Читать онлайн Цивилизация хаоса. Философия, публицистика, проза и эссе бесплатно

Философия

Креативность против гениальности

Люди представления не имеют, как пыточно, каким неимоверным трудом вынашиваются идеи. Глядя со стороны на гения, на великую личность, нынешний профан в лучшем случае заподозрит его в прокрастинации – ведь он предпочитает скорость смыслу, ему нужна картина, клип, книга, выпущенная раз в месяц (год). Но величие не работает на рейтинг, хотя и может формировать его (коммерческое величие). Безусловно, составитель рейтинга в нынешней социальной иерархии выше того, кто в этот рейтинг попадает (обслуги, культурных пролов).

К слову, креативность – антоним гениальности, этакий общественно одобряемый псевдоинтеллектуальный невроз.

Сжатие реальности

Моим главным детским опасением было осознание того, что этот мир и есть окончательная и бесповоротная реальность. И что она, реальность эта, чудовищна и бесконечна. Чистое осознание ада, вполне себе архетипического ада, правда, в иной, несколько сюрреалистической интерпретации. Родившись, я не могла поверить в подлинность мира. Безысходность понимания настигла меня лет в шесть. И сохранилась по сию пору. Правда, ныне я верю в неизбежную конечность мира. Можно назвать это сжатием или сворачиванием ада. Или же – скручиванием, уползанием вечности.

Любой политик – тоталитарист

Большая ошибка полагать агрессию или, скажем, жажду власти – завуалированной апелляцией к любви. Ежели даже говорить на профанном языке – языке психоанализа, ежели в качестве игры или эксперимента признать его всерьёз, то стоит заметить: «тоталитарная личность» в своём апофеозе, в своём пределе в принципе не нуждается во взаимодействии.

Здесь тоталитарность выступает как синоним самодостаточности. К слову, любой политик – тоталитарист. И крайне правый. И левый. И либерал. Исключений нет.

Бегство от смерти

Подлинное «Я» понимает жизнь как излишество, как нечто, высасывающее силы. И видит возможность существования для себя вне обусловленного процесса. Жизнь, равнό как и смерть, ведёт к утрате идентификации и потере функциональности. Поэтому отрицание витальности (бегство от витальности) есть и бегство от смерти – вопреки распространённой (профанной) идее о том, что антивитальность равна чуть-ли не некрофилии. Тот, кто не приемлет смерть, тот не выносит и жизнь.

Философия должна быть гламурной

Философия должна быть гламурной. Сияющей. Той самой поверхностью, отражением мёртво-озера, из коего «никогда не утоляла жажду сволочь людская». А то – сплошные шероховатости, погрешности, бугорки, целлюлитный орешек мозга. Болотистая «наука».

Принуждение к счастью

После принуждения к бытию (насилия, имя которому – рождение) самым отвратительным видом насилия является принуждение к счастью. «Разве ты не счастлив? – спрашивают тебя стервятники лжизни. Разве ты не хочешь быть счастлив?»

Понятие о том, что для кого-то может существовать иная иерархия ценностей, что «быть счастливым» – это подвергнуться тотальной деперсонализации, быть исковерканным, лжеинтепретированным, поставить своё «Я» под угрозу, – это понятие тотально отсутствует.

Отсюда видим мы скомканные, вымученные типы тех, кто выставляет на публику «достаток», лжесоциальный статус, эмоциональное довольство – в виде оскалов деформированных улыбок.

Заблуждения о литературе

Владеть словом – не значит испытывать эмоции, это значит знать, как вызвать их у людей.

Политература

Советская литература – это художественная самодеятельность, конечно. Нечто искусственное, существующее автономно, абсолютно вне общемирового культурного контекста. Единственное, что может спасти (и порой спасает) совлита – политический контекст. Особенно если совлит – человек хороший. Собственно, так, как правило, и бывает: и совесть нации, и человек хороший, а писатель – так себе. И да, чем лучше человек, тем хуже в нём писатель. И наоборот.

Роскошь безумия

Одни сходят с ума от безысходности, другие же, напротив, остаются нормальными. Ежели речь не идёт о врождённой патологии, сойти с ума – это роскошь. Это ещё и надо себе позволить. В основе же своей мир наполнен типовыми (то есть неразличимыми, невычисляемыми) безумцами, одетыми в намордник Нормы, как иные – в смирительную рубаху. И «бог» знает, сколько надобно им сил, чтоб выносить безысходную трезвую обречённость своего бытия.

Засансарило

Большинство людей так устаёт к середине, а тем более концу жизни, становится столь инерциально-податливо, что попросту не имеет возможности продекларировать волю к небытию, переставая осознавать «Я-Самость», становясь некой животной машиной. О них можно сказать – бытие засансарило.

Сартр

Моралист всегда проигрывает гению. Как, впрочем, и общественник. В этом смысле Сартр, критикующий Бодлера в своей книге, предстаёт далеко не в лучшем свете. И тот же Сартр, вступивший в французское Сопротивление – лишь общественный деятель послевоенного гуманистического разлива. Сартр, отказавшийся от Нобелевской премии, – не более чем предсказуемый социалист-левак. Забудь же о трёх этих моментах его биографии, перечитай его прозу вне общественно-идеологического контекста – и перед нами снова гений.

Мир как конкурент

В моём представлении всегда отсутствовал «идеальный мир» – или же мир, «каким он должен быть». Вместо этого мира зияла чёрная пустота, ничто. Оказывается, сие нетипично, хотя, на мой взгляд, предсказуемо, банально и просто весьма. Меня никогда не угнетал «ужас мира». Более того, чем мир был хуже, тем более он меня устраивал.

Сумасшествие как вид комфорта

Когда некто проговаривает симптоматику чужого безумия, он как бы отгораживается от него. Чертит вокруг себя магический круг. Говорит «чур меня!», то есть совершает некое терапевтическое ритуальное действо. Но бывает и наоборот. Приглядитесь к тем, кто хохотал над чужими пороками и девиациями. В какой-то момент жизни многие из них приобретают чудовищные и болезненные свойства тех, над кем ещё недавно смеялись. Вы полагаете, это наказание? Проказа? О нет! Просто безумие – это порой и вид комфорта. Безумие – зона комфорта. Обретение шизоидного уюта, забегание ошарашенного существа в последний психический загончик перед прыжком в яму, на дно полного уже (и сладостного) распада.

Бегство в смерть

Есть такая форма трусости – бегство в смерть. Кажется, Россия здесь – геополитический пациент, в предчувствии мирового апокалипсиса взявшийся бряцать оружием в заведомо проигрышном сценарии. Такое поведение, как правило, кончается комичным и позорным поражением. Особенно в случае, когда чаемый апокалипсис не наступает. Это и будет та самая «гибель империи», что в книгах описана. Классика жанра.

Язык – репрессивная форма бытия

Язык, помимо прочего, – репрессивная форма проявления бытия. Недаром было солгано: «В начале было слово». Конечно, в начале было не слово. В начале была Боль. Или же – Понимание Природы Вещей. В стране победившей логократии, коей является Россия, слово репрессивно вдвойне. Вы заметили, с каким поистине мазохистским удовольствием русские перешли на советский? Особенно это касается деятелей культуры, в коих, кажется, уже коряво-бюрократический агитпроповский посыл победил всякое здравомыслие.

Как выпасть из матрицы

Чтобы выпасть из матрицы (насколько возможно выпасть из неё в проявленном мире), надо всего лишь перестать страдать. Перестать страдать по тем поводам, по которым принято (предписано) страдать. Матрица, как и собственно общество, этого не выносит. Всё христианство – отсюда.

Третий путь

Если принять за основу идею о страдании как мощнейшем источнике энергии, мы и получим то, что подленько называют «третьим путём». Да, конечно, Россия существует в первую очередь исключительно за счёт страдания, а не каких-то там высосанных из пальца идеологий. Тем более экономики здесь как не было, так и нет.

Психология рабов

Рабы никогда не прощают снисхождения. Как и всякого проявления благородства. Они безошибочно верно идентифицируют его как безразличие.

Спасение и вина

Тот, кто желает спастись, только теряет время. К тому же нет более порочного, более рабского желания. Признание, царица доказательств, – основа антиюридического, нелегитимного по сути советского кодекса. Инструмента насилия, но не правосудия. Желание спастись – его декларация – и есть религиозно-метафизический аналог такого признания. Я же в своём мировоззрении, во всех умопостроениях исхожу из того, что человек априори невиновен. Каждый человек невиновен. До той поры, пока не принимает правила игры, становясь адептом и служителем надиктованной реальности.

Тоталитарист и социальное Ничто

Когда о тоталитаристе говорят, что он похититель чужой витальности, забывают, что абсолютный тоталитарист не нуждается в другом, в публике, в зрителе в принципе. Конечно, он и не энергетический вампир, ибо, обладая ресурсами, он переживает некое автономное существование – «отчуждение» (перефразируя одномерных марксистов и не менее одномерных гуманистических психоаналитиков, это Идеальное, функциональное и комфортное отчуждение). И перефразируя сочинённого Калигулу, вместо: «Публика, где моя публика?» следует говорить: «Нет публики, нет проблем».

Эгос

Зря полагают Эрос и Танатос движущими силами. Всё, что они движут (длят) – лишь анонимная инерция мира. Подлинной же движущей силой является Эго, «Я», субъектное «Я» – то, что противостоит миру, утверждая свою отдельность, идею, независимость.

Криптоколония

Бытие – криптоколония Небытия.

Есть ли жизнь после денег?

Апокалипсис, как его следует понимать, – это экономический конец мира. Естественно, цивилизованный человек не желает и не может возвратиться в состояние варварства и первобытно-общинного строя. Зато всякий евразиец, всякий традиционалист только о том и грезит – тайно или явно. Их нарочитый антицивилизационизм, реакционность, антитехнократичность – это оттуда. Выводы делайте сами. Есть ли для нормального (европейского) человека жизнь после денег? Ответ прост – после денег жизни нет.

Герой конца мира

Герой конца Мира выглядит несколько иначе, чем архетипический герой, иначе, чем все вообще явленные миру герои. Да что там иначе! Это совершенно иной тип. У него может не быть атрибутов, биографии, он может быть анонимен (ровно так же, как могут быть атрибуты, биография, имя) – всё это не имеет решающего значения. Герой конца мира знаменует (и осуществляет собой (посредством себя)) конец мира. И поэтому он не может быть явлен миру в своём героическом статусе так же, как не может быть принят миром до осуществления своей цели (миссии).

Подлинный субъект и подлинная идея

Подлинный Субъект, как и Подлинная Идея, никогда не превращаются в свою противоположность. То есть, ежели мы имеем дело со случаем, когда антихристианин превращается в добропорядочного христианина, мы имеем дело с бессубъектностью или неврозом. За исключением той ситуации, когда подобная смена вывески является продуманным обманом – проявлением политической воли. Ведь тому, кто стремится к цели, нужна не декларация сама по себе, а Осуществление Цели. Почтенная (и не) публика не различает нюансов. Оттого публикой и остаётся.

Проклятие сверхчеловека

Многим удавалось «преодолеть человека» (это несложно), но никому – свой психофизиологический тип. Я это вижу как проклятие. Обречённость быть наделённым неискоренимыми свойствами.

Слезинка ребёнка

Из слезинки ребёнка можно приготовить всё. От маленькой пули до атомной бомбы.

Жест отчаяния

Всякий жест, исходящий из отчаяния, радикален. В этом смысле для радикального субъекта в определённый момент становится безразлично, покончить с собой или, к примеру, выйти на прогулку. Жизнь и смерть, саморазрушение и самоподдержание равнозначно непереносимы для радикального субъекта и наполнены одинаково непереносимым экзистенциальным содержанием. В наше время (да и в принципе) быть радикальным субъектом – чрезвычайно пошло. Быть радикальным субъектом – быть паяцем для самого себя. Равнό как и быть героем.

Возвыситься над трагедией

Возвыситься над трагедией – это начать презирать самоё себя.

Между двух Ерофеевых

В России не любят хороших писателей. Любят писателей «душевных». Поэтому из двух Ерофеевых выбирают Венедикта. Из стимуляторов – водку. Из поэзии – шансон. Бродского не любят за невитальность. За интеллектуальный стайл. За работу над словом. Вообще за работу. В общем, за всё то, чего сами не умеют. Когда говорят, что любят, чаще врут. Либо придерживаются принятых норм. Либо воруют-с. Сонм доморощенных подражателей – водочных бабищ, потрёпанных жизнью мужичков и старательных школьниц. Всех бы их в литературный ГУЛАГ, гетто, с глаз долой. Воистину, не плодите лишние сущности.

Про русский бюджет,

или Ничтосья Филипповна

У них всяк, кто их денег не берёт, – тут же Настасья Филипповна. А денег у них не берут оттого, что нету у них денег. Есть же такие фантазёры, что и щедрость себе придумают. И Настасью Филипповну заодно. Чтоб всё гладко вышло, как по маслицу. Чтоб та денег не взяла, которых нет.

Местный менталитет

Местный менталитет таков, что, как правило, люди, которые вам помогают, ежели и хотят видеть вас высоко, то не выше себя. И высоко-то высоко, но всё равно так, чтоб дотянуться можно было.

Русский троллинг

Архетипическая женщина – тролль. Повторяет, что ей сказано. Народ россиянский – тоже тролль. От «крым-наш» до «лишь-бы-не-было-войны» – троллизм высшего уровня. Патриот – тролль. Одни лозунги чего стоят! Либерал – тролль: другие лозунги стоят ещё больше!

Русский писатель – тролль, через одного. Постмодернист троллит соцреализм и русскую классику. Русская классика троллит русских людей. Страдание не облагораживает, но уже не убивает, только троллит, вымучивает, но как бы уже не до конца. Люди привыкли.

Троллинг здешнему человеку нечто вроде духовного массажа. Стимулирует и расслабляет. Как-то так.

Безумие и гешефт

Не было ли у вас мысли, что безумие преследует философа или идеолога (Ницше, к примеру) не как само по себе органическое расстройство, а как ресурсная несостоятельность?

То есть, по сути, человек сходит с ума лишь от того, что его сверхгениальная концепция не находит реализации в реальности, радикально не формирует (меняет) реальность? И в конце концов не поглощает её? По-моему, так оно и есть. Безумие – это самонаказание за бессилие.

Пальцы в кровь

Попался фильм про амбициозного музыканта, который репетировал до стёртых в кровь рук. Вот это коричнево-бардовое отвратительное пятно, содранная кожа, запёкшаяся кровь освежили столь ненавистную мне, отвергаемую мной память, физиологическую память – нижайший (возможно) вид памяти, и я вспомнила, что писала, стирая ручкой пальцы в кровь. Да, я, кажется, была последним человеком, кто отказывался при письме пользоваться клавиатурой. Впрочем, пользуясь клавиатурой, я понимаю, что я уже не пишу, а совершаю иное, более профанное действие.

Самопознание

Что меня никогда не увлекало – самопознание. Желание самопознания – свойство онтологически нецельного, несубъектного существа. Оттого «колышущийся тростник», не обладающий самостью, всегда принимает сигналы извне за мерцание собственной сущности. Отсюда же родом женское «ах, я сегодня такая, завтра другая» (следует понимать как «никакой женщины не существует»). И даже набоковское «вернулся к жизни не с той стороны, откуда вышел». Ибо у Подлинного «Я» нет никакой жизни. Но есть «Я».

Гибридная смерть

Смерть происходит как схлопывание. Скручивание. Выворачивание (в небытие). Мгновенно сей процесс осуществляется только в особых предельных (как искусственных, так и естественных) психических ситуациях. Ну или, например, в кино. То есть 1941—1945, 1917 годы и прочие катастрофически судьбоносные моменты истории с мгновенными реакциями, истериками, самоубийствами, мелкой обывательской дрожью и прочими спецэффектами – это киношный нарратив, ускоренная иллюзия. Нынешний крах «империи» происходит по тому же принципу. Но публика ждёт кино – то есть резкого обвала, апокалипсиса. Собственно, они происходят. Но, повторюсь, не как в кино. Или же – как в замедленной съёмке. Я бы назвала это гибридным разрушением.

Писать – это не быть

Писать – это находиться в своеобразной депривационной камере, в пустом пространстве без людей, без контактов как минимум несколько суток. Писать – это находиться в состоянии гиперконцентрации сознания. Писать – это только писать и ничего больше. Писать – это отслеживать каждый нюанс, штрих слова, мысли, сюжета. Писать – это быть хищно-внимательным ко всякому многоточию. Писать – это не жить. Писать – это быть расчётливым и неуловимым и при этом механическим автором. В некотором роде писать – это не быть.

Социалистическая иерархия

Социалистическое – в особенности неосоциалистическое – общество отличает своя особая «иерархия». Сочувствия и помощи здесь удостаивается исключительно общественно-удобоваримая жертва, жертва, не представляющая конкуренции и демонстративно несущая свой крест. Как правило, это существо во всех областях бесперспективное, не вызывающее общественной зависти. И напротив, участь тех, что с умом и талантом, тем более страшна, чем более ума и таланта.

Всякому плохому и хорошему, всякому с любой стороны исключительному здесь предпочитают торжественно-убедительно-вопиюще среднее и чуть ниже среднего. Но не окончательно, не трэш-вариант, чтобы не садировать общественный нерв, не усугублять беспокойство. Здешнему жителю импонирует не лучший, но социально близкий.

То есть униженный и оскорблённый. Типический. Ну и тот, что «не высовывается». Таким образом, общество осуществляет свой регрессивный естественный отбор. Таков уклад, помноженный на трусость и зависть.

Можно сказать, что здешнее общество питается из нижайших чувств. Но оно так привычно-умело сакрализирует его высшими побуждениями (святынями, скрепами, целями).

У хаоса свои порядки

Надежда умирает последней, говорят. А ведь именно человек без надежды способен на всё. Надежда – иллюзия, тормоз. Тогда как только отчаянье имеет право©. Что же касается меня, надежды я никогда не имела, а всё, что получала, – вне и помимо её. Я более чем скептична к позитивному мышлению, не считаю мысль материальной, а добро и зло – и вовсе определяющими факторами судьбы. Святой часто оказывается ни с чем, а убийца делается героем, знаменитостью и счастливейшим человеком. У Хаоса свои порядки. И они определённо бесчеловечны.

Репрессивное сознание

Репрессивное сознание – нафталиновый фатализм.

Бог, который намеренно растворился

«Бог» -тиран, «бог» -авторитарист (а именно (и только) такой «бог» единственно возможен) – некая поистине злая сила, обрекшая бытие на бесконечное инерциальное самовоспроизводство. Безусловно, не «вы убили его». Он намеренно растворился, как злодейский умысел, что не намерен оставлять следов, не желая быть привлечённым к ответственности, но притом желая обеспечить юридическую и иную самостоятельность, самообеспеченность, самоподдержание, самоответственность и псевдонеобходимость творимого зла (мира как такового). Конечно же, это не некий рациональной разум, скорее нечто вроде насекомого, слизи, жуткой микробной силы. Микробной, но стратегически превосходящей своё творение.

Антиматериальность

Ежели даже несуществующий и (или) мёртвый бог так долго-многофункционален и репрессивен, то есть являет собой некий сюрреалистический почти, неуловимый силовой ресурс, то каким же ресурсом может являться небытие (ничто), возникшее окончательно и осуществившееся как тотальная идея и тотальная же анти (материальность)?

Культурный и религиозный запрет на деструкцию, запрет на уничтожение проистекает из этого самого понимания.

Игра в поддавки с «демиургом»

Кстати, любопытный христианский термин «спастись». А вы хотите спастись для чего-то или просто так? И отчего уверенность, что вас кто-то преследует? И с другой стороны, ежели не преследует, то от чего спасаться? И наконец, не ясно ли, что спастись, например, от смерти нельзя? Да и для чего вам от неё спасаться?

Самоё чувство вины – а именно оно провоцирует желание «спастись» – не только жертвенно-порочно, но и опасно. Признание – царица доказательств. Как в отечественном УК. С той лишь разницей, что чувство и признание виновности (греховности) есть фактически легитимизация бытийного зла. Игра в поддавки с «демиургом».

О чувствах и неврозах

Чувства – это, конечно же XIX век. Недаром околонаучные «травмы» и «неврозы» – так прижилось. Потому что – верно. Максимально точно.

Именно травмы и неврозы характеризуют тот спектр экзистенциальных переживаний, что раньше принято было именовать чувствами. Современного, конечно, человека.

Недаром владельцы витиеватых писем – как, к примеру, г-н Х и создатель плохого готического романа с мордочкой районной какой-то местечковой крыски или же обиженного хорька – выглядят в первую очередь бездарно, во вторую – крайне неискренне. Но не той высокой неискренностью, неискренностью Неуловимых, что отличает всякую Личность, Гения, Демонический Субъект, а неискренностью продавца залежалых товаров или что-то вроде.

Современный человек – это не ухудшенная копия несовременного, это человек качественно иной. Действительно, радикально изменённая модель. Как правило, в лучшую, а не в худшую сторону, как нам навязывают традиционалисты.

Про Гностического Младенца

Если бы Гностический Младенец (некто, познавший изначально суть бытия) был, что называется, социально адаптирован, то он первым делом бы бежал семьи, затем родины, а потом и самого бытия. Но Гностический Ребёнок, как правило, – дезадаптант, часто выглядящий полу-аутистом, мало приспособленный к быту. Поэтому он совершает тот же самый путь, но с точностью ровно наоборот. Так Гностический Младенец превращается в Экзистенциальную Личность.

Здесь быт выступает как демиургическая ловушка. А возможность и скорость социальной адаптации – как цивилизационный гешефт.

Инициация текстом

Проблема некоторого непонимания между автором и читателем – не в непонятном и нетипичном языке. Мой язык, к примеру, бывает довольно прост и порой брутален.

Дело в том, что текст ныне (современный и идеальный текст) в принципе не обращён к человеку или же обращён к нему весьма формально и условно.

Идеальный текст онтологически неконтекстуален. Поэтому ему нет места в какой-либо градации – философской и литературной. Он есть чистая констатация и обращён напрямую к Смыслу. То есть он и есть Смысл.

Смысл же – в моём случае – субъектен. И не подразумевает мира ни до, ни после себя. Это то, что принято именовать «апокалипсисом смысла». Конечно же, не смысла как такового, но некоего общечеловеческого смысла. Поэтому мне нет места ни среди традиционалистов, ни среди классических гуманистов.

Гарантированное бессмертие

Если и есть чаемое вами (не мной) бессмертие, то оно не в мифической вечности или же истории, оно исключительно в небытии (Ничто) – там нет ни вечного возвращения (а значит, смерти), ни лжетрактовок, ни лжеинтерпретаций. Речь идёт об общем небытии как пределе гуманизма, эгоизма, да и всякой идеи в принципе, идеи в окончательном её разумении. О небытии как о некоей сверхдемократической гарантии, апофеозе социального гешефта.

Архаичное понимание власти

Архаичное понимание власти связано в первую очередь с подчинением, со всеми этими ролевыми играми в господина и раба или же их вынужденной имитацией. Современное же рациональное сознание идентифицирует власть непосредственно с возможностью, функциональностью, владением ресурсом и, соответственно, автономностью.

Человек больной

Гуманистический психоанализ, гуманизм как таковой легализовали «человека больного», сделали его предметом интереса, неким чуть ли не абсолютом нового гнозиса. По сути, это было глубоко антигуманным, циническим актом. Больного человека насадили, словно насекомое на булавку, в гербарий культуры, и более никто даже не стремится исправить его отчаянное положение. Более того, ему предписано наслаждаться и гордиться своей болезнью – этим сомнительным символом сомнительной «избранности».

Ахиллесова запятая

У «героя», архетипического «героя», всегда есть ахиллесова пята. У меня же нет ахиллесовой пяты. В этом смысле я – не герой. Ибо архетипический «герой» – всегда демонстрация уязвимости. Религиозно-управленческий конструкт.

Материализм

Чем больше я слышу верноподданических воплей о духовности, тщедушных смертобоязненных упоминаний о «боге», чем больше я вижу начитанных профанов, говорящих о сакральности, тем бо́льшим материалистом я становлюсь.

И логика, и страдание, и тот избыточный (ненужный) концентрат бытия, что принято именовать «опытом», – всё приводит меня лишь к одному – к материализму.

Интеллект

Мудрость – это застывший ум. Кто ищет мудрости, тот пусть ищет её в обывателе. Обыватель размерен, онтологически гармоничен, он словно бы укоренён в бытии. Я никогда не хотела быть мудрой, только умной. Интеллект антидемиургичен по природе своей.

Радикальная декларация

Радикальная декларация редко является метафорой. Хотя, как правило, именно так и воспринимается. Тем не менее, ежели некое существо заявляет о воле к власти (стремлении к власти в принципе) или же о приверженности некоей метафизической и идеологической цели, как правило, оно и вправду желает власти или торжества некоей метафизической идеи. Тем не менее публика продолжает каждый раз обманываться и попадать впросак – ей всё видятся «игры», «постмодерн» или же «поэзия» там, где их и в помине нет.

Метафизика ничего не обеспечивает

Я видела интеллектуалов, которых пожрал собственный ум, не способный вычленять важное, структурировать и анализировать, и носителей знаний, медузно распластанных под собственной библиотекой. И метафизиков, поглощённых метафизикой. Да, она словно бы высасывала из них жизнь, как делает эта некая безымянная лавкрафтовская доисторическая сущность.

В случае бессубъектника – ни гнозис, ни метафизика ровном счётом ничего не обеспечивают. Скорее – наоборот. Важно и то, что, чем более «духовности» в существе (это касается всех – от буддистов до христиан), чем сильнее страсть к отказу от Эго, тем быстрее он оказывается жертвой некой всепоглощающей мутной матрицы. Он словно бы добровольно отдаёт себя ей на пропитание. В некотором роде духовность противоположна Сознанию, хоть и рядится в его одежды.

Матрица

Матрица – это лишь разделяемое безволие. Своего рода «общественное соглашение» на уровне тонких материй.

Мифология

Мифология – идеология автохтонных мракобесов, которым и знания не впрок, они лишь усугубляют степень их мнимого величия.

По ту сторону травмы

Вся иерархия человеческих ценностей зиждется на иерархии страданий, но большинство бед и невзгод современного человека буквально меркнет на фоне чёрного обелиска якобы фундаментальных трагедий (то есть Псевдоабсолюта).

Почему псевдо? Потому что страдания людские сакрализованы – прежде всего религией и отчасти культурой, но в подлинной реальности страдания не могут и не должны являться ценностью. При этом никаких альтернатив данной иерархии людям не предложено или же они критикуются как сомнительные – так, например, псевдоинтеллектуалы осуждают комфорт и цивилизацию.

Сейчас принято либо пестовать травмы, либо, напротив, отрицать их. Однако современный человек – да и не только современный, человек вообще – и есть одна большая травма. Но психоаналитики предлагают к этим травмам ложный фасад, ибо трактуют их исключительно в формате «общечеловеческих ценностей» как необходимые составляющие человеческой природы. Простейший пример, чтобы было понятней: человек страдает от недостатка ресурсов, а ему говорят, что он страдает от недостатка любви. Ну и так далее.

Именно поэтому выведение человечества из глобального травматического стресса есть основная задача цивилизации.

«Эстетские» неврозы

Нежность (изнеженность) – бархатная трусость. Аристократизм (помимо прочего) – надменная трусость. Экзистенциализм – онтологическая трусость. Метафизические колебания – страх отсутствия ресурса.

Модная «болезнь» социопатия – отнюдь не болезнь клинических мизантропов (хотя бывает и так); это болезнь существ амбициозных – недополучивших блюстителей иерархии.

Профанная терминология

Псевдонаучный околопсихоаналитический сленг нейтрализует, размывает, десакрализует. Звучит? А «обесценивает» – уже нет. «Токсичный человек» – слышится уныло и неприметно. Обывателю тут же хочется отстраниться. «Желчный индивид», напротив, очень даже завораживает. Тут же представляется полугениальный эстет. Профанная терминология – лингвистический убийца. Психоанализ же – убийца смысловой. К слову, субъекта нельзя препарировать психоаналитически. Он вне контекста. Внутри психоаналитического контекста находится только управляемый объект.

Последние времена

Если меня спросят, куда движется мир, я скажу, что мир движется в единственно верном направлении. Хотела бы я родиться в другое время? Нет, я вовсе не хотела бы родиться. Быть нерождённой – в этом вижу я единственное благо.

Однако если бы передо мной стоял выбор, родиться сейчас или в иные времена, я выбрала бы родиться сейчас – в те времена, которые в определённых кругах принято именовать последними.

Есть ли жизнь после смерти?

Аварии, наркозы, ситуации на грани жизни и смерти никогда и ни в какой форме не указывали мне на наличие «высших сил». Попытка сакрализации критических и экстремальных ситуаций проистекает исключительно из животного почти страха смерти и небытия, прошедшего через культурный импринт.

Порочная идея

Безусловно, сама идея «бога» – порочна. И «бог» как концепция есть апофеоз насилия и тоталитарности. Впрочем, как и природа. Но природе ничего предъявить нельзя. Тогда как «богу» как её легализованному обществом персонификатору – вполне. Ещё правильней – предъявлять претензии непосредственно проводникам и популяризаторам идеи «бога», ибо нам известно, что «бога» нет.

Об ускользающем бытии

От обычных людей бытие не ускользает. «К жизни какой-то непокидаемый вид» – это про них. От социального субъекта бытие не ускользает. Буквально – от меня как от социального субъекта оно не ускользает, ибо социум есть сфера удовлетворения моих амбиций. Для меня социум – мера мер бытия. Его предел. В метафизическом отношении бытие для меня исчерпано его окончательным и зловещим пониманием. А Небытие не только не ускользает, оно тотально присутствует. Можно сказать, что я впаяна в Небытие.

Ничто как власть

Человек, как и было сказано, – социальное животное. Сверхчеловек – двойное социальное, пусть и метафизическое отчасти, оттого все основные удовлетворения субъекта связаны с социумом. Не будет социума – не будет и желаний. Ровно потому социум в лице психоаналитиков, рекламщиков и прочих знатоков душ так озабочен созданием фиктивных желаний и страхов – посредством их удовлетворения (компенсации) человек отвлекается от удовлетворения социальных амбиций, ведь именно их удовлетворение (к примеру, власть) обеспечивает подлинные запросы Эго. Небытие (Ничто) в некотором роде тождественно обретению власти, ибо устраняет конкуренцию – и вместе с тем проблему.

Непроговариваемая очевидность

Ежели текст направлен к тем, кто (как желаете вы) должен полюбить вас, дело обстоит просто. Хотя это и унизительно относительно текста. Ежели направлен к тому, кто должен понять – ещё проще. Но когда текст становится самодостаточной функцией, некоей кошмарной констатацией, где не должно быть Другого (да он и не нужен), всё становится куда сложней. Непроговариваемая очевидность – имя этой пытке.

Отказаться от жизни

Ещё при «жизни» отказаться от жизни – акт геройский и мучительный, когда все силы бытия – против тебя, как против вражьей сущности, тайной подлинности, экзистенциального и ментального беглеца – я бы сказала, «святого», не будь это слово так опошлено, очищено, замылено, так безнадёжно лживо. Это не имеет отношения ни к аскетизму, ни к монашеству – речь об отвержении самого принципа бытия, о тотальном его неприятии.

Русская литература как невроз

В Средневековье биологическая продолжительность жизни человека примерно совпадала с её смысловой наполненностью. В современном же мире эти границы серьёзно расширились – жизнь удлинилась, но её базовые смыслы, как правило, определяемые религиозными сюжетами и императивами, остались на том же месте. То есть всё больше людей к середине своего существования приходят к эмоциональному и душевному опустошению. Особенно это заметно по российской интеллигенции, которая с неистовством и упорством, достойными лучшего применения, тащит в беспощадное будущее XXI века груз прошлого из века XIX.

Циническим апофеозом совмещения тела и духа является история Иисуса Христа, одного из первых и широко растиражированных литературных персонажей, который воплощал собой «идеальное» сочетание человеческого и метафизического. Но нужны ли современному миру и людям такие жертвы? Скажу «кощунственное» – эти жертвы не нужны.

Признаться, я не могу понять, зачем тащить за собой все эти ментально исчерпанные конструкции, являющиеся лишь музейными ценностями? Неспособность изменять себя и окружающую реальность становится фатальной, буквально делает из апологетов культуры ископаемых насекомых, застывших в капле янтаря.

При этом попытки внести коррективы в основные параметры культурного контекста воспринимаются российской интеллигенцией ни много ни мало как покушение на жизнь, замах на «вечные ценности», нигилизм и богоборчество (нужное подчеркнуть).

Цивилизованный глобальный мир даёт нам уже сегодня все возможности заниматься бесконечным самосовершенствованием – от интеллектуального до эстетического. Усовершенствовать же старые смыслы просто невозможно. А повторять их и скучно, и контрпродуктивно. Зачем же вы продолжаете? (Риторический.) Похоже, что генетически усвоенная страсть к сохранению культурной идентичности первым делом убивает самих её носителей. Буквально – русская классическая литература убивает, калечит, генерирует неврозы на целые поколения вперёд. Когда я писала свою книгу «Последняя Старуха-Процентщица Русской Литературы», я писала как раз об этом.

Смерть как действительное понятие

С детства я разговаривала со смертью. Смерть и есть язык. Смерть и есть Действительное Понятие. Чем более настоящей она становится (настоящей – значит происходящей здесь и сейчас), тем более она становится молчалива. Мне нечем поделиться с вами, когда дело касается меня, то есть моей смерти. В Добытии смерти не было. О том, что я умру, я отчётливо осознала, родившись. Так низшие существа приносят высших на заклание, буквально убивая их, то есть рождая, ибо иначе мы бессмертны, точнее – внесмертны.

Ангелическая пытка

Отсутствие привычек – сродни отсутствию тела, «ангелическая» пытка.

Догматы материалиста

Нет ресурса – нет выбора. Выбор – понятие материалистическое, а не экзистенциальное. И – сначала – материалистическое, а потом уже волевое.

Эгостенциализм

Нет опыта, который стоил бы того, чтоб быть пережитым или усвоенным. Проще говоря, нет опыта Сверх и Помимо «Я».

Ультралиберализм

Препарировать бессознательное – это как достать улитку из её уютного домика, подвергнув вивисекции. Это и есть цель грядущей ультралиберальной эпохи просвещения.

Постмодернизм нищих

Постмодернизм богатых и постмодернизм нищих – это два разных постмодернизма. Сейчас победил постмодернизм нищих – это когда владельцы лжесмыслов хотят обмануть владельцев лжеденег, но денег нет, как и было сказано. Балаган закрывается, расходитесь.

Метафизика

Метафизика – эта любая субъектная необходимость, не имеющая достаточного ресурса для своего утверждения, а также – любое знание, не нашедшее достаточного (материалистического) утверждения в бытии.

Гностический цемент

Гностический (в самом предельном и опасном смысле этого слова) Победитель – это тотально необусловленная личность, личность онтологического (кажущегося животным) врождённого безверия и недоверия, не имеющая ни учителей, ни авторитетов. Это одиночка, почти что изгой, неконтекстуальный изверг, испытывающий недоверие ко всякому удобоваримому гнозису, коий, как и формальные общечеловеческие знания, – не что иное, как матричный цемент, структура, укрепляющее бытие.

Смерть гендера

Образы женщин, созданные литературой XVIII—XIX веков – иллюзорные модернистские проекты, то, чего не существует. Но, как и свойственно подобным проектам, они настаивают на себе де-факто… чтобы проиграть.

Мужчины, впрочем, предоставляют женщинам эту же роль, чтобы выиграть. Проще говоря, фраза «ты госпожа» обозначает «ты раб» и ничего более, тогда как раб есть не более чем фигура экономического умолчания. Иными словами, действуют те, кого нет, против тех, кого не может быть. Выигрывает непознанный (неназванный, негендерный). Вообще – выигрывает не игрок. Игрок проигрывает всегда.

Духовные практики

Все так называемые духовные практики, учащие избавлению от страданий – суета сует и ещё один скрепляющий элемент «колеса сансары». Поразительно, какое количество лучших умов бессмысленно перегорело в попытке устранить следствие, не искореняя причины.

Бодлеровский бог

«Бодлеровский бог – это самодостаточное существо, которому, чтоб всевластвовать, нет даже надобности существовать»©. Вот мой идеал. Да, действительно, абсолюту незачем себя проявлять.

P.S. «Бог» здесь следует понимать как теоретико-метафизическую условность, как привязку к дискурсу, а не как действительное понятие.

Нарцисс

Нарциссу не нужна телесность, но нужна гламурность. Ведь даже согласно мифу, Нарцисс отвергает любовь. Почему? В том числе вследствие своей нетелесности. Конечно же, пресловутый и высосанный из архетипического и психоаналитического пальца Нарцисс абсолютно адекватен и более чем субъектен. Почему же этот тип рассматривается как тип с изъяном характера или же личностным расстройством? Лишь потому, что он, очевидно, ускользает из матрицы общественно-распределённой псевдонормы «любви» как формы социального контроля. Единственная проблема, которую являет собой (для общества) Нарцисс, – он самодостаточен.

Постчеловек против сверхчеловека

О сверхчеловеке говорят как о том, кто преодолел радикальные препятствия, совершил над собой неимоверные усилия, чтоб прийти к этому статусу. Говоря о постчеловеке, мы имеем в виду онтологически органического над-субъекта, того, кому нет нужды совершать над собой усилия – он такой, какой есть, не от природы, но в силу своего неприродного естества. Было ли в детях индиго из фильма «Гадкие лебеди» что-то сверхчеловеческое? Конечно, нет. Именно постчеловеческое.

Является ли гуманизм гуманизмом?

Сверхчеловек действительно утверждает идею человека, но даже формально, исходя из собственных ницшеанских и околоницшеанских деклараций, он ни разу не гуманист. Остаётся ещё открытым вопрос: гуманизм для кого? Ведь не может быть никакого общегуманизма для всех. И является ли гуманизм – гуманизмом (благом)? Опять же о каком гуманизме речь – эпохи Просвещения (более похожем на благо) или о современном – безликом и абстрактном?

Постчеловек и внесмертие

Герои умирают. Постмодернисты – уже не совсем, они как бы на грани жизни-смерти, в некоей экзистенциальной дереализации. Не умрёт пост (не) человек, что однозначно выше (интересней) сверхчеловека – лучшего среди равноубогих. Постчеловек не умрёт потому, что находится за гранью надиктованных смыслов (импринтов).

Зависть аристократа

Снобизм, в том числе интеллектуальный, не берётся из ниоткуда. Он берётся из глубочайших социальных комплексов, особенно развитых в обществах с нарушенной иерархией и отсутствием социальных лифтов. Снобизм – это латентная зависть, зависть аристократа.

По ту сторону принципа разводки

Нет пороков – нет друзей. Мы живём в обществе не только софт-насилия, но и принуждения к удовольствию. Нам предлагают довольствоваться странными вещами, испытывать эмоции от приобретения сомнительных гешефтов, весь спектр эмоций (вон тот, с резиновым вкусом субъектности имитатор подайте, пожалуйста!). То есть если вдруг вы не получаете удовольствия от какой-то общественной нормы – вы изгой, отщепенец, хуже того – мазохист, тогда как на деле мазохист тот, кто принуждает себя к получению удовольствий для соответствия нормам общественной благоглупости. Ситуация движется к тому, что ежели раньше субъект платил за гедонизм (что разумно), потом за общественные «удовольствия», то есть фикцию (что относительно социально разумно), то скоро будет платить за избавление от сих «удовольствий» как от повинности – что спасительно.

Тщеславие

Тщеславие, вопреки распространённым клише, идёт на пользу величию. Оно его заземляет, очеловечивает – ровно настолько, насколько оказывается необходимым для существования, ведь величие, как правило, не имеет опоры в проявленном мире. И напротив, тщеславный середнячок и, того хуже, бездарь, будучи тщеславным, превращается в жалкого паяца, пародию на самого себя.

«Гуманистический» новояз

Ещё никто не сказал «эмпатия унижает»? А пора бы.

И ещё. Отчуждение возвеличивает. Обесценивание – осверхчеловечивает.

Социальность смерти

Ныне я вижу смерть лишь как удачное (или не) завершение социальной конкуренции. Для меня не осталось никаких иных аспектов смерти.

Подлинное имя «бога»

Кошмарная, всепоглощающая инерция бытия – вот подлинное имя «бога».

О самоиронии, мягкости

и интеллектуальности

Принято полагать, что самоирония – признак душевной адекватности и даже мудрости. Однако мне самоирония видится невротической надстройкой внутри ослабленной мировоззренческой конструкции. Мягкость, которая «появляется с годами», – также признак не мудрости, но слабости, общей пассивности, инертности. Да и сама пресловутая мудрость есть в большинстве случаев не мудрость, а застывший ум. Интеллектуальность, не тождественная уму, как правило, изысканно вуалирует его недостаток.

Сверхчеловек как функция

Если и возможно в мире нечто сверхчеловеческое (в позитивном смысле этого специфического термина), то это не что иное, как преодоление общей психофизиологической обусловленности, неких врождённых параметров, как своего рода генетический и даже трансгенетический бунт. Вплоть до полной замены уязвимого и ненадёжного органического носителя. Однако важно заметить, что ницшеанский сверхчеловек – это всего лишь лучший среди равноубогих – тот, кто санкционирован и легализован христианством, хоть и в отрицании его. Я же говорю о сверхчеловеке скорее метафорически, как о более удобной функции.

Гламур против трагедии

Человеческие трагедии исполнены чудовищных некрасивых подробностей. Вопреки античной мифологии, трагедия состоит из трёх основных компонентов – уродства, суетности и необратимости. Собственно, жизнь каждого человека является трагедией. Что ныне противостоит трагедии? Гламур и успешность. Гламур и есть «сверхчеловечность», её оптимальная возможность, её радикальная манифестация.

Тащить в могилу

Когда слышишь нечто вроде «золото, богатство с собой в могилу не унесёшь», хочется спросить: а что вообще вы туда собираетесь унести? Нищету?

Как мёртвый хомяк с защёчными мешками? Что за странная страсть – тащить в могилу?

Тайным смыслом этой псевдомудрой реплики является комплекс личной нищеты и христианско-пролетарское паскудное постыдство за хорошую буржуазную жизнь.

Жизнь – слишком чудовищная пытка, чтоб усугублять её лишениями и пренебрегать прекрасным златом.

Миф экономных

Есть один психоаналитический миф – «каждый человек нуждается в любви». Миф очень удобный: «Недолюбили – хочет власти, денег, самоутверждения. Долюбили – и опять хочет? Импотент и извращенец!» и т. д. Я к тому, что любовь – устойчивый манипулятивный миф-конструкт. Не поддавайтесь!

Есть те, кто и вправду нуждается в любви – их процент устойчив и невелик, а есть и те, кому от любви тошно, – тем чудится, будто им любовью равенство навязывают или требуют чего.

А вообще, это миф экономных.

Сэкономили на просвещении – получили Христа.

Сэкономили на психиатрических исследованиях – получили Фрейда и Фромма.

Сэкономили на обеспечении здоровья и благ – заработали на психоанализе…

И до бесконечности.

Выше счастья

Кто поставил комфорт выше счастья – разумен, кто выгоду выше комфорта – умён, кто идею выше выгоды – почти идеален. Кто совместил комфорт, выгоду и идею, не нуждаясь в счастье, – идеален абсолютно. Кто же при том пожелал быть счастливым, тот дурак.

Теория Дарвина

Теория Дарвина примитивна, но зато она не делает меня заложником унизительной религиозно-метафизической концепции, что непереносимо для меня – быть следствием каких-либо причин в принципе, особенно же если эти причины лежат в сфере «духа» (идеи). Быть своей собственной идеей – воистину первейшая субъектная необходимость.

Хайдеггер

При прочтении Рюдигера Сафрански «Хайдеггер: германский мастер и его время» у меня всё более складывается мнение, предпосылки к которому, впрочем, были и раньше, что философия Мартина Хайдеггера не есть поиск логических заключений и попытка построения рациональных мировоззренческих конструктов, а скорее являет собой почти художественную попытку достижения неких экстатических состояний, психоделических прозрений. Но познание через эмоциональное визионерство иллюзорно. Я бы хотела видеть ту философию, которая ставит точку, а не многоточие.

Постмодернизм – это другие

Мало кто ныне рискнёт относиться к себе с абсолютной серьёзностью. Но именно из серьёзности проистекают и идейная целостность, и величие. В этом смысле субъекту не стоит ориентироваться на современность. Постмодернизм – это другие.

Приручить смерть

Приучить себя к абсолютному одиночеству – это значит приручить смерть.

Страх демиургиста

Страх сойти с ума – это страх объектного сознания, которое полностью зависит от его связей с реальностью, с матричной пуповиной. Субъект же взаимодействует с реальностью и использует её для достижения своих целей, но не зависит от неё онтологически, радикально. Страх сойти с ума – это страх демиургиста.

Прощение

Прощение – одна из матричных скреп, основ. Чем более вы простили, тем более матрице дозволено. Отсюда – сокрушительный социальный успех христианства.

Смерть как комфорт

Обыватель неосознанно видит смерть как комфорт. Комфорт – основной политический и метафизическо-идеологический месседж. Христос ежели и распят, то УДОБНО. Было бы неудобно, его изображение не носили бы на шее. Рациональному сознанию сего не понять. Противоречие между рациональным и религиозным сознанием порождает проявленный мир. Избавиться от противоречия можно лишь посредством силовых ресурсов.

Основная заповедь гешефтного героя – никогда никому ничего не объясняй. Разница между героем и невротиком – только лишь в объяснении.

Метафизическая сегрегация

В наше время «обособленные личности» уже не ищут «своих» и не объединяются в тайные общества.

Через тотальную сегрегацию – к тотальной субъектности, через субъектность – к цели.

Деструктивный ум

Деструктивный ум – некий чудовищный тип ума, подвергающий разъедающему анализу всякую информацию, тщетно жаждущий структурированного знания и вечно обращающий всякое знание в хаотическую пыльцу.

Деструктивный ум – свойство смыслового и онтологического изгоя. Деструктивный ум – некое свойство, тождественное Изначальному (подлинной Самости, Добытию).

Деструктивный ум – нечто глубоко дискомфортное для носителя. Деструктивный ум – опровержение мира в невозможности удовлетворить самое себя (здесь и сейчас). Вернее, в невозможности подлинно воплотить.

Ностальгия

Ностальгия – опасное чувство, нефть здешних геронтократов.

Истинность

Стоит заметить, что истинность есть антагонист искренности. Кто претендует на истину, лишён чувственных озарений.

Обыватель

Понятие «герой» становится смешным в геометрической прогрессии ещё и потому, что обывателю нет никакой нужды быть героем: он человек адаптированный, онтологически бесстрашный, он настолько удалён от трансцендентного понимания ужаса бытия, что ему как бы и нечего бояться.

Смерть обывателя

Человек, пытающийся быть исключительным, много внимания уделяет акту Смерти вообще и своей собственной в частности. Для него сама Смерть и самопрезентация в ней уже является сакральным и героическим актом. Тогда как безропотная смерть обывателя, обыденная его смерть выглядят куда героичней. Не столько выглядят даже, сколько и является.

Две тотальности

Я знаю две превалирующие, определяющие тотальности – тотальность Смерти и тотальность Эго. Иногда посредством неких инфернальных подземных толчков они соединяются в одну, это и есть Свойство Смерти – то, как можно бы было её описать.

Рационализировать мир

Как известно, Ницше под конец жизни фактически сошёл с ума. Да и Хайдеггер был не очень здоров физически. Вообще, мало я припомню мыслителей-теоретиков сверхчеловеческого (у Хайдеггера об этом немного – только лишь сиюминутная симпатия к национал-социализму, но всё же), кто отличался бы здоровьем – как психическим, так и физическим, витальностью вообще.

У меня есть крамольное соображение, что сама попытка оседлать (осознать) бытие полностью во многом лежит в сфере психофизиологии. Проще говоря, если бы мне предложили на выбор открыть все тайны бытия или быть суперфункциональной, я бы выбрала второе. Не говоря уже о том, что я вообще не верю, что бытие несёт в себе какую-либо тайну. Сакральность, придаваемая ему, есть болезненная наволочь истощённого объективистского сознания, которое таким образом пытается оправдать самое себя, тогда как абсолютный субъект, или же сверхсубъект, противостоит бытию и абсолютно самодостаточен. Во всяком случае, как идея. Рационализировать мир – вот его задача. Рационализировать же равнό десакрализовать.

Гностицизм

Если бы в мире существовало подлинное знание, то мира бы не было.

Страховые выплаты христианства

Христианство, как и любая религия, апеллирует к страху смерти и играет на нём, но атеист, тем более рационалист, человек здравомыслящий, понимает, что он может умереть как угодно – возможен любой концентрат физических и экзистенциальных пыток, как, впрочем, и их минимализация, которая есть и вопрос случая, и предварительного самообеспечения.

Так, поместив себя в благоприятные финансово-фармакологические условия, вы обеспечиваете себе некие отступные. Так же и религия предлагает отступные, но, в отличие от вышеупомянутых, абсолютно фиктивные, как то: надежда, искупление грехов, обещание жизни вечной. Оболванить и ничего не дать взамен – вот и вся нехитрая афера.

Философское недоразумение

Герой состоит из страха и абсолютного понимания природы вещей (ведущих либо к величию, либо к безумию), но не из накачанных метафизических мускулов и патетических деклараций. Посему философское недоразумение прошлого века – сверхчеловек – и не могло состояться.

Выдвинутость в смысл

То, что Хайдеггер называл «выдвинутостью в смерть», – единственная объективная реальность. Все остальные «реальности» фиктивны и носят успокоительный характер. Человек, осознающий своё отсутствие-исчезновение, и есть человек осознающий. В сравнении с ним ницшеанский сверхчеловек – лучший среди равноубогих, сродни обезумевшей дарвиновской обезьяне. При этом осознание выдвинутости в смерть, пока она является только лишь констатацией, есть обречённая пассивность, у коей есть два противодействия – материализм и аннигилляция бытия.

Нет

На мой нескромный, здешнее логократическое, «высокодуховное» и экономически-инфантильное общество чересчур психотерапевтично. Оно постоянно произносит, изрекает, обсуждает, забалтывает нечто. Оно всегда предпочитает обсудить нечто, чем нечто разрешить. Чем больше проблема, тем больше пустой болтовни.

Ребёнок в стрессовых ситуациях орёт, и я, глядя на стремительно развивающийся политэкономический кризис, предвижу уже массовое мычание, переходящее в вопли.

Я никогда не испытывала желания поделится чем-то, обсудить что-то, проговорить нечто – в принципе – в неделовом формате. Не было у меня желания и «излить душу». Всякий здешний «психотерапевт», от доктора до священника, напоминает мне либо информатора, либо афериста. И, как правило, ими и является. Резюмируя, на вопрос: «Хотите ли вы об этом поговорить?» – я отвечаю: «Нет. И ещё раз нет».

Безумие и гешефт

Не было ли у вас мысли, что безумие преследует философа или идеолога (Ницше, к примеру) не как само по себе органическое расстройство, а как ресурсная несостоятельность?

То есть, по сути, человек сходит с ума лишь от того, что его сверхгениальная концепция не находит реализации в реальности, радикально не формирует (меняет) реальность? И в конце концов не поглощает её? По-моему, так оно и есть. Безумие – это самонаказание за бессилие.

Последний страх

У современного отчуждённого человека будет только один тревожащий онтологический страх – остаться экономическим и экзистенциальным дебитором, не мочь оплатить своё одиночество. Цивилизация не имеет более иных задач, кроме как компенсировать эту чудовищную экзистенциальную и метафизическую брешь. Частный комфорт – вот что заменит религию и прочие виды профанической общности.

О раскаянии и чувстве вины

После абсурдной идеи «спасения» не менее странными мне кажутся такие общественные манипулятивные конструкты, как «чувство вины» и «раскаяние», видящиеся мне не более чем любопытной юридической коллизией.

Life consent

Прогрессивный либерализм в своём пределе должен прийти к вопросу life consent, то есть буквально – к «согласию на жизнь» – в отличие от профанического sexual consent, в настоящее время активно проталкиваемого леваками под либеральными масками. Нас более интересует качество и цель жизни, нежели сама жизнь в её марксистско-гуманистической интерпретации («жизнь есть способ существования белковых тел…»). Нас интересует самоопределение в вопросе «быть или не быть», реализованное в правовом, экономическом (БОД) и политическом контексте.

Тело

Тело, конечно, экономическая (политическая) репрезентация в любом случае субъектная, но не общественная. Функция тела как сексуального объекта была проэксплуатирована и закончена ещё в XIX веке. «Дано мне тело – что мне делать с ним?»© Ничего.

«Кто я и кто ты?» вместо

«Быть или не быть?»

Нет страдания вне иерархии, обрекающей на конкуренцию и самоутверждение. «Буду ли я страдать, если в мире не будет для меня конкурентов и (или) самого мира?» – так полагает человек современный, человек социальный. И отвечает: «Нет, не буду». Иерархическое страдание – это не «Быть или не быть?», это «Кто я и кто ты?»

Решительно разыдентифицироваться

Второй по пошлости после расчеловечивания псевдогуманистический термин – это обесценивание. Всякая ценность должна быть подвергнута сомнению, только так обретаются подлинные смыслы. Что же касается самоидентификации – кто я на самом деле, а не кто я благодаря общественному импринту? На этот вопрос должен ответить каждый уважающий себя субъект. Иначе говоря, чтобы идентифицироваться, мы должны решительно разыдентифицироваться.

Высшая идея

Высшая идея в моём представлении – нечто безлицее, внеморальное, внеприродное, внечеловечное, не имеющее отношения к проявленному миру или же имеющее к нему весьма опосредованное отношение.

Из всех понятных качеств, из качеств, что в ней возможно осознать, пожалуй, высшая идея – рациональна.

Человек онтологически не тождественен высшей идее, и даже тот, кто пытается её познать, обречён только лишь исчерпать в ней самое себя. Тот же, кто познал высшую идею, – не-человек. А тот, кто ей тождественен, – не-человек вдвойне.

Формы смерти

Мне кажется, у Смерти в классическом понимании – здоровая женская фигура. Широкие бёдра, вот это всё. В этом смысле анорексия не только болезнь ангелов, но и своеобразная неуловимость, бегство от Танатоса.

Про метафизический реализм

Назови нечто реализмом, оно тут же становится советским, поэтому термин «метафизический реализм» мне никогда не нравился. А Мамлеев нравился всегда. Но вне интерпретаций. То есть, он писал про Нутрь, а трактовали – как Наружь; про Осознание, а трактовали как Падение. Падение же, в свою очередь, трактовали чуть ли не как «христианский опыт» (но пытки опытом не бывает. Впрочем, в России в это не веруют, напротив). Он писал про Дно, а думали – про Россию. Он и сам в это верил. Писал про Россию, а вышло про Дно (впрочем, про Россию всегда получается так. Или как-то так). Писал он про уродов, а уроды – думали для. Ну и так далее…

Гениальность и помешательство

Пора поставить точку на невнятной шизоидной концепции «гениальность и помешательство». Утверждаю, что гениальность, подлинная гениальность – продукт здорового разума, расчёта и величайшего труда, величайшей пытки над собой. Псевдогуманистический мир «толерантно» воспевает болезнь, дегенерацию, разнообразные изъяны в пику архетипическому «фашизму». Но не есть ли это большее зло, чем «фашизм», давно превратившийся в историческое пустое понятие? Поощряя болезнь, вы поощряете трагедию. Спарта собственного сознания так переводит «падающего подтолкни» – «подтолкни себя, если падаешь!»

Воистину, если окажусь я больной, недееспособной, впавшей в безумие, убейте меня! Это и будет проявлением истиной гуманности.

Психофизиология гнозиса

Конечно, в начале было не слово. В начале была Боль. Физиологическая констатация кошмарного бытия. Поэтому я не верю в человеческое знание, знание, не имеющее онтологической природы, не проистекающее самое из себя. Не верю я и в различные иерархии и посвящения. Кто не помнит ужаса рождения или же природы До-бытия, тот вряд ли может рассуждать о гнозисе и устройстве мира, ссылаясь на книги и авторитеты. Единственная прелесть академического знания – в структурировании информации, но не в самом знании. Иначе говоря, человек не может познать о мире сверх того, что знал.

Абсолютная идея

Абсолютная идея не нуждается в постижении профанов (не желает быть постижимой), не проговаривает себя окончательно. Истина поэтому далеко не тождественна правде. Требовать от носителя идеи (субъекта истины) правды – стремиться сделать его уязвимым.

О вреде жизненного опыта

Когда человек переживает всё то, что возможно пережить физически (и метафизически), и даже сверх того, он не то чтобы обретает бесчувственность, нет – но становится в некотором роде неуязвим: он оказывается как бы «по ту сторону жизни», погружаясь в нечто сродни самонапитывающему презрению к тому, что принято именовать опытом, тем более – жизненным опытом. Признаюсь, я никогда не верила в пользу того, что именуют жизненным опытом, как, собственно, и в сам жизненный опыт – он казался мне неким уродующим излишеством, тем, что корёжит, портит, мешает, искажает. Так оно и вышло. Опыт, возможно, и полезен дуракам. Умным от него только вред, причём буквально физический.

Не предлагайте мне этот товар

Современный человек давно не желает быть счастливым. Он желает функциональности, комфорта, денег, социального статуса – да, именно их, а не некой чувственной абстракции, не некоего благостного состояния. Ровно так же он не желает «спасения души», ибо не верит в утопию. Каждый, кто стремится навязать человеку «духовные блага», наставить «на путь истинный» – каждый поп, психотерапевт, назначенный (легитимизированный общественными институтами) «духовный лидер» – не более чем аферист, желающий не только утвердить своё профаническое тщеславие за ваш счёт, но и набить карман, параллельно совершая грубые движения фокусника в общественном цирке под подлые (и, как правило, пошлые) патетические речи.

Есть ли в аду социум?

Когда мне говорят про «адские пытки», я первым делом задаюсь вопросом: «Есть ли в аду социум?» И конечно же, склоняюсь к очевидному: в «аду» социума нет.

Для подобного мне современного (так!) человека отсутствие в «аду» социума – а следовательно, социальной конкуренции – снимает саму проблему «ада». Страдание в своём развитии, в своей современной проекции есть социальный импринт, не более чем некая сумма человеческих заблуждений, архетипических установок.

В мире больше нет никакой частной боли, интимной пытки, субъектного кошмара, либо же они исключительно физиологичны и являют собой страдания «животного». Но для «животного» – тем более – «ада» нет.

Иллюзии масс

Раньше массы были нужны тоталитаристу (тоталитарности), чтоб осуществить некий исторический скачок, захват, пусть не всегда разумный. Но они были нужны – как ресурс. И приближённые – единицы, а то и целые общественные группы – таким образом обретали историческую и личностную субъектность и определённые возможности.

Теперь же ситуация кардинально иная: массы нужны тоталитарности, осознавшей свою избыточность, не для самоподдержания, но исключительно для утилизации. Это равным образом имеет место и в обществах софт-насилия, и в обществах авторитарного принуждения, коим является нынешнее государство РФ.

Определённый парадокс заключается в том, что в обществе тоталитарного принуждения сам принуждаемый индивид продолжает высказывать активную готовность и радость быть истреблённым, при этом не понимая, конечно, своей участи, как если бы дело происходило не в XXI, а в начале XX века, то есть тогда, когда у представителя масс был какой-никакой, но шанс.

Детские травмы как манипулятивный

общественный конструкт

Если сказать, что у меня нет и не было того, что принято именовать «детскими травмами» – да, впрочем, и всеми остальными травмами вообще, – будешь вновь повержена общественной обструкции. Но факт – травм не было. За исключением факта рождения, насильственного и намеренно противовольного внедрения в бытие, принуждения быть человеком. Травмировать как человека в сфере того, что принято именовать частной жизнью, интимными переживаниями, внутренним миром, – меня невозможно. Так называемый травматический опыт начинается и заканчивается, впрочем, в области исключительно социальных амбиций. Я трактую социальные амбиции как вынужденную проекцию метафизических. Говоря на устаревшем-упрощённом, где нет воли к власти, там нет и проблемы, а соответственно, не может быть той самой травмы. Вообще, термин «травма» некорректен, слишком софт, слишком инфантильно-гуманистический, чтоб уважающий себя субъект терпел в отношении себя такие уменьшительно-ласкательные лингвистическо-смысловые проекции и, соответственно, всё, что из них следует. Подобная терминология делает вас безвольным объектом игры злых сил, внешних воздействий.

Преодолеть архетип

Надо было не только убить «бога», но и начисто стереть архетип, ибо всякий архетип импринтингованного человека – богоцентричен (демиургичен, что одно). Вместо же традиционных архетипов – дать волю хаотической индивидуалистской (субъектной) фантазии – навсегда заменить мозаику устаревших образов, складывающихся каждый раз в один и тот же безысходный сансарный сюжет.

Таким образом, мы придём к новой цивилизации – цивилизации победившей субъектности, царству свободы и индивидуализма, где невозможно будет уже ни прямое принуждение, ни бесструктурное управление, ибо все нити бесструктурного управления тянутся к указующему персту «демиурга» – галлюцинаторной общественной фикции.

Осознание

Я бы заменила термин «подсознание» на Осознание. Я не знаю, что я могла бы скрыть в себе (от себя), утаить, не проанализировать, что было бы в чужой компетенции, а если таковое и есть – чтоб оно имело радикальное значение. Мне ясны все движущие мотивы своих действий, от высших до самых простейших. Психоанализ кажется мне большой аферой, нацеленной на человека, попавшего в «щель между мирами»: он уже не «традиционный» (архетипический) человек, но ещё не современный (рациональный). Это последняя попытка старого мира вернуться к бесструктурному управлению, где в роли поводыря выступает аферист-психоаналитик.

Власть

Власть в понимании субъекта не нуждается в дальнейших интерпретациях и трактовках. Это абсолютное понятие, – в отличие от всех прочих, относительных. Поэтому вопрос «Зачем кому-то власть?» априори некорректен. Власть есть прямое проявление воли, власть – это «высшая магия» той реальности, в которой субъект себя обнаружил либо в которой он себя осознал (то есть пришёл к осознанию). Вопрос «Зачем тебе власть?» для субъекта звучит примерно как вопрос «А зачем тебе дышать?» для обычного человека. Но именно субъекты и двигают историю, а все остальные люди так или иначе встраиваются в их сценарии в качестве активно-вспомогательной, нейтрально-поддерживающей либо противоборствующей силы.

Мораль как целесообразность

У Мамлеева есть любопытная мысль: где царит комфорт, там нет ни бога, ни дьявола. Воистину так. И это прекрасно. Его патетическое высказывание следует трактовать так, что цивилизация и комфорт действительно победили религиозное сознание масс. Цивилизация – вот имя истинного Блага или, напротив, подлинного инферно. Хотя, на мой нескромный, нет ни добра, ни зла, есть лишь интересы определённых групп, над которыми стоят интересы Субъектов. С этой точки зрения высшая мораль есть целесообразность – она и есть общественное благо.

Литература как практика бесстыдства

Я стала терять интерес к художественной литературе (ещё в детстве), когда поняла, что не могу идентифицировать себя ни с кем из героев. Все их мысли, действия, мотивации мне были понятны лишь теоретически. Мне, в сущности, нечего было с ними разделить, нечего примерить на себя. Они не обладали опытом, которым я могла бы воспользоваться. Впрочем, я в этом и не нуждалась.

Радикальный субъектный опыт тем и отличается от общечеловеческого, что его переживает только сам субъект. Аналогов ему нет.

С тех пор художественная литература интересовала меня лишь с точки зрения качества текста и резонансности, рейтингов, возможностей продаж, славы как таковой.

Часто текст делает популярным непристойная банальность или такая же непристойная аморальность (внеморальность), некорректность, профессионально смакуемая оборотная сторона бытия (всё притягательное и чудовищное). С этой точки зрения литература всегда – практика бесстыдства.

Моногамный кошмар

Есть в скрепостной моногамии какая-то смертообречённость. Не зря же шутят про «любовь до гроба». Регламентированность отношений, гендерная ролевая безысходность (как принято в дикой патерналистской России, я имею в виду окраины, конечно, в центре возможно и дозволено всё).

Меня всегда страшила мысль о том, что нечто – навсегда. Продекларировать и легализовать нечто навсегда – фактически быть впаяным в смерть, иметь с нею (смертью) какие-то инфернальные бюрократическо-договорные отношения, обещать будто бы что-то некоему некроростовщику с обратной стороны бытия, этакому всепоглощающему чёрту.

И страшна в этой обречённости, в этой парно-бинарной механике, прежде всего добровольность. Как будто ты отдаёшь самое себя, своё естество на пропитание матричной утробушке, не своей уже лжизни, некой сущности, пусть и с лицом и телом красавицы (или красавца). А бывает, что и не красавицы (красавца) вовсе, а кого-то средненького да унылого, настолько невзрачного – просто до порнографического неприличия. Видится мне в этом полурелигиозное какое-то отчаяние, латентный мазохизм, безобразное самоотречение.

Быть выгодным

Люди продолжают настаивать, что желают быть любимыми. Это целая психоиндустрия любви – от Фрейда до профанатора Фромма, чья слащавая «гуманистичность» явилась следствием общественного заказа, призванного нивелировать ужасы и жестокость Второй Мировой войны, не более.

Однако никто не скажет, что хочет быть выгодным. Выгодный человек воистину незаменим. Именно он – получатель всех гешефтов и гештальтов. Кто же мечтает о любви – отдаётся иллюзии, приправленной изрядной долей социального принуждения.

В основе декларируемых желаний – всегда социальный моралистский диктат и лицемерие, помноженные на общественно одобряемую благоглупость.

Цена власти

По сети бродит такой профанический афоризм, приписанный какому-то известному автору, но похожий на народное творчество: «Какая польза человеку получить весь мир, если в результате у него язва желудка, опухоль простаты и что-то там ещё». Дословно не помню.

Здесь мы имеем дело с нехитрой обывательской подменой. Безусловно, кто владеет миром, имеет больше шансов излечить себя, чем любой другой человек. Также безусловно, что всё имеет цену. И за власть можно пожертвовать здоровьем, и не только им.

Но и сама идея здоровья как проловского абсолюта, как алхимической почти фикции, как критерия нормы или счастья – идея интеллектуально увечная и ничем не оправданная. Здоровье как «вещь в себе» фактически ничего не стоит. Оно стоит только вкупе с иными свойствами, дающими некий результат. Парадоксально, но этот же, а то и больший результат может давать болезнь.

В случае со здоровьем мы имеем дело с тем же, что и в случае с позитивным мышлением – структурированной и осознанной жизнью и разнообразными коуч-тренингами, вплоть до избавления от прокрастинации, о которой прекрасная Василина Орлова скептически воскликнула: «Ну и что? Как? Где результат? Уже написана «Критика чистого разума?» Ау! Нет ответа.

Геронтофобия, или Инфан-фаталь

Геронтофобия набирает обороты. Можно назвать это возрастным фашизмом, но я прибегну к термину покорректней. Довольно часто появляются посты о декларируемом страхе работать рядом с зрелыми женщинами (добавлю от себя – мужчинами).

О да, это прекрасная Цивилизация с её культом молодости, гламурности, красоты – всё, как я люблю! Любопытный парадокс, что настоящими инфантилами здесь выступают так называемые взрослые, которые, затормозившись в своём развитии, словно инерциальные социальные големы, не имеют ни воли, ни желания – не взрослеть. Они пятятся и опадают в старость, ибо старости ведом тот кошмарный комфорт, от которого пахнет отутюженной, аляповатой, асексуальной ночнушкой, валокординовым предсмертием и бабушкиным монпансье, рассыпанным на дне то ли сундука, то ли уже гроба. Смерть похожа на леденцы. Да.

Нищие

Конечно, никаких нищих духом не существует. Есть просто нищие. Все религиозные конструкты – для них.

Ницше и зеркало

Некоторые извлекли из Ницше только лишь «Всё дозволено», совершенно позабыв о «Смотря кому». А всего-то стоило – в зеркало посмотреть.

Мераб Мамардашвили

Генезис советской гуманистической мысли, хотя это и звучит как оксюморон, происходил не только и не столько по прямому указанию партии, сколько по инициативе её верных сынов, вовремя переобувшихся на излёте советской идеологии.

Одним из характерных представителей вышеупомянутой когорты является Мераб Мамардашвили, часто цитируемый олдфагами.

Из его биографии видно, что человек фактически не испытывал какого-либо серьёзного давления, был, по сути, на партийной работе, имея небольшие конфликты допустимого характера, сформированные контекстом времени (XX съездом КПСС), в основном касавшиеся критики Сталина и периода военного коммунизма.

То, что человек этот был свой для власти, также говорят такие моменты его биографии: в 1961 году Международный отдел ЦК КПСС направил Мамардашвили в Прагу на работу в журнал «Проблемы мира и социализма», где он – заведующий отделом критики и библиографии (1961—1966). Он имел служебные командировки в Италию, ФРГ, ГДР, на Кипр.

И лично моё впечатление от ознакомления с его трудами – Мамардашвили, как всякий советский философ, чудовищно вторичен, чудовищно скучен, неэнергетичен, в общем, классический зануда по протекции. Ему свойственная этакая мягкая вязкость языка, шизоидная дуальность, мысленная болотистость, когда ни одна вещь, ни одно понятие, ни одна мысль не может (боится) звучать радикально.

Объективная реальность

Во что я истово верю – в объективную реальность, продолжающуюся после исчезновения «Я» -субъекта. Это и является основной философской проблемой. Экзистенциальной. Метафизической. Идеологической. И материальной, физической. Что главное.

Что есть ад?

Что есть ад? Не босховские кошмары, не горящие грешники. Ад – это адекватность. Адекватное понимание субъектом своих возможностей и природы вещей.

Сакрализация смерти

Люди настолько боятся обнуления смыслов, что сакрализуют смерть, называя её «таинством». Хотя ничего банальней, пошлей, демократичней (в плохом смысле слова) придумать нельзя. При этом, как я уже писала, смерть действительно обесценивает всё. Простые истины беспощадны.

О невозможности воплотить сверхзамысел и «метафизике» посмертья

Человеческой жизни никогда не хватит на воплощение нечеловеческого сверхзамысла. Понимание термина «вечность» проистекает для меня именно отсюда. Я вижу вечность и ад буквально как надругательство над «Я», над самостью, над идеей.

Кошмары, которыми пугают «грешников», – это всего лишь физическое воплощение понимания природы вещей, того самого пределья ужаса, что сопровождало меня с рождения.

Что же касается метафизики посмертия, для меня её не существует. Я вижу смерть как материалист – как физический процесс, не более. Это осознание смерти как мгновенного исчезновения сопровождает меня практически ежесекундно.

Матричная пуповина

«Привычка свыше нам дана, замена счастию она»©.

Речь здесь, конечно, не о каких-то приятных (порочных) гедонистических и прочих благах, как может показаться. А о матричной привязке.

Подростку легче совершить самоубийство, чем взрослому. Как, впрочем, погибнуть в бою. И не какая-то сверхцель или же приобретённая мудрость привязывает большинство к бытию, а то, что именуют той самой привычкой, – по сути, это механизм тоталитарно-животного сдерживания, матричная пуповина.

Псевдосубъектность бытия

«Быть благодарным жизни», «не требовать от жизни», «ценить жизнь». Впечатление, что жизнь имеет самость и субъектность. Воистину атеисты имеют «достойный объект поклонения», что делает сомнительным сам атеизм, ибо в данной интерпретации жизнь и является проекцией условного «бога-творца».

Триумф молей

В который раз я убеждаюсь в том, что люди, лишь считающие себя мыслящими, более ценят жизнь саму по себе, чем привилегии (комфорт), которые она предоставляет, либо цели, которые она позволяет достичь. Оказывается, подобная чушь была озвучена ещё в 1915 г. неким Альбертом Швейцером, немецким философом-гуманистом, в основном принципе его этического учения, сформулированного как «благоговение перед жизнью» (нем. Ehrfurcht vor dem Leben), которое «содержит в себе три элемента мировоззрения: смирение, миро- и жизнеутверждение и этику».

Именно с него и следует начинать рассмотрение дальнейшего распространения модели низшего гуманизма в качестве отправной и далее ставшей основой для всех известных в мире тираний – от национал-социалистической до коммунистической. Именно благоговение перед жизнью стало фундаментом для вживления всевозможных импринтов страха её потери либо уменьшения её функциональности – в качестве противопоставления стилю жизни, её эстетической и целевой направленности.

Проще говоря, под страхом потери жизни или даже свободы ею распоряжаться человек готов смириться с любыми её ежедневными «некритичными» тяготами и лишениями – на радость культурным распорядителямй, отвешивающим оптом и в розницу так называемые общечеловеческие ценности. Эта масштабнейшая подмена гуманистических понятий, осуществившаяся в прошлом веке на рубеже самых кровопролитных войн человечества, лишь закрепила статусность жертвенности как высшей формы проявления благоговения перед жизнью, таким образом, почти окончательно отбросив в качестве балласта любые эстетические и целеполагательные претензии. К чему это привело?

Тирания жизни в качестве необсуждаемой ценности под приторной маской любви, лицемерие, возведённое в степень, – вот что в итоге получило человечество, сделавшее ставку на количество и процесс, а не на качество и результат. Благоговение перед жизнью – это и есть торжество той самой «лжи во спасение», триумф молей, микробный экстаз победивших паразитов. Но победа эта мнимая, а битва продолжается до сих пор – битва массового бессознательного с субъектным коллективно-разумным. Сражение низше-гуманистических отговорок с принципами высшего гуманизма.

Есть ли жизнь при жизни –

вот в чём вопрос

Все эти удивительные истории о жизни после смерти, равно как и попытки заглянуть за её порог, обычно будоражат умы малообразованных средних людей, сознательно игнорирующих тотальную бессмысленность собственного существования.

Бесспорно, они также представляют особый интерес для иных набожных личностей, чересчур буквально воспринимающих всевозможные «святые писания», в которых богато излагается данный вопрос.

Вязкая серость будней, имеющая своим концом унылую пьянку на кладбище с последующим яростным дележом скромного имущества покойного, невольно ставит вопрос совершенно иным образом: а есть ли жизнь при жизни? Да и что есть такого особенно в «жизни» обычного человека, чтобы ей иметь смысл длиться дальше, пусть и в несколько иной форме?

Сейчас бытует модное мнение, что, мол, человек как довольно сложная энергоинформационная структура не может пропадать «просто так», что закон сохранения энергии (информации), которая на квантовом уровне есть одно и то же, работает и в отношении людей.

И если допустить, что данный закон работает, то можно предположить, что человек после своей физической смерти, неизбежно теряя определённую информацию как минимум структурного характера, прежде всего вследствие распада его носителя (тела), обретает некое сохранение или «спасение» (как это трактуют некоторые религиозные конфессии) в виде энергии (информации), уходящей в общий круговорот проявленной реальности.

Принцип относительности (релятивизма), полагающий каждого отдельного индивидуума своеобразным отражением, слепком всего мира в целом, неизбежно приводит к тому, что как таковой смерти вообще не существует, несмотря на то что физические носители отдельных людей погибают, но мир при этом остаётся как бы неизменным.

И подобно тому, как земля подпитывается телами умерших людей, некая сфера, ответственная за поддержание базовых структур мироустройства, по идее, должна подпитываться тем, что именуется «душой». Но если в проявленном мире нет смерти, то, соответственно, нет и жизни.

А что же есть, спросите вы? Ответим – есть вечное увядание, скатывание, деградация и устаревание, для большинства жителей «этой планеты» проходящее в массово-бессознательном, полусомнанбулическом, зомбированном состоянии.

Поэтому в действительности, несколько отличающейся от политкорректной и удобно-общепринятой, мир как замкнутая структура неизбежно деградирует вместе с подавляемым большинством своих атомарных минивоплощений – людьми, к тому же являющимися неизбежными и практически обязательными его жертвами, вынужденными его подпитывать.

Собственно, мир – это и есть Демиург, пожирающий собственных детей во имя некоего «общего блага», оценить несуществующие «прелести» которого к тому же вряд ли будет возможно кому-либо – как при «жизни», так и после «смерти».

Постструкт

Постструктурализм – это не только политические дискурсы от системных провокаторов, секреты успешного бизнеса от мошенников, психоанализ от психов и религиозные откровения от наркоманов. Это ещё и возможность многократно повторять всё вышеупомянутое без малейшего опасения быть раскрытым, схваченным за руку, попавшимся на болезненной, повторяющейся внутренней противоречивости. Потому что само по себе восприятие реальности средневзвешенным участником глобальной (теперь уже) игры более не зависит от внутреннего набора традиционалистских лекал или же запредельной устремлённости, целеполагания – теперь всё определяется загрузкой внешнего контента, (ре) генерировать который бросились все кому не лень.

Надо ли рассказывать отдельно о том, что проверять, кто, что и когда говорил, также не имеет более особого смысла – хотя бы потому, что буфер обмена, «оперативная память» обычного юзера сократилась с объёма небольшой домашней библиотеки до краткого списка ссылок в браузере, но картинки ещё «заходят» довольно быстро, а лонгриды скорее идут для общей информационной разгрузки, нежели для смысловой переработки. Поэтому имеет смысл давать намёки, подводить к осознанию, прокалывать «пузыри» уютных пользовательских мирков. Пусть это и болезненно, но безусловно перспективно.

В отличие от постмодерна, являющегося своего рода компенсационной отдачей от предыдущего модернистского рывка, информационное разжижение постструкта становится новой «традицией» для «тел без органов», оболочек, наполненных розовой пеной эмоционально нейтральных оттенков. Любые другие категории качества сводятся к примитивному, слабому «да», произносить которое уже совсем не обязательно. Да и ставить лайк теперь всё чаще полагается излишеством. И даже коты порой выглядят куда умнее своих хозяев уже тем, что постоянно молчат, хотя я всегда подозревала в них огромный скрытый интеллектуальный потенциал.

От «не забудьте выключить телевизор» до «всегда онлайн» прошло каких-нибудь 30 лет, при этом общая способность к поглощению, анализу и усвоению информации сократилась быстрее, чем успела подойти её новая, качественно переработанная волна. В итоге пошёл обратный – дезинформационный – процесс. Как это и ни прозвучит парадоксально, но сейчас определиться с истиной становится тем сложнее, чем больший выбор источников информации предлагается.

Разумеется, я ни в коем случае не являюсь сторонником различных запретов, нет, потому как вопрос выбора приоритетных информационных путей и способов анализа поступающей информации лежит исключительно в области субъектности. И соответственно, субъектная инициатива может и должна стать определяющей для всего остального общего, обозримого информационного поля.

Фундаментальное преодоление страдания

«Отсутствие страданий – благо, даже если это благо не испытывается кем бы то ни было». Это цитата Дэвида Бенатара, одного из сторонников антинатализма. И он совершенно прав. Из этой идеи следует то, что Небытие (Ничто) – субъектно. Соответственно, есть не только Субъекты Бытия, но и Субъекты Небытия, то есть буквально – нерождённые и есть Субъекты Небытия.

Я давно постулирую мысль: если имеется хотя бы малейшая вероятность страдания каждого родившегося разумного человеческого существа, то сия вероятность потенциально превосходит все возможные блага. Как то, например, момент и ужас рождения (родовая травма), болезни, смерть, бедность (напомню, что большинство населения Земли живёт в относительной бедности) превосходят в своей концентрации негатива весь спектр возможного позитива – от простейших гедонистических удовольствий до идеалистических теорий, и вовсе превращающихся в пустые абстракции.

Так, например, неизлечимо больной человек в подавляющем большинстве стран не может уйти из жизни добровольно (посредством эвтаназии). Он вынужден испытывать страдания во имя абстрактной ценности – жизни. Воистину можно сказать, что такой человек приносится обществом в жертву.

Мы видим, что в настоящем у жизни есть приоритетное право не только над «нежизнью» (небытием), но и над индивидуумом, субъектом, гражданином, тогда как в приоритете должна стоять личность, её интересы и её блага, выражаемые в конкретном материальном эквиваленте. Отсюда кстати следует и идея БОД (безусловного основного дохода) как концепция избавления от любой из форм принудительного труда – как физической, так и экономической.

Пересмотр фундаментальных философских истин (системных и государственных в плохом смысле, а значит, антииндивидуалистских и античеловечных) повлечёт за собой качественное преобразование всего социума в глобальном масштабе, избавляя его от ненужных, а главное – бессмысленных страданий.

Я хочу быть манекеном

Вчера на одном мероприятии речь зашла о таком философском атавизме, как сверхчеловек, и я поймала себя на мысли, что вижу больше сверхчеловеческого в журнальных гламурных дивах, в лолиточных принцессах и подиумных мраморных, почти бесполых юношах, чем в метафизических проекциях ницшеанцев. Я не вижу в себе ровным счётом ничего, что стоило бы преодолеть, ибо идеологически и мировоззренчески я идеальна, но многое бы хотела переделать просто на техническом уровне. Как переделывают кукол или вещи.

Удивительно, что современная философия или даже религия не дозрели до таких универсальных концептов, как, например, идея Сверхвещи. Ведь Сверхвещь и универсальней, и интересней сверхчеловека (лучшего среди равноубогих) в принципе. Или же, как говорила одна красивая писательница: «Зачем мы что-то пишем, зачем все эти герои романов, когда мимо проезжают эти совершенно сногсшибательные „Лексусы“ и люди, сидящие там, ничего о них не знают?»

Смерть традиционализма

Традиционалистская концепция мира, господствовавшая до относительно недавнего времени, основанная на вынужденной некритичности, которая, в свою очередь, проистекает из религиозного сознания при полном отсутствии актуальной информации, потерпела полное фиаско. В настоящем целиком и полностью господствует реальность, в которой любые события и явления, отражаясь в информационных потоках, присутствуют буквально «здесь и сейчас». Отсюда задача управляющего этой реальностью – научиться выделять основные, главные, актуальные её факторы. При этом сознание «оператора» должно базироваться на идентичности, лежащей за её пределами. В противном случае он рискует стать «заложником жанра», ведомым объективной средой, ранее персонифицируемой в виде «бога».

Очень часто люди, испытывающие ностальгию по прошлому, сокрушаются по поводу отсутствия «великого» в настоящем. Однако великое всегда (!) персонифицировано, то есть субъектно. Великая эпоха, например, – это исторический миф. Тогда как великий человек – это реальный субъект, который объективировал доступный его разуму и ресурсам участок реальности. В ностальгии, в ретроспективном мышлении априори есть нечто пораженческое. Традиционалисты, воображая себя в неких «идеальных» временах, полагают, что лишь ничтожность времён нынешних не даёт им развернуться в полный рост, хотя дело далеко не во времени, а в них самих. Их сильно фрустрирует отсутствие сопричастности, тогда как сопричастность – феномен социалистического общества (массового действия). Признак субъектной недостаточности.

Бесполая политика

Метафизика – беспола. Идея – беспола. Политика – во многом проекция метафизики, её проявленность – также беспола. Гендерные инсинуации вокруг носителя политической идеи выглядят жалко и отвратительно. Проплаченный троллинг содержит в себе предсказуемое: пресловутые мифические «деньги госдепа» и гендерную составляющую, например идиотический посыл «ищет кого-то» и прочие уже совсем желтопресные домыслы с эротической (мягко скажем) составляющей.

К слову, сексуальность или эротичность политического – пропагандистский атавизм начала века, широко применявшийся тоталитарными режимами, от сталинского до гитлеровского. Ныне эротизм в политике – скорее моветон и излишество. Более актуален он в рекламе, но и там медленно, но верно уходит на периферию, вытесненный рациональностью, бодипозитивом, политкорректностью и прочими актуальными тенденциями, что не хорошо, не плохо, но есть свершившийся факт.

Манипулируемый «герой»

Нет более обесцененного не за столетия, но за десятилетия понятия, чем герой. Притом – верно обесцененного, что редко случается с позитивно-«сакральными» образами («верно» следует понимать как «правильно», «рационально», «в духе времени»). Герой – всегда не субъект, но манипулируемый объект. Герой – относительно кого-то. Но не для самого себя.

В последнее же время мы видим исключительно социального манипулируемого героя (пассионария).

Печальный, но при этом убедительно-комиксовый пример – некто, отправившийся на войну, к примеру, в Новороссию.

Спрос диктует предложение. Спрос диктует жертву. Спрос очевиден. Это агитпроп с метафизической начинкой. Спрос сверху.

Это последняя стадия героя – герой-дурак, где и становится, собственно, очевидна вся его простенькая, манипулятивная сущность.

Ныне с героя спрашивает ряженное в одежды идеологических напёрсточников государство. А когда-то с него, возможно, спрашивал сам несуществующий «бог».

В борьбе с Несуществующим некий античный герой – герой прошлых времён вообще – обретал почти метафизический статус, накачивал, так сказать, метафизические мускулы.

Герой, манипулируемый нынешним государством, мускулы не накачивает, а всё чаще хохочет утробным отрубленным мамлеевско-мересьевским смехом.

В глухую русскую пустоту.

Интеллектуальное лукавство

Набоков неоднократно употребляет термин «буржуазный» и, как бы чувствуя некоторую недостоверность, неискренность этой «духовной» обличительности, словно бы оправдывается, поясняя: «не в марксистском, но во флоберовском понимании». Он рассуждает о рекламе и покупке вещи, которая будто бы делает счастливой, что есть – по его мнению (и общее место) – не так.

Однако это расхожее мнение и само – изрядная пошлость, учитывая, как любит пренебрегать вещью всякий интеллектуал и тем более интеллигент. Здесь я не соглашусь с гением Набоковым, не говоря об иных адептах «духовности» и антиматериальности, имя которым легион, ибо вижу Вещь как нечто превосходящее даже пресловутого сверхчеловека. Действительно, цивилизационно уместней и онтологически честней было бы создать культ Сверхвещи, а не Сверхчеловека (лучшего среди равноубогих).

Что же касается недостижимого потреблением и буржуазностью счастья, то определённая ирония заключается в том, что ни продавец, ни покупатель не обманываются и не обманывают, то есть не продают счастье и не покупают счастье. Когда я покупаю вещь, я покупаю вещь, не более, – функцию, качество, всё. То есть я и не помышляю о счастье. Здесь скорей лукавит интеллектуал, а интеллигент – тот и вовсе врёт. Ибо в счастье ныне не только не веруют, но и воистину не нуждаются в нём (как не нуждаются в абстракции). Если кто и мечтает о счастье – это совсем ребёнок, девочка или дурак, но мы-то с вами – не дураки, да?

Буржуазность кота

Набоков употребляет термин «буржуазная» по отношению к советской (!) литературе, притом с негативным окрасом, тогда как сам он, как и его тексты, восхитительно буржуазен.

Конечно, ныне нельзя всерьёз употреблять подобные термины. Хотя некоторые классово помешанные употребляют. Я же, говоря «буржуазный», выражаюсь исключительно образно, метафорически, имея в виду нечто лучшее, качественно иное по отношению к наличествующему (уныло-здешнему), быстрое, функциональное, удобное, аристократическое, качественное.

Буржуазным может быть назван изысканный и качественный литературный текст – от Набокова до Шмитта, некая стильная утончённая особа, вещь, предмет.

Пейзажи же (природа вообще) буржуазны быть не могут, в них словно бы поселился, утробно наличествует апокалиптическо-демиургический дискомфорт, некая вселенская тревога, угроза. И напротив, я могу назвать буржуазным своего кота. Буржуазное – это аристократическое, комфортное, цивилизационное – против природного, изначального. Этакий меховой прогресс. Экзистенциальный бархат.

Снобоубежище

Человека социального, иерархическую во всём сущность, не интересуют бомбоубежища с точки зрения спасения – физического, не говоря о религиозном. И не столько потому, что такой человек в некотором роде не верует в смерть для себя (смерть как сакральное действо и как реальный акт), но при этом верует в смерть других («смерть всегда чужая»©). Но более потому, что интересна ему в процессе теоретической бомбежки именно личная иерархическая статусность, то есть принадлежит ли он к той социальной группе, к тому кругу «избранных», для коих строятся лучшие и комфортабельные бомбоубежища, тех «высших», коим надлежит выжить, когда иные сгинут привычно в болотистом русском мороке?

Такой человек в окончании спектакля должен воскликнуть нечто вроде: «Нет, не побегу я спасаться как иные („низшие“) смертные! Карету мне, карету! Охраны! Номера люкс!» А после – погибнуть. Но и погибнуть он не может. Ибо постмодерн.

Конец эпохи насилия

Вспомним, как любила приговаривать Ульрика Майнхоф: «Бомбы против аппарата подавления мы бросаем в сознание масс». Но массы закончились как понятие уже во второй половине прошлого века. Далее инициативу взял на себя мистер Качинский, переведя насилие из группового в точечное. Но и подобным образом расшевелить общество не вышло. Хотя, безусловно, ему удалось оставить свой именной след в истории. Возникает вопрос: а что же будет являться точкой, а вернее, полем приложения намерений, исходящих от обладателя так или иначе большого идейного потенциала?

Общество, индивид или, быть может, окружающее пространство – природное, технологическое, социальное и т. д.? Я полагаю, что ни то, ни другое, ни третье. Сама по себе апелляция с помощью насилия к подавляющему числу зомбированных на фоне и так перманентно происходящего общественного насилия не имеет никакого смысла, как не имеет смысла обременять отдельного человека или даже группу людей, которая в лучшем случае всё забудет на следующий же день – в силу неизбежности окружающей рутины.

Однако имеет смысл оперировать в области, недоступной для общества, – в том пространстве, откуда смыслы дозируются и распыляются, необратимо «отравляя» отдельные умы, но при этом сберегая, подобно лекарству в малых дозах, весь общественный организм целиком. Это и есть пространство Ничто – локация субъектного Хаоса, средоточие, концентрат первичной информации, доступной к восприятию лишь субъектным путём. Это точка сборки всенаправленно функционирующей «реальной реальности», в отличие от той ложной либо неполной (по Гёделю), данной нам в ощущениях либо интерпретациях; в которой, к тому же, нет места ни времени, ни пространству в привычном понимании этих терминов.

«Смерть бога» как цивилизационный

прорыв

Именно поэтому и произошла «смерть бога», ибо он не находил более необходимости в себе самом, оставив после себя чудовищную самовоспроизводящуюся конструкцию – проявленный мир.

Повторюсь, я употребляю термин «бог» исключительно как культурную метафору, но даже в этом контексте сие понятие не имеет ни одной позитивной коннотации.

Существо нерелигиозное и внерелигиозное, подобное мне, может воспринимать «смерть «бога» исключительно метафорически, как некое общественное недопротрезвление, шаг к подлинному осознанию бытия – без сказочных украшательств и мифологизированных посредников. После провозглашённого «бог мёртв», будь люди хоть немного рациональней и честней сами с собой, должна бы была наступить столь чаемая многими (уже) эпоха субъектности, в коей вся ответственность за длящееся бытие лежала бы на человеке и только на человеке.

Ресентимент окультуренного, но дикарского сознания цивилизационных и ментальных провинциалов связан с потерей этого уютного, комфортного мирка. Да, именно мир античных сказок, мир богов, пусть и карающих, – это мир увлечённого витального инфантила, покинуть который и значит смотреть в глаза бездне. Пустоте. Ничто. Абсолюту. Природе вещей. Это мир, не дающий надежды, но возлагающий ответственность. Экзистенциальный предел.

P.S. Ежели даже несуществующий и (или) мёртвый «бог» так долго (много) функционален и репрессивен, то есть являет собой некий сюрреалистический почти, неуловимый силовой ресурс, то каким же ресурсом может являться Небытие (Ничто), возникшее окончательно, и осуществившееся как тотальная идея и тотальная же анти (материальность)?

Культурный и религиозный запрет на деструкцию, запрет на уничтожение проистекает из этого самого понимания.

О гуманизме подлинном и мнимом

В настоящий момент инерция бытия концентрируется в «развивающемся», третьем мире, причём в модернистском ключе. Модернизм – не столько качественный рост, сколько количественный. Россия же выступает в качестве буфера-стабилизатора этого процесса. Объективно, цивилизационно – это хороший процесс; плохой он лишь для тех, кто оказался внутри этих зон.

Какова функция этих регрессивных зон? Теоретически – сдерживание первых от вылета в Ничто. И традиционалисты это прекрасно понимают. Существует определённый парадокс, что и традиционалисты часто позиционируют себя как злодеев – это и милитаристский фетишизм, «атомная война», «умирайте с нами» и проч., и проч. Но и цивилизационист – «злодей» с точки зрения обыденного, низшего, профанического гуманизма.

Другое дело, что традиционалист – это жестокий дикарь, а цивилизационист – это подлинный гуманист. Подлинную гуманность я понимаю как добровольное, осознанное освобождение человека от бремени бытия. Сейчас цивилизацию принято обозначать через космические авантюры и производство умных гаджетов (умных в отличие от своих владельцев). Конечно, это совершенно искажённое понимание самой идеи прогресса, которая лежит не в области предметов, но в сфере преодоления изначальной несовершенной человеческой природы.

Компрачикосы современности

Согласно известному расхожему выражению, сочувствие, жалость – не более чем обратная сторона злорадства. Открытая демонстрация людей с явными физическими недостатками в качестве обратных мотиваторов – из той же оперы, когда скрытое чувство под названием Schadenfreude1 начинает работать на первый взгляд в конструктивном ключе, буквально заставляя практически каждого человека осознавать абсолютную выигрышность своего положения относительно наблюдаемого им «жизнерадостного» инвалида.

Но это всё же путь наименьшего сопротивления для стороннего наблюдателя, даже несмотря на то что история несчастного увечного в его конкретном случае позиционируется практически как подвиг, хотя на самом деле является обычной невротизацией, то есть жестокой дрессировкой, подобно той, какую устраивают цирковым животным.

Что же творится на самом деле внутри сознания того же Ника Вуйчича, которому «приходилось держать ручку пылесоса подбородком», потому что де так его воспитывали домашние, остаётся только догадываться. Или когда он просил у родителей новую игрушку, они ему говорили: заработай на неё.

Если подобное повторилось бы с обычным ребёнком в обычной семье сейчас и это стало бы известно, например, детским правозащитникам (ювенальной юстиции), то подобную семейку ожидало бы серьёзное разбирательство и, возможно, даже суд над отвратительными садистами-воспитателями.

Исторически же ничего нового нынешнее время в области ежедневного, рутинного ужаса не принесло – компрачикосы, которые в Средневековье воровали детей и делали из них уродцев напоказ, выполняли ровно ту же функцию, которую «успешно» реализовали родители Ника Вуйчича.

Можно сказать, что большинство современных родителей являются настоящими компрачикосами современности, ибо рождают своих детей вопреки их воле, по сути, похищая их сознание из Небытия и насильно втискивая его в рамки убогой проявленной реальности – инфернального цирка, существующего на потеху таким же несчастным зрителям в режиме замкнутого, самоподдерживающегося и самовоспроизводящегося калейдоскопа, где роль цветных стёклышек выполняют черепки неизбежно дробящихся, заведомо обречённых человеческих судеб.

Почему подобные перформансы являются обратно мотивирующими и буквально скрыто апеллирующими к самым низменным чувствам типа злорадства? Да потому, что прямая мотивация – это желание следовать за примером настоящего успеха, основой которого является не изначальная (генетическая) или какая-либо иная приобретённая травма, а непосредственно мотивирующий субъект как живой, реальный пример достижения конкретной цели.

Однако нередко желание следовать за успехом, ставшим результатом упорного и эффективного труда, разумного целеполагания и здравого рассудка, вызывает у современного человека не прямую мотивацию, а, напротив, зависть вперемешку с апатией. Именно поэтому на арену выпускают всевозможных невротических личностей, натужно изображающих фальшивую успешность и бессмысленное, пластмассово-рекламное счастье.

Посему, господа, будьте бдительны, остерегайтесь подделок и всегда делайте ставку на настоящее, даже если этот выбор и будет весьма труден изначально. Только так вы сможете окончательно преодолеть навязываемые вам социальные стереотипы.

«Быть счастливым» как тоталитарный маркер

Позитивное мышление – психологическое плацебо для социальных лузеров. Потерянному, несубъектному, экзистенциально распылённому, лишённому биографии, миллионов или других (на выбор) гештальтно-гешефтных императивов, то есть настоящих ценностей (да, все остальные ценности вообще не настоящие, а эфемерные) ничего не остаётся, как стать счастливым (желать стать таковым), притом в добровольно-принудительном порядке.

Великие личности не были счастливы – во всяком случае, в той форме, в которой предписано быть счастливыми.

Довольство жизнью – конечно, всего лишь своеобразный фетиш, маркер, рекламный трюк. Никакого удовольствия в жизни нет и в помине (о сиюминутных гедонистических мы здесь речь не ведём), поэтому счастье продают со всех сторон – именно оттого, что самый коммерчески беспроигрышный идеальный ход – это продавать нечто несуществующее, невозможное и при этом обязательное (обязующее) к наличию.

Мало кто признается, что несчастлив, даже сам себе. Просто потому, что это не принято. И только свободный субъект может позволить себе быть несчастливым. Воистину, наука быть счастливым – одна из кошмарнейших тоталитарных практик.

Джордан Питерсон как достойный

оппонент

Традиционалистский мир наконец-то выставил нам (сторонникам радикального прогресса) достойного оппонента в лице Джордана Питерсона, чей взрывной успех не может оставаться более незамеченным. История резкого общественного интереса к личности Питерсона началась с принятия скандального законопроекта С-16 касаемо недопущения дискриминации прав ЛГБТ Сенатом Канады в середине прошлого года.

Профессор Университета Торонто Джордан Питерсон резко раскритиковал данную правительственную инициативу, чем, в свою очередь, вызвал широкую волну протеста в среде вышеупомянутого сообщества, значительной части западных академических кругов и одновременно не менее массовое одобрение среди так называемых альтрайтов, традиционалистов нового толка, прежде всего в США.

На фоне глобальной либерализации гендерного вопроса голос Питерсона прозвучал как гром среди ясного неба. Немалое количество критиков уже успело сравнить его с Гитлером, что лишь подлило масла в огонь.

Однако лично мне Питерсон интересен не этим. Он интересен в первую очередь высокой формой подачи, академическим форматом, структурированной речью, за которой чувствуется реальный опыт и знание. В этом его качественное отличие от доморощенных евразийских плагиаторов, компиляторов и переводчиков с плохого французского и немецкого на дурной русский.

От здешней традиционалистской компании тем временем не осталось ровном счётом ничего – ни финансирования, ни идей, ни людей. Что не может не радовать.

Резюмируя, стоит отметить важную тенденцию: желаем мы этого или нет, современный мир входит в фазу реакции, культурной – в первую очередь и структурной – во вторую. Таков его инстинктивный порыв – сохранить самое себя. Но тем самым традиционалистский мир лишь демонстрирует страх перед будущим.

Ловушка политкорректности

В современном и актуальном мировом культурно-политическом контексте происходит столкновение устаревших форм массового контроля (так называемой политкорректности, в первую очередь антифашистского и левого толка) с прагматично-утилитарным подходом к жизни, то есть самой реальностью. Вспоминается фейковая цитата Черчилля: «Фашисты будущего будут называть себя антифашистами». Несмотря на всю её выдуманность, она как никогда точно описывает сложившуюся ситуацию. Под маской благих намерений начинает формироваться, а кое-где уже запущена на законодательном уровне, инициатива, напрямую регламентирующая как запретные, так и допустимые языковые нормы в отношении определённых групп общества (Билль С16 канадского правительства).

В западных университетских кампусах – некогда оплотах свободного слова – создаётся атмосфера зашоренности, подозрительности и, наконец, страха перед возможностью сказать то, что ты действительно думаешь, при этом не оскорбив какую-либо общественную группу. Дошло до того, что практически вся современная инфраструктура высшего образования западного мира (в частности, её гуманитарный аспект) перестала быть источником знаний, средой, вынашивающей новаторов, и стремительно превращается в рупор псевдолиберальной левацкой пропаганды.

Следует отдельно отметить, что в современной западной политологии, средствах массовой информации, а далее и в массовом бессознательном понятие «либерал» уже прочно ассоциируется с неомарксистами и леваками, что, на мой взгляд, является в корне неверным.

Конечно, бывают и леволибералы, но это своеобразный нонсенс, диковинка, абсурд. В большинстве своём либералы – это правые, то есть сторонники индивидуализма и свободных договорных отношений во всех сферах жизни. Как, например, я. Я выступаю одновременно за БОД и за рыночные отношения. За возможность неограниченного индивидуального обогащения, но при этом против монопольного захвата рынка одним или несколькими крупными игроками. Как я не имею ничего против ЛГБТ, так я и не против обычных, традиционных отношений. Проще говоря, делайте всё, что хотите, только без насилия – вот и весь основной принцип.

Возвращаясь к основной теме, засилье диктатуры политкорректности в настоящем создало опасную ситуацию. В обществе стало невозможно проговаривать определённые темы, а где нет проговорённости, озвучивания, дискуссии, там нет и развития, цивилизации. Нельзя затыкать «чёрные дыры сознания», интеллекта и истории псевдогуманистическими мантрами Эриха Фромма. «Зверь из Бездны» всегда найдёт выход, ведь он не умер. Он лишь затаился. И ему не нужен ваш язык, логос как таковой. Это вам нужно овладеть новым языком и новыми смыслами, чтобы почувствовать его.

Концентрацией абсурда можно назвать ситуацию, сложившуюся вокруг доктора Джордана Питерсона, профессора Университета Торонто. Этот человек уже в течение как минимум двух лет стоически сдерживает вал критики слева в свой адрес, при этом умело обращая кипучую, но бесполезную энергию оппонентов себе на пользу. Стремительную публичную карьеру Питерсона сейчас пытаются остановить с помощью личных оскорбительных выпадов, ранее потерпев фиаско в бесплодных попытках атаковать профессора на академическом уровне, как, например, в одном из многочисленных эпизодов публичных дебатов.

Питерсон является моим идеологическим оппонентом, однако он близок мне по способу мышления, подачи материала и качеству языка. Я уверена, что он победит в своей борьбе и, как ему пророчат его поклонники, всерьёз заинтересуется большой политикой – постом премьер-министра Канады.

Психологическая имплозия

Увы, в философском мире, в котором всегда будет востребована любая концепция, любая идея условно оптимистичного характера (и нередко чем глупей, тем оптимистичней – и наоборот), то, что можно назвать объективной (объективированной) реальностью, правдой, всегда будет лежать под толщей наслоений, состоящих из оптимистичных благоглупостей.

Если в сегодняшнем мире происходит то, что в религиозных трактовках принято именовать апокалипсисом (не в смысле конца света – его не будет, а в прямом понимании этого слова – как откровения, явления подлинной сущности бытия), возникает потребность либо вуалировать происходящее, либо уводить фокус внимания в сторону. Но в постинформационном мире нет лазейки, укромного места, где можно спрятать что-либо. Таким образом, каждый индивид будет распластан под грузом частного экзистенциального опыта, который он не сможет переварить, потому что его этому не учили. Произойдёт своего рода психологическая имплозия.

Очень жаль, что академической философией были намеренно проигнорированы авторы, идущие не общим, а частным, гностическим путём, начиная от Макса Штирнера, заканчивая Гейдаром Джемалем. Джордан Питерсон, ставший даже поначалу вполне успешным, прежде всего в силу своего таланта и профессионализма, был фактически затравлен и маргинализирован беснующейся политкорректной толпой, тем самым новым големом-пролетарием, создающимся на наших глазах.

Абсолютный субъект

Речь должна идти не о радикальном субъекте, но об Абсолютном. Интерес Абсолютного субъекта за гранью общечеловеческих знаний-конструктов. Радикальный субъект (пассионарий, герой противопоставляющий себя чему-то) всегда существует в парадигме объектной привязки. Он всего лишь метафизическая обслуга, «сакральный крестьянин».

Абсолютный субъект и его важнейшие

характеристики

Необусловленность, акаузальность, отсутствие в анамнезе самого бытия – это и есть главнейшие и определяющие свойства Абсолютного субъекта. А также отсутствие импринтов, отсутствие большинства инстинктов, отсутствие архетипов.

Акаузальность

В настоящее время не существует единого понимания термина акаузальность. Итак. «Акаузальность (Внепричинность) – способность существовать вне причинно-следственных связей. Такая форма существования, как правило, свойственна тем, кто не зависит от самого пространства-времени (например, нельзя победить существо, пытаясь убить его в прошлом) или даже более абстрактных областей бытия. Высшие космические существа (особенно мультивселенского уровня) обычно могут нарушать причинно-следственные связи, создавая парадоксы, которые не подчиняются здравому смыслу и цепи „причина – следствие“. Сама акаузальность также может быть парадоксальной (следствия без причин, причины без следствий). Иногда акаузальные персонажи полностью невосприимчивы к любым воздействиям в рамках причинности. Также акаузальность в рамках трёхмерной реальности не гарантирует защиту от манипуляций аналогами времени в высших размерностях». ©

Подлинный субъект

Подлинный Субъект, как и Подлинная Идея, никогда не превращаются в свою противоположность. Если мы рассматриваем случай, когда антихристианин превращается в добропорядочного христианина, мы имеем дело с бессубъектностью или неврозом. За исключением той ситуации, когда подобная смена вывески является продуманным обманом – проявлением политической воли. Ведь тому, кто стремится к цели, нужна не декларация сама по себе, а Осуществление Цели. Публика же нюансов не различает, оттого публикой и остаётся.

Инициация текстом

Проблема некоторого непонимания между автором и читателем – не в непонятном и нетипичном языке. Мой язык, к примеру, бывает довольно прост и порой брутален. Дело в том, что текст ныне (современный и идеальный текст) в принципе не обращён к человеку или же обращён к нему весьма формально и условно.

Идеальный текст онтологически неконтекстуален, поэтому ему нет места в какой-либо градации – философской и литературной. Он является чистой констатацией и обращён напрямую к Смыслу, то есть он и есть Смысл.

Смысл же – в моём случае – субъектен. И не подразумевает мира ни до, ни после себя. Это то, что принято именовать «апокалипсисом смысла». Конечно же, не смысла как такового, но некоего общечеловеческого смысла. Поэтому мне нет места ни среди традиционалистов, ни среди классических (и не) гуманистов. Нет места и потому, что мне его – не надо.

Субъект Идеи

Субъект Идеи – мера всех вещей.

Интересы субъектов

Нет никакого добра и никакого зла. Есть отдельные интересы отдельных групп. Над ними стоят интересы субъектов.

У субъекта нет судьбы

Психоаналитические установки про «позитивный настрой» – не более чем профанические байки, ересь. Чем негативнее представления субъекта о бытии, чем экстремальнее его ожидания, тем менее он чувствителен к разнообразным «ударам судьбы». Что же касается концепта «судьбы» в принципе, этот концепт применителен лишь к объекту (игрушке «высших сил»). Проще говоря, у субъекта нет судьбы.

Провинция смысла

Контекст – провинция смысла, поэтому для Субъекта Идеи быть контекстуальным, равнό быть обобранным.

Страдания субъектного материалиста

Кобо Абэ писал что-то о чудовищности страдания, «которое ни с кем нельзя разделить». Страдания субъектного материалиста именно таковы, ибо субъектный материалист – смысловой изгой, он находится вне общих смысловых «норм» и парадигм. Буквально – я не знаю никого, кто страдал бы, как я, и от того же, что и я. Но я и не нуждаюсь в таком человеке. У меня нет нужды быть понятой или принятой. Посему страдания субъектного материалиста кажутся мне относительно комфортными в сравнении со страданиями общепринятыми. Есть ли возможность избавления от страданий для меня? Безусловно. И она находится в сфере воплощения субъектной идеи. Не менее она находится и в сфере материального, ибо никакая идея не может быть воплощена в полной мере без ресурса.

P.S. К слову, именно по указанным выше причинам другим кажется, что я не страдаю вовсе. Ибо я не страдаю, как они. Кто не страдает, как другие люди, тот не страдает вовсе. Таковы издержки псевдогуманистического восприятия.

Нерастворимость

Если мы серьёзно расцениваем такие понятия, как «Я», Воля и Жизнь, если мы полагаем их «сакральными», радикально значимыми, не странен ли тот факт, что жизнь человеческая столь коротка и порой жизнь даже сверхволевого индивида ещё короче, чем жизнь индивида среднестатистического?

Я выскажу опасное допущение, что в основе бездумной матрицы, всепоглощающей инерции бытия, в которой вынужденно растворён всякий человек, лежит холодное безразличие, некая глобальная всеотчуждённость. Иначе человек бы прилагал усилия к продлению собственной жизни, а не сбрасывал их на сторону (потомство).

Цель субъекта, таким образом, – обрести максимум волевого, интеллектуального и силового ресурса, чтобы обеспечить продолжение именно собственного «Я», в противном случае он рискует быть растворённым в «общем», какие бы патетические имена это общее не принимало – Вечность, История и пр. Вечность и История – это вечность и история других, где всякий субъект, всякий носитель идеи будет в лучшем случае ложно интерпретирован, а в худшем – забыт.

Субъект, Идея и ресурс

Идея без Субъекта рассыпается, обрушается, лишается основы, становится предметом лжеинтерпретаций. Вчера в беседе с Игорем Дудинским мы сошлись в том, что мир Мамлеева фактически рассеялся после смерти автора. Как и после смерти Гейдара Джемаля его концепции лишились своей изначальной мощи. Итак, Субъект и Идея неразделимы. И важнейшим фактором их успеха ныне является ресурсная составляющая. Проще говоря, даже такой популярный прожект, как «Иисус Христос», сейчас не мог бы состояться без определённых вливаний.

P.S. Я крайне критично отношусь к философским концепциям Юрия Мамлеева и больше ценю его литературные произведения. Я не разделяю мировоззрения и идеологию Гейдара Джемаля, однако считаю его мощным философом европейского уровня. К «Иисусу Христу» я вообще никак не отношусь, оценивать его как-либо – всё равно что оценивать персонажа мультфильма.

Субъект Идеи vs герой бытия

Что делает герой, исчерпавший в себе архетипы? Становится Субъектом Идеи. Все мы рождаемся не только с субъектным, но и с чужим опытом, что на чисто физиологическом уровне выражается прежде всего в механизме наследственности.

Чужой общемировой и общечеловеческий опыт включает в себя так называемые архетипы – условно фиксированные лжепредставления. Представления об «аде», «боге», «демиурге» – это, как выясняет Субъект Идеи на протяжении жизни, отделяя свою самость от внешнего, есть управленческие лжеконструкты.

Таким образом, Субъект Идеи имеет своим радикальным оппонентом только бытие как таковое, а не лубочных сказочных врагов, как это делает герой. Герой как порождение системы, искусственно образованная жертва, приносимая на алтарь бытия, есть демонстрация его всесилия и несокрушимости, пусть и действующая в режиме контролируемого – а стало быть, неизбежно подавляемого – бунта.

Буквальное восприятие сторонниками бытия некоторых идей, а также их мнение, что любая идея неизбежно берёт верх над её носителем, в первую очередь выдаёт в них ведомых, руководимых массовым бессознательным, мифологическим разумом, сводящимся к встраиванию в проявленную реальность.

Субъект как текст

Раньше контекст создавался общим культурным полем, образованным интерпретациями текстов различных авторов. При этом система находилась в относительном балансе, несмотря на чудовищные жертвы, приносимые на алтарь условного разделения на «добро» и «зло», «своих» и «чужих» и прочие предсказуемые бинарные оппозиции.

Контекст создавали непосредственно введённые в мейнстрим (!) творцы и персоны – писатели, философы, режиссёры, политики и т. д. По большой идее, производители текста и потребители контекста находились в одной самоподдерживающейся среде, статичной, но затем приобретавшей различные оттенки благодаря изменению угла наблюдения изнутри.

Сейчас ситуация радикально изменилась. Пространство интерпретаций (контекст) настолько перегружен и инертен, что он уже не нуждается в распространении и даже – в самоподдержании. Напротив, он в некотором роде желает исчерпать самое себя. Конечно, он желает не как субъект, но как распределённая система, сводящаяся в фокусе внутреннего наблюдателя в псевдосубъект (этим, в частности, объясняется остаточная религиозность в XXI веке). К слову, религия являлась источником первых текстов, неизбежно сводящих своё авторство к «богу».

Сегодня же наличие контекста не обязательно. В принципе, можно констатировать, что контекст как поле интерпретаций мёртв. Соответственно, нет зависимости и от ранее произведённых смыслов. Субъект как автор, стремящийся покинуть контекст, неизбежно сталкивается с последней мировоззренческой проблемой, с последним двоичным выбором воистину гамлетовского размаха – между бытием и небытием.

Следует отдельно отметить, что, когда мы говорим о небытии, мы ни в коей мере не говорим об уничтожении, мы говорим о радикально иной форме существования – Победившей Цивилизации, как то: искусственный интеллект и преодоление физиологических ограничений в форме матричных импринтов.

В этом новом мире первостепенная роль будет принадлежать его величеству Субъекту. Отныне он и только он создаёт и диктует новые смыслы.

Разотождествлённый сверхсубъект

Давно следовало говорить не о сверхчеловеке, а о тотально разотождествлённом сверхсубъекте, некоем мутанте, лишь имеющем человекоподобный вид. Его основные характеристики, как я уже писала, – отсутствие импринтингованности, отсутствие инстинктов (в первую очередь продолжение рода) и, пожалуй, отсутствие культурного кода (если только мы не понимаем культурный код как теорию, фикцию, формальность.)

P.S. Идея о сверхчеловеке скорее была бы уместна в XIX веке, но никак не в ХХ. Ницше сделал для своего времени всё что мог. Для этого он не сделает уже ничего.

Внесубъектная ловушка

Рассматривая тех или иных персонажей, приходишь к выводу, что внешне наблюдаемые признаки здравомыслия, образованности (и ума) ещё не говорят о наличии субъектности. Как минимум, следует разделять три составляющих субъектности – способность мыслить тактическими категориями (ориентироваться в ближнем бою), собственно осознание себя субъектом бытия либо инобытия (небытия), способность к стратегическому мышлению как к высшему целеполаганию, а также умение сопрягать все три состояния в одно – способность к волевому синтезу, сводящему все три состояния в единое свойство – собственно действие. Например, есть ряд метафизических напёрсточников, которые прекрасно разбираются в текущей обстановке, в истории, но при этом не имеют чётко сформулированного стратегического мышления или целеполагания, давая зачарованной публике взамен давно устаревшие религиозные догматы (как то: ислам или православие), тем самым дискредитируя все собственные субъектные потуги, давая на словах один единственный бонус отвергаемому репрессивному государству, что использует ту же религию как репрессивный механизм.

Бытие как враг

Человек прошлого ищет состояний. Перестав искать «бога», он ищет счастья, состояния вообще. Человек настоящего уже не ищет ни «бога», ни состояния, кроме функциональности, – он желает результата, но не процесса, отдаляясь от бытия. Бытие следует понимать как врага Субъекта. Единственная полезная функция бытия – быть субъектным ресурсом.

Субъект и смерть

Нельзя отделять материю (физическое тело) от осознания. Для субъекта – носителя субъектного мировоззрения смерть существует не в момент смерти (не перед ним), а как перманентный, постоянный факт, как осознание. Если совсем утрировать и упрощать, можно сказать, например, не только «я умру» (когда-то), но «я умерла» (уже сейчас).

Субъект как абсолют

Верующие не только отвергают современный мир, не только желают спасения и чуда, но и полагают, что в этом нуждаются другие. Однако это не так.

Спорить с верующими бессмысленно, ибо они есть слепые, бредущие на ощупь в дебрях лжесмыслов, надиктованных архонтами. Но я всё-таки выскажусь по поводу их ожиданий и проекций.

Итак. Современный мир – лучший и идеальнейший из миров. Во всяком случае, для современного человека. Для меня. Современный человек хочет пользоваться цивилизационными достижениями (а они весьма круты), он хочет комфорта и социального успеха. Он хочет гарантий, в том числе гарантий от «чуда».

Это не интеллектуальное кокетство – мне действительно не надо никакого чуда, я хочу запланированных и рациональных вещей – только. Что же касается смыслов, субъект сам несёт в себе смысл, он и есть тот абсолют, вынесенный (как кажется) за пределы современного философского дискурса. Никакие смыслы, помимо своих собственных, мне не нужны (упростила, конечно, но это для понятности).

Публицистика