Читать онлайн Распечатано на металле бесплатно

Распечатано на металле

Дизайнер обложки Nickt Less

Иллюстратор Yonoyona

Корректор Ксения Елюкина

Корректор Корректор Анонимный

Иллюстратор Cledanio

© Кирилл Павлов, 2023

© Nickt Less, дизайн обложки, 2023

© Yonoyona, иллюстрации, 2023

© Cledanio, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0060-9987-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Распечатано на металле

Если убить убийцу, количество убийц не изменится.

Сэр Уинстон Черчилль

От автора

«Распечатано на металле» – то произведение, которое необходимо читать в отсутствие изначального понимания сюжета и знания сюжетных поворотов. Незнание – одно из важнейших правил прочтения книги, ведь вам как читателю придется вжиться в шкуру главной героини 1029, проникнуться ее историей и испытать тот спектр эмоций, который сможете. Произведение следует прочесть дважды, ибо именно два прочтения подарят вам полную кольцевую палитру взглядов, которая заложена в тексте. Первое прочтение будет уникальным тогда и только тогда, когда вы будете стоять перед книгой нагим – без понимания того, о чем она. Второе же прочтение позволит вам сопоставить впечатления, которые вы получили в первый раз, и те, что получили, уже зная сюжет.

I

…Кто управляет прошлым, – гласит партийный лозунг, – тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым

Джордж Оруэлл «1984»

– Работник номер 1029, прошу, пройдите в комнату к начальнику отдела, для регистрации как частично дееспособной единицы. – сказал металлический голос машины.

Я только что пришла на свою первую рабочую смену после длительной реабилитации. За пару месяцев до этого мой коллега 781 случайно прорезал мою правую щеку острым осколком трубы и повредил мне челюсть. Обычно люди восстанавливаются около нескольких лет, но мне повезло, и моя реабилитация заняла всего два месяца. Еще год я должна ходить с огромным швом на щеке, но это меньшая из трудностей, с которыми я могла столкнуться. Перед тем, как пройти в комнату регистрации персонала, я заметила, что 781 на рабочем месте уже нет. Я не предала этому никакого значения – он никогда не занимает вовремя свое рабочее место. Я совершенно не понимаю, почему его до сих пор не отправили в «Перевоспитательную», но подозреваю, что некогда он был хорошим работником. Я поднималась в комнату начальника отдела с безжизненным лицом и осматривала все помещение с высока. Комната моего руководителя находилась достаточно высоко, и лестница тут была такая, что если ее расшатать, то можно разбиться и лишить жизни часть рабочих, что уж говорить о стенах. Звуки работ наполняли это место смыслом, а меня – радостью. Мне было трудно улыбаться из-за шва, но я ощущала спокойствие за наш город, ведь этот огромный завод мог произвести, пожалуй, все, что только захочется. Вон там станок, на котором производится обувь, согласно стандарту номер четыре. Чуть выше – отдел окон, работающий по стандарту номер пятнадцать, а вон там и мой – отдел сантехники. Здесь производятся трубы по единому стандарту номер 10. Его придумали еще до времен нашего великого Часового. Хотя о таких вещах говорить не принято, я это помню. Я тоже своего рода лицо революции. Меня изобразили на одном из плакатов. Если бы я могла его сейчас показать, я бы сказала: «Вон, смотрите, я та девушка справа снизу». Я была тогда еще так молода. Я не люблю вспоминать свою юность, хотя, наверное, 25 лет – это все еще небольшой возраст, но по сравнению с 16 годами… Я не заметила, что поднялась к кабинету, моя рука произвольно скользнула по ручке и легко открыла дверь.

Мой начальник отдела имеет кодовый номер 111, однако мне приказано называть его Товарищ начальник.

– 1029, рад вас видеть.

Я сразу распознала в 111 что-то не ладное. – он очень редко называет меня на «вы».

– Здравствуйте, Товарищ начальник.

– Прошу, присаживайтесь. – он указал на стул прямо перед его рабочим столом.

Я села. Внезапно я почувствовала запах сигарет «Люмия» в комнате, обнаружила, что рыжая прическа 111 более не растрепана, а вместо рубашки на нем теперь скучный черный комбинезон. Улыбку на его лице сменила холодная мина, которую я бы никогда не заметила, если бы не пропавшие веснушки. Я ничего не понимала, но догадывалась, что 111, так же как и 781 отправили в Перевоспитательную. Видимо, он уже окончил свой курс. А 111? Есть вопросы, на которые не следует получать ответы.

– Итак, вы знаете, зачем вы тут?

– Да, мне необходимо подписать бумаги о частичной дееспособности. – мне было немного больно говорить, но я старалась этого не показывать.

– Правильно. Но, к сожалению, руководство обнаружило, что у нас нет для вас работы, поэтому мы приняли решение отправить вас во временный отпуск. Подпишите пару бумаг – и вы свободны до полного выздоровления.

Я не могла представить свою жизнь без работы, но тем не менее я подписала все согласия, ибо в ином случае я рисковала тоже отправиться в Перевоспитательную.

Я вышла из своего отдела и ощущала на себе миллионы взглядов моих товарищей по цех. Они все смотрели на мою щеку, на мой мерзкий шов, это все из-за него.

Я ушла с фабрики. Я никогда не была так свободна в выборе своего досуга – я ведь всегда работала на нашего Часового по 14 часов в день, а оставшееся время тратила на еду и сон. А теперь что? Куда я должна идти? Мне нужно пробудить собственное восприятие, дабы не сойти с ума. Фабрика, фабрика, фабрика…. В голове одна чертова фабрика! Точно! Паб «Вне времени» – туда уходит большинство тружеников, но сама я там никогда не была. Я не могла увидеть что-то еще в этом городе, физически. Как только я начинаю развеивать свое туннельное зрение – мне сразу становится плохо, меня сильно тошнит, а после мною овладевает паника, словно я вот-вот переживу сердечный приступ. Я прошла сквозь черные подворотни и с помощью чувственной памяти смогла выйти на нужное место. Перед входом в паб стояло еще не так много пьянчуг. Все они, вероятно, относились к неисправимым, но это не помешало мне прийти сюда. Я не должна была заходить дальше – я ощущала, что за этой дверью меня охватит тьма, – но я пересилила себя. Мое сердце хотело разорваться на маленькие кусочки и выстрелить шрапнелью во всех, кто здесь был, но тело пересилило мозг. К счастью, это была не душная от таких же, как и я, улица, это было просто небольшое помещение. Я взяла над собой контроль, но споткнулась и упала на бок. Голова моя тряслась словно при эпилептическом припадке, а глаза практически лопались как резиновые шарики. Ко мне приблизился темный силуэт, от него пахло спиртом и мочой, этот резкий запах сделал только хуже, но я не ожидала услышать еще и голос.

– С вами все в порядке? – спросил он.

Я хотела схватиться за уши, но знала, что, если сделаю так, меня отправят куда-то очень далеко – дальше, чем в Перевоспитательную. Мой мозг смог проанализировать этот силуэт и увидеть в нем человека. Это был мужчина. Он был одет в легкий синий комбинезон и поношенные рабочие ботинки. Сам он был полностью лысым.

– Н-нет… Я… я в порядке. – я отвечала очень неуверенно, с комом в горле.

Мне было страшно. Он помог мне подняться и провел к ближайшему столику.

– Может вам воды? Выглядите не очень.

Я не смогла отказаться и кивнула. Он что-то обсудил с другим черным силуэтом, и мне принесли небольшую бутылочку воды. Руки мои дрожали, и я попросила его налить мне стакан. Постепенно паника начала отступать, я смогла сделать пару глотков, и холодная вода смогла на время остудить мой жар от пребывания тут. Еще некоторое время я просто сидела и смотрела в стол, пока мужчина не спросил меня.

– Так как тебя звать?

«Какой логичный вопрос» – подумала я.

– Мой рабочий номер 1029. А твой?

– Нет-нет, кажется, ты не поняла. Я не про номера, я про твое имя.

Я почувствовала непритворное отвращение, но почему-то моя память словно начала просыпаться, но воспоминание могло пробиться. Нет, я не готова дать ему ответ.

– Я… я… – я не знала, как ему ответить, но ответить надо было.

– Яна? – сказал он, перебив меня.

– Нет, просто я.… я не помню своего имени. Для меня «я» – это 1029, и я всегда была 1029, ни больше ни меньше.

– Так ты из показательных рабочих? Тогда что ты тут делаешь?

Я указала на свою щеку. Шов был все еще ужасным, и мне было страшно показывать его хоть кому-то.

– У меня нет работы на ближайший год.

– Так это же хорошо! Как думаешь проводить время?

Время?! Как я буду проводить время, когда я все еще живу своей работой. Я всегда жила идеями и думала только о том, какой диаметр доджна иметь труба. Нет… я впервые могу ответить иначе. Я должна что-то сказать.

– Я… я не знаю. Это место – одно из немногих, которые я знаю, кроме своего дома и места работы. Поэтому я и пришла сюда. Правда, я не знаю, что люди делают здесь.

– Вижу… Что ж, раз ты уже здесь, не хочешь ли ты выпить?

Я не уловила, когда мы успели перейти на «ты».

– Я вроде как уже. – сказала я немного неуверенно.

Он рассмеялся и похлопал меня по плечу. На удивление я даже не испугалась, но все еще не понимала, о чем речь.

– Нет-нет. Я вовсе не про обычную воду, я про алкоголь.

– Алкоголь? – спросила я.

– Да. Знаешь, как его называют у нас? «Огненная вода». Не слышала никогда?

– Нет.

Он улыбнулся, но с пониманием отнесся к тому, что я не знала, что такое алкоголь.

– Ладно, я не собираюсь кидаться в тебя научными терминами, пожалуй, я скажу по-обывательски. Алкоголь как обычная вода, только от нее становится тепло и хорошо.

– Что значит «хорошо»?

– Ты словно перестаешь находиться в этом сраном городе и освобождаешься от привычных законов мироздания. Попробуй, ты не пожалеешь! Первый стакан за мой счет. Что скажешь?

В обычной ситуации я бы отказалась, но раз здесь, значит, я пришла сюда за этим.

– Ладно, я думаю от одного стаканчика хуже не будет, верно?

– Его будет мало! Бармен, стаканчик фирменного этой даме рядом со мной.

Темная фигура плеснула что-то в стакан и подала мне. Стакан выглядел так, словно туда налили очень мутную воду. Запах этого вещества был похож на запах моего собеседника… Я ведь так и не спросила, как мне его называть.

– Кстати, как мне тебя называть?

– Алекс, мое имя – Алекс.

Алекс… Звучит благородно, но это имя ему, если быть честной, не очень идет.

– Что же, А-Алекс, – я запнулась, я уже почти никого не называю по имени. – Если я умру от этого напитка, то эта смерть будет на твоей совести.

Он пожал плечами и улыбнулся. Я поднесла это пойло ко рту и выпила все залпом. Вкус был отвратительным – помойные воды вперемешку с горячим бетоном, а послевкусие и вовсе отдавало пластмассой. Мне сразу стало тепло, а паника постепенно отступала, а вместе с этим появились и легкость в руках и тяжесть в ногах. Голова словно потяжелела в два раза. Я попыталась охладить себя водой, но быстро поняла, что это не поможет. Я отодвинула пустой стакан и прижала руку к своему виску. Почему-то только сейчас мне пришло в голову, что, кроме шва на своей щеке, я не помню ничего о том, как выгляжу. Я опустила голову и увидела свою обувь – я все еще была в прорезиненных ботинках с высокой подошвой. И руки – на мне были надеты кожаные перчатки. Логика подсказала мне, что я сейчас одета не в свою рабочую форму, это было что-то другое – что-то вроде повседневного наряда или даже наряда для встреч. Поэтому Алекс и не понял, что я рабочая. Я не понимала, во что я одета. Вероятно, это что-то вроде пальто или типа того? Мне пришлось наклониться чуть ниже. Нет, на мне были надеты коричневая жилетку и немного помятая синяя клетчатая рубашку. Ладно, проехали, надо поддержать разговор с Алексом, а не то, думаю, я и вовсе отпугну его.

– Вроде как, я в порядке. Мне чуть полегче.

– Рад слышать. Еще по одной?

– Нет, пожалуй, не стоит. Есть что-то еще?

– Да, конечно. Виски, мой любимый ликер или, может, что-то более «холодное», если ты понимаешь, о чем я?

Постепенно я начала замечать, что для меня становится все более и более привычным это помещение. Темных частей для меня почти что нет, все люди отчетливо видны. Это очень странно, может, дело в этом алкоголе?

– Что из этого вкуснее?

Весь день я провела, пробуя коктейль за коктейлем, благо, денег у меня было столько, что я могла позволить себе пить тут хоть каждый день. Я мало трачу – мне не на что. Мне было весело с Алексом, он рассказывал шутки и постоянно пытался показаться веселым. Он был такой беззаботный и такой забавный! Примерно на пятом коктейле мне стало очень плохо. Мой шов дико заболел, а содержимое желудка полезло наружу. Как назло, туалет занял какой-то пьяница, но сделать то, что нужно, прямо здесь я просто не могла. Я сказала Алексу, что вернусь, и вышла на улицу.

Я зашла за угол паба и, убрав руку от своего рта, испустила из него все свои поганые мысли. Я называю иногда это так. На улице был уже вечер, мне было пора отправляться домой, но сил идти не было. Когда я закончила сие действие, ко мне подошел и схватил меня за жилетку чернокожий мужчина в шляпе, кожаных перчатках, резиновых сапогах и длинном черном плаще.

– Где оно?! – крикнул он, смотря мне прямо в глаза.

Я ничего не понимала, но, раз этот мужчина для меня не силуэт, значит, я его знаю. Но откуда? Я не могла ничего вспомнить под действием алкоголя.

– Что вам от меня нужно? – сказала я, запинаясь и чуть ли не плача.

– Ты сама знаешь. Я искал тебя 9 лет и нашел у гребаного бара, когда собирался отлить! Ты хоть понимаешь?! Мне сказали, что придет время, когда ты сможешь мне помочь!

На крики выбежал Алекс, он попытался нас разнять и принялся говорить, так как я была не в состоянии.

– Так, успокоились, а не то я вам обоим лица раскрошу.

– Успокоились?! Успокоились, блять?! Ты серьезно?! Кто ты вообще, ебать тебя в сраку, такой? Новый нализыватель пи… Ладно, неважно, мне нужно то, что есть у нее. Без этого каждый из нас обречен быть замороженным до конца своих гребаных дней.

– Кто ты такой, и откуда ты ее знаешь? – спросил Алекс, пытаясь разредить обстановку.

– Я сам, мать его, Уинстон Вилсберг, а она сама, блять, до… – Уинстон не успел договорить, сзади ему в спину прилетела пуля.

Он упал на мои руки, но я не удержала его, и он шлепнулся прямо в сделанную мною зеленую лужу. Снова раздались выстрелы. Одна пуля пронзила мне грудь, и я тут же упала рядом с Уинстоном. Боль в груди в моей разбитой от огненной воды голове будто смешалась с этим отвратительным запахом. Вот он – напиток агонии. Тут же в мой бок прилетела еще одна пуля. Я пыталась прикрывать свои раны, но из них все равно струилась густая и горячая кровь. Алекс поднял меня, я пыталась понять кто стрелял, но для меня стрелявший так и остался темным силуэтом со значком «Органов опеки за жителями» Думаю, Алекс назвал бы их «Полиция» – было их названием до революции. Я помню, ибо самолично убивала их. Все смешалось в одно: чувства, запахи, звуки, мысли. Я не знала, чему верить. Я услышала, как Алекс говорит: «Все будет хорошо, потерпи еще чуть-чуть». Но в моих глазах потемнело, тало так легко. Я закрыла их и погрузилась в темноту…

II

…Естественная свобода человека заключается в том, что он свободен от какой бы то ни было стоящей выше его власти на земле и не подчиняется воле или законодательной власти другого человека, но руководствуется только законом природы

Джон Локк «Два трактата о правлении»

Я проснулась в своей постели в холодном поту. Я задыхалась, но мои внутренние часы не позволили мне встать на несколько минут раньше, хотя мне снился кошмар. Я попыталась прийти в себя. Как хорошо, что это был сон, и я смогу спокойно пойти на работу!

В сорочке и кружевном белье я вошла в уборную, где наконец увидела свое лицо. Я ожидала вновь увидеть обезображенную щеку, но я остолбенела, когда увидела, что рана почти зажила. Я начала ощупывать себя. Да, это мой маленький носик, вот зеленые глаза, еле-еле заметные брови, небольшой лоб. Это золотые кудри до плеч, вьющиеся как корни деревьев, которые я видела уже давным-давно. В моей голове что-то заиграло, что-то зашевелилось, словно шестерни в машине, словно рабочие вернулись после перерыва и вновь начали что-то двигать. Я попыталась прервать эти ощущения и двинулась к календарю. Мое сердце замерло. Я смотрела на календарь следующего года. Не так давно я вешала календарь девятого года после революции – теперь тут висел календарь десятого. Значит, это был не сон? Я умерла? Но почему я воскресла? О великий Часовой… Кажется, я вспомнила.

Во время революции я поклялась в верности нашему великому Часовому и стала его верным помощником. Я сражалась за его имя, и за свои заслуги я была удостоена его награды. Он даровал мне возможность переживать свою смерть раз за разом, но каждый раз терять год своей жизни – просыпаться в следующем году, но для всех остальных все это время жить привычной жизнью. Я почти уверена, что единственный, кто мог помнить меня мертвой, – Алекс. Я не знаю где он сейчас. Вероятно, в Перевоспитательной, или вовсе убит. Мне тяжело думать об этом, но я хотела бы уберечь его от любой участи. Я начала вспоминать, но я никак не могла протянуть нить до имени Уинстон. Почему я забыла это? Это же часть меня, часть моего сознания! Я должна вспомнить, а не то я рискую и просто забыть, что я человек. Я понимала – надо найти то, что от меня так хотел Уинстон.

Я быстро привела себя в порядок и надела то, что надевала всегда. Мне нравился этот наряд, он был не слишком выделяющимся, но и не слишком простым. Также я нашла свою немного поношенную коричневую шапку, она была хороша для такой ветреной погоды. Чувствую, отныне гулять я буду много и долго, но пока я не собираюсь ее надевать – мне нужно закончить некоторые дела тут. Я начала думать, где же в своей скромной комнатушке я могла что-то оставить? Тут было-то всего-ничего. Справа в углу кровать, а рядом с ней окно. Матрас мой иногда кажется очень мягким, но на самом деле он достаточно плотный, и, скорее всего, он размяк просто из-за своего возраста. Там явно не могло быть ничего интересного. В шкафу, где было всего три наряда, я уже покопалась. Про кухонный уголок и говорить не приходиться. Я почему-то решила порыться в комоде. Там были лишь очень старые часы на цепочке. Я решила, что у меня с собой всегда должно быть что-то, за что я сражаюсь, ведь, если Уинстон не врет, я должна что-то поменять, чтобы я и этот город не были заморожены во времени навечно. Под моей кроватью была небольшая коробочка, куда я складывала всяческие вещи, связанные с моим прошлым. Тут были куколки, парочка фигурок и… Вот оно – единственное сохранившееся письменное послание в этом городе, зашифрованное и напечатанное на металле.

Когда я смотрю на него, в моей голове всплывает воспоминание. Лик нынешнего Часового – это неправильный лик, это лишь то, как Часовой видит себя, а не то, кем он является на самом деле. Я бы не вспомнила этого, если бы не это послание. Я отчетливо помню лицо нынешнего Часового: оно гладкое, на нем густые усы, на голове короткая, но опрятная прическа, а сам Часовой молод как никогда. Великий Часовой, которого я помню, был уже не молод, усы его сливались с бородой, и он был вовсе не брюнетом – он был блондином, прямо как я. Я не могу вспомнить других деталей – его лицо словно смыто, но зато я помню, как у меня очутилась эта штука. Сам великий Часовой подарил ее мне еще до революции, но я не помню при каких обстоятельствах. Проблема в том, что послание состоит из белых квадратов, расшифровать которые может только он. Уинстон явно искал эти записи, значит, он нашел способ расшифровки – там явно что-то важное. Пластина с посланием была достаточно толстая и носить ее в руках было бы, наверное, сродни суициду. Хотя для всех это кусок металла с белыми квадратиками, но, так как в моем городе запрещена любая письменность, за исключением официальных бумаг, я не хочу рисковать. Одни примут эти квадратики просто за рисунок, вторые – за текст. Что ж, видимо, у меня действительно нет выбора – я должна попасть к великому Часовому, чтобы узнать, что в этих записях. Он их уничтожит, но я возьму свой кассетный диктофон и запишу все, что он скажет. Даже если он откажет мне, люди узнают, что от них что-то скрывают. Мне не страшно умереть, я проснусь тут и что-то да сделаю.

Я выглянула в окно. Из него отчетливо была видна возвышающаяся над всеми домами башня Часового. Это было величественное здание, из которого открывается вид весь город, высоченная башня с самыми большими часами в мире наверху. Я восхищаюсь ей, но я никогда не была внутри. Видимо, настал тот час, когда я побываю там.

Я взяла свою сумочку, которую обычно использую для документов, но на этот раз я положила в нее металлическую пластину, диктофон и пару кассет и прикрыла их всякими отчетами и другими официальными бумагами. И, судя по датам, я должна буду их сжечь уже через три дня. По закону номер 145 все бумаги подвергаются сожжению по истечению срока годности. Мне нельзя больше терять ни минуты. Кто-то бы взял с собой оружие, но если меня поймают, то никакой нож не поможет, а если у меня его найдут, то у меня будут большие проблемы. Ну все, теперь точно пора выходить.

Я вновь открыла дверь своего дома. Сегодня она была особенно тяжела, а мои руки почему-то тряслись. Подъезд моего дома был просто отвратителен. Я не знаю, почему заметила это только сейчас. Судя по почтовым ящикам, жильцы уже не раз отправляли заявки в «Отделение жилищного хозяйства» и получали отказ. Кстати, оповещения эти следовало сжечь еще вчера, но, видимо, подъезд настолько плох, что само отделение не хочет сюда заходить. В подъезде пахло протухшей рыбой, а по всему полу был разбросан мусор: пачки сигарет, бутылки.

Я быстро спустилась по лестнице вниз. Я жила на четвертом этаже, и это был самый верхний этаж в этом доме. Дверь в мой подъезд была выломана еще в восьмом году со дня революции каким-то бандитом. Нам сообщили, что он был членом группировки «Маятник», но я не предала этому значения. Что если Уинстон из этой группировки? Не стоит об этом думать, мне надо идти.

Я прошла несколько шагов вперед и поняла, что путь в башню прямо противоположен пути на мою работу. Я стою на освещенной улице. Мимо меня проходят люди. Здесь открыты «Центры раздачи», где все получают свои ежедневные пайки, рядом – «Центр красоты», где мы делаем стрижки, хотя я делаю дома сама, чуть дальше – детский сад, в котором детям рассказывают о нашей великой революции. Я помню, не так давно был издан указ о введении уроков биографии великого Часового в детском саду. А напротив этих зданий – темные, словно нефть, улицы, полные странных силуэтов с белыми глазами. Очертания этих домов кажутся мне очень знакомыми – они построены по тем же чертежам. Что если я воспользуюсь своим воображением? Может, у меня получится без труда добраться до башни? Я мысленно достроила дома. Моя реальность получалась не идеальной, к примеру, я не смогла достроить другие центры, но я смогла построить дорогу. Но почему я не смогла достроить людей? Я не могу признать повторяемость людского вида? Вздор! Я ведь воевала за это и знала, что сейчас человек будет просто винтиком!

Я мучилась, но ничего не получилось. Видимо, я действительно не могу пойти против своих убеждений, видимо, я действительно верю в человечество… Возможно я верила и тогда, просто меня обманули. Но раз я верю, значит, есть причина, а значит, я должна идти.

Я перешла дорогу и пошла дальше. Я старалась не смотреть наверх – так я могла смотреть лишь на человеческие ноги, а не на лица или тела. Это было в разы легче, но все равно я дышала часто и глубоко, а сердце бешено билось. Тело будто твердило мне, что я делаю что-то противоестественное, что я не должна этого делать, но интуиция подсказывала, что если этого не сделаю я, то этого не сделает никто. Я придерживала сумочку и пыталась делать вид, что просто устала, хотя сейчас был только день. Звуки, окружившие меня, тоже давили. Тут шуршание, там что-то упало и где-то совсем рядом чей-то голос.

Я пыталась выцепить что-то, что я узнаю, среди всего этого шума и я нашла. Из окна доносилось чье-то пение, я узнала этот мотив. Это «Мой орнамент на груди» – одна из немногих песен, которую разрешено исполнять, помимо нашего прекрасного гимна.

  • Мой орнамент на груди,
  • Один-один ты погоди,
  • Работа нас всех единит,
  • А Часовой благословит.

Я не помню ее полностью, потому что слышала всего несколько раз. Но этот мотив чуть-чуть успокоил меня.

Иногда мое любопытство бывает мне не на руку. Я люблю заглядывать в переулки и наблюдать за тем, что там происходит. Мне не стоило этого делать сейчас, ведь из-за этого моя голова начала раскалываться так, словно по ней били киркой. Судя по силуэтам и значкам, здесь орудовали люди из «Органов опеки за жителями». Я видела силуэты людей, которых прижали к стене и чем-то избивали. Гул от ударов разносился эхом в моем черепе. Я чувствовала, что эти бедняги страдают. Но я не должна была подавать виду. Из-за болей в конечностях я простонала и привлекла внимание одного из работников. Мне пришлось привыкать к его виду, пока он подходил. От этого у меня почти потемнело в глазах, но я справилась. С каждым разом мне все легче и легче переносить это состояние. Подошедший был высоким мужчиной в бронежилете с дубинкой, он носил шлем и единственное, что я разглядела за ним, – это его серые, как сама смерть, глаза. Он был из «Ордена высших исправителей». Я поняла это по армейским штанам и берцовым ботам. Орден занимается исправлением неисправимых – тех, кто осмелился выступить против великого Часового. Он приблизился ко мне на расстояние вытянутой руки. Он был больше меня в несколько раз. Мне стало страшно, но я обязана была сохранять спокойствие.

– Время в наших руках! – это приветствие наших органов опеки.

– Всегда было и будет! – я произнесла это рефлекторно.

– Назовите свой рабочий номер, гражданка. – сказал он, доставая наручники.

– Мой рабочий номер 1029.

– Что работник образцово-показательной фабрики делает здесь вместо работы? Вы нарушаете статью 12. Если вы не назовете мне веской причины вашего отсутствия на рабочем месте, я вынужден буду позаботиться о вас.

Я влипла! Я должна срочно показать ему шов.

– Я в отпуске в связи с травмой.

Я указала на шрам. Он убрал наручники. Мне стало легче от этого, но он внезапно протянул руку к моему шву. Сопротивление бесполезно.

Он потянул за одну из нитей. Это приносило адскую боль, но я держалась как могла. Он резким движением вырвал один конец нити и с силой вытянул оставшуюся часть. Я кричала от боли. Я держалась за его руку и пыталась его оттолкнуть, но не могла. Эта огромная скала вырвала нити одну за одной. Пара минут – и эта кровавая нить с кусками моей плоти была у него в руке. Я прикрывала рукой щеку, она сильно кровоточила. Боль была такой сильной, что мне казалось, что я прямо сейчас упаду на колени без сознания, но я держалась как могла. Я тряслась, и зубы мои щелкали. Ноги еле-еле удерживали вес моего тела. Он положил вырванную нить мне в свободную руку. Это было омерзительно. Как мне идти в таком виде?

– Считайте, что вы легко отделались. Вам, как и другим, запрещено наблюдать за процедурой перевоспитания. Я надеюсь, вы усвоили урок?

Я не смогла ничего ответить, лишь сжала свою нить в кулаке и кивнула ему.

– Отлично. Обратитесь в ближайший «Центр здоровья», там вам обработают рану. Должно зажить быстро. Не шастайте без дела, где не надо.

Я снова кивнула. Я не заметила, как мои глаза наполнились слезами, когда он едва коснулся шва. Только сейчас я поняла, что плачу.

– Ближайший центр здоровья – чуть-чуть вперед и направо. Скажите, что случайно потянули за шов, вам помогут. А теперь, время пошло.

«Время пошло» – это прощание, после которого отдают честь.

Он последовал инструкции и вернулся к работе.

Я поспешно удалилась с места происшествия и спряталась за угол. Я одернула руку от раненой щеки. Не знаю, что я ожидала увидеть, рука была вся в крови. У меня не было зеркала, чтобы оценить масштаб бедствия, но я точно знала, что выгляжу я неважно. В панике я попыталась вытереть руку одним из документов, которые были у меня в сумке, как салфеткой, но бумага, скорее, размазывала кровь по моей ладошке, нежели впитывала ее. В кармане жилетки я нашла зажигалку и сожгла окровавленную бумагу. Мне пришла идея прижечь рану. В центре здоровья я проведу как минимум целый день, поэтому надо действовать самой. Я поднесла зажигалку к свежей ране. Я обнаружила невдалеке небольшую лужу и ориентировалась по отражению в ней. Важно было не сжечь кожу. Мои руки все еще тряслись, но я смогла совладать с этим. Я вновь взглянула в лужу, и в моей голове вновь начало что-то пробуждаться.

Я увидела себя в прошлом, молодую себя. Незадолго до революции я прошла курс самообороны. Я увидела, как бью по большой груше с правой, затем с левой руки. Я услышала голос, он мне знаком. Он произнес: «Хорошо! А теперь твою коронную!» Я кинула взгляд в сторону, пробила лоу кик, сделала странный удар вытянутыми пальцами, после чего пробила серию из простых ударов и завершила все хуком. Судя по всему, удар пальцами – это резкий удар в кадык, если представить вместо груши человека, то удар попадет в точности туда. Я услышала гонг и ко мне подошел высокий чернокожий мужчина в спортивной форме. Мы пожали друг другу руки. Я подняла лицо и узнала в нем Уинстона.

– С каждым днем ты все лучше и лучше. Твой отец бы гордился тобой!

– Спасибо, Уинстон. Я уже боюсь, как бы не забыть все приемы, которым ты меня обучил.

– Не забудешь, – улыбаясь сказал он. – Это мышечная память. Тебе стоит только подумать о чем-либо, и ты все вспомнишь.

– Надеюсь… Так, когда, говоришь, следующая тренировка?

На этом воспоминание оборвалось. Дальше все, словно молоко в кофе, растворилось и смешалось в единое целое. Так Уинстон был моим тренером? Он так добр в воспоминании, а когда я его встретила, то он был груб… Мир изменился. Но я и не знаю этого, ведь я не знаю и того, каким он был раньше. Бедный мистер Вилсберг. Судя по всему, он столько сделал для меня. Еще он упомянул отца, но я не помню родителей. Ни матери, ни отца. Даже отдаленные образы не всплывают в сознании. Он что-то сказал про мышечную память. Может, я должна прислушаться к своему телу и позволить ему вспомнить. Ладно, я попробую, все равно никто не видит меня сейчас.

Я спрятала зажигалку и приняла боевую стойку. Как минимум, как надо двигаться в бою, мое тело помнит. Я попробовала нанести удар. Я не заметила, как мое тело подключило к удару тазобедренную часть. Я почувствовала этот импульс и поняла, что Уинстон не врал. Что же, время проверить мою коронную комбинацию? Я представила сотрудника, который распустил мой шов. Вот он, стоит передо мною, тянется к моей щеке. Сначала я бью ему по ноге, после – резкий удар в кадык, удар по шлему, апперкот, и его шлем улетает на землю, еще парочка ударов – и хук справа отправляет его в нокаут. Ну и кто теперь большой и грозный?! Хотя если бы он мог дать мне сдачи, то я бы тоже сильно огребла. Не стоит прислушиваться к телу всегда, как и к разуму. Я должна найти баланс, иначе я уничтожу саму себя.

Мне надо было идти дальше. Я узнала кое-что о себе, и мне стало легче идти по неизвестным улицам. Я поняла, что все улицы однотипны, сменяются лишь памятники. Вот памятник героям революции – тут неизвестные солдаты с ружьями, они держат в руках часы. Я не помню, когда построили этот памятник, но знаю, что не так давно. Я подошла ко входу в башню. Это было самое охраняемое и самое важное здание во всем городе… Я поняла, что даже не знаю названия города. Всегда называла его просто «город», но что-то подсказывает мне, что в мире больше, чем один город. Как это место называется? Подумаю об этом потом. Сейчас я хочу знать, могу ли я зарегистрироваться и встать в очередь на прием к великому Часовому.

Двери тут были современные и открывались сами. Я прошла через них и подошла к столу регистрации. Мне нужно было взглянуть на сотрудника, сидящего за столом. Я чувствовала себя очень неуютно, кроме него, мне приходилось привыкать к целому помещению и служащих из опеки. Мне вновь стало плохо, как тогда в пабе, но я не подавала виду. Я облокотилась на стол и взглянула на достаточно милую девушку. Она что-то печатала.

– З-здравствуйте. – запинаясь, поздоровалась я.

– Добрый день. Что вас интересует? – спросила она.

– Я бы хотела записаться на прием к нашему великому Часовому.

Я ощутила, как люди из службы опеки напряглись и потянулись к свом дубинкам и пистолетам.

– Извините, я не расслышала вас, повторите, пожалуйста? – Она все услышала, но не могла поверить своим ушам.

– Я сказала, что хочу попасть на прием к великому Часовому.

– У вас есть статус «центрового агента»?

«Центровой агент» – это статус, который дается определенному кругу людей, которые занимаются урегулированием важных вопросов в жизни нашего города. Это элита, до которой мне очень далеко.

– Нет, такого не имеется.

– Хорошо, кем вы являетесь?

– Я рабочая с фабрики.

Она посмотрела по сторонам.

– Назовите причину вашего визита?

Я не должна этого говорить, но и соврать ей я не могу, потому что мой мозг сейчас озабочен совсем другим. Мне следует скрыть от нее причину.

– Это личное.

Она, видимо, сочла меня за сумасшедшую.

– Да, конечно, сейчас мои коллеги проведут вас.

Она щелкнула пальцами, и люди из опеки начали окружать меня. Нужно было бежать, причем незамедлительно.

Я бежала сломя голову, совсем позабыв про свой недуг, но он моментально дал о себе знать. Мое воображение отключилось, я чувствовала угрозу. Все вокруг окрасилось в черный. Я схватилась за голову. Враждебная среда! Люди, здания, даже я. Я – враждебная среда. Нет! Я не хочу тут находиться! Мне страшно! Меня раздирает на куски, везде враги. Я никого здесь не знаю, даже себя!

Я закричала. Я ощутила сильнейшую боль в сердце. Я упала на спину и схватилась за сердце, испуская пену изо рта. Я корчилась в припадке на полу, а сотрудники опеки смотрели на меня и не знали, что со мной делать. Вызывать врачей было поздно, поэтому они позволили природе исполнить свой план и не вмешиваться. Я начала ощущать смертельный холод, сначала он поразил конечности, затем живот, и вот он подобрался сердцу. Я не могла дышать, мой рот был забит пеной. Скоро наступит облегчение – густая тьма. Я умираю от своих собственных рук. Я не могу быть настолько ничтожной. Это не я – меня сделали этим ничтожеством…

III

…Когда наш ум делает заключение относительно какого-нибудь только вероятного факта, он оглядывается назад, на прошлый опыт, и, перенося его на будущее, находит несколько противоположных представлений объекта, причем однородные представления объединяются в один умственный акт, который приобретает благодаря этому силу и живость

Дэвид Юм «Трактат о человеческой природе»

Снова кровать, снова утро, снова холодный пот. Я выглянула в окно. Сегодня небо более плотное, чем обычно. Интересно, что это может значить? Мне кажется, скоро я привыкну умирать. Опять процедура подъема, снова нужно осмотреть себя. Случилось и прекрасное, и ужасное: моя рана на щеке окончательно зажила, но это означает, что ходить сейчас по улице не на работу мне нельзя, иначе меня отправят в Перевоспитательную. А это хуже смерти – я дорожу своей памятью, а не жизнью. Я решила на всякий случай посмотреть на календарь. Одиннадцатый год со дня революции, а значит, мне уже 27. К сожалению, запас лет не безграничен. Я, конечно, могу дожить и до 70 лет, но боюсь, что старушка уже вряд ли что-то захочет или сумеет сделать. С сегодняшнего дня я буду замерять свой рост на одной из стен моей квартиры. Сейчас я ростом примерно 184 сантиметра. Если он начнет уменьшаться, это будет значить, что мое время поджимает. Я снова надела ту же одежду, что и в прошлый раз, и обнаружила, что все те же самые вещи, которые я брала в прошлый раз, лежат на своих местах. Видимо, ненастоящая «я» в своей рутине оставляет все вещи там, где их оставила я. Я снова собрала сумку и положила туда новые документы, но поняла, что не собираюсь выходить на улицу, а оставаться дома – плохо. В надежде что-то придумать я выглянула в окно и краем глаза заметила на карниз крыши моего дома. Снова запустилась машина воспоминаний.

На это раз воспоминанием был отрывок из моего раннего детства. Мне, наверное, было тогда лет 7—8. Я любила прыгать по крышам с другими детьми. Мне казалось, что весь мир у моих ног, что я смогу управлять всем, что вижу, если только залезу туда. Один из мальчишек научил меня приему: залезаешь на подоконник, становишься вполоборота на четвереньки и, когда будешь готов, цепляешься за карниз, после чего помогаешь себе ногами и руками залезть наверх. Я вспомнила, что после того, как я научилась проделывать этот трюк, отец отучал меня от него. Но о самом отце я все еще не могу ничего вспомнить.

Если мышечная память поможет мне и в этом, я, наверное, буду самая счастливая гражданка этого города. Я открыла окно и попыталась повторить то, что делала когда-то. Я не боялась, но я не была настолько безрассудной. Я была в перчатках, а эта крыша было достаточно богата на острые камни и прочие неприятности. Однако я забралась на крышу и встала. К сожалению, крыши в городе были двухскатные, но, к счастью, угол наклона был небольшим, что и позволило мне спокойно передвигаться по их центру. Я думаю, что даже бы могла тут бегать, но не стоит испытывать себя на прочность, чем меньше раз я умру – тем будет лучше. Я задумалась, как мне перейти улицу. К счастью, практически между каждыми двумя домами была линия электропередач, и провода были достаточно прочными для того, чтобы выдержать меня. Главное – случайно не схватиться за оба провода и не замкнуть собою сеть. Я шла по крыше. Я не боялась высоты, она мне даже нравилась, я всегда тянулась к небесам. Может быть, я хотела стать пилотом? Не знаю, но, как бы то ни было, сейчас я явно не та, кем хотела стать. Внезапно я обнаружила, что все улицы, где я бывала до этого, отныне для меня стали цветными, хотя бы и частично, но я уже могла спокойно передвигаться по ним. Но если я буду стоять как вкопанная тут, то, думаю, я только усугублю свое положение.

Мои ноги в танце двигались по крыше, минуя все скользкие места. Я чувствовала себя такой счастливой и свободной, что даже забыла на время обо всем, что меня окружает. Мало, оказывается, человеку надо для счастья! Но это счастье мимолетно, а значит, я не смогу радоваться этому вечно. Я перебралась по одной из линий электропередач на противоположную улицу. Удивительно, но я не поймала на себе ни единого взгляда, все, видимо, настолько привыкли не смотреть наверх, что даже не заметили меня. Не бойтесь, я научу вас видеть небо, просто потерпите, обещаю, боль будет мимолетной. Вот я на следующей крыше. Я увидела башню Часового и поняла, что я не смогу попасть туда через основной вход, ведь у меня нет никакого пропуска. Следовательно, нужно будет залезть прямо в башню. Я назвала себя сумасшедшей, но я чувствовала, что если я смогу все вспомнить, то найду способ пробраться туда. Когда я только начала вспоминать себя, я поняла, что во мне есть нечто большее, чем мясо и кости, на которые натянули кожу. Я вспомнила, что не так далеко от фабрики есть заброшенный дом. Думаю, там я могу соорудить себе временную базу. На тот случай, если за мной все-таки придут люди из Опеки.

Это был уже знакомый мне путь, так что он не отнял у меня много времени и сил. Я помнила, что на верхнем этаже было окно, через него я и проникла в дом. Еще я поняла, что внутренности – это тоже враждебная для меня среда, и я должна пересилить себя. Осознав это, я чуть не сорвалась с четвертого этажа, но, к счастью, мое тело не дало мне упасть. Я чувствовала себя уже не так плохо, как раньше, но я решила не испытывать свой рассудок на прочность. Мне показалось, что в комнате может быть еще много нетронутых старых вещей, которые заставят меня вспомнить что-нибудь. Когда комната стала для меня полностью цветной, я со спокойной душой решила осмотреться. На самом деле она просто стала не черной, а серой. Здесь все было в пыли, словно сюда никто, кроме органов великого Часового, никогда не заходил. Я попыталась вспомнить, почему этот дом заброшен, но в памяти не всплыло ничего, кроме слова «Смех». Дверь на выход из этой квартиры оказалась заблокирована чем-то, и я не могла от сюда выйти. Может быть, это даже и к лучшему. Моя задача не забрать себе все, что не приколочено к земле, а унести от сюда воспоминания. Я решила осмотреть комнату и осознала, что она один в один как моя, только без матраса, коробок и еще без пары мелочей. Одежды также не было. Я по инерции заглянула в тумбочку, и там лежал черный для меня одинокий предмет, по силуэту напоминающий нож. Я нерешительно подняла его и решила рассмотреть поближе. Это действительно был нож, но необычный. Это был нож для работы по металлу, такие можно использовать для изготовления метательных ножичков… А откуда я это помню?

Я незамедлительно нашла небольшой кусок металла. Здесь лежали несколько металлических настилов, которые я и решила использовать. Наверное, предполагалось, что в этом здании будут поддерживать хоть какой-то порядок, но о нем просто забыли. Я уселась поудобнее и достала ножик. Я почувствовала, как шестеренки в моей памяти вновь заработали, а вместе с ними заработали и мышцы.

Я словно перенеслась во времена революции. Работать ножом меня научил один мой товарищ. Я вспомнила, как сидела в каком-то убежище, а рядом со мной – пара ополченцев, один из них резал как раз-таки ножечки из какой-то пластины, а второй стоял и смотрел на закрытый люк сверху. Я услышала томные шаги надо собою и странные голоса людей, которые, вероятно, хотели меня найти. Я посмотрела на календарь, почему-то для меня это было важно в тот момент. Год плывет, но я разглядела число и месяц. Седьмое января, и на этом календаре написано какое-то слово, я должна его разобрать. Немедленно! Написано «ро… рожде… рождество»?! Что это такое? Это какой-то дореволюционный праздник? Я должна разузнать об этом позже. Мое внимание было сконцентрировано на металле. Моя рука сделала несколько резких движений. Сначала я начертила равнобедренный треугольник, но не довела до конца основание, а затем начертила снизу маленький прямоугольник. После этого я вынула получившийся ножичек и аккуратно его заточила. Прошлая я делала это так же легко, как пекарь делал печенье. Я молчала и дышала очень редко. Я догадалась, что в этом воспоминании революция уже свершилась, но почему меня ищут? Странно, очень странно.

Когда я вернулась к реальности, я заметила, что моя рука сделала все за меня. Я получила идеальный ножичек, который нужно было разве что заточить. Да, это не было огнестрельное оружие смерти, но я все-таки могу использовать его в случае необходимости. Я решила, что пойду в башню только тогда, когда буду к этому готова. Я явно обезумела, но я готова пойти против всего мира одна, ведь никто больше со мной не пойдет. Я уверена. Все, что находится в башне, для меня чуждо, а значит, мне нужно найти способ остановить мой недуг. Должны существовать способы стимуляции мозга, однако сейчас я решила сделать побольше ножей. Каждый ножичек занимал у меня около трех минут с учетом заточки. Настилов мне тут хватит на сотни две таких ножичком, сейчас же я сделала уже около сотни и остановилась лишь тогда, когда увидела, что над городом начало заходить солнце. Я редко наблюдала закат, но сейчас поняла, насколько же он прекрасен и как же жаль, что его не видит почти никто в этом городе. Я десять минут смотрела на небо и расплывалась в улыбке. Увы, но закат не пробуждает во мне ничего, кроме обыкновенной радости. Я встала и начала вспоминать, как метать ножички. Я выбрала мишенью деревянную дверцу ящика на кухне. Ножички должны были застрять в ней при попадании. Я взяла с десяток ножичков и решила обратиться памяти моего тела. Вдох-выдох, вдох-выдох. Ножичек зажать подушечками большого и указательного пальцев, ноги оставить на ширине плеч, включить бедро, как при ударе, глаз зоркий как у орла. И – бросок! Первый, второй, третий, четвертый. Все попали в цель! А ну-ка, тело подсказывает, что у меня был коронный прием с шестикратным залпом. Я взяла ровно шесть ножей – по три в каждую руку. Мне не так была важна точность, сколько сам факт того, что я так смогу. Техника броска заключалась в том, что нужно было кинуть ножички так, словно ты хочешь бросить их по дуге, но остановиться на середине траектории. Я подключила к своим движениям спину. Немного потянуться, и вот – все шесть ножичков полетели поперек, а некоторые все же попали в шкаф. Я была так горда собой, что казалось, будто никто не способен мне сейчас помешать. Теперь мне нужно было достать ножички и восстановить их по возможности. Четыре ножа попали в твердую поверхность и восстановлению не подлежали, но да ладно.

Я почти всегда возвращаюсь домой в ночи, но сейчас, не думаю, что мне стоит возвращаться. Мою квартиру, может быть, обыскивают, но они не найдут там ничего, ведь все, что нужно, сейчас у меня. Здесь пыльно, но если я переночую тут, то ничего не случится.

Мне захотелось сегодня выйти на ночную вылазку, поэтому я закрыла окна и легла спать пораньше. Я должна была встать через два часа. Спать на кровати без матраса, конечно, было не очень удобно, но мне не привыкать. Перед тем, как заснуть, я решила взглянуть на часы на шее. Без половины шесть. Секундная стрелка бежала куда-то. И я тоже вечно куда-то бегу. Меня будто что-то роднит со временем, я чувствую, словно эта мистическая сила хотела для меня лучшего, но не смогла уберечь. Я люблю тебя, время, ты даешь мне мотивы и силы сражаться. Я поцеловала часики и вновь положила их себе на грудь, после чего отправилась в мир сновидений.

Мне снился еще один эпизод. Это было воспоминание из моего настоящего. То, что происходило, случилось всего четыре года тому назад. Седьмой год после революции выдался очень тяжелым. Зима была настолько свирепой, что люди падали от бессилия и замерзали насмерть. В этот год было много инцидентов на предприятии – все машины леденели, а единственными, кто мог заняться починкой, были обычные рабочие. Мне тогда повезло, что на годовщину революции мне подарили очень теплую куртку, которая грела меня все это время. Но в один из дней той зимы меня попросили прочистить обледеневший аппарат – была моя очередь. Я старалась делать это очень осторожно, соблюдая все правила, но одно неверное движение – и мою куртку заживало в одну из ведущих шестерней. Я не изобрела ничего лучше, чем быстро снять ее. Мою теплую курточку порвало в клочья. Мне казалось, что никогда больше я не попаду домой. Мне было суждено умереть на холоде. Удивительно, но мой коллега 564 отдал мне свою куртку, несмотря на то что сам он мог погибнуть. Тогда я не думала, что кто-то способен проявить ко мне сострадание, и приняла подарок. Жаль, что тогда я забыла про свою особенность. Благодаря 546 я смогла выжить в тот день, но больше 564 никогда не появлялся. Нам даже не сообщили, что с ним случилось на самом деле, просто сказали, что уволили его. Не знаю, как я могла забыть такое, но этот мир тогда научил меня спокойно относиться к смерти других. Это омерзительно, но я не виню себя. Я лишь продукт этого конвейера.

Я проснулась от сильного желания справить нужду. Я воспользовалась туалетом, но, как и ожидалось, канализация тут не работала уже год, поэтому мне пришлось терпеть отвратительный запах. На улице была ночь. Часы показывали семь часов, а значит, пора было отправляться на улицу.

Я выбралась на крышу и вновь предо мной предстал уже привычный мне город, но на этот раз он был немного другим. Его освещал не солнечный, а лунный свет, который игриво переливался на крышах домов. Я взяла с собой несколько десятков ножичков на всякий случай, а остальные оставила в заброшенном доме, я чувствую, что еще не раз туда вернусь. Теперь для меня все снова было темным, но не из-за незнания местности, а из-за этой магической ночи. Я чувствовала себя в безопасности, пока меня укутывал мрак. Я вспомнила, что на моей фабрике есть архив с данными о рабочих. Я могу найти там нужную информацию, но проблема в том, что к нему есть доступ только у высококвалифицированного персонала. Я в эту категорию не попадаю, но я чувствую себя достаточно смелой, чтобы попытаться проникнуть туда. Меня лишь один раз пустили туда с целью внести данные о моем коллеге 781-ом, который и поранил мне щеку, поэтому я знаю, что архив находится под предприятием в отделе под будкой нашей охраны. По ночам фабрику охраняет несколько людей из отдела Опеки. Удивительно, что я говорю это, но мне повезло в том, что они будут стрелять на поражение, если кто-то попытается проникнуть на территорию фабрики. Войти через главный вход – пожалуй, самое глупое решение. Против охраны мои ножички бесполезны. Хороший вариант – окно в стеклянном потолке. Его открывают в ночное время, и через него можно пробраться сразу в верхний складской отдел, откуда можно попасть в отдел персонала, пройти через станки и уже подобраться к архивам.

Я аккуратно перешла по проводам на крышу и залезла через это самое окно в складское помещение. Я не боялась, что меня кто-то услышит, потому что спрыгнула очень тихо. Я пробиралась сквозь леса из картонных и деревянных коробок. Некоторые пойдут на обработку, а некоторые – еще не вывезенный продукт. Я знала это место как свои пять пальцев, так что я быстро вышла к комнате персонала. Тут был включен свет. Меня это насторожило. И не зря. Я посмотрела сквозь замочную скважину и увидела человека из опеки, правда, без снаряжения. Он был мне и не знаком, но по силуэту это можно было понять. Он спал на одной из скамеек в раздевалке. Мой шкафчик находился в другой стороне, но ничего, кроме рабочей униформы, мне там не было нужно. Я могла прикончить этого бедолагу парой ножичков, но я не убийца. К тому же, если я оставлю его мертвого здесь, поднимется паника, и на следующий день я не буду знать того, что мне дальше делать. Я тихо открыла дверь и попыталась прокрасться на корточках мимо него. Он сильно храпел, и, когда храп прекращался, я замирала и готовилась достать ножичек. Я знаю, что не должна убивать, но я не остановлюсь в случае особой необходимости. К счастью, его сон был настолько крепок, что, если бы я сейчас хлопнула шкафчиком, он, наверное, бы и не заметил. Я дошла до выхода из комнаты и направилась в основной цех.

Я пришла в неподходящее время: они только начали обход здания, а значит, они начали с цеха. Я понимала, что если я останусь тут, то бой неизбежен, но и прятаться было бессмысленно – это тоже закончится боем. Я решительна и буду действовать также. Я решила прокрасться мимо них во время осмотра. Пускай станки станут моим укрытием, а ритм их шагов – моим ритмом. Я стану темнотой, в которую они будут вглядываться и будут бояться. Не наоборот. Я аккуратно спустилась и спряталась за станком номер 3. На нем производили комбинезоны для обычных граждан. Этот станок был разделен на несколько мелких столов для шитья и автомат, отвечающий за нашивки и молнии. Один из сотрудников досконально осматривал все станки. Мне удалось его обойти, просто переместившись на вторую линию. Здесь станок номер 4 – сплошная конвейерная лента, на которой производится обувь по типу моей. Я кралась дальше, но этот чертов сотрудник начал движение в мою сторону. Он не знал, что я здесь, но мог это случайно обнаружить. Я не нашла ничего лучше того, как скинуть ботинок с конвейера на другую сторону, но так аккуратно, чтобы показалось, будто это сделала крыса. На удивление получилось, и резкий стук привлек его внимание. Я пробралась мимо, но услышала сзади себя голос.

– Эй, чего ты там маешься? У нас обход.

– Простите, отвлекся на упавший ботинок. Видимо, случайно задел его.

– Ага, молодец. А теперь за работу. Если узнаю, что ты опять что-то не усмотрел, я пристрелю тебя на месте, ты меня понял?

– Да, сэр.

Тем временем я уже пряталась рядом со станком номер 7. Тут производилось хозяйственное мыло. Я не клептоман, но мне явно понадобится парочка кусков. Сумка уже еле-еле уже вмещала в себя хоть что-то, но если я выложу часть бумаг, то в нее поместится что-нибудь еще. Я не должна делать этого сейчас, ведь это заметят. Станок номер 7 не составил проблем, я обошла его и вышла к комнате охранника. Зараза! Они закрыли ее на замок, а времени искать ключ у меня нет. Что-то будто заискрилось у меня в мозгу – я снова начала вспоминать.

Я закрыла глаза и вновь доверилась своему телу – оно делало все ровно так, как в воспоминании. В новом ретроспективном кадре я оказалась в заточении. Была ночь, но я видела, что дверь закрыли специальным ключом. Я была искалеченная и уставшая, но даже в таком состоянии во мне пылал дух свободы. Я быстро оторвала зубами свой ноготь. Больно. Из большого пальца идет кровь. Но это не важно, ведь теперь у меня в руке есть отмычка, и я и взломаю этот замок.

То же самое произошло и в реальности. Палец сильно щипало, но я собралась с мыслями и взломала этот замок с помощью своего же ногтя. Я спрятала замок и взломала уже вход в архив. Я представить не могла, что умею взламывать замки, тем более таким экзотичным способом. Я спустилась в архив и включила свет. Здесь куча незнакомых мне папок, но среди них я нашла папку со своим номером. Нужно разузнать что-то о себе, ведь в этих досье содержится как минимум информация о родителях и краткая сводка. Я начала изучать эту бумажку с моей фотографией в правом верхнем углу.

Работник номер 1029.

Дата рождения: 03.05 16 лет до революции.

Пол: Женский.

Семейное положение: В браке не состоит.

Медицинская карта:

09.10 2 год после революции – работник 1029 подвергся туберкулезу, но по неизвестным обстоятельствам перенес заболевание за один день.

23.09 5 лет после революции – работник 1029 найден без сознания в комнате персонала в связи с переоборудованием помещения. Работник 1029 пришел в себя и продолжил работу в штатном режиме.

07.03 9 лет после революции – работник 781 нанес физический ущерб работнику 1029: разрыв мышечной ткани на щеке с повреждением ротовой полости. Работник 1029 госпитализирован. Работник 781 отправлен в Перевоспитательную.

Работник 1029 быстро поправился. Спустя 2 месяца лечения, работник 1029 объявлен частично способным к работе. Работник 1029 отправлен на профилактический отпуск.

Рукописная приписка:

Работник 1029 обладает аномальной способностью к реабилитации после заболеваний или физический ранений. Мы не можем быть уверены в причине. Работник 1029 может оказаться полезен в отделе Опеки или в отделе Безопасности. Просьба записывать от руки также течение последующих болезней и их тяжесть.

07.03 11 лет после революции – работник 1029 не вышел на работу. Мы подозреваем, что это связано с психологическим заболеванием, однако работник 1029 не был замечен дома.

Родители:

Отец: [Замазано]

Мать: [Замазано]

Дети: Отсутствуют.

Погодите, когда я болела туберкулезом? Я даже этого не помню. Запись от 23 сентября явно говорит о том, что мой недуг со мной уже давно. Все остальные записи в медицинской карте меня практически не заинтересовали, разве что вот эта надпись от руки. Если подумать, то я и правда аномально быстро прихожу в себя. Не знаю почему. Сегодняшний отчет не удивил меня. Мне на руку, что они думают, что причина моего отсутствия в том, что я столкнулась с отклонением медицинского характера. Это значит, что они мне доверяют. Ну или что они просто не знают, что такое свобода. Погодите… а мои мама и папа?! Их карточки должны быть тут! Это же несгораемые данные, здесь должна быть вся информация. Если ее нет здесь – ее нет нигде!

Мама… папа… о великий Часовой, где вы? Я не так стара, чтобы вас уже не было в живых. Я не могла вспомнить что-то еще, ничего здесь не вызывало в моей голове хоть каких-либо движений. Мои глаза невольно начали наполняться слезами… Нет, их не могли убить, я не верю. Тут дело в другом. Я должна просмотреть другие несгораемые данные о себе. Возможно, в них есть строчки, которая пробудят во мне что-то. Я нашла следующий листок:

Образование: Незаконченное Среднее-Специальное.

Специализация: Радиотехника.

Срок обучения: 2 из 3 лет.

Причина: Работник 1029 принимал участие в Великой революции, 1029 занимался поддержкой народного ополчения и организацией каналов связи между отрядами. За эффективную службу получил повышение и взял командование над тремя отрядами народного ополчения.

Незадолго до революции 1029 был арестован бывшими коррумпированными властями за распространение революционной информации посредством систем оповещения населения. Работник 1029 бежал из заточения после трех дней допросов.

[Остальная часть текста была замазана, кроме последней строчки, которая была написана от руки]

Примечание: По инициативе великого Часового мы стираем лишние данные о работнике 1029. Просьба: Не сообщать об этом 1029 и не напоминать ему о жизненном опыте, описанном в этих бумагах.

Остальные бумаги состояли из отдельных отчетов и почетных грамот. На всей папке красовалась надпись: «Бессрочное». Я прокручивала в голове слово «Радиотехника», но я не могла вспомнить ничего из учебного курса. Надеюсь, я вспомню, у меня есть идея. Я вернула папку на место. Я знала, что покарают весь отдел, если пропажа обнаружится. Но я не совсем понимаю, почему Часовой решил замазать мою историю? Причем конкретно мою. Видимо, я действительно сделала что-то не то во время революции.

Я услышала шаги сзади.

– Сэр, здесь дверь не закрыта!

Блять! Я забыла закрыть входную дверь. Я хотела спрятаться, но силуэт с поднятым пистолетом уже приблизился ко мне. Тише… Считай по квадрату. 1… 2… 3… 4. Вдох. 1… 2… 3… 4. Выдох. 1… 2… 3… 4. Вдох. 1…2… Оглушительный выдох пистолета. Прямо между глаз. Тьма. Мимолетная боль. Страх. Свобода…

IV

…Во время войны утопийцы имеют в виду исключительно одно: добиться осуществления той цели, предварительное достижение которой сделало бы войну излишнею

Томас Мор «Утопия»

В этот раз я не проснулась в холодном поту. Я погрузилась в тьму настолько, что во сне начала видеть воспоминания. Я вспомнила курсы радиотехники. Мне больше всего нравилось работать с радиоприемниками и подобными штуками. Учителя отмечали мою высокую заинтересованность и помогали мне. Удивительно, но я смогла в точности вспомнить, как соединять провода и как ловить нужную волну. Думаю, при необходимости я смогу создать свой приемник, если нужные материалы окажутся под рукой. Я задумалась. Может быть, я смогу уловить что-то, что находится за пределами нашего города? Что там? Что за этими густыми улицами и пустыми обещаниями? Я ненавижу все, кроме этого города. Искренне ненавижу. Но не по своей воле.

Просыпаться было трудно. Я чувствовала себя изнеможенной, из меня словно высосали все силы. Я с трудом прижала руку ко лбу и потерла глаза. Я схватилась за край кровати и попыталась встать, но упала на пол вместе с одеялом. Я попыталась встать на четвереньки и подняться на ноги. Меня качало из стороны в сторону, но я все-таки пришла в себя. Я чувствовала себя так же, как в тот день, когда меня напоил Алекс, но без приятного чувства свободы и ощущения легкого полета. Я шла в ванную, опираясь на стены. Мне было страшно поднять голову и посмотреть на себя в зеркало. Но я сильна. Сильный человек должен иметь смелость смотреть себе в глаза.

Я подняла голову. Глаза прикрывали волосы, но я могла отчетливо разглядеть себя. Лицо показалось мне более худым, чем раньше, но особенных изменений, я не заметила. Только кожа частично высохло. Я открыла шкафчик с лекарствами, чтобы посмотреть нет ли у меня нужного лекарства, но вместо этого я приметила один большущий шприц. Не знаю, откуда он у меня, но название гласит: «Пентарион». «Пентарион»… «Пентарион»… Вот суки! Они пичкают меня успокоительным! «Пентарион» стал одним из ходовых медицинских транквилизаторов после революции. Я взяла его и бросила на кровать. Я вколю эту дозу тому ублюдку, что подсадил меня на это дерьмище! Они, может, и способны надломить мое здоровье, но им не стереть мне память! Позже я заметила, что мое окно завешено, а в квартире не хватает товаров первой необходимости. Меня что, уволили? Нет. Если бы меня уволили, то меня бы здесь вообще не было. Я оказалась бы на улице. Я рискнула и раздвинула занавески. Я бы хотела сказать, что это былой ошибкой, но я все равно бы рано или поздно узнала бы о том, что увидела. Город был окутан пылью, а небо было темно-зеленым. Здание напротив покрылось плесенью, которую частично прикрывали вывески, которые я никогда не видела. Они были черными для меня. Я присмотрелась и поняла, что проснулась явно не в самое лучшее время. Вывесками оказались постеры с военной пропагандой. Население агитировали работать еще больше во благо нашего комитета Обороны. Комитет обороны, как и отдел Опеки, находился в башне Часового, по направлению к которой, судя по всему, и двигались толпы народа на улице. Я слышала отдаленные выстрелы и взрывы. Раздавался ужасающий топот, похожий на топот гиганта-циклопа. Звук все приближался. Я не могла отвести глаз от окна, мне хотелось узнать, что будет дальше. Я увидела гигантскую ногу на одной из улиц. Я запаниковала. Присмотревшись, я поняла, что это роботическая нога, похожая на паучью, с широкой плоской стопой для большей устойчивости. За ней последовал огромный желтый луч прожектора. Я решила присмотреться и прильнула к окну. Я пришла в ужас. Мой мозг словно начал себя пожирать, я бы описала это так, ибо он никогда не видел подобного. Теперь я поняла, что успокоительное нейтрализует мой недуг. Я не чувствую себя плохо – у меня болит голова, но не более. О Часовой, храни меня бессознательную, найден способ нейтрализации этого недуга. Я могу спокойно смотреть, куда хочу, главное – соблюдать дозировку. Я сообразила, что эта махина на улице представляла собой сферу с огромным прожектором на трех ногах. Она патрулирует город и, вероятно, вычисляет кого-то, предупреждая патрули. Никаких кабин или орудий я не увидела, а значит, эта штуковина автономная. Как она называется? Я осмотрела плакаты и нашла один с этой штукой. Она светила на какого-то маргинала, избивавшего беззащитную женщину, а на фоне были дубинки и пистолеты. Снизу красовалась подпись: «Смотрящие защищают темные улицы от недостойных». «Смотрящий». Звучит красиво. Эти штуки усложнят мне задачу, но густые клубы пыли укроют меня. Я думаю, что даже смогу слиться с толпой на улице. На улице было столько людей… У меня слишком много вопросов. Но сначала нужно было повторить мой ежедневный ритуал. Одежда-сумка-календарь. Я была уже почти готова, у меня все еще оставалось много вопросов. Двенадцатый год после революции – для меня загадка.

Я решила выйти через окно на крыши и добраться до заброшенного дома. Не все, что было при мне до смерти, осталось в моей квартире. К примеру, с собой у меня не было ни кинжалов, ни мыла. Зато металлическая табличка осталась со мной. И ножик для металла. Раньше в моем кармане всегда лежала зажигалка. Теперь там еще лежит и Пентарион. По моим расчетам одна восьмая шприца должна была помочь мне успокоиться. Эта доза была слишком мала, чтобы ослабить меня. Я нашла метод борьбы с недугом – это уже хорошо. Вновь я на крыше, и вновь я удивляюсь апокалипсису. Высоко в небе я увидела вспышки пулеметов самолетов, до меня доносился рокот пропеллеров. Такие, я уверена, перемалывают головы мертвым пилотам. Мне представлялось поле боя с траншеями, грязью и миллионами пуль, которые тонут в земле, пропитанной агонией, вместе с людскими телами. По всему городу ходили смотрящие, внушающие страх, а на фоне была башня Часового. Я должна было понять, с кем мы воюем и почему. Я перемещалась по крышам быстро, чтобы не попасться смотрящим. Каждый мой шаг, наверное, был слышен жильцам верхних квартир, но им сейчас было не до этого. Вот заброшенный дом – моя вторая обитель.

Я вновь вошла через окно, взяла штук тридцать ножичков и вернулась на крыши. Я услышала крики в переулке рядом с домом, на крыше которого была. Я присмотрелась и разглядела два черных силуэта. Голова сильно заболела, но я изучила их детально. Старый солдат избивал прикладом молодого паренька. Тот закрывался от него руками и пытался оттолкнуть старика своей ногой. Старик продолжал забивать его.

– Сукин ты сын! Патронов на тебя жалко! – кричал старик.

Парень плакал и вскрикивал при каждом ударе. Прошлая «я» прошла бы мимо и сочла бы, что так и должно быть, но нынешняя я должна была что-то сделать.

Я не убийца. Но я не смогу осуществить задуманное, если не запачкаю руки. Я не должна так бояться этого. Я подняла ножичек и прицелилась. Вдох… Выдох… Вдох… Летит! Я попала старику прямо в мозжечок. Он выронил винтовку. Его туша рухнула на бедолагу, который все еще валялся на грязной асфальтированной земле. Я спустилась по трубе. Он явно заметил меня, но не сдвинулся с места. Я извлекла из старика свой ножичек. Ножичек не подлежал восстановлению, поэтому я сразу же выкинула его и помогла встать бедолаге. Он был еще совсем молод – от силы лет 18. Я даже не была уверена, помнит ли он что-то о революции. Все его лицо было в синяках, нос сломан. Слезы из его глаз лились словно из водопада, он опирался на меня одной рукой, а второй прикрывал свой бок.

– Тише-тише, ты в безопасности, все уже позади. Что тут произошло?

Он прижался к стене и начал тяжело дышать, вытер рукавом своего комбинезона соленые от слез руки и попытался стереть кровь со своего лица. Он начал говорить со мной жестами. Я не поняла, почему он не сказал мне ни слова.

– Ты можешь говорить? – настороженно спросила я.

Он показал на рот и открыл его. У парня не было языка. Его филигранно ровно отрезали. Теперь он может разве что кричать и издавать примитивные звуки. Я сочувствовала ему, но, с другой стороны, что в такое время многие тоже не могут ничего сказать. Я кивнула ему и попыталась понять, что он говорит. Он начал показывать снова. Он объяснил мне, что этот старый сержант хотел избить его до смерти за то, что он осмелился не отдать ему честь. Парень не считал эту войну путем к раю. Он считал ее разрушением рая.

– Так не должно быть… Стой. Не двигайся. Сейчас помогу.

Я аккуратно, но четко и быстро вправила ему нос. Парню было больно. Это лучше, чем ходить с таким носом, словно его пытались завязать в узел, но бросили это дело на половине.

– Так должно быть лучше. Ты как? Идти можешь?

Он ощупал свой нос и кивнул. Я кивнула в ответ, подобрала винтовку и несколько патронов с тела убитого мною солдата и отдала ему.

– Этот мир должен измениться, друг мой. Кто-то должен сражаться за таких как мы, иначе скоро будет слишком поздно. Так не может продолжаться вечно.

Он держал винтовку в руках, словно в этом мире не существовало ничего, кроме него и этой винтовки. Он кивнул мне и, тяжело вздохнув, ушел куда-то.

Я не погналась за ним, но я точно знаю, что, когда я снова умру, мир изменится еще сильнее, чем он изменился сейчас. Я решила осмотреть тело убитого солдата. В его карманах были хлеб и маленькая бутылочка с каким-то веществом. Подозреваю, это был алкоголь. Также при нем были гуталин, который я взяла себе, и лезвие для бритья, но бритвы я не нашла. Я сразу съела хлеб, потому что была очень голодна – мне жизненно необходимы были эти кусочки. Я понимала, что надо убраться отсюда побыстрее, пока смотрящие не нагрянули сюда.

Я пошла по улицам. Так у меня было больше шансов смешаться с толпой, чем разгуливая по крышам в гордом одиночестве. По душным улицам, полных тел и пыли, я перемещалась, мечась из стороны в сторону. Я старалась держаться за стены, чтобы не умереть от того обилия лиц, которое был вынужден обрабатывать мой мозг. Я вколола одну восьмую содержимого шприца в попытках сохранить спокойствие. Я забрела в достаточно тихий уголок. Там не было этой ужасной толпы. Я очень хотела рассмотреть плакаты, мне важно было понять, против кого мы воюем. Никак я не ожидала увидеть лицо, которое пробудило во мне что-то новое – что-то, что я искала настолько долго, что мне казалось, будто я искала это всю свою жизнь. Один из плакатов агитировал граждан вступить в авиационные силы, и он привлек мое внимание. На заднем плане был изображен ангар с самолетами, на барабанах их пропеллеров были отметины в виде часов. Небо на плакате сияло. А снизу была подпись: «Время уже наше. Теперь мы возьмем и небо!» Но самое главное, что на нем было, – женщина на переднем плане. Она была в обычной серой армейской форме и в пилотских очках, но с роскошными золотыми кудрями, которые вились на концах, словно мои лианы-волосы. Носик, ушки… Да, голова. Да, я это вижу. Прошу, покажите мне еще раз, я хочу улыбаться посреди войны.

Я видела свою маму не так много раз, но воспоминания о ней крутились где-то у меня в голове, а этот плакат поставил все на свои места. Я начала вспоминать. Это был последний раз, когда я видела свою мамочку. Мы стояли посреди зеленого поля, на котором росли цветы и сияло солнце, но я не была рада этому. Солнце грело меня, а по ощущениям мне было лет 14. Мама привела меня к красному самолету. Она начала заботливо гладить меня по голове, и я почувствовала, что я не могу ничего изменить и не должна. Я подняла свои глаза на нее. Она такая милая и высокая. Я не представляю, как моя память могла ее вытеснить. Она красиво пела песенку, эта песенка была не из числа тех, что нам разрешил петь Часовой. Это была очень старая песенка. Я не могла разобрать слова, но мотив у нее был такой веселый, что я краснела от радости, даже просто слушая ее ритм. Мамины волосы переливались на свету словно кристаллы, а глазки дополняли это блаженное мерцание. Ее носик был прямо как мой, а щечки немного подтянуты. Губы были пухлые, в отличие от моих тоненьких, но самым милым были ее реснички, аккуратно уложенные и прижатые друг к другу. Я попыталась улыбнуться, взглянув на нее, но мысли в голове не давали мне этого сделать.

– Все будет хорошо, мой воробушек. Не бойся.

Я молчала и не знала, что говорить. Мамин голос был очень нежным. Я даже не могу представить себе сейчас людей с таким же ласковым и приятным для уха голосом, как у нее. Кстати, а почему папы нет рядом?

– Я надеюсь, ты помнишь наш уговор, воробушек?

– Да, мам. Я все прекрасно помню.

Мы подошли к самолету. Мама наклонилась ко мне и положила свои руки в перчатках мне на плечи. Кажется, я поняла, почему я тоже ношу перчатки.

– Я знаю, это нелегко, малютка. Я люблю тебя больше, чем кого-либо, и именно поэтому я поступаю так. Я хочу хорошего будущего для тебя, но, боюсь, я не в силах остановить этот надвигающийся ужас. Возможно, кто-то будет считать это освобождением, но я знаю правду. Я должна найти что-то, что сможет это остановить.

– Я понимаю, мам… Ты же не покинешь меня навсегда? Ты же вернешься?

– Обязательно, воробушек. Я обещаю, что я вернусь.

Она крепко обняла меня. Я почувствовала, что ей это так же больно, как и мне. Мое маленькое сердечко хотело выпрыгнуть из груди, а мое молодое тело хотело повалить ее на землю и не дать ей уйти, но я взяла себя в руки.

– Прошу, возвращайся поскорее! – сказала я, изливая свои слезы ей на куртку.

– Я постараюсь, воробушек… Я сделаю все, что в моих силах.

Она поцеловала меня в лобик и утерла мне слезы. Она смахнула слезы и со своего личика, а я поцеловала ее в носик. Она погладила меня по затылку и прижалась своим лбом к моему.

– Ты сильная девочка, воробушек. Ты сильнее меня и сильнее папы. Ты справишься со всем. Я помогу тебе, воробушек, но боюсь, что ты должна будешь сделать все сама. Будет это не скоро, но ты поймешь, когда придет время… Прошу, не позволяй никому сломить тебя. Тебя будут пытаться обмануть, но ты должна преодолеть это и сделать свой выбор. Я люблю тебя, мой воробушек.

Я горько плакала, задыхалась и дрожала.

– И я люблю тебя, мамуль!

Она потрепала меня за щечки и, тяжело вздохнув, залезла в кабину пилота. Она завела двигатель, раздался пронзительный грохот мотора. Запахло бензином. Мама посмотрела на меня еще раз, улыбнулась и подмигнула. Я подмигнула ей в ответ, хотя я все еще рыдала. Последнее, что я помню, – это название самолета. «Элла». Элла – так зовут мою маму? Я не знаю. Но я знаю точно, что улетела она далеко. Настолько далеко, что я даже не представляю куда. Теперь я буду называть ее Красная Элла. Не бойся, Элла, твой воробушек скоро расправит крылья. я пообещала себе, что я обязательно ее дождусь. Рано или поздно она появится. Рано или поздно…

Мне было тепло и горько. Я плакала, закрыв лицо рукой. Я чувствовала теплоту ее объятий, жар ее губ на моем лбу, я чувствовала, как хочу встретить ее сейчас. Она была такой молодой в воспоминаниях. Мама явно еще жива, она точно где-то есть. Не бойся, мам, я иду. Я старалась прийти в себя, но это было так трудно. Каждая клеточка моего тела сейчас была словно пропитана материнской заботой. А каждая клеточка ее тела обнимала меня. Хватит! Я сильная! Я должна помнить, но не должна жить своими воспоминаниями. Прекрати, прошу! Я закрыла уши руками. Наверное, подсознательно я не хотела, чтобы кто-то видел, как я плачу. И наконец я разрешила себе перестать. Я вытерла слезы и успокоилась.

Я пошла по улицам дальше в надежде получить ответы еще на какие-нибудь вопросы. Налево. Прямо. Потом чуть-чуть вправо – и мимо арки. Пару шагов влево – и вот я уже неподалеку от башни Часового. Я подошла к одному из прохожих. Я знала, что это неправильно, но я должна была у него кое-что спросить. Мой мозг этому сопротивлялся.

– Простите, а как долго идет уже война? – спросила я.

– Война шла всегда.

– Нет-нет, я не про внутреннюю войну, романтизм, все дела. Я обо всем вот этом. – я обвела взглядом улицу.

– Война шла всегда, я вам говорю. Сколько помню себя, столько помню и войну.

Я поймала на себе взгляд нескольких сотрудников опеки.

– Хорошо. Я проверяла вас. Поговаривают, что в нашем прекрасном городе есть кто-то, кто утверждает, что этой войны не было.

– Что за дурачье? Если найдете его, отрубите ему язык, чтобы впредь не смел говорить такого.

– Так и сделаю. Время в наших руках!

– Всегда было и будет!

Фух, пронесло. Я поспешно удалилась и поняла, что опрашивать людей нет смысла. Единственное, что я с этого получу, – парочка синяков по неосторожности. Я решила, что мне стоит познакомиться с новыми для себя районами города, раз уж у меня осталось еще 7/8 шприца. Я снова вколола небольшую дозу и направилась к северному краю города. Нам всегда говорили, что тут находится молодежный центр, а также единственный университет на весь город, в которой все хотят попасть. Мне хотелось верить, что хотя бы молодое поколение хочет что-то изменить. Шла война, но университете проводились занятия. Я сделала такой вывод, потому что увидела группу силуэтов, движущихся в том же направлении. Я попыталась сконцентрироваться хоть на чем-то, но не заметила, как споткнулась и поцарапала руку об острый штырь забора. Я разодрала руку. Хлынула горячая, словно молоко, кровь. Почему я помню, что молоко должно быть горячим? Все молоко, которое мне давали, было холодным, иногда – чуть теплым. Я подумаю об этом позже. Я еле сдержала крик, но мое лицо невольно скукожилось. Удивительно, рубашка почти не пострадала. Я прижала рану рукой в попытках остановить кровь. Внезапно ко мне подбежал силуэт из толпы.

– Тихо! Я помогу, уберите руку!

Я всмотрелась в него. Силуэтом оказался парень лет двадцати, одет он был в медицинский халат. На нем были небольшие очки, а волосы были уложены вправо. У него была небольшая родинка на подбородке, которая показалась мне знакомой, но в то же самое время какой-то чуждой. Я убрала руку и дала ему обработать рану. У него с собой была небольшая сумочка с красным крестом, из которой он достал бутылочку, содержимое которой вылил мне на рану. Я ощутила сильное жжение, такое, словно кто-то приложил к ране паяльник… Я даже не хочу знать, откуда такая ассоциация. Он достал вату и бинт и обмотал мне руку. Рука все еще сильно болела, но кровь течь перестала. Теперь моя правая ручка не такая, как раньше. Может быть, это не так плохо. Я улыбнулась ему.

– Спасибо, вы оказались рядом очень вовремя.

– Пустяки, это моя работа – лечить людей. Я учусь на врача.

Я встала и отряхнулась. Раз я всего за девять лет перестала воспринимать людей как людей, то этот парень и подавно должен был поддаться этому недугу, а следовательно, он не должен был меня знать, так как я не с этого района города. Я нашла в себе смелость спросить у него.

– Давно ли идет война?

Он многозначительно посмотрел на меня, после чего взял за больную руку и сказал.

– Я недостаточно хорошо обработал ее. Давайте отойдем от дороги, дабы не мешать движению.

Он затащил меня в какой-то переулок и зажал мне рот рукой.

– Тихо!

Я кинула взгляд на основную улицу, по которой проходили люди из отдела Опеки. Этот парень делал вид, что обрабатывает мою рану, но на самом деле он просто ощупывал мне руку, а я притворно шипела от боли. Это прекратилось, когда сотрудники прошли мимо. Он провел меня еще дальше, открыл канализационный люк и приказал следовать за ним. Канализация не очень хороша была для меня – я могла подцепить там инфекцию, но выбирать мне не приходилось. Я послушно спрыгнула за ним. Было невысоко, так что я выжила, но предварительно я вколола еще дозу «Пентариона», которого оставалось еще раз на пять. Было настолько темно, что мне стало очень страшно. Даже под действием успокоительного я ощутила тяжесть в голове, конечности болели. Я не была в канализации никогда. Запах был настолько же отвратным, как в тот момент, когда я умирала в луже собственной блевотины. Я уже даже начинаю называть вещи своими именами… Это явно до добра не дове… Ай! Я запаниковала. Мне казалось, что меня вот-вот сейчас вновь вывернет наизнанку. Я услышала шаги. Они эхом раздавались по всему каналу. Я должна была дотянуться до шприца и вколоть еще дозу! Моя рука потянулась к сумочке. Я закрыла уши руками. Нет, я этого не вынесу! Я снова спряталась и прижалась к ближайшей стене. Я попыталась прийти в себя. Я очень часто и глубоко дышала. Молодой доктор подошел ко мне сзади и положил руку на плечо.

– С тобой все в порядке?

– Враги! Везде враги! Даже я себе враг! – это произнесла не я, но сорвалось это с моих уст.

– Тише. Я рядом. Я не дам тебя в обиду.

Меня начало отпускать, через некоторое время я смогла изучить канализацию до малейших подробностей. Я отдышалась и поднялась на ноги, нервно улыбнувшись молодому человеку. Он заботливо улыбнулся мне в ответ. Я догадывалась, что я не первая, кого он видел в таком состоянии. Я ощутила заботу. Мне сильно этого не хватало. Я почувствовала себя увереннее. Возможно, забота – это еще один способ обойти мой недуг? Я запуталась. Мы продолжали путь вдвоем. В канализации нашего города было много крыс, которые так противно пищали под моими ногами. Но больше меня ужаснуло то, что мимо нас проплыл труп военного. И еще один. И еще.

– Так ты, получается, одна из тех, кто пробудился? – спросил он

– Пробудился? – переспросила я.

– Ну ты же понимаешь, что эта война не шла вечно, а значит, тебя не одурачила эта машина пропаганды.

– Да. Еще год назад не было войны. Я помню дни, когда не было смотрителей, и я думаю, что я помню то, что было до великого Часового.

– Так ты революционерка?

– Да, я сражалась за Часового. Я не могу вспомнить почему, но, за что бы я ни сражалась, сейчас все явно не так, как хотелось мне.

– Ты – редкий экземпляр, как и любой пробудившийся.

– Куда мы, кстати, идем?

– В мое логово. Судя по всему, у тебя синдром ненависти к реальности.

– Это так называется?

– Часовой фактически распространил эту заразу среди всех жителей города. Ему выгодно держать нас разобщенными, чтобы мы не покидали знакомую нам область, потому что побоимся умереть. Это заложено нашим организмом.

– Я не всегда была такой. Я должна открыть людям глаза и излечить их от этого недуга. Я хочу научить людей летать, как птицы в небе.

– Кто ты такая, чтобы сделать это? Ты не бог, ты не сможешь достичь этого в одиночку.

Я показала ему металлическую пластину с надписью.

– Я, 1029, единственная, кто смог сохранить дореволюционный текст. Я уверена, что он откроет всем глаза. Я собираюсь добраться до Часового и потребовать ответов!

Он аккуратно коснулся пластины.

– О боже… – сказал он. – Боже? Что это такое?

– Боже? Что такое «Боже»?

– Точно… ты же не знаешь. Пойдем, мы почти пришли. Сейчас объясню.

Он довел меня входа, прикрытого обрывком ткани. Я зашла в освещенное свечами помещение. Почему-то картины на стене этого помещения мне показались знакомыми. Я почти сразу к ним привыкла. На всех картинах был изображен бородатый мужчина, распятый на кресте, а на его голове красовался терновый венец. Я вспомнила пару слов. «Отче», «грешные»? Что это?

– Что все это значит? – спросила я.

– Я уверен, ты уже что-то вспомнила.

– В моей голове возникают слова, значений которых я не знаю. Лицо этого человека кажется мне знакомым, но я не могу его вспомнить. Кто-то словно удалил воспоминания из моей памяти, словно заставил меня забыть.

– Это Иисус. А это – не картины, это – иконы.

– Иисус… Да, я начинаю вспоминать.

Одно это имя заставило меня вспомнить все.

– Ну же, скажи это. – он радостно смотрел мне в глаза.

– Господи… как я могла это забыть? – я сказала это.

«Господи»…Как я давно не говорила это слово. Боже мой, сила Часового стерла из моей памяти любые упоминания о боге. Все это время богом для меня был наш великий Часовой. О нет, я предала все и всех! Я предала Христа… Нет, я не предала его, меня заставили его предать. Я не Иуда, это Часовой – Иуда.

– Ты не забыла, – он положил мне руку на плечо. – Тебя заставили забыть.

Он покрестился. Я перекрестилась тоже. Я сделала глубокий вдох и тяжелый выдох. Я произносила слова молитвы. Мы читали молитву синхронно. Я чувствовала вину, но была такой спокойной. Этим отличается Бог от Часового. У первого ты ищешь искупления вины и прощения, а второй ищет в тебе изъян, чтобы поработить, превратив в один из винтиков этой машины.

– Я чувствую это. – тихо сказала я, сжимая руку в кулаке.

– Что чувствуешь? – спросил он.

– Искупление. Я чувствую, что этот путь – мое искупление.

– Я не верю в обычных людей, но ты 1029, у тебя есть одно качество, которого не было ни у кого, с кем я говорил. Ты веришь в то, что у тебя есть призвание… Нет, ты не веришь – ты знаешь, что оно у тебя есть. Я редко иду на риск, но тебе я готов помочь, если это и вправду спасет наш город.

Я кивнула. Я почувствовал, что я не одна. Со мной кто-то говорит, в меня кто-то верит, обо мне кто-то заботится. Эти речи – не канцелярские словечки, пропитанные пропагандой. Это слова осмысленного человека, человека с чувством меры.

– Я знаю, за что я сражаюсь. Как тебя зовут? Я должна знать, за кого я буду сражаться еще.

– Меня зовут Мартин. Но, если встретишь меня на улице, называй меня просто Доктор. Кстати, ты ведь не из этого района. Где ты живешь?

– В центре города. Я работаю в западной части на Показательной фабрике, а мое убежище находится в заброшенном доме неподалеку от не. Когда ты произнес свое имя, мне захотелось вспомнить свое… Этот номер, он делает меня рабом Часового.

– Ты найдешь свое имя, 1029. Рано или поздно, оно появится в твоей голове.

– Да, кстати, а ты помнишь, с кем мы воюем?

– Мы воюем ни с кем. Вернее, Часовой с Серверным Королевством договорились, что те инсценируют нападение на нас, чтобы запудрить нам мозги и поднять волну патриотизма. Это все – пропаганда патриотизма и желание комитета Обороны набрать к себе рекрутов.

– Вот оно как. То есть даже такие вещи в нашем городе считаются цирком?

– Да, мы уже почти полгода отправляем людей на убой ради ничего и не сдвигаем границы ни туда, ни сюда.

Я вновь взглянула на иконы. Они были самодельными. Сделаны они были вовсе не мастерски – из подручных материалов, а нарисованы были по памяти.

– Это все ты рисовал? – вопрос был глупый вопрос, но я хотела знать ответ.

– Да. Такие иконы были у моего отца, когда я был совсем маленьким. Он был набожным человеком, но до фанатичности не доходил. Я захотел стать врачом, ибо понадеялся, что смогу так же, как и Христос, помогать людям. Особенно в такое время.

– Иисус пострадал за наши грехи… Символично. Наша память пострадала за содеянное нами. Не думаешь ли ты, что бог живет в каждом из нас, а задача Часового изгнать из нас веру во что-либо и укоренить свой порядок?

– Да, так и есть. Бог в каждом из нас, раз мы способны творить. Часовой хочет отнять у нас его – сделать из нас себе тело, которое будет послушно выполнять его задания. Иными словами, он хочет остаться единственным творцом, но он знает, что это невозможно.

– А что стало с твоим отцом? Почему он не здесь?

– Он стал винтиком в системе Часового. Мне повезло, я осознано подходил ко всему этому и видел, как моего отца отнимают от меня. Я думаю, что я не один такой, но я не встречал никого, кроме тебя.

– Я пробудилась из-за другого…

– Из-за чего же?

Я рассказала ему о встрече с Алексом, о том, как умерла. Я поведала ему все, что со мной произошло. Он явно думал, что я необычная девушка, которой просто повезло. Или что-то в этом роде. Я поняла это по улыбке на его лице.

– Если бы я имел столько жизней, сколько ты, я бы тоже боролся за этот город.

Я кивнула. Я снова начала вспоминать. Рождество… Вот оно – ключевое воспоминание. Рождество – это религиозный праздник, тот день, когда родился Христос. Почему этот день отмечен в моем календаре? Я не помню, но это что-то важное.

– Кстати, я хотел тебя спросить. Ты встречала других пробужденных?

– Да, сегодня встретила одного. Я сказала ему, что он должен спасать других – таких, как он.

– Это хорошо, но этого недостаточно. Нужно, чтобы нас услышали массы. Понимаешь?

– Ты хочешь как-то использовать в системы вещания или типа того?

– Да. Это очень важно. Мы должны получить узнать, что скрыто в твоих записях, но мы не пройдем к Часовому без массы, без того хаоса, который поглотит все и вся, без которого мы не сможем пробиться к Часовому.

Я поняла, что говорила с человеком о высоком так свободно, как с собой. Но этот разговор затянулся надолго. Мне нужно было идти, но мне так хотелось остаться с Мартином. Ради времени, ради мамы… И ради Мартина.

– Я должна идти, Мартин. – с грустью промолвила я.

– Я тоже. Куда ты отправишься?

Куда я отправлюсь?! Да я сама не знаю. Господи, Мартин, ты умеешь задавать вопросы, это точно.

– Я не знаю… Я хочу попасть туда, где я нужна больше всего.

– Что ж, возможно, я знаю, где ты сейчас нужна.

Он любит говорить загадками и романтическими фразами, я это поняла. Не знаю почему, но мне это нравится.

– И где же? – а я вот не очень романтична, думаю, это разовьется со временем.

– Если ты не отработаешь сегодня смену на фабрике, это будет очень подозрительно. Еще я очень советую тебе порыться в документах при возможности или подговорить кого-то из работников помочь тебе. Мы пока не можем работать открыто, но если посеять семя сомнения, то его плодом будет самый кровавый бунт во всем мире.

Он говорил правильные вещи. Я должна была притвориться винтиком, дабы начать развинчивать эту большую машину изнутри.

– Да, я так и сделаю. Только заскочу домой. Я уже почти ушла, но Мартин положил мне руку на плечо и остановил меня.

– И последнее. Если ты погибнешь, встретимся через год. Я постараюсь за это время помочь нашему движению. Однако, главный борец за эту идею – ты, а не я.

Я лишь кивнула и удалилась. Я прошла по тому же пути. Мне нужен был глоток свежего воздуха, но этот «военный коктейль»… Я даже не знаю, где пахло хуже: на поверхности или в канализации. Я дошла до дома, оставила вещи в коробке под кроватью и ушла на работу. К счастью, я еще даже не опаздывала.

Я побежала на работу и пришла как раз к началу смены. Меня, как и всегда, отправили надевать рабочий комбинезон, но после мне пришлось заниматься непривычными вещами. Вместо отдела сантехники я была распределена в отдел производства снарядов. Беда была в том, что я не знала, что делать, хотя, говорят, меня туда перевели еще 4 месяца назад. Я прочла инструкцию, но ничего не поняла. Я с выспросила у коллег, что мне нужно делать, и узнала, что мне нужно будет прокручивать какую-то деталь в снаряде. Кажется, я уже не переживу эту рабочую смену.

Рабочий день начался. Конвейер поехал, но на сей раз на нем были не трубы, а огромные артиллерийские пули. Я даже придумала аллюзию: для простой пушки эти снаряды были как пули для пистолета. Ладно, соберись, 1029, несознательная «ты» делала это, и у тебя, и у нее одно тело – мышечная память должна помочь. Ладно, будь что будет. Я прикоснулась к этому гигантскому куску металлических сплавов со взрывным механизмом внутри и аккуратно подкрутила что-то, после чего конвейерная лента поехала дальше. Получилось! Ух, ну понеслась. Я постепенно привыкла к работе, и мои руки делали все за меня, а значит, настало подходящее время для того, чтобы попытаться поговорить с коллегами. Это противоречило дисциплине нашей фабрики, но я уже вписалась во все это, и мне было на нее настолько фиолетово, что даже если бы за это расстреливали, то я бы все равно говорила. Я произносила что-то автоматически. В моих словах был смысл, но он был сложен. Наверное, я сама не понимала всей ситуации. Я не могла кричать, потому что на меня постоянно кто-то смотрел. Однако я ощущала, как понемногу в головах этих людей что-то развинчивается.

Начался обеденный перерыв. Все отправились в помещение для персонала, а меня попросили принести со склада немного сырья, чтобы после продолжить работу. Я заглянула в базу данных и обнаружила, что нужное мне сырье лежит в секции номер 18, которая находится в дальнем углу основного склада. Я была там единожды, но это запомнилось на всю жизнь. Путь был очень длинным, но я знала, что я справлюсь. Прямо. Направо до упора. Чуть-чуть левее. И прямо до упора. Сюда не заходят даже сотрудники склада – тут лежат то ли очень старые запасы материалов, то ли какое-то сырье, вышедшее из оборота. Я удивилась, когда неподалеку услышала пение какого-то старого мужчины. Он пел протяжно и аккуратно подстраивал ноты. Это был «Мой орнамент на груди…» Я боязливо выглянула из-за полки. Конечно же, я снова увидела черный силуэт, но я присмотрелась немного и разглядела достаточно старого мужчину в парадной военной форме, увешанную наградами, которые для меня были просто кучей разноцветных красивых ленточек. У него был золотой аксельбант, добавлявший ему статности и благородности. На его лице выделялись не морщины, как обычно это бывает у пожилых людей, выделялся его левый глаз. На левом глазу у него была повязка, как у пирата. На нем она смотрелась брутально. У него было прямоугольное жесткое лицо со шрамом на правой щеке. Губы выцвели. И либо, и губы были серыми как пепел. Прическа была по-армейски уложена вправо, волосы уже начали седеть. Он так проникновенно пел, что мне не хотелось его прерывать, но я заметила то, что отличало его от любого солдата – он достал из своего кармана черно-белую фотокарточку. Я не могла разглядеть того, что было на ней, но, скорее всего, это было семейное фото. Он ощупывал ее своими пальцами и потирал лицо, тяжело вздыхал и чесал свои короткие седые усы. Я имела неосторожность оступиться – раздался громкий звук. Он резко из кобуры пистолет и навел его на меня. Я подняла руки. Я знала, что он тоже пробудился – никому не разрешено хранить фотокарточки, никому. Часовой хочет убить память, а фотографии о многом напоминают.

– Кто ты такая? И какого черта ты здесь делаешь?! – его крик показался мне знакомым, мне нравился его голос.

– Я работник этой фабрики, и меня послали сюда за сырьем для снарядов.

– Бери и уходи! Ты меня не видела!

– Нет, вы не поняли. Я и так не собиралась вас сдавать.

Он немного опешил, но его пистолет все еще был наведен на меня.

– Все равно! Убирайся к чертовой матери!

– Вы очень красиво поете. Я давно не слышала, чтобы кто-то так красиво пел. Я почувствовала, как вам это нравится – петь.

– Да потому что это я придумал эту долбаную песню! Я придумал эти строчки! Я сделал то, о чем они меня попросили, и как они мне отплатили?! Отправили в изгнание, в сраное ничего с долбаным ничем! Это все, что я получил.

Он кричал, но я заметила, как он несколько раз попытался заставить себя опустить руку с пистолетом. Я хотела спросить про фотокарточку, но это могло плохо кончиться как для меня, так и для него.

– Я не желаю вам зла, напротив, вы мне очень нужны. Я обещаю вам, я не пойду к Опеке и не обращусь к Комитету. Я знаю, что не даю вам никаких гарантий, но если вы верите, что в этом мире еще не все потеряно, то вы не нажмете на курок.

Он тяжело и быстро дышал. Он хотел вымолвить хоть что-то, но не смог. Физически. Его лицо в последний раз изобразило злость. Он попытался нажать курок, но он не смог. Его тело, как и мое иногда, не подчинялось его разуму. Он опустил пистолет и вернул его обратно в кобуру. Он сел на стул и задумался. Я стояла на месте, пока он не нарушил тишину.

– После смены я найду тебя. Но пока что, ты меня не видела.

Я кивнула ему. Он удалился куда-то в темное для меня место на складе. Я не стала его останавливать, лишь забрала нужное сырье, вернулась в цех и оставила его рядом со станком. Я никак не могла осознать того, что именно он написал эту песню. Но кто он такой? Я всегда думала, что эту песню написал сам Часовой. Стоп, моя голова, в ней снова что-то зазвучало. Я начинаю вспоминать этого человека. Черт, я должна вспомнить.

Через пять минут поисков я все-таки кое-что вспомнила. Происходило это накануне революции. Я стояла за дверью и подглядывала в замочную скважину. За большим столом с какой-то картой стоял Часовой, рядом стоял мужчина, которого я встретила сегодня. На тот момент у него еще не было повязки на глазу, да и был он моложе. Волосы его уже начали седеть, но в нем все еще кипела жизнь. Часовой стоял спиной ко мне, и из-за этого я не могла разглядеть его лица. Я видела лишь его фирменную красную мантию, на рукавах которых был узор в виде засечек часов. На спине же красовались золотые часы, замершие на отметке 12. Мне трудно было понять, что Часовой и мужчина делали, но я более-менее отчетливо слышала их разговор.

– Мои люди совсем скоро будут готовы к наступлению. Вы подготовили план? – спросил Часовой.

Он басил, говорил грозно. Казалось, будто кто-то дует в горн.

– Да, конечно. Основной отряд зайдет с севера, после чего диверсионный отряд подорвет заряды, и мы нанесем им поражение, отвоевав северный район. Территории в пригороде уже поддержали нас, так что не исключена помощь с других фронтов. Город будет наш. – это был благородный голос того же мужчины, только без хрипа и скрежета.

– С чем мы можем столкнуться?

– Мэра поддержат несколько взводов полиции и отряды ополченцев, однако преимущество будет на нашей стороне. Если мы сможем грамотно окружить город и захватить всю промышленность, то мы выиграем эту войну.

– Нам нужно взять под контроль все посты снабжения и склады как можно скорее.

– Наша задача не уничтожить город, а именно взять его под контроль. Мы не должны расходовать на сооружения много взрывчатки, она пригодятся нам для дальнейшего ведения боя.

– Я понимаю… Но в экстренной ситуации мы должны быть беспощадны. Не скупитесь на бесчеловечные приказы. Вы в первую очередь военный, а не человек.

– Я буду действовать согласно обстоятельствам, господин Часовой.

– Хорошо, господин Юзерфаус.

Юзерфаус… Теперь я знаю фамилию. Осталось узнать имя.

– Вы свободны. Пока что. – сказал часовой и махнул в сторону Юзерфауса рукой.

После этого я отошла от замочной скважины. Все, что было дальше, для меня было как тумане.

То, что я смогла вспомнить фамилию, – уже хорошо. Так значит, у этого человека есть ответ на вопрос, кем я была до революции. Но все-таки я пропустила обеденный перерыв и работать я буду голодная. Мы с коллегами местами на производстве. Я отработала четыре из семи часов в состоянии сильнейшего изнеможения. Я не знаю, как я вообще проработала так долго. Один из моих коллег осмыслил то, о чем я говорила днем. Я еле различила негромкий щелчок – он активировал взрывной механизм. Я обладала инстинктом самосохранения, чего не могу сказать об остальных сотрудниках. Я рванула с места и прижалась к полу, чтобы меня не задело осколками. Боже, боже, боже! Резкий звук. Ударная волна. Куча осколков. Парочка все-таки задела мне спину. Я стиснула зубы и еще несколько секунд лежала без движения. Я не хотела осматривать место происшествия, потому что знала, что ничего хорошего не увижу. Мое любопытство взяло верх. Блять…

По всему цеху были разбросаны осколки машины и человеческие останки. Ноги, руки, чьи-то мозги. Одному бедолаге оторвало половину тела, и он еще некоторое время мучился перед смертью. Лента восстановлению, естественно, не подлежала, а на месте взрыва осталась вмятина. Нам еще и повезло, что готовые снаряды унесли из цеха незадолго до происшествия, иначе цех бы не уцелел. Я думаю, что я буду благодарить Христа за такое стечение обстоятельств еще очень долго. В моей голове снова что-то зашевелилось, но я была занята тем, что доставала из своей плоти осколки. Я подавила это воспоминание. Сотрудники отдела принялись заметать следы инцидента и старались договориться со свидетелями. Я поняла, что если не соглашусь на их условия, то вновь проснусь через год в своей кровати. Мне пообещали неделю отпуска за то, что я никому не расскажу о случившемся. Я согласилась и отправилась за своими вещами. В комнате персонала я удалила оставшиеся осколки и переоделась в привычную одежду. На улице уже был вечер, я не знала, как доберусь до дома, но раз Юзерфаус сказал, что ему есть, о чем со мной поговорить, то значит, он придумает, как это провернуть.

Я вышла с фабрики. За углом раздался странный звук. Мне показалось это плохой идеей, но все-таки я пошла туда. Из-за угла высунулась рука, схватила меня за плечо и затащила за угол. Мне приставили лезвие к горлу. Это была офицерская шашка.

– Тихо! – услышала я голос Юзерфауса.

Я молча решила осмотреться. Справа лежали трупы двух патрульных из Опеки. У одного было порезано горло, а второму вспороли живот. Почему-то они оба мне были знакомы. Тот, у которого был вспорот живот, был тем самым патрульным, который распустил шов на моей щеке. Я узнала него по номеру значка. У меня феноменальная зрительная память. Второй… Откуда я знаю второго? Это же тот самый патрульный, который убил меня тогда в архивах. Я успела взглянуть на него в самый последний момент и запомнила. Но здесь они явно были не из-за меня, а второй вообще не должен был помнить меня. Но это совпадение меня насторожила. Юзерфаус тащил меня куда-то, где нас никто не увидит. Мы чуть было не попали в прожекторы смотрящих, но успели ускользнуть. Я заметила, что чем темнее было на улице, тем громче «гром» раздавался в небесах и тем больше было Смотрящих. Я представит не могла, что же происходит ночью.

– Куда мы идем? – спросила я.

– Тихо! Я сам до конца не знаю. У тебя есть место, где можно спрятаться на время?

– Моя квартира.

– Отлично, веди меня. Но так, чтобы мы не попались им на глаза.

– Это трудно, когда у тебя клинок приставлен к горлу.

Он тяжело вздохнул и убрал шашку. Я повела его самыми темными переулками города. Смотрящий наблюдал за одним из проходов. Нужно было обходить. Проблема состояла в том, что я не знала другой дороге. Я боялась, что синдром возьмет надо мной верх прямо перед Юзерфаусом. Тогда нас обоих прикончат. Мы пошли незнакомой дорогой. В глазах снова потемнело, снова головная боль, снова паническая атака. Не хочу! Нет! Прошу! Я не хочу здесь находиться! Я упала в лужу лицом и накрыла голову руками. Я знала, что могу задохнуться, но не могла справиться с этим состоянием. Меня будто разрывало на части, я думала, что вот-вот умру.

– Твою ж мать… – услышала я.

Я видела свет – прожектор был рядом. Я, сама того не осознавая, начала ползти вперед. Я чувствовала себя так, словно я пациент, который упал со стола во время операции без анестезии. Я пыталась ползти, но ощущала, как мое тело сжалось. У меня не было с собой ничего. Моя судьба была не завидна, но меня схватили чьи-то руки. Я обернулась. Это был Юзерфаус. Он взвалил меня на спину и побежал. Я закрыла глаза, чтобы не приходилось привыкать к происходящему вокруг. Я чувствовала, как этому старику тяжело, но он пересиливал себя, чтобы спасти наши жизни. Я была уверена, что он даже не чувствовал боли в спине – только тяжесть моего тела. Спустя какое-то время, я пришла в себя и почувствовала себя в безопасности. Мир вокруг меня стал таким простым. Лишь легкая головная беспокоила меня. То же самое было и с Мартином. Один в один. Внезапно Юзерфаус остановился и скинул меня. Он закричал и схватился за спину

– Господин Юзерфаус?! – вскрикнула я.

– Как-как?! – проговорил он сквозь боль. – Не важно. Уходи быстрее, пока можешь. Я найду способ выбраться из этого дерьма.

Я почувствовала, как мое сердце встрепенулось. Это не просто так. Мое лицо налилось кровью, и я ощутила прилив адреналина. Я была полна решимости. Юзерфаус был готов пожертвовать собой, чтобы спасти меня. Я не могла его бросить. Моя рука все еще немного болела, но я подхватила Юзерфауса и побежала.

– Ты что творишь?!

Он был ошарашен этим. Я никак не ожидала, что буду способна поднять взрослого мужчину. По ощущениям в нем было около восьмидесяти килограммов, а я весила всего шестьдесят. Я неслась так быстро, что не заметила, что мы почти уже около моего дома. Резкий поворот вправо, дверь – и мы уже в подъезде. Я тяжело дышала. Я помогла Юзерфаусу встать на ноги. Он держался за стену. Я тоже опиралась на стену, чтобы без сил не свалиться на пол. Я так устала, но я была счастлива как никогда. Юзерфау поддерживал меня за локоть. Мы с трудом поднялись в квартиру. Я открыла дверь и прямо в одежде уселась на пол. Юзерфаус пересадил меня на кровать, а сам уселся на единственный стул напротив. Мы где-то с минуту сидели и просто молчали, пытаясь прийти в себя, пока он не прервал тишину.

– Откуда?

– А? – я не поняла, о чем он спрашивает меня.

– Откуда ты знаешь мою фамилию?

– Я расскажу… Сейчас. Отдышусь. – я все еще восстанавливала дыхание.

– Что ж… Ты и вправду отличаешься от того скота, который ходит по улицам. Ни один не поступил бы так, как ты. Они не ценят людей, они считают себя и других машинами. Мы ценим, и это отличает нас от скота. Мы способны думать и понимать. – он произносил это твердо и четко, словно он репетировал этот разговор.

– Не вини их. Они стали такими, но не хотели этого. Они сражались за другое. Не важно, за что, но точно не за это.

– Но они не сопротивляются, они даже не пытаются ничего поменять, а их насилуют и физически, и психологически каждый день. Часовой надругался над нашей памятью и нашим городом. Он переврал все, что только можно.

– И вы же тоже в этом участвовали. Вы командовали ополчением в дни революции, и именно вы подготовили план наступления. Мы все виноваты в том, что сейчас происходит.

– Да, но… но… – было видно, что он не хотел это признавать, у него не было оправданий, но он почему он вынужден тогда был это сделать. – Часовой держал в плену моего сына. Его освободили после революции… А откуда ты знаешь про план?

– Я участница революции. Я пряталась за дверью, когда вы с Часовым обсуждали план первой атаки. Я помню вашу фамилию, но не помню имени.

– Господи, какой идиот подпустил кого-то к двери… Пожалуй, это уже не так важно. Мое имя – Отто фон Юзерфаус. Я был главнокомандующим во времена революции. Я признаю, что виновен перед сотнями убитых по моим приказам людей. Я должен все исправить.

– Давно вы к этому стремитесь?

– Около полумесяца.

– Дайте угадаю, вашего сына забрали в армию?

– Я… Да, его забрали в армию.

– И вы хотите мстить за то, что его отняли у вас?

– Нет. Месть – удел слабых людей.

– Тогда зачем вам это, мистер Отто?

Я не хотела причинять ему боль, но я хотела, чтобы он принял сам себя и обуздал свое истинное «я».

– Я начну с предыстории. Когда-то у меня было все: семья, дети, военная карьера. Я был на высоте… Мы с Часовым были друзьями. Я так считал. Я знал кое-что из его биографии. Об этом знали немногие.

– Что именно? – это было важно для меня – я родилась не так давно и не помню прошлого правителя.

– Часовой – не первый в своем роду, кто захватил власть в этом городе.

– А кто был до него?

– Его дед – Георг. Он пытался построить идеальное общество, в котором все будут равны и смогут жить так, как им угодно. Во всяком случае, он так говорил. И на деле Георг был действительно хорошим правителем, но он очень не нравился буржуазии, которая в результате свергла его. Его четвертовали на главной площади. Буржуазное правительство не оправдало себя. Элита набивала себе брюхо, пока люди умирали от голода. Я, честно сказать, тоже относился к элите. И Часовой. У его семьи было огромное состояние за границей. Это и позволило им сохранить свое место в обществе. Чуть позже Часовой объявил революцию. Я же лишь боролся за свою семью – это все, что у меня было. Я потерял глаз во время одной из атак, думал, Часовой оценит мою «верность» и не возьмется за меня. К сожалению, я ошибался. Сначала от меня отвернулась жена – ей промыли мозги, и она ушла в работу с головой. Потом умерла моя дочь. Она была девочкой с убеждениями. Она объявила голодовку, но ее никто не поддержал. Даже тогда, когда она умирала от изнеможения рядом с памятником героям революции… Мой сын – это все, что у меня осталось. Он не поддался влиянию Часового, но его просто забрали у меня люди из Опеки. Они сказали, что он отправится на фронт. Так я потерял все. Я решил бороться за то, чтобы больше не было таких, как я. Я хочу уничтожить свой вид. Понимаешь, о чем я?

– Да… я понимаю. Вы прошли это все, и все еще помните каждую строчку нашей истории?

– Память ныне стоит дороже, чем что-либо. Поэтому наши с тобой жизни так ценны. Кстати, как тебя зовут?

– Я… я не помню своего имени. Я даже не смогла справиться с синдромом отрицания реальности, поэтому пока что вы можете звать меня 1029.

Я наконец отдышалась и решила сделать чаю, чтобы немного разрядить обстановку, но в шкафчиках я не нашла ничего, кроме кофе «Заря». Но вкус он как жженая грязь, но выбирать не пришлось. Молока я даже не надеялась найти. Я поставила чайник. Я налила нам по чашечке этой гадости, и мы сделали по паре глотков. Нам нужно было смочить горло. Стало чуть легче, и я смогла собраться с мыслями. Я почувствовала голод. Я проверила свои запасы, но ничего, кроме пары небольших ломтиков хлеба и какой-то крупы, дома не было. Господин Отто протянул мне небольшой мешочек с какой-то приправой и предложил добавить ее в кашу. Он попросил сделать порцию и для него. Сказал, что в долгу не останется. Я вскипятила воду, и через несколько минут каша со специями уже была готова. По консистенции она была похожа на клей. Пахло не так уж плохо, но это было заслугой специй. У меня было всего две миски и две старые ложки. Мне было стыдно предлагать эту посуду господину Отто, но мы оба умирали с голода. Я поставила перед ним порцию. Мы начали есть. Крупа не скользила по языку и не растворялась во рту, она прилипала ко рту. Жевать было очень трудно. Если бы не приправа, вкус бы и вовсе не чувствовался. Я надеюсь, бессознательная «я» не ела это каждый день.

– Простите меня, господин Отто. Вышло просто отвратительно.

– Ничего. Едал и похуже. Но, если бы я не был сейчас голоден, я бы не стал это есть.

– Боюсь представить, что едят работники непоказательных фабрик.

– Ничего, очевидно.

– Чем они питаются?

– Чем придется… Ну или верой в великую победу великого Часового.

Я думаю, он тоже понимал, что это не шутки. Но от осознания этого легче уж точно не становилось. Я насильно впихивала в себя эту субстанцию. Если бы у моего организма был выбор, то он бы даже не стал переваривать это. Уже на пятой ложке мне стало плохо, и еда попросилось наружу. Я не могла позволить себе этого сделать. Я сказала Отто, что отойду ненадолго, зашла в туалет и закрылась там. В моей аптечке были таблетки для сдерживания рвоты. Я знала, что буду чувствовать себя отвратительно. Но мне хотя бы не пришлось чувствовать себя изнеможенной от голода. Было забавно, что это лекарство выписывали без рецепта, а иногда отдавали просто так. Часовой знал, что с едой было что-то не то. Но не для приближенных. Я проглотила таблетку и уже хотела запить ее водой из-под крана, но в ней было столько хлорки. Такой воде место в бассейне. Я выплюнула воду и запила таблетку своей собственной слюной. Мой организм точно меня не предал бы. Я решила почистить зубы, чтобы убрать изо рта остатки каши. Я достала щетку. Если бы она не стояла в стаканчике со всякими приспособлениями для гигиены, то я подумала бы, что ей чистили сортиры. Она потрепалась и пожелтела, на ней было много сколов. Я даже не знала, сколько ей лет. К счастью, у меня был зубной порошок. Я набрала его на щетку и принялась буквально драить свой рот. Было неприятно. Казалось, что порошок стирал мою эмаль. Эти несколько минут позволили мне понять одно – вот так живет образцовый работник. Вот это получает гордость города за свою работу.

Мне стало страшно за всех, кто работает на заводах или учится. Что с нами сделали?.. Война ли сделала это с нами или так было всегда? Как я могла не замечать этого? Почему не реагировала?.. О нет, я же привыкла к этому. Нет! Я была чем-то средним между роботом и животным… Боже мой, этого просто не может быть…

Я взглянула на себя в зеркало. Я заметила, что на моем лбу начали появляться морщины. Мне было 28 лет. Я хотела запомнить свое лицо таким, какое оно есть сейчас. По сравнению с собой 25-летней я немного похудела. Господин Отто постучался ко мне.

– 1029? С вами все хорошо? – обеспокоенно спросил он.

В горле встал ком, но я все-таки нашла в себе силы ответить.

– Да-да, все в порядке. Мне стало плохо. Я уже выхожу.

Я вышла из уборной, и мы вернулись за стол. Я рассказала Отто обо всем, что произошло со мной с того дня, когда я пробудилась. Я рассказала даже о своей аномальной регенерации, но не рассказала о маме. Я побоялась. Я почувствовала, что с Отто мне не стоит говорить о матери.

– То есть ты хочешь сказать, что воскресаешь раз за разом?

– Да… Не совсем. Видишь календарь – 12-ый год после революции, еще вчера я была в 11-ом. Я каждый раз пропускаю целый год жизни.

– Я не встречал подобного… Хм, я думаю, информация об этом есть в государственных архивах.

– А где находятся эти архивы?

– В башке Часового, где же еще?

Я попыталась что-то вспомнить об этом. Я погрузилась в воспоминания очень глубоко, но все словно было окутано густым туманом. Я бросила взгляд на рану, полученную с утра. Теплое молоко. Мне не мешало бы порадовать свои рецепторы хотя бы и выдуманными вкусами.

Я погрузилась в детство. Мне было около двенадцати. Я находилась не в городе, а в одной из деревень неподалеку. Я видела маму, которая доила корову в легком платьице и соломенной шляпке. Я сидела рядом и плела венок из цветов. Я понимала, что происходит, потому что когда-то проходила это в школе.

– Тебе не напечет головушку, воробушек? – мамин голос все еще заставлял меня непроизвольно улыбаться в реальности.

– Нет, мам. Солнце сегодня яркое, но не жаркое.

Я посмотрела на небо, солнце действительно светило необычайно ярко. Давно я не видела такого солнца. Только тогда, когда я вспоминала о том, как мама улетела куда-то. Я бегала по зеленой траве, меня ничто не заботило. Мама поймала меня и начала щекотать. Я боялась щекотки. Я искренне смеялась. Как мама. Я надела ей на голову венок. Она была еще прекраснее, чем обычно. Я спряталась в тени. Мама взяла стакан, зачерпнула молока из ведра и протянула его мне.

– Вот, воробушек, попей. Оно горячее. Это полезно для тебя.

Видимо, еда и вправду влияет на здоровье людей. Если люди будут питаться чем попало, они же просто передохнут.

– Спасибо, мам!

Я взяла стакан и сделала глоток. Густое и нежное молоко обволакивало язык. Оно утоляло жажду и придавало сил. Я прижалась к маме и уснула.

Это было все, что я вспомнила. Я сидела с каменным лицом, но из глаз лились слезы.

– С вами точно все хорошо, 1029? – спросил Отто.

– Да… даже очень хорошо.

В дверь постучали. Стук был жестким. Кто-то ломился в мою квартиру. Грубый мужской голос произнес:

– Гражданка! В вашем доме включен свет после одиннадцати часов вечера! Вы нарушили закон Великого Часового от третьего месяца двенадцатого года после революции. Откройте нам дверь и сдайтесь немедленно, иначе мы выломаем дверь.

Блять! Абсурдные законы. Я даже не в курсе. Нужно валить отсюда как можно быстрее. Я собрала сумку, открыла окно и забралась на крышу. Я окрикнула Юзерфауса и помогла ему выбраться. Спину ему все еще ломило, но я приказала ему спуститься по водосточной трубе и слиться с толпой. Я услышала, что в мою квартиру вломились и начали обыскивать. Я забрала все вещи, которые вызывали подозрения. Волноваться было не о чем. Я собиралась пойти за господином Отто, но вдруг я услышала сигнал рации.

– Подозреваемого нет дома, прошу направить пару смотрящих для вычисления подозреваемого.

Я повернула голову и увидела, как пара смотрящих уже двинулась в сторону моего дома. Они пытались обнаружить меня прожекторами издалека. Если я сейчас же не убегу отсюда, меня поймают. Я побежала по крышам в противоположную от света сторону. Я удивлялась тому, что в моих легких все еще оставался воздух и что я вообще могла бежать. Свет приближался, но я оказалась быстрее и продолжала бежать. Я бежала в сторону своего завода и надеялась переночевать в своем убежище. Я топала по крышам очень звонко.

Рис.0 Распечатано на металле

Мне казалось, что сердце сейчас взорвется, но я уже почти была на месте. Вот он – дом напротив!.. Блять! Линия электропередач обрезана. Если я не смогу перебраться на ту сторону, меня поймают. Я должна действовать решительно, я прыгну туда! Прямо в окно! Во всяком случае, выбора у меня нет. Я выжала из себя последние силы для ускорения, и вот он – прыжок. Я лечу! О нет… Я недолетаю, я сейчас упаду с четвертого этажа… Я должна умереть, иначе ничего хорошо не выйдет. В последнюю секунду я достала ножичек… Сука! Блять! Громкий хруст. Он сопровождался криками от боли и матами. Мне было так больно, что сердечный приступ или пуля в голову казались гуманной смертью. Уверена, мой крик был громче выстрелов. Я поняла, что не чувствую ног и левой руки. Как-то я умудрилась перевернуться на бок. Я окинула взглядом свое тело. Два открытых перелома в районе колен. Кровь струилась фонтаном. Еще чуть-чуть и подо мной образовался бы целый океан. На руке был закрытый перелом. Наши врачи смогли бы меня спасти. Я должна была это сделать. Я сжимала в правой руке ножичек. Она тряслась. Я знала, что, если перерезать горло, можно умереть быстро. Но будет очень больно. Одно резкое движение – и кровь хлынула из шеи. Я чувствовала, как боль постепенно сходит на нет. Последним, что я увидела, было то, что на меня упал свет от прожектора смотрящего. Я закрыла глаза и вновь погрузилась во тьму.

V

…Человек может вредить другим не только своими действиями, но также и своим бездействием: в обоих случаях он ответствен в причиненном зле, но только привлечение к ответу в последнем случае требует большей осмотрительности, чем в первом…

Джон Стюарт «О свободе».

Каждый раз мне все труднее и труднее просыпаться. Мой мозг начинает проигрывать какие-то воспоминания, которые вряд ли имеют хоть какую-то ценность. Иногда я чувствую себя настолько полной, что являюсь пустой в осознании себя как оболочки в прошлом… Откуда вообще в моей голове такие отвратительные выражения и обороты? Все смешалось. Тьма настолько плотно прилипла к моей коже, словно это была нефть. Я должна достать зажигалку из кармана и поджечь себя. Я попытаюсь окунуться в эти воспоминания еще один разок. Неси меня, океан из черного золота.

Следующее воспоминание – фрагмент тренировки с мистером Вилсбергом. Я разминаюсь, отрабатываю удары и выполняю свою коронную комбинацию. Мое тело натянуто как струна, я следую определенному ритму ударов, которые записаны на подкорке.

– Молодчина! На сегодня все. – крикнул мне Уинстон.

Я пожала ему руку, а второй рукой вытерла пот со лба. Я присела и вытерлась полотенцем. После тренировки я ощущала себя так, словно меня окунули в соленую воду прямо в одежде.

– Послушай, маленькая, мне нужно с тобой поговорить.

Почему никто не называет меня по имени? Это запрещено? У каждого для меня есть маленькое прозвище, словно у меня никогда и не было имени, и 1029 – это лишь мое очередное прозвище.

– Да, конечно, Уинстон, что случилось?

Он присел рядом со мной и заговорил шепотом.

– Ты же знаешь, что задумал Август?

Август? Кто, мать вашу, такой Август?

– Да… Он хочет взять власть, чего бы ему это не стоило. В этот кровавый день погибнут тысячи людей, это точно.

Погодите… Август – это имя Часового?! У него есть имя! Твою мать…

– Дело плохо, маленькая… Я получил телеграмму от твоей мамы. Она до сих пор не нашла нужный нам артефакт, а это значит, что нам придется справляться самим.

О чем это он? Какой артефакт? Я ничего не понимаю.

– Я понимаю… Будет нелегко пойти против него, но я сделаю все, что смогу. Я должна.

– Если ты не сможешь – никто не сможет. Мы должны нанести ему неожиданный удар, поэтому сначала помоги ему, а дальше мы все организуем.

– Хорошо, Уинстон. Если ничего не получится, уйди в подполье и найди меня, когда это понадобится. Это просто так не закончится.

– Я понял… Следующая тренировка через неделю. Приходи обязательно, это будет последняя твоя тренировка.

– Спасибо, Уинстон. Что бы ни случилось, я найду способ остановить его.

Август, артефакт, остановить… Я должна остановить часового с помощью какого-то артефакта? Господи, мне сейчас станет еще хуже. Я должна вынырнуть из этого воспоминания, пока мне не стало хуже.

Я проснулась с сильной головной болью. Открыть глаза было очень тяжело – на мои веки словно прицепили по пятикилограммовой гире. Я потерла лицо рукой и попыталась встать. Я заметила, что все выглядело так, как это было еще в девятом году. Стоп, это что, какой-то скачок во времени? Это, наверное, какая-то аномалия. Я взглянула на календарь. Нет, был уже тринадцатый год со дня революции. Так. Стоп-стоп-стоп, здесь что-то неладное. Квартира чистая, а на улице светит солнце. Не может быть! Война кончилась? Я тихо прошла в ванную и взглянула в зеркало. На лбу морщины стали еще заметнее. Спустя некоторое время я обратила внимание на надпись на зеркале. Там было написано: «Не забудь принять таблетки», а рядом с надписью было нарисовано сердечко. Какие таблетки?

Я открыла шкафчик с медикаментами, и там действительно, помимо «Пентариона» и прочих привычных для меня препаратов, лежала розовая пластмассовая баночка с таблетками внутри. Я взяла баночку, чтобы посмотреть, что в ней, но тут же обнаружила на дверце шкафчика надпись: «Не пей таблетки». Я начала что-то осознавать. На таблетках ничего не было написано, но я на всякий случай взяла их с собой вместе с «Пентарионом». Я ощутила тянущую боль в районе висков, сосуды словно сжались в попытке меня остановить. Тело хотело принять таблетки, но разум говорил, что я не должна этого делать. Я должна была выбрать, на чьей я стороне. Я откажусь от этой дозы и попытаюсь понять, что происходит. Мне захотелось проверить руку. Она зажила, как и все остальные раны. Даже переломы. Обо мне заботились, или мое тело само справилось? Как бы то ни было, я почувствовала себя так, словно сейчас умру, как это бывает во время приступа. Моя рука потянулась за таблетками, но я остановила себя. Я заставила себя надеть ту одежду, которую ношу всегда. На месте, где одежда была порвана, была заплатка. Она была очень аккуратной, практически в тон ткани. Странно, я ведь не умею шить. Я надела перчатки и уже почти была готова выходить, но услышала пронзительный звон, который раздавался в голове и отскакивал от каждой стенки моей черепушки. Я наивно пыталась закрыть уши в надежде, что звон прекратится, но это не помогало – звенело внутри меня. Я заметила, что мир вокруг меня начал меняться. За окном уже не было солнечно – вновь поднялась пыль, а моя квартира наполнилась грязью и разбросанными вещами. Я чувствовала себя все хуже и хуже. От бессилия я упала на четвереньки и схватилась за голову, но не закрыла глаза. Я хотела видеть то, что творилось вокруг меня. Среди звона я начала различать гром ружей и свистки сотрудников опеки. Я почувствовала запах гари и поняла, что война не кончилась. Она видимо и правда не закончится никогда. Я начала задыхаться, артерии сжались. Рука продолжала тянуться за таблетками, но я снова остановила себя. В глазах начало темнеть. Больше ни один солнечный луч не проникал в мою квартиру, которая была наполнена моей болью мира и пуста в мире материальном. Действительно, все, что теперь меня связывает с этой квартирой, – это надписи, распечатанные на металле, которые я не в силах прочесть. Меня больше не радует мой полумягкий матрас, который за все эти годы просел настолько, что стал просто мягким. Меня не радует вид на башню часового. Меня не радует мое отражение в зеркале. Я потеряла счастье? Но мне кажется, что я никогда и не приобретала его. Я сталкивалась лишь с его иллюзией, с имитацией. За настоящие счастье мне еще придется побороться. Я упала без сил на пол и ощутила сильнейшую боль в сердце, мне казалось, что я вот-вот умру, что сейчас случится сердечный приступ. Но я не возьму в рот ни одной таблетки. Я старалась сдерживать крик, но он прорывался сквозь зубы. Я схватилась за грудь и посмотрела еще раз на то, что находится вокруг. Моя квартира словно заброшена. В некоторых местах рос мох, а обои были частично отклеены и разодраны. Пол частично выпирал, будто был живой душой и не хотел здесь оставаться. Я не хотела умирать в этом месте, но я смирилась с этим и спокойно выдохнула, ожидая, когда природа вновь возьмет свое. Но этого не произошло. Я почувствовала облегчение и легкое освобождение. Я попыталась встать. Тело все еще шатало из стороны в сторону, но я могла идти. Я собирала вещи. Мои руки принялись перекладывать все медикаменты в сумку. Я заметила, что на моей тумбочке была куча медицинских карточек. Это были отгулы, которые я должна была сжечь, но почему я не сожгла их? Я внимательно изучила их – эти листки можно было сложить в карту. Это была карта канализации нашего города! Я помню ее, ведь специально для нее мы на фабрике делали трубы. На ней что-то отмечено красным кружком. Где-то в северном районе… Мне надо туда попасть. Я знала, что в таком состоянии идти по крышам – не лучшее решение, но если я бы я пошла по улице, то, думаю, ничем хорошим это бы не закончилось.

Я еле-еле залезла на крышу и лицезрела картину, которая была мне знакома с прошлого года, но она изменилась в масштабах. Смотрящих по городу ходило только больше, а болотные оттенки все сильнее поглощали мой город. Только небо сияло от выстрелов и взрывающихся самолетов. Кстати, а почему самолеты не падают? Оставлю этот вопрос на потом. Я прошла по уже знакомому мне маршруту до своего логова и взяла с собой еще двадцать ножичков. Такими темпами мне надо будет в скором времени пополнить свой запас. Я спустилась по водосточной трубе и оказалась в одном из переулков. Тут я некогда спасла немого паренька от старика-военного. Ныне тут ничего не осталось, но зато здесь был канализационный люк, в который я спустилась, предварительно приняв немного «Пентариона». Канализация, кажется, начала пахнуть еще хуже. Смердело трупным ядом и тиной. На удивление запах сточных вод и продуктов жизнедеятельности был не так различим.

Сейчас у меня даже голова не болела после приема «Пентариона» и посещения незнакомого места. Я шла по этим сырым коридорам, но мой рост был слишком большим, и мне приходилось перемещаться на корточках. С потолка что-то капало, но я не желала знать, что это. Через десять минут ноги привели меня на место, которое было отмечено на карте. Я бы не и нашла здесь ничего, если бы внимательно не осмотрелась. Одна из стен была сделана не из камня, как все остальные, а из папье-маше, которое было раскрашено под остальные стены. Она сливалась с остальными стенами. Если бы я не знала, что в этом месте что-то должно быть, то я бы никогда и не догадалась, что здесь что-то не так.

Я аккуратно отодвинула эту стенку. За ней находился коридорчик и железная дверь. Все это будто бы было сценой из комедии, но я привыкла рисковать своей честью и здоровьем. Забавно, но практически никто уже не ценит эти два аспекта. Я тихонько постучалась в дверь. Дверь отворилась. На меня было направлено дуло винтовки. Я узнала эту винтовку – ее я отдала тому немому парню. Он был в капюшоне, но я узнала его, хотя он сильно изменился. Шрамов стало больше, он оброс щетиной и возмужал. Для меня он находился во тьме, но я начала вглядываться и разглядела помещение позади него.

– Э-это я. Ты же меня помнишь? Тогда, год назад… – я сказала это, явно не подумав и выставив себя глупой, он и так все понимал, но подчинялся рефлексам.

Я услышала знакомый стук ботинок.

– Кто у тебя там, Коуди? – это произнес голос Мартина.

Коуди, так вот как тебя зовут.

Из темноты вышел Мартин. Он почти не изменился. Теперь я увидела его и курящим. Он был удивлен. Он выкинул бычок и затушил его ногой, протер свои очки халатом и посмотрел на меня еще раз.

– 1029! Твою налево, ты и вправду решила не пить эти таблетки даже после такого состояния? Я думал, люди подсаживаются на это дерьмо навсегда, но ты, видимо, смогла справиться с этим. Пойдем, я так рад тебя видеть.

У него на лице появилась непритворная улыбка.

– И я рада видеть тебя, Мартин. Давай обсудим все, как только я пройду.

– Конечно-конечно, проходи, тебе стоит это увидеть.

Я вошла в помещение и почувствовала себя плохо. Видимо, успокоительное перестало действовать. Я рефлекторно вцепилась в Мартина руками, словно дикий зверь. Коуди явно был не рад этому, но выразить этого не мог, поэтому просто смотрел за нами с каменным лицом. Я успокоилась, почувствовала себя в безопасности рядом с Мартином. Мне полегчало, и я отпустила его. Он посмотрел на меня с пониманием и даже аккуратно похлопал по плечу.

– Не бойся, рано или поздно мы вылечим тебя. Как и весь город.

– Спасибо, Мартин.

– Мне не нужно благодарности. Ведь если ты хочешь вылечиться от этого, то ты должна в первую очередь сама пытаться это сделать.

– Я понимаю.

Я очень хотела вылечиться. После этого я обрела бы такую свободу, которую невозможно описать. Одной рукой я вцепилась в запястье Мартина, а второй – в часы на своей шее. Только после этого я начала осматриваться. Я удивилась, когда увидела полноценный барак с небольшим медицинским уголком. Здесь были кровати, импровизированная кухня, какие-то запасы и даже небольшой стенд с винтовками, правда, сейчас их было не более четырех. Справа находилась такая же железная дверь. Мне трудно было сказать, есть ли за ней что-то вообще. Помещение освещалось свечами. Их было много, хоть и было видно, что их экономили – под ними располагалась небольшая тара, в которую стекал воск. Иконы Мартина также были тут – бережно поставлены рядом с медицинским уголком. Было уютно. Мартин провел меня к кровати неподалеку от его угла и посадил на нее.

– Пока тебя не было мы с господином Отто, который узнал обо мне, когда спасался от погони, организовали здесь убежище. Мы чуть не влипли, но нас спас Коуди. Ты его, поэтому он помог нам во всех начинаниях. Также Коуди говорит, что спас еще парочку людей. Мы украли из заброшенных строений кровати и матрасы, чтобы поместить всех здесь. Господин Отто рассказал мне о вашей встрече и согласился помочь. Он был поражен твоей отвагой и самоотверженностью. Отто отправлялся ненадолго в горячие точки и смог раздобыть нам винтовки, забирая их с тел павших солдат. Правда у нас особо нет патронов, но то, что они есть, уже радует.

– Вы действительно не сидели сложа руки… В отличие, наверное, от меня? – я почувствовала себя виноватой.

– Пусть лучше тебе об этом расскажет Отто, это долгая история.

Я увидела, как щеки Мартина краснеют. Он смущен? Интересно почему.

– Ладно… Кстати, я так и не спросила твою фамилию. – мне хотелось как-то разрядить обстановку.

– Роуз. – сказал он словно автоматически.

Я кивнула. Я задаю все больше и больше тупых вопросов.

– Кстати, Мартин. А как твои родители относятся к этому? И в университете? Как все это протекает?

– Мои родители мертвы для меня. Понимаешь, мой отец некогда был врачом, и я всегда хотел быть таким, как он. Я хотел спасать жизни, и отец для меня был героем, но чем больше проходило времени после революции, тем больше он «умирал», к сожалению, не от старости. Ему промыли мозги так, что он сменил шприцы и скальпели на молотки и отвертки. Он отказался от совей жизни доктора и превратился в обычную крысу в клетке, которой иногда дают сыр, чтобы она не сдохла с голоду. А мать… а что о ней говорить? Она что до Часового была инфантильной уборщицей, что после. От отца у меня осталась только медицинская сумка, которую я у него и забрал под предлогом учебы, хотя, скорее, я просто не хочу, чтобы она находилась в его руках. На учебе никто не жалуется на мои успехи. Я лучший хирург на своем факультете, если все хорошо сложится, то через 4 года я смогу закончить университет и стать хирургом. Что скажешь, звучит неплохо? – он улыбался мне. Это было очень мило, и я не могла не улыбнуться в ответ.

– Да, это действительно классно, но мне жаль твоих родителей, – улыбка спала с моего лица. – Я сама не знаю, где мои мама с папой. Я искала, но в воспоминаниях осталась только мама. Где она сейчас, я не знаю.

– Где бы они сейчас ни были, я уверен, они бы гордились тобой.

– Нет, они бы точно не могли гордиться тем, что из меня сделали.

– Брось, 1029. Это не ты выбирала – стать такой или нет. Ты выживала, и сейчас приходит конец самой необходимости выживать, с нас всех спадают кандалы, и очень скоро каждый из нас обретет свободу.

– Очень скоро – это когда?

Он промолчал и просто приобнял меня.

– Я не знаю, 102. Я не знаю…

Он не хотел мне врать, но в его голосе все равно чувствовалась надежда. Я обняла его тоже и тяжело вздохнула. Я почувствовала, что хочу есть. Я спросила, есть ли у нас продукты. Мартин сказал, что есть то самое зерно, какие-то овощи и бакалея, которая должна как-то разбавить все это.

– Мартин, с зерном явно что-то не то. Мы не должны его есть.

– Я знаю, 1029, но у нас нету выбора.

– Нет, ты не понял. Нам надо как можно скорее отказаться от него. Я вспомнила, что от качества еды зависит то, как мы будем себя чувствовать. Если мы и дальше будем есть это, то просто останемся без сил.

Мартин подумал, почесал подбородок, встал и посмотрел на меня.

– А ведь и вправду. Как я сам до этого не додумался раньше?.. Я не биолог, но я должен заняться этим прямо сейчас. Нам нужно или модифицировать эти сорта или создать свои, иначе мы не сможем сражаться. Сраный Часовой даже это продумал, ведь достаточно всего двадцати лет подобного питания, и уже не останется здоровых людей, которые смогут противиться системе. Он не хочет замораживать мир, в котором есть хоть какой-то источник тепла, он хочет заморозить его со стальной уверенностью в том, что все верят в его идеи. – в глазах Мартина читался ужас.

– Поэтому мы и должны сражаться, чтобы не потерять наше время.

– Хорошо. Я должен немедленно приступить к попыткам. Прости, что я так ухожу, но лучше спроси обо всем у Отто, он за той железной дверью продумывает план действий.

Я хотела расспросить Мартина подробнее по поводу таблеток, но я думаю, что у него было на это время. И все же, он уходил от меня не потому, что не хотел со мной говорить, а потому, что хотел как можно скорее помочь другим. Коуди вновь ушел сторожить первую дверь, а я постучалась во вторую. Дверь открылась. Предо мною действительно стоял Юзерфаус. Он ни капли не изменился, только чуть сильнее зарос и поседел. Честно говоря, я даже думаю, что он похорошел. Его кожа не выглядела такой уж безжизненной. Мне стало легче на душе. Он был рад меня видеть, хотя не подавал виду и старался казаться серьезным.

– Рада видеть вас, господин Отто! – я говорила с какой-то детской радостью.

Странно… Надо будет потом разобраться с этим чувством.

– И я рад видеть вас, 1029. У меня к вам разговор.

Я прошла в темное для себя помещение. К счастью, благодаря Юзерфаусу я чувствовала себя в безопасности. Я сделала глубокий вдох и осмотрела помещение внимательнее. Это был импровизированный штаб с какими-то картами, знаками и рисунками, большую часть которых я не могла понять от слова совсем. Еще на стене висела какая-то ткань с часами, остановившимися на отметке 12, перечеркнутыми красным крестом. Вопросов стало только больше, и меня это сильно пугало. В середине комнаты стоял большой стол, на котором располагалась карта города. В центре была обозначена башня, а весь остальной город была усыпан какими-то муравьиными каналами, которые вели к большим муравейникам. Один из таких был моим муравейником, правда, я не знаю могу ли я вообще, его называть своим. Пожалуй, эту глупую мысль тоже стоит отбросить.

– 1029, я редко видел, чтобы люди восставали из мертвых, скажем так, я помню лишь один раз, и тот был в книге. Поэтому я не уверен, как должно относиться к этому всему.

– Все в порядке. Относитесь к этому так, словно я была жива еще вчера.

– Хорошо… – он отвел взгляд в сторону.

Он точно не сможет прислушаться к этому совету. Я его понимаю, ведь если бы я не умирала так часто, то сама бы не привыкла к этому всему. Нужно было прервать неловкую паузу.

– Господин Юзерфаус, я понимаю, что сейчас перед нами стоит серьезная задача, но я хочу покопаться в недрах своего сознания и понять себя. Можно я задам несколько личных вопросов?

– Конечно, 1029. Я обязан тебе жизнью, поэтому спрашивай что угодно. И да, нам уже пора перейти на «ты», все-таки тебе еще долго со мной общаться.

– Хорошо. В общем, Мартин сказал, что я могу расспросить вас насчет того периода, когда, я, так сказать, была не с вами.

Почему-то этот вопрос смутил его.

Он посмотрел вниз и по-доброму улыбнулся, словно вспомнил что-то, легко посмеялся и сказал.

– Мартин быстро узнал, что ты сильно искалечена, потому что тебя записали в центр здоровья, а у него началась первая врачебная практика. Он попросил записать себя на твою квартиру. После того, как ты месяц пролежала в центре здоровья, за тобой дома ежедневно ухаживал Мартин. Он говорил, что ты очень много времени находилась в бессознательном состоянии и много отдыхала, но при этом ты не вела себя, как обычные граждане – даже в таком состоянии ты не относилась к нему как к обычному врачу, ты пыталась помочь ему и не сопротивлялась осмотру и прочим медицинским приемам, но не сопротивлялась сознательно в то время, как остальные жители не сопротивлялись, потому что знали, что им прилетит от врача. Изменяясь в реальности, ты изменяешься и в несознательном состоянии. Мартин, скорее, был твоей сиделкой, нежели врачом. Он подметил у тебя аномальную регенерацию. Открытые переломы, которые у обычного человека заживали бы годами, у тебя зажили всего за девять месяцев, а курс реабилитации ты прошла за два месяца. Мартин просил не рассказывать об этом, но по секрету скажу. Он сделал больше, чем входило в его обязанности. Он зашил твой рукав, пел тебе твои любимые песни из тех, которые были разрешены, готовил для тебя и даже проводил с тобой свободное время, играя в какие-то безделушки. Тем не менее он исполнял свои обязанности врача и прописывал тебе лекарства, а на оборотной стороне карточек рисовал карту, по которой ты и нашла нас. Кстати, за проделанную работу ему поставили отличный балл и позволили не приходить на теоретические экзамены, поэтому он сейчас свободен.

Я стояла с багровым лицом. Вдруг что-то словно взорвалось в моем носу. Это была кровь. Я прикрыла нос рукой и попыталась скрыть смущение. Я улыбалась, но мне сейчас было так жарко, что казалось, что сейчас закипят все жидкости внутри моего организма. Боже! Мартин так мил со мной, значит ли это что… О боже, что это за чувство? Это чувство словно никогда не играло во мне ранее. Я не могу думать сейчас о чем-либо, кроме Мартина. Его нежные молодые скулы, опрятная прическа… Нет-нет-нет! Об этом я должна думать позже, но только не сейчас! Я должна прийти в себя. Прошу тело, еще немного.

– 1029 с тобой все в порядке?

Я должна была что-то сказать, но мой язык словно заперли в темнице. Зубы не могли разжаться, а если бы я и разжала их, то выпустила бы горячее дыхание, которое раззадорило бы мой разум.

– Да-да, я просто… – я остановилась, вдох и выдох ртом, теперь это выглядит еще страннее. – В общем, я немного не ожидала такого, но мне очень приятно, что Мартин так отнесся ко мне.

Неловкий смех сделал ситуацию еще более глупой. Господи, да Юзерфаус и так все понял, просто пытается не показывать этого. Почему я вообще пытаюсь скрывать это от него? Он легко усмехнулся.

– Да-да, можешь не рассказывать. Все в порядке, но прошу, сохрани силы и просто немного отдышись. Может, тебе дать воды? – он сказал это с заботой.

– Нет-нет, не стоит, правда. Мне нужно буквально пять минут.

– Да, конечно. Я подожду.

Я пыталась прийти в себя, но в голове все еще витал образ Мартина. Теперь он стал неотъемлемой частью меня. Я должна вытеснить его, по крайней мере сейчас. Я обязательно отвечу ему, но мне нужно сконцентрироваться на задачах. Я приходила в себя. Я должна была пройти по воображаемой дорожке от начала и до конца. Я прошла мимо Мартина, вышла на поврежденные воспоминания, которые пытались меня поглотить, свернула в сторону фантазии, которая захлестнула меня своей многогранностью, но я выплыла из нее и оказалась в реальности. Это путешествие заняло у меня около трех минут. Я пришла в себя с растрепанными волосами и с кровавой дорожкой от носа до подбородка. Веки были тяжелыми, но не от усталости, от чего-то другого. Отто протянул мне платок, которым я вытерла кровь, полушепотом поблагодарив его. Еще минуту я просто сидела.

– Я в порядке, но пока не могу перейти к работе. У меня еще есть несколько вопросов.

– Я слушаю.

– Что это за таблетки? – я протянула Отто те таблетки, которые мне нужно было выпить сегодня утром.

– Это таблетки счастья. Их так называет правительство. Согласно новому постановлению, граждане обязаны принимать эти таблетки каждое утро до работы. Все это длится уже неделю, и мы с Мартином все еще не можем понять их состав: это что-то вроде наркотика, который заставляет сознание людей искажать реальность, но подобных веществ мы не встречали нигде. Сказать что-то еще о них не могу.

– Умно-умно, подсадить всех на наркоту, чтобы те верили в светлое будущее, просто удовлетворяя свой животный инстинкт.

– Рано или поздно это должно убить его рабочую силу.

– Почему-то мне кажется, что у него есть какой-то план. Часовой просто так нихрена не оставляет.

– Как бы то ни было, нам нужно помешать планам Часового.

– Обязательно… Кстати, прежде чем мы перейдем к сути дела. Как вы с Мартином узнали имя Коуди? Он же немой и, вроде как, родился в революцию.

– Он сам дал себе такое имя. Хотя, может, оно у него когда-то и правда было, просто со временем он почти забыл.

– Поняла. Ладно, я готова к своему заданию.

– Отлично. Сразу скажу, я очень сильно постарался только для того, чтобы задание состоялось, так что я не могу гарантировать то, что ты выживешь.

– Я привыкла умирать. Да и лучше уж умру я, чем кто-то из вас.

– Я рад, что ты это понимаешь, 1029. Суть такова: нам нужно проникнуть в отдел связи и передать сообщение, что люди должны перестать принимать таблетки.

– Это уже походит на самоубийство. – подметила я.

– Я постарался все устроить так, чтобы прошло, как надо. Отдел связи находится на цокольном этаже башни, поэтому шанс туда проникнуть есть. Мне удалось раздобыть форму и поддельные документы офицера отдела связи…

Стоп! Офицер отдела связи?!

– Офицера отдела связи? Отдел связи – это военизированное подразделение?

– Теперь все персоны – это офицеры и выше по званиям.

– Это все объясняет. Прости, продолжай.

Он откашлялся и продолжил.

– По этим документам ты сможешь пройти в комнату передачи и продекламировать, что люди не должны пить таблетки. Я не знаю, как ты будешь выбираться оттуда, но, чтобы ты могла попасть туда, я раздобыл раритет.

Юзерфаус показал на велосипед в углу комнаты. Я видела такие очень давно, в детстве. Раньше они были у всех, но, видимо, из-за того, что те, кто их имел, пришли к власти, они не нашли ничего лучше, чем запретить велосипеды. Теперь в городе нет почти обладателей этого вида транспорта. Один раз я даже видела мотоцикл. Не помню, кто на нем ехал, но это точно был один из приближенных Часового.

– Если я этого не сделаю, то никто этого не сделает.

Отто коротко кивнул. Мне не хотелось снова умирать, но если я не умру сейчас, то через год не останется никого, кто вообще готов бы умереть за идею. Я согласилась на эту миссию. Юзерфаус выдал мне одежду и велосипед, который я еще сама должна была докатить. Я отдала также ему на хранение свою металлическую распечатку и другие вещи, кроме «Пентариона» и зажигалки. Я думаю, что тут им будет безопаснее. Отто попросил меня переодеться в другом месте, потому что в комнате было тесно, и я могла запросто разгромить половину комнаты. Я вышла. Коуди уже не было. Как пояснил Мартин, он ушел спасать других. Что же, я тоже с ним.

Мне пришлось переодеваться в основной комнате. Господи, на мне все то же кружевное белье! Оно или очень хорошо сохранилось или… Боже! Я не заметила, что я похудела еще сильнее. Я никогда не была упитанной, но сейчас я стала еще меньше. Я не знаю, сколько вешу или сколько весила, но меня так скоро можно будет мизинцем поднять. Я должна срочно нацепить что-то… Мартин! Стоило мне немного оголить свое тело, он уже подглядывает. И сейчас делает вид, что ничего не видел. Ох… ладно, хватит делать вид, что я против. Но все-таки сейчас я сделаю вид, будто просто не заметила. Пускай любуется, не часто такое происходит со мной, а с ним уж тем более. Я надела строгий офицерский костюм серого цвета. Часы на цепочке я тоже отдала Юзерфаусу, поэтому ничего не выбивалось из дресс-кода. Серые брюки, черный ремень с пряжкой в виде циферблата часов, рубашка, а сверху невзрачный мундир и фуражка с эмблемой часов, замерших на отметке в 12 часов. Погоны выглядели дешевыми, но я думаю, что не у меня одной. Несмотря на то, что фуражка мне была немного не по размеру, я выглядела очень серьезно. Я посмотрела на документы, которые мне выдали. Там действительно была моя фотография, правда на ней я была не в фуражке и немного замученная, но важно было другое. Теперь меня зовут 991, я из северного региона и совсем недавно прибыла на место работы, ибо штамп о моем трудоустройстве еще свежий. Дата моего рождения – 23 февраля. Ладно, я думаю, при необходимости я смогу придумать легенду. У меня возникла странная идея – я просто обязана подразнить в этом костюме Мартина. Я должна отомстить ему! Да, так и сделаю. Я подошла к нему и стала привлекать его внимание. Мои зрачки нацелились на него и начали прожигать его наигранной серьезностью.

– Мартин Роуз, я полагаю. – сказала я нетипичным для себя голосом.

– Он самый, мисс офицер. – видно, что он поймал волну.

Я приблизилась к нему, наклонившись над столом.

– Говорят, что вы виновны в антиправительственной деятельности и исповедуете религию, которая противоречит идеям нашего Великого Часового.

– О да, мисс офицер, я так виновен. Я ощущаю себя так, словно сейчас же мои мозги вырвутся наружу и все мое тело разлетится на кусочки.

– А так вскоре и будет, господин Мартин. Вы еще и носите имя вместо номера. Я вынуждена приговорить вас к смертной казни. Вы будете расстреляны.

– Я протестую!

– Против чего? Вы бесправны и не можете протестовать против смерти.

– Попрошу вас, мисс офицер, я протестую вовсе не против смерти, а против того, что меня убьете не вы, а какой-то там палач!

– Ну раз так, то я казню вас своими отменными руками. Скажу 12-му, что у него сегодня выходной.

– Спасибо вам, мисс офицер. Как же милосердно наше государство и Великий Часовой.

– В самом деле, господин Мартин. Встретимся завтра, а пока у меня срочное поручение, которое я не могу отложить. Но вы мне понравились, господин Мартин.

– И вы мне тоже, мисс офицер. Может быть, когда-нибудь я бы вас пригласил на свидание.

– Меня дважды уговаривать не придется, господин Мартин. Время пошло.

Я подмигнула ему. По выражению лица я поняла, что этот диалог немного завел его. Этого я и добивалась. Но пускай он думает, что это только игра, так даже лучше. Я, конечно, не собиралась его убивать или сдавать кому-нибудь, но я была намерена вытащить его на свидание. Отчасти мне это нужно, чтобы исследовать свое тело – было очень важно испытать какие-то новые чувства. Они могут пробудить во мне воспоминания. Ладно, я просто оправдываюсь, чтобы вновь не начать думать о нем. К черту эти рассуждения.

Я взяла велосипед и вышла, повторив все то, что сделала при входе, только наоборот. Я еле смогла вытащить велосипед наружу. Я вышла в каком-то темном квартале, где меня никто не заметил. Только тут я поняла, что не умею ездить на велосипеде. Так. Тихо. Сейчас все должно получиться. Я села на сидение и поставила одну ногу на педаль. Я не смогла занырнуть в воспоминание, но я точно помнила, что умею ездить. Прошу, тело, я верю, ты помнишь. Я поставила вторую ногу на педаль и вдавила так, что, казалось, цепь вот-вот порвется, но я удержалась и поехала. Впервые я ощутила свободу перемещения, пусть и частичную. Это было потрясающе. Адреналин ударил в голову, и я понеслась как дура через пол города до башни. Я ехала посреди дороги, и люди расступались предо мной. Тогда я почувствовала власть, но только на мгновение. Я заметила, что стала легче переносить свой недуг. Но я все равно вколола себе дозу для надежности. Думаю, что я выглядела устрашающе, так, что если кто-то меня тронет, то он подумал бы, что я могла бы незамедлительно его казнить. Не хочу знать, откуда во мне такое высокомерие, но я моя голова пыталась это вспомнить. Через несколько минут я уже была у башни Часового. Это величественное строение, казалось, пронзало небо, и лишь огромные светящиеся часы были видны вверху. Я подошла ко входу, который был перекрыт толпой добровольцев, которые хотели отправиться на фронт. Как только люди из Опеки приметили меня, они приказали толпе расступиться меня. Я оставила свой велосипед недалеко от входа, чтобы в случае чего быстро свалить отсюда. Люди из Опеки отдали мне честь. Я приметила, что на входе сидела другая женщина. Мне показалось, что если кто-то входит в башню, то уже никогда из нее не выходит, потому что она становится их новым домом, но, видимо, текучка кадров есть и здесь.

– Здравствуйте, офицер. – сказала женщина, отдавая мне честь.

– Здравствуйте-здравствуйте. – ответила я и протянула ей документы.

Она быстро что-то проверила и нажала кнопку, чтобы пропустить меня, после чего отдала мои бумаги. Я выхватила их у нее и положила обратно в карман, после чего прошла вперед. На всякий случай я приняла еще дозу, я не знала, что может ждать меня в стенах башни. Зайдя сюда, я словно очутилась в другом мире. Здесь ходили люди, которые были одеты в одинаковую форму, лишь погоны были разными, и выглядели они дешево. Все ходили в каких-то блестящих медальках, которые блестели на свету, который освещал весь зал. В центре, недалеко от переходов на этажи, была огромная статуя Часового, но не истинного Часового, а его нарисованной версии. Часовой держал в руках весь земной шар, который светился изнутри, а больше всего света падало как раз на его лицо. Повсюду висели плакаты для поддержания патриотического духа, но во мне они пробуждали лишь ненависть. Одна из лестниц вела вниз, куда мне, собственно, и было нужно. Я поставила ногу на первую ступеньку, но тут же кто-то схватил меня за плечо. Я слышала томное дыхание и звуки какой-то жидкости, которая несется по трубам. Я не хотела оборачиваться, но это было необходимо. Увидеть следующее я никак не ожидала. Передо мной стояло человекоподобное создание, голова которого была помещена в камеру, которая была заполнена жидкостью и каким-то газом. Вздохи его отдавались в моей дырявой башке, напоминая о чем-то, но я чувствовала, что связи у меня с ним нет никакой, или я не могу о ней вспомнить. Так, пожалуй, стоит перестать думать головой и включить рефлексы, а не то я тут не выживу.

– Время в наших руках! – проговорила я машинально.

У меня появилась возможность рассмотреть это создание. Его тело соответствовало человеческим пропорциям, но оно было практически полностью металлическим. Сквозь жидкость можно было разглядеть голову, правда, черты лица были неразличимы. На нем был черный плащ, красный свитер, черные брюки и вообще он выглядел достаточно вызывающе для этого места. Я поняла, что передо мною стоит некто явно выше, чем простой сотрудник башни.

– Всегда было и будет… Я полагаю, вы новый сотрудник башни? – его голос раздавался сильным басом и неким шипением, словно он говорил по рации.

– Я офицер, сэр.

– Не имеет значения, какой у вас чин, офицер. Для меня вы все сотрудники. Вы же в курсе собрания?

– Какого именно собрания, сэр?

– Так и знал, что эта кучка идиотов не сможет предупредить нового сотрудника о важном совещании, ибо им будет просто лень… Не бойтесь, я позабочусь о том, чтобы за это их публично избили или, может, даже повесили.

Боже! Так стоп. Я не должна подавать виду, стоит подлить бензина в этот костер жестокого абсурда.

– Так точно, сэр. А что за собрание?

– Собрание на нижнем этаже по поводу плана Опеки на тринадцатый год. Хоть это и относится к одному отделу, явка обязательна для всех. Я думаю, вам будет интересно узнать, чем занимаются другие отделы.

Черт! Это может поставить мою задачу под угрозу, но если я откажусь, то потрачу свою жизнь впустую. Я обязана была сходить на это собрание. К тому же это поможет мне получше узнать структуру изнутри.

– Конечно, сэр! Уже направляюсь туда!

– Рад слышать, не желаете сопроводить меня? Оно как раз вот-вот начнется.

Я кивнула и последовала за ним. Мы спускались по ступеням вниз. Все стены тут были изрисованы будто бы библейскими сюжетами – только про великого Часового. Здесь рассказывалось о том, как он лечил больных, как спасал людей от нищеты, как он кормил нуждающихся, но больше всего меня поразил рисунок, на котором было изображено, как Часовой заживо сжигает буржуев и прочих спекулянтов. Чем ниже мы спускались, тем больше искусственного освещения было на квадратный сантиметр. Вот куда уходит все электричество. Часовой действительно сжигал буржуев, я это помню, но вместе с ними он сжигал и обычных людей, он сжигал крестьян, тех, кто не хотел идти по пути революции. Эти воспоминания всплывали в моем мозгу отрывками вместе с лицами людей, которые молили меня о помощи, но я смотрела на них с каменным лицом и не испытывала отвращения в этот момент? Может, я уже тогда привыкла к смерти? Даже думать об этом не желаю! Мы подошли к огромному стеклянному мостику, с которого открывался вид на огромный зал с какими-то рабочими столами, за которыми каждый рабочий заполнял что-то ручкой. Мне стало плохо от такой концентрации людей, я ощутила страх. Я старалась не смотреть вниз.

– Давайте проведу вам маленькую экскурсию пока мы идем. – начал этот странный тип. – Мы сейчас находимся над отделом бухгалтерии, его еще называют «Отдел тысячник», это самое большое отделение башни, здесь каждый человек занимается вычислениями по отдельному товару, составляет затраты на производство, рассчитывает дальнейшую теоретическую прибыль, а также банально ведет учет. В задачи этого сектора также входит перепись населения.

Он обернулся и увидел, что я стараюсь не смотреть вниз.

– У вас боязнь высоты? – Спросил он.

– Да… Я с детства боюсь высоты, мне всегда казалось, что я могу провалиться или упасть вниз. – все это было сказано машинально, но было неправдой.

– Я понимаю. Что же, не хотите отправиться в свободное падение отсюда, дабы побороть страх?

Я немного опешила от такого предложения, даже слегка пошатнулась и сделала пару шагов назад. Это существо посмеялось и махнуло рукой.

– Просто шутка, – продолжил он. – Я понимаю, что в нашем городе уже все воспринимается всерьез, но позвольте мне хотя бы ненадолго отойти от официального стиля. Вам тоже стоило бы немного расслабиться. Относитесь ко всему проще – и мир будет проще.

Пожалуй, именно так они и хотят, чтобы я видела мир. Я нервно посмеялась и пошла за ним. По пути я вколола еще дозу и поняла, что от шприца у меня осталось меньше половины. Мне стоило экономить, а не то я рисковала просто не дойти до нужной мне точки. Мы прошли через мостик по длинному коридору, который, я бы сказала, был неоднороден. Он был кирпичный, каменный, стеклянный и даже металлический. Подозреваю, таким образом разделялись отделы. Кстати, мне всегда казалось, что основные силы сконцентрированы именно наверху башни, а не на нижних этажах.

– Следующим у нас идет отдел культуры. Его основная часть находится, как вы знаете, в нашем здании культуры, однако их представительство находится здесь. Нам важно, чтобы народ получал нужные мысли в правильной форме.

– К примеру? – это был странный вопрос.

– Вы были на последней выставке «Короли»? – он даже остановился, чтобы услышать мой ответ.

– Нет, если честно, я в последнее время так была занята работой и учебой, что почти не появлялась где-то еще.

– Я прекрасно понимаю, но советую сходить туда. Это достаточно интересная выставка, организованная отделом молодых художников – комические истории о том, как казнили тех или иных королей нашего острова. Кстати, всех королей северного королевства мы попросили вычеркнуть из списка, ради сохранения достоверности истории нашего края.

Ага, конечно. Я так и подумала. Тем не менее – казни королей. Я представила себе, как маленький ребенок приходит в единственный центр искусства в городе и видит, как кому-то отрубают голову, кого-то сжигают, а кого-то колют ножом в спину.

– Занятно-занятно. Во всяком случае, если у меня будет время, я загляну туда. – шаблонные ответы подходили, пожалуй, лучше всего.

Он кивнул, и мы продолжили движение. Следующий отдел был выполнен из кирпича. Стены его были увешаны непонятными рисунками на полотнах. Рисунки отдаленно напоминали мне здания заводов и жилых домов.

– Это отдел Строительства. Все, пожалуй, и так понятно из названия. Здесь сотрудники занимаются проектировкой, планом размещения и строительством зданий, а также реконструкцией и поддержкой жилых комплексов. Самый скучный отдел башни, ибо даже не они ее построили. Всех бы сжег, если бы они не занимались самой скучной работой в мире.

Наверное, я бы поддержала это высказывание, если бы оно было шуткой. Я не чувствовала в его словах ни нотки иронии. Ему действительно хотелось убить их всех.

– А что на счет отдела связи думаете? – мне стало просто интересно.

– Ваша задача, трактовать слова Часового, поэтому вы – незаменимая часть нашей системы, и вашу работу я считаю хоть сколько-то творческой, хотя, скорее, она является лишь пережевыванием смыслов с исключением низкокачественных факторов речи.

– А вы сами поработали бы в отделе связи?

– Нет. – это все, что он ответил.

– Иногда я вас понимаю.

– Пройдемте лучше дальше, там действительно интересные отделы.

Мы прошли дальше. Следующий коридор, который вырос из темноты на моих глазах, был выполнен из металла, он был холодным, здесь ничем не пахло. Этот отдел будто бы был настолько строг к самому себе и к сотрудникам, что не допускал ничего, кроме дресс-кода этой убийственной симфонии.

– Мой любимый отдел – отдел Опеки, но конкретно это – моя нелюбимая его часть. Силовые структуры, органы безопасности и иже с ними находятся на предпоследнем этаже башни, прямо рядом с кабинетом Часового. Тут же всякие, как я их называю, низшие чины. Юристы, патрульные, дознаватели на рабочих местах и прочие мелкие пешки. Организовали себе пафосный отдел в коридорчике, хотя на самом деле рассматривают мелкие дела, которых уже почти и не осталось.

– И чем же они еще занимаются, помимо этого?

– Вопросы охраны безопасности также попадают под их юрисдикцию, но я сомневаюсь, что после прошлогоднего инцидента на фабрике они смогут вернуть мое доверие.

Я определенно поняла, что он имеет в виду.

– Помню этот случай. Видимо, там действительно работают идиоты, которые не могут объяснить сотрудникам, что не стоит спать на рабочем месте и что работать нужно аккуратно.

– Соглашусь с вами, но их пользу в нашем общем деле отрицать крайне трудно. Они позволяют основному отделу Опеки заниматься действительно важными делами. Вот, к примеру, не так давно мы поймали какого-то пьяницу, который называл себя по имени, а не по номеру. Это могут позволить себе только высшие чины, и то они, скорее, получают прозвища. Как я.

– И как же этот гений себя обозвал? – сказала я с притворным смешком.

– Алекс, он называл себя Алекс. Мы искали его около четырех лет, мы знали, что он промышляет чем-то незаконным. Мы не были уверены, чем конкретно, но теперь мы точно уверены, что отныне он находится в Перевоспитательной, откуда выйдет здоровым членом общества.

Алекс! Господи, нет! И тебя поймали эти ублюдки… Ты держался долго, даже, пожалуй, слишком долго, но не бойся, я найду способ спасти тебя и других.

Я не стала ничего отвечать, и мы просто продолжили путь. Наконец он сказал, что следующий отдел – мой, а дверь перед ним – это как раз комната для совещаний. Он проводил меня и открыл передо мной железную дверь, которая охраняла огромный деревянный стол со стульями, какой-то прожектор и всякие странные штуковины, назначение которых я не понимала… Нет, мне нужна еще одна доза, иначе я тут не выживу. В шприце осталось лекарства буквально на полтора раза. Здесь было достаточно светло, но мне все равно было как-то неуютно. Глаза постоянно бегали в поисках чего-то.

– Кстати, офицер, в конце совещания у меня будет к вам личный разговор. Не обессудьте, это просто необходимость.

Ну все… я могу себя хоронить. Он точно знает, что со мной не все в порядке. Так, стоп. Может, я зря паникую.

– Да, конечно, сэр.

– Рад, что мы нашли общий язык. Занимайте свое место, скоро сюда придут представители других отделов. Если вам не интересна информация, то можете просто посидеть с умным лицом. Лично я не осужу вас.

Я кивнула, села на один из дальних стульев и принялась ждать. Действительно, вскоре сюда пришли безликие манекены в серых одеяниях, отличающиеся лишь медальками и погонами. Они уселись, и началось совещание. Этот тип включил проектор и начал активно жестикулировать, из-за его спины начали появляться какие-то машинки, металлические руки, аналогичные его рукам, также все это представление сопровождалось его томными вдохами и выдохами.

– Доброго времени, дорогие сотрудники башни. Я – глава отдела опеки Дышащий, – Так вот как тебя звать, зараза ты такая. – Подготовил годовой план для отдела. Итак, согласно новому бюджету отдела, выросшему в связи с финансированием…

Я поняла, что ничего, кроме информации о распределении бюджета, я отсюда не вынесу. Я решила подумать о своем, потому что в тот день я вообще не вспоминала ничего. Глаза в стол, пара мгновений, и стол – отныне мой экран воспоминаний.

Самый разгар революции. Почему-то на мне поверх обычной одежды надет красный плащ с мехом. Я стою с пистолетом в руке посреди уничтоженной улицы, которую охраняет народное ополчение. Везде висят флаги с часами, застывшими на отметке в 12 часов, а в воздухе чувствуется запах гари. Дорога состоит из кратеров, которые частично заполнены телами и осколками. Связанные люди сидят на коленях на тротуаре, а рядом стоят люди из ополчения, которые внимательно наблюдают за мной. Я подношу дуло пистолета к голове одного из таких. Он одет в полицейскую форму, такую, какая была еще до Часового, – синяя куртка и легкий бронежилет. Может я смогу прочитать на ней название города? Нет, все смазано, я не запомнила этого.

– Ты гордый? – спрашиваю я.

Это очень непохоже на меня! Нет! Наверное, это просто необходимость.

– А тебе то какое дело, маленькая сучка?! – сказал он, плюнув меня.

Я почувствовала отвращение, и мой палец легко и со злостью нажал на курок. Пуля прилетела этому ублюдку прямо в лоб. Мои ноги в берцовых ботинках по инерции начали вбивать мертвое лицо этого полицейского в пол. Я очень сильно злилась.

– Ебаный ублюдок! Урод! Пидорас! Скажешь это своей мамочке в загробном мире. До нее мы тоже доберемся, если уже не добрались!

Это жестоко! Даже для людей часового… Нет, я точно не играю здесь в театр, это искренние эмоции. После минутного надругательства над мертвецом я подошла к следующему. Это не был офицер полиции, просто лояльный к мэрии гражданин.

– Ты гордый? – я спросила это так, словно ничего не произошло пять секунд назад.

– Нет! Я не гордый! – закричал он что есть мочи.

– Докажи.

Что?! Как он должен это сделать?

– Как?! Как я должен тебе доказать это?

– Ясно, очередной лживый пес.

Я так же спокойно нажала на курок и медленно откинула его ногой, чтобы он упал на землю. Следующим был практически лысый парень. Он был молод, и я вообще я была удивлена, что он тут делает, но я все равно повторила алгоритм.

– Ты гордый?

– Нет. И никогда не буду этого скрывать.

– Докажи.

– Мне не важна история и судьба этого сраного города.

– Тогда что ты делаешь тут, в плену? Если ты тут, то ты воевал за мэрию.

– Они просто предложили мне то, что мне интересно, поэтому если найти это мне поможете вы, то я уничтожу хоть пол города ради этого.

– Ты наемник?

– Нет, я своего рода путешественник и охотник за находками.

– Мать родную продашь ради блестящей побрякушки?

– Если уже не продал. – он сказал это со странной улыбкой.

Я смотрела в эти глаза и действительно не находила в них ни капли самоуважения.

– Развязать его. Опрос временно приостановить, мне нужно поговорить с этим пленным.

Ополченцы срезали веревки с рук этого бедолаги, после чего я приказала ему пройти за мной. Мы зашли в темный переулок и подошли к какому-то разрушенному бару. Я сразу узнала это место! «Вне времени» – паб, в котором мы встретились с Алексом. Тогда он был полуразрушенным куском стены и стульями со столами. Я пригласила этого путешественника присесть за стол. Он не стал отказываться, и мы впервые заговорили неформально.

– Итак, обыватель, я хочу поговорить с тобой по душам, но ты должен прекрасно понимать, что одно неверное движение или лишнее слово приведут к тому, что я прикончу тебя на месте. Договоримся без лжи, ладно?

– Мне лгать незачем. Это глупо. Это прерогатива политиков.

– Рада, что мы нашли общий язык. Итак, что за побрякушку ты ищешь?

– Я ищу оружие, которое, по словам моих предков, способно дать мне несусветные силы в загробном мире.

– Откуда ты родом, раз так говоришь?

– Я из лесных кочевников. Современных. Мы сохранили наши традиции и теперь просто перемещаемся из города в город. Некогда мой дед обладал пистолетом, который мы зовем «Освятитель». Он наделяет душу в загробной жизни такой силой, что она становится богоподобной.

– Ты веришь в загробную жизнь? В рай, в ад и все такое?

В этот момент я показала ему крестик, который прятала ото всех, но он отодвинул мою руку.

– Нет, я не верю в ту ложь, которую исповедуют другие.

Я заинтересовалась и даже приподняла бровь.

– Расскажи же мне, кочевник, сто ждет всех нас после смерти?

– Каждый из нас получит работу в загробном мире, ибо душа наша не способна на удовлетворение без работы. Тот, кто врал, убивал, насиловал или льстил, получит самую грязную, саму унизительную работу в мире, а тот, кто прожил жизнь в подвигах, станет хозяином всего. Я не герой и не собираюсь им стать, но я хочу овладеть загробным миром. С благой целью. Я хочу дать душам что-то новое. Что-то изменить в лучшую сторону в мире загробном.

Он достал и протянул небольшую бумажную карточку, которая была частично обуглена и помята, но ее состояние было хорошим. На ней были написаны слова, похожие на английские, хотя подозреваю, что люди из его рода уже давно говорят на современном английском. На ней было несколько печатей, которые тоже что-то значила, я не знала что. Я дала эту бумажку ему обратно.

– Что это такое? Какой-то документ? – спросила я.

– Это что-то вроде вашего крестика. Эта бумажка причисляет меня к последователям Воркаизма, которые верят в то, о чем я тебе рассказал.

– Понятно. Так, а теперь подробнее по поводу пистолета. Где он находится?

– Я не знаю, но это знает мэрия, именно поэтому я и пошел с ними на сделку. Скорее всего, раз они знают, он находится в чьих-то руках. Вряд ли эти ленивые бюрократы стали бы искать артефакты.

Я согласилась с ним. Стало понятно, что эта вещь для него важнее, чем что-либо еще.

– Вот ты говоришь, что ты хочешь сделать это все из благих намерений, а ты не боишься стать тираном? Душа ведь бессмертна, а значит, что никто тебя не сможет победить и ты вечно будешь править загробным миром.

– Я верю в то, что не стану им. Этого достаточно. Да и зачем мне нужно будет что-то еще, если у меня и так будет абсолютная власть и бессмертие? Надоест – пойду займусь, чем захочу. А вот ты-то, почему ты думаешь, что твой предводитель не станет тираном?

– Я не думаю. Я знаю, что он станет тираном. Я знаю, что он убьет миллионы людей ради своей власти, и я точно знаю, что я бы сделала то же самое!

Нет-нет-нет, я бы так никогда не сделала! Неправда!

– Я не рад за вас, но я рад, что ты хотя бы честна по отношению к себе.

– Тем не менее, я не собираюсь тебя убивать. Мы проливаем нашу кровь, а не кровь кочевников. Тебе стоило бы уехать из города и забыть об этом артефакте навеки, ибо я уверена, что, когда Часовой придет к власти, его просто оставят здесь, а въезд запретят. Береги свою жизнь.

– Жизнь не стоит ничего. Смерть же бесценна.

– Для Часового жизнь и смерть – это родственные понятия. Они не противоположны, а неделимы. Не будет одного – не будет другого.

– Пока что Часовой еще не может диктовать, во что мне верить, а во что – нет. Но после смерти это я буду диктовать каждому из вас, что делать. И не шестьдесят жалких лет, а вечность.

– Так ты хочешь остаться? – я спросила это с насмешкой.

– Ты думаешь, у меня есть выбор? – резко ответил он.

– Что же, раз так, то скажи свое имя. Я хочу знать имя того, кого я не убила. Это своего рода приз, который получает не каждый революционный палач.

– Мое имя – Алекс.

Стоп-стоп, что?! Я уже встречала Алекса?! Почему тогда он не узнал меня? Господи… прошло столько лет. Я же так сильно изменилась, при встрече я уже не была офицером, я была простой рабочей. Так вот зачем Алекс пришел в этот город, и вот почему он не такой. Он не пробудившийся, он никогда и не спал. Я не верю в судьбу, но после таких встреч, может, и поверю. Я не смогла отделаться от этой мысли, и воспоминание оборвалось. Я была ошарашена всем, что увидела. Начиная моими действиями и заканчивая новыми выводами.

Я подняла глаза, и они начали истерично бегать по комнате. Я боролась с паникой. Собрание уже подходило к концу, все что-то обсуждали. Прозвучало шаблонное: «Вопросы?», после чего парочка рук поднялась вверх. Последовало несколько туповатых вопросов, и наконец собрание подошло к концу. После этого воспоминания мне трудно было вернутся в реальность. Тут словно была не я, словно мне приходилось играть в театре или в кино… Я бы хотела когда-нибудь сыграть в фильме, хотя бы и роль случайной прохожей.

– Я прошу всех покинуть зал, за исключением офицера 991.

Я кивнула и подождала на своем месте, пока все остальные выйдут. Дышащий щелкнул пальцем, вероятно, чтобы отключить систему слежки в этой комнате. Он повернулся ко мне спиной и, сложив пальцы треугольником, заговорил томным голосом.

– 991, вы когда-нибудь считали себя человеком? – спросил он, сделав паузу после моего имени.

– Я? Что за глупый вопрос? – возразила я.

– Это не глупый вопрос. Это вопрос, на который следует ответить либо «да», либо «нет». – он посмотрел на меня через плечо и решительно сжал предо мной кулак.

– Ну… мы все люди, поэтому я, наверное, тоже человек. Это же логично, не находите? – я решила строить из себя глупую до конца.

– Нет-нет, 991, вы не поняли. Я имею в виду осознание себя личностью внутри аппарата. Попытки стать самой машиной, попытки захватить власть в свои руки. Было ли у вас такое, 991? – он так активно жестикулировал, пока говорил это, словно был из числа континентальных жителей. Я помню, они такое любят.

– Не было, господин Дышащий. Я всегда находила свое место только в общей картине мира. – я произносила это решительно, но пальцы на ногах крутились в танце от неловкости.

– По моим данным это не так, 1029.

Ебаный твой рот! Ладно. Этого следовало ожидать. Продолжу изображать дурочку, но это вряд ли поможет.

– 1029? Кого вы имеете в виду, сэр. Мой номер 991!

– Хватит себя обманывать, 1029. Этот театр был действительно неплох, но тебя выдал тот факт, что мы не пополняем запас офицеров просто так. На офицеров обучаются в отдельных училищах, которые отправляют приказы нам. Приказа на номер 991 мне лично не поступало, а все бумаги проходят через меня. Иными словами, актер хороший, но спектакль провальный.

Ладно, я знала на что иду. Будем тогда уходить драматично.

– А откуда вы знаете, что актер хороший? Может, актер такой же паршивый, как и спектакль?!

– Нет, поверьте мне, актер замечательный. Я бы сказал, что лучше актера еще поискать. Знаю я это, поверьте, не понаслышке. Вы же, я надеюсь, прекрасно понимаете, что я знаю кое-что о вас, чего не знают многие другие? И если бы я хотел вас убить, то сделал бы это давно. Но это так, для понимания. Это ни к чему ни приведет, и я только раззадорю вас. Мне, конечно, велено всячески подавлять очаги сопротивления, но конкретно ваш случай уникален. От Часового я знаю о вас то, что революцию в вашей в душе нельзя потушить даже обнулением. Вы и в правду просто не можете умереть как личность, поэтому я хочу сыграть с вами в игру. Вы – достойный противник, 1029. И еще опаснее вы будете, когда вспомните все, но я не имею права и не желаю рассказать вам все, как есть. Это не интересно, и меня, скорее всего, убьют. Поэтому сделаем так. Вы отправляетесь заканчивать то, что начали, а я сейчас же отправлюсь писать отчет, что офицер 991 по ошибке не был зарегистрирован, ну а дальше… Я не раскрою ни слова. Вы сами должны понять, как именно вы хотите сыграть свою роль. Мы встретимся еще не раз, мисс 1029, но каждая встреча будет оборачиваться переломным моментом в нашей истории.

– Вы видите будущее?

– Я не вижу будущего, лишь умею хорошо просчитывать события.

– И что? Хотите сказать, что я могу выиграть?

– Я ничего и никогда не раскрываю. Для меня в этом нет смысла, и азарта не прибавляет. Вы же – игрок, 1029. Вас хлебом не корми, а дай рискнуть своим здоровьем ради не пойми чего. Поэтому играйте, 1029. Играйте, словно играете в последний раз.

– Стойте! У меня столько вопросов, я не могу уйти отсюда ни с чем.

Он повернулся ко мне и скрестил пальцы, приготовившись щелкнуть ими.

– Прошу, 1029, не забывайте, что я вам не друг. – с этими словами он щелкнул пальцем, и системы вновь заработали. – Рад был поговорить с вами, 991. А теперь прошу вас, возвращайтесь в отдел.

У меня было столько вопросов! Настолько много, что в моей голове это все просто не укладывалось – столько слов. Мне приходилось спрессовывать их, из-за чего они складывались в непонятные фразы, которые, как горячий воск, лились через решетку в мой и без того травмированный рассудок. Тише… Я должна доиграть свою роль. Представь, что это все театр, 1029, да, это всего лишь сценка, которая вот-вот развалится, как и весь этот гребаный театр, на развалинах которого потом будут выплясывать жюри и ставить мне оценки строго по пятибалльной шкале, но даже после такого перформанса они дадут мне всего по 4.8, потому что я была бледная, как мертвец, в конце выступления. Осталось только разобраться, я главный персонаж или всего лишь массовка?

– Благодарю за беседу, господин Дышащий. – я отдала ему честь, и он ушел.

Я потопала к двери отдела связи. К счастью, он находился буквально в четырех широких шагах от комнаты совещаний. Дышащий пошел в другую сторону, а я вколола себе последнюю дозу «Пентариона». Мой организм не хотел этого, я испытывала отвращение от этого лекарства. Мне пришлось заставить свое тело не отторгать эти химикаты. Наконец заветная дверь прямо предо мной. Я открыла ее, будучи пьяной от лекарства. Здесь располагалась основная связная серверная и военный центр связи. Здесь сидели люди: некоторые передавали сообщения с помощью азбуки Морзе, некоторые что-то чинили, а парочка смотрела на меня очень подозрительно. Я думаю, они знали, что я все понимала, но тоже продолжали играть свою роль. Дальше можно было увидеть стройные ряды столов, за которыми сидели люди в наушниках, которые слушали что-то и постоянно отвечали. Я отвернулась, чтобы не потерять сознание. Я прошла в комнату, на двери которой красовалась табличка: «Системы информирования населения». По дороге ко мне пристала какая-то служанка, настойчиво предлагавшая чаю, но я вежливо отказалась. Для меня был удачен тот факт, что в комнате никого не было. Я подперла дверь ближайшим стулом и принялась искать то, что мне было нужно. Меня окружали панели и какие-то провода. Мне стало так страшно, что никакое успокоительное сейчас мне не помогло бы. Я не умерла бы от этого, но моя жизнь сократилась на несколько лет так точно. Я должна была вспомнить, как я когда-то это делала. Прошу тебя, тело, вспомни хоть что-то. И разум. Разум, ты тоже. Пара волевых усилий – и я справлюсь. Я начала судорожно перебирать провода в поисках нужных мне. Подручными средствами я смогла перерезать провод микрофона, который использовался для рапортов в главный офис. Было очень важно, что именно я буду говорить. Сперва нужно было обдумать это, а потом уже подключать микрофон. Нужно было что-то емкое, что-то, что заставит жителей бросить таблетки на землю и сжечь их, что-то, что пробьет их многолетний барьер из слов, убеждений и стальных взглядов, подкрепленных плетью. Я не верила себе, но я поверила своим губам.

Я подключилась к системам связи города и мой рот пришел в движение. Я почувствовала себя свободной. Я могла позволить себе говорить.

– Граждане! Дорогие друзья! Указ Великого Часового, обязующий вас пить таблетки счастья, – это план по вашей же ликвидации. Наркотик, который подмешивают вам ежедневно, постепенно убивает каждого из вас. Он порождает в вас смерть и ужас, и через некоторое время весь город будет заполнен иссохшими наркоманами, способными лишь двигаться по инерции и жалеть о каждом дне своего существования. Мы должны сбросить с себя кандалы. Выкидывайте таблетки! Уничтожьте эту гадость!

Я услышала, как в отделе связи поднялась паника, они блокировали мой сигнал. Я не успела закончить, но то, что мне удалось спасти людей от верной смерти, придавало мне сил и уверенности. Я почувствовала, как к моему затылку приставили пистолет. Я заметила, что вентиляция слева от меня была откручена. Именно через нее сюда проник агент Опеки. Я знала, что моя выходка это закончится этим, но моя игра все еще не была закончена.

– 991, приказом Часового я вынужден отправить вас в Перевоспитательную. Если вы сейчас же не поднимите руки вверх, я нажму на курок.

Что же, давай поиграем, сукин сын. Еще со времен тренировок с Уинстоном я помню, как можно отобрать оружие у человека, совершив всего лишь отвлекающий маневр.

Я подняла руки.

– То-то же!

Он опустил пистолет и уже замахнулся, чтобы ударить меня по сонной артерии. В это время я перехватила его руку и локтем ударила его по подбородку. Он оказался достаточно крепким, и только сматерился. Он быстро среагировал и ударил меня коленом. Я сжалась и перевела его руку в прямое положение. Я пробила левой рукой в живот, но он выстрелил мне в ногу. Я закричала и отпустила его, прижав рану рукой. Из последних сил я попыталась ударить его по лицу. Он выстоял, хотя был дезориентирован. Я накинулась на него, пыталась свалить с ног, но он приставил к моему животу пистолет и спустил курок еще раз. Из моего рта полилась кровь. Из дыры в животе тоже. Я не нашла в себе сил сопротивляться, я сползла на пол в агонии пыталась и боролась с болевым шоком, чтобы не умереть, хотя сейчас мне это хотелось. Я подняла глаза на него.

– Блядская ты дочь! Почему нельзя просто уже сдохнуть?

– Стреляешь… как сучка! – я сказала это с улыбкой, захлебываясь в крови.

– Скотина ебаная! – Он выстрелил мне в бок. – Получай, тварина! Получай!

Я ощутила дикую боль. Я хотела обматерить его, но не успела – прилетела новая пуля. Я не могла вытерпеть эту боль. Мне становилось легче… Я снова покидала свое тело. Тише, 1029, скоро ты будешь дома. Скоро все будет в порядке. Ты справилась. Ты осмелилась начать дело, которое не начал бы никто в этом мире. Прошу, осталось совсем чуть-чуть… Закрывай глаза… Погружайся в темноту, ей уже не так одиноко, когда ты ее навещаешь…

VI

«…Меня постоянно поражал тот факт, что если какое-нибудь животное или растение в природе очень полезно человеку или так или иначе привлекает его внимание, то почти повсеместно найдутся указания на их разновидности…» – Чарльз Дарвин «О происхождении видов»

Я слышу вокруг себя какой-то шепот, чье-то томное дыхание… Дышащий?! Этого не может быть, меня все-таки поймали? Я чувствую сильную тяжесть в ногах, а также тяжесть в районе шеи. На меня что-то надето, я это ощущаю. Я должна попробовать открыть глаза. Стоп… мои глаза открыты.

Я пытаюсь поднять руку, но она была связана, из-за чего я быстро перестаю предпринимать попытки хоть что-то сделать. Я слышу разговоры и шепоты, которые сопровождаются звонким стуком подошв по пол. Вдруг с моего лица снимают повязку, и мир приобретает свет. К сожалению, мой увиденный мир состоит из только одного стула напротив меня.

Из темноты на него сел Дышащий. Кажется, это допрос или что-то такое? Я не вымолвлю ему ни слова.

– Доброе утро, мисс 1029. Как себя ощущаете? – спросил он.

– Я в порядке, но у меня скоро рабочая смена, – стоп… я не говорю этого.

Все это воспоминание?

– Не бойтесь, скоро все закончится. Мы почти завершили нашу процедуру лечения. Остались буквально последние штрихи в виде психологического теста на выявление изъянов в системе пересоздания личности. Итак, я проанализировал досье, что Часовой отправил на вас, и давайте глянем, что нам удалось из вас слепить, – он достал какую-то бумажку и принялся отмечать пункты. – Первый вопрос. Что для вас главное в этой жизни?

– Порядок и жизни других, – пока похоже на меня.

Он что-то отмечает и продолжает.

– Как вас зовут?

– Мое имя 1029. У меня нет другого имени.

– Что для вас значит «Август»?

Очевидно он говорит не про месяц. Он говорит про Часового.

– Один из месяцев лета. Более у меня ни с чем это не ассоциируется.

Проблема в том, что я действительно чувствую, что тогда я говорила это не для галочки, это было действительно правда.

– Сколько лет прошло с момента революции?

– Три года.

Три года?! О господи, то есть из меня делали вот это целых три года?

– Кто был самым главным врагом революции?

– Мэрия и ее приспешники в виде полиции города.

– Отлично, вы почти прошли тестирование. Остался последний вопрос. Прошу не спешите с ответом, мы никуда не торопимся.

– Я вся во внимании.

– Что бы вы хотели поменять в своей жизни 1029?

Я почувствовала такой же дискомфорт, что и тогда. Словно во мне что-то билось, но я проглотила это, словно перерезала все оставшиеся связи с прошлым.

– Ничего, меня все устраивает.

Внезапно кто-то сзади Дышащего сказал: «Сегодня с нее достаточно». К нему подошел мужчина в той самой робе Часового. Он не полностью вышел на свет из-за чего мне было трудно разглядеть его черты лица, но он был стар, у него была невыразительная форма лица, легкая залысина и неаккуратная бородка. Это был Август, без всяких сомнений. Я узнаю его голос даже тут.

– Конечно, сэр. Мы как раз закончили. Я думаю, что она может спокойно выйти в жизнь. Во всяком случае, у меня есть гарантия, что в ближайшее время 1029 не сможет вспомнить абсолютно ничего. Я не могу гарантировать ее дальнейшее психическое благополучие, но во всяком случае нашему миру теперь ничего не грозит.

– Это хорошо, Дышащий. Но я прошу вас помнить, что если она все же вспомнит все… Даже те идеалы, что мы привили ей, не смогут сопротивляться ее истинной природе. Я очень надеюсь, что мы достигли понимания в этом вопросе.

– Конечно, господин, но боюсь, в случае чего я не смогу это контролировать.

– Вы профессионал в своем деле. Если вы не можете, то никто не может. А теперь усыпите ее. Аэлипия как раз расцвела. Она даже не запомнит этого разговора под действием цветка.

– Конечно, господин, сейчас я все сделаю.

Дышащий отошел куда-то во тьму, после чего принес горшок с красивым белым цветком, у которого было семь лепестков, а в центре сладко-пахнущее сердце.

– Прошу, 1029, понюхайте. Я обещаю, все будет в полном порядке.

Аэлипия… Я не помню, что это за цветок такой, но я была вынуждена понюхать его. Запах был очень приятным, душистым, нежным словно сладкие духи моей мамы. Я почувствовала вялость, затем сонливость, после чего мои глаза невольно закрылись и не разомкнулись более. Последнее, что я слышала – это то, как меня развязали и куда-то понесли…

Я проснулась не в своей квартире, я проснулась в той самой базе под землей, но в отличии от прошлой маленькой каморки, эта уже была достаточно большой. Я чувствовала себя все хуже и хуже, и сейчас я могла разве что повернуть голову вправо и посмотреть, кто тут есть. Я не хотела ухудшать свое состояние, но я насильно всмотрелась затуманенным взором.

Это были не жалкие осколки чего-то, ныне это было целое движение-сопротивление. Люди в рабочих комбинезонах что-то делали, чистили оружие, отдыхали, постоянно что-то чинили. Коуди все еще стоял у двери и наблюдал за тем, кто входит и выходит из убежища. Выделялась из всего этого немного загорелая девушка в легкой майке, с черными кудрями и кошкой в руках. Вскоре ко мне подошел и присел Мартин, который потрогал мой лоб и аккуратно поправил мою подушку.

– Доброе утро, 1029, – сказал он с легкой заботой.

– Привет, Мартин… почему я не дома?

– Мы посчитали, что опасно будет возвращать тебя обратно домой, поэтому сейчас ты находишься тут, в целостности и сохранности. К сожалению, ты ежедневно пыталась уйти от нас на работу. Пыталась говорить что-то про Часового и про что-то еще, но мы насильно сдержали тебя. Сегодня первое утро, когда ты не накинулась на меня или Отто с оскорблениями. Поэтому я сразу понял, что ты вновь в сознании. Я бы порекомендовал тебе полежать еще пару часиков перед тем как вернуться к жизни, выглядишь ты очень неважно. Как придешь в себя, то расскажу тебе все, хорошо?

– Спасибо, Мартин… Слушай у тебя нет ничего, что могло бы занять меня, пока я прихожу в себя? – Я действительно не замечала, как говорю с некоторым комом в горле. То ли из-за смущения, то ли из-за состояния, в котором я пребывала.

– К сожалению, я сейчас занят. Через несколько минут мне нужно провести операцию одному из наших. Я могу разве что дать тебе вот эти доклады по биологии, которые я делал для университета. Кстати, благодаря тебе меня выпустили с дипломом досрочно. Мне удалось вывести новый сорт пшеницы, который можно выращивать в крупных масштабах, и при том он не настолько требователен как другие. Поэтому сейчас я все время отдаю нашему делу… спасибо тебе, 1029, еще раз, – он дал мне стопку бумаг с анатомией и биологией. – А теперь прости, мне нужно идти. Позаботься о себе в первую очередь. Если будет хуже, то позови других, я надеюсь, они смогут помочь.

Он аккуратно наклонился к моему лбу и прислонился к нему губами. Он поцеловал меня в него, хотя и делал вид, что меряет температуру.

– Спасибо, Мартин. Я очень надеюсь, что рано или поздно все закончится.

– И я, 1029… Кстати, последние пару дней ты сильно болела, но сегодня жар спал. Так что лучше все же отслеживай свое состояние.

После разговора он ушел, а я осталась наедине с этими бумагами. Делать было нечего, поэтому я принялась листать доклады. Мне была интересна анатомия, ведь, как минимум, мне стоило бы узнать уязвимые места человека, дабы бить не только по лицу и шее.

Я начала листать и искать тут анатомию, и нашла ее. Тут было для начала что-то про сердце, потом легкие, скелет… половая система. Хм, я ведь действительно не знаю ничего про половую систему своего вида. Я не знаю, как на это отреагируют другие, но мое любопытство сейчас съест меня, если я не изучу все это. Я принялась вчитываться в содержание доклада. Я не читала научных статей со времен колледжа, ибо после революции подобные вещи были запрещены. Я уверена, что даже эти бумаги у Мартина – это нелегально находящиеся у него экземпляры. Тем не менее, может я и не понимала половину слов, но мой организм, кажется, все понимал. Как только я дошла до раздела «половой акт» мне стало очень жарко, и я отчаянно покраснела, а снизу все болело и чесалось, но при этом скорее не больно, а приятно. Я подумала, что все это лишь лихорадка или что-то в этом роде, чем я заразилась несколько дней назад, но нет, это было какое-то новое непонятное мне чувство. Я подозреваю, что это то, что называется тут «сексуальным возбуждением». Тут написано, что это чувство будет мучить меня еще некоторое время, и оно показывает то, что моему организму хочется ощутить партнера рядом.

Я не знаю сколько времени я провела за бумагами, но явно меньшем, чем пару часов. Я лежу не в своей одежде, на мне какая-то стерильная накидка и широкие трусы.

Я должна потерпеть и найти господина Отто, дабы переодеться. Я надеюсь, что это поможет мне отвлечься от своего состояния. Тем не менее, я теперь обязана заняться этим с Мартином, а не то иначе я вспомню об этом в самый ответственный момент. Я еле-еле встала с кровати. Силы все еще не до конца пришли ко мне, но я могла спокойно ходить. Из-за чувствительности внизу мне пришлось идти очень широкими нервными шагами, что явно привлекало ко мне только больше внимания.

Я дошла до той же металлической двери и постучала туда. Мне все также открыл господин Отто, который вновь немного преобразился. Он стал словно бы поживее, я не знаю какое конкретное слово подобрать к этому новому состоянию.

– С возвращением 1029! – он подметил то, что я неловко придерживаю себя в районе живота. – Все в порядке?

Я сначала засмущалась еще сильнее, но потом нашла в себе силы скрыть это и твердо произнести.

– Да, просто хотела бы переодеться. Чувствую себя очень неловко в этом.

– А, точно, прости. Мы сделали тебе отдельную комнату. Я хотел бы сказать тебе больше, но тебе стоит переодеться для начала. Мы сложили туда все твои вещи, в том числе и металлическую табличку с твоими часами. Кстати Мартин нашел твое старое убежище и принес оттуда ножички. Все это мы сложили туда. Не буду мешать тебе.

– Спасибо, Отто.

Я быстро проскользнула в эту дверь и закрылась изнутри. К счастью, они оставили ключ от нее в замке, видимо, специально для меня. Это была слабо освещенная фиолетовым светом комната, которая не отличалась изобилием мебели. Кровать, небольшой шкаф, тумбочка и все еще очень родная коробка с безделушками. На тумбочке лежали мои часы, а в коробке та самая металлическая табличка.

Я хотела бы все это аккуратно разложить и осмотреть все внимательнее, но ощущение влаги снизу не давало мне покоя. Я оделась в свое старое кружевное белье и быстро поняла, что я даже не знаю, что может возбудить мужчину. Точнее до этого момента я вообще не испытывала сексуального возбуждения, а что может раззадорить Мартина, я и не знала подавно. Я не уверена, что тридцатилетняя женщина в поношенном кружевном белье придется ему по вкусу. Но, как минимум, если я и опозорюсь, то точно не буду жалеть о том, что я не попробовала это сделать.

Я слегка осмотрела комнату и увидела, что тут есть зеркало во весь рост, и поняла, что хочу лицезреть свое уродство и красоту в одном флаконе немедленно. В темноте трудно было разглядеть что либо, но, подойдя поближе, я разглядела себя. Честно говоря, я не была так уродлива, как думала. На моем лице конечно все заметнее и заметнее становятся морщины, а кожа на руках уже не такая гладкая, как буквально пару мгновений тому назад. Мне немного холодно и неуютно внутри себя, словно я полое пространство, которое не понимает ничего. Я чувствовала себя словно даже это тело – не мое, хотя это полнейший бред. Мой разум подсказывает мне то, что тело мое, и всегда принадлежало мне.

Я проглочу эту мысль и вернусь лучше к переодеванию. Когда я уже натянула на себя рубашку ко мне постучали. Я подошла к двери почти вплотную и громким голосом спросила:

– Кто там?

– Это Мартин. Отто сказал, что ты неважно выглядишь. Я как раз закончил операцию.

Вот он мой шанс! Сейчас главное не струсить и не отступить в ненужный момент. Я открыла и впустила Мартина к себе, после чего аккуратно закрыла дверь на замок. Мое время пошло, сейчас нужно действовать решительно, словно я на задании. От Мартина разило кровью, а на его халате были огромные, густые красные пятна, которые постепенно принимали бурый оттенок.

– А ты быстро, – подметила я.

Боже, я ощущаю, что мое возбуждение только сильнее разгорается и вот-вот опозорит меня саму.

– Оказалось, что нашему счастливчику повезло, он отделался легким попаданием в ногу. Пуля не дошла до живота, а застряла в портсигаре, который он носил с собой. Я сам не ожидал такого, но чудеса в мире случаются, как видишь. Ты не против, если я сниму этот халат, а то его надо бы постирать?

– Нет, я вовсе не против.

Да! Потихоньку надо его раздеть. Он аккуратно снял свой медицинский халат и кинул его на тумбочку. Под халатом у него был теплый серый свитер, который очень хорошо подчеркивает его подтянутое тело. Он снял также свои окровавленные резиновые перчатки и положил их рядом с халатом. Его руки выглядели в разы нежнее моих, несмотря на то что он очень активно ими работает.

Продолжить чтение