Читать онлайн Мария бесплатно
ОТ АВТОРА
Что случилось бы с чеховским Гуровым, роди ему ребёнка Анна Сергеевна, дама с собачкой? Не знаю. Но знаю, что произошло со мной, когда я позвонил в роддом, и мне сказали, что жена родила девочку. Впервые в жизни меня охватило непонятное чувство, которое состояло из двух ипостасей: радостного возбуждения и затаившейся где-то в глубине души тревоги. Теперь я не один, у меня есть ребёнок, мой ребёнок, и я буду связан с ним навсегда. Как в своих делах, так и в своих порывах. Моё «я» обратилось в «мы», и это «мы» означало, что появившаяся на свет девочка будет всегда считать меня родным. Родным отцом.
Я мечтал о дочери. Даже имя придумал – Ярославна. Придумал задолго до женитьбы, а когда женился, и жена шепнула мне, что станет мамой, крепко обнял её и выдохнул: «Хочу Ярославну». В ответ услышал: «Ладно».
Честно говоря, создание семьи не входило в мои ближайшие планы, но, как не уставала повторять моя бабушка, от судьбы не убежишь.
Судьбоносное лето началось с вздоха облегчения: пять лет учёбы в вузе окончены. Получен диплом радиоинженера, да встречен хмельной рассвет после выпускного вечера, где всходившее над Старым Днепром солнце возвещало о начале новой, казавшейся вечной, жизни. Радость приумножил маленький земной эдем под названием пионерлагерь, в котором каждый год бессменная начальница встречала меня восторженными словами: «Не найти лучшего вожатого на всём побережье Азовского моря». Не спорил, ведь вожатыми работали сплошь девушки. Теперь чаша весов дрогнула. Получив добро у начальницы, я привёз в лагерь двух своих студенческих друзей: Володю, высокого стройного брюнета, интеллигента высшей пробы, и Михаила, носителя роскошных усов и видавшей виды гитары.
С Володей мы познакомились на вступительных экзаменах. Зашёл разговор о модернизме, с тех пор нас не разлить водой. А вот дружба с Мишей завязалась на почве кинолюбительства. Не просто дружба, родился творческий союз, оказавшийся даровитым. Снятые нами фильмы легко побеждали на институтских смотрах художественной самодеятельности. Но лично для меня кино являлось не просто увлечением. С юности видел себя кинорежиссёром и, получив аттестат зрелости, ринулся поступать в институт кинематографии. Увы, оказался недостаточно зрелым. Зрелости добавила армия, но одновременно заворожила и новейшей электроникой, азы которой я постиг ещё в школе. После демобилизации задался вопросом: гнаться за кинематографическим журавлём или иметь в руке инженерную синицу? Склонился к синице, однако не прекращал смотреть на мир через глазок кинокамеры. Впечатления накапливались, рождались образы, вызревали замыслы, и теперь, когда синица была приручена, погнаться за журавлём ничего не мешало.
О, злосчастный рок! Оказавшись с друзьями в своём пионерском рае, я потерял рассудок от выпускницы хореографического училища, приехавшей в лагерь вести танцевальный кружок. Боже мой, и она оказалась ко мне неравнодушна. Друзья считали моё увлечение блажью, мол, уедем, и всё забудется. Сам так думал, однако смена кончилась, мы растерянно смотрели друг на друга и не в силах были поверить, что расстаёмся навсегда: танцовщицу ждал дома партнёр, сделавший ей накануне предложение, а меня ждал институт кинематографии, в который ещё надо было поступить.
Обнялись на прощание, в глазах слёзы, дети потянулись к автобусам, а наши ноги словно приросли к земле.
Вдруг осенило: партнёр никуда не денется, сбежим к моей бабушке, и хоть немного, да побудем вместе.
Глянув на свою избранницу, с надеждой спросил:
– Полетишь со мной?
Она согласно кивнула, даже не поинтересовавшись – куда?
Бабушка жила в старом тбилисском дворике в двухэтажном строении с густо увитыми виноградом верандами, отчего в её комнате, расположенной в нижнем этаже, постоянно не хватало света. Именно сюда принесла меня мама после роддома.
Имя бабушки – Мария. Бабушка не всегда жила в этой полутёмной комнате с верандой. Родилась она в княжеском доме, построенном ещё её прадедом, в нём выросла, в нём стала женой, матерью, родила пятерых детей, двое из которых умерли в младенчестве. Судьба не пощадила и мужа бабушки. Человек независимый, он не приглянулся советской власти, зато представителям этой власти приглянулся дом бабушки.
Вдове оставили пристройку, но жить бок о бок с каином она не пожелала. Дворник нашёл ей пустовавшую после наводнения комнату, куда она и перебралась с двумя своими сыновьями и младшенькой Олей, моей мамой. Из вещей Мария перевезла семейный комод, сработанный краснодеревщиками ещё сто лет назад, шкаф с одеждой, стол со стульями, три сундука с книгами и свою кормилицу – швейную машинку. Бабушка обшивала богатых заказчиков, и они, к счастью, не потерялись. Дети не голодали, были одеты и обуты.
Когда моя мама встретила моего папу, её братьев в комнате уже не было. Один обзавёлся семьёй, второго забрала война. Воевал и мой папа, которого звали Вова. Молоденьким лейтенантом он оборонял от немцев Кавказ и после войны продолжил службу в Тбилиси. Познакомились мои будущие родители на физкультурном параде. Оба спортсмены, оба шагали в одной колонне. После свадьбы Вова оставил казарму и перебрался к Оле. Через год родился я, а через три года, когда мама стала носить под сердцем второго ребёнка, папа демобилизовался и повёз жену на свою родину в провинциальный украинский городок. Городок славился построенным ещё в первую советскую пятилетку дизелестроительным заводом, на котором отец папы работал начальником планового отдела. От завода он получил трёхкомнатную квартиру и жил в ней со своей женой, младшим сыном и тёщей. Теперь к ним прибавились мои родители.
Меня временно оставили у бабушки, вернее у двух бабушек. Второй была баба Лиза, младшая сестра Марии, поселившаяся у неё после возвращения из дальневосточного посёлка, где она отбывала десятилетний срок как жена врага народа. Отбывала вместе с дочерью, которая за эти годы выросла и работала медсестрой в местной больнице. Дочь на родину не поехала, боясь новых преследований из-за расстрелянного отца. Долго не выходила замуж. А когда, наконец, вышла, и у них с мужем, бывшим заключённым, родился ребёнок, дочь послала маме телеграмму. День её доставки не мог не врезаться в мою память.
Почтальон застал виновницу торжества на веранде, варившую вместе с моей бабушкой ореховое варенье. Достав из сумки телеграмму, седовласый мужчина взметнул руку вверх и артистическим голосом возвестил о радостном событии. Немедленно был накрыт стол. Почтальон произнес тост, выпил бокал вина и удалился с обязательным в таких случаях рублём. Застолье продолжилось уже с соседками: бабой Надей и бабой Олей. В разгар веселья во двор вошёл ещё один почтальон. Подражая кинто, он спел бабе Лизе куплет из какой-то оперетты и вручил ей телеграмму с тем же содержанием. Правда, уже не с приклеенными полосками, а с написанным от руки текстом. Обладателю опереточного голоса налили, дали рубль, он ушёл, а через время явился третий почтальон. К вечеру в шкатулке бабы Лизы скопилось шесть одинаковых телеграмм. Никто не удивился, пир стоял горой, и за столом сидел уже весь наш дом. Жаль только, что подгорело варенье, моё любимое.
А через день мы провожали бабу Лизу на поезд. Билет взяли в мягкий вагон. Пусть дороже, зато удобней, ехать нужно было семь суток.
Проводница попросила провожающих выйти. Все засуетились и на прощание ещё раз обняли бабу Лизу. Мне она пожелала расти здоровым и быть отличником.
На перроне сгрудились у окна и обменивались молчаливыми взглядами. Сказано было уже всё.
Раздался гудок, окно поплыло, мы дружно замахали руками, и каждый понимал, что баба Лиза уезжает навсегда.
Назад шли как с похорон, но слёз ни у кого не было.
Удивительно, я вообще не видел в доме бабушки слёз. Хотя тех же бабу Олю и бабу Надю судьба не баловала.
О жизни бабушек я узнавал во время их разговоров за ежевечерним чаем. Внимания на меня не обращали, как не обращают внимания на домашнюю собачонку.
Своей смертью умер только муж бабы Нади, но умер, не прожив и года после возвращения с войны. А вот мужа бабы Оли увезли из дома ещё во времена «ежовых рукавиц», так говорили сами бабушки.
Не находившая себе места жена металась по инстанциям, металась больше месяца, наконец, узнала, где находится её муж. С трудом пробилась к начальнику.
Войдя в кабинет, просительница наткнулась на колкий взгляд сидевшего за столом мужчины в военной форме. Не растерялась.
– Меня звать Ольга. Я жена Резо Донадзе. Хочу повидаться с мужем.
Начальник обвёл глазами стоявшую перед ним красивую, с длиной косой женщину и велел ей раздеться.
Ольга побледнела и тихо спросила:
– Потом я увижу мужа?
Начальник встал.
– Посмотрю на твоё поведение.
Ольга раздевалась, повернувшись к мужчине спиной. Услышала:
– Расплети косу.
Расплела трясущимися пальцами и, уронив руки, замерла.
Когда всё кончилось, Ольга, с трудом сдерживая слёзы, спросила:
– Теперь повидаюсь с мужем?
Мужчина, не ответив, вернулся к столу. Сев в кресло, достал из ящика толстый журнал.
– Как говоришь, фамилия мужа?
В глазах Ольги вспыхнула надежда.
– Донадзе, Резо Донадзе.
Мужчина открыл журнал, пролистнул его и стал вести пальцем по списку фамилий. Внезапно расхохотался.
– Подойди.
Ольга на цыпочках подошла к столу и заглянула в журнал через плечо начальника. Напротив фамилии мужа стояла сделанная красным карандашом надпись: «Расстрелян».
Начальник убрал палец и снова захохотал.
Баба Оля вспомнила о своём муже в связи с косой, которую она тогда срезала. Теперь, разбирая старый сундук, на неё наткнулась.
Бабушки эту историю знали, но я, десятилетний мальчик, уже всё понимавший, был настолько потрясён, что присел у тахты и, уткнувшись лицом в кружевную подушечку, тихо заплакал.
Ежевечерний чай был для бабушек отдохновением. Говорили они обо всём, но, поразительно, никогда ни на что не жаловались, даже на погоду. Размеренные речи седовласых женщин походили на былины, которые откладывались в моей памяти в виде нескончаемой антологии.
С гордостью узнал, что моя бабушка считалась одной из лучших портних Тифлиса. Её заказчиками были городские чиновники, профессора, богатые торговцы, известные актёры и певцы. А учили бабушку ремеслу сразу три женщины: её бабушка, мама и крёстная мама. Каждая из них давала ценные советы, вносила те или иные поправки, и все трое строго оценивали результат. Свой опыт бабушка пополняла, наблюдая за работой портных из азиатского ряда на Татарском майдане. Важными для неё были как раз мелочи. Сравнивала она их с гранатовыми зёрнышками в сациви: «И глаз радуют, и на вкус влияют».
Шила бабушка до глубокой старости. Однако меру в работе знала. По часам – завтрак и обед. В выходные и в праздники швейную машинку – на замок.
Для церковных праздников бабушка заранее покупала цветы. А уже утром протирала икону, передававшуюся из поколения в поколение, подливала в лампадку масло и, чиркнув спичкой, поджигала подрезанный фитилёк. Идя в церковь, брала меня с собой. После службы мы ехали на кладбище, где были похоронены близкие бабушки. Пообедав, отправлялись в городской парк, который назывался Муштаидом. Думал, это слово грузинское, оказалось, нет. Бабушка пояснила. В Персии так называли высшее духовное лицо. У Муштаида возник конфликт со светской властью, и, чтоб избежать расправы, он укрылся в Тифлисе. Городские власти встретили его с почётом. В благодарность за оказанное ему радушие он и заложил этот парк.
Муштаид был одним из моих любимых мест. Войдя в высокие ворота, мы шли к пруду, где я любовался величественными лебедями и всякий раз вспоминал сказку «Гадкий утёнок». На очереди было «чёртово колесо», стоявшее у самой пропасти. Потом я катался на детской железной дороге, потом мы заходили в кафе и ели мороженое под звуки духового оркестра, долетавшие с летней эстрады. Затем просто гуляли по парку по дорожкам из красного битого кирпича. Обязательно выходили на аллею, где вдоль густого кустарника тянулись аттракционы для взрослых. Больше всего меня привлекал аттракцион с двумя баранами, разделёнными наклонной плоскостью с рельсами. Один баран находился внизу, второй вверху. Нижнего барана нужно было толкнуть с такой силой, чтоб он ударил в лоб верхнего. Силачи попадались редко, но мы с бабушкой не уходили, пока бараны не сталкивались. Однажды к нам прицепился фотограф: «Какой мальчик! Какой костюмчик! Какая будет память!» Бабушка махнула рукой – фотографируй. Когда «птичка» вылетела, я бросил фотографу: «Костюмчик бабушка шила». В ответ услышал: «Вах! Вах! Вах!»
После парка мы гуляли по городу. Как-то бабушка показала мне здание, в котором раньше находился институт благородных девиц, где она училась в молодости. Улица поднималась вверх и называлась «Цхакая».
Показав на табличку, я спросил бабушку:
– Цхакая – случайно не «крутая» по-грузински?
Бабушка улыбнулась:
– Нет, это фамилия.
– Чья?
– Человека, который устанавливал в Грузии советскую власть, – бабушка замедлила шаг. – Но раньше эта улица назвалась Бебутовская, названа была в честь Бебутова, героя Крымской войны. Знаешь такую?
– Конечно! – ответил с достоинством. – У меня по истории пять.
– Молодец.
– Но вот Бебутова не припомню.
Голос бабушки взлетел:
– Бебутов был полководцем выдающимся, участвовал во многих боях. Когда император получил донесение о битве, где Бебутов со своим маленьким отрядом нанёс поражение шестидесяти тысячам турок, он выразился так: «Князь хочет удивить меня победой, удивлю же его наградой». И наградил Бебутова орденом Святого Андрея Первозванного.
– Это высокая награда?
– Для генерал-лейтенанта, а именно такой чин был у Бебутова, награда была беспримерной.
Удивился познаниям бабушки:
– Ты помнишь всех героев?
– Не всех, – бабушка хитро улыбнулась. – К нам в институт приходил сын Бебутова, тоже военный, и мы, молодые девушки, слушали его открыв рты. Кстати, и твой прапрадедушка сражался с турками.
Посчитал.
– Получается, это твой дед?
– Правильно.
– А папа твой воевал?
– Отец – нет. Но человеком он был воинственным. Заседал в Городской Думе и спуска никому не давал. Проверял всё лично. Однажды усмирял бунтовщиков и получил удар кинжалом.
– Ты говорила, он умер от воспаления лёгких.
– Да. Рана от кинжала была не смертельной.
Бабушка разговорилась впервые. Обычно, если я что-то спрашивал, она отвечала скупо. А за шитьём её вообще нельзя было трогать. Заявляла: не дай бог строчка уползёт. Но я нашёл выход. Задавал вопрос, когда бабушка не крутила машинку. А спрашивать было о чём.
У бабушки хранились три сундука с книгами. Доставал их, листал, позже стал читать и с годами понял, какие это сокровища.
Где я ещё мог прочесть недоступную в советское время Библию? Нигде. А богато иллюстрированные «Илиаду», «Божественную комедию», «Золотого осла», «Фауста»? Эти книги с «ятями» не только расширяли мой кругозор, но и формировали мировоззрение. Бабушка не спрашивала, что я там читаю, строчила себе и строчила.
В сундуке были книги и на грузинском языке, и на французском языке, и даже на латинском. Находил дореволюционные журналы мод, театральные программки, поразился путеводителю по Тифлису – столько информации. В отдельной коробке лежали книжки стихов с дарственными надписями авторов: Сергей Городецкий, Василий Каменский, Алексей Кручёных, Татьяна Вечорка, Тициан Табидзе. Эти имена мне тогда ничего не говорили, слышал только о поэте Табидзе. Книжки адресовались лично Марии, и я не мог не спросить бабушку об их авторах.
Отвечала она неохотно.
В молодости бабушка нередко посещала поэтические вечера, выставки художников, концерты музыкантов. Тифлис в то время называли кавказским Парижем, в город приезжало немало знаменитостей, и они надолго в нём оставались. Шумно проявляли себя и местные таланты. Со многими из них бабушка была знакома.
Говоря ровным голосом об авторах подаренных ей книг, она неожиданно воскликнула:
– Ах, как я танцевала мазурку! А как изъяснялась по-французски.
Воспользовался моментом.
– Можно показать одну книгу?
– Ну, покажи.
В сундуке лежала французская книга с длинным-длинным названием. Меня заинтересовала обложка: девушка скачет на осле.
Побежал, принёс.
– Переведи.
Бабушка бросила взгляд на книгу.
– Одно время это был очень модный роман. Называется он: «Мёртвый осёл и гильотинированная женщина».
– Да?! – удивился. – И о чём роман?
– О девушке по имени Генриетта. Она была добропорядочной, но потом постепенно опустилась на дно, совершила убийство, и за это её казнили.
– А мёртвый осёл?
– Это был ослик героини. Его отправили на живодёрню.
Хотел ещё спросить о романе, но бабушка продолжила шить, и обращаться к ней второй раз я не решился.
По-настоящему загорались глаза у бабушки, когда она разделывалась с очередным заказом. Узнавал об этом по её неизменной фразе: «Сегодня идём кутить».
Бабушка тщательно вытирала машинку, собирала обрывки ниток, лоскутки, ставила на полку маслёнку и шла мыть руки. Кран находился во дворе и был единственным на весь дом. Возвратившись, бабушка надевала специально сшитое для выхода платье, причёсывалась и душилась.
Выйдя из дома, мы спускались по булыжной улице к проспекту Руставели и шли в ресторан, в котором бабушка была завсегдатаем. Швейцар любезно открывал ей дверь и, получив рубль, кланялся. Подскакивал усатый метрдотель. Проводив бабушку к столику, оставлял её выросшему словно из-под земли официанту. Тот спрашивал: «Как всегда?» Бабушка кивала – да. На столе появлялись грибочки, сыр, лимон, лобио, сациви и маленький графинчик лучшего грузинского коньяка. Передо мной ставили моё любимое хачапури и бутылку тархуна. Потом были ещё десерты, мороженое и ореховый торт, который мы уносили с собой. Бабушка щедро расплачивалась и, выходя из ресторана, ещё раз одаривала швейцара.
К ней относились с уважением не только за щедрость. Как грациозно она шла, с какой ровной спиной сидела, как держала вилку, как держала нож. Загляденье.
С тортом мы шли на улицу Грибоедова к первой жене сына бабушки, дочери белогвардейского генерала, перешедшего на сторону советской власти, но позже арестованного и расстрелянного.
Дочь генерала проживала в малюсенькой комнате со своим взрослым сыном, внуком бабушки. Семья распалась давно, но бабушка продолжала относиться к бывшей невестке как к близкой родственнице. Сейчас сын бабушки жил в Риге с новой женой и дочерью, которая была чуть старше меня.
Попив чай с тортом и поговорив о том о сём, бабушка обнимала внука, и мы уходили.
В это время уже было темно и почему-то всегда безлюдно. Фонари светили тускло, тени еле просматривались, отчего убегавшая вдаль улица казалась нарисованной. Картина оживала, когда ярко светили звёзды. Не уставал очаровываться Большой Медведицей и каждый раз проводил от неё линию к Полярной звезде. Задумывался, есть ли там кто, а если есть, то видит ли землю? А нас с бабушкой?
Подошли к дому. Тёмный двор, тёмная веранда. Всё было как всегда. Бабушка на ощупь доставала с полочки ключ, открывала навесной замок и вешала его на гвоздь рядом с дверью. Переступив порог, она включала свет, тянула гирьку на часах-ходиках, отрывала листок календаря и, глянув на икону, говорила: «Хороший был день».
Когда мой братик подрос, папа привозил нас к бабушке уже двоих. Уезжал на следующий день. Брата родители назвали Толиком, с ним я играл в шашки, в карты, в домино, пинал мяч во дворе. К нам присоединялись две соседские девочки – сёстры, Люся и Жанна. Мы играли в жмурки, в догонялки, да во что мы только не играли. Набегавшись, пускали мыльные пузыри, а вечером смотрели диафильмы. Экраном служила глухая стена соседнего дома. Сын бабы Оли, Гиви, забил в неё гвозди, и мы вешали на них простыню. Нередко он и сам смотрел с нами диафильмы. Вызывался читать надписи, но читал их так, что мы умирали со смеху. То рычал медведем, то пищал комариком, то квакал лягушкой.
Гиви как сын врага народа воевал в штрафбате и чудом остался жив. Женатым не был. Окончив технический вуз, он работал в научно-исследовательском институте и занимался разработкой лазеров. Однажды принёс две голографии. Смотришь на тонкую пластинку и диву даёшься, за пластинкой стоит ваза, но в реальности её нет. На второй голографии красовался футбольный мяч. Ничего удивительного, Гиви был завзятым болельщиком, не раз брал меня с собой на стадион и даже познакомил с самим Метревели. По ходу матча Гиви рассказывал об игроках, но больше говорил о Месхи. От его финтов он сходил с ума, как сходил с ума и от забиваемых тбилисским «Динамо» голов. Поведал Гиви и печальную историю. Предстояла игра с московским «Спартаком». Матч был принципиальным, билетов не достать, и болельщики, сметая милицию, ринулись на стадион. Произошла давка. Сколько человек погибло, неизвестно. Тела убрали быстро, кровь смыли пожарные машины. И теперь перед матчами у стадиона дежурила конная милиция.
Однако не одним футболом был жив Гиви. С не меньшим увлечением он рассказывал о передовых достижениях науки. Показывал журналы «Техника молодёжи» и «Наука и жизнь». Стоило мне прочесть пару статей, и я уже не мог жить без этих журналов. Читал их и будто скакал по этажам мироздания.
В то же время, меня нисколько не удивлял погружённый в некое безвременье мир бабушки. Она готовила на керосинке, стирала в тазике, гладила чугунным утюгом и при этом чувствовала себя вполне комфортно.
Но что ей керосинки, что тазики, её мир покоился, как говорила сама бабушка, на трёх китах, и китами этими были три библейские фразы: «Что было, то и сейчас есть, а что будет, то уже было», «Бог даст день, Бог даст и пищу», «Бог судьбу начертал, и от судьбы не уйти».
Содержание, заложенное в этих фразах, являлось сутью бабушкиного бытия, бытия ежедневного, ежечасного. И, главное, с китами не поспоришь. В школе мы учили, что первобытное общество было коммунистическим, и будущее, как заверяли взрослые, тоже будет коммунистическим. Второе: пищу бабушка добывала шитьём, но кто давал ей работу? Что касается судьбы, то я не исключал существование некоего мирового разума, который заранее всё разложил по полочкам.
Однажды за вечерним чаем с бабой Надей и бабой Олей бабушка увлеклась воспоминанием о муже, но и здесь она не обошлась без упоминаний о судьбе.
Полный откровений рассказ бабушки я не мог не запомнить. С годами домыслил его и дорисовал.
КРЕП-ЖОРЖЕТ
Давно не ведал Тифлис такой удушающей жары. Город погрузился в жёлтое марево, обмелела Кура. Облегчённо вздохнуть можно было только в подвалах духанщиков да на горе Мтацминда, где ещё гулял ветерок в сооружённых на скорую руку тавернах.
Почтенные граждане зашторивали окна. Зашторивали для того, чтобы в дом не только не проникало горячее дыхание солнца, но и сохранились остатки ночной прохлады. Те из домочадцев, кого не требовало дело, пережидали жару в креслах-качалках, поглаживая сонную кошечку или читая бульварный роман.
Марию дело потребовало. Молочник сообщил ей, что в торговые ряды завезли новую партию вошедшего в моду креп-жоржета. Из него Мария шила платья светским барышням, и заказчиц только прибавлялось.
Невольница судьбы шла по Головинскому проспекту и огорчалась, что в спешке не захватила зонтик. Держалась тени деревьев. Приблизившись к Эриванской площади, Мария увидела уличных танцоров, танцевавших кинтаури. Удивилась: в такую жару! Кинтаури являлся не просто танцем, это было маленькое представление. Начинался танец медленно. Солист, двигаясь, удерживал на голове винную бутылку. Остальные танцоры, кружа вокруг него, поднимали вверх кружки. Вино наливалось, распивалось, темп нарастал, и потом шёл такой пляс, что за руками и ногами танцоров трудно было уследить.
Марии вспомнился отец, который влетал в такой вот круг и начинал быстро, быстро перебирать ногами. Из толпы кричали: «Каргад гакетебули!», что в переводе с грузинского означало: «Ай, да молодец!»
Наблюдая за танцем, Мария не могла не обратить внимания на одетого в щегольской костюм мужчину, прилепившегося к стайке институток. Не так давно она сама ходила в длинном тёмном платье с белым передником, однако теперь, после окончания «дамской академии», так ученицы называли институт благородных девиц, Мария имела возможность позволить себе любой наряд. Платье, в котором она вышла из дома, было скромным, зато прекрасно подчёркивало её фигуру. К платью были пристрочены волнообразные оборки из широкой ленты, и такая же лента красовалась на шляпке в виде огромного банта.
Щёголь резко обернулся. Взгляд Мария отвести не успела, и «ах, попалась птичка, стой». Этими словами из популярной песенки награждали девушку, удостоившуюся внимания мужчины.
Щёголь пошёл прямо на неё. Не ожидая такого пассажа, Мария растерялась, но тут же взяла себя в руки: ставить на место ретивых кавалеров выпускница «дамской академии» научилась.
На волевом лице мужчины выделялись аккуратно подстриженные усики, а в его глазах читалось нечто шальное. Щёголь приблизился.
– Прошу прощения, милая барышня, ваш взгляд меня пленил.
Мария отпарировала.
– Вижу, вы приезжий.
– Угадали.
– Знакомиться на улице у нас не принято.
Мужчина не растерялся.
– А встреча знакомых допустима?
– Да.
– Так давайте познакомимся, и все дела. Меня звать Степан, в Тифлис я приехал, чтобы жениться.
– Вот и славно, – Мария окончательно пришла в себя, – отправляйтесь к своей невесте.
Мужчина бесцеремонно взял её под руку.
– Невеста – это вы. Прогуляемся, – щёголь, сделав шаг, потянул за собой милую барышню.
Мария повысила голос:
– Отпустите руку.
– Веду вас в тень, солнечный удар – удар нешуточный.
– Знаете что, – попавшаяся птичка невольно двигалась за навязчивым ухажёром, – удар вы можете получить от моего супруга, поэтому вам лучше отправиться в дом терпимости, он тут недалеко.
Степан засмеялся.
– Я как раз оттуда. И, знаете, мне никто не приглянулся.
– Жаль.
– А вот вам я предлагаю руку и сердце.
Мария попыталась остановиться.
– Сказала же, у меня есть муж.
– Прошу прощения, я достаточно повидал людей и легко могу читать по глазам. В ваших карих глазках написано, что, во-первых, у вас нет мужа, а во-вторых, я вам понравился.
Мария перестала противиться.
– Скажу вам честно, меня заинтересовали не вы, а ваш костюм, такие сейчас носят в Лондоне.
Степан, войдя в тень, остановился и, наконец, отпустил локоть Марии.
– Костюм и, правда, английский. Но вернёмся к началу. Я предлагаю вам руку и сердце.
– Вы шутник, – Мария покачала головой. – Предлагать руку и сердце первой встречной женщине…
Степан перебил:
– Вы не первая встречная, вы именно та, на которой я хочу жениться.
– Да откуда вам знать меня!
– Повторяю, я вижу вас насквозь и ответственно заявляю, что вы как раз думали о замужестве.
Марию обожгло. Вчера, когда она вышла из церкви и дала мелочь нищему, тот вдруг бросил: «Не упусти суженого»; и мать вчера, гадая на пуговицах, сказала, что этот месяц удачный для замужества. А уже утром случилось редкостное событие. Мария, поливая китайскую розу, вдруг заметила завязавшийся на веточке бутон. Поверье в таком случае гласило: незамужняя девушка вскоре встретит свою вторую половину.
Против воли у неё вырвалось:
– Встретимся здесь, завтра, в это же время, – Мария повернулась и пошла не оглядываясь. О креп-жоржете забыла.
Весь оставшийся день она отгоняла от себя мысли о предстоящей встрече, но они сами лезли в голову, как лезет из кастрюли взошедшее тесто. Невпопад отвечала матери, сестре. И только перед сном успокоилась: не придёт и ладно.
Проснулась чуть свет, села за машинку, но шить не смогла. Встала, прошлась по комнате. Подойдя к окну, приподняла штору. Дворник подметал опавшие от жары листья.
Мария решала, какое платье надеть. Примерила одно, другое, но в последний момент надела вчерашнее. Смешно было надеяться на «руку и сердце»!
В девятнадцать лет она чуть не вышла замуж. Отец желал выдать её за сына своего приятеля. Увы, чувств к молодому человеку она не испытывала, но издавна считалось: стерпится-слюбится. Скоропостижная смерть отца позволила ей избежать брака. С тех пор Марии не раз делали предложение, но она уходила от ответа, ибо никто из кавалеров ей не нравился. И вот только вчера у неё неровно забилось сердце.
Девичий приём с опозданием Мария считала несерьёзным, поэтому вышла заранее. Наметила ещё зайти в церковь и поставить свечку Богородице.
Зонтик в этот раз не забыла, но открывать его не спешила, солнце не было таким палящим.
Степан пришёл. Пришёл в строгом костюме и с букетиком васильков. Мария всплеснула руками.
– Мои любимые цветы! Откуда вы узнали?
Степан вручил ей букетик.
– Здравствуй, Мария.
– Имя тоже знаете, – она спохватилась, ибо не ответила на приветствие. – Здравствуйте.
– Переходи на «ты», и я всё расскажу.
– Не могу на «ты». Откуда вы узнали моё имя?
– Прочитал в волшебной книге, а я, к твоему сведению, волшебник.
– И где находится волшебная книга?
– В моей голове.
– Что ещё есть в книге?
– Всё! Знаю даже, кому ты сейчас шьёшь платье.
– Но откуда?!
– Повторяю, из волшебной книги.
– Вам не достаточно забавляться? – Мария сказала серьёзно.
Степан засмеялся.
– Чего мы стоим, пошли.
– Куда?
– Предлагаю подняться на фуникулёре на вашу замечательную гору, там я нашёл таверну, где лучше всего готовят твоё любимое сациви.
– И это знаете.
Степан взял Марию под руку.
– Извини, я вчера пошёл за тобой и увидел у твоего дома дворника, он оказался разговорчивым.
– Дато?! Да из него двух слов не вытянешь.
– Смотря где разговаривать. В духане он выложил о тебе всё, что знал, и даже то, о чём только догадывался.
– Ах, Дато!
– Не ругай его, он говорил о тебе только хорошее.
– Я никогда никого не ругаю, – Мария открыто взглянула на Степана. – Можно хоть что-то узнать о вас?
– Нужно. Но прежде накормлю тебя.
Мария спохватилась.
– Я не голодна. Давайте пройдём к базару, хочу посмотреть одну ткань.
– Пожалуйста.
Мария передала васильки Степану и открыла зонтик. Выйдя из тени, пара направилась к базару.
Без всяких предисловий Степан повёл рассказ о себе.
Родился он в городе Ровно Волынской губернии. Родители и старшая сестра умерли от тифа, когда ему не было ещё и шести лет. Мальчика определили в приют, где он быстрее всех освоил грамоту. Способности его оценили и направили учиться в реальное училище на бесплатной основе как сироту. Степан много читал, мечтал поездить по миру и даже надеялся совершить кругосветное путешествие. Окончив училище с отличием, он получил в подарок велосипед, и подарок этот оказался для него знаменательным. Став старше, Степан ринулся осуществлять свою мечту. Побывал в Киеве, Петербурге, Москве, Риге, поездил по Польше. Перебивался случайными заработками. Неожиданно его потянуло на Урал. Поработав недолго на приисках, Степан решил освоить какие-нибудь ремёсла, и вскоре уже мог сложить печь, смастерить мебель, огранить камни. Скопив денег, он отправился в Одессу, море продолжало его манить. Устроился работать портовым грузчиком и одновременно изучал морское дело. Будучи общительным, Степан легко заводил знакомства. Случай свёл его с ответственным работником таможни. Живой, смекалистый парень чиновнику понравился, и он взял его на службу. Новая работа увлекла Степана. Оформляя документы, он узнавал, какие товары и в каком количестве ввозятся в Россию, в каких странах производятся, каковы их цены. Степан внимательно следил за прибывавшими из-за границы новинками. Взяток не брал, считал это недостойным мужчины. Его усердие начальство ценило и продвигало по службе. Ко всему, Степан обладал умением обратить на себя внимание в любой компании. За словом в карман не лез, вдохновенно произносил тосты, мастерски рассказывал анекдоты, которых знал уйму. Со временем у него появилось немало знакомых. Чиновники, купцы, банкиры, артисты, журналисты, врачи. Его близким приятелем стал знаменитый велогонщик Сергей Уточкин. Степан болел за него на соревнованиях, отмечал с ним победы и с радостью встречал на таможне, когда чемпион привозил завоёванные призы. Нередко победитель вёз велосипеды, причём, новейшей конструкции. Будучи знакомым с самим Эдоардо Бьянки, основателем ведущей итальянской компании по производству велосипедов, Уточкин покупал новинки прямо на заводе-изготовителе, что получалось куда дешевле. Однажды он привёз велосипед, у которого впервые в мире появились педальный тормоз и механизм свободного хода. Не надо было крутить педали, когда велосипед катился сам. Эта революционная новинка навела Степана на мысль, что такой велосипед захочет иметь пол-Одессы. Сделав расчёты и составив подробный план, он отправился к своему приятелю, держателю крупнейшего магазина по продаже велосипедов. Опытный торговец мгновенно уловил суть дела, и колесо фортуны закрутилось. В банке был взят кредит, Уточкин написал рекомендательное письмо к Эдоардо Бьянки, и начинающий делец отправился за велосипедами в Милан. Покупка прошла без сучка и задоринки. Степан зафрахтовал корабль, погрузил на него товар, и встречай велосипеды Одесса. Но это не было финалом. Первую партию новых зарубежных товаров, ранее не продававшихся в России, разрешалось провозить беспошлинно с целью их пропаганды. Велосипеды таковыми не являлись, но Степану удалось доказать новизну товара, и он сам оформил все таможенные документы. Мало того, им был продуман и способ реализации товара. Для этой цели Степан привлёк трёх своих приятелей. Первым был тот же Уточкин, вторым – известный журналист и писатель Александр Куприн, третьим – модный фотограф с Дерибасовской Вадим Нехамкин. С новым велосипедом компания отправилась к знаменитой одесской лестнице. Уточкин, используя тормоз, виртуозно съехал по ступеням лестницы целых три раза. Нехамкин снял спуск, а Куприн тиснул статью в газету «Одесские новости». В ней автор «Олеси» красочно описал проделанные рекордсменом мира кренделя на небывалом доселе велосипеде и подкрепил написанное фотографиями. Такой трюк обладателям обычных велосипедов мог только сниться. В статье стояла и дата начала продажи, что ускорило реализацию товара. Задолго до открытия магазина у дверей выстроилась очередь. А сами двери распахнулись под игру скрипача, и не кого-нибудь, а самого Пейсаха Столярского. Уже к вечеру вся привезённая партия велосипедов была продана. Однако те, кому новинок не досталось, наперебой спрашивали о следующем поступлении. Степан отправился в новый вояж, а после ещё в один. Подсчитав полученную прибыль, он понял, что пора заняться личной жизнью. Удачливый предприниматель видел себя примерным семьянином и хотел, чтобы супруга была такой же. Одесситки, по его мнению, не годились, были слишком свободолюбивы. Попытать счастья Степан решил в Грузии, где женщины почитали своих мужей издревле. Да и Тифлис называли городом-раем. Степан перевёл деньги в известный тифлисский банк «Общество Взаимного Кредита» и уплыл на пароходе в Поти. Оттуда по железной дороге доехал до Тифлиса. На вокзале ему порекомендовали гостиницу «Гранд-Отель», где он и поселился. Выбрал лучшее апартаменты, а потом услышал от коридорного, что в этом номере была застрелена иностранка. Не знал, верить сему или нет.
Мария слушала Степана с живейшим интересом. Человек сделал себя сам! Придя в себя, она ответила на вопрос об иностранке.
– Эта история прогремела на весь город. Иностранкой была норвежская писательница и пианистка Дагни Юль. Но слава к ней пришла не как к писательнице, а как к музе и натурщице известных европейских живописцев, в основном Эдварда Мунка.
– Не слышал о таком.
– И хорошо, что не слышал. Мунк мрачный художник.
Степан вопросительно глянул на Марию.
– Как занесло сюда эту натурщицу?
– Сбежала от супруга с богатым нефтепромышленником. Да ещё взяла с собой шестилетнего сына.
– Понятно, муж нашёл её и убил.
– Нет. Убил её как раз любовник, убил из-за ревности, и что ужасно, убил на глазах мальчика. Потом, правда, застрелился сам.
– Какие страсти! Может, мне сменить номер?
– Смени, если боишься призраков.
– А вот и останусь!
Начинался базар. Степан, заговорившись, чуть не наткнулся на идущего впереди ослика, навьюченного бурдюками с водой. В такую жару вода была ценнее вина.
А Мария до сих пор находилась под впечатлением от рассказа Степана. Конечно, её интересовали подробности, но расспрашивать о чём-либо мужчин было не в её характере. Главное, он оказался не ловеласом. Да она и не верила в это. А что Степан сразу положил на неё глаз, объяснялось просто. Мария не была писаной красавицей, но в любом обществе мужчины видели в ней не просто женщину, они видели перед собой княжну. Княжной она и была.
Мария, закрыв зонтик, двинулась по узкому проходу между двумя рядами лавок. Степан шёл за ней и восхищался невероятным разнообразием товаров. Поворачивал голову то влево, то вправо. В середине ряда его внимание привлекли оружейники. В небольшой лавочке сидело сразу пять человек. Один оттачивал острие кинжала, другой наводил глянец на клинок, третий золотил надпись, четвертый украшал бирюзой рукоятку, пятый, пробуя клинки на прочность, бил острием в железную полосу.
Последний, протянув Степану готовый кинжал, сказал:
– იყიდე.
Мария перевела:
– Он говорит: «Купи».
– Я понял.
– Знаешь грузинский?
– Читаю по глазам, – Степан засмеялся. – Скажи ему: «Куплю в другой раз».
Мария обратилась к продавцу:
– სხვა დროს ვიყიდი.
Тот, улыбнувшись, согласно кивнул.
За оружейниками располагалась табачная лавка. Здесь крошили табак и крутили папиросы. Дальше шёл ряд с материей, который и был целью Марии.
Статный грузин разматывал полотно, причём не только руками, а задействовал одну из ног, на которую был надет моток из блестящих нитей.
Креп-жоржет раскупили, но Мария не огорчилась. Запас у неё был, а завозили материал регулярно.
Она прошла дальше по ряду, где персы шили золотом по красному и зелёному сафьяну. За их работой Мария могла наблюдать часами, но только не сегодня. Скользнув взглядом по сверкавшему на солнце узору, она стала продвигаться к выходу.
Степан, следуя за ней, увидел умельца, вырезавшего из плотной бумаги лицевые профили. Остановив спутницу, он подвёл её к умельцу.
– Покажи своё мастерство.
Тот посмотрел на Марию и попросил её не двигаться. Через минуту силуэт был готов.
Степан взял вырезку в руки.
– Похожа!
Мария благодарно кивнула мастеру, а Степан заплатил вдвойне.
На выходе из торговых рядов крутил ручку шарманщик. Рядом с ним сидел попугай, стоял ящичек с карточками и лежала тюбетейка для денег. Когда в тюбетейку бросали монетку, попугай клювом доставал карточку, на которой стояло число, означавшее количество лет, отпущенных человеку для жизни.
Степан потянулся за монеткой.
– Узнаем, сколько лет проживёт барышня.
Мария быстро ответила:
– Девяносто. Мне попугай уже доставал карточку.
– Тогда узнаю, сколько проживу я.
Степан бросил монетку, но попугай даже не шевельнулся. Отозвался шарманщик.
– Числа кончаются на «сто», а ты, сразу видно, долгожитель, сто двадцать лет проживёшь.
Все трое засмеялись. И засмеялся вдруг каким-то особым смехом попугай.
Выйдя с базара, Мария снова раскрыла зонтик.
– Недалеко Александровский парк, прогуляемся?
– Конечно.
В парке пара села на скамейку вблизи бюста Гоголя. Степан положил на колени вырезанный профиль Марии и взял спутницу за руку. В этот миг оба услышали пушечный выстрел, возвещавший о наступлении полдня.
Мария вздрогнула, а Степан сказал:
– Выстрел к месту. Я не знаю, что такое «любовь», но хочу прожить с тобой всю жизнь, хочу быть твоим защитником и защитником наших детей. Говорю это в здравом уме и жду твоего ответа.
Мария, помолчав, вздохнула.
– Чему быть, того не миновать.
И оба вдруг заговорили о каких-то пустяках. Степан шутил, Мария смеялась. Смеялась от души и сама себе удивлялась. Проявлять эмоции в общественном месте не полагалось. Помнила, как институтками они шикали на тех, кто, забываясь, начинал громко смеяться.
Степан неожиданно спросил:
– Правда, что ты видела, как революционеры грабили Государственный банк?
– Кто тебе сказал?!
– Твой дворник.
– Понятно.
– Правду сказал?
– Грабили не банк, а карету казначейства.
– Так ты видела?
– Можно сказать, да.
Мария откинулась на спинку скамейки и посмотрела вверх на стрелявшие сквозь листву лучики.
В тот июньский день тоже стояла жара. Мария шла покупать материал в торговые ряды. Шла без зонтика, и неожиданно ей вспомнилась грузинская богиня солнца Мзекали, и даже не столько она, сколько её отец, владыка мира Гмерти. Его представляли грозным быком в сопровождении стаи волков, которых он посылал на землю карать нерадивых.
Мария вдруг замерла, увидев тень волка. Тут же рассмеялась. Тень, похожую на волка, отбрасывала крона платана, росшего недалеко от таверны «Тилипучури».
Внезапно из неё выскочили двое мужчин в крестьянской одежде и, чуть не сбив Марию с ног, побежали к приближавшимся со стороны Эриванской площади фаэтонам, сопровождаемым всадниками. Мужчины что-то бросили под колёса карет, и в следующий момент раздались взрывы.
Мария непроизвольно кинулась к платану, прижалась спиной к стволу и закрыла лицо руками. Сквозь пальцы увидела, как к ней приближается коренастый мужчина. Встав у дерева, он нервно задвигал желваками.
На площади звучали выстрелы, слышалось ржание лошадей, раздавались людские крики и стоны, но Мария видела только настороженного мужчину. Внезапно он достал курительную трубку, сунул её в рот и быстро удалился.
Лишь через годы Мария поняла, что это был Сталин.
СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК
Весна одна тысяча девятьсот четырнадцатого года порадовала Тифлис теплом, да таким, что уже в конце марта зацвели магнолии. Их сладковатый с цитрусовой ноткой аромат, источаемый городскими садами и скверами, улавливался даже в центре Эриванской площади, куда с раннего утра стали прибывать полки Кавказской гренадёрской дивизии для проведения смотра.
Зрелище редкое, зевак собралось не меньше, чем верующих на праздновании Пасхи. Люд разношерстный: от вездесущих кинто и торговцев из соседних лавок до выряженных дам и вдов в чёрном одеянии.
Не могла пройти мимо площади и умиротворённая после утренней проповеди в Александро-Невском соборе Мария. Она вспомнила себя маленькой, когда, держась за руку отца, с восхищением смотрела на стройные ряды маршировавших барабанщиков.
Задерживаться Мария не собиралась, однако заполнившая проходы толпа лишила её возможности выбраться наружу.
В газетах писали о нараставшей напряжённости между «Тройственным Союзом» и «Тройственной Антантой». Степан говорил, что такое противостояние может перерасти в войну. В связи с этим, видимо, и проводился смотр.
Полки, наконец, построились, начались доклады командиров.
До слуха Марии долетело: «Пятнадцатый гренадёрский Тифлисский Его Императорского Высочества Великого князя Константина Константиновича полк для проведения смотра построен. Командир полка полковник Юлиан Семёнович Прокопенко».
Чеканя шаг, к командиру дивизии, приблизился следующий рапортующий. Отдав честь, он доложил: «Шестнадцатый гренадёрский Мингрельский Его Императорского Высочества Великого князя Дмитрия Константиновича полк для проведения смотра построен. Командир полка полковник Авель Гаврилович Макаев».
Мария услышала за спиной женский голос: «Кому докладывают, знаешь?» Она непроизвольно оглянулась и увидела молоденькую девушку, обращавшуюся к знакомому Марии юноше, сыну инспектора кавказских удельных имений Павлу, курсанту пехотного училища. Павел, встретив взгляд Марии, поклонился ей и, приняв ответный кивок, с достоинством ответил подруге: «Дивизией командует генерал-лейтенант Мышлаевский Александр Захарьевич».
Девушка воскликнула:
– Весь в орденах! Неужели можно столько заслужить?
– Ещё как!
– А какие это ордена?
Юноша усмехнулся:
– Проверяешь меня?
– Просто спрашиваю, мне интересно.
– Вижу ордена Святой Анны нескольких степеней, Святого Станислава, Святого Владимира, Святого Александра Невского.
Мария не удержалась:
– Заметила и орден Белого орла, – благодаря отцу, она хорошо знала награды.
Павел согласно кивнул и вдруг обратился к девушке:
– Не могу не представить тебе самую известную портниху Тифлиса – Марию Давидовну, по мужу – Климчук. Наша семья шьёт одежду только в её мастерской.
Девушка застенчиво улыбнулась:
– Наслышана о вас и рада знакомству, – она сделала книксен. – Моё имя Светлана, учусь в Четвёртой женской гимназии.
Мария поправила у девушки шляпку.
– Павел преувеличивает. В Тифлисе немало прекрасных портных. И хочу спросить: начальница вашей гимназии не Софья Ивановна?
– Да, это моя мама.
– Я вот и смотрю, как ты на неё похожа.
– Все говорят.
– Передавай привет. Она очень хороший человек.
– Спасибо.
Доклады продолжались. Отрапортовали командиры лейб-гренадёрского Эриванского полка, Грузинского полка, Кавказского драгунского полка, Кавказского сапёрного батальона, артиллерийской бригады.
И закрутилась карусель. Пошли перестроения, маршировки под барабанный бой, исполнение строевых песен.
Начали с «Петровского марша»: «Знают турки нас и шведы. И про нас известен свет. На сраженья, на победы Нас всегда сам Царь ведет…».
Финалом послужила лихая походная песня: «Разудалый ты солдатик. Русской армии святой. Славно песню напеваю. Я в бою всегда лихой! Не страшится русский витязь. Не страшится он никак. Ведь за ним семьи молитвы. С ним и Бог, и русский царь…».
Смотр закончился, толпа не спеша расходилась.
Мария не заметила, как ушли Павел со Светланой. Сама она, обойдя площадь, свернула на Головинский проспект.
Внезапно услышала: «Мара!». Так её называла только одна особа: взбалмошная Танечка Ефимова.
Мария обернулась.
– Ты разве не в Петербурге?!
– В Петербурге! – молодая женщина, одетая в вызывающий жакет и короткую юбку, да с надвинутой на лоб клетчатой кепкой, кинулась к Марии и крепко обняла её. – Сейчас всё расскажу! – отступив на шаг, она продолжила восклицать. – Это просто мистика! Не поверишь, я шла – к тебе! Приехала полчаса назад! Бросила сумку у бабушки, выскочила, и кого я вижу – тебя! По походке узнала! – переведя дух, Танечка продолжила. – А давай, махнём в бани! Ехала и думала: отправлюсь сегодня же! Соскучилась по серным баням. Петербург хорош, но таких бань не сыскать!
Мария перебила.
– Ты окончила Академию Художеств?
– Окончила, окончила! Но ударилась в поэзию. В петербургском журнале «Лукоморье» вышли мои футуристические стихи. И знаешь, я взяла себе псевдоним.
– Ефим?
Татьяна прыснула:
– С какой стати?!
– Образовала от фамилии.
– Мара! Я что, мужчина?
– Подражая Жорж Санд, она ведь твой кумир.
– Да, кумир, но зачем мне кому-то подражать, я сама – личность! И к личности – соответствующий псевдоним.
– Какой же?
– Вечорка.
– Вечорка? – Мария пожала плечами. – Чем же он соответствует?
– В славянской мифологии это образ «Вечерней звезды», – Татьяна всплеснула руками. – Мы долго стоим! Берём кахетинское, сыр-пыр – и в баню!
Мария колебалась.
– Степан будет волноваться, подумает, куда я задевалась.
– Пусть думает и пусть волнуется! Потом я его расцелую.
Мария махнула рукой.
– Так и быть. Скажи только, ты приехала что-то пошить?
– Скажу, но сначала – за вином!
– Пошить – себе?
– А можно сохранить интригу?
Мария покачала головой.
– Можно. И храни тебя Бог, такую шумную.
Женщины направились к сверкавшему стеклянными витринами магазину «Дзмоба».
У самых дверей Мария остановилась.
– Если брать кахетинское, то лучше в погребах братьев Шиканянц. Они недалеко.
– Идём! – Татьяна театрально взметнула вверх руки и хлопнула в ладоши. – Предвкушаю феерию!
В серных банях Мария абонировала свой любимый номер, где лёгкий пар окутывал в бассейне статую безымянной восточной красавицы. По углам бассейна горели в канделябрах свечи. Дрожавшие огоньки играли сполохами на сводчатом потолке и в мозаичных стенах. Ещё один канделябр стоял в узкой нише и освещал дубовый стол, на котором красовалась глиняная бутыль, сверкали бокалы с вином и разливался свет по серебряному блюду с кудрявой горкой зелени и выложенными вокруг неё дольками сыра сулугуни.
В простынях и с распаренными лицами купальщицы сидели у стола в глубоких креслах. Татьяна, слегка раскачиваясь, читала свои стихи. Слог Марии нравился, но смысла в заумных фразах она не находила.
Сделав паузу, Татьяна отпила глоток вина и таинственно произнесла:
– Откроюсь тебе первой, Мара. Я готовлю сборник, который хочу назвать «Магнолии». А начинаться он будет такими вот строчками:
«Я не люблю цветов, они не знают боли, / Увянув медленно, они не говорят, / и лишь кошмарная фантастика магнолий / прельщает иногда мой утомленный взгляд».
Мария оживилась.
– Эти строчки мне нравятся.
Татьяна усмехнулась.
– Остальные, значит, нет?
– В остальные надо вчитаться.
– Вчитаешься. Я привезла с собой журнал.
В голове Марии промелькнула догадка: так вот зачем она приехала, хочет выговориться, и выговориться именно ей.
Таня привязалась к Марии ещё подростком, когда набиравшая популярность портниха шила одежду её семье. Родители девочку не понимали, а Марии она доверялась легко.
Отец Татьяны служил начальником Земельного управления Закавказья и был человеком неординарным, более того, непредсказуемым. Не так давно, почувствовав боль в боку, он пошёл на приём к известному лекарю. Тот, обследовав его, с прискорбием сообщил, что с такими запущенными почками человек не проживёт и года. Последовал ответ: если так, то сидеть и ждать смерти глупо.
Отец Татьяны вышел в больничный двор и застрелился. Вскрытие показало, ничего серьёзного у него было.
Увы, лекарь не мог и помыслить о таком исходе. Он сознательно припугнул состоятельного пациента, чтобы тот не поскупился за последующее чудесное исцеление. Для матери Татьяны горе было безмерным, женщина сама хотела покончить с собой, но её удержали дети: дочь и сын.
Мария добавила в бокалы вино.
– Вспомнила твоего отца, предлагаю его помянуть.
Обе сделали по глотку, а после Мария сказала:
– Давай помянём и мою малышку.
Татьяна вскрикнула:
– Это какую же?!
– Новенькую.
– А сыновья как?
– Сыновья, слава Богу, здравствуют.
Татьяна вздохнула.
– Соболезную.
Теперь выпили до дна. Мария поставила бокал.
– Бог дал, Бог взял.
Татьяна встала.
– Пойдём, окунёмся.
– Пойдём.
Оставив в креслах простыни, женщины направились к бассейну.
Мария была уверена, что никогда не покинет Тифлис, ибо не сможет жить без серных бань. Их сказочные оранжево-коричневые купола околдовали её ещё в детстве. Утопленные в землю, они казались ей ни чем иным, как пристанищем джинов. Запах сероводорода, от которого морщились приезжие, стал для неё волшебным, а нагие женщины, размеренно двигавшиеся в лёгком мареве, представлялись ей призраками.
Мама привела Марию в это чарующее подземелье ещё ребёнком, и когда окликала её, мол, пора уходить, девочка делала вид, что не слышит. Закрыв глаза, она продолжала нежиться в этом чудесном, бьющим из-под земли горячем источнике, называвшемся по-грузински «тбилисо».
Татьяна показала на статую.
– Скажи, Мара, я полнее её?
Мария незамедлительно ответила:
– Нет.
– А друзья говорят, что мне надо худеть.
– Не надо. Ты же не собираешься быть демонстратором одежды.
– Я выхожу на сцену в самом артистическом месте Петербурга, и место это называется «Бродячая собака».
– Не слышала, но догадываюсь, к чему ты клонишь. Тебе нужен наряд, от которого все ахнут.
– Мара! Там ахают не от нарядов, там ахают от стихов! И лучшим нарядом признали бы костюм Евы.
Мария усмехнулась.
– Тогда ничем помочь не смогу. Правда, у меня есть знакомый медик, он может подсказать тебе, как правильно питаться.
Татьяна шлёпнула по воде ладонью.
– А говоришь, я не толстая!
– Скажу честно, есть одна лишняя складочка. И подожди, вы там голые, что ли?
Татьяна рассмеялась.
– Нет, конечно, за всё время обнажились только две прелестнейшие женщины.
– Лёгкого поведения?
– Здравствуйте, пожалуйте. Одной была ни кто иная, как Карсавина.
– Тамара Карсавина?! Балерина?
– Да, собственной персоной.
– И что, она вот так взяла и разделалась?
– Не «вот так». В тот вечер её чествовали как европейскую знаменитость. И обстановка была соответствующая. Наш художник Серёжа Судейкин оформил зал в древнегреческом стиле. Представь: зеркала, канделябры, амуры, гирлянды живых цветов. Выходит Карсавина, вся в белых розах, и танцует на голубом ковре, олицетворяя Афродиту. Потом розы падают, – Татьяна хитро улыбнулась. – Но остаётся одна – в виде фигового листочка.
Улыбнулась и Мария.
– Это уже не Афродита, это Ева.
– Какая разница, Мара! Главное в другом. Карсавина своим танцем продемонстрировала рождение любви.
– Ради Бога.
– Нет, это было очаровательно.
– Да я не спорю. Скажи только, – в голосе Марии появился шутливый тон, – второй прелестнейшей женщиной была не Айседора Дункан?
– Мара, Мара, ты хочешь сказать, что Айседора прелестнейшая женщина.
– Выглядит великолепно. Мы со Степаном видели её в Гранд-опера в Париже.
– С какого ряда?
– Сидели в середине партера.
– Вот! А я видела Айседору в прошлом году у нас в Петербурге. Видела, как тебя сейчас. И, поверь, никакого сравнения с нашей Оленькой Глебовой.
Мария перебила.
– Причём здесь ваша Оленька? Она кто?
– Актриса и танцовщица. Её называют волшебной феей Петербурга.
– Называют, и что?
– Ах, да, извини. Оленька и есть вторая прелестнейшая женщина, которая танцевала нагой. Когда я вижу её в очередном сногсшибательном платье, всегда вспоминаю тебя.
– Сногсшибательные – это какие?
– Сшиты по рисункам мужа Ольги, Серёжи Судейкина – его я уже вспоминала. Художник от Бога. Кстати, именно он расписал «Бродячую собаку».
– Что могу сказать: жене повезло с мужем, а мужу – с женой.
Татьяна вскрикнула.
– Ой! Там такие страсти!
– Представляю.
– Не представляешь! – в глазах Татьяны отразилось пламя свечей, и создалось впечатление, что вспыхнули сами зрачки. – Открою секрет Полишинеля. У Ольги был любовник, поэт Сева Князев. Но поэтов много, а этот гусар, да красавчик! Когда Севу призвали в полк, он вскоре застрелился.
– Почему?
– Не выдержал разлуки с любимой.
– А вернуться мог?
– Ой, Мара, что за вопрос, об этом никто не спрашивает.
– Скажи, раз Ольга имеет такие броские платья, зачем ей представать ещё и в костюме Евы?
Глаза Татьяны продолжали гореть.
– Если честно, Ольга танцевала в прозрачной тунике, но под ней, да, ничего не было. Однако туника как раз и придавала шик. А ещё красные сапожки. Ольга, танцуя, стучала ими по зеркалу, а танец она исполняла из «Пляски козлоногих» композитора Ильи Саца.
– Извини, Саца не знаю.
– Это ты меня извини, – Татьяна прижала руки к груди, – бросаюсь именами. Но не о Саце речь, танец был потрясающим! Сходили с ума не только мужчины, но и женщины. Я видела восхищённое лицо Анны Ахматовой, – Татьяна прикусила язык. – Знаешь такую?
– Об Ахматовой слышала, модная поэтесса. Но стихов её не читала.
– Ахматова написала стих об этом танце! Прочесть?
– Прочти.
Татьяна выпрямилась в бассейне.
– «Как копытца, топочут сапожки, / Как бубенчик, звенят сережки, / В бледных локонах злые рожки, / Окаянной пляской пьяна, / Словно с вазы чернофигурной / Прибежала к волне лазурной / Так парадно обнажена».
– «Парадно обнажена» – хорошо сказано.
Татьяна согласно кивнула.
– Вообще Ахматова редко проявляет эмоции, обычное её состояние – отрешённость. Сидит у камина, попивает кофе и курит тонкую папироску в длинном мундштуке. Царица! И с царицы не сводят глаз поклонники её таланта.
– Завидуешь?
– Нисколько. Не каждого человека Бог метит. Многие поэтессы подражают Ахматовой, а я пишу от души.
– От души – и надо.
– Кстати, Ахматова не успокоилась, в другом своём стихотворении снова упомянула Оленьку.
– Желаешь прочесть?
– Желаю, – Татьяна вздёрнула подбородок и прикрыла глаза. – «О, как сердце моё тоскует! / Не смертного ль часа жду? / А та, что сейчас танцует, / Непременно будет в аду». А начало стихотворения такое: «Все мы бражники здесь, блудницы, / Как невесело вместе нам! / На стенах цветы и птицы / Томятся по облакам». – Это о нас.
Мария усмехнулась.
– К вам ходят только бражники и блудницы?
– «Ходят»?! – Татьяна резко повела рукой, отчего по воде понеслись круги. – Ты, Мара, употребила не тот глагол. В «Бродячей собаке» – живут! А всё, что находится выше нашего подвала – вечный сумрак.
– Поэтично сказала.
– Спасибо. И прошу прощения, мне просто необходимо передать тебе атмосферу «Бродячей собаки».
– Почему – необходимо?
– Это связано с целью моего приезда.
– Скажешь, наконец?
– Позже.
– Любишь ты загадки.
– Потерпи.
– Да я с удовольствием тебя слушаю. Волнуюсь только из-за Степана. Подумает: жена – потерялась.
– Что значит – потерялась? Ты не имеешь права задерживаться?
– Имею право, но лучше Степана предупредить.
Татьяна удивилась.
– Как?!
– Через банщицу. К нему отправят посыльного, и тот скажет, что мы с тобой в бане. Надеюсь, Стёпа тебя не забыл.
– Пусть только попробует!
– И вот о чём я подумала, вино кончается, не заказать ли ещё?
– Заказать! – лицо Татьяны выражало восторг.
– Или лучше коньяк?
– Мара – ты гений!
Татьяна зачерпнула ладонью воду и взметнула руку вверх. Полетели брызги на статую.
На столе появились рюмочки, графинчик с коньяком и вазочка с нежными плодами инжира.
Татьяна, сев в кресло, посмотрела на вазочку.
– Не знала, что инжир подходит к коньяку.
– Не ко всякому, – Мария взяла графинчик и стала наполнять рюмки. – Этот коньяк сочетается со вкусом инжира, у него букет ванильных тонов, и такой букет даёт Чингури, это сорт винограда.
– Мудрено! А как называется коньяк?
– «Очень старый».
– Правда, так и называется?
– Так и называется. Наш коньяк двенадцатилетней выдержки.
– Ого!
Мария поставила графинчик.
– Я тебе не рассказывала, мой отец был знаком с создателем грузинских коньяков Давидом Сараджишвили. Вот кого Бог отметил.
– Постой, ты сказала – Давид? Я знаю Вано Сараджишвили, нашего грузинского соловья.
– Вано знают все, Давида – мало кто. Он первым стал производить в России отечественные коньяки. А построить завод помог ему мой отец.
– Что ты говоришь?!
– Отец по долгу службы курировал различные российские общества, в том числе и общество плодоводства. Там он и познакомился с Давидом.
Татьяна подняла рюмку.
– Спешу попробовать коньяк.
Взяв инжир, подняла рюмку и Мария.
– Будем здоровы.
Выпила Татьяна, и, откусив инжир, выпила Мария. Татьяна поставила рюмку.
– Слушай, я не почувствовала крепости.
– В этом и ценность. А до головы, подожди, дойдёт.
– Ой-ой! – Татьяна взяла инжир, откусила. – Ты права, Мара, вкусы сочетаются.
Мария засмеялась.
– Не так. Сначала разжёвывается инжир и только потом отпивается коньяк. Во рту инжир пропитывается коньяком, и лишь после этого можно ощутить вкус в полной мере.
– Мара, тебя срочно нужно везти в «Бродячую собаку»!
– Я не пишу стихов.
– Твой коньячный спич – чистая поэзия.
– Оставь, – Мария снова взялась за графинчик. – Что ты там хотела рассказать про «Бродячую собаку»?
– Не рассказать, а обрисовать, я же в первую очередь художница.
– Обрисовывай, а я плесну себе ещё коньяка. Буду смаковать.
– Плесни и мне.
– Пожалуйста, – Мария наполнила рюмки.
Татьяна тотчас же выпила.
– Нет, честно, коньяк хороший, – поставив рюмку, она заговорила голосом сказительницы. – Наш подвал раньше был винным погребом. Погреб пустовал, поэтому его легко отдали поэтам. Спускаешься по ступеням, а их ровно четырнадцать, и видишь бронзовый барельеф собаки с колокольчиком на шее. Рядом красуется театральная маска, на которой лежит лапа собаки. Переступаешь порог и замираешь от росписи. В глаза бросаются фантастические цветы, которые тянутся по стенам и заканчиваются на потолке огромными завитками. Между цветами нарисованы женщины, дети, птицы. Все в причудливых позах. Необычен и цвет. Такое нарочито-яркое смешение красного и зелёного. Энергию добавляет кумачовый занавес на сцене, – Татьяна перевела дыхание. – У стен стоят диваны, у одной стены красуется камин, вылитый мефистофелевский очаг. Но главной достопримечательностью «Бродячей собаки» является люстра. Она сделана из деревянного обода, держится на четырех цепях и светит тринадцатью свечами-лампами. – Татьяна, запнувшись, виновато глянула на Марию. – Извини, увлеклась.
– Не извиняйся. Я, например, с удовольствием читаю описание интерьеров у Бальзака.
– За Бальзаком не угонюсь, но хочу сказать ещё пару слов о люстре. На открытии кабачка актриса Ольга Высотская забросила на обод свою длинную белую перчатку. Каждый тогда дурачился. Перчатка так художественно повисла, что её решили не снимать. Предложил Коля Сапунов, именно он изготовил люстру, – Татьяна покачала головой. – Способным был художником.