Читать онлайн Книга царей бесплатно

Пролог

Была поздняя осень. Ковер из золотых листьев, плавающие в пруду утки, молодые мамы с колясками – атрибуты располагающих к размышлениям деталей, без которых Чистые пруды не были бы такими чистыми, какими описывает поэт.

Не помню, у кого именно, по-моему, у Нагибина есть строки: «…Не менее щедра была Чистопрудная осень. Бульвар тонул в желтой, красной листве берез, осин, кленов. Мы набирали охапки палой листвы, несли домой прекрасные, печальные букеты, и сами пропитывались их горьким запахом…».

Возможно, летом пруды еще красивее. Но я люблю осень. Не потому, что очей очарованье, потому, что сквозь звуки листопада можно услышать пение осени. Над головой кружится желтый лист, а ты сидишь и слушаешь унылый, пахнущий прохладой мотив.

Таким мне виделся день 20 октября 2006 года. Таким он остался в памяти на всю жизнь.

Часы показывали двенадцать, когда я, покормив уток, занял место на скамейке под густой, раскидистой черешней. Говорят, дерево это посадил Олег Янковский. Возможно. Хотя какая разница, кто и когда посадил дерево: главное, что оно растет, и этим все сказано.

Вынул из портфеля ноутбук, посмотрел на небо.

Солнце, выглянув из-за туч, улыбнулось и тут же исчезло.

«Хорошая примета, – подумал я, – солнце радуется моему приезду».

Открыв компьютер, дождался, когда экран озарится голубоватым светом.

Я был готов начать вникать в суть появившихся на экране строк, как вдруг внимание мое привлек человек лет шестидесяти, высокий, подтянутый, – не заметить такого было трудно. Кашемировое пальто, кашне, брюки без единой морщины создавали ощущение, что идет мужчина не по усыпанной листвой дорожке, а по подиуму, демонстрируя одежду мэнов пенсионного возраста.

Олицетворяя мужское достоинство, мужчина приковывал внимание, заставляя думать: «насколько человек уверен в себе».

Отведя взгляд, я попытался заставить себя начать читать, но что-то подсказывало, что визуальным знакомством с человеком в пальто дело не закончится.

Чутье меня не обмануло: свернув с дорожки, мужчина направился в мою сторону.

Подойдя к скамейке, присел противоположный край. Вынув сигареты, закурил.

Облачко дыма, подхваченное ветром, устремилось в мою сторону.

Не подавая вида, что все в незнакомце интересно, я обратил взор к ноутбуку. Сконцентрировать внимание на тексте удалось не сразу, зато интерес к мужчине был потерян.

Так мне казалось, и не без основания. В течение минуты незнакомец будто был абстрагирован от остального мира, в то время как вокруг происходило много чего на что невозможно было не обратить внимание: суета детворы, копошащиеся в кучах листвы голуби, дворник, расчищающий дорожки метлой.

Закончив читать, я, оторвав взгляд от текста, глянул в сторону мужчины.

Тот будто ждал момента, когда можно будет задать вопрос.

И задал. Вопрос не нес в себе ничего особенного, в то же время лишал возможности находиться в придуманном мною мире.

–Это что, рукопись? – показав глазами на компьютер, произнес незнакомец.

– Да, – ответил я.

Мужчина, не поднимаясь, переместился в мою сторону. Пробежав глазами по тексту, снял очки.

– Вы писатель?

– Сочинитель, – поспешил уточнить я.

– И о чем же ваше сочинение?

– О преступниках, о работниках уголовного розыска.

– По-другому сказать, вы пишите детективы?

– Да, – ответил я

Улыбка коснулась губ незнакомца.

– И что, печатают?

– Не всегда и не все.

Мужчина, прищурив взгляд, глянул на нижнюю часть экрана.

– Тут написано: Кирилл Казанцев. Это ваша фамилия?

– Да, – ответил я.

– А в чем, собственно говоря, дело?

– Дело в том…

Поднявшись, незнакомец протянул руку.

– Будем знакомы. Мостовой Федор Николаевич. Генерал милиции.

Не найдя, что сказать, я ответил рукопожатием.

Новый знакомый, присев, показал глазами на ноутбук.

– Разрешите?

– Пожалуйста.

Читал генерал минуты полторы, не больше, после чего вернув ноутбук, задал вопрос, от которого мне стало не по себе:

– Роман написан вами или есть соавторы?

– Свои романы я пишу сам.

– И сколько их у вас?

– Четырнадцать.

– Отлично, – непонятно чему обрадовался генерал.

Тут меня будто прорвало.

– Простите! У вас ко мне дело?

Генерал улыбнулся.

– Предложение, от которого вы, как сочинитель, не сможете отказаться.

– Даже так?

–Даже так. Хочу рассказать историю, которая может послужить сюжетом к написанию нового романа. Все, что произошло со мной и моими товарищами, должно обрести слово. Не в виде мемуаров – в виде книги.

Перейдя на шепот, Мостовой вдруг начал говорить так, будто исповедовался.

– Честно сказать, я подумывал: «может самому…». Да вот беда: с сочинительством не в ладах. Стоит делу дойти до писанины – отчет или доклад – проблем возникает столько, что хочется бумагу рвать в клочья. Мыслей много, в словах – провал.

Заходившие под кожей желваки стали свидетелями того, что генерал говорил правду.

Оказавшись в растерянности, я не знал, что сказать. Начать расспрашивать – не хотелось казаться наивным. И я, чтобы не выглядеть потерявшимся в трех соснах, решил заполнить паузу действиями.

Запихать ноутбук в портфель было делом трех секунд.

Щелкнув замками, я собрался спросить, где и когда генерал сможет рассказать свою историю, как вдруг тот, глянув мне в глаза, произнес: «Так вы согласны?»

– Как можно согласиться, если не знаешь, о чем пойдет речь?

Мостовой, поднявшись, произнес: – «идемте!»

– Куда? – спросил я.

– Найдем место поуютнее.

Заметив в действиях моих неловкость, генерал нахмурил брови.

–Вас что-то смущает?

– Нет, – соврал я.

– Тогда почему сидим?

– Не знаю. Неожиданно все как-то…

– Неожиданно – когда голуби на голову гадят. Я же – предлагаю сотрудничество. Вы сюжеты для романов, где берете?

– Из головы.

– Я же предлагаю историю из жизни. Измените имена, добавите пару погонь, убийств – и бестселлер готов.

Убедительности в словах нового знакомого было столько, что у меня закружилась голова.

Беседа с генералом! Сюжет к новому роману! Что мог послать мне новый день такого, от чего у меня должно было захватить дух?! Ничего. Все, о чем я мечтал, он уже послал и послал с благоволения, выглянувшего из-за туч солнца.

Солнце не просто благоволило: по брызнувшим на ветки черешни лучам можно было подумать, что наступил Судный день. Судный день сочинителя, после которого я должен был перестать существовать как автор или написать такое, что позволит перейти из когорты сочинителей в когорту людей, знающих, о чем следует писать и как писать.

Кафе, в которое пригласил генерал, оказалось настолько уютным, что преследующая меня неловкость отошла на второй план.

Выбрав столик у окна, мы уединились, чтобы продолжить разговор о том, о чем я не имел ни малейшего представления.

Генерал спросил, как я отношусь к коньяку. Я ответил – положительно. После чего он, подозвав официанта, попросил принести бутылку самого дорого коньяка, не забыв добавить: «лимончик, что-нибудь закусить и кофе».

Пока выполняли заказ, мы сидели, глядя по сторонам.

Федор Николаевич думал о своем. Я же…? Не помню, о чем думал я. Сидел, ловя себя на мысли, что хочу разглядеть генерала так, как тот разглядывал меня.

Заказ принесли через пять минут. Официант хотел было начать разливать коньяк, Мостовой жестом дал понять, что справится сам.

Наполнив бокалы, произнес: «за знакомство!»

– За знакомство, – проговорил я.

Выпили. Федор Николаевич закурил.

Вместе с запахом дыма я вдыхал то, чему даже название придумать было трудно. Одухотворение и ожидание чего-то чрезвычайно важного захватили настолько, что, не зная, о чем пойдет речь, я готов был ко всему.

Генерал же вел себя так, будто читал меня, как полчаса назад читал отрывки из романа. Выкурив сигарету, не спеша затушил ту в пепельнице. Пригубив коньяк, взял в руки чашку с кофе. Ощущение было такое, что не собирается ни о чем рассказывать, в кафе притащил меня для того, чтобы не сидеть и не пить в одиночку.

Помню, даже возникла мысль: «может он и не генерал вовсе?»

Мостовой тем временем, вынув из кармана мобильник, положил перед собой.

Я собрался было напомнить по поводу обещанной истории, как вдруг Федор Николаевич, глянув сквозь меня, произнес:

– Все началось с того, что однажды в моем кабинете зазвонил телефон. Я поднял трубку.

Генерал сделал паузу.

– И что? – спросил я

– В трубке прозвучали слова, которые я ждал пятнадцать лет.

Глава 1. Дела давно минувших дней

Москва, Петровка, 38. Московский уголовный розыск.

Кабинет капитанов особого отдела МУРа – Гладышева и Черкашина.

Звонок телефона заставил Гладышева вздрогнуть.

– Алло!

Сжавшиеся в нить губы, а также направленный в глаза Матвея взгляд означали: звонили сверху. Начальник отдела или сам генерал. При той суровости духа, что присутствовала в характере Антона, тот, почему-то, когда речь заходила о чем-то серьезном, всегда отвечал по уставу: «Так точно! Есть! Разрешите приступить?» Вот и сейчас левая рука, опершись на стол, представляла собой что-то вроде шлагбаума. Короткие, подобно выстрелам, слова: «Есть поставить в известность Черкашина. Есть выехать на место преступления».

Будто на дворе война, невыполнение приказа – означало расстрел.

– Где? Кого? – дождавшись, когда Гладышев положит трубку, задал вопрос Матвей, заведомо зная, что ответ получит не сразу.

Антону потребовались секунды, чтобы, осмыслив, произнести: «Мытника убили».

– Натана Захаровича?

– Его самого. Женщина шла и увидела лежащего на земле мужчину. Подошла, а тот мертвый.

– Надо же, знаменитого на всю Россию коллекционера завалили.

В голосе Матвея можно было различить нотки озабоченности.

– Я тут недавно о Мытнике в одном модном журнале читал. Так там, так прямо и написано: «знаток живописи, специалист высочайшего класса».

– За что и пострадал.

В кабинете воцарилась тишина.

Не потому, что не было о чем поговорить. Скорее наоборот: слишком много нашлось места мыслям, чтобы вот так, с бухты-барахты, начать выражать те вслух.

Первым нарушил молчание Матвей.

– Как думаешь, убили за что-то или с целью?

– Думаю, с целью. Убивать Мытника за что-то – мотивов не могло быть в принципе. Не потому, что Натан Захарович кристально честный, наоборот: когда старик чудом вывернулся из истории, связанной с ограблениями музеев в девяностом, перестал подпускать к себе криминал даже на пушечный выстрел.

– Но ведь убили-то не дома, на улице.

– На улице, потому что попасть в дом к Мытнику нереально настолько, насколько нереально ограбить алмазный фонд. Убить могли из-за ключей.

– Ключей?

Удивление Черкашина переросло в недоумение.

– Зачем убийце ключи?

– Чтобы проникнуть в квартиру.

– Ерунда. Тройной контур сигнализаций, код которых знал только Мытник! Вспомни, сколько в прошлом году пришлось намучиться вневедомственной охране, когда Натан Захарович угодил на больничную койку. В квартире осталась собачка. Жители такой концерт райотделу закатили, что менты вынуждены были к еврею в больницу ехать. Прибыли, а он на проводах и трубочках. Попытались узнать коды замков…. Куда там – «не скажу и все». Пришлось специальный автомобиль вызывать. И что ты думаешь? Вместо благодарности Мытник потребовал, чтобы все, кто сопровождал, спустились на площадку ниже, и только когда сотрудники вневедомственной охраны ушли, открыл дверь. Собачонка выскочила, после чего еврей вернул замки в первоначальное положение.

– Будет над чем подумать, – произнеся это, Антон будто подводил черту.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Черкашин.

– Мотивы.

– Мотивы?

– Да. И начать надо с родственников.

– С каких родственников? Мытник жил один.

– Тогда придется отрабатывать завистников и должников.

– Ты еще скажи любовниц и любовников.

– А что такого? У каждого есть завистники.

– У меня нет, – не смог сдержать улыбки Черкашин.

– Поэтому ты мент, а не коллекционер.

Пропустив укол, мимо ушей, Матвей озарился вопросом:

– Слушай. А может Мытника не убили? Умер человек естественной смертью…. Два инфаркта как-никак.

– Ага. Только до того, как издать последний вдох, выстрелил себе в спину из арбалета.

Улыбка Черкашина была похожа на улыбку манекена.

– Из арбалета говоришь?

– Из него родимого. С десяти метров, – произнес, будто пропел, Антон.

– Надо же, – покачал головой Матвей.

– Из арбалета в наше время! Это что, возвращение в средневековье? Или новое поколение выбирает оружие прошлого?

– И то и другое. Арбалет сегодня можно приобрести в любом охотничьем магазине. С оптическим прицелом и с механизмом натяжения стрелы. Я сам недавно такой в руках держал. Приставил к плечу, глаз от прицела не мог оторвать. Приобрел навык и вот вам, пожалуйста, готовый к работе киллер.

– Навык, говоришь? И где же его можно обрести?

– Не знаю. Может, в секции, какой.

– С них и начнем?

Глянув в окно, Черкашин сдернул со спинки стула куртку.

– Поехали. Надо осмотреть место убийства.

––

Бело-красная лента не позволяла зевакам приблизиться к месту преступления ближе, чем на тридцать метров. Выстроившиеся вдоль ограждения люди стояли, глядя, как мечутся по кустам эксперты, как осматривающий труп врач что-то говорит ассистентке. Та, записывая в журнал, кидает пронизанные страхом взгляды в сторону лежащего на боку убитого.

Первое, что заставило Гладышева и Черкашина удивиться, – чрезмерное скопление сотрудников разных ведомств: медики, представители районного отдела милиции, следователи прокуратуры, эксперты, охрана и, как водится в случаях особой важности, начальство.

Не утруждая себя объяснениями по поводу задержки, Антон и Матвей, обменявшись взглядами, решают: первое, что следует сделать – переговорить со следователями из районного отдела милиции, после чего перейти к обсуждению произошедшего с представителем прокуратуры.

Отыскав глазами фигуру майора, Гладышев подал жест Матвею.

– Вон топчется. Места себе не находит.

Воронцова Черкашин с Гладышевым знали давно, потому могли позволить себе общение с майором на равных. Шатенку же в длинном, почти до самых пят, пальто видели впервые.

– Ты ее знаешь? – Проговорил Антон, глядя в сторону стоявшей в шаге от майора незнакомки.

– Нет, – пожал плечами Матвей.

– Может, журналистка? Пронюхав про убийство, пытается вытянуть из Воронцова информацию.

– Непохоже. Слишком раскована.

– Тогда представитель эксперт-группы?

– Этих я знаю в лицо.

– Служителем правопорядка привет! – Произнес Антон, протягивая руку Воронцову, в то время, когда взгляд был направлен в сторону шатенки.

– А вот и Гладышев с Черкашиным!

Отвечая рукопожатием, майор показал глазами на стоявшую в стороне «Волгу».

– Начальство прибыло десять минут назад, что не есть хорошо. Убойный отдел на место преступления обязан прибыть первым.

– Ты, Михаил Юрьевич, прежде чем грузить, представил бы сначала даме, – парировал укол Воронцова Гладышев.

– Ах, да! – Засуетился майор.

– Знакомьтесь, наш новый сотрудник – Екатерина Васнецова. А это работники МУРа – капитан Гладышев и капитан Черкашин.

– Можно просто Антон и Матвей, – поспешил уточнить Гладышев.

Дождавшись окончания обмена рукопожатиями, Воронцов решил напомнить о долге службы.

– С чего начнем?

– С нашего несвоевременного прибытия, – ответил за себя и за Матвея Антон. После чего, переведя взгляд в сторону новой знакомой, добавил. —Вас, значит, к майору в подчинение?»

– В помощь, – без тени смущения произнесла Васнецова.

– В помощь? – недоумение на лице Гладышева отразило глубину вопроса.

– У районного отдела проблемы с мужским составом?

– Почему сразу проблемы? С мужским составом в отделе все в порядке.

Голос новой знакомой показался не по-женски жестким.

– Екатерина сама уговорила начальство перевести в наш отдел, – вынужден был вмешаться в разговор Воронцов.

– Пять рапортов подала. Руководство не решалось, неделю назад разродилось.

– Понятно, – подводя черту, улыбнулся Гладышев.

– Романтика, детективы, кино. Так сказать, «Улица разбитых фонарей».

– Вас что-то не устраивает?

Глянув Гладышеву в глаза, Екатерина сжала губы так, что те стали похожи на еле видимую нить.

– Бог с вами, Екатерина…

– Алексеевна.

– Мужское любопытство, не более того. Убийства, трупы, преступники. И вдруг вы – вся такая воздушная. В милицию случайно не из модельного агентства прибыли?

– Из него, конечно, откуда еще. Демонстрировала форму женщины-милиционера, как вдруг поступил звонок от генерала: «Так, мол, и так, Екатерина Алексеевна. Человека завалили, не поможете преступников изловить? А то сыщики из МУРа особо не торопятся».

– Так, все! Хватит! – Разрубив словом воздух, воскликнул майор. – Давайте по делу, а то меня в управлении ждут.

– По делу, так по делу! – Хлопнув по колену папкой, Гладышев глянул в сторону копошившихся возле трупа экспертов.

– Опросить кого-нибудь успели?

– Продавщицу из магазина, дворника, женщину, что обнаружила труп, – обменявшись с Воронцовым взглядом, ответила Екатерина.

– И что женщина?

– Говорит, шла мимо, увидела лежащего на земле человека. Испугалась, подняла крик.

– Понятно.

Глянув в сторону Матвея, Гладышев жестом дал понять, что хотел бы остаться с Екатериной наедине. Что оказалось, кстати, потому, как Черкашину не терпелось приступить к опросу свидетелей.

– Для продуктивности дела предлагаю разделиться, – произнеся это, Матвей сделал шаг в сторону Воронцова.

– Мы с майором навестим экспертов. Вы, Екатерина, с Гладышевым займетесь картиной убийства: кто, где, когда? Желательно в подробностях.

Собраться договорились через полчаса. Но так получилось, что майора вызвали в управление, и Черкашину пришлось беседовать с экспертами одному.

По возвращении Матвей нашел Гладышева и Васнецову, мирно беседующих на скамейке в двух десятках метров от места убийства. Машина скорой помощи увезла труп. Руководство районного отдела милиции сняло оцепление. И только обрывки красно-белой ленты напоминали о произошедшем как не вписывающемся в привычный образ жизни событии.

– Я вижу, понимание найдено?

Заняв место по правую от Екатерины руку, Матвей вопросительно глянул в сторону Гладышева.

Ответ прозвучал со стороны Васнецовой:

– По поводу выработки версии – да.

– Даже так. И сколько их?

– Две. Первая – Мытника убили с целью завладеть ключами от квартиры.

– Которые, как ни странно, оказались в правом кармане пиджака, – поспешил добавить Матвей.

– Да. Но это не дает права вычеркивать версию из списка.

– Основание?

– С ключей могли снять отпечатки.

– Если так, на ключах должны были остаться следы пластилина.

– Будем надеяться.

– Будем, – вынужден был согласиться Черкашин. – Пока же необходимо составить хронологию преступления и желательно по минутам. Натан Захарович выгуливал собачку в одно и то же время?

– В летнее – в девять, в зимнее – в восемь. Маршрут: сквер – магазин. По утверждению дворника, прогулка занимала около часа.

– И все это время Мытника сопровождала собачка?

– Да. Мопс палевого окраса. На ошейнике медальон с гравировкой клички собаки и адреса хозяина.

– Об этом тоже рассказал дворник?

– Соседка убитого – госпожа Павловская: шестьдесят три года, вдова, проживает этажом выше.

Удивившись, насколько много успела проделать старший лейтенант, Черкашин решил не показывать вида, как легко работается, когда не надо никого подгонять:

– Соседка – это хорошо, в тоже время хотелось бы вернуться к потерпевшему. Вы сказали, миновав сквер, Мытник направился в магазин?

– Да, – ковырнув ногой камень, Васнецова глянула в сторону Гладышева, – с годами прогулка переросла в ритуал: на протяжении многих лет один и тот же маршрут. Мытник дошел до магазина, купил продукты, перешел дорогу, огляделся, отстегнул поводок.

– Откуда такая точность?

– Продавец видела, как Мытник, вступив на переход, посмотрел налево, затем направо. Собака не хотела идти домой, старику пришлось тащить ту волоком.

– Собака – понятно. Что касается Натана Захаровича: продавщица не заметила никаких отклонений?

– Например?

Непонимание на лице Васнецовой отразилось настолько отчетливо, что Черкашину ничего не оставалось, как дать пояснение относительно заданного вопроса.

– Чрезмерное волнение, суета, учащенное дыхание?

– Нет. Вел себя как обычно.

– Круг общения проверить все равно придется. Хотя можно предугадать заранее: проверка ничего не даст.

– Почему?

– Потому что круга как такового не существовало. Знакомые коллекционера – люди, ведущие замкнутый образ жизни. Общение с милицией – все равно, что явка с повинной.

– И как быть?

– Никак. Пока не закончим, делать выводы преждевременно.

– Намек, чтобы я продолжила рассказ?

Слова Екатерины заставили Матвея улыбнуться.

– После того, как Мытник вышел из магазина, кто-нибудь еще его видел?

– Нет. Моросил дождь. Люди в непогоду предпочитают сидеть дома.

– Что, верно, то верно.

Не проронивший до этого ни единого слова, Гладышев будто ждал момента, когда будет позволено напомнить о себе.

– Москва – город большой. Тринадцать миллионов жителей, из которых два миллиона приезжих. Когда же дело доходит до убийства, все вдруг куда-то исчезают.

– Стечение обстоятельств, – позволил себе не согласиться Матвей. – Что означает: надеяться придется на самих себя. В лучшем случае – на случайного свидетеля. Слепого, глухого – неважно какого. Главное, чтобы было за что зацепиться.

– Вы забыли про стрелу, – сорвавшийся с уст Васнецовой полувопрос-полузамечание заставил Гладышева с Черкашиным переглянуться.

– Ошибаетесь, Екатерина Алексеевна, – ответил за себя и за Антона Матвей.

– Не забыли мы ни про стрелу, ни про, то, что Мытник был убит выстрелом из арбалета. Что касается напоминания… По глазам вижу: есть что-то, что должно если не поразить, то хотя бы удивить.

Васнецова, похолодев взглядом, изменилась в лице:

– Ничего конкретного, что могло бы дать пищу для размышления. Но есть что предположить.

– Например? – Принимая ответ в качестве аванса на будущее, проговорил Матвей.

– Мытник находился на половине пути, когда стрела ударила ему в спину. Так считают эксперты. Это дает нам право утверждать: выстрел был произведен…

– Из машины, – поспешил добавить Гладышев.

– Ответ неверный. Стреляя из машины, киллер рисковал. Стрела могла угодить Мытнику в бок. Стреляли в непосредственной близости – метров с двадцати. Убийца, покинув автомобиль, решил не догонять коллекционера. Встав в стойку, выстрелил потерпевшему в спину. Посему возникает вопрос: что, если Мытник узнал убийцу?

– Тогда придется выяснить, кого Мытник опасался больше всего.

– Каким образом можно узнать то, что было ведомо только потерпевшему и тому, кто совершил убийство? – Переведя взгляд с Черкашина на Гладышева, задала вопрос Екатерина.

– Враги убитого – единственное, за что можно зацепиться. Мытник, избегая встречи с человеком, грозившим смертью, не предпринял ничего в плане решения проблемы без привлечения закона. Договориться, откупиться.

– Откупиться?

Пробежавшая по губам Гладышева улыбка означала: относительно решения проблемы мирным путем у него иное мнение.

– Стоимость жизни, если и была озвучена, то точно составляла не сотню тысяч и не две. Минимум полмиллиона, и не рублей, а баксов.

По тому, как изменилось выражение лица Черкашина, доводы Антона угодили в цель.

– Может, ты и прав. Цена вопроса могла оказаться настолько высокой, что Мытник предпочел прятаться.

– И как это может отразиться на следствии?

Взгляд Васнецовой переместился с Черкашина на Гладышева.

– Появятся люди, цель которых была отомстить – появится шанс нащупать цепочку, соединяющую судьбу потерпевшего с судьбой киллера или того, кто за ним стоит.

– А мне кажется, все гораздо проще.

Подняв ветку, Екатерина начертила на асфальте круг, в центре которого нарисовала букву «М».

– «М» – Мытник.

Следом за буквой «М» появилась буква «К».

– «К» – киллер. Киллер убивает коллекционера, чтобы завладеть ключами. Ключи нужны, чтобы вынести из квартиры нечто ценное. Настолько ценное, что арбалетчик не побоялся пойти на преступление днем.

– Если бы все было настолько просто, Мытника не было бы необходимости убивать, – глянув на рисунок, произнес Черкашин.

– Завладеть ключами, ударив тяжелым предметом по голове – не такая уж большая проблема.

Наморщив лоб, Екатерина зачеркнула буквы и отбросила ветку в сторону.

Гладышев, подняв ее, нарисовал на песке стрелу.

– Начинать искать надо с арбалетчика. Попасть в цель с двадцати метров – задача такая же трудная, как, к примеру, попасть в лампочку из рогатки. Несложно, но в тоже время без навыка никак.

– И где мы будем его искать? – задавая вопрос, Екатерина будто спрашивала: «что скажете, господа сыщики?»

– Начинать надо с торгующих оружием магазинов, – произнес Матвей.

Зазвонивший в кармане телефон заставил Черкашина вынуть трубку и глянуть на дисплей. Звонил полковник.

Поднявшись, капитан не стал отходить в сторону.

– Здравия желаю, товарищ полковник!

– Мы? На месте преступления! Беседуем со следователем районного отдела милиции старшим лейтенантом Васнецовой… Почему с ней? Потому что она первой прибыла на место убийства… Милиционер, который контролировал порядок? Был… Почему нас не заметил? Не знаю. Мы как приехали, никуда не отлучались… Женщина нашла записную книжку Мытника? Ни хрена себе! Извините, я хотел сказать: ничего себе! Есть прибыть в управление.

Сунув мобильник в карман, Матвей какое-то время стоял как завороженный. И только когда Антон, дернув за рукав, спросил, что там, тот непонимающе пожал плечами.

– Какая-то женщина нашла записную книжку Мытника. Передала милиционеру. Тот вместо того, чтобы отдать ее нам, доложил начальству. Начальство позвонило полковнику – полковник позвонил мне.

– Что в книжке?

– Откуда я знаю?

––

– Ну что, Пинкертоны, нарыли что-нибудь? – Произнес полковник, дождавшись, когда Гладышев с Черкашиным обратят взоры в сторону начальства.

– Пока ничего, – пытаясь выдержать полковничий взгляд, пробубнил Матвей.

– Другого ответа я и не ждал.

Поскрипев зубами, Мостовой взял в руки пистолет-зажигалку. Повертев, щелкнул курком. Не дожидаясь, когда появится огонек, вернул зажигалку на место.

– А я нарыл, не выходя из кабинета.

Сунув в ящик стола руку, полковник достал записную книжку. Раскрыв, поскрежетал зубами.

– Все понимаю: убили, обыскали, но зачем было выкидывать вещдок?

Продолжая держать книжку в руках, полковник словно приценивался – отдавать или не отдавать. Подумав, кинул книжку через стол. Да так, что та легла точно между Гладышевым и Черкашиным.

Приняв вещдок, Матвей раскрыл заглавную страницу.

По центру было выведено – «Мытник Натан Захарович». Дальше шел домашний адрес и телефон.

Пролистав, Черкашин передал вещдок Антону.

– Книжка как книжка. Мы, конечно, проверим, но как мне кажется, потому и выбросили, что не нашли того, что искали.

– Например?

– Например, коды замков или фамилию того, кто устанавливал сигнализацию.

– Коды в книжки не записывают. Глупо заносить то, что должно храниться в голове.

Переведя взгляд с Черкашина на Гладышева, полковник пробарабанил костяшками пальцев по столу.

– Надо чтобы книжку эксперты проверили. Бывает, что листков не хватает, а оттиск букв или цифр остался.

– Не шурши, – глядя, как Гладышев проверяет, нет ли в книжке вырванных листков, проскрипел креслом полковник.

– Три раза проверил. Ничего, что могло бы навести на мысли.

Судя по тому, насколько напряженным выглядело лицо Мостового, становилось ясно: полковник приступил к выстраиванию линии предстоящего разговора. Он всегда так делал, готовя «мозговую атаку». Цель – встретить процесс обсуждения во всеоружии.

– Итак… Вопрос первый, он же главный – с чего намерены начать?

– С осмотра квартиры, – глянув на Гладышева, произнес Матвей.

– Создадим рабочую группу, разработаем план действий.

Кресло под полковником зашевелилось, что не могло не навести на мысль: в действиях начальника появилось нечто, на что Матвею и Антону следовало обратить внимание.

– Как думаете, зачем понадобилось убивать Натана? – Произнеся это, Мостовой взяв в руки пистолет-зажигалку, чиркнул курком.

– С целью проникнуть в квартиру. В квартире могло храниться нечто ценное, – рискнул озвучить предположение Гладышев.

– Не уверен.

– Такое ощущение, будто убийство, было совершено в другом временном пространстве, – делая акцент на словах о другом пространстве, произнес Матвей.

– То есть?

– Убить задумали давно, возможно, десять лет назад. Исполнили только сегодня.

– Обоснуй.

– Обоснований нет. Есть познания психологии, которые дают право утверждать – в жизни коллекционера было нечто, что сковывало того по рукам и ногам.

– Например?

– Страх. Зная, что конец близок, человек не может заставить себя привыкнуть к тому, что жить осталось недолго. Такое случается, когда люди совершают что-то плохое и при этом знают: рано или поздно придется рассчитаться. Допустим, Мытник украл дорогую вещь… Пусть даже не украл, а перекупил. Наказание рано или поздно должно было последовать. Потерявший вещь человек, а возможно не он, а его дети, решили вернуть то, что принадлежало родителям.

– Но зачем убивать? Припугнуть, пообещать разобраться…Еврею хватило бы звонка.

– Получается, что не хватило.

Возникшая за столом пауза подсказывала: пришло время подумать. Что оказалось кстати. Подумать не мешало, потому как любая, даже самая противоречивая информация требовала анализа.

Из состояния размышления Черкашина вывел голос полковника:

– Что, если убийство Мытника – не просто убийство, а месть?

Взгляд Мостового не жалил, не придавливал. Мало того, даже не пытался укусить. Ужом, заползая в душу, взгляд исходил изнутри.

– Мытник ведь не всегда был стариком, верно? Мог таких дел натворить, что должен был не одну стрелу получить, как минимум, две.

– Так говорите, будто знали Мытника с детства.

Понимая, что вопросом своим он как бы загонял начальника в угол, Матвей жаждал спросить о том, что с начала разговора вертелось на языке.

– С детства, не с детства. Кое-что известно, – произнес Мостовой.

– Кое-что – это сколько?

– Столько, что не уместится и в двух томах.

Выйдя из-за стола, Мостовой подошел к окну. Опершись поясницей на подоконник, продолжил говорить тоном рассказчика, повествующим историю, приключившуюся много лет назад:

– Отец Натана таких черных дел был мастер, что ворам в законе и в вещих снах не могло присниться. Не исключено, что в свое время он кинул кого-то на большие деньги. У евреев возможно все. Отсюда вывод – не замыкайтесь на коллекционерской деятельности в особенности на том, что преступники ставили цель похитить что-либо ценное. Вживитесь в образ потерпевшего, перетряхните жизнь его. Начните со школьной скамьи. Поднимите родственников, друзей, знакомых. Не забудьте тех, кто на том свете. Глядишь, тайна и раскроется.

– А ключи? – Не забыл напомнить Гладышев.

– Ключи – ход. Стратегия, прошедшая сложнейшую умственную обработку. Настоящий преступник не станет оставлять улики на месте преступления. Кроме того, интуиция подсказывает…

Не договорив, полковник смолк, чем ввел Черкашина и Гладышева в состояние удивления.

– Вы сказали, интуиция? – Выждав паузу, произнес Матвей.

– До этого вы должны дойти сами.

Вернувшись за стол, Мостовой протянул было руку к пистолету-зажигалке, чтобы чиркнув, дать возможность вырваться на свет язычку пламени. Раздумав, положил руки на стол, чем удивил Черкашина с Гладышевым еще больше. Таким они видели полковника впервые: не растерянным, не оторванным от жизни, но в тоже время не пребывающим в самом себе. Ощущение давления извне, не дающее возможности быть таким, каким был начальник отдела всегда – целеустремленным, напористым – оказалось настолько ощутимым, что Матвей с Антоном застыли в изумлении. И тот и другой понятия не имели, что происходит. Полковник то в себя уходит, то наставляет на путь, по которому они проходили не раз и не два.

– С чего думаете начать? – Выйдя из пике размышлений, задал тот же вопрос, что в начале разговора, Мостовой.

– С создания рабочей группы, – произнес Матвей.

– Кого намерены привлечь?

– Константинова, Горбенко, Звягинцева.

– Васнецову, – добавил Гладышев.

– Это еще кто?

Оторванный от пистолета-зажигалки взгляд впился в глаза Черкашина.

– Следователь районного отдела милиции. Прибыв на место преступления, действовала грамотно, и, что особенно бросалось в глаза, ненавязчиво. Ни на кого не давила, не тыкала удостоверением. Люди рассказывали, что видели.

Кресло под полковником скрипнуло, что стало свидетельством принятых начальством объяснений.

– Привлекайте при условии: узнаю про шуры-муры, получите по выговору. Влюбленность и все такое – повод для болтовни. В нерабочее время запретить не могу, поэтому вынужден буду сделать все, чтобы свободного времени не оставалось.

Фраза по поводу нерабочего времени заставила друзей напрячься. За шесть с половиной лет полковник научил слышать то, что пряталось за словами общего понимания.

– Советую разбиться на подгруппы, – продолжил давить наставлениями Мостовой. – Васнецову направьте на изучение подноготной Мытника. До восемьдесят пятого года проверять не надо – этот период я знаю лучше, чем свой. Ты, Гладышев, возьмешь на себя арбалетчика. Матвею поручаю квартиру убитого. Простучите стены, вскройте полы. Не исключено, что наткнетесь на тайник. Картины просветите. Под Заполуйкиным Мытник мог спрятать Рембрандта. Работа предстоит нудная, но интересная. Натан слыл человеком неординарным. В искусстве толк знал похлеще знаменитых искусствоведов.

– Вас, товарищ полковник, послушаешь, так квартира Мытника напичкана тайниками, – произнес Матвей, намекая на то, что Мостовой изучил жизнь еврея лучше, чем свою.

Ответ последовал незамедлительно.

–Точно знать может только Бог. Смертным остается догадываться.

Взор полковника поник под туманом воспоминаний. С суетой в действиях исчез скрип кресла. Будто зная характер хозяина, то боялось пошевельнуться, дабы ненароком не нарушить ход мыслей.

Не зная, как вести себя, когда начальство впадает в состояние отрешенности, Матвей и Антон вынуждены были ждать. С минуту в кабинете царило молчание. И только когда пауза начала представлять собой затянувшийся антракт, Черкашин, обменявшись взглядами с Гладышевым, кашлянул и произнес:

– Товарищ полковник!

Дернувшись, Мостовой поднял глаза на застывших в ожидании подчиненных.

– Что?

– Можем идти?

– Идите. При появлении любых, даже самых незначительных обстоятельств, докладывать незамедлительно.

Звук закрываемой двери совпал со стоном кресла.

Подойдя к шкафу, Мостовой вынул спрятанную среди книг початую бутылку коньяка. Прихватив два стакана, вернулся туда, где ждала печаль воспоминаний.

Наполнив бокалы на треть, достал из выдвижного ящика пачку сигарет.

Глянув на предупреждающий о вреде курения вкладыш, усмехнулся:

– Предупреждают: «курение вредно для здоровья». А для души?

Вынув сигарету, положил поверх стакана. Другую сунув в рот, прикурил от пистолета-зажигалки.

– Ну что, Серега, встречай смертника, – произнес Мостовой, глядя на стоящий в центре стола стакан. – Приговорили гниду еврейскую. С чем тебя и поздравляю.

Тепло коньяка полыхнуло огнем по небу, оставляя жар во рту и горечь обиды в душе за то, что судьба лишила возможности отомстить за смерть друга. Попавшим в глаза дымом напомнила о себе сигарета.

Одна затяжка, другая… Закружилась в танце голова, обмякли руки, и только удерживающие сигарету пальцы оставались напряженными. В одно мгновение выстрел воспоминаний унес сознание туда, куда Мостовой уже не вернется никогда.

Сколько прошло времени? Пятнадцать лет! И что? Ничего. Та же война, та же неразбериха: где свои, где чужие – все перемешалось без права быть возвращенным. Слов много, толку никакого. Раньше за грамоты воевали, теперь – за деньги.

Коньяк должен был избавить от разочарований. Зная об этом, Мостовой опрокинув в рот остатки, сделал затяжку. Кабинет поплыл, качнулась из стороны в сторону люстра, подобно кино возникли похожая на коридор комната, стол, стулья, окно, печатные машинки, по углам сейфы. И они – два капитана: Федор Мостовой и Серега Четвертной по кличке Рубль.

«Как Гладышев и Черкашин, – подумал полковник. Сколько им? По двадцать восемь? Мы были моложе. Мне двадцать шесть. Сереге двадцать пять. Рублем прозвали за то, что, когда просили взаймы, Четвертной всегда отвечал: «У меня только рубль». В остальном – все, как пятнадцать лет назад. Тогда мы тоже разрабатывали план захвата Мытника».

Взяв в руки бутылку, Мостовой хотел было налить еще. Бутылка оказалась пуста.

– Все когда-нибудь заканчивается. Закончился коньяк, погаснет сигарета.

Переведя взгляд на окно, Федор Николаевич усмехнулся:

– Наступит новый день, все будет по-новому. Когда? Пока не знаю. Но что будет, это я обещаю. Не будь я начальником особого отдела МУРа Федором Мостовым…

Глава 2. Назад в прошлое

Шел девяносто первый год. Разгул бандитизма, воровства. Кругом братва, жизнь по понятиям. С трибуны в Кремле звучат слова: беспредел, общаг… Государство, проснувшись от восьмидесятилетней спячки, кинулось в загул, да такой, что голова кружилась не только у полуспящей Европы, но и у не знающей безмятежности Америки. Известных людей, как обычных уголовников, встречали в подъезде, пускали пулю в лоб, а то и просто кромсали ножами.

В специальном отделе МУРа, занимающемся раскрытием особо значимых в понимании общественной безопасности преступлений, нераскрытых дел было столько, что, если бы за каждое выдавали по чучелу глухаря, не хватило бы стен, куда можно было те развесить. Не потому, что опера в одночасье потеряли нюх, а потому, что убийств и ограблений совершалось на каждого по два, а то и по три в неделю.

Не стало исключением и 12 февраля. Число как число – в память врезалось, не выжжешь и огнем.

Месяц назад прошла информация о серии разбойных нападений на ювелиров и скупщиков антиквариата. Банда, переезжая из города в город, не утруждала себя ни сменой почерка, ни надеванием масок. Орудовали, в основном, ножами, за редким исключением в ход шли стволы. Хозяев квартир убивали с порога. Выносили только самое ценное, что давало основание предполагать о входе в состав банды специалиста по антиквариату. И это притом, что все квартиры были оснащены последними моделями сигнализаций.

Милиция терялась в догадках: то ли бандитам удалось найти человека, который мог отключить любую схему, то ли производился подкуп на пультах. Последнее в режиме нападения (одно в неделю в разных городах) казалось нереальным.

Двенадцать разбоев, семь трупов, из которых двое – дети. Украдено на десятки миллионов, не считая двух картин итальянских мастеров семнадцатого века, стоимость которых по самым скромным подсчетам составляла не меньше восьми миллионов. Не рублей, долларов.

На уши были поставлены как милиция, так и ФСБ. Со дня на день банда должна была просочиться в Москву. И тогда…

Что могло произойти в столице, где, куда не плюнь, коллекционеры и ювелиры, представить не мог никто. Предупреждены были все, кто имел к данному сословию хоть какое-то отношение. В подъездах наиболее авторитетных устраивались засады. Группы захвата сутками не покидали баз, ожидая, что первый разбой произойдет сегодня. По приказу министра внутренних дел задержаны были почти все легально живущие авторитеты. Начальники тюрем били в колокола о том, что подопечные грозятся провести день неповиновения. Что это такое, общественность знала не понаслышке.

Мостовому с Четвертным повезло больше, чем другим. В подконтрольном районе проживали один коллекционер и два ювелира.

Мытник слыл коллекционером в третьем поколении. О том, какими экспонатами располагал в свое время дед Мытника, ходили легенды. После расстрела старика большевиками о знаменитой фамилии заговорили только после войны. Не с такой напыщенностью как до революции, но, тем не менее, разговоры шли и, надо сказать, не без основания.

Отец Натана смог не только преумножить капиталы отца, но и создать свое собственное дело, касающееся произведений искусства. Со временем к бизнесу был приобщен и Натан. Нигде не работающий, имеющий удостоверение инвалида Мытник-младший с детства был приучен к труду исключительно во благо себя, потому говорить о труде общественном не имело смысла.

Квартира, в которой проживали Мытники, была приобретена отцом Натана на второй день после окончания войны. В Москву семья переехала из Ленинграда. По рассказам очевидцев, ремонт шел два года. Жильцы знали, что в квартире под номером 87 идут ремонтные работы, но никто никогда не видел, ни рабочих, ни инженеров, ни техников. Все делалось втайне как от соседей, так и от представителей ЖЭКа.

Сказать, что деятельность Мытника доставляла милиции много хлопот, означало сказать неправду. Образ жизни коллекционера скорее умилял, чем заставлял задуматься, в ладах ли еврей с законом.

Ходили слухи, что Натан скупает краденное. Подтверждением тому были личности подозрительного типа, которых время от времени можно было встретить в подъезде, где проживал Мытник. Но, так как дальше слухов дело не шло, серьезных обвинений никто еврею не предъявлял. Когда крали что-нибудь редкое: картины, иконы, ювелирные изделия, Мытника вызывали в отдел. Тот приходил. С ним беседовали, просили быть осторожным в выборе клиентов, а также сообщать о предложениях, купить или помочь продать что-нибудь этакое. Натан Захарович соглашался. Кивая головой, улыбался, говорил: «Непременно».

Но, стоило следователю поставить в пропуске подпись, как он тут, же забывал про данное им слово.

––

12 февраля выпало на вторник. В девять тридцать совещание у начальника отдела: доклады, жалобы на несоизмеримо большое количество дел, на рутину, нехватку бензина. После наступил черед разноса по поводу раскрываемости, профилактических мер, которых, по мнению руководства, было недостаточно, что и являлось причиной повышения преступности.

В конце совещания Мостовой получил задание – навестить Мытника. Цель – профилактическая беседа, а заодно и введение в курс дела по ограблениям и возможному появлению банды в Москве

Федору одному тащиться к еврею не хотелось, и он уговорил Рубля составить компанию, за что тот взял с Мостового слово после посещения Мытника наведаться в бильярдную. Проводить вечер с кием в руках стало чем-то вроде девиза прожитого дня, поэтому Федору ничего не оставалось, как, только, изобразив раздумье, произнести: «Годится». После чего вопросы относительно коллекционера отпали сами собой.

Идти решили в конце рабочего дня. Четвертной предложил предупредить еврея, чтобы тот сидел дома. Федор предпочел оставить все как есть, сославшись на то, что Мытник покидает «гнездо» только вечером и только для того, чтобы выгулять собачку.

Во двор, окруженный четырьмя похожими, как братья-близнецы, домами, вошли, когда часы показывали четверть шестого. На улице, несмотря на то что день клонится ко сну, было светло, но неуютно. Повисшие над городом тучи навевали тоску, как и нежелание, оставаться на свежем воздухе.

Войдя в подъезд, Сергей, проверил запасной выход и предложил подняться пешком, мотивируя словами: «Точно знаю, Натан лифт не уважает».

Шли, молча, прислушиваясь к каждому шороху. Когда поднялись, Четвертной, подойдя к двери и глянув на табличку с надписью «Мытник Натан Захарович», перевел взгляд на Мостового.

– Слышь, Федот, у тебя никакого предчувствия нет?

– Что еврея нет дома?

– Предчувствия опасности.

– А что, должно быть?

– Не знаю. У меня ощущение, будто идем к Натану, а попадем на сходняк.

Усмешка скользнула по губам Федора.

– Евреи криминал на дух не переносят.

– Не скажи, – убрав палец со звонка, Четвертной приложил ухо к двери. – Когда я раньше к Натану наведывался, первой голос собачонка подавала, после чего звонил еще раз, и только тогда появлялся Мытник. Сегодня шавка молчит. Тебе не кажется это странным?

– Не кажется.

Нажав на звонок во второй раз, Четвертной прислушался. Ни собака, ни хозяин не подавали признаков жизни.

– Может, прогуляться вышел?

– Не должен.

– Тогда надо сделать вид, что ушли, – перешел на шепот Четвертной. – Если в квартире «гости», Натан попросит поторопиться. Если нет…

Чиркнув ребром ладони по горлу, Сергей глянул на Федора так, будто знал, что происходило за бронированной дверью. Знал, но почему-то не хотел говорить.

– А вдруг Мытник того… – скрестил руки на груди Мостовой.

Мысль о смерти коллекционера засела в мозг настолько плотно, что Федор начал представлять валявшегося на полу еврея и скулящую рядом собачонку.

– И вечный бой. Покой нам только снится.

– Ты это к чему? – непонимающе глянул на друга Четвертной.

– К тому, что бильярдная накрылась.

– Чего это?

– Того, что, если с Натаном что случилось, а мы были и не достучались…

Полковник нас с говном сожрет.

– Мать твою…

Развернувшись, Четвертной что было силы, ткнул кулаком в звонок, при этом не собирался убирать руку, наоборот, решил жать до конца.

– Стой! – Приложив ухо к двери, поднял вверх указательный палец Федор. – Кажется, я слышал голос!

Из глубины квартиры послышался шорох, еще через какое-то время —шаркающие по полу шаги.

– Похоже, еврей спал! – Обрадовался Четвертной. – Мы же, такие-сякие, старика разбудили…

– Уж лучше разбудить, чем труповозку вызывать.

Слова Мостового совпали со звуком шагов в прихожей, следом за которыми послышалось сначала покашливание, затем – голос Мытника.

– Кто там?

– Натан Захарович, это мы, капитан Мостовой и капитан Четвертной. Пришли побеседовать, – произнес Федор, ища поддержки в глазах прильнувшего к двери Рубля.

В ответ не прозвучало ни слова, отчего создалось впечатление, будто Мытник не расслышал. Шагнувший вперед Четвертной ткнул ногой в дверь.

– Гражданин Мытник, откройте!

– Зачем?

– Затем, что нам необходимо ввести вас в курс дела.

– Какого дела?

– Важного.

– Назначьте время, я приду в отдел.

– Прийти можно и даже нужно, – выкрикнул Сергей. – Только как бы поздно не было.

– Поздно? Это что – угроза или форма воздействия?

– Какая к черту форма? Среди вашего брата-коллекционера уже восемь трупов.

По ту сторону двери послышалось что-то вроде рычанья, шагов и звука открываемых замков: один, другой, третий. Раздался звон цепочки, и из-за полуоткрытой двери выглянуло лицо Мытника.

– Здравствуйте, Натан Захарович! – Произнес Четвертной в то время, когда глаза еврея готовы были испепелить того дотла.

– Вы сказали, хотите ввести меня в курс дела? – Прошипел Мытник, не утруждая себя экономией яда в словах.

– Нам поручено проинформировать.

– По поводу чего?

– По поводу ограблений.

– Мне неизвестно ни о каких ограблениях.

– Потому и неизвестно, что информация закрытая.

– Послушайте, – потеснив плечом Четвертного, вышел на свет Мостовой. – Тема настолько актуальна, что сразу не объяснишь. Позвольте войти в квартиру. Разговор займет не более трех минут.

Цокнув языком, Мытник состроил такую мину, будто прострелило в ухе, тем не менее, возражать не стал. Прикрыл дверь, чтобы снять цепочку.

– Три минуты, ни секунды больше.

– А вы не очень-то гостеприимны, – оглядывая прихожую, проговорил Четвертной. – И это когда тема разговора касается вашей безопасности.

– Если можно, ближе к делу, – произнес Натан так, что ни у Мостового, ни у Четвертного не осталось даже намека на желание призывать еврея быть более обходительным. – Через час прибудет клиент, мне необходимо подготовиться.

– Мы понимаем.

Оценивая ситуацию, Федор попытался заставить Мытника перевести взгляд на него, что предоставляло Четвертному свободу в действиях. Необходимо было выяснить, что могло придать уверенность еврею в плане общения с представителями власти.

Потребовалась минута, чтобы Мостовой смог рассказать Натану все, что касалось ограблений коллекционеров. Ожидали, что тот проявит интерес, и если не пригласит пройти в комнату, то уж точно начнет задавать вопросы. Федор и Сергей были удивлены, когда Мытник вместо того, чтобы начать благодарить, произнес:

– Все?

– Все! – Проговорил Мостовой, теряясь в мыслях как вести себя дальше.

– В таком случае, не смею задерживать. У меня уйма работы.

– Уйма может стоить вам жизни, – попытался призвать еврея к разуму Четвертной.

Мытник не только не отреагировал, но и, взявшись за ручку двери, потянул ту на себя.

– Простите! Три минуты истекли…

Выйдя из квартиры, Мостовой и Четверной молча, подошли к лифту, молча, дождались, когда тот раскроет свое чрево, и так же молча, вошли внутрь. Стоило дверям закрыться, как тотчас последовало извержение эмоций.

– Нет, ты видел? Выставил и даже спасибо не сказал, – заметался в гневе Четвертной. – Мы к нему как к человеку, а он… «Простите, три минуты истекли…».

– Я видел другое, – стараясь держать себя в руках, проговорил Федор.

– Две пары ботинок и кожаные плащи?

– Еще запах дыма.

– Дыма?

– Да. Судя по тому, что Мытник не переносит запах табака, для гостей сделал исключение.

Лифт, дернувшись, замер, двери раскрылись. Прошло какое-то время, и те вновь начали сходиться. Четвертной подставил ногу. Двери, упершись, сделали движение назад.

– Какие будут предложения?

– Для начала сделаем вид, что уходим. Половина окон квартиры Мытника выходит во двор, наверняка кто-то из гостей, а может, и сам Натан наблюдает за входом в подъезд.

– Сделали. И что дальше?

– Дальше двигаемся в направлении выезда со двора. Это поможет Мытнику освободиться от груза подозрений. Если «гости» прибыли нелегально, еврей попросит уйти. Если визитеров нет, Натан отправится на вечернюю прогулку.

– Но он сказал, что ждет клиента.

– Соврал. Причина нужна была, чтобы избавиться от нас.

Выйдя на улицу, друзья, не оглядываясь, старались идти легко и непринужденно. Стоило повернуть за угол, оба замерли, прижавшись спинами к стене.

– Исчезли, испарились, куда теперь? – Произнес Четвертной, оглядываясь по сторонам.

– Теперь надо проникнуть в дом напротив.

– Зачем?

– Затем, что из окна первого подъезда видны окна квартиры Мытника, а также его подъезд.

– И как мы это сделаем?

– На такси. Попросим, чтобы водитель подвез нас к дверям.

– Ну да, – состроил ехидное лицо Четвертной. – Остановим тачку, сядем и скажем: «Ты нас, дядя, за угол отвези».

– Не важно, что говорить. Важна цель. Будем рассусоливать, «гости» уйдут через черный ход.

– В таком случае предлагаю позвонить полковнику.

– Позвоним и что скажем? Видели две пары ботинок и два плаща.

– А что? Ботинки не Мытника, плащи тоже не его.

Четвертной хотел было сплюнуть, но, увидев вышедшую из-за угла женщину, сглотнул и выматерился.

– Пока будем сидеть, птички упорхнут. На такси или на машине, не важно, главное, что нам их будет не достать.

– Чтобы не упорхнули, необходимо найти машину. Попробуем договориться с таксистом.

С таксистом не просто повезло – подфартило на все сто. Парень на белых «Жигулях» подвез к самым дверям, при этом не задал ни единого вопроса и не взял денег. На просьбу приехать по первому зову дал номер диспетчера, позвонив которому, следовало назвать адрес. Федор и Сергей, не ожидая столь доброго к ним отношения, попытались выразить благодарность, на что парень ответил так, будто фразу эту произносил по нескольку раз в день: «Чего там! Вы на службе, я на работе. Сегодня я вам помог, завтра – вы мне».

– С чего он взял, что мы на службе? – Спросил Четвертной, когда «Жигули», помигав поворотником, исчезли под аркой выезда со двора.

– Не знаю. Может, на мордах написано, что мы из милиции.

– На твоей, может, и написано, на моей – нет, – хохотнул Четвертной.

Поднявшись на шестой этаж, заняли место по краям окна, дабы наблюдение не могли засечь из дома напротив. Видеть, что происходило в квартире Мытника, не представлялось возможным по причине большого расстояния между домами. Что касается подъезда, то тот был как на ладони. По поводу черного хода Федор с Сергеем, поразмыслив, пришли к мнению: «гости» не станут совершать необдуманных поступков, потому как не было необходимости.

Ветер, сдувая с крыш остатки снега, создавал впечатление метели, отчего возникали моменты, когда видимость приближалась к нулю. Стоило чертяке переместиться в сторону, как снежный хоровод оседал, и пространство между домами становилось видимым невооруженным глазом.

– Как думаешь, кто они? – После непродолжительного молчания нарушил тишину Четвертной.

– Хрен их знает, – не найдя, что ответить, произнес Федор. – Что не покупатели – это точно.

– Откуда знаешь?

– Ботинки в коридоре. Люди с деньгами такие не носят. Состоятельные предпочитают обувь элегантную, дорогую, следят за ней, как женщины за ногтями. Плащи тоже… Писк моды не для знатоков живописи. Те предпочитают пальто, и чтобы кашемировое.

– А если грабители?

– Маловероятно. Мытник – жучара опытный: покупать вещи, на которых кровь, не станет по причине боязни оказаться на скамье подсудимых. К тому же уважающие себя коллекционеры напрямую с продавцами не общаются, для этого есть посредники, которые несут ответственность, как за качество, так и за чистоту сделки.

– Как насчет того, что Мытник суетился?

Ответа не последовало, потому как, отпрянув, Мостовой показал глазами на окно.

– Выходят.

Глянув сквозь забрызганное снежной пылью стекло, Четвертной, чтобы получить возможность наблюдать за вышедшими из подъезда парнями в кожаных плащах, вынужден был присесть. То, что те направятся в сторону арки, соединяющей двор с улицей, было ясно изначально. Проблема состояла в том, что «гостей» мог забрать третий, приехавший на автомобиле, а так как этого не последовало, в силу вступал вариант отслеживания передвижения «гостей» за счет своих двоих.

– Звони диспетчеру. Пусть таксист подберет нас возле метро, – произнес Федор.

– Почему у метро?

– Потому что такие, как эти, на автобусах не ездят, такси возьмут или попытаются раствориться в толпе. Где в Москве наибольшее скопление людей? В метро.

– В таком случае, зачем нам такси?

– Затем, что могут разделиться. Ты кого предпочтешь сопровождать – того, что повыше или…?

– Без разницы.

Глядя на то, как парни в плащах пересекают двор, Мостовой думал, как надлежит поступить. Работать поодиночке чревато тем, что от одного легче уйти. Следить вдвоем еще хуже: выделить из толпы двоих легче, чем одного.

– Выходим с интервалом в две минуты, – произнес Федор. – Встретимся у входа в метро.

– А если понадобится провести координацию действий?

Вспомнив о мобильниках, которые по окончании рабочего дня сотрудники должны были сдавать на склад, Мостовой подумал: «Система хренова. Оружие, мобильник сдай. Лови преступников голыми руками».

– Координировать действия через дежурного нельзя – замучаешься писать объяснительные. Сообщать полковнику не имеет смысла – потребует выработку плана действий, еще обматерит за то, что не позвонили раньше. Нам это надо?

– Нет, – соглашаясь, ковырнул ботинком отвалившуюся от стены штукатурку Четвертной.

– Коли нет, выход один – звони диспетчеру такси. Какая-никакая, а все-таки связь.

Мостовой оказался прав. Парни в кожаных пальто разделились на подходе к метро. Длинный нырнул в подземку. Тот, что ниже ростом, потоптавшись возле кассы, исчез в направлении выхода.

– Я за Длинным! – Выкрикнул Четвертной, метнувшись к служебному проходу.

Федор не успел сообразить, как ежик коротко стриженых волос исчез в лаве, ползущей в направлении эскалатора толпы. Определив направление движения удаляющего человека в плаще, Мостовой попытался отыскать глазами белые «Жигули». Не найдя, шагнул в сторону павильона «Блины».

Дальше наблюдение должно было идти по сценарию отработанных десятки раз действий. Объект будет делать вид, что прогуливается, петлять, устраивать проверки, нет ли хвоста. Не обнаружив, поймает такси или воспользуется общественным транспортом, в зависимости от лимита времени и дальности места расположения пункта назначения. Почувствует слежку, попытается оторваться, и тогда без машины каюк.

Вычислить наблюдение объекту не удалось. Тем не менее, острота не была снята. Предстояло решить проблему транспорта, и это когда объект не определился, на чем будет добираться – на такси или на автобусе.

Дождавшись автобуса, парень проделал с десяток шагов в сторону остановки. Дальше, как в кино, на мгновение, опередив закрывание дверей, играючи ступил на подножку.

Выйдя из-за высокой чугунной ограды, Мостовой поискал глазами место парковки такси. Ни одной машины. «Пятница, – подумал Федор. – Хрен кого остановишь. А если и остановишь, за просто так никто не повезет».

Сигнал, призывающий оглянуться на свет фар, заставил развернуться лицом в противоположную сторону. «Жигули» белого цвета, взвизгнув тормозами, квакнули звуком клаксона. Водительская дверца распахнулась, и за вихрями взбалмошных волос появилось знакомое лицо.

– Карета подана, – улыбаясь так, будто встретил близкого друга, пропел паренек.

Не веря глазам своим, Мостовой сделал шаг в направлении «Жигулей». Парень распахнул дверцу.

– Садись, следопыт! Автобус уедет – хмыря в плаще будешь пасти до скончания века.

Поражаясь осведомленности парня, Федор на всякий случай глянул на прикрепленную к крышке бардачка табличку: «Геннадий Котенков». Дальше шел номер автомобиля и телефон диспетчера.

– Откуда знаешь про хмыря?

– Оттуда. Диспетчер позвонила, сказала, что знакомые мне клиенты ждут у станции метро. Подлетаю к подземке, гляжу, вы уже на след встали. Сначала было не понятно, на чей, потом врубился – хмырей в кожаных пальто.

– Догадался?

– Просчитал. Редко встретишь одинаково одетых людей.

От того, насколько лихо «Жигули» обгоняли автомобиль за автомобилем, создавалось ощущение, что четырехколесному другу даже не требовались дополнительные нажатия на газ, жигуленок сам знал, как вести себя, какую держать скорость.

При появлении очертаний автобуса Геннадий, сбросив скорость, нажал на педаль тормоза.

– Видно, кто вошел, кто вышел?

– Не очень, – вглядываясь в то, как ведут себя на остановке люди, произнес Федор. – Метров бы на десять ближе.

– Ближе, так ближе.

Включив скорость, Генка отдал команду «Жигулям» продвинуться вперед.

Автобус, остановившись, высадил одних пассажиров, принял других, после чего покатил дальше. Человек в плаще оставался внутри.

Дождавшись, когда жигуленок тронется, Федор решил продолжить «допрос».

– Как догадался, что мы из милиции?

– Знаю, – произнес в ответ Генка.

– Знаешь? – Не ожидая, что таксист в курсе, кто они, Мостовой на пару секунд выпал в осадок.

– Не грузись, – не отрывая взгляда от дороги, прочитал мысли Федора Генка. – Братан рассказывал двоюродный. Вы с ним в одной команде играете в волейбол. Высокий такой, нос горбинкой. Он еще повторять любит: «Чин чинарем».

– Котя, что ли?

– Сам ты Котя! Котенков Виктор Леонидович. Старший лейтенант ОБЭП.

Вглядываясь в лицо сидевшего за рулем парня, Федор попытался вспомнить, где и когда видел таксиста. После недолгих мучений память, сжалившись, сдалась, и Федор, облегченно вздохнув, произнес:

– Это ты во время игры с «Локомотивом» в дудку гудел?

– Я, – гордо произнес Генка. – Продули вы тогда всухую.

– Что поделаешь, – вздохнул Мостовой. – Сегодня они нас, завтра мы их.

Автобус, совершив обгон припаркованного к бордюру фургона с надписью «Цветы», начал сбавлять скорость.

Генка, понимая, что появление в поле зрения одного и того же автомобиля дважды может сказаться на исходе слежки, поспешил спрятать жигуленка за фургон, что было оценено Мостовым как элемент правильно выбранного решения.

Движение автобуса совпало с тарахтением рации.

– Шестьдесят пятый! Шестьдесят пятый! Ответь!

– Говори, – нажав на клавишу, произнес Генка.

– Тут звонит какой-то Четвертак, просит передать, что клиент пересел в автобус до Потапово. Как понял меня, Шестьдесят пятый?

– Понял нормально. Передай, сообщение приняли. Клиент номер два движется в том же направлении. В Потапово прибудем через тридцать минут.

– Поняла, передам.

Лицо Мостового озарилось удивлением.

– Считаешь, парни в плащах разделились, чтобы запарить нам мозги?

– Не знаю, кто кому хотел запарить, но что двигаются они в одном направлении – это факт.

– Факт-то факт. Вопрос, что подтолкнуло их к этому?

– Что не вы – это точно. Иначе и тот и другой «встали бы на лыжи» еще у метро. Ребята ушлые. От слежки уйти – что два пальца… – не договорив, Генка замешкался. – Одного понять не могу, слишком они уверенные какие-то, покрутили носом и айда – один в автобус, другой в метро.

– Ты прямо как наш полковник, – улыбнулся Федор. – Того хлебом не корми – дай порассуждать, «какие грамотные пошли преступники: грабят – хрен подкопаешься, алиби готовят, что комар носа не подточит».

––

Затушив сигарету, Мостовой вынул следующую. Не потому, что хотелось забыться в облаке сигаретного дыма. Руки помимо воли делали то, что хотели делать. Необходимо было занять себя, вот и хватались то за сигареты, то за зажигалку.

Потянувшись к бутылке, Мостовой вспомнил, что та пуста. Обхватив голову руками, взвыл, как воет волк в студеную зимнюю пору. Не от голода, не от одиночества, а потому, что не в состоянии изменить то, чего изменить невозможно.

«Послать кого за коньяком, что ли? – Мысль, вспыхнув, потухла, не дав разгореться огню желания до конца. – Кого пошлешь? Восьмой час».

Поднял голову. На глаза попали торчавшие в дверце сейфа ключи. Выйдя из-за стола, Мостовой подошел к призывающей запереться на замок дверце. Хотел было проделать то, что проделывал по несколько раз в день, но взгляд упал на бутылку из-под колы, в которой находился спирт. Обрадовался, как радуется ребенок, когда удается уговорить родителей купить новую игрушку.

Через пять минут бокал на треть был заполнен разбавленным водой спиртом; разбавлен не один к трем, как это делают «нормальные» люди, а так, как делают лишенные возможности мыслить адекватно – на тридцать граммов спирта десять граммов воды.

Выпив, Мостовой обхватил голову руками. «Эх, Серега! Серега! И зачем я тогда поддался на твои уговоры? Сидели бы сейчас в баре, вспоминали минувшие дни. А то и того лучше – по кружечки пивка, да партию в бильярд».

Ударивший в голову хмель отозвался разливающейся по телу истомой. Тоска схватила за горло так, что стало трудно дышать. «К чему бередить рану, когда все давно в прошлом? Сколько вспоминаю, ни разу не было так больно».

Запрокинув голову, Мостовой сделал пару движений вправо-влево. Обведя взглядом стол, придвинул папку с надписью «Мытник». Взяв карандаш, зачеркнул, не забыв поставить точку.

«Мытника нет. Радоваться надо, я же – будто прощаюсь. Бред какой-то. Где доказательства, что еврей виновен в смерти Четвертного? – Нет. И взять их негде».

––

Из шестерых бандитов взять удалось пятерых. Троим дали вышку, одному – пятнадцать. Водителя, что обслуживал банду после отсидки шести месяцев в тюрьме, отпустили из зала суда. Два года условно стали наказанием за то, что вовремя не разобрался и не сообщил о банде в милицию.

Следствие показало, что к ограблениям коллекционеров парень не имел никакого отношения. Наняли как таксиста, после чего последовали наезд, запугивание, обещание приговорить семью.

На скамье подсудимых оказались четыре уголовника, руки у которых по локоть в крови. Все, сколько насчитывалось эпизодов нападений на квартиры, были доказаны. Что касается убийства Четвертного, следствие как зашло в тупик, так и осталось топтаться до дня передачи дела в суд. Ни один из подозреваемых не взял на себя ответственность за смерть офицера милиции, и это притом, что все четверо были уверены: «вышки» не миновать.

«Получается, был кто-то, кто выстрелил Четвертному в спину. – Рассуждал Мостовой. – Кто? И зачем понадобилось убивать сотрудника МУРа, когда можно было, связав, оставить дожидаться своих?»

Подтверждением стали показания членов банды: «Убивать мусора и в мыслях не было. Статья расстрельная. Навтыкать – навтыкали. Не отпускать же, мент все-таки. Связали, затащили в сарай, там и оставили лежать за сваленными в кучу дровами».

При вопросе, кто всадил Четвертному стрелу в спину, бандиты, округлив глаза, теряли дар речи: «Какой арбалет, гражданин начальник? Захотели бы убрать – сунули в бок заточку, и дело с концом».

Арбалет волновал Мостового больше всего, особенно когда стало известно, что на стреле, пронзившей сердце Сергея, не было обнаружено отпечатков пальцев.

––

«Арбалет! Арбалет!» – Отозвалось в сознании.

Ушедшие в прошлое воспоминания напомнили: убийство Четвертного вошло в историю криминалистики как преступление, не отвечающее ни логике, ни правильности выбранных преступниками действий.

Сделав затяжку, Федор Николаевич сунул сигарету в пепельницу. Взяв в руки карандаш, нарисовал арбалет, не забыв поставить дату: «12 февраля 1990 года». Через минуту рядом появился еще один такой же рисунок, но уже под другим числом – «16 марта 2005 года».

«Пятнадцать лет, – подумал полковник. – Ощущение такое, будто вчера. Интересно, сможет экспертиза отыскать отпечатки на убившей Мытника стреле? Нет, придется поверить в высшие силы».

Глянув на бутылку со спиртом, Федор Николаевич представил себе Гладышева с Черкашиным, преследующих преступников, как пятнадцать лет назад преследовали парней в плащах он и Четвертной. Что подтолкнуло к этому, Мостовой не знал. Единственное, что чувствовал – беспокойство; настолько оно тронуло сердце, что рука сама потянулась к телефону.

«Чего это я в панику начал кидаться? – Остановил себя полковник. Плеснув из бутылочки в бокал «ядерной» жидкости, обхватил тот ладонью. – За тех, кто служил не ради славы, кто головы сложил на поле брани».

Вернув бокал на стол, закрыл глаза. Дыхание было равномерное, немного нервное, но устойчивое.

«Будь великодушен, – отозвалось в сознании хмельным туманом. – Хотя бы по отношению к самому себе. Не тешься настоящим, не клейми прошлое, ибо сущность времени в делах, в их благородстве и чести».

––

В Потапово въехали, когда начало темнеть.

– Самое противное время суток, – проговорил вслух Мостовой, видя, как Генка, щурясь, пытается не упустить из виду идущий впереди автобус.

– Да уж, хорошего мало, – согласился тот. – Свет фонарей мешает. Встречная ударит, пару секунд – и ты слепой.

Прибавив газу, Генка заставил жигуленка, вынырнув из-за грузовика, ринуться вперед.

– Ты куда? – Не понял маневра Федор.

– Обгоним. Пока автобус туда-сюда, выберем местечко, откуда ты сможешь проследить, в какую сторону клиент навострит лыжи. Если встреча назначена в городе, парень пойдет прямо. В поселке – налево по тропинке. До дач минут пятнадцать ходьбы.

– Москва и дачи?

Мостовой посмотрел на Генку так, словно желал определить, шутит тот или говорит правду.

– Ничего удивительного, – не отрывая глаза от дороги, проговорил тот. – Десять лет десять назад Потапово считалось Подмосковьем. Сейчас город шагнул так, что поселок скоро станет частью жилого района.

Заметив, насколько резко начал меняться характер построек, Мостовой, увидев проезжающие мимо такси, не смог сдержаться, чтобы не спросить Генку по поводу транспорта.

– Что если объект вздумает поймать тачку?

– Навряд ли. Бомбилы здесь редкость. Если попадется какой, не каждый согласится ехать в объезд.

«Жигули», свернув, прибавили в скорости. Миновав пригорок, приняли влево, затем – вдоль улицы Цветочной к остановке. Притормозив, Генка глянул в зеркало заднего вида.

– Автобусу тащится минут восемь. Зайди в магазин и жди.

– А ты?

– Припаркуюсь возле почты.

Мостовому ничего не оставалось, как, признав расчетливость Генки правильной, заглянуть парню в глаза.

– Даже не знаю, как благодарить.

– Чего уж там! – Улыбнулся тот. – Хмырей в плащах до конца доведите, а то брату расскажу. Разговоров будет – не переслушаете.

– Понял, – удивляясь находчивости Генки, рассмеялся Федор. – Сделаем в лучшем виде.

Покинув автобус, объект выбрал путь в Потапово. Федор, выйдя из магазина и выждав, когда человек отдалится на расстояние видимости, двинулся следом. Выручило то, что на тропинке Мостовой и парень в плаще оказались не единственными, между ними шли мужчина с женщиной, а также девушка в белом пальто с меховым воротником. Через пятнадцать минут все пятеро вошли в поселок. Женщина с мужчиной свернули направо. Девушка пошла прямо. Парень выбрал дорогу, ведущую в сторону леса. «Куда это он?» – заволновался Мостовой. Объект, пройдя проулок, свернул в следующий.

Темно было настолько, что определить движение человека, можно было только по тени, и то, когда тот попадал в свет болтающихся на ветру фонарей.

«Картина ни дать ни взять из фильмов ужасов», – поежился от проникающего под одежду холода Федор. Выждав, когда тень растворится в темноте, Мостовой, выйдя на свет, глянул на часы: пятнадцать минут восьмого. Раздавшийся за спиной голос заставил выхватить из наплечной кобуры пистолет.

– Четвертной! Мать твою…

– Тсс…

Приложив палец к губам, Рубль жестом дал понять, что Мостовому следует двигаться за ним. Не пройдя и десяти метров, друзья, свернув за угол, остановились.

– Они! – стараясь говорить шепотом, произнес Четвертной.

– Они – это кто?

– Те, что грабят коллекционеров.

– Вояжеры?

– Да.

– Откуда знаешь?

– Сами сказали. Хотели покаяться, но я не поверил.

– А если без шуток?

– Без шуток, логово у них здесь.

То, каким тоном произнес Четвертной, показывало, что психологически тот был на пределе. Полуторачасовое преследование, ожидание, теперь еще и факт определения местонахождения банды сделали свое дело. Необходимо было выговориться, ведь переизбыток информации мог вывести из себя. Видя это, Мостовой, перейдя на тон доверия, произнес:

– Давай сначала и по порядку.

Четвертной, вздохнув, смахнул со лба пот.

– Дом, в котором окапалась банда, крайний, если встать спиной к лесу – последний от дороги. Судя по тому, какой в ограде беспорядок, хозяева не были в Потапово с начала лета. Войдя в поселок, Длинный направился к дому. Я за ним. Благо с местом, где спрятаться, проблем не было никаких. Когда Длинный входил в ограду, я уже был возле забора со стороны соседнего дома. Он в дверь. Я к окну. В комнате было двое: один смотрел телевизор, другой, сидя за столом, рассматривал бумаги.

– Всего сколько?

– Пятеро. Пятого отправили в магазин за хавчиком.

– Пешком?

– На машине. Тот, что просматривал бумаги, позвав Длинного, вышел на крыльцо покурить. Один другого спрашивает: «Куда водилу отправил?», тот: «В магазин».

Я к стене прижался. Ни жив, ни мертв, душа в пятках, по спине пот ручьем. Длинный второму: «Барыга дал расклад с адресами, фамилиями и телефонами. Всего двенадцать человек».

– Барыга, я так понимаю, – Мытник?

– Кто же еще. Когда Длинный сказал, что барыга за наводку запросил табакерку и брошь, я сразу понял, о ком идет речь. Тот еще потом добавил: «Вещи находятся в коллекции у Смоленного, адрес барыга обещал раздобыть».

– Что второй?

– Расхохотался. «Барыга, – говорит, – в своем амплуа: медведь в берлоге, он шкуру делит».

– Имена, фамилии называли?

– Нет. Покурили, пошли в дом.

Мостовой огляделся.

– Чей дом, не знаешь?

– Откуда? Только и успел, что оглядеться. Обычный деревенский дом с сараем, с сеновалом. За огородом лес. Что дальше, не знаю. Темнота, хоть глаз выколи. Ни луны, ни звезд.

– Так…

Впав в размышления, Мостовой попытался сообразить, что следует предпринять в ситуации, к которой он и Четвертной не были готовы. «Продолжить наблюдение за домом? Бандиты будут спать, а мы с Четвертным – сидеть в кустах, стуча зубами. Не выход. Надо звонить полковнику. Тот пришлет группу захвата».

Мысль о группе захвата придала уверенности, но не настолько, чтобы, бросив все, Федор мог бежать искать телефон.

– Если надумал поставить в известность полковника, то я против, – прочитал мысли друга Четвертной.

– Почему?

– Потому что рискуем упустить. Пока найдем телефон, пока прибудет группа захвата, банда туту.

– Какое туту?! Ночь на дворе.

– То-то и оно, что ночь. Самое время для разбоя.

Четвертной был прав. Банда могла разбежаться, чтобы в назначенное время встретиться вновь. Случись такое, Мостового с Четвертным ожидало бы фиаско.

– Позвонить полковнику придется, – поразмыслив, произнес Мостовой. – Несвоевременное информирование руководства может стоить звездочек.

– Тогда предлагаю разделиться, – согласился Четвертной. – Я останусь сторожить банду. Ты побежишь звонить.

– Думаю, лучшее, что можно предпринять, – обрадовавшись, произнес Мостовой. – Только у меня условие.

– Какое?

– Пообещай, что будешь сидеть тише воды ниже травы, не высовываться, не предпринимать никаких действий, даже если банда решит покинуть дом.

– Обещаю, – быстрее, чем ожидал Федор, согласился Четвертной. – Не кидаться же мне с макаровым на автоматы.

– Автоматы?

– Да. Два ствола. Один на столе, другой возле печки.

– В таком случае, – вынув из кобуры пистолет, Мостовой протянул Сергею, – возьми. На всякий случай.

Пришли из темноты, ушли в темноту. Растворились в неизвестности, и, как выяснилось позже, один оказался в будущем, другой – в прошлом. Найти почту не составило труда. Где в деревне больше всего света, там управа, там и все остальное.

«Жигули» прятались за углом так, что обнаружить оказалось непросто. Обескураженность грозилась перерасти в разочарование, как вдруг вспыхнувший за спиной свет фар заставил Федора обернуться. «Слава Богу!» – мелькнуло в голове.

Жигуленок, проскочив площадь, замер у ног.

– Такси подано. Куда прикажете ехать? – Произнес высунувшийся из окна автомобиля Генка.

– В районное отделение милиции.

– Милиции?

Удивление в глазах Генки погасло, дабы дать вспыхнуть взгляду непонимания.

– И желательно побыстрее, – добавил Федор, давая понять, что дело не требует отлагательств.

Добраться до окраин городских кварталов на машине заняло восемь минут. Опять плутания по полутемным проулкам. И только благодаря продавщице в павильоне, по непонятным причинам, находившейся на рабочем месте, удалось узнать местонахождение районного отдела УВД. Дальше по схеме: звонок полковнику, доклад. В ответ – три слова матом, указания, в какой последовательности действовать, обещание разжаловать в участковые, если Мостовой с Четвертным предпримут попытку задержать преступников самостоятельно. И только потом требование передать трубку дежурному. Остальное происходило уже без участия Мостового.

В ружье был поднят весь дежурный состав. Десять минут потребовалось для того, чтобы прибыл начальник отдела, и пятнадцать для трех уазиков в сопровождении машины ГАИ. Задача блокировать дороги была поставлена перед районным отделом милиции, остальное должна была сделать группа захвата.

Полчаса ожиданий показались Мостовому вечностью. Нервы были напряжены до предела, руки, сами того не ведая, крутили пуговицу на куртке, пока та не оторвалась.

Добраться до дома, где засели бандиты, Мостовой мог за пятнадцать минут через лесок – и вот оно Потапово. Впоследствии пришлось бы схлопотать выговор, но победителей не судят, а если и судят, то не так, как побежденных.

Уговаривая не делать глупостей, Федор корил себя, как мог. «Слизняк. Чистоплюй хренов. Нормальный мужик должен товарища страховать. Я же сижу и жду. Чего? Когда другие сделают то, что должны сделать мы с Четвертным?». Единственное, что успокаивало, – действия начальника РОВД.

С интервалом в пять минут майор лично опрашивал по рации всех задействованных в операции, интересовался, все ли у них спокойно, не наблюдаются ли передвижения в заданном квартале. Стоило донестись отрицанию, Мостовому становилось легче дышать.

– Что за ним? – Ткнув пальцем в карту, на которой за названием «Потапово» красовалось слово «лес», спросил Федор сидевшего на переднем сиденье майора.

– Озеро.

– Дальше?

– Трасса.

– Куда ведет?

– В Москву, – произнес начальник РОВД.

– Сколько от озера до трассы?

– Пара километров.

Обернувшись, майор глянул на Федора так, будто тот поведал ему нечто такое, о существовании чего начальник отдела даже не подозревал.

– Не боись, капитан. К озеру не сунутся. Чтобы обойти, надо будет преодолеть путь в четыре километра.

– А если вплавь?

– С какой стати? За ними ведь никто не гонится. К тому же оружие…

– Оружие можно спрятать или утопить.

– У озера лодка в кустах, – произнес сидевший за рулем водитель. – Семеныч припрятал, чтобы домой не таскать.

– Какой такой Семеныч? – Насторожился майор.

– Бывший наш водила. В прошлом году на пенсию вышел. Покрутился в городе с неделю. Вернулся. В лодке весла и снасти.

Последующее распоряжение должно было перекрыть бандитам путь к отступлению, что не столько обрадовало Мостового, сколько вселило ощущение безысходности. Все шло по сценарию, но вдруг из-за одного просчета труд десятков людей в тартарары.

Группа захвата прибыла, когда Федор начал разрабатывать план, как быстрее пробраться к дому, где сорок минут сидел в засаде Четвертной. Выскочивший из автобуса полковник погрозил Мостовому кулаком, что в переводе на язык личного общения означало: «Закончится – я вам устрою!»

На объяснение задачи командиру группы захвата ушло две минуты, после чего двенадцать парней в масках и черных, как смоль, комбинезонах ушли в темноту.

– Разрешите, я следом? – Не выдержав нарастающего в душе волнения, обратился к полковнику Мостовой.

– Только после того, как СОБР проведет зачистку, – произнес в ответ тот и тут же, после короткого, как выстрел, взгляда в глаза Федора, добавил. – Пройдет сообщение, тогда и пойдешь.

Сообщение пришло раньше, чем ожидал Федор. Он готов был кинуться к дому, как вдруг… Остановило то, как отреагировал на сообщение полковник. Выслушав доклад, схватился за главную рацию.

– Всем! Всем! Всем! Банда ушла к трассе. На пути у них озеро. Автомобилям ГАИ перекрыть шоссе, досматривать весь транспорт без исключения. Проверять всех подозрительных.

Поняв, что произошло то, чего боялись больше всего, Федор рванулся к ограде. Двое собровцев преградили путь.

– Туда нельзя, – произнес боец с плечами шириной с двухстворчатый шкаф.

– Я капитан МУРа. Там мой друг.

Федор попытался предъявить удостоверение.

– Мы знаем, кто ты и кто твой друг. Но у нас приказ.

У Мостового внутри похолодело.

– Что с Четвертным?

– Убит.

– Убит?

По сердцу резануло с такой силой, что Мостовой с трудом смог сдержать дыхание.

– Нам жаль, капитан, – произнес боец. – Эти суки, прежде чем покинуть дом, затащили друга твоего в сарай…

– Пустите! – Федор попытался прорваться, но ему преградили путь.

– Извини.

Собровцы начали оттеснять Мостового к калитке. В этот момент из темноты шагнул полковник.

– Пропустите.

Четвертной стоял, прижавшись спиной к стене. Тело будто висело в воздухе, плечи опустились, упала на грудь голова.

Перелом в жизни Мостового наступил, когда надо было вздохнуть. Легкие будто сковало. Все вдруг куда-то провалилось, оставив в сознании облик уходящего в темноту Четвертного и фразу: «Не кидаться же мне с пистолетом на автоматы».

Никого ни о чем, не спрашивая, не объясняя, Федор, молча, вышел за ограду, молча, пересек улицу и так же молча, побрел в сторону приткнувшихся к забору «Жигулей». Генка ждал возле машины. Открыв дверцу, дождался, когда капитан займет место на переднем сиденье, после чего, обойдя автомобиль вокруг, сел за руль.

С минуту сидели, каждый думая о своем и только когда впереди замелькали огни разворачивающихся машин, Генка с наполненными слезами глазами спросил:

– Куда поедем, командир?

– Домой, – произнес Федор. – Если можно, до подъезда.

– Да хоть до квартиры. Адрес скажи.

– Адрес?

Взгляд Федора был не столько потерянным, сколько не осознающим происходящее.

– Таганка, Земляной вал, 64. От театра по кругу вправо.

– Знаю, – выворачивая баранку, проговорил Генка, давая понять, что с этой минуты заботу о Мостовом он берет на себя.

––

За пятнадцать лет в памяти должна стереться большая часть того, что, казалось, забыть невозможно: обстоятельства, жесты, слова, за редким исключением действия. Мостовой же помнил все. Как спорили, идти к Мытнику или повременить. Как уговорил Четвертного составить компанию, пообещав после визита к еврею пойти в бильярдную. Потом был подъезд, «Жигули», дворы в Потапово и уходящие в темноту люди в черном с автоматами наперевес.

Остаток ночи Мостовой вспоминал, как кошмарный сон. Один. За столом на кухне. В обнимку с бутылкой водки. Вливая горькую, ждал, когда та свалит с ног. Водка, как назло, не брала, будто вовсе была и не водка. Голова гудела, сердце горело огнем, а он пил и пил, проклиная работу, еврея, бандитов и все остальное, что было связано с гибелью Четвертного и, как водится в таких случаях, себя самого.

В чем состояла вина его, Мостовой даже не пытался понять. «Виноват, и все. Потому что уговорил Четвертного пойти к еврею. Пошел бы один – был бы жив Четвертной. Теперь же? Теперь Четвертного нет, а я есть. Как жить с этим?»

При той организованности сознания, что воспитал в себе Мостовой, удивляло не то, что память хранила все, что касалось смерти Четвертного; поражало, что время решило повернуть все вспять.

Вспоминая 12 февраля 1990 года, полковник ощущал связь дня сегодняшнего с событиями ночи, итогом которой был вопрос: «Все ли Мостовой сделал, чтобы поймать убийцу?» Ответ звучал: «Нет».

С чем это было связано, Мостовой не знал. Но чувствовал, что когда-нибудь гибель Четвертного даст о себе знать, как продолжение истории, связанной с арбалетом, Мытником и всем тем, что привело к трагедии, которую он, полковник МУРа, не вправе забыть никогда.

И Мостовой ждал. Он умел ждать. Ждать, когда жизнь раскроет тайну проклятого им дня. «При всей той паскудности, что жизнь проявляет к правде, зло должно быть наказано. Не накажет судьба – накажу я».

Глянув на лежащую поверх бокала сигарету, полковник поймал себя на мысли, что думы его обращены к прогуливающемуся по скверу Мытнику. «Стучит ножонками собачка, не тявкая, не забегая вперед, теснится к ногам хозяина, будто боится чего-то. Окрик. Натан, остановившись, разворачивается. В это время в спину ему врезается стрела. «Кто? Зачем? За что?» Вопросов столько же, сколько Мостовой задавал себе в день смерти Четвертного.

«Что это? Совпадение? А если нет? Человек, убивший Сергея, нажал на курок еще раз. Через пятнадцать лет? Нет! Невозможно! А если да? Тогда придется объединять два дела в одно, в котором главным фигурантом будет Мытник. Он подозреваемый. Он же потерпевший. Инструмент убийства – арбалет».

Вытянув ноги, Мостовой, заложив руки за голову, сцепил пальцы в замок. Удавалось отвлечься, даже возникло желание, подойдя к окну, раздернуть шторы. Стоило задержать взгляд на часах, как сознание вновь начало погружаться в воспоминания.

––

Банду взяли спустя две недели после похорон Четвертного, опять же благодаря Сергею. Упоминание фамилии Смоленного дало возможность ухватить нить, которая и привела к нейтрализации банды.

К тому времени Мостовой успел отойти морально. Настолько, что начальству приходилось сдерживать капитана, чтобы тот не наделал глупостей.

С самого начала у Федора не возникало сомнений в том, что, убив офицера милиции, банда или заляжет на дно, или решит разбежаться. Уголовники со стажем не могли не понимать, что поймать их стало делом чести всего МУРа, а значит, рано или поздно их возьмут. Шанс избежать кары был один: вырвавшись за пределы Москвы, засесть в глуши и сидеть, не высовываясь. К удивлению, всех, кто был задействован в операции, банда не только не разбежалась, но и решила пойти на ограбление Смоленного. Что подтолкнуло совершить столь необдуманный поступок, не знал никто. Так или иначе, задержали, когда грабители готовы были ворваться в квартиру. Как рассказывали очевидцы, те почему-то не удивились, когда прозвучала команда «стоять, не двигаться».

Федор торжествовал: Четвертной будет отомщен. Учитывая то, с каким цинизмом было совершенно убийство сотрудника милиции, суд должен был вынести смертный приговор.

Дело оставалось за малым – «расколоть» участников банды, чтобы показания в суде могли дать полную картину: кто убивал, как все происходило, что подтолкнуло совершить злодеяние, заведомо зная, что заплатить придется жизнью.

Будучи уверенным, что ждать, осталось пару дней, после чего он узнает, кто нажал на спусковой крючок арбалета, Федор мечтал об одном – заглянуть в глаза убийце.

Началом разочарования стало отсутствие на стреле отпечатков пальцев. Дальше – еще хуже. Члены банды уверяли: «Мента не убивали. Про арбалет слышим впервые. Мусора обнаружили, когда тот пытался пробраться к сараю, связали, заткнули тряпкой рот, спрятали за поленницу».

На вопрос, как удалось захватить Четвертного, главарь ответил: «Выскочил. Пистолет наставил. В героя решил поиграть. Луженый до ветра ходил. Возвращаясь мента увидел, размахивающего пушкой, долбанул по темечку лопатой. Стволы забрали, ксиву спрятали там же, за поленницей».

Позже были найдены и документы, и пистолеты, что не только подтвердило правдивость показаний главаря банды, но и загнало следствие в тупик. «Зачем Четвертной полез на рожон? Что заставило выйти из укрытия? Почему бандиты не говорят, кто убил? А главное, куда делся пятый? И где тот, при ком был арбалет?» Ни на один из вопросов у следователей не нашлось ответа. Чувствовалось, что бандиты чего-то недоговаривают. Но что и почему? Больше всего подходила версия, что боятся.

– Дилемма, – помнится, произнес тогда Мостовой. – Человек обречен, высшей меры не избежать. Зачем молчать, когда есть возможность облегчить душу? Нет же, уверяют, что не было пятого.

– И заметь, – выслушав Федора, подвел черту начальник отдела. – Позиция не одного, а всех четверых. За тридцать лет службы в органах я с такой солидарностью сталкиваюсь впервые.

Что насчет отхода из Потапово? Оказалось, никуда банда не отходила. Обнаружив в кармане Четвертного удостоверение сотрудника особого отдела МУРа, бандиты поняли: еще немного, дом, в котором собирались просидеть сутки, будет обложен со всех сторон. Выход один – бежать. Но куда? Дорога в поселок блокирована. Вплавь через озеро? А одежда, оружие? Опять же, вода холодная, февраль, даже не май. Приняли решение идти в обход.

«Мы не знали, что озеро вытянутое, – рассказывал Длинный. – Чтобы обойти, потребовалось бы часа три. Поняли, когда добрались до берега. Испугались. Кому охота за здорово живешь идти под статью, к тому же расстрельную. Лодку увидели, обрадовались, думали, что спасены. Хрен там. Раскинув мозгами, поняли: выход к трассе перекрыт, из деревни не вырваться. Натоптав возле берега, залезли в лодку. Проплыв сто метров, причалили. Лодку утопили. Сами огородами к ближайшему дому. К счастью, тот оказался заброшенным, не пришлось никого ни связывать, ни убивать. В дом входить не стали. Схорониться решили в погребе. Привязали крышку веревкой к поленнице, дернули, дрова завалили крышку. Захоти мусора проверять близлежащие строения, вряд ли кому в голову могло прийти, что под сваленными в кучу дровами спрятан вход в погреб».

Расчет оказался верным. Зачистка домов не дала результата. К тому же проверять не было надобности, все были уверены, что банда переправилась на противоположный берег.

«Поначалу надежды не было никакой, – рассказывал другой член банды. – Но спустя какое-то время поняли: сработало. Выбирались по одному, с интервалом в час, так больше было шансов добраться до города незамеченными».

Мостовой был в шоке. Взять всех и не получить ничего. Последней каплей стал допрос Мытника. При намеке на связь с бандой Натан пообещал поднять такую бучу, что не поздоровилось бы ни Мостовому, ни начальству. То, что еврей сделает все, чтобы не дать опорочить свое «честное» имя, сомнений не было. Мытник знал: у следствия нет ничего, что могло заставить говорить правду, ни единой зацепки, кроме кожаных плащей, что Мостовой видел на вешалке в коридоре. Была попытка уговорить прокурора дать разрешение на обыск, но тот и слышать не захотел, аргументировав отказ отсутствием оснований.

––

Подойдя к окну, Мостовой раздернул шторы. Лучи уходящего за горизонт солнца ударили по глазам так, что пришлось зажмуриться. Захотелось приоткрыть окно. Он даже успел потянуть на себя ручку, как вдруг проснувшийся от получасовой спячки телефон напомнил о себе протяжным надоедливым звоном.

Звонил начальник отдела криминалистики, которого Мостовой лично попросил проверить записную книжку.

– Товарищ полковник! – Торжествующе проговорила трубка. – Кораблев говорит.

– Я понял.

– Необходимо встретиться.

Внутри у Мостового похолодело: «Неужто надыбал что?» Стараясь не выдавать взбунтовавшихся внутри эмоций, решил не спешить.

– Ты на часы смотрел? – Произнес Мостовой голосом, отражающим больше безразличия, чем внутреннего воодушевления. – Рабочий день закончился два часа назад.

– Но вы, же на месте. И потом сами просили, разобраться с записной книжкой.

В душе у Мостового вновь похолодело. Только на этот раз холод был скорее приятным, чем отрезвляющим или предостерегающим.

– Нашел что-то интересное?

– Еще, какое интересное! – Причмокнул от удовольствия в голос.

– Тогда жду. И не забудь захватить лимон, а то, кроме коньяка, что стоит у тебя в шкафу, мне угостить нечем.

– Понял! – раздалось смешливое в трубке.

Глянув на телефон, Мостовой задумался: «Кораблев нашел! Интересно знать что? Я на три раза проверил, ничего такого, что могло дать хоть какие-то объяснения».

Взгляд коснулся стакана с лежащей поверх сигаретой. «Надо убрать, – подумал Федор Николаевич. – Хотя нет. Пусть стоит. Глеб принесет коньяк, будем поминать Четвертного вместе».

Глава 3. «Сефер млахим» – тайна записной книжки

С Кораблевым Мостовой был знаком двенадцать лет. Работая начальником районного отдела милиции, он еще тогда заприметил полного, вечно потеющего курсанта университета МВД, который был направлен в отдел для прохождения преддипломной практики. Что-то подсказывало, что из парня может получиться неплохой криминалист – слишком дотошным показался Мостовому Кораблев.

К тому же начальник лаборатории, под чьим руководством работал молодой специалист, жаловался: «Заколебал вопросами. До всего есть дело. А еще от него постоянно несет потом». Действительно, от Глеба несло потом так, будто тот проскакал сто миль за раз.

Но ведь на ум потливость не влияла. Кроме того, с проблемой своей Кораблев боролся, как мог: дезодоранты разные, присыпки. Толку, правда, никакого, не считая, что запах становился еще невыносимее.

Что касается знания дела, здесь Глеб давал сто очков вперед как сокурсникам, так и сотрудникам, отработавшим в отделе по году, а то и по два. Превосходил он однокашников и в стремлении познания новых, более современных способов экспертиз. С радостью оставался, когда поступало срочное задание. И, что особенно важно, был на «ты» с техникой.

Когда наступило время окончания практики, тот же начальник отдела, что жаловался на дотошного практиканта, сам пришел к Мостовому с просьбой подписать на имя ректора письмо – «Направить Кораблева для прохождения службы в их отдел».

– Криминалист от бога, – уверял майор. – Ему бы опыта и расторопности – цены парню не будет.

– А как же запах пота? – напомнил Мостовой.

– Пусть воняет. Главное, чтобы дело знал. Встретит женщину, та полюбит таким, какой есть – от потливости не останется и следа.

Слова майора оказались пророческими. Кораблев встретил ту, которая полюбила его таким, какой он есть. Произошло это на восьмом году службы.

Год назад Кораблев получил капитана. Ума палата, союз таланта и доброты. Можно было понять радость сотрудников отдела, когда генерал подписал приказ о назначении Глеба на должность старшего криминалиста.

––

Глеб не вошел в кабинет – ворвался. Тучный, пыхтевший, как паровоз, с трудом уместившись на просторном стуле, он загадочно глянул на Мостового.

– Не записная книжка, товарищ полковник, набор секретов. Кроме того, что записи зашифрованы, есть нечто такое, на что вам нужно обратить внимание.

Заняв место за столом, криминалист, листая книжку, задерживал взгляд то на одной странице, то на другой. Найдя, что искал, протянул Мостовому.

– Здесь нет листка. Вырвали. И вырвали, я так полагаю, специально.

– Ты хотел сказать, намеренно?

– Да, намеренно. На листке был набор знаков. Не цифр, не букв, а именно знаков.

– Шифр?

– Что не номер телефона и не номер банковской ячейки – это совершенно точно.

– Поясняй?

– Знаков пять. Телефонные номера в Москве семизначные. Есть города, в которых шестизначные, но никак не пяти. С банковскими ячейками еще проще: кроме цифр те разбавлены буквами.

Поправив очки, Мостовой поднял книжку, чтобы осмотреть страницы на свету.

– Продолжай.

– Рассмотреть знаки удалось при помощи микроскопа. Вырваны не один и не два листка – четыре сдвоенных. Микроскоп разглядел два наложенных друг на друга ряда знаков. Вырвали четыре листка специально, чтобы нельзя было прочесть запись. Кроме того, первый ряд наложился на второй, маскируя всю запись.

Раскрыв папку, Кораблев вынул лист и положил перед Мостовым. Полковник, глянув, перевел взгляд на криминалиста.

– Что это?

– Расшифровка записи – סֵפֶר מְלָכִים, ,מְלָכִים א׳ מְלָכִים ב׳

– Книга царей? – прочел вслух Мостовой.

– Да. «Книга Царей». Ее еще называют «Царь-Книга». Как «царь-колокол», «царь-пушка», – воодушевляясь, произнес Кораблев. – Хранится книга в Третьяковке. Десять тысяч страниц с семнадцатью тысячами миниатюр. Издана по приказу Ивана Грозного.

– Грозный издал, а запись не на русском?

– Иврит. Первый набор знаков означает «Сефер млахим». Второй – две книги – Цари I и Цари II. А все вместе – «Книга Царей».

– Иврит… «Книга Царей», – разглядывая запись, пробубнил Мостовой.

– Еще я не уверен, что книжка потеряна, – произнес Кораблев, не обращая внимания на то, насколько растерянным выглядит полковник.

У Мостового брови прыгнули вверх.

– Когда что-то теряют, – продолжил криминалист, – на наружной части остаются частицы инородных тел: трава, грязь, вода. Здесь же, кроме травяного покрова, не обнаружено ничего. Несоответствие фактов плюс показания свидетелей дают право утверждать, что записная книжка подброшена специально.

– Подбросили после того, как на месте преступления поработали криминалисты? Зачем?

– Чтобы не подобрал тот, кому книжка могла оказаться без надобности.

– Или чтобы дошла до наших рук.

– Возможно, и так.

¬– Если так, – глядя в глаза Кораблеву, Мостовой произнес фразу, к которой готовил себя заранее, – напрашивается один вывод: подбросив книжку, некто подсказывает нам, в каком направлении двигаться. Чтобы подсказка не выглядела явной, уничтожает запись. Не до конца. Вроде, вот тебе, полковник, ниточка, а что касается клубка – распутывай сам.

– Скорее всего.

Поднявшись, Кораблев вышел из-за стола. Не забыв вернуть стул на прежнее место, стоял и ждал, когда полковник скажет заключительное слово.

Мостовой не торопился. Он словно чувствовал: у Глеба есть что-то, о чем тот не спешит докладывать.

– Не нравится мне твой взгляд, майор, – произнес Федор Николаевич, глядя криминалисту в глаза. – Вроде, обосновал, в глазах растерянность. Утаил чего?

– Чего таить?

Кораблев сдулся настолько, что, обмякнув, стал похож на детский шарик, из которого вышла половина воздуха.

– Столько лет вместе. К тому же ваше умение видеть человека насквозь…

– А если по делу?

– По делу нет уверенности в правильности полученных результатов. Надо еще раз проверить.

– Ты, майор, как угодивший в плен партизан. Не молчишь, но в тоже время, ни слова конкретики.

– Микрочастицы на обложке записной книжки совпадают с микрочастицами одежды Мытника, что дает право утверждать о принадлежности данной вещицы покойному.

– Эка невидаль, я сразу сказал, что книжка Натана.

– В таком случае, зачем понадобилось брать, а затем подбрасывать?

– Значит, было зачем. Преступники тоже думают, коли думают, строят предположения.

– Понимаю. Непонятно другое – кроссворд, что загадал Мытник, может угодить в раздел тех, что не подлежат разгадке.

– А вот тут ты, брат, загнул, – засовывая книжку во внутренний карман пиджака, произнес Мостовой. – Неразгаданный кроссворд не есть признание слабости. Завтра встречусь со специалистом, поспрашиваю по поводу «Царь-Книги». Там, глядишь, Черкашин с Гладышевым чего-нибудь накопают. Кроссвордик – то и раскроется.

– Пока будем ждать, преступники усложнят правила игры, а то и хуже – вставят в кроссворд вопрос, ответа на который не существует в природе.

– Тогда это будет не игра, а война. Война по правилам закона.

– Закона?

– Да. Придуманного системой, которая создавалась веками и в которой мы с тобой не винтики и не болтики. Случись так, что система даст сбой – кто встанет на защиту закона? Ты и я. Ты как криминалист, я как чистильщик.

– Чистильщик!? – улыбнулся Глеб. – Красивое название! Жалко только, что ассоциируется с мусорщиком.

– А мы и есть мусорщики, – ухватился за произнесенное криминалистом сравнение Мостовой. – Помогаем людям освобождаться от мусора. Не от того, что валяется на тротуарах, а от того, что прячется по углам да по воровским «малинам». Задача архисложная, бороться становится все сложнее и сложнее. Вставшие на путь преступлений люди уже не те, что двадцать лет назад – грамотные, образованные.

– Но мы-то тоже не лаптем щи хлебаем.

– Верно, не лаптем. Только двигаемся не с той последовательностью, с которой должны двигаться. Не в меру гуманные, демократия, человеческое достоинство, презумпция невиновности…

– Все равно, – удовлетворенный исходом разговора, почесал затылок Кораблев. – Приятно ощущать себя частицей механизма, когда знаешь, что от труда твоего зависит развитие системы.

– Приятно не то слово! – Произнеся это, Мостовой показал глазами на коньяк. – Ну что, по пятьдесят грамм?

– Спасибо, – улыбнулся как факир Кораблев. – Когда попадают такие улики, как книжка Мытника, я ни о чем, кроме как о спрятанных секретах, думать не могу.

Сделав шаг в сторону двери, Глеб обернулся и произнес:

– Что касается «Книги Царей»… Если вам интересно мое мнение, не все в истории с записной книжкой так просто, как кажется на первый взгляд. Искать надо начинать оттуда, откуда ветер подул, а ветер подул от записи на иврите.

Оставшись один, Мостовой представил вышагивающего по коридору Кораблева, путь которого заканчивался перед белой дверью, похожей на больничную. Надпись «Посторонним вход воспрещен» гласила: вход разрешен только избранным.

«Отдел криминалистики! – Подумал полковник. – Мир полу искусства и полу науки».

Вспомнились слова Шекспира: «Быть или не быть?». «Быть, чтобы жить или жить, чтобы быть?» – перевел на понятный ему одному язык Мостовой.

В ответ тишина и надпись: «Посторонним вход воспрещен».

Сон сморил почти сразу. Стоило подойти к дивану, прилечь, закрыть глаза.

Обычно тому предшествовал экскурс в дела минувшего дня, после чего следовал разбор полетов и, как водится, выговор самому себе. За что? Не имело значения. Главное, не допустить переоценки.

Сейчас же хотелось лежать и смотреть в потолок. Пусть над головой не освещенное звездами небо, не похожая на кусок сыра луна, а всего лишь не претендующий на аллегории белый квадрат. Тем не менее…

«День и вправду выдался не совсем обычный, – прежде чем забыться во сне, подумал Мостовой. – Знать бы, каким будет день завтрашний?»

Сознание, ответив уходящим в никуда эхом «не совсем обычный, не совсем обычный», начало погружаться в глубину сна. Все как всегда: день-ночь, борьба-сон.

Последний не был таким, каким привык встречать его Мостовой – не крепкий, не успокаивающий, не располагающий к забвению. Настороженный, в какой-то мере даже испуганный, он будто предупреждал: все, что приснится, не есть плод воображения. Жизнь создала видение без права быть освобожденным от себя самого. Ты есть, в то же время тебя нет. Где ты? Там, где нет свободы мыслям, где нет спокойствия душе.

Душа Мостового даже во сне была не на месте. Он увидел тоннель, в конце которого можно было разглядеть светящуюся точку. Приближаясь, та становилась похожей на шар, из которого начали выходить необычно одетые люди.

Подобные наряды Мостовой видел в кино: отороченные собольим мехом шубы, высокие, похожие на трубы, шапки, расшитые золотом сапоги. Невиданное доселе зрелище должно было поразить, в крайнем случае, ввести в изумление. Мостового же перевоплощение сознания не только не затронуло, наоборот… Он вдруг ощутил, что живет жизнью вышедших из света людей. Словно он был такой же, как они, разговаривал на их языке, знал обычаи бытия и даже понимал образ мышления.

Приблизившись, свита остановилась. Шедший впереди человек с посохом сделал шаг вперед. То был Иван Грозный. Возникший за спиной гомон заставил полковника обернуться. На огромной, похожей на подкову площади он был не один: толпа людей, припав на колени, замерла в ожидании государевых речей.

Мостовой же смотрел на царя с безразличием во взгляде. Не ощущалось ни страха, ни испуга, как, впрочем, удивления и торжества тоже не было.

Приблизившись на расстояние вытянутой руки, государь, нахмурив брови, произнес слова, которые нельзя было услышать, но можно было понять.

– Кто ты?

– Человек, – ответил Мостовой.

– Человек? – хмыкнул, удивляясь простоте ответа, царь. – И что же тебя привело в мир наш, человек?

– Книга царей, – произнес Мостовой.

– Книга?

– Да. Та, что создали по твоему приказу, государь.

– Зачем тебе понадобилось видеть то, чего не видел даже я?

– Хочу знать, кто и за что убил моего друга.

– Безумство! – ударив посохом оземь, воскликнул царь. – Невозможно познать то, что неподвластно перу! Не потому, что летописец не ведает, о чем пишет. Причина в другом. Каждый живет в своем мире, с ним рождается, с ним умирает. Коли есть мир, должны быть вещи, наличие коих объяснить может только сам человек: страх, совесть, разум. Ты сам это подтвердил.

– Я?

– Ты. Зная, что ответ кроется в тебе, пытаешься найти там, где его никогда не было. Прежде чем искать, следует знать, что ищешь.

– Я же сказал – ищу книгу.

Царь задумался.

– Книга есть. Искать надо там, куда никто никогда не заглядывал. При этом помни – истина в борьбе.

Открыв глаза, Мостовой с минуту не мог понять, где он. И только когда мысли по поводу сна стали уступать место реальности, сознание, включившись в работу, начало пичкать мозг информацией.

Где царь? И что означают слова «ищи там, куда никто никогда не заглядывал»?

Процесс познания сна нарушил звонок телефона. Звонила супруга Федора Николаевича Арина Владимировна.

– Ты там живой?

– Живой, – ответил Мостовой.

– Слава Богу. А то мы тебя потеряли. Выходные, где намерен провести – в кругу семьи или, как всегда, на работе?

– Выходные?

– Да. Субботу, воскресенье. Нормальные люди предпочитают проводить их дома. Пьют чай с ватрушками, общаются с детьми, внуками.

– С ватрушками? Это хорошо, – представив себя в пижаме на кухне, тоскливо произнес Мостовой.

– Ну вот и славненько, – обрадовался застывший в ожидании голос. – Бросай все! Приезжай. Будем душу заблудшую лечить. Соскучилась, бедная, по теплу человеческому.

Представив, как сидя на кухне, пьет чай с ватрушками, полковник произнес в трубку: «Еду!»

––

Третьяковка открывалась в десять.

Подъезжая к Лаврушинскому переулку, Мостовой увидел длинную, похожую на змею, очередь и вспомнил: суббота – день посещения галереи школьниками и студентами.

Служебный вход оказался не заперт. Не имело смысла запирать то, что охранял двухметровый охранник. В черной форме, похожей на эсесовскую, тот напоминал скалу.

Увидев на спине охранника надпись «Скала», Мостовой не только не удивился, а даже наоборот – воодушевился. Чутье не обманешь.

– Куда? – произнес охранник, преградив дорогу.

– В галерею, – понимая, что без предъявления ксивы не обойтись, решил испытать судьбу Мостовой.

– Через центральный вход, в порядке общей очереди.

– Мне к директору.

– Позвоните в приемную, закажите пропуск.

– Но сегодня суббота.

– Приходите в понедельник. Таковы правила.

– В любых правилах бывают исключения.

– В наших – нет. Объект государственной важности. Проникновение является нарушением закона.

– А если вопрос, который следует обсудить, не менее важен, чем сам объект?

– Без пропуска нельзя.

Сделав шаг навстречу, охранник дал понять, что настроен он более чем решительно.

– Ладно, – доставая удостоверение в большей степени для себя, чем для охранника, произнес Мостовой. – Видит бог, я хотел по-хорошему.

Взглянув на фотографию, охранник, закашлявшись, начал отступать в сторону.

– Извините.

Стоило Мостовому пройти внутрь, как пришедший в себя охранник произнес:

– Вещи из карманов можете не вынимать. Решетка на металл не реагирует, две недели как сломалась.

– Спасибо за предупреждение, – улыбнулся Федор Николаевич. – Что касается правил, ты делал все правильно. Вот только лицо… Хотелось бы поприветливее.

Директора не оказалось на месте, и Мостовому ничего не оставалось, как обратиться к заместителю.

Глянув на удостоверение, та не стала задавать лишних вопросов.

– Не буду спрашивать, что заставило представителя уголовного розыска обратиться к столь важному для нас экспонату, как «Книга Царей», но уже то, что люди в погонах заинтересовались историей государства Российского, говорит о многом. Идемте. Познакомлю с человеком, который знает о «Книге Царей» все. Но для начала вы должны взглянуть на саму книгу.

«Наконец-то! – Подумал Мостовой. – Еще немного, и я смогу увидеть то, на что не дал взглянуть во сне Грозный. А еще я буду знать о «Книге Царей» то, чего не знал сам царь».

Ознакомление с экспонатом происходило при участии экскурсовода – молодой симпатичной девушки, недавно окончившей институт, робеющей при каждом вопросе, особенно когда Мостовой начал расспрашивать о стоимости книги и том, были ли попытки хищения.

Экскурсовод краснела, терялась, тем не менее, ей хватило пяти минут, чтобы донести до сознания гостя, насколько значимы в плане воспитания молодежи подобные экспонаты.

Столько же понадобилось времени, чтобы Федор Мостовой смог проникнуться гордостью за тех, кто создал книгу, за величие ее содержания, за то, что во времена царствования монархов к книге имели право прикасаться только сами монархи. Простому люду она была недоступна.

Дальше последовала бомбардировка фактами, касающимися восстановления книги. В это время Мостового посетила мысль: «Еще пара минут, и я сойду с ума от переизбытка информации».

Выручила заместитель директора.

– Ну что, ознакомление прошло успешно? – произнесла та, сверкнув очками.

– Не то слово, – поспешил заверить Мостовой.

– В таком случае прошу следовать за мной.

Идя по коридору, заместитель директора представляла собой эталон загадочности: подергивание плечами, поправка прически и особенный взгляд, хитроватый настолько, что Мостовой стал ощущать себя похожим на экспонат.

Миновав один зал, вошли в другой. Прошли по коридору, свернули направо, спустились двумя этажами ниже.

Дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен» открылась так, будто спала – нехотя и со скрипом.

Назвать подвалом помещение, в которое привела заместитель директора, у Мостового не повернулся бы язык. То была не просто комната, то было пристанище волшебства. Обилие света, белый потолок, белые стены придавали мастерской столько восторженности, что смотреть приходилось широко распахнутыми глазами. Нечто подобное Мостовой испытывал, когда попал в отделение реанимации. Недоставало капельниц, а также всего того, отчего по спине начинали бегать мурашки.

– Мы в святая святых! – Произнесла заместитель директора, остановившись перед дверью с надписью «Реставрационная».

Реставрационная выглядела огромной. Благодаря расставленным вдоль стен картинам, которых было столько, что у полковника начало рябить в глазах, комната была похожа на демонстрационный зал.

Зал был разбит на четыре зоны, центром каждой из которых являлся рабочий стол. Столы были оснащены огромными, похожими на маленькие луны, лупами, микроскопами и целой кучей инструментов. Рядом возвышались стулья с высокими ножками и не менее высокими спинками.

Дойдя до четвертой зоны, заместитель директора подошла к склонившемуся над микроскопом человеку. Похлопав того по плечу, глянула на Мостового.

– Тот самый человек, который знает о «Книге Царей» все.

Хозяин зоны, сняв наушники, сполз со стула.

– Человек из МУРа, – произнесла заместитель директора, показав глазами на гостя. – Интересуется «Книгой Царей».

Реставратору, на первый взгляд, нельзя было дать и тридцати. Отложив в сторону скальпель, тот вытер руки об заткнутое за ремень полотенце.

– Интересно, чем «Книга Царей» могла заинтересовать уголовный розыск?

– Для начала хотелось бы познакомиться, – протягивая руку, ушел от ответа полковник. – Мостовой Федор Николаевич.

– Евтушенко Дмитрий, – произнес реставратор. – В родственных отношениях с поэтом Евтушенко не состою, лично не знаком. Мало того, никогда не видел.

– Хорошо, что не состоите.

Оценивая легкость, с которой Евтушенко вступил в общение, Мостовой улыбнувшись, добавил:

– Родственные отношения со знаменитостями обязывают. Другое дело, когда человек сам по себе.

Обмен улыбками означал – понимание найдено, можно переходить от разговоров к делу.

Мостовой поступил бы именно так, если бы не заместитель директора. Стоя по правую руку, та напоминала сторожевого пса, не желающего оставлять гостя наедине с подчиненным.

– Огромное вам спасибо! – Изобразил удовлетворение Мостовой. – А сейчас мне бы хотелось побеседовать с господином Евтушенко наедине.

– Конечно, конечно! – Всполошилась заместитель директора. – У нас есть комната психологической разгрузки. Думаю, там вам будет удобнее.

Комната психологической разгрузки представляла собой полуказенное, полудомашнее помещение с телевизором, диваном, двумя креслами, а также всем необходимым для распития чая.

Войдя, Евтушенко на правах хозяина предложил Мостовому занять место на диване.

– Чай, кофе?

– Чай.

Все-то время, пока Евтушенко готовил чай, Мостовой делал вид, что осматривает помещение, но на самом деле наблюдал за действиями реставратора. Неторопливые, скорее рассудительные, чем заученные подсознанием, движения делали того старше, отчего Евтушенко уже не казался таким молодым,

– Сколько тебе лет? – Перейдя на ты, спросил Мостовой. – Ничего, что на «ты»?

– Ничего, – улыбнулся Дмитрий. – Я сам хотел предложить.

– Почему не предложил?

– Категории разные, вы – полковник, я – реставратор.

– Не прибедняйся, – сделав глоток, Мостовой оценил вкус чая и не стал возвращать чашку на стол. – Работа реставратора не менее почетна, чем работа следователя. Вашего брата по стране сколько? Раз-два и обчелся. Нас же – как собак нерезаных.

– А резаных? – Перефразировал слова гостя Евтушенко.

– Резаных хватает, – сделав еще глоток, Мостовой поставил чашку на колено. – Ты не ответил на вопрос.

– По поводу лет? Тридцать три, возраст Христа.

– Я так и думал.

– А что, возраст имеет значение?

– Нет. Мне казалось, что реставратор – увенчанный сединой человек.

– Так оно и есть, – сраженный проницательностью гостя, произнес Дмитрий. – В Третьяковке я самый молодой. Остальным за пятьдесят.

– И что же подтолкнуло выбрать столь нестандартную для молодежи профессию?

– Нестандартность и подтолкнула. Не хотел быть как все. Мечтал стать художником. Не получилось. И потом, я ведь реставратор в третьем поколении. Дед, мать, отец – все люди искусства. Бабушка – искусствовед от бога.

– И что же в ней особенного?

– В ком, в бабушке?

– В книге, – оценив шутку, хохотнул Мостовой.

– Скажите конкретно, что интересует. Я отвечу.

– Все, о чем не рассказывают посетителям галереи.

– Если по поводу того, крали книгу или не крали, могу сказать сразу: такого не помним ни бабушка, ни я.

– В таком случае ставлю вопрос по-другому: «Книга Царей» меня интересует как источник информации. Что в ней написано? О чем? Есть ли зашифрованные данные? Если есть, то был ли подобран шифр?

От удивления у Евтушенко глаза сделались квадратными.

– Какой шифр?! «Книга» была создана в шестнадцатом веке. Тогда грамоте был обучен один из ста человек. Встречались случаи, когда ради сокрытия, написанного люди меняли местами буквы, иногда даже слова, но чтобы кодировать – это уж слишком.

– Ладно, – вынужден был признаться в некомпетентности Мостовой. – Попробуем перефразировать вопрос: была ли «Книга» покрыта ореолом таинственности? Если да, в какой период и что тому предшествовало?

– Не было никакой таинственности. «Книга» была разрознена, находилась в хранилищах Москвы и Петербурга. Пришло время перемен, нашлись люди, которые захотели собрать все тома вместе. Фирма «Актеон». Если бы вы знали, сколько стоило сил выпустить книгу в современном издании.

– Тем не менее.

– Никаких «тем не менее». «Книга Царей» представляет собой две книги канонической еврейской Библии, в которых отображены завершающие циклы ранних пророков. Историческое повествование, охватывающее период в 400 лет.

– На нет и суда нет, – произнес Федор Николаевич, стараясь придать лицу выражение безразличия.

Уловка сработала. Дмитрий не то, чтобы засуетился, но уже не выглядел таким уверенным, каким был минуту назад.

– Вы можете конкретно сказать, что заставило сотрудника уголовного розыска обратиться к «Книге Царей?

Мостовой задумался: говорить или не говорить? Что если реставратор замешан в убийстве?

– Могу, – отбросив сомнения, полковник поспешил сменить мину озабоченности на готовность к действиям. – Убили известного коллекционера. Может, слышал – Натан Захарович Мытник?

– Слышал, конечно, – не задумавшись, ответил Евтушенко. – Имя известное.

– Так вот, на месте убийства была найдена записная книжка, на одной из страниц которой криминалисты обнаружили надпись «Книга Царей». Запись на иврите. Страницу вырвали. Но прежде, чем вырвать, начеркали всякую дребедень.

– Зачем?

– Затем, чтобы нельзя было прочесть.

– Не проще было выбросить книжку?

– Не проще. Молодым свойственно расставаться с вещами легко. Пожилые хранят в них частицу себя. И потом, не надо забывать, что Мытник был евреем, а евреи к вещам относятся более чем бережно.

Прозвучавшая в словах полковника убедительность должна была подействовать как призыв к размышлениям.

Уйдя в себя, реставратор какое-то время смотрел на чашку с видом человека, умеющего двигать предметы взглядом. Чашка должна была начать ползти к краю стола.

Вместо нее дернулся Евтушенко. Выпрямив плечи, произнес:

– На иврите, говорите?

– Да. Мытник был евреем.

– У вас случайно нет с собой копии?

– Случайно есть.

Вынув из кармана пиджака сложенный вчетверо листок, Мостовой протянул его Дмитрию.

Евтушенко долго рассматривал листок, но потом, вместо того чтобы вернуть, подошел к шкафу и снял с вешалки куртку.

– Надпись следует показать бабушке.

– Чьей бабушке? – Не понимая, о ком говорит реставратор, переспросил Федор Николаевич.

– Моей, Вере Сергеевне Евтушенко.

– Зачем?

– Затем, что темой ее докторской диссертации была «Царь-Книга».

– Но ведь ты только что сказал, что в книге нет ничего такого, что могло бы заинтересовать уголовный розыск.

– В этой – нет. Но есть другая, тайн в которой не перечесть.

– Другая?

– Послушайте! – Воскликнул реставратор. – Вы хотите знать секрет «Книги Царей»?

– Хочу, – произнес Мостовой.

– В таком случае делайте, что вам говорят. Об остальном узнаете от бабушки.

То, насколько возбужденным выглядело лицо Евтушенко, не могло остаться незамеченным. Натасканный на изменения в психике людей взгляд полковника определил: что-то здесь не так. А коли не так, не стоит прежде времени рвать нервы. Доберемся до бабушки, а там, глядишь, и прояснится, про какую такую книжку сболтнул внучок.

––

Старушка встретила гостей незавуалированным удивлением или, как отметил про себя Мостовой, со стариковской настороженностью, сквозь которую читалось: «Что за человек полковник Мостовой и почему так взволнован Дмитрий?».

Подобного склада женщин Мостовой виде только в кино – и то когда на экране происходили действия времен Наташи Ростовой и Пьера Безухова.

Евтушенко представляла собой класс современной интеллигенции, сумевший сохранить образ, присущий дамам высшего сословия конца девятнадцатого столетия: манера говорить, при этом четко выговаривая каждый слог. Осанка! В семьдесят с лишним со спины Вера Сергеевна выглядела так, как выглядят женщины, которым нельзя дать и шестидесяти. Особенно бросались в глаза движения профессорши – уверенные, не суетливые: само воплощение достоинства.

Оказавшись в замешательстве, Мостовой не сразу расслышал заданный профессоршей вопрос:

– Простите за неучтивость, Федор Николаевич, вы в каком звании?

– Полковник.

– Полковник! О! Звание высокое! Если мне не изменяет память, следующим идет генерал.

– Оно вам не изменяет.

– Бабуля! У Федора Николаевича к тебе дело, важное и достаточно конфиденциальное, – вынужден был напомнить Дмитрий.

– Дело? – Произнесла нараспев профессорша. – Обожаю дела, особенно конфиденциальные. Готова приступить к обсуждению, после того, как предложу гостю чая. Правила хорошего тона гласят – до того, как начать говорить о делах, гостя надлежит усадить за стол. Проходите. Разуваться не надо. Терпеть не могу, когда мужчины ходят по дому в носках. В тапочках еще, куда ни шло, но в носках – верх бескультурья.

Дождавшись, когда процедура приема подойдет к концу, Дмитрий решил еще раз напомнить бабуле о том, что Федор Николаевич пришел не чаи распивать.

– Не стоит напоминать, – произнесла Вера Сергеевна. – Я не настолько стара, чтобы забыть, ради чего человек наведался в мой дом. Если господин полковник готов поделиться проблемами, с удовольствием выслушаю. Тебе же надлежит набраться терпения.

– Простите, – вынужден был вмешаться Мостовой. – Думаю, у Дмитрия получится лучше.

– Что вы имеете в виду? – не поняла профессорша.

– Объяснить суть дела.

– Понятно, – поджав губу, Вера Сергеевна задумалась. – Если так будет лучше, пусть говорит Дмитрий. Только предупреждаю – речь должна быть последовательной, без отступлений. Так информация быстрее обрабатывается мозговыми клетками, которые у меня, к сожалению, не столь активны, как у вас.

Дмитрий говорил недолго, продумывал каждую фразу. Соблюдая последовательность, довел до профессорши суть дела за шесть минут.

«У меня бы ушло полчаса», – подумал Мостовой.

Закончив, реставратор попросил полковника показать листок с надписью.

Вера Сергеевна долго рассматривала его, после чего, не откладывая в сторону, произнесла:

– Про иврит говорить не буду, дабы не тратить время зря. На самом деле это еврейская интерпретация названия «Книги Царей». Сама книга находится в Третьяковской галерее, поэтому вы можете ознакомиться с ней лично.

– Уже ознакомился, – улыбнулся Мостовой.

– В таком случае будет легче совершить экскурс во времена Ивана Грозного. Точнее сказать, в эпоху опричнины, которая и прославила, в кавычках, первого русского царя. Были у Ивана, или Иоанна Васильевича, как было принято называть тогда государя всея Руси, и другие заслуги. В основном же он прославился введением чрезвычайных мер, применяемых для разгрома княжеской оппозиции. О царствовании Грозного написано больше, чем о каком-либо другом государе. Еще больше он оброс легендами. Одной из таких легенд является личная печать. Речь идет о единороге, столь неожиданно появившемся на Государственной печати того времени.

Говоря о единороге, Вера Сергеевна явно думала о чем-то другом. Направленный в никуда взгляд, выступившие на щеках бледные пятна говорили о том, что с профессоршей происходили вещи, догадаться о которых не мог никто.

Глянув на Мостового, Дмитрий, пребывавший в состоянии некоторой растерянности, недоуменно пожал плечами, что на словах могло означать: «Не понимаю, что с ней. Говорила, говорила и вдруг…».

– Все это, конечно, интересно, – вынужден был прервать профессоршу Мостовой. – Про печать, про единорога. Можно часами слушать, но как увязать это с записью в книжке?

– Теоретически связь найти можно, – после нескольких секунд раздумий произнесла Вера Сергеевна. – Но вам нужна связь практическая. Сделать это будет крайне сложно, если не совсем проблематично. Мы, историки, не криминалисты и уж тем более не прагматики, выстраивать систему поступков в аспекте получения результатов не обучены. Не тот склад мышления, структура построения мыслей не та.

– И как же быть?

– Думать, полковник. Думать, думать и еще раз думать.

– Легко сказать – думать.

– Что, если надпись в записной книжке подразумевает «Книгу Царей», но не имеет в виду «Царь-книгу»?

Прозвучавший со стороны кресла голос заставил Мостового и Веру Сергеевну повернуть головы в сторону Дмитрия.

– Что значит «не имеет в виду»? – Испуганно и, как показалось Федору Николаевичу, с нотками страха в голосе произнесла профессорша.

– То и значит, что у Грозного была библиотека. Вполне возможно, Мытник, написав «Книга Царей», имел в виду не книги царя, а одну из них.

– Подождите! – Вынужден был вмешаться Мостовой. – Какая книга? Какая библиотека?

– У Ивана Грозного была библиотека, – произнес Дмитрий.

– Не просто библиотека, шедевр мировой культуры! – Уточнила Вера Сергеевна.

– Почему была? – Спросил Мостовой.

– Потому что исчезла.

Вера Сергеевна, выйдя из-за стола, направилась к выходу.

– Куда это она? – Проводив профессоршу взглядом, спросил Мостовой.

– Не знаю, – ответил Дмитрий, находившийся, как и полковник, в недоумении.

Через минуту дверь распахнулась. На пороге возникла фигура Веры Сергеевны, в ее руках был альбом с фотографиями.

Подойдя к столу, профессорша раскрыла альбом и вынула вырезку из журнала.

– Софья Палеолог – главное действующее лицо в истории с библиотекой Иоанна IV. Византийская царевна, бабка Ивана Грозного.

– Бабка Грозного?

Впившись глазами в портрет женщины, больше похожей на восковую фигуру, чем на живое лицо, Федор Николаевич не верил своим глазам.

– Останки Софьи Палеолог хранятся в Архангельском соборе Московского кремля, – продолжила говорить Вера Сергеевна. – В возрасте девятнадцати лет Софья вышла замуж за князя Московского Ивана III, будущего деда Ивана Грозного. Получив в качестве приданого библиотеку, принадлежавшую последнему императору Византии Константину IV, Софья выписала из Италии знаменитого архитектора Фьораванти, повелев тому построить под Кремлем белокаменный тайник. По мнению историков, она же подсказала Ивану Васильевичу, как перестроить Кремль, сделав его белокаменным. Впоследствии библиотека была помещена в тайник.

– Библиотека! Библиотека! – Произнес Мостовой. – Что было в библиотеке такого, если о ней говорят как о сокровищнице культуры?

– Неизвестные поэмы Гомера. Труды Аристотеля, Платона. Древнейшие Евангелия – все, что способно перевернуть историю христианства. Многие книги инкрустированы драгоценными камнями, имеют кожаные, закованные в золотые переплеты, обложки с миниатюрами, от которых невозможно оторвать глаз. Сами книги бесценны, не говоря о том, что таят в себе их страницы.

– И сколько их было всего?

– Как утверждают историки, не одна сотня.

Ожидая чего угодно, но только не того, что расшифровка записи Мытника приведет к поискам библиотеки Ивана Грозного, Мостовой почувствовал, что начинает плохо соображать. «Книга Царей», печать, единорог, принцесса византийской империи – все смешались в водовороте мыслей.

Ослабив узел галстука, Мостовой с видом растерявшего уверенность гостя откинулся на спинку дивана.

– Вам нехорошо? – Всполошилась Вера Сергеевна, подав знак внуку, чтобы тот принес воды.

– Не надо, – остановил порыв профессорши полковник. – Мне и хорошо, и плохо. Хорошо от того, что за два часа я узнал больше, чем мог познать за всю прожитую жизнь. Плохо по причине отказа сознания воспринимать информацию в том виде, в котором надлежит воспринимать. В голове как в танке – пустота и гул.

– Пройдет, – улыбнулась Вера Сергеевна. – Историю Софьи Палеолог я впервые услышала, когда была студенткой. Мне ее рассказал мой научный руководитель. Знаете, какие у меня были ощущения? Такие же, как у вас. Ничего, пережила. Мало того, захватило так, что через полгода танк, глухой и не проницаемый, превратился в несущуюся навстречу неизвестности птицу.

– Птицу счастья?

– Именно! Птицу счастья! – Расхохоталась Вера Сергеевна. – По-другому и не скажешь. Вот только счастье оказалось двояким. С одной стороны, вроде бы знала о библиотеке все. С другой – не могла понять, куда делась сокровищница. На момент захоронения о ней знали десять человек.

– Вы что, пытались найти тайник?

– Пыталась. Только не так, как другие. Если на протяжении шести веков люди пробовали разгадать загадку путем исследования подвалов Кремля, я искала в подвалах архива.

– И что же?

– Ничего. Не считая того, что удалось создать несколько маршрутов.

– И что же помешало проверить маршруты на деле?

– Возраст. В год создания первой карты мне было за пятьдесят. Кроме того, слишком разрозненными и противоречивыми выглядели данные. В-третьих, даже если бы я была уверена в выводах, мне бы никто никогда не позволил войти в Кремль.

– Библиотеку искали все: Сталин, Брежнев, Лужков. Даже папа Римский, – напомнил о себе Дмитрий. – Папа был одним из первых, у кого была возможность прибрать библиотеку к рукам.

– Искали все, кто был допущен к власти, а также особо к ней приближенные, – поддержала внука Вера Сергеевна.

– Тем не менее, тайна осталась нераскрытой?

– Да. Было время, когда нехорошие люди пытались внести в поиски библиотеки смуту. В (пробел) 1724 году некий пономарь Осипов заявил, что один из дьяков перед смертью поведал ему о том, что в подвалах Кремля имеются палаты великие, у палат тех двери железные, на них замки с печатями свинцовые. О книгах пономарь не упоминал. Петр I повелел найти ход. Раскопки продолжались больше года. Безрезультатно.

– О, что можете сказать о Лужкове?

– 16 сентября 1997 года мир облетела весть, что 87-летний московский пенсионер Апалос Иванов в личной беседе с мэром Москвы сообщил, что знает, где спрятана библиотека Ивана Грозного. Якобы в 1930 году, занимая должность инженера, Иванов получил задание определить кубатуру храма Христа Спасителя.

Проводя изыскания, Апалос обнаружил потайной ход в восточной части стены бывшего храма. Пройдя тридцать четыре ступени вниз, исследователь оказался в тоннеле высотой с человека. Дальше тоннель раздваивался: один проход вел к Кремлю, другой уходил к Симоновскому проезду. Кроме ходов, Иванов обнаружил прикованные к стенам цепями скелеты, железные двери, разделяющие отсеки переходов.

Иванов готов был продолжить исследования и продолжил бы, если бы не сотрудники НКВД, которым приказали опечатать дверь и выставить охрану. Выход к Москве-реке замуровали.

– А что стало с Ивановым?

– Скоропостижно скончался.

Стоило Вере Сергеевне замолчать, как нервно заерзал на стуле Дмитрий. Становилось ясно – в разговоре требовалась передышка.

Приложив ладонь к чайнику, хозяйка дома произнесла:

– Остыл. Самое время налить горяченького.

Дмитрий, проводив взглядом профессоршу, вопросительно глянул на Мостового.

– Что скажете, Федор Николаевич?

– В жизни не слышал столько всего интересного.

– В таком случае, почему на лице тоска?

– Потому что не вижу связи между библиотекой Грозного и убийством Мытника.

– Связь в том, что Мытник мог догадываться, где спрятана библиотека.

– Это первое, о чем я подумал, когда заговорили о тайниках в Кремле. Но когда Вера Сергеевна начала рассказывать, кто и сколько искал библиотеку, мысль исчезла. Почему – не знаю. Исчезла и все.

Поднявшись, Мостовой подошел к окну и минуту стоял без движения. Развернувшись, вернулся к столу. Выдвинув стул, Федор Николаевич присел так, что спинка оказалась спереди.

– Знаешь, час нахожусь в этой комнате, час из головы не выходит книжка Мытника. Почему еврей написал «Книга Царей», а не «Библиотека Царя»? Или, к примеру, «Книги Царей»? Чувствуешь разницу?

– Разница в том, что речь идет об одной отдельно взятой книге?

Хлопнув в ладоши, Мостовой встал, развернул стул в обратное положение и облокотился на него как на трибуну.

– Именно! Мытник сделал запись относительно одной взятой книги, не десяти и уж тем более не сотни.

– По какому случаю аплодисменты? – Произнесла профессорша, входя в гостиную с чайником в руках.

– Федор Николаевич предполагает, что запись книжке убитого подразумевает не библиотеку в целом, а отдельно взятый экземпляр, – ответил за себя и за Мостового Дмитрий.

– Отдельно взятый?

Поставив чайник на стол, хозяйка дома посмотрела в глаза полковнику. Сделала она это изучающе, будто пытаясь понять, что у Мостового на уме.

– И что же это за книга?

– Если бы я знал! – Удержав взгляд, сделал печальное лицо полковник. – Единственное, в чем я уверен – книга эта намного важнее, чем та, что хранится в Третьяковке.

– Основание?

– Знание Мытника как человека. Не будь книга столь ценной, Натан не стал бы таить запись и уж тем более прятаться от людей. Убить могли и из-за коллекции картин, и из-за предметов антиквариата. Мне же кажется, что убили из-за чего-то более ценного.

– Глупо убивать человека и тут же лезть к нему в дом, – в тон размышлений гостя произнесла Вера Сергеевна. – Что касается отдельно взятой книги, считаю данную версию наиболее приемлемой. Покушаться на библиотеку в одиночку неумно и несерьезно. Даже если у убитого и был план подземных ходов, он не смог бы им воспользоваться, не получив разрешения от правительства.

Мостового так и подмывало произнести: «И?». Помешало чутье сыщика. Что-то подсказывало выдержать паузу.

Поставив заварник, профессорша, взяла в руки ложечку и начала помешивать ею в пустой чашке.

– Помните, я говорила, что, работая в архивах, пыталась раскрыть тайну библиотеки Грозного? Так вот, в одном из писем отставного советника Адашева Князю Бельскому мною были обнаружены строки: «Государь задумал создать царскую книгу, в которую пожелает записывать упущения в управлении государством, а также мысли, что посещают его во времена трудов праведных, которые он в законы возводить намеревается.

Книга та будет считаться хранительницей тайн государевых, потому доступна будет только тем, кому милостью Божьей будет дано право владеть короною Российскою. Каждый, кто на престол взойдет, должен будет в книге той оставлять след деяний, дабы, исповедовавшись, дать возможность другим ошибок оных не совершать.

Для создания книги из-за границы выписаны ювелиры знатные, художники-печатники великие, чтобы обучили мастеровых, а те придали книге красоту не хуже, что привезла с собою принцесса Византийская. Уже начали подбирать самоцветы разные, жемчуга невиданные, чтобы книгу украсить, превратив в исповедание особ, царствующих на престол Богом возведенных».

До того, как профессорше закончить говорить, Мостовой как мог, сдерживал себя. Сейчас же отсутствие желания изображать статую лишенного эмоций милиционера привело к тому, что эмоции оказались не в состоянии продолжать вариться в собственном соку. Переизбыток напряжения мог привести к срыву.

– Получается, «Книга» была?!

– Не факт, – поспешила укротить пыл полковника Вера Сергеевна. Слухов ходило много. Некоторые даже пытались представить все так, что «Книга» имела место, но Грозный отказался от идеи передавать ее по наследству. Осознав ошибки правления, государь не захотел войти в историю как царь-сумасброд, поэтому или уничтожил книгу, или спрятал в тайные комнаты. По крайней мере, в период царствования других царей документов, подтверждающих существование секретной «Книги», нет. А их было 31, включая Михаила II, который царствовал один день. Кто-нибудь да должен был проговориться. Не в буквальном смысле, конечно. А коли не проговорились, исповедальной «Книги» не существует.

– А как насчет тайной грамоты, что была передана Грозным митрополиту Филиппу? – Произнес Дмитрий.

То, что последовало дальше, было сравнимо с угодившей в квартиру шаровой молнией.

Вера Сергеевна, сникнув, опустила плечи. Благоухающий румянец превратился в желтые, почти белые пятна. Нос заострился.

Мостовой пытался понять, что такого произнес реставратор, что профессорша сникла до неузнаваемости.

– Информация закрытая, – после непродолжительного молчания произнесла профессорша.

– Что значит закрытая? – Не ожидая столь резкого поворота событий, всполошился Мостовой. – Преступник гуляет на свободе. Вы же рассуждаете, стоит говорить о какой-то там грамоте или не стоит.

Вера Сергеевна, глядя перед собой, казалось, не видела ни Мостового, ни Дмитрия.

Федор Николаевич и реставратор замерли, глядя на то, какие изменения произойдут в хозяйке дома, и произойдут ли они вообще.

Первые слова Веры Сергеевны были обращены ни к тому и ни к другому. Произнесла профессорша их так, будто обращалась к человеку, существующему исключительно в ее сознании.

– Грамоту обнаружил один известный историк, специалист по Ивану Грозному. Имя упоминать не стану. Грамота была написана спустя год после того, как Соловецкий игумен Филипп (в быту боярин Иван Колычев) был избран митрополитом Московским и всея Руси. В большей части письма речь идет об участии церкви в управлении государством. И только в конце затронута тема тайной книги.

В переводе на современный язык – не дословно, конечно – смысл написанного звучит так: «Знаешь, Владыка! Чем больше думаю о том, каким будет государство Российское в будущем, тем больше проникаюсь мыслью создания послания тем, кому Всевышним будет дано, взойдя на престол, чтить закон Божий. Ибо в нем есть смерть и сила, дающая право считать себя помазанником божьим. Как я писал ранее, печатники, ювелиры, художники приступили к созданию тайной книги.

Изготовлен герб, что будет украшать послание, в центре которого я хотел бы видеть единорога как символ царской власти, как знамение Христа и Антихриста одновременно.

Пришло время подумать о том, где будет храниться сия книга. По мнению моему, строительством обители оной должен заняться ты, Владыка, ибо помыслы трона и церкви должны быть едины не только в преклонении пред Всевышним, но и в заботах о будущности государства Российского. Кроме выбора места, доверено подобрать людей из числа служителей церкви, а также взять под личный контроль ход работ. Сие не есть прихоть, сие есть потребность в сохранении тайны места заточения мыслей государевых, его покаяний, а также слов обращения к тем, кто будет править отечеством после нас.

Для того, чтобы познать истину написанных в книге слов мог только тот, кому судьбой начертано взойти на престол. Место то видится мне не иначе как тайная келья, о местонахождении которой знать будут только два человека – властвующий князь и митрополит всея Руси. Келья должна быть большой и светлой с засовами коваными и замками хитрыми. Проходы надлежит исполнить секретными с разными потаенными ходами, дабы случайно попавший в обитель человек не смог найти пути-выходы. План усыпальницы, а также план ходов секретных должен быть уничтожен по окончании работ.

Храниться тому надлежит в голове твоей, Владыка, ибо голова митрополита есть единственно надежное место для содержания тайн государевых. Мне же пришли список тех, кто будет строить сие сооружение, ибо должно вознаградить их по-царски, а также взять клятву о неразглашении тайны, ибо тайна сия принадлежит всему люду Российскому, живущему в настоящем, и тому, кто будет жить в будущем».

Закончив говорить, Вера Сергеевна закрыла глаза. В силу усталости по причине осмысливания всего, о чем человек думал, требовалась передышка, что лишний раз подтверждало – противоборство мышления с эмоциями не вправе длиться бесконечно.

Мостовой с Дмитрием не сводили глаз с рук хозяйки дома, будто продолжение разговора зависело от того, найдут те успокоение на коленях или же прибегнут к суете, что в понимании психологии могло выглядеть как несогласие с самим собой. Любое, еле заметное движение рук, плеч, характеризовало нервное напряжение – насколько импульсивны те, настолько хаотично мышление.

Вера Сергеевна, протерев очки, водрузила их на нос, не забыв спрятать дужки под кудрями покрытых инеем седины волос.

– Надо заметить, Грозный выполнил данное митрополиту обещание. Наградив участвующих в строительстве тайной кельи людей, он на следующий день приказал допросить каждого, а затем казнить. Семьдесят шесть человек, включая мастеровых, землекопов, кузнецов, плотников, сначала напоили до беспамятства, а затем закололи кинжалами и вывезли за пределы Москвы, где закопали в общей могиле. В письме митрополиту Филиппу сказано: «Все нанятые тобою люди, Владыка, из числа каменщиков, землекопов прошедшей ночью казнены. Что заставило принять столь странное решение – ведомо Господу, а значит, и тебе тоже. Потому ответственность за души погубленные должна быть возложена как на церковь, так и на самодержца, который год от году становится все сатанее и сатанее.

– И что ответил митрополит? – Не удержался, чтобы не спросить Мостовой.

– Неизвестно. Письма эти попали в руки историков и были найдены в Евангелии времен Ивана III случайно. Человек, знающий им цену, вклеил письма во внутреннюю часть обложки, так что определить изменения в структуре книги не представлялось возможным. Если бы с веками книга не подвергалась перепаду температур, письма не были бы найдены никогда. Корочка Евангелия подсохла, край заглавного листка отошел. Стало ясно – внутри что-то есть.

– А как насчет архива? Должна же была сохраниться хоть какая-то информация?

– Сохранилась. Двести с лишним коробок бумаг: указы, доносы, письма о помиловании. Что угодно, кроме документов, подтверждающих строительство тайной кельи. Ощущение такое, что кто-то сделал выборку.

– И кто же мог ее сделать? – Пытаясь найти ответ в самом себе, задал вопрос Мостовой, в то время, когда в голове его крутились только две фамилии – Сталин и Лужков.

– Судя по тому, что пропажа была обнаружена до войны, документы были изъяты людьми НКВД. По приказу Сталина, разумеется.

– Выходит, Сталин верил в существование тайной книги?

– Не только верил, но и пытался найти. Будучи руководителем государства, Сталин не мог не претендовать на должность монарха, а значит, и на право владеть «Книгой».

– Думаете, не нашел?

– Уверена. Поиски тайных книг, знаменитых на весь мир картин, бриллиантов скрыть невозможно, что-нибудь да должно было просочиться.

Приняв слова Веры Сергеевны за точку отсчета к началу размышлений, первое, о чем подумал Мостовой, – права профессорша или не права? И тут же другая, более резвая мысль заставила его, отбросив сомнения, начать выстраивать линию логического завершения. В мозгу, подобно занозам в ладонях плотника, засело: «Профессорша права. Отыщи Сталин книгу, информация просочилась бы, как бы он ни хотел этого скрыть».

Почувствовав на себе взгляды Дмитрия и Веры Сергеевны, Мостовой вынужден был оставить Сталина в покое. Тем более что за взглядом профессорши последовал вопрос:

– Хотите, скажу, о чем думали?

– Хочу, – произнес Мостовой.

– О Сталине. О том, что предпринял бы тот, отыскав книгу.

– Да. И подтолкнули меня к этому вы.

– Ни к чему я вас не подталкивала, – покачала головой Вера Сергеевна.

– Произошла констатация фактов. Вы извлекли из них наиболее приемлемое по духу и состоянию разума.

– Интересно знать, что извлекли вы?

Озорство в глазах профессорши заставило Мостового насторожиться.

– Первое, на что обратила внимание я, – отсутствие точного местонахождения тайной комнаты. Какой храм избрал для строительства секретной кельи митрополит, где он находится – не отражено ни в письмах, ни в каких-либо других документах. Мало того, я почти уверена, что в исчезнувших из архива бумагах таковых данных не было и в помине.

– Чтобы делать выводы, надо иметь основания.

– Основания есть, и главное из них – обращение Грозного к митрополиту. Помните слова – «касаемо тайной книги должно храниться в строжайшем секрете»? Филипп слыл человеком образованным, выходец из богатой семьи, воспитан, честен, неподкупен. Не имея права ослушаться государя, он не мог вносить в бумаги записи, касающиеся строительства тайной кельи.

– В таком случае… – Произнеся эти слова, Мостовой сделал паузу. – Возникает вопрос: что, если не было никакой кельи? Разочаровавшись в Филиппе, Грозный отказался от идеи царского послания. Секретную келью снабдили разного рода хитроумными замками, проходами, а царь возьми, да и забудь про книгу?

– Исключено.

Парировав предположение гостя, Вера Сергеевна предстала в образе правдолюбца, готового вцепиться в доводы оппонента зубами.

– Цари редко отказывались от своих идей. Грозный не был тому исключением. История не знает ни единого случая, чтобы Иоанн посетовал на неудачно выбранное решение или отказался от того, что сам возвел в идею фикс.

– Звучит убедительно.

Мостовой ощущал что-то вроде пустоты в душе. Та заставляла его метаться в поисках выхода, отчего все, что творилось в голове, было похоже на мысли припертого к стене человека.

«Заколдованный круг! Тайная книга, секретная келья, монастырь. Где все это?»

В память врезались слова профессорши по поводу неизвестного храма для строительства кельи. Это напомнило Мостовому о том, что он расследует убийство, а не ищет «Книгу», которой, возможно, никогда и не было.

– Скажите, а эти ваши историки и вправду проверили все храмы? – произнес Федор Николаевич в надежде получить обнадеживающий ответ.

– Что вы имеете в виду? – Переспросив, Вера Сергеевна глянула на Мостового так, словно тот говорил на незнакомом ей языке.

– Что митрополит отказался от идеи устраивать тайник в храме или в монастыре.

Вера Сергеевна задумалась.

– Поначалу я тоже так полагала. Если митрополит решил взять ответственность за строительство на себя, он должен был выбрать место поблизости от Успенского собора. На момент правления Грозного тот являлся самым почитаемым. Но, поразмыслив, я поняла – такого допустить Филипп не мог. Строить на виду у всех глупо. Искать следовало там, где Филипп

чувствовал себя как дома, чтобы было как можно меньше глаз. Местом таким мог быть Соловецкий монастырь.

– Но от Белого моря до Москвы тысяча километров.

– И что? Для людей такого ранга как митрополит расстояние не преграда. В Соловцах Филиппа боготворили.

– Хорошо. Пусть будут Соловцы, – вынужден был согласиться Мостовой. – По большому счету все равно, откуда и куда переехал Филипп. Главное – «Книга».

– В Соловцах нас не только не подпустили к архиву, но даже не приняли прошение о предоставлении возможность изучить документы. Епископ, в чьем подчинении находится монастырь, так и сказал: «Церковь отделена от государства, потому вправе решать, стоит ворошить старое или оставить все, как есть».

– И вы решили обратиться в вышестоящие органы?

– Да. Ответ звучал приблизительно так: «Архивы изучены. Ничего нового, что могло бы заинтересовать историков, не найдено. Возвращаться к прошлому, не видим необходимости. В случае повторного обращения прошение должно выглядеть более обоснованным – с точным перечислением видов документов, целей их изучения, периода издания.

– Понятно.

По тому, как произнес ненавистное ему слово Мостовой, стало ясно – разговор закончен. Стена вопросов осталось неприступной. И это несмотря на то, что информации было получено предостаточно.

Как и куда двинется расследование дальше, Федор Николаевич не знал и не имел представления, чем скрепить воедино смерть Мытника, запись в книжке и поведанную профессоршей историю.

«А надо ли скреплять? – Подумал полковник. – Что, если «Книга Царей» к убийству Мытника не имеет никакого отношения? Было бы здорово! А то представить трудно, что будет, если смерть коллекционера завязана на тайной книге. Это же стопроцентный глухарь».

Мысль о том, что убийство Мытника останется нераскрытым, перерастала в боязнь. Со смертью еврея терялся шанс выйти на след арбалетчика.

– Что, настолько важно найти связь между убийством и «Книгой Царей»? – прочитала мысли полковника Вера Сергеевна.

– Не представляете, насколько!

– Представляю.

– Что? – Не понял Мостовой.

– Ничего. Так, к слову.

Глава 4. Арбалетчица

Часы показывали четверть одиннадцатого, когда Черкашин и Гладышев, выйдя из бильярдной, взяли курс в направлении станции метро.

Шли, молча разглядывая застывшие в витринах манекены. Ни шуток, ни прибауток – будто не развлекались, а коротали вечер.

– О чем думаешь? – Пнув попавший под ногу камень, произнес Антон.

– Ни о чем, – проводив камень взглядом, пробубнил Матвей.

– Так я и поверил. Слепой, что ли. Шары и те гонял, будто одолжение делал.

– Можно подумать, ты развлекался.

– Не скажу, чтобы очень, но на убийстве Мытника не зацикливался.

– Не зацикливался, но думал?

Опередив Антона на шаг, Матвей преградил тому путь.

– Признавайся – думал ведь! И не просто думал, а пытался разобраться?

– Допустим.

– Тогда скажи – в чем?

– В чем?

Проведя рукой по волосам, Гладышев, будто собирая в кучу мысли, пытался определить приоритетную.

– Определенно сказать не могу, но что-то в истории с арбалетом не совсем правильно.

– Ты хотел сказать – нелогично?

– Да. Это слово подходит больше.

– В таком случае – что именно?

– Зачем понадобилось убивать старика, которому жить осталось год, от силы два?

– Дальше.

– Продавщица, которая видела убийцу из окна магазина, утверждает – стреляла женщина, в крайнем случае – подросток.

– Не факт. Стрелка продавщица видела со спины.

– С пятидесяти метров. Не так много, чтобы спутать мужчину с женщиной.

– Согласен. Тем более что со спины различие в полах определяется быстрее, чем в фас или в профиль: конфигурация тела, походка, постановка ног.

– А также рост. Продавщица утверждает, что стрелок был не выше метра шестидесяти.

– Я помню.

Увидев скамейку, Черкашин сделал шаг в ее сторону, чем немало удивил Антона.

– Хочешь присесть?

– Хочу.

Какое-то время сидели молча.

– Ну? – Не выдержал Антон. – Сели. Дальше что?

– Будем обмениваться мнениями.

– Чего обмениваться? Произошла несостыковка фактов, кто-то кого-то убил. За что? Покажет следствие.

– Вот, – хлопнул себя по колену Черкашин. – У меня в голове такой же винегрет. Разница – в моем масла больше.

– Не понял.

– Сейчас поймешь

Подняв упавший с дерева листок, Черкашин, положил его на ладонь и вытянул руку вперед. Листок, подхваченный ветром, устремился за собратьями, которых вокруг было превеликое множество.

– Ты к трупу подходил?

– Не раз, – произнес Гладышев.

– И я не раз. Тем не менее, книжонку ни ты, ни я не заметили.

– Не только мы. Кроме нас, возле трупа крутилась уйма народу: фотограф, представители прокуратуры, эксперты…

– Куча профессионалов. И ни один из них не увидел записную книжку.

– И каков будет вывод?

– Книжку подбросили.

Нагнувшись, Антон поднял такой же лист, что минуту назад отправил путешествовать Матвей. Положив на ладонь, дунул. Лист вместо того, чтобы взлететь, упал к ногам.

– Боюсь, что теория по поводу того, подбросили книжку или нет, провальная. Это как песня старого осла: все думают, что осел орет, а он, оказывается, поет. Теория без доказательств – пустой звук.

– Без доказательств, говоришь?

Улыбка с губ Черкашина сползла, как сползает краска с лица, попавшего под дождь клоуна.

– А как насчет того, что книжонку подбросили в момент, когда мы находились на месте преступления?

– Не вижу связи.

– Связь есть – нужно было увести следствие в сторону, а то и того хуже, придать ему иное направление.

Сбитому с толку Гладышеву ничего не оставалось, как пожать плечами.

– Не понимаю.

– Сейчас поймешь.

Подняв ветку, Черкашин нарисовал букву «X».

– Цель, ради которой убийца решил убрать Мытника – месть это или идея – не важна. Главное – она существует. В противном случае, убивать не имело смысла.

Рядом с «X» появилась «О». Между ними возникло тире. Получилось «X» – «О».

– «О» – убийца. Тире – связь между жертвой и киллером. Убийца не в состоянии выйти на цель самостоятельно, не может больше ждать, нет времени, закончилось терпение. Как бы ты поступил на его месте?

– Я?

Гладышев задумался. Глядя на формулу, он будто пытался решить ее путем арифметических действий. Формула оказалась не в меру сложной. И Антону ничего не оставалось, как произнести: «Не знаю».

– А я знаю, – не понятно, чему обрадовался Черкашин. – Я бы сделал ход конем – подбросив улику, стал бы отслеживать действия следствия.

– Для этого надо минимум знать, в каком направлении оно будет двигаться.

– Именно! – Подняв вверх указательный палец Черкашин. – Убийца подбросил записную книжку. На ключах, изъятых из кармана убитого, обнаружены следы вязкой массы. Это означает, что человек, владеющий дубликатом ключей, попытался проникнуть в квартиру коллекционера. Вопрос – зачем лезть туда, где опасно?

– Чтобы забрать то, ради чего совершено убийство.

– Но как? Мытник не просто так установил самую дорогую систему сигнализации. Дорогая – значит, надежная.

Прервав разговор, Черкашин посмотрел на часы.

– Не желаешь проверить работу вневедомственной охраны, заодно прошмонать хату еврея?

– Не понял.

Всматриваясь в глаза Матвея, Антон пытался понять, шутить тот или говорит всерьез.

– Все ты понял.

С видом фокусника Матвей вынул из кармана ключи.

– Полковник дал задание. Мы, проявив рвение, решили не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Еще благодарность объявит за труд во внерабочее время.

– Выговор. За то, что не поставили в известность начальство, а также за неподчинение приказу – «Действия, не санкционированные следствием, согласовывать с руководством».

Поднявшись, Гладышев движением ноги стер нарисованную на песке формулу.

– Чего сидишь? Пошли.

– Куда? – Глядя на остатки рисунка, спросил Матвей.

– Хату шмонать. Куда еще.

––

В подъезд входили на цыпочках. Миновав площадку четвертого этажа, Черкашин поднял правую руку, что на языке жестов означало «Не двигайся».

– Подозрительно тихо.

– А ты хотел услышать шаги кремлевской маршировки?

– Человек, просидевший в подъезде час, не может не двигаться. Когда двигаешься, возникают звуки, – произнес Гладышев, намекая на охранника.

– Может, спит? Присел человек, задремал.

Слова Гладышева Матвей ловил на бегу. Что-то подсказывало – наверху все не так, как должно быть. Два этажа пролетели на одном дыхании.

Ни на межэтажной площадке, ни возле квартиры не было ни охранника, ни следов пребывания людей. Оторванная пуговица с изображением двуглавого орла – больше ничего.

Подойдя к квартире Мытника, Матвей прислушался. Ни звука.

– Он там.

– Кто? – не понял Гладышев.

– Тот, кто сделал дубликат ключей.

– Убийца? – Громче, чем следовало, произнес Гладышев.

– Тише! – Приложив указательный палец к губам, прошептал Матвей. – Пуговицу видел?

– Видел.

– Вырвана с корнем. Еще след, будто кого-то тащили волоком.

Оглянувшись, и тот, и другой посмотрели на дверь, затем на лестницу.

– А если там? – Показал на этаж выше Антон.

– Навряд ли. Но на всякий случай надо проверить. Когда пробежишься, встань у двери. Может, тот, кто вырубил охранника, попытается выскочить. А тут ты.

– Ладно! – Сказал Гладышев, вынимая из кобуры пистолет и щелкая предохранителем. – Только ты там того…

– Чего – того? – Не понял Матвей.

– Прыти особой не проявляй. Деваться «гостю» некуда – если только в окно.

– Шестой этаж!

– И я про то же. Пути отрезаны. Остается соблюсти бдительность и терпение.

Расходились, пожелав глазами удачи.

Подойдя к двери, Черкашин, вынул связку ключей и присел на корточки. Вставив ключ, прислушался. Один поворот, другой. Доносящийся с лестницы шорох подал команду к началу действий.

Черкашин положил ладонь на ручку и слегка потянул ее, чтобы ослабить нагрузку на замок. Дверь цокнула и начала открываться.

Темнота в квартире ударила по глазам так, что пришлось зажмуриться.

Сознание выдернуло из памяти план расположения комнат: коридор, направо кухня, до нее двери в ванную и туалет, налево гостиная, из гостиной дверь в кабинет, дальше спальня, выход на балкон, чулан.

Выбрав пойти налево, Черкашин понимал – тому, кто посетил квартиру до него, гостиной не миновать, поэтому надо готовиться к встрече. Вынув пистолет, он прижался к стене. Шаг, другой, третий. Слух пытался уловить любой, даже самый незначительный звук. Тихо, как в гробу. Глаза начали привыкать к темноте, что ослабило напряжение.

«Двери в гостиную двухстворчатые, стеклянные, – подумал Матвей. – Непрозрачные. Если распахнуты, примем как удачу. Если нет – придется ориентироваться по ходу действий».

Створки были не просто закрыты, прижаты друг к другу. Взявшись за ручки, Матвей решил, что открывать их поочередно нелогично – в этом случае у возможного гостя будет время сориентироваться. Открывать нужно рывком.

Продумано – сделано. Резкое движение, быстрый шаг, выставленный вперед пистолет. В ответ тишина. Сквозь плотно задернутые шторы пробивался уличный свет.

«В гостиной никого. Значит, гость в спальне или в кабинете…», – мысль по поводу выбора следующей комнаты отняла у Матвея секунду или две. Он устремился в кабинет и уже готов был войти внутрь, даже успел представить, как направит пистолет, но вдруг….

– Стоять, не двигаться! – Раздался голос у Черкашина за спиной. – Оружие на пол. Руки за голову. Дернешься ¬– можешь считать себя покойником.

Голос был женским.

– Вы кто? – Отбросив пистолет, спросил Матвей, не забыв заложить руки за голову.

– Неважно.

Голос звучал со стороны окна, что давало возможность определить – незнакомка переместилась к балкону.

Еле заметное движение корпусом и тут же предупредительное: «Я сказала не двигаться».

По левую руку от Черкашина стоял стеклянный шкаф, заставленный китайским сервизом. Благодаря проникающему сквозь шторы свету отблески, словно специально падали на стекла. Возникла возможность рассмотреть очертания стоявшего за спиной человека.

Повернув голову, Матвей увидел фигуру, одетую во все черное, с закрытым маской лицом. Поражало не то, что девушка была ростом с подростка, удивлял предмет в руках незнакомки.

«Арбалет», – подумал Черкашин.

Такой же он видел в магазине «Оружие». Похожий на игрушечный, то был арбалет – с натяжным устройством, с спусковым крючком.

Шорох раздвигаемых штор заставил Матвея забыть про арбалет и вспомнить, про того, кто держал его на прицеле.

«Куда это она? Шестой этаж!»

Убирая руки из-за головы, Черкашин ожидал услышать слова угрозы, в ответ же раздался звук, напоминающий пение лебедки.

На размышление ушло меньше секунды. Упав на левый бок, Матвей намеревался схватить им же отброшенный в сторону пистолет. Однако расстояние между ним и макаровым оказалось больше, чем представлялось. Пришлось сделать усилие, чтобы схватить оружие и вскочить на ноги.

Доли секунды – меньше, чем длится вдох – хватило, чтобы, припав на колено, поймать цель на мушку. Стрела не просвистела и не прожужжала, а настолько тонко пропела, что в какой-то момент Матвею показалось – над ухом прожужжал комар. Удар в плечо, острая боль, круги перед глазами и темнота.

Сознание напомнило о себе ярким, пронизывающим насквозь светом, который не ударил по глазам и даже не обжег. Свет ворвался внутрь мозговой оболочки, отчего круги возникли вновь подобно радуге.

Первое, что предстало взору, было лицо Антона. В свете огней люстры его цвет показался неестественным.

Стоило Гладышеву нагнуться, как оттенок лица из желтого превратился в розовый.

– Где я?

Попытка пошевелиться отозвалась болью. Скосив глаза в сторону, Черкашин увидел торчащую из плеча стрелу.

– Не шевелись, – произнес Антон, заметив, насколько побледнело лицо друга. – Я скорую вызвал.

– Где она?

То, как глаза Матвея обшарив гостиную, остановились на Гладышеве, позволяло догадаться – ему не терпелось узнать, чем закончилось противостояние.

– Кто? – Переспросил Антон.

– Женщина в комбинезоне и маске.

– Присобачила к перилам натяжное устройство и айда вниз с шестого этажа.

– И что, никаких следов?

– Почему никаких… Стрела, спусковое устройство. Кстати, по поводу стрелы… Пару сантиметров ниже – и ты бы того…

Внутри Матвея похолодело.

– Думаешь, промахнулась?

– Не знаю. От балконной двери четыре метра. С такого расстояния промахнуться не то, что трудно, я бы сказал – невозможно.

––

Подобно Наполеону, Мостовой, заложив руки за спину, мерил кабинет шагами: из угла в угол, от стены к стене. И так на протяжении трех минут.

– Все на месте? – произнеся это, он обвел сослуживцев взглядом разозлившегося льва

– Все, кроме Черкашина, – ответил Гладышев.

– Ты еще скажи, по какой причине отсутствует. Кстати, как он там?

– Нормально. Стрелу вынули, рану зашили. Доктор сказал, жить будет.

– Больше доктор ничего не сказал?

– Что, должен был?

– Должен. Например, все ли у Черкашина в порядке с головой? Адекватен ли?

– Но товарищ полковник! – Дождавшись, когда утихнет смех, попытался защитить друга Гладышев.

– Ладно.

Сделав вид, что не расслышал, Мостовой подойдя к креслу, с шумом отодвинул в сторону.

– Ты тоже хорош. Мог бы остановить. Хотя вряд ли… Черкашин – парень с характером, если что решил, убеждать бессмысленно.

– А чего убеждать, дело-то было верное, – предпринял попытку возразить Гладышев.

– Верное, но провальное. Вызови группу захвата, киллера бы взяли и дело раскрыли.

Поднятая вверх рука дала понять, пришло время, от прений перейти к делу.

– От обсуждения происшедшего переходим к разбору полетов. Предлагаю начать с арбалетчика, который чудесным образом превратился из мужчины в женщину. Кому был поручен арбалетчик?

– Мне.

Глянув в сторону Мостового, Гладышев вынужден был потупить взгляд.

– Тебе и карты в руки, – произнес Мостовой, пододвинув кресло ближе к столу.

– Официально в Москве зарегистрировано девять секций, специализирующихся на стрельбе из лука, – начал с обзорной фразы Антон. – Речь идет о нетрадиционных видах спорта, которые в обиходе принято называть прикладными. К таковым относятся метание копья в цель, стрельба из арбалета, стрельба из лука, бои на мечах. Всего владеющих арбалетом, а значит, способных использовать его как оружие, выявлено двенадцать человек. Все они опрошены, арбалеты сфотографированы. Что касается убийства Мытника, у всех имеется алиби.

– А неофициально?

По тому, как Гладышев наморщил лоб, можно было понять – вопрос полковника застал его врасплох.

– Простите?

– Официально зарегистрировано девять секций. Существуют ли незарегистрированные?

– Таких данных нет, но люди, увлекающиеся подобными видами спорта, есть. Сами изготавливают арбалеты, созваниваются, выезжают за город, где тренируются, проводят соревнования.

– Фамилии, имена, места тренировок?

– Выясняем.

Имея под рукой план доклада, оказалось не просто выискивать переходы от одного вопроса к другому. От этого ответы Гладышева выглядели сумбурными.

– Продавцов в магазинах опрашивали? – продолжил наседать начальник отдела.

– Опрашивали. Все, кто когда-либо приобретал арбалеты, имели официальные разрешения. Идет проверка каждого.

– Что думаешь по поводу арбалетчицы?

– Напрасно теряем время.

– Обоснуй?

– Арбалет, из которого стреляли в Черкашина, нестандартный, при относительно небольших размерах он обладает невероятно мощной системой натяжения.

– Так, – поерзав в кресле, Мостовой выпрямил спину. – С этого момента, поподробнее.

Вынув из папки листок, Гладышев передал полковнику.

– На рисунке изображена стрела, та, что задела плечо Черкашина. Изготовлена из сплава, похожего на алюминий. При этом чрезвычайно крепкая и, что самое важное, раскладная.

– Раскладная?

– Да. Состоит из двух частей, каждая из которых размерами чуть больше карандаша. Соединяющий замок надежен настолько, что при ударе с десяти метров в дерево стрела не сложится и не сломается.

– Не сложится и не сломается, – повторив, Мостовой вынул из стакана два карандаша и приставил один к другому. – Получается, размер меньше той, что убила Мытника.

– Да, – произнес Антон.

Сунув один карандаш в стакан, а другой, оставив лежать на столе, полковник развернулся лицом к сидящему по правую руку старшему лейтенанту Горбенко.

– Что с экспертизой стрелы Мытника?

Горбенко встал.

– Изготовлена кустарным способом. Человек, сконструировавший стрелу, знал толк в устройстве арбалета.

– На чем основано заключение?

– На специфике материала и рисок на стреле. По ним эксперты определили степень натяжения спускового устройства – не такая, как в тех арбалетах, которые продают в магазинах.

– В чем отличие?

– В убойной силе. Если обычный арбалет способен пробить доску толщиной сорок миллиметров с расстояния двадцати метров, то тот, из которого стреляли в Мытника, прошил бы такую доску с тридцати.

– И каков вывод?

– Надо искать изготовителя.

Треск сломанного карандаша заставил сидящих за столом офицеров вздрогнуть.

– Чего-чего, а выводы делать мы умеем.

Брошенный в сторону Антона взгляд означал, что тому следует приготовиться.

– Кстати, Гладышев! Интересовались у руководителей секций, кто мог изготовить арбалет, примененный при покушении на Черкашина?

– Интересовались.

– И что?

– Есть пара фамилий. Не успели опросить.

– Возьми на контроль. И не тяни. Стрелковых дел мастера знают, кто какое оружие изобрел, потому могут дать информацию куда более полезную, чем продавцы магазинов.

Глянув на Горбенко, полковник ткнул указательным пальцем в рисунок.

– Пусть эксперты проведут анализ обоих стрел на наличие слюны, частиц пота и сравнят с данными, обнаруженными в квартире Мытника. И не забудь приложить заключение по поводу устройства, которое арбалетчица применила для спуска с балкона. Криминалисты утверждают, что оно самодельное.

– Есть! – Произнес Горбенко, давая понять – все, о чем говорил начальник, будет взято под личный контроль.

– На очереди доклад старшего лейтенанта Васнецовой, – заглянув в план совещания, произнес Мостовой. – Кто не знает, ставлю в известность: Васнецова – сотрудник районного отдела, на территории которого было совершено убийство. В группу включена по рекомендации Черкашина и Гладышева. Прошу отнестись с пониманием. Вам слово, Екатерина…

– Алексеевна, – напомнив отчество, Васнецова хотела встать, но Мостовой дал понять – докладывать можно сидя.

– Опрос соседей по дому не принес ничего, что могло быть полезным следствию, – начала издалека Екатерина. – Все сходятся на мнении, что Мытника убили из-за какой-то дорогой вещи. Хотя есть и те, кто причиной убийства считает долги. Якобы Мытник прикупил известную картину, но до конца не рассчитался.

– Версия очень даже приемлемая, – пройдясь взглядом по лицам коллег, произнес Мостовой.

– Приемлемости нет и в помине, – взгляд Екатерины оказался тверд и холоден. – Я проверяла. За последние полтора года Мытник ничего не приобретал, никто ничего не предлагал. Начиная с 2003 года, Натан Захарович испытывал трудности с деньгами. Мытник вкладывал в дело, которое к коллекционированию не имело никакого отношения. Какое именно дело – не знает никто.

– От кого информация?

– От коллег по бизнесу.

– Хорошо, – вынужден был принять объяснения Мостовой. – Что еще?

– Я беседовала с женщиной, которая нашла записную книжку. Она утверждает, что через час после того, как было снято оцепление, в районе гаражей крутился подросток. Возможно, книжку подбросил он.

– Неважно кто, когда подбросил книжку. Вопрос – зачем и по чьему приказу?

– Выяснив, найдем путь к раскрытию преступления.

По тому, как подобрело лицо Мостового, стало ясно – доклад Васнецовой пришелся полковнику по вкусу.

«Дамочка с характером, – глянув на раскрасневшееся лицо старшего лейтенанта, подумал Мостовой. – Глаза сверкают, кулаки сжаты. Нервничает, но держит себя в руках».

Стараясь не выдавать раскрепощенности духа, полковник выбросил в корзину для мусора обломки карандаша.

– Записной книжкой займусь сам, – сказал он. – Вы же перетряхните жизнь Мытника, начиная с прадеда и заканчивая последними часами. По поводу допуска к архиву я договорюсь.

Мостовой хотел было добавить, что в свое время он занимался данным вопросом, но промолчал. То ли потому, что хотел проверить, справится ли Васнецова с простым, на первый взгляд, заданием, то ли по какой-то другой причине.

– Гостью из районного отдела заслушали. Пришло время, перейти к обсуждению осмотра квартиры Мытника, проверить которую, было поручено группе майора Звягинцева.

Звягинцев на правах старшего как по званию, так и по возрасту, не считая начальника отдела, даже не поднял головы. Открыв папку, начал читать.

– Квартиру осматривали дважды. Первый раз в целях описи ценностей. Второй – для поиска тайников и доступа к ним. Ничего такого, что могло бы быть местом хранения, обнаружено не было. Деньги, ювелирные изделия отсутствовали – за исключением вещей, которые значились в каталоге покойного как произведения искусства.

– Мытник вел каталог? – Не дожидаясь окончания доклада, спросил Мостовой.

– Достаточно подробный. Все, что когда-либо приобреталось или продавалось, записывалось в журнал. В столе и сейфе были обнаружены документы, которые в данный момент находятся на проверке. В основном, переписка личного характера, кое-что из того, что можно считать прошлым.

– Хорошо! – Повысив голос, полковник заставил присутствующих перевести взгляды на него. – Чем можете объяснить появление в квартире неизвестной личности, которая не побоялась даже охранника? Кстати, как тот себя чувствует?

Вопрос был адресован в никуда, поэтому Гладышеву как участнику происшедшего пришлось «принять огонь» на себя.

– Чувствует нормально. В момент заварушки спал в ванной.

– В ванной? И как он там оказался?

– Арбалетчица затащила. Усыпила и затащила.

– Какая никчемная милиция, и какая находчивая арбалетчица. Двухметрового детину усыпила, затащила в квартиру, уложила спать в ванную, при этом сделала все так, что никто ничего не слышал.

Мостовой сознательно пошел на преувеличение. Охранник не был двухметровым – от силы метр семьдесят. Но надо было нанести укол. И полковник его нанес – элегантно и точно.

За столом раздался смех.

– Объяснить можно только ротозейством, – дождавшись, когда стихнет смех, продолжил докладывать Звягинцев. – Где-то чего-то не доглядели…

– Что не доглядели – это понятно, – не удержался, чтобы не продекламировать, Мостовой. – Вопрос – что именно не доглядели? Что могла искать женщина, пробравшись в квартиру Мытника? Что заставило ее рисковать, когда здесь и охрана, и печать на двери. Но ведь полезла же. Зачем? Затем, что есть в квартире еврея что-то, что могло бы на многое открыть нам глаза.

Судя по тому, насколько вдумчиво произнес последнюю фразу Мостовой, можно было догадаться – вопрос с квартирой Мытника стоял в повестке дня первым номером. А коли так, должна была последовать череда распоряжений относительно дальнейших действий группы Звягинцева.

– Возьмешь у экспертов прибор, который определяет пустоты в стенах, – произнес полковник, обращаясь к майору лично. – Просветите за батареями, под подоконниками, в ванной. Если понадобится, вскройте полы. Главное, чтобы тайник был найден. Не может быть, чтобы тайника не было.

– Можно мне с ними? – Голос Васнецовой возник настолько неожиданно, что даже Мостового сбил с толку.

– Зачем?

– У меня чутье на потаенные места.

Полковник собрался было произнести: «Если только чутье…». Вспомнив, что уже дал старшему лейтенанту задание, отрицательно покачал головой.

– Нет, Екатерина Алексеевна. Квартирой Мытника займется Звягинцев. Что касается чутья, постарайтесь проявить его в архивах. Знаете, сколько там потаенных мест? Жизни не хватит, чтобы распознать.

Дальше совещание проходило без эксцессов. Вопросы решались быстро, без рассуждений и отклонений от темы.

В половине одиннадцатого полковник завершил совещание, но попросил Гладышева задержаться.

Дождавшись, когда закроется дверь, Мостовой обошел стол вокруг и занял место напротив сжавшегося в пружину Антона.

– Расскажи-ка мне, капитан, про ваши с Черкашиным злоключения. Обстоятельно расскажи, не пропуская ни единой мелочи: как вошли в подъезд, какая была обстановка, как воспринимал ее ты.

– Но я все изложил в рапорте, – попытался отговориться Гладышев.

– Рапорт – бумага. Бумага – удел комиссии. Меня интересует, какие ощущения испытали, когда поняли, что что-то не так?

– Что испытали? Ничего. Матвей сказал, чтобы я осмотрел седьмой и восьмой этажи. Сам подкрался к двери, стал проверять, все ли замки закрыты.

– А ключи? Откуда у Черкашина оказались ключи, когда по инструкции вещественные доказательства должны были храниться в сейфе?

– Забыл положить.

– Понятно.

Пробежавшая по губам полковника ухмылка означала, что другого ответа он и не ждал.

– И как развивались события дальше?

– Матвей вошел внутрь. Я остался на стреме. Прошло минут восемь, максимум десять, потом в квартире раздался шум и крик. Я ожидал, что тот, кто находился внутри, попытается выскочить наружу, поэтому подождал секунд двадцать, после чего открыл дверь и прислушался. Ни звука. Сделал пару шагов, вновь прислушался. Услышал стон. Кинулся туда, откуда он раздался. Матвей лежал у стены. Я к нему. Глядь, а у того из плеча стрела торчит.

– Вошел и сразу увидел?

– Если бы не свет рекламных огней, который проникал в комнату через балконную дверь, сразу бы не обнаружил. Черкашин лежал между дверью в кабинет и шкафом для посуды.

– Без сознания?

– Да.

– Привел Матвея в чувство, помог сесть. Вызвал скорую.

– Кто обнаружил спусковое устройство?

– Я. Когда к Черкашину вернулось сознание, он сказал, что надо обследовать квартиру.

– Пошел посмотреть, увидел, что с балкона спущен трос?

– Да. Внизу никого не было. Я попробовал намотать трос обратно.

– И?

– Получилось.

– Что в это время делал Черкашин?

– Сидел на полу, прижавшись спиной к стене. Стонал.

– Не понимаю, как особа женского пола могла заставить капитана милиции выполнять команды, противоречащие правилам задержания преступника? Она гипнотизер, что ли?

Скрипнув стулом, Мостовой встал.

– Никак нет, – поддавшись натиску слов полковника, произнес Антон. – Стечение обстоятельств. Двери в кабинет, в спальню расположены так, что все пути к ним ведут через гостиную. Когда перед Матвеем встал выбор, с какой комнаты начать, он решил пойти в кабинет. Открыл дверь. И вдруг голос… Арбалетчица находилась в комнате напротив. Наставив оружие на Черкашина, приказала отбросить пистолет.

– Как Черкашин определил, что перед ним женщина?

– По голосу, по фигуре, по манере двигаться.

– Но ведь ты только что сказал, что в комнате было темно?

– По отражению в стеклянных створках шкафа.

– Заставила отбросить пистолет. Дальше что?

– Начала перемещаться в сторону балкона. Матвей попытался дотянуться до пистолета. Арбалетчица опередила.

– Говоришь, вышла мадмуазель со стороны спальни? – подумав, произнес Мостовой.

– Да, со слов Черкашина.

– Интересно знать, что она там искала.

– Пока ждали скорую, я прошелся по квартире. Никаких изменений. В спальне была сдвинута кровать, но это могло произойти до проникновения арбалетчицы. Звягинцев со своими ребятами двое суток хату фильтровали, наверняка и под кроватью проверяли, и стены простукивали.

– Проверяли, простукивали… Не нашли ничего. Коли не нашли, значит, не допроверили и не достучали.

– Может и так.

Сделав паузу, Гладышев потупил взор, будто сомневался, говорить или не говорить.

– Что-то не так? – Уловив изменение в настроении капитана, произнес Мостовой.

– Все так. Только, как мне кажется, дамочка не знала, где искать. Что – знала, а где – нет.

– Твое мнение или ваше с Черкашиным?

– Наше.

– Основание?

– Когда человек знает, что ищет, он не рыскает по квартире. Ночь на дворе. В тишине любой шум может привлечь внимание. К тому же охранник в ванной… Не дай бог проснется. Осматривая квартиру, я не увидел ни поломанных стен, ни передвинутой мебели. Так тайники не ищут. Отсюда вывод – не ведает мадмуазель, куда еврей спрятал свой секрет. Не ведает, но очень хочет знать. Так хочет, что не побоялась выстрелить в сотрудника милиции.

– По поводу того, что не побоялась, лично я бы утверждать не стал, – нахмурил брови Мостовой. – Деваться ей было некуда. Либо она Черкашина, либо он ее. К тому же откуда арбалетчице было знать, кто перед ней – мент или нет. Матвей же был одет в гражданское?

– Да.

– Что касается секрета – здесь ты рассудил правильно. Торопилась арбалетчица. Боялась, что милиция отыщет тайник первой.

Смолкнув, Мостовой постучал костяшками пальцев по столу.

– Наделали вы дел… И все потому, что «пионерская зорька в жопе играет».

Не зная, чем оправдаться, Гладышев попытался увести разговор в сторону.

– Кто знал, что охранник позволит себя одурачить.

– Кто знал, кто знал. Думать надо было. Кстати, как арбалетчице удалось усыпить охранника?

– В пиво добавила снотворного. Пять минут – и парень в отключке.

– Пивом? Он что, видел арбалетчицу в лицо?

– Если бы. Молодой человек поднимался по лестнице, заметил сидевшего на подоконнике парня. Разговорились. Парень достал из сумки пиво, предложил выпить. Охранник согласился.

– Вон оно что, – подумав, проговорил Мостовой. – У арбалетчицы был пособник.

– Может, кто из друзей?

– Вряд ли. Друзьям надо объяснять, что и почему. К тому же риск… – Мостовой вновь постучал костяшками пальцев по столу. – Кто-то пытается навязать игру: ключи с микрочастицами пластилина, записная книжка, арбалетчица. На вид играют паршиво, ошибок столько, что можно подумать – действует дилетант.

Смолкнув, полковник глянул на часы.

– Все, что хотел, выяснил. И хотя ни на один вопрос не получил должного ответа, можно считать, что беседа прошла в обстановке, обнадеживающей на получение результата. Какого? Сказать не могу, но что он будет – это совершенно точно.

Делая акцент на слове «точно», Мостовой давал понять, что задерживать далее Гладышева не намерен.

Антон встал.

– Разрешите идти?

– Иди. Черкашину скажи, что полковник прибудет в конце дня для принятия отчета. Сочувствия по поводу ранения пусть не ждет, потому как, кроме сожаления, я ничего не испытываю. Сожаления по поводу отсутствия мозгов.

Оставшись один, Мостовой решил предаться размышлениям, которые больше представляли анализ узнанного, чем попытку добраться до истины путем сопоставления фактов.

«Гладышев прав. Судя по тому, что в квартире все осталось нетронутым, арбалетчица не знала, где искать. Вопрос – что она искала? Все было вывезено заранее. Не знать об этом арбалетчица не могла, тем не менее, решила сыграть ва-банк. Эх, если бы Черкашин был более удачлив! Он все делал правильно: и ключи прихватил, и Гладышева уговорил. Везенья не хватило».

Глава 5. Звягинцев

Звягинцев служил в милиции более двадцати лет. До перехода в органы учился в университете, служил в армии, работал в Горкоме комсомола, три месяца в Обкоме партии. Причиной перелома в жизни стала перестройка общества – как в прямом, так и в переносном смысле. Надо было начинать сначала, а так как выбор был небольшим, Дмитрий Константинович остановился на милиции.

«Какая-никакая, а все-таки власть, – думал Звягинцев. – К тому же возможность сделать карьеру. Не КГБ, конечно, зато не так строго».

Привычка выполнять команды от и до была воспитана в Звягинцеве с детства. Отец развивал в сыне исполнительность с такой скрупулезностью, словно заранее знал – служить тому в следственных органах, и не где-нибудь, а в Московском уголовном розыске.

Подъезжая к дому Мытника, майор думал о том, с какой тщательностью будет вести досмотр квартиры. За полчаса до отбытия группы позвонил Мостовой и попросил взять обыск квартиры под личный контроль. Что это значило, Звягинцев знал как никто другой.

Дмитрий Константинович и сам был не против еще раз пройтись по хате. В тот день, когда вывозили картины, удалось заныкать табакерку, которая, судя по клейму, принадлежала князю Голицыну.

«Не бог весть, какая вещь, – думал Звягинцев, – зато стоит больших денег. Страсти утихнут, знакомому скупщику снесу, тот и пристроить поможет, и с баблом не обманет. Знает шельма, майора МУРа на бабки развести – что клеймо на лбу поставить».

И вдруг такая удача – арбалетчица залезла в хату Мытника. Зачем? Непонятно. Может, поживиться хотела, но не знала, что вывезли все давно? В таком случае, зачем арбалет? Нет, прав полковник, в истории с убийством еврея тайн не то, чтобы много – завал. А где тайны, там навар.

Звягинцев знал: как руководителю ему пыхтеть не придется. Пусть молодые землю роют, а он понаблюдает со стороны, каморку проверит. Что-то подсказывало, что начинать надо именно с нее.

Последний раз, когда хату шмонали, комнатушка была на очереди последней, а так как рабочий день подходил к концу, осмотр провели поверхностный – вынесли вещи, простучали пол, прощупали стены. На том и закончили.

«Нет, – думал Звягинцев. – На сей раз все будет выглядеть по-другому. Проверим косячки, дверь осмотрим, пол – все, как надо. Не найдем – стены просветим. Не может быть, чтобы ничего не было».

––

Шел шестой час обыска. Ничего такого, что могло заинтересовать следствие: ни тебе тайника, ни мест, где можно было спрятать хоть что-то.

Майор был вне себя. Осмотр каморки так же не дал результатов, прибор не обнаружил не единой пустоты.

Данный факт бесил до такой степени, что Звягинцев хотел, было отдать команду начать вскрывать полы. Спасли показания прибора – оказалось, что пол залит слоем бетона.

О результатах обыска надлежало сообщить Мостовому. Звягинцев, зная, что отвести гнев начальства поможет только чудо, тянул время. Чудо произошло, когда группа перебазировалась из гостиной в кухню на кофе и перекур.

Дмитрий Константинович, будучи человеком некурящим, решил еще раз пройтись по комнатам. Подойдя к каморке, не хотел открывать дверь, рука же потянулась к ручке. Окинув помещение взглядом, Звягинцев закрыл и уже собрался перейти к осмотру балкона.

Мысленно он был вне квартиры, теша себя надеждой, что свежий воздух и солнце разбавят начинающую давить на сознание тоску. Выручили глаза. «Задняя стена толще, чем боковые, – оглядываясь, подумал Звягинцев. – Странно, стены должны быть одинаковыми».

Распахнув дверь, майор ощупал боковые стороны. Прибор не показал пустот, но и не показал, поскольку внутри монолит.

«Какой к черту монолит?! – пронеслось в голове. – Зачем укреплять часть общей стены, да еще в каморке? Нет, здесь определенно что-то есть. Но что?».

Дмитрий Константинович хотел было позвать криминалиста, чтобы тот проверил стенку, но, сам не понимая зачем, вышел, прикрыв за собой дверь.

«Позову и что из этого? Придут, прозвонят, найдут пустоту, начнут долбить».

Представив внутри каморки набитый произведениями искусства тайник, Звягинцев испугался.

«Найдут, опишут, передадут в музей. А мне что, грамоту? Хрен вам. Я, может, этого момента всю жизнь ждал».

Глянув в сторону кухни, откуда раздавался молодецкий смех, Звягинцев попытался взять себя в руки.

«Не надо гнать лошадей. Продумать, взвесить все за и против. Доложу, что ничего не найдено. Криминалист подтвердит. Квартиру опечатают, охрану снимут. Охранять-то будет нечего. Останется прийти и расковырять стену».

«Расковырять стену! – Прошумело в голове, подобно ворвавшемуся в форточку ветру. – Легко сказать. По-тихому не получится, потому что придется долбить. Когда долбишь, всегда грохот. Господи, о чем я думаю!»

Отойдя от двери, Звягинцев присел на край стула. Из пике размышлений помог выйти голос криминалиста.

– Куда пропали, товарищ майор? Ждем-ждем, вас все нет.

Собрав волю в кулак, Звягинцев встал.

– Чего ждете?

– Как чего? Рабочий день закончился полчаса назад. Пора и честь знать.

– Честь? Причем здесь честь?

– Не причем. Но мне еще в контору ехать, прибор сдавать.

– Ладно, – глянув на часы, произнес Дмитрий Константинович. – Половина шестого!

– А я что говорю.

Криминалист, покачав головой, направился в сторону кухни. Глядя лейтенанту в спину, Звягинцев благодарил бога за то, что тот так вовремя подослал к нему парня.

––

Гладышев схитрил: мастеров, способных изготовить арбалет, в списке числилось не два, а восемь. Шестеро проживали в Москве, двое в Подмосковье. Четверых Антон посетил до того, как они с Черкашиным попали в переделку.

Результат был равен нулю. Никто из специалистов по изготовлению средневекового оружия к мини-арбалету не имел никакого отношения. Когда-то что-то мастерили – в основном, для баловства, для постановки театральных действий, во время которых дяди и тети, переодевшись в средневековые одежды, изображали Робин Гудов.

Проклиная себя за то, что соврал, Гладышев понимал: растяни он посещение оставшихся четверых на сутки, а то и надвое, полковник мог не понять, как можно потратить столько времени на выяснение причастности к убийству двух человек. Тем более, когда известны их адреса и фамилии.

«Он, как с ума сошел, – возмущался в душе Антон. – Думает, если опера начнут носиться подобно гончим, преступления будут раскрываться сами собой».

Решив, что начать следует с тех, что жили в Подмосковье, Гладышев позвонил Матвею в больницу.

– Прийти не смогу. Мостовой загрузил так, что пожрать некогда.

Тут же посыпались вопросы: что, как, почему? Расстраивать не хотелось, поэтому Антон не нашел ничего лучше, как проорать в трубку: «Потом расскажу. Завтра, к обеду постараюсь вырваться. По поводу совещания – полковник стрелял глазами так, будто хотел изрешетить. Тебя пообещал придушить лично. Так что готовься».

– Готов… – Простонал в ответ Матвей.

Первым в списке мастеровых стоял Егор Ермилов. Слесарь высшего разряда семидесяти четырех лет проживал в Ступино, что по Каширскому шоссе в ста километрах от Москвы.

«Два часа, чтобы добраться, полчаса на разговор, два, чтобы вернуться. К пяти буду в Москве. Хватит времени, чтобы посетить еще одного», – думал Гладышев, не подозревая, какой сюрприз готовит ему судьба.

––

Сюрприз состоял в Ермилове, точнее, в простоте человека. Выслушав, тот попросил показать список мастеровых. Долго изучал листок, затем, сняв очки, протянул Гладышеву.

– Бумажку эту можешь выкинуть в печку.

– Как это – выкинуть? – Глянув на пенсионера, произнес Гладышев.

– Очень просто. Вещь никчемная, а значит, в деле твоем бесполезная.

Понимая, что задавать вопросы – пустая трата времени, Антон решил подыграть старику, тем более что тот, упиваясь значимостью произнесенных им слов, жаждал увидеть в глазах гостя растерянность.

– Я столько времени потратил, чтобы добраться…

– И правильно сделал, что потратил, – не дал договорить Ермилов. – Те, кто значатся в списке, к арбалету отношения не могут иметь в принципе. Это я тебе говорю, Егор Ермилов, знающий толк в средневековом оружии так же, как Калашников в своем автомате. Почему? Объясняю. Смолянин два года не держал инструмента в руках. Не потому, что он плохой мастер или потерял остроту зрения – парализовало мужика на всю правую половину. Клоков – болтун и пустобрех, изготовил пару арбалетов, гонору выше крыши. Да и не по его мозгам машинку такую сотворить. Здесь не просто подход требовался, порыв души и знание дела. Ни того, ни другого у Клокова нет.

– А Дербенев?

– Серега-то? Тот мог. Тот слесарь от бога. Только алиби у Дербенева такое, что покрепче арбалета будет – три года общего режима, два из которых отбыл в местах не столь отдаленных.

– За что?

– За любовь. Жену с любовником поймал в собственной кровати. Вместо того чтобы отпустить, пустил голыми по двору гулять. И все бы ничего, только Сереге показалось мало. Приковал голубков наручниками к качелям, сам сел рядом с ружьем и давай орать: «Гляньте, люди, изменников изловил!». Приехала милиция, несчастных освободили, Дербенева в каталажку. Поначалу все думали, срок будет условный, но, как выяснилось позже, у любовника папаша в больших начальниках числился, Старик позора сына простить не смог. Сереге три года дали. Когда все закончилось, судья так и сказала: «Тронул бы кого другого, мог бы рассчитывать на условное, а так, извини, мне мое место тоже, знаешь ли, не за спасибо досталось.

Взяв в руки список, Гладышев пробежался по нему глазами.

– Выходит, из восьмерых вы один остались.

– Выходит, что так, – перехватив взгляд гостя, улыбнулся Ермилов. – Только сразу скажу – арбалет я этот не делал, мало того, никто никогда с заказом таким ко мне не обращался.

– Но если не вы, тогда кто?

– Не знаю.

На протяжении всего разговора Егор Ефимович ни на секунду не выпускал из рук рисунок с изображением мини-арбалета. Он, то рассматривал, то прикладывал фотографию стрелы и при этом постоянно цокал языком. Вот и сейчас, сказав, что никто с подобным заказом не обращался, взял рисунок и давай изучать.

– Что-то не так? – Спросил Гладышев.

– Сомнения меня гложут, – цокнув, ответил Ермилов. – Причем такие, что в пору мозгам начать кипеть.

– Что за сомнения?

– По поводу арбалета. Налицо рука мастера, я бы даже сказал – художника.

– Художника?

– Да. Приклад каждого изготовленного им арбалета украшался копией известной картины. Прикол у мастера был такой – разрисовывать приклады. Представь, в руках у тебя созданное по канонам прошлых веков оружие, а на прикладе «Джоконда» улыбается. Впечатляет?

– Впечатляет, – вынужден был согласиться Антон, хотя представить себе «Мону Лизу» на прикладе арбалета так и не смог. – И как же звали этого мастера?

– Басманов Иван Федорович. По прозвищу Басман.

– Почему звали?

– Потому, что умер Басман полгода назад. Вышел в сад, сел в кресло…. Там и остался сидеть с улыбкой на устах.

– Да… – Многозначительно произнес Гладышев. – Люди для того и рождаются, чтобы, исполнив возложенный богом долг, умереть.

– Как ты сказал? Исполнив долг?

Лицо Ермилова покрылось бледными пятнами.

– А разве не так?

– Так. Только как определить, где долг, а где обязанность? Тебя, к примеру, что заставило пойти работать в милицию?

– Я сам.

– Сам ты не мог, потому, как в 18 лет человек не в состоянии самостоятельно принимать столь серьезные решения. Родители создали в твоем понимании образ, который пришелся тебе по душе.

– Можно сказать и так. Я милиционер в третьем поколении. Только причем здесь долг и Басманов?

– Притом, что арбалет этот только Басман и мог изготовить. Его это рука, а значит, и мысль тоже его. Я бы сказал, воплощение мечты в дерево.

Арбалет ведь не просто оружие, это нечто особенное – живущая между прошлым и настоящим реальность, где прошлое заложено на генетическом уровне. Взять тебя, к примеру. Проживаешь первую или вторую жизнь, соответственно, память мозговых клеток ниже второго уровня.

У Басмана та превышала пять, а то и шесть уровней, чем и объясняется тяга к прошлому. Изготовленные рукой Ивана арбалеты являлись точными копиями тех, что использовались в сражениях с 11 по 16 века. Прежде чем взяться за работу, Басман часами просиживал в читальных залах, выискивая информацию не столько об арбалете, сколько о человеке, которому тот принадлежал.

Гладышев, пребывая в состоянии недопонимания, не мог сообразить, зачем Басманову понадобилось устраивать испытания самому себе, когда арбалет – всего лишь оружие.

Ермилов будто прочитал его мысли.

– Хочешь знать, зачем?

– Хочу, – вынужден был признаться Антон.

– Затем, что для Басмана каждый изготовленный арбалет был состоянием души. При проектировании больше всего внимания он уделял силе натяжения тетивы, что, в первую очередь, влияло на убойную силу стрелы. Отсюда и форма арбалета, и изгиб излучин. Про приклад я не говорю. При прижатии того к плечу создавалось ощущение, что арбалет есть продолжение руки. Кстати, по фотографии стрелы можно набросать эскиз арбалета.

– Как это?

– Очень просто. Каждая стрела изготавливается под конкретный арбалет.

– Хотите сказать, что через стрелу можно доказать причастность Басманова к убийству Мытника?

– Косвенную. Басманов не мог быть причастен к убийству по одной простой причине: на момент изготовления арбалета не было в живых. Он мог только придумать, в крайнем случае, изготовить чертежи.

– Используя состояние души?

– Душа здесь ни причем. Расчет, желание создать нечто новое. Для чего Басману это надо было, непонятно. В тоже время отрицать, что мини-арбалет – изобретение его рук, я не могу.

– Басманов придумал, кто-то другой изготовил.

– Выходит, что так.

– Но кто? Кто мог изготовить, если чертежи никогда никому не передавались? И вообще… Вы сами сказали, что с каждым арбалетом Басманов проживал жизнь?

– Верно, Иван был не из тех людей, которые доверяются первому встречному.

– Но ведь доверился же.

– В том-то и дело.

Ермилов терялся в догадках. Необходимо было помочь. Но как?

Подумав, Гладышев не нашел ничего лучше, как увести разговор в иное русло.

– Скажите, а какой он был, этот ваш Басманов? Имеется в виду внутреннее состояние.

Вопрос оказался настолько неожиданным, что Егор Ефимович секунд пять не мог произнести ни единого слова. Преодолев эмоции, вникать в смысл услышанного начал, когда в глазах появился свет.

– Иван слыл человеком простым, в то же время невероятно сложным. Простым, потому что было легко общаться. Сложным – по причине, что никогда не открывался до конца. Представь отдыхающую на пикнике компанию, где Басманов – главное действующее лицо. Прибавь к уже имеющемуся образу образ человека, который не терпел гостей. Получается что-то вроде нелюдима.

– И что, никто не пытался поговорить с ним об этом?

– О чем?

– О внутреннем содержании.

– Нет. Чужая жизнь есть чужая жизнь. Лезть в нее – значит выглядеть невежей. Случись такое, Басман не только не стал, бы разговаривать, но и не подал бы руки.

– Допустим, – приняв ответ, Антон решил идти дальше. – Басманов оригинал в поступках, в образе жизни, но ведь рядом должны были быть люди, не имеющие столь жесткого характера: жена, дети.

– Про жену ничего сказать не могу. Видел пару раз. Скажу, что впечатление оставляла весьма и весьма благоприятное. Красивая, стройная…. Первый раз встретились в Москве, в театре. Пошли с женой на «Жизель», смотрим – навстречу Иван с супругой. Познакомились, пару минут поговорили, разошлись. Когда места в зале заняли, моя мне говорит: «На герцогиню похожа». «Кто?» – не понял я. «Жена твоего знакомого, будто с экрана фильма «Война и мир» сошла».

– Что, и вправду выглядела как герцогиня?

– Не то слово. Интеллигентка голубых кровей. Второй раз встретились на пикнике, устроенном Басмановым по поводу представления нового арбалета. Во время пикника Басманов познакомил нас с дочерью. По чертам лица, манере держаться – копия мать. После смерти родителей Анна уехала жить за границу.

– После смерти родителей?

– Да. Анна Варламовна скончалась за полгода до смерти мужа. Долго хворала. Иван возил по разным докторам. Бесполезно. Богу угодно было призвать душу страдалицы. Он и призвал.

– Басмановы жили в Москве?

– Нет, в Чернецком, в двадцати километрах от Чехова. От нас – шестьдесят пять. У Басмановых там дом. В свое время дед Ивана построил, отец расширил. Басман пристроил веранду, гараж.

– Я так понимаю, уезжая за границу, дочь Басмановых дом продала?

– Не знаю. По поводу дома ничего сказать не могу.

Новость относительно дома Басмановых настолько озадачила Гладышева, что тот даже не пытался скрывать этого. Требовалось время, чтобы полученные данные смогли образовать череду фактов. И хотя существенных изменений в настроении не произошло, изменилась настройка мышления: от арбалетов к личности, от личности к семье, от семьи к дому, от дома…

Глянув на часы, Гладышев хотел было поблагодарить Ермилова за гостеприимство, однако взгляда хватило, чтобы понять – не все сказано, не все услышано.

– Думаю, следствию будет полезно знать, что Басман, кроме того, что слыл искусным мастером, был еще и превосходным стрелком, – произнес Егор Ефимович, явно настроенный продолжать удивлять гостя.

– Стрелком?

Мысль о дороге, о поездке в Чернецкое испарилось быстрее, чем Гладышев смог понять, что означали слова Ермилова.

– Да. Иван владел арбалетом так же, как победитель Уимблдонского турнира владеет ракеткой. Мог десять раз подряд выстрелить в цель с расстояния сорока метров и ни разу не промахнуться. А то и того лучше, стреляя навскидку, цель поражал с первого выстрела. Помню, однажды зашел спор, сможет Басман попасть в мишень с расстояния пятнадцати метров на звук и в темноте. И что ты думаешь? Трижды стрелял – трижды в «яблочко».

– Прямо-таки в «яблочко?» – не смог удержаться, чтобы не выразить сомнений, Антон.

– Не веришь?

Выйдя из-за стола, Ермилов направился к книжному шкафу, достав похожий на амбарную книгу фотоальбом, вернулся на место.

На предложенных вниманию Гладышева снимках были засняты группа людей, машины, лес, щиты с мишенями. Последних Антон насчитал пять. В каждой торчало по стреле.

Выбрав несколько снимков, Ермилов разложил их перед Гладышевым.

– Здесь все наши. Это мишени. Это стрелы. Это я с арбалетом. Это Басман целится. Это…

– Басманов? Где?

Перехватив руку хозяина дома, Гладышев взял в руки альбом и углубился в изучение фотографий. Лицо стрелка можно было разглядеть наполовину, зато был виден арбалет.

– Сколько вам тогда было лет? – откладывая в сторону снимок, спросил капитан.

– Мне 63. Басману 61. Мы ведь почти ровесники, отсюда и общие интересы, и понимание жизни.

– А воспитание?

– Воспитание разное. Он – выходец из интеллигенции, я – из рабочих-крестьян.

– Об этом вам сам Басманов рассказывал?

– Нет. Родители, происхождение, семья – темы запретные, поэтому особо никто не интересовался. Общались, развлекались. По душам не исповедовались, в этом Басманов – скала. От вопросов уходил, не напрягаясь, а когда цепляли, говорил: «Не люблю распространяться о том, что других должно волновать меньше всего». Все сразу затыкались, переводя разговор на тему, в которой Басман чувствовал себя как рыба в воде.

– Тему арбалетов?

– Не только. Оружие средних веков.

Переворачивая страницы, Гладышев выбрал три фотографии и вопросительно глянул на Ермилова.

– Можно возьму? С возвратом, конечно.

– Можно, – вынимая снимки из альбома, произнес Ермилов. – Вот только помогут ли? Десять лет прошло.

Непонятно почему, но слова «десять лет прошло» засели у Гладышева в голове настолько прочно, что на протяжении всего пути от Ступино до Чернецкого он не мог избавиться от ощущения недосказанности.

Вроде бы, говорил старик непринужденно, в отдельные моменты даже больше, чем желал услышать Антон, но это создавало ощущение преднамеренности. Такое бывает, когда человек в словах преследует цель.

«Зачем Ермилову понадобилось подводить меня к разговору о Басманове? – думал Гладышев. – Написал адрес дома и даже нарисовал план проезда, при этом вид был такой, словно сорвал джек-пот».

Вопросов было много, ответов – ни одного. В обычной ситуации должно было расстроить, в крайнем случае, подпортить настроение. Однако Гладышев не ощущал ни того, ни другого, хотя в глубине души, интерес был. Партия, что разыграл Ермилов, была знакома. Единственное, что удручало – давно не играл в шахматы. Настолько давно, что стал забывать комбинации.

––

Чернецкое предстало огромным утонувшим в зелени пространством. Крыши домов купались в кронах дубов. Неширокая, но невероятно красивая река змейкой протекала вдоль берегов, виляя, то вправо, то влево. Создавалось ощущение, будто сам бог, стоя за мольбертом, придавал этому пейзажу особую красоту.

Улицу Зои Космодемьянской Гладышев пересек, проезжая по Набережной. Пришлось вернуться. Бросив машину в двадцати метрах от проулка, Антон направился вдоль улицы, изображая туриста, нуждающегося в приюте.

Останавливаясь то у одного дома, то у другого, искал, у кого спросить. Не найдя, продолжал движение дальше.

Согласно нарисованной Ермиловым схеме, дом Басмановых должен был быть седьмым от поворота.

Гладышев уже видел забор и часть крыши, как вдруг со двора, мимо которого он проходил, раздался женский голос.

– Кого-то ищете?

Обернувшись, Антон увидел средних лет женщину в переднике с дуршлагом в руке.

– Ищу, – улыбнувшись, произнес Гладышев.

– Кого, если не секрет?

– Какой уж тут секрет – ищу, где комнату снять.

– Комнату?

Удивление хозяйки выглядело настолько естественным, что у Антона возникло сомнение, не переборщил ли он с комнатой.

– Да. Захотелось, знаете ли, от суеты городской отдохнуть. Сел в машину, поехал, куда глаза глядят…. Вот, приехал.

– А вы кто? – пропуская мимо ушей слова Гладышева, спросила женщина.

– В смысле?

– Писатель или художник?

– Почему сразу писатель? Обычный человек.

– Обычные люди из Москвы в деревню не бегают. Только писатели или художники. Про них в кино показывают. День-два живут, на третий влюбляются в дочь хозяев, получают прилив вдохновения и начинают творить.

– Такое кино не про меня. Я не художник и не писатель, обычный клерк обычной компьютерной фирмы.

– Вот я тебя и поймала, – стукнув дуршлагом по забору, расхохоталась женщина. – Никакой ты не простой. И деревня тебе наша побоку. У клерков свои дачи имеются. И тишины там столько, что кричать хочется.

– Верно. И дача имеется, и речка, и сад. Все как у людей. Только там мать, отец и бабушка. Представляете, каково мне, когда только и слышишь: «Антоша, тебе чая налить? Антоша, оладушек принести?» И так постоянно. Вот уже где… – Приставив ладонь к горлу, Гладышев, как мог, изобразил тоску.

– Представляю, – пожала плечами женщина. – И надолго к нам?

– Дней на пять, максимум на неделю.

– Тогда придется прогуляться. За поворотом дом с зеленой крышей, на заборе табличка «Сдаем комнату». Только имей в виду, хозяева цену деньгам знают, могут такую назначить, что стыдно сказать.

Посмотрев в указанную женщиной сторону, Гладышев поморщился.

– Терпеть не могу торговаться.

– Что сделаешь. Люди многое чего терпеть не могут, однако же, терпят.

– А может, вы приютите? – зная, что получит отказ, спросил Антон, не забыв при этом польстить. – Уж больно уютный у вас двор и дом такой ладный.

– Нет, – приняв слова незнакомца за комплимент, улыбнулась женщина. – Сами ютимся. Нас двое, внуков трое, дети на выходные приезжают.

– А в том? – развернувшись лицом к дому Басмановых, Гладышев постарался придать голосу как можно больше безразличия. – Ни света нет, ни движений. Может, не живет никто? Так я бы весь дом снял.

– Не живут, но и сдавать не сдают.

– Почему?

– Потому что хозяева умерли, дочь укатила неизвестно куда. За домом наняла следить соседку, наказав, чтобы не пускала ни своих, ни чужих.

– Сама не живет и другим не сдает?

– Так и есть. Люди поначалу недоумевали, потом привыкли. В конце концов, это дело каждого, сдавать или не сдавать, жить или не жить.

– И давно пустует?

– Почти год.

–И что, за год так никто и не приехал?

– Почему не приехал. Пару раз дочь наведывалась. Ни с кем не общалась, из дома не выходила. Маленькой была – ребенок как ребенок, выросла – не узнать.

– Так говорите, будто лично общались.

– Общалась. Пошла поговорить насчет дома, хотели, чтобы у сына дача рядом с нами была. Даже слушать не захотела. Через дверь сказала, что дом не продается. Что? Как? Почему? Ни слова, ни полслова.

– Может, не вовремя подошли? Может, у человека настроение плохое было?

– Да какое там настроение, если даже в дом не пустила.

Судя по тому, насколько негостеприимным стал взгляд женщины, продолжать удерживать разговор в прежнем русле не имело смысла.

Поблагодарив, Гладышев дождался, когда женщина удалится вглубь двора, после чего, пройдя мимо дома Басмановых, зашагал дальше, проигрывая в голове все, что удалось узнать.

Дойдя до машины, сел за руль. Задумался: «День насыщен событиями. Ермилов со своим хитроватым взглядом. Басманова – младшая, которая ни в какую заграницу не отбывала, живет в Москве или близлежащем городе. Вопрос, что заставляет ее не продавать дом и почему вокруг фамилии Басмановых столько всего таинственного?».

Глава 6. Водоворот событий

Выйдя из кабинета начальника управления, первое, что сделал Мостовой – включил мобильник. Так было заведено: входя в кабинет руководителя, нужно было выключить телефон, дабы не отвлекать себя и не раздражать генерала.

Трубка заверещала спустя секунды. Посыпались сообщения, после чего раздался звонок, требующий незамедлительного ответа.

Мостовой настолько хорошо знал характер телефона, что с ходу мог определить, как тот относится к вызову – уважительно ровно или без видимых и невидимых переживаний.

Звонила секретарша, что даже не насторожило полковника, а повергло в смятение. Зная, что шеф находится у генерала, та не постеснялась воспользоваться мобильником, чего до этого не случалось ни разу.

«Что-то серьезное, – подумал Мостовой. – Просто так Валентина звонить не стала бы».

– Что случилось? – произнес Мостовой.

– Ничего, – испуганно ответила секретарша. – Просто я подумала, вдруг вы решите еще куда-нибудь зайти.

Голос в трубке прервался, чтобы спустя секунду зазвучать вновь, на этот раз не столь открыто и не столь возбужденно.

– Вас ждать?

«Ждать!» – хотел было произнести Мостовой, но что-то подсказывало, что следует проявить смекалку.

– Кто-то дожидается в приемной? – спросил полковник после нескольких секунд раздумий.

– Да.

– Кораблев?

– Да.

– Давно?

– Полчаса.

Мостового будто ужалило – «полчаса криминалист просидел без дела?».

– Ноги, в каком положении?

– Что? – не поняла секретарша.

– Спрашиваю, ноги удерживает на цыпочках или опирается на ступни?

– Первое.

Сбитая с толку, женщина могла ожидать чего угодно, но только не того, чтобы шеф мог видеть сквозь стены.

– Ясно, – стараясь смягчить ситуацию, произнес Мостовой. – Проводите в кабинет. Скажите, буду через пять минут. Сделайте кофе, сахара одну ложку.

«Если Глеб впал в состояние транса, значит, открыл нечто особенное», – подумал Мостовой. Но не успел он разобраться с одной мыслью, как возникла другая: «А если он нашел нечто, что сможет помочь сдвинуть с мертвой точки дело Мытника?»

Представив лицо Глеба, то, как тот потеет и морщит лоб, Мостовой ускорил шаг. Со стороны его походка была похожа на бег трусцой, что никак не вязалось с полковничьими звездами.

Войдя в кабинет, Федор Николаевич занял место напротив Глеба. Стоявшая перед криминалистом кружка с кофе, а также прилипшие к губам капельки пены говорили о том, что тот успел сделать глоток, самое большое – два.

– Что-то случилось? – спросил Мостовой.

– И да, и нет, – ответил Глеб.

– Если точнее?

– Получены данные экспертизы взятых со стрел микрочастиц слюны киллерш.

– Ты хотел сказать – киллерши?

– Нет. Сказал то, что хотел сказать.

У Мостового перехватило дыхание. Глеб, наоборот, словно сбросил с души камень.

– Микрочастицы слюны на одной стреле не совпадают с микрочастицами слюны на другой.

– Но этого не может быть.

– Еще как может. Криминалистика – наука точная, вы это знаете не хуже меня.

–– Знать – то знаю, но…

Мостовой не мог понять, как микрочастицы с одной стрелы могут не совпадать с другими. Это значило, что в Мытника и Черкашина стреляли два разных киллера. Правильнее будет сказать – киллерши.

– Так, давай по порядку. Экспертиза определила – и в том, и другом случае стреляли женщины. Не буду спрашивать, откуда вы это взяли, однако методику определения разности в микрочастицах ты должен будешь рассказать. Начни с момента, откуда на стрелах могла оказаться слюна.

– Все проще, чем вы думаете, – сделав умное лицо, произнес Кораблев.– Человек мог чихнуть, кашлянуть, что позволило капелькам слюны попасть на арбалет и на стрелу. У киллерши, что стреляла в Мытника, содержание в крови сахара превышает норму. Иначе говоря, имеется склонность к диабету. У ранившей Черкашина такой предрасположенности нет, что дает право утверждать – киллерш было две.

– Час от часу не легче.

Глядя на криминалиста, Мостовой не видел, как Кораблев, взяв в руки кружку с кофе, поднес ту ко рту. Все слилось в водовороте мыслей, выделив одну и сделав ту приоритетной.

Полковник мысленно вернулся к разговору с генералом. Полчаса назад он с пеной у рта уверял начальника управления, что в обоих случаях стреляла женщина. В принципе, ничего не изменилось, если не считать того, что стреляла не одна женщина, а две.

– Это же надо! – воскликнул Мостовой и расхохотался, чем поверг Кораблева в смятение, он даже чуть не опрокинул кружку.

– Вы чего? – Глеб посмотрел на полковника не столько с удивлением, сколько с опасением.

– Лицо генерала представил, – поспешил успокоить криминалиста Мостовой. – Уверял, что в обоих случаях стреляла женщина, а теперь придется доказывать, что женщин было две. Можно представить, как отреагирует генерал.

Разговор прервал телефонный звонок. Беспокоили из приемной.

– Федор Николаевич, – прозвучал голос секретарши. – Тут Гладышев пробивается. Говорит, что у него дело, не терпящее отлагательств.

– Что, сидит на диване и раскачивается из стороны в сторону?

– Нет. Ходит из угла в угол, при этом хлещет по ноге папкой.

– Если так, пусть заходит.

Войдя, Гладышев увидел Глеба и подмигнул ему, на что тот ответил взглядом мрачнее тучи.

– Проходи, присаживайся, – показав глазами на стул, произнес Мостовой. – Случилось что?

– Есть новости по делу Мытника.

– Надо же, – пожав плечами, полковник боковым зрением глянул на криминалиста. – Прямо день открытий какой-то. Сначала Кораблев, сообщает новость, от которой не знаешь, то ли хохотать, то ли плакать. Теперь ты…

Мостовой хотел было сказать – «ну, давай, выкладывай», подумав, произнес:

– Знаешь, прежде чем начнешь удивлять, я хотел бы, чтобы ты ознакомился с этим.

– Что это? – принимая из рук начальника отдела листок с текстом, спросил Антон.

– Заключение экспертов.

По мере того, как Гладышев вникал в суть написанного, возгоралось любопытство в глазах Мостового и Кораблева. Невооруженным глазом на лицах и того, и другого виден был интерес к его реакции.

Гладышев отреагировал со свойственной ему простотой.

– Это что, розыгрыш?

– Какой розыгрыш? – возмутился Кораблев. – Факт.

– Факт?

Округлив глаза, Гладышев перевел взгляд на полковника.

– Я ни причем, – поспешил перевести стрелки на криминалиста Мостовой.

– Но…

– Мы полночи потратили на то, чтобы убедиться, – не дал договорить Антону Кораблев. – И даже когда убедились, сомнений было столько, что не дай бог.

– А сейчас? – попытался поймать на слове криминалиста Гладышев.

– Что сейчас?

– Сейчас сомнения гложут?

– Сейчас нет. Исходный материал обрел форму закона – есть и печать, и подпись.

Мостовой и Гладышев переглянулись.

– Что будем делать? – спросил Антон.

Запрокинув руки за голову, Мостовой расправил плечи и сделал вид, что впал в состояние размышления.

– Работать. Менять версию. Раскручивать…

– Двух киллерш?

– А ты предлагаешь работать над тем, что заведет в тупик?

– Идти параллельным курсом.

– Не понял.

– Идти по избранному направлению. Когда упремся, поменяем курс.

– И как ты себе это представляешь?

– Не знаю.

– Не знаешь, а говоришь.

Послушав со стороны, можно было подумать, что разговор зашел в тупик.

По поводу умерших надежд должна была возникнуть минута молчания. И та уже витала в воздухе, как вдруг в момент наивысшего напряжения Кораблев, выйдя из-за стола, произнес:

– Я пойду, товарищ полковник. Заключение у вас. Отчет пришлю позже. Возникнут вопросы – звоните.

Все сразу встало на свои места. Мостовой вспомнил, что Гладышев пришел к нему не просто так. Тот же, пребывая под впечатлением, спешил поправить моральное состояния шефа сообщением о том, что вопрос по поводу мастера-арбалетчика сдвинулся с мертвой точки. И хотя правды в известии было, что называется, «на понюшку», рассказ о поездке в Ступино должен был заинтересовать полковника ровно настолько, насколько тот заинтересовал Гладышева.

На все про все ушло чуть более десяти минут.

– И что от твоих приключений будет иметь следствие? – Дождавшись, когда Гладышев выговорится, задал вопрос Мостовой. – Мастер-арбалетчик, умерший полгода назад? Один персонаж поменял на другой, еще более неизвестный. Знаешь, что получается, когда слагаемые меняют местами?

– Ничего.

– Ответ неверный. Человеку кажется, что он близок к истине, на самом деле отдалился на шаг. И знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что понапрасну потратил время.

Взор Гладышева, потеряв остроту, начал гаснуть, что не мог не заметить полковник.

– Поиски человека, сумевшего изготовить мини-арбалет, сравнимы с поисками иголки в стогу сена. Тем не менее, это результат.

– Но есть еще дочь.

– Дочь… – Задумчиво произнес Мостовой. – Отыскать проживающего в Москве человека, зная имя и фамилию – дело двух дней. Вопрос, как выяснить причину отказа продавать дом.

Гладышев задумался.

– Может, есть смысл прошмонать?

– Без санкции прокурора? Собаки деревенские и те засмеют.

– И что делать?

– Не знаю.

Постучав по столу кончиком карандаша, Мостовой причмокнул.

– Не идет у меня из головы один факт.

– Мастерская стрельба Ивана Басманова? – произнес Гладышев.

Удивление полковника выглядело настолько откровенным, что брови не поползли, а прыгнули вверх, застыв в виде сложившихся пополам дуг.

– Откуда знаешь?

– Догадался. Могу даже сказать, почему.

– Почему?

– Потому что Басманов и вы примерно одного возраста. Владея арбалетом, тот мог оказаться убийцей Четвертного.

По движениям плеч было понятно, полковник крайне изумлен.

– Надо же. А я уже начал было подумывать, что отношение молодежи к старшему поколению начало входить в состояние деградации.

– Зря вы так, – обиделся Гладышев. – Я и Черкашин дело ограбления коллекционеров помним наизусть. Как только стало известно, что Мытника убили из арбалета, первое, что пришло в голову – убийство Четвертного.

– И на том спасибо.

Принимая благодарность, Гладышев ощутил желание повергнуть начальника в моральный нокдаун.

За ощущениями последовала мысль, за мыслью слова:

– Хотите, скажу, о чем подумали, когда узнали, что Басманова посещает дом родителей?

– Говори, – подперев кулаком подбородок, произнес полковник и тут же, дабы не потерять инициативу, добавил. – Ты, я вижу, сегодня в ударе, предположения так и прут.

Взяв в руки кружку с недопитым кофе, Гладышев поднес к губам. Сделав глоток, поставил на место.

– Что, если отец передал дочери навыки владения арбалетом?

– Намекаешь на то, что Мытника завалила Басманова?

– Строю предположения.

– М-да, – взяв в руки заключение экспертизы, полковник отложил его в сторону. – Предположения твои могли быть верны, если бы не одно «но»: киллерш, согласно вот этой самой бумаге, две.

– И каков же вывод?

– Вывод один: надо держать совет. Одна голова хорошо, две лучше, три – надежда на успех.

– И чья голова будет третьей?

– А ты не догадываешься?

– Матвея?

– Его родимого. Его.

Пробежавшая по глазам полковника усмешка придала Гладышеву уверенности ровно столько, сколько тот имел после посещения Чернецкого. Часть ее он растерял, ознакомившись с заключением экспертов.

– Когда едем?

Глянув на часы, Федор Николаевич поднял трубку телефона.

– Говорит Мостовой. Машину к подъезду.

––

Хорошо, что Гладышев успел предупредить Матвея о том, что в госпиталь едет не один. В противном случае потребовалось бы время, чтобы тот сумел собраться с мыслями.

Как и ожидалось, пару минут ушло на разговор о ранении, на вопросы, как кормят и чем лечат. После этого последовал удар по нервам в виде обвинений в непрофессионализме, дилетантстве, а также отсутствии мозговых извилин.

Когда словарный запас по поводу несоответствия должности и званию иссяк, полковник перешел к делу.

– Что скажешь по поводу заключения экспертов?

– Я? – Удержав взгляд, Матвей задумался. – Не имей заключение официального статуса, посчитал бы бредом. А так… Думаю, микрочастицы есть не что иное, как подвох. И это в худшем случае. В лучшем – ротозейство.

– Ротозейство?

Мостовой, глянув в сторону Гладышева, наткнулся на полный недоумения взгляд.

– Да, – продолжал удивлять Матвей. – На стрелу могли плюнуть специально, чтобы увести следствие в сторону.

Не ожидая, с какой легкостью Черкашин начнет разгрызать орехи версий, о которые он – полковник МУРа – чуть не поломал половину зубов, Мостовой опешил.

– Думаешь, нас дурачат?

– Предполагаю, или, как выражаются в кругах юридически подкованных людей, допускаю.

– Чтобы допускать, нужны основания.

– Оснований нет. Есть интуиция, которая подсказывает, что начать надо с разработки стратегии предстоящих действий. И чтобы о ней знали только вы, Федор Николаевич, я и Гладышев.

Не понимая, к чему клонит Черкашин, Мостовой решил задать вопрос в лоб.

– Говори прямо – есть подозрения в утечки информации?

– Ни подозрений, ни сомнений. Есть правило – не верь никому, даже самому себе.

– Надо же, а я думал, верить надо всем, – улыбка полковника была похожа на усмешку. – Сомневаться, проверять, при этом не терять веру.

– Вы неправильно поняли, – попытался защититься Черкашин, чем разозлил Мостового еще больше.

– С такой позицией прямая дорога в НКВД или в Гестапо. Слава Богу, ни того, ни другого уже нет. Что касается правила, то оно гласит: потеря веры в людей сравнима с потерей себя.

– Это не позиция, мера предосторожности.

Нахмуренные брови говорили о том, что в голове Черкашина начали набирать обороты процессы обратной связи, когда требовалось объяснить то, чего он сам до конца не понимал.

– Извини, капитан, – не дал закончить Мостовой. – Любая мера должна иметь причины возникновения. У тебя такой причины нет.

– Есть! – Воскликнул Черкашин. – Мне не нравится, как продвигается следствие.

– Что значит – не нравится?

– Это значит, что есть моменты, которые невозможно объяснить словами и которые не поддаются логике.

– Например?

– Например, история с записной книжкой и то, как мы на нее отреагировали – практически пошли на поводу.

– А ты хотел, чтобы оставили без внимания?

– Я только констатирую факты.

– Ладно. Констатируй дальше.

– Арбалетчица наведалась в квартиру Мытника задолго до того, как там оказались мы. Что могло заставить незнакомку пойти на столь серьезный шаг? Стремление отыскать то, что должно было превратить риск из неоправданного в оправданный. Насколько трудно было решиться, но ведь решилась. Ради чего?

Замолчав, Матвей вопросительно глянул на полковника.

– И в чем прикол? – воспользовавшись заминкой, произнес Антон.

– Прикол в том, что мы направляем в квартиру людей, которые просвечивают стены и ничего не находят. Факт более чем странный. Арбалетчица знает – тайник есть, иначе бы рисковать не стала. Мы же без всякого риска не только не можем ничего найти, но, и заявляем, что в квартире Мытника нет потаенных мест.

– Честно сказать, история с тайником меня не то, чтобы напрягает, но и не дает расслабиться, – вынужден был признаться Мостовой.

– Теперь о том, что касается заключения экспертов, – поблагодарив полковника взглядом, продолжил говорить Черкашин. – Не верю, что киллерш было две. Не верю и все.

В воздухе еще витали произнесенные Матвеем слова, но на какое-то время установилось молчание. Потребовалась минута, чтобы все трое привели в порядок мысли и смогли систематизировать услышанное.

Первым на призыв Черкашина держать ухо востро отреагировал полковник.

– Что скажешь по поводу путешествия Гладышева в Ступино?

Пожав плечами, Матвей попытался изобразить улыбку.

– Ощущение не положительное и не отрицательное. Здорово, конечно, что появилась зацепка. В то же время она слишком легко далось. Не успел Антон объяснить причину появления, как вот она – тарелочка с голубой каемочкой – рассказ про Басманова, про его умение поражать цель, про дочь, про то, что она не желает продавать дом. При этом Ермилов отрезал путь к отступлению: к тому не ходи – умер, другой в тюрьме, третий вообще не мастер.

– Но результат-то налицо, – произнес Гладышев.

– Согласен, результат налицо. Вопрос в том, каков будет эффект и будет ли он вообще.

Произнеся это, Черкашин глянул в сторону Мостового с надеждой на поддержку.

– Помнится, вы, товарищ полковник, нас учили – что легко дается, рано или поздно будет обращено против следствия. И я подумал: что если Ермилов не такой уж добряк, каким хотел казаться? Что, если ждал кого-то из – нас – меня, Гладышева, вас? По такому поводу приготовил «пирог», от вкуса которого Антон забыл о главной заповеди сыщика – «доверяй, но проверяй».

– Легко сказать – доверяй, но проверяй, – предпринял попытку выпустить шипы Гладышев. – Как проверишь, если оружейников всего ничего.

– А ты искал? Посетил пару секций, получил пять фамилий и посчитал, что работа сделана?

– Нет, я должен был оббежать всю Москву, убить уйму времени и при этом получить тот же результат.

– Хорошо. Поставлю вопрос по-другому, – видя, что Гладышев недопонимает, вынужден был перейти к конкретике Матвей. – В музее был?

– В каком еще музее?

– В любом, где среди экспонатов есть средневековое оружие.

– Зачем?

– Где экспонаты, там реставраторы – люди, которые не делают арбалеты, но восстанавливают их. В той же Третьяковке, наверняка, найдется специалист по средневековому оружию.

Стоило Черкашину произнести слово «Третьяковка», как в сознании Мостового всплыл образ Евтушенко.

– Про Третьяковку забудьте, – произнес полковник.

Переглянувшись, Черкашин с Гладышевым пожали плечами.

– Почему?

– Забудьте и все.

– Появились сомнения в действиях реставратора? – не удержался, чтобы не спросить Черкашин

– Сомнений никаких. Интуиция подсказывает, что не следует напоминать Евтушенко о том, что МУР проявляет к нему интерес.

– Вот! – непонятно чему обрадовался Гладышев. – Наглядный пример того, что доверять – означает подставлять себя под риск.

– Капитан! – повысив голос, оборвал Антона Мостовой. – Давай не будем…

Полковник хотел было добавить «обсуждать то, о чем и без того сказано слишком много», вместо этого произнес:

– Лучше скажите, что делать с квартирой Мытника?

– Надо установить видеокамеры, желательно с прослушивающими устройствами. И чтобы этим занялись люди не из МУРа и не из милиции, а, к примеру, из ФСБ, – произнес Черкашин.

– И что это даст?

– Развяжем себе руки. Заодно получим возможность обнаружить тайник первыми.

– Так говоришь, будто знаешь, что в квартире что-то есть, – позволил себе усомниться Мостовой.

– Точно знать не может никто. Но меня постоянно преследует мысль, что мы на пороге чего-то чрезвычайно важного. Не в плане раскрытия преступления, а в отношении приобщения к тайне, о существовании которой мы пока даже не догадываемся

– Я чувствую то же самое, – добавил Гладышев.

– Так, пофантазировали, и хватит! – Возглас полковника заставил Черкашина и Гладышева вздрогнуть. – Дело надо делать, а не пузыри пускать.

– Пузыри пускать тоже надо уметь, – парировал Матвей.

– Ты это к чему?

– К тому, что в пузыре находимся мы.

– Можно без аллегорий?

– Можно. Требуется понять, что мы считаем приоритетным, что второстепенным. Раскрытие убийства Мытника – приоритетное? Да. Поиски второй арбалетчицы – второстепенное? Это так. Поиски…

– В деле об убийстве не может быть ни приоритетных, ни второстепенных аспектов, – не дал договорить Мостовой. – Все должно быть единым.

– Единым? Нельзя хвататься за все сразу.

– Так сложились обстоятельства, одно из которых – твое пребывание в больнице. Впредь, чтобы подобного не допустить, думать надо не задницей, а головой.

– Я думаю, – проговорил, будто продекламировал, Матвей. – Исходя из придуманного, предлагаю разделиться.

– Разделиться?

– Да. Три направления. У каждого будут свои задачи и пути их решения. Вы, Федор Николаевич, возьмете на себя общее руководство, а также выясните местонахождение Басмановой. Арбалетчицей займется Гладышев. Я попытаюсь найти то, о чем мы думаем, но не знаем, как выглядит.

– Каким образом? Ты же в больнице.

– Больница никуда не денется. Через два дня разрешат вставать. Через три начну мозолить врачам глаза. Через четыре, вы, Федор Николаевич, попросит лечащего врача назначить домашний режим. Девять дней – срок немалый, но я не собираюсь сидеть без дела. Есть такая вещь как интернет. Интернет – это информация, а информация – двигатель прогресса.

Нельзя сказать, что Мостовой принял доводы Черкашина полностью, тем не менее, идею отвергать не стал. Легкость, с которой тот манипулировал фактами, не только подкупала, но и заставляла думать, искать аргументы для возражений. Они не находились, поэтому сказанное принималось. Торжествовала истина, разум, и в этом было что-то из прошлого полковника.

Мостовой иногда даже хотел бы походить на своих подчиненных. Уж он бы показал, как отделять приоритетное от второстепенного. С другой стороны, нужно ли кому-то что-то доказывать? Парни идут в ногу со временем, и этому можно только радоваться.

И Мостовой радовался. Радовался, когда прощались, когда выходил из больницы, когда шел по скверу. Когда садился в машину, тоже радовался. Глянув в окно, увидел уходящее за горизонт солнце и подумал: «Солнце тоже радуется. Прожитый день согрет теплом. Чем не жизнь? Утро наступит, родится новый день, опять тепло, опять улыбки. Всегда бы так!».

Глава 7. Тайник

Сутки прошли после обыска в квартире Мытника, и все эти двадцать четыре часа Звягинцев не находил себе места. Мысли об утолщенной стене в каморке не покидали ни днем, ни ночью. Выручал жизненный опыт, который подсказывал ему держать эмоции при себе.

«Впредь нужно быть осторожнее, – думал Константин Дмитриевич. – Не ровен час Мостовой заподозрит неладное, отправит на квартиру другую группу, а то и сам решит поискать. А уж он-то найдет… Найдет и предъявит».

Требовалось форсировать события. Но как? А главное – когда? Ночью нельзя: дом спит, и посторонние звуки могут быть чреваты серьезными последствиями. Другое дело – днем. Кто-то на работе, кто-то по дому хозяйничает, включены телевизоры, пылесосы…

«Может, попытаться проломить стену кувалдой? Нет, не получится. Соседи услышат, позвонят участковому, а тот – Мостовому. Можно купить скребки, благо в строительных магазинах таких предостаточно. Скрести потихоньку, глядишь, стена и рассыплется», – примерно такие мысли витали в голове у Звягинцева.

Решиться помогли слова Мостового. На утреннем совещании, выслушав отчеты руководителей групп, полковник заявил, что квартиру Мытника, по мнению руководства, следует проверить еще раз.

Звягинцева будто ударило током. Вцепившись в край стола, сжал зубы так, что можно было услышать скрежет.

– Это выражение недоверия мне и моей группе? – Спросил майор.

– Обычная розыскная мера, – ответил Мостовой, не замедлив добавить. – Инициатором, которой был я.

– Вы?

Сняв очки, полковник посмотрел на Звягинцева.

– Почему вас это удивляет?

– Не удивляет, настораживает.

– Незачем тут настораживаться, – вернув очки на переносицу, сказал полковник. – Арбалетчица рискнула посетить охраняемую квартиру. Ради чего? Ради тайника. Это вам о чем-то говорит?

– Говорит. О том, что плохо сработали. Надо было не метры простукивать, а сантиметры…. Еще говорит, что другим повезет больше, чем нам.

––

Суббота выдалась хмурая – как раз для воровских дел. С одной стороны, весь народ был дома у телевизоров вместо вылазок в лес, с другой – милицейское начальство, обзаведясь дачами, должно было махнуть из столицы. Звони – не дозвонишься, стучи – не достучишься.

«Случись что, скажу, что решил проверить квартиру из-за недоверия начальника отдела», – так думал Звягинцев, подъезжая к дому Мытника.

Подойдя к подъезду, майор и набрал код замка. Тот щелкнул. Войдя в лифт, подумал: «Удача сопутствует. Не вспугнуть бы».

Выйдя на седьмом этаже, Звягинцев спустился на два пролета ниже, чтобы проверить, нет ли людей. Проверив, поднялся на шестой. К квартире Мытника подходил не дыша. Солнцезащитные очки не то чтобы мешали, но и не помогали. Капельки пота, скапливаясь на переносице, скатывались к глазам. Сняв очки, майор огляделся, натянул бейсболку и достал связку ключей.

Войдя в квартиру, закрыл дверь на верхний замок – в случае чего можно было покинуть квартиру без шума. Бейсболка была повешена рядом со шляпой Мытника.

Стало легче дышать, перестали трястись руки. Минуя коридор, направился в сторону гостиной. Войдя, дверь закрывать не стал. Подойдя к дивану, снял куртку, вынул из кармана перчатки.

«Оставлять отпечатки – удел дилетантов, профессионалу следует быть аккуратным».

Подпер дверь портфелем с инструментами, надел очки, вынул из кармана рулетку.

Замеры стен отняли больше времени, чем он планировал. Зато подтвердилось предположение, что внутри каморки они на двадцать сантиметров толще боковых. Сомнений не было – там что-то есть.

Повеселев, Звягинцев начал выносить из кладовки вещи: коробки с поношенной обувью, пылесос, зимнюю одежду. За десять минут барахло перекочевало в гостиную.

Окинув каморку взглядом, Звягинцев на манер беседы доктора с пациентом произнес: «Ну-с, с чего начнем»? Зная заранее, с чего следует начать, Константин Дмитриевич не мог отказать себе в удовольствии покуражиться.

Простукивание расчерченной на квадраты стены дало возможность разделить пространство на участки. Одни звучали глухо, другие звенели, как будто по ним били чем-то железным. Данный факт добавил одержимости, что не могло не сказаться на состоянии нервной системы Звягинцева. Чем ближе он продвигался к цели, тем сильнее билось сердце. Пот лил ручьем, дыхание сбивалось, начинали трястись руки. Чтобы успокоиться, приходилось останавливаться чаще, чем майор того хотел.

Когда наступило время ломать стену, Константин Дмитриевич глянув на часы, ужаснулся: «Сорок минут! Нет, так дело не пойдет. Нужно форсировать события, иначе можно проторчать целый день и ничего не добиться».

Первые удары по квадрату, который был очерчен в центре стены, принесли результат, от которого Звягинцев чуть не расхохотался. Отваливающаяся кусками субстанция не являлась бетоном – то был гипс с добавлением цемента. Приставив к стене пику, ручка которой представляла собой двадцатисантиметровую трубу со вставленной внутрь деревяшкой, Звягинцев ударил по той резиновым молотком. Кусок стены упал на пол с таким шумом, что майор от страха вынужден был покинуть каморку.

«Идиот! – пронеслось в голове. – Как я мог забыть постелить на пол что-нибудь мягкое перед тем, как начать крушить».

Поверх плаща легло вывернутое наизнанку пальто. Звягинцев сел на пол прижавшись спиной к стене, прислушался. Со стороны лестничной площадки не доносилось ни звука.

«Фу-ты, – выдохнул Константин Дмитриевич. – Неужто пронесло».

От несильных ударов по пике куски отламывались небольшие, иногда гипс крошился, освобождая сантиметровые пространства. Это раздражало и призывало бить сильнее. Однако, понимая, что шум может привлечь внимание соседей, майор старался действовать осторожно. При одной мысли, что его могут застукать с поличным, внутри возникала дрожь, ноги становились ватными, хотелось бросить все и бежать.

Когда первый квадрат был очищен, перед взором предстала стена, толщина которой не превышала восемнадцати сантиметров.

«Надо крошить еще», – подумал Звягинцев.

Выбрав место, где поверхность была не такой ровной, как в остальной части квадрата, майор то ли от расстройства, то ли от безысходности ткнул пикой с такой силой, что та на треть вошла внутрь. Попробовал выдернуть – не получилось. Дернул еще раз. Пика застряла так, что пришлось приложить усилие. На одеяло упал кусок гипса величиной с арбуз.

Заглянув в освободившееся пространство, Звягинцев увидел заделанное досками пространство шириной сорок сантиметров. Вынув из сумки «фомку», вставил в доступный для зацепа край, потянул. Доска отошла, обнажив стягивающие щит гвозди.

– Мать твою! – Выдохнул майор. – Да тут клад!

Оторвать щит целиком, было делом пяти минут, но Звягинцев не торопился. Боясь испортить содержимое, снимал доску за доской. Когда ниша была очищена полностью, осторожно, дабы вспугнуть «птицу счастья», заглянул внутрь.

В правом углу стоял сундучок, расписанный в стиле хохломы, остальную часть занимали два свертка с сургучными печатями. Звягинцев назвал их «бандеролями с того света».

Налюбовавшись, майор решил перенести содержимое тайника в гостиную.

Заняв место на диване, пару минут потратил на то, чтобы собраться с мыслями. Когда дыхание успокоилось, подойдя к столу, пододвинул один из свертков.

––

Провести выходные с семьей на даче считалось невиданной удачей, даже если добираться до нее полтора часа, а в выходные – все два.

«Час по городу, сорок минут по кольцевой, если не попадешь в пробку. Столько же по трассе. К обеду буду», – думал Мостовой, вспоминая список покупок, выданный женой.

Неделю назад сын увез внучек в Настасьино, куда сам Федор Николаевич намеревался прибыть сегодня вечером. Супруга взяла с него слово, что уикенд он проведет с семьей.

Встав пораньше, полковник принял душ, побрился, сварил кофе. К девяти он был готов. Оставалось посмотреть в зеркало и со спокойной душой направиться вниз по лестнице. Во дворе ждала любимая Волга.

Вставив ключ в замочную скважину, Мостовой услышал звонок телефона, который заставил застыть не месте. Звонок звенел, заставляя думать о том, кто бы это мог быть.

Набрать городской номер могли только жена или сын. На службе все привыкли общаться по мобильному. Тем ни менее что-то подсказывало, звонили не родственники.

«Коли не они, остается служба. Похоже, данное Арине слово придется взять обратно», – подумал Федор Николаевич.

Прикрыв дверь, посмотрел на телефон. Тот звонил с присущей городским аппаратам «нагловатостью».

– Мостовой слушает! – Произнес полковник, надеясь, предчувствие обмануло, и он услышит голос жены.

– Говорит старший лейтенант Гордиевский, – вырвалось из трубки. – Служба наружного наблюдения.

– Говорите.

По спине Мостового пробежал холодок, заставивший переложить трубку из одной руки в другую.

– Видеокамера зафиксировала проникновение. Мужчина, возраст 45-47 лет. Квартиру открыл ключами.

– Лицо зафиксировали?

– Да. В данный момент объект находится в квартире.

Минута раздумья показалась Мостовому вечностью.

– Продолжайте наблюдение. Объект из квартиры не выпускать. Самим не входить. Присмотрите за балконом. Я буду через 20-30 минут.

В фургон наблюдения Мостовой вошел через 27 минут после того, как положил трубку. Кинулся к двери, забыв про все: про сумку с вещами и обещание жене.

Снаружи автомобиль не был приметным, не считая надписи черными буквами «Электрические сети», которая красовалась на желтых бортах.

Внутри был забит аппаратурой. Выглядело настолько непривычно, что Федор Николаевич, закрыв дверь, еще какое-то время осматривался.

Из оцепенения его вывел голос парня, сидящего в стороне. Тот был лет на пять моложе Черкашина и Гладышева. Взглянув на помощников, которые следили за происходящим на экранах, парень произнес:

– Здравия желаю, товарищ полковник! Это я вам звонил.

– Как зовут? – Протягивая руку, спросил Мостовой.

– Старший лейтенант Гордиевский.

– По-простому?

– Сергей Юрьевич.

– До Юрьевича не дорос, – пряча усмешку, произнес Федор Николаевич, – поэтому ко мне будешь обращаться по имени-отчеству, я к тебе по имени.

– Договорились, – обнажил сверкающие белизной зубы старший лейтенант.

Не дожидаясь, когда начальство потребует отчета, Сергей предложил Мостовому занять место за главным монитором.

– Мужчина проник в квартиру, открыв дверь ключами.

На вспыхнувшем экране появились очертания лестничной площадки, затем дверей и фигуры спускающегося человека.

– Сейчас вернется, – прокомментировал Гордиевский. – До седьмого этажа добрался на лифте, затем спустился на пятый, после чего вернулся на шестой.

– Проверял, нет ли кого этажами выше и ниже, – произнес Мостовой.

Через мгновение человек в бейсболке и очках вновь появился на экране. Не раздумывая, направился к квартире Мытника. После секундной заминки снял очки, поправил бейсболку, достал ключи, открыл дверь. Обернувшись глянул прямо в камеру.

Не ожидая увидеть лицо Звягинцева, Федор Николаевич издал такой стон, что даже сидящие по правую руку сотрудники отдела наблюдения обратили на это внимание.

– Твою мать! Майор!

Рука потянулась к карману. Вынув мобильник, Мостовой набрал номер Черкашина.

– Матвей, ты где? Одевайся и пулей к дому Мытника! Видеокамеры засекли проникновение. Уже тридцать минут гость находится внутри. Нет, ты не ослышался. Не гостья.

––

Разрезав шпагат, Звягинцев освободил содержимое от бумажной упаковки. Оставался слой пропитанной специальным раствором марли. В этот момент Константин Дмитриевич понял – в бандероли иконы.

Молченская и Численская иконы Божьей матери были созданы в 13 веке. Эту информацию Звягинцев узнал из прикрепленных к наружным частям окладов бумаг. Кроме примерного возраста образов, значилось – оба считаются утерянными.

«Утеряны – лучше, чем украдены», – подумал майор.

И тут же возникла другая согревающая сердце мысль: «Сколько же они могут стоить?». Звягинцев уже предвкушал, как совсем скоро приобретет моральную и материальную независимость. Не нужно будет экономить, занимать, а главное, появится возможность жить по-людски.

Под словом «по-людски» майор подразумевал все, что другие отождествляли с роскошью: дорогие автомобили, рестораны, путешествия в экзотические страны.

Цифры со многими нулями замелькали перед глазами. При этом на общее состоянии начали сказываться усталость и перенапряжение.

«Надо взять себя в руки, – произнес майор вслух. – Тем более, не проверена шкатулка».

Сверкающий лаком сундучок как будто ждал прикосновения человеческих рук и манил. Не церемонясь, майор поднял крышку и вынул содержимое: пять коробочек разного размера.

Разложив их в порядке от маленькой до большой, Звягинцев недвусмысленно ощутил, что силы покидают его. Не понимая, что происходит, присел на край дивана. Кружилась голова, подташнивало. Запрокинув голову, майор закрыл глаза: «Пройдет. Надо отдышаться, привести в порядок нервы».

Поднявшись, подошел к столу, глянул на коробочки. «Вот оно – счастье!» – пронеслось в голове.

Все пять футляров были оснащены замками. Кнопки по центру, ниже края соприкосновения крышки с днищем – это удалось обнаружить при прощупывании пальцами.

Легкое нажатие, еле слышимый щелчок. Взору Звягинцева предстала золотая пластина с изображением спящего льва. Вынимать ее майор побоялся, ограничившись прочтением надписи на внутренней стороне крышки футляра: «Образцовая печать. 14 век».

Звягинцев не знал и не понимал, что такое «образцовая печать». «Образец, что ли? А может, потому что идеальная? По смыслу подходит».

То, что пластина была сделана из чистого золота, не вызывало сомнений. Голова вновь пошла кругом.

Знакомство со львом продолжалось минут пять, после чего Звягинцев, оставив футляр открытым, взял в руки вторую коробочку. И вновь – прикосновение указательного пальца к спрятанной под бархатом кнопке.

Перед глазами предстал узор непонятной формы. Орнамент отличался изящной тонкостью линий, которые, переплетаясь, образовывали что-то похожее на цветок.

Константин Дмитриевич вынул вещь и прикинул, сколько та может весить. Не поняв, что она собой представляет – брошь или что-то другое – вернул цветок на место.

На крышке была надпись – «Арабский цветок». «Где-то я эту хрень уже видел», – подумал Звягинцев. Попытка вспомнить, где, успехом не увенчалась, и майор был вынужден перейти к изучению следующих двух футляров.

В обоих хранились кресты.

Разные по форме, размеру и по весу, они выглядели настолько изящными, что Звягинцев не мог оторвать глаз. Особенно поражал крест Лазаря Богши, выполненный полоцким мастером (так гласила надпись на футляре).

Необычный по оформлению, с птицами и кружевами, он был похож на символ счастья.

Другой являлся настоящим крестом, о чем свидетельствовала надпись на крышке. Оба предмета были выполнены из чистого золота. По возрасту крест Богши на сто лет моложе собрата. Четырнадцатый век – так было указано на коробке. Второй появился на свет в тринадцатом.

Нерасекреченным оставался последний футляр, который был больше других по размеру. Не открывая его, Звягинцев оценил вес коробки, потряс ее, осмотрел днище, но не нашел ничего, что могло бы дать хоть какую-то информацию.

«Ну что, дружище! Пришло время пролить свет на прошлое», – обращаясь к футляру как к живому существу, произнес майор.

Коробка оказалась настоящим сундуком с сокровищами, так как была до отказа набита золотыми монетами. Каждую из них украшал профиль человека со скипетром и державой в руках,

«Монеты времен Ивана Грозного», – успел подумать Звягинцев и даже протянуть руку, чтобы взяв одну, рассмотреть на свету.

Звонок в дверь заставил вздрогнуть. Прикрыв коробку крышкой, Звягинцев напрягся.

Вместо звука открываемого замка, по другую сторону двери прозвучал возглас: «Эй! Есть кто в доме? Если есть, откройте!». Спустя минуту, показавшейся Звягинцеву вечностью, раздались шаги спускающего по лестнице человека.

Полминуты страха. Зато какого! В кровь поступила такая доза адреналина, что майор готов был на четвереньках ползти до балкона, чтобы спускаться по водосточной трубе – лишь бы не слышать ни стука, ни звука шагов, от которых в ушах стоял колокольный звон.

––

– Вспугнет! Гадом буду, вспугнет, – проговорил Черкашин, стараясь не упустить ничего, что происходило на экране.

– Будешь, – произнес Мостовой, – если не отпустишь мои плечи.

Матвей посмотрел на руки. Вместо спинки стула, пятернями вцепился в плечи полковника.