Читать онлайн Вера и рыцарь ее сердца. Роман в 6 книгах. Том 2 бесплатно

Глава 1

Провести медовый месяц в объятиях любимого мужа было бы неплохо, но у Веры на сентябрь были совсем другие планы. Сама идея медового месяца казалась ей мещанством. Обычно сладкое подаётся уже после ужина, так сказать, на десерт, а для молодых – медовый месяц как заранее выданный утешительный приз, ведь всякое в жизни бывает.

Да и какой может быть медовый месяц в деревне, в доме свёкров, которые спали через стенку от молодых, а вместо двери в спальне висела занавеска. Поэтому на учёбу по курсу неонатологии Вера отправилась со спокойной совестью уже через неделю после свадьбы. Алма-Ата, где ей предстояло два месяца учиться, без преувеличения являла собой город Шахерезады. Впервые увидев настоящие горы – их снежные вершины обрамляли город сверкающим браслетом, – Вера поняла, что сказки оживают.

Столица Казахстана цвела в садах, в изяществе архитектурных ансамблей, прохладе высоких фонтанов, в журчании горных речушек в тополиных аллеях, но даже броская красота роз, цветущих на городских клумбах, не могла сравниться с красотой очаровательных алмаатинок, беспечно прогуливающихся по аллеям парков.

Тенистые бульвары, шумные площади утопали в зелени дубов и вязов, а плакучие ивы в печали стояли поодаль, соблюдая монашеский обет. Алма-Ата представлялась Вере городом вечного праздника, где до позднего вечера гуляют влюблённые пары, на танцплощадках играет духовой оркестр. Если днём от жары плавился асфальт, то к ночи в дуновении ветра чудилась прелюдия осеннего увядания.

Чтобы описать осень в Алма-Ате, не надо иметь сердце поэта, надо просто перестать спешить по делам, сесть на скамеечку в тенистой аллее и предаться поэтическому забвению, наблюдая за пожелтевшим листом, самозабвенно порхающим в воздухе, и сердцем слышать прощальный шорох опавшей листвы, хранящей запах горячего лета. Самое популярное развлечение для гостей столицы – это базары осенью, где торговцы на разные голоса расхваливают собранный урожай. Неудивительно, что от такого изобилия фруктов и овощей голова покупателей шла кругом.

Ярко-жёлтые дыни и полосатые арбузы были уложены в красочные пирамиды, над медовыми персиками гудели трудолюбивые пчёлы, а от спелой прозрачности груши рука человека сама тянулась за кошельком, чтобы скорее вкусить грушевый нектар. Сладкий яблочный аромат, как дух Али-Бабы, носился над базаром, и не купить яблоки, сочные, спелые, просто невозможно.

Этот базарный переполох напоминал Вере звучание симфонического оркестра, дирижёра которого срочно пригласили к телефону. Она была убеждена, что если бы её мама хоть один раз прошлась по восточному базару, то она бы немедля продала свою дачу… хотя нет, никакие базары мира не смогут заставить её предать самолично выращенный огурчик и тоненькую морковку, в которых днём с огнём не сыскать пресловутых пестицидов.

С улыбкой Вера вспоминала дачу и маму, ползающую в помидорных зарослях, одетую в трижды заштопанные спортивные штаны, с несгибаемым шлангом в руках, по которому лениво протекала на грядки драгоценная вода.

Курс по неонатологии преподавался лучшими специалистами республики, и на эти курсы приехали педиатры со всего Советского Союза.

В комнате врачебного общежития с Верой поселилась Тамара. Тамара приехала в Алма-Ату из России. Хотя женщина была на 15 лет старше, но они быстро подружились, и роль кухарки взяла на себя Вера, давая Тамаре отдохнуть на курсах по неонатологии от кухонной суеты и домашних дел. Она готовила ужин для соседки и Виктора, педиатра из Белоруссии, который жил в соседней комнате и захаживал к ним на чаёк.

В то время кулинарные способности Веры ограничивались жареной картошкой и отварными сосисками с макаронами, и, чтобы разнообразить питание, друзья два раза в неделю ходили кушать в ближайший рыбный ресторан, заказывая блюда подешевле.

Иногда в общежитии проходили студенческие сабантуйчики. К ним не готовились, они случались экспромтом. Кто-то из сокурсников созывал народ, который приходил со своей закуской, а на собранные деньги покупалась бутылка терпкого грузинского вина. Вино разливалось в стаканы,, а тосты произносились поочерёдно за учёбу, за здоровье, а за любовь пили до дна.

На курсы по педиатрии прибыли в основном замужние женщины, чем и определялись темы разговоров за столом: сначала о семье и о работе, потом о неверных мужьях, а в заключение о том, о чём не принято говорить с посторонними, то есть о любовниках, которые знают толк в любви. Слушать подобные откровения Вере ещё не приходилось, и от подробностей интимной жизни сокурсниц она не знала, куда себя деть.

После рассказа яркой блондинки из Омска о том, как ей удалось соблазнить молодого официанта самого престижного ресторана Алма-Аты и переспать с ним, Вера встала из-за стола и принялась собирать посуду, чтобы отнести её для мытья в общую кухню. Её одногодок, сосед по комнате, Виктор, свою грязную тарелку демонстративно не отдавал, так как у него от дамских разговоров разыгрывался волчий аппетит на всё, что ещё оставалось на тарелках.

Не успела Вера обидеться на обжору-соседа, как тихо заговорила скромная блондинка, имеющая милое лицо и покладистый характер.

– Я прожила с мужем десять лет и о другом мужчине даже и не помышляю.

От этих слов Вера поставила стопку тарелок обратно на стол и вновь присела на свой стул. Исповедь Анжелики показалась ей очень любопытной. От всеобщего внимания щёки говорившей женщины зарделись румянцем, и она хорошела прямо на глазах.

– Да, – честно призналась она, – мой муж пьёт… так уж случилось. У нас с ним подрастают двое детей. Но я вам скажу одно, что только при условии, что любовь к другому мужчине станет сильнее, чем моя любовь к детям, я смогу изменить своему мужу. …Но этого не произойдёт никогда! Я хочу быть верной мужу. Я хочу быть примером честности для моих дочерей!

Большинство сидящих за столом смотрели на Анжелику уже с нескрываемой жалостью, ибо все понимали, что верность алкоголику ещё никого из женщин не сделала счастливой.

– Анжелика, сколько тебе лет? – сочувственно спросил кто-то за столом.

– Мне 38 лет. Дело не в возрасте, а во мне самой. Я могу вас заверить, что никакая случайная связь не может быть выше семейной верности и любви матери к своим детям. Мои дочери любят отца… он их по головке погладит, они и счастливы, они смеются.

Да что там говорить, вышла я замуж неудачно, но не детям за это расплачиваться. Я больше скажу: даже если мой муж мне изменит, то я ему всё равно не изменю, потому что любую измену считаю грехом. …Нет-нет, я не верю в Бога, но у каждого есть совесть, я хочу с ней жить в ладу. …Лучше я сейчас вам фотографии моих девочек покажу.

Тут за столом опять начался переполох. Всем захотелось похвастаться уже не приключениями с любовниками, а фотопортретами своих дочек и сыновей. А так как детей у Веры не было, поэтому такие рассказы счастливых матерей она пропускала мимо ушей, и, перемыв посуду на общей кухне, она отправилась в свою комнату.

Наступил вечер. За распахнутыми окнами потихоньку увядала природа, и запах осени больше настраивал друзей на душевный разговор, чем на подготовку к зачётам. Вера и Тома сидели на кроватях, обложившись книжками, рукописными лекциями, а Виктор устроился за столом. Перед ним раскрытой лежала тетрадь, а он задумчиво смотрел в окно.

– Как замечательно, что есть такие честные женщины, как Анжелика, – нарушила Вера тишину в комнате, чтобы поговорить о том, что ей не давало покоя в тот вечер. Может быть, ей самой хотелось определиться по теме «супружеская верность».

Тамара сделала вид, что ей холодно, и, забравшись с ногами под одеяло, перелистнула страницу конспекта, хотя от тусклого света лампочки под потолком разобрать рукописный текст было практически невозможно. Зато Виктор обрадовался, о верности в супружеских отношениях он мог говорить много.

– Не надо верить басням брюнеток! Мне жаль тебя, Вера, ты наивна, как гранёный стакан! Открой свои глазки пошире, тогда сама поймёшь, что правда совсем другая, чем ты её представляешь! Твоя невинная Анжелика только прикрывается детьми, чтобы скрыть своё одиночество и неудовлетворённое желание быть обласканной мужчиной. Эту басню про её честность, которая держится на любви к детям, она придумала для тех, кто наивно полагает, что блондинки могут быть монашками. Я убеждён, что честный человек не будет свою честность рекламировать в подвыпившей компании.

– О, как ты разговорился, – вступилась за Анжелику Вера. – Ты судишь другого человека по своим домыслам! Может быть, я и наивна, хотя это не подсудно, но не такая смелая, как Анжелика. Она мать двоих детей, и у неё есть опыт замужней жизни. Этот опыт жены и матери даёт ей право голоса. Неважно, какого цвета у неё волосы, а важно, что Анжелика пошла против мнения большинства. Ведь каждый из нас был комсомольцем, мы принимали присягу быть честными советскими гражданами, а любая измена в браке преступна и осуждена обществом. Моральный кодекс советского гражданина говорит о браке как…

– У нас партийное собрание и в президиуме самозванка? Не пора ли нам открыть лагеря для изменников в браке? А через пару лет и работать на государство будет некому, потому весь народ окажется за решёткой личного правосудия кристально честной Шевченко!

– Витя, не утрируй! – не сдавалась Вера. – Когда я услышала, как с высокой трибуны Хрущёв заявил, что коммунизм наступит в нашей стране через 20 лет, то очень обрадовалась, потому что мне предстояло подождать каких-то 20 лет, а потом жить в обществе, где трудятся по способностям, а получают по потребностям. Сейчас я уверена, что коммунизм мог бы наступить ещё раньше, если бы человек жил по уставу коммунистической морали: не убивать, не красть, не прелюбодействовать.

В комнате потеплело от такой убеждённости Веры в счастье всего человечества. Тамара оторвалась от конспектов и с интересом ждала продолжения дискуссии. Виктор в один глоток допил свой чай и пересел к Вериной кровати поближе, чтобы сказать ей нелицеприятную правду прямо в глаза.

– Что ты предлагаешь? Застукать любовников в постели и потом подвесить их за ноги? Будешь мстить изменщикам, как несчастный граф Монте-Кристо? Ты сама-то знаешь, что такое любовь или любовная страсть? Я не женат, но поделюсь с тобой мужским секретом: если жена бросает мужа в медовый месяц и отправляется на учёбу по неонатологии, то она сама даёт ему свободу ей изменить. Ведь муж – это тебе не баба у разбитого корыта. Твой муж, как там его, Женя, нормальный человек, у него есть нормальные желания ночью спать с женой, а его жена в Алма-Ате наукам учится. Пройдёт одна ночь, другая, а он всё один да один, как сыч, не обласканный, а на третью – отправится твой Женя на поиски другой «золотой рыбки», которая его приголубит и с собой спать уложит.

Виктору было искренне жаль Веру, так преданно верившую во всё прекрасное. Сама идея подготовить её к реальной жизни казалась молодому человеку более чем благородной миссией, и, не обращая внимания на её пыхтение, он спокойно продолжал:

– Что мужчине надо? Вера, ты сама не задумывалась об этом? Так я тебе скажу: бокал хорошего вина, торшер у мягкого дивана и потом… хоть бегемотиху рядом положи, он с ней переспит, лишь бы та рот не раскрывала.

Тут Вера вскипела, она отшвырнула от себя лекционную тетрадь, как бородавчатую жабу, а её лицо выражало абсолютное презрение к соседу.

– Если твои мужские потребности упали до уровня пресмыкающихся, то о моём муже я с тобой говорить не собираюсь и готовить для тебя ужин тоже не буду. Как можно быть таким …всеядным? Время позднее. …Я хочу спать.

Вера указала молодому человеку рукой на дверь.

Тамара в разговор Веры и Виктора так и не вступала, чтобы не выдать себя с головой. Убрав тетрадки в сумку, она стала готовиться ко сну. Муж Тамары часто не ночевал дома, а когда ночевал, то весь вечер проводил у телевизора, запивая поджаренные орешки охлаждённым пивом. Его не интересовали домашние дела, потому что он был кормильцем семьи и нуждался в покое. Недостатка в семье Тамары не было, но порой женщине казалось, что её сорокалетнее тело просто полыхает любовным жаром, в котором сгорала она каждую ночь, и на врачебные курсы в далёкий Казахстан она поехала с тайной надеждой на любовь, о которой не слагают стихи и не говорят вслух.

В тот вечер женщина молча злилась на свою соседку, которая из-за своей правильности расстроила поездку на профессорскую дачу, где их ждал профессор по неонатологии с другом.

Сам профессор был небольшого роста, смугл, крепок, имел знания и недюжинный интеллект, его лекции отличались чёткостью изложения современных основ неонатологии, и Вера от уважения к нему согласилась провести выходные дни в горах, ей хотелось шашлыков и садовых яблок, тем более, что Тамара согласилась составить ей компанию.

Соблазн поехать в горы, которые всегда манили Веру тайной их появления на земле, был большой, но она рассудила трезво, опираясь на наставления своей мамы.

– Тома, если мы поедем на дачу, то это будет расценено профессором и его другом как наше согласие на близкие отношения. Вероятнее всего, что за ужином последует приглашение лечь в постель, а это нам с тобой совершенно не подходит. Конечно, можно хорошо поужинать, а потом убежать, но убегать в горной местности, ночью – это страшно. Пойдём-ка лучше мы с тобой, Тамара, в кино. Когда фильм закончится, то и в гости идти расхочется. Мы купим дыню и дома разделим её на троих, Витю в долю возьмем.

Так Тома осталась на бобах, и интимный ужин на даче профессора закончился, не начавшись! Теперь она лежала под одеялом, её терзало горькое сожаление об упущенном шансе быть счастливой на одну ночь, и она злилась на Веру, пока не уснула, а утро всё вновь расставило на свои места. Тамара уже не сожалела, что всё получилась так, как получилось.

Прошло три дня, ссора между друзьями забылась, и вскоре троица вновь мирно ужинала вместе и готовилась к экзаменам. В такие вечера в гости не ходят и гостей не ждут, а занимаются по экзаменационным вопросам, чтобы избежать позора на экзамене.

Поэтому когда в комнату постучали, Тамара приподнялась с кровати и удивлённо посмотрела на Веру, а Вера – с недоумением на Тамару. Потом обе женщины разом повернули головы к Виктору, но тот пожал плечами и вновь уткнулся носом в свои записи, разложенные по всему столу. Так как никто из них не поспешил открыть дверь нежданному гостю, то дверь распахнулась сама и в комнату важно вошёл молодой мужчина с игривым выражением на лице. Взглянув на него, Вера опешила от возмущения.

– Здравствуйте вам! Моё почтение курсантам-врачам! Прекрасный вечер, чтобы проведывать друзей и товарищей. Готовимся к экзаменам? Так сказать, экзаменационные «страсти-мордасти». Представляюсь сам – Володя, инженер-дорожник, пришёл передать некоей персоне привет от её брата.

При этих словах он раскланялся перед Верой.

– Володя, не паясничай, я это не переношу! Что ты здесь делаешь? Тебя никто не приглашал! …Извините, – обратилась Вера к друзьям, – это друг моего брата.

– Вера, что с тобой случилось? Где милая улыбка и рука для поцелуя? Разве так встречают дамы своего давнишнего друга?

Потом Володя переключился на знакомство с Тамарой и Виктором.

Володя Коваленко быстро очаровал друзей Веры своими манерами, умением делать комплименты и талантом быстро втираться людям в доверие, поэтому его предложение поужинать на ночь глядя было с радостью принято, а то, что Вера имела иное мнение, как провести вечер перед зачетом, большой роли не сыграло, её подхватили под руки Тамара и Виктор, и вскоре весёлая компания сидела за столиком в ближайшем кафе, которое оказалось рестораном. После застолья с вином и закусками Володя проводил друзей к их общежитию.

Когда Вера поднималась по ступенькам, он уверенно взял её за локоть, чтобы поговорить наедине. Довольные проведённым вечером Тамара и Виктор отправились в комнату вдвоём, оставив Веру и её гостя стоять на крыльце общежития.

– Вера, послушай меня, как верного друга твоего брата-пуританина. Я приглашаю тебя, как даму моего сердца, продолжить наш вечер в более уютной обстановке, с шампанским и виноградом.

Ответа не последовало, но возмущённый взгляд Веры говорил сам за себя и требовал объяснения.

– Ну, ты уже большая девочка и всё понимаешь. Надо брать от жизни всё приятное, что она может дать человеку, а то состаримся и вспомнить будет нечего. А нас с тобой связывают годы знакомства, и пора закрепить это знакомство ужином при свечах в гостиничном номере на двоих.

Вера была уже знакома с таким вариантом свиданий. Она не забыла, каково быть фальшивой женой боксёра, но теперь она замужем и знает, что и почём.

– Володя, побойся Бога, то, что ты замышляешь, оскорбительно для меня. Во-первых, я замужем! А, во-вторых,…

Но другу её брата неинтересно было знать, что у сестры друга во-вторых и в-третьих …и он стал говорить напрямую.

– Да-да, я знаю, что ты замужем. Поэтому нашим отношениям теперь не помешают никому ненужные формальности. Проведём вместе ночь, втайне от всего мира, ночь любви! Это так романтично! Ты же мечтала об этом ещё девочкой, я помню твои влюблённые взгляды. Хоть прошло несколько лет, но ещё не поздно всё исправить…

Вера не ослышалась! Это постыдное предложение делал лучший и единственный друг брата! От стыда и унижения она прикусила губу и резко взмахнула рукой для удара по гладко выбритой щеке наглеца, но тут же передумала так эффектно завершить этот разговор. Пощечина имеет смысл только в том случае, когда человек ее еще достоин. Махнув на Володю рукой, словно тот был надоедливой мухой, Вера пошла к своим конспектам, с выпрямленной спиной и высоко поднятой головой.

Ко всему прочему, теперь она поняла, что бить человека по лицу совсем не так романтично, как это описывалось в романах, и даже противно.

На следующее утро Виктор пришёл на утренний чай с понурой головой. Плохое настроение юноши не вызвало никаких подозрений у Веры и Томы, ведь перед экзаменами курсантам не до сна. Во время завтрака Виктора потянуло на исповедь.

– Я переспал с Анжеликой… Понимаете, не имел морального права ей отказать в близости. Она сама предлагала себя с такой мольбой… – оправдывался Виктор, и Вера от неловкости старалась не смотреть в его сторону.

– Вера, ты этого не поймёшь, возможно, никогда, силу страсти, перед которой человеку не устоять. Она просила любви, как просят милостыню несчастные, и я не смог ей отказать. Это скорее жалость, чем проявление любви… Тома, ты меня понимаешь?

Тамара кивнула и предложила Виктору погладить его рубашку.

Курсы усовершенствования врачей не прошли даром, Вера возвратилась с багажом знаний в области неонатологии и с пониманием того, что мир вечной любви и супружеской верности существует, но только в книгах, а в жизни это фамильная реликвия, которая ещё жила в семье Шевченко.

Замужество никак не повлияло на Верино усердие в работе. Она по-прежнему отдавала больным детям свои знания, душу и сердце, а её мужу доставалось то, что можно было назвать банальным женским капризом, – право мужа спать с ней в одной кровати.

К Новому году Жене предложили работать инструктором по спорту при исполкоме Зеренды. На это хорошее назначение повлияли три фактора: три года безупречной службы Лебедева на подводной лодке, его титул мастера спорта и высокое положение в обществе его молодой жены.

Работа спортивного инструктора Евгению пришлась по душе. Дух соревнований, общение со спортсменами давали ему возможность поучаствовать в живой борьбе за медали. Районные соревнования проходили ежемесячно, и каждый раз после соревнований Женя полупьяный возвращался домой, желая быть рядом с той, кто всегда его поймёт и приголубит.

– Не сердись, Верочка-котлеточка, я как организатор соревнований просто обязан был выпить за успешное проведение соревнований. Только хорошей выпивкой можно привлечь молодёжь к спорту. Именно за это я получаю зарплату. Такова моя работа, делать всё для поднятия спортивного престижа района.

Вера понимала, что Женя прав, в её стране успехи любого мероприятия отмечались с бокалом в руке. Хотя служебное пьянство мужа её настораживало, но она старалась не выходить из образа смиренной жены Соколова, героя рассказа Шолохова «Судьба человека», который стал для неё идеалом замужней женщины. Вера и пьяному мужу не перечила, а трезвому всё прощала, надеясь, что он сам должен когда-нибудь понять, что водка ему не друг, не товарищ и не брат.

Теперь она носила красивую фамилию Лебедева, но от перемены фамилии особых перемен не чувствовалось, пока они не переехали в частный дом как молодая семья.

В тот год стояла суровая зима, а дом отапливался печкой-голландкой, что стояла посередине комнаты и давала тепло в радиусе трёх метров, тогда как в дальних углах стены промерзали до изморози.

Однажды в один из зимних вечеров Вера в холодной избе ждала мужа с работы, чтобы тот натопил печку. Она на плите приготовила ужин, но Женя не приходил. В холоде человеку можно только замерзать, даже принудительные приседания, чтобы согреться, только усугубляли ситуацию, вызывая приток холодного воздуха к телу.

Вера почему-то считала, что растапливать печки – это сугубо мужское занятие, и терпеливо мерзла. Что только она ни делала, чтобы согреться, и цыганочку танцевала в свитере и валенках, и горячим чаем упивалась, но мороз пробирал до костей, в доме замерзали даже стрелки часов на стене, потому что они двигались по циферблату в черепашьем темпе. Когда её терпение подошло к критической точки переносимости, молодая женщина забыла про свой гонор, быстренько оделась и подалась на поиски мужа, забывшего о своём долге и жене, которая скоро окоченеет, прижавшись к холодной печке.

Крадучись, шла Вера по сугробам вокруг спортивного корпуса, где работал её муж. Через крошечное отверстие в обледенелом окне тренерской комнаты она разглядела Женю со стаканом в руке. Предательство было налицо!

– Как он мог со мной так поступить?

Решив стать жертвой бессердечного мужа, Вера вернулась домой и забралась в промёрзшую супружескую постель прямо в верхней одежде, намереваясь стать к утру закоченевшим трупом, хотя осознавала, что мстить мужу ценой своей жизни – это банальное самоубийство.

В полночь замерзать одной в ледяной постели показалось ей пыткой, и тут взыграл инстинкт выживания! Вера выпрыгнула из-под пухового одеяла и бросилась к вешалке, ибо отчаянно желала жить, всем смертям назло! Она напялила на себя тяжеленный тулуп, выпрыгнула во двор, где у порога лежали расколотые дрова, и, как драгоценную ношу, принесла тяжёлые поленья в дом, а потом похлопала холодные бока печки-голландки, как утешают поверженного врага.

Растопить печь быстро не получалось. Если огонёк в горниле печи постоянно затухал, то надежда согреться всё больше разгоралась. Снова и снова чиркала женщина спичками, поджигая обрывки газет, обжигая собственные пальцы, пока пламя, набравшись смелости, не охватило дрова жаром.

Комната стала наполняться благодатным теплом, а с теплом в комнату возвращался жилой дух. Гордая собой, Вера не поленилась и дважды сбегала на улицу, чтобы полюбоваться столбом густого дыма, валившего из трубы в тёмное небо. С приобретением опыта печника укрепилась её надежда создать крепкую трудовую семью.

К весне молодые супруги Лебедевы переехали в двухкомнатную квартиру с центральным отоплением, где они отпраздновали свою ситцевую свадьбу и поступление Жени на заочный исторический факультет университета в Петропавловске, Верины родители обещали оплатить учёбу зятю.

Всё в семье шло хорошо, как по маслу.

Молодые супруги получили квартиру во врачебном доме, что стоял на берегу Зерендинского озера. В этом доме на втором этаже проживала семья Людмилы, кузины Вериной школьной подруги. Именно Людмила повлияла на выбор Веры просить распределения в Зеренду, где нуждались в педиатрах.

На одной площадке с новосёлами проживала семья главного врача СЭС Ильинского, жена которого, проворная Аллочка, угостила Лебедевых в день их переселения горячим пирогом.

На втором году замужества Вера с нетерпением стала ожидать беременности, но она не наступала, как это было положено в счастливых семьях. Из месяца в месяц её надежды зачать ребёнка терпели крах, а её мужа больше печалило не то, что в семье не было детей, а то, что Вера все ночи и дни пропадала на работе и находила это вполне нормальным.

– Вера, – возмутился он как-то раз, когда она явилась домой с рассветом, – сегодня ты опять пришла под утро, как куртизанка из Парижа. Иногда мне кажется, что наш дом – это твоя перевалочная база, а я в ней сторонний наблюдатель. Ты сегодня ела?.. Я вот хлеб купил, а молоко в бидоне сестра передала. Так и получается, я ложусь в кровать голодный и злой, а ты, ни живая, ни мёртвая, приходишь под утро, и какие тут могут быть дети?! А ребёночка мне так хочется …и молока с хлебом.

Вера поцеловала мужа в усы пшеничного цвета и повела его на кухню, чтобы не драматизировать обстановку, а поскорее утолить голод и жажду, а потом – спать.

Когда они легли в кровать, то её нежно обнял Женя и вздохнул понимающе:

– Эх, Верочка-пеночка, ты опять думаешь о больнице! Я это нутром чувствую. А знаешь, я не виноват, что дети в Зеренде болеют, что у нас детей нет! Я вот что думаю: а не настала ли моя пора пуститься в бега? Ты на себя посмотри. Другие доктора приходят домой вовремя, тоже усталые, но довольные жизнью, а от твоей неудовлетворённости даже мухи в нашем доме сдохли. Это так, к разговору. Давай спать, хотя время уже вставать.

Женя отвернулся к стенке и тут же заснул, а Вера словно проснулась.

Конечно, в том, что мухи подохли, Вериной вины не было, они подохли от зимних холодов, но в словах мужа прозвучал печальный прогноз её семейного благополучия, который должен был её насторожить.

Сколько раз приходила Вера домой с сердцем, онемевшим от врачебного бессилия перед болезнью, уносящей жизнь ребёнка. Тогда ей больше всего на свете хотелось дежурить у постели обречённого малыша днём и ночью, словно её присутствие могло его спасти. В такие вечера Вера и говорила с Женей, и готовила ему ужин, но любить мужа ей казалось кощунством, поэтому пусть муж в одиночестве почитает книги Петрова и Ильфа, приводившие Веру в уныние, и не мешает ей штудировать свои конспекты по педиатрии.

Кормила Вера мужа тем, что было пределом её кулинарных возможностей: жареной картошкой, жареными яйцами и лапшой с маслом, правда, иногда случались исключения. Надо сказать, что домашними яйцами и молоком снабжали молодую семью родители Жени, которые один раз в месяц приезжали в Зеренду из деревни навестить своего старшего сына.

Однажды мама Люба зашла к Вере на кухню.

– Вера, что это у тебя там, в тазике на столе замешано?

А в тазике Вера с утра месила тесто для вареников с картошкой, которое никак не собиралось вместе, а рассыпалось на мелкие сухие комочки. Мама Люба, поохав, быстро превратила Верино тесто на вареники в прекрасное тесто для блинов и напекла вкуснейшие блины с хрустящими узорчатыми краешками. Блины макались в растопленное сливочное домашнее масло, были очень сытными.

Как только Женина мама уехала домой, то настроение молодой супружеской пары было как у новобрачных, и они любили друг друга долго и страстно, словно блинчики обладали силой эликсира любви. Всё лишнее забылось: и Верина занятость на работе, и тяга Евгения себя взбодрить стаканчиком бормотухи.

Жаль, что мама Люба приезжала редко, а Женя выпивал часто, а Вера по-прежнему день через день коротала ночи в больнице.

Вера была убеждена, что жизнь идёт своим чередом. Они оба с мужем работали, имели квартиру, а если муж смог стать мастером спорта по тяжёлой атлетике, то ему ничего не стоило стать самым трезвым из трезвенников, а с получением диплома работать в школе историком. Примером такой занятой жизни были для неё родители, которые трудились от зари до зари, дома практически не бывали, но семью-то сохранили.

На второй год бесплодных попыток забеременеть женщина обратилась на приём в женскую консультацию, и врач-гинеколог нащупала у Веры беременность в пять недель!

Счастливую Веру положили в больницу на сохранение беременности, и она строго соблюдала постельный режим, пила лекарства по назначению, но беременность не развивалась. Плод в её утробе не подавал никаких признаков жизни, зато Верино желание родить ребёнка становилось еще крепче.

То, что рождение ребёнка не зависит от желания матери его иметь, принималось Верой с трудом. Если рождение ребёнка происходит по неведомым никому законам, его нельзя запрограммировать и получить, то наступление беременности – это потрясающее вселенское событие, одно из самых совершенных чудес, которое может случиться с женщиной.

Вот этого чуда Вера была лишена, поэтому долгими бессонными ночами в отделении гинекологии она трогательно прижимала руки к груди, всматривалась в больничный потолок и шептала то, что лежало у неё на сердце, как это делали герои её любимых романов. Вера молила Бога сохранить её беременность, стараясь не думать о том, что почти все молитвенные просьбы героев прочитанных ею книг исполнялись только в последних главах, после серии страданий и мытарств.

– Боже на небесах, не лиши меня ребёнка, а я готова страдать, веря в то, что ты есть. Я очень терпеливая.

Вера хотела даже сказать, что она готова отдать за это жизнь, но вовремя сообразила, что этим она убьёт в себе дитя, поэтому решила не искушать судьбу, а просить только то, в чём сама нуждалась.

– Извини, что я прошу тебя, не стоя в церкви, перед иконой, а лёжа на больничной койке, – шептала она в потолок, представляя синее небо над головой.

Но молилась она напрасно. Через две недели её осмотрел ведущий гинеколог, которая пришла к выводу, что Вера саботирует педиатрическую службу района, выдавая себя за беременную.

Районным гинекологом в те годы стала работать Полина Ивановна, незамужняя, принципиальная, бескомпромиссная к себе и к персоналу женщина лет сорока, к тому же высокого роста, крепкого телосложения, с зачёсанными назад волосами, собранными в пучок. Полина Ивановна недолюбливала беременных сотрудниц и никогда им не сочувствовала, и напоминала Вере сержанта-сверхсрочника, которому были незнакомы позитивные эмоции и отступления от правил. Под её руководством стерильность родильного отделения достигла предельно высокого уровня, при котором выживали только самые коварные микробы, но как гинеколог в экстренных ситуациях Полина Ивановна терялась и от страха совершить ошибку постоянно ошибалась.

А вот в случае с беременным педиатром Лебедевой Полина Ивановна не сомневалась. Педиатров в районе не хватало, а больные дети имели право на качественное лечение. Обеспечить больницу врачебными кадрами входило в её обязанности как заместителя главного врача по кадровому вопросу, поэтому педиатру Лебедевой было официально предложено выскоблить матку, а так как та от медицинского вмешательства письменно отказалась, то её с диагнозом ложной беременности выписали домой.

– Вера, ты… бесплодна.

Это было сказано мужем прямо с порога. Вера лежала на диване, она очень устала, придя из больницы домой.

– Кто тебе об этом мог сказать, когда я сама этого не знаю?

– Вера, стоп. Разве это не так? Мне Галя позвонила на работу, к ней в лабораторию заходила ваша гинеколог, и она сообщила моей сестре, что ты бесплодна. Не смотри на меня словно мумия из гроба. Пожалуйста, ну не молчи… Давай я тебе чай приготовлю. Твоя подруга Людмила нам к чаю булочек принесла.

Вера вспомнила стихотворение Лермонтова о несжатой полосе и поняла, что значит, когда «руки повисли, как плети». Это значит полная безнадёжность. Слава Богу, что ещё не пришёл её смертный час, а смертную тоску полагалось запивать чаем с булочками.

К вечеру молодые супруги почувствовали своё одиночество, словно им сообщили, что светлое будущее стало беспросветно тёмным. Жене захотелось пойти в кочегарку по соседству, где он частенько проводил свой досуг, но он не мог оставить жену одну и продолжал сидеть с ней рядом, пытаясь её развеселить, а та не хотела веселья. Тогда Женя обнял её и прижался головой к её мягкой груди.

– А давай я побуду твоим сыночком. Обними меня, уложи спать, ведь я очень скучал, когда ты была в больнице. В спальне не работает отопление, но мы быстро согреемся под одеялом, и нам будет тепло. Я люблю тебя.

– Я тебя тоже, но давай лучше посмотрим телевизор.

– Ох, Верок-колобок, наш телевизор показывает только снегопады и бураны.

– Тогда давай спать, только ты прежде сходи в кочегарку и попроси, чтобы котёл натопили погорячее. Холодно.

Женя отправился в кочегарку, где кочегары утешали горемычных водочкой с солёным огурчиком, а к Вере постучала соседка. Эта была Аллочка Ильинская, она принесла пирожки с картошкой и поздравила её с выпиской из больницы.

С Аллой говорить по-соседски было не о чем, ибо мыслила она фразами из газеты «Комсомольская правда», воспитывала детей по коммунистическим нормативам, хотя по воскресеньям не работала, считая это большим грехом, и в Пасху пекла сладкие куличи.

Сам Ильинский был заметной в районе фигурой, как-никак главный врач санэпидстанции. Он считался хорошим специалистом, но за ним водилась слава гулящего человека. Его бесконтрольную сексуальную активность Вера приписывала необратимым последствиям травмы головного мозга, которую Ильинский получил в далёком прошлом. Измены мужа никак не отражались на его отношениях с добродушной Аллочкой, которая своей чрезмерной добротой надоедала всем соседям. Веру она не раз затягивала на кухню и насильно угощала чаем с горячими пирогами, подробно рассказывая самые свежие и достоверные деревенские сплетни.

Только с одним человеком Вера поделилась своей бедой. Это была Людмила, что жила этажом выше, и они обе понимали, что бесплодие – это не диагноз, это проклятие.

Людмила умела хранить чужие тайны, но вскоре о Верином бесплодии говорила уже вся деревня.

После выписки из больницы Вера с головой окунулась в работу, чтобы скорее забыть свою ложную беременность и желание иметь детей. Теперь молодая женщина не сочувствовала роженицам, терпевшим мучительные схватки, а бессовестно завидовала, ведь счастьем родить собственного ребёнка она была обделена.

В тот год в Зерендинскую районную больницу пришли на работу новые врачи: Мила Попова, начинающий врач-терапевт из Караганды, и Роза Ахметова, педиатр.

Мила поражала Веру своей потрясающей непосредственностью, на которую не влияли ни зрелость, ни диплом о высшем образовании. Роза обладала острым умом, хорошими знаниями по педиатрии и умела быть верной подругой. Если Роза была красива, степенна и умна, то Мила Попова выглядела очаровательной старшеклассницей, робеющей перед коллегами и пациентами. Её послушность ставила в тупик медсестёр, в одобрении которых молодой доктор постоянно нуждалась, а от её вежливости к санитаркам можно было даже прослезиться.

Хотя Мила Попова училась на лечебном факультете, но в ней не было той терапевтической закваски, которая отличала терапевтов от педиатров. Терапевты всегда умели держать себя на публике достопочтенно, красиво носить дорогую одежду и говорить своё мнение немного скучающим тоном, а Мила Попова по своей внешности напоминала Буратино. Её маленькие чёрные глаза искрились молодостью, жидкие каштановые волосы весело кудрявились, а большой красный рот широко улыбался всем на свете.

Педиатры были из другого теста, их не столько беспокоил их внешний вид, сколько доверие к ним маленьких пациентов, видимо, в такой педиатрической опеке нуждалась и сама доктор Мила Попова. Уже с первого дня знакомства эта девушка полюбилась Вере, ибо в ней она видела себя в юности.

– Ты поживи у нас с Женей, пока тебе не выделят врачебную квартиру, потому что жить при больнице рядом с нашей Полиной Ивановной всё равно что пойти на срочную службу. Я верю, что сам Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза одобрит заслуги твоей мамы перед партией и правительством по воспитанию последователей дела товарища Ленина! Ей удалось вложить в тебя столько послушания, что его у тебя в избытке, просто брызжет во все стороны. Познакомь меня с ней.

И Мила Попова приглашение жить в семье Лебедевых приняла с радостью, а история её семьи была проста и печальна.

Родители Милы познакомились в Германии в фашистском концентрационном лагере, куда они попали детьми ещё в начале войны. Уже в первый год заключения они осиротели, а за колючей проволокой, под лай сторожевых псов, зародилась между ними первая юношеская любовь. Милиных родителей освободили советские солдаты. Из фашистского лагеря в солдатских теплушках их вывезли в знойный Казахстан, где они решили пожениться и создать семью. После рождения Милы её родители стали ссориться, папа погуливал, а мама изводила себя ревностью, а потом они разошлись. Воспитывать дочь женщине с разбитым сердцем пришлось в одиночестве, но она была для Милы не мамой, а надсмотрщицей. От жизнерадостной девочки требовалось беспрекословное подчинение, ей не разрешалось иметь собственное мнение или вообще какое-либо желание. Колыбельные песни в доме не пелись, и приласкать девочку было некому. К тому же мама Милы не работала, а жила на алименты своего беглого мужа и небольшое «лагерное» пособие.

Рассказы Милы о её детстве и юности меняли Верино отношение к своим родителям. В её доме тоже царствовал мамин закон, но сохранялась свобода думать, читать, высказывать своё мнение, учиться самостоятельности и иметь пусть одну, но подругу.

Веру пугала незащищённость Милы в реальном мире, и она стала заботиться о ней как о своей младшей сестре.

Каждый понедельник в начале рабочего дня врачи собирались в кабинете главного врача на пятиминутку. Опаздывать было себе дороже, глава больницы Жакибеков был человеком строгих правил. В то утро Мила где-то задерживалась и вбежала в кабинет последней. Быстро оглядевшись, она замерла на месте как вкопанная.

Интерьер кабинета главного врача был по-министерски тяжеловесным. Стены обиты деревянными плитками, а под портретом Леонида Ильича Брежнева стоял дубовый стол, за столом в кожаном кресле восседал и сам хозяин кабинета, товарищ Жакибеков. Его массивная фигура в объёмном кресле напоминала Вере медведя в берлоге. Рассеянный дневной свет, проникающий в комнату через тюлевые занавески на высоких окнах, и персидский ковёр, устилающий пол кабинета, делали обстановку пятиминуток излишне торжественной. Вдоль стен с двух сторон от стола главного врача стояли впритирку простые кресла, предназначенные для врачей-ординаторов.

С приходом в больницу новых специалистов кресел стало не хватать, и врачи перед пятиминуткой искали себе стулья в других кабинетах, но Мила опоздала и приготовилась слушать наставления главного врача стоя перед его столом, прямо посередине персидского ковра.

Такое неординарное поведение молодого доктора главному врачу не понравилось, и в кабинете установилось официальное молчание, означавшее коллегиальное неодобрение. Мила использовала это молчание как возможность поздороваться. Она стала взглядом обводить участников пятиминутки, приветливо кивая каждому из сидящих на креслах докторов, пока не пришла очередь приветствовать главного врача. Под его начальственным взглядом Мила перестала улыбаться и вновь встала по стойке смирно. Жакибеков начальственно кашлянул, чтобы выразить своё недовольство. Всем присутствующим докторам это было понятно, кроме Милы, которая продолжала стоять, как часовой у мавзолея.

Тут молодой стоматолог, сидевший на кресле рядом с Верой, решил вмешаться в ход событий и пошутил. Он тоже кашлянул, но с улыбкой и жестом пригласил её присесть рядом с ним, так это поняла сама Мила, и она присела на самый край его кресла, удачно вместившись между поручнем и самим стоматологом. В кабинете раздался протяжный вдох, никто такого послушания от девушки не ожидал.

Не замечая всеобщего внимания, Мила продолжала сидеть впритирку со стоматологом, подобострастно смотря на главного врача, который всё никак не начинал пятиминутку, а за её спиной сосед по креслу, красный от неловкости, осторожно сложил руки на груди, чтобы ничего дурного о нём не подумали.

От этой немой сцены главный врач района сам почувствовал себя лишним в своём кабинете и уже громко постучал по столу ручкой.

– Мила, встань с кресла немедленно и найди себе стул в рентгенкабинете, – зашептала Вера подруге, но та только покосилась на Веру и недовольно покачала головой, словно именно Вера мешала проведению пятиминутки.

– Встань немедленно! На тебя все смотрят! Милочка, прошу, встань и принеси себе стул! – не сдавалась Вера, и Мила всё поняла.

Не успела она приподняться, как стоматолог пулей выскочил из кабинета и через минуту принёс девушке стул на радость всему врачебному коллективу.

Вскоре после этой истории с опоздавшей Милой на ковёр к главному врачу была приглашена и сама Вера.

На столе перед товарищем Жакибековым лежала телеграмма, заверенная областным отделом здравоохранения города Караганды. В письме Вера вызывалась в Караганду в связи с ухудшением состояния здоровья её мамы. Рядом с письмом лежал и приказ, подписанный главным врачом, по которому педиатр Лебедева отправлялась во внеочередной отпуск по семейным обстоятельствам.

Вера в тот же день выехала в Караганду.

Глава 2

Удар. Дверь в спальню раскрылась, чуть не слетев с петель.

Вера вздрогнула, крепче прижала спящего ребёнка к груди и быстро оглянулась по сторонам. Кровать, на которой лежало мамино стёганое одеяло, трельяж и окно за спиной не могли служить ей укрытием, а бежать было некуда.

На пороге спальни появился Женя, его лицо искажал злобный оскал. Левая рука сжимала охотничье ружьё, а правая была засунута в карман.

Вера поняла, пощады не будет.

– Ты, сука, стой, где стоишь. Доигралась, прынцесса, а теперь смирно, я целиться буду, чтобы наверняка! Ведь тебя, суку, давно пристрелить надо!

И вот ружье вскинуто, курок взведён, осталось только найти стрелку-цель и пальнуть, но задрожали руки.

Реальная угроза действовала на Веру гипнотически, она стояла в покорности кролика перед удавом и ещё крепче прижимала к груди ребёнка. Хотя её рассудок отказывался верить даже в саму возможность подобной ситуации, хотя сердце колотилось в бешеном ритме опасности, она хранила спокойствие, чтобы ненароком не разбудить дочку.

Женя сначала целился в голову Веры, но ему мешал сосредоточиться её спокойный или даже покорный взгляд. Потом в мушке ружья он стал видеть не один, а два женских лба и над обоими вились кудряшки. Но когда в мишени появился и третий лоб в таких же кудряшках, то мужчина чуть приспустил чёрное дуло двустволки и стал метиться в более широкую цель, в женскую грудь. Ему совсем не мешало завёрнутое в пёструю пелёнку тело ребёнка, наоборот, это даже усиливало кульминацию от совершаемого им преступления – преднамеренного убийства жены.

Именно этим выстрелом в упор Евгений собирался насладиться на всю жизнь. Предвкушение момента убийства супруги, навязанного жизнью, кружило голову, и мысли в его голове опережали события. Полёт пули был выверен, и исход был неизбежен – смерть той, которая одним взглядом могла вывести его из себя, сделать его ничтожеством!

Женя всегда считал себя хорошим человеком, он не убогий из подворотни, его любят и уважают друзья, а эта толстуха в халате с оторванными пуговицами, ему не судья, и только её смерть сможет освободить его от постоянного чувства вины перед ней, словно так он и не оправдал её доверие.

Евгению нравилось сознавать истину, что пуля не знает ни жалости, ни пути назад, она достигает цели и уничтожает её… если хорошо прицелиться. И как профессиональный убийца, он принял стойку, нашёл цель, взвёл курок и замер, собираясь одним выстрелом убить Веру наповал, чтобы не было никчёмных слёз. Женский плач всегда действовал ему на нервы.

Но совершить убийство ему мешало отсутствие атрибута каждого убийства – крика о пощаде. Женя с детства слышал визг свиньи в сарае, когда с наступлением первых заморозков в деревне забивался скот. Мальчишкой он затыкал уши ладонями, пока внезапная тишина не накрывала его с головой, словно тяжёлое одеяло, из-под которого нельзя было выбраться, но это только казалось, что нельзя.

Вера не визжала и даже не плакала, она тихо ждала выстрела, не догадываясь, что её овечья покорность мешала мужу нажать на курок. Она стояла у окна, за которым оставался мир, который тоже ждал выстрела и её смерти.

О чём можно думать, когда в тебя целятся в упор?

Может быть, о том, что в больнице не станет райпедиатра? Или о горе родителей по убитой дочери? Первое, что пришло женщине в голову, – это то, что она стала «сукой». Как это могло произойти, что она перестала быть человеком, а превратилась в животное женского рода?

Яркой вспышкой вспомнила она мамино предупреждение об опасности брака с алкоголиком, но это воспоминание было уже совсем неуместно, ведь перед смертью любому неприятно сознавать, что под пулю убийцы он встал добровольно, когда его предупреждали заранее, чем закончится эта игра в доброго, и теперь поздно что-то менять, пришло время умирать…

– Пусть последним воспоминанием в моей жизни будет память о родителях, они дали мне жизнь, им меня и хоронить, – подумала Вера, но в оставшиеся мгновения жизни ей нестерпимо хотелось всё-таки понять, почему у неё не удалась семейная жизнь.

Когда встревоженная телеграммой Вера приехала в Караганду, то родители встретили её на вокзале и выглядели вполне здоровыми людьми. Ситуацию с телеграммой мама прояснила по дороге на дачу.

– Вера, скажи мне на милость, почему не ты, а твоя добрая соседка Алла Ильинская сообщила нам, что над тобой издеваются ваши гинекологи, объявляя тебя во всеуслышание бесплодной женщиной. Учти, это лживые слухи! Завтра утром я положу тебя на обследование в городской роддом. Если будет нужно, то ты пройдёшь и курс стационарного лечения. Мы утрём носы вашим гинекологам верным диагнозом и правильным лечением. Почему же ты с нами не посоветовалась, разве мы тебе враги? Как тебе не стыдно?

После маминой взбучки слово взял папа, он сидел за рулём своих «Жигулей», вёз Римму и Веру на дачу, где мама к приезду дочери сварила борщ.

– Вера, нам стало известно, что Евгений выпивает. Я думаю, что он напивается потому, что у вас нет детей. Мама тебя определит на лечение к лучшим специалистам, и у тебя непременно будут дети. В нашем роду бездетных женщин не было. А ты постарайся поддержать мужа, чтобы он не отчаивался. Будут у вас дети!

Целый месяц держали Веру на больничном режиме. Все внутренние слои стенки матки были поражены гнилостной инфекцией. Это объясняло тот противный запах, а вернее, вонь, которая исходила от Веры в последние месяцы после лечения от ложной беременности.

– Такое инфицирование всех слоев матки возможно только при нелеченом микроаборте, – сделала заключение главный гинеколог городского роддома, хорошая мамина знакомая.

Этот диагноз утешил Веру.

– Значит, я перенесла микроаборт! Значит, что у меня всё-таки была настоящая беременность, а не ложная, как у психически нестабильных дам! – рассуждала она, лёжа на больничной койке, где проходила противовоспалительное лечение и лечение по предупреждению развития постинфекционных спаек, которые могли привести к истинному бесплодию!

Лёжа в палате с женщинами, страдающими бесплодием, Вера увидела обратную сторону женской судьбы. Её высшее образование, престиж районного специалиста, обеспеченность родителей ничего не значили для женщин с диагнозом «бесплодие». Целый мир с его красотой и многообразием жизни, различными общественными порядками и непорядками, войнами и миротворческим движением, пороками и шедеврами искусства в этой палате терял свою значимость.

Соседки по палате настороженно встретили Веру, словно она могла быть соперницей их счастью забеременеть. Каждая из них боялась лишним словом спугнуть надежду на чудо, которое могло перепасть другой, поэтому всем приходилось быть начеку.

После месяца стационарного лечения Веру выписали домой, и с этого момента желание родить собственного ребёнка овладело ею целиком. Теперь она хранила в сердце пророчество папы, что рождение ребёнка может спасти её брак. Чтобы отвратить мужа от пьянства, ей пришлось серьёзно заняться любовью.

Как бывает часто в жизни, желание забеременеть с успехом сбывалось у её подруг, пьянка мужа не прекращалась, и Вере ничего другого не оставалось делать, как работать на свой авторитет, который в будущем должен был работать в обратном порядке.

Руководить педиатрической службой района без сплочённой команды всё равно что плавать в речном песке, поэтому Вера собирала молодых педиатров у себя дома, за кухонным столом. В компанию педиатров удачно влилась и терапевт Мила Попова.

Нигде так хорошо не решаются дела, служебные ли, семейные ли, как в гостеприимном доме, где для гостей не жалели еды.

Однажды Вера нащупала у себя под лобком уплотнённый комочек, напоминающий беременную матку. Этот плотный комочек внизу живота не рассосался через неделю, а на следующую неделю диагноз беременности, 5—6 недель, подтвердился!!!

В начале февраля женщину взяли на учёт по беременности, а роды произошли в середине ноября, новорожденную девочку назвали Катюшей

Катюша родилась в Караганде, в первом городском роддоме. Почему в Караганде? Потому что Женя по причине сильного похмелья не поехал встречать Верину маму на вокзал в Кокчетав, что по семейной традиции расценивалось как недопустимое нарушение гостеприимства. Поэтому сама Вера ушла под расписку из роддома, где находилась под наблюдением, и поехала рейсовым автобусом на вокзал.

Римма так и ахнула, увидев на перроне свою беременную дочь, и тут же взяла обратные билеты в Караганду уже на двоих. В поезде один молодой человек уступил Вере нижнюю полку и сказал, что он бы никогда не отпустил жену одну на таком сроке беременности, а хранил бы её как зеницу ока. Это было обидно слушать, но перед родами обижаться на мужа или на судьбу считалось плохой приметой.

В Караганде прямо с вокзала Володя отвёз дочь в роддом, где на следующий день Вера родила ему внучку, которую Римма назвала Катюшей.

Рождение дочери было самыми счастливыми минутами жизни Веры. Какое это ни с чем несравнимое счастье – быть мамой! Когда Вере принесли дочку на первое кормление, то любовь вошла в её сердце, заполнив всё её существо. Эту любовь она хотела разделить с мужем, который от счастья быть отцом находился в пьяном угаре и не просыхал ни днём ни ночью.

Катюша зашевелилась. Её маленькая ручка высунулась из пелёнки и доверчиво легла на грудь матери, и тут словно Вера и опомнилась!

– Мамочка, что же такое я делаю?! Мой ребёнок, моя Катенька, моя доченька в опасности!

Вера непроизвольно подняла правую руку, как это делают робкие первоклассники. Женя не понял момента и приспустил ружьё, давая возможность жене сказать последнее слово.

– Женя, можно я положу Катю на постель, а то она проснётся и будет плакать.

Просьба жены выглядела благородной. Жене нравилось быть благородным, он ведь не бесчувственный чурбан, а человек. Дулом двустволки указал на кровать, и женщина бережно положила дочь на подушку. Девочка потянулась и преданно почмокала губками.

Теперь Вера могла спокойно умереть. Она знала боль и муки, успех, и её сердце познало любовь материнства, но ей было жалко того, кто готовился в эту минуту её убить, ведь потом он поймёт, что убил ту единственную, которую будет любить до конца своих дней.

Всё, теперь должен прозвучать выстрел.

Женя опять приложил приклад к плечу, взвёл курок, хорошо прицелился. Вера закрыла глаза, чтобы мёртвой не смотреть в потолок холодным немым взглядом.

– Эй, отстань! Отвали! Вот прицепилась неладная!

От этих возгласов мужа она вздрогнула и взглянула из-под ресниц, что происходит, почему ружье не стреляет? Дуло двустволки металось в разные стороны, а Женя по-птичьи оглядывался по сторонам, пытаясь нелепыми движениями сбросить что-то невидимое с плеч, но безрезультатно. Тут он зарычал, резким движением отбросил от себя двустволку и, дико озираясь, выбежал из комнаты.

Ружьё на лету выстрелило.

Этот послеобеденный выстрел разбудил младшего сынишку Людмилы, и та, подхватив испуганного малыша на руки, быстро спустилась по лестнице вниз. Входная дверь квартиры Лебедевых была открыта, и она осторожно вошла внутрь квартиры, где надрывался плачем ребёнок. В спальне у порога лежало ружьё, а в углу у окна сидела на корточках Вера.

«Ж-ж-ж-я п-п-п н-н-н- … … К-к-к-к-к п-п-л- … т».

Заикание мешало Вере рассказать подруге, что произошло, но дырка в шкафу и ружьё на полу уже говорили сами за себя.

На следующее утро в квартиру Лебедевых тихо постучали. Вера, осторожно обойдя спящего на полу у входной двери Женю, открыла дверь. На пороге стояла Мила и улыбалась самой замечательной улыбкой на свете, в руках она держала конверт.

Мила Попова уже неделю жила в Кокчетаве, где проходила специализацию по офтальмологии, так как райбольница в то время остро нуждалась в окулисте, а на выходные приезжала в Зеренду погостить. Вера раскрыла конверт, там лежал авиабилет на самолёт в Караганду, в один конец.

– Вера, всё нормально. Быстро одевайся, и счастливого пути. Такси нас ждёт за мостом! Я специально приехала за тобой. Роза рассказала мне, что произошло, а ей рассказала Люда. Как могло такое случиться, вы же любили друг друга?

Ясно думать Вера не могла, за неё было уже всё решено. Она побросала в свою широкую хозяйственную сумку кое-что из детских вещей и переступила порог дома с дочуркой на руках, а Женя проводил жену громким храпом.

На улице счастливо светило весеннее солнце, пахло весной, дул лёгкий ветерок с озера. Таксист знал своё дело, и машина мчалась по направлению к городскому аэропорту. Вера сидела у окна автомобиля, на её руках спала Катя, всё было так, как должно было быть.

– Я не имею права подставлять себя под пули. Не имею права забыть, что я не собственность мужа! Не имею права оставить дочь сиротой и не видеть, что на улице вовсю цветёт весна! – поклялась женщина и улыбнулась дочери.

Утром следующего дня самолёт приземлился в Караганде. Весенний степной запах ветра был до слёз родным и желанным. Этот запах родины победил все сомнения, и теперь побег казался Вере не трусливым желанием спрятаться от проблем в родительском доме, а единственно верным решением изменить свою жизнь.

Катюша, утомлённая перелётом, притихла на её руках. Домашний телефон родителей не отвечал, а в кармане у Веры бренчала какая-то мелочь. Водитель такси согласился довезти женщину с младенцем на руках по месту назначения бесплатно. Хороший таксист ей попался, добрый.

Внезапное появление дочери с грудным ребёнком на руках, идущей по дачной тропинке, привело Римму и Володю в состояние оцепенения. Они видели Веру и не спешили к ней навстречу. Словно отсутствие ответов на массу вопросов: «Что случилось? Где Женя? Где вещи?» – мешало им принять беглую дочь под своё крыло.

Первой опомнилась Римма, она расценила эту ситуацию, как возращение блудной дочери домой, а Володя сожалел, что он так и не навестил Веру в Зеренде, тогда всё было бы иначе.

Римма вела дочь с ребёнком на руках к дачному столу, чтобы накормить свежим щавелевым супом, мимоходом она попросила Володю выгнать машину на дорогу, ведущую к выезду из дачного городка.

Дома Вера рассказала родителям правду о своей замужней жизни. Её рассказ неоднократно прерывался папиным восклицанием типа «Какой негодяй!» и маминым утверждением «Подлец!».

– А как же Женины родители на это безобразие смотрели? Неужели они не могли вмешаться? – с недоумением спросила Римма в конце этой печальной истории неудачного замужества дочери.

– Мама, что они могли сделать, если Женя относился к ним с каким-то презрением и даже ненавистью, но он их сын, и этим всё сказано.

– И как можно так ненавидеть своих родителей, чтобы их презирать? Это как-то не по-божески, – осторожно вмешался в разговор Володя.

– Папа, причём тут Бог? Женя сказал мне сам, что маму он ненавидит, потому что она беспредельно добра к нему, а отца – за буйство по пьяному делу. Женя, будучи мальчиком, сам не раз прятался с матерью от пьяного отца. Теперь Женин отец трезвенник, а его мама отдала себя в рабство детям, ей всё равно, что дети делают в жизни, лишь бы они сыто жили и в гости приходили.

Вера не решалась называть при родителях Любовь Андреевну мамой Любой, а своего свёкра она даже в мыслях не смела назвать папой.

Когда Вера осталась одна в своей девичьей комнате, горько стало у неё на душе. Не думала она, что вернётся в отчий дом беглянкой с дочерью на руках. Конечно, не всё рассказала она родителям о той жизни, которая ставила её на колени, зачем было их огорчать, если уже ничего не изменить.

Как наивны были её мечты спасти того, кого уже не спасти, любить того, кто не нуждался в её любви, и родить дочку тому, кому нельзя доверять детей. Любовь и брак с Женей оказались на поверку её собственной блажью, потому что Женя не был рыцарем её сердца и никогда им не станет.

Впервые Вера разочаровалась в себе, в любимом человеке и в своём замужестве, хотя это разочарование осознавалось ею ещё раньше, в тёмную новогоднюю ночь.

Катюше было тогда полтора месяца, вся страна готовилась к новогодним праздникам, а Вера не ждала праздника, не ждала она и новогодних подарков, ибо у неё праздником и подарком была крошечная девочка, её доченька, такая родная, такая желанная, что дух захватывало.

Врачебная квартира обогревалась плохо, тепло поддерживалось только в спальне, где находился ребёнок. Обогреватели работали днём и ночью, и эта спальня казалась Вере земным раем. Пусть Женя напивался каждый день, пусть мороз на дворе, но ничто не мешало её счастью быть матерью младенца, которого величали Катенькой. Когда Женя приходил домой поздно ночью, вваливался в дом и падал на диван, то Вера внутренне радовалась, ведь само ожидание его возвращения мешало ей посвящать себя дочери.

Под самый Новый год приехал отец Жени, деда Виктор, чтобы забрать семью сына к себе в деревню, и был очень удивлён отказом невестки ехать с ним в деревню по причине того, что его сын напьётся и испортит родителям праздник.

– Вера, ты …это …брось чепуху городить! С какой стати наш сын будет нам в тягость! Ты лучше внучку потеплей укутай и поехали, пока дороги не замело. Там Андреевна пельменей налепила. Новый год – праздник семейный, а с Женькой я сам разберусь, не впервой.

Вера согласилась поехать в деревню, чтобы по-родственному встретить Новый год. Стол ломился от угощения, среди закусок красовались пузатая бутылка шампанского: всё как положено в приличных семьях. Сначала наливочкой проводили старый год, потом за пять минут открыли шампанское, с шумом и пеной. Весело было всем за столом, а хозяйка дома всё в рюмочки подливала и в тарелочки всякие блюда подкладывала, в то время как Катюша в уюте прогретого дома спала себе и спала. Бабушка Люба её накупала и убаюкала, так что Вере ничего другого не оставалось, как отдыхать. После застолья Любовь Андреевна отправила её с Женей в молодёжный клуб, пообещав присматривать за Катей.

Вера шла по снежной поселковой дороге в клуб и чувствовала себя необычно хорошо, она чувствовала себя замужней женщиной, у которой есть хоть и пьющий, но умный и сильный муж. В празднично убранном клубе стояла новогодняя ёлка. Вокруг ёлки толпился весёлый народ. Женя смеялся, шутил и танцевал, но не с ней. В клубе собрались вместе его друзья и подруги детства, с которыми было ему интересно и радостно. Вера это понимала, но разве понимание может сделать кого-нибудь хоть на капельку счастливее?

Как в юности, она вновь постояла у стенки клуба, вглядываясь в разряженную смеющуюся толпу чужих людей, и боялась потерять мужа из вида, но потеряла и отправилась домой.

По деревенской улице мела метель, вторить её завываниям Вера не собиралась, она бежала туда, где посапывало её единственное счастье, её отрада, её доченька Катенька, для которой она всегда будет любимой мамой! Любовь к дочери согревала её сердце, которое уже потеряло способность говорить со звёздами, слушать тишину и спорить с ветром. Теперь романтика и поэзия оказались лишними затеями юности, которые не пригодятся во взрослой жизни.

Вера уже спала в спальне рядом с дочерью, когда услышала громкие голоса.

Где-то в преддверье ругались Женя с отцом, но Веру это совершенно не касалось, она потянулась и нежно поцеловала дочку в щёчку, и та улыбнулась ей в ответ.

– Всё хорошо, мой котёночек, всё будет хорошо.

Только утром узнала Вера, что случилось в эту новогоднюю ночь.

Женя вернулся домой далеко за полночь, он был пьян и счастлив, но войти в родительский дом ему помешал отец, тут между ними завязалась драка, которая длилась до первой крови, и, в заключение новогодней ночи, рассеченную губу молодого Лебедева грубо зашил фельдшер деревенской амбулатории.

А Вере было даже стыдно за тихую радость, что ее это новогоднее происшествие совершенно не коснулось.

Вера не рассказала эту историю родителям ещё и потому, что ей хотелось самой быстрее забыть свое недавнее прошлое, где она плохо сыграла роль жены, и забыть, как можно быстрее, того, кто причинил ей столько страданий.

Вера уже спокойно спала с Катюшей в своей бывшей спальне, а её родители долго советовались между собой, как им поступить. Решение, принятое ими той ночью, огласила дочери Римма, когда собиралась на работу.

– Мы с папой подумали и постановили, что ты можешь пожить с Катюшей у нас.

Так через годы Вера несолоно хлебавши возвратилась в свой родной дом.

Пять месяцев в родительском доме пролетели как один день. Если раньше она была девушкой на выданье, то теперь она превратилась в дочь, сидящую на шее у своих родителей. И Вера исправно вела домашнее хозяйство, чтобы к приходу мамы и папы с работы было убрано, постирано, еда приготовлена. Иногда она встречалась и со своими подругами.

Ирина бросила своего женатого любовника и женила на себе сына маминой подруги, от которого ждала ребёнка. Красавица Лена всё жила с Андреем в квартире его родителей, воспитывала сына, ругалась со свекровью и сварливостью губила свою красоту. Хотелось бы порадоваться за судьбу Ларисы, но школьная подруга уже порядком намучилась со своим мужем и в её разговоре появились вульгарные обороты речи.

В общем, никому из подруг юности с замужеством не повезло, как и Вере, но зато в отчем доме она быстро набрала в весе и духовно окрепла, а Катюша сделала свои первые шаги, о чём её папа узнал по телефону. В телефонных разговорах Женя жаловался на жизнь, просил денег на еду, так как после того, как он остался один, его уволили за пьянство. Для Веры сладостью было слышать о том, что муж скучает по ней и дочери, поэтому она не выдержала и сообщила, где хранила сберегательную книжку.

Такое неадекватно глупое поведение дочери лишало Римму спокойствия, и она воспользовалась правом матери наставлять детей на истинный путь.

– Вера, ты живёшь у нас почти полгода. Пока тебе не исполнилось 28 лет, надо решать свою судьбу. У тебя есть ещё шанс начать всё сначала, сделать правильный выбор, а ребёнок этому не помеха! Катюше нужен отец, а не пугало запойное.

О том, каким образом нужно Вере решать свою судьбу, Римма не сказала прямо, поэтому Володя, оставшись с дочери наедине, продолжил эту тему.

– Ты маму слушай, она тебе зла не пожелает, но строить жизнь надо правильно, по совести, ведь никакой дядя со стороны не заменит ребёнку родного отца. Запомни это и не позволяй своей судьбе играть с тобой в поддавки.

Так как жизнь дочери зашла в тупик, то Володя принял решение действовать по-мужски, и, не откладывая в долгий ящик, он отправился в Зеренду. Римма была крайне недовольна таким упрямством мужа, но помешать ему осуществить план по спасению семьи дочери она так и не смогла, хотя и пыталась. Упрямству её мужа мог позавидовать любой осёл!

Видавший виды на своём веку, Володя приехал в Зеренду и ужаснулся. От бывшего атлета остались только скелет и обвисшие мощи. Квартира дочери, обставленная мебелью со знаком качества Карагандинской мебельной фабрики, теперь напоминала притон алкоголиков. Собутыльников своего зятя мужчина разогнал взашей, а самого Евгения встряхнул морально и физически, чтобы тот опомнился и вспомнил, что у него есть жена, дочь и ответственность главы семьи. Неделю Володя приводил Женю в чувство, откармливал его отварной картошкой с тушёнкой домашнего производства и помогал привести квартиру в порядок.

Когда квартира была приведена в божеский вид, Женя попросил у тестя 50 рублей, чтобы рассчитаться с долгами. Володя не хотел оскорбить трезвого зятя недоверием, как-никак семь дней они жили бок о бок, а тот пропил эти деньги за один вечер.

Утром следующего дня Женя очнулся от похмелья. У него страшно болела голова и нестерпимо сохло во рту. Какое-то время он долго всматривался в сидящего рядом с ним представительного мужчину, одетого в костюм с орденской планкой на груди, и никак не мог понять, каким образом он оказался в мягком кресле у окна междугороднего автобуса и почему его сосед по креслу сильно смахивает на Вериного отца.

– Евгений, ты для меня второй сын, – начал свою речь Володя, и Женя уже не сомневался, кто сидит рядом с ним.

– Евгений, ты мне как мой второй сын, и тебе нужно лечиться от алкоголизма. Евгений, ты имеешь жену и дочь. Мы с мамой всё сделаем, чтобы тебе помочь.

После этих слов Женя понял, что его везут в Караганду на встречу с Верой, и испугался по-настоящему, потому что боялся встретить ту, для которой он был недостаточно хорош, словно ему предстояло поднять штангу не по его весовой категории, но о том, чтобы сбежать в Зеренду, не было и речи, рейсовый автобус идёт строго по расписанию.

Вера не сразу узнала в отощавшем мужчине с осунувшимся лицом и в замызганной одежде не по размеру своего Женю, такого родного и такого любимого. Она ничего не могла с собой поделать, потому что скучала по мужу все эти месяцы разлуки, ибо во время заключения брака дала слово быть ему верной в горе и в радости.

Через пять дней нарколог равнодушно вшил в ягодичную мышцу Евгения спираль, в которой находился яд, убивающий человека, употребившего хоть одну каплю алкоголя. Вернее, яд находился в одной из десяти спиралей, но доктор взял для инъекций спираль наугад, теперь Жене предстояло сыграть с судьбой в русскую рулетку: либо пан, либо пропал. Отъевшись на тёщиных харчах, молодой мужчина вошёл во вкус жизни женатого человека и счастливого отца и на следующий день после вшивания спирали увёз Веру с Катей обратно в Зеренду, а Римма с Володей благословили их на дорогу.

Римма долго не могла простить мужу того, что тот собственноручно принудил дочь жить с алкоголиком, а Володя этого и не отрицал, зато теперь он сделался воинственным борцом за трезвость и здоровый образ жизни, в уверенности, что спас зятя от алкогольной зависимости для счастливой жизни.

Женя перестал употреблять спиртное, но счастливее от этого не становился, трезвость его тяготила, превращала в раздражительного, угрюмого человека, недовольного жизнью, которому даже друзья становились в тягость. Сама Вера не обращала внимания на изменение характера мужа, она терпела все его выходки и грубость и ждала, когда к мужу возвратятся силы, ум и врождённое чувство юмора.

Женя вновь продолжил заочную учёбу в Петропавловском институте и устроился на работу в бригаду лесников-пожарников. Под осень он привозил домой целые сумки грибов, от одного вида которых у Веры ползли глаза на лоб, потому что каждый гриб перед засолкой нужно было почистить и помыть в пяти водах, а как это сделать, если грибы тысячами плавали в ванне. Но разве такая мелочь, как мытьё грибов, могла помешать её счастью быть женой непьющего человека.

Катюша радовала родителей своей самостоятельностью, она не давала себя приласкать и вскоре превратилась в маленького диктатора. Девочка требовала еду, прогулку и постоянного внимания к тому, что она делала. Когда дочери исполнился годик, Вера отняла ее от груди, и та устроила голодовку, которая продолжалась сутки, а потом запретила родителям себя кормить, отказывалась засыпать, как это положено всем детям ее возраста!

Перед тем, как отправить дочь в детский сад, Вера решила показать Катюше, кто в доме хозяин. Теперь она читала перед сном только три книжки, потом укладывала девочку в кроватку, накрывала по самую макушку одеялом и не давала ей выползти на свободу, потому что была гораздо сильнее дочери. В заключение Катя сдавалась и со словами «Но, но, но, мамка» засыпала.

В это время государство стало выплачивать мамам пособие по уходу за ребенком до полутора лет. Пособие в 35 рублей казалось Вере подарком небес, на эту сумму можно было купить мешок сахара, мешок муки и хлеба на каждый день!

В садик Катюша пошла с удовольствием, ей нравилось быть среди сверстников, и отстаивать свою независимость ей пришлось уже с воспитателями, а Вера вышла на работу.

С годами приходит понимание, что надо дорожить тем временем, когда судьба даёт человеку паузы от потрясений.

Вера дорожила спокойствием и стабильностью своей повседневной жизни, которая протекала от одного праздника к другому. Выход на работу был ей необходим для того, чтобы взять новый жизненный старт, где приоритеты семьи и профессии занимали бы равные по значимости позиции.

За время декретного отпуска в больнице произошли перемены.

Главный врач Жакибеков отдал свой пост Ибраеву Омару, а сам пошёл на повышение, а Ибраев Омар должность заведующего хирургическим отделением передал своему другу Исинбаеву Мурзе.

Больничный персонал эти перемещения по службе не обсуждал открыто, по этическим соображениям, ведь когда один из друзей идёт на повышение, то другому положено снимать перед ним шляпу.

Если Омар Ибраев был человеком маленьким, щуплым и очень серьёзным, то его друг Мурза был тоже маленьким, но толстым и весёлым. Теперь друзья не сидели рядом на врачебной пятиминутке по понедельникам, теперь Омар восседал в кресле за дубовым столом, как лилипут в кресле Гулливера, а Мурза – по правую руку от него, он садился на первое в ряду кресло.

С руководством Ибраева медицинская отчётность стала напоминать японскую шифровку, которую мог расшифровать только компьютер, но компьютера в райбольнице не было, поэтому его заменяли девочки из методкабинета. Собрать информацию о медицинском обслуживании населения было по силам только КГБ, потому что плохо работала телефонная связь, кое-где вообще она не работала.

Новшеством были и часовые пятиминутки по утрам, после которых очереди больных у кабинета врача уже выходили на улицу. Вера понимала народную мудрость, что новая метла по-новому метёт, только она не понимала, зачем надо мести сор в разные стороны и зачем в официальном порядке надо было отменять чаепитие, во время которого участковые педиатры поддерживают неофициальную связь с врачами стационара.

Хорошо, что у природы не бывает перестроек, зимой – холодно, а летом – жарко, всё, как всегда.

С утра светило яркое солнце, всё предвещало прекрасный день. Все обратили внимание, что на утренней пятиминутке отсутствовал заведующий хирургическим отделением Исинбаев Мурза. Такое скандальное поведение друга и подчинённого сильно сердило Омара как административное лицо больницы, а когда он узнал, что Мурза не появился и к концу рабочего дня, он совсем разгневался, но разгневался он про себя, хотя это видел весь персонал больницы.

Об этом говорили и педиатры на чаепитии в ординаторской на второй день отсутствия Исинбаева, и то, что Мурзу в последний раз видели в воскресенье, когда его вызвали в кабинет главного врача, и после этого он исчез, ничего хорошего не предвещало.

В ту неделю Вера несла ургентное дежурство. В субботу её срочно вызвали к ребёнку в детском отделении, у которого поднялась высокая температура. После консультации больного она по привычке заглянула в диагностическую палату приёмного покоя – там лежал мальчик лет десяти. Родителей, сопровождающих ребёнка, не было. Вера осмотрела мальчика, наметила план дальнейшего наблюдения за ребёнком.

– У меня есть подозрение на острый аппендицит, – обратилась она к медсестре приёмного покоя. – Жаль, что Ибраев больше не консультирует детей, он первоклассный диагност.

Кто сегодня дежурный по хирургии? Новый хирург? Мм-м… Надо вызвать нашего анестезиолога Мендыбаева осмотреть ребенка, он лучше понимает хирургическую патологию у детей, но сначала сделаем развёрнутый анализ крови, а потом пусть повторят его по часам…

– «Потом» не будет! – перебила Веру дежурный врач Камилла Рахметовна, новый заместитель главного врача по административной работе. Как административный работник Камилла Рахметовна была знакома с трудом врача только по отчётно-статистическим формам и решениям медицинских советов. Видимо, к летнему отпуску она хотела подкопить денег и взялась подрабатывать дежурным врачом по выходным дням.

Перед Верой Камилла Рахметовна предстала в наспех застёгнутом халате и помятом колпаке, что совершенно не соответствовало её педантичности во всём, что касается одежды и отчётности.

– Так вот, Вера Владимировна, – продолжила Камилла Рахметовна, – этот мальчик переводится в детское отделение, а если ему будет нужна консультация хирурга, то я сама разберусь. Вы, Вера Владимировна, научитесь соблюдать субординацию. Я дежурный врач по больнице, и только я буду отдавать распоряжения персоналу, что и как делать с больным.

– Камилла Рахметовна, – пыталась Вера спасти ситуацию, зная болезненное самолюбие своей коллеги, – при всём к вам уважении обратите внимание на признаки у ребёнка симптомов «острого живота». Без консультации хирурга нельзя его госпитализировать в соматическое отделение! А новый хирург…

Вера хотела было сказать, что новый хирург ведёт себя, как мясник в лавке, но вовремя осеклась.

– Вы, Вера Владимировна, лучше бы с таким же рвением занялись вашей отчётной документацией, вы уже и так задержали информацию по ревматикам на целых два дня. Теперь вы свободны или хотите лишние часы себе заработать? «Скорая помощь» отвезёт вас домой.

Уже из дома Вера позвонила дежурной медсестре детского отделения и распорядилась, чтобы та, кровь из носу, но добилась консультации хирурга.

Утро. Воскресенье. Вера входит в палату детского отделения, а там мальчика уже осматривает хирург-анестезиолог Мендыбаев, который подтверждает диагноз острого аппендицита и переводит его в хирургическое отделение. Такой расклад вещей успокаивал, и женщина крепко уснула прямо у себя в кабинете…

Её разбудили яркие лучи солнца. Оказалось, что на самом деле это ей всё приснилось, приснился и больной мальчик, и Мендыбаев. Сон как рукой сняло, Вера тут же выпрыгнула из постели и побежала звонить в отделение. Постовая медсестра детского отделения сообщила, что ребёнка новый хирург проконсультировал, но вот записи в истории болезни не оставил. Дело принимало серьёзный оборот.

Каждый доктор знает приказ, что ребёнок с признаками аппендицита обязан наблюдаться в хирургическом отделении!

– Роза, – обратилась Вера к дежурной медсестре, – вы не покинете пост без записи хирурга в истории болезни этого мальчика. Я сейчас же бегу в больницу, дождитесь меня.

Когда Вера зашла в детское отделение, через больничные окна струились лучи восходящего солнца и пряный запах соснового бора наполнял палаты свежестью жаркого лета. В такую погоду просто преступно думать о чём-то плохом, но Вера думала именно о плохом.

В истории болезни ночного пациента стояла короткая запись хирурга. Под диагнозом «состояние аппедиксоида» стояла его крутая безобразная закорючка. Вера тут же пригласила на консультацию хирурга Мендыбаева, который днями и ночами обитал в хирургическом отделении, словно дома его не кормили. Даже воскресным днём он любил пребывать среди прооперированных больных и хирургических сестричек.

Только к обеду Верин сон воплотился в явь. Они с Мендыбаевым вошли в палату, где должен был лежать ночной пациент, но мальчика в палате не оказалось, а позже выяснилось, что боли в животе у ребёнка под влиянием обезболивающих прошли и нянечка отвела его в столовую завтракать.

– Ох, Вера Владимировна, – вздохнул Мендыбаев, осмотрев ребёнка. – Это не «аппеликсоид», это настоящий хирургический «шизоид». Думаю, что аппендикс уже лопнул и сальник брюшины локализовал процесс. Надо срочно оперировать!

Оперировали ребёнка в срочном порядке командировочные хирурги, приглашённые из столицы в районную больницу поработать на время отпусков. Хотя операция прошла успешно, состояние мальчика оставалось тяжёлым, и об этом был поставлен в известность главврач Ибраев Омар, который и трёх месяцев на этом посту ещё не проработал.

Конечно, Омару не понравились колкие замечания столичных хирургов, подрывающие не только авторитет главного врача, но и авторитет всей районной больницы, и был созван экстренный медсовет.

Мурза оставил своих гостей за праздничным столом по поводу юбилея его жены и поспешил в больницу, хотя он в эти выходные не был ургентным, но был новоявленным заведующим хирургическим отделением.

Медсовет проходил в кабинете главврача в присутствии командировочных хирургов. На вошедшего Мурзу никто не обратил внимания, и тот быстрым шагом прошёл к своему креслу, что стояло подле стола главного врача.

Во время разборки истории болезни мальчика с диагнозом «прободной аппендицит» командировочные хирурги отпускали едкие замечания о тактических ошибках в ведении больного с признаками острого живота. Решением медсовета Исимбаеву Мурзе как заведующему хирургическим отделением был объявлен строгий выговор, а от себя лично Ибраев Омар добавил, что ему стыдно за своего друга, который посмел явиться в кабинет главного врача в нетрезвом виде.

Не став оправдываться, Мурза с поникшей головой вышел из кабинета под презрительные взгляды командировочных хирургов, для которых Зеренда была и остается дикой периферией.

Старые обиды, как змеи подколодные, прячутся где-то в сознании человека, чтобы при случае ужалить в самое сердце.

Мурза вырос в детском доме. Только его русская жена и друг Омар знали, как обижали Мурзу в детстве такие же сироты, как и он сам. Для детей и учителей он был всегда толстым тупицей, хотя Мурза так старался всем доказать, что толстые тоже бывают умными. После окончания школы он поступил в медицинский институт, и там над ним смеялись сокурсники за его детское усердие, хорошее прилежание и здоровый аппетит. Ради дружбы Мурза мог и жизнь отдать, как этого желал его отец в последнем письме с фронта, но друзья его постоянно предавали.

Наступили дни, когда он добился всего, что хотел иметь: верного друга, красавицу-жену с русой косой, профессии хирурга; но в юбилейный день рождения его Марии, когда за праздничным столом собралась его семья, Мурзу настиг позор.

Его устыдил тот, кто был его другом! Теперь мужчина не чувствовал в себе больше сил отстаивать звание достойного человека, успешного хирурга, и он разочаровал духов предков, которые так на него надеялись.

Никто не увидел, какой дорогой пошёл Мурза, выйдя из больницы, но каждому хотелось, чтобы он живым вернулся домой. Через пять дней тело утопленника выкинуло волной на берег озера. Горе пришло в семью Исинбаевых.

Со смертью Мурзы что-то очень важное надломилось в душе Веры. Может быть, её беспокоила причастность к этому самоубийству или понимание, что и она не застрахована от такого фатального шага? Она никогда не читала книги с оборванными страницами, а тут реальная жизнь оборвалась на полуслове.

Но факт оставался фактом, не всё так хорошо у других, как это кажется окружающим, у каждого, пусть самого благополучного человека есть своя страшная тайна.

Тайна была и у Веры, даже две тайны. Первая детская тайна, тайна её страданий, уже не так беспокоила, а вторая – предчувствие, что она живёт по сценарию, который был написан не для неё, и ей ничего другого не остаётся, как доиграть эту роль до бесславного конца.

Теперь любая нестабильность в стране, на работе, в семье пугала Веру, и поэтому она не позволяла себе думать о будущем дальше своего отпуска. Любые новшества в жизни приводили её в смятение, и её мечты когда-нибудь посетить остров Пасхи приказали долго жить.

А тут неожиданно Вере предложили по комсомольской путёвке отправиться в Португалию, страну, которая манила ещё со школьной скамьи.

– Роза, – оправдывалась Вера перед подругой за свою трусость, – меня не надо пускать в Португалию, я слишком политизирована. Дай мне волю, так я все народы приведу к тотальному коммунизму. Об этом ведь мечтал товарищ Ленин?.. Но я очень хочу хоть одним глазком увидеть заоблачные горы и океан.

Помог расстаться с мечтой детства Женя, сказав одну банальную фразу: «Какая Португалия, когда в карманах ни гроша!».

Отказавшись от путёвки, Вера была удивлена реакции мамы, которая её устыдила за малодушие, когда сказала по телефону следующее: «Вера, почему же ты не посоветовалась с нами? Когда у тебя будет ещё такой шанс побывать за границей, увидеть мир, Португалию, в конце концов? Разве мы бы не помогли тебе с расходами. Вера, я тебя не узнаю, ты так легко сдаёшься…»

На место Веры нашлись желающие увидеть мир океана и горы Португалии, а Вера никогда не узнает, почему судьба именно ей предложила эту путёвку в Португалию.

– Иго-го балля! – сказала годовалая Катя своему папе перед сном. Это был её первый детский рассказ про лошадку, которая не смогла вылезти из ямы с глиной.

В тот день Вера с Катей ехали в автобусе и увидели из окна, как в степи белая лошадь отчаянно барахталась в яме с жидкой оранжевой грязью. Шофер остановил автобус, и мужчины все как один выскочили из автобуса в надежде вытащить несчастное животное на свободу, но когда лошадь оказалась на свободе, она не смогла подняться на ноги. Автобус поехал дальше, а пассажиры молчали, понимая, что если спасённая ими белая кобыла так и не поднимется с земли, её пристрелит хозяин…

Глава 3

– Верочка, ну не смотри ты на меня так сердито. Я не приставучая, а очень забывчивая. Сама себя ругаю, как я могла быть такой недальновидной. Мне бы только один вопрос задать Антону и всё. Ну, пожалуйста.

На дворе стоял трескучий мороз, но в доме Лебедевых было тепло и уютно. Яркие лучи восходящего солнца преломлялись в зимних узорах на окне и радужными бликами гуляли по кухне. Запах пригорелой каши щекотал в носу, и хотя манная каша на тарелках имела аппетитный шоколадный цвет, но на вкус всё-таки горчила.

Всё это утро Мила Попова надоедала Вере просьбами пойти против общепринятых убеждений, но та долго упорствовала, пока окончательно не потеряла терпение.

– Мила, – взмолилась Вера, – не порть мне с утра настроение, оставь бедного Антона Чехова в покое, ешь поскорее кашу, пока она ещё тёплая, а то от твоего кислого вида Катенька может подавиться.

– Катюша, если и подавится, то от этих жёлтеньких комочков в каше, но она девочка смышлёная, она кашу будет хорошо прожёвывать. Да, Катюша?

В ответ малышка, возившая по тарелке ложкой, разулыбалась, а Мила продолжила психологическую атаку, чтобы добиться своего.

– Теперь, Вера, я из-за тебя не получу ответа на вопрос Гамлета, быть мне замужем или не быть! Тебе будет хорошо, если из-за тебя я останусь старой девой!.. Ох и строгая у тебя мама, Катенька. Вот вырастешь большая-пребольшая и сама будешь кашу варить, вкусную-превкусную.

Девочке нравилось, когда о ней говорили взрослые, на её перемазанных кашей губах заиграла довольная улыбка, она стала с ещё большим увлечением складывать из манных комочков цветочки.

– Катька, ешь кашу без фокусов! – ворчливо проговорила Вера и добавила для острастки: – Если будешь за столом баловаться, то я буду кормить тебя, как тётя Лариса своего сынишку!

Угроза подействовала мгновенно. Катя послушно доела остаток каши и побежала играть в зал.

– Вера, кто такая тётя Лариса, упоминание о которой так положительно влияет на ребёнка? – полюбопытствовала Мила.

Вера приостановилась с суетой на кухне и с удовольствием перевела разговор на приятные воспоминания о Ларисе, своей школьной подруге, которая приезжала с трёхлетним сынишкой погостить прошлым летом.

С её приездом кухня Лебедевых превращалась в камеру пыток для затравленного едой мальчика, который каждое божье утро объявлял голодовку своей маме. Как можно было не есть такую аппетитную кашу, сваренную по особому рецепту Ларисиной бабушки, Вере было совершенно непонятно, но мальчик не ел. Он перед каждой ложкой с кашей упрямо закрывал свой рот руками, словно ему предлагалось сжевать живого таракана. Но эта реакция протеста на Ларису не действовала, она профессионально впихивала кашу сынишке в рот, а потом начинала читать ему инструкции по принятию пищи.

– Алёшка, открой рот и спрячь руки за спину… а то свяжу… Хорошо, а теперь открой рот… ещё шире открывай… вот и хорошо. Жуй кашу без фокусов, потому что она вкусная! Давиться кашей не советую, а то гулять не пойдёшь!.. Молодец, ведь можешь, если хочешь. Прожевал, теперь глотай. …Проглотил? Хорошо. Опять открываем широко рот… жуём …и жуём с аппетитом! Так… что ты скривился?.. Если вырвешь, получишь добавки! …Вот и хорошо. Запомни, мама печётся о тебе, это очень вкусная и полезная каша, она с морковочкой.

Надо отдать должное Ларисе, ибо манная каша, приготовленная ею, была такой воздушной и аппетитной, что сама просилась в рот, а каша, которую на скорую руку варила Вера, отличалась разнообразием консистенции и вкуса.

От этих летних воспоминаний настроение Веры заметно улучшилось, и этой переменой тут же воспользовалась Мила в своих интересах.

– Верочка, ну что тебе стоит погадать мне на блюдце ещё раз? …Ну и что, что ещё утро? Я уверяю тебя, что в этом нет ничего предосудительного. Где это написано, что нельзя вызывать духов утром? Духи всю ночь с нами болтали, и почему бы им не продолжить общение и сегодня после завтрака?

Вера молча убирала со стола, мурлыкая себе под нос песню: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…»

– Кстати, о древности, – перебила её Мила, – помнишь, у Пушкина: «Раз в крещенский вечерок девушки гадали…». Ты не думаешь, что если есть крещенский вечерок, то почему бы не быть и утру на Крещение… Послушай, как это красиво звучит. «Раз, в Крещенье, рано утром девушки гадали» … Нет-нет, я не коверкаю Пушкина, боже упаси, я его поэтически приспосабливаю под сложившуюся ситуацию. Вера, пойми, духам умерших знаменитостей самим хочется поговорить с живыми людьми, а они знают то, что не знаем мы. Неужели ты не понимаешь, как это важно для меня?! А ещё подругой называешься! …Но я не обижаюсь, а прошу, помоги! Пусть духи скажут мне только одно: знакома ли я с моим будущим мужем или нет? Я бы не забыла задать этот судьбоносный вопрос, если бы Розочку смех не разобрал в самый неподходящий момент, и дух Чехова не обиделся и не замолчал. …А сегодня как всё удачно складывается, Женя ушёл в кочегарку, а Катя может поиграть у Людмилы. Верочка, ну, пожалуйста.

В последнее время Мила только и говорила, что о замужестве. Выйти поскорее замуж стало её диагнозом, который имел специфические симптомы, такие как субфебрилитет на почве затянувшегося девичества, бессонница и потливость ладоней. Никто из коллег не выражал Миле сочувствие, хотя порой она выглядела очень больной.

– Я думаю, Милочка, – обратилась Вера к подруге, но уже более покладистым тоном, – что днём духи спят, поэтому не будем нарушать их сон.

– А я думаю, что духи ещё не успели заснуть, а до следующего Крещения время у них будет предостаточно, чтобы отоспаться. Смотри, я всю кашу съела, тарелочку хлебушком вымазала. …Нет-нет! Добавки не надо. Это не каша, а …здоровая пища, приготовленная на цельном молоке! …Верочка, давай погадаем.

– Ох и надоела ты мне, Миланья. Хорошо. Отведи Катюшу к Люде, а я пока уберу со стола.

Теперь и самой Вере захотелось попробовать то, что выходило за рамки дозволенного, вызвать днём духов умерших знаменитостей.

В студенческие годы Вера гадала на блюдце с подругами. Блюдце бегало по кругу от одной буквы к другой, а гадающие по буковкам складывали слоги, а потом по складам – пророческие слова мёртвых знаменитостей, что выглядело со стороны заигрыванием мёртвых с живыми людьми или наоборот.

– По законам физики блюдце не может двигаться само по себе, – думала Вера в те годы, – хотя есть вероятность, что это не духи двигают блюдце, а кто-то из гадающих. Но кто? … А если это я сама нечаянными движениями двигаю блюдце по циферблату во время спиритического сеанса и подтасовываю ответы? Не дай бог, если это так, ведь так можно чего-нибудь лишнего нагадать, а человек поверит и будет всю жизнь маяться, думая, что у него такая роковая судьба… Нет, я этого совсем не хочу.

Каждую гипотезу надо проверять на практике, чтобы определить её истинность, и однажды Вера во время гадания задала духам вопрос, ответа на который не знала сама.

– Когда родился Наполеон?

Блюдце не двинулось с места. После этого случая она перестала участвовать в гадании подруг.

Прошли годы. Крещенские традиции в деревне жили и поэтически процветали. Гадание в ночь на Крещение поощрялось даже такими церковными старушками, как баба Катя. Правда, о гадании по утрам в наследии прошлого не упоминалось.

За окном по небу лениво катилось зимнее солнце, за окнами было слышно, как поскрипывал снег под шагами случайных прохожих, а в зале у Лебедевых началось гадание. На столе был расстелен картон, на котором простым карандашом Мила нарисовала круг, а по окружности круга в свете свечи виднелись буквы алфавита. Подруги старались вести себя серьёзно, ибо вызываемые духи насмешек не переносили.

Нагревая блюдце над свечкой, Вера отрешилась от всех домашних дел, готовясь начать разговор с душами мёртвых, а противная Милка фыркала в кулачок от еле сдерживаемого желания похихикать. Её было можно понять, сложно комсомольцам по воспитанию серьёзно воспринимать мистические выдумки деревенских бабок.

Вере удалось-таки вызвать самый популярный у гадальщиц дух Чайковского.

– Духи отдыхают, – ответил им знаменитый композитор, и Вере почудился чей-то глубокий вздох.

– Мила, я права была. Теперь ты убедилась, что духи по утрам отдыхают? Ты обязательно выйдешь замуж, только наберись терпения и не кидайся на шею каждому встречному-поперечному.

– Нет, Верочка, я не кидаюсь ни к кому на шею, потому что этой «шеи» в моей жизни просто нет. …Я точно знаю, что такой хулиган, как Есенин, не спит. Он и при жизни ночами гулял напролёт, и сейчас, когда все нормальные духи отдыхают, он не откажется от возможности покуролесить!

Милины глаза разгорелись от нетерпения, скоро-скоро она узнает всю правду о своём женихе!

– Дух Есенина, ты спишь? – с вежливой осторожностью поинтересовалась Вера.

Блюдце поползло к слову «нет», написанному внизу алфавитного циферблата. Мила встрепенулась, как воробышек, завидевший хлебные крошки.

– Вот видишь, Вера, я была права. Так, спроси духа Есенина сначала о том, знаю ли я своего жениха, а потом…

– Мила, успокойся с вопросами. Сначала мы спросим одно, а потом – другое.

Вера спросила у духа Есенина то, что так хотела узнать её подруга. Блюдце стало ритмично двигаться от одной буквы к другой. Затаив дыхание, женщины произносили буквы, к которым приближалось блюдце.

– О-т-с-т-а-н-ь-у-р-о-д-и-н-а.

Когда блюдце двигаться перестало, Вера сложила буквы в слова, и её охватил мистический ужас, она боялась произнести эти слова вслух.

– «Отстань, уродина»? – прошептала Мила и от испуга зажала рот ладонью. Такое унижение стерпеть было непросто, теперь девушка смотрела на блюдце в упор, словно оно было не блюдцем, а шипящей коброй.

Задёрнутые плотные гардины не пропускали в комнату солнечные лучи, на душе у Веры и Милы становилось скверно, как в полночь, ведь их только что обругали духи мертвецов.

Вскоре Крещение сменилось Масленицей, зима – весной, а летом Мила переселилась в старый домик на краю села. Она стала жить вместе с Вериной коллегой Юлей.

Юля работала участковым педиатром и отличалась от своих коллег статью красавицы, практичной домоправительницы, очень заботливой ко всем: к дочери, коллегам, тем более к маленьким пациентам. Хорошо зная законы по охране труда, она сразу потребовала от администрации больницы вычеркнуть её из списка дежурных врачей, так как воспитывала ребёнка до 12 лет, с отцом которого она развелась на законном основании.

Это требование было обосновано, но оно казалось Вере не совсем честным по отношению к другим педиатрам, ведь ей тоже приходилось не раз оставлять спящую Катюшу одну ночью, когда её вызывали по экстренной службе, а Женя был в ночной смене.

С приходом Юлии Леонидовны команда педиатров во главе с Верой стала более юридически подкованной, на все житейские проблемы Юля знала практические ответы, только её собственная жизнь не сложилась, она ушла от пьяницы-мужа, познав, где в замужестве раки зимуют.

Так как Мила и Юля находились в положении одиноких врачей и стояли в очереди на получение врачебного жилья, то они решили снять маленький домик на двоих. Всё было замечательно придумано, но… Вера слишком привязалась к Миле, чтобы отпустить девушку от себя.

Казалось бы, всё было у Веры прекрасно: Женя не пьёт, учится в институте и работает пожарником; Катюша растёт самостоятельным ребёнком; на работе Веру ценят и к должности райпедиатра прибавилась ещё и должность председателя райкома профсоюза медработников, но с переездом подруги в домик над озером Вера потеряла покой, и её заживо съедала ревность! Сколько раз она уговаривала себя не думать о Миле как о перебежчице, сколько раз корила себя за собственнические чувства к подруге, но всё было напрасно. Поэтому женщина наставляла себя по русской пословице: что было, то сплыло, а что прошло, быльём поросло; и радовалась тому, что её ревнивые мысли не могли прочитать другие.

Все переживания происходят до поры до времени. Вскоре Вериным сердцем завладело другое событие, которое пришло нежданно-негаданно.

Это случилось в воскресный день, солнечный и безветренный. Во двор врачебного дома въехала новая чёрная «Волга», блеск которой скрывался за толстым слоем дорожной пыли. На это урчащее чудо отечественного машиностроения собрался посмотреть весь двор. Вера подошла поближе, она гуляла с Катей во дворе и держала в руках разноцветный мячик.

Три дня назад Вера тихонько уехала по вызову в больницу, оставив дочь одну играть с подружками во дворе. За маленькими детьми присматривал Кирилл, старший сын Аллочки Ильинской, послушный добрый мальчик, но на беду Катя споткнулась и упала в большую дворовую лужу. Девочка заплакала и побежала домой к маме за утешением… но дверь дома оказалась закрытой. Когда Вера вернулась домой с вызова, Катя сидела на крыльце, вся перепачканная грязью, и молчала. Её слёзы высохли, а глаза светились недетской обидой. А что делать родителям с обиженным ребёнком трёх лет? Играть с ним в мячик!

Когда дверка чёрной «Волги» отворилась и из неё вышел водитель, то у Веры язык присох к нёбу. Из машины вышел не кто иной, как её брат Саша!

Все соседи с завистью смотрели на счастливую встречу сестры с братом. Сначала Вера обняла Сашу, потом приготовилась обнимать его жену Галю, но она продолжала сидеть внутри машины и не выходила. Когда Вера сама заглянула в машину, то обомлела уже во второй раз.

В машине сидела не Галина, а абсолютно чужая женщина, которую Саша чуть позже представил сестре как свою спутницу Надю.

Надя нежно прижималась к Сашиному плечу и преданно заглядывала ему в глаза, они вместе выглядели счастливой супружеской парой. Тут у Веры в голове забегали мысли, как мушки дрозофилы в колбе, готовые к генному скрещиванию.

– Так, Галина – жена Саши, а кто такая Надя? Судя по тому, как Саша её обнимает, она его новая супруга. Если Надя – Сашина жена, то что случилось с Галей?

Вера припомнила свой последний приезд в Караганду, и ей стало совсем не по себе, ведь это она посоветовала Галине разойтись с братом.

Вера приезжала к родителям на папин юбилей, а после юбилея навестила семью брата. Брата дома не было, и ей пришлось целый вечер выслушивать свою сноху, которая винила Сашу чуть ли не во всех смертных грехах – что тот грубый, неотёсанный чурбан, и вообще, асоциальная личность, которая на дух не переносит подруг жены, что Вера и сама знала, а то, как он ведёт себя в постели, ей было знать не положено, но Галина жаловалась и на это.

Неудовлетворённость Галины в браке по всем статьям вызывала к ней жалость, поэтому Вера даже обрадовалась, узнав о том, что у снохи есть воздыхатель, и посоветовала ей развестись с братом.

Теперь всё встало на свои места, и Галя счастлива, и брат с новой женой.

Вера искренне радовалась приезду Саши и его счастью с Надей, от которой исходили радушие, понимание и доброта. Подле Надюши её брат был не похож сам на себя – такой счастливый, такой спокойный.

Вера и Женя заботились о гостях, а гости отвечали им благодарностью, все были довольны. Саша и Надя отдыхали на берегу озера, собирали в лесу грибы, ведь Зеренда – место курортное.

Всё было так хорошо, пока к Вере на рабочий телефон не позвонила Галя.

– Алло, Вера? …Саша благополучно доехал в Зеренду со своими друзьями?.. Он уехал к вам в гости неделю назад, на новой машине, на чёрной «Волге», и до сих пор от него нет известий.

Тут Вера растерялась. Она не знала, как рассказать Галине о милой Наде, да ещё по телефону, поэтому быстро закончила разговор. Когда трубка телефона лежала на рычаге, то она почувствовала голод и лёгкое кружение в голове, она всегда чувствовала себя голодной, когда не знала, как ей надо правильно поступить.

Оказалось, что Саша обманул Галину, заменив её Надей, обманул он и Веру с Женей, скрывая от них свои тайные планы сбежать из семьи, а чёрная «Волга» была только прикрытием его измены законной супруге.

Вернувшись с работы, Вера с порога объявила брату и его подруге свой сестринский вердикт: покинуть её дом, узаконить свои отношения регистрацией брака, а потом опять приезжать в гости.

Саша выслушал сестру молча и решил всё по-своему.

Его решение базировалось на фактах, которые казались ему достаточно убедительными, чтобы сделать соответствующие выводы и им последовать.

Во-первых, Галина сама настаивала на разводе и уже попробовала найти своё счастье на стороне, а то, что у неё это счастье не получилось, было не его проблемой.

Во-вторых, Надя обещала исцелить Сашу, сделать его счастливым по мужской части, и она исполнила своё обещание.

В-третьих, он мужчина, и мужчина довольно состоятельный, у него есть новая чёрная «Волга», и он сам может принимать решение, с какой женщиной ему жить.

Прежде чем Саша уехал обратно в Караганду, он купил для себя и Надюши маленький домик в захудалой деревушке под Зерендой, стоящей у самого леса. За неделю домик был обустроен всем необходимым для жизни по-деревенски.

Поездка в Караганду определялась необходимостью уволиться с работы, чтобы потом без помех перебраться в деревню, начать новую семейную жизнь с Надюшей и жить с ней долго и счастливо, как дедушка с бабушкой в алтайской деревне.

Директор школы водителей, опираясь на законодательство по трудовым спорам, не отпустил Шевченко прежде, чем тот подготовит свою группу курсантов к экзаменам для получения водительских прав.

Надюша согласилась ждать Сашу в деревенском домике под Зерендой, а Вера помчалась в Караганду, чтобы подготовить родителей к ужасной новости о любовных проделках брата.

Римма и Володя долго отказывались признавать факт измены сына Галине, но как не поверить дочери, которая являлась очевидцем событий. Не зная, что им надо предпринять в подобной ситуации, они обратились за помощью к Вере.

– Мама, папа, перестаньте краснеть за Сашу, и оправдывать его не надо. Он сам должен отвечать за свои поступки. Давайте лучше проведаем Галю с детьми и привезём им гостинцы.

С сумками, полными продуктов, Римма и Володя в сопровождении дочери, которая согласилась ехать с родителями только для того, чтобы их морально поддержать, вошли в квартиру сына. Уже из-за одного недовольного вида снохи всем троим расхотелось проходить внутрь квартиры, но тут из комнаты выбежали внуки и с ходу кинулись обнимать дедушку и бабушку.

Когда дети угомонились, настало время для серьёзного разговора, его начала Галина.

– Владимир Степанович, Римма Иосифовна, пришли меня утешать? …Утешили? …Ваш сын – распутник! Он меня бросил с детьми!

Римма и Володя послушно кивнули, а Галя продолжала:

– Саша забыл, как своими капризами из меня всю кровь выпил, а теперь он уходит к другой! Вы мне объясните, Саша говорит, что он любит меня, а сам уходит к другой женщине! Я такого абсурда понять не могу, а вы можете?

Римма и Володя отрицательно покачали головами, и Галина продолжала говорить.

– Я терпела унижения, годами сносила его грубость, выполняла все его дикие приказы, а теперь кому я нужна? …О своих детях он не думает, а чужих берёт на воспитание! Юрик с ним не разговаривает, Маринка плачет по ночам. …А вот тебя, Верка, я никогда не прощу! Почему ты не сказала мне о том, что Саша приехал к тебе с любовницей?

Вера молчала, её родители виновато наклонили головы. Отвечать за себя, жену и дочь вызвался Володя.

– Галина, мы с мамой не одобряем нашего сына, но вернуть его в семью насильно мы не можем. Обещаем тебе помогать воспитывать детей. Вот, в конверте лежат деньги, в сумках продукты, а с Сашей я обязательно поговорю по-мужски.

Настало время прощаться. Потом по дороге домой Римма, сидя на пассажирском месте рядом с папой, сухо резюмировала сложившееся положение в семье сына.

– Эта Галина размазня, из-под её носа мужа уводят, а она не мычит, не телится. Раньше-то она косточки Саше перемывала, от нас нос воротила, а теперь ей и Саша милым стал. …Даже чаем нас не угостила. А Саша каков? За чужой женой ухлестнул, мало ему было сварливой жены, так теперь с шалавой шашни крутить изволит! …Жаль, что эту кукушку плохо в детстве кнутом уму-разуму учили, а то бы детей не бросила, мужа законного на пришлого не променяла, куропатка бесхвостая…

– Ох, мама, не обижай птичек, – прервала Вера мамино сетование на жизнь. – Если бы вы с папой видели, каким счастливым был ваш сын с этой Надей в Зеренде, то вы бы радовались за него, потому что такого улыбающегося Сашу, готового любить весь мир, вы ещё не знаете, а я знаю.

Такого счастья сына Римма признавать не собиралась и продолжала ворчать на современные нравы, на распущенную молодёжь, которая не знает почём фунт лиха.

Эта история побега Саши из семьи длилась недолго, и закончилась она на ноябрьские праздники.

Сначала Галина, по совету Риммы, навестила колдунью, которая продавала колдовские чары по сносной цене и имела силу своими заговорами возвращать мужей в лоно семьи. Правда, с алкоголиками у колдуньи однажды осечка вышла.

По совету колдуньи, одна женщина пьянице-зятю подлила в красное вино собачью кровь с колдовским наговором, а зять как отпил вина с кровью собаки, так и затявкал на тёщу, та – в обморок, а потом целый месяц в больнице отлёживалась, а зять её как пил, так и пьёт. О заговоре тёщи он случайно узнал, когда та собачью кровь по всем соседям искала.

Так вот, эта колдунья, что в пригороде жила, встретила Галину любезно, всё выслушала и обо всём расспросила, а во второй раз Галина колдунье по её просьбе трусы мужа принесла. На них заговор начитался, и на этом сеанс колдовства закончился. На прощанье заговорщица дала чёткие инструкции.

– Милочка, трусы мужа я заговорила. Он наденет эти трусы, когда пойдёт к разлучнице. Не останавливай его, пусть идёт. Верь мне, голубушка, что на этом свидании у него ничего не получится по мужской части.

– А если он возьмёт не эти трусы, а другие? – робко поинтересовалась Галина, собираясь уже заплатить за приём.

– Ты, милочка, об этом не беспокойся! Он возьмёт именно эти трусы и вернётся домой как побитая собачка.

Галина пришла домой и положила заговорённые трусы на полку в шкаф. Она затолкала их в самую середину стопки выстиранных и отглаженных мужских трусов. Через неделю Саша забежал домой. Он торопился на встречу с Наденькой, которая приехала из Зеренды в Караганду на денёк. Днём она навещала своих детей, а ночь хотела провести только с ним, в гостинице, представив любовника своим мужем.

После душа Саша вытянул из стопки заговорённые трусы, оделся и поспешил к той, которая его любила.

Такие короткие свидания приносили любовникам минуты блаженства и беззаботного счастья. Надя не требовала от Саши горячего секса, который ей самой порядком приелся. Женщине было достаточно просто быть с ним рядом, слышать его спокойное дыхание и чувствовать себя под его защитой.

Надя познакомилась с Сашей в школе вождения, он имел славу строгого учителя, но его ученики с первого раза сдавали экзамены и без проблем получали водительские права. Многие женщины бесполезно строили ему глазки, но Надя не была одной из них, она смело подошла после занятий к своему немногословному преподавателю, когда тот собирал в папки наглядный материал, и, игнорируя его молчаливое недовольство, открыла перед Сашей свою романтическую душу.

– Александр Владимирович, поймите меня правильно. Я женщина, и я вижу, как вам плохо. Не зная вашей жены, я понимаю, что вы страдаете без её любви, она вас не любит! …Нет, это не моё дело, но я ещё могу тебе помочь. Саша, ты будешь счастливым мужчиной!.. Не веришь?.. Ты был сломан, как сухая ветка. Сухие ветки не зеленеют по весне, но весна имеет женский род. Будь со мной близок, доверься мне. Я та весна, которая возрождает желание в человеке вновь радоваться жизни. Я та единственная женщина, которая тебе нужна! Я смогу сделать тебя счастливым мужчиной!

После последней фразы Саша перестал с отрешённым видом собираться домой, а со вниманием посмотрел на нахалку, слова которой задели его за живое. Никто никогда не интересовался его личным мужским счастьем, а эта курносая курсантка, полноватая в бёдрах и простенькая на вид, хотела сделать его счастливым.

Трудно жить мужчине в ладу с самим собой, когда дома он всех раздражает, особенно жену. В принципе, имидж нелюдима позволял ему прятать от других своё недовольство жизнью, и тут слова нахалки попали прямо в цель. Теперь ни к чему скрывать, что он неудачник, что он «сухая ветвь».

Всё решилось само собой. Надя и Саша стали любовниками, словно пришло время им быть любовниками. За радость и спокойствие в душе, за возвращённое желание быть любимым и без устали её любить Саша мог отдать и жизнь.

Когда всё открылось, то его остывшие отношения с Галиной уже не играли никакой решающей роли, мужчина уверенно вступил на путь перемен, где вместо Галины и её детей его ждали другая женщина и её дети.

Приказ об увольнении был подписан директором школы водителей перед ноябрьскими праздниками. Начало своей новой жизни мужчина приурочил ко Дню Революции.

Перед уходом с работы Саша взял причитающийся ему отпуск и поехал в Зеренду, чтобы лично обрадовать свою любимую началом совместной жизни. Этот приезд должен был быть для Нади сюрпризом.

В холодном деревенском доме, в пяти километрах от Зеренды, хозяина никто не ждал. Саша растопил дровами печку и поставил на плиту железный чайник. Пока чайник нагревался, он вышел на морозное крыльцо.

Вечерело. Вокруг ни души. В холодном лунном свете зимняя деревня показалась ему ожившей сказкой «Горшочек каши», прочитанной им ещё в начальной школе, где вместо манной каши вокруг лежал ковёр из пушистого снега, первого снега в этом году. Тишина стояла такая, что слышно было, как мёрзли высокие ели в вышине, как дым вырывался из труб деревенских развалюх, как где-то в лесу пробежал зверёк.

Вид заснеженной деревни и грозное молчание сосен за околицей, величественный восход луны и блеск застуженных звёзд были до боли знакомы. Такая снежная морозная зима напоминала сибирскую деревню Ильинку, и тут сердце мужчины дало сбой, и вновь, как когда-то в детстве, от обиды стало муторно на душе.

Деревня Ильинка к Новому году утопала в сугробах, на каникулах детвора каталась на самодельных коньках по замёрзшей речке, мальчики ходили по лесу на широких лыжах, играли в снежки и строили снежные крепости, но среди этой радости Саша никогда не забывал, что от него отказались родители.

Однажды он подрался с самым отъявленным хулиганом, когда тот обозвал его «убогим сиротой». Хорошо, что его дед Степан разлил драчунов ледяной водой из ковшика, но обиду на родителей не залить ледяной водой и огнём не выжечь, её надо было носить в себе, как кандалы носит каторжник.

Саша так же, как и его отец, и дед, был однолюбом, но, в отличие от предков, он ушёл от жены, но не потому что стал гулящим человеком и перестал любить Галину, а потому что только с Надей он чувствовал себя счастливым и уверенным в себе мужчиной. Когда решение уже принято, то нет и надобности вихлять из стороны в сторону, надо идти намеченной дорогой.

В какой-то момент мужчина почувствовал холод. Мороз пробрался под накинутую на плечи старую фуфайку, а голод заставил его вспомнить о поставленном на плиту чайнике. Вернувшись в дом, Саша почувствовал себя лучше. Тепло от горячей печки возвращало в комнату домашний уют. Мужчина неспешно попил горячего сладкого чаю, наелся хлеба с отварной колбасой, которую купил на вокзале, потом посмотрел на часы – стрелки показывали полночь.

Утомившись от дум и одиночества, Саша отправился в спальню, когда в тёмное окошко постучали. Стук был явно условный, через минуту он повторился, но рассмотреть что-либо через окно, затянутое льдом, было невозможно. Мужчина опять накинул на плечи потёртую фуфайку, которая досталась ему вместе с покупкой дома, и вышел на крыльцо. Деревня спала, только вдалеке раздавался простуженный лай собаки.

– Кому это понадобилось в такое позднее время приходить в гости? Может быть, гость приходил к Надежде?.. Ночью?

Саша не любил делать поспешные выводы: кто постучался, тот и постучался, а он будет ждать Надюшу. Как жалко, что они разминулись в эти праздники дорогами: он ехал к ней в Зеренду, а она, видимо, к нему в Караганду.

Утром в доме опять стало холодно. Ожидая, когда разгорятся дрова в печи, Саша подошёл к старому комоду, освещённому солнечным светом. На деревянной крышке комода лежало недописанное письмо.

«Мой любимый Коленька.

Деревенская жизнь мне нравится, печку надо топить дровами, я не кочегар. Мой милый и нежный, я знаю, что ты меня ждёшь. Я думаю о тебе, когда смотрю в окошко. Приезжай поскорее, а Сашенька меня забыл, носа не кажет, бросил меня в этой деревне одну, а сам поди жену в постели греет. Поспешила я с ним, но ведь ты меня не бросишь, я тебе не чужая. Как там наши девочки? Скоро я заберу вас к себе, заведём курочек и летом будем ходить по ягоды. Саша купил для меня дом и газовую плитку. Народ здесь добрый, меня все очень любят, характер у меня хороший, ласковый…»

На этом Надино письмо обрывалось.

Саша читал это короткое письмо раз за разом, чтобы уяснить, в какой переплёт он попал. Выходило, что он строил свои планы на будущее в полном одиночестве?!

Положив письмо, написанное женским красивым почерком, обратно на комод, Саша занялся домашними делами. Растопил печь, во дворе прочистил от снега дорожки, потом занёс в избу охапку дров и, натаскав воды в бак, стоящий на кухне, понял, что надо собираться домой, где его ждали сын, дочка и Галина, его любимая женщина, которую он не делал счастливой ни в постели, ни в семейном быту.

К вечеру того же дня Саша подарил свой дом продавцу деревенского магазина и отправился в обратный путь. Конечно, ему было жалко расставаться с мечтой о счастье, но, видимо, Верка права, когда предупреждала, что по деревенским слухам Надюша ему изменяла. … Саша видел в ней преданного ласкового котёнка, а у его котёнка оказалось много хозяев. По дороге домой он долго раздумывал о том, что у него ещё хорошего оставалось в жизни.

Любимая жена? Сначала Галина любила, долго терпела его выходки, потом сравнила его с недорослем, потом с негодяем и, в конце концов, решила уйти к другому, не ожидая, что муж уйдёт первым, а теперь она его ждёт, и для Саши пришло время вернуться в семью.

Единственная сестра? Верка тоже выгнала его из своего дома, как приблудившегося пса. Она не сестра, а чучело соломенное, без мозгов и сердца! Поди, она и родителям что-то стервозное напела, что теперь они его, родного сына, встречают как чужого.

В Караганду Саша ехал, как едут ссыльные домой, а когда поезд подъезжал к Караганде, дальнейшая судьба Нади его уже совершенно не интересовала, словно её и не было в его судьбе.

Галина после возвращения мужа поблагодарила колдунью за трусы, которые вернули его в лоно семьи.

С благополучным окончанием этой истории Вера успокоилась за семью брата и с головой окунулась в работу, стараясь быть хорошей женой, мамой и подругой.

С первым весенним потеплением Людмила по вечерам спускалась на первый этаж к Вере, и подруги изводили себя аэробикой, а после тренировки распивали чаи с булочками да со сливочками, беседуя о семье и работе. Подруга Роза часто составляла им компанию, но не в аэробике, а в чаепитии. Женя много фотографировал, а Вера клеила фотографии в альбом, она была уверена в том, что её семейное счастье продлится до старости.

Было воскресенье. Вера проснулась рано. Закутавшись в халатик, сидела она у окна и любовалась букетиком подснежников, который принёс Женя после работы, а теперь он в спальне отсыпался после ночной смены. Дочка Катенька должна была вот-вот проснуться, но тут в квартире у Веры раздался тревожный звонок.

– За мной «Скорая» приехала! …Но почему приехали ко мне, ведь я в эту неделю не дежурю?

Этот вопрос Вера хотела задать шофёру «Скорой помощи», но задавать его было некому, ибо на пороге стояла плачущая Мила Попова. Вид у подруги был жалкий, как у птенца, попавшего под дождик. Слёзы катились без остановки, поэтому в её глаза невозможно было заглянуть. Вера обняла гостью за плечи и повела на кухню. От её вопроса «Что случилось?» Мила закрыла лицо руками, но слёзы просачивались через её тонкие пальчики.

Девушка нуждалась во времени, чтобы успокоиться и рассказать, что с ней приключилось. Оставив её одну, Вера подалась в ванную, чтобы освежить лицо, ибо то, что творилось у неё на сердце, было гадко. Открыв кран, женщина набирала холодную воду в ладони, пригоршнями плескала себе в лицо и приговаривала:

– Я радуюсь чужому горю? Радуюсь, что Мила попала в переплёт! Я радуюсь, что она вернулась ко мне, а не огорчаюсь оттого, что она сейчас рыдает на кухне! Что же случилось со мной?

Ответ на этот вопрос подсказало ей сердце.

– Чужое горе тебе в радость!

– Нет, это совсем не радость, это другое чувство, – отчаянно оправдывалась Вера перед зеркалом, но сердце неумолимо твердило: «Чужое горе тебе в радость. Твоя ревность тебя сгубила».

Холодная вода остудила жар стыда, и Вера вновь возвратилась на кухню, где сидела несчастная Мила. Прервав всхлипывания гостьи, она обратилась к девушке с предложением:

– Мила, прекрати распускать слюни и слёзы утри, они тебе ещё пригодятся. Сначала давай попьём чай со сливками, а потом сядем на диване и спокойно поговорим. Ты ведь не торопишься?

Мила отрицательно тряхнула каштановыми кудряшками.

Вера опять прошла в ванную, опять ополоснула лицо холодной водой. Потом, вытершись насухо полотенцем, посмотрела на себя в зеркало и стала внушать себе прописные истины.

– Не сметь радоваться чужому горю! Не сметь радоваться чужому горю! Ты хороший человек! Забудь прошлое немедленно и поддержи Милу, как это делают настоящие подруги. Мила сама вернулась к тебе, а это значит, что она считает тебя верным другом. Так будь им!

Холодная вода и разговор с зеркалом хорошо взбодрили женщину. Вера опять вернулась на кухню, чайник уже закипал, потом она поила сладким чаем несчастную подружку, кормила её бутербродами, густо намазанными подсоленным домашним маслом.

Все эти зимние месяцы она очень скучала по Миле, скучала по её открытой широкой улыбке и весёлому блеску карих кругленьких глаз, но когда та к ней вернулась, то вместо улыбки и блеска в глазах Вера видела на её лице голимое горе.

Утром поговорить по душам не удалось. Проснулся Женя, потом из спальни выбежала Катюша. Она тут же забралась к Миле на руки и стала гладить её по голове, смахивая пальчиком слезинки с её щёк. Вера быстро покормила мужа с дочерью завтраком и снарядила их в лес, за берёзовым соком, дав в дорогу кулёк пряников и банку с молоком. Когда муж с дочерью укатили в лес на семейном трёхколёсном мотоцикле, Вера принялась утешать подругу как свою сестрёнку.

– Мила, противная ты девочка, как я рада, что ты вспомнила про меня. Сейчас ты успокоилась? Ради Бога, не начинай опять рыдать, морщины появятся! Давай мы с тобой картофельные драники сделаем? …Выход всегда можно найти, но только на спокойную голову. Давай я тебе постелю в зале, ты поспишь, а потом поговорим… но что всё-таки с тобой случилось?

Но Мила не хотела ни драников, ни спать, и успокаиваться она тоже не хотела.

– Вера, как ты думаешь, есть ли Бог?

Вера задумалась.

– Вот когда я умру, то отвечу тебе, есть Бог на свете или это выдумка… Но мы с Людой каждый год весной печём «пасхи», в четверг, на Страстной неделе, стираем, в пятницу перед Пасхой не работаем, а в субботу красим яйца и голодаем, чтобы в воскресенье увидеть с раннего утра сияние солнца и всех поздравить с воскресением Христа. Почему? Потому что нам с Людмилой хочется верить, что есть что-то, что не меняется со временем… В прошлом году ты же вместе с нами красила яйца в луковом отваре и не хотела держать пост. Помнишь, как в то пасхальное утро солнце переливалось золотом, поднимаясь над горизонтом? Мне хочется верить, что Пасха – это не простая традиция. Не улыбайся, но мне очень хочется верить, что Бог есть. Как есть добро и зло, любовь и ненависть… Ох, Мила, о чём это я говорю?

Мила немного успокоилась и улыбнулась.

– Слава Богу, что у меня есть ты.

– Мила, ты не хочешь больше жить с Юлей?

– Я?.. Не хочу. Но ты, Верочка, не волнуйся, мне обещали выделить комнату в старом доме в центре Зеренды. Пусть в доме нет туалета, зато есть вода!

– Ох, Мила, ты ещё не знаешь, как трудно жить одной в квартире. Это испытание не для слабонервных девиц.

– Можно, я буду к тебе приходить? Можно?

– Конечно, можно, даже нужно, но что всё-таки произошло между тобой и Юлей?

– Ты же знаешь, что Новый год я справляла у моей медсестры, где я и подружилась с Борей. Мы с ним дружили и любили друг друга…

– Как это любили друг друга? …Как муж и жена?

Мила отрицательно затрясла кудряшками, и Вера облегчённо вздохнула.

– Ну ты и дурёха, так меня пугать… я же тебя предупреждала, что очень сложно дружить врачу с подчинённым персоналом. Это проблематично с двух сторон…

– Нет, ничего проблематичного не было. Был праздник, и Борис ухаживал за мной, хотя ухаживать за дамами он не умеет. Верочка, он был таким милым, как плюшевый мишка. Боря катал меня по полям на настоящем тракторе, по заснеженным полям.

Слёзы мешали рассказчице говорить. Вера подлила гостье чаю и вытащила из заначки шоколадную конфету, она по опыту знала, что помогает в таких случаях. Мила долго смаковала конфетку, запивая её чаем со сливками, и настроение её с каждой минутой улучшалось.

– Борис приходил всю весну ко мне в гости. Вернее, к нам с Юлей в гости. Иногда он проводил с нами все выходные.

– Мила, погоди, как это «проводил с нами все выходные»? А где он, Борис, спал? Ваш домик такой крохотный, как терем-теремок: третий войдёт, и он развалится.

– Верочка, не перебивай, я всё тебе расскажу. Спал Борис между нами, между мной и Юлей. Это было так уютно и смешно.

– Если было смешно, то почему ты плачешь?

– Потому что он обещал на мне жениться! Вчера я взяла отпуск без содержания, чтобы повезти Бориса к моей маме, ну, для знакомства. Он младше меня всего на восемь лет. Я его люблю. Верочка, я его так люблю.

– Мила, как можно любить такого молокососа? Ему же чуть больше 18 лет. Школу-то он хоть закончил?

– Дело совсем не в его образовании и не в его возрасте…

– Тогда дело в твоём образовании и в твоём возрасте. Что ты с ним будешь делать в семье? Воспитывать и в угол ставить? А кто тебя саму будет воспитывать, чтобы ты уважала свой возраст и своё образование!

– Вера, опять ты начинаешь мне нотации читать, а я уже вполне самостоятельная женщина, чтобы принимать решения. Любовь, она не знает сроков и преград!

Мила уже выглядела значительно лучше.

– Хорошо, а что же всё-таки произошло?

Мила взяла себя в руки и рассказала, как она хотела мило пошутить с друзьями.

Вчера Мила пришла домой раньше обычного срока. Подписанный приказ об отпуске без содержания лежал у неё в сумке. Настроение было приподнятое, и устроить сюрприз друзьям сам бог велел.

Мила закрыла на замок входную дверь, а сама спряталась внутри дома, за шторкой, в узенькой кладовке. Девушка сгорала от нетерпения в ожидании прихода жениха Бориса и подруги Юлии. Когда раздались шаги у двери, её сердце чуть не выпрыгнуло из груди от радостного нетерпения.

Сначала в комнату, где стояли впритык кровать, стол и плитка у окна, вошла высокая и статная Юля. Она принесла с собой сетку съестного. Не успела Юля дойти до кухонного столика, как в домик неуклюже ввалился и Борис. Мила хотела тут же завизжать и вскочить Борису на спину, но почему-то раздумала. Это промедление чуть позже лишило её надолго желания шутить с друзьями.

– Юля, повернись ко мне. Давай поговорим, я люблю тебя!

Борис стоял за спиной у подруги, он был с ней одного роста, они хорошо смотрелись вместе.

– Борис, о чём нам говорить? Скоро придёт Мила, а я хочу успеть приготовить плов на ужин.

Это было сказано таким спокойным тоном, что у Милы все похолодело в груди, она поняла, что Юля это давно знала, только виду не подавала. Теперь она крутилась вокруг стола, распаковывая сумки как ни в чем не бывало, словно ожидая, когда Борис подойдет к ней вплотную.

– Юленька, любимая, ведь я жить без тебя не могу, без тебя я пропаду. … Хотя бы выслушай, пока не прискакала наша попрыгунья-стрекоза.

Услышав это, Мила прижала руки ко рту, чтобы не вскричать, она боялась неосторожным движением себя выдать.

– Не морочь мне голову, мальчик, и начинай резать мясо. Сегодня я поговорила с братом по телефону. Он похлопотал за тебя на службе. Так что готовься к службе в органах. … Не надо меня обнимать. … Эй, убери руки! Лучше займись делом. … Перестань, я сказала! …Сейчас придёт домой Мила, что она о нас подумает.

Мила видела из своего укрытия, как Борис, стоя за спиной у подруги, горячо целовал её шею, а его руки пробирались под фартук.

В комнате стало тихо.

Вдруг Юля резко развернулась лицом к наглецу, и тут же оказалась в крепких объятиях юноши. Разгорячённый близостью красивой женщины, Борис страстно поцеловал её в губы, но та с силой оттолкнула его от себя.

– Утри сопли, мальчик! Распускать руки я тебе не разрешила. Мила – моя подруга! Тебе надо научиться порядочности. Ты не обо мне думай, а о Миле, что с ней будет, если она увидит твои фокусы?

– Что будет с этой дурочкой? А кто подумает обо мне? Лежать рядом с ней и слышать твоё дыхание, чувствовать жар твоего тела – это пытка. Нет, нет, не отталкивай меня! Я уверен, ты сама хочешь быть со мной…

– Думай, что говоришь?! Ты такую девушку, как Мила, не заслуживаешь!

Юля не могла успокоить дыхание. Да, ей нравился этот паренёк, крепкий, по-деревенски сбитый, но предавать подругу было не в её правилах. Конечно, ей не хватало крепких мужских объятий, но не этого Бориса.

– Юлия! Будь моей королевой! Причём тут Мила! Тешить эту дурочку, которая никогда не повзрослеет…

Тут из занавески вышла Мила.

– Не волнуйся, Борис, я за эти минуты не только повзрослела, но и состарилась. Твой плов, Юля, сгорает на плите. Я его не хочу. Можно, я оставляю вас одних!!!

Ночью, когда Мила спала в зале на диване, а Катюша посапывала в своей постельке, Вера рассказала эту историю своему мужу. Женя внимательно выслушал и поднял настроение жены весёлым мудрым словом.

– Ты должна знать, что мужчина интересен женщине до тех пор, пока он интересен её подругам. Так что у нашей Милы всё впереди. Теперь этого Бориса можно списать за ненадобностью. Ишь чего удумал, сразу двух врачиц под себя подмять.

– Женя, причём тут Борис? Как помочь Миле? Вот в чём вопрос!

– Знаешь, Вера, здесь всё понятно и чётко обозначено, как в грамматике русского языка. Помнишь: «уж, замуж, невтерпёж»! Давай мы Милу познакомим с Сергеем, который работал в лагере плавруком? Чем он не хорошая пара для нашей Милы? По-моему, у нас даже фотография этого парня есть. Давай их в выходные и познакомим.

Со следующего дня начались сватовские хлопоты в семье у Лебедевых. А ещё через три месяца в их квартире Мила примеряла Верино свадебное платье, а Вера стряпала свадебные пироги.

Милина мама приехала на свадьбу рейсовым автобусом и поселилась в гостинице, но её присутствия никто не замечал, она на свадьбе была как посторонний человек: стол накрывать не помогала, в разговорах не участвовала, фату дочери не поправляла, материнскую слезу с щёк не смахивала.

В ночь перед свадьбой Вера не могла уснуть, она растормошила мужа, чтобы спросить у него то, что мешало её сну.

– Милина мама – странная женщина. Женя, тебе не кажется, что она выглядит как человек, потерявший душу?

– Вера, ну причём здесь эта старая карга? Спи давай!

– Ты знаешь, что я думаю… что душа этой женщины умерла уже давно, в концлагере, вместе с гибелью её родителей. Женя, если это так, то получается, что Мила выросла сиротой при живых родителях. Это многое объясняет в её не по годам детском поведении. Хорошо, что она выходит замуж!

Вера не спала до утра. Завтра ей предстояло выдавать свою любимую подругу замуж. Было грустно, будто со свадьбой Милы из жизни Веры уходила молодость, а с ней и юношеские мечты о собственном счастье, оставляя её одну бродить в суете ежедневных дел.

Глава 4

– Люди добрые, что же это на свете делается?! Скромницей прикидывалась, а сама змея подколодная!.. Буржуйка недобитая! Разрази её громом в три погибели!.. Да таких людей без суда стрелять надо! Сдохнуть бы тебе в одночасье, чтоб честных ты не порочила. Бог всё видит! От него не спрятаться за шторой!

Как ни странно, но эти проклятия относились именно к Вере, которая и впрямь пряталась за шторой, от страха забившись в самый угол дивана. Она слушала выкрики обезумевшей женщины и боялась даже пошевелиться, а о том, чтобы выглянуть в окно, не было и речи.

Окно в зале было надёжно закрыто на щеколду и зашторено тяжёлыми оранжевыми шторами, но разве шторы спасут от проклятий прежде такой милой соседки?

В тот послеобеденный час во врачебном доме не было никого, кроме Веры и разбушевавшейся Аллочки Ильинской.

Вера пришла домой раньше обычного времени, потому что она была беспартийная, а беспартийных после открытого партийного собрания отпустили на час раньше окончания рабочего дня. На этом открытом партийном собрании разбиралось персональное дело коммуниста Ильинского.

После короткого затишья под Вериным окном опять раздались быстрые шажки и вновь зазвучали выкрики, проклятия и ругательства на чём свет стоит. Когда от крика у Аллочки сорвался голос, она опять куда-то убежала, а Вера смирно ждала её возвращения, от проклятий не спрячешься.

Когда домой стали возвращаться соседи, Аллочка немного успокоилась, но и тогда Вера не посмела выйти из укрытия, чтобы разузнать обстановку, сложившуюся за последний час.

Имела ли Аллочка Ильинская специальный дар проклинать людей или нет, никому знать не дано, ибо есть вероятность, что этим даром обладает каждый человек на земле.

Странно то, что злые пожелания человека входят в реальную жизнь его жертвы, которая им не сопротивляется, заранее принимая свою обречённость.

Аллочка ушла домой, а безутешные слёзы по будущему горю бежали по щекам Веры, потому что она сунула свой нос куда не следовало бы.

Что же такое произошло, что Веру так возненавидела добрая Аллочка, которая ещё вчера безуспешно пыталась угостить маленькую Катюшу ядрёной морковкой из своего огорода?

У семьи Лебедевых к тому времени тоже имелся огороженный участок земли, который и огородом было бы назвать стыдно. Ещё по весне туда заскочили прожорливые козы и сжевали всю ботву на грядках, поэтому морковка уродилась толщиною с мизинец, но отличалась сладостью.

В последние дни трёхлетняя Катюша приловчилась перед ужином бежать в огород со своим плюшевым зайчиком в руках, чтобы накормить его дарами природы. Девочка с усердием выкапывала детской лопаточкой морковку, мыла её в ведёрке с дождевой водой и потом радостно грызла этот жёлтый корнеплод за себя и за зайчика. Вере нравилось, что её дочь предпочитала свою морковку морковке доброй Аллочки, но теперь Аллочка сделалась настоящей злой фурией.

А началась эта история, которая принесла горе в Верину семью, ещё по весне, когда у Аллочки Ильинской открылись глаза на супружескую неверность мужа, главного врача районной санитарно-эпидемиологической станции, а по-простому – СЭС.

Справедливости ради, обманутая женщина собственноручно написала письмо в партийные органы, обвинив супруга, коммуниста Анатолия Ильинского, в моральном разложении, а через полгода в ответ на это письмо состоялось открытое партийное собрание, на которое Веру не приглашали, но она сама пришла по зову совести как председатель профсоюза медработников и как верный в дружбе человек.

На партийном собрании по персональному делу товарища Ильинского, как это ни странно, решалась судьба лаборанта СЭС Раушан, сестры педиатра Розы.

Год назад Вера сделала всё, чтобы Раушан, сестра её подруги и коллеги Розы, распределилась после окончания санитарного факультета в Зеренду, где в СЭС было вакантное место лаборанта, потому что в противном случае Роза бы уехала из Зеренды по месту распределения своей сестры, а этого допустить Вере как райпедиатру было нельзя.

По приезду Раушан в Зеренду сёстрам была выделена благоустроенная квартира в центре села, где часто собирались детские врачи во главе с Верой. Раушан принесла в дружную педиатрическую семью дух студенческой романтики, а Роза подкрепляла это братство приготовлением лапши по-лагмански, для готовки которой не требовалось много мяса.

В последние годы развитого социализма свежее мясо становилось дефицитом для большинства населения района, не имеющего своего хозяйства.

Выйдя на работу в Зерендинскую СЭС, по стечению обстоятельств Раушан заняла под лабораторию ту самую комнату, которая служила главному санитарному врачу района местом интимных свиданий. Поэтому с началом работы лаборатории Анатолию Ильинскому приходилось встречаться со своими любовницами летом на природе, а зимой – где придётся. Удивляло то, что Аллочка, как его жена, никогда не удивлялась повышенной занятости мужа. Когда он в Новый год отправлялся обследовать санитарное состояние полей под зерновые, то она гордилась его служебным усердием, поэтому встречала Новый год с бокалом шампанского в общении с разговорчивым телевизором.

Живя с Ильинскими по соседству, Вера принимала Аллину позицию в браке как защитную реакцию жены Казановы, ибо только через такую наивную супружескую слепоту можно было сохранить семью.

Когда о похождениях мужа стали говорить в селе открыто, Алла вначале сердилась на сплетников, а потом начала самостоятельное расследование. Однажды она застала своего мужа с другой женщиной и в гневе настрочила письмо в партийные органы с жалобой на аморальное поведение своего супруга, потому что в её понятии коммунист должен быть непорочен со всех сторон!

И через полгода эту жалобу рассматривали на открытом партийном собрании, к проведению которого готовилась общественность больницы и санитарно-гигиеническая служба всей Кокчетавской области. За шесть месяцев Анатолий Ильинский сумел не только полюбовно разобраться со своей супругой, но и отыграться на Раушан, из-за которой его неприглядное тайное стало явным.

Параллельно с этим в коллективе СЭС нарастало недовольство закулисной деятельностью главного врача, а для самой Раушан наступили чёрные дни. Сначала девушка гордо сносила несправедливый гнев своего начальника под сочувственные взгляды своих коллег, и как помочь сестре, ни Роза, коммунист по убеждениям, ни Вера, как председатель профкома медработников Зерендинского района, не знали.

Обе сестры ходили как в воду опущенные, а Вера уже жалела, что уговорила Раушан работать в Зеренде, она даже предложила им уехать на новое место работы, подобру-поздорову, но Раушан отказалась, ибо была девушкой с характером.

– Ну хорошо, допустим, я уволюсь по собственному желанию, а мне в трудовую книжку впишут, что я склочница. Кому я буду нужна с таким «волчьим билетом»?

И в этих словах была доля истины.

Неожиданно за Раушан вступился весь персонал санитарно-эпидемической станции, и на профсоюзном собрании она была выбрана коллективом председателем местного комитета!

На Верином веку уже несколько санитарных врачей и лаборантов увольнялись по собственному желанию из-за самодурства Анатолия Ильинского, но тогда эта текучесть кадров её саму никак не касалась, но теперь она получила письмо, адресованное на имя председателя профкома медработников, в котором указывались конкретные факты должностных преступлений Ильинского.

Вера не имела опыта борьбы с руководством, ведь именно за добросовестное следование правилам субординации и послушание её кандидатура была выдвинута начальством на пост председателя районного профсоюза медработников, которые проголосовали за неё единогласно.

Перед началом партийного заседания Вера позвонила маме и спросила у неё совета. Совет был конкретный: если браться за это дело, то только с условием, что оно будет выиграно. Такой уверенности у Веры не было, но на открытое партийное собрание она всё же пошла… по зову совести.

На повестке собрания стоял только один вопрос: моральный облик коммуниста Анатолия Ильинского. Защищать своего ставленника приехал из Кокчетава главный гигиенист области. Этот представительный мужчина занимал сразу два стула в переднем ряду зала заседания.

Вера пришла на это собрание одной из последних, её приход обрадовал Розу, которая крепко держала руку поникшей Раушан в своих ладонях. Обе сестры были коммунистами со студенческой скамьи. Вера села в зале на свободное место, ближе к выходу, она ожидала от этого партийного собрания всё что угодно, только не перевоспитания человека из бабника в примерного семьянина.

Первое обзорное слово взял главный врач райбольницы Ибраев Омар как председатель собрания коммунистов. Из его речи выходило, что роль коммуниста Анатолия Ильинского как главврача СЭС было трудно переоценить. Вторым выступил главный санитар области, и от его речи у Веры сложилось впечатление, что её соседу по лестничной площадке днями выдадут орден за самоотверженный труд.

Заседание проходило бурно, один за другим брали слово старые проверенные коммунисты района, чтобы открыть в деятельности товарища Ильинского коммунистическое отношение к труду, профессиональную гордость и благородное отношение к коллегам.

О его изменах жене и о проблемах в коллективе СЭС никто говорить и не собирался. Аллочка заранее смогла убедить каждого коммуниста, стоявшего на партийном учёте в районной больнице, что её супруг – эталон семейного человека, отдающего все силы работе.

В какой-то момент Вере самой захотелось поверить в эту чепуху, и она бы поверила, если бы не письмо, подписанное всеми сотрудниками районной СЭС.

Подошла очередь выступления Раушан как председателя профкома СЭС, но за трибуной она выглядела так плохо, что краше в гроб кладут. Все её попытки раскрыть обратную сторону личности главного врача СЭС закончились провалом. В конце концов, девушка обиженно расплакалась, а все сидящие в зале коммунисты засобирались домой.

Главные врачи Ибраев и Ильинский уже кивками поздравили друг друга с полной победой коммунизма в районном здравоохранении, это было как укор Вериному бездействию.

После Раушан вышла на трибуну её сестра Роза, молодой коммунист. Все острые замечания, высказанные ею в адрес коммуниста Ильинского, теряли силу в нарастающем шуме в зале, ведь всем было и так понятно, коммунист Ильинский этот бой выиграл и стал героем дня. Когда собрание подходило к концу, то по регламенту парторг задал присутствующим последний риторический вопрос:

– Есть ли желающие высказаться?

Тут Вера стала медленно подниматься со своего места. Её выступление не входило в программу открытого партсобрания. С поднятием Вериной руки и её продвижением к трибуне в зале стала восстанавливаться тишина.

– Сядь немедленно на место!

Этот строгий голос звучал в Верином сознании, но она продолжала продвижение к трибуне, не слушая гласа рассудка. На ходу Вера зачем-то поправила волосы, покрутила колпак на голове и автоматически одёрнула халат, а её внутренний голос этих отвлекающих манёвров не замечал, а твердил с нарастающим недовольством:

– Зачем это ты направилась к трибуне? Вернись, пока не поздно, и попроси извинения. Что же ты собираешься делать? Устроить потасовку? Что можно сказать собранию, когда уже настало время расходиться? Не будь дурой! Поздравь Ильинского и ступай восвояси, – твердил внутренний голос, и Вера с ним была согласна, но её сердце – нет!

Сердце кричало в груди:

– Настало время, когда молчание не золото, а подлая трусость!

Вера сама это понимала и знала, что если она промолчит, то уже никогда не будет себя уважать!

– Может быть, отпроситься в туалет? …Ой, мамочки, а я уже на трибуне. Теперь надо говорить. Что?

Это были её последние мысли. Когда она встала за трибуну, то голос сердца предательски замолчал, оставив хозяйку стоять один на один перед настороженной аудиторией.

Вера молчала минуту, потом вторую, потом посмотрела на часы. Никто не перебивал её молчание и не выгонял с трибуны. Отметив про себя, что с этого «лобного» места хорошо видно каждого человека, его позу, его взгляд, она стала говорить то первое, что пришло ей на ум.

– Мне понравились честные высказывания уважаемых коммунистов о товарище Ильинском Анатолии. Я благодарю президиум за возможность выступить на этом открытом собрании коммунистов. …Но, может быть, уважаемые коммунисты, члены Коммунистической партии, забыли завет товарища Ленина о пользе критики?

Вера со вниманием осмотрела сидящих в зале коллег, а коммунисты с нарастающим интересом глядели на неё, ибо никто не ожидал от райпедиатра Лебедевой столько прыти.

Настала тишина в зале, а сам виновник партсобрания Анатолий Ильинский сидел с опущенным взглядом, о чём он думал, никто не знал.

– К моему сожалению, – продолжала Вера говорить с уверенностью, словно перед ней лежал подготовленный текст, – но я, как председатель райкома профсоюза медработников, располагаю документами по фактам использования коммунистом Ильинским своей должности главного врача районной СЭС в …корыстных целях. Это двойные накладные по списыванию бензина и …и другие нарушения. По финансовым нарушениям уже создаётся комиссия областного профкома медработников. (Вера знала, что она беззастенчиво врёт, но продолжала говорить с нарастающим энтузиазмом праведника.) Гм… цель комиссии: проверка достоверности имеющихся фактов злоупотребления Ильинским своими полномочиями.

Вера опять сделала паузу, сердито взглянув на крупного мужчину в переднем ряду, который представлял собой начальство санитарной службы области. У присутствующих сразу же сложилось мнение, что они давно знакомы друг с другом и являются непримиримыми врагами. Жаль, что ораторша на этом не остановилась, а продолжала говорить то, что давно хотела сказать.

– Ещё с одним вопросом я хочу обратиться к вам, уважаемые коллеги. Как можно положительно оценивать труд руководителя учреждения при необъяснимой текучести кадров? Неужели вас, как коммунистов, не настораживает тот факт, что за последние годы никто из приезжающих санитарных врачей не пожелал работать под руководством товарища Ильинского, о котором вы так славно все говорили? …А как можно с уважением относиться к руководителю, о поведении которого слагаются поселковые анекдоты как о гулящем человеке?

Сказав последнюю фразу, Вера сразу поняла, что промахнулась, но что сказано, то сказано, ведь слово не воробей, если вылетит, то не поймаешь. Потом она опять осмотрела взглядом всех присутствующих, начиная с главврача до санитарки в последнем ряду, и… спокойно покинула место за трибуной. Аплодисментов не последовало. В зале было тихо. Раушан перестала плакать, а Роза лицом просветлела.

Домой, на час раньше времени, Вера шла рядом с Рогачёвым, с тем самым Рогачёвым, который когда-то дал ей взрывающийся кошелёк. После того, как утопился его друг хирург Мурза, он передал бразды правления организаторской работы в хваткие руки Камиллы Рахметовны, а сам пошёл работать простым терапевтом в поликлинику. По дороге Рогачёв посоветовал Вере как можно быстрее уволиться и искать новое место работы.

После этих слов Веру как беспартийную заступницу за рабочий коллектив районной СЭС залихорадило, но то, что ждало её дома, было совершенно непредсказуемо.

Во дворе привычно жужжали зелёные мухи и был такой покой, какой обычно бывает поздней осенью, когда солнце тяжело падает за дома и по земле от сарая к дому медленно расползаются чёрные тени, и в тени у своего сарая на скамейке сидела Аллочка, которая отгуливала свой трудовой отпуск.

– Верочка, ты сегодня пришла рано? Как прошло партийное собрание? Всё хорошо?

Не дожидаясь ответа, несмотря на свою тщедушность, она с силой утянула Веру к себе в дом, чтобы напоить её свежим чаем с только что сваренным вареньем, и напоила бы, если бы в её квартире не зазвонил телефон. Аллочка бросилась к телефону, оставив гостью стоять у порога. По тому, как она схватила трубку телефона и приложила к уху, стало ясно, что звонок был долгожданным.

Так получилось, что Вера стала свидетелем разговора супругов Ильинских.

– Толик, как прошло собрание? …Кто перепутал все планы? …Вера Владимировна? Наша соседка? Как она посмела? Большие неприятности… Вот злодейка! Тебя уволят?.. Да кто ей позволит! Будет проверка… чтоб ей гореть в аду!

Вера не стала ждать окончания телефонного разговора и отправилась в квартиру. Дома она плотно задёрнула гардины и как села на диван, так и осталась там сидеть, пока не пришёл с работы Женя, который сначала не понял, почему жена заревана и за что её прокляла соседка Аллочка, такой божий одуванчик, а когда ситуация прояснилась, то принялся ее утешать. Он увёл Веру на кухню, чтобы отвадить от неё все проклятия стаканом горячего чая с булочками, которые напекла соседка Людмила.

– Ох, ты моя Верочка-белочка, такие люди, как наша Аллочка, историю не делают. Позволь ей быть такой, какая она есть, ведь с неё и взятки гладки, и не надо из-за неё портить себе настроение, оно тебе ещё пригодится, потому что …у меня для тебя есть две хорошие новости.

Глаза у Веры любопытно замигали. Как она нуждалась в хороших новостях!

– Меня берут на работу историком в вечернюю школу! Буду преподавать Средние века.

Вера захлопала в ладоши. К ней возвращался вкус к жизни и сразу засосало под ложечкой от желания съесть вдобавок к булочкам ещё что-нибудь мясное.

– Вторая новость ещё лучше. Я насобирал целый мешок груздей! Не грузди, а вассалы на плантациях у феодала!

Женя был доволен реакцией Веры на грузди и стал закатывать рукава рубашки, чтобы помочь ей вымыть грибы к рассвету.

Это было в пятницу, а на следующую пятницу Женя запил …и не умер от вшитой в его ягодицу спирали. Проклятие ворвалось в Верину жизнь на полном скаку, чтобы погубить её и её семью. Теперь Женя напивался до полусмерти каждый день, как бы в отместку за годы трезвости.

За пьянство его выгнали из пожарной команды, и никто не брал его на работу ни учителем, ни чернорабочим.

Кому нужен дипломированный пропойца? Только его жене.

А Алла Ильинская вскоре подобрела и уже вела себя как ни в чём не бывало. Её доброта отдавала злорадством, и Вера ограничивала их соседские отношения приветствием, но Аллочке одного приветствия было мало, ей хотелось вернуть свой имидж заботливой женщины врачебного дома, и пока Вера была на работе, она собирала высушенное бельё Лебедевых в тазик, чтобы вечером лично вручить его хозяйке, а заодно выразить своё сочувствие по поводу загулявшего главы семьи.

Вера не знала о том, что знала Алла. Она не знала, что после открытого партсобрания состоялось экстренное закрытое заседание партийного бюро больницы, на котором Верино выступление было изъято из протокола и переписано в пользу товарища Ильинского, но это уж её нисколько не волновало, так как оклеветанная Раушан вновь могла спокойно спать и плодотворно работать, ведь в её жизни восторжествовала справедливость.

Зато Верина жизнь перевернулась, как песочные часы, и посыпалась в обратную сторону, от хорошего к плохому. Женя пил беспробудно, и надежды на его спасение не было.

В один из ненастных зимних дней, когда Вера находилась дома по больничному листу в связи с болезнью Катюши, на её домашний телефон позвонила Мила.

– Верочка, выручай, у меня появилась кровь на прокладках. Ты же знаешь, что случилось у меня с первой беременностью, я очень боюсь повторного выкидыша.

– Ты была у гинеколога?

– Да, участковый гинеколог направила меня прямо в лапы к Полине Ивановне, а та настаивает на выскабливании. Представляешь? …Какое выскабливание матки, если у меня уже 6 недель задержки. Полина до сих пор не может забыть, что ты когда-то пролежала в её отделении целых 10 дней с ложной беременностью. Раньше она не разрешала мне с тобой дружить, считая, что девушкам неприлично дружить с замужними женщинами, но сейчас я сама замужем и я беременна, а она хочет меня выскоблить, чтобы я не «оголяла» кабинет окулиста!

В трубке телефона слышалось шмыганье носом.

– Мила, где ты сейчас находишься?

– Дома. Я самовольно ушла с работы.

– Я сейчас пришлю за тобой «Скорую помощь». Я бы положила тебя в детское отделение, но ты уже из детского возраста вышла… Так, не волнуйся, я сейчас свяжусь с Людмилой, и мы что-нибудь придумаем, а пока ты лежи на кровати и спокойно дыши.

Верная в дружбе, Людмила госпитализировала Милу с угрозой прерывания беременности на койки для больных с патологией носоглотки. На первом месте в её истории болезни стоял диагноз «обострение синусита». Полина Ивановна как должностное лицо и главный гинеколог района запретила рядовым гинекологам осматривать Милу Попову как молодого врача, саботирующего выскабливание матки. Поэтому Людмиле, отоларингологу, и Вере, педиатру, пришлось искать по гинекологическим справочникам врачебные мероприятия по сохранению беременности Милы, чтобы не допустить привычного выкидыша, ибо первый выкидыш у неё случился при очень странных обстоятельствах.

После свадьбы Мила с мужем Сергеем жили в крестовом родовом казачьем доме, и в первый год семейной жизни тот пристроил к родительскому дому баньку. Помыться в новой бане соседку, что жила через дорогу и слыла в народе ведьмой, никто не приглашал, она сама пришла. Все соседи вокруг побаивались эту женщину, как боятся в народе злого сглаза. Не пустить незваную гостью посмотреть баню изнутри в новой семье Милы никто не решился, а после ухода старой соседки пошла мыться в баню Мила, и там у неё случился первый выкидыш.

Сама Вера не была знакома с Милиной соседкой и знакомиться не собиралась. Ходили по деревне слухи, что к зерендинской ведьме толпами шёл народ за заговорами от порчи и сглаза. Хотя, по логике вещей, кто порчу снимал, тот сам её и наводил.

Вера не понимала, как можно было ждать помощи от колдуньи, которая не смогла защитить своего собственного сына, погибшего на охоте от случайной пули. Из трёх друзей убитого сына колдуньи двое согласились носить его одежду, и они оба в тот же год погибли от несчастных случаев, а третий, что отказался, остался в живых. Веру пугали такие совпадения.

С наступлением повторной беременности Мила в баню не ходила, она мылась дома в тазике, ибо повторный выкидыш мог стать привычным, и тогда ей грозило реальное бесплодие. Вера это тоже понимала, и при содействии Людмилы, районного отоларинголога, Мила была госпитализирована с основным диагнозом полипы носа. Навещать больную и откармливать ее взялась Юля, а Вера с Людмилой корригировали лечение по сохранению беременности, потому что гинекологи не могли пойти против начальства, в лице строгой Полины Ивановны, которая настаивала на аборте

Когда все возможные сроки госпитализации Милы то с синуситом, то с обострением хронического трахеита, то с ангиной прошли, она по совету подруг взяла очередной отпуск, а потом отпуск без содержания и таким нестандартным образом дотянула до декрета.

Вера тоже хотела уйти в декрет и родить второго ребёнка, но упрямая Полина Ивановна не давала ей даже шанса об этом мечтать.

– У вас уже растёт одно чудо, Вера Владимировна, это ваша дочь Катюша, а на другое чудо вы и не рассчитывайте. В вашем организме очень много мужских половых гормонов. Лучше подумайте, как нам наладить педиатрическую службу в районе, чтобы детская смертность не превышала средний статистический уровень детской смертности по области. Прежде всего, вас должно это беспокоить, как районного педиатра, а не ваши личные интересы

Из-за внедрения новых отчётных форм времени на чаепитие у педиатров не оставалось. От наплыва отчётов и плохой связи между районом и амбулаториями деревень природная честность Веры сменилась здравым смыслом. Отчётные формы ею заполнялись в срок, где вписывались средне-потолочные данные, сверенные по педиатрической литературе. От такой приблизительности в отчётах никому не было ни тепло, ни холодно.

Всеобщая диспансеризация гоняла врачей по полям и фермам, чтобы изловить увёртывающихся от осмотра доярок и трактористов. Иногда на тружениц села выездная бригада врачей устраивала облавы, а иногда людей для ежегодного осмотра ловили прямо у дверей сельского магазина.

Нагрузки на лаборанта увеличивались в сотни раз, но это никого не беспокоило. Лаборанты были не в состоянии делать анализ крови у всех, направленных для диспансеризации людей, поэтому кровь из пальца брали у всех, а смотрели ее на лейкоциты и эритроциты только у тех, кто жаловался на здоровье.

К педиатрам некоторые мамаши стали относиться как к обслуживающему персоналу, тогда как сами педиатры учились сносить все виды неуважения к их профессии, лишь бы не допустить случая детской смертности на участке.

По традиции, каждый год весь посёлок собирался в концертном зале клуба в День медицинского работника. В год, когда Вера привыкала жить под проклятием соседки Аллочки, приняв участь жены потомственного алкоголика, этот праздник отмечался тоже.

Всё было готово к началу торжества. В просторном вестибюле клуба ожидали приезд главного врача, стояли только две женщины: Вера, организатор больничной самодеятельности, и Камилла Рахметовна, организатор здравоохранения района.

Вдруг стеклянная дверь отворилась и в вестибюль вошла третья женщина с огромным букетом красных роз в руках. Увидев стоящих перед дверью в актовый зал врачей, она обрадовалась и поспешила к ним.

– Вера Владимировна, спасибо вам за нашего сына. Нашему мальчику уже пошёл седьмой год. Эти цветы мы с мужем дарим вам, а конфеты – к чаю!

После её ухода недовольная Камилла Рахметовна строго предупредила своего райпедиатра Лебедеву о том, что надо поднимать показатель педиатрической службы района.

Вечером этого дня, когда Вера принесла розы домой, в её доме пахло перегаром, табаком и безнадёжностью. Иногда Женя пытался выйти из запоя сам и просил жену: «Спаси меня!», но через десять дней трезвой жизни всё лечение шло насмарку. Это доводило Веру до отчаяния.

Был вторник. Весь вечер трезвый Женя пытался быть хорошим мужем и отцом.

– Верунь, смотри, я с тобой и с Катюшей очень хорошо сижу дома. Хочешь, я буду за ручку с тобой ходить, как маленький мальчик. У нас будет всё хорошо. Я не буду пить, найду работу, буду работать, а тебе, Катька, я куплю настоящий велосипед!

Радостная Катюша взвизгнула от удовольствия.

– Я куплю тебе велосипед, мой цуцик, а твоей маме мы купим скакалку для тренировок, а пока я пойду в сарайчик и принесу для титана дровишки. Мы помоемся и будем жить дружно.

Когда до Веры дошло, что титан топится по субботам, а не по вторникам, было уже поздно что-то менять. Она в отчаянии выбежала во двор за своим мужем и бежала в носках по тающему снегу, чтобы остановить Женю, но тот бегал быстрее.

Через полчаса опохмелившийся глава семьи, счастливый и весёленький, возвратился домой и улёгся спать, а Вера от безысходности схватила папиросу «Беломор» и закурила. После первых затяжек её затошнило, тошнота подступила к горлу, зато мозг перестал реагировать на внешние раздражители, и её чувства онемели. Курить Вере не понравилось, так как с курением она тупела и теряла жизненные ориентиры.

Незаметно подошли сроки родов у Милы. Перед самыми родами в доме у её свёкров вновь побывала колдунья-соседка! Историю её прихода Мила рассказала Вере уже находясь в больнице, где её готовили к родам.

Как-то раз свекровь Милы настолько устала от злых проделок своей соседки-ведьмы, что решилась раз и навсегда отвадить колдунью вмешиваться в дела её семьи.

Добрые люди посоветовали женщине купить иголки и накалить их на сковородке докрасна, эти же добрые люди предупредили о том, что как только иголки на сковородке от жары приобретут цвет крови, то колдунье станет очень плохо, ей будет казаться, что это её жарят на сковородке, она примчится к владельцу раскалённых иголок с просьбой взять что-либо из его дома, а этого нельзя допустить, чтобы её злые чары потеряли силу!

Мила решила помочь свекрови побороться с тёмными силами. Когда в доме они остались одни, то начали осуществлять задуманное таинство.

Тёмный вечер, печка от жара протяжно гудела, а две любопытные женщины – одна на сносях, а другая в возрасте пожилой мудрости – стали заниматься ворожбой. Трясущимися руками достала Милина свекровь пачку новеньких швейных иголок, а Мила держала наготове маленькую сковородку.

Наблюдать, как жарились иголки, было очень интересно, но как-то боязно. Милина свекровь на всякий случай перекрестила себя и сноху. Иглы долго не краснели, но никто из них двоих и не подумал отступать. По совету Милы свекровь подбросила в печку парочку сухих поленьев, и тут-то старая женщина вспомнила, что забыла прочитать магические слова, которые были написаны на смятой бумажке, а без этого магия не работала.

Когда все ритуалы были соблюдены, прописанное заклятие прочитано, то в полумраке комнаты зашевелились тени, а красный цвет горящих иголок переливался огнём преисподней под пристальными взглядами заговорщиц. Дверь в дом распахнулась, и на пороге появилась колдунья! Живот Милы резко опустился вниз, а её свекровь только и смогла прикрыть руками рот, раскрытый для крика о помощи.

Соседка, на лбу которой не было надписи, что она колдунья, с насмешкой посмотрела на испуганных женщин у плиты. Не поздоровавшись, она что-то сказала и вышла, а дверь за ней закрылась сама собой.

Некоторое время Мила и её свекровь стояли в оцепенении и пришли в себя только тогда, когда сковородка на плите стала нещадно дымить.

– Сработало! – восторженно произнесла Мила и неуклюже плюхнулась на табуретку, а пожилая женщина вдруг всполошилась.

– Она что-то сказала? …Что?

– Что-то о салазках во дворе.

Не одеваясь, женщины кинулись во двор, салазок во дворе не было. Миле стало страшно.

– Не сработало, – уныло проговорила Мила и сразу почувствовала боли внизу живота.

Этот живой опыт подруги по общению с колдуньями удерживал Веру от желания заговорить своего Женю от алкоголизма, а Мила родила в срок хорошенькую девочку и назвала её Танюшкой. Мила и вся её новая семья были счастливы, а Вера боролась за своё счастье из последних сил.

– У ребёнка должен быть папа!

Эти слова как отцовский наказ звучали у неё в голове каждый раз, когда она решала разводиться с мужем, но не могла.

Однажды в автобус на станции в Кокчетаве вошли мужчины добротно одетые, они вели себя достойно, как прирождённые трезвенники, и ехали домой, в Шантюбе.

Вера знала, что в этих закрытых городах работал сухой закон: либо ты трезв и работаешь, либо пьёшь и скатертью дорога. Эта встреча дала надежду бедной женщине обыграть свою судьбу, и она не упустила этот шанс. Через протекцию Жениного дяди, который работал в этом городе санитарным врачом, у Веры появился шанс устроиться там на работу, чтобы начать жить заново!

В свой первый приезд в Шантюбе Вера поняла, что в раю могут жить не только Адам и Ева, потому что рай бывает и на земле. Чистота на улицах, добротные постройки, богатые магазины и радушные продавцы, вежливость прохожих и радость детей, играющих на ухоженных игровых площадках, были взяты словно из другой жизни, радостной и беспечной.

В больнице этого городка чувствовался порядок и организованность: не было спешки и очередей перед кабинетами приёма больных. Главный врач встретил Веру приветливо и решил положительно вопрос о её переводе на работу в медсанчасть.

Перед отъездом домой женщина зашла в поселковую столовую. Сверкающая чистота и аппетитные блюда создавали домашний уют в ресторанной манере, но от пельменей её затошнило и чуть не вырвало. На следующее утро, уже дома в Зеренде, Веру тоже стало тошнить, и оказалось, что она пропустила начало второй беременности! Эта беременность была очень желанной, но совершенно не ко времени!

Страшный выбор сделала Вера, заплатив за трезвость мужа и за благополучие семьи жизнью зачатого в ней ребёнка. Аборт проходил без наркоза, но душевная боль была сильнее, чем боль от насилия в её животе. Она так и не узнала, какого пола был плод, но она знала, что он был живой и любимый, а его выскоблили из её живота и выбросили в ведро как никому не нужный окровавленный живой комочек.

Уезжала Вера из Зеренды без сожаления. Она уже знала, что существует та злая сила, для которой нет ничего святого, и от неё сбегала Вера в другой город, чистый и аккуратный, где процветают благополучие и справедливость, где у жителей нет нужды никого проклинать.

А через год после её отъезда скоротечно умер Кирилл, старший сын Аллы Ильинской. Умер этот добрый мальчик в больнице, где он три дня страдал от болей в бедре, а его мама все эти три дня находилась рядом с ним и уговаривала сына терпеть боль, как терпел боли комсомолец Павка Корчагин.

Этими ночами Алла вспомнила Веру, свою бывшую соседку по площадке, в совете которой она так нуждалась, но в её квартире жила уже другая семья. Недолго прожила Алла после смерти своего старшего сына. Она умерла от ракового заболевания, а её младший сын подрос и сменил свою мужскую ориентацию на женскую. Ильинский Анатолий, любимец легкомысленных женщин, рано овдовел, но о его дальнейшей жизни наша история умалчивает, наверное, живёт себе и в ус не дует, но может быть и иначе.

Вера рассталась с Зерендой, со своими подругами, и боль разлуки покрывалась пониманием, что она спасала свою семью. По дороге в Шантюбе через окно автобуса видела женщина заснеженные безбрежные поля, её завораживали застывшие на морозе леса, а Женя, худой и злой, покорно сидел с ней рядом, придерживая Катюшу, спящую на его коленях.

«Я справлюсь. Я сильная и терпеливая». Это была та мантра, по которой Вера готовилась быть счастливой.

Глава 1

Переезд в шахтёрский посёлок Шантюбе осуществился, как по мановению волшебной палочки. Это придавало уверенности в том, что переезд на новое место семьи Лебедевых был вполне логичным и правильным! Прошлое зачёркнуто, а будущее, в котором Веру непременно ждало счастье быть женой и матерью, стартовало в настоящем.

Здравоохранение в Шантюбе можно было без опасения выставлять в Москве, на ВДНХ. Каждая служба медсанчасти имела одну общую цель: качественно и своевременно обслуживать население шахтёрского посёлка. Нагрузка на персонал была строго дозирована, переработки не допускались, а любая задержка на работе расценивалась как нерадивость сотрудников, к тому же оплачивался труд медработников очень достойно.

Веру приняли на работу в больницу рядовым врачом, но её зарплата втрое превышала зарплату райпедиатра в Зеренде. Конечно, в конце трудовой недели Вера уставала, но эта усталость компенсировалась приятным отдыхом в кругу семьи. Магазины, кулинарии, семейные столовые предлагали жителям посёлка свои качественные услуги, облегчая женщинам домашний труд.

Выйдя из комсомольского возраста, Вера уже не утруждала себя общественными нагрузками. Её хорошие отношения с коллегами не переходили в дружбу, потому что горечь расставания с друзьями в Зеренде охлаждала её сердце.

Работать на личный авторитет не было и нужды, с кем тут будешь соревноваться, если у каждого имелись свои конкретные задачи, и теперь Верина добросовестность не мешала благополучию семьи.

Как новоприбывшему врачу, Лебедевой была выделена благоустроенная квартира в центре Шантюбе, правда, на пятом этаже и без лифта, но для Веры это была не просто квартира, а сказка.

Вскоре и Женя устроился дробильщиком руды на обогатительную фабрику. Он хоть и с трудом, но привыкал придерживаться трезвой жизни, а иначе было нельзя. Работников, не умеющих выпивать только по праздникам, быстро распознавали и выгоняли из шантюбинского рая. Хорошо напиться во время трудового отпуска не возбранялось, а даже советовалось онкологами как эффективное средство профилактики последствий контакта с радиоактивной пылью. Женя получал достойную зарплату, и все заработанные деньги отдавал Вере, чтобы та не загружала его домашними проблемами.

В те «золотые» годы посёлок Шантюбе напоминал продовольственный оазис Казахстана, потому что другие магазины республики пустели и уже становились символом экономического застоя в стране, а у жителей посёлка имелась возможность купить всё, что душа пожелает.

До своего отъезда в Шантюбе, объезжая аулы и деревни Зерендинского района с целью профилактических осмотров, Вера замечала, с какой быстротой пустели прилавки сельских магазинов, а люди в очередях толкались, если не за хлебом, то за водкой, а если не за водкой, то за папиросами, и не верили в счастливое будущее, как это предусматривалось на всесоюзных партийных съездах.

Люди не хотели беречь своё здоровье и всячески игнорировали всеобщую диспансеризацию. Даже беременные и кормящие мамы в далёких казахских аулах не являлись на осмотр к специалистам выездной врачебной бригады, они с утра собирались в каком-нибудь доме, чтобы в отсутствие мужчин, в тесном женском кругу распить бутылочку дешёвого винца, а на закуску жарились баурсаки.

– Такого пьянства в казахском народе не было. Это просто национальная трагедия! В аулах женщины никогда не пили вино, а тут беременные уже с утра напиваются! – горестно вздыхала педиатр Роза, а гинеколог Полина Ивановна вздыхать не любила. Она использовала всякую возможность вводить женщинам детородного возраста из группы риска противозачаточные спирали, ведь не рождённые младенцы не могли испортить показатель детской смертности в районе.

В Шантюбе тоже умирали дети, но причиной летального исхода были не дефекты медицинского обслуживания, а патология, несовместимая с жизнью.

На время отпуска неонатолога Вере было предложено подрабатывать на полставки педиатром в роддоме. Она согласилась. За месяц её работы в детской палате новорожденных умерло два младенца. Такое фатальное стечение обстоятельств означало крах её карьеры, но что она могла поделать с врожденными пороками детей.

Чтобы убедиться в правильности своих диагнозов и назначений, Вера мужественно приходила на вскрытие умерших младенцев. Патологоанатом посёлка был одинокий мужчина в расцвете сил, его отличала неподкупность, педантичность во всём, особенно когда речь заходила о его работе, и крайняя придирчивость к коллегам. Не имея желания принимать всерьёз диагнозы педиатра, прибывшего из захолустья, он начал осмотр трупа ребёнка с издёвок.

– Ну что, Вера Владимировна, мы с вами прекрасно понимаем, что та причина смерти, какую вы изволили написать в истории болезни умершего новорожденного, может быть выставлена только посмертно. У вас слишком много амбиций для врача клинициста, но одобряю ваш приход на вскрытие. Сейчас мы увидим, как ошибаются самоуверенные молодые педиатры, прибывшие к нам с периферии.

Но скептический настрой патологоанатома изменился, когда диагнозы подтвердились в обоих случаях смерти новорождённых. Вера выдержала экзамен и теперь всегда подменяла штатного неонатолога.

Был зимний вечер, Вера парилась в сауне, которая открылась в подвальном помещении больницы незадолго до её поступления на работу. Парная принимала парильщиков по расписанию, по средам – женского пола, а по субботам – мужского.

Нет ничего приятнее, чем сначала распариться в парной, а потом сидеть на новом махровом полотенце, символизирующем материальный достаток, пить настой из трав и мазать себя горячим мёдом из общей баночки.

Вера нежилась в медовом соку, прикрываясь пушистым розовым полотенцем, как в сауну неожиданно вошла молоденькая акушерка. Она с порога внимательно оглядела присутствующих женщин в предбаннике и остановила свой взгляд на Вере, которая от такого всеобщего внимания ещё больше зарделась.

– Вера Владимировна, – обратилась медсестра к ней, – к нам в роддом принесли абортированный плод, и мы не знаем, что с ним делать. Сегодня нашей Лиле, медсестре из детской поликлиники, сделали аборт по медицинским показаниям, беременность спровоцировала у неё обострение бронхиальной астмы, но и после аборта её состояние остаётся тяжёлым. Так что нам делать?

– Но я… что я могу сделать? Я сожалею, что так случилось. Обязательно навещу Лилю. В какой палате она лежит?

– Нет-нет, Вера Владимировна, я не это имела в виду. Ведь вы заменяете детского врача в роддоме?.. Дело в том, что выскобленный плод …живёт. Самой Лиле мы не стали об этом говорить без вашей консультации и не знаем, что делать.

Когда Вера в белом халате и с красными пятнами на лице пришла в палату новорожденных, то увидела на столике живого человечка, завёрнутого в тёплые пелёнки, он шевелился и попискивал, а вокруг стола выстроился в ряд дежурный персонал роддома и все как один смотрели на Веру очень подозрительным взглядом, словно приготовились стать свидетелями удушения младенца её руками.

– Тепло кувеза, кормление сцеженным молоком родильниц по каплям и почасовое наблюдение, – спокойно рекомендовала Вера после осмотра, потом она записала лист назначения и вышла из палаты. Оживлять плод, в котором нет и 900 граммов веса, но есть желание жить и вызывался сосательный рефлекс, не было необходимости.

– Выживет так выживет, а если выживет, то будет жить, – подумала она, понимая своё бессилие изменить судьбу преждевременно родившегося младенца, и не стала заводить на него истории рождения.

На следующий день педиатрический совет решил не портить показатели работы роддома и не регистрировать жизнелюбивый плод Лили. Самой Лиле, ещё не оправившейся от операции, решили о живом ребёночке не говорить, чтобы вторично не травмировать её материнские чувства ложной надеждой. Опыта выхаживания таких живучих недоношенных новорожденных в роддоме ещё не было.

Проходили дни, а ребёнок не хотел добровольно умирать, он сучил ножками, когда ему было скучно, и подавал голосок, когда чувствовал голод. Через месяц после аборта состояние Лили улучшилось, и, когда она готовилась к выписке, до неё стали доходить слухи о том, что в детской палате роддома растёт её дочь.

Эта история закончилась регистрацией ребёнка и счастьем родителей, которые потеряли плод, а через месяц приобрели дитя.

Вера радовалась за Лилю, но опасалась за полноценность развития её дочери, так как в педиатрической литературе прогнозы для глубоко недоношенных детей были неутешительными, поэтому наблюдала девочку на участке почти каждый день после выписки. Несмотря на то, что девочка в развитии быстро нагоняла своих сверстников, самой Вере почему-то расхотелось иметь второго ребёнка.

– А вдруг я рожу ребёнка, а он калека? …Смогу ли я его любить? …А как отнесётся к такому ребёнку Женя? Но не брошу же я моего несчастного сыночка или дочку на произвол судьбы или …брошу? Ох, лучше не думать о плохом. Женя не пьёт, это уже хорошо, а о рождении второго ребёнка лучше вообще забыть.

На второй год после переезда в Шантюбе Лебедева Вера Владимировна была направлена на престижную учёбу в Москву.

Два месяца училась Вера лечить больных детей по-московски, два месяца она, как свободная женщина, не обременённая семьёй, по вечерам от тоски угощалась сигаретками своей соседки, да и некурящих докторов на курсах не было.

Сумасшедший ритм Москвы подгонял каждого, кто ещё верил в равномерное вращение Земли вокруг своей оси. Время в Москве не зависело от восходов и заходов солнца – оно зависело от скорости движения уличного транспорта и пешеходных лавин, несущихся в разных направлениях. Московское время зависело от быстроты скороговорной речи радиодикторов, от скорости подписанных сделок, а о количестве разрушенных судеб статистика умалчивала.

Москва жила своим собственным временем.

За эти два месяца учёбы Вера приобщалась к настоящему искусству, чтобы это искусство оставило след в её душе навсегда. Она зачарованно всматривалась в творения великих художников, немея перед картинами, о которых читала в книгах и изучала по репродукциям. Послушать музыку Рахманинова в исполнении симфонического оркестра в зале Чайковского необходимо каждому, чтобы познакомиться со своей душой и почувствовать её волнение. После таких культурных походов Вера испытывала необычную гордость за то, что она была рождена человеком.

По выходным Вера превращалась в заядлую театралку и покупала билет на спектакль, где играл полюбившейся ей актёр. Оказалось, что если купить билет за 15 минут до начала представления, то можно попасть в партер на места, предназначенные для важных особ, у которых появлялись куда более важные дела, чем посещение театров.

На знаменитых московских сценах мастерство режиссёра и талант актёров открывали для зрителя то, что обычно не увидишь в сутолоке повседневной жизни. Сидя на мягком бархате театрального кресла, Вера забывала свою жизнь, она вживалась в образы главных героев спектакля. Их одиночество ей было знакомо, но на сцене оно становилось просто невыносимым, и от этого последняя сцена, в которой торжествовала всепобеждающая любовь, была так желанна. Вера радовалось чужому счастью, сыгранному на сцене, как своему собственному.

В судьбе Веры не было режиссёра, который бы предусмотрел замечательные финальные сцена, а были только серые будни. После театра возвращалась Вера в вымершем метро домой и в тёмной комнате общежития грустила оттого, что в её жизни не случилось настоящей любви.

Как можно не уметь любить? А она не умела, к тому же потеряла свою путеводную звезду юности, а теперь ей предстояло томительное ожидание старости. Одно успокаивало Веру – что любовь к дочери Катюше переполняла её всю, но и от этой любви ей вдруг захотелось отдохнуть.

Услышав от курсантов рассказы о реальных событиях в Чернобыле, Вере открылась горькая правда жизни: глупо стараться выжить, если крушение света уже наступило. Теперь даже мысль о рождении второго ребёнка казалась ей кощунственной.

После приезда из Москвы налаженная семейная жизнь в Шантюбе успокоила Веру, от страхов и тоски исцелила её встреча с дочерью и мужем. Оказалось, что любовь всё-таки жила в её сердце, и то, что так пугало женщину, случилось само собой. Через три месяца по прибытию в Шантюбе она встала на учёт по беременности. Теперь оставалось только одно: хорошо спать, вкусно кушать и радоваться каждому дню.

– Пусть будет так, как будет, а там посмотрим.

Но мысли о возможном уродстве ребёнка приобретали навязчивый характер, ведь здоровье плода зависело от любой случайности, даже от одной сигареты, выкуренной внеурочно. Вера бросила тайное курение и перестала петь популярные песни, потому что решила, что «хорошо поёт тот, кто поёт после родов».

Побороть страх за здоровье живущего в её утробе ребёнка помогала Вере история тёти Нади. Это была даже не история, а исповедь родной сестры папы, которая жила в Москве и работала столичным участковым педиатром.

Жила тётя Надя далеко от центра Москвы, поэтому навещала Вера свою московскую родню во время учёбы редко и очень обрадовалась, когда однажды тётя Надя сама пришла в общежитие, чтобы вместе с Верой сходить на службу в один из православных храмов и по дороге рассказать племяннице историю, которая случилась на самом деле.

Долгое время у Нади и Павлика не было детей, поэтому рождение первенца казалось им настоящим чудом! Игорьку не было и года, когда его папу перевели на повышение из Челябинска в Москву и по приезду в столицу вручили ключи от двухкомнатной квартиры. Надя считала себя самой счастливой женщиной в мире, она была женой офицера, матерью замечательного мальчика и на работе пользовалась большим авторитетом среди коллег и родителей больных детей.

Игорёк рос весёлым фантазёром, так что никому от его проделок не было скучно. Хоть мальчишка порой и шалил, но родителей очень любил и старался их не огорчать. Учёба Игорьку давалась легко, и друзей у него было много. Большим событием в семье стало приглашение Игоря участвовать в праздничном концерте на Новый год на сцене Кремлёвского дворца. Надо сказать, что голос мальчику достался от Бога, и ему пророчили славу народного певца.

Во время подготовки к концерту Игорь стал жаловаться на слабость, но Надя не обращала внимания на жалобы сына, давала ему витамины и кормила фруктами, понимая, что подготовка к кремлёвским концертам требовала усиленных репетиций. Уже после зимних каникул Надю насторожила растущая сонливость сына, тем более, что мальчик стал жаловаться на головную боль, и тогда она решила обследовать сына в своей поликлинике, где работала педиатром. Через день анализы крови Игоря были готовы, лаборант принесла их в кабинет врача, когда Надежда дописывала истории больных детей.

– Это неправда! – возмутилась она, пробежав глазами по лабораторному бланку. – Вы сами видели, что вы мне принесли?.. Так перепутать фамилии детей – это недопустимо! Нет-нет, это просто какая-то ошибка! Это случайность! Этот анализ не может быть анализом моего сына!

Надя не заметила, как она перешла на крик, как исступлённо трясла исписанным бланком перед лицом поникшей лаборантки, чтобы не принимать правду о болезни сына, ибо этот анализ крови был смертным приговором для него, он означал начало конца её материнскому счастью.

Потом дни шли своей чередой, и с ними угасала жизнь Игоря. Глядя на опухшего и бледного сына, Надя и Павлик радовались простой возможности быть рядом с ним, но час настал, их сынишка умер, а они так и не смогли подготовиться к его смерти. Эта потеря потрясла обоих, она лишила их сил жить дальше.

После похорон сына Надя перестала ходить на работу, а Павлику не дали время для траура, его вызвали на службу приказом, он был военным человеком. Возвращаясь со службы, мужчина пытался ухаживать за своей женой, но ей претила его заботливость. Надя не хотела утешаться, она хотела вернуть своего сына живым и невредимым. Даже мысли о работе детским врачом у неё не возникало, весёлые детские голоса во дворе делали её глубоко несчастным человеком.

Верина бабушка приехала в Москву по телеграмме Павлика, но она не стала ухаживать за дочерью, она была в таком возрасте, что сама нуждалась в заботе. Надя вынуждена была оставить хандру и готовить, убирать в доме и прогуливать маму по двору.

Однажды бабушка Мария захотела посетить Божий храм. После возвращения из храма уставшие от ходьбы женщины сидели на кухне и пили чай с пряниками. За чаем старушка обратилась к дочери.

– Бог услышал наши молитвы.

Надя удивилась этим словам и возмутилась духом.

– Мама, я не молилась в храме. Какой толк в молитве, если молись, не молись, а Игорька живым не возвратишь.

На эти горькие слова Верина бабушка грустно улыбнулась и заверила дочь, что и вздохи человека слышны Господу, поэтому никогда нельзя терять надежду. Она ещё сказала, что для Господа Бога нет ничего невозможного, Бог имеет право давать и забирать, он Творец.

– Когда Бог даёт, мы то с радостью берём, но не благодарим, а, когда забирает, то ругаемся, а надо верить, что Господь благ и Он слышит каждую молитву кающегося человека. Игорька Бог себе забрал, теперь Бог на престоле слышит его песнопение, ведь я, доченька, его втайне окрестила, когда он в деревне у нас отдыхал. Ты поверь мне, доченька, у тебя будет дитя. Это я услышала в сердце своём в Божьем храме.

– Ох, мамочка моя, да что ты мне говоришь? Мне уже сам Бог не поможет. В том году мне исполнилось 40 лет! Мама, мне 40 лет! Какая может быть беременность?! Мы с Павликом ещё молодыми хотели родить Игорьку сестрёнку или братика, но ничего не вышло, а ты своей надеждой только соль сыпешь мне на рану!

– А ты ручки на грудях крестом не складывай, це не поможе представитися до срока. Ходи до церкви, а работу кидати не потребно. Подивись про Павлика, не мучай ты его, он у тебя добре человик, всё у вас сладится.

Это последнее материнское слово было сказано на украинском языке.

После отъезда бабушки тётя Надя вышла на работу, занялась домом, а через десять месяцев у неё родилась дочь Юля. С ней Вера познакомилась во время своей учёбы в Москве.

Тогда в Москве Вера под впечатлением этого рассказа тёти Нади приходила в храм, но уже не как турист, а как человек, нуждающийся в утешении, ставила свечки за здравие всех живых родных и за упокой умерших, которых знала по имени, и ещё за то, чтобы у неё тоже родилась здоровая девочка. По окончании учёбы в Москве тётя Надя купила для племянницы икону Николая-чудотворца, которую Вера и привезла домой.

Прошёл год, учёба в Москве и театральная суета ушли в прошлое, и настало утро, когда Женя повёл отяжелевшую Веру в роддом. Роды проходили стремительно, младенец застрял в родовых путях из-за обвития пуповиной. Как последний шанс спасти ребёнка от удушья, опытная санитарка с разбега плюхнулась на Верин живот – и через мгновение родилась прекрасная девочка, которая была названа Татьяной. От того, что у Танюши была сломана при родах ключица, любовь родителей к ней стала ещё крепче и нежнее. Рождение дочери принесло Вере столько счастья, что его бы хватило на всех страждущих, живших на земле. Этим счастьем женщина и поделилась со своими родителями, которые приехали с богатыми подарками порадоваться рождению ещё одной внучки.

По выписке из роддома гинеколог сказал на прощание Вере, как коллеге, что через два года она может приходить за мальчиком. Может быть, он это сказал в шутку, но молодая мама восприняла эти слова как наказ старшего по званию.

Если Катюшу молодые родители торопили расти, уча её сидеть, ходить и говорить, то развитием своей младшенькой они умилялись каждый день, а Вера стала замечать в себе несвойственную ей доселе нежность.

Однажды, когда она держала Танюшку у груди и любовалась её крошечным тельцем, в комнату вошла пятилетняя Катя. Девочка стояла у косяка двери и подозрительно поглядывала на маму, не совсем понимая, что та делает.

– Доченька, подойди ко мне. Давай я тебя тоже обниму, моя доченька.

– Вот ещё чего не хватало, – пробурчала Катя и смылась поскорее на улицу, потому что с рождением Танюши у неё появились и первые обязанности: нянчить сестру, гулять с ней во дворе и мыть посуду.

Пролетела снежная зима, и вновь весна пришла в городок. С её приходом двор до позднего вечера гудел детскими голосами.

Однажды на пороге квартиры Лебедевых появилась запыхавшаяся соседка с первого этажа.

– Вера Владимировна! …Таня! …Скорее! – прокричала она, не здороваясь.

Потом соседка устремилась на балкон, за ней последовала и Вера. С высоты пятого этажа был хорошо виден весь двор. На игровой площадке стояла белая детская коляска, купленная по специальному талону. К коляске тянулась длинная очередь из дворовых ребятишек, желающих покачать настоящую ляльку в настоящей люльке. Катюши в этой очереди не было. Вера тут же слетела вниз и успела спасти девочку, которую от качки чуть было не выбросило за борт. Когда Катю разыскали соседские ребята, она не поняла маминой тревоги и своей вины.

– Мама, зачем надо было так волноваться, если за Танюшей присматривал весь двор. Её уже сейчас надо приучать к самостоятельности. Смотри, как она мне улыбается, потому что моя сестричка знает, что я её в обиду не дам.

Видя, как все дети во дворе едят ягоды, которые не купишь в магазине, молодая семья Лебедевых приобрели дачу. Все обеспеченные семьи в посёлке имели дачи. Дачи находились за 10 километров от Шантюбе между сопками у озера с прозрачными голубыми водами.

Всё у Лебедевых было, как у людей. Женя числился хорошим работником и пил алкогольные напитки только в отпуске. На работе к Вере относились с уважением. Дети росли здоровыми и слушались родителей, как в хороших приличных семьях.

Вскоре у Лебедевых появилась и личная машина. Для покупки этой машины Женя съездил в Караганду и объяснил тестю и тёще всю необходимость иметь машину, ведь с детьми на дачу очень трудно ездить на автобусах.

Для Риммы и Володи всё, что касалось дачи, было святым делом, тем более что Женя в этот свой приезд баловал их необычной любезностью. Когда Верины родители собрали все свои сбережения в кучу и прибавили к ним деньги, занятые в долг, то выяснилось, что на машину для зятя денег хватит. Перед оформлением документов на «Жигули» Вера настояла на том, чтобы машина была записана на имя мужа. Володя неодобрительно покачал головой, но выполнил эту просьбу дочери.

Став владельцем автомобиля «Жигули», Женя любезничать перестал и поспешил в обратную дорогу. Такую неблагодарность мужа к собственным родителям Вера не могла простить, но она… простила. Простила ради сохранения покоя в семье. Она уже привыкла молчать, лишь бы её муж не пил. Спокойно живёшь, когда смотришь на жизнь сквозь пальцы.

Пришло время, в семье Лебедевых удачно справили день рождения Танюши, девочке исполнилось два года, и потом началась суета, потому что к ним приезжали важные гости. Навестить родственников в Казахстане приехали два старших брата мамы, чтобы посетить места былой молодости. Их путь лежал через Шантюбе, к этому вояжу присоединилась и семья Саши.

Вера готовилась встретить гостей, договорилась с друзьями о размещении всех путников на ночь, а сама решила к их приезду наварить большую кастрюлю борща, отварить картошку и нажарить котлет. В кулинарном деле она уже преуспевала.

За день до приезда гостей Женя взял отпуск и решил его отметить, а так как водка в доме хранилась, то отметил как следует. (Две бутылки водки каждый месяц получала семья Лебедевых, и две бутылки водки стоила машина навоза для дачи.)

В день приезда гостей Вера обречённо смотрела на часы, которые тикали ей на погибель. Как встречать дорогих гостей, когда хозяин дома напился в стельку?

– Что делать? Что мне делать? – спрашивала женщина снова и снова, но ответа так и не последовало.

Её девочки гуляли во дворе, приезд гостей их интересовал гораздо больше, чем спящий у дивана папа, но Вера была другого мнения. Она пыталась спасти ситуацию, посадить мужа как-то поприличнее.

– Женя, проснись, негодный ты человек! Куда мне спрятать твоё пьяное тело, чтобы его не заметили гости? О Боже, на какой позор ты меня обрекаешь?! Такой позор можно смыть только твоей кровью!

От «негодного человека» пахло табаком и водкой. От этого запаха Веру чуть не вырвало прямо на грудь мужу. Предстоящий позор холодил её душу.

Женщина ещё раз прошлась по комнате, и тут, на высоте вздоха, её блуждающий взгляд упал на иконку, которую она привезла из Москвы, как сувенир от тёти Нади. Икона была небольшая и скромно стояла в стенке между стопками сервизных тарелок.

Женщина подошла поближе, взяла в руки деревянную икону в позолоченной рамке и стала рассматривать изображение Николая Чудотворца. Она очень хотела чуда, и чем внимательнее она всматривалась в лицо святого угодника, тем яснее ощущала его сочувствие. Целовать икону Вере хотелось, как это делали на службе все верующие в московском храме, но она не знала, к какому месту иконы надо приложиться губами, поэтому, осторожно сдунув со святого лика пыль, поставила икону на своё место в стенке.

Теперь Вере показалось, что настало время заплакать, но слёз не было, тогда она перевела взгляд на окно. По синему небосклону плыли белые облака, и это раздражало женщину: облака знали, куда плывут, а она не знала, как представлять маме и родственникам пьяного супруга.

Вера не говорила никому в семье о том, что её Женя опять стал прикладываться к бутылке, что последнее время они никуда не выходят вместе и спят в разных комнатах, а под смородиновым кустом муж каждый год пытается выращивать мак, непонятно для каких целей…

А вот теперь об этом узнает не только мама, но и её любимые братья.

Опустившись на колени рядом со своим пьяным мужем, женщина закрыла глаза, но всё напрасно, молиться она не умела, а стрелки часов неумолимо торопили время, когда падёт репутация семьи Лебедевых в глазах маминой родни.

– Бог, не допусти такого стыда! Задержи гостей в пути, чтобы мама и гости не узнали о пьянстве моего мужа. Это моя беда и мой позор, а Женя сам не знает, что творит!

Тут глаза Веры испуганно заморгали, потому что ей стукнуло в голову, что она наговаривает несчастный случай на близких ей людей, которые находятся в пути.

– Нет, нет, Боже упаси, не допусти и беды с моими родными в дороге. Я не знаю, каким образом, но сделай так, как будет тебе угодно, только пускай они не подумают, что мой муж пьяница несусветный, ведь он хороший человек!

Закончив разговор с Богом, Вера встала с колен, вновь прошлась по комнате и решительно взяла икону Николая Угодника, с закрытыми глазами приложилась губами к нарисованной руке и поставила её обратно. Всё, теперь со спокойной душой она пошла на кухню, доваривать борщ в большой красной кастрюле, предназначенной для варки варенья.

Борщ был готов, котлеты нажарены, а гостей не было. Прошло ещё два часа, а гости не приезжали. Уже вечерело, когда в квартире Лебедевых раздался телефонный звонок.

– Мама, мама, папа пошевелился! – одновременно со звоном телефона закричали девочки из зала, они уже давно пришли с улицы и смотрели передачу «Спокойной ночи, малыши».

Вера с нетерпением схватила телефонную трубку.

– Алло, Саша? Где вы?

– Алло, Вера, ты не волнуйся, всё нормально. Мама с папой и наши гости будут ночевать в деревне под Атбасаром, в совхозном клубе. У папиной машины спустило сразу два колеса и что-то застучало в карбюраторе. Почему сразу два колеса спустили, я до сих пор не могу понять, ведь я всё хорошо проверил перед поездкой. …За меня не волнуйся, я переночую в своей машине, нам утром обещают помощь в совхозной мастерской. Звоню из сельского клуба по просьбе мамы. До завтра!

– Спасибо, Саша, за звонок. До завтра!

В Вериной жизни произошло чудо, которое могло упасть только с неба.

Под утро Женя проснулся и уехал на дачу, чтобы не мешать своей жене достойно встречать гостей. Вере удалось произвести хорошее впечатление на родню и своей замужней жизнью, и своим наваристым борщом.

Через два дня отдыха гости отправились дальше в путь, и Вера с Женей на своей машине тоже присоединились к ним.

Этим приездом в Казахстан, в места ссылки польских семей, живущих на Украине, мама и её братья отдавали дань уважения своему прошлому, своим родителям, похороненным на степном кладбище, которое терялось в необозримости степи, выгоревшей дотла под палящим солнцем, а вдали тонкая нить горизонта чертила траурный круг, в центре которого находилось одинокое деревенское кладбище.

По дороге домой Вера увидела на вершине сопки высокий каменный крест. Этот крест, словно человек с раскинутыми в стороны руками, обнимал степь. Под крестом лежала поминальная доска, где золотыми буквами были написаны слова благодарности казахскому народу, который помогал ссыльным полякам выжить в этих безлюдных местах в суровую зимнюю стужи и в летнюю засуху.

Мама и её братья были реабилитированы только в 60-х годах, но они никогда не сетовали на то трудное время изгнания и жили полноправной жизнью советского народа.

Теперь время повернулось к ним спиной. Вера сердцем чувствовала боль при их расставании. Её поражала та горячая любовь между братьями и сестрой, над которой была не властна даже близкая старость.

К сожалению, это была последняя встреча мамы с братьями, но их переписка длилась до самой смерти сначала Мичеслава, потом Леонида.

Вера такой сильной братской любви и поддержки не имела. Да и общалась она со своим братом редко. Саша не мог простить родителям, что они купили для мужа сестры машину, которую Женя не заслужил, тогда как его жена Галя не имела цигейковой шубы.

Глава 2

Не успела Вера прийти в себя после отъезда гостей, как её стали донимать приступы тошноты по утрам. Когда свежие отварные пельмени приобрели запах протухшего мяса, то сомнений не осталось: Вера беременна третьим ребёнком. С чувством тревоги она ощущала в себе начало новой жизни. Эта новая жизнь росла независимо от желания самой женщины и сложившихся вокруг неё обстоятельств.

У Веры появилась тайная любовь.

С нетерпением влюблённой ждала она наступления ночи, чтобы в ночной тишине без помех любить растущего в её теле мальчика, судьба которого была уже предрешена, ибо ему не суждено иметь даже имя. Третий ребёнок в Вериной семье – непозволительная роскошь. Бессонными ночами чуть слышно беседовала Вера со своим любимым сыночком, положив ладонь на низ живота. Она знала без доказательств, что под её сердцем стучит сердечко сына.

– Тебе не нравятся пельмени?.. Ты думаешь, что они плохо пахнут? Но если бы ты хоть раз в жизни отведал их на вкус, то не привередничал бы так. Скажу тебе честно, что я не знаю, как надо воспитывать мальчиков. Я их с детства стеснялась, а скорее всего боялась. Теперь твой папа стесняется со мной выйти в люди, а ты? … Хотя я лишена счастья увидеть тебя взрослым мужчиной. Жалко, что тебе не узнать, как прекрасен и как жесток бывает этот мир, в котором тебе не суждено родиться.

Сонные шевеления старшей дочери, лежавшей под её боком, мешали Вере думать и заниматься желанным подсчётом.

– Так, сколько мне лет?.. 35. Уже прилично для родов. Когда мне будет столько же лет, сколько лет моей маме сейчас, то тебе будет уже… так, а сколько лет моей маме? Начнём считать сначала. Мама родилась в 28-м году. Это я точно знаю, значит, ей пошёл …61-й год! Если я буду в возрасте моей мамы, то к 60-летию я буду выглядеть не такой уж старой, судя по тому, как выглядит мама сейчас. Допустим, что мне исполнилось 60 лет, то моей Катюше …будет …ни много ни мало… не знаю, сколько лет. Так, я родила Катю в возрасте 27 лет, значит, разница у нас всего 27 лет. То есть моей старшей дочери исполнится в день моего 60-летнего юбилея уже 33 года, а Танюше …м-м-м… будет приблизительно …28 лет. К моему 60-летию тебе, мой мальчик, исполнилось бы уже… так, так, так… 25 или 26 лет. Я бы гордилась тобой, мой сынок, потому что уверена, что ты бы вырос добрым человеком с сердцем сильного и мудрого рыцаря!

Вере показалось, что в этот момент сынишка слегка зашевелился в её животе, и она ему нежно улыбнулась.

– Мой малыш, когда мне исполнится 60 лет, я буду достаточно молода и богата, чтобы плыть по синему морю на белом пароходе. Я буду сидеть в белом плетёном кресле у самого края палубы и под шум волн вглядываться в морскую даль, а рядом со мной будете носиться по палубе белого парохода вы, мои расшалившиеся дети. (Весёлые дети представлялись женщине не старше возраста Катюши.)

В этом навеянном с морским пейзажем и белым пароходом она видела себя красивой и молодой тургеневской женщиной, в белом воздушном сарафане, с белым ажурным зонтиком в руках. Дети тоже резвились на палубе, девочки в белых длинных платьях, а сынок – в белом матросском костюмчике с голубыми полосками. Так как представить себе Женю в мужском белом костюме она не могла, то в этих голубых фантазиях его персоны не было.

К тому времени Вера чувствовала усталость от своей покорности мужу, начальству и обстоятельствам, может быть, поэтому этот ночной разговор с малышом в возрасте плода был ей необходим, чтобы дать волю воображению, которое хоть как-то утешало женщину, прощающуюся с плодом, которому не суждено родиться.

– Катька, сколько раз тебе говорить, чтобы ты лежала спокойно! Не толкайся! Уже два часа ночи! – прошептала она дочери, которую не могли разбудить даже гром и молния.

Катя казалась Вере вполне взрослой девочкой, которой можно доверять семейные секреты, но о предстоящем аборте говорить с дочерью не хотелось, как и ни с кем другим.

– Так, продолжим. А если тебе, мой сынок, было бы столько лет, как Кате сейчас, то мне бы исполнилось …исполнилось… О, как я хотела бы увидеть тебя большим и смелым. Я знаю, ты бы смог защитить своих сестрёнок, когда меня не будет.

Этот утомительный счёт помогал женщине справиться с бессилием изменить судьбу своего сына. Таким странным образом прощалась она каждую ночь с тем, кто доверчиво рос в её животе.

Вера была рада, что единственная в больнице женщина гинеколог весь сентябрь пребывала в отпуске, потому что такое непредвиденное стечение обстоятельств отодвигало сроки аборта, но она насторожилась, когда после своего летнего отпуска её коллега-гинеколог уехала на двухмесячную учёбу в Москву. Теперь тянуть с абортом стало уже невозможно. Вера обратилась к другому гинекологу – мужчине, и он был рад помочь коллеге решить проблему «нежелательной» беременности.

Проведение аборта было назначено на пятницу. Страна готовилась отмечать ноябрьские праздники, а Вера – хоронить сыночка. В пятницу, когда солнце по-летнему припекало землю, она пришла домой в обеденный перерыв, чтобы подготовиться к операции по изъятию плода из её утробы. Она старалась не думать об этом, но её сыночек сам догадывался о своей участи и сжался в комочек. Все осуждающие мысли женщина держала под замком, чтобы не раскиснуть и не сбежать на другую часть света, но воспоминание о последнем разговоре с мужем лишало Веру права отступить назад.

Этот разговор с Женей случился днями раньше, и он проходил на кухне.

Обычно муж возвращался с работы голодным как волк, а голодный кормилец семьи всегда был злым и очень нервным. В тот день Вера купила для мужа пельмени в кулинарии, чтобы устроить супругу праздник живота. Этими пельменями она хотела его задобрить перед тем, как он примет решение между абортом или рождением в семье третьего ребёнка.

– Женя, мне уже нельзя больше тянуть с абортом. Последний срок для операции заканчивается на этой неделе. Что нам делать?

Довольный ужином мужчина, привычным движением руки поглаживая усы пшеничного цвета, что говорило о его глубоком раздумье, разговор о третьем ребёнке начал издалека.

– Верунья-говорунья, ты же знаешь, что сейчас творится в нашей стране. Не сегодня, так завтра от нашего правительства могут остаться только «рожки и ножки». Перестройка по-горбачёвски скоро прикажет долго жить, в стране наступит безвластие. Страну без власти охватит анархия, так учит нас история, и вот тогда никому не будут нужны старики и дети. Кто знает, куда подует ветер перемен? …Нам надо уже сейчас думать, как выжить с тем, что мы имеем, хотя мы не так и много имеем. Если закроются шахты, то пойдём мы с тобой, Вера – бубончик от берета, по миру с протянутой рукой. Во время всеобщего застоя, кому понадобятся наши гараж, дача и квартира? В такое время думают не о квартирах и гаражах, а как бы прокормиться и иметь крышу над головой. …И не надо делать большие глаза, ты же читала последний номер «Огонька» … «Проснись и пой», забудь всё, чем мы жили при советской власти, такой строй не повторить дважды… Утопия равенства теперь никому не вскружит голову …Или ты хочешь ещё одну жертву социализма родить, а недостаточно ли жертв? Когда заканчивается последний срок для аборта?

– На этой неделе.

Да, Вера читала «Огонёк» от корки до корки. Публикации этого ежемесячного издания трубили набат по всей стране, перевёрнутой с ног на голову! Понять, где обман и вымысел, где правда и реальность, простому обывателю было очень трудно, и эта неясность прошлого, настоящего и будущего пугала.

Кому и чему теперь верить, Вера ещё не определилась. Книги самиздата оставались литературными произведениями, а не историческими фактами, в журнале «Огонёк» были опубликованы документы и свидетельства того странного времени, когда почти весь народ поверил в добро, а добро его детям и внукам уже казалось злом. Теперь во всём белом свете не видела она силы, способной защитить жизнь её не рождённого сыночка, но только Женя, как отец, мог вмешаться в его судьбу.

– Вера, посмотри вокруг, все, нормально обеспеченные семьи ограничиваются рождением одного ребёнка или, в крайнем случае, двух детей. Это реальный подход к сохранению благополучия семьи в такое неспокойное время. Иметь более двух детей – это как-то даже неприлично. Подлей-ка мне ещё крепкого чая, и прошу, на заварку не скупись. Как успехи у Катюши с изучением наук?

Вера не дала мужу увильнуть от ответа.

– Женя, мне делать аборт?

– Ты точно знаешь, что будет сын?

Да, Вера была уверена, что носит под сердцем мальчика, но ответила уклончиво:

– Один Бог это знает. Мне делать аборт?

– Да. Это будет разумно.

И вот этот день аборта наступил. Вера спокойно приняла душ, оделась и стала откладывать необходимые вещи для больницы. Она уже не ругала свою страну, которой не нужен был её мальчик, не злилась на «гласность», пугающую народ своими разоблачениями, и не критиковала «перестройку», которая перестраивалась, топчась на одном месте. Она не обижалась на своего мужа, не желающего иметь сына, и душевно умирала вместе со своим ребёнком, которого носила под сердцем, и никому не было дела до её горя.

Вера методично собрала сумку, потом переобулась в уличную обувь, надела пальто, но перед выходом на лестничную площадку оглянулась, чтобы увидеть свой дом в трауре, ибо она вернётся уже другим человеком, человеком, пришедшим домой после похорон любимого дитя.

На кухне часто закапала вода из крана.

– Слышишь, мой мальчик, как по тебе плачет наш кухонный кран… Прости меня, мой любимый малыш.

Вера прошла на кухню, завернула вентиль покрепче, вода капать перестала, и тут в коридоре раздался резкий телефонный звонок. От неожиданности она даже вздрогнула, как от электрического разряда, в это время звонков быть не должно. Женя на работе, и никто не знал, что Вера пришла домой в неурочный час. …Кто может сейчас звонить? Разве что Бог!

– Алло. Алло? …Кто говорит?

Голос собственного мужа показался Вере незнакомым.

– Вера, как дела? …Каков настрой?

– Ох, это ты? Дела как дела, а настрой один – идти на аборт. Говорить мне некогда, потому что через десять минут меня будут ждать в операционной.

– Какое у тебя настроение?

Этот никчёмный вопрос разозлил Веру до глубины души.

– Какое у меня может быть настроение, если я иду на а-б-о-р-т?! Аборт – это операция по выскабливанию плода из тела матери!

– Верочка-голубая тарелочка, не кипятись, а пойди-ка ты в зал, сядь на диван и подумай хорошо, и то, что ты надумаешь, станет моим тебе ответом по поводу аборта! …Пи, пи, пи.

На этом разговор прервался.

Вере не надо было и садиться на диван, чтобы понять, что будет верным для неё и мужа, но она послушно прошла в зал, не снимая уличной обуви, и присела на край дивана.

Через пять минут женщина была уже в больнице. На пути в абортарий Вера зашла в кабинет главной акушерки района.

– Фаина Самуиловна, скажите мне, пожалуйста, кто у меня должен был родиться? Я знаю, что ваш опыт акушерки не ошибается в этих вопросах.

Фаина Самуиловна улыбнулась. Она внимательно посмотрела на Верин живот, и спросила дату рождения её и её мужа, а также срок беременности.

– Мальчик. У вас будет сын.

Уверенный ответ акушерки укрепил Веру в её решении. Минута в минуту вошла она в операционную гинекологического отделения, где её ждал тот гинеколог, который когда-то, два года назад, приглашал её прийти в роддом за сыном.

– Проходите, проходите, Вера Владимировна, и ложитесь на этот стол. Сейчас Ниночка сделает вам укол, чтобы…

– Укола не нужно, я буду рожать третьего ребёнка.

В операционном блоке наступило короткое молчание.

– Но мы с вами уже договорились на аборт. Аборт будет под очень хорошим наркозом!

– Нет, мы с мужем решили сохранить беременность. У нас родится сын.

– Откуда у вас такая уверенность?.. А если третьим ребёночком будет у вас девочка?! Как у вашей коллеги педиатра Ольги Романовны – три сына?

– Мне уже всё равно, какого пола у меня будет мой малыш. Я его люблю такого, какой он есть.

Первым делом Вера поставила в известность о своей растущей беременности главного врача медсанчасти. Главный врач от желания своего педиатра уйти в декретный отпуск поджал недовольно губы, но сухо поздравил подчинённую с будущим прибавлением в её семье. Потом очередь узнать новость из первых уст дошла до домашних. Женя с душевным облегчением узнал о решении жены сохранить ребёнка, и он тут же пожелал иметь сына, внешне похожего на Веру, с её смуглой кожей, карими глазами и короткой талией, потому что он стеснялся своих белых ног, которые не загорали, а краснели, и страдал от длинной талии, которая делала его спину слабой, и это мешало ему продолжить карьеру атлета. Катюша, которой исполнилось уже восемь лет, услышав новость о братике, слегка пожала плечиками и серьёзно задала вопрос, на который сами родители не смогли найти достойный ответ.

– Ну и зачем вам это надо?

В мае 90-го года в семье Лебедевых родился здоровый наследник.

Первый акт мочеиспускания сына на пеленальном столике в роддоме привёл Веру в неописуемый восторг. Как прекрасен был её мальчик! Разве можно было не восхищаться крепостью прямоугольных плечиков сына, высокой струёй во время акта мочеиспускания и как можно было не гордиться большим носом сынишки, который казался ей просто великолепным?!

– Вы только посмотрите, нос моего сына виден со всех сторон, как у Буратино!

Третий раз в жизни Веру охватил наплыв необъяснимой любви не только к своему ребёнку, но и ко всему миру, и она пребывала в отделении родильниц в потоках славы, как мама будущего мужчины, настоящего рыцаря, а пока ещё младенца.

– Вера Владимировна, вы извините, но ваши девочки рождались такими миленькими, такими хорошенькими, а вот сынишка родился …ну, не такой красивый.

Детский врач роддома ещё не имела своих детей, и не ведала, какую чепуху городит, а Вера не уставала восхищаться своим ребёнком и всем, что он делает.

Имя для мальчика выбрал Женя. Он назвал сына Виктором. Имя «Виктор» Вера забраковала ещё во время беременности, но после рождения сына это имя приобрело красоту и значимость.

– Виктор! Виктория! Победитель! – прокричал Женя под окнами роддома, и Вера стала называть новорождённого сына Витей.

Когда счастливый Женя прорвался в родильное отделение, преследуемый погоней в белых халатах, то Вера тут же выбежала к нему навстречу с ребёнком на руках, чтобы скорее познакомить сына с его отцом. Схваченный санитарками с двух сторон, Женя перед самым выводом из отделения оглянулся назад и крикнул через плечо с надеждой в голосе:

– А нос? Не большой ли нос?

– Нос прекрасный! Нос вождя! – вдогонку прокричала ему Вера.

Весь педиатрический персонал радовался материнскому счастью Лебедевой, её навещали коллеги и приносили гостинцы.

– Вера Владимировна, но почему «Витя»? Разве нет других имен? Если будут вашего сына во дворе звать «Витька», как моего брата, разве вам это понравится? – недоумевала всё та же педиатр роддома, желая своей коллеге только добра.

– Татьяна Васильевна, кто знает, а вдруг для друзей он будет не Витька, а Витёк?! Это очень хорошо звучит, с уважением.

В день выписки Веры из роддома приехали из Караганды её родители с большими сумками подарков и с ящиками домашних дачных заготовок. Довезти эти тяжеленные сумки могла только бригада тяжелоатлетов, а не два человека пенсионного возраста.

В тот день светлая квартира Лебедевых была согрета ярким майским солнцем, и за окном птицы в веселье распевали, радуясь весне.

В зале стояли два дивана. Старый диван решено было перевезти на дачу, но он пока занимал своё место у стены, рядом с ним красовался новый диван, более комфортный и более объёмный. Эта неустроенность и теснота создавали в квартире атмосферу перемен, ведь в семье родился богатырь, продолжатель рода.

Вера попросила мужа убрать швейную машинку со стола в зале, чтобы вся семья могла собраться за праздничным обедом. Счастливый Женя пробрался к машинке, взял её за опору и таким же образом двинулся назад. Когда он проносил машинку над младенцем, закутанным в пелёнки, ручная швейная машинка стала разваливаться прямо на глазах, и в одно мгновение его руки крепко сжимали только деревянные боковушки от основы, а сама швейная машинка по закону тяготения падала на новорождённого Витю. От бессилия изменить ситуацию Женя побледнел, а Вера замерла от ужаса, ей отводилось судьбой стать свидетелем гибели её сына. Она стояла у края дивана, понимая своё бессилие пробраться между диванами и руками загородить малыша от неминуемой гибели.

Всё происходило, как во сне, медленно и неотвратимо. Швейная машинка рушилась всей своей тяжестью на голову и грудь новорождённого перед глазами его родителей.

Вот и воплотился в явь тот ужас, который годы мучил Веру, показывая её материнское бессилие защитить своих детей! Господи, не допусти! Словно весь мир сфокусировался перед глазами женщины в это мгновение на падающей на её ребенка швейной машинке, как в замедленной съёмке фильма, Вере не почудилось, не привиделось, а явно произошло то, что выходило за границы реальности.

В самый последний момент машинка, не коснувшись младенца, качнулась, как от толчка, и тут же упала в бессилии что-либо изменить.

Короткий вскрик Риммы, и мир для всех присутствующих в зале остановился.

Что должно было случиться, случилось: на старом диване лежали впритирку два тела: одно – тело мальчика, другое – железное тело швейной машинки.

Вера не думала о силе, способной в последний момент изменить траекторию падающего предмета, но она знала только одно: закон Ньютона не сработал! Это было больше, чем чудо! Это была высшая милость, какую может человек получить при жизни.

Сев на диван рядом со швейной машинкой, Вера заплакала и заплакала навзрыд. Слёзы солёными потоками бежали по её светящемуся от счастья лицу. К странно плачущей маме подошла Катя, она обняла её за плечи, а Танюша забралась на коленки, прижалась к её груди и захныкала. Последним из семьи взвыл сам новорождённый Виктор, которого тут же взяла на руки Римма, вытирающая влажные глаза своим носовым платочком, пахнущим духами «Красная Москва».

Женя ушёл на кухню. Он ужасно жалел, что во всём доме не осталось ни одной сигареты. Уже полгода, как он не курил, потому что сигарет не было в открытой продаже, а каждый раз унижаться и просить сигаретку у соседа мужчина не хотел.

Володя, пыхтя, пролез между диванами к швейной машинке, аккуратно взял её за круглые железные бока и отнёс в спальню. Он привык любое начатое дело доводить до конца и не любил нарушать режим дня.

– Мои дорогие, настало время обедать. Война – войной, а обед – обедом.

В квартире у Лебедевых вновь по-деловому засуетились женщины, под их ногами крутились девочки, и через полчаса все чинно сидели за столом. Перед едой Римма попросила мужа сказать слово для всей семьи. Его выступление перед дымящимся супом было простое и привычное.

– Спасибо Богу, что мы живы и можем кушать этот прекрасный обед. Дети, Вера и Женя, берегите друг друга. Любовь побеждает все жизненные невзгоды. Не надо унывать, потому что из каждой трудной ситуации есть выход. Передо мной на фронте взорвалась бомба, меня контузило, я оглох, осколки железа до сих пор сидят у меня в голове, но я остался жив. Бог дал нам с мамой второго сына, тебя, Евгений, и теперь у дочери на руках спит наш младший внук, Витенька, у которого есть две прекрасные сестрёнки, Катюша и Танюша. Слава Богу. Всем приятного аппетита.

Прошло около двух месяцев после этого семейного обеда.

Витя хорошо прибавлял в весе, он улыбался, когда просыпался, а наевшись, гулил, довольный жизнью, но страшный опыт «неправильного» падения швейной машинки все эти два месяца преследовал его маму ночными кошмарами.

Перед Вериным взором, в пространстве сонного забытья, вырисовывалась печальная картина «Последний день Помпеи», написанная Брюлловым. Ещё в школьные годы эта картина приводила девочку в трепет от безутешного горя матерей, бессильных защитить своих детей перед грозной стихией. Этот «ужас Помпеи» Вера чувствовала теперь каждое утро, как только просыпалась. Как бы она хотела защитить своих детей от зла, но после этого случая сознавала своё бессилие.

Как-то в пятницу, за несколько дней до того, как Витеньке должно было исполниться два месяца, к Вере пришла одна светлая мысль, и за эту мысль она ухватилась, как хватается тонущий человек за спасательный круг.

Когда муж после работы сытно поел и улёгся на диван рядом с Витюшей, который счастливо срыгивал у него под мышкой, Вера осторожно присела к ним на диван. Она никак не решалась высказать то, что пришло её в голову, и какое-то время внимательно смотрела, как Женя играл с сынишкой.

– Витюшенька, мой мальчик, «аля-лю-лю». Верунь, смотри, он улыбается мне. Мой сынок знает, что я его папа… Верочка, а где тот пистолет, который я подарил Танюшке?

– Женя, это было в прошлом году. Я его передарила нашей соседке с четвёртого этажа в день рождения её сына, потому что Таня твой пистолет даже из коробки не вытащила.

– Надо Витюше купить автомат. Жалко, что я продал своё охотничье ружьё соседу за какой-то блок сигарет. Моему сыночку это ружьё бы очень понравилось, я ведь из этого охотничьего ружья конфетку сделал.

Вера была несказанно рада, что ружьё навсегда покинуло их дом и что Женя стал безоружным мужчиной. И вот наступил момент, которого она ждала весь день, чтобы начать разговор с мужем.

– Женя, давай окрестим детей! Только не смейся, пожалуйста. Я говорю это очень серьёзно.

– Что-что? Ты о чём? – переспросил он Веру, словно не расслышал.

– Я хочу крестить Витю, Таню и Катюшу в церкви, в Кокчетаве.

Женя приподнялся с дивана, потом сел и внимательно посмотрел на жену, которая бережно взяла на руки сына и пересела в кресло, что стояло у стены. Потом он стал поглаживать свои будённовские усы, уставившись в окно, и, прежде чем уйти на кухню, уточнил вопрос Веры.

– Ты хочешь крестить наших детей?

– Да.

– Почему?

– Так они будут под защитой Господа!

– Хорошо. Давай сделаем так, как ты хочешь.

Вера думала, что разговор уже исчерпан, и пошла в спальню, чтобы уложить спящего сына в кроватку. Когда она выходила из спальни, осторожно закрывая за собой дверь, её нос неожиданно упёрся в грудь мужа. Испугавшись, Вера непроизвольно икнула.

– Вера, скажи мне, почему ты хочешь крестить детей?

Женщина опять уселась в кресло и в раздумье скрестила руки, а Женя присел на корточки напротив неё.

– Женя, а тебя в детстве крестили?

– Мама говорила, что меня крестили погружением в воду, дома.

– Зачем твои родители тебя крестили?

Женя пожал плечами.

– Наверное, по традиции наших предков.

– Я боюсь за детей. У меня был в детстве товарищ Ленин, на которого я равнялась, я ему верила и была счастлива. Кому теперь будут верить наши дети? Кто теперь будет им опорой, когда нас не будет рядом? Этот случай со швейной машинкой я забыть не могу, ведь его случайным не назовешь. Если дети будут крещёными, то я могу за них молиться, как молилась за детей моя бабушка в Ильинке. Тогда у них будет заступник – Господь. Я слышала, что детей крестят в церкви каждое воскресенье. Мы как родители окрестим наших детей, как это делали наши деды и прадеды. Я уверена, что они крестили детей тоже неслучайно. Правда, я не знаю, что для этого нужно делать. Надеюсь, крещение будет стоить недорого.

Рука мужа опять потянулась к усам. Эта привычка поглаживать усы усилилась с тех пор, как он перестал курить.

– Мы поедем завтра в деревню к родителям. У них мы и переночуем, а в воскресенье с рассвета отправимся в Кокчетав, чтобы успеть на утреннюю службу в церковь.

– Женя, однажды, до нашей встречи с тобой, я была в этой православной церкви на ночной службе во время Пасхи. Это баба Катя уговорила меня пойти в церковь. Ты не поверишь, но когда я ещё…

Своим уходом в спальню муж прервал её воспоминания о бабе Кате и ушёл спать в детскую спальню к сыну. Вера поняла, что она не ко времени разговорилась.

В последнее время разговоры с мужем принимали форму деловых отношений, но Вера не видела в этом проблемы. Потребность её души в любви и во взаимопонимании восполнялась общением с детьми. О себе самой, о своей семье Вера делиться ни с кем не хотела, даже со своими близкими. Она вновь общалась со своим сердцем, как это было в детстве, доверяя ему свои тайны.

В православную церковь в городе Кокчетаве молодая семья Лебедевых приехала воскресным ранним утром. Крёстным для детей был выбран младший брат Жени, Виталик.

Вера была довольна ходом дел, всё шло по заранее обговоренному плану. К церковной кассе, что разместилась внутри здания, уже стояла очередь. В этот день желающих креститься было человек тридцать. Цена за крещение была божеская. Когда подошла Верина очередь записываться на крещение, опрятная старушка за прилавком спросила у неё только имя каждого ребёнка, приведённого на обряд крещения, фамилию детей называть не требовалось. Вера уже собиралась заплатить за службу, как старушка поинтересовалась вероисповеданием матери Катерины, Татьяны и Виктора.

– Я мама этих детей, но я сама не знаю, какого я вероисповедания, по-моему, меня никто не крестил. Мой папа украинец, а мама имеет польскую национальность… Вы спрашиваете, какой я веры? Для себя я выбрала украинскую национальность. Это записано в моём паспорте. Значит, я православная?

– Если мама некрещёная, то крестить детей не будем. Женщина, возьмите обратно свои деньги и, пожалуйста, отойдите и не мешайте следующему за вами мужчине подойти к окошечку. Батюшка уже начинает службу.

– Как это «отойдите»? Я приехала с грудным ребёнком и двумя девочками в церковь за 140 километров от своего дома, да ещё в такую рань, а вы отказываетесь крестить моих детей? Есть у вас совесть или нет?! Зачем наказывать моих детей за то, что меня не крестили в детстве мои родители?

Старушка в кассе Веру не слушала, она безучастно перебирала листочки, на которых стояли чьи-то имена, сортируя их по стопкам: кого – за здравие, кого – за упокой. Лица, пришедшие на крещение, записывались ею в отдельный список. Старушка была уверена в своей правоте: детей, мамы которых не имеют православного вероисповедания, на крещение записывать не положено. Но рассерженная Вера упрямо не отходила от кассы, приготовившись стоять здесь насмерть. Тут к ней обратился высокий худой мужчина, который тоже стоял в очереди.

– Женщина, а вы сами креститесь… вместе с детьми.

Вера с надеждой опять обратилась к старушке.

– Можно я буду креститься вместе с детьми?

– Вы подготовились к крещению?

– Да, – скромно соврала Вера.

Она не знала, что к крещению надо готовиться, она знала только одно: детей надо крестить и крестить любой ценой. Тихо запел хор женщин у алтаря. Вышел с кадилом дьякон. К ладному звучанию женских голосов присоседился печальный баритон самого батюшки. Служба началась.

«Господи, помилуй», «Богородица, дева, радуйся…», «Господу Богу по-мо-лимся…», «Отче наш, сущий на небесах…»

Эти слова Вера покорно шептала вслед за батюшкой. Женя на службу не пошёл. Он был убеждён, что ему нельзя присутствовать в церкви при крещении своих детей, словно это могло быть дурным знаком, а Вера о муже не думала, она хотела только одного: скорее привести своих детей под защиту Бога. Когда служба закончилась, батюшка, одетый в чёрную длинную рясу, с седой бородой, покрывающей грудь, попросил всех приготовленных на крещение выстроиться полукругом. Вера встала вместе с детьми в полукруг, она не слышала, что говорил батюшка, обращаясь к крестящимся, потому что Витя стал плакать и вырываться из пелёнок.

– Потерпи, дорогая, когда его окрестят, то он сразу успокоится, – прошептала ей на ухо её какая-то женщина.

Подошёл и Верин черёд отвечать на вопросы батюшки, проверяющего готовность людей принять святое крещение.

– Как вас зовут?

– Вера.

– Хорошо. Это хорошее христианское имя. Как вы думаете, Вера, существует ли дьявол?

Разве она могла думать, существует ли дьявол или крылатые ангелы, в то время как её мозг лихорадочно искал ответ между «да» и «нет». После минутной паузы Вера ответила наугад и, о, радость, она правильно ответила на вопрос священника.

– Правильно, дьявол существует, об этом нельзя забывать никому на земле.

Тут Вера успокоилась и душевно приготовилась к обряду святого крещения, который приводил её саму и её детей под святой покров Господа. На всю жизнь старалась она запомнить напутственные слова батюшки, сказанные Вере и Жене при прощании.

«Пришельцы и всевозможные летающие тарелки – это тоже проявление дьявола, его тёмных сил. Не думайте об этих новомодных явлениях больше, чем они этого заслуживают. Думайте о любви Христа и бойтесь огорчить Господа своей жизнью. Очень важно соблюдать божественные праздники, надо очищаться перед ними».

На следующий день после крещения по радио объявили, что прошедшее воскресенье стало всесоюзным праздником, Днём Свободы Совести.

Проходил день за днём, душевный подъём после крещения, прекрасное чувство очищения и святости постепенно забывались, только медные крестики, полученные Верой и детьми от батюшки, напоминали об их православном вероисповедании.

Семья Лебедевых, став многодетной, ничем не отличалась от других рабочих семей посёлка. Вера находилась в декретном отпуске, Женя продолжал добросовестно трудиться на обогатительной фабрике, а в своё свободное время он занимался спортом в клубе любителей тяжёлой атлетики, и оба воспитывали детей, чтобы они выросли порядочными людьми.

Теперь Вера лучше справлялась с домашними делами, потому что не откладывала их на потом. Стиралось, убиралось и готовилось вовремя, только с глажкой у Веры не получалось уложиться в срок, но это не мешало ей создавать гармонию семейного уюта. Хотя в стране назревал экономический и политический кризис, в семье Лебедевых наступила золотая пора.

Вера была благодарна мужу за возможность родить Витю, и она старалась изо всех сил организовать ему достойный семейный быт, чтобы он ни в чём не нуждался. К приходу мужа с работы всё в доме сверкало, обед дымился в тарелках на столе, нарезанный хлеб лежал в хлебнице и чай настаивался в чайнике. Если муж трудился в ночную смену, то Вера часами сидела с детьми в закрытой спальне, чтобы не потревожить его сон.

Однажды Женя купил для сына самую лучшую в магазине игрушку – управляемый луноход, с которым сам проиграл весь вечер, а его восьмимесячный сынишка восторженно следил за папиным ползаньем за бегающей машинкой с мигающими огоньками.

Витю восхищало всё, что делал его папа, который без сожаления разбирал новые игрушечные машинки до винтиков и колёсиков, чтобы потом часами мастерить из деталей раскуроченных машинок одну. Лишние запасные части от игрушечных автобусов, грузовиков и легковушек собирались в одно ведёрко, и годовалый мальчик мог часами перебирать эти запчасти. Других игрушек он не признавал, за исключением магнитофона и проигрывателя. Журнал «За рулём» замещал ему книжки про медведей и зайчиков – его Витя разглядывал с неподдельным интересом, усевшись папе на колени.

Как-то раз, в тёплый весенний день, когда после обеда начало припекать солнце, мальчик спокойно играл, сидя на полу у приоткрытой двери балкона. Рядом с ним стояло ведёрко с игрушечными запчастями, а Вера сидела на диване в метре с небольшим от балкона и зашивала дырки в детской одежде.

Внезапно под порывом ветра резко захлопнулась балконная дверь, дверное стекло вырвалось из рамы, и его осколок острым концом полетел вниз, прицелившись врезаться в макушку ребёнка.

Всё произошло в мгновение ока. Сначала Вера оцепенела от предстоящей трагедии, она даже сдвинуться с места не могла, чтобы спасти сына, но в этот же момент неведомая сила выбросила её тело по направлению к балкону, и она, не разгибая колен, с вытянутыми вперёд руками приняла падающее стекло на себя. Осколок стекла глубоко врезался в грудь, а женщина уже вновь сидела на диване и вместо штопки обнимала разбитое стекло, любуясь, как Витюша по-прежнему играл в машинки под балконной дверью без стекла. Боли Вера не чувствовала, только её сердце переполнялось благодарностью к Богу, который защитил ребёнка руками его матери. Шрам от резаной раны на её левой груди будет всегда напоминать о том, что она и её любимые дети вошли под покров Божьей любви.

Наступила пора отдавать сына в ясли. Поселковые ясли Вите не понравились, там не было его любимых сестричек и его ведёрка с поломанными машинками. В яслях его силой усаживали на горшок и заставляли сначала есть кашу, а потом одному спать в чужой кроватке, поэтому пребывание в садике с первой минуты было ожиданием, когда его заберут домой.

Его младшая сестричка Таня шла в садик с удовольствием, но на занятиях наотрез отказывалась рисовать солнышко, потому что она не могла так красиво рисовать солнышко, как это делала её старшая сестра.

Зато у Кати всё было хорошо. Катюша могла за себя постоять и имела много друзей, а домой шла неохотно, потому что мама её терпеливо приучала к домашнему труду.

Со старшей дочерью у Веры получалось быть строгой, а с Танюшей нет, потому что младшая дочь вместо мытья посуды сама обучала маму основам детской философии. Девочка видела мир не так, как другие дети, и Вера внимательно вслушивалась в невнятную речь дочери, пока ей в садике не сообщили, что её дочь картавит и шепелявит.