Читать онлайн Встретимся в раю, дорогой бесплатно

Добро пожаловать в Лимбонго!

– Добро пожаловать в Лимбонго! Место, где каждый получает по заслугам!

«Что это? Кто это?» – всколыхнулось и откликнулось на внешний раздражитель беспокойное сознание.

Источник звука находился совсем рядом, оценил Сан Саныч, хотя ощущение было таким, будто слова, минуя уши, попадали прямо в мозг. Слух восстановился прежде, чем вернулось зрение, поэтому говорившего он не видел. Слова, только слова. Да и те прозвучали слишком громко и напористо, ударили в голову, будто железный лом в медный колокол.

Бум-м-м-м!!!

Все-таки Автомон Иванович был прав, это все равно, что умереть. Полное осознание своего небытия. Кроме этого – ничего, ни чувств, ни мыслей. Еще невыносимый холод и сквозняк одиночества. Неужели этим, в конце концов, все и закончится? Бр-р-р! Пусть все длилось какой-то миг, у него не было ни малейшего желания возвращаться в этот ужас. Ни малейшего!

Он вспомнил! Войдя в тоннель – на той стороне – он умер. Ощущение умирания ему теперь не забыть никогда. Как и свет в конце тоннеля, и сопровождающего рядом. И еще мысль. Помнится, он все удивлялся: «Неужели действительно вся та безумная бесконечная пляска была нужна для того, чтобы вызвать на рандеву смерть? И чтобы, придя, она была благосклонной?»

И что же, она действительно была благосклонной?

Ну, если не утащила в могилу, а отвела в Лимб, видимо, так. Хотя, еще вопрос, что было бы лучше.

Постепенно гул в голове затих, мерцание перед глазами тоже прекратилось. Эта мишурная пелена опустилась, истаяла, и тогда он обнаружил, что стоит, преклонив колено, на ровной каменистой площадке, края которой терялись в обложном сумраке. Ловя и фиксируя ощущения тела, с которыми все же что-то было не так, он осторожно выпрямился, поднялся на ноги, и тогда уже огляделся лучше.

Серая пустошь под темными небесами, какие-то развалины поодаль, или холмы, не разобрать – и никакого тоннеля, ни слева, ни справа, ни сквозь. А ведь он был уверен, что его затянуло именно в тоннель. Там, на той стороне. Вряд ли ему скоро удастся забыть ту скользкую горловину, втянувшую его в себя точно гигантский пылесос…

Уверен? Да ладно! Уверен он… В чем? Ты, вообще-то, до самого отправления ни во что не верил. Ну и что скажешь теперь?

Теперь… Это о времени? Ощущение такое, будто его вовсе нет, точно оно остановилось. За-мер-ло…

Он стоял посреди каменного лабиринта, похожего на тот, другой, из центра которого его путешествие началось. Там еще был, мать его, тоннель! Не могло же ему показаться, в самом деле. Или могло? Вообще, он, конечно, не специалист в этом вопросе, но, кажется, что все шаманские лабиринты устроены по одному образцу. Что тот, что этот. И, чисто внешне, меньше всего они похожи именно на лабиринты – так, гладкие спирали без разветвлений, выложенные из валунов разной величины. Но заблудиться в них можно не хуже, чем в самом настоящем, классическом, вроде Минойского, это он испытал лично. Душа там в какой-то момент перестает себя осознавать, обособляется от тела и разума – и вот тебя уже нет, ты пропал.

То есть, сложность узора, заковыристость завитков дело второе. Главное, знать верное направление. Если не знаешь, легко с прямой дороги сбиться, заблудиться и пропасть между двух камней.

– Сюда идите, – вновь его позвал неведомый голос. Сан Саныч посмотрел в направлении источника звука. Направление он определял четко, но встречающий скрывался в перемежающемся сумраке, различить его среди других блуждавших вокруг теней не представлялось возможным.

– По спирали, по спирали, – прозвучала очередная подсказка.

Вообще-то, он вовсе не рассчитывал на дружеский и благосклонный прием. Чужак есть чужак, тут все понятно. Тем более, незваный. Может, и не хуже татарина, но и не лучше, на уровне. И план у него был как раз сразу уйти в тень, мимикрировать, залечь на дно – спрятаться, одним словом, но, черт возьми, он оказался так ошеломлен переходом и всей происшедшей пертурбацией, что ни на что такое оказался не способен. Во всяком случае, пока. В результате чего был немедленно обнаружен и идентифицирован.

Что ж теперь делать? Делать нечего, придется играть в открытую. Хорошо уж то, что он вообще здесь. Что само по себе чудо, но о чудесах не будем, не будем. Пока…

Белые камни на темной поверхности – дорожки лабиринта, его спиральные ходы были хорошо различимы. К центру, обычно, движение против часовой стрелки, значит, ему нужно заворачивать против. Он и завернул, и пошел. Пока шел, понял, что с ним все-таки что-то не так – изрядно тошнило, и кружилась голова. Наверное, сказывались последствия перехода. Сопутствующие симптомы.

Ничего, подумал, терпимо. Могло ведь быть гораздо хуже. Например, его могло просто размазать тонким слоем по стенам мироздания, распылить на атомы, помечая пройденный им вопреки всем ограничениям и запретам путь. Или что-то подобное, еще хуже. Что бывает хуже атомного распыления, он не представлял, но нечто такое вполне допускал. В любой области нет предела совершенству. Неведомые тропы, они потому и неведомые, что на них сам черт ногу сломит.

Так он думал о всякой ерунде, единственно, чтобы дать разбег мыслям. Внимательно глядя под ноги, он со странной, неожиданной даже радостью следил, как они мерно бороздят жирную пыль, укрывавшую поверхность тонким слоем. Так и добрел до выхода.

Навстречу из сумрака выступила темная фигура.

– Добро пожаловать к нам в Лимбонго! – повторила фигура знакомым уже голосом.

– Вы – Чудодо? – спросил Сан Саныч. – Мне сказали, меня встретит Чудодо.

Встречавший хмыкнул.

– Не думаю. Не надейтесь. Хотя, то, что вы сюда добрались, конечно, чудо.

– Но мне сказали…

– Обычная путаница, учитывая способ общения. Нас зовут Худодо. Худодо. И имя это нам подходит, как никакое другое. Это значит, что если чего от нас и ждать, так скорей худа, чем чуда.

– А я Александр. Доманский моя фамилия. Арикара уверял, что я могу на вас положиться.

– Рассчитывать можете, полагаться мы бы и сами не стали.

– Не понял? Как это?

– Скажем так: всегда делайте поправку на внешние условия страны пребывания.

– Что же здесь за условия такие?

– На этот счет, не волнуйтесь, Худодо постарается в скором времени вас просветить.

– Хорошо, пусть так. Арикара передавал вам привет. И послание.

– Привет… Приятно, черт возьми! От самого Арикары! С которым Худодо никогда не встречался, да и, наверное, не встретится. Хотя, как говорится, никогда не говори никогда. А что еще за послание?

– Послание – это я. Просил любить и жаловать.

– Хм… Сказать по правде, вы для нас большая неожиданность. Еще никогда и никто не использовал Лабиринт, чтобы попасть в Лимб. Вы первый, первая ласточка, можно сказать.

– Вряд ли кто-то сможет воспользоваться этим путем после меня, – заметил Сан Саныч.

– Думаете? Если так, это было бы очень хорошим решением. Правильным решением. Негоже открывать новые пути миграции, нарушая равновесие. Но у вас, видимо, была причина воспользоваться Лабиринтом?

– У меня не было другой возможности. Я просто должен был попасть сюда.

– А Арикара?

– Он не смог отказать. Зато сумел войти в положение.

– Вот, значит, как…

– Да, так. Скажите, у нас еще есть время? Очень хочется курить.

– Вполне. – Худодо оглянулся, раскинул руками. – Только присесть, сами видите, не на что.

– Пешком постою, не привыкать…

Сан Саныч достал плоские армейские сигареты без фильтра с черным табаком, к которым пристрастился еще задолго до событий у Кашканара. Чиркнул зажигалкой, прикуривая, затянулся.

– Худодо тоже воскурит табак, – сообщила о своем решении встречающая сторона. – Вместе с вами. Смешаем наши дымы. Думается, духу лабиринта такое подношение придется по вкусу.

Он вытащил из кожаной сумки, что болталась на его боку, кисет, ловко набил глиняную трубку с длинным чубуком, примял табак пальцем с плоским желтым ногтем, и быстро раскурил. Пока он был занят трубкой, Сан Саныч без помех его разглядывал.

Худодо был похож на Арикару, как похожи дети одной матери. Сводные, правда, были они братья, отцы их судя по всему различались существенно. По сравнению с Арикарой, местный шаман все-таки был не таким громадным, хотя и в нем виделась сила недюжинная. Такие же покатые плечи, длинные руки и мощная колоннообразная шея. Кроме физической, ощущалось наличие и другого пласта силы, на который шаман опирался, как на стену. Что интересно, манеру разговора он имел точно такую же, как и земной шаман. Профессиональное, что ли? – подумал Сан Саныч. Наверное, общее шаманское.

Одет Худодо был в замшевый костюм с бахромой, как траппер. Длинные до плеч грязные волосы неопределенного цвета перехвачены через лоб лентой-очельницей – бисерной фенечкой. Сам, что ли, плетет? – озадачился Сан Саныч. На ногах у шамана он заметил мокасины из сыромятной кожи. И это тоже сам? Однако глаз встречавшего разглядеть чекисту не удалось, они поблескивали в сумраке как стекляшки – больше никаких подробностей. Плохо, глаза – зеркало души, в них первей всего заглянуть следовало бы.

Худодо пыхнул трубкой, потом вынул ее изо рта. Раздвигая шторку вислых редких усов, улыбнулся, открыв крепкие и совершенно коричневые от табака, зубы.

– Что, всего рассмотрели?

Сан Саныч был не из тех, кого можно смутить вопросом в лоб.

– Нет еще, – ответил он. – Меня больше интересует, как это мы с вами общаемся и понимаем друг друга? Вы что, знаете русский?

– Русский? Это язык такой? Нисколько. Да в этом и нужды нет.

– Как же тогда?

– Мы в Лимбонго, уважаемый. Лимбонго – изначальный город, он существовал всегда.

– Что это значит?

– Вы слышали когда-нибудь про Вавилонское столпотворение? Про сто языков и путаницу? Здесь у нас ничего подобного нет и в помине. В ходу изначальный язык, который существовал на земле до того, как в Вавилоне начали строить башню. Наш эсперанто, если хотите. Поэтому, никаких проблем с общением и пониманием. Толмач не требуется никому, ясно?

– Но я вашим эсперанто не владею. Как же я?

– Все прибывающие переходят на эсперанто автоматически. Переключаются. Так устроено. Не знаем, не спрашивайте! Свойство пространства и материи. Таково уложение. Вам еще многое здесь покажется необычным и невозможным, так что, привыкайте. Что, докурили? Тогда пойдемте. Окурок, кстати, не бросайте.

– Думаете, могут найти и выследить? – иронично поинтересовался разведчик. – Помилуйте, кто? Как? Такой пустырь необъятный, пыль по щиколотку.

– Не в том дело. Место святое, негоже подле лабиринта мусорить.

– Ага, понял. Сан Саныч загасил окурок о каблук, сунул его в карман. Потер, нюхая, пальцы, поморщился. – Я готов!

Худодо с интересом наблюдал за манипуляциями Сан Саныча с окурком. Когда тот закончил, он с удовлетворением кивнул, потом, чуть помедлив, сказал:

– Хотя, насчет того, что выследить могут, тоже верно. У нас тут слежка – обычное дело.

– И как вы с ней, справляетесь?

– Справляемся. Будем стараться, чтоб не выследили. У нас тоже кое-какие умения имеются. Ну, пошли, что ли? Да! Худодо пойдет быстро, вы, главное дело, держитесь за ним. Не потеряться чтобы. А то ищи тут вас потом… Это, кстати, не просто пустырь. Я бы сказал, что и совсем не пустырь. Это разделительная полоса между городскими кругами. Ну, об этом нужно отдельно рассказывать, не сейчас. Постоянного население здесь нет, но кое-кто захаживает. Потому и собственная охрана имеется. Так что глядите в оба и старайтесь не шуметь.

– Далеко идти? – поинтересовался Сан Саныч.

– Есть такое дело, – ответил шаман как-то не слишком конкретно. – Двинулись!

Худодо повернулся кругом и, раздвинув плечами полотнища тумана, шагнул в струящийся сумрак, как со сцены уходят в кулисы артисты, – сразу в нем потерявшись. Сан Саныч бросился за ним вдогонку, и ему пришлось приложить усилия, попотеть даже, чтобы вновь увидеть впереди себя широкую спину шамана с болтающейся по плечам бахромой. Еще какое-то время ушло на то, чтобы приспособиться к предложенному проводником темпу ходьбы. Следовало выдерживать дистанцию в два-три шага. Больше – можно легко потеряться, меньше – будешь наступать на пятки, а то и вовсе наскакивать и толкать его в спину. Обрывать кому-то на ходу каблуки тоже, согласитесь, не комильфо. Так что, два шага – именно то, что нужно. Соблюдай интервал – держи дистанцию! Ну, для такого опытного ходока, как Сан Саныч, задачка была из легких.

Когда управление ходьбой и выдерживание расстояния до спины проводника перешло в режим само регулировки, Сан Саныч смог, наконец, более-менее оглядеться и обдумать положение, в котором оказался по своей, как он все больше считал, глупой воле.

Удивительно, но то ли действительно посветлело, то ли глаза его успели привыкнуть к минимальному количеству вечно рассеянного света, но окружающее он теперь различал значительно лучше, чем в самый первый момент своего появления из лабиринта. И, не стесняясь, с искренним интересом оглядывался. Больше всего эта новая обстановка, впечатления и ощущения от нее напоминали ему какой-то фильм в жанре нуар. Ему так и казалось, что он попал в детективную киноленту, снятую по роману Чандлера, что сам стал ее героем, настолько все было узнаваемо.

Вечные сумерки, клубящиеся низкие тучи, тени, слякоть. Мрак и сырость, но без дождя. Пока, во всяком случае. Серо-зеленый сумрак, плотный, густой и вязкий, и мир, похожий на подводный, точно в каком-нибудь Антигоре. Место с такими признаками и с таким именем, он слышал, где-то существует на самом деле. В том городе реальность тягучая и текучая, и нет к ней доверия, как к конкретному факту. Здесь все то же самое. Плюс безлюдье и безмолвие. Даже не слышно собственных шагов, пыль поедала, поглощала все звуки, как вата.

И дорога. Где дорога? Нет ее. Как тут шаман ориентируется? Какие знаки видит? По каким вехам идет? Были бы звезды на небе, можно было б понять, но их нет. Ничего там нет, только мгла и беспроглядность. Что вверху, то и внизу, вот уж воистину.

Он поднял глаза, вглядываясь в сизый плотный купол над головой.

А, нет, наверху тоже не все так просто. Показалось, что там громоздятся и нависают тяжелые облака, за которыми в просветах угадывается луна. Как бы луна. Фокус в том, что никакой луны там нет, и быть не может, а что есть, и от какого источника отсветы – загадка. Что освещает тучи с той стороны? Если не луна, не солнце?

Возможно, конечно, все устроено совсем не так, как, ему мыслится, должно быть, как ему привычно. И стоит ли этому удивляться?

По бокам, в отдалении, слева и справа, тянулись неровной линией какие-то довольно однообразные возвышенности. Хотя видно стало лучше, разглядеть, что находится там, все равно не удавалось. Далекие зарницы разрезали темноту пространства, с обеих сторон, контрастно подсвечивая контуры холмов. Он по привычке думал, что то резвились молнии, только никаких громовых раскатов от них не долетало, так что, неизвестно, что там сверкало на самом деле. Ни в каком нуарном фильме ничего подобного не увидишь. Он, во всяком случае, не встречал. Короче, полная неопределенность.

Темный пейзаж, темная равнина, туманные полосы и шарахающиеся тени. Что еще за тени? Не они ли следят за ними? Да, тут и спрятаться негде, если что… Не спрячешься же! Разве что, упасть и в пыль зарыться.

Сан Саныч снова подумал о искусстве маскировки, и что надо бы попробовать им воспользоваться в новых условиях. Только как это сделать? Чтобы преодолеть препятствие, надо встретить препятствие. Чтобы уйти от взгляда, нужно видеть перед собой этот взгляд. Ощущения, вроде, правильные, но – черт его знает! Проверить-то не на ком. На Худодо, разве что. На Худодо, или Худоде? Да ладно, все равно, не стоит отвлекать парня. Пусть идет пока, не останавливаясь. Потом уж, в более нормальной обстановке он все протестирует.

Тут ему в очередной раз подумалось: и все-таки, а не слишком ли он был самонадеянным? Мысли, не видя выхода и перспективы, кружили по извилинам мозга, как по самому лабиринту. Не просчитался ли он, поспешив сунуть голову туда, откуда не сможет ее забрать? На что, собственно, он рассчитывал, рискнув отправиться к черту на кулички? На этот вопрос однозначного ответа он не имел. Очевидно, все, как всегда, будет зависеть от него самого. Как он себя проявит, как покажет. Что ж, и проявит, и покажет, пусть никто не сомневается. Но, в конце концов, как бы ни сложилась его миссия в Лимбе, – даже если придется остаться в этом мире навсегда – ему и здесь будет, чем согреть душу, к кому прислониться. Во всяком случае, он на это надеялся – если, конечно, Варвара действительно здесь. Во что он не поверит, пока не увидит ее собственными глазами, не обнимет собственными руками. Так вот, если бы не это обстоятельство, пусть пока больше предполагаемое, надуманное и даже нафантазированное, – он вряд ли сюда сунулся. Слишком все-таки стремно, слишком. И невероятно. Хотя…

Принцип неопределенности Лимба. С какой стороны на ситуацию ни посмотри, она одновременно покажется и нормальной вполне, и невозможной.

Нелегко, видимо, будет тут во всем разобраться. Только деваться ему некуда, придется. Уже некуда.

Он подумал про Арикару. То, что произошло с этим человеком, тоже не вписывалось в рамки обычной человеческой логики, человеческих представлений. Его личной, Сан Саныча, логики и личных представлений. Сколько лет он был превращен в камень? Много, не сосчитать. Не одно столетие, говорят. И все же вернулся. Да, он шаман, нойд, но, тем не менее, в основе своей, биологически, он человек. А биология штука консервативная. Так что, много есть вещей, о которых лучше не рассуждать, не судить-рядить попусту. В итоге все может оказаться совсем не так, как должно – с точки зрения нормального человека.

После знакомства с Арикарой его, офицера службы безопасности, как-никак, личные представления о реальном и нереальном, о возможном и невозможном, сильно изменились. Очень сильно. Пошатнулись, можно сказать, сами основы. И, как результат, –он здесь. Мог ли он думать об этом даже еще полгода назад? И сам бы не подумал, и подчиненным не позволил. Тем не менее, тем не менее…

Он нахмурился и немедленно погнал прочь несвоевременные мысли. Откуда только взялись? В то время, когда обстановка требовала максимальной концентрации. Вообще-то, Сан Саныч умел отлично мотивировать кого угодно, в первую очередь, себя. И мотивировал. И даже кое-что получалось. Но почему-то не теперь. Мысли все возвращались к недавнему прошлому.

Удивительно, какую прозорливость, иначе не сказать, и гибкость ума проявил в связи с этой историей генерал-легат Разгильдеев, Автомон Иванович, командующий Особого легиона, в тот памятный день, когда он, Александр Александрович Доманский, едва назначенный начальником контрразведки Легиона, пришел к нему для разговора. В то, что он тогда задумал, можно было ввязываться, только заручившись согласием и поддержкой начальства.

Генерала Разгильдеева за небольшой рост и крутой, необузданный нрав подчиненные прозвали Шотландским Пони. Сан Саныч знал, что больше всего тот не любил, когда разговор с подчиненными принимал слишком расплывчатый или, не дай бог, метафизический характер. Тогда он, что называется, сатанел и бил копытом, и немедленно заставлял докладывать себе ясно, коротко и по существу. Поэтому к данной теме, самой что ни есть потусторонней, Сан Саныч даже не знал, как подступиться.

Тем не менее, набрался решимости и каким-то образом вырулил, изложил вопрос по возможности кратко. Собственно, долго и говорить-то было не о чем. Каких-то сведений и конкретных данных было всего ничего.

Автомон Иванович, выслушав начальника контрразведки, скривился, будто поцеловал взасос лягушку, взял в руку карандаш и минут пять, хмурясь, настукивал им по столу. Думал. А, может, привыкал к новому для себя строю мыслей.

– И что, ты хочешь, чтобы я во всю эту галиматью поверил? – спросил он, наконец.

– Придется, господин генерал-легат, – сказал Сан Саныч.

Разгильдеев еще сильней поморщился и покачал головой. Соглашаться ему явно не хотелось. Не в его правилах было легко сдаваться, тем более, когда вопрос не представлялся ясным вполне.

– Тут вот какое дело, – принялся аргументировать Сан Саныч. – Мы ведь с этой галиматьей дело уже имели. Собственно, легион был создан для того, чтобы с чертовщиной управляться.

– Это понятно! За это можно меня не агитировать. Плавали, знаем! – Автомон Иванович отбросил карандаш в сторону. – Я отлично знаю, с чем и с кем мы сражались, за что погибали. Я имею в виду, что Брешь ведь закрылась, и все закончилось? Или я ошибаюсь?

– Судя по всему, закончилось, да. Брешь закрыта, карьер на ее месте понемногу заполняется водой, нам удалось перебросить туда одну речушку. Со временем образуется глубокое озеро, надеюсь.

– Вот. Что еще? Легион мы поддерживаем в постоянной готовности, если что, дадим достойный отпор любому врагу.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Что же тебе беспокоит? Что не устраивает?

– Не устраивает меня и заботит то, что ведь нам совершенно неизвестно, какая рыбка однажды начнет в этом озере ловиться. Портал дело такое, он и под водой может открыться. Во всяком случае, никто еще не доказал обратного. И лично мне очень хотелось бы знать о каждом таком событии заранее, чтобы успеть подготовиться, как следует, чтобы снасти подходящие были под рукой и все, что полагается.

– Ну, кто же против того, чтобы заранее подготовиться? Я только за. И? Что ты предлагаешь?

– Есть такое понимание, господин генерал-легат, что пришло время нам озаботиться собственным источником информации – на той стороне. В мифическом том Лимбе. А лучше сразу несколькими.

– Агентурная сеть?

– Именно. Я исхожу из того, что если существует какой-либо способ уничтожить наш мир, рано или поздно кто-нибудь обязательно попытается им воспользоваться. Мы должны исключить любую такую возможность.

– Это что, закон Доманского?

– Я не претендую на авторство. К тому же, Автомон Иванович, есть ведь и другая сторона медали.

– Какая еще сторона?

– Нам, руководящему составу легиона, негоже успокаиваться и почивать на лаврах. А то ведь кому-то там, наверху, может показаться, что легион все задачи выполнил и себя исчерпал, что без него можно уже обойтись. И, мало того, что обороне страны, я считаю, таким образом, будет нанесен ущерб, еще и мы с вами без работы останемся.

– Без хорошей работы, я бы сказал.

– Без отличной работы.

– Тут я с тобой даже спорить не стану, потому что совершенно разделяю твою точку зрения. Но что ты предлагаешь, Александр Александрович? Давай конкретно.

– Конкретики, к сожалению, пока мало. Ибо тут мы вступаем в область предположений. Но если концептуально, нам, как я уже говорил, необходимо придумать и организовать свою контрразведывательную игру. Если есть враг, а он есть, мы должны знать о нем все, предугадывать его действия и всячески ему противостоять.

– Как?

– Методы известны. Создавать свою агентуру и бороться с агентурой противника. Следует послать на ту сторону своего человека, нашего резидента, чтобы он нашел там тех, кто стал бы на нас работать. Нам нужно раскинуть шпионскую сеть, пусть не слишком широкую, но действенную. И, конечно, надо постараться наладить надежный канал связи. С этим пока совсем плохо.

– То есть, ты хочешь послать кого-то на тот свет? А в качестве средства доставки использовать что, смерть? То есть, убить кого-то, и вот наш человек уже там?

– Вообще-то, Лимб, как я себе его представляю, это совсем особая область, расположенная где-то между тем и этим светом. Там живут, там есть обычные люди, заблудившиеся во времени и в пространстве, а так же другие, застрявшие между раем и адом уже после жизни. Мы не знаем о Лимбе почти ничего, кроме того, что о нем писано в старинных текстах. Еще знаем, что там есть город, называемый Лимбонго. Но методом убийства туда не попасть, это точно. Во всяком случае, такая вероятность – один на миллион.

– Еще мы знаем, что он точно существует, Лимб, поскольку нас оттуда атаковали, – добавил Разгильдеев. – А как же ты собираешься заслать туда человека?

– Этот вопрос пока открытый. Сразу скажу, надежного метода, господин генерал-легат, нет, он в стадии проработки. Но некоторая надежда имеется.

– Ну, тогда и говорить нам не о чем. Вот когда все проработаете…

– Наоборот, Автомон Иванович, полагаю, что именно сейчас самое время все оговорить и обусловить. Обозначить все важные моменты. Вообще говоря, у нас была надежда на одно конкретное устройство, оставшееся от пришельцев. Так называемый универсальный ключ. Якобы, мы еще не проверяли – открывает все двери и делает проходы в стенах. По некоторым сведениям, с его помощью можно пройти и в Лимб. Но что-то с ним не в порядке, был поврежден при взрыве – не хочет работать. И пока наладить его не удается. Придется, видимо, воспользоваться другим, совсем уж нетрадиционным способом.

– Это, каким еще?

– Не хотелось бы пока конкретизировать.

– Что так?

– Уж больно он нетрадиционный, надо сначала все обмозговать.

– Вот это правильно, продумайте все как следует. Я о том и говорю. А кого ты собираешься, условно говоря, на тот свет отправить? Есть доброволец?

– Есть. Я сам.

– А вот тут я решительно возражаю.

– Да я и сам возражаю, господин генерал. Возражал бы. Но другого выхода не вижу. Не имею права кого-то этим путем посылать туда, пока на себе его не испытаю.

– Но ты же понимаешь, что я не могу выписать тебе командировку туда? На тот свет?

– Безусловно.

– Поэтому, чтобы у меня был твой рапорт на отпуск, понял?

– Так точно, Автомон Иванович! Само собой.

– А в остальном, действуй.

– Конечно. К тому же, господин генерал-легат, у меня на этом направлении имеется одно личное обязательство, пока не выполненное.

– Какое еще обязательство?

– Я обещал жене капитана Таганцева, что верну его мужа обратно.

– Так, а он разве не погиб? Он что, в этом, Лимбе оказался?

– По моим сведениям, там.

– Почему я не знаю? Хм. А мы, если не путаю, уже объявили капитана погибшим.

– Я, господин генерал, позволил себе вмешаться, чтобы не спешили с этим объявлением. Признать-то мертвым легко, относительно, конечно, но вот доказать потом обратное, что парень жив, будет трудно.

– Да? И как же вы собираетесь его оттуда, из этого Лимба доставать? Как по мне, там – все равно, что… Ладно, ладно, не будем начинать сначала. Так, что тебе сейчас от меня нужно?

– Только ваша санкция, господин генерал-легат, на работу в этом направлении.

– Тогда, действуй, подполковник, действуй. Только так можно стать полковником. Ну, это понятно. Моя поддержка в этом деле тебе стопроцентная. Хотя, не представляю… Странно все это. Ведь мы с тобой, почитай, на основы мироустройства замахнулись. Образно говоря. Ладно, только держите все в секрете. Не от меня, мне докладывать обстоятельно и регулярно.

– Само собой, Автомон Иванович.

– Это не просьба, это приказ: держать меня в курсе! Каким бы он ни был туманным или извилистым, этот курс.

– Так точно, есть, господин генерал-легат…

Ну, да, в курсе его держать… Хорош каламбур! Где он тут, этот курс? Кто-нибудь видит? Я – нет. Себя бы удержать на плаву, каким-то образом, да.

Они шли молча. Худодо, как и обещал, не оглядывался, шел и шел себе впереди, пробивал путь по пыльной целине, как по снежной пустыне. Он явно был уверен, что гость никуда не денется. И точно ведь, Сан Саныч делал все, поспешал за шаманом весьма усердно, чтобы не отстать, не потеряться одному в этой темной пустоши. Случись такое, как ему потом отсюда выбираться? Лично у него не было ни единого намека. Вот и получалось, что в настоящий момент он, можно сказать, находился в руках этого практически неизвестного ему человека, и всецело от него зависел. Что его, конечно же, никак не устраивало, и совсем не радовало. Но обернуть ситуацию в свою пользу он пока не мог, не видел, как. Оставалось соблюдать максимальную чуткость и осторожность.

Впрочем, хоть Сан Саныч и заводил себя постоянно, он и так был похож на оголенный нерв – болезненно чуткий, мгновенно реагирующий на любой посторонний шорох. Как чуткий научный прибор, детектор, настроенный на поиск нейтрино, не иначе.

И понятно, что оказавшись в незнакомом месте, он тут же занялся его исследованием. Все замечать, все подмечать – основа его характера, его существа и, само собой, профессии. Можно сказать, особая профессиональная деформация. А ведь, действительно, было интересно узнать, чем это невероятное место отличалось от привычной с детства Земли?

Ведь, как ни крути, а вот это вот все вокруг – не Земля.

Хотя, конечно, сразу так и не скажешь. Место, да, необычное, это понятно, но он видит и ощущает, что под ногами его вполне стандартная почва, а над головой нечто, мало отличимое от неба. Так, может, все не так страшно, как ему показалось сначала?

И вновь подозрительность всколыхнулась в душе Сан Саныча, и он с почти маниакальным вниманием впился взглядом в окружающее. Вскоре, однако, он расслабился, поскольку ничего, вызывавшего особое беспокойство, не обнаружил. Тем не менее, благодаря этому внеплановому приступу паранойи, он совершенно уверился, что да, таки они различаются, земля и это самое место.

Прежде всего, бросилось в глаза, что здесь совершенно нет живности. Ни обычных домашних кошек, ни собак, ни птиц. И, кстати, насекомых. На земле, если уж вспоминать о ней, в подобном месте им наверняка уже кто-нибудь встретился. Пролетела над головой ночная птица, крикнула бы что-нибудь. Или чьи-то горящие глаза вынырнули из темноты и, нагоняя жуть, долго бы следовали позади. И, конечно, кто-нибудь шарахнулся бы в сторону, убираясь с их пути. А тут… Даже от прилипчивого комара не пришлось отмахнуться ни разу. И никакой далекий лай не зацепил тоской душу. Никого, ничего.

Пустыня, думал Сан Саныч, пустыня. В смысле – полная. Даже трава не растет. Но зато и тараканов наверняка нет, а это несомненный плюс – сделал он неожиданный вывод.

Хотя, с чего он взял, что нет тараканов? Эти твари есть везде.

И все же присутствие жизни ощущалось, но дальше, за пределами этого темного места. А здесь ей словно не положено было быть. Словно – табу.

А они, на пару с шаманом, стало быть, этого табу нарушители.

Хотелось бы все-таки знать, куда мы идем – вернулся он снова к тому, с чего начал. И, будто давая подсказку, Худодо вдруг резко свернул в сторону, и по одному ему видимой тропе двинулся куда-то вправо. Через непродолжительное время они оказались у той гряды, которая давно уже угадывалась в прозрачном сумраке, привлекая к себе внимание. Вблизи Сан Саныч, наконец, разглядел, что никакие это не холмы, не горы, а вполне себе искусственные сооружения. Просто вросшие в ландшафт, и совсем с ним слившиеся.

Да, это были дома, каменные городские здания. Разные, высокие и не очень, они выстроились в одну линию и примыкали друг к другу так плотно, что между ними нигде не оставалось не то, что прохода – щели для сквозняка. Все, как один, они были обращены к пустоши, говоря архитектурным языком, задними фасадами. На которых напрочь отсутствовали какие-либо архитектурные излишества. Да что там излишества – на всей этой бесконечно стене не было видно ни единой двери, ни единого окна, ни какой-либо хлипкой пожарной лестницы, по которой можно было забраться наверх.

А забираться придется, ведь как-то преодолевать преграду нужно. Или нет? Скорей, да, подумал Сан Саныч. Он вдруг сообразил, что за вспышки наблюдал все последнее время. Он узнал их. И никакие это, конечно, не молнии, а всего лишь всполохи от рекламы. Судя по всему, жизнь на той стороне, перед главными фасадами домов, на расположенных там улицах бурлила. А, значит, им туда. Но как?

Сан Саныч, походя, потрогал стену рукой. Камень, как камень, холодный, шершавый на ощупь. Он посмотрел на шамана, собираясь испросить у него объяснений, но тот, не дожидаясь его вопросов, продолжил путь. Долго ли, коротко ли Худодо шел, как в сказке, когда вдруг остановился перед едва различимой и практически слившейся с поверхностью камня, дверью. Над ней Сан Саныч увидел истертый картуш, на котором располагался странный барельеф – голова с двумя лицами, смотревшими в противоположные стороны. Два горбоносых профиля, вписанных в единый образ. Картуш непонятным образом подсвечивался синим светом, как своеобразный ночник. Свечение было тусклым, едва-едва различимым, но если знать, что ищешь, его вполне хватало, чтобы заметить.

Сан Саныч, к удивлению своему, при виде рельефа почувствовал некоторую радость, будто встретил знакомого человека. Он улыбнулся и кивнул на изображение.

– Двуликий Янус? – спросил у сопровождающего.

– Нет, это наш Портун. Дух дверей, ключей и запоров.

– Он что, тоже двуликий?

– Как видите.

– А, ну да. А куда эта дверь?

– Это не дверь, это портуна.

– В чем разница?

– Дверь ведет в дом, или может в соседнюю комнату. Портуна ведет туда, куда вам надо. Только нужно уметь ей управлять.

– В каком смысле? Это что, карета?

– Вроде того. Управлять, имеется в виду, что надо правильно сформулировать запрос.

– То есть, это портал такой, своеобразный? – допытывался Сан Саныч.

– Портал, да. Знаете, нам лучше поскорей отсюда убраться. Поэтому, давайте не терять времени. На все технические вопросы, а их, мы думаем, вы сочините много, Худодо ответит после, когда окажемся в безопасном месте.

– Мы что, в опасности? Я ничего такого не ощущаю.

– Все может быстро измениться.

– Правда? Тогда конечно, давайте поспешим.

Худодо коснулся рукой портуны, и дверь ее бесшумно откатилась в сторону.

Они вошли в тесное помещение, похожее на кабину лифта, только с совершенно гладким стенами без каких-либо кнопок, ручек или табло. Сверху, от расположенного по контуру потолка линейного светильника, лился мягкий свет.

– Дайте Худодо руку, – сказал шаман.

Сан Саныч пожал плечами. Просьба была несколько необычной, но за рамки не выходила, и пока он не ощущал ничего опасного. Однако едва шаман сдавил в своей ручище протянутую им ладонь, как его захлестнуло странное чувство. Что-то подобное он уже испытывал, и совсем недавно. В лабиринте, между прочим. Очень неприятно. Казалось, 4будто тебя, как перчатку, выворачивают наизнанку. Что, опять? – подумал разведчик.

– Ну, идемте, – сказал Худодо и потянул его за собой.

– Куда мы? – запоздало озаботился Сан Саныч.

Он захотел отнять руку, и напрягся, напружинил мышцы, однако освободиться не получилось. Только почувствовал, как из ставшей неожиданно мягкой и теплой ладони Худодо в его руку пошел слабый, как при электрофорезе, ток. Потом ток резко, импульсом, возрос, ударил через руку в мозг – и тотчас Сан Саныча накрыла мягкая и глухая, будто толстая войлочная попона, темнота.

«Финиш…» – прокатилось жарким, затухающим звоном по гулким пустым антресолям сознания, прежде чем оно схлопнулось.

2. Тайными тропами

Арикара в реальности выглядел еще громадней, чем о нем шептались за глаза. Ей-богу, он был величиной с гору Смерти, которая высилась неподалеку. Настоящий великан. Сан Саныч даже затруднился определить его реальный рост. Всякий раз, когда он пытался это сделать, ему казалось, что шаман плечами подпирает небо. Арикара так и стоял всегда, чуть сутулясь, как будто действительно принял на себя великую тяжесть небесного свода. Но такого ведь не могло быть, чтобы до самого неба. Наваждение, да и только. Морок. А с такими вещами Сан Саныч старался дела не иметь, соблюдать дистанцию и не вникать, поэтому просто сделал себе отметку: огромный. И дальше так к шаману и относился, не пытаясь конкретизировать. Тем более что практической роли это знание не играло, ведь вступать с человеком-горой в поединок, в физическом или любом другом плане, никто не собирался.

Сан Саныч – точно не собирался.

А вот воспользоваться магической силой, если таковая у шамана и впрямь имелась, почему нет? Если, конечно, тот сам решится ее применить. И если хоть что-то у него получится.

Если, если, если… В этом уравнении слишком много неизвестных.

Область предположений. Сан Санычу нравилось это определение, то ли подслушанное где-то, то ли самому ему пришедшее в голову. Но ему совсем не нравилось в этой области находиться. Вообще, он привык, и по жизни всегда старался опираться на реальные, доказуемые факты. Теперь же обстоятельства вынуждали его обращаться к вещам, прямо скажем, фантастическим, все дальше погружаться в мистику. Такое положение дел его, прямо говоря, напрягало. В области сверхъестественного он чувствовал себя не в своей тарелке, и с радостью бы ее покинул, будь у него хоть какой-то другой выбор.

Но выбора не было. Только и оставалось, что просить шамана поколдовать. Вообще-то, ему нужен был не столько сам шаман, сколько опекаемый им лабиринт. Волшебный, или, магический, как его уверяли. Да все равно, какой, главное, чтоб работал.

Беда в том, что пока Арикара, будучи превращенным в сейду, отсутствовал в этой жизни, лабиринт был разрушен. И неизвестно было, удалось ли шаману его восстановить после своего возвращения.

У людей короткая память, слишком короткая. После закрытия Бреши, многие постарались скорей о ней позабыть. Выкинуть из головы, из сердца, из памяти – словно никогда ничего такого и не было. И то ведь, зачем нормальному человеку помнить всю эту чертовщинку? Но Сан Саныч ничего забыть не мог, более того, не имел права.

Еще хорошо, что генерал-легат оказался достаточно прогрессивным человеком, сумел войти в понимание и ситуации, и вообще, того, что происходит. Что ж, это развязывало ему руки, позволяло действовать. Без формального одобрения начальства, он вряд ли смог что-то предпринять.

Воин Тагазимула при последней их встрече посоветовал ему обратиться к Арикаре. Так и сказал: «Если шаман со своим Лабиринтом вам, Сан Саныч, не поможет – не поможет никто. Можете выбросить из головы эту идею».

Особую пикантность его словам придавало то, что Тагазимула был мертвым воином. И он знал, что говорил.

О том, что он консультируется с мертвецами, Сан Саныч, естественно, наверх не докладывал. Еще чего! Тогда его бы точно освободили от занимаемой должности, в связи с… Нашли, подобрали бы формулировочку… Да вот, хотя бы – с утратой доверия. Нет, начальство должно знать только то, что ему положено. Ни больше, ни меньше. И ни в коем случае полученные им, начальством, знания не должны смущать его, начальства, ум или душу, а, наоборот, должны поднимать настроение и внушать уверенность.

Сан Саныч встретился как-то с Тагазимулой… Это было уже после гибели легионера, но при таких обстоятельствах, которые полностью освободили оперативника от смешных человеческих предрассудков. Теперь он называл его не иначе, как ушедшим, и относился как к человеку, всего лишь отправившемуся в путешествие в далекую страну, с которой нет никакого сообщения. Но с кем он, по роду службы, связь все же наладил. Сведениям, сообщаемым ему Тагазимулой, Сан Саныч доверял абсолютно, ведь они касались той области, частью которой он стал.

Если Тагазимула сказал – Арикара, значит, Арикара, других вариантов нет.

На Макара Долженко тоже указал Тагазимула. Но того Сан Саныч и сам немного знал раньше.

Макар был охотником, траппером, и проживал в собственном доме в деревне Аврамовка, что на берегу реки Харь-Бирь, правого притока Исы, неподалеку от Кашканара. Он-то и провел гражданина начальника Особого отдела легиона известными лишь ему охотничьими тропами в этот странным образом затерянный в тайге, заросший лесом и никому не ведомый древний ударный кратер, в котором, по его словам, и обитал Арикара – шаман, нойда и вакан-хан.

Они совершали свой путь в это потаенное место в период, когда весна уже началась, но вдруг, что называется, встала на паузу. Первый ее весьма успешный штурм закончился, снег повсеместно сошел, кроме низин и особенно затененных участков, ручьи талой воды отшумели и схлынули – и все замерло перед следующим рывком. Тихо, чисто, светло. Сухо. Через день-два солнце поднимется выше, припечет, и, будто перелившись через край, его живая сила хлынет в леса и поля. Тут же пойдет распускаться, как отпущенные живые пружинки, листва, из всех щелей полезет на свет трава, и пустится творить свой восторженный волшебный танец ополоумевшая живность.

Но это все – быть может и завтра. Сегодня лес пребывал в чистоте и строгости, как выметенная и прибранная перед великим праздником горница, и они в нем точно поспешившие, прибывшие до срока гости.

Пространства распахивались на полную глубину, где дали не обрывались, и ни во что не упирались, а продолжались в туманной голубизне бесконечно. И этот простор, это прохладное серебро и сосредоточенность природы настраивали паломников на возвышенный, почти молитвенный лад.

Воздух был прозрачен и свеж, и каждый вдох проникал в легкие, как святая вода.

Когда они добрались до скал, окружавших кратер гигантским кольцом, Макар сделал слабую попытку улизнуть.

– Сан Саныч, ты эта, – смущенно улыбаясь, стал он отмазываться, – ты дальше уж сам как-то, ладно? Тут совсем чуток осталось пройти. До места я тебя довел, а дальше мне идти без надобности. Мне и Лидушка наказала, чтобы я только досюда и сразу назад.

Лидушка, это жена Макара, которую он боготворил и которую беспрекословно во всем слушался. Об этом все знали. Но Сан Саныч понимал так же и то, что Макар при случае не прочь за спиной женушки и укрыться.

– Нет, нет, Макар, – пресек он его попытку. – Что это ты удумал? Я вот, наоборот, слышал, как жена наказывала тебе все в лучшем виде сделать.

– Ну, так? А я?

– А ты, я так подозреваю, свалить хочешь раньше времени. Бросить меня здесь одного решил? А вдруг что не так пойдет? Или шамана на месте не окажется? Или он в отказ пойдет и не станет мне помогать? Как я обратно буду добираться? В одиночку? Ты об этом подумал?

– Да что тут идти, епта? Дорога, почитай, прямая! Реки держаться, и не собьешься! – пробовал стоять на своем Макар.

– А если со мной что случится? Ну, не знаю… Медведь навстречу выйдет… Я с медведями не очень… Особенно с весенними. А если задерет? Твой грех будет. Зачем тебе это, Макар?

– Вот, ептыть! – махнул рукой Макар. – Ладно, до конца, так до конца. Это я так… Мешать не хотел. Дело-то секретное, небось, – чего мне в него вникать? Я свидетельствовать не хочу.

– Нет, Макар, не сомневайся, ты не мешаешь. А чтоб секретность не смущала, я с тебя подписку возьму, о неразглашении. Хотя, думаю, что это лишнее. Кому ты тут, что разглашать будешь? Тому же медведю, разве что? Да и вообще, я в тебе уверен, ты же болтать не станешь, верно? Вот. Так что, не переживай. В этом деле, Макар, ты мне прямой и единственный помощник. К тому же, я с шаманом всего лишь познакомиться да потолковать хочу, предварительно. А то я себе напридумывал то да се, а он скажет: оставь свои фантазии, человек, они ни о чем. Или лабиринт окажется неисправным, и нет никакой возможности его починить. Или он назначит прийти через полгода, или в какое-то другое удобное ему время. Да мало ли что! Мы же с тобой наугад тащимся, а вот чтобы так, с наскоку, с первого разу все сложилось – редко когда что получается. В общем, как ни крутись, не вертись, а нужен ты мне, Макар, нужен. Надежда ты мне, Макар, и опора.

Единственно, в чем Сан Саныч не ошибся в своих предположениях, так это в том, что все действительно окажется не так, как он себе представлял заранее.

Протиснувшись сквозь нагромождение высоких скал, образовывавших наружный кольцевой вал, они спустились в кратер, дно которого располагалось значительно ниже общего уровня местности. Повсюду текли ручьи, и почему они до сих пор не затопили кратер, и куда, в конце концов, уходила вода, – это был хороший вопрос. Возможно, все воды утекали в Брешь, она находилась, судя по тому, что Сан Санычу было известно, где-то неподалеку. Вообще, и Брешь, и этот кратер, похоже, были вещами одного порядка, поэтому судить об их истинном нахождении в пространстве было затруднительно. Их вроде как бы и не существовало в реальности, но при большом желании и изрядном упорстве туда вполне можно было пробраться. Если знать, как. Или, кудой, как говаривал Макар. Ну, он имел право так говорить, потому что, похоже, единственный из местных трапперов знал в кратер дорожку.

Потом они долго пробирались сквозь непролазную чащу внизу, дивясь на странные, разбросанные там и сям каменные мегалиты, пока не оказались на краю обширной пустоши. Это была большая, практически круглая поляна в центре кратера, по какой-то причине так и не поросшая лесом. Посреди нее, как центральная возвышенность над точкой удара, как шишак в центре щита – торчала пресловутая Смерть-гора.

Удар с неба стал причиной ее возникновения, или нет – неизвестно, может, образование горы было вызвано какой другой, неведомой силой. Так или иначе, но формация эта находилась в самом центре выемки, и если не метеорит ее породил, значит, та иная сила обладала точным расчетом, если не разумом, чтобы утвердить гору именно здесь. На этот вопрос наверняка могли бы ответить специалисты, изучающие импактные проявления на земле. Вот только никогда еще нога ученого не ступала на эту заповедную территорию, да и вряд ли когда-нибудь что-то подобное произойдет. Арикара, или его преемник в будущем, не позволят, у Сан Саныча имелась твердая на этот счет уверенность. Будь по-другому, место это уже давно стало бы объектом пристального научного изучения.

Чум шамана располагался на опушке леса, и был хорошо заметен издали, выделялся светлым треугольником на фоне начавшего уже вечереть неба. Залаяли лежавшие возле него собаки, заметались, бросились навстречу гостям. Когда путники подошли ближе, откинулся полог, и сам хозяин вышел их встречать. Большой, темный. Так и подмывало по отношению к нему употребить эпитет черный. Сан Саныч сразу так подумал, едва его увидел.

Арикара быстрым, цепким взглядом полоснул по прибывшим и, соглашаясь с тем, что увиденное соответствует его предположениям, кивнул несколько раз. Выслушал приветствия и жестом предложил гостям место у костра, который тут же перед входом курился полупрозрачным сизым дымком. Призрачный дрожащий столб поднимался в небо. Горьковатый вкус этого дыма путешественники почувствовали еще издали, пробираясь по лесу.

Это что ж за дерево так горчит? Ольха, что ли? – мелькнуло у оперативника.

– Арикара ждал вас, – изрек шаман таким скрипучим голосом, точно воспроизводился он не глоткой человеческой, а перетиранием желудей в дупле старого дуба. И то ведь, статью Арикара как раз походил на такой дуб. К слову, утверждение это вызвало у начальника особого отдела Легиона полное понимание и доверие. Сан Саныч чувствовал, что колдун не рисуется и не пытается сходу ошеломить их дешевым трюком, что вполне можно было предположить. Нет, сказал, что ждал, значит, так оно и было. Никаких шуток. Настраивало на серьезный лад.

И ладушки. Не за шутками тащились они в такую даль.

Вот только, как он мог знать об их визите заранее? Если он сам о том еще вчера не ведал? Сорока на хвосте принесла?

Сан Саныч, дав волю подозрительности, оглянулся. Ну, так, в общем, местность внушала определенные опасения, это он и раньше заметил. Чувствовалась в ней, в этом ее состоянии заторможенности, некоторая настороженность, даже затаенность. При полном безветрии, казалось, будто все вокруг замерло и ждет чего-то. Взрыва, срыва? Проявления? Чего? Да он и сам тоже все время ждал чего-то такого. Необычного.

Неподалеку, за деревьями, явно не выдержав напряжения, застрекотала, затрещала какая-то бестолковая птица. Вот и сорока, похоже, объявилась – помыслилось.

Глянув вверх, он увидел, что высоко-высоко, высвечиваемая из лазури косыми лучами заходящего солнца, парила, облетая Смерть-гору, другая, крупная хищная птица. Черный коршун, что ты вьешься? – подумал Сан Саныч песенным образом. Странно. Все странно.

Круги расходились, и круги сходились.

А стервятники подтягивались к центру событий.

Арикара носком сапога поправил в кострище прогоревшие дрова, бросил сверху еще полено. Пламя высунулось из светлого горячего пепла, тронуло осторожным, но жадным языком свежее подношение. Удовлетворившись, тихо урча, принялось облизывать сухое дерево, как собака кость.

– Покурим пока, – сказал шаман.

Он устроился на своем законном месте – покрытом медвежьей шкурой возвышении. Его плоское, точно из камня вырубленное лицо, все время оставалось невозмутимым. Во всяком случае, Сан Саныч не отмечал на нем ни тени какой-либо эмоции или явной мысли. Лишь в узких безбровых глазах колыхалась темной водой неведомая сила.

Маска, понял, наконец, что напоминало ему лицо шамана. Древняя ритуальная маска. А разве у маски есть эмоции? В лучшем случае, одна какая-нибудь, доминирующая. Например, ярость. Чтобы напугать, взять в плен страха. Но маска шамана казалась бесстрастной, даже безучастной. Значит, пугать не собирается. Что ж, уже хорошо.

Следуя собственной установке, Арикара достал кисет, долго, со знанием дела снаряжал табаком, а потом раскуривал длинную, украшенную фенечками и амулетами трубку. Зеленоватый дым, из нее извергнувшийся, был пряным, был необычным на запах и сразу вызвал легкое головокружение. Сан Саныч попытался угадать, что за травку нойд примешал к табачку, но ничего из этой затеи не вышло. Не ведал он такой травки, и вообще, ничего похожего не знал. Шаманские штучки, однако.

Гости закурили свои – плоские армейские сигареты с черным табаком, каждый из собственной пачки. Получилось очень символично – все соблюли и продемонстрировали равное достоинство.

Хорошо, что шаман не пустил трубку по кругу. Вот не хотелось бы получить порцию галлюциногена в неподготовленную голову.

Докурив первым, Макар скормил окурок лениво раскачивавшемуся у его ног пламени.

– А домик ты, твое преосвященство, я смотрю, на прежнем месте поставил, – кивнув в сторону чума, сказал он шаману. – В последний раз, когда, тут ничего не стояло.

Шаман, выпустив дым, покивал, соглашаясь.

– Арикара тебя помнит, – сказал он Макару. Помолчав, добавил: – Каждому дому свое место, а мой всегда здесь был. Только люди здесь теперь почти не появляются.

– Боятся? – предположил Сан Саныч.

Шаман покачал головой.

– Чего им бояться? Забыли. Мало кто дорогу сюда знает, еще меньше отыскать ее смогут. Не верят люди больше.

– Во что не верят?

– Да ни во что не верят. Авторитетов у людей нет, один телевизор остался. Они его слушают, больше никого.

– В телевизоре ведь тоже люди.

– Да какие там! Призраки… Тени.

– Наверное… Говорят, вы долго отсутствовали?

– Долго, да. Ты хочешь узнать, вернулся ли шаман?

– Ну, зачем? Я вижу, что вернулся.

– Ты видишь перед собой человека. Шаман, это кое-что другое. Шаман – это сила, без силы нет шамана. Если шаман остался без силы – он просто заблудившийся прохожий. От него ни вреда, ни пользы, а только звук шагов, да ветер слов.

– Ну, а вы как? По-прежнему вакан-хан, умеющий контролировать силу? Или тот, заблудившийся прохожий?

Арикара долго молчал, никак не отвечая на прямой вопрос Сан Саныча. Казалось, он вовсе его не услышал, пропустил мимо ушей, как, да, ветер слов. Он сидел, нахохлившись, точно старый филин на пне, окутываясь клубами зеленого своего дыма, и когда Доманский уже совсем было, решил, что его выстрел оказался холостым, ответил.

– Через две луны, – проскрипел он.

– Что, через две луны? – не врубился Сан Саныч.

– Через две луны на третью будет полнолуние. Тогда-то все и узнаем.

– Да, собственно… – Сан Саныч почувствовал некоторую неловкость и, неожиданно для себя, заторопился объяснять: – Уважаемый Арикара, простите мне мою неотесанность… Если я каким-то образом задел ваши чувства. Не было такого и в мыслях, задеть или выказать неуважение. Я всего лишь хотел узнать насчет Лабиринта, можно ли будет им воспользоваться. Гипотетически. Потому и про силу заговорил, ведь без вашей силы, как я понимаю, и Лабиринт мертв. Да, кстати, вы, должно быть, не знаете, кто я, и за каким рожном к вам притащился…

Арикара поднял руку, запирая поток слов офицера.

– Арикара знает, кто ты, начальник, знает, – сказал он. – И про то, какого рожна тебе надобно, Арикара тоже ведает. Что ж, приятного в твоих словах мало, в них прячется все то же неверие, но не твоя в том вина. Арикара свою силу не пропил, он уступил в поединке, и потому лишился ее. Силу не пропьешь. Голову – можно, а силу никогда. Настало, однако, время выяснить, сможет ли Арикара вернуть утраченное. Через два дня, в полнолуние, Арикара начнет свой танец.

– Так, епта, может, мы эта, в другое время придем, а? Чтоб не мешаться тут под ногами. Пляски с бубном дело такое. Дело, небось, деликатное, – вступил в разговор Макар. – Ты, колдун, только назначь срок, когда, и мы вернемся.

– Э, нет, – усмехнулся Арикара. – Уходить вам, однако, совсем не нужно. Наоборот, вы, пришли как раз вовремя. Можно сказать, что Арикара сам вас и призвал сюда. Приманил.

– Почему? Как? Что значит, приманил?

– А вот так. Шаман покивал. Он вообще был похож на качающуюся скалу, на воплощенный образ сейды. Жутко. Он балансировал на краю своего насеста, постепенно раскачиваясь все сильней, входя в особый ритм, который, видимо, помогал ему, в том числе и подбирать слова. – Да, Арикара сам вас призвал, – повторил он. – А как вы думали? Шаману тоже бывает помощь нужна.

– Нет, мы не против, и не отказываемся… Но чем же мы можем вам помочь?

– Слушай сюда внимательно, начальник. Шаман свою силу не потерял, просто у него еще нет к ней полного доступа. Сила, однако, материя тонкая, к ней особый подход нужен. А чтобы сделать то, ради чего ты сюда пришел, и вовсе придется призвать совсем другую силу. Совсем-совсем другую.

– Погоди, погоди. А откуда вы знаете, о чем я собираюсь вас просить? Если я еще ни о чем не просил?

– Арикара знает, – он вновь окутался зеленым дымом, голова у Сан Саныча пошла кругом – сладко-сладко. – Арикара все знает, – повторил шаман. – Может, с силой и есть проблемы, но способности его никуда не делись. К Арикаре приходил воин, что его освободил. Та-га-зи-мула, – произнес он по слогам. – Арикара перед ним в долгу, и Арикара с ним говорил. Он поведал ему все, и какая у вас беда, и что вам нужно, чтобы беду превозмочь.

– И? Что на это скажете?

– Что сказать… Мы, начальник, в долгу перед воином Тагази-мулой. Да и охотник, – он ткнул чубуком трубки в Макара – вот он, в той истории тогда поучаствовал. Тоже. Воин просил помочь тебе, начальник, и Арикара отказать ему не может. В другое время, возможно, Арикара и поостерегся бы, но в этом случае – нет, не может. Да и, кроме того, с долгом жить невмоготу, негоже, сам понимаешь. Долги отдавать нужно, начальник, покуда они всю твою жизнь не пожрали, а такое легко может случиться. Но дело это почти невозможное, сразу говорю. Хотя, вероятность все же имеется, небольшая. Гипотетическая, как ты говоришь. Но так же возможно, что за дерзость свою придется заплатить жизнью. Ты готов?

– Я-то готов…

– А что тогда?

– Просто не думал, что так сразу. Да нет, все нормально, нормально… А сколько это стоить будет? Я слышал, церемония не из дешевых.

– Это так. Но Арикара сказал: на нем долг. Арикара желает долг вернуть.

– Все понятно. Я готов, – повторил Сан Саныч.

– А я, ептыть, не особо-то готов к таким испытаниям. Совсем не готов, ваше святейшество, если честно. Потому, не хотелось бы.

– Так, не о тебе речь, охотник. Твоя роль вспомогательная. Ты, вообще говоря, на подхвате тут будешь. За дичью ходить, да шурпу варить, пока Арикара камлать будет. Арикаре, чтобы выдюжить, чтобы пройти всю церемонию, надо много кушать, и не отвлекаться при этом. Вообще, это дело без помощника не одолеть, а помощником Арикара пока не обзавелся. Не так это просто, толкового подручного найти, да еще со способностями. Ты сам Арикаре поможешь, охотник.

– Ну, это, пожалуйста. Это, ептыть, завсегда.

– Так, а вы Лабиринт-то поправили? – снова приступил Сан Саныч с вопросами. – Он, вообще, рабочий?

– Поправили, поправили. Только, камни по местам разложить, это, знаешь ли, самое малое, что нужно сделать. Арикара говорит, главное – силу призвать, да потом, когда она на призыв откликнется, с ней совладать.

– Но вы же шаман Ночного пути?

– Верно. Откуда про путь знаешь?

– Так, почитал кое-что. Справочники полистал. И вы хотите провести полную церемонию?

– Полней не бывает.

– За сколько дней рассчитываете управиться?

– Ну, ты чудак-человек! Арикара же сказал, что не ведает он. Ночная церемония, когда полная, до девяти лун может тянуться, пока сила шамана другую силу не переборет. А здесь… Он пожал плечами. – Арикара думает, много времени уйдет. Может, два срока церемония продлится, а, может, и все три. И все равно, никакой гарантии нет, как оно в конце сложится, кто кого – Арикара силу, или сила Арикару. Сам-то на кого поставишь, а, начальник?

– Не знаю, – признался Сан Саныч. Спохватившись, добавил: – Но кулаки буду за Арикару держать! Не сомневайтесь.

– Арикара не сомневается. Арикара знает, что в мире много неопределенности. Ну, что, пойдемте? Арикара вам Лабиринт покажет?

– Да чего на него смотреть-то? – наотрез отказался от экскурсии Макар. – Видели уже!

– Ну, кто видел, а кто и нет, – возразил Сан Саныч. – Не хочешь – оставайся, а вот я схожу, посмотрю. Надо хотя бы в общих чертах представлять, что это такое. Чтобы потом, в ответственный момент не оплошать. Ты тогда начинай палатку ставить, нечего время терять! Ночь скоро! Смотри, как быстро темнеет.

– Да ноне ночи теплые, можно и на ельнике покемарить… Ладно, ладно, сделаем, епта! Шучу я, шучу! Уже и пошутить нельзя…

Лабиринт располагался на обширной площадке, на опушке леса в прямой видимости шаманского чума. Он был выложен большими белыми камнями, и потому хорошо различался, казалось, прямо светился на фоне темной почвы да в сгущающихся сумерках. Лабиринт занимал довольно обширную площадь, но, на беглый взгляд Сан Саныча, был совсем простым. Обыкновенная спираль, ничего выдающегося. Даже не понятно, как посреди этого можно заблудиться? Что здесь вообще такого? Разве это вообще лабиринт? Какая в нем тайна, какая магия?

Он уже хотел выразить свое удивление, и даже разочарование, вслух, как неизвестно откуда к нему пришло понимание, что все совсем не так просто, как кажется на первый взгляд.

– А ведь это только видимая его часть, – указывая на Лабиринт, сказал он Арикаре. – А ведь есть еще часть невидимая, правильно я понимаю? И она самая важная?

– А ты проницательный, начальник, – усмехнулся Арикара. – Я в тебе не ошибся. Другой бы, как спутник твой, и не заметил ничего, а ты вон, зришь в корень. Он помолчал, нахмурился. Прошелся вдоль внешнего края камней, остановился там, где в линии имелся проем. – Вот он, вход, – сказал. – Только войти туда сейчас, значит попросту сгинуть. Он голодный теперь, лабиринт, и потому плохо, можно сказать, совсем не управляемый.

– В каком смысле? Я не понимаю.

– Все просто на самом деле. Лабиринт инструмент магический. Ты можешь этого не знать, можешь не верить, но это так. И для своего правильного функционирования, для точной наладки и настройки ему нужна магическая энергия. Ну, не знаю… Как, скажем, мечу, чтобы стать настоящим боевым оружием, нужно пригубить крови. Так и Лабиринт, ему нужно наесться магии. Самое простое – заполучить человека, живого, естественно, потому что человек, чтоб ты знал, начальник, прежде всего сгусток магической энергии.

– Ну да, всегда и везде все монстры старались сожрать человека.

– Именно. И не только монстры. Те же жертвоприношения, черные мессы. А когда это все запретили, официально, остались маньяки и убийцы. Они не умеют магию извлекать и ей пользоваться, но они ее чувствуют, и пьянеют от этого чувства.

– И что же, Арикара хочет скормить меня монстру-лабиринту?

– Арикаре придется скормить себя этому монстру, чтобы ты смог им воспользоваться. Понял, товарищ командир?

– Пошутил я, пошутил. Неужели обиделся, товарищ Арикара? Ну, не сердись…

– Шутники, однако, собрались… На букву х…

– Жизнь такая, без зубоскальства не выдержишь. А, с другой стороны, вопрос-то не праздный. Я ведь должен знать, что происходит, раз уж вверяю себя, свою жизнь вам – и этому, монстру. А я ведь даже не знаю, кто из вас двоих больший монстр, – добавил он мысленно.

Шаман усмехнулся.

– Арикаре нравится твоя прямота, начальник. Ответ будет такой же прямой, как полет камня. Арикара и сам не знает, кто из них двоих больший монстр. Можешь расценивать это как шутку, ответную, но в каждой шутке лишь доля шутки, верно? И все же, нам придется выяснить, кто из нас круче. Чтобы лабиринт сработал, его нужно накачать энергией. Магической, или какой-то другой – не в этом суть. Роль шамана в том и заключается, чтобы передать лабиринту нужную ему для работы энергию. Тут все зависит от силы шамана, и от его мастерства. Но та задача, которую ты поставил… Еще никогда Лабиринта не отправлял никого в Лимб, в эту область предположений. Это очень далеко, слушай. Слишком далеко. Это так далеко, что никто не знает наверняка, существует то место, или нет. Теоретически оно где-то может быть. Но как туда, что существуеь лишь в вероятности, проникнуть? Шаману нужно ясно представлять себе место, в которое он хочет перенестись сам, или отправить кого-то, понимаешь? Видеть его в своем воображении. Как можно проникнуть туда, о чем не имеешь никакого представления? Это невозможно, и в этом основная сложность. Надо увидеть своими глазами, понимаешь, а увидеть Арикара сможет только, если боги смилостивятся, если им понравится его танец, если они примут его служение.

Он замер, глядя остановившимися глазами в центр Лабиринта, будто там ему действительно начало мерещиться то, о чем он говорил. Потом, очнувшись, перевел взгляд на Сан Саныча.

– Короче, начальник, Арикара гарантий дать не может. Никаких. Что получится, то получится. Но можешь быть уверен, он сделает все, что от него зависит. Для начала, это Ночная церемония, о которой ты знаешь. Она необходима, чтобы насытить лабиринт энергией. Потом, когда туманы рассеются, и дали начнут открываться, Арикара поведет тебя сквозь них. Ну, а там, если хватит сил, все будет зависеть от нашей с тобой удачи. Если хватит сил.

– От нашей удачи?

– Точно так, гражданин начальник, от нее. Ведь мы оба с тобой рискуем жизнью, Арикара здесь, ты – там, в конце. Не передумал?

– Нет.

– Вот и хорошо. Еще одно. Лабиринт потребует у тебя плату за услугу.

– Плату? Что еще за плата? Ты же говорил, долг отдаешь…

– Арикара одно, а Лабиринт – другое. Он в этом плане сам по себе. У него свои расчеты. И никто не знает, что ему от тебя понадобится, что он потребует. Но ты должен приготовиться, плата будет немаленькой. Обычно, насколько Арикаре известно, он забирает самое ценное, что у тебя в данный момент есть. Лабиринт заберет, что пожелает, не спрашивая. Ты потом узнаешь, чего лишился. Так что, смотри сам, думай, прикидывай, чем готов рискнуть. Дело Арикары предупредить. Ну, что, по-прежнему не боишься? Не откажешься? Не отменишь?

– Черт, нет! Что он может забрать? У меня ничего нет! Жизнь, разве что. Но тогда это уже не услуга, а что-то другое.

– Может, и жизнь. Может, для кого-то и услуга.

– Хрен с ним.

– Ну, как скажешь, начальник…

После всего увиденного и услышанного, несмотря на усталость, подполковнику долго не спалось. А ведь перед тем казалось ему, что стоит только забраться в палатку, и все, провалится в сон – пушками не разбудишь. Но нет, сон лишь поманил, подразнил, коснулся глаз легкими крыльями и улетел, к тому, должно быть, кто больше в нем нуждался. К Макару, например. Ишь, как нахрапывает…

Макар… Тоже, человек… Вот, никогда не узнаешь, что у кого на уме. Так и этот. Во время ужина, уже после возвращения от Лабиринта, протягивает Сан Санычу сверток.

– Что это?

– Держи, держи. Это Лидушка, жена, собрала. Для шамана, отдашь ему, когда камлать начнет. Так положено. Должно помочь.

Вот, как с этими людьми? Не просишь, а помогают. Последнее отдают.

– Не знаю, зачем тебе это, Сан Саныч, правда, не знаю. Закон, в моем разумении, один, живое – живым, а мертвое пусть остается мертвым. Что ушло, то ушло. И нечего туда раньше времени соваться. Но, видимо, тебе очень надо. Припекло, епта. Возьми, пусть поможет, раз нужно.

Вот как ему что объяснить?

Замучившись от бесплодных усилий заснуть, Сан Саныч выбрался из палатки. Подбросил веток в костер, поправил угли. Когда огонь ожил, зашумел, он закутался в одеяло и подсел к нему ближе. Закурил. Потом долго смотрел на пламя, будто хотел разглядеть в нем, прочитать ответы на свои непростые вопросы. А, может, именно этого и хотел, только ничего не получилось. Будущее даже и в огне виделось туманным, беспроглядным.

Тогда, вздохнув, он достал из-за пазухи Макаров сверток, развернул его. На чистой тряпице лежало несколько крупных кусков самородной бирюзы, да три орлиных пера. Подношение для шамана. Собираем магию, с мира по нитке. По камешку и по перышку.

Он заморгал, почувствовав, как защипало в уголках глаз. Что за сантименты, одернул себя, прекрати! Не хватало еще раскиснуть. Он завернул сверток и снова спрятал его за пазухой. Ладно, обратного пути нет. Пусть идет, как идет. Одна надежда, что удастся найти Лили.

Почему он назвал ее – Лили? Странно. Как-то само выскочило. Варвара. Варюшка. Барбара. Ба. Иногда еще он звал ее Белкой, – потому что блондинка, и потому что медичка, в белом халате. Дразнил, говорил: не думал, что по-трезвому белочку поймаю. Белочку. Лили? Так только раз да и то в шутку. Впрочем, а почему нет? Какая, вообще, разница? Как ни назови, лишь бы была рядом, была жива. Лишь бы была…

Он еще долго сидел у костра, курил, посматривая в сторону Смерть-горы. Над ее вершиной во тьме плясали огоньки, и он пытался понять: это какие-то отдельные, самостоятельные огоньки, или то искры из кострища невидимого поднимаются в ночное небо и заводят там хоровод? И так задумался, так испереживался, будто от его вывода что-то зависело. Вот если б его спросили, он бы сказал – пусть будет то и другое. Зачем выбирать? Пусть будет… Если б спросили.

Но не в этом же дело, верно?

А в том, что не осталось у него никакой надежды. Практически. Что когда-нибудь еще раз ему выпадет увидеть ее. Его Белку. Прикоснуться, обнять, почувствовать тепло тела, ощутить запах… Беда в том, что, если отнять все, что у него осталось, отнять память и тень надежды, то и вовсе жить незачем. Если б спросили… Так спросите! Почему никто не спросил раньше?

Эй, с кем тут поговорить? Можно…

Похоже, все, кто имел что сказать, предпочли отмолчаться.

О том, какая веская личная причина имеется у Сан Саныча, чтобы так, невзирая ни на что, прорываться в этот мифический Лимб, он, конечно, помалкивал. Скажут еще: э, брат, да ты просто подвинулся разумом от любви своей несчастной. Понимаем, понимаем, все может быть… Но, блин, уж ты-то, господин начальник Особого отдела легиона, держи себя в руках, ладно? Ты по должности не можешь, не имеешь права сходить с ума, понял? Ни от каких причин. Так что, зажмись, и держись.

Зажмись и держись – девиз его жизни.

Холодный разум, горячее сердце, помнишь такое? Так вот, забудь. Сердце тоже должно быть холодным. Иначе не сдюжить.

Нет-нет, о личном он помалкивал. Личное, оно потому и личное, что для индивидуального пользования. Только шамана не проведешь, он как раз что-то такое чувствовал, что-то подозревал. Знал, что скорей и прежде всего именно обстоятельства личные могут подтолкнуть к такому безрассудству.

– Неужели ты, начальник, по чистой служебной надобности на тот свет рвешься? Ой, не верю. Как хочешь, но не верю.

– Понимаешь, колдун, как жизнь устроена. Если имеется хотя бы незначительная возможность уничтожить мир, кто-то непременно попытается ей воспользоваться, – отвечал он. – Оказалось, что такая возможность есть. И спрятана она как раз на том свете. Я должен ее исключить. Моя должностная обязанность такая, следить и противостоять.

– Это что за правило такое, однако? – спрашивал Арикара.

– Правило Доманского.

– Это кто такой?

– Да хрен его знает… Один… сумасшедший специалист.

– Ты, что ль? Ага, значит, сам сочинил? Придумываешь для жизни правила?

– Для себя, Арикара, для себя правила пишу. Себе жизнь объясняю.

– У Арикары свои правила и своя карта мироздания, начальник. Арикара тоже сам ее рисует. Никто не может разрушить карту Арикары или изменить его правила.

– Валяй, Арикара, рисуй, что хочешь…

Шаман смотрел на него долгим взглядом, недоверчиво качая головой. Мол, что бы ты ни говорил, начальник, я-то вижу тебя насквозь. Все не так, как ты баешь…

И, наверное, действительно видел. В проницательности этому человеку отказать нельзя.

К концу месяца над Смерть-горой кружило уже не меньше дюжины коршунов. На равном расстоянии друг от друга, замкнув широкое кольцо, они парили в недостижимой и непостижимой вышине. Без малейшего видимого движения, без единого взмаха, распластав острые крылья с длинными маховыми, растопыренными, как пальцы, перьями.

Со всей округи, что ли, слетелись? – думал Сан Саныч с неприязнью. Падальщики. Ишь, почуяли что-то.

Вообще, сил на то, чтобы злиться на птиц, не было. Вот вам, выкусите, говорил он, и забывал о черных ждунах надолго, до следующего эпизода, когда поднимал глаза к небу чтобы убедиться, что оно еще на месте, и упирался в них взглядом.

Это был странный месяц. Странный и слишком долгий, бесконечный, длиной, наверное, в жизнь. К истечению его Сан Саныч уже не помнил, что было до его начала. Все растворилось в бесконечном шаманском действе. Все стало им.

Едва с заходом солнца на небе взошла полная луна, Арикара ударил в свой бубен.

Буммм! Буммм! Бумми! – поплыло над клубящейся туманами котловиной.

Там-та-та! Там-та-та! – вознесся призыв ко всем, способным его услышать.

Они заранее расчистили площадку вокруг костра и два дня, до первого удара в бубен, таскали дрова, чтобы, не дай бог, они невзначай не кончились, чтобы огонь не затух в самый неподходящий момент. Пламя этого костра не должно погаснуть, пока не завершится церемония, не окончится Ночной путь. А когда и чем он завершится, про то не знал и сам ходок, на него ступивший. Что нестандартная будет церемония, об этом догадывались все. На ближайшее время, возможно, на месяц, это становилось их основной заботой, – следить за жарником и готовить для шамана пищу.

Эх, путь-дороженька ночная! Разбегайся всяк, Арикара идет!

Всю ночь напролет шаман пел, молился и курил. Потом бил в бубен и выплясывал свой дивный танец вокруг тотемного шеста с медвежьим черепом наверху. На том шесте нашлось место и для орлиных перьев, и для кусочков бирюзы. Шаман неистовствовал, пока совершенно не выбивался из сил. Тогда он падал на медвежью шкуру у костра, переводил дух, и снова пел, молился и курил.

Петь, молиться и курить, в исполнении Арикары, было единым действом. Он раскачивался, закрыв глаза, и что-то подвывал, как воет ветер за окном в непогоду, то снижаясь до едва различимого писка, то взрываясь неистовым всплеском. И все это не выпуская изо рта трубки, постоянно окутываясь клубами зеленого сладкого дыма.

К дыму шамана Сан Саныч, в конце концов, привык, может, не так, как курильщик, но в какой-то мере. Голова, во всяком случае, кружиться перестала и, да, ему начинало нравиться.

Что же он туда подмешивает, думал начальник Особого отдела, воображая, как найдет необходимый компонент, да как забьет косячок, да закурит в своем кабинете. Да как на запах сбегутся все… Ой, глупости какие! Совсем тут чокнешься с этим камланием.

А шаман тем временем продолжал путешествие по всем трем мирам своего мироздания. В верхнем, небесном, он общался с богами, в среднем – с земными духами, а в нижнем, подземном, с демонами, которых только он один видел, и с которыми единственный мог разговаривать.

Он все глубже погружался в транс, становился похожим на странное призрачное видение, на порождение собственного кошмарного сна. Чем дальше уходил Арикара тропой Ночного пути, тем сильней отдалялся от тех, кто за ним наблюдал все это время. Он совсем перестал с ними общаться, перестал разговаривать. Создавалось впечатление, что, даже прерываясь на еду или на сон, шаман продолжал оставаться в трансе. Реальность размывалась, он все дальше заступал в некое зыбкое пространство, где сон смешивался с явью, а жизнь со смертью. Лицо его превратилось в ужасную неподвижную маску, расколотую и слепленную из осколков, из перепутанных кусочков, на которой странным темным огнем горели глаза. Они были как провалы в тот страшный колдовской мир, куда он стремился проникнуть и куда никто не желал заглядывать.

Сан Саныч с Макаром тоже измучились сверх всякой меры. Само присутствие возле этого непрекращающегося буйства влияло на психику, искажало ее, отнимало, высасывало силы. Они и сами почти не спали, лишь по очереди да урывками, и в конце передвигались, как сомнамбулы. С каждым новым днем, прошедшим как предыдущий, Сан Саныч все отчетливей понимал, что все их старания напрасны, а камлания ни к чему не приведут. Поэтому когда Арикара поманил его за собой к Лабиринту, это застало его врасплох.

Впрочем, он быстро взял себя в руки и виду не подал.

– Что, пора? – только спросил он, когда Арикара подвел его к входу. Тот в ответ коротко кивнул. Потом добавил словами: – Не тяни, ступай, начальник, ступай, пока дорожка не рассыпалась. Худодо тебя встретит.

– Кто это?

– Может быть, я…

Сан Саныч поднял глаза. На макушке Смерть-горы плясали синие молнии. Стекая вниз, они наполняли живым огнем дорожки Лабиринта. Гляди-ка, подумал начальник контрразведки легиона, как все завелось.

Ныряли когда-нибудь в ледяную воду? Вот, то же самое. Он задержал дыхание, все отринул – страхи, чувства, воспоминания – и сделал шаг.

Едва Сан Саныч ступил внутрь заветного круга, Арикара снова ударил в бубен и, сопровождая его, двинулся вдоль внешнего контура. Дорожки Лабиринта, залитые холодным огнем, хорошо просматривались – до самого центра, – но едва путешественник ступил на них, как все, что было вовне, исчезло. В том числе, Арикара. Какое-то время еще слышался его бубен, но все глуше и дальше, потом и эти звуки пропали.

Сан Саныч оказался в переплетении каких-то ходов, коридоров. Больничных, – почему-то такая возникла ассоциация. Хотя никакого характерного запаха не было. Вообще никакого. Тогда причем здесь больница? Может, подумалось про сумасшедший дом? Это верней.

Безликие, похожие один на другой проходы. Стены светлые, однотонные, по их поверхности стекал вниз холодный рассеянный свет. Но если это – больница, значит, где-то есть и прозекторская. И не туда ли его влечет? Вот-вот…

Все новые коридоры, неотличимые друг от друга, открывались слева и справа, и это был настоящий лабиринт. Только Сан Саныч не раздумывал, и не сомневался, шел, куда влекло его внутреннее чувство. Ну, как внутреннее… На самом деле чувство было таким, будто его взяли за руку и тихонько вели куда следует. А потом впереди открылся темный проем. Тоннель. Все светлые, а этот – темный. Там, у входа, он и увидал поджидавшую его высокую фигуру в похожем на монашескую рясу балахоне. Остроконечный капюшон совершенно скрывал лицо встречавшего. Или встречавшей. Где ж ее коса, подумал Сан Саныч и остановился в нерешительности. Ведь это – она?

Это длилось мгновение. Потом тот, в балахоне, поднял руку и поманил его пальцем.

Иди-ка сюда…

Еще на миг дернулось, как подстреленное, и остановилось сердце: уж не она ли, не Виверица его встречает? Но нет, нет… Откуда?

Сан Саныч оглянулся. Дороги там уже не было, все ходы смешались. Тогда он шагнул вперед. Едва вошел в тоннель, как его потянуло дальше, неистово, неодолимо. Почва под ногами исчезла, он полетел куда-то, или провалился – не разобрать. Там многократно все исчезло и появилось вновь, сломалось и восстановилось, смялось и распрямилось. Так вот ты какая, смерть, вертелось в его голове. Последней мыслью было, что коса ей совсем ни к чему, без нее обходится вполне… Варвара краса, острая коса…

Вокруг летели коршуны, шелестели упругие крылья. Он и сам был одним из них – черной птицей в ночном небе.

В холодном чужом небе.

3.После бала

– Ну, что? – спросила она, когда они вышли на улицу. – К тебе пойдем, или ко мне? – Смешно наморщила нос, потерла его шерстяной варежкой и определилась: – Лучше к тебе. Не смотри на меня так! Ты ведь все равно рассчитывал привести кого-то к себе после бала. Разве нет? Так почему это не могу быть я?

Какая быстрая, подумал Александр. Он-то надеялся всего лишь провести Варвару до дома. Ну, может, еще поцелуй у подъезда – на большее не рассчитывал. Такой казалась отстраненной и недостижимой. А тут оно вона как складывается. Что ж, тем лучше.

– Что-то не так? – встрепенулась она, чутко уловив его внутренние колебания. – Может, у тебя другие планы? Или к тебе нельзя? Тогда прости, погорячилась. Если что, можем и ко мне.

– Нет-нет, – поспешил подхватить покачнувшееся знамя Александр. – Конечно, ко мне. Я просто обдумывал детали.

– Детали? Какие же?

– Пытался сообразить, где в этот час можно купить шампанского.

– Коньяк! Дама пьет коньяк, – возразила Варвара. – Но не всякий, а только хороший.

– Ага. Ну, это в корне меняет дело.

Конечно, дама пьет коньяк! Как он мог упустить такую деталь? Видел ведь, что именно коньячок она употребляла в буфетной. Другие девчонки на шампанское налегали, а Варвара – коньяк пила. Маленькими глотками. Или не маленькими. Но в отличие от подруг с шампанским, на ней алкоголь никак не сказывался. И до сих пор не скажешь ведь, что пила.

Было далеко за полночь. С мглистого столичного неба сыпал снежок. Он то усиливался до состояния метели, то ослабевал до пасторальной идиллии, но не прекращался совсем ни на минуту. Подмораживало. Низкие облака были выкрашены отсветами рекламы и новогодней иллюминации, и, несмотря на свою беспросветность, вопреки ей, усиливали и распространяли ощущение праздника. Облачный парадокс.

Новогодний бал закончился. Слушатели академии и приглашенные гости, разгоряченные и возбужденные, высыпали на улицу из Офицерского клуба и на какое-то время заполонили все близлежащее пространство. Однако парами и небольшими группами толпа быстро рассасывалась.

– Кого-то ждешь? – спросила Варвара, видя, что Александр медлит. Она подняла воротник шубки и передернула плечами – зябко. – Тамару, наверное? Во-он там она. Ее целый почетный караул домой провожает.

– Тамару? Почему?

– Дочь начальника академии как-никак – прекрасная партия для любого офицера. Разве нет? Карьерный рост и столичная прописка обеспечены.

– Да, возможно. К тому же Тамара сама умница и красавица. Мы с ней неплохо знакомы. Но – нет. Она не мой идеал.

– Не твой идеал? Так ты, оказывается, в поиске идеала! Почему же она тебе не подходит? И каков он, твой идеал?

– Потому что я не все. Не знаю, быть может… Если бы ее не сопровождал постоянно этот, как ты говоришь, почетный караул, мы с ней и сблизились бы. Хотя, нет, вряд ли. Меня больше привлекают женщины другого склада.

– Другого склада? Какого же? Расскажи, расскажи, какие женщины тебя привлекают? Интересно послушать. Может статься, и я хоть чуть-чуть в твои критерии вписываюсь?

– О, это, несомненно, что вписываешься. Меня как раз больше прельщают и очаровывают женщины вроде тебя.

– Ах, какой тонкий комплимент! И чем же я тебя очаровываю?

– Мне нравится ощущать… Как сказать? Сопротивление материала.

– Сопротивление материала… Аха. Действительно, тонкий комплимент.

Ему нравилась эта ее манера, повторять его слова. При этом он понимал, что делает она так не потому, что слова его сложны для понимания. Вовсе нет. Она будто забавлялась с ними, будто взвешивала на языке, чтобы оценить, не слишком ли они легковесны, чтобы удостоиться ответа. Вообще, ощущение, что перед ним ужасно умная женщина, как возникла с первого на нее взгляда, так и не проходило. Умная и чертовски привлекательная, изумительная, что само по себе не так редко встречается, но не в таких пропорциях. Удивительно, давно с ним такого не было, чтобы достоинства женщины он видел все и сразу. Короче говоря, голова кругом.

– За комплимент прошу прощения, если не зашел. Не выстрелил. Что делать, я человек военный, поэтому и комплимент – армейский.

– Да-да, конечно. Я старый солдат, и не знаю слов любви. На самом деле, комплимент вполне достойный. Зашел. И даже выстрелил.

– Кстати, слова любви мне известны. Правда, их немного, я ими дорожу и не разбрасываюсь. Но я готов выучить и несколько новых, при случае.

– Выучить несколько новых… Надо подумать… Думается, я могла бы в этом помочь. При определенных обстоятельствах.

– Осталось создать соответствующие обстоятельства…

– А вот это самое сложное.

– Правда?

– Да, в общем. Я ведь девушка не простая.

Так, перебрасываясь словами, чувствуя, как из их легкой пряжи прямо на ходу ткется полотно взаимной приязни и обоюдного притяжения, они дошли до стоянки, где Александр оставил машину. Мотор замерз на морозе, но чихнул пару раз и завелся. Ожидая, пока он прогреется, а, заодно, и нагреет салон, сидели молча. Ему казалось чудом, что эта совсем незнакомая и прекрасная женщина сидит так близко к нему, совсем рядом, протяни руку – и прикоснешься. Да, чудо. Чудо знакомства, чудо сближения, чудо соприкосновения. Давно не испытывал он такого искушения – прикоснуться. Он улыбнулся своим мыслям и с этой улыбкой взглянул на спутницу.

– Дай, пожалуйста, сигарету, – попросила Варвара.

Отвернувшись, она наблюдала в окно за тем, как пошла на новый приступ метель, и была, ему показалось, грустна и далека. Хотя, вот же, обращалась к нему. Сняв варежку, Варвара взяла сигарету длинными пальцами с ухоженными ногтями. Держа ладонь открытой, она сделала подряд несколько затяжек, будто послала кому-то воздушные поцелуи, вытягивая карминные губы трубочкой и пуская дым перед собой. Казалось, слегка прищуриваясь, она все время что-то высматривала впереди себя, там, куда направляла дым. Или кого-то. И не высматривала, а, напротив, пыталась прогнать с дороги. Вела с кем-то молчаливый, старый спор, смысл и содержание которого оставались понятны только ей.

Потом она приоткрыла окно, выкинула сигарету наружу, в снег, и, прекратив беседу с тенью, сказала Александру:

– Что, поехали, капитан? Я тут знаю один магазинчик, где есть все, что надо. Я покажу. Сейчас направо.

– Знаешь этот район? – спросил он.

– Жила тут одно время, – ответила она односложно.

Он тогда снимал квартиру ближе к центру. Вообще-то ему повезло с жильем, квартиру, что называется, подогнали по знакомству, и за не слишком большие деньги. А что далековато от академии, так этот недостаток нивелировался наличием у него авто. Да, если честно, недостатком это обстоятельство он не считал. Наоборот, оно держало его поодаль от извечной кутерьмы общежития, оберегало от непрошенных гостей, позволяя при этом соблюдать известную свободу и сохранять тайну личной жизни. Вполне естественно, что женщины в его обиталище и в его постели бывали часто. Или лучше сказать – регулярно. Теперь он пытался вспомнить, есть ли дома свежие простыни.

Встречных машин на дороге было немного, однако на полотно уже намело много снега, который городские службы не успевали убирать, поэтому приходилось соблюдать предельную осторожность. Капитан был хорошим, опытным водителем и вполне, справлялся со всеми сложностями пути, тем не менее, даже несмотря на шипованную резину, машину несколько раз сильно заносило. И все же, он справлялся и с заносами, и со своевольством авто, и уверенно вел дальше.

Всю дорогу до дома они практически не разговаривали. Варвара расслабленно смотрела в окно, на дорогу. Время от времени она хмурилась, легкое облачко то ли печали, то ли заботы, налетая, туманило ее взор, но она не позволяла тревоге задерживаться надолго, легко встряхивая головой, сразу ее прогоняла.

«Почему Варвара?» – думал тем временем Александр. Раз за разом он поглядывал на спутницу, и все пытался ответить на этот вопрос: почему она? Ведь были у него другие мысли и другие планы на вечер. С другими женщинами он предполагал встретиться, но появилась она, и все поменялось. Все, что было раньше, показалось и оказалось несущественным. Что, несмотря на все явные достоинства этой женщины, представлялось все же странным, и даже чрезмерным. Но было еще кое-что. Он сразу почувствовал это, – а у него было тонкое чутье на такие вещи, – что этим вечером ему встретилась женщина-загадка. Было, было в ней что-то такое, что выделяло ее из всех, какая-то тайна. Пройти мимо тайны он никак не мог. Тайны он коллекционировал почти на профессиональном уровне. И, встретив новую, сразу брался за ее разрешение.

Он поставил машину во дворе, у подъезда, и тогда она его спросила:

– Так, а почему Сан Саныч?

– В смысле? Почему меня так зовут? Ну, потому наверное, что я Александр Александрович. Поэтому.

– Разве вы все величаете друг друга по имени-отчеству?

– Нет, конечно.

– Но тебя так называют?

– Понимаешь, так сложилось, что я оказался старше всех наших. Ненамного, но все же. К тому же меня назначили старшим группы, вот и пошло это – Сан Саныч. Я в принципе не против. Тебя это раздражает?

– Нет-нет, просто хотела выяснить. Тебе, кстати, идет. Сан Саныч…

Небольшая двухкомнатная квартира на пятом этаже. Они поднялись на лифте. Стенки кабины были разрисованы и расписаны всякими непристойностями, Александру сделалось неудобно, что приходится проводить даму через это. Он даже подумал, что лучше было идти пешком. Ну и что, что пятый этаж? Однако даму, похоже, дизайн кабины не смущал, и уж тем более не оскорблял. Ну и ладно, решил он.

Под потолком в такт раскачиванию кабины болталась желтая лампа.

Ключ от дома он никому не оставлял, поэтому не опасался попасть в неловкую ситуацию. И действительно, неожиданностей не случилось. Варвара зажгла повсюду свет, прошлась по комнатам.

– Ничего, – сказала, – мне нравится. Уютненько, как для холостяка. Или не холостяк? – Брошенный взгляд был мимолетен, но Александр его уловил. И посчитал нужным открыть карты.

– В настоящий момент холост.

– А что так? Почему такой красавчик и до сих пор на свободе?

– Красавчик? Ну, это не про меня. Нет, нет…

– Да, правда, не про тебя. Красавчик, это что-то сладкое и милое. Твое лицо другое, я бы сказала, мужественное. Любая женщина видит сразу: перед ней герой и воин. Еще ты очень сдержан. Тебе подходит другое: суровое мужское обаяние. И похож ты на одного киноартиста, забыла, как его…

– Ты всегда такая прямолинейная?

– Нет. – Варвара засмеялась, покачала головой. – Нет, не всегда. К счастью. Но с тобой, мне кажется, надо именно так, прямо и открыто. Ведь ты предпочитаешь такой стиль общения? Я права?

– В общем, да. Когда это касается личных отношений.

– Вот и хорошо. Так что же насчет твоего семейного положения? Я, как ни странно, тоже люблю ясность и определенность.

– Да был у меня опыт семейной жизни. Не слишком удачный, поэтому я снова, как ты говоришь, на свободе. А ты?

– Я? Я тоже. В таком духе.

Он почувствовал, что от ответа Варвара ушла, ненавязчиво отступила в тень своей тайны. Что ж, он не стал настаивать, пока его вполне устраивал и такой уровень доверия. Ведь еще ничего не ясно, как оно все дальше сложится, как будут развиваться их отношения. А раз так, не следует пытаться пролезть туда, куда пускать тебя никто не собирается. Здесь настойчивость превращается в нахальство, даже в наглость. Зачем это? У каждого должна быть приватная территория, тайная комната, в которой он может спрятаться от всех и отсидеться.

– Показывай, где тут у тебя что? – попросила Варвара.

– Ты присядь, отдохни, – сказал Александр. – Я приготовлю.

– Нет-нет, я привыкла все делать сама.

– Почему? Ты не позволяешь за собой ухаживать?

– Позволяю. И, конечно, люблю, когда за мной ухаживают. Но накрыть на стол, это все-таки не ухаживание.

– А что же это?

– Что это? А это развитие ситуации в стиле – сначала девочку ужинают, потом ее танцуют. Не люблю, не желаю чувствовать себя товаром.

– Ну, почему ж товар? Ты приз. Очень ценный и крайне редкий приз.

– Переходящий?

– А вот это уже только ты сама определяешь.

– Сама определяю? Что ж, спасибо. И все равно, это не мой стиль.

– Какой твой стиль?

– Я сама получаю то, что хочу – вот мой стиль. И сама плачу за это.

– А, прости, я? Мне в твоем уравнении, какое место отведено?

– Наше уравнение пока со многими неизвестными. Но ты не волнуйся, у тебя все шансы получить, что ты хочешь.

– Ты знаешь, что я хочу?

– Думаю, да, – улыбнулась она. – Но сначала займись коньяком. Вот в чем безусловная прерогатива мужчин, так это открывать бутылки и разливать по рюмкам их содержимое. Женщине никогда не стоит этого делать, если мужчина рядом. А вот закуску я и сама приготовлю. Тем более, мы ведь не собираемся долго рассиживаться, правда?

Пока хозяин доставал бокалы из верхнего шкафчика да открывал банку с оливками, гостья споро и ловко сервировала стол в комнате. Нарезав и измельчив, что полагалось, соорудила поздний ужин из того, что они принесли с собой. Легкая снедь – сыр, фрукты, и на удивление свежая в такой час булка.

– Никогда еще здесь у меня не было такого красивого стола, – наливая коньяк, сказал Александр.

– Ножи у тебя острые, поэтому так получилось, – ответила она комплиментом на комплимент. – Но почему ты не подготовился к встрече Нового года? Ведь уже скоро.

– Три дня осталось. Что, мне тут елочку наряжать? Да ну! Не хочу.

– Хотя бы гирлянду на окно повесил, все бы настроение создавалось. Или ты Новый год не жалуешь?

– Почему? Жалую. Обычно бал в академии проводится в новогоднюю ночь, поэтому слушателям есть, где собраться, чтобы не чувствовать себя чужими на празднике жизни. Я так и рассчитывал. Но что-то у них не заладилось в этот раз… Ладно, не будем о грустном. Выпьем лучше, как говорится, за наше случайное знакомство!

– А ты полагаешь, что оно случайное? – Варвара посмотрела на него снизу вверх, немного исподлобья. Взгляд ее светлых, серо-зеленых глаз, ему показалось, проник в его душу. Очень спокойный взгляд. Не оценивающий, не приценивающийся, а взгляд человека, который все о тебе знает. Освещение как-то по особому падало на ее лицо, так что он впервые увидел в ней не только очень красивую женщину, но и сильного человека, с характером и, опять же, тайной. Эти брови вразлет, эти сжатые губы, этот аккуратный, но упрямый подбородок свидетельствовали именно об этом. Капитан почувствовал, что у него немного похолодело в груди.

– Погоди, погоди, – произнес он слегка охрипшим голосом. – Ты хочешь сказать, что Тамара…

– Нет-нет, Саша, успокойся, – улыбнулась Варвара. – Ничего такого. Она нас познакомила, действительно, но это не было спланировано заранее. Тамарочка лишь выступила здесь в роли инструмента.

– Инструмента? – переспросил Александр в стиле гостьи. – Чьего инструмента?

– Судьбы, чьего же еще? Ты не веришь в судьбу?

– В судьбу? – снова переспросил он и поймал себя на этом. – Отчего же, верю! А, знаешь что? Давай за нее и выпьем! Пусть она будет к нам благосклонна!

– И постоянна в своем благорасположении!

Потом, ожидая, пока Варвара выйдет из душа, он лежал на кровати и, заложив руку за голову и глядя в потолок, думал. Неужели все же Тамара? – думал он. Неужели? Варвара кое-чего не знала, поэтому могла со спокойной душой приплетать к этому делу судьбу. Но он-то знал немного больше их всех, поэтому и ходы просчитывал иначе.

С отцом Тамары Александр был знаком задолго до того, как стал слушателем академии. И задолго до того, как сам стал служивым. Собственно, как часто бывает в армии, тот с его отцом были приятелями, когда-то начинали службу вместе, тогда же сдружились и сохранили отношения на всю жизнь. Как-то, давно, будущий генерал заезжал к ним домой, тогда и познакомились. Эдуард Витальевич Голованов, дядя Эдик. Саша на всю жизнь запомнил его косматые брови, копну зачесанных наверх седых волос и насмешливое: «Ну что, малец, пойдешь ко мне в зятья?» Или боец? Да, он называл его боец. Шутил так, дядя Эдик.

Ага, шутил. Это он так думал, а оказалось – нет, не шутил. Уже поступив в академию, он снова встретился с ее начальником, генерал-майором Головановым. Удивительно, но тот его сразу узнал.

– Слышал, про отца, соболезную, – сказал он, пожимая ему руку. – Александр был моим другом и прекрасным человеком. Жаль, что так рано. Но, что поделать? Все там будем. Сам-то ты как? Не женился еще?

– Уже и развелся, – отвечал капитан.

– Дети есть?

– Нет, не успели.

– Вот и хорошо! А моя Тамарка как раз подросла, знаешь. Надо вас познакомить. Ты ж помнишь, как в зятья мне напрашивался?

– Я?!

– А кто еще? Больше никто. Короче, будем кулеш варить, по собственному рецепту. Тамара девушка хорошая, но ретивая, и с характером, поэтому ты на нее особенно не наседай, понял? Не дави. Я на твоей стороне, а, значит, мы ее легонько подстроим. Нет-нет, все по-честному! Ты ведь тоже парень видный, просто надо помочь ей это понять.

Тамара действительно оказалась настоящей красавицей, с густыми каштановыми волосами и голосом с такими чарующими обертонами, что при звуке его душа трепетала и млела. И может быть, может быть, ему казалось, и даже мечталось, этот трепет душевный разовьется во что-то большее. Беда только в том, что она была моложе Александра чуть ли не на десять лет, поэтому смотрела на него, как на старика, называла Александром Александровичем и говорила ему вы. И вот сегодня как бы случайно она привела на бал Варвару и познакомила их. И душа его запела совсем другую, не вымышленную песню. Теперь же он думал, что Тамара была гораздо умней, чем считал ее отец. Судьба, это хорошо, конечно, и может быть, но, сдавалось ему, эта девушка все рассчитала наперед, все выстроила и сама выступила в роли судьбы. И он пока не знал, благодарить ее за это, или…

Вернулась из душа Варвара.

– Ну, что, готов? – спросила.

– К чему?

Она не ответила. Перестав сушить волосы, отбросила полотенце на кресло, потом, склонив голову к плечу и глядя ему прямо в глаза, медленно расплела пояс банного халата. Чуть отведя руки назад, она встрепенулась неуловимым движением, точно птица крыльями, и одеяние белым облаком соскользнуло с ее плеч и небылицей легло на пол. Она предстала пред ним нагой, демонстративно, он почувствовал в этом вызов, который принял, конечно. Но дыхание ему перехватило при виде ее красоты и совершенства, и он перестал дышать. Да и время, ему показалось, остановилось. Остановись, мгновенье, остановись, мгновенье… Как же она прекрасна…

У каждого мужчины есть собственное представление о женской красоте, о том, какой ему хотелось бы видеть свою женщину. Так вот, Варвара на все сто процентов олицетворяла идеал Александра. Он смотрел на нее широко распахнутыми глазами, и чувствовал, как все его существо наполняется блаженством, какого он прежде не испытывал.

У нее были длинны стройные ноги, и ей не было нужды приподниматься на носках, чтобы они казались длинней. Довольно широкие бедра, высокая, тонкая талия, узкие плечи – такой тип фигуры называют «песочные часы». Может быть, и песочные, тогда песок в них золотой, как волосы у нее на лобке. И грудь! У нее была божественно красивая, совершенная грудь – полная, чуть продолговатая, в виде оливок, как он любил, с большими розовыми сосками.

Она видела, какое произвела на него впечатление, в каком ступоре находится, и это, конечно, ее окрыляло и возбуждало. Но нужно было и словесное подтверждение.

– Ну, насмотрелся? – дав ему достаточно времени полюбоваться на себя, спросила она. – Что молчишь?

Он с усилием проглотил комок в горле, вздохнул, задышал. Потом, протянув к ней руку, продекламировал:

– Грудь женщины должна смотреть вперед и латерально. Как у тебя.

– Да, и что? Откуда, вообще говоря, сведения?

– Мой друг, полковой доктор, так говорил. Я запомнил.

– Ну конечно, доктор обязан знать толк в женской груди. И слова правильные знать должен. Но… тебе что, не нравится моя грудь?

– Очень нравится. Она совершенна, идеальна…

– А вот это правильные слова. Что ж, позволь тогда и мне взглянуть на тебя, так сказать, вблизи. Хочется определиться, наконец, не ошиблась ли я в своих предположениях. – И, не дожидаясь его ответа и согласия, она откинула прикрывавшее его одеяло.

Слишком неожиданно для него.

– Ох, – только и смог он выдохнуть.

– Ох, ты! – вторя ему, откликнулась Варвара, мигом оценив все его достоинства. Присев на край кровати, глядя прямо в глаза, она наклонилась и поцеловала его в губы. При этом как бы невзначай накрыла его зум узкой прямой ладонью. – Все-таки, я не ошиблась, – прошептала она, не отрывая губ. – И я чувствую в тебе много позитива. И большой потенциал. Значит, наша встреча не случайность, а судьба.

Рука у нее оказалась горячей и гладкой, точно была в шелковой перчатке, но Александр все равно вздрогнул и подобрался.

– Расслабься, – попросила она его.

– Хорошо. Просто я не привык.

– К чему ты не привык?

– К такой… не закомплексованности. Обычно женщины более сдержанны. Во всяком случае, поначалу

– А я, по-твоему, распутная?

Он пожал плечами.

– Ты просто меня опережаешь. И события. Мне кажется.

– Тебе кажется. Да, я не люблю мямлить. Но вообще-то это не распущенность и не бесстыдство, успокойся на этот счет. Ведь я медик, медичка, а мы все привыкаем к обнаженной натуре. В ней меня интересуют в основном детали.

– Я буду звать тебя БарбарА, – предупредил он.

– Очень оригинально, – срезонировала она.

– Не нравится? А как тебе, например, Лили?

– Почему Лили? Почему обязательно нужно как-то меня звать? Как-то иначе?

– Должно быть кодовое имя. Кроме нас никто не будет его знать…

– Не торопишься ли ты с вербовкой, Сан Саныч? Но если это необходимо, пусть будет БарбарА.

– Иди, ложись рядом, – предложил он и подвинулся. – На теплое.

– Ты лежи, лежи, – остановила его она. – Не двигайся, не переживай. Этим процессом я руковожу сама.

– Как так? Почему?

– Я же тебе говорила: я сама получаю то, что хочу.

– Но ведь я мужчина?

– Конечно. Да ты не волнуйся, Сашенька, тебе понравится.

Потом его накрыла теплая волна нежности и страсти. Прежде, чем утонуть в ней и потеряться там без памяти, он успел подумать: «Ну, все, о распределении в столицу можно забыть. Зашлют в какой-нибудь Мухосранск, или Загубинск… И черт с ним, пусть».

Утром она поднялась еще затемно и стала собираться.

– Ты куда? – спросил он, едва расплющив глаза. – Выходной ведь. Рано еще…

– У меня дела, – коротко, не вдаваясь в подробности, ответила она.

– Дела… Постой! Мы еще встретимся? Я хочу видеть тебя снова. Оставь свой телефон.

– Я сама позвоню.

– Ключ возьми! И приходи, когда сможешь. Когда захочешь!

Она наклонилась к нему и поцеловала перед уходом – наложила сладкую печать на его уста.

– Ты был великолепен, – сказала ему на прощанье. – Я приду, наверное, жди…

– А Новый год? Вместе?

– Вряд ли.

4. Худодо – встречающая сторона

Обошлось без обмороков и сопутствующих видений.

Сознание, ему показалось, померкло, но потом сразу снова прояснилось. Сердце всколыхнулось, будто замешкалось, задумалось, делать ли следующий шаг, переключило скорости и вновь пошло, как ни в чем не бывало. Наполнило вены биением пульса.

Как много простых вещей наполняют жизнь смыслом, подумалось ему. Их по привычке не замечаешь, пока не лишишься чего-то.

Дверь откатилась в сторону, и они вышли из кабинки. Сан Саныч, собственно, просто вывалился из нее, едва держась на ногах. Дверь портуны за спиной тут же закрылась. Оглянувшись, путешественник уже не мог различить ее на однородной темной стене.

– Что за черт? – подумал он. – Где это мы?

Он попытался сориентироваться, но, сколько ни оглядывался, ему это мало что дало.

Какое-то темное пространство, узкий, тесный дворик, вскользь освещаемый косым лучем желтоватого света, выбивавшимся из неплотно зашторенного окна на втором этаже. Дома, окружавшие двор, все казались двухэтажными. А окна первых этажей, те, что он заметил, были закрыты глухими ставнями, наверняка железными.

Едва заметным синим пятном, плыл в темноте двуликий образ. Добавляя колорита и жути, сверху в колодец двора падала туманная кисея, лишая тени контуров и очертаний.

Левей портуны наружная лестница вела на галерею, опоясывавшую второй этаж. В общем, дворик был похож на одесский – как он его себе представлял.

Чего это они здесь боятся? – призадумался Сан Саныч, зацепившись взглядом за стальные ставни на ближайшем окне.

Худодо тем временем продолжал держать его ладонь. Что это он, удивился Сан Саныч и потянул руку. Будто я малец какой. Он дернул еще раз, и только тогда провожатый его отпустил.

– Идти можете? – спросил шаман.

– Конечно!

– Тогда пошли. Следуйте за Худодо. Поспешим!

– Но куда? – хотел выяснить сразу все Сан Саныч, однако шаман лишь махнул рукой: – После! После! – И нырнул в забитую клубящимся сумраком темную подворотню. Пришельцу ничего не оставалось, как последовать за ним.

В подворотне Сан Саныч первым делом влетел в лужу.

– Осторожно здесь! – запоздало предупредил Худодо.

– А, черт! – откликнулся начальник контрразведки легиона. – Темно, как у… Хоть глаз выколи!

Он стал обходить лужу сбоку и тут почувствовал, что в подворотне, кроме них, еще кто-то есть. Человек, или два. Если люди, конечно. Стояли у стены, прижимаясь к ней. Сан Саныч почувствовал холодок под ребрами.

Зачем здесь стоят? – понеслись мысли. Против кого замышляют? Он инстинктивно замедлился, но потом сообразил, что и Худодо, и эти, в подворотне, очевидно, видят в темноте гораздо лучше, чем он. Он так вовсе ничего не видел, а местные – то ли привыкли уже к сумеркам, то ли вовсе глаза у них устроены особым образом. В таких условиях с кем-то связываться – себе дороже станется.

Словом, Сан Саныч с новым рвением устремился к выходу из подворотни и вскоре выбрался из нее на оперативный простор.

Это была освещенная редкими фонарями улица, не слишком широкая, мощеная булыжником. Мостовая выглядела отремонтированной, видимо, за ее состоянием следили. Камни масляно поблескивали в свете немногочисленных огней и по виду походили на гранитные. Ну, ясное дело, чем еще мостовые мостить? Не песчаником же. Значит, где-то есть и карьеры, каменоломни, все подмечал Сан Саныч.

Дома по обеим сторонам улицы стояли не выше трех этажей, во всяком случае, на видимом ее отрезке. Внизу располагались магазины, не слишком часто, кое-где. Но все витрины были ярко освещены, вывески светились и мигали зеленым, красным, синим. Их блики по мостовой рассыпались разноцветной паутиной. Значит, хозяева лавок и заведений не опасались за свое имущество так, как обитатели глухих дворов. Тоже странно.

Туман сеялся с неба, приглушая и размывая огни, делал их матовыми, струящимися, ускользающими. Сан Саныч готов был предположить, что текущее местное время – семь-восемь часов вечера. Ну, может, чуть больше, но не позже девяти, подумал он. Неужели, здесь постоянно так? И они никогда не видят солнца? Утро что, отменили? Бр-р-р!

Они – он имел в виду тех редких прохожих, которые торопливо двигались вдоль улицы в отдалении. Да, прохожие здесь имелись, и вполне обычные с виду, а вот транспорта не наблюдалось никакого. Наверное, его и не было. Не нужен? Да и зачем, если есть портуны. Лошадки в Лимбе, видать, тоже не водятся, как и кошки, собаки и другие животные, так что… Хотя, с чего он взял, что не водятся? Все может быть. Вот сейчас как выскочит из подворотни конная полиция!..

Он представил на миг, как выглядели бы на этой улице всадники и экипажи, как гремели бы по мостовой колеса, как цокали копыта… А что? Вполне!

Высокая фигура Худодо маячила уже далеко впереди, и Сан Саныч бросился его догонять. Пробегая мимо освещенных витрин, он с любопытством заглядывал в них, желая на ходу высмотреть что-то интересное, но слишком быстро несся, слишком быстро. На такой скорый взгляд, вполне обычная картина: товары на полках, скучающие продавцы за прилавками. Лица и те… аутентичные. В смысле, подходящие, во всех отношениях.

Надписи на вывесках он, кстати, понимал легко, только некоторые слова на них встречались необычные. Например, если «Бакалея», «Колониальные товары» или «Гастроном» он воспринимал без усилия, на подсознании, то «Довгвиллова консультация» или «Окно милосердия» – не очень. Хотя не факт, что знакомые слова и названия имели здесь те же значения, к которым он привык на Земле.

Худодо недолго оставался на улице. Вскоре он свернул в очередную подворотню и исчез из виду. Доставшись до того места, Сан Саныч увидел узкий темный проулок. Он сразу вспомнил давешние тени в подворотне и напрягся, ожидая и здесь что-то подобное. И точно, от стены отделилась фигура и шагнула к нему.

– Не отставайте, – сказала фигура, оказавшись Худодо. – Уже близко.

Он повернулся кругом и, всколыхнув облачко вездесущего тумана, устремился в проулок. Тот, хоть и был мощенным, оказался кривым и начисто лишенным освещения. А вскоре и вовсе рассыпался мешаниной проходных дворов.

Дома здесь были разнообразных форм, совершенно фантастических, и располагались в невообразимом беспорядке. Как Бог на душу положит – говорят о таком способе планирования. И Господь, очевидно же, имел ко всему этому непосредственное отношение. Хотя, нельзя же всю ответственность возлагать на Всевышнего? У каждого строителя или ваятеля перед ним своя персональная заслуга складывается, со знаком плюс или со знаком минус.

Окружающие картины настраивали мысли на специфический лад. Сан Санычу временами казалось, что он погружается в собственную галлюцинацию.

Дома из красного обожженного кирпича, одноэтажные, двухэтажные. Сараюшки, чуланчики, пристройки. Еще пристройки и пристройки к пристройкам. Надстройки над пристройками и кривые, коленчатые лестницы к ним. Удивительная планировка – ни одной открытой перспективы.

Сан Саныч видел однажды на Земле такое. Район в далеком малознакомом городе, в который его занесло по долгу службы.

Худодо дожидался его на углу у кособокой хибары.

– Что, запутались? – спросил он.

– Пожалуй, немного, – согласился Сан Саныч. Неожиданно всплыло в памяти название района в том далеком городе на Земле. – Ерусалимка! – озвучил он.

– Откуда вы знаете? – удивился Худодо. – Впрочем, потом расскажете, мы пришли. Это здесь.

Нырнув за провожатым в неприметный проход, Сан Саныч попал в закрытый со всех сторон двор, где увидел замерший в настороженном ожидании приземистый каменный дом, похожий на пакгауз. Образец романской архитектуры, сказал бы ее знаток – и был бы скорей прав.

Мощные стены, усиленные углы, контрфорсы. Узкие, похожие на бойницы и забранные толстыми решетками окна высоко над землей, солидная, обшитая кованым железом дверь. И шатер крыши, тоже железный, наполовину скрытый в нависшем тумане.

– Мой дом – моя крепость, – сказал, остановившись перед пакгаузом и окинув его оценивающим взглядом, Сан Саныч.

– Здесь это совсем не лишнее, – подтвердил сказанное Худодо.

Подойдя к двери, он несколько раз стукнул висевшим на ней тяжелым молотком по металлической пластине. Через минуту в двери открылся глазок, в нем заблестел чей-то глаз, и уже потом загремели запоры, и дверь чуть приоткрылась наружу. Худодо подхватил и продолжил это ее движение. Схватившись за отполированную множеством прикосновений бронзовую ручку в форме ящерицы, он распахнул створку во всю ширь и жестом предложил Сан Санычу войти.

Входя, гость увидел стоявшего сбоку от прохода очень тучного человека – того, кто открыл им дверь и кто, очевидно, стерег дом. Круглое добродушное лицо его улыбалось, причем все сразу – глаза, губы, щеки, даже морщины на лбу. Каждый фрагмент, каждый элемент лица выражал радость от встречи. Забегая вперед, вскоре Сан Саныч подметил, что и злился, выражал недовольство и любые другие чувства и эмоции он точно так же, предаваясь им целиком, без остатка. Большая голова была повязана камуфлированной банданой. Огромная безрукавка неопределенного цвета с множеством карманов была расстегнута, когда-то красная рубаха под ней задралась, не в силах сдержать натиск его живота. Это все, что смог разглядеть Сан Саныч, проходя тесной прихожей. А еще он успел подумать, что в присутствии такого чрева любое помещение будет казаться тесным.

Наверное, он был прав, но все же гостиная, в которую он попал, выглядела обширной, да по факту и была такой, поскольку занимала едва ли не весь первый этаж дома.

– Как тут? – спросил позади Худодо.

– Тихо, – односложно ответил привратник.

Логово Худодо, как окрестил это место Сан Саныч, было обустроено не без некоторого изящества, первобытного шарма. Прежде всего, бросался в глаза огромный, во всю боковую стену, очаг справа от входа. В нем весело трепыхался огонь, потрескивали дрова, и оттуда накатывали волны тепла. Что было совсем не лишне после пробирающего до костей сыростью тумана снаружи. Над огнем висел совершенно черный от сажи котелок, в нем задорно бурлило варево, источая аромат, от которого немедленно заурчало в животе.

Рядом с очагом располагался большой стол черного дерева, мощный, по виду – весьма и весьма старинный, и несколько подобных ему стульев подле. И это была вся мебель в помещении – в традиционном понимании этого слова. Остальную часть обстановки составляли многочисленные сундуки и разбросанные повсюду шкуры. Шкуры были разные, Сан Саныч определил и оленьи, и медвежьи, и волчьи, так что предположение о том, что в Лимбе нет животных, повисло в воздухе.

Все стены, в том числе и очаг, не были оштукатурены, являли собой тот же камень, что и снаружи. Зато все они, не исключая очага, были украшены различными шаманскими принадлежностями: масками, бубнами и сшитыми из шкур ритуальными нарядами.

Прямо напротив входа утверждался высокий шест, симзы. Как и положено, симзы в доме шамана был украшен семью головами родовых духов и тотемных животных. Всего Сан Саныч не разглядел, только огромный череп медведя на верхушке шеста нельзя было не заметить. Он был главным, видать, основным. Ишь, как скалится!

Еще выше, над шестом, распласталось по стене изображение священной птицы Минлей. Птица зорко смотрела с высоты на вошедших, так и казалось, что при необходимости стальным пером поразит оттуда любого. Бодрящее такое чувство.

Собственно, это все, что знал Сан Саныч об устройстве дома шамана. А узнал, пролистав торопливо пару книг перед встречей с Арикарой. Кстати, там, в кратере, в чум шамана он ни разу так и не вошел. Арикара не позволил.

Еще бросалось в глаза множество оружия и доспехов на стенах. О большей части из них Сан Саныч не имел ни малейшего представления. Все было развешено на вбитых в стены железных крючьях. Гость подумал, что крючья эти вколачивать в камень была та еще морока. И кто же этим занимался, а? Он оглянулся на тучного привратника и согласно кивнул: этот – мог.

– Располагайтесь, где вам удобно, – Худодо обвел рукой зал. – Все здесь в вашем распоряжении. Сейчас Тянский будет нас кормить. А, Тянский? Как твоя стряпня, готова?

Толстяк радостно закивал.

– Кстати, знакомьтесь. Это Тянский, мой верный помощник и соратник.

Тучный человек, всплеснув руками, хлопнул себя по ляжкам, потом попытался натянуть рубаху на торчавший из-под нее живот и учтиво, единым движением головы-шеи-груди, поклонился. У Тянского, как уже говорилось, было круглое щекастое лицо, плавно, минуя шею, переходившее в широкую грудь и сразу – в чрево. На том лице сияли лазурью два круглых глаза, глядящих на мир по-детски безмятежно. А вот нос был на удивление небольшим, при этом из ноздрей его торчали длинные и редкие, в три-четыре волосины, усы.

– Хотий, – представился он.

– Александр, – ответно кивнул Сан Саныч.

Хотий Тянский – объединил Сан Саныч услышанное. Странное имя. Хотя, почему странное? И что другое ты хотел бы услышать, например? Иван Иваныч? Кто, кстати, сказал, что здесь не встретить Иван Иваныча? Наверняка есть и такой персонаж. Сергей Сергеевич, вот, точно имеется. Должен быть.

Оглядевшись, Сан Саныч выбрал большой ларь с плоской крышкой, накрытый оленьей шкурой, и уселся на него. Вскоре почувствовал, как загудела в ногах усталость. Тело, показалось, стало помалу стекать книзу, переходя в состояние аморфного оппортунизма. А неплохо бы и вздремнуть на этих шкурах, созвучно подумалось ему. Все было странно вокруг, и чувствовал он себя странно. Видимо, нужно было время, чтобы прийти в себя и привыкнуть к этому месту.

– Можете курить, – предложил Худодо. – В этом доме курят всегда.

Странный оборот – курят всегда, подумал Сан Саныч, однако озвучивать мысль не стал, достал и закурил свои армейские с удовольствием. Увидев, с каким интересом Хотий за ним наблюдает, спохватился и предложил сигарету ему.

– Нет-нет! – рассмеявшись, Тянский укрылся за жестом ладони. – Я этим не балуюсь. Неожиданно быстро он подал гостю медную пепельницу, потом, потянув за тонкую длинную цепочку, открыл для проветривания какую-то вьюшку под потолком. А после вперевалочку отошел к очагу и стал помешивать в котле длинной ложкой. Волна ярких свежих запахов отодвинула табачный дым и дух, но ненадолго.

Худодо, раскурив у очага трубку, устроился на коронном, самом высоком и пышно обустроенном месте. Сан Саныч усмехнулся. Видимо, это чисто шаманское, стремление занять господствующие высоты. Вот и Арикара тоже…

– Худодо не просто так сказал, что в этом доме всегда курят, – стал объяснять хозяин. – Это имеет отношение к его методу.

– К вашему методу? В смысле, общения с духами? И что у вас за метод.

Худодо окутался клубами дыма.

– Вот это и есть мой метод, – сказал он из недр табачного облака. – Воскуривание.

Поводив рукой туда-сюда, шаман раздвинул дым. Проделав в сизой стене проем, он выглянул в него и пояснил:

– Воскуривание табака. Духи любят дым, любят в нем скрываться. Худодо находит их там и общается с ними. Он с новой силой запыхал трубкой, окутываясь густыми клубами.

– Так просто? – удивился Сан Саныч. – Это что же, скажем, я со своей сигаретой тоже могу вступить в контакт?

– Нет-нет, все не так просто, – усмехнулся Худодо. – Хотя, спору нет, можете и вы вступить в контакт. Бывает и такое. Но лишь когда дух сам захочет говорить с вами. Правда в том, что духи чаще всего не хотят общаться ни с кем. Им нет до нас дела. И вот вызвать такого уклониста, вынудить его пойти на разговор и, наконец, добиться от него услуги – в этом заключается искусство шамана.

– Куря табак?

– Воскуривая. И не табак, строго говоря, а специальные смеси. Табак в них тоже присутствует, но немного. Хороший, толковый шаман составляет смеси для воскуривания сам. Для каждого духа предназначен свой особый состав, который подбирается экспериментально, постоянно настраивается и подбирается в процессе практики. Это понятно? У Худодо тоже свои смеси, Худодо смешивает их сам. И Худодо держит рецепт в секрете.

– Боитесь конкурентов?

– Нет, не боюсь. Откуда им взяться? Шаманом надо родиться, это призвание и предопределение. Да, можно украсть кисет с курительной смесью, но что тебе это даст? Ведь главной ее составляющей, основным ингредиентом является сам шаман. Потому что, смесь шаман составляет и для конкретного духа, и для себя. Это одно. С другой стороны, в Лимбе детей нет, не бывает. За все время, очень долгое время, что мы наблюдаем, здесь не появилось ни одного нового шамана. Так что, чего мне бояться? Разве что того, что когда-нибудь к нам пожалует сам великий Арикара. Но то такое… Фантазия.

Сан Саныч не мог понять, Худодо посмеивался, возвеличивая Арикару, или на самом деле относился к нему с пиететом, поэтому в ответ лишь протянул неопределенное: – Да… уж…

– Но торопить события мы не будем, – теперь уже откровенно засмеялся шаман. – Тем более что время нас никак не ограничивает. Давайте будем обедать! Тянский, готово?

– Прошу к столу! – откликнулся Тянский. – Юшка поспела в самый раз!

Он вытащил из очага и водрузил на стол явно тяжелый котелок. Снял крышку, и сразу окутался клубами пара. Уворачиваясь от горячего облака, раздувая щеки и отдуваясь во все стороны, он половником принялся размешивать варево. Размешав, и дождавшись, когда пар соберется в более компактный хвост, стал раскладывать еду по оловянным мискам. Хозяину, гостю, себе. Себе, коротко подумав и преодолев небольшое внутреннее сопротивление, доложил один дополнительный половник. На всякий случай.

Сложив руки, шаман прочел короткую молитву:

– Спасибо, Господи, что у нас есть такая вкусная еда…

Преломив хлеб, подал половину гостю.

– Прошу!

Сан Саныч был удивлен предшествовавшим обеду ритуалом.

– Это вы, какому Богу помолились? – спросил он Худодо.

– Господь един! – отвечал тот, нимало не смущаясь.

– Мне казалось, шаманы, как бы это сказать, не страдают монотеизмом.

– Это конечно.

– А как же тогда?

– Одно другому не мешает. Э, послушайте, Александр. Находясь в Лимбе, непосредственно созданном Господом, было бы глупо отрицать его существование. Или я не прав? Помолиться лишний раз, от меня не убудет. Скажу больше: молитва делает нас сильней, кому бы она ни адресовалась.

– А как же духи?

– Духи тоже. Господу свое, духам свое. И, скажу вам, они прекрасно уживаются при таких условиях, никто не в обиде – надо только не забыть никого. Вы ешьте, ешьте!

Сан Саныч понюхал переданный ему Худодо ломоть хлеба. Пахло хлебом, настоящим хлебом. Он откусил, пожевал. Мммм! Вкус вполне обычный, хлебный. Короче, сделал вывод путешественник, нормальный хлеб, немного подсохший, но вкусный. Особенно на голодный желудок.

Варево в миске оказалось гуляшом. Ароматным, восхитительным гуляшом. Из какого мяса он был приготовлен и с использованием каких специй, Сан Саныч приказал себе не задумываться. Молча, сосредоточившись на процессе, воздал он должное кулинарному мастерству Тянского.

Когда миски у всех едоков опустели, Хотий наполнил их во второй раз, и вот тогда сама собой завязалась и потекла неторопливая застольная беседа.

– Что вы знаете про Лимбонго, Александр? – спросил Худодо.

Сан Саныч покачал головой.

– Мало что. Всего несколько фраз, что в книгах писаны. Можно сказать, ничего.

– Удивительно как раз то, что вы вообще о нем, о Лимбе, слышали.

– Да, наверное. Услышал я, кстати, тоже при довольно странных обстоятельствах. И от странного персонажа.

– При каких обстоятельствах, не расскажете? Как давно это было?

– Недавно. Не знаю, как тут время течет, но по-земному – недавно. Полугода не прошло. А обстоятельства, думаю, вам хорошо известны. Боевые действия в, как это место у нас называется, Литорали. Открылся портал, мы его называем Брешь, и из него к нам на Землю полезли… Напали на нас выходцы с того, с этого света. Ни с чем подобным ранее мы не сталкивались. Уверен, что вам эта история хорошо известна. А персонаж, который про Лимб мне рассказал, он, был оттуда. Или отсюда, мы так и не разобрались.

– Понятно. И вы решили лично посмотреть, что тут да как? Не замышляют ли чего еще?

– Можно и так сказать. Посмотреть никогда не помешает. Но на самом деле у меня есть конкретная цель. Дело в том, что когда портал закрывался, в него затянуло моего друга. Вот его я хотел бы найти и вернуть обратно.

– Зачем вам это?

– Затем, что друг! И затем, что я обещал вернуть Сержа его жене.

– Сержа? А вы точно знаете, что он здесь?

– Так мне было сказано. И источнику я доверяю.

– Хорошо. Худодо стало немного понятней, кто вы такой и зачем к нам пожаловали.

– Ну, хорошо, если так. – Сан Саныч пожал плечами.

– Теперь, чтоб вы лучше понимали, куда попали, Худодо вам расскажет про Лимб. Но в основном про Лимбонго. Некоторые называют его Лимбоград. А некоторые – Лимбо-сити. Однако как ни называй, все это будет тот же самый город. Вам будет полезно узнать.

– В чем различие между Лимбом и Лимбонго?

– Лимб существовал изначально. Это такое место на распутье, где останавливались и оставались те, с кем невозможно было решить однозначно, куда им, налево, или направо. В ад или в рай. И таких оказалось неожиданно много, собралось постепенно довольно большое общество. А люди ведь всегда начинают обустраиваться там, где задержатся на какое-то время. Вот и здесь, возвели город, получился Лимбонго. Как видите, Лимб – более широкое понятие. Лимбонго – это город ушедших.

– Ушедших?

– По факту, так. Ушли ведь, оттуда, хоть и не дошли никуда. Но, может, так и было задумано, собрать нас здесь, кто знает? Население Лимба велико. И есть в нем какое-то количество приблудных.

– Это кто такие, приблудные?

– Вроде вас, прибившиеся. Но вы, Александр, воспользовались Лабиринтом, чаще же странники бредут неведомыми тропами. И я подозреваю, что миграция эта тоже возникла не сама собой. Ничто не возникает и не делается само собой, все следует определенному замыслу.

– Хм, интересно. Вы будто на кого-то намекаете, кто стоит за всем. На Земле давно перестали это делать.

– У людей короткая память. Может, Лимбонго для того и нужен, чтобы ее освежить да продолжить.

– Как же его строили, Лимбоград этот?

– Вот так и строили, по камешку. Камень на камень, кирпич на кирпич. Как кому хотелось, как моглось, так и строили. Получилось вроде вашей Ерусалимки. А потом Господь взглянул на это дело с высоты, и, видно, ему понравилось. Сказал он, что это хорошо, но пусть будет еще лучше. И привнес в хаос строительства свой божественный план и порядок. И вот уже, сколько времени с тех пор Лимбонго все растет и растет.

– Как Москва, да?

– Причем здесь Москва? Это вообще, что?

– Город такой, большой. Ну, она тоже все пухнет, как на дрожжах, остановиться не может. То была просто Москва, показалось – мало. Построили Новую Москву. Вокруг этого всего возвели Новейшую. На очереди, надо полагать, Сверхновая.

– Вот это уже лишнее, – рассмеялся Худодо. – Сверхновая, если полыхнет, камня на камне не оставит. А вы, Александр, как я погляжу, Москву вашу недолюбливаете?

– Я люблю справедливость, – уклончиво ответил Сан Саныч.

– Кто же ее не любит, – подхватил шаман. – Только каждый понимает справедливость по-своему. Возвращаясь к Лимбонго, этот город огромен. Если воспользоваться вашим сравнением, он велик, как тридцать три Москвы. Конечно, без известных вам портун, этот город не мог бы существовать.

– А портуны, они как появились? Откуда? Кто их придумал, кто построил?

– Всегда были, с самого начала. На моей память, по крайности, так. Видимо, возникли в соответствии с божественным планом.

– Пф! – Сан Саныч покачал головой.

– Что, верится с трудом?

– Да… Нет. Не в этом дело. Просто, немного оторопь берет оттого, насколько все здесь близко к началу начал. И то Господь сотворил, и это… Понимаете? Это как если бы оказаться в Иерусалиме времен Пилата и увидеть события из Библии собственными глазами.

– Не очень понимаю, о каких событиях вы вспоминаете, но, в целом, верно подмечено. Так все и есть. Хотя в последнее время все стремительно меняется. Но еще пару слов про наш город. Лимбонго устроен кругами. Их много.

– Девять кругов ада?

– На самом деле, больше. Не девять, а девяносто девять. Возможно, что девятьсот девяносто девять. Никто точно не знает. И не все они похожи на ад, кстати, только самые дальние.

– А те, что расположены ближе к центру…

– Соответственно, они ближе к раю. Особенно же выделяется в этом плане Центральный круг.

– Садовое кольцо.

– Это что такое? Не ведаем. Лабиринт, который вы видели, возведен в пространстве между двумя кругами, и, наверное, это единственная постройка в таком месте. Естественно, она неофициальная. Само собой, о Лабиринте никто не знает, и знать не должен. Это в порядке напоминания и предупреждения. Вообще же, простым лимбожцам вход в между круговые пространства закрыт. Да и вообще, передвижение из круга в круг затруднительно, а по собственному желанию – почти невозможно.

– Почему так?

– Потому что каждому назначен свой круг испытаний.

– Кто его определяет, круг испытаний? Кем переход закрыт?

– Он не закрыт вообще, но жестко регламентирован. Я все расскажу, слушайте. К тому и подхожу.

Пользуясь тем, что внимание остальных поглощено разговором, Тянский подтянул к себе котелок и, как бы ненароком, машинально, черпая ложкой прямо оттуда, принялся доедать гуляш. Он жевал с остановившимся взглядом, но все же, слова, произнесенные, не пролетали мимо его ушей, в нужных местах он, соглашаясь с Худодо, кивал. Левой рукой он отламывал от краюхи небольшие кусочки хлеба и, чередуя с ложечными порциями гуляша, бросал их в рот. Лицо его было довольным, сосредоточенным и в значительной степени отстраненным. Очевидно, таков был его персональный путь просветления, и он шел по нему.

– Так вот, о Лимбонго, – продолжил Худодо. – Кроме людей, здесь проживают также усии. И это значительная часть городского населения.

– Усии? Никогда не слышал. Это что такое? Кто это?

– Усии. Бывшие люди.

Сан Саныч замотал головой, протестуя против поспешности изложения.

– Подождите, подождите, как – бывшие? Почему – бывшие? Как это вообще возможно?

– Ну, может быть, некоторые из них не бывшие, Худодо не знает. Возможно, кое-кто из них так никогда и не стали людьми, и не были ими. Но большинство все же – люди в прошлом. Иногда Худодо думает, что они – обозначение и олицетворение третьего пути.

– Не понимаю, – Сан Саныч затряс головой. – Что еще за третий путь?

– Худодо имеет в виду, что одним дорога в рай, другим в ад, а третьим – в усии.

– Худодо, поясните, пожалуйста, подробней. Я никак не въеду, не врублюсь, кто они такие, эти усии? И что их отличает от людей? Если навскидку, самый первый признак?

– Худодо этого тоже понять не может, во всяком случае, не в полной мере. И никто не может, я вас уверяю. Вообще, у Худодо есть подозрение, что усий придумали церковники во время своих умствований. Или – богословских споров. А ведь известно, что все придуманное и помышленное, где-то находит реальное воплощение. Точку проявления. Чему тут удивляться, вселенная бесконечна, всему в ней вдосталь места. И Господь, видимо, когда возник Лимбонго, решил приспособить часть его под усий, и отдал дальние круги им. Люди там не бывают, поэтому достоверных сведений ни о количестве кругов, ни о том, как там все устроено, нет. По этой причине, про усий Худодо мало что известно

Раздался резкий скрежет по металлу, звук ворвался неожиданно, царапнул по нервам. Разговор прервался, беседующие вздрогнули и стали оглядываться. Оказалось, это Тянский добрался ложкой до дна котелка. Для него этот личный успех тоже оказался неожиданностью, он гляделся несколько ошарашенно, улыбался смущенно, но вовсе не разочарованно. Видя общее внимание, Хотий облизал инструмент и положил его на стол параллельно краю, а котелок решительно отодвинул от себя. Все равно в нем не было уже ни еды, ни смысла.

Худодо поморгал, сосредотачиваясь. Уловив сорвавшуюся мысль за хвост, продолжил.

– Церковники утверждали, и, наверное, они имели на то основания, что усии, это то, что остается от человека, когда утрачивается его человеческая ипостась.

– Что-что? – вскинулся Сан Саныч. Наш чекист все же был человеком конкретным, и привык он к вещам конкретным и реальным, а такие умные завороты, как ипостась, воспринимал плохо. Совсем не воспринимал. – Что еще за ипостась? У вас тут все так изъясняются, или только вы?

– Худодо не виноват, не он это придумал. И, кстати, никто в Лимбе так не изъясняется, просто про усий другими словами не скажешь. Но вы поймете, я же вижу, что вы человек умный.

– Раз вы так считаете – валяйте, излагайте. Постараюсь соответствовать.

– Худодо коротко. Итак, что такое усии. Это все природное в человеке, изначальное, животное. Противоположное от человеческого личностного. Это темное хотение и стихийный напор. В отличие от доброй души и светлого образа. В человеке грубое материальное и возвышенное божественное более-менее уравновешиваются, у усий далеко не так. Они имеют некоторые бытийные корни, да, то, что укоренено в началах бытия. Усия в известном смысле противопоставление человеку. Усия – сущность и субстанция, не человек уже, а то, что от него остается, когда утрачивается человеческая, простите, ипостась.

Сан Саныч некоторое время сидел, не дыша, с тихим ужасом ожидая продолжения. Потом медленно выдохнул.

– Вы, надеюсь, закончили с описанием? Тогда я, если позволите, за последнее зацеплюсь. Может, не ипостась, а душа? Душа утрачивается?

– Не-е-ет… Без души они были бы трупы, мертвецы, а в Лимбе смерти нет. Быть может, какая-то часть души действительно утрачивается, не знаем. Худодо не хотел бы углубляться в эти рассуждения. Он может лишь добавить, что когда вы встретите усию, сразу поймете, кто перед вами. И больше уже никогда не спутаете его с человеком.

– Они неразумные?

– Как посмотреть. Им присущ пост человеческий образ мышления. Нам его не понять. Да и живут они в какой-то иной, своей реальности.

– Не слишком понятно…

– А что бы вы хотели? Как еще описать человека, из которого вынули его человеческую суть, и который поэтому больше не человек? Худодо старался.

– Откуда вам все это известно? Вы изъясняетесь, простите, как церковник.

– А Худодо и был им. В той жизни. Профессором богословия Худодо был, преподавал в Сорбонне.

– Да вы что!

– Имя, конечно, у Худодо было другим. Иная жизнь, иное все.

– То-то я смотрю… А как же вы в шаманы подались? Почему?

– Вот так и подался. В шаманах в Лимбе нужда была, а Худодо по теме кое-что и прежде знал. Еще в университете интересовался. Ну, как говорится, чему научился, тем и пригодился. Призвание такое, наверное. От призвания не уйти, особенно здесь.

– Тем более, образование подходящее. Профильное.

– Худодо забыл уже все. За ненадобностью. Вспомнил кое-что, только чтобы вам объяснить.

– Благодарю. Да нет, ничего вы не забыли. Даже странно. Но вы сказали, что в Лимбе нет смерти?

– Нет, смерти нет.

– Это как? Значит, что все здесь живут вечно?

– Могли бы жить. И не вечно, а до конца времен.

– Черт возьми, какие тонкости! И что им мешает? Вам, то есть.

– Кто. В последнее время, это усии. И те, кому они служат.

– Погодите, но они же в другой реальности, вы сказали. Или это не так?

– Когда они там оставались, все было нормально. Но теперь это больше не так. Лимбожцы стали превращаться в усий.

– Как это, превращаться? Такое возможно?

– Теперь все возможно.

– Что же изменилось? И кому теперь служат усии?

Худодо поднял палец кверху.

– О! Переходим к главному. По такому случаю неплохо бы воскурить трубочку. И чаю испить, а то разговор долгий складывается, у Худодо в горле пересохло. Тянский, как там кипяток, ёсть?

– Ёсть! – подхватил Тянский. – Все ёсть, а как же!

Пыхтя и отдуваясь, но все же довольно споро, Хотий собрал грязную посуду в котелок и унес куда-то. Вернулся с чашками из красной исинской глины, поставил перед каждым. Следом на столе появилась жестянка с пахучей чайной или травяной смесью, а из очага – большой латунный чайник, сияющий и раскаленный. Уловив в пузатом боку чайника отражение источника света, Сан Саныч поднял глаза, и увидел под потолком с открытыми балками-путрами матовые светильники в два ряда. Как они там держались, и вообще, как были устроены, он так и не понял.

Смесь в жестянке была душистой, понюхав ее, Сан Саныч бросил себе в бокал щепоть. И тут же Тянский наполнил его кипятком. Следуя примеру шамана, Сан Саныч закурил сигарету. Откинувшись на спинку стула, он заложил ногу за ногу, затянулся.

– Ну, что, продолжим? – спросил, прерывая молчание.

– Худодо готов, – возвестил шаман, но его прервал стук в дверь. Кто-то снаружи ударил молотком по металлической пластине.

Это звуковое вторжение было существенней, чем скрежет ложки Тянского по дну котелка. Пакгауз наполнился грохотом. Казалось, случился обвал, и камни попадали с неба на крышу. Все снова вздрогнули.

– Мы кого-то ждем? – спросил Худодо.

Тянский качнул головой.

– Никого.

– Тогда, похоже, облава. Похоже, нас выследили.

– Не открывать? Нет никого, и все дела.

– Нет, не пойдет. Они точно знают, что мы здесь. И выломают дверь

– Да ну! Сломать такую дверь? Нереально.

– Это же усии, они смогут.

– Не волнуйтесь, меня они не заметят, – успокоил хозяев Сан Саныч.

– Как это? Что вы хотите сказать? Худодо с интересом посмотрел на гостя.

– Я могу становиться невидимым.

– Правда? Покажите!

Сан Саныч опустил глаза и сделал серию незаметных движений…

– Это все? – поинтересовался Худодо. – Неубедительно. Ты что-то заметил? – спросил он Тянского.

– Ничего не заметил, – ответил Хотий несколько удивленно. Похоже, он совсем не понимал, что должен был заметить.

– Черт! Лабиринт! – вскричал Сан Саныч возбужденно. – Он все-таки взял свою плату!

В дверь с новой силой загрохотали, похоже, с применением подручных средств и утяжелений. Было ясно, что такого обращения она долго не вынесет.

Худодо и Тянский оба взглянули на дверь, потом одновременно повернулись к гостю.

– Ну, что делать будем? – мрачно поинтересовался Хотий.

5. Чужой уют

– Что-что? Укрывай гостя, да побыстрей! А Худодо тем временем двери подсобит.

И, дав указание Тянскому, шаман устремился ко входу, где вовсю неистовствовали и рвались в чужой уют, все больше входя в раж разрушения, другие, непрошенные, гости. Там он воздел руки до уровня собственного лица и наложил ладони на дверное полотно. Закрыл глаза, сосредотачиваясь. Странное дело, удары не прекратились, но стали звучать глуше, как бы в отдалении.

Силен, подумал восхищенно Сан Саныч. Однако любоваться проявлением шаманом силы было некогда. Прямо говоря, не самое подходящее для этого было время, поэтому он обернулся к Тянскому.

А Тянский неожиданно быстро, как медведь атакует, перетекая, подскочил к трону Худодо и скинул с него огромную лохматую шкуру. Шкура была медвежьей, Сан Саныч подумал, что это символично и так должно быть, хотя, в чем символизм, сразу не ухватил.

Ах, да! Тотем, медвежий череп! И Тянский – медведь-медведем.

Но символ-то в чем?

Под шкурой оказался большой сундук с замысловатой крышкой, имевшей невысокую спинку и подлокотники. Хотий откинул крышку, выгреб из ящика какие-то вещи, одежды, видимо, наряды шамана, потом что-то такое сделал, нажал на какой-то рычаг, и дно ящика, толкаемое невидимой пружиной, поднялось, встало вертикально, открыв зияющий темнотой проход вниз.

Трансформация произошла так быстро, что Сан Саныч был скорей ошеломлен, чем удивлен. Однако времени уравновешивать чувства, не было, Хотий торопил:

– Давай-давай! Ныряй! Быстро туда, в подпол!

Удары в дверь стали вновь набирать силу. Видимо, шаман начал уставать. А, может, желавшие войти вконец разъярились, что тоже не разряжало ситуацию.

Сан Саныч схватился руками за края сундука и запрыгнул внутрь. Ощупав ногами верхнюю ступеньку, – не качается ли, не привиделась ли, строго говоря – он начал спуск.

– Погоди! – остановил его Тянский и, метнувшись к столу, принес и сунул ему в руку чашку с чаем. – Держи! Потом допьешь! Больше ничего не оставил? Ну, все, иди! Свечку внизу зажги, там ёсть!

Едва Сан Саныч склонил голову, погружаясь в нутро тайного объема, крышка над ним опустилась, свет прервался, иссяк. Ослепив, нахлынула кромешная тьма. Вместе с тем все звуки тоже стихли, показалось, будто уши заложили ватой. Даже грохот ударов во входную дверь оборвался, точно его отсекли саблей. Тишина вспухла, поднялась пеной, заложила уши так, что закружилась голова. Слух, постепенно утончаясь, включился на максимум чуткости. Так же, медленно нарастая, в ушах проявился рассыпчатым звоном белый шум безмолвия.

Едва сделалось темно, Сан Саныч замер. Ему понадобилось время, несколько долгих минут, чтобы уравновесить дыхание и каким-то образом адаптироваться к новой обстановке. Лишь попривыкнув и убедившись, что никто не бросается на него из темноты, подпольщик поневоле продолжил путь вниз.

С чашкой горячего чая в руке спускаться было не очень удобно, но не оставаться же наверху! Сидеть на верхней ступеньке, сжавшись, попивать чаек, и ждать, что вот, сейчас, кто-то подберется по лестнице, схватит за ногу и утянет прямиком в ад, к усиям? Эта мысль показалась ему такой смешной и нелепой, что он хмыкнул. – Да уж! – сказал.

Он спускался правым боком. Сначала ногой нащупывал очередную ступеньку, потом становился на нее двумя. В руке, навесу, отстраняя, он нес чашку, левой держался за лестницу, сохранял устойчивость. Он все старался предугадать, насколько долгим окажется спуск, ему и так уже казалось, что прошло бог, знает, сколько времени и эта бездна не имеет предела. Невольно он начал сомневаться, стоит ли лезть и дальше в эту неизвестность, хотя, что уж толку было сомневаться теперь, когда ни в чем не уверен, и ничего другого придумать все рано нельзя… И в тот миг, когда мысли, сомнения и опасения просто вспенились в его голове, вспыхнули, ничего не освещая, тревожным прожектором, лестница неожиданно кончилась.

Вместо очередной узкой ступени он нащупал что-то другое, продолжительное и шершавое. Он сразу понял, что все, лестница пройдена, спуск окончен. Тогда он оставил чашку на ступеньке и, осторожно выпрямившись, встал во весь рост. Постоял, прислушиваясь. Тишина вокруг казалась осязаемой, она обволакивала, укутывала, будто толстым слоем синтепона, и еще больше чем прежде, была непроницаема. Сокрушая ее, отдавались в висках непонятно откуда прорывавшиеся гулкие глухие удары. Сан Саныч не сразу узнал стук своего сердца.

Что ожидало его, что встретит он здесь, – попаданец в Лимб по-прежнему не представлял. Да в этой темноте могло скрываться что угодно! Стараясь утихомирить биение пульса, он достал зажигалку и, заранее прищурившись, крутнул колесико, высекая искру.

Пламя вспыхнуло, как показалось, нестерпимо ярко. Ему пришлось даже прикрыть на время глаза. Но, странное дело, тьма вокруг огонька сразу будто уплотнилась, стала совсем непроницаемой, и лишь потом постепенно расслабилась, отступила. И тогда Сан Саныч смог оглядеться.

Это было довольно большое, размером с горницу наверху, помещение с высоким сводчатым потолком. Кирпичные стены были выбелены, должно быть, известкой, к черневшему в потолке прямоугольнику лаза от пола тянулась узкая наклонная лестница. Деревянная лестница, отметил Сан Саныч, должно быть, дубовая. Тут же подумалось – здесь что же, дубы растут? Значит, есть дубовые рощи и целые леса? Эту мысль, бесспорно интересную, он развивать не стал, оставил на потом.

Заметив неподалеку у стены стол, и свечу в традиционном подсвечнике на нем, он зажег ее и быстро захлопнул раскалившуюся зажигалку. Подняв свечу на уровень головы, он с ней по кругу обошел все помещение.

Ничего необычного, ничего странного – на первый взгляд – он не обнаружил. Комната, как комната, обширная, как уже говорилось, площадью равна той, наверху. И, как и там, здесь повсюду стояли сундуки. Разных размеров лари, бочки и бочонки выстроились вдоль стен, а также и прямо посередине, по всей плоскости выложенного каменными плитами пола. Все эти припасы было расположены хаотично, вне какого-либо порядка, кое-где впритык друг к другу, так что невозможно было даже протиснуться между ними. Казна, что ли? – подумал Сан Саныч. Он подергал крышку ближайшего ящика, но она не поддалась, оказалась заперта.

И ему сразу бросилось в глаза одно обстоятельство.

Как прикинул Сан Саныч, любой из имевшихся предметов было невероятно трудно поднять вверх по лестнице, и лишь отдельные из них, два-три из общего количества, пролезли бы в имевшийся там лаз. Некоторые сундуки были ну очень больших размеров, настоящие ковчеги, и возникал закономерный вопрос: как они здесь оказались? Значит, что? Где-то имелся другой вход? А вот это уже серьезно, найти выход ему следовало, во что бы то ни стала. Хотя бы для того, чтобы держать его под контролем.

Он внимательно оглядел все стены, но ничего, даже намека на дверь или портуну, с ее парящим синим символом, не обнаружил. Ничего подобного.

Это что же получалось? Сами материализовались? Каким таким хитрым способом? Непонятно, непонятно…

Воздух, между тем, в подполе был сухим и, что еще удивительней, вполне свежим. Не ощущалось ни намека на сырость, никакой затхлости, ничего такого, свойственного замкнутым изолированным помещениям. Наоборот, пахло довольно приятно, как в бакалейной лавке, и вообще, создавалось впечатление, что подвальчик этот вполне обжитой, что его регулярно проветривали и посещали. Однако никакого вентиляционного отверстия он тоже не обнаружил.

Тут еще кое-что бросилось ему в глаза.

Дальняя более короткая стена, в отличие от прочих, оставалась совершенно не заставленной предметами, ничто ее не загораживало, не загромождало. Казалось, что место перед ней оставили свободным преднамеренно. Хм, опять странно, прикинул Сан Саныч. Он пробрался в тот конец подвала и тщательно осмотрел стену. Он буквально ощупал каждый ее кирпич в пределах досягаемости руками, но ничего необычного или подозрительного не обнаружил. Местный кирпич больше походил на плинфу, был длинный и узкий, но это был всего лишь кирпич.

Кирпич, он и в Лимбе кирпич, заключил Сан Саныч и вернулся назад, к столу. Проходя мимо лестницы, он захватил оставленный там чай. За столом, у стены, была устроена лежанка – сдвинутые в ряд несколько сундуков накрыли шкурами, целым ворохом. Что ж, по крайности, не замерзнешь.

Сан Саныч устроился на лежанке поудобней, как ему представлялось, надолго. Набросив шкуры на стену, чтоб не холодила спину, он откинулся на нее и, прихлебывая остывший чай, стал думать. Думать и вспоминать – а что еще в этой ситуации ему оставалось?

Тут Доманский вступил на тропу привычных рассуждений. Идти по ней было мучительно, но он должен был пройти свой путь до конца. Может быть, там, тогда ему станет легче.

Мысли по обыкновению приходили все больше невеселые. И неспроста ведь. Чем дольше пребывал он в Лимбе, тем очевидней ему становилось, что путешествие, в которое он пустился, есть не что иное, как самая обычная авантюра. Но оно ведь и сразу было понятно – авантюра, спонтанная и неподготовленная. В которую он, будучи в здравом уме, ни за что бы не ввязался. Таким, каким знал себя всегда, рассудительным и осторожным, выверяющим каждый свой шаг – никогда бы на эту затею не решился. Но ведь пустился, решился, ввязался, и это был факт свершившийся. Значит, что? Значит, шаман Арикара сумел убедить его, смог внушить уверенность, что все сложится удачно. А почему нет? Он поддался, поддался этому наваждению. Бросился, очертя голову, нырнул, забыв проверить дно, не ведая, на что приземлится. Тем более, следующего подходящего случая ждать надо было полгода, а не хотелось.

И да, он, конечно, понимал, что главным побуждающим мотивом, заставившим его ухватиться за призрачную нить Лабиринта, было желание увидеть ее, Варвару Никитичну, Виверицу его ненаглядную. Хотелось узнать, выяснить, наконец, куда она пропала и, самое главное, почему? Что заставило ее уйти от него? Вот пусть она сама ему обо всем расскажет. Глядя в глаза. Но для этого надо прежде ее здесь найти.

Да, не все между ними было ладно, но не до такой же степени? Ведь он сам почему-то не уходил от нее, хотя и ему бывало не сладко. Ее молчание, ее отчуждение и холодность порой становились невыносимыми. А если все же уходил, то ненадолго, и неизменно возвращался. Так почему же она ушла навсегда? И почему сюда, откуда возврата нет? Неужели ей, чем с ним миловаться, лучше пропасть вовсе в безвестном далеке? Это что ж за любовь такая, от которой хочется бежать не глядя?

А то, что Варвара его любила, несмотря ни на что, он знал, знал… Вот именно – потому, что. Во всяком случае, были в их жизни несколько моментов, которые позволяли ему так думать. Несколько моментов, которые не выкинуть, не забыть, не стереть из памяти. Они могли бы составить чью-то жизнь, но им их почему-то оказалось мало для счастья.

Эти вопросы без ответов отравляли его душу, лишали разума, взрывали изнутри, не утихая с годами. Поэтому, едва возникла возможность с ними разобраться, даже не возможность – намек на нее, он тут же за нее ухватился.

Ни ради спасения Сержа, ни для выполнения каких-то служебных заданий, он не стал бы действовать так нелогично, неразумно, опрометчиво. Но любовь не оставила ему шансов сохранить голову холодной, как того требовали обстоятельства и весь ход событий. Своим склонным к анализу мозгом он все прекрасно понимал. Привычный к насмешничанью, ум поднимал его самого на смех.

Ха, любовь! Смешно… Смешно так, что плакать хочется. Смотри, не рассказывай никому, а то…

Что – а то?

Любовь… При чем здесь любовь? Просто хочется разобраться.

Так, погоди, вот именно, надо разобраться. Все же, почему он решил, что вернуться из Лимба назад, – на Землю, в жизнь – что такая возможность у него будет? Арикара пообещал ему что-то подобное? Когда? Какими словами? А ведь ничего такого, пожалуй, шаман не говорил. Это он сам, сам внушил себе, что обязательно вернется, не может не вернуться. Если имеется самая маленькая возможность, подполковник Доманский ей воспользуется.

Значит, интуиция. Предчувствие. То, к чему он всегда склонен был прислушиваться.

Так, что в итоге? Что он имеет по ситуации?

Да, он в Лимбе, несомненно. Да, его встретили, и, по какой-то неясной еще причине, даже взялись ему помогать. Вот, пожалуй, и все из приобретений.

Теперь, что же в пассиве? Все остальное в пассиве. За что ни возьмись, все труха и болото.

Да, он в Лимбонго, но все еще слабо себе представляет, что это за место. И каковы его шансы достичь заявленных целей. Они, шансы, вообще, есть? Ёсть, блин? Пока у него нет даже плана. И это лучший план из возможных – когда все происходит само собой. Главное, чтобы судьба послужила ему проводником. Но она не давала повода на это надеяться, не подавала знака. Или он разучился их распознавать?

Усии еще какие-то… Что за хрень, слушайте? Кто и зачем наплодил этих странных сущностей, разве без них нельзя было обойтись? Ведь обходились же, раньше, а? При этом за ним, похоже, уже погоня. То, что в дверь наверху ломились случайные прохожие, почитатели таланта или некие подгулявшие и распоясавшиеся друзья Худодо, – в это он не верил от слова совсем. Не бывает такого. Ни случайностей, ни совпадений. Значит, уже шли по его следу. Значит, как-то узнали о нем? Но как?

И вот, он еще ничего не успел сделать, а уже приходится скрываться. И тут – сюрприз! – в качестве платы за услугу, Лабиринт изъял его способность к маскировке, лишил единственного реального преимущества. Любимая игра в прятки стала недоступна, теперь о ней можно забыть. И вот, оказался он голым и безоружным, под ярким светом, на всеобщем обозрении – как таракан на блюде. Да, безоружным. Пистолет подмышкой – лишнее утяжеление, бесполезное в нынешних условиях. Можно было не брать.

Универсальный ключ – другое дело. Он мог бы пригодиться. И, возможно, таки пригодится – если удастся его починить. Или, как вариант, раздобыть такой же, но рабочий.

Неожиданно для себя, утомившись от дум, от всего, Сан Саныч уснул. Пригрелся на шкурах, свернулся калачиком, и, подсунув сложенные ладони под ухо, прикорнул. Выключился, как перетружденный компьютер.

Сколько это висение в темноте и тишине продолжалось, неведомо, но в какой-то момент некая подпрограмма в нем, которая всегда настороже, заработала. И тогда на боковом экране он увидел, как в белой стене напротив открылся проем. Вполне узнаваемый сводчатый вход в туннель, он уже видел такой однажды. И, как в тот раз, в проеме том замаячила фигура в капюшоне. Все еще без косы. Он ждал, что его снова поманят пальцем, и тогда он будет вынужден следовать призыву. Но фигура медлила в неподвижности, только молча пристально разглядывала его. А ему тоже не было резона самому, без зова, срываться с места и мчаться неведомо куда. Да и этот взгляд неотвратимо-осязаемый, раздражал. Поэтому, то ли во сне, то ли наяву, он махнул фантому: Уходи! Уходи!

Фигура задрожала, стала расплываться, тускнеть, а следом и весь портал смазался, потек, плавясь и теряя очертания, и через мгновение от видения не осталось и следа. Вот тогда до Сан Саныча дошло, наконец, что, возможно, никакой это не сон. От этой мысли его подкинуло, как пружиной. Вскочив с ложа, он бросился к стене и, будто в горячке, вновь принялся ощупывать ее. Все напрасно. Ничего похожего на вход в туннель он, конечно, не обнаружил. Поверхность, как и прежде, была ровной и неизменно осязаемой по всей площади. Черт, что же это было? Неужели, привиделось?

Придумать объяснение он не успел.

Загремел, открываясь, люк под потолком, и трубный глас Тянского воззвал к нему:

– Сан Саныч, ты там спишь, что ли? Давай, сюда! Можно! Поднимайся, пожалуйста, чай пить будем! И, через паузу: – Чашку только захвати, не забудь. А то…

Бросив пялиться на стену, но, не перестав раздумывать по странно возникшему поводу, Сан Саныч полез на гора. На половине лестницы он вспомнил про забытую чашку, плюнул вниз в сердцах и вернулся на второй круг, сделал еще одну попытку.

В горнице все было перевернуто вверх дном. Сан Санычу подумалось, – и это было похоже на то – будто пронесся по помещению средних размеров торнадо, перевернув и сорвав со своих мест все, до чего смог дотянуться. Шкуры были сдернуты с привычных мест на пол, лари и сундуки открыты и выпотрошены. Даже в очаге, судя по разору, по разбросанным дымящим поленьям, любознательные пришельцы покопались, заглянули в дымоход и, наверное, в чайник.

– Присаживайтесь, где найдете место, – предложил гостю шаман.

– Ох-хо, – тяжко вздохнул Тянский. – Ну и дела…

– Что это было? – спросил Сан Саныч, обводя приметы вторжения руками.

– Что было, то и есть, – качая головой, отвечал Худодо. – Это наша жизнь. Лицо его оставалось бесстрастным, никак не выдавало испытываемых им чувств.

– У нас такое называется – шмон, – сообщил Сан Саныч. Он поднял с пола шкуру, накрыл ей сундук и присел на него.

– Шмон? А что, подходит, вполне. Шмон…

– Большой шмон. Вы уверены, что они больше не вернуться? Кто, кстати, приходил? И что они искали?

Худодо жестом предложил гостю присаживаться к столу. Тянский тем временем занялся очагом. Он собрал и уложил на место разбросанные поленья. Огромным плоским веником смел в кучу вывалившийся из очага пепел, другой подвернувшийся сор, потом собрал все это на совок. Совок в его ручище казался не больше чайной ложки и едва выглядывал из ладони. Тем более, веник был несообразно большим. Но Хотий орудовал им чрезвычайно ловко и аккуратно, задействуя самый его уголок. Нагнуться Тянскому не позволяло огромное чрево, поэтому для достижения уровня пола ему приходилось, кряхтя и отдуваясь, широко расставлять ноги, расползаться в полу-, даже в четверть-шпагате, распределяя центр тяжести по разным частям тела так, чтобы не потерять устойчивости. Между тем, во всех его движениях присутствовала какая-то тяжеловесная слоновья грация, и Сан Саныч наблюдал за его действиями с некоторым изумлением, испытывая странное эстетическое удовлетворение.

– Так кто же это был? – вновь спросил он у Худодо. – Усии?

– Они, – кивнул шаман. – Летучий отряд. Круговая кустодия. Это местная стража так зовется.

– Но они не вернутся?

– В ближайшее время, нет.

– Судя по всему, искали они меня?

– И да, и нет.

– Как это? Поясните.

– Кого-то искали, к счастью, сами не знали, кого. Ну, хорошо, Худодо вам, кажется, уже говорил, что жителям Лимбонго запрещено посещать зоны безопасности между различными городскими кругами? Повторяю, это запрещено. Даже Худодо, чтобы посетить Лабиринт, должен получить в Адвокатуре соответствующее разрешение. И соответствующее сопровождение, к слову. Все эти формальности сегодня Худодо не выполнил.

– Но как они вообще узнали? О вашем посещении Лабиринта? За вами следят? Знают обо всех ваших перемещениях?

– Пока, к счастью, нет. Но работа портун контролируется. Кто, куда… Если чем-то заинтересуются, приходят и спрашивают лично?

– И это еще только Скорая стража, – вставил ремарку Тянский. – Слава богу, пока не Темная.

– Мне это ничего не говорит, – ответил Доманский. – Хорошо, каким образом это делается? Технически? Я имею в виду слежку.

– Сканируют. Или просвечивают. Как-то так.

– Я не видел в портуне никаких сканеров.

– Вот, вы их не видели, а они там есть.

– Ёсть! – попытался включиться в игру словами Сан Саныч. Неудачно.

– Нет, есть, – поправил его Худодо.

– Хм. Ладно, пусть есть. Как же этот сканер работает? Какой принцип используется?

– Основополагающий. Мммм, ну, ладно… Насколько нам известно, идентификация строится на том факте, что каждый человек, каждое живое тело – даже тело усии – имеет свой индивидуальный спектр, или уникальный рисунок биополя. У нас, в Лимбонго, давно умеют биополе считывать, анализировать, идентифицировать. Худодо не большой знаток этих вещей, всяких технических штучек, но в общих чертах так. И вот такие считыватели вмонтированы в кабины портун. Говорят, это довольно простые датчики.

– Вот, значит, что. Хм. Не думал, что вы тут такие продвинутые, в плане электроники и биотехнологий. Портуны – тоже штуки замечательные. Такого на Земле до сих пор нет, а они очень бы нам жизнь облегчили, портуны эти.

– Портуны не мы придумали, портуны – дар Господа нашего. Они были здесь изначально устроены, с того момента, как идея Лимба начала воплощаться. Зато у нас нет никакого другого транспорта. Животных, тоже. Про колесо не понимаем, не помним. Ничего, обходимся.

– Правда? Удивительно. А на первый взгляд ваша жизнь кажется поразительно архаичной. Оказывается, это только видимость. Местный колорит. А вот, скажите еще, можно ли как-то этой слежки избежать? Укрыться от нее? Обмануть?

– Этим мы, собственно, все время и занимаемся. Укрываемся и избегаем. По мере необходимости. В том числе, Худодо, он тоже иногда вынужден это делать. И не так уж сложно, знаете ли, обмануть сканер, надо всего лишь иметь искажающий биополе генератор. И кому нужно, те его имеют. В том числе, Худодо. Это запрещено властями, за это можно серьезно поплатиться, но, опять же, кому надо – идет на это.

– Наверное, у вас целый бизнес на таких искажателях построен?

– И не только на них. Есть умельцы, есть.

– Тогда другой вопрос: как же все-таки они вас засекли, если у вас был генератор?

– Худодо думает, что его вычислили. Неглупые, знаете, люди в кустодии состоят. Просто они решили, что никому, кроме Худодо, не придет в голову в Лабиринт соваться. К тому же, на обратном пути Худодо прикрывал нас двоих одним генератором, видимо, этого оказалось недостаточно. Они что-то заподозрили и нагрянули с обыском. Но машинку Худодо выкинул по дороге, поэтому они ничего не нашли. Хвала Господу, он не позволяет им действовать слишком быстро, и покуда удается ищеек опережать.

– Послушайте, но ведь люди попадают сюда и другими способами, не только через Лабиринт? Правда, же? С такими попаданцами, что происходит? Их всех что, охранка, или эта, летучая стража забирает?

– Попадосы. У нас их называют попадосами. Или случайниками. Это те, кто оказался в Лимбе, по воле случая, миновав посмертное преображение. Нет, кустодия их не забирает, не всех во всяком случае. Не такая уж она быстрая. Но пытается. Случайный фактор следует исключать, вы же понимаете?

– Понимаю, сам такой. В смысле – так думаю. Но что все же происходит с попадосами?

– Мы стараемся найти их первыми. Прячем, помогаем адаптироваться к новым условиям, раствориться в общей массе лимбожцев. И это у нас неплохо получается, потому что чисто внешне случайники мало чем отличаются от нас.

– Еще один вопрос… Не сочтите за бестактность, просто хотелось бы разобраться. Как это выходит, что люди в Лимбе вновь становятся нормальными? Не призраками, в смысле, а, э-э-э, как бы живыми?

– Вы имеете в виду, материальный статус? Это да. Человек без тела не человек, а, как вы верно заметили, призрак. Призраки, кстати, в Лимбе встречаются, и часто. Еще увидите. Так устроено, я полагаю, для того, чтобы дать душе возможность добрать недостающего ей опыта и, в конце концов, определиться с дальнейшим.

Сан Саныч решил не рассказывать Худодо о виденном им в подвале призраке. Вместо этого спросил:

– С чем определиться?

– С тем, куда ей или ему – налево или направо. Мир полярен, всякий объект в нем должен быть помечен однозначно, плюсом или минусом. Поэтому каждый из нас, лимбожцев, время от времени может запросить пересмотра своего статуса. Мало кто, правда, это делает. Я таких не встречал. А ты, Тянский? Хотий помотал головой. – Вот, он тоже нет. Поэтому и получается, что Лимбонго – город, зависший в межвременьи. Потому и слухи ходят, будто на самом верху раздумывают, не ликвидировать ли Лимб за бесполезностью? Взять, и наделить всех конкретным статусом, волевым решением, исходя из опыта пребывания в Лимбонго. И рассортировать, налево, направо…

– Да, ну! Думаете, это возможно?

– Возможно. Но вряд ли. Господь зрит глубже нас, глубже всех. Худодо полагает, Он видит в существовании этого города какой-то высший смысл, и это главное. Он видит то, чего не видят другие, иначе невозможно.

– Для меня это все слишком сложно, эти тонкие материи. Придется разбираться в процессе. По мере погружения. А случайники?

– Что – случайники?

– Я хотел спросить, их можно как-то найти? Разыскать кого-то конкретного?

– Наверное. А вам зачем?

– Я же вам говорил, товарищ мой попал в Лимб. Случайно попал, я считаю. Мне надо его найти.

– Да, помним, вы говорили… И что, вы в самом деле надеетесь вытащить его отсюда? Скажу сразу, это сопряжено с большими трудностями. И, даже, может быть опасно.

– У нас говорят: сам погибай, а товарища выручай! Так, вы можете мне помочь? С товарищем моим?

– Попытаться можно. Но только никаких обещаний Худодо вам не даст.

– Почему?

– Слишком много людей в городе, искать здесь кого-то конкретного все равно, что селедку в рыбьем косяке идентифицировать. Дело случая, а еще больше – удачи.

– Пообещайте хоть, что наведете справки. Наверняка кто-то знает больше других?

– Это конечно, поспрашиваем. Отчего не спросить? Спросим, и справки наведем. Как звали товарища-то?

– Серж его зовут. Сергей Сергеевич Таганцев. Но здесь, наверное, он может и под другим именем скрываться.

– И это может. Худодо остановившимся взглядом, прищурившись так, что глаза превратились в узенькие щелки, смотрел куда-то в стену. Без остановки он пыхтел своей трубкой, окутываясь клубами зеленого дыма. Странный тип, подумал Сан Саныч. Ой, странный…

– А, вот еще что! – с этими словами он извлек из кармана универсальный ключ Сержа. – Вот такая штука, – продемонстрировал он его Худодо. – Вообще, удача, что, отправляясь к Арикаре, я захватил его с собой. Попросту забыл из кармана вытащить. Плохо то, что он не работает.

– Что это? – спросил Худодо, впрочем, без особого интереса.

– Трофей, от той войны остался. Говорили, с помощью этого ключа можно с Земли пройти аж до самого Лимба. Только он не работает, поврежден. Наши спецы починить устройство не смогли, так, может, у вас здесь мастер толковый найдется? Чтобы наладил? Тогда и вопрос с возвращением был бы решен. Гипотетически.

– Может, и найдется.

– Ну-ка, ну-ка! – Тянский заграбастал ключ своей огромной ручищей, повертел перед глазами, разглядывая. – Я что-то такое видел, – определился он, наконец. – У тихой стражи, они подобными штуками пользуются. Подобными, но другими, у них, сдается, проще. Знаю я человечка, который в механике и электронике шарит. Потом надо будет ему отнести. Сказав, положил ключ на стол и вернулся к своим обязанностям.

Сан Саныч подумал, что про Варвару Никитичну, любезную его Виверицу, никому – вот просто совсем никому! – ему рассказывать не следует. Ни Худодо, ни Худоде. Ни даже Сержу, когда удастся его самого найти. Сплошной туман в этом Лимбограде, никому довериться нельзя. Шпионы, охранка… Кустодии какие-то. Меньше всего ему хотелось бы осложнить жизнь Белке.

Пока Сан Саныч с Худодо вели беседу, Тянский быстро прибрался, вновь развел огонь в разоренном очаге и вскипятил чайник. До того, как чайник пустил носом неистовую и упругую струю пара, он успел расставить на столе чашки, разложил ложки, нарезал на доске большими кусками каравай хлеба и притащил из закромов кувшин меда, ароматного, как само липовое древо в цвету. Потом появилась знакомая жестянка с чаем и, несомый при помощи нарядной прихваточки, раскаленный латунный чайник.

Тянский налил всем чая, себе намазал ломоть хлеба медом и, с ним в руке, присел на стул, приготовившись слушать дальше. Лицо его выражало внимание, было слегка разгоряченным и поблескивало бисеринками пота. Хвосты банданы прилипли к шее.

Сан Саныч обхватил чашку ладонями, придвинул к себе, потянул носом ароматный пар. Преодолев миг блаженства, спросил сквозь прищур:

– Вот вы все время говорите: их, они… Но кто – они?

Худодо усмехнулся.

– Ну вот, ни шатко, ни валко, подошли, наконец, к главному вопросу. А главным во все времена был вопрос о чем?

– О власти, полагаю.

– Совершенно верно. Главным и наиважнейшим. Худодо насупил брови, подвигал губами, покивал головой. Тяжко, протяжно вздохнул вдогон своим думам: – Эх-эх…

– Насколько я понимаю, – пришел ему на помощь Сан Саныч, – шаманы, и вы, Худодо, в том числе, всегда обладали определенной властью в обществе? Большой, маленькой, – разной, как кому как повезет. Но вполне реальной.

– Да, люди нас всегда уважали, – согласился Худодо уклончиво. – И слушались. Все потому, что мы умели разговаривать с духами и хранили традиции. Однако потом все изменилось.

– Что изменилось?

– Чтобы понять, что изменилось, надо хотя бы в общих чертах представлять, что было до того. До того, как все изменилось.

Худодо не стал пить чай сразу, зато набил трубку и закурил. Сладкий дым зеленоватым облаком повис над столом, набрав массу и объем, стал медленно подниматься к потолку.

– И что же было? Раньше? – спросил Сан Саныч. Он автоматически продолжал вытягивать из шамана сведения.

– Все было! – откликнулся тот. – Знаете, раньше, на заре, так сказать, Лимба, Господь принимал непосредственное участие в его становлении. Это сейчас многим кажется, что он отстранился, охладел, и лишь со стороны изредка наблюдает за тем, что мы тут творим, предоставленные сами себе. Худодо так не думает, но в этом есть своя правда. Скажу, что да, порой возникает такое ощущение, что Всевышний интерес к нам потерял совершенно. Худодо считает, мы сами во всем виноваты. Потому что, все зависит от того, что у тебя в голове. Как ты думаешь, так и живешь, иначе не бывает.

Но тогда, на заре туманной юности Лимба, он действительно вникал во все вопросы. Портуны эти, например. Надо вам перемещаться? Иначе не умеете? Нет возможности? Пожалуйста! Получите! Но ведь и помимо средства передвижения человеку много чего надо.

– Жизнь в материальном мире, – подсказал Доманский.

– Совершенно верно. Вообще, Худодо думает, что изначальный замысел был другим. Скорей всего, Лимб планировался как город-призрак, населенный людьми, оставшимися без материального утяжеления. Соответственно, призраками. Чей удел был бы думать о жизни вечной. И тому подобном. Но что-то пошло не так, Худодо кажется, он знает, что. Быть призраком, с одной стороны, тоска невероятная, а, с другой, как на такую душу, погруженную в уныние вечной неопределенности, влиять? Никак не повлияешь, практически если. А ведь надо было от нее добиться какого-то самостоятельного движения. Поэтому, по здравом рассуждении, материальная составляющая в Лимбе была усилена. Вот тогда Лимб и стал оформляться в Лимбонго – город сначала девяти кругов, а потом и девяноста девяти. Люди в нем зажили практически привычной им жизнью, той, которую вы можете наблюдать и теперь.

– Прямо, история Древнего мира, – вставил замечание Сан Саныч. Он давно допил чай и снова закурил. – Очень познавательно.

– Древнейшего, – поправил Худодо. Он, похоже, не замечал, или же попросту игнорировал иронию собеседника. – Да, все складывалось и закладывалось очень давно.

– Тогда мне не понятно, чем таким Лимбоград отличается от других городов Земли? От той же Москвы, например?

– Отличие существенное: в этом городе никто ни в чем не нуждается.

– В каком смысле? У всех есть работа, и за нее хорошо платят? Раздают бесплатную пищу? Нет коммунальных платежей?

– Нет никакой необходимости работать для заработка, но многие делают это по собственному желанию, ради интереса. Потому, Господь, создавая Лимбонго, взял на себя и его снабжение всем необходимым. Он сам обеспечивает нуждающихся всем необходимым. Для этого повсюду, в каждом городском круге, на каждой улице, да чуть ли не в каждом доме появились специальные Лавки обслуживания, Окна выдачи, Бюро милости и благодати. Или, как тут неподалеку, Комнаты счастья. Каждый желающий может зайти в любое подобное заведение и, помолившись Богу и попросив его, получить все, в чем нуждается.

– Без каких-то ограничений?

– Абсолютно! Таким образом, в городе поддерживается полное равноправие жителей. Вновь прибывающие просят себе разные вещи, к которым они привыкли, и получают все. Господь их обеспечивает. Через это в Лимбе осуществлялся прогресс. Единственное ограничение – ты должен действительно нуждаться в том, что просишь. Ну, а Бог, конечно, все видит, его не обманешь.

– Ну, так это хорошо! Какой-то праздник души! Или нет? Что-то не вижу у вас особой радости или гордости за любимый город.

– Было хорошо, раньше. Пока не начались изменения, о которых я вам говорил.

– Погодите про изменения. Расскажите мне сначала, откуда в Лимбонго взялись усии? Ведь, как я понял, изначально их здесь не было, и вроде даже их появление не планировалось, – хотя, кто может знать Его планы! Так откуда же они взялись?

– Оттуда и взялись. Город сам стал их производить, причем в огромных количествах. Понимаете, Александр, как оказалось, Лимбонго, это место невероятного эксперимента, его, если можно так выразиться, арена. Жить в праздности, не зная нужды, ни о чем не заботясь и не печалясь, и оставаться при этом человеком, как сказал один деятель перед тем, как стать усией, могут «не только лишь все». То есть, сами лимбожцы стали питательной средой, в которой усии зарождаются, а город превратился в инкубатор по их выращиванию.

– А что же Верховный? Он как смотрит на этот процесс? Как реагирует?

– Господь? А как он реагирует? На взгляд Худодо – никак. Создает новые городские круги и заселяет их усиями.

– Зачем?

– Этого Худодо не ведает. Дело в том, что усии, как утратившие человеческую ипостась сущности, бесполезны и не нужны ни в аду, ни в раю. Ну, вы понимаете? Они не могут ощутить муку, не в состоянии познать блаженство – ничего! Похоже, Господь все еще думает, что с ними делать.

– Ага, не знает…

– Господь всемогущ! – внезапно вскинулся шаман.

– Истинно так, уважаемый Худодо! – немедленно поддержал его Сан Саныч. – Но все же, я не понимаю, для чего усии были созданы? Какая у них сверхзадача? Или они получились сами собой, как неожиданный побочный продукт, и теперь никто не знает, для каких нужд их приспособить?

– Почему же никто не знает? Пока Бог думает, кое-кто уже придумал.

– Да? Кто же у нас такой умный?

– Умных много, каждый по-своему. Но самые умные, конечно, адвокаты.

– Это кто еще такие? Откуда они здесь? Зачем?

– Тут вот какая хитрость, – Худодо задумался, подбирая слова. – Дело в том, что далеко не все могут четко и ясно сформулировать свою мысль, некоторые этого просто не умеют. Для таких обратиться к Богу с просьбой, с молитвой – та еще проблема. Во многом – неразрешимая. Некоторые до того путанные – сами не понимают, чего хотят. Нет, Господу не составляет труда понять каждого, но он все же требует, чтобы просители оформляли свои просьбы конкретно, надлежащим образом.

– Эх, – вздохнул Сан Саныч, – везде бюрократия. Рыба, как говорится, гниет с головы. Недаром же одним из символов Бога она и была. Рыба, то есть.

– В этом что-то есть, – согласно закивал Худодо. – Что-то есть. Тем более что настоящая бюрократия с этого и началась. Короче говоря, в какой-то момент возникли толмачи, которые стали пересказывать Господу то, что сами не могли ему высказать просители. И Господь допустил их участие и, соответственно, существование. Эти толмачи назвались…

– Адвокатами!

– Верно! Адвокатами. Вскоре они стали чрезвычайно популярными в Лимбонго. И стали ходить хлопотать по делам просителей без личного просителей присутствия. Их появилось очень много, и через какое-то время даже те, кто мог бы и сам вполне успешно пообщаться с Богом, кто прежде делал это регулярно, стали доверять свои просьбы только адвокатам. Так стало принято.

– Но адвокатам-то это зачем? Не понимаю. Зачем заниматься чужими делами в мире, где нет никакой необходимости работать и зарабатывать? Где нет даже денег. У вас же нет денег?

– Денег нет. А валюта теперь есть.

– Какая валюта?

– Специфическая. Слушайте дальше. Итак, адвокаты объединились в адвокатские коллегии, в каждом круге – своя. Во главе коллегий стоят незримые доны. Их давно уже никто в глаза не видел, знают только по именам. Дон Терпилло, дон Жежелло, дон Торгалло, дон Дыгайло. Наш, например, дон Довгвилло. Теперь уже доны стали решать, кто достоин, чтобы его просьбу Богу озвучили, а кто этого не достоин. Появились списки добрых дел, которые дают право на внеочередное обращение. Пытались запретить ходить в Комнаты счастья без разрешения, но это у них не получилось. Тут Господь настоял, остался в силе принцип равного доступа. Тогда они зашли с другой стороны, стали составлять списки того, что можно просить, а что просить запрещено.

– Вот тут я не понимаю! – вновь встрепенулся Сан Саныч. – Что еще за списки? Кто может знать, о чем человек просит при своем обращении к Богу? Он же не по бумажке читает, не письменную заявку оформляет. Да и вообще, молитву не обязательно даже озвучивать, ее можно мысленно, так сказать, возносить. Сосредоточась.

– Это все так, но адвокаты и здесь нашли выход. Они отмобилизовали и привлекли к сотрудничеству заинтересованных граждан, которые стали их ушами и глазами. Таких много, можно сказать – все в этом участвуют, в той или иной мере. Слушают, кто что говорит, чем похваляется. Смотрят, у кого что новенького и запрещенного появилось. И докладывают, куда следует. За что сами получают льготный доступ к тому, что запрещено, и другие бонусы и поощрения. Как вы понимаете, заинтересованных граждан в избытке. Потому что следить за выполнением писаных правил дело, с одной стороны, богоугодное, а с другой, прибыльное.

– Понятно, и здесь стукачи. Забавно. Стоило нестись на другой конец мира, чтобы найти там то же самое. Как же это все удалось? Людей охмурить?

– Им просто внушили, что это правильно. В результате сложилось такое общество, где, не скажу – все, но многие следят друг за другом, и друг про друга докладывают.

– У нас говорят – закладывают. Да, здоровый общественный организм. А что запрещают-то? Чего у вас нельзя, расскажите? Не напороться бы самому, не знаючи.

– Да много чего. Разное. То одно, то другое. Да это и не важно. Важен сам принцип, что кто-то кому-то может запрещать. И что запрет должен выполняться.

– А если не выполняют, что тогда? Какая сила карает непокорных? К стенке ставят?

– Что значит, к стенке?

– В смысле, казнят, расстреливают. Лишают жизни.

– Нет, нет, в Лимбе смерти нет. Обходятся без нее. Людей, то есть, ослушников, в качестве наказания превращают в усий. Дважды на различные сроки, маленький и большой, в третий раз навечно.

– Да идите вы! – не поверил Доманский. – Как по мне, лишиться сущности своей людской, пострашней смерти будет! Как это возможно?

– А вот так. Теперь можно. Появился у нас один, дает установку, и народ толпами превращается в усий.

– Это кто ж такой?

– Есть, умелец… Худодо с ним лично не знаком, Бог миловал. Даже не встречался. Но, сказывают, гипнотизер силы необычайной. Взгляд, что бетонобойная машина. Зовут его Мышмировский, не слыхали?

– Откуда! Но как он это делает?

– Смотрит в оба глаза. И дает установку.

– И люди тут же превращаются в усий? По-моему, фигня какая-то. Нет?

– Поначалу все так и думали, что фигня, а оказалось – на самом деле. Установка работает. Действует.

– Ну, так, ликвидировать установщика, и всего делов. Не пробовали?

– В Лимбе нет смерти. Убить невозможно.

– Да, беда… Ну, так, может, ему это, чичи потаранить?

– Что есть чичи? Худодо не понял этого вашего выражения, уважаемый.

– Выражение специфическое, жаргонного свойства. Употребляется в определенных кругах для усиления эффекта и доходчивости сказанного. Означает в первом приближении – лишить зрения. Не понимаете? Гипнотизер этот, он же глазами на всех тоску наводит, значит, надо ему на них повязочку пристроить.

– Вот вы о чем… Мы думали об этом, но пока не получается. Не подобраться к нему никак. Скрывают адвокатские Мышмировского от людских глаз, стерегут, как самый главный свой ресурс. Предваряя ваш вопрос, ресурс сей числится на балансе Главной адвокатской конторы города Лимбонго, руководит которой наш проницательный дон Севрюха.

– Стало быть, этот Севрюха – и есть верховный дон?

– Так и есть.

– Или ёсть?

– Да нет же, есть.

– Как-то странно все, уважаемый Худодо. Господь сотворил Лимб, чтобы оказавшимся на распутье заблудшим душам было, где пересидеть в тиши. Преклонить колени, поразмышлять, подумать. Но люди и сюда умудрились привнести свою мелочность, суету и стяжательство. Что же, выходит, не знал Он, что так будет?

– Знал. Все он знал.

– Тогда – зачем? Зачем все это?

– Худодо думает, что просто Господь имеет к нам, людям, слабость. Ведь каждый человек порой додумывается до вещей и смыслов, которых сам Всевышний не то, что не догоняет – упускает из виду. Тем более такое случается, когда все думают вместе и в одном направлении. Миллиарды комбинаций, плюс возможность мгновенной реализации придуманного. Вот ему и интересно, что еще эти людишки могут выкинуть?

– Н-да, глубокая мысль, надо ее перекурить.

Худодо приглашение не требовалось, он трубку, похоже, изо рта не вынимал. А вот Сан Саныч полез в карман, достал свои армейские, снова закурил. Вытянув ноги, он откинулся на спинку стула, с удовольствием затянулся.

– Да, интересно девки пляшут, – протянул раздумчиво. Запрокинув голову, с вниманием наблюдал, как сизые и зеленые клубы дыма ходят-бродят под потолком. Странно, но дым от его сигарет и дымы из трубки Худодо не смешивались, а вели свои отдельные партии, преследовали друг друга, как не совмещаемые субстанции, совершали сложный, ритуальный почти, танец перед тем, как протиснуться в одну единственную для всех вьюшку. Так и мысли в его голове водили хоровод, не смешиваясь, но и не выстраиваясь каким-то особым образом. Но, казалось ему, что-то там, какой-то смысл уже стал вроде бы проглядывать.

Не проронивший за все время разговора ни единого слова. Тянский как раз доел каравай. Банка с медом тоже опустела. Он собрал оставшиеся на доске хлебные крошки в кучку, оттуда смел их на ладонь, а с нее отправил их в рот. Довольно облизнулся, утер губы кулаком, похлопал себя по чреву.

– Ну-с, – спросил, – кто еще чаю хочет?

Сан Саныч глотком допил остатки чая и выдвинул чашку на середину стола.

– А – давай! – сказал.

Тянский, кряхтя, поднялся, забрал чайник и отправился греть его в очаге.

Сделав две быстрые затяжки, Доманский обратился к шаману: – Я так понимаю, уважаемый, что вы к своим донам состоите в некоторой оппозиции? Я прав?

– Можно и так сказать, – покивал Худодо сдержанно. – В некотором роде. Относиться с недоверием к властям – достойная гражданская позиция.

– Но не слишком прибыльная, не так ли? Что же вы хотите? И чего добиваются они?

– Они, ясно, чего добиваются. Сохранения и упрочения власти.

– А вы?

– Мы за возврат к традиции, желаем, чтобы все было, как прежде. Чтобы един Господь был у нас, и никаких адвокатов.

– Тогда другой вопрос возникает: чего Он от вас хочет, Господь ваш? Делает вид, что ни при чем здесь?

– Господь наблюдает.

– Конечно! А по-моему – устранился? Надоели ему и те, и другие.

– Нет-нет, не говорите так, Александр. Он наделил нас свободой воли и ждет, чтобы мы разобрались сами.

– Понятно, здесь то же самое, что и на земле. Он вроде бы есть, но его как бы и нет. Но мы-то знаем, к чему разборки между людьми приводят. Ничего хорошего не получится.

– Может, вы и правы. Только иного выхода у нас нет.

– Все так говорят. Севрюха с остальными донами тоже так, поди, утверждают? Кто он, кстати такой, этот Севрюха? Откуда взялся на вашу голову?

– Откуда и все, – пожал плечами Худодо.

– Вообще, он прежде был просто Севрюгой, – вступил в разговор Тянский. – Обычный кент, каких много. От иных отличался тем только, что язык имел хорошо подвешенный, особым образом, исключительно подвижный. Еще он всегда был чем-то недоволен, и по случаю своих недовольств речи толкал перед толпами, что тот Савонарола. Все время сам бунтовал и народ возмущал, то за нравственность выступал, то за дополнительное питание, то еще за что-то. Самое удивительное, что граждане его слушали, и шли за ним, как заговоренные.

– Вот оно как…

– Так и есть. И еще, ум у него очень изворотливый, ну, прямо, не знаю… Самого хитро вымудренного умника вокруг пальца на раз обведет. Это ж он тему с адвокатами придумал. Да, он. И придумал, и в обиход ввел. Навязал, можно сказать, тему всем желающим и того не желавшим. Естественно, он же ее и возглавил, сделался первым среди вторых, как он говорит. Народ же его и выбрал – в порядке разгула демократии. Да и как было не выбрать? Другие кандидатуры рядом даже не обозначились. Вот тогда он и стал Севрюхой.

– Доном Севрюхой.

– Доном, будь он неладен. А когда на службе у него появился этот упырь, Мышмировский, шутки закончились, процесс стал необратимым.

– Ты, Хотий, не сгущай все-таки красок, – возразил Худодо Тянскому. – Все можно повернуть вспять, надо лишь как следует сорганизоваться.

– И много вас таких? Желающих сорганизоваться и повернуть вспять? – поинтересовался Сан Саныч.

– Есть желающие. – Худодо неспешно наклонил голову. – Есть.

– Ёсть? Понятно. Стало быть, немного. Наверное, вы с Тянским на пару, и все.

– Вы, Александр, уж поумерьте ваш сарказм. Что вы, ей-богу? Все не так печально, как может показаться на первый взгляд. Сподвижники у нас имеются, и в достаточном количестве. Кстати, даже усиии…

– Усии? Да ладно! Правда что ли? Вы меня удивили. Как вы с ними общаетесь? И за что они-то ратуют? Чего хотят?

– Общаться с ними нелегко, это правда. Но возможно, в основном трансцедентальным образом. А хотят они как раз обратного тому, что происходит сейчас. Чтобы усии становились полноценными людьми, а не люди – усиями, вот чего они хотят.

– А такое возможно?

– Наверное. Как я уже говорил, все можно повернуть вспять. Вообще, все возможно, до чего мысль человеческая дотягивается.

– Значит, пока конкретного плана нет… А я вам для чего нужен? Ведь вы собираетесь меня как-то использовать?

– Сторонники нам нужны, – сказал Худодо уклончиво. – Тем более, такой специалист, как вы. Тем более – там, на Земле.

– А мне знаете, что хотелось бы прежде узнать? С кем же мы воевали? Кто на нас войной пер? Какие-то все существа необычные, на нормальных людей они вроде похожи, а с другой стороны посмотреть, так и не похожи вовсе. Мы так и не разобрались, кто это был, потому что ни одного пленного взять не удалось.

– Так то усии и были. Им за участие пообещали, что каждый, отличившийся на войне, снова станет настоящим человеком и полноценным гражданином Лимбонго. Вот они и проявили массовость. Потому и в плен не сдавались.

– И что, стали? Людьми стали?

– Нет, не стали. Сгинули все до единого. Кто в том деле участвовал, все пропали, ни один не вернулся.

– Значит, обманули их. Кинули. Кто же за всем этим стоит? Доны адвокаты? Лично дон Севрюха? Вообще, зачем это нужно было? Кто и какую цель преследовал?

– Ну, посыпались вопросы, – Худодо усмехнулся. – Зачем донам самим мараться? Для этого у них Тихая стража есть. Главная наша кустодия.

– Тихая стража? Опять вы про нее. Это что еще такое? И что такое кустодия? Местное гестапо, что ли?

– А вот вы у них сами и спросите.

– В каком смысле?

Сан Саныч вдруг спиной почувствовал какую-то неловкость и быстро оглянулся. За ним стояли четверо в военной форме. Кто? Откуда взялись? Доманский ничего не слышал. Но вот что-то такое, какое-то изменение, вроде внезапной холодности в манере поведения шамана, и в блеске его глаз, он отметил. Почему же не обратил внимания? Не насторожился? Эх, убаюкали беседой, расслабили теплом! Доманский вновь повернулся к Худодо.

– Сдали? – выдохнул он. – Почему?

Худодо коротко всплеснул руками, будто затем, чтобы успокоить оперативника.

– Худодо не виноват, – попытался оправдаться он, впрочем, не надеясь на результат. – Худодо был должен так поступить. Гражданское сознание и все такое. Вы слишком редкий и слишком важный гость, Александр, поэтому вас вели. За вами следили, с той, можно сказать, стороны.

– Ах, ты! – Сан Саныч вскочил, опрокинув стул.

– Худодо настойчиво советует вам не оказывать сопротивления, – миротворчески отреагировал шаман. Он откинулся назад и демонстративно скрестил руки на груди. – Спокойствие, дружище!

– Руки! – скомандовал ближайший стражник и шагнул к Сан Санычу. Клацнули металлические защелки, и в тот же миг Доманский обнаружил на руках браслеты. Самые обыкновенные наручники, ему тоже доводилось такие использовать. Как выяснилось, модель универсальная, общемировая.

Вот так, мгновенно, по щелчку, переменился его статус – гость превратился в арестанта.

6. Медицинский Новый год

Как хорошо быть генералом! Лучшая работа из возможных: ты раздаешь приказы, а все тебя слушают и боятся. Так думали всегда, думали многие, не только Сан Саныч. Но в канун того Нового года он понял еще одну важную вещь: генералом становится лишь тот, кто все держит под контролем и не отпускает никакого, даже самого мелкого и незначительного дела на самотек. Конечно, бывают еще случаи, когда чей-то папа оказывается генералом, и тогда сыну ничего не остается, как тоже им стать, но тех, кто родился с серебряной ложкой во рту и генеральскими лампасами на пижаме, можно пересчитать по пальцам, поэтому на них ровняться немного непродуктивно. Но вот как добиваться своего, этому, да, стоит поучиться.

Правда, когда тебя втягивает в круговорот осуществления генеральских планов, и это как-то нарушает, а то и вовсе ломает собственные твои планы, противостоять этому давлению бывает нелегко, к тому же, часто и вредно для здоровья.

К начальнику академии, генерал-майору Голованову Сан Саныча вызвали утром 31 декабря.

– Ну, что, ты готов? – спросил генерал капитана. – Вижу, что готов. Тогда, значит, тебе надлежит быть у меня дома к девятнадцати часам. Форма одежды парадная. Знаешь, адрес? Узнаешь. Машину, извини, прислать за тобой не могу, самому понадобится. Тамара хотела улизнуть куда-то по своему плану, но мы ей не позволили, так что, считай, полдела сделано. Остальное за тобой. Захвати с собой все свое обаяние и постарайся быть убедительным. Дочка ждет сюрприза, ей было обещано, так что, смотри, не оплошай. Ну, все, готовься. Свободен, пока…

Видя некоторую Александра нерешительность, генерал легонько, по-отечески улыбнулся, тряхнул гривой.

– Да не дрейфь ты, – сказал. – Все нормально. И все будет, как надо.

Вот именно, как надо! – думал капитан, оказавшись за пределами кабинета начальника академии. А как надо? Кто-нибудь кроме Эдуарда Витальевича знает, как надо? Вот он, например, не знает, не понимает. Нет, понятно, что генерал желает добра и ему, и своей дочери, и так любит Тамару, что ради нее готов на все, но… Но есть Варвара, уже существует в его жизни Варвара – и почему-то нет ее, она так и не появилась, и что ему делать, он не понимает. Следовать наставлениям генерала, и жизнь его потечет вполне определенным образом, возможно, она даже удачно сложится, но что Тамара рядом с ним будет счастлива, он гарантировать не мог. А раз так, брать ее под свою опеку, значило обманывать ее с самого начала. С другой стороны, и Варваре он не мог гарантировать счастья. Но между ней и Тамарой существовала разница, и она состояла в том, что Варвару он любил…

Оп! Вот слово и выскочило.

Стоп, стоп, парень! – сказал он себе. А это действительно то, что ты чувствуешь? Подумай хорошенько. Ведь все приблизительно, неточно, из разряда, быть может, птичьим крылом на воздусях писано. И капитан прислушался к себе, но в душе царили такой переполох, такой сумбур и неразбериха, что, имея некоторый опыт в сердечных делах, он понял: так и есть. Вляпался. Не уберегся. Хотя давал себе слово никогда больше не попадаться на эту удочку, избегать всячески подлую женскую снасть. Чары, чары… Недаром же, неспроста он практически сразу почувствовал к Варваре такое неодолимое влечение.

Но Варвары нигде не было, она не появлялась, а времени не оставалось, надо было на что-то решаться, надо было что-то делать. И что прикажете делать?

Пока он знал только одно: с Тамарой сегодня ему ни в коем случае нельзя было встречаться. Волшебство новогодней ночи могло сыграть с ними злую шутку, за что потом обоим придется расплачиваться. Любовь штука такая, не прощает легкомысленного к себе отношения. Впрочем, как и чрезмерно серьезного. Черт, голову сломаешь во всем этом разбираться!

Выйдя из административного корпуса академии, он остановился на его широком крыльце. Не представляя своих дальнейших действий, но понимая, что решать нужно прямо сейчас, он отошел в сторонку и закурил. Не сойду с этого места, пока что-то не придумаю! – поставил он себе условие. Словно это могло как-то помочь: с ультиматумом или без него разумной мысли в голове не было ни одной.

Снегопад давно прекратился, но снега за последние дни навалило изрядно, и он красовался повсюду. Дорожки стараниями комендантского взвода в основном были расчищены, но газоны и клумбы оставались покрыты ровным белым слоем. Елки у входа стояли в белых шубах, зимняя гвардия, напоминали: сегодня или никогда. Пространство, куда доставал взгляд, все было залито матовым белым светом со странным фиолетовым отливом. Этот едва заметный флер говорил о том, в каком глубоком сне пребывает природа, и что ей гораздо легче заснуть навсегда, чем снова проснуться. Низкие, легкие, растрепанные облака неслись на юг, будто вызваны на доклад к начальству, а в быстрые просветы между ними выглядывало косматое солнце. Мороз с утра оставался довольно крепкий, точно невидимый адский пес, он лизал, обжигая кипятком, голые, без перчаток, руки. Пар от дыхания оседал инеем на ресницах, вынуждая усиленно и непроизвольно моргать. Сан Саныч поежился, натянул глубже шапку. Полез в карман за перчатками, но надеть их не успел.

Верх по широким ступеням поднимался человек, точней – мужчина, совсем точно – подполковник медицинской службы. При виде его Сан Саныча бросило в жар. Точно! Как он мог забыть!

Подполковник Полищук доводился старшим братом другу Сан Саныча, полковому врачу, высказывание которого касательно женской груди накануне он процитировал Варваре. С подполковником они познакомились буквально этим летом, когда тот приезжал навестить брата. Медицинский спирт на той встрече разливался только высшего качества. Тогда же выяснилось, что брат работает в госпитале при академии, начальником терапевтического отделения, еще шутили тогда, как все удачно для Сан Саныча складывается. Младший, тезка, все повторял, мол, я спокоен, передаю друга в надежные руки. Сан Саныч обещал навестить его, но время в столице течет слишком быстро, а организация жизни не способствует дружескому общению. Но вот этот случай упускать было нельзя.

– Анатолий Васильевич! – окликнул он подполковника. И браво козырнул: – Здравия желаю!

Подполковник Полищук остановился двумя ступеньками ниже и, задрав голову и смешно наморщив нос, снизу вверх глядя подслеповатыми глазами, усиленными круглыми стеклами очков, стал разглядывать источник беспокойства. На удивление быстро он признал в капитане знакомого.

– О! – воскликнул он в своей обычной булькающей манере. – А ты что здесь делаешь?

– Да вот, тебя поджидаю, – неуклюже соврал Сан Саныч.

– Да-да, рассказывай! – проницательно не поверил подполковник. Преодолев оставшиеся две ступени, он поздоровался с Александром за руку. – Ну, здорово! Почто не появлялся? А? Обещал ведь!

– Обещал, – согласился капитан. – Только разве тут можно куда-то вырваться? Все бегом, бегом…

– Это верно. В академии первые полгода самые сложные. Сплошная суматоха. Поэтому я на тебя не сержусь, за то, что не зашел. А как вообще? Устроился? Как жизнь? Нормально?

– Да ничего, справляюсь. Но появилась одна проблема… И, я подумал, может, ты мне поможешь? Используя служебное положение.

– О! – снова булькнул Полещук. – Это я люблю, использовать служебное положение. Знаешь что… У тебя вообще время есть? Хорошо. Подожди меня здесь, я быстро. Надо только бумагу занести кое-куда. И потом ты мне все расскажешь. Идет?

– Конечно, договорились.

Подполковник был на полголовы ниже брата и заметно шире его в объеме. Оно и понятно, все-таки на семь лет старше. Солидного вида мужчина, без всякого сомнения. Еще и манеру имел, носить шапку точно папаху, так что полковники, кто не был знаком с ним лично, норовили первыми отдать ему честь. Ну а которые знакомые, прерывали любые важные беседы, чтобы пожать ему руку. Все-таки, значение медицины в этом мире было неоценимо.

Сан Саныч проследил, как Анатолий Васильевич, с кожаной папкой под мышкой, вкатился в дверь, и, улыбаясь, снова закурил. Интуиция ему подсказывала, что способ избежать ловушки найден.

– Пищевое отравление, – предложил ему подполковник медицинской службы выход, когда получасом позже они в кафе перекусывали бутербродами с кофе. – Самое то. И, главное, никто не подкопается. Всем известно, что вы, холостяки, питаетесь кое-как, всяким непотребством. У нас в отделении в год по двадцать человек таких лежат. Всех откачали, можешь не сомневаться. Что скажешь? Согласен?

– Конечно! То, что нужно.

– О! Заодно составишь мне кампанию. Я ведь сегодня дежурю. В отделении.

– Правда что ли? Но Новый год? Не нашлось никого другого?

– А зачем, другого? Я сам люблю эту ночь. Всех, кого можно, отпустили, тихо, спокойно. Да и дома одному особо делать нечего. Полежишь недельку, отоспишься. А генералу я сам сообщу, что ты у нас.

– Ой, Анатолий Васильевич, буду признателен!

– Будешь, будешь. Только, хочешь мое мнение? Зря ты это затеял. Быть зятем генерала, начальника академии – о чем еще офицеру мечтать?

– Ну, мечты дело такое. – Сан Саныч покачал головой. – Постоянно обновляются, по мере сбывания. Но в этом случае… Портить жизнь девочке, Тамаре, я не хочу. Про свою уже молчу.

– Не надо молчать про свою жизнь! Речь как раз про нее. – Полищук, грустно улыбаясь, всмотрелся в него близорукими глазами. – Ты должен это осознать в первую очередь. А, во вторую, понять, что сейчас ты переживаешь переломный момент, который во многом определит твою судьбу. Ну, ладно, надеюсь, у нас еще будет время все как следует обсудить. И, быть может, мне даже удастся тебя в чем-то переубедить. Будь уверен, я постараюсь это сделать. А сейчас пора приступать к выполнению плана. Знаешь, где расположено отделение терапии? К пятнадцати подъезжай, не позже, понял? И сразу ко мне!

В назначенный срок Александр был в кабинете начальника терапевтического отделения, расположенном, по традиции, на втором этаже госпитального корпуса.

Подполковник Полищук был весь в делах – писал что-то за столом, обложенный со всех сторон бумагами, в левой руке дымилась сигарета.

– О! – сказал он, увидев Сан Саныча. – Ты уже здесь! Это что у тебя?

Александр поднял набитую битком довольно объемную сумку, которую держал в руке, и слегка всряхнул ее. Приглушенно, как накрытые сверху стаканы, звякнуло стекло.

– Сыворотка правды, – пояснил он.

– А вот это то, что нужно! – дал заключение доктор. – Напомни-ка мне свою фамилию, а то я не уверен…

– Капитан Доманский!

– Доманский! Конечно! – Он вызвал старшую медсестру, подтянутую, с красивым лицом, женщину лет сорока, и распорядился: – Определите капитана в тринадцатую палату. Оформите, как положено. Историю болезни, все…

– Диагноз? – спросила медсестра официально.

– Пищевое отравление. Ну, что-то такое.

Медсестра окинула вновь поступившего оценивающим взглядом.

– Что-то не похоже… Слишком здоровым выглядит, к тому же, красавец.

– Симптомы, Лариса Ивановна, скрытые, но явные. Понятно?

– Ага, понятно. Как лечим? Промывание делать будем?

– Не стоит пока, пожалуй, а там поглядим. А вот капельницу поставьте.

– Зачем мне капельница? – попытался вклиниться в обсуждение своего лечения Доманский.

– Положено капельницу при отравлении, Саша. Всего лишь физраствор, вреда от него никакого, одна польза. Давай, устраивайся. Генералу я сам позвоню. Наверняка появится ближе к вечеру.

– Пошли, красавец, – как родному улыбнулась медсестра капитану.

– Лариса! – окликнул ее возле двери Полищук. Когда женщина вернулась, он сказал ей вполголоса. – Капитан мой хороший знакомый, и, к тому же, друг моего брата. Ты пригляди за ним, пока он здесь, ладно? Ну, ты понимаешь?

– Да все понятно, Анатолий Васильевич, – усмехнулась Лариса Ивановна. – Без присмотра не останется.

Как и предполагал начальник терапевтического отделения, Эдуард Витальевич Голованов почтил своим визитом капитана Доманского около девятнадцати тридцати. Он вошел в палату стремительно, так что седые волосы и полы накинутого на плечи белого халата развевались потоками встречного воздуха. На сгибе левой руки он держал бумажный сверток с таким видом, будто это дама, которую он имеет честь сопровождать все равно куда. Свита, состоявшая из дежурной смены госпиталя, отставала шагов на пять. Палата была совсем небольшой, одноместной, войдя, Эдуард Витальевич Голованов оглянулся, и свита замерла у распахнутых дверей.

– Ну, что это ты еще удумал? – спросил он у Александра притворно грубоватым тоном, отчего тот тут же почувствовал угрызения совести, что решился на обман.

– Да вот, – промямлил. – Схватил что-то на бегу, у метро.

– Эх, молодежь! – сокрушенно воскликнул генерал. – Учи вас, не жрать что попало, учи – и все одно будете жрать, и будете страдать. Я, помню, в молодости, тоже все время брюхом маялся, пока не женился. Запомни, кухня – самый важный элемент жизни мужчины. Не сможешь наладить себе нормальную кухню, считай, ничего в жизни не добьешься. Можешь даже не пытаться. И я вот думаю, надо было давно тебя к нам на обеды определить. Мы не обеднеем, а тебе польза несомненная. Подумаем, подумаем. С хозяйкой посоветуюсь и решу. А пока, на вот тебе, генеральского бальзама. От него тебе точно легче станет, что называется, на себе испытано.

И Эдуард Витальевич вручил капитану сверток, в котором что-то подозрительно булькнуло.

– О! – отозвался у дверей подполковник Полищук. – То, что доктор прописал.

Генерал оглянулся на него с улыбкой, кивнул одобрительно.

– Жаль, что так получилось, – сказал он, снова обращаясь к Александру. – Тамара, как узнала, что тебя не будет, тут же упорхнула. Где-то они там своей кампанией собираются.

– Я вам говорил!

– А, ерунда все! Слушай меня, и все будет, как надо. И все будет хорошо. Ладно, не могу дольше оставаться. Выздоравливай! И с Новым годом!

Когда генерал убыл, в палате осталась Лариса Ивановна. Подойдя к Сан Санычу, она поправила ему подушку, хотя особой нужды в том не было.

– Так вы, значит, зять нашего генерала, правильно? – полюбопытствовала она.

– Боже упаси! – открестился капитан.

– Почему? – искренно удивилась медсестра. – Генерал Голованов хороший человек, насколько я знаю. Да и дочка у него, тоже, вполне. В медучилище учится.

– Я рад за них. И за нас рад.

– Вот за радость и следует отведать генеральского бальзама! Он всем на пользу пойдет и радость нашу преумножит!

– Конечно, конечно! – согласился с умной женщиной Сан Саныч. – Не стесняйтесь. – Когда он передавал ей сверток, в нем снова булькнуло, на этот раз не подозрительно, скорей, заговорщически.

– Да мы не стесняемся обычно, – успокоила его Лариса Ивановна. Она достала из пакета пузатую бутылку виски и внимательно изучала этикетку. – Двадцать пять лет выдержки! – сообщила. – Я так и знала. Так что, мы не стесняемся. Иной раз нас еще урезонивать приходится.

– И сейчас, как я понимаю, именно тот случай?

– Именно. Будешь?

– И рад бы, да мне нельзя. Я под капельницей. – Доманский указал на иглу в сгибе руки. – Разве что, внутривенно.

– Ах, да. Так это мы сейчас решим.

– О! – удивился доктор Полищук. Он как раз заглянул в тринадцатую палату. – А разве еще капает? Вроде, давно должно было закончиться? Нет? Странно. Ну, пусть докапает уже, не переводить же препарат.

– А дальше? – спросила медсестра.

– И хватит пока.

– А генеральский бальзам?

– Ну, это ему сам бог велел принимать. Но только перорально. И, Лариса Ивановна, убедительно вас прошу, проследите, чтобы пациент соблюдал постельный режим.

– По возможности?

– По возможности. У нас, где стол будет? В ординаторской?

– Как обычно.

– Надо бы и здесь что-нибудь сообразить. Ну, вы понимаете…

– Конечно. Все сделаем, Анатолий Васильевич, по высшему разряду. Не впервой.

– О!

Александр с интересом вслушивался в разговор медиков. И не столько тема его увлекала, хотя и она, конечно, тоже, ведь говорили о нем, сколько способ подачи материала. О нем и при нем говорили так, будто его самого в комнате нет, или же он присутствует, но в виде неодушевленного предмета, мысли о мироустройстве которого никого не интересуют. И это был интересный феномен, в глубинах которого, скорей всего, и следует искать истоки тех особенностей характера Варвары, которые он успел заметить. Как-никак, она ведь тоже медичка, мнением пациента интересуется в последнюю очередь. Капитан не намеревался вмешиваться в происходящее, спорить или как-то переиначивать устоявшийся ход событий. В конце концов, он здесь всего лишь на пару дней. Да и, мало ли, еще понадобится? Нет уж, пусть все идет, как идет. К тому же, забавно.

Поэтому, когда, после снятия капельницы, он намеревался встать с кровати, и Лариса Ивановна ему воспрепятствовала словами: – Не вставайте, больной! Лежите! – он только пожал плечами.

– Ну, а в туалет-то мне можно самому сходить? – спросил.

– В туалет самому можно. И нужно, – пояснила медсестра. – Но после сразу в постель!

– Вы не волнуйтесь, я не собираюсь сбегать.

– Я думаю, что не собираетесь. Но доктор велел, значит, неукоснительно.

– Понятно.

В палате имелся свой санузел. Моя руки над раковиной, Сан Саныч разглядывал себя в зеркале, и чем дольше он всматривался в свое отражение, тем нереальней казалось ему происходящее. Еще утром он и представить, и предположить не мог, что вечером окажется здесь и будет любоваться на свое отражение в сером больничном халате в этом зеркале. Но тот, кто отвечает за его судьбу, на этот раз придумал что-то необычное. Реальность и нереальность пронизывали одна другую, и, надо думать, сюрпризы еще будут. Новогодняя ночь волшебная, говорят, надо быть ко всему готовым.

Когда он вернулся в палату, Лариса Ивановна уже успела вкатить в нее медицинский инструментальный столик на колесах, и практически завершила его сервировку. Приборы были пластиковые, одноразовые, а в качестве рюмок она выставила стеклянные медицинские мензурки. У каждой на боку мерная линейка.

– Очень удобно, – оценил капитан, взяв в руки и разглядывая одну.

– Мы всегда их используем, – сказала Лариса Ивановна. – Каждый может вычислить свою норму.

– Неужели кто-то считает?

– Нет, конечно. Но теоретически это возможно. Ну, что? Пора начинать провожать старый год.

– Пора так пора, – согласился Александр. – Я разливаю.

– Умница!

Сан Саныча не оставляло чувство, что он все глубже проваливается в нереальность. Все было не так и не в том месте. Время, правда, совпадало с объявленным, но как раз этого и не должно было быть. Единственной женщины, с которой он хотел бы встретить этот новый год, не было рядом, но была другая женщина, и она не вызывала у него отрицательных эмоций. Он относился к ней как к неотъемлемой части новогоднего процесса, как к Снегурочке, например, а разве кто-то ненавидит Снегурочку?

В полированной нержавейке столика отражался потолочный светильник, свет его казался голубоватым и не раздражал. Вообще, главное свойство разворачивавшегося вечера было именно то, что он его не раздражал. Данность и неизбежность, разве могут они вызывать иные чувства, кроме смирения и понимания? Наверное, могут. Но не теперь.

Едва Сан Саныч наполнил мензурки, в палате появился доктор Полищук.

– О! – сказал он, подхватывая одну из склянок. – Я, кажется, вовремя. Ну, с наступающим. Прозит!

Генеральский виски оказался выше всяких похвал.

– Оооо! – оценил напиток Анатолий Васильевич. – И можно не закусывать. Но надо. Кстати, а ты не хотел бы употреблять такое постоянно? Наверняка ведь…

– Да-да, – согласился Александр. – Вместо чая.

– Вот этого не надо!

– Сам не хочу! Да я вообще-то и не пью особо.

– Знаем, знаем, в прошлом году наблюдали лично. Так что, не надо нам рассказывать.

– Нет, правда. К пьянству я точно склонности не имею. Вот чего нет, того нет. А тогда был особый случай.

– Значит, ты праведник, хоть и хорошо замаскированный. А мы тут не упускаем возможности приложиться, правда, Лариса Ивановна?

– Только в медицинских целях!

– Естественно!

– И к медицинским препаратам прикладываемся, такое роскошество у нас редко бывает.

– К сожалению. Наливай!

После второй доктор Полищук, сославшись, что должен быть с персоналом и пообещав еще наведаться, ушел. Лариса Ивановна потянулась за кусочком сыра, деликатно, зубками откусила уголок, с отрешенным видом пожевала. Эх, все женщины играют в одну и ту же игру, подумал Сан Саныч. Интересно, зачем? Он заметил, как на безымянном пальце медсестры блеснуло кольцо.

– Вы замужем? – поинтересовался он.

– Конечно! Вас что-то удивляет?

– Нет, нет, совсем не удивляет. Просто немного забавно получается.

– И что же вас забавляет? Меня, например, ничего.

– Вы ко всему привыкли, это понятно. А я в вашей среде человек случайный. – Он помолчал, подбирая слова. Но спросил все равно невпопад, и понял это, и рассыпался в объяснениях. – Я хочу вас попросить, чтобы вы рассказали мне о вас, медичках. То есть, о себе. Ну, вы понимаете? О женщинах в медицине. Какие они? Вот вы, какая? Я тут недавно столкнулся с одной, и понял, что ничего в ней не понимаю.

– О, так вы все-таки нацелились на генеральскую дочку!

– Нет, не нацелился. Я имел в виду совсем другую женщину. Ну, допустим, допустим, речь идет о Тамаре Эдуардовне – если это поможет вам с рассказом.

– Да мне все равно, только… Что рассказывать? Ну, хорошо, попробую… А лучше, давайте будем просто мило общаться, и в процессе вы сами все поймете. Или не поймете, тут уж как повезет. Но нам нужно, я думаю, немного по-другому устроиться.

Она вышла из палаты и вскоре вернулась, неся с собой несколько дополнительных подушек. Подушки она расположила у спинки кровати так, чтобы было удобно сидеть, откинувшись на них спиной. Это было необходимо, чтобы с удобством смотреть телевизор, как раз, висевший на стене напротив.

– Забирайтесь, – скомандовала она, когда все было готово. – Кровать полуторка, места нам хватит. – Усевшись рядом с Доманским, медсестра взяла со столика пульт и включила телевизор. Шел какой-то фильм, традиционный, из тех, которые показывают тридцать первого декабря из года в год. Но звук она сразу убрала до минимума. Вернула пульт на место и подтянула столик впритык к кровати. Передала капитану бутылку виски:

– Наливайте! Давайте выпьем, чтоб общение шло легко и непринужденно. Да, это способствует. Предлагаю выпить на брудершафт, вы не против? Я тут распоряжаюсь по праву старшей. Старшая сестра, все-таки. Да и просто – старшая.

– Вы? Да ну! Разве, чуть-чуть, – попытался сгладить разрыв Александр.

– А, плевать! Мои года – мое богатство!

Они выпили, переплетя руки, Лариса Ивановна передала капитану закуску.

– Что так смотришь? – спросила, поймав его взгляд сбоку.

– У вас… у тебя немного странное лицо, – сказал он. – Светится, будто фарфоровое.

– Какой ты наблюдательный, – усмехнулась Лариса Ивановна. – А ведь ухватил самую суть. Самую суть медичек, о чем спрашивал.

– Не понимаю, – покачал головой капитан.

– На работе мы все фарфоровые. Холодные, сдержанные, профессиональные. Ко всему привыкли, на все готовы. Ну, почти. И при этом знаем, что никакая зараза, никакая грязь к нам не пристанет. Фарфор останется на работе, а мы пойдем домой. Мы все видели, все испробовали, и ничем нас не удивить.

– Профессиональная деформация?

– Вроде того.

– А дома, вы какие?

– Дома другие, обычные. Беда в том, что со временем кое к кому фарфоровая личина прирастает так, что избавиться от нее не удается и дома. Вот что плохо. Этого может не случиться никогда, но к такому нужно быть готовым, если уж решишь связаться с медичкой.

«Ларису Ивановну хочу», – сказал герой фильма на экране.

– А ты? – спросила женщина. – Хочешь Ларису Ивановну?

– Да, э-э-э… – замялся Сан Саныч. Что-то такое он предполагал, но надеялся избежать. Теперь понимал, что вряд ли. Но таки нашел способ отсрочки: – Давай еще выпьем!

– Давай, – Лариса Ивановна подала ему свою мензурку. Заметила, между тем: – Вискарь, однако, кончается. Что потом делать будем?

– А у меня еще есть. Кое-что.

– Хитрец, – засмеялась она. – Только не надейся, что тебе удастся ускользнуть.

Он и не надеялся. Наоборот. Сан Саныч пребывал в том состоянии опьянения, когда думаешь, что с тобой все в порядке, что помрачения как раз избежал. Разве что, чуть-чуть. Но вот это «чуть-чуть» играло роль волшебного стекла, которое неимоверно искажало мысли, чувства, реальность. Он думал о Варваре, и не мог понять, почему не она сейчас рядом с ним? А где она тогда? С кем? Она что, ему изменила? Ну, блин, как это? Ведь обещала! В его мозгу откуда-то взялась эта мысль, что обещала. Но раз так, пусть пеняет сама на себя. Он тоже, один не останется…

Лариса Ивановна, похоже, совсем не пьянела. Алкоголь действовал на нее по-другому, наливал, напитывал ее какой-то яростной силой. Как металл, накаляясь, краснеет, изнутри наливается малиновым светом, вот такой же становилась Лариса Ивановна.

Едва закончилось выступление президента, пробили куранты, и завершилась трансляция гимна, она выключила телевизор.

– Оставь, – попросил он.

– Не люблю, когда мельтешит. Не расслабишься. Свет я тоже погашу.

Лариса Ивановна метнулась к выключателю, он находился на стене у двери. Вернувшись в постель, она прильнула к нему, как к роднику. Ищущую руку запустила ему под пижаму, прижала ладонь к животу. Рука у нее оказалась ледяной, он вздрогнул.

– Не дрожи, – сказала она. – Сейчас согреешься.

– Сейчас кто-нибудь войдет, – возразил он.

– Ис-клю-че-но, – по слогам отбила она слабое его утверждение.

– Почему ты? – поинтересовался он.

– Начальник велел о тебе позаботиться.

– Он разве это имел в виду?

– Нет. Но я – это.

– А муж?

– Причем здесь муж? Муж старше на десять лет, и это уже сильно сказывается. На мне. Хочется уже напиться молодой силы, подзарядиться еще на какое-то время. Ну, а новогодняя ночь для того и существует, чтобы мечты сбывались. И сейчас, и на будущее. Грустно, конечно, но что делать… Ты что, против что ли?

– Я не против, не сомневайся, – капитан с сожалением погасил легкую протестную волну, пришедшую из той части его души, где все складывалось иначе. В конце концов, Варвара сама во всем виновата. Сама обаяла, и сама же пропала невесть где. Он обнял Ларису Ивановну, прижал к себе. – Как-то не похоже, что ты фарфоровая, – заметил ей.

– А ты не верь всему, что тебе говорят. Или делай поправки, допускай исключения. К тому же есть еще кое-что…

– Что?

Она сделала несколько круговых движений ладонью вокруг его пупка, согревая руку трением, и неожиданно скользнула ниже. Растопырив пальцы, накрыла все, что смогла. Но смогла не все, потому стала водить ладонью вверх-вниз.

Александр закрыл глаза, прислушиваясь к реальности, которая приходила к нему в ощущениях. Значит, так тому и быть, решил он. Не в его правилах было отказывать женщине. Даже когда следовало. Тем более что не следовало никогда.

7. Тихая кустодия

Железные, непреклонные руки развернули подполковника Доманского лицом к стене. Такие же железные, но очень проворные пальцы быстро и тщательно ощупали, облапали. Сан Саныч спокойно дал себя обыскать, он знал, в такой момент лучше не сопротивляться. Это было неприятно, но недолго. Через мгновение его пистолет был извлечен из кобуры под мышкой и передан старшему группы захвата, который визуально отличался от других лишь блестящей кокардой на темно-синем околыше фуражки с невысокой тульей, и более напряженным выражением лица. Глаза его, однако, полнились и светились неподдельным интересом. А вот глаза остальных троих светились ртутным зеленым, как подсветка шкалы настройки у старинных ламповых радиоприемников.

Все четверо тихих были одеты в подпоясанные широкими ремнями гимнастерки без погон, и брюки галифе. На головах – фуражки. На ногах – высокие начищенные сапоги из мягкой хромовой кожи.

Старший с почтением, обеими руками принял изъятое у Сан Саныча оружие. Повертел пистолет в руках, разглядывая, сказал «Ого!», после чего сунул его за пояс.

– Все? – спросил.

– Так точно! – глухо ответил обыскивавший.

– Вперед!

Прямоугольник стены, лицом к которой стоял, закинув на нее руки, Сан Саныч, высветился голубым, потек, растаял. Он узнал эффект воздействия универсального ключа на препятствие. Подобный был у него самого, правда – неисправный. Он скосил глаза в сторону оставленного им на столе ключа, и успел заметить, как неожиданно ловко Тянский накрыл его ладонью. Потом он быстро сунул ключ в жестянку с чаем и закрыл крышкой. Что за черт? – подумал Доманский. Что это он делает?

Мысль он додумать не успел. Те же непреклонные руки подтолкнули его в спину, и он шагнул вперед, в стену.

Еще шаг, и они оказались в большом до гулкости живущих в нем звуков, ярко освещенном льющимся из рожковой люстры светом стандартном, в общем, служебном кабинете: шкафы вдоль стен, вешалка, стол, стулья. Два не зашторенных окна. Портрет на стене. Чей портрет, Сан Саныч не признал, но сам факт был узнаваем – в его кабинете тоже имелся портрет. Но там он точно знал, чей. Он глянул в одно окно, потом в другое. Там, распростертый за ними, подмигивал ему вспученными в стелящейся мгле бесчисленными пузырями света призрачный город. Множество размытых и рассеянных мелкой мрякой огней. Лимбонго был так огромен, что от одного взгляда на его необъятность захватывало дух. Тот же взгляд позволил гостю определить, что кабинет, его принявший, располагался никак не ниже седьмого этажа – если брать по земным меркам. Значит, в городе имелись и высотные здания. Это знание мало что ему давало, пока, во всяком случае, но он все равно сделал заметку. Ничего не попишешь, привычка.

– Разрешите? – спросил старший конвоя, вскинув руку к козырьку.

– Входите, входите! – живо откликнулся сидевший за столом в большом цвета шоколада кожаном кресле человек. – Ми ждем уже.

Не усидев, человек рывком поднялся и, уперевшись сжатыми кулаками о стол, впился маленькими черными глазками, чей колючий блеск несколько растушевывался круглыми стеклами пенсне, в вошедших. В Сан Саныча конкретно впился. Грузное тело этого невысокого человека было упаковано в военный френч с большими накладными карманами. Погоны на френче отсутствовали, только над левым верхним карманом виднелся какой-то значок, вроде орденской планки. Помятое и одутловатое, но чисто выбритое лицо. Крючковатый нос, густые брови вразлет, обвисшие брылами щеки и высокие залысины на круглой голове – вот что сразу бросалось в глаза, лепило его образ.

Странное дело, несмотря на происходящее, Сан Саныч совсем не чувствовал опасности. Просто наблюдал с интересом, как бы со стороны, за ходом событий, которые, тем не менее, кружили и вовлекали его самого. Это было тем более странно, что человек, у которого он оказался в гостях, симпатии к нему явно не испытывал.

– Товарищ маршал! Задержанный доставлен! – доложил старший группы захвата.

– Ми это уже и сами видим. Ви оставьте нас пока. Побудьте за дверью, товарищ Надарая.

– А это не опасно? – засомневался Надарая. – Может быть, не стоит рисковать? Мало ли что!

– Не волнуйтесь, товарищ Надарая, нам ничто не угрожает. И снимите с товарища наручники! Ми уверены, это излишняя мера предосторожности.

Надарая отомкнул и снял с Доманского браслеты, потом положил на стол перед начальником изъятый пистолет.

– Вот, – сказал, – у него обнаружили.

– Хорошо. – Начальник открыл верхний ящик стола и с видимым почтением убрал в него пистолет. После чего, не дожидаясь, пока его люди покинут кабинет, жестом пригласил Сан Саныча располагаться: – Присаживайтесь, товарищ. В ногах правды совсем нет.

Едва Сан Саныч занял один из стульев напротив, хозяин кабинета опустился обратно в кресло. Он несколько раз сжал и распустил кулаки, легко похлопал ладонями по зеленому сукну стола, погладил его. Все эти манипуляции он проделывал, явно сосредотачиваясь, внутренне выстраивая стратегию разговора с важным гостем. Может, именно это осознание своей важности и придавало Сан Санычу уверенности?

Приняв решение, хозяин улыбнулся тонкими губами.

– Итак, давайте будем уже знакомиться! – голос его немного дребезжал, как надтреснутый колокол. – Нас, например, товарищ Берия зовут-величают. Перехватив взгляд Доманского, спросил с вызовом: – Что ви так смотрите? Не пугайтесь, ми не кусаемся.

– Берия? Я не ослышался? – удивился Сан Саныч. И, переведя взгляд на портрет, указал на него: – А там, наверху, должно быть, товарищ Сталин?

– Нет-нет, это портрет товарища дона Севрюхи. – Маршал, похожий на добродушного китайского божка, кивнул несколько раз подряд, продолжая с улыбкой глядеть на гостя. Улыбались одни губы, глаза из-за стекол пенсне глядели предельно жестко. Но, как показалось Сан Санычу, совсем не зло. – Ви, я вижу, в курсе, кто такой товарищ Сталин? Это хорошо. Это послужит нашему лучшему взаимопониманию. Товарищ Сталин, к сожалению, теперь находится в другом, далеком отсюда, месте, поэтому портрет его здесь был бы не совсем уместен.

– А вы…

– Я директор этого достойного учреждения.

– Ага, понял. Вы, товарищ Берия, – начальник Тихой стражи.

– Все-таки официально наша служба называется – Кустодия. Предлагаю придерживаться этого наименования. Если ви не против.

– Как скажете. Мне, честно говоря, без разницы. Что тюрьма, что казенный дом – суть та же.

– Не совсем. Пример, полагаю, не слишком удачный. Но ви верно заметили, как ми скажем – так и будет.

– Простите мне мое любопытство, я просто несколько удивлен, но вы – тот самый Берия? Который с товарищем Сталиным? Прославленный нарком внутренних дел времен Отечественной войны? И вас по-прежнему зовут Лаврентий Павлович?

– Конечно! Как иначе, уважаемый? Других Берий нет и бить не может. Хотя, насчет прославленного наркома ви, думается, немного приукрасили. Все равно спасибо, товарищ, нам приятно. Но в этих стенах все-таки принято обращаться ко мне – товарищ Берия. Или товарищ маршал. Вот так, пожалуйста.

– Не хотел вас обидеть, простите великодушно. Субординацию мы понимаем.

– Главное, понимать все правильно. Вообще же, дорогой товарищ, ми тут, – товарищ Берия обвел руками вокруг себя, – на страже общественного порядка стоим. Фигурально говоря. Оберегаем спокойствие граждан города Лимбонго. Для нас это – главное дело, нам не до личных обид. Поэтому ви не беспокойтесь! Пока вам ничто не грозит.

– Благодарю вас, товарищ маршал. Полностью вверяю себя вашему попечительству. Но почему – пока?

Берия, не прекращая улыбаться, покачал головой.

– Потому что, совсем уж расслабляться тоже не стоит, – подняв палец, сказал он вкрадчиво, с ясным посылом. – Пока – знак и символ бистротечности времени. Ваше положение легко может измениться на менее устойчивое. Ми к вам имеем ряд вопросов, и многое, очень многое – для вас – будет зависеть от того, как ви на них ответите.

Сан Саныч усмехнулся.

– Ви это почему сейчас улыбаетесь? – не оценил его веселья товарищ Берия. – Ми разве сказали что-то смешное?

– Нет-нет, что вы! Я по другому поводу, – поспешил объясниться Сан Саныч. Товарищ Берия, насколько он помнил историю, слыл человеком серьезным, порывистым, шутить с ним было чревато. – Честно говоря, не ожидал встретить здесь именно вас. Поэтому, никак не привыкну. К обстановке. Простите.

– Что ж, понимаем. Это ми понимаем. А вот ми вас как раз поджидали. Как вам такой сюрприз?

– Это, действительно, неожиданность. Которая говорит лишь о том, что служба у вас, товарищ Берия, поставлена на самом высоком уровне. Деваться некуда, я в ваших руках. – Откинувшись на спинку стула, Сан Саныч по привычке закинул ногу за ногу – и тут же поймал себя на этом. Подумав, что такая вольность может быть сочтена за развязность, или даже за неуважение, и переменил позу на более скромную и менее свободную. – Спрашивайте, Лаврентий Павлович!

– Только давайте, уважаемый товарищ, сразу договоримся – не врать. Я человек занятой, мне ваши байки в рабочее время выслушивать недосуг.

Сан Саныч, всплеснув руками, изобразил покладистость.

– Конечно! Согласен. Я, товарищ маршал, первый за правду.

– Хорошо, что первый. Итак, начнем сначала. Кто вы? Каким образом и, главное, зачем здесь у нас объявились? Какова цель вашего визита к нам, в Лимбонго?

– Но вы ведь, говорите, ждали меня? Значит, сами все знаете.

– Э, что-то знаем, что-то нет… Интересно послушать вашу версию, что ви сами о себе скажете.

– Да, понятно. – Сан Саныч вздохнул. Сняв кепи, несколько раз пригладил свой жесткий – соль с перцем – бобрик волос. Что его противникам было о нем известно, он, конечно, не догадывался. Но что-то они, без сомнения, знали, раз он находился здесь. И задача его теперь состояла в том, чтобы очертить круг их знаний и при этом не выйти за него, не сболтнуть лишнего. – Моя фамилия Доманский, Александр Александрович, – сказал он. – И я с Земли.

– Это понятно, что с Земли. С таким же успехом ви можете сказать – с того света!

– Так и есть, – согласился Сан Саныч. – Так и есть. Все поменялось, тот свет стал этим, этот – тем…

– Но, хоть ми не математики, знаем, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется, – товарищ Берия расправил плечи, покрутил головой, разминая затекшие мышцы шеи, и откинулся на спинку кресла. Вытянув перед собой руки, он пробарабанил по столу пальцами незамысловатое трам-там-там. Наверное, привычка такая имелась у товарища маршала. – Хорошо. Видимо, правильней будет намекнуть вам более випукло, что ми о вас знаем. А то ви так и будете ходить вокруг да около и питаться тень на плетень наводить. А этого делать, категорически не следует. Он, странно изогнув шею, посмотрел на Доманского искоса, одним глазом, и блеснул стеклом при этом, как, бывает, смотрит и лоснится влажным зрачком птица. Гриф! – тут же подметил и определил сходство Сан Саныч. И действительно, горский нос товарища маршала с такого ракурса очень походил на хищный клюв, хотя все же был поменьше, чем у упомянутого уважаемого пернатого.

– Знаете, Александр Александрович, – продолжил нагнетать товарищ Берия, – я на должности начальника Кустодии работаю уже достаточно продолжительное время, и до сих пор ни разу, подчеркиваю, ни разу, мне не встречался человек, который добровольно и целенаправленно отправился бы с Земли в Лимб. Ви – первый.

– Вам видней, – согласился Сан Саныч.

– Не перебивайте! – маршал предостерегающе вскинул палец. Повторил: – Ви первый. Дело в том, что абсолютное большинство людей на Земле понятия не имеют, что есть такое место. Что где-то есть Лимб. Поэтому самоубийцы, совершая свой прыжок, даже не могут загадать, чтобы их вынесло именно сюда. Они понятия такого не имеют! Выносит, бывает, но лишь по воле случая, или Господа, что, по мне, одно и то же. Даже среди церковников про Лимб знают единицы. Но ви – знаете. Что подтверждает наши сведения и наши догадки о том, что ви человек специально подготовленный. Понимаете?

– Вполне.

– Ми также знаем, что для проникновения к нам ви воспользовались Лабиринтом желаний. Что ви преодолели его при помощи товарища Арикары, одного из самых сильных шаманов Земли, о котором ми еще там – тут он ткнул пальцем в потолок – слишали. Все правильно?

– Все верно, так и есть.

– Ви это подтверждаете? Хорошо. Но тем самым ви подтверждаете и наши опасения, что ви не простой путешественник, а сотрудник определенной спецслужбы. Иными словами, ви – специальный агент. Разведчик. А с нашей точки зрения – шпион.

– Простите, товарищ маршал, но это лишь предположения! Я бы назвал их – фантазии, – с возмущенным видом возразил Сан Саныч. – Откуда же это следует, что я, прости Господи, шпион?

– Оттуда и следует, уважаемый Александр Александрович. Сами посудите. Не скажу заставить – вынудить товарища шамана Арикару починить Лабиринт, который был неисправен до этого тысячу лет, и запустить его в работу, мог только весьма влиятельный человек. Или весьма могущественная организация.

– Но на весьма влиятельного человека я не похож, значит…

– Это ви сказали, не я. Да, как минимум, это значит, что ви сотрудник могущественной организации. Что скажете в свое оправдание?

– Пф… Ничего!

– Хорошо! Тогда попрошу вас дополнить мой рассказ фактами, которые я упустил.

– Хм, надо подумать…

– Подумайте, товарищ Доманский. Но недолго.

Сан Саныч полез в карман за куревом. Он сунул сигарету в рот и чиркнул зажигалкой, однако товарищ Берия его остановил.

– А вот этого делать не стоит! В камере покурите!

– В камере? Спасибо, успокоили.

– А ви как думали? Все серьезно у нас, по-взрослому.

– Я слышал, что в Лимбе смерти нет?

– Ну, нет, и что, слушай? Зато ми с легкостью можем создать для вас такие обстоятельства, при которых ви горько пожалеете, что смерть вам недоступна. Рассказывайте!

Доманский вздохнул. В этом деле пока что были одни разговоры. Слишком много разговоров. То он кому-то что-то рассказывал, убеждал, то ему рассказывали, его убеждали. К чему приведут все эти разговоры? Ему сейчас, конкретно, надо убедить этого товарища в том, что он не представляет опасности ни для него лично, ни для опекаемого им Лимбограда. Ну и как-то заинтересовать в сотрудничестве. Ни одна спецслужба не отказалась бы его использовать. В этом смысле, что Моссад, что ЦРУ, что Кустодия – разницы нет. Как использовать – это другой вопрос.

– Ми ждем! – напомнил товарищ Берия. – Что ви молчите? Затрудняетесь, с чего начать?

Доманский снова вздохнул.

– С мыслями собираюсь.

– Собирайтесь! Собрались уже? Тогда излагайте!

– Да, товарищ маршал. Значит, так. Моя фамилия Доманский, Александр Александрович. Я действующий подполковник контрразведки Особого легиона, специального армейского соединения, которое противостояло вам во время недавних событий. Хочу вас сразу уверить, что визит мой сюда частный, и не несет вам абсолютно никакой угрозы.

– Почему ми должны вам верить?

– Да очень просто. Если брать Землю, Россию и наш легион, то у нас по-прежнему нет возможности проникнуть к вам сюда. Связь установить не можем – у нас нет связи-то! Мы не можем открыть проход, или этот, портал, и, соответственно, не можем послать сюда какой-то экспедиционный корпус. Да что там корпус – одного человека не можем послать! У нас и мысли, и цели такой не было. Пока, во всяком случае.

– И это говорите ви, человек, совершивший переход оттуда сюда? Ви, живое – пока еще – свидетельство того, что все, перечисленное вами, возможно? Согласитесь, звучит не слишком убедительно. Чему, по-вашему, ми должны поверить больше, тому, что видят наши глаза, или что слышат уши?

– Меня в этом деле вообще в расчет можно не брать. Я здесь, повторюсь, неофициально, по личной инициативе и, наконец, просто случайно!

– Ну, расскажите про себя. Ми послушаем. И про Лабиринт желаний расскажите, не забудьте.

– Я, товарищ Берия, вообще-то человек здравомыслящий. Более того, трезвомыслящий! Ни в какую магию, колдовство и прочую мистику не верю. Но как, с вашего позволения, специалист и профессионал, стараюсь не упускать ни малейшего, даже призрачного шанса добиться требуемого результата. Я обязан использовать все возможности, и я их использую.

– Это вы сейчас о чем?

– О лабиринте же.

– Как ви о нем узнали? Откуда вообще взялась такая идея, использовать лабиринт?

– Тут вот какая история. Был у меня боевой товарищ, друг, он пропал во время вот этой последней нашей компании. По некоторым сведениям, которым мы склонны доверять, он не погиб, а оказался здесь у вас, в Лимбе. И я, наверное, не подумав, наверное, излишне эмоционально, пообещал его жене, что постараюсь вернуть друга домой. Вот, слово не воробей, вылетело – изволь выполнять.

– И вы решили отправиться за своим другом в Лимбонго? Вот так просто?

– Да. То есть, нет. Все было не так. Я в тот момент ни о каком Лимбе даже не подозревал. Но когда стал изучать вопрос, это название выплыло на поверхность. Тогда же мне было сказано, что единственная возможность попасть сюда – посредством лабиринта.

– Ми тоже знаем, что это единственная такая возможность – не считая, конечно, открывающихся порталов и тому подобных эксцессов. Но ми также знаем, что Лабиринт желаний долгое время был неисправен…

– Так точно, товарищ маршал, был неисправен. Я, собственно, как раз и отправился выяснить, в каком он состоянии. Но товарищ шаман Арикара сообщил, что он лабиринт починил, и что может попытаться провести обряд для его запуска прямо сейчас. Точней – в течение двух-трех дней. Иначе, следующего удобного момента пришлось бы ждать полгода. Да и то, неизвестно, что там, через полгода будет. Я согласился. Попытка, как вам известно, не пытка.

– Это точно. Как ви познакомились с товарищем Арикарой?

– Я не был с ним знаком – до того. Но вот этот мой друг, которого я разыскиваю, он – был. Товарищ Арикара даже был чем-то ему обязан, поэтому и согласился нам помочь.

– Вот как. Виходит, ваш товарищ не такой уж простой человек. Как, ви говорите, его имя?

– Я не называл его имени.

– Так назовите, ну! Ми бы хотели с ним тоже поговорить. Ви не переживайте, ми не причиним ему вреда. Мамой клянусь, ну! Слово маршала!

– Хорошо, – Запираться было бесполезно. Верней, в тотальную молчанку играть не следовало. Но надо было понять, о чем говорить можно, а о чем упоминать ни в коем случае не следовало. Само собой, про Варвару-красу – молчок. Но и об остальном тоже лучше бы не распространяться. Сержа, однако, придется назвать, иначе самому ему вряд ли удастся его найти в таком-то муравейнике. Сан Саныч проглотил не дававший говорить комок в горле, откашлялся. – Хорошо. Думаю, вы достаточно легко сможете найти его сами. Это капитан Сергей Таганцев. Я его разыскиваю.

– Гм, капитан Таганцев. Нет, ми такого человека не знаем. Но в ближайшее время, уверен, узнаем. Так, а что, ви говорите, он совершил для товарища Арикары?

– Я ничего такого, товарищ Берия, не говорил.

– Нам кажется, товарищ Доманский, что ви снова испитываете наше терпение. Или нам так не кажется?

– Кажется, Лаврентий Павлович, кажется. Я ничего такого не говорил. И не мог сказать, по простой причине: я этого не знаю. Тогда у меня был очень напряженный период в жизни, мы с Таганцевым мало общались, и вообще редко встречались. Просто потому, что находились в разных местах. А потом он пропал. Когда же позже я начал проводить свое расследование, мне в ответ стали выдавать какие-то несообразности, выдвигать совсем уж мистические версии, так что я до поры даже перестал допытываться.