Читать онлайн Как Серёжа на войну ходил бесплатно

Рисунки М. Петрова

Как Серёжа на войну ходил

Как это случилось? Как произошло?

Шел тихий дождь. Его и не видно глазом, но, если высунуть из окна руку, дождь слегка покалывал ладошку. Мокрые листья блестели. От тополей пахло горькой смолкой. А над дорогой курился пар.

Как это случилось? Как произошло?

Вдруг ударил гром, словно с неба на крышу посыпались большие камни и разлетелись в разные стороны: все загрохотало, зазвенело. Сиреневая молния резанула по глазам и тут же погасла.

Серёже показалось, что дверь распахнулась и кто-то вошел в комнату. Мальчик оглянулся: перед ним стоял незнакомый старик. Седая борода клинышком, густые усы подпирают нос, светлые глаза. Одет он был в военное.

– Кто вы? – удивился мальчик.

– Твой дед, – ответил старик.

– Так мой дед был молодым.

– Лет-то много с тех пор прошло.

– Много, – согласился мальчик. – Я давно жду тебя.

– Так ведь путь был долгим, – в оправдание себе сказал дед, и Серёжа заметил, что гимнастерка на деде совсем выцвела, стала почти белой, а на запыленных сапогах сбиты каблуки. – Чего ради ты меня ждешь?

– Хочу войну увидеть. Ты дорогу туда знаешь?

– Знаю, – согласился дед. – С закрытыми глазами найду.

Снова громыхнуло. На этот раз поодаль. И камни были помельче – не так сильно загремели по крыше.

– Не хотелось бы мне возвращаться на войну, – признался дед. – Может быть, не надо?

– Надо!

Дед посмотрел на внука: глаза мальчика были полны решимости.

– Ладно! – сказал дед и глубоко вздохнул. – Надо так надо. Портянки накручивать умеешь?

– Какие еще портянки? – Серёжа сморщил нос.

– Обыкновенные. Солдатские.

Дед достал две свежие тряпицы и ловко запеленал Серёже сперва одну босую ногу, потом другую.

– Теперь можно и сапоги надеть.

Сапоги были велики, и нога в них плавала. Но на детскую ногу военных сапог не шьют. И гимнастерка – военная рубашка цвета жухлого сена – была не по росту, доставала почти до колен. Зато пилотка пришлась впору.

Дед одел внука, оглядел его, остался доволен. И они зашагали на войну, благо дорога была хорошо знакома старому солдату.

Дождик прошел, солнце пригрело, город ожил. Запахло свежей травой и теплым хлебом. Зазвучали голоса, откуда-то доносились обрывки песни. Как зеленая ракета, вспыхивал огонь светофора. Взрослые спешили на работу, дети бежали в школу.

А Серёжа с дедом шли на войну.

Они миновали город и вышли на шоссе. А потом свернули на проселочную дорогу – неровную, изрытую глубокими колеями. Эта дорога шла полями, пробивалась сквозь лес, по старым заброшенным мостам пересекала реки. По ней никто не ездил и не ходил. Люди забыли, забросили ненужную дорогу. Но она не казалась мертвой. Над ней звенели жаворонки, с гудом пролетали шмели, через нее прыжками перебегали лоси и семенило на коротких ножках семейство кабана. На деревьях, что росли на обочине, не жалея крепких клювов, со стуком трудились дятлы. Время от времени доносился голос невидимой кукушки, словно вещая лесная птичка отсчитывала, сколько километров пройдено и сколько еще осталось пройти двум путникам – Серёже и деду Они шли туда, куда вела их старая дорога, – на войну.

Когда выходили из дома, дед был озабочен и встревожен. Теперь что-то изменилось в его лице: оно стало спокойным и задумчивым.

– Неужели мы снова встретимся! – отвечая своим мыслям, воскликнул дед.

– Ты это про кого? – Мальчик с любопытством взглянул на деда.

Дед как бы очнулся, оторвался от своих мыслей и посмотрел на Серёжу.

– Про своих товарищей. Старшину Волчака вспомнил, Володю Савичева, чукчу Камыкваля. Сколько лет не виделись!

И он стал перечислять имена дорогих ему фронтовых друзей. Не всех сохранила память, но самые близкие жили, светились – не погасло их время.

– Еще следует отыскать нашу роту, – рассуждал дед. – Помню, мы стояли у села Кадушкино. Но точно не скажу, отбили мы уже село у фашистов или только собирались отбить. Вот ведь память стариковская!

В солдатских сапогах шагать тяжело, не то что в кедах. Сапог велик и как бы дышит, а если прибавить шагу, звенит о камни железной подковой, прибитой, чтобы не сбивался каблук.

– Дед, я устал, – к концу дня пожаловался Серёжа.

– И я устал, – признался дед. – Солдаты всегда усталые. Однако сделаем привал.

Путники свернули с дороги, углубились в лес. Серёжа как дошел до разлапистой елки, так и повалился в мягкий зеленый мох и тут же уснул. Ему ничего не приснилось, так крепко он спал. А проснулся оттого, что рука деда легонько трясла его за плечо:

– Пора!

Серёжа вскочил и долго невидящими глазами смотрел на деда: никак не мог взять в толк, где он и куда пора.

– Может быть, вернемся… пока не поздно? – осторожно предложил дед.

– Нет!

Серёжа вспомнил, что он в походе, что идут они с дедом на войну, на которой не был ни один сегодняшний мальчишка, и потому вскочил на ноги и поправил пирожок пилотки.

И вот уже звенят подковками солдатские сапоги и над дорогой дымком вьется пыль.

– Зачем тебе война понадобилась? – на каком-то далеком километре спросил дед.

– Хочу знать, как совершают подвиги.

– Герои! Подвиги! – недовольно проговорил дед. – Это ведь жизни человеческой стоит!.. А знать, конечно, надо, – неожиданно согласился он.

Как это случилось? Как произошло?

Шли дед и Серёжа на давно отгремевшую, давно отпылавшую войну. Шли по старой дороге, где когда-то катили пушки, и громыхали танки, и месила осеннюю грязь усталая неистребимая пехота, которую в народе любовно зовут «матушкой пехотой».

Сколько дней и ночей шли Серёжа и дед на войну, никто не считал, а сами они сбились со счета.

– Когда же мы придем? – спрашивал мальчик.

И дед устало отвечал:

– Не спеши. Еще навоюемся.

Постепенно Серёжа привык к военному обмундированию. Сапоги стали легче, а воротник гимнастерки уже не тер шею. А когда он надевал пилотку, то звездочка оказывалась точно над переносицей, как и положено. Лицо маленького солдата обветрилось, загорело, а голубые глаза посветлели, словно выгорели от палящего солнца.

Странные перемены происходили в пути и с дедом. Его белая борода неожиданно порыжела, а потом вовсе не стало бороды, хотя Серёжа точно помнил, что дед не сбривал ее. Остались только усы, да и те стали жиденькими – два рыжих перышка. А еще совсем недавно белые густые усы подпирали нос. Глаза у деда повеселели, шаг стал пружинистым, голос твердым. И шел он бодро, поторапливал Серёжу, подавал команду:

– Шире шаг!

С каждым днем дед становился моложе. И только для Серёжи он оставался дедом.

Как это случилось? Как произошло?

Не только с дедом и Серёжей происходили перемены на старой военной дороге. Все вокруг неожиданно изменилось. Светило солнце. Зеленела трава. Небо было голубым. А птицы перестали петь. Откуковала, закончила свой таинственный счет кукушка. Затаились звери. Все замерло. Только между деревьями было видно, как мчатся составы кирпичного цвета с пушками, с танками, а из теплушек, из вагонов, в которых ехали солдаты, доносились обрывки печальных песен. Паровозы не гудели, только тяжело дышали на подъемах.

И когда тяжелая поступь военных эшелонов замерла, Серёже вдруг показалось, что они с дедом одни в целом мире, а все люди, птицы, звери покинули родную землю. Серёже нестерпимо захотелось домой. Он долго крепился, но потом не выдержал и подергал за рукав помолодевшего деда:

– Вернемся домой, дед!

– Поздно, – ответил дед, – теперь уже возврата нет.

– Почему нет? – с тревогой спросил мальчик.

– Мы уже на войне, – был ответ.

– Какая тихая война! – удивился Серёжа. – Я думал, всё вокруг грохочет, как гром. А на войне даже птицы не поют. Тихо.

– Да уж тихо, – сказал дед и многозначительно посмотрел на Серёжу.

День был пасмурный, туманный. И в тревожной тишине мальчик услышал шаги. Негромкие, осторожные, как у охотника, идущего по следу. Серёжа огляделся и увидел солдат. Они шли цепью слева и справа. Он оглянулся: сзади тоже шли солдаты. А потом и впереди из тумана возникла цепь. Их серебристые, влажные от росы шинели то отделялись от тумана, то снова растворялись в нем. Солдат было много, и от их тихих шагов едва заметно вздрагивала земля.

Солдаты держали в руках длинные винтовки с прим-кнутыми штыками и смотрели вперед. Серёжу и деда они не замечали, а может быть, принимали за своих – большой солдат и маленький.

Серёжа посмотрел в лица идущих рядом и удивился. Он думал, что солдаты чужие, незнакомые, а идущие рядом были удивительно похожи на близких людей. И был один солдат похож на соседа Фёдора Фёдоровича, и был другой солдат похож на дядю Егора. А санитарка с красным крестом на брезентовой сумке была так похожа на маму, что Серёжа хотел окликнуть ее, но в это время кто-то срывающимся голосом крикнул: «Воздух!»

И все солдаты сразу попадали в траву, залегли… почему-то.

Серёжа вопросительно посмотрел на деда.

– Ложись! – строго приказал дед.

– Так грязно, – заупрямился мальчик: он и в самом деле стоял в луже.

В следующее мгновение дед сильным рывком бросил мальчика на землю и упал с ним рядом.

А в небе раздался надсадный рев. Он приближался и становился все сильнее. Казалось, небо стало железным и упало на землю, придавило всех, кто залег, – даже головы нельзя было поднять. Послышался грохот.

Пересилив себя, Серёжа оторвался от земли и увидел совсем низко, прямо над собой, желтые крылья фашистского самолета с черными крестами. И даже летчика успел разглядеть фашистского. Он увидел летучие огоньки, которые, сливаясь в одну огненную нитку, тянулись к тем, кто залег на земле.

– Что это, дед? – крикнул мальчик.

– Пули! – ответил тот и рукой сильней прижал мальчика к земле.

А потом снова стало тихо. Так тихо, что ушам больно.

Серёжа встал, осмотрелся, а солдат не увидел.

– Где солдаты, дед?

– Полегли, – мрачно ответил он и поправил шинель. – Побил их фашист.

Как появились солдаты из тумана, так и исчезли в тумане. Навсегда. Были – и нет их.

Но не все солдаты полегли. Оставшиеся в живых поднялись, отряхнули с шинелей землю и зашагали дальше тихим, охотничьим шагом. И на их синеватых штыках сверкало восходящее солнце.

А Серёжа стоял рядом с дедом и внимательно всматривался в лица уходящих в бой и всё искал глазами соседа Фёдора Фёдоровича, и дядю Егора, и санитарку, так похожую на маму. Но их не было.

И Серёжа почувствовал: в сердце забилась льдинка страха так сильно, что захотелось плакать. Но он подумал о тех, кто молча погиб от летящих с неба пуль, и о тех, кто поднялся и не побежал назад, а пошел в бой, и не позволил себе заплакать. И долго еще вспоминал родные лица тех, кто молча шагал рядом с ним.

Как это случилось? Как произошло?

Вышли они в поле. Дед долго осматривался, что-то прикидывал. Потом выбрал место у одинокого развесистого вяза и сказал:

– Здесь танкоопасное направление. Будем окапываться, рыть окоп.

– Что это такое… окоп? – спросил мальчик. – Яма?

– Окоп – солдатский дом, четыре стены, а вместо крыши небо.

– А если пойдет дождь? – поинтересовался Серёжа.

– Наденем плащ-палатки. Вот и вся крыша… солдатская. Бери лопату!

Дед поплевал на руки и взял тяжелую лопату.

И Серёжа поплевал на руки и взял лопату поменьше – малую саперную, так она называется по-военному.

И они стали рыть окоп. Земля была плотная, лопата резала ее ломтями. У деда ломти были ровные и увесистые. А у Серёжи тонкие и часто рассыпались.

– Бери на полный штык, – командовал, учил Дед.

Но «полный штык» не получался у мальчика. К тому же он натер руки.

А дед был неутомимым: помолодев и став снова солдатом, он мог копать без устали. В дороге дед жалел Серёжу, а помолодев, разговаривал с ним как с равным:

– Сам захотел узнать, что такое война. Теперь терпи. Война требует терпения.

Яма, именуемая окопом, медленно становилась глубже, и от нее веяло прохладой, словно на глубине земля была не летней, а зимней, холодной.

Солнце село за линию фронта, когда дед сказал:

– Будет!

И воткнул лопату в землю.

У Серёжи болели стертые руки и от непривычной работы ломило все тело. Он постелил на дно окопа шинель, свалился на нее, свернулся калачиком и заснул. Обычно он засыпал медленно и неохотно. Да еще требовал, чтобы ему почитали. На войне он заснул сразу.

Как это случилось? Как произошло?

Серёжа лежал на дне окопа с открытыми глазами и смотрел на небо. Сердце его стучало часто-часто, словно он и на самом деле только что бежал.

Было тихо – так тихо бывает только на войне. Над Серёжей светились звезды. И казалось, что там, в вышине, раскинулся огромный город и множество огней освещают его дома и улицы.

Серёжа снова подумал о маме, которую напомнила ему санитарка, не поднявшаяся с земли, и горькие слезинки защипали глаза. Но он вытер слезу жестким рукавом военной гимнастерки.

Взвилась зеленая ракета и, не долетев до звезд, погасла. Где-то слева – как говорят военные, «на левом фланге» – дробно заработал пулемет. И снова тихо.

Война затаила дыхание.

И вдруг мальчик услышал шорох. Он привстал и выглянул из окопа. Прислушался, присмотрелся. Неподалеку вздрагивала высокая трава. Кто-то полз прямо к окопу. Кто? Друг или враг?

– Дед! – мальчик энергично потряс спящего солдата за плечо.

– А? Что? Тревога? – пробормотал дед. И сон как рукой сняло.

– Кто-то ползет, – шепнул Серёжа.

Дед подхватил лежащий рядом автомат и выглянул из окопа. Некоторое время он, как говорят военные, изучал обстановку. И вдруг тихо, но строго крикнул во тьму:

– Стой! Кто идет?

И для острастки лязгнул затвором автомата.

Трава сразу перестала вздрагивать, замерла.

– Стрелять буду! – с угрозой в голосе предупредил Дед.

И тут от земли отделились три фигуры. И густой голос спросил:

– Это ты, Манюшин?

– Он самый! А ты – старшина Волчак, как я понимаю?

– Волчак и есть. Со мной Володя Савичев и Ка-мыкваль. Помнишь новенького с Чукотки?

– Давайте ко мне! – Дед махнул рукой.

И трое солдат, пригнувшись, подбежали к окопу и прыгнули вниз.

Друзья обнимали друг друга, хлопали по плечам.

В окопе стало тесно. От ночных гостей пахло махоркой, кожей, ружейным маслом. И еще от них пахло травой и землей.

– Как твоя маманя, Володя Савичев? – расспрашивал друзей дед. – А ты, Камыкваль, письма с Чукотки получаешь?

– Приходит почта… мало-долго.

И тут старшина Волчак спросил деда:

– Ты-то как здесь очутился? Ведь тебя убили…

– Внук потребовал, чтобы я его на войну сводил. Пришлось подняться. Знакомьтесь.

С этими словами дед подтолкнул вперед Серёжу.

– Молодец, сеголеток! – похвалил Серёжу старшина Волчак. – Смотри и запоминай, какая она – война. А то все мы погибнем, некому рассказать будет про нас. Верно?

– Верно-то верно, только пуля-дура не разбирается, где взрослый солдат, а где малец. Тебе не страшно? – спросил Володя Савичев Серёжу.

– Нет! – ответил мальчик. – Только когда солдаты полегли, страшно было.

– Это всегда страшно, даже не таким, как ты, – согласился с мальчиком старшина Волчак.

Все помолчали. Послушали тишину. И тут старшина спросил деда:

– Что же ты окоп на ничейной земле выкопал?

– Не сориентировался, – ответил дед. – Решил, что село Кадушкино наше, а оно оказалось у фашистов.

– Отобьем Кадушкино у врага, – твердо сказал старшина. – Сейчас разведаем огневые точки… Ну, друг, нам пора. Счастливо оставаться!

– Я с вами! – решительно сказал дед.

– И я! – подхватил Серёжа.

– Отставить! – скомандовал старшина. – Маню-шин пойдет. А ты, сеголеток, останешься в окопе.

– Подождешь на берегу, да? Пока мы вернемся, да? – сказал чукча Камыкваль, хотя здесь никакого берега не было.

– Вперед! – прозвучала тихая команда старшины.

Четыре разведчика перевалились через бруствер окопа и слились с темной ночью. Словно их и не было.

Серёжа остался один.

Так это случилось! Так произошло!

Всю ночь Серёжа ждал возвращения деда и его боевых товарищей – старшины Волчака, Володи Савичева и новенького Камыкваля.

Глаза слипались, и несколько раз мальчик засыпал. Но солдатский сон короткий, Серёжа тут же просыпался, всматривался в мутную тьму туманной ночи и прислушивался.

Сырой ветер касался его лица, а над головой неподвижно стояли звезды, словно внимательно наблюдали за тем, что происходит с четырьмя разведчиками.

На рассвете дед вернулся. Без товарищей. Один.

Выплыл из тумана, с трудом перевалил через бруствер, упал на дно окопа и долго лежал без движения. Серёжа заметил, что рукав дедовской гимнастерки был темным от крови. И вспомнил санитарку, похожую на мать.

Дед лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал, ему не хватало воздуха. Серёжа стоял над раненым и все не решался заговорить. Он никогда не видел деда таким бледным и бессильным, не знал, как помочь раненому солдату. Никто не научил его этому.

Наконец дед нашел в себе силы и оторвал голову от земли.

– Наши все погибли, – хриплым голосом сказал он и тихо застонал от боли. – Сперва на мину наткнулся старшина Волчак. Так рвануло, что костей не соберешь… Потом обнаружил себя Володя Савичев. Фашист дал длинную очередь. А ему одной пули хватило. Дальше мы поползли вдвоем с Камыквалем. Долго ползли. Всё село Кадушкино исползали. Все огневые точки нанесли на карту. А когда возвращались… фашист три снаряда выпустил. Камыкваль у меня на руках умер. «Да-алеко-долго до Чукотки», – прошептал и отошел… Мне тоже осколок достался от тех трех снарядов.

Дед прижался щекой к земле окопа. Затих.

– Дед, а умирать на войне больно? – неожиданно спросил Серёжа.

– Умирать везде больно, – не открывая глаз, ответил дед.

– Как же они терпели?

– Тут выбора нет… Я все думаю, напрасно ты на войну пришел.

– Не напрасно, – через силу ответил мальчик.

– Посмотреть войну и в кино можно. Здесь не смотрят – всё на себе испытывают.

Дед замолчал. А Серёжа стоял рядом, смотрел на раненого деда и думал. Значит, и его будет испытывать война. Значит, и ему будет больно. Как деду.

– Болит? – тихо спросил Серёжа, хотя сам видел, что болит.

– Не в этом дело, – сказал дед. – Надо доставить в полк разведданные. А сил, сам видишь, нет.

Он уронил голову и закрыл глаза. И Серёжа слышал, как дед скрипнул зубами, чтобы не застонать от боли.

– Я сбегаю в полк, – неожиданно предложил мальчик.

Но дед покачал головой:

– Не пущу!

– Но ведь ты не можешь! – сказал Серёжа.

– Я… не дотяну.

– А я мигом!

– Мигом не получится, – покачал головой дед. – Здесь, на войне, все с головой делать надо… До рощи ты доползешь. А там деревья тебя укроют. Вот разведданные. За них три моих товарища жизнь свою отдали.

С этими словами раненый солдат протянул Серёже клочок бумаги.

Серёжа сжал бумагу с таинственным названием «разведданные» и легко выбрался из окопа.

Он был маленьким, худым и полз, прижимаясь к земле и извиваясь, как ящерица. Высокая трава смыкалась над ним. От росы гимнастерка стала мокрой, а сапоги блестели. Временами мальчик слизывал с губ холодные капельки росы. Несколько раз над ним свистели пули, и тогда Серёжа замирал. И снова полз вперед.

Так он добрался до рощицы и, лишь когда деревья обступили его, скрыли от глаз врага, встал и зашагал в сторону поселка.

Серёжу долго не пускали в штаб, думали: нечего там делать мальчишке. Но он твердо стоял на своем, и в конце концов начальник караула провел его к командиру.

– Кто такой?! – строго спросил командир, разглядывая мокрого от росы мальчонку в военной форме.

– Сергей Манюшин! – по-военному доложил мальчик.

– Допустим, – сказал командир. – И откуда ты такой взялся?

– У нас с дедом окоп на ничейной земле! – ответил мальчик. – Я принес разведданные.

– Разведданные? – Командир сразу поднялся с места. – А где старшина Волчак, где Володя Савичев, где Камыкваль? Знаешь?

– Знаю, – ответил мальчик. – Погибли смертью героев. А дед ранен.

– Какой еще дед? – сухо спросил командир. Он был опечален смертью своих разведчиков.

– Солдат Манюшин, – ответил Серёжа.

– Так он месяц как погиб, – горько усмехнулся командир.

– Он пришел со мной, – стоял на своем мальчик.

– С того света, что ли? – все еще не верил командир Серёже.

– Оттуда, где нет войны, – сказал мальчик.

– Ладно! – сказал командир. – Пусть потерпит старый солдат. Мы скоро пробьемся к нему. А ты оставайся здесь!

И сразу все командиры подошли к столу и склонились над клочком бумаги, который стоил трех солдатских жизней.

А Серёжа тихо дошел до двери и вышел на улицу.

Как это случилось? Как произошло?

Солнце стояло прямо над окопом, и окоп раскалился, как печь. А выйти из этой печи нельзя – враг близко.

А у двух солдат, большого и маленького, была одна фляга с водой на двоих. Фляга алюминиевая, в брезентовой рубашке, с нарезной пробкой, которая завинчивалась. И воды в ней было не более половины.

То дед попьет, то внук утолит жажду, а вода не кончалась.

И вдруг мальчик заметил, что после деда вода не убывает: раненый не пьет, только прикладывает горлышко фляги к губам – бережет воду для него, для Серёжи. И Серёже стало стыдно, что он пьет, а раненый терпит, хотя губы его пересохли и потрескались. И когда дед снова протянул флягу, мальчик не сделал ни глотка, только поднес алюминиевое горлышко ко рту и подышал водой.

И хотя жажда мучила его и пить ему хотелось еще больше, он вдруг почувствовал радость. Значит, он может терпеть, хоть это очень трудно, может приказать себе и выполнить приказ. Он завернул пробку, вытер рот тыльной стороной ладони, как делают, попив всласть водицы, и вернул флягу деду.

Как это случилось? Как произошло?

Солдатский окоп превратился в маленькую крепость. Весь гарнизон крепости состоял из двух человек – Серёжи и деда. И возникла эта крепость в поле, на ничейной земле, между своими и врагами, как между небом и землей.

На третий день враги обнаружили странный окоп у себя под носом и начали обстреливать его из орудий. Земля загудела, задрожала, заходила. То спереди, то сзади земля с кустами, травой, камушками взмывала вверх и тяжело опадала, словно пыталась засыпать окоп и его обитателей.

А на месте взрыва возникла безобразная черная воронка, и от нее пахло горелым.

– Недолет… Перелет… Левее… Правее… – нашептывал дед, определяя попадание снаряда. И хоть был раненый, но, когда с неба летели комья поднятой взрывом земли, старался прикрыть Серёжу своим телом.

Один из разрывов повалил могучий ясень, что рос рядом с окопом. Дерево шумно упало, тряхнув листвой, и подняло могучие корни, которые замерли над окопом.

Наконец, решив, что от маленького дерзкого окопа ничего не осталось, враги прекратили огонь.

А Серёжа, оглушенный взрывами, бледный и измученный, все жался к деду, все искал у него защиты.

– Артподготовка закончена! – определил дед, когда пушки врага умолкли.

У деда постоянно появлялись незнакомые военные слова, которые Серёжа слышал впервые и запоминал.

Прошел еще один день и еще одна ночь.

Серёжа проснулся и встал на ноги. Раненый дед метался в жару и просил пить. Теперь Серёжа нес службу за двоих: за себя и за деда. Он наблюдал за тем, что происходит на переднем крае.

Было тихо. Курился синеватый туман. Роса была крупной и тяжелой, как дробь. Над окопом нависали вырванные из земли корни порушенного вяза. А вокруг окопа зияли черные воронки. И, глядя на истерзанную землю, Серёжа вдруг пожалел ее, словно она, земля, была существом живым и страдала от ран и ожогов. Да, может быть, так оно и было.

Серёжа поднял глаза и увидел обожженные огнем алые облака, которые проплывали над горящим селом Кадушкиным… Подожженные снарядами, горели избы, сараи, колодцы. Вся земля горела под Кадушкиным. От этого военного огня облака и стали алыми.

Оттуда, со стороны Кадушкина, вдруг стала доноситься стрельба. Снова заухали орудия. Видимо, полк, уничтожив ночью огневые точки, начал штурм села.

…Как это случилось? Как произошло?

Впереди окопа показался танк. Был он сперва маленьким, безобидным и гудел, как шмель. Но с каждой минутой танк становился все больше. Казалось, он рос на глазах. Мотор грозно ревел, гусеницы лязгали железом. А на броне стали различимы черные кресты. Он тяжело взбирался на пригорки и со скрипом скатывался вниз. Его длинная пушка угрожающе покачивалась, словно ждала удобного момента, чтобы выстрелить. Фашистский танк шел на маленькую солдатскую крепость – на окоп, дерзко вырытый на ничейной земле.

Серёже вдруг стало не по себе – сердце забилось тревожно, и мальчик упал на дно окопа рядом с притихшим дедом.

– Ты что? – спросил раненый.

– Дед, мы погибаем! Дед, пришел конец! Он ползет на нас!

– Танк? – спросил дед и по растерянному виду мальчика понял: танк.

Солдат с трудом поднялся, навалился грудью на переднюю стенку окопа и стал наблюдать за приближающейся громадой. Не отрывая глаз от танка, он сказал Серёже:

– Времени мало. Слушай и запоминай. Этот танк хочет обойти наш полк слева и неожиданно ударить с фланга. Но у него ничего не выйдет. Я помогу своей роте, зря, что ли, пришел на войну.

– Дед, он же раздавит тебя!

– Если так рассуждать, никогда не победишь врага, – сказал дед.

И он достал из ниши, вырытой в стенке окопа, гранату, похожую на большую консервную банку.

– Разве гранатой его остановишь? – безнадежно произнес Серёжа.

– Остановишь, если к гранате добавишь еще кое-что.

– Что добавишь? – воскликнул мальчик.

Но дед не ответил на его вопрос. Он спешил сказать ему главное:

– Если я не вернусь, пойдешь домой один. Это мой приказ!

Дед хотел еще что-то сказать, но грохот фашистского танка заглушил его голос. Земля дрожала. Приближающийся танк становился все больше, все громадней. Был он уже величиной с паровоз, а может быть, с дом. Так казалось Серёже. Гусеницы безжалостно перекапывали нежную землю. Пушка зловеще покачивалась. Серёжа сжался, зажмурил глаза. Но, пересилив себя, посмотрел в глаза деду и спросил:

– Можно я с тобой?

Он произнес эти слова громко, но в грохоте танков дед не услышал просьбы внука. А может быть, и услышал, но не захотел напоследок сказать «нет».

Он стиснул зубы, чтобы заглушить боль, перевалил через бруствер и, прижимаясь к земле, пополз навстречу ревущей громаде.

Отчаяние охватило Серёжу. Он хотел было броситься за дедом, но в это время на конце длинного ствола пушки ослепительно сверкнуло рваное пламя, прогремел выстрел. И совсем близко от окопа разорвался снаряд. Воздух стал плотным, почти твердым. Взрывная волна сбила мальчика с ног и бросила на дно окопа. А когда он поднялся на ноги, ему на голову и на плечи посыпались комья земли.

Танк был совсем близко. И фашистский заряжающий, вероятно, уже заслал новый снаряд в патронник орудия. Но выстрелить ему не удалось.

Серёжа увидел, как рядом с огромным танком возникла маленькая и на вид слабая фигура деда-солдата. И в следующее мгновение что-то грохнуло. И танк, скрежеща, завертелся на месте, как подбитый зверь. Чадящее облако окутало громадину. А потом в черном облаке забилось оранжевое пламя.

Фигурка солдата исчезла.

И тогда Серёжа закричал, на всю ничейную землю закричал:

– Дед!.. Дед!.. Дед!..

Фашистский танк замер. Он горел, как деревянный. Временами раздавались взрывы – это рвался боекомплект: снаряды и патроны.

А потом все кончилось. И только с того места, где стоял танк, к небу поднимался столб дыма и черной сажей пачкал проплывающие облака.

Дед не возвращался.

Серёжа выбрался из окопа и пополз к догорающему танку.

Огромный танк был черным и безжизненным. От него тянуло душным жаром, обжигающим лицо. Уткнувшаяся в землю пушка напоминала большую головню. Краска обгорела, и остов танка покрылся окалиной, словно тяжелую машину запихнули в огромную печь и огонь выжег все, что в ней было живого и смертоносного. Осталась одна оболочка, безопасная и жалкая.

Но никакой печи не было. А был невысокий рыжеватый солдат, Серёжин дед, который не побоялся, встал на пути ревущей стальной громады с гранатой в руке. Правда, кроме обычного оружия потребовалось отважное сердце, которое взорвалось вместе с гранатой.

В нескольких шагах от танка Серёжа увидел деда.

Он лежал на земле, раскинув руки, и неподвижными глазами смотрел в небо. Лицо его было спокойно, словно умирать ему было совсем не больно. Только из молодого он снова стал старым: появилась белая борода клинышком, а на месте двух рыжих перышков оказались густые усы, подпирающие нос. В этом страшном коротком бою он прожил целую жизнь и состарился – многие годы вместились в одно мгновенье.

– Дед!

Серёжа стоял на сожженной земле и не сводил глаз с деда, словно старался получше запомнить его. Слезы текли по обветренному лицу мальчика, и он смахивал их жестким рукавом гимнастерки.

А может быть, дед жив? Просто ранен?

Серёжа опустился на колени и прижался ухом к груди деда в надежде услышать хотя бы слабый звук. Но под гимнастеркой у старого солдата было тихо.

А мальчик все ждал, все надеялся. И вдруг почувствовал едва заметные удары – это в груди деда отдавалось биение Серёжиного сердца. И мальчику показалось, что у них с дедом одно, общее сердце.

Серёжа поднялся с земли. Но был он уже не прежним Серёжей, а превратился в бойца, стойкого на всю жизнь.

Он огляделся: фашистского танка не было – вместо него на земле возвышалась горка пепла. Танк рассыпался, исчез.

А дед лежал рядом как живой. Солдат, заснувший после трудного боя. Но его слова звучали в сознании мальчика: «Ты хотел знать, как совершают подвиг… Это ведь жизни человеческой стоит».

Как это случилось? Как произошло?

Пришел Серёжа на войну с дедом, а домой возвращался один.

Шел по развороченной танками фронтовой дороге, мимо палаток медсанбатов, от которых доносился жутковатый дух лекарства. Шел мимо военно-полевых пекарен с родным, теплым запахом хлеба – запахом жизни. Бойцы попадались ему все реже, а потом их совсем не стало. Теперь Серёжа шел мимо заброшенных окопов и землянок, по бывшей «ничейной» земле, навсегда ставшей нашей. И на этом военном пути все было пройденным, пережитым, бывшим.

Шел Серёжа один, а ему казалось, что дед идет рядом и подковки дедовских сапог нет-нет да звякнут о камень.

Он не заметил, как запели птицы, застучал дятел и вещая птичка кукушка начала отсчитывать годы мира. А потом старая безлюдная дорога войны затерялась среди деревьев, полей и селений.

Из прошлого Серёжа вернулся в наш день.

Но это был уже не прежний Серёжа. В груди у мальчика теперь билось сердце, способное в нужный момент остановить врага. Сердце деда.

«Иван-виллис»

Памяти Бориса Николаевича Полевого

1

Сколько я себя помню, мы жили над озером в рубленом трехэтажном доме. Улица кончалась под нашими окнами, и дальше шел пологий спуск к воде, поросший кустами ежевики и редкими кряжистыми вязами. В мощном стволе одного дерева зияла большая дыра – след удара шаровой молнии. Как-то ночью весь дом был разбужен оглушительным треском, напоминающим взрыв. Дом качнуло, стекла задребезжали. А утром в теле старого дерева обнаружили пахнущее горелым круглое окно. Если посмотреть в него со стороны озера, виден наш дом: серебристые от времени бревна и покрашенная ярким суриком крыша с трубами и антеннами. А если обойти дерево и заглянуть с другой стороны – синеет вода.

Озеро, как старое помутневшее зеркало, отражало весь окружающий меня маленький мир: насосную станцию, мачты электропередачи, фонари, густую щеточку камышей, облака и далекие синеватые горы, которые всегда казались мне недоступными и нереальными. Когда поднимался ветер и вода покрывалась морщинками – отражение коверкалось и получалось, что озеро не отражает, а передразнивает, как кривое зеркало.

Однажды, возвращаясь домой из школы, я увидел странную машину с выпуклыми старомодными фарами и брезентовым верхом. Крылья у нее были ребристыми, а сзади, как живая круглая печать, виднелся запасный баллон. Эту машину с криком и гиканьем катила по мостовой ватага ребят. Я хотел было тоже принять участие в этой забаве, но ребят было так много, что мне не хватило места, и, размахивая сумкой, я побежал рядом. В кабине я увидел большого краснолицего человека в брезентовом плаще с капюшоном, похожим на слоновое ухо. Не обращая внимания на гиканье ребят, водитель спокойно держал руки на баранке руля, словно машина шла своим ходом.

А к концу дня я столкнулся со странной машиной у подъезда нашего дома. Теперь я мог внимательно рассмотреть ее. Она была цвета жухлой травы и сильно побита – сразу видно: много поездила, много повидала на своем веку. Вообще она больше напоминала трудягу-грузовичок, чем легковушку, но для грузовичка была слишком мала. Рассматривая странную машину, я вдруг обнаружил под колесами чьи-то ноги в высоких сапогах. «Человек попал под машину», – подумал я и почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Но в это время ноги зашевелились, задвигались, и из-под машины, пыхтя и отдуваясь, выбрался полный человек с красным одутловатым лицом и с остатком бурых вьющихся волос, которые венком лежали на большой тяжелой голове. Незнакомец, которого я принял за жертву уличного движения, поднялся на ноги и стал отряхивать жесткий брезентовый плащ.

Глаза у него были не по его комплекции – маленькие и не по возрасту живые.

– Здравствуй! – неожиданно сказал он, заметив мое любопытство. – Меня зовут дядя Аполлон Голуб. Я новый жилец. А ты кто такой?

– Валера, – с готовностью ответил я, продолжая рассматривать странную машину.

– Знаешь, как я здесь очутился? – вдруг спросил он меня и тут же поторопился ответить: – Приехал к товарищу, а он в санатории. Прочел объявление: «Сдам комнату одинокому непьющему мужчине». И я решил, что я и есть «одинокий непьющий». Буду жить в третьей квартире, на первом этаже.

Новый жилец как бы спешил сообщить о себе все сведения. На самом деле оставалось неизвестным, кто он и что привело его в наш маленький город.

Продолжить чтение