Читать онлайн Кому верить? Рассказы и притчи бесплатно
© Любовь Ржаная, 2023
ISBN 978-5-0060-8071-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Кому верить?
Пенсионерка тетка Наталья была старуха мало верящая и даже скептичная. В детстве она была легковерной, как все; в юности, натворив ошибок и глупостей и расплатившись за них, стала сомневающейся, а в зрелые годы превратилась в совсем мало верящую. Она не верила в чужие слова. При этом она была крещеной православной рабой Божией, то есть верующей. Но не до фанатизма, то есть посты она все-таки не соблюдала.
Раз в месяц Наталья совершала паломничество к своей престарелой тетке, одинокой восьмидесятилетней старухе Марье Гавриловне, жившей в другом городе. За теткой Марьей присматривали соцработники, поскольку она уже редко выходила из дома; квартиру свою однокомнатную им она и завещала. Хотела Наталье завещать, но та к ней переселяться не вознамерилась, поэтому пришлось завещать чужим людям. Племянница не обиделась, это было справедливо. Они были очень разные, а помирала тетка уже лет семь – столько Наталье не выдержать бы, носом к носу. Проведывала старуху племянница исключительно из милосердия и страха Божьего, поскольку та обещала проклясть всех, кто на нее при жизни махнул рукой. Будет приходить к ней во снах и попрекать тем, что похоронили ее чужие люди, неведомо где и кое-как, а то и в чужом гробу. Тетка и в жизни была грозная, со сверкающими глазами. Поэтому приходилось проведывать ее, особенно когда она по телефону прощалась и говорила плачущим голосом, что нынче непременно помрет.
В этот раз Наталья снова набрала сумку гостинцев, перекрестилась на дорогу и села в электричку. Через пару часов она уже была возле трехэтажного панельного дома тетки. У подъезда стояли две женщины – одна только что вышла, другая собиралась входить. Соседи уже знали племянницу старой Марьи Гавриловны, тоже немолодую, поздоровались, но разговоры заводить не хотели. Никто не любил Марью Гавриловну. Сейчас никто никого не любит. И родных-то стариков не больно жалуют. Старики-то становятся бестолковые, никчемные, путаются в квартире под ногами, не торопятся на погост, то есть теряют совесть.
Наталья еще не всю совесть потеряла, и у двери тетки она поклялась себе быть и ласковой, и терпеливой. Тетка медленно подошла к двери и отперла ее. С палочкой ходит, с подлокотником. Расцеловались, племянница прошла на кухню и стала выгружать из сумки продукты.
– Вот тебе сыр, маслице… колбаски… конфеты мягкие… батон вкусный свежий…
– Да и зачем ты тратилась, у меня все есть… Я посчитаю, утром тебе денежку отдам, твоя пенсия маленькая. Настя, соцработник мой, все приносит… денег мне хватает, мне ничего не нужно. Не тащи в другой раз.
Старуха призадумалась, а потом добавила:
– Ну если только на мои поминки.
И она в сороковой раз стала объяснять, как, где ее хоронить, где отпевать, что подать на поминальный стол. Все это племянница знала наизусть, но молча слушала и делала вид, что сверяет со своими записями в блокноте – в руках у нее всегда появлялась записная книжечка. Если книжечка не появлялась, тетка начинала беспокоиться и твердила обиженно: запиши, что я тебе говорю! Поэтому Наталья не забывала сразу доставать из сумки зеленую книжечку и шариковую ручку. Насчет наказов тетки – записан у нее был только телефон ритуального бюро. Все остальное она и так знала. Послушав, она спрятала книжечку в сумку. Старуха не лазит в ее сумку и не сможет проверить, что записано в книжечке. А там были адреса всякие и телефоны, большую часть которых давно следовало вычеркнуть и забыть навеки. Но Наталья не любила исчирканных листов. Все время обещала себе купить новую книжечку, еще меньше этой, да забывала. Привычка…
Приближался хорошо знакомый час известной телепередачи. Наталья не смотрела по телевизору ничего, кроме под настроение передач телеканала «Культура». В основном концертов классической музыки, известных певцов давних лет, воспоминаний о любимых старых актерах. Иногда и фильмы показывали давнишние, любимые. А другие телеканалы она не смотрела, поскольку была еще не совсем дряхлая и освоила интернет, новости узнавала из него.
Тетка Марья Гавриловна понять не могла, что такое интернет. Порой она затевала об этом дискуссию: что такое интернет? И племянница была бессильна объяснить ей это, даже в сравнениях компьютера с телевизором и утюгом. Ни тот, ни другой тетка не могла заставить отвечать ей и пересылать ее письма, сколько бы она в них ни стучала. Что касается телеканала «Культура», он мало увлекал старуху. Когда случайно перескакивали на «Культуру», она всегда начинала капризничать:
– А по первой или по второй сейчас новости!
– Нету новостей!
– Как это нету! Новости бывают каждый день, по нескольку раз!
– Да хочешь, я сама расскажу тебе все новости?
– Как это? Ты что, журналист?
– Американский президент ругает Россию. Российский президент не ругает Америку, он умнее. Наши будут отвечать на их санкции такими же пендюлями. Опять произошел взрыв в метро. И в крупном ДТП погибло несколько человек.
– Да ты что? где? в Москве?
– Нет, не в Москве. Может быть, в Англии. Или в Германии.
– Ну, это ты врешь, сочиняешь… твои новости выдуманные! А я люблю настоящие!
– А вчера смотрела новости?
– Смотрела! – Ну, расскажи, что было вчера и где.
– Да разве я помню!
Тетка обижалась и начинала пыхтеть, чихать и кашлять, давая понять, что здоровье ее после этого разговора ухудшается. Наталья смирялась и включала ей новости. Новостей в это время еще не было, шел «Час суда». Тетка сразу оживлялась, перебиралась из кровати в кресло и всем телом устремлялась к телевизору.
Наталья уходила на кухню готовить ужин. Появляясь в комнате, время от времени спрашивала:
– Ну, кто виноват?
– Вот этот, рыжий… ох и подлец!
– А что он сделал?
– Да то ли отравил, то ли убил…
– Кого?
– Жену!
– А это что за женщина?
– Постой, дай-ка пригляжусь. Жена вроде бы его.
– Так он же убил ее?
– Значит, не добил.
– А это что за мужик? свидетель?
– Не знаю пока. Наверное, брат ее. Такой же чернявый, симпатичный.
– А вот судья говорит, что это любовник ее, с которым она хотела мужа отравить…
– Ах ты ж, гад какой, подлец!
– А рыжий уже не подлец?
– И рыжий наверно подлец. Все они подлецы.
– Да это все артисты. Истинно подлецы, за двести рублей кого хочешь изобразят.
– Никакие это не артисты.
– Почему ты в этом уверена?
– Потому что артистов все узнали бы в лицо. А эти рожи незнакомые.
– Да разве ты всех малоизвестных актеров знаешь? Есть и любительские театры… Вот я тоже за двести рублей могу сыграть хоть жертву разбоя, хоть разбойницу.
– Но тебя же не зовут на телевидение! Какая же ты неверящая!
Подумав, спрашивала:
– А ты что, и в Бога не веришь?
– Верую, верую.
– Теперь мало кто по правде верит… Таким на слово веры нет… Обещают Христа ради, а сами гнева Божьего не боятся, хоронят как попало…
Видя, что тетка начинает страдать, Наталья переключает программу.
– Смотри – «Давай поженимся!» Ты ведь любишь эту передачу?
– Да, эту я люблю… особенно ведущих. Ох, бабы языкастые, моднявые!
– Жених сорока лет, с пузцом, лысоват…
– Знать, богатый. Невесту выбирает. Тьфу, старикан, кому он нужен.
– Так сейчас выбегут три девицы, одна другой краше, начнут себя расписывать…
– Вот это я и люблю послушать. Бесстыжие их рожи разглядеть. У одной было мужиков двое, у другой трое… бесстыдницы окаянные! В прежние времена такое разве рассказали бы при сватанье, а? Вот был бы позор, от отца розги, из деревни бы улепетывать пришлось срамнице!
– Так это тоже актрисы все! актрисы на один день! Есть сценарий, они его разыгрывают в студии!
– Какая же ты, Наташка, упрямая! Никому не веришь! Трудно тебе жить на свете!
– А тому разве легко, кто всерьез верит телевизору?
– Ну так и я не всему верю… Иной раз даже противно слушать…
– Что же ты смотришь, раз тебе противно?
– А что делать-то еще? Так время быстрей проходит. А там скоро и любимая моя передача.
– Какая же это?
– «Пусть говорят!»
– Опять склоки, визги, подглядывание в чужие спальни… Кто чей ребенок, кто с кем спал, то звезды, то нищие пьяницы вопят, бельем трясут… Как ты можешь смотреть это? Неужели тебе не хочется молча полежать в тишине и покое, повспоминать свое?
Тетка обессиленно переспрашивала:
– Что – свое? Я свое все забыла! Не было у меня ничего интересного в жизни!
И она закрывала глаза.
Наталья знала, что у тетки был муж, но детей не было, и эту тему она никогда не затрагивала. Действительно, что может быть интересного в жизни у таких людей? Чем занять старость? Вот Наталья хоть детям своим помогает. Об их проблемах думает в ночной тишине. А не о том, с кем спали звезды, тьфу на них еще раз.
– Вот, Наталья, смотри, старый козел, противный какой стал… а раньше был известный… теперь судится с молодой женой… А зачем женился на молодой, во внучки ему годится? А она-то как ложилась с дряхлым пугалом в одну кровать, молодая? видать, проститутка…
Наталья уходила на кухню, приносила тетке тарелку с едой и чай на табуреточку и ждала, пока та и новости ночные посмотрит. Наступала ночь. Слава Богу, крестилась Наталья перед иконами, когда тетка уже похрапывала в постели. День прошел… Еще один день… Не дай, Господи, и мне такого…
А чего такого – дня, ума, судьбы, угасания – Наталья не говорила. Не ее это дело. Бог знает, что кому положено. В записную книжку все же вписывала пенсионерка лекарства от склероза и маразма. Да говорят, и врачи теперь врут, и лекарства поддельные. Кому верить-то?
Недоработка старухи Печальниковой. Притча
Паломники помолились в монастыре, приложились к образам, поставили свечи и в состоянии блаженства духом тронулись в обратную дорогу. Где-то на повороте автобус занесло, он перевернулся и пропахал обочину, улегшись в канаве на крышу. Погибла большая часть пассажиров…
Парень пошел в армию, его избили, покалечили сослуживцы, он хотел бы умереть…
Молодая женщина взяла свою дочку в загородный клуб, показать ей лошадок. Девочка, лишь мама отвернулась, протянула ручонку к сидевшей на цепи овчарке. Зверь впился ей в лицо, стал грызть тело ребенка, вертя его, как куклу. В больнице все еще длится операция…
За что, Господи?
Почему такое возможно?
Старуха спрашивала во сне, и по морщинистому лицу ее лились слезы.
– Как же тебе не стыдно, – увещевали ее архангелы, – беспокоить Бога нашего такими зловредными вопросами? Совесть у тебя есть?
– Есть, милые, есть… Совестно мне перед всеми, что не уберегли мы их… я тоже…
– А мало стыда твоего и совести! Словоблудие одно! – укоряют архангелы. – Нет бы – дорогу отремонтировать, чтобы автобусы не кувыркались. Нет бы – забор возле овчарки укрепить. Нет бы – в армии порядок навести! Кто за тебя должен отдуваться? Господь Бог? Мы с ангелами, бесплотные? Эх, человек, человек, неужели ты еще не понял?
Поникла старуха Печальникова головой. Все она поняла. Да проснулась – забыла. Надо в храм идти. Или и совсем не надо… Вот про паломников, ну никак она не уразумеет. Чем-то прогневали, не в тот час пришли.
Притча о бессмертии
Давным-давно, в незапамятные годы, раз и навсегда был решен спор человека с Богом о бессмертии. Бог был бессмертен, а человек – смертен. Казалось ему это несправедливо и жестоко. И затеял он побороться со Всевышним за свои права. – Хорошо, – сказал Создатель. – Будь по-твоему. Живи вечно. Если понравится, всему человеческому роду дарую бессмертие, сколько б его ни наплодилось. Разбирайтесь потом сами.
Обрадовался человек. Лет до сорока он веселился, прыгал, как новенький, ни в чем себе не отказывал. Детей у него появилось на свет огромное множество. Жены помирали, а он все жил. Новая, молодая жена намного приятнее старой, думал он и поеживался от удовольствия.
Только перевалило ему за пятьдесят, как стал он замечать, что молодая жена порой нос от него воротит. И неохотно предается любовным утехам. Да и у него аппетит на эти утехи стал иссякать. Покушать он всегда любил, но стал непроворен бегать за мамонтами и дикобразами. Да и зубы у него притупились, а половина их выпала. Только кашу гороховую и стал признавать, а молочное ему не шло. Стали болеть вдруг и суставы, и внутренности.
– Какой же я дурак! Надо было просить не бессмертия, а вечного здоровья и молодости! – бил себя старик кулаком по лысой голове.
Кинулся он к Богу с молитвами, но тот только рассмеялся.
– Вижу, – говорит, – что поумнел ты с годами. Но мудрости еще не достиг. Лет через сто приходи, потолкуем.
Жил старик теперь не в избе, а в пещере: невестки невзлюбили, стали со свету сживать. Каждый день кого-то с плачем несли на кладбище, а старик не показывался там, ибо видел, что все удивляются его долгой жизни. Стали считать его колдуном, безбожником, пакости ему разные делать, к пещере дохлятину подкидывать. А чем он виноват-то был?
На досуге старик размышлял теперь, что будет, если все его враги в селении тоже бессмертны станут. И наплодятся их дети и внуки. И тесно станет на земле, не пройти никуда спокойно… Нет, не о таком бессмертии он мечтал.
Настал срок идти ко Всевышнему с последней просьбой.
– Господи, прекрати мое существование. Глупо было мое желание жить вечно.
Вздохнул Создатель.
– Быть по-твоему, человек. Ибо мудр стал. Но что же ты оставил после себя, чтобы тебя вечно помнили?
Заплакал старик. Ничего он не оставил. Дети его глупы и злы. Все было напрасно…
Милостив был Господь.
– Пусть помнят тебя за то, что ты замысел мой о роде человеческом принял. Иди с миром, сегодня же упокоишься.
И плакал человек, и благодарил Бога. И нету нам теперь бессмертия, и ни к чему оно. Утешительно ведь знать, что все помрут – и бедные, и богатые, и добрые, и злые. Справедливо это.
Два старика. Притча
Приснится же такое!
Явились будто два старика на суд Божий. Старики – ровесники, да и померли в один день. Потому у ворот райских в один час оказались. Пока ждут в очереди приема у высших сил, разговорились.
Общего в судьбе оказалось много, кроме одного. Иван Петрович был женат один раз, а Петр Иваныч – трижды.
– Как такое может быть, чтобы трижды женился, и все по любви? – недоверчиво вопрошает Иван Петрович и даже отодвигается на лавке подальше от Петра Иваныча. – Овдовел, что ли?
– Нет, не овдовел, разошлись. Жены живы и сейчас, мы остались друзьями, – доверительно сообщает Петр Иваныч и опять придвигается поближе.
– Как такое может быть – друзьями? Им что, наплевать на твою измену? Значит, любви не было! – вспыхивает Иван Петрович и отодвигается.
– Ну, покричали, поплакали, а потом поняли, что влюбился я. А с любовью не поспоришь, отпустили, – задумчиво вздыхает Петр Иваныч и улыбается грустно своим мыслям.
– Не любовь это. Так только кобели любят, – резко подводит итог Иван Петрович, не боясь и получить за свои слова. Да никто его за грудки не хватает.
– Неправ, ой, неправ, – улыбается Петр Иваныч. – Счастья ты мужского не видел. А оно – в разнообразии! Все бабы разные, одна другой краше. Как тебе не скучно с одной весь век куковать.
Только хотел заспорить Иван Петрович, а их наверх вызывают – очередь подошла.
Выслушали архангелы стариков и передают, что Господь повелел:
– Того, кто три раза женился и тридцать раз еще мог жениться, да не стал – в рай. А того, кто единожды был женат, реанимировать – пусть еще со своей старухой повидается.
– За что, Господи? – взмолился Иван Петрович. – То есть почему этому-то в рай? Разве он не грешен?
– Грешен-то грешен, а сколько народу осчастливил. А ты вот – одну свою старуху. Маловато будет.
Тут я и проснулась, не досмотрела, как Петрович к бабе своей вернулся.
Нейдут из ума оба старика. Влюбилась-то я в Иваныча. А век прожить хотела бы с Петровичем.
Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец. Про любовь ведь всего не перескажешь, приходите еще.
Пенсионерская любовь. Притча
Жил-был Дед. Тело у него было старое, а душа – молодая. Была у него Баба, телом еще молодая, а душой ужасно старая. Всегда все знала. Не успеет он подумать, а она уже оговорит. Насквозь она его видела и наизусть все повадки знала. И знала, что нету у него к ней настоящей любви. Не за щи и пельмени, а – настоящей. За ее несравненную красоту и стать, на восьмом десятке. Таких баб в деревне больше не было. Все моложе, да одна худая, две толстухи.
И вдруг Дед слег. Не встает, и не пытается. Глаз прищурит из-под одеяла, обведет взглядом избу, вздохнет, и опять укроется по брови. Баба его и лаской, и попреком, и криком, и смехом пронимать – не внемлет. Не встает.
Села она к его изголовью, в руке ковш со святой водицей держит.
– Ну что, допрыгался? – спрашивает. – Доигрался? Помирать удумал?
Молчит дед, вздохнул только. Баба ждет, чтоб он физиономию свою из укрытия высунул – плеснуть-то надо. А он не высовывает, глазом-то ковш углядел давно.
– Степа! Говори, старый хрыч, что с тобой это?
– Лихоманка.
– Ах ты ж, старый блудодей, от кого ты ее схватил?
– Сама пришла. Час мой пробил.
– Степа, говори, где заначки прячешь. Я же их спалить могу нечаянно. Как начну твои польта жечь да выбрасывать…
– Жги. Нету у меня ни шиша. Да и пальто одно, куртка еще облезлая, ватничек… Все пожги, чтоб меня и не вспоминать даже.
– Ах ты, злодей, оставляешь меня, сироту, ни с чем! За что хоронить-то буду? Ты сам должон был накопить!
– Я бы накопил…
Дед вздохнул. И правда, почему он не накопил?
– Как бы ты накопил? – переспросила Баба. – У нас тютелька в тютельку на житье хватало… Вот если бы ты не курил!
– Да-а, и не пил бы, и не ел бы… Найдешь потом такого.
– Да где найду, у нас и нет таких…
– В город езжай. На рынок. Там пучок за полтину.
– Насмехаешься? Ну-ка высунь лицо! Мне долго ковш-то держать?!
– Ну, огрей меня, как всегда лупила, по башке. Вот лихоманка-то и скрутила. Не видал я от тебя ни любви, ни ласки. Прощай теперь.
– Неужто всерьез помираешь? Поверить не могу…
– Своему счастью…
– Ехидничаешь! Значит, нескоро помрешь еще.
Баба встала, унесла ковш на кухню. Там стала креститься перед иконами. Вернулась с мокрым лицом – а дед встает.
– Полегчало мне. Покурить охота. И полез в ее плащ.
– Гад, у меня таскаешь? последние копейки?
– Муж и жена едина плоть, одна сатана. Вот заначек-то наделала, не уследишь за тобой.
Баба вздохнула. Не помирает он. Пусть поживет – две пенсии все ж не одна. Такова она, пенсионерская любовь.
Волшебная кровать
– Егоровна, ты слыхала?
– Нет, не слыхала. Еще из дому не выходила, вот топаю в магазин. А что случилось-то, Дарья Гавриловна?
– Припозднилась ты. Беги скорей, а то хлеб разберут. При мне с десяток буханок оставалось.
– Ай-ё, бегу, бегу. Вот костыль-то мой, выручай, тяни меня к магазину. И Егоровна прибавила скорости, теперь километр в час. Оглянулась:
– А что случилось-то? Помер кто ночью?
– Наоборот. Топай, в магазине все узнаешь.
В магазине, состоящем из комнатки метров десяти площадью да подсобного отделения – судя по избе, такой же площади, – кроме продавщицы Кати, было еще трое стариков. Федотыч укладывал хлеб и сигареты в сумку, Козлиха доставала кошелек, старуха Петрова разглядывала в витрине консервы и йогурты. Была и колбаса, и маргарин, а по стенам на полках пакетики всякие и бутылки. Поздоровавшись, Егоровна прислушалась, какие новости обсуждают. Никто ничего не обсуждал. Тогда спросить пришлось:
– Ну, что новенького?
– Родила голенького! – ответила прибауткой Катя, улыбнувшись.
– Говорят, никто не помер… Женился кто? или народился кто?
– Народился.
– Кто ж? в городе? внук у кого? у нас-то рожать некому, одни старухи…
– Вот у нас-то в Ждановке и народился. Заново на свет.
– Кто? – вытаращила глаза Егоровна.
Федотыч, отходя от прилавка, засмеялся.
– Не успела ты послушать. Дед Прохоров сейчас тут был. Говорит, со вчерашнего дня как заново на свет народился.
– Да что ты говоришь? чтой-то с ним сталося, в семьдесят пять лет? – разинула рот Егоровна, чуть помладше старика Прохорова, Ильи Федоровича.
Федотыч расхотел выходить из магазина и присел на табуретку, которой Катя подпирала внутреннюю дверь.
– А может, и ты купишь. Средство от всех болезней.
До Егоровны дошло.
– Да я уже набрала неделю назад… всяких мазей. Не помогают что-то, от хондроза. Девицы на машине приезжали, торговали тут, будто от аптеки.
– А вот Прохоров денег не пожалел. Ты, небось, рублей тыщу отдала. А он – сто тысяч!
Повисло молчание. Егоровна хлопала глазами, старухи наслаждались ее удивлением. Катя поторопила:
– Давайте, давайте, три буханки остались, потом побегу за молоком к Ерофеевой, магазин на час закрою.
Егоровне досталась буханка – слава Богу, не зря неслась сломя голову, по тропочке сквозь сугробы. Взяла еще кусок ветчины, граммов триста, да пачку сахарного песку. И все вышли на улицу, продолжить разговор.
– За что же он отдал сто тысяч? – недоумевала Егоровна. Старуха Козлова засмеялась:
– Кровать купил.
– Так разве тут кто и мебелью торговал? Да и цен таких нету на кровати, в городе бываю, знаю.
– Купил у девиц. Втихомолку. Отдал им половину денег, чтоб привезли, и молчит. Боялся, мол, что обманут, не хотел перед народом срамотиться.
– Дурак… пятьдесят тысяч отдать без товара…
– А вот и не дурак. Привезли ему эту кровать, лечебную. Вчера уже лежал на ней.
– И что?
– Да вот сейчас только в магазине был. Говорит, как заново народился! Ничего не болит уже!
– И что, не хромает? у него ж хондроз хуже моего! – отвесила челюсть Егоровна.
– Хромает еще, но уже меньше. Даже подпрыгивает, мол, в избе-то.
Старуха Петрова не выдержала:
– Это он от радости подпрыгивает. Что не кинули его на пятьдесят тысяч.
Расстроилась Егоровна, что лично не застала старика Прохорова в магазине. Вот бы поглядеть на него!
– Вот бы поглядеть на него! Что за кровать такая, как она устроена?
– Ты, Егоровна, рядом живешь. Зайди к нему сегодня, да и выпытай. И нам расскажешь, – предложил не теряющий бодрости Федотыч.
– Сходи, сходи, – в один голос стали упрашивать старухи Егоровну.
– Неудобно как-то. Я к нему не хожу, ни по каким делам. С тех пор, как жена его Марья померла, третий год уже не захожу в его избу. Он ведь, Прохоров, чудной. Начнет потом сам ко мне шастать, а мне покой нужен, я никого к себе не зову.
Все знали, что Егоровна вековуха. Замужем не была, детей не рожала. Поэтому и сохранилась хорошо, вот костыль убрать – и сойдет еще за молодую, шестидесятилетнюю. Правда, женихов ей не стало в деревне. Прохоров на нее не зарится почему-то. Козлиха тоже одинокая, но у нее с Прохоровым контры, из-за огорода. А больше тут баб одиноких нет.