Читать онлайн Три лица Януса бесплатно

1

В марте 1944 года подводная лодка германского флота «Валькирия» не вернулась из рейса.

Когда истекли контрольные сроки, корабли военно-морской базы, к которой была приписана «Валькирия», приспустили флаги, офицеры надели траурные повязки. В штабе внесли подводную лодку в реестр пропавших без вести кораблей, и родные невернувшихся моряков узнали про их славную гибель в бою с врагами Великого рейха.

Однако мало кто знал, что «Валькирия» вовсе не предназначалась для военных действий. Более того, у нее никогда не было ни одного торпедного аппарата и никакого артиллерийского вооружения. Спаренный пулемет на рубке да пистолеты у офицеров. «Чтобы самому отправить себя в Валгаллу», – мрачно острил Теодор фон Бетман, старший помощник командира субмарины, чистопородный дворянин из Пфальца, элегантный моряк-наци, поклонник Вагнера и Гете.

Об истинном предназначении подводной лодки знали немногие. Еще в меньшей степени были известны маршруты ее длительных плаваний в океане.

Перед очередным рейсом «Валькирии» начальнику базы вручали секретный пакет, привезенный фельдкурьером из Берлина. Начальник вызывал командира субмарины, и тот в присутствии первых двух вскрывал пакет после регистрации его в специальном журнале. За сургучными печатями скрывался другой конверт, его командир подводной лодки уносил на корабль нераспечатанным. «Валькирия» отдавала швартовы, и только в открытом море, придя в назначенный квадрат, ее командир мог узнать, куда предстоит продолжить курс подводной лодки.

Такая процедура неукоснительно выполнялась перед каждым выходом субмарины. Так было и в январе нынешнего года. «Валькирия» вышла в открытое море. Вышла и не вернулась.

2

Загорелый мускулистый человек ступил из океана на золотистый песок пляжа, отряхнул капли и не торопясь двинулся вдоль кромки воды.

Стоял тот ранний час, когда на пляже Копакабана, что в Рио-де-Жанейро, людей было еще немного. С Атлантического океана тянул освежающий ветер, отодвигая в глубь континента плотное покрывало горячего воздуха, подымающегося от асфальтовых улиц города.

Этот знаменитый пляж был второй половиной улицы – авениды Атлантика. С другой стороны располагались отели и рестораны, жильцы и посетители которых, перейдя мостовую, могли окунуться в ласковые воды океана.

Человек остановился и ногой шевельнул полузасыпанную бутылку. Потом наклонился, поднял ее, вытряхнул песок, повертел в руках, вдруг резко размахнулся и далеко забросил ее в воду.

– Здравствуйте, Герман, – обратился к нему пожилой мужчина с рыжеватой шкиперской бородкой и крепко сбитым, совсем не по возрасту, телом. Он лежал на спине шагах в пяти и сейчас приподнялся на локте, прикрывая рукою глаза от светившего с востока солнца.

– Здравствуйте, доктор Зельхов, – ответил Герман и опустился рядом на песок.

– Вы опоздали на пятнадцать минут, – сказал доктор Зельхов.

– Чистейшая случайность, – сказал Герман. – Видите ли…

– Не надо подробностей. Давайте о деле и да пусть обходят вас случайности стороной, мой мальчик. Даже когда вы находитесь дома. Хотите сигарету?

– Благодарю вас, я недавно курил. Шхуна пришла ночью, доктор Зельхов. Команда рассчитана сразу и теперь, наверно, уже пропивает полученные деньги. На судне остались капитан и этот мексиканец Перес.

– Как он работает, Перес? – перебил Германа доктор Зельхов.

– Надежный парень, на него можно положиться. У него слишком темное прошлое, а концы все у меня в руках.

– Но вдвоем они не выведут шхуну из порта?

– Да, конечно, – ответил Герман. – Я подготовил еще двоих. Пятым буду я сам. После перегрузки лишних людей устраним.

– Будьте осторожны. Не забывайте, что правительство этой страны еще в сорок втором объявило нам войну. И мне не нужны здесь никакие осложнения, Герман.

– Понимаю вас, доктор. Нашим землякам в Бразилии приходится сейчас туго. Где произойдет встреча?

– Квадрат 27–15. Вы должны находиться в нем с двадцати трех часов до полуночи. Сигнал – красный огонь, видимый по всему горизонту, и ниже его зеленые вспышки. Сигнал подаете вы. Они подойдут к вам сами. Их пароль: «Доброе утро!» Вы ответите: «Неисправен компас, ночи сейчас холодные». Разговор вести только на испанском языке.

– Все понимаю, – сказал Герман. – Сегодня в ночь?

– Именно сегодня. Сколько груза на борту?

– Сто шестьдесят тонн, – сказал Герман. – Сто пятьдесят в слитках, остальное в монетах.

Доктор Зельхов поморщился:

– Надо переплавлять все. С монетами опаснее.

Герман пожал плечами.

– Это уже не наша с вами забота, доктор Зельхов, – сказал он.

– Да, – сказал доктор. – Минут через пять уходите, Герман. Сначала в воду. Потом выйдете где-нибудь. Отдохните днем. Сегодня ночью вам предстоит тяжелая работа. И помните: в квадрате 27–15.

– Помню… Хорошо бы работать нам в штате Риу-Гранди-ду-Сул. Хоть родную речь услышишь.

– Вы слишком наивны, Герман, для столь серьезного дела, которое нам поручили, – сказал доктор Зельхов, отвернувшись от собеседника и рассеянно разглядывая на линии горизонта темные острова-скалы. – Разве не дошла до вас информация о том, что бразильское правительство запретило немецким колонистам штата Риу-Гранди-ду-Сул разговаривать на их родном языке? Радуйтесь тому, что здесь, в штате Гуанабара, почти нет наших соотечественников, и потому мы можем работать спокойно. Относительно, конечно.

– Знаю я все это, – махнул рукой Герман. – Просчитались мы с дурацким рейдом «Ундербот-507». Надо было топить эти жалкие пять бразильских торговых судов… Что они стоили с теми миллионами тонн, которые отправили на дно наши парни? А эта неумная операция толкнула Бразилию в объятия врагов рейха.

– Неумно поступаете вы, Герман, пытаясь критиковать действия фюрера. Ладно, ладно, я вас только предостерегаю. Ваше время истекло. Идите…

3

Наивный, по мнению доктора Зельхова, Герман Краузе, сотрудник специальной группы РСХА[1], выполняющей в Бразилии особое задание рейха, в общем-то, был прав, называя неразумными действия германской субмарины «У-507», которая 16 и 17 августа 1942 года потопила у побережья Бразилии пять бразильских гражданских судов. Эта акция вынудила крупнейшее государство Латинской Америки объявить 22 августа 1942 года нацистской Германии и фашистской Италии войну. По иронии судьбы именно в этот день гитлеровцы объявили на весь мир, что их знамя со свастикой развевается на вершине Эльбруса…

Вступив в войну на стороне союзников, Бразилия предоставила им свои аэродромы и порты. Действуя оттуда, объединенные силы антигитлеровской коалиции довольно быстро нейтрализовали попытки субмарин адмирала Дёница блокировать Южную Атлантику.

Но еще до начала Второй мировой войны президента Бразилии Жетулио Варгаса тревожили активные действия германских нацистов в стране, хотя именно его правительство в 1932 году фактически санкционировало создание профашистской партии «Интегралистское движение», которую возглавил реакционный журналист Плинио Салгадо.

Но одно дело свои, доморощенные интегралисты, а другое – действия германских нацистов на юге страны, где еще в 1824 году была основана первая немецкая колония Сан-Леополду. И Жетулио Варгасу были известны слова фюрера о намерениях рейха относительно его, Варгаса, родины.

«В Бразилии, – нагло утверждал Гитлер, – мы будем иметь новую Германию! Мы имеем особое право на этот континент… Прошло время, когда немцы вынуждены были уступать место Испании и Португалии и играть повсюду роль опоздавших».

Немцы появились в Бразилии сначала в самом южном штате ее, Риу-Гранди-ду-Сул, во времена правления короля Педру I. Занималась переселением их из Германии его жена Леопольдина, потому и нарекли колонисты свое первое поселение, основанное 25 июля 1824 года, Сан-Леополду. Находится этот город к северу от Порту-Алегри, столицы штата.

Первыми колонистами были осужденные преступники и бывшие солдаты. Они создали хорошо организованную систему гражданской обороны и под ее охраной принялись корчевать тропические леса и обрабатывать землю. А на помощь им ехали все новые и новые переселенцы из фатерланда, и уже в описываемое время число немцев перевалило далеко за миллион человек.

В Первую мировую войну власти несколько умерили националистический пыл бразильских немцев, запретив немецкие школы, стрелковые клубы, издательскую деятельность. Но уже в начале двадцатых годов в Порту-Алегри было полтысячи германских предприятий, из Германии ехали священники, основывались новые монастыри, союзы обороны могли при случае поставить под ружье тысячи хорошо обученных волонтеров. В 1940 году в штате существовала тысяча частных немецких школ, в них обучались более 40 тысяч немецких детей. Обучались в соответствующем духе, ведь во всех кинотеатрах шли фильмы, произведенные в Германии, население собиралось у радиоприемников и восторженно внимало речам фюрера, которые со скоростью 300 тысяч километров в секунду пересекали океан и ударялись в сердца тоскующих по фатерланду немцев.

Были созданы заграничные отделения НСДАП, гитлерюгенда, их боевики маршировали по бразильской земле в нацистской форме, распевая: «Сегодня мы завоюем Германию, а завтра весь мир…» Дело принимало нешуточный оборот, в прессе постоянно появлялись сообщения о гитлеровских планах захвата Нового Света.

Ведь именно из южной Бразилии собирался Гитлер завоевывать Латинскую Америку, «прыгнув» сюда через Атлантику после захвата французских колоний в Экваториальной Африке… И соотечественники ждали его с нетерпением, накопив изрядное количество гранат, пулеметов, автоматов и патронов к ним и тайно обучаясь в джунглях стрелковому искусству и методам диверсионной войны.

Тогда правительство Варгаса вынуждено было принять в 1941 году решительные меры против «собственных», но таких ненадежных немцев. Закрыли их школы и газеты, выходившие на немецком языке с 1824 года, конфисковали радиоприемники и нацистскую литературу, все бразилейро германского происхождения были взяты под полицейский надзор, говорить по-немецки разрешалось лишь у себя дома. Были закрыты и церкви.

Бразильское правительство сделало все, чтобы ликвидировать немецкую пятую колонну в стране. Но с профессионалами типа доктора Зельхова справиться куда труднее. Их действия могли парализовать только другие профессионалы, но более высокого класса.

4

Крупный марлин стремительно пошел в атаку. Стайка летучих рыб вырвалась на поверхность океана и на длинных плавниках стремительно заскользила в сгустившейся темноте, спасая жизнь.

Вскоре летучие рыбы опустились в воду. И только одна из стаи, летевшая выше других, не вернулась обратно. Зацепив плавником перископ, она упала под ноги стоящих на мостике субмарины людей, едва не сбив белую фуражку с головы командира лодки.

– Пакость! – выругался командир и пинком отшвырнул летучую рыбу в угол.

– Срок встречи со шхуной через полчаса, – отозвался Теодор фон Бетман, его старший помощник.

– Вы уверены в обсервации нашего места? – спросил командир.

– Вполне, фрегаттен-капитан.

– Хорошо. Тогда подождем.

«Валькирия» с погашенными огнями стояла в квадрате 27–15. Она находилась в позиционном положении: длинный узкий корпус субмарины прятался под водой, и лишь рубка, словно рифовый утес, едва угадывалась в быстро наступавших сумерках.

– Наше место как раз на тропике Козерога, – после минутной паузы нарушил молчание старший помощник.

Ему никто не ответил. Командиру не хотелось говорить, матрос-сигнальщик и боцман не имели права на праздные разговоры, и на мостике «Валькирии» наступила тягостная тишина.

Тем временем шхуна «Ориноко» приближалась к месту встречи. Несколько часов назад под командованием Ганса Древица, немца, родившегося в Аргентине, она вышла из порта Рио-де-Жанейро в открытое море. Портовые власти по заявлению капитана отметили в документах: порт назначения – Санту-Каравелос, груз – швейные машины, команда – пять человек.

Помимо капитана на борту находились его помощник, мрачного вида мексиканец Перес, по слухам отъявленный в прошлом бандит, Герман Краузе, который считался в Бразилии эмигрантом из Чехии по имени Густав Симак, и два матроса с аргентинского парохода, отставшие от судна и соблазненные перспективой подработать немного в этом рейсе. Звали их Джо и Луис.

На шхуне был установлен сильный двигатель с дистанционным управлением из рубки. Он гнал сейчас «Ориноко» в указанный квадрат. Капитан Древиц и Герман Краузе смотрели вперед. Перес стоял на руле, матросы играли в кубрике в кости.

– Кажется, мы прибыли на место, – сказал капитан и сбросил ход до малого.

– Стопорите машину и приготовьте огни. Через пятнадцать минут начнем, – распорядился «чех».

Над морем загорелась красная звездочка, а ниже ее мигнул зеленый огонек…

Им пора уже появиться, – проворчал командир «Валькирии», поднося к глазам светящийся циферблат часов.

– Они могли и опоздать, – ответил фон Бетман.

– А вы уверены, что мы находимся там, где нам следует быть? – снова спросил командир.

Теодор фон Бетман обиженно засопел:

– Я лично проверил расчеты штурмана. Можете посмотреть сами.

– Вижу огни! – крикнул сигнальщик.

Нельзя ли потише, – буркнул командир. – Вы не на загородной прогулке. Боцман, становитесь к штурвалу. Будем подходить. Это, видимо, они. Но будьте осторожны…

…Перегрузка тяжелых ящиков со шхуны на субмарину продолжалась до рассвета. В ней участвовали экипажи обоих судов.

Дважды ходил на подводную лодку Перес и возвращался с бутылкой настоящего шнапса в руках. В один из таких походов, улучив момент, когда в отсеке субмарины никого не было, Перес быстро вынул из внутреннего кармана куртки металлическую плоскую коробку размером с портсигар, нагнулся и засунул ее под одну из многочисленных труб, идущих вдоль внутренней палубы «Валькирии». Потом он не спеша выбрался наружу, перешел на шхуну, отдал бутылку Герману, выпил предложенные ему «чехом» полстакана и спустился в трюм, где работали Джо и Луис.

К утру все «швейные машины» лежали в стальной утробе «Валькирии». Герман Краузе поднялся на мостик лодки, минут пять поговорил с командиром, склонившись к его уху, тот согласно кивал, затем вернулся на шхуну «Ориноко». Матросы с «Валькирии» отдали концы, и корабли разошлись в разные стороны.

– Пойдем на север, капитан, – сказал Герман. – В порт Ресифи. Перес, станьте к штурвалу. Хочу выдать аванс этим ребятам. Эй, вы! Джо, Луис!

Матросы сидели на трюме, опустив уставшие от ночной работы руки. Услышав зов «чеха», они тяжело поднялись и направились к стоявшему у дверей рубки Герману.

Субмарина «Валькирия» скрылась из виду. Шхуна «Ориноко» набрала уже скорость и быстро удалялась от места встречи на север.

– Вы молодцы, парни, – сказал Герман. – Что скажете в отношении доброго глотка и пары монет авансом?

Джо, здоровенный мулат, радостно засмеялся и подпрыгнул на палубе.

– Хорошо, хозяин, это хорошо, – сказал он.

Луис, длинный худой индеец-полукровка, застенчиво улыбнулся.

– Держите бутылку и деньги, – сказал Герман Краузе. – И можете отдохнуть в кубрике.

Матросы повернулись и плечом к плечу пошли к себе в кубрик на полубак.

Герман Краузе посмотрел на капитана, стоявшего у открытого окна рубки, показал глазами в длинную спину Луиса и левой рукой достал из шкафчика короткий автомат.

Выстрелы грянули одновременно. Луис споткнулся, ничком упал на палубу, дернулся, затих, и бутылка выпала из его рук, медленно покатилась к фальшборту.

Пуля остановила Джо, словно стена возникла перед ним. Мгновение стоял он, не двигаясь с места, и Герман Краузе стал вновь поднимать короткий автомат.

Только не успел он выстрелить в спину мулата. Джо резко повернулся. На светлой рубашке уже расплылась вишневая клякса.

Джо приближался, а Герман дергал затвором и пятился к рубке. Наконец над притихшим утренним океаном разнесся звук очереди, и пули из автоматной обоймы разодрали в клочья здоровенную грудь мулата.

Он сделал последний шаг.

– Хозяин, – прохрипел Джо, – зачем…

Изо рта мулата показалась кровавая струйка. Глаза его закатились. Он вскинул руки и повалился навзничь на деревянную палубу «Ориноко».

…Субмарина германского флота «Валькирия» некоторое время двигалась в надводном положении. Затем командир приказал начать погружение. Лодка пересекала район интенсивного судоходства, и немецким подводникам вовсе не улыбалась перспектива быть обнаруженными.

Послушайте, Теодор, я посплю пару часов, – обратился командир к фон Бетману. – Идите пока к острову Мартин-Вас. Там привяжемся к суше пеленгами, определим координаты и повернем к экватору. Побудьте здесь вместо меня. Я сменю вас через два часа, Теодор.

Бесшумно работали электромоторы «Валькирии». Вахтенные стояли на своих местах, старший помощник сидел в командирском кресле на центральном посту управления, время от времени наливал из термоса кофе и выпивал его из фарфоровой чашки маленькими глотками. Потом проверял курс и глубину, с тоской думал о немыслимой сейчас сигарете и поглядывал на часы.

Все остальные спали на узких койках, спали без сновидений. Тяжелым сном измученных ночной работой людей.

Теодор фон Бетман сидел на центральном посту управления и думал о превратностях судьбы, забросившей его, блестящего офицера-подводника, в эту жестяную банку, начиненную «швейными машинами» вместо грозных торпед.

Он взглянул на часы и выругал рулевого, отклонившего лодку на три градуса от курса. Потом, сгибаясь в овальных дверях отсеков, пошел в каюту командира.

Дойти Теодору фон Бетману не удалось. Плотный воздух толкнул его в спину. Фон Бетман упал вперед, ударившись подбородком о комингс двери. Боль в подбородке – последнее, что ощутил старший помощник командира.

Рулевой на центральном посту увидел, как развернулась вовнутрь обшивка и черная вода ринулась к нему, чтобы схватить, смять его и уничтожить.

Командир подводной лодки умер не просыпаясь. Матросы в носовом отсеке, оторванном взрывом, но сохранившем герметичность, прожили еще немного. Железная урна, кувыркаясь, падала на дно океана, и где-то на третьей сотне метров ее раздавила толща воды.

…В полумиле по правому борту грузового парохода, идущего из Риу-Гранди в Монровию, поднялся и заискрился на солнце водяной купол. Он помедлил мгновение и лопнул, вызвав переполох среди экипажа бразильского парохода «Сао Пауло».

На месте исчезнувшего купола ширилось радужное пятно. Пароход подвернул к нему. Спустили шлюпку, стали подбирать обломки и трупы, выброшенные вместе с воздушным пузырем.

Время было военное, и капитан «Сао Пауло» запретил радисту сообщать о случившемся в эфир. Он попытался определить национальность тех, кого выловили его матросы, но это не представлялось возможным. Ни документов, ни каких-либо примет, кроме признаков расы, капитан не обнаружил.

Трупы были похоронены в океане, а по приходе в свой порт капитан написал о случившемся рапорт судовладельцам. Рапорт был прочитан и спрятан в секретный сейф фирмы. Возможно, он лежит в нем до сих пор.

5

На подводной лодке «Валькирия», исчезнувшей при загадочных для германского командования обстоятельствах, находилось сто шестьдесят тонн никеля в слитках и монетах Соединенных Штатов Америки и Канады.

Никель – блестящий серебристо-белый металл, значащийся в периодической таблице Менделеева под номером 28, тугоплавкий, твердый и неизменяющийся на воздухе, с удельным весом 8,9, который до конца XVIII века химики принимали за «жженый, потерявший душу кобальт», был такой же сложной проблемой для Германии, как и горючее, а может быть, и более сложной. Ведь горючее из нефти можно хоть чем-то заменить. Никель же незаменим. Без никеля нет брони. Без брони нет танков. Без танков нет победы на огромных военных театрах Второй мировой войны…

Впервые на этот элемент обратили внимание в Саксонии. В Германии руд, содержащих никель, мало, природа обделила Германию никелем. Крайне незначительные запасы его есть в Рейнской долине. Основную часть никеля Германия получала из Канады, а также через посредников из французской Новой Каледонии.

Началась война, канадский и каледонский источники были потеряны для рейха. Гитлер захватил Грецию, а вместе с нею и никелевые рудники. Союзница Германии, Финляндия, открыла для немцев рудники на севере, в районе Петсамо. Там работали заключенные и военнопленные. Целый эсэсовский корпус обеспечивал охрану рудников и гарантировал бесперебойную добычу красного никелевого колчедана и отправку его в Германию на металлургические заводы.

Еще в 1890 году на заводах Шнейдера в Крезо были организованы опыты по изучению главного свойства никеля. Испытывалась сталеникелевая броня, которую шнейдеровский завод изготовил по заказу военно-морского флота США. При этом выяснилось, что прибавка никеля к стали намного увеличивает способность брони сопротивляться снарядам. Присутствие никеля в стали делало ее вязкой, она переставала растрескиваться при ударах снарядов о нее. Специалисты установили, что вообще прибавка никеля к железу увеличивает предел упругости и сопротивление разрыву металла, не уменьшая его вязкости.

При пятнадцатипроцентном содержании никеля с прибавкой небольшого количества хрома сталь приобретала небывалую прочность, а сопротивление разрыву доходило до 180 килограммов на квадратный миллиметр. В обычных промышленных условиях добавка в сталь до четырех процентов никеля давала прекрасные результаты.

Но где взять столько никеля при массовом производстве танков?

Когда советские танки Т-34 появились на полях сражений, немецкие специалисты были поражены неуязвимостью их брони.

По приказу из Берлина первый же захваченный Т-34 был доставлен в Германию. Здесь за него взялись химики. Они установили, что русская броня содержит довольно большой процент никеля, что и делает ее сверхпрочной.

Хроническая нехватка никеля привела к тому, что к 1944 году имперские военные заводы вынуждены были изготовлять танковую броню повышенной толщины, до 165 миллиметров. В этой броне вместо требовавшихся двух-четырех процентов никеля содержалось один-полтора. Такая броня была более хрупкой, и «Тигры», «Пантеры», «Фердинанды», одетые в нее, оказывались тяжелее и слабее советских танков и самоходок.

«Никель и никель! Больше никеля!»

Панический вопль германской промышленности был услышан в Рейхсканцелярии, и ведомство Гиммлера – РСХА – получило указание фюрера взять никелевую проблему под особый контроль.

Помимо усиления эксплуатации европейских источников никель решено было добывать через немецкую агентуру на Северо-Американском континенте. Любыми путями! Пятая колонна Германии в Штатах и Канаде не гнушалась даже сбором никелевых монет, часть которых переплавлялась в слитки, а часть в первозданном виде вместе с серебристыми брусками переправлялась в рейх.

Тщательно продуман был маршрут таких транспортов. Никель отправляли в нейтральные латиноамериканские государства на обычных судах. Там в условленном месте их ждали подводные лодки, подобные «Валькирии». С субмарины снимали торпедные аппараты, чтобы взять на борт побольше никелевых брусков.

Со второй половины войны Германия потеряла преимущество в танковых силах. Советский Союз, создавший новую танковую промышленность на Урале и в Сибири и обладающий поистине неисчерпаемыми запасами никелевой руды, выставлял против немецких танковых армий все новые и новые машины с непробиваемой броней. Чтобы успешно соперничать с русскими, необходимы были новые танки, нужна была отличная броня. Нужен был никель. Никель – любой ценой.

6

Карлсхорст, один из пригородных районов Берлина, разбросал свои улицы, составленные из уютных особняков, на восточном берегу озера Руммельсбург. Предместье надвое разрезала железная дорога, идущая из Франкфурта в столицу.

В тот день, один из последних дней июля 1944 года, погода с утра была солнечной. Но ближе к полудню, когда человек среднего роста в новеньком мундире гауптмана германской армии вышел из вагона метро на последней станции в северной части Карлсхорста, небо затянуло тучами. Вскоре стал накрапывать дождь, и, переходя мост, переброшенный через железнодорожную линию, гауптман развернул черный клеенчатый плащ и накинул его на плечи.

Вдоль озера он прошел километра полтора и свернул наконец на тенистую улицу. Огромные липы на ней сомкнули кроны, на улице было темно, словно наступил вечер. Дождь продолжался, но листья деревьев закрывали ему дорогу, и мостовая оставалась сухой.

На калитке третьего от поворота дома висела бронзовая табличка с готической надписью:

«Д-р Иоганн фон Шванебек.

Профессор медицины.

Урология и венерические болезни.

Прием с 9 до 12 часов».

Гауптман помедлил, повернувшись, оглядел пустынную улицу – очевидно, так поступали все клиенты профессора – и нажал кнопку звонка. Над головой его щелкнуло. Один из двух массивных столбов из песчаника, между которыми находилась чугунная калитка, откашлялся и пророкотал:

– Входите, не заперто.

Гауптман толкнул калитку, быстро прошел к входной двери особняка, взбежал по ступенькам и открыл тяжелую дверь с львиными головами вместо ручек.

Из небольшой прихожей гауптман попал в просторный высокий холл с мягкими креслами вдоль стен и лестницей, спиралью поднимающейся наверх, где опоясывал помещение круглый балкон.

Офицер сделал шаг и остановился осматриваясь.

– Молодой человек – жертва любви?

Гауптман обернулся. За спиной его стоял плотный седой старик с короткой клочковатой бородкой, прикрывавшей румяные щеки. Старик улыбался.

– Здравствуй, мой мальчик, – тихо сказал он. – Наконец-то я вижу тебя.

– Дядя Иоганн?

Гауптман бросился к старику и обнял его.

– Полегче, эй, полегче! – смеялся старик. – Сумасшедший!

Он вдруг напрягся, легко оторвал гостя от пола и закружился с ним по комнате.

Они хлопали друг друга по плечам, смеялись и снова тискали друг друга.

Вдруг гауптман остановился, улыбка пропала с его лица, он обвел рукой вокруг и вопросительно взглянул на старика.

– Чудак, – сказал дядя Иоганн. – И меня ты хочешь учить конспирации, поросенок?

– Ну что вы, дядя Иоганн! – запротестовал гауптман. – Как можно!

– Ладно, ладно. Дома никого нет, Вернер. Пойдем наверх. Угощу тебя чем-нибудь. И поговорим. Сколько лет мы не виделись?

– Восемь, – сказал Вернер. – Восемь лет.

«Крепок старик, – подумал он. – И само время его не берет…»

Вернер вспомнил первую свою встречу с профессором, когда он только что приехал в Германию и два месяца жил в доме Иоганна Шванебека в качестве племянника, приехавшего погостить у столичного дядюшки.

По документам он вырос в Азии, потом жил в Южной Америке, в семье германского инженера-дипломата, и почти не бывал в фатерланде.

Профессор Иоганн Шванебек был первым человеком, с которым Вернер встретился на чужой земле. Он был ему наставником, добрым другом, оберегающим от неосторожных поступков, за любой из которых пришлось бы заплатить жизнью…

Они стояли наверху у открытого окна и смотрели на блестящие от дождя листья деревьев. Сиреневый сигаретный дым лениво подбирался к окну и, достигнув его, начинал метаться в стороны, не решаясь покинуть комнату.

– В чем дело? – сказал Вернер. – Почему на меня недели этот мундир? Ведь я был прочно забронирован от фронта…

– Так приказано, мой дорогой. Завтра ты явишься в свое ведомство и получишь назначение в Кёнигсберг. Будешь работать в штабе.

– А мое задание у Круппа?

– Ты его выполнил, Вернер. Теперь мы имеем надежные связи в Швеции. И все это благодаря тому, что ты руководил поставками оттуда редких металлов для Круппа. Информация о том, что некоторые американские монополии сотрудничают с немцами через нейтральные государства, передана правительству, и Москва использует ее по назначению. Я уполномочен передать тебе благодарность командования. И большой привет от твоего отца.

Профессор Иоганн фон Шванебек протянул Янусу руку и крепко стиснул его ладонь.

– И от меня тоже.

– Спасибо, дядя Иоганн, – сказал гауптман. – Служу Родине.

– В Швеции ты показал высокий класс работы, мой мальчик. У нацистов там хорошо налаженная служба, они не дали в свое время развернуться англичанам, сотрудникам знаменитой Сикрет интеллидженс сервис, а у тебя вот получилось… Молодец!

Профессор хлопнул гауптмана по плечу.

– Перехвалите, дядя Иоганн, зазнаюсь и стану плохо работать…

Оба рассмеялись. Теперь можно и посмеяться, одна из опасностей позади.

Действительно, с самого начала Второй мировой войны англичане испытывали в разведывательной работе в Швеции серьезные проколы. Уже в тридцать девятом году Сикрет интеллидженс сервис стало известно, что в Германии осталось запасов руды для производства высоколегированной стали всего на девять месяцев, нацисты почти полностью зависят от поставок из Швеции, идущих через порты Окселелунд на юге страны и Лулео в Ботническом заливе. В Лондоне приняли решение сорвать эти перевозки и тем самым нанести значительный урон военной промышленности рейха. И тогда в Скандинавию отправились два крупных специалиста по щекотливым операциям: Стефенсон, он же автор задуманной диверсии, и профессионал по подрывным работам Александр Риксман.

Стефенсон рассчитывал взорвать краны и другие портовые механизмы в Лулео и Окселелунде взрывчаткой, которую прислали в Швецию дипломатической почтой. Она хранилась в подвалах британского посольства, а также в студии одного шведского скульптора. Но и сам Стефенсон, и его технический, так сказать, эксперт Риксман действовали настолько бездарно и неосторожно, что вскоре об их затее узнала едва ли не вся Швеция.

Перестало это быть секретом и для немцев. Их посол проинформировал о готовящейся акции правительство нейтральной Швеции. Стефенсона выслали из страны, а Риксмана посадили в тюрьму.

Усложнила действия английских агентов в Швеции и неприятная история с тремя эсминцами, которые в свое время, еще до войны, шведы заказали в Италии. Эсминцы сошли со стапелей, когда началась уже Вторая мировая война… Надо было провести корабли через блокированный Ла-Манш и Северное море. Немцы против этого не возражали и даже предлагали нейтральным шведам свою помощь. Но англичане перехватили эсминцы, привели их в Шотландию, интернировали экипажи и относились к шведским морякам едва ли не как к военнопленным.

Это обстоятельство отнюдь не способствовало развитию проанглийских настроений в стране и, наоборот, усиливало благосклонное отношение к немцам, а в итоге усложняло работу сотрудников СИС и Швеции.

– Мой скромный успех, дядя Иоганн, не только моя заслуга, – сказал Вернер. – Сама наша политика в этой нейтральной стране помогла мне в работе. Шведы хорошо понимают, что после операции «Упражнение Вебер» их родину ждала судьба Норвегии и Дании. И только вмешательство нашего правительства в 1940 году спасло Швецию от вторжения Гитлера.

– Ты прав, Вернер, – сказал профессор. – И для тебя я уполномочен передать личный привет Арвида Яновича, так сказать, неслужебного характера. Сейчас твой старик наш непосредственный и главный шеф…

– Какой он сейчас, отец? – задумчиво произнес Вернер. – Сколько лет мы не виделись с ним…

– Ну, если судить но его указаниям да разносам, Арвид Янович еще хоть куда! Я ведь отца твоего дольше, чем ты, не видел. А когда-то вместе с ним воевали в горах Дагестана.

Гауптман грустно улыбнулся:

– Горы… Увижу ли я их когда-нибудь?

– Э, брось, дружок, ты что-то хандришь! Ведь недавно побывал в горах…

– Это Альпы, дядя Иоганн…

– Перестань грустить. Мы с тобой обязательно поедем в Араканское ущелье поклониться могилам Ахмеда и Муслимат. Да, есть приятная новость. В Латвии нашли Велту…

– Мама Велта! – воскликнул гауптман. – Говорите же, дядя Иоганн, что с ней?

– Не волнуйся, все в порядке. Велта, как ты знаешь, не сумела эвакуироваться, уж очень быстро они захватили Ригу. Но ей удалось скрыться, ее нашли подпольщики, потом Велта была в партизанском отряде, под другой фамилией, участвовала в боевых операциях. Сейчас ее вывезли в Москву самолетом. Индра около года находилась на передовой, в батальоне связи, была ранена, ее демобилизовали. Анита тоже хотела удрать на фронт: не пустили, мала еще. Так что все Вилксы теперь в сборе, один ты еще здесь…

– Не пришло время, дядя Иоганн, – сказал Вернер.

– Кстати, пользуюсь случаем сообщить тебе о новой акции, проведенной бывшими твоими людьми в Бразилии. Исчезла еще одна подводная лодка. Косвенно твоя заслуга тоже, Вернер.

Гауптман улыбнулся:

– Это, конечно, Перес… Молодец! Его работа… Отличный он человек, этот мексиканец. Внешность – ну только детей пугать, а большой души человечище… В Испании воевал. Я ему жизнью обязан.

– Ловко они эти операции проводят, – сказал профессор. – Там ведь не один Перес, да, Вернер?

– Дядя Иоганн! Но ты ведь сам понимаешь…

Гауптман укоризненно посмотрел на старика.

– Молчу, молчу!

Профессор замахал руками:

– Стар становлюсь, Вернер. Разболтался, любопытствую. Ты прав, мой мальчик. Но о Бразилии я начал говорить все же неспроста. Сейчас нацисты хотят отказаться от доставки никеля через океан и наладили активную разработку никелевых руд на севере Финляндии, в Петсамо. Оттуда они доставляют никелевый концентрат в порт Угхуилласун. А там рукой подать до Кёнигсберга. Это ближайший от центров военной промышленности германский порт, к тому же отлично оборудованный. Транспорты с никелем идут в Кёнигсберг, а затем по сухопутью никель поступает в центральные районы. Надо обрубить и этот путь. Командованию нужен график движения транспортов. Более того, если транспорт ускользнет от наших подводных лодок на Балтике, нужно предпринять другие меры.

– Понятно, дядя Иоганн.

– В Кёнигсберге есть наш человек. Псевдоним его – Слесарь. Я дам тебе к нему рекомендательное письмо. Будешь держать через него связь. Слесарь в курсе всех дел.

– У меня будет прямой выход в Центр? – спросил Вернер.

– Да. Через Слесаря. Твоя миссия в Кёнигсберге основная. Все остальные люди, связанные со Слесарем, будут работать на тебя. Но ты будешь знать только Слесаря. Понимаешь?

– Конечно. Подробную ориентировку я получу от вас?

– И только от меня. Здесь, в Берлине, тебя никто больше не должен знать, никаких лишних встреч и знакомств до отъезда в Кёнигсберг. Но это еще не все. Нам известно, что в Управлении имперской безопасности подготовлен проект приказа о создании на германских территориях, которые будут заняты войсками Красной армии, диверсионных подразделений. Заниматься этим будут гестапо и СД. Возможно, к организации таких групп привлекут армию. По крайней мере, с технической стороны. Имей это в виду. Не исключено, что именно тебя подключат к этой деятельности.

– Когда вступит в действие этот приказ?

– Его прочитал Гиммлер и сделал ряд замечаний. Они учитывают это сейчас в РСХА. Я думаю, что, когда приказ вступит в силу, ты будешь уже в Восточной Пруссии. Это твое второе задание. И не знаю, какое из них важнее.

– Надеюсь не подвести, дядя Иоганн.

Вернер вдруг широко ухмыльнулся, пытался стереть улыбку с лица, но это ему не удалось, и гауптман рассмеялся.

Профессор Шванебек нахмурился:

– Что с тобой, Вернер? Кажется, я говорю о серьезных вещах…

– Простите меня, дядя Иоганн. Опять вспомнил о табличке у вашей калитки. Лучшего прикрытия и придумать нельзя… Ведь все клиенты ваши должны казаться возможным наблюдателям людьми подозрительными, пытающимися проскользнуть в этот дом незаметно. А уж их шефам давно известно, что профессор Шванебек пользует тех, кто приобрел сомнительную болезнь.

Профессор хмыкнул.

– Доннерветтер! – сказал он. – Мне эту специализацию твой папаша удружил… Ведь я хирург, Вернер, и будто бы неплохой. Но мой старый друг Арвид Вилкс, когда обговаривались подробности моего длительного оседания в Берлине, вдруг сказал: «Иоганн, а ты подумал, по какой медицинской профессии ты будешь здесь работать?» – «А о чем тут думать? – воскликнул я. – Или ты забыл, кто вытащил из твоего брюха басмаческую пулю в двадцать втором году?» – «Нет, – сказал Арвид, – этого я не забыл… Но для пользы нашего дела тебе надо стать венерологом. Поэтому до Берлина ты пройдешь курс в Вене. Мы устроим тебе стажировку у лучших специалистов Европы… А про особую пользу своей новой профессии ты, надеюсь, уже сообразил». Он оказался прав, Вернер. Мое нынешнее положение, как ни парадоксально на первый взгляд это выглядит, гораздо прочнее, надежнее и полезнее, нежели положение хирурга. Если бы ты знал, Вернер, какие пикантные, с нашей точки зрения, конечно, бывают у меня клиенты… Но тут я умолкаю, ибо для меня врачебная тайна прежде всего.

– Клятва Гиппократа?

– Вот-вот, мой мальчик. Но вернемся к нашим баранам, как говаривали в старину. Ты мой лучший ученик, Вернер. Только не зарывайся, береги себя. Мне хочется вместе с тобой отпраздновать нашу победу. И еще раз побывать в твоих Кавказских горах. Вспоминай иногда, как утверждал в своих «одах» Гораций, «нет ничего трудного для смертного».

– Будет и на нашей улице праздник, дядя Иоганн.

– Дай бог, – сказал профессор. – Ладно, садись в кресло и слушай. Слесарь живет в Кёнигсберге под фамилией…

1

– Вам кофе, месье? Боюсь, что огорчу вас сегодня. Вы же знаете, как трудно достать сейчас натуральный. В Европе война, месье. И кофе у нас не растет. А чтобы привезти его из-за океана, надо избежать встречи с субмаринами бошей. В Европе убивают, а в Швейцарии тихо. Только нет натурального кофе… Старые запасы, увы, подошли к концу. Конечно, конечно, вы старый клиент, аккуратно платите по счетам. Я понимаю вас, месье, но я согласен совсем отказаться от кофе, только бы они… Знаете, я никогда не любил этих соседей. Их и сейчас слишком много в Швейцарии. Нужна валюта, месье, кофе можно найти на черном рынке. Возьмите этот пакетик. Только для вас, месье, ведь вы старый клиент…

Выходя на улицу, покупатель кофе осторожно придержал дверь, услыхал, как нежно звякнул колокольчик, и улыбнулся. Поправил неопределенного цвета мохнатую кепку, сунул руки в карманы светлого плаща и, ощупывая сквозь бумагу кофейные зерна, медленно двинулся по тротуару.

Бакалейщик был прав, когда говорил, что в Швейцарии тихо… Окруженная со всех сторон дивизиями вермахта, эта страна банкиров и часовщиков была ареной других, тайных битв, которые вели между собой разведчики воюющих государств.

Внешне спокойно было сейчас и в Женеве, по улицам которой шел неторопливо человек с пакетиком бразильского кофе в кармане плаща. Главный город одноименного швейцарского кантона, Женева, известная уже в 58 году до нашей эры и укрепленная в свое время Юлием Цезарем, переживала сложные времена. Резко сократилось число иностранцев, оставлявших здесь в прежние времена свою валюту в любое время года. Обезлюдели красивые бульвары и сады, сократилось число студентов университета, основанного еще Кальвином. Некому было любоваться городской ратушей шестнадцатого века, древним собором Святого Петра и образцом готики церковью Сен-Жерве, обсерваторией, музеями Рота и Фоля с их изумительными художественными и антикварными коллекциями. Опустел и квартал Сен-Жерве, который давно облюбовали для постоянного проживания иностранцы – до войны они составляли в Женеве добрую половину жителей города.

Человек вступил на мост через Рону, прошел его и оказался на левом берегу, где располагался Старый город.

Через пятнадцать минут он подошел к небольшой площади, купил в киоске газету, развернул ее и пробежал глазами заголовки. Последнюю полосу рассматривал, может быть, несколько дольше и пристальней.

Часы на башне ратуши пробили четыре раза. Человек в светлом плаще свернул газету, сунул ее в карман и быстро пошел по тенистой аллее, ведущей к городскому кладбищу.

Метров за триста до главного входа он замедлил шаги. Выражение скорби появилось на его лице.

Потом он долго, незаметно посматривая по сторонам, выбирал цветы у пожилой расплывшейся торговки, которая даже не глядела на него, занятая спицами, клубками разноцветной пряжи и чем-то невообразимо пестрым, создаваемым ее проворными руками.

Даже не глянув на букет, торговка равнодушно назвала цену, и человек осторожно положил монету в массивную фаянсовую тарелку с идиллическими пастушками на дне.

На кладбище было пустынно. Две старушки в черных одеждах встретились ему по дороге.

Листья еще не начали опадать, но осень уже тронула их своим дыханием. Они потеряли часть изумрудных красок, зарделись горячим румянцем, а солнце, все еще горячее солнце, наполняло их радостным светом, и деревья словно смеялись, забыв о неизбежном завтра. Деревья смеялись. Они не знали, что это неуместно здесь, на кладбище, куда попали они волею человека, чтобы создать ему иллюзию умиротворенности и покоя, помогать предаваться размышлениям о бренности мира и тщетной суете сует.

«Помни о смерти!» – подумал человек. – Эти слова могут быть нашим профессиональным девизом…»

Он свернул на боковую дорожку. Потом медленно шел мимо мраморных надгробий и, когда увидел хорошо одетого мужчину в шляпе, сидевшего на скамейке со склоненной на грудь головой, не изменяя ритма движения, прошел мимо.

Шагов через пятьдесят человек остановился. Он повернулся, внимательно, но внешне незаметно, посмотрел по сторонам и пошел обратно. Когда садился на скамейку, мужчина в шляпе не шевельнулся.

– Красивая осень в этом году, – громко сказал человек в плаще, глядя в сторону.

Мужчина в шляпе не ответил.

– Оранжевая осень, правда? – сказал человек в плаще и повернулся к соседу.

Сосед безмолвствовал.

– Оранжевая осень, правда? – повторил человек в плаще и тронул соседа за рукав.

Мужчина в шляпе склонился в сторону. Человек в плаще вскочил на ноги. Его сосед медленно, неестественно медленно, упал рядом со скамейкой, раскинув в стороны руки. Шляпа покатилась по дорожке и застыла на обочине полями кверху.

Широко раскрытые глаза трупа удивленно смотрели в синее небо Швейцарии.

С дерева оторвался первый лист и, вспыхнув янтарным светом на солнце, кружась, опустился на черный мрамор.

2

Начальник Шестого управления РСХА, ведающего заграничной разведкой, не любил солнце. Окна его кабинета выходили во внутренний двор здания и бо́льшую часть суток были закрыты шторами.

И сейчас в комнате царил полумрак. Свет небольшой матовой лампы освещал блестящую поверхность дубового стола и, отражаясь, падал на моложавое лицо шефа, делая его неестественно бледным.

На столе почти ничего не было. Лежали только несколько листков с отпечатанным на машинке текстом. И еще скромный чернильный прибор.

Бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг собрал листки, поднес к глазам и близоруко сощурился.

На панели вспыхнула синяя лампа. Шеф бросил листки и протянул руку к кнопке. Почти одновременно отворилась дверь. Вошел человек в таком же темном костюме, в какой был одет сидящий за столом Шелленберг.

– Есть новости, Шмидт?

– Да, экселенц. Из страны № 18[2] наш А-3244, псевдоним Маркиш, подтвердил сообщение о ликвидации Зероу.

– Давайте сюда. Дело принесли?

– Так точно.

Шмидт подошел к столу, подал листок бумаги, потом развязал тесемки объемистой папки в черном переплете.

Внутри лежала другая папка несколько иной формы и красного цвета. На переплете было написано: «Агент-0117 – Зероу». Шмидт раскрыл ее и подал шефу.

– Ганс-Иоахим-Мария-Генрих фон Штакельберг, – прочитал вслух Шелленберг. – Вы знали его лично, Шмидт?

– Так точно, экселенц. Он работает, простите, работал с 1915 года. Находка полковника Николаи. Помните, знаменитое дело на русском фронте в 1916 году? Это его работа, Штакельберга.

Шеф перелистал страницы:

– Россия, Бразилия, Штаты, Испания, Португалия, Франция, Швейцария… И везде был натурализован?

– Он знал пять языков как свой родной. Это был разведчик высшего класса, экселенц.

– И все же… Его больше нет с нами, Шмидт.

Шеф выпрямился в кресле и щелкнул пальцами.

– Пути Господни неисповедимы, экселенц.

– Не сваливайте на Бога. Рейхсфюрер оторвет нам головы, если не раскопаем этого дела. Вернее, оторвет мне, а уж о вашей голове позабочусь я сам. Гораздо раньше, гораздо раньше, Шмидт! Ваши соображения?

– Русские или англичане.

– «Или» в устах разведчика? Стареете, Шмидт… А почему не янки?

– Очень уж аккуратно сделано. Американцы работают грубее.

– Недооцениваете противника, штандартенфюрер.

– Я десять лет работал с ними, экселенц, – обиженно произнес Шмидт.

Ладно, ладно. Поручите расследование «Лопусу».

– Уже сделано, экселенц. Он выехал в Женеву.

– Важно знать, почему произошел провал. Вы помните, к чему готовили Зероу?

– Разумеется.

– Значит, вам понятно, почему мы должны знать причины его провала. Кто-то докопался до нашей идеи. И наверняка знал, что Зероу мы перебрасываем в Кёнигсберг.

Он снова раскрыл папку, с минуту смотрел на большую фотографию, наклеенную на первой странице, потом написал несколько слов на листке бумаги, положил сверху на фотографию, захлопнул папку и протянул ее Шмидту. Встал из-за стола, мягко потянулся, медленно подошел к окну и поднял штору.

– Скажите, Шмидт, как относился Канарис к покойному Штакельбергу? Ведь это его человек…

– Так точно, бригадефюрер. Один из лучших сотрудников адмирала. Он называл Зероу «верной лошадкой», фаворитом, который всегда приходит первым к барьеру.

Не поворачиваясь к Шмидту, бригадефюрер тихонько рассмеялся:

– Вот он и пришел к барьеру, Шмидт…

Штандартенфюрер укоризненно промолчал. Он был cуeвeрен, как бывают суеверны люди опасных профессий, и сейчас молчанием своим как бы упрекал Шелленберга: вовсе не осторожно смеяться над мертвецами, да еще если они, эти мертвые, твои товарищи по партии, общей борьбе.

Вальтер Шелленберг, выдвинутый на пост главы управления партийной разведки и контрразведки за границей самим Гейдрихом, с самого начала стал конкурировать с ведомством адмирала Канариса. Он создавал целые направления и резидентуры, которые фактически дублировали деятельность агентов абвера. Но Шелленберг не был – увы! – профессионалом, не обладал основным достоинством разведчика – умерять свое воображение и опираться исключительно на факты, только факты и одни факты. Беда его была в том, что Шелленберг постоянно корректировал донесения агентов, подправлял их в ту сторону, которая казалась ему более желательной, давая при этом безудержную волю своему воображению.

Когда 19 февраля 1944 года адмирала Канариса сняли с поста начальника абвера и подчинили эту организацию военной разведки и контрразведки РСХА, именно Вальтеру Шелленбергу поручил Гиммлер реорганизацию детища Канариса. Теперь бригадефюрер мог делать с осиротевшей агентурой все, что ему хотелось. И этот болезненно самолюбивый дилетант устроил такую чистку, что эффективность работы германских агентов за пределами рейха заметно снизилась. Покойный Штакельберг был также зачислен начальником VI управления в разряд бесперспективных. Он направлялся в Кёнигсберг для проведения операции контрразведывательного свойства внутри службы СД, и вот его загадочная смерть заставила бригаденфюрера другими глазами взглянуть на А-0117, Ганса фон Штакельберга.

«Из переброски Зероу в Кёнигсберг на новую работу особого секрета никто не делал, – подумал бригаденфюрер. – И убивать его в таком случае было ни к чему. Но кому-то очень не хотелось, чтобы Штакельберг оказался в Восточной Пруссии… Кому?»

За окном умирал день. Последние лучи спустившегося солнца проникли во двор и зажгли пожелтевшую листву кленов.

Сощурившись от непривычного света, Шелленберг смотрел на верхушки деревьев, потом сказал не поворачиваясь:

– Кажется, уже осень?

Так точно, осень, бригадефюрер, – ответил Шмидт.

3

Второй день над городом висели низкие тучи, и самолет долго скользил вниз, заходя на посадку, пока вдруг не показалась в чахлых перелесках земля. Последние обрывки облаков, словно клочья ваты, рванулись вверх, исчезли, и майор Климов облегченно вздохнул.

Двухмоторный «Дуглас» подвернул влево, резко «притормозил», так что пассажиров, сидящих на металлических скамейках, бросило вперед, качнулся из стороны в сторону, зазвенело пустое ведро в хвосте, мягко коснулся земли и побежал полосой, разбрызгивая лужи.

Климов думал, что его встретят, но машины из управления не было видно. Подошла «санитарка», забрала восьмерых раненых. Четверо летчиков, прибывших пассажирами, подхватили свои вещички и, весело галдя, подались к низкому строению аэродромного штаба. Майор достал было папироску, потом вспомнил, что курить здесь нельзя, и положил ее обратно в портсигар. Забросил на плечи рюкзак и хотел идти вслед за парнями, позвонить или вообще что узнать, но услышал шум мотора и повернулся.

Черная «эмка» затормозила рядом с ним. Открылась передняя дверца, и сидящий рядом с солдатом-шофером человек в кожаной, военного образца фуражке, черной, без погон куртке быстро спросил:

– Майор Климов?

– Да…

– Мы за вами приехали. Садитесь в машину.

…Худощавый, среднего роста человек с редкими блестками седины в темно-русых волосах вышел из-за большого письменного стола и шагнул Климову навстречу с протянутой рукой.

– Здравствуйте, подполковник. Удивлены? Да, майора Климова больше нет. Приказ о присвоении вам очередного звания подписан сегодня. Поздравляю. И благодарю за отличное выполнение задания.

Климов ответил на приветствие и продолжал стоять, не опуская руки и растерянно глядя на хозяина кабинета.

– Простите, – запинаясь, начал он, – но я вас видел уже… Не может быть… Вы ведь товарищ Ян? Ян Милич?

Климов теперь окончательно узнал в этом человеке тяжело раненного советника Испанской республиканской армии. Его привезли на рыбацкой шхуне к борту парохода, где находился Климов, уже получивший сообщение с приказом забрать человека по имени Ян Милич и доставить его в Советский Союз. Только перед Одессой Ян Милич пришел в себя. Климов не раз заходил к нему в каюту, но пассажир был очень плох, и разговаривать им не пришлось.

В порту Яна Милича встретили товарищи из одесского управления НКВД и бережно, на руках, перенесли в санитарную машину. Потом Климов получил благодарность командования и больше с тем человеком не встречался. Это было в тридцать девятом году…

– Откуда вы знаете Милича? – спросил генерал.

– Помните пароход «Красный Крым»? Я принимал вас на борт у тех берегов…

– Так это был ты? Спасибо, родной…

Генерал подошел к Климову и крепко обнял его.

– Значит, я должник твой, Климов.

Потом он усадил Климова в кресло и, взяв стул, сел напротив.

– Житейскими делами займешься позднее. Подробный отчет напишешь завтра. Жилье для тебя приготовлено. Обедом покормили?

– Так точно, товарищ генерал.

– Меня зовут Арвид Янович. Кури.

Он протянул Климову пачку папирос.

– Надо бы тебе отдохнуть с дороги, да уж никак нельзя. Собственно, дело даже не в тебе, а в том товарище, который завтра рано утром должен уехать. Пейте с ним крепкий чай: работать придется всю ночь. Примешь у него дела. Для этого мы и вызвали тебя так срочно.

Арвид Янович отложил в сторону коробок со спичками.

– Так вот, Алексей Николаевич, решено оставить вас в Центре, – сказал, снова переходя на «вы», Арвид Янович. – Возглавите отделение по Восточной Пруссии. Ваш главный объект – Кёнигсберг. Участок трудный, предупреждаю, весьма трудный, но интересный… Подойдите сюда.

Генерал подошел к стене, где висели закрытые шторками карты, и отодвинул одну из них.

– Вот Кёнигсберг, – сказал он. – Оплот и твердыня пруссачества. Плацдарм для нападения на славянские земли, «железная перчатка к горлу России».

– И «пистолет, приставленный к виску России», – подхватил Климов.

– Да, да. Ведь вы историк философии, Алексей Николаевич. Я просматривал вашу диссертацию об исторических предпосылках двойственной природы философии Канта. Знаете, мне понравилась смелость ваших суждений…

– Читали мою диссертацию? Господи, да я и думать о ней забыл. Представить только: я занимался философией Канта! Гм…

– О Канте в следующий раз, – мягко остановил его Арвид Янович. – Перейдем к делу.

Он посмотрел на часы:

– Сейчас придет ваш предшественник, а я должен еще ввести вас в курс дела, хотя бы в самых общих чертах. Район у вас будет трудный. На местное население рассчитывать, понятное дело, нельзя. Правда, в определенных польских, литовских и белорусских землях это не исключено. Там можно найти друзей нашей страны, хоть какую-то опору. Впрочем, в самой Польше обстановка довольно сложная. Я имею в виду деятельность Армии Крайовой и те надежды, которые возлагают на нее эмигрантское правительство в Лондоне и стоящие за «лондонцами» англичане. Этим занимаются другие товарищи, вам придется работать с ними в контакте. Вопрос с Польшей, как вы понимаете, деликатный.

– Понял вас, Арвид Янович.

– Ну и отлично. Личная ваша задача – Кёнигсберг, промышленные районы Пруссии, порты, секретные военные заводы, оборонительные объекты. Ваши сотрудники там: это, с одной стороны, кадровые, натурализовавшиеся работники Центра. Сюда я включаю и подлинных немцев, привлеченных к сотрудничеству в последнее время. С другой стороны – наши люди среди военнопленных и угнанных из России в Германию на работу. Между теми и другими поддерживается сложная, многоступенчатая связь. Связь надежная, но процесс прохождения сведений следовало бы ускорить. Общая задача: сбор военной и экономической информации, нейтрализация немецкой агентуры, расширение наших связей, организация диверсионной работы в Восточной Пруссии и постоянные контакты с работниками Штаба партизанского движения через отряды, действующие в районах Польши, Литвы и Белоруссии.

– Нас интересуют также, – продолжал Арвид Янович, – любые сведения о деятельности немцев по созданию нового оружия. У нас есть кое-какие данные. Они проверяются, и если подтвердятся – новое оружие по-настоящему опасная вещь…

Когда наши войска пойдут по территории Восточной Пруссии, их встретит ощетинившаяся оружием и укреплениями земля. Ваше отделение и вы сами, конечно, должны сделать все, чтобы облегчить нашим солдатам этот путь. Понимаете?

– Так точно, – сказал Климов. – Понимаю…

– И вот еще что. На конференции глав великих держав в Тегеране решено навсегда уничтожить опасность, которую представляет собой это гнездо германского милитаризма. Поэтому Кёнигсберг и Мемель с прилегающими промышленными районами: Тильзит, Инстербург, Гумбиннен и так далее, отходят к нам. К сожалению, информация уже попала в руки немцев. По каким каналам, вам это должно быть понятно. Впрочем, рано или поздно это стало бы им известно. Так или иначе, но этот фактор в своей работе вы должны учитывать.

Он осторожно закрыл карту шторой и взглянул на часы. Открылась дверь. Вошел высокий, широкоплечий мужчина лет сорока. Светлые волосы, крупный с горбинкой нос и серые выразительные глаза. Отлично сшитый костюм, белая сорочка с тщательно завязанным галстуком придавали ему чуждый военной Москве вид.

– А, полковник, – весело сказал Арвид Янович. – А вот и твоя замена.

– Знакомьтесь, товарищи, – продолжал он. – И за работу. К утру все надо закончить.

Генерал вздохнул:

– Такова наша жизнь… За дело. Времени у вас немного. Желаю успеха.

– Пойдемте, коллега.

Высокий полковник обнял Климова за плечи и легонько повернул к двери.

– Устраивайтесь поудобнее, Алексей Николаевич, – сказал он, когда они вошли в кабинет, – теперь это ваши апартаменты.

Он жестом показал на письменный стол и удобное кресло за ним.

Потом подошел к большому сейфу и, трижды меняя ключи, открыл тяжелую дверцу. Полковник достал оттуда тонкую кожаную папку и положил на стол.

– Здесь самые общие сведения о наших людях, действующих на подопечной нашему отделению территории, – сказал он. – Личные дела вы посмотрите завтра, в нашем специальном хранилище. Здесь только короткие характеристики сотрудников, находящихся там, их закодированные имена. Я сейчас расскажу вам о каждом из них, поясню их возможности и связи.

– Начнем? – сказал полковник.

Климов согласно кивнул.

– Сначала представлю вам Януса. Прямо скажу: человек это необычный. На него мы возлагаем большие надежды.

…Всю ночь на Москву сыпал мелкий холодный дождь. К утру облака поредели. Поднявшийся ветер вконец изодрал ватное одеяло, которым укрылось небо, и после двух дней сырого сумрачья москвичи снова увидели солнце.

4

– I like this season…

– Indians summer?

– Yes.

– I like too[3].

…Полчаса назад голубовато-серый «Линкольн» миновал предместье американской столицы, развил скорость семьдесят миль в час, пересек окружную дорогу, свернул на узкий асфальтированный проселок и вскоре остановился. С двух сторон машину теснили красные, в осенней листве, деревья. Солнечные лучи ударялись о ветви столетних вязов и кленов, дробились на тысячи длинных горячих искр и усиливали впечатление пожара, охватившего лес.

Два человека, оба средних лет, в твидовых костюмах, с неприкрытыми головами, стояли у отдыхавшего «Линкольна».

– Чертовски красиво, Джимми, – сказал наконец один. – Я рад, что снова вижу все это.

– Знал, что тебе будет приятно, Эл. Потому и привез сюда для разговора. Надоело просиживать стул в кабинете. Итак?

– Сработано все было чисто. Сам готовил и проводил операцию. Нашему человеку в Кёнигсберге Зероу больше не страшен. Ведь он, этот нынешний труп в Женеве, был единственным, кто знал Ирокеза в лицо, и мог провалить его, стремясь выслужиться перед новым начальством. Хоть мы и успели перевербовать Зероу, но веры в него до конца не было ни у меня, ни у тебя, Джимми. Но теперь Ирокез может спокойно работать в Кёнигсберге. Что же, вовремя исправили наш просчет. Но ты бы посмотрел, какая физиономия была у типа, что пришел на явку к Зероу! Я наблюдал эту комедию из фамильного склепа какого-то часовщика. Пленки проявлены, негативы отменные. Сдать в отдел?

– Давай сюда. Что еще?

В Швейцарии немцы упорно подсылают своих людей к нашим парням. На всякий случай я разрешил завязать ни к чему не обязывающие контакты.

– Молодец, Элвис! Это именно то, что сейчас всем нам так нужно. Можешь рассчитывать на особую благодарность дяди Билла.

– А на премию?

– Разумеется. Ну, остальное в письменном докладе. И готовься к отъезду.

– Слушай, Джимми, я буду жаловаться в профсоюз! Гм, его у нас нет, а надо бы создать… Тогда надежнее станет фирма. Послушай, Джимми, я хочу подышать американским воздухом! Слышишь, Джимми, американским воздухом!..

– Однако ты становишься сентиментальным, Элвис. Но хороший патриотизм и доллары – отличное сочетание. Ты будешь дышать в старой доброй Америке ровно сорок восемь часов после сдачи доклада и всех материалов. И потом… Мы снимаем тебя со Швейцарии, Эл. Дела передашь… Впрочем, об этом дома. Ты полетишь в Москву, Элвис Холидей.

1

– Вы у нас недавно, гауптман?

– Так точно, экселенц, с начала августа. Прибыл из Рейнской области. Инженер по вооружению одного из заводов Круппа. Подготовку проходил в…

– Достаточно, фон Шлиден. Мне все известно о вас. Подойдите поближе.

Генерал от инфантерии Отто фон Ляш, командующий Первым военным округом Восточной Пруссии, подтянутый, выше среднего роста, начинающий полнеть, но умело скрывающий это мужчина, мягко ступая по ковру, вернулся к столу и взял в руки пакет, запечатанный сургучом.

– Гауптман фон Шлиден! Я поручаю вам сугубо секретное задание. Вам известно, что русские стоят на границе. Месяц-другой, и они, возможно, будут на нашей территории. Мы с вами солдаты и потому должны трезво оценивать обстановку… По приказу рейхсфюрера Гиммлера в оставляемых нами районах должны быть созданы группы «вервольф». Это будут особые подразделения, если хотите, наши немецкие партизаны. Сейчас формированием «вервольф» занимаются господа из СД, гестапо, партии и гитлерюгенд. Вермахту приказано оказать им всякое содействие и, в частности, выделить необходимое оружие и боеприпасы. Вы, гауптман, старший офицер отдела вооружения и потому сделаете это лучше других.

Ляш протянул фон Шлидену пакет.

– Здесь ваши полномочия, инструкции, списки частей, у которых возьмете оружие. Поступаете в распоряжение оберштурмбаннфюрера Хорста. Это офицер для особых поручений при восточно-прусском начальнике СД. Отправляйтесь немедленно. Хорст ждет в гестапо. У вас есть машина?

– В ремонте, экселенц…

– Возьмите одну из моих.

Он позвонил и сказал вошедшему адъютанту:

– Распорядитесь, Фридрих: машину гауптману. Идите, фон Шлиден.

– Хайлитль!

2

Машина мягко тронулась с места, вывалилась за ворота штаба и, набирая скорость, понеслась через Альтштадт.

Центральная часть Кёнигсберга, превращенная в развалины летними бомбардировками, подавляла обезображенными стенами домов, слепыми окнами и красной кирпичной пылью, словно кровавыми пятнами покрывавшей землю. Вернер фон Шлиден, прибывший в самый разгар бомбардировочного сезона, на себе испытал, что такое тысяча самолетов, которые утюжат небо, по нескольку раз заходя на смертоносный курс.

«Летающие крепости» янки и томми обычно летели на большой высоте, стремясь уйти от огня зенитных батарей. Они летели строем ромба, в каждом из которых было до полусотни огромных машин. За одной эскадрильей шла вторая, третья, четвертая… Однажды Вернер фон Шлиден насчитал двадцать «летающих ромбов».

Бомбы самолеты сбрасывали все разом, когда эскадрилья оказывалась над указанным для бомбометания квадратом. Взрывались они, бомбы, тоже почти одновременно – эффект был ужасающим… Это был один гигантский и как бы растянутый во времени взрыв, после которого вместо городских кварталов возникали пустыри, заваленные битым кирпичом.

Уходили «летающие крепости», и растерзанная земля покрывалась серебристыми полосками из станиоля. Их сбрасывали самолеты, чтобы создавать помехи на экранах радиолокаторов противовоздушной обороны Кёнигсберга. Порой вместе с бомбами на головы жителей столицы Восточной Пруссии падали и подвесные баки из-под запасного горючего, которые английские и американские летчики сбрасывали на землю, израсходовав топливо в них и перейдя на основные запасы…

Сейчас Кёнигсберг получил передышку. Второй фронт застрял в Бельгии. Союзникам было не до Восточной Пруссии, а русские город сейчас беспокоили редко. «Затишье перед бурей», – мрачно говорили товарищи Вернера. Сам Вернер фон Шлиден отмалчивался и лишь иногда таинственно намекал на главный шанс фюрера, который повернет ход событий.

Улицы, заваленные обломками разрушенных зданий, давно уже расчистили, и черный «Мерседес» быстро добрался до площади. Обогнув площадь перед Нордбанхофом[4], машина повернула в проулок между канареечного цвета зданием криминальной полиции и угрюмой громадой судебных учреждений Восточной Пруссии. Через сотню метров Ганс, здоровенный детина – шофер, ефрейтор из личной охраны командующего округом, резко затормозил у здания Управления имперской безопасности.

– Поедем во двор, господин гауптман?

– Не стоит, Ганс, ждите меня здесь.

Фон Шлиден открыл дверцу, подхватил с сиденья сумку с пакетом и шагнул к подъезду. Навстречу ему шел длинный унтерштурмфюрер[5] в фуражке с высоченной тульей.

– Гауптман фон Шлиден? – отрывисто спросил он. – Идемте за мной.

Они прошли подъезд с автоматчиками у входа, миновали темный вестибюль, поднялись на второй этаж и долго шли длинными коридорами, заполненными эсэсовскими офицерами в черных мундирах и сотрудниками гестапо в штатских костюмах.

У одной из дверей, обитой черной клеенкой, офицер, сопровождающий гауптмана, знаком предложил Вернеру фон Шлидену остановиться.

– Входите, гауптман, – сказал он.

За дверью была маленькая приемная с двумя узкими диванчиками и небольшой конторкой, за которой у пишущей машинки сидела молодая женщина в форме шарфюрера СС.

– Оберштурмбаннфюрер у себя? – обратился к ней унтерштурмфюрер.

Она молча повернула голову в сторону двери и пожала плечами.

Унтерштурмфюрер приоткрыл дверь, потом распахнул ее шире и пригласил фон Шлидена войти.

Тот прошел вперед, остановился, щелкнув каблуками и выбросил в приветственном жесте руку.

– Входите, входите, гауптман…

Оберштурмбаннфюрер Хорст поднялся из-за стола и направился к Вернеру.

– Вы привезли пакет от генерала Отто фон Ляша?

– Так точно, оберштурмбаннфюрер!

– Давайте сюда. И можете сесть.

Хозяин кабинета показал ему на кресло, потом вернулся к столу, сломал сургучные печати, вытащил несколько исписанных на машинке листков бумаги, быстро пробежал глазами первый из них, заглянул в последний, отложил все листки на край стола и повернулся к расположившемуся в кресле гауптману.

– Сидите, сидите, – сказал Вильгельм Хорст, увидев, что Вернер попытался вскочить. – Генерал инструктировал вас, фон Шлиден?

– В самых общих чертах, оберштурмбаннфюрер.

– В общих чертах? – Хорст усмехнулся. – Что ж, частности, гауптман, я возьму на себя.

Он уселся за стол, стал внимательно рассматривать листок из пакета. Потом отобрал некоторые из них и звонком вызвал молодую женщину из приемной.

– Зарегистрируйте, Элен, и под расписку передайте этому офицеру.

– Это будут экземпляры для вас, гауптман, – продолжал он. – После операции не забудьте сдать в канцелярию нашего отдела.

– Будет исполнено, оберштурмбаннфюрер! – ответил Вернер.

– А теперь слушайте меня внимательно, – сказал он, когда Элен вышла из кабинета. – Вы, гауптман, поступаете в мое распоряжение на четыре-пять дней, может быть, на неделю. С собой в дорогу ничего не брать. Все приготовлено. Выезжаем немедленно. Вы с машиной?

– Так точно, машина генерала Ляша. И шофер…

– Машину отпустите. Поедете вместе со мной. Подождите в приемной.

– Слушаюсь, оберштурмбаннфюрер.

Вернер поднялся:

– Разрешите идти?

Хорст вместе с ним подошел к двери.

– Гельмут, – сказал он унтерштурмфюреру, вскочившему с диванчика в приемной, – отпустите машину гауптмана. Он едет с нами. И сразу зайдите ко мне.

Вернер сидел в приемной, изредка поглядывая на стучавшую на машинке женщину за конторкой. Она работала очень быстро, не обращая никакого внимания на постороннего офицера. Появился унтерштурмфюрер и молча прошел в кабинет Хорста.

Вернер фон Шлиден разглядывал женщину в эсэсовской форме и старался угадать, что она за человек и какой ключ к ее сердцу подойдет безотказно, если возникнет в этом потребность, хотя гауптман считал, что женщин опасно вовлекать в такие дела, какими занимается он сам. Вернер отнюдь не умалял женских достоинств, но справедливо не доверял преданности, основанной только на чувстве. Это всегда осложняло работу и требовало излишних затрат духовной энергии. А на такую роскошь гауптман не имел права. «И все же надо выяснить, кто она, – подумал он. – И вообще поручение генерала подоспело вовремя…»

Из коридора в приемную вошел высокий, под стать своему шефу, унтерштурмфюрер, которого Хорст назвал Гельмутом.

Потом он еще два раза выходил и входил в кабинет, пока наконец не показался оттуда сам оберштурмбаннфюрер в длинном блестящем плаще. Вернер фон Шлиден встал.

– Едем, гауптман, – сказал Хорст.

Длинными коридорами они проходили быстро. В здании стало безлюдно, словно и не было час назад эсэсовцев в черных мундирах и сотрудников в штатском, которых видел фон Шлиден. Во дворе стоял «Мерседес», похожий на тот, где сидел рыжий солдат в черной форме.

Рядом стоял уже знакомый Вернеру офицер-эсэсовец.

– Гельмут фон Дитрих, – сказал он, протягивая руку Вернеру. Шлиден назвал себя, и унтерштурмфюрер сел рядом с шофером.

– Садитесь, гауптман, – жестом показал рядом с собой на сиденье Хорст.

«Мерседес» выехал на Гендельштрассе, повернул налево, и Вернер на повороте увидел, что за ними следом идет крытый грузовик.

3

Старый Кранц давно собирался сходить в Ландсберг, чтобы достать табаку у двоюродного брата, державшего небольшую лавку на самом перекрестке дорог, идущих через городок. Днем Кранца совсем одолели хозяйственные заботы. Один мужчина на весь дом, от невесток проку мало, старуха почти не встает, а купить на бирже Арбайтсамт в Кёнигсберге русского или польского батрака и потом содержать его старику Кранцу не по карману. Да и не по душе ему такие работники: мать у Кранца происходила из мазурских славян, поэтому нет-нет да и вспоминал Кранц, что немец он только наполовину. Особенно в последнее время.

Осеннее солнце низко висело над горизонтом, когда он собрался наконец в дорогу. От хутора до Ландсберга добрых восемь километров по шоссе, но, если идти баронским лесом, просекой, останется не больше шести.

– Пойду к Иоганну. Если задержусь, останусь ночевать. Не забудь ночью встать к стельной корове, Луиза, – сказал он старшей невестке, высокой худой женщине с сумрачным лицом и безразличными глазами. Такими стали они после того, как ее Курт, сын Кранца, пропал без вести под Сталинградом.

Кранц прошел те триста метров, что отделяли его дом от шоссе, пересек его и сразу свернул по боковой дороге к лесу, синевшему вдали. Когда он подходил к первым деревьям, словно выбежавшим навстречу, стал накрапывать дождь. Солнце село, лиловые тучи затягивали небо, и старик подумал, что не самый удачный вечер выбрал он для визита к брату. Потом вспомнил, как мучился весь день без табака, и прибавил шагу.

Он подумал еще, что ему совсем не хочется вымокнуть под дождем, и, вступив в лес, свернул с просеки к большой разлапистой ели. Там он стоял с полчаса. Дождь не прекращался. Кранц махнул рукой и вышел на дорогу. Он вспомнил о тропе вдоль озера: она сократила бы его путь в Ландсберг.

Быстро темнело.

Дождь лил не переставая.

Уже на тропе Кранц услышал шум моторов. Сначала он удивился: давно уже никто не пользовался просекой. Потом выругал себя за торопливость. Возможно, машины пошли на Ландсберг, может быть, кто-то и подвез бы его до городка.

Беда пришла неожиданно. Разбухшая от дождя тропа резко свернула вправо и круто пошла вниз. В этом месте и подвернулась нога Кранца, та самая, ее в сентябре четырнадцатого года полоснул штыком какой-то француз из армии генерала Жоффра во время сражения на Марне, когда Кранц и его камрады безуспешно пытались прорваться под Верденом к Парижу.

Старик сполз с тропы на увядшую траву, подобрался к высоченному вязу, сел под ним, вытянул онемевшую ногу и принялся растирать ее.

«Париж, – подумал он, – так и не довелось мне его повидать… Теперь мы снова его потеряли… Многое мы уже потеряли… Что ж, это справедливо. Не кусай хлеб, масло на который намазывали другие».

Совсем уже стемнело, дождь продолжался, и Кранц услышал вдруг человеческие голоса.

Раздался треск сломанной ветки, раздраженное чертыханье, и на тропе показались черные фигуры.

Кранц хотел позвать людей на помощь, но внутренний голос подсказал ему, что на этот раз благоразумнее будет не обнаруживать своего присутствия…

Фигуры приближались, и Кранц различил людей, согнувшихся под тяжестью ящиков и мешков. Впереди шли три человека без ноши. Последний из троих, поравнявшись с деревом Кранца, оглянулся, догнал впереди идущего человека, тронув его за рукав, что-то сказал ему, протягивая руку вперед. Старику показалось, будто он знает, чей это голос. Он стал припоминать, а люди тем временем шли и шли мимо него…

Вот они спустились как раз там, где подвела Кранца нога, двигаясь по направлению к озеру, исчезли.

4

Размякший ком земли оторвался от стенки бункера и скатился вниз, рассыпавшись по ящикам.

– Все это надо тщательно и аккуратно накрыть, – сказал Вернер фон Шлиден Дитриху.

Здесь не успели сделать накат, как обычно, – ответил унтерштурмфюрер. – Поэтому закроем просто брезентом. Упаковка ящиков надежная, не подведет.

– Послушайте, целенляйтер[6], как вас там, – обратился он к местному партийному вождю.

– Ганс Хютте, унтерштурмфюрер.

Почему не подготовили настоящий бункер?

– Поздно получили приказ, унтерштурмфюрер…

– Черт побери, это не оправдание!

– Перестань, Гельмут, – сказал фон Шлиден. – Он действительно не виноват. И потом, ведь у нас есть военнопленные, они все сделают.

За эти дни они сблизились и даже подружились, и как-то во время одной из попоек, устроенной Хорстом в лесной резиденции Домбайса, перешли на «ты».

– Я промок, как…

Фон Дитрих не договорил. Тяжелый брезент, его тащили два военнопленных, ударил Гельмута по ногам и едва не свалил в яму.

Вернер схватил приятеля за полу плаща, и тот, с трудом выпрямившись, выхватил «парабеллум».

– Идиоты!

– Не надо…

Вернер фон Шлиден перехватил руку унтерштурмфюрера.

– Не поднимай шума в лесу, Гельмут. Зачем привлекать внимание посторонних? – спокойно сказал он. – Это сделать никогда не поздно.

Военнопленные выпустили из рук брезент и стояли у края ямы, исподлобья посматривая на офицеров.

Дитрих махнул шарфюреру рукой.

– Работать, работать! – заорал шарфюрер, замахиваясь на военнопленных автоматом.

Военнопленные спрыгнули в бункер. Шарфюрер загнал туда еще двоих, и вчетвером бывшие солдаты принялись закрывать брезентом уложенные внизу мешки и ящики.

– Ну и жизнь, – проворчал Гельмут фон Дитрих. – На своей родине я должен бояться пристрелить паршивого русского, чтобы, видите ли, не привлечь внимания выстрелом…

– Что делать, дорогой Гельмут, – сказал Вернер. – В таких делах, как наше с тобой, лучше соблюсти осторожность. И не мне тебя учить этому.

– Ты прав, гауптман. Не хочешь ли выпить глоточек?

5

Дождь перестал, и старый Кранц подумал, что если до утра не зарядит он снова, то тропа может просохнуть. О ноге Кранц старался не думать, он растирал ее теперь машинально. В чаще крикнула сонная птица, на востоке ветер разогнал облака и обнаружил кусок звездного неба.

Старик пошарил в карманах, вытащил пустую трубку, сунул ее в рот и снова принялся растирать ногу.

Сейчас бы чашечку кофе покрепче, – вслух сказал он.

6

Давайте фонарь, сержант, – сказал лейтенант Громакин. – И плащ-палатку…

Сержант Изет Гаджиев протянул фонарь. Вдвоем с Кумичевым они накрыли плащ-палаткой лейтенанта, скорчившегося на земле с картой и фонарем. Пять человек стояли вокруг и молча смотрели на землю, где лежал сейчас их командир, изучающий карту под плащ-палаткой. Противный въедливый ветер шуршал кустами и раскачивал высокие кроны сосен. Кузьмичев локтем коснулся сержанта Гаджиева и хотел что-то сказать, но в это время лейтенант откинул маскирующее свет фонаря покрывало, рывком поднялся, взмахнул зажатой в руке картой и шепотом сказал:

– Ребята, можно крикнуть тихонько «ура»…

Догадываясь, в чем дело, разведчики трижды прошептали «ура». Лейтенант свернул карту, положил ее в планшет, кивком подозвал товарищей поближе, обнял их за плечи и с силой топнул сапогом по земле.

– Германия! Вы понимаете, это уже Германия! Мы с вами на территории Восточной Пруссии…

7

– Вас вызывает Берлин, обергруппенфюрер![7]

Ганс-Иоганн Беме, начальник Службы безопасности Восточной Пруссии, вздрогнул от неожиданности и недовольно посмотрел на стоящего напротив адъютанта. Беме тряхнул головой, прогоняя мрачные мысли, которыми была занята его голова перед появлением этого вылизанного хлыста. Недавно обергруппенфюрер был вынужден ликвидировать своего прежнего адъютанта по делу 20 июля и к новому еще не привык.

Еще до неудачного покушения на Гитлера, совершенного одноруким полковником Штауффенбергом, хитроумный адмирал Канарис сломал шею, и рейхсфюрер Гиммлер окончательно подмял под себя осиротевший абвер. Он сумел убедить Гитлера в необходимости объединения гестапо, СД[8], абвера и криминальной полиции в одно целое. Рейхсфюрер, таким образом, сосредоточил в одних руках все тайные силы рейха, а его, Беме, назначил главой такого объединения по Восточной Пруссии, подкинув ему и местный абвер, которым руководит чудом уцелевший любимчик «черного адмирала» оберст фон Динклер. Этот Динклер в фаворе у Гиммлера, а к нему, Беме, относился прямо-таки по-свински. Сегодня утром была у них неприятная стычка, и сейчас, идя к телефону, обергруппенфюрер подумал: «Не продал ли фон Динклер своего бывшего хозяина Гиммлеру? Иначе чем объяснить столь благосклонное отношение шефа СС[9] к абверовцу…»

Канариса отстранили от должности начальника абвера 19 февраля 1944 года, но смягчили удар, поручив возглавить отдел экономической войны в ОКБ – штабе верховного командования. Тем временем центральным аппаратом абвера занялось IV управление РСХА – тайная государственная полиция, широко известная под сокращенным, леденящим душу словом «гестапо»[10]. Группенфюрер Мюллер, глава Четвертого управления, выявил среди ближайшего окружения «черного адмирала» группу антинацистов, недовольных режимом. А после покушения на Гитлера был арестован и сам Канарис.

– Будете говорить с рейхсфюрером, – послышался в трубке далекий голос, и у Беме засосало под ложечкой: Гиммлер не раздавал наград по телефону.

– Это вы, Беме? – услышал он голос Гиммлера. – Меня интересует, как выполняется мое распоряжение от шестого августа.

– Все сделано, рейхсфюрер, – ответил Беме. – Сегодня старший офицер по особым поручениям оберштурмбаннфюрер Хорст заканчивает основную работу. Завтра со специальным курьером отправим для вас полный отчет.

– Могли бы и сегодня, Беме. Вам там лучше знать, что время не ждет. Что у вас с новым имуществом?

«Спрашивает об абвере, – мелькнула мысль. – Пожаловаться на Динклера? А если мои догадки верны?»

Беме вспомнил о своих подозрениях и произнес:

– Все в порядке, рейхсфюрер, с новой мебелью все в порядке.

– Это хорошо. И последнее: спецкурьера посылать не нужно. С отчетом в Берлин приедете сами. Наш фюрер хочет лично убедиться в качестве проделанной вами работы.

Трубка щелкнула, послышался короткий гудок, и наступила тишина. Обергруппенфюрер СС Ганс-Иоганн Беме холодный пот со лба стер рукавом мундира.

8

Работали они вторую неделю, вторую неделю не спали по ночам. Хорст со своим помощником Гельмутом, гауптман фон Шлиден как представитель вермахта и команда эсэсовцев, охраняющих рабочую силу – русских военнопленных. На местах Хорст устанавливал контакты с лесничими. Для связи с ними Рейнгольд Домбойс, главный лесничий Восточной Пруссии, дал своего человека, а иногда и сам выезжал с офицерами в лес.

Вторую неделю Хорст не давал им и часа лишнего отдыха. Сам он порой оставался в местечке, а в лес отправлял Гельмута. Дважды за это время Хорст выезжал в Кёнигсберг.

Маршрут их движения по Восточной Пруссии был извилист и запутан. Сразу из Кёнигсберга отряд направился в Виттенбург. Затем они были в Тарау, Кройцбурге и Ландсберге.

В своем имении близ Ландсберга главный лесничий устроил отличный банкет для офицеров. Присутствовали и дамы. В тот вечер Гельмут и Вернер выпили на брудершафт и несколько дней с восторгом вспоминали пикантные подробности.

Из Ландсберга они повернули на Бартенштайн. Потом резко на восток. Гердауен, Норденбург, Даркеман. Оттуда на Гумбиннен. После Гумбиннена маршрут пошел по кольцу. Икстербург, Таппиау… И снова Бартенштайн, Алленштайн, Хохенштайн, Нойденбург.

Когда они вернулись в Ландсберг, Вильгельм Хорст вновь отправил в лес Дитриха, а сам собрался в Кёнигсберг.

– Сегодня последняя ночь, друзья, – сказал он. – Утром возвращайтесь домой.

…Работы по устройству бункера были закончены. Дитрих подозвал шарфюрера, начальника эсэсовской команды.

– Что будете делать с пленными? – спросил он.

– Определенных указаний не получал, унтерштурмфюрер, – ответил шарфюрер. – Мне приказано беспрекословно выполнять все ваши распоряжения.

– Пленных ликвидировать, следы уничтожить. Используйте яму, что не подошла для бункера. Ясно?

– Так точно, унтерштурмфюрер.

– Послушай, Гельмут, но я слышал, как Хорст говорил, что пленных отправят в западные земли, – сказал фон Шлиден.

– По-моему, их лучше отправить на небо, – сказал Гельмут и махнул шарфюреру рукой. – Идите!

– Тебе лучше знать, – сказал Вернер фон Шлиден, повернулся и пошел прочь по тропинке.

Через сотню шагов он услышал, как справа полоснули тишину сухие автоматные очереди. Раздался заглушенный лесом человеческий крик. Его перебили новые выстрелы… Вернер фон Шлиден с силой прижался лбом к морщинистой коре старой сосны.

…Кранц попытался подняться, опираясь спиной о ствол приютившего старика вяза. В это время раздались выстрелы, и Кранц неожиданно вспомнил, что услышанный им ночью голос принадлежал их лесничему Августу Шранке.

9

Так рождались «оборотни»…

В тайне ото всех, глубокой ночью закладывались склады оружия для тех, кто был призван открыть огонь в спину русского солдата. И было бы наивным считать, что Вернер фон Шлиден своим присутствием в одном из отрядов уже свел на нет усилия гитлеровцев в Восточной Пруссии. Он мог знать только часть тайников и не знал пока ни одного «оборотня» по имени. Все это предстоит ему сделать впоследствии.

Ночью рождались «оборотни»…

А за четверть века до описываемых событий, в далеких горах Дагестана возникла большая настоящая человеческая дружба… Она и позволила гауптману Вернеру фон Шлидену стоять сейчас, кутаясь в плащ, в заповедном лесу Восточной Пруссии, стоять у края ямы для потайного бункера и внешне спокойно наблюдать, как русские военнопленные под командой эсэсовцев укладывают туда оружие, предназначенное против его братьев.

1

– Ну, братцы, – сказал Арвид Вилкс, – начнем, пожалуй…

Он привстал в седле и выхватил шашку из ножен.

– Во имя революции! Вперед!

Десять конников вырвались из-за скалы на дорогу перед ущельем и, сверкая клинками, понеслись к провалу между скалами. Дорога была узкой, и всадники растянулись по двое: скакать в три корпуса было невозможно.

В первые мгновения пулемет молчал. Верно, ошеломил белогвардейцев мужественный бросок этой десятки. Но так было лишь в первые мгновения. И вот пулемет заговорил:

– Ду-ду-ду-ду-ду!

Первая очередь прошла высоко, и всадники продолжали рваться по дороге в ущелье. Но вот срезало пулями задних бойцов. Один завалился в седле, а лошадь продолжала нести вперед его тело. Конь второго взвился свечкой и с маху, вместе с седоком, ринулся в пропасть.

Еще очередь – и новые жертвы… Не доскакал отряд Арвида Вилкса до мертвого пространства, не успел доскакать. Ударила пуля и в начальника разведки. Согнулся он, припав лицом к гриве коня, а рядом кунак его скачет, Ахмед.

– Арвид! – крикнул он, но Вилкс молчит и только ниже и ниже клонится его голова.

Ахмед оглянулся и увидел, что лишь двое они идут верхом, порезал пулемет остальных ребят. Вот его только пули никак не берут… Тогда Ахмед выхватил Вилкса из седла, бросил к себе на коня поперек, развернулся и, бросая лошадь из стороны в сторону, чтоб сбить прицельный огонь пулемета, поскакал к спасительной скале. И не хватило ему всего десятка шагов. Пуля догнала коня. Споткнулся тот, и Ахмед вместе с другом покатился по серой от пыли дороге. Но тут же вскочили бойцы и втащили их за скалу. Арвида Вилкса отнесли к лекарю Иоганну Шванебеку на перевязку, а Ахмед весь в пыли стоял перед командиром полка латышских стрелков Лапиньшем, скрипел зубами и требовал дать ему коня, чтоб одному пойти под пули и разделаться с этой сволочью.

– Успокойся, джигит, – сказал Лапиньш. – Я знаю, что ты пойдешь на смерть не дрогнув. Только нам нужна твоя жизнь.

И тут к командиру полка подошел адъютант и тронул его за рукав.

2

Суровая страна – Дагестан…

Но люди, которые живут в этой стране, искренние, добрые к тем, кто пришел к ним с открытым сердцем, кто стал их другом, и всегда они беспощадны к врагу. Могучие, величественные горы научили их верить человеку на слово, свято относиться к законам гостеприимства. Свободные в своих ущельях и долинах, словно соседи их – орлы, дагестанцы мужественно защищали свои скалы от многочисленных пришельцев и не опускали оружия даже тогда, когда враг их был в тысячу раз сильнее и совсем не было надежд на победу…

…И вот словно снежная лавина понеслась по Кавказу Гражданская война. А когда достигла она Дагестанских гор и Каспийского побережья, пришла в кумыкские, даргинские, лезгинские, лакские и аварские аулы, лучшие джигиты встали под знамена советской власти.

И когда народы Дагестана узнали, что по приказу Председателя Совета народных комиссаров Владимира Ильича Ленина в горы идет полк латышских стрелков под командованием коммуниста-ленинца Лапиньша, идет, чтоб добить белогвардейскую нечисть и сбросить ее в Каспий, дагестанские аулы направили своих сыновей на помощь посланцам вождя.

Разбитые на Северном Кавказе части белой армии пробивались через Дагестан к Азербайджану и в Грузию, территории которых были оккупированы английскими интервентами. Белые офицеры надеялись перегруппировать свои вооруженные силы в Закавказье и оттуда вновь угрожать существованию советской власти.

Латышские стрелки вместе с красными партизанами Дагестана по пятам преследовали беляков, стремясь обойти их, перекрыть горные перевалы и не дать уйти на ту сторону Главного Кавказского хребта.

Наконец латышскому полку и партизанам Лапиньша удалось вырваться к перевалам. Им оставалось пройти горное ущелье и выйти в тыл белым частям. Тогда врагов уже ничто не могло спасти.

Казалось, еще немного, заключительный бой – и операция выполнена. Можно будет по прямому проводу доложить в Кремль, что ни один белогвардеец не ушел в Закавказье.

Но… Едва первые разъезды втянулись в ущелье, сверху полоснула кинжальная очередь пулемета. Дорога через ущелье была закрыта напрочь: белые опередили Лапиньша.

Полк временно укрылся за скалой. Нечего было и думать идти через ущелье, очереди скосили бы людей. Это верное самоубийство, а другой дороги не было…

– Что будем предпринимать, товарищи? – обратился к своим командирам Лапиньш.

– Может быть, попытаться в обход? – неуверенно сказал один из собравшихся.

Начальник штаба прикинул расстояние по карте.

– Переход займет не меньше двух суток, – сказал он.

Не годится, произнес комполка. – Белые уйдут в Закавказье, прорвутся к Баку.

– Есть предложение…

Вперед выступил начальник разведки Арвид Вилкс.

– Беру с собой десяток ребят, из-за прикрытия разгоняем коней, проскакиваем аллюром пристрелянную зону, пока беляки соображают, мы влетаем в мертвое пространство, под скалу, а там… И – эх!

Арвид поднял руку и с силой рубанул воздух.

Лапиньш с сомнением покачал головой.

– Не успеешь, Арвид, – сказал он. – Порежут вас всех из пулемета.

– Успею, товарищ Лапиньш, ты только разреши, – с жаром заговорил начальник разведки, прижимая руку к груди.

– Можно успеть, командир…

Ахмед подошел к Арвиду и стал рядом.

– Если разрешишь, буду с ним вместе.

Ну хорошо, пробуйте, – сказал Лапиньш.

Они попробовали… Но потеряли людей, сами едва не погибли. Отчаянная вылазка не удалась.

3

Тут Лапиньша тронул за рукав адъютант и, склонившись, шепнул на ухо.

– А что она хочет? – спросил командир полка.

Не знаю, сказал адъютант. – Но просится говорить лично с вами.

– Ну хорошо, позови.

Перед Лапиньшем стояла худенькая молодая женщина-горянка. Голова ее была закутана в большой белый платок, черные блестящие глаза спокойно смотрели на Лапиньша.

– Я пойду туда, командир, – сказала она. – Женщину они не тронут.

– Куда пойдешь? – не понял Лапиньш.

– К пулемету пойду.

Женщина развернула складки платка, сунула руку за пазуху и вытащила длинный кинжал.

Еще не хватало, чтоб вместе с нами гибли женщины, – сердито сказал Лапиньш. – Или у нас мало смелых мужчин?

– Разреши мне пойти, командир, – повторила она. – Женщину они не тронут. Не догадаются, зачем к ним иду.

– Верно она говорит, товарищ Лапиньш, – сказал один из горцев. – Здесь пройдет только женщина…

В это время показался в толпе бойцов Ахмед: он уходил перевязывать голову, ушибленную при падении с коня. Ахмед увидел женщину, стоявшую перед командиром с кинжалом в руке, и крикнул:

– Муслимат!

Женщина обернулась, увидев мужа, смутилась и спрятала оружие на груди.

– Ты знаешь ее, Ахмед? – спросил Лапиньш.

– Это жена моя, командир…

– Жена? А ты знаешь, что она одна хочет снять пулеметчиков в ущелье?

Ахмед повернулся к Муслимат.

– Ты? – заговорил он с ней на родном языке. – Но сможешь ты, Муслимат?.. Не дрогнет у тебя рука, когда ты станешь убивать их? Это ведь не женское дело – убивать…

– Не дрогнет, Ахмед.

– Тогда иди. Сын находится в надежном месте?

– Да, он у твоей матери, Ахмед.

– Тогда иди, Муслимат. И да поможет тебе Аллах… – Он повернулся к Лапиньшу.

– Эта женщина пройдет, командир. Разреши ей…

– Хорошо, – поморщившись, сказал Лапиньш. – Только не по дороге же тебе идти…

– Да, командир, я пойду с другой стороны, – ответила Муслимат. – Когда все будет готово, я крикну вам и махну со скалы платком.

Весь отряд, сидя в седлах и подготовившись к решительной атаке, терпеливо ждал сигнала.

Лапиньш смотрел на часы и тихонько ругал себя по-латышски за то, что согласился отпустить Муслимат.

– Надо искать другой вариант, – сказал он, поворачиваясь к начальнику штаба.

И вдруг один из наблюдателей крикнул:

– Платок! Платок вижу! Белый! Э-гей!

– Вперед!

Лавою вырвались конники из-за скалы и понеслись к ущелью.

Пулемет молчал…

Оглушительное «Ура!» разорвало горный воздух и, отразившись о стены ущелья, многократным эхом прокатилось по горам.

– Ура!

…Когда окончился бой, Лапиньш попросил привести к нему Муслимат.

Он крепко, по-мужски, пожал ей руку.

– От имени революции объявляю этой смелой женщине благодарность… Спасибо, Муслимат!

В это время из стоявшей поодаль толпы пленных белогвардейцев вырвался офицер, обросший рыжей щетиной, без фуражки, с оборванным погоном на левом плече. Он выхватил из-за пазухи пистолет. Все замерли от неожиданности, и только Лапиньш, стоявший к офицеру боком, ничего не видел и приветливо улыбался Муслимат.

Она вдруг бросилась командиру на шею, и тут грянул выстрел.

Белогвардеец завалился на бок. Рука его с пистолетом вздернулась, и палец на спусковом крючке, конвульсивно двигаясь, посылал пули в небо.

Военный фельдшер Иоганн Шванебек, примкнувший к революции и сражавшийся за нее в рядах латышских стрелков, на ходу засовывая в деревянную кобуру дымящийся «маузер», бежал к Лапиньшу, державшему на руках неподвижное тело Муслимат.

С другой стороны, вытянув руки, спотыкаясь, неровной походкой, будто слепой, двигался Ахмед…

4

Арвид Вилкс поправился быстро. Вскоре он мог уже принимать участие в боевых операциях отряда.

Потерявший жену Ахмед не отходил от своего друга. Он перестал разговаривать, весь высох, почернел и преображался только в бою. Тогда вселялась в него страшная неведомая сила, молнией метался Ахмед среди врагов, сокрушал их не знающим пощады клинком.

А после боя, когда напряжение падало, Ахмед сникал, замыкался, и только Арвид Вилкс мог добиться от него слова.

– Он ищет смерти, – говорил Вилкс Лапиньшу о своем друге. – И потому нарочно бросается под пули… А смерть будто боится джигита, прячется от него.

Но однажды, в одной из последних операций, «косая» не сумела увернуться…

Когда начальника разведки позвали к другу-побратиму, тот уже умирал.

Он увидел Арвида и знаком попросил наклониться.

– Ухожу, брат, – прошептал Ахмед. – Аллах позволил мне снова встретиться с Муслимат… Прошу тебя…

Ахмед попытался приподнять голову.

– Не надо об этом говорить, Ахмед. Лежи спокойно, – сказал Вилкс.

– Прошу… сын мой… Сиражутдин… Брат, пусть он будет твой сын…

Ахмед задвигал рукой, нащупал ладонь Арвида, с силой сжал ее, и это было последним его движением…

Когда полк латышских стрелков выполнил свою задачу в Дагестане, вместе с приемным отцом уехал в Россию и шестилетний Сиражутдин.

Арвида ждала в Москве Велта, его невеста. Они вскоре поженились, и дагестанский парнишка по имени Сиражутдин стал их сыном. Но дома и в школе его звали попросту Сережей, а фамилию парнишка носил двойную: Ахмедов-Вилкс.

Позднее появились у него две сестренки: Индра и Анита. Сережа знал все о своих настоящих родителях. Арвид часто рассказывал ему о Муслимат и Ахмеде. И Сиражутдин никогда не чувствовал себя чужим в этой латышской семье. Когда выдавалось у Вилкса свободное время, они ездили вдвоем в Дагестан, где бывшие красные партизаны устраивали в честь латышского гостя и сына Ахмеда большое празднество.

Шли годы. Арвид Вилкс служил в Четвертом (Разведывательном) управлении Генерального штаба Красной армии, которым с 1924 года руководил Ян Карлович Берзин, настоящий дзержинец, член партии большевиков с 1905 года. Отец часто неожиданно исчезал из дома, не подавая о себе вестей, – такая у него была работа, а дети учились. Велта хлопотала по хозяйству и в библиотеке, которой она заведовала.

У парня рано проявились способности к технике, и после окончания школы Сиражутдин поступил в Московское высшее техническое училище имени Баумана.

Но когда молодой Ахмедов-Вилкс был на втором курсе, в Германии победил фашизм. Более осведомленный, нежели его приятели, о том, что делается в мире, Сиражутдин дождался возвращения отца из очередной командировки и решительно заявил ему:

– Я должен быть там, где дерутся с фашизмом, отец…

После некоторых колебаний Вилкс-старший согласился с доводами приемного сына.

Было решено, что Сиражутдин все-таки станет инженером. Он прошел курс разведывательного дела, параллельно с этим осваивая ускоренную программу технических дисциплин в МВТУ имени Баумана. Немецким парень владел с детства: приемные родители хорошо знали этот язык и приобщали к нему детей. Неплохих успехов добился Сиражутдин и в английском языке, который он изучал в десятилетке и в Бауманском училище.

Время шло быстро, чему способствовало разнообразие изучаемых предметов. Преподаватели – знатоки своего дела – обладали большим опытом оперативной работы.

Подготовка Сиражутдина уже была закончена, а случая забросить его за кордон пока не представлялось. Одна за другой разрабатывались операции по внедрению, но все они отвергались, как таящие в себе ту или иную опасность будущего провала.

Наконец стало известно, что германский дипломат в одной из ближневосточных стран, известный своими антифашистскими взглядами, которые он теперь, в сложившейся политической обстановке, старался не афишировать, переводится в Южную Америку. У дипломата был сын от жены итальянки, ровесник Сиражутдина. Когда получили его фотографии, люди, готовившие Ахмедова-Вилкса, обнаружили внешнее сходство их подопечного и сына дипломата. С фон Шлиденом встретился наш человек и предложил принять участие в подготавливаемой операции. Дипломат не возражал. Он не хотел, чтобы его сын служил Гитлеру. Согласился с позицией отца и Вернер фон Шлиден.

Берлинский экспресс уходил из Стамбула точно по расписанию. Фон Шлиден и его сын Вернер прибыли сюда на пароходе, чтобы по железной дороге следовать на родину. Днем они обедали в ресторане. После второго блюда сын дипломата поднялся из-за стола и прошел в туалет. Оттуда он черным ходом отправился на соседнюю улицу, где стоял большой автомобиль со шторками на окнах. Вернер сел в него и недолго побыл в нем. Вскоре дверца распахнулась, и молодой человек неторопливо покинул лимузин, вернулся в ресторан, уселся за стол и принялся за десерт.

Никто не заметил подмены. Сиражутдин спокойно завершил обед в обществе своего «отца», а подлинный Вернер фон Шлиден отправился на автомобиле в порт. Из Стамбула сын дипломата ушел на советском пароходе в Одессу.

…Так перестал существовать Сиражутдин Ахмедов-Вилкс.

Вернер фон Шлиден благополучно прибыл с «отцом» в Рио-де-Жанейро. Но вскоре Вернер вернулся в Германию и два месяца гостил у своего «дядюшки» Иоганна фон Шванебека, профессора медицины и давнишнего резидента советской разведки в Берлине. Затем отправился в Соединенные Штаты Америки учиться в техническом колледже. Война застала его в Рио-де-Жанейро, где «сын» дипломата работал уже инженером в южноамериканском филиале одной из германских технических фирм.

Обстановка в Бразилии была сложной. Поначалу страна оставалась нейтральной, и Вернеру фон Шлидену было поручено объединить, оставаясь при этом в тени, антинацистские силы Бразилии, всячески препятствовать планам Гитлера использовать крупнейшее латиноамериканское государство в интересах рейха.

Когда 22 августа 1942 года Бразилия объявила войну Германии и ее союзнице, фашистской Италии, работать здесь стало полегче, но разведывательная сеть РСХА и абвера продолжала действовать, забот у Януса не убавилось, правда, теперь с ним заодно были антифашисты, искренне стремившиеся не допустить появления гитлеровских орд в Новом Свете.

Когда «отец» Вернера фон Шлидена умер в Германии, он вернулся в фатерланд после разрыва дипломатических отношений с Бразилией, выполняя указание Центра, возвратился и Янус. Солидные рекомендации открыли инженеру Вернеру фон Шлидену дорогу к Круппу, где Янус, выполняя особые обязанности, часто выезжал в нейтральную Швецию, откуда германская сталелитейная промышленность получала недостающее ей сырье.

От службы в вермахте Вернер фон Шлиден, как высококвалифицированный специалист, был освобожден.

Но в 1944 году складывающаяся ситуация потребовала от Януса надеть мундир офицера германской армии. Он получил назначение в отдел вооружения штаба Восточно-Прусского военного округа.

Его многолетняя спецкомандировка подходила, по-видимому, к концу.

1

Президенту Соединенных Штатов

Франклину Д. Рузвельту от Альберта Эйнштейна…

2 августа 1939 года

Некоторые недавние работы Ферми и Сцилларда, которые были сообщены мне в рукописи, заставляют меня предвидеть, что химический элемент уран может быть превращен в новый и важный источник энергии в ближайшем будущем. Ряд вновь возникших аспектов этой ситуации, по-видимому, требует бдительности, если понадобится, быстрых действий со стороны правительства. Я считаю поэтому, что моя обязанность – привлечь ваше внимание к нижеследующим фактам и рекомендациям.

В течение последних четырех месяцев благодаря работам Жолио во Франции и Ферми и Сцилларда в Америке стало вероятным, что удастся пустить в ход ядерную цепную реакцию в крупной массе урана, вследствие чего смогут быть освобождены большие количества энергии и радиоактивных химических элементов. Становится почти достоверным, что это будет осуществлено в самом ближайшем будущем.

Это новое явление сможет привести также к созданию бомбы, причем допустимо, хотя и менее вероятно, что будут созданы исключительные мощные бомбы нового типа…

…Исходя из этой ситуации, вы, возможно, пожелаете установить постоянный контакт между правительством и группой физиков, ведущих исследования над цепной реакцией в Америке.

Я осведомлен о том, что Германия в настоящее время прекратила продажу урана с чехословацких рудников, которые она захватила. То, что Германия сделала это, по-видимому, можно понять, если принять во внимание, что сын помощника германского министра иностранных дел фон Вейцзекер работает в институте кайзера Вильгельма в Берлине, где в настоящее время производится повторение американских работ по урану.

Преданный ВамА. Эйнштейн.

2

Альберт Эйнштейн не писал этого письма. Его авторами были венгерский физик Лео Сциллард, эмигрировавший в Соединенные Штаты, и американский экономист Александр Сакс, ближайший друг и советник президента Рузвельта. Лео Сциллард, к выдающимся способностям которого с большим уважением относились и Нильс Бор, и Альберт Эйнштейн, и создатель квантовой механики Макс Борн, одним из первых увидел опасность в том, что гитлеровская Германия может создать атомную бомбу. Он хорошо знал, каково состояние работ в области расщепления ядерного ядра, ведущихся в Германки, Сцилларду было известно также, что у Гитлера остались великие немецкие физики, и среди них Гейзенберг и Отто Ган.

Попав после эмиграции из Германии в Кавендишскую лабораторию Резерфорда, Сциллард попытался внушить ему, какие беды ожидают человечество, если нацисты овладеют секретом атомного распада. Но Резерфорд до самой смерти своей, последовавшей в 1937 году, не верил в практические возможности использования ядерной энергии, великий физик назвал Сцилларда «безнадежным фантастом», не понимающим, что освобождение внутриатомной энергии – вздор и чепуха.

Сциллард поссорился с Резерфордом и перебрался в Колумбийский университет. Работая в Америке, он продолжал предостерегать эмигрировавших туда физиков по поводу атомной опасности, о том, что необходимо ввести каждому ученому самоцензуру для себя – не публиковать в открытой печати работ по ядерной физике, ибо любая публикация будет Гитлеру на руку. Конечно, он узнает о цепной реакции, рано или поздно это произойдет, но пусть узнает позже – тогда нацистам нас не догнать…

Венгерский физик обращался к Нильсу Бору, к Жолио Кюри и Энрико Ферми. Бор согласился с самоцензурой при условии, если она будет всеобщей. Но в близкую бомбу он не верил…

В феврале 1939 года Сциллард обратился с письмом к Жолио Кюри. Но тот вежливо отказался от предложения о самоцензуре, считая, что эмигрант Сциллард чересчур уж страшится Гитлера, играет свою сольную партию, а он, Жолио, исповедует принцип Марии Кюри: каждое научное открытие должно быть обнародовано, чтоб принести пользу для всего человечества. Если же засекретить исследования, то это означает прекратить их вовсе… Жолио Кюри не мог и думать, что через год с небольшим ему придется с риском для жизни спасать от гитлеровцев тяжелую воду своей лаборатории и отвечать потом на вопросы гестаповцев в Париже.

А в июньском номере немецкого научного журнала «Натурвиссеншафтен» Лео Сциллард прочитал статью Флюгге «Возможно ли техническое использование энергии атомного ядра?» Было ясно: в Германии работы идут полном ходом.

Еще раньше, в марте 1939 года, Энрико Ферми, уже ставший сторонником Сцилларда и разделявший его тревогу, поехал в Вашингтон, чтобы встретиться с адмиралом Купером. Он вез рекомендательное письмо декана физического факультета Колумбийского университета Джорджа Пеграма, который лично знал адмирала. Пеграм писал, что опыты, проводившиеся в университете, доказали: использование урана в качестве взрывчатого вещества дает взрывную силу, в миллионы раз превосходящую любую взрывчатку. Он присовокуплял также, что в ядерной физике нет человека более компетентного, нежели Энрико Ферми.

Но этого «компетентного человека» адмирал Купер даже не принял, поручив побеседовать с ним двум лейтенантам из своей канцелярии. Они сочли «этого итальяшку» попросту сумасшедшим, с опаской поглядывая на него, выслушали и вежливо выпроводили за дверь.

– Надо пробиваться к президенту! – воскликнул Лео Сциллард, узнав о неудаче друга.

Но как попасть к нему? Александр Сакс обещал передать письмо, посоветовав дать его подписать Альберту Эйнштейну: авторитет создателя теории относительности воздействует и на самого Рузвельта. Сакс и Сциллард встретились в банкирской конторе «Братья Леман» и набросали примерный текст письма.

Рано утром 2 августа 1939 года Сциллард взял с собой земляка Эдварда Теллера, венгерского физика, и они отправились на дачу доктора Мура, где жил Эйнштейн.

Втроем они отредактировали текст, и после некоторых колебаний, связанных с сомнениями относительно правомерности убивать людей с помощью энергии, которая скрыта природой за семью замками, Альберт Эйнштейн подписал письмо президенту Соединенных Штатов Америки.

Прошло еще два месяца, прежде чем Александр Сакс сумел попасть к Франклину Делано Рузвельту. И финансист пришел в смятение, увидев, что грозное предупреждение физиков оставило президента равнодушным. Более того, он выразил сомнение в целесообразности вмешательства в эту проблему на правительственном уровне.

Но упрямый Сакс тут же нашел верный ход. Он снова напросился к Рузвельту в гости и на следующий же день, завтракая с президентом, рассказал историю недальновидности Наполеона Бонапарта, не сумевшего оценить предложение Фултона о создании для империи эскадры паровых кораблей. Бонапарт счел идею Фултона бредовой и… проиграл войну на море англичанам.

Рузвельт был умным человеком и особенно ценил интеллектуальный язык аналогий. Он пригласил в столовую бригадного генерала Эдвина Устстона, военного адъютанта, и передал ему письмо Эйнштейна.

– Необходимо действовать, Папа Эд! – сказал Рузвельт.

3

Сильные взрывы сотрясали столицу Британской империи.

Третий рейх, разваливающийся под ударами Красной армии, пытался спасти кровавую шкуру, надеясь за спиной Советского Союза договориться с другими членами антигитлеровской коалиции. И, чтобы англичане стали сговорчивее, фашистская Германия решила вдохновить их дождем из ракет «Фау».

Где-то в желтых дюнах Голландии и в мрачных фиордах Норвегии ударяло в многострадальную землю оплавляющее ее пламя, и в небо уходила ракета, несущая лондонцам разрушения и смерть. Зловещие «Фау» направляли свой курс через стратосферу не только к английской столице. Они падали на Ковентри, Манчестер, Ливерпуль и первое время сумели вызвать панику среди населения и падение акций на лондонской бирже, хотя военное значение этих «фергельтунгсмиттель» – оружия возмездия – ведомством Геббельса было чересчур преувеличено.

Первые «Фау» были, собственно говоря, не ракетами, а реактивными самолетами-снарядами, которые носили официальное название «Физилер-103». Каждый такой летающий снаряд, работающий на смеси кислорода с воздухом только в условиях земной атмосферы, был начинен 800 килограммами взрывчатки и имел скорость около шестисот километров в час. Англичане довольно скоро научились обнаруживать эти «Фау-1» с помощью радиолокационных станций и сбивать их по пути к намеченным объектам с земли и воздуха, как обычные самолеты.

Но едва 6 июня 1944 года началась операция «Оверлорд» – высадка войск союзников в Нормандии, – Гитлер отдал приказ пустить в ход управляемые по радио двухступенчатые баллистические ракеты, двигатели которых работали на смеси этилового спирта и кислорода. Во время испытаний опробовались несколько типов ракет: от A-I до A-IV. Последний и получил название «Фау-2». С этими ракетами справиться было невозможно, не имея подобного же оружия – ракет противовоздушной обороны, ибо скорость «Фау-2» превышала скорость звука, достигая в конце активного участка траектории более шести тысяч километров в час…

Первые ракеты ушли в стратосферу в сентябре 1944 года. Когда же одна из ракет «Фау-2» угодила в штаб Дуайта Эйзенхауэра, расположенный в английской столице, органы массовой пропаганды рейхсминистра Геббельса отметили этот факт с особым злорадством.

Единственно возможным средством препятствовать полетам «Фау-2» было поскорее захватить стартовые площадки с ракетами, но после взятия 25 августа 1944 года союзниками Парижа, освобождению которого предшествовали активные действия отрядов французского Сопротивления, темпы продвижения английских и американских войск на восток замедлились. Было ясно, что до тех мест, откуда нацисты запускают ракеты, войска Монтгомери и Эйзенхауэра доберутся не скоро.

Все это крайне тревожило членов антигитлеровской коалиции. Ведь разведкам стран, воюющих с Третьим рейхом, было известно, что самолеты-снаряды и ракеты не последнее средство из того арсенала, с помощью которого Гитлер надеялся выиграть войну. Истеричные выкрики нацистских пропагандистов о новом оружии «дьявольской силы», которое спасет Тысячелетнюю империю и уничтожит всех ее врагов так, что «содрогнется мир», как теперь известно, имели под собой вполне реальную почву. И еще после захвата Чехословакии в 1939 году, когда нацисты получили доступ к урану, ученым, работающим в области теории атомного ядра, стало ясно, какая угроза нависла над человечеством.

4

Черный лимузин с задернутыми шторами на боковых и заднем окнах пересек центр Лондона, свернул на одну из улиц и остановился перед воротами ничем не примечательного с виду четырехэтажного особняка. Ворота отворились, и машина въехала во двор. Шофер предупредительно открыл заднюю дверцу и поддержал за локоть выходящего из машины пожилого джентльмена в элегантном темном костюме и старомодной шляпе.

У широких дверей дома показались двое молодых людей. Они склонили головы и, всем своим видом выражая глубочайшее почтение к пожилому джентльмену, направились к машине.

– Рады вас видеть, сэр, – сказал один из молодых джентльменов. Нам поручено проводить вас, сэр.

Пожилой джентльмен, сопровождаемый молодыми людьми, вошел в дом, который был не чем иным, как резиденцией главного шефа Сикрет интеллидженс сервис – знаменитой английской разведывательной службы, история которой настолько обросла мифами и легендами, что иной раз трудно бывало отличить правду от вымысла.

…Сикрет интеллидженс сервис успешно помогала английскому капиталу завоевывать мир, укрепляла его позиции в колониях, а после Октября семнадцатого года не раз и не два направляла свое отравленное жало против Республики Советов. Достаточно вспомнить заговор Брюса Локкарта и мрачную фигуру международного авантюриста Сиднея Рейли. Да и сейчас, несмотря на союзнические отношения с СССР, английская разведка действовала по отношению к последнему не всегда достаточно лояльно…

– Как здоровье внучки, Генри? Сейчас подадут чай, – сказал шеф.

– Благодарю вас, сэр. Все в порядке, сэр, – ответил пожилой джентльмен. Он сидел в жестком кожаном кресле, неестественно выпрямившись.

Пожилой джентльмен заведовал разведывательным департаментом Министерства авиации, знал шефа по Оксфорду, где шел курсом старше. Он считал шефа выскочкой, не любил его манеры разговаривать с ним как со старым приятелем и сейчас всем своим видом подчеркивал, что не намерен говорить о чем-либо, не относящемся к службе.

Шеф отлично понимал это, но ему нравилось поддразнивать старого Генри, так кичащегося своим знатным происхождением. Начальник СИС сидел в тени, отбрасываемой непрозрачным абажуром настольной лампы, и думал, что его старый университетский товарищ, в общем-то, неплохой разведчик, только вот не успевает за временем, а сейчас эпоха манер полковника Лоуренса безвозвратно канула в Лету, и старые методы далеко не эффективны.

Принесли чай.

– Передайте работникам вашего департамента благодарность премьер-министра. – Шеф перешел на официальный тон. – Материалы аэрофотосъемки территории «Игрек» весьма удачны. Они подтверждены агентурными сообщениями. Премьер-министр рекомендует шире использовать для этой цели челночные полеты наших бомбардировщиков, которые заправляются на русских аэродромах.

– Нами уже предприняты шаги в этом направлении, сэр.

– Это хорошо. Теперь о главном. Вам известны материалы Тегеранской конференции «большой тройки»?

– Так точно, сэр.

– Нелишне будет взглянуть на них еще раз. Вот запись переговоров за 1 декабря сорок третьего года…

Шеф протянул директору разведывательного департамента Министерства авиации синюю брошюру.

Тот развернул заложенное место и прочитал:

– «Четвертое заседание конференции глав правительств СССР, США и Великобритании.

Тегеран, 1 декабря 1943 года».

– Дальше, дальше, – сказал шеф. – Читайте дальше, Генри.

– «…II. Заседание за круглым столом.

Начало в 16 часов. Конец в 19 часов 40 минут».

Начальник разведки ВВС пробежал глазами то место, где обсуждался вопрос о передаче Советскому Союзу части итальянского военно-морского флота. Хмыкнул и подумал о своем коллеге из адмиралтейства, когда увидел предложение Черчилля ввести в Черное море несколько английских подводных лодок и утвердительное замечание Сталина по этому поводу. Задержал внимание на дебатах о польском эмигрантском правительстве в Лондоне – он поддерживал тесные контакты с этим правительством – и, наконец, дошел до страницы, отчеркнутой зеленым карандашом.

«Черчилль. (Читает английские предложения по вопросу о будущей территории Польши.)

Сталин. Русские не имеют незамерзающих портов на Балтийском море. Поэтому я считаю, что районы Кёнигсберга и Мемеля должны отойти к России, тем более что это исконные славянские земли.

Черчилль. Это весьма интересное предложение, которое мы с удовольствием рассмотрим…»

– Ну как, Генри? – спросил шеф. – Вы улавливаете теперь мою мысль? Я должен вам сообщить, что предложение Сталина принято всеми окончательно и бесповоротно. Русские получат лакомый кусочек. Наша задача – как можно больше снизить его ценность. Сейчас они застряли в Прибалтике, пытаются разделаться с группой армий «Курляндия», которую они прижали к морю. Получена официальная просьба русских помочь им бомбардировочной авиацией. Наш «Дабл-Ю» уже сообщил о своем согласии в Москву. Только надо сделать так, чтоб летчики королевских ВВС сбросили свой груз на Кёнигсберг. И сбросили аккуратно. Вы понимаете, Генри?

– Конечно, сэр. Мы имеем схемы оборонительных укреплений города. Форты Кёнигсберга не пострадают…

– Отлично, дружище. Это именно то, что нужно. И помощь русским окажем, и…

– Простите, сэр, но мне кажется, что янки с удовольствием ухватятся за эту мысль. Ведь насколько мне известно, они тоже примут участие в оказании «помощи» русским.

– Именно об этом я и хотел вас просить. Наши люди из Восточной Пруссии сообщают, что немцы укрепили ее на славу. Русским придется изрядно поломать зубы. А когда они придут туда, от Кёнигсберга останется одно воспоминание. Какой нам смысл откармливать русского медведя, хотя бы и за чужой счет? Не правда ли, Генри?

– Совершенно справедливо, сэр. Я абсолютно с вами согласен.

– Еще чашечку чая? Давненько мы не играли в крокет, Генри…

Отпустив директора разведывательного департамента, шеф достал из сейфа черную папку и долго рассматривал лежащие в ней документы. Это были агентурные сообщения, прямо или косвенно связанные с ракетами «Фау-2». Через час внимательного изучения материалов шеф со вздохом захлопнул папку, из секретного отделения достал другую, потоньше. На обложке значилась греческая буква «тау». Этой буквой обозначались все мероприятия английской разведки по сбору сведений о работе немецких физиков в области ядерного вооружения.

Во второй папке лежала синяя тетрадь, в которой содержались сведения о производстве немцами тяжелой воды. Открывалась она сообщением тайного агента в Берлине – им был доктор Пауль Розбауд, антифашист, научный редактор издательства Шпрингера, – о том, что гейдельбергский физик, лауреат Нобелевской премии Вальтер Вильгельм Георг Боте своими опытами показал: графит в качестве замедлителя нейтронов не пригоден. Поэтому немцы отказались от графита и стали экспериментировать исключительно с тяжелой водой.

Другой агент доносил из норвежского города Тронхейма, что нацисты захватили завод по производству тяжелой воды в Веморке, взяли его под охрану, окружили оградой, минными полями, поставили вышку. Более того, в Норвегию прибыли Хартек и Виртц, видные немецкие физики, которые выяснили возможности увеличения производства тяжелой воды. Электролизный завод в Веморке, неподалеку от города Рьюкан, принадлежал компании «Норск-Гидро». Он мог изготовлять тонны тяжелой воды в год и был единственным этого рода предприятием в мире. Компании «Норск-Гидро» производила искусственные удобрения, и тяжелая вода получалась на заводе в Веморке в качестве вспомогательной добавки к главной продукции – водороду, который поступал на аммиачные предприятия.

Немецкие физики привезли с собой чертежи новой, более производительной установки. Теперь завод компании «Норск-Гидро» мог резко увеличить поступление в Германию тяжелой воды, дать в ближайшем будущем те роковые пять тонн, которые нужны были Вернеру Гейзенбергу, чтобы запустить урановый реактор.

А в это время Ферми и Сциллард под трибунами стадиона Чикаго готовились создать реактор на графитовых замедлителях вопреки отрицательным выводам в отношении графита, к которым пришел Нобелевский лауреат, физик Боте.

Шеф Сикрет интеллидженс сервис скорбно поджал губы и качал головой, увидев сообщение о гибели отряда английских десантников-коммандос, неудачно сброшенных в норвежских горах для диверсии на заводе в Веморке. Сначала англичане хотели просто разбомбить завод, но попасть в здание, расположенное на склоне горы, не так-то просто: завод останется невредимым, а мирные жители пострадают. И норвежские патриоты предложили уничтожить завод силами небольшой диверсионной группы. План их был отвергнут. Военное ведомство Великобритании отправило отряд коммандос на двух «галифаксах» с планерами. Все 34 десантника погибли… Позднее завод взорвали сами норвежцы, выведя его из строя на полгода. В условиях войны, когда решался вопрос «кто кого», эти полгода задержали, отбросили группу Гейзенберга назад.

Теперь английская разведка получила сведения от своих американских коллег, будто у немцев появилась новая ракета «Фау-3», которую нацисты намерены снабдить атомной боеголовкой. Эта информация не подтвердилась пока агентурой Сикрет интеллидженс сервис, но сама по себе была страшной.

Сейчас все ядерные исследования в Англии были прекращены. Союзники договорились объединить усилия на базе запущенного 2 декабря 1942 года уранового «котла». Все физики Великобритании отправились за океан. В Ок-Ридже[11] построили огромный завод для разделения изотопов урана электромагнитным способом, в Хенфорде – плутониевый завод. Всех ученых собрали в индейском поселке Лос-Аламос, расположенном на пустынном горном плато штата Нью-Мексико. В этом забытом богом местечке физики и инженеры, возглавляемые Робертом Оппенгеймером и генералом Гровсом, создают атомную бомбу.

«Кто кого, – подумал шеф секретной службы, – кто быстрее… Янки развернули дело с обычным для них размахом. А что сейчас делают немцы? Все ли мы знаем о них… И не опередит ли нас кто-нибудь третий?»

Шеф Сикрет интеллидженс сервис поднял обе папки руками, развел их в стороны, как бы взвешивая, потом сложил вместе, отодвинул на край стола и нащупал кнопку звонка.

В дверях показался человек с длинным лицом и зализанными назад бесцветными волосами. Глаза его бесстрастно смотрели на патрона.

– Мистера Кларка, Джим.

Через две минуты в кабинете стоял встречавший пожилого джентльмена молодой человек, улыбающийся розовощекий супермен, словно сошедший с рекламного проспекта.

– Послушайте, Кларк, вы имеете что-нибудь еще по работам русских над новым оружием?

– Есть интересные сведения, сэр. Получены только сегодня. Проходят обычную перепроверку. Я собирался доложить вам об этом к концу дня.

– Я просмотрел комментарии к работам русских физиков, опубликованным в открытой печати перед войной, – сказал шеф. – Судя по заключениям наших референтов, русские в области теории атомного ядра добились больших успехов. Наши сведения показывают, что и на практике они наступают кое-кому на пятки.

– Вы правы, сэр, – сказал Кларк.

– Особенный, интерес, на мой непросвещенный взгляд, представляют исследования Игоря Курчатова, русского физика. Вот посмотрите-ка сюда, Кларк. Здесь анализ различных путей цепной реакции. Деление одного килограмма урана, пишет этот физик, даст энергию, равную взрыву двадцати тысяч тонн тротила! Каково, Кларк?

– У нас есть материалы по этому вопросу. Обратите внимание на научный комментарий лауреата Нобелевской премии сэра Джеймса Чедвика…

– Того, кто открыл нейтроны? – улыбнулся начальник Интеллидженс сервис. Он сегодня утром говорил с научным советником премьер-министра Чедвиком и пригласил его на «кап оф ти» – чашку чая, чтобы побеседовать о некоторых проблемах этого проклятого «тау».

– Совершенно верно, сэр. Речь идет о статьях русских молодых ученых Зельдовича и Харитона, опубликованных еще в 1939 году. Один из них работал в Кембридже с Резерфордом, сэр.

– Я знаю, – кивнул шеф.

– Джеймс Чедвик считает, что в работе этих русских есть все, над чем ломали головы наши ученые мудрецы, сэр.

– Но ведь это и есть атомная бомба, Кларк! – воскликнул начальник Интеллидженс сервис.

– Совершенно верно, сэр, – наклонил голову Кларк.

– Отлично, Кларк. Вам предлагается выделить эти материалы в особое производство. Это будет самостоятельная отрасль, которую вы возглавите с этой минуты. Сотрудников себе вы подберете сами. И не спускайте с русских глаз, Кларк! А все, чем вы занимались раньше, передайте мистеру Хеддоу. Понятно?

– Вполне, сэр. Благодарю вас за доверие, сэр.

– Подробные инструкции и дополнительные сведения от наших коллег из ведомственных департаментов вы получите позднее. А сейчас идите и поторопитесь доставить мне все новые сведения по этому вопросу. Кстати, передайте Джиму, чтобы он позвал ко мне мистера Харрингтона из агентурного управления.

5

Советское правительство с тревогой прислушивалось к той информации, которая просачивалась из-за линии фронта, от союзников и из нейтральных стран. Неопровержимые факты свидетельствовали о том, что и в гитлеровской Германии, и за океаном полным ходом идут работы по созданию мощного оружия принципиально нового типа. Еще 5 мая 1940 года «Нью-Йорк таймс» опубликовала статью своего научного обозревателя Уильяма Лоуренса, в которой тот расписывал ужасающее действие атомной бомбы и предупреждал читателей, что гитлеровская Германия стремится овладеть тайнами извлечения энергии атомного ядра.

Началась война, и прекратились научные публикации в области ядерных исследований – работы ученых засекретили. Полностью исчез на международном рынке уран. Американцы, дававшие Советскому Союзу никель, медь, алмазы – сугубо стратегические материалы, – теперь категорически отказывались выделить союзнику хотя бы граммы. Разведчики сообщали из Германии, что все немецкие физики собраны в особые группы, работающие по конкретным планам в Гамбурге, Лейпциге, Гейдельберге и Берлине. Группы эти беспрепятственно снабжаются тяжелой водой и ураном. Кроме добычи из рудников в Иохимстале у немцев бельгийская урановая руда из Катанги. Тяжелую воду они получают из Норвегии, а сейчас строят и свой завод на территории рейха.

Сведения были многозначительны.

Наши собственные работы в области атомной энергии были прекращены в начале войны. Ядерная лаборатория Физико-технического института Академии наук, которой заведовал Игорь Курчатов, военных заказов не имела и в 1941 году была закрыта. Часть физиков ушла на фронт, другие выполняли специальные поручения для действующей армии. Сам Курчатов, например, занимался в Севастополе размагничиванием военных кораблей Черноморского флота, потом руководил лабораторией броневых материалов, наивно полагая, что во время войны не до ядерных исследований.

Весной 1942 года правительство получило неопровержимые доказательства тому, что немцы активно продолжают работы с ураном. Когда эти сведения попали к уполномоченному Государственного комитета обороны по науке Сергею Васильевичу Кафтанову, тот рискнул обратиться к Сталину с докладной о необходимости организовать урановые исследования.

Резолюция была положительной.

3 февраля 1943 года Советское правительство приняло решение о возобновлении работ с ураном. Создавалась строго засекреченная «Лаборатория № 2», во главе которой был поставлен Игорь Васильевич Курчатов. Как и его коллеги в Соединенных Штатах, он выбрал для своего будущего котла замедлители из графита.

На три года отстали мы по времени от работ, которые с размахом велись в Соединенных Штатах. Но хотя технические и материальные возможности Игоря Курчатова и его соратников были куда ниже, по темпам исследований русские ученые не уступали американцам. И шеф Интеллидженс сервис был по-своему прав, выделяя эти работы в особое наблюдательное производство.

1

Командир танкового батальона, майор Отто Баденхуб, стал набираться еще с обеда и сейчас находился в той стадии опьянения, после которой либо буйствуют, либо заваливаются спать.

Надо отдать ему справедливость: пить майор Баденхуб умел. Внешне он почти ничем не отличался от офицеров, сидевших в малом зале знаменитого кёнигсбергского ресторана «Блютгерихт», расположенного в замке Альтштадт.

В зале было пустынно, и майор сидел один за столиком в углу. Перед ним стояла наполовину опорожненная бутылка с коньяком и лежала погасшая трубка. Время от времени майор наливал содержимое бутылки в высокую рюмку, залпом выпивал и принимался сосать погасшую трубку, тупо уставившись в пространство перед собой.

Постепенно ресторан «Блютгерихт» наполнялся офицерами в зеленых мундирах вермахта и в черных войск СС. Свободных мест становилось все меньше и меньше. Дошла очередь и до столика Баденхуба. К нему подошли двое – маленький майор с большой плешью, рыжими усами и наметившимся брюшком и высокий подтянутый обер-лейтенант.

– Здравствуй, Отто, – приветствовал маленький майор Баденхуба. – Не возражаешь, если мы нарушим твое одиночество?

Тот мотнул головой и молча протянул руку.

– Знакомьтесь: майор Отто Баденхуб – обер-лейтенант фон Герлах.

Фон Герлах щелкнул каблуками, майор медленно оторвал зад от стула и снова тяжело плюхнулся обратно.

К столику спешил обер-кельнер.

– Подождите, – сказал низенький майор. – Дайте нам отдышаться и привыкнуть. И потом, заказывать будет наш приятель, который подойдет через десять минут. Впрочем, принесите пока по рюмочке кюммеля.

Из большого зала послышались звуки оркестра: началась вечерняя программа. В дверях появилась большая группа эсэсовцев и принялась рассаживаться за банкетный стол, заказанный, очевидно, для них заранее.

– А вот и Вернер фон Шлиден, – сказал низенький майор Генрих Махт, комендант одного из кёнигсбергских фортов.

Обер-лейтенант тоже увидел Вернера: гауптман медленно пробирался меж столиков, высматривая приятелей, и махнул им рукой.

– Надеюсь, не заставил вас долго ждать, господа? – спросил Вернер фон Шлиден, подходя к столику и улыбаясь.

– Ну что вы, гауптман! – запротестовал Махт. – Мы не успели еще и рюмки выпить.

Он хотел познакомить Баденхуба с фон Шлиденом, но Вернер сказал, что с майором они уже знакомы, и тот утвердительно кивнул.

Увидев севшего за стол гауптмана, обер-кельнер просиял и с готовностью подбежал к столу. Он уже хорошо знал этого щедрого на чаевые офицера, который заказывал – конечно, за особую плату – всегда то, что не значилось в скудном, образца сорок четвертого года, меню ресторана.

Скоро стол был заставлен закусками и бутылками с вином. Вернер фон Шлиден радушно пригласил майора Баденхуба принять участие в небольшом дружеском вечере, посвященном годовщине со дня кончины «его любимого отца».

Майор Баденхуб подозвал кельнера, заказал бутылку коньяку и, когда ее принесли, молча поставил в центр стола, подтверждая тем самым свое согласие войти в общую компанию.

– …Конечно, сначала она возмущалась: «Как вы можете так?! Да у меня муж на фронте! Я честная женщина…» Ну, думаю про себя, все вы честные женщины… Моя тоже так говорила, до тех пор пока я не поймал ее с тыловой крысой. Да… Скрутил ей руку, ну и… Прав был Ницше, когда говорил: «Идешь к женщине, не забудь с собой плеть…»

Майор Махт закончил свой рассказ, выпил и торжествующе оглядел сидящих за столом офицеров. Все они уже изрядно захмелели, хотя до майора Баденхуба было им далеко. Надо сказать, что тот почему-то вдруг перестал пить, ходил в туалет умыться и сейчас выглядел трезвее, чем в начале вечера.

За столом говорил в основном Генрих Махт. Вернер только поддакивал, фон Герлах с еле скрываемой насмешкой поглядывал на «героя» многочисленных любовных похождений, а Баденхуб, как известно, разговорчивостью не отличался.

– Да, Ницше был великим человеком, – сменил тему разговора Генрих Махт. – Он первым заложил основы новой религии, религии настоящих людей, которые поставят мир на колени! За здоровье фюрера!

Все выпили. Обер-лейтенант поставил рюмку на стол и тихо сказал:

– А русские у границ Восточной Пруссии…

– Временные трудности, дорогой Фриц. Новое оружие фюрера изменит положение. Ведь ты знаешь, как мы обстреливаем Лондон новыми самолетами-снарядами! Лондон уже трясется в страхе! А там очередь за Москвой и Нью-Йорком! И потом, мне очень не нравится твой пессимизм, – сказал Махт.

– Давайте выпьем за победу, – примирительно предложил Вернер.

Он всегда старался показать, что тяготится умными разговорами, и сам таковых никогда в компаниях не затевал. Гауптман уже прослыл в гарнизоне хорошим и добрым парнем. У него всегда водились деньги для угощения приятелей, все считали Вернера истинным немцем, умеющим крепко выпить с друзьями и быть на своем месте в любой компании.

С обер-лейтенантом Фридрихом фон Герлахом гауптман познакомился еще в Берлине, на одной из вечеринок перед отъездом в Восточную Пруссию. Вернер фон Шлиден оказался с Фридрихом рядом за столом, потом они вместе курили, угощая друг друга сигаретами, и договорились встретиться еще раз.

Но следующая встреча произошла уже в Кёнигсберге.

Фон Герлах был потомком одного из великих магистров Тевтонского ордена, аристократом чистейших кровей. Об этом Вернер разузнал уже после первой встречи. И фон Шлидена удивили пессимизм и критические замечания молодого офицера, вернувшегося в Кёнигсберг после ранения на Западном фронте и оставленного теперь при штабе.

Вернера заинтересовал этот человек. Обер-лейтенант, не стесняясь присутствующих, ронял такие реплики, что Вернеру становилось не по себе. В данном случае гауптман не мог опасаться провокации: эту возможность он для себя уже проверил, но его кредо – держаться подальше от политики – исключало всякую ответную реакцию, и фон Шлиден попросту отмалчивался или переводил разговор в другую плоскость.

И тем не менее Герлах тянулся к Вернеру, старался бывать с ним вместе, и Вернер стал всерьез присматриваться к своему новому приятелю. По крайней мере, он представлял для фон Шлидена интерес уже возможностью психологического анализа по отношению верхушки германской элиты к режиму.

– Великий Ницше говорил, что нет более ядовитой отравы, чем учение о равенстве, – продолжал философствовать комендант форта. – Проповедуя справедливость, учение о равенстве на самом деле стремится к гибели справедливости. Равное – равным, неравным – неравное! Вот что говорит истинная справедливость! Отсюда следует, что низкое нельзя сравнивать с высоким. И действительно… Что может быть общего между мной и каким-то поляком или русским? Я не говорю уже о паршивых евреях. Белокурая бестия – и только он – должен владычествовать над миром.

– А ты рыжий, Генрих, и плешивый, – сказал майор Баденхуб и насмешливо хрюкнул. – И за что тебя женщины любят – не пойму.

Это были его первые слова за весь вечер.

Махт хотел было обидеться, но потом счел за лучшее обратить все в шутку.

– Возраст, милый Отто, возраст. Двадцать лет назад я был совсем не такой. А женщины любят мужчин вовсе не за обилие волос на голове.

– А я не знал, Генрих, что вы специалист в области философии, – сказал фон Шлиден.

«Рыжая свинья», – подумал он.

– Меня выгнали с третьего курса философского факультета. Я учился в Гейдельберге и проломил голову пивной кружкой одному чересчур умному еврейчику. Тогда это считалось преступлением.

– Вас зовут, гауптман, – буркнул майор Баденхуб и глазами показал Вернеру на банкетный стол, за которым сидели эсэсовцы.

Фон Шлиден повернулся и увидел пристально смотревшего на него оберштурмбаннфюрера Вильгельма Хорста. Хорст заметил, что Вернер увидел его, и сделал знак рукой, приглашая к столу.

– Извините, друзья, – сказал Вернер, – я отлучусь на минутку.

Когда он подошел к столу, за которым сидел Хорст, все сидевшие офицеры замолчали и выжидающе посмотрели на оберштурмбаннфюрера, возглавляющего, судя по всему, эту компанию.

– Представляю вам гауптмана Вернера фон Шлидена, господа, – сказал Хорст. – Это мой хороший знакомый и отличный офицер, хотя и не служит в СС.

Один из эсэсовцев громко заржал.

– Выпейте с нами, гауптман, за то, чтоб и вы когда-нибудь вступили в наше братство.

– Долг каждого из нас – выполнять волю фюрера, – сказал Вернер. – Зиг хайль!

Троекратное «Хайль!» ударило в сводчатый потолок зала.

– Неплохой парень этот Вернер фон Шлиден, – сказал майор Махт, когда гауптман отошел от стола.

– Ты давно его знаешь, Фриц?

– Я познакомился с ним в Берлине, – ответил фон Герлах. – До этого Вернер долгое время жил в Бразилии. Его отец был советником нашего посольства. Вернер окончил технический колледж в Штатах, потом отец умер на чужбине, и Шлиден вернулся домой.

– Он, по-видимому, из Южной Германии, твой щедрый приятель, – сказал Генрих Махт. – Такие немцы водятся на границе с Италией. Но откуда у него деньги? Получил большое наследство?

– Ты угадал наполовину, Генрих. Вернер фон Шлиден действительно происходит из старинного, но давно растерявшего свои поместья дворянского рода в Баварии. Словом, его предки бродили и по ту, и по эту сторону Альп… А что касается денег… Я, Генрих, не из тех людей, кто считает в чужом кармане. Вернер фон Шлиден – способный инженер. До того как его мобилизовали в вермахт, он работал у Круппа. По-моему, на ответственной работе, связанной с поставками из Швеции.

– Тогда понятно, – сказал Махт. – На такой работе надо быть полным кретином, чтобы не набить себе как следует карман.

Когда Вернер вернулся к столу, Генрих Махт продолжал разглагольствовать на философские темы.

– Что является основным стремлением жизни? – говорил он. – Воля к власти. Сильная или слабая воля – это качество прежде всего характеризует человека. Вся история человечества представляет собой отношение сильных к слабым и наоборот. И именно поэтому мы, представители арийской расы, люди сильные и властные, способны руководить другими. Только в нас воплощаются разум и искусство господствующих рас. Помните у Ницше: «орда белокурых, хищных животных, раса завоевателей и господ…» Или: «цель истории – в существовании избранных», «рабство составляет одно из существенно необходимых условий культуры, и эта истина, конечно, не оставляет места для каких-нибудь сомнений».

– Недурно для недоучившегося философа, – иронически заметил обер-лейтенант фон Герлах.

– Наш фюрер и есть тот сверхчеловек, о котором всегда тоскует человечество, – не обратив внимания на замечание Фридриха, продолжал майор-ницшеанец. – Наша нация велика уже потому, что она дала миру этого человека. Необыкновенного человека, подлинно народного вождя. Фюрер оставляет след от своей руки на тысячелетиях, как на мягком воске, повелитель и властелин мира из плеяды тех немногих, «при виде которых побледнеют и сократятся все бывшие на земле страшные и добрые духи».

– Вот тут ты, безусловно, прав, Генрих, – сказал обер-лейтенант, – духи давно уже побледнели…