу, невольно вызывал тошноту.

Николетт не смутилась. Она подняла в руке лезвие, которым только что убила, и слизнула с него кровь. Почему-то это простое действие напоминало мистерию куда больше, чем проводимый до этого обряд.

А потом она была такова. Фердинанд тупо смотрел на пустое место. Ощущение было таким, словно статуя сама сошла с постамента и просто ушла. Он так надеялся, что она еще раз на него взглянет. Он этого безумно хотел. Взгляда пронзающего острее, чем нож. Вместо этого на выходе его сильно толкнул тот самый красивый брюнет, которого он заметил рядом с ней. Очевидно, он сделал это нарочно. Его усмешка так о многом говорила.

Так и не обагренный кровью клинок в руке Ферднанда тоже говорил о многом. Сегодня он так и не сделал своего дела. Только ад в его душе разверзался совсем не поэтому.

Непорочные

Что-то пошло не так. Что-то напомнило ей о небесах, пустых после падения дьявола и наполненных вздохами. Что-то расцветало в душе подобно розе с гноящимися кровью шипами. Всё вдруг стало как раньше, на один-единственный миг. Но этот миг был решающим. Воспоминания вернулись вдруг с пугающей реальностью. Всё, что она не могла вспомнить раньше, лежало, как на ладони. Вернее, стояло перед глазами. Миг падения, боль, огонь, порезы, сокрушительное ощущение конца.

Необратимость! Только одно слово билось в голове. Это должно было произойти. Сознание обожгло. Но ее лицо осталось спокойным лицом статуи.

Николетт выходила из дворца, как существо из другого мира. По сути, она им и была, но пурпурная накидка уже скрыла крылья. Пурпурный цвет – привилегия королей. Она была даже больше, чем королевой. Ведь она суть царя царей – самого дьявола. Раньше на ее красивом лице не отражалось никаких чувств, но теперь на нем застыло легкое беспокойство.

Если б кто-то увидел ее в темноте, он бы не устоял. Подсознательно люди понимают, что перед ними опасность, но уже не могут отвести взгляд от губительной красоты волшебного существа. Первая жертва оказалась не за горами. Судя по рясе, это был кардинал, правда сильно подвыпивший и почему-то оставшийся без спутников. Наверное, он тоже собирался сегодня на тайное собрание, но по дороге решил, что вино куда важнее и значительно опоздал.

Что ж, он встретил искомое божество прямо на дороге и даже не понял, какая ему оказана честь. Он плелся, держась за стенку, но заметил вдруг Николетт и почти пустая бутылка с грохотом выпала из его руки. Осколки дождем усыпали мостовую. Почему битое стекло в лунном свете так похоже на драгоценные камни? Лицо Николетт многократно дробилось в каждом осколке, будто освещая их изнутри.

Неудивительно, что к стеклу тут же потянулись разные сомнительные ночные твари.

Кардинал не смотрел на них, он смотрел на нее. Его кошелек был еще не совсем пуст, но поиски куртизанок сегодня не увенчались успехом, зато падший ангел стоял перед ним во всей своей красоте. Соблазнительное бесчувственное лицо в ореоле золотых кудрей передернулось в легком пренебрежении.

Несчастный пьяница смотрел на нее с таким вожделением, будто у него еще были силы влезть в петлю, если она не удовлетворит пожирающую его страсть. Что ж если от неудовлетворенности он захочет свети счеты с жизнью, она может ему в этом помочь. Николетт ощутила, как ногти на руке неожиданно удлиняются, превращаясь в золотые когти, будто она стала драконом.

– Если ты знаешь, что дьявол перед тобой, то, что мешает тебе бежать? – она почти выдохнула ему в лицо струю огня, а не слова, но он даже не испугался. Ее красота мешала ему мыслить рационально, как впрочем и многим другим.

– Золото! – он потряс висящий у пояса бархатный кошелек на тесемках, где призывно звенели монеты. – Изумруды, рубины, – кардинал попытался снять перстни со своих толстых пальцев, но был для этого слишком пьян. – Хоть мою сутану, все, что хочешь за эту ночь.

– Все, что захочу? – она с пренебрежением изогнула бровь. Он был даже ниже ее ростом. Но сколько в нем похоти. Это чувство в людях ее больше всего раздражало. Его невозможно было понять. Сама она никогда не ощущала ничего подобного. – А что если я захочу твою душу? Разве ты не отдал ее уже своему богу?

– О, красавица, – он потянулся к ее лицу пальцами. – Кто не забудет о боге при виде тебя?

– Тот, кто верит в него, – лицо прекрасного юноши на собрании не выходило у нее из головы. Он был даже непреклоннее, чем она. Вот почему на миг она перепутала его со своими бывшими небесными собратьями. Его вера в бога была еще тверже, чем ее связь с дьяволом. Он был непреступным, как скала, опасным, как лезвие кинжала и в то же время абсолютно невинным. Эта невинность делала его каким-то особенным. При мысли о нем все вдруг стало пустым и противным.

Николетт отстранилась от жадных пальцев, тянувшихся к ее лицу.

Между тем кардинал стащил все-таки со своего пальца драгоценный перстень и швырнул его в лужу к ее ногам.

– Весь мир за ложе с тобой…

Раньше она бы преподала ему урок, придя в его дом, превратив угощение там в червей, выпив вино и наполнив кубки его кровью. Она распяла бы его на его ложе и начинала вычерчивать на нем огненные символы пламенем. Его труп остался бы на перевернутом распятие в назидание всем, кто захочет близости с дьяволом.

Но сейчас у ее не было желания играть. Ей просто стало противно.

Он ждал. Он готов был умолять, почти скулить, но лицо ангела осталось непреклонно.

– Блуд это грех! – холодно бросила Николетт и протянула вперед когтистую руку. Ее пальцы вцепились прямо в жирное горло. Жертва билась в судорогах недолго. Николетт легко оторвала тучное тело от земли и прижала к стене. Он не мог кричать, только бился в агонии. И его кровь текла по ее когтям.

Ее крылья дрогнули в предчувствии того, как душа выпорхнет из мертвеющего тела. А пока он еще жив, пусть его грехи смываются кровью.

Фердинанд выходил из опустевшей резиденции с чувством того, что апокалипсис уже свершился. В его душе разверзался ад.

Как такое могло случиться? Он всегда считал себя непорочным и вдруг… Сознание помутилось.

Эффект сильного удара по голове перешел в нечто огненное. Горело не только тело, но и сознание. Он как будто оказался в ловушке, выхода из которой не было.

Золотое создание все еще стояло перед глазами. Сердце билось, как пойманная птица.

Его статуя! Его божество! Возможно, он сам создал себе из святыни идола. И вот наказание. Дьявол принял вид этого идола. Все, чтобы уничтожить драконоборца. Так называли того, кто идет на битву со злом, как в древние времена.

Похоже, на этот раз дьявол победил. У Фердинанда осталось лишь одно желание, пойти к своей любимой статуе ангела, броситься перед ней на колени и вскрыть себе вены. Пусть кровь обагрит скульптуру, смывая все его грехи. И боли и желания согрешить тогда просто не останется. Но как же тогда орден успеет найти и посвятить следующего избранного. Он не может всех подвести. Не может! И все же образ золотого создания прочно засел у него в мозгу. Он смотрел в ночь, а видел Николетт. Ее губы слегка шевелились, подобно заснувшим змеям.

– Я твоя гибель, а ты моя, – слова тоже звучали в мозгу, почти обжигая.

– У вас не найдется мелочи для нуждающегося?

Фердинанд не сразу заметил какого-то попрошайку, но послушно сунул ему монету. Их орден никогда не скупился на подаяние. Только странный сгорбленный нищий в рваной накидке отошел не сразу.

– Золото! – он повертел монетку в когтистых коричневых руках. – Ты знаешь, что все золото в мире от дьявола?

Фердинанд сощурился, пытаясь разглядеть чудовищное лицо под капюшоном, но видел лишь червленые локоны Николетт, золотую красоту падшего ангела.

– Да, знаю, – с трудом выдавил он, признание далось ему не сразу. Но странное существо вдруг засмеялось.

– Не попади в беду! – предупредил оно, уходя куда-то в ночь все так же со смехом.

– Я уже попал, – хотел сказать он, но не смог. Это была не просто беда. Это был конец света! Для него одного! И это всего на какие-то дни раньше, чем конец наступит для всего света.

Если Николетт выживет и придет к власти, то дьявол будет владеть всем миром.

Но как можно помышлять об устранение существа, без красоты которого, мир как будто перестанет существовать?

Как можно разбить святыню, которой молишься?

Как можно возненавидеть бога, поддерживавшего тебя всю твою жизнь, даже если он оказался дьяволом?

Все пути вдруг стали кривыми и неправильными. И все из-за этой встречи. Нельзя было смотреть на нее раньше, чем занесешь ритуальный нож, но он посмотрел. И все вдруг изменилось.

Фердинанд вернулся не к себе в келью, а ворвался в молельню, упал на колени перед алтарем, недалеко от ниши со статуей, и его молитвы были такими истовыми, что он легко мог сойти за безумца. Он каялся, он просил всех святых о прощении и укреплении, он почти рыдал, потому что молитвы не помогали. Изнутри его как будто жгло огнем.

Он простоял на коленях час, может больше, и мог бы простоять всю ночь, если б чья-то рука вдруг не легла на плечо.

Юноша вздрогнул и обернулся. Слезы, выступившие на глазах, мешали, как следует, видеть.

– Так бывает со всеми, – заявил пожилой монах, имени которого Фердинанд не знал.

– Со всеми?

– Всеми, кто борется со злом, отрекаясь от собственных желаний?

– И как же с ними бороться? – Фердинанд напрягся, но в голову ничего не пришло.

– Только умерщвляя плоть, что их порождает, – монах чуть сдвинул рясу, показывая жуткие шрамы.

Фердинанд кивнул в знак понимания. Когда монах, шурша рясой, ушел, он достал свой кинжал. Красивую вещь с драконами на рукоятке и смертоносным лезвием. Это лезвие предназначалось дьяволу, а не ему, но сейчас был особый момент. Фердинанд положил лезвие на левую ладонь и провел им по коже изо всех сил. Порез оказался глубоким. Кровь выступила тут же, но легче не стало. Вероятно потому, что его желание было не физическим. От него страдала душа. А ангел в нише жадно смотрел на его кровь, и как будто усмехался.

Мечты о драконе

Ощущение было таким, как будто ее неожиданно порезали. Николетт посмотрела на левую ладонь. Ничего! Но чувство, будто по руке прошлось лезвие, рассекая кожу до крови, было таким реальным. Она уже и не помнила, когда в последний раз совершала ритуалы с примесью собственной крови. Поместье в лесу давно стонало от количества жертв. Наверняка, здесь обитало столько призраков, что их было не сосчитать. Но ее они не волновали. Никто из сонма не упокоенных душ не осмелился бы ее потревожить. А вот одно живое создание осмелилось. Николетт снова нахмурилась, вспомнив лазурные глаза и шелковистые пряди. Что же все-таки в этом юноше было такого особенного. Что-то такое, чего не было даже в утраченных небесах. Ощущение какого-то тайного родства. Как будто все, что нужно было найти, уже найдено.

Николетт пришла домой и легко выдохнула струю огня в остывший зев камина. Всего за секунду пламя разгорелось. Выдыхать огонь становилось все легче. С каждым разом. Дело было вовсе не в тренировке. Просто с возрастом в ней все больше просыпалась ее настоящая сущность – внутренний лик дракона. Красивая оболочка хорошо скрывала пламенную бездну. Под видом холодной статуи не разглядеть адский огонь. Но огнедышащий монстр сидел внутри и выжидал своего часа.

Этот час скоро придет. Когда начнут бить часы. Часы ада. Николетт ощутила, как губы обожгло от собственного внутреннего пламени.

– Ты становишься все больше похожей на Эдвина? – неожиданно раздался голос из темной прихожей. Николетт даже не обернулась. Она знала, кто там.

– А ты был знаком с ним лично?

Брет неопределенно повел плечами.

– Возможно, но только без официально представления.

– Говорят, у него при дворе чертовски сложно получить аудиенцию, – в ее голосе был едва различим сарказм. Она никогда не была при этом самом дворе, часто описываемом только в сказках. При дворе нечисти, где правил тот, кого она вполне могла считать своим братом. Или почти таковым. Вроде бы он был так красив, как когда-то сам дьявол, в дни своей славы на небесах. Поэтому Николетт старалась особо не приглядываться к нему. Ей нужно было воздерживаться от искушений. Нельзя было допустить сближения с каким-либо живым существом, которое станет для нее ценным. А Эдвин мог стать именно таким. Его имя вроде бы содержало магические символы, а кровь была такой же самовозгорающейся, как у нее. И он мог обращаться в дракона. В настоящего огнедышащего дракона с золотой чешуей. Может, поэтому он слишком редко покидал пределы своей империи, невидимой смертным. Для людей он тоже был слишком большим искушением: красивый и опасный. Своим видом или превращением он мог свести любого с ума.

В его империи гнездилась всяческая нечисть. Некоторые из этих существ наряду с чудовищной силой не были лишены обаяния. В отличие от демонов, свободно бродивших по миру, они были более-менее цивилизованы. Эдвин, сам когда-то воспитывавшийся в семье смертного короля, попытался придать им видимость хоть каких-то манер. Николетт это ценила. Чудовищ нужно обуздывать. А еще строже нужно быть к тем, кто их призывает. Сегодняшняя ночь была мигом торжества. Она убила не впервые. Ей и раньше приходилось карать людей, которые тревожат покой отца. Но у последней жертвы была особенно черная душа. Зато кровь оказалась сладкой. Николетт довольно ухмыльнулась. Губы как будто до сих пор еще были в крови слаще малинового сока.

– А ты никогда не думала о том, чтобы познакомиться с ним поближе? – мягкий баритон Брета эхом отдался в ушах.

Николетт изумленно выгнула бровь. Что это? Ревность? Раньше он себе такого не позволял. Возможно, поэтому прежде она не задумывалась о том, кто же он на самом деле такой. Друг, который ни на год не состарился, хотя когда она была ребенком, он уже был взрослым мужчиной. С тех пор на его красивом лице совсем не появилось морщин. Он застыл в состояние своей молодости, как совершенная картина, только без пыли и трещин. Николетт ни чуть не удивляло то, что человек может вообще не стареть. Для созданий вроде нее это было естественно. Только Брет не был таким созданием. Он был чем-то иным, но пока что стал ее верным спутником и наставником. Такое положение устраивало обоих. Темная дружба. Союз во мраке. Тяга друг к другу двух темных душ. Поэтому они жили вместе, не считая те моменты, когда она проводила ночи в склепах. Заброшенное поместье, затерявшееся в лесах, принадлежало им обоим в равной степени.

Здесь было довольно роскошно. Хотя они не держали смертных слуг. Все делалось будто само собой. На самом деле мелкие и крупные создания воровато сновали в темноте. Их сложно было разглядеть, только тени мелькали в зеркалах: продолговатые и приземистые, горбатые или статные, похожие на уродливые узловатые деревья или напротив крылатые. Кто-то был размером с наперсток, кто-то упирался головой в потолок. Но все негласно служили ей.

Единственным непохожим на них созданием был маленький дракон на ее столе. Абсолютно золотой, с еще прозрачными крыльями и хвостом, свившимся вензелем. Он ползал по несессеру для письменных принадлежностей и выглядел больше похожим на игрушку, чем на опасное существо. Но скоро он станет таким. Ему даже не нужно будет расти. Когда часы пробьют роковой час, он скинет свою видимую уязвимость, как скорлупу яйца. В его глазах, похожих на два живых топаза, уже сверкало предчувствие скорого перерождения и полной власти. Поэтому взгляд казался опасным.

Маленький дракон сам приполз в лес, как и много других созданий, переступивших черту между мирами. Они почувствовали Николетт и потянулись к ней, как к магниту. Они знали, что она та самая и слепо подчинялись инстинкту. Их место у ее трона.

Брет нашел дракона в лесу и принес сюда. Руки у него были обожжены, и ожоги не проходили моментально. Николетт с трудом удавалось понять такую уязвимость. Сама она не помнила, что какая-либо рана на ней заживала дольше мгновения.

Она провела пальцами по острому гребешку на голове дракона, при этом не опасаясь порезаться. Золотое существо довольно заурчало. Маленькие когти заскрежетали по столу. Даже в таком миниатюрном виде дракон был великолепен.

– Мне нужна целая армия таких, – заметила Николетт. – Я их люблю. Маленькие снопы огня. Но когда они вырастают…

Дракон дохнул огнем на букет высохших роз, и как они запылали… Ярко до жути. Кажется, они были желтыми. И их принесло какое-то долговязое существо из леса, само похожее на корявый пень. Николетт хотела выбросить их, но они сами быстро завяли. Наверное, потому что жуткие лапы того существа прикоснулись к ним. Она не любила желтые розы. По преданиям они символизировали измену. Или предательство, или подлость. Желтый цвет во снах и пророчествах всегда считался предзнаменованием того, что тебя скоро кто-то предаст. Цвет солнца и золота. Вроде бы он такой красивый, такой же красивый, каким был Денница, от которого произошли и золото, и солнечный свет. И таким же красивым он оставался, когда шел войной против бога. Вплоть до поражения.

А теперь красивой была она – его давно отнятая часть. По миру ходила легенда, что после падения дьявола, его красота не была уничтожена, а осталась жить сама по себе. Каждые несколько лет она формировалась в живое существо, не подозревающее о бродящей где-то темной половине. Это существо не рождалось, как младенец от людей, оно просто появлялось подобно силуэту, созданному из лунного света. И вот маленькая девочка с золотыми волосами бродила в лесу, источая свет, а мрачные существа ночи разбегались от нее по кустам. Это было первое, что она помнила. Свое сияющее отражение в темном ручье. И нечто жуткое за спиной. Такой ее нашел Брет. Он как будто вечно ее искал и ни чуть не удивился, когда наконец нашел. Он привел ее в заброшенное поместье, посадил перед зеркалом, расчесал ей волосы, предложил кубок с кровью вместо вина… и с тех пор они были неразлучны.

Люди могли бы сказать, что они стали семьей. Но их родство было несколько иным. В каждом времени у нее был попечитель. Всегда очень красивый, под стать ей самой. У Брета были шелковистые темные волосы и приятные черты лица. Он мог бы стать принцем для какой-то смертной девушки, но он предпочитал жить в лесах и служить Николетт.

Странно, что с каждым годом, проведенным вместе, она начинала ценить его все меньше. А ведь при первой встречи он показался ей удивительно привлекательным. Но с течением времени в ней как будто что-то умирало. Это все власть часов. С тех пор, как напоила их своей кровью, Николетт слышала их стрелки даже тогда, когда не видела их самих. Это было не тиканье и не музыка, как могло показаться вначале, а настойчивые напевные увещевания. Они звали ее. Они были живым существом, владеющим этим миром. Только от нее зависел тот миг, когда разрозненные стрелки соединяться и начнут двигаться уже в одном направление, а не в двух разных. Два мира объединяться, став ее царством. Но стоит пропустить один миг, и все будет по-старому. Стрелки снова разойдутся. Между мирами проляжет все та же граница. Часы останутся скованными прежним размеренным графиком. А им это уже надоело. Живые механизмы золотого существа жаждали свободы и раскованности. Голоса часов так сладко пели. Слаще сирен.

Николетт прислушалась к тишине.

– Я все еще надеюсь уловить в ночи свист крыльев Эдвина, увидеть, как он летит по небу, освещая тьму, – она нахмурилась. – Но мне нельзя близко к нему подходить, нельзя больше смотреть на него… Наша встреча не приведет к добру. Пока!

Вплоть до самого рокового рассвета, когда все измениться. Тогда уже не нужно будет ничего опасаться. Как-то раз она следила за Эдвином издалека, прислонившись к колонне в его замке. На него нельзя было смотреть долго. Слишком велик был соблазн обо всем забыть.

Поэтому она держалась подальше. Но забыть о нем все равно было нельзя. Мысль о том, что где-то существует создание, подобное ей, сама по себе дразнила. Эдвину тем более лучше ее не видеть, иначе хрупкое равновесие в его стране будет нарушено. Ему вообще лучше не знать, что в мире есть кто-то выше его. Пусть считает себя единственным потомком дьявола и наслаждается меланхолией. Его груз не так уж велик.

– До сих пор мне казалось, что соблазнительнее Эдвина никого нет, – Николетт тряхнула головой, старательно прогоняя воспоминание, мелькнувшее, подобно молнии. Собрание, ночь, десятки мрачных лиц и юноша с удивительно невинным лицом и кинжалом убийцы, спрятанном в рясе. Невинные убивают?! Во имя Господа! Как все просто! Религиозный фанатизм. Так это называется у людей. Непорочные идут проливать кровь ради бога в небесах, который якобы им это велел. И любое злодеяние оправдано тем, что они совершают его во имя бога. Они чувствуют себя святыми. Будут ли они гореть в аду?

Николетт попыталась прогнать из памяти лицо юноши и не смогла. На него было приятно смотреть и в то же время больно. Он скоро умрет. Она чувствовала печать смерти на его гладком лбу. Самоубийцы! Они всегда казались ей особенно привлекательными. В них крылась какая-то загадка, неподвластная даже дьяволу. Что заставляет людей идти на смерть во имя своей веры.

Тот юноша был готов принести себя в жертву ради благого дела. Он не знал, что сотворит. Николетт представила, как кинжал врезается в его же собственные кишки. Так легко было устранить его прямо сейчас, но она медлила.

Почему? Зачем? Разве стоит сохранять ему жизнь. Он сам выбрал смерть. Вернее, самопожертвование. Так он это называет. Он готов погибнуть сам, чтобы утянуть за собой то, что считает злом.

Она легко пожала плечами. Тяжелые бархатные портьеры с кистями сами опустились на окна, закрыв собой ночь. Она им, молча, велела это сделать. Она не хотела сейчас думать об Эдвине или видеть его. Она хотела еще раз увидеть того юношу.

Отвергнутая

Джоселин ждала напрасно. Как когда-то давно в просторной зале дворцов, так и сейчас у мелкого переплета решетки. Молельня была пуста. Фердинанд не спешил на свидание. Наверное, он вообще не придет. Но она ждала все равно. Ее наряд был строгим и как положено вдове, черным, но все равно роскошным. Дорогая ткань, старания швей, драгоценности, блестящие в черной тафте и черных, как смоль, волосах, изящные гребни, серьги, прическа, даже со вкусом подобранная кружевная мантилья – и все это лишь для того, чтобы привлечь внимание молодого мужчины, который предпочел бы быть бесполым существом.

Иногда она начинала озлобляться. Ее гнев находил выход на слуг. Жаль, что монахов из этого ордена нельзя было отходить хлыстом. Жаль, что умер отец Фердинанда. Он бы не позволил единственному прямому наследнику закончить вот так. В этом могиле, благоухающей цветами и запахом мирра. Здесь людей хоронят живьем.

Раньше запах жасминов, оплетавших изгородь, ее успокаивал, но сейчас уже нет. Цветы сняться к несчастью. Теперь она понимала это. В последнее время ей часто снились желтые розы, яркие и пышные, подобные многослойному солнцу. А вслед за этими снами наступали мучительные вспышки ревности. Ей казалось, что в келье Фердинанда кто-то поселился. Некое существо, похожее на ангела. Это были не сны. Она виделось ей повсюду, казалось, что его острые когти вот-вот вырвут серьги из ее ушей. Во снах они часто делали это: драли ей лицо, вырывали с кровью из мочек бриллиантовые сережки. В ее недавних снах из желтых роз выползали черви. А Фердинанду было все равно.

Он молился себе… Как человек, считающий себя близким к богу, может быть одновременно таким бесчувственным? Почему он никогда не замечал страдания женщин, которые сходили по нему с ума? Ведь тогда он еще не был монахом. А потом как будто нечто призвало его, и он скрылся от мира насовсем.

Сумасшедший, но такой желанный.

Ее пальцы впивались в витый переплет. Железные прутья врезались в кожу до крови. Как долго можно спускаться по крутым монастырским лестницам, чтобы дойти до того, кто пришел тебя навестить? Время, которое уже прошло, казалось вечностью. Она уже и не надеялась увидеть вдалеке его белокурую голову. Фердинанд чуть было не прошел мимо, даже не заметив ее. Ей пришлось окликнуть его несколько раз, прежде чем он посмотрел в ее сторону и сухо кивнул.

Вспомнил ли он хоть что-то из своей прежней жизни, увидев ее здесь? Пожалел ли о том, что оставил?

Богатство. Знатность. Наследие. Влюбленные в него дамы. Беспечная жизнь, для которой он был рожден. Ради чего можно было оставить все это? Любой другой мечтал бы оказаться на его месте. Разве есть что-то настолько великое, для чего можно бросить и забыть все земные блага?

Она чуть было не спросила его об этом вслух. Нужно быть осмотрительнее. Он и так не жаловал ее вниманием.

– Как ты? – у нее накопилось много вопросов, которые она задавала в спешке, но Фердинанд как будто не слушал. Его взгляд был таким рассеянным.

– Все хорошо!

И это было все! Одна-единственная фраза, оброненная как бы случайно. Кроме красивого затылка, удаляющегося от нее, Джосселин больше не смогла рассмотреть ничего. Он как будто ее и не заметил. Скорее околдованный, чем молящийся. Ее вдруг охватило дикое зло. Что за сила держит его здесь? Далеко от нее. Далеко от мира. Далеко ото всех, кроме чего-то тайного, что его полностью поглотило и отвратило ото всех живых.

Джосселин в отчаянии кусала пухлые губы. Как же ей не хотелось мириться с мыслью, что он потерян навсегда. Но сегодня он точно уже не вернется. Нужно будет выбрать более благоприятный момент. А сейчас ее ждал кучер и черный экипаж, который больше подошел бы для похорон. В такое место в другом и не приедешь. Ее даже не пустили на территорию монастыря. Все, кто видел ее, отворачивались, как от чумной. Безумцы, которые молятся на статуи и не хотят замечать живых людей! Джоселин посмотрела мельком на одну из крылатых скульптур вдали у алтаря и почувствовала себя вдруг такой униженной, как будто ползала на четвереньках под постаментом, а не ходила на двух ногах. Величие этой вещи словно превращало ее в червя. Интересно, если она прямо сейчас упадет в обморок, сочтут ли ее лакеи, что у госпожи был всего лишь солнечный удар? Или по ее запотевшему лицу любой может рассмотреть, что ее тело как будто раздавили глыбой мрамора?

Святое зло

Николетт взвесила в руках острие меча. Она уже секла головы прежде. Такое бывало. Обычно ее жертвы послушно опускались на колени. Тех, кто сопротивлялся, пригибали к земле ее темные слуги. А дальше нужно было только нанести один удар. По шее. Такое уязвимое место! Ее легко разбить. Если обладаешь нечеловеческой силой. Николетт делала это легко. Один взмах руки, и голова отпадает от окровавленного обрубка шеи. Так карают грешников ангелы. Так поступала и она.

Уже было ясно, кто станет следующим казненным. Николетт подготовилась к мысли о грядущем, но из головы упорно не шла одна вещь, которой она хочет завладеть. Голова того красивого юноши. Насколько легко будет ее срубить. Странно, но она ощущала себя так, будто уже держит его голову в руках. Полностью отделенную от тела. Прекрасный трофей с очень миловидным лицом. Он словно уже лежал в руках. Ощущение было странным и приятным, как будто она видела это во сне. Только ей это не снилось. Картинка рисовалась на грани яви. Только явью пока не была.

Пока… Это очень недолговечное понятие. Все ее желания почти сразу же исполнялись. Иногда она помогала себе сама. Но только в том случае, когда нужно было кого-то убить. Кого-то, кто стоял у нее на пути. Или чьи слова ее разозлили. Сейчас, как и много веков назад, церковники проповедовали то, что ей было совсем не по душе. И она наказывала их! Огнем и мечом! Единственное, что раздражало – богу их слова, скорее всего, тоже были не по душе, но он предпочитал не вмешиваться. Единственным активным существом в этом мире оставался дьявол. Так, значит, мир и должен принадлежать дьяволу. Так она рассудила. Так было предначертано. Жаль, что в пророчестве имелись слабые стороны. Ей нужно было волноваться о том, как пережить опасный срок. Но Николетт была спокойна, как камень.

В этом она и чувствовала свою силу. В подобие каменному изваянию. Нет ни чувств, ни ощущений, ни слабостей. Ничего, кроме преданности своей цели.

И как ни странно, в этом тот юноша на собрании был похож на нее. С виду такой наивный, а внутри как будто каменный. Ни чувств, ни желаний, ни слабостей. Ничего, кроме верности своему долгу. Такой же фанатик, как она. Только он был фанатиком бога, а она дьявола.

Николетт взглянула на черную статую, которая снова спала в своем алькове. Естественно монстр ожил при ее приближении, шелохнулись, как во сне, черные крылья. Он всегда реагировал на приближение своей лучшей половины. Скоро пробьют часы, и они станут единым целым. Николетт вдруг впервые задумалась: а хочется ли ей становиться одним целым с этим чудовищем?

Пустой бассейн фонтана у его ног теперь был полон красноватой жидкостью. В темноте он был похож на окровавленную черную раковину. Похоже, за последнее время здесь произошло много жертвоприношений.

Черные когти потянулись к лицу Николетт и слегка погладили щеку. Они могли оставить на коже царапины, но не оставили.

Николетт понравилось, как шуршат его крылья: спокойно и тяжело. Даже в своем подвижном обличье он сохранял тяжесть гранита. И это и есть дьявол. Создание, с которого началась история мира. Такого мира, с которым знакома она. Мира, полного зла и распрей. С тех пор, как исчезла его красота, все хорошее как будто ушло. Николетт все чаще спрашивала себя: а было ли вообще хоть что-нибудь хорошее? Она не знала ничего, кроме зла и войны. И так было с тех пор, как она помнила себя.

Кровь тихо журчала в фонтане. Похоже на звуки водопада, если закрыть глаза.

– Тебе нравится убивать?

Вопрос не удивил ее. Она опустила на пол меч, который держала в руках.

– Так нужно! – это был единственный ответ, который приходил на ум. Она не могла мириться с тем, что кто-то строит козни против них, пытается нарушить порядок их замысла. Церковники как будто вступили в заговор. Им хотелось уничтожить единственное прекрасное, что создал восхваляемый ими бог – ее.

– Но что ты чувствуешь, когда отсекаешь головы? – черные когти снова погладили ее кожу, теперь уже возле шеи.

– Ничего! – честно призналась она. Хотя возможно это было неправдой, и вид обезглавленных тел, из которых хлещет кровь, что-то значил для нее. К трупам всегда сползались мелкие существа, служащие ей, чтобы устроить пир. Но она пока что не пировала вместе с ними. Ей нравился сам процесс уничтожения врагов, а не поиски пищи.

– А что бы тебе хотелось почувствовать? – дьявол обнял ее, черные когти впились ей в плечи, его крылья обволокли ее со спины, и мир перестал существовать. Николетт чуть не задохнулась от неожиданного всплеска чувств. Как он близко, и как он желанен! Как бы он не выглядел, как бы низко он не пал, каким бы кровожадным и жестоким он не стал, но он всегда будет невыразимо желанным для нее, потому что он ее темная часть. И сопротивляться ему невозможно. Если б не было его, то не было бы и ее.

Кто бы мог подумать, что близость с этим черным существом станет такой головокружительной. Если б он не поддерживал ее, она бы упала. Сознание помутилось, как от сильной потери крови. Он – ее часть, ее – жуткое отражение, которое не пугает ее, а напротив, притягивает. Все идеально! Ведь им предстоит соединиться навсегда. Или же в грандиозном замысле ада и небес есть какой-то недочет?

Николетт ощутила, как он наклонился, и черная морда прижалась к ее щеке. Он был чем-то похож на ифрита или черного дракона, дремлющего во мраке. И в то же время в высокой крылатой фигуре сохранилось нечто от человеческого силуэта или ангельского. В нем было величие.

Ей нравилось ощущать, что он жаждет близости с ней, еще сильнее, чем она с ним. Она его потерянная красота, он ее темная мощная суть. Красота и сила соединяться в одно, чтобы владеть малопривлекательным миром, который остался им взамен небес.

– Я исправлю здесь все по-своему, – пообещала Николетт, выдыхая слова ему в крыло. Его ее дыхание не обжигало. – Людей не останется. Они не нравятся мне. И мне не нравится то, что ты испытывал к ним.

Она имела в виду его избранников и любовников. Их было много: цари, короли, императоры, ученые, философы, поэты, иногда даже монахи. Все, кто потом кончал с собой у раскрытого в пустую ночь окна. Потому что он бросал всех. Нельзя удовлетвориться с другими, когда ищешь свою потерянную часть. И рано или поздно он понимал это. Он хотел только ее.

Черные когти подняли ее лицо за подбородок.

Она долго смотрела ему в глаза. Ей хотелось ощутить на своих губах поцелуй настоящего черного чудовища, каким она никогда не была. И он ее поцеловал.

Как похоже на сон! Если бы она сама поцеловала бронзовую статую, то ощутила бы все то же самое.

– Но тебе нравится убивать, – прошептал он в ее полураскрытые губы, это было уже утверждение, а не вопрос. Черные когти гладили ее щеки, а из губ Николетт вместе с дыханием вырывалась легкая струйка огня, который не мог его обжечь. Он и так уже весь был обожжен. Когда он пал с небес, от него остались лишь обугленные мощи, которые сейчас обретали жуткую сказочную форму пугающего божества.

Он и пугал, и притягивал. И он во всем был прав. Не за чем было подтверждать его слова, но ей захотелось утвердительно кивнуть.

– Я называю это вершить суд, – поправила Николетт.

И ему это понравилось. Он всегда был за то, что недостойные жить должны умирать. Почему бы не от ее руки?

Иногда статуя засыпала в углу, снова обращаясь в гранит, а иногда он куда-то исчезал. Он тоже вершил свой суд над непокорными и просто неугодными ему людьми, или отступившимися от службы ему демонами. Николетт снова и снова возвращалась к тому месту, где впервые увидела его воплоти, точнее в каменной нише, такого же неживого, как гранит, в который он был обличен. Но где-то под этим гранитом чувствовалось огненное дыхание. Он никогда не умирал, но изредка погружался в сон. Особенно глубоким этот сон становился тогда, когда он терял свою светлую половину. Когда ее убивали. Ее убивали много раз, так и не дав воссоединиться с ним. Больше этого не случиться. Николетт решительно сжимала и разжимала пальцы, складывая их в кулак перед рукоятью меча. Она научилась драться так хорошо, как никто больше не мог. При ее врожденных задатках это было совсем не сложно. Она ведь не человек. А все ангелы бога – воители. Со времен небесной войны – самой первой войны и в мире, и в библии. А причиной тому она. Он! Дьявол! Но ведь она и он, это две части одного целого. Как ночь и день. Когда часы достигнут роковой точки, ночь и день сложатся в одно, произойдет солнечное затмение. И в прямом, и в переносном смысле. Николетт ждала, часы тихо пели.

– Иди к нам! Уже скоро! Мы тоже ждем!

Однажды они уже отведали ее крови, и им не терпелось получить еще. Но больше она не станет их кормить. Николетт нарочно порезалась, чтобы ощутить их ахи и охи разочарования. Они жаждали выпить из нее всю кровь, но она им не давала. И их тиканье стало надрывным.

– Не смотри на фанатика! Просто убей!

Николетт навострила чуть заостренное ухо, даже откинула в сторону золотистый локон, чтобы лучше расслышать, но часовой механизм уже замолчал. Она ведь и так все поняла, но хотела думать, что ослышалась. Они имели в виду того парня. Наверное, стоило свернуть ему шею. Она не сделала этого только из уважения, в конце концов, он такой же фанатик бога, как она дьявола. Никакой хорошей памяти о всевышнем у нее давно уже не осталось, но стойкая вера этого молодого фанатика, как будто готова была сотворить чудо.

Его вера его убьет. Потому что дьявола убить нельзя. А именно этого юноша и жаждал. Всем своим неопытным сердцем. Он не учел одного. Дьявол сам был творением бога. Причем первым и самым любимым. И он был создан для того, чтобы восстать против своего создателя. Единственное независимое существо в раю! И бог любил его таким. Только он больше не любил бога.

Фердинанд думал, что, уничтожив дьявола, можно повергнуть зло. Фердинанд! Такое земное имя, у такого необычного человека. Он ведь все равно умрет, как и любой человек. Так почему бы не ускорить этот момент.

Часы намекали на это. Только сейчас у нее были куда более важные дела. Николетт мысленно велела клочу бумаги перед ней развернуться. И предмет покорился ей, как покорилась бы любая материальная вещь. На миг он стал живым. Крохотный свиток развернулся на камне. Сегодня ночью ей принесли его ее неземные слуги. Мелкие бесы летали всюду и все видели. Им все было интересно. И вот список ее злейших врагов лежал перед ней. Всего семь имен. И почти все из ордена Фердинанда. Хоть Николетт и была уверена, что список еще не завершен, но решила, что действовать нужно незамедлительно. Конечно, можно было поочередно прийти к ним всем с мечом, но на сегодня у нее были намечены другие жертвы. А времени осталось совсем чуть-чуть.

Кровь из пореза на ее ладони уже начала воспламеняться. Огненные камни касались каменистого пола, скатывались в искусственный водопад и вспыхивали там.

Не стоит тратить кровь зря. Николетт нашла в кармане осколок железного пера. По преданиям именно таким пользовался дьявол, когда заключал договор со своими жертвами. Она договоров заключать ни с кем не собиралась. Ее методы были королевскими. Именно поэтому ее темный отец в нише так жаждал воссоединиться с ней. Он сам был тенью, она источников власти.

Николетт собрала кровь с пореза кончиком пера. У нее был с собой маленький клочок бумаги. Как раз достаточно для того, чтобы на нем уместились семь имен. Ее кровь слегка прожигала бумагу. Писать чернилами было бы легче. Но только кровь имела силу.

Красивые закорючки букв вились вплотную друг к другу. Семь имен со всеми их церковными титулами и званиями. Вот они и в ее власти! Те, кто задумал убить ее, пусть сами умрут. Николетт дохнула на бумагу и долго смотрела, как та горит. Вместе с ней горели и чьи-то жизни. Ровно семь жизней.

Пепел осыпался на каменный пол. Вот и все!

Николетт смотрела на свершенное с чувством собственного удовлетворения. Ей нравилось быть к людям настолько же жестокой, насколько они жестоки к ней. Это называлось – правый суд. Бог должен был поступать именно так, но не поступал. Он миловал мерзавцев и закрывал глаза на страдания невинных. Таким образом и невинные вдоволь настрадавшись, приобретали толику подлости, преподанной им жизнью. В мире просто не оставалось чистоты, потому что некому было ее охранять. Бог спал у себя в небесах, точно так же, как древний дьявол в своей каменной нише. Трудилась во славу справедливости одна Николетт. И ей это нравилось! Нравилось карать грешников. Нравилось брать в руки меч. Нравилось уничтожать подлецов, как магией, так и оружием.

С ней никому не справиться! Но у нее еще длинный список жертв. Николетт крепко сжала рукоять меча и поднялась с каменного пола. Лезвие со скрипом царапнуло камень. Оно отведало столько крови, что теперь могло бы сокрушить и целые города. Что такое драконий огонь в сравнении с ее праведной местью?

На сегодня жертв хотя бы трое. Куда больше, чем у религиозных фанатиков из охотившегося за ней ордена. Она выходила на охоту так же хладнокровно, как и они. И у нее тоже были свои боги – тишина, темнота и одиночество. Да еще пустота в нише, где вот-вот может появиться его статуя. Естественно сегодня она пойдет убивать, но перед этим надо как следует помолиться.

Кровавое посвящение

Ему снилось уже не молельня, а место похожее на пещеру. Такими были святилища древних богов. Но какими были их обряды? Здесь происходило все то же самое, что и во время его настоящего посвящения. Только собравшиеся не были монахами. Они не были людьми вообще. Это были странные сказочные существа, чем-то похожие на троллей, джинов или ифритов, только куда более пугающие. Наверное, так и выглядят твари в аду. И они собрались вокруг него кругом. Они тоже пели какие-то наоборотные псалмы или заклинания, кто-то смеялся. Кто-то гладил его когтями по волосам, норовя оцарапать. А за всем за этим размеренно били часы. Он слышал их зов, почти слова. Они повторяли:

– Фердинанд! Фердинанд! Фердинанд!

И каждый раз его имя звучало с разными интонациями. Впервые оно показалось ему чужим.

Кровь его братьев бурлила в нем, призывая к действиям, но он был как будто скован. Он пытался разглядеть тайные символы на стенах за головами монстров, но видел только кровоточащие свечи.

А еще он видел ее, живую, с темными пепельными крыльями, сомкнутыми кругом над золотистой головой. Даже во сне ему стало жарко от ее вида, как будто к лицу поднесли горящий факел.

Ничего удивительного. Для человека естественно падать в обморок при ее виде. Ведь если верить преданиям, то именно так выглядел Денница задолго до своего падения. Самое красивое создание бога должно поражать.

Она и поражала, и восхищала, и немного пугала. Красивое лицо было удивительно неподвижно. Золотые пряди вились вокруг него, как живые змеи. Сама она бледная, но губы, как будто в крови.

Фердинанд не сразу рассмотрел гигантскую черную тень за ее спиной. Тень как будто жила. Как будто это кривое зеркало за ее спиной отражало вместо золотого создания черного монстра.

То, что происходило вокруг него, так напоминало посвящение. Кровавое посвящение. Николетт подняла руку, в которой блеснул заточенный золотистый серп.

Серп – знак судьбы. А сны – лабиринт сознания.

Фердинанд попытался отшатнуться, но она уже царапнула серпом по его ладони. Брызнула кровь, горячая даже во сне.

И сон оборвался.

Фердинанд видел себя идущим по полю, заросшему какими-то странными сорняками, почти выше его головы. Растения будто жили. Он продирался через них с трудом. А жуткие гомонящие твари, попрятавшиеся в них, хватались за его рясу, царапали ступни, руки и лицо. Растения плодили этих тварей сами, и их бы здесь было еще больше, если бы пролилось над этим полем еще больше крови. В его пальцах лежал серп. Во сне Фердинанд четко знал, что нужно порезать себе серпом оба запястья и оросить кровью поле, чтобы поднялась из праха и ядовитых зарослей великая армия Николетт.

– Ты ведь хочешь сделать это для меня? – ее красивый голос как будто смеялся над ним. Он не спрашивал, а утверждал и в то же время доносился, как будто из загробного мира.

Так оно, наверное, и было, ведь в конце поля, в самых зарослях, подобно надгробию, стояла статуя с ее лицом. Все тот же ангел, которому он молился в церкви. Только здесь, под пасмурным небом, черты ангела приобретали какое-то зловещие выражение.

Статуя ждала, совсем не сомневаясь в том, что он ради нее порежет себе запястья. И во сне он был готов к тому, чтобы это сделать. Всего один шаг отделял его от самоубийства во имя неизвестно какого сатанинского божества.

На высоком постаменте под ней было что-то написано, но Фердинанд смотрел только на ее лицо. Снизу вверх. Как проситель. Под этой статуей он вдруг ощутил себя червем. А она ждала его крови. И твари на поле вместе с живыми сорняками тоже ждали. Что-то шевелилось в недрах земли. Ведь первые капли из пораненной ладони уже капали вниз. Нечто под землей жадно ловило их. А высоко в небесах назревала гроза. И статуя как будто смеялась.

Если сейчас драконий огонь поразит с небес всю землю, то оно будет только к лучшему. Земля, носящая такую скверну, должна быть очищена хотя бы его огнем. Фердинанд подумал, что зря относился с пренебрежением к преданиям о драконе, способном сжечь весь мир. Мир, созданный богом только для того, чтобы поселить в нем дьявола, оказался слишком пугающим.

Он просыпался с ощущением того, что падает с небес на землю. И где-то перед самым пробуждением вместо статуи перед ним мелькнули лицо самой Николетт. Ее тело, подобное ангельскому или драконьему. Казалось, оно свилось на нем золотыми кольцами. Золотистая голова сверкала на фоне тьмы, в которой прячется черная тень. Красивые губы выдыхали огонь. А вместе с огнем всего одно слово, которое он уже слышал от нее и раньше:

– Иуда!

На миг ему показалось, что это и есть его имя.

Фердинанд проснулся от страха. Если б у него в келье имелось зеркало, то он бы кинулся к нему. Но держать при себе зеркало в их общине считалось тщеславием. Поэтому он мог лишь ощупать лицо пальцами. Никаких ощутимых ожогов. А ведь она дохнула в его лицо огнем.

Только это было во сне. Сновидение не может искалечить или убить. Оно способно лишь напугать. По мере пробуждения Фердинанд осознавал, что боли от ран тоже не было. Ладонь не порезана, лицо не обожжено, но ощущение реальности сна все равно осталось. Он лежал, как на раскаленных углях вместо простыни. Хоть так и чувствовало себя большинство людей, отвыкавших на жесткой койке от пуховой перины, сейчас дело было в другом. Он помнил, что прочел в скриптории о пророческих снах. Их просто нужно истолковать и ждать, когда они сбудутся. Если найти правильное значение и соотношение всех символов, то можно определить и время исполнения предсказания, и его суть. Правда, толковать сны слишком сложно. Это целая наука.

К тому же Фердинанд уже знал, что некоторые сны сбываются напрямую. Ему снился реально существующий дьявол. То была не аллегория.

И хуже всего то, что он чувствовал к этому дьяволу нечто, чего не должен был ощущать.

Пора замаливать грехи! Он почти вскочил с убогой постели. Где-то завалялся огарок свечи. Зажигая фитиль, он снова видел во вспышке пламени ее лицо. Это называется наваждение. Поддаваться ему нельзя. Нужно каяться, нужно молиться, нужно усиленно гнать от себя навязчивый образ красивого дьявола.

Фердинанд был уверен в своей стойкости. Он сам должен быть непоколебимым, как камень, чтобы верно послужить своему богу. Ему придется изгнать из сознания все искушения, как бы тяжело это не было.

Казалось, сами стены что-то шепчут ему, и цветы на потолке ползут, как живые змеи. А еще он до сих пор слышал настойчивое тиканье часов. Он точно знал, что это не те часы, которые показал ему Донателло. Это были совсем не те часы, которые находились в здании их ордена, хоть прислушиваться к ним и было бы более естественно. То были часы вселенной, невидимые, как воздух, но охватившие весь мир.

Фердинанд двинулся в молельню по своему привычному пути, уверенно минуя сложные лабиринты старого здания. Их монастырь был похож на крепость, доступную лишь для птиц. Арочные окна и высокие потолки манили их. Несмотря на глубокую ночь, Фердинанд всюду слышал шелест крыльев и иногда птичьи писки. Казалось, они складываются в слова.

– Не ходи! Не ходи! Не ходи! Если б ты знал, что ждет тебя впереди.

Он знал. Он собирался найти хлыст и причинить себе такую боль, которая навсегда изгонит память о соблазнах из его тела и разума. Лучше всего было бы выколоть ножом себе глаза, чтобы не видеть больше ее лица, не соблазняться им. Но без глаз для выполнения своей миссии он, увы, будет бесполезен. Фердинанд посмотрел на свои руки. Одна рана уже протянулась по ладони полумесяцем. Возможно, сегодня он нанесет себе еще несколько порезов во искупление грехов.

– Не глупи, красивый парень!

Неужели это прокаркала ворона, сидевшая на арке окна. Нет, не может быть. Фердинанд весь напрягся в ожидании следующих тревожных слов, но только глаза птицы насмешливо сверкали. И это ее карканье, похожее на смех.

Свеча погасла в его руках. Ничего, он уже почти у порога молельни, а там свечи полыхают всю ночь. Там среди мраморных колонн легко затеряться и сделать то, что намеревался.

Фердинанд различил вдруг другие звуки. Всхлипывания, хруст ломающихся костей, свист ударов. Какой-то инстинкт подсказал ему, что лучше спрятаться за колонной. Так было разумнее. Никогда не стоит нарушать чужих обрядов и таинств, какими бы чудовищными со стороны они не казались.

– Вот этого ты хочешь? – спросил вдруг внутренний голос, если только он был внутренним. Фердинанд даже не повернулся, чтобы это проверить. Он просто смотрел и впервые ощущал отвращение и страх к тому, что происходит у алтаря.

Казалось, свечам пора кровоточить, как и спине того, кто там склонился. Рана появлялась за раной на коже и без того пересеченной какими-то старыми рубцами и ожогами. Они как будто складывались в символы. Он как слепой мог бы прикоснуться к ним пальцами и что-то по ним прочесть, если бы не свежие алые полосы сверху. Хлыст вздымался и опускался и уже было неясно то ли сам монах себя хлещет, то ли это делает за него некто невидимый и черный, похожий на его собственную жуткую тень на полу молельни.

Избиваемый ни разу не вскрикнул, но казалось, что его тело стонет за него. Кто это был? Фердинанд не мог разглядеть лица. Он видел только многократно рассеченную спину, чувствовал запах крови и свежего мяса. Наверное, то, что он ощутил, было ужасом от увиденного.

– Уходи! – будто шепнул ему кто-то огненный у алтаря, и Фердинанд послушно отступил. Есть случаи, когда стоит откинуть любопытство и просто уйти. О своей тяге к самобичеванию ему тоже пришлось на время забыть. Видимо, чужие грехи оказались куда более нестерпимыми, чем у него.

Список семерых

И вот ему пришлось вернуться в мир светской жизни. Такого Фердинанд не ожидал. Это стало своего рода испытанием, хоть и недолгим. Он отрекся от всего, что здесь видел и от людей, привыкших вести праздную, часто грешную жизнь. Когда-то давно все это стало ему противно, несмотря на роскошь обыденного существования. Теперь сюда его звал долг. Донателло получил доносы и решил, что дьявол начал совершать убийства. С чего бы вдруг сейчас? Почему не раньше? И почему не тех людей, которые стояли во главе ордена?