Читать онлайн Дочь мента бесплатно

Дочь мента

Пролог

Москва. Настоящее время.

Устало потираю глаза, закончив набирать текст на компьютере, линзы после многочасовой работы, кажется, готовы вот-вот прилипнуть к внутренней стороне век и буквально раздирают роговицу. Поспать бы, да работы так много, что мне остаётся лишь мечтать о том, как вечером я доберусь до своей подушки и усну. Муж, смотрящий на меня, как щенок лабрадора, постоянно твердит о детях, а я в ужасе представляю свою жизнь, лишённую последних крупиц сна, и втайне от него принимаю противозачаточные.

Распечатав документы для предстоящего допроса, складываю их, не скрепив в папку с делом, и, прижимая её к груди, изучаю своё отражение в зеркале. Лицо бледное, заострившееся из-за излишней худобы: работы так много, что порой у меня не хватает времени на перекус, что уж говорить о нормальном питании. Синяки под глазами, вызванные моим пятичасовым сном, свежести не прибавляют, да и голубая рубашка с погонами, украшающими мои плечи, никак не скрашивали облик, звездочки лишь вызывали ехидную улыбку – недавно меня повысили в звании и дали новую должность, а с ними забрали всё свободное время. Если бы коллеги, ранее занимавшие моё новое место, не сбежали, не справившись с напряжением, объёмом и сложностью, возможно, моё настроение было бы чуть лучше.

Пусть работа у меня и новая, но старые дела, скопившееся еще до моего перевода, кроме меня разгребать было некому. Я держала в руках очередное дело, которое мне необходимо довести до суда, но на пути к правосудию несомненно столкнусь с препятствиями, но справиться с ними мне скорее всего не помогут ни законы, ни погоны. Каждый раз расследуя преступления с минимальными шансами к раскрытию, я даю себе зарок, что это последнее, что я веду в органах, а потом непременно уйду на покой и устроюсь на любую другую работу, где из меня никто не будет пить кровь и сматывать нервы в клубок.

Следую по коридорам управления на автопилоте, встречая знакомые лица, киваю и иду дальше. Иногда кажется, что запас моих сил совсем на исходе, ещё чуть-чуть, и я просто хлопнусь в обморок, тут же прогоняю эти думы, понимая, что сама выбрала для себя такую жизнь.

С одной стороны, я испытывала дикий азарт, когда удавалось довести дело до конца, с другой, с каждым очередным годом работы в полиции у меня создавалось ощущение, что от моих действий ничего не зависит. Сильный всё равно останется на свободе, а слабого уберут.

Перед входом в кабинет начальника управления отмечаю, что спиной ко мне стоит мужчина, и что-то в его облике мне кажется смутно знакомым. Он ведёт диалог с адвокатом, с которым я имела неудовольствие пересекаться ранее, и когда тот замечает моё приближение, его собеседник оборачивается ко мне, а мои пальцы конвульсивно разжимаются и папка с делом, которую я, казалось, так крепко держала секунду назад, падает на пол, рассыпая в хаотичном порядке листы прямо под их ноги.

– Что же Вы, Ульяна Владиславовна, документы разбрасываете, – раздаётся голос Богдана, отдавая болью по моим натянутым от напряжения нервам. Он подтягивает свои идеально сидящие брюки, облепляющие его спортивные ноги, и присаживается на корточки, помогая мне собирать бумажные листы. Я не в силах взглянуть ему в лицо, вообще ничего не вижу, всё плывет перед глазами, мои руки позорно дрожат, тремор не даёт ухватиться за лист и вложить его обратно в папку.

– Что ты тут делаешь? – задаю вопрос, и кажется, мой голос дрожит не меньше.

Тянусь к очередному листу, но он только мнётся, и я уже в отчаянии думаю о том, чтобы просто собрать этот ворох листов в одну кучу, когда Богдан сжимает мою кисть, останавливая дрожь, из-за чего я вынуждена взглянуть в глаза человека, которого по моей вине приговорили к пятнадцати годам лишения свободы.

Часть

I

1. Ульяна

Около двенадцати лет назад

город N, европейская часть России

Спешу домой, быстрыми шагами перебирая дорогу, укутанная, словно матрёшка, в многослойную одежду, с натянутым до самых глаз шарфом. Пары закончились поздно, голова от вложенной в неё преподавателями информации просто трещала, но надо было ещё подготовиться к завтрашним семинарам, только для начала согреться и поужинать.

Из-за шума ветра, шапки и капюшона, накинутого на голову, не услышала шаги позади себя, поэтому толчок в спину стал для меня неожиданностью. Первая мысль: дурацкая шутка кого-то из знакомых. Но когда на асфальт полетела моя вязаная шапочка, а с плеча сорвали сумку, стало очевидно, что скоро мне придётся познакомиться на деле с несколькими статьями Уголовного кодекса, которые я бы предпочла оставить в границах подготовки к экзаменам.

Подняла быстро шапку, прижала к груди, обозревая совсем незнакомые лица, ощущая, как тревожно, словно у испуганного зайца, бьётся внутри моё сердце. Они окружили меня, и я, не смея двинуться с места, верчу головой. Двор освещает тусклый свет фонаря и ни единой живой души рядом, только свист ветра и жалящие кожу снежинки.

– Смотрите, какой снеговик нам достался, – рассматривая меня, обращается к своим товарищам тощий как жердь парень, очевидно имея в виду меня, и принимается рыться в моей несчастной сумке. В ней только половинка шоколадки, сосиска в тесте, шкурка от банана, бальзам для губ и сто рублей на дорогу – одним словом поживиться им нечем, да и не выгляжу я как девушка, у которой можно что-то украсть.

– Что вам от меня надо? – спрашиваю, думая, когда будет уместно сказать, что мой папа – подполковник милиции и, если он узнает об их обращении с его дражайшей доченькой, разорвёт на куски. Если не посчитает, что я сама в этом виновата, конечно.

Кто-то пинает меня, и я, теряя равновесие, падаю прямо к ногам Жерди, чувствуя, как к глазам подбираются слёзы. Пуховик длинный, тяжёлый, я путаюсь в нём при попытке встать, но подо мной лёд, и я просто плюхаюсь на задницу, когда в очередной раз неудачно пробую подняться. Несмотря на мороз, на лбу выступает испарина, меня пробирает жар от страха, а холодный лёд и снег под пальцами царапают ладони.

– В сумке у тебя ничего интересного нет, – неожиданно помогая подняться, дёргая за капюшон пуховика, признаёт Жердь, понуждая меня взяться за впившийся в горло ворот, – может, под пуховичком найдём что-то. Согреемся сами и тебя согреем.

Я в ужасе отшатываюсь от него, распахивая широко глаза, не веря, что ситуация может принять настолько опасный оборот.

– Мой папа… мой папа… – бормочу я от страха себе под нос, они даже не слышат мой лепет, пока Жердь продолжает унижать меня описанием своих планов. Он озвучивает очередную похабную шутку, которая кажется очень смешной его друзьям, и они все вместе начинают смеяться, и этот звук куда больше похож на блеянье ослиного стада. Их оскорбления меня не задевают, я судорожно думаю лишь о том, как бы убраться сейчас отсюда.

– Что здесь происходит? – слышу мужской голос, оборачиваясь на его звучание в надежде на спасение. Мужчина стоит в тени от света фонаря, и единственное, что я могу разглядеть, это высокую широкоплечую фигуру. Надежда расцветает во мне буйным цветом, когда я вижу, как один из парней натыкается прямо на мощный кулак спасителя. Не думая, что делаю, я дёргаю из рук Жерди свою сумку, получая в ответ кулаком по губам, и от шока замираю, чувствуя во рту привкус разливающейся крови и пульсацию боли. Смотрю не мигая на падающие на снег капли моей крови и в ужасе представляю, как буду объясняться отцу. Он просто больше никогда не выпустит меня из дома.

Я была так поглощена видом кровавых пятен, пачкающих белоснежный покров, что даже не заметила, как Жердь и все остальные смылись, оставив от себя только следы ботинок на снегу.

– Эй, с тобой всё в порядке? – кажется, именно ко мне обращается парень, подходя ближе, его капюшон закрывает лицо, и мне становится не по себе. Я пячусь, чувствуя, как наступаю сапогом на мягкую ткань своей сумки. Молодой человек попадает в зону освещения фонаря и, снимая капюшон, даёт разглядеть знакомые черты, затаившись, как зверь на охоте, понимая, что трусливый заяц может вот-вот дать дёру.

Резко вдыхаю морозный воздух, не ожидая увидеть здесь это лицо. Мышцы, находящиеся до этого в напряжении, мгновенно расслабляются, и страх потихоньку начинает меня отпускать, пульс успокаивается, а надрывное дыхание больше не рвет легкие.

Красивый он все же – в который раз убеждаюсь я, чувствуя, как до этого бившееся о ребра сердце, замирает в груди, как и сотни раз, когда имела возможность лицезреть его в университете, пока мы там изредка пересекались, я на первом курсе, он – на последнем.

Я мотаю головой, не в силах что-то ответить. Богдан странно смотрит на кровь, капающую с моего подбородка, словно не понимает, откуда она, и я прижимаю ладонь ко рту, испытывая свою вину за всё случившееся. По мере того как до него доходит, что меня ударили, его лицо меняется, губы сжимаются в тонкую линию, а в глазах полыхает такая ярость, что я вновь испытываю страх. Но теперь он его источник. Вижу, как Богдан берёт себя в руки и быстрее меня соображает скомкать снег и тут же прикладывает к моему рту.

– Больно? – он спрашивает, а я сейчас испытываю не боль, а замешательство, потому что Богдан совсем не такой, каким я его запомнила. Таких, как он, называют душой компании, весёлый парень, от улыбки которого у проходящих мимо девушек в животе начинают порхать бабочки. Сейчас его серые глаза словно переполнены темнотой, лишённые и малой толики того света, что был в них раньше. Казалось, за те годы, что я его не видела, он приобрёл опыт куда больший, чем полагается в силу его возраста и образования, и я невольно задаюсь вопросом, что на него так повлияло.

Замечаю, как на мой светлый пуховик попадает кровь. Чёрт, это самый ужасный вечер в моей жизни! В голове возникают тысячи вариаций оправданий, смешанных с ложью, потому что сказать, что на меня совершили нападение, я никак не могу, иначе начнётся такое… нет, только не это! Я бросаю комок снега и леплю новый, черпая его из сугроба, но теперь чтобы отмыть пуховик, забывая про лицо. Не знаю, о чём сейчас думает Богдан, должно быть, решил, что я спятила, но он просто не понимает, что ждёт меня дома: тысячи нотаций, запретов, обвинений и никакой свободы.

– Эй, успокойся, что ты делаешь? – положив ладонь мне на плечо, видя, как я нервно оттираю пуховик, спрашивает он, хмуря брови, а я не понимаю, как ему объяснить, что если мачеха это увидит, то не преминет донести на меня отцу. Я всё ещё лелею в себе надежду, что синяка не будет и всё наладится. Не так сильно меня сейчас заботит миновавшая угроза изнасилования и кражи сумки, как реакция собственного отца.

– Надо отмыть пуховик, не хочу расстраивать родителей, – вру, не глядя ему в глаза, но отчего-то кажется, что ему не нужно смотреть на меня, чтобы почуять запах лжи.

– Я живу в соседнем доме, давай там помоем, не думаю, что снег тебе поможет вывести кровь.

Поднимаю к нему взгляд, не понимая, с чего вдруг ему помогать девчонке, которую он даже не смог вспомнить, но его предложение звучит слишком заманчиво, а других вариантов у меня нет, поэтому я всё же киваю. Прежде чем последовать за ним, я воровато оглядываюсь, боясь, что меня заметят вместе с ним, но скрип снега слышу лишь вдали. Нужно поспешить, приду домой позже «комендантского часа» – начнут досматривать пуще обычного, и моя разбитая губа точно будет замечена, а завтра я уж что-нибудь да придумаю.

Меня почему-то удивляет, что он живёт один. В квартире по-спартански аскетично, ничего лишнего, даже пыли на полках нет, отчего мне вдруг становится стыдно за свою комнату.

Богдан забирает из моих сжатых пальцев шапку, которую я цепко держала, забыв про неё от стресса, затем, внимательно изучая моё лицо, разматывает длинный шарф и, расстёгивая пуговицы на пуховике, тянет собачку молнии, помогая мне снять верхнюю одежду. Я не сразу понимаю, что это выглядит странно, словно я маленький ребёнок, а меня раздевает папа после того, как мы вернулись из парка, покатавшись на санках. Правда, у меня подобного никогда не было, но я думаю, что в нормальных семьях примерно так отцы и ведут себя.

– Иди в ванную комнату, найдёшь там пятновыводитель, я сейчас подойду.

Следую его команде и довольно быстро избавляюсь от следов крови, правда, на пуховике остаются белёсые разводы, но это не страшно.

Возвращаясь, Богдан обнаруживает меня сидящей на бортике ванны и передаёт мне пакет со льдом, который я тут же прикладываю к губе.

– Дай глянуть, – он приподнимает мой подбородок, и моя рука, сжимающая лёд, медленно сползает. Скуратов, изучая ранку, немного тянет за кожу подбородка так, что нижняя губа оттопыривается. Мне ужасно неловко оттого, что он касается меня вот так, но в то же время я вся напрягаюсь, замираю, прислушиваясь к собственным ощущениям, и, когда он встречается с моим взглядом, я понимаю, что Богдан может прочитать в моих глазах все эмоции девчонки, которая вдруг в реальности столкнулась с объектом своих грёз. Щёки тут же наливаются румянцем, и я опускаю веки, успевая заметить улыбку на его губах.

– Вроде ничего страшного, – убирая руку, резюмирует он, возвращая к ране лёд, про который я уже забыла, и отступает назад к дверному проёму небольшой ванной. Но я-то успела рассмотреть себя в зеркале, пока умывалась, и он явно врёт – губа распухла, разве что синяк не проявлялся пока, но ещё не вечер.

Пожимаю плечами, делая вид, что верю.

Богдан молча проводил меня почти до самого подъезда, но я попрощалась с ним на таком расстоянии, чтобы никто из домочадцев не обнаружил нас из окна.

Мне несказанно повезло. Отец, как и ожидалось, задерживался на работе, сводная сестра, которой дозволялось всё, в отличие от меня, осталась у друзей, ну а Татьяна Михайловна – жена моего отца – сегодня, похоже, слишком погружена в собственные проблемы, чтобы обратить на меня внимание.

Медленно выдыхаю, успокаиваясь, теперь понимая, что излишне накрутила себя. Но я лучше всех знаю, что случилось бы при развитии самого плохого из вариантов, которые были в моей голове.

2.Богдан

Неделей ранее

– Узнал о ней что-нибудь? – спрашиваю у боевого товарища, когда тот подходит к моей машине, пока я курю, выпуская изо рта дым и облака пара, образующегося на зимнем воздухе.

Серёга потирает себя по плечам, недовольный заморозками, обрушившимися в этом декабре на город N. Я и сам не рад, ненавижу холод, но, в отличие от друга, пока не обращаю на него внимания, погружённый в собственные совсем не светлые думы.

– По-твоему, о таких, как она, пишут заметки в газетах? – язвит Шелягин, но, ловя мой раздражённый взгляд, переходит к делу. – Я тут одному местному мажору ствол загнал, он для меня кое-что разузнал, негусто, правда, девчонка не особо светится, хотя отличница. Зуб даю, эта фифа никогда не общалась с таким, как ты.

На последних словах он толкает меня плечом, только неясно, по его мнению, мой новый статус для неё плюс или минус.

Друзья детства и университетские приятели теперь были слишком далеки от новых реалий моей жизни, я оборвал с ними все контакты и не выходил на связь, несмотря на их многочисленные попытки. Шелягин стал моим другом за последние годы, хотя, сложись обстоятельства иначе, наши пути с ним никогда не пересеклись бы. Ему неизвестен тот период моей жизни, когда я был лидером группы и шёл на красный диплом среди лучших выпускников того самого вуза, около которого мы сейчас выслеживали мою будущую «жертву». Скажи ему я, что имею высшее юридическое образование – он рассмеется.

Для него и для всего моего нового окружения я являл собой незыблемый авторитет, человека без тормозов и правил, способного пустить пулю меж глаз за обман и предательство, разобраться с самым грязным и мокрым делом. Мне не хотелось, чтобы кто-то совал нос в моё прошлое, а разговаривать на эту тему и вовсе не доставляло мне никакой радости. О том, как я попал в эту среду, знали единицы, и я предпочитал не распространяться на острую для меня тему.

– Как она хоть выглядит? – задаю вопрос, рассматривая красивых девушек в шубках, что, проходя мимо, кокетливо улыбаются, строя мне глазки. Юные, свежие, недалёкие и совершенно для меня не интересные.

– А сейчас увидишь, у неё закончилась последняя пара.

Спустя пару минут ворох студентов вырывается через кованые ворота, радуясь свободе после целого дня в университете, и я пытаюсь определить, какая из этих девчонок ключик на волю для моего непутёвого младшего братца. Замечаю ярко одетую смешную студентку в розовой вязаной шапочке и огромном пуховике. Её непосредственный вид и большие карие глаза сразу вызывают ассоциацию с персонажем из мультфильма о маленьком оленёнке Бэмби, рождая на губах мимолётную улыбку. Мой взгляд перемещается на других девушек, пока Серый не ударяет локтем в бок, должно быть обнаружив Евстигнееву.

– Вон она, – указывает как раз на девушку в розовом, и я, чувствуя, что из-за неё у меня будет куча проблем, недовольно морщусь, изучая её внимательнее, пока она с друзьями проходит мимо, не глядя в нашу сторону.

– Чёрт, – произношу свою мысль вслух.

– Что, не в твоём вкусе тёлочка?

– Заткнись, – смотрю на розовое облако, проплывшее мимо, думая о том, что ни к чертям мне не сдалось, чтобы эта девчонка в меня влюбилась. И одновременно испытываю отвращение к себе оттого, что я собираюсь с её помощью провернуть, но пока иного выбора не вижу.

Я сам придумал тот мерзкий план, в котором я должен предстать перед ней спасителем и защитником, ну какая девушка сможет устоять?

***

Только вот не все родной язык хорошо понимают: предупредил же Саню, чтобы напугали её, но не трогали, однако этот дебил не смог исполнить даже простейшее поручение. Увидев разбитую губу Бэмби и страх в её доверчивых глазах, мной овладело такое дикое желание его убить, что девочка, прочитав эти эмоции на моем лице, отшатнулась, приняв, должно быть, мой гнев на свой счёт.

Когда на следующий день после происшествия мы с ним встретились, первое, что я сделал, – это пригвоздил его к холодной земле, вдавливая его тупую рожу в грязный снег.

– Я тебе, недоумок, говорил её трогать? – спрашиваю сквозь зубы, испытывая ту же чёрную злобу, что и вчера. Она не утихла, она просто притаилась, замерла, дожидаясь, когда я выпущу ее наружу.

Раньше я не был таким, буквально несколько лет назад подобного рода эмоции легко гасли во мне, не успев проснуться, но после того, как мои руки впервые испачкались кровью, всё изменилось. Я изменился, и осознание того, что уже никогда ничего не будет так, как прежде, приносило чувство глубокой потери, словно я утратил часть себя, но взамен получил новую сущность: тёмную, чужую и совершенно мне не знакомую. Порой я смотрел в зеркало и не узнавал себя, то же тело, то же лицо, но уже другой человек.

Саня стонет оттого, что лед дерёт щеку, а мне плевать, чужая боль мне давно безразлична. Ярость, родившаяся в груди, закручивается во мне воронкой, становясь всё сильнее и опаснее, поглощая меня полностью, и, перевернув его лицом к себе, я проехался по челюсти, сбивая о его тощий череп кулак.

Серый настойчиво кладёт руку мне на плечо, сжимая:

– Богдан, прекрати, чего ты на него взъелся!

Стряхиваю руку друга, но встаю, оставляя Санька лежать на земле, наблюдая, как он медленно пытается собрать с неё свои тощие мощи.

Мой взгляд тяжёлый, мрачный, и он, видя, как я смотрю на него, отползает назад и, только оказавшись от меня на некотором расстоянии, поднимается на ноги и пятясь уходит, шепча себе под нос слова извинения.

– Что, чёрт возьми, на тебя нашло? – спрашивает Серёга, пока мы возвращаемся к моей машине, а я сам не знаю, что ответить. Была ли причиной только девчонка, или мне просто требовалось выпустить пар оттого, что предстояло с ней сделать. Не знаю.

Запускаю пятерню в волосы, вспоминая недавнюю встречу с братом в СИЗО, и пальцы сами собой сжимаются. Глеб младше меня, не сильно – на какие-то три года, но для меня он так и остался ребёнком, глупым, несмышлёным, и я должен был позаботиться о нём, но не смог, не справился. Я думал, что всем обеспечиваю семью. Тех денег, что я приносил домой, казалось достаточно, чтобы они ни в чем не нуждалась, пусть это пока и не прежний уровень жизни, когда отец-бизнесмен, стоя во главе компании, был жив и здоров, но, чёрт возьми, необходимости заниматься торговлей наркотой точно не имелось.

Поначалу, когда я только узнал о его аресте, думал, что это всё не настолько серьёзно, что в конце концов его отпустят. Но, разобравшись в ситуации, выяснилось, что содержимое его рюкзака разительно отличалось от того, каким должно было быть у студента-медика. Вместо книг в них нашлись пакеты с героином в таком размере, чтобы ближайшие пятнадцать лет он видел небо только в клеточку.

– Брат, это всё опер тот, он меня подставил, подложил наркоту, – уверял Глеб, а я смотрел в его полные слез глаза и никак не мог понять, врёт он или правду говорит. – Помоги, я сдохну здесь, руки на себя наложу, не смогу я так жить, не смогу!

К концу нашей встречи, когда мне нужно было уходить, у брата началась форменная истерика, он рыдал, заверяя меня, что если я его там оставлю, то он умрёт. Его вид рвал мне душу, и хотя все улики и были против него, но мне требовалось выяснить, что же произошло на самом деле. Но даже если окажется, что он попался, нарушив закон, мой долг, как брата, вытащить его. Чувство собственной вины за его преступление довлело надо мной. Последние годы мне было не до душевных проблем брата или всех остальных членов семьи, я обеспечивал их, но в глаза смотреть не мог.

Мать молчала, не задавая вопросов о том, почему я свел к минимуму общение с ними и перестал приходить в отчий дом, почему бросил практику в адвокатском образовании. Я подозревал, что причина заключалась в том, что ей и так всё отлично известно, как, должно быть, было известно и о настоящем «бизнесе» её супруга – Льва Скуратова.

Осознавая тот факт, что она в обмен на собственное благополучие закрывала глаза на деятельность моего отца, а теперь и на способ выживания сына, я испытывал чувство, отдалённо похожее на отвращение. К ней, к себе, к отцу. Ей было слишком удобно так жить, в этом собственноручно возведённом иллюзорном мирке, где ничего не изменилось: золотые побрякушки по-прежнему украшали по-девичьи тонкую шейку, а перед давними подружками удавалось продолжать изображать успешную мать семейства, живущую в загородном доме на деньги погибшего в аварии супруга.

Мне наивно казалось, что мать должна была бы броситься на колени и умолять меня уйти из криминала, не пятнать себя, своё имя и будущее, но она об этом даже не помышляла, зная, что расплачиваться за её красивую жизнь в любом случае кому-то придётся, и отдать на растерзание меня – меньшее из зол.

Брата поймали вместе с целой цепочкой наркокурьеров, потому что все, как один, сдавали друг друга, пока акула всё равно осталась плавать в океане, в то время как маленьких глупых рыбок разом выловили сетью.

Учитывая способ собственного заработка, я не вправе винить его в том, что он стал заложником искушения лёгкими деньгами. Отличие заключалось в том, что я не имел выбора, а у него он был, и этот выбор ему обеспечил я. Мне хотелось, чтобы его не коснулась вся эта грязь, в которой я жил последние годы, а он сам в неё окунулся по уши.

Шёл к Евстигнеевой после того, как мой кулак «обласкал» физиономию этого идиота, с мыслью о том, что нужно расположить её к своей персоне, вспоминая, как себя вести с подобными ей. Я давно не общался с нормальными девушками, считая, что не вправе втягивать их в свою жизнь, а те особы, что сами искали моего общества, находясь со мной в одной компании, вовсе не нуждались в каких-то дополнительных телодвижениях с моей стороны.

Моя маленькая гостья, по удачному для меня стечению обстоятельств, потеряла в моей квартире тонкий золотой браслет, украшенный маленьким сердечком. Признаться, находку я обнаружил, ещё когда она находилась у меня, должно быть, украшение порвалось, пока девушка яростно пыталась отмыть от крови свою одежду. Но когда я взял в руки побрякушку, стало очевидно, что более удобного повода увидеть её вновь и не выглядеть при этом сталкером мне не подвернётся.

Она стояла во дворе основного корпуса юридического факультета, ожидая, пока её друзья докурят. Студенты что-то обсуждали, смеялись, а Бэмби сжимала губы, хотя они вовсю стремились растянуться в улыбке, но, должно быть, это вызывало сильную боль из-за раны. Вид у неё был слишком неискушённый, невинные карие глаза лучились светом и теплом, поэтому мне вовсе не хотелось втягивать её в свою жизнь, которая была больше похожа на мазут, такая же тёмная, густая и вязкая: окунешься однажды – и уже не отмоешься никогда. Таким, как она, нужно держаться как можно дальше от парней похожих на меня.

Мне не нравились хорошие девочки, эта тоже не являлась исключением.

Преодолев внутреннее сопротивление, я направился в её сторону, и когда она заметила моё приближение, сначала словно оцепенела, не поверив собственным глазам, а затем в них разлилась тревога. Только вот я не понял, что же вызывало страх, чего она так опасается.

Ещё вчера её поведение мне показалось странным, но я списал всё на шок и стресс, наблюдая за тем, как она яростно оттирала свой пуховик, словно её готовы были дома убить, узнав о случившемся, а не успокаивать после нападения. Всё это наводило меня на недобрые мысли о её благочестивом семействе.

– Привет, – здороваюсь со всеми, а в глаза смотрю только ей. Она смущается, а сообразительные одногруппники сначала с интересом рассматривают меня, а затем потихоньку ретируются, но далеко не уходят, наблюдая за нами неподалеку.

– Привет, – отвечает она и быстро отводит глаза в сторону своей компании, ища у них поддержку, но те отворачиваются, делая вид, будто не замечают её намеков. Затем она судорожным взглядом осматривает двор, словно в поисках угрозы, и, должно быть не обнаружив таковой, она немного расслабляется и возвращает взор ко мне.

– Как твой рот? – задаю вопрос с места в карьер, и предмет разговора складывается в букву «о». Я смотрю на её припухшие губы в форме сердечка, и в голову молнией врезается мысль попробовать их, понять, насколько Бэмби невинна, чтобы разрушить её чистоту своим прикосновением, забрав частичку её света, отдав ей немного своей кромешной тьмы.

– Заживает, – осторожно отвечает она, неумело скрывая смущение, и я понимаю, что с ней будет куда сложнее, чем мне хотелось бы. Она словно выстраивает стену между нами, стараясь отгородиться от меня, спрятаться за ней, но вместе с тем я вижу, как она смотрит на меня. Будто ей и хочется, и колется попробовать запретный плод, которым я, к своему удивлению, оказался для неё.

Интересуюсь у Бэмби временем окончания занятий, предлагая проводить вечером, но Бэмби отказывается, ссылаясь на то, что уже договорилась встретиться с друзьями после университета.

Её ложь настолько не искусна, что выводить девчонку на чистую воду и узнавать истинные причины отказа желания не возникает. Я бы никогда к ней и не подошёл, если бы мне не требовалось от неё кое-что получить взамен на собственное общество.

Лишь когда мы попрощались, я вспомнил, что так и не вернул ей браслет, продолжая сжимать его в кулаке.

3.Ульяна

Другая на моем месте непременно обрадовалась бы появлению на своём горизонте красивого парня, у меня же дыхание сбивается, а мозг вновь просчитывает развитие всех событий, которые могут последовать вслед за этой встречей. А они непременно последуют, если моя сводная сестра станет тому свидетелем. Я с трудом останавливаю свой судорожный взгляд, скачущий с одного лица на другое, в страхе найти среди них злорадную физиономию Виктории, когда Богдан оказывается от меня на расстоянии вытянутой руки. В глазах этого парня есть нечто такое, что заставляет меня на короткое мгновение забыть обо всём и обо всех, перемещая мой фокус на себя, а нас – в иную реальность, в которой в этом запорошенном снегом дворе университета только мы вдвоём.

Рассматривать его в лучах солнечного света – то ещё испытание, но суть даже не в его внешней привлекательности, стати и спортивной фигуре атлета, принесшего области разноранговые медали за участие в соревнованиях по боксу в тяжёлом весе и стрельбе. Мне почему-то всегда казалось, что в нём пряталось нечто большее, чем красивая внешняя оболочка.

Когда я впервые увидела его, понимала, что никоим образом не смогу попасть в поле его зрения, – вокруг него всегда крутились шаблонные красавицы с ногами от ушей, мои-то росли из попы, поэтому мои котировки рядом с его мимолетными избранницами скатывались в зеро. Но, к собственному удивлению, пару раз всё же замечала его мимолетный взгляд на себе: уверена, за ним не прятался мужской интерес, который мне бы хотелось в нём обнаружить, скорее лёгкое любопытство, тут же отпускающее его, стоило мне зайти за угол и пропасть из его видимости. Только вот сердце моё в те моменты всё равно предательски замирало, чтобы через пару секунд пуститься вскачь вместе с подводящими меня ногами, заставляющими спотыкаться на ровном месте.

Богдан смотрит в мои глаза так сосредоточенно, будто я одна из целей на его мишени и он стремится попасть точно в яблочко, и сам факт того, что именно я в данный момент обласкана его вниманием, наполняет моё сердце странным, новым чувством.

Я вовсе не считала себя гадким утенком, который раньше не имел дела с парнями. К моему собственному сожалению, это весьма далеко от истины, потому что один индивид не давал мне прохода ещё со школы и отваживал всех мальчишек от меня.

Общение с тем, кого отец называет моим женихом, научило меня лжи, изворотливости и лицедейству. Почти всю жизнь я стремилась получить похвалу отца и шла на любые уловки, чтобы бы угодить ему, а это возможно лишь при том условии, что я буду с Игорем.

Мне было невдомёк, что такого он во мне нашёл, потому что я всегда считала, что я совершенно обыкновенная, среднестатистическая девушка: я не красавица, всего лишь симпатичная девчонка, я не обладаю особенной харизмой и не притягиваю взгляды, меня сложно выделить из толпы, но, на мою беду, Игорь упорно считал, что я должна быть его.

Несмотря на моё абсолютное к нему равнодушие, он никак не мог переключить своё внимание на любую другую девушку, впрочем, речь шла лишь о серьёзных отношениях. О том, что он развлекается на стороне, я была прекрасно осведомлена, только вот это меня нисколько не волновало, наоборот, вселяло веру в то, что когда-нибудь он от меня отстанет. Игорь же пытался намеренно разжечь мою ревность, рассказывая о своих похождениях и обещая, что после женитьбы всё закончится, ведь эти милосердные девушки дают ему то, в чем имею наглость отказывать я.

Сначала я не скрывала своего равнодушия, но оно вызывало у молодого человека такой приступ агрессии, что мне пришлось найти в себе крупицы актёрского таланта, чтобы изобразить это неизвестное для меня чувство. Чтобы лишний раз не слышать оскорбления в свой адрес, я подстраивалась под «жениха», изображая интерес к нему и его жизни, и Игоря это будто удовлетворяло, хотя я была убеждена, что он отлично понимает глубину моих чувств к нему – совершенно плоскую.

Скуратов всего парой слов выбивает почву из-под ног, а из моей головы на мгновение вылетают мысли о том, что скоро перерыв между пар закончится и нужно возвращаться в стены универа, что где-то неподалёку стоит Вика и прожигает мне затылок злым взглядом, который я остро чувствую, и знаю, что добром мне это не аукнется.

Прежде чем попрощаться, скрепя сердце отвечаю отказом на его предложение, выдумывая нехитрую ложь. Как бы мне ни хотелось кричать «да» и прыгать от радости, но жизнь заставляет меня расставлять приоритеты. На одной чаше весов стояла мимолётная встреча с предметом собственных грёз, которая, буду с собой честна, скорее всего, станет последней. С другой – те крупицы свободы, что я отвоёвывала для себя у отца. И если за эти пару минут наедине со Скуратовым я ещё смогу как-то оправдаться, то риск быть пойманной с ним вдвоём вечером, где я не смогу прикрыться учёбой и общими знакомыми, грозит мне ужасными последствиями.

По иронии судьбы даже моим самым близким друзьям моя жизнь казалась почти безоблачной. Их логика была проста и понятна. У меня есть отец, занимающий высокий пост с множеством звёздочек на погонах, благодаря которым я могла бы особо не переживать о том, как и кем устроиться на работу в нашем городе. Обширные связи моей семьи способны открыть передо мной многие двери, но только при желании отца, который также просто мог эти двери навсегда закрыть.

А чего стоит моя замечательная мачеха. На людях ведёт себя со мной так, словно любит меня едва ли не сильнее родной дочери, и эта самая дочь – одна из популярнейших девушек университета, вокруг которой стайками вьются перспективные женихи.

Мне было слишком стыдно открывать истину, слишком нелепо звучали бы мои жалобы, ведь в сравнении со многими у меня действительно всё прекрасно…

Реальность же была такова, что я рано лишилась матери и отец подверг меня гиперопеке, вытекающей в тотальный контроль, который с каждым годом становился всё строже и жёстче.

В детстве я была спокойным и послушным ребёнком, ведь мне казалось, начни я плохо себя вести, это принесёт дополнительные страдания моему родителю, который был и без того раздавлен смертью любимой женщины, абсолютно позабыв о том, что его дочь тоже пережила тяжёлую утрату. Своим хорошим поведением я старалась всеми силами не огорчать его и в общем-то оказалась очень удобным маленьким человечком, настолько удобным, что по итогу он перестал считаться со мной и интересоваться моим мнением, даже когда я выросла.

Несколько позже я поняла, что для Владислава Евстигнеева, подполковника милиции, мнение женщины вообще ничего не значит. Для него ей было отведено место на кухне, рядом с плитой и раковиной. Учёба? Да, конечно, ведь кто возьмёт в жены дуру без высшего образования. Работа? Зачем, ведь мне положено выйти замуж и работать будет муж, а я должна лишь скрашивать его будни и не мешаться под ногами.

Чем старше я становилась, тем сильнее во мне росло чувство протеста и непонимания, а вместе с ними – безысходности. Мои слова никак не влияли на отца, он считал, что ему лучше известно, где я должна учиться, с кем общаться и дружить, кого любить и чью фамилию носить. Наверное, я могла бы стерпеть почти всё. Отец раз из раза проверял границы дозволенного, а они оказались настолько тонкими, что он с лёгкостью их пробивал.

Но вопреки надеждам отца, я вовсе не планировала выходить замуж за Игоря. Одна мысль о близости с ним вызывала во мне безумный ужас, я просыпалась в ночи от кошмаров о том, будто мы женаты, а я беременна. Моя кожа покрывалась холодным потом от страха, что я не успею получить высшее образование и сбежать. Именно об этом я думала последнее время. Именно эта мысль грела моё сердце и успокаивала ум. Сбежать. Скрыться как можно дальше от своего отца и семейства Лебедевых.

Да, очевидно, идея бредовая, ведь с таким отцом далеко я уйти не смогу, при желании он вновь вернёт меня и просто запрёт дома. Но я-то знала, что это может быть не самым строгим наказанием из тех, что уготовит мне отец, поэтому всячески отгоняла от себя страшные мысли.

Но всё же некоторые успехи в отстаивании собственных границ у меня имелись.

Кое-как удалось убедить отца, что дочь подполковника милиции должна учиться на юридическом факультете, а если юридический, то, конечно, самого престижного учебного заведения в регионе. Я даже не пыталась уговаривать отца отпустить меня в столицу, думаю, он чувствовал, что там потерял бы меня с концами.

Это же всего лишь учёба, заверяла я его, хотя на самом деле для меня она означала возможность найти путь к свободе.

Правда, отец видел меня в куда более подходящей, по его мнению, для девушки специальности, которой, как нам обоим было известно, я, скорее всего, и не воспользуюсь, но рассказать друзьям, что его дочка – будущий врач, отцу, несомненно, будет приятно. Он представлял меня в своих фантазиях студенткой медицинского университета и крайне разочаровался, когда я провалила вступительные экзамены на бюджет на выбранный им факультет. Дело здесь заключалось вовсе не в деньгах, а в факте того, что дочь Евстигнеева не стала лучшей. Планку во всех моих начинаниях он задавал самую высокую, и я должна была до неё добраться, если не хотела увидеть в его глазах очередное подтверждение бестолковости собственного пола.

Я находилась в настолько подавленном состоянии, доведённая до отчаяния его отношением к себе, которое резко ухудшилось после непоступления в мед, что в какой-то момент мне даже показалась здравой мысль признаться отцу, что я намеренно провалила экзамены, и попробовать поступить на следующий год. Но всё же я вовремя одумалась, осознавая, что медицина не моё призвание.

Его недовольство дочерью было настолько явным, а испытываемое мной чувство вины – острым, что я корила себя за проявленное своеволие, и это ещё больше развязало руки отцу в целенаправленном ущемлении моей свободы.

Почти весь первый курс я пыталась доказать отцу, что он не прав и я верно выбрала для себя специальность, но мои успехи в учёбе не производили на отца какого-либо впечатления, смягчить его удалось, лишь согласившись встречаться с Игорем.

В моей голове никак не складывались мотивы и побуждения родителя, отчего он считал, что знает лучше меня, как мне жить, почему вдруг решил, что специалист из меня выйдет никудышный, чем он руководствовался, желая отдать меня замуж за Лебедева?

Со временем я начала ощущать себя его атрибутом, который лишь дополняет Владислава Евстигнеева, но не является самостоятельным существом, имеющим чувства, желания и уж тем более собственные мозги. Поэтому он не считался со мной, ведь голова не будет задаваться вопросом о том, почему рука или нога не слушается. Такого просто не может быть.

Подобное отношение к себе я воспринимала как нечто естественное, привычное, ведь иное мне было неизвестно. Моё заблуждение развеялось после того, как отец привёл в наш дом новую жену с ребёнком от её первого брака.

Только на примере Вики я увидела, что к дочери можно относиться иначе. Нет, Маргарита Ивановна не являлась идеальной матерью, как человек она и вовсе меня пугала, а её жуткий, пропитанный непонятными для меня эмоциями взгляд побуждал едва ли не креститься. Но к Вике она относилась как к личности. Пусть глупой и поверхностной, но личности.

Когда мачеха разговаривала со мной наедине, её речь была полна стальных, по-арктически холодных нот, заставляющих меня ёжиться, но стоило нашу компанию разбавить кому-то ещё, отцу или гостю, как интонации принимали медово-елейные звучания, изливаясь патокой через край, резали мой слух своим лицемерием. А когда она говорила с Викой, то казалось, читает ей сказку на ночь, и я с завистью наблюдала эти сцены общения матери с дочерью.

Я была слишком взрослой, когда наша семья пополнилась новыми членами, и не хотела предавать память мамы попытками её заменить. Впрочем, такой вариант общения мне никто не предлагал. Мачеха отчего-то воспринимала меня как соперницу и врага. С одной стороны, меня раздражало присутствие в доме посторонних людей, с другой – отец перестал концентрировать на мне всё своё внимание и переключился на супругу. Её дочка волновала моего отца крайне мало, он скорее не замечал её и не обращал на неё внимания, и если моя жизнь была полна разнообразных запретов, то её – дозволений.

***

Меня засасывает в двери университета вместе с другими студентами, которые спешат вернуться на пары, и, подбегая к аудитории, я вижу, как на меня смотрит Виктория: мне не показалось, она всё видела, и скоро меня ждёт допрос с пристрастием. Я нервно сглатываю слюну, пробираясь на первый ряд, готовясь слушать и записывать лекцию, и понимаю, что сводная сестрица, решительно расталкивая всех на своём пути, стремится ко мне.

– Откуда ты знаешь Скуратова? – первое, что она спрашивает, кидая свою сумку рядом со мной. Я заглядываю ей в глаза и понимаю, что в данный момент её интересую вовсе не я и моя оплошность, которую она могла бы красиво обратить в свою пользу, придя домой.

– Я его не знаю, – вроде и вру, но на самом деле я ведь общалась с ним второй раз в жизни.

– Ульяна, – предостерегающе произносит она моё имя, – очевидно, что Богдану ты на фиг не сдалась, он что-то обо мне спрашивал?

Моя рука, аккуратно выводящая буквы в толстой тетради для лекций, дрогнула, размазывая чернила по листу, марая бумагу. Я сильнее сжимаю пальцы на ручке, стараясь не выдавать своего смятения. Зажмуриваюсь, зная, что сестра сейчас этого не видит за скрывавшими лицо волосами, и кусаю до боли губы, чтобы не выдать вслух своего разочарования.

– Да, – отвечаю, подняв к ней глаза и наблюдая, как её лицо проясняется. – Остальное узнай у него сама и не мешай мне больше.

Её полные губы растягиваются в ехидную и довольную улыбку, с этой секунды я потеряла для неё всякий интерес, в её светлой блондинистой голове, вероятно, назревал план захвата Скуратова.

Что же, если Богдан таким образом решил подобраться к моей сестре, разве можно его винить. Но как бы я себя в этом ни убеждала, даже несмотря на понимание того, что с ним не быть при всём желании, досада тяжёлым комом осела на дно желудка.

Признаться, для меня оказалось открытием, что между ними что-то было, но, с вместе с тем, она относилась именно к таким девушкам, которых я раньше видела рядом с ним.

В голове одна за другой возникали догадки. Была ли действительно причиной его визита ко мне Вика или что-то иное, уж никак мой пытливый ум не мог принять, что он просто пожелал увидеться со мной вновь.

Оставшиеся пары прошли мимо меня фоном, а друзья, которые засыпали вопросами, как только им представилась такая возможность, лишь добавляли раздражения.

Едва выйдя из университета, наткнулась взглядом на Игоря, который стоял расставив ноги рогаткой и ждал меня. Я инстинктивно морщусь, не сумев совладать со своими эмоциями, что, конечно же, не ускользнуло от его внимания.

– Привет, конфетка, – чмокнув в щеку, здоровается, выдавливая из моих губ вежливую улыбку, после чего его пальцы сжимают моё предплечье, и я знаю, если бы не пуховик, он обязательно оставил бы на мне синяки. Сила давления его руки далеко не дружелюбная.

Игорь отчего-то зол, не знаю, в чём причина, но мне не по себе от того, как он изучающе смотрит на меня, будто я могла измениться за те счастливые пару дней, что мы не виделись. Прежде чем выйти из дома, я нанесла на лицо знатный слой корректора и надеялась, что никто не обратит внимания на припухлость в районе рта. Радовало, что ранение было по большей части со внутренней стороны рта и на губе.

Виктория в короткой шубке и мини-юбке прошествовала мимо нас, и до меня дошло, что я ошиблась. Гадина всё же успела доложить напрямую Игорю, что видела меня с молодым человеком, который не был одобрен отцом и самим Игорем. Чёртовы мобильники.

Лебедев буквально затолкал меня в свою машину, и я надеялась, что его грубости никто не увидит, испытывая стыд оттого, что со мной так обращаются. Я вся подбираюсь, сжимаюсь и мыслями, и физически, готовясь к моральной атаке, которой он будет меня подвергать всю дорогу. В глубине души я уже смирилась, что всё пошло именно по тому плану, которого я опасалась больше всего.

– Мне кажется, ты начинаешь понимать, что тебе на хер не сдался этот грёбаный университет, – сев на место водителя и повернувшись ко мне лицом, пока я пустым взглядом уставилась в лобовое стекло, начал Игорь старую песню о главном. Из раза в раз одно и то же, стоило мне ему не угодить, как он принимался угрожать мне, что убедит отца забрать мои документы из университета.

Я сцепляю зубы и сжимаю руки в кулаки, только бы не сболтнуть ничего лишнего, хотя на языке вертятся сотни грубых слов. От обиды и беспомощности мне хочется плакать, но я сдерживаю себя, зная, что Игорь лишь высмеет меня за слабость, будет упиваться ею, и потому я стараюсь не подать виду, как мне страшно.

Не сразу я замечаю, что его маршрут отличается от обычного и машина везёт нас в сторону выезда из города. В моём мозгу постепенно складывается намеченный им план действий. Ведь для него я вещь, его собственность, которая должна делать лишь то, что ему хочется. Не угодила – будешь наказана.

Я закрываю глаза, не понимая, как выбраться из этого плена, и в то же время зная, что мои силы почти исчерпаны. Сложно бороться с ветряными мельницами. Сколько раз я говорила отцу, что не хочу быть с Игорем, что не люблю его, что он мучает и терзает меня своей садистской любовью. Но все мои причитания как об стенку горох. Отец не считал, что те синяки на моих руках оставлены специально, он был убеждён, что Лебедев никогда намеренно не причинил бы мне боли. Но в любом случае он знает, какой ядовитой я порой бываю, поэтому мне нужно быть покладистее.

Ещё учась в школе, мне было известно, что отец спит и видит, как породниться с семьёй Лебедевых, выдав меня замуж за Игоря Лебедева, сына давнего товарища отца и по счастливой случайности председателя областного суда. Возможно, для любой другой девушки знать со школы, что будущее будет безоблачным, а работать, скорее всего, никогда не придётся – благо. А я находилась на грани отчаяния, ведь я понимала, какая роль при таком раскладе мне будет отведена – кухарки и тела, нужного только для удовлетворения потребностей мужа.

Никого не заботило, что к Игорю я не чувствовала ровным счётом ничего, в том числе и самого молодого человека. К слову, он был довольно симпатичным парнем, имел чёрный пояс по дзюдо, и, пожалуй, единственный недостаток во внешности заключался в его невысоком росте, буквально немногим выше меня. У меня не возникало сомнений в том, что он мог бы запросто найти девушку, которая была бы от него без ума, и такие имелись рядом с ним. Вопреки этому, по какой-то непонятной для меня причине, Игорь был зациклен именно на мне с тех самых пор, как мы познакомились в глубоком детстве. Стоит ли говорить, что всё началось с того, что он дёргал меня за косу и бил ранцем, а затем, ближе к старшим классам, догадался предпринять попытки ухаживания.

Мне самой было непонятно, почему я не способна испытывать к нему хотя бы какие-то чувства, кроме презрения и отвращения. Возможно, всё из-за того, что мне никто не давал права выбора, никто не спросил, нужны ли мне эти с ним отношения с самой школьной скамьи. Мои подружки возмущались и не понимали моей холодности к Игорю, им было невдомёк, почему я отфутболиваю такого завидного жениха своим безразличием.

От этих мыслей обида вновь поднялась вверх, вызывая слёзы жалости к самой себе, и я отворачиваю лицо, быстро моргая, надеясь, что он не заметит ничего.

– Игорь, я не хочу ехать на дачу твоего отца, – произношу я порывисто и резко на сбивающемся от напряжения дыхании. Он запросто может меня там запереть на несколько дней под предлогом, что я устала и мне стоит отдохнуть, хотя ему отлично известно, что скоро сессия и мне нельзя пропускать занятия. Я ненавидела этот дом, который становился для меня не раз тюрьмой.

Нет, он пока еще не посмел причинить мне реальный физический вред, хотя я читала в его глазах это желание, оттого и не знала, насколько его дальше хватит, когда терпение закончится и он поднимет на меня руку. Но абсолютно уверена – это обязательно случится, если я буду с ним. Игорь успешно и методично на протяжении последних лет пытался уничтожить мою личность, стереть и записать заново, а отец ему в этом не мешал. Потворствовал.

Мой «жених» резко давит на тормоза, и машина останавливается посреди объездной дороги, ведущей в сторону закрытого поселка, где располагались дома обеспеченных жителей города N.

– Не хочешь ехать – пойдёшь пешком, – раздражённо выплёвывает Игорь, затем выходит из машины и с силой вытаскивает меня из неё, так что я падаю в сугроб.

Отсюда до города пешком никак не добраться, да и машины крайне редко выбирают этот путь, – не каждая может проехать по просёлочной дороге, рискуя застрять, зато через пару часов я могу оказаться у дверей злополучной дачи.

Он не знает, но я лучше пройду пять километров по метели, чем буду дальше находиться в его обществе. Жаль только, что он имел привычку возвращаться.

4.Богдан

Ехать вечером по ухабистой дороге в сопровождении метели не самое большое удовольствие, хуже этого только место, куда я следовал. Хмельницкий вызвал меня, как и всегда, когда ему требовались мои мозги или ствол. Не такой я себе представлял свою карьеру, когда получал красный диплом, хотя, должен отметить, новое поприще показало мои таланты с другой стороны.

Я знал, что могу плохо закончить, иной исход скорее удивит меня. И также знал, что непременно найдётся тот, кто с готовностью рискнёт своей жизнью, лишь бы сдать нового человека Хмеля, которому он поручал выполнять самые грязные и опасные дела. У кого-то я даже вызывал зависть, потому что, несмотря на то, как пришёл в группировку, Хмель доверял мне больше других. Спиной ко мне он вряд ли когда-нибудь повернётся, понимая, насколько сильно я желаю вонзить между его лопаток нож, но в отличие от многих его приспешников, которым Хмель отдавал приказы, я не совершал ошибок. Никогда.

Поначалу я подумывал, что стоит сбежать, не понимал, как смогу выжить среди того Ада, в который попал после смерти отца. Эти трусливые мысли бились в моей голове, как клопы, что летят на свет, но оказываются расплющенными на стекле оконной рамы, совершая бесполезные попытки снова и снова. Но я не мог себе позволить такой роскоши, как выбирать своё будущее. Больше не мог.

Моё внимание привлекло яркое пятно, что маячило у дороги, и, когда фары осветили силуэт, я резко остановил автомобиль. Бывают же совпадения! Отъехал назад, чтобы убедиться, что это Бэмби, а не ночная бабочка, решившая, что в розовом пуховике сможет найти купца на своё утеплённое тело по дороге, где вероятнее встретиться с трактористом. Стоит, испуганно разглядывая мой затонированный джип, понимая, что на её пути могло остановиться настоящее зло.

Вышел из машины, пытаясь понять, что девчонка делает в это время одна на дороге, где до ближайшей остановки в город нужно пройти несколько километров борясь с метелью. Она не сразу узнаёт меня, а я не сразу забываю нацепить на своё лицо маску бывшего студента-отличника, слишком привык за последние годы смотреть не на людей, а сквозь них. Вот и сейчас страх Бэмби на мгновение усиливается, а затем она потихоньку оттаивает, узнавая меня, и выдыхает скопившееся напряжение.

– Ты, – произносит, но я не слышу, только понимаю по движению её губ, и подхожу ближе, потому что вид у неё такой, будто она не сдвинется с места.

Вижу, что она напряжена, но больше не напугана, хотя мне отчего-то кажется, что такая правильная девочка, оказавшаяся в сумерках на пустой дороге, должна быть как минимум взволнована. Но девчонка крайне спокойна, на мой взгляд даже излишне, ведь она знает, что бывает с гуляющими в одиночестве девушками.

Каждая зарождающаяся в моей голове догадка об этой девочке и её семье страннее предыдущей.

– Не хочешь сесть в мою машину? – спрашиваю, а сам удивляюсь своему вопросу: разве у неё есть какой-то выбор.

Но Бэмби нерешительно качает головой.

– Это плохая идея, – отвечает упрямо, и я склоняюсь ближе, чтобы расслышать, – за мной скоро приедут, а тебе лучше уехать.

От этих слов брови удивлённо поднимаются: пока я тут стою, ещё ни одна машина не проехала, только ветер и снег. Оставлять её практически посреди поля – плохая идея. Мы смотрим друг на друга, и я подумываю о том, что кинуть её в багажник предпочтительнее, нежели читать завтра в сводке новостей о трупе девушки, найденном утром кем-то из местных жителей.

– Садись в машину, – приказываю тоном, не терпящим возражений, и наблюдаю, как её глаза неожиданно наполняются злостью, и эта реакция меня удивляет ещё больше. Между тем девушка, не произнося ни слова, разворачивается и идёт от меня в противоположную сторону, по проложенной моими шинами дороге в город.

Чёртова девчонка! Не оставлять же её здесь одну!

К сожалению, я ещё не выкинул из головы планы на неё, поэтому с большим трудом пересиливаю желание грубо затолкать её в автомобиль, не интересуясь её мнением. Вместо этого я в два шага нагоняю девушку и сжимаю пальцы на её предплечье, утопая в мягком пуховике, чтобы потянуть на себя. Она останавливается, но и не думает оборачиваться ко мне. Мы стоим так несколько мгновений, пока я с досадой готовлюсь увидеть на её лице слёзы, знаменующие начало истерики. Но Бэмби удивляет меня.

Когда Ульяна всё же оборачивается, я замечаю, что сейчас она совсем не похожа на ту девочку, что мне пришлось «спасать» от плохих ребят, скорее на маленькую разъярённую фурию, готовящуюся выцарапать мне глаза. Знать бы за что.

Евстигнеева стоит, плотно сжимая губы, словно боится сказать что-то, о чём потом может крупно пожалеть. Чужие фары освещают её лицо, и я уже хочу обернуться и увидеть человека, который, судя по всему, прибыл за ней, но она останавливает меня, сжав в кулаке ворот моей распахнутой куртки.

Словно наблюдая за происходящим со стороны, я вижу приближение её губ и осознаю, что она планирует меня поцеловать, хотя наш короткий диалог вовсе не вёл к этому.

В паре миллиметров от меня Бэмби в нерешительности замирает. Я не подталкиваю её, не двигаюсь с места, лишь позволяю ей притягивать себя. Мы смотрим друг другу в глаза, пока меня охватывает интерес, а её смятение – должно быть, смелость начинает отпускать, но она совершает последнее движение, необходимое для нашего соприкосновения, и из меня будто вытаскивают чеку.

Её губы тёплые, почти горячие. Она замирает, не двигается, оказавшись прижатой к моим губам, и я позволяю себе расслабиться и отдаться накатывающему желанию. Одной рукой привлекая теснее к себе, опасаясь, что этот маленький испуганный оленёнок сейчас сбежит от меня, другой – касаюсь её затылка, пропуская сквозь пальцы мягкий шёлк волос под шапочкой, которая спустя пару мгновений летит в снег. Меня больше не волнует приехавший за ней человек, мороз, вопросы о том, что её сюда занесло, и ожидающий меня Хмельницкий. Сейчас она центр моей вселенной, и единственное моё желание – это узнать сладость её губ, которые я стремлюсь распробовать, будто впервые вкушаю экзотический фрукт.

Ульяна резко обрывает поцелуй, заставляя меня испытать разочарование, и заглядывает за моё плечо в сторону машины, которая проехала мимо мгновение назад. Она ещё в моих объятиях, и я чувствую, как её потряхивает, только не уверен, что это я причина подобного возбуждения.

Девушка вырывается, будто не она сама кинулась мне на шею минутой ранее, но я всё же отлепляю от неё свои руки и отпускаю, хотя ни черта не понимаю, что это сейчас было.

– Подвези меня, пожалуйста, до остановки, – смотря куда угодно, но только не на меня, просит с пунцовым от смущения лицом. Некоторое время мы стоим не двигаясь с места, пока я сверлю её взглядом, ожидая, что она хоть что-нибудь скажет. Очевидно, объяснять свои поступки Бэмби сегодня не планирует.

Я поднимаю её шапку и, испытывая слишком яркий калейдоскоп чувств для мимолётного поцелуя, молча возвращаюсь к машине, впервые за долгое время ощущая растерянность.

Последние годы мне неплохо удавалось справляться с одной важной в нашем деле задачей – во что бы то ни стало оставлять холодным сердце. Так проще и безопаснее для всех. Я намеренно возвёл к нему тысячи препятствий, вырыл ров и повесил на двери тяжёлый замок, потому что больше никогда не планировал его использовать иначе, кроме как для прогона крови по венам.

Девушки, которые сами летели на мой губительный свет, не боялись опалить о него свои крылышки. Им нравилось играть с моим огнём, а я не боялся оставить от них лишь пепел. Я был плохим, и они не лучше, с дочерью мента всё сложнее.

К Хмельницкому я опоздал на час, но оправдываться перед ним не имел никакого желания. Что он мне сделает, заставит убирать неугодных людей?

– Здравствуйте, Иван Фёдорович, – приветствую его, пожимая широкую сухую ладонь мужчины немногим за пятьдесят.

Знаю, к нему никто так не обращался, да и не принято было в этих кругах.

– Ну, здравствуй, Красавчик, – с ехидной улыбкой отвечает он мне.

Хмель с самого начала нашего знакомства наедине называл меня именно так, стараясь вывести на эмоции. Порой мне казалось, что он воспитывает меня, словно считая, будто я слишком интеллигентен для этой среды, но мне никогда не стать таким, как вся его шайка, ведь исходный материал у меня совсем иной.

Своими поручениями он проверял меня, испытывая на прочность, сворачивая меня в такие кренделя, будто хотел сломать и искал, с какого же места пойдёт трещина. Но я устоял, только цена за это была слишком высока. Постепенно составные части мозаики, из которых складывалась моя душа, с каждым очередным заданием, с каждым выстрелом из оружия, находящегося в моих руках, окрашивались в чёрный цвет.

Впрочем, стоит отдать ему должное, он не позволял себе ничего лишнего, когда рядом присутствовал кто-то ещё, и звал меня исключительно по имени, для них он оставался признанным «авторитетом», а я – тёмной лошадкой. Потом, немного позднее, ко мне приклеилось прозвище Стрелок, очевидно, за какие заслуги.

– Как дела с Евстигнеевыми? – наливая нам коньяк, интересуется старый бандит.

Я понимал, что у Хмеля есть нечто личное с этим ментом, но подробностей не знал, доходили лишь обрывки слухов о том, что Евстигнеев лет двадцать назад вёл дело, фигурантом в котором являлся Хмель, но, чем оно закончилось, доподлинно не известно.

Знал также, что Хмельницкий сидел, а до того находился в федеральном розыске и, несмотря на большой срок, полученный им заслуженно за членство в организованной преступной группировке, которая отличалась особой жестокостью, всё же нашёл путь выйти на свободу спустя каких-то десять лет.

Наш уговор был с ним простым, он защищает моего брата, пока тот находится в СИЗО, после вынесения приговора и распределения охраняет его жизнь в колонии, а в случае, если мне удастся нарыть компромат на подполковника, поможет вытащить его оттуда.

Должно быть Хмель считал, что убить Евстигнеева слишком слабое наказание, ведь эту кару куда проще и быстрее исполнить, чем то поручение, что я должен был претворить в жизнь. Хмель грезил увидеть Евстигнеева за решёткой, это была не просто потребность отомстить за собственный срок, если, конечно, тот к нему причастен, за его желанием скрывалось что-то иное, более глубокое и острое. Одно я знал точно, если Хмельницкий считал, что у подполковника рыльце в пушку, значит, так оно и есть. Да и стоит ли сомневаться, что за годы службы чьи-то грехи были с его лёгкой руки погашены и забыты, осталось только найти тому подтверждение.

Хмельницкий полагал, что именно через Ульяну Евстигнееву я смогу подобраться к секретам её отца, но вместе с тем за его приказом скрывалась ненависть к самой девчонке. Мысли об этом разрывали мой мозг, всё было слишком запутанно. Ульяна, ещё даже не успев пожить, фактом своего существования насолив Хмелю, оказалась в эпицентре бандитских разборок, сама о том не подозревая. Причем, если Хмельницкий не скрывал, что он бандит, то её папаша был наверняка бандитом в погонах.

Согласившись на его условия, я не думал о том, что потом будет с ней. Остатки совести говорили мне не приближаться к Ульяне, выбрать иной путь, но вместе с тем я знал – если Хмеля не удовлетворят мои действия, он найдёт другого, и тот не будет особо церемониться с ней.

Услышав краткую историю нашего с ней знакомства и узнав о том, как я его спланировал, он даже бровью не повёл.

– Достань мне её фотографию, хочу посмотреть, как выглядит отродье Евстигнеева, – он говорил вроде спокойно, тон не выражал особых эмоций, но я ощутил вибрации злобы, которая от него исходила.

– Я встретил её сегодня случайно, стояла посреди дороги, ведущей в посёлок, совершенно одна. Странная девчонка.

Хмельницкий хмурится, делая соответствующие выводы у себя в голове. Рассказывать подробности, которые произошли далее, я не стал, лишь пояснил, что отвез её в город, и кажется, он был доволен проделанной работой.

– Хорошо, ты свободен.

Буквально на следующий день меня ждал крупный сюрприз, когда вечером я припарковался у подъезда своего дома. Не успел покинуть салон автомобиля, как из соседней машины выбрались трое коренастых парней спортивного телосложения. Самый борзый из них держал в руках биту. Вглядываясь в их лица, я пытался понять, чьи это ребята, откуда и за что мне прилетело, но никто из них не был мне даже смутно знаком.

– Ты Скуратов? – задает вопрос коротышка, выступая вперёд, всем своим видом показывая, что у него ко мне серьёзный разговор.

Под курткой рубашку холодит тяжесть отцовского раритетного огнестрельного оружия, которое всегда со мной, и идти на меня с битой с их стороны не очень-то дальновидно. В голове пронеслась мысль, что всё это мало похоже на бандитские разборки, в обратном случае у них была бы иная экипировка. Значит, причина в другом.

– Вам подсказать, как пройти в библиотеку? – интересуюсь, засунув руки в карманы куртки.

– Что, такой смелый? Не слышал, что против лома нет приёма? – усмехается один из ребят.

Пожимаю плечами, не желая демонстрировать, что у меня есть кое-что действеннее их «лома».

– Предположим, Скуратов, с кем имею честь? – мои губы изгибаются в расслабленную улыбку, что заводит паренька, стоявшего ближе всех, ещё сильнее. Он младше меня на каких-то пару лет, и судя по дружкам – передо мной спортсмены, несколько обделённые интеллектом. Уж больно сосредоточенное выражение на их физиономиях напоминает обезьян, возможно, и развитие остановилось где-то на уровне шимпанзе.

Оставив мой вопрос без ответа, вожак приматов замахивается своим тяжёлым орудием на меня, но я не даю себя ударить, уходя в сторону, где меня уже ожидали его друзья. День сегодня был сложный, а хорошая драка как раз поможет мне сбросить скопившееся напряжение. Оставляя пока пистолет скучать в кобуре, я выбиваю палку из его рук и наношу удары, часть которых попадает в цель, а часть блокируется. Его друзья, рассчитывая на скорую расправу, где трое против одного, дрались без огонька, а мне было крайне интересно узнать, чем же я так не угодил.

Чтобы предостеречь его напарников от ударов со спины, я всё же достал ствол, демонстрируя, насколько глупым будет, если они решат помешать нашему «диалогу», и приставил уже лежащему на земле нерадивому разбойнику оружие к виску.

– Жду ответа на свой вопрос, – напоминаю спокойно и холодно, уже успев привести дыхание в норму.

– Ты, урод, трахал мою невесту! – брызгая слюной, отвечает парень с красными от напряжения и злобы глазами и совершенно бурым лицом.

Мои брови взлетают вверх: я не в состоянии припомнить, у кого из последних девушек, с которыми мы мяли вместе постель, мог иметься такой женишок.

– Может, и трахал, как её зовут?

Судя по его виду, гордость не позволяет ему добровольно ответить на мой вопрос. В выражении его лица я читаю, что он планировал увидеть меня лежащим на холодной земле в луже крови. Должно быть, по его мнению, это бы очистило его попранную честь.

Вжимая дуло дорогого моему сердцу Смит-Вессона в его висок, я жду ответа на свой вопрос и отвожу для наглядности курок. Когда раздаётся характерный щелчок, его зрачки расширяются, давая мне понять, что до его мозга доходит информация о том, что одно неловкое движение, и эти самые мозги могут окрасить снег. Не уверен, правда, что есть чем красить, но почему бы не проверить.

– Ульяна Евстигнеева! – произносит имя, которое раздаётся атомным взрывом в моей голове. Что за хуйня?

На мгновение моя рука дрогнула, едва не спустив курок, но в последний момент я всё же совладал с собой.

Значит, у Бэмби есть жених. Почему, блядь, я об этом не подумал?

– И кто же тебе слил, что я её трахал? – первой мыслью было, что это Хмель всё подстроил, чтобы усложнить мне жизнь очередной своей игрой.

Он смотрит на меня с такой ненавистью, которой я уже давно не видел, неужели чувства к Бэмби так сильны или всё же это раненое самолюбие?

– Она сама призналась, и я вас видел!

Поднимаюсь, перестав удерживать его и убирая пистолет в кобуру.

– В следующий раз бери больше людей.

Знал, что она не так проста, как кажется, а всё эти невинные карие глаза – смотрит будто в душу заглядывает. Она игнорировала меня после того, как украла поцелуй, а я, к своему удивлению, вместо того чтобы, как обычно, выкинуть очередную девчонку из головы, раз за разом прокручивал эту сцену. Может, она меня зацепила, потому что пришла в мою жизнь из другого мира, оттуда, где у меня было всё «окей», и максимум, за что я мог переживать, – это возьмут ли меня помощником в ту коллегию адвокатов, где я хочу набираться опыта, насколько сильными окажутся соперники на предстоящих соревнованиях по стрельбе, или какой подарок выбрать родителям на годовщину.

Известие о том, что у неё есть не просто парень, а целый жених, принесло с собой неприятное чувство, зародившееся в грудной клетке. Оно разъедало нутро и оставляло после себя беспокойство о том, что так теперь может быть всегда. Задание Хмеля отошло куда-то на второй план, сейчас больше всего мне хотелось увидеть её, узнать, почему она так поступила. Неужели ей банально требовалось вызвать ревность у своего парня, а я вовремя подвернулся под руку? А все эти смущённые взгляды – просто игра? Кретин!

От клокотавшей во мне злости впечатал кулак в бетонную стену, пока поднимался по лестнице, разбив костяшки в кровь. Не ожидал от себя подобного, но если бы её шея в данный момент оказалась поблизости, то сжать на ней пальцы доставило бы мне редкое и изысканное удовольствие.

Когда раздался звонок Хмеля с поручением выехать в принадлежащий ему популярный в городе ночной клуб, чтобы утихомирить разборку, я даже обрадовался. Кулаки чесались, и мне хотелось стесать их обо что-то живое и с костями. Пока ехал на полной скорости в город, представлял хорошую драку, зная, что чья-то боль принесёт мне удовлетворение.

Возможно, всё заключалось в моём генетическом коде, куда одним из предков заложена информация о битвах, сражениях, в которых он принимал участие, отстаивая собственную территорию, а мои эмоции, со смесью адреналина с эндорфинами, когда в очередной раз я выходил победителем, обычный побочный эффект.

Но вероятнее всего, я оправдываю себя, а на самом деле просто жизнь показала мою изнанку с далеко не милосердной стороны. Наверное, это всегда жило где-то во мне, а Хмельницкий лишь вытащил наружу мою тёмную суть, показав мне, как сладка и приятна может быть власть и что значит, когда тебе подчиняются и испытывают страх.

5.Ульяна

До сих пор не могу поверить, что я решилась на нечто подобное. Хотя нет, времени на размышления у меня не было, я просто сделала «это». За долю секунды до поцелуя я поняла, что единственным возможным способом избавиться от общества Игоря будет моя измена. Мне требовалось очернить себя, запятнать в его глазах так, чтобы желания быть рядом со мной больше не возникало. Он не скрывал и часто повторял, как рад, что я ещё «девочка», потому что хочет стать моим первым и единственным мужчиной. Из этого вытекала его болезненная, маниакальная ревность, хотя, видит бог, до сего дня я не давала ему повода для неё.

Игорь заставил меня считать себя бесчувственной холодной рыбёшкой, недавно выброшенной на берег, не способной испытывать какие-либо чувства. И с ним всё так и было, он целовал меня, касался меня, а единственное желание, которое рождалось в эти мгновения – отстраниться, умыться и почистить зубы. Мне не нравился его запах, вкус его губ, его поцелуи вызывали отвращение.

Но насколько всё было ужасно, я осознала лишь с Богданом.

Увидев свет фар, но не разглядев саму машину, скрытая Скуратовым, интуиция подсказала, что иного такого шанса мне может и не подвернуться, – Игорь должен лицезреть всё собственными глазами, чтобы потом я могла скормить ему другую ложь. Я почему-то понадеялась, что мой добрый самаритянин, который, как и Игорь, пытался отдавать мне приказы, сам поможет, но на его лице ничего кроме лёгкого любопытства не отразилось.

Никогда не думала, что способна на нечто подобное, но всё же я без спроса вторгаюсь в чужое личное пространство, ловлю его дыхание и, касаясь губ, попадаю в плен гормонов, потому что весь мой организм с этой секунды изменил направление своих векторов и взял курс на Богдана.

Я тянусь к нему так, словно от этого зависит вся моя жизнь, мне необходимо сейчас пробовать, изучать и чувствовать его своими губами и языком. И без раздумий поддаюсь ему, когда ощущаю, как его сильные руки буквально вдавливают меня, прижимая ближе и теснее, и мне хочется сорвать с себя свой дурацкий пуховик, всю одежду, и узнать, каково это – быть к нему кожа к коже. Эта мысль отрезвляет, и я в ужасе отрываюсь от Богдана, смотря на него так, будто впервые вижу. Но дело не в нём, дело во мне, это себя я не узнаю, это мои поступки приводят меня в смятение и рождают панику.

Когда он отпустил меня, возникло ощущение, будто я только что с неохотой покинула рано с утра нагретую за ночь постель и теперь мне нужно выходить прямо в пижаме на мороз. По телу ознобом прокатилось неприятное ноющее чувство неудовлетворённости. Взяв себя в руки, я попросила его отвезти к остановке, но он и не думал выполнять мою просьбу, упрямо притормозив машину лишь недалеко от подъезда моего дома. Только он не знал, что я туда сегодня не собираюсь.

Первый год после смерти мамы я жила у её родной сестры. Тётя с мужем так и не смогли завести детей и относились ко мне с тем теплом, которого мне до боли не хватало в отчем доме. До этого дня я не была в достаточной степени отчаянна, чтобы сбежать из-под опеки отца, не только потому, что понимала, что ему ничего не будет стоить забрать меня силой. Отец в состоянии испортить жизнь тёте, которую едва ли терпел. У неё был небольшой магазинчик женской одежды, и она неплохо зарабатывала. Но зная отца, отступи я на шаг влево или на шаг вправо, он мог бы вполне натравить на неё ОБЭП.

Но в данный момент выбора у меня не было. Мне нужно было переждать, пока грозовые тучи над домом не затянутся, и подумать. Находиться рядом со отцом, когда к нему с разговором придёт Лебедев, всё равно что выписать себе смертельный приговор. Я уже смирилась, что, вероятнее всего, скоро перестану быть студенткой, а у отца будет время придумать для меня самую страшную кару из всех возможных. Только я пока сама не понимала, что ещё он способен мне сделать, разве может быть что-то ужаснее, чем отношения с нелюбимым человеком?

Не успела я добраться до нужного этажа всего лишь на один пролёт, как на моей руке сомкнулись чьи-то пальцы и развернули.

– Что ты себе позволяешь, Ульяна! Ты вела себя как последняя шлюха! – кричал мне в лицо Игорь, оглушив меня своим неожиданным появлением. Как я не догадалась, что Игорь не мог никуда уехать, просто притаился, проследил за мной…

Он сжал мои запястья и толкнул, как тряпичную куклу, в стену, продолжая орать на весь подъезд.

Совершив бесполезную попытку вырваться из его железной хватки, я поняла, что мне уже всё равно, пусть даже ударит, только никогда не целует больше.

– Шлюха! Представь себе, Игоряша, я его шлюха, и мне это нравится! И секс мне с ним нравится, да-да! Он был моим первым, не ты, и я счастлива из-за этого! – с моих уст слетали непозволительные слова, которых я бы в жизни не подумала произнести, но в данный момент в меня точно вселился бес. Я была сама не своя. Не испытывая к нему ни жалости, ни сострадания, я и не боялась причинить ему боль просто потому, что знала – он не любит меня, пусть и думает иначе, но не сердце его будет ранено моими колючими фразами, а лишь гордость. А ещё его непомерное самолюбие, которое поглощало все мои интересы и потребности, пока я состояла с ним в так называемых отношениях.

Я вижу, как в моё лицо летит его кулак, натренированный кулак спортсмена-дзюдоиста, и понимаю, что это конец, он может одним ударом меня убить. Вся сжимаюсь как могу, зажмуриваюсь, с ужасом представляя, какой сильной и страшной будет боль.

До меня не сразу доход крик тёти, я даже не поняла, что она и дядя выскочили на лестничную клетку и дядя уже отбросил от меня Игоря. Тётя Вера подбегает, осматривает меня, а я ещё нахожусь в состояния шока, не веря, что он не успел завершить удар. Тётя тут же уводит меня в квартиру, но я почему-то оборачиваюсь, дабы посмотреть, как дядя пытается утихомирить Игоря. Слава всем богам, муж у тёти просто огромный амбал, другой бы сейчас с ним и не справился.

Меня так сильно трясет, что аж подбрасывает и реальность я воспринимаю, словно рассматривая мир через стекло аквариума, только без рыбок: всё расплывается и идёт рябью. Тётя бегает вокруг меня, кудахчет, но лишь когда она дает мне в руки какой-то крепкий алкогольный напиток и просит выпить до дна, его тепло успокаивает и устаканивает мир, который потихоньку начинает проясняться.

Тётя всё говорит и говорит, а смысл слов мне не понятен, улавливаю отдельные фразы, без возможности связать их между собой.

– Уля, что стряслось, расскажи мне, деточка? – спрашивает, присев наконец рядом. Она наливает мне ещё один бокал, и я рассказываю всё, что натворила. Про то, как Игорь в очередной раз выкинул меня посреди дороги, про Богдана, который неожиданно на ней меня подобрал, про поцелуй…

– Ох, Уля, ты вся в мать. Та тоже такой была, тихая-спокойная до поры до времени, а потом взрывается, как бомба, и всё, пиши пропало.

Я пьяно улыбаюсь тете, потому что, когда она говорила о маме, мне всегда становилось хорошо.

Вроде этот эпизод с Игорем длился долю секунд, а все силы будто в землю ушли. Мне дали ещё что-то выпить, кажется, успокоительное или снотворное, потому что уснула я мгновенно, не помню даже, как до подушки добралась.

Когда я проснулась на следующий день, у меня, с одной стороны, было полное ощущение того, что я избавилась от тяжёлых оков, с другой – я понимала, что всё самое страшное ещё впереди.

Вчера тётя звонила папе, предупредив, что я осталась у неё. Она говорит, что он был с ней спокоен и даже доброжелателен, – значит, пока ни о чём не знает и у меня есть небольшая отсрочка перед казнью. Но долго Игорь молчать не будет.

На телефон сыпались смс от друзей, которые вечером собирались в клуб и звали меня с собой, даже зная, что я, как обычно, буду отказываться. После нескольких пропущенных вызовов пришло сообщение от Богдана, короткое, сухое: «Перезвони мне. Б.» Мне было очевидно, кто этот «Б», читала эту строчку, наверное, раз сто, думая, чем удосужилась такой чести и как он нашёл мой номер телефона.

***

Я сидела весь день как на пороховой бочке, ожидая, что вот-вот нагрянет с ОМОНом отец и заберёт меня от тёти, что, конечно же, в моих фантазиях, следовало за разговором с Игорем. Лишь случайно переключив канал на обзор спортивных новостей, я вспомнила, что мой бывший должен был сегодня утром уехать на соревнования по дзюдо в столицу. Как правило, такие знаменательные события я не забывала, потому что в период, предшествующий очередному турниру, он всё время проводил на татами, напрочь забывая про меня. Естественно, я всеми правдами и неправдами поддерживала его соревновательный дух.

Мне оставалось только молиться, что диалог с отцом не успел состояться, но, зная подполковника Евстигнеева, нельзя исключать его желание пощекотать мне нервы неизвестностью, заодно наказывая подобным образом. Ту стратегию, которую он избирал на подозреваемых в преступлениях, он вполне удачно использовал и в общении с дочерью.

– Уля, хватит себя уже изводить, не ешь, не пьёшь целый день, бледная как покойница. Пошла бы погуляла с друзьями, развеялась, – причитала тётя, видя, как я бездумно нажимаю на кнопки пульта от телевизора.

Только я не хотела добавлять в свою копилку грехов новые, ибо когда отец ее разобьет, он посчитает каждый из них. Но вместе с тем, с этой мыслью пришла апатия к возможным последствиям.

На сотовый позвонила моя лучшая подруга, отличница и передовик всех вечеринок – Милана. Она уже прознала, что я в гостях у тёти, иначе не стала бы настаивать.

– Уль, ты не представляешь, мой знакомый стоит на входе в ночной клуб «Токио», он нас пропустит и даже организует столик, там сегодня будет какой-то крутой московский диджей, ты должна пойти с нами, – верещала подружка на том конце провода, захваченная эмоциями предвкушения вечерних развлечений.

Я даже не видела, что тётя стояла в дверях, внимательно подслушивая, впрочем, труда ей это не составило, ибо громкие динамики облегчили ей разведывательную миссию. Тётя Вера встала передо мной уперев руки в бока и одними губами проговорила: «Соглашайся». Глядя ей в глаза, я, посмеиваясь, объясняю подруге, что мне нечего надеть, и спрашиваю, не одолжит ли она мне что-то из своего гардероба. Ну подумаешь, Милана меня на десять сантиметров выше.

Мила на радостях, что я в первый раз на её памяти соглашаюсь куда-то пойти помимо библиотеки, закричала протяжное «а-а-а» в трубку, едва не порвав мне барабанные перепонки.

– Пошли пройдёмся по магазинам, купим тебе приличное платье, а не все эти монашеские наряды, которые ты выбираешь с позволения родителя и бестолкового Игоря.

Морщусь, потому что знаю, если тётя сейчас купит мне платье, хоть отдалённо подчёркивающее мои вторичные половые признаки, Игорь его сожжёт. Но потом, вспоминая все сорвавшиеся в нашу последнюю встречу с моего языка слова, осознаю, что, вероятнее всего, он сожжёт это платье прямо на мне.

Тётя всегда обладала безупречным вкусом, поэтому её магазин пользовался успехом и приносил хорошую прибыль. Мои тёмные волосы чуть-чуть завиты на концах, на лице лёгкий макияж, благодаря которому я больше не выгляжу на пятнадцать лет, и коротенькое платье. Я рефлекторно поглаживаю приятную ткань, глядя на себя в зеркало перед выходом. Платьице короткое, облегающее, повторяя изгибы тела, кажется, так мало таит моих секретов и в то же время совсем не вульгарное. Верхняя часть наряда сделана из тонкой прозрачной сетки, подчёркивающей ключицы и плечи, но скрывающей зону декольте. Пока мы выбирали наряд, тётя всё повторяла, что стоит открывать либо грудь, либо ноги. А ноги мои были обнажены больше некуда. Платье настолько короткое, что нагибаться в нём чревато. Бархатные лодочки на приемлемой длине каблука завершали образ и не позволяли оторваться от созерцания себя в зеркале.

Последние годы моя голова была так забита мыслями о том, что подумает Игорь и решит мой отец, что я всеми силами старалась привлекать как можно меньше к себе внимания, забывая про то, что я взрослая девушка. Пятый курс университета, до диплома рукой падать. И даже если я его не получу, если Игорь через отца добьётся своего, то я всё равно что-то придумаю, потому что дальше продолжать этот фарс невыносимо.

Глаза тёти лучились восхищением, и я сама чувствовала себя необыкновенно хорошенькой. Обняв родственницу, я накинула на плечи её пальто (благо тётя очень миниатюрна), потому что пуховик совсем не подходил к сегодняшнему образу, и отправилась вместе с друзьями в ночной клуб.

Сказать, что я никогда не посещала таких мест, – ничего не сказать. Мой багаж знаний об увеселительных заведениях ограничивался посещением дискотек в период пребывания в детском лагере на летних каникулах. С тех пор ничего не изменилось.

N – город студентов, здесь много университетов, много приезжих из других регионов и даже стран, поэтому количество развлекательных точек гораздо больше, чем в любом ином городке с аналогичной численностью населения. Но слухи про это место долетали даже до меня. Едва переступив порог, я поняла – в «Токио» всё по-взрослому, число девушек в красивых и откровенных нарядах на квадратный метр превышало все разумные пределы, и на контрасте с ними я поняла, что выгляжу очень скромно. Однако большее удивление вызывали взрослые мужчины, которые, как мне казалось, не посещают подобные места.

Пока я с интересом осматривала интерьер, Мила щупала меня за бок, чтобы я не забывала закрывать рот. Музыка, раздававшаяся из динамиков, забиралась под кожу и продолжала играть свою мелодию по моим внутренним органам. Всеобщее расслабленное состояние заразило и меня, а когда в руки вложили первый бокал какого-то алкогольного напитка, по вкусу больше напоминавшего сок со льдом, моё настроение сразу заиграло такими же яркими красками, как и цветомузыка, освещавшая это место.

С нами за столиками всего человек десять, в основном одногруппники, некоторые из них пришли с парами. Сидевший рядом со мной Вася, положив влажную ладонь мне на плечо, рассказывал, перекрикивая музыку, какую-то историю. Мне не было его слышно, но из вежливости я улыбалась и кивала, не зная, как убрать его длань с себя, не обидев.

Идти танцевать я стеснялась, поэтому с восхищением наблюдала за отплясывающей на танцполе в окружении парней Милой. Она двигалась не всегда в такт музыке, но раскрепощённо и энергично. Заметив мой взгляд, подруга, качаясь на высоченных каблуках, пробралась ко мне и без спроса дёрнула с дивана, затащив в эпицентр танцующей толпы. Лишь когда я поднялась на ноги, до меня дошло, насколько же я пьяна: мир вокруг размазался в огромную кляксу, утратив чёткость, но внутри меня образовалась такая лёгкость, что я просто упала в пучину музыки, покачиваясь на её волнах.

Один из тех молодых людей, что минутой ранее оказывал знаки внимания подруге, переключился на меня, пытаясь танцевать в непосредственной близости, но симпатии у меня не вызывал, и я лишь отрицательно качала головой, когда ко мне тянулись руки. Кто-то из парней на фоне алкоголя, прибавившего ему смелости, обнял меня со спины, я в ужасе затрепыхалась, не зная, как отделаться от этих пьяных объятий, которые сопровождали пары алкоголя и пота.

В это же мгновение, ещё не успев избавиться от докучливого ухажёра, мой взгляд падает на парня, прислонившегося к колонне прямо напротив. Он не танцует, стоит со сложенными на груди руками, взирая на мои нелепые телодвижения. Я сразу обращаю внимание, что его будто обходят стороной, ибо вокруг него зона отчуждения, а сам он больше похож на ночной сумрак, в своей чёрной рубашке и джинсах, чем на человека.

Я даже не сразу узнаю его, хотя Богдана сложно с кем-то спутать. Но выглядит он совсем иначе, и тот образ, что сформировался в голове о нём, сейчас, как разбитое стекло, с треском осыпается к ногам. Он смотрит на меня поглощая, приглашая в свой мрак, и я не способна оторвать от него взгляда. В его глазах обещание и угроза, и под этим гипнозом я готова идти за ним, даже если он приведёт меня прямо в ад.

Люда, вступаясь за меня перед парнем, разрывает наш со Скуратовым зрительный контакт и развеивает наложенные им чары, возвращая в эту реальность, где от меня наконец отклеиваются чужие руки.

Я, оборачиваясь, пытаюсь понять, не привиделось ли мне, но, вероятно, это был лишь эффект от крепких алкогольных коктейлей, ибо Богдана на том месте уже нет.

Разочарование неприятно укололо, заставляя озираться в поисках чёрной рубашки, и я запиваю это чувство ещё одним бокалом, глубже погружаясь в состояние опьянения. Мне так хочется расслабиться, отпустить события минувших дней и не думать о том, что ещё ждёт меня впереди. Забыться.

Подруга вновь утягивает меня за собой, на этот раз в дамскую комнату. Из отражения зеркала, пока я мыла руки, на меня смотрела совершенно незнакомая девушка. Её глаза блестели, немного растрёпанные волосы едва касались плеч. И я изучала себя, знакомилась с собой, не зная себя настоящую. Будь у меня мама, какой я была бы сейчас? Защитила бы она меня от гнёта отца?

Покинув уборную, я останавливаюсь, так как ожидала найти Люду у входа. Но её и след простыл. Чья-то рука, сжав моё запястье, потянула в свою сторону. Темно, из-за алкоголя в крови мне не сразу удаётся разглядеть, откуда исходит угроза, пока я не впечатываюсь в Богдана. Его лицо оказалось в каких-то паре сантиметров от моего, и я резко втягиваю в лёгкие воздух, разглядывая льдинки в серых глазах.

– Развлекаешься, Бэмби? – задаёт он вопрос, а я не понимаю, почему он меня так называет. Всё тело покалывает от его близости, и кажется, он не планирует меня отпускать, поглаживая кончиками пальцев мой позвоночник, монотонными движениями: медленно вверх и медленно вниз. Нега и слабость окутывают меня вслед за этой нехитрой лаской.

– Бэмби – оленёнок-мальчик, я не мальчик, – пьяно объясняю ему.

– Ты не мальчик, Бэмби, – губы Богдана изгибаются в улыбке, которую я никак не могу расшифровать, но, когда он опускает ладонь на мою попу, я начинаю понимать её значение.

Опьянение притупляет мою реакцию, и я запоздало совершаю бесполезную попытку вырваться, но вместо того, чтобы отпустить, он разворачивает меня к стене, упираясь об неё ладонями, чуть выше моей головы.

Сквозь алкогольный дурман я вбираю в себя его запах. Он пахнет морозным вечером, сигаретами и лаймом с нотками крепкого чистого спиртного напитка. А ещё я чувствую запах свежей рубашки, мужчины и желания.

Губы немного онемели, и я их облизываю, замечая, что Богдан не отрывает взгляда от моего рта.

– Скуратов, что ты делаешь? – спрашиваю, когда его рука ложится на мою талию и скользит вниз, по бедру, туда, где заканчивается моё коротенькое платье.

– Хочу забрать то, что ты мне уже отдала, – отвечает, пока его пальцы добираются до тонких капроновых колготок. Он приподнимает моё платье и скользит под ним вверх по бедру. Ткань моего наряда так облипает тело, что платье задирается всё выше и выше по мере движения его руки.

– Я не понимаю, – мой мозг совершенно отказывается функционировать. Всё, на что я сейчас способна, это чувствовать его дыхание и прикосновение губ к изгибу шеи, то, как его пальцы оставляют огненный путь по моим ногам, и как бесстыдно я себя ощущаю, ведь мы находимся на всеобщем обозрении и я представляю, что в данный момент мои одногруппники могут наблюдать за этой сценой. Но, боже, мне совершенно это безразлично. Я не хочу, чтобы он останавливался, я не хочу, чтобы сегодняшний вечер заканчивался.

– Сейчас покажу. Пошли.

Богдан сжимает в своей огромной ладони мои пальцы и уводит куда-то. Мы проходим мимо столика, за которым сидят мои друзья, но я не хочу поворачиваться и замечать удивлённые взгляды. Лестница ведёт наверх, там второй зал, но, как объяснила Люда, пускают туда лишь избранных, и рядом с Богданом я себя именно такой и ощущаю. На втором этаже несколько другой интерьер, в ещё более тёмных тонах, стоят столики, за которыми сидят мужчины в возрасте, что-то обсуждают и курят тяжёлые сигареты. Я замечаю их лишь мимоходом, потому что Богдан подводит меня к двери, отворяет её и пропускает меня вперёд.

Очевидно, это чей-то кабинет. Алкоголь не сразу даёт мне осознать, что он запер за нами дверь и сейчас мы остались наедине.

6.Богдан

Оказалось, я зря приехал, если и родилась здесь несущественная разборка между мажорами, то она погасла ещё до того, как я переступил порог этого злачного места. Не найдя выхода, напряжение продолжало вибрировать в мышцах, ища разрядки. Но Хмельницкий приказал, чтобы я остался до закрытия, на всякий случай. Что же, хозяин – барин, а «Токио» не самое паршивое место, чтобы провести вечер.

Устроившись на втором этаже за своим столиком, расположенным так, что, сидя за ним, можно обозревать всё заведение, я, постукивая сотовым телефоном о подлокотник, ожидал, пока мне принесут кофе. Один из партнёров Хмеля, знавший меня в лицо и понимавший, что я здесь делаю, подсел ко мне, предлагая выпить. Не любил употреблять с неприятными мне личностями, поэтому раз за разом отказывал. Я едва сдерживал своё желание показать ему ствол, намекая, что могу им воспользоваться, но больно это недальновидно, ибо рядом стояла его охрана. Вряд ли Хмельницкий оценит, если я оставлю в дорогом интерьере его заведения дыры в стенах и свою жизнь, размазанной по полу. Долг ещё не отработан до конца.

Партнёр Хмеля подозвал к нам девочек, одной из которых была местная танцовщица гоу-гоу, имевшая на меня виды. Она примостилась рядом, обдавая тяжёлым запахом собственных духов, а я не возражал, поглаживая кожу бедра, понимая, что из неё может получиться неплохая компания на оставшуюся часть ночи.

Дяде Вите, как к нему все обращались, казалось, будто он делает мне одолжение, развлекая своим обществом, однако мне ничего так сильно не хотелось, как остаться в одиночестве. Слово за слово, и я понял, что старый прохиндей намеревается выведать чужие тайны, и он изучал меня, пытаясь определить, может ли подсунуть мне пачку банкнот в обмен на развязанный язык. Друзей Хмеля сложно отличить от врагов, он держал в руках весь город, поэтому и желающих занять его место было немерено.

В то время как я наблюдал за отдыхающими, толстосум продолжал говорить и говорить, и я сожалел о том, что здесь имелась лёгкая звукоизоляция, позволявшая провести беседу тет-а-тет. Мой собеседник, желая привлечь моё внимание, кладёт свою руку мне на плечо и, не успевая совершить очередной вздох, чувствует приставленный к подбородку ствол. Ненавижу, когда ко мне прикасаются без позволения.

– Дядь Вить, ещё раз так сделаешь, курок спущу, – предупреждаю сквозь зубы. Его охрана не шевелится, но сам бандюган, растопырив толстые пальцы, отмахивается от них, понимая, что, даже если я пущу ему пулю в череп прямо тут, – мне за это ничего не будет. Камеры здесь не работают, труп спишут на бандитские разборки, а его люди переметнутся к Хмелю.

Прячу оружие в кобуру и откидываюсь на спинку кресла, уставившись в одну точку, ожидая, когда они покинут это место. Сам не сразу замечаю, что пялюсь на какую-то девчонку. Сначала взгляд цепляется за тонкие щиколотки, поднимаясь вверх по точёным икрам к коленкам и плавному изгибу бедра. Сглатываю и подаюсь корпусом вперёд, будто это расстояние поможет мне рассмотреть гостью ночного клуба лучше. Я забыл, что рядом девушка и, стоит мне щёлкнуть пальцем, она сделает всё, о чем бы я ни попросил.

– Уходи, – прошу её, а она, напуганная недавней сценой, не спорит.

Я поднялся, сложив руки на перила, потому что мне всё время кто-то мешал её рассмотреть. Она сидела за столиком, рядом с парнем, который ей неуклюже что-то втирал. Девчонка с тёмными волосами поворачивается на чей-то зов и широко улыбается, выбивая воздух из моих лёгких. Бэмби. Сам не заметил, как спустился вниз. Стоял, наблюдая за ней. Пьяная, смешная девчонка. Как я не разглядел раньше, что она красавица? Теперь понял, почему этот мудак, её жених, так нервничал.

Заказал стопку текилы у бара на первом этаже, рассчитывая, что алкоголь одной зависимостью перебьёт другую, потому что в данный момент единственное, чего мне хотелось, это подойти к ней. Но зная свой нрав, когда я в таком взбудораженном состоянии, от людей мне лучше держаться подальше, если, конечно, я никому не хочу причинить вреда. Но чем больше на неё смотрел, тем слабее становилась эта решимость. Разум настоятельно твердил не подходить к ней, а другой орган желал оказаться к ней в непосредственной близости.

Всё, что я о ней думал, лишь заблуждение, в которое меня ввели её глаза. Я с горечью осознал, что она ничем не лучше всех остальных. Такая же продажная и доступная. Кому-то нужны деньги, кому-то новые ощущения и новые члены. А дочка мента, наверное, не привыкла отказывать себе в прихотях. Я вдруг задумываюсь, что, может быть, и не просто так её парень оставил тогда на дороге, кто знает, сколько раз она уже ему изменяла, а он её прощал. О какой верности может идти речь, когда она так танцует, что парни рядом слюни пускают? А меня уже тошнит от предателей вокруг.

Похоже, ей совершенно плевать, что её жених сходит по ней с ума, раз она пришла сюда в коротеньком платье и светится так, будто внутри неё зажжена лампа в тысячу ватт. Мне вдруг захотелось выключить этот свет, погасить его, только бы не ослепляла так, что смотреть на неё невозможно не повредив сетчатку. Во мне закружилось спиралью совершенно нечеловеческое дикое желание причинить ей боль.

До самого конца, пока она добровольно не поднялась со мной наверх, я надеялся, что она передумает. Стоит посреди кабинета Хмельницкого, где за нами следят его фотографии, и смотрит на меня всё тем же невинным взглядом, который меняет свое выражение по мере того, как она наблюдает за движениями моих пальцев, что расстёгивают пряжку ремня.

– Бэмби, ты ведь за этим сюда пришла, чтобы претворить в жизнь сказанное своему женишку?

Она не отрывает от меня взгляда, а там уже не только страх, но любопытство и предвкушение. А моё желание наказать девчонку лишь растёт в геометрической прогрессии.

– Хочешь, чтобы я тебя трахнул?

Она вновь облизывает свой соблазнительный рот, и мне жизненно необходимо вспомнить его сладость, но в ожидании ответа я лишь касаюсь его большим пальцем, проводя им по нижней губе.

– Хочу.

Я едва способен расслышать её ответ, потому что она его выдыхает и тянется ко мне, будто ничего так в жизни не хотела, как дотронуться до меня.

Меня убивает эта фальшивость в ней: как можно быть одновременно такой лживой и искренней? Я привлекаю её к себе, попутно расстёгивая платье, спуская его с плеч. Не помню, когда в последний раз желал кого-то с такой же сокрушительной силой, как её, и мне хочется поглотить её, обладая целиком и полностью, прокрасться в её мысли и вытеснить оттуда всех прочих.

Тонкие колготки рвутся из-за моего нетерпения, когда я усаживаю её на стол, стягивая их с ног. Она остается лишь в белье, и я ловким движением избавляю её от бюстгальтера, приникая к тугому тёмному соску, слыша, как с её уст срывается стон, и я поглощаю его, целуя, сжимая пальцами упругую грудь.

Чёрные прозрачные трусики очерчивают форму половых губ, и я не могу отвести взгляд от её промежности, замечая выступившую влагу, которую хочется собрать языком. Мой рот от этого желания наполняется слюной, а возбуждение, запертое под джинсами, готово порвать плотную ткань. Когда я опускаю вниз молнию, она смотрит на мой вырвавшийся на свободу член таким взглядом, будто до этого видела мужские половые органы только в книжках по анатомии.

Достаю из заднего кармана упаковку презерватива, разрываю её и натягиваю кондом под её неотрывным надзором. Я чувствую, что решимость её покидает, когда она тихим, осипшим голосом просит меня остановиться, но я уже не способен взять себя в руки, отодвигаю в сторону трусики и касаясь членом её тугой плоти.

– Богдан, не надо, пожалуйста, – она с силой сжимает мои плечи, пытается отстраниться, но я совершенно безразличен к её просьбам. Слишком поздно. Она вскрикивает, когда я вторгаюсь в неё. Звучание её голоса усиливает блаженство, музыкой играя на моих барабанных перепонках, и каждый последующий стон лишь загоняет наслаждение глубже. Та боль, которую я причиняю ей своими габаритами, приносит мне извращённое острое удовольствие. Бэмби кусает моё плечо, хнычет, хватаясь за мою шею, и приподымается, будто надеясь, что так сможет вырваться и не быть насаженной на член до конца. Но я убираю её руки, опуская спиной на стол, и увожу их за голову, глубже и дальше проникая в её плоть, с трудом преодолевая каждый сантиметр, не имея понятия, как она могла трахаться со своим парнем и оставаться такой тесной.

Я впадаю в транс, совершая фрикции в ней, опутанный её запахом, согретый жаром её тела, утративший возможность воспринимать окружающую реальность, полностью потерянный для этого мира, затерянный в Бэмби.

Лишь после того, как я кончаю, мозг постепенно начинает функционировать, пока кровь возвращается от члена к голове. Мир проясняется, и я отрываюсь от её плеча, заглядывая в лицо. Она отвернулась, но я замечаю её взгляд, устремлённый в пустоту, и щеку, по которой размазана туш. До меня не сразу доходит, что произошло. Осознание возникает, лишь когда я обнаруживаю следы крови на её бедрах. Выбрасываю использованный презерватив в урну, пытаясь понять, что это сейчас было.

Ульяна соскальзывает со стола, едва не приземлившись на пол, но в последний момент, пошатываясь, выпрямляется на дрожащих ногах. И я понимаю, что по её щекам размазаны слёзы, а между ног – следы потерянной девственности. Ощущение, будто меня ударили под дых: даже слова произнести не могу, лишь молча наблюдаю за тем, как её тонкие пальцы, сжимая бумажную салфетку, что нашлась на столе, судорожно пытаются стереть следы моего присутствия со своего тела. Ульяна не смотрит на меня, мне страшно даже подумать, что могу увидеть в её глазах. Никогда в жизни я не чувствовал себя такой мразью, а поводов для этого у меня имелось множество. Девственница. Блядь. Я даже не способен вспомнить, был ли я у какой-нибудь девчонки первым мужчиной или нет.

Протягиваю к ней руку, сам не понимая зачем. Что в этом жесте? Попытка извиниться, может быть, посочувствовать, унять её боль. Но ещё до того, как я касаюсь её, она передёргивает с отвращением тонким плечиком, едва слышно произнося:

– Не трогай меня.

Я тут же сжимаю эту руку в кулак и убираю, пряча в карман джинсов, которые только что едва успел вернуть на место.

Если я полагал, что разгадал эту загадку с глазами Бэмби, то выходит, с умственными способностями у меня явно неполадки. Я настолько крупно облажался, умудрившись сделать, судя по всему, абсолютно неверные выводы о девушке, что просить у неё прощения придётся долго.

Выпустив Евстигнееву из кабинета, я решаю дать ей десять минут прийти в себя, умыться в дамской комнате и немного остыть, а затем увезу в свою квартиру. Не знаю, что буду делать с ней, но я хочу прояснить ситуацию, понять, как она могла допустить всё это, почему дала мне согласие, по какой причине поднялась со мной сюда, хотя должна была догадаться, что случится после того, как мы останемся наедине. На мазохистку Бэмби мало похожа.

Набрав охранника, что стоял у выхода, прошу его не выпускать девочку с волосами по плечи в порванных колготках.

– Та телочка, что с тобой поднялась? – со смешком интересуется тот. – Хороша-а-а.

Сжимаю телефон с такой силой, что слышу его треск. Я ублюдок, раз испачкал своими грязными прикосновениями и мыслями её, но сейчас мне хочется убить за неё любого, кто посмеет косо взглянуть.

Рявкаю в трубку, повторяя приказ, и даю отбой. Сначала я решил, что подожду её у дамской комнаты, но, похоже, там её уже не было.

Вижу, как ко мне направляется смутно знакомая девушка, с глазами, полными ярости и слёз, и понимаю, что она намеревается направить свою злость прямо на меня.

– Что ты ей сделал, Скуратов? – толкает меня в плечо младшая сестра моего одногруппника по университету. – Ты её изнасиловал?

Она так смотрит, будто хочет в душу заглянуть, пытаясь отыскать муки совести, но я давно научился не выказывать своих чувств.

Сам не понимал, сумел бы я остановиться, признайся Ульяна, что девственница? Возможно, нет, но этот акт был бы иным.

– Успокойся, – сухо прошу, не сумев припомнить её имени, – она ушла со мной добровольно.

На лице девушки проявляется отвращение, и она уходит, бросая фразу, что я еще заплачу за содеянное.

Добравшись до выхода, увидел, как в двери забегает тот самый парень, которого просил её не выпускать.Он смотрит на меня шокированными глазами, с испариной на лбу, а я не могу понять, что, чёрт возьми, сейчас произошло.

– Слушай, Стрелок, тут такое дело, – начинает мямлить он, сжимая в руках свою шапку, – похоже, увезли твою девчонку в кутузку.

– Что?! – я хватаю его за грудки, приподнимая и с силой встряхивая, не понимая, что он вообще несёт и чем обкурен.

– Клянусь, Стрелок, при мне только что сюда зашли два мента и попросили её пройти вместе с ними, а потом посадили в «бобик».

Отпускаю его, выбегая на улицу, будто смогу сейчас что-то понять тёмной зимней ночью. Если и был тут где-то милицейский уазик, то его и след простыл. Я мысленно пытаюсь определить, куда они могли направиться вместе с ней. Это её отец, а я уверен, что это был именно он. Мог ли подполковник отдать распоряжение отвезти её домой? Сомнительный способ использовать «бобик» вместо такси. Не знаю, что из себя он представляет как человек, но интуиция подсказывает, что её нужно искать в отделении милиции.

Звоню знакомому, который может слить мне информацию о тех, кого доставили в ближайшее часы в участки, и жду его ответного звонка, сидя в машине. Он позвонил только через час, и всё это время я уговаривал себя, что её доставили домой и она сейчас пьёт чай с вареньем, а «бобик» с милицаями был просто дурацкой шуткой её папани.

– Слушай, ситуация странная, но мне тут доложили, что во второй отдел милиции доставили только что девчонку и бросили в обезьянник.

– Опиши.

– На проститутку не похожа, в длинном пальто, волосы по плечи, тёмные. Красивая. Зарёванная.

На последнем слове моё сердце сжимается от тревоги и потребности её защитить. От кого только, не знаю. А надо было в первую очередь от себя.

Просидел в машине у отделения милиции всю ночь, не в силах покинуть это место, пока её держат в вонючих стенах обезьянника. Выходил пару раз подышать свежим воздухом, наблюдая редких людей, покидавших отделение. В основном его сотрудники. Заметил женщину с обеспокоенным лицом, которая заходила через КПП с таким видом, будто готова брать его штурмом. Не знаю, но в голове мелькнула мысль, что она пришла за Ульяной. Вопрос, отпустят ли.

Бэмби вышла из отдела в сопровождении этой женщины минут через сорок. На ней тонкое пальтишко и маленькие туфельки, скользившие на снегу. Я дернулся в её сторону, как только дверь за ней захлопнулась, но она, заметив меня, лишь полоснула безразличным взглядом потухших глаз. Погасил. Ублюдок.

7.Ульяна

Он меня использовал точно таким же образом, как тот презерватив, что выбросил в мусорное ведро. Удовлетворил свои потребности, будто я резиновая кукла и моё тело тут же перестало его волновать. По наивности, но скорее из-за глупости, мне казалось, что с ним должно быть иначе.

Если признаться себе честно, я хотела его с того самого дня, как впервые увидела в университете. И потом, даже когда он выпустился, я вспоминала о нём. Представляла Скуратова, когда меня целовал Игорь, и пилюля переставала быть горькой до тошноты. А когда оставалась одна, удовлетворяя себя, моё воображение рисовало руки Богдана на моём теле, его ласки и губы, пока эта картинка в моей голове не доводила меня до экстаза.

Если бы он не встретился мне тем заснеженным вечером, я никогда бы не решилась совершить поступок, который перевернул мою жизнь с ног на голову. Поцеловав его, я распрощалась с привычным существованием, когда, вставая с утра, я знала, чем закончится вечер. Теперь же я не знала ничего.

Но Богдан так изменился со времен учёбы, даже черты его лица стали резче, грубее, а глаза, как чёрная дыра во Вселенной, затягивали в себя и превращали в ничто. После него я и стала никем. Меня так тянуло в эту неизвестность, в его пропасть, мне хотелось в него окунуться с головой, задыхаться в нём, пока воздуха совсем не останется. И вынырнуть обратно, как после крещения, другим человеком.

Неискушённая девочка пожелала украсть у него частичку источаемой им уверенности, присвоить её себе, чтобы не бояться бороться и отстаивать свою свободу перед отцом. Но он не и не подумал со мной делиться, он просто забрал себе то, что я предложила ему, не отдав ничего взамен.

В определённый момент я поняла, что его жестокость и грубость не часть какой-то непонятной мне игры. Его прикосновения были переполнены жгучей яростью, которую я не заслужила. Слишком поздно я осознала, что мой выбор привёл совсем не на ту дорожку, и, когда я попыталась с неё свернуть, никто меня не услышал. Остановить Скуратова все равно что остановить надвигающееся стихийное бедствие – совершенно бесполезно.

Он даже ничего не понял, когда вошёл в моё тело, раздирая членом, прорываясь в меня так, будто атаковал неприступную крепость любой ценой. Мне казалось, ко мне применяют дикую средневековую пытку, намереваясь разорвать, натягивая на кол, причиняя острую боль продолжающимися фрикциями по раненому нутру. Снова и снова. Я задыхалась от ужаса, пытаясь отстраниться, царапая и ломая об него ногти, но он будто ничего и не замечал, наслаждаясь моими муками.

Продолжить чтение