Читать онлайн Сказки тётушки Старк бесплатно
Ревность
Ревность – это всего лишь слово. Оно никогда не передаст, почему сидишь в пять утра на темной кухне и наблюдаешь, как за окном ветер кидает из стороны в сторону дорожный знак на металлическом шнуре. Оно никогда не расскажет, как твое настроение швыряет, словно этот знак. А что-то держит, не даёт сорваться и упасть, не даёт быть унесённой ветром. И этот "шнур" – даже не привязанность. Ее уже быть не может. Все, как отрезало.
– Края бекона должны хрустеть, как чипсы, и смотри у меня, чтоб не сгорело ничего.Джинни чувствует, как ее резко вырывает из сна чужое желание. – Сделай мне завтрак: яичница, хрустящий бекон, апельсиновый сок и кофе. Сок выжми, кофе по-восточному. Только без магии. Ручками-ручками, – хозяйский тон не обязателен, Том знает, что она все равно исполнит приказ, но он довольно ухмыляется, когда наблюдает ее поклон и ловит короткое: «Слушаюсь и повинуюсь».
Поклон повторяется, и Джинни идет к холодильнику, а потом к плите. Для Тома ее больше не существует, пока на столе не появится тарелка с едой. И кофе. Кофе надо не забыть.
Хозяин включает смартфон, пальцы быстро перемещаются по экрану. Переписывается с кем-то, улыбаясь только уголками губ, что уже признак очень хорошего расположения духа.
«Опять с кем-то встречается вечером», – сцепив зубы думает Джинни и добавляет в яичницу чуть больше соли.
– А потом возвращайся к себе. Я вызову, если что, – хозяин выдыхает короткий смешок, глянув очередное сообщение от любовницы. Джинни комкает фартук в кулаках, не в силах сдвинуться с места. – Иди-иди, – он отмахивается.– Ну наконец-то, – выдыхает Том, все еще не отвлекаясь от переписки, когда она ставит перед ним тарелку с душистым беконом и яичницей с идеальным куполом желтка. – А сок не забыла? – на секунду он таки смотрит на стол. – Сейчас принесу…
Она кивает, приносит стакан, наполненный оранжевой мякотью и соком. И только потом, уже у себя, аккуратно заколдовывает дыры в прорванной ногтями ткани.
***
Ревность – следствие приобретенной паранойи и развитого с годами, но все же врождённого ума. Сложить два и два несложно. Как и понять, что никому нельзя доверять, что никто никому ничего не должен. Слово, из-за которого понимаешь: все это не про самооценку. Не в ней, падшей, дело. А вот, когда тебя за дуру держат, – вот это действительно обидно.
– Я задерживаюсь на работе, пусть меня ждет горячая ванна. Ты знаешь, как я люблю. Без магии, – аргументы, что поддерживать температуру воды, не зная точного времени его возвращения домой, на Тома не действуют. Да и не должны. Поклон, стандартная формула ответа – и она дома.Однажды ее вырывает из дома в офис к хозяину словно смерчем, просто по щелчку.
– А, ну да. Как всегда, без магии сделай.Через неделю хозяин зовет ее в спальню: – Хочу, чтобы стены в спальне ты выкрасила в красный, – лениво тянет он в воскресенье утром, толком не проснувшись. – И люстру новую, что-нибудь роскошное. Знаешь, такое, чтоб свисало и поблескивало. Займись этим перед вечеринкой, – громко зевнув, Том машет рукой, мол, «можешь идти», и Джинни, давит ухмылку. Поклон, и «слушаюсь…» уже срывается с губ. Еще два слова – и она не будет мучиться в кои-то веки, сделает все по щелчку и…
– …и повинуюсь, – цедит сквозь зубы и выходит из комнаты.Джинни практически шипит от обиды, прикусывает губу, чтобы прийти в себя.
Расписавшись за доставку шикарной хрустальной люстры, Джинни наблюдает, как рабочие несут ее в спальню, кто-то из них тащит инструменты и стремянку (установка входит в стоимость).
– Ремонт, – кивает Джинни и только сейчас замечает красивую шатенку, заглядывающую в дом. Точеная фигура, коктейльное платье и кулон-бриллиант в несколько карат на тоненькой цепочке.– Что тут у нас? – вальяжно уточняет Том и переступает порог. Шикарный костюм-тройка и лакированные туфли. О да, он подготовился к этому вечеру.
Хозяин кивает и больше не замечает никого, увлекшись своей спутницей. Они щебечут о чем-то, они смеются, а у Джинни сердце замирает. Перед глазами темнеет, руки трясет так, что и щелкнуть бы не смогла, для применения магии.
– Оставьте, я дальше сама, – отправляет она работяг.Она медленно поднимается по лестнице и идет в хозяйскую спальню. Рабочие только-только освободили хрустальную роскошь от пенопласта и пупырчатой пленки.
Щелчок пальцев – и под потолком расцветает хрустальный цветок, включенный свет играет на гранях его лепестков. Оглядывает комнату. Смотрит на люстру. Красные стены и поблескивающие висюльки. Конечно, она сможет.
Гости уже шумят за дверью, в звонок трезвонят не переставая, все новые и новые машины подъезжают к дому. Но Джинни не может им открыть, она занята. Нужно до вечеринки сделать стены красными. А еще, еще же надо украсить люстру, чуть не забыла, глупая.
Джинни опускает руку в ведро, черпает из него густую, красную жидкость и размазывает ее по еще не окрашенному участку стены. «Скоро свернется, надо поторопиться», – думает она и просто выплескивает на стену остатки из ведра. Металлический привкус оседает на языке, но ей некогда любоваться своим творением.
Люстра. Она, конечно, и так красива, но недостаточно шикарна для хозяина, Джинни знает. Поэтому она и забрала часть его для украшения. Восемь метров добротных, поблескивающих красным кишок.
Скрип и хруст откуда-то снизу – кажется, входную дверь начинают ломать. Ладно, она успеет: стремянка покачивается, но это не страшно. Главное украсить, до вечеринки, чтобы поблескивало и свисало…
***
Ревность – слово, из-за которого с трудом замечаешь, как гаснут фонари, ведь рассвет уже наступил, а ветер по-прежнему гоняет знак на тросе.
– А лампа – это палата? – в ответ медсестра кивает. – Ладно, разберемся, – хмурится Стивенс, перелистнув очередную страницу.– Она думает, что смотрит в окно, я правильно понимаю? – доктор Стивенс поправляет очки на переносице и снова просматривает записи. – Сама нарисовала, краски-то разрешены, – медсестра теребит носовой платок, пока отвечает. Всегда нервничает в этом отделении. – Ну да, ну да… – задумчиво тянет док и снова смотрит на пациентку. – Что, говорите, нужно сделать, чтобы она ответила? – П-потереть л-лампу.
Приложения, подшитые к делу, милостиво сделаны в черно-белом варианте.
2019
Три поросенка
«Старый, страшный волк», – смеялись они. «Глупый волк», – напевали они. Я прошел сквозь укрепленные стены, сломал замки, которыми они пытались защититься и нашел каждого.
Вот сидит последний. Рот забит кляпом, но он пытается кричать. Глазки-бусинки беспокойно оглядывают помещение. Он боится, знает, что сейчас произойдет.
Свет, камера, мотор. Включаю аудио-заготовку. Хриплый голос эхом разносится по пустому амбару:
Три поросенка хотели гулять.
Три поросенка не хотели в кровать.
Ночью примерно в третьем часу,
Заблудились глупышки в лесу.
Он замирает, как только слышит стишок. Бледнеет, будто вовсе не дышит. Сжимаю увесистый молоток, кожаная перчатка аж скрипит. За голосом из колонок не слышно. Так же как и мое дыхание, сбившееся в предвкушении.
Блуждали, блудили
Много крепкого пили.
Шатаясь, в походах от бара к бару
Поросята, спьяну, учинили пожары.
Стандартная реакция: после упоминания поджога, он трепыхается все сильнее. Ремни уже натерли запястья, ткань размокла от сочащейся крови, но поросенок это игнорирует. Пытается позвать на помощь. Вот глупый.
Пока все горело они убежали,
Затихарились и очень дрожали.
Надеялись, что никто не увидел.
Пьяные поросята не знали про видео.
Включаю проектор. Картинка не очень качественная, то и дело по простыне пробегают шумы, но даже этого достаточно. Снова и снова черненькие глазки стекленеют от паники, когда он понимает кто на видео. Когда видит себя и дружков, упрямо поджигающих покрышки автомобилей вдоль улицы. Звука нет, не слышно как они смеются, но рты раскрыты широко. Достаю отвертку.
Не знали про волка, про горе его.
Не знали, что кара догонит и все.
Что серый и страшный идет по пятам.
Время придет заплатить по счетам.
Он плачет, когда видит как взрывается первая из подожженных машин. Срывается на всхлип, ведь машина дочери уже показалась в кадре. Косится по сторонам и умоляет о прощении, хотя знает, это невозможно. Потому что моя испуганная девочка уже потеряла управление и врезается в столб.
Я резко вбиваю отвертку в окровавленное запястье, помогаю молотком, чтобы засела попрочнее. Мне нравится смотреть в обезумевшие от страха глаза-пуговицы. Мне нравится замечать, как от боли его тело сводит судорогой и трясет. И как он сходит с ума, когда я достаю тяжелый полиэтиленовый пакет. Даже на то, чтобы протащить его по полу уходит много сил. Не останавливаюсь, знаю, что нужно для большего эффекта. Поднимаю пакет и кровавый суп глухо булькает. Если приглядеться, в этом месиве можно увидеть идеально круглое глазное яблоко – одно.
Волк выследит, выловит, будет пытать.
В поле открытом бесполезно кричать.
Серый и страшный не верит слезам.
Тушки всех трех соберут по частям.
Когда органическая масса разложена по дюжине мешков и ждет своего звездного часа, я убираю аппаратуру. Протираю и раскладываю инструменты по ящичкам. Оставляю камеру с картой памяти, забитой криками и болью. Она театрально стоит по центру. Журналистам должно понравиться.
Звоню сначала в редакцию, потом в полицию. Сообщаю адрес и координаты. А сам, тем временем, плету узел понадежнее. Когда копы приедут все уже закончится. Веревка должна выдержать.
2018
Если все пойдет по плану
Едем-едем-едем-едем. Матери астронавтов. Жены астронавтов. Дочери астронавтов. Матери сыновей, исполнивших свою мечту. Жены, реализовавших себя мужчин. Дочери… Дочери еще не понимающие, что в этом и будет их жизнь, ведь папа – образец и свадьбу сыграть хочется именно с таким, как он.
– А папа когда вернется? – девчачий высокий голос отвлекает от стука колес и я тру глаза.
– Если все пойдет по плану, завтра, – улыбается дочке, а сама нервно теребит ручки лакированной сумочки.
«Если все пойдет по плану» – фраза, заменившая «аминь» и «отче наш», мантры и ритуальные песнопения. Ее мы шепчем, как молитву перед завтраком или когда отходим ко сну. Когда сообщают о неполадках на МКС или просто, когда душа не на месте.
Если все пойдет по плану, ее отец вернется. Для начала просто на поверхность планеты. Не домой, домой только после карантина и обследований.
Если все пойдет по плану, он обрадуется тому, как выросла дочь. Станет убеждать жену, что та только похорошела и обязательно уточнит: «Подстриглась?».
Если все пойдет по плану, она посадит всех ужинать и только потом, когда дом заснет, поплачет в ванной, скрывая всхлипы за шумом душевой лейки. А потом облегченно выдохнет и, забравшись под одеяло, свернется калачиком под боком у любимого.
И она будет готовить все его самые любимые блюда, не прекращая чувствовать страх упустить какой-то момент пока муж здесь:
«Рагу, по-маминому рецепту на ужин сделаю. С подливкой», «Шоколадные блинчики? Конечно», «Побаловать, говоришь? Я могу и сама не хуже, чем в ресторане приготовить».
А он ее – баловать, да. Пока рядом и может сделать хоть что-то именно для жены:
«Я просто хочу, чтоб у тебя было это платье», «Давай, пойдем в ресторан, развеемся», «Лежи, сегодня моя очередь варить кофе».
Мы все слышали хотя бы раз: из космоса они возвращаются другими людьми. Кто-то согласно кивает, а кто-то не понимает – к чему эта фраза. Зачастую те, кто уже выходил замуж за бывалого. Потому что, на самом деле, их меняет только первый полет. Первый раз, когда они видят маленький шар планеты и черную глубину вокруг нее. То, что мы можем видеть только на фото. И чувствуют то, что мы можем только нафантазировать. Трепет? Страх? Понимание?
Знаю только, что они все хотят обратно. Что пройдут месяцы и он будет все таким же нежным и заботливым. Будет делать уроки с дочкой и послушно уплетать все, что готовит жена. (Она в курсе диеты, можно не беспокоиться). И он будет любить ее по ночам, в темной спальне, надеясь, что в этот раз будет мальчик.
Пройдут месяцы и он все чаще будет приезжать в управление: «Да, я уже в порядке, хоть завтра в строй!», «Когда говоришь следующая командировка?», «Да, позвони мне, когда будет понятно». И дергаться от каждого звонка, с надеждой поднимать телефонную трубку, чтобы потом понуро передать ее жене.
Мы все слышали хотя бы раз: они думают только о том, как вернуться в Космос. А мы только о том, как вернуть их домой. Кто-то согласно кивает в ответ на такое.
Я все больше думаю о том, что, как бы мы не старались, домой их возвращает только необходимость обновить припасы и слабость собственного тела.
Нанюхавшись звездной пыли, они становятся равнодушны к сдобе или запеченному мясу. Увидев планету жемчужиной, не восхитятся перламутровой красотой на цепочке. А от ночи с любимой никогда не получат таких же ощущений, что и от выхода в открытый космос.
И многие не хотят этого принимать. Ведь, если все пойдет по плану, муж все равно вернется домой.
Все вернется на те же рельсы, по которым мы изо дня в день едем-едем-едем-едем. Матери астронавтов. Жены астронавтов. Дочери астронавтов. Матери сыновей, исполнивших свою мечту. Жены, реализовавших себя мужчин. Дочери… Дочери еще не понимающие, что в этом и будет их жизнь, ведь папа – образец и свадьбу сыграть хочется именно с таким, как он.
2019
Алиса
Приключение не задалось с самого начала.
Алиса проснулась в психушке, а как говорят в народе: не к добру это. Оглянулась, прислушалась – темнота да тишина. «Просыпаться посреди ночи – это к путешествиям», – решила Али и осторожно, так чтобы никого не разбудить, слезла с кровати. Пружины матраса скрипнули еле слышно.
Кто-то поворочался, кто-то храпнул, кто-то присвистнул. Голыми пятками по холодному полу – неприятно, но девчушка все равно пошла к двери. В коридоре светила лампа и звучали строгие голоса. Врачи, наверное – решила Алиса и легонько дернула за ручку.
Женщина в белом халате отчитывала высокого, нескладного мужчину в серой робе. Ее ярко-красные волосы, собранные в тугой пучок, непослушно выбивались из прически упругими спиральками-прядями. Их то и дело приходилось заправлять за ухо. От этого она все сильнее злилась.
– Я тебя спрашиваю, Валентайн! Это не абы кто! Моя выжившая из ума сестрица!
– Только что была здесь! Не будешь меня отвлекать, Харт, найду ее быстрее, – отмахнулся Валентайн и устремился в противоположный конец коридора.
– Ну-ну. Лучше бы тебе поторопиться, – докторша очень тихо повизгивала вслед санитару. Ее каблуки-шпильки стучали по бетонному полу, а голос становился все недовольнее.
Алиса давно заметила: счастливые люди не ходят на каблуках. Или наоборот: каблуки делают людей несчастными. Поняла давно, но до конца так и не разобралась. Никто не дал инструкцию. Зато, как только рядом появлялся кто-то на каблуках, она сразу же убегала и еще ни разу не угодила в неприятности. Только в приключения.
Али шла по коридору как можно тише. Все пыталась вспомнить, что может помочь найти выход. В голову лезли рассказы про мох на севере и солнце за правым плечом. Солнца не наблюдалось по понятным причинам и мох на стенах упрямо отказывался находиться.
Плутать по коридорам оказалось легко. Все одинаковые, некоторые настолько темные, что не было видно, кроликов-указателей, обычно белеющих под потолком.
Где-то сзади снова раздался голос строгой докторши и Али шмыгнула в самый мрачный закуток, неожиданно оканчивающийся железными воротами. Из за них доносилась тяжелая музыка. Только чтобы не попасть под проклятье каблуков она с усилием приоткрыла одну из створок и оказалась в помещении заполненном светом.
Ритм музыки становился все громче, периодически заглушая мелодию. Лезвие ножа стучало и стучало по разделочному столу. Ошметки мяса и сухожилий летели в разные стороны.
Не так страшно встретить бабу с пустым ведром, как мужика с окровавленным ножом, подумала Алиса и проскользнула мимо мясника как можно тише. В конце концов где-то на кухне точно должен быть выход.
На четвереньках проползла под столами, чуть не попалась под ноги мяснику, пока он убирал в холодильник разрезанные курьи тушки.
Точно! Вот что ее напрягло. Она дождалась пока мясник пошел мыть руки и заглянула в металлическую, почти зеркальную дверцу. От туда не нее смотрело старое сморщенное лицо. Она дотронулась до волос, таких же белых как в отражении.
– А ты что здесь делаешь? – низкий голос отвлек ее. – Это же тебя потерял главврач!
Алиса судорожно покачала головой и попыталась отползти, как можно скорее добраться до выхода.
– Мисс Харт, здесь она! Мисс Харт, я нашел! – мясник схватил Алису в охапку. Она отбивалась, но ослабленные временем руки уже не были сильны настолько, чтобы причинить ощутимый вред медведеподобному мужику. Попыталась пнуть, но сил по-прежнему не хватало. И вот она замахнулась снова, что-то внутри хрустнуло и Алиса словно сдулась, поникла.
– Где эта безумная? – вбежала главврач. По обескураженного взгляду Джереми, по тому как бесчувственно свисала голова сестры, она моментально все поняла.
– Неси… – голос дрогнул, но Харт быстро собралась с мыслями. – В комнату ее. Я знаю что сделать, – развернулась и пошла, даже не проверив идет ли мясник следом.
На следующий день во всех местных газетах вышел некролог:
16 ноября 1984 года на 83-ем году жизни скончалась во сне и без мучений любимая сестра и вдохновительница Камилла Харт. Она прожила честную жизнь уважаемого гражданина своей страны. Родные и близкие будут помнить ее как женщину с безграничной фантазией и волей, женщину готовую сделать мир лучше. Покойся с миром.
2018
Тринадцать
Колесо Года должно сделать очередной оборот, когда они собираются вместе в Зале Совета. Месяцы садятся за круглый стол, в центре потрескивает огонь. Этот костер – знак жизни и истины, но на сегодня все уже решено. Они переглядываются (одного не хватает).
– Где его носит? – хмурится Жнец, выкладывая серп на стол. Время сбора урожая приближается невероятно быстро, у него все в идеальной готовности.
– Опять опаздывает, – Листопад лениво зевает и отмахивается, когда Травень замечает в его волосах несколько желтых листьев с прошлого года.
– Почему все должны его ждать? – поддакивает Косарь. Его месяц как раз заканчивается, и если Жнец торопится начать, то он – закончить.
– Когда работать не надо, чем еще заняться? А у меня жатва скоро, нет времени засиживаться.
– Вопрос важный, – терпеливо напоминает Сеятель.
– Если бы я тебя сдернул перед посевом, ты бы мне голову оторвал голыми руками.
– Лютый, угомони его, – лениво тянет Мясник, выкладывая небольшой топорик рядом с серпом Жнеца.
– Оба угомонитесь, – величественно тянет статный месяц в длинной шубе. Его дыхание замораживает воздух, и юный Травень старается держаться подальше от смертельного холода. – Одмор скоро прибудет, и начнем.
– Это ты так говоришь потому, что сейчас не зима и тебе не надо морозить народ, – не прекращает жаловаться Косарь.
– Хватит, говорю. Без него все равно не начнем, – хмурится глава стола, и остальные месяцы поддаются его решению.
– Как продвигается подготовка? – Сеятель заводит эту беседу зная, что товарищ не сможет не говорить и это сдержит нетерпение.
– Да смотря где. На востоке дожди могут затопить урожай, на юге солнце палит, еще немного – и пожары. То-то Лютый и Сечень зимой развлекутся, если все зерно погибнет.
– От холода они мрут не потому, что я злой, а потому, что сами не подготовились, – жмет плечами Лютый.
Разговор прерывают бубенцы и свирели, мелодия такая, что невозможно усидеть на месте. Легкая, веселая, от нее в зале становится светлее.
– Одмор? Кажется, он, – прислушивается Жнец и поглядывает на Сеятеля. Тот кивает. Все замолкают, даже Лютый постукивает посохом в ритм.
Он появляется в дверях, сияя восточной помпезностью, блестящая парча в свете огня создает волшебное сияние вокруг всей фигуры. Одмор расслабленно улыбается товарищам и садится на последнее свободное место.
– Ты заставил нас ждать, Одмор, – басит Лютый.
– Проспал, – опоздавший пожимает плечами, с них сыпятся лепестки и блестящие конфетти. – Дневные празднества, ночные гулянья. Весь месяц не спал, а следующий отсыпался.
– Ты – этот месяц! – тычет в него пальцем Жнец.
– Не цепляйся к словам, – отмахивается Одмор, – понял же, о чем я.
– Говори уже, зачем нас собрал, Лютый, и пойду. Мне есть чем заняться, – бурчит Косарь.
Лютый осматривает товарищей, пауза начинает затягиваться, и Пастух нетерпеливо елозит в кресле.
– Тринадцать становится несчастливым числом, – слова легким эхом отражаются от стен.
– И что? – подает голос Сечень.
– Люди начинают думать о плохом, – главный пристально смотрит на товарища, – искать злые знаки. Високосный год для них полон катастроф еще до наступления. Если оставим все как есть, ослабнем.
– Я не верю в это, – легкомысленно смеется Одмор, – это невозможно.
– Потому что тебя все любят? Еще бы, целый месяц праздников. Кути, не спи, обжирайся.
– Ну а что ты предложишь? Убрать Високосный месяц? Чтобы нас двенадцать было? Отправишь кого-то на смерть или возьмешь самоотвод?
– Я самоотвод не возьму. У меня важная задача, урожай абы кто не соберет.
– Мне тоже нельзя, если я не посею, ему собирать нечего будет.
– Я запасаю дрова, – подает голос Сечень.
– У меня скот, – качает головой Пастух.
– И у меня.
– Ага, – грубо поддакивает Мясник.
Одмор осматривает всех сидящих, кто-то изучает столешницу перед собой, кто-то вдруг начинает рассматривать узоры на стенах или ковырять подлокотник кресла. Месяц догадывается, к чему все идет, ведь стоит ему отвернуться, как они глаз не могут отвести от перстней на его пальцах.
– Давайте Лютого уберем, без него вам и запасаться не придется! Будем все вместе развлекаться, а не животы рвать работой.
– Интересные вещи говоришь, Праздник, – хмыкает Лютый, в сторону Одмора по столу ползет морозный узор, в комнате становится холодно, даже осенние месяцы начинают кутаться в одежду. – Разве ж я сдамся так просто?
– Применять силу в Зале Совета! – возмущается Пастух, его легкая одежда не спасает от пробирающего до костей мороза.
– Не испугаешь, – качает головой Одмор. – Даже не смотри так на меня, я же…
– А что ты сделаешь? – Лютый перебивает, смотрит с издевкой. – Блестками меня закидаешь? – Ведет посохом, отзывает холод.
– Так мы ничего не решим, – осторожно намекает Травень.
– Будто я не знаю, что вы уже решили, – Праздник поднимается резко, порывисто. Четыре шага вправо, пять влево. Ходит из стороны в сторону, и только звонкий стук подошв о пол нарушает молчание.
– Нашли наконец причину, да?
– Ты заговоры видишь везде, особенно там, где их нет, – хмурится Сечень, а сам украдкой посматривает то на Лютого, то на Жнеца.
– Я их вижу потому, что вы так себе заговорщики, – фыркает Праздник и продолжает ходить туда-сюда. – Только напомню вам, что никто не знает, кто из нас Високосный.
– Да тут ежу понятно, что ты. От остальных польза хоть какая-то есть.
– Кроме этой компании, которая всех в страхе держит, – кивает на зимние месяцы Одмор.
– Мы часть цикла.
– Каждый из нас часть цикла!
– Что изменится, если тебя не станет? – поднимает брови Жнец.
Неожиданный союз летнего с зимними, раз уж они договорились – такое будет сложно переспорить, решает Праздник. Ком подступает к горлу, но он выдыхает:
– Да люди просто не смогут столько работать без праздников. Вы думаете, я бесполезен, что только и отвлекаю от действительно важных вещей…
– Твое правление получается веселым только потому, что весь год кто-то другой запасается дровами и сеном, сеет и жнет. Зимние месяцы дают время на пряжу, шитье, другое рукоделие. А скот! Его надо вырастить, пасти и заколоть, чтобы ты пришел и устроил гулянья?
– И вы, вероломные, говорите: это не заговор? Вы поделите мое наследие, пока я еще буду биться в конвульсиях с перерезанным горлом, – Одмор захлебывается мрачным пророчеством.
Загнанный в угол, он уже не выглядит расслабленным и величественным. И как позволил этому случиться?
– Почему ты не признаешь, что это необходимая жертва? – строго спрашивает Лютый.
– Потому, что твоя жертва – я! – Одмор разводит руками, ждет, что в любой момент они сорвутся и нападут. – И никто из вас даже не расстроится, глупые завистники. Бедняжки, они круглый год работают, чтобы развлекались другие. Будто праздники – это просто! Это очень даж…
Сечень подбирается сзади и первый замахивается, бьет ножом со всей силой, что есть в крупном мужчине, привыкшему рубить. Нож прорезает слои одежды, плоть Праздника и застревает в ребре. Тот даже не пытается вытащить лезвие. Больно, он не привык к боли.
Мясник протягивает товарищу еще один нож, а сам замахивается топориком. Едва не задевает Пастуха, но мальчишка вовремя убегает из-под горячей руки и забивается в угол. В следующую секунду Зал заполняется стужей и метелью. Лютый сковывает холодом изломанное тело Праздника.
Жнец, единственный из теплых месяцев, подходит ближе. Смотрит на товарища, уже обезображенного ранами. Дышит судорожно, глаза болезненно блестят, но руки не дрожат. Он длинным движением серпа перерезает Одмору горло. Тело бьет судорогой, с одежды сыплются блестки, которые тут же тонут в густой, темной крови. Одмор падает в нее и больше не встает.
– Назову ее Пасхой! А то название какое-то дурацкое. Язык в узел завяжется, пока выговоришь.
– Я заберу Лугнасад. Он, вроде бы, мало кого интересует.
– Самайн – мой! Мой, слышите! – перекрикивает всех Листопад.
Из глаз Одмора стекают золотистые слезинки, когда он слышит, что невольное пророчество сбылось: праздники, частички его самого, расхватывают жадные месяцы. Даже те, кто не хотел в этом участвовать, получают свою долю.
Лютый садится рядом, не обращает внимание, а подол шубы попадает в кровавую лужу.
– Ты зла не держи, Праздник. Так все станут сильнее, – его голос звучит на грани слышимости. – Йоль останется Йолем. Знаю, как ты его любишь. Я присмотрю за ним.
Но Одмор уже не слышит, его уже нет.
Вот как их стало двенадцать.
2018
Битва
Рожденный в кострах Литы сидит на троне в замке Каер Арианрод и ждет. Красно-зеленым венцом украшена его седовласая голова, драгоценными перстнями усеяны бледные пальцы. В тронном зале горят факелы, тени танцуют на вечных стенах родового гнезда. Малиновке, сидящей на его плече, нравится их незамысловатый танец. Она довольно чирикает песню умирающего солнца своему божественному хозяину.
Король Остролист силен. Его мощная тень укрывает земли морозом и снегопадами, заставляет людей сильнее топить печи и прятаться по домам. Смертные жмутся друг к другу, боятся показываться на улице в самую темную ночь года и рассказывают старые сказки о древних королях. Божественную битву которых никто не должен видеть. Божественная битва которых произойдет очень скоро.
Рожденный в кострах Йоля идет сквозь стужу и вьюгу к замку Каер Арианрод. В каждом шаге – сила, в каждом движении руки – молодость. Он легко отмахивается от попыток холода забраться под одежду. Не замечает глупые потуги зимы заковать и задержать его. Не сворачивая с пути, он следует за звонкой песней крапивника. Маленькая, невзрачная птичка не боится мороза, садится на плечо своего божественного хозяина, заливисто поет гимн возрождающегося солнца.
Король Дубовых листьев сосредоточен, взгляд суров. Его могучая поступь роняет снег с веток елей, обнажая, показывает их зелень во всей красе. Очень скоро лес будет зеленым и цветущим. Очень скоро наступит его время править.
Рожденный в кострах Литы не боится, когда под мощью кулака брата содрогаются ворота замка. Он без страха впускает Короля Дуба в родные стены Каер Арианрод.
– Дуб.
– Остролист, – кивают друг другу равные. Им не нужны титулы, между ними давно все решено.
Рожденный в кострах Йоля не боится Остролиста. Наблюдает за его непроницаемым лицом и усмехается. В прошлый раз, в разгар лета – он сидел на троне и равнодушно наблюдал за пришедшим. На его голове был венец из дубовых листьев и желудей. Похожий, только с красными ягодами, сейчас на седой голове брата.
– Я ждал тебя.
– Так может начнем?
Их голоса похожи, словно говорит один человек. Из раза в раз, из века в век только это злит Короля Остролиста. Только это заставляет сжать кулаки и подняться с трона.
Стены Каер Арианрод исчезают, как только братья встают напротив. Снежинки застывают в воздухе, ветер не трогает ветки деревьев, природа замирает в ожидании главного ритуала великого праздника. Ночь погружается в тишину.
Крапивник запевает гимн рождения солнца, не взлетая с плеча хозяина. Нахохлившись, он увеличивается в размерах, и чем громче звучит его песня, тем больше становится тотемная птица Дуба. Малиновка стремительно срывается в битву. Пламя мелькает в ее перьях, когда она пытается ранить тотем противника. Все напрасно, мелодии света не пропускают ее атак.
Вот когда Король Остролист вступает в борьбу, дарит своей птице больше магии. Темнота за спиной хозяина поглощает тронный зал метр за метром. А в центре этой темноты огненно-красная грудка малиновки призывает: «Сдавайся, ну же. Я свет во тьме, что тебе еще надо?»
Крапивник не запинается, чисто выводит свои ноты, но Король Дуб чувствует – ему нужна поддержка. Дуб достает тяжелый меч из ножен, от металла во все стороны распространяется солнечный свет и он без труда рассекает тьму, заполнившую зал. Обессиленная малиновка прячется за пазухой своего божественного хозяина. Ее усилий недостаточно: сейчас свет пробуждающегося солнца сильнее лучей умирающего.
Усмехается рожденный в кострах Литы. Знает, вернется сюда через шесть месяцев и победа будет за ним. Никакое это не поражение. Остролист кивает брату и, придерживая дрожащую птаху, уступает ему трон с легким поклоном. Когда тот садится и на его голове появляется венец из дубовых листьев, ритуал считается оконченным.
Стены вечной обители Богини-матери возвращаются на свои места, и тогда братья, наконец-то, могут обняться. Уставшие кости Остролиста скрипят под сильными руками новорожденного Дуба. Его смех бархатисто переливается в груди:
– Брат, – выдыхает Дуб, успокаиваясь. Теперь, когда ритуал закончен он может позволить себе и нежную улыбку и беспокойство во взгляде.– Выглядишь хуже в этот раз. Успеешь оклематься?
– На Литу встретимся и посмотрим кто кого, – вторит ему Остролист. Бравирует, оба знают, через шесть месяцев наступит его очередь побеждать.
– Ну, раз обещаешь, – по одному движению руки нового хозяина Каер Арианрод рядом с троном появляется накрытый праздничный стол. В его центре, словно награда, помещена бездонная чаша с ароматным, горячим вином. А в вине, словно в зелье, намешаны гвоздика, бадьян, корица, мед.
– Не велика ли? – хитро поглядывает Остролист на брата-хвастуна.
– Времени не так много, – серьезно кивает Дуб и приглашает к столу.
Остролисту не видно, но его венец начинает потихоньку увядать, в зеленых, колючих листьях уже появляются коричневые крапинки.
Они садятся друг напротив друга. Не как победитель и побежденный, а как равные. Делят еду и напитки на двоих. Это все, что им остается делить.
– Как твой рыцарь? У него скоро битва? – припоминает Король Дуб летний разговор о противостоянии двух магов, в которое влез брат.
– Хм, рыцарь? – Остролист облизывает масло с пальцев, стараясь не замечать, что перстни начинают терять свой блеск. – А, мальчик со шрамом.
– И Змееуст, – кивает Дуб. – Кто победит?
– Ты еще спрашиваешь, – фыркает.
– И все же. Змееуст силен.
– Но его палочка из тиса, – легкомысленно жмет плечами Остролист, – глупые маги думают, что на исход влияет сердцевина.
– Волшебная палочка из остролиста? Ты дал ему копье на удачу, – восхищенно выдыхает Король Дуб.
– Не на удачу! С твоим рыцарем это сработало.
– Мерлин, – припоминает Дуб с грустной улыбкой, – как же давно это было.
– Уж до прихода Назаретянина, это точно, – усмехается Остролист, – но не будем о нем.
– Не будем, – соглашается Дуб и вновь обращает внимание на уже истлевшие листья и ягоды братского венца.
– Мне пора, – Остролист кивает и корона из листьев рассыпается, падает на плечи пеплом. Он отряхивается, скидывает в пустую тарелку потускневшие перстни. Они ему больше не нужны.
– Я бы хотел…
– Знаю.
Время. Его всегда недостаточно.
Рожденный в кострах Литы перебивает нового хозяина Каер Арианрод и больше не говорит ни слова. Он выходит из замка, все еще трепетно придерживая Малиновку. Обессиленная, пташка не может удержаться на плече, не может спеть ему песнь умирающего солнца, вот он и несет ее за пазухой. На улице по прежнему стужа и вьюга. Только Король Остролист чувствует в воздухе зарождающийся запах весны, подснежников и зеленой травы. Его время прошло. Его время еще наступит, а пока можно отдохнуть.
Рожденный в кострах Йоля остается один в тронном зале Каер Арианрод. Зеленым венцом с желудями украшена его голова, драгоценными перстнями усеяны пальцы. В тронном зале горят факелы, пламя танцует тенями на вечных стенах родового гнезда. Маленькая, невзрачная птичка на его плече, заливисто поет гимн возрождающегося солнца. Его время наступило. Король Дуб чувствует приближающийся запах весны, подснежников и зеленой травы. Столько всего еще нужно успеть до Литы, пока его время не закончилось.
2019
Прости
Гретель оставляет одну за другой крошки. Высушенный хлебный мякиш белеет на выжженной земле. Ветер стих, даже птицы не дают о себе знать. Лес будто немой.
– Тропинка из крошек? – фыркает.
Гретель рисует дорогу! Нет, шоссе в прошлое! Там она никто. Глупая девочка без будущего.
Бесконечное ничто.
Позволила брату пожертвовать собой, остаться в клетке, только чтобы она спаслась. Гретель надеется, что еще не поздно. Надеется, что Гензель все еще там – забалтывает грозную, но глупую ведьму. Надеется, что брат не подан на званный обед вторым блюдом. Надеется и ждет, пока старуха уйдет из дома.
Ночью в лесу страшно, но пальцы больше трясет когда она пытается открыть замок пряничного домика. Она видела, как ведьма ушла. Она слышала, как та ругалась на Гензеля, что не в коня корм. Значит еще есть шанс.
Гретель ломает дверцу клетки и вытягивает из нее брата. Он удивленно смотрит на нее, начинает ругаться.
– Глупая девчонка! Ты зачем вернулась?
А ей и ответить нечего. Странное ощущение, что она выше его, что она взрослее его – не дает покоя.
– Тебя спасаю, – выдыхает Гретель и тянет Гензеля за руку, на выход.
Они бегут не жалея дыхания. Дождя ночью не было, птиц все еще будто нет. Хлебные крошки ведут их к дому, туда где все будет иначе. В светлое будущее без ожирения и сладостей, без ведьмы-людоедки и подкаблучника-отца.
Бегут и смеются, наконец-то свободные, наконец-то вместе.
Но просыпается Гретель одна.
Она тихонечко плачет в подушку, чтоб не услышал муж. Кормит детей завтраком, моет посуду, идет в душ. Надевает черное платье, даром, что на улице жара, и темные солнечные очки.
– Буду поздно, – говорит мужу и едет на край города.
Туда где нет деревьев, птиц и выжженной земли. Туда где на мраморной плите выбито: Гензель Шмидт.
И она опускается на колени и шепчет: «Прости».
2019
Икона
10 заповедей новой Терры
• Всё можно исправить, пока мы живы.
• Один в поле не двое.
• Почитай мать и отца своих.
• Храброго смерть настигает один раз.
• Без труда не вытащить и рыбку из пруда.
• Жертва – это твой выбор.
• Не изображай ничего из того, что находится на небе, на земле, в воде.
• Не кради ничего, ведь отняв что-либо у ближнего, ты наносишь вред себе.
• Настоящий лидер всегда поступает правильно, что бы о нем ни думали.
• Мы все как карандаши. Кто-то ломается, кто-то тупит, а кто-то затачивается и движется вперед.
• Олух! Пузырь! Остаток! Уловка!
С повторения заповедей начинается каждое утро в общине, но сегодня слова обретают особые напевы. После долгой радиационной зимы наконец наступает весна. Время великого праздника. День мертвых и ночь воскрешения, нет ничего важнее.
В этом году все сообщники выгребают остатки запасов из своих складов и приносят еду к моему порогу. Традиции приписывают принимать дары величественно, но я улыбаюсь как дурочка. Ещё бы, такая честь.
Накрываю ужин, достаю из закромов священные вино и хлеб, оставшиеся с прошлогодней Пасхи. Все готово. На всякий случай одергиваю складки скатерти и заправляю под платок выбившуюся прядь. Идеально.
– Ворона, а ну успокойся, – дочь все бегает вокруг стола и смотрит на ужин голодными глазами, – угомонись, кому говорю! – хватаю девчонку за руку и резко останавливаю. Она тут же начинает хныкать.
– Я хочу ужин! Почему все только Кадилу? Я тоже хочу!
– Не зови его так больше! Сегодня ему подарят новое имя, – напоминаю своей непослушке. – Это большая честь для семьи.
– А ее можно съесть?
– Кого?
– Ну, эту честь?
– Потерпи. Рамадан кончается, поешь после праздника, – дочь снова открывает рот, чтобы возразить, но в кухню входит Он, одетый по всем правилам в хламиду гуру-вайшнавы. Мы такие цвета редко видим, вот Ворона и застывает, даже рот забывает закрыть. Мудрые люди до сих пор спорят, как назвать этот цвет.
– И я такую хочу.
– Потом, – отмахиваюсь и отодвигаю стул, приглашаю сына к трапезе. Наверное, теперь мне его и сыном-то называть не стоит. Лама об этом умолчал, когда рассказывал правила. Сейчас-то уже и спрашивать поздно.
Он довольно оглядывает стол и хватает по суши в каждую руку. Крошки пресного теста вываливаются из рта, но он продолжает причмокивать, пока жует, еще бы – самая настоящая начинка из соевого мяса. Придерживаю Ворону за плечо, а то она уж слишком рвется помочь брату. Наш пост закончится чуть позже.
Праздничный ужин завершается, когда Солнце еще не достигло экватора зенита. Подношу сыну церемониальную чашку с вином. Он принюхивается и морщится, но все же принимает напиток и как можно быстрее его проглатывает, чтобы привкус не задержался на языке. Затем наступает очередь хлеба. Горжусь своим мальчиком, он отлично держится, не бледнеет, не зеленеет, жаль, этого не видят сообщники.
Он встает из-за стола как раз вовремя, в дверь стучат. Вопреки церемонии Ворона добирается до ручки первая.
– Папа! Ты принес мне что-нибудь вкусное? – бросается девочка на руки Мусаке. Ещё одна его жена стоит на пару шагов позади – закутанная в платок так, что только глаза видно. Завидует, конечно, ведь моего сына выбрали для Пасхи.