Читать онлайн Холостяцкие откровения бесплатно

Эпохально-семейный роман

для взрослых

Произведение

литературно-художественное

в двух томах

Памяти безвременно

ушедших родителей

посвящаю

НЕ БЫТЬ ПОДДЕЛКАМИ

В этом романе я попытался честно рассказать потомкам, как мы жили и грешили во второй половине XX века. Автору-холостяку, как и тому неимущему пролетарию, нечего терять, отсюда и предельная откровенность излагаемых в повествовании мыслей. Быть может, на фоне других творений (которых, безусловно, будет написано еще немало о перипетиях последнего века второго тысячелетия) это произведение не покажется однотипным, а тем более высосанным из пальца.

Видимо, нет ничего ужаснее в этом мире, чем потеря любимых, близких, родных. В такие моменты очень остро начинаешь сознавать, насколько хрупка и призрачна грань между Жизнью и Смертью. Потеряв, почти в одночасье, вначале (в декабре 1991 г.) матушку, а затем (в марте 1993 г.) отца, которым от роду было всего по 55, я дал себе зарок, что обязательно напишу правдивую вещь, посвященную им.

Великий русский композитор Сергей Рахманинов, отмечая истоки, питающие его гений, говорил: "Своим дарованием я обязан Богу, одному только Богу. Без него я – ничто". Я же в этом смысле выскажусь приземленней: своим дарованием я обязан родителям, без них бы я был ничто. Светлая память о них – всегда в моем сердце…

И еще есть Душа, к которой испытываю неодолимое тяготение, – Душа моего любимого писателя Николая Васильевича Гоголя, с которой, надеюсь, встреча еще впереди.

Первый том – это рассказ о зарождении и становлении семьи – ячейки нашего общества. Временной отрезок – от начала, вернее, середины прошлого века до конца семидесятых. Помимо так называемой «клубнички» (супружеских измен, нескромных детских «шалостей», постельных сцен, художественно обоснованной ненормативной лексики героев в отдельных эпизодах и т.д.) идут серьезные размышления о судьбе страны-горемыки. Царящая в обществе двойная, а то и многочисленная (в зависимости от обстоятельств) мораль накладывает свой недобрый отпечаток и на взаимоотношениях в семье. А если, к тому же, сама семья создается, образно говоря, на зыбкой почве, то нетрудно представить, какие печальные последствия ее ждут. Что, собственно, и происходит с героями романа.

Все разворачивающиеся семейные страсти, события происходят на глазах мальчика, Славика Драйзерова, который сквозным образом проходит через повествование. Являясь натурой впечатлительной, романтической, мальчик пропускает их через свой пытливый ум и отзывчивое, неравнодушное сердечко. Он глубоко переживает разлад близких ему людей, и с ранних лет в нем растет и крепнет чувство неприятия этих ненормальных семейных, а впоследствии (по мере его взросления) и общественных отношений… Заключительный финал первого тома: семья распадается, и ее глава, Драйзеров-старший, уходит к другой…

Действие второго тома охватывает заключительную четверть века. Слава, теперь уже взрослый парень, покидает родительское гнездо, которое, собственно, уже давно порушено и перестало быть таковым, и становится бродягой по жизни… Идет яростный, усиленный поиск того, чего желает каждый смертный, – любви, счастья, справедливости. Но, как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров. Деградация и хаос, блуд и хамство, захлестнувшие общество, словно всепроникающие губительные ядерные частицы (тоже, кстати, порождение XX века), растлевают наши души. Стремительный расцвет цивилизации, увы, ведет к уничтожению культуры. А это, в свою очередь, негативным образом отражается на здоровье народа и государства. И в итоге, на стыке второго-третьего тысячелетий, мы имеем то, к чему пришли изрядно потрепанные, заблудшие и опустошенные, – больное общество и слабое государство.

Но не все так мрачно, господа! Островки любви и счастья все же есть (и они, уверен, будут расти и множиться), и об этом вы тоже прочтете во втором томе. И, главное, стряхнув с глаз пелену порочного прошлого, мы обязательно поправимся. Ведь на смену болезни, если она не запущена, приходит выздоровление. Здоровый и праведный образ жизни, хочется верить, когда-нибудь все же войдет в нашу повседневность, как хлеб и вода.

«Давайте же, – призывает автор в конце романа, – не будем подделками, уродливыми подобиями». Это, можно сказать, одно из ключевых условий, по мнению автора, нашего будущего благополучия… Мы грешим, но мы и каемся. И в этом, видимо, наше спасение.

Николай Краевский

ТОМ ПЕРВЫЙ

"Почитай отца твоего и мать твою,

чтобы продлились дни твои на земле,

которую Господь, Бог твой, дает тебе."

 Ветхий Завет,

 Исход,

 глава 20.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1.

К представительницам прекрасного пола Славик Драйзеров стал проявлять повышенный интерес со второго, если не с первого класса. Если не это, то, наверное, с его темпераментом следовало бы стать маньяком-насильником или просто бабником-обольстителем. Первое сразу надо исключить по причине жалостливого отношения Драйзерова к людям, разумеется, хорошим (к плохим бывал жесток, однако никакого к ним влечения, тем более полового, не испытывал) и отсутствия в его поведении врожденной и приобретенной наглости. Не "светило" и второе, поскольку не обладал Славик достойной в таких случаях внешностью (маловат ростом и не была привита любовь и привычка – красиво и со вкусом одеваться) и, опять же, недостаточно был смел и целеустремлен, быть может, просто ленив. Но есть, правда, и третий путь, уводящий от вышеобозначенного порока, – женитьба. Увы, здесь тоже не обошлось без проблем, потому как Драйзеров был вовсе не против жениться, но только по любви. Безумной, но ответной. Однако как-то все больше "везло" ему в жизни на безответную. Сие хроническое недоразумение к тому же усугублялось его неуживчивым, вернее, неприспособленческим характером, частыми ссорами с начальством, в результате чего нередко вынужден был менять места жительства, покидая один городок за другим. Это, согласитесь, едва ли сопоставимо с представлениями об уютном семейном гнездышке, которое приносит счастье.

На ум приходит анекдот… Тихий час в детском саду. Лидер средней группы знакомится с новеньким:

– Эй, слысыс, тебя как зовут?

– Вова.

– А сколько тебе лет?

– Навелно, четыле.

– А к женщинам тянет?

– Не-а.

– Значит, не четыле, а тли…

Акселерация, одним словом, господа. Не обошла она стороной и нашего героя. Первый раз Славик почувствовал себя мужчиной в семь.., восемь.., нет, наверное, все-таки в девять-десять лет, когда познакомился с Елизаветой Николаевной, классной дамой (не в смысле превосходной женщиной, хотя это тоже правильно, а учительницей начальных классов; мальчик в школу пошел почти с восьми). Елизавете Николаевне тогда по годам было около пятидесяти, возможно, и больше, но выглядела она, право, феерически: ярко накрашенные пухлые губки хорошо смотрелись на фоне иссиня-черных, длинных, почти как приклеенных, ресниц. И зубы были удивительно ровными и на редкость белоснежными для дамы зрелого возраста.

Разумеется, мальчику еще не дано было понять, что любая женщина желает всегда быть красивой, вне зависимости от своих природных и возрастных данных. И что, помимо естественной, красота бывает и искусственной, секреты которой известны чуть ли не с самого рождения, передаваемые в генах каждой представительнице слабого пола. Это уже потом, будучи старшеклассником, привлекательность учительниц воспринимал как должное и даже был глубоко внутренне возмущен, когда одна преподавательница по математике изо дня в день, из месяца в месяц появлялась перед классом в опостылевшей всем, во всяком случае ему, одной и той же кофте раздражающе неприятного желтого цвета.

Мальчик зачарованно впивался своими глазками в прекрасные уста Елизаветы Николаевны, изливающие не менее прекрасную, великую родную речь. Кстати, один из предметов, которые она вела, так и назывался: "Родная речь". Добавьте к этому изысканные манеры дамы – плавные, словно взмахи лебединых крыльев, жесты всегда ухоженных рук, едва уловимые поклоны головы, всегда со вкусом сделанную прическу и мягкую поступь еще не потерявшей формы фигуры – и вам, надеюсь, станет понятным, господа, то пылкое чувство, которое вдруг испытал мальчик по отношению к этой зрелой женщине… Впрочем, почему вдруг?! Волна авторской памяти чрезмерно спешит вперед, скрывая под собой любопытные поступки, эпизоды жизни Славика, относящиеся к еще более раннему его возрасту.

2.

Мальчик родился в семье военнослужащих, а военнослужащие большой и могучей империи, в подавляющем большинстве, словно цыгане, постоянно были на колесах и жили табором – в военных городках, то бишь в ограниченном пространстве и в узком кругу сослуживцев, особенно это было типично для житья-бытья на так называемых "точках", расположенных на приличном удалении от цивилизации. Сие обстоятельство, видимо, сыграло не последнюю, если не сказать решающую роль в индивидуальном становлении и развитии мальчика. Дело в том, что с ранних детских лет он был лишен возможности приобщаться к коллективу (коллективному сознанию, поведению), обществу своих ровесников через посещение детского садика, то есть воспитание получал исключительно дома, в обществе родителей, из которых мама Лена нигде не работала и тоже большую часть своего времени сидела дома. Но даже если бы и представилась возможность, папа Игорь, а именно он был главой и добытчиком семьи, вряд ли дал бы добро на детсадовское, то есть коллективное воспитание любимого и единственного сына. Отсюда и закладывалась основа эгоцентрической натуры будущего закоренелого холостяка.

А все началось с замочной скважины, да-да, обыкновенной замочной скважины, через которую можно подглядывать за тем, что происходит за закрытой дверью. Для пущей наглядности и убедительности, господа, хочу заострить ваше внимание на довольно дерзком и смелом по своему необычному и предельно точно психологически обоснованному содержанию кинофильме шестидесятых годов американского режиссера Марка Пауэла "Подсматривающий". Герою картины фотографу-режиссеру Марку Льюису (кстати, бьюсь об заклад, что Пауэл в немалой степени списал с себя этот неординарный образ) задается вопрос:

– Какой журнал самый продаваемый?

– Где девушки на обложке и без одежки, – слышим в ответ.

Фотограф не мог не знать этой бесспорной, затрагивающей животрепещущие струны человеческой психики истины уже хотя бы потому, что с детства пытался разгадать тайны "запретного плода", подсматривая через замочную скважину за обнаженными женщинами. Как ни печально и ни трагично, с возрастом познания и желания Марка в этой области трансформировались в маниакальную, болезненную зависимость, приведшую его к убийствам предметов обожания – фотомоделей. К сему, увы, приложил руку его отец, ученый, своеобразно проверявший на ребенке реакцию нервной системы на страх: подбрасывал спящему мальчику в постель ящерицу и проделывал другие изощренные операции. Чувство страха, возможно, изрядно замешанное на отвращении и ненависти, росло, крепло и… потребовало разрядки, снятия напряжения. Насилие ведь, как известно, в какую бы тогу оно ни рядилось, всегда порождает насилие.

Однако, ради Бога, не подумайте, господа, что наш Слава Драйзеров впоследствии все-таки приобретет репутацию маньяка и, так сказать, вступит в конфликт с мирским Законом. Спешу вас заверить и успокоить: к счастью, ни мама Лена, ни папа Игорь не проводили над ребенком ужасных экспериментов, но они были живыми людьми, к тому же очень молодыми родителями (поженились в двадцать), и, как говорится, ничто человеческое им не было чуждо, их плоти жадно и страстно тянулись друг к другу… И вот в один прекрасный день, да-да, именно в день, а не в ночь, до слуха пятилетнего Славика, раскачивающегося на ярко раскрашенной деревянной лошадке, – шикарном подарке к Дню его рождения, – из другой комнаты донеслись обрывки приглушенного женского смеха, перемежающегося с мужским воркованием. Звуки эти то стихали, то вновь давали о себе знать. Любопытство, завладевшее мальчиком, пересилило его интерес к лошадке, и он, расставшись с нею, подошел к соседней комнате и осторожно толкнул дверь, но она, естественно, оказалась запертой. Тогда Славик, слегка привстав на цыпочки, прильнул глазком к дверному отверстию для Т-образного ключа. И его взору открылась необычная доселе ему картина. Папа с широко раздвинутыми ногами и с приспущенными галифе (в тот будничный день, ближе к вечеру, Драйзеров-старший должен был заступить в суточный наряд, поэтому находился дома на законном отдыхе) лежал на маме и азартно покусывал ей ухо и шею. Мама при этом извивалась, как змея, как бы пытаясь вырваться из объятий чего-то горячо шептавшего ей на ушко. Увиденное длилось несколько секунд, затем, инстинктивно почувствовав недозволенность сего постыдного подглядывания, Славик ретировался. Но и тех секундных мгновений вполне хватило ребенку для глубоко потрясших его юное, пылкое сознание впечатлений. Раскрасневшийся, возбужденный он выбежал на улицу и долго бродил по окраине леса (гарнизон, где они жили, утопал в живописном лесном массиве), переживая случившееся. Подсознательно мальчик ощущал, что раскрывшаяся перед ним картина как бы пробудила в нем неведомые ранее желания, и теперь, "проснувшись", они его будоражили, тревожили, требовали к себе внимания. Но как их удовлетворить, малыш, понятно, имел еще весьма смутные представления. Однако проказница-природа, заложенная в генах, безжалостно искушая порочный росток, призывала действовать, действовать, действовать… Впрочем, не природа тому виной, а закравшийся в сердце бесенок.

3.

Спустя месяц Славик столь же беспечно бродил по лесу, пиная еловые и сосновые шишки, как вдруг его внимание привлекла женщина, вышедшая из частного домика. Она принялась копаться на грядках, разбитых рядом с домом. Это была жена командира части Коренева Надежда, высокая, дородная, статная блондинка лет тридцати-тридцати пяти. Видимо, она вышла ненадолго что-то сорвать для приготовления пищи, поэтому была в шелковом китайском халате, расшитом огромными красными и белыми цветами на голубом фоне, и в мягких домашних тапочках-шлепанцах. Мальчика и эту ослепительную, шикарную даму разделяло расстояние метров двадцать-тридцать и, что удивительно, вокруг не просматривалось ни души: только Она, копошащаяся в земле, и Он, предусмотрительно спрятавшийся за деревья и беззастенчиво вперившийся в нее зоркими, широко раскрытыми глазами. И тут мальчика осенила мысль: лечь на землю и, подобно папе Игорю, широко раскинуть ноги. Эффект был достигнут мгновенно. Продолжая в такой позе наблюдать за совершенно ничего не подозревающей Надеждой, у которой время от времени можно было отчетливо видеть пикантные подробности туалета и непроизвольно волнующие не по-детски разгорячившееся воображение запретные места породистой фигуры, выбивающиеся из-под халатика, малыш почувствовал, как по телу расходится сладкая, приятно дурманящая истома. Причем, чем активнее ребенок елозил по относительно мягкому елочно-лиственному настилу, обильно покрывающему пролесок, не прерывая при этом наблюдения за красоткой, тем сильней испытывал это необычное зрительно-чувственное, телесное наслаждение. О, за время своей недолгой пятилетней жизни Славику еще никогда не было так хорошо, как в общении с этой пленительной блондинкой, пусть даже и на расстоянии! Он знал это точно. Мысленно обладая этими восхитительными формами, творениями гениальной Природы, он ощущал почти пик блаженства. И каковы же его были разочарование, досада, когда прекрасная незнакомка, столь страстно возбудившая его, сделав свои дела, скрылась в доме. Издав протяжный стон неудовлетворенного, начинающего самца, Славик откинулся на спину и лежал еще так минут десять, прокручивая в памяти пленку своей первой эротической любви и прислушиваясь к биению не на шутку разошедшегося разбуженного сердечка.

Теперь даже на свои игрушки мальчик смотрел как на потенциальное средство удовлетворения пробудившейся страсти. Оценивал, прикидывал, фантазировал. Выбор пал на резиновый большой мячик. Видимо, его округлая, упругая форма чем-то отдаленно напоминала Славику то, что он так жадно пожирал глазами у Надежды. Уединившись с мячиком, попробовал поиграть с ним в любовь. Игру условно можно было окрестить примерно так: Славик наверху, лицом вниз, мячик под ним. Правило игры было совсем простым: катаешься на мячике до тех пор, пока не станет столь же приятно, как при подглядывании в пролеске. Для этого, как понял малыш, одного "катания" было недостаточно, нужно было еще напрягать зрительную память, чтобы в деталях восстановить сладкую картинку. Но… все равно что-то не получалось, не срабатывало до конца, и Славик, разгоряченный, взъерошенный, угрюмо отбрасывал мячик в сторону. В последующие дни попытки возобновлялись и… столь же безрезультатно. А вскоре, к своему огорчению, младший Драйзеров отметил про себя, что тот некогда яркий образ, запечатленный им на опушке леса, все более и более тускнел в его мозгу, приобретая смутные, нерезкие очертания… Лишь через пару лет до него дошло, что требовались новые, яркие впечатления.

4.

Он уже ходил в школу, в первый класс, и жили они на другой "точке", также затерявшейся в необъятных лесных просторах великой матушки – России. До ближайшего населенного пункта, кержацкой деревни Акинфиево, было километров пять-семь. Туда, в школу, и отвозили детей военнослужащих…

Между прочим, господа, как все-таки это скверно, когда у человека, можно сказать, с рождения "кастрируют" одно из наиважнейших жизненных чувств – чувство родительского дома по причине элементарного отсутствия последнего. Походная, скитальческая жизнь с остановками во временных прибежищах и полная неизвестность в будущем – это ли не повод впадания в меланхолию и отчаяние если не в пору цветущей молодости, то на склоне лет, когда просто некуда приткнуться и не от кого ждать поддержки, хотя бы даже и моральной?! Да, милейшие, ужасное сие занятие – рвать, а тем более терять родительские корни и мыкаться по жизни до кончины перекати-полем…

Случалось, что и на своих двоих приходилось добираться из школы домой из-за неприбытия транспорта. Не в одиночку, конечно, – со взрослыми в качестве сопровождающих, а то и вполне самостоятельно – пацанвой. В яркие весенние дни подобные прогулки были им даже в радость, но вот поздней осенью, а в особенности зимой, подобные переходы были сопряжены с определенной опасностью – быть обмороженными, а то и подвергнуться нападению голодных волков, которые стаями рыскали по лесной чаще, нередко подходя к самой дороге, соединяющей военный стратегический объект с вышеназванной деревней.

Однажды Славик возвращался с родителями поздним зимним вечером. Было очень холодно, но папа Игорь периодически отогревал руки и щеки сынишки, растирая их шерстяной перчаткой. И даже брал его к себе на плечи, чтобы путь не показался таким долгим, нудным и не подкосили бы уставшие ноги.

– Папа, мама, посмотрите, что это за светящиеся огоньки впереди? – вдруг громко поинтересовался Славик с высоты широких отцовских плеч, указывая рукой немного в сторону от дороги.

– Это волки, – обреченно выдавил из себя отец. – Теперь надо уповать на судьбу: проскочим – хорошо, нет – будем бороться, у меня есть нож, спички. Эти звери боятся огня. Доставай из ранца свою тетрадку с двойками, будем поджигать.

Папа Игорь пытался шутить, но Славику с мамой было вовсе не до шуток.

– Ты же знаешь, – серьезно отреагировал мальчик, – у меня нет двоек… Может, пойдем назад?

– Запомни, сынок, и потом передай своим деткам нехитрое жизненное правило: "Обратной дороги нет, но есть опасность оступиться". Так вот, старайся идти так, чтобы поменьше оступаться – меньше шишек набьешь и шею не свернешь.

– О чем ты говоришь, дорогой?! – вмешалась встревоженная мама. – Зачем нам было рисковать и идти пешком в такую стужу, я же говорила: надо было остаться и переночевать у знакомых. Вот до чего доводит твое упрямство… Господи, помоги нам, грешным.

Бог, видимо, услышал ее отчаянный призыв, и они… проскочили. Славик отчетливо слышал звериные завывания, но волки почему-то так и не отважились приблизиться к потенциальным жертвам, еще долго преследуя их на значительном удалении. Отстали они лишь недалеко от "точки", когда на горизонте завиднелся красный фонарь на верху водонапорной башни.

В эту ночь Славик долго не мог заснуть, обдумывая, вернее, переживая так благополучно закончившуюся для их семьи встречу с матерыми. И слышал за стенкой странные стоны и вздохи. Собственно, об их происхождении он уже имел более или менее ясные представления.

5.

Если бы по прошествии лет, господа, старого холостяка Вячеслава Игоревича Драйзерова спросили напрямую: "Дорогой, объясни, как ты тогда, будучи первоклашкой-промокашкой, смог подойти к родной матушке с таким нескромным, можно сказать, бесстыдным предложением?", то он, право, лишь беспомощно развел бы руками и без всякой утайки заявил бы примерно следующее:

– Сам, ребята, поражаюсь. Был, видимо, настолько глуп, что и не ведал, что творю. Вселился Бес в младенца.

Да, уважаемые сограждане, порой такие в жизни поступки совершаешь, что и спустя 20, 30.., 50 лет не можешь не вспоминать их без содрогания в сердце. А случилось вот что.

Стоял зимний пасмурный день. Было хмуро и скучно как на улице, так и дома. Мама Лена находилась у окна, вероятно, выглядывая папу.

– Холодно-то как, – задумчиво произнесла она, – ноги озябли.

Была она на коленках на стуле, локтями оперевшись о подоконник. Ее слова, а также открытые, без колготок и чулок ноги в этой необычной позе и привлекли внимание обуреваемого похотью Славика. Он немного волновался, и сердце, казалось, вот-вот должно было выскочить из его груди, однако либидо оказалось сильней моральных канонов, и он, едва справляясь с дрожью в голосе и теле, произнес пересохшими губами:

– Мама, можно я погрею твои ноги?

Она стремительно повернулась, зыркнула на сына, и, как ни в чем не бывало, без всяких дополнительных, наводящих вопросов великодушно разрешила:

– Ну погрей.

О, Боже, помилуй их за те содомские деяния. О чем думала женщина-мать на ту пору, одному Всевышнему известно… Мальчик калачиком свернулся на маминых ножках, стараясь как можно тесней, плотней поджать их под себя. Славик быстро почувствовал, как каменеет, наливается тяжестью его неуправляемый, бесноватый "инструмент". Он, словно опасаясь лишних движений, замер на своем "кладе", притворившись засыпающим, для чего прикрыл глаза. Мама Лена тоже как бы замерла, не оборачиваясь и ничего не говоря, и лишь изредка слегка шевелила, видать, затекшими под тяжестью сына ногами, чем, кстати, доставляла ему неописуемое блаженство: каждый толчок извне вызывал в нем ответный импульс, обратную приятную реакцию. Постепенно рот Славика наполнялся тягучей слюной, и вдруг… свершилось: теплая, принесшая долгожданное снятие напряжения струя в трико заставила его прийти в себя и оставить ноги мамы в покое.

– Как хорошо и тепло было, – произнесла мама, наконец-то взглянув в сторону Славика и загадочно улыбнувшись.

Но мальчик-шалун уклонился от встречи с ее взглядом и тихо удалился в свою комнату.

6.

Игорь как мужчина не очень-то устраивал, в смысле удовлетворял, Лену, но он, видимо, об этом не догадывался, а ей было неловко заводить с ним разговор на деликатную тему. Впрочем, она и сама не могла до конца разобраться в своих чувствах: то ей казалось, что она совершила великую ошибку, согласившись на брак с Игорем (по дороге в загс даже порывалась сойти с дистанции, но он уговорил не делать, с его точки зрения, глупостей); то он ей представлялся очень милым и нежным, почти любимым; а то и вообще впадала в состояние некоего нейтралитета: мол, если не полюбится, так стерпится, а не стерпится, так переживу, многие без любви живут и ничего.

Не вина, а беда его была в том, что выпускник военного зенитно-артиллерийского училища, он же старший техник по аппаратуре кабины-локатора "Ц" не мог доставить своей молодой, сероглазой, с природным пепельным цветом волос красавице-жене Леночке столько любви, сколько требовалось ее неуемной душе, темпераментной натуре. Его суровая профессия определяла не менее жесткий стиль жизни: постоянные дежурства, тревоги, командировки, кропотливая работа с личным составом. Надо признаться, дорогие соотечественники, что Родина тогда действительно могла спать спокойно и не волноваться за своих сыновей-защитников: свой ратный труд они выполняли без страха и упрека, причем нередко жертвуя самым дорогим – жизнью, собственным здоровьем. Люди, а военнослужащие тем паче, были истинными патриотами своей страны. А ее руководители особо не церемонились с потенциальными противниками (и правильно, между прочим, делали, памятуя, видимо, о русской пословице: с волками жить – по-волчьи выть). Ах, вы такие-разэтакие, в Турции ракеты выставили против нас – мы тоже не лыком шиты: получите, пожалуйста, под нос нашпигованный "пирог", благо у нас тоже друзья-единомышленники имеются в лице легендарного Фиделя… Ах, вас вовсе не устраивает подобный расклад, тогда, будьте любезны, нулевой вариант: вы отвозите свой смертоносный груз с Турции, а мы – с Кубы… Вот и ладненько, договорились… Игоря, кстати, тоже вместе с семейством готовили отправить на Кубу, и лишь его патологическая педантичность поломала все карты. Надо было, видите ли, ему в анкетных данных сообщить, что его старший брат Вячеслав (в честь его и был назван сынишка Славик) в годы фашистской оккупации служил в полиции. Служить-то он служил, но по заданию партизанского отряда, куда передавал ценные сведения. А когда пришли наши, ушел с действующей армией и геройски погиб в рукопашной схватке с врагом в боях за освобождение Венгрии в звании младшего лейтенанта. В результате навеки запечатлен в списках: "Они сражались и погибли за Родину…" Обойди, Игорь, молчанием тот якобы компрометирующий факт в биографии его брата-героя и, глядишь, омыл бы сапоги в Карибском море, и женка с пацанчиком потешились бы в ласкающих теплых волнах. Здоровье бы поправили, а так… Драйзерову-старшему едва исполнилось 25, когда военврач на прохождении плановой медкомиссии вынес ему неутешительный вердикт:

– Мужайтесь, старший лейтенант. Спать с женой вы еще смогете, и вообще с женщинами, но вот детей, к сожалению, иметь не сможете: пустое ваше семя. Тут, как говорится, ничего не попишешь.

А еще ведь недавно Игорь гордился и радовался, как его подразделение вовремя запеленговало и вело по индикатору в своей высокочастотной кабине-крутилке американского шпиона-пилота Пауэрса, вскоре сбитого коллегами-ракетчиками недалеко от Свердловска…

После такого горького сообщения врача Драйзеров не то, чтобы возненавидел свою службу, но очень, очень на нее обиделся: за что кару терпеть?! И еще он очень пожалел о том, что не удалось "прикупить" братика или сестричку для Славика, который, кстати, хотел этого. Но вот мама Лена сопротивлялась, вероятно, по той же причине: из-за неуверенности в собственных чувствах. Драйзеров-старший пока решил воздержаться что-либо говорить жене о неприятной новости, однако, находясь под сильным впечатлением, в ту ночь Игорь был явно не в форме: ни с первой, ни с третьей попытки любовь не получилась.

– Извини, – сквозь зубы процедил Игорь, – устал, служба, – и повернулся спиной. Не потому, чтобы отстала, а чтобы скрыть от нее накатившуюся слезу. Мужчины, господа, плачут редко, но… метко. А она лишь тяжело вздохнула и уснула со своими мыслями, так ни о чем и не догадавшись.

Игорь же не спал еще долго. В памяти всплыла несостоявшаяся его встреча с Леной и ребенком, которых он отправлял на лето к родителям на Украину. Он так соскучился по ним, так ждал их возвращения. К дню приезда сделал генеральную уборку, наведя идеальный марафет в квартире, ставшей за три месяца холостяцкой. Все тряпье перестирал, выгладил. А приобретение цветов стоило ему целой проблемы. Выяснилось, как ни странно, что в этой глуши не то что роскошного букета роз, но и скромного из неполевых ромашек днем с огнем не сыщешь. Аж на командира части вышел, умолял отпустить смотаться за 200 километров, где специально выращивают в теплицах. Командир оказался добрым малым: не только в положение вошел, но и собственный служебный газик предоставил. Такие большие-пребольшие и красивые гладиолусы выбрал, семь штук, чуть ли не четверть месячной зарплаты выложил… Весьма довольный, счастливый мчался родненьких встречать на том же командирском газике на вокзал. Всю ночь прождал… А она, легкомысленная, взяла такси. Оно, между прочим, промчалось навстречу газону. По приезде умилилась, конечно, букету на столе и… бай-бай, уложив и сынишку. Знала ведь, что должен подъехать, встретить, но, будто бы назло, не пожелала ждать.

Когда рано утром неспавший, растерянный Драйзеров-старший появился в своей квартире, где, как ни в чем не бывало, весьма сдержанно поприветствовала его собственная супруга, холодно чмокнув в щечку (мол, прости, что разминулись), он первый раз в их совместной жизни серьезно сдал: повалился на диван и заревел. Громко, навзрыд.

– Папа, что с тобой, почему ты плачешь, мы же здесь, здесь?! – попытался успокоить его Славик, но сам не выдержал и со слезами на глазах выбежал на улицу.

"Неужели в письме была правда?!" – с этим мучившим его вопросом Игорь и заснул под самое утро. Не дававшее покоя письмо Драйзеров получил от родственников, где гостила Лена со Славиком. Ему в деликатной форме давали понять, что Лена связалась с каким-то местным фраером, нередко домой приходила очень поздно и навеселе и что, мол, совершенно не исключена вероятность того, что ему уже наставили рога. Тогда Игорь весьма рассердился на родных, посчитал их болтунами и сплетниками, а письмо в сердцах порвал на мелкие клочки. Уж очень его содержание было несопоставимо с тем, что собственноручно писала Леночка, обращаясь к нему не иначе, как в уменьшительно-ласкательной форме и заверяя в том, что очень тоскует по дому, по нему, родному Игорьку.

7.

Слава вернулся с уроков раньше обычного: заболела учительница, и ребят отпустили. В комнату он вошел тихо, как мышонок, и застал матушку за странным занятием: она сидела к нему спиной на углу жесткого стула и активно производила вращательные тазо-бедренные движения. Ее дыхание было частым и сильным. Опять же инстинктивно Славик догадался, что мама занимается тем же, чем и он, когда нечего делать и хочется чего-то необыкновенного и приятного. Осторожно, чтобы не спугнуть, сынишка удалился прочь. А Лена, между тем, самостоятельно компенсировала свою неудовлетворенность от несостоявшихся прошлой ночью супружьих утех. И перед глазами ее расплывалась в слащавой улыбке самоуверенная физиономия Гарика, так искусно сумевшего позапрошлым летом, когда была с сыном на отдыхе на Украине, ужом влезть в ее душу, и не только в душу… Успокоившись, придя в себя, Лена поправила неприлично вздернутое платье и подошла к шифоньеру, где в укромном месте, в завернутом капроновом платке, хранилась увесистая пачечка писем от мужа: он писал ей довольно часто, и почти в каждом послании признавался в горячей и преданной любви. Особенно ее растревожила, весьма и весьма взволновала одна из последних его весточек накануне ее возвращения с бурно проведенного курортного сезона на его родине. Драйзеровой вновь захотелось перечитать это письмо:

"… Я уже тоже сильно соскучился по Вам. Как ни говори, а свои все же дороги, мы ведь так привыкли друг к другу, всегда вместе, и я тоже жду, как и ты, когда мы встретимся, моя любимая. Если бы я даже когда-то встретил на своем пути девушку гораздо лучше тебя, все равно я не смог бы ее так полюбить и уважать, как в настоящее время тебя. Я себе просто не представляю, как бы мы были врозь. Ленчик, родная, я тебе раньше об этом не говорил, таил в душе, но вот теперь не выдержал, потому что не могу жить без тебя. Милая моя, я жду тебя с большим нетерпением, ты каждый час рядом со мной, я тебя ласкаю, я о тебе думаю, я тобой живу, ты со мной ложишься всегда спать, я тебя обнимаю, целую, ты вся со мной. Поверь, драгоценная, говорю тебе это от чистого сердца, от всей души… Надеюсь, родная, ты не будешь спекулировать моей безграничной любовью и симпатией к тебе. Давай забудем все наносное, плохое, которое, может, было между нами. Ведь жизнь в конце концов так прекрасна, пусть даже если на пути к счастью встречаются преграды. Не нужно и не будем отчаиваться, научимся держать себя в руках и видеть то чудесное в жизни, что порой просто не замечаешь.

Леночка, ты все спрашиваешь, милая, когда приехать? Да я рад был бы прямо сейчас тебя видеть перед собой, но, увы! Я уже писал, что, может, с сентябрьской получки смогу тебе выслать нужную сумму.., однако, смотри сама: если не можешь столько выдержать, так приезжай быстрей, а деньги я сниму в кассе и тотчас вышлю телеграфом, ты только намекни. Знай, любимая, я жду тебя всегда. Когда бы ты ни приехала, я буду весь твоим. Сейчас, признаюсь, немного отдохнул и чувствую, как ты: мне позарез нужна женщина, но, родная Ленусик, ради нашей общей любви я готов потерпеть, и тебя дождусь честно, только тебя, поверь, славная моя женушка. Думаю, ты поймешь меня правильно: очень надеюсь на взаимность, иначе, прости, будет подло с твоей стороны, если ты такие чувства променяешь на какую-нибудь дешевку. Это будет несправедливо…

Я никогда еще с тобой так не объяснялся, Ленок, но будь уверена, очаровательная моя, что каким я был в прошлом к тебе – ласковым, любящим и нежным, – таковым остался и теперь… Нет, все-таки кривлю душой: теперь еще сильней в тысячу раз стал тебя уважать и любить. Ты, насколько знаю, иногда разочаровывалась в моем отношении к тебе и совершенно напрасно, то был блеф, обманчивое видение. Ведь если человек не любит другого человека, ему все в этой жизни безразлично, ни до чего нет дела. Да ты это и сама видела в отношениях Сергеевых, наших соседей, ведь так же?!

Моя дорогая, ты написала, что хочешь оставить Славика с бабушкой и дедушкой, чтобы он подольше отдохнул и вдоволь наелся фруктов. Прости, но мое мнение на сей счет: нет, ни в коем случае оставлять не нужно! Не потому, конечно, что я не доверяю своим родителям или по какой другой несущественной причине, а потому, что я просто не смогу, не выдержу без него так долго, как, впрочем, и без тебя. Все время буду думать, переживать, да и он будет скучать, плакать, постоянно вспоминать о нас. Да и как, вникни, родная, можно расстаться с одним–единственным нашим ребенком, составляющим вместе с нами одно целое – семью. Неужели, это, признаться, даже в голове моей не укладывается, тебе бы хотелось, пусть даже на время, избавиться от нашего малыша, не жаль расстаться с ним?! Если это так, то.., не обижайся, пожалуйста.., у тебя нет сердца, значит, ты весьма легко и быстро можешь пойти на любой компромисс… Вот когда у нас будет второй ребенок, Леночка, тогда, видимо, еще можно будет допустить полет фантазии на сей счет и решить, как поступить в той или иной ситуации, но пока… Родная, если ты хоть немножко уважаешь свою семью и в дальнейшем собираешься жить ее заботами, стремлениями, то пусть наш сын будет с нами. Договорились?!

Ты спрашиваешь, как это я согласился стать преподавателем, то есть взвалил на свои плечи дополнительную неоплачиваемую нагрузку. Дорогая, в армии согласия не спрашивают – назначают приказом, и все. Дело в том, что к нам прислали 24 человека, у которых время срочной службы подходит к концу, и теперь они проходят курсы подготовки на офицеров запаса, то есть при увольнении им будут присваивать звание – младший лейтенант запаса… Не волнуйся, моей зарплаты нам вполне хватит на безбедное существование. Под конец августа я все-таки возьму в кассе 100 рублей и вышлю вам, мои дорогие. Надеюсь, тебе их хватит на дорогу. Глядишь, и мой день рождения девятого числа успеем отметить в кругу семьи. А через месяц, на твой День рождения, я приготовлю тебе очень хороший подарок.

А вообще, конечно, я очень рад, что вы там хорошо отдыхаете, прилично питаетесь, не болеете и чувствуете себя замечательно… А я здесь вчера и сегодня ходил по грибы, сейчас вовсю пошли подосиновики, вдоволь их наелся. Ты, кстати, когда приедешь, еще тоже успеем их пособирать, засолить. Огурцы уже тоже ел свои, с грядки; помидоры тебя дождутся, и капусту будем вместе солить, я тебя буду учить, хорошо?..

Вот, вроде, и все, моя крошка. Пиши почаще. Я твои письма читаю весь вечер. Как заскучаю, так и начинаю их читать или сам пишу вам. И ты так делай. Если вдруг чего-то захочется.., то ты садись и пиши, все свои чувства излей на бумаге, тебе, глядишь, и легче станет, и быстрей пролетит время… Леночка, не стесняйся, сообщи, как прошли твои непредсказуемые "гости", как ты их перенесла, перетерпела, моя любимая? Кстати, когда будешь ехать обратно, смотри, рассчитай, чтобы тебе в дороге не было неудобно… Ленчик, вот ты пишешь, что не можешь без меня, что я тебе очень нужен, а почему же тогда ты частенько от меня отворачиваешься, когда мы вместе, "ворчишь" на меня?.. Не будешь больше так делать, нет?!

Ну ладно, родная, пора идти отдыхать, уже половина двенадцатого ночи. Сегодня, как никогда, писал много. Это, наверное, потому, что сегодня я так сильно и страстно хотел тебя, что даже голова разболелась. Но вот после письма боль, вроде, утихла… Ну ничего, успокаиваю себя мыслью о том, что скоро снова будем вместе. Да?! Ты, любимая, хорошо себя к этому подготовь, лады?!

Целую тебя в губки. И в большие, и в маленькие. Вечно твой Игорь…"

Сохраняйте, господа, эпистолярии – этих бессмертных свидетелей эпохи, бесценные семейные реликвии. Они, в отличие от официальных бумаг, составляемых, как правило, неискренними прохвостами от власти, помогут порядочным потомкам разобраться в хитросплетениях лабиринта истории, ибо истинные ее творцы – мы с вами, рядовые сограждане.

Лена остро почувствовала, как ее раскрасневшиеся щеки обдало жаром. Стыд, неловкость и отчаяние безмерно завладели ее существом, в эту минуту она готова была провалиться сквозь землю, уйти в беспамятство, забыться, умереть.., лишь бы больше не смотреть в глаза этому доброму, наивному человеку, перед которым она так нелепо, скверно зависла на измене и теперь вынуждена была играть роль прилежной и любящей супруги. Впрочем, не оправдания ее – объективности ради, надо заметить, что не все было так примитивно, как кой-кому могло показаться на первый взгляд.

8.

Неженатый Гарик, дипломированный специалист, инженер, получивший направление института из стольного града Киева в отдаленный райцентр, ведущий весьма размеренный, консервативный образ жизни, ощущал себя в этой провинциальной заводи явно не в своей тарелке. Дабы развеяться и в поисках приключений иногда захаживал в одиночестве или с друзьями в единственный на всю округу ресторанный кабак, убивая таким манером свободное время и просаживая энную сумму, которая, выражаясь языком классика, жгла ему ляжку. Между прочим, работая на спиртзаводе, он и без того имел возможность упиваться в стельку, причем совершенно бесплатно, которой, кстати, многие его коллеги и пользовались во вред собственному здоровью. Но столичная душа Гарика нуждалась в шике, блеске, фанфаронстве. А молодое, энергичное, спортивного вида тело ко всему этому требовало ощутимой добавки – так сказать, девочек на десерт. С его блестящими внешними данными и с отлично подвешенным языком окрутить какую-нибудь юную местную простушку-селянку, лишь вчера вышедшую из-под опеки мамы с папой, конечно же, не составляло большого труда. Благо, в стольном граде за славные годы студенческих пирушек и похождений параллельно с учебой в институте неплохо освоил школу донжуанства и ловеласничанья.

За год "осваивания целины" Гарик потерял счет своим победам на любовном фронте, и ему уже порядком все это стало надоедать, жизнь стала казаться сплошным беспросветным бардаком и бездарной затеей. Ощущения все более и более притуплялись, душа стала чахнуть. И вот однажды, выйдя из кабака с приятелем покурить-поболтать, Гарик вдруг заметил оживленно:

– Посмотри, какая непостижимая дамочка прогуливается. – Сие странное определение "непостижимая" было адресовано как раз Лене Драйзеровой, совершающей с сынишкой вечерний моцион. Всей своей гордой осанкой, неторопливой, но уверенной походкой и красиво облегающим ее стан кримпленовым платьем она как бы давала понять и себе, и прохожим, что ей сейчас нет никакого дела до многочисленных бытовых проблем, мучающих обывателей, да, собственно, и до глобальных, мировых тоже. Ей было просто хорошо – вот так независимо, не напрягаясь, ни о чем не думая, гулять и все.

– Послушай, дружище, – не отрываясь взглядом от незнакомки, продолжил Гарик, – вот тебе пару червонцев, добавишь из своих, если что, и расплатишься за наш столик, по рукам?!

– А как же наши подружки-телочки, твоя Светочка? – развязно поинтересовался изрядно накачанный приятель. – Она же от тебя зенки свои блядские не сводит, готова прямо тут отдаться.

– Дарю ее тебе, дружище. – Гарик по-свойски похлопал его по плечу, – если хочешь, устрой с ними групповуху… Никогда не пробовал?! Ну так попробуй. Великолепный кайф гарантирую. Клиентки, думаю, уже созрели. Песенку помнишь: "Созрели вишни в саду у дяди Вани…"?.. Короче, прощевай, брат, меня ждут великие свершения.

– Да что ты в ней нашел? – все еще пытался удержать Гарика собутыльник. – Ну подумаешь, на артистку Любовь Орлову в молодости похожа. – Тут надо отдать должное наблюдательности подвыпившему повесе, он попал в точку: в юности многие Ленины подружки так и называли ее в глаза – Ленка Орлова – за большую внешнюю схожесть со знаменитой киноактрисой. – Да мы, если захотим, настоящих служительниц муз снимем, не все же время нам с блядями таскаться. Послушай…

Но Гарик, подогреваемый охотничьим азартом, безошибочно почуяв и определив новую, весьма не похожую на прочих жертву, уже сорвался с места вдогонку за блондинкой, свернувшей за угол дома и потерявшейся из виду.

– Грустите, солнышко? – Он так внезапно и беспардонно вторгся в ее спокойный, тихий мир, что она невольно вздрогнула. Ей явно не понравилось это вторжение, особенно то, что незнакомый мужчина, от которого к тому же несло винными парами, крепко обхватил ее за талию.

Она испуганно и умоляюще взглянула на незнакомца, выдавив из себя:

– Руку, пожалуйста, уберите.

– А что, мешает?

– Да, мешает.

– Ну как хотите, – тоном раскаявшегося хулигана изрек Гарик, – я ведь хотел как лучше. Думаю: грустно одинокой барышне, надо ее приголубить, развеселить.

– Благодарю за заботу, но, во-первых, я не одинока, со мной, как видите, идет сын, а во-вторых, мне вовсе не грустно, так что вы не угадали.

– В таком случае, мадам, великодушно прошу не гневиться и извинить несчастного человека.

– Это вы-то несчастный, – уста Лены изобразили скептическую улыбку; как ни странно, она проявила интерес к завязавшемуся диалогу.

– Конечно, – на серьезно-романтической ноте заливал Гарик, – и одиноко, и грустно, и пообщаться не с кем… Помните, как у Михаила Юрьевича Лермонтова: "Мне грустно, потому что я тебя люблю и знаю: молодость цветущую твою не пощадит молвы коварное гоненье: за…"

– Вы что, поэт, – прервала декламацию Лена, – или любитель, обожаете поэзию?

– Увы, даже не драматург.., а вот обожаю я вас. – Гарик вновь со всей темпераментностью своей подогретой алкоголем натуры прижался к Драйзеровой.

Она уже успела взять себя в руки и потому на сей раз ее сопротивление было более решительным:

– Я все-таки настоятельно прошу: без рук! В противном случае вы рискуете нарваться на неприятности.

– Будете звать милицию?.. Так я не причинил вам ничего плохого, помилуйте, сударыня.

– По-вашему выходит, лапать незнакомых женщин на улице – это вполне нормально?.. Вам, видать, не привыкать, если вы со всеми так обращаетесь, только вот маленькая неувязочка вышла: моя кандидатура для вашего гарема не подходит.

– Ох, ох, какие скверные выражения, какие невероятные умозаключения на мою бедную голову. Зачем же так извращать мою галантность, сударыня?

– Вы меня уже достали, – вконец осмелела Лена, – собственно, куда вы идете? Мне кажется, нам с вами не по пути.

– Окэй, учитывая, что вы дама, я прощаю вашу грубость. Однако, как истинный джентльмен, не могу вас бросить посреди дороги в столь поздний час. Ведь, согласитесь, в этом захолустье найдется немало аборигенов, пожелавших бы.., ну как бы это вам потактичней выразиться, чтобы не оскорбить ваш тонкий слух.., э-э-э… покуситься, скажем так, на вашу честь без всякого на то вашего согласия. Так что вынужден проводить вас, ненаглядная, до самого дома.

– Несказанно тронута вашей озабоченностью, – на последнем слове Лена сделала логическое ударение, подчеркнув двусмысленность произнесенного, при этом она вдруг поймала себя на мысли, что ей доставляет удовольствие вести словесную перепалку с этим молодым и в меру нахальным красавчиком. – Только я, извините, совершенно не вижу в ней необходимости. А потому советую, пока не поздно, одуматься. Вас, кстати, не страшит то, что меня сейчас дома поджидает очень ревнивый муж, и не находите ли, что ваша встреча с ним крайне нежелательна?

– А что, к нам папка уже приехал?! – неожиданно с радостной ноткой в голосе вклинился в беседу Славик.

– Вот, – звонко рассмеялся Гарик, – мы вас совместными усилиями и разоблачили. Давно подмечено, что устами ребенка глаголет истина. Дай, мальчик, я пожму твою мужественную лапку.

Польщенный Славик протянул руку. Искусный обольститель не только ее потряс, но и вложил в нее пару шоколадных конфет, оказавшихся в кармане его пиджака как нельзя кстати. Тут и Лена, поддавшись всеобщему веселому настроению, размякла, подобрела и таки позволила проводить их чуть ли не до самой калитки родительского дома мужа.

– Так где мы завтра с вами увидимся? – поинтересовался Гарик, преграждая Лене путь.

– А зачем? Вы, вроде, уже главную свою миссию выполнили: проводили нас с сынишкой до дому, доставили в целости и сохранности. Спасибо. А больше нам встречаться ни к чему. Я, как никак, замужняя женщина.

– Но в данный-то момент вы холостячка! – пошел в решительную атаку Гарик. – И потом, вы мне безумно нравитесь. Поверьте, я не причиню вам боли. Мне просто очень понравилось с вами общаться, и я бы страстно желал продолжить наше знакомство. Уверяю вас, вы ничего от этого не потеряете, а уж точно приобретете интересного собеседника в моем лице, который постарается скрасить ваш досуг.

– От скромности, конечно, гибель вам не грозит, – Лена, словно заколдованная, зачарованная его сладкими речами, продолжала стоять в ночи под этим звездным небом, хотя уже даже Славик не выдержал и стал тянуть ее за руку:

– Мама, ну пошли домой, я хочу спать.

Наконец, условившись о времени и месте свидания, они расстались. Но… в назначенный срок она не пришла, хорошо все обдумав и прекрасно поняв, чем может закончиться сей неожиданно возникший и затянувшийся флирт. Трезвый разум члена семьи преодолел дьявольское, чувственное притяжение женщины. Но, увы, ненадолго. Гарик выследил свою жертву и продолжал настаивать на встрече. Она, наконец, состоялась. Потом еще, еще… Порочный круг их легкомысленного знакомства затягивался все уже и сильней. В маленьком местечке трудно было что-либо скрыть от людских глаз, поэтому недобрая молва быстро докатилась до родных ее мужа. Они, было, попытались воздействовать на ее совесть, но она ответила, как отрезала:

– Молчите уж, батя, я знаю, что вы активно выступали против нашей с Игорем регистрации, но ведь и я не настаивала. Как-нибудь уж сами разберемся, как нам жить.

Вскоре Гарик пригласил Лену покататься на лодке, где все и свершилось. Сопротивление с ее стороны, конечно, было, но вовсе не яростное, а так, для приличия. Он быстро и без труда сломил ее откровенным цинизмом:

– Да брось ты ломаться, как девочка-целочка, вижу же, что хочешь, и я, признаться, давно сгораю от желания, с того самого первого мгновенья, как увидел тебя, так прочь все условности и предадимся жадной любви без остатка, моя дорогая.

Она отдалась ему неистово, самозабвенно. Вероятно, сказалось долгое воздержание, а может, и острота свежих, необычных ощущений. Кстати, впервые именно с развращенным Гариком познала она это головокружительное разнообразие интимных любовных позиций, весьма потрясших ее. Да, в амурных делах он был гораздо опытней ее, хотя по годам был моложе (24 на ту пору было ему и 27 ей). Но Гарик тоже по достоинству оценил ее потенциальные нерастраченные возможности и полушутя-полусерьезно отметил при одной из встреч:

– Из тебя бы вышла великолепная гетера. Все бы мужское население мира, нисколько не сомневаюсь, пало бы к твоим ногам.

– Ну уж это слишком, – поначалу обиделась Лена, – почетное звание мировой шлюшки меня вовсе не прельщает.

А потом, поразмыслив, Драйзерова с ужасом вынуждена была признаться самой себе, что порок ее безумно засасывает, влечет, и она, о, ужас, даже мысленно благодарила гуляку-Гарика, что он разбудил в ней эти наклонности. Мир теперь в ее представленьи не был таким серым и унылым, как ранее – оказывается, он был полон страстей и других будоражащих воображение интересных вещей.

Какое безрассудство, не правда ли, господа. Не в нем ли кроется извечная тайна Женщины, загадка, вряд ли когда-нибудь и кем-нибудь расшифрованная?! Роберт Сильвестр зрил в корень, утверждая: "Женщины никогда не слушаются голоса рассудка. Они слушаются только голоса сердца. Вот почему женщины так редко бывают первоклассными дельцами… Они всегда примешивают ко всему чувства…"

Лена настолько увлеклась и заигралась, что уже была готова оставить на неопределенное время Славика у бабушки с дедушкой. Это бы развязывало ей руки в смысле привнесения определенных перемен в ее жизни. Каких?.. Она, собственно, сама еще точно не могла определиться: то ли они будут кардинальными, вплоть до развода, то ли разовьют приобретенный опыт с Гариком, может, затронут лишь ее скромную трудовую биографию, или захочется чего-нибудь еще…

9.

Руки Лены вновь невольно потянулись к письмам мужа. Вот первое, когда она еще была верна ему. Почему-то там, на его родине, оно показалось ей суховатым, холодным письмом обязательного, но весьма усталого человека и вовсе не голодного до женщин, а тем более до собственной супруги:

"Здравствуйте, мои дорогие! Письмо твое, Лена, я получил, из которого узнал, что вы доехали благополучно. Телеграмму твою тоже получил. Рад, что все обошлось нормально, сейчас ведь, летом, ехать очень трудно. Ты пишешь, чтобы выслать сахара. Но сейчас пока у меня денег нет, занимать же, сама знаешь, не у кого, и в кассе пока пусто. Так что до получки я ничего выслать не смогу. А ты, может, пока из тех средств, что у тебя остались, купи на базаре килограммов восемь; с получки сразу же вышлю и посылку с сахаром, и рублей восемьдесят. Сейчас зато выслал вам посылку с крупами, вложил в нее твои новые туфли, а то старые быстро разобьешь.

Ты пишешь, что Слава дорогой заболел. Он вроде никогда на горло не жаловался, но теперь, видно, нужно тебе с ним сходить в больницу, чтобы там его хорошо обследовали. Не знаю, будут ли ему вырывать гланды; может, сейчас лучше это сделать, чем потом, когда они вырастут большими, если, конечно, таковые у него действительно есть. В общем, надо посоветоваться с врачами. Смотри, чтобы он меньше бегал, не давай ему пить холодной воды, кипяти ее. Операция по удалению гланд не такая уж и сложная. Моей племяннице Жанне, когда я еще учился в училище в Житомире, тоже их вырывали. Ничего страшного, рассказывала она, мороженое вдоволь пришлось покушать, чтобы кровь не так сильно шла и быстрей ранка затягивалась.

Значит, ты говоришь, жизнь там такая же трудная. Я тебе, в принципе, об этом же твердил: " Везде хорошо, где нас нет". А ты думала, что невоенным лучше живется. Теперь можешь собственными глазами убедиться, каково людям на гражданке, благо времени у тебя для этого предостаточно.

Ну ничего, не отчаивайся: что возможно купить из фруктов, берите, не жмись. Надо, чтобы Слава вдоволь насыщал свой организм витаминами. При этом, конечно, создай ему строгий режим, не смотри, что он не захочет, а делай так, как положено. И почки свои не запускай. Сдай анализы, пускай врачи что-нибудь пропишут.

Помогай, Лена, побольше родным по дому, не стесняйся; немного поработай, тебе это полезно, ведь здесь тебе, по собственному признанию, надоело в четырех стенах сидеть. Так что позанимайся хозяйством, скучать будет некогда и время, глядишь, пройдет веселей. Пиши, как себя чувствуют мама, папа, пускай они больше смотрят за собой, берегут свое здоровье, им еще нужно жить да жить. Мне, кстати, папа прислал письмо, и он тоже сетует на тамошнюю дороговизну на все и вся. Получается, что наши, северные, цены и южные почти одни и те же. Может, потом будет все подешевле? Поживем – посмотрим.

Папа, большое спасибо тебе, что ты встретил Лену со Славиком! Они остаются очень довольны вами, хотя пока и стесняются очень. Я, правда, рассчитывал, что их встретит Юлин муж, Ваня, но он почему-то не пришел. Сама Юля пришла встречать, а он – нет. Может, обиделся за что-то на нас?.. Тогда пусть извинят, если я в чем-то провинился. Юля, сестренка, напиши, пожалуйста, проясни ситуацию. Не хочется думать, что мой дорогой друг может на меня дуться. Я знаю, дорогие, вам тяжело, вы все работаете, трудно достается хлеб насущный, но я пока тоже ничего на могу предпринять… Может, вы считаете, что мы с Леной слишком хорошо живем и потому якобы от всех отказываемся?! Нет, это не так. А работать мне приходится, пускай Лена расскажет, так, что покоя нет ни днем, ни ночью. С этим, увы, никто не считается.

Лена, прошли уже две недели, как вы уехали, но скучать мне еще некогда было. Сейчас занят по горло. Ты вот советовала мне поправляться, но получается наоборот: худею. Почти все коллеги в отпусках, на службе осталось нас очень мало (Сопов, Синегубов, Битенский и я). К тому же, к нам поместили дополнительно личный состав для обучения на офицеров запаса. Так что приходится еще и преподавателем быть.

За огородом ухаживаю. Уже один раз надергал шесть кустов картошки и приготовил из нее ужин и завтрак. У нас почему-то похолодало, и перестали расти огурцы. А горох я так и не рвал – попозже буду снимать урожай. Жду, когда пойдут грибы.

Лена, Родичев женился на поварихе, играли свадьбу. Она, конечно, очень довольна, что таки удалось выйти замуж. А больше особых у нас изменений нет, все идет по-старому. Здоровье мое хорошее, чувствую себя тоже хорошо. Одно то уже радует, что не слышу каждый день твоих упреков, укоров. Прихожу вечером домой, и спокойно так, тихо, отдыхать можно, ни о чем не расстраиваясь.

Пиши, как ведет себя Слава, постоянно ему напоминай о том, что если не будет слушаться, я буду сильно его ругать. Пускай занимается побольше, меньше бегает, приучай его к труду. Это самый лучший воспитатель – труд.

Как там племянница Галя, дочурка Вани и Юли, наверное, уже в школу собирается идти? Смотри, чтобы они там со Славкой не дрались… Описывай все подробно, поделись впечатлениями об украинском лете, ведь ты впервые на Украине.

Ну а у меня все. Завтра нужно рано подыматься, чтобы успеть еще позавтракать. Примите от меня все самый горячий привет, а также массу наилучших пожеланий. Целую вас крепко и также горячо. Ваш Игорь."

А вот другое послание, датированное пятым августа 1964 года. Лишь две недели разделяют его от предыдущего, но как заметно разнятся они по тональности, глубине и восторженности чувств! Он был так самоуверен, настолько тешил себя самообманом, что и представить не мог ее неверности. Но, увы, уже успел завязаться ее роман с Гариком.

"Здравствуй, моя родная! Здравствуй, Славочка! Здравствуйте, дорогие мои родные: папа, мама, Юля, Ваня, племянницы Люда и Галочка!

Леночка! Письмо твое я сегодня получил и сразу даю тебе ответ. Это уже третье твое письмо, и на все добросовестно я отвечаю, поэтому ты не можешь утверждать, что я забыл вас. Милая, родная, очень благодарен за твое внимание, в долгу перед тобой не останусь. Ты хочешь, чтобы я писал тебе помягше. Ленчик, я и так излагаю свои мысли от души, пишу и думаю постоянно только о вас. Вы всегда рядом со мной, и мне кажется, что я один без вас никак не смогу. Это сейчас очень ощутимо, и ты подобное состояние на себе также испытываешь – я вижу, чувствую по твоим письмам. Так зачем, Ленуся, мы сами себя будем испытывать, жить где-то врозь, если уже сейчас мы можем и должны быть вместе. Да наплевать нам на все, что, может, тебе или мне не по душе, что где-то кто-то не то скажет, не так посмотрит. Правда?.. Не должна наша семья страдать из-за чужих языков. Кстати, сейчас на "точке" никого из старых знакомых не осталось. Сергеевы переехали и освободили квартиру. Битенские тоже на "точке" пока не живут, потому что его забрали в часть, в город, на восемь месяцев руководить спортом. Зайцев – на учебе. Так что теперь на "точке" остались, кроме меня, только Максимовы, Клочко и Петрова, а мужа ее отправили в командировку. Крюковы с отпуска приезжают восемнадцатого августа, а Васильевы десятого. Ильин осенью будет демобилизовываться, четверть века в армии отслужил. А Синегубов, наверное, предстанет перед судом офицерской чести. Он здесь пьянствовал, уходил в ближайшее село Лаю. Жена в пионерлагере, вот он и отрывается. Говорит: должность мне не дают, и поэтому мне все равно, как со мной поступят. Теперь допрыгался, вообще ничего не добьется. Мне как секретарю первички дивизиона пришлось проводить партсобрание по этому вопросу… Сопов, глядючи на меня, тоже отправил жену на Украину к своим, а сам начал пить, со всеми поругался, даже с командиром; наверное, тоже накажут здорово… Вот как повели себя наши "холостяки", но я пока делаю свое дело, и за меня ты можешь быть спокойна, Ленуся. Приедешь, и тебе, надеюсь, никто слова про меня плохого не скажет. Даже в Нижнем Тагиле еще после твоего отъезда не был, и мне не нужно никого, кроме тебя, родная. Жду только тебя, моя Леночка. Если бы ты так дорожила честью своего мужа, как я дорожу тобой, ты бы была у меня золотая!

Ленуся, вчера я все стирал сам, проводил в квартире генеральную уборку, так что сейчас у меня в комнате чистота и порядок. Приезжала в воскресенье к Тарасевичу Надя и позавидовала: вот, говорит, ценный муж, мой хотя бы раз так сделал. Даже наши солдаты удивляются, что я, в отличие от других, так держу себя в руках, все делаю, не стесняюсь. Ленуся, ради тебя, любимой, я на многое буду согласен, лишь бы только между нами была взаимность, и ты это знаешь. Я не хочу, чтобы мы калечили друг другу жизнь, и, надеюсь, ты меня поддерживаешь в этом стремлении. Плохого своей семье я не желаю и не буду делать.

Ленчик, ты просишь поискать банок для варенья. К сожалению, родная, здесь невозможно их раздобыть – посмотри сама там; что можно – сделай, а нет, так нет. Под вишневое варенье можно купить эмалированное небольшое ведро или что-то в этом роде, чтобы не приобретать еще один чемодан. И, значит, в дорогу у тебя будет один чемодан и одно ведерко, которое можно культурно обвязать. Сахару, восемь килограммов, как и обещал, я вышлю, ящичек уже заготовил и подписал. В посылку вложу твой пояс от халата, ты просила, – (О, бедолага, если б он знал, кто ей будет расстегивать этот пояс в сладострастном порыве!), – и маме ситцу или другого материалу на юбку. Жду только получку. Все сделаю, не беспокойся.

Очень скучно без вас, но ничего не сделаешь, приходится терпеть, моя. Ты интересуешься, когда приехать? Думаю, с этой получки еще не следует: денег будет мало, а вот с сентябрьской уже сразу смогу выслать приличную сумму, чтобы ты и кофту себе купила, и Славику что-нибудь из одежды, и на билеты, и на дорогу осталось. Потерпи, дорогая моя Ленуся, ты же ведь у меня хорошая, послушная, да?

Да, ты мне написала, что высылаешь посылку с яблоками, но пока я ее не получил. Как получу, сразу сообщу. Охота, конечно, попробовать даров природы с родной землюшки. Кстати, попроси у папы, чтобы он заготовил нам ящик для яблок на килограммов 50. Его можно будет сдать в багаж, когда поедешь. Я денег на это вышлю дополнительно. Яблоки нужно будет отобрать твердые, зимние, чтобы они не попортились дорогой; отец знает, как нужно сделать.

Я очень рад, что родные себя чувствуют хорошо. Теперь насчет того, что ты писала о Славе. Конечно, паниковать не стоит. Если что серьезное случится, тогда нужно будет принимать меры, а если он себя уже прекрасно чувствует, то зачем водить его по больницам и самой ходить. В посылку я еще вложу журнал "Здоровье", чтобы ты почитала его для себя, там как раз и по поводу твоих болячек сказано. Ну а то, что ниже живота, о чем сообщала, так у тебя всегда перед этим делом побаливает, а сейчас как раз время подходит. Но все же смотри за собой, договорились?

Не скучайте, мои дорогие. Есть в разлуке и своя прелесть: крепче любить друг друга будем. Молодцы, что питаетесь, ни в чем себя не ограничивая, особенно нажимая на свежие овощи и фрукты. Ведь вы, собственно, для того и ехали, чтобы удовлетворить свой аппетит.

Вот все, моя родная… Всех люблю, обнимаю, целую. Леночка, тебя особенно, еще раз и еще… Буду каждый день ждать ваших весточек…"

Письма мужа заставили ее встряхнуться, отрезветь и расстаться с мыслями о блуде хотя бы на время. Расставание же с Гариком прошло вполне спокойно, без эксцессов с чьей-либо стороны, без упреков и без взаимных обнадеживающих пожеланий и обязательств на будущее. Так обычно прощаются не враги, не друзья – обыкновенные приятели.

10.

По возвращении с южного длительного отдыха потекли обычные бесцветные будни. Уходил Игорь на службу очень рано, а возвращался, как правило, затемно. И Лена нередко скучала у окна, выглядывая супруга.

Не торопитесь, господа, осуждать эту женщину. Вспомните библейское сказание. Когда к Иисусу подвели прелюбодейку, с какими словами он обратился к жаждущей крови и мести толпе?.. Вот именно: "Тот, кто без греха, пусть первым бросит в нее камень". Не нашлось такого, разошлись все в безмолвии с остывшими и опущенными головами. Давайте же и мы остынем и попытаемся постичь противоречивую, непростую и в то же время богатую палитру ее характера, заглянуть в ее внутренний мир, опираясь на ее собственные воспоминания, вернее, часть воспоминаний, случайно обнаруженных Славиком в кладовке, среди старых, пожелтевших бумаг, когда самой матушки уже, к сожалению, не было в живых. С любовью, трепетным волнением и благодарностью читал сын эти несколько уцелевших пожелтевших тетрадных страниц, исписанных до боли знакомым, родным ему почерком.

"Родилась я в Горьковской области в деревне Волчихе 36-го года 13 октября. Годы тогда были трудные, в деревнях боролись с кулаками; часто испытывали люди голод, есть было нечего. Воспитывалась, то есть росла я у бабушки с дедушкой. Отец с нами не жил, а мать в то время работала на лесозаготовках и торфоразработках, позднее переехала в Горький, где устроилась на завод… Да, время было тяжелое, но, тем не менее, очень интересное.

Помню, маленькой, в 5-6 лет, когда долго не было дождей, ходили мы с детворой летом под праздники за четырнадцать-пятнадцать километров молиться на родничок. Случалось, что и всей деревней шли туда с иконами, чтобы Бог дал дождя. После этого дожди шли теплые, проливные и с грозами. Помню, как только начиналась гроза, мы закрывали окна, двери на защелку и вместе с бабушкой забивались в темном углу. Притаимся и ждем, когда гроза пройдет, бабушка тем временем все окна перекрестит. Ну а после грозы все мальчишки и девчонки выскакивали из домов и с криками, смеясь, бегали по лужам босиком. А дождевая вода такая приятная, чистая. Все быстро росло на земле… Придем, значит, заляпанные, мокрые домой с сестрой, но бабушка нас не ругала, мы ее очень любили. Вот у деда характер был жесткий. Однажды он больно побил меня за то, что я не выполола свою грядку. Нас, маленьких, у них было трое – я, сестренка и их поздняя, самая младшая дочка; так вот, дед нам на троих распределял фронт работ, в том числе и грядки для обработки. Задание нам дед давал регулярно, и если мы его выполняли, то он нас благодарил и просил бабушку, чтобы она нам по яйцу испекла. Та с радостью делала.

В ожидании престольных праздников, например, перед Троицей, всей ребятней отправлялись в лес за цветами. Рвали ландыши, незабудки, траву. Ломали клен, ясень. Конечно, делали это так, чтобы лесник не поймал. Бывало, принесешь дары леса в хату и начинаешь кругом расставлять цветы в банках с водой и кустами обвешивать, причем не только внутри, но и снаружи избы. Пол также травой настилали. Одевали на себя самые лучшие платья, полушалки. Бабушка разных пирогов напечет, и в праздник нам было очень сытно. Так вот щедро, по обычаю встречали мы все праздники. А вечерами парни и девушки шли гулять на улицу, играли на балалайках и гармошках. Веселились до утра. А утром, если еще удавалось немножко прилечь, вздремнуть, надо было раненько вставать и идти в лес за дровами или что-то другое по хозяйству выполнять, чтобы день не прошел даром.

Взрослое население трудилось в колхозе. Но колхоз наш был очень бедный, работали за "палочки", денег колхозникам не давали. Но вот налоги ох какие брали! Там была такая местная власть, которая что хотела, то и вытворяла… Мне было шесть лет или около этого, точно не могу вспомнить, пришли к нам за налогом. А у бабушки на ту пору ни копейки не было. И дедушка был на фронте. Чем платить?.. Бабушка плачет, причитает: нет, мол, у меня ничего – ни денег, ни продовольствия. А они все на своем стоят: "Как так нет, давай, и все тут, иначе меры будем принимать!" И приняли: вывели со двора последнюю пару овец, а из сундука подчистую забрали наши вещи. Я тогда сидела, спрятавшись в кустах, в огороде, дрожала от страха и видела, как бабушка со слезами на глазах упала им в ноги, умоляла: "Пощадите Христа ради, чем же мне детишек кормить…" Но ее причитания были напрасны: все наше нехитрое добро пропало. На другой день бабушка говорит: "Что же нам теперь делать?!. Берите, девоньки, сумки и ступайте собирать милостыньку. Глядишь, с Божьей и людской помощью выкарабкаемся как-нибудь." Так мы и стали ходить по дворам, просить Христа ради. А бабушка с двумя старшими дочерьми отправлялись в лес за 14 километров, заготавливали дрова и всю зиму меняли их на картошку… Когда вновь пришли представители за налогами и попытались было заглянуть в погреб, бабушка схватила топор и вне себя от ярости громко предупредила: "Вот только суньтесь – полетят ваши головы с плеч. Мне все равно терять нечего: или от голоду с детками подыхать, или в тюрьме по вашей милости. Вот вам – Бог, а вот – порог." Один вроде попытался возмущаться: какая, мол, наглость, оказание сопротивления при исполнении, но другой представитель вовремя его остановил: "Да оставь ты ее, не видишь что ли – чумная. Хрен с ними, пошли отсель." А бабушке после их ухода плохо стало с сердцем от такого нервного перенапряжения. Уложили ее. Хорошо, что в итоге все благополучно окончилось…

Летом спасали нас ягоды, грибы, лебеда, клевер. Лебеду, как и гнилую картошку, сушили, а потом через самодельную машинку протирали и просеивали. И бабка из полученной массы пекла лепешки. Так вот и выживали.

Лаптишек не было поначалу, нечего было обуть на ноги и потому до глубокой осени ходили босиком. Но потом наша спасительница бабушка и лапти научилась плести. Но прежде нам, маленьким, надо было сходить в лес, добыть лыко и обработать его. До сих пор кажется невероятным, как нам удавалось без мужчин обходиться?!

Старшая дочь бабушки Настя (за ее заботливый, ласковый характер мы, малолетние, называли ее Нянькой) трудилась помощницей трактористки. Помню, мне так захотелось, чтобы Нянька взяла меня с собой покатать на тракторе, что даже устроила по этому поводу настоящий рев. Эта прихоть чуть не обернулась трагедией для меня: так заигралась, что заснула и очутилась под трактором, вернее, в опасной близости от него, и лишь благодаря умению, мгновенной реакции опытной трактористки, резко затормозившей, осталась я жива. После этого меня, конечно, Нянька больше не брала к себе на работу. Но я все равно требовала ее брать с собой хотя бы погулять. Настя на ту пору как раз гуляла с одним парнем, да и девки-подружки частенько зазывали ее не улицу. И она умудрялась уходить тогда, когда укладывала меня спать. Но если я просыпалась и не находила ее рядом, начинала громко кричать до тех пор, пока Настя-Нянька сама не возвращалась или же кто-то из наших не уводил ее насильно домой. Сейчас, право, даже смешно мне вспоминать и рассказывать об этом моем детском эгоизме и упрямстве.

Наш дом как раз располагался на центральной улице, на которой по вечерам сходились парни с девчатами. У кого-то обычно была гармошка, балалайка, и гуляли до третьих петухов. У нас, кстати, дома были две балалайки. Третьи петухи прокричат, а уходить с улицы не хочется. Каких-нибудь два часа поспишь, и уже дедушка будит: вставайте, мол, гулящие, надо в лес по дрова, вон соседка ни свет, ни заря, как с тележкой отправилась, а вы все дрыхнете. Я, признаться, просто удивляюсь, как это мы не уставали, ведь почти не спали, откуда силы брались и приходило такое бодрое настроение?! Только вечер наступит, и сразу забывали обо всем на свете; кусок хлеба или же картошину быстренько съешь, на пруд сходишь, ноги мочалкой вымоешь, лицо, даже иногда искупаешься, оденешься, балалайку в руки и – на улицу, созывать игрой девок и парней. Между прочим, парней мы ждали только с других деревень. Если они не появлялись, то девки, грустные, расходились по домам. Гулять и спать со своими деревенскими не интересно было… Да, очень интересное время было, трудное, но интересное… Девчонки стеснительные были. Парень, бывало, поцелует, так потом целую неделю в глаза ему смотреть стесняешься, обегаешь его, пока не забудется.

Много частушек сочиняли сами. Пели их попарно (по две девушки), выходя в круг. Вот, к примеру: "Эх, дай дробануть, пока молодая; стара буду – все забуду и дробить больше не буду…" Или такую: "Сковорода, сковорода, сковорода холодная, накормила лейтенанта, а сама голодная." Или вот еще: "Вот пристали к нам ребята: мол, зачем не любим их?! Ах, затем, вы, дорогие, что плохой у вас "жених"!.." Исполняли также страдание, сормача, цыганочку.

Немало в деревне случалось разных приключений. Жила одна вдова с четырьмя детьми. И она была очень большой сплетницей, особенно доставляло ей удовольствие за глаза перемывать косточки, осуждать парней и молодых девушек. И однажды, под старый Новый год, решили мы эту скверную вдовушку попугать. Нарядились, значит, девчонки и мальчишки в разные одежды, овчинные лохмотья, маски и ровно в двенадцать часов ночи пришли к ее избе и принялись со всех сторон стучаться в окна, издавая при этом измененными голосами устрашающие звуки… Мне, честно говоря, потом стало жалко эту женщину, но другие хохотали до боли в животиках. А наутро, как по радио, поползли новые зловещие слухи в адрес таких-разэтаких молодчиков, дерзнувших покуситься на ее покой. Неисправимой оказалась вдова: вместо того, чтобы прикусить свой язычок, она его еще больше стала распускать. И ребята в итоге пожалели, что связались с ней.

А еще жил у нас одинокий колдун, хромоногий дядька Михей, у него с рождения одна нога была короче другой. И взгляд у нег был такой леденящий, неприятный. А в ручищах его сила скрывалась невероятная. Бывало, как ущипнет меня за щеку, вроде и не сильно, а больно так, что слезы из глаз сами текут. Поэтому я постоянно пряталась от него, избегала встречаться с ним на улице. И вообще, вся деревня его здорово побаивалась. Ежели ему кто приходился не по нраву, нагонял на того человека хворь, порчу, засылал беду в дом. С ним и никакая женщина не могла долго ужиться. Нашлись две смельчачки, которые вроде пытались с ним сойтись, да и тех досрочно на тот свет спровадил… Помню, однажды-таки сцапал меня, маленькую, на улице и, как обычно, стал за щеку тянуть, приговаривая: "Каным-барым, каным-барым… Ты почему это плохо обо мне думаешь, а?!" Причем сердитый такой, даже не улыбнется. Ну я, значит, стою ни жива, ни мертва, готовая описаться от страха: ведь он и вправду разгадал мои мысли. Как только тогда его заприметила, подумала про себя: "Вот, черт хромоногий, лучше бы его молнией убило." (Накануне, впервые за многие годы, в соседней деревне молния сразила насмерть человека, и все активно обсуждали эту тему). Слезы, естественно, у меня ручьем. "Отпустите, – говорю, – дяденька, я больше не буду." "Смотри же у меня!" – наконец, высвободив меня из своих клешней, он строго пригрозил пальцем. – "В следующий раз накажу так, что всю жизнь мучиться будешь." Бледная, перепуганная прибежала я к бабушке, рассказываю ей о случившемся, а у самой зуб на зуб не попадает: еле-еле внятно растолковала. Бабушка меня, конечно, крепко поругала и дала на будущее наказ:

– Как в следующий раз увидишь его, тут же возьмись рукой за пуговицу или за какой-нибудь другой предмет одежды и про себя произнеси три раза: "Камень – в сердце, соль – в глаза; камень – в сердце, соль – в глаза; камень – в сердце, соль – в глаза…"

Я так потом и делала, и ничего: Бог миловал. А после той встречи, на следующий день, над правым глазом, как раз с той стороны, где противный колдун трепал меня за щеку, вскочил огромный ячмень. Даже видеть ничего не могла этим глазом почти целую неделю, пока не спал. Вот так он мне отомстил за недобрые мысли о нем. "Еще легко отделалась, – говорили мне сочувствующие, – мог бы и калекой оставить…"

Рассказывали, умирал он потом, в глубокой старости, в больших муках: не хотел, видно, принимать его Господь к себе с его страшной "профессией". Ведь он так никому и не передал (даже перед смертью, как это полагается у колдунов) секреты своего колдовства: ни детей, ни других родственников, ни друзей у него не было…

Все девки, естественно, мечтали выйти удачно замуж. И потому нередко ходили гадать под крещенский вечер в баню. Запирались в ней и гадали в зеркальце. Распространен был и такой способ. Заготавливались двадцать восемь сосновых палочек толщиной со спичку. Половину стакана заполняли водой. По краям стакана из заготовленных палочек выстраивали колодец, каждая сторона которого – по семь палочек. Потом рядом со стаканом выкладывался замкнутый замочек с ключиком. В двенадцать часов ночи девушка подходила к этому колодцу и приговаривала: "Милый мой суженый, приходи ко мне ужинать, отомкни криницу, наберу водицы." Кто во сне явится открывать этот замочек, тот и суженый.

А еще ходили гадать ночью по дворам, где были куры, петухи. Девушки, разумеется, старались поймать именно петуха. Если это нелегкое дело кому-то удавалось, то обладательница сюрприза чувствовала себя счастливой: непременно в самое ближайшее время ей должно было повезти с замужеством.

Тогда еще у нас в деревне электрического света не было и клубов тоже, поэтому для посиделок, встреч девушки снимали, арендовали, выражаясь современным языком, кельи у любой хозяйки. Чтобы было где повеселиться молодежи. А расплачивались с хозяйкой картошкой, дровами, другой натуроплатой. Сходбище, как обычно, длилось до двенадцати-часу ночи. Если кому-то везло, то есть девушка знакомилась с парнем, то он шел провожать эту девушку до дома, где она жила. А потом, как водится, назначали запой и через месяц – свадьбу. А свадьба ой как хорошо готовилась. Из кожи вон лезли, но свадьбу такую старались сыграть, чтобы надолго запомнилась. По неделе гуляли. Жених к невесте приезжал на снаряженной разноцветными, красивыми лентами удалой тройке. Пирогов всяких пекли несчетное множество. Нам, детворе, свадьба приносила огромное удовольствие не только своей яркой, интересной, насыщенной зрелищностью, но, конечно же, и обилием всяких вкусных угощений. Гурьбой мы прибегали на это великолепное торжество и наедались, что называется, от пуза."

Здесь, к сожалению, воспоминания обрывались. Что-то, видно, ей помешало довести их до логического финала. Собственно, до какого?! Розовое детство всегда остается самым дорогим воспоминанием в жизни, о нем и хочется рассказывать. А потом начинается взрослая жизнь, весьма далекая, увы, от романтических, розовых тонов. Грустно от этого, господа, очень грустно. О более старшем периоде своего житья-бытья Лена буквально несколькими скупыми строчками изобразила в официальной бумаге-автобиографии, составленной по случаю перевода мужа на более ответственное и высокое место службы:

"…Когда мне исполнилось девять лет, я пошла в первый класс начальной школы, в родной деревне Волчихе. После ее окончания пошла учиться в пятый класс семилетней школы в селе Мало-Мамлеево нашего Лукояновского района. Там я успела окончить лишь шесть классов, и в 1951 году мать забрала меня к себе в город Нижний Тагил, куда она завербовалась на стройку. В Нижнем Тагиле я и закончила свое образование – восемь классов в средней школе № 38. Нигде не работала и снова уехала в деревню Волчиху к бабушке. с дедушкой. Однако через пару лет вернулась к матери и жила, в общем-то, на ее иждивении, пока в феврале 1958-го не вышла замуж."

Обыкновенные биографические данные, мало что говорящие непосвященным. А между тем, за указанный ею промежуток времени в жизни Лены произошли весьма бурные, драматические события.

11.

Оказавшись в большом городе, сулящем столько неожиданных соблазнов, Лена как натура романтическая, любознательная, метущаяся, конечно же, не могла не потерять голову и не влюбиться. Предметом ее интереса стал Александр, взрослый, двадцатипятилетний мужчина. Он был старше Лены на десять лет. После неудачного брака (Саша прожил с женой лишь год, когда она вдруг ему заявила, что уходит к другому, одумавшемуся, а за него, Сашу, вышла, значит, как бы в отместку этому некогда горячо любимому ею Коле, коварно изменившему их многолетним симпатиям) и длительного одиночества Александр решил развеяться, встряхнуть, так сказать, стариной. Приняв на грудь сто пятьдесят, отправился на центральную городскую танцплощадку. Туда же в первый раз со своими новыми подружками пришла и пятнадцатилетняя Леночка. После размеренной деревенской благодати, когда круг знакомых и образ жизни были стабильными, девушка, разумеется, ощущала себя в городской, разгоряченной толпе весьма неуверенно, неуютно. Такой вот скованной, смущенной, нервно теребящей модную по тем временам капроновую косынку, стоящей ото всех поодаль, в сторонке, и заприметили ее наблюдательные глаза Александра. Он как бы невзначай, осторожно, чтобы, видно, не спугнуть, подошел к ней и заметил очень даже спокойно и миролюбиво:

– Вы знаете, мне весьма симпатичны такие скромные девушки, как вы. Вы меня не бойтесь: ничего дурного в моих планах и мыслях нет. Просто очень скверно и тоскливо на душе. К тому же чертовски одиноко, хоть волком вой. Не будете возражать, если приглашу вас на танец?

Лена робко посмотрела ему в глаза, и ее щеки налились пунцовой краской. Ответ был понятен без слов.

– Не подумай, пожалуйста, что я пьющий, – окрыленный первым успехом, продолжал разговор в танце Александр, уже перейдя на более близкое "ты", – это я для храбрости немного употребил, а так, в общем-то, только по праздникам, особым случаям. К спорту больше тянет. Когда-то в школе имел первый юношеский по бегу на длинные дистанции. Теперь, правда, забросил: работа, быт заедает… Представляешь, от меня ушла жена. До сих пор, честно говоря, поверить не могу. Я, видите ли, был для нее лишь предметом мести.

– Это как? – впервые заговорила Лена. Ей было интересно его слушать.

– Она, как потом выяснилось, любила вовсе не меня – другого человека. Но тот человек ушел к новой знакомой. Вот она, будущая моя половина, от злости и отчаянья решила ему доказать, что и без него может устроить собственную судьбу, то есть согласилась стать моей женой. А вскоре он снова поманил ее, и она охотно отозвалась, благо детей мы еще не успели завести. Она все откладывала, откладывала, будто чувствовала и знала наперед, чем наши отношения закончатся. В результате, как видишь, оказался я третьим лишним… Давай с тобой подружимся, а?! Тебя, кстати, не смущает наша разница в возрасте?

Конечно, возрастной барьер поначалу сказывался на их отношениях, но постепенно Лена все больше и больше привыкала к нему, и даже порой казалось ей, что жизнь без этого парня немыслима. Ее юное, отзывчивое сердце с пониманием, сочувствием и жалостью отнеслось к тому, что он поведал о себе в первый же день их знакомства. И захотелось хоть немножко унять его тревоги, помочь поверить в доброе, вечное, захотелось стать ему нужной. Саша был несказанно благодарен этой девушке, она полностью овладела его помыслами, чувствами, поступками. Днями в качестве токаря трубил на заводе, а вечерами мчался к ней на свидания. Они посетили все кинотеатры, которые были в городе, исходили десятки, а может, и сотни километров асфальтированных дорожек под луной, выезжали в лес на пикник, даже ради интереса посетили несколько раз забегаловки – пристанище для алкашей, где в густом табачном дыму потягивали дешевый портвейн и весело смеялись о чем-то своем.

Именно Александр стал первым мужчиной в ее жизни. Причем со своей девственностью пятнадцатилетняя Лена рассталась вполне осознанно и без малейшего сожаления. В общем, им было хорошо вдвоем.

Порядка двух с половиной лет длилось это райское наслаждение, их знакомство. Лена настолько сильно увлеклась их отношениями, что напрочь забросила учебу в школе, частенько пропускала уроки, не говоря уже о подготовке к ним. И едва-едва, на одни тройки, закончив восемь классов, решила поставить крест на своем дальнейшем образовании.

Удачно складывающиеся отношения Лены с Сашей, к сожалению, как небо и земля, отличались от ее домашней атмосферы, которая с каждым днем, с каждым месяцем накалялась, приближаясь к критической плюсовой отметке. Рано оборвавшееся замужество, тяжелый физический труд до изнеможения в годы войны и частая смена мест работы в послевоенные годы – все это отложило недобрый отпечаток в жизни Евдокии Петровны, мамы Лены. И в чрезмерном питие она находила свою отраду. Пила, разумеется, не в одиночку, а приглашая таких же безвольных, опустившихся подруг и дружков-приятелей, собутыльников, одним словом. Они входили во вкус, захаживая в дом все чаще и чаще без всякого приглашения, постепенно превращая его в обыкновенный притон. Когда Лена, вовсе не желавшая мириться с шумной, пьяной обстановкой в доме, пыталась вразумить мать и просила, требовала прекратить устраиваемые здесь пьяные дебоши, Евдокия Петровна, острая на язык, за словом в карман не лезла, отвечала едко, грубо и хлестко, нередко сильно обижая родную дочь:

– Молода ты еще мать учить. Не твои – свои пропиваю, кровно заработанные, неворованные. А что друзья мои тебя не устраивают, так это опять же не твое – мое личное дело: с кем хочу, с тем гуляю и пью. Я же не вмешиваюсь в шашни с твоим хахалем. Живешь с ним, ну и живи, встречайся себе на здоровье, сколько передок позволяет…

До слез доводили эти речи бедную Леночку. Забьется куда-нибудь в угол, выплачется в платочек или в подушку под шум пьяной брани и гама, и вроде как легче становится на душе. А потом бежала к любимому, к Саше, и сбивчиво, взахлеб делилась с ним своими бедами и переживаниями:

– Что мне делать, дорогой, посоветуй, как вырвать матушку из этого омута?

– Боюсь, – с грустью в голосе ответствовал Александр, – что здесь уже ничего изменить невозможно. Горбатого, как сама знаешь, лишь могила исправит. Видно, надо смириться и потерпеть еще немножко…

Лене вполне понятен был смыл слова "немножко". Саша уже неоднократно признавался ей в любви и самым серьезным образом подумывал о женитьбе, то бишь об их семейной жизни. Они, собственно, уже были подготовлены к этому морально, но вот в бытовом отношении… Прежде всего их обоих очень волновал вопрос: где жить? Со своей первой супругой Александр сам был в примаках, то есть проживал у ее родителей, ну а когда расстались, естественно, вернулся в родное гнездышко – небольшую смежную двухкомнатную квартирку, где и без него было достаточно тесновато, ютились мать с отцом, престарелая бабушка и два младших брата. Где уж тут было разместить седьмую, а в перспективе и восьмого, а там и девятого (ведь рождение близнецов – не такая уж и редкость) человечков?! О ветхой времянке, где проживали Лена с матерью, нечего было и думать: притон будущим молодоженам не подходил ни по каким статьям. По месту работы Саша стоял в очереди на получение жилья, но, сами понимаете, господа, на сколько лет, возможно, даже десятилетий могла растянуться эта печальная, нескончаемая очередь для обыкновенного труженика, рядового рабочего огромной и великой страны. А счастья-то хотелось сейчас, пока молодые. Оставался в запасе, конечно, еще один реальный вариант – снимать жилплощадь у чужих людей. Но тут проблема упиралась в, казалось бы, пустяковую, маленькую формальность: расписываться им было еще рановато, поскольку Лена не достигла официально признанного совершеннолетия; объединиться же на чужой площади в качестве сожителей не позволяли строгие, особенно по тем временам, нравы общества: если уж развод становился поводом для сурового общественного осуждения, порицания через публикацию соответствующих объявлений в газете, то что уж там было заикаться о куда более устрашающем грехе – сожительстве! Так что, милые дамы и господа, наслаждаясь нынешней свободой любви, не забывайте, каким непростым, тернистым был к ней путь, пробиваемый, прокладываемый героическими усилиями наших прогрессивных предков.

В итоге, скрепя сердце, сошлись на том, что надо дождаться восемнадцатилетия, а там уж видно будет, какое принять окончательное решение… До дня рождения Лены оставались какие-то два месяца, когда она обратилась к матушке с просьбой выделить ей определенную сумму, чтобы купить, а лучше пошить красивое платье. У нее уже давно не было обновок. Да и хотелось как-никак к этой весьма важной жизненной для нее дате выглядеть необыкновенно, обворожительно, преподнести сюрприз любимому, чтобы запомнил и любил еще крепче.

– Не дам, нету у меня денег, – ворчливо отрезала Евдокия Петровна.

– Ну мама, пожалуйста, – стала умолять дочка, – ведь восемнадцать лет исполняется, взрослой становлюсь, не хуже других хочется быть.

– Мало ли что тебе хочется, – вновь отрезала мать, – сказала: нету, значит, нет.

– А на выпивку, небось, всегда находишь, – задела за живое Лена.

– Да, – взорвалась родственница, – находила и буду находить! Не боись, в отличие от тебя, ни у кого клянчить не стану, на шею никому не повисну.

– Так ты что, хочешь сказать, – глаза Лены покрылись слезной пеленой, – я для тебя обуза, объедаю тебя, сижу на твоей шее?!

– Да, сидишь. Я, между прочим, в твои годы уже вовсю вкалывала, зарабатывая на хлеб.

– Но я же, мама, не виновата, что в школу поздно пошла: война была. А потом, ты и сама мне твердила: учись, дочка, учись, работать всегда успеется.

– Верно, говорила. Думала, если уж самой не удалось получить образование, не считая несчастных трех классов, так пусть хоть дети его получат. А что теперь я вижу?! У тебя не учеба – одни гульки на уме. Вот и дуй к своему ебарю, пусть он тебя финансирует, а меня оставь в покое… Аль слабо ему тебя, "милую и единственную", обувать-одевать?! Лишь по одной части талант проявляется?!

Брошенный упрек относительно жадности Александра, разумеется, был явно преувеличен, если не сказать более точно – не по адресу. Все их с Леной карманные, прогулочные расходы Саша, естественно, как истинный джентльмен брал на себя. Кроме того, в меру своих скромных средств регулярно одаривал ее подарками – цветами, духами, бусами, чулками, даже предметами нижнего белья, что, между прочим, крайне редко свойственно мужчинам вообще, а ухажерам тем паче; а один раз вбухал всю свою премию в дорогие, замшевые, на высоких шпильках туфли, которые Леночке очень даже подошли, и она была просто в восторге от них. Может, кому-то бы хотелось почаще получать дорогие подарки, но не надо все-таки забывать, что Александр к тому же был главным кормильцем немалого семейства. Так что особо шиковать, увы, не приходилось…

12.

В тот же день, вернее, вечер, наскоро собрав свои немногочисленные пожитки, изрядно зареванная, растрепанная Леночка выехала на родину, к бабушке с дедушкой, где также проживала ее младшая сестренка Женя. Имеющихся у несчастной в наличии денег не хватало даже на билет в жестком общем вагоне, но ей удалось упросить проводницу, и та сжалилась над бедолагой. "Все кончено, все кончено, все кончено, – под заунывный стук колес отбивало исстрадавшееся сердечко Лены, – любовь приносит только горе, только горе, только горе; не надо больше ничего мне, ничего; в деревне буду жить, в деревне, в деревне, в деревне; дояркою устроюсь или свинаркой; свинаркой, свинаркой…" И уже немного успокоившись, засыпая, Леночка все же очень пожалела о том, что не простилась перед отъездом с Сашей. "Он наверняка будет меня разыскивать, – мелькнуло в ее временно угасающем сознании, – ну и пусть.., видать, не судьба…"

Разумеется, несложно предположить, как отнесся к внезапному исчезновению Лены Александр. Лишь на три дня хватило его терпения – не совать нос в этот гадюшник, как мысленно окрестил он жилище Леночки. Вообще, по возможности, Саша старался как можно реже заходить в ее дом, избегая встречи с мамашей, которая его весьма и весьма недолюбливала, как она выражалась, за чистоплюйство. Но на сей раз случай, можно сказать, выдался особенный: не было ни одного вечера, чтобы молодые не встречались, а тут прошло аж три, но от Леночки ни слуху, ни духу, как в воду канула. А потому сильно обеспокоенный нарисовался Саша пред светлые очи будущей тещи. Впрочем, отнюдь не светлые – затуманенные алкоголем. Компания уже бражничала вовсю.

– А-а-а, несостоявшийся зятек, – иронично протянула Евдокия Петровна, – соизволил-таки навестить, ну проходи, присаживайся, выпьем.

– Да нет, спасибо, – как от назойливой мухи отмахнулся молодой человек, уловив недоброе в голосе хозяйки, особенно его насторожило небрежно произнесенное – "несостоявшийся". "Почему?!" – молнией зажглось в его голове.

– Я бы хотел видеть Лену, не скажете, где она? Уже который день мы не встречаемся.

– Соскучился, небось перепихнуться охота? А с нами присесть, стало быть, брезгуешь, – позлорадствовала женщина. Ее "юмор" собутыльники, успевая и слушать сей диалог, и закусывать, оценили дружным хохотом.

Карие очи Александра вспыхнули, и руки невольно сжались в кулаки. Ему стоило больших усилий удержать себя на месте и на грубость не разразиться не менее циничной тирадой.

– Так вы скажете или нет, где Лена? – сухо повторил Александр.

– Опоздал, милый. Уехала зазнобушка твоя. Нашелся ебарь-перехватчик порасторопней тебя, он и увез ее в свои края. Тю-тю, милый, ушел поезд.

Комната вновь наполнилась раскатистым гоготаньем маслянистых, пьяных рож.

– К-какой перехватчик, какой поезд?! – взревел не на шутку рассерженный и в то же время перепуганный Сашенька. – Что за чушь вы несете, мамаша, опомнитесь!

– Ты на меня не наезжай, командир, – вдруг посуровела Евдокия Петровна, – а то вмиг отсюда вылетишь, как пробка. Тебе ясно дали понять: уехала она. – И добавила, будто гвоздь забила, окончательно и намертво. – Ты уж, соколик, привыкнуть должен, что бабы от тебя бегут, как от чумы.

Словно кипятком ошпарили парня. Как в тумане, брел он в неизвестном направлении, пытаясь сообразить, что же произошло? "Неужели это правда: она уехала с другим? – лихорадочно сверлили мозг не дающие покоя вопросы. – Но за что, почему? Как же искусно нужно было скрывать свое истинное лицо, чтобы заставить поверить в ложь, а потом вдруг вильнуть хвостом. Нет, не верю, не верю, не могу в это поверить! А как поступила бывшая жена?!. Да, но Леночка вовсе на нее не похожа, она не такая, я же знаю, точно знаю, уверен в ее порядочности на сто процентов… Впрочем, вряд ли можно быть абсолютно уверенным даже в самом себе, в собственных чувствах. Что ж тогда винить, упрекать в чем-либо другого, пусть даже очень близкого тебе человека? Но все-таки, почему она уехала так внезапно, почему даже не простилась, не говоря уже об объяснениях?.. Может, права Евдокия Петровна: чумной я какой-то, если женщины от меня уходят? Видимо, планида моя такая, на роду мне написано быть неудачником в личной жизни…"

Не находя ответов на мучившие его вопросы, Саша остро почувствовал некую безысходность своего нынешнего положения. Он долго, до поздней ночи бродил по улицам, не обращая внимания на зарядивший дождь, лишь слегка поеживаясь от прохлады и морща лоб от неприятно стекающих за шиворот холодных капель. Затем зашел в ресторан и на все имеющиеся у него деньги, без сдачи, попросил у швейцара бутылку водки. На переданную сумму можно было бы приобрести и две бутылки, поэтому швейцар охотно и быстро исполнил поручение. Выйдя вновь на улицу, под дождь, открыв зубами пробку, Саша прямо из горла, преодолевая определенное отвращение, опустошил ее большими глотками. Через пять минут он уже не обращал внимания ни на дождь, ни на холод, ни на что. Им завладело некое состояние анестезии.

Домой заходить не стал, чтобы никого не шокировать своим потерянным, унылым, жалким видом, если, конечно, кто-то еще не спал крепким сном. Надумал переночевать в сарае-кладовке, где была раскладушка. Отыскивая в темноте выключатель, рука вдруг нащупала что-то холодное, гладкое. Это была отцовская охотничья двустволка. Решение в его разгоряченном, но еще рабочем сознании пришло мгновенно. Путаясь и спотыкаясь, нашел в ящике гильзы, дробь-нулевку, пыжи и все остальное, необходимое для зарядки патронов..

Прежде чем раздался выстрел, на клочке бумаги огрызком найденного здесь же карандаша вывел неровными буквами прощальные строки: "Жил, видимо, дураком и ухожу не по-людски. Простите, родные. А тебя, Ленок, я все равно люблю…" Когда сбежались на прогремевший залп, Сашенька уже был мертв.

А одумавшаяся, пришедшая в себя возлюбленная между тем послала ему из деревни письмо, в котором, как могла, рассказывала о том, что побудило ее на столь отчаянный, безрассудный поступок, просила, если можно, извинить, не забывать ее и даже приглашала в гости. Увы, адресату уже не суждено было прочитать это спасительное для него послание. Оно опоздало, как, впрочем, и поспешил расстаться с жизнью тот, для кого письмо предназначалось. Кого уж тут винить – одному Всевышнему известно. Убитые горем родственники Саши, не без основания подозревающие Лену в том, что именно она дала повод для самоубийства, сильно колебались: вызывать ее на похороны или нет? Наконец, отбили телеграмму, ни к чему ее не обязывающую: "Саша застрелился."

Трудно описать словами, что испытала Лена, получив эту телеграмму. Скажу одно, господа, она целую неделю не притрагивалась к пище, ни с кем не разговаривала и безвылазно пребывала дома, как бы тоже подготавливая себя к переходу в мир иной. На похороны не поехала, вернее, отговорила ехать бабушка, с которой Лена, незадолго до трагического известия, поделилась своими сердечными тайнами. Прекрасно зная горячий характер внучки и Евдокии Петровны, дочери, она вполне оправданно опасалась уже за их жизнь. Ведь в поисках виновника случившегося между ними непременно могла вновь разразиться крупная ссора, последствия которой было просто трудно предсказать.

Через неделю, когда боль утраты немного утихла, Лену таки уговорили начать есть. А потом и на работу пошла, только не дояркой или свинаркой, как думала на горячую голову, слишком уж тяжелый и непривычный это был для нее труд, а на освободившееся место почтальона: женщина уходила на пенсию, вот и подвернулось для нее приличное местечко. Отделение связи, к которому была приписана деревня Волчиха, находилось на весьма приличном удалении, вот и приходилось Леночке каждый день на попутках, а то и пешком преодолевать не одну версту.

Так пролетел год, потом другой. Жизнь проходила серо, буднично, как говорится, без перемен. И вдруг, разбирая почту, Лена заметила на конверте знакомый обратный адрес. Письмо было от матери. За время после того внезапного Лениного отъезда в деревню это было второе письмо, написанное Евдокией Петровной. Первое она послала спустя пару месяцев после самоубийства Саши. Раскаивалась в происшедшем. "Возвращайся, доченька, – звала мать, – не гневись на меня, пьяный бес попутал. Живи со своим Сашкой, – тогда она еще не знала, что его уже не было в живых, – как хочешь и как знаешь, я в твои дела вмешиваться не буду. Можете даже у меня жить, а нет, так найдете себе другую квартиру , с деньгами помогу, если что…" Лена послала тогда короткий, резкий ответ, что-де Саши уже нет, а потому необходимость в ее заботах отпадает за ненадобностью, и что она не желает продолжать объедать мать и как-нибудь без посторонней помощи сама устроит свою судьбу. Больше Евдокия Петровна не предпринимала попыток вернуть к себе дочь, и вот вдруг новое письмо.

Без особого желания распечатала она конверт, но чем больше вчитывалась в исповедальные строки матушки, тем больше в ее сердце вкрадывались жалость и понимание родительницы. Она божилась, клялась, что с выпивкой – основой и первопричиной всех их бед – завязала, разогнала донельзя опостылевших ей пройдох-алкашей и теперь старается вести более или менее приличный образ жизни. Даже один раз, набравшись смелости и отыскав в шкафу давно не одеванный наряд, совершила визит в местный драмтеатр. Шла какая-то историческая пьеса, и она ей очень понравилась. Евдокия Петровна сокрушалась о том, что ей сейчас очень скучно и одиноко, не с кем даже словом обмолвиться, и что-де порой снова в голову лезут дурные мысли – не напиться ли, чтобы избавиться от хандры и плохого настроения, но тут же гонит их прочь, памятуя о недавнем своем прошлом, в котором так мало было хорошего. И, разумеется, мать упрашивала, умоляла Леночку приехать к ней, захватив также с собой Женечку, сестренку, недавно окончившую школу. Втроем им, считала мать, будет гораздо лучше, веселей. В заключение Евдокия Петровна, затрагивая больную тему, вновь слезно просила прощения за то, что случилось два года назад. "Никогда, никогда, ни под каким предлогом, милая доченька, – заверяла она, – я не стану тебя упрекать в чем-либо и влазить в твою личную жизнь."

Забегая чуть вперед, господа, надо с прискорбием отметить, что заверений Евдокии Петровны хватило ненадолго. Да, поначалу, по приезде дочерей, она действительно чувствовала себя счастливой матерью, не связывалась ни с какими компаниями и, как говорится, капли в рот не брала. Но потом… Все стало повторяться, жизнь, наполненная пьяным угаром, пошла в привычном для нее русле. Возобновились семейные ссоры, скандалы, разборки с друзьями-алкоголиками. Излишне, конечно, убеждать в том, что подобная семейная атмосфера не лучшим образом сказывалась на судьбах двух дочерей, находящихся на выданье. Что могли подумать их женихи, оказавшись в их доме во время очередной шумной попойки? Разумеется, мало что хорошего приходило им в голову после увиденного.

А спустя лишь три года после замужества Елены Евдокии Петровны не стало: неблагодарные собутыльники проломили ей бутылкой голову. То ли это была небесная кара за прошлое, то ли закономерный финал несложившейся, несчастной жизни – не суть важно; человек, став жертвой собственного безалаберного, наплевательского отношения к жизни, потерял ее до обидного рано – в сорок пять лет. Ее скромная могилка так где-то и затерялась на нижне-тагильских кладбищах, забытая детьми и знакомыми. Мир ее праху.

13.

Всех последующих своих женихов Лена невольно сравнивала с Сашей и, увы, не находила достойной ему замены. А годы летели, как птицы, время поджимало, заставляя побыстрей сделать окончательный выбор. Перспектива остаться если и не в старых девах, то в одиноких блудницах ее вовсе не прельщала, но и выходить за кого попало тоже не хотелось. Надо было определяться.

Как-то к сестренке пришел молоденький лейтенант, с которым Женя недавно познакомилась. Надо признать, что по части знакомств с новыми кавалерами Женечка как девушка более дерзкая, бойкая, смелая на несколько порядков превосходила свою старшую сестру и меняла их, что называется, как перчатки. Так вот, пришел этот юноша при полном параде: в белоснежной рубашке под кителем с золочеными погонами, с кортиком (в то время кортик был непременным атрибутом парадной формы не только моряков, но и сухопутных военных) на боку, в блестяще надраенных хромовых сапожках с эффектно наведенной на голенищах гармошкой. В общем, не парень, а загляденье! Надо к тому же сказать, что в те годы послевоенные, вплоть до конца пятидесятых-начала шестидесятых (до печально известного миллионного сокращения в армии и привнесения в нее уголовного элемента: на службу стали брать даже тех, кто был не в ладу с Законом (сидел раньше срок и т.д.); они, видимо, и насадили в армии укоренившуюся впоследствии дедовщину и другие зоновские порядки) к военным как победителям коварного и жестокого врага в образе немецкого фашизма относились в народе с искренней любовью и почитанием. И государство о них заботилось, регулярно, без всяких задержек выдавая им приличное денежное довольствие и обеспечивая их всевозможными льготами. Поэтому ношение формы ее обладателю придавало немало гордости и уверенности в значимости собственной персоны.

Тогда еще, с любопытством разглядывая этого лейтенанта и мысленно даже завидуя сестренке, Лена окончательно решила для себя: "Выйду обязательно за военного, за офицера."

Вначале ей удалось познакомиться с одним танкистом. Он был добрым малым, но имел один существенный внешний дефект – лысину, которая почему-то сильно раздражала Евдокию Петровну, и она, несмотря на свои письменные заверения, активно критиковала выбор Лены. А когда узнала, что тот вскоре может поехать служить за границу, в одну из стран Варшавского Договора, вовсе запротестовала: дескать, еще чего не хватало, ехать куда-то за тридевять земель, на чужбину, а потом, не дай Бог, что случится, вновь возвращаться не солоно хлебавши; нет уж, где родился, там и пригодился, негоже от Родины бежать. Однако, не это стало определяющей причиной отказа Лены выйти за офицера- танкиста. Ее пугало, настораживало его неоднократные откровенные признания, что за границу охотно направляют семейных, женатых военных, а вот с холостяками возникают при оформлении документов сложности. И потому он торопил ее заключить с ним брак. Ей почему-то показалось, что она нужна ему вовсе не как любимая жена, а лишь как своеобразный пропуск за границу. Что бы там ни было, но альянс их не состоялся.

Следующим стал Игорь, артиллерист-ракетчик. Он тоже, как первый лейтенант Жени, совсем недавно окончил училище и по собственному желанию был направлен для прохождения дальнейшей службы в Уральский военный округ в качестве командира взвода. В свой законный выходной отправился в кинотеатр. Там, в очереди за билетом, и состоялось их знакомство.

– Вы последний? – поинтересовалась у Игоря Лена, специально желая обратить на себя внимание.

– Да.

– А вы бы не могли посторожить мое место в очереди, пока я сбегаю домой за деньгами? Я постараюсь быстро, живу тут рядышком.

Тут и Игорь внимательно посмотрел на Лену и оценил по достоинству:

– Да, конечно, девушка, вы можете не волноваться.

Когда она прибежала, ее очередь, естественно, уже давно прошла, а Игорь стоял в сторонке, поджидая ее:

– Я уже взял вам билет.

Таким образом, их взаимное желание – быть вместе на сеансе – сбылось. Потом Игорь проводил ее до дома. Они встречались всего два с хвостиком месяца. Был период, когда Лене казалось, что у них ничего не получится, но Игорь в ухаживании проявлял завидное упорство, был предельно внимателен к ней, добр и ласков. Даже сумел понравиться Евдокии Петровне, хотя и в нем та нашла недостаток, не смертельный, конечно, терпимый, но все же – маленький рост. А вот на Евгению, сестру Лены, он произвел просто неизгладимое впечатление.

– Так и знай, дорогая, – заявила она Лене, сомневающейся насчет их взаимоотношений с Игорем, – если ты от него отвернешься, я с удовольствием приму от тебя эстафету. Игорь мне очень даже нравится. Он такой хороший, хозяйственный и порядочный. Не пьет, не курит. Какого принца тебе еще подавай, не знаю. – Такое лестное мнение у Жени об Игоре сложилось не только в результате как сторонней наблюдательницы. Раза три Лена, притворившись нездоровой, просила сестру вместо нее сходить на свидание с Игорем.

Он действительно производил впечатление весьма порядочного человека, не позволяющего себе ничего лишнего по отношению к своей подруге. И это его заметно отличало от других молодых людей. Лене, к примеру, казалось даже несколько странным, что Драйзеров, ее лейтенант, не добивается интимной близости с ней, ограничиваясь редкими поцелуями. Вел он себя всегда достаточно корректно, степенно. Несмотря на свой юный возраст (он был почти на год моложе Лены), он беседовал с ней как умудренный глубоким жизненным опытом профессор-моралист. Учил, подсказывал, как и что нужно делать в той или иной ситуации и почему, сильно рискуя прослыть в ее глазах занудой. И почти все разговоры, как правило, заканчивались одним: как будет им хорошо вдвоем, когда поженятся. О женитьбе он заговорил чуть ли не в первый день их знакомства, и затем в его лексиконе эта тема присутствовала постоянно.

Она порой была незаслуженно холодна с ним, неприветлива, а то и груба. Но Игорь все терпеливо сносил, прощал и продолжал настаивать на воссоединении их сердец. Капля, говорят, камень точит, если постоянно бить в одну точку. Так и в данной ситуации: настойчивость Игоря дала-таки свои положительные плоды. Лена сдалась на милость победителю, согласилась стать его супругой. Но по дороге в загс, когда до заветных дверей оставалось каких-то пятнадцать-двадцать метров, она вдруг сорвалась с места и побежала назад. Он, разумеется, догнал ее и стал гладить, успокаивать, целовать.

– Леночка, милая, не бойся, я прошу тебя. Меня не волнует твое прошлое, главное – наше настоящее и будущее. Все у нас должно сложиться хорошо. Мы уйдем из этой клоаки, – под клоакой он подразумевал жилище Леночки, где устраивались пьяные оргии, – и начнем самостоятельную, радостную жизнь. Пусть у нас пока ничего нет – не беда, начнем с нуля, со временем все в доме появится. Только надо, чтобы мы любили друг друга, уважали. Скажи, ведь ты любишь меня, да? – Он так ласково и терпеливо вымаливал у нее эту любовь, что надо было, наверное, иметь камень в груди вместо сердца, чтобы разочаровать его в тот момент. И она покорно склонила ему голову на плечо:

– Прости, милый, я повела себя дурно, как, вроде, затмение какое-то нашло…

Свадьбы у них не было – была вечеринка у него на квартире, которую снимал. Приглашенных тоже было мало и в основном его товарищи-сослуживцы. Немножко выпили, потанцевали. Разумеется, не обошлось без символического: "Горько!" Ни свадебной фаты, ни, естественно, черного смокинга с бабочкой на том торжестве не наблюдалось, так что со стороны несведущим вряд ли сразу могло бы прийти в голову, что собрались здесь люди по случаю заключения первого законного брака двух молодых людей. И фотограф, увы, отсутствовал. И нет теперь памятных снимков того далекого, морозного уральского февраля 1958 года. Как будто и не было ничего… Да-с, господа, люди встречаются, люди влюбляются, женятся, как поется в песне, а потом, увы, происходят печальные вещи.

14.

В многодетной украинской рабоче-крестьянской семье на Винничине Игорь родился "поскребышем", то есть последним, пятым ребенком . Да к тому же "в рубашке". О таких обычно говорят: счастливым будет. Для его сорокапятилетней матушки Ксении Савовны появление младенца на свет действительно стало приятным сюрпризом: никак уж она не думала, не гадала, что в своем возрасте еще очень даже может благополучно разродиться. (Аборты раньше, к счастью, не делали столь часто, как теперь, и люди в физическом и нравственном отношении были, несомненно, поздоровей сегодняшних поколений, заметно и всерьез подпорченных большой и малой химией, а также бездуховностью и бездушием.) По этому случаю довольный, еще отнюдь не старый, с пшеничными усами отец Семен Филиппович извлек из подвала десятилитровую бутыль прекрасного виноградного вина собственного, домашнего изготовления (это любимое занятие – приготовление вина – сохранится на долгие годы, до конца его жизни) и щедро разливал всем многочисленным родственникам, приглашенным и случайно зашедшим на огонек гостям, повторяя свою неизменную фразу: "Пийтэ, хлопци, тут – на том свити нэ дадуть!"

А через несколько лет началась война, и к ним в дом пришли немцы. Пришлось потесниться. Тот, кого определили к ним на постой, был офицером Вермахта и, к счастью, относительно спокойным, незлобливым, напротив, даже добродушным. Он уважал набожность Ксении Савовны, которая регулярно, утром и вечером, читала перед образами "Отче наш", прося у Бога защиты и милосердия. К тому же она была весьма опрятная и чистоплотная хозяйка, что никак не укладывалось во фрицевское понятие "русиш швайн". И нередко, проходя мимо нее, приветствовал легким кивком головы и выражал свое расположение: "Гут, зер гут, муттер." А когда был слегка под шафе, любил побеседовать с маленьким Игорьком. "Кляйне киндер," – широко улыбаясь и потягивая шнапс, теребил его немец рукой по голове и на ломаном русском вперемешку с немецким говорил о том, что у него на родине, в Германии, тоже остался такой же мальчик, сын, которого он очень любит. И в подтверждение сказанному доставал из кармана и показывал свою семейную фотокарточку. Когда офицер возвращался со службы, Игорек весело прикладывал руку к голове, отдавая ему честь, как учил этот дядя, и произносил, не выговаривая "р":

– Все в полядке, гел-майол.

И тот дарил ему шоколадку, одобрительно похлопывая по плечу. Шоколадки, галеты и прочие вкусные угощения перепадали Игорьку и во время развлекательных шоу, нередко устраиваемых подвыпившими фрицами. Они собирали вокруг себя на улице ребятню и под свисты и улюлюканья бросали на землю, как собакам, свои подарки, с гомерическим хохотом наблюдая за противоборством, возней голодных детей. Случалось, разумеется, что после подобной потасовки Игорю не доставалось ничего, окромя шишек и синяков.

Происходили, конечно, на глазах у мальчика и зрелища куда посерьезней и пострашней. Рядом с их домом пролегала одна из центральных дорог, по которой однажды двигалась нескончаемая вереница удрученных, грустных людей. По краю от них шли с засученными по локоть рукавами автоматчики. Некоторые из них были с овчарками, свирепо лающими и настроенными отнюдь недружелюбно к конвоируемой колонне: собак едва удавалось сдерживать за поводки, чтобы они не набросились и не разорвали на части и без того запуганных евреев.

– Куда их ведут, мама? – спросил пятилетний Игорь, прячась за ее широкую юбку.

– Молчи, сынка, молчи, – мать крепко прижимала ребенка к себе, – тебе не надо этого знать.

Вдруг из колонны послышался пронзительный крик: у кого-то, видно, сдали нервы. Конвоиры спешились, выясняя причину возникшего шума, и в эту самую минуту, воспользовавшись замешательством, мальчик лет девяти-десяти оторвался от колонны и стрелой помчался в сторону протекающей поблизости реки. Но выпущенная вслед автоматная очередь подкосила его, и он рухнул навзничь. До реки оставалось несколько метров, и мальчик, все еще живой, стал ползти к спасительной влаге. Тогда в ход были пущены собаки, безжалостно довершившие приговор юному беглецу.

Час, а может, два длилось это печальное шествие смертников. А потом до слуха Игоря доносились глухие хлопки: где-то не так далеко шла методичная стрельба. Видя тревожное лицо мамы, он вновь поинтересовался:

– В кого стлеляют?

– Тебе не надо этого знать, – вновь с грустью в голосе повторила мать, – когда подрастешь, все сам поймешь.

Но детская любознательность брала свое, и на следующие сутки Игорек вместе с другими мальцами бегал посмотреть туда, где стреляли. И прибежав, запыхавшись, с широко раскрытыми, сохраняющими испуг глазенками рассказывал матушке:

– Там земля шевелится и говолит…

То раздавались душераздирающие стоны из уст недобитых раненых жертв, сброшенных в ров с многочисленными трупами и наспех присыпанных землей. По счастливой случайности некоторым удавалось выкарабкаться на поверхность, но таковых были единицы, сотни же и тысячи безвинно убиенных погребенными оставались навечно.

Чем ближе приближался фронт, тем активней свирепствовали фрицы в тылу, как бы мстя за свои военные неудачи, за отступление. Частенько устраивали облавы на молодежь, трудоспособное население, заталкивали обреченных в скотские вагоны и отправляли в Германию как рабсилу. В одну из таких облав зацепили и четырнадцатилетнюю Юлю, сестру Игоря. Но по дороге, умудрившись проломить в вагоне пару досок, ей и еще нескольким девчатам удалось бежать. Правда, возвратилась Юля домой с обмороженной ногой, что впоследствии часто давало о себе знать ноющими, тупыми болями, но зато оставшейся в живых и свободной. А главу семейства Семена Филипповича, трудившегося извозчиком на почтовой подводе и заподозренного в связях с подпольщиками, от расправы спасло то, что Ксения Савовна, вовремя предупрежденная старшим сыном Вячеславом, укрыла его в поленнице дров. Потом пару месяцев, до прихода Красной Армии, прятался и жил на чердаке…

Наступление было столь стремительным, что немцы даже толком подготовиться к отходу не успели. Майор, постоялец дома Драйзеровых, изрядно подвыпивший, прямо в грязных сапогах, что за ним ранее никогда не наблюдалось, завалился на постель и, бесцельно уставившись в потолок, уныло твердил, как пришибленный: "О, майн готт, Гитлер капут, Гитлер капут, Гитлер капут…" Потом резко соскочил, выбежал из дома и помчался по направлению к реке, где в панике переправлялись вплавь, кто самостоятельно, кто на лодке, несостоявшиеся учредители "нового порядка" на чужой земле.

– Мама, а гел майол к нам больше не плидет? – спросил Игорек, наблюдавший за переправой.

– Нет, сынок, – облегченно вздохнула мать, – больше он здесь не появится.

– Жалко, – по-своему резюмировало дитя, – кто же тепель мне шоколадки будет носить?

– Глупенький, – сердито заметила мама и даже слегка шлепнула его по затылку, – в твоей жизни еще будет много-много шоколадок и других вкусных вещей. Только надо слушаться маму с папой и учиться хорошо, когда в школу пойдешь. Только бы фрицев побыстрей разбить.

15.

Оптимизм матушки, конечно, несколько разнился с реалиями будущей жизни Игоря: сладкого, увы, ему доставалось мало, как в прямом, так и в переносном смысле. Простые леденцы, не говоря уже о более дорогих, изысканных конфетах, доводилось ему вкушать крайне редко: скромных средств родителей едва хватало на покупку продуктов первой необходимости. И лишь уже, будучи курсантом военного училища, Игорь наверстывал упущенное, отводил душу: во время увольнительных съедал по одной банке сгущенного молока. Однако, как говорится, нет худа без добра: ограниченное потребление сладкого, особенно карамели, помогло ему в целости и сохранности сберечь зубы. Первую и последнюю пломбу поставили, когда ему было уже за сорок. Причем лечащий врач, долго возившийся с ним, был несказанно удивлен и не скрывал своего искреннего восхищения:

– Да у вас не зубы, мил человек, а настоящий гранит, сверлению даже не поддаются. Тут нужен алмаз высшей пробы!

Но зато с малых лет Игорь, видимо, в поисках вкусного кусочка, приобщился к кухне. Любил часами стоять около матушки и наблюдать за ее "секретами" приготовления пищи. Простое созерцание постепенно сменялось активной помощью, а затем и вовсе самостоятельным поварским искусством. Это, кстати, ему потом очень пригодилось в семейной жизни, так как Леночка, увы, готовила скверно, и пришлось ее обучать.

С одеждой у маленького Игоря тоже были проблемы, в основном доставались обноски старшего брата, сестер, чья одежда перешивалась под мальчишескую. А когда ему, шестнадцатилетнему, подарили галифе (муж, Иван, самой старшей сестры Надежды) и аккордеон (другой Иван, супруг сестры Юли), радовался, как малый, которому доставались шоколадки от гер-майора.

Воспитание мальчика также проходило несладко. И если Ксения Савовна старалась еще делать ему поблажки, оберегала его, щадила, старалась окружить его любовью, то Семен Филиппович держал его в ежовых рукавицах, шалостей не прощал и, случалось, наказывал весьма нещадно. С твердой отцовской рукой Игорь имел неосторожность иметь дело уже в первом классе, когда провинился перед учительницей, сбежав с уроков на речку; был жаркий день, и ему, видите ли, было нелегко досидеть до конца занятий. На следующий день учительница встретила его строгим наставлением:

– Ты поступил очень скверно, придется заняться твоей дисциплиной. Передай маме, что завтра я хочу ее видеть.

– Вона нэмае часу, – потупив очи, пробубнил хитрый непоседа, – вона хлиб пече.

– Хорошо, – спокойно отреагировала преподавательница, – тогда передай ей эту записку. – И она быстро что-то накропала на бумаге. – Впрочем.., нет, – в последний момент передумала учительница, – записку передаст твой друг Коля Стадничий, ваши же дома находятся почти по соседству…

Домой два одноклассника возвращались молча и без всякой охоты: один мучился от того, что придется ему, помимо собственной воли, заложить, сдать закадычного друга; другой – от предстоящих объяснений с родителями. Надо, конечно, отдать должное их терпению и выдержке: прекрасно сознавая свою обреченность, они не лезли друг другу в душу, не паниковали, не выклянчивали пощады, прощения, стараясь как-то выкрутиться. Ребята родились почти в один и тот же день (Игорь девятого, а Коля седьмого сентября), и тот, и другой рос в многодетной семье, сполна хлебая лиха, и шкодничали нередко вместе, поэтому хорошо понимали друг друга. Кстати, впоследствии их дружба сохранилась на долгие годы, несмотря на разделявшее их расстояние в тысячу и более верст. Регулярно обменивались короткими весточками о себе, а при встрече, когда Игорь приезжал в отпуск на родину, заключали друг друга в крепкие объятия, делились впечатлениями о прожитом. И непременно, уже с иронией, вспоминали далекий сорок пятый, памятный для них, бывших пацанов, не столько счастливым для всех Днем Победы, сколько вышеизложенным драматическим эпизодом.

Всыпал тогда, конечно, отец Игорю ремнем по первое число. И в угол коленками на горох поставил до отбоя, то есть до той поры, когда надо было идти спать. Ох, и неприятное ж это занятие, доложу я вам, господа, голыми коленками на сушеном горохе стоять. От щемящей боли хотелось стонать и плакать, но Игорек терпел, до крови прикусив губу.

В другой раз, когда Игорь был уже постарше, Семен Филиппович учинил ему такую взбучку, причем не ремнем, а конскими вожжами, что бедный малый потом целую неделю ни сесть спокойно, ни лечь на спину не мог – так саднило. Причиной этой расправы послужила жалоба родительницы одного парнишки, которому Игорек в драке случайно попал камнем в голову, после чего пришлось делать перевязку.

Жалостливая, сердешная Ксения Савовна пыталась было спасти сына от жестокого наказания, отговорить мужа, но тот, пронзив ее молнией свирепых глаз, положил конец этим либеральным поползновениям:

– Цыц, женщина! Не вмешивайся, куда тебе не пристало, а то тоже получишь. Он должен твердо уяснить, что всякое зло порождает зло. Провинился – будь любезен отвечать. Я его породил, я его и побью, на путь истинный наставлю. Потом еще спасибо мне скажет, когда вырастет.

И ведь как в воду смотрел Семен Филиппович. По прошествии многих лет Игорь с благодарностью вспоминал отцовские методы воспитания: лупил, мол, и правильно делал, всю дурь из головы выбивал, чтобы не хулиганом и оболтусом каким-нибудь вырос, а настоящим человеком. Правда, таким уверенным и твердым Игорь был лишь на словах – к собственному же сыну, Славику, он старался не применять подобных методов, ограничиваясь серьезным, мужским разговором, который нередко проходил на весьма повышенных тонах, и чувствовалось, требовалось ему больших усилий над собой, чтобы не прибегнуть к старым, испытанным методам. Видимо, впечатлительность, доброта и мягкость, унаследованные им от матушки, превалировали все же над батиной жесткостью.

16.

Застенчивость, которая тоже была свойственна характеру Игоря, длительное время не позволяла ему не то, чтобы познать большую и настоящую любовь, а хотя бы даже познакомиться с девушкой. И тут вновь на себя взял инициативу властный и не терпящий возражений отец, за которого в свое время не по любви, а по сговору родственников выдали Ксению, и который, видимо, решил повторить собственную судьбу уже на примере младшего послушного сына.

Тогда, правда, в семнадцатом, когда свадьбу играли Семен с Ксенией, само время было заговорщическое, революция шагала по стране и требовала незамедлительных, решительных действий. Как раз в день их гуляний прокатилась по местечку волна экспроприации мелких и крупных лавочников. Лихие, хмельные представители неимущего люда растаскивали по своим углам захваченное добро, и один чудак, проносясь на груженой телеге мимо свадебной процессии, вдруг остановился и презентовал молодоженам целый ящик отменной горилки.

– Живите счастливо, – пожелал чудак, – и выпейте за здоровье раба Божьего Филимона! – И погнал дальше свою телегу, упиваясь внезапно свалившейся на его голову свободой. А растроганные щедростью экспроприатора Филимона молодожены еще долго смотрели вслед уносящейся вдаль повозке, а потом весело, дружненько принялись употреблять в дело столь к месту и вовремя подвезенный подарок.

– Пора тебе, сынка, о будущем подумать, – завел Семен Филиппович серьезный разговор, когда Игорю исполнилось шестнадцать лет, и он пошел в десятый класс.

– Что вы имеете в виду, тату?

– Во-первых, в профессии тебе надо твердо определиться, чтобы начать свою копеечку зарабатывать. Тут вот зять Иван, муж Нади, зовет тебя в Житомир, в военное училище поступать. Там он большая шишка: кафедрой какой-то заведует, так что, говорит, поспособствует, если что, конкурс успешно пройти. Ты, конечно, обмозгуй это дело, но думаю, оно стоящее, надо соглашаться, потому как счастье само, можно сказать, в руки идет… Ну так как, согласен? – выждав паузу, строго спросил отец.

– В общем, неплохо было бы, конечно, – искренне признался Игорь, – только вот, не знаю, сдам ли все экзамены, как надо.

– Ну вот и добре, порешили, – заметил довольный Семен Филиппович. – А насчет экзаменов ты, будь ласка, постарайся. Иван, разумеется, своего шурина в беде не оставит, поможет, но и ты головой поработай. Ты же у нас вроде головастый, да и не в кого тупым быть… Теперь вот еще что, – отец крякнул и повертел пальцами свой пшеничный ус. – Ты, сынка, не сегодня-завтра семьей своей должен обзаводиться.

– Да что вы, батя, – густо, подобно девице, покраснел Игорь, – рано еще.

– Тут главное не в сроке, – опять посуровел Семен Филиппович, – а в правильном выборе. Ты, я смотрю, в этом деле совсем не силен, не то, что Леонид, братец твой гулящий. Не успел в армию уйти, а уже Маньку запузатил. Так еще носом теперь воротит: не нравится, мол, характерами не подходим, разводиться буду. Чувствую, не выйдет из этого паршивца толка. Поэтому не хотелось бы, чтобы ты пошел по его непутевым, блудным стопам.

– И что же вы предлагаете, тату? – напряженный весь поинтересовался сын.

– Да вот, кажу, нет у тебя еще жизненного опыта в этом деле и, может, даже хорошо, что за юбками не гоняешься. Стало быть, надо прислушаться к мнению старших, – все вокруг да около, витиевато подбирался отец к изложению сути, – их опытом воспользоваться… В общем, сынка, подыскали мы тут с родными подходящую тебе, порядочную, хозяйственную невесту, которая в недалеком будущем может стать неплохой тебе жинкой.

– И кто же она? – все в таком же напряжении спросил Игорь.

– Маруся, дочка Михайленко Степана, что на консервном робыть. Очень приличная семья. Мама – врач-терапевт, сама Маруся на продавца учится. Они нам дальними-дальними родственниками приходятся. Она, конечно, немного полноватая и постарше тебя на полтора года, но, сам понимаешь, не это главное для надежной, совместной жизни.

Игорь визуально знал эту девушку, но никаких, в том числе и дружеских, отношений с ней не поддерживал и поэтому деликатно попытался уточнить:

– Мне трудно сказать сейчас что-либо определенное, я ведь даже не знаю, как она сама ко всему этому отнесется? И как вообще пришла идея – познакомить ее именно со мной?

– Не переживай, – коротко ответил батя, – она не против.

Знакомство состоялось на Пасху. Собрались семьями под предлогом празднования этого святого Дня. Маруся, конечно, была во всем нарядном, накануне простояла в очереди в дамский зал, и поэтому ее ухоженная головка представляла собой очень даже впечатляющее зрелище: химическая завивка тогда только-только входила в моду. Нельзя сказать, что Игорь пришел в неописуемый восторг от их помолвки, но и особо противиться тоже не желал: девушка была, в общем-то, неплохая, с покладистым характером. Они встречались несколько месяцев. Но далеко их отношения не заходили, ограничивались редкими поцелуями и разговорами на философские темы. Игорь мог часами обсуждать то или иное политическое событие, недавно происшедшее в мире, делиться впечатлениями о прочитанной книге, просмотренном кинофильме, а Маруся, в основном, молчала и завороженно его слушала. Ей нравилось слушать этого не по годам рассудительного, взрослого, серьезного человека, которого, к тому же, прочили ей в женихи. А его устраивало осознание собственного лидерства в их необычном дуэте. Вскоре подоспела пора – ехать поступать в Житомирское Краснознаменное зенитно-артиллерийское училище. Перед отъездом он пообещал Марусе:

– Я буду тебе писать, а ты будешь отвечать?

– Конечно, буду.

– И ждать меня будешь?

– А ты этого хочешь?

Игорь, не ожидавший столь прямого контрвопроса, слегка растерялся и, поколебавшись, ответил все же уклончиво:

– Кто же не хочет. Приятно, когда тебя не забывают и ждут.

Слово они свое сдержали: он писал, она отвечала и ждала. Но даже в письмах их отношения не переходили эту невидимую грань, дружеско-товарищескую, за которой люди обычно теряют голову от любви.

Впрочем, Маруся, успевшая привыкнуть к этому ученому, во многом не похожему на своих сверстников парню, попыталась было еще более к нему приблизиться, послав к его Дню семнадцатилетия (на момент поступления Игорю до семнадцати не хватало более месяца, и если бы не его протеже Иван Григорьевич Топытько, сумевший убедить приемную комиссию закрыть на это глаза, могли бы и не допустить до экзаменов) символическую почтовую открытку. На репродукции картины художницы В.А.Орловой были изображены двое милых, симпатичных молодых людей, которые в ожидании метро (название картины – "В московском метро"), сидя на скамейке, ведут приятную беседу. Собственно, если судить по шикарному букету в руках девушки, с любовью смотрящей на кавалера в погонах и в то же время внимательно слушающей его рассказ, они уже никого и ничего не ждут – здесь состоялось их свидание, и им безумно хорошо вдвоем. А на обратной стороне карточки после слов поздравления Маруся вывела свое сердечное пожелание: "Дорогой мой Игорь, как я хочу, чтобы мы были так же вместе, как эта пара. И я надеюсь, что мы будем вместе. Обязательно! Правда, Игорек?" Радоваться бы парню, что девка к нему так липнет. Другой бы на его месте, гуляка-повеса, любитель приключений, не преминул бы воспользоваться моментом. А он же еще более посерьезнел, задумался, как быть? С одной стороны, и девушку обижать не хотелось своим истинным признанием, а, с другой, и "лапшу вешать", обнадеживать тоже не мог…

17.

Он тайно обожал другую, и никакую больше. Вообще, надо признать, господа, он своим безупречным в молодости поведением явно бы озадачил американских ученых-эволюционистов, пришедших на исходе развращенного двадцатого века к сенсационному выводу: человек по сути своей не является существом моногамным, то есть неверность якобы записана в генетическом коде человека и наследуется в течение тысячелетий из поколения в поколение. А Бернард Шоу так вообще безапелляционно заявил, что, мол, мужчине, любящему на протяжении жизни всего одну женщину, надо бы обратиться в больницу или… повеситься. Вот так, уважаемые, не больше и не меньше, хороши же советы, последовать им – так одни беспутные гуляки останутся на земле. Вот Сатана-искуситель рад-то будет! А теперь, господа, предлагаю расслабиться и вместе с одним западным журналом совершить биографический экскурс с пикантными подробностями великих и известных мира сего, как бы подтверждающих вывод эволюционистов. Вызывает, правда, некое удивление, откуда могли взяться столь точные данные интимной жизни, но, как говорится, что дали, то и преподношу:

"Чингисхан (1155-1227). Имел пять жен и пятьсот любовниц. Свою жизнь закончил на ложе любви – заколотый побежденной им на поле боя тангутской королевой. Официальная причина смерти – несчастный случай: упал с лошади.

Джакомо Казанова (1725-1798). "Я еще не встречал ни одной женщины, которая смогла бы устоять передо мной." Итак, не устояли: сорок семь итальянок, девятнадцать француженок и восемь немок, а также (в качестве особой категории, без сносок на национальность) тридцать одна девственница. – Предвижу и предвосхищаю, господа, ваши сальные, скептические улыбки: вот вам, мол, и знаменитый распутник Казанова; оказывается, наяву он не такой уж и гигант по части дамского пола, наделали, так сказать, много шума из ничего вокруг его персоны; а ведь, по сути, по реальным делам и возможностям он каждому десятому, а может, и пятому русскому деревенскому Ваньке в подметки не годится. Так-то оно так, милостивые государи, но речь-то идет о знаменитостях. А посему продолжим – :

Вольфганг Амадей Моцарт (1756-1791) под звуки "волшебной флейты" соблазнял своих… учениц.

Наполеон Бонапарт (1769-1821). Его интимные отношения с женой не сложились из-за того, что в самый неподходящий момент его укусила собачка Жозефины, видимо, приревновавшая свою хозяйку. Что касается его многочисленных внебрачных связей – отбором "кандидаток" занимался его адъютант.

Рихард Вагнер (1813-1883) каждой из своих двух жен объявлял, что слишком стар для любовных утех, и отправлялся… к молоденьким "музам".

Пабло Пикассо (1881-1973) – трое внебрачных детей. Возраст его возлюбленных уменьшался прямо пропорционально увеличению его собственного. Одной из них была Мария-Тереза, 17 лет: "Он был великолепен и ужасен." Мария-Тереза повесилась, когда Пикассо оставил ее.

Эрнест Хемингуэй (1899-1961). Пресловутый ген требовал удовлетворения по три раза на день и в итоге довел "хозяина" до импотенции.

Людовик Х (1710-1774). Мадам Помпадур, когда больше не могла удовлетворять страсть монарха, снабжала его пятнадцатилетними девушками.

Чарли Чаплин (1889-1977): одиннадцать детей, бесчисленное множество любовниц – в поисках их он был неутомим до самой своей смерти.

Джон Кеннеди (1917-1963). Около 1600 любовниц. – Вот гигант, так гигант! Не на почве ли ревности или любовной мести, искусно прикрываемой политикой, лишили его жизни в цветущем возрасте?! – (в их числе несравненная Мэрилин Монро). "Секс мне необходим каждый день, иначе очень голова болит."

Мао Цзэдун (1893-1976) требовал в приказном порядке: "Каждый день – девственницу." Свою страсть и возможности "подогревал" инъекциями женьшеня. Его последнюю любовницу Ланг Пинг (Голубое Яблоко) после его смерти казнили.

Энтони Куинн, 79: "Я часто любил четырех женщин одновременно. Больше всего мне хотелось бы иметь гарем."

Карлос Менем, глава Аргентины. Громкий скандал из-за его связи с подругой его сына, дочерью главы оппозиции. "Я люблю женщин – это лучше, чем если бы я любил мужчин."

Ален Делон изменял Роми Шнайдер с фотомоделью Натали, Натали – с Мирей Дарк и т.д. "Мне всегда нужно несколько женщин одновременно."

Билл Клинтон, 48: 10 любовниц, по крайней мере, известных. Его телохранитель: "Когда у него срывалось "рандеву", он в бешенстве топтал ногами свой радиотелефон."

Мик Джеггер, 51: (группа "Роллинг Стоунз"). Не счесть имен, как женских, так и мужских, связи с которыми ему приписываются. Его жена Джерри Хэсл: "Главное, чтобы я оставалась № 1."

Принц Чарльз Уэльский, 45. Ночь перед свадьбой с Дианой он провел у своей любовницы Камиллы, связь с которой длится четверть века…"

В эту славную плеяду можно смело вписать и немало имен достойных представителей России, к примеру, почти всех императоров, а заодно и императриц, а также обожаемого и почитаемого всеми Александра Сергеевича Пушкина, который, видимо, опираясь на свой богатый опыт, вывел незамысловатую, но удивительно точно подмеченную формулу любви: "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей." Но, господа, не следует забывать и другие, возвышенные примеры истории. Иван Сергеевич Тургенев до конца жизни пронес в своей душе трогательную, нежную любовь к одной-единственной – Полине Виардо. Антон Павлович Чехов также до гробовой доски оставался верен своей супруге Ольге Книппер. А вспомните купринский "Гранатовый браслет", сюжет которого, кстати, взят из жизни. Это ли не шедевр истинной добродетели, бескорыстной, долговечной и чистой любви?!

Так вот, милейшие, наш скромный герой Игорь Драйзеров, тоже вопреки выводу ученых-эволюционистов, относился к числу однолюбов. Во всяком случае, если любовь к одному человеку вкрадывалась в его сердце, то к другим он оставался равнодушным до тех пор, пока не происходила катастрофа, то есть, образно выражаясь, не разбивались чувства вдребезги, как корабль о скалы. На других девушек он мог, конечно, засматриваться, вернее, смотреть, но лишь с одной целью: чтобы сравнить и еще раз убедиться в том, что нет на свете человека, прекрасней его избранницы.

18.

Его сердечной зазнобой была Тамара, девушка из параллельного класса. Видел он ее постоянно, а вот разговаривать, точнее, обмолвиться, обменяться несколькими словами, предложениями довелось всего один раз. Дело было зимой ранней, на улице установилась гололедица. Они возвращались из школы, она – впереди, а он шел чуть сзади. Вдруг, вскрикнув и взмахнув невольно рукой с портфелем, Тамара оказалась на земле. Игорь, разумеется, быстро подбежал, помог подняться. Она поблагодарила, посмотрела ему в лицо и внезапно разразилась чистым, звонким девичьим смехом. Игорь так оторопел от столь неожиданной реакции той, которая несколько секунд назад пребывала в горизонтальном положении, отделавшись серьезным ушибом, слава Богу, не переломом, что выронил из рук только что подобранную книжку (содержимое раскрывшегося портфеля разлетелось по сторонам).

– У тебя такие смешные рожки на голове, – объяснила, наконец, причину разразившегося веселья девушка, – прямо как у чертика из мультфильма.., забыла только название. На вот, сам посмотри, – она порылась в портфеле и протянула ему зеркальце.

Вид действительно был настолько смешон, что Игорь и сам рассмеялся. А она тем временем извлекла из сумки еще и расческу и собственноручно привела его голову в порядок. Теперь он уже ее благодарил, смущенно улыбаясь.

– Кто ж тебе, парень, рога уже успел наставить? – В ее глазах блеснул озорной огонек, слегка обжегший его и без того горячее юное сердце.

– Да вроде некому, – на полном серьезе признался Игорь.

– А что ж так плохо?

– Что рога не наставляют? – он охотно включился в словесную игру.

– Нет, что некому.

– Жалеют, наверное.

– Да тебя не жалеть – любить надо: ты вон какой заботливый, внимательный, чернявый. Ты из какого класса?

– Из 10-В.

– А я из "А", так что соседи. И что, в вашем "В" нет ни одной, которая б тебе приглянулась?

– Наверное, нет.

– А может, ты слишком переборчивый? – девушка вновь звонко рассмеялась. – Прынцессу шукаешь?

– Не угадала, – неожиданно смело для самого себя выпалил Игорь, – с тобой хочу познакомиться… Можно?

– Тамара, – протянула она руку.

– Очень приятно. А меня Игорем нарекли.

– А что ж ты, Игорь, без шапки зимой ходишь?

– Еще в прошлом сезоне украли, а новую пока не успел приобрести.

– Поторапливайся, а то не заметишь, как и всю зиму пробегаешь с замерзшими ушами, – полушутя-полусерьезно отреагировала Тома. – Однако, мне тоже надо торопиться: неотложные дела. Так что, прощевай, Игорек.

– А проводить тебя можно? – Его глаза выражали надежду.

– Не стоит, я человек занятой, к тому же взбалмошный. Не смотри, что сейчас я такая веселая, на самом деле я очень строгая и даже бываю злой. Так что тебе со мной лучше не связываться. – Сказав это, она махнула ему рукой и побежала в своем направлении. Словно окаменевший, онемевший, стоял Игорь посреди дороги, провожая тоскливым взглядом свою первую, столь нечаянно нагрянувшую и столь же стремительно убегающую любовь.

Потом, когда им доводилось мимолетно видеться, все их общение ограничивалось коротким "здравствуй", и она так же стремительно уносилась вперед, своей дорогой, как будто и не было между ними ничего, и ему оставалось лишь уныло смотреть ей вослед и ощущать, как безрадостно сжимается сердце. Да, собственно, и не было между ними ничего такого, что могло бы давать ему повод во что-то верить, на что-то надеяться. Так себе, случайное, уличное знакомство, перекинулись несколькими фразами, а вот поди ж ты: запала она ему в сердце глубоко. А подойти вновь и заговорить не решался. Вроде уж все, настроит себя: сегодня подойду обязательно и выложу ей все, как на духу. И во сне приходит, и наяву постоянно в голове возникает ее образ, где бы ни находился и чем бы ни занимался, и, в общем, трудно ему без нее, невозможно. Но как только живая, такая желанная, она появлялась в его поле зрения, во рту пересыхало, язык отнимался, в глазах мутнело, темнело, и парень окончательно терялся, становился безропотным, безвольным, как теленок, которому только и оставалось, заливаясь в душе слезами, издать протяжное: "Му-у-у."

"Ничего, – сам себя утешал Драйзеров, – если поступлю в училище, обязательно ей напишу, и тогда уж во всем признаюсь." Но и тут не смог обойтись без посредника в лице двоюродной сестры Жанны, с которой они были одногодки. Жанна, как и большинство девушек, склонных к романтическим поступкам и мечтающих о захватывающей, необычной любви, с радостью согласилась стать курьером в амурных делах Игоря. Накануне отъезда в Житомир Драйзерову удалось узнать только фамилию Томы, но бойкой, энергичной сестренке Жанночке не составило особого труда в небольшом провинциальном городке разыскать любимую девушку друга-родственника и передать ей от него письменное послание.

Чтобы кого-то в чем-то заинтересовать, нужно прежде всего постараться вызвать у него удивление. Эту несложную житейскую мудрость, сам того не ведая, очень даже удачно и применил Игорь по отношению к Томочке. Она действительно была несказанно удивлена, шокирована и растрогана, читая наполненные теплотой и нежностью строки того самого "чертика", которого некогда расчесывала посреди скользкой дороги, покрытой льдом. По правде сказать, она уже и забыть его успела: ведь с момента их мимолетного знакомства пролетел почти год! А он ее постоянно помнил, и не только – боготворил, если верить тому, что было в послании. Письмо Драйзерова пришлось кстати еще и потому, что буквально за неделю до этого Тамара всерьез поссорилась, разругалась со своим бывшим ухажером, который, как удалось ей выяснить, параллельно успевал подбивать клинья к другой зазнобе.. Чтобы немного успокоиться, забыться, отвлечься, она и переключилась на Игоря. Так между ними завязалась переписка.

Теперь вы понимаете, господа, почему наш герой, совершенно противоположный по поведению экс-ухажеру Томы, оказался в столь двусмысленном, затруднительном положении, получив открытку от формально повенчанной с ним Маруси, фактически признавшейся ему в своих чувствах.

Преодолевая огромную неловкость, жалость к ней, Драйзеров постарался как можно тактичней, безболезненней объяснить Марусе нелепость их ситуации. Она ответила не сразу, лишь через пару месяцев, видимо, мучительно борясь с собой и все еще надеясь на чудо: а вдруг заблуждался, писал в порыве не лучшего настроения души?! "Друг мой! – обращалась смиренная Маруся. – Поздравляю тебя с Днем Победы Советской Армии! Желаю от всей души только отличных успехов в учебе и счастья в личной жизни. – И дальше, немного отступив, коротко сообщала: – Я все теперь поняла…"

О, он умел ценить людскую верность и преданность, будучи сам по натуре таковым. Эти две пожелтевшие со временем открытки навечно пронес и сохранил в своей душе. Как, впрочем, и открытки от Томочки, содержание коих по глубине чувств, надо признать, заметно уступало предыдущим.

19.

Увольнительные Драйзеров нередко проводил в кругу семьи своего родственника – полковника Ивана Григорьевича Топытько, в обществе Жанны, его взрослой дочери (прошу не путать, милейшие, с тезкой – двоюродной сестрой Игоря) и ее подружек. В один из таких дней он попал, что называется, с корабля на бал: Жанна как раз торопилась на день рождения к подруге и захватила его с собой.

– Ты очень даже кстати, – по дороге объяснила племянница, – среди званых к Марине, имениннице, много девушек, а парней – кот наплакал, хоть скрасишь нашу девичью компанию.

Действительно, в квартире, куда они заявились через час, не считая Игоря, был еще одетый по гражданке один молодой человек, но, как говорится, при деле, то есть с девушкой. А потому нетрудно догадаться, какое неподдельное любопытство выразилось в нескольких парах глаз в связи с приходом этого бравого курсанта.

– Знакомьтесь, – обратилась Жанна к присутствующим, – это Игорь, мой драгоценный, милый дядюшка, он же без пяти минут лейтенант нашей доблестной и непобедимой армии. Прошу любить и жаловать.

– Хороша же подруга, – с игривым укором заметила именинница, – так долго скрывала существование такого молодого, приятного и, надеюсь, неженатого дяди.

– Да, действительно, – подхватила одна из присутствующих, – негоже зарывать клад столь глубоко. Где бы мне разыскать подобное сокровище – дядюшку лет эдак двадцати-двадцати пяти.

– Глубже искать надо, дорогая, – заметила третья, вызвав всеобщее оживление, веселый смех.

Драйзерова сия лестная характеристика, высказанная дамами немного старше его по возрасту, разумеется, ввела в некоторое смущение, он даже слегка покраснел, растерялся. С минуту-другую держал букет, обдумывая, как его преподнести, в смысле – что сказать этой блистающей ослепительной красотой имениннице… Надо сказать, господа, что Игорь Семенович всю свою сознательную жизнь, до конца дней своих строго придерживался жизненного правила: никогда не ходить в гости, а тем более по случаю того или иного празднования, с пустыми руками, или, как он говаривал, с голым поцем. Так и в данном случае, решительно не согласившись с Жанной (мол, ничего не надо тебе брать, я уже приготовила ей подарок, ты для них и с пустыми руками будешь подарком), он настоял несколько отклониться от курса, чтобы забежать в цветочный магазин, где на последние свои курсантские копейки купил замечательный букет из алых роз… Теперь он вертел его в руках, не зная, как совладать с непонятно от чего охватившим его волнением. Словно разгадав внутренние терзания Игоря, ему на помощь пришла Жанночка:

– Ты знаешь, Марина, мой дядюшка оказался на редкость галантным кавалером. Потащил меня в цветочный магазин, хотя мы и так уже опаздывали к назначенному тобой времени, и вот результат его внимания и хлопот. – Она перевела взгляд на стоящего Игоря с букетом, как бы подталкивая того к действию. – Какая прелесть, не правда ли?! Признаюсь, дорогая, я даже позавидовала, что не у меня сегодня именины.

Игорь, наконец, протянул Марине букет, скромно добавив от себя:

– Поздравляю, желаю радости и счастья.

– О, благодарю вас, вы очень любезны, – лицо Марины озарилось шикарной улыбкой. – Присаживайтесь, дорогие гости, – пригласила всех к столу именинница, – вроде уже все в сборе, ожидать больше некого.

Так случилось, а возможно, этого пожелала Марина, места Игоря и ее за столиком оказались рядом. Он, конечно, как мог, ухаживал за ней: подавал то, другое блюдо, щедро отпускал всевозможные комплименты. И в то же время не забывал посматривать на часы, чтобы не опоздать на вечернюю поверку. Это обстоятельство, безусловно, не могло ускользнуть от наблюдательных, не сводящих с него глаз Марины.

– Игорь, ты, видимо, глубоко несчастный человек, – попыталась грустно пошутить дама.

– Это почему же?

– Потому что счастливые, как известно, часов не наблюдают, а ты только и занят тем, что периодически на них поглядываешь. Между прочим, можешь этим самым очень обидеть хозяйку, меня то есть. И еще я заметила: ты совсем не пьешь, только пригубляешь. Нет, мне это явно не нравится. Тебя, наверное, здесь что-то не устраивает, признавайся немедленно. – Марина уже была довольно навеселе, что помогало ей вести себя с собеседником именно так, как она того и желала в душе, но при этом она отдавала отчет своим словам, то есть ее речь была вполне осознанной.

– Да что ты, что ты, – принялся успокаивать ее Игорь, – мне все здесь очень нравится, только не хочется опаздывать в училище.

– И я тебе нравлюсь? – напрямую полюбопытствовала Марина.

– Конечно, – добродушно ответил парень.

– А чем докажешь? – Она с таким темпераментом и азартом пронзила его взглядом, что он невольно отвел свои глаза в сторону.

– Да я-я не-е знаю, – попытался уйти от конкретного вопроса Драйзеров, – разве слова недостаточно?

– Недостаточно, – твердо стояла на своем Марина, – позволь тогда мне решить, как убедиться в твоей искренности. И учти, курсант, – она была явно в ударе, щеки ее пылали, очи тоже горели бесноватым огоньком, а командирский голос так чеканил слова, будто выбивалась дробь строевого шага, – я прощаю твою неловкость, неучтивость, угловатость поведения по отношению ко мне, к даме, только потому, что ты еще очень молод и глуп, надеюсь также, что это не пожизненно.

Игорь, слегка ошалев, обидевшись от такого необычного поворота речи, попытался было встать под видом удаления к месту общего пользования, но она, крепко ухватив его за локоть, скомандовала: – Спокойно, сидеть! – И уже более ласково и нежно добавила:

– А теперь проверим тебя на тест, насколько ты умеешь держать слово. – Марина поставила перед ним стакан и наполнила его до краев водкой. – Если выпьешь до дна, поверю тебе, доказательство искренности будет налицо, а нет – значит, хилым, гнилым ты окажешься.

– Но.., – Игорь хотел было возразить, но она не позволила ему докончить:

– Никаких "но", милый друг, сегодня мой день, сегодня все мои желания должны исполняться. Не ты ли, кстати, не так давно желал мне счастья. Вот, будь любезен, на деле докажи, как ты способен осчастливить женщину.

Аргумент был убийствен, и Драйзерову не оставалось ничего другого, как взять в руку стакан и медленно, но верно опрокинуть его в себя, тем самым удовлетворив прихоть этой не на шутку разошедшейся красивой женщины.

– Умничка. А теперь на брудершафт. – Игорь не успел нормализовать дыхание от прежней солидной порции, как она плеснула себе и ему в стакан еще граммов по тридцать. – Ну же, дорогой, ну же, – торопила она его, как бы опасаясь, чтобы не передумал.

Драйзеров выпил и эту долю, после чего она недвусмысленно придвинулась к нему как можно плотней:

– Что ж ты медлишь, кавалер, а может, брезгуешь?

Жар ее горячих, мягких губ, ощущение упругой, рвущейся наружу груди окончательно затуманили голову бедному парню.

Жанна, заметив сей пассаж, выбрала подходящий момент, чтобы отвести именинницу в сторону и сделать ей наставления:

– Ты что позволяешь себе, подруга?! Не порть мне, пожалуйста, дядюшку. Он, к твоему сведению, еще мальчик, а ты ведешь себя с ним, как весьма развратная дама.

– Нотации будешь у себя дома читать, – незлобно парировала Марина, – а сегодня я хочу, чтобы он был мой, понимаешь, мой. Наш бабий век такой короткий, а мы все чего-то ищем, ищем и в результате остаемся, как старухи у разбитого корыта. Да, собственно, я уже, наверное, и есть старуха – двадцать восемь как-никак. Так пусть же счастье будет хоть призрачным, мимолетным… На один день… На одну ноченьку… Он такой хороший, милый. Мне почему-то всегда ужасно не везло на мужиков: все попадались какие-то прохиндеи, норовили только себя потешить, ублажить, а на меня им, собственно, было наплевать. – По щеке Марины покатилась крупная слеза, но именинница, быстро справившись с этой секундной слабостью, перехватила слезу платочком и, изобразив подобие улыбки, продолжила:

– Не гневись на меня ради Бога, Жанночка. Да, я, быть может, сильно пьяна, грешна, но, поверь, не от злого умысла хочу совратить твоего Игоря. По душе он мне пришелся, люб. Глядишь, может, и я стану чище и добрей, побыв с ним. Ну что, дорогая, поделаешь, если на каждого парня у нас в стране десять девчат. А на хорошего – ку-у-да больше. Хорошие, они ведь все по тюрьмам да на войнах погибают. А кто уцелел – к рукам быстро прибирают. Вот и приходится нам, опоздавшим, довольствоваться всякой дрянью.

– Ладно уж, – сдалась подобревшая Жанна, – оставляю его тебе. Только смотри: головой за него отвечаешь. А с училищем мы этот вопрос с папочкой как-нибудь утрясем. Предупредим по телефону, что Игорь остается у нас в связи.., скажем.., с вывихом ноги… Шел, мол, к нам и по дороге неудачно оступился, так что пока на выходные побудет у нас… В общем, придумаем что-нибудь. Но ты все же, пожалуйста, будь осторожна с ним, не "залети" смотри, а то пойдут потом разборки.

– Дурочка, – столь же незлобно отреагировала Марина, – неужто я враг себе и твоему семейству. Не волнуйся, все у нас с ним получится славно. Однако пора вернуться к гостям, чтобы они нас не потеряли.

Без главного виновника торжества публика уже действительно заскучала, поэтому ее предложение прозвучало как нельзя кстати:

– Ну что, дорогие, не пора ли нам организовать танцы?

– Пора, пора, – дружно поддержали гости.

Стол тут же задвинули в угол. Марина включила проигрыватель, поставила вальс и, торжественно произнеся: "Дамы приглашают кавалеров," элегантно протянула руку Игорю, увлекая его на середину комнаты. Девушки, последуя ее примеру, тоже быстро разобрались по парам: кто – в роли кавалера, а кто – дамы. Захмелевший Драйзеров переминался с ноги на ногу, как неповоротливый увалень, не зная, что предпринять.

– Танцуй же, танцуй, – подбадривала его Марина, – не топчись на месте.

– Я не умею, – откровенно признался курсант, – не научил никто.

– Ах, горе ты луковое, – сокрушенно, с иронией закачала головой именинница, – что ж мне делать с тобой, неученым таким?! Ну давай будем учиться, пока я жива… Эту ножку ставь сюда, эту сюда… Так… Поворот… Не останавливайся… Крутимся, крутимся, крутимся… Ну вот, вроде немножко получается… Однако, этот противный свет режет мне глаза. Милый, выключи, пожалуйста.

Слегка пошатываясь, Драйзеров подошел к выключателю, и комната погрузилась в темноту, и лишь светящаяся точка граммофона не позволяла назвать ее, темноту, сплошной.

Вальс сменили на пластинку с фокстротом. И вновь Марина взяла инициативу в свои руки, давая уроки послушному ученику. Внезапно она крепко прижалась к нему и, обдав его уста горячим дыханием, промолвила тихо:

– А не поменять ли нам тему занятий, мой сладкий?

– В каком смысле? – не сразу понял Драйзеров.

– Я утомилась и хотела бы прилечь. Составь мне, пожалуйста, компанию.

– Да, но.., – Марина решительно прикрыла ему рот своей ладошкой:

– Опять ты кого-то словно запрягаешь. И почему ты такой нудный, Игорек?! Мы же вроде договорились, что ты мне сегодня пожелал счастья, так будь же, черт тебя подери, джентльменом до конца, не понуждай разочароваться в твоих способностях… А насчет училища не беспокойся, мы с Жанной переговорили, она все уладит… Или, может, ты просто не хочешь быть со мной, – в голосе именинницы зазвучали тревожные и вместе с тем требовательные нотки, – не хочешь?! Тогда можешь быть свободен, я тебя не держу.

В который раз ошарашенный Игорь стоял на месте, не в силах что-либо ответить и предпринять. Расценив это как согласие остаться, она принялась увлекать его в другую комнату, и он столь же послушно, как телок, последовал за ней в предчувствии какого-то необычного, страстно влекущего блаженства.

– А сюда никто не зайдет? – еще что-то соображая, поинтересовался курсант, стаскивая с себя сапоги.

– Никто, мой милый, никто, – ее горячие поцелуи сводили его с ума и перед тем, как окончательно потерять голову, он успел задать последний вопрос из области рационального мироощущения:

– Так ты что, одна живешь?

– Нет, с родителями, но сейчас они на даче, так что не волнуйся…

20.

Он уже не слышал, как захлопнулась в прихожей дверь: гости разошлись по домам, разумеется, по-английски, не простившись, полагая справедливо, что счастье дороже этикета. И ни о чем не думал, наслаждаясь ее ласками и одаривая ее тем же…

Когда он проснулся, Марина уже хлопотала на кухне. Заглянув в комнату, она весело улыбнулась:

– Ну как, дорогой, тебе спалось на новом месте?

– Прекрасно, – Игорь чувствовал себя неловко и не мог открыто смотреть ей в глаза.

– Там я сварила какао, кофе, извини, нет. Ты любишь с молоком или без?

– Сгущенное молоко очень люблю, – как ребенок, признался Драйзеров.

Через пару минут она принесла ему кружку с горячим напитком, от которого исходил приятный аромат, и глубокое блюдечко, до краев наполненное его любимым сгущенным молоком…

– Спасибо, Мариночка, большое, – поблагодарил курсант, с удовольствием проглотив и то, и другое. – Вчера я, кажется, перебрал, поэтому давление немножко подскочило.

– Оно у тебя не от этого подскочило? – с намеком заметила Марина.

– От чего же?

– От любви, – констатировала она, обвивая его шею руками и награждая за бурную, полную впечатлений и страстей ноченьку затяжным поцелуем в губы.

– Ты думаешь?

– Уверена.

– А ты знаешь, у меня вообще склонность к повышенному давлению, – вдруг стал развивать эту неуместную мысль Игорь, – перед медкомиссией, когда поступал в училище, выпил, наверное, с десяток бутылок кефира, который мне очень помог. Со ста семидесяти согнал до сто тридцати. Это меня и спасло, а так бы забраковать могли.

– И тогда, конечно, мы вряд ли с тобой бы увиделись, – философски изрекла Марина, как бы возвращая его в русло разговора, интересующего их обоих. – Ты хоть изредка будешь ко мне наведываться?

– Не знаю, – выдавил из себя Драйзеров, – как получится. – Он не мог ее обманывать, поэтому густо покраснел.

– Ты не стесняйся, – тоном прекрасно все понимающего человека заметила Марина, – захочешь прийти – приходи, буду рада тебя видеть.

– Видишь ли, – замялся Игорь, ему было мучительно трудно раскрыть ей свою, как ему казалось, сердечную тайну, – ты очень красивая, добрая.., мне было просто замечательно с тобой. Я получил огромное удовольствие, наслаждение, но… Я уже давно люблю одну девушку, которая…

– Я знаю, – спокойно сказала Марина, прервав его на полуфразе.

– Как? – Лицо Игоря вытянулось от удивления. – Откуда ты могла это знать? Тебе кто-то рассказал?.. Но кто?

– Да успокойся, голубчик, – Марина тепло взглянула на парня, – никто мне о тебе ничего не рассказывал, просто ночью иногда ты называл меня Тамарой, Томочкой. Вот и весь секрет.

– Неужели так и называл?!

Она вновь утвердительно кивнула головой.

– Вот это я дал, отчебучил, – сокрушался Игорь, – прости, Марина, не обижайся на меня.

– Глупенький, мне не за что на тебя обижаться, и извинения в данном случае неуместны. Все естественно, и я прекрасно тебя понимаю.

– И даже после того, что ты узнала, ты согласна со мной встречаться? – Игорь даже привстал с кровати, настолько невероятным казалось ему спокойное отношение этой красивой женщины к выстраданному им признанию.

– А почему бы нет, сладенький мой. Я же не в жены к тебе набиваюсь. Люби себе, пожалуйста, на здоровье свою Тому, но и меня, прошу, не забывай.

– Да нет, Марина, ты что-то не то говоришь… Или ты притворяешься, или я в бредовом состоянии нахожусь – не пойму.

– Да что тут непонятного, дурачок ты безнадежный, – с любовью пожурила Марина, – тяжело мне без мужика, а с кем попало тоже не хочется. Вот и положила глаз на тебя, ненаглядный мой. – Она вновь, зажмурившись, кошечкой прильнула к нему, пытаясь поцеловать, но он мягко отвел ее в сторону.

– Подожди.

– Ну что еще! – уже в сердцах воскликнула Марина. Его болезненное самокопание начинало ее раздражать.

– Так тебе действительно все равно, кого я люблю?

– Ну а если я скажу, что нет, дорогой, не все равно: хочу, чтобы ты любил только меня одну, одну и больше никого, от этого что-то изменится, ты, очертя голову, бросишься в мои объятья и забудешь свою пассию?! Конечно же, нет. Поэтому к чему мудрить, зачем лукавить? Надо принимать жизнь таковой, какая она есть на самом деле, а не сооружать воздушные замки.

Он лихорадочно переваривал сказанное, пытаясь постичь истину любви. Да, умом он понимал эту женщину и мысленно с ней соглашался, но сердце, еще не испорченное, пылкое, чуткое его сердце, сопротивлялось, не желало разделять подобную точку зрения.

И тем не менее он еще два раза встречался с Мариной, познавая необузданную, чувственную страсть, прежде чем окончательно и бесповоротно решил поставить здесь точку и во всем признаться Тамаре, покаяться перед ней. Поразительно, невероятно, милостивые дамы и господа, но прервать знакомство с Мариной ему стоило гораздо больших внутренних усилий, мучений, нежели исповедаться в содеянных грехах перед любимой. Конечно, будь он поопытней, попрактичней в такого рода делах, то, наверное, никогда бы не сознался одной, тем более очень и очень любимой, в том, что, продолжая ее любить, обладал другой, хотя и физическая близость, не подтвержденная сердечным позывом, как бы и не рассматривается как измена. Но девятнадцатилетний Драйзеров был настолько наивен и благороден, что искренне верил в это же самое благородство любимой. В принципе, его чистосердечные намерения вполне бы были понятны и оправданы, если бы любимая была еще и столь же горячо любящей: ведь если любишь, то и прощаешь, на многое закрываешь глаза. Но чувства Тамары по отношению к Игорю на тот период были настолько хрупки, непрочны, что готовы были в любой момент раствориться, исчезнуть, как туман, который так похож на мираж, обман. И исповедь Драйзерова явно тому поспособствовала. В ответ она написала ему такое гневное письмо, что Игорь потом еще долго-долго не мог прийти в себя, горько сожалея и раскаиваясь в том, что стал виновником происшедшей катастрофы. В отличие от Марины, она заявляла, что каждая женщина в этом мире мечтает и желает быть исключительной в глазах своего рыцаря; он же, по ее мнению, оказался таким же подлецом, как и предыдущий ее друг, которого она очень любила. На словах, мол, все вы – мастера заливать, обещать, а на деле, на поверку – ничтожества. В общем, она настоятельно просила, даже требовала забыть ее и больше не беспокоить. Но он все-таки вновь и вновь предпринимал попытки возобновить с нею связь, посылая одно письмо за другим и взывая к ее доброте и милосердию. Напрасно, тщетны были его страдания. Лишь еще несколько поздравительных открыток получил он от Тамары, в которых весьма скупо, сухо, в нескольких строчках напоминала она о себе, как бы отдавая дань его слезным заверениям, мольбам.

21.

Справедливо говорят, что одна беда не ходит. В ту злосчастную ночь, когда Игорь заступил в наряд, караул, ему было ужасно плохо на душе: личная жизнь совершенно не клеилась. На помощь пришел Витек, товарищ, тоже заступивший на службу: выпей, мол, и все пройдет, как раз и компанию составишь… В общем, заправились они и другие часовые тогда капитально, и надо же было так случиться, что поздно ночью, в разгар самого сна, прибыл проверить караульную службу сам начальник училища. За два года учебы подобный ночной визит высокого начальства на памяти насмерть перепуганных курсантов был в первый раз и – не в бровь, а в глаз. Уже потом прояснилась причина сего внезапного посещения, но об этом чуть позже. Нетрудно догадаться, какую реакцию у генерала вызвала полусонная, полупьяная компания под ружьем. Разумеется, всех, включая начальника караула, тут же с наряда сняли и заменили на трезвых. Бедолаги, включая и Драйзерова, которому, безусловно, вряд ли уже чем-то мог помочь влиятельный родственник, мысленно попрощались с училищем и лишь молили Бога, чтобы вопрос об их отчислении не принял более крутой оборот: ведь, по идее, грубо нарушив Устав – свод армейских законов, они заслуживали сурового наказания, вплоть до вынесения приговора трибуналом. Да, уважаемые, в армии тогда был железный порядок, и все, начиная от рядового и кончая маршалом, старались неукоснительно его соблюдать. То, что случилось в училище (наряд оказался абсолютно не боеспособным), и другие подобные ситуации расценивались как ЧП, и к виновникам принимались жесточайшие меры, чтобы впредь никому не повадно было. Во многом, благодаря заслуженному авторитету всеобщего любимца Георгия Константиновича Жукова, тогдашнего Министра обороны страны, сохранялся в армии боевой настрой, дух, и была эта самая железная дисциплина, без которой, собственно, и невозможно представить вооруженные силы. И без которой не выиграли бы вторую мировую войну. Ведь что бы там ни заявляли наши прошлые и нынешние союзники, партнеры по жизни, именно Красной Армии выпало на тяжкую долю в ожесточенных боях не только остановить врага, но и погнать его назад, освобождая земли нынешних независимых государств. Об этом, господа, забывать не стоит.

Только событие особой, государственной важности помогло тогда ребятам избежать наказания. Дело в том, что как раз в ту ночь во все воинские подразделения поступило шифрованное донесение о том, что в Венгрии, где дислоцировались советские части, произошел вооруженный мятеж. Всем войскам надлежало быть приведенными в полную боевую готовность. Потому-то тогда и прибыл срочно в училище сам начальник. Пока в верхах дружественных стран велись переговоры о мирном урегулировании конфликта, войска Прикарпатского военного округа подтягивались к границе, готовые в любую минуту перейти ее и совершить марш-бросок. Вскоре по тревоге были подняты и курсанты Житомирского училища. Они уже знали, куда им предстоит командировка. Мирные переговоры не увенчались успехом, а посему в дело была пущена армия – как надежный и испытанный аргумент в разрешении весьма запутанных и далеко зашедших вопросов.

Курсантов, как десантников, усадили на танки и – вперед! Еще накануне отправки до будущих офицеров дошли, долетели недобрые, грозные слухи о происходящем в Венгрии.

– Ты смотри, что задумали, – сообщал один другому, – хотят расторгнуть Варшавский военный Договор и выйти из социалистического блока…

– Да, видно, неймется фашистским недобиткам-мадьярам, усташам, хотят взять реванш за поражение во второй мировой.

– Говорят, такие зверства учинили в наших военных городках. Врывались в жилища, стаскивали сонных с кровати, издевались и убивали. Не щадили даже детей: головой – об стенку или разрывали на части… Сволочи, садисты…

С таким вот идейным багажом и с твердой верой в свое правое дело мчались на танках советские солдаты, курсанты и офицеры. И их, право, нельзя осуждать: они выполняли приказ, к тому же в памяти более старшего поколения еще свежи были воспоминания о минувших годах недалекой кошмарной войны, в которой на стороне главного ее инициатора – германского фашизма активно выступали и австро-венгерские формирования. Уступать же в период холодной войны за здорово живешь кровью и потом завоеванные в честном бою позиции никто не собирался. Вопрос "Кто кого?" тогда был чрезвычайно актуален. Правители буржуазно-демократических стран, так рьяно якобы отстаивающих права человека и вовсю раструбивших о "советской интервенции", почему-то скромно умалчивали о захватнической в то время политике Франции и Англии в Алжире и Египте, о недавних "выяснениях отношений" Америки с Кореей. Так уж, видно, устроена психология стороннего, но заинтересованного наблюдателя: видеть соринку в чужом глазу и не замечать бревна в собственном.

Несколько суток в составе резервных подразделений курсанты провели на границе СССР в боевой готовности. Но им, к счастью, так и не довелось понюхать пороху, поскольку мобильные войска первого эшелона под командованием боевого, легендарного полководца, маршала Советского Союза Ивана Степановича Конева, сломили сопротивление оппозиции за считанные часы. Сохраняя выдержку, самообладание, входили наши части в города Венгрии, по возможности стараясь не стрелять. Но разъяренные, опьяненные сиюминутным успехом горе-повстанцы, словно те моськи, лающие на слонов, активно выказывали свою агрессию: забрасывали танки бутылками с зажигательной смесью, выкрикивали непристойности, на пятиконечных звездах рисовали фашистские свастики, провоцируя на серьезные столкновения. Не обошлось, конечно, без потерь с той и с другой стороны, но, слава Богу, конфликт удалось погасить в весьма короткие сроки.

Теперь, как известно, Варшавский Договор, увы, приказал долго жить, как и расстались, разбежались по своим углам по воле бездарных политиков страны социалистической ориентации. Блок же НАТО, в противовес которому, кстати, и был заключен вышеназванный Договор, не только не распался, но и с завидным упорством продвигается на восток, ближе к России, стремясь заглотить в себя все новых и новых членов. Когда нарушается разумный баланс политических сил на планете, что, господа, происходит?..1* Вот именно, возникает иллюзия в горячих умах, соблазн мирового господства. Что и приводит в конце концов к великим потрясениям – на потеху правителям и на горе простым людям, коим отводится трагическая роль пушечного мяса. Руководителей-государей, не видящих дальше своего носа, не защищающих, не отстаивающих интересы своего народа и не просчитывающих предоставленную им Богом и народом партию на много ходов вперед, обычно называют временщиками. Только людям, опять же, от этого не легче: им хочется жить в мире, достатке и согласии сегодня и навсегда, а не терпеть муки неизвестно за что и как долго.

Ну вот, сказав все, что мы о них, великих (в смысле высоко сидящих) мира сего, думаем, можно со спокойной совестью вернуться к нашим героям… В декабре 1957 года новоиспеченный лейтенант Драйзеров покидал солнечную Украину, чтобы проходить дальнейшую службу на суровом Урале. Как ни странно, но именно он сам (такую возможность ему предоставили) выбрал глубинку России – Уральский военный округ. Хотелось побыстрей с головой уйти в службу, познать неизведанную даль, уносящую его от нерешенных личных проблем. Но там, естественно, поджидали его новые проблемы, новые головоломки.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

22.

Семейные неурядицы у супругов Драйзеровых стали происходить чуть ли не сразу после их свадьбы, хотя, казалось бы, что им делить?.. Продав подаренный Игорю трофейный великолепный немецкий аккордеон, они купили полутораспальную железную кровать – первый предмет их еще не существовавшей совместной мебели. Пару табуреток и тумбочку на время Игорь позаимствовал из солдатской казармы. Вот, собственно, с этого и начиналась их бытовая, семейная жизнь. Но капризы женщин известно какие: то денег не хватает, то муж недостаточно внимателен, то выйти в свет некогда, то еду не из чего приготовить… В общем, ссоры то периодически возникали, то потухали, но тем не менее жизнь продолжалась. Но был один человечек по имени Славик, который как бы объединял и примирял в трудную минуту маму с папой. Причем не только фигурально, но и вполне конкретно.

Случались дни, когда до зарплаты оставалась неделя или более, а лейтенантский кошелек уже был пуст. В ожидании зарплаты приходилось поститься, перебиваясь легкими элементарными продуктами – хлебом, крупами и т.д. В один из таких напряженных периодов затягивания поясов Славик слонялся по улице, как вдруг его внимание привлекло следующее. У солдата, несшего на плече объемистую коробку, выпала сзади и покатилась по дорожке крупная жестяная баночка. Стоял яркий, погожий день, и солнечные зайчики, словно поддразнивая мальчугана, прыгали ему в глаза. Славик, разумеется, тут же сорвался с места и побежал за банкой. Солдат даже не обернулся, видимо, потери он не ощутил. Мальчик же, спрятав находку за пазуху, счастливый и довольный помчался домой. И, судя по хмурым выражениям лиц родителей, подоспел он вовремя. Был обед, и Лена накладывала в тарелку Игорю вареный картофель без подливки.

– А что, – с грустью в голосе поинтересовался Игорь, заранее зная ответ, – больше ничего нет?

– Как видишь.

– Ну хоть бы лук поджарила.

– Там всего пару головок осталось на суп.

– Неужели так быстро все поели?

– Нет, кое-что запрятала, – съехидничала Лена и добавила отрешенно, – просто не знаю, как дотянуть до получки. Все запасы, как ветром сдуло.

– А вот и не все! – Славик подошел к столу и вытащил из-за пазухи банку.

Родители переглянулись многозначительно, а затем последовал естественный в такой ситуации вопрос:

– Где взял?

– Нашел, – ничуть не смутившись, выпалил ребенок, – шел по дороге и нашел. – Давайте откроем.

Вздутости на банке не было, что вполне позволяло воспользоваться разумным советом сынишки.

– Видимо, кто-то из складских обронил, – высказал версию Драйзеров-старший, не последовавший примеру старшего Федора, шукшинского героя из кинофильма "Два Федора", снятого в те годы, а охотно принявшийся открывать консервы. Ими оказалась рыба в томатном соусе, что было весьма кстати к горячей вареной картошке.

– Молодец, сынок, – похвалил раздобревший отец, Лена тоже улыбалась, – ты спас нас от голода… Послушай, Ленок, а почему бы нам…

Так, на сытый желудок, не без участия, как вы понимаете, Славика, в голову Игоря пришла великолепная и в то же время простая, как все гениальное в мире, мысль насчет вскапывания около дома собственных грядок и выращивания на них овощей. Надо сказать, что по тем временам, когда все стремительно обобществлялось и личная (не говоря уже о частной) собственность, в том числе и подворье, не очень-то приветствовались, эта мысль в устах государственного служащего, тем более военного, прозвучала довольно смело. И даже таила в себе некий риск обречь ее инициатора-реализатора на определенные неприятности. К примеру, прослыть эдаким жлобом, мещанином в глазах окружающих, и это могла быть лишь самая безобидная среди них. Зато, если следовать законам природы, мысль пришла в голову очень даже вовремя: на дворе стояла весна.

Сказано-сделано: разбили, вскопали, засеяли (необходимые семена срочно выслали родственники с Украины). А сообразительные окружающие, те же молодые и нуждающиеся офицерские семьи, не только не осудили, но и последовали этому примеру; кому, правда, было не лень. И не прогадали: уже ближе к осени собирали первый урожай. Природа их спасала. И вообще, господа, я вам так скажу: чем больше живешь на земле, приобретая какой-никакой житейский опыт, тем все уверенней и безошибочно убеждаешься в том, что все хрупко и ненадежно в нашем мире, и только один наш надежный спаситель и защитник – Природа. Она тоже, увы, под натиском варваров-хозяев в человечьем обличье медленно погибает, стонет; но пока она живет, дышит – всегда, несмотря ни на что, придет к нам на помощь.

В другой раз Славик сплотил вокруг себя разругавшихся из-за какой-то мелочи родителей довольно своеобразным способом. Впрочем, он и сам не мог даже предположить, к чему приведет его очередная шалость.

Игорь был на службе, а Лена собиралась бежать в деревню за молоком: была договоренность с одной хозяйкой, которая держала корову и согласилась по божеской цене отпускать Драйзеровым три раза в неделю по три литра. Путь ей предстоял долгий, и она стала объяснять маленькому Славе, еще не разбиравшемуся в часах, какая стрелка будильника и к какой цифре должна подойти, прежде чем мама возвратится домой. Поставив будильник на видное для него место и строго-настрого наказав не баловаться, а изучать букварь и смирно дожидаться родителей, Лена отправилась в дорогу, заперев за собой дверь на ключ.

Славик, как послушный мальчик, открыл букварь на том месте, где на фоне реющего красного знамени был изображен большой портрет лысого, розовещекого, круглолицого дедушки, который тепло, добродушно смотрел на него, как бы призывая безмолвно: "Учись, Славик, тебе повезло: когда вырастешь, уже наступит счастливая эра для всего человечества." И в подтверждение этих "слов" под портретом размещалось стихотворение, напечатанное крупными буквами, о торжестве коммунизма. Его-то и предстояло, по заданию папы, выучить наизусть.

Мальчик, добросовестно штудируя высокопарный слог, захотел попить и отправился на кухню. Там его внимание привлек огромный тараканище с коконом, взгромоздившийся на оконной раме. Насекомое явно никуда не спешило, видимо, находясь в раздумье: в какое бы такое укромное, теплое и надежное местечко отложить свое потомство; или просто греясь на солнышке, которое щедро светило в окно. В любом случае тараканиха вела себя, конечно, вызывающе, по-хозяйски, как у себя дома, и даже появление чужеродного для нее двуногого существа как смертельного противника не произвело должной реакции: даже усом не повела. Возмущенный Славик решил проучить самовлюбленного паразита, неприятного типа иезуитским способом, поджарив его на огне. Но как только мальчик поднес к нему зажженную спичку, бедняга-ползунья, забыв о своем кровном предназначении, в панике бросила кокон на произвол судьбы и стремительно дала деру. Ловить ее уже было бесполезно, да и нельзя по причине внезапно вспыхнувшей сухой рамы. Вовсе не ожидавший такого опасного побочного эффекта, сильно перепугавшийся Славик тем не менее не растерялся: схватил ведро с остатками воды и плеснул в окно. На дереве пламя удалось сбить, а вот занавеска продолжала тлеть, и через несколько секунд вновь загорелась. Тогда, не долго раздумывая, мальчик ухватил ее за фестоны и рванул на себя. Затем бросил в ведро из-под воды и принялся затаптывать ногами, пока окончательно не убедился в том, что огонь погашен.

Теперь, конечно, Славику уже было не до букваря. Перевозбужденный, с трясущимися коленками, поджилками он лихорадочно обдумывал последствия случившегося. Конечно, сомнений быть не могло, ему теперь здорово попадет. Но как все-таки загладить свою вину, попытаться облегчить незавидную участь?! Мальчик метался по дому, как загнанный в клетку зверек, пытаясь найти выход из, казалось бы, безвыходного положения, как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. От отчаяния даже схватил попавшийся под руку молоток и принялся долбить входную дверь, будто и впрямь намереваясь проломить в ней приличное отверстие, выскочить наружу и убежать с глаз долой от того, что натворил. Но быстро поняв бесперспективность и глупость затеи и немного поостыв, малыш оставил дверь в покое и отнес молоток на место. Там, в комнатушке, похожей на чулан, он обратил свой взор на упаковочный ящик из плотного картона, поверх которого покоился обычный эмалированный таз. Славик заглянул в ящик – он был пуст. Спасительное решение пришло мгновенно…

Проснулся мальчик от громкого разговора. Он и не сразу сообразил спросонок, где находится, и что происходит, почему его мама плачет, ведя с папой взволнованную беседу. И лишь когда прислушался, понял, наконец, в памяти отчетливо всплыли драматические события, которые и загнали его сюда, в этот ящик, где он так славно выспался, свернувшись калачиком.

– Он точно оставался дома? – допрашивал Игорь Лену.

– Ну конечно, – сквозь слезы отвечала она, не на шутку обеспокоенная таинственным исчезновением сына, – я же его на ключ закрыла, чтобы никуда не убежал.

– А может, он раньше тебя ушел?

– Да нет же, говорю тебе, я его еще строго-настрого предупредила, чтобы дожидался нас дома к такому-то часу.

– Странно, где ж он может быть?! Если даже, предположим, удалось ему перелезть через форточку, его бы видели на улице. Но я опросил почти всех соседей, коллег по службе, их жен – никто из них его не видел… По лесу, вблизи здесь прошел – тоже нигде не встретил, и не отзывается.

– Так, может, он далеко убежал, заблудился?

– Ну что ж, будем подымать солдат и прочесывать лес.

– Не надо, не надо никого подымать, я тут! – подал свой голос из чулана Славик, откинув в сторону тазик, послуживший ему надежной крышей, и выбираясь из ящика.

О, не было пределу радости счастливых родителей, вновь обретших возможность лицезреть свое чадо вполне здоровым и невредимым. Его обнимали, целовали, даже не пытаясь узнать, что же побудило его избрать для ночлега столь необычный способ и место. Но и потом, когда все успокоились и баловник-изобретатель честно поведал о случившемся в их отсутствие, никто его за это даже бранить не стал. Ну сгорела занавеска, так и Бог, мол, с ней – не велика потеря, главное, дорогой, ты живехонек, цел, никуда не пропал, а то уж мы не знали, что и подумать.

– Больше, конечно, так не поступай. – Это, собственно, было единственное родительское наставление, произнесенное с любовью и лаской, в качестве "наказания", из которого так же весьма довольный и радостный малыш вряд ли понял, что значит – "так не поступать"? Не поджигать больше противных тараканов или не залезать в ящик, то есть не прятаться от мамы с папой? Да, впрочем, это уже было не суть важно: буря праведного гнева не состоялась, да к тому же недавно поссорившиеся было родители вновь помирились, мило улыбаясь друг другу. Ну а чтобы окончательно загладить свою вину перед мамой и папой, Славик добровольно напросился продекламировать стихотворение из букваря, которое успел все-таки выучить, о торжестве всеобщего человеческого счастья на земле. Читал он его с таким подъемом и воодушевлением, что вызвал у мамы слезы умиления, а папа по-мужски отметил коротко, но искренне: "Молодец!"

Не знаю, господа, наступит ли когда-нибудь эра всеобщего благоденствия, но семейное счастье очень даже возможно… временами.

23.

А как ликовала душа у мальчика, когда они дружно, втроем – всей семьей отправлялись пешком за несколько километров по лесной дороге в ближайшее село Лаю! Такие выходы, конечно, были чрезвычайно редкими, в основном, в воскресный или субботний день, когда папе удавалось вырваться из крепких тисков военной службы и позволить себе немного расслабиться. Ну и, разумеется, нужно добавить, что и в кошельке еще что-то должно было оставаться. Это очень существенное добавление, поскольку Драйзеровы совершали не просто семейную прогулку, а с заданной, приятной целью – посетить тамошнюю столовую, где кормили великолепной окрошкой. Хлебный квас, приготовленный по какому-то особому уральскому рецепту, мелко покрошенный зеленый лучок, картошечка, огурчики, отварные яйца, специи и сметана – все это вместе, конечно, было объедением. Причем, чтобы продлить удовольствие, брали с собой бидончик двухлитровый, в столовой наполняли его до краев, а по возвращении, дома, вновь уплетали за обе щеки. О, это был настоящий семейный ритуал – поход за окрошкой! Его Драйзеровы всегда ожидали с нетерпением, к нему заранее готовились: подбирали форму одежды, соответствующую походную обувь, откладывали деньги, переносили все домашние дела на другой срок, день; аналогично и встречи с друзьями, знакомыми, если таковые намечались. Позднее, с переездом на другое место службы и жительства, этот ритуал сохранится, правда, уже в несколько видоизмененном варианте. Это уже будут семейные походы в лес – исключительно за белыми грибами с обязательным привалом на какой-нибудь поляне и с разжиганием костра, на котором будут готовиться грибные шашлыки.

У Славика, втайне от родителей, как и у других его сверстников, был еще и собственный, можно сказать, индивидуально-коллективный ритуал. А инициатором его стал армейский повар, сверх меры упитанный, краснощекий хохол Тимченко. Ребятня, привлекаемая вкусными запахами кухни, частенько наведывалась к нему под окна.

Наблюдая, как на раскаленных противнях скворчит, утопая в масле, большое количество манящих одним своим зардевшимся, поджаристым видом кусков рыбы, пацанва жалобно умоляла:

– Дяденька солдат, ну дай, пожалуйста, кусочек.

Тут, конечно, можно было изобретать что угодно, чтобы, так сказать, детвора по праву заработала бы себе на угощенье. И тем более, если жарилась плоская камбала, малыши были готовы вынести над ними любые эксперименты, только отведать хотя бы кусочек. Главным экспериментатором, разумеется, был Тимченко. Он и придумал для малышей конкурс: кричать во всю мочь, во все горло. У кого получался самый звонкий, самый крикливый голос, тому он выдавал самый большой и лакомый, поджаристый кусочек. Случалось, что и Драйзерову-младшему перепадал из его рук отборный кусочек. Правда, порой после этого необычного конкурса голос становился как бы не своим – надтреснутым, с хрипотцой, но, как говорится, искусство требовало жертв. Да и голос вскоре опять восстанавливался, и ритуал продолжался. На потеху жирному Тимченко и на радость детским желудкам. Это надо было просто видеть! Со стороны зрелище действительно могло показаться чрезвычайно потешным.

Тимченко, сытый и довольный, выстраивал детвору в круг, сам становился, а иногда садился в центр с наполненной железной миской и командовал:

– Всем замереть, Юрчик – пошел! – И Юрчик начинал надрывно орать, время от времени прерываемый замечаниями строгого арбитра в лице повара: "Слабовато.., плохо слышу.., вот теперь, вроде, ничего, для начала."

– Стоп! – прерывал конкурсанта Тимченко и выдавал ему заработанную порцию. При этом все ревниво, оценивающе наблюдали за процедурой, мысленно пытаясь обойти, превзойти сверстника и заслужить из рук этого мордоворота главный приз – двойную, а то и тройную порцию.

Но однажды Славику здорово досталось от папы, узнавшего об этой затее. Маму он, конечно, ругать не стал, что, мол, плохо кормит ребенка, ежели он бегает по солдатским столовым: понимал, что не от нее все зависело – его зарплаты катастрофически не хватало. Но вот позднее, когда финансово-бытовое состояние семьи заметно поправилось, и до Игоря дошли сведения, что их единственный сын наведывается в солдатскую столовую, прихватив из дома собственную ложку, тут он, к сожалению, очень сильно разозлился на жену и отчитал ее, как следует. И совершенно напрасно, между прочим. Вовсе не от голода бегал Славик в места общественного питания – просто ему хотелось побыстрей как бы приобщиться к миру взрослых и себя почувствовать таковым, хлебая кашу из одного с ними котла.

Вообще, с раннего детства мальчик проявлял себя как большой непоседа, оригинал; вечно его тянуло на какие-то нездоровые познания, приключения. Ему было, наверное, годика два или три, когда он умудрился засунуть в дырку (фазу) розетки маленькие ножницы. Его, разумеется, сильно шандарахнуло током, но, к счастью, отделался лишь сильным испугом и мощным ревом. В другой раз подставил большой палец своей ножки в щель закрываемой мамой двери. Раздался оглушительный вопль, и мама потом целый час обрабатывала, забинтовывала его пораненную ногу.

Обнаружив как-то в нижнем ящике шифоньера странные резиновые шарики белого цвета, он принялся их надувать. И каково же было его удивление и даже возмущение, когда мама, которой он показал свои надувные "игрушки", стремительно все у него отобрала и строго-настрого запретила прикасаться к этим находкам, а тем более брать их в рот.

– Это вовсе не для детей, – отчитывала она сына. – Если еще раз увижу – накажу.

– А для чего же это? – пытался узнать любопытный Славик.

– Тебе знать еще рано.

Когда родителей не было дома, Славик пригласил компанию, своих друзей. Хотел им показать интересные штучки: может, кто из ребят знал, для чего они, но "надувных игрушек" там уже не было. Тогда ребята по его команде принялись рыться по углам, переворачивая все вверх дном. Попутно опустошили кухонный буфет, плотно заправившись сытным угощеньем. Потом устроили игру в догонялки…

В общем, к приходу родителей в доме был настоящий бедлам. И тогда впервые Славик испытал: что такое стоять в углу на коленках на горохе. Традиция детского наказания, что называется, передавалась из поколения в поколение. А вообще, конечно, наказывать детей надо, и физически тоже, иначе они начинают садиться на голову.

Уже будучи постарше, решил Слава поэкспериментировать, познать некоторые явления жизни при помощи подручных средств. Бутылку, наполненную водой, засыпал карбидом, который нашел на стройплощадке (где, кстати, по вечерам с другими пацанами развлекались тем, что бросали камни в окна строящегося жилого дома), плотно закрыл пробкой и зарыл в сугроб. На следующий день, откопав заледеневший "снаряд", стал испытывать его на прочность, потихоньку ударяя о край кирпичной стены здания. Разумеется, в его руках так рвануло, что облило с ног до головы выпущенным на волю из разбитой бутылки "джином". Это просто было чудо, что ни один из разлетевшихся в разные стороны стекольных осколков не попал ему в лицо, в глаза. А так, боюсь, навеки пришлось бы ему расстаться с неодолимой тягой к неизведанному и смириться с горькой участью инвалида. Однако зрение у него все-таки в будущем подпортится, и на то, видно, была воля Божья, но об этом, господа, позже.

24.

На глазах у маленького Славика происходило много таких странных, отнюдь не детских вещей, что ему их, конечно, следовало бы и не видеть.

В армии происходили перемены, вернее, в ее вооружении. Пальму первенства у некогда главенствующих бронетанковых войск все решительней и активней перехватывали ракетчики. Среди них даже был выделен особый род войск – войска стратегического назначения. То есть теперь именно баллистическим ракетам с ядерными боеголовками отводилась основная роль в нанесении сокрушительного удара по вероятному противнику. В связи с этими переменами Игоря и послали в долговременную командировку на переучивание в Улан-Удэ.

Прошло несколько недель, и надо же было такому случиться, что у Васильевых, соседей Драйзеровых по двухквартирному дому, жену с приступом аппендицита увезли в город на операцию. Николай, ее муж, высокий блондин с глазами удивительно приятного василькового цвета, давно втайне нравился Лене. Нравился, конечно, не только за внешность эдакого русского богатыря, но и за добродушный, покладистый характер. Света, его супруга, постоянно командовала, понукала им, как хотела. И он, как бы безумно ее любя, покорно сносил ее капризы и всячески старался угодить. "Вот бы мне такого, – не раз про себя отмечала Лена, – и что он, собственно, в ней нашел: ни лицом, ни фигурой не вышла?! Воистину говорят: не родись красивой, а родись счастливой."

Лену просто подмывало женское любопытство вызвать этого человека на откровенность, побыть с ним в интимной обстановке. И вот, кажется, удобный случай подвернулся. Она, разумеется, рисковала: ведь ни сегодня-завтра, судя по письмам мужа, он должен был вернуться из командировки. Однако дамская эмоциональность, желание "расколоть" этого редкого красавчика взяли верх.

– Что, сосед, не весел, голову повесил? – не случайно завела разговор Лена, как бы невзначай увидев его на улице, выносящего мусорное ведро. – Знаю, знаю. За хозяина остался. Переживаешь небось?

– Да, думаю, все будет хорошо, операция-то, в принципе, распространенная, – охотно включился в беседу Николай, – наверное, в каждой второй семье кому-нибудь ее делают.

– Оно, конечно, так, только уж лучше под нож никогда не попадаться: мало ли что может случиться во время операции.

– Ну теперь уж ничего не изменишь, – тяжело вздохнул любящий супруг.

– Ты чем сейчас будешь заниматься?

– Да вот уложу дочку спать и сам, наверное, пораньше лягу, завтра, говорят, возможна учебная тревога.

– Да брось ты хандрить. Не горюй: вернется твоя Светка жива и здорова. Слушай, у меня немного спирта медицинского осталось от растирания моих ни к черту негодных почек. Сам понимаешь, сейчас растирать некому – мой на переучивании.

– И что, – простодушно улыбнулся васильковыми глазами Николай, – предлагаешь, чтобы я тебе растер?

– А че покраснел-то? Не бойся, я не Света – работать тебя не заставлю. Просто хочется посидеть, поболтать. Скукота зеленая. Глядишь, и время быстрей убьешь до возвращения своей ненаглядной. В общем, укладывай дочурку, и я тебя жду.

– Да нет, спасибо, – стал вежливо отказываться Васильев, – как-нибудь в другой раз, а то люди еще не так истолкуют. Жена у меня очень ревнивая.

– Ну как знаешь, – стараясь быть спокойной, ответствовала Драйзерова, – хотела о чем-то важном тебя спросить, но ты, вижу, совершенно не готов к этому разговору да еще вдобавок ко всему, оказывается, большой трус.

На том и разминулись. Но минут через сорок послышался робкий стук в дверь.

– Ба, кого я вижу, – с легкой иронией приветствовала Лена, – неужто решились все-таки заглянуть на огонек?! Ну заходи, коли так, милости просим.

На столе быстро появились закуска, двухсотпятидесятиграммовый бутылек спирта.

– Да я, в общем-то, ненадолго, – как бы себе в оправдание изрек Николай, – уж больно заинтриговала ты меня: о чем таком важном спросить желаешь?

– Удивляюсь я вам, мужикам, – Лена указала ему взором на бутылек: разливай, мол, – когда надо быть твердыми, принципиальными… не-не-не, мне чуточку, себе вот лучше побольше плесни, вода, если запиваешь, в той кружке.., так вот, говорю, когда нужно быть надежной стеной, броней защитной для дамы сердца, вы пасуете, проявляете непростительную халатность, равнодушие, безволие, а когда же вам чего-то хочется от дамы, то тут такую завидную прыть выкажете, упорство, что просто вынь вам и положь.

– К чему же это ты так расфилософствовалась? – осторожно спросил Васильев.

– Давай, Коля, сначала выпьем за то, чтобы успешно прошла операция у твоей драгоценной Светы.

Крепчайший напиток моментально ударил по мозгам. Приоткрывший дверь своей комнаты Славик видел, в какой полусмешной и в то же время неприятной гримасе исказились лица его матушки и дяди Коли, сидящего напротив.

– А к тому, Коленька, что вот давеча я позвала тебя в гости как джентльмена, могущего развеять и унять тоску, поселившуюся в душе дамы, составить ей компанию в интересной беседе о том – о сем, а ты же, пока не уловил для себя определенной выгоды, даже согласиться не соизволил. Корыстный ты, видать, мужчина, да?

– Ты что-то не то говоришь, Лена, – обиженным тоном заметил Васильев, – какую же корысть я могу извлечь из нашего с тобой разговора?

– Какой ты прямолинейный, право. Общение с дамой предполагает не только разговор, вернее, не столько разговор, сколько то, что за ним кроется, следует.

– Туманно, Лена, изъясняешься. Можно попроще?

– Можно, но сперва плесни еще. Себе, как полагается, побольше… вот, молодец, а мне немножко… Так, – опустошив свою рюмку, продолжила диалог дама, – на чем это, приятель любезный, мы с тобой остановились?.. Ах, да, ты все хочешь выпытать у меня, что я о тебе думаю?

– Не совсем так, – поправил ее Николай, – ты собиралась сообщить мне что-то важное.

– Это одно и то же, – спокойно отреагировала Драйзерова, – я хотела тебе сказать, вернее, говорю уже сейчас, – язык Лены стал немного заплетаться, – что ты, милый, б-а-альшая половая тряпка, о которую вытирают ноги все, – здесь, конечно, прежде всего она имела в виду его боевую, не церемонящуюся с ним Светочку, – кому не лень, но тем не менее ты мне оч-чень даже симтоксичен… пардон.., симпатичен.

Васильев, разумеется, тоже достаточно захмелевший, некоторое время сидел молча, переваривая услышанное и не зная, как на него реагировать – как на обидный упрек или комплимент? А она, словно не позволяя ему определиться в своем нелегком выборе, продолжала "убивать" его фактами и аргументами.

– Вот скажи, Николаша, красивая я или нет, на твой взгляд, только честно, не ломайся.

– Красивая, – внезапно даже для самого себя признался Васильев.

– А как ты думаешь, легко быть женщине красивой?

– Не знаю, – столь же искренне ответил сосед.

– Не знаешь, потому что дурак, – вдруг резко резюмировала Лена, – с твоими-то данными, знаешь, какую деваху можно было отхватить?! А впрочем, ты прости, – перешла на мягкий, ласковый тон Драйзерова, – не обижайся на меня. Это не ты дурак, а я дура, что замуж, видно, поспешила выскочить.

– Ну-у, ты это напрасно, – как бы в знак мужской солидарности парировал Коля, – твой Игорь – замечательный парень! Любит тебя.

– Да, конечно, – отрешенно согласилась Лена, – только мне, знаешь, ни холодно, ни жарко от этой любви… Вот если бы, – она метнула в него стрелы своих сверкающих очей, – ты меня полюбил!.. Полюби меня, Васильев! – Лена умоляюще, схватив его руку, смотрела ему в глаза.

Бедняга, не ожидавший такого поворота в разговоре, даже поперхнулся. Прежде чем что-либо ответить, он разлил по рюмкам остатки спирта. Когда выпили, наконец произнес:

– Прямо сейчас?

– А тебе что-то мешает? – столь же вызывающе и даже развязно (она уже была здорово пьяна) ответила женщина контрвопросом.

Николай продолжал пребывать в некоторой растерянности и неуверенности насчет реальности происходящего. Чтобы убедиться, что это не сон, он ущипнул себя за коленку, хотя вполне мог потрогать и даже погладить ногу Лены, которая придвинулась к нему почти вплотную. И он уже вроде, поддавшись невероятно сильному искушению, готов был это сделать, как вдруг в его полупьяном сознании промелькнула странная в таких случаях мысль: "А не разыгрывает ли она меня, не провоцирует ли, чтобы потом выставить в глазах жены и знакомых посмешищем?!" Это его несколько отрезвило. Васильев поднялся со стула и неожиданно для нее произнес:

– Однако я загостился. Пора и честь знать. Благодарю за стол, беседу. – И направился к выходу нетвердой походкой.

– Стой! – донеслось вслед. – Куда?! Не пущу, – Лена бесцеремонно настигла его около двери, развернула лицом к себе и, прижав к стенке, нежно стала отчитывать:

– Что же ты, непутевый, от меня бежишь? Аль любовь тебе моя не по нраву, аль красота пугает? Тебе ж, наверное, некрасивые больше нравятся, правильно я понимаю?.. Ну чего молчишь, как воды в рот набрал.

– Лена, – теперь он глядел на нее умоляюще, – но ведь Игорь мой товарищ, как же я потом ему в глаза буду смотреть?

– Как друг, товарищ семьи. – Лене, видно, и самой стало неловко от сказанного, и она, как бы затушевывая сей пассаж, залилась звонким смехом. Потом, внезапно утихнув, она поинтересовалась вполне серьезно:

– Об Игоре ты, конечно, успел подумать, а что ж ты, кобель мартовский, Свету вдруг на второй план отбросил, ей, значит, после меня не стыдно в глаза будет смотреть?

– Пусти, – ни на шутку обиделся Николай, порываясь уйти. Но она, такая миниатюрная и хрупкая, продолжала удерживать этого богатыря, причем не столько усилиями физическими, сколько душевными, то есть идущими из глубины ее растревоженной, мятущейся и не находящей покоя души.

Николай сник, присел на корточки и, обхватив голову руками, произнес со стоном:

– Чего ты хочешь от меня?

– Признания.

– В чем?

– В любви, конечно.

– Но у меня есть жена.

– У меня тоже есть муж. Разве это большая помеха для настоящего чувства? И потом, дорогой, зачем себя обманывать. Ведь скажи честно: ты не любишь ее, нет?! Ну чего прячешь глаза! – Драйзерова, нащупав-таки его больное место, безжалостно добивала жертву, предчувствуя близкую и желанную победу над ней.

– Я не могу тебе сказать всей правды, – вновь простонал Васильев, – боюсь, эти воспоминания скверно отразятся на моей дальнейшей семейной жизни. Я, как ни странно, уже достаточно привык к тому, что имею, и ничего бы не хотел менять, ничего. У меня славная дочурка, я ее очень люблю. В общем, прости, я, наверное, все-таки пойду. – Он привстал, но Лена вновь придавила его к стенке и быстро-быстро стала упрашивать:

– Я не хочу, чтобы ты уходил. Пусть все останется, как есть. И рассказывать мне ничего не надо. Но только останься, прошу. Неужели это так трудно для тебя, мужчины?! Я, слабая женщина, решаюсь на это, не считаясь, можно сказать, ни с чем, хотя, быть может, у меня доводов и причин поболее, чтобы вытолкать тебя взашей.

Николай, видимо, продолжая испытывать некоторую растерянность и собственное бессилие противиться этой удивительной, притягивающей к себе женщине, как бы в порыве отчаяния крепко сжал запястья ее рук. Ее это только подстегнуло и еще больше вдохновило:

– Ну же, милый, ломай мои пальцы, ломай, ломай. Чего медлишь?!

Знаете ли вы, господа, что кисть вашей руки напоминает все ваше тело в миниатюре?.. Вы только повнимательней присмотритесь и сразу же убедитесь в том, что большой палец, например, смахивает на голову, шею и грудь, а далее, начиная с запястья, идут жизненно важные внутренние органы, вплоть до гениталий. Убедились?.. Ну вот и хорошо. Теперь, надеюсь, вам понятен глубокий смысл выражения: "Возраст женщины определяют по рукам" и чуть ли не врожденное стремление представительниц слабого пола подать, преподнести свои руки, точнее, их кисти на обозрение обществу в надлежащем, так сказать, виде. И если наша прекрасная героиня столь отважно и вызывающе призывала собеседника на практике удостовериться в ее безграничных возможностях, то, право, они того стоили и действительно заслуживали внимания и восхищения.

В такой вот необычной "схватке" вновь увидел их Славик, неосторожно толкнув дверь своей комнаты, пытаясь подглядеть за происходящим за стенкой старым, испытанным способом – через замочную скважину. Мама была к нему спиной, но, прочитав в глазах Васильева возникшую настороженность, повернулась:

– Сынок, закрой, пожалуйста, дверь, – ласково попросила она, – тебе не надо этого смотреть. Мамка твоя сейчас пьяная, и ты ее не осуждай. Может, когда вырастешь, ты все поймешь. Только, прошу, папе нашему ничего не говори, а то ты меня и этого хорошего дядю здорово подведешь. Договорились?

Мальчик согласно кивнул головой и послушно закрыл дверь. Он хоть для вида и согласился с мамой, но внутри у него поселилось явное недовольство тем, что позволяет себе мама в папино отсутствие. Он еще не мог выразить это словами, но чувствовал, что так быть не должно, что что-то неладное происходит в семье, с родителями. На самом деле Славик, конечно, не мог гарантировать маме обещанного молчания, рано или поздно он все равно бы обмолвился, проговорился, но вовсе даже не потому, что хотел как бы отомстить маме за папу, причинить ей боль, а просто по причине своей врожденной болтливости. Нередко, будучи в гостях у своих дружков-одногодков, он так добросовестно и подробно выкладывал о происходящем у него дома, отвечая на дежурный вопрос их родителей: "Как дела у мамы с папой?", что тем порой даже неловко было все это выслушивать. А потом, при встрече со старшими Драйзеровыми, предупреждали их:

– У вашего сыночка очень длинный, острый язычок, так что вы в его присутствии старайтесь лишнего себе не позволять.

И как после родители ни стыдили Славика (дескать, негоже выдавать семейные тайны), он был неисправим до тех пор, пока не подрос и не поумнел.

25.

Сейчас, господа, вы можете упрекнуть и заподозрить меня в том, что я, якобы строго следуя заранее обдуманному авторскому замыслу, постарался выдать желаемое за действительное, дабы усилить накал страстей у описываемых героев, как в старых, добротно сделанных романах. Однако я вас уверяю, что от Правды жизни стараюсь не отходить. И то, что будет предложено вашему читательскому вниманию далее, поверьте, так и было на самом деле.

Прошло минут десять после того, как мама вежливо переговорила с сыном, попросив его не мешать общаться ей с хорошим дядей. Их странное общение около стенки продолжалось, как вдруг клацнул замок входной двери, и на пороге с чемоданчиком появился глава семейства этой квартиры. Немая, застывшая сцена длилась, наверное, с минуту. Уставший с дороги Игорь удивленно смотрел то на Лену, бесцеремонно навалившуюся грудью на мужчину, то на Николая, продолжавшего крепко удерживать ее ладони. А те, в свою очередь, в полной растерянности, смущенно, виновато, как жулики, пойманные с поличным, взирали на Игоря. Как снег летом на их бедные разгоряченные головы, было его присутствие. Положение, как всегда, спас ребенок. С радостным возгласом: "Папка приехал!" он бросился к нему на шею. Атмосфера разрядилась.

– С приездом, Игорь, – наконец произнес Николай, – ну я пойду, спокойной вам ночи. – И быстро, с опущенной головой, удалился восвояси.

Опустив Славика на пол, Игорь, сдерживая эмоции, испытывая неприятную сухость во рту, коротко спросил у жены:

– Что здесь происходит?

– Уже нич-чего, дорогой, – постаралась изобразить улыбку Лена и, слегка пошатываясь, подошла к нему, чтобы обнять, поприветствовать. Но он, слегка отстранив ее от себя и продолжая удерживать на расстоянии, вновь задал вопрос:

– Так, может, все-таки объяснишь, наконец, по какому случаю праздник?

– Ты меня допрашиваешь? – Лена попыталась отойти в сторону, но, зацепившись за край стола, чуть не грохнулась навзничь.

Игорь, вовремя подоспевший на помощь, констатировал вслух:

– О, да ты, я смотрю, совсем уже готова. Ладно, пойдем уложу. Утро, говорят, вечера мудренее. Утром, стало быть, и потолкуем.

– Нет! – резко вырвалась из его тисков Лена. – Я и сейчас в состоянии тебе сказать.

– Смотри, потом не пожалей, – предчувствуя неприятное сообщение, опередил и предупредил ее муж.

– Я жалею только об одном, что связала свою судьбу с таким занудой, как ты. Тебе бы проживать не с женой, а с кафедрой в обнимку, с которой бы денно и нощно речи свои правильные толкал.

– Все сказала? – Желваки, активно бегающие по щекам, выдавали его нервное напряжение и, чувствовалось, с огромным трудом удавалось ему сохранять внешне мнимое спокойствие.

– Нет, не все. Что здесь было? – спрашиваешь. Полюбовную беседу вела с интересным человеком, а ты вот помешал, принесла, видишь ли, тебя нелегкая. Я же живой человек, в конце концов… Зачем ты тогда насильно толкнул меня в загс, хохол настырный?! Знал ведь небось, догадывался, что не люблю я тебя.

Лена обмякла столь же внезапно, как и взорвалась. Присела на стул, беспомощно опустив руки, и из глаз ее обильным ручьем потекли слезы. Этот удрученный, потерянный вид смягчил Драйзерова, собиравшегося было дать ей достойную отповедь. Гнев в его душе сменился на милость, и он искренне пожалел ее.

– Ну-ну-ну, не надо, – Игорь как можно мягче обхватил руками ее трясущуюся от рыданий голову, – успокойся, все будет хорошо. Пойдем, Лена, тебе нужно прилечь. – Продолжая всхлипывать, она, послушно подчиняясь его воле, удалилась в его сопровождении в спальню.

– Ты тоже ложись, сынок, уже поздно, – обратился папа к Славику, угрюмо взирающему на него. Мальчику было жалко и маму, и папу, но он, увы, не в силах был им помочь.

Игорь остался наедине со своими невеселыми мыслями. "Да, ничего не скажешь, славно встретила дражайшая супруга долго отсутствующего мужа! А чего, собственно, я хочу?! Помнишь, как не мог понять Марину, пожелавшую в первый же вечер переспать с тобой. Это не пошлость – это жизнь. Но Марина была одинокой, а у Лены – семья; неужели она не дорожит если не моей репутацией, то хотя бы честью семьи?! Хоть бери и разводись… Но как же быть тогда со Славиком? Нет, без него я не проживу ни дня, его я ей не отдам… Но ведь и без нее, окаянной, не могу я, не могу. Особенно это остро ощущается в разлуке. Такая невероятная тоска охватывает, что готов, вроде, крылья себе приделать, чтобы хотя бы на несколько минут слетать домой, увидеть их, приголубить… И вот на тебе, прилетел, голубок, да только другой облюбовал твой шесток. "Приперся, видишь ли, а мы и не рассчитывали"… Но Васильев-то, гусь хороший, как он мог?! Друг называется. Нет, видно, в этом грязном, распутном мире никому нельзя доверять, никому…"

Удивляясь Марине, которая еще в его курсантскую бытность согласна была встречаться с ним, заранее зная, что он не любит ее, он почему-то противился принять жертву со стороны Лены, никак не мог смириться с мыслью, что каждый человек, в том числе и его собственная жена, помимо обязанности блюсти верность, имеет также право и на любовь.

В памяти Драйзерова впервые за шесть лет его супружеской жизни отчетливо всплыла картина неприятного разговора с Семеном Филипповичем. Узнав, что, ослушавшись отца, Игорь проигнорировал помолвку с Марусей и решил жениться на другой, которую и представил родителям уже в качестве молодой жены, Семена Филипповича задело не столько сыновнее ослушание, сколько несерьезный, с его, прожившего и повидавшего немало на земле человека точки зрения, выбор сына.

– Дурак ты, Игорь, дурак, – не заботясь о выборе выражений, резал правду-матку в глаза сыну отец, – какую гарную дивчину бросил! Маруся же тебя кохала, ждала, бисов сын! Можно сказаты, добровольно, собственными сапожищами счастье свое растоптал. И на кого ведь променял?! На кацапку с ветром в голове. У нее, як бачу, одни хихоньки да хахоньки на уме. Вона ж даже толком поисты тоби прыготуваты нэ може.

– Ничего, батя, со временем научится. Не это главное.

– А что главное, дозволь узнать?! Постель?! Так, милый мой, одной постелью сыт не будешь.

– Я люблю ее, отец!

– Любовью тоже. Она хороша лишь поначалу, пока хмельной сдуру. А протрезвеешь, так начинаешь соображать, понимать, что не единой любовью жив человек, что надо заботиться о семье, зарабатывать, трудиться. И щоб тыл у тебя надежный был. А разве эта вертихвостка сможет обеспечить надежный тыл?!

– Успокойся, батя. В конце концов мне с ней жить, а не тебе. Поэтому позволь все-таки мне решать, как быть, как поступать.

– Ну что ж, – махнул рукой сердитый Семен Филиппович, – поступай, как знаешь. Только попомни мое слово: не будет у тебя с ней жизни, не будет!

"Как ведь накаркал, – угрюмо подумал Игорь, – неужели он был прав?.. Нет, в это поверить невозможно, и не хочу."

Утром Лена была, как шелковая, вела себя безупречно, как и подобает замужней женщине. Как будто и не было ничего в минувший вечер. Однако объяснений все-таки избежать не удалось. Видя, как он дуется и демонстративно от нее отворачивается, она начала первой:

– Прости меня, Игорек, пожалуйста. Не принимай за чистую монету мой вчерашний пьяный бред. У Николая жену вчера отвезли на операцию с приступом аппендицита. Переживал он очень, вот я и составила ему компанию, чтобы стресс немного согнать.

– Ты знаешь, – тоскливо заметил Игорь, – мне кажется, что тебе еще некоторое время надо побыть одной, все, как следует, взвесить, обдумать. Может, я действительно для тебя обуза.

– И что ты предлагаешь? – Ее глаза выражали покорность и послушание: мол, как скажешь, любезный, так и будет.

– Думаю, через неделю-другую, как получу зарплату, тебя со Славиком можно будет отправить к моим родным, на Украину. Заодно и наберетесь там сил, витаминов, отдохнете, как на курорте.

– Что ж, я не возражаю.

– Ну и отлично. Будем считать что инцидент исчерпан.

Но Игорь, конечно, еще долго не мог забыть и простить причиненной ему обиды. Этим, собственно, и объяснялась сухость и холодность его первого письма на родину, где уже гостили жена с сыном. Для Лены же происшедшее с Николаем Васильевым, их внезапно состоявшееся в хмельном угаре рандеву послужило как бы прелюдией всех ее последующих измен супругу. И опытный обольститель Гарик, легко расшифровавший ее, был первым в этом дьявольском списке.

В сущности, поехала она на так называемый отдых, именно подчиняясь мужней воле, без особого желания со своей стороны. И время для обдумывания, в принципе, он предоставил не столько ей, сколько себе, чтобы в очередной раз убедиться в крепости чувств по отношению к ней: их, к счастью или к сожалению (к счастью потому, что семья не распадалась, а к сожалению, потому что любовь оставалась неразделенной), ничем не удавалось сломить на протяжении еще достаточно долгого периода. Кстати, и далее в семье Драйзеровых будет практиковаться подобная метода: как только возникала реальная угроза благополучию совместной жизни, назревал, а то и в действительности происходил грандиозный или не очень скандал, супруги разбегались, разъезжались в разные стороны, по возможности, на как можно более длительный срок.

В тот первый раз их серьезной размолвки, поостыв и вновь безумно ее желая, он сообщал ей в письме: "Лена, ты мне все напоминаешь о возможных разговорах-пересудах, о наших с тобой взаимоотношениях. Уверяю, никаких разговоров, все уладилось, и даже ни о чем не думай. За меня, еще раз повторяю, можешь быть спокойна. Неужели ты до сих пор не понимаешь, что я остаюсь прежним, горячо любящим тебя мужем?! Что еще нужно для подтверждения этих слов, ну что?!. Васильевы, уехавшие после удачно сделанной Светлане операции в отпуск, уже вернулись назад. Она, вроде, чувствует себя ничего, со мной разговаривает и здоровается. Но вот Николай по-прежнему немного стесняется, по возможности (работаем-то как-никак вместе) не утруждает меня своим общением и присутствием. Решил я ничего ему не говорить, думаю, ладно уж, прощу на первый раз, ведь во многом ты сама была виновата. Если бы сразу себя правильно повела, сумела бы себя в руках держать, то и он бы не расслабился. Пускай же теперь все это остается на твоей совести. И помни: так твой муж никогда не поступит, никогда! Это было бы очень подло с моей стороны. Больше я ничего не скажу."

26.

Лена тогда еще не знала, что Игорь принял обдуманное решение – написать рапорт на имя командира с настоятельной просьбой о переводе его в другую часть и, по возможности, на другую должность. Официальная причина перевода представлялась довольно весомо: годы службы на сверхчастотном пункте обнаружения воздушных объектов, увы, не прошли бесследно для здоровья; одно только неутешительное заключение врача о вполне возможном мужском бесплодии на всю оставшуюся жизнь не могло не вызывать даже в строгих, закостенелых сердцах командования сочувствия и понимания. Но была еще, как нетрудно догадаться, и другая, неофициальная сторона медали, отражающая его переживание, растревоженное состояние души по поводу целостности семьи. Он предполагал, к сожалению, как потом выяснится, вовсе небезосновательно, что пока он и Васильев, к которому так неравнодушна Лена, будут служить вместе, нет никакой гарантии в ее сохранении. И об этом вездесущее командование также не могло не догадываться и не знать уже хотя бы потому, что у командиров тоже есть жены, и они всегда прекрасно информированы если не обо всем на свете, то о личной жизни всех сослуживцев – точно.

Однако в своем желании и решении – увезти ее подальше от этого высокого красавчика с васильковыми глазами – ревнивый муж не учел одной существенной в таких случаях психологической особенности. Образно ее сформулировать можно так: чем запретней плод, тем он слаще.

"Ах, ты хочешь лишить меня возможности с ним встречаться, ну так знай: для нашей любви и расстояние – не преграда." Такая или приблизительно такая капризная мысль вкралась в разудалую головушку непредсказуемой Леночки, когда муж объявил ей через несколько месяцев о переезде. Собственно, расстояние расстоянию рознь. Ежели бы новое Игорево назначение в качестве заместителя командира первой батареи пришлось бы на другую область, республику, а то и на другой военный округ, то тут еще с вышеобозначенной мыслью можно было поспорить. Ведь как-никак время лечит, а бо-о-ольшое расстояние в данном случае тому способствует. Но Драйзерова, видно, недостаточно вошедшее в его положение командование сочло нужным перевести лишь на другую "точку" в пределах той же области и даже приграничного района.

Лене таки удалось перед самым переездом организовать свидание с Васильевым в лесу, благородно хранящем все людские тайны. Николай с охотой пошел на это, уже вовсе не скрывая своей привязанности к ней – неуемной, разговорчивой, жаждущей не прозябания в клетке, пусть и золотой, а бурлящей жизни, и потому восхитительной натуре. О, то были незабываемые для него короткие мгновенья ни с чем не соизмеримого счастья, наслаждения! Он нежно мял, ощупывал своими богатырскими ручищами каждую клеточку ее превосходного, пребывающего в неге тела. Она не скрывала благодарных стонов, отпугивающих птиц на деревьях и в ближних кустах. Особенно выражали недовольство по этому поводу потревоженные старые вороны. Взмыв над заснеженной поляной, где свершалось сие греховное таинство, они подняли невообразимый гам, как бы призывая грешников к совести, а заодно им и завидуя – каркая и проклиная свою воронью, безрадостную судьбу. Но молодым на снегу, тающем от их разгоряченных сердец, не было никакого дела до происходящего вокруг. Они, собственно, тоже были неотделимой частью Природы, а потому не могли внести в нее дисгармонию, никому и ничему не причиняя насилия.

– Ты знаешь, – наконец признался Николай, когда они уже возвращались по домам, кое-где по колено проваливаясь в сугробе, – мне было с тобой великолепно, и вряд ли когда-нибудь и с кем-нибудь я испытаю подобное. Ты просто колдунья. Привораживаешь намертво, навечно. Господи, и почему я не встретил тебя лет семь-десять назад?! – Эти слова признанья Лена услышит еще не раз из уст потрясенных ею мужчин. Стало быть, в ней действительно что-то было колдовское, от колдовских чар. И не загадочный ли, суровый колдун дядька Михей из деревни Волчихи в те далекие военные годы, наказывая ее, еще ребенка, за дурные мысли о нем, в то же время наделил ее частью своих способностей: мол, владей, глупая, и помни, какой щедрый, а вовсе не жестокий был тот, которого вы все так опасались?

– А Света что же, – нахально поинтересовалась Драйзерова, упиваясь своим превосходством, – не способна тебя столь ублажить?

– Опять ты, Леночка, на больное место наступаешь, – без малейшей злобы отреагировал Васильев. – Ну ладно, так и быть. Поведаю я тебе эту грустную историю. После школы я поступил в институт. Архитектором хотел быть, города строить, парки красивые разбивать, скверы, стадионы. В общем, парень был с богатой фантазией, ну, естественно, кой-какие способности и от родителей унаследовал: мама у меня хорошо рисует, а отец – инженер-конструктор в авиационной промышленности. И надо же было такому случиться, что в общаге, где жил, под Новый год ребята из нашей группы, конечно, в дупель пьяные учинили драку. Я тоже, разумеется, вмешался, стал разнимать. Один звезданул меня ногой не куда-нибудь, а прямо в пах. Боль испытал ужасную. Тут уж меня злость обуяла по-настоящему. А я, как видишь, юноша не из хилого десятка – на здоровье не жалуюсь, Бог, как говорится, им не обидел. Схватил я, значит, этого изверга, любителя проводить запрещенные приемы, в охапку, поднял над собой, как бревнышко, и метнул прямехонько в закрытое окошко, чтобы охладился на морозе. Хорошо еще, что это был второй этаж. Но тем не менее, не считая мелких резаных ран от разбитого оконного стекла, получил он пару открытых переломов конечностей. Естественно, всех зачинщиков драки из института турнули, я тогда был на втором курсе. И даже по факту шить стали уголовное дело, по которому я представлялся как самый агрессивный, опасный для общества субъект. Вызвал меня на первый допрос следователь. Так все внимательно выспрашивает, записывает. Не нагло себя ведет – достаточно вежливо, корректно, и как-то сразу проникся к нему уважением, почувствовал, что он меня "топить" не будет, поможет выйти из этой неприятной ситуации с наименьшими для меня потерями. И вдруг залетает к нему в кабинет молодая особа и говорит: "Папочка, мы тебя с мамой ждем на обед, смотри не опаздывай, а то ты вечно своему желудку устраиваешь испытания на выносливость." Он, вижу, слегка растерялся, неудобно ему стало за дочь, что она так беспардонно врывается к нему на работу и в присутствии постороннего, тем более подследственного, ведет семейные разговоры. "Хорошо, хорошо," – ответил поспешно он, давая ей понять, что сейчас он занят, и было бы очень даже неплохо, если бы она удалилась и закрыла дверь с другой стороны. Но она зыркнула так на меня, как рублем одарила, и заявляет смело, введя и отца, и меня в смущение: "Какой милый мальчик, вот бы мне в мужья такого." "Света! – повысил голос отец-следователь, – ты ведешь себя некрасиво, оставь, пожалуйста, свои эмоции при себе и покинь этот кабинет, не мешай мне вести допрос." "Допрос?! – удивилась Света. – Он что-то натворил?.." В общем, пришлось отцу встать и вежливо выпроводить собственную дочь и только после этого, извинившись, продолжил меня допрашивать. Однако через пару дней он вновь меня вызвал и, стараясь как можно короче, объяснил мне положение вещей, отчего я чуть не обалдел. Оказывается, Света теперь не дает ему покоя, прося и требуя спасти этого молодого парня, то есть меня. И просила мне передать, что я ей очень понравился и что, мол, если не возражаю, с большим удовольствием готова со мной дружить и даже идти со мной по этапу на край света, как когда-то шли за декабристами их жены. Он также сказал, что пообещал своей единственной и любимой дочери сделать все возможное, чтобы "дело" в отношении меня прекратили. Тем более, признался он, факты говорят о том, что я в общем-то ступил на скользкую тропу преступности поневоле и есть шанс – осторожно с нее сойти… В общем, он сумел убедить выброшенного мной из окна парня написать заявление, что-де никаких претензий ко мне не имеет, что оговорил меня по ошибке, не разглядел и не понял в суматохе, как и кто его толкнул. Да он, собственно, и не держал на меня зла, прекрасно понимая уже на трезвую голову, что сам виноват, спровоцировал меня. Ну а мои прежние чистосердечные показания, естественно, уничтожили, как будто их и не было. Таким образом, из обвиняемого по этому делу я резко перекочевал в свидетели. И, как, понимаешь, оказался в неоплатном долгу перед этим семейством. Ты знаешь, Лена, если бы он, ее отец, да и она тоже, повели себя эдак по-барски, нагло, высокомерно, недвусмысленно давая понять, что они – мои благодетели, наверное, я бы не согласился на эту негласную сделку. Но, поверь, они повели себя достаточно порядочно. Света не скрывала своих симпатий ко мне, а Аркадий Иванович, ее отец, в общем-то ни на чем не настаивал. Следователь лишь поставил меня перед фактами: я нравлюсь дочери, он не находит серьезных оснований упрятывать меня за решетку, разумеется, не без настойчивого вмешательства опять же со стороны единственной и любимой дочери. И дело уже моей совести, свободного человека, как поступать далее. Получается, выкарабкавшись из одних сетей, я невольно попал в другие, хотя, в общем-то, и по собственному желанию. Перенеси меня, нынешнего, в то время, может, и хватило бы тогда мужества отказаться от нежеланного брака: мол, прости, Светочка: за все очень и очень благодарен вам с отцом, но не люба ты мне, не могу я против голоса сердца поступать и, воля ваша, упрятывайте меня теперь за решетку, режьте на части, но только не держите зла. Тогда же язык просто не поворачивался подобное сказать. Напротив, в душевном порыве большой и искренней благодарности разыгрывал перед ней роль эдакого влюбленного рыцаря, не жалеющего ничего для ее счастья. И ты знаешь, Леночка, она поверила! Вряд ли с ее независимым характером, бойкой натурой она согласилась бы принять меня в качестве своеобразной дани за их с отцом доброту.

– А сейчас она догадывается об этом? – спросила задумчивая Драйзерова, до этого ни разу не перебившая Николая. Его рассказ задел ее за живое. Теперь она прониклась к этому человеку еще и чувством сострадания. Он стал ей еще ближе и дороже.

– Конечно, нет. Во всяком случае, я стараюсь ничем ей не выдавать того, что тебе поведал. Она, в принципе, неплохой человек, родила мне замечательную Аленку, которую я люблю больше всего на свете. Видимо, такова моя планида, не все получается в жизни так, как хотелось бы… Света и из армии меня ждала, а когда в училище военное поступил, со второго года срочной службы, не побоялась забеременеть. В общем-то, все тяготы по становлению ребенка на ноги легли на ее плечи. Так что не могу я ее не уважать. И ничего плохого сказать не могу.

27.

Тайная романтическая связь Драйзеровой с Васильевым продолжалась еще года полтора. Под видом лечения зубов, выезда за покупками и других второстепенных причин Лене порой удавалось вырваться в город Нижнюю Салду, где и происходили их заранее спланированные, обговоренные в письмах встречи. Письма, естественно, отправляли на другие адреса – надежных людей, с которыми была договоренность, и даже на конверте указывали не свои, а вымышленные фамилии, тоже, разумеется, заранее придуманные и известные обоим. В общем, конспирация их отношений была поставлена на высоком уровне, как у революционеров-профессионалов. Только если последние стремились к изменению мироздания на земле, то их желания, безусловно, были гораздо скромнее, ограничиваясь радостями человеческого свойства. Они просто наслаждались, общаясь друг с другом, отдыхали душой и телом. И старались не думать о последствиях, о завтрашнем дне – они жили днем сегодняшним, прекрасно уяснив для себя, что жизнь настолько коротка, что надо торопиться познать ее сегодня, иначе завтра уже может быть поздно, это "завтра" может просто не наступить для них. Они украдкой, по-воровски, впопыхах дарили друг другу любовь и уже этим были счастливы. А потом который раз возвращались домой и продолжали играть каждый(ая) свою роль – любящего, чуткого мужа и благодарной, нежной жены. Что удивительно – получалось талантливо, без фальши. А может, сей талант, духовные и физические силы к нему как раз и черпали они из своих мимолетных, но весьма зажигательных встреч? Или все это (их затянувшееся знакомство) было блефом, легкомысленным увлечением, на фоне которого и познавалась, формировалась и укреплялась их значимость, истинное предназначение в семейной жизни?.. Да они, видимо, и сами не могли объяснить этот свой загадочный феномен.

Славика укусил клещ. Его обнаружили под лопаткой, уже довольно сильно присосавшегося. Энцефалитный клещ, конечно же, в природе встречается не столь часто, но кто мог гарантировать, что укусивший Славика паразит не является как раз тем роковым, одним из тысячи? А потому врач, точнее, местный военфельдшер порекомендовал Драйзеровым срочно отвезти сына в город для проведения ему серии предупредительных уколов. При этом посетовал, что не сохранили самого клеща для лабораторных исследований. Поэтому, предупредил он, для профилактики придется поколоть сынишку по полной программе. Лена, конечно, переживала за Славика, но вместе с тем испытывала в душе некий подъем: ведь предстояла незапланированная поездка в Нижнюю Салду и, стало быть, вполне возможна встреча с Васильевым, если тому удастся найти повод вырваться к ней на свидание. Соответствующую телеграмму через подставное лицо она уже отбила.

Им повезло: в город как раз шел с грузом "ЗИЛ-130"-ый. Так что попуток ловить не надо было. В больнице они управились довольно быстро. Однако предусмотренную в таких случаях процедуру почему-то растянули на два дня, то есть сказали подойти еще на следующий день. Это по вполне понятным причинам как нельзя кстати устраивало мамашу, внутренне ликовавшую. Она уже мысленно была там – на "нелегалке", в небольшом, но вполне приемлемом (опрятная, аккуратная хозяйка-старушка предоставляла им за невысокую плату целую комнату с отдельным входом) для интимных встреч частном домике.

– Ты, Слава, должен сегодня лечь пораньше, – наставляла мама сыночка, договорившаяся с хозяйкой постелить для него в другой комнате, – завтра тебе вновь нужно быть в больнице для обследования, и поэтому надо хорошо выспаться, чтобы выглядеть свежим и бодрым.

Мальчик нехотя отправился на предназначенный для его ночлега диван, но сон не шел, и он лежал с открытыми глазами, размышляя о несправедливом обустройстве мира, в котором взрослым позволяется все, а детям только то, что разрешат взрослые. И почему-то, как назло, они часто позволяют то, чего вовсе и не хочется делать, и наоборот: не дозволяют то, чего как раз очень и желаешь. Не находя ответов на эти и другие вопросы бытия, он повернулся на бочок к стенке, закрыл глаза и попытался было уснуть, как вдруг за стенкой он услышал голоса. Один из них, мамин, он узнал, конечно, сразу. А другим разговаривал дядя, причем, как показалось мальчику, когда-то и где-то он его слышал.

– Я так рада, что ты приехал, – Лена бросилась в объятия Васильева и повисла у него на шее, – что удалось вырваться! А то уж было загрустила, думала: наверное, жена в чем-то заподозрила и не отпустила.

– Жене-то как раз и не надо было ничего объяснять, так как я сейчас, по идее, в наряде. Сержанта, помощника своего, предупредил, что отсутствовать буду до утра. Он у меня, в принципе, ученый: знает, кому, как и что отвечать в данных случаях, если вдруг кому-то понадоблюсь. Недаром же я ему два отпуска на родину выхлопотал за время службы.

– А чего вид у тебя такой замученный? Устал что ль с дороги или, может, заболел, простудился?

– Да нет, меня никакая зараза не берет, а вот Аленка, дочка, слегла с температурой. Кашляет сильно, боюсь: не схватила ли случаем воспаления легких? Да к тому же всю обсыпало – ветрянка.

– Ну а доктору показывали? Что он говорит?

– У нас там такой доктор, как будто не знаешь, который наверняка может лишь на вкус воду от спирта отличить. Выписал, конечно, лекарства, но толком так и не объяснил, что же у нее за хворь приключилась.

– Не горюй, Коленька, поправится твоя дочка. – Лена ласково провела рукой по его пышным кудрям. – Я вот тоже сыночка привезла на уколы для подстраховки. Клещ к нему присосался, будем надеяться, что не энцефалитный… Обними же меня крепче, дорогой.

Но вместо того, чтобы выполнить эту приятную просьбу, Васильев легонько отстранил ее от себя, намереваясь сказать что-то важное.

– Леночка, дорогая, я действительно устал. Устал разрываться на два фронта, постоянно лгать жене, придумывая причины моего незапланированного отъезда. Устал ощущать себя несчастным человеком. Устал думать о том, что мы никогда с тобой не сможем быть вместе навеки, потому что у тебя – своя семья, а у меня – своя. Устал вести этот подпольный образ жизни, все время напрягаясь и держа себя начеку: как бы в чем-то где-то не случилось прокола. В общем, Ленок, я пришел к выводу, что будет лучше и для тебя, и для меня, если мы не будем больше мучить, терзать друг друга и прекратим наши встречи. Поверь, мне стоило неимоверных душевных напряжений решиться и пойти на этот разрыв. Моя душа и теперь вот, когда делаю это признание, кровью, слезами обливается. Я очень сильно прикипел к тебе и, чувствую, если еще немного затянуть узел нашего знакомства, мне уже никогда с ним не справиться.

– А нужно ли, милый?! – вклинилась Лена, не сводя с него широко раскрытых глаз, выражающих мольбу.

– Что? – не понял Николай.

– Я говорю: нужно ли бояться наших встреч, к чему с ними бороться?

– Пойми, Лена, я не хочу с тобой расставаться, но я и не могу рушить наши семьи. Поэтому из двух зол – расставаться или рушить – я выбираю наименьшее и, очень прошу тебя, не заставляй и не вынуждай меня поступить иначе.

Он умолк, ожидая ее реакции, как ожидает приговора обреченный подсудимый, уже не в силах что-либо изменить. Пауза, к его облегчению, длилась недолго. Резко изменившаяся было в лице, принявшем печать суровой задумчивости, Драйзерова вдруг встряхнула головой, как бы избавляясь от тяжелых мыслей, и заметила оживленно:

– Ну что ж, Коленька, как ты решил, так, значит, тому и быть. Но, надеюсь, ты не покинешь меня, не подарив себя если не навеки, то хотя бы еще на эту – нашу последнюю ноченьку?! – Ее глаза искрились озорным огоньком, и в то же время уголки их наполнились влагой. Ей, безусловно, было жаль себя, и не только себя. Как заметил наблюдательный Сомерсет Моэм: "Жены обычно жалеют, но чужих мужей."

Вместо ответа Васильев бросился к ней, упав на колени. Он целовал ее ноги, руки… Целовал и с благодарностью, и с жадностью, и с упоением. А в перерывах между поцелуями и ласками не переставал твердить, как заведенный механизм:

– Прости меня, Леночка, прости, родная, так надо было, так надо… Я никогда тебя не забуду… Прости меня, Леночка, прости, родная, так надо было, так надо… Я никогда тебя не забуду…

Чтобы удовлетворить возникший интерес (что же за дядя там с мамой разговаривает, чей голос ему казался знакомым?), Славик осторожно подкрался к двери и старым испытанным способом заглянул в замочную скважину. То, что мальчик увидел, одновременно и поразило, и возмутило его. Поразило потому, что он узнал дядю, который приходил к ним домой в отсутствие папы, год или два назад, когда они жили около Лаи. А возмутило то, что этот нахальный дядя проделывал с мамой то же самое, что и его папа тогда, тоже лет пару назад, когда он подсматривал в такую же дырку в двери.

– Ты забыл выключить свет, – запоздало прошептала Николаю Лена, будто догадываясь о незримом присутствии третьего.

Дом погрузился в темноту, но разобиженный Славик (он явно ревновал за папу маму к этому наглому дяде) еще долго не мог успокоиться, ворочавшись с боку на бок. "Вот только приедем домой, я все папе расскажу!" – решил для себя Славик. Но… так ничего и не рассказал. Ни в первый день, ни во второй, ни в последующие дни. Потому что хоть и маленький был, и болтливый, но понимал, что болтать – одно, а ябедничать – несколько другое. Ябедничать нехорошо. Болтать, конечно, тоже нехорошо, но зато не так стыдно. Все его друзья-одногодки не любили ябед, и Славик не любил. Как же тогда он сам мог наябедничать на собственную маму?!

 Однако, когда ехали домой, был необычно суров и молчалив. И это не могла не заметить Лена, спросив его обеспокоенно:

– Сынок, ты что такой хмурый? У тебя что-то болит?

– Ничего, – буркнул Славик, нарочно придумав причину, – просто есть хочу.

– Потерпи, дорогой, скоро уже будем дома, и я нажарю тебе целую гору твоих любимых драников с картошкой. – Она тоже хоть и была по известной причине не в духе, но старалась виду не показывать: ведь ей предстояла встреча с мужем, и нежелательные вопросы ей были вовсе ни к чему. Но это был еще не конец той печально-любовной истории.

28.

Развязка наступила неожиданно. Обычно все послания, которые приходили на имя Лены от Васильева на засекреченный для окружающих адрес, она, ознакомившись с ними, быстро их уничтожала, чтобы не было, так сказать, никаких концов и следов. И свои к нему весточки тоже, разумеется, долго у себя дома не хранила, а тут же отправляла по назначению. Но вот последнее их расставание никак не выходило у нее из головы, щемило и ныло в сердце, требовало какого-то выхода. Поколебавшись, Лена решила вновь написать ему. Последнее, прощальное, письмо, полное невысказанной тоски по той сказочной, невероятно милой, чудной и столь внезапно оборвавшейся любви. "Пусть это будет, – подумала она, – моя заключительная, красивая лебединая песня." Хотя где-то в глубине подсознания она еще верила, надеялась, что он вернется к ней, непременно вернется.

Поначалу ей казалось, что послание будет коротким по размеру, но емким, глубоким по содержанию. Но как только села за стол, мысли побежали одна за другой, опережая слова, их формулирующие. Она вспоминала все их свидания в мельчайших подробностях, делилась своими впечатлениями на сей счет, и то упрекала его в недостаточном, как ей казалось, внимании к ней, а то вдруг начинала им восхищаться, боготворить его. Она призывала его оставаться верным данному ей слову – помнить ее, также обещая сохранить эту память в своем сердце.

Несколько дней ушло у Лены на это сочинение. В итоге оно получилось довольно внушительным, объемистым. Но и тогда она не торопилась с отправкой его адресату, как бы борясь сама с собой: а стоит ли, а нужно ли, к чему все эти потуги, старания, если все уже кончено, кончено ли?! Терзаясь этими сомнениями, она, бедняга, совсем потеряла голову и совершенно упустила из виду былую предосторожность, конспирацию в этом деле. В очередной раз перечитывая написанное и услышав вдруг характерное для Игоря, страдающего хроническим насморком, громкое пошмыгивание носом и приближающиеся шаги, она в спешке умудрилась сунуть эту рукопись не куда-нибудь, а… в резиновый мужнин сапог и прикрыла ее теплым шерстяным носком. Представляете, господа хорошие, пламенное послание любовнику – в сапог мужу! До такого конфуза, беру на себя смелость утверждать, не могли бы додуматься даже знаменитые братья Вайнеры, некогда закопавшие в лесу до лучших времен рукопись разоблачительного романа о высших властных чиновниках. И то ли по рассеянности, то ли по забывчивости Лена не перепрятала письмо в надежное место в тот же день, в тот же вечер. Вообще, конечно, резиновые сапоги Игорь надевал крайне редко – в основном, обходился яловыми и хромовыми. А тут, как назло, как по заказу Дьявола-искусителя, а может, по велению Господа Бога, воздающего всем по заслугам и грехам, с ночи зарядил проливной дождь. Не перестал он и утром, превратив тропки-дорожки в сплошное месиво. И даже это обстоятельство своевременно не подтолкнуло Лену к исправлению вчерашней ошибки, грозящей стать для нее роковой. И только когда дверь за мужем захлопнулась, Лена опомнилась, но было уже поздно. Игорь ушел в плащ-накидке и… в резиновых сапогах. Ее моментально прошиб холодный пот. Она лихорадочно принялась метаться по комнатам, шарить по углам, словно надеясь на чудо: может, он его не захватил с собой, а выложил и оставил, забросил куда-нибудь за ненадобностью?.. Увы, чуда не произошло: письма нигде не было. И Лена, отрешенно присев на стул, зарыдала по-бабьи громко, с причитаниями: "Господи, ну почему мне постоянно не везет в этой жизни?! Что за наказания ты посылаешь на мою несчастную голову?! Зачем я появилась на этот свет, который мне вовсе не мил… Господи, лучше умереть, чем так страдать… Не хочу я больше жить так, не хочу… Помоги мне побыстрей умереть, Господи, помоги…" Проснувшись и совершенно ничего не понимая, Славик испуганными глазами взирал на маму. Он все никак не мог взять в толк, почему его мама, такая молодая и красивая, просит смерти, да еще с самого утра. Уже позднее, будучи большим мальчиком, юношей, слыша аналогичные мамины речи о желании скорой смерти, он, конечно, будет догадываться, какой глубокий, трагический смысл за всем этим скрывается, и даже будет сочувствовать матери, но пока он пребывал в полном недоумении и испытывал смешанное чувство – неудовольствия, что разбудили в такую рань, и жалости к маме, проливающей горькие слезы.

На обед Игорь не пришел, а к вечеру, когда он уже должен был вернуться со службы, Лена успела немного перегореть от переживаний, ожиданий мужниной расправы и пребывала в состоянии некоего транса: вроде и понимала, что свершилось непоправимое, за чем непременно последует расплата, но как бы и не верилось, что свершилось не во сне, а наяву.

Появился он не как всегда – значительно поздней. Один только его дикий взгляд воспаленных глаз вновь привел ее в себя: нет, это не сон!

– Сука! – это было первое его слово, которое наотмашь он бросил ей в лицо вместе с сочинением, рассыпавшимся по полу.

Некоторое время, не произнося ни слова, она стояла на том же месте, закрыв пылающее лицо руками. Молчал и он, ожидая, видимо, ее реакции. Наконец, она медленно опустилась на четвереньки и так же, не торопясь, принялась собирать разлетевшиеся по комнате листы.

– И манатки свои тоже можешь собирать, – резюмировал беспощадный Драйзеров, – и чем скорей, тем лучше.

– Ты хочешь, чтобы я уехала? – как ни странно, ее голос даже не дрожал, как будто она уже давно была готова к этому решению.

– А ты хочешь, бесстыжая твоя рожа, – он перешел на срывающийся крик, – после всего того, что ты здесь так смачно описала, остаться с мужем?! И я еще верил ей, на что-то надеялся. Курва ты самая распоследняя! Не желаю ни видеть тебя, ни слышать! Катись к едреной фене, к своему пиздюку ненаглядному!

– Успокойся, у нас с ним все кончено.

– Так, может, спасибо тебе еще сказать, что с ним мне рога больше не будешь наставлять?! – В эту минуту Драйзеров ненавидел ее столь же сильно, как и любил. Желание – избить ее, изувечить – приходилось подавлять в себе с огромным трудом. – Проваливай, куда хочешь! И, повторяю, чем быстрей, тем лучше.

– Хорошо, – сказала Лена, – я уеду, только не ругайся, не кричи, пожалуйста. Мне и так больно.

– А мне, думаешь, не больно?! – вновь завелся Игорь. – Я, по-твоему, не человек?! На работе выкладываешься, как проклятый, а тут тебе еще дома драгоценная половина "сюрпризы" преподносит. Стараешься, стараешься все сделать для семьи, и вот тебе такая свинская благодарность. Ты хоть бы раз попыталась войти в мое положение, влезть в мою шкуру, тогда бы, небось, по-другому себя повела, другие бы "песни" слагала.

– А ты, – у Лены вдруг тоже прорезался громкий голос, – ты пытался хоть раз меня понять, мою душу?! Или тебе совершенно наплевать, что у меня внутри? Ты бы, наверное, хотел видеть в своих руках лишь безропотную и красивую вещь, тебя потешающую и которую друзьям-товарищам не стыдно показать?.. Извини, но на роль куклы я не гожусь.

– Да ты вообще, – вскипел Игорь, – никуда, как вижу, не годишься. Тебе не женой – подстилкой дешевой в публичном доме быть! И почему, дурак, я отца не послушал?!

– Ну вот и хорошо, договорились… Да, – как бы вспомнив о чем-то важном, – спохватилась Лена, – надеюсь, ты понимаешь, что я поеду со Славиком?

– А вот тут уж дудки! Сына ты не получишь. С твоим паскудным поведением тебе нельзя доверять его воспитание. Так что можешь и не рассчитывать – он останется со мной, с моими родными.

– Но позволь, – возразила Лена, – ты его не рожал, это мой сын.

– Родить – еще не значит вырастить. Не та мать, которая родила, а та – которая воспитала. Ты же, еще раз подчеркиваю, благодаря своему стервозному поведению низко пала в моих глазах, и я не могу тебе позволить не то, что воспитывать, но и общаться с ним.

– Если ты так принципиально и несправедливо ставишь вопрос, – Драйзерова подошла к Славику и прижала его к себе, – я никуда не поеду. Или с ним, или никуда.

– Не прикасайся к нему! – приказным тоном изрек Игорь. – Ты слышишь, что я сказал: отойди от сына.

– И не подумаю.

– Ах ты, дрянь такая, – рассвирепевший Драйзеров коршуном подлетел к добыче и, размахнувшись рукой, хотел было влепить ей увесистую пощечину-затрещину, но… То ли повлиял ее съежившийся, жалкий вид (она, продолжая крепко удерживать около себя сыночка, в ожидании удара втянула голову в плечи и сильно зажмурила глаза), то ли присутствие Славика, то ли сказалась вдруг его природная мягкость – в самый последний миг сердце Игоря дрогнуло, и он, тяжело опустив руку, произнес уже более спокойно:

– Ладно, давай поступим иначе. Спросим у самого Славы, с кем он хочет остаться. – И тут же, без промедления, словно опасаясь новых с ее стороны возражений и заранее зная ответ, обратился к мальчику:

– Слава, сынок, ты хочешь поехать на Украину к бабушке с дедушкой, к своей двоюродной сестренке Галочке? А потом я тебя заберу?.. Ну, чего молчишь?

Вместо ответа Славик заканючил, всхлипывая, а затем и вовсе разрыдался горючими слезами, почти так же, как утром мама. Только теперь не он ее, а она уже его жалела, поглаживая по голове и приговаривая:

– Успокойся, сыночек, успокойся, никто никуда тебя не отправит, будем жить вместе.

– Да, вместе, – поправил Игорь, – но только без тебя. Я не намерен больше терпеть твои несносные, легкомысленные выходки.

– Вот и ищи себе другую, а нас со Славиком оставь тогда в покое.

– Благодарю за совет, – съязвил Игорь, – только, боюсь, после того, как ты основательно отравила мне жизнь, вряд ли уже на кого буду смотреть с вожделением – скорее, с отвращением.

– Ничего, оправишься, и все будет нормально. Свет клином, думаю, на мне не сошелся, да и ты, надеюсь, не считаешь себя в этом мире единственным и неповторимым.

– Да, конечно, в чем, в чем, а уж в этом, – Драйзеров не выглядел уже столь агрессивным, первоначальный запал его постепенно сходил на нет, – ты убедила меня достаточно основательно, наглядно. Тут ты поднаторела капитально, вряд ли сыщешь на свете тебе равных в твоем порочном искусстве – семью разрушать.

– Прежде чем порушить, – философски заметила Лена, – надо построить. У нас же, мне кажется, с самого начала, с закладки фундамента, допущена халтура: и как дальше ни строй – все будет рушиться само собой.

– Осталось только выяснить, кто же это был халтурщиком, врагом зарождающегося семейства? Не я ли, кто постоянно жил и живет его заботами, кто не то, чтобы пытался не создавать межличностных проблем, но и повода не давал для возникновения конфликтов? Или все-таки, прежде чем на зеркало или на кого-то пенять, не мешало бы и на себя пристальный взор обратить?.. А может, ту халтуру сотворил какой-то третий, незримый нам враг, а то и целая компания проклятых недругов-злодеев?

– Не то, не то ты говоришь, Игорь, – лицо Лены исказилось в болезненной гримасе замученного неразрешимыми вопросами человека; ей явно неприятно было в который раз затрагивать эту тему, – сам материал нашего фундамента сомнительного свойства. Тут уж, как говорится, старайся, не старайся, а результат предрешен, заранее известен.

– Так ты сначала постарайся, – незаметно для самого себя от требовательных нот в голосе Игорь перешел к просительным, выпрашивающим и даже умоляющим, – и почему это ты втемяшила в свою дурью башку, что наше с тобой совместное проживание изначально обречено на неудачу, провал?! Все же в наших руках, зависит только от нас с тобой. Ну почему, скажи, почему мы не можем жить по-людски, счастливо, не принося друг другу боль?! Неужели это так сложно, Лена, я уж не говорю: быть горячо или просто любящей женой, а хотя бы хранительницей, хозяйкой этого семейного очага? Чтобы муж был уверен: дома его ждут, там все нормально. А то ведь на службе порой мысли одна мрачней другой в голову лезут, все гадаешь, какую очередную пакость ждать от любимой? – Последнее слово он произнес настолько естественно, душевно, что и сам запоздало внутренне поразился: как это у него могло так вырваться, не стоило бы так стремительно расслабляться и прощать ей.

Правда, саму Лену эта внезапная его перемена в настроении мало трогала – она была всерьез озабочена вопросом: как дальше быть? А потому напрямую спросила у Игоря, вернув его на грешную землю:

– Так как же решим с нашей поездкой? Сегодня ехать или завтра? Все вещи собирать или пока только одного чемодана хватит?

– Это ты решай, – уклончиво ответил Драйзеров, – небось, когда на свидания бегала к другому, с мужем не советовалась. Сама все обдумывала до мельчайших подробностей, чтобы и удовольствие получить, и тайну сохранить, и мужу еще лапшу на уши навешать. Как говорится, и рыбку хотелось съесть, и на одно место сесть. Вот и думай теперь, как достойно выйти из этой ситуации. А меня, пожалуйста, оставь в покое.

– Хорошо, – коротко произнесла жена, – я решу сама.

– Когда? – столь же коротко поинтересовался муж.

– Думаю, что до завтра времени хватит.

– Не возражаю.

29.

В эту ночь, естественно, спали они порознь, если, конечно, то внутреннее мучение, переживание, напряженную мозговую работу чуть ли не на протяжении всей ночи можно было назвать сном. Она понимала, что виновата перед Игорем, но вместе с тем не могла смириться с его собственническими настроениями по отношению к ней… Развод? Что ж, она противиться не будет. Но и настаивать тоже не намерена. Хочет разводиться – пусть сам все организовывает, берет на себя инициативу… Но вот как быть с сыном? Понятно, что Драйзеров-старший его не отдаст. Придется, видно, уступить… Ну нет, если уж на то пойдет, найдет коса на камень, пусть суд определит, с кем должен остаться ребенок. Как правило, суд занимает сторону матери… Теперь насчет поездки. Давно уже приглашали родные в Волчиху. Этим летом обещает туда и сестра, Женя, приехать. Как раз и случай подвернулся встретиться. Как-никак уже почти десять лет не виделись… А вообще, к чему сейчас разводиться? Ни у него, ни у нее на данный момент замены нет. Так, может, сохранить статус-кво? Поживем – увидим.

Ход мыслей Игоря почти совпадал с ее настроением и даже был более лояльным… Ну ладно, изменила, проявила слабость, не убудет же от нее от этого в конце концов. Развестись мы еще всегда успеем. Пусть теперь ее совесть помучит. Он не палач – казнить ее за неверность не собирается. И даже готов при определенных обстоятельствах закрыть на все глаза. Только пусть сумеет убедить, доказать, что поиск увлечений на стороне – просто несерьезная блажь, и что семья для нее – это не пустой звук, а неотъемлемая часть ее дальнейшей жизни. Ребенка действительно жалко. Почему он должен страдать из-за конфликтных отношений родителей?.. Нет, развода Игорь сейчас не даст определенно. Пусть съездит, развеется, переосмыслит все. Наверняка поедет к дедке с бабкой, больше ее нигде не ждут. И пусть, конечно, возьмет с собой Славика. Это даже лучше. С ним она не так вольготно себя будет чувствовать. С деньгами на дорогу, правда, будет тяжеловато. Ну да ничего: придется затянуть пояс. Не впервой… А все-таки она блядь. Не хочется прощать. Но и не простить не в состоянии. Какая все же сложная эта вещь – семейная жизнь!

– Ну что, надумала? – первым наутро поинтересовался Игорь.

– Поедем в Волчиху. Как ты на это посмотришь?

– Положительно.

– И как долго мы должны там находиться?

– Все, Лена, будет зависеть от тебя. Надумаешь вновь возвратиться в семью – гнать не буду. Только учти, – Игорь говорил сердито, но вяло, голосом уставшего, заметно перегоревшего за ночь человека, – если опять что-то натворишь, выкинешь какой-нибудь фортель, на глаза лучше не появляйся. Я за себя не ручаюсь: могу ненароком и покалечить. Поняла?

– Поняла, – тихо ответствовала жена. Она чувствовала себя ужасно неловко и хотелось уехать побыстрей, чтобы хоть на время не слышать и отдохнуть от его правильных, взывающих к ее совести речей.

Однако уже через пару дней, словно не желая и дальше испытывать судьбу и смирившись с ее нынешними проказами, Драйзеров стал уговаривать Лену никуда не ездить. Но теперь уже она проявила непреклонность:

– Нет уж, давай не будем менять первоначальных решений. И тебе, и мне надо побыть, пожить некоторое время порознь. Мне надо попытаться разобраться в собственных мыслях и чувствах. Извини, но твое присутствие в данном случае не пойдет мне на пользу. Да и ты, думаю, тоже заинтересован в распутывании клубка наших непростых отношений, в их ясности.

– Хорошо, – сдался Драйзеров, – езжай. – Игорь выглядел настолько потерянным, несчастным, что женское сердце не могло этого не оценить:

– Если не возражаешь, я постараюсь часто тебе писать.

– Конечно, не возражаю! – воспрянул духом муж.

– Я сообщу тебе сразу, как приеду. И знай, что бы там ни было между нами, я… люблю тебя. – Сказав последнюю фразу как можно ласковей, она мысленно даже удивилась, что произошло это как бы нечаянно, помимо ее желания и воли. Жалость к этому, в общем-то, не чужому человеку пересилила все остальное, что испытывала она к нему.

Такие слова всегда приятно слышать, а в моменты перелома судьбы и подавно. Поэтому вполне объяснима была радостная реакция на них Игоря:

– Я буду вас ждать, дорогие. Очень буду ждать!

Еще ранее заприметив и почувствовав в своем организме изменения, по приезде на родину Лена отправилась в ближний город Лукоянов в женскую консультацию. Результаты обследования если не ввели ее в шок, то, по меньшей мере, весьма и весьма озадачили. Она была беременна и теперь мучилась вопросом: "От кого?" В свое время Драйзеров так и не удосужился поставить жену в известность о неприятном сообщении доктора, надеясь на ошибку его заключения. "В конце концов, – решил тогда Игорь, – время покажет: права медицина или нет?" Пребывающая в неведении Лена, между тем, ломала себе голову: стоит ли сообщать мужу о случившемся или просто сделать аборт втайне? В пользу последнего, казалось бы, говорил весомый аргумент: она изменяла мужу, и если собиралась остаться в семье и как можно безболезненней и быстрей утрясти последствия вспыхнувшего между супругами конфликта, то, разумеется, не стоило бы дразнить, тревожить и без того растревоженного, раненого зверя "пищей" сомнительного происхождения. Но, с другой стороны, для того же укрепления семьи второй ребенок, которого всегда желал Игорь, будет очень даже кстати… Вот только от кого, от кого она могла забеременеть? "А, в принципе, не все ли равно? – заключила для себя Лена. – Если он хочет ребенка, он его получит, а нет – тогда и не будет ничего. Но пусть знает, что я с ним советуюсь и иду ему навстречу." Однако она еще несколько дней не отваживалась сесть за стол, чтобы написать мужу. А когда решилась, получилось не очень, как-то все скомканно и нерадостно:

"Здравствуй, Игорь! Сообщаю, что встретили нас хорошо. Живем – хлеб жуем, горя не знаем, чего и тебе желаем. Да, Славик в дороге простудился. Чувствует себя неважно, но, надеюсь, скоро поправится. Холодного ему больше не позволяю пить. Родные, слава Богу, чувствуют себя хорошо и передают тебе привет. Ну что тебе еще рассказать?.. Да, самая главная новость. Оказывается, я беременна, недавно консультировалась. Не знаю, как ты воспримешь это сообщение, но посчитала своим долгом поставить тебя в известность: ведь ты неоднократно заявлял мне, что не худо было бы пополнить нашу семью еще одним ребенком. Можешь не сомневаться: это наш с тобой ребенок. На стороне я предохранялась. – Эту маленькую ложь она придумала, конечно, специально, чтобы меньше было вопросов с его стороны. – Сейчас я на распутье: сохранить плод или не надо? Хочу услышать твое мнение на сей счет.

Честно говоря, мне здесь не очень нравится. Уж и не знаю, что предпринять. Дед все время бражку пьет, меня угощает, даже Славику один раз налил, но я вовремя увидела и отобрала. Бабка все время его ругает, но он все ее замечания пропускает мимо ушей. Скорей бы сестра приехала. Хоть веселей будет. Дожди еще эти нудные идут. Никуда ни выйти, ни сделать ничего нельзя. Деньги, которые дал нам в дорогу, уже на исходе.

В общем, такие наши будние новости. Ну а ты как там? Не скучно тебе одному, не тяжело? Пиши! Лена и Славик."

30.

Нервы Игоря уже были на пределе, когда он получил столь долгожданное послание. Новость о беременности жены поначалу обрадовала ("Значит, ошиблись-таки врачи, предрекающие мне мужское бесплодие?!"), но потом он все-таки сильно засомневался: его ли это ребенок? "Хотя вряд ли, – логически размышлял Драйзеров, – она согласилась бы мне признаться в этом, если бы ребенка нагуляла от другого… Но она же может и ошибиться!.. Нет, черт возьми, нельзя постоянно все подвергать сомнению, так можно и с ума сойти…"

Ответ Игорь дал незамедлительно, постаравшись излить всю свою обиду за томительные дни ожидания известий от нее, а заодно и негодование по поводу ее коварного непостоянства.

"26.06.66г.      Здравствуйте, Лена и Слава!

Сообщаю, что писульку твою, Лена, я получил. Что ж, и за такую тебе признателен. И хоть ты своих слов не сдержала (тебя никто не понуждал обещать – сразу ответить, когда приедешь, и писать мне чуть ли не каждый день, зачем, спрашивается, было бросать слова на ветер?!), пишу в тот же день, по прочтении твоей записки. Да, милая, лишь спустя четырнадцать дней я получил не письмо от любящей жены, а записку на скорую руку от равнодушной женщины. Долг, как говорится, платежом красен. Однако, не будем дальше разводить дебаты на эту тему, надеюсь, ты меня и так достаточно поняла.

Я, конечно, рад, что вы доехали нормально и вас там встретили. Но ты, Лена, пишешь, что уже не знаешь, что тебе делать? Не скрою: я так и знал, и чувствовал, что ты об этом напишешь. Что я теперь могу сказать?.. Я ведь тебя отговаривал. Никто тебя не насиловал ехать. Но ты поехала с условием (каким – ты сама прекрасно знаешь), значит, и винить в этом надо только себя. А деньги я смогу послать только после первого июля, и то, как мы договаривались, лишь на один месяц, иначе ничего не получится, вернее, ничего не получишь, если будешь проявлять нескромный аппетит. Ведь ты почти у себя дома, не у чужих, вот теперь и испытай, прочувствуй, каково оно – житие-бытие на стороне. У тебя сейчас свободный выбор: или ты впредь намереваешься устраивать жизнь лучшим образом в составе нашей семьи, или… Впрочем, не буду за тебя давать те или иные прогнозы, ты сама еще подумаешь, как тебе лучше поступить. Но в любом случае можешь быть уверена: меня ты уже ничем не удивишь. Но вот за Славу с тебя я спрошу. За него я жизнь свою отдам. Почему он должен был заболеть, как ты пишешь?! Ведь он уехал совершенно здоровым. Значит, ты так "хорошо" смотрела за ним. Если что плохого случится там с ним, ты мне за это ответишь. Поэтому уж постарайся смотреть за ним не как жестокая, чужая мачеха, а как заботливая, родная мать.

Может, ты будешь обижаться, что я в такой грубой форме к тебе обращаюсь, пишу неласковые слова, но иначе я не могу, понимаешь, не могу! Наболело и накипело… Видишь, Лена, как тяжело и плохо, когда потеряешь доверие мужа и как потом нелегко вновь обрести эту веру! Ты меня извини, но я скажу откровенно: не могу сейчас на тебя надеяться, и меня это мучит. Ты, разумеется, в ответ можешь скептически ухмыльнуться: мол, подумаешь, муж, который объелся груш.., доверия, видишь ли, у него нет. "Да я так хороша, – как ты всегда любишь себя представить, – что еще и не такого себе мужа сыщу, еще гораздо лучше, прекрасней себе жизнь устрою." Ты можешь такое сказать. Пожалуйста. Я не против. Делай так, насколько хватит у тебя совести потом смотреть в глаза если не мне, то нашему сыну. И не забывай, что впереди – не только удовольствия, но и старость. И кому ты тогда будешь нужна?! Жаль, что зачастую ты об этом просто не задумываешься. А я, собственно, не прошу и не понуждаю тебя уважать, а тем более любить меня. Ты никогда не скрывала, почему живешь со мной: "…мне деваться некуда, ради денег" и т.д., и т.п.

Ты, скорей всего, и сейчас черканула эту свою эпистолу только потому, что тебе потребовались рубли… Лена, деньги я вышлю, я не обманываю, ты сама знаешь.

За меня не беспокойся. Со мной все в порядке, по службе тоже все нормально.

Ты пишешь, значит, что ходила на проверку и тебе там дали консультацию. Лена, здесь я могу сказать следующее. И это вполне искренне. Я тебя не заставляю делать аборт, смотри сама. Если сможешь выносить ребенка, здоровье позволяет рожать, и врачи это подтверждают, так давай заведем второго, я ни слова против не скажу, ребенок наш. – Так он писал, но в голове его шла мучительная мысленная борьба: а наш ли, в смысле его ли? – Только об одном тебя прошу, Лена, заклинаю: верни мне прежнее доверие к тебе! Это всецело будет зависеть от твоего поведения, твоего характера. Я буду тебя любить и уважать еще пуще прежнего, я найду в себе силу воли забыть все прошлое… Но пока, к сожалению, этого не произошло, и я не могу простить твоих проступков (каких – ты отлично знаешь), и они вряд ли когда-нибудь напрочь сотрутся в моей памяти.

Но если с твоей стороны еще хотя бы один раз случится что-то подобное, тогда, Лена, не проси и не жди пощады. Не посмотрю и на то, что у нас, возможно, будет двое детей. Жить я с тобой уже больше не буду, а за потерянные годы и свою загубленную молодость я тебя "отблагодарю" сполна.

Еще раз тебя прошу не обижаться за такую откровенность. Считай, что это моя исповедь. Что у меня сейчас на душе, то и выкладываю на бумаге.

Не расстраивайся. Отчаиваться не нужно. Если все в порядке, делать ничего не надо.

А сколько тебе еще там жить – решай самостоятельно. Ты находишься в гостях, тебе видней, какая там обстановка. Однако вернуться в наши края ты можешь в любое время, только, еще раз говорю, с чистой совестью. Если что-либо узнаю, смотри, лучше совсем не приезжай, дабы не разыгралась трагедия. Вот все, что я могу тебе сказать.

Почему-то ты не находишь нужным сообщить, как ты все же там отдыхаешь, что делаешь, чем убиваешь свободное время, что делает Слава, занимаешься ли ты с ним, ему как-никак в этом году в школу идти; как живут дедка с бабкой, как они выглядят, как поживают остальные родные, что пишут им Женя, Настя?.. Неужели у тебя на обстоятельное письмо не нашлось времени? Чем же тогда ты там так занята, тем более если идут проливные дожди?.. Небось, когда писала послания "Н.", перебрала, перелопатила немало книг, любовных романов, чтобы сочинять устами их героев. А родному мужу, значит, и так сойдет?.. По меньшей мере, это несправедливо.

Я когда сажусь за стол писать тебе, со временем не считаюсь, хотя его у меня гораздо меньше, чем у тебя, и всецело отдаюсь этому занятию, стараюсь вложить в письмо всю свою душу, потому что знаю: пишу самому близкому и дорогому человеку на свете. Ты можешь, конечно, обижаться, но на правду обижаться не стоит.

Что тебе еще написать? Погода у нас тоже скверная, испортилась, как вы уехали. Начались холода, морозы, дожди, ветер; настоящего солнца нет. Картошка вся померзла, почернела. От моих родных письма нет. Жду, может, еще кто напишет. От тебя вот тоже пришла за две недели всего одна "шпаргалка". Не нужно, Лена, наперед обещать, чтобы не заставлять человека ждать. Нет ничего ужасней на свете, чем ждать и догонять, в этом я убеждаюсь на собственном горьком опыте.

Да, билет твой лотерейный проверил по таблице, близко даже ничего нет. Я тоже один в Тагиле покупал, так мой на одну цифру в номере не сошелся, а так бы был выигрыш – баян "Аккорд".

Грибов пока в лесу нет. Дома еще ничего не делал, поскольку сильно занят по службе: готовимся к проверке высшим начальством. Вообще, проверяют нас довольно часто, это, как сама понимаешь, утомляет.

Лена, пиши о Славе, как он там себя ведет, что делает; чем питаетесь, есть ли уже огурцы и другие овощи? Больше кушайте молока и яиц. Бери пока в долг, а потом, когда вышлю деньги, рассчитаешься… Ну а сколько тебе еще там жить – повторяю, решай сама. Лично я – привыкший и готовый уже ко всему.

Это мое письмо наверняка тебя немного расстроит; но ничего, если дойдет оно до глубины твоей души, значит, совесть еще осталась и чувства свои ты до конца не растеряла. Я всегда буду стоять за чистоту нашей жизни, наших чувств.

Пока до свидания, целую вас. Ваш по-прежнему любящий папа и муж.

.. Слава, а ты давай не болей, хорошо все кушай и занимайся по утрам физзарядкой. И приезжай домой здоровым и бодрым. Папа ждет тебя!

Пишите почаще. Очень жду ваших писем. Большой привет от меня всем родным и знакомым. Высылаю фото, пускай посмотрят на нашу семью."

И опять потянулись наводящие тоску и ужас дни ожиданий весточки от нее. Порой его охватывало состояние умопомрачения, и он готов был бросить службу и мчаться за ними вдогонку. Настичь и уже не отпускать от себя никогда. Ее приковать к себе наручниками, как преступницу, способную на самые непредсказуемые деяния, и всюду, куда бы ни отправлялся и ни шел, водить за собой… Да, господа, истинная любовь безумна, делает человека сумасшедшим…

Лена не спешила с ответом не потому, конечно, что игнорировала или как бы желала помучить мужа, отомстить ему за что-то. Нет, она сама мучилась, страдала и не знала, как поступить в отношении будущего ребенка: рожать или не рожать? Эта фатальная неразрешимость и не позволяла ей сосредоточиться, взять в руки перо и поделиться с ним своими мыслями и чувствами. Она прекрасно понимала, что неоднократно проведенные в пору цветущей юности и молодости (как до замужества, так и после) аборты в конце концов должны были сказаться негативно на ее здоровье, и эта неожиданная беременность на пороге тридцатилетия, возможно, предоставляла ей последний шанс – вторично стать матерью. И тем самым как бы реабилитировать себя в глазах мужа и доказать ему, что семья для нее – тоже не последнее дело. На этом мучительном фоне даже отнюдь не праздный вопрос "От кого?" уже не представлялся ей столь существенным и важным и отходил на второй план.

Она уже было склонялась к положительному разрешению дилеммы, но предложение, одно предложение в его письме: "…Не посмотрю и на то, что у нас, возможно, будет двое детей…" враз спутало все ее карты и доводы, заставляя вновь и вновь раскладывать сердечно-мыслительный пасьянс. К своему удивлению, стыду и страху она, о, Боже, не могла утверждать, обещать, а тем более гарантировать свою верность мужу в будущем. Она чувствовала и даже была уверена наверняка, что измены возобновятся, что они будут, и никуда ей, грешной, от них ни деться.

"Ах, Господи, – сокрушалась про себя мучающаяся Лена, – ну зачем, зачем ему было писать это, ведь он, сам того не ведая, выдал мне индульгенцию на свершение ужасного греха – умерщвление нашего ребенка, которого сам же так желал?!" И она в который раз перечитывала этот злополучный абзац, словно пытаясь развеять свои сомнения по поводу его реальности: "…Но если с твоей стороны еще хотя бы один раз случится что-то подобное, тогда, Лена, не проси и не жди пощады. Не посмотрю и на то, что у нас, возможно, будет двое детей. Жить я с тобой уже больше не буду, а за потерянные годы и свою загубленную молодость я тебя "отблагодарю" сполна…"

31.

Отчаявшийся Игорь, так и не дождавшись письма, предпринимает новую попытку – пишет ей вторично. В сущности, по содержанию это письмо мало чем отличалось от предыдущего, поскольку несчастный Драйзеров не исключал спасительной для него, как ни странно, потери на почте. Ему показалось, что в том, якобы потерявшемся, послании он был чрезмерно груб по отношению к своей жене. И в этом уже постарался смягчить тональность, не меняя в то же время смысловой нагрузки. А роковой абзац, к сожалению, был повторен почти слово в слово. Это и стало решающей мерой на весах ее тревожных дум, окончательно склоненных в пользу аборта.

Но зато какое он испытал счастье, получив от нее запечатанный конверт! И даже после распечатки (когда увидел, что письмо по объему опять небольшое, а когда прочитал, и по содержанию – не очень богатое), счастье его не улетучилось и не уменьшилось. Душа его пела и ликовала. Он был несказанно рад, рад и рад, что их семейный конфликт, в общем-то, разрешился благополучно. Только что вернувшийся с командировки и напрочь забывший об усталости, старший лейтенант придвинул к себе аккуратно вырванный из общей тетради двойной чистый лист и вывел с любовью:

"9.07.66г.      Здравствуйте дорогие мои: Лена, Слава, а также Дедка, Бабка и все родные!".

Немного подумав, Игорь решил про себя: "Нет, все-таки надо и поименно назвать ее превосходных родственников, хотя бы двоюродного брата и дядю, окруживших ее заботой и вниманием."

И продолжил: "Большой привет Николаю Ивановичу и дяде Феде! Была бы возможность, сейчас бы все вместе встретились и славно бы посидели за столом, но, увы, обстоятельства бывают сильнее нас. Ничего не поделаешь. Но очень надеюсь, что такое время еще наступит для нас.

Лена! Письмо твое я получил. Не знаю, правда, когда ты его писала (в нем нет даты), но как только я приехал с Верхотурья сегодня, в субботу вечером, мне мой подчиненный Ковбаско сразу его и вручил. Только ты, видимо, забыла сообщить, получили ли вы в целости-сохранности наше семейное фото, а также сорок рублей, которые я тебе послал? Как дедке подошел (или нет) костюм? Как прошла пересадка в Горьком? Переезжала на другой вокзал или нет, когда надо было садиться в поезд на Лукоянов? И сколько ты всего находилась в пути? – Игорь сыпал малозначимыми для него вопросами, как из рога изобилия, как будто ему действительно было интересно получить исчерпывающие на них ответы. – Теперь, когда поедешь обратно, дай обязательно телеграмму из Николай-Дара, чтобы я знал, когда встречать вас.

Лена, ты просишь выслать еще сто рублей, но зачем тебе такая сумма – не объясняешь. Дело в том, что выслать-то можно, но мы ведь как договаривались?!. Ты сама знаешь, что нам нужно купить телевизор и еще кое-что из вещей… И вообще, позволь еще раз полюбопытствовать, зачем тебе столько денег?.. Смотри, не вздумай еще куда-нибудь ехать! С первого августа я вышлю тебе на дорогу с тем расчетом, чтобы шестого-седьмого числа выехала домой, потому что нам нужно успеть еще Славу оформить в школу, повторить с ним подготовительный, пройденный материал. Да и сам я уже, по правде сказать, устал без вас, сильно исхудал на этой солдатской каше. Нужно хотя бы немножко овощей поесть да фруктов, а это тоже расходы.

Надеюсь, двух месяцев для размышлений, а заодно и для отдыха вполне достаточно. И мне одному скучно, все время думаю о вас: как вы там, что с вами? Мне кажется, что никто из мужей, особенно рогатых, – Игорь уже настолько перегорел и свыкся со своим положением, что его первоначальное чувство негодования, ненависти, претерпев необычную метаморфозу, к его собственному удивлению, благополучно слилось с чувством юмора, – не стал бы так часто думать и сильно переживать о семье, как я. Ты себе не представляешь, Лена, сколько я за эти дни твоего молчания передумал, сколько мысленно выдал прогнозов, один другого ужасней, мрачней. Благо, нервы у меня крепкие – выдержал, не сломался.

Сейчас, конечно, прочитав твое письмо, немного успокоился. Оно мне доставило большую радость. А ведь совсем недавно я боролся с самим собой (ты это видела по моим письмам), чтобы не переступить запрета, мною же на себя наложенного, и честно дождаться твоего решения: возвращаться или… Впрочем, теперь даже не хочу называть ни вслух, ни на бумаге другие возможные варианты. Слава Богу, все переживания оказались напрасны (я все же верю в твою совесть). Словно тысяча голосов незримых свидетелей и пророков мне теперь постоянно шепчут, что только ты, Лена, и Славик – мои единственные, дорогие и мною любимые. И это говорю от всего своего чистого сердца, ибо не в силах молчать.

Если ты, Лена, меня понимаешь и не насмехаешься тайком над моими откровениями, пойдем же тогда беспечально и дальше по пути, на котором, несмотря ни на что, мы нередко с тобой бывали счастливы.

Ты просишь, чтобы я не вспоминал прошлое. Это не совсем правильно, Лена… Конечно, что бы там ни было, наше мнение друг о друге зиждется на прочной основе – взаимном уважении – на протяжении восьми лет, и неприятные "мелочи" в жизни никогда нас не смогут поссорить всерьез, во всяком случае, мне хочется в это верить. Однако "мелочи" порой наталкивают на недобрые мысли, которые и выплескиваются потом на бумагу, а то и высказываются в глаза любимому, дорогому человеку… Пойми, моя бесценная Ленуся, ничего, ничего против тебя во мне уже не осталось. Зато осталась самая чистая и самая искренняя любовь к тебе, к нашей семье. Но так, наверное, и должно быть, иначе бы я не переживал столь невероятно за вас. Если ты меня правильно поймешь – не станешь обижаться за бурные всплески моей несносной ревности. Я очень хочу тебе верить и доверять. Ты знаешь, на собственном печальном опыте убедился, что нет ничего страшнее на свете недоверия в семье. Оно незаметно закрадывается глубоко внутрь и начинает медленно, но верно, как червь, подтачивать все хорошее и благородное… Однако, довольно, хватит повторяться. Закончим разговор на эту тему.

Леночка! Ты сообщила, что шестнадцатого июля должна идти в больницу. По этому поводу я тебе уже писал в двух предыдущих письмах, и я желаю только одного, чтобы потом ты меня не упрекала, с твоим решением я согласен. Сможешь сделать – делай, но если нет и все нормально – ничего делать не нужно. Волю свою я тебе навязывать не буду. Надеюсь, что все пройдет хорошо. Но как будет и с кем Слава: тебя же, наверное, сразу не отпустят домой, может, с неделю придется полежать в больнице? В общем, смотри там по обстоятельствам.

Значит, вы ожидаете приезда Жени с мужем и Веру с детьми. А где же вы все там поместитесь? И почему Женя перестала тебе писать, может, она обиделась за что-то на тебя, а ты нескромно набиваешься на встречу?

С пищей и с этой бражкой будь, пожалуйста, осторожней. Не испорть себе желудок и Славику (этой заразы тебе еще не хватало), а то и так уже, вроде, почти все болезни на себе перепробовала. "По три дня гулять, не просыхая?!" – Так и пить можно научиться. Вот смешно-то тогда будет: муж не пьет, а жене только подавай. Шучу, конечно, Лена, но ты все же не очень увлекайся, контролируй свои действия и не теряй самообладания.

Да, Ленчик, интересная для тебя новость. Зимовченко Иван, который все так "грозился" покончить раз и навсегда со своим холостяцким образом жизни, наконец, привез сюда из Свердловска жену Риту. Живут они теперь в домике напротив нас, где раньше жил старшина. Рите двадцать шесть лет; волосы, видать, у нее покрашены не то в каштановый, не то в белый цвет; фигура есть немного (ноги более-менее), а на лицо лично мне не очень нравится. Все равно ты у меня лучше всех здесь (только, прошу, не зазнавайся). Приедешь – сама посмотришь, оценишь, познакомишься с новой подругой.

Погода сейчас нормализовалась – жарко. А до этого целых четыре дня лил дождь. Значит, к концу месяца, а то и раньше пойдут хорошие грибы.

Пиши, как отдыхаете, куда ходите со Славой? За целый месяц написала всего два письма. Ай-яй-яй, нехорошо. Теперь надо исправлять ошибку, а я посмотрю, как ты уважаешь своего мужа.

До скорого свидания, ангелы моего сердца, моей жизни! Как всегда, ваш, навеки вам преданный – отец и любимый. Жду ваших писем, жду вас!!!"

32.

В первый класс Славик пошел хорошо.., нет – отлично подготовленный. Образно говоря, его зубки для грызения гранита науки были остро отточены благодаря усилиям и стараниям отца. Выкраивая редкие свободные минуты и часы, папа плотно усаживался с сынишкой за стол, и начиналось познавание мира грамматики, арифметики, литературы и истории. Периодически Игорь проверял, как Славик усвоил пройденный материал, возвращаясь к нему по нескольку раз. Потому-то немудрено, что малыш легко справлялся с учебной программой, принося домой в основном одни пятерки. Славик с большим трепетом и бережливостью относился к купленному ему родителями незамысловатому школьному набору – деревянной ручке с перьями к ней, тряпичной перочистке, стеклянной чернильнице, которую он носил в специально сшитом мамой чехле, и, разумеется, к цветным карандашам и стиральной резинке. Особенно ему почему-то было жалко пачкать нежные, белые лепестки красиво сделанной перочистки, и он старался как можно больше завозюкать один, два.., ну от силы три лепестка, множество же остальных оставив в девственной неприкосновенности и свежести, дабы они радовали его глаз. Множественные чернильные кляксы в тетрадках и на его школьном костюмчике, разумеется, доставляли ему большое огорчение, а маме к тому же и большие хлопоты по их выведению. Однако немного поздней, когда рука Славика заметно окрепла при написании букв, слов и предложений, и папа сделал ему весьма дорогой и редкий по тем временам подарок – отечественную пластмассовую чернильную авторучку, сын не торопился расставаться с деревянной по той же причине: жалко было эксплуатировать шикарный подарок. И Славик даже обратился тогда с оригинальным предложением к папе, немало его тем самым позабавив:

– А можно старой ручкой я буду продолжать писать на черновике, а уж новой – на чистовике?..

За отличные успехи в школе папа премировал сына еще одним великолепным подарком, который привел мальчика в неописуемый восторг, – фильмоскопом. Теперь по вечерам Славик устраивал просмотр диафильмов, рассказывающих ему интересные вещи о заморских, заокеанских странах и континентах (об Африке, например), о революционерах, о космонавтах, о природе. Были и славные сказки – "Урфин Джюс и его деревянные солдатики", "Чук и Гек", "Горячий камень", "Мойдодыр" и многие-многие другие, воспитывающие в человеке доброту и благородство. Как только Игорь возвращался с командировки из города, счастливый Славик уже знал, что папа привез ему новые фильмы и с нетерпением ожидал наступления темноты, позволяющей включить диапроектор.

Потом мир приобщения мальчика к искусству весьма обогатился за счет прослушивания сказок, историй, монологов, а то и целых спектаклей, записанных на грампластинках. "Золотой ключик", "Незнайка на Луне", "Золотая антилопа", "Маугли", интермедии в исполнении Аркадия Райкина, сценические вещи "Идиот" Достоевского, "Нахлебник" Тургенева, "Человек с ружьем" Погодина, "Сорочинская ярмарка" Мусоргского, рассказы Шукшина – все это успешно, прекрасно формировало мировоззрение юного героя. А вот тяга, вернее, страсть к чтению, увы, придет к нему далеко не сразу: ни в первом, ни во втором (хотя уже тогда его любимая учительница Елизавета Николаевна, поздравляя его с десятилетием, Днем рождения, искренне пожелает в открытке: "Будь примерным мальчиком всегда и везде. А для этого больше читай хороших книг – они помогут тебе в жизни"), а лишь в старших классах. Да и то: чтение это будет бессистемным, от случая к случаю, когда просто больше нечем было заняться. Лишь последующие годы учебы в вузе позволят ему всерьез, с головой окунуться в этот чудный, неповторимый, божественный книжный мир, начиная с эпохи древней Греции и заканчивая литературой двадцатого века.

Лишь год отучился Славик в своей первой школе села Акинфиево, названного так, видимо, в честь знаменитого купца-промышленника Акинфия Демидова, основавшего на Урале немало заводов. А потому, вероятно, и смутно сохранился в памяти мальчика образ первой учительницы. Но вот зато образ второй, Елизаветы Николаевны из города Нижнего Тагила, куда вскоре переехали на новое временное место жительства Драйзеровы, не только отчетливо и навечно запечатлелся в голове Славика, но и привнес в его жизнь немало доброго в познании Женщины, в получении приятных ощущений, когда любовался ею.

Славик просто упивался ее превосходным внешним видом и красивым, хорошо поставленным голосом. Ему нравилось в ней все – с ног до головы. Нередко дело доходило до полового возбуждения, и тогда Славик, словно приклеившись к женщине своими пылающими глазенками, бессовестно изучающими ее анатомию, время от времени начинал усиленно ерзать за партой, чтобы получить уже изведанное им облегчение и наслаждение. Порой умная, проницательная учительница, будто разгадав его непристойное занятие, подходила к нему, мягко и ласково дотрагивалась до его плеча своей ухоженной рукой и столь же мягко, тактично советовала:

– Успокойся, мой мальчик, не нервничай. Все у тебя будет хорошо.

Да, он любил эту эрудированную, интеллигентную, красивую, зрелую женщину, как любил бы любой другой мужчина, обуреваемый не столько похотью для удовлетворения животного инстинкта, сколько естественным желанием обладать ею, заронившей в его крепнущем сознании и сердце ростки прекрасного. Ее видение мира, отношение к ученикам, к самой себе были настолько необычны – не простецко–лозунгово-советские, а с налетом эдакой дворянской элитарности, изысканности. И это, безусловно, тоже покоряло юное дарование и не могло не волновать его кровь. Казалось, что между ними как бы произошел негласный, тайный сговор. Она выделила, вычислила его из общей массы учащихся, расшифровала его не по летам заинтересованное, интимное отношение к себе и позволяла ему снисходительно многие вольности, в том числе "поедание и раздевание" себя глазами. А порой и прощала ему невинные, а то и серьезные шалости, которые другим его сверстникам при данной ситуации уж никак не сошли бы с рук. Он, со своей стороны, всегда добросовестно относился к ее урокам, тщательно готовился к домашним заданиям, с удовольствием добровольно вызываясь отвечать с места или идти к доске.

Одна из прощенных его выходок весьма сильно потрясла мальчика-мужа и заставила его в дальнейшем быть более осмотрительным в своих поступках. Не без чуткого вмешательства, влияния Елизаветы Николаевны ее питомцы регулярно могли подпитывать свои энергично развивающиеся, растущие организмы бесплатным полдником – стаканом компота, молока или киселя с булочкой, ватрушкой или пирожком. На большой перемене работницы общепита вносили в класс подносы, уставленные яствами, и ребята с удовольствием налетали на угощения. Однако нередко на подносе оставались небрежно брошенные недоеденные куски. На что как-то Елизавета Николаевна заметила деликатно:

– Сытость не освобождает человека от необходимости оставаться культурным и вежливым. Я уж не говорю об элементарной благодарности и уважении к чужому труду других людей. Надеюсь, все вы желаете, чтобы ваш труд в будущем ценили или, по меньшей мере, не игнорировали.

Кажется, дошло. Во всяком случае, в последующие дни огрызков на подносе явно поубавилось. Но однажды среди пустых стаканов отчетливо выделилась лишь немного надкушенная ватрушка. Она сиротливо (больше хлебно-мучных остатков не было) покоилась на забрызганном подносе на подоконнике и как бы жалостливо вопрошала:

– Ну что я вам такого плохого сделала, что вы меня – лицом в эту лужу? Уж лучше бы скушали, чем так опозорить.

Зайдя в класс, Елизавета Николаевна сразу обратила внимание на эту постыдно-пренебрежительную картину.

– И кто же автор? – прозвучал ее спокойный, четкий голос в наступившей вмиг тишине. Мне хочется посмотреть в глаза этому горе-"художнику". Если он считает, что ему все позволительно, пусть выйдет сюда и объяснит мне и классу, почему он решил самоутвердиться столь примитивным способом, за счет оскорбления ближних… Что, смелость получается однобокой? Ее хватает лишь на свершение низкопробных поступков?.. Хорошо, если этот таинственный мелкий пакостник не желает давать объяснений, так пусть хотя бы выйдет молча и заберет неудачное творение своих рук, как забирают назад небрежно брошенные слова в чей-либо адрес сквернословы, сознавая собственную вину. Я же даю честное слово не упрекать и тем более никак не наказывать того, кто это сделал. Думается, ему и так будет достаточно неприятно и стыдно, чтобы впредь подобного не повторять.

Но и на сей раз класс безмолвствовал, и не нашлось ни единой души, кто отважился бы сделать хотя бы шаг к исправлению допущенной грубой жизненной ошибки, устранению следов проявленного легкомыслия.

– Да-а, – сокрушенно покачала головой искренне удивленная и озадаченная преподавательница, – честно говоря, не ожидала я, что мои воспитанники так слабы духом и неспособны на открытый поступок – лишь только исподтишка… Ну что ж, тогда, вместо урока чистописания, проведем своеобразное испытание, тест на чистоту совести. Возражающих нет?

Ни возражающих, ни тем более возмущающихся не было. Класс продолжал безмолвствовать. Царила гнетущая атмосфера нервного напряжения: ребята (мальчишки и девчонки) молча переглядывались, словно пытались узнать и спросить друг у друга: "Не ты ли случайно надкусил и бросил эту несчастную ватрушку?" И все как бы отвечали: "Нет, не я…" "Но тогда кто же?"

– Тогда приступим, – начала испытание Елизавета Николаевна, – беседовать придется индивидуально с каждым.

Вопросы, задаваемые учительницей испытуемому, были предельно просты, но они предполагали лишь два варианта ответа: либо "да", либо "нет". Причем человек с совестью (в детстве, к счастью, данным важным в жизни качеством владеют почти все, это уже многие взрослые, к сожалению, его утрачивают, как невыгодную и весьма хлопотную вещь) обязательно должен был бы запнуться, стушеваться при ответе, не соответствующем действительности, как спотыкаются, "засвечиваются" при проверке на детекторе лжи.

Первым "принял огонь" на себя сидевший на первой парте с краю Мира Шевкунов, умница, отличник, душевный и общительный мальчик. Он, разумеется, без проблем прошел этот тест и был с Богом отпущен домой (успешно ответивших на ее вопросы Елизавета Николаевна не задерживала). Парта же, за которой сидел Славик Драйзеров, истинный виновник происходящего, находилась в середине второго ряда. И по мере сужения круга опрашиваемых, неотвратимого приближения к нему, он все острей ощущал, как внутри разрастается животный страх, грозя вырваться наружу и сдать своего хозяина на милость праведного судии. Когда, наконец, очередь опроса дошла до грешника, щеки его пылали, как на раскаленной сковородке. Весь вид его, жалкий и смущенный, выдавал внутреннюю тайну. Он обреченно смотрел на любимую женщину и как бы умолял ее: "Простите, Елизавета Николаевна, мне горько и стыдно. Но только не разоблачайте того, которого вы всегда и во всем ставите в пример одноклассникам!" И она, словно прочитав его мысли на расстоянии, великодушно и ласково подала ему ответный беззвучный сигнал: "Не волнуйся, мой мальчик, я не выдам тебя, ты и так, вижу, сильно переживаешь. Я сейчас так задам вопрос, что любой твой ответ – и "да", и "нет" – будет расцениваться как отрицательный, то есть отрицающий твою причастность.

– Ты, надеюсь, тоже, – уже вслух произнесла учительница, обращаясь к Славику, у которого замерло от страха сердце, – не бросал булочку?

– Конечно, нет, – с усилием выдавил он из себя. – И это действительно была правда уже хотя бы потому, что в компотной лужице на подносе пребывала не булочка – ватрушка.

– И ты, зная, с каким тяжелым трудом дается людям хлеб, съел бы ее до конца, будь она твоя?

– До конца, – сказал Славик, облегченно вздохнув и лизнув языком пересохшие губы. Здесь, в принципе, он тоже не очень-то покривил совестью, потому как о нелегком труде хлеборобов имел весьма смутные представления.

33.

О, эта неспокойная (вечно на колесах) армейская жизнь! Пожив в городе пару – от силы другую месяцев и проявив вдруг недюжинные способности в бухгалтерии, Игорь (к приезду какого-то крупного начальства нужно было срочно привести в порядок документацию, финансово-имущественные показатели части, и так как главный специалист в этой области нуждался в помощи, чтобы управиться побыстрей, добровольно вызвался Драйзеров) крутым образом поменял профиль своей служебной деятельности – вместо боевой переквалифицировался на интендантскую. И, получив должность начальника продовольственного снабжения, был направлен в отдаленный сибирский гарнизон в Тюменскую область. Семью, конечно, сразу он не мог с собой взять: гарнизон только-только создавался, и постоянного жилья для нее еще не было, да и Славика не хотелось срывать из школы посреди учебного года. Драйзеров-старший, в общем-то, осознанно (подвернувшийся случай лишь помог ему в этом) сделал свой выбор, свою ставку на интендантство. Во-первых, здоровье, как и жизнь, дается людям один раз, и, заметно надорвав его уже в ранней молодости, в начале тернистой служебной карьеры, было бы просто глупо для него и непростительно для вершителей человеческих судеб в погонах продолжать способствовать этому стремительному, губительному процессу разрушения здоровья. Ну и во-вторых, надоело жить если не впроголодь, то и без особого разнообразия в пищевом ассортименте, порой в ожидании последующей (предыдущая заканчивалась удивительно быстро) зарплаты перебиваясь тем, что Бог пошлет. Новая же Игорева должность открывала перед семьей новые, более широкие в этом аспекте горизонты. Во всяком случае, голод не грозил уже точно.

Конечно, с тревожным сердцем оставлял Игорь семью, особенно беспокоясь за Лену: как-то она поведет себя в его, по всей видимости, достаточно долгое отсутствие. И письма, его душевные письма, проникнутые теплой, нежной заботой о семье, были той спасительной отдушиной, которые помогали ему переносить разлуку, были связующими нитями с родными, дорогими его сердцу людьми. На их написание тратил он почти все свое свободное время, которое обычно выпадало поздним вечером: работать приходилось чрезвычайно много, интенсивно, как на возведении строящегося объекта, подлежащего сдаче в эксплуатацию в минимально короткие сроки… Да, Игорь очень любил свою семью. Многие, многие женщины в этом смысле могли бы позавидовать Лене…

"4.02.68г… Сегодня суббота. После работы пришел в комнату гостиницы и так почему-то грустно стало. Я сел и решил писать вам письмо. Сейчас я в комнате один, мой сосед, начальник вещевого имущества, уехал в Свердловск с отчетом. Я уже рассказывал в предыдущем письме, как ехал, как добирался сюда, какая здесь еще не загубленная человеком, великолепной красоты природа, местность, какие уникальные условия жизни. То письмо вы, конечно, давно должны получить, но почему-то все нет ответа, а я его так жду!

Уже пошла третья неделя, как я здесь. Время летит быстро. Не знаю, как там вам, но мне, честное слово, времени в сутках не хватает – такой завал работы. До моего приезда все было запущено. После подобной практики мне смело можно идти работать на гражданке главным бухгалтером. Сейчас жду ревизора, чтобы принять склад и всю продовольственную службу. Как все наладится, стабилизируется, отпрошусь на пару дней в Тагил, чтобы повидать вас. А летом, возможно, уже переедем сюда всей семьей. Вещи будем перевозить багажным вагоном, потому что контейнерной площадки здесь нет: эту железную дорогу построили недавно. Помнишь, Лена, мы еще по телевизору смотрели документальный фильм о ее – "Ивдель-Обь" – строительстве. Вот она и есть… Жилой пятиэтажный дом должны к маю сдать. Как раз Слава закончит второй класс. Пойду в отпуск, съездим на Украину и, я думаю, после отпуска можно будет перебираться на место. Квартиру хочу взять на втором этаже, потому что это наиболее выгодный вариант во всех отношениях. Разумеется, с балконом, как ты хотела. А пока придется немного потерпеть.

Вы хоть там вдвоем, вам веселей. А я один. Вы можете и телевизор посмотреть, и поговорить, а мне вечером не с кем общаться. Все же, как ни говори, без семьи плохо, Лена, просто тянет к вам невыносимо… Как вы там без меня поживаете, как ведет себя Слава? Как твои успехи, сынок? Занимайся, пожалуйста, в школе добросовестно, старайся по всем предметам иметь только "пять" и "четыре". А по итогам четверти и года пусть будут одни пятерки. Слушайся маму, не балуйся, на улице дотемна не бегай зря, лучше почитай, напиши мне письмо, ты ведь уже взрослый мальчик, все понимаешь. Знаешь, как мне будет приятно получить от сына письмо! Лена, ты тоже не ленись – почаще напоминай о себе. Ты же сейчас не очень занята, а то от ничегониделанья всякие тебе дурные мысли будут в голову лезть. Если вот я беспокоюсь о вас, переживаю, постоянно думаю, то и пишу часто, хотя и дел бывает по горло. Вот и на этот раз почему-то не спешишь с ответом. Сообщи, сколько у вас осталось денег, на что их расходуете, когда вам выслать еще. Только, прошу, не трать их (подъемные) бездумно, чтобы они не разошлись бесследно. Ну и, конечно, не морите себя голодом – питайтесь, как следует. Как твои зубы? Была ли на приеме у Волкова, вставляешь уже или нет? Были ли весточки из дома, от твоих? Что пишут? Если есть, перешли мне их письма. Я все еще на родину домой не писал, завтра, наверное, соберусь.

Деньги, вероятно, перешлю числа пятнадцатого февраля. Как раз, глядишь, получишь их к дате – десятой годовщине нашей совместной супружеской жизни. Да, любимая, ты, надеюсь, помнишь, знаешь, что девятнадцатое февраля тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года для нас с тобой – День роз, Розовая свадьба. Жалко, конечно, что в этот прекрасный День меня не будет рядом с тобой, чтобы преподнести роскошный букет из алых роз! Но пусть хотя бы мысленно я шлю тебе его. – К сожалению, в СССР тогда не было такого вида приятных услуг, как вручение цветов по заказу на расстоянии в точно указанные срок, место и кому, где бы адресаты ни находились, хоть на противоположных концах континента. А то бы капитан Драйзеров непременно бы этим воспользовался. – Ты вспомни, Леночка, как мы в тот День шли с тобой расписываться, как ты робко, неуверенно переступала порог загса, боялась… А теперь все позади, многое уже пережито. Были, конечно, на нашем пути и шипы, немало шипов, но без них, собственно, и нельзя представить себе замечательных роз, венчающих наше десятилетие, а потому, подводя итоги, нельзя не сказать, что путь этот, в общем-то, был прекрасен! И мне очень хочется, чтобы и дальше все больше и больше крепла наша связь, союз наших сердец, как в том золотом кулоне-сердечке с нашими мини-портретами внутри, который подарил я тебе в День свадьбы.

Ты знаешь, Ленок, мне так хочется сейчас писать и писать о сокровенном. Кажется, не так ведь и далеко мы друг от друга (всего напрямик каких-то пятьсот километров разделяют нас), можно сказать, совсем рядом, а вот поди ж ты, как здорово тянет в семью, к вам. Чтобы я действительно чувствовал себя рядом с вами, и вы тоже были со мной, откликайтесь как можно быстрей, не пропадайте надолго.

Что нового слышно там у нас, на "точке" – в Тагиле-4? Переехали ли Соповы, кого видишь, встречаешь в городе из наших? Кто поселился в пустых квартирах нашего подъезда? Описывай, Лена, все, все, а я, безусловно, постараюсь оперативно отвечать, ты же ведь любишь читать мои письма.

Здесь просто чувствуется приближение весны. Погода мне, кстати, тут больше нравится, чем в Тагиле. Морозы иногда бывают и большие, под пятьдесят, а то и более градусов, но переносятся очень легко, потому что "сухие"…

Леночка, может, там мои письма где-то теряются, так ты уж попроси почтальоншу, чтобы она поаккуратней была с ними, не бросала мимо ящика или еще куда-нибудь. Завтра четвертое число (собственно, пока писал, оно уже наступило полтора часа назад), воскресенье, нужно отдохнуть, а потом снова на целую неделю впрягаться в работу. Я всегда ложусь и подымаюсь с мыслями о вас: как они там, что принес им день уходящий и готовит наступающий? Надеюсь, что этот, как и все предыдущие и последующие, – только хорошее!

Ну вот и все у меня пока. Когда получу от вас письма, напишу больше.

Напоминаю свой адрес: Тюменская область, Кондинский район, почтовое отделение "Геологи", воинская часть…"

"25.02.68г… Леночка, Славик, получил я ваши письма, очень обрадовался! Особенно удивительно было приятно читать письмо от сына, это же его первое письмо мне! А все, что впервые, всегда глубоко трогает, производит впечатление… Только, Славик, учи настойчиво, всерьез русский язык, чтобы писать грамотно. Вы, разумеется, еще знаки препинания не проходили (где и когда их ставить, особенно запятые), но так ты большой молодец: пишешь в основном без грамматических ошибок и хорошо излагаешь мысли. В этом же духе и продолжай. Слушайся маму и не бери пример с плохих мальчиков, старайся находиться от них подальше, не связываться с ними и походить только на лучших. Все свое внимание ты сейчас должен сосредоточить на одном – на учебе. Учись, учись и еще раз учись. Когда вырастешь, поймешь глубинный смысл этих наставлений и только спасибо скажешь за то, что уму-разуму учили. А сейчас я говорю тебе огромное спасибо за твое внимание, за твои труды! Рад был узнать, что с отметками, особенно по математике, у тебя все нормально. Постарайся, чтобы в этой главной четверти у тебя по ней была "пятерка"… За спортивный костюм ничего пока сказать не могу, но вот когда поеду в командировку в Свердловск, там я посмотрю, и если будет – обязательно куплю тебе. – Славика как перспективного мальчика заметили на уроках физкультуры и посоветовали записаться в спортивную секцию, на гимнастику, и он уже делал на этом поприще неплохие успехи, чем, конечно, не преминул похвастаться папе в письме. Отныне физкультура и спорт будут неотъемлемой частью дальнейшей жизни мальчика и мужа. И известное высказывание Тиссэ: "Физические упражнения заменяют многие лекарства, но ни одно лекарство в мире не заменит физических упражнений" станет одним из его любимых. – В общем, молодец ты у меня, сынок, так держать!

Ну вот, Ленуся, уже месяц, как нахожусь я на новом месте, пошел второй. Думал, что на 23-е февраля поеду в Свердловск и заеду домой, но не получилось: приезжал ревизор, все мы с ним проверили, и я принял службу. Очень хороший у меня завскладом – действительно настоящий хозяин на своем месте, отслужил уже двадцать два года; между прочим, сам он хохол, так что земляки мы, сработаемся. Был у нас генерал, начальник тыла армии, очень хвалил меня при всех за то, что все быстро организовал и наладил и что в моей службе дела сегодня обстоят лучше, чем в других. Уже в приказе объявили благодарность на 23-е февраля, наградили красивой юбилейной медалью в честь 50-летия Вооруженных Сил. А коллективы летно-технических столовых подарили мне исторический роман в двух книгах. Уважают меня здесь, ценят за то, что и сам много работаю, и людям (коллегам и подчиненным) помогаю, подсказываю, где что не так. Тут гарнизон открытый, гражданские кругом ходят, и ты бы свободно смогла посещать меня на работе, посмотреть, пообщаться.

У нас открыли большой магазин, в котором есть и колбаса, и мясо, и рыба, и яблоки, и лук, и масло, и жир, и многое другое, что требуется для питания. Еще должны завезти промтовары, посмотрим, что там будет. Все же необходимое продовольствие есть и у нас на складе, где его можно выписывать.

Дом продолжают строить, к лету обещают сдать, тогда я вас сразу и заберу, а сейчас пока некуда. Может, на 8-е Марта удастся вырваться к вам на пару дней; привезу тебе, Леночка, подарок, я уже очень соскучился по тебе. На 23-е февраля не удалось, потому что, сама понимаешь, праздник для военных, нужно было организовать и провести торжественный банкет; среди приглашенных было немало гражданских начальников. А на 8-е – к тебе, моя родная, только к тебе.

Письма (всего семь) я от тебя получил, ну а отписываю лишь пятое, сама знаешь, Ленуся, что времени у меня свободного не так много, как в твоем распоряжении. Но ты не обижайся, а продолжай писать так же часто, у меня на душе от этого становится радостней.

Значит, вы купили диван-кровать "Ладогу", а клопы в нем заводиться не будут? Со следующей получки ты сможешь купить стол и пару стульев к нему, тогда твоя мечта сбудется. Деньги я здесь никуда не трачу, постараюсь за питание в этом месяце не платить (проведу по бухгалтерии так, чтобы все сошлось), и вырученную сумму вновь вышлю тебе. Ты почему-то не пишешь, закончила ли вставлять себе зубы, привыкла ли к ним, не болят ли, постарайся меньше ими кусать твердое, а то ты любишь орехи грызть… Не забудь сменить в марте паспорт, а то придется за просрочку платить штраф.

Деньги я тебе посылал с доставкой на дом, заплатив всего за пересылку 2 руб. 50 коп. А то, думаю, пойдешь получать крупную сумму и, не дай Бог, потеряешь по дороге или еще какая неприятность случится. В следующий раз снова так буду посылать. Только ты, пожалуйста, на виду у всех их не держи и квартиру открытой не оставляй.

Ну что тебе еще написать? Теплеет у нас. Мороз упал до семи градусов, уже ручейки потекли. Лес здесь хороший, лучше, чем в Тагиле-4. Думаю, что тебе здесь понравится. Приеду – поговорим более подробно обо всем. Ты, предчувствую, засыплешь меня вопросами, как прокурор; будешь допрашивать всю ночь. Ты только приготовь хорошую бутылочку красненького: ведь нужно не только 8-е Марта, но и наш десятилетний юбилей отметить.

Как тебе нравятся новые платья, хорошо ли пошили? Приеду – наверное, не узнаю тебя, – с новыми зубами, покупками. Кстати, ты случайно не поправилась? Ленчик, сильно толстеть тебе не нужно, старайся больше двигаться.

От родных, значит, писем нет. Я им отсюда тоже послал письмо, но ответа еще не получил, еще напишут, надеюсь…"

34.

Подготовка к торжественному юбилейному мероприятию – банкету – действительно отняла у Игоря немало сил и времени. Те, кто веселятся, празднуют и отмечают, вряд ли думают об устроителе сего приятного мероприятия: им хорошо, и ладно. Но вот когда чем-то не угодишь, тогда уж, конечно, к ответу требуют исполнителя: почему, мол, такой-сякой, не постарался, не угодил, не предусмотрел?! Со временем, конечно, Драйзеров-старший поймет, в какую кабалу, в какую холуйскую зависимость попадал он со своей интендантской должностью и постарается уйти на пенсию досрочно, но пока, по молодости, он со своей добросовестностью, порядочностью и дисциплинированностью был просто незаменим на ней на радость генералам и прочим начальникам, обожающим прекрасно и сытно сервированный стол … В общем, замотался, запарился Игорь, а потому на семь Лениных писем успел ответить лишь на пять, да и то пятое посылал с задержкой. Тут уж пришла очередь поволноваться Лене. Не дождавшись ни письма, ни денег (и без того хрупкое, непрочное женское терпение лопнуло), она решила "бить в колокола": отзовись, мол, отзовись! Драйзерова вдруг впервые всерьез осознала, как сильно она зависит от Игоря. Именно в материальном отношении. Ей даже стало жутковато, страшно от мыслей, что он может просто от нее уйти, бросить ее, оставить. Причем Лену волновало не столько само расставание с ним, сколько потеря в его лице источника финансирования. Эта болевая мысль и сквозила в тревожном послании мужу и параллельно – начальнику части, с головой выдавая автора: не супруг дорог, а его средства.

"29 февраля. Здравствуй, родной Игорь! В первых строках хочу сообщить, что с пятнадцатого февраля не получаю твоих писем. Что с тобой, ты же вначале так хорошо и добросовестно писал?! Почему же сейчас ты не пишешь, что с тобой, еще раз спрашиваю? Я выезжаю к тебе и на месте узнаю, в чем дело. Я здесь нахожусь, как на иголках. Посылала телеграмму – никто не отвечает. – В это время Игорь уже находился в Свердловске, в штабе тыла, куда его срочно вызвали с отчетом по службе. На следующий день он уже будет дома, но она, естественно, этого еще не знала и продолжала мучиться страшными предположениями, догадками. – Завтра еще вызову тебя на переговоры. Денег уже нет, и я так сильно беспокоюсь, как мы со Славиком будем дальше жить. Я хотела здесь устроиться на работу, но ты мне в свое время не разрешил, а теперь то место занято… Я никогда от тебя этого не ожидала. Или, может, ты куда уехал?.. Сколько можно ждать, сил моих больше нет. Славу теперь придется сорвать из школы и приехать самим, чтобы узнать, в чем дело. Но почему все же нет писем?.. Если почтальониха не перехватывает, то в нашем подъезде они не могут затеряться, поскольку я все время слежу за почтой… Здесь что-то не так. В своем первом письме ты меня упрекал за долгое молчание. Но молчание это было продиктовано как раз твоим молчанием. Сколько я тебе ни пишу – ответа нет и нет. Я не могу больше ждать. Сообщи, пожалуйста, где ты…"

Эмоции у женщин, повторимся, всегда превалируют над разумом, потому-то и в истерику чаще всего впадают представительницы слабого пола. В таком состоянии они, конечно же, склонны к преувеличению, к излишней драматизации событий. В письме командиру части Лена вообще представила все в черных тонах: получалось, что она не за последние дни, а якобы за все полтора месяца, пока Игорь находился на новом месте службы, не получила от него ни единой строчки и ни единого рубля.

За неделю до этого Лена познакомилась с одним молодым человеком, вернее, он с ней познакомился в продуктовом магазине, где она брала молоко, а он – вино. Молодой человек еще тогда пошутил, обращаясь к Драйзеровой:

– Давайте скооперируемся. Если мне будет плохо, вы меня будете отпаивать молоком, а если вам вдруг станет зябко от холодного молока, с радостью предложу вам сто пятьдесят-двести граммов вина для сугрева.

На что Лена тогда отреагировала небрежно:

– С первым встречным не пью, а такую гадость, – мужчина взял бутылку мадеры, – и подавно.

– Хорошо, – пошел на дальнейший контакт мужчина, – с вами, очаровательная мадмуазель, я готов распить не одну бутылку шампанского – целый ящик. Только скажите, где и когда, и я тут же, бросив все дела, всех подруг и друзей, прилечу к вам на крыльях пылающей страсти.

– Спасибо, не нуждаюсь, – Лена, ускорив шаг, поспешила к выходу, а он догнал ее и тут же, на ходу, настрочил в блокноте свой адрес и как к нему, страстному мужчине, добираться. Вырвал листок и насильно всунул ей в руку:

– Заходите в любое время дня и ночи. У меня сейчас отпуск, поэтому все время дома. Не волнуйтесь: хоть в настоящее время и разведен, женщин не насилую – только по согласию.

К своему удивлению, Лена бумажку не выкинула, а положила в ридикюль; в общем-то, сделала это не столько осознанно, сколько машинально, уже на следующий день забыв о ее существовании… И вспомнила о ней, когда собралась бежать на почту отправлять вышеупомянутые письма. Вот тут-то, задыхаясь от безвестности и одиночества, Лена почувствовала, как необходимо ей в данный момент общение с живой душой, пусть незнакомой, мало знакомой, но не отталкивающей ее, а напротив – стремящейся к сближению.

Иван, кто сунул ей в руку записку, жил недалеко от центра города, поэтому нужную улицу Лена отыскала быстро. И звонить долго не пришлось – он как раз был дома и открыл сразу же после первого звонка. Нисколечко не удивившись ее приходу, он принял гостью как старую, добрую знакомую, что, конечно же, в свою очередь несколько шокировало Драйзерову:

– Можно подумать, что женщины к вам приходят табуном, и вы к этому относитесь как к должному.

– Что вы, – выкрутился Иван, – таких красавиц, как вы, еще поискать надо. А чтобы целый табун сыскать, так, наверное, всю жизнь надо на это положить. Признаться, меня такая перспектива вряд ли устраивает, поэтому стараюсь обходиться скромными запросами, ну и, конечно, не упускать счастливый случай, предлагаемый судьбой, как, допустим, встречу с вами.

– Мягко стелите, – без дипломатии резанула Лена, – только сразу предупреждаю: спать я с вами сейчас не собираюсь, а пришла потому, что горе у меня: муж куда-то пропал.

На этот раз Иван действительно удивился:

– А чем, собственно, я могу тогда помочь?!

– Может, посоветуете, что мне делать? – уже мягче, голосом обреченного человека произнесла Лена. – Он у меня военнослужащий, сейчас за полтысячи километров отсюда. А я осталась одна с десятилетним сыном. Безработная и без денег. Перевели его. Должен вот забрать, когда дом сдадут, но почему-то не пишет… Может, бросил, другую нашел, как вы думаете?

– Честно сказать, мне трудно что-либо думать, а тем более советовать вам по этому вопросу, кроме одного – того самого, что вы с ходу отвергли. Как говорится, клин клином вышибают.

– Жеребцы вы все – мужики… А женились бы вы на мне, если бы вдруг муж от меня ушел? – От столь неожиданного вопроса у Ивана, казалось бы, должны были зашевелиться волосы на голове или, по меньшей мере, задергаться веко над глазом, но он даже не хмыкнул, а вполне серьезно ответствовал:

– Пока трудно определиться – время покажет. Один раз уже погорел, не хотелось бы повторяться. Однако давайте пока решим задачу-минимум. Насколько я правильно понял, ни сегодня днем, ни вечером и ни ночью спать вы со мной не будете. И в то же время хотели бы получить от меня некую сумму на житье, так?

– Я этого не говорила и не просила, – не столь настойчиво возразила Драйзерова.

– Полноте, мадам, – снисходительно произнес опытный Иван, – не все красиво, что блестит, и не все правда, что только произносится вслух – порой достаточно одного взгляда, чтобы понять, уловить, что у человека внутри, за душой. Вот и я теперь вижу, что у вас за душой, окромя переживаний, ничего существенного. Вы нуждаетесь, и я должен вам помочь.

– Вы ничего мне не должны, – опять неуверенно воспротивилась Лена, – и я вам ничем не обязана.

Но он уже ее не слушал, удалившись в дальний угол комнаты, где стоял старый-престарый комод, доставшийся, видно, хозяину в наследство от дедушки с бабушкой, и был, наверное, дорог как память о родных людях. Оттуда он извлек денежную купюру достоинством в двадцать пять рублей и, вернувшись к Лене, протянул ей:

– Это пока все, что могу предложить. В отпуске, понимаете, поистратился.

– Нет, я не возьму, – из вежливости стала отказываться Драйзерова, – у меня еще есть немного денег, а вам, наверное, уже не на что будет жить.

– Берите, берите, – Иван столь же решительно сунул ей в руку деньги, как и листок из блокнота со своим адресом, – холостяку много не надо. На выпивку просто меньше останется, так оно и лучше: сколько уже можно пить?! Так, грешным делом, и с коньков можно сойти.

– А вы разве много пьете? – удивилась искренне Лена. – А по вам и не скажешь: выглядите интеллигентно, и нос у вас не красный. – Последнее наивное признание весьма рассмешило Ивана, и он ответствовал ей сквозь смех:

– Много – не много, но, каюсь, употребляю последние пару лет, как со своей бывшей развелся.

– А зачем? – так же наивно поинтересовалась Лена.

– От скуки, вероятно. Друзья вот приходят, не забывают. Ну и соображаем помаленьку, чтоб очень уж грустно не было.

– А до развода тоже пили?

– Пил, но очень редко.

– А че ж тогда расстались?

– Давайте, милая, эту тему оставим для следующего раза… Не всегда все зависит от мужчин… Она, понимаете ли, семье предпочла служение Богу, удалилась в монастырь. Ей почему-то показалось, что там она нужней.

– Да-а, – сочувственно покачала головой Лена, – тяжелый и, главное, редкий случай. – А дети где ваши?

– А детей, собственно, и не было у нас. Десять лет вот вместе прожили, а детей не смогли нажить: не получалось у нее с родами. И по врачам ходила, и по курортам ездила, ан нет: ничто не помогало. И тогда вдруг затесалась, врезалась ей в голову мысль, что в чем-то провинилась она перед Всевышним, и решила отречься от этого грешного мира, податься, значит, в монахини.

– А вы пытались остановить ее, уговорить не делать этого? Ребенка ведь в конце концов можно было и усыновить-удочерить, взяв из сиротского Дома.

– Да в том-то, дорогая, и соль, что не сам по себе ребенок здесь важен был, а возможность самой родить или не родить. И если не смогла, то посчитала себя виновной перед Господом и решила до конца дней искупать эту вину… У нее ведь до меня поклонников было, если верить ее словам, – море. Уж даже не знаю, почему она тогда остановила выбор именно на мне, простом лаборанте. Я в лаборатории научно-исследовательского института работаю… А насчет отговаривать… Год назад предпринимал такую попытку, ездил в ту пустошь, где ее обитель. Еле-еле удалось выхлопотать свидание с ней (все отказывалась), но при состоявшемся потом разговоре жестко заявила, что решение приняла твердое и бесповоротное – в семью она больше не вернется. – Иван тяжело вздохнул и отошел к окну, всматриваясь куда-то вдаль. По всему было видно, что воспоминания доставили ему душевную боль.

– Извините, если что не так, – сказала смущенная Лена, – я, наверное, уже пойду. Большое спасибо, что выручили. Когда вам вернуть долг?

– Когда сможете, – спокойно ответил Иван, – а, впрочем, я вам их дарю. Делать подарки приятным женщинам – доставляет мне удовольствие.

– Нет, нет, – запротестовала Драйзерова, – я обязательно вам верну деньги, как только отыщется муж.

На что Иван иронично улыбнулся: мол, в том-то и прелесть подарков, что преподносят их мужчины одиноким женщинам, рассчитывая на взаимность в будущем, а не на их возврат при помощи других мужчин.

– А если не верите, – в подтверждение сказанному добавила Лена, – я готова оставить вам свой адрес. Есть у вас листок бумаги, ручка? – Произнеся это, она как бы раздвоилась. Одна половинка нашептывала ей на ушко: "Не делай глупостей, не давай адреса ему, у тебя же муж… Сколько можно изменять?!" Но другая подталкивала, требуя: "Обязательно дай. Смотри, какой он хороший: деньгами помог, из-за несложившейся не по его вине личной жизни страдает. Да и где сейчас твой муж? Небось, насмехаясь над незадачливой супругой, нежится с другой в постели. Вот и молчит, не пишет – все ласковые слова расточает любовнице… А так, глядишь, обеспечишь себе надежный тыл на случай семейного краха." Доводы второй половинки оказались убедительней, и Лена быстрехонько вывела на бумаге свой домашний адрес.

– Вот это мне нравится, – с удовольствием констатировал Иван, становясь обладателем этого ценного листочка, – мы начинаем понимать друг друга. Мне не деньги нужны, а общение с такой прелестной, восхитительной особой, как вы.

– Провожать не надо, – предупредила Драйзерова, – нас может увидеть сын, он уже, наверное, пришел из школы и дожидается меня.

"А я ведь тоже грешница, – размышляла она по дороге, – как и его бывшая супруга. С той лишь разницей, что ребенок у нас все-таки есть… Но вот чтобы отказаться от всего на земле, нет… На такое бы я не решилась. Лучше умереть молодой, но не обрекать себя на вечные мучения и терзания при жизни. Все равно святыми нам уже не стать – так пусть уж лучше грех на земле, чем рай на небе. Туда мы всегда успеем. Впрочем, не рай мне – ад обеспечен, это точно. А мне, собственно, тогда уже будет все равно, все едино: в раю ли бесплотной прозябать, либо на сковородке вечно чадить… Но где все-таки Игорь, куда он пропал?!"

35.

Игорь появился к обеду на следующий день. Причем решил не сразу объявиться (здрасьте, мол, я приехал на побывку); а поиграв в инкогнито. Позвонил в дверь и тут же стремительно поднялся со второго на четвертый этаж. Оттуда, прячась, наблюдал за реакцией открывшей дверь жены. Та в недоумении пребывала на площадке, стараясь понять, в чем дело.

– Сынок, обратилась она внутрь квартиры, – ты же слышал: нам звонили, да?

– Звонили, – подтвердил вышедший на площадку Славик. – А что, никого нет?

– Как видишь, никого. – Внезапно ее осенило, и она позвала громко, всматриваясь вниз, сквозь лестничные проемы:

– Ваня, это вы?! – Потом она взглянула вверх, и ей показалось, что мелькнула офицерская серая шапка. Тут только она поняла, какую совершила непростительную ошибку, назвав вслух имя своего нового знакомого.

Назад Игорь, омраченный услышанным, спускался уже медленно. А Лена тем временем лихорадочно обдумывала в голове версию, связанную с этим именем. Все-таки Драйзеров постарался улыбнуться, хотя улыбка получилась кислой, неестественной, словно позаимствованной напрокат.

– Игорь! – радостно воскликнула Лена. – Наконец-то. А мы со Славиком тебя уже потеряли. Вчера и телеграмму отбила, и письма отправила: где ты, что с тобой. – Лена бросилась обниматься, но он, перехватив ее руки, сдержанно произнес:

– Ну здравствуй, жена. Рассказывай, кого опять на стороне заимела, пока мужа не было?

– Никого.

– Тогда, может, мне послышалось? Я, вроде, пока не глухой.

– Ты Ваню имеешь в виду?.. Так это зубник, – первое, что весьма удачно и кстати пришло ей в голову, – я же писала тебе, что вставила почти все зубы. Посмотри, как красиво получилось. – Она широко улыбнулась, уже не прикладывая ладошку ко рту, как делала это по привычке раньше, чтобы скрыть от взора собеседника некоторые дефекты в полости рта. – Я ему еще не все деньги заплатила. Обещала попозже занести. Вот, думала, он и решил наведаться, чтобы напомнить о долге. Ты же, надеюсь, догадываешься, что финансы у меня кончились.

Игорь молча, не перебивая, выслушивал ее оправдания, но они ему казались неубедительными, и она это не могла не заметить по его невеселому выражению лица. Тогда она вдруг догадалась привести еще более весомый аргумент в пользу своей версии:

– Ну посуди сам, Игорь, разве к любовнику стала бы я обращаться на "вы"? И потом, если уж кто приходит к женщине на свидание, он, по крайней мере, заранее ей сообщает об этом и не играет в кошки-мышки при встрече. Так что, дорогой, ты напрасно меня подозреваешь… А я действительно рада тебя видеть и хочу тебя обнять.

Хоть сомнение и продолжало удерживаться в его сознании, возникшее напряжение было снято, а искре ревности не дано было воспылать до угрожающих всепожирающим пламенем размеров, и постепенно она затухла.

По случаю десятилетия их свадьбы он привез ей очень дорогой подарок – выделанные роскошные шкурки голубой лисицы и соболя.

– Шапку себе сошьешь, – предложил Игорь, – как-никак в Сибирь поедешь. Там надо тепло одеваться.

– Да здесь не только на шапку, – радостно говорила Лена, примеряя подарок, – но и на воротник пальто хватит. А где ж ты их взял? На охоту что ль ходил?

– Нет, охотились другие. А я просто связями начинаю постепенно обрастать. Летали с командиром части на вертолете в глубь тайги. У самого егеря с рук брали.

Около недели, точнее, полторы пробыл Игорь дома, а потом снова начался почтовый роман:

"12.03.68г… В настоящее время нахожусь на месте. Доехал хорошо. В десять вечера, в субботу, был уже на вокзале, позвонил в часть, и за мной прислали газик. Ругаться, конечно, никто не ругался, но командир поинтересовался: заезжал ли я домой, а то, мол, жена твоя волновалась, подняла тут всех нас на ноги. Как только выехал я в Свердловск, сразу получили от тебя телеграмму, а затем и письмо… Вообще, конечно, больше так не поступай, Лена, не позорь себя и меня. Не спеши с выводами, имей наперед выдержку. Никуда я здесь не денусь, и ничего со мной не случится. Я ведь тебе уже говорил, что возможные задержки с ответом могут возникнуть из-за большой загруженности на службе…

Ты знаешь, когда садился в поезд и ехал сюда, всю дорогу думал о вас. Тяжело находиться врозь. В апреле еще постараюсь заехать на пару дней, а там и отпуск, глядишь, подойдет.

Тебя, Лена, интересует, когда вышлю деньги? Начфин на месте, поэтому завтра будем получать, а четырнадцатого постараюсь выслать телеграфом рублей сто восемьдесят шесть (всего сто девяносто, но четыре уйдет на пересылку)… Лена, а может, мне на 1-е Мая взять отпуск и целый месяц быть вместе с вами, а потом, когда будут заканчивать строительство дома, ты приедешь сюда со Славой, выберем себе квартиру? А то вдруг получится так, что дом сдадут, а я буду в отпуске… В общем, доживем до конца апреля, а там обстановка подскажет, как лучше поступить. Посмотрим по деньгам (сколько их у нас будет); ты их экономь, не забывай, что до отпуска надо будет купить круглый стол и два кресла – это сто рублей.

Был в нашем магазине и заказал на тебя туфли, тридцать пятый размер, шестую полноту; или белые, или черные, какие будут. На высоком или полунизком каблуке. Как подвезут, сразу возьму и сообщу тебе. Но и ты, как получишь деньги, тоже посматривай, только недорогие – за рублей двадцать-двадцать пять. Если попадутся хорошие, бери, не раздумывай и тоже сообщи мне. Ну а если вдруг вместе обувь тебе купим – не велика беда, просто тогда продадим твои замшевые… Да, Лен, здесь у нас продают черные чулки безразмерные со швом. Если желаешь, я тебе их тоже куплю, если, конечно, до получки не разберут.

Сапоги свои хромовые продал за двадцать три рубля (их госцена – двадцать восемь) солдатику на дембель. За билет железнодорожный (до Свердловска и обратно) мне возвратили двадцать рублей пятьдесят копеек. Итак, с начфином я полностью рассчитался, даже еще три с полтиной остались неизрасходованными. Как раз тебе на чулки.

Получить я должен так: за звание – семьдесят рублей, за должность – сто тридцать, всего, значит, двести. Кроме того, плюс пятнадцать процентов выслуги – тридцать и плюс пятнадцать процентов северных от должностного оклада – девятнадцать рублей пятьдесят копеек. Стало быть, в общей сложности получается – двести сорок девять рублей пятьдесят копеек. От этой суммы отнимаем подоходный налог – двадцать девять, партвзносы – четыре рубля восемьдесят копеек и за месячное питание в столовой – четырнадцать рублей. Чистыми на руках остается двести один рубль семьдесят копеек. Сто девяносто отправляю тебе, добавляю один рубль на чулки (их цена четыре рубля пятьдесят копеек), и мне, значит, на целый месяц останется десять рублей. Видишь, дорогая, как на духу, отчитался перед тобой до копейки. На следующий месяц уже будет на тридцать рублей меньше, потому что эту сумму вычтут в кассу. Однако уже известно, что с первого июля нам должны повысить оклад на двадцать рублей. Думаю, здесь нам моей зарплаты хватит. Наконец-то купим холодильник, трельяж, ковер, хороший радиоприемник на ножках и тумбочку под телевизор. Все это будет стоить рублей шестьсот. Немного скопим, а остальное добавим из кассы. И тогда уж будем иметь полный комплект всего необходимого для дома!

За мое отсутствие опять здесь поднакопилось работы на недели две, пока все подгоню. А в конце марта – квартальный отчет по израсходованным продуктам.

Напиши, пожалуйста, на Украину еще одно письмо, сообщи мой точный адрес, спроси, почему не пишут, а то мне пока некогда, хорошо?.. Только хорошее шли письмо и не распространяйся насчет моей зарплаты, а то еще обидятся: даже, скажут, десятку не может матери послать. Как сами на ноги встанем, я, конечно, им тоже буду помогать…"

36.

Получив от мужа деньги, Лена отправилась к Ивану отдавать ему долг. На этот раз звонить пришлось долго, прежде чем дверь отворили. Иван был не один – это Лена поняла по женской шубке на вешалке. В первый раз, когда приходила, ее не было.

– О, сколько лет, сколько зим! – воскликнул хозяин квартиры. Он к тому же был и под шафе, что заметно выдавали его красновато-мутные глаза. – А я уж грешным делом подумал, что вы напрочь выкинули меня, непутевого ухажера, из своей хорошенькой головки и забыли дорогу к несчастному старому холостяку.

– Я же вам сказала, что возвращу деньги, считайте, что слово свое сдержала. Благодарю вас за своевременно оказанную услугу. – Лена протянула ему двадцатипятирублевку. Пока Иван раздумывал: брать или не брать (он все-таки подарил ей эти деньги), Лена насмешливо заметила:

– Для несчастного холостяка у вас внешность несколько неподходящая.

– Что вы имеете в виду?

– У вас на левой щеке и на подбородке следы от губной помады. – Непроизвольно в Лене разгорелся азарт, огонь самки, желающей сразить, испепелить соперницу. Для чего ей это было нужно?.. Видимо, чтобы в очередной раз убедиться в собственном превосходстве над многими и многими братьями по разуму, вернее, сестрами во греху. Что поделаешь: такова жизнь – вечная игра.

Иван если и смутился, то самую малость. Посмотрев в зеркало, произнес:

– Вы правы, Леночка, очень уж я замарался. – И стал быстро стирать конфуз.

– Однако вы берете деньги или нет? Сколько мне можно стоять с протянутой рукой. Кстати, можете меня поздравить: мой муж объявился.

– У меня есть компромиссное предложение на сей счет, – не отрываясь от зеркала, изрек Иван, – мы сейчас на радостях возьмем пару бутылок шампанского, шоколадных конфет, цитрусовых, ну а сдача, естественно, остается вам. Идет?.. – Известие о муже Иван как бы пропустил мимо ушей.

– Мы – это, значит, вы и ваша дама? – задала провокационный вопрос Драйзерова.

– Ни в коем случае. Мы – это я, вы и Карина, моя давняя хорошая знакомая. Кстати, сейчас я вас с ней познакомлю. Проходите, пожалуйста, в комнату.

– Разреши, Кариночка, тебе представить мою коллегу по работе, мою помощницу, – Иван незаметно подмигнул Лене, и та приняла условия игры, – она, видишь ли, весьма педантичная дама, заняла у меня в свое время двадцать пять рублей на пару недель, и вот сегодня, день в день, возвращает. Не правда ли, Кариночка, какое завидное женское постоянство, какая поразительная верность данному слову! Это дело, безусловно, надо отметить.

– О, да, – подтвердила Карина, вальяжно покачивая ногой, закинутой на другую. – Я бы так не смогла. Обычно мужчины мне деньги дают безвозмездно. – После этих слов она дико засмеялась, поставив гостью в неловкое положение.

"Ничего, сучка, – отметила про себя Драйзерова, – еще не вечер, а там посмотрим, кто сколько очков наберет. Пока радуйся: "1" : "0" в твою пользу."

– Ну вы здесь разговаривайте, знакомьтесь, – сказал Иван, – а я побегу за шампанским. Не скучайте без меня, девочки, я скоро.

– А вы где работаете? – поинтересовалась Драйзерова, усаживаясь в кресло напротив Карины.

– Давай уж на "ты"… Не в министерстве – это точно. Ну а конкретно – буфетчицей. Ванек в буфете со мной и познакомился. Уж очень он разговорчивый клиент попался. К таким бабы липнут, вот и я не стерпела. А тебя я что-то не припомню. Несколько раз бывала у него на работе, а тебя не видела.

– Удивительно, но я тебя тоже не припомню, – не моргнув глазом, солгала Лена.

– А признайся, – в упор спросила Карина, – ты к Ване неравнодушна тоже, иначе зачем было идти к нему домой?

Беспардонность собеседницы вывела Лену из состояния душевного равновесия, и ответила она весьма грубо и цинично:

– Неужели ты такая наивная и считаешь, что к мужику я пришла без приглашения?

Глаза Карины невероятно округлились, шея покрылась красными пятнами:

– Что ты этим хочешь сказать?.. Выходит, он и тебе, и мне одновременно назначил свидания?

– Выходит, что так, – спокойно отреагировала Драйзерова и добавила с ехидной усмешкой. – А что, собственно, тебя удивляет: мужчина имеет право выбора, впрочем, как и женщина. Мы выбираем, нас выбирают – это вполне естественная жизненная потребность.

– Меня не столько это поражает, – нервно принялась объяснять Карина, – хотя, не скрою, и это тоже.., сколько твое хладнокровное отношение к случившемуся. Можно подумать, что ты уверена в своем превосходстве.

– Абсолютно верно, дорогая. Скажу тебе больше: Иван специально разыграл этот спектакль, чтобы окончательно завязать с тобой.

– Как?.. Ты… ты врешь, негодная, – Карина в ярости чуть не задохнулась и готова была вот-вот вцепиться в волосы самоуверенной соперницы, – он мне буквально перед твоим приходом говорил нежные слова, в любви мне признавался.

Тут пришла очередь рассмеяться Леночке:

– Да мало ли чего не наговоришь на пьяную голову?! Слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Глупенькая, – уже сочувственно и мягче произнесла Драйзерова, – любовь – чувство обманчивое, порой под ним скрывается нечто иное – увлечение, например, от безысходности судьбы, а то и просто похотливое желание. Мужикам на слово верить нельзя. Сердце должно подсказывать. Вот что сейчас подсказывает твое сердце? Прислушайся к нему и скажи без лукавства.

Карина, настроившись было на боевой лад, как-то вмиг сникла от такого доверительного к ней обращения и столь же доверительно заметила:

– Ты, наверное, права. Не нужна я ему. Одинокой бабе разве много надо? Пальчиком помани, нашепчи добрых, приятных слов, и, глядишь, дрогнет наше бабье сердце, настрадавшееся от одиночества. Я ведь по глупости и впрямь поначалу поверила ему: дескать, трудно ему холостяковать, нужна вторая половинка для полного счастья… Размечталась, в общем. Ну спасибо хоть, что просветила. – Карина порывисто встала, намереваясь удалиться, покинуть эту квартиру.

– Куда же ты? Постой. – Лене стало искренне жаль эту женщину, судьбу которой могли разделить сотни тысяч таких же одиноких, необласканных. – Сейчас же Ваня придет.

– Но я тут зачем? Третий, как известно, лишний.

– Да выдумала я все это, выкобенивалась, понимаешь!.. У меня муж есть. А с Иваном познакомилась совершенно случайно. Вижу его всего второй-третий раз. У нас с ним ничего не было, если не считать, конечно, одолжения мне в трудную минуту энной суммы. Выручил он меня, а теперь я вновь при деньгах и при муже. Тоже поначалу у дурехи заскок произошел: сбежал, мол, бросил меня (супруг у меня военный, сейчас его перевели в другое место, ну а я с сыном пока здесь: ждем, когда там дом достроят). Вот Ваня и подвернулся кстати. Судя по всему, он добрый, хороший человек, и если у тебя действительно что-то с ним получится, буду просто рада за вас.

Карина от избытка нахлынувших чувств не выдержала – крепко обняла Леночку и промолвила, шмыгнув носом:

– А я, представляешь, в начале нашего разговора глаза хотела тебе выцарапать… Дуры мы бабы, дуры: из-за мужиков, которые подчас того не стоят, теряем собственное достоинство, наживаем себе кучу врагов, а в результате остаемся с носом, ни с чем.

В такой вот сентиментальной позе, в обнимку, и застал их Иван с покупками.

– О, какие нежности! Вижу, голубушки, вы уже подружились. А еще говорят, что две женщины на одной кухне не уживаются.

– Так то ж хозяйки на кухне, – уточнила Карина, – а мы с Леной пока что в гостях, и делить нам нечего.

– Нет уж, нет уж, – завозражал активно хозяин, – хочу, чтобы чувствовали вы себя, как дома, и не посылали бы старого холостяка на кухню, а сами бы похозяевали. Доставьте приятное одинокому мужчине – избавьте его от рутинной работы хотя бы на один день. Вас все-таки двое, а я буду пробу снимать и хвалить… Кстати, вот, Леночка, возьми сдачу – восемь рублей, лишнего нам не надо.

Женщины принялись хлопотать над сервировкой стола, и через пятнадцать минут все было готово для трапезы. Иван разлил шампанское, попросил дам поднять бокалы и произнес длинный тост:

– В детстве я влюбился в одну девочку и думал, что это – навечно, что мир на ней сошелся клином; в старших классах я влюбился уже в другую девушку и тоже рассчитывал: это – на всю оставшуюся жизнь; потом влюбился в техникуме, но и это еще был не конец моим воздыханиям, привязанностям. До того, как женился, еще, наверное, влюблялся раза четыре. Да так, простите, что голову чуть не терял. И все это бессчетное количество раз меня преследовала навязчивая мысль, вернее, не давал покоя вопрос, который задавал сам себе: "Почему так хочется вечной любви?" В разные периоды своей жизни я отвечал на него по-разному: потому что требует того природа.., потому что секс без любви – скотство.., потому что это главный стимул, стержень нашей жизни.., потому что все проблемы тогда становятся разрешимыми и так далее. И не чувствовал удовлетворения. Но лишь теперь, дорогие мои, я, наконец, пришел к выношенному в сознании и в сердце (как вынашивает в утробе женщина свой плод) выводу. Созрел, так сказать, для рождения запоздалого "ребенка". Итак, отвечаю. Потому хочется вечности, что любовь сама со себе – краткосрочна, как подснежник весной – появится вдруг, порадует глаз и сердце, а потом… останутся одни воспоминания. И, увы, приходится начинать все сначала – искать улетучившееся вдохновение, Музу любви, иначе жизнь становится тусклой и неинтересной. Так выпьем же, друзья, за это естественное желание любви, которая сопутствовала бы нам всегда – и в этом мире, и в том, если, конечно, тот существует. За вечную любовь!

– Мастер ты слова говорить, Ванечка, – с чувством отметила Карина, осушив бокал, – вот так бы всю жизнь сидела и слушала бы тебя.

– Так в чем же дело! – воскликнула Лена. – Ваня, само счастье тебе в руки идет, не упусти свой шанс.

– Ошибаешься, Леночка, счастье – состояние неуловимое, оно, словно вольный ветер: сегодня – здесь, завтра – там, в руки вообще не дается, его можно ощущать только сердцем.

– Тебе, конечно, видней, но я скажу по-простому: хочешь быть счастливым – бери Карину в жены. Она тебя любит.

От услышанного, прозвучавшего столь неожиданно для присутствующих, Карина поперхнулась салатом и густо покраснела.

– А что?! – развил мысль Иван. – Эта идея неплохая. Меня в жизни мало кто любил, в основном, я страдал этим "недугом", поэтому, конечно, надо подумать над твоим, Лена, предложением.

– Странно получается, – наконец подала голос и Карина, – одна советует, другой обещает подумать, а у той, которую хотят выдать замуж, даже не поинтересуются: а желает ли она этого?

– Согласна, – не растерялась Лена, поддержав полуигривый-полусерьезный тон подруги, – исправляю допущенную ошибку и спрашиваю вас, Карина, как на исповеди: желаете ли вы стать супругой этого достопочтенного кавалера, не мыслящего своей жизни без вечной любви? На раздумывание вам дается пять минут.

– Позвольте, – вмешался Ваня, – такие дела скоро не делаются, давайте лучше выпьем за то, что у Лены нашелся пропавший было муж.

– С удовольствием, – поддержала тост Карина, избавленная от необходимости отвечать на бестолковые вопросы разыгравшейся Драйзеровой.

– Вывернулись, значит, хитренькие, – резюмировала Лена, тем не менее тоже поднимая бокал, – хорошо, давайте теперь выпьем за мое счастье.

Они еще целый час болтали ни о чем, опустошая содержимое бутылок, пока Лена, как бы спохватившись, не заметила:

– Загостилась я уже однако. Пора и честь знать – до дому топать. Сынишка уже, наверное, меня потерял, волнуется. Спасибо за угощение, за компанию, бывайте здоровы. Желаю вам удачи!

Ваня, проводив ее до двери, успел шепнуть на ухо, обдав ее своим горячим дыханием:

– Я приду к тебе. – А вслух произнес галантно:

– Простите, мадам, что не провожаю – сами понимаете, обстоятельства…

– Не стоит беспокоиться, – вежливо ответствовала Леночка, – мы уж как-нибудь сами, а вы уж, пожалуйста, поухаживайте за дамой в зале и не забывайте обещанного – подумать над моим предложением.

– Обязательно, непременно…

37.

Он сдержал свое слово – только не вслух произнесенное, а на ушко. Пришел к ней домой. И она ему открыла. Не ради желания, нет – ради женского любопытства: почему он выбрал ее, а не Карину? Ведь она не настаивала, не напрашивалась, более того, искренне хотела, чтобы у него с Кариной что-то получилось, и даже со своей стороны предприняла активные действия к их сближению, сама уйдя в сторону.

Он сразу раскрыл карты, сорвав ореол той прекрасной романтичности, которая царила в атмосфере их триумвирата, застолья:

– С Кариной я познакомился по вине своего пристрастия…

– К вечной любви? – иронично добавила Лена.

– О, нет, причина куда более прозаическая – хотелось, чтобы вино подавала неразбавленное. Работники торговли, сферы обслуживания – они ведь не могут без того, чтобы клиента не надуть, этим и живут. Ну а пить разбавленное водой вино, водку – это, скажу тебе, как знающий в том толк, все равно, что целовать корову в зад – неприятно и тошнит.

– Ну и сравнения у вас, сударь, – засмеялась Лена, – мне, конечно, трудно это представить, поскольку ни того, ни другого не пробовала.

– Поверь на слово, дорогая.

– А мы уже, кстати, обсуждали с Кариной этот вопрос, то есть то, что верить мужчинам на слово ну никак нельзя. Обманщики вы все и несерьезные люди. Если ты такой честный, порядочный, зачем же перед моим приходом Карине баки заливал, о нежности ей пел, о высокой и чистой любви?! Она мне, мил человек, все поведала, а потому препираться бесполезно – отвечай по существу.

– А потому, что она этого хотела. Разве это большой грех – сотворить человеку приятное, пусть даже и несколько слукавить при этом. Ложь во благо, как мне представляется, гораздо лучше, чем никому не нужная правда, и без того усугубляющая горькую жизнь.

– Ну а зачем ко мне-то пришел? Тоже сладкую ложь напустить, чтобы добиться желаемого?

– Что ты имеешь в виду?

– Брось притворяться–то, плечами пожимать, как юноша неискушенный. У мужиков одно на уме, когда к замужней женщине приходят в отсутствие мужа.

– Ты тут, уверяю, не совсем права. Да, не скрою, желание – овладеть тобой – испытываю огромное, но оно подкрепляется именно магнитным, невероятным к тебе притяжением. Ты берешь не только и не столько своими бесспорными, чертовски привлекательными внешними данными, сколько удивительно легким отношением к жизни. Ты, мне кажется, ни для кого не являешься обузой: "хотите меня? – пожалуйста; нет? – ради Бога, в обиде не буду; желаете помочь? – помогите; нет настроения разговаривать? – молчите, мне скучно не будет…" Разумеется, выбор в любом случае остается за тобой, даже если кто-то и делает вид, что главенствует над тобой.

– Интересное объяснение… Значит, со стороны я кажусь независимой, неподвластной. С одной стороны, лестно это, конечно, слышать, но с другой… Знаешь ли ты, Ванечка, что многие женщины не о свободе мечтают, а о подчинении, о золотой клетке, где надежно, тепло и уютно?!. Но ты все-таки верно подметил: я – птичка вольная, и в золотой клетке даже не удержать меня долго… Знаешь, почему я тебя не прогоняю?

– Желаю узнать.

– Потому что чувствую себя твоим должником.

– Ты ведь вернула долг, хотя я и не настаивал.

– Я не об этом. Когда мне было трудно, ты меня поддержал. Не материально, нет – морально. Я же видела, как похотливо раздевали меня тогда твои глазки, но ты молодец: сдержался, даже намека не сделал на ответную благодарность. Я ведь просто-напросто могла тогда исчезнуть навсегда, раствориться в этом большом городе, а деньги послать тебе переводом или просто конвертом без указания обратного адреса… Но если бы ты сейчас начал мне петь о большой и светлой любви, как Карине, точно бы послала вон. Только давай условимся: больше ко мне не ходи. Ни к чему хорошему это не приведет. Пусть наш роман случайный останется мимолетным, как дождь в солнечную погоду. Вроде и шел, но для всех остался без последствий, как бы незамеченным. Договорились?

Вместо ответа он, весь дрожа от нетерпения, подошел к ней вплотную и принялся жадно, неистово целовать ее сверху вниз, а потом, подхватив, как пушинку, на руки, завалил на тахту "Ладогу", недавно купленную на мужнину зарплату.

Уходя, он забыл портмоне с паспортом внутри. Он, конечно, специально выронил бумажник на пол и незаметно запихнул его под тахту, рассчитывая на новую встречу. Но Лена, быстро обнаружив находку после ухода Ивана, решила тут же вернуть ее владельцу. Она явно нервничала, думая о чем-то своем, спешила и даже не заметила собственного сына, шедшего навстречу. Так и проскочила мимо. Удивленный Славик некоторое время смотрел ей вослед, а потом развернулся и, сохраняя дистанцию, как профессиональный шпик-"хвост", отправился за ней. Ее шаг был настолько стремительным, что мальчик порой, чтобы намного не отстать, вынужден был передвигаться короткими перебежками. Наконец, он увидел, как она зашла в подъезд жилого дома. Подкравшись ближе, мальчик успел услышать:

– …Я же русским языком сказала: продолжения не будет.

– Прости, это случилось помимо моей воли… Тебя трудно забыть. Может, зайдешь?

– Благодарю. Мне больше нечего тебе сказать. Прощай.

Лена стала спускаться вниз, и Славик едва успел спрятаться от ее глаз. Потом он увидел, как спустился незнакомый ему дядя, намереваясь догнать его маму, но что-то у него не получилось, и он застыл вдруг, как вкопанный, беспомощно опустив руки. И с печальным выражением лица поплелся назад.

"Наверное, и этот дядька на мамке лежал, – с горечью и ревностью отметил про себя Славик, – вот расскажу папке – будет знать." Но и на этот раз мальчик ничего никому не рассказал, затаив внутри себя обиду на мамку-изменщицу.

38.

Мимолетный роман закончился – почтовый роман продолжался.

"21.03.68… Ленуся, спешу сообщить, что письмо я от тебя получил, за которое тебе большое спасибо. Только плохо то, что снова болеешь: голова болит, и в который раз колет мочевой пузырь. Вот, Господи, напасти на тебя какие: не одно, так другое; зубы залечила – на месте пониже болячка открылась. Ты сходи еще раз к врачам, которые тебя смотрели, лечили, брали анализы. Пускай они по-настоящему, скрупулезно проведут обследование, чтобы своевременно выявить все твои недуги и впредь не запускать их лечение. Время у тебя есть, так что не затягивай и старайся не болеть, смотри за собой хорошо и за Славой. Сейчас весна, ветер, сырая погода – заболеть нетрудно.

Ленчик, в субботу телеграфом с доставкой на дом отправил сто шестьдесят рублей. Ты их должна была сразу и получить или же в воскресенье, семнадцатого. За пересылку я уплатил прилично – пять рублей шестьдесят копеек – лишь потому, чтобы вы вовремя получили деньги. Выслал я немножко больше той суммы, о которой сообщал первоначально, себе же на карманные расходы оставил совсем мало – шесть рублей. За четыре рубля шестьдесят копеек, как и обещал, купил тебе красивые черные чулки со швом. Туфель пока нет, но я слежу: как появятся, тут же куплю… А ты купи стол обязательно, а то старый совсем уже у нас разломался. Ну и, как договаривались, попадутся хорошие туфли – тоже бери. Славе костюм школьный нужно покупать, шить не надо – лишняя возня. Это, надеюсь, мы сделаем со следующей получки… Да, Лена, я еще на счастье взял лотерейных билетов, теперь их у меня двадцать штук, а вдруг что-нибудь выиграем.

Теперь по поводу отпуска. Он у меня запланирован на май, иначе нельзя: летом я должен быть здесь, на продзаготовках. К нам начнут прибывать вагоны с овощами и прочими продуктами на зиму. Думаю, числа тридцатого апреля выехать, чтобы вместе с вами, дорогие, встретить майские праздники.

В нашем доме уже заканчивают второй этаж, еще осталось три. Видимо, в этом году мы никуда не поедем отдыхать, чтобы уж все приобрести для дома, а на следующий махнем всей семьей к моей сестренке Наде на море, в Бердянск. Деньжат как раз поднакопим. В кассу с меня уже вычли тридцать рублей, в апреле тоже вычтут, ну а всю майскую получку привезу домой. Перед отпуском постараюсь выслать вам посылку в Тагил, потому что в чемодан брать некуда – я его уже упаковал полностью.

Сейчас получил себе хороший лавсановый костюм, плащ-пальто, хромовые ботинки на кожаном ходу и яловые сапоги на микропористой подошве, летные погоны три пары, полевую фуражку – так что экипирован теперь полностью.

Время летит быстро. Работы очень много, нередко сижу по вечерам – днем все сделать не успеваю. С первого по десятое апреля отчет за квартал, так что если я с письмами буду немного задерживаться, ты не беспокойся, а сама пиши мне много и часто. Ленуся, ты домой написала или нет? Я все никак не могу собраться – некогда. Напиши, пожалуйста, хорошо?! А то мне в ближайшее время вагон надо с продуктами получать, и еще комиссия главкома в первой декаде апреля ожидается.

Вот такие мои новости. Как там Слава? У него, наверное, с числа двадцать пятого каникулы. Какие намечаются отметки за третью четверть?.. Всю ли рыбу съели, которую привозил? С белуги великолепная уха получается, особенно с головы…"

"26.04.68г.... С приветом к вам ваш папка!.. Лена, ты пишешь, что деньги получила, это хорошо. Я их телеграммой отправил девятнадцатого в двенадцать дня, а ты их получила в одиннадцать дня двадцатого. Как видишь, доставили в течение суток. За то и уплатил пять сорок.

Меня очень волнует, почему у Славы образовалась шишка на голове, и ты не ведешь его к детскому врачу? Может, его кто-то ударил или занозу посадил, а теперь нарывает на том месте? Обязательно своди, сама ничего не предпринимай, только выстриги там аккуратно волосы и смажь вокруг йодом. Педиатр, может, пропишет ему какую-нибудь мазь и, разумеется, определит происхождение этой "патологии". А Славику нечего бояться идти в больницу. Успокой его, скажи, что ничего страшного ему там не сделают – только посмотрят и назначат лечение, если будет в том необходимость.

Леночка, насчет болониевого плаща, который ты мечтаешь приобрести. Здесь я всюду побывал, спрашивал. Говорят: легче купить холодильник, чем этот плащ – весьма дефицитная вещь. В наши края их очень редко завозят. Но мне пообещал помочь завскладом, мой земляк, о котором тебе уже сообщал. К нему в мае приезжает жена из Кирова. Так у нее в том городе хорошая знакомая на базе, она сможет достать, и тогда вышлет нам посылкой. В общем, как жена приедет, с ней обо всем подробно переговорим, и потом я сообщу тебе результат. А если ничего не получится, тогда придется во время отпуска ехать доставать в Москву или в Ленинград.

В отпуск, уже стало известно окончательно, я пойду в мае, немножко задержусь, до девятого-десятого числа, чтобы сразу получить две получки. Так что рассчитывай, Ленок, чтобы вам денег хватило до тринадцатого. Сейчас я на мели. Если найдешь хороший, красивый велосипед под рост Славы, бери. А если не будет, так поеду через Свердловск и, может, там куплю. Возьми ему также весеннее пальто, если попадется. Денег тебе должно хватить. Только за квартиру сперва не забудь уплатить.

Туфель на низком хороших пока нет, были белые на высоком каблуке с узким носком (урал-обувь), но я побоялся брать: а вдруг окажутся малы в носке, у тебя нога еще такая, что опухает; нужно самой мерить. Ничего, еще в отпуске посмотрим.

Я прикинул: денег за два месяца у нас должно получиться рублей четыреста тридцать пять. Да в кассе у нас уже есть шестьдесят, но их, разумеется, трогать не будем. Теперь давай подсчитаем. Из этих четыреста тридцати пяти нужно будет купить тебе плащ, книжный шкаф, два кресла и трюмо (на эти вещи уйдет рублей двести), а остальных двести тридцать пять, думается, нам хватит на питание в течение двух месяцев, конечно, кое-что из продуктов привезу отсюда. – Да, господа, когда-то российский рубль был в цене! А что незадолго до третьего тысячелетия можно было приобрести на четыреста тридцать пять рублей?!. Разве что дырку от бублика. – Больше ничего брать не будем, потому что мне надо еще пошить брюки, китель за время отпуска.

Ты знаешь, охота уже немного отдохнуть и по-человечески покушать, а то я уже здесь перешел на двухразовое питание, на довольствии не стою (жалко платить по сорок девять рублей в месяц, уж лучше вам пересылать, чтобы не голодные были и из вещей что-нибудь покупали), а так, понемногу, перехвачу то в солдатской, то в летно-технической столовых… Ты знаешь, Леночка, не подумай, что хвастаюсь, хвалю себя, но, честное слово, не знаю, есть ли еще такие заботливые мужья, как я. Вот смотрю, что происходит вокруг – сплошное, беспробудное пьянство. Пьют безбожно, все пропивают, ничего их не интересует. Многие здесь побросали свои семьи, алименты с них высчитывают, и ведь все равно находят деньги, пьянствуют и не думают ни о чем.

Погода у нас стоит хорошая, солнечная, ночью, правда, морозно – десять-пятнадцать градусов, но снега уже нет, только в лесу еще держится. Дом строят быстро, уже есть третий этаж, осталось два. Обещают к концу лета сдать. Кроме двух 40-квартирных, в одном из которых будем жить, закладывают фундаменты еще на три пятиэтажки по сто квартир. Также строят еще одну двухэтажную казарму, и строителей торопят, потому что хотят разместить здесь весь полк из Перми.

Ну ладно, Ленуся, заканчиваю. Пиши, как здоровье твое и Славы? Все же вы у меня единственные, о ком так сильно хлопочу, забочусь и думаю. А теперь разрешите поздравить вас с Первомаем, пожелать вам крепкого здоровья, а Славику еще отличных успехов в учебе, чтобы второй класс окончил только на "пять"!!!

Ждите, скоро приеду, тогда немного вместе отдохнем, сходим в театр, в кино… Есть ли письма из дома, что пишут?.."

"8.05.68г… Спешу сообщить, что я жив, здоров, письмо твое, Ленусик, получил и узнал, что дома, на Украине, все нормально, и что у Славика на голове все прошло. Но плохо, конечно, то, что ты постоянно жалуешься на свои бока: то один ноет, то другой. Это, видать, почки тебя все мучают. Нужно беречься, не простужать их и не употреблять в пищу сильно острого, соленого, а то ведь я знаю: ты никогда не обращаешь внимания на это.

Рассчитываю после получки (после тринадцатого) к середине мая быть вместе с вами, если, конечно, ничего не изменится на службе. На всякий случай оформлю проездные до Ленинграда, а там посмотрим, что делать и как, дома посоветуемся.

С меня за два месяца в кассу вычтут шестьдесят рублей, но обещают тут же и выдать сто, не больше. И у нас, таким образом, за четыре месяца в кассе на хранении будет сто двадцать рубликов.

За плащ тебе я таки договорился с женой завсклада. Она достанет в Кирове и вышлет нам бандеролью, а деньги после отпуска передам мужу. Ориентировочно будет стоить – сорок пять-шестьдесят пять рублей. Возможно, удастся приобрести заграничный. В Киров она будет возвращаться завтра. Я ей уже дал наш адрес, куда пересылать.

Теперь, Лена, ты говоришь, что ничего не можешь сделать с велосипедом. Может, ты поспешила с его покупкой, со склада брак какой-то поступил, если камеры не накачиваются? Но, скорей всего, вы просто не умеете им пользоваться, поэтому уж дождитесь меня, не ломайте – сам посмотрю, что там нужно предпринять.

Через Свердловск я уже не поеду – пустили прямой через Тагил. Так что здесь сяду и сойду в Тагиле. Как ты просишь, постараюсь захватить с собой спиртику для натирания твоих почек…"

39.

О, это были прекрасные дни, проведенные вместе – всей семьей! Было решено никуда не ехать, а отдыхать дома. Обошли все достопримечательности города, пару раз побывали в драмтеатре, выезжали на природу, на рыбалку, вместе шастали по магазинам, беспечно бродили по вечерним улицам промышленного гиганта, любуясь дымовыми красками неба (недаром с чьей-то легкой руки, вернее, с острого язычка Нижний Тагил окрестили городом художников), просто часами смотрели телевизор… А в постели супруги были неотразимы, словно молодожены в пору медового месяца. Порой Лене даже казалось, что это не Игорь ее так страстно и нежно обнимает, а любовник, тайно пробравшийся в их квартиру. Она просто задыхалась в объятиях его любви и в очередной раз испытывала внутренний стыд за свое непостоянство по отношению к мужу. Он ей не изменял – это было очевидно. Да и сам не единожды убеждал ее в этом, подробно рассказывая о своей вынужденной холостяцкой жизни, под завязку загруженной армейской службой.

– Ты знаешь, – поделилась она с ним в один из промежутков между горячими ночными ласками и поцелуями, – ко мне мужики пристают, липнут, как пчелы на мед. Куда бы ни пошла, обязательно кто-то достанет, сядет на хвост.

– А ты им повода не давай.

– Да они без всякого повода, наглые такие, нахальные.

– Но ты, надеюсь, достойно отшиваешь их?

– Отбиваюсь, как могу, – туманно заметила Лена, – скорей бы уж переехать.

– Скоро, скоро, Леночка, – Игорь вновь принялся осыпать ее, одаривать своими затяжными, чувствительными поцелуями.., – потерпи еще немножко, потерпи, моя прелесть. Я и сам не дождусь той минуты, когда увижу вас на постоянном месте, рядом с собой.

– А мне там можно будет на работу устроиться?

– Да зачем тебе это? – встрепенулся Игорь. – Я же сейчас достаточно зарабатываю, на всех хватает.

– Ну все-таки. Хочется какого-то разнообразия в жизни. Надоедает днями напролет в четырех стенах сидеть.

– Так дома и есть твоя основная работа: по хозяйству, воспитанием сына заниматься – разве этого мало тебе?

– Нет, конечно, – согласилась Лена. Но тут же оговорилась. – А все же обидно как-то всю жизнь быть домохозяйкой. Другие вон успевают делать и то, и другое.

– Да что нам, дорогая, на других равняться-то – надо жить своим умом. У них – своя свадьба, у нас – своя. Судьбы у всех разные… Разве плохо мы живем, скажи, разве плохо?!

– Хорошо, – произнесли ее губы, но выражение глаз было печальным, однако он, естественно, не мог этого разглядеть в темноте.

– Ну вот, видишь, чего же нам еще надо для полного счастья! – Его горячие, приятные руки безостановочно поглаживали ее тело. И от этого ей действительно было хорошо.

– Но ты на всякий случай подыщи мне что-нибудь подходящее хотя бы в своей службе, – попросила Лена, столь же ласково прижимая его к груди, – пусть даже на короткое время попробовать.

– Ладно, – уклончиво ответил Драйзеров, – поживем-увидим. Не волнуйся, Леночка, успеешь еще, наработаешься.

Дальнейший их диалог сопровождался стонами любви… Нет, господа, что ни говорите, а расстояние не разъединяет – напротив, сильно сближает родных людей, заставляет их забыть обо всем плохом и думать только о радостном, о приятном. Время, говорят, лечит, а расстояние… калечит. Нет, разумеется, не в том смысле, что уродует близких по духу, крови и плоти, а как бы устраивает им пытку на выносливость, выдержку. Если долго не видеться, не встречаться периодически, то, наверное, и с ума можно сойти, запить с тоски, при условии, конечно, больших, горячих симпатий друг к другу.

Всю свою горечь расставания Игорь постарался излить по приезде в эпистолярном жанре:

"24.6.68г… И вот, Ленуся, снова я здесь один. Ты знаешь, за время дороги истосковался по вам, просто не могу: так невыносимо тянет домой, в Тагил, к вам, родные, что прямо бросил бы сейчас все… Тоска съедает. Не знаю, Лена, как ты, но мне, откровенно пишу, без вас жизни не было бы, настолько к вам привык, прирос душой. Бывает, Ленуся, что мы с тобой и повздорим, поспорим, всякое, конечно, случается, правда же?.. А все одно во мне вы так глубоко, что я никогда не смогу быть без вас.

Доехал я хорошо. В семь вечера в воскресенье был уже на месте. И ты знаешь, чем дальше увозил меня поезд от вас, от семьи, тем больше одолевала грусть, гложила тоска. Даже аппетит пропал, и не мог кушать то, что ты мне приготовила в дорогу. А на следующее утро достал сверток из чемодана, и лавиной накатились свежие воспоминания о доме, о славно проведенных совместно днях отпуска. Подумалось тогда еще: "Ведь это мне Леночка укладывала, заворачивала своими руками…" И прямо рыдать хотелось. Так и не смог я по-настоящему покушать, не шел кусок в горло. В общем, за два дня дороги так намучился, нагоревался, что опять в лице изменился в худшую сторону – будто бы и не был в отпуске, не отдыхал.

Тут мне только и родное – это чемодан и что внутри в нем. Как посмотрю на него, так сразу о вас вспоминаю, на крыльях бы к вам полетел… Никогда, честное слово, никогда я еще так сильно не скучал, как сейчас. Вот, Ленусик, как бесконечно вы мне дороги и вся наша совместная жизнь! Вы хоть там со Славиком вдвоем – большая часть семьи, можете поговорить, что-то вспомнить, походить по тем местам, где втроем бывали. А я, увы, один… Или, может, вы так обо мне сильно думаете, что все это мощным биоэнергетическим потоком передается на расстоянии, и я начинаю тосковать по дому. И сейчас меня никто и ничто не интересует. Как посмотрю на здешних женщин, так сразу ты у меня со Славиком перед глазами возникаешь. Вот ведь, Ленчик, как еще в жизни бывает.

Леночка, родненькая, умоляю: быстрей залечивай все свои болячки, делай все, что нужно, и, может, в конце июля вы ко мне приедете, так сказать, с ответным визитом на целый август? А то ну никак не могу выдержать без вас я. Никакого настроения нет. Поедите грибов и прочих здешних даров природы. Ягоды тут изумительные, вкусные-превкусные – брусника, черника, морошка. Из нее чудный, волшебный по своим лечебным свойствам получается сироп. Вот приедешь, попробуешь – сама убедишься. Я подыщу тут место, где временно сможете остановиться. Думается, до конца июля мы этот вопрос с тобой еще обговорим более детально.

Дом уже обещают достроить к концу сентября, так что, видно, Славе придется и в начале третьего класса походить в школу в Тагиле.

Вот пишу вам и вроде как бы разговариваю с вами, рядом нахожусь, от этого легче немного на сердце становится… Деньги я тебе, рублей тридцать пять, вышлю почтовым переводом числа двадцать шестого, так что постарайся, родная, чтобы их тебе хватило до следующей моей получки, то есть до тринадцатого июля. А там, посмотрю, может, оперативно вышлю телеграфом. Ты мне еще сообщишь, какова финансовая ситуация, хорошо? Здесь мне старшина (заведующий складом Василий Андреевич) передал твое последнее письмо, о котором ты мне говорила. Прочитал и радостней на душе стало. Фуражку новую и ремень, оказывается, я оставлял у старшины, и он мне это тоже вернул. Так что не беспокойся: ничего не пропало.

Как, Леночка, получишь деньги после тринадцатого, не забудь уплатить за квартиру за июнь и, пожалуйста, выкупи из ателье китель и брюки, если они будут готовы. Если задержка из-за отсутствия синего канта, пускай шьют с красным – с синим закажем в следующий раз. Квитанции в комоде – я тебе показывал. Постарайся все вопросы утрясти до конца июля, а потом уж милости прошу ко мне. Здесь я вас прокормлю. К первому августа займу еще денег, чтобы не ждать до получки, и вышлю вам на дорогу. А также чтобы за июль за квартиру уплатить и Славе приобрести костюмчик в школу.

Домой на Украину тоже буду сейчас писать. Попрошу, чтобы не обижались на нас, если что не так было с нашей стороны.

Теперь, Славик, к тебе несколько слов. Ты уж, пожалуйста, слушайся маму, веди себя хорошо, не расстраивай ее ничем, поддерживай ее настроение своим примерным поведением и отношением. Ты меня слышишь, сынок?!. Я тебя очень прошу, ты уже взрослым становишься, все понимаешь, поэтому будь умницей всегда. И еще я хочу сказать тебе, чтобы ты не забывал свои школьные учебники, а периодически бы заглядывал в них, повторял пройденный материал. Читай, пиши, решай задачи хотя бы по часу в день обязательно. В один день одно сделай, в другой – другое. А мама пускай дает тебе задания и проверяет их исполнение. Это обязательно надо делать, иначе все труды за прошедший год, твои и педагога, пропадут, многое забудется и придется все начинать сначала. Договорились, сынка?! Пускай мама напишет мне, как даются тебе ее задания. И не оставляй ее, пожалуйста, одну дома на целый день. Ты сам гуляешь, бегаешь, а ей одной скучно сидеть. По возможности, вам всегда надо быть вместе. Идет, например, интересный фильм в кинотеатре – договоритесь и сходите посмотрите вдвоем. И в магазины самостоятельно или с мамой не ленись и не стесняйся ходить, когда она тебя об этом просит, не отказывайся, будь добр. А то мне мама снова потом будет жаловаться, что к ней все дяди пристают, и оттого разные нехорошие истории случаются. А зачем, посуди, сынок, нам это нужно?! Нам надо жить одной дружной семьей, правда ведь? И поэтому мы должны друг друга слушать, защищать, не давать в обиду. Я надеюсь, что ты, Славик, впредь мне тоже будешь писать, тем более у тебя это неплохо получается. Заодно и тренироваться, упражняться будешь по письму, в сочинительстве, в изложении мыслей на бумаге. А я, естественно, буду тебе отписывать, указывать на ошибки, которые обнаружу. Мама на конверте сама будет писать адрес, чтобы письмо дошло до меня. Можно даже сделать так: ты сочиняй, диктуй маме, а она будет записывать. В общем, решай сам, как тебе лучше будет, дорогой ты мой сынок. Я знаю: ты у меня все прекрасно понимаешь и все сможешь, осилишь, что советуют тебе папка с мамкой. Я также надеюсь и уверен в этом, что когда ты вырастешь, станешь окончательно взрослым и самостоятельным человеком, будешь во многом похож на своего папку. Со своей стороны постараюсь без остатка отдать, передать тебе свое, насколько у меня хватит энергии, умения. И нам за тебя краснеть не придется, правильно я говорю? Ну а сейчас, пожалуйста, будь внимательным и добрым по отношению к нашей маме – каким бы я был дома. Ведь мама наша, Славик, очень хорошая, добрая, только ее нужно понимать, прислушиваться к ее словам. Ты видишь, знаешь, что мы с ней порой спорим или похлеще что-нибудь случается в наших взаимоотношениях – так без этого и невозможно, наверное, жизнь большую прожить. Главное, что потом, несмотря ни на что, мы продолжаем любить друг друга, жалеть. Но тебя, я думаю, мама обижать не будет (правда, Ленуся?), если, конечно, ты ее будешь хорошо слушаться.

А ты, Леночка, тоже старайся не оставлять его одного без присмотра: попадется в руки какой-нибудь шантрапе, скрутят, начнут бить, а заступиться некому. Он у нас все-таки один и, вроде, неплохим растет, пока ничего дурного с его стороны мы не наблюдаем. Ну, бывает, Ленчик, что иногда мальчишка порезвится с тобой, так он любит с тобой играть, и не стоит за это на нем сильно зло срывать, как порой у тебя случается. Не озлобляй против себя – он и так все хорошо поймет, если поговорить с ним, как со взрослым.

Лена, сообщи, какого числа ты получишь это письмо, чтобы я знал, сколько суток идет до вас почта. И договорись, пожалуйста, с почтальоншей, чтобы мои письма не пропадали. И пиши мне, родная, каждый день, я очень тебя прошу. У меня сейчас отчет, работы навалом будет, за месяц моего отсутствия все здесь досконально проверить нужно, так что не обижайся, если не столь часто и много отписывать буду. Расскажи, как ты себя чувствовала в воскресенье, на следующий день, когда я уехал, чем занималась, что сейчас делаешь?.."

40.

Ни одна бы женщина в мире, наверное, не удержалась бы от такого страстного, нежного, искреннего приглашения в гости умоляющего мужчины. Как будто и не муж, пресыщенный семейной, тягомотной хроникой, а исстрадавшийся по женской ласке любовник, зазывал Игорь Лену к себе. Разумеется, она не могла не откликнуться на этот мужнин зов. Почти весь август провели они со Славиком в гостях у Драйзерова-старшего. Отдыхали, как на курорте, наслаждаясь колоритной, неповторимой красотой сибирской природы. Счастливый Игорь окружил их заботой и вниманием, стараясь во всем угодить, как будто от этого решался в дальнейшем жизненно важный для него вопрос: согласятся ли жена с сыном сюда переехать или нет? Лена даже немножко поправилась от усиленного питания, которым обеспечивал семью муж-начпрод. А в общем, ответный визит прошел на высочайшем уровне, и, выражаясь канцелярским языком, все стороны остались весьма довольны. Немного, совсем немного оставалось до окончательного воссоединения семейства Драйзеровых, а пока крепкой, надежной нитью их продолжала связывать всемогущая почта.

"19.09.68г. … Два ваших письма пришли ко мне вместе. Правда, где-то они подзадержались, и я уже было стал переживать: что, мол, случилось, почему не пишут, на вас это непохоже; даже обиделся. Но теперь отлегло от сердца. Я вам со вторым письмом после вашего отъезда отправил сто пятьдесят рублей. Вы их, наверное, уже получили.

Сейчас я продолжаю жить в этой же комнате (в которой вы гостили) один, никто не мешает, все убрано, чисто. Так что когда привезу вас сюда, будем ночевать здесь, пока вещи багажом не получим и не обустроимся на новом жилье. Когда прихожу со службы в эту комнату, мне кажется, что вы – по-прежнему рядом со мной. Твои разорванные старые туфли я приспособил себе под тапки. Поэтому когда ложусь спать, мысленно в постели оказываюсь рядом с тобой. С этой мыслью и засыпаю.

Дом, уже известно окончательно, должны сдать на ноябрьские праздники. Было здесь высокое начальство, которое заверило меня в том, что квартиру мне дают в первую очередь, любую на выбор, но мы, конечно, возьмем именно ту, которую ты пожелала. Вообще-то этот дом предназначается для семей техсостава, кто обслуживает самолеты, но против нас никаких возражений нет.

Ты, Лена, интересуешься: будут ли мне выдавать что-нибудь из зимней одежды? Пока что я получил утепленные брюки и куртку, на этом выдача приостановилась. Дело в том, что прежний начальник вещевой службы Жучков передает склад другому – молодому, прибывшему из училища. А этого сняли – не справлялся, большие растраты, – теперь его ставят начальником пожарной охраны, двадцать рублей в окладе теряет.

Пошли холода, поэтому смотрите там за собой, не болейте. Я знаю, Лена, ты любишь пофорсить, бегаешь раздетая, в одном платьице и в плавочках, даже без комбинации. И на Славу тоже одежды не жалей. Как у него, кстати, начался учебный год? Пускай больше нажимает на русский и арифметику – это главное. Пускай не ленится, а ты его почаще контролируй и проверяй дневник, выполнение заданного на дом. Если ему в чем-то трудно и ты не можешь помочь, толком объяснить, пусть не стесняется – идет в школу на консультацию, благо школа в ста метрах от дома.

Лена, я тебе уже сообщал, что из дома, с Украины, пришло письмо с фотопортретом Людочки, племянницы. Она стала симпатичной, взрослой девушкой. Я им уже отписал. А ты не расстраивайся, что твои молчат. Не пишут – значит, нет особой нужды, желания. Лишь бы мы были здоровы – наша семья. Ты ведь одна у меня – любимая и неповторимая.

Вкладываю в конверт письмо из дома с Людиным фото – почитай, посмотри…"

"23.09.68г… Поздравительную открытку с Днем рождения получил, за что сердечное спасибо! Перед этим я тоже послал вам письмо с фотокарточкой племянницы…

Благополучно ли дошли деньги? Рассчиталась ли за квартиру за два месяца? Ты особо сильно не трать, чтобы вам хватило до получки. А там, в начале ноября, приеду за вами, у Славы как раз закончится первая четверть, и неделю будут каникулы. В этот промежуток и переедем. Возможно, еще в начале октября, если повезу в Свердловск отчет квартальный и буду при деньгах, заскочу к вам на пару дней. А спешить сюда перебираться, Леночка, не нужно – немножко ведь осталось потерпеть. Я и сам, как на иголках, но хочется сразу вселиться в новую квартиру, а не ютиться, где придется.

Погода пока стоит хорошая, все ходят в лес по ягоды, обтаскались уже. Ты же видела, как очень красиво и хорошо в здешнем лесу, как он щедр на дары! Однако скоро будет снег. У вас там, наверное, тоже. Поэтому, еще раз прошу, следите хорошо за собой, а то вот пишешь, что болели со Славиком, простудились. Одевайтесь как можно теплей, не жалейте одежду. А ты, Лена, брось фасонить – одевай теплые трусы, береги свои и без того слабые почки, не застужай их.

Была у нас годовая проверка. Закончилась хорошо. И начальство сказало мне, что, может, в следующем году отправят меня на учебу в Ленинград.

К старшине, Василию Андреевичу, тоже в начале октября приезжает жена, уже окончательно. Она, оказывается, там, в Кирове, сделала аборт (была на четвертом месяце), не захотела почему-то рожать, наверное, возраста испугалась. Хотя сорок лет – разве это возраст для женщины?! Меня вот матушка в сорок пять родила… Да, Ленчик, скоро твой День рождения – тридцать два тебе будет, а мне недавно стукнуло тридцать один. До сорока нам еще далеко, а там, глядишь, – на гражданку, купим свой дом, будем отдыхать и заниматься хозяйством… К тому высокому сверхсрочнику, заведующему столовой (помнишь?) тоже жена приезжает с ребенком. Он же сначала вроде разошелся, а теперь снова будут сходиться.