Читать онлайн Падальщик бесплатно

1

Случалось ли с вами такое, что вам некуда было идти? И не в том смысле, что вы опоздали на метро или в общежитие, не то, что домой идти не хочется, а в самом что не на есть прямом смысле. Я не знаю, какой по счету это был раз. Странно другое – я стал понемногу привыкать к такому положению дел и уже не боялся.

Я сидел на скамейке возле своего дома, из которого меня выселили за неуплату. Холодало. Я даже порадовался, что на дворе лето, зимой мне бы такой возможности природа не предоставила. Я облокотился на холодную скамью и положил ноги на старый чемодан. Пальцы на ногах скрючились от холода – у меня попросту не хватало средств купить ботинки и приходилась ходить в дешевых китайских тапочках.

В тот момент я даже пожалел себя. Я закутался в старую кофту с капюшоном, потертую и бесцветную, с дырами на рукавах. В карманах звенела мелочь, я надеялся, что ее хватит на пару поездок на метро. Еще нашел пачку дешевых сигарет. Когда курил, мне казалось, что время идет быстрее. Нужно было что-то придумать: либо опять навязаться к старым друзьям, либо познакомиться с какой-нибудь девчонкой и остаться у нее на ночь. Я умел обольщать. Я, как котенок, выглядывающий из картонной коробки, смотрю жалобными, добрыми глазами: – Может, возьмешь меня домой?

Я не знал, стоило ли опять звонить лучшему другу. Я задам ему вопрос: – Димка, друг, можно сегодня к тебе? Он ответит: – Конечно, Жень, без проблем! Но мне стало совестно. У Димки была всего одна кровать, и делить ее с другим парнем не так уж приятно. Мой бедный друг забивался в уголок и укутывался в одеяло, как маленький мальчик, посмотревший свой первый фильм ужасов. Еще была Света – моя подруга по постели, иначе не назвать. Она – влюбленная в меня особа, готовая бросить все дела и забыть о том, что ей рано вставать на работу, лишь бы провести со мной ночь. Бедная девушка, она знает, что я ее никогда не полюблю и прихожу к ней лишь потому, что идти мне больше некуда. Однако она радовалась и этому.

Когда не получается найти занятие по душе, остается лишь одно – думать. Это происходит невольно, ведь человек так устроен, что его мозг не может находиться в состоянии бездействия. Кто-то строит планы на будущее, кто-то подводит итоги удачного дня, а я, я просто предаюсь воспоминаниям. Я не чувствую, что живу сейчас, жизнь казалась какой-то безвкусной и иногда даже горчила. Я вспоминал то время, когда я хоть что-то чувствовал: горе, радость, разочарование, боль…

Когда я учился в школе, я обожал уроки труда. Мальчики что-то выпиливали на станках, а девочки учились быть хозяйками. Я помню эти два раздельных кабинета, один напротив другого. В нашем классе пахло деревом, повсюду валялись опилки, в воздухе стоял стойкий запах перегара от учителя. Мы с мальчишками все ждали, когда девчонки позовут нас к себе. Каждый понедельник они пекли всякие вкусности и приглашали нас на чай. Я помню, как входил в девчачий класс: эти стены с разными макетами моделей одежды, швейные машинки, странные картины, сделанные ученицами, манекены и большой стол посередине. И главное – чисто, на столе белоснежная скатерть и такой приятный запах, который ощущался еще в коридоре. Для меня это был совсем другой мир – девчачий. Для мальчишки двенадцати лет все это казалось в новинку.

Помню, как мы рассаживались вокруг стола. Девчонки приносили тарелки с выпечкой и разливали чай. Одна из них принесла из дома особый чай – фруктовый (ее папа привез его из города, у нас такой не продавали.) Это оказалось настолько неожиданно, что пришлось заваривать один пакетик по три раза, чтобы все попробовали. Хоть девчонки еще толком не умели готовить, стряпня получалась отменной, хотя я ни с чем не мог ее сравнить. Я доедал последний кусок пирога и оглядывал всех присутствующих. Тарелки и чашки опустели. Рядом сидела белокурая девочка и смотрела на меня большими, кукольными глазами. – Это я начинку делала, – говорит она. Мне стало интересно, все ли женщины умеют так готовить, и если да, то я готов был жениться. Разве это не жизнь? Ты приходишь домой, а твоя женушка-стрекоза порхает по кухне, вкусно кормит, ухаживает, любит. Что еще нужно мужчине? Я не понимал, почему некоторые мужчины не хотят жениться. В тот самый день я решил, что как только найду женщину, умеющую вкусно готовить, то тут же женюсь. Нужно только узнать, с какого возраста можно вступать в брак.

Я всегда любил природу, но к моему сожалению, она не отвечала взаимностью. Больше всего меня не любил дождь. Мне хотелось смотреть, как льются его слезы, как они стекают по стеклу, оставляя прозрачный след. У меня была маленькая мечта, крошечная даже – когда-нибудь просто лечь на кровать, закрыть усталые глаза и слушать, как его капли ударяют о землю, слушать его музыку… Только вот он как назло ловил меня в самые неподходящие моменты, лился на меня, когда я пытался заснуть на какой-нибудь скамье. Вот и сейчас. На, Женя, получи очередной подарок судьбы! Еще одно напоминание о ее немилости. Я ненавидел это. Хотелось спрятаться хоть где-нибудь, сошла бы любая крыша, любая, только вот люди скорее приютят щенка, чем парня, у которого, мягко сказать, временные неприятности. – А ну, пошел вон, бомж! – сколько же раз я это слышал, хотя я не грязен и не бородат, как эти бедняги без постоянного места жительства. Как же это приятно, наверное, – смотреть на бродягу сверху вниз, призренно, быть выше, вернуться в теплую комнатушку и думать, что кому-то сейчас хуже, чем тебе.

Не хотелось надоедать Димке, но выбирать не приходилось. Я мог даже поспать на коврике в прихожей только бы не под дождем. Телефон почти разрядился. Ну еще бы! Батарея уже кричала, что ей нужно питание. Когда кто-то видит мой телефон, то не удерживается от издевки вроде: – Неужели такие еще производят? Что ж, даже у первоклашки и то найдётся покруче. Мой мне подарили одногруппники на день рождения, устали меня искать, если возникала необходимость сообщить что-то важное. Купили самый дешевый. Но чего можно ждать от мальчишек из деревни, которые живут на деньги, присланные родителями? Но я обрадовался и такому. Аппарат был тяжелым, огромным, просто кирпич. Сейчас на нем облупилась краска, треснутый дисплей выключался по своему желанию, а кнопка с цифрой шесть потерялась еще во время моего первого похода в пивнушку. Хорошо, что у тех, кого я еще не вывел из себя, в номере не было этой цифры.

– Ох, Димка, надеюсь сегодня к тебе можно, надеюсь ты не развлекаешься там с какой-нибудь девушкой. Да о чем это я? Это же Димка. Какие могут быть девушки? Я стал уверенно набирать на телефоне его номер. – Перезвоните мне пожалуйста. Черт, как же мне стыдно. Я уже и забыл какого это, когда баланс твоего телефона положительный.

– Алло, Жень, что-то случилось? – послышался голос в трубке.

– Почему что-то должно было случиться?

– Ну ты же просто так ко мне не обращаешься!

– Это верно. Надеюсь, ты сам все понял, не хочу произносить это.

– Понял, дружище. Можешь ночевать у меня.

– Спасибо.

– Через сколько приедешь?

– Ты что, смеешься? Если я и могу приехать, то только украв чей-нибудь велосипед.

– Хм. Далеко идти?

– Кварталов девять или десять.

– Слушай, может мне такси тебе вызвать? На улице страшный ливень.

– Нет. Я и так у тебя в долгу.

Ненавижу быть у кого в долгу, тем более у друзей, особенно когда знаю, что мне нечем отдавать. Десять кварталов это совсем немного, я проходил и больше, когда работал курьером. В небе сверкали молнии, ветер усиливался и все сдергивал с меня капюшон. Мои волосы заметно отросли и падали на глаза. Ужасное ощущение, скоро прическа и вовсе превратится в женскую.

Не знаю почему, но мысленно я очень часто возвращался в детство. Скорее всего пытался найти в нем какие-то ответы. Ведь психологи всякий раз горазды винить в проступках детей именно их родителей. Ошибки воспитания, если предполагать, что мне вообще знакомо это слово. Я помню только один момент – четкий, яркий и правильный. Мне семь лет, я сижу у отца на руках. Я точно не помню, как он выглядел, помню только его большие руки, моя маленькая детская ручка была в два раза меньше его руки, и мне было совсем не страшно, когда он брал меня на руки, и помню его усы, такие густые, темные. Он говорит мне: – Знаешь, парень, что самое главное? Я не знал. Видимо, отец заметил мою растерянность. Самое главное – это семья, это женщина, к которой ты возвращаешься домой, это ребенок, который бежит к тебе навстречу, – сказал он. Я кивнул. Я запомнил, что сказал отец, однако понять смысл в силу малого возраста не смог. Сейчас же, зная, чем закончился брак моих родителей, я никак не мог поверить в правоту отца. Порой мне кажется, что я слышу крики матери. Я закутываюсь в одеяло, пытаюсь делать вид, что сплю. Отец успокаивает ее, она кричит, что он бездарь, ничтожество, немужчина. Тогда я не понимал, что это значит и спрашивал у матери, что плохого сделал отец, но она наказывала не задавать таких вопросов, а то я получу от нее кипятильником.

2

– Дим, открывай, это я, – говорю я в домофон.

Дверь открывается, волшебный мир сухости и тепла. Я завидовал Димке, у него была квартира, хоть и маленькая, хоть и в ипотеку, но квартира, пристанище. Хотя эти несчастные пятьдесят метров заставляли бедолагу гробить здоровье на ночных сменах. Димка – хирург. Благодаря такой работе у него вырос живот, ушли бицепсы, которыми он так гордился, еще этот врач получил немалый букет болезней. Спасаешь жизнь какого-нибудь наркомана, который через неделю опять потянется за шприцом, помогаешь какой-нибудь девице оправиться от последствий голодания, а она потом и доброго слова о тебе не скажет. Ради чего все это? Нет, я бы врачом работать не смог.

У Димки в квартире всегда чисто и приятно пахнет. Не знаю даже, когда он все успевает.

– Привет, дружище, проходи, – говорит он. – Может, поесть хочешь?

– Нет, спасибо.

– Может, вина выпьем? Мне как раз премию дали. Отпразднуй с другом.

– Ладно, от вина не откажусь.

– Хорошо хоть у нас вкусы одинаковые, белое сухое.

– Отлично!

– Боже мой, ну у тебя и вид, закинь в стиралку вещи, я пока обед разогрею.

– Я же сказал, что не хочу есть.

– Тогда чей это желудок поет арии? Черт, Женька, твоя скромность тебя погубит. Да, кстати, возьми на батарее чистые труселя.

– Вот этого точно не нужно.

– Ты думаешь, я разрешу тебе щеголять по моей квартире в чем-то мокром и грязном?

Наконец-то я приму душ. Я уже и сам чувствую какой от меня исходит аромат, волосы грязные, как у бездомной собаки. Даже стирка на спасала мою одежду, ей давно было пора на помойку. Джинсы вытерты на коленях и на ягодицах, голубые, хотя были раньше синего цвета, кофта растянута, на рукавах несколько дыр от бычков. Неужели я еще надеялся, что смогу пройти собеседование и найти нормальную работу?

– Ого, друг, да скоро я буду узнавать о твоем приближении по звуку, ты же костями скоро будешь греметь! – выпалил Димка.

– Все ведь не так плохо.

– Ты смотрел в зеркало? У тебя ведь ребра видно.

– Ты преувеличиваешь. Твой зад изрядно больше, только поэтому твои труселя с меня спадают.

– Да ладно! Лучше я добавлю тебе побольше макарон.

Димка – единственный, на кого я мог положиться, кому я мог довериться, он тот, кто всегда и во всем поддерживал меня. Он замечательный человек, полностью отдавался работе, потом мучился с постоянными головными болями и с бессонницей. Только вот с женщинами у него не ладилось. Он говорил, что нужно выбрать что-то одно – или семью или работу, иначе чем-то придется пренебрегать. Он выбрал работу, это была его жизнь, его все. Раньше я удивлялся, как он справлялся с постоянным воздержанием. Он говорил, что если мозг занят важными мыслями, то думать о низменных потребностях времени и сил не остается. Сейчас я понимаю его, я тоже забыл, что такое желать женщину.

– Садись уже за стол! Хватит летать в облаках! – крикнул Димка.

От стола шел дивный запах, я просто обожал его. Может от того, что мне его недоставало в детстве. В нашем доме пахло чем угодно: сыростью от протекающей крыши, перегаром от любовников матери или рвотными массами от них же. Я мечтал о запахе пирожков с мясом, о женщине в цветном фартуке, на руках которой еще оставался аромат выпечки.

– Вот, дружище, тебе побольше положил, как ты просил, – сказал Димка и пододвинул ко мне глубокую тарелку.

– Я ведь не просил.

– Да ладно тебе! Ты же не знаешь, когда тебе в следующий раз удастся так хорошо поесть.

Я знал, что он прав, я знал, что даже этой пищи мне будет мало, однако я не хотел, чтобы кто-то лишний раз проявлял ко мне жалость. Это чувство никогда не красит мужчину. Я старался есть медленно, не подавая вида, что в моем желудке пусто уже много дней.

– Тебе сейчас налить вина или после того как поешь?

– Сейчас.

Я любил вино, но только белое. Цвет красного пугал. Я помню, когда папа был жив, у нас была свежина, так называют день, когда закалывают теленка или свинью. Принято делать много блюд из свежего мяса, звать соседей и друзей и устраивать застолье. Я боялся этих дней. Я умолял папу не убивать того теленка. Я помню его глаза – такие невинные, что мое детское сердце обливалось кровью. Мать звала меня за стол, но я не хотел. Мне хотелось есть, но я не мог представить, как можно есть своего друга. Я тихо сидел в доме и никуда не выходил, даже не здоровался с гостями. Я отчетливо слышал, как на улице спрашивали: – А где Женя? Почему он не выйдет поздороваться? Что за невоспитанность? В конце концов мать не выдержала, и пригрозив, что получу ремня, если не выйду, потащила меня на улицу. – Гости на кухне, пойди поздоровайся, – говорила она. Посреди кухни стоял большой, деревянной стол, на сковородке в центре трещало только что снятое с печи мясо, у стены стояло два таза с телячьими ногами, которые мать собиралась пустить на холодец, и то, что я запомнил на всю мою жизнь – две литровые банки с кровью. Родители обожали это блюдо, выливали кровь на сковородку и жарили, пока она не превращалась в маленькие, черные шарики.

– Ну что, не искал работу? – нарушил молчание Димка.

– Нет пока.

– Ты бы поторопился, скоро холода начнутся, не будешь же ты с бомжами на теплотрассе ночевать?

– Черт, ну я заходил в те места, что по пути. Только вот, почему-то никто не хочет нанимать беднягу в лохмотьях.

– Резонно!

– Что?

– Извини. Слушай, а ты никогда не хотел работать стриптизером?

– Ты сам себя слышишь?

– А что такого? У тебя смазливая рожа, мышцы где надо есть, да и деньги неплохие заработаешь!

– Ты еще в эскорт-службе мне предложи работать!

– Успокойся. Ты ведь этого хочешь? Легкие деньги, никакой ответственности, никакого умственного напряжения…

– Нет! Мне просто нужна работа! Да я уже на все что угодно согласен! Ты прав, скоро холода, и мне нужны деньги хотя бы на то, чтобы снять койкоместо в какой-нибудь халупе.

– У нас в больнице есть вакансия.

– Слушай друг, да я буду твоим пожизненным должником!

– Я устрою тебе собеседование, придешь завтра в десять утра, поговоришь с кем надо и все.

– Что за должность?

– Хорошая, как раз для тебя.

– В принципе, мне уже неважно какая, я могу быть гардеробщиком, могу на телефоне сидеть или что у вас еще там.

– В десять утра, завтра. Там все расскажут.

– Димка, ну ты настоящий друг!

3

Звук будильника резал мой слух, усталые веки никак не хотели отлипать друг от друга. Я чувствовал аромат едкого мужского парфюма, смешанного с запахом освежителя воздуха с морским ароматом, и еще запах какой-то еды. Димка установил будильник на девять утра. Мне нужно поторопиться, иначе я мог опоздать на собеседование. Эта работа нужна мне. Я был даже готов переступить через гордость. Когда у тебя в кармане лишь пара монет, выбирать не приходится.

Димка был несказанно щедр, оставил мне на стуле чистую рубашку с брюками, даже записку оставил (знал, что я не возьму сей подарок), написал, что это его старые вещи, сейчас они ему весьма малы, и, если я их не возьму, он их попросту выбросит. На столе стояла сковорода с остывшей яичницей с колбасой. Я подумал, что мне тоже нужно сделать для своего друга что-то приятное, когда я выберусь из долговой ямы.

Пришлось потратить последний жетон. Больница находилась через пять станций метро. Раньше мне не приходилось бывать там, да и вообще в больницах, организм у меня был крепкий, максимум я мог заработать насморк зимой. Хотя постоянные ночевки на улице и к насморку выработали иммунитет. А вот и нужное здание. Последний раз я приходил в больницу на обследование перед поступлением в университет. Давно же это было. До сих пор помню эту пытку, ненавижу, когда в меня тычут острыми иголками, щупают и привязывают какие-то проводки. Хотя думаю, что найдется мало тех, кто все это обожает.

На вывеске был написан третий номер, значит я пришел куда нужно. У входа стояло несколько машин, из дверей выскочили двое детей, за которыми бежала хромая мать, и выехал дедушка на инвалидной коляске. Я сразу почувствовал запах лекарств и анализов. Отличное, однако, начало! В холе я увидел длинную очередь, состоящую почти из одних старушек, ее разбавляли лишь несколько молодых парней и девушек, здесь же бродили врачи в белых халатах и масках. Мне нужен был кабинет пятьсот четыре, скорее всего он на пятом этаже. Я прошел мимо лифта с табличкой “Не работает.” Чего же еще ожидать от бесплатной медицины? “А ну, пошел с дороги, козел!” – крикнул на меня здоровенный мужик, спускающийся по лестнице и несущий какие-то огромные банки. Ну что ж, вот он, пятьсот четвертый.

– Можно? – спросил я, приоткрыв дверь.

– Вы по какому вопросу? – спросила полная женщина в белом халате, пуговицы которого еле держались в петлях.

– Я от Дмитрия Анатольевича.

– Тогда проходите.

Полная женщина достала из своего стола бумагу и попросила заполнить. Я старался отвечать на вопросы полно и верно, однако но некоторые всерьез рассмешили меня: какую музыку я слушаю или как провожу свободное время. Пока я заполнял эту анкету (три листа с обеих сторон) полная докторша, не стесняясь, уплетала бутерброд с вареньем и раздражающе громко глотала чай из большой кружки.

– Заполнили? – спросила она.

– Да.

– Может, хотите проверить?

– Нет, спасибо.

– Хорошо. Тогда нужно ответить на несколько вопросов.

– Я слушаю.

– Полных лет двадцать пять, верно?

– Да.

– Дата рождения?

– Пятнадцатое сентября.

– Значит, вы весы. Отлично. Прописка?

– Послушайте, женщина, в анкете ведь все подробно написано.

– Успокойтесь, я просто уточняю информацию. Прописка есть?

– В области.

– Хорошо. Образование?

– Неоконченное высшее.

– Вы в дальнейшем собираетесь оканчивать это учебное заведение?

– Нет.

– Причина?

– Можно следующий вопрос?

– Предыдущий опыт работы.

– Официант в ресторане.

– Причина увольнения?

– Непонимание со стороны начальника.

– Можете написать телефон директора ресторана?

– Что? Зачем вам это? – немного повысив голос, спросил я.

– Чтобы связаться с ним и взять рекомендации.

– У меня был номер, но у меня новый телефон, так что…

Я соврал. Я не мог рассказать правду о случившемся в том ресторане. Я чувствовал, что обстановка становится напряженной. Полная врачиха видела, что со мной что-то не так.

– Я так понимаю, в больнице вы никогда не работали?

– Нет, не работал.

– Знаете, если бы не Дмитрий Анатольевич, который вызывает у меня глубочайшее уважение, я бы не взяла вас в штат. Вы должны быть ему благодарны! Ваш испытательный срок – один месяц. Одно нарушение – и вы уволены. Зарплата на испытательном сроке – десять тысяч рублей. Сейчас, подойдите к Ивану Сергеевичу и выберите себе форму по размеру. Идите!

– Подождите, а какая у меня должность?

– Дмитрий Анатольевич не сказал вам? Вы – новый санитар.

Я словно побывал на допросе, со времен университета не писал так много, как в той анкете, и в итоге меня – симпатичного, опрятного парня с незаконченным, но все же образованием, не хотели брать в санитары! И что я буду получать? Десять тысяч? Десять тысяч за каждодневное мытье причинных мест стариков! Я мысленно представил, что мне нужно будет есть, чтобы прожить месяц на эти деньги, я уже мысленно взвешивал полтора килограмма чечевицы. Я облокотился на стену возле кабинета этой полной тетки и глубоко вздохнул.

– Евгений Олегович, – окликнула меня врачиха, резко открыв дверь. – Забыла вам сказать, вам нужно будет подстричься. Обратитесь к главной сестре. Кажется, у нее есть машинка.

– Ну все, – подумал я. – Какого черта я должен отстригать волосы? Я что в армии? Сейчас же пойду к Димке и поблагодарю за эту работку. Я помнил номер его кабинета, он все время упоминал его в разговорах. Второй этаж, хирургическое отделение.

– Что за хрень ты мне подсунул? – выкрикнул я с порога.

– Ты о рубашке? Ну да, горизонтальные полосы тебя полнят.

– Ты смеешься? Почему ты не сказал мне, что эта должность санитара?

– А что ты хотел? Ты думал тебя врачом возьмут?

– Нет, я…

– Ты вчера сам сказал, что согласен на любую должность!

– Но я не хочу подмывать стариков!

– Эй! Кто сказал тебе, что санитары – мужчины делают это? Все гораздо проще! Тебе все объяснят. Пройдет испытательный срок, и зарплата очень изменится, будешь иметь больше смен, будешь получать больше денег. Знал бы ты сколько я получал, когда был интерном!

– Хорошо, я попробую.

– А я про что? Просто попробуй, ты всегда сможешь уйти, главное, чтобы было куда уходить.

– Спасибо Дим. И, кстати, классный у тебя кабинет.

Нас всегда учат довольствоваться малым, любить себя такими, какие мы есть, искать того, кто полюбит нас за нашу чистую душу, только вот никто не предупреждает, что это чертовски трудно. Дворник должен быть доволен тем, что убирает мусор, и не желать большего, официантке в придорожном кафе нужно воздавать хвалу небесам за два доллара, которые оставил ей их завсегдатай, а примерному семьянину не стоит смотреть, как его богатый сосед заводит с пол оборота свой новенький Лексус, и покрываться завистью, ему нужно просто сесть в метро, посадить на колени маленькую дочурку, потому как в вагоне больше нет мест, покопаться в кармане и найти мелочь ей на мороженое. Мы все должны быть благодарны за то, что мы имеем. Я посмотрел на потолок и прошептал: – “Прости меня, Господи, но я так не могу!” Человеку свойственно желать лучшего, желать большего, желать нового.

Я вспоминал вчерашний разговор с толстой врачихой. Поразительно, как низко могут опустить человека на собеседовании. Каждая маленькая конторка норовит выставить свои требования, а мы приходим туда как за подаянием, и молим взять нас. Мы готовы работать за десять тысяч рублей в месяц, трудясь по десять часов в день с одним выходным в неделю, и все ради того, чтобы шеф мог набивать свое толстое брюхо. “Простите, но вы нам не подходите”, – говорят они. И мы идем домой, потирая нос, пытаясь, как можем поднять свою несчастную самооценку.

Я чувствовал себя паршиво и, облокотившись на спинку стула, закрыл глаза и стал ждать когда в голову придут светлые мысли. Я ненавидел себя. Мне не хватало ума, чтобы придумать, как заработать денег, как открыть свое дело. А ведь хотел я немногого: свой уголок, просто четыре стены, которые принадлежали бы только мне, нормальную работу, где не нужно каждый день нюхать лекарства, и женщину, к которой я бы возвращался домой. Но нет! Я достоин совсем не этого. Я будто бы в пасти падальщика, так я вижу этот проклятый город. Нормальные деньги здесь можно заработать только, снимаясь в порно, или занимаясь проституцией, и город-падальщик это с удовольствием проглатывает.

4

Первый день. Я все еще сидел и ждал задание. Вчера мужчина, что выдавал мне форму, от души посмеялся над моей комплекцией. Он говорил, что форм такого размера вообще не шьют, мол, их нужно шить на заказ или искать в детских магазинах. Меня не обидели его слова, видимо это был единственный веселый момент за весь его рабочий день. Он так смеялся, что казалось, его красная башка вот-вот лопнет. Однако форму он все-таки нашел, правда она оказалась немного не по размеру, чуть широка в плечах. Я не понимал, к чему стоило устаивать цирк, но может у санитаров положено высмеивать новичков? Я бесспорно уступал по телосложению тому большому мужчине, его рука толще, чем две мои, а грудь обвисла, как у пожилой женщины. Мне приказали сесть и ждать непонятно чего, просто ждать. Рядом находилось несколько кабинетов, где берут анализы крови. Люди заняли весь коридор, толкались и ругались друг с другом. Было слышно, как кричит чей-то ребенок. А я все еще ждал.

Честно сказать, я боялся крови, не то чтобы падал в обморок при ее виде, но эта субстанция вызывала у меня отвращение, она ассоциировалась с болью. Я помнил день из моего детства. Мне все еще семь. Нужно ставать в школу. Будильник еще не зазвенел, но я чувствовал, что уже светло. Меня разбудили крики матери. Отец собирался на работу, а мать его бранила. Она кричала, что он должен бросить такую работу, что ей за него стыдно. Потом я услышал грохот. Я испугался и побежал на кухню, посмотреть в чем дело. На полу была кровь, дорожка из капель алой крови. Мать стояла в углу с железным ковшиком в руке, отец рядом прикрывал лицо руками. “Что случилось?” – тихо спросил я. Тогда отец подошел ко мне и наклонился. Все его лицо было перемазано в крови. На лбу – открытая рана, кровь из нее текла по лицу и из-за этого отец прикрыл левый глаз. Он взял меня за плечи и громко сказал: “Ты не должен этого запоминать, это не взаправду.”

– Эй, мелкий, вставай, работка для тебя есть, – услышал я чей-то голос. – Ну, чего расселся? Здесь тебе не курорт!

Я поднял глаза. Лицо говорящего мужчины мне ни о чем не говорило. Он был молод или просто хорошо сохранился. Я поймал себя на мысли, что совершенно не следил за временем. Коридор опустел, слышен был лишь стук каблучков медсестры, которая относила пробирки с кровью в лабораторию. Я понял, что прошло не меньше двух часов.

– Куда идти? – спросил я у незнакомого громилы.

– На шестой этаж, в пластическую хирургию, пациента нужно на каталку положить. Ох, черт! Ты хоть справишься, а? Уж больно ты хилый.

Мужчина нахмурил брови и почесал затылок. Меня уже начинали донимать эти их шуточки. Они говорили со мной так, будто бы я был доходягой, которого не берут в армию из-за недостаточного веса. Да уж, будь я очередным здоровяком без царя в голове, я отлично бы вписался в их компанию.

– Я справлюсь, не беспокойся, – уверенно сказал я.

– Не понял, мы что вдруг стали приятелями? – удивился мужчина.

– Что?

– Ко мне нужно обращаться на «Вы», я старше и выше в должности, проявляйте уважение!

– Хорошо, простите.

Мы шли по длинному коридору, я и мужик, которого я называл на «Вы», он шел впереди, изредка поглядывая не отстал ли я. Люди вокруг, как мазки разных красок, проносились мимо, не давая шанса запомнить их, только цвет, лазурный для докторов, темно-синий для санитаров и какой-то серый для больных. Все живы, все заняты работой. Я шел по коридору и смотрел по сторонам, идентичные белые двери, похожие очереди, казалось этот коридор бесконечный. Интересно, изменится ли это когда-нибудь? Настанет ли время, когда я приду на работу с радостью? Случится ли, что я, опуская руку в карман пиджака, нащупаю там ключи от своей квартиры? Возможно ли, что я стану отвечать на телефонный звонок любимой женщины, которая звонит, чтобы просто спросить, как у меня прошел день. Ох, ну и многого же я хотел! Хотя если уж выбирать, я бы выбрал третье.

– Сюда, – говорит мой гид по здешним джунглям.

Мы сворачиваем направо. Я удивился, что у лифта не было очереди. Наверное, это просто был мой день.

– Нажми кнопку, – говорит верзила-санитар.

– Какую?

– Если что, пластическая хирургия на шестом, – раздражённо говорит мой гид.

– Хорошо. Теперь я буду знать.

Я потянулся за кнопкой, не сообразив сразу, что здоровяку было бы куда проще нажать ее, ведь тот стоял рядом, а я нет. Ну что ж, субординация есть субординация. Пока мы поднимались на шестой этаж, старший санитар смотрел на меня с укором, как учительница на первоклашку, который никак не может запомнить таблицу умножения. Лифт пару раз останавливался, один раз на втором, где к нам присоединилось милое создание в больших очках, которое, поглазев на меня, вышло на четвертом. И вот он шестой. От того, что это было отделение пластической хирургии мне стало не по себе, я почему-то почувствовал себя пациентом, пришедшим сюда исправить себе нос или еще что-то. Просто поразительно, отделение существенно отличалось от остальных! Все вокруг блестело от чистоты, в коридоре две уборщицы старательно натирали пол.

– Тебе в палату номер шесть, – проинструктировал меня мой так называемый начальник.

– Палата номер шесть, забавно! – произнес я.

– Только давай без иронии, – злобно произнес тот и нажал на кнопку вызова.

Мне всегда было интересно, как все это делается, я пытался заглянуть в приоткрытые двери кабинетов, но так ничего и не уловил. Я услышал, как из какой-то палаты доносится раскатистый женский смех. Шестая палата, ну конечно.

Я даже не знал, будет ли это правильно, если у меня когда-нибудь появится девушка, какая-нибудь наивная милашка влюбится в меня и поможет мне выбраться из этой ямы. Только вот я не хочу быть виноватым в чем-то, пусть я загубил свою жизнь, но себя мне ничуть не жаль. Я не из таких, кто обвиняет в своих бедах всех, кроме себя. Если у меня появится девушка, мне нечего будет ей предложить, кроме разве что руки и сердце. Я бы сгубил еще одну душу так же, как сгубил свою. Ужасно! А наш ребенок, который возможно вскоре появился на свет, будет носить в школу бывшую в употреблении одежду и завидовать одноклассникам, которым покупают дорогие тетрадки и учебники. Возможно, переносить страдания легче, если делишься ими с кем-то. Не знаю, возможно. Однако я буду нести свой крест в одиночку.

– Ты пришел за мной? – спрашивает девочка, сидящая на кровати. – Ой, что я говорю? Мне что-то вкололи, вот, смотри! – Она протянула мне правую руку.

– Я положу тебя на каталку, – говорю я. Слышно, как к палате подходят еще несколько человек.

– А ты красивый…

Она была такой юной. Я подумал, что ей не больше шестнадцати, но потом вспомнил, что запрещено делать пластические операции несовершеннолетним. Она была миловидной, с длинными, вьющимися, каштановыми волосами и красивыми скулами.

– Подойди ближе, – сказала девушка. Она пристально осматривает меня и повторяет: – Ты такой красивый, может быть мы могли бы… Ха, что я делаю, ты же санитар! Ой, извини! Не обижайся, ладно?

– Я не обижаюсь на правду.

– Я Маша. Хи, смешное имя.

– Нет, вполне красивое, и ты тоже красивая.

– Спасибо, – протяжно говорит она. – После операции буду еще красивее.

Я услышал, как кто-то открыл дверь в палату.

– Как тебя зовут? – спрашивает пациентка.

– Женя.

– Женя, – протяжно произносит она, потом смеется.

Доктор, вошедший в палату говорит, что медикаменты уже подействовали. Я подкатываю каталку ближе к кровати и помогаю девушке спрятать волосы в шапочку. По пути в операционную она несколько раз произносит мое имя и заливаетя громким смехом. Я смотрел на ее лицо, на тело, – она была прекрасна, я не находил того, что нужно было бы исправить. Я выдохнул и сказал про себя: – “Женщины”.

Наверное, мы встаем на путь взросления, когда начинаем понимать все похабные шуточки в фильмах, когда видим, что девчонка, которая мила нашему сердцу, приходит в школу в бюстгальтере. Я не был, как все. В свои тринадцать я слушал рассказы знакомых мальчишек, но ни разу не побывал рассказчиком. Я помню, как видел двух своих лучших друзей, садящихся на велосипеды, наблюдал, как два их силуэта становятся меньше и совсем исчезают за поворотом. Я знал, куда они ездили… Ближе к вечеру мы собирались на лавочке возле моего дома и мальчишки рассказывали о том, что делали. Они говорили, что снова целовали девчонок по-настоящему, по-взрослому, так, как это делают в фильмах. Один говорил, что в тот день было невероятное, девчонка показывала стриптиз, танцевала у костра и медленно снимала майку, еще они говорили, что у них существовали специальные ямы для какого-то дела. Я не расспрашивал подробностей. Я думал, что еще не до конца созрел для обмена слюной с женской расой.

В один день, когда лето уже близилось к концу, один из моих друзей сообщил мне, что я нравлюсь одной девчонке, и она хочет поехать со мной в то секретное место. Поначалу я отбрыкивался, пока не узнал, что это она – Та самая. Мальчишки говорили, что с первого раза не всегда хорошо выходит, наказали мне не открывать глаза во время поцелуя и обязательно почистить зубы. Я ужасно боялся, не знал толком, что и как делать. Я мчался на велосипеде к ее дому, подгоняя время, как только мог, дабы этот момент, наконец, пришел. Она села близко-близко ко мне, обняла меня за живот и прижалась сзади, я ехал быстро и из-за боязни упасть, она все сильнее цеплялась за меня. Это и было наивысшим счастьем, я не желал большего, только бы она не отпускала руки.

Тайное место оказалось всего лишь опушкой леса. Мы уселись на бревна, Та самая села рядом со мной и взяла меня за руку. Мальчишки достали из карманов сигареты и предложили девчонкам. Я ожидал, что Та самая откажется, но она взяла, подкурила с третьего раза отцовской зажигалкой и вдохнула. Другие кашляли, но не она. Было видно, что это далеко не первый ее раз. Компания о чем-то болтала, а я молчал и смотрел на нее, она больше не была ей, не была Той самой, что-то вдруг исчезло. Девчонка тянулась к моим губам, но я отворачивался. Она сказала, что научит меня целоваться. Я чувствовал запах сигарет и еще алкоголя, я знал это, так же пахло от моего отца. Она просила потрогать ее грудь, хвасталась, что у нее больше всех в классе. Да, я хотел научиться целоваться, но не так, не с ней. Я увидел те ямы, про которые говорили друзья, теперь я понимал, для чего они им. Краем глаза я видел, что друзья не отворачивались от девчонок, как я. Видимо для меня там не было места.

Я не мог понять, куда все пропадает. Куда исчезло то маленькое чудо, которое строило мне глазки на уроках труда? Где ее яркие и чистые голубые глаза? Их как будто бы сжег сигаретный дым.

5

– Эй, песик, хочешь, возьму тебя домой? – услышал я женский голос.

– Нет, мне и здесь хорошо.

Будь она помоложе и полегче килограмм на семьдесят я бы еще подумал побыть ее собачкой, а так, нет уж. Такая может и взаправду наложить еду в собачью миску и оставить спать на коврике в прихожей. Да, я снова спал на улице. До моей первой зарплаты еще далеко, да и погода была благосклонной. Я протяжно зевнул и попытался вспомнить конец истории. Но стоило ли? Дальше был мой побег только и всего. Мне нужно не слабо напрячься, чтобы вспомнить ту, с которой это произошло в первый раз. Помню только что произошло это года через два после той неудавшейся попытки. Да, вот так! Вот такой я залежалый фрукт, или, лучше сказать, поздний цветок.

Сон уже подходил ко мне на своих мягких лапах. Мне нужно подумать о чем-то приятном на последок.

В детстве нас спрашивают, кого мы любим больше – маму или папу. Я всегда говорил, что папу. Мне наказывали, что так нельзя, нужно говорить, что я люблю и маму, и папу абсолютно равнозначно, одинаково. Но я стоял на своем, даже если бы у меня спросили это после смерти отца, я бы все ровно сказал, что люблю отца больше. Он был замечательным. Он сам построил дом, в котором мы жили. Я помню, как сильно я боялся звука бензопилы, и мать отводила меня по-дальше во двор. Я противился. Я всего лишь хотел посмотреть, как отец орудует ей, как забивает гвозди с двух ударов. “Вот бы мне научиться так”, – думал я. Еще помню, как во двор заходили соседи, некоторые шептались, другие говорили вслух. Они думали, что отцу не по силам построить дом, что он должен не выделываться и нанять бригаду строителей. Однако он смог. Хотя даже мать не верила в него, и все время корила, что тот ее не слушает, зато я верил в него. Дом вышел просто сказочный, я таких не видел нигде в округе. А соседи приходили снова и говорили, что они всегда верили, что у отца все получиться. Люди… Они порой мало чем отличаются от стада баранов. Они даже хуже. Бараны ведь не притязают на уважение, не говорят, что каждый из них неповторимая личность.

Отец говорил: “Не обои, а обе! Обои в спальне на стенках!” Я повернулся, а мой палец все еще показывал направо. Мы с отцом были в новом магазине, и я положил глаз на яркую куртку с капюшоном. Отец говорил, что я могу выбирать все, что захочу, в тот день он получил зарплату и мог позволить себе немного раскошелиться. Я все никак не мог выбрать, мне нравились сразу две куртки: синяя и красная. Отец обнял меня и сказал, что купит мне обе. Моей радости тогда не было предела. Отец подошел к продавцу и отдал ему несколько бумажек. Я уже знал, что такое деньги, но еще не знал их цены. Я думал, что это ничего, ведь у отца в кошельке остались еще такие же бумажки, значит нам было на что жить. Я бежал к матери, чтобы та порадовалась за меня, но она почему-то нахмурила брови. Она все переспрашивала у отца, сколько он заплатил, ходила по комнате и махала руками. Мне было всего шесть, я просто не знал, что отец отдал за те куртки половину зарплаты. Мать начала кричать на отца, но я знал, что это моя вина, что я не смог выбрать. Я покаялся. Мать замолчала и злостно сжала губы. Отец поднял меня на руки и понес в мою комнату, по дороге он сказал, что отдал бы все, что у него есть, только бы я еще раз почувствовал себя таким же счастливым. Смех ребенка бесценен.

Я всегда отлично высыпался, когда спал на улице, да и не только там, в общем, привык уже спать, где придется, есть, что придется или вообще не есть. В больнице ничего не менялось, все тот же вызывающий у меня рвоту запах, такие же очереди день за днем, медсестра из процедурного кабинета все так же ходила с косой и розовой резинкой. Я работал, передвигал что-то или кого-то, что-то приносил. В тот день у меня почти не осталось времени, чтобы посидеть и повспоминать события прошлого, как я это обычно делал. Я познакомился с другими санитарами, более дружелюбными, чем те, которых я встретил в первый день. Я даже удивился, эти двое были еще более худыми чем я, один носил большие очки, а у другого волосы достигали плеч, и, кстати, нуждались в мытье. Я знал, что главный санитар лукавил, когда говорил, что невозможно найти форму моего размера. Еще я заметил, что одна медсестра флиртует со мной. Я все думал, не мерещится ли это мне. Она носила склянки с анализами кала и мочи и все время поглядывала на меня, улыбалась и приподнимала левую бровь. В целом она симпатичная, только вот, не знаю даже, не очень-то воодушевлял меня этот образ.

Я желал, чтобы мой рабочий день поскорее закончился, когда я заходил в эти большие двери, я уже думал о том, как скоротать время. Но когда работа завершилась, я не знал, что делать дальше. Даже хотелось еще поработать, сделать хоть что-нибудь. Вчера я нашел отличное место, место, где я смог бы продержаться несколько ночей. Старый склад, куда выбрасывали сломанные шкафы и кровати. Они не закрыли его на ключ, может подумали, что там нечего было воровать. Я расположился на кровати у левой стены, другие были либо совсем в плачевном состоянии, либо дорогу к ним перекрывали громоздкие шкафы. Правда на той кровати были сломаны две задние ножки, но это лучше, чем скамья в парке. Где-то в куче рухляди я выискал старое, порванное одеяло и матрац с множеством дыр. Этого оказалось более чем достаточно. Я унес с подоконника чей-то недоеденный обед в пластиковой тарелке, мне повезло, что уборщица не успела его выкинуть. Теперь у меня было и пропитание и кров.

Рано утром, разбуженный шумом больницы, я поспешил покинуть свое временное жилище. Сначала я боялся, что кто-то заметит меня, но потом понял, что никому нет дела до этого места. Уже неделю с потолка капала вода и никто не шел починить протечку. Я делал вид, что спешу сделать очередное задание, здоровался в коридоре со Стасом и Славой, теперь уже знакомыми санитарами, спешил в уборную. Хоть я бродяга без определенного места жительства, но всегда старался следить за своим внешним видом. Мне даже было не чуждо чувство стиля, просто не было денег, чтобы выразить его. Я почистил зубы своей пастой, которая кстати была самой дешевой, и как назло заканчивалась, умылся и был готов выполнять их сегодняшние поручения.

Мысли будто бы сами лезли в голову, словно напоминая мне, что я все еще человек, я не должен был прекращать мыслить. Я шел к лифтам, чтобы подняться на пятый этаж, но там стояла слишком большая очередь. Пришлось поторопиться и подниматься по лестнице. И опять эти мысли… Он был единственной светлой частичкой, единственным стимулом, разрешением. Мой отец, мой родитель, мой ангел. Я так жалел, что у меня не осталось его фотографии, ни единой, я не мог сравнить его с собой, найти общие черты, вспомнить его. Я помнил только его усы, его вьющиеся волосы, его улыбку. Я не знал почему, да и боюсь никто не знает, почему Бог одаривает одних людей многими талантами, а других обделяет вовсе. Я бездарь, а мой отец был творцом, мастером, все, чего он касался, преображалось. Взять хотя бы наш дом с резными ставнями или тот кассетный магнитофон, который он собрал из выброшенных деталей. Я поражался его силе воли. Он все время что-то творил, чинил чьи-то телевизоры и радио у нас в кладовой, не беря за это деньги, вырезал из дерева дощечки для резки, ровно и аккуратно делал из кирпичей печи, и все это безвозмездно. Еще он писал стихи. Я до сих пор помню маленькую, коричневую тетрадку, которую он всегда носил с собой, чтобы не пропустить моменты вдохновения. Я уверен, что они были о любви, женщинах, о детях, о счастье в общем. Перед сном я просил папу прочесть мне парочку. Мое любимое – стихотворение о сыне, отец никогда не признавался, но я знал, что он посвятил его мне. Тогда я помнил первое четверостишье наизусть. Сейчас уже нет. Только это: “И был у него единственный сын…”

Я, наконец, дождался, когда очередь к лифтам уменьшится. Хотя не очень-то и хотел, чтобы лифт приехал. Я так погрузился в мысли об отце, что мне не хотелось всплывать на поверхность.

Он умер, когда мне исполнилось, семь от цирроза печени и от беспринципности матери. Я никогда в жизни не винил его за его пристрастие к алкоголю, напротив, даже пытался оправдать. Он просто топил в стакане всю ту мерзость, что ему приходилось слышать. Для мамы все, что он делал, являлось поводом для истерики: его работа на лесопилке, его стихи, как трата времени, его добрые дела, что оставались без оплаты, ее загубленная жизнь. Она не устроила похороны, это сделала семья отца, она даже не удосужилась на них прийти, хотя и собиралась. Помню, мы вышли в коридор, и я наклонился, чтобы надеть сандалии. Они были старыми и маленькими. Я сказал ей, что мне в них больно, и я хочу надеть другие. Мать начала размахивать руками, кричала, что я ничтожество. Она сняла пояс с платья и закинула его на балку у потолка. Она кричала, что ее окружают одни слабаки, и мой отец такой и я тоже. Она обвязывала пояс вокруг шеи. Это был первый раз. С тех пор я много раз снимал ее с петли.

Двери лифта, наконец, распахнулись. Люди начали выходит из лифта и кто-то из них толкнул меня и побежал вперед. Я даже не обернулся. Моя голова была занята совсем другим. Через пару дней после похорон к нам приехал брат отца. Я не видел его раньше. Он выражал соболезнования за столом на кухне, а потом на полу с матерью, когда я случайно застал их. Он словно бы стукал ее. Я не знал, что они делали, но понял, что это что-то гнилое. Все, что касалось моей матери, было таким. После его отъезда она ничего не делала, только смотрела на стену, не отзывалась, когда я звал ее. Потом она нашла в кухонном шкафу запасы отца и сама пристрастилась к его пагубной привычке. Наступил конец осени, наша печь уже давно нуждалась в дровах. Те, что наколол отец, ушли очень быстро. Когда я приходил из школы, то чувствовал тепло, мать топила печь книгами отца.

Я уже нажимал кнопку с цифрой семь. Далеко же мне сегодня придется забраться. Я надеялся, что им не пришло в голову попросить меня принести оттуда шкаф на первый этаж.

Маленькая коричневая тетрадка стала моей единственной отрадой. Я перечитывал ее перед сном и мне становилось легче, я каждый день перелистывал ее, пока в один день не увидел, как она догорает в печке. Для этой женщины не существовало ничего святого, слово ответственность было для нее лишь пустым звуком, ее не волновало, что ест семилетний ребенок, пусть хоть вообще ходит голодный. Я пытался топить печь, и много раз обжигался, я ловил кур и отрезал им головы, я дружил с соседской девчонкой, но ее родители не разрешали ей дружить с сыном пьяницы. Мать могла уйти из дома на три или четыре дня, могла возвратиться с каким-нибудь мужчиной. Она повторяла, что я ничтожество, копия отца. Она натянула на дверной косяк толстое покрывало, и таким образом определила где чье владение.

В лифт втиснулась очередная партия людей. Медсестра с какими-то склянками прижалась к стенке, отец с двумя близнецами устроился посредине, последним вошел плотник, с трудом затащивший в лифт две большие белые балки. Какой-то мужчина попросил меня нажать на кнопку третьего этажа. “Как же долго все это!” – подумал я про себя.

Так и текла моя жизнь, я ловил соседских кур и воровал из чужих огородов овощи, собирал в лесу ветки для того, чтобы топить печь. Мать редко выходила из комнаты, только если к ней приходили мужчины, они всегда приносили еду и алкоголь. Она говорила, что я уже взрослый и сам должен уметь прокормиться. Мне было всего девять…

Лифт остановился на третьем. Плотник с большим трудом выпихнул из лифта злосчастные балки и пошел восвояси. Горели кнопки четыре и пять. Путешествие затягивалось…

Когда мне исполнилось десять, я приобщился к сбору ягод и грибов. Рядом с деревней проходила трасса, и то, что я собирал, хорошо раскупалось. В двенадцать я начал следить за огородом, получалось посадить совсем немного, но мне одному вполне хватало. Я пытался готовить, сначала выходило что-то горелое, но потом стало получаться вполне съедобно, да и выбора не было. Мать все так же пряталась под покрывалом. Она говорила, что ей от меня ничего не нужно, даже тепла в доме, ведь дрова приносил я. Мне редко удавалось увидеть ее. Она куталась в фуфайки и шали, была похожа на старуху, с опущенными веками и вечно перепутанными волосами.

Вот и загорелась кнопка семь. Я любил вспоминать отца, но только не мать. Для меня она – не более, чем женщина, что дала мне жизнь, и жизнь, надо сказать, невеселую. Она просто женщина в шали, старая, сгорбленная женщина.

Как же хорошо, что мои предположения разнились с действительностью. Мне не пришлось перетаскивать шкаф с седьмого этажа, однако то, о чем меня попросили, мало чем отличалось от погрузкуи пресловутого шкафа. "Эй, парень, отвези-ка этих покойничков в морг!", – попросили они. Ничего себе просьбочка! Я проглотил комок в горле и положил руки на каталку. Я никогда не чувствовал ничего похожего. Я словно могильщик, делаю темное дело. Я шел по коридору, пару раз пришлось спрашивать дорогу, потому как я никогда не бывал в этой комнате с коротким названием. Почему-то никто не горел желанием мне ответить или показать дорогу, все шарахались, словно от прокаженного. Я старался не смотреть на то, что скрывала белая, больничная простынь. Какая мне разница, что за несчастный там, на каталке? Я уже ничем не смогу ему помочь. Только я ошибся. Не несчастный. Два небольших бугорка и красивый маникюр на пальцах маленьких ног… несчастная.

По коже пробежал мороз. Кругом одни ящики, железные ящики, сколько же тут мертвых? Я словно попал в ад, хотя нет, в аду должно быть жарко. Может это чистилище? Вдруг как раз сейчас чья-то неупокоенная душа покидает бренное тело? Мне не сказали, куда поставить каталку, поэтому я просто оставил ее у стены. Она проехала вперед и ударилась об стол, простынь слегка сползла и показались белокурые локоны. Бедняжка, она совсем юная. Отчего-то мне жутко захотелось поднять ту простынь и посмотреть на нее. С чего бы? Я сам не знал. Будто мне это было нужно. Один шаг, два шага, я протянул руку… Нет, я просто трус.

Мне пришлось повторить это действие, отвезти и второй труп в морг. Теперь я знал дорогу. Сердце бешено колотилось в груди, а желудок стянуло жгутом. Лучше бы я и вправду перенес шкаф с седьмого этажа, чем это. Я стал возить трупы все чще, только вот никак не мог привыкнуть. Я в сотый раз проходил по до боли знакомому коридору: терапевт, педиатр, окулист… Дверь одного кабинета была открыта, и я почувствовал, как за мной потянулась волна из неприятного запаха каких-то медикаментов. К ним я также не мог привыкнуть. Я чувствовал, что меня вот-вот стошнит, но в желудке не было никакой пищи. От этого едкого запаха на пару секунд темнело в глазах, потом я снова приходил в себя и продолжал работать.

На следующий день опять путешествие в морг, меня будто притягивало это место. Постепенно я начал понимать, что не ценил того малого, что у меня было. Ведь тогда и этого малого я был лишен. Добывать еду становилось все сложнее. Уже три дня в моем желудке плескалась только вода из кулера. В одно утро мое тайное прибежище обнаружили. Уборщица зашла туда рано утром и застала меня врасплох. Она кричала, что, если начальство узнает – меня уволят (я несколько перефразировал ее слова). У меня внутри все переворачивалось, когда я слышал, как женщина сквернословит. Она пообещала заглядывать очень часто, и, если еще раз увидит меня, непременно доложит начальству. Выбора не было. Я отступил.

Я удивлялся: – "Почему все не такие как я?". Почему люди, слыша, что в соседней комнате кого-то истязают, не позвонят в полицию? Почему видя, как мужчина избивает девушку прямо на улице, прохожие снимают происходящее на телефон, чтобы потом выложить в интернет? Почему все так бояться за собственную шкуру? Неужели я бы не помог? Неужели я бы прошел мимо?

6

В тот день я отдыхал на стуле в полупустом коридоре. Наступил обеденный перерыв, если можно его так назвать. Мои друзья – санитары отправились в столовую, а я вежливо отказался. Не хватало еще занимать деньги. Я хотел вспомнить что-нибудь из прошлого, но в голову ничего не шло. Слишком шумно было вокруг. Я услышал, как кто-то стонет. Я выглянул из-за стены и увидел среди нескольких человек, сидящих на стульях, бабушку, у которой из ноги текла кровь. Бедняжка пыталась остановить ее руками. Она стонала и причитала, что ей больно. Из двери вышла врач и позвал следующего пациента. Мужчина в черном пиджаке отложил газету и встал со стула. Всем вокруг не было дела до несчастной, старой женщины, которая не могла больше терпеть и заплакала. Я не мог спокойно на это смотреть.

– Может, пропустите бабушку вперед? – спросил я, встав перед этими людьми.

Некоторые посмотрели на меня и отвели взгляд в сторону, как будто ничего не слышали. Другие покашляли и ничего не ответили.

– Меня что, плохо слышно? – продолжал я. – Уступите очередь бабушке. Ей срочно нужна помощь.

– Нам всем срочно нужно, – послышался тихий голос.

– Тебе срочно надо? Что, тоже кровь течет? Что-то не вижу! Куда торопишься, а?

– Вы здесь санитар, так что не лезьте не в свое дело! – сказала женщина с очками на большом носу.

– Вы тоже торопитесь, да? Магазины работают до вечера! Успеете! – выкрикнул я.

Из кабинета вышла врач и позвала следующего. Возмущенная толпа переглянулась. С крайнего стула встал мужчина и направился к двери. Я встал у него на дороге и настойчиво попросил пропустить бабушку вперед. На что тот ответил: "Вот еще!" Я решил, что не отступлю. Я прошел впереди него и встал в дверном проеме.

– Пока не пропустите бабушку, никто не войдет! – крикнул я.

– У нас все в порядке очереди! – озлобленно сказала молодая врачиха.

– А что, экстренных случаев у вас не бывает? – Вот это – и есть экстренный случай! – сказал я.

Толпа больных свирепствовала. Несчастная бабушка прижалась к стене и испуганно наблюдала за происходящим. Маленький, толстый подросток, что сидел рядом с дверью вытащил телефон и начал снимать меня на камеру.

– Что, что-то интересное нашел? Как же вы мне надоели! Лучше бы поднял свою тушу и помог старой женщине! – выпалил я и выхватил у него телефон.

Глаза толстого мальчика сразу округлели. Видимо аппарат стоил немалых денег, не то что мой.

– Что мама заругает? – спросил я.

– А ну, отдай! – кричал маленький толстяк.

– Лови, – сказал я и кинул ему телефон. Тот не смог поймать, хотя я целился ему прямо в руки.

Телефон упал на пол. Толстый мальчик поднял его и стал кричать, что там царапина.

– Ты сломал его! Я подам в суд, и ты заплатишь! – кричал пузан.

– Вот интересно, как может заплатить тот, у кого совсем нет денег!? – злобно сказал я.

– Уйдите с прохода и дайте следующему зайти! – сказала врачиха более спокойным тоном.

– Я никого не пропущу, пока вы не осмотрите бабушку! – повторил я.

Врач вздохнула. – Карта есть? – спросила она. Я посмотрел на бабушку.

– А где ее брать? – спросила бабушка.

– Возвращайтесь с картой, – сказала врачиха.

– Да вы что, издеваетесь?

– Таковы порядки!

– Да к черту ваши порядки! Ей ведь просто нужно перебинтовать рану. Если к вам умирающего привезут, вы тоже откажете ему в помощи, если он без карты!?

– Если ей просто перебинтовать, то идите в перевязочную.

Я знал, где находилась перевязочная, но нужно было подняться на лифте, а до него путь весьма долог. "Плевать на них всех! Я сам помогу ей!" – подумал я. Радовало только одно – если люди настолько безразличны к чужому горю, то когда они сами будут истекать кровью, им тоже никто не поможет. Я поднялся в перевязочную. Медсестра там оказалась вполне дружелюбной. Она поняла ситуацию, и дала мне бинт, объяснила, что делать.

Бабушка все еще ждала своей очереди. Рана на ноге не прекращала кровоточить. Я перебинтовал ее, и немного отдохнув, мы отправились в регистратуру, где я помог ей заполнить карту, потом к терапевту, и в заключении, в перевязочную, где хоть один человек отнесся к нам с уважением. Я недоумевал: "Неужели мне придется видеть такое каждый день, каждый день отвозить мертвых в морг?" Нет, я совсем не готов к такому. Навряд ли я смог бы все это выдержать. Я пошел к единственному человеку, который мог помочь мне, к Димке.

Я встретил его, когда он закрывал на ключ дверь кабинета.

– О, ты как раз вовремя! – сказал мой друг.

– Вовремя для чего? – спросил я.

– К обеденному перерыву! И отказы не принимаются!

– Ладно, я посижу с тобой. Поговорить нужно.

– Мне поговорить с тобой или с твоим желудком? – спросил Димка с издевкой.

– Что?

– Ты ведь знаешь, о чем я. Не отказывайся.

Да и как я мог отказаться? Едва почувствовав запах еды, мой живот забил тревогу. Димка этого не выносил. Мне так хотелось сделать и ему хоть что-то приятное взамен, только вот что я мог?

– Садись у окна, я принесу… что-нибудь, – сказал мой друг.

– Я отдам тебе… Я… Как только получу зарплату…

– Угу.

– Нет, правда.

– Слушай, давай так, как только ты разбогатеешь, ты ведешь меня в кафе, и мы гуляем за твой счет! А, как идея?

– Хорошо, как только у меня появяться деньги.

Димка удалился. Я оглядел присутствующих. Мужчины, женщины… все какие-то недовольные, измотанные. Спасают жизни, губя собственные. Есть ли смысл? А может, и не нужно во всем искать смысл? Может быть, нужно делать то, что говорило сердце? А что говорило мое?

– Ну вот, работничек, ваш обед. Двойная картошка с котлетой, салат овощной и компот. Прошу вас, сэр, – сказал Димка и поставил на стол поднос. От запаха еды мой мозг мгновенно затуманило, как будто не осталось больше проблем и потребностей, только зов моего голодного чрева. Хоть я и привык к постоянному чувству голода, и оно почти не донимало меня, но если передо мной стояла еда, я не в силах был отказаться.

– Приятного аппетита, – проговорил Димка.

Я не смог ответить, только промычал что – то. Еда казалась такой вкусной, словно я ничего вкуснее в жизни не пробовал. Я съел эту порцию за несколько минут, и когда пил компот, ко мне снова вернулось сознание.

– Вот это аппетит! А я только к салату притронулся. Сколько дней ты не ел? – поинтересовался мой единственный друг.

– Немного, – слукавил я.

– Ответь честно.

– Три, – сказал я, глубоко вздохнув.

– Черт тебя!.. Ты же так язву заработаешь! Ну почему не пришел ко мне? Разве я бы не дал тебе денег на еду? – разгорячился Димка.

– Ты же знаешь, я…

– Да, знаю, черт тебя… Эта твоя идиотская гордость!

– Гордость не может быть идиотской.

– Она может быть неуместной.

Димка опустил глаза и принялся за картофельное пюре. Я знал, что мог попросить у него, знал, что он мне всегда поможет, и это не ударит по его кошельку. Не знаю, может я старался со всем справиться в одиночку? У меня никогда никого не было кроме себя самого.

– Ну так, как работа? Нравится? – спросил Димка, пережевывая кусок котлеты.

– Об этом я и хотел поговорить, – начал я.

– Что опять? Снова что-то не так? – спросил мой друг и отложил вилку в сторону.

– Я не могу здесь работать, – признался я. – Не для меня это.

– Твою ж…

– Я правда не могу.

– Ты ведь и месяца здесь не отработал, опять бежишь. Да, люди выполняют работу куда похуже и за меньшие деньги. Почему так, а? Ты же не на одной работе не задерживаешься, придумываешь отговорки.

– Мне просто нужно найти что-то свое.

– Черт тебя… Да о чем ты? Сейчас работа – не хобби, редко, когда она приносит кому-то удовольствие. Это обязанность, это всего лишь способ раздобыть деньги, способ прожить дальше.

– Не кипятись так. Я же не сказал, что увольняюсь. Я хотел спросить, может у тебя есть друзья или знакомые, кому нужны работники куда-нибудь, только не в больницу.

Я с надеждой посмотрел на Димку.

– Нет, Жень, у меня мало друзей, но все они врачи.

Должно быть, он заметил перемену во мне, прочитал в глазах отчаяние. На несколько минут мы оба притихли.

– Слушай, а почему бы тебе не пойти в те места, где берут всех желающих? – вдруг спросил Димка, нарушив молчание.

– Это куда?

– В ресторан какой-нибудь, официантом.

– Официантом? Ты забыл ту историю? Я ведь уже работал официантом.

– Не припомню, чтобы ты мне рассказывал.

– Я рассказывал. Навряд ли после этого мне открыта дорога в общепит.

– Ах, ты про того политика?

– Его избрали. Его возможности теперь куда больше, чем ты думаешь.

Мне тогда было то ли двадцать два, то ли двадцать три. Я думал так же, как Димка, что пойду работать туда, куда берут любого, в официанты. Я нашел приличный ресторан, где прилично платили. Я думал, что подавать еду не так уж сложно, но и там нарвался на неприятности. Время на работе текло мучительно долго, в перерывах между тем, как я разносил еду и приносил счет, я таращился на стенку и старался найти тот участок, куда я еще не смотрел. У нас была глупая форма: черные брюки, белая рубашка и бабочка. Я походил на лакея или дворецкого. Волосы заставляли укладывать гелем и делать пробор посредине, а еще улыбаться, всегда улыбаться, как идиоты. Я был просто обслугой, ничем не отличался от уборщицы или горничной. Мне швыряли меню и оставляли на чай то шесть, то десять рублей. В один вечер мне доверили обслужить столик очень важного человека, политика, что баллотировался в Государственную думу. Наш управляющий говорил, что налажать нельзя, иначе меня уволят.

Я подошел к столику и протянул гостям меню. Политик ужинал в компании юной девушки, годящейся ему в дочери. Сам он выглядел весьма мерзко – с большим животом и лысиной, толстыми пальцами, на которых поблескивало несколько колец с бриллиантами. А его спутница была слишком уж ненастоящей, раскрашенной, как трансвестит, и показывающей всем своим видом, что этот ресторан для нее не годится. Она поставила на стол черную, лакированную сумку и все время доставала оттуда телефон с блестками, чтобы посмотреть, сколько прошло времени. Когда я принес меню, политик сказал, что персонал совсем обнаглел, мол, зря я подал меню закрытым. Потом он и его малолетняя подружка стали смеяться над тем, что им подослали самого тупого и несмышлёного официанта. Девушка спрашивала, сколько ее любовник оставит мне на чай. Мужчина говорил, что я не достоин чаевых и буду рад сожрать их объедки. Пусть я в первый раз в жизни попробую фуагра. Это ведь честь для меня. Весь вечер эта парочка насмехалась надо мной, когда я проходил мимо. Они раз пять подзывали меня, чтобы я еще раз подогрел мясо или, чтобы я еще раз помыл бокалы, они нарочно пачкали скатерть и смотрели, как я вытирал ее, говорили подотри здесь и подотри там. Я все смотрел на стену с часами, ждал, чтобы эти двое поскорее ушли. Наконец, они попросили счет. Когда я принес им квитанцию, политик сказал, что сумма слишком большая, мол, качество обслуживания на низком уровне, и вообще, следует вычесть эту сумму из моего жалования. Его молодая спутница покачала головой и сказала, что это вполне справедливо. Подбежавший по первому зову управляющий, боясь потерять теплое место, и в правду, решил взять с меня эту суму. Наверное, в тот момент что – то внутри меня сломалось.

– Значит, качество обслуживания низкое? А что именно вам не понравилось? – спросил я.

– Чего это вы со мной разговариваете в таком тоне? – возмутился политик.

– Да! – подскочив крикнула его юная спутница.

– Мне вот всегда было интересно – такие, как ты, осознают, что с ними общаются только из-за денег, осознают, что не будь их, они были бы просто некрасивыми толстяками, на которых не обратила бы внимания ни одна приличная девушка? Они осознают? – Я прервался и взял в руки недопитую бутылку красного вина. – Они осознают, что их спутницы смотрят на часы каждые пять минут, потому что не могут дождаться, когда закончится этот кошмар? – Я вылил содержимое бутылки прямо в сумку девушки. – Так скажи, они осознают? Осознают, что их любовницы блюют после того, как на них побывало такое мерзкое тело?

Его молодая спутница начала кричать как свинья, которую режут.

– И ты считаешь, что третировать тех, кто ниже, отбирать у них их грошовую зарплату, тогда как эта сумма для тебя ничто, это возвышает тебя? Только вот ты не учел одного – те кто ниже тебя, не слабее тебя.

Помню, как болел мой кулак. Я ударил с такой силой, с какой только мог, послышался хруст, я увидел его лицо, лицо управляющего, крики девушки. В тот момент я со всем смирился и готовился услышать вердикт “виновен.” Это лучше, чем унижение. Мне было плевать на последствия.

– Ну ты дал! Ничего не боишься! – восхитился Димка.

– Просто мне нечего терять.

– Разве что свободу.

Я хорошо помнил те чувства. Я иду из ресторана в съёмную квартиру, правая рука изнемогает от боли. Странно, но я не жалею о том ударе, даже наоборот, горжусь этим. Мысленно я сел на скамью подсудимых и посмотрел в сторону истца, я смотрю свысока, мне плевать, что со мной сделают, пусть даже посадят на электрический стул, я все ровно буду выше него, буду выше таких, как он.

– И так странно, что тебе за это ничего не было, – удивился мой друг.

– Шли выборы. Я думаю, история о том, что его побил официант, была не в его пользу.

– И все равно, ты не прав! Нужно вести себя более… смиренно что ли.

Димка не смог подобрать слова, ему хотелось тонко намекнуть мне, что мне пора изменить свою жизнь. Будто я не знал этого, будто сам я этого не хотел.

– Ладно, я пойду. Мне нужно проверить, как там бабушка, которую я спас, – сказал я и резко встал из-за стола.

– Какая еще бабушка? – недоумевал Димка.

– Долгая история. Я потом расскажу.

Я поднялся в перевязочную. Может бабушке нужна была еще какая-то помощь, или ее нужно провезти по коридору, или помочь купить лекарства в аптеке. Когда поднялся, я увидел ее, сидящую на стуле возле кабинета.

– А, вот и вы! А я уж думала пропали, – тихо сказала старая женщина.

– Я бы вас не бросил.

– Господи боже, какой же вы добрый человек! Такого редко встретишь! Еще и молодой!

В ее глазах было столько добра и радости, что я невольно улыбнулся.

– Я подумала, что обязательно должна вам чем-то отплатить.

– Что вы, ничего не нужно.

– Сейчас-сейчас!

Она начала искать в сумке кошелек.

– Я не буду брать у вас деньги!

– Ну, что ты! Не думай, у меня большая пенсия!

– Я не возьму. Я просто помог вам, потому что посчитал это нужным.

– Любой труд нужно вознаграждать!

– Я… У меня очень большая зарплата так что…

– Что, правда большая? Ну надо же.

– Давайте лучше я доведу вас до аптеки, и мы на эти деньги купим вам лекарств.

Бабушка одобрительно кивнула.

– Что за дивный молодой человек! – повторяла она.

Она взахлеб рассказывала о своей жизни. Наверное, я был единственным слушателем за многие месяцы, а то и годы. Лишь иногда я вставлял пару реплик, и то, когда она меня о чем-то спрашивала. Мне похорошело на душе, что я кому-то помогаю, путь даже в мелочах. Бабушка рассказала мне о покойном муже, который погиб еще во вторую мировую, о детях, которые слишком заняты, чтобы навещать ее, и о внуках, которые даже не знают ее адреса. И почему семья все время ассоциируется с чем-то светлым и хорошим? Почему все хотят непременно оставить после себя потомство? Почему они не думают, что это потомство нужно достойно обеспечить? Они все плодятся, желают на свадьбах побольше детей. Или, может быть, я не понимал чего-то? Я не думал о детях, мне нечего им дать, мне попросту нельзя их заводить, так же, как и девушку. Хотя последнего я не мог прекратить желать. Одну единственную, любимую, одну и навечно, ее, настоящую. Может быть, это и есть то, что неизменно – любовь, желание испытать любовь, любовь вечная, любовь взаимная. Даже несмотря на одиночество, у этой бедной женщины была любовь. Она говорила, что не винит детей, просто у них другие, более важные дела. Она все равно их любила, любила своего мужа и хранила где-то глубоко в душе память о нем.

Мы шли по улицам и держались за руки, и я не заметил, что мы ушли далеко. Я практически не знал этот район. Бабушка показала через дорогу и сказала, что там ее дом.

– Может быть, все-таки дать тебе немного денег? – спросила она в очередной раз.

– Не стоит. Купите себе лучше чего-нибудь к чаю, – сказал я и протянул ей маленький, белый пакетик с лекарствами.

Она снова по-доброму улыбнулась. Я внимательно посмотрел на нее. Без сомнения, эта женщина в молодости была очень красивой. Она помахала мне и пошла к своему подъезду. Я смотрел ей вслед, думая о том, что мне делать дальше. Я сбежал с работы и мне совсем не хотелось возвращаться обратно. Я находился очень далеко от больницы, и если бы пошел обратно, то успел бы только к концу рабочего дня. Если бы был выбор, то я скорее бы предпочел не идти туда вовсе. Я огляделся вокруг. Вокруг стояли старые, пятиэтажные дома и маленькие магазинчики, завалялись монеты, которые я на днях выловил в фонтане в парке. Я вспомнил, что зубная паста закончилась, и пошел туда, чтобы купить новую. Люди вокруг ходили с полными корзинками и тележками. Продавец странно посмотрел на меня, когда я вывалил из кармана горсть десятикопеечных монет. Однако я уже давно не обращал внимание на подобные вещи. Зубная паста куплена, и я, не смотря по сторонам, чтобы не соблазниться, пошел к двери. "Что дальше?" – спросил я у себя и не получил ответа.

Я вышел из супермаркета и снова огляделся вокруг. Иногда мне просто нравилось рассматривать прохожих: высоких, низких, чванливых; девушек, которые гипотетически могли стать моими вторыми половинками, и парней, которые могли у меня их отнять. Это как смотреть фильм по телевизору, слушать чьи-то разговоры и хватать на лету кусочки чужих жизней, смотреть на эмоции прохожих и изучать характер персонажей. У меня не было телевизора, его мне заменяла улица. Я увидел, как скамья позади меня освободилась, и присел. Я ни о чем не думал тогда. Я позволил мыслям самим влетать мне в голову. Плевать, что будет потом, тогда я просто хотел сидеть на той желтой скамье и думать, думать…

7

Я всегда был поклонником кинематографа, отечественного, зарубежного, неважно. Каждый вечер я усаживался перед маленьким телевизором, который унес из кухни. Мать кричала из соседней комнаты, что я мешаю ей спать, и я делал потише, или почти выключал звук и садился прямо перед экраном. Ночью всегда шло самое интересное кино, и неважно, что на следующий день мне рано нужно было идти в школу. Я жил фильмами. Когда мой друг Сергей рассказывал мне какие-нибудь случаи из своей жизни или из жизни кого-то еще, я не мог ничего добавить. Я говорил, что уже видел такое в фильме. Однако Сергею и другим моим друзьям было не интересно.

Помню, как я сидел на крыльце у водокачки и продавал овощи со своего огорода. Я сидел до девяти вечера, потом наступало время кино. Я то и дело посматривал на правую руку с маленькими электронными часами. Я так жаждал, чтобы время бежало быстрее. Я смотрел на перекресток и видел там Сережу, он возвращался от друзей, он махал мне рукой, а потом подходил ко мне и рассказывал, что он делал сегодня, а я о том, какие фильмы я вчера посмотрел. Стрелка подбиралась к девяти, и я быстро собирался домой, домой к телевизору.

После девятого класса Сережа поступил в училище и уехал из деревни. Он обещал мне приехать на каникулы, только не сказал на какие. На зимних его не было, а летом он все-таки появился. Я сидел на том же месте, на водокачке, посмотрел на перекресток и увидел Сережу с двумя незнакомыми парнями. Я поймал его взгляд и помахал ему, он помахал мне в ответ. Я ожидал, что он подойдет ко мне как и раньше, но он отвернулся и пошел дальше. Тогда меня посетило странное, неприятное чувство. Я еще не знал, как оно называется.

Однажды слова начали менять свой смысл. Теперь дружба, которая до этого обозначала посиделки на лавочке у дома, была разбавлена черным словом – предательство. Потом любовь, что думалась просто легким поцелуем в губы и забытьем, выросла в отсутствие и горькое отчаяние. Эти слова отчего-то увеличились в своем значении, будто раздулись внутри меня. Все перевернулось. То, о чем говорилось в кино, оказывалось непригодным для жизни. Потом единственная моя жизненная радость постепенно начала улетучиваться. Я стал понимать насколько банальны были концовки, как наигранно играла роль моя любимая актриса, я видел декорации, я замечал, что листья на деревьях не колышутся от ветра…

– Ой, как же тяжело! – сказал голос справа от меня.

Я машинально повернул голову и увидел маленькую девушку, именно маленькую, по-другому и не сказать, ростом от силы метр пятьдесят и то с каблуками. Но настолько красивую, что я мгновенно отключился от воспоминаний. Она была такой хрупкой, что казалось, она улетит от порыва ветра. Ее маленькое розовое платье плотно облегало изгибы тела и не сходилось на груди, размер которой несколько не советовал такому хрупкому тельцу, по ее спине струились белокурые волосы, а в руках была крошечная меховая сумочка. Девушка вынесла из супермаркета огромный пакет с продуктами, и не в силах была нести его в руках, опустила на землю. Я не мог спокойно смотреть, как это хрупкое существо выбивается из сил.

– Позвольте, я помогу, – сказал я, привстав.

– Да, если можно, – ответила маленькая девушка. Голос у нее оказался очень звонким.

– Ну вот. Куда нести? – спросил я, взяв в руки пакеты. Мне они совсем не показались тяжелыми.

– К машине. Видите, вон там, вольво красного цвета.

Девушка поспешила вперед и открыла багажник. Ее автомобиль выглядел новым, краска еще блестела.

– Спасибо вам. Как же хорошо, что есть еще добрые люди, а то пока я шла по магазину все только и таращились, никто не помог. Вот ведь сволочи! – сказала девушка и захлопнула крышку багажника.

– Я всегда рад помочь.

– Нет, правда, я так благодарна!

– Я уже слышал это сегодня.

– Старушку через дорогу перевели?

– Вроде того. Я сегодня всем помогаю. Такой день, наверное.

– А может быть, я вам помогу?

– Нет, нет.

– Я же еще не сказала, чем.

– Я не возьму ваших денег.

– А я только хотела предложить подвезти вас.

Мне стало неловко. Наверное, я только и думал о деньгах, раз начал говорить о них.

– Подвезти. Для этого нужно знать куда, – печально сказал я.

– Не поняла.

– Хм. В общем, нет такого места, где меня ждут, – признался я.

Белокурая девушка подняла брови.

– Тогда позвольте мне вас покатать, и мы вдвоем выберем место, – предложила она.

Я одобрительно улыбнулся.

В салоне ее машины было теплее, чем на улице, пахло чем-то вкусным. Она быстро завела машину, положила свои маленькие пальчики на руль, и мы тронулись.

– Направо или налево? – спросила девушка.

– Направо.

– А я думала парням больше нравится налево. Кстати, меня зовут Натали. Поправка, не Наташа, ненавижу, когда меня так называют.

– Я Женя.

– А можно Евгений? Так звучит солиднее. У меня отца звали Евгений.

– Вам можно.

– А можно на ты?

Я покачал головой и усмехнулся. Она была настолько забавной, что ее улыбка сразу же вызывала ответную. Это был мой первый смех за всю неделю.

– Ты правду сказал? – спросила Натали и на секунду отвлеклась от дороги.

– Насчет имени? – не понимал я.

– Да нет же, про то, что тебе идти некуда.

– Да, это правда.

– Как же? Ну, а ночуешь на лавочке в парке что ли?

– Как не печально, но да, и такое бывает.

Почему-то ей я говорил только правду.

– Но…

Девушка не смогла найти слов. Я сказал правду вовсе не за тем, чтобы меня пожалели. Это всего лишь истина, а ее не нужно стесняться. Это то достояние, которого не имеют порой те, кто смеет нами управлять.

– А работа? У тебя есть работа? – спрашивала Натали.

– Да. По крайней мере сегодня была.

Девушка посмотрела на меня исподлобья. Она на секунду округлила глаза, а затем снова принялась их прищуривать. Видимо приняла мои проблемы близко к сердцу и начала думать, как помочь мне. Она казалась чересчур возбужденной.

– Со следующей зарплаты тебе обязательно нужно снять квартиру.

– Скорее комнату.

– Я могу помочь. У моего друга свое агентство недвижимости, – сказала Натали и снова отвлеклась от дороги.

– Хорошо, хорошо, только пожалуйста следи за дорогой.

– И вообще, не понимаю, с твоей внешностью жить вот так. Смешно даже, все равно, если бы я сама себе волосы красила.

– А ты работаешь? – перебил ее я.

– Да.

Я все прокручивал в голове один вопрос – кем можно работать, чтобы накопить на такую машину?

– У тебя, наверное, богатые родители? – предположил я.

– Нет. А что?

– Просто думал, что они или, может быть, это твой муж купил тебе такую машину.

– О чем ты? Мне всего девятнадцать. Какой может быть муж? Тем более, что я сама могу себя обеспечить.

Я начал думать над ее словами.

– Так что, Евгений, неправильно ты работу выбрал. Есть профессии куда более приятные и доходные!

Мы катались еще около часа, болтали о разных вещах, о моем невезении и о ее красоте. Я неторопливо рассматривал ее профиль, ее лицо, когда она удивлялась, сосредотачивалась, рассказывала о чем-то. Она была такой маленькой, что ее хотелось защитить, открыть перед ней дверь, пододвинуть стул, принести завтрак в постель. Мне никогда не доводилось встречать таких, она была такой слабой, но ни за что бы не позволила дать себя в обиду. У нее было все, а у меня ничего. Мы дополняли друг друга. Я смотрел на ее руки на руле, у нее были такие тонкие запястья, что это даже пугало, у нее были большие зеленые глаза с длинными ресницами, наверное накладными, маленький носик и полные губы, крошечная родинка на подбородке. Пуговица на ее груди была расстегнута. Наверное, трудно находить вещи с такими несоразмерными объёмами. Хотя потом, в разговоре, Натали призналась, что шьет платья на заказ, а пуговицы на груди расстёгнуты для пущей пикантности. Время от времени она поглядывала на меня и открыто строила глазки.

– Ну что, решил, куда тебя отвезти? – спросила она и остановилась на светофоре.

– Пока нет.

– Тогда поехали ко мне.

Она развернулась, даже не дождавшись моего ответа, уговаривать меня не нужно, мое желание продолжить общение было написано у меня на лице. Тогда я ни о чем не думал, ничего не боялся, просто смотрел на нее, изучал. Через минут десять мы подъехали к светло-коричневой многоэтажке. Натали улыбнулась и открыла дверь автомобиля.

– Ну, побежали! – громко сказала девушка.

Я взял с заднего сиденья свой рюкзак и последовал за этой красоткой.

– Какой у тебя этаж? – спросил я, чтобы поддержать разговор.

– Двенадцатый. Это ничего, только вот лифт постоянно ломается. Однажды сломался, когда мне привезли новую мебель для спальни. Вот грузчикам пришлось попотеть!

Натали мило хихикнула, а потом замолчала на пару минут. Мы поднимались на двенадцатый этаж, почти не смотрели друг на друга, только на то, как цифры сменяют одна другую, мы то ли торопили время, то ли просили его задержаться. Дом был новым, лифты еще не успели превратить в комнату уличного творчества. Я следовал за ней, как ослик за морковкой на веревке. Поворот ключа, резкий поток света, еле уловимый запах полевых цветов.

– Раздевайся, – говорит Натали и оглядывает меня. – Пока не полностью.

Я кинул рюкзак в угол в прихожей и пошел вперед. "Ничего себе", – подумал я. Я такие квартиры видел только в журналах. Пол покрыт белым ковролином или еще чем-то мягким, белоснежные стены, белая мебель в гостиной, все было так непривычно чисто, лишь иногда пробивался розовый цвет – в занавесках, люстрах, картинах. Мне никогда не доводилось бывать в таких роскошных квартирах.

– Ты проходи на кухню, а я переоденусь, – сказала Натали и ушла в соседнюю комнату.

Я сел за стол и огляделся. Я чувствовал себя не в своей тарелке, скорей всего Натали слукавила насчет того, что у нет мужа. Что если он вот-вот заявится, и я стану живым героем анекдота с бородой? Я не в том смысле, что боялся лезть в драку, я про то, что всегда был против того, чтобы заводить романы с несвободными девушками.

Натали появилась в дверном проходе с криком "Та-там!", одетая в розовый халатик с мехом, прямо, как героиня фильма, что я смотрел в детстве, правда у той еще были прозрачные туфли с пушком, как хвостик зайца.

– Хочешь, я накормлю тебя? – спросила гостеприимная хозяйка.

– Спасибо, не стоит.

– Ты выглядишь голодным.

– Нет, правда, я уже ел сегодня, – признался я.

Натали хихикнула.

– Сегодня? Ты бы еще сказал вчера!

Девушка подошла к холодильнику.

– Есть салат из сельдерея, брокколи, соевое мясо. О, китайская еда, вчера подруга приносила. Я такое не ем.

– Я правда ничего не хочу. Если хочешь, чтобы совесть перестала мучить тебя, налей мне кружку чая.

– Чая? А может молока с печеньем?

– Не смешно.

– Ну, тепленькое, с пенкой, – мягко проговорила девушка и облизнулась. – А если серьезно, у меня есть вино.

– Это можно, – согласился я.

Натали потянулась к верхнему шкафчику и достала оттуда большую бутылку.

– Полусладкое, надеюсь ты любишь.

– Прости, я не пью красное.

– Да? Как жаль. Может все-таки попробуешь, оно отличное.

– Нет. Может у тебя все-таки завалялось немного белого?

– Не-а, – сказала она и задумалась на пару секунд. – Есть пиво, правда это на крайний случай.

– Разве сейчас не он?

Она неторопливо искала бокалы, то наклонялась, то ставила стул, чтобы добраться до самого верха. Я хотел помочь, но Натали сказала, что помнит, где у нее стояли бокалы. Странная вещь, кухонный гарнитур выделялся из остальной мебели. Я остановил на нем взгляд.

– Пялишься? – вдруг спросила девушка, заставив меня вздрогнуть от неожиданности.

– Нет, что ты!

– Ну, если смотришь, смотри. Только не стесняйся.

– Я смотрел на гарнитур, он такой…

– Красный? Странно, да? Так все говорят.

– Думаю, у тебя не было бы проблем, если ты бы захотела купить белый.

– Тут своя история.

– Я люблю истории.

Девушка вытащила бокалы с верхней полки и поставила на стол.

– У тебя бывало такое, что ты видишь что – то и понимаешь, что это твое, плевать на всех и вся, ты хочешь обладать этим. Губы Натали сложились в улыбку, она медленно провела тонкими пальчиками по краю бокала.

– Да, у меня бывало, – сказал я, четко вспомнив один момент.

– Иду я по торговому центру и смотрю на него, и черт подери, так захотелось его купить! Хоть он красный, он вообще ни к чему не подходит, но в тот момент это было совсем не важно.

Девушка подошла к холодильнику и вытащила оттуда две бутылки пива, судя по виду весьма крепкого.

– Я ехал в метро, – начал я. – Спускался по эскалатору, вижу, как рядом на соседнем эскалаторе вверх поднимается девушка, такая красивая. Я замер. Казалось бы, просто девушка. Но и она посмотрела на меня, причем таким же взглядом, как я на нее. Мы смотрели друг другу прямо в глаза, но никто ничего не сделал, она не побежала вниз, а я не побежал наверх. Я уже спустился, остановился прямо посреди станции и смотрел на нее, а она все еще смотрел на меня.

– А дальше? – спросила моя собеседница, открывая вторую бутылку.

– Я искал ее, часами кружил возле той станции, выглядывал ее в холе. Хм, даже если бы мы и встретились, я никогда не смог бы вернуть тот момент, когда ты беспомощен, как младенец. Я не знаю, может быть, это моя судьба проплыла мимо меня.

– Блин, ну ты и рассказываешь, я прям… Ох, тебе книжки писать надо, много заработаешь. А я тут со своим гарнитуром. Ты явно выиграл!

– Я ни за что не боролся.

Она протянула мне бокал и присела на маленький красный стульчик. Под ее халатиком просвечивалось яркое розовое белье. Она нарочно дразнила меня, ждала, когда я на нее накинусь, как животное. Может быть это возбуждало ее, хотя скорее забавляло. Однако в моей голове не было таких мыслей. Она красивая, даже более, чем просто красивая, она – воплощение мужских фантазий.

Один вопрос мне не давал покоя, хотя скорее, я боялся услышать на него ответ.

– Спрашивай! – сказала Натали, будто бы прочитав мои мысли.

– Что спрашивать?

– То, о чем ты хочешь спросить, но не решаешься, я же вижу, – сказала Натали и подняла брови.

– Хорошо. Ты расскажешь мне, кем ты работаешь? – наконец, решился я и задал свой вопрос.

– Я – актриса, – сказала девушка и сделала глубокий глоток.

– Я не видел тебя на экране.

– Я ведь актриса необычного жанра, может ты просто не поклонник таких фильмов.

– Каких таких фильмов?

– Фильмов для взрослых.

Какие-то ассоциации, нервное напряжение, воспоминания и отнюдь не приятные. Она говорила, что однажды поняла, что достойна большего и решила неприлично разбогатеть, неважно каким путем. Почему так? Любым путем, грязным путем, скользким путем, стыдным путем. Женское тело, как реклама, как зрелище, как стимул, как машинальная эрекция. Если меня бы спросили: "Как еще молодая девушка может хорошо заработать?", я не нашел бы что ответить. Натали тоже не нашлась. Зарабатывать за пару часов столько, сколько люди не зарабатывают за год, не напрягая ум, только и нужно, что выглядеть красивой. Зато потом – деньги, деньги, и ты можешь купить все, что хочешь, все, на что ты раньше смотрел и пускал слюни.

– Почему ты молчишь? Я испугала тебя? – спросила девушка. Ее недавний румянец куда – то исчез.

– Нет. Каждый зарабатывает так, как может. Я тоже недавно решил неприлично разбогатеть, только как видишь, до сих пор не сдвинулся с мертвой точки.

– Значит, ты плохо хочешь. Иногда нужно плюнуть на все и идти к цели, идти по головам, перестать думать о том, что скажут люди. Это – твоя жизнь, и она у тебя одна, другую не дадут!

Я смотрел на ее грустное личико и понимал, что в чем-то она права. Мы живем так, как хотим, достигаем того, на что способны. И пока такие неудачники, как я, плачутся в чужую жилетку и сетуют на судьбу и родителей, другие завоевывают мир.

– Ты так быстро все выпил. Я точно тебя озадачила, – сказала моя собеседница и вздохнула.

– Нет. Просто пиво отличное. Есть еще?

– Не-а. Но могу предложить тебе кое-что получше.

Она поднялась со стула, подошла ко мне и села мне на колени.

– Знаешь, я не из тех, кто делает это втайне ото всех, родителей и друзей, не из тех, кто надевает парик и замазывает татуировки. Мне это нравится. Когда объектив камеры смотрит на тебя, ты знаешь, что тебя записывают, знаешь, что потом кто-то будет на тебя смотреть, представлять себя на месте твоего партнера. Знал бы ты, как это возбуждает. Говорят, что порно-актрисы не испытывают оргазма, что для них вскоре это становится просто работой, обыденностью. Я испытываю, каждый раз, много раз.

– Я…

Я не знал, что сказать. Она напрямую перешла к соблазнению. Она брала мою ладонь и прижимала ее к себе, крутила, трогала мои пальцы.

– Ты, наверное, никогда не работал руками, это сразу видно, – предположила она.

– Не угадала. Я работал и довольно-таки долго, ремонты делал.

– Странно, у тебя такие нежные подушечки пальцев, от таких я, наверно, мгновенно кончу.

Я все еще не знал правильно ли это – переспать с порно актрисой. Так сделал бы почти любой мужчина, что ошибочно считает себя нормальным, не только переспал, но и похвастался бы на следующий день своим друзьям.

– Мне так нравится твой запах, такой естественный, соленый, – продолжала девушка.

– Странно, что кому-то такое нравится.

– Мне все в тебе нравится. Ты очаровываешь. Ты похож на моделей, что я видела на показах мод.

– Не льсти мне.

– Я и не думала. Ты когда смотришься в зеркало, не видишь этого? С такой внешностью тебе тоже нужно неприлично разбогатеть.

– Кажется, ты пьяна! А ведь всего один бокал.

– Я не пьяна, я все ждала, когда ты поцелуешь меня. Знаешь, надоело ждать!

Она впилась в меня пухлыми губками, ее язык быстро обвился вокруг моего, как угорь. Только не это!

– Пойдем в спальню. Трахать тебя все ровно, что одну из тех моделей на подиуме.

– Я бы выразился иначе.

– Тебе не нравиться слово трахать? Ты такой невинный…

Я помнил второй курс, девушку по имени Валя. Я снимал комнату у какой-то старушки, очень дешево, потому мне приходилось слушать за стенкой ее постоянный храп. Валя была симпатичной девушкой – темные волосы, карие глаза, черные платья. Я не был влюблен в нее, но она, наверное, любила меня. Мы встречались в университете, я приглашал ее в кино, когда работа позволяла, в кафе, когда позволяли финансы, но Валя напрашивалась ко мне домой. Она говорила, что уже спрашивала у вахтерши, но та парней не пускала. Я понимал, чего она хочет, но не понимал, для чего нам так торопиться. Однажды она позвонила и сказала, что опоздала в общежитие. Это лучший предлог, чтобы попасть, наконец, ко мне домой. Не прошло и десяти минут, как она принялась меня целовать, снимать одежду и бросать ее на пол, девушку не смущал даже храп бабушки за стенкой, которая могла проснуться и прогнать незваную гостью. Я терял самоконтроль. Порой я ненавидел свою природу. Мокрый поцелуй, созерцание груди, прикосновение к сокровенному, и я уже не я, а просто раб своей плоти. Я толком не помнил происходящее, тело работало, а мозг как будто отдыхал. Я помнил секс с Валей, подобного у меня никогда не было. Она сделала такое, что заставило мой мозг снова включиться. Она просила называть ее грязной шлюхой, шлепать ее, тянуть ее за волосы, унижать, называть всеми известными мне грязными словами. Я не понимал ее и таких, как она, Навряд ли когда-нибудь пойму. Никому не нравится, когда о него вытирают ноги. Она же сама просила об этом. Секс не приносил мне удовольствия, только ей. Я почувствовал к этой девушке такое отвращение, что не мог более себя сдерживать. Я заставил ее одеться и уйти. Она стояла у двери и не понимала почему. Я же не понимал, почему этому человеку не свойственно чувство самоуважения, ведь из-за таких девушек, как она, страдают другие, которые ценят себя. Валя плакала и просила, чтобы я ее оставил, ей было некуда идти. Я чувствовал, что меня вот-вот стошнит. Я сжал руку в кулак и ударил по стене, рядом с ее лицом. Она была просто мусором, никем.

Натали совсем другая, она знала себе цену. Эта красотка восседала на мне, как царица на троне, она знала, что великолепна, она делала все великолепно, она получала удовольствие, она не забывала его дарить. Изгибы ее тела были идеальными, ничего лишнего. Эта самка никогда не даст себя в обиду, не позволит обозвать себя шлюхой, все играли по ее правилам. Я не думал, что это случится, не хотел стать ее добычей. Но мне было наплевать. Я снова ненавидел себя. Я лежал в ее белоснежной постели.

Натали спрыгнула с кровати и побежала ответить на звонок.

– Как? И что теперь делать? Подожди, не отменяй все! Есть один вариант, – говорила она.

– Что-то плохое? – предположил я.

– Парень, который завтра должен был играть со мной, попал в аварию.

– И что теперь?

– Это важный клиент, мы не подводили его раньше.

– Неужели нельзя никого найти? Я думаю, будет толпа желающих.

– Просто Андрей сам выбирает актеров. Он коллекционер. Мы снимаем фильмы по его сценарию и только для его глаз.

– Вот как.

– Ну, если только ты меня не выручишь.

– Я? Ты же говорила, что этот мужик отбирает всех сам.

– Да, но, если я скажу, что ты мой знакомый, он не откажет. Гонорар, как новичку, полторы тысячи долларов.

– Но Натали…

– Просто подумай! Ты в своей вшивой больнице столько за полгода не заработаешь, зато вкалываешь там, как… Тем более тебе нечего бояться, в кадре и я буду. Тебе всего лишь нужно сделать то, что ты сделал только что со мной. Может это и есть тот способ, что и тебе позволит неприлично разбогатеть.

– Хорошо, давай попробуем.

– Класс!

Натали набрала номер и проговорила в трубку:

– У меня есть замена, мой друг. Пусть Паша платит за аренду студии и за аппаратуру, оператор будет с нашей стороны. Да, я помню, в одиннадцать, вторая арка…

8

Что я вчера сделал? Согласился? Я небрежно потер глаза. Неужели сказал да? Может, это сон? Хотя нет, навряд ли мне бы так повезло. "Боишься?" – спрашивает она. Я сказал, что не очень, хотя кого я обманывал? Она как будто сдала меня в стан таких же, как она сама. Деньги, деньги. Неужели ради этих бумажек я стал готовым сделать все, что угодно? Я, еще недавно рассуждавший о непродажности, сдержанности, гордости? Куда пропали все эти чувства вчера? Я словно был пьян, делал что-то, говорил что-то, мог признаться в любви, а на следующий день собирал воспоминания по кусочкам.

Кофе и две ложки сахара, у нее дома не было молока. Она все время улыбалась, смотрела на меня, она говорила, что мне это понравится. Я должен был сказать ей, сказать, что я не смогу. Мне нужны деньги, но не настолько, чтобы жертвовать самоуважением. Я набрал в легкие воздуха и сказал: "Прости Натали, я не смогу сняться с тобой. Я поторопился с ответом вчера, мне нужно было хорошо все обдумать."

– Так и скажи, что боишься, – ответила она, даже не предприняв ни одной попытки меня понять.

– Дело не в этом.

– Я в первый раз тоже боялась, потом вот выпила для храбрости, и все пошло как по маслу.

Я спускался по лестнице, мой рюкзак на спине от чего-то становился все тяжелее.

Ее пухлые губы опять касались моих. Мне снова начинало казаться, что в этом нет ничего страшного. В конце концов, меня никто не принуждал, если бы я захотел отказаться, никто не заставил бы меня делать это насильно. Оставалось только понять, как после всего этого мне смотреть в зеркало? Они отбирали у меня последнюю ценность – мою гордость. Наплевать, пусть берут! У меня ничего не останется, зато я умру со спокойной душой.

– Ты все время смотришь по сторонам. Все еще волнуешься? – интересуется она.

– Это, оказывается, не так уж легко.

– Возьми в бардачке, там успокоительное.

Успокоительным эта девушка называла литровую бутылку водки.

– Давай, тяпни для храбрости! – крикнула она.

– Фу, ненавижу водку! – выпалил я.

– Ну ты и нытик, давай мне!

Натали сделала неуверенный глоток и прищурилась. Она держала руль одной рукой и другой протянула мне бутылку.

– Давай! Один глоток, и я отстану.

Я закрыл глаза и начал глотать эту горькую, бесцветную жидкость. Я знал, что это поможет.

Мне стало интересно, как выглядело это здание порноиндустрии. Черт, мне даже противно произносить это слово. Ну, зачем я?

– Выходим, – говорит Натали и поворачивает ключ.

Обычное здание рядом ресторан и агентство недвижимости. Что же я ожидал, может вывеску "снимаем порно"?

– Пойдем, нас уже ждут! – говорит девушка и берет меня за руку. – Вижу, ты уже успокоился. Не переживай, все быстро закончится, ты и не заметишь. А потом мы сходим в какой-нибудь дорогой магазин, купим тебе нормальных шмоток, или в салон красоты сходим, волосы твои в порядок приведём.

Она выглядела через чур воодушевленной. Я не знал, но может эти откровенные съемки приводили ее в такой восторг.

Мы зашли в помещение, ни вывески, ни указателя, только белые стены и разбросанные инструменты для ремонта. Мы спускались в подвал. Я заметил, что по правую сторону от меня находилась лестница, это было полезно на случай, если мне пришлось бы делать ноги. Какие-то голоса, бренчание, звук чего-то падающего и разбивающегося на кусочки.

– Сейчас направо, – показывает Натали.

– А вот и главная героиня! – прокричал мужчина, появившийся в дверном проеме. – Опоздала на семь минут!

– Можно подумать, съёмочная команда уже готова, – отрезала девушка.

– Нет. Но, а если бы была готова!?

Мужчина выглядел странно – в черном свитере и обтягивающих черных брюках, с прилизанными волосами. Он явно не стеснялся того, что принадлежал к сексуальному меньшинству.

– Так, а этот у нас на замену? – спросил режиссер и посмотрел на меня.

– Да, это мой друг, он хочет попробовать.

– Боже мой, друг? А почему я раньше его не видел? Ну надо же, а! Погоди-ка! – Он оглядел меня с ног до головы и попросил повернуться. – Точно! Идеально! Зачем скрывала от меня!?

Ну и странная же реакция у этого, с позволения сказать, мужчины, я не думал, что во мне есть что-то, что может вызывать такой восторг.

– Я и не скрывала, Паша, просто он долго не мог решиться, – соврала Натали.

– Да, кстати, нас еще друг другу не представили, я – Павел.

Он подал мне руку словно женщина, которая надеется, что эту руку поцелуют, а не пожмут.

– Женя, – сказал я и тоже протянул руку.

– Подожди, дорогая, а там-то все в порядке? – спросил Паша, намекая на то, что в подобных фильмах играет, пожалуй, самую важную роль.