Читать онлайн 30 вопросов, чтобы влюбиться бесплатно

Пролог.

У меня два секрета: я люблю Валентина и вкладываю силикон в лифчик. И один из них раскрыт. Да еще кем, Анжеликой Коростылевой, первой красавицей всея гимназия и звездой нашего драмкружка.

– Чтооо?! – хохочет она, запрокинув голову.

Утешает, что мы в гримерке остались вдвоем. Хочется верить, мне еще повезло.

Надо же было так оплошать. Я ведь всегда осторожна, перестраховываюсь на триста процентов. А тут… поторопилась и неудачно захватила накидку вместе с бюстгальтером.

Я специально ношу нейлоновые бра, которые прилегают к телу плотно, чтобы таких казусов не возникало.

Блииин!

Не успеваю наклониться за выпавшим силиконом, как чувствую на себе бесстыжий взгляд видеокамеры. Коростылева не растерялась – уже фиксирует мой обман. Наверное, я выгляжу зашуганным поросенком, такая же неуклюжая, беспомощная и розовая от стыда. Только визгнуть не хватало для полного соответствия образу. Но я молчу, потому что не могу из себя выдавить ни звука.

– Ничего себе ты, Палкина. Сиськи себе наклеиваешь? – Анжелика почти кричит, одновременно хихикая, чем заставляет меня тянуться к полу сильнее.

Я и так на корточках. От смущения даже подняться не могу и прижимаю к груди костюм. Кровь бурлит, аж страшно, что просочится из пор. И сердце ходуном ходит. Что б меня! Провалиться бы…

– Какое недоразумение, – Анжелика поднимается, и ее сценическое платье спадает на пол, открывая налитую грудь в хлопковом бандо. Она выглядит упругой и идеально сформированной.

Красавица нарочно добивает меня своей привлекательностью, то есть моей никчемностью по сравнению с ней. У нее фигура стройная, как песочные часы, шевелюра сочная, как шоколад, черты лица все выразительные, как эталонный портрет.

Всегда после взгляда на эту красотку хочется замазать зеркало. Мне приходится лицо себе каждое утро буквально заново рисовать. А то брови бесцветные. И ресницы короткие, едва заметные, потому что белые. И волосы такие же, вдобавок тонкие. Природа явно хотела сделать меня невидимкой, а получилось, что получилось: низкая, тощая, бледная. Мне только призраков играть. Жаль, мало в наших спектаклях таких персонажей. Так бы я тоже стала звездой, чисто за счет амплуа.

Коростылевой не понять моей боли. Она давно щеголяет буферами. А у меня – два опухших соска. Конечно, приходится прибегать к искусственной красоте, раз естественной не дано. Так мальчишки хотя бы стали понимать, что я тоже девушка.

Да, Валентин, как не обращал на меня внимания, так и не обращает. Не помогают мне ни высоченные каблуки, ни мини-юбки, ни макияж. И даже дурацкие начесы, которые я заставляю себя делать каждое утро по полчаса. Но… Хотя бы перед девчонками не так стыдно, можно белье с ними обсудить. И то, как это непривычно, когда что-то выпирает.

Впрочем, болит моя отсутствующая грудь порой так, что я очень сильно ее чувствую. Не вижу, но ощущаю, а другим этого не объяснишь, приходится показывать.

Жуть, как паршиво. Неужели Анжелика всем расскажет? Валентин со мной тогда вообще перестанет общаться. Все, кажись, моя вселенная схлопнулась.

– Не выдавай меня никому, пожалуйста, – пищу я в отчаянии. Терять уже нечего. Жмурюсь зачем-то, но открываю глаз на проверку. Бить меня вроде никто не собирается.

Анжелика хмыкает и скрещивает руки под грудью. Она высокая и спортивная. Все мышцы четко проглядывают из-под смуглой кожи. Меня каждый раз берет завида, даже сейчас, когда я раскрываю глаза, преодолев страх.

– Если сделаешь для меня кое-что, – в карих глазах мелькает коварство. Мне не нравится эта ухмылка, но я слушаю и даже нахожу в себе силы подняться, чтобы посмотреть ей в лицо. – Раздобудь мне всю инфу про Бархатова. Хочу знать: что любит, чем увлекается помимо музыки, с кем проводит свободное время, куда планирует поступать.

В голове сразу вихрь мыслей.

Бархатов? Слава? Из одиннадцатого «В»? Который диджеит на всех дискотеках? Брат Ксюни из нашего кружка? Она в своем уме? Как? Что? Зачем?

– Я? Про Бархатова? Все? – ахаю. Смущение пропадает. Удивление его затмевает. Накидка валится на пол, а силикон я сжимаю.

– Да, – Анжелика слепит меня белоснежным оскалом. – Вы же с его сестрой типа подружки. Можешь начать с нее.

– И что тебе это даст? – хмурю брови, а в голове уже кружат идеи, как такую просьбу вообще выполнить.

– Как что? Нравится он мне. Хочу тоже ему понравиться.

– Но… при чем здесь…

Коростылева не дает мне договорить, откидывает волосы назад обиженно и надувает губки.

– Этот тугодум ваще не понимает намеков. А в лоб подкатывать не комильфо, – легким взмахом ноги она подкидывает платье, хватает его рукой и уходит к шкафам. – Я пришлю список вопросов, ответы на которые тебе надо разузнать. Сделаешь, я удалю видео и никому ничего не расскажу.

– Но… как? – вырывается из меня возмущение.

Мы с Ксюней не то чтобы прям подружки. Мы общаемся-то исключительно в кружке. Она на класс младше и вообще вечно хмурая. С такой не особо подружишься. И тем более сразу о брате расспрашивать… Что она подумает?

– Ну, ты же понимаешь, это уже не моя проблема, – Анжелика припечатывает меня взглядом к невидимой расстрельной стене. Прям Сталинский взгляд – аж холодок по коже. – Можешь отказаться. Тогда мы с Валей от души посмеемся.

Неужели и второй мой секрет раскрыт? Как она догадалась? Я же вроде шифруюсь неплохо. Все так очевидно?

Сердце – в пятки. Раз, два, три, четыре, пять… Вдох-выдох.

Ладно, хотя бы мозги на месте. Позора надо избежать любой ценой. Перед Ксюней и ее братом не так стремно, как перед Валентином. Была не была.

И я соглашаюсь на сделку.

Глава 1.

После третьего урока я бегу в столовую со всех ног, чтобы занять очередь. Большая перемена – полшколы стягивается поесть. В этот раз мне везет. Кабинет литературы на первом этаже, неподалеку. Я быстро прибегаю и становлюсь всего лишь пятой. Даже беспокоюсь, успеют ли подтянуться Анжелика, Валентин и другие, а то придется пропускать.

Но очередь ползет медленно. Три первые девчонки долго думают, что выбрать из комплексных обедов. И у меня появляется время пораскинуть мозгами.

В Анжеликином списке целых тридцать вопросов. Она дала мне всего месяц.

Господи, зачем ей знать, какой у него размер обуви? Серьезно? Она ему кроссовки собралась дарить в качестве подката? Ладно, допустим, это я смогу раздобыть.

Но как узнать, кто его первая любовь? Была ли она вообще? Ксюня тоже может о таком не знать. Откровенничать со мной кто-то из них вряд ли будет.

Однако больше всего добивают последние вопросы, которые Коростылева задала о себе любимой: знает ли ее Бархатов, что о ней думает.

Как об этом всем спросить невзначай? Она совсем поехавшая?

Вздохнув тяжело, я пробегаюсь по вопросам снова. Анжелика прислала их гугловским файлом. Видимо, прямо туда мне и вписывать ответы.

Взбрендило же ей…

Неужели такой, как она вообще нужно добиваться парня? Мне казалось, стоит Коростылевой лишь подмигнуть, и любой к ней сам подскочит, сразу с букетом и валентинкой.

Бархатов, видите ли, ее намеков не понимает. Он слепой разве? Красоту-то мог бы и разглядеть. Он меня уже бесит, потому что приходится из-за его невнимательности теперь что-то выдумывать, как-то действовать, сближаться с Ксюней против своей воли и ее.

Аркгх!

Хочется перебить здесь посуду и повыкидывать салаты из пиал. Как вспомню, что Анжелика меня видела с отвалившимся силиконом, так сразу краснею по самое темечко. Не думала, что выражение «сгорать от стыда» настолько буквальное. Я прям чувствую эти ожоги изнутри и снаружи. И мне даже поделиться не с кем.

Еще солнце из огромных окон столовой меня дожаривает. Оно легко отсвечивает от всех металлических поверхностей: витрины, столов, стульев, которыми помещение заполнено. И от глянцевых стен, выкрашенных в небесно-голубой. И даже от стекол картинок с натюрмортами. И все эти лучи бьют в меня.

Анжелика с Валентином подходят ровно в тот момент, когда я приближаюсь к кассе. За ними скачут Еловская Вера и Кузьмин Вова. Все уже с подносами. А я только теперь понимаю, что не взяла ничего, кроме приборов. Хватаю первый попавшийся салат с лавки. В очереди раздаются недовольные возгласы.

– Я им занимала, – спешу оправдаться.

Несколько человек цокают, но я не реагирую больше.

– Спасибо, – Валентин подтягивает уголки рта наверх, вставая за мной в очередь к кассе, и это все окупает. Ради этой сжатой улыбки я готова хоть все очереди в городе отстоять, лишь бы он всегда следовал за мной.

Он так близко. У меня аж мурашки. Его дыхание мятным бризом спадает на мои щеки. Мне кажется, они уже алые или около того. Жарко. И ладони потеют предательски. А сердце-то как стучит, вот-вот вылетит прямо в его солнечное сплетение и шмякнется на пол. По-любому разобьется.

Вдыхаю его аромат. Сегодня Валентин пахнет пачули и бергамотом, наверное, новый гель для душа. Свежо. Кожа у него вся такая белая, гладкая, чуть ли не светится. Точно эльф! Даже уши немного заостренные. Ну, вылитый Леголас. Ах, мой краш с детства.

Он так вытянулся за последний год, так возмужал. Теперь за ним многие девчонки из драмкружка и не только бегают. А я его и мелким любила, между прочим, до того, как это стало мейнстримом.

Валентин опускает на меня васильковый взгляд, и я прячу влюбленные глаза в его груди. Руки против воли тянутся к нему. Сама не понимаю, зачем лапаю его значок «Звезда гимназии – за артистичность». Такие дают не каждому – только достигшим успеха ученикам. Его талант все признают. Марина Антоновна, руководитель нашего драмкружка, сама когда-то позвала Валентина, увидев исключительные способности в тогдашнем пятикласснике.

– Что там? – спрашивает он недоуменно.

Я делаю вид, что чищу его значок от въевшейся грязи. Ну, как чищу, измазываю собственным потом, который выделяется из меня литрами от волнения. Дуреха.

– Все, уже ничего, – в последний раз протираю эмалированный металл рукавом свитера и улыбаюсь виновато.

Валентин – любовь всей моей жизни, аж с пятого класса. Я и в драмкружок из-за него записалась. Хотя актриса из меня никакущая. Марина Антоновна в этом убедилась на самой первой нашей постановке, когда я все слова на сцене забыла, простояв целое действие камнем. С тех пор мне дают только эпизодические роли или вообще бессловесные. Зато загружают кучей другой работы: вожусь с реквизитом, костюмами, декорациями и административные обязанности теперь выполняю в помощь Марине Антоновне. Вечно как белка в колесе, но ничего, главное, что Валентин постоянно в моем поле зрения.

Только на спектакль для Хэллоуина мне выделили полноценную роль. Потому что там как раз нужен призрак, а это мое амплуа, и не нужно много говорить. Я не должна подвести группу, особенно Валентина. Буду стараться и отыграю на все тысячу процентов. Тем более, на репетициях теперь мы с ним будем чаще взаимодействовать. От предвкушения даже сердцу щекотно.

Кассирша столовой быстро расщепляет мои фантазии одним громогласным криком:

– Следующий.

Расплатившись, я оглядываю полный зал. Мне надо занять стол на всех пятерых. И я нахожу такой в самом центре. Спешу, пока не заняли. Компания топчется у кассы. Обсуждают прошедшую тему – «Преступление и наказание» Достоевского. Валентин любит классику и много в ней понимает.

Я сажусь во главе прямоугольного стола. Анжелика с Валентином по правому боку, Еловская с Кузьминым – по левому.

– Да они там все больные на голову, – Коростылева закатывает глаза, перемешивая соус от тефтелей с макаронами. – Этот бабулек топором рубит, эта собой торгует. Типа ради детей.

– Не все так просто, – фырчит Валентин, разделывая ножом и вилкой куриный шницель. – То, что творит Соня – это жертвенность. Мало кто на такое способен.

– Ой, тоже мне, святая грешница. Сонечка меня больше всего бесит. У нее даже фамилия приторная – Мармеладова. Все ее используют, а она и рада, потому что дура. Была бы поумнее, научилась бы сама себя использовать.

– Такой персонаж важен для истории, – спокойно парирует Валентин. – Она именно такой и должна быть, святее святых при всем своем несовершенстве, чтобы дать Раскольникову осознать свою порочность, а потом обратиться к Богу и вылечиться.

– Вылечиться? – Анжелика чуть ли не плюется едой в сидящую напротив Еловскую. – Скорее, заразиться верой.

– А мне Соня понравилась, – я наконец могу вступить в их беседу, хотя боюсь ляпнуть глупость и упасть в глазах Валентина. – Она так любит Раскольникова, на все ради него готова. Жертвует своей жизнью, зато они остаются вместе. По-моему, это сильно.

Валентин смотрит на меня с недоумением, Еловская и Кузьмин – с насмешками, а Анжелика – с ехидством и презрением.

– Ты как будто «Сумерки» читала, а не «Преступление и наказание». Только ванильные сопли собрала с поверхности, – замечает она.

Ребята за столом выдавливают смешки, и я заливаюсь жаром по самые скулы. Мой мир рушится. Все-таки следовало промолчать.

– Да нет, я… – бегаю глазами по жирной куче непонятно чего в пиале перед собой. Понятия не имею, что взяла и что буду есть. Похоже на мимозу, которую я не люблю. – Я о том, что… любовь… любовь – это… прекрасно… любовь исцеляет.

А мысленно бью себя по лбу.

Мда уж, капец глубокий анализ. Сопли сейчас из меня потекут, наверное, такие же ванильные.

Но мне нечего добавить. Я поняла, что трагедию Раскольникова не поняла. Да и не пыталась, если честно. Мы с мамой тоже бедно живем, тоже в кредит, но убивать банковских работников нам обеим не хочется.

– Достоевский в этом произведении много сложных тем поднимает. Вопросы социального неравенства, жертвенности, вседозволенности, несправедливости, религии, – Валентин увлеченно продолжает. И я ему благодарна, что он легко перекрыл мой позор, не стал зацикливаться и не дал Анжелике его посмаковать. Мой рыцарь.

Расплываясь в улыбке, я так его и слушаю. Валентин говорит о трагедии личности Раскольникова, о постулатах христианства, о том, в какие времена для себя Достоевский писал этот роман. Ничего толком не понимаю, но мне нравится. Валентин всегда интересно рассказывает. Он вообще умный, заслушаешься.

Анжелике быстро надоедает, и она нагло перебивает его громким вопросом, окидывая взглядом всех, кроме меня:

– Вы уже нашли наряды для осеннего бала?

– Даа! Наконец-то! – Еловская тут же подхватывает и рассказывает о мучительных поисках подходящего платья, чтобы не роскошно, но и не скромно, не дорого, но и не дешево, романтично, но и не ванильно.

Бал проходит ежегодно для старших классов, начиная с восьмого. Туда все должны являться в вечерних платьях и смокингах. Я в целом люблю такие мероприятия, где можно побыть принцессой. Но… Девчонки на каждый бал готовят новый образ, а я уже третий раз подряд пойду в мамином свадебном платье, которое она не разрешает переделывать, будто собирается все-таки выйти в нем замуж. На новые наряды для одного вечера денег у нас нет, и я вынуждена позориться в который раз.

Я бы, наверное, не пошла, если не надо было всем классом танцевать краковяк, который мы целый месяц репетируем. Каждый класс обязан показать один танец. И я не могу подвести ребят и классную руководительницу. Бал в эту пятницу. Отказываться стоило раньше.

Участвовать в беседе мне тоже больше не хочется. Валентин на меня даже мельком не смотрит. Остальные с восторгом обсуждают предстоящий бал между собой, словно меня и нет за столом.

Я погружаюсь в собственную тоску. Пытаюсь понять, что теперь Валентин обо мне думает. Наверняка убедился, что я набитая ванилью кукла, которая не способна воспринимать философию и драму. Мне так хочется ему доказать, что я не только романтические сопли жую, а как, не знаю. «Сумерки» я, к слову, читала, и мне понравилось. Между прочим, там тоже есть своя философия и драма.

Сама не замечаю, как вываливаю набранную ложку салата на стол. Только чересчур громкий, почти писклявый, и неестественно задиристый смех Анжелики выводит меня из задумчивости. Искрящиеся глазки постоянно убегают куда-то в сторону и отскакивают обратно на ребят. Я прослеживаю траекторию ее взглядов и понимаю, в чем дело.

В столовой появляется высокая фигура в бейсболке с плоским козырьком. Бархатов носит бомберы и свободные джинсы карго, с резинкой на лодыжке. Огромные беспроводные наушники всегда висят на шее, как неотъемлемый атрибут. Я без них его никогда и не видела. Они с Ксюней настолько разные, что я бы и не заподозрила их в родстве, если бы не одинаковая и редкая фамилия.

Приглядываюсь к нему впервые. Да, Слава, симпатичен, строен, стилен. У него прямое лицо, чуть вытянутое, с выразительным носом и подбородком, мужественным не до брутальности. Но он не красавчик, чтоб все с ума сходили. Анжелика явно может заинтересовать кого поприличнее. Как Валентин, например.

И чего это я? Мне же только на руку.

Я метаю испуганный взгляд в Валентина, потом на Анжелику, которая не сводит с Бархатова глаз, и успокоительно выдыхаю.

Бархатов садится через столик в компании одноклассников и гогочет, не стесняясь показывать всю пасть целиком. Кадык выпирает на шее острым камнем. Я даже вижу язычок над глоткой. И радужки его глаз, на редкость зеленые с золотым ореолом вокруг зрачка. Мотаю головой и увожу взгляд в пиалу. Неприлично так смотреть на другого человека, хотя я такая незаметная, что порой кажется, могу творить любую дичь, никто и глазом не моргнет.

Валентин поднимается из-за стола первым. Кузьмин с Еловской сразу за ним вскакивают. А Анжелика не торопится, хотя слопала весь обед. На их вопросительное молчание отвечает:

– Я Леру подожду.

Мы все вчетвером удивляемся, потому что меня в этой компании никто и никогда не ждет. Я к этому привыкла и давно перестала обижаться. Остальные хмыкают, но уходят без лишних вопросов.

– Как продвигается? – спрашивает Коростылева, а сама то и дело поглядывает на Бархатова.

Он, действительно, тугодум. Совсем не замечает ни ее беспричинного смеха, ни ее стреляющих глазок, ни той волны феромонов, которую она запускает обильно, аж я чувствую.

– Пока никак. Я ведь только в выходные получила задание, – возмущаясь, защищаюсь.

– Хм. Запиши, что он сегодня взял на обед. Каждый день записывай. Хочу знать его любимое блюдо, – Анжелика кивает на мой смартфон.

Я выполняю ее приказ немедля и вношу в заметки: «ПН – пюре с котлетой, морс, творожная ватрушка». Мы обе смотрим на то, как Бархатов чуть не давится едой от смеха. Его сосед рассказывает что-то, не переставая хохотать, чем и смешит всех остальных. Бархатов только прикусывает круглую выпечку и склоняется над столом, качаясь. Выглядит как женщины из африканского племени мурси, которые растягивают нижнюю губу специальными дисками. Я недавно про таких ролик видела. И ватрушку выпустить не может, и посмеяться толком. Это вызывает улыбку.

– Да вынь ты ее уже! – не выдерживает соседка, сидящая с другого бока от Бархатова, и выдирает из его зубов половину лакомства. Вторая часть остается у парня во рту. Он запрокидывает голову, хохоча, а девушка прикрывает ему пол-лица ладонью, как себе. Потом еще помогает пальцами вытереть крошки со щек. А Бархатову хоть бы хны – только бросил смешливое «спасибо», ничуть не смутившись.

Я гляжу на Анжелику с любопытством и четко вижу под густыми ресницами кипучую ревность. Кошусь с опаской на телефон в ее кулаке – вот-вот треснет.

– В первую очередь узнай, кто она ему, – цедит мне в ухо Коростылева и уходит, задрав подбородок.

«Что так непонятно?» – хочется мне ответить вслух, но держусь, а внутри злорадствую, что Анжелику уделали. Пусть это и не отменяет задания и угрожающего мне позора, если я его не выполню.

Поэтому на следующем уроке я возвращаюсь к файлу со списком.

Итак, первый вопрос: дата рождения.

Она что соцсетями не пользуется? Ну, настолько очевидные вещи-то можно было не спрашивать.

Я сразу захожу в «ВК» и ищу Бархатова в Ксюниных друзьях. И не нахожу. Ищу по школе – все не те. Ищу по фамилии и имени. Ищу по диджейскому нику – DJ Барх. И опять не нахожу.

Разумеется, Анжелика все соцсети уже перелопатила, потому и дала мне это тупое задание, что самой ничего не узнать.

И где же мне взять его дату рождения?

Глаз цепляет сразу следующий вопрос – номер телефона. А затем и адрес. Ох. Такая информация абы где не вывешивается. Приходится разрабатывать целый план.

Глава 2.

«Ксюнь, ты сегодня после уроков занята? Можешь мне помочь с реквизитом?», – пишу ей в мессенджере. Марина Антоновна сказала подготовить к Хэллоуинскому спектаклю кучу черепов и много чего еще. Я вижу в этом отличный повод.

Ксюне тоже не повезло с природными данными и приходится лишь обслуживать весь наш кружок, как и мне. Розовощекая и круглолицая, с толстой синей косой до лопаток, она всегда носит широкие джинсы и безразмерные толстовки, чтобы скрывать полноту, над которой другие, особенно Коростылева, посмеиваются. Из-за лишнего веса Ксюне приходится брать на себя неприятных персонажей, будь то Водяной, Бабариха или Мойдодыр, а остальное время помогать мне с реквизитом. Но ей нравится играть на сцене в отличие от меня, даже в эти роли она вкладывается.

Иногда я ее жалею. Мне все-таки больше повезло, меня тупо не замечают, а ее замечают только для того, чтобы поиздеваться. Но она гордая, держится сильно. Не лебезит перед этими звездами, как я. Все их шуточки пропускает мимо ушей и на сцене, даже в дурацком костюме умывальника, показывает класс. Марина Антоновна хвалит ее за талант.

А я так не умею. Не умею быть гордой и сильной, и талантов никаких не имею. Поэтому мило улыбаюсь Анжелике каждый раз и выполняю ее мелкие просьбы, лишь бы она меня не гнобила и держала подле себя. Ведь и Валентин с ней тусуется. Так у меня есть шанс с ним общаться.

Сестра Бархатова равнодушно соглашается. И, когда школа пустеет, мы идем в мастерскую драмкружка – кладовую на минус первом этаже, выбитую Мариной Антоновной у директора. Здесь раньше находился склад мусора. Мы его целым кружком вытаскивали не один день. Потом все осенние каникулы приводили помещение в более-менее обитаемый вид. Расчищали и красили. Постепенно заполняли мебелью, костюмами, реквизитом и оборудованием. Теперь оно снова походит на склад, но уже не мусорный.

Черепа мы делали не раз. Поэтому для них в мастерской всегда есть необходимые материалы: газеты, фольга, вата, клей, краски и кисточки.

У нас с Ксюней уже отработанная схема. Она мнет формы из газет, обклеивает их фольгой и передает мне. А я послойно наклеиваю вату и придаю проточерепам анатомическую форму.

Когда все комки наделаны, я предлагаю Ксюне тоже клеить поверх вату.

– Блин, как у тебя так получается, – удивляется она. – У меня все почему-то размазывается, как сопли.

Я смеюсь и пожимаю плечами, а сама постоянно зыркаю на ее телефон. Ищу возможность как-нибудь туда заглянуть. Разумеется, там пароль.

Ей прилетает сообщение от Бро1:

«Я сегодня с Дегтем и Люсей зависаю. Давай завтра? Или фотки кидай».

Ага, я сразу беру на заметку. Восьмым вопросом в списке идут «Друзья». Достав телефон, быстро печатаю имена: Люся Белкина и Деготь, Дегтярев Ваня. С ними он и сидел в столовой. Они вроде тоже музыкой увлекаются. Люся, по крайней мере, отлично поет, на всех школьных конкурсах побеждает. А Дегтярев вообще оркестр: и гитарист, и барабанщик, и даже на баяне когда-то играл.

Ксюня разблокирует экран отпечатком и отвечает: «Ладно. Не особо и рассчитывала». Она даже смайликом сообщение не сопровождает. Явно обиделась. Мне хочется узнать, куда ей так нужно и почему с братом. Или просто одной не хочется?

Надо решаться и завести с ней приятельскую беседу.

– Ты пойдешь на бал?

– Как будто могу не пойти, – покатые плечи вздрагивают от смешка.

– Тоже не хочешь? – произношу я сочувственно, надеясь, что зацепилась.

Ксюня вскидывает удивленные глаза и смеряет меня оценивающим взглядом. Я невольно изучаю ее радужки. В них нет золотого свечения, как у брата, но глаза тоже зеленые, разве что бледнее и мутнее.

– А ты почему не хочешь? – спрашивает она то ли с подозрением, то ли с любопытством.

– Ну… – я макаю кисточку в разбавленный водой клей и долго вытряхиваю лишнее, стуча по горлышку банки. – Платье не очень. Я в нем уже третий раз пойду. Не хочу позориться.

Ксюня хмыкает и поднимает одну бровь. Нет, все-таки она не разделяет моей проблемы. Я смотрю на ее одежду: да, мешковато и плохо сочетаемо, но недешево и не рвано. Толстовка добротная, кеды фирменные. И тушь на ресницах не комочками. У нее даже пирсинг есть: в носу, на брови, в ушах. Все золотое, явно не бижутерия. И Слава одевается хорошо. Они точно не знают, что такое бедность.

– А я вообще все эти рюши-юбки ненавижу, – Ксюня хватает еще одну газету и беспощадно сминает в неровный шар. Я чувствую в ее голосе что-то новое, не просто холодную грубость, а тонкую колкость. – Придумали тоже бал.

– Ну, зато можно почувствовать себя принцессой, – я улыбаюсь, вспоминаю свой самый первый раз. Тогда я так себя и ощущала, пока Анжелика ко мне не докопалась. Сказала, что платье у меня старомодное и вообще свадебное, а вовсе не бальное. А в прошлом году она его опять высмеяла, запомнила ведь, что то же самое. Не забуду ее слов, вроде и не смешных, и не унизительных, а почему-то обидных: «Ты все замуж надеешься выйти? Это не тот бал».

– По-моему, принцесса – это состояние души, – с убеждением утверждает Ксюня. – Не нужен бал, чтобы себя такой чувствовать.

Действительно, настоящие принцессы чувствуют себя такими каждый день и каждую минуту, как Коростылева. А мне, Золушке, нужен бал, чтобы побыть в королевской шкуре. И то не выходит.

– Платья мне ваще не идут. Каждый раз целая эпопея с ними, – Ксюня морщится. – Никто не хочет мне помочь. Мама работает, брат своими делами занимается. Папа – профан в таких вещах.

Она отрывает фольгу, чтобы запаковать газету. Материал с металлическим звуком рвется в ее руках на две неравные части. Ксюня сминает каждую, как мусор, и выбрасывает в урну. Хотя я бы нашла ему применение, но не рискую спорить. Продолжаю наслаивать вату для придания глазницам выпуклости, то есть наоборот впуклости.

– Хочешь, я могу тебе помочь с выбором? – держу тон ровным, а сама внутри вся дрожу, непонятно почему. – Схожу с тобой по магазинам.

– Ты? – удивляется Ксюня и таращит на меня глаза. – С чего вдруг такая любезность?

– Я люблю шопиться. Можем хоть сегодня, сразу после этого, – я пожимаю плечами и обвожу носом горку заготовок, которые она успела намять.

– Правда?

Есть! Кажись, процесс пошел. Улыбочку шире, взгляд дружелюбнее.

– Правда. Я с удовольствием, – скалюсь, насколько могу широко.

– Ну, спасибо.

Ксюня смущена. Кожа розовеет, веки опущены. Но воздух вокруг теплеет, а я испытываю торжество от того, что первый шаг сделан.

Оставив черепа сохнуть, мы отправляемся в ближайший торговый центр. Я предлагаю поехать на электросамокатах, которые сдаются в аренду сразу за школьным забором. Самокаты – это удобно. На всем остальном: роликах, скейте и велосипеде, я кататься не умею и боюсь. А на самокате даже двигаться не надо. Встал и поехал. Средство само тебя несет. Ксюня не против. Тем более погода позволяет.

Уже октябрь, но еще тепло и сухо. Пыльно, правда, зато можно кататься с ветерком. Люблю осень. Для всех весна – начало чего-то нового, а осень ассоциируется с увяданием. Но у меня именно в эту пору все начинается – учебный год, драмкружок, другие активности. Летом все распущены и предоставлены сами себе, а осенью мы кучкуемся. Весь год еще впереди. И я каждый день могу видеть Валентина.

Мы компанией часто катаемся. Мне нравится. Можно и погоняться, и прогулкой насладиться. На самокате получается объехать гораздо больше, чем обойти пешком. В Питере ведь много красивых мест. Я обожаю заезжать в такие местечки, откуда открывается неизбитый ракурс на достопримечательности. Мечтаю, что когда-нибудь покажу их Валентину, мы будем сидеть на берегу в обнимку, любоваться закатным небом и молча наслаждаться друг другом. Потому что счастье любит тишину.

Фантазия меня окрыляет, и я давлю на газ. Самокат ускоряется. Ксюня кричит мне что-то вслед, но быстро догоняет.

– По-моему, мы поворот проехали, – поравнявшись со мной, сообщает она.

– А, да ладно, на следующем повернем.

Я знаю дорогу. Окрестности школы уже вдоль и поперек объездила.

Удовольствие заканчивается быстро. Всего за пятнадцать минут мы оказываемся у торгового центра. Паркуем самокаты на площадке перед входом и идем внутрь. Во мне еще бьется волнение и плавает адреналин, поэтому я таскаю Ксюню по всем магазинам.

В будний день ТЦ почти пуст. Ходят только зеваки, а продавцы скучают. Нарядных платьев в обычных магазинах мало, тем более пышных. Лишь на втором этаже находится один бутик с приличным выбором. Но здесь все дорого. Я бы в такой даже заходить не стала, а Ксюню ценники не пугают.

– Таак, снимай толстовку, хочу посмотреть на твою фигуру, – заявляю я профессиональным тоном. Я много читаю модных журналов, поэтому знаю толк в стиле. Как и то, что на любую фигуру найдется идеальное платье.

– А что, так не видно? – хмурится Ксюня, обнимая себя руками.

– Ты же не хочешь мешком ходить на балу? Не стесняйся, – я по-дружески хватаю ее за плечи и веду в примерочную.

Ксюня не сразу преодолевает смущение, но все-таки снимает толстовку и встает перед зеркалом в белой майке. Я вижу, как ей не нравится собственный вид, хотя ничего некрасивого в ее фигуре нет. Наоборот, она имеет отличные пропорции. Сверху узко, а снизу сильно широко, но это классическая «груша». Смотрится симпатично. Я бы хотела иметь такую форму, в ней четко выделены грудь, талия и таз, а не как у меня: все сплошняком. Задача будет даже легче, чем я ожидала.

Оставив Ксюню в примерочной, я прохожусь по залу в поисках нужного фасона. Нахожу несколько платьев: с открытым декольте, с сердцеобразным вырезом, с рукавами-фонариками и рюшами на груди. Все длинные в пол, чтобы скрыть низ полностью. Ксюня сразу отказывается от первого.

– Ни за что!

– Да почему? Это визуально увеличит твои плечи. У тебя красивый бюст.

Я с завистью гляжу на ее декольте и снова испытываю тот стыд, когда Анжелика увидела мой силикон. В груди ноет. Вроде когда болит, значит, растет. По этим ощущениям, грудь у меня пятого размера должна быть, раз я так страдаю. Мне каждый миллиметр объема дается тяжкими муками. А у Ксюни уже приличная двоечка. И, кажется, ничего не болит.

Ладно. Завидовать глупо. Краше от этого я все равно не стану, мама мне постоянно об этом напоминает.

– Тогда бери фонарики. И плечи закрыты, и нужный объем получается. И материал тут приятный, шифон. Летящий. Самое то, что тебе нужно.

Я подсовываю ей розовое платье с запахом. Ксюня косится.

– А другого цвета нет?

– А что плохого в розовом?

– Фу, не люблю такое.

– Агх, – все-таки задача будет сложнее.

Я приношу еще пару вариантов: голубое с широким поясом на талии и салатовый сарафан с пышным пионом на одном плече. Ксюня выбирает последнее.

– Вау! – она кружится с сияющей улыбкой.

Мое тело расслабляется, наконец. Чувство торжества расползается по сосудам.

– Ща, я брату и маме скину. Сфоткай меня, пожалуйста.

Опа. Это шанс. Ксюня сама протягивает мне телефон, а мой пульс подскакивает до максимума. Надо как-нибудь посмотреть номер ее брата. Я навожу камеру на девчонку, улыбаясь напряженно, а сама стучу большими пальцами по экрану. Захожу в контакты. Нахожу «Бро» и пытаюсь в ускоренном режиме запомнить цифры. Прочитываю их три раза. Кажется, запоминаю.

– Ну, чего там? – не выдерживает Ксюня, выглядывая из-за смартфона. – Получилось?

– Щас, фокус никак не настроить, – мгновенно нахожу отмазку и возвращаюсь к камере. Щелкаю пять раз подряд на нервах, а в уме пытаюсь повторять цифры.

Блин, их там целых десять. У меня с памятью всегда наблюдались проблемы. Наизусть ни одно стихотворение не выучила.

Пока Ксюня отправляет фотографии, я записываю то, что запомнила в заметки. Только первые четыре цифры, по сути, лишь код. Надо попытать счастье еще раз.

– Давай другие варианты тоже отправим, посмотрим, что они скажут? – предлагаю я и протягиваю ей голубое с поясом, чтобы еще раз примерила.

За три подхода у меня более-менее получается собрать номер, кроме последней цифры. Хоть убей, не могу ее запомнить. Нервничаю сильно. Ксюня уже устала переодеваться и фотографироваться.

– Ну что? – я заглядываю в экран ее смартфона. Там открыт диалог с мамой.

– Маме понравилось салатовое с цветком, – Ксюня излучает восторг, но тут же киснет, когда прилетает сообщение от брата. – А Славка написал, что оно классное, но слишком откровенное.

Я вздыхаю.

– Не слушай его. Ничего не откровенное, подумаешь, одно плечо открыто. Что мальчишки в этом понимают?

– Думаешь, нормально? – Ксюня оборачивается на себя в зеркале. Брови сначала сдвигаются к переносице, а потом раскрываются, придавая всему лицу жалостливости.

– Разумеется! Вспомни, в прошлом году Анжелика вообще с полностью открытыми плечами пришла. И ничего ей не было.

– Ну, это Анжелика. Красивым все с рук спускают.

В моей груди щемит. Опять растет? Или это жалость так колется? А может, вовсе не жалость, а уже собственное разочарование? Я ведь с Ксюней полностью согласна. Красавицы типа Коростылевой себе любой наряд могут позволить и не будут выглядеть неуклюже, а даже если и будут, то никто над ними не посмеется. А таким, как я… одно неверное решение и сразу вечный позор.

– Но ты выглядишь шикарно в этом платье, не хуже Анжелики, – уверяю. Я искренно в этом убеждена. Меня зависть давно так не глодала.

Ксюнино лицо озаряется улыбкой.

– Спасибо.

Снова прилетает сообщение от брата:

«И Деготь заценил, говорит, сексапильно».

Ксюня вспыхивает за секунду. Кожа сперва краснеет до предела, а затем бледнеет, как обескровленная. Я читаю ее ответ, не боясь. Она слишком занята, чтобы на меня реагировать.

«Зачем ты ему показал?! Вот блин! Ну, ты дурак! Брат, называется. Не буду больше тебе ничего присылать». И много красных смайликов с зацензуренным ртом следом.

Мне смешно, и я улыбаюсь. Только через минуту догадываюсь, отчего такая бурная реакция. Неужели Ксюня влюблена в Дегтярева?

«А че такого-то? – Слава высылает в ответ эмодзи с невинно выпученными глазами. – Ты в этом платье вообще на школьный бал собралась. Все равно же все увидят».

Ксюня топает ножкой и закрывает резким порывом шторку примерочной. Я остаюсь снаружи и не знаю, что дальше происходит, но лыблюсь по-идиотски, словно сама влюбилась.

На кассу она несет голубое с широким поясом, а салатовое оставляет в примерочной.

– Тебе же то понравилось? – удивляюсь я, хотя по-девчачьи ее понимаю.

– Оно вульгарное.

Мне хочется треснуть и Славу, и Дегтярева за эти кажущиеся незначительными слова. Нашлись тоже, целомудренники.

Мы выходим из бутика в разочарованном молчании. Чтобы развеселить, я сразу веду Ксюню в магазин украшений, потом обуви. На подбор аксессуаров и туфель уходит остаток дня. Шоппинг всегда занимает много времени, но я не чувствую себя уставшей. Только по приходе домой меня накрывает уныние. Из тридцати вопросов я нашла ответ пока на один.

Глава 3.

Я вхожу в квартиру всего на несколько минут раньше мамы и успеваю лишь переодеться в пижаму. Она работает кадровиком в бюджетном учреждении и в нем же после рабочего дня моет полы, чтобы выплатить ипотеку и прокормить нас. Отца у меня нет, и никакие алименты мне не положены. Поэтому я не имею права что-то требовать. Мама и так из кожи вон лезет, чтобы у нас было все необходимое.

А Ксюня сегодня потратила на платье десять тысяч и еще столько же на обувь и аксессуары. Конечно, мне завидно. И стыдно перед одноклассниками. Поэтому я решаюсь спросить у мамы разрешения переделать ее платье. Все равно оно ей уже не пригодится. А себе, надеюсь, я смогу купить новое платье на свадьбу.

Разогрев в микроволновке макароны и сосиски, я ставлю перед мамой тарелку. Она благодарит меня слабой улыбкой и спрашивает, как прошел мой день. Отвечаю что-то дежурное и смотрю на нее в упор, не решаясь заговорить о важном.

Мама такая же, как я, то есть я вся в нее: бесцветная худышка маленького роста. Сквозь пепельные волосы лесками проявляется седина. Маме почти пятьдесят. Кожа уже морщится. Мне кажется, больше от изнурительной работы, чем от возраста. Я всегда вижу ее лицо уставшим. И мне ее жалко.

Бабушка и тетки говорят, что мама родила меня поздно, чисто для себя, от первого попавшегося под руку негодяя. Что много лет потратила на карьеру, которую так и не построила, а после декрета не смогла восстановить даже прежнее положение, и что лучше бы сразу налаживала личную жизнь. Мама никогда не была замужем, но много мне рассказывала, о какой свадьбе мечтала. Я толком не знаю, для чего она купила это платье, действительно ли, свадьба намечалась, или мама просто себя порадовала. А теперь с таким трепетом хранит этот наряд.

– Ма, – резкий тон выдает мое волнение, но я не увожу глаз с маминого лица. Она смотрит в ответ вопросительно, набив обе щеки едой. – Можно я перешью платье для бала?

Мама вздыхает тяжело и не отвечает, пока не проглатывает пищу целиком. В ожидании я ковыряюсь вилкой в макаронах. Вроде с обеда не ела и ходила много, а аппетит не нагуляла. Мама меня пугает, что я так и не вырасту, если не буду кушать. Наверное, отчасти так и есть. Я мало ем и расту совсем помаленьку.

– Лерок, мы это уже обсуждали. Оно же и так прекрасно на тебе сидит. Зачем его переделывать?

– Ну, чтобы оно выглядело по-другому. Все будут в новых, а я опять…

Мама улыбается. Смотрит на меня, как на малявку, которая ничего в жизни не понимает. Я устала от этих снисходительных взглядов. Так все тетки и бабушка смотрят. Им не понять, как это важно для меня. А я хочу любви, чтобы не рожать от абы кого под сорок и все равно остаться одинокой.

– Что тебе все? Ты для себя живешь, а не для всех, – мама снова набивает рот макаронами.

Сосиски, разваренные и бледные как моя кожа, совсем не вызывают желания их съесть. Да и подсохшие макароны выглядят не аппетитно. Но я давлюсь ужином, который готовила вчера.

– Я хочу понравиться Валентину, – бормочу, с усилием проглотив плохо прожеванные макароны.

– Ты ему за пять лет не понравилась, думаешь, один бал в новом платье что-то изменит?

Жестко. Больно. Грудь опять рвет изнутри. Почему мама такая прямолинейная?

Слезы я уже не могу сдержать. Макароны застревают в глотке.

– А тебе зачем это платье? – обида из меня прет неосознанно. – Как будто ты замуж когда-нибудь выйдешь? За мои пятнадцать лет не вышла же. Может, хватит надеяться?

Мама в шоке. Кусок сосиски вываливается изо рта в тарелку. Я смотрю на нее сквозь слезы. Все лицо расплывается. Не могу больше. Поднимаюсь и убегаю в комнату. Самое тупое, что мне даже закрыться негде. Комната у нас одна. Хотя бы кровати разные.

Во мне все кипит. Злость зашкаливает. Термометр в подмышке сейчас бы взорвался. Я мечусь по комнате туда-сюда в маленьком пространстве между мебелью. Здесь все заставлено, можно сделать только два шага вперед и назад. И мне этого не хватает, чтобы остыть. Душа адски горит.

Мама долго не приходит в комнату. Видимо, дает и себе остыть. Торчит на кухне. Я слышу только шум воды, лязг посуды и периодические вздохи.

Нет, я все-таки не хочу, как мама, ждать у моря погоды. Хочу понравиться Валентину, хочу, чтобы он меня заметил, чтобы увидел во мне красоту. Но не в этом же дурацком платье двадцатилетней давности. Я судорожно обегаю комнату взглядом, сама не знаю, что ищу. Просто в голове что-то крутится. Как всегда крутится, когда Марина Антоновна дает мне задание придумать что-нибудь с костюмами или реквизитом.

Неожиданно для меня самой взгляд останавливается на окне. Точно, тюль и гардины – прекрасный материал для платья. Буду как Скарлетт из «Унесенных ветром».

Я срываю занавески и раскладываю на кровати, пытаясь сообразить, как это все так можно вывернуть, чтобы смотрелось на мне нарядно.

Теперь я точно покорю Валентина. Не только новизной и красотой, но и креативностью. Надеюсь, годы возни в драмкружке дадут свои плоды.

Мама заходит в комнату за полночь и на мгновение застывает в дверях. Хмыкает на меня, обмотанную тюлем. Но только зеркало отражает мой взгляд, сразу уводит свои глаза в пол и ложится в постель. Закрывается одеялом с головой.

На уроки у меня времени уже не остается. Спишу у Еловской. Там вроде было немного.

Пора спать. Нужно выключить свет. Приходится разматывать тюль и тоже ложиться. А идеи во мне бурлят. И обида еще тлеет. Я решаю взять ткани завтра с собой, чтобы спокойно заняться платьем после уроков в коморке драмкружка. Там и инструменты все для этого есть.

Глава 4.

После вчерашней ссоры с мамой настроения совсем нет. И злость, и вдохновение заметно притупились, но я все равно пру с собой тяжелые портьеры и объемный тюль. Пытаюсь представить себе будущее платье. Образы закручиваются в сознании, а цельной картины не получается.

В школу я прихожу понурой. Плохо выспалась, отчего голова побаливает. Здесь шумно. Малышня носится по коридорам с визгами. Старшеклассники гогочут. Кто-то слушает музыку на весь этаж. Но громче всех вахтерша отчитывает мальчишку за то, что он опять без сменки.

Повседневная атмосфера снова возвращает меня к Анжеликиному заданию. В ее списке столько вопросов, что я не знаю, за какой взяться. Держу в голове все и сразу. Телефон, размеры, дата рождения, любимые книги и фильмы, хобби, профессия, цвет, блюдо, место. Господи, как это все поможет Коростылевой ему понравиться? Зачем вообще все это знать?

Снимая ботинки, я переобуваюсь в лодочки на высоченной танкетке. В них ноги быстро устают, но так я нормального роста. Озираюсь по сторонам, не понимая зачем. В гардеробе все в кучу. Уличная обувь стоит под вешалками вперемешку.

Мда. В таком хаосе я вряд ли найду кроссовки Бархатова. Надо еще запомнить, в каких он ходит. А как бы их найти и посмотреть незаметно размер? Может, во время физры?

Только пройдя половину первого этажа, я понимаю, что не помню, какой у нас сейчас урок и кабинет, поэтому возвращаюсь к расписанию в холле. Заодно смотрю на уроки одиннадцатого «В».

Как удачно, физра у них как раз сегодня, пятым-шестым. Надо будет отпроситься в туалет с биологии.

Но сперва нужно самого Бархатова встретить и запомнить его кроссовки, а лучше сфоткать, чтобы наверняка не перепутать. Мне везет. Он тут же появляется в дверях. Весь погружен в музыку, которая вроде играет в его наушниках, но слышно даже мне. Парень ни на кого не смотрит, качает головой, а руки держит в карманах куртки. Плечи двигаются в такт электронным басам.

Ага, может, даже и физры ждать не придется. Только я порываюсь зайти за ним в гардероб, как меня хватает за плечи Анжелика и уводит по коридору к кабинету физики, где у нас должна быть геометрия.

– Ты записала Белкину ему в друзья? Уверена, что они не встречаются? – громким шепотом она щекочет мне ухо и шею.

Я невольно поджимаю плечо к голове, но из крепкой хватки не могу вырваться. Анжелика гораздо сильнее меня. Бицепсы ярко выражены. Она меня даже в игру «Палец-на-палец» победит, вон большой какой накачанный.

– Я это выясняю, – почти скулю.

– Выясняй скорее.

Она выпускает меня перед самым кабинетом и запихивает внутрь легким толчком. А я чуть не падаю, подворачивая ногу на танкетке. Корячусь у первой парты, отряхиваюсь и сажусь за нее. К счастью, мои кривляния никто не замечает. Все заняты своими делами и разговорами. Валентин тоже сидит на первой парте, но в другом ряду, в среднем, прямо перед учительницей. Его окружают мальчишки и Еловская. Анжелика к ним присоединяется, а я только успеваю помахать.

Весь первый урок у меня уходит на обдумывание тактики. Шпионка из меня тоже не выдающаяся, но надо как-то выследить Бархатова с Белкиной и определить, дружеские у них отношения или нет.

Но как, блин?

Если они всем официально не объявили о том, что пара, как я смогу понять, есть ли между ними что-то. Вообще, как узнать, что у парня есть девушка, если его нет в соцсетях, и в школе он ни с кем за ручки не держится?

Первый вариант: спросить у его сестры, но так сразу и так в лоб – не комильфо, как говорит Анжелика. Второй вариант: залезть в его телефон. Там в контактах наверняка будет кто-нибудь типа «Любимая», «Пусечка», «Мой сладкий пирожочек». Но как получить доступ к его телефону? Вряд ли Славе нужна помощь с выбором смокинга на бал.

Гадство. Как я в это вляпалась?

Ладно, начну с малого. Мне надо раздобыть размер его одежды и обуви и добить номер телефона.

И на перемене я выхожу на слежку. Оказывается, у нас большая школа. Целых четыре этажа. Коридоры вроде широкие, а все равно между уроками забиты донельзя. Учеников тысячи. Не так-то просто в этом образовательном мегаполисе разыскать одного конкретного школьника.

На каждом этаже у нас есть холлы с диванами и столиками, где можно подурачиться. В основном их занимают привилегированные старшеклассники. Я обычно в таких тусовочных местах не появляюсь. Но сегодня, полагаю, именно там и смогу найти Бархатова. Он все-таки местный диджей, звезда школьного масштаба и вообще выпускник. Ему как будто положено там быть.

Мои надежды оправдываются. Бархатов сидит на третьем этаже в окружении большой компании парней и девчонок. Белкина, разумеется, рядом и Дегтярев неподалеку. Холл от коридора скрывают огромные растения – декоративные пальмы и папоротники. Мне есть, за чем спрятаться. Я пристраиваюсь у самого края коридорной стены и осторожно выглядываю, чтобы понаблюдать за компанией.

Бархатов – заводила. Делится впечатлениями о фильме, который посмотрел вчера, – «Дедпул». Я не видела, но знаю, это что-то из «Марвел».

Ага, фанат кинокомиксов – сразу записываю в гугловский файл. И слушаю дальше.

– Вот с удачливостью они ваще круто придумали. Это ж реально суперспособность, – Слава воодушевлен. Глаза широко раскрыты, руки активно жестикулируют, от улыбки на щеках ямочки. – Блин, ты же просто неуязвимым становишься. Ваще можешь все что угодно творить, ведь тебе ниче не будет, по-любому пронесет.

Одноклассники поддакивают.

– Не может человеку постоянно везти. Прям во всем? – возражает Белкина, откидывая пушистый хвост с плеча. Я вглядываюсь в ее лицо и замечаю, как Люсе идет эта фамилия. Она реально похожа на белочку. Мордашка так же вытянута, глазки черные, ротик маленький, словно собранный для поцелуя.

– А то, что у Дэдпула любые конечности заново отрастают, тебя не смущает? – без злобы усмехается Бархатов, перекидывая к ней голову по спинке дивана. – Изи2, это же фантастика.

Все смеются, только Белкина закатывает глаза. И я невольно поддаюсь их веселости, тоже улыбаюсь. Слава рассказывает дальше, увлеченно и увлекательно. Остроумно высмеивает клише и неплохо изображает персонажей. Ему бы в драмкружок с таким разнообразием мимики и жестов. Еще и голоса хорошо пародирует. Собственный баритон низковат, но пищать за девушек в беде, которых спасают герои, у него получается превосходно.

Лишь спустя несколько минут я вспоминаю о возложенной на меня миссии и достаю телефон. Хотя такие кроссовки можно и не фотографировать. Они яркие, горчично-фиолетовые, легко выделяются из общей массы. Я уверена, что сразу их найду в раздевалке.

Меня отвлекает задиристый смех. По коридору, накрывшись капюшоном, шагает Ксюня, вся зажатая. Широкие джинсовые штанины звучно трутся друг о друга на каждом шаге. Она держит рюкзак на одном плече. За ней тащатся два пацана в спортивках.

– Хрюша, ты что-то сказала? – первый прикладывает к уху ладонь, хихикая.

– Отвалите, – цедит Ксюня.

Второй ее передразнивает:

– Хрю-хрю, хрю-хрю, хрю.

– Блин, я по-свински не понимаю, – заливается первый.

Второй подхватывает. Оба обгоняют Ксюню и перекрывают ей дорогу. Я стою как вкопанная. Сердце колотится, бесится на несправедливость, но я ничего не могу сделать, только посочувствовать. Хорошо, что Ксюня меня не видит.

– Эй, вы! Брысь! – Бархатов вскакивает с дивана. Он и шага не успевает сделать, как пацаны ретируются обратно в гущу толпы.

Ксюня останавливает брата хмурым взглядом. Даже я испытываю его тяжесть, хотя он направлен мимо меня. Девчонка качает головой и идет куда шла, ускоряясь.

– Постой, Ксю, – Слава бежит за ней и легко нагоняет, разворачивает за плечи и притягивает к себе. – Я Дегтю память отшиб. Он ничего не видел и не помнит.

Парень кивает на друга. Тот уже идет к ним. А я наблюдаю из-за пальмы. Дегтярев похож на медведя, такой же широкий и косолапый. На голове густой ежик, лицо круглое, лапы здоровые. Но во всей фигуре чувствуется плюшевость. И в глазах читается доброта.

Ксюня при виде Дегтярева замирает и, склонив голову, натягивает капюшон на лицо сильнее.

– Подтверди? – Бархатов смотрит на Дегтя. – Как меня зовут?

– Прокопий? – без улыбки предполагает тот.

– Видишь? – обращается Слава к сестре, наклоняясь. Он выше ее на целую голову с шеей.

Я опять улыбаюсь непроизвольно. Ксюня тоже, хоть и пытается это скрыть.

– И платье норм. Поменяй.

Она косится на него с усмешкой, еще не простила, но уже на грани.

– И как твоему мнению вообще доверять после такого?

– Да я сразу сказал, что оно классное. Просто подумал, ты слишком красивая в нем будешь. Начнут к тебе приставать всякие. Но потом покумекал, мы же с Дегтем на стреме. Пусть только сунутся.

Ксюня хихикает и натягивает капюшон на половину лица. Дегтярев, как бравый солдат, прикладывает ладонь ко лбу и отчитывается по-военному:

– Служу целомудрию! И красоте.

– Придурки.

Ксюня резво выворачивается из-под подмышки брата и убегает.

– Сис!3 – Бархатов бессильно вскидывает руки и кладет их на пояс. – Маме скажи, что я прощен.

Она оборачивается, чтобы показать язык, и скрывается за поворотом. Я не могу спрятать улыбку. Хотя внутри жжет зависть, белая на этот раз. Мне, оказывается, тоже хочется иметь брата, именно такого, который бы убеждал меня в моей красоте, даже если другие звали бы меня Хрюшей. Наверное, поэтому Ксюне так легко противостоять всем этим насмешкам.

Меня же никто не разубеждает в том, что я ущербная. Мама только вздыхает. Ничего не опровергает, просто говорит, что не надо обращать внимание на мнение других и только мое собственное имеет значение. Но ведь это не так. Я могу хоть каждый день всем заявлять, как я прекрасна, остальные лишь посмеются. Разве это не очевидно? Я не хочу быть красивой только для себя. Я хочу быть красивой для других. В первую очередь для Валентина.

Звонок возвращает меня в реальность, и я плетусь на очередной урок с потухшими мыслями.

На английском нам дают задание написать сочинение на избитую тему: «Кем я хочу стать». Учителя уже заставляют нас определяться с профилем, готовиться к ЕГЭ, чтобы поступить в приличный вуз на престижные специальности. Я выбрала гуманитарное направление, потому что такое выбрал Валентин. Я точно знаю, что он поступит в театральное училище, и пойду за ним. Кем угодно, лишь бы рядом.

Мама не одобряет мое решение. Она хочет, чтобы я стала крутым айтишником или уважаемым адвокатом. Но у меня нет способностей ни к тому, ни к другому. Я вообще классическая троечница. Только по литературе у меня пятерка, потому что Валентин любит читать и рассказывать, а мне нравится его слушать и перенимать его мысли.

Он меня на все вдохновляет. Книжки я читаю тоже для того, чтобы с ним потом обсудить. И фильмы смотрю те, которые он советует. Валентин любит артхаус и социальные драмы, которые снимают для фестивалей. У него в целом утонченный вкус во всем. Даже в одежде. Он всегда элегантен. Ходит в рубашках и свитерах. Если и носит джинсы, то прямого кроя, без каких-либо украшательств. А кроссовки у него изумительно белые, причем идеально чистые. Совершенен, одним словом.

Я опять любуюсь им весь урок. Валентин иногда оборачивается на мое пристальное внимание, но тут же возвращается к сочинению, я даже взгляд не успеваю отвести. Люблю, когда он так сосредоточен и серьезен. Интересно, о ком он думает? Неужели ему никто не нравится? Я вовсе не надеюсь, что я, конечно, но любопытно ведь…

Мда, кажется, я понимаю Анжелику. Жаль, что у меня нет на нее компромата. Так бы я тоже заставила ее разузнать все о Валентине для меня. Многое из ее списка я про него знаю: и номер телефона, и дату рождения, и хобби, и будущую профессию, но это пока никак не помогло мне Валентину понравиться. Наверное, потому что я не знаю главного. Там среди вопросов есть даже такие: самое грустное воспоминание, первый поцелуй, что нравится в девушках. Я такими вопросами о Валентине и не задавалась раньше. О чем он может грустить? И какое у него самое веселое воспоминание?

Глава 5.

После третьего урока я мчу в столовую, чтобы занять очередь, и прибегаю десятой. Стол для нас занимает Еловская, большой, поближе к окну. Еду ей приносит Кузьмин. Валентин с Анжеликой обсуждают театральные училища и вступительные экзамены к ним.

– А че не ГИТИС? – ухмыляется Коростылева Валентину.

– РГИСИ – колыбель множества талантливых актеров. Там отличные мастера, – он вскидывает руку, как поэт, словно говорит что-то сакральное. – Ни Москвой единой.

Мне тоже хочется поучаствовать в их разговоре, и я вставляю свои пять копеек.

– О, а там можно выбрать мастера? Ты уже выбрал?

– Я хочу к Фильштинскому. У него многие звезды учились. Хабенский, например, или Козловский.

– Вау, – протягиваю. Для меня этот уровень непостижим. Даже не представляю, каково это играть на той же сцене, где когда-то выступали Козловский и Хабенский, но в Валентине не сомневаюсь. У него таланта не меньше, чем у этих двоих вместе взятых.

– К нему и конкурс выше всего, разумеется.

– Ты же так классно играешь. Уверена, он сам захочет тебя к себе в ученики, как Марина Антоновна.

Валентин водит скромным взглядом по кругу. Чувствуется, что хочет улыбнуться, но сдерживает себя. Лишь уголки губ подрагивают.

Остальные трое косятся на меня с усмешками. А что такого? Я разве не правду сказала? Просто подметила факт. Это же все признают. Марина Антоновна тоже профессионал.

Еловская заполняет паузу предложением покататься на самокатах в выходные. Все соглашаются. Я только за. Люблю такие покатушки. Валентин вне школы более расслаблен и открыт. Можно с ним обсудить какой-нибудь фильм или книгу. И вообще, мне хочется отвлечься. А то неделя выдалась стрессовой.

Ребята выбирают место, где покататься. Я в этом не участвую и ради отвлечения озираюсь по сторонам. Когда натыкаюсь на Бархатова во втором ряду, пытаюсь высмотреть, что у него в тарелке. Приходится тянуть шею. Это привлекает его внимание. Парень сдвигает брови и инстинктивно подвигает еду ближе к себе. Я краснею и отворачиваюсь. Кажется, выходит демонстративно. Еще несколько секунд я чувствую его взгляд на себе.

Зато мне этого хватило, я все увидела и могу записать в заметки: «ВТ – гречка с фрикадельками, апельсиновый сок, ватрушка с творогом».

Ага, второй день подряд ватрушка, и опять с творогом. Если и завтра то же повторится, это точно его любимое блюдо. По крайней мере, одно из. Анжелика ведь не написала узнать все его любимые блюда, поэтому ватрушки хватит. Я испытываю легкое торжество.

Еще мне надо добить его номер – прозвонить все варианты от нуля до девяти в качестве последней цифры, которую я вчера так и не смогла запомнить. Я украдкой гляжу на Бархатова. Он увлечен разговором с одноклассниками. Сегодня их за столом целых шестеро. Кажется, на меня он больше не обращает внимания, можно приступить к операции.

Анжелика то и дело поглядывает на него украдкой, потом на меня с упреком, опять громко смеется и постоянно откидывает волосы назад. Не понимаю, как они каждый раз снова оказываются спереди. Валентин сравнивает театральные школы, объясняет, почему ему подходит одна и не подходят другие. Еловская и Кузьмин его слушают без должного интереса, просто потому что сидят рядом.

Я решаюсь набрать первый номер. Начинаю с нуля. Полминуты идут долгие гудки, а затем звонок обрывает автоответчик. Я пристально слежу за Бархатовым, прислушиваюсь к вибрации и всем мелодичным звукам, которые походят на рингтон.

А вдруг он вообще не взял с собой телефон? Хотя вряд ли. Все их носят с собой. Наверное, где-то в кармане держит.

И я продолжаю звонить.

На единицу тоже не ответили. И Бархатов никак не пошевелился. Двойку сразу скинули, но он телефон даже не доставал. На тройку ответила какая-то женщина, поэтому сбросила я. Четверка оказалась вне зоны доступа. И на пятерку опять длинные гудки.

Я так переживаю, что забываюсь и вгрызаюсь в Бархатова глазами. Он иногда невольно озирается и спотыкается на мне взглядом, но надолго не задерживается. Хоть где-то неприметность сыграла в мою пользу. Я для Бархатова пустое место, и это отличное качество для шпиона.

И вот на шестерке он полез в карман. Я порываюсь выключить звонок, но нет, еще рано. Надо убедиться, что я именно к нему попала. Жду, когда он поднимет трубку. Парень достает телефон, который верещит электронными битами на всю столовую. Номер явно незнакомый, потому что он хмурится, но подносит телефон к уху. У меня срабатывает вибросигнал. Я гляжу на экран – на звонок ответили. В динамике приглушенно раздается: «Алло?».

От волнения я не сразу попадаю на красную кнопочку. Пальцы скользят по стеклу. Сперва врубаю громкую связь, и все ребята за столом уже слышат Славино «алло». Только с третьей попытки завершаю звонок и с ужасом ловлю взгляд Бархатова. Он смотрит с сомнением. До конца еще не понял. Анжелика тоже меня пилит глазами. И Валентин подозрительно щурится.

Белкина, мое спасение, отвлекает Бархатова и снова втягивает в разговор. Парень откладывает телефон на стол и слушает одноклассницу.

Я виновато улыбаюсь Анжелике и съедаю пюре буквально за две ложки. Заедаю стресс.

Блин, как же это вышло палевно. Надеюсь, он все-таки ничего не понял. Мало ли кому я могла звонить. И мало ли кто ему звонил. Ошибся номером, и все. Всякое ведь бывает. Да?

– Ты раздобыла его номер? – хватает меня Анжелика в коридоре, опять стискивая в объятиях.

Мы отходим чуть в сторону от компании и снова шепчемся. Мне неприятно, и стыд еще не отпустил. В памяти стоят глаза Бархатова, вопросительные и недоуменные.

– Да, – в этот раз мне удается скинуть Анжеликину руку с плеча.

Она хмыкает.

– Молодец. Похвально. А что с Белкиной?

– Не знаю. У меня ведь месяц вроде? – я огрызаюсь, потому что еще не отпустила ситуацию в столовой. Не успеваю проконтролировать эмоции. – Я заполню файл через месяц. Как договаривались. Не надо теребить меня по каждому вопросу.

Анжелика явно недовольна, но нас настигают Валентин и остальные. Мы уже подходим к классу, поэтому я слышу в ответ только: «Ну ок».

Шпионаж – дело непростое. Трясучка не отпускает меня до следующей перемены. А мне еще размер обуви и одежды предстоит узнать.

Ладно, надеюсь, это я хотя бы незаметно проверну.

Чтобы не потерять, я записываю Бархатова в контакты. Мне сразу высвечивается его телеграм. Захожу в профиль. Там много фоток. Листаю от безделья, потому что и так все прослушала, а пять минут до звонка надо отсидеть.

Бархатов позиционирует себя диджеем. На большинстве аватаров он за пультом или на сцене в неоновых лучах светомузыки. Но есть и другие фотки, где он с друзьями, псом или сестрой.

Отлично, значит, французский бульдог – его любимый питомец.

Моя анкета пополняется. Каждый найденный ответ доставляет мне радости.

На всех кадрах Слава счастливо смеется, не улыбается, а прямо ржет с разинутым ртом. В друзьях опять мелькают Белкина и Дегтярев. Ксюня на фото, наоборот, грузная и недовольная. Ее как будто застали врасплох спросонок.

В профиле я нахожу ссылку на публичный канал. Там всего триста подписчиков, но комментируют его активно. Закрепленным висит сообщение со ссылкой на последний сет – подборка ремиксов на классику альтернативы. Мне даже любопытно послушать. Я под электронную музыку только танцую на школьных дискотеках, а для души предпочитаю МакSим, но на перемене включаю Славин сет.

Одноклассники со звонком мгновенно вскакивают и несутся по своим делам, а я остаюсь на месте и вставляю наушники.

Ритмично, динамично.

В музыке я совсем не разбираюсь, но мне нравится компоновка. То, как бесшовно одна песня перетекает в другую, не мешая наслаждаться сплошным потоком звучания.

Глава 6.

На вылазку за кроссовками я решаюсь лишь на последнем уроке. Тяну руку, отпрашиваюсь в туалет, а сама хватаю телефон и несусь на первый этаж, к спортзалу. Из приоткрытых дверей слышны крики парней и свисток. Мяч гулко стучит о пол. Девчонки визжат, как болельщицы.

Осмотревшись, я понимаю, что угрозы разоблачения в сию минуту нет. В коридоре пусто, а весь одиннадцатый «В» занят игрой в баскетбол. На цыпочках я захожу в мальчиковую раздевалку напротив спортзала. Маленькая коморка заставлена железными шкафчиками. Вся обувь валяется под скамейками. Я быстро нахожу горчично-фиолетовые кроссовки – они стоят у стены, рядом с окном.

Но сперва решаю записать размер одежды и раскрываю шкаф. В нем все в кучу. Рюкзак завален футболкой, свитшотом и джинсами. Поднимаю футболку, зачем-то нюхаю.

Что я творю?

Дергаюсь от собственной глупости и отшвыриваю футболку обратно в шкафчик. Хотя пахнет она приятно, чем-то похожим на жвачку, типа «Love is…».

«М» – вношу в Анжеликин файл самодовольно.

Любопытство, точнее, желание сорвать джекпот и найти ответы сразу на несколько вопросов, заставляет меня заглянуть в рюкзак. В дневнике ничего полезного. В тетрадке по алгебре дурацкие рисунки: фантастические монстры дерутся друг с другом, геометрические узоры переплетаются, улыбается солнышко. Под учебниками нахожу много мусора: стертые чеки, обертки шоколадок, уже высохшие салфетки, в общем, тоже ничего интересного. Вдруг натыкаюсь на что-то рукописное. Среди прочего валяется записка, измятая, рваная, явно давнишняя.

Сердце предвкушает нечто важное, ускоряет темп. Я разворачиваю записку и долго вчитываюсь в кривой почерк.

«Слава, пишу тебе так, потому что боюсь сказать в лицо. Ты мне очень нравишься, но, кажется, совсем этого не понимаешь. И я не могу определить, взаимно это или нет…».

Хе, как будто Анжелика писала.

«Но держать все в себе больше нет сил, поэтому признаюсь тебе вот так, по-дурацки, в любви. Жду твой ответ. Люся».

Ого! Надо сфоткать для Коростылевой. Хотя… что это доказывает?

Любовная записка валяется в его рюкзаке вместе с остальным мусором, как будто сама таким же мусором и является. Непонятно ведь, ответил он на ее чувства или нет. Блин. Вот интрига. И как же мне это узнать?

Я сокрушительно плюхаюсь на скамейку, провожу ладонью по лицу, выдыхаю.

Можно мне квест попроще?

Сижу так в размышлениях о несправедливости своего положения, забыв, зачем пришла. Потом замечаю время на экране блокировки и вскакиваю.

До конца урока осталась пара минут, а я до сих пор ничего не раздобыла. В спешке запихиваю весь мусор, тетрадки и учебники обратно в рюкзак, закидываю его сверху одеждой и наклоняюсь за кроссовками. На внешней подошве ничего нет. Заглядываю внутрь. Обычно размеры указываются где-нибудь поближе к пятке, но тут пусто, только бренд. Я раздвигаю язычок шире и заглядываю дальше, приходится почти нос туда запихивать, ибо ничего не видно.

Ага, вот оно – сорок три.

Китайское барахло. Додумались же разместить размер так глубоко.

– Что за… кринж4? – слышу от двери.

Блииин!

Оборачиваюсь и подпрыгиваю на месте. Бархатов передо мной во плоти. Морщит лицо в отвращении и протягивает долгое «эээ». А я немею. Буквально голос пропадает, и все тело цепенеет.

Капец я везучая!

Так и хочется взорваться, но у меня только пульс подскакивает. Сердце бешено бьется о ребра, аж грудная клетка трещит.

Какой стыыыыд…

– Зачем ты нюхаешь мои кроссовки? – выдает Бархатов, отойдя от шока. Лицо становится ровным, но морщинка на переносице не разглаживается до конца.

– Я их не нюхала! – отскакиваю к окну. – Я все сейчас объясню…

А у самой в голове перекати-поле. Причем такое безмятежное, будто ситуация вовсе не аховая. Мозг в самый нужный момент отключился. Только сердце работает, как заведенное, почти жужжит от невыносимого ритма. Ладони уже мокрые. И по позвоночнику стекает неприятный холодок. Кажется, я такой стыд не испытывала, даже когда Анжелика застукала меня с силиконом.

Бархатов склоняет голову набок. На его висках и шее блестит пот. Белая майка оголяет упругие плечи и мускулистые руки полностью. Они жилистые, схватят – не отпустят явно.

– Что ты вообще делаешь в мужской раздевалке? И ты не из нашего класса.

Он движется на меня, а я упираюсь в подоконник и дрожу, прижимая кроссовок к груди. Ожидаю его приближения, как неизбежной кары. Но глаза закрыть не могу, даже не моргаю, таращусь на него всем своим страхом.

– Ты вроде с моей сестрой в драмкружок ходишь, не? – Бархатов сужает взгляд и останавливается в целом шаге от меня. Руки к моей шее вроде не тянет.

Я медленно киваю и сухо сглатываю. Он меня знает?

В эту секунду в раздевалку заваливается целая толпа парней. Мокрые от пота, разгоряченные, они обсуждают прошедшую игру, но видят мое испуганное лицо и застывают. Все как один замолкают и застревают в проеме.

Бархатов оборачивается. Я хлопаю ресницами.

– Па-а-ардон, – первым не выдерживает Дегтярев и плохо скрывает смех, впечатывая подбородок в шею.

– Вот куда ты убежал, окаца, – вскрикивает кто-то из толпы. – С девушкой уединиться.

Уши у меня еще минуту назад сгорели, поэтому сейчас я просто остываю. А у Бархатова они краснеют, как и щеки.

Он не отвечает на смешки, переводит суровый взгляд на меня и, схватив за локоть, выводит из раздевалки. Парни перед нами расступаются, как воды Красного моря перед Моисеем. Сразу несколько одобрительно свистят вслед, а потом разражаются гоготом, когда мы заворачиваем на пожарную лестницу.

Здесь никого нет, зато холодно. Свежий ветер – самое то сейчас. Я чуть не задохнулась. От стыда, от смущения, от страха и от духоты. На Бархатова боюсь поднимать взгляд, потому что до сих пор не придумала разумного объяснения своему поступку.

Господи, нюхать чужие кроссовки – как это вообще объяснить? Реально, кринж.

Он скрещивает руки на груди. Так выглядит мощнее, как будто специально хочет продемонстрировать свою потенциальную опасность. Я совсем маленькая рядом с ним, даже на танкетке. Чтобы посмотреть в его глаза, задираю голову.

– Ты их украсть хотела? – Бархатов кивает на кроссовок, в который я вцепилась мертвой хваткой. – А нюхала зачем? БУ-шность проверяла, насколько свежие?

– Что?! – это меня уже возмущает. Голоса минуту назад еще не было, а теперь он вырос до сопрано. – Да за кого ты меня принимаешь?

– А за кого тебя принимать?

Я теряюсь, моргаю и опускаю взгляд.

– Ну, точно не за воровку, – бормочу уже спокойно и тихо.

Меня сильно оскорбляет такое предположение. Да, я бедная, но не настолько, чтобы обкрадывать других.

Хотя, пожалуй, ему пришло на ум самое правдоподобное объяснение ситуации. Действительно, что тут еще подумать?

Я ежусь от холода. Ветер пробивается порывами под юбку и за шею. В капронках уже прохладно. А Бархатову после физкультуры, кажется, жарко. Лицо еще красное. Я впервые вижу его без бейсболки. Под ней волнистые волосы темно-русого цвета. Спереди они длиннее, а сзади и по бокам – короткий ежик. Справа выбрита нота. Однако, модник.

– Тогда что это было? – внимательный взгляд не отпускает.

Щупальца стыда сжимают мне шею и грудь. Голос опять ломается. Я пытаюсь вздохнуть глубоко, чтобы выиграть время, и то не получается.

– Просто… я…

Ну же, соображай. Креативь. Напрягись. Спасайся.

– Просто… мне… понравились твои кроссовки, и я захотела подарить такие же своему парню. Хотела узнать бренд. Вот и все.

Бархатов успевает трижды моргнуть, прежде чем усмехнуться. Он выдергивает из моих рук кроссовок и показывает вид спереди. На язычке четко нарисована пантера в прыжке – логотип «Пумы».

– По-моему, для этого не обязательно их нюхать.

– Да не нюхала я их! – не выдерживаю и вскрикиваю.

Лицо опять заливается жаром. Уши сейчас отвалятся. Я их прижимаю к голове, будто это поможет. Они только горячее становятся. Благо ветер их тут же остужает.

Бархатов всматривается в меня несколько секунд. Сердитость постепенно сменяется улыбчивостью.

– Или ты фанатка моя? В ТикТоке на меня подписана? – ухмылка растекается по квадратному подбородку.

– Что?!

– Да ладно, не стесняйся. Я довольно известный диджей в узких кругах, – он рисуется, закидывая волосы набок свободной рукой.

Даже сквозь смущение мне смешно. Едва сдерживаю порыв расхохотаться. Бархатов, кажется, этого не замечает.

– Если ты хотела украсть кроссовок, чтобы поставить на фанатский алтарь в своей комнате, то простительно. Это все объясняет. Так и быть. Держи.

Он сует мне кроссовок обратно в руки. А я уже не беру. Просто столбенею от такой наглости. И тщеславия. И даже не знаю, что делать. Как-то очень не хочется записываться в его фанатки, но и правду раскрыть не могу. Анжелика меня убьет, если выдам ее. Все же эта версия лучше, чем быть воровкой.

В итоге сдаюсь.

– Ладно, думай что хочешь, – и принимаю кроссовок.

Бархатов усмехается и обнимает меня за плечи по-товарищески.

– Малышка, я все понимаю, я твой кумир, мечта твоих мечт, но не надо до такого безумия опускаться. Повзрослеешь, поймешь, что фанатская любовь – это глупость. Ты симпатичная, встретишь нормального парня, будешь счастлива. Сильно не страдай.

Он трет мне плечо утешающе, и мы входим обратно в школу. Шум коридора накрывает меня волной. Я как будто ото сна пробуждаюсь. От кошмара. Отпрыгиваю от Бархатова и убегаю прочь. Только прибегая в класс, понимаю, что до сих пор держу его кроссовок. Слава богу, в классе никого уже нет.

Какой кринж!

Глава 7.

Успокоение ко мне приходит спустя полчаса возни с платьем. То есть будущим платьем. В мастерской драмкружка есть удобное зеркало. Я верчусь перед ним, пытаясь придумать интересный и простой фасон. Но мне все не нравится, потому что мысли постоянно возвращаются к сегодняшнему позору.

Господи, кажется, это мой удел – вечно плошать и выставлять себя идиоткой.

Одно утешает, что Бархатов не Валентин. Он, в принципе, в этом году окончит школу, и мы с ним никогда больше не увидимся.

Ну, да. Тут еще весь год впереди, считай, но это лучше, чем жизнь. Пусть мнит себя суперзвездой и тешит самолюбие. Мне не жалко.

Ты симпатичная, встретишь нормального парня, будешь счастлива.

Хм, какой мудрец.

Сильно не страдай.

Тоже мне.

Ты симпатичная.

Хм.

Ты симпатичная.

Он реально так считает? То есть я совершенно незнакомому парню, да еще с таким самомнением, кажусь симпатичной?

Воодушевление во мне просыпается на секунду. Но тут же трескается.

А, нет. Это, наверное, было просто утешением.

Я срываю с себя тюль, перемотанный по много раз не так. Хочу беситься, но просто валюсь в кресло-мешок рядом.

Дверь мастерской открывается. За ней Ксюня. Она улыбается радостно, совсем по-другому, не как обычно.

– Я так и думала, что ты здесь.

– А ты зачем пришла?

– Мы же черепа еще недоделали.

Она спокойно пожимает плечами и проходит за стол. Он весь завален заготовками – клей давно высох. Ксюня аккуратно, едва касаясь, проверяет одну штучку и на автомате одергивает палец.

– Точно, – я соглашаюсь и откидываю скомканный тюль на пол.

– А ты чем здесь занимаешься? Костюм новый готовишь?

Она смотрит на мой рюкзак у зеркала и развороченный пакет со шторами. Мне так странно слышать ее голос. Вроде тот же, но какой-то больно мягкий. Снисходительный, что ли. Я смотрю на нее с недоверием, пытаясь сканировать мысли.

– Нет, хочу сделать себе платье для бала, чтобы не идти в старом.

– А почему не купишь… новое? – Ксюня осекается на последнем слове, будто догадывается, что задает неудобный вопрос.

– Денег нет, – стыдиться мне уже нечего. И наверное, бедность видна на глаз. Рюкзак я ношу с седьмого класса, например. Перед Ксюней можно не выпендриваться.

– Это крутая идея, – она одобрительно кивает и садится, положив локти на стол. Подпирает руками обе щеки, отчего они становятся наливными, как спелые яблоки. Аж блестят. Мне не нравится ее настрой.

Мы молчим недолго. Мне нечего сказать. Я чувствую парящую неловкость, которую никак не могу себе объяснить и преодолеть.

– Тебе нравится мой брат? – выстреливает Ксюня и улыбается так счастливо, будто ей только что в любви признались.

И сразу попадает мне в печень.

Или что там больнее всего? От чего не сразу умираешь, а мучаешься?

Ксюня потрошит меня взглядом, препарирует с детской жестокостью.

Да, разумеется, Бархатов узнал, что я из драмкружка, и сразу рассказал все сестре.

– Нет! Совсем не нравится. Я просто хотела узнать бренд кроссовок, – мне так хочется ее в этом убедить, что, кажется, я переигрываю.

– Ага, чтобы подарить парню, которого у тебя нет, – Ксюня хихикает и снисходительно махает на меня ладошкой. – Перестань. Все же очевидно.

Я закрываю глаза и роняю голову на грудь.

Да уж. Влипла так влипла.

– Знаешь, я почему-то думала, что тебе Валентин нравится.

Это меня, действительно, пугает.

– Что?! – были бы силы, я бы вылетела снарядом в потолок, но энергии хватает только воздуха набрать в легкие и застыть. – Какой Валентин? Ты о чем? Разумеется, твой брат. Ты же сама сказала, все очевидно.

Я бегаю взволнованным взглядом по комнате. Хорошо, что здесь не такое яркое освещение. И плохо, что толком нет вентиляции, лишь маленькая форточка. Хочется прильнуть к ней, высунув язык, и дышать-дышать-дышать.

Ксюня никак не уберет дурацкую улыбочку с лица и смотрит так…

Аргкх! Чертова Анжелика! Чтобы Слава от нее всю жизнь шарахался!

– Знаешь, ко мне уже подкатывали девчонки, которые хотели со мной подружиться из-за Славы, – Ксюня, наконец, опускает глаза и вешает рюкзак на спинку деревянного стула, на котором сидит. – Но они такие… типа Коростылевой. Не пара моему брату. А ты, кажется, искренняя. Тебе я готова помочь.

Я разеваю рот невольно. Уж в чем, в чем, а в этом мне точно помощь не требуется. Господи, если Ксюня начнет это делать при Анжелике, мне крышка.

Вселенная, я уже спрашивала, во что вляпалась? Где мой ответ?!

– Ой, да что ты… Не нужно, – я встаю и начинаю ходить по комнате. Благо здесь больше места, чем дома, можно разгуляться. – Он меня уже отшил. Я это приняла. Тем более, у него есть девушка… Не буду им мешать…

– Девушка? – Ксюня таращит глаза. – Это он тебе сказал?

А что, нет? Люсе он тоже отказал, получается? Блин.

– Нууу… я это… сама поняла, – руки витают в воздухе где-то рядом с лицом, словно не мои. Я ими не управляю.

– Да нет у него девушки. Если ты про Белкину, то она застряла во френдзоне. И вряд ли оттуда выберется, – в голосе Ксюни чувствуется легкая гордость. И важность.

– Может, ты просто не знаешь? – выдавливаю последнюю попытку.

– Да знаю я все. Он же мой брат.

Она закатывает глаза. А я еще определяю, радоваться этой новости или нет. Может, если я принесу Анжелике благую весть, она будет ко мне снисходительнее?

Ксюня водит пальцем по столешнице и хихикает про себя. Я смотрю на нее с подозрением.

– Что?

– Да ничего, – она поджимает губы, но глазами уже щурится от смеха. – Я понимаю, любовь сводит с ума, но знаешь, нюхать кроссовки – это борщ.

И взрывается хохотом. Я сначала злюсь и сжимаю кулаки, а потом понимаю, что Ксюня при мне еще никогда так искренне не смеялась. Расслабляюсь и заражаюсь ее весельем. Действительно, со стороны ситуация ужасно глупая. Меня тоже пробирает смешинка. Мы обе очень долго не можем остановиться. Пока последние слезы не вытекают из глаз. И животы не начинают болеть.

Отойдя от смеха, Ксюня подходит к выброшенному мной тюлю и спрашивает:

– А какой фасон ты хочешь?

Я выдыхаю остатки веселья и плетусь за ней к зеркалу.

– Не знаю. У меня такая конституция антиуниверсальная. Мало что подходит.

– Ты стройная зато, – Ксюня с завистью скользит взглядом по моей фигуре. Мне неловко. Спешу оправдаться.

– Слишком. Все хорошо в меру. Вот как у тебя.

Ксюня опять розовеет и улыбается, не по-идиотски, а благодарно.

– Мне кажется, тебе только талию надо подчеркнуть, и тогда будет огонь, – замечает она вдохновленно и оглядывает меня в зеркале.

Да, я как раз этого и добиваюсь. Но тюля мало, чтобы получить пышную юбку. Верх я уже решила сделать из гардин. Они жаккардовые, бежево-розовые с крупными цветами и непонятными завитушками. Не элегантно, зато ярко.

– Как думаешь, все поймут, что это шторы? – спрашиваю у Ксюни удрученно.

– Ну, даже если и поймут, что с того? По-моему, это круто самой сшить себе платье. Хоть из чего.

Мне очень хочется с ней согласиться, а внутри что-то мешает. Застряло и все, не идет дальше. Но мы все равно кучу времени убиваем на то, чтобы придумать фасон.

Ксюня старается, ходит вокруг меня, осматривает внимательно. Вероятно, ищет, за что зацепиться, но я со всех сторон плоская. Она помогает перематывать тюль и плотную занавеску. Придерживает где надо, открыто критикует, если ей не нравится. А все не то и не так.

Только спустя два часа, бросив недоплатье, мы принимаемся за черепа. Ксюня боится их красить, думает, что напакостит случайно. Приходится потратить минут десять на уговоры. Я тоже поначалу много портачила и перекрашивала по тысячу раз, но все поправимо. Наконец, Ксюня соглашается. Мы придаем черепам из ваты натуральный цвет – бежевато-желтоватый.

– Хочешь, завтра в столовой подсядем к Славе и его друзьям на обед? – внезапно предлагает Ксюня.

У меня голос падает на дно желудка. Приходится прочищать горло, пытаться его поднять. Я не сразу отвечаю.

– Что ты? Не надо так явно действовать. Мне неловко. Я сперва хочу узнать о нем побольше.

Раз Ксюня сама предлагает помощь, грех этим не воспользоваться.

– Дату рождения, например. Хочу проверить нашу совместимость.

Я вспоминаю специальные сайты, где по цифрам в датах рождения эксперты предсказывают, насколько люди подходят друг другу в партнеры. С Валентином я такой фокус уже проделывала. Сайт показал меньше тридцати процентов, но меня это не страшит. Я в такие бредни не верю.

А Ксюня заинтересовалась.

– Правда? И как это?

Она уже держит поисковик наготове. Я достаю свой смартфон и нахожу десяток подобных сайтов. Ксюня называет дату рождения Славы, а я запоминаю: восьмое апреля. Первый сайт выдает нам с ним совместимость на девяносто пять процентов. И рекомендует побольше времени проводить друг с другом.

– Вау! Вот видишь, я это сразу считала, – в Ксюниных глазах восторг, а на щеках смущение. Она спрашивает осторожно. – А можно мне тоже?

Девчонка заглядывает в экран, чуть ли не носом тыкается.

– Тебе тоже кто-то нравится? – я уже знаю, но мне хочется посмаковать этот момент.

Ксюня краснеет вся, мне кажется, даже пальцы становятся румяными, и уводит взгляд в сторону.

– Ну, есть один парень.

– Не скажешь, кто это? – мне почти обидно. Я ей, получается, сердце свое открыла, а она… стесняется.

Хотя сразу вспоминаю, что сфальшивила. И мне даже стыдно, ведь Ксюня назвала меня искренней. А я ее использую. Как и Анжелика. Возможно, хуже, потому что Коростылева не стала резко менять свое отношение к Ксюне, даже ради брата. Да, меня эксплуатирует, но все равно. С Ксюней она честна, а я… Еще и на доверие рассчитываю.

Но я же не буду издеваться над ней из-за симпатии к Дегтяреву. И вообще, хочу ей помочь. Это же искренне. А с братом – меня вынудили.

Тяжесть оседает где-то на дне души.

– Ты, наверное, посмеешься надо мной, – Ксюня сама улыбается.

– Почему?

– Ну, он старше меня на целых два года. И Славин друг.

Я не выдерживаю:

– Дегтярев?

Ксюня бросает в меня одновременно радостный и испуганный взгляд. Наверное, ей легче, что эту фамилию произнесла не она. Все-таки ей хочется делиться чувствами и переживаниями, просто раньше, очевидно, было не с кем. Меня даже удивляет, как легко я вторглась ей в доверие. Совесть все-таки щиплет.

– Это тоже очевидно, да?

– Да нет, просто он вроде как лучший друг твоего брата. Я потому и предположила.

Ксюня уводит лицо в сторону, сдерживая улыбку, и натягивает капюшон на голову.

– Не вижу ничего смешного, – мне надо продолжить разговор. – Я вон вообще в твоего брата влюблена. Хотя не знаю его толком.

Она хихикает.

– Наверное, поэтому ты в него и влюблена, что не знаешь. Это он в школе типа крутой. А дома… бесит меня по сто раз на дню.

Мы обе смеемся. Я не знаю, какого это иметь брата или сестру. Мы с мамой всегда были вдвоем. У меня даже двоюродных нет. То есть они все сильно старше, совсем взрослые, со мной особо не общаются. У некоторых уже свои дети.

Но почему-то мне кажется, что Ксюне со Славой дома весело. Есть с кем побеситься хотя бы. Я всегда одна. Мама приходит поздно. Мы порой не успеваем и поговорить.

– А чем бесит? – мне правда интересно.

– Да блин всем. Врывается ко мне в комнату без спроса. Музыкой постоянно гремит. Все соседи на нас жалуются. Или вот приспичит ему фильм посмотреть, и я должна с ним смотреть, потому что одному скучно. Ему, видите ли, обсуждать с кем-то надо, – Ксюня закатывает глаза, водя кисточкой по глазнице черепа. – Или Ваню в гости позовет в самый неудачный момент. Когда я в пижаме и с грязной головой.

– А он знает, что Ваня тебе нравится?

Ксюня таращит на меня глаза.

– Неет! И ты ему ни в коем случае не говори!

– Да не буду, разумеется, – улыбаюсь. Внутри я уверена, что мне и возможности такой не представится. – Ты про мою фанатичную любовь тоже никому не говори, пожалуйста. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись.

Ксюня кивает серьезно и закрывает рот на невидимую молнию.

– Я все понимаю.

Мы закрепляем взглядом и улыбкой неписаную сделку.

Дальше Ксюня много и в деталях рассказывает о Дегтяреве, о том, какой он добрый и как классно играет на разных инструментах, вспоминает забавные истории с ним и ее братом. Я слушаю внимательно, пытаясь выловить в этом что-нибудь полезное для Анжеликиной анкеты. Ничего нового не узнаю, а мне все равно любопытно. У них словно другая жизнь. Насыщеннее, что ли.

– Я хочу поменять платье. Все-таки возьму то, с открытым плечом, – заявляет Ксюня, пока я закрываю мастерскую на ключ. – Сходишь со мной?

– Конечно. Погнали опять на самокатах.

Я не могу отказать себе в этом удовольствии. Эти катания составляют большую часть моих карманных расходов. Мне надо сохранить сбережения на выходные. У всех ребят свои электросамокаты, поэтому они могут ездить на них неограниченное время, а я всегда арендую и считаю каждую минуту. Мне хочется накататься вдоволь и подольше побыть с Валентином, но обычно денег не хватает, и я вынужденно ухожу раньше. Я обещала себе, что не буду больше в будни тратиться на самокаты, но не могу не разделить с Ксюней эту радость.

Домой я опять возвращаюсь поздно. Мама уже на кухне, жует бутерброд и смотрит женский стендап. Я боюсь заходить туда, а желудок буквально стонет от голода. Топчусь в ванной. Наверное, рассчитываю, что мама скоро закончит и уйдет в комнату, а там ляжет спать, и мы не пересечемся. Надежды не оправдываются. Приходится выходить.

Мама оборачивается на меня еще до того, как я пересекаю проем. Я сразу прячу глаза в пол и двигаюсь к холодильнику. Макароны с сосисками мы вчера доели, а ничего нового я не приготовила. И сегодня нет сил. Сделаю бутерброд с сыром. Голод должно притупить.

– Где ты пропадала? В драмкружке опять? – спрашивает строгий голос.

Я киваю молча.

– Зачем ты тратишь на это столько времени? Лучше бы училась.

Мама сует в рот остатки бутерброда и запивает черным чаем. Мне хочется сказать, что большую часть времени я потратила на платье, которое не могу себе позволить, но гордо молчу.

– И что ты сделала с занавесками? У нас их не так много, чтобы кромсать налево и направо.

– Тебе и занавесок на меня жалко? – вырывается на высоких нотах.

Я кладу сыр на стол и врезаюсь в него ножом. Кусок выходит неровным и толстым, но так даже лучше, ибо я голодная. Батон уже нарезан. На приготовление ужина уходит всего минута.

– Лер, – мама вздыхает, – просто объясни, зачем портить хорошие шторы, когда у тебя есть готовое и красивое платье. Чем оно тебе не нравится?

– Тем что оно старое! И уже ношенное! И свадебное. Это не такой бал. Как ты не понимаешь?

Я смотрю на маму слезливыми глазами. Ее лицо выражает недоуменное равнодушие. Конечно, ей сколько уже, полжизни прожито. Она и не помнит, что такое быть школьницей.

– Не бойся. Не покромсаю я твои драгоценные шторы. Сделаю себе платье без единого шва!

Это сильно усложняет мне задачу, но я не хочу уступать. И не буду. У меня еще есть время. Что-нибудь придумаю. Я видела ролики, как девушки из обычного куска ткани крутили шедевры без единой булавки. Должно получиться.

Положив два бутерброда на тарелку, я ухожу в комнату, чтобы там поесть и успокоиться. Мама еще долго возится на кухне. Масло шипит – готовит что-то. Я съедаю хлеб с сыром за два прикуса, а дальше принимаюсь за сценарий пьесы для Хэллоуина, ведь завтра у нас первая репетиция. Слов у меня почти нет, но все равно надо быть в курсе, как себя вести, что за чем идет и т.п. Параллельно слушаю в наушниках МакSим. В ее песнях всегда много тоски – подходит для этого вечера, как и для жизни в целом.

Глава 8.

Наутро Анжелика встречает меня у ворот школы. Явно, специально ждала. Она скалится самодовольно и хватает меня под руку, словно мы лучшие подружки. Так мы и идем по двору.

На улице резко холодает. По моим ощущениям. Ветер подвывает, а солнце не торопится просыпаться. И небо, сдавленное тучами, выжимает морось.

– А ты молодец, проворнее, чем я ожидала, – хвалит меня Коростылева. – Белкина, значит, во френдзоне. Как ты это узнала?

– У Ксюни спросила, – отвечаю честно. Придумывать что-то еще у меня нет времени и желания.

– Хм. Надеюсь, она ничего не заподозрила? – Анжелика сверлит меня взглядом, подозревает.

– Вроде нет. Она сама заговорила о брате.

– Хорошо, – ее хмыканье меня настораживает. – Позови Ксюню с нами на покатушки в выходные.

– Зачем?

– Просто так, за компанию. Я видела, как вы уезжали вместе на самокатах. Она, значит, тоже катается.

Возразить мне нечего.

Я приглашаю Ксюню в мессенджере, успев решить задачи по физике раньше других, но не тороплюсь сдавать работу. Хочу остаток урока побездельничать с пользой.

Ксюню это предложение тоже настораживает.

«А ребята не будут против? Коростылева меня вроде не любит».

«С чего ты взяла? Ребята не будут против. И Анжелика… она так-то нормальная. Обычно это весело. Чем больше народу, тем интереснее», – пишу я, а сама не могу оценить, насколько это правдоподобно.

«Ну, хорошо. Только у меня нет самоката».

«У меня тоже. Арендуем», – я высылаю много веселых эмодзи.

Ксюня присылает в ответ большой стикер с жестом «Ок».

Переписка вроде закончилась, но я вспоминаю, что у меня осталась еще куча вопросов о Славе. И надо их выудить, пока она готова мне помогать.

«Ксюнь, а можно вопрос о брате?» – начинаю деликатно.

«Конечно, – она подмигивает смайликом. – Спрашивай, что хочешь».

Будь моя воля, я бы выкатила буквально весь список, пусть Ксюня за меня заполнит, но понимаю, что это будет слишком палевно. Надо собирать информацию по крупицам, будто меня, действительно, все это волнует.

«А какая у него любимая книга? Что он читает?».

«Пфф. Слава? Читает? – Ксюня ржет со слезами из глаз. – Максимум, что он прочитал, это инструкцию по настройке микшера».

Я улыбаюсь и вписываю напротив «Любимые книги» жирный прочерк.

«А тогда, какие фильмы любит или сериалы?».

Ксюня долго не отвечает. Я уже боюсь, что она там все перечисляет, но приходит короткое сообщение.

«Да все подряд. Экшен, в основном. Всякую фантастику, комедии. Как все».

Ага. Я вычеркиваю «Марвел» из списка ответов. Правлю на «Экшен, комедии».

От Ксюни прилетает дополнение:

«Если хочешь позвать его в кино, то выбирай ужастик с призраками. Он их жутко боится. В кинотеатре будет кричать громче всех. И полезет к тебе обниматься. Проверено тысячу раз».

Ксюня опять подмигивает кокетливо. А я смеюсь. В графе «Страхи» отмечаю «привидения».

«Ты не хочешь есть? Я могу и брата позвать. Пообедаем вместе?».

«Только без брата. А так давай», – печатаю быстрее, чем соображаю, и непроизвольно оглядываюсь на Анжелику. Она плетет из длинных волос толстую косу. Видимо, тоже уже все решила и досиживает.

Моя компания пойдет обедать только после третьего урока, поэтому могу не бояться. Я благодарна Ксюне за приглашение и рада этому.

Мы договариваемся встретиться на входе в столовую. Я иду по коридору второго этажа, быстро семеня. Телефон вибрирует в кармане. Достаю и ахаю – Бархатов.

Что за?

Секунду размышляю, решаю не брать ни за что и поднимаю трубку.

– Так и знал, что это ты вчера мне названивала, – раздается в динамике и сзади.

Что?!

Я оборачиваюсь и вижу высокую фигуру в бейсболке, которая идет на меня с усмешкой. Это меня парализует. А Бархатов ведет себя как ни в чем не бывало. Смотрит открыто, не боясь и не стесняясь. Даже неловкости нет. Я ее не чувствую. Удивительно.

– Привет, фанатка. Скажи, как звать? – он сбрасывает звонок и держит большой палец наготове, чтобы печатать.

Первым делом я озираюсь по сторонам. Не дай бог, Анжелика где-то рядом. В коридоре толпятся ученики. Трудно выделить конкретного, но я успокаиваюсь догадкой, что уже почувствовала бы убийственный взгляд Коростылевой, если бы она нас заметила.

– Лера. Палкина, – выдавливаю несмело, сама еще в шоке. – Зачем тебе?

Бархатов вписывает «Лера Палкина Фанатка» в контакты и сохраняет.

– Чтобы знать, на чьи звонки отвечать не стоит, – усмехается он. – А то будешь дышать мне в трубку.

Я, наконец, прихожу в себя и надуваюсь. Как матрас. Медленно и с натугой.

– Не бойся, я поняла, что ты – недостижимое солнце. Больше доставать не смею.

– Не сердись, малыш. Я не могу отдать тебе сердце, но в музыке частичка моей души. Слушай и наслаждайся, – парень подмигивает и обходит меня, выворачивая шею. – Если что, у меня еще канал в телеге5 есть. Ссылка в личном профиле.

Меня бесит его уверенность в собственной звездности.

– О, спасибо, что напомнил. Как раз собиралась отписаться, – бурчу, оставаясь на месте.

– Не занимайся глупостями. Бунтарством ты не добьешься моего расположения.

Он разворачивается полностью спиной и, надев наушники, уходит легкой походкой. А я в ступоре.

Что это было?!

Мы с Ксюней встречаемся у входа в столовую и выстаиваем небольшую очередь. Пока стоим, я ищу подходящие формулировки для вопроса, насколько Слава адекватен, а за столом выдаю:

– Ты не замечала за братом признаков звездной болезни?

Ксюня от смешка чуть не сплевывает рис обратно в тарелку и прикрывается ладонью.

– А что? Он уже просил целовать ему руки?

Теперь я смеюсь и пересказываю коротко, что произошло в коридоре ранее. Ксюня отмахивается.

– Да он выпендривается просто. Всегда таким был. Ты его первая фанатка. Он этому дико обрадовался.

– Правда? – зачем-то переспрашиваю, хотя с первого раза поверила. Просто это забавно.

– Ага.

– Он смешной, – не выдерживаю и хихикаю.

– Скажи ему об этом. Спусти с небес на землю.

Ксюня захапывает огромную ложку плова и заедает булкой. А я не могу перестать улыбаться. Меня смешит вся эта ситуация: с кроссовками, фанатизмом, мнимой влюбленностью. Но я начинаю вживаться в роль и даже подмечаю:

– Диджеит он, действительно, неплохо. На дискотеках все отрываются.

– Есть такое.

Я смело признаюсь в своем невежестве, ведь абсолютно ничего не понимаю в диджеинге. И на уроках музыки я витала в облаках. Наверное, мечтала о Валентине, пока остальные разбирались в нотах и ладах. А Ксюня, очевидно, много знает от брата, и меня вводит в курс дела. Мы болтаем до самого звонка, а потом несемся на уроки стремглав.

На следующей перемене я по инерции вскакиваю с места и несусь в столовую. Только по дороге вспоминаю, что уже ела. Решаю, что просто посижу за компанию. Заодно подсмотрю, чем сегодня будет питаться Слава. От нечего делать в очереди я всовываю наушники в уши и включаю его ТикТок.

В роликах Бархатов танцует, параллельно миксуя на пульте. Энергичная музыка затягивает. Повторяющийся ритм и биты как будто зацикливают тебя в моменте. А движения завораживают. Слава постоянно крутит какие-то тумблеры, передвигает переключатели, скользит пальцами по диску и пританцовывает. Между прочим, пластично.

На школьных дискотеках я еще не встречала парней, которые бы хорошо танцевали. Все как-то дергаются или ломаются, смущаются сильно, предпочитают просто стоять или двигать только руками. Валентин вообще не танцует. Всегда стоит в сторонке. Даже девчонкам в медляках отказывает.

А Слава ничуть не зажат в движениях, легко попадает в такт, весь его корпус подстраивается под музыкальный ритм. Раньше я вообще не обращала внимания на него, как и на все то, что творилось за диджейским пультом. Просто он обычно спрятан где-то поближе к сцене, за кучей оборудования. В темноте и тесноте мне мелкой толком ничего и не увидеть. Наверное, Слава и на дискотеках танцует. Именно так он себя и снимает, скорее всего. Обстановка на фоне плохо различима, но мой мозг уже достраивает знакомые шторы, стены и полы вокруг диджея на видео. А может это специальная студия, не понятно.

В общем, Славины ролики завлекают простотой и динамичностью. Не удивительно, что набирают просмотры. В его ТикТоке много ремиксов на какие-нибудь нестандартные вещи. Например, электро-фольклор: народные песни в современной обработке, да еще с подгонкой под разные жанры. Звучит оригинально или забавно. Когда как.

– Смотри, Барх, она реально твоя фанатка, – раздается за спиной, а следом смех.

Несколько парней во главе с Дегтяревым стоят за мной, навалившись друг на друга, и заглядывают мне через плечо в экран. Я так увлеклась, что даже их не почувствовала. Но только осознаю все, вжимаюсь в витрину столовой и таращу глаза. Сказать ничего не могу.

Господи, частота неловких ситуаций на день моей скромной жизни увеличивается в геометрической прогрессии. Когда все это закончится?

– А то, – Бархатов выходит из толпы, держа кулаки в карманах бомбера, и вскидывает подбородок горделиво. – Я же говорил, что популярен.

Пацаны смеются. Другие ученики в столовой на нас оборачиваются. Даже кассирша улыбается. А я понимаю, что вот-вот появятся Анжелика и Валентин. Опасность близко.

Дегтярев первым успокаивается и переводит на меня любопытный взгляд.

– Бедняжка, ты мазохистка или глухая? Это же без боли слушать невозможно.

– Иди ты! – Бархатов толкает его в плечо и выметает рукой к выходу, а потом смотрит на меня убежденно, и я сразу чувствую себя защищенной. – Не обращай внимания на этих идиотов.

Мне остается только кивнуть. Еще было бы неплохо убежать, чтобы Анжелика нас не застала. Но Славин уверенный взгляд пригвождает меня к витрине. А за ним еще с десяток других, таких же внимательных.

– И вообще, малышка, никому не позволяй сомневаться в своем вкусе, – Бархатов тычет пальцем мне в грудь, не касаясь. – Наоборот, активно убеждай других. Пусть нас становится больше. Чем нас больше, тем мы сильнее. Так что шэрь6 мои посты из телеги.

Мой взгляд мечется к входу – там пока не появилась Анжелика, значит, еще есть шанс смыться по тихой. Я киваю Бархатову и поначалу осторожно обхожу, сама не знаю, чего боюсь, а потом несусь со всех ног к дверям.

– Довел единственную фанатку, – усмехается Дегтярев.

– Кипятком писаться побежала, наверное. Не выдержала счастья, – Бархатова, очевидно, сложно смутить и застыдить.

Гогот парней быстро заглушается, как только я выбегаю в коридор. Тут же натыкаюсь на Анжелику с компанией.

Фух. Пронесло.

– Ты куда? – удивляется Валентин, заглядывая в проем столовой.

– Приспичило, – краснею. – Извините.

И снова срываюсь с места.

– И что, нам теперь в очереди заново стоять? – Анжелика возмущена. – Минуту не подождать было?

– Ну, приспичило человеку. С кем не бывает, – успокаивает ее Валентин.

Мне стыдно перед ним, но я не реагирую. Сердце бьется так тяжело, что и мозг трясется. Все мысли в нем переворачиваются.

Блин, надо поскорее добыть уже всю информацию и перестать так жить. Только как потом быть с Ксюней и Славой?

Глава 9.

После уроков мы собираемся в актовом зале для первой репетиции нового спектакля. Мне редко дают роли, поэтому на репетиции я почти не хожу, обычно сижу в это время в мастерской, с Ксюней или одна, готовлю реквизит и костюмы либо бегаю по блошиным рынкам в поисках нужного.

Гимназия выделяет небольшой бюджет на постановки. Бюджет более чем скромный, поэтому нам с Мариной Антоновной приходится креативить. Я у нее многому научилась за пять лет. Как наносить грим, как шить простые платья и рубахи, как делать что угодно из папье-маше и вообще. В принципе, такая работа руками успокаивает и легко завлекает. Мне грех жаловаться.

Но я радуюсь каждой возможности побыть с Валентином. И когда мне дают роли, не пропускаю ни одной репетиции. А в этот раз я аж главная злодейка. Даже Ксюня не прошла этот кастинг, наверное, она слишком розовощекая и милая для злого привидения.

– Так, первая сцена, действующие лица, выходим, – командует Марина Антоновна.

Она сама выглядит сошедшей с Чеховских страниц героиней. Высокая, плечистая и в очках. Волосы по-монашески прилизаны и собраны в низкий хвост. Платья всегда темных оттенков, длинные, с высокими воротниками и рукавами-манжетами.

В первой сцене меня еще нет. Там Валентин забредает в темный лес со своим верным другом – говорящим псом, которого играет Кузьмин.

Я любуюсь Валентином, всегда, когда есть возможность. Глаз не отрываю. Пока мне не прилетает сообщение в телеграме. От Бархатова. Причем не из публичного канала, а личное.

Это настолько удивительно, что я даже открываю.

«Подготовил сет для осеннего бала. Вся классика в фирменной Барховской обработке. Зацени. Между прочим, тебе первой даю послушать, как самой верной фанатке».

Что? Ты успокоишься когда-нибудь, звезда? Реально, кем он себя мнит?

Но я почему-то послушно достаю наушники и включаю высланные им аудиодорожки.

Хм, а действительно, звучит… интересно. Легко узнается знаменитая мелодия Чайковского из «Щелкунчика». Перезвоны колокольчика в ней заменяют электрические вставки. Да, именно такие, по-другому не описать. Я чувствую их фибрами, даже если не знаю, что это вообще такое. Но пробирает.

– Леерааа! – тянет Марина Антоновна грозно.

Блин! Я что пропустила свой выход?

Неуклюже слезаю с высокого табурета и бросаю на него телефон. От волнения не сразу соображаю, что выйти надо медленно, как положено по сценарию, и буквально вылетаю пулей. За мной раздается грохот, а затем и музыка кричит на весь зал. Наушники остались в моих ушах, а телефон теперь валяется на полу.

Все замирают и следят за каждым моим движением. В глазах Марины Антоновны назревает ярость. Валентин тоже хмурится. А Ксюня, наоборот, сначала удивляется, а потом улыбается. Я несусь обратно к табурету.

Фух. Стекло треснуло, но экран вроде работает. Вытираю пот со лба и тыкаю пальцем на кнопку «play». Музыка не утихает.

Черт!

Я тыкаю еще раз, и еще, потом двумя сразу. Экран не слушается.

– Наушники воткни обратно, – не выдерживает Валентин.

Он уже скрестил руки и угнетает меня взглядом.

Господи, надо же так испортить свой первый значимый выход.

Я делаю, как сказал Валентин, и воспроизведение, наконец, останавливается в самом приложении. Блин, еще и телефон разбила. Мама меня убьет.

Бархатов, зазвездившийся гад!

Ладно, надо брать себя в руки. С телефоном потом разберусь.

Во второй раз я выхожу гораздо медленнее, но понурой. Совсем не выгляжу грозной. Понимаю это по закатывающимся глазам Валентина.

– Так не пойдет, – Марина Антоновна, как дирижер, сжимает в кулаке воздух и пуляет им в меня, распуская ладонь, а я получаю плотное презрение. – Это должно быть жутко. Заново. Как можно неестественнее.

Коростылева с Еловской усмехаются. По Ксюниным глазам видно, что она за меня переживает. Мне становится еще постыднее. Но больше всего добивает укоряющий взгляд Валентина. Он время репетиций впустую тратить не любит.

Все сцены я кое-как вытягиваю. Утешаю себя тем, что это первая репетиция. Еще есть возможность наверстать. Буду заниматься дома перед зеркалом, как посоветовала Марина Антоновна. Она сердится на меня, поэтому не смотрит. За ней постепенно уходят остальные.

Мы с Валентином последними остаемся на сцене. Внизу копошатся некоторые. Среди прочих вижу Ксюню. Она мнется на месте.

Валентин поворачивает ко мне лицо. Я не могу сдержать улыбку, хотя, наверное, выгляжу по-дурацки. Хочу вложить в этот взгляд всю гамму эмоций, которые испытываю: стыд, сожаление, восторг.

– Ты сильно зажата, – говорит он, двигаясь ко мне по прямой.

Я от неожиданности даже отступаю на шаг. Только потом останавливаюсь.

– Оттого движения, которые должны выглядеть устрашающе ломанными, кажутся неуклюжими.

Мне нравится, как он выражается. Так… профессионально, что ли. Я внимаю.

Валентин подходит совсем близко и встает всего в шаге от меня. И смотрит прямо в глаза. Таким серьезным взглядом. Господи, как трепыхается сердце.

Угомонись! Ксюня ведь следит за нами.

Не выдерживаю и опускаю голову.

– Наверное, ты слишком добрая для злого духа, – он улыбается.

Блин, я таю, как мороженое. Сейчас как растекусь по сцене белой жижей.

– Знаешь, мне помогает вжиться в роль какая-нибудь соответствующая эмоция, – Валентин закусывает губу и складывает руки на груди. – Например, я специально вспоминал кошмары, которые меня пугали в детстве, чтобы воспроизвести страх. Это дает запал.

О боже, он опять смотрит на меня. Уши горят. Коленки подкашиваются.

– Тебе, возможно, надо вспомнить что-то несправедливое, на что ты злилась. И эту злость вылить на сцене.

На что я злилась? Хм. На Бархатова, однозначно. До сих пор злюсь. И на Анжелику. Они так усложнили мою жизнь…

Да, думаю, в следующий раз я воспользуюсь этим советом рационально. Буду проклинать обоих до седьмого колена. И вылью все на сцену.