Читать онлайн Где-то рядом. Часть 2 бесплатно

Цена жизни

Посвящается моему папе Дмитренко Анатолию Ивановичу, конструктору-учёному, лауреату Государственной премии РФ, академику Российской академии космонавтики имени К.Э. Циолковского и Международной академии астронавтики

Старик был стар. В свои восемьдесят четыре года он жил один в своей хижине у моря на самой окраине маленькой рыбацкой деревни.

Каждое утро он просыпался ещё до рассвета, старикам свойственна такая слабость, одевался и шёл к кромке воды. Слезящимися на ветру, сузившимися от старости глазами он смотрел, как огненный круг солнца медленно поднимается из-за линии горизонта. Не меньше часа Старик сидел неподвижно, глядя на море. Когда солнце, взойдя на небо, начинало обжигать своим светом глаза, Старик поднимался. Шаркающими шагами он уходил в дом.

«Это ещё хорошо, что я обхожусь без палки, и ноги пока ещё держат меня», – думал Старик в моменты, когда затвердевшие его ступни предательски зачерпывали в обувь песок, который тёр собою сухую морщинистую кожу.

Жилище Старика внутри выглядело довольно просто. Убранство первой из двух комнат составляли старый шкаф, кухонный стол, три стула и диван, во второй комнате стояла кровать. Стены в доме были окрашены синей краской любимого Стариком цвета моря. Лишь кое-где на станах висели старые бумажные картинки с пейзажами волн, неба, гор и плывущих по волнам лодок. Портрет давно уже покинувшей этот мир жены Старик, чтобы не тревожить себя прежними воспоминаниями, перевесил во вторую комнату и теперь, только ложась спать, иногда встречался с ней глазами. Там же, возле кровати, стоял комод, в котором Старик хранил чистые рубашки и кое-какие документы.

В кухонном углу стояла плита и старенький кофейный аппарат.

По-обыкновению, утром Старик заваривал себе кофе. Иногда чашка этого густого напитка помогала взбодриться, но чаще всего, ритуал его приготовления был данью привычки.

«Когда же я успел так состариться», – думал про себя Старик, глядя на свои закостеневшие немощные руки.

Выпив кофе, Старик брал в руку шляпу, и, захлопнув за собою дверь, отправлялся в деревню. Шляпу он нёс в руках. Это доктор прописал ему накрывать голову, но Старик привык ходить всегда без головного убора, поэтому шляпу он нёс в руках.

Начинался новый день. К этому времени, обычно, солнце уже ярко светило с востока. Жители посёлка один за другим выходили в этот час из своих домов. После того, как всю работу по ловле рыбы за них стали выполнять дистанционно-управляемые динги, у рыбаков отпала необходимость вставать до восхода солнца. Сейчас все эти люди засядут где-нибудь в тени крыш кавэрн, так называют в этих местах закусочные прямо у моря, и, управляя каждый своим дингом, будут лишь изредка поглядывать на море.

Солнце начинало припекать. Теперь Старик шёл по дороге совсем один. Лишь изредка его догоняла и обгоняла какая-нибудь кошка или собака. Шляпу свою он по-прежнему нёс в руках.

Старик стал седым так давно, что уже даже при всём желании он не смог бы вспомнить, в каком возрасте голова его побелела. Теперь же последние его волосы, настолько редкие, что через них было хорошо видно, как блестит на солнце обтянутый кожей череп, необратимо старалось свести с головы палящее солнце.

Лицо Старика было изрезано глубокими морщинами, а кожу покрывали тёмные пятна, которые обычно в великом множестве возникают у старых людей от любого пребывания на солнце. Сухие плечи Старика давно сковала обычная для его возраста сутулость.

Мышцы лица Старика потеряли уже былую подвижность, из-за чего выражение лица его всегда теперь было невозмутимым.

«Иди, Старик, иди вперёд», – говорил он себе, – «ты должен двигаться, иначе погибнешь. Для тебя теперь движение – это жизнь».

Он говорил сам с собою только когда был уверен, что вокруг никого нет, и он один.

«Ты обязан проделывать в день не меньше двух тысяч шагов», – убеждал он себя.

Так Старик дошёл до последнего дома своей улицы и свернул за угол. Здесь начиналась улица, которая вела к главной пристани. Всегда намного более шумная, чем прочие, она и сейчас выглядела оживлённо.

Бойкие торговцы в этот час открывали свои магазины. Нехитрое убранство их витрин составляли, в основном, снасти для ловли, да запчасти для дингов.

«Сколько же лет я не рыбачил?» – пытался вспомнить Старик. Свой динг он давно продал, когда почувствовал, что его ослабевшие от старости руки уже не способны справляться с пультом управления динга.

«А ведь я помню, как выходил в море на отцовской моторной лодке», – вспоминал про себя Старик. – «И отец сам учил меня рыбачить. Когда мы поймали мою первую большую рыбу, мне было лет пять, и я жутко испугался. Я прижался к корме и ждал, пока отец, нанося рыбе методичные удары по голове, не убьёт её, могучую, сильную, отчаянно хлопающую по днищу нашей лодки хвостом».

Старик продолжал свой путь. Он шёл вперёд. Дома, где-то отремонтированные своими владельцами по последней моде и выглядящие теперь весьма презентабельно, а где-то обветшалые, такие же, как и лачуга Старика, тянулись с обеих сторон. Тень от них, отбрасываемая в этот час на дорогу, уже мало спасала от вступающего в свои права зноя. На одном из домов камера, скользнув по Старику своим лучом, направила на него свой чёрный зрачок, но Старик даже не обратил на неё внимания, он упрямо шёл вперёд.

Старик любил жару. Он полюбил её после того, как узнал однажды, что такое настоящий холод. Однако в последнее время прогулки под палящим солнцем давались ему всё труднее и труднее, и он предпочёл сейчас прижаться поближе к прохладным стенам домов, чтобы хоть какую-то часть своего пути проделать в тени.

«Идите, ноги, идите. Я не верю, что вы так ослабли, что не способны уже передвигать меня, вы должны меня слушаться», – повторял Старик.

Наконец, улица закончилась. Позади остались лавчонки и магазины, и перед Стариком развернулся рынок. Чего здесь только не было. В этот ранний час уже бойко кипела торговля. Продавали рыбу. Здесь были и сардины, и макрель, и даже черепахи. Устрицы и осьминоги, ещё живые, плескались в тазах. На рынок приезжали люди из города, чтобы в этот час уже закупить свежей рыбы для своих кафе и ресторанов. Да и простые горожане были тут частыми гостями. Старику лучше было не попадаться всем им на глаза. Ходил он так медленно, что мог устроить затор в любом, даже самом широком проходе рынка. Поэтому каждый, кто видел здесь Старика, тут же начинал шипеть на него, и махать руками, и кричать, чтобы тот немедленно отошёл в сторону. Старик их понимал, старых людей мало кто любит.

Он не пошел на рынок, а свернул в другую сторону, на улицу, что вела к центральной площади и набережной.

Солнце припекало.

«Иди, Старик, иди», – подгонял себя Старик. – «Сегодня хороший ясный день, ты любишь такую погоду. Если станет совсем жарко, то у тебя есть шляпа и ты сможешь прикрыть ею свою лысую голову, и не позволишь случиться тепловому удару, который сделает тебя беспомощным и опозорит перед всеми».

Старика обгоняли, но он уверенно шёл вперёд. В конце улицы он подошёл к уличным торговцам. Пошарив в кармане, Старик достал оттуда пригоршню звенящих монет, и, отсчитав под нетерпеливыми взглядами торговок своими неуклюжими пальцами нужную сумму, купил кулёк сушёных рыбок. Сам Старик есть не хотел и давно уже потерял вкус к еде, но, когда он встретит сегодня Мальчугана, ему будет, чем угостить того, а Мальчуган очень любит сушёные рыбки.

Набережная была совсем близко, и Старик уже чувствовал свежий запах моря. Это был запах соли, рыбы и водорослей.

– Ну, вот я и догнал тебя, – услышал за спиной Старик звонкий голос Мальчугана. – Я заметил тебя, когда ты был ещё в начале улицы и побежал.

– Ну, здравствуй, – оборачиваясь к ребёнку, произнёс Старик, и впервые за день на лице его промелькнуло нечто похожее на улыбку.

Мальчугану было семь лет. Он находился в том благодатном возрасте, когда забота родителей позволяет пребывать в полной беспечности, а крепчающий день ото дня ум рождает неуёмную жажду познаний.

Теперь Мальчуган зашагал рядом со Стариком. Было видно, что ему хотелось идти намного быстрее, но он, чтобы не обидеть Старика, старательно подстраивался под медленный шаг того. Так они добрались до площади. Тут Мальчуган не удержался, и кинулся кружить вокруг памятника, распугивая сидевших на его ступенях распушивших перья важных голубей.

Старик только улыбнулся.

Так они прошли всю площадь. Мальчуган то подбегал к Старику, то, увидев нечто новое, удалялся, но скоро возвращался и потом какое-то время ещё шёл рядом.

И вот набережная, крик чаек, запах водорослей, волны неторопливо плещутся у каменных глыб волнорезов. Море сегодня спокойно. Его бирюза зеркалом отражает ослепительные лучи солнца и те, разбившись на множество осколков о рябь волн, тут же превращаются в миллион весёлых искорок.

Старик и Мальчуган садятся прямо на бетонный парапет, защищающий набережную от умеющего иногда разбушеваться моря. Мальчуган тут же свешивает ноги и начинает болтать ими над волнами, Старику требуется намного больше времени, чтобы согнуть свои больные колени и затем, опустившись, уложить руками ноги так, чтобы они хотя бы какое-то время не ныли.

Старик достаёт из кармана купленный кулёк рыбок. Мальчуган радостно хватает его. Каждый раз при их встрече Старик угощает Мальчугана, и каждый раз Мальчуган радуется так, как будто это в первый раз.

И вот они сидят так вдвоём. Посередине лежат в развёрнутом бумажном пакетике рыбки. Мальчуган шустро хватает их, ловко чистит и отправляет в рот, Старик неспешно берет по одной и долго рассасывает каждую.

Так сидят они вместе – Старик и Мальчуган – и смотрят на море.

Владельцы дингов давно уже заняли свои места под навесом кавэрн. Рыбаки оживлённо управляют своими дингами, соревнуясь друг с другом в забрасывании сетей.

Отсюда, с берега, дингов не видно. Все они там, далеко в море. Когда море спокойно, их даже не возвращают на ночь в деревню, а лишь переводят в автономный режим. Но днём, при свете, рыба становится намного умнее и за ней ещё надо поохотится, вот тогда владельцы дингов берут в руки доски, так называют теперь таблеты управления дингами, садятся поближе к морю, где сигнал получше, и так проводят здесь всё время до обеда. Они то и дело заказывают лаколу – местный алкогольный напиток, основу которого составляет крепкая агуарда и энергетик – и сильно галдят.

В кавэрнах сейчас накурено и шумно, и таким, как Старик с мальчиком, там в эти часы не место, поэтому Старик и Мальчуган не заходят под навесы, а сидят прямо на бетоне у самой кромки моря.

Пошарив в кармане, Мальчуган вынимает оттуда хлеб, деловито разламывает его и протягивает половину Старику. Теперь они, по крошке отламывая мякиш, кормят слетевшихся к ним белоснежных чаек.

– Завтра мне надо будет уехать, – произносит Старик.

– Зачем? – спрашивает Мальчуган. – Ты обычно никуда не ездишь.

– Завтра надо будет поехать… – неспешно отвечает Старик.

– Ты поедешь на том большом синем автобусе, что останавливается каждый день на площади? Я как-то ездил на нём. Он очень большой, – начинает тараторить Мальчуган.

– Да, поеду на нём в город.

– Я тоже был когда-то в городе. Там вот таки большие дома, – Мальчуган высоко вытягивает вверх руку. – И ещё там очень много машин. Там всё совсем не так, как в нашем посёлке. Там на каждом углу продают еду и мороженое. Ты будешь завтра есть мороженое?

– Нет, наверно не буду, – улыбнулся Старик едва уловимой улыбкой и погладил Мальчугана по голове. – У меня будет завтра мало времени.

– Как это мало времени? – удивился Мальчуган. – Разве его может быть мало или много?

– Меня ждёт в городе одно дело, и хорошо бы мне управится с ним до обеда и двенадцатичасовым автобусом уже вернуться домой. Иначе вечером в автобусе будет слишком много народу, и мне придётся стоять всю дорогу, не знаю, выдержат ли это мои ноги.

– Тогда возвращайся побыстрей, – сказал Мальчуган. – Хочешь, я приду встречать тебя завтра на остановку?

Старик на это только снова ласково погладил Мальчугана по голове.

– А когда ты завтра вернёшься, мы можем пойти с тобой на старую пристань, – торопливо, как будто кто-то может прервать его и лишить приятных будущих занятий, продолжал Мальчуган. – Ветер меняется, и я наловлю для нас тех маленьких серых рыбок, которых ты меня учил ловить. Я смогу.

Погода действительно менялась. Старик это чувствовал своим начинающим предательски ныть левым плечом. К вечеру оно совсем разболится. Мальчуган был прав, ветер переменится и завтра, скорее всего, пригонит к берегу косяк серебристых килек.

– Если мне придётся потом уехать надолго, ты ведь не будешь скучать? – спросил мальчика Старик.

– Надолго это на сколько. На неделю? – поинтересовался Мальчуган.

– Нет, дольше, – ответил Старик.

– И ты не побудешь здесь до конца лета? Останься до конца лета. Потом меня заберут в город, но сейчас только июнь. Кто же будет со мной гулять? Все вокруг заняты целый день рыбной ловлей. До меня тут нет никому дела. А осенью меня отдадут в школу. Папа сказал, что отвезёт меня к маме в город, тогда и ты можешь уехать.

– Обещаю, что, если мне разрешат пожить здесь до осени, я останусь, – сказал Старик.

– А кто же тебе может запретить? У тебя же нет родителей, ты самостоятельный и можешь сам решать, где тебе жить и что делать, – удивился Мальчуган.

– Я уже стар, и завтра еду в город, где могут посчитать мою жизнь уже никому не нужной. Если они оценят мою жизнь в минус, то мне придётся…

– А, – протянул Мальчуган. – Завтра будет оценка твоей жизни?

Старик утвердительно кивнул.

– А я уже тоже проходил такую оценку. Знаешь, во сколько они оценили меня? Вот во сколько!

Мальчуган несколько раз показал Старику все десять пальцев на обеих своих руках.

– Вот во столько. А отец сказал, что мама прислала письмо о том, что ей удалось заработать там, в городе, денег и меня теперь возьмут в очень хорошую школу, и тогда моя жизнь станет ещё дороже. Вот на столько.

И Мальчуган ещё пару раз показал Старику все пальцы своих ладоней.

– Ну, – протянул Старик, – так и должно быть. Ты молодой, твоя жизнь только начинается, общество надеется, что ты принесёшь ещё много пользы, поэтому твою жизнь ценят дорого. А я уже пожил, и мало кому нужен.

– А мне? – удивился Мальчуган. – Давай я поеду завтра с тобой и скажу, что ты мне нужен, что ты гуляешь со мной, и ты заботишься обо мне.

Старик ласково провёл своей морщинистой шершавой ладонью по взъерошенным волосам Мальчугана.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – притянул к себе руку Старика Мальчуган. – Побудь хотя бы до сентября, пока меня не заберут в школу. Отец говорит, что в школе у меня появятся друзья, но я не знаю, я не уверен…, я никогда не уезжал из нашей деревни надолго.

– Я уезжал, – вздохнул Старик.

– Правда, – оживился Мальчуган. – А где ты был?

– На Луне был, – ответил Старик. – Затем был на Ганимеде, Каллисто…

– Ух ты! Так далеко! – восторженно вскрикнул Мальчуган. – А что ты там делал?

– Работал, – ответил Старик.

– Ты же рыбак, – удивился Мальчуган. – Разве на тех планетах есть моря и рыба?

– Нет, рыбы там нет, – вздохнув, ответил Старик. – Моря есть, только в них нет воды. Там, – Старик указал пальцем на небо, – морями называют обычные плоские равнины.

– Расскажи, расскажи мне о Луне, и о тех ещё, как ты их назвал…

– Ганимед, Каллисто… – повторил Старик. – Это рядом с Юпитером…

– Здорово! И о них мне расскажи!

– Хорошо, – согласился Старик.

Хлеб в руках Старика и Мальчугана давно закончился. Чайки разлетелись, и Старик с Мальчуганом теперь сидели на парапете набережной, просто глядя на море. Солнце припекало, но свежий прохладный бриз приятно обдувал тело и Старику с Мальчуганом было хорошо.

Мальчуган придвинулся поближе к Старику. Он очень любил рассказы Старика и не хотел пропустить ни одного его слова. Старик уже поведал когда-то мальчику, как ходил на своей лодке в море и как поймал однажды в одиночку такую большую рыбу, что та не поместилась в лодке, и чтобы доставить эту махину на берег её пришлось привязывать к корме; о том, как однажды он подружился с парой дельфинов, и те потом поджидали его на одном и том же месте и от радости выпрыгивали из воды, лишь только удавалось им завидеть лодку Старика; и о том, как проходили когда-то мимо их деревни огромные киты и все рыбаки вышли в тот день в море, чтобы только посмотреть на этих громадин, и те величественно проплыли перед ними, помахав всем своими гигантскими хвостами; а потом Старик рассказал Мальчугану, как устроился рыбаком на крупное судно и месяцами не сходил на берег, дрейфуя в море и учась по специальным приборам отыскивать большие стаи рыб.

Сейчас Старик задумался, решая, с чего же именно начать свой рассказ, но Мальчуган сам подсказал ему.

– Начни с самого начала, – попросил он. – Как ты попал на Луну? На чём долетел?

– Долетел… – задумался Старик. – Улетал я туда, как и все, с космодрома. Летело нас тогда на корабле много, человек двести. Все мы вошли в состав одной из той многочисленных групп, которые отправлялись на Луну для добычи гелия-3. Ты знаешь, что это такое?

– Конечно, – слегка обиженно отозвался Мальчик, боясь, что Старик посчитает его совсем маленьким. – Я знаю, что из него сейчас получают электричество.

– Верно, – не торопясь, подтвердил Старик. – Сейчас его добыча намного упростилась, а пятьдесят лет назад его добывали вручную. Таких как я, чернорабочих, готовых работать на других планетах, называли словом – туэго. Наша работа не требовала квалификации, а лишь большой физической силы и крепкого здоровья, поэтому жизнь туэго ценились низко, но я не обижался. За работу в космосе платили больше, чем на Земле, поэтому я отправился в путь. Впервые тогда я выехал за пределы нашей деревни и города. Ты видел когда-нибудь космодром? Хотя бы на картинке?

Мальчуган утвердительно кивнул.

– Так вот на самом деле он намного, намного больше. В то время корабли на Луну отправлялись чуть ли не каждую неделю.

– Твой корабль был тоже очень большой? – спросил Мальчуган.

– Очень, – ответил Старик.

– Больше, чем морской корабль?

– Намного больше.

Старик не стал рассказывать Мальчугану о том, как он заблудился тогда на том огромном космодроме, как бродил, голодный, в поисках своего корабля среди многочисленных металлических конструкций, топливных трубопроводов и коммуникаций, и как пренебрежительно отмахивались от него все, узнав, что он всего лишь жалкий туэго, ищущий свой корабль.

Старик также решил не рассказывать Мальчугану о всех трудностях перелёта, длившегося более двух суток, как чуть было не лопнули его барабанные перепонки при включении реактивных двигателей, как готово было разорваться от нагрузок его довольно крепкое, как он считал, тело при старте, как он, сжатый со всех сторон такими же туэго, прикреплённый на долгие часы полёта вертикально ремнями к внутренний обшивке корабля беспокоился тогда только лишь о том, чтобы затёкшие его руки и ноги остались бы здоровы, и он не был бы по прибытию отправлен обратно на Землю. К счастью, тело Старика тогда выдержало, и каким же счастьем оказалось для него ступить на поверхность Луны. В тот момент он показался сам себе невесомым. Измученный перелётом, он тогда мгновенно забыл об усталости и вместе с прочими прилетевшими радостно прыгал по серому грунту этой странной земли.

– Давай я расскажу тебе, как впервые отправился добывать лунный грунт. Нас поселили в посёлке, а добыча велась за десяток километров, и возил нас туда настоящий поезд.

– Поезд на Луне? – оживился Мальчуган.

– Да, люди проложили рельсы и пустили по ним такие маленькие вагончики. Тебе бы понравилось. А на конечной остановке была шахта. В первый день я попал в ту, которая находилась рядом с терминатором. Ты знаешь, что такое терминатор? Так называют линию раздела света и тьмы. Здесь, на земле, её не увидеть из-за наличия атмосферы, а там, на Луне, когда я увидел эту границу, у меня перехватило дух. Тьма, свет, а между ними острые зубцы скалистых кратеров. Это очень красиво. А вверху на небе Земля.

– Наша Земля? – воскликнул Мальчуган.

– Да, там она на небе и знаешь, она очень красивая. Такая синяя-синяя, как будто всю её покрывает наше море.

Старик не стал рассказывать Мальчугану, как тосковал он тогда по этой родной бирюзовой планете, по морю и по дому. Он мог видеть Землю лишь изредка, когда работал на обращённой к ней стороне Луны и до того, как спускался в темноту шахты. А после этого спуска всё, что видели его глаза – это тёмная лунная порода, и так двенадцать часов в сутки, после которых выход на поверхность казался немыслимым счастьем, и даже неосвещённая солнцем часть поверхности Луны слепила глаза.

– Мы работали и ходили по Луне в специальных костюмах. На Луне нет воздуха, совсем, и самое главное для любого туэго – вовремя успеть подключиться к стационарной воздухонагнетательной сети и потом следить, чтобы не повредить воздухоподводящую трубку. Вот там-то мне и пригодилось моё умение задерживать, как при нырянии, дыхание.

– А что ещё ты делал на Луне?

– Ну, я прилетел туда работать, поэтому свободного времени у меня было мало. Когда одни шахты оказывались на освещённой стороне Луне, нас перевозили в другие, потому что на освещённой солнцем поверхности находиться человеку невозможно. Солнце такое жаркое, что за минуты плавит оболочку костюма, ничего не спасает.

– Там бывает жарче, чем у нас в июле? – удивился Мальчуган.

Старик улыбнулся и погладил мальчика по голове.

– Намного, намного жарче.

Старик не стал рассказывать Мальчугану, что находиться на тёмной стороне Луны было не легче. За все те тринадцать лет, что провёл он в космосе, Старик так и не смог привыкнуть к холоду.

Их поселение, конечно, отапливалось, но на тепле помещений, где содержались туэго, старались сэкономить. Когда температура на поверхности опускалась ниже ста градусов по Цельсию, становилось совсем холодно, и приходилось сбиваться всеми в одну кучу, чтобы теплом тел хоть как-то согревать друг друга.

– Давай я тебе лучше расскажу, как нашёл там, на Луне, один очень красивый камень. Я тогда работал в шахте на глубине примерно полукилометра от поверхности. Порода там идёт тёмная, почти чёрная, а освещение настолько слабое, что работать приходится почти вслепую. Я отработал тогда уже семь или восемь часов и думал всё это время о доме. Вспоминал вот этот наш посёлок, волны и крик чаек, и тут что-то блеснуло у меня перед глазами и осколок синий, прозрачный выпал из стены. Тогда мне показалось, что само море неожиданно упало к моим ногам.

– А где он теперь? Ты привёз его домой с Луны? – обрадовался Мальчуган.

– Нет, – ответил Старик. – Когда я вынес найденный камень на поверхность, то оказалось, что это какой-то редкий минерал. Потом его отправили на Землю. А мне заплатили за него втрое больше, чем стоит один день моей работы.

– И долго ты прожил на Луне? – поинтересовался Мальчуган.

Старик задумался.

– Пять лет и четыре месяца, – ответил Старик.

– А потом?

– Потом я отправился на Ганимед.

– Это далеко?

– Очень далеко.

– И что ты там делал?

– Добывал жидкое железо.

– А потом?

– Потом полетел на Каллисто на строительство космической базы.

Видя, что Мальчуган уже устал, Старик своей неуклюжей рукой пошарил в кармане и достал оттуда несколько монет.

– А не сбегаешь ли ты нам за мороженым? – спросил Мальчугана Старик.

Мальчик радостно вскочил, как будто давно уже ждал этого предложения.

– Тебе шоколадное или с сиропом? – радостно спросил готовый рвануть с места Мальчуган.

– Пожалуй, шоколадное… – ответил, прищурившись, Старик, знавший, что Мальчуган больше любит шоколадное.

Мальчик убежал, а Старик остался один и продолжал неподвижно смотреть на море. Ему вспомнилась холодная зелёная поверхность Каллисто, как не похожа она на эту прозрачную водную синеву Земли. Нет, не будет рассказывать он мальчику, как коченел от холода, оставленный всеми в тех местах. Как был вынужден практически в одиночку заканчивать монтаж каркаса станции, как погибали один за другим те, кто стали ему к тому времени ближе любой родни. «Держись, ты должен выжить, ты знаешь, ради чего ты здесь», – повторял себе Старик тогда, когда руки его, замёрзшие в неисправном термокостюме, закручивали последние гайки в собираемой конструкции, а над ним висел громадный оранжевый диск Юпитера. «Держись, ты должен выжить», – говорил себе Старик. Он еле добрался тогда до поселения. Нет, он не расскажет Мальчугану о том, как чуть было не бросили его на той планете, посчитав погибшим. Жизнь туэго стоила слишком дёшево для того, чтобы кто-нибудь отправился его спасать.

Нет, лучше Старик поведает Мальчугану, как красив космос. Там, на спутниках планет, в отсутствии атмосферы, кажется, что все звезды расположены совсем рядом, так близко, что то и дело хочется протянуть к ним руку, и когда делаешь это, то кажется, что слабая поверхность спутника отпускает тебя и испытываешь в этот момент то ли страх, то ли восторг, и прыгаешь вверх, и кажется, что летишь… А наша Земля… Пусть Мальчуган знает, как красива она оттуда из космоса. Сколько же смотрел на неё Старик с поверхности Луны. Наблюдал, как она меняется, как каждый день, когда можно было ему её увидеть, она предстаёт перед ним разной и новой. Нет, не сравнится с ней по красоте ни одна планета.

Мальчик вернулся с мороженым. Своё он уже наполовину съел, мороженое же Старика Мальчуган аккуратно вложил в сжатые пальцы Старика. Когда Мальчуган окончательно расправился с мороженым, Старик протянул ему своё.

– Ты точно не хочешь? – поинтересовался Мальчуган.

Старик едва уловимо улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Смотри, динги! Вон там! – вскочил Мальчик и радостно замахал над головой рукой.

Действительно, там вдалеке, у самого горизонта показался громадный ковш-клешня, затем второй, блеснула на солнце металлическая обшивка забрасывающего сеть сегментного манипулятора. Похожий на гигантского осьминога динг, управляемый с берега своим хозяином, трудился далеко в море. Мальчик хорошо видел его, Старик же только улыбался радостным возгласам Мальчугана. Глаза Старика, давно потерявшие былую остроту зрения, слезились на солнце.

– Может быть, это динг моего отца. Он на прошлой неделе купил себе ещё один и теперь у него целых три динга, – с гордостью сказал Мальчуган, снова усаживаясь рядом со Стариком. – Зачем ты уехал, улетел так далеко? Тебе надоело жить здесь? – продолжал он расспрашивать Старика.

Эх, если бы он знал, как не хотелось Старику тогда уезжать. Как каждую ночь, находясь в сотнях тысяч километров от Земли, он продолжал слышать во сне крики чаек и шум прибоя.

– Мне надо было заработать деньги на обучение сына, – ответил Старик.

– Понятно, – понимающе кивнул Мальчуган. – Мой папа тоже старается, поэтому он и покупает новые динги, и мама тоже, она специально уехала в город. Папа говорит, что я обязан хорошо учиться, иначе жизнь моя станет стоить очень дёшево.

– Это верно, – согласился Старик. – В моё время дингов не было и всего, что я мог заработать здесь, не хватало сыну на школу, а у него обнаружился талант… Один из учителей начальной школы заметил, что он смышлён, как это тогда называлось, в естественных науках. Вот тогда я и решил лететь. За работу в космосе обещали неплохие деньги. Так мне удалось заработать на обучение сына в средней, затем в высшей школе.

Старик не признался Мальчугану, да и не зачем это было делать перед ребёнком, но именно эта цель, это желание Старика не дать пропасть способностям сына, и дали ему возможность выжить там, где другие либо погибали, либо возвращались раньше времени покалеченными и больными домой. Старик был бы счастлив всю жизнь прожить здесь, в родном, хорошо знакомом с детства посёлке, ловя рыбу и добывая этим пропитание своей семье; каждый день видеть жену и сына, но ему пришлось лететь. Лететь очень далеко, потому что ему нечего было предложить обществу, как только свои физические силы. Старик вернулся домой только тогда, когда сын его получил диплом.

– Пойдём-ка, перекусим, – предложил Старик, заметив, что освободились места в кавэрне.

Был полдень, уставшие рыбаки расходились по домам, чтобы, отдохнув там в прохладе, вернуться на берег уже только к вечеру.

Старик и мальчик вошли под карниз опустевшей кавэрны.

– Возьмёшь мне лимонад, – потянул Старика за рукав Мальчуган.

Таких посетителей, как Старик и Мальчуган в кавэрне не любили. Ели они мало, алкоголь не пили, поэтому, по мнению, владельцев кавэрн лишь понапрасну занимали место, но других посетителей в ближайшие часы не предвиделось, поэтому их пустили.

Мальчуган залез на стул. Он с радостью принялся потягивать из трубочки холодный лимонад, а Старик купил обед. Перед ними стояла теперь большая тарелка холодного риса и сладкие шарики из водорослей, и Мальчуган проворно хватал их с тарелки прямо рукой.

– Отец уже, наверно, вернулся с ловли. Я могу сбегать и принести нам свежей рыбы, – торопливо жуя, говорил Мальчуган. – Давай пожарим её у тебя во дворе.

– Хорошо, – согласился Старик. – Ты беги, я буду ждать тебя вечером.

– Ты только подготовь к моему приходу угли, – попросил Мальчуган.

– Хорошо, – снова ответил Старик.

Он просидел в кавэрне ещё немного. Когда обслуга всё чаще стала нервно прохаживаться вокруг него и бросать в его сторону недовольные взгляды, он понял, что пора уходить.

Старик вернулся снова на пирс. Тут он посидел ещё немного, глядя, как лодки с белоснежными парусами везут в этот час отдыхающих из города. Они проплывали совсем близко к нему, увозя своих пассажиров дальше, на расположенные за мысом песчаные пляжи.

Когда солнце уверенно взяло курс к горизонту, когда стало неумолимо приближаться к той линии, где небо соприкасается с морем, Старик поднялся. Медленной, шаркающей своей стариковской походкой он побрёл домой. Насмешливыми взглядами его провожали вышедшие в этот час на улицу подростки, а сидящие вдоль набережной торговки недовольно косились на него. Старик всё понимал и не обижался. Старость некрасива. Казалось, уже один только вид Старика страшил всех этих встречающихся ему сейчас по дороге розовощёких, пока ещё пылающих здоровьем людей, напоминанием об их собственной неминуемой немощи.

«Иди, Старик, иди», – говорил про себя Старик. – «Ты уже проделал сегодня свои две тысячи шагов, но теперь тебе надо вернуться домой, а там уже тебя, наверняка, ждет Мальчуган. Он уже принёс свежей рыбы и ждёт, что ты разведёшь костёр и сделаешь угли. Он ещё мал, и ему нельзя баловаться огнём. Так что иди, Старик, иди, не останавливайся, и не обращай ни на кого внимания».

Мальчуган ждал его, по-видимому, давно. Он уже включил стоящий во дворе электрический аэрогриль и разложил на его решётке почищенную по его просьбе отцом рыбу.

– Ну, где же ты задержался, – деловито переворачивая щипцами рыбу, говорил Мальчуган. – Я уже почти приготовил нам ужин.

Старик сел прямо на песок. Мальчуган сбегал в дом за тарелками и принёс ещё две кружки воды.

Так они сидели, мальчик и Старик, обсасывая косточки румяной, поджаренной на гриле рыбы и наблюдая, как огненный шар солнца, став оранжевым и совершенно утратив свои лучи, оставляя за собой полыхающую дорожку на воде, медленно погружается прямо в море.

– Я приду встречать тебя завтра к дневному автобусу, – сказал Мальчуган.

– Хорошо, – согласился Старик.

На посёлок спустилась ночь.

Утром Старик, по-обыкновению, встал рано. Сегодня он не стал смотреть на восход солнца и не пошел к морю, а вместо этого достал из комода чистую рубашку и новые, ещё совсем не разношенные туфли. Рубашку он надел, а туфли аккуратно завернул в бумагу и взял с собою. Вместо шляпы сегодня Старик нёс в руках папку с пластиковыми документами.

До автобусной остановки путь был неблизкий, но Старик проделал его с упорством человека, имеющего на это силы. Он пришёл за десять минут до отбытия автобуса и, сев на скамейку, развернул свой бумажный свёрток. Он снял со своих ног потёртые сланцы и натянул на одеревеневшие ступни чистенькие туфли. Теперь он был готов.

Подошёл автобус. Он повёз Старика в город. Сначала дорога шла вдоль моря и Старик, глядя в окно, смотрел, как лазурная кромка воды переливается, соприкасаясь с жёлтым песком земли, как швартуются у берега возвращающиеся с ловли переполненные пойманной рыбой динги, как чайки кружатся над белыми гребешками волн, как лучи солнца золотят яхты, проплывающие по сверкающей поверхности воды.

Затем дорога ушла в горы, и теперь море лишь изредка мелькало внизу, синими лоскутами прорываясь сквозь густые ветви кустарника.

Город встретил Старика своей вечной неуёмной суетой. Казалось, нельзя было найти в мире такого звука – грохота, гудка, звона, свиста, рокота – которой не присутствовал бы в этом беспокойном гуле городского гама. «Бедные те люди, которым приходится жить в таком шуме», – думал Старик, переступая своими больными ногами по бетонному тротуару. Его толкали, шикали на него со всех сторон. Многоликой толпе из тех, кто спешил в этот утренний час на работу, приходилось огибать этого склонившегося под бременем старости человека. Люди пробегали мимо него, лишь с гневом оборачиваясь на того, кто стал для них в этот ранний час помехой.

Наконец, Старик добрался до здания оценочного комитета. Вызов сюда он получил ещё неделю назад и всё это время голову его не покидали тягостные думы.

Автомат на входе зарегистрировал Старика, бездушное электронное устройство одно за другим поглотило все привезённые Стариком пластиковые документы, отсканировало его медицинскую карту и, наконец, пропустило в здание.

Проделав несколько шагов, Старик встал в очередь к оценочной машине. Ждать пришлось недолго. Автомат работал шустро. Уже через пять минут на руках у Старика был пластик, на котором стояла оценочная стоимость его жизни. Старик давно уже привык видеть в таких документах минусовое сальдо, однако сегодняшняя сумма заставила его нахмуриться и плотнее обычного сдвинуть брови. Теперь Старику предстояло посещение комнаты Заседателей.

Старик пошел туда, двигаясь уже давно ставшим ему знакомым путём длинных коридоров.

В очередь к Заседателям он оказался третьим. Сюда направляли лишь тех, чья жизнь имела минусовой баланс, это означало, что такой человек обществу не нужен. Таким предлагалось заплатить за себя для продолжения их собственной жизни. Впереди сидела мать с больным ребёнком на руках. То, что девочка была больна, Старик понял сразу. Достаточно он повидал похожих детей в подобных очередях, но из кабинетов Заседателей выходили они очень быстро. Родители оплачивали их жизнь и не скупились, покрывая перед государством бесперспективность собственных детей. Вторым был подросток. Глаза его были мутно стеклянны. Этот пробудет в кабинете Заседателей долго. Если этот поставивший свою жизнь в зависимость от транквилизаторов юнец не имеет на счету денег, то начнутся поиски его родителей или близких. Старику всегда становилось жалко таких детей, они сдавались слишком рано и умирали слишком быстро.

Наконец, подошла очередь Старика. Трое Заседателей, как один, устремили на него свои строгие взгляды, когда он, с жалким бумажным свёртком в руке предстал перед их глазами. Подобно электронному автомату они сейчас по-своему оценивали его и по мере их оценки всё больше и больше вытягивались в удивлении их лица. Перед этими людьми стоял сейчас человек, который, по мнению многих, давно уже был бы обязан завершить свою жизнь и не смущать окружающих своей дряхлостью. Когда же активные Заседатели взглянули на сумму отрицательного сальдо Старика, то изумление их лиц сменилось на гнев.

– Надеюсь, вы понимаете, в каком положении находитесь? – энергично спросил один из Заседателей. – Вы видели, во сколько оценена ваша жизнь?

Старик утвердительно кивнул.

– Вы понимаете, что вы являетесь обузой, огромной обузой для общества и если хотите жить дальше, вы должны заплатить обществу за себя. Вы сможете покрыть отрицательное оценочное сальдо вашей жизни?

Старик молчал.

Заседатели стали перешёптываться между собой. Будь слух Старика хотя бы наполовину таким, каким он был прежде, он бы услышал, как удивляются Заседатели тому, что Старик смог дожить до своих лет.

– За него наверняка кто-то платит, – торопливо шептал один из них двум другим.

Достигнуть такого возраста, не платя ежегодно обществу и государству за собственную давно уже не нужную никому жизнь, представлялось немыслимым.

Каждый человек в современном обществе имел свою цену, это была выраженная в денежном эквиваленте потребность социума в конкретном человеке. Дети имели цену невысокую, но их последующая перспективность давала им некоторый аванс, поэтому детей ценили. Жизнь подростков, не желающих учиться или же работать, нередко уходила в минус и родителям приходилось платить обществу, за то, чтобы те продолжали жить. Наивысшую цену имели жизни тех, кто был уважаем и успешен в обществе. Такие люди на протяжении многих лет могли не волноваться о том, что когда-нибудь государство поставит вопрос об окончании их жизни в связи с ненужностью. Такие многие-многие годы не догадывались о существовании комнаты Заседателей. Наименьшую цену имели жизни стариков.

Старик на протяжении более двух десятков лет видел в своей ежегодной оценке минусовое сальдо. Сначала сумма была невелика, но с каждым годом она росла в геометрической прогрессии.

Сейчас Старик в очередной раз стоял перед Заседателями, сжимая в руке бумажный свёрток со своими шлёпанцами, и упорно молчал. Он знал, что им не выгодно выносить решение об окончании его жизни. Приговоры о прерывании жизни в связи с убыточностью какого-либо своего гражданина обществом выносились редко. Государство хотело справедливости и денег, поэтому Заседатели сейчас будут любыми силами пытаться вынудить Старика заплатить за его собственную жизнь. Он будет должен заплатить за то, чтобы ещё год прожить на этом свете.

– Вы понимаете, что обходитесь обществу недёшево, – начал один из Заседателей. – Вы стары, вам в любой момент может потребоваться медицинская помощь.

– В ваших документах указано, что вот уже более пятнадцати лет вы не работаете, а значит, не приносите никакой пользы обществу, – подхватил второй.

– Вы должны понимать, что на этом свете вы, возможно, занимаете чьё-то место. Вы потребляете воздух, энергию, продукты. Ваше место вполне может занять кто-то другой, – говорил третий Заседатель.

– За вас есть кому заплатить? У вас есть деньги? Вы можете покрыть минусовое сальдо? Вы можете выкупить у государства собственную жизнь? – наперебой твердили все три.

Старик молчал. В двадцать третий раз он стоял перед подобной комиссией. Он вспомнил сейчас, как произошло это впервые. Именно тогда ему дали понять всю ненужность, бесполезность собственной жизни. Сначала с этим нелегко было смириться, да и сумма отрицательного сальдо была совсем невысока, но именно тогда стало понятно, что отныне ему придётся платить, платить и платить. И Старик смирился и привык…

– Вы понимаете, что мы вам говорим? Вы слишком стары, чтобы общество могло позволить вам вот так свободно ходить по нашей планете. Вы готовы заплатить за своё пребывание на земле?

Старик молчал.

– Вы понимаете, что если вы не согласитесь заплатить указанную сумму, мы вынуждены будем вынести решение о том, чтобы прервать вашу жизнь. Вас попросту не станет, – продолжали давить Заседатели. – У вас есть родственники? Кто-нибудь может за вас заплатить?

Да, Старик всё понимал. Об этом и думал он всю последнюю неделю. «Засиделся ты, Старик, ты слишком задержался на этом свете», – говорил он сам себе. – «Они правы, они давно уже правы, ты никому не нужен, а сумма в твоём оценочном листке стала уже немыслимо большой. Посмотри, все твои ровесники давно уже прошли процедуру прерывания жизни, их нет, хотя они были намного здоровее, чем ты сейчас. А у тебя постоянно болит плечо и ноет колено, и руки твои уже совсем не те, что раньше, пожалуй, ты уже не сможешь вытащить ими даже небольшую рыбу. А твои глаза? Они болят и слезятся на солнце, и видят всё хуже и хуже. И тебе стыдно всем признаться, но твой слух… Иногда ты можешь лишь делать вид, что понимаешь то, что говорит тебе собеседник… Нет, ты слишком засиделся, зажился. Не зря же таких, как ты, называют пожилыми людьми. Пожилые – это те, кто уже пожил…»

Никто не знал, и не хотел знать, как работает та машина, что совершает прерывание жизни, но по слухам процедура эта происходила безболезненно и быстро.

«Я наверно даже ничего не почувствую», – убеждал себя Старик. – «В конце концов, приговор о прерывании жизни выносится каждый год миллионам…»

– Деда! Дед! – вдруг раздался сзади звонкий голос. – Ух! Ну, наконец, я тебя отыскал! Ну что же ты?!… Что ж ты ничего не сказал?

Старик обернулся.

В распахнутой двери стоял запыхавшийся верзила лет двадцати.

Старик улыбнулся. Это был его Внук.

– Дед, ну как же так… – продолжал сокрушаться парень, подбегая и обхватывая Старика своими сильными руками. – Деда, я еле отыскал тебя. Ну что ж ты ничего не сказал нам. Хорошо, я вспомнил, что сегодня шестнадцатое число и тебе надо идти на комиссию. А если бы мы опоздали? Тебя так бы и отправили на прерывание жизни. Что бы мы делали тогда? Отец уже здесь, он вносит за тебя взнос. Подождите несколько минут, – обратился он к Заседателям, – сейчас всё будет уплачено.

Заседатели довольно улыбнулись. Дело было окончено. Деньги за жизнь Старика поступили на государственный счёт.

Поддерживая Старика за локоть, Внук вывел того из комнаты Заседателей.

– Папа! – раздался в коридоре ещё одни радостный крик. – Папа, ну как же так!.. Ну что же ты… Ну, прости. Я совсем забыл, что сегодня шестнадцатое число. Но ты? Почему ты не сказал им, чтобы они сняли деньги с моего счёта.

– Сумма была слишком большой, – ответил Старик.

– Ничего, пусть снимали бы всё.

Перед Стариком стоял Сын – высокий, ещё крепкий мужчина.

– Пусть сняли бы столько, сколько надо, я дам ещё, заработаю, сколько будет нужно. Ну ничего, всё обошлось, мы успели. Пойдём отсюда. Пойдём, ты устал. Доведи дедушку, я подгоню машину прямо к входу, – обратился он уже к своему сыну.

Через полчаса все они втроём – Старик, его Сын и Внук сидели уже в одном из придорожных ресторанчиков у подножия гор. Перед ними стояло блюдо с полыхающей овертой, и дымилась тут же свежая, только что снятая с углей рыба, и сладко пахли кусочки восхитительной куэльи. Старик потягивал плотный жгучий кофе.

– Дед, ну и напугал же ты нас… – теперь уже улыбаясь, говорил Внук.

– Да папа, ты прости меня. Я совсем забыл, какое сегодня число, мне следовало бы приехать за тобой ещё утром, – сокрушался Сын.

– Деда, и ты добирался в город сам на автобусе?! – восклицал Внук.

– Мне бы переобуться, – попросил Старик, вспоминая о том, что бумажный свёрток с его поношенными сланцами остался лежать на заднем сидении машины.

А ещё через полчаса все они втроём – Старик, его Сын и Внук, сидели на парапете набережной родного рыбацкого посёлка, и все втроём смотрели на море. Это было то самое место, где вчера Старик сидел с Мальчуганом, и так же, как и вчера, раздавались над волнами крики чаек, и прибой с шумом разбивался у ног, и ветер доносил свежий запах водорослей, соли и рыбы.

– Я схожу нам всем за мороженым, – предложил Внук. – Деда, тебе шоколадное или с сиропом.

– С сиропом, – ответил Старик, помня, что Внук любит именно такое.

Тот пошел к торговкам.

– Папа, я сегодня испугался за тебя, – оставшись наедине со Стариком, признался Сын. – Я вдруг испугался, что не успею. Что тебя не станет, и я потеряю тебя навсегда.

– Ну, ты не должен этого бояться, когда-нибудь это всё равно случится, я уже достаточно пожил, – попытался успокоить его Старик.

Но в глазах Сына – рослого мужчины, виски которого тронула уже седина – вдруг промелькнул взгляд наивного испуганно ребёнка.

– Нет, не говори так, пожалуйста, – торопился сказать он. – Ты должен жить, пока у тебя есть силы, ты должен жить.

Вернулся Внук.

– Они не принимают электронные деньги, – растерянно пробормотал он. – Я уже и забыл, что такое бывает… Пап, у тебя нет мелочи?

– У меня есть, – ответил Старик. – Вот, возьми, – и он повернулся к Внуку своим карманом.

Взяв мелочь, молодой человек побежал снова к торговкам.

А потом все они втроём – Старик, его Сын и Внук – сидели на парапете, ели мороженое и с наслаждением смотрели на море.

– Деда, а помнишь, как ты учил меня вытаскивать из моря рыбу, и как мы с тобой выходили рано утром в море, и ещё как ловили крабов. А наш вечерний костёр, ты помнишь? – с удовольствием вспоминал Внук.

Старик всё помнил. Он помнил, как они жили здесь с Внуком вдвоём, пока его отец трудился в городе, и это было самое благословенное время в его жизни. Они выходили в море на старой, ещё дедовской лодке. Мальчик был счастлив, и Старик был счастлив тоже.

– Деда, а ты помнишь, наш домик, который мы смастерили из фанеры и старых досок, через открытый верх которой, засыпая, мы с тобой смотрели на звёзды.

– Ну, его даже я помню, – улыбнулся Сын. – Помню, как ты построил его для меня. Жаль, что его уже нет.

Он не будет рассказывать сейчас отцу, как подростком постоянно забирался в тот домик после его отлёта, и спал там, оставшись один, и смотрел на огромное звёздное небо, зная, что его отец сейчас где-то там трудится ради него, и клялся, что никогда не подведёт своего Старика, а на утро уезжал в школу, где терпел насмешки одноклассников за свою бедность, и их осуждение за чрезмерное своё усердие, но он учился лучше всех, корпел над книгами, и возвращался из школы домой лишь поздно вечером, что мысль об отце грела его и лишь она придавала ему силы.

А Старику не о чем было жалеть. С ним навсегда остались те счастливые мгновенья, которые до сих пор надёжно хранила его, пусть и тронутая временем, память.

– Пап, мне нужно ехать, – с грустью произнес Внук. – Деда, смотри, твоё мороженое уже скоро растает.

– Мне с ним не справиться, уж больно большое, – признался Старик. – Помоги мне доесть его.

– Эх, Деда, ты не изменился и, как всегда, отдаёшь мне своё… – произнес Внук, бережно беря размякшее мороженое из рук Старика.

Они снова сидели все вместе – Старик, его Сын и Внук – и смотрели на море.

– Пап, я поеду, – поднялся, наконец, Внук.

– Да, поезжай, а я останусь. Ты скажи маме, что у нас всё хорошо, мы успели, и я вернусь завтра, а сегодня я побуду здесь. Папа, знаешь, а твой Внук собрался жениться, – с гордостью сказал Сын Старику.

Старик на это едва заметно довольно улыбнулся. Его улыбка была слаба, радость тиха, но сердце при этих словах сына охватило великое, глубокое счастье. Ещё один мальчик вырос, и когда-нибудь он тоже будет сидеть здесь с кем-то младшим, ощущая радость и вечность бытия.

– Иди, мой дорогой, иди, – сказал Старик Внуку.

Старик знал, что у того много дел. Жизнь мальчика пока ещё в самом начале. Ему многое предстоит сделать. Внук обнял Старика и убежал, не оборачиваясь. На берегу остались отец с сыном.

– Зря ты потратил на меня столько денег, – сказал Старик. – Они понадобятся сейчас твоему сыну, его новой семье.

– Ничего, – ответил Сын отцу, безмятежно сощурившись и подставив своё лицо находящемуся в самом зените солнцу. – Он заработает деньги сам. Он молод и полон сил. Я выучил его, он делает успехи, у него есть работа, цена его жизни высока и продержится на высокой отметке ещё много лет. Было бы неправильно выбирать мне между ним и тобой. Для него эти деньги лишь старт, а для тебя жизнь.

– Я достаточно пожил, – признался Старик.

– Не говори так, не мы определяем, сколько нам жить. Мы обязаны идти до конца, насколько хватит силы.

– На следующий год они ещё в четыре раза увеличат сумму, – покачал головой Старик. – Моя жизнь обходится нашей семье уже очень дорого.

– Не говори так! Не хочу этого слышать! У меня достаточно денег, чтобы заплатить и в четыре раза, и в пять, и больше. Ты должен жить. Для меня твоя жизнь цены не имеет, она бесценна, – открыв глаза, твёрдо ответил Сын.

Он обнял Старика.

– Пап, они собираются переводить все тяжёлые классы машин на моё топливо, – сказал он. – Это уже решено. У нас будут ещё деньги, много денег.

Старик улыбнулся. Он был рад не деньгам, нет, он был счастлив слышать об успехах сына.

– Пап, помнишь, как ты вернулся из космоса, а я показал тебе свой диплом, и мы тогда долго сидели вот так, обнявшись, и на твоих глазах, вот как сейчас, были слезы. А теперь посмотри на этот мир, на эту планету. Видишь это голубое небо, синее море? Ведь эти все люди обязаны тебе. Ты подарил им эту чистоту, эту прозрачную воду, этот свежий воздух. Ведь ты помнишь, какой ты увидел планету тогда, когда вернулся домой после космоса?

Старик помнил. Смог, засоряющий лёгкие, черными взвешенными частицами парил тогда в воздухе, а воду покрывал слой серой плёнки. Это были последствия использования синтетического биотоплива. Его сжигали тоннами, но альтернативы ему не было.

– А теперь посмотри, как прекрасен вид вокруг. Это твоя заслуга. Я мечтал вернуть тебе твоё синее море, и у меня получилось.

– Это твоя заслуга, а не моя, – улыбнулся Старик. – Это не я, а ты, трудился день и ночь над формулой нового топлива. Ты, а не я, ты единственный в мире понял, как извлекать энергию из воды. Не я, а ты добился того, что каждый автомобиль был переведён на твоё топливо.

– Вода… – протянул Сын. – Я влюбился в неё, когда ещё только в первый раз вышел с тобой на лодке в море. Её я видел постоянно. Только она и была для меня тем веществом, с которым я мог работать.

– А теперь твоё топливо повсюду, и все знают тебя, – с гордостью произнёс Старик.

– Но ведь без тебя не было бы меня, – отозвался Сын. – Кто подарил мне жизнь? Кто родил меня на свет? Кто сделал для меня возможным существование? Человек не может возникнуть сам собою.

Старик улыбнулся.

– Наверно нет, – ответил он. – Все люди неизменно схожи друг с другом двумя фактами – рождением и смертью. В этом все мы одинаковы, жизнь каждого, без исключения, имеет начало и конец.

– По крайней мере, для одного человека в мире это солнце никогда не светило бы, это море, никогда не плескалось, если бы не ты. Этот человек я. Нет, я говорю не верно, для двух человек – для меня, и для моего сына. Я родился, благодаря тебе, и помню это. Даже если бы ты был самым худшим отцом на свете, я бы был благодарен тебе, ведь ты дал мне возможность существовать, но ты самый лучший отец, и я благодарен тебе за это вдвойне, – ответил Сын, обнимая Старика, и снова блаженно подставляя своё лицо солнцу.

Так они сидели вместе – Старик и его Сын – прямо возле прозрачной кромки бирюзового цвета моря.

– Пап, – задумчиво, наконец, сказал Сын. – Знаешь, в этом году мою жизнь впервые оценили ниже, чем в предыдущем. Это очень непривычно. Я старею…

Старик понимающе посмотрел на Сына. Он знал, каково это чувствовать себя ещё успешным, нужным и здоровым, но узнать, что общество уже не верит в твои силы.

– Это из-за понижающего возрастного коэффициента, – попытался успокоить Сына Старик. – Они вводят его при расчёте цены для каждого, кому больше пятидесяти. Тебе не о чем волноваться, цена твоей жизни пока высока и у тебя в запасе ещё много-много долгих лет.

– Я понимаю, – ответил Сын. – Но это немного грустно и необычно – ощущать приближение собственной старости.

Старик не стал рассказывать Сыну о том, что это чувство лёгкой грусти теперь уже не пройдёт, оно не покинет и с ним надо будет смириться. Снижение ценности в глазах общества – это только лишь начало, а потом будет немощь тела, дрожание рук, слабость ног. И это тоже надо принять. Будет слабеть слух, станет подводить зрение, но надо будет жить и каждое утро говорить себе: «Старик, для тебя начинается ещё один день, держись, не ной, до конца оставайся достойным жизни».

Когда солнце стало клониться к горизонту, лёгкие шустрые детские шаги раздались за их спинами.

– Вот я и нашёл тебя! – услышал Старик позади знакомый звонкий голос.

Это был Мальчуган.

– Я ждал тебя на остановке в полдень, но ты не приехал на автобусе, – торопясь, говорил Мальчуган.

– Меня привёз из города мой Сын, – ответил Старик.

– Здравствуйте, – робко поздоровался Мальчуган, с обнимающим Старика незнакомым человеком.

– А потом отец позвал меня домой, и мы ездили на акулий завод. Там очень неприятный запах. Зато смотри, у меня теперь есть акулий клык.

Мальчик с гордостью поспешил вынуть из кармана острый, но уже утративший свою былую грозность белый треугольник кости.

– А вот этот тебе, – протянул Старику Мальчуган подвешенный на верёвочке зуб, – этот был единственный с дырочкой. Ты можешь носить его и не потеряешь.

Старик бережно принял подарок и довольно произнёс:

– Спасибо.

– Ты не уедешь? Ты останешься со мною до осени? – спросил его Мальчуган.

– Останусь, – ответил Старик.

– Здорово! – обрадовался Мальчуган. – Пойдём тогда завтра ловить крабов? Или хочешь, сходим завтра к старому причалу? Или я могу взять у отца его тележку, пока она ему не нужна, и на ней я довезу тебя до мыса, и ты научишь меня, как обещал, нырять между камнями?

– А сегодня ты не хочешь составить нам компанию? – улыбаясь, спросил у Мальчугана Сын Старика. – Я планирую купить на рынке мидий, креветок и ещё несколько рыбок, мы разведём во дворе настоящий костёр и зажарим рыбу на углях.

– Да, я хочу, очень хочу, – ещё больше обрадовался Мальчуган. – Пойдёмте, я покажу вам на рынке самую лучшую лавку. Там продают самых свежих креветок. Пойдёмте…

Они пошли все вместе – Мальчуган, Старик и его Сын.

«Идите, вы должны идти, не подведите меня, идите», – говорил Старик своим усталым ногам. – «Кто знает, сколько лет вам ещё носить меня. Я готов умереть, но готов и жить, поэтому идите, мои ноги, идите».

2017

Одетая в аромат ландышей

1

Она вошла бесшумно. Дверь открылась, впустила её и закрылась. По-обыкновению, Алан даже не поднял на незнакомку глаз, слишком уж он привык за годы работы к звуку распахивающейся двери, впускающую очередную пациентку к нему в кабинет.

Начинать приём он в последнее время не торопился. «В конце концов», – думал Алан, – «это нужно, прежде всего, им, а не мне». Алану нравилось подержать женщин в ожидании, чтобы осадить пыл слишком надменных, а слишком робким дать время освоиться.

Вот и в этот раз Алан сидел, уткнувшись в монитор, пока не почувствовал, как в воздухе распространяется какое-то невероятное цветочное благоухание. Тончайшим эфиром этот сладковатый аромат пытался заполнить собою всё пространство. Это был не фабричный парфюм, нет. Все эти искусственные смеси Алан знал хорошо, ими веяло от каждой второй из тех, что приходили к нему. Нет, сегодняшний аромат был чист, свеж и естественен. Он был натурален. Пахло ландышами. Теми давно забытыми беленькими цветами, что распускаются в мае и увядают так быстро. Пахло юностью, счастьем и весной.

Алан поднял на вошедшую свой взгляд. Девушка изумила его. Алан зажмурился, пытаясь вспомнить, видел ли он раньше что-либо столь же прекрасное. Красота стоящей перед ним была поразительна. Нежнейшая молочного цвета кожа, волосы густые, блестящие, ещё не тронутые искусственной краской, ясный свет глаз, фигура изящная, будто выточенная, как у фарфоровой статуэтки, и запястья рук тонкие-претонкие.

Алан насупился, кашлянул и отвёл взгляд. Он сделал вид, что изучает медицинскую карту красавицы. В графе «возраст» стояло число «16». «Всего шестнадцать лет, шестнадцать… И уже так невероятно хороша!» – думал про себя пятидесятидвухлетний Алан. В этот момент он готов был поклониться матери-природе за то, что она каким-то неведомым образом, случайным соединением генов, произвела на свет это совершенное, идеальное создание и привела это своё творение прямо в руки Алана.

Жестом Алан пригласил девушку подойти, та приблизилась, опустилась на стул возле его стола и оказалась совсем рядом. Нет, Алан не ошибся, запах ландышей был не парфюмом, он был естественным ароматом этого юного тела. Такая красота не могла пахнуть иначе, она была совершенна, в ней не было ни одного изъяна.

Под пристальным взглядом Алана Одетая в аромат ландышей девушка, потупила взгляд. Она молчала.

– В первый раз? – спросил её Алан.

Та утвердительно кивнула.

Все они, которые потом становились постоянными пациентками и любовницами Алана, когда-то появлялись здесь в первый раз.

– Какой срок? – спросил Алан.

– Пять недель, – поёжившись, произнесла девушка.

«Маловато», – раздосадовано подумал Алан. – «Пришла хотя бы двумя неделями позже. Неопытная, куда-то торопится. Все они поначалу такие».

Но, взглянув, на девушку, Алан моментально забыл о собственном недовольстве. Слишком уж была хороша. Пушистые ресницы скрывали сейчас от Алана её глаза.

– Подпиши соглашение, и для тебя сегодняшняя чистка будет бесплатной, – сказал он ей, протягивая электронный лист.

Красавица послушно поставила под ним свой отпечаток.

– Раздевайся и ложись, – сказал Алан.

Слегка стесняясь, девушка разделась.

Алан подошёл к ней. Сейчас она стояла перед ним хрупкая, беззащитная, одетая в один лишь аромат ландышей. Как же она была прекрасна! Алан не ошибся, тело её несовершенств не имело. Алан разглядывал её без смущения, как врач и как мужчина.

Видя, как дрожь начинает охватывать это юное тело, Алан сжалился. Он подошёл к шкафу, достал оттуда одноразовую рубашку и подал девушке.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Лия, – ответила та.

– Надевай и ложись, будет неприятно и может даже больно, но не долго, – сказал он.

Девушка надела рубашку. Теперь она была одета в аромат ландышей и в этот уродливый медицинский балахон, который обычно делает всех пациенток одинаковыми и равно непривлекательными.

Одетая в аромат ландышей легла.

Алану предстояло провести то, что на сегодняшний день называлось термином «чистка», на самом же деле так в последние десятилетия стали именовать прежнее медицинское «прерывание беременности» или попросту «аборт».

Алан подключил к девушке аппарат, а сам вернулся за стол.

В своей клинике он предпочитал работать один. Раньше он держал врачей, которые работали на него, но всем им надо было платить. Выгоднее оказалось купить аппарат, который бы производил чистку не хуже людей и очень быстро. К тому же, была ещё одна немаловажная деталь, абортивный материал сохранялся при аппаратной чистке лучше и оставался чище.

Недостатка в пациентках Алан не имел. Каждый день он производил не меньше десятка чисток. Все эти женщины приходили к нему, желая освободиться от внезапно возникшего в их чреве бремени. Алан всем помогал, а полученный материал успешно продавал в клинику стволовой индустрии, тем и жил.

Аппарат заработал, Одетая в аромат ландышей сначала стонала, затем пару раз вскрикнула и затихла. Алан понял, что основная часть операции уже проведена.

Когда девушка встала, Алан почувствовал, что аромат ландышей, испускаемый ею, угас. Выглядела она устало, но Алан верил, что её благоухание ещё вернётся, и в первый раз в жизни ему не захотелось заигрывать с ней, делать сразу её своей любовницей, ему хотелось подождать. С каждой женщиной, приглянувшуюся ему, он вступал в негласную игру, и добивался любую, это было всего лишь вопросом времени. Но сейчас всё было иначе. Алан смотрел на девушку, стоящую перед ним, и не испытывал того ярого, чувственного желания, которое было ему присуще. Он не узнавал сам себя. Красота, непостижимая, совершенная, преклоняла его перед собой, диктовала свои условия. Алан не смел прикоснуться к ней своим вожделенным взглядом. Он желал лишь издали наслаждаться этим великолепным творением природы, как лучшей из картин, как мраморной скульптурой, как безупречным изваянием. Это новое чувство Алана раздражало.

– Одевайся, придёшь на осмотр через два дня, – буркнул девушке Алан. – Вот рецепт, эти два дня будешь принимать по две таблетки два раза в день.

На самом деле необходимости в повторном осмотре не было, и Алан никогда не назначал бы никаких лекарств, если бы ему сейчас не захотелось просто увидеть эту девушку снова.

Она пришла, как и назначил Алан, через два дня, вдохнув вместе с собою в комнату аромат свежих ландышей. Алан ждал её и все эти два дня тешил себя надеждой завязать с Лией более тесное знакомство, но когда она вошла, то красота её, вновь расцветшая, оправившаяся после чистки, вторично сразила его.

Алан нахмурился. Он собирался быть сегодня приветлив, но вместо этого лишь недовольно буркнул что-то себе под нос. Скрывая свои чувства, он разговаривал с девушкой нарочито грубо и, осмотрев её без лишней учтивости, назначил явиться на осмотр ещё.

Она пришла через пять дней, и снова, окутанная ароматом ландышей, была возмутительно, недопустимо красива. Не поднимая больше на неё своих глаз, Алан выписал ей рецепт и отпустил.

Перед её уходом, он долго и пространно объяснял ей о безвредности проводимых им чисток, дал визитку и просил без стеснения пользоваться его услугами ещё и ещё. Она была так хороша, что не возникало никаких сомнений в том, что в её жизни будет ещё много мужчин, много романов, а значит, много нежелательных беременностей, много новых чисток. Алану оставалось только ждать.

Он знал, она ещё вернётся. Все женщины, появляющиеся в его клинике раз, приходили потом снова и снова, и только седая старость, допущенная ими по их же собственной небрежности, могла остановить их. Одетая в аромат ландышей тоже вернётся, и может тогда это невыносимое чувство преклонения перед ней, наконец, в Алане сменит обычное мужское влечение.

2

Алан спешил на встречу. Хотя нет, разве можно назвать встречей привычные посиделки в ресторане с друзьями?

Алан прибыл первым, за ним появился Томас, последним приехал Итан, приведя с собою сына – гадкого, по мнению Алана, двенадцатилетнего мальчугана, неизменно сующего свой нос во все взрослые дела.

Итан, Алан и Томас были знакомы давно, ещё со скамьи медицинского института. Вместе они учились, вместе прогуливали лекции и жили когда-то вместе в крохотной, предоставленной институтом комнате. Сегодня Томас работал заведующим отделения трансплантологии органов, у Алана была своя клиника, а Итан владел фармацевтической компанией, специализирующейся на производстве омолаживающих препаратов, куда Алан сбывал полученный при чистках своих пациенток абортивный материал. Итан за это Алану хорошо платил. Благодаря их союзу Алан имел средства и на шикарную квартиру в самом центре города, и на пару роскошных авто, на одном из которых он сейчас и приехал. Все трое, несмотря на свой возраст и далеко неправедный образ жизни, были абсолютно здоровы и выглядели лет на двадцать-тридцать моложе своих лет. Причиной тому были те препараты из стволовых клеток, которые производил на своём заводе Итан и которыми он в избытке снабжал своих друзей.

Расположились у окна. Был вечер. Город внизу залился гирляндами огней. Алан рассматривал, как движутся казавшиеся почти игрушечными с высоты сорокового этажа автомобили.

Итан неустанно шутил и горделиво поглаживал по голове собственного сына. Алана этот дородный, пухлощёкий мальчишка каждую их встречу порядочно раздражал. Мало того, что он бесцеремонно хватал руками с общих тарелок всё, что желал, так, вдобавок, он позволял себе высказываться обо всём, о чём говорили взрослые.

– Правильно, сынок, – поощрял сына Итан. – Покажи им, пусть знают, какой ты умный.

Когда мальчишка начал покрикивать на Алана и Томаса, Алан взмолился:

– Итан, мы же все-таки не твои подчинённые, уйми его…

– Ну хорошо, хорошо, – хохотал здоровенный Итан. – Сынок, Виктор, пройдись по залу. Даю тебе задание, принеси мне пять телефонов. Две брюнетки, две блондинки, одну рыжую, ты знаешь, каких я люблю…

Мальчик оживился. Алан же был несказанно рад тому, что этот невыносимый ребёнок, наконец, их оставил.

– Чудный ребёнок! – восторгался Томас.

– Ну а ты? Когда? – хлопал Томаса по плечу Итан.

– У меня новые женщины, – похвастался Томас. – На этот раз у всех них со мной идеальная физиологическая совместимость. Они забеременеют, обязательно, я в это верю. Я протестировал гены каждой, от них у меня будут идеальные дети.

– Томас, ну сколько можно? Ну перестань ты уже подбирать себе партнёрш по науке, – укорял его Итан. – Посмотри вот я, я выбираю женщин просто из тех, которые мне нравятся, а сына оставил от той, которую, как мне кажется, я даже любил.

– Любовь… Это какое-то слишком уж эфемерное понятие. Это совершенно ненаучно. Как можно полагаться на чувство в таком важном вопросе, как потомство, – сопротивлялся Томас. – Ты знаешь, я сторонник обоснованных подходов. Ребёнок должен рождаться только при помощи экстракорпорального оплодотворения от идеально совместимой с мужчиной партнёрши, с обязательной проверкой всех генов, это моё убеждение. Мы должны иметь возможность всё контролировать. Тебе просто повезло, что твой Виктор родился здоровым.

– Ерунда, – махнул рукой Итан. – Дети должны рождаться обычным естественным путём и без всяких предварительных хлопот. Надо просто оставлять того из них, который зачался в удачный для тебя момент жизни. Ну посмотри, разве он не хорош? – восторгался Итан сыном.

Шустрый и бесцеремонный Виктор уже сновал между столами. Он, пользуясь тем, что выглядел ещё совершенным ребёнком, беззастенчиво знакомился с сидящими людьми, вызывая неизменное умиление женщин.

Алану было противно смотреть на это.

– Удивительный, восхитительный ребёнок! – вторя Итану, восхищался Томас. – Тебе очень, очень повезло!

– Скажи, ты действительно считаешь этого ребёнка прелестным? – шёпотом спросил Алан Томаса, когда Итан ненадолго оставил их вдвоём.

– Конечно! – удивился такому вопросу Томас. – Дети все, все без исключения прекрасны.

Алан почесал голову, вспомнив скольких из них он вычистил из бывших любовниц того же Томаса.

– Знаешь, у меня к тебе дело, – полушёпотом неожиданно обратился Томас к Алану. – Посмотри вот на эти фотографии.

И он подсунул Алану фотографии. На них были женщины, довольно молодые, довольно привлекательные.

– Посмотри, пожалуйста, запомни каждую, – торопясь, просил Томас. – Я сейчас с ними, с каждой. Если когда-нибудь кто-нибудь из них появится у тебя, пожалуйста, под любым предлогом не делай им чистку. Пусть родят.

– Томас, но ты же объяснил каждой из них, что готов взять расходы по воспитанию ребёнка на себя?

– Разумеется. Но знаешь, сейчас такое время, ни в одной из этих женщин я не уверен. Все они согласились на искусственное оплодотворение, подписали соглашение, но что потом взбредёт им в голову, кто знает? К тому же, все эти девять месяцев беременности, наверняка, любая из них будет не прочь изрядно потрясти меня. Так что придумай что-нибудь, откажи им, скажи, что это нужно для их же здоровья… Пусть родят. Не хочу платить им дорого.

– Я не понимаю, для чего тебе всё это. Пусть всё бы шло своим чередом, послушайся Итана. Ну скажи, для чего тебе ребёнок?

– Я привык ставить цели, и добиваться их, – ответил Томас. – Сейчас моя цель – ребёнок. Я хочу, чтобы после меня на этой земле что-то осталось. Пусть это будет кто-то, похожий на меня. Это раньше я был молод, мне нужно было делать карьеру, строить своё будущее и дети мне были совершенно не нужны, а сейчас я готов быть отцом, я хочу сына, только сына.

– А если будет несколько детей? От каждой…

– Тем лучше. Знаешь, мы ведь старимся, надо думать о будущем. Кто знает, сколько мы ещё продержимся на препаратах Итана? Он может поручиться, что мы сможем оставаться столь же здоровыми и в будущем? А новые органы, это как-никак гарантия долголетия. Мой же продолжительный опыт показывает, что в теле лучше приживаются органы родственников. Так что, хочешь не хочешь, но уже сейчас надо думать над кандидатурами будущих доноров…

Вернулся Итан. Он был весел и доволен, много пил. Скоро возвратился к столу и его малолетний отпрыск, этот ненавистный Алану ребёнок принёс не меньше дюжины телефонов и фотографий тех женщин, с которыми познакомился, блуждая последние сорок минут по залу. Итан был доволен.

– Растёт моя смена, – гладил он по голове своего толстеющего от месяца к месяцу Виктора. – Ну а ты как, Алан? Поведай нам об очередных твоих победах? Готов поспорить, что в списке твоих новых пассий есть имена и кого-нибудь из моих прежних знакомых.

Алан потупил взгляд. Обычно он любил хвастаться своими романами, но сейчас вдруг вспомнилась Одетая в аромат ландышей, и настроение говорить мгновенно пропало. Что бы успокоить Итана, Алан рассказал ему пару-тройку последних эпизодов, но про то, что он встретил девушку, завладевшую его сознанием, он промолчал. Стыдно было признаться в том, что он впервые в жизни не попытался даже прибегнуть к попытке соблазна.

Итан веселился. Было видно, что дела его идут очень неплохо. Прошло то время, когда индустрия стволовых клеток, полученных из абортивного материала, была под запретом, теперь же Итан мог использовать поставляемый Аланом материал, как угодно и в любых количествах.

– Ничего, вот выйдет когда-нибудь закон, разрешающий фармацевтическим компаниям самим производить «чистки», уведу я у тебя тогда всех твоих пациенток, – шутил Итан.

Алана сегодняшняя встреча утомляла, но Томас и Итан были единственными его друзьями. Собирались вместе они часто и регулярно. Выпивали, развлекались, шутили. Без этих встреч, без этих разговоров, Алан, пожалуй, потерял бы интерес к жизни.

3

Закон, запрещающий использовать любые средства контрацепции, вышел. Работы у Алана прибавилось. Конечно, закон приняли под гуманным предлогом непротивления зарождению новой жизни, но при этом чистки не запретили. Каждому ребёнку дано было право зачаться, а каждой матери решить потом самостоятельно его судьбу. Всё выглядело вполне благовидно и милосердно, но и Алан, и Итан, и все, кто был задействован в громадной и невероятной прибыльной медицинской индустрии знали, что этот закон есть не что иное, как желание людей, принявших его, продлить собственную молодость и жизнь. Последние технологии в области индустрии стволовых клеток сулили неимоверные возможности по обретению искусственного бессмертия, но для этого нужен был материал, много абортивного материала. Надо было использовать одних, чтобы продлить жизнь другим.

Свободного времени у Алана поубавилось. Те женщины, что в прочее время появлялись у него в кабинете, от силы, раз в год теперь приходили регулярно раз в два-три месяца. Итан за собранный с них материал платил щедро, и Алан купил ещё целых пять аппаратов для чисток. Работали он с утра до вечера. Благодаря этому сегодня Алан ехал на встречу к друзьям в такой машине, на которую все без исключения бросали свои восторженно-завистливые взгляды. Стоила она дорого, очень дорого, последняя модель ICar 8.8, но Алан теперь мог себе это позволить.

Алан слегка располнел, что ничуть не мешало ему каждый день заводить новые романы. Он соблазнял, тешился, бросал. Зачинал детей и потом сам же делал их матерям чистки. Он особым образом помечал полученный в результате чисток бывших его женщин материал, и, направляя Итану, просил отнестись к изготовлению препаратов из него с особой осторожностью, а потом исключительно единолично потреблял полученное фармацевтическое чудо. В свои пятьдесят шесть лет Алан был бодр, счастлив и совершенно здоров.

Одетая в аромат ландышей появлялась у него всё чаще и чаще. Как же она была красива! Повзрослела. Её шаги Алан узнавал ещё издалека, и каждый раз в ожидании её взволнованно билось сердце. Каждый раз её появление предварял неизменный аромат ландышей. Он незримо просачивался в кабинет ещё до того, как его обладательница успевала открыть дверь. Окутанная им она возникала на пороге как божество. Грациозная, дивная, бесподобная. Она была той женщиной, перед которой Алану всегда хотелось склонить голову в нижайшем поклоне, и каждый раз он удалял из неё то, что сотворили ей другие мужчины, сам же он не смел прикоснуться к ней даже своими мечтами. Алан не желал пока разрушать этот возведённый им самим в ранг божества идеал.

Одетая в аромат ландышей действительно была удивительно хороша. Казалось, в жизни её наступила та пора, когда сама природа день за днём прибавляет женщине и без того уже запредельную привлекательность. Одетая в аромат ландышей от раза к разу расцветала, и становилась всё женственнее, всё сочнее, и благоухала, и этот её запах ландышей, неизбежно, сводил мужчин с ума.

Сходил с ума и Алан. Он не флиртовал с Лией, нет, напротив, он не делал ничего, что могло бы привести к их роману. Алан бездействовал. Он наслаждался ею издалека и был счастлив уж тем, что, хотя бы раз в три-четыре месяца красавица оказывалась на час полностью в его власти.

Очередная встреча Алана с друзьями началась вяло. Первым появился Томас, он был явно подавлен. В последнее время его мало что занимало, он был часто расстроен, испуган, всё больше его тревожило собственное будущее. Его затея с детьми не удалась. Ни одна из тех женщин, на которых он возлагал надежды, так и не родила ему ребёнка. Научное, распланированное искусственное их оплодотворение так и не дало результатов. Идею вырастить себе на старости отпрысков Томас почти забросил. Всё, что интересовало его теперь – это собственное здоровье. Он панически боялся болезней, старости, смерти. Он хотел жить и жить, но по роду своей работы он знал всю подноготную мнимого продления жизни, каждый день он видел, как покупаются, продаются, заменяются человеческие ткани, это его угнетало.

– Представляешь, – жаловался он сейчас Алану, – я боюсь. То, что творится на рынке органов, это беспредел. Есть законы, но даже я их не соблюдаю. Мне приводят людей, и я с их согласия изымаю из них то, без чего они могут жить максимум сутки, и они подписывают своё согласие, сами ложатся под нож. Ты не представляешь, что творится. Не знаю, чем вынуждают их, или они просто ничего не понимают… Я тебе честно скажу, я боюсь. Боюсь того, что когда-нибудь это может произойти со мной. Ты бы видел тех, кто водит ко мне людей для изъятия органов. Это бандиты, натуральные бандиты! Они сознательно вгоняют людей в долги, берут на себя их кредиты, а потом заставляют расплачиваться. Это страшно, очень страшно… Сейчас достать можно всё, что угодно, печень, почку – не проблема. Тут же приводят нужного донора. Они все у них уже под колпаком, в их картотеке. Люди подписывают бумаги и ложатся под нож, подписывают – и ложатся… Мы создали какую-то невообразимую, чудовищную систему. Мы превратили людей в биологический конструктор – что надо, пришьём, что надо, отрежем. За долги люди продают собственные жизни, думаешь, они это не понимают? Понимают, но у них нет другого выхода. Любого из нас могут поставить в такие же условия, и ничто нас не защитит. Будешь протестовать, устроят тебе несчастный случай, и всё равно нужный донор окажется у меня на столе. Понимаешь, человек перестал быть чем-то целостным, мы превратили себя в отдельные части… Я давно привык к тому, что люди, за неимением средств к существованию, приходят продавать собственные органы, но ты слышал, чтобы подростки требовали от партнёра в доказательство любви к себе продажу почки? Такого раньше не было. Они искренне верят, что в скором будущем обычной практикой станет пересадка мозга в новое тело, поэтому к нынешним своим телам относятся небрежно, для них всё сплошное развлечение. Эх, отмотать бы всё обратно…

– Ты бы остался без денег, без работы, – деловито заметил Алан, небрежно рассматривая меню.

– Да, ты прав, – согласился Томас. – Да ну их всех, пусть делают что хотят, это их дело. Правильно ведь? Пусть режут себя, меня это не касается. Если они не понимают, насколько это серьёзно, что это не забава… Ой, не хочу об этом! Главное самому не оказаться на их месте, как-то надо себя обезопасить.

Появился Итан. К великой радости Алана Итан был один, без своего отпрыска.

– Ну что тут у нас? – бодро начал Итан, беря в руки меню.

– Да вот Томас, снова боится смерти, – небрежно бросил Алан.

– Да опять вы неправильно меня поняли, – возмутился Томас. – Какая смерть в наши годы, в наше время, когда у человека есть все возможности жить практически вечно. Мне не нравится, что я чувствую себя незащищено. Кто спасёт меня, если кому-нибудь понадобиться моё сердце, или печень, или лёгкие? Менять себе органы на новые у богатых сейчас модно. Я веду здоровый образ жизни, берегу себя и тем самым только лишь навожу на себя беду. Кто-то рано или поздно польстится на то, что у меня внутри…

– Вот разошёлся, – усмехнулся Итан. – Не переживай, найдут другого. Не считай себя уникальным. Ты ценен больше, как специалист по пересадке органов. Использовать тебя в качестве донора не логично. Да, в конце концов, с твоими деньгами ты откупишься от любого… Деньги сейчас решают всё!

– Вот об этом я твержу, – снова оживился Томас. – Мы превратили людей в нечто, что можно собрать из частей, а теперь сами же должны платить за собственную безопасность. Ведь раньше, если у меня нет денег, имущества, так и взять с меня было нечего, никто не ограбит. А теперь, значит, я должен делиться и тем, что у меня внутри…

– Конечно, – весело подзадоривал Томаса Итан. – Твои внутренности, откуда они у тебя? Ты их купил? Ты платил за них? И вообще всё твоё тело, откуда оно? Как оно тебе досталось?

– Да как это так, как же так… – не находя слов, возмущался Томас. – Это моё тело! Оно моё по праву рождения! Почему я должен платить или с кем-то делиться?! Это моё! Мои органы нужны мне самому. Я не виноват, что современные законы рассматривают человека, как набор отдельных органов.

– Да успокойся ты, – смеясь, хлопал друга по плечу Итан. – Шучу я, твоё это всё. Но денег у тебя достаточно для того, чтобы при случае заплатить за то, чтобы всё твоё оставили при тебе. Лучше смотрите, что я вам покажу.

Итан подсунул друзьям под нос экран. Он показывал фото, от которого у Алана захватило дух.

– Новенький, только вчера купил и подарил сыну, – с гордостью пролистывал фотографии Итан.

Алан молчал. Автомобиль на фото был его мечтой – ICar 9.0. Он только появился в анонсах, а Итан вот так взял и купил уже его, да ещё и не себе, а сыну. Сердце Алана сжалось. Он понял, что живёт на жалкие подачки Итана. Для того, чтобы купить эту модель Алану надо было произвести более двух с половиной тысячи чисток. Да, Итан хорош. Если он смог подарить такую модель сыну, значит, себе скоро купит ещё лучше.

Аппетит у Алана пропал. Итан же, по обыкновению, грустных настроений вокруг себя не замечал и много шутил.

4

Весна, восхитительный благословенный май. Два чахлых апельсиновых деревца, растущие в бетонных горшках перед входом в клинику Алана, зацвели. Да и вообще всё вокруг как-то преобразилось, и, хотя нынешние зимы доставляет мало хлопот жителям современных городов, но весна, с её теплом и светом, всегда вносит в окружающую обстановку какое-то особое оживление.

Алану шестьдесят пять лет. Он бодр, весел и абсолютно здоров. Дела его идут отлично. Куплена новая трёхэтажная квартира, вот-вот в гараже его будет красоваться новенький ICar 10.0, карман приятно оттягивает последняя модель Моветано.

Работы в клинике много. У Алана теперь девять аппаратов для чистки, отбоя от пациенток нет. Но сейчас вечер, можно отдохнуть. Алан подходит к окну, поднимает стекло. Воздух, тёплый, бодрящий врывается в комнату, неся с собой звуки оживших после зимы улиц. Алан вздыхает, хороша весна. Он подходит к шкафчику, достаёт бокал, но наполнить его не успевает. Шаги, лёгкие, почти невесомые слышаться в коридоре. Стук и дверь открывается. На пороге Одетая в аромат ландышей. Её благоухание тут же наполняет собой комнату, перебивая запах улиц города, дополняя собою свежесть весны.

Алан уже знает, что ей нужно. Он жестом приглашает свою позднюю пациентку присесть.

– Срок? – спрашивает он.

– Восемь, – отвечает она.

Алан садиться за стол, пытаясь вспомнить, сколько же он не видел её. Закрутился, много было работы, а она, кажется, уже не была у него полгода. Алан смотрит в свои записи, так и есть, больше пяти месяцев она не появлялась у него.

– Подпиши документы, и пойдём, – привычно говорит ей Алан.

И без него она хорошо знает всю процедуру, поэтому молчит. В этом кабинете не принято говорить. Алану не интересно, с кем она была эти полгода, почему снова оказалась у него. Он сидит, и просто рассматривает её, пока она ставит подписи на документах. Вот её локон – прядь её шикарных волос – непослушно выбивается из затейливо собранной на макушке прически. Теперь этот завиток касается белоснежной кожи её лица, спускается своим кончиком к её шее. Но что это? Там в уголке глаза… Это морщинка. Едва заметная, но уже совершенно ясно обозначившаяся. Как же так? Алан отодвинулся. Как она допустила такое? Морщинка, этот непозволительный по нынешним временам предвестник старости. Пока первая, но будут и ещё… Он смотрит на женщину перед собой, которая вот так вдруг этим возникшим в ней несовершенством навсегда утратила для Алана статус идеала. В одно мгновенье Одетая в аромат ландышей перестала быть божеством и стала просто женщиной.

Алан улыбнулся.

– Пойдём, – учтиво взяв её за руку, позвал он.

В этот раз он сам помог ей раздеться, сам растёр своими руками её озябшие ступни, укутал в пушистый плед и только после этого подключил аппарат.

Алан не любил присутствовать при чистке и предоставлял пациенткам самостоятельно пройти все неприятности этой процедуры, но, когда всё было окончено, Алан поспешил.

Он был внимателен, услужлив и учтив. Каким же счастьем была для Алана возможность спустя столько лет разрешить себе прикоснуться к её телу.

– Может, мы поужинаем сегодня? – спросил он самым непринуждённым тоном. – Ты устала.

Она, измученная чисткой, покорно опустила взгляд, прикрытый полосой густых ресниц.

Алан, понял, она принимает его вызов. Начинается так хорошо знакомая ему игра, исход которой известен им обоим. Самое главное в этой игре – сам её процесс, поэтому Алан помогает Одетой в аромат ландышей подняться, застёгивает её туфли, надевает на неё плащ и так, ослабшую, слегка уставшую, держа её за талию, выводит из клиники. Маленькая морщинка в углу её века даёт ему право больше не поклоняться Одетой в аромат ландышей, как божеству, теперь она обычная земная женщина.

Он ведёт её в ресторан. Они сидят там долго, Алан без устали наслаждается восхищёнными взглядами окружающих, бросаемыми на его спутницу, и завистливыми взглядами, бросаемыми на него самого. Одетая в аромат ландышей шикарна. Даже сейчас, уставшая, она выглядит намного лучше всех прочих женщин в этом зале. Тем ничего не остаётся, как пытаться скрыть свою злобную зависть к ней, за широкими улыбками их искусственных губ. Алан ликует. То ли весна так будоражит его, то ли та, что сейчас рядом, но он, вопреки обыкновению, решет потратиться. Он заказывает все дорогие блюда из меню, все самые ценные вина. Одетая в аромат ландышей тиха. Лишь изредка она поднимает на Алана полный понимания взгляд, и опускает глаза снова. Похоже, в этот момент ей просто был кто-то нужен рядом, Алан же рад, что досталась ему эта женщина легко, без всяких хлопот, как и все прочие.

Когда вышли на улицу, было уже темно. Воздух, свежий, пьянящий бил в голову и пахло ландышами. Алану захотелось продлить эту волшебную игру, потому он не стал сегодня приглашать свою спутницу к себе домой, не стал напрашиваться к ней, а лишь довёз её до дома. Он был любезен, галантен и мил, а утром Алан уже стоял у её двери с огромной корзиной цветов. Ландыши, тюльпаны, немного незабудок. Одетая в аромат ландышей жила одна. Утром она выглядела ещё прекрасней. Она была удивлена, когда Алан, приготовив ей завтрак, не прикоснувшись к ней, сославшись на рабочие дела, удалился.

Алан ликовал. Он готов был поспорить, что такого мужчины, как он, у неё ещё не было. Ему же рядом с ней хотелось показывать всё лучшее, на что он способен, поэтому он решил удивлять её и удивлять. Он будет делать вид, что добивается её, ту, что с самого начала этой любовной игры готова была сдаться ему без всякого боя. Алан не хотел получать её вот так просто, он желал знать, что не по воле обстоятельств, а за собственные заслуги получил благосклонность этой опустившейся на землю богини.

Алан возил Одетую в аромат ландышей в самые шикарные места, осыпал её самыми изысканными подарками, уделял ей столько внимания, сколько не оказывал его всем своим женщинам вместе взятым, и ничего не требовал взамен. В этом был особый шик. Алану нравилось ласкать собственное самолюбие осознанием того, что ни один мужчина не обращался так с той женщиной, которая была теперь с ним рядом. Он играл в любовь, ту романтическую, нежную, которую в нынешнее время можно увидеть только в кино. Иногда ему даже хотелось верить в то, что он действительно влюблён, но на самом деле ему больше нравилось то, с какой завистью смотрят на него теперь прочие мужчины. Его коллекция пополнялась женщиной невиданной красоты.

Месяц пролетел незаметно, за ним другой. Алана и Одетую в аромат ландышей можно было считать теперь стабильной парой. Алан так увлёкся всей этой любовной романтикой, что даже не заметил, как произошла их близость. Всё в их игре было красиво и очень походило на те отношения, которые показывали в кино. Алану было хорошо, так хорошо, что он даже забросил на время встречи с друзьями.

Началось лето. Чудесная тёплая пора, когда можно на неделю взять отпуск и просто от всех уехать. Алан так и сделал. Целых семь дней они с Одетой в аромат ландышей плескались в море, и нежились под пальмами, а вечером ходили танцевать в колоритный южный бар. Алану приятно было сознавать, что он обладает самой красивой женщиной на пляже. Было ли это счастьем? Пожалуй.

Всё закончилось внезапно. Как-то Одетая в аромат ландышей пришла к Алану в кабинет совершенно нежданно. Она остановилась в дверях, красивая, окружённая таким благоуханием, от которого у Алана закружилась голова, и захотелось тут же схватить её, поднять на руки и увезти куда-нибудь далеко-далеко.

– Я беременна, – произнесла она.

В висках у Алана застучало.

– Срок? – по привычке спросил он.

– Пять недель, – произнесла она.

Алан сел.

– Ты хочешь сделать чистку прямо сегодня? – наконец, спросил он.

– Ребёнок твой, тебе и решать, – произнесла она с фальшивым безразличием.

Алан хорошо успел узнать её, нет, ей не всё равно, что он скажет сейчас. Сердце её колотится и ждёт. Что же он должен ответить? Каким должен быть верный вариант? Алан решил потянуть время.

– Давай не будем торопиться, время есть, – ответил он.

Он заметил, как проскользнула в её глазах какая-то скрытая надежда.

Они вышли вместе, поехали в ресторан, но как-то всё в этот раз было не так. Еда казалось безвкусной, времяпрепровождение не радовало. Спутница Алана была напряжена и, казалось, чего-то ожидала. Алан задумался. Не думала же она, что он захочет оставить этого ребёнка? Если бы он хотел детей, то оговорил бы это с ней заранее. Нет, Алан не собирался менять свой образ жизни. Когда-нибудь, Алан это предполагал, у него будут дети. Но не сейчас? Время ещё не пришло. Он не готов наблюдать за тем, как та, которую он привык видеть рядом, с которой делит теперь постель, округляется и толстеет, как внимание её всё больше переключается с него, Алана, на предстоящее событие. А потом, после рождения ребёнка, что ему, Алану, делать? Где его место в жизни той, к которой он уже так привык?

– Алан, – в самый разгар своих дум услышал над собой звучный голос Итана. – Давно тебя не было видно, – говорил он, хлопая Алана по плечу. – Познакомь-ка меня со своей спутницей.

При этих словах Алан заметил, с каким восторгом посмотрел Итан на Лию. Алан был готов поспорить, что Итан уже успел ощутить на себе магию неповторимого благоухания ландышей, что наверняка он отложил свой ужин и поспешил к Алану только лишь ради той, что сидела сейчас рядом. Итан был, как всегда, приветлив, весел бодр. Алану ничего не оставалось, как пригласить его присоединиться к ним.

Итан сел за их столик, заказал вина, пошутил, стал даже сверх нормы галантен. Было заметно, что Итана восхитила Лия. Его интерес к ней был настолько явен, что Алану даже подумалось оставить от своей нынешней спутницы ребёнка. Итан бы позеленел от зависти, и тут вдруг, морщинка, маленькая вторая морщинка вдруг проскользнула в уголке века Одетой в аромат ландышей, в тот самый момент, когда она впервые за этот вечер улыбнулась. Вторая… Алан понял, что это конец. Процесс увядания той красоты, что столько лет его влекла, был неумолим. Да, он мог бы смириться с появлением её ребёнка, но не с её старостью, с её неминуемым увяданием. Зачем ему та, которой скоро никто уже не будет восторгаться?

На следующий день он позвал её к себе на чистку. Она пришла. Как всегда, спокойная, немного уставшая. Чистка прошла как обычно быстро. Алан проводил Одетую в аромат ландышей до двери, только когда он выгружал из аппарата собранный и приготовленный к перевозке абортивный материал, сердце его впервые как-то странно забилось. Как-то совсем не вовремя и вот так сразу нахлынуло в его разум осознание того, что он держит сейчас в руках свою дочку или сына. Алан отупело смотрел на багряный пакет в своих руках и впервые понимал, что это не просто остатки каких-то не нужных организму тканей, это было то, что уже совсем скоро могло бы стать человеком, живым, настоящим, таким же как он, похожим на него и на ту, которая испускала такой восхитительный аромат. Алан стоял, и не знал, что ему делать дальше, но уже через три минуты сознание вернуло его к действительности. Алан поспешил спрятать пакет в специальный контейнер, сделав на том пометку «Использовать в препаратах для Алана».

После этого Алан и Одетая в аромат ландышей пробовали снова встречаться, но это были уже не те яркие ощущения, что раньше. Аромат, то восхитительное благоухание, что исходило от Лии, иссякло. Алан больше не чувствовал его, не мог уловить тот аромат ландышей, который стал для него олицетворением молодости, весны и счастья. Теперь же возле себя он видел обычную женщину, пока ещё довольно красивую, но уже тронутую увяданием. Впереди её ждала лишь старость.

Алан решил больше не видеться с ней.

Жизнь Алана вошла в прежнее русло. Уже через месяц он сидел вместе со своими друзьями в дорогом ресторане и, гордо покручивая в руках ключ от новенького ICar 10.1, вальяжно рассуждал о жизни.

– Я не понимаю, не понимаю их. Он продал своё сердце, – озабоченно бормотал изрядно набравшийся в этот вечер Томас. – Я схожу с ума на своей работе. Вы ведь слышали, ну читали же, наверно, что приняли закон о том, что теперь все долги умершего вешаются на его родных. Даже смерть не освобождает от уплаты по счетам. Так вот он пришёл ко мне, чтобы продать своё сердце и расплатиться за дом, в котором жила его жена и сын, за их машины, их кредиты. Он согласен был отдать жизнь за какое-то шмотьё, за вещи… И что вы думаете? Я вырезал сердце, отдал другому, кто согласен был платить. Получается, я убил человека…

– Ну что ты, – хлопая по плечу Томаса, ободрял его Итан. – Человек же подписал все необходимые бумаги, он был согласен, так что перед законом ты чист.

– Да, перед законом чист, – соглашался Томас. – Но что-то мне подсказывает, что это неправильно. Так нельзя… Мне кажется, что я всё равно нарушаю какие-то законы. Это же жизнь человека…

– Послушай, тело человека – это его собственность. Любой может распоряжаться им по своему усмотрению. Может добавлять в него что-то, менять одно на другое, может, в конце концов, что-то убирать… Вон, спроси у Алана, сколько женщин приходит к нему каждый день просто для того, чтобы убрать из своего организма нечто лишнее.

Алан кивнул головой. Закон давно закрепил за человеком право распоряжаться собственным организмом по своему усмотрению.

– Но это же сердце… Это же не просто орган, в нём жизнь… Жизнь человека.

– Ты думаешь, люди этого не понимают? – бодро рассуждал Итан. – Ну, значит, так было нужно этому человеку. Что ж, благородно, подумал о семье, решил расплатиться с долгами. Хотя, конечно, обидно, что так бездарно потратил жизнь. Но это ладно, вы посмотрите лучше сюда, хочу вам похвастаться.

Итан протянул друзьям очередное фото.

– Ну как, похож? – гордо спрашивал он.

На фото был маленький комок с человеческим лицом, завёрнутый в пелёнки.

Отвечая на недоуменные взгляды друзей:

– Сын, второй! – сообщил раздувавшийся от важности Итан.

Алан невольно поморщился, однако, следуя приличию, поспешил поздравить друга, Томас, похоже, искренне обрадовался известию.

«Зачем ему столько сыновей?» – возвращаясь после ресторана домой, думал Алан. – «Теперь придётся терпеть ещё одного самодовольного отпрыска».

Алан досадовал, что известие о ребёнке затмило его сообщение о покупке нового автомобиля. Итан опять оказался лучше него.

5

Алану шестьдесят восемь лет. Он ждёт Итана в ресторане, тот, как всегда, опаздывает. Вот уже почти год, Алан дожидается Итана один. Томаса нет. Жизнь его оборвалась как-то внезапно и Алан до сих пор ещё, иногда вспоминает о нём.

Итан появляется вместе со своим «старшеньким». Здоровенный, грузный парень всегда теперь таскается с отцом. Увешанный самыми передовыми гаджетами, одетый исключительно во всё новомодное, он постоянно сидит с Аланам и Итаном за столом, и, похоже, скучает.

– Садись, сынок, – звучит рядом звучный бодрый голос Итана.

Виктор плюхается в кресло, Итан берет в руки меню, делает заказ и только после этого начинается их привычный разговор с Аланом.

О Томасе они не вспоминают. Тот погиб. Погиб как-то нелепо и печально. Люди положения Алана, Томаса, Итана всегда должны быть внимательны и не совершать ошибок, а Томас, озадаченный одолевающими его думами в последние месяцы жизни как-то сник. Всё больше проводил он время, скрашивая свою жизнь алкоголем. Слишком много думал обо всём… И вот в один день, там, на улицах города, по которым Алан и Итан перемещались исключительно на автомобилях, Томас вдруг пошел пешком. Алан и Итан не сомневались в том, что сделал он это по собственной беспечности, но не исключали, что сделал он это специально. Не успев пройти и двухсот шагов, Томас был остановлен и схвачен. Он стал жертвой тех, кого так боялся. Те, кто промышляют на улицах, в одно мгновенье сделали Томаса беспризорным, аннулировав его электронные документы. Дальнейшая судьба бывшего друга была известна очень смутно, но он был слишком здоров для того, чтобы не вызвать интереса у тех, кто промышляет покупкой-продажей органов. Скорее всего, он, как и многие прочие, оказался именно в их руках. Таких случаев было немало. Их не расследовали, о них молчали, но купить как можно дешевле нужный орган хотели многие, желающих хватало. Томас исчез.

Принесли заказ. Стол ломился. Сынок Итана оживился. Ел прямо руками, отвратительно при этом причмокивая.

– Знаешь, вот заберу я у тебя когда-нибудь твой бизнес, – шутил над Аланом разгорячённый вином Итан.

Он давно уже грозился, но Алан пропускал его шутки мимо ушей. Алан знал, что пока есть закон о том, что компании, участвующие в производстве препаратов из стволовых клеток, не имеют права добывать самостоятельно необходимый для их производства материал, он защищён.

Итан позвонил кому-то.

– Посмотришь, сейчас кое-кто придёт … – таинственно шепнул он Алану.

Какое-то время вечер тянулся так же вяло. Но вот оттуда, от самых дверей зала вдруг повеяло невероятным волшебством весны, молодости, счастья и свежих ландышей. Оглушительным потоком этот аромат ворвался и околдовал всех вокруг. Все взгляды устремились на ту, которая неумолимо сейчас продвигалась к столу Итана. Алан не поверил своим глазам. К их столику приближалась та, с кем он давно распрощался, кого давно похоронил в своих мечтах. К ним подошла Одетая в аромат ландышей. Алан не видел её давно, кажется, год или два.

– Ну посмотри, как тебе она? – с гордостью спросил Итан.

Алан любовался. Он присматривался к её новым чертам и, поражаясь, не узнавал её.

– Даже страшно подумать, сколько я на неё потратил, – с гордостью вещал громогласный Итан. – Но зато теперь смотри, как тебе?

Одетая в аромат ландышей была шикарна. Её внешность теперь была верхом роскоши, невероятного достатка и дорогого гламура. Черты лица, и без того невероятно красивые, стали ещё правильней и чётче. Кожа разровнялась и не имела теперь ни одного изъяна. Фигура не просто подтянулась, а приобрела ту соблазнительную беспроигрышную пропорциональность, что была сейчас на пике моды.

Выглядела Одетая в аромат ландышей до неприличия дорого. Алан сразу понял, что послужило причиной столь невероятного её преображения. Деньги Алана, инвестированные в эту красоту, пели теперь гимн современной косметологии, медицине и пластической хирургии.

Что ж, значит Лия теперь с Итаном… Это он тот мужчина, кто оплачивает требуемые для обновления её внешности немыслимые счета. Но зачем ему такие траты? Что заставило его вкладываться в неё?

С тех пор, как Одетая в аромат ландышей вошла, все взгляды были устремлены только на неё. Итан гордо ликовал. Она была его женщиной, женщиной, шикарному облику которой именно он был хозяином. Алан не возражал. Сам он никогда не видел смысла тратиться на женщин. К тому же, ведь нигде не записано, что эта нынешняя красавица не может встречаться с кем-то ещё?

Уже на следующий же день, Алан стоял под её окнами с букетом цветов. К его удивлению, она ответила на его ухаживания довольно быстро. Была ли причиной тому нынешняя, присущая модным красавицам, неразборчивость, или какие-либо скрытые проблемы в отношениях с Итаном? Алан не стал искать причины. Конечно, Алан побаивался теперь открыто встречаться с ней, но наслаждаться минутами близости с шикарнешей из женщин, к тому же, совершенно не вкладывая собственные деньги в их отношения, ему было лестно и приятно.

В клинике Алана Одетая в аромат ландышей больше не появлялась и Алан хорошо знал, почему. Ещё там, в ресторане, Итан шепнул ему, что хочет третьего сына и именно от неё.

– Это будет восхитительный, невероятно красивый ребёнок. Ты посмотри на эту женщину, какие гены… – мечтательно бормотал он.

Алана мечта друга не смущала.

Так неслись месяцы, до тех пор, пока прямо на пороге клиники Алана в один день не возник Итан.

– Ну что ж, закон вышел, – без промедления начал он. – Разрешение на проведение чисток будет у меня уже завтра. Пора пересмотреть наши договорённости. За тот материал, что отныне ты будешь поставлять мне, прежние деньги я платить уже не буду.

Алан оторопел. Когда-нибудь, он предполагал, это случится, но не ожидал, что так скоро.

– Сколько будешь платить? – спросил Алан в надежде увидеть хоть какую-то более-менее приличную сумму.

– Нисколько, – ответил Итан. – Зачем? У меня будет всё организовано на лучших условиях. Запустим рекламу. Женщины оставят тебя. Ты достаточно уже получил.

Что он имел ввиду? Алан смотрел на Итана и пытался понять, знает ли тот о его связи с его женщиной.

– Ты пользовался тем, на что не потратил ни копейки. Знаю-знаю, мы никогда не делили женщин, но ты решил воспользоваться той, которая обошлась мне слишком дорого. Я не против. Бери на себя половину расходов по её содержанию и пользуйся. Но нет, ты решил, что сможешь сэкономить, захотел владеть ей бесплатно. Немыслимая безрассудная наглость. Я терпел ваши отношения, пока ты был мне нужен. А теперь… Она беременна. Если ребёнок не мой, то это будет последняя чистка, которую ты сделаешь, потому что уже завтра к тебе никто не пойдёт. Ты останешься без средств к существованию. В моей клинике для женщин всё будет бесплатно, да ещё и я дам каждой, в качестве бонуса за чистку, процедуру по омоложению… Сможешь удержать тогда свой бизнес? Ты думаешь, ты будешь нужен ей таким?

Алан молчал. В первый раз он видел Итана столь злым. Только сейчас Алан начал осознавать масштаб совершенной им ошибки. Чем вскружила ему голову Одетая в аромат ландышей? Своей внешностью, которая теперь была уже даже не её, а зависела полностью от денег Итана? Зачем ему понадобилась женщина, отношениями с которой даже нельзя было похвастаться? Будь проклят этот её губительный аромат.

6

Дела в клинике Алана шли всё хуже и хуже. После отказа Итана работать с ним, Алан был вынужден брать с женщин деньги. Клиенток осталось совсем мало, а вот дело Итана процветало. Теперь ему принадлежала целая сеть клиник по чистке, куда женщины спешили толпами, чтобы избавиться от того, что им мешало, взамен же они получали вожделенное омоложение. Те препараты, манипуляции, операции, которые раньше были доступны лишь избранным, Итан раздавал нынче направо и налево. Он не скупился. Абортивный материал доставался ему теперь почти бесплатно. Беременность провозгласили полезной, а чистку – самой безопасной и безболезненной процедурой. Дела свои Итан вёл вместе со старшим сыном. Подрастал у него и второй, третий был ещё совсем мал, но Алан не сомневался, что и тот займёт своё место в развивающемся с быстротою раковой опухоли деле отца.

Алан же бедствовал. Итан, всё-таки взыскал с него деньги за омоложение Одетой в аромат ландышей. Сначала пришлось продать автомобили, затем пришлось запустить руку в свой резервный счет, но денег на жизнь катастрофически не хватало. Хотелось красивой жизни, прежней роскоши, ещё большего, чем раньше разврата. Работы теперь было мало, казалось бы, можно и отдохнуть, но на это нужны были деньги, которых постоянно недоставало. Однако, Алан не сдавался. Он не желал отказываться от привычного шика, и, продолжая потакать своим сложившимся годами желаниям, жил, надеясь на лучшее будущее.

А тем времени со всех сторон подступали уже к нему агенты и кредиторы – предвестники неминуемого краха. Подобно акулам всегда они сползались туда, где чувствовали скорую лёгкую добычу. Теперь регулярно Алан видел у дверей своей клиники того, кто оценивающе щурил глаз и записывал себе что-то в блокнот, но Алана это не пугало. Он наивно полагал, что каким-то образом всё образуется.

Вставал он теперь позже обычного. Пил больше, ел тоже больше, трудился мало, зато много тратил, затем продавал за бесценок недавно купленное и потом снова покупал что-то ещё.

Поставку омолаживающих препаратов Итан Алану прекратил, Алан дряхлел, но не замечал этого. В своих глазах он по-прежнему был привлекателен и богат.

Окружали Алана исключительно красивейшие люди. Они, с идеальными лицами, прекрасными тугими телами, изумительными фигурами смотрели на него с экранов телевизоров, с обложек журналов, с фотографий в сети. Все они были прекрасны, понятия возраста для них не существовало. Они улыбались белоснежными улыбками и сияли зрачками глаз, обрамлённых в пушистые густые ресницы. Что именно в их внешности было результатом пластических операций, что применением омолаживающих технологий, Алан уже не догадался бы при всём желании, себя же при всём своём бедственном положении он продолжал считать одним из них. Он желал видеть себя тем, кто вечно юн и прекрасен.

О том, что он банкрот Алан догадался тогда, когда не смог оплатить выставленный ему за потребление электроэнергии ежеквартальный счёт. Раньше такого с ним не бывало, а тут на рядовую коммунальную оплату просто не хватило денег. Пришлось отложить на месяц уплату по всем счетам, затем задержать её ещё.

Через полгода Алан сидел в кабинете у судебного пристава.

Толстая пачка неоплаченных чеков, подшитая к его делу, требовала разбирательств. Алан терпеливо выслушивал то, что говорил пристав.

Этот совсем ещё молоденький юноша, годящийся Алану, в сыновья, пожалуй, даже в младшие сыновья, безучастно доносил до Алана его долги. Пристав был бледен и худ. Его серый костюм был одним из самых дешёвых. Алан в своём дорогом, но, правда, уже изрядно поношенном пальто, с пренебрежением рассматривал паренька и думал, неужели вот этот мрачный, унылый кабинет, это безденежье предел мечтаний того? Вряд ли. Молодёжь сейчас шустра, и такие ребята, всеми силами устремляясь наверх, быстро делают себе карьеру.

Долгов у Алана оказалось немало. Счета за пользование энергией, водой, дорогами, объектами городского пространства; содержание клиники, квартиры, автомобиля; плюс счёта за землю, по которой Алан ходит, налоги на воздух, которым он дышит, плата за тепло и солнечный свет, налог на жизнь за уходящий год – всё было не оплачено.

– Постойте, а что это? – перебил пристава Алан, когда услышал странную фразу «Плата за использование органов тела».

– Согласно статье 5 пункт 2.1 поправок к закону ФМР международного законодательства, с этого года граждане обязаны платить государству за использование содержащихся в их телах внутренних органов, наименование которых входя в перечень приложения 3 к той же статье того же законодательства.

– Я не понимаю… Что это? За что я должен платить?

– К тому же, вы, как человек ни разу прежде не плативший за ваши внутренние органы, обязаны оплатить их использование за все предыдущие годы жизни. Вам же семьдесят один год? Верно?

– Верно, – оторопев, отвечал Алан.

– Значит, вы обязаны теперь возместить государству аренду собственных органов за все эти годы.

Алана смотрел на указанную для оплаты сумму.

– Это какая-то ошибка… Это же немыслимая цифра…

– В случае, если вы не можете оплатить использование ваших органов, все они у вас изымаются и отдаются тому, кто станет их новым арендатором.

– Подождите, подождите… Это как? Вот тут перечень… Это же лёгкие, почки, сердце… Что за ерунда? Я что, теперь обязан за них платить?

– Согласно закону, да. Согласно новой поправке в законе тело человека не является больше его нераздельной собственностью. Органы человека и некоторые его ткани могут переставляться из одного тела в другое, а значит, если вы используете их, то должны платить. Кроме того, вы оплачиваете за всё то время, за которое пользовались этими органами раньше. Лицам, младше 16 лет возможна отсрочка оплаты…

– Я не понимаю… Не понимаю. Вы хотите сказать, что за своё собственное сердце я теперь обязан платить. Но это же абсурд. Оно моё.

– Согласно закону теперь, нет, – невозмутимо продолжал пристав. – Оно может быть поставлено кому-то другому, кто будет оплачивать дальнейшую его аренду.

– Но, я же тогда умру! – кричал Алан. – Умру! Ваш закон что, не понимает этого?

– Заплатите, и оно останется у вас. Другого выхода нет, – развёл руками пристав. – К тому же, никто не заставляет вас продавать сразу своё сердце, чтобы оплатить аренду прочих органов. Расплатитесь парными, например, начните с глаза, лёгкого, почки.

Лоб Алана вспотел. Только сейчас он стал понимать, что от него требуется. Этот мир стал совершенно плох. «Они хотят теперь, чтобы я платил не только за то, что живу, но и за то, чтобы продолжать жить. Мы не люди. Томас был прав, мы превратили себя в «конструктор».

– Если денег, чтобы покрыть ваш долг, у вас нет, то завтра вам надлежит явиться на опись ваших органов. Они будут оценены и изъяты. Если стоимость изъятых органов будет достаточна для покрытия долговой суммы, вы сможете жить, если нет, то ваши родные обязаны будут оплатить образовавшийся остаток.

Родные… Алан впервые осознал, что нет у него никаких родных, и помочь ему некому. И друзей у него нет, и знакомых, и приятелей, кто согласился бы покрыть его долг, и ни один банк не даст ему кредит.

– И что мне делать? Ведь должен же быть ещё какой-то выход? Неужели государство отправляет вот так просто умирать тех, кто не может заплатить за то, что дано каждому от рождения?

– Теперь нет такого понятия собственности, как было раньше. Теперь по закону вы при рождении сразу получаете в аренду некие органы, которые представляют определённую ценность для всего общества, и если вы, по достижении совершеннолетия не можете внести соответствующую арендную плату, то органы переставляются другому.

– Это возмутительно! Это моя жизнь…

– Вообще-то, уже давно не считается возмутительным и незаконным, когда человек, например, не имеющий возможности платить за собственное жилище, изгоняется из занимаемой им квартиры. Теперь технологии позволяют выселять его из собственного тела, потому что на то есть другой платёжеспособный арендатор. Это весьма разумная практика.

– Но, должен же быть какой-то иной способ? Вы можете дать мне хотя бы какую-то отсрочку?..

Пристав покачал головой и снова ткнул в закон. На оплату отводилось три дня.

– Послушайте, а вот если бы я… Вот если бы я был вашим отцом, чтобы вы мне тогда посоветовали? Как мне быть?

Пристав удивлённо посмотрел на Алана.

– Отца своего я никогда не видел… – задумавшись, ответил он.

Алан понял, что привёл неудачный пример.

– Ну хорошо, предположим, не отцом, а матерью. Мать то у вас была?

– Мать была, – согласился пристав. – Да только я почти не знал её, видел в своей жизни всего несколько раз и то только в детстве. Она родила меня случайно, очень рано, не успела в первый раз сделать чистку, и я родился. Знаю, что ей было не до меня, ей надо было устраивать как-то свою жизнь. Она встречалась с мужчинами, жила с ними, потом уходила, делала чистки и снова в кого-нибудь влюблялась. Я догадываюсь, даже знаю наверняка, что она надеялась найти того, от кого уже не надо бы было уходить, кто согласился бы оставить зачатого ими ребёнка. А я рос, рос без неё. В моей жизни она появлялась лишь иногда, и всегда от неё пахло невероятным ароматом весны и свежих ландышей…

– Ландышей?..

– Да, знаете такие маленькие беленькие цветочки, которые распускаются поздней весной…

Алан понял, что не зачем больше занимать время этого мальчика. Он действует в рамках закона, и Алану нечем его заинтересовать. Если принят закон, признающий человека всего лишь конструктором, то с этим надо смириться.

На следующий день Алан, согласно предписанию, уже лежал на медицинском столе. Его организм сочли находящимся в довольно хорошем состоянии. Для изъятия годились все органы, оценили их довольно высоко, но этой суммы не хватало, чтобы покрыть их же аренду за предыдущие годы. Можно, конечно, было бы продать их на чёрном рынке, о чём врач, проводящий опись, недвусмысленно намекнул. Там бы дали раза в полтора дороже, но зачем это теперь Алану? Жизнь он всё равно терял, что в одном, что в другом случае, так какая разница, сколько ему за неё заплатят при смерти?

Он вернулся домой. Изъятие было назначено на завтра., По-привычке Алан включил телевизор. Оттуда на него смотрели сплошь счастливые, невероятно красивые лица. Их глянцевые улыбки блестели, глаза искрились здоровьем, кожа сияла такой невероятной безупречностью, что казалось, все эти люди никогда не были детьми, равно как никогда и не станут стариками. Они законсервированы в своей цветущей, неугасающей самой лучшей поре, но Алан хорошо знал, что стоит за этим отсутствием морщин, за этими белоснежными зубами. Они давно продали душу тому, кто рано или поздно предаст и их самих. Для Алана эти люди с экрана были кумирами. Он брал с них пример, стремился походить на них, желал такой же внешности, такой же притягательной обеспеченной жизни. Он хотел такие же, как у них квартиры, машины, одежды, пищу, гаджеты. Он хотел стать ими и вот теперь вынужден стать расходным материалом. Горькая грусть накатила на Алана. В этот последний свой вечер ему сложно было признаться себе самому, что он всю свою жизнь потратил на то, чтобы просто быть на кого-то похожим, на кого-то другого, кто так притягателен. То, что Алан делал каждый день, весь полученный после чисток абортивный материал шёл на то, чтобы эти люди на экране всегда оставались молодыми, а все прочие подражали им, и платили за это, и платили… А ведь то, что выскабливали аппараты Алана из женщин, было не просто содержащим стволовые клетки тканями. Это были жизни, новые жизни тех, кто мог бы родиться. Алан всегда знал это, но не хотел об этом думать, боялся себе в этом признаться. Сколько же он сделал чисток?.. Десятки или сотни тысяч? И вот теперь он сам вынужден стать таким же вспомогательным материалом для других. Эти счастливые, бодрые, вечно молодые люди, смотрящие на него с экрана, уже ждут того, что завтра безвозвратно изымут из Алана.

Ну уж нет! Алан вскочил и направился к домашней аптечке. Нет, им, этим благополучным лживым вечно юным идолам не достанется то, что пока ещё принадлежит ему, Алану. Алан знал, что любое лекарство в больших количествах – яд, поэтому глотал подряд таблетку за таблеткой. Он был полон решимости ещё до завтрашнего изъятия погубить то, что хотят отнять у него люди. Ни одна частичка его здорового, сохранившегося его стараниями молодым тела не достанется кому-то другому.

Сознание Алана отключалось под гул смеха шедшей в это время очередной телевизионной юмористической программы…

2017

Розовый мир

Аманда выпорхнула на улицу. Пробежав вприпрыжку три ступеньки, ступила на дорожку, услышала, как позади неё тихонько затворилась дверь.

День был чудесен. Ласковое солнышко, улыбнувшись, заняло своё утреннее место справа от Аманды и своими маленькими ручками разгоняло сейчас вокруг себя забавные пушистые тучки; крохотные разноцветные нотки заплясали в воздухе в такт звучащей в динамиках Аманды музыки.

Город сегодня окрасился в потрясающий розовый цвет. Ультра-розовыми стали вывески, подсветились цветом розовой гвоздики витрины, а разметка улиц и дорог приобрела жизнерадостный цвет фуксии. Сама Аманда в платье цвета Барби шла по этим весёлым цветным улицам наблюдая, как то тут, то там возникают из земли, из стен домов её любимый забавные круглики и автобусы оттенка «pink», проезжая, подмигивают ей и машут своими потешными ручками.

– Ты уже вышла? – спрашивал её голос в наушнике.

– Я иду по замечательной пурпурной улице, – весело ответила Аманда.

– Видишь где-нибудь киоск с едой? – спрашивал её голос в динамике.

– Нет, пожалуйста! Я не хочу сегодня рассматривать еду, её я уже видела, – топнула ножкой Аманда, и подол её платья забавно покачнулся от этого совсем ещё детского движения.

– Ну хорошо, не будем сегодня смотреть на еду, – согласился голос в динамике. – Тогда расскажи, что вокруг тебя?

– Я иду к остановке транспорта, впереди слева от меня продавцы цветов, подарков и журналов.

– Подожди, сейчас подключусь к твоим линзам. А, вот, вижу. Иди прямо туда, где продают журналы. Это будет интересно! Ты готова?

– Да, снимать?

– Да, осторожно.

Ловким движением, отрепетированным дома, Аманда сняла с одного глаза линзу, зажала её в ладони и прикрыла второй глаз рукой.

– Ну вот, умница, а теперь посмотри на журналы, – продолжал голос в динамике.

Аманда воскликнула:

– Ой! Как забавно! Они же пустые!

Она взяла с настила пачку проклеенной серой бумаги, улыбнулась продавцу, который на самом деле оказался не взрослым, как виделось ей в линзах, а совершеннейшим ребёнком.

– Блез, как же это удивительно! – обращалась восторженная Аманда к звучащему в динамиках её наушников голосу. – Мы читаем совершенно пустые страницы!

– Это что, ты поверни голову и посмотри на цветы.

Аманда послушалась своего собеседника и направила взгляд своего глаза со снятой линзой туда, где должна была находиться стойка с подарками и цветами.

– Ой! – воскликнула она. – Тут же ничего нет! Ни единого цветочка, ни одного подарочка! Как же так. Я в расстройках. А что же я тогда здесь покупаю?

– Посмотри теперь другим глазом.

– Ой, опять подарочки и цветы! – воскликнула Аманда, смотря теперь тем глазом, в котором была цифровая линза.

– Вот такой он, настоящий мир, – мудро вещал голос недавнего друга Аманды – Блеза. – Цветы, подарки, буквы и картинки в журналах, всё это видно только в линзах, а в реальности существуют только контрольные точки для оцифровки и пустые предметы для осязания.

– Удивительно! Как это всё весело! Как забавно! Блез, ты открываешь мне какой-то новый мир!

– То ли ещё будет, подожди, – довольно обещал Блез. – Иди на работу, там состыкуемся. Хочешь посмотреть на тех, с кем работаешь?

– Ой, мне это и в голову не приходило! Это будет так забавно! Хочу! Хочу! Бегу! Дам знать, когда буду на месте.

– Отключаюсь, – сказал на прощанье Блез.

Аманда, прикрывая глаз без линзы рукой, поспешила на остановку. Надо было где-то присесть и вставить обратно в глаз снятую линзу. Аманда забежала в кафе.

Запах кофе сладко будоражил обоняние. Только вот Аманда уже знала, что исходит он не от тех чашек, что выдают покупателям за кофе, а испускают его искусственные ароматизаторы, щедро развешенные на стенах, а то, что при взгляде в линзах выглядело пышной хрустящей булочкой, без линз на самом деле являлось чем-то, похожим на кусок скомканного картона. Аманда села за столик и несколько минут развлекала себя тем, что попеременно смотрела на заказанную еду то глазом в линзе, то свободным глазом. Аманда забавлялась.

Блез, с которым она познакомилась два дня назад, рассказал ей об этом поразительном мире, который можно увидеть без цифровых линз. В нём всё выглядело иначе. Стоило снять линзы, и со стен зданий исчезали все красочные вывески и экраны, дороги теряли разметку, улетучивались смайлики, искорки, круглики, пропадал всякий цвет. Мир без линз был безлик и сер. Почему-то Блез называл его действительностью.

Аманда надела лизну. Перед ней тут же возник аппетитный завтрак, весёлое солнышко постучалось в окошко.

Аманда посмотрела на тех, кто был рядом и хихикнула. Интересно, а знают ли все они, что едят сейчас серую биомассу и смотрят на куски пластмассы, которые считают своими смартфонами. Догадываются ли, что экраны этих устройств в действительности пусты?

Блез обещал, что Аманда увидит большее. Сорвавшись с места, Аманда поспешила на работу. Ей не терпелось посмотреть на то, что обещал ей сегодня Блез.

На работу Аманду довёз сияющий розовенький автобус. Всё время пути Аманда переписывалась со своими друзьями. Многие из них только проснулись, в сети запестрели фотографии их завтраков, селфи из ванной. Аманда тоже несколько раз по дороге сфотографировалась так, чтобы всем было видно её новую розовую сумочку и её фотографии тут же пополнили пространство сети. Электронное сообщество пробуждалось, и вот уже его обитатели расселись по автобусам и вагонам, заспешили на рабочие места, не переставая переговариваться друг с другом. Музыка звучала в наушниках каждого, а линзы в глазах показывали всем тот красивый иллюзорный мир, который воспринимался единственно возможной действительностью. Нарисованные персонажи возникали то тут, то там. Над каждым предметом горела информация о нём из Википедии, над каждым человеком – все его активные профили в сети. На небе была информация о погоде на ближайшие сутки, на транспорте – все точки следования и время маршрута. В линзах было удобно, без линз уже никто давно не ходил, их носили все.

Аманда приехала на работу точно к девяти. Впорхнула в зал, поспешила за рабочий стол. Ровно в девять монитор показал информацию о задании на день. Аманда заказала себе кофе и устроилась поудобнее. Вокруг началась привычная болтовня коллег по сети, но Аманду сегодня эти разговоры не занимали.

«Блез, я уже на работе. Блез…» – принялась вызывать Аманда своего нового друга.

– А, ты готова? – раздался тут же в её наушниках его бодрый голос.

– Да, – поспешно подтвердила Аманда.

– Тогда снимай сначала одну линзу, потому другую, – приказал он.

Аманда послушалась. Осторожно она сняла лизну с левого глаза, потом с правого.

– Ой, – воскликнула она. – У меня монитор потух!

Из коллег на возглас её никто не обратил внимания, все были заняты разговорами, все сидели в наушниках, к тому же все прекрасно знали, что подобные проблемы – дело специалистов службы техподдержки.

– Не шуми, – отозвался Блез. – Изображение на мониторе видно только в линзах. Вернее, это как раз они транслируют то, что твои глаза воспринимают как информацию на мониторе.

– Как интересно! Как забавно! – засмеялась Аманда. – Они совершенно серые!

Блез догадался, что она рассматривает сейчас образующие рабочее помещение стены.

– Конечно, серые. Для чего их красить, если придать им цвет можно в цифровом пространстве. Лучше посмотри, видишь нанесённую на все предметы красную сетку?

– Вижу.

– Она служит для оцифровки и позиционирования всех этих предметов в том пространстве, что ты видишь в линзах.

– Как забавно! Пи, пи, пи!.. – пищала от восторга Аманда. – А вот сетки нет.

– Значит этого предмета ты, надев линзы, не увидишь.

– Ну а теперь можешь пройтись и посмотреть, как выглядят в действительности те, с кем ты работаешь.

– Разве они выглядят как-то иначе, чем обычно?

– А ты посмотри.

Аманда приподнялась из-за перегородки.

На месте её подруги – длинноволосой готической красавицы – сидела тщедушная прыщавая девчонка, справа вместо привычной женщины за столом сидел мужчина, а начальник, всегда такой подтянутый и начищенный выглядел обмякшим толстяком.

Аманда хихикнула.

– Ну как, видишь что-нибудь занимательное? – спрашивал её голос в наушниках.

– Ой, Блез, какой забавный, какой удивительный мир ты показываешь мне. Я так рада, что познакомилась с тобой! Они все совсем другие. Сидят сейчас, уставившись в свои пустые мониторы.

– Я же обещал, что будет интересно, – задорно продолжал Блез. – То ли ещё будет. Хочешь увидеть ещё больше?

– Ой, конечно хочу! Хочу! Хочу! Хочу! – чуть было не завизжала во весь голос Аманда.

– Знаешь, сегодня вечером мы собираемся. Придут наши форумчане. Мы встречаемся иногда, чтобы вместе посмотреть на мир вокруг и друг на друга без линз. Я могу взять тебя с собой. Ты пойдёшь?

– Я? Конечно, пойду! Ты ещё спрашиваешь! Возьми меня!

– Хорошо. Кидаю тебе адрес. Встретимся там. Я познакомлю тебя с остальными. Будет интересно, обещаю! Приходи к семи.

Надев линзы, весь остаток дня Аманда провела в радостном возбуждении. Она без умолку болтала с подругами и строила на вечер грандиозные планы. Блез нравился ей. Она не знала, можно ли считать их сегодняшнюю встречу свиданием, но Аманде хотелось думать, что это именно так. С Блезом она познакомилась всего два дня назад на одной из страниц сети. Молодой человек сразу же удивил её обещанием показать, что привычный мир на самом деле иной. Он рассказал ей про то, что все современные люди носят в глазах цифровые линзы, которые показывают вымышленное изображение того, что есть на самом деле, а вчера Блез научил Аманду эти самые линзы снимать. Оказалось, это совсем несложно. Труднее было привыкнуть к отсутствию света в собственной квартире. Мир, что показывал Аманде Блез, был тёмен и суров. В нём не было того буйства образов и красок, к которым так привыкла Аманда, но ради понравившегося ей Блеза она готова была потерпеть эти неудобства. К тому же, показываемый им мир Аманду изрядно забавлял.

«Что ты наденешь вечером?», «Ты уже придумала, в чём пойдёшь сегодня?», «Ты должна поразить его!» – галдели в сообщениях подружки. Было весело, шло бурное обсуждение.

Для их с Блезом встречи Аманда выбрала соблазнительно-строгий наряд. Тёмные брюки плотно обтягивали стройные бёдра Аманды, расстёгнутая молния курточки цвета розовой весны слегка приоткрывала пышную грудь. Лиловые сапожки задорно стучали при каждом шаге тонюсенькими шпильками-каблуками. Длинные локоны своих белоснежных волос Аманда уложила в замысловатую причёску, полностью обнажив тонкую шею. Украшения Аманда было надела, но потом все-таки решила снять. Она не хотела выглядеть сегодня слишком вычурно и нарядно. Пусть Блез думает, что это для неё всего лишь рядовой вечер.

Примерно в семь Аманда стояла по указанному Блезом адресу.

– А, наконец, ты пришла, – сказал он ей, отворив в ответ на её звонок дверь.

Блез был крепким молодым парнем. Довольно высоким, так что, проходя в проём распахнутой им двери, Аманда чуть было не уткнулась носом в его крепкую широкую грудь. Глаза Блеза, живые, горящие озорно смотрели на неё сверху, хохолок упрямой чёлки возвышался над большим открытым лбом.

– Все уже собрались, проходи, – пропуская Аманду вперёд, направил он её в просторный зал.

Как поняла Аманда, это было чьё-то из собравшихся формучан жилище. В просторной светлой, изящно обставленной комнате блуждало несколько человек.

Первой бросилась в глаза Аманде пара девушек-близнецов. Яркие, дерзкие, взрывные, с множеством татуировок, девушки были абсолютно внешне одинаковы, лишь красный цвет волос у одной и синий у другой позволял различать их. Рядом с ними прохаживался худощавый парень в чёрной одежде, с лицом зеленоватого цвета и двумя серьгами в ушах. На диване в углу расположилась пара подростков, которые беспрерывно целовались и обнимались друг с другом. Высоченный раскачанный до неимоверных размеров громила подпирал шкаф. Рядом с ним сутулый парень в очках деловито брал с полок и разглядывал все попадавшиеся ему под руку предметы. В кресле, в углу, как пояснил Аманде Блез, сидел хозяин дома. Выглядел он старше прочих и был совершенно спокоен, позволяя своим гостям делать всё, что им вздумается. Последним в комнату вошёл какой-то тощий взъерошенный паренёк.

– Мы собираемся здесь, чтобы посмотреть и рассказать друг другу, кто мы на самом деле, – пояснил Блез Аманде.

Знакомиться со всеми собравшимися у Аманды не было причин, так как она видела не только их имена, но и могла просмотреть все их социальные страницы, поэтому она спокойно стояла рядом с Блезом, ожидая дальнейших событий.

– Ну что, начнём, – предложил, наконец, Блез.

Собравшиеся оживились. Парочка подростков оторвалась друг от друга, парень с зелёной кожей нетерпеливо заёрзал, хозяин дома довольно кивнул.

– На счёт три, снимаем с обоих глаз линзы, – скомандовал Блез.

Вместе со всеми, Аманда приготовилась. На счёт «три», она послушно вынула линзу сначала из правого глаза, потом с левого и погрузилась в темноту.

– Ой, как темно! Я ничего не вижу, – слышала она голоса прочих рядом.

– А что же вы хотели, сейчас половина восьмого, за окном сумерки, – слышался голос Блеза. – Эй, Пиг, у тебя окно-то есть? – обратился он, видимо, к хозяину дома.

– Не, – ответил тот.

– Ну, тогда давай свет, – скомандовал Блез.

Послышался сначала шорох, потом какой-то шипящий резкий звук и вот комната осветилась пламенем. Аманда отпрянула.

– Это свеча, – пояснил подтолкнувший её ближе к свету Блез. – Тот мир, что мы видим в линзах, окончательно отрисовывается лишь в цифровом пространстве, а в действительности потребности в свете нет.

Аманде было не по себе. Тусклое пламя свечи освещало только небольшой кусочек пространства, остальное скрывала тьма. Аманда чувствовала присутствие рядом тех, кто собрался здесь вместе с ней, но не видела их. Света, чтобы разглядеть всё вокруг, не хватало.

– Ну что, формучане, вы готовы побродить по этому миру без линз! – дал клич Блез.

– Да! Да… Готовы! – раздались из тьмы бодрые голоса.

– Пиг, дай сюда свечу, – сказал Блез.

Взяв в руки пламя, он вместе с прочими принялся ходить по дому. Аманда старалась не отстать.

Рассматривали то, что находилось вокруг.

– Надеюсь, все помнят, как выглядели эти предметы, когда мы были в линзах? – спрашивал Блез.

Аманда хотела было закричать, что толком рассмотреть ничего не успела и ей надо снова надеть линзы, но голоса вокруг уже радостно галдели:

– Да! Да! Мы всё помним! Мы готовы!

– Пиг, фу, как же у тебя тут грязно, – раздались голоса, когда Блез, двигая рукой со свечой в темноте, осветил кусок пространства.

Действительно, пол был усеян всяким мусором, сняв наушники можно было услышать, как захрустели под ногами пластик и бумажные упаковки.

– Ага, – подтвердил Пиг. – Не охота, всё равно этого мусора не видно.

Блез поднял огонь выше и осветил тот угол, в котором сидел хозяин дома.

– Это ты, Пиг?.. Это Пиг? – послышались недоумевающие вопросы.

Аманда приподнялась на носочки и выглянула из-за чьей-то спины, закрывающей ей обзор. В углу, на том месте, где несколько минут назад можно было видеть подтянутого, хорошо сложенного мужчину – хозяина дома, теперь сидел некто, расплывшийся во все стороны. Он что-то жевал.

– Пиг, ты такой толстый, – послышались голоса. – Фу! Ты такой толстый! Ты же просто жирный!

– Ну и что, – невозмутимо ответил чавкающий толстяк. – Кроме вас меня таким никто не видит.

Он захохотал, и его смех, такой оглушительный, громогласный заставил всех остальных тоже рассмеяться. Захихикала и Аманда.

– Пиг жирдяй! Толстый хрюша! – дразнились все и вместе с самим Пигом покатывались от смеха.

Они веселились, радуясь тому, что обхитрили всех, и, быть может, только им сейчас известна правда о том, как выглядит Пиг.

Насмеявшись, компания приступила к обследованию комнаты.

– А вот тут у Пига стоял шкаф от известного дизайнера, а здесь на стене висела картина, – продолжил Блез поход по дому. – И вот смотрите… Пожалуйста, ничего нет.

Действительно, на месте шкафа темнел лишь чёрный пластиковый куб, а на месте картины была пустота.

– Пиг, похоже, художник обманул тебя, – шутил Блез.

Пиг, хохоча, отвечал Блезу:

– А то ты не знаешь, что всё, что украшает моё жилище, существует только в Розовом мире.

– Пиг, ты придумал отличное название! – обрадовано воскликнул Блез. – Розовый мир – «Мир в розовых очках». Иллюзорный мир без забот, отличающийся от реального!.. Так и буду теперь называть цифровой мир, что мы видим в линзах, Розовым.

– Точно! Точно! Нарисованный мир! Весёлый! Радостный, счастливый мир! «Мир в розовых очках»! Розовый мир! – загалдели прочие.

Пошли дальше, но скоро поход по дому закончился. Мебель, окна, обои, шторы, да и все прочие предметы интерьера, как оказалось, существовали лишь в цифровом Розовом мире, реальный же мир без линз был пуст. Рассматривать было абсолютно нечего.

– Давайте уже поглядим на самих себя!

– Да, давайте уже посмотрим, кто мы! – раздались голоса.

– Хорошо, – согласился Блез. – Начнём!

Он поставил свечу на тёмную конструкцию, которая, вероятно, в Розовом мире была тумбочкой или же комодом.

– Ну, кто первый! – дал клич Блез.

– Я! Я! Мы!.. – загалдели голоса.

Первыми в круг света вбежали двое детей. Аманда даже не сразу поняла, что смотрит сейчас на тех подростков, что обнимались на диване получасом раньше.

– Ну, как мы выглядим? – спрашивали они. – Какие мы?

– Да вы же дети… – усмехнулся Блез.

– Насколько дети? – спрашивали те. – Сколько нам?

– Да вам лет семь, ну, самое большее, десять, – отвечал им Блез. – Вы вообще для чего выбрали себе в Розовом мире подростковые скины.

– А у нас все так ходят, – бойко ответила девочка.

– Весь класс выглядит так же, как и мы, – подтвердил мальчишка, деловито шмыгнув носом.

– «Вы должны выглядеть так, как вы себя ощущаете», – выдала девочка известную всем рекламную фразу.

Этими словами пестрели все баннеры компаний, продающих виртуальные скины.

– Ну что ж, – засмеялся Блез. – Буду знать, что на самом деле вы намного меньше и ниже ростом, и, если в Розовом мире провести рукой по вашей голове, там будет пустота.

Все снова засмеялись. Захихикали и дети, а их место в кругу сменили, как догадалась Аманда, девушки-близнецы.

– О, да вы же совершенно разные! Вы ни капли не похожи друг на друга! – раздались голоса.

– А мы знаем, мы видели друг друга, когда снимали линзы дома, – ответили сестры.

– Быть одинаковыми намного проще, – сказала одна.

– Мы намного больше привлекаем внимания, когда выглядим одинаково, – улыбнулась вторая.

– Мы ощущаем себя одинаковыми, поэтому носим одинаковые скины.

Аманда смотрела на девушек. Их впалые глаза были темны, правда, у одной они были синего, а у второй коричневого цвета. Одна была явно старше другой, обе были невероятно худы. Их обтянутые кожей тщедушные тела, казалось, были совершенно лишены половых признаков. Волосы были у одной очень длинны, у другой коротки, кожа у обеих была серой.

Аманда захихикала, подумав, сколько денег потратили сёстры на татуировки, которых в реальности нет. Не было у них и сексуальных тел, и пышной груди. Без линз, девушки утратили все свои достоинства и были похожи, скорее на бледные тени, нежели на живых людей.

Следующим в круг света вошёл небритый сутулый парень.

– Я так подозреваю, что кожа моя, наверно, совсем не того зелёного цвета, за который я плачу, и никаких проколов мне не сделали, – бормотал он, ощупывая свои уши.

– А вот одежда и здесь у тебя черна, – весело выкрикнул Блез. – Можешь не сомневаться, но на себя ты очень даже похож.

– А я? – выкрикнул, выскочивший в круг света, обросший косматый громила.

– Фу, – раздались голоса. – Да ты без одежды… Как так можно.

Аманде пришлось сделать вид, что она смущена.

– А зачем она мне? – гремел громила. – Я без неё не мёрзну. А вас, я не заставлял снимать линзы, вы сами.

– Но, ты же знал, куда идёшь. Знал, что все увидят тебя, мог бы одеться, – укорял его Блез.

– Так ходить совершенно неприлично, – кричали прочие, выталкивая громилу из круга.

Тот хохотал, потешался и не сопротивлялся.

– Кто следующий? – спросил Блез. – Только давайте договоримся, выходим те, кто в одежде.

В кругу света появился улыбчивый симпатичный парень.

– Ого! А кто этот, красавчик? – завопили сёстры.

Скоро выяснилось, что это тот самый застенчивый паренёк в очках, что толкался возле полок, и показался тогда Аманде совершенно серым и одетым абсолютно безвкусно.

– А я не трачусь на скины…, – оправдывался парень. – Выбрал один из бесплатных, его и ношу.

– Ну и зря, такие девчонки, как мы, в Розовом мире от тебя, наверно, воротят нос, – подступали к нему сёстры.

Парень пятился и поспешил отстраниться от двух подступающих к нему тощих сестёр.

– Да мне это и не нужно. Мне общение на нашем форуме нужно для защиты дипломного проекта… Увязка реальных объектов с их отображением в реальном мире…, – продолжал объясняться он.

Аманда поймала себя на мысли, что она, подобно бледным сёстрам-близнецам, тоже была бы не прочь завести с этим симпатичным студентом знакомство. Её всегда привлекали умные парни…

Всех прервал Блез.

– Теперь моя очередь, – объявил он.

Он вошёл в круг света, и вдруг все голоса утихли. Воцарилась минута молчания. Перед всеми предстал абсолютно такой же Блез, которого они видели в линзах. Он ничуть не изменился. Такой же высокий, широкоплечий, с насмешливыми горящими глазами и хохолком упрямой чёлки, открывающей его высокий чистый лоб. Даже одежда его осталась прежней.

– Ничего себе, да ты такой же, как и обычно… Ты ничуть не изменился… – стали раздаваться отовсюду разочарованные голоса. – Так не интересно… Так нечестно…

– Мы имеем право в Розовом мире оставить свой реальный облик, – возразил Блез.

– Ещё чего! – фыркнули сёстры. – Зачем тогда вообще придуманы линзы. Мы надеваем их на глаза не для того, чтобы видеть то же самое, что и без них.

Неожиданно все загалдели. Дети, сёстры, косматая глыба, парень в чёрном, хозяин дома наперебой высказывались о том, как Блез должен измениться. Даже студент робко предложил свои услуги Блезу по созданию его нового скина.

– Я, правда, специализируюсь по дизайну интерьера… – уточнил студент.

– Ну уж нет, – разозлился Блез. – Кто вы такие, чтобы давать мне советы?

Все притихли.

– Я сознательно стремился к тому, чтобы в реальности соответствовать вашему выдуманному миру, но вам, похоже, этого не понять. Вам важно казаться, а не быть…

Блез вышел из круга света.

– Аманда, теперь твоя очередь, выходи, – сказал он.

– Моя? – оробела Аманда.

– Твоя, – подтвердил Блез. – Ты же хочешь узнать, кто ты на самом деле. Мы все здесь для этого, поэтому выходи.

Аманда, невольно поправив причёску, вышла на свет.

Вокруг воцарилось молчание, оно длилось пару секунд, не больше, и вдруг его сменил резкий неудержимый смех. Буйным многоголосьем он оглушил Аманду. Смеялись все.

– Да ты… Ты… – покатываясь от хохота, не в силах продолжить дальше, гудели голоса.

Аманда не могла понять, в чём дело. Ей даже не приходило в голову, что смеются все над ней.

– Да, ты!.. Ты же!.. – смеялся вместе со всеми Блез.

Аманда начинала злиться.

– Ты же старая, – наконец вымолвил кто-то.

– Да, ты старая, – подхватили голоса. – Да, да, ты такая старая…

– Послушай, – обратился к ней Блез. – Ты извини, я не думал, что ты… Что ты столь большого возраста… Сколько тебе лет? Если бы я знал, я бы не позвал тебя. Наш форум для тех, кто все-таки помоложе…

– Да вы… Что вы выдумываете? – завизжала Аманда, топая ногой. Кажется, она начинала понимать причину всеобщего веселья. – Да вы разыгрываете меня? Вы специально это всё придумали? Вы шутите? Я не могу быть старой. Где зеркало? Дайте мне зеркало…

– Ты старуха, поверь, – не унимался Блез.

– Дайте зеркало? Вы обманываете меня! – кричала Аманда.

Смех стал ещё громче.

– Ты что, так и не поняла, что зеркал в этом мире нет! Она ничего не понимает… Она не знает, что нет способа увидеть реального себя… – раздавались вокруг голоса.

– Вообще-то, мы для того и собираемся вместе, чтобы, сняв линзы, рассказать друг другу, как выглядим на самом деле. В реальности нет возможности разглядеть себя со всех сторон. То, что в Розовом мире называется зеркалом, в реальности, за ненадобностью не существует, – выделился среди прочих голос Блеза.

– Вы обманываете меня! Вы специально смеётесь надо мной! – срываясь на хрип, кричала Аманда.

Она схватила свечу, рванула дверь, оказалась в коридоре, понеслась по комнатам, оглядывая стены. Повсюду была темнота. Ощупью Аманда вошла в ту комнату, которая, должна была быть ванной. Над умывальником, в месте, предназначенном для зеркала, была пустота.

Аманда выхватила линзы. Непослушными от волнения руками надела их. Комната тут же озарилась ярким светом, исчезла тусклая свеча. Появились сверкающий умывальник, блестящий кафель на стенах. Розовые мимишки принялись забавно играться вокруг большими мыльными пузырями. Над умывальником возникло огромное зеркало. В нём отражалась румяное свежее лицо юной Аманды. Сияла белоснежная кожа, струились пышные локоны по плечам, лишь пухлые губы были слегка сжаты, выдавая волнение. Огромные синие глаза, обрамлённые ресницами, были спокойны, упругая грудь ритмично вздымалась в такт дыханию… Что в этом облике могло вызвать смех? Аманда недоумевала.

Рывком она открыла свою розовую сумочку. Долго копалась в ней пока, наконец, достала то, что искала.

– Вот! – торжествующе вернулась она в комнату с карманным зеркальцем в руках. – Вы хотели подшутить надо мной, но вот, смотрите…

В комнате снова раздался смех.

– Ты линзы-то сними… – сказал ей Блез.

Аманда демонстративно сняла обе линзы. Она посмотрелась в зеркальце и ахнула. У неё в руках вместо гладкой поверхности металлического стекла чернел кусок матовой пластмассы.

– Здесь нет зеркал… Она так и не поняла! Здесь невозможно увидеть самого себя! Мы тебя не обманываем! Ты старая! Старая! – шумели вокруг голоса.

Аманда бросила на пол бесполезный кусок пластмассы.

На ходу надевая линзы, она выбегала из ставшего ей ненавистным дома. Снова окрашивались розовым стены, лиловым – тротуары, зашелестела восхитительная ярко-розовая листва. Перламутрово-дымчатая луна возникла на небе, возвещая о начале ночи. Светлячки цвета клубничного крема прозрачным облачком окружили Аманду, готовые вести её, освещая путь. Аманда стремилась домой, а в ушах её продолжали звучать голоса:

– Ты старая! Старая!

Худшего оскорбления нельзя было бы придумать. Аманде хотелось то злиться на тех, кто так бессовестно посмеялся над ней, то ругаться, то плакать.

***

Утром Аманда поднялась в обычное время. Начинался новый день, полный новых новостей, новых историй, новых знакомств.

Взглянув на себя в зеркало, Аманда вспомнила о вчерашнем своём неприятном приключении, но сегодняшняя Аманда была настолько хороша, что всё произошедшее прошлым вечером теперь казалось всего лишь дурным сном. Аманда разглядывала себя со всех сторон и восторгалась. Выложив в сеть пару своих утренних снимков в постели, пару снимков с завтраком и ещё тройку из ванны, Аманда окончательно успокоилась, когда подружек голоса зашелестели в наушниках:

– Милая, как прошло твоё свидание?

– Дорогуша, как он?

Аманда, подумав, написала всем.

– Он оказался болваном.

– О, милая, такое бывает! Не расстраивайся, дорогуша, – шелестели взволнованные голоса подруг. – Но как ты это поняла? Он был груб? Он обидел тебя?

– Не хочу об этом, – писала всем Аманда, ставя в своём статусе смайлик со слезами.

Всё утро прошло в разговорах с подружками о Блезе. Аманда навыдумывала кучу историй про него, но так и не призналась, что произошло прошлой ночью. Под конец, она демонстративно удалила Блеза из своего списка контактов.

Но через десять минут после того, как она сделала это, объявился Блез.

– Слушай, я даже не думал, что так всё выйдет, – начал он. – Хотя, я должен бы к тебе обращаться теперь на «Вы», – сказал он, и засмеялся.

Аманда хотела было заблокировать их разговор, ей совсем не нравилось, что Блез в продолжение вчерашней встречи не перестаёт издеваться, но тут Блез сказал:

– Ладно, извини. Я не ожидал, что ты так щепетильно относишься к собственному возрасту. Или подожди… Может, ты действительно не помнишь свой реальный возраст? – поразился своей догадке Блез. – Скажи, ты действительно считаешь, что ты та молодая красавица-блондинка, скин которой носишь?

Аманда недовольно фыркнула, однако чат с Блезом не закрыла.

– Но, ты же должна помнить, сколько тебе лет, – продолжал допытываться Блез. – Тогда почему ты обиделась на нас?

Аманда задумалась. Блез был прав в том, что она должна была бы знать свой реальный возраст, но она его совершенно не помнила. По её собственным ощущениям ей было лет двадцать – двадцать пять. Она чувствовала, что жизнь её только начинается, что будет у неё ещё время поднабраться знаний, опыта, завести детей, создать семью… Всё это случится с ней когда-нибудь потом. Пока же ей хотелось жить легко и беззаботно, каждое утро радоваться окружающему миру, день проводить в милой болтовне с подругами, отдыхать, заводить новые знакомства, увлекаться, и, в конце концов, любить. Нет, Блез обманывает её, смеется над ней. Как он может называть её старой? Конечно же, он разыгрывает её, шутит.

– Ну, вспомни хоть что-нибудь, что поможет тебе понять сколько тебе лет, – добивался Блез.

Аманда не захотела дальше его слушать. Она выключила с ним чат.

Весь день она забавляла себя тем, что пыталась понять свой возраст, но сколько бы она не погружалась в глубины собственной памяти, она не находила в ней никаких значимых дат, ничего, что могло бы ей помочь определить собственный возраст. Каждый день её жизни был прекрасен, как и любой другой.

Однако, слова и насмешки Блеза, всерьёз обидели её. Потому вечером, оставишь наедине со своим новым другом, она стала упрашивать его:

– Оскар, давай ты снимешь линзы и посмотришь без них на меня.

– Вот ещё ты выдумала, детка, – отвечал он ей. – Иди ко мне. Не выдумывай. Я не хочу снимать линзы, я без них ничего не увижу, у меня плохое зрение.

– Ну, Оскар, пожалуйста, – уговаривала его Аманда.

– Милая, не выдумывай. Что это тебе в голову пришло.

– Ну а вдруг я в реальности не красивая или старая…

– Да мне-то что, я вижу тебя такой, какой вижу. Ни к чему мне смотреть на тебя другой. Не хочу я снимать линзы…

– Оскар!

– Аманда!

– Оскар, я хочу, чтобы ты мне честно сказал, как я выгляжу.

– Ты выглядишь замечательно, детка. Что это тебе в голову взбрело?! Иди, посмотрись на себя в зеркало и не приставай ко мне.

«В реальном мире нет зеркал!» – хотела было в отчаянье выкрикнуть Аманда, но осеклась.

Чтобы не испортить дальнейший вечер, ей пришлось сесть к Оскару на колени, дать обнять себя и сделать вид, что он своими словами её успокоил, но даже ночью, даже в постели с Оскаром Аманда никак не могла забыться. Перед ней всё время возникал вопрос: «Почему Оскар не пожелал снимать линзы? Значит ли это, что он уже видел меня без них? Кто же я?».

Утро наступило, как всегда внезапно, но началось сегодня вяло. Оставив Оскара досыпать в кровати остаток утра, Аманда, проведя у зеркала времени больше обычного, вышла на улицу. Здесь, по-прежнему, царила мода на розовый. Сегодня розовый цвет вошёл полностью в свою силу. Если ещё вчера на улицах можно было встретить другие цвета, то сегодня розовым было всё – улицы, скверы, одежда прохожих – всё пестрело оттенками этого ясного жизнеутверждающего цвета.

Аманда забежала в ближайший магазин и там накупила себе море одежды розового цвета. Вдруг Аманде показалось, что продавщица как-то странно посмотрела на неё, когда, Аманда, спрятав в сумочку эту гору покупок, оставила на себе лиловую юбку и блузку цвета фуксии.

«А вдруг, продавщица сейчас без линз и видит настоящую меня?» – промелькнула тревожная мысль.

Сделав вид, что она не заметила этого взгляда, Аманда слегка поправила причёску и выпорхнула на улицу.

Аманда шла вдоль ярко-розовых витрин с зазывающими ультра-лиловыми вывесками, окружённая пурпурными цветами, в наушниках её звучала игривая мелодия, а Аманда отчего-то заунывала. Она брела посреди этого жизнерадостного великолепия и думала только об одном. Разглядывая этот восхитительный блистающий мир, к которому она так привыкла, Аманда каждый раз упиралась в мысль о том, что всё это ненастоящее. Созданное руками искусных дизайнеров всё это великолепие существовало лишь виртуально и было видимо лишь через надетые на глаза цифровые линзы. В линзы каждому транслировалось то, чего в реальности не было. Теперь Аманду это огорчало. Это был обман, неправда. Она смотрела на раскидистые деревья, ровно подстриженные кусты, цветущие газоны, зная, что стоит ей только снять линзы, они исчезнут. И этот забавный розовый автобус, он совсем не такой, каким всем видится, и нет никаких товаров на витринах магазинов, и все наряды Аманды – накупленные ею платья, туфли, шляпки, сумки, стоит лишь снять линзы, превратятся в пустоту, и никогда она не сможет увидеть и понять, как выглядит на самом деле она сама. Аманде стало грустно.

День на работе начался в привычном ритме. Аманда много болтала. Обсуждали с подружками утренние покупки Аманды, новую диету, новинки недели моды. Для своего скина Аманда поспешила прикупить себе «загадочный взгляд» и «локон мечты», добавив эти свежайшие новинки к скину своей виртуальной внешности. Теперь она стала выглядеть точно так, как требовала того современная мода. Аманда была совершенно счастлива.

Деловито принялась она за работу. Но вот, разбирая выданные ей на сегодняшний день бумаги, задорно подмигнув при этом новенькому коллеге, она вдруг получила в ответ лишь равнодушный кивок. Это ничуть бы не насторожило её в любой прочий день, и до самого обеда она бы продолжала кидать на новенького свои многозначительные взгляды, пока тот не пожелал бы познакомиться с ней. Но сегодня… Аманде показалось, что этот человек смотрит на неё как-то неприязненно и странно. «А вдруг он без линз? Вдруг он видит меня…» – заволновалась она. И вдруг стало как-то бессмысленно подкрашивать губы, поправлять причёску, соблазнительно выгибать спину. Это бесполезно, если этот человек видит её сейчас такой, какая она есть. А какая она? «Старая! Ты такая старая!» – зазвучали в голове голоса знакомых Блеза.

Аманда зажала уши и выбежала из зала. Когда же она через десять минут снова вошла, ей казалось, что уже все присутствующие в зале люди, все её коллеги смотрят на неё иначе. Вон та, которая на самом деле толстуха, глядит на Аманду с жалостью так, как будто Аманда на самом деле ещё хуже её. А вон те… Они тоже бросают на Аманду какие-то новые, подозрительные взгляды. И начальник как-то стыдливо опускает глаза. Они что, они все сняли линзы?

– Мрия, ты в линзах? – стала теребить Аманда сидящую за соседним столом подругу.

– Конечно, – ответила та, но при этом как-то слишком уж быстро отвела в сторону глаза.

Нет, разве может Аманда верить ей? Остаток дня Аманда провела в совершеннейшем испуге. Ей казалось, что все эти люди видят настоящую её. Они могут наблюдать её такой, какой она сама себя не знает.

На следующей день, объявившись больной, сделав десяток подтверждающих это фотографий, Аманда поспешила к врачу.

Пациентов в клинике было мало. Аманду принял врач молодой, приветливый, приятный.

– На что вы жалуетесь, Аманда? – обратился он к ней.

– На возраст, – выпалила Аманда.

– Ну, возраст, это не болезнь, – улыбнулся врач, – у вас что-то болит? Что-то вас беспокоит?

– Беспокоит, – продолжала Аманда. – Я хочу знать свой возраст. Вы же можете как-то определить, как-то сказать мне, сколько мне лет?

– Сколько вам лет? – удивился врач. – Зачем вам эта информация? Вы вполне можете считать, что вам столько лет, насколько вы себя ощущаете.

– Да, я знаю, – не унималась Аманда. – Но мой реальный возраст… Он ведь может быть совсем иным?

– В современной медицине нет такого понятия, как возраст. Вы можете сдать анализы, я могу определить, чем вы больны в текущий момент, или не больны. Могу назначить вам лечение.

– А вы можете снять линзы и без них хотя бы на минуту взглянуть на меня? Вам я поверю… – просила Аманда.

– Нет, – ответил врач. – Я же на работе. Нам запрещено смотреть на пациентов без линз. Без них я никак не смогу верно поставить диагноз. Я должен иметь доступ к медицинской энциклопедии, к вашей информации в базе данных, в конце концов, именно через линзы осуществляется цифровая диагностика заболевания, путём поиска в базе данных… Нет, это исключено. Смотреть без линз я на вас не буду. Да и зачем? Чего вы хотите от меня?

– Возраст, я хочу знать свой возраст. Сколько мне осталось жить? – взмолилась Аманда.

– Какой глупый вопрос. Вы проживёте столько, сколько проживёте, и возраст тут не причём.

– Но мне сказали, что я старая!

– Над вами, вероятно, хотели подшутить или просто желали вас обидеть, – невозмутимо отвечал врач.

– Но меня это беспокоит…

– Вы спите хорошо? Я выпишу вам успокоительное, будете принимать в течение дня…

– Ну, пожалуйста… Давайте я сдам какие-нибудь анализы… Ну обследуйте как-то меня, чтобы определить сколько мне лет, – хныкала Аманда.

– Какая глупая идея, – начинал злиться врач. – Возраст – это понятие, отсутствующее в современном медицинском лексиконе. Люди веками боролись за то, чтобы выглядеть бодро, молодо и вот… Посмотрите на себя.

Врач повернул Аманду к зеркалу.

– Вы молоды! Видите? Вы прекрасны! Чего же вам ещё нужно?

– Но это неправда!..

– А какую правду надо вам? Хотите, сдайте анализы, только что я по ним вам скажу? Я могу сказать те заболевания, которые обнаружу. Но вы же понимаете, они могут быть, как у пожилых, так и у молодых людей. В настоящее время нет никаких объективных показателей, которые показывали бы старение.

– А дети? Вы можете мне сказать, смогу ли я ещё их когда-нибудь завести?

– Ну, это вопрос, отнюдь, не вашего возраста. Вы всегда можете завести цифровых детей.

– Вы обманываете меня! Почему вы не хотите сказать правду? – чуть не плача, кричала Аманда.

– Да какую правду? – удивлялся врач. – Что у вас красивый скин? Что вы пришли ко мне, не имея никаких конкретных жалоб? Вы же ходите в спортивный зал? Фитнес-браслет носите?

Аманда утвердительно кивнула.

– Да, вот вижу, ваши отчёты в дневнике спортивных достижений. Три раза в неделю тренировки по одному часу, плюс три пробежки и три занятия по растяжке… Хорошие результаты. Для любого возраста хороши. Питаетесь правильно?

Аманда снова кивнула.

– Вижу. Массовые доли жира, костной и мышечной тканей в норме. Так чего же вы хотите?

– Правды… – прошептала Аманда.

– Не слышу вас, говорите громче, – сказал врач.

– Я хочу, чтобы ты, тупоголовый, сказал мне мой возраст. Я хочу знать, могу ли я строить ещё какие-то планы? Есть ли у меня будущее? Сколько мне жить? Ответь мне, слышишь, сколько я ещё проживу? – кричала Аманда.

– Прекратите скандалить, – возмутился врач. – Я пытаюсь вам объяснить, что современными методами определить это невозможно. Может, когда-нибудь в будущем мы сможем определять оставшееся время жизни, но пока всё, что я могу, это сказать вам, что вам столько лет, насколько вы себя ощущаете, а проживёте вы столько, сколько вам отведено…

– Вы издеваетесь! Вы даже не хотите взглянуть на меня! – кричала Аманда.

Она кинулась на врача с кулаками. Ей хотелось побить его, но её рука пролетела сквозь тело этого человека, не встретив сопротивления.

– Успокойтесь, не надо истерик, – повторял врач, пока Аманда колотила руками воздух…

Она не успокоилась даже тогда, когда вошедший охранник, схватив её, попытался вывести из кабинета. Аманда вырывалась и тут, потеряла линзу. Та выпала и упала куда-то на пол. Аманда обернулась. Её окружали серые стены, а в кабинете не было никакого врача. Всё это время Аманда беседовала лишь с электронным скином и была на приёме у того, кого даже не было рядом.

Зато охранник был вполне реален. Он не замедлил вывести Аманду за дверь, она оказалась на улице. Здесь было серо, бледно, уныло. Оставшаяся в глазе линза, пестрея изображениями Розового мира, только мешала. Идти стало легче, когда Аманда вынула и её из глаза.

Аманда осталась без подсказок о том, как попасть домой. Исчезли названия улиц, номера проезжающих мимо автобусов, карты маршрутов. Розовый цвет сошёл со стен домов. Люди, ставшие вдруг похожими друг на друга , шли, одетые в безликую серую одежду. Они проходили мимо, счастливо улыбаясь, но Аманда не могла видеть того, что радовало их. Они пребывали в том счастливом неведении, которого Аманда лишилась. Это был их мир, мир грёз в Розовых очках.

Аманде захотелось понять, так ли уж печально быть старой. Она вспомнила тех, кто выбирал для своей внешности скины пожилых людей. Их надевали на себя те, кто уже в жизни много достиг, у кого были общественное положение, семьи, дети, кто обладал тем опытом, который позволял занимать самые высокие должности, кто желал заявить, что уже не желает придаваться юношеским забавам, кто имел несомненно обширную базу знаний, кто был мудр, самодостаточен и мог себе позволить не зависеть от царящих вокруг тенденций, течений и моды. Такие люди были авторитетны, влиятельны, тверды, но Аманда была иной! Она чувствовала себя рядом с такими людьми совершеннейшей девчонкой… Милой и беззаботной.

Её лица коснулась капля влаги, потом ещё одна. Аманда знала, что в Розовом мире такое ощущение создают спускающиеся с небес цветные бабочки и волшебные феи. Их поцелуйчиков все с таким нетерпением ждут, потому что те приносят счастье, но сейчас, что-то прозрачное и бесформенное ползло по руке Аманды.

Люди вокруг оживились. Они с радостью подставляли свои лица падающим сверху крупицам воды, Аманда же наблюдала, как серое пространство вокруг потемнело, как сорвавшиеся с неба бледные стрелы несутся к земле, заставляя темнеть тротуары, стены домов, одежду людей. Прозрачные потоки побежали по дороге, под ногами всё заблестело.

Аманда шла, чувствуя пронизывающий холод, не имея возможность получить доступ к меню и включить подогрев одежды. Её знобило. Она остановилась, когда поняла, что ступни её вот уже почти полностью скрывает вода. То, что происходило, Аманду совсем не веселило. Этот мир был жесток и суров. Чтобы разглядеть, что произошло с тротуаром, Аманда наклонилась. Она нагнулась и тут же отпрянула. В ставшей зеркальной поверхности воды Аманда могла теперь увидеть своё отражение. Она ликовала. Теперь она сможет увидеть саму себя! Вот то, чего она добивалась. Природа, а не люди, сжалилась над ней и подарила её измученной душе такую возможность.

Сердце Аманды учащённо забилось. Пару минут Аманда не решалась посмотреть себе под ноги. Наконец, собравшись с силами, она наклонилась над водой. Аманда увидела своё лицо. В следующий миг она уже закрывала его руками!

Она смеялась. Смеялась, растирая по лицу то ли слезы, то ли капли влаги.

Блез и его компания не обманули её, Аманда была стара. Глубокие борозды морщин сеткой покрывали её лицо, редкие волосы были белы, щёки – впалыми. Глаза Аманды, воспалённые, прикрытые обвисшими веками, выдавали всю горечь, разрывающейся от горя прожившей жизнь во лжи души.

Аманда смотрела на своё истинное лицо, чувствуя, как в это мгновение разбиваются о реальность её мечты, угасают надежды, тонут в холодной воде под ногами прежние желания. Аманда теперь ясно осознавала, что не будет у неё уже времени реализовать всё то, что для неё выражалось словом – «будущее». Она стара, а значит, жизнь её близится к концу.

Беззаботный Розовый мир был разрушен для неё навсегда, его больше не существовало. Цифровой мир был миром счастливого самообмана. Как вернуться в него, зная правду о себе?

***

Через три месяца хоронили Аманду. Её многочисленные знакомые, коллеги, приятели устроили бурную переписку. Целый день они обсуждали тему, как несправедлива судьба к тем, кто так красив, так молод, так здоров. Все сошлись во мнении, что это несправедливо. Прекрасная Аманда должна была бы ещё жить и жить. До вечера все фантазировали о том, что могла бы ещё, по их мнению, успеть в своей жизни сделать Аманда. Кто-то нашёл её давнишние рисунки, другой вспомнил, что она когда-то занималась танцами, иные утверждали, что Аманда довольно неплохо пела. Ей пророчили славу, вспоминали её беззаботный нрав и восторгались теми возможностями, которые открывает каждому восхитительный современный цифровой мир.

Наступила зима. Чистейший снег покрыл собою землю. Побелели крыши домов, улицы, дороги. Тончайшим инеем укутал мороз кроны деревьев, разрисовал узорами поверхность стёкол, но люди в линзах этой красоты не видели. В их глазах по-прежнему было лето.

Мода на розовый сошла на нет. Теперь набирал силу бордовый. Вывески цвета дымчатой розы поменяли цвет на яркий багряный. Облачно-розовые цвета, цвет розовой раковины, персикового румянца, розовой паутины сменяли жизнеутверждающие винный, рубиновый, коралловый, марсала, гранатовый.

Все спешили сменить скины собственной внешности, меняли цвета автомобилей, одежды, интерьеров, а где-то старенький, местами поржавевший робот-могильщик сжигал в печи безжизненное тело Аманды.

2018

Лето не наступит никогда

Часть 1

Надоедливый звук будильника. Один сигнал, ещё один, ещё… Бездушное устройство беспощадно. Леону приходится волевым усилием заставить себя вырваться из объятий сна и открыть глаза.

Темно.

Леон, нехотя, поднимается, бредёт к окну, раскрывает шторы. За окном темнота. Тусклый свет фонарей освещает лишь малые участки уличного пространства.

Почему-то каждый раз за эти два с лишним года Леон, подходя к окну, надеется, что, распахнув занавески вдруг, наконец, увидит пусть не солнечный свет, а хотя бы снег и побелевшие улицы, но нет. Сегодня опять ничего не изменилось – серость, сырость, грязь и тьма. Леон подходит к календарю и отмечает на нём ещё один день – семьсот семьдесят восьмой день осени.

Сложно поверить, но шестьсот восемьдесят семь дней назад, тоже был вот такой же серый унылый день. До того стояла ясная солнечная погода – золотая осень, та пора, когда холод лишь изредка морозит воздух, делая его кристально чистым, а небо синее-синее ещё озаряется каждый день собирающимся уйти на покой до весны солнцем. Сентябрь! Красота! Ещё тепло, ещё ясно… Леон, вспоминая о том времени, вздохнул и принялся заваривать кофе. Ранней осенью деревья одеваются в жёлтое и даже на самых безжизненных бетонных улицах вдруг неизвестно откуда появляются янтарного цвета резные листья. Их приносит откуда-то ветер.

А потом пошли дожди. Небо затянуло серым, тучи опустились так низко, что порою Леону казалось, что он, того и гляди, заденет их своею головой. Стало мокро и сыро. Без зонта стало невозможно выйти из дома. Октябрь…

Но вот уже ноябрь. Дожди закончились. Природа, как будто, замерла в преддверии зимы. Наступила темнота. День стал короток, а облачность настолько густа, что свет на улицах перестали выключать даже в отсутствие ночи. Все желали одного – снега. Он, пусть колючий, пусть неизменно приносящий холод, хотя бы немного заставит посветлеть улицы.

Наступил декабрь – начало календарной зимы. Однако снег так и не выпал, температура и влажность не менялись. Было темно, сыро, грязно.

Пришёл январь. В сырости и темноте, без снега отметили начало нового года.

За январём, потянулись февраль, затем март. Март! То прекрасное время, когда солнце своими яркими лучами золотит тротуары и выгоняет с улиц снег, в тот год было серым, промозглым и по-осеннему унылым. В марте стоял всё тот же, ставший ненавистным всем ноябрь.

В апреле стало понятно, что зима уже не наступит. Это означало, что не придёт и обязанная следовать за ней весна. Над землёй по-прежнему продолжали висеть плотные свинцовые тучи. Было холодно, уныло, мрачно, грязно. Вот тогда было официально объявлено, что осень продляется. Первый день декабря признали девяносто вторым днём осени, и начался новый отсчёт.

Вот уже семьсот семьдесят восьмой день все жили ожиданием зимы.

Леон вздохнул. Заварив кофе, он сел за стол. Каждый вечер он закрывал занавесками окна и каждое утро распахивал их в надежде увидеть снег, хотя бы несколько снежинок. Этим ожиданием жили все. Никто уже не мечтал о лете, не надеялся дождаться тепла. Все понимали, что, наверно, не заслужили такого счастья. Люди были рады, если хотя бы началась зима и погода вернулась к своему годичному циклу.

Причину плотной облачности никто не знал. Учёные пытались исследовать это новое явление, но, насколько было известно Леону, они так ничего и не добились.

Возможно, где-то далеко, ближе к экватору, оставались территории, над которыми светило солнце, но на обширной территории, в которую входил и этот город, природа пребывала в промозглом ожидании зимы. Семьсот семьдесят восемь дней…

Леон вышел в сеть, дочка ещё спала.

Допив кофе, Леон оделся, взял в руки зонт и вышел наружу. Тут же под ногами захлюпала грязь. Никто уже и не стремился заделать то и дело образующиеся в асфальте глубокие трещины и ямы. Дождь моросил лишь иногда, но вода на земле не высыхала.

Заведя свой старенький седан, Леон отправился на работу.

Дождь все-таки начался, мелкий и надоедливый. Включив дворники, Леон подумал, что Лина – его дочка – в этот самый момент, наверно, только пробуждается ото сна в бывшим когда-то их общем доме. Леон даже представил, как она сладко потягивается в своей кровати, окованная ещё остатками ночных видений. Он скучал.

Добравшись до места, Леон первым делом вышел в сеть. Профиль Лины был активен, это означало, что она проснулась. Леон знал, что в школу ей сегодня ко второму уроку, что легла она вчера рано, а потому, наверняка, должна чувствовать себя отдохнувшей настолько, насколько можно чувствовать себя бодро в такую мрачную, унылую погоду.

Начался очередной рабочий день. Обычная болтовня коллег, как всегда, свелась к традиционному обсуждению погоды. Прогноз был неутешителен – и сегодня, и завтра, и все две последующие недели будет пасмурно, сыро, влажно. Будет моросить дождь.

Леон вздохнул и снова заглянул в аккаунт дочери. Там затишье, это значит, Лина спешит на урок и находится сейчас где-то по дороге в школу. Он открыл сайт ближайшего к дому Лины супермаркета, выкладывающего изображение со своих камер наружного наблюдения в сети. Все ссылки, которые помогли бы Леону видеть в течение дня дочку, были аккуратно сохранены у него в «Закладках».

Лина появилась на видео с камеры в 8.53. Накрапывал дождь и зонт скрывал от Леона её лицо, но отец по походке, по движениям, по одежде без труда узнал дочку.

– А вот Леон, он всё время смотрит в монитор и в смартфон, – услышал над собой Леон насмешливый голос Кима.

– Леон, я хочу познакомить тебя с нашей новой коллегой, – продолжал Ким.

Леон поднял глаза.

– Это Мина, – сказал Ким, подводя к Леону хорошенькую молоденькую женщину. – Она будет работать в отделе поддержки.

Леон торопливо пожал протянутую ему Миной руку.

– Леона беспощадно поглотил интернет и социальные сети, – продолжал представлять Леона Ким. – Он не отдыхает, не пьёт чай, не болтает с нами, а всегда сидит в сети. Так что, если вы захотите с ним пообщаться, пишите ему в чат или посылайте сообщение в любом из мессенджеров.

Поддержав остроумие Кима, Мина широко улыбнулась.

Леону было сейчас не до них, Лина выложила первую за сегодняшний день фотографию в сети. Это был портрет с подругой. Леон поморщился. Не нравилась ему эта девочка по имени Кира. Ребёнок был из неблагополучной семьи – отца давно нет, мать совершенно не следит за дочерью. Девочка сквернословит, учится плохо, взрослым грубит, учителей не уважает. Леон покачал головой, плохо, что его Лина всё больше сходится с этим потерявшимся подростком. Леон догадывался о том, что объединяет судьбы этих двух детей и чувствовал свою невыносимую вину перед дочерью. Он мог бы силой попытаться отвадить от дочери нежелательных друзей, но делать этого не хотел. Лине надо учиться общаться и выбирать подруг, он же будет издали оберегать её. Вмешиваться пока рано.

Днём дочка молчала. Напрасно Леон ждал её постов на страницах в социальных сетях.

В обеденный перерыв Леон просмотрел расписание занятий Лининого класса в школе. Уроков сегодня много, Лина была отмечена учителями на каждом. «Значит в школе», – подумалось Леону, и он погрузился в работу.

То время, которое его коллеги тратили на разговоры друг с другом, Леон использовал для того, чтобы просматривать страницу дочери; когда все болтали – он листал новости школы, когда обсуждали какое-нибудь очередное спортивное событие – он изучал страницы дочкиных одноклассников в сети. Ему хотелось знать всё о жизни дочери.

В пятнадцать часов Леон проверил записи со школьных камер и убедился, что Лина села в автобус, следующий до дома.

«Грустно… Лето не наступит никогда…», – появилась запись на её домашней странице и фотографии мрачных серых улиц, снятых через окно.

Леон вздохнул. Не удивительно, вот уже семьсот семьдесят восьмой день стояли мрак и сырость. Даже взрослые с трудом переносили такую погоду, что уж говорить о детях. Леон мог бы посоветовать дочери, чтобы не падать духом, почитать одну хорошую книгу, но современные подростки книжек не читали…

В 16.32 Лина выложила фотографию своего обеда, по мелькнувшим на заднем плане изображениям кухонного шкафа и микроволновой печи, Леон понял, что дочка дома.

К шести вечера Леон окончил работу. Снаружи накрапывал мелкий дождь, улицы были по-прежнему влажны и темны. Люди, укутавшись в такие же серые, как все здания вокруг, одежды, спешили по домам.

Вечером в квартире Леона появилась его знакомая Рита. Эта тощая женщина с крашеными волосами и морщинистым сухим лицом, ровесница Леона, разворачивала сейчас принесённый с собою ужин. В последнее время визиты её к Леону стали уже привычным делом.

Откупорили бутылку вина.

– Ты только подумай, они утверждают, что никак не могут повлиять на погоду! – негодовала Рита. – Я уверена, есть средство разогнать эти ненавистные тучи, а они постоянно твердят нам, что ничего не могут сделать. Они нас обманывают…

Каждый раз при их встречах Рита злилась на бездействие властей по отношению к затянувшейся осени и на чём свет ругала установившуюся погоду. Леону же казалось, что он уже привык к воцарившимся повсюду сырости и мраку. Именно такая погода соответствовала тому, что теперь творилось в его душе – затишье и сумрак.

Выпивали. Бесполезным фоном звучал включённый телевизор.

– Люди давно умеют разгонять облачность, почему же сейчас никто не делает этого? – продолжала возмущаться Рита. – Почему они, глядя на небо, лишь разводят руками? А я тебе скажу. Потому что властям это выгодно, им выгодно, чтобы шли дожди и стояла серая унылая погода, и чтобы зима не начиналась. А то, что люди хотят снега, хотят кататься на коньках, встать на лыжи, хотят с детьми спускаться на санках с горок, им наплевать. Им нет никакого дела до нас.

Леон вспомнил о зиме и тут же поёжился. Будет холодно. Да, дороги и улицы, скорее всего, посветлеют, но придут морозы и все те зимние забавы, о которых сейчас толкует Рита, забудутся в одночасье. Будет слишком холодно для того, чтобы кто-то отважился покинуть тёплые стены собственного жилища. Почему никто не решается признаться, что хочет не зимы, а лета? Потому что сначала должна наступить зима…

– Эта облачность невыносима, мы все у неё под колпаком. У людей начинается депрессия. Мы уже два года не видели солнца, а правительство бездействует, им всё равно, им нет до нас никакого дела…

Леон взялся за смартфон. На страничке дочери появился новый пост – фотография дочери с ярким макияжем на лице и ниже подпись: «Ура! Идём с Кирой в Right Night!».

Клуб «Right Night» Леон знал, Лина бывала уже там.

– Ну почему ты всё время смотришь в свой смартфон? – донёсся до Леона недовольный голос его вечерней гостьи. – Ты совсем не слушаешь меня! Если не слушаешь, значит, ты меня совершенно не уважаешь! Совершенно!..

– Рита, – обратился Леон к ней. – Ты извини, но мне надо собираться. Не знаю, когда вернусь. Надо будет проводить дочь из клуба.

– Ты сумасшедший! Сумасшедший! Твоей дочери восемнадцать лет! Вы с женой развелись пять лет назад! Дочь с тех пор не желает видеть тебя, а ты!.. Ты продолжаешь ходить за ней! Ты ненормальный!

Леон лишь пожал плечами. Он давно уже не перед кем не оправдывался, потому что понял, что это бесполезно.

– Рита, оставайся здесь сколько захочешь. Ты знаешь, где лежат ключи, – сказал Леон, натягивая на себя тёплый свитер.

– Ты безумец! Зачем тебе всё это? Для чего ты опекаешь её? Она уже взрослая! Ты ей не нужен! – кричала Рита, пока Леон обувался. – Если ты уйдёшь, я больше никогда не приду! Ты что, не понимаешь, что, уходя сейчас, обижаешь меня? Клянусь, я больше никогда не переступлю порог этого дома! Ненавижу тебя! Ненавижу!.. – надрывалась Рита, пока Леон надевал куртку.

Леон не знал, как успокоить Риту. Он поймал себя на мысли, что ему всё равно, останется ли эта женщина в его доме или нет.

Вслед ему понеслись ругательства. Пока Леон спускался по лестнице, на странице дочери появилась очередная её фотография, где она уже сидела в такси.

Надо было торопиться. Леон вышел на улицу. Поймать в это время автомобиль в его глухом районе, было делом немыслимым, но ему повезло. Машина появилась уже через пять минут. Леон готов был броситься благодарить того, кому в этот вечер понадобилось добраться до соседнего дома. Леон занял освободившееся такси. Жёлтая машина понесла его по тёмным, холодным сырым улицам. Начал накрапывать дождь.

Разве мог он оставить свою дочь без защиты? Рита была права. Лина не желала видеть его, но это не означало, что он, её отец, должен отстраниться. Кто, кроме него, сможет позаботиться о его ребёнке?

Вот и клуб. У входа оживлённо. Зайти внутрь Леон не мог, он не желал быть замеченным Линой. Оставалось только ждать снаружи и надеяться на то, что внутри с его девочкой ничего не случится.

Когда народ немного рассеялся, Леон подошёл к охраннику и, сунув тому в руки, сложенную вчетверо купюру показал фотографию дочери с подругой и спросил:

– Заходили?

Охранник в ответ утвердительно кивнул, и подтвердил:

– Внутри.

Леон отошёл. Оставалось ждать.

Прислонившись к стене, он достал смартфон. Страница дочери новыми постами пока не пополнялась.

Начинал накрапывать дождь. Почему-то сейчас Леону вспомнилась Инга – девочка, которая всего полгода назад, ещё училась в одном классе с Линой. Признаться, в то время Леон ещё не был обеспокоен безопасностью дочери. Он надеялся, что общество, учителя, полиция, наконец, его бывшая жена – мать Лины, позаботятся об этом. Сам же он лишь изредка, тоскуя, просматривал фотографии дочери в сети. Даже нависший над городом сумрак затянувшейся осени не рождал в Леоне мыслей о том, что своего ребёнка пора бы начать защищать. Впервые тревога овладела его сердцем тогда, когда ему пришлось отбить на улице одного подростка, попавшего в руки приставших к тому ребят. Тут Леон стал замечать, что подворотни и ставшие в отсутствие солнца тёмными дворы, ранее совершенно безопасные и безлюдные, теперь уже не пусты. Из-за нависшей над городом темноты Леон не мог разглядеть, кого скрывает мрак, но, несомненно, теперь в нём прятались те, кто прежде не решался промышлять открыто на освещённых солнечным светом улицах.

Окончательно запаниковал Леон тогда, когда случилось несчастье с Ингой. Девочка – отчаянная бунтарка с короткой стрижкой, татуировками и проколотой ноздрей, воспитываемая одной лишь матерью теперь будет, возможно, навсегда прикована к кровати. На спор с какими-то ребятами девочка в темноте полезла по водосточной трубе и упала. Нижняя часть её тела теперь парализована. Мятеж против взрослых с тех пор позабыт. Теперь мама – лучший друг, а на своей странице в социальной сети девочка собирает деньги на операцию и единственное её желание – это когда-нибудь просто встать на ноги. Удивительно, жестоко, парадоксально – но девочка теперь обрела цель в жизни. Теперь Инга показывает невиданную стойкость духа и учится заново жить. Но Леон, как и все прочие, понимал, что операция ведь не поможет… Леон вздохнул, он хорошо изучил поставленный девочке врачами диагноз, современная медицина не сможет поднять Ингу с постели. Леон ещё раз вздохнул и сделал небольшой денежный перевод по реквизитам, указанным на Ингиной странице. Он поступал так всегда, когда вспоминал про неё. Деньги не вернут Инге прежнюю жизнь, но они смогут хотя бы немного облегчить быт этого ставшего в один миг инвалидом ребёнка.

Произошедшее с Ингой несчастье заставило Леона кардинально изменить своё отношение к дочери. В этом мире защитить его Лину, кроме него, некому, а значит, он должен действовать. Он должен находиться с дочерью рядом, чтобы в нужный момент вмешаться, уберечь. Простого наблюдения со стороны мало…

Дождь заморосил чаще. Леон поёжился, натянул капюшон куртки и снова пробежался по всем страницам дочери в социальных сетях, новости от Лины отсутствовали.

После несчастья, случившегося с Ингой, Леон стал незримо присутствовать рядом с дочерью в каждый момент её жизни. Он не собирался дожидаться того часа, когда придётся собирать деньги на операцию попавшей в неприятности дочери. Леон решил своими руками обеспечить ей безопасность. Сегодня вечером его знакомая Рита прокричала правду – дочь не желала видеть его, поэтому Леон должен был скрываться от дочери, и в этом помогали ему цифровые социальные сети. Как и все современные подростки, многократно порицаемые взрослыми за пристрастие к гаджетам, Лина, к счастью Леона, была в своих аккаунтах довольно активна. Благодаря её записям на страницах социальных сетей, добавляемых ею регулярно в течение дня, Леон мог понять, где она и каковы её занятия в каждый момент времени. Кроме того, он нашёл множество ресурсов, которые помогли бы отслеживать перемещения Лины. Уже через пару месяцев он знал её режим дня. Она просыпалась, каждое утро выкладывала фотографию своего завтрака в сети, затем ехала на автобусе одного и того же маршрута в школу. В течение дня делала несколько снимков с занятий, на которых мелькали друзья-одноклассники Лины, имена их Леон без труда нашёл на сайте школы. Леон не поленился самым тщательным образом изучить социальные страницы каждого из них. Занятия дочери заканчивались в два часа дня, с этого времени следить за дочерью становилось сложнее. После школы она обычно отправлялась домой пешком, и Леону надо было внимательно переключаться с одной уличной камеры на другую, чтобы отследить перемещения Лины, но бывало Лина куда-нибудь уходила с привычного маршрута, и тогда только её записи в сети помогали Леону понять, чем она занята.

Случалось, слежения через сеть оказывалось недостаточно. Тогда Леон срывался с работы и отправлялся вслед за дочерью. Он обходил тёмные подворотни, ожидая Лину, пока та сидела в гостях у кого-нибудь из друзей, ждал её у дверей посещаемых ею кафе и магазинов. Скоро Леон понял, что для того, чтобы отпугнуть тех, кто мог скрываться в темноте, достаточно просто шуметь. Леон привык ходить, либо отчаянно кашляя, либо беззаботно напевая какую-либо из песен, и каждый раз он чувствовал, как при его шумном появлении кто-то незримый уходит глубже во тьму. Но самым действенным способом было затеять какую-либо деятельность. Леон с шумом начинал переносить всё, что находил под ногами с одной стороны улицы на другую, затем обратно. Он «чинил» на улице свой пока ещё исправный автомобиль. Леон был активен, боек и уверен. Он деловито сновал то туда, то сюда, и это пугало прятавшихся во тьме ещё больше. Много раз он видел, как создав вокруг себя движение, он вынуждал незнакомую чёрную фигуру выйти из своего тёмного убежища и поспешно удалиться. Нет, Леон им был не нужен. Они поджидали тех, кто был физически слабее них и не смог бы ответить отпором.

Тьма – благодатная среда для сокрытия любого зла. В темноте зло не имеет лица, а потому имеет все шансы остаться безнаказанным. Творятся такие дела, которые постыдны в свете дня.

Дождь не утихал. На странице дочери появился новый снимок, на котором она была в окружении двух парней. Лица мальчишек Леону не понравились. Он хорошо знал этот тип расхлябанной беспутной молодёжи, что в поисках лёгких знакомств ходит по клубам. Нет, его девочке такие спутники не нужны.

Леон сжал зубы и поспешил к входу.

На этот раз в руке охранника оказалось сразу четыре купюры номиналом намного выше прежней.

– Вот этих сможешь вывести? – спросил Леон, указывая подростков на фото.

Охранник, немного помедлив, после появления в его руке ещё двух купюр, наконец, утвердительно кивнул, и подозвал другого.

Леону повезло. Минут через пять-десять, двое охранников выдворили из клуба парней с фото.

– Что вы творите?! Мы ничего не принимали! Вы не имеете права! – возмущались подростки.

Охранник кивнул Леону, но Леон дал жестом понять, что ему всего лишь надо, чтобы эти парни сегодня в клуб больше не возвращались.

Лина оставалась внутри, Леон продолжил своё ожидание снаружи.

Очень хотелось выпить, пробирал холод. Вспомнилось, что дома осталась недопитой бутылка вина. Леон вздохнул. Лина становилась взрослой и могла попасть во всё более и более опасные истории, Леону необходимо всегда быть где-нибудь рядом, чтобы успеть уберечь её. Но что делать, когда сегодня дочь, навеселившись, выйдет из клуба? Леон не знал. Возможно, Лина отправится домой на такси, и тогда ему надо будет спешно поймать другое и ехать за ней, пытаясь незаметно проводить до самого дома. А что, если она пойдёт по улице? Тогда ему придётся, следовать за ней, снова прячась по углам. Будет хуже, если она покинет клуб с какой-нибудь компанией…

Сколько он ещё сможет быть рядом? В этом году она заканчивает школу. Что потом? Леон надеялся, что Лина захочет продолжить обучение? Что же делать ему, когда она начнёт учиться в каком-либо высшем заведении? Как оберегать студентку, которая с утра до вечера будет перемещаться по всему городу?

Леону повезло, Лина вышла сегодня одна. Она пошла по улице. Что же делать? «Всевышний, помоги!»

Идти по освещённой улице вслед за дочерью Леон не мог, она могла бы его заметить. Судорожно Леон пытался найти решение, а Лина, тем временем, удалялась. И тут группа подростков вышла из клуба. Леон поспешил к ним. Молниеносно выделив в толпе пару парней, внешность которых, хоть и с большой натяжкой, но всё-таки внушала доверие, он подошёл к одному из них.

Разговор Леона с парнем был недолгим. Леон показал фотографию дочери, дал денег и попросил проследить за ней. Парню была обещана сумма вдвое большей первой за финальное фото Лины, входящий в подъезд её дома. Подросток, к счастью Леона, согласился. Он хотел было взять с собой друга, но Леон запретил. Парень отправился вслед за Линой один. Лина шла, не подозревая о том, что поблизости находится готовый прийти на помощь отец.

По приходящим от нанятого наблюдателя сообщениям, Леон понял, что Лина спустилась в метро. После того, как она снова поднялась наружу, на её странице в сети появилась злобная запись о её неудачном сегодняшнем походе в клуб, о том, как охранники ни за что вывели её новых знакомых, как она поссорилась со своей подружкой Кирой. Лина злилась, а Леон радовался тому, что его дочь благополучно дошла до дома. Он получил фото, подтверждающее это.

«Эх, девочка, девочка!» – думал Леон, возвращаясь домой. – «Кто знает, что могло случиться с тобою сегодня. Лучше бы ты никогда не узнала, как опасно ходить одной по тёмным улицам. И твоя подружка… С ней же пропадёшь… Не туда она тебя тянет, не туда…».