Читать онлайн Род красивых ведьм бесплатно

1

Добираюсь до своего кресла и проваливаюсь в полудрему. Шутка ли, почти двое суток без сна. Самолет взлетает, полночь для меня наступит в воздухе, а я уже наполовину в другом месте. Я дома.

Вижу домового Гришку, который крадучись идет вдоль сарая. Ростом он с низкорослого человека, весь покрыт густой черной шерстью. Издали смахнул бы и на медведя, если б не его человеческие повадки.

Гришка – мужик хозяйственный, как говорит про него бабушка. Любит порядок и уважает хороших хозяек, особенно тех, кто готовит с душой и умеет печь вкусный хлеб, и блины, и булочки, и пирожки, и прочие вкусности, от которых чудный аромат на весь дом. К тому же бабушка всегда оставляет Гришке на пробу то кусочек сдобного хлебца, то пирожок, а к нему еще обязательно – блюдце с молоком. Так у нас заведено.

Смотрю на Гришку и вспоминаю, как в детстве мы с ним озорничали. Тогда он так не прятался, как сейчас, и иногда я могла даже разглядеть его глубоко посаженные добрые глаза на лице, заросшем шерстью. Сказать «морда» язык не поворачивается.

С тех пор прошло много лет, и Гришка предпочитает не показываться никому на глаза. Он существо опасливое, осторожное. Так и должно быть. Домовых чаще всего видят только дети, потому как они чего только не увидят, а испугаться им невдомек. Как бы ни было, Гришка уже давно решил, что я выросла, и остепенился, как ему и положено.

Сквозь сон, в котором полуденная жара и я кроме Гришки замечаю еще соседскую курицу, забредшую в наш огород, до меня доносится невнятный женский голос из динамика: «Дамы и господа, мы прибываем в аэропорт Алматы…»

Сознание мое двоится. Понимаю, что идем на посадку, и чувствую, как летающая машина со всей мощью устремляется вниз, очевидно испытывая на прочность пассажирские уши. Однако я очень хочу спать, и видение с Гришкой и курицей не рассеивается, а, наоборот, затягивает меня еще глубже.

Вскоре я уже внутри спальни и ложусь на свою постель. Стало вдруг тихо, и я пытаюсь удобнее устроиться на подушке. Вроде бы это и моя подушка, но какая-то твердая, и щека у меня начинает болеть с той стороны, на которой я лежу. Я вся измаялась и вдруг понимаю, что больше не сплю. Глаза мои еще закрыты, но до меня уже дошло, что справа от моей головы – моя согнутая рука, прижатая к иллюминатору. Она побаливает, оттого что затекла, и, разумеется, не имеет ничего общего с подушкой.

Это все пустяки. Я снова чувствую на себе чей-то взгляд. Это ощущение преследует меня уже целую неделю. Из-за него пять ночей я провела в комнате с включенным светом. Я начинаю сходить с ума из-за бессонницы. И сейчас я абсолютно уверена, что, открыв глаза, ничего перед собой не увижу. Но стоит мне их закрыть, отчетливо ощущаю чье-то присутствие. Если я все же заставляю себя спать, кто-то наклоняется ко мне близко-близко, словно для поцелуя, и мне кажется, что я слышу чье-то дыхание – настолько тихое, что услышать его можно только в звенящей ночной тишине.

Обреченно открываю глаза. Моя тревога сменяется радостью – на меня изучающе смотрит стюардесса, – и в ту же секунду я слышу:

– У вас все нормально? Мы уже приземлились.

– Спасибо. – У меня на лице счастливейшая улыбка, и благодарность я произношу не как дежурное слово, а как выражение глубокой признательности.

Встаю с кресла, на усталом лице стюардессы зажигается ответная улыбка, она освобождает пространство перед проходом и терпеливо ждет, когда я пройду.

Направляюсь к выходу. За мной, подстраиваясь под мой неторопливый темп, бесшумными шажками по мягкому покрытию ступает стюардесса.

В самолете, похоже, ни души. Никогда раньше не доводилось так крепко уснуть и ничего не слышать. Об этом я и думаю, медленно пробираясь между кресел и стараясь не зацепиться обо что-нибудь углами своей громоздкой ручной клади. Вот и выход. Стюардесса прощается со мной и остается в салоне.

Я оказываюсь в рукаве, ведущем в здание аэропорта, – длинном, более-менее широком коридоре. На меня немного давит пустота, никого рядом нет. Хочется поскорее очутиться среди людей. Увесистые сумки не мешают мне, как в самолете, они свободно болтаются по бокам, и я могу двигаться быстро.

До входа в здание остается около десяти шагов. Кто-то пялится мне в спину, я не оборачиваюсь. Там никого нет, говорю себе и не верю. Тот, невидимый, позади меня дышит мне в затылок. Внутри нарастает паника, я убыстряю шаги и чуть ли не забегаю в здание аэропорта.

Мне встречается пожилая уборщица. На секунду оторвавшись от швабры, она бросает на меня недружелюбно-удивленный взгляд. Что я сделала? Ах, да, прошла по только что вымытому полу.

Все равно я рада ее видеть. Незримый наблюдатель исчезает, как только рядом со мной оказывается кто-нибудь.

Выхожу на улицу. Тротуар перед входом занят кучками разнообразного народа: несколько иностранцев приличного вида, пара-тройка каких-то подозрительных личностей, смахивающих на киношных гангстеров, и обычные местные жители.

Алматы одинаково подставляет всем нам нездоровые, душные объятия. Без удовольствия вдыхаю то, что бьет в нос. После Астаны эта газовая смесь воспринимается не как воздух, а как быстро проникающий яд. Вдох-выдох несколько раз, и снова привыкаю к родной отраве.

– Такси, девушка? Куда едем?

Местные «эх, прокачу!» смотрят пристально, ожидающе. Глаз профи моментально распознает пассажиров вроде меня, которых никто не встречает. В разноголосом шуме выделяется позвякивание ключей, крутящихся на пальцах таксистов. Видимо, они изнывают от отсутствия клиентов. Выбираю самого старшего и безобидного на вид дядьку, устало называю адрес.

– Зверева… Компот1, что ли?

– Да, – почти шепчу, забираясь как в спасительную колыбельку на заднее сиденье машины, где расстелено разноцветное лоскутное одеяло.

Оно приятное на ощупь – само толстое, а поверхность гладкая, чуть прохладная. Точно такие же шьет бабушка. В школе на уроках труда мы делали коврики и салфетки из кусочков яркого бархата – синего, красного, зеленого. Мне, криворукой, это нравилось больше, чем шить унылые фартуки и ночнушки.

– Понял. – Лысая голова в тюбетейке кивает, это я определяю по тому, как расправляются и сжимаются складочки на упитанном затылке водителя. И весь вид этого толстяка успокаивающе меланхоличен.

Автомобиль под стать хозяину – салон просторный, по-домашнему уютный: застеленное мягкое сиденье, на боковых окнах вместо тонировки старомодные шторки. Шум заведенного мотора убаюкивает не хуже какой-нибудь монотонной песенки. Я устраиваюсь на удобно разложенном одеяле и прислоняюсь к окну.

2

Двигатель старенького «мерседеса» всю дорогу тихо урчит. Асфальт главной дороги, ведущей из аэропорта, безупречен – ни трещинки, ни вмятинки. Освещение отличное: исправно горят фонари на стройных столбах вдоль дороги. Ряды их ровные, будто шеренги долговязых солдатиков. Следом за ними непроглядная гуща деревьев – высоких и низких, толстых и тонких, прямых и искривленных.

Когда стоим на редких светофорах, вижу, какие они пугающе-недвижные, столпившиеся у обочины, как темные силы у врат ада. Будто там, в их глубине, скрывается нечто ужасное, терпеливо выжидающее своего часа. Кому грозит эта опасность? Одинокому прохожему, неведомо как очутившемуся возле этого убежища зла.

Даже в два часа ночи движение на дороге тут довольно интенсивное. Тем не менее никто не подумает остановиться у пустых обочин. Здесь рядом нет ни домов, ни магазинов. И это чудовищное нечто дождется момента, когда не окажется на дороге ни одного автомобиля или будет он в недосягаемой дали. Тут оно и протянет свою невидимую, гигантскую, уродливую руку, чтоб утащить несчастного человека в свое логово. Произойдет все быстро, лишь тень прохожего мелькнет у края дороги…

Страсть к нездоровым фантазиям у меня с детства. Мне и сны снились соответствующие. То я летала над полями, которые начинались на окраине города, то лазала в горах, то бродила в заброшенных кварталах, спасаясь от врагов.

Это были не просто монстры или убийцы, это были призраки и духи мертвецов. При этом они были настолько страшны, что казалось, можно умереть от одного на них взгляда.

Много разной нечисти и нежити приходило в мои сны. Они были пугающими, но и интересными тоже. Как сказки, которые я любила. Во втором классе, когда нас принимали в октябрята, родители подарили мне книгу сказок братьев Гримм. Это была замечательная вещь. Кто их читал, помнит, наверное, какие у них жутковатые, но в то же время завораживающие истории.

Мои сны были примерно такого содержания, только вместо чужеземной старины фоном в них выступала моя реальная жизнь. Еще одно сходство было в том, что добро в них всегда побеждало зло. Если же я проигрывала, то неведомые силы, охранявшие меня, просто помогали проснуться в безвыходный момент.

На заднем сиденье такси чувствую себя в безопасности. Спать расхотелось. Смотрю на наручные часы, время – час тридцать. Примерно через полчаса доедем до дома.

Бабушка меня ждет не дождется. Ей бы спать в это время, но она может только прилечь, а потом каждые двадцать минут открывает глаза и вглядывается в циферблат на стене. И так до моего прихода. Тогда она резво встает (а ей ведь почти семьдесят пять), выбегает к воротам и быстро отпирает мне дверь.

Соскучилась я по ней. И по дому. По Дане я тоже скучаю, но сейчас она живет с нами через раз и все больше и больше отдаляется. Чаще я наведываюсь к ней в однокомнатную тесную квартирку в Самале2, чем она в наш общий дом. Она моя сестра, и я ее люблю, как и бабушку, очень сильно.

Эти два человека – мои единственные близкие. Уже пять лет, как не стало мамы. Мы тогда жили все вместе в нашем доме. Он у нас просто огромный: пять комнат, кухня, а еще подвал и чердак. Этот дом был куплен бабушкой еще лет тридцать назад у пожилой русской женщины по имени Фрося. Муж Фроси был немцем, он и создал эту уютную жилую крепость на одной из фруктовых улиц нашего Компота.

Немцы у нас всегда имели славу добросовестных и аккуратных мастеров. Жилище, построенное дядей Герхардом для своей семьи, полностью подтверждает это мнение. Прошло более полувека, но стены, крыша, двери, окна – все в полном порядке. Конечно, без ремонта не обходимся, но за эти годы ничего не покосилось. Несколько лет назад дом снаружи отделали современным материалом, и он преобразился – помолодел, похорошел.

По соседству у нас полно новых роскошных коттеджей. Тягаться с ними по красоте – занятие проигрышное. На их фоне наш дом – приятный старик: благородный, статный, вызывающий к себе интерес.

Гришка, по рассказам тети Фроси, переселился сюда вместе с ней из старенькой деревянной избы, построенной до революции. К тому времени, как начали ее сносить, Герхард полностью закончил строительство нового жилища.

Фрося понимала, что Гришке деваться некуда, и когда уходила, позвала его с собой. Тот, не будь дураком, приглашением воспользовался и вскоре уже начал хозяйничать в новых хоромах на Грушевой, 27 (ныне – Зверева), где благополучно обитает по сей день.

Только Фросе и ее мужу не суждено было прожить здесь до конца своих дней. Их взрослые дети, обосновавшиеся где-то на юге России, настояли на переезде к ним родителей. Так, супругам пришлось продать счастливое жилье, в котором они прожили три удачных десятка лет.

Ох, и переживала же Фрося о том, кому она все передаст. В те времена дом был краше, чем сейчас, просто загляденье и снаружи, и внутри. А еще были двор, сад и, конечно, незримый ни для кого Гришка.

Много было желающих купить просторное, добротное жилье. У Фроси иной раз сердце кровью обливалось, стоило ей представить тех или иных покупателей в роли новых владельцев. Никому она не могла оставить родные стены.

Случалось, находился человек, внушавший доверие. Под конец беседы, рассказав все о хозяйстве, она осторожно пробовала поведать и о невидимом хозяине дома. Реакция была ожидаемая, поскольку Фросе попадались сплошь здравомыслящие люди. Никто ее до конца не выслушивал. Фрося и не настаивала: не хотелось ей дурной славы и на Каблукова3.

Однажды майским днем, в пору расцвета сирени, когда можно найти пятилепестковый цветок, съесть его и загадать желание, во двор к Фросе пожаловали очередные покупатели.

Ворота в те времена запирались редко. Посетительницы, привлеченные объявлением на стене дома, лишь хорошенько толкнули тяжелую входную дверь и очутились внутри.

Хозяйка выглянула во двор, а там – две скромные казашки, по виду горожанки: одна молоденькая, лет двадцати, в крепдешиновом платье и с сумкой-саквояжем, вторая – в строгом бежевом костюме, с элегантной высокой прической и чуть моложе Фроси. «Интеллигентки», – определила она.

Большими сияющими окнами задумчиво смотрел на гостей одноэтажный дом с высокими выбеленными стенами. В фигуристых кирпичных клумбах – ирисы, пионы, розы. Крыльцо широкое, с навесом, резными перилами и низенькими ступеньками, как делали в старину. В тени навеса на голубой расписной скамеечке, поджав передние лапы, расположилась трехцветная кошка. Во дворе постелен асфальт, на котором можно и рисовать, и прыгать – то, что надо детям. Всюду чистота и порядок, как в царстве трудолюбивых гномов.

Чем дольше они тут находились, тем сильнее их очаровывало это место. Казалось, они попали в гостеприимный замок доброй феи, укрытый от посторонних глаз каменным забором.

Гостьям понравился дом. А они понравились Фросе. Она моментально почуяла в бабушке родственную душу. Возможно, этому способствовало то, что последняя выросла среди русских соседей. В общем, дом был пристроен, а вместе с ним – Гришка.

Поскорей бы добраться, пообщаться с бабушкой и – спать. Это и радует, и пугает. Успокаивают две вещи: во-первых, дома я должна быть в безопасности. Во-вторых, я лягу к бабушке, и под ее уютным бочком мне нечего будет бояться. На ночь она читает молитвы. Я много раз видела, как она беззвучно шевелит губами. Вид у нее при этом серьезный, сосредоточенный. Она верит в эти слова и в небесного защитника. Глядя на нее, и я проникаюсь уверенностью, что Всевышний нас хранит. А там, где Бог, нет места дьяволу. Так говорит бабушка.

И все же я уснула в этом «мерседесе». Мне приснилось, что я в степи. На горизонте заходит солнце. По мере того как оно гаснет, мне становится тоскливо, будто я навсегда с кем-то прощаюсь.

На фоне заката вижу женский силуэт. Он движется параллельно уходящему солнцу. Фигурка хрупкая и поникшая, глядя на нее, я чувствую, как у меня щемит сердце. Слышу какое-то заунывное женское пение. Голос чистый, красивый. Слов не разобрать, но понимаю, что мелодия казахская, древняя, современных песен я таких не встречала. Вдруг стало совсем темно, голос смолк. Подул сильный ветер. Он издает очень неприятные звуки: завывание, и плач, и какие-то стоны. Вокруг меня кромешная тьма, и мне боязно. Куда идти – не знаю. Внезапно кто-то берет меня за руку…

Открываю глаза и вижу себя в такси. Рядом сидит… Рахилям! Это моя двоюродная бабушка, умершая неделю назад. Она держит меня за кисть и смотрит как-то… дружелюбно, ласково.

Черный платок, полностью покрывающий голову, привычно обрамляет ее светлое, европеоидное лицо. Она такая же, какой была при жизни. Все то же темное старушечье одеяние. Изумленно смотрю на нее и торопливо выдергиваю руку из-под ее ладони. Она у нее на удивление теплая и сильная, но Рахилям не пытается меня удержать. Лишь взирает на меня спокойно и внимательно, будто уверена, что я никуда не денусь.

– Бисмилла4!.. – шепчу я в панике.

О, меня, наверное, трудно назвать мусульманкой. Я не читаю намаз, редко бываю в мечети и, честно говоря, не знаю никаких молитв. Но это слово я выпаливаю без раздумий. Отчего-то верю, что в нем – мое спасение. Истово повторяю его до тех пор, пока Рахилям не начинает потихоньку исчезать. Значит, действует. Мое сердце бешено колотится, на ладони – все еще ощущение тяжести от пальцев покойницы… Тут я открываю глаза по-настоящему и понимаю, что мои губы все еще нашептывают заветное слово, «мерседес» припаркован у обочины и встревоженный таксист хлопает меня по руке.

– С тобой все нормально? – интересуется дядька. – Устроила переполох! – Видя, что я проснулась и все в порядке, его лицо снова делается добродушно-спокойным. – Кричала: «Бисмилла! Бисмилла!» (Кричала?) Я уж подумал, что ты не в себе. Пришлось остановиться и проверить… – Облегченно улыбается. – Надо же, какие тебе сны снятся! Кошмар, да?

– Кошмар, – согласно киваю.

Прихожу в себя, смотрю в окно, пока таксист заводит машину и неторопливо трогается. Там, в глубине застывших темных деревьев, может померещиться все что угодно. Вглядываюсь, но, разумеется, ничего не вижу.

В самом деле, какая глупость. Не Рахилям же там прячется. Эта женщина на кладбище, упокой Господь ее грешную душу, как сказала бы бабушка.

Хотя, кто знает, возможно ли это для такой души, как у Рахилям. Не мается ли она теперь, не находя пристанища там, где ей положено.

3

Ее дом стоит через несколько улиц от нашего. Кажется, сейчас в нем живет ее внучатая племянница – внучка сестры ее покойного мужа. Видела ее на похоронах – симпатичная светловолосая девушка по имени Аида, моя ровесница. Слышала, она там поселилась не одна, а со своим парнем или женихом. И как ее угораздило? Я бы ни за что не согласилась перебраться в жилище покойницы. И дело не в том, что она скончалась, а в том, кем была Рахилям при жизни.

Последние лет двадцать, а то и больше бабушка с ней не общалась. А ведь когда-то радовалась тому, что переезжает поближе к сестре. Но это было еще тогда, когда у Рахилям был жив муж и она вела обычную, нормальную жизнь. Я этого времени уже и не помню.

В моих детских воспоминаниях она уже была старухой в черном, к которой мне было велено никогда не приближаться. Память хранит эпизоды, когда я с другими детьми играю на улице, но, только завидев фигурку в черном, опасливо жмусь к Дане или пытаюсь спрятаться за дерево. Несмотря на все предосторожности, как-то раз мы столкнулись с ней лицом к лицу.

Мне было лет восемь или девять. Все летние дни напролет, когда детей не удержишь в четырех стенах, мы с подругами бродили по округе. По нашим хорошо изученным улочкам, где нам были знакомы все люди, собаки и разные мелочи, вроде большой жестяной банки из-под халвы, наполовину увязшей в земле у соседских ворот.

Одна из таких улиц была центральной в нашем Компоте. По ней было приятно пройтись: широкая, заасфальтированная, щедро обсаженная с двух сторон деревьями, дающими тень. Изредка по ее проезжей части проносились машины. Мне больше всего запомнились движущиеся с грохотом грузовики, обдававшие запахом бензина и солярки.

В тот день нас было трое: я и две мои подруги. Мы не спеша шли в гору, болтая о том о сем. Впереди был небольшой пригорок, за которым начинался спуск, а после снова подъем.

Вдруг мне захотелось раньше всех взбежать на эту вершину. Мы почти приблизились к ней, и тут я рванула, что есть мочи. Стремглав очутилась на верху и чуть не сбила поднимающуюся туда с противоположной стороны Рахилям!..

Я успела затормозить ровно в ту минуту, когда мой лоб мягко соприкоснулся с тесным рядом крохотных пуговиц на ее блузе. Подняв голову, я увидела над собой ее лицо. Она выглядела строгой, но не очень удивленной в отличие от меня. Неодобрительно покачала головой:

– Что же ты несешься сломя голову, дитя?

Голос Рахилям был обманчиво приятным и молодым, не соответствующим ее внешности рано состарившейся женщины. А еще она назвала меня «дитя». Помнится мне, так обращалась к детям ведьма в сказке про Гензеля и Гретхен.

Я молчала, боясь навлечь гнев старухи какими-нибудь не теми словами (для меня она была очень старой, хотя тогда ей было всего около пятидесяти).

– Ты будто онемела, – насмешливо и чуть свысока произнесла она.

Потом, смягчившись, она стала разглядывать меня со скрытым любопытством. И хотя строгость уже успела исчезнуть с ее лица, от нее по-прежнему веяло чем-то чужим и холодным.

Рахилям полезла в карман юбки и вытащила оттуда сложенный квадратиком носовой платок:

– На, утри пот со лба. Смотри, как волосы слиплись.

Она протянула руку, и мне ничего не оставалось, как взять у нее эту вещь. Мои пальцы слегка дрожали. Крепко зажав ими расправившийся кусок ткани, я смело провела им чуть выше бровей. Умирать – так храбрецом, думала я. Наверняка это не простой носовой платок. Видимо, старая ведьма давно караулила, чтобы подсунуть его кому-то вроде меня…

Рахилям и впрямь выглядела довольной. Она улыбалась. И хотя при этом от нее не исходило никакого тепла, вид ее не казался таким пугающим, как минуту назад.

Мне уже было все равно. Я чувствовала себя так, словно только что получила смертоносный укус вампира. Или приобрела тайный злосчастный недуг, который никто не в силах вылечить. Что теперь со мной будет?..

Неожиданно она нахмурилась:

– Ты хоть разговаривать умеешь?

– Умею. Спасибо.

Я возвратила ей платок.

– Ты же воспитанная девочка, поэтому должна отвечать, когда взрослые тебя о чем-то спрашивают. Впредь не забывай, – зачем-то наставляла она.

Что ей теперь до меня? Ведь она свершила свое худое дело. Отчего, торжествуя, не отправляется прочь?..

Казалось, Рахилям расслышала мои мысли:

– Ты растешь красивой, Сана. А мне надо идти.

Она положила ладонь мне на плечо. Это был дружественный жест, но, поскольку, принадлежал он Рахилям, мне было страшно. Словно угадав, она отняла руку, бросила на меня внимательный взгляд, но ничего не сказала. Кивнула головой в знак прощания и быстро спустилась с пригорка.

Я проводила ее глазами. Хорошо запомнила, во что, она была одета. Черная шелковая блуза с пуговицами, длинными рукавами и манжетами, расклешенная юбка по щиколотку того же цвета и косынка на голове. Тогда она еще не забирала волосы полностью под платок. Во всем остальном ее вид почти не изменился до последних дней.

Считалось, что она носит траур по мужу. Для меня же ее облик отнюдь не казался выражением скорби. Ее темные одеяния воспринимались мной лишь как зловещий символ ее связи с далекими от добра силами.

– Сана, эта ведь твоя бабушка? – спросили подбежавшие подруги.

– Нет. Моя бабуля живет со мной.

– Но разве она не сестра твоей бабули? – не унималась самая маленькая, но самая настырная из подруг – семилетняя Юлька, шкода и задира с неизменными жидкими косичками.

– Да какая разница? – вскипела я. – Пусть она хоть дьяволу сестра и провалится в огненную геенну! – заключила я с важностью.

Подружки захихикали.

Это были, конечно, не мои слова, а нашей соседки, веселой и казавшейся мне очень молодой Веры (или Верунчика), которой давно перевалило за сорок. Наверное, не обошлось без магии, потому что рядом со своим мужем, который был моложе ее лет на десять – двенадцать, Верунчик казалась чуть ли не девочкой.

Черноволосая, востроглазая, с гладкой, чуть смугловатой кожей, крутобедрая и энергичная, с интересным говорком (имеется в виду буква Г), яркая Вера и по сей день для меня – олицетворение всей Украины. Вообще, она женщина образованная и начитанная, по профессии библиотекарь, естественно, пользуясь служебным положением, много читает и много чего знает.

К тому же наша соседка – добрая ведьма. Ну, не то чтобы классическая, вроде тех, что описывал Гоголь, но некоторые ее занятия тому соответствуют. Она умеет превосходно гадать, моментально избавляет от всяких болячек, вроде ячменя на глазу, фурункулов и т. п., а также колдует по мелочи. Однако я уверена, что Вера не посещает шабаши, не умеет оборачиваться никаким животным и использует метлу только по прямому назначению.

Когда я была школьницей старших классов, она пару раз помогла мне успешно сдать экзамены при помощи магии. Это были самые сложные для меня предметы: алгебра, геометрия и физика.

Вера дала мне бумажку с заклинанием, которое я должна была три раза повторить про себя, перед тем как зайти в кабинет экзаменатора. Не особо надеясь на волшебство, я сделала все точь-в-точь, как она велела. Произнесла заветные слова, а еще приложила два раза ладонь ко лбу и один раз – к губам. Честно говоря, проделывая все это, я готова была расхохотаться. От дальнейшего безудержного смеха меня сдерживало лишь приближение пугающего испытания по математике.

После этих манипуляций (о чудо!) нервы мои сразу успокоились. Я уверенно подошла к столу и вытащила нужный мне билет! Всего их было тридцать. Это был один из пяти, отлично подготовленных мной. Ответы по остальным двадцати пяти я бы точно завалила.

Вот такая наша Верунчик. Про Рахилям она частенько говорила, что черти в аду будут жарить ее на самой большой сковородке да на самом сильном огне.

4

– Светик мой! – Бабушка протягивает руки для объятия.

Я с готовностью обхватываю ее, чувствуя родной, знакомый с младенчества, ее запах. Чаще всего от бабушки пахнет едой, например свежеиспеченным хлебом или баурсаками5, а еще залежавшимися в сундуке тканями, из которых она шьет толстые и красивые лоскутные одеяла, не забывая приговаривать, что это нам с Даной в приданое. Но самое главное – бабушкин запах дарит ощущение безопасности, беззаботности и покоя.

Уже несколько лет, как она сменила привычную одежду на старушечьи платья одинакового незамысловатого фасона: длинные свободные рукава и широкий трапецевидный подол. Поверх этих скромных нарядов она надевает бархатный камзол6, украшенный спереди красивой металлической застежкой. На голове, разумеется, платок. А ведь до этого всю свою жизнь бабушка, работавшая нотариусом, носила элегантные костюмы, шляпки и сумки, подбираемые в тон к модным туфлям. Изредка мы с Даной обсуждаем ее гардероб и фантазируем, как сами будем одеваться в старости.

– Как же хорошо дома, аже7! – говорю я, удобно усевшись на табурет, покрытый разноцветным ковриком ручной (бабушкиной) работы.

Мы с ней на кухне. На плите закипает чайник, бабуля собирает на стол, а я наблюдаю за ней: движения ее проворны, а лицо невозмутимо. Редкое сочетание, по которому вычисляются профессиональные хозяйки со стажем, вроде моей аже.

Она открывает тяжеловатые дверцы буфета, достает оттуда две круглые пиалушки8, но закрывать не торопится – на некоторое время дверцы остаются интригующе открытыми. С любопытством их разглядываю, в сотый, наверное, раз удивляясь, почему этот громоздкий, старинный монстр до сих пор обитает на нашей современной кухне.

Но недолго я размышляла. Настала наконец очередь появиться из недр этого хранителя посуды круглому блюду с вкусно пахнущими, еще теплыми пирожками с картошкой. От их вида сразу расхотелось спать. Бабушка разлила в пиалушки ароматный чай с бергамотом, и мы приступили к трапезе. В тот момент для меня не существовало еды вкуснее. Я была невероятно голодна, а пирожки на тарелке выглядели так привлекательно и аппетитно, будто все дружно мечтали поскорее очутиться у меня в желудке.

– Как работа, жаным9? – интересуется бабуля, внимательно разглядывая мою увлеченно жующую физиономию.

– Нормально. На работе все о́кей. Только немного устала – спала плохо.

В последнюю минуту спохватываюсь – кажется, сказала лишнего. Стараюсь быстро сообразить: надо ли рассказывать об этом бабушке? Пожалуй, не надо. Она довольно мнительная, а старому человеку лишние волнения ни к чему.

– А почему плохо спала?

– Да так, прохладно там было… в гостинице, – первое, что пришло в голову.

Бабушка смотрит встревоженно:

– Ты там мерзла? Так же и заболеть недолго! Надо тебе на ночь выпить молока с медом и маслом, а еще горячую ванну…

– Да, нет же… там было не холодно… ну, конечно, было не слишком тепло… Просто было неуютно и шумно. На улице было кафе, прямо под моим балконом, и там была громкая музыка…

– Ну ладно, теперь отдохнешь, поспишь.

Бабушка ласково притрагивается к моему лбу – поправляет сбившуюся челку, которая лезет на глаза.

До чего же вкусные бабушкины пирожки! Тесто нежное, в меру промасленное начинка – воздушное картофельное пюре с мелко нарезанным, золотистым луком. Сами они маленькие, аккуратные, ровно обжаренные со всех сторон. Даже маленький ребенок запросто может обхватить такой «игрушечный» пирожок своим кулачком. Только и будет заманчиво выглядывать оттуда округлый румяный краешек.

С наслаждением умяв пару штук, тянусь к блюду за следующим и замечаю в дальнем углу стола тарелку с жареной лепешкой и баурсаками. Судя по количеству, это остатки того, что недавно готовила бабушка, а может, принесли из гостей.

У казахов, если кто не знает, гостям после застолья накладывают в целлофановые мешочки разные гостинцы со стола – саркыт10. Такая традиция. Чаще всего это баурсаки, фрукты, конфеты. Бывает, кто-нибудь додумается положить туда же сверху кусок торта. Вот это я не люблю. Иногда ворчу не хуже какой-нибудь вечно недовольной старухи, когда приходится очищать яблоки и всякие сладости в обертках от жирного крема и крошек. К счастью, мне больше встречаются хозяйки, которые, сами не зная об этом, берегут мои нервы и оказывают добрую услугу, укладывая все раздельно, в том числе торты и пироги.

Бабушка ловит мой взгляд и поясняет:

– Вчера же были семь дней. Пришли Аида с женихом, наши тетки и Дана. Мулла был, читал молитву, большую часть лепешек я раздала.

Это еще одна наша традиция: приготовить семь лепешек, прочитать над ними молитву и раздать ближайшему окружению. Так обращаются к Всевышнему, чтобы защитил, уберег от всего худого, и одновременно поминают души всех предков. Обычно бабушка этим занимается по пятницам, но можно это сделать в любой день. Положено соблюсти такой ритуал и для поминовения души недавно умершего человека.

Я гляжу с недоумением:

– Какой мулла? Какая молитва? Разве Рахилям была мусульманкой? Она в жизни не ходила в мечеть, никогда не праздновала айт11 и была невысокого мнения о муллах! Может, она вообще была христианкой? Муж-то ее, был полутатарин-полурусский.

Бабушка тяжело вздохнула и неуверенно продолжила:

– Она и в церкви-то, наверно, ни разу не была. Хотя, покойного Колю, кажется, отпевал батюшка. По его последней просьбе. А Рахилям… Да, она носила черное в знак траура, а у мусульман такого нет. Но она не ходила в церковь, это точно. Она была, упокой Господь ее душу, далека от… всего этого. Все же родилась она в нашей вере, и мой долг – позаботиться о ее душе по нашим обычаям.

– Интересно, – задумчиво говорю я. – Она – твоя родная сестра, но между вами мало общего. Ни внешнего, ни в характере, ни в чем. Она была похожа на татарку, но имя у нее не татарское… И ни казахское, и ни русское… Кто ее так назвал?

– Рахиля – так звали уйгурку-повитуху в родительском поселке. Папа прибавил в конце букву «м», чтобы было созвучно с моим именем: Мариям и Рахилям. Роды у нашей мамы были преждевременные, врача, как нарочно, не было, везти в райцентр было далеко. В общем, та Рахиля ей помогла. В честь нее и назвали.

– Светлокожая и голубоглазая Рахилям – родители не удивились такой девочке?

– Скажешь тоже! А чему удивляться? Вспомни-ка, мой отец, твой прадед, был голубоглазым, а твоя мать? Белокожая, будто царских кровей. – Бабушка усмехнулась. – Это она в своего деда пошла. Не смотри, что мы обе смуглые и глаза у нас черные. Завтра у тебя может родиться девочка – вылитая Рахилям!

Да, она права. Есть у казахов подобные типажи: светлокожие да светловолосые, с голубыми, синими или зелеными глазами.

Необычно было, что мы обсуждали Рахилям. Будто с ее смертью исчезла завеса неприкосновенности и таинственности, которая до этого не позволяла нам говорить о ней. Я осмелилась задать важный вопрос:

– Как же это ужасно: вы с ней сестры – как мы с Даной, а столько лет не хотели знать друг друга…

– Жаным, это правда плохо, – мягко оборвала меня бабушка. – Но о мертвых говорят только хорошо или ничего не говорят. Я могу сейчас только молчать. – И она печально добавила: – Придет время, и мы поговорим обязательно, моя милая.

Ну что ж, значит, так и будет. Когда-нибудь она мне все расскажет.

Я целую бабушку и желаю ей спокойной ночи. Направляюсь в свою спальню, но, не успев выйти из кухни, спохватываюсь и возвращаюсь:

– Сегодня я посплю с тобой, аже. Пойдем вместе. Можно ведь, да?

– Девочка моя, да кто ж тебе запретит? Пока я жива, все тебе можно.

Она улыбается, поднимается с места, и мы вместе идем в ее спальню.

Комната бабушки – самая архаичная и старомодная в нашем доме. Несмотря на пластиковые окна, ламинат на полу и современную мебель, здесь многое напоминает аульную обстановку.

На стене, куда упирается изголовье широкой бабушкиной кровати, висит войлочный ковер ручной работы с казахским орнаментом. Он старый, лет ему больше тридцати, на синем фоне – разноцветные узоры. Цвета на нем не яркие, приглушенные, даже такой цвет, как красный, совсем не бросается в глаза. Похожий ковер расстелен и на полу, только лет ему поменьше и вместо узоров – крупные и мелкие ромбики.

Противоположная от кровати стена занята фотографиями в рамках. Некоторые из них очень большие и по размеру напоминают портреты классиков из школьного кабинета русского языка и литературы. По отдельности и вместе на них изображены бабушкины родители, а также давно умершие родственники, о некоторых из которых мне мало что известно. Бабушка всегда бережно протирает пыль со стеклянных рамок, а иногда, когда думает, что мы не видим, разговаривает с изображениями.

Больше других мне нравится портрет прабабушки. Это миловидная молодая женщина в строгой блузе с аккуратным воротничком, под которым красуется небольшая овальная брошь. Ее звали Айша. Бабушка рассказывала, что она была учительницей и ее все уважали. После революции она работала в селе, где, жители, завидев ее, по старинке снимали шапки.

У Айши открытое, благородное лицо, обрамленное красиво собранными волнистыми прядями, большие европеоидные глаза. А еще у нее удивительно кроткий, добрый взгляд. Бабушка рассказывала, что Айша принадлежала к очень знатному роду, но после революции все смешалось и так случилось, что правнучка ханов и султанов вышла замуж за сына казахских батраков, то есть моего прадеда.

Когда они познакомились, он не батрачил, как его предки, а был преданным партии коммунистом. Его направили в село, где работала прабабушка, чтобы он возглавил новый перспективный колхоз. К тому же он считался отлично образованным человеком для своего времени, так как немногим ранее успел окончить целых три курса знаменитого Казанского университета.

Это были плоды революции, которыми прадедушка, будучи одаренным от природы и испытывая стремление к знаниям, не упустил возможности воспользоваться. К сожалению, завершить образование ему не позволили обстоятельства: случилась эпидемия тифа, во время которой он сам едва выжил и вынужден был ухаживать за братом, таким же студентом, как он.

После этих печальных событий родственники настояли на том, чтобы они оба вернулись домой. Здесь прадедушке больше некогда было думать об учебе, а нужно было строить светлое коммунистическое будущее, в которое он глубоко верил до самой смерти.

В углу спальни у бабушки находится сундук, из тех, что еще привычно встречаются в деревнях, но крайне редко – в обычном городском жилище. Снаружи он обит металлом, который раскрашен в такие же неяркие и разные цвета, что и ковер на стене. Внутри сундук деревянный и довольно вместительный. В нем бабушка хранит новые ткани, скатерти, постельное белье, вышитые салфетки, кучу всяких полотенец, то есть все то, что, по ее словам, пойдет на приданое мне и Дане. Некоторым вещам лет по десять, не меньше. Мы с сестрой взираем на это богатство скептически.

– Аже, когда я соберусь выходить замуж, все это выйдет из моды. И потом, этот фабричный запах отдает какой-то залежалостью, – не единожды заявляла Дана.

– Полотенца не следуют моде, милая. Никто не будет принюхиваться, все только посмотрят. А после ты просто возьмешь все и постираешь! – спокойно парировала бабушка.

Она имела в виду следующую традицию: после свадьбы собираться тетушкам (преимущественно со стороны жениха) и коллективно рассматривать приданое невесты. Мне этот свадебный обычай представляется глубоко устаревшим и редко встречаемым в наше время. По крайней мере, в городской среде. Как бы ни было, я просто помалкиваю, когда бабушка в очередной раз вспоминает о содержимом сундука.

Бабушка погасила ночник. В комнате стало темно. Она встает с постели, на которой мы обе удобно устроились, и идет к окну – раздвинуть шторы. Этим тяжелым портьерам тоже много лет. Темно-бордового цвета, расшитые по низу золотым, поблекшим от времени орнаментом, они плотно закрывают окно, не пропуская свет с улицы. Мне они всегда напоминали плотный концертный занавес. В детстве, играя с Даной в театр, мы прятались за них, как за кулисы.

– Спокойной ночи, девочка моя, – говорит бабушка, поправляя мне одеяло и целуя макушку.

– Спокойной ночи, аже, – отвечаю я, приготовившись мирно заснуть под ее боком.

Она снова ложится рядом, моя голова касается ее плеча. Через некоторое время слышу, как бабушка едва заметно шепчет молитву. В этот момент для моего слуха нет ничего приятней. Я верю в силу молитв, даже если они не записаны в священных книгах, а идут просто от сердца.

Бабушка воспитывалась в семье убежденного коммуниста, для которого вера и религия всегда были на последнем месте. Тем не менее, если того требовали обычаи, мулла всякий раз сопровождал такие важные события в их доме, как рождение, смерть, поминки и тому подобное.

Единственным человеком, читавшим в их доме намаз, была мать моего прадедушки, то есть моя прапрабабушка. Ее мужа, бабушкиного деда, к тому времени, как родилась бабушка, уже не было в живых. Прапрабабушка была женщиной неграмотной, но сообразительной и доброй. Звали ее Зейне. Ее портрет также висит на стене в бабушкиной спальне.

На нем изображена пожилая женщина в традиционном казахском одеянии: старинное платье, камзол и платок, полностью покрывающий голову. Лицо у прапрабабушки в морщинах, выражение его кажется хмурым и грустным. Это впечатление создается за счет неестественно очерченных носогубных складок.

Учитывая, что фотография очень старая и, возможно, не удачно отретушированная, предполагаю, что на самом деле Зейне имела вид куда более приятный и дружелюбный. По крайней мере, со слов бабушки, это была женщина доброжелательная и не склонная к унынию.

Бабушка очень любила свою аже. К тому же та была неиссякаемым источником преданий и баек о старине, в которых правда и вымысел часто шли рука об руку. Причиной тому была вовсе не прапрабабушкина богатая фантазия, а представления людей тех времен, которые искренне верили в Аллаха, но при этом боялись прогневать духов природы. Рассказы Зейне подтверждали все догадки о том, что казахи-кочевники никогда полностью не отказывались от древней веры предков в Тенгри12, гармонично сочетая ее с официальной принадлежностью к исламу.

Помимо описаний быта, нравов и обычаев далеких дореволюционных времен Зейне находила время рассказывать внукам сказки, легенды, а также всякие таинственные и мистические истории.

Как я понимаю, Зейне хоть и была весьма богобоязненной и чуть что восклицала «Бисмилла!», тем не менее, сама питала страсть к подобным рассказам. Видимо, по этой причине она умела впечатлять ими и других. Похоже, мне передалась от нее на генетическом уровне тяга ко всему иррациональному. Судя по некоторым эпизодам моей жизни, эта тяга у нас с иррациональным глубоко взаимна.

Что касается бабушки, то меня не перестает удивлять ее своеобразная религиозность. В своем сердце аже всегда верила в бога, так она говорит. Но частично выполнять религиозные ритуалы она начала лишь несколько лет назад, незадолго до маминой смерти.

С одной стороны, она так и не приучилась несколько раз в день читать намаз13, с другой – Коран лежит у нее в комнате на самом видном месте, и, я не видела еще никого, кто бы так бережно с ним обращался. Нам даже не позволяется смахивать пыль с этой большой, тяжелой книги в твердом переплете. Бабушка делает это сама, и для этих целей у нее заведена особенная тряпочка, которую она сама же стирает, гладит и хранит в верхнем ящике трюмо.

Если бы я так сильно не любила аже, мне бы, наверное, было очень тяжело наблюдать за этим и не иронизировать.

«Это священная книга, с ней нельзя по-другому, – объясняет бабушка. – Мне уже поздно учить молитвы, да простит меня Всевышний. Главное, чтобы Аллах всегда был в сердце», – оправдывается она непонятно перед кем. Не знаю, что бы сказали по этому поводу священнослужители, я лишь задумчиво молчу. И вправду мне ли судить, что верно, а что нет?

Еще бабушкина религиозность выражается в том, что она находит в себе достаточно здоровья и сил, чтобы держать пост в священный месяц Рамадан14.

Кроме того, она каждый день молится Всевышнему, но своими словами. Так сказать, обращается к Аллаху с монологами собственного сочинения, будучи при этом уверена, что он ее слышит. Мне эта ситуация напоминает одну историю-притчу, которую моей бабушке когда-то поведала Зейне.

Давным-давно был один чабан. Он был глубоко верующим, но неграмотным и не знал ни одной молитвы, кроме намаза. По этому поводу он очень сокрушался и как-то спросил муллу, как быть: лишний раз он не может обратиться к Всевышнему с благодарностью или просьбой, ведь он даже слов намаза толком не знает. Читать тоже не умеет, а возможности у кого-то научиться нет: он же все время один, в степи. Мулла сказал, что важны не слова, а вера, которая у него в сердце. И если ему так уж охота молиться, то, посоветовал ему произносить любые слова, которые придут на ум, и считать это молитвой. Чабан его послушал и с той поры так и делал.

Временами это был просто набор слов, но, тем не менее, еще ни один верующий не молился так истово и проникновенно, как тот чабан. Далее история поворачивает в привычное для прапрабабушки мистическое русло: в один из дней, точнее, темных, безлунных ночей одинокий чабан едва не стал жертвой какой-то там степной нечисти.

Зейне именовала ее представителей одним любопытным словом: жын-шайтан15. Оно обозначало всякого рода недобрых духов, которые обретались во всяких нехороших местах и преследовали сбившихся с пути странников. Эти духи могли принимать любое обличье: и звериное, и человечье. По степени опасности они тоже были разными. Проделки одних считались более-менее безобидными. Они могли просто дурачить человека, запутывая его всякими иллюзиями. Встреча с другими грозила человеку погибелью или же лишением рассудка. История не уточняет, с какой именно разновидностью жын-шайтан не повезло столкнуться чабану, но суть в другом: именно нелепые, но искренние молитвы помогли ему защититься от недружественных духов.

Бабушка закончила молиться и, кажется, уже спит. Из открытой форточки временами веет прохладой, будто чьи-то огромные губы вдувают с улицы воздух. Эти дуновения ласкают мой нос, у которого уже замерз кончик. Слух блаженствует в желанной тишине, разбавляемой лишь стрекотом кузнечиков и редким лаем соседских собак.

Насмешливая и любопытная луна, будто нарочно застряв в одной небесной точке, бесцеремонно заглядывает в комнату сквозь прозрачный белый тюль. Отчего-то не торопится двинуться с места и плыть дальше, по своим ночным маршрутам. Не пойму, что можно высматривать в нашей спальне, наверняка есть куда более впечатляющие места и люди. С этими мыслями переворачиваюсь на другой бок, спиной к окну. С наслаждением зарываюсь лицом в одеяло, и вскоре мое сознание тонет в глубинах долгожданного сна…

Не знаю, сколько я проспала, но было все еще темно, когда что-то меня разбудило. Открываю глаза, слышу, как тихо и ровно дышит спящая рядом бабушка. За дверью – шорохи. Приподняв голову и резко повернувшись, едва не свернула себе шею. Со стороны я, наверно, похожа на зверька, потревоженного в своей норе. Шорох снаружи повторяется, но теперь я его хорошо различаю.

Кто-то прохаживается взад-вперед возле двери, но сами шаги беззвучны, определить это можно лишь по легкому поскрипыванию деревянных полов. Кроме того, мне слышится (или это только в моей голове?), как кто-то ворчливо кряхтит, будто ему не очень-то и хотелось бы шуметь в столь поздний час, но приходится. Мой первоначальный инстинктивный страх рассеивается, я начинаю удивляться.

Этот кто-то (я уже догадалась!) все еще за дверью и, похоже, собирается пробыть тут некоторое время. Иногда он останавливается, словно в раздумье, и я даже могу представить, что в этот момент его мохнатые руки заведены за спину, как бывает у людей. Но с чего бы ему тут ходить посреди ночи?..

Мое любопытство не остается без ответа. Гришка мне отвечает. Не голосом, потому как домовые вообще не разговаривают, но каким-то особенным образом, когда все, что он хочет донести, просто оказывается в моей голове, в моих мыслях. Для этого не нужны ни слова, ни жесты.

О том, что я умею так общаться с Гришкой, не знает ни одна живая душа. Думаю, этому никто не поверит, да и какой смысл? К тому же это происходит очень редко. В детстве было чаще, но потом, когда я выросла, Гришка постепенно от меня отдалился, и за долгие годы это случалось лишь несколько раз.

Помню, как проснулась у себя в комнате в ночь, когда умерла мама. На краешке моей постели сидел Гришка.

Я испугалась. Не его, а того, чего все ждали. Говорят, если близкий человек долго болеет и ясно, что скоро конец, можно морально подготовиться. Неправда. Хоть как изо дня в день тебе бы не внушали мысль о неизбежном, оказаться с этим лицом к лицу так же страшно, как томившемуся в тюрьме смертнику наконец взглянуть в глаза своему палачу.

«Мама?» – сразу поняла я.

«Да. Время прощаться», – безмолвный Гришка был краток. Я вскочила с кровати, на которой уже никого не было, и с гулко бьющимся сердцем бросилась бежать по коридору, показавшемуся мне слишком длинным в те минуты.

После этого он со мной не разговаривал. До этой ночи, когда ему вдруг понадобилось бродить возле бабушкиной спальни.

«Чтоб спокойно было. Спи. Хозяин знает и лезть не позволит!»

Странный ответ. Кажется, я уловила и интонацию, грозную и недовольную, что вообще редкость для этого бесстрастного существа.

Понятно, что недовольство не мне адресовано. Тогда кому? Что это значит?

Ломать над этим голову мне хочется намного меньше, чем спать. Без толку поразмышляв некоторое время и бесцельно пошарив глазами по комнате, я быстро утомляюсь. Шорохи за дверью не исчезли, но больше меня не отвлекают. Напротив, мне с ними спокойнее, и засыпаю я с ощущением благодарности тому, кто меня охраняет, хоть и неизвестно от кого.

Похоже, моя искренняя признательность не осталась незамеченной: в какой-то момент я ощущаю некое подобие смущения, исходящее от того, кто сейчас за дверью. Что тут скажешь, тот еще скромняга!..

5

Десять утра. Солнце, еще ни разу в истории человечества не позволившее себе проспать и оставить без тепла и света миллиарды людей, уже высоко. По крайней мере, в бабушкиной спальне не осталось ни одного темного угла, а у меня не осталось шансов поваляться в постели. Как можно лежать, когда поток лучей срывает все покровы, ослепляет, заставляет жмуриться?

От нечаянного взмаха одеялом над постелью к потолку взвился рой микроскопических пылинок – зрелище красивое, но лишний раз напоминающее, что спать уже хватит, солнце светит слишком ярко. Конечно, можно сдвинуть шторы и погрузиться в искусственный полумрак, но я не хочу. Меня не привлекает идея проспать до вечера, что при этом очень вероятно.

Бабушки рядом нет, она встает рано. В доме тихо, скорей всего, она во дворе.

Встаю, надеваю халат и выхожу из комнаты. В коридоре тоже светло и не заметно ничего особенного или странного. От родных, домашних стен с бежевыми обоями совсем не веет загадками и тайнами. Их вид самый обычный, и я недоумеваю: что за повод был ночью здесь расхаживать? Тем не менее мысли об эпизоде с Гришкой не выходят у меня из головы.

Сегодня вторник, а у меня выходной – я взяла два дня отгула после командировки в Астану. Хочу отдохнуть, но сначала навестить сестру, которая сейчас проводит отпуск в своей маленькой квартирке, отсыпаясь и ничего не делая.

Мы не виделись с похорон Рахилям. Прошло девять дней, для меня это долго. Тем более нам есть что обсудить. Сразу после похорон, в воскресенье вечером, я улетела в Астану и провела там всю неделю, включая выходные. По плану я должна была уехать домой еще в пятницу вечером, но из-за одной встречи мне пришлось остаться до понедельника.

В Астане живет куча моих знакомых и друзей моих друзей, с которыми вполне можно договориться пообедать-поужинать, а если охота, и прогуляться среди красот левого берега.

В плохую погоду можно посидеть в каком-нибудь теплом местечке. Я по привычке хожу в «Керуен»16, потому что он ближе всех к нашему астанинскому офису. На здешнем фуд-корте я иногда перекусываю в обед то суши, то гамбургерами. Если речь зайдет о развлечениях, я также выберу это место из-за кинотеатра в формате IMAX. В душе я все еще ребенок, падкий на иллюзии, хотя скоро мне будет двадцать четыре.

Половина из этих любезных знакомых – молодые, приятные мужчины. Некоторые оказывают мне явные знаки внимания, но я никому не позволяю слишком к себе приблизиться. Сначала мне нужно отвыкнуть от прежних чувств и привязанности, а главное – от того, с кем все это было. С виду я само равновесие и даже беззаботность. Улыбаюсь, шучу, знакомлюсь и не отказываюсь от невинных свиданий. Оказывается, это возможно: с беспечным видом гулять, ходить в кино, ужинать. Однажды мы с новым знакомым попали на «Мальчишник в Вегасе», где хохотали до упаду и нечаянно рассыпали весь попкорн, а потом еще пытались в темноте его собрать – в общем, здорово продлили себе жизнь.

Мне бы очень хотелось, чтобы Санжар видел меня в эти минуты. Пусть убедится, что со мной все в порядке. Пусть поверит, что мне все нипочем.

С момента расставания прошло почти три месяца, а я все не могла выбить из головы эту дурь. Дурь, болезнь, мания – только так я это и называла. А как еще, если хочешь, но не можешь от этого избавиться? До тех пор, пока не появилась другая напасть.

Поздно вечером в воскресенье я приземлилась в Астане. Меня ждал номер в знакомой и относительно приличной трехзвездочной гостинице – с кондиционером, телевизором и холодильником. И хотя в предыдущий приезд толком ничего не работало, я чувствовала себя уверенно – как человек, который примерно знает, что его ждет.

На ресепшен знакомая бестолковая физиономия. При виде меня у девушки-администратора хоть и не сразу, но срабатывает профессиональный рефлекс: она разворачивает корпус в мою сторону и фальшиво-приветливо улыбается. Меня не очаруешь, эта улыбка уже была, когда не работал ни кондиционер, ни телевизор. Все-таки показывать красивые зубы у нее получается лучше, чем реагировать на просьбы гостей.

Вот и мое жилье на целую неделю. Стандартная обстановка: кровать, шифоньер, стол, два стула и неуютная, равнодушная аура. Кто тут только не жил до меня. Почему-то пришло на ум сравнение с проститутками – их тоже снимают и используют. Вероятно, им так же безразличны их клиенты, как гостиничным номерам их постояльцы.

За темным окном угадывается все тот же неважный вид: грязный фасад соседнего полузаброшенного здания. Что ж, все не так плохо: днем номер все равно будет пустовать, а по вечерам я привыкла включать свет и закрывать шторы. К тому же я обычно прихожу поздно, так как избегаю оставаться одна.

Если рядом никого нет, а я устала смотреть телевизор, бродить по Интернету и мне нечем себя занять, мои мысли всегда возвращаются к Санжару. В самом деле, как ни прискорбно, это факт: я больна им.

Однажды я обратилась к виртуальному психологу, и он сказал, что нельзя подавлять свои чувства. И я приучила себя плакать тихо, почти без рыданий, пока глаза не превращаются в щелочки. Тогда я спохватываюсь и бегу к холодильнику, где у меня всегда наготове лежат ватные тампоны, смоченные в чайной заварке.

Рекомендую, если соберетесь не на шутку выплакаться, замечательное средство от опухших глаз. На работе никто и не догадывался, как я проводила вечера в гостинице.

И в этот раз все было бы точно так же, если бы не усталость. Утром были похороны Рахилям, мы встали рано и целый день провели на ногах. Вечером, в восемь – самолет. В десять я уже была в столице, а в одиннадцать – в этом номере.

Душ и спать – это был мой план на вечер. Однако кто-то неведомый и незваный, закравшийся в мое пространство, имел на меня другие виды.

Три часа ночи – время на дисплее мобильного. Я проснулась оттого, что кто-то наклонился ко мне, и я чувствовала его дыхание, настолько тихое, что услышать его можно лишь в гробовой тишине моего номера. Кто это?..

Страх только подкрался, а сердце уже забилось часто, тревожно. Что будет, если открою глаза?.. Прошло несколько мучительных секунд, и я разомкнула веки. Никого. Куда он подевался? Я приподнялась на кровати и растерянно пошарила глазами по очертаниям предметов и мебели – пусто. Не вставая, дотянулась рукой до выключателя. Свет озарил комнату, в которой никого не было. Он бы и не успел никуда спрятаться, несколько мгновений назад он был над моим лицом.

Разум не доверяя ощущениям, упорно гнул свою линию: тебе показалось, тебе приснилось… Я прошлась туда-сюда по комнате, распахнула дверь на крохотный балкончик, там тоже никого не было, заглянула в ванную. Выпила минералки из холодильника. Снова забралась в постель. Покрутила в руках мобильный, посмотрела на время – 3:15. Да уж, не время для звонков. Отложила телефон в сторону, потушила свет и улеглась на бок.

Через три минуты я вскочила резвее любого солдата, привыкшего реагировать на боевую тревогу. Костяшками пальцев со всего маху ударилась о выключатель – так я торопилась включить свет. Он тут же рассеял темноту, но не мои страхи. Сердце стучало, будто после стометровки, в горле пересохло от ужаса. На этот раз я знала точно, что это был не сон. И хотя комната казалась пустой, я была уверена, что кто-то в ней есть.

Чьи-то незримые глаза разглядывали меня в темноте со спины, когда я лежала с закрытыми глазами, силясь уснуть во второй раз. Я заставила себя немного подождать и не шевелиться.

Вскоре кто-то оказался совсем рядом, у моего затылка. Невесомый и бестелесный, он выдавал себя лишь дыханием. Оно было слышно в темноте, как если бы дышал человек – тихо, легко. Оцепенев от ужаса, я не хотела в это верить. Повернуться назад было очень страшно, но необходимо – на стене с той стороны был выключатель. Собравшись с духом, я в доли секунды обернулась и, повинуясь защитному инстинкту, резко выбросила вперед руку. Нелепо проткнув пустоту перед собой, моя кисть тяжело ударилась об стену. Зажегся свет.

Меня била дрожь. Я схватила мобильник и стала набирать Дану. Через несколько гудков послышался ее сонный голос:

– Что случилось?

– Я не знаю… я в гостинице, в номере, здесь что-то происходит!..

– Что с тобой? С тобой все в порядке?

– Со мной в порядке… но тут что-то не так! Я не могу здесь оставаться!

– Ты одна? Ты выпила?

– Одна! Боже мой, я ничего не пила! Я не знаю, как это объяснить…

– Говори же, я тебя слушаю!

– Тут странные вещи происходят. Кто-то есть в моей комнате. Я его не вижу, но чувствую. Я слышу, как он дышит! Стоит мне улечься в постель, он оказывается рядом и дышит!

В трубке раздался короткий смешок. Она издевается??

– Твой поклонник?..

– Мне не до шуток! – воскликнула я в отчаянии. – Это не человек. Это что-то необъяснимое…

Нервы мои сдали, и я начала плакать, точнее, рыдать, мелко всхлипывая. К страху прибавилась жалость к себе, одинокой и беззащитной перед лицом неизвестного зла.

– Эй, ты плачешь? Ладно, перестань! – Голос у сестры стал серьезный. – Ты не бойся… Так что там у тебя?

– В этой комнате кто-то есть… Я чувствую его взгляд в темноте и слышу дыхание…

– Значит, это было в темноте?

– Да.

– Надо, чтобы горел свет…

– Горит…

– Правильно. Пусть будет включен всю ночь. Зажги все: верхний, лампы на стене, в ванной. У тебя есть нож? – деловито осведомилась Дана.

Я вспомнила о маленьком сувенирном ножике, зачем-то хранимом мной в одном из отделений большой дорожной косметички.

– Перочинный пойдет?

– Пойдет, – тоном знатока ответила сестра. – Возьми его и положи под подушку. Это отгоняет злых духов. Перед сном помолись и верь в то, что с этого момента ты под защитой добрых сил. Я тоже за тебя помолюсь.

– А как молиться?

– Как хочешь. Попроси Всевышнего защитить тебя от всего плохого и послать тебе спокойный сон. В конце не забудь сказать «аминь».

Ее внезапная железная уверенность подействовала на меня успокаивающе. Все-таки как хорошо, когда у тебя есть старшая сестра!

– Ничего не бойся. Помни: у каждого из нас есть ангел-хранитель. Он за твоей спиной с правой стороны.

Я покосилась чуть назад и вправо в надежде ощутить там присутствие ангела.

Дана вошла в роль специалиста по борьбе с темными силами и не переставала меня напутствовать:

– Главное – это твоя уверенность. Ты же веришь в Бога?

– Конечно.

– Это твоя защита, твоя сила, твоя мощь. Там, где Бог, нет места дьяволу, помнишь?

Разумеется, помню. Это бабушкины слова. Они прибавили мне храбрости и решимости.

– Хорошо, что у меня есть ты!

– Я тебе помогу. С этой минуты мысленно я с тобой…

«Ничего не бойся», – отложив мобильник, повторила я про себя слова сестры. Казалось, кто-то доброжелательный внушает мне эти мысли. Словно ангел-хранитель разговаривал со мной моим же голосом. Лишь интонации в нем были другие: безмятежная уверенность, спокойствие и доброта.

«Возьми себя в руки», – велел мне голос. Дальше он по порядку диктовал нужные действия, мягко контролируя мои панические порывы: «Тебе незачем выходить в коридор. Вернись и сядь на кровать». Со вздохом отпустив дверную ручку, я шла обратно. «Молодец, – не забывал он меня похвалить. – Все сделала как надо».

Я оглянулась по сторонам: все лампы включены, не осталось ни одного темного угла, перочинный ножик покоится под подушкой.

«Теперь тебе надо лечь и помолиться».

До чего ж он был убедительным! Я послушно откинула одеяло и забралась в постель.

«Тебе ничего не грозит. Бог тебя любит и убережет от худого».

Все больше я убеждалась, что со мной говорит ангел. В моем повседневном словаре нет таких религиозных фраз. И эти слова показались мне диковинными: раньше я как-то не задумывалась, любит меня Бог или нет.

Прикрыв глаза, я начала молиться: «Господи, пожалуйста, защити меня от всего неведомого и пугающего. Сделай так, чтобы я могла спокойно уснуть и чувствовать себя в безопасности…»

Нехитрая молитва была быстро окончена, возбужденное состояние прошло, и меня потянуло в сон. Часы показывали 4:00 утра. Страх ослабел, все эмоции поглощались усталостью. Смыкая веки, я представила над собой огромные белоснежные крылья ангела, распростертые для моей защиты.

«Он здесь», – с любовью произнес голос внутри меня. Засыпая, я крепко держалась за этот прекрасный и спасительный образ.

В семь утра, проснувшись без всяких эксцессов, я первым делом отправилась на ресепшен со странной просьбой переселить меня в другую комнату:

– Мне там неудобно, неуютно… Я могу переехать в любой свободный номер. Пусть будет хуже этого… – Звучало глупо, нелогично и неубедительно.

Администраторша быстро смерила меня сначала недоумевающим, затем оценивающим взглядом и, ни минуты не раздумывая, отказала:

– У нас нет свободных номеров, к сожалению.

Ее холодная вежливость по-другому расшифровывалась: «Не вздумай больше обращаться с бредовыми идеями».

Ну, конечно, я выгляжу как пай-девочка, не способная скандалить на пустом месте. Печально, но она права. Как назло, в этот раз все работало: и кондиционер, и телевизор. Соседи – спокойные. В общем, я осталась ни с чем, точнее, в своем номере.

Днем я позвонила Дане и получила ценный совет – окурить комнату травой под названием «адыраспан». Это национальное казахское название растения, известного в ботанике как гармала обыкновенная (лат. peganum harmala).

Считается, что дым этой травы очищает помещение от всякой нечисти, а ее засушенные веточки нередко встречаются на видном месте в современных домах в качестве оберега. Несколько таких веточек, собранных в аккуратный букетик, красуются над кроватью моей бабушки. У меня же упоминание об адыраспане больше ассоциируется с базарными нищенками в цветастых платьях и шароварах. Эти назойливые бродяжки тычут всем под нос свои дымящиеся сковородки и бубнят сомнительные молитвы.

Мне не пришлось долго представлять, как я буду ходить со сковородкой по номеру. Каждая комната в гостинице оснащена противопожарной сигнализацией, о чем я сразу же и вспомнила. Дана, конечно, расстроилась.

Впереди было еще четыре ночи (их оказалось семь!), и каждый раз я готовилась к чему-то неизвестному. В арсенале по-прежнему был лишь повсюду зажжённый свет (к нему я добавила семь толстых декоративных свечей, купленных в супермаркете), неизменный перочинный ножик под подушкой и мои дилетантские молитвы. До поры до времени все эти уловки помогали.

Темное время суток было самым опасным. В комнате воцарялась тревожная и пугающая атмосфера. Будто какие-то недобрые создания мрака затаились во всех углах, выжидая момент для нападения.

Я возвращалась с работы в сумерках. Угасающее солнце было бессильно предотвратить происходившие перемены: с последними минутами заката комната менялась, словно оборотень. Светлая обитель, которая была здесь днем, превращалась ночью в прибежище спрятавшихся во всех укромных местах адских сущностей. Порой мое воображение рисовало их жуткие лики, наблюдающие за мной со всех сторон. Каждый шорох воспринимался мной с подозрением как признак присутствия демонов, заполонивших маленькое пространство этой комнаты.

Нервы мои подходили к пределу, за которым начинается расшатывание психики. Лишь отчаянная вера в единственные способы защиты, которые у меня были, удерживала меня от бессмысленных истерик. Кто бы мне поверил? Кто бы мог мне помочь? Все бы увидели во мне только сумасшедшую и в лучшем случае сочли бы за благо держаться подальше.

В течение каждого вечера я по нескольку раз разговаривала с Даной. Она не уставала меня подбадривать и повторять, что я держусь молодцом. Она заверяла меня, что ничего плохого не случится до тех пор, пока я следую ее указаниям. Они были прежними: включать свет, класть нож под подушку и молиться. Я беспрекословно выполняла все.

Ангел продолжал разговаривать со мной невозмутимо спокойным голосом, сдерживая мои порывы куда-нибудь сбежать или послать двусмысленное приглашение переночевать в номере очередному поклоннику, казавшемуся мне образцом мужественности. Позже, когда мне удавалось пережить еще одну ночь, я вспоминала об этом и была очень благодарна ангелу за то, что он уберег меня от мучительного стыда и идиотских объяснений перед ничего не подозревавшими молодыми людьми.

С каждым днем, а точнее, с каждой ночью в номере становилось теснее и страшнее. Это было похоже на клаустрофобию, которая была у меня в детстве, но с некоторыми особенностями. Я находилась в центре противостояния двух сил: одна меня защищала, а другая пугала своим присутствием.

На рассвете пятницы, в последний раз проснувшись (как я надеялась) в этом кошмарном месте, я радовалась, как везучий кролик, выпускаемый из клетки удава, в которой ему удалось просидеть в целости несколько дней. К концу пятого дня командировки, когда стало известно, что мой отъезд откладывается на понедельник, а значит, в этой гостинице мне предстоит провести еще три ночи, я испытала ни с чем не сравнимый, тихий ужас обреченной жертвы. Чутье говорило мне, что шансов почти нет: все мои силы были уже растрачены в минувшие пять ночей.

К тому же в ту пятницу произошли перемены. Я ощутила чью-то вкрадчивую и злорадную уверенность, что в этом поединке мне не выиграть.

Никого рядом не было. Я находилась одна в большом пустом кабинете на малообитаемом втором этаже нашего офиса.

Вокруг было непривычно тихо. Лишь дважды за три часа я слышала шаги снаружи, в длинном и широком коридоре. Один раз это был быстрый стук женских каблучков, во второй – чей-то неясный, легкий топот. Большинство комнат по соседству пустовало. Офис был новый и необжитый. Вся основная масса сотрудников заселила первый этаж, а на втором почему-то обосновался только юридический департамент, к которому я и была прикреплена.

Кабинет здесь был что надо: удобные кожаные кресла, в которых можно было откидываться назад и вращаться во все стороны, ноутбуки последней модели на всех четырех столах, куча всякой исправной оргтехники, а в довесок – красочные наборы канцтоваров для каждого сотрудника. Вся мебель была дорогая, красивая и новая – под стать помещению. Не рабочие, а райские места рядовых сотрудников нашего департамента.

Однако в последний рабочий день в этом корпоративном Эдеме было всего два сотрудника из четырех. Один накануне был командирован в Алматы, а другой, с истинным казахским именем Байжан, что означает «богатая душа», уже вторую неделю прожигал трудовой отпуск в… Капшагае17.

И хотя честно заработанные доходы позволили бы Байжану десять дней провести в свое удовольствие где-нибудь в привычной Турции или в Таиланде, он предпочел им полутемные душные помещения капшагайских казино, в которых теряется счет времени. Залы без окон и часов заменяли ему пляжи, солнце и любимую девушку, которая была бы рада побыть вместе с ним где-нибудь на анатолийском побережье.

В маленьком Капшагае денег порой тратится куда больше, чем зарабатывается всеми его жителями. Здесь охотно привечают тех, в ком азарта больше, чем здравого смысла и силы воли.

В прошлый приезд мы с ним как-то легко сдружились, и поэтому он не возражал, чтобы на время отпуска его рабочий стол был в моем распоряжении. Хоть это радовало меня всю неделю.

Длинный пятничный день подходил к концу. Я вдохновенно доделывала работу, уверенная, что вечером лечу домой. Ближе к вечеру куда-то запропастились оставшиеся обитатели моего временного кабинета. Вроде ушли на совещание. Окинув взглядом стопку документов, которую мне предстояло изучить и рассортировать, я решила сделать передышку.

Вскоре я держала в руке чашку горячего чая и шоколадный батончик. Прямо как в той рекламе: «Сделай паузу, скушай…» Расслабившись в кресле под старый хит Уитни Хьюстон I will always love you, который в зависимости от обстоятельств настраивал меня либо на мечтательно-нежный, либо на грустно-сентиментальный лад, я и представить не могла, что еще немного – и кошмар возобновится с новой силой.

Зазвонил телефон. Шеф дружелюбно и уверенно сообщил, что мне придется остаться. Осознавая свое бессилие, я все же пролепетала, что в этом нет большой необходимости – документ, который будет готов в понедельник, можно будет переслать почтой.

– Дело не только в этой бумаге. Тебе нужно будет лично встретиться с человеком. Он будет только в понедельник. Ты разве не помнишь, о чем я тебе говорил?

Я все помню. Однако эти чертовы переговоры не стоят трех ночей, которые я должна здесь провести!.. Я не выдержу. Я умру.

Мне захотелось разрыдаться. Шеф, конечно, решил бы, что я истеричка, и я бы ничего не добилась. Мое молчание он принял за согласие.

– Я понимаю, у тебя были планы, но ничего не поделаешь – это важно для нас. К тому же посмотришь столицу (я ее видела уже пятьсот раз), погуляешь. Удачи и хороших выходных!

Он положил трубку. Две слезинки выкатились у меня из глаз, но панику слезами не погасишь. Дана, как назло, не ответила на мой звонок. Она была единственным человеком, который мог меня успокоить.

Уитни Хьюстон пару минут назад замолкла на полуслове, замерла на полузвуке своего сильного голоса. В этот раз мечта закончилась, не начавшись. Пауза, автоматически нажатая мной во время разговора с шефом, все еще не давала чарующему голосу Уитни прорваться из колонок ноутбука. А других голосов и звуков рядом не было. Обычных голосов, привычно наполняющих офисные кабинеты.

Пластиковые окна надежно охраняли тишину внутри комнаты. В коридоре царило безмолвие. В общем, в следующее мгновение я поняла, что уже долгое время вокруг меня ни души и ни звука.

Часы на ноутбуке показывали 17:30. Окна в кабинете выходили на восток, поэтому солнце на этой стороне показывалось лишь с утра и до обеда, а затем в комнате с каждым часом становилось все тусклее и тусклее. К концу дня в этом помещении было почти темно, и к этому времени всегда включались яркие потолочные лампы. В тот день, оставшись одна, я не успела этого сделать.

Впервые я наблюдала, как стремительно наступают здесь мрачные сумерки. Безропотно сдавался свет, исчезая под натиском лиловых, густеющих теней. Все привычные предметы сливались, теряя ясные очертания и удивляя незнакомым и загадочным обликом. Спинки кожаных кресел высились за столами, будто истуканы, тайно наделенные душой. Вся остальная техника и мебель также выглядели странно. Словно в каждом из этих предметов были заключены неведомые монстры, отчего они казались зловеще-спокойными. Ужаса всей этой нереальной, колдовской обстановке добавляла тишина. Я слышала лишь собственное дыхание, да едва различимое гудение работающего ноутбука. Мне стало не по себе.

– Темновато. Где у нас тут свет? – нарочито небрежно пробормотала я себе под нос, осторожно вставая с кресла.

«Да-а…» – сначала мне показалось, что кто-то рядом вкрадчиво и нараспев произнес это слово. Я машинально повертела головой по сторонам и тут же поняла, что это было в моих мыслях, но исходило не от меня!

Здесь я хотела бы кое-что пояснить. Я никогда не страдала нервными или психическими болезнями. Я знаю, что в таких случаях пациенты могут слышать у себя в голове голоса. Я же никогда не слышала ничьих голосов. Общение с Гришкой было чем-то вроде телепатии. К тому же эта способность у меня проявлялась только с ним и очень редко, из чего я сделала вывод, что это просто исключительный случай, а не мои сверхспособности.

Уже не заботясь о внешнем спокойствии, я в панике бросилась к выключателю. Загудели потолочные лампы, и в ту же секунду комната озарилась слепящим светом, от которого мне пришлось зажмуриться.

«А теперь светло…» – неприятно мурлыкая, кто-то вновь вторгся в мои мысли. Я открыла глаза и в ужасе оглядела помещение. Кто-то хотел со мной общаться. Тут же я ощутила на себе ЭТОТ взгляд. Он смотрел на меня из глубины кабинета, в котором было пусто. Мои губы начали шептать молитву.

Я чувствовала, как он опасливо замер, сдерживаемый неведомой силой. Как только я начала произносить спасительные слова, он потерял возможность со мной контактировать. Между нами словно возникла глухая стена. Но до последней секунды я ощущала его желание донести до моего понимания что-то важное для него. Также он не скрывал насмешки и непонятного злорадства.

Наконец подал голос мой ангел-хранитель. «Все будет хорошо, – произнес он. – Бери вещи и иди в гостиницу». Ему не пришлось повторять дважды. Собравшись за несколько секунд, я выскочила из кабинета со скоростью китайской хлопушки, взмывающей в темное небо.

Накануне на берегу вечернего Ишима я наблюдала, как студенты развлекались с немудреной иллюминацией, вероятно, в честь празднования Дня Конституции18. Меня изумило то, как быстро уносились вверх огни, словно стремясь к какому-то безумному самопожертвованию. Каждый раз я провожала их удивленным взглядом. Я и не догадывалась, что следующим вечером страх и стремительное бегство сроднят меня с неодушевленной петардой.

Всего за несколько минут мои ноги в изящных туфлях на шпильках унесли меня за целых три квартала от офиса. Плитку за плиткой торопливо и осторожно мне удалось без передышек одолеть километра два безупречного тротуара в центре Астаны. Временами мне приходилось вздрагивать и оглядываться, но, к счастью, никто меня больше не преследовал.

6

Через час я уже сидела в jazz time – маленьком кафе на левом берегу. Мне принесли фисташковое мороженое со взбитыми сливками, которое я заказала для успокоения нервов. Иногда о нервах приходится заботиться в ущерб стройности, хотя у меня с этим нет особых проблем: всего-то поправлюсь на пару сантиметров. Денек на разгрузке, пару на диете, и я снова в норме. «Повезло», – порой констатирует Дана таким тоном, будто уличает меня в какой-то гадости. На мгновение мне становится стыдно, словно я в чем-то провинилась. Значит, Дана достигла цели. И все равно я люблю ее и терплю все эти невинные женские штучки – подумаешь, мелочь какая.

Последний нежный кусочек все еще таял во рту, продлевая мое заслуженное сладкое удовольствие, как запел сотовый, высветив на дисплее странный номер. Незнакомый оператор, множество нулей – все это не предвещало ничего хорошего. Отчего-то сразу вспомнились интернетовские байки про звонки с того света. Звонивший был настойчив – телефон не умолкал, распевал и вибрировал как проклятый. Поколебавшись, я опасливо приняла звонок.

– Да? – ответствовала в трубку, ожидая чего угодно. Например, зловещего молчания по аналогии с невидимым взглядом.

– Сана? Это я, Алча!

– Боже мой, я тебя не узнала! – воскликнула я с облегчением.

Алча – моя старая школьная подруга. Ее редкое имя обозначает обыкновенную алычу – ягодное дерево, которое всегда росло в нашем саду. Алча – хорошая, смешливая и умная девчонка, в школе мы сидели за одной партой, поступили в один институт, а после третьего курса она уехала учиться в Россию. Получив диплом, Алча устроилась там же, в Омске, на хорошую работу. Сейчас мы поддерживаем общение в соцсетях и мессенджерах.

– Откуда звонишь?

– Это мой российский номер с роумингом. Я только прилетела в Астану, звоню из аэропорта.

– В Астане? Я тоже здесь…

– Супер! Ты как сюда попала?

– У меня командировка, я буду тут до понедельника…

– А я по семейным делам. Точнее, по делам квартиры, нужно встретиться с застройщиком на следующей неделе. Ладно, сейчас перезвоню тебе.

Я вспомнила про долевое строительство и перспективы приобрести шикарную трешку на левом берегу по минимальной цене. Любопытно, как у них там все продвигается? Судя по тому, что прошло уже полтора года вместо обещанных шести месяцев, а новой квартиры еще нет, значит, все не так замечательно.

Меня волновал один вопрос: где моя подруга собирается остановиться? Мозг, измученный страхами и бессонницей, тут же придумал себе надежду и крепко за нее уцепился.

Не прошло и часа, как мы с Алчой стояли возле ресепшен в моей гостинице. Подруга выглядела веселой. Она же не знала, что комната страха в парке возле алматинского цирка – это забава для младенцев по сравнению с тем, что происходило у меня в номере. Ничего не подозревающая Алча за несколько секунд оценила обстановку в холле и уверенно произнесла:

– А здесь ничего.

Это был сигнал к началу хитроумных действий по заселению. Говорят, везение благоволит дуракам. Свободных номеров не было и в помине, а мы рассчитывали на… Не знаю, на что мы рассчитывали. Тем не менее мы ухватили удачу за хвост.

Вдвоем с хорошим другом или подругой гораздо интересней проворачивать какие-то дела. Все полезные навыки, присущие лишь одному, в такой паре имеют свойство непостижимым образом умножаться и удваиваться.

Воспитанная Алча умела меняться и становиться напористой, даже слегка нахальной, если того требовали обстоятельства. Сколько помню, с ней всегда было комфортно ходить на базар. Она умела торговаться, настаивать на своем, и мы всегда получали то, что нам нужно, по приемлемой цене.

В этот раз у нас с ней на двоих была наглость, помноженная на два, и такая же целеустремленность. Лишь обладая этими качествами, можно было рассчитывать получить желаемое после того, как три раза администраторша повторила, глядя в наши сияющие оптимизмом лица, что «мест нет и не будет в ближайшие три дня».

Конечно, я не меньше Алчи (если не в сто раз больше) желала, чтобы затея удалась, и готова была приложить все усилия. Но, честное слово, я не представляла, как мы этого добьемся.

Десять минут прошли попусту: администраторша была непреклонна.

– Мымра, – шепотом прокомментировала мне в ухо Алча, когда эта холодная, белокурая девица, отчего-то напоминавшая мне красивую и безжалостную эсэсовку, отвернулась на секунду. – Но я кое-что придумала. Отойди-ка ненадолго. Сядь в кресло. Подумай о чем-нибудь, можешь о грустном. – По ее губам скользнула и тут же пропала хитрая улыбка.

Без лишних вопросов я направилась к огромным кожаным креслам, расставленным в глубине лобби. Утопая в чрезмерно мягком сиденье, мое тело начало расслабляться, а мозг засыпать. Немного откинувшись назад, я прикрыла уставшие очи, понимая, что это ненадолго и мне даже не удастся подремать.

Прошло минуты две, и я разомкнула веки, чтобы посмотреть в сторону ресепшен. Они были там же, моя настырная подруга и непреклонная блондинка. У последней теперь вместо безразличия на лице была смесь недоверия и легкой тревоги. Алча же приобрела очень серьезный вид. Я бы даже сказала, выражение ее милой физиономии стало каким-то полутрагическим. О чем они беседовали, я не могла услышать, поэтому снова закрыла глаза, гадая, чем все это закончится.

Через несколько минут Алча уселась возле меня и заботливо взяла меня под локоток, явно намереваясь помочь мне подняться. Ее глаза смотрели на меня с какой-то странной печалью, на всем лице читалась глубокая озабоченность. Ни черта не было ясно. Интуиция рекомендовала скрыть недоумение. Я молча встала и прошла туда, куда меня незаметно подталкивала Алча: к лестнице, ведущей на мой этаж.

Как только мы скрылись за поворотом, Алча отцепилась и посмотрела на меня совершенно другим взглядом – победоносным и довольным.

– И что это значит?

– Это значит, что меня заселили, и причем в твои апартаменты!

Я и не верила и готова была заплакать от радости: больше не придется ночевать одной!

– Как она согласилась? Что ты ей сказала?

На мгновение Алча картинно возвела к небу сообразительные глазки, а после, широко улыбаясь, с гордостью произнесла:

– Я заслужила «Оскара». За роль спасительницы главной героини, то бишь тебя.

– От чего меня спасать?

– От самой себя. Я наплела ей замечательную историю о том, в каком депрессивном состоянии ты находишься. Безответная любовь плюс безвременная кончина любимой бабушки…

– Типун тебе на язык!

– Но бабушка ведь действительно умерла!

– Это – НЕ МОЯ ЛЮБИМАЯ бабушка…

– Неважно. По сути, я не соврала, если ты уж такая суеверная. В общем, все это тебя так подкосило, что ты начала подумывать о худшем, даже специально накупила таблеток, но в последний момент позвонила мне, и я тебя отговорила. И я сочла за благо быть рядом с тобой и специально для этого приехала. Ах, вот еще что – я твоя сестра. И, в общем, если они не хотят проблем в виде трупа в ванной комнате, им надо срочно решить проблему с моим заселением…

Последнее угрожающе-жуткое предложение Алча пересказала настолько убедительно, что у меня по спине побежали мурашки.

– Ну, спасибо! Значит, я теперь жалкая невротичка, склонная к суициду? Боже мой, как я теперь буду здесь ходить? Они же теперь будут пялиться и думать, что я… О, нет…

Я не могла скрыть ужасную досаду. В то же время понимала, что по-другому ничего бы не вышло.

– Да какая тебе разница? В понедельник ты уже улетаешь. Походишь пару деньков, подыграешь образу…

– Да уж…

– Я еще нарочно поинтересовалась: не замечали ли они за тобой необычного поведения в эти дни…

– И что она ответила?

– Белобрысая сначала призадумалась, а потом вспомнила, что ты приходила к ней со странной просьбой поменять комнату. Говорит, вид у тебя был сам не свой.

Взгляд Алчи, уставленный на меня, неожиданно сделался вопрошающим.

На секунду я подумала: а не рассказать ли ей обо всем? Здравый смысл внушал, что не стоит. Есть вещи, о которых нельзя так просто поведать. Сначала в них надо разобраться самой или с помощью близкого человека. Я расскажу обо всем Дане. Она больше, чем кто-либо другой, может мне помочь. Почему? Не знаю. Я не была в этом уверена, но определенно считала, что больше никого в это вовлекать нельзя.

– В моем номере все время что-то ломалось: то телевизор, то кондиционер, то кран в ванной. Мне это надоело. Вот я и попробовала оттуда переехать – не получилось… Но сейчас все нормально, – быстро объяснила я.

– Ну, ты меня тоже пойми… – начала оправдываться Алча.

Я отрицательно помотала головой:

– Все нормально. Я тебе подыграю… или нет, даже круче – сыграю свою роль на пятерку!..

Кое-что Алча ведь угадала – про безответную любовь. Тут и играть не надо. Достаточно вспомнить.

Алча удовлетворенно хмыкнула, оглядев новые апартаменты. Как я и надеялась, в ее присутствии комната оставалась самым обычным гостиничным жилищем, без малейших признаков постороннего присутствия. И мне сразу стало спокойно.