Читать онлайн Чаролес бесплатно

Моим родителям –

за долгие вечера с персидской поэзией

и бесконечными чашками чая

Наша история начинается морозной ночью

Новорожденный снег выписывал мягкие изящные спирали; огромные – размером с блин – снежинки при падении отливали серебром. Деревья стояли, спрятав ветви в пушистые муфты, по зеркальной корке озера скользили лунные лучи. По миру шествовала тихая медленная ночь, а за ней нежной поступью следовала зима.

В Чаролесе она была долгожданной гостьей. Местные жители искренне любили холод и находили особое удовольствие в снеге (первый снегопад становился поводом для отдельного торжества). А еще у них было довольно еды и развлечений, чтобы скоротать темное время года. Близилась Ялда – важнейший праздник, день зимнего солнцестояния, – и весь Чаролес кипел от предвкушения. Как нетрудно догадаться, это место изобиловало магией, а Ялда среди всех его праздников была самой волшебной. Не только потому, что это была последняя ночь осени и самая длинная ночь года, время, когда люди обмениваются подарками, пьют чай и бесконечно пируют; нет, Ялда славилась и многим другим. Но прямо сейчас мы слегка ограничены во времени (вот-вот произойдет кое-что важное, и мне нельзя отвлекаться ни на минуту), поэтому в подробности я вас посвящу позже. Пока вам достаточно знать вот что: каждый первый снегопад приносил с собой веселье и воодушевление, до начала зимы оставалось всего два дня, и жителей Чаролеса переполняла радость.

За одним серьезным исключением.

В городе был ровно один человек, который не принимал участия в торжествах. Ровно один человек, который плотнее запахивал шторы и проклинал песни и пляски чудесного вечера. Это вообще был очень странный человек.

Посудите сами: Лейли ненавидела холод.

К тринадцати годам она давно растеряла живой бескомпромиссный оптимизм, обычно присущий подросткам. Она не была подвержена капризам, не интересовалась декадансом и с равнодушием относилась к тем прелестным вещицам, которые вызывают у девочек ее возраста приступы неконтролируемого умиления. Нет, Лейли ненавидела холод, терпеть не могла радостную суматоху и не выносила не только праздники, но и празднующих. (По правде говоря, Лейла много чего ненавидела – в том числе и свою судьбу, – но зима в ее списке ненависти занимала одну из верхних строчек.)

Хоть в снег, хоть в гололед – Лейли все равно была вынуждена долгие часы работать на коленях, омывая тела умерших в огромной фарфоровой ванне на заднем дворе. Ну, после того как их туда затащит. Она натирала неестественно вывернутые шеи, сломанные ноги и грязные ногти до тех пор, пока ее собственные пальцы не переставали что-либо чувствовать. Затем она развешивала мертвецов на просушку – только чтобы вскоре вернуться и посбивать с носов и подбородков наросшие сосульки. У Лейли не было ни каникул, ни отпусков, ни даже четкого расписания. Она работала, пока поступали клиенты, – а в ее случае это означало «не покладая рук». Видите ли, зима в Чаролесе была очень популярным временем для кончины.

Сегодня Лейли уже побывала насупленной (на самом деле обычное ее состояние), раздраженной (чуть сильнее, чем обычно), замотанной (вплоть до удушья) и голодной. Так что она твердо решила изловить на ужин несколько снежинок. Свежие снежинки были самыми пышными и хрустящими – редкое лакомство, для поимки которого требовалось немало сноровки. Если позволите заметить: я прекрасно сознаю, что снежинки – очень странный выбор для ужина, но ведь и Лейли Лейла Фенжун была очень странной девочкой, и несмотря на (а возможно, как раз благодаря) ее профессию, в ее жизни крайне недоставало лакомств. Особенно сегодня, когда ей пришлось вымыть девять огромных, насквозь прогнивших покойников – то есть на четыре больше, чем обычно!

На самом деле она частенько мечтала, чтобы ее семья выбрала какой-нибудь другой вид заработка, помимо омовения усопших.

Правда, когда я говорю «семья», то имею в виду одну Лейли. Мама умерла два года назад (в самовар упал таракан, мама случайно выпила его вместе с чаем и подавилась; ужасно трагичная история), но у Лейли даже не было времени как следует ее оплакать. Большинство духов уходили дальше после хорошего омовения, однако мама Лейли продолжала парить по дому и критиковать лучшую работу дочери, даже когда та спала. На папу тоже не было надежды: он исчез почти следом. Не прошло и двух дней после маминых похорон, как он, оглушенный потерей жены, опрометчиво отправился на поиски Смерти, чтобы перекинуться с Ним парой ласковых.

К сожалению, Смерть было не так-то просто найти.

К еще бо́льшему сожалению, горе настолько повредило папин рассудок, что за эти два года его путешествие не продвинулось дальше центра города. Скорбь не только сбила его с пути, но и лишила разума. Все стены и углы в папином сознании словно перепутались, и теперь там не было даже крохотной комнатки для единственной дочери. В его войне с горем Лейли пострадала случайно; но выиграть эту битву у папы не было никаких шансов, и в конце концов он сдался дурману забвения. Собираясь в город по делам, Лейли нередко проходила мимо растерянного отца, ободряюще хлопала его по плечу и подкладывала в карман гранат.

Но об этом позже.

Сейчас важно знать следующее: это была холодная, промозглая ночь, и Лейли как раз заканчивала ловить остатки ужина, когда ее внимание привлек странный шум. Даже несколько: двойной стук, хруст сломанной ветки, глухой удар, звук, с которым обычно втягивают воздух, и сразу же – перепалка шепотков.

Не оставалось никаких сомнений: у дома бродили чужаки.

Любого нормального человека это открытие по меньшей мере встревожило бы. Но Лейли, как я уже сказала, была весьма далека от нормальности, а потому даже не подумала пугаться. Честно говоря, она… растерялась.

Дело в том, что в эти края никто никогда не заходил; а если бы зашел – помоги ему бог! Мало кто хотел наткнуться на сарай, полный распухших гнилых трупов. Именно поэтому семья Лейли жила практически в изоляции. Им принадлежал скромный, продуваемый всеми ветрами особняк на крохотном полуострове, который, в свою очередь, выдавался с окраины города. По сути, Лейли обитала в негласной ссылке – страшная неблагодарность, которой она уж точно не заслужила. Но никто не торопился селиться по соседству с девочкой, зарабатывающей на жизнь омовением мертвецов.

В любом случае, Лейли не привыкла слышать человеческие голоса возле своего жилища, и это вызвало у нее подозрение. Высоко вскинув голову и навострив уши, она сложила пойманные снежинки в узорную серебряную коробку для ужинов – одну из фамильных реликвий – и на цыпочках прокралась со двора в дом.

Лейли редко испытывала смятение или страх. Нет, она каждый день имела дело со смертью, и незнакомцы, которые напугали бы большинство людей, не могли произвести слишком сильного впечатления на девочку, привыкшую беседовать с духами. (Разумеется, это было тайной: Лейли осмотрительно помалкивала о том, что может разговаривать с покойной родней горожан; она не собиралась нагружать себя излишней работой помимо той, что уже дожидалась ее в сарае.) Поэтому, пробираясь в особняк, который служил ей домом, Лейли не ощущала боязни – только щекотку любопытства. Та согрела ей сердце, и девочка вдруг моргнула, с удивлением и благодарностью почувствовав на лице непривычную улыбку.

* * *

Парящая в коридоре мама уже собиралась вывалить на Лейли обновленный список своих горестей, когда зимний ветер рванул из рук девочки тяжелую деревянную дверь и от души хлопнул ей об косяк. Лейли невольно вздрогнула и прикрыла глаза – хотя так и не выпустила из пальцев серебряную коробку.

– Где ты была? – возмутилась мама, сгустившись перед дочерью. – Тебе что, совсем плевать на мои чувства? Ты хоть понимаешь, как я несчастна: сижу в этом доме одна-одинешенька, шагу за порог ступить не могу…

(Это было отчасти правдой: мама действительно ни на шаг не покидала границ дома – но не потому что не могла, а потому что забыла, что может. С годами у призраков тоже развивается маразм.)

Лейли не стала отвечать: просто стянула с головы старенький, но все еще замечательно яркий бахромчатый шарф, расстегнула продолговатые пуговицы на отороченном мехом зимнем плаще и повесила их сушиться рядом с дверью. Мех был подарком от лиса, который приберег для нее шерсть с летней линьки, и сегодня ночью Лейли была особенно благодарна ему за лишнее тепло.

– Поговорить ни с кем, – продолжала завывать мама, – ни от кого не дождешься и слова жалости…

Прежде Лейли была куда внимательнее к ее чувствам, но последние годы грубо лишили девочку всяких иллюзий. Плавающий по дому призрак был только эхом ее матери – энергичной и интересной женщины. Дух, который парил сейчас над головой нашей героини, был лишен не только маминой личности, но и присущего ей очарования. Из призраков вообще получались сомнительные соседи: готовые обидеться по любому поводу, они требовали, чтобы с ними нянчились круглые сутки и находили сравнительное утешение лишь в пространных рассуждениях на тему смерти – что, как легко догадаться, делало их просто ужасными собеседниками.

Мама начала драматичный монолог – на этот раз она вознамерилась посвятить Лейли в каждую невыносимую подробность своего кошмарного дня, – и девочка присела за кухонный стол. Зажигать лампы она не стала, да и не то чтобы они у нее были. К этому времени она обреталась одна уже два года: как умела, хлопотала по хозяйству и старательно оплачивала счета. Но сколько бы Лейли ни трудилась, этого все равно не хватало, чтобы вернуть дому подобие жизни. У нее был дар, магический талант, унаследованный вместе с генами от отца – омывать мертвецов и готовить их к путешествию в Запределье, – но никто никогда не планировал возлагать такую ношу на единственного человека. Тем более столь юного. Несмотря на все усилия девочки, тело ее медленно разрушалось, и чем больше времени она проводила под сенью смерти, тем слабее становилась.

У Лейли не было времени на тщеславие; но если бы она хоть раз задержалась перед зеркалом дольше, чем на несколько минут, в ней непременно развился бы нарциссизм. А если бы рядом были еще и родители, способные подтвердить, как она выглядит и чего стоит, бедное дитя совсем потеряло бы разум. К счастью или к сожалению, у Лейли не было ни матери, ни достойного зеркала, которое могло бы забить ее голову первосортной чепухой, – потому что отражение покорно явило бы молодую девушку невероятной красоты. Лейли была стройной, даже поджарой, с длинными конечностями и изящными формами; но прелестнее всего были ее глаза – мягкие и словно бы кукольные, они мгновенно выделяли ее лицо среди тысяч других. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы преисполниться трепета, второго – чтобы испытать страх. Внешность Лейли была не того рода, что собирает толпы поклонников, поскольку сразу давала понять: с этой девочкой лучше не шутить. До сих пор собственная красота оставалась для нее чем-то неочевидным и несущественным – как и вероятные почитатели. Да, Лейли родилась на удивление прелестной, но лицо было для нее всего лишь даром, от которого она не могла отказаться.

По крайней мере, пока не могла.

Работа, которую она выполняла, взимала свою дань, и Лейли больше не могла не замечать перемены в мутном отражении. Некогда густые и блестящие каштановые локоны начали седеть – серебро охватывало их постепенно, от кончиков к корням; яркие, насыщенно-янтарные глаза заволокло стеклянисто-серым. Теплая бронзовая кожа пока избежала расплаты, но гранитные радужки лишь сильнее выделялись на ее фоне, придавая девочке странно лунный, нездешний и печальный облик. Впрочем, на печаль у Лейли не хватало терпения, и хотя в самой глубине души она ощущала нескончаемую боль, куда чаще она предпочитала злиться.

Вот почему большую часть времени она была раздражена, подозрительна и нетерпима к любым пустякам, которые могли отвлечь ее от главного дела смерти. Сегодня было еще хуже: Лейли убитым взглядом обвела комнатки своего унылого, продуваемого всеми ветрами жилища и в очередной раз пообещала себе починить сломанные ставни, зашить порванные шторы, заменить сгоревшие свечи и подновить поблекшие стены – как только немного встанет на ноги.

Видите ли, хотя Лейли трудилась не покладая рук, ей редко платили за работу. Магия, текущая в ее венах, обязывала ее быть мордешором, и если у дверей дома появлялся новый труп, она лишь безропотно добавляла его к куче в сарае. Жители Чаролеса знали об этой особенности девочки и беззастенчиво ею пользовалась: платили за услуги очень мало или не платили вовсе. Но однажды, клялась себе Лейли, придет день, когда она вдохнет новую жизнь и краски в свое тусклое существование.

Мама снова принялась метаться перед лицом дочери, недовольная, что ее переживаниям недостаточно сострадают. Лейли проткнула пальцем бесплотную фигуру, отчего мамино лицо исказилось от обиды, дважды попыталась обогнуть призрака и наконец сбежала в бедно обставленную гостиную. Там она уселась на самую мягкую часть потрепанного ковра и открыла коробку для ужинов. Комнату озарял лишь лунный свет, но его вполне хватало. Лейли подперла голову рукой и негромко захрустела снежинками, каждая из которых была больше ее лица. Девочке вспомнились прежние счастливые дни, когда она могла играть с ребятами своего возраста. Лейли уже давно не посещала школу и порой искренне по ней тосковала. Но школа была роскошью для детей с работающими родителями и надежно налаженным бытом. Увы, ничего из этого к Лейли больше не относилось.

Она откусила от следующей снежинки.

Благодаря особой чаролесской магии снежинки самой первой метели были сделаны из чистого сахара – и хотя Лейли понимала, что за такой ужин зубы спасибо не скажут, ей, по правде говоря, было плевать. Сегодня она хотела утешиться – а потому в один присест умяла все пять снежинок и почувствовала себя значительно лучше.

Мама тем временем закончила изливать душу и перешла к более насущным темам (общее запустение дома, беспорядок на кухне, грязные коридоры, воронье гнездо на голове у дочери и ее же загрубевшие руки), и Лейли сбежала на второй этаж. Мама заводила эту песню каждый день, и девочка к ней привыкла. Она уже давно прекратила отвечать призраку – отчего в доме стало немного спокойнее, – но это же означало, что порой она могла провести добрую неделю, не перекинувшись ни с кем словом. Лейли начинало грызть одиночество. Она далеко не всегда была такой молчаливой, но чем больше ее переполняли злость и негодование, тем реже она осмеливалась открывать рот.

Просто из страха, что однажды взорвется.

* * *

Лейли проводила в ванной куда больше времени, чем следовало. Это было единственное место, куда за ней не увязывался мамин призрак (умерев, та не утратила чувства приличия), и Лейли отчаянно берегла эти мгновения покоя. Она едва принялась смешивать в медном тазу мазь для ноющих рук (теплая вода, солесахар, масло шиповника и щепотка лаванды), когда заметила нечто странное.

Пустяк, промельк на краю зрения: кончики ее пальцев начали становиться серебряными.

Лейли отпрянула так резко, что чуть не опрокинула таз. Затем упала на колени и принялась яростно тереть руки, пытаясь как-то исправить этот новый ущерб, – но все без толку.

Смириться с посерением глаз было нелегко. С поседением волос – еще тяжелее. Но это… это и вправду было страшно. Лейли могла не до конца понимать вред, который причиняла собственному телу, но одно знала наверняка: она была неизлечимо больна, болезнь разъедала ее изнутри, и она понятия не имела, что с этим делать.

Первым ее порывом было разыскать папу.

Она бессчетное множество раз умоляла его вернуться домой, но он просто не видел смысла в ее словах. С годами папа лишь глубже погрузился в паутину иллюзий и уже не мог сказать с точностью, где сейчас находится: среди живых или мертвых. Мамина смерть лишила его остатков здравомыслия – которого у него, признаться, и так было немного, – и теперь он постоянно балансировал на рубеже между сном и явью, там и здесь. Перед этой бедой Лейли была бессильна. «Еще немного, – вечно шепелявил он в ответ на просьбы дочери. – Я почти дошел». Так как папины зубы хранились у него в кармане, понять его порой бывало непросто.

Наверное, здесь нужно остановиться и кое-что объяснить.

Много лет назад папа встретил маму на рыночной площади и немедленно влюбился. Для мамы это было не таким уж редким событием; по правде говоря, незнакомцы влюблялись в нее то и дело. Как вы можете догадаться, она была женщиной исключительной красоты – хотя и не в общепринятом смысле слова. Нет, мама обладала тем типом красоты, что разрушает жизни и лишает мужчин рассудка. Лицо ее не поддавалось никакому описанию, а кожа сияла так, будто солнце ходило за ней по пятам и регулярно целовало то в одну щечку, то в другую. И хотя многие чаролесцы могли похвастать прекрасной кожей (смуглая от природы, она даже в разгар зимы отливала золотом), мама затмевала их всех. Струящиеся шелковые кудри, обрамлявшие это роскошество, не оставляли поклонникам ни одного шанса на спасение, а большие ослепительные глаза затягивали в себя так, что прохожие при виде ее нередко падали в обморок. (Думаю, вы уже поняли, от кого Лейли унаследовала облик.) За мамой ухаживали почти все молодые люди Чаролеса, которым только хватало смелости добиваться ее расположения. Но хоть она и не ненавидела свою красоту, маму раздражало, когда ее оценивали через внешность, а потому она разворачивала всех поклонников, едва они появлялись на горизонте.

Но с папой сложилось по-другому.

Не отличаясь особой привлекательностью, он жил ради чувств – и прямо-таки умирал от желания влюбиться. Когда он узнал, что мама работает в зубоврачебной клинике своих родителей, у него появился план. Каждый день в течение месяца он платил, чтобы она выдрала ему очередной здоровый зуб – лишь бы провести время с любимой. Лежа в кресле, он слушал ее милую болтовню, а затем шел домой с распухшей щекой и розовыми сердечками в глазах. Незадолго до того, как у него закончились зубы, мама наконец ответила ему взаимностью. Папа всегда гордился необычной историей их ухаживания – хотя Лейли считала ее невыразимо дурацкой, и вам пришлось бы приложить немало усилий, чтобы убедить девочку рассказать о знакомстве родителей.

Надеюсь, вам понравилось.

Как бы там ни было, папа казался безнадежен. Лейли ненавидела и обожала его с равной страстью. Хотя она с искренней теплотой вспоминала их прежние счастливые годы, девочка не могла не винить его в теперешнем равнодушии. Папа испытывал чересчур много чувств разом – и обладал сердцем таким огромным, что в нем немудрено было заблудиться. Лейли знала, что составляет важную часть его жизни, но по сравнению с другими вещами, которые требовали папиного внимания, эта часть оказывалась печально крохотной.

Именно в эту секунду – свернувшись калачиком на холодном полу ванной, стиснув начавшие серебреть ногти и сжав зубы, чтобы не расплакаться, – Лейли и услышала тот звук, с которым разбивается стекло.

* * *

Лейли выскользнула в коридор и настороженно огляделась. Впервые за очень долгое время она испытала легчайший укол страха – и это чувство оказалось отнюдь не неприятным.

Как ни странно, маминого призрака нигде не было видно. Лейла перегнулась через перила и внимательно всмотрелась в темноту первого этажа, раздумывая, куда тот мог подеваться. Но все было тихо. Очень подозрительно.

А затем раздались они – шепотки.

Лейли навострила уши, ловя малейшие признаки опасности. Шепотки стали громче, злее – кто-то спорил? – и Лейли потребовалась еще одна секунда, чтобы осознать: шум доносился из ее собственной спальни. Сердце девочки пустилось вскачь; страх и предвкушение смешались в ней, как зелья из двух колбочек, и наполнили голову пьянящим волнением. С ней еще никогда не происходило ничего столь загадочного, и теперь она удивилась, как же ей это понравилось.

Лейли на цыпочках, будто заправский сыщик, двинулась к двери своей комнаты. Но стоило ей повернуть ручку в полной готовности встретиться со взломщиками лицом к лицу, как она увидела нечто настолько ужасное, что завопила в полный голос, отшатнулась, со всего маху ударилась пальцем ноги и издала еще два вопля – один другого громче.

* * *

– Пожалуйста… Не бойся…

Но Лейли была в ужасе. Она попятилась обратно к перилам и попыталась успокоить дыхание, от которого грудная клетка вздымалась, как море в шторм, – однако девочку переполняла такая буря позабытых эмоций, что она буквально не могла выдавить ни слова. Лейли была готова к восставшему трупу, мятежному призраку, даже стае бешеных гусей, но не… не к…

Посреди ее комнаты стоял мальчик.

По правде говоря, выглядел он довольно жалко: наполовину замороженный, наполовину подтаявший – и мокрый с головы до ног. Хуже того, с него уже натекла грязная лужа. Лейли по-прежнему была слишком оглушена, чтобы говорить. Мальчик последовал за ней в коридор: руки подняты, глаза безмолвно умоляют – но при этом исподтишка изучают хозяйку. Лишь тогда Лейли сообразила, что ее разглядывают с любопытством, и это помогло ей наконец собраться с духом и сбежать по лестнице.

На первом этаже Лейли выхватила из камина кочергу, стянула с вешалки бахромчатый шарф, набросила его на голову и туго обмотала вокруг шеи. Руки у нее дрожали – дрожали! Так чудно́! Она уже начала мысленно готовиться к драке, как вдруг услышала позади новый голос.

Лейли развернулась, тяжело дыша.

На этот раз перед ней оказалась девочка, с которой тоже капало, – и до чего же она была странной! Но самым странным было даже не то, что она дрожала и заламывала мокрые руки, а то, что она явно собиралась расплакаться.

– Мне ужасно жаль, что Оливер такой идиот, – выпалила она, – но, пожалуйста, не бойся! Клянусь, мы не причиним тебе вреда.

От этой беззащитности Лейли почувствовала себя увереннее.

Стоящая перед ней девочка была до того миниатюрной, что казалась ненастоящей. Если бы Лейли не водила знакомство с таким множеством духов, то могла бы по ошибке принять ее за призрака. Кожа девочки отливала снежной белизной – как и волосы, брови и густые ресницы, обрамляющие светло-медовые глаза – единственные капли цвета в этой монохромной картине. Особенно непривычно она смотрелась в Чаролесе, жители которого славились бронзовой и медовой кожей и глазами цвета драгоценных камней. Лейли невольно ощутила любопытство.

Паника ее понемногу улеглась, а пальцы на рукояти кочерги расслабились. Нет, не только любопытство – Лейли почувствовала к этой девочке доброту. И хотя сама она не считала себя добрым человеком, Лейли знала цену доброте. А еще была заинтригована. Она сто лет не встречала ровесницу.

– Кто ты? – наконец спросила Лейли. Голос прозвучал грубо – так давно им не пользовались.

– Меня зовут Алиса, – ответила девочка и улыбнулась.

Лейли ощутила странный толчок в сердце; старые привычки подсказывали ей улыбнуться в ответ, но она заглушила их и старательно нахмурилась. Затем откашлялась и сурово спросила:

– И зачем ты вломилась ко мне в дом?

Алиса потупилась, заметно смущенная.

– Это Оливер сломал окно. Мне так жаль! Я говорила ему, что можно просто постучаться – что мы должны зайти, как все цивилизованные люди, – но мы так ужасно замерзли, и он все твердил, что лучше сократить путь…

– Оливер – это мальчик?

Алиса кивнула.

– И где он? – Лейли бросила взгляд за спину гостьи.

– Прячется, – сказала Алиса. – Думаю, он испугался, что ты хочешь его убить.

Лейли перестала всматриваться в темноту лестницы и вздернула бровь.

Ее губы снова попытались изогнуться, но она пресекла на корню и эту улыбку.

– Можно мы ненадолго останемся? – робко спросила Алиса. – Мы проделали ужасно долгий путь и просто кошмарно устали. Искали тебя целую вечность.

Лейли крепче стиснула пальцы на кочерге.

– Искали меня? – поинтересовалась она. – Это зачем же?

Алиса моргнула.

– Чтобы помочь, конечно.

* * *

– Не понимаю, – сказала Лейли. – Как это вы собираетесь мне помочь?

– Ну, я… – Алиса замялась. – Видишь ли, я сама не совсем уверена.

И девочка принялась крутить в пальцах прядь волос. У ног ее уже собралась немаленькая лужа.

– Это довольно долгая история. На самом деле… Начать нужно с того, что мы с Оливером не отсюда. Мы приехали из другого города, который называется Ференвуд. Ты, наверное, никогда о нем не слышала, но это еще одна вол…

– Разумеется, я слышала о Ференвуде, – отрезала Лейли. Может, она и не получила полного образования, как другие дети, но уж дурой-то точно не была. – Мы проходили множество волшебных земель во втором классе.

Алиса побелела еще сильнее – если такое было возможно.

– Множество волшебных земель? А я только что узнала про твою…

Лейли не шелохнулась. Эта девочка или была отчаянно глупа, или нарочно притворялась таковой, – и Лейли никак не могла решить, что хуже.

– Ладно, неважно, – торопливо продолжила Алиса. – Каждую весну у нас проходит Сдача, на которой мы представляем свои магические таланты, а взамен получаем Задание. И, в общем… Мне задали тебя.

Лейли по-прежнему ничего не понимала.

Еще несколько минут ушло на объяснения, что такое Сдача (волшебная церемония, доказывающая зрелость человека и характерная именно для Ференвуда) и Задание (цель его всегда заключалась в том, чтобы выручить кого-то или что-то из беды). Под конец Лейли была не просто раздражена – она была откровенно зла и хотела только, чтобы Алиса убралась домой.

– Мне не нужна твоя жалость, – сказала Лейли. – Ты зря тратишь время.

– Но…

– Забирай своего друга и оставь меня в покое. У меня был длинный день, с утра нужно переделать еще кучу работы, и я не могу отвлекаться на ваши… – Она нахмурилась и помахала в воздухе рукой. – Эксцентричные жесты благотворительности.

– Но пожалуйста, – затараторила Алиса, – постарайся понять: меня бы не отправили сюда, если бы у тебя не было проблемы, которую я могу решить! Если бы ты только рассказала, что с тобой не так, я…

– Что со мной не так? – в изумлении спросила Лейли.

– Ну, я не имела в виду… – И Алиса нервно рассмеялась. – Конечно же, я не хотела сказать, будто с тобой что-то не так…

– Святые прянички, Алиса. Оставил тебя на минуту – и мы уже на пороге катастрофы? – Оливер подкрался к ним так бесшумно, что обе девочки подпрыгнули.

– Что вы здесь забыли? – рявкнула Лейли, наставляя на него кочергу. – Вы вообще кто?

– Мы здесь, чтобы исправить то, что тебя тревожит, – с улыбкой ответил Оливер. – Алиса именно это и пыталась объяснить, верно? Ты только посмотри, какая она милая и обходительная.

Лейли в смятении опустила кочергу – но только чуть-чуть.

– Ты о чем?

– Ах, – сказал Оливер, приподнимая бровь. – Кажется, мы где-то потеряли чувство юмора.

– Оливер, пожалуйста! – закричала Алиса. – Просто помолчи!

Лейли, которая была по горло сыта этой чепухой, сузила глаза, крепче перехватила кочергу… и принялась расстилать постели для дорогих гостей, мимоходом интересуясь, не желают ли они чего-нибудь выпить. В очаге ярко пылал огонь, и в доме царили такие тепло и уют, каких она не помнила уже много лет. Лейли редко растапливала камин (это было дорогое удовольствие) и весь год старательно копила стопку дров; самые суровые ночи были еще впереди, и девочка планировала расходовать поленья как можно бережнее, чтобы дотянуть до весны. Теперь же она с улыбкой смотрела на танцующее пламя, лишь отчасти сознавая, что эти незнакомцы заставили ее в одночасье прикончить весь запас дров, и с невыразимой нежностью думала, как бы половчее их за это убить.

* * *

Теперь Алиса и Оливер были сухими и в высшей степени приятными гостями. Тяжелые пальто сохли у камина – и благодаря жарко полыхающему пламени уже почти избавились от следов влаги. Оливер выглядел совершенно довольным жизнью. В отличие от него, Алиса казалась все более испуганной, то и дело бросала встревоженные взгляды на Лейли (которая в ступоре рассматривала свои руки, пытаясь отличить левую от правой) и то и дело принималась дергать мальчика за рубашку с яростным:

– Ну хватит, Оливер! Прекрати сейчас же!

Лейли моргнула.

– Да все с ней в порядке, Алиса! Только истерик нам и не хватало.

– Если ты не прекратишь это немедленно…

– Иначе она не разрешила бы нам остаться! И вообще проткнула бы тебя кочергой!

Лейли склонила голову к плечу, разглядывая пятно на стене, и лениво задумалась, кто эти люди.

– Это мое Задание, Оливер Ньюбэнкс, и ты сделаешь так, как я скажу! И не моя вина, что она хотела проткнуть меня кочергой. Может, если бы ты не разбил окно…

– Да мы бы околели снаружи!

– Клянусь, Оливер, если ты испортишь мне Задание, я тебя никогда, ни за что не прощу!

– Ладно, – сдался он со вздохом. – Хорошо. Но я делаю это только пото…

Лейли вдохнула так резко, что у нее закружилась голова. Кровь медленно начала приливать обратно к мозгу. Девочка потерла глаза и сощурилась, ослепленная ярким светом камина, – но, как бы старательно она ни напрягала извилины, смысл увиденного от нее ускользал. Как она здесь очутилась? И что это за незнакомцы, которые расположились у нее в гостиной, будто у себя дома?

А затем все воспоминания вернулись разом.

Лейли крутанулась на месте в поисках своего импровизированного оружия, как вдруг Оливер закричал:

– Лейли, пожалуйста!

И она застыла.

Ей было почти страшно спрашивать, откуда он знает ее имя.

Оливер держал руки поднятыми, будто прося пощады, и Лейли вдруг подумала, что убить его сможет и позже. Когда как следует разглядит.

У него были такие же серебристые волосы, как у нее; но, в отличие от Лейли, цвет шевелюры Оливера казался естественным. Синие глаза – столь яркие, что в сумерках отливали фиолетовым – эффектно выделялись на фоне смуглой кожи. Все в этом мальчике было странно острым, блестящим (и привлекательным), и чем дольше Лейли на него смотрела, тем вернее ее охватывал неожиданный и непривычный трепет. Это чувство так выводило из равновесия, что ей захотелось ткнуть Оливера кочергой, просто чтобы от него избавиться.

– Мы не причиним тебе зла, – сказал он. – Пожалуйста…

– Вам нельзя здесь оставаться, – отрезала Лейли. Щеки девочки окрасил гневный румянец. – Это запрещено.

– Я знаю… знаю, что это не лучшая идея – пускать с ночевкой пару человек, которых ты видишь впервые в жизни. Но если бы ты только позволила нам объясниться…

– Нет, – мрачно ответила Лейли. Ей стоило огромных трудов держать себя в руках. – Вы не понимаете. Этот дом защищает древняя магия. Здесь могут находиться только мордешоры.

Казалось, ни Алису, ни Оливера это открытие особо не встревожило – хотя Оливер по-прежнему не сводил взгляда с хозяйки.

– Что за мордешоры?

– Это я. Так называются люди, которые омывают тела мертвых и готовят их к переходу в Запределье. Мы – мордешоры.

– Божечки, звучит просто ужасно, – сказала Алиса, похлопывая Лейли по руке. В глазах ее читалось бездонное сочувствие. Лейли ощетинилась и немедленно вырвала ладонь, но Алиса этого, похоже, даже не заметила – только указала на кресло: – Ты не против, если я присяду?

– Вы должны уйти, – отрезала Лейли. – Сейчас же.

– О, насчет нас не беспокойся, – ответил Оливер с улыбкой. – Парочки мертвецов мы не испугаемся. Нам просто нужно теплое место, чтобы передохнуть.

Лейли с такой силой закатила глаза, что чуть не увидела коридор у себя за спиной.

– Вы двое придурков. Здесь у вас нет защиты. Вы просто не доживете до утра.

На лице Алисы наконец промелькнул страх.

– Почему? – тихо спросила она. – Что с нами случится?

– Души умерших всегда боятся перехода в иной мир. Им проще цепляться за знакомую человеческую жизнь. Но призрак может существовать в мире людей, только если носит кожу человека. – И Лейли смерила гостей тяжелым взглядом. – Если вы останетесь здесь, они снимут с вас плоть. Сделают костюмы из вашей кожи, пока вы будете спать, и оставят тела гнить в луже крови.

Алиса обеими руками зажала рот.

– Именно поэтому я до сих пор жива, – продолжила Лейли. – Омовение тел успокаивает бродячие души. Когда тело отходит в мир иной, призрак уходит следом.

(Как вы могли заметить, мама Лейли была существенным исключением из этого правила; обещаю прояснить детали, когда в гостиной станет потише.)

Алиса ущипнула Оливера за плечо.

– Видишь теперь? – Снова щипок. – Видишь, до чего ты нас чуть не довел? Ты почти убил нас своим мошенничеством! Костюмы из кожи, подумать только.

Защипанный Оливер нахмурился и отскочил подальше от Алисы. Он был в раздражении – но при этом каким-то образом казался очарованным.

– А теперь убирайтесь из моего дома. – Лейли подобрала кочергу и поочередно ткнула гостей в грудь. – Вон! Оба!

Алиса поникла, но Лейли не испытывала ни малейших угрызений совести. Эти чужаки не только грубо попрали свободу ее воли, но еще и израсходовали всю поленницу. Лейли не намерена была больше терпеть их глупость. В конце концов, это был ее дом, и она могла сама решать, кого туда впускать.

Лейли отконвоировала их уже почти до дверей, когда Оливер вдруг сказал:

– А если на минутку предположить, что ты хочешь, чтобы мы остались…

Лейли подтолкнула его в спину.

– В теории! – продолжил он, поморщившись. – Давай в теории предположим, что ты и в самом деле хочешь, чтобы мы остались. Нам будет достаточно вымыть мертвеца, чтобы попасть под защиту этой древней магии?

Лейли покачала головой, и Оливер заметно расслабился.

– Не одного, – ответила она. – Вы должны будете омыть трех. Мужчину, женщину и ребенка. Трех за каждую ночь, что собираетесь провести в доме.

Оливер побледнел.

– У тебя столько мертвецов?

Лейли замедлила шаги. А потом тихо ответила:

– Да.

Единственное слово невыразимой тяжести. Внезапно их накрыло волной молчания: каждый тонул в ней, стреноженный собственными тревогами. Лейли, полуживая от усталости, могла думать только о подступающей болезни; Оливер, которому очень не нравилась вся эта ситуация, сосредоточился на чувстве самосохранения; а в сердце Алисы, которая куда чаще беспокоилась о других, чем о себе, вдруг приоткрылась неведомая дверь.

Именно она нарушила тишину, с огромной нежностью сказав:

– Звучит как ужасная прорва работы для одного человека.

Одну долгую секунду Лейли с Алисой смотрели друг на друга с полной откровенностью. Напоминание о работе словно взвалило новую ношу на плечи девочки – она даже ощутила, как немеют локти. К этому времени она почти забыла о начавших серебреть пальцах, но тут они задрожали снова, Лейли опустила глаза – и невольно ослабила хватку на кочерге. После чего сипло признала:

– Да. Это так.

Алиса смерила Оливера многозначительным взглядом – и тот, кажется, понял. Совещание было безмолвным и стремительным. Затем оба выпрямились, собираясь с мужеством, и Алиса спросила:

– Тогда… Может быть, тебе не помешает помощь?

Именно этот вопрос, простой и дурацкий, в итоге достиг сердца нашей героини.

Что-то, похожее на надежду, тихонько скользнуло в его щелях, – и Лейли, обезоруженная давно забытым чувством, взглянула на своих нарушителей новыми глазами. А потом, дорогие друзья, наконец-то улыбнулась.

* * *

Ох. Это будет очень, очень долгая ночь.

Ступай осторожнее, дорогой читатель

Пока они гуськом пробирались на задний двор – Лейли возглавляла процессию, – дорогу им освещала лишь низкая толстая луна. На землю быстро спускалась ночь: омертвевшая кожа неба потемнела и принялась стремительно гнить. В полночь она должна была превратиться в жирный черный пепел – разотри между пальцами, и сквозь труху и прах посыплется стеклянное крошево звезд. Тонкие облака напоминали мазки разведенной до полупрозрачности туши. Эта земля таила множество мертвецов – а впадины в ней укрывали еще больше неприкаянных духов, – но самым страшным чудовищем, с которым им предстояло столкнуться, была зима. Беспощадный, обжигающий до волдырей мороз – вот кто был сегодня их настоящим врагом. Каждый шаг давался с боем; ледяные порывы ветра заставляли всех троих яростно работать локтями и низко пригибать головы. При этом Лейли единственная была экипирована для подобной борьбы.

Следуя давней традиции мордешоров, она выполняла работу в особом облачении – и еще никогда не была так благодарна за броню своих предков. Поверх тяжелого потрепанного платья Лейли надела причудливо гравированный нагрудник, а на обоих запястьях и лодыжках застегнула массивные золотые браслеты. Но самой впечатляющей деталью ее наряда был шлем, надвинутый поверх цветастого шарфа: его она надевала лишь зимой, в самые суровые ночи. Это была конусообразная шапочка с узором из рукописных символов – каллиграфическое письмо на языке, на котором Лейли до сих пор любила говорить. Для знатока эти завитки складывались в строки поэта Руми, гласившие:

Шлем венчал единственный гордый шип в дюжину сантиметров высотой, а кованые края усеивали сотни аккуратных крючков, с которых свешивалась кольчужная бахрома – полотно из искусно сплетенных стальных колечек. Они струились по спине, закрывали голову с боков и на каждом шагу со свистом рассекали воздух. К тринадцати годам Лейли перевидала столько ужасов, со сколькими обычный человек не сталкивается за всю жизнь, – но, по крайней мере, была полностью готова ко встрече со смертью в эти самые безжалостные ночи года.

Лейли отточенным движением подтянула повыше шарф, чтобы он закрывал нос и рот, и постаралась не вдыхать слишком глубоко (ей не раз приходилось бежать в дом за стаканом теплой воды, когда неосмотрительный вдох обжигал изнутри горло). Странно: Чаролес всегда славился своими жестокими зимами, но эта ночь казалась слишком холодной даже для него. И если Лейли была замотана почти до неподвижности, ее спутники были экипированы куда хуже. Отправляясь в путь, им хватило ума вооружиться тяжелыми зимними пальто и ботинками, но в этой земле они все же были чужестранцами, чьи кости не привыкли выносить подобный холод. Лейли невольно задумалась, как они его выдержат. Эти двое понятия не имели, на что согласились, и часть Лейли опасалась, что вскоре они попросту сбегут с криками. Лишь тогда она осознала, с какой поспешностью положилась на их поддержку, и немедленно себя за это возненавидела. Лейли была слишком гордой, чтобы принимать благотворительность, – но слишком умной, чтобы от нее отказываться. По правде говоря, ей никто раньше не предлагал помощь, и она просто не сумела оттолкнуть протянутую руку. Конечно, она сумеет ужиться с этими странными детьми в обмен на содействие; но смогут ли ее хрупкие гости пережить эту ночь?

Лейли впилась в ладонь серебристыми кончиками пальцев и в отчаянии сжала челюсти. О, если бы она только могла – она бы куда охотнее умерла, чем приняла жалость случайных незнакомцев.

* * *

Чем дальше они продвигались, тем глубже увязали в снегу. Вскоре все трое провалились по бедро; никто не знал, сколько им еще идти. Лейли мельком оглянулась на спутников, но до сих пор они не издали ни звука жалобы, и это вызвало у нее скупое уважение. А еще впервые за долгое время побудило сделать что-то доброе.

Она резко остановилась, и Алиса с Оливером тут же последовали ее примеру. Лейли вот уже два года не испытывала желания делиться, но сегодняшний день был исключением во всех отношениях – а потому она извлекла из глубин плаща маленький кисет со спичками и предложила его содержимое гостям.

Казалось, те не поняли.

Алиса помотала головой.

– С-спасибо, н-не нужно, – торопливо простучала она зубами.

Оливер тоже покачал головой.

– Зачем это?

– Чтобы согреться, – ответила Лейли смущенно и – ничего, если я в этом признаюсь? – обиженно.

– Од-дна с-спичка? – проговорила Алиса, продолжая дрожать. – Как м-можно с-согреться од-дной с-спичкой?

Лейли отдернула руку, уязвленная отказом, и отвела глаза. Ее вдруг затопил стыд, что она вообще решила что-то им предлагать. Затем она со злостью выхватила из кисета одну спичку и быстро сунула ее в рот, мысленно поклявшись не утруждаться впредь благотворительностью.

Алиса ахнула.

– Что т-ты…

Но лицо Лейли уже вспыхнуло свекольно-красным, и Алиса не решилась закончить фразу. Тело мордешора быстро охватил жар, и вскоре ее щеки приобрели здоровый розовый оттенок. Это тепло не жило долго, но всегда помогало перетерпеть самые суровые часы зимних бдений.

– Что ты сделала? – наконец прошептал изумленный Оливер. – Ты правда сейчас съела спичку?

Лейли было тепло и самую капельку сонно. Она медленно моргнула и улыбнулась, вряд ли это даже заметив.

– Ага, – ответила она. – Съела.

– Но…

– Я знаю, – тихо перебила Лейли. – Некоторые не одобряют использование Сверков, но мне, вот честно, плевать.

– Не в этом дело, – сказал Оливер. – Мы просто никогда раньше не видели таких штук. В Ференвуде не едят спички.

Лейли, немного смягчившись, подняла на него глаза.

– О.

– К-как они р-работают? – спросила Алиса, которую к тому времени замело уже до пояса.

– Ну, – начала Лейли, склонив голову, – они работают не для всех. Но принцип в том, что ты их ешь, они загораются и согревают тебя изнутри.

– П-потрясающе, – пролепетала Алиса, которая теперь смотрела на карманы Лейли с куда большей жадностью.

– Погоди, – сказал Оливер. – А почему они работают не для всех?

Сам по себе вопрос был резонный – но Оливер допустил ошибку, не только его задав, но и коснувшись при этом Лейли. Девочка холодным немигающим взглядом уставилась на ладонь, которая покоилась на ее плече, и задумалась, не лишился ли он остатков ума. Ее тело было ее делом, и она не разрешала до себя дотрагиваться. Проблема заключалась в том, что Оливер вряд ли вообще осознал свой жест.

Призрачное полночное сияние высеребрило ее глаза, вызолотило остроконечный шлем и каким-то образом сделало почти бесплотной: не живой, не мертвой, недостижимой и бесконечно гневной – даже когда ее губы улыбались. Лейли была ослепительной девочкой, и Оливер Ньюбэнкс рисковал ослепнуть с минуты на минуту. Но Лейли никогда не понимала, чем других так завораживает ее танец со смертью, что волнующего они находят в тенях погоста. Ее лишь злило выделяться подобным образом.

Поэтому она взглянула Оливеру прямо в глаза и очень тихо ответила:

– Не во всех, знаешь ли, есть правильная искра.

После чего толкнула его в снег.

* * *

Оливер испытывал смешанные чувства по поводу того, что его так бесцеремонно пихнули на землю. Сейчас ему было уже четырнадцать лет, и его все вернее начинали интересовать те незримые щекотливые связи, которые устанавливаются между сердцами молодых людей, – хоть он пока и не очень в них разбирался. Впрочем, когда он поднялся на ноги и догнал девочек, те уже добрались до огромной поляны, ступать на которую не рисковали даже деревья.

Сверху сцена могла показаться скудной: белый задник, густо опушенный свежим снегом, и три фигурки в зимних пальто, обступившие полузасыпанную ванну на когтистых лапах. Каким-то невероятным образом здесь было еще холоднее – словно отсутствие любой жизни отторгало от этого места тепло, – а еще отчаянно тихо. Ненормально тихо. Ни растение, ни насекомое, ни зверь не смели нарушать таинство последнего омовения, а потому они остались только втроем – самая странная компания детей, пришедших наполнить ладони тьмой.

На единую секунду забылось всё: холод, снег, тьма, страх. Ночь разошлась по швам, и на изнанке ее им открылась смертность. Этот последний акт бытия требовал уважения, которому невозможно было научить. Они еще никогда не ощущали себя менее живыми, а потому инстинктивно преклонили колени перед ванной – с губами, запечатанными немотой. Алису и Оливера не пришлось побуждать к молчанию: они вынуждены были молчать. Тени опутали их руки и ноги, окутали глаза и уши, обвили и сдавили кости. Вдохи становились все мельче, пока не затихли совсем; рты больше не шевелились; с губ не слетало ни звука; и из этой абсолютной тишины вдруг родилось понимание: жизнь встречается со смертью только в этих редких случаях, только ради служения обоим мирам и в интересах душ, блуждающих между ними.

Сломи эту связь, и тебя тоже сломают.

Алиса и Оливер судорожно втянули воздух и раскашлялись. Тени взмыли ввысь, и они тоже тяжело поднялись на ноги, растирая горло, губы и онемевшие руки. Их дикие взгляды нашли друг друга – но вторыми, потому что первыми их нашел страх, – и они теснее прижались боками, безмолвно обсуждая все то, чему предстояло остаться невысказанным.

Лейли разочарованно вздохнула.

Алиса и Оливер никогда не стали бы настоящими мордешорами – для этого требовалась особая кровь, – но если они хотели принести хоть на полногтя пользы, первым делом им нужно было разучиться бояться.

* * *

У ванны не было ни крана, ни трубы, ни ручек, ни рычагов – но, когда Лейли положила покрасневшие голые руки на фарфоровые бортики, вода сама начала подниматься из глубины – сперва медленно, а потом все быстрее, пока с плеском не ударилась о края.

Откуда она бралась, не знала и сама Лейли; главное, что она появлялась. Первая порция была надушена сильнее всего. Алиса и Оливер склонились над ванной, загипнотизированные густым сладким ароматом; вряд ли они сознавали его предназначение. Видите ли, запах служил приманкой для мертвецов, и, судя по отдаленному шороху и щелканью костей, паломничество к воде уже началось.

Подгнившие трупы один за другим начали пробираться через снег. Иногда они запинались о собственные ноги, а иногда рвали жилы неудачно вылезшей костью. К чести Лейли, она глубоко смутилась. (В конце концов, это по ее вине они разваливались на части.) Девочка знала, что уже давно должна была препроводить их в мир иной, – но это была тяжелая, неблагодарная работа, и обычно никто не оценивал внешний вид ее клиентов.

Алиса и Оливер не смогли скрыть отвращения.

Лейли приняла их реакцию довольно близко к сердцу – но, если мне позволят высказать свое скромное мнение, даже свежайшие трупы произвели бы на ее гостей то же впечатление. (На самом деле я пыталась объяснять это и Лейли, но она просто отказалась слушать. Боюсь, эта девочка слишком строга к себе.)

Тем временем она не отрывала взгляда от мертвецов, тщательно рассчитывая момент для остановки их шествия. Ради спокойствия гостей она выбрала периметр побольше – и, когда вокруг ванны оставался трехметровый радиус, подняла руку. Ни одного слова, лишь простой жест – и все сорок шесть трупов споткнулись и повалились на землю перепутанной грудой. Лейли поморщилась, услышав, как у одного мужчины оторвалась и укатилась в снег лодыжка. Не в таком виде хотела она представить гостям свою работу.

Оливер с трудом сглотнул желчь, которую проглатывал уже по меньшей мере четырежды. Алиса столько же раз была близка к обмороку и продолжала стоять только благодаря воображаемой вони, которая поднималась от кучи гнилой плоти и против воли удерживала ее в сознании. Вот чем, подумала она, вознаградила меня блестящая Сдача. А я-то едва могла поверить своему счастью.

Лейли перевела взгляд на ванну, и Алиса с благодарностью ухватилась за повод отвести глаза от искореженных трупов. Воду уже затянула тонкая корка льда, но Лейли расколола ее мягкими, уверенными движениями. Алису снова пробрала дрожь, но она, с трудом удерживаясь от рвоты, все-таки заставила себя спросить:

– Может быть, занесем ванну внутрь?

Лейли даже на нее не посмотрела.

– Нельзя омывать мертвых там, где еще спят живые, – вот и все, что она сказала.

Алиса промолчала, боясь опять ляпнуть какую-нибудь глупость. Лейли начала казаться ей куда более пугающей, чем все мертвецы, встреченные до сих пор, и даже Оливер (который терял способность связно мыслить перед столь прекрасным фасадом) внезапно решил пересмотреть свое влечение к этой юной особе.

Возможно, дело было в куче тел, сваленных у них за спиной, или чьем-то пальце, который он стряхнул с рукава, но все происходящее было предельно неромантичным – хотя Оливер пока и не мог сформулировать почему. На самом деле они с Алисой уже были готовы признать это приключение худшим в своей жизни, когда Лейли сделала нечто столь странное и прекрасное, что оно на секунду заставило их позабыть обо всех страхах.

Девочка очень, очень медленно коснулась губ, на пару секунд задержалась пальцами в расщелине между ними, а затем бережно достала изо рта лепесток красной розы.

И бросила в ванну.

Вода в ней тотчас же изменилась. Теперь это было кипящее, клокочущее багровое море. Алиса пошатнулась и едва не упала; Оливер поспешил ее подхватить, глядя на Лейли с изумлением и чуть ли не трепетом.

Та не сводила глаз с воды.

– Выберите по телу, – сказала она тихо. – Вам придется принести их сюда самим.

* * *

Алиса и Оливер одновременно бросились в стороны.

Лейли не смотрела им вслед, иначе заметила бы, как они спотыкаются – наполовину от страха, наполовину от странного возбуждения, – спеша к куче тел и подгоняя друг друга, чтобы не растерять остатки пока согревающего их мужества. Нет, она была чересчур занята, созерцая воду, расчесывая ее буруны взглядом, точно гребнем, в поисках чего-то – возможно, знака, что поступила верно? Понимаете, Лейли начала задумываться, могло ли предложение помощи быть таким уж бескорыстным. У девочки закружилась голова и ослабли колени. Теперь ей казалось, что она поторопилась с согласием, что отчаянная нужда в помощи лишила ее последних крох благоразумия.

Чем дольше она стояла у ванны, тем беспощаднее вгрызалась в нее ночь. Неужели она в самом деле продалась паре незнакомцев? И ради чего? Короткой передышки от дела, на которое была обречена? Почему она так легко сломалась? Но хуже всего был вопрос:

Что они возьмут у нее после того, как она возьмет то, что хочет, у них?

Лейли неоткуда было узнать, что ее страхи беспочвенны. Она не понимала сердец своих случайных помощников и никогда не встречала незнакомцев, чьи намерения были бы чисты. Нет, она жила в мире, где доброта подводила ее, где темнота поглощала ее, где даже те, кого она любила, преследовали или отвергали ее. Не было такого чудовища, вурдалака или трупа в могиле, которые могли бы причинить ей больше боли, чем уже причинили люди, – и Лейли боялась, что сегодня ночью допустила самую серьезную ошибку.

Поэтому, когда ее спутники вернулись – со смертью в руках и добрыми деяниями в мыслях, – Лейли уже захлопнула двери и ставни своей души. Она больше не собиралась им грубить, но лишь тонкая грань отделяла ее от безжалостности. Теперь Лейли было все равно, чье сердце она может ранить, – покуда это сердце не было ее собственным.

* * *

Алиса вернулась первой.

Она несла маленького ребенка – мальчика лет семи или восьми – и открыто плакала. Внезапно потеряли значение ее невинность, страхи и ребяческий подход к их сегодняшнему мрачному труду. Потому что одно дело – узреть смерть, и совсем другое – коснуться ее. Ребенок у нее в руках был слишком настоящим, слишком человеческим, и Алиса ничего не могла с собой поделать. По правде говоря, она балансировала на грани тихой истерики, и Лейли точно недоставало терпения с ней возиться.

– Вытри лицо, – велела она. – И давай скорее.

– Как ты можешь быть такой черствой? – У Алисы надломился голос, руки задрожали от непривычного веса, и тело мальчика мягко соскользнуло в снег. Она принялась рывками утирать слезы. – Как можешь совсем ничего не чув…

– Не тебе рассуждать о моих чувствах. – С этими словами Лейли достала маленький кнут, свисавший с ремня под ее плащом, и резко хлестнула воздух.

Алиса ахнула.

Лейли даже не обратила внимания. Алиса могла горевать в свое удовольствие, но для Лейли это было уже невозможно. Для нее призрак маленького мальчика оставался более чем реален. Прямо сейчас он увивался вокруг ванны, отпуская язвительные комментарии по поводу Алисиного лица. Лейли снова хлестнула по воздуху, и дух с воплем растаял – но лишь на секунду. В такой форме им трудно было причинить вред, но кнут помогал держать в узде самых гадких. Лейли в третий раз щелкнула хлыстом («Да ради Ферен!» – завопила Алиса), и присмиревший дух наконец завис над ванной, ожидая, когда его переправят в Запределье.

– Опусти тело в ванну, – распорядилась Лейли. – Сейчас же.

Алиса с трудом сглотнула, но не решилась спорить. Повторное прикосновение к мертвецу потребовало от нее огромных усилий, однако она все же сумела сдержать слезы, приподнять мальчика и погрузить его в воду.

Кипящие буруны мгновенно успокоились, и красная поверхность просветлела, снова сделавшись прозрачной.

Алиса улыбнулась.

Лейли тем временем принялась расчищать снег неподалеку. Затем она вытащила из-под пороши большой железный сундук и откинула крышку, под которой оказался целый набор древних инструментов и приспособлений. Лейли выбрала несколько щеток с жесткой щетиной, протянула две из них Алисе и сказала:

– Теперь соскреби всю грязь.

Алиса смотрела на нее глазами, круглыми от страха.

– Что ты имеешь в виду? – прошептала она.

Лейли кивнула на воду.

– Сейчас он кажется чистым. Но когда ты закончишь, мы увидим, чего на самом деле стоят твои слезы.

* * *

Чтобы отмыть шесть тел, потребовалось семь часов. Руки покраснели и загрубели, пальцы онемели, а носы замерзли до потери всякой чувствительности. К концу ночи трое детей сами были едва не при смерти. Один мертвец оказался таким грязным, что тени не просто липли к нему – они покрывали его почти непроницаемым коконом, и Оливеру пришлось буквально сдирать эту темноту слой за слоем. К чести Алисы, она быстро оставила слезы, черпая силы из столь глубокого внутреннего колодца, что это не укрылось даже от глаз Лейли. Ее гостей переполняла невероятная решительность; за всю ночь с их губ не сорвалось ни слова жалобы, и Лейли наконец начала сознавать, что перед ней не вполне обычные дети. И что они, возможно, все-таки не намерены ей вредить.

* * *

Солнце сменило на дежурстве луну.

Небо начало неуверенно расцветать золотыми фиалками и одуванчиковой синью. У детей подламывались ноги от холода и почти не гнулись пальцы – но ночная работа была еще далека от завершения. Лейли (которая, между прочим, не более десяти часов назад в одиночку вымыла девять тел) еле шевелилась от усталости, но все-таки сделала одно финальное усилие: непослушными руками достала кучу прищепок и протянула Алисе и Оливеру по паре трясущихся горстей. Они принялись за дело молча и так медленно, будто двигались в молоке.

Наполовину промокших, наполовину замерзших мертвецов еще нужно было подвесить на бельевую веревку. Дети прицепили к тросу кольца и зафиксировали в них шеи, колени, локти и другие выступающие части тел – что под руку попалось. Развешенные на просушку, мертвецы покорно склонили голову на каменную грудь. Обмякшие конечности слегка покачивались на ветру – как и сырая одежда. Теперь на веревке висели пятнадцать трупов: шесть новых и девять старых. Наши герои отступили на шаг, чтобы полюбоваться работой, дружно повалились в снег и немедленно там уснули.

* * *

Вскоре их разбудило яркое солнце.

Золотая сфера парила прямо над головой, излучая тепло с жизнерадостностью, которая в нынешних условиях была по меньшей мере неуместна. Снег под шеями и щиколотками детей уже подтаял мягкими впадинами, а там, где они свернулись калачиками, вдоль изгибов тел выросли покатые холмы. Сонные, оцепенелые, мокрые до последней нитки, они наконец распахнули шесть затуманенных глаз навстречу новому дню.

Несколько птах слетелись на ветку в отдалении, чтобы обсудить утренние новости. Лейли заметила, как они за ней наблюдают, со стоном отвернулась и принялась растирать лицо. Они редко разговаривали, но Лейли знала, что птицы ее жалеют, и это важничанье и вздернутые клювы вызывали у нее обиду. Девочку возмущало, что потом они просто расправляют крылья и улетают прочь – даже и тогда глядя на нее сверху вниз. Однажды она взобралась на высоченное дерево, чтобы хоть раз встретиться с ними нос к носу, но не успела насладиться своим глупым триумфом, как три голубя развернули хвосты и испражнились ей прямо на макушку. Вспомнив этот случай, Лейли метнула в птиц хмурый взгляд, стряхнула со шлема воображаемый помет и принялась выбираться из подтаявшего снега.

Алиса и Оливер тем временем продолжали сидеть в слякоти – совершенно сбитые с толку и, похоже, не вполне понимающие, где находятся. Наконец они помогли друг другу встать и растерянно заморгали на полуденном солнце. Усталые, голодные, отчаянно мечтающие о ванне, они уставились на Лейли в ожидании дальнейших указаний. В глубине души оба надеялись, что теперь девочка пригласит их внутрь, поделится завтраком или хотя бы покажет, где раздобыть горячей воды…

Но вместо этого она сказала:

– Так, не расслабляемся, – и устало взмахнула ладонью. – Надо отправить их, пока снова не запачкались. Тела сейчас очень уязвимы.

Сказать, что Алиса и Оливер были измождены до крайней степени, было бы преступным преуменьшением, – однако им не оставалось особого выбора. Алиса согласилась на Задание, Оливер согласился помочь Алисе, и они оба согласились помочь Лейли. Поэтому они только кивнули, стиснули зубы и поковыляли вперед, хлюпая на каждом шагу.

Втроем они сняли мертвецов с бельевой веревки. Пока они спали, трупы успели закоченеть – на подбородках и ушах наросли сосульки. К счастью, они уже начали оттаивать на ярком солнце, что несколько упрощало задачу. Отстегнутые тела с громким стуком повалились на землю, и Алисе с Оливером, которые теперь стояли по щиколотку в мертвецах, было велено ждать на месте. Лейли удалилась в темнеющий вдалеке сарай на поиски инструментов, необходимых для следующего этапа.

В ее отсутствие Алисе и Оливеру выпала возможность как следует обдумать ужасные события прошлого вечера. Алиса старалась не терять оптимизма, но у Оливера он выпал еще в районе ворот. Они до заледенелых коленей были выпачканы в грязи, стояли насквозь потные, в липнущей к телу мокрой одежде, умирали от голода и усталости – а теперь еще и вынуждены были ждать среди кучи подтаявших тел. Оливер при всем желании не мог увидеть в этой ситуации ничего хорошего.

– Подумать только, – пробормотал он. – Вот чем обернулась для тебя победа на Сдаче!

Он скрестил руки и неверяще покачал головой.

– Ужасное дело, как по-моему. Просто кошмарное.

– Но…

– Возможно, – перебил девочку Оливер, и лицо его просветлело, – возможно, нам лучше вернуться домой.

– Оливер! – ахнула Алиса. – Да как у тебя язык повернулся?

– Ты только подумай! Разве не здорово было бы оказаться сейчас дома?

– Ты волен идти куда угодно, – строго сказала Алиса. – Но я останусь здесь. Я согласилась на это Задание и доведу его до конца – с тобой или без тебя, Оливер Ньюбэнкс. И можешь хныкать сколько угодно.

– Разве ты не понимаешь? Это идеальный план, – продолжал убеждать ее Оливер с горящими глазами. – Твой отец теперь городской Старейшина. Думаю, уж для тебя-то он сделает исключение. Ты попросишь о Пересдаче, и дело с концом. Уверен, они пойдут навстречу.

– Не смеши мои тапочки. У меня это и так вторая попытка, не хватало только третьей. К тому же, – фыркнула Алиса, – они уже сделали исключение, когда послали меня сюда. Ференвуд сейчас пытается наладить связи с другими волшебными землями, и папа говорил, как важен мой успех, чтобы мы могли и дальше развиваться в этом направлении. В любом случае, именно потому, что он теперь Старейшина, я не имею права сдаваться. С тех пор, как он вернулся, дела идут просто чудесно. Я не могу его подвести. Нужно просто усерднее работать с тем, что есть…

– С тем, что есть? – воскликнул Оливер. – А что у нас есть, Алиса? Груда мертвецов и девчонка, которая от них без ума. Видит Ферен, это не так уж много!

– Знаешь, Оливер Ньюбэнкс, – сказала Алиса, вскинув бровь, – от кого-кого, а от тебя я такого не ожидала.

– Ты о чем?

– Просто удивлена, как ты отзываешься о нашей хозяйке. – И Алиса улыбнулась. – Мне-то показалось, что ты с нее глаз не сводишь.

Оливер залился густым румянцем, молчал целых семь с половиной секунд, а когда наконец заговорил, выдавил только:

– Что… что за глупости. Понятия не имею, о чем ты.

Именно в этот момент Лейли и показалась из сарая.

Она в самом деле была поразительной девочкой – даже вымазанная в саже, – и Оливер Ньюбэнкс (который, по моему мнению, подозрительно много спорил) не мог этого не замечать. Неестественный цвет ее глаз отражал свет, будто жидкое олово. Лейли сняла шлем, сунув его под мышку, и это оставило ее волосы слегка встрепанными. Несколько серебристых прядей выбились из-под тщательно повязанного платка и теперь струились по бокам лица, придавая чертам обманчивую мягкость. Обманчивую – потому что Лейли тащила длинную плоскую телегу и на каждом шагу хмурилась от тяжелой ноши. Она остановилась на секунду – только чтобы смахнуть с брови пот, – и, заметив растрепавшиеся волосы, быстро убрала их обратно под платок. Лишь тогда Алиса и Оливер разглядели ее поклажу, вспомнили о манерах и дружно бросились на помощь. В телеге, плотно уложенные штабелями, ехали десятки простых деревянных гробов.

Сердце Алисы пропустило удар. У Оливера желудок завязался узлом.

И все-таки он повел себя по-рыцарски. Что ж, Оливер Ньюбэнкс в самом деле считал Лейли красивой девочкой. Но красоту легко позабыть перед лицом смерти, дряхлости и прочих неприятностей. Поэтому да, Оливер считал Лейли весьма привлекательной (когда у него было время на такие мысли), но не это побудило его сейчас броситься вперед. Было что-то еще в самой Лейли – что-то, что Оливер пока не мог уяснить как следует, – влекущее его к ней; и хотя он не вполне понимал природу этого чувства, в действительности оно было очень простым.

Дорогой читатель, он восхищался ею.

Потому что неким образом, даже занимаясь такой трудной, грязной и неблагодарной работой, она шла сквозь темноту с удивительным изяществом и ступала по коридорам жизни и смерти с решимостью, о которой он всегда втайне мечтал. Она казалась такой уверенной в себе, такой непоколебимой – такой неприступной для чужих мнений, – что это всколыхнуло в нем чувство, никогда не испытанное ранее. Присутствие Лейли заставляло Оливера нервничать. Ему вдруг страшно захотелось ее понять. Но больше всего ему захотелось с ней подружиться.

– Пожалуйста, – сказал он, глядя ей в глаза, и опустил теплую ладонь поверх ее, затянутой в перчатку. – Позволь мне.

Лейли отдернула руку и нахмурилась, собираясь с духом для слабого протеста (ей не очень-то хотелось в одиночку тащить тяжелую телегу, но гордость не позволяла бросить ношу без должного сопротивления). Оливер не шелохнулся. Лейли, которая не предвидела никакую часть этой беседы, была так изумлена его настойчивостью, что на секунду буквально лишилась дара речи. Любая помощь уже превосходила ее ожидания, однако это было больше даже того, что она ожидала от своих гостей. Да, это был скромный жест – но Лейли так редко видела от людей доброту, что самые крохотные знаки внимания смягчали теперь истерзанное сердце.

Наконец девочка с благодарностью уступила.

Они с Алисой молча наблюдали, как Оливер тащит телегу к снятым с веревки мертвецам. Лейли не сводила задумчивых глаз с его фигуры.

– Алиса, – позвала она внезапно.

Та чуть не подпрыгнула от изумления, что с ней заговорили.

– Д-да?

– Он надежный?

– Кто? – быстро спросила Алиса. – Оливер?

– Да. Этот мальчик. – Лейли кивнула на его уменьшающийся силуэт. – Он заслуживает доверия?

– Доверия?

Тут Алисе было о чем поразмыслить.

– Н-ну, – начала она осторожно. – Мне кажется, что да, заслуживает.

– Тебе кажется?

– Просто я… не вполне уверена. Когда-то он был самым ужасным в мире вруном. – И Алиса рассмеялась. – Видишь ли, он владеет магией убеждения. Это сразу все усложняет.

Лейли в тревоге к ней обернулась.

– Убеждения?

Алиса кивнула.

– Ну да. Он может заставить людей думать и делать все, что захочет. И Ферен свидетель, – она снова рассмеялась, – раньше он бывал просто невыносим.

Тут Алиса наконец заметила ужас на лице Лейли и поспешила добавить:

– Но не стоит из-за этого волноваться! Честное слово, теперь он стал намного лучше!

Слишком поздно.

Лейли уже закрылась. Глаза ее потемнели, а губы сжались в нитку. Она отвела взгляд. На лице девочки проступило неожиданное и необъяснимое выражение злости. Затем она глубоко вздохнула и чересчур сильно стиснула руки в перчатках.

Алиса – которая явно сказала что-то не то, – почувствовала, как ускользает хрупкое расположение Лейли, и начала барахтаться. Она знала, что должна использовать любой шанс на сближение с ней – в конце концов, Алиса до сих пор терялась в догадках, зачем ее сюда прислали, и уже начала отчаиваться. Увы, это отчаяние лишь подтолкнуло ее к безрассудству.

– Лейли, – продолжила она торопливо. – Если бы ты только мне доверилась… Если бы сказала, что не так…

Мордешор окаменела.

– Зачем ты все время твердишь, будто со мной что-то не так?

– Нет! Нет, не с тобой, – быстро возразила Алиса. – Но, возможно, тебя что-то беспокоит…

Она помедлила, скрестила пальцы и выпалила:

– Тебя что-нибудь беспокоит? Может, ты хочешь о чем-то поговорить?

Лейли неверяще взглянула на Алису (по правде говоря, она начала подозревать, что у той не все в порядке с головой), а затем обвела жестом бесконечное поле грязи, подтаявший снег, горы трупов и пустые гробы.

– Меня что-то беспокоит? Интересно, что бы это могло быть? Думаешь, я получаю большое удовольствие от этой работы? Думаешь, мне льстит быть единственным мордешором в городе с населением восемьдесят тысяч человек?

– Н-нет, – пролепетала Алиса, сама напуганная почти до смерти. – Но я подумала, может быть, есть что-то еще… Еще какая-то причина, по которой меня сюда послали. Видишь ли, у меня довольно редкая разновидность магии, и она не очень подходит для омовения мертвецов, поэтому я подумала…

– Давай-ка проясним, – перебила Лейли с выражением таким холодным, что Алиса едва сдержала дрожь. – Я не просила тебя сюда приходить. Не просила мне помогать. И если ты не хочешь выполнять эту работу – если омовение мертвецов лежит вне компетенции твоей редкой разновидности магии, ты можешь уйти в любую секунду. На самом деле, – тщательно выговорила Лейли резким, не терпящим возражений тоном, – тебе было бы лучше уйти прямо сейчас.

С этими словами она зашагала прочь, к Оливеру и куче деревянных гробов, оставив Алису стоять по колено в снегу и с разбитым сердцем.

Для Алисы Алексис Квинсмедоу все пошло совершенно не по плану.

* * *

Лейли не собиралась ее жалеть.

Постоянные намеки Алисы, будто с ней может быть что-то не так, больно уязвили Лейли и заставили ее ожесточиться и возвести новые стены. Девочка еще никогда не чувствовала себя такой ранимой и изо всех сил старалась не замечать неожиданную и небывалую дрожь в руках. Вместо этого она крепче сжала кулаки и зашагала через слякоть, вдыхая холодный воздух. Оливер терпеливо дожидался ее рядом со штабелями гробов. Когда он поймал ее взгляд и улыбнулся, фиалковые глаза блеснули от радости. Сердце Лейли испуганно споткнулось. Ощущение было таким странным и непривычным, что ей на миг – очень, очень краткий миг! – захотелось расплакаться. Конечно, Лейли не собиралась рыдать на глазах у чужака, но где-то в глубине ее души промелькнуло желание хоть иногда давать себе волю и разваливаться на части.

Как бы там ни было, она не вернула Оливеру улыбку.

Лейли совершенно не интересовали ненадежные, лживые манипуляторы – даже если они заверяли, что встали на путь истинный. Нет, она решительно не собиралась водить дружбу с этим двуличным мальчишкой или девчонкой с розовой ватой вместо мозгов. Лейли распахнула свой красный плащ – тогда-то Оливер впервые и увидел ее старинное, щедро расшитое парчой шелковое платье, – отстегнула от пояса древний, замысловато украшенный серебряный ломик и принялась за работу. (Также на ее поясе висели: старый латунный молоток; кожаный кнут для усмирения духов; шелковый, тщательно простеганный изнутри кисет со Сверками; пара ржавых щипцов; медная коробочка с ногтями; печать и маленькая визитница.) Лейли молча забралась на телегу и начала вскрывать гробы.

Оливер остановился рядом.

Отсюда им была замечательно видна Алиса: маленькая фигурка маячила у дверей сарая с таким видом, будто сейчас повалится в сугроб. Но что бы вы ни успели подумать о Лейли, знайте: совесть не совсем покинула нашу героиню. По правде говоря, сейчас она грызла ее, как никогда в жизни. Втайне Лейли хотела бы быть обычной девочкой, которая с легкостью заводит друзей, делает глупости и извиняется перед ними по сто раз на дню. Но к этому времени она была уже слишком сломлена и не знала, как исправить вред, который сама причинила. Одна мысль о том, чтобы попросить у Алисы прощения, наполняла гулко бухающее сердце нестерпимым ужасом. Нет, она просто не смогла бы выдавить из себя эти слова…

Ведь что, если ее извинения не примут?

Вдруг она обнажится зря – и только получит по лицу хлестким перечнем своих ошибок?

Нет, ей было намного безопаснее в коконе злости – там, где ее никто не мог достать.

По счастью, Оливер не испытывал таких терзаний.

– Хм, – сказал он как бы невзначай, но на самом деле тщательно взвешивая каждое слово. – Интересно, чего это Алиса там застряла?

Когда Оливер задался этим резонным вопросом, Лейли уже успела снять крышки с нескольких гробов. Поэтому она сперва тяжело отдышалась, спихнула открытые гробы в снег и только затем ответила:

– Я сказала, что, если ее не устраивает эта работа, она может убираться.

Оливер так и остолбенел.

– Что… Но зачем?

Лейли пожала плечами.

– Она заявила, будто ее магия не подходит для омовения мертвецов.

– Но… Лейли…

– А еще она все время допытывается, что со мной не так. Точно я орех, который надо расколоть. – Лейли стащила на землю очередной гроб и резко выдохнула. – Но со мной все в порядке.

При этих словах она взглянула Оливеру прямо в глаза – однако стоило ей на секунду замереть, как отчетливо задрожавшие руки перечеркнули все предыдущие уверения.

Лейли сделала вид, будто ничего не заметила, и быстро потянулась за следующим гробом, но Оливеру хватило здравомыслия ее остановить.

– Если с тобой все в порядке, – сказал он, – что у тебя с руками?

– Ничего, – отрезала Лейли, сжимая трясущиеся пальцы в кулаки. – Устала, вот и все. Длинная выдалась ночка.

Оливер заколебался – спорить с правдой было трудно – и наконец уступил с горестным выражением лица.

– Алиса просто хочет тебе помочь.

– Тогда она должна быть здесь и помогать.

– Ты же сама ее прогнала.

– Когда кто-то действительно чего-то хочет, – пропыхтела Лейли, стаскивая вниз новый гроб, – он за это борется. Не похоже, чтобы она умела бороться.

Оливер запрокинул голову к солнцу и расхохотался.

– Чтобы такое говорить, нужно вообще не знать Алису!

Лейли не снизошла до ответа.

– Святые прянички, – вздохнул Оливер и покосился на одинокую фигурку у сарая. – Могу представить, как ты разбила ей сердце.

На этот раз Лейли удостоила его взглядом. Даже уставилась. После чего со злостью произнесла:

– Если мои слова разбили ей сердце, значит, ее сердце слишком легко разбить.

Оливер с улыбкой склонил голову к плечу.

– Не все такие сильные, как ты, знаешь ли.

Лейли окаменела.

– Ты меня совершенно не понял, – сказала она тихо. – Я вовсе не сильная.

Оливер мгновенно постиг глубину этого признания, но так и не успел ответить. Он еще подыскивал верные слова, когда Лейли рывком выпрямилась – будто шомпол проглотила, – и судорожно вздохнула. Ломик с глухим стуком шлепнулся в грязь. У Лейли подкосились ноги, и она начала заваливаться вбок, прямо на Оливера. Тот поспешил ее подхватить. Ему удалось удержать девочку, но Лейли колотило, в серебряных глазах металась паника. Оливер принялся звать Алису на помощь, и Лейли допустила ошибку, на какую-то долю секунды встретившись с ним взглядом. Оливер смотрел в ответ слишком долго – и увидел слишком много.

Что-то было отчаянно не так.

* * *

Пока Алиса бежала к телеге – лицо ее было искажено таким же ужасом, белые волосы развевались по ветру, – Оливер опустился вместе с Лейли на землю, пытаясь отыскать признаки ранения.

Для девочки, привыкшей проводить все время в одиночестве, такая фамильярность была любопытным и пугающим ощущением. Однако физическая близость даже не подбиралась к началу длинного списка ее тревог. Дело в том, что Лейли не доверяла этим людям и не могла избавиться от мысли, что время их появления, их абсурдно-настойчивые предложения помощи и ее собственная слабость совпали как-то уж слишком удачно. Как вы наверняка догадались, ее ничуть не тронули их сочувственные лица, и она не сочла ни капли романтичной ситуацию, в которой ее разбил недуг – причем на глазах у тех, в чьих помыслах она до сих пор сомневалась.

Поэтому Лейли сделала единственную здравую вещь, до которой додумалась: едва обретя способность двигаться, собрала жалкие крохи сил и высвободилась из объятий Оливера. После чего, спотыкаясь и пошатываясь, побежала к дому – вслед ей неслись встревоженные оклики Оливера и изумленные возгласы Алисы, – рухнула сразу за порогом и заперла за собой тяжелую деревянную дверь. Двое измученных ференвудцев остались на улице.

* * *

Алиса с Оливером колотили в дверь не меньше десяти минут – пока не охрипли от криков и не сбили костяшки пальцев. Наконец их усталость и бессилие слились в одно абсолютное ощущение провала, и коридоры особняка затопила тишина. Лейли с облегчением вздохнула и сделала финальную попытку встать. Увы, не успела она приподняться, как хрупкий покой был нарушен чередой пронзительных воплей.

Мама была тут как тут.

Ее исчезновение прошлой ночью объяснялось банальной трусостью и ничем иным; мамин призрак был так напуган вторжением незнакомцев, что счел за лучшее спрятаться (помощь дочери даже не рассматривалась). Теперь же она вернулась – раздраженная, как никогда в смерти. Позвольте напомнить, что видела и слышала ее только Лейли (которая до сих пор не поделилась своими спиритическими талантами ни с одной живой душой), а потому все происходившее далее было для Алисы и Оливера полной тайной – как бы напряженно они ни прислушивались к звукам в коридоре.

К несчастью, единственные звуки в этот момент издавал бесплотный мертвец. Все, что оставалось Лейли, – стараться не взвыть в голос. Мама загнала ее в угол и принялась визжать и верещать по поводу грязной одежды дочери.

С этим упреком трудно было поспорить.

Все трое детей были перепачканы с головы до ног. Не только потому, что ночь напролет отмывали трупы – сон в снегу тоже сделал свое дело. Алиса и Оливер как следует извозились в слякоти, а Лейли – об этом она в ту минуту еще не знала – вдобавок уснула на крошечном семействе пауков, чьи сломанные лапки до сих пор прилипали к ее ресницам. Возможно, была своеобразная удача в том, что Лейли не успела пригласить гостей в дом или предложить им завтрак: Алиса, которая прямо сейчас выковыряла из уха чей-то синюшный ноготь, точно украсила бы ее кухню высокохудожественными разводами рвоты.

Но и Алиса, и Оливер были слишком измучены и напуганы, чтобы продолжать преследование. Оливер даже думать не мог о том, чтобы сломать еще одно окно или вновь применить к Лейли чары убеждения. Убитый горем, он совершенно сдался, сполз по двери и тяжко замолчал, лишь изредка бросая на Алису удрученные взгляды. Озвучивать свои страхи никто не решался. Нет, им неоткуда было узнать, как ужасно чувствует себя Лейли и каким пыткам подвергает ее сейчас мама.

– Грязная, вонючая, бестолковая девчонка…

Лейли зажала уши руками.

– Пальцы в волдырях, на кожу без слез не взглянешь…

Лейли зажмурилась.

– Разве такому я тебя учила? Живешь как свинья, от вони не продохнуть…

Алисе удалось заглянуть в щелочку между занавесками, но сведенные брови и поджатые губы Лейли можно было трактовать как угодно. Алиса, эта нежная душа, уже начала думать, не заключается ли проблема в них с Оливером…

– Припрягла каких-то проходимцев, даже с работой своей справиться не способна!

…но, хотя они составляли очень малую причину страданий Лейли, они являлись огромной частью их разрешения. Если бы они только знали, насколько огромной!

* * *

Обычно Лейли лучше справлялась с мамиными истериками. Терпеливее сносила вспышки ее злости, унизительные колкости и обвинения в некомпетентности. Но к нынешнему моменту она толком не спала вот уже тридцать шесть часов и начала буквально разваливаться изнутри. Тело ее было измучено, разум сломлен, и даже дух стал разрушаться. Да, Лейли Лейла Фенжун была сильнее многих, мудрее некоторых и абсолютно точно – старше своих лет. Но самые сильные, мудрые и взрослые тоже спотыкаются без поддержки и сочувствия; и пока папа впадал в маразм, а мама не выпадала из него ни на минуту, Лейли – в их отсутствие – все вернее сроднялась с одиночеством. Тьма питала тьму, пока не поглотила любой свет. Девочка даже не могла вспомнить, жила ли когда-то без сломанного сердца.

На горе, она не разглядела никакой ценности в компании своих странных гостей. Лейли могла бы обрести в них друзей – но вместо этого увидела лишь причину для вины и страха, а потому поспешила отвергнуть их без дальнейших раздумий. Так и не проронив ни звука, она поднялась по лестнице, заперлась в уборной, открыла воду и боком повалилась в ванну – где надеялась найти хоть краткий покой. Ей было все равно, что случится с Алисой и Оливером. По правде говоря, в глубине души она надеялась, что они исчезнут до того, как она вернется.

* * *

Дорогой читатель! Однажды Лейли будет вспоминать, как обходилась в эти первые дни с Алисой и Оливером, с раскаянием таким глубоким, что оно станет ее постоянным спутником. Но я думаю, она чересчур самокритична. В конце концов, простая и трагичная правда жизни заключается в том, что временами наша черствость к другим – всего лишь отчаянная попытка быть добрее к самим себе. Я твержу ей об этом, даже когда пишу вам сейчас, но она по-прежнему упрямится. Какая важная и раздражающая обязанность – напоминать умным людям, чтобы они не совершали глупейшую на свете ошибку и не ставили на себе крест.

Ужасно, ужасно грустная история

Алиса с Оливером пребывали в растерянности.

Оливер точно знал, что с юным мордешором что-то чудовищно не в порядке, но никак не мог поймать свои опасения за хвост и разглядеть их как следует. Алиса была расстроена еще больше: в конце концов, это было ее Задание, и именно она его с треском проваливала. Но что хуже, оба уже начали преть в сырой одежде. Клейкая от пота кожа липла к ткани, вызывая ощущение, будто они сунули ноги и руки в холодный гороховый суп. Болело буквально всё: пальцы, зубы, суставы, даже глаза. Алиса и Оливер были измучены душой и телом, отчаянно нуждались в смене одежды и тепле.

При этом они оставались чужаками в незнакомом городе – и понятия не имели, куда идти теперь. Что же делать?

Алису послали сюда, в это царство холода и смерти, в качестве награды за успешную Сдачу. Она была необычайно одаренной девочкой, наделенной талантом, которого Старейшины Ференвуда никогда раньше не видели; и хотя они далеко не сразу определились с ее Заданием, в конце концов Алису отправили в Чаролес, к Лейли – ничего толком не объяснив. Это тоже было связано с ее высочайшей оценкой на Сдаче. Алиса должна была оказаться достаточно умна, чтобы самостоятельно проникнуть в суть проблемы и решения. (Оливеру, разумеется, запретили ее сопровождать – однако эти двое приключались вместе так долго, что без раздумий закрыли глаза на правила и возможные последствия.)

Но первоначальный оптимизм Алисы испарялся на глазах, и, хотя бедственное положение Лейли было совершенно очевидно, девочка начала отыскивать лазейку, которая позволила бы ей вернуться в Ференвуд – к папе, который, как подметил Оливер, был теперь Старейшиной и мог сгладить ситуацию. Алиса не гордилась этими мыслями, но Лейли оказалась ершистой и грубой – совершенно не такой, как ей представлялось!

На Сдаче Алиса получила пятерку – наивысшую оценку из возможных, – а потому должна была предвидеть сложность задачи, которая за ней последует. И все же сейчас эти соображения не играли никакой роли. Лейли оскорбила Алису и прямым текстом велела ей проваливать – более чем достаточно, чтобы сдаться и последовать по указанному адресу. Они с Оливером (который давно хотел выбраться из этого безумия) были готовы признать себя трусами, подтереть носы и отправиться домой[1]. Пытаясь придумать объяснение их внезапному возвращению, Алиса даже отыскала в поведении Лейли глубоко скрытый смысл. Возможно, предположила она, в них здесь больше не нуждались. Возможно, это было официальное завершение Задания. Возможно, оно вовсе не затрагивало талант Алисы, и все это было одной большой уловкой.

Могло ли такое случиться? Потому что…

Потому что в этом случае они имели полное право вернуться домой. По правде говоря, Задание показалось Алисе чересчур простым (по ее обычным стандартам приключений), но она целую ночь намывала трупы – обычному человеку впечатлений хватило бы на всю жизнь. Алиса поделилась этими постыдными мыслями с Оливером, и он тут же уверенно ответил:

– Ой, очень сомневаюсь.

– Но почему? – спросила она, вытащив из волос таракана. – Разве мы недостаточно настрадались? Может, хватит уже?

Оливер скрестил руки на груди.

– Если ты хочешь сдаться и вернуться домой, я тебя всецело в этом поддержу. Ты знаешь. Но ты не можешь притворяться, будто сделала то, ради чего сюда приехала. Ты прекрасно видишь, что у Лейли какая-то беда – и я сейчас не про ее работу мордешора, – и до сих пор мы не сделали ничего, чтобы ей помочь.

– Ну конечно, сделали, – слабо возразила Алиса. – Мы вымыли всех этих мертвецов и…

Оливер покачал головой.

– Ты упускаешь главное. Задания всегда назначаются, исходя из таланта. А ты своим даже не воспользовалась.

Алиса опустила взгляд и обхватила себя руками, пытаясь согреться.

– И из этого правила совсем-совсем не бывает исключений?

– Думаю, ты сама знаешь ответ.

Алиса прикусила губу. Это была правда.

– Что же нам делать? – спросила она с печальной покорностью.

– Ну, – ответил Оливер, – если мы собираемся задержаться здесь и понаблюдать, для начала нам следует… – Он вытряхнул из ботинка пару червяков. – Вымыться. Во-вторых, нам совершенно точно нужна новая одежда. – Оливер наклонился к Алисе и понизил голос: – Лично я планирую сжечь эту при первой возможности. И тебе советовал бы сделать то же самое.

Алиса закивала так яростно, что из носа у нее вылетел жук.

* * *

А теперь немного объяснений.

Алиса и Оливер попали в Чаролес благодаря магии – старомодность, которой вполне можно было избежать, если бы их заинтересовала очень долгая прогулка. Чаролес находился всего в тридцати днях пешком от Ференвуда или пяти часах пути на самолете – если бы хоть в одном из городов слышали о таком странном изобретении. В любом случае, Алисе и Оливеру пришлось несколько дней томиться в подводном лифте (худший способ путешествия, на мой вкус), поскольку Чаролес был еще старше и медлительнее Ференвуда и не обновлял транспорт примерно столетие.

Здесь нужно отметить, что каждая из множества волшебных земель отличалась своими надуманными причинами для изоляции, и Чаролес не был исключением: его жители не высовывали носа дальше ворот из-за древнего предрассудка.

Чаролесцы убедили себя, что не-волшебники потеряли магию в результате опасного и невероятно заразного заболевания и что единственный способ избежать этой ужасной судьбы – навсегда отгородиться от инфицированного большинства. Волшебники возводили разные преграды от «болюнов» (так они именовали лишенное магии население), но чаролесцы превзошли в предосторожностях всех: попасть в их город можно было только по воде, и это было долгое, изматывающее путешествие, на которое решались очень немногие (если решались вообще). В итоге о Чаролесе почти забыли, что вполне устраивало его обитателей.

Как бы там ни было, все нужды и желания этого славного места удовлетворялись по щелчку пальцев; а потому чаролесцы продолжали существовать внутри собственноручно возведенных стен, никогда не общаясь с «болюнами» из опаски заразиться и с подозрением относясь даже к другим волшебным народам. Из-за этой подозрительности они могли показаться весьма недружелюбными, что являлось правдой лишь отчасти. При ближайшем знакомстве обнаруживалось, что это яркие, культурные люди, попросту стреноженные собственным страхом. Видите ли, без него чаролесцы никак не могли объяснить свое затворничество.

Ференвуд отличался той же нелогичностью.

Когда-то его обитатели пострадали от долгой и кровавой распри с соседней волшебной землей (причиной распри послужили их обширные связи с не-волшебниками) и теперь почти задыхались в полной изоляции. Городские Старейшины постановили, что лишь осторожность и осторожность спасет их от дальнейшей катастрофы, и большинство ференвудцев без сожалений расстались с опасной свободой. Пока однажды не нарушили принцип абсолютной скрытности, чтобы послать тринадцатилетнюю девочку через море и снег и помочь ей сотворить немного дружественной магии.

Очень скоро им предстояло пожалеть об этом решении.

* * *

Прямо сейчас посол Ференвуда в Чаролесе и ее приехавший зайцем спутник пробирались через снежное поле (то и дело спотыкаясь и временами падая) в поисках дороги в город. Найти Лейли, сделать все возможное для помощи ей и вернуться до того, как растает снег, – вот и все указания, которые выдали Алисе городские Старейшины. Но девочка начала подозревать, что они упустили несколько существенных деталей – поскольку к нынешнему моменту пребывала в совершенной растерянности. Алиса не знала, как помочь Лейли, не знала, когда растает снег, и, что хуже всего, понятия не имела, как вернуться обратно!

Прибытие их лифта оказалось в лучшем случае не впечатляющим. Маленькая стеклянная коробка с самого начала не вызывала большого доверия, но, всплыв на поверхность, сделала один последний рывок и попросту развалилась на части. Алису и Оливера бесцеремонно вышвырнуло в ледяное море, которое омывало берег с домом Лейли. Потрясенные, промокшие и немедленно искусанные морозом, они принялись подниматься по склону. Это был ужасный финал долгого и выматывающего путешествия – поэтому ничего удивительного, что Оливер позабыл законы вежливости и от отчаяния выломал окно спальни.

Последняя неделя выдалась для друзей суровой. Первые пять дней они ехали в мокром лифте, а весь шестой надраивали мертвецов. Теперь их одновременно мучили голод, жажда, зуд и недосып (внимательный читатель наверняка уже заметил, что правила относительно еды и сна были в Чаролесе такими же, как в Ференвуде). При этом они до сих пор не видели ничего, кроме мрачного особняка Лейли и распухших трупов. Не лучшее начало визита.