Читать онлайн Неупокоенный бесплатно

Часть 1 Пролог Хроники. 1

ПРОЛОГ

– Анни.

Он взял ее за локоть, но она выдернула руку и бросила взгляд на часы, стоящие на столике. Четверть третьего утра.

– Анни, пожалуйста.

Сквозь открытое окно доносились звуки: ревели турбины самолетов, визжали покрышки военной техники – под вой стартовых сирен заканчивалась эвакуация.

– Анни, родная, прошу тебя…

С разбитым пистолетом в руках, с лицом, почерневшим от дыма и гари, в сапогах, покрытых коркой спекшейся крови и пыли, он тряс ее за плечо. Его взгляд был прикован к ее лицу – живым глазам, маленькой ямочке на подбородке, к морщинке на переносице, так легко выдающей ее чувства – но он не видел, не понимал, что она не хочет его слушать.

– Ты же моя жена, Анни! – воскликнул он. – Как ты можешь так поступать?

Этот вопрос застал ее врасплох. Но это быстро прошло, когда она поняла, что муж находится на грани нервного срыва.

– Дэниел, дорогой, – произнесла Анни. – Я люблю тебя, и поэтому мы немедленно уезжаем отсюда.

Она открыла ящик комода и нервно принялась перебирать в нем вещи, складывая некоторые из них в чемодан. Электричество пропало с первыми взрывами. Собираться приходилось в полутьме.

– Я никуда отсюда не поеду, – он снова схватил ее за руку. – Оставь свою сумку. Нам нужно вернуться в город. Раненым необходима помощь.

Она тяжело вздохнула, как человек, собирающийся поднять тяжелый груз, и сердце в груди Дэниела внезапно забилось, как птица в клетке. Ему стало страшно, что она сейчас вдруг повернется и уйдет, оставив его одного, скроется за углом и он никогда не увидит ее. А когда она заговорила, ее голос был жестким и решительным.

– Нет, Дэниел, мы уедем отсюда, – произнесла она. – По радио сказали, что города больше нет. Благодари Господа, что мы живем в пригороде. Но ветер дует с северо-запада, и скоро это доберется и до нас.

– Нет никакой опасности, Анни. Это всё слухи. Здесь безопасно.

Он улыбнулся – и это была улыбка помешенного.

– Да что ты такое говоришь, – сама того не желая, крикнула она. – Нет у нас больше ни города, не страны! Ничего больше нет. Все заражено. Наш дом чудом уцелел. Я благодарю за это Бога, а не военных. Но каждая минута, проведенная здесь, убивает нас.

– Черт возьми, посмотри на меня, Анни! Ты должна просто поверить мне, слышишь? Мы! В! Безопасности!

Она сделала рукой жест, будто отмахнулась от назойливой мухи.

– И куда ты поедешь? – спросил он слегка дрожащим голосом.

– В Бельгию.

Дэниел заскрежетал зубами от злости.

– К нему?

– Да, – едва заметно кивнула она.

С сыном Дэниел не виделся пять лет. С тех пор, как тот, не спросясь отца, вдруг бросил институт.

– Ладно, – сказал он жене, когда она однажды осторожно сообщила ему эту новость. – Бездари мне в доме не нужны.

И – все. Больше ни слова. Вычеркнул из своего сердца. Прекратил с ним всякое общение, пресекал всякое упоминание. Не мог простить такой обиды: не за баранкой виделось ему будущее сына. Круглый отличник, в институте – в десятке лучших – ему ли не учиться? Ему ли не закончить институт?

Но всегда, во всем на неё походил, на свою мать – легкой походкой, характером, светлыми пушистыми волосами. И упрямость он тоже унаследовал от нее.

Дэниел отступил от жены. Его руки безвольно опустились.

– Как ты можешь, – сказал он дрожащим голосом, – бежать из страны, когда она нуждается в нас больше всего!

– Страны! Да нет больше никакой страны, Дэниел! Всё уничтожено.

– Начнем все заново, – твердо сказал он.

– Перестань, Дэниел…

– Нет, ты…

– Замолчи!

– Я там был, я только что оттуда. И я еще жив. Почему ты не веришь мне?

– Боже, Дэниел, – воскликнула она, – ты всегда был фанатиком, но я терпела это потому, что любила тебя. Терпела, когда ты вечно пропадал на службе. Терпела, когда ты выгнал нашего единственного сына из дома только потому, что он не захотел стать таким же чокнутым фанатиком, как его отец. Я была терпелива, но ты переходишь границы. Ты всегда думал только о себе, Дэниел.

Выражение его лица изменилось. Губы подрагивали от гнева, глаза метали искры.

– Ты вышла замуж за солдата, и всегда знала, каким идеалам я предан. И я не отступлюсь от них.

– Даже ради меня и сына?

Он медленно кивнул.

– У нас сегодня годовщина свадьбы, Дэниел. Я приготовила тебе подарок. Он в спальне. Но ты, конечно, забыл. Если бы ты помнил, то попросил бы отгул, а не стоял передо мной весь в крови…

Она закрыла лицо руками и заплакала, но быстро успокоилась.

– Наверное, есть и моя вина в том, что ты ценишь проклятый кусок земли больше, чем семью. Но видит Бог, Дэниел, я старалась.

С улицы донеслись три длинных гудка. Больше она не могла медлить. Она застегнула чемодан и накинула на плечи пальто. И все-таки на пороге обернулась, до последнего надеясь, что он последует за ней, но он остался стоять там, где стоял. Выражение его лица не изменилось – оно было, как и прежде, неуступчивое и гневное. Дэниел верил, что нет выше идеи, чем пожертвовать собственной жизнью, отстаивая Отечество, и ничто не могло заставить его сдвинуться с места.

Тогда она бросила на мужа прощальный, преисполненный жалости взгляд.

– Желаю хорошо провести время и умереть без особых мучений, – услышал он ее прощальные слова перед тем, как захлопнулась дверь.

Пол поплыл у него под ногами, и, чтобы удержать равновесие, он ухватился руками за край стола, но не устоял на ногах и обессиленно опустился на кровать.

Через пол часа силы вернулись к нему, и он приступил к сборам. Он взял с собой совсем немного – две смены белья и пакет с едой, револьвер и две сотни патронов. Это был хороший револьвер бельгийского производства, стоящий не менее пятисот долларов.. Все это Дэниел сложил в дорожную сумку, найденную в ванной. После недолгих раздумий он прошел в спальню и взял с прикроватного столика продолговатый предмет в яркой упаковке.

В темноте ночи ярко светились фары старенького «шевроле».

"Вы получаете то, что занимает ваши мысли.

Хотелось бы вам того или нет, ваши мысли

служат приглашением."

ХРОНИКИ

Выдержка из журналистского расследования ведущего корреспондента Хосе Карлоса бегущей строки «ЛорикФарм» «Что вы на это скажете?». Интервью с врачом-эпидемиологом и политиком, первым заместителем председателя комитета по образованию и науке Асомовым Николаем Александровичем.

В Хэлдонском научном центре врач-эпидемиолог НПО «Arbas» Николай Асомов начинает свой день: выходит из кампуса, где он живет, и направляется на работу; минует проходную и оказывается в лабораторном корпусе. Асомов занимается разработкой вакцины «Marbas».

«Я понял, что это не обычная болезнь, как только приступил к исследованиям. – рассказывает мне Асомов, На тот момент я уже понимал, что все очень серьезно. Следующие 321 день я провел в лаборатории при «Arbas»».

«Микроб, запускающий развитие Marbas, или по-простому вдовы, обнаружить практически невозможно. Я провел сотни исследований на добровольцах, прежде чем вывел алгоритм действий. Благодаря этому алгоритму удалось получить ужасающие результаты. Девяносто девять процентов из ста были инфицированы».

«Я за это время общался с очень многими людьми. Мне мало кто верил, хотя факты были, как говорится, на лицо. В это действительно непросто поверить», – говорит Латыпов. – «Инфицированный не чувствует себя больным. Он совершенно здоров, хотя, несомненно, является переносчиком Marbas».

«Споры о происхождении вируса продолжаются. В числе наиболее распространенных версий такого рода – утверждения, что вирус является биологическим оружием, примененным в Последней войне с целью сокращения населения. Действительно, временный интервал между применением «грязных бомб» и появлением вдовы очень мал. По предварительным подсчетам он составляет пять-шесть месяцев. Приняв во внимание этот факт, мы потратили немало сил на исследование Пустоши. Исследования еще не завершены, но, исходя из имеющихся данных, на данный момент я могу сказать следующее: вдова с войной не связана».

«Вы спрашиваете, в чем главная угроза вдовы?» – доктор хмурит брови. – Тут следует вспомнить о демографическом кризисе и ускоренном старении молодого населения».

«Да. Эти два факта неразрывно связаны между собой. Пока не будет изобретена вакцина, человечеству грозит вымирание. Бесплодие – это первый удар, который уже нанесла вдова одной трети населения Земли. Второй – сокращение продолжительности жизни взрослого населения до 20-25 лет в самом ближайшем будущем».

«Как мы обнаружили эту взаимосвязь? – доктор грустно смеется и поправляет очки. – Вдова коварна и непредсказуема. Мутагенные процессы у детей, рожденных от инфицированных, уже запущены.»

«Больше всего мы опасаемся возможных мутаций вируса. Исследования вдовы, как отдельного вида микробактерии, еще не завершены, но, несмотря на это, восемь месяцев назад мы приступили к разработке вакцины. Мы делаем все, что в наших силах. Большего я пока сказать не могу».

1

Несмотря на худобу, пёс был силен и велик. Он первым взобрался по каменистой гряде и стал ждать. Вскоре до него донеслись звуки шагов. Он вильнул хвостом и заскулил от нетерпения.

– Здесь я, Джек, – сказал Дэниел.

В темноте было трудно различить очертания собаки, однако он знал, что она фыркает от удовольствия при звуках его голоса. Собака вынырнула из темноты и прильнула к его ногам. Они осторожно двинулись к краю выступа. Внизу в сумерках раскинулись руины огромного города. Холодный ветер дул над пустыней, стонал среди руин и расплескивал пепел.

Но не город занимал Дэниела. Он смотрел в беззвездное небо: там, с востока на запад, плыла неспешно тускло-голубая точка. Она парила над мегаполисом, купалась в электромагнитных излучениях Солнца – и ничто не двигалось, не происходило. Но Дэниел продолжал стоять под пронзительным ветром. Четыре минуты – и она исчезнет. Он знал об этом совершенно точно, так как последние десять ночей следил за ней с секундомером в руках, как знал и то, что в миг исчезновения приходят тени. Дэниел судорожно вздохнул, борясь с раздражением. Если бы они хоть раз задержались чуть дольше, а не бежали от него…!

Время вышло. Он развернулся и по узкой тропинке спустился с гряды под навес сухих деревьев, которые когда-то были садом: на кривых, узловатых ветвях кое-где сохранились крохотные иссохшие яблоки, от прикосновения рассыпавшиеся в труху. Пёс бежал впереди. Через пару метров он ощетинился и зарычал. Не спуская глаз с хозяина, в то же время, сделал несколько медленных, осторожных шагов в сторону чащи.

– Почуял, – пробормотал Дэниел. Широкая ладонь сомкнулась на рукояти револьвера, палец нашарил спусковой крючок.

Джек повернулся и молча бросился вперед. Дэниел старался не отставать от него, хоть идти было сложно – тропинки там не было, землю покрывал тонкий слой пепла. Дэниел пригнулся, обошел дерево, которое много лет назад вырвало с корнем во время бури. Изредка слышалось тяжелое дыхание Джека, переходившее в рычание.

Ветер по-прежнему завывал в округе, слышался шум воды, напоминающий звон серебряных колокольчиков. Близость реки означала, что они отдалились от дома на пять – шесть миль. Это неверный путь, подумал Дэниел. Тени никогда не заходят так далеко. Он призывно свистнул, и через пару минут Джек прижался к его ногам, виновато поскуливая.

– Ничего, Джек, – успокоил его мужчина. – В следующий раз…

Он повернулся и пошел в обратную сторону, минул заросли, выбрался к своему жилищу, опустился на ступени крыльца и уронил руки на колени. Джек тщательно обследовал территорию около дома, по-прежнему ожидая, что ему грозит опасность. Потом с ворчанием улёгся у ног хозяина, не переставая следить за всем, что происходило вокруг, и готовясь каждую минуту вскочить с места и вступить в бой с теми ужасами, которые, как ему казалось, таились ночами в округе. Дэниел ласково заговорил с ним и начал гладить по голове.

Псу недавно исполнилось ровно пятнадцать лет.

Столько же лет Дэниел служил своей стране. Его награждали медалями. Он встречался с президентами и давал им советы; в некоторых случаях его советами даже пользовались.

Но война всё перечеркнула – огромные территории стали непригодны для жизни; опустошена и безлюдна была Родина Дэниела; начисто разорён, превращен в огромное пепелище Город – сердце Родины.

Новая жизнь была сложной. Но жить как-то надо было. Начал кое-как жить. Обстроился, обзавелся вещами, попытался даже пахать землю, но она не родила – не хватало солнца. Голод и холод надеялся перетерпеть, и перетерпел. Не справился только с полным неведением.

Однажды не выдержав, он вышел за пределы города и прошагал около семидесяти миль, придерживаясь северо-западной границы центрального района страны. Ветер вольно гулял по огромному кладбищу, называющемуся Родина. Там были обгоревшие стены городов, пепел на местах поселков, кресты и кости в засохшей траве у дорог. Выбившийся из сил, Дэниел ни с чем вернулся в Город. Еще неделю он без сил лежал, вытянувшись, на кровати, положив на грудь большие руки, ладонь на ладонь. Его худое лицо с крепко зажмуренными глазами, с резко проступавшими морщинами, было, как у человека, преодолевающего боль.

Потом пришли сны. Они напоминали ему о прежней жизни и Анни. Думая о жене, он чувствовал отвращение. Но чаще – нежность. Тогда, снедаемый тоской, он вынимал из ящика стола старенький альбом с фотографиями, садился возле пышущей жаром печки и пересматривал выцветшие фотокарточки. Он желал маленькой светловолосой женщине счастья. Так прошли первые пять лет.

Но годы шли. Снедаемый одиночеством и бессилием, он обозлился.

Когда-то Дэниел верил в людей. Надеялся, что рано или поздно они вернутся на Родину, чтобы заново отстроить её. Но не было вокруг ничего, кроме завывания ветра и развалин. И Дэниел озлобился.

– Чертовы трусы они все, вот кто, – мотал он волосатой головой. – Чего боятся? Заразы? Но ведь я-то всё еще жив! Значит, нет никакой заразы в воздухе. Вот и получается…

Дэниел начинал грязно ругаться, с отвращением повторять: «трусы»; ребром ладони бить по столу, стене или бедру, надеясь, что отпустит злось, но она не отпускала, и тогда Джек, который долго и терпеливо следил за хозяином ясными карими глазами, начинал ворчливо рычать. Дэниел пристыженно смолкал и уходил пить чай.

– Да, я сержусь, – негромко оправдывался он, обдирая бумагу с побелевшей от старости шоколадной плитки. – А как иначе? Что мне, в пятки целовевать тех, для кого Родина – пустой звук? Хоть зарычись, зверюга, всё равно буду злиться. И не прощу уже теперь, даже если придут, даже…

Чувствуя неладное, пёс снова начинал ворчать, а Дэниел смотрел на него с укоризной и упрямо повторял:

– Вот увидишь. Всё равно не прощу.

И не простил.

В тот день – день первой встречи с тенями – Дэниелу с самого утра было как-то не по себе. Он тащил тележку по улице, но увидев на дороге старый высохший клен, не задумываясь, лег рядом, решив полежать и передохнуть. Болела голова: было трудно повернуть шею.

Где-то неподалеку журчала вода. Звук ее манил и успокаивал одновременно. Через минуту он встанет, умоется и вдоволь напьется. Через минуту.

Он уснул и проснулся только глубокой ночью. Ему снился кошмар. Когда он открыл глаза, то обомлел от ужаса. Всего в паре шагов от него возвышались четыре фигуры. В затемненных стеклах масок-респираторов плясали отблески звездного сияния. Он моргнул – и они пропали.

Сначала Дэниел подумал, что ему показалось, но что-то неуловимое – ничего явного, конкретного, но какая-то мелочь – вызывало у него беспокойство.

Спустя три дня он проснулся среди ночи и сел в постели.

Джек рычал и скреб лапами дверь.

– Цыц! – прикрикнул на него Дэниел.

Пёс поднял голову, а затем снова принялся лаять и царапать дверь. Дэниел протер глаза, провел рукой по спутанным, давно не стриженным волосам. Потом снова лег и натянул на голову одеяло.

Но разве уснешь под такой шум?

– Ну что с тобой? – сердито спросил он собаку.

Джек перестал рычать, уселся и стал смотреть, как хозяин встает с постели. Дэниел прошел к стулу, на котором была свалена одежда и принялся одеваться. Он заправил рубашку в брюки и босиком прошел на кухню. Из окна лился лунный свет.

Хотелось есть.

Он подошел к шкафу и заглянул в него. Пусто. Небольшая тарелка со скисшей фасолью и кастрюлька с овсянкой… ничего, что он мог бы поесть. На нижней полке лежали три старые сморщенные картофелины, такие крошечные, что не могли бы насытить даже пигмея. Дэниелу расхотелось есть.

Закрыв дверцу, он подошел печи, закинул дрова, поджег и поставил кофе. Ожидая, пока вода закипит, присел на краешек табуретки, слегка поеживаясь от утренней свежести. Взгляд его перекинулся на шахматную доску, которая стояла на подоконнике. Он передвинул даму и объявил белому коню шах. Потом снова зарычал Джек.

– Ладно, пошли! – сказал он Джеку. – И что тебя так беспокоит?

"Может быть, крыса, – подумал он. – Дом постепенно разрушается".

Он открыл дверь и вышел на крыльцо, чтобы узнать, что случилось, но остановился на нижней ступени и, чтобы не упасть, оперся на перила. От леса по примятой траве в разные стороны тянулись три цепочки следов.

Несколько дней Дэниел высматривал их, проверял округу, но ничего не обнаружил. Он решил, что его услышали, а потом снова увидел следы. Стройной цепочкой они вели к окну и там прерывались.

Кто они? Почему следят за ним? Чего же они хотят? Почему не уберутся восвояси или не перейдут к прямому контакту? Может быть, они изучают, как он сумел выжить в зоне взрыва. Или изучают его быт. Но для этого, подумал он, хватило бы и нескольких дней.

В любом случае, Дэниел не хотел никого ни видеть, ни слышать. Он был зол и полон решимости.

– Это моя территория, – громко сказал он. – На правах хозяина я убью каждого, кто сюда сунется.

Он смазал револьвер машинным маслом, зарядил барабан и начал их выслеживать.

Дэниел прозвал их тенями.

Иногда он представлял, как большая сильная машина несёт людей через разоренные земли, мимо разрушенных зданий, по дну иссохших рек и вычеренным полям, а высоко в небе над машиной бесшумно парит беспилотный аппарат. Всё это для того, чтобы понаблюдать за ним, полкковником Дэниелом Леруа.

Но людям в машине, конечно, не по себе. Дома им нравится куда больше. И, где бы ни существовал этот дом – на другом конце земли, или, может, чуть ближе – утром они заберутся в автомобиль, и на огромной скорости тот преодолеет мертвые земли, чтобы тени, попивая за семейным столом горячий чай, травить байки об одиноком полковнике, живущем на границе между жизнью и смертью.

Люди – тени приходили по ночам.

Ночь была холодная. С северо-востока ползли тяжелые тучи. Первые хлопья пепла закружили в воздухе, подхваченные воздушными потоками. Значит, скоро снова начнется буря, подумал Дэниел. Тучи пепла поднимутся на огромную высоту и полностью скроют небо, землю и город.

Но больше всего ему не нравилось то, что запасы еды подходили к концу. Пять дней назад на окраине города он наткнулся на супермаркет и рядом с мясным отделом в автомате нашел окаменевший от времени окорок. Под жесткой коркой обнаружилось темно-красное соленое мясо. В тот же вечер Дэниел поджарил над костром толстые куски окорока и добавил их в банку тушеных бобов. Остатки окорока должно было хватить им всего на пару дней. А дальше?

Он все поглаживал собаку, как вдруг почувствовал, что шерсть под его рукой встала дыбом. Ворчание пса переросло в грозное рычание. В одно мгновение пёс вскочил и бросился в сторону леса. Дэниел не медлил ни секунды.

С револьвером наперевес он бросился за ним, но, пробежав не больше ста шагов, остановился. В иссохшей траве явно проступали следы. Совсем недавно кто-то стоял здесь и наблюдал за ним. Это привело его в исступление. Он перевел взгляд на револьвер и заметил, как крепко его руки сжимают оружие. Белые, онемевшие пальцы буквально вцепились в гладкое коричневое дерево.

И в этот самый миг он услышал позади шорох.

То, что Дэниел сделал в следующий момент, он сделал не раздумывая, импульсивно. Вскинул револьвер, развернулся и, не целясь, выстрелил. Тишину разорвал визг раненого зверя.

В кустах что-то дернулось. Хвост. Хвост Джека. Дэниел медленно приблизился к зарослям и раздвинул ветви.

Джек лежал на боку. Глаза у него были закрыты, но, когда хозяин наклонился над ним, он приподнял веки, силясь взглянуть вверх, и чуть шевельнул хвостом. Шерсть на спине у Джека промокла и потемнела от крови. В ответ на эту ласку пёс тихонько зарычал. Но рычание прозвучало чуть слышно и сейчас же оборвалось. Веки Джека дрогнули и закрылись, всё тело как-то сразу обмякло, и он вытянулся на земле.

Дэниел взял пса на руки и побежал к дому. Толкнув плечом дверь, вбежал в гостиную и положил его на диван. Затем, сняв с крючка в прихожей керосиновую лампу, поджег фитиль и поставил на середину стола. В слабом свете он, наконец, смог как следует рассмотреть кровоточащую рану на животе собаки. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что с минуты на минуту все будет кончено. Дэниел был совершенно бессилен чем-нибудь помочь.

Я должен что-то делать, подумал он, иначе сойду с ума.

Было где-то четверть восьмого, когда Дэниел добрался до города. Он поднялся по истертым каменным ступенькам на террасу полуразрушенного здания, вынул из трехколесной тачки лопату и принялся копать. Он трудился до самого вечера. Несколько раз ему казалось, что его кто-то преследует. Однако, когда он оглядывался и пытался увидеть преследующего, перед ним была только пустая дорога.

Его рубашка от пота прилипла к спине, на ладонях саднили мозоли, когда он наткнулся на мумифицированное тело: кожа потрескалась и порвалась на стыках костей сморщенного и изможденного лица мученика, сухие сухожилия были перекручены как проволока. Дэниел отбросил лопату в сторону и осторожно положил мертвеца в тачку. Всем телом налегая на нее, он потащил ее вверх по склону. Несколько раз тележка застревала, и тогда он, одной рукой таща ее за собой и размахивая для равновесия другой, прокладывал дорогу в другом направлении. Время от времени он опирался на тележку, чтобы отдышаться.

Скоро потянуло холодом. Дэниел ускорил шаг и через пару миль вышел к берегу реки. В воздухе висела пелена серой водяной пыли. Молочная пена накатывала на гальку. Не останавливаясь, он затащил тележку в воду.

Расчет Дэниела был безжалостно прост: у него нет времени, что копать могилы, и вода поможет ему схоронить безымянные кости. Когда люди вернутся в город, им не придется столкнуться с этим кошмаром. Им будет легче, чем мне – так размышлял он поначалу, пока верил, что жители города вернутся.

Дэниел выбрался на берег и устало опустился на гальку. Совсем скоро, подумал он, я принесу сюда своего единственного друга. Он хотел подняться и двинуться в обратный путь, но остался сидеть на месте. Джек умер, теперь поздно, он прекрасно понимал это. В душе его поселилось гнетущее отчаяние.

Он оказался трусом. Не смог наблюдать, как его собака умирает, не смог заставить себя прикоснуться к ее телу. Вероятно, он даже никогда не вернется в свой дом, и придется все начинать сначала.

Ты трус, трус, трус.

Грубо, но верно. Ему хотелось сейчас поделиться с кем-нибудь переживаниями, но единственным собеседником была река.

Дэниел снял ботинки и вытянул ноги. Холодные волны омыли ступни. Он вздрогнул от холода.

Сколько Дэниел себя помнил, его всегда боялся воды. Боялся оказаться на глубине, не имея под ногами твердой почвы. Зеркальная гладь воспринималась им как нечто вызывающее опасения, и в голову лезли мысли о том, что под ней вскрывается нечто необъяснимо ужасное и смертельно опасное.

За эти годы что только он не делал, к кому только не обращался, чтобы избавиться от этой изнуряющей болезни. Но, в лучшем случае, отпускало только на некоторое время. А тут – сам вылечился. И чем? Войной.

Дэниел не заметил, как уснул прямо на земле. Ему приснился сон: он стоял перед неподвижной толпой, от которой его отделяла пропасть, и беззвучно кричал.

Спустя некоторое время его разбудил какой-то звук. Дэниел взглянул на часы. Половина третьего. Встревоженный, он долго вглядывался в темноту, но звук больше не повторился. Да и был ли он вообще?

– Кто здесь? – на всякий случай окликнул он, и звук собственного голоса испугал его. Дэниел принялся искать на поясе револьвер, обливаясь холодным потом при мысли, что не найдет его. Почувствовав рукой холодную металлическую рукоятку, он мигом взвел курок.

– Кто здесь?

В кармане у него был фонарик, но он не решался воспользоваться им. Почему?.. А хочет ли он на самом деле видеть, кто там?

И он просто лежал, еле двигаясь вслушиваясь в тишину и ожидая, пока разбудивший его звук повторится снова, но вскоре задремал.

Звук повторился. Внезапно, вздрогнув, Дэниел широко раскрыл глаза, чувствуя, как похолодели его конечности. Ох, если бы небо не было затянуто облаками, луна, почти полная, осветила бы ему…

Нет, он не хочет ничего видеть. Он совершенно не хочет ничего видеть. Не двигаясь с места и затаив дыхание, Дэниел услышал совсем рядом с собой легкие шаги.

Он догадался, что скрывает тьма. В душе всколыхнулась прежняя злость. Не открывая глаз, он сказал:

– Это вы во всем виноваты. Убирайтесь.

На правом запястье у Дэниела были часы. Он слышах их размеренное тиканье. И – больше ничего. Никто не посмел к нему подойти; не нарушил его границ; не потревожил его.

Потом тиканье заглушил дождь, со всхлипами, со стонами забарабанивший в рамы. Дождь? Десять лет земля сохла; хранила память об усопших. Только пепел сыпал из темных мрачных туч.

Дэниел подошел к левому окошку, уткнулся лбом в холодное мутное стекло. Ветер гнал пыль по дороге, и в сумерках она напоминала полупрозрачный занавес, за которым город превратился в сероватый город-призрак. С каждой секундой он забирал всё сильней, и скоро завывание его перекрыло все прочие звуки. В стекло застучали крупные серые мушки.

Нет, не дождь омывал землю. Начиналась буря. Темный грозовой фронт занянул все небо. К верхушке фронт расширялся, сужаясь к основанию. Зрелище это напоминало воронку, не касающуюся основанием пыли. Внутри воронки что-то безудержно пульсировало, выплескивая к небу все новые клубы черных туч.

В миле от аптеки виднелось здание – длинное здание синего цвета с металлической крышей. Здание задрожало и завибрировало. Дэниел увидел только, как ужасный смерч взвился в небо, будто втягивая в себя это здание, и затем крыша раскололась надвое. Одна половина упала на землю, другая, подхваченная порывом ветра, устремилась в небеса.

Дэниел испугался. Нет, это была не обычная буря, к которым он привык. Надвигалось торнадо. И, судя по черноте, которая расплескалась всего в паре миль от него – он в самом эпицентре. Он отшатнулся от окна и в панике огляделся. Единсвенным укрытием было складское подвальное помещение.

Сбегая вниз по ступенькам вниз, в подвал, он ощутил вдруг странную, тревожную вибрацию. То, что он ощущал сейчас, было почти звучащим. Будто в центре его мозга раздался громкий вопль. Потом, он увидел то, что невозможно забыть до конца своих дней: аптека под натиском стихии затрещала, крыша взмыла в небо, и в помещении закрутился черный смерч-торнадо в миниатюре, и от вибрации закладывало в ушах. Вибрация под ногами Дэниела усилилась; казалось, даже воздух вокруг его лица начал дрожать и колебаться.

Позже он не мог поверить своим часам, говорящим, что он провел в подвале каких-то пятнадцать минут, – хотя логика, безусловно, подсказывала, что раз часы идут, значит, они не врут. Никогда прежде Дэниел не ощущал так остро субъективность, пластичность времени. Казалось, он провели в темноте час, два, три… Внезапно Дэниел начал осознавать, что он в подвале не один. Здесь были еще трупы. «Может быть, какой-то бедняга додумался спряться здесь, – подумал Дэниел, – но умер от ран…» Потом Дэниел почувствовал, что дело не в трупах. В подвале был еще кто-то, кто-то живой, и Дэниел всем своим существом понял вдруг, кто это.

Тени людей, преследовавшие его много лет; люди, чьи образы мерещились ему во тьме.

Откуда-то… из левого или правого угла… они наблюдали за ним. И ждали. В нужный момент они коснутся его и… что? Он сойдет с ума от страха. Именно так. Они видят его. Дэниел был уверен, что они видят его. Их глаза могут видеть в темноте не хуже кошачьих – или глаз вампиров и оборотней, как в этих дурацкий фильмах.

Сперва Дэниел различал, где фантазия, а где реальность, но время шло, и ему все больше казалось, что фантазия и есть реальность. Ему чудилось, что они дышат ему в спину. Страх сжал его сердце. Нет, это невыносимо, и лучше так, чем…

Дэниел сделал шаг вперед и распахнул дверь. Подвал залил поток белого света, такого яркого, что Дэниел инстинктивно прикрыл глаза рукой. Постепенно глаза его привыкали к свету.

Дэниелу показалось, что, когда он спускался, свет был не таким ярким, и он сразу понял, почему. Вместо унесенной крыши над его головой зияло небо. Ничем не покрытые стены аптеки напоминали скелет ископаемого животного, внутри которого он стоял.

Сначала он быстро поднимался по ступеням, потом замедлил ход и обернулся. Там, из-под ступенек, выглядывала какая-то тень, имевшая руки. Эти руки вытянутыми указательными пальцами указывали на кучку крысиных костей в углу.

Дэниел подумал о том, что незнакомца следует похоронить, осталось только найти тележку, и, оторвав, наконец, взгляд от подвала, он выбрался на поверхность, огляделся – и его сердце в груди вдруг отчаянно забилось.

На противоположной стороне улицы стоял Джек.

Лапы пса дрожали от напряжения, с розового языка капала зеленоватая слюна.

Дэниел вскрикнул, в ответ Джек завыл.

– Это по-настоящему, – уверил себя Дэниел.

Он приказал себе не плакать. Он ненавидел плачущих мужчин. Дэниел, все еще не веря своим глазам, подошел к нему и поднял его на руки. Джек лизнул его в щеку.

Пока Дэниел нес его домой, он продолжал тихо говорить. Никто не причинит ему зла. Никто не ударит его. Никто не бросит его. Пёс затих, глядя в небо.

Он положил собаку на кровать и лег рядом, все поглаживая ее по загривку, и пролежал так около часа. Его преследовали самые разнообразные мысли и догадки. Но не осталось людей, с которыми он мог бы их обсудить.

Противоположная стена комнаты от пола до потолка заставленной полками, книгами, журналами, его дневниками и открытками, которые Дэниел нашел в чудом уцелевшей книжной лавке. Выбрав одну из них, он прошел к столу и, покопавшись в ящике стола, достал карандаш. На обратной стороне открытки он написал: «Дорогая Анни…».

Он попытался вычленить мысль – а что именно он ей напишет сегодня? На протяжении последних десяти лет он оставлял для нее послания, которые аккуратно складывал на полку, и теперь он мог вытащить из длинного ряда стоящих на полках открыток тот самый и вновь пережить памятный день. Хотя он ни разу этого не сделал. Странно, отчего-то у него никогда не хватает времени, или кажется, что не хватает на то, чтобы перелистать хоть что-то из написанного за долгие годы. Написанного для нее на открытках, которые никогда не попадут в руки адресату.

В конце концов, Дэниел открыл глаза и написал: «Я считал, что потерял своего друга, но Джек жив». Затем он вернул открытку на полку, встал и подошел к окну. Звук шагов отдавался в помещении глухим эхом. Он взглянул на часы и увидел, что уже за полночь. Облака разошлись, и ночь стояла тихая, лунная. Впрочем, здесь всегда будет спокойно, подумал он. Обитатели планеты в порыве войны пустили в ход свое чудовищное оружие. Оно отравило воду и почву, небо затянуло радиоактивными осадками, который падает, падает на землю, и уже не видно этому конца. Так говорили по радио, пока не пропал сигнал.

Посмотрев на часы, Дэниел понял, что звезда вот-вот появится на горизонте. И он почувствовал в себе смутное, неосознанное стремление что-то делать – мерить дом шагами, словно зверь в клетке, кричать, или… Или…

Он протянул руку и взял со стола револьвер. Торопливо выдвинул ящик, где хранились патроны, вытащил коробку и положил в карман. Надел пальто и направился к двери. Джек тут же вскочил и затрусил за ним. Он прекрасно знал, по какому пути последует хозяин и побежал в сторону зарослей, но, не услышав позади шагов, развернулся и потрусил обратно. А Дэниел, постояв с секунду, точно в нерешительности, сел на крыльцо. Он еще раз посмотрел на часы: ровно два. Тогда он встал, достал револьвер, патроны из кармана и бросил на землю.

Затем отвел Джека в сарай, закрыл дверь, а сам вернулся в дом. Сердце его отчаянно колотилось в груди: оно как будто чего-то ждало и с каждым толчком отсчитывало время до события, которое должно вот-вот случиться. Он с удивлением почувствовал, как потеплело у него на душе, словно что-то до сих пор было не так, а теперь все встало на свои места; словно он искал что-то давно потерянное и вдруг нашел.

А все-таки – какое мальчишество!

Дэниел тихо рассмеялся. Но тут до его слуха донесся какой-то звук.

Дэниел с ужасом понял, что в дверь стучат.

2

2

Тем временем, в трех тысячах миль от города, вдоль южной границы мертвой страны, днем раньше мчал на всех порах двухприцепный грузовик компании «Даймлер экспресс». Он мчал без остановок около четырех дней, и на пятый остановился на северной окраине Нэтфорта на парковке кафе «Каса-Браге». Лэджеру это местечко нравилось гораздо больше, чем все остальные, где он останавливался в продолжительных рейсах. Нравилось потому, что все здесь относились к нему с уважением.

Как всегда, вечером здесь было полно завсегдатаев. За стойкой сидел Норман Брют, в прошлом работавший на кондитерской фабрике. За столиком ели спагетти Генри Кармишель и Стью Редмен. Они до сих пор работали на лодочном заводе, но были теперь заняты не более тридцати часов в неделю. Рядом тянул пиво автомеханик Виктор Коберрон в серой рубашке и ковбойской шляпе. Он был еще одним членом этой компании.

Все эти люди были давними знакомыми Лэджера. Он знал, что сейчас им приходится непросто. Всего пять лет назад в городе было два промышленных предприятия – кондитерская фабрика и завод, производящий моторы для прогулочных лодок. Теперь кондитерская фабрика была закрыта, завод ожидала та же участь. Это были тяжелые времена для Нэтфорта.

– Привет, Лэдж. – поздоровался Норман. – Ты как всегда минута в минуту. Ехал всю ночь?

– Да, – ответил он. – Ехал и ни о чем не думал. Лучшего занятия человек еще не придумал.

– Никак, не пустой?

– Со мной по-другому не бывает, – Лэджер повел рукой в сторону стоянки, на которой стоял грузовик. – Рон на месте?

– Он пока занят, но я могу позвонить.

– Я подожду.

Лэджер взял в баре-автомате базелкогольное пиво и подсел к Виктору Коберрон – по всеобщему мнению самому спокойному человеку в Нэтфорте. Было заметно, что Виктор задумчив и рассеян. Одной рукой он разглаживал скатерть. Другой крепко сжимал стеклянный бокал.

– Давно не виделись, – произнес Лэджер, пожимая крепкую широкую ладонь. – Как поживаешь?

– Да как всегда, – ответил Виктор. – С голоду не пухну, жена счастлива, детишки подрастают. Чего еще желать?

– То-то глаз у тебя весел, – подметил приятель.

Виктор пожал плечами.

– У всех бывает. Накатит иногда – и все тут.

Руки его опять начали беспокойно разглаживать складки на старенькой скатерти. Наконец, он с трудом оторвал взгляд от стола.

– А ведь у тебя тоже пацан, Лэдж.

– Да уж не девка, – засмеялся тот, – ты вообще-то видел его раз этак десять. Или забыл?

– Нет, я это не просто так заметил. Вот скажи, у вас часто бывают ссоры?

– Бывают, конечно, как без них, но редко. Мой парень из покладистых, – он осекся, но поздно. Задумчивость Виктора сменилась угрюмостью. Он попытался успокоить приятеля. – Да брось ты, дети разные бывают. Томас у тебя, конечно, сорвиголова, но что поделать? Израстет.

– Да если б Томас, я б и не думал… – он отпил добрую половину пинты пива, грохнул стаканом по столу, вытер рукавом куртки губы и сменил неприятную для него тему. – Расскажи-ка лучше, Лэдж, что происходит в мире. Нам об этом ничего неизвестно, – Виктор кивнул на большой экран на стене. – По тв почти ничего не показывают, никаких новостей.

– Не из-за чего пока беспокоиться. – Лэджеру было нелегко заставить свой голос звучать беспечно, но он не хотел распространяться, прекрасно понимая, что правительство изо всех сил пытается сдержать панику. – Так, наткнулся в паре городов на противоэпидемические мероприятия.

– Эта дурь даже на тебя влияет, – нахмурился прислушивавшийся к их разговору Норман. – Их карантинные меры по сдерживанию болезни явно преувеличены. В Нэтфорте больше десяти тысяч человек, и все здоровы. Карантин и перекрытые границы лишают нас прибыли и нарушают конституционные права, и только.

Лэджер, объездивший большую часть мира, был единственным из присутствующих, кто мог оспорить подобные нелепые утверждения Нормана. Скручивая сигарету, он пробурчал:

– Эти меры помогают тебе оставаться здоровым. Никакие деньги не вернут с того света, Норм.

– Я знаю людей, которые не согласились бы с тобой, – возразил тот. – Серьезных людей, которые понимают в делах больше, чем ты. Они утверждают, что те, кто живет на побережье, никогда не заболеет. И я верю им больше, чем тебе. Всё, что нам нужно, это морской воздух и правильное питание.

– А что говорят в других городах, Лэдж? – продолжал выпрашивать Коберрон. – Поговаривают, армия блокирует города, один за другим…

– Не могу сказать того, чего сам не знаю. В последнее время мне мало с кем удается поболтать.

Он вспомнил Вильнюс. На окраине города два больших грузовика заблокировали дорогу. Остальные въезды тоже были заблокированы – город был полностью изолирован от внешнего мира. На желтом стенде перед КПП огромными буквами была выведена надпись:

«ВОДИТЕЛЬ, ПРИ ТРАНЗИТЕ ЧЕРЕЗ КАРАНТИННУЮ ЗОНУ ИЗПОЛЬЗУЙ АВТОНОМНУЮ СИСТЕМУ ОЧИСТКИ ВОЗДУХА. ДЕРЖИ ОКНА И ДВЕРИ ЗАКРЫТЫМИ. МАШИНЫ БЕЗ АВТОНОМНОЙ ОЧИСТКИ ВОЗДУХА В ГОРОД НЕ ДОПУСКАЮТСЯ. ГРУЗОВЫЕ МАШИНЫ БЕЗ АВТОМАТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ РАЗГРУЗКИ-ПОГРУЗКИ В ГОРОД НЕ ДОПУСКАЮТСЯ»

И рядом другая:

«ВОДИТЕЛЬ, ОСТАНОВИСЬ ДЛЯ УСТАНОВКИ КОНТРОЛЬНЫХ ПЛОМБ!»

Ему было не по себе, когда парни в защитных комбинезонах опечатывали двери и окна грузовика. Все они были в респираторах. В двадцати милях от Вильнюса на контрольный пульт пришло уведомление:

«КОНТРОЛЬНЫЕ ПЛОМБЫ ДЕАКТИВИРОВАНЫ. СЧАСТЛИВОГО ПУТИ»

– Ну, я так и знал, – рассмеялся Норман, – ты водишь нас за нос в попытке доказать, что правительство всегда право, а жить в бедности – это плата за безопасность. Видимо, ты сам никогда не жил в бедности.

Но Лэджер хорошо знал, что такое бедность.

Он ушел от родителей, когда ему было всего семнадцать и сразу устроился работать – сперва грузчиком на биржу в соседнем городке, где ему пришлось солгать насчет своего возраста, чтобы получить право работать двадцать часов в неделю, а после – к владельцу автопарка Роджу Такеру. Поначалу зарплаты хватало только на то, чтобы не умереть с голоду, но Лэджер делал определенные успехи, и спустя несколько лет ему предложили попробовать себя в должности водителя в компании «Даймлер-экспресс». Немалые деньги внушили уверенность в заврашнем дне, и через полгода Лэджер женился на прехорошенькой медсестре.

В особенно сложные дни, когда все шло из рук вон плохо, Лэджера охватывала тоска по матери. Он вспоминал, как она гладила его по волосам и целовала в макушку. Но скучал не на столько, чтобы обрадоваться, когда она появилась у него на пороге с потрепанным чемоданом в руках. По ее щекам текли слезы. Возможно, она уже тогда понимала, что тяжело больна.

С рождением сына Лэджер обрел новый смысл жизни.

– Моя семья никогда не будет ни в чем нуждаться, – сказал он жене. – Я буду работать, не покладая рук.

За окном, в которое он смотрел сейчас, виднелась полоска земли, на которую падала тень. Рядом лежало шоссе, но в это время по нему не проехала ни одна машина. Вдруг Лэджер увидел, как вдалеке показался автомобиль.

Он был в четверти милях от них. Заходящее солнце тускло отражалось на запыленном бампере. У Лэджера было отличное зрение, и он узнал «фольксваген» Рона.

Автомобиль поравнялся с окном и замер. Мотор стих.

Лэджер вышел навстречу полному мужчине с одутловатым лицом. Тот тепло пожал ему руку и сказал:

– Очень рад тебя видеть, Лэджер. Мне жаль, что я заставил тебя ждать.

– В следующий раз опоздаю я, и будем квиты.

Рон с признательностью еще раз сжал его руку.

– Мне хотелось бы, чтобы ты попробовал ветчину, Лэдж, ведь ты весь день провел за рулем. Я неплохо ее готовлю. Так, во всяком случае, считает моя жена.

– Мне некогда, Рон. Давай сразу к делу, – сказал он. – У нас тут небольшая проблема. Разгружать придется вручную, иначе заработает контроль местоположения, и ко мне возникнут вопросы. С этим всё строго.

– Это не проблема. Парни не откажут в помощи. Часа за три управимся.

– Часа за два, думаю, – поправил его Лэджер.

Рон понял, что он имеет в виду и заметно осунулся.

– Так мало?

– В Вильнюсе карантин.

– Черт побери! – выругался Рон. – Всё так серьезно?

– Серьезней некуда, – Лэджер потер припухшее запястье левой руки. – Запрещены любые контакты с местными, не говоря уже о закупках. Как и в большинстве городов в Центральном секторе. Повезло еще, что кое-что для меня оставили на окраине города за пару дней до карантина. Но из-за чертовых маяков мне пришлось отмотать лишних сорок миль.

Он спустился в подвал продовольственной базы, подсвечивая путь фонариком. Несмотря на то, что он нацепил фильтрационную маску, поначалу ему было очень страшно. Он готов был отказаться от этой авантюры, но Рон хорошо платил. К тому же, там никого не было. Только пыль и крыса, которая выскочила из-за бака. Шум мотора, по-видимому, отвлек ее от пожирания дохлой кошки. Лэджер поежился: зрелище было не из приятных. Кто сказал, что самые крупные крысы живут в Париже? Эта по размерам никак не уступала парижским. Ну да ладно, не стоит так много думать о крысах.

Пока Лэджер подгонял магазин к бару, Хап, Томми, Норм и Виктор подошли к зоне выгрузки. Лэджер открыл дверь прицепа. Железные стеллажи были доверху забиты упаковками с пивом. Вильнюсские пивоварни славились своим продуктом на весь Северо-Запад Центрального сектора.

3

В седьмом часу вечера Виктор брел по вечернему Нэтфорту. Под подошвами его ботинок шуршал гравий. Мимо проезжали велосипедисты, неторопливо прогуливались пожилые пары. Жизнь была безмятежна и прекрасна. Виктор не замечал этого. Мысль его остро работала в ином направлении.

Виктор думал о своих детях. Думал о том, сколько раз жена попрекала его бездействием, заставляла обратиться к врачу или найти специалиста в столице. Десятки, а может, сотни раз. Но он упрямо повторял: все наладится.

И он старался. Он делал всё, что от него зависело. И все-таки из школы продолжали поступать жалобы. Неразговорчивый. Замкнутый. Странный. И это – о его ребенке! О его ребенке, которого он вынес на руках из роддома, над кроваткой которого он не спал сутки напролет… Устал, подумал Виктор. Трудней работы, чем быть отцом, он не знал.

И снова, в который раз, вспомнил тот дождливый день ранней весны, когда он сидел за столом в кабинете среди книжных стеллажей. Он уже забыл, что делал тогда, – вероятно, просто сидел и читал книгу, чтобы вскоре вновь поставить ее на полку. Но он с поразительной ясностью вспомнил тот момент, когда открыл ящик стола и обнаружил там стопку листочков – чистых листов, вырванных из книг, исписанных мелким экономным почерком. Он помнил, как сидел, замерев от удивления, потому что понял, кто написал это. Нет, у него не было ни малейшего сомнения, что это записки его сына, лежащие здесь в столе, чтобы он мог их при желании их прочитать и дать конструктивную критику. Самое необычное было в том, что он не понимал, о чем эти записки – слишком сложной ему показалась тема, в которую погрузился с головой его десятилетний сын.

И – в противоположность этуму случаю – он вспомнил, как Томас принес ему коробок из-под спичек.

– А у меня там снежинка, – сказал сын и улыбнулся, глядя на свою руку, – она была вся красная от малины, которую он собирал в саду.

– Дело было еще в феврале, валил снег, а я подставил коробок, – продолжил он, – поймал одну снежинку побольше и – раз! – захлопнул, скорей побежал домой и сунул в холодильник!

Нижняя губа Томаса была разбита. Неудачно упал с велисипеда. Он облизнул ее. А затем рассмеялся чистым смехом- над чем он тогда смеялся? Над собственной глупостью или над тем, как прекрасна, восхитительна эта жизнь?

Томас, его сын, мог бесконца рассказывать, как в первый раз в этом году бегал босиком по траве. Первый раз в этом году чуть не утонул в озере. Про первый арбуз. Первый сбор ягод. Все это бывает из года в год, и мы про это никогда не думаем. А Томас помнил каждый из этих моментов, точно это произошло вчера. Может быть, именно из-за этого сестра так привязана к младшему брату.

Да, подумал Виктор. Пусть Томас умен не по годам, он всего лишь ребенок. Так сможет ли ребенок справиться с той задачей, которую он, взрослый сорокалетний мужик, взвалит на его плечи? И все-таки – должен. Должен попытаться ради сохранения своей семьи. Он не сделает ничего страшного, если попросит своего сына стать чуточку взрослей. Это даже пойдет ему на пользу. Ведь, вопреки тому, или несмотря на то, что Томас сообразителен, он самый непоседливый, непокладистый и вздорный ребенок из всех детей, которых Виктор когда-либо видел.

Он вновь медленно зашагал по дорожке и скоро приблизился к стоянке. Из будки охранника выглянул Гас и помахал ему рукой. Виктор помахал в ответ и подошел к автокафе. Ему хотелось перекусить. Он купил хот-дог и кофе с бумажном стаканчике для себя, мороженое для детей, и уже через полчаса шагал на улице, на коротой жил.

По шатким ступеням крыльца, одного из самых старых домов Нэтфорта, опираясь на палку, спустилась тощая старуха.

Она поплелась было по дорожке, ведущей в убогий садик, но заметила Виктора, остановилась и стала приглядываться, по-птичьи склонив голову набок. За толстыми стеклами очков поблескивали выцветшие голубые глаза.

– Как будто Виктор Коберрон? – неуверенно сказала она.

– Он самый, миссис Норман. Как вы нынче себя чувствуете?

– Да так, терпимо, – отвечала старуха. – Лучшего мне ждать не приходится. Я так и подумала, что это ты, а потом засомневалась, уж очень стала слаба глазами.

– Славный вечерок выдался, миссис Норман. Погодка – лучше не надо.

– Верно, верно. А я вот ищу Сайли. Он куда-то запропастился. Ты его не видал, нет?

Он покачал головой. Уже дней десять никто не видал пса миссис Норман.

– От беды собаки бегут, – заметила она. – Ох, беде быть…

– Не тревожьтесь, – сказал он. – Побродит, да и придет.

– Может, у тебя есть минутка свободная? Зашел бы в дом, выпил чаю. Теперь редко кто заходит на чашку чая. Видно, времена не те. Все спешат, всем недосуг, чайку попить – и то некогда.

– Простите, никак не могу, – сказал он. – Меня уже ждут.

– Если, часом, увидишь Рона, передай ему мои пожелания скорейшего выздоровления.

– А разве он болен? – удивился Виктор.

– Молли, жена его, жаловалась, – пояснила миссис Норман. – Только-только здесь была, лекарства просила, аптека-то по вечерам не работает.

– Непременно скажу, – пообещал он.

Виктор пересек задворки дома, где жил католический священник и зашагал по своему. Двор огораживали старые, густо разросшиеся кусты сирени, и ему не видно было входа, пока он не дошел до калитки. Он распахнул калитку, шагнул еще раз-другой и остановился, чтобы оглушительно чихнуть. Прикрыв рукой рот, чихнул еще раз. Странно, подумал он, и когда это я успел простудиться?

– Будь здоров, папа, – услышал он и поднял голову.

На краю тротуара сидел Томас. Просто сидел, уперев локти в бедра, окунув подбородок в ладони и высматривал его – десятилетний малыш, поджидающий папу с работы.

4

В девятом часу вечера на морском нэтфортском побережье подул промозглый восточный ветер. Из узкого окна столярной мастерской было видно, как потрясал ветер рамы в старом, стоящем на холме, сарае. Снаружи мастерской было холодно и промозгло. Внутри – тепло и пахло машинным маслом.

Виктор Коберрон сидел за столом, придвинув к металлическим тискам лупу. Виктор ремонтировал аккумуяторные пластины электрокара Вэнди Саймона.

За другим концом стола сидел Томас. От паяльника исходил терпкий острый запах, струйкой поднимался едкий дым. Прищурив глаза, Виктор несколько раз подул на пластину, потом отложил паяльник и взглянул на Томаса.

– Сын, ты догадываешься, о чём я хочу с тобой поговорить?

От сурового голоса веяло северным ветром, и Томас, сжавшись на стуле, пристыженно опустил голову.

– Да, папа, – ответил он.

– Расскажи, что произошло у тебя сегодня в школе.

– Тебе ведь уже всё рассказали, папа…

– Но я хотел бы услышать это от тебя.

Предыстория была простой. Дочь Виктора поздорила в школе с лучшим другом Томаса Аланом Ридли, и Томас не придумал ничего лучше, чем наподдавать обоим.

Виктор молча выслушал сына. Потом с минуту молчал, что-то обдумывая. И, наконец, неспешно заговорил.

– Послушай, сын. Я не буду ругать тебя или отчитывать, ведь ты уже совсем взрослый. я хочу сказать тебе одну важную вещь.

Томас затаил дыхание и поднял голову.

– Часто люди могут легко обидеть близких и даже не подумать о том, что те, кого они обидели, глубоко переживают обиду. Но нет ничего важней семьи, малыш. Пусть твоя сестра отличается от других детей, но она оберегает тебя и заботится о тебе и радуется за все твои успехи. Так научись в ответ, сохраняя свое достоинство, поступать так же. И, когда тебе придется упасть, она поможет тебе встать, случись упасть ей – протяни руку в ответ. Ты мужчина, Томас. Ты должен оберегать ее и заботиться о ней.

Отец поднялся, подбоченясь, встал высоко над сыном и улыбнулся. Глаза их встретились. Томас несмело улыбнулся в ответ. Большая рука опустилась с высоты на его голову и нежно потрепала по соломенным волосам.

– Папа, я обязательно, честное слово стану хорошим братом, – ответил Томас и разрыдался от переполнявших его чувств, от ощущения тепла отцовской любви и его улыбки. – Даю тебе слово, папа.

Это незначительное событие подсказало ему, что сегодня – тот самый день, когда он может все исправить.Через несколько минут Томас, пробегая по лужайке, вспугнул ночную птицу.

Томас проследил за улетающей птицей, вдохнул полной грудью соленый воздух и стремглав бросился в дом.

Она – светлые вьющиеся волосы, аккуратно забранные лентами и сплетенные в косы, легкий белый сарафан – стояла у окна, поливая из лейки герани в глиняных горшках. Еще мгновение – он обрушился на нее и схватил в охапку, выбив из рук лейку.

Спустя полчаса, задыхаясь от быстрого бега, они остановились на самой вершине холма, на самой кромке над пропастью, а под ногами билось, громыхало море.

Томас вдыхал воздух и любовался белыми точками лодочек, разбросанных по голубой глади моря.

Потом он вскинул голову и посмотрел на сестру. Глаза её горели, губы шевелились, но с них не слетало ни звука. Босые ступни тонули в зелени, ноги – мокрые от вечерней росы.

Она потянула руки вверх, встала на самые носочки, и все тянулась и тянулась, будто хотела достать до неба.

– Это моё любимое место. Каждый день сюда ходить будем. Хочешь? – спросил Томас.

Девочка чуть-чуть вздрогнула. Затем подняла на него добрые голубые глаза, – и ямочки заиграли на её веснушчатом, солнечном лице.

Поздно ночью вернувшийся из мастерской Виктор заглянул в детскую. Томас заснул на раскладном кресле возле сестры. Виктор поднял на руки сына и перенес в кровать.

И потом, глядя на его кроткое, детское лицо, на выцветшие на солнце волосы, на ручонки с растопыренными пальцами, он испытал ни с чем несравнимый прилив нежности. Он любил его как своего сына.

Ночью Витору приснился сон, в котором миссис Норман, шамкая беззубым ртом, звала Сайли. Потом её дряблый голос потонул в раздражающе резких звуках сирены. Виктор проснулся, сел в кровати и увидел прямо перед собой испуганное лицо жены. Лиза смотрела за его плечо, в приоткрытое на ночь окно, откуда доносились звуки воздушной тревоги.

По дороге в свете фонарей, поднимая столб пыли, промчался военный грузовик с красными крестами. В крытом кузове стучала зубами от страха и озноба миссис Махроэ и её трое маленьких детей. Глава этого семейства, Рон Махроэ, умер, не доехав до больницы каких-нибудь пять миль.

Следом за Роном отправился на тот свет Норман Брют. К этому времени бригаде эпидемиологов, в срочном порядке доставленных на вертолете в Нэтфорт, удалось выявить в крови Рона активный вирус вдовы с измененным геномом. Через десять минут над городом взвыла сирена. Её-то и услышал Виктор Коберрон и его жена.

Еще через два часа были введены меры, направленные на сдерживание вируса. Жителям запрещалось покидать свои дома, улицы патрулировали войска биологической защиты, разъезжали грузовики с красными крестами на крытых фургонах. В городе был объявлен полный карантин. Но люди продолжали умирать.

Из тех, кто присутствовал в баре тем вечером, дольше всех продержался Виктор Коберрон. Он умер за столом в собственной гостиной. Рядом с ним полулежала Лиза. В их открытых глазах застыло страдальческое выражение, от которого не мог отвести взгляда Томас. Не до конца понимая, что происходит, он без конца, перебивая рыдания сестры, повторял: «Папа, почему ты молчишь? Папа…».

Томас надеялся, что весь этот кошмар вот-вот закончится. Он, конечно, ничего не знал о том, что болезнь – аномально агрессивную форму вдовы, которую прозвали крысиной – остановить невозможно. Сверху поступил незамедлительный приказ: ровно через пять часов – время, дсотаточное для подготовки – приступить к полной зачистке города.

5

Пять часов.

Достаточно, чтобы провернуть задуманное.

– Я иду, – высокий плечистый мужчина глянул упрямо на полного человека в форме. – Что бы ты тут мне ни говорил – я иду. Ты со мной?

Глаза под очками медленно, как у змеи, моргнули.

– Конечно.

Зажав под мышкой маскировочную гимзо-броню, они вышли из полевой палатки и прикрыли полог. Никто не заметил, как две фигуры под прикрытием тьмы покинули полевой лагерь и выдвинулись в сторону Нэтфорта.

Первым шел плечистый.

Он всегда и во всём был первым.

Второй знал об этом и держался позади.

6

Они приблизились к Нэтфорту ранним утром, когда солнце только-только показалось над горизонтом; пересекли ручей и стали подниматься по склону, за которым раскинулся город. Мир был влажен от росы, в воздухе держалась ночная прохлада.

Выкарабкавшись из зарослей кустов, они осторожно направились вверх, где выше по склону за домом виднелся ветхий сарай. За домом начиналась ровная гладь дороги.

Когда они укрылись под навесом сарая, над Нэтфортом показалось солнце. Редкие тучи теперь еле двигались в накаленной бледной синеве неба.

Они немного постояли, прислушиваясь, пытаясь уловить звуки, свидетельствующие о чужом присутствии, но в безжизненно-сером воздухе висела тишина.

Тогда Первый приблизился к дому, обогнул небольшую пристройку и оказался во внутреннем дворике. Рядом с водной чашей осушенного фонтана лежала, вытянув передние лапы, собака. Трава вокруг была вытоптана и примята. Тяжелая цепь запуталась в ветвях кустарника и натянулась до предела. При появлении людей пес повел носом и тонко заскулил.

Первый толкнул дверь плечом, убедился, что она не заперта и вошел в дом. Внутри было темно. Плотно задернутые шторы не пропускали свет, и они включили фонарики. В круглом пятне света возникли обшарпанные стены и мебель. По полу были разбросаны небольшие комочки, напоминающие крысиный яд. Может, это он и был, потому, что ни одной крысы они не встретили.

На кухне они наткнулись на труп мужчины. Над большим обвислым животом в знойной тишине отчетливо жужжали мухи. Первый снял с крючка полотенце и накрыл им распухшее лицо покойника. Затем перешагнул через него и направился к двери, но вдруг остановился. Разгоняя тишину, вдалеке заревел двигатель. Довольно близко.

Второй присел и потянул за собой первого. Гудение двигателя усилилось. Он осторожно выглянул в окно, но тут же отпрянул.

– Спокойно, – сказал Первый. – Всего лишь дозорные. Переждем.

В небе вдали прогудел вертолет, и через минуту в небо поднялось пламя. Взрывали мосты.

Второй видел, как напрягся рот Первого, как сверкнул едва сдерживаемый гнев в глазах под толстым черным капюшоном плаща. А затем тот отвернулся. Десять минут спустя звук двигателя стих. Они поднялись, распахнули дверь и оказались на соседней улице.

Прижимаясь к фасадам зданий, шли в полном молчании. Оставили позади городской парк и пересекли парковку торгового центра. Повсюду царило запустение. Улицы казались мрачными и темными, как ущелья, несмотря на яркий блеск полуденного солнца.

Примерно через милю Первый остановился. Глубоко впалые холодные, как кусочки льда, глаза неотрывно смотрели на двухэтажный кирпичный коттедж на противоположной стороне улицы. Его губы бесшумно шевелились, словно он пытался сказать что-то важное, но не мог оторвать правильные слова от кончика языка, но он пересилил себя, взялся за круглую ручку и включил фонарик.

Луч фонаря вычертил в темноте силуэты мебели. Тишина звенела в ушах.

Переходя из комнаты в комнату, он аккуратно приподнимал полупрозрачную пленку и осматривал хранившиеся под ней предметы. Он делал это не спеша, с каким-то внутренним упрямством, будто растягивал время, и с такой же медлительностью взялся за корешок одной из книг. Пока он листал страницы, из книги выпал плотный листок бумаги. Нагнувшись, он поднял его. Это оказалась фотография улыбающейся женщины и мужчины с ребенком на руках.

Несколько секунд он сжимал снимок в руках, затем опустил его в карман и почти бегом выскочил из комнаты, минул коридор, но на пороге гостиной замер так резко, будто его парализовало. Он увидел женщину с телом, непомерно крупным, раздувшимся под платьем; крепко сбитого мужчину с закинутой назад головой и желтоватыми навыкате белками глаз – они сидели за столом, точно живые, и только неестественные позы выгнутых тел, заломленных рук, окоченевших пустых лиц выдавали их. Инфекция прикончила их мгновенно.

Второй стоял за спиной товарища, исподлобья косясь на привычную картину. А сами во всем виноваты, подумал второй. Мутировавший вирус забирал жизни лишь тех, кто был абсолютно здоров. Согласись они привить им закрытую форму – и протянули бы до глубокой старости, только нетфордцы поверили, что обособленность, море и горы смогут вечно отфильтровывать отравленный воздух.

Но уровень смертности вируса составляет 100 %. 100 % человек умрет, потому что человеческий организм не способен вырабатывать антитела, необходимые, чтобы остановить губительное продвижение антигенного вируса. Каждый раз, когда организм вырабатывает нужные антитела, вирус просто приобретает новую форму. Поэтому практически невозможно создать ни превентивную, ни лечебную вакцину.

Смертельно опасная болезнь. И непредсказуемая. Одни сгорали за считанные часы, другие тянули неделями. Вот эти-то другие и доставляли больше всего хлопот. В какой-то момент им вдруг взбредало в голову, что их обманывают – болезнь не смертельная, опасность исходит от врачей и военных. Бывали случаи, когда они предпринимали попытки к бегству. Цена ошибки была велика. Полная зачистка карантинных зон стала обычной практикой.

Вдруг повисшая тишина разбилась. В углу послышался слабый шорох.

Пальцы первого, схваченные судорогой, разжались. Фонарик покатился по полу и выхватил из темноты холодильник, газовую плиту и ворох одеял на матрасе между ними. Шорох повторился.

Молча, с плотно сжатыми губами, он бросился туда и увидел девочку с веснушчатым, туго обтянутым кожей лицом, длинной челкой, липшей к кровоточащей язве на переносице и плотно закрытыми глазами. Она была без сознания. Рядом лежал в мальчик лет восьми-десяти. Он был в ненамного лучшем состоянии, чем девочка. Из носа у него сочилась кровь, под глазами отпечатались фиолетовые круги.

Первый медленно повернул к себе голову мальчика, прижался губами к губам, уловил слабое дыхание – и неловко обнял угловатые плечи мальчика. Ребенок оживился от прикосновений и слабо застонал.

Второй, услышав стон, бесшумно подошел ближе, заметил кровавые ободки под глазами мальчика и вздрогнул.

Кровавые ободки означали одно: мальчик перенес последнюю, смертельную стадию вдовы. Наследственный иммунитет? Но он не был привит закрытой формой вдовы. Он должен был умереть, как остальные нэтфорцы. И все-таки организм продолжает сражаться с болезнью.

Что-то новое появилось во взгляде Второго, когда он взглянул на Первого.

– Эй, не хочу показаться жестоким, – произнес он, – но нужно уходить.

Мужчины в упор посмотрели друг на друга.

– Мы всегда понимали друг друга без слов, верно?

Время шло. Первый переварил сказанное, и его словно окатило холодной водой.

– Я думал, что смогу с этим справиться, – прошептал он. – Но… Дай мне время, я всё придумаю!

– Не сходи с ума, – полное лицо исказилось от гнева. – Контроль не выпустит его из города. Ребенок – носитель. Всё, что ты предпримешь, превратит и твою, и его жизнь в ад.

Внезапно тело мальчика задергалось в судорогах.

– О, Господи, помоги, – вскричал первый, но раньше, чем кто-либо успел сдвинуться с места, судороги прекратились. Мужчина моргнул и медленно перевел взгляд на Второго. Прошу тебя, – голос его дрожал, – черт побери, это же мой сын! Ты же знал, когда шел со мной, что это риск, и все-таки шел.

– Это не твой сын.

– Не смей так говорить! Мэгги…

– Мэгги!… Надо же, ты вспомнил о ней! Когда я уносил от нее ребенка, она плакала. Я думал, это от тоски и даже было остановился. Но она сказала: если бы мне снова пришлось выбирать жизнь сына против его жизни, то я бы выбрала его. Такая вот. Мать.

Отдаленные выстрелы звучали все отчетливей. Второй с трудом подавил ярость и продолжил с холодной решительностью:

– После ее смерти я сказал, что каждый волен поступать так, как ему заблагорассудится. У Мэгги была депрессия. Они принимала таблетки, но продолжала мечтать о смерти. Это был ее выбор. Дура любила тебя – за то и померла.

Он вдруг вспомнил ее образ – воздушная, всегда легкая. Умела танцевать так, что голова шла кругом. Две тяжелые косы, ровный пробор и колючие глаза под челкой. Она будто никого не замечала, и он боялся приблизиться к ней. Первый ничего не боялся.

Второй. Всегда и во всём.

Там, у подъезда заброшенной многоэтажки, он зажал рот младенцу в надежде, что тот перестанет звать свою мать – женщину, что лежала за дверью обшарпанной квартиры на грязных простынях среди клопов и крыс.

Но, когда неразумный взгляд младенца остановился на нем, не выдержал и опустил руку.

Пронзительный северный ветер, воющий в кронах деревьев, заглушил истеричный плач ребенка. Второй снял с себя куртку, закутал дрожащее тельце и направился в сторону автомобиля.

Заброшенный городок на краю света. Он собирался вернуться туда, как только избавится от ребенка. Вернуться в эту обшарпанную квартиру, пропахшую ее духами, с ее туфлями на коврике, халатом в шкафу и аптечкой с таблетками на прикроватной тумбочке… Таблетки… Какие это были таблетки? Этого Второй вспомнить не мог.

Но ее образ – нет! Он никогда не забывал его.

Первый, сгорбившись, молчал. Тогда Второй, выждав время, которое, как ему показалось, длилось бесконечно долго, подошел к ребенку и прислушался.

– Твой сын очень послушный мальчик. Он умер.

Первый вздрогнул, сгорбился и затрясся от беззвучных рыданий.

– Он мертв, – повторил Второй. – Можешь быть спокойным. Ты сделал все, что мог.

Взгляды товарищей встретились.

– А девочка? – прошептал первый.

– Она не будет страдать слишком долго.

Но на пороге, когда Первый на секунду замер и прислушался, вдруг показалось, что мрачная тишина не была полной. Там, в глубине дома, пульсировала слабая энергия угасающей жизни. Первый с остервенением рванул воротник в попытке расстегнуть его, жадно схватил ртом воздух и бегом спустился по ступеням.

7

Ночь незаметно спустилась на Нэтфорт. Хоть она и сгустилась, над рекой было чуточку светлей. С противоположного берега набегали тяжелые тучи. Отчетливо звучали первые раскаты грома. Приближалась буря.

Вспышка молнии на мгновение озарила небо, выхватив из тьмы окрестности и колонну грузовиков, которая медленно пробиралась по узким улицам. Рядом, вокруг и вдоль нее мелькали солдаты. Они прочесывали округу. Раскаты грома заглушали тяжелые торопливые шаги и одиночные выстрелы. Большинство домов уже были отмечены красным крестом – эти дома были зачищены; окна и двери – забиты легкосплавными металлическими пластинами.

Солдаты четко следовали инструкциям. Они добивали зараженных и изолировали мертвецов от внешнего мира, до тех пор, пока трупы нельзя будет сжечь, не боясь заразить почву и воду. Слишком много было покойников, и слишком мало плодородной земли осталось после войны.

У одного из домов произошла заминка. На крыльце командир негромко совещался с лейтенантом.

– Точно. Дети, – сказал командир.

– Дока позвать? – спросил лейтенант.

– Какой еще док, ты приказ слышал?

– Так дети все-таки.

Командир задумался. Затем сказал:

– Свяжись с генералом. Ждем подтверждения.

Через десять минут у крыльца припарковался чёрный внедорожник. Дверь распахнулась, и на землю спрыгнул высокий человек. На лычках тускло поблескивали генеральские знаки отличия. Его звали Джон Блэйк Неллер, ему недавно исполнилось тридцать семь лет. Серое от усталости лицо было бесстрастно.

Генерал расстегнул кобуру и вошел в дом. Два выстрела развеяли сомнения капитана и лейтенанта. И почти в эту же минуту пошел дождь – сплошные струи забарабанили по крыше, производя такой шум, что пропали все остальные звуки.

– Закругляйтесь, – бросил генерал, забираясь в машину. Вспыхнувшая молния осветила его раздраженное лицо. – И больше не отвлекайте по пустякам. Времени в обрез…

Рассеянный свет фар внедорожника тускло отразился в металлических оконных запорах, перекинулся на дорогу и растворился во тьме.

Время!

Самый ценный ресурс был направлен против людей.

Благодаря слаженной работе специалистов, удалось установить источник распространения болезни, и фирма «Даймлер-Экспресс» получила от вневедомственных групп распоряжение остановить транзит товара через южное направление Ньюпорт-Ново-Пять. На грузовиках сработала удаленная блокировочная система. Машины с заблокированными дверьми встали в ожидании прибытия групп быстрого реагирования.

Только одна машина продолжала движение по направлению Хиенул – Бормонт. Попытки установить с ним связь не увенчались успехом. По странному стечению обстоятельств над этим районом не работала ни телефонная, ни спутниковая связь.

Возможно, виной тому была буря. Она пришла из самого центра Пустоши, накрыла огромные приграничные территории и создала устойчивые электромагнитные помехи, от которых шипело, потрескивало, и закладывало…

8

… в рации.

Лэджер заметил это не сразу, потому что вот уже несколько часов мучился от какой-то назойливой мысли.

Час назад пробило полночь. Лэджер раздраженно покусывал губу. И не только потому, что дорога, напрямую соединяющая Хиенул и Бормонт, была намного хуже, чем он ожидал. В его раздражении таилось что-то иное – какая – то мелочь не давала ему покоя от самого Нэтфорта.

– Этого еще не хватало! Кажется, хуже не бывает, и тут становится еще омерзительней, – в сердцах воскликнул он, когда стрелка скорости на доли секунды ухнула вниз и внутренности машины недобро заскрежетали.

Пытаясь успокоиться, Лэджер выдохнул. Он провел рукой по щеке – ему необходимо побриться. Да и выглядел он в потрепанных джинсах и старой рубашке неважно. Его жена будет разочарована. Она не уставала повторять, что чистота – это залог здоровья.

И вдруг он понял, что не давало ему покоя.

Он вспомнил о крысе.

О жирной крысе, которую шум двигателя отвлек от пожирания кошки.

Год назад профессор Латыпов предсказал появление нового штамма вируса вдовы. Через три месяца население Земли сократилось на треть. Лэджер сделал все, чтобы избежать заражения: не открывал окна и двери в карантинной зоне, использовал автономную систему очистки воздуха и не контактировал с больными.

Но, проехав Вильнюс, повернул назад, спустился в подвал и…

Первые признаки вдовы-W проявляются после завершения инкубационного периода. Срок зависит от дозы полученного вируса и состояния иммунной системы, и в среднем составляет от трех до десяти часов. Понять, что человек заболел, можно по измерению внутриглазного давления и повышению температуры. В компании «Даймлер-Экспресс» о путях распространения вируса и методах защиты информировали два раза в сутки. Кроме того, встроенная аппаратура проверяла водителя в любое, без каких-либо правил и закономерностей, время.

Лэджер был уверен, что здоров. Всё в его жизни будет в порядке. Нужно только забыть о гнойных язвах на теле обезумевшего зверька с красными навыкате глазами. Он горько усмехнулся и до крови закусил губу.

Некоторые люди, когда обстоятельства слишком серьезны, начинают шутить, курят или жуют жвачку. Это способы держать себя в руках. Лэджер чувствовал необходимость с кем-нибудь поговорить. Поговорить с любым человеком, лишь бы прошло раздражение. И несколько раз он попытался набрать жену, но телефон не отвечал.

Тишина. Убедившись, что связь есть, он еще раз набрал номер. Никакого результата.

Лэджер устало прикрыл глаза. Он вдруг почувствовал себя совсем одиноким.

Дорога, тем временем, стала еще хуже. Грузовик полз теперь, делая не больше двадцати миль в час. Повороты выскакивали слишком неожиданно, чтобы можно было чувствовать себя в безопасности или отдать управление автопилоту.

Радовало лишь, что тряска должна была вот-вот закончиться. Еще немного и покажется автострада. Автопилот выхватит «окно» в потоке машин, выберется на идеально ровное покрытие и понесет на всех порах. До Бормонта осталось около ста миль.

Долго, дольше, чем обычно, его не отпускали мысли о родном Бормонте. Виделся ему его дом, десятилетний сын, жена – то за столом за какой-нибудь домашней работой, то за книгой, за газетой.

Близко, совсем близко был Бормонт. Всего несколько часов отделяло Лэджера от него, и в то же время, из-за странного, саднящего сердце недоброго предчувствия, был он невообразимо, недосягаемо далеко от него. Как звезда. Как другая планета…

… и вдруг он ощутил странную вибрацию. Он огляделся, но не увидел ничего необычного. Разве что с востока появилась черная туча, и Лэджер, будучи не в состоянии слышать громовые раскаты, видел молнии, рассекающие небо. Они сверкали так ярко, что резали глаза. И как-то странно подскакивали и оседали показатели на приборной панели грузовика. Лэджер решил было, что он попросту перенапрягся, но, бросив взгляд на небо, вжался в сиденье.

Облака разрасталось с невероятной быстротой. В одно мгновение земля сравнялась с небом, и мир погрузился во тьму, а затем точно кто-то всемогущий обрушил на машину все стихии разом. Мощный порыв ветра хлестнул по правому боку грузовика.

На какой-то миг все притихло, но только на миг. Словно спохватившись, с новой силой задул резкий ветер и поднял над поверхностью земли серые волны. Ослепительная молния вспорола небо, и в тот же миг, резко и пугающе, как выстрел, прогремел гром. На крышу обрушилась лавина дождя. Он бил по земле мощными плетями, а волны, огрызаясь, били навстречу дождевым нитям.

Молнии вспыхивали непрерывно одна за другой. Не утихая, гремела в тучах гулкая небесная канонада.

Это продолжалось долго, по меньшей мере минут тридцать. И оборвалось так же разом, как и началось. Тучи рассеялись и исчезли за горизонтом. Постепенно успокаиваясь, угомонился и ветер. Долину озарило бледное сияние луны.

Но это сияние было бледным отражением того, что надвигалось с северо-запада: со стороны Пустоши по земле рваным покрывалом расползалась сумеречно-голубоватая мгла.

И Лэджеру, которому внезапно показалось, что какое-то кошмарное существо из его снов почему-то ожило, что мглу гонит сам дьявол и вся сатанинская сила вложена в этой атаке, как никогда прежде захотелось оказаться рядом с семьей.

Вдруг зазвонил телефон, неожиданно, резко и пронзительно. Некоторое время в трубке был слышен только треск, потом раздался знакомый голос. Голос его жены.

– Привет, Лэдж. Ты звонил мне?… Алло, слышишь меня? Ты здесь?

– Слышу тебя, милая, – ответил он, – но довольно плохо. Что-то случилось?

– Говорят, это проблемы с электростанцией. Со стороны… какое-то зарево. Может, пожар, – наступила недолгая пауза. – У тебя все в порядке, милый?

Лэджер на мгновение прикрыл глаза.

– Не могу пока сказать наверняка.

– Лэдж, ты пугаешь меня. К тому же последние новости… – Треск в телефоне стал сильней, и часть слов терялась, – ты наверняка слышал об этом…?

– Я ничего не понимаю, милая.

– Где ты едешь?

– По трассе между Бормонтом и Хенуэлом. Миль через пять выкачу на автостраду.

– Хорошо. Я…, – пауза, пять секунд. – К нам в город прибыла группа ребят, человек двадцать. И с ними солдаты. Они в противогазах. И пожар. Кажется…

Связь оборвалась. Лэджер был растерян и беспомощен. Около получаса он сидел с отсутствующим лицом. Его мозгом владели две мысли, казавшиеся одновременно взаимосвязанными и совершенно не относящимися друг к другу. Первой мыслью было, что дорога стала лучше.

Второй мыслью было – мощнейшая электростанция в Секторе неисправна. В последние годы обслуживалась она спустя рукава. Причина была очень простой – электростанция находилась на территории пустоши.

Луна светила прямо в лицо Лэджеру. Прекрасная ночь, отличная дорога, а в его родном городе происходит невесть что. Существует здесь какая-нибудь связь или нет?

Внезапно овладевшая им апатия начала сменяться страхом. Впервые, может быть, за всю жизнь он с открытой неприязнью посмотрел на раскинувшуюся по правую сторону от дороги долину. Деревья там уже становились по-осеннему красноватыми. Небо – темно-синее, ясное от надвигающегося рассвета. Часто туристы, проезжающие через Бормонт, выходят из машин, чтобы посмотреть, какой отсюда открывается вид. И часто спрашивают, как живется здесь, как дышится и каков на вкус гонимый с Пустоши воздух. А воздух, чистый и вкусный, ничем не выдает близость невидимой границы, за которой лежит мертвое безмолвие – серая пустошь: свинцовое небо с тяжелыми ватными облаками, выжженная земля, черные остовы руин. Именно тогда он осознал в полной мере, что это за безумие – война.

Тщетное действо, которое по прошествии времени и вовсе теряет всякий смысл и должно питаться безрассудной яростью, что живет значительно дольше породившего ее инцидента; действо совершенно нелогичное, как будто люди своей смертью или своими страданиями могут доказать какие-то права или утвердить какие-то принципы.

Лэджер попытался представить себе пустошь, вневременную, затерянную землю, страну, где он родился и вырос, и воображение рисовало ему серую пустоту, где в небытии существовали его прежние друзья, где теперь не было ни света, ни запахов, ни цвета – одна бескрайняя пустота.

А Бормонт растянулся на берегу крохотной речушки всего в ста пятидесяти миль от пустоши. Угрюмый сосед ничем не выдавал своего присутствия. Лишь изредка, когда ветер приносил похожий на хлопья снега пепел, сжималось от невеселых воспоминаний сердце у стариков.

9

А пепел сыпал все сильней, закрывая окна серой завесой.

Дэниелу казалось, что так было всегда: он, Пустошь и пепел.

Но в дверь снова постучались.

Дэниел застыл, как парализованный. Ему почудилось, что весь мир заполнился грохотом, словно он сам остановился, а пространство и время несутся мимо него. Непривычно, вертелось в голове. Жутко тяжело и непривычно после стольких лет одиночества встретить незнакомца и остаться равнодушным. В одиночестве отвыкаешь от разнообразия, теряешь способность к контактам, и в сердце зарождается страх.

Стук повторился. Он был настойчивее, чем в первый раз. Неимоверным усилием воли человек превозмог отупение. Окаменевшие мышцы одна за другой начали расслабляться. Дэниел сделал шаг, потянулся к ручке, но опомнился и опустил руку. Он не мог встретить гостей с бородой и в дрянной одежде.

Быстрым шагом он вернулся в комнату и открыл грубо сколоченный бельевой шкаф.

… накинуть на рубашку мундир, зашнуровать высокие кожаные сапоги, натянуть белые перчатки, поправить ордена и медали…

Дэниел достал из ящика стола зеркало с подставкой, смахнул пыль и робко взглянул на себя. После войны у него не было случая надеть форму, и он опасался, что будет выглядеть нелепо – пятидесятилетний старик решил поиграть в молодость! – но она сидела на нем превосходно. Господи, я как будто заморожен, отстраненно подумал Дэниел, разглядывая без единой морщины лицо, и где-то в глубине сознания возникло неописуемое чувство радости, знакомое разве что восьмилетнему мальчишке, который набегался за день, и вечером забрался под теплое одеяло.

Почему, вдруг подумал он, человек так стремится к собственному прошлому, сознавая при этом, что деревья никогда уже не будут пламенеть так, как однажды осенним утром тридцать лет назад, что вода в ручьях не окажется такой чистой, холодной и глубокой, какую он помнит, что все это воспоминания – лишь отражение восприятия в лучшем случае десятилетнего ребенка?

Существовала сотня других, куда более удобных мест, которые он был волен избрать, – мест, где он был бы свободен от голода, холода и запустения.

Добрая сотня мест, где человеку хватает времени отдыхать и дышать полной грудью; где ему не надо выживать; где одежда может быть не изношенной до дыр; где, если хочешь, можешь лентяйничать; где можно предаваться сплетням и болтовне, не содержащим ровным счетом ничего важного.

Сотня других мест – и все же, когда он принимал решение, у него даже не возникал вопрос, что он должен делать. Может, он и обманывал себя, но был этим счастлив. Не признаваясь себе в этом, он был дома. И теперь, вспоминая прошлое, он уже понимал, что того места, о котором он так много думал, нет и никогда, возможно, не будет; что годы превратили воспоминания о нем в ласковую фантазию, с помощью которой человек так охотно обманывает себя.

Но он помнил Анни.

Зимний вечер, сыну года три или четыре. Она у плиты готовит ужин.

Сын сидит на полу, играет в кубики и деревянные дощечки, а снаружи доносится приглушенное завывание ветра. Он только что вернулся со службы, и вместе с ним в дом ворвался порыв ветра, несущий вихрь снежинок. Дверь тотчас захлопнулась, ветер и снег остались снаружи, в ночном мраке и непогоде. Он поставил сапоги в прихожей и взглянул в зеркало: на бровях налип снег, в усах поблескивали мелкие льдинки.

Эта картина все еще перед ним, словно три восковых манекена, застывших на стенде исторического музея: он с примерзшими к усам льдинками; раскрасневшаяся у жаркой плиты Анни и сын с кубиками на полу.

Интересно, чем она сейчас занята?

…

– Ну, давай болван, – он глубоко вздохнул и открыл дверь.

Они не заставили просить дважды. Бесшумно, точно не было на них костюмов химзащиты, вошли внутрь. Две руки, две ноги, голова – люди – тени встали перед ним в ряд, как загонщики. Лица их скрывались под затемненными стеклами масок, но Дэниел был уверен, что они не сводят с него глаз.

Он одернул пояс, расправил плечи, вздохнул глубоко.

– Спасибо. Спасибо, что пришли.

Потом он прошел к столу, приглаживая волосы на темени, и сел на свое место. Гости остались стоять там, где стояли.

– Я начну сразу с дела, – сказал он. – Вы долгое время следили за мной. Трудно представить, сколько труда было вложено в это. Не то, чтобы я успел многое обдумать. Я хочу сказать, что не сидел, не ломал голову над этим фактом, но склоняюсь к мысли, что вы изучали меня. Это так?

Стрелки на часах мерно отсчитывали секунды. Дэниел принял молчание за согласие и продолжил.

– Я долго думал над этим и пришел к следующему: если это послужит на благо Родине, продолжайте. Но вначале вам придется ответить на некоторые вопросы.

Дэниел взял из нижнего ящика стопку бумаг и положил ее на стол.

– Я нарисовал подробную графическую карту страны, – он аккуратно развернул пожелтевшие от времени листы, – с указанием точных мест, где был нанесен первый удар. Мне неизвестно, что было дальше. И я, безусловно, хочу знать три вещи. Первая: кто отдал приказ? Вторая: названия уцелевших городов и число выживших. И третья, самая важная: какие действия предпринимает правительство для ликвидации последствий войны? Где армия для расчистки завалов, добровольцы, спасатели? Ведь не может быть, что я и вы – совсем одни?

Он жаждал ответов, но тишина продолжалась.

– Что это с вами? – Дэниел побледнел, недоумевая. – Вы игнорируете меня?

Он стиснул челюсти. Все молчали. Тогда он снова заговорил глухим голосом:

– Вы следили за мной, знали каждый мой шаг. А я бегал за вами с пистолетом. Но меня можно понять. Я ждал так долго, что успел обозлиться. Вот только, кто только вчера что-то против тебя затевал, сегодня может преспокойненько чистить твои ботинки. Решайте, я подожду.

Луна кралась по небу, высвечивая на полу белую дорожку. Стояла тишина. В этой тишине бой часов прозвучал, как выстрел из пушки. Пять часов.

– Ну, так каково ваше решение? – не выдержал он. – Чего вы хотите?

Один из пришедших обернулся в его сторону – его, наконец, услышали. Черная в перчатке рука указала на шахматную доску, стоящую на столе. Партия была разыграна наполовину. Счет был на стороне Дэниела. Джек, конечно, проигрывал.

– Шахматы мои хотите? – поразился он.

Незнакомец склонился над столом, взял слона, повертел его, сделал ход.

– Хотите, чтобы я с вами сыграл? – воскликнул Дэниел. В его глазах вспыхнул гнев. Несколько мгновений он сидел, не шевелясь. И вдруг вскочил с такой силой, что стул грохнулся на пол. Лицо его побагровело, глаза зловеще сверкали. – Двадцать лет я ждал, что люди вернутся, чтобы отдать долг Отечеству! – вскричал он. – Голодал месяцами, задыхался от пепла, рыдал душой, но верил, что нет выше идеи, чем служить Родине…

Вдруг он замолчал.

Он стоял в тусклом желтом свете лампы и, казалось, увидел, наконец, сквозь свет то, чего он так всегда боялся: человечество, которому он был не нужен. Потерянная фигурка из сломанного набора, фрагмент, привыкший, но не смирившийся с одиночеством, человек, который ждал, надеялся – и был жестоко обманут. Он протягивал человечеству руку в темноте, а в ответ – пустота.

– Скажите, – прошептал он. – Неужели не осталось ничего?

Стоящий у стола медленно кивнул.

– Что ж, раз так… – уголки губ Дэниела дрогнули, опустились. – Армии больше не сущесствует… Фронта нет… Восстановить разрушения нет возможности… Мои соотечественники потеряли уважение к государству, к Стране. Моя страна перестала существовать. Осталось только место, где народ сложил оружие. И я, должно быть, смешон – жалкий человек на развалинах старого мира…

Он поднял стул, тяжело опустился на него и уронил голову на грудь.

– Но хотя бы не трус. Я верил, что выживу, и, по существу, так и произошло. И… и всё надеялся, что люди вернутся, ведь нет ничего хуже, чем блуждать в чужих краях. И пришли вы. Я стал надеяться… Зачем вы принесли в мой дом надежду? Ей здесь не место, – Дэниел стиснул руки, лежащие на столе. – Проваливайте. Проваливайте на все четыре стороны. Идите, прочь…

Дэниел поднял голову и уставился в пустоту. В доме никого не было.

Он прошептал:

– Детский сон: нет никого на свете, кроме меня. Во всём мире ни одного живого существа. И Родины моей больше нет. Великой Страны нет. Все надо самому. Всё надо заново…

Рот Дэниела открылся, будто он хотел что-то сказать, но не раздалось ни звука. Он сильно втянул воздух в легкие, уронил голову на руки и глухо зарыдал…

***

За окном, низко над долиной, сверкнула зеленоватая звезда. Странное зарево обагрило землю. Он вышел на крыльцо и открыл дверь сарая. Но Джек повел себя странно. Он трусливо подошел к хозяину, прижался к его ногам и задрожал. В его серой шерсти, то исчезающий, то появляющийся снова, играл легкий красноватый оттенок.

Что-то было не так. Дэниел обернулся и обомлел. По дощатым стенам дома ковром взымались ядовито-красные языки огня. Столб огня взмыл к небу. Всего за доли секунды в странном, оглушающем беззвучии пламя взорвало дом, и он рухнул пластом, разметав каскады дыма и искр. Чердак провалился в кухню и в гостиную, гостиная – в цокольный этаж. Кресла, столы, шкаф, кровать – все рухнуло вниз голыми скелетами.

Тупое недоумение исказило багровое в отсветах лицо Дэниела. Умозаключения мгновенно сложились в логическую цепочку. Он бросился к револьверу, который так и лежал возле крыльца, но вдруг земля вздрогнула и затряслась. Первые раскаты грома разорвали глухое затишье. Горизонт всколыхнулся алой зарей, и нечто чудовищно желтое разодрало небо пополам. Страшный грохот сотряс округу. Воздух сомкнулся следом с таким ревом, что заложило уши. Река вспучилась, забурлила и заклокотала, отражая всполохи грозовых облаков.

В полном одиночестве Дэниел стоял в эпицентре и смотрел в небосвод; стоял с невыразимым ужасом в глазах. Он не знал, что происходит, но, когда из-под земли вырвались глыбы-исполины и с треском слились воедино, образуя гигантский конус, его сковал мертвенный холод.

– Джек, – закричал он, охваченный отчаянной нуждой спасаться бегством, хотя бежать было некуда. – Они строят саркофаг! Они погребают нас!

Последний крик отчаяния человека оборвался и потонул в неописуемом грохоте машин.

Не стало луны, не стало звезд и неба. Наступила мрачная тишина.

Но тишина, полная для Дэниела, не была такой для остальных.

Снаружи, за стенами гигантского ребристого купола, накрывшего Город, набирая силу, повторяя интонацию обеземевшего от невыразимого ужаса человека, невыразимый на земном языке, но понимаемый на интуитивном, слышался шопот, повторявший, точно пробуя на вкус, единственное слово:

10

«Счастье».

Лэджер вздрогнул и нервно обернулся: показалось. Стиснув руль, он смотрел на мерцающее небо. Прошло около двух часов, но сияние только набирало силу. И почему-то он интуитивно чувствовал, что идёт оно из Пустоши. Еще через полчаса вдали невозможно было что-либо различить.

Но не успел он обдумать как следует первое происшествие, как на него обрушилось новое открытие.

На всей автостраде не было ни одной машины.

– Да что, черт побери происходит? – выругался он.

В голове билась единственная мысль: я должен быть дома, и как можно скорей. Леджер бросил телефон, отключил автопилот и до упора вдавил педаль газа.

С лихорадочной быстротой Лэджер набрал номер жены. Послышались длинные гудки. Не отвечали ни его знакомые, ни друзья.

Решение, принятое за короткий срок, было тверже гранитной плиты. Отец сказал ему как-то, что нет ничего важней семьи. А затем исчез из его жизни. Может быть, он тоже хотел все обмозговать, да так и обмозговывет до сих пор. Лэджер поджал губы. Он не любил вспоминать об отце.

Он до предела выжал акселератор. Дополнительная тяга за доли секунды разогнала многотонную махину до двухсот миль в час. Пальцы залетали по приборной панели. Фары и прожекторы уступили место тепловым индикаторам и системе ночного видения. Кабину пронзила едва ощутимая вибрация: легкосплавные щиты, вынырнув из-под обшивки, смыкались вокруг корпуса. Поверхность окон замерцала полупрозрачной пленкой низковолнового силового поля.

Через пять миль снаружи послышался ряд длинных гудков. На секунду зажглись стоп-сигналы. Они смахивали на две черточки между крышкой багажника и бампером автомобиля. Лэджер увеличил изображение с внешних камер. На интерактивной панели ообразился желтый пикап с бельгийскими номерами.