Читать онлайн Княжеский отбор для ведьмы-дебютантки бесплатно

Княжеский отбор для ведьмы-дебютантки

Пролог

Через окошко кареты я с восторгом разглядываю одновременно и знакомые, и совсем незнакомые питерские места. Я родилась и выросла в городе на Неве, но как же он изменился за почти две сотни лет!

Неужели это – Невский проспект? Не асфальтовый – деревянный! А как непривычно не видеть на канале Грибоедова собора Спаса на Крови. Его начнут строить только через пятьдесят лет. Хотя о чём я говорю? Какой Грибоедов?

И как непривычен Зимний дворец не в зеленом, а в желтом цвете!

От созерцания меня отвлекает скрипучий голос Настасьи Павловны.

– Ежели князь во время танца изволит к вам обратиться, слушайте внимательно. Отвечайте кротко: «Да, ваша светлость» или «Нет, ваша светлость». И смущенно опускайте взгляд.

Я хихикаю, и она смотрит на меня с неодобрением и шепчет на ухо подруге Ирине Николаевне:

– Ох, уже эти провинциальные барышни! – и снова обращается ко мне. – Константин Николаевич – большой любитель чтения. Надеюсь, вы знаете каких-нибудь поэтов?

– А как же? – возмущенно откликаюсь я. – Державина, Пушкина, Лермонтова.

И тут же, спохватившись, до боли закусываю губу. Про Лермонтова я знать еще не должна. Его известность еще впереди.

К счастью, мои спутницы в поэзии не сильны. Хотя когда я называю Пушкина, обе дружно морщатся.

– Надеюсь, вы не забыли карне?

Нет, не забыла – маленькая записная книжечка висит на цепочке веера. В нее на балу полагается записывать приглашения на танцы.

– Сначала нужно выяснить, на какой танец вас ангажирует сам князь, – поучает Настасья Павловна. – А потом уже давать обещания другим кавалерам. И запомните, милочка, – не более одного танца с одним лицом!

– А если князь пригласит меня дважды? – уточняю я.

Дамы снова переглядываются.

– Князь? Дважды? Вера Александровна, да в своем ли вы уме? Только и забот у князя будет, что вас приглашать! Там сколько других барышень будет!

Теперь уже хихикают они.

Карета останавливается у самого крыльца, услужливый лакей в роскошной ливрее отворяет дверцу и помогает выйти сначала Настасье Павловне и Ирине Николаевне, а потом и мне. Мои шелковые туфли сразу тонут в мягком ворсе расстеленного на ступеньках ковра.

Мы поднимаемся по лестнице, входим в огромную светлую балльную залу. Да уж, народу как на крутой дискотеке! Удивительно, как в такой толпе кавалеры вообще находят дам, которых ранее пригласили на танец.

Настороженно разглядываю других гостей и облегченно вздыхаю. Кажется, я вполне вписываюсь в окружающую обстановку. У многих девушек платья того же фасона, что и мое. Причёски тоже скромные, и минимум украшений.

И хотя обычно я люблю оригинальничать, здесь предпочитаю стать незаметной. В незнакомой обстановке оно надежнее.

Пытаюсь вспомнить фильмы, которые я видела об этом времени. На ум приходит только «Война и мир». Первый бал Наташи Ростовой – самое то!

У меня сегодня тоже – первый бал. И меня тоже зовут Наташей. Графиня Наталья Закревская – звучит потрясающе! Но, боюсь, статусу этому я не соответствую ни в малейшей степени. Да и имя у меня сейчас другое. Пока никто не должен знать, что Закревская – это я. Особенно хозяин бала!

– Надеюсь, милочка, вам не придется стоять у стены, когда другие барышни танцуют, – шипит Настасья Павловна.

Именно она выводит меня в свет, и ей хочется, чтобы я произвела на петербургское высшее общество хорошее впечатление. Знала бы она, с кем связалась.

Я занималась с учителем танцев целый месяц, и всё равно мне кажется, что я совершенно ничего не умею. Я привыкла к совсем другим танцам.

Настасья Павловна ненадолго растворяется в толпе, а когда снова возвращается к нам, то сияет от восторга:

– Ах, Верушка, князь приглашает вас на первый же танец! Какая неслыханная честь! Я и подумать не могла…

Я предпочла бы обойтись без этого лестного знака внимания. Выйти в центр зала с главным кавалером вечера в конце бала было бы не так волнительно.

– А что тут удивительного? – скрипучим голосом вопрошает Ирина Николаевна. – Батюшка Константина Николаевича, когда-то, кажется, с князем Бельским дружбу водил. Вот сынок и вспомнил, поди, ко времени.

Лучше бы он вспомнил об этом чуть позже. Первым танцем на балу идет полонез – танец степенный, требующий внимания и порядка. То-то будет смеху в зале, если я поверну не туда или наступлю князю на ногу!

Музыканты начинают играть вступление к танцу, и вокруг меня образуется пустота – должно быть, гости уже знают, какая честь мне оказана, и ждут, что хозяин бала вот-вот ко мне подойдет.

Но музыка играет, а князь не спешит засвидетельствовать мне свое почтение. Я замечаю, как беспокойно оглядывает залу Настасья Павловна, и понимаю, что что-то идет не так.

Другие пары тоже не решаются выйти в центр – открывать бал должен хозяин. Повисает неловкая пауза. И только через несколько минут распорядитель бала передает указание князя начинать танец без него.

Взоры других гостей из завистливых становятся насмешливыми. И хотя я не сильна во всяких здешних этикетах, я понимаю, что такая ситуация унизительна. Красная как мак Настасья Павловна страдает вместе со мной.

Я слышу, как за моей спиной дама говорит своему спутнику:

– Должно быть, князь осознал, что сделал неправильный выбор для первого танца. Я слышала, князь Бельский – персона сомнительная. С бунтовщиком Закревским дружбу водил. Зачем же его светлости такое родство?

А мужчина сочувственно откликается:

– Бедная девочка.

– Ах, Верочка, это ужасно! – всплескивает руками Настасья Павловна. – На первом балу остаться без приглашения хозяина – это провал. Все последующие танцы у князя уже розданы другим девушкам. Не удивлюсь, если сегодня вас вообще никто не пригласит.

Другие дебютантки уже выходят в центр со своими, пусть и не такими знатными, но всё-таки кавалерами. Соперницы смотрят на меня с оттенком превосходства.

– Мы можем уехать отсюда прямо сейчас? – тихонько спрашиваю у Настасьи Павловны.

Та округляет глаза:

– Что вы, Верочка, и думать об этом не смейте!

И вдруг начинает широко улыбаться. Через секунду перед нами появляется молодой человек во фраке. То, что это – не князь, я понимаю по реакции окружающих. Но выглядит незнакомец весьма презентабельно.

– Граф Никита Александрович Свиридов, княжна Вера Александровна Бельская, – представляет нас друг другу моя дуэнья.

Я настолько растеряна, что не слышу, что он говорит. За меня отвечает Настасья Павловна:

– Простите, ваше сиятельство, но Вера Александровна на этот танец не свободна. Вы можете выбрать любой другой.

Кажется, кто-то всё-таки решился меня пригласить. И едва я слышу «не свободна», как мое внутреннее достоинство выражает протест.

– Ну, почему же? – негромко, но твердо возражаю я. – Я совершенно свободна.

И касаюсь ладонью его протянутой руки. Я предпочитаю не замечать ужаса на лице Настасьи Павловны и изумления на лицах других гостей.

Мы с графом встаем в длинную колонну пар и начинаем движение. Я так боюсь сбиться с шага, что почти не смотрю на своего кавалера. И по сторонам тоже не смотрю. И только дружный вздох, пронесшийся по залу, заставляет меня поднять голову.

Все гости смотрят на стоящего неподалеку от дверей мужчину в расшитом золотом синем камзоле. Он держится так непринужденно, что трудно не понять – вот он, тот самый князь, что пренебрег мною.

Хозяин оглядывает залу. Возможно, среди стоящих у стен девушек пытается отыскать ту, с которой должен танцевать. Невольно начинаю испытывать тревогу.

К нему подлетает распорядитель бала и что-то тихо пытается объяснить. Точно, они смотрят в мою сторону. Норовисто вскидываю голову. Пусть не думает, что я из тех дурочек, что будут восторженно ловить каждый его взгляд.

В его темных глазах сверкают молнии, а на щеках играют желваки. Так, спокойно, Наташа! Не станет же он закатывать скандал на собственном балу.

Наконец, он отводит от меня взгляд и обращает его на девушку в бирюзовом платье. Потом решительно направляется в ее сторону. Девица едва не падает в обморок от счастья.

Их пара встает во главу вереницы. Танец продолжается.

Но словно мало мне было этих треволнений, как в танцевальной фигуре «звездочки» наши с князем пары оказываются рядом. Наша четверка соединяет правые руки и начинает двигаться по кругу. Я слышу напряженное дыхание каждого. Проходим один полный круг, потом – другой. Наконец, руки размыкаются, и мы вновь становимся в колонну.

Напоследок князь награждает меня еще одним суровым взглядом. Я вздрагиваю. Кажется, на отборе мне придется нелегко.

1. Двумя месяцами ранее

Я уже проснулась, но еще не открываю глаза. После операции мне велено больше спать, и даже если я просыпаюсь рано, я не спешу вставать или разговаривать.

У меня отдельная палата – почти роскошная, с телевизором, холодильником и даже с диваном. Диван – для гостей, по ночам на нем спит мама.

Сейчас я слышу ее голос за дверями. Там и папа, и мой лечащий врач и подруга родителей Светлана Аркадьевна Васильева. Папа тоже работает в этой больнице. Он – один из лучших мануальных терапевтов города. А еще он – отличный диагност. И травник. Да-да, именно травник, хотя считается, что это понятие несовместимо с официальной медициной.

Дома мы зовем его «знахарь» – умение лечить передалось ему по наследству, от моего дедушки. И думаю, даже если бы он не поступил в свое время в медицинский университет, он всё равно бы лечил – только, возможно, другими средствами. Этот дар передается из поколения в поколение. Надеюсь, он когда-нибудь проявится и у меня. Хотя пока не проявился.

Но об этом за пределами дома мы стараемся не говорить.

Дверь приоткрыта, и хотя они разговаривают в коридоре, я слышу каждое слово. Вот только слова по большей части непонятны – куча медицинских терминов, которые я пропускаю мимо ушей. Когда переходят к диете, воспринимать информацию становится чуть проще. Бульоны, каши. Терпеть не могу каши на воде. Но ничего не поделаешь – диеты редко бывают вкусными.

– Да, между прочим, – голос Светланы Аркадьевны чуть понижается, но я всё равно его слышу, – вы могли бы сами мне сказать, что Наташа вам не родная. Я понимаю – такое хочется сохранить в тайне, но мне-то вы могли довериться. Во время операции это могло оказаться важным.

Я мигом избавляюсь от остатков сна. Приподнимаюсь. Натягиваю халат, с трудом попадая в рукава.

Я – не родная? Слёзы наворачиваются на глаза. А где-то глубоко внутри одновременно вскипают страх и ярость. Да как они могли такое от меня скрывать? Восемнадцать лет вранья. Зачем?

И робкая надежда, что слова Васильевой – не правда.

Я встаю, пересекаю комнату, распахиваю дверь. Да как они после этого смогут посмотреть мне в глаза? Как оправдаются?

Но оправдываться никто не собирается. Родители даже не отводят взгляды. Они смотрят прямо на меня. Но в глазах их я не вижу ни раскаяния, ни ласки. Они оба смотрят на меня с ужасом! С ужасом, который я могу объяснить только одним – для них слова Светланы Аркадьевны стали таким же шоком, как и для меня. Они тоже не знали, что я – не родная!

Им меня подбросили! Я – кукушонок!

***

Я уже дома. Вернее, в той квартире, которую за восемнадцать лет привыкла считать своим домом. Из больницы меня выписали в ускоренном порядке – я всё время плакала и истерила. Васильева посчитала, что дома я быстрее успокоюсь.

Но она ошиблась. Здесь каждая вещь напоминает о детстве, которое на самом деле должно было бы быть не моим. Вот плюшевый мишка, которого мама подарила мне на первый – пятилетний – юбилей. А должна была бы подарить не мне, а совсем другой девочке. А вот модель парусника, которую мы с отцом склеили, когда я пошла в первый класс. Стал бы он что-то клеить со мной, если бы знал, что я – чужая?

– Ты не могла ошибиться? – мама цепляется за соломинку.

– Да какая ошибка? – вздыхает Светлана Аркадьевна. – Судя по группе крови, она никак не может быть вашей дочерью. Ты извини, Лариса, я не знаю, что сказать – первый раз сталкиваюсь с такой ситуацией.

– Но можно, наверно, сделать еще тест ДНК?

– Можно, – соглашается Васильева. – Только вряд ли это что-то изменит. Хотя вам все равно придется его сделать, когда вы будете искать свою дочь.

Меня коробит от этих слов – «их дочь». А я – не их! Конечно, вряд ли они разлюбят меня в один день, но так, как раньше, уже не будет!

– Тихо! – шипит мама. – Наташенька только-только уснула.

Не удивительно, что я совсем на нее не похожа. Она – миниатюрная блондинка с голубыми глазами. Я – зеленоглазая шатенка на целую голову выше нее.

Я реву, укрывшись одеялом. Как так могло получиться? Ошибка врачей в роддоме или чей-то умысел? И где мои настоящие родители?

Вопросов много, и я прокручиваю их в голове вместо слоников или овечек и засыпаю.

– Наташка, хватит дрыхнуть! – уже утро, и мама распахивает шторы и улыбается. Она старается показать, что в наших отношениях ничего не изменилось, хотя и я, и она знаем, что это не так. – Опоздаешь на лекции!

Я послушно встаю, завтракаю. Вернее, пытаюсь завтракать, но еда не лезет в горло. Я вообще, когда нервничаю, есть не могу.

Мама уже не улыбается.

– Натусик, ну хватит реветь! Да, кое-что случилось, но это не повод раскисать. Возможно (ты слышишь, я говорю – всего лишь возможно!) мы не твои родители. Но это не значит, что мы перестали тебя любить. Ты при любых результатах тестов останешься нашей дочкой. Ты понимаешь это?

Я киваю. Я тоже так решила для себя – они всё равно мои родители. Пусть и не по крови. Но от этого почему-то не легче.

Я выхожу из дома, но иду не в университет, а в кино. Слушать лекции в таком состоянии решительно невозможно. Больничный еще не закрыт, и у меня есть законные основания не появляться на занятиях.

В кино я иду не просто так – я иду на конкретный фильм. В «Художественном» идут «Замерзшие сердца», где главную мужскую роль играет Данила Сазанов – актер, в которого я влюбилась еще в десятом классе.

Это было похоже на сумасшествие – я увидела его по телевизору в паршивом сериале и сразу поняла, что вот он – мужчина моей мечты. Влюбчивой я себя никогда не считала и не понимала подруг, с завидной регулярностью выбиравших себе кумиров из числа актеров, певцов, спортсменов. Они подписывались на инстаграммы «звезд», забрасывали их сообщениями, наивно надеясь на ответы. Мне казалось это глупым и смешным.

Но когда в моей жизни появился Данила, я ко многому стала относиться по-другому. Я тоже часами зависала на его страничках в социальных сетях, лайкала и комментировала фотографии, которые он выкладывал, и скачивала на компьютер фильмы с его участием.

В отличие от подружек, ответа от Сазанова я не ждала. Что он мог написать сопливой школьнице? Да и вообще – на сообщения фанатов наверняка отвечал не он сам, а какой-нибудь администратор. Нет, я не искала его внимания в интернете. Я хотела познакомиться с ним наяву.

Я жадно проглатывала все его интервью. Выписывала в тетрадку всё, что он говорил о женщинах, пытаясь нарисовать портрет той, которая могла бы его поразить. Однажды он обмолвился, что ему симпатичны девушки с длинными волосами, и я перестала делать короткую стрижку. Он сказал, что ему нравятся традиционные семейные ценности, в числе которых назвал и невинность невесты, и я порадовалась, что не переспала с одноклассником Степкой, который давно уже подбивал ко мне клинья. Несколько раз в неделю я занималась в тренажерном зале и в танцевальной студии (Даниле нравились стройные девушки, умеющие танцевать) и была полна решимости произвести на него неизгладимое впечатление при нашей встрече.

Действовать я хотела через конкурс красоты. Сазанов должен быть членом жюри на «Петербургской красавице». А значит, я должна туда попасть. Я уже выиграла конкурс красоты на своем инязе, оставался лишь один этап – университетский конкурс, победа на котором гарантировала участие в конкурсе городском. А там – держись, Данила Сазанов, ты увидишь девушку своей мечты.

Я устраиваюсь в середине почти пустого зала и отключаю телефон. После пяти минут рекламы начинается фильм. Сазанов, как обычно, хорош – гораздо лучше самого фильма. Даже обидно за него становится – ему бы в Голливуде сниматься.

Но в этот день даже самый гениальный фильм не смог бы отвлечь меня от невеселых мыслей. Есть ли шанс найти моих настоящих родителей? Должна ли я сменить фамилию, если мы их найдем? Всё во мне протестовало против этого.

Я всегда гордилась, что я – Закревская. Род отца был старинным, дворянским. Конечно, за годы советской власти в него влилось немало рабоче-крестьянской крови, но порода до сих пор была видна. Среди Закревских были герои отечественных и мировых войн, полководцы, министры и, конечно, врачи.

Когда я думала о «Петербургской красавице», то представляла, как выйду на сцену, и ведущий объявит «Наталья Закревская». И жюри сразу отметит мою аристократичную, благородную красоту. И Данила непременно запомнит – «Закревская».

Теперь об этом думать почему-то не хочется. И участвовать в конкурсе – тоже. И даже мысль о встрече с Данилой совсем не греет. Что я смогу ему сказать, если он захочет познакомиться поближе? Я сама не знаю, кто я такая.

Я шмыгаю носом, хотя сцена на экране почти юмористическая. Бросаю тоскливый взгляд на Сазанова, поднимаюсь и выхожу из зала.

После выхода из кинотеатра я не сразу иду домой, а еще пару часов гуляю по Невскому – чтобы мама не удивилась, почему я так рано вернулась из универа.

Пытаюсь сообразить, что я должна делать в сложившейся ситуации. Сама по себе я вряд ли что-то могу предпринять. Тут у папы гораздо больше возможностей. Он – известный врач, профессор, у него куча знакомых и друзей. Наверняка, он сможет найти в роддоме документы с данными девочек, которые родились в ту же ночь, что и я. Ведь именно с кем-то из них меня тогда перепутали.

Оказалось, что родители уже подумали о том же. Не успеваю я переступить порог квартиры, как мама спрашивает:

– Натусик, поедешь с нами в Москву? Мы собираемся поговорить с Никитой Степановичем.

Никита Степанович Закревский – родной дядя папы. Как раз в роддоме, где он был тогда главврачом, я и появилась на свет. Родители специально приехали из Петербурга в Москву, чтобы роды прошли под наблюдением самых лучших врачей. Нечего сказать, понаблюдали!

У дяди Никиты – тоже фамильный дар целительства. Он вообще оригинальный человек.

– Может быть, Наташе лучше остаться дома? – предполагает папа. – Она и так много пропустила из-за болезни.

Я фыркаю и иду собирать вещи.

– Девочки, только вы не нервничайте, ладно? – всю дорогу до столицы успокаивает нас папа, и при этом руки его, лежащие на руле, заметно дрожат.

– Я его просто затряхну, и всё, – почти спокойно сообщает мама. – Это была его идея – с московским роддомом, меня бы устроил и питерский. Помнишь, каким соловьем он тогда заливался?

Сейчас дядя Никита уже не практикующий врач. Вернее, практикующий, но в свободное от основной работы время. Он занимает важный пост в министерстве здравоохранения. Птица высокого полета.

– Да я в газеты пойду! – негодует мама. – На телевидение! Если в лучшем роддоме страны такое творится, то что тогда в остальных?

Папа дипломатично поддакивает. Он знает, что с мамой лучше не спорить.

Мы приезжаем в Москву поздним вечером. Папа предлагает остановиться в гостинице – не скандалить же с академиком на ночь глядя. Но мама повышает голос, и мы едем прямо к дяде Никите.

Как ни странно, но когда он открывает двери и видит нас, то вовсе не выглядит удивленным. Будто бы он ждал нашего приезда. Мама даже бросает на папу подозрительный взгляд – неужели, предупредил? Но тот яростно мотает головой – не виновен.

Никита Степанович приглашает нас в гостиную, и мы устраиваемся на диване, решительно отказавшись от ужина и даже от кофе.

Дядя опускается в шикарное кресло с высокой спинкой. Он начинает говорить прежде, чем мама успевает выплеснуть на него свое негодование. И то, что произносит, повергает нас в шок.

– Хорошо, что вы приехали сами. А я уже хотел вам звонить.

Тут напрягается даже папа:

– Ты уверен, что мы собираемся говорить об одном и том же?

Никита Степанович вздыхает и теребит длинный белый ус.

– Наташе недавно делали операцию. А значит, определяли группу крови. Ты сам увидел несоответствие или кто-то подсказал?

Он смотрит на папу почти с любопытством. Я ненавижу его в этот момент. Неужели он знал? Знал и молчал столько лет? Прикрывал ошибку своих врачей? Но ведь папа – его племянник! Как можно быть таким жестоким?

Кажется, мама думает о том же.

– Вы знали? Неужели вы знали? – она плачет, и папа обнимает ее хрупкие плечи. – Но почему??? Какой в этом смысл?

А может, это и не ошибка вовсе? Мысли одна смелее другой лезут мне в голову. Однажды я видела фильм, где детей в роддоме подменили специально – замешаны были большие деньги. Может, дядя Никита подсунул свою внучатую племянницу какому-нибудь миллионеру? И настоящая дочь Закревских сейчас обладательница заграничных вилл и морских яхт?

– Послушай, Лариса, я понимаю, ты сейчас в шоке, но позволь мне все объяснить, – лицо академика Закревского непроницаемо словно маска.

– Что объяснить? – кричит мама. – Что вы можете нам объяснить? Вы – преступник! Если вы думаете, что я буду молчать об этом только потому, что вы – родственник моего мужа, то вы ошибаетесь. Да он и сам молчать не будет.

Папа подтверждает:

– Извини, но она права – мы обратимся в полицию. И я не хочу сейчас слушать твои оправдания. Просто скажи нам, где наша дочь? И кто родители Наташи?

Дядя Никита… Хотя какой он мне дядя?

– Если вы хотите понять, что случилось, вы должны меня выслушать.

– Должны??? – захлебывается возмущением мама. – Да это вы нам должны – и нам, и Наташке!

Академик поднимает руку – будто надеется успокоить маму на расстоянии.

– Если вы хотите знать, что случилось в роддоме восемнадцать лет назад, то вам придется меня выслушать. Эта история имеет предысторию – именно ее я хочу вам рассказать. Возможно, вы не сразу поймете, какое отношение те, давние, события имеют к вам, но прошу вас – не задавайте пока вопросы. Просто послушайте.

Как ни странно, но мама кивает, хотя я вижу, что она не намерена верить ни единому слову дяди.

2. Двести лет тому назад

– Как вы знаете, – начинает дядя Никита, – в графском роду Закревских было много людей, обладавших сильными магическими способностями. Сейчас эти способности проявляются куда в меньшей степени, но они проявляются до сих пор! Тогда же, в начале девятнадцатого века наш предок граф Кирилл Закревский был главным магом Российской империи и правой рукой Александра Первого. Он пользовался особым доверием государя императора, и это вызывало зависть у его соперников. В то время, о котором я хочу рассказать, Россия вступила в войну с Францией, и многие иностранные державы хотели ослабить нашу страну. Ради этого они готовы были пойти даже на убийство императора. На протяжении нескольких месяцев были задержаны с десяток заговорщиков, готовивших покушение на государя – в немалой степени раскрытию заговоров способствовали таланты Кирилла Александровича. Но враги не успокаивались. Поняв, что Закревский умеет читать мысли окружающих и может определить тех, кто замышляет недоброе, они решили отдалить его от двора – для этого были состряпаны ложные доказательства, позволившие обвинить его ни много, ни мало, а в государственной измене. Государь, скрепя сердце, поверил этим доказательствам и отдал приказ об аресте графа. Но Закревский понимал, что, будучи в тюрьме, не сможет помочь императору, а значит, заговорщики достигнут цели. И он сбежал из-под ареста. Теперь о заговорщиках. Их было трое. Один – иностранный шпион, именно он представлял наибольшую опасность. Другой – русский дворянин, тоже весьма сильный маг, давно мечтающий занять место Закревского при дворе. Третий – тоже дворянин, представитель императорской семьи. Он проигрался в карты и за участие в заговоре запросил огромную сумму.

– Зачем вы рассказываете нам все это? – не выдержала мама.

– Подожди, Лара, – успокаивающе погладил ее руку папа. – Давай дадим ему еще пять минут. Может быть, от истории древней он всё-таки перейдет к истории современной.

– Я постараюсь быть лаконичным, – кивнул академик. – Так вот, сбежав из-под ареста, граф Закревский сумел добраться до главного заговорщика. Они дрались на шпагах, и оба были смертельно ранены. Ценой своей жизни граф помешал покушению на императора. У двух оставшихся заговорщиков уже не было интереса в убийстве государя. Один получил должность главного мага при дворе. Другой – необходимые ему деньги. Верный слуга графа привез умирающего хозяина домой – тот хотел защитить жену и ребенка, который должен был вот-вот появиться на свет. Девочка – очень слабенькая – родилась в ту же ночь. Графиня же, к сожалению, умерла при родах. Кирилл Александрович почувствовал, что дочь обладает очень сильными магическими способностями и понял, что она в опасности – заговорщики не оставили бы в живых ребенка, который, как и отец, умеет читать мысли и когда-нибудь сможет раскрыть их преступление. Он не мог защитить ее – его состояние с каждым часом ухудшалось. К тому же, он сам считался предателем и не мог просить защиты у императора. Он мог отправить ее в деревню к родственникам жены, но враги добрались бы до нее и там – спрятать девочку так, чтобы сильный маг ее не обнаружил, не представлялось возможным. Если бы ее поменяли с кем-то из крестьянских детей, маг сразу почувствовал бы полное отсутствие родовой магии и понял бы, что его пытались обмануть. Он нашел бы ее где угодно.

– Что же придумал граф? – хрипло спрашивает папа.

– Он решил, что заменить маленькую графиню сможет только девочка из рода Закревских – девочка из будущего. С одной стороны – она тоже Закревская, и следы родовой магии у нее будут заметны. С другой стороны – эти следы будут настолько слабы, что враги не станут принимать ее всерьез, а значит, оставят ее в покое. Всё-таки они были дворянами и на убийство ребенка пошли бы только в самом крайнем случае. Кирилл Александрович появился в нашем роддоме как раз тогда, когда у вас родилась дочь.

Мамины глаза удивленно распахиваются.

– Так не бывает, – она выражает и мою мысль тоже.

– Я понимаю, это звучит фантастически, но Кирилл Александрович сделал именно это – с помощью заклинаний он увидел будущее и выяснил, когда в роду Закревских родится другая девочка. На протяжении почти двух столетий рождались только мальчики. Ваша дочь стала первой Закревской, родившейся после графини.

Я понимаю – он сумасшедший! И был сумасшедшим уже восемнадцать лет назад. Он свихнулся из-за сказок о магических способностях Закревских, услышанных в далеком детстве. Он убедил себя, что он – тоже маг. Наверняка, когда в роддоме он менял одного ребенка на другого, он был уверен, что действует в интересах семьи.

Я надеюсь, что он хотя бы запомнил фамилию тех, кому доверил воспитание своей племянницы. А иначе в эту историю окажутся замешаны десятки людей, вся вина которых заключается лишь в том, что когда-то они обратились к лучшему акушеру страны.

Но как в медицинском учреждении могли не заметить ненормальность одного из своих врачей? Или он тогда был уже слишком большим авторитетом, чтобы кто-то осмелился хоть в чём-то его подозревать?

– Кому ты отдал нашу дочь? – вскакивает с дивана папа.

Кажется, его мысли двигаются в том же направлении, что и мои.

– Именно это я и пытаюсь объяснить! – рявкает старший Закревский. – Но вы не даете мне сказать ни слова! Я отдал ее графу Кириллу Александровичу Закревскому!

– Он так и сказал, что он – граф Кирилл Александрович? – осведомляется мама.

– Да, – не замечая издевки в ее голосе, кивает академик.

– И ты ему поверил? – папа ощупывает дядю внимательным взглядом – наверно, пытается понять, к какой категории тот относится – буйно или тихо помешанных.

– Если бы в твоем кабинете из ниоткуда вдруг появился мужчина с военной выправкой в одежде времен Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года, ты бы тоже ему поверил.

Мама впивается длинными пальцами в подлокотник дивана.

– Это произошло уже после рождения Наташи?

– Да, конечно.

– Но в тот же день? – снова спрашивает она.

А он снова подтверждает:

– Да, именно в тот. Поздно вечером.

– К тому времени вы уже отметили рождение племянницы с коллегами по смене? – уточняет она.

Он краснеет – впервые за время нашего разговора.

– Какое это имеет значение? Да, мы выпили бутылку шампанского. Но если вы думаете, что я поменял детей, будучи в пьяном угаре, то вы ошибаетесь. Да я употребил всего полбокала.

– Допустим, – нетерпеливо соглашается папа. – Но неужели ты не удивился, когда в твоем кабинете появился незнакомый человек с ребенком? Ведь граф был с дочерью, насколько я понимаю?

Дядя встает, подходит к бару и достает бутылку красного вина и четыре бокала. Кажется, он считает меня достаточно взрослой.

– Не смейте пить! – выкрикивает мама, и он едва не роняет бутылку.

– Лариса права, – папа отбирает у него и вино, и бокалы. – Мы не хотим слушать пьяный бред.

Академик грустно вздыхает, но не протестует.

– Да, его сиятельство был с дочерью. Да, я удивился. Я даже хотел позвать охрану. Но он убедил меня не делать этого. Можете считать меня сумасшедшим, но я сразу поверил ему – сразу, как только он сказал, что он – граф Закревский. В отличие от вас, я неплохо знаю историю нашего рода и видел несколько портретов Кирилла Александровича. Мужчина, появившийся в моем кабинете, был очень на него похож. К тому же, он не вошел в кабинет через дверь или через окно. Это вы в состоянии понять?

– И как же он переместился из девятнадцатого века в двадцать первый? – спрашиваю я. – Или он не посчитал нужным это объяснить?

– Я его не спрашивал. Он был ранен и очень слаб – я видел это. Ему было трудно говорить. К тому же, он торопился переместиться обратно – боялся, что закончится действие какого-то кристалла. Да какая разница? – сердится дядя Никита. – Он появился в кабинете внезапно и так же внезапно исчез.

– После того, как вы отдали ему нашу новорожденную дочь? – всхлипывает мама. – Как вы могли? Даже если допустить, что всё, что вы нам сейчас наболтали, – правда, то вы должны были как минимум посоветоваться с нами. Или вы считаете, мы не имели права это знать?

Академик с тоской посмотрел на бутылку вина, которую папа так и оставил на серванте.

– Счет шел на секунды, Лариса! Мне и без того пришлось потратить немало времени, чтобы принести маленькую Наташу к себе в кабинет. С кем я мог посоветоваться? Ты уже спала, к тому же тебе нельзя было расстраиваться. А мой племянник уже уехал из роддома. Я поверил графу безоговорочно. Речь шла обо всей нашей семье. История рода Закревских могла измениться из-за того, что граф не успел бы вернуться с ребенком в прошлое. Это вы в состоянии понять? Если бы маленькая графиня погибла, то Закревских не было бы вообще! Да-да, ни меня и ни твоего мужа тоже не было бы! К тому же, я не думал, что подмена потребуется на целых восемнадцать лет. Я надеялся, что графу хватит сил, чтобы нейтрализовать своих врагов – тогда обратную замену можно было бы совершить, пока девочки находились во младенческом возрасте. Но, как впоследствии мне удалось выяснить (нашел об этом информацию в интернете), граф скончался от полученных ран через несколько дней после рождения дочери.

Оглушительно громко тикают старинные часы на стене. Наверно, было бы слышно, как летит по комнате муха – если бы вдруг той удалось пробраться в стерильно чистую квартиру академика.

– Послушайте, Никита Степанович, – мягко, дружелюбно (кажется, именно так нужно разговаривать с умалишенным?) обращается к нему мама, – а можно ли нам получить список тех девочек, что родились в вашем роддоме в тот же день, что и Наташа? Не то, чтобы мы не поверили вашей истории, но хотелось бы учесть и другие варианты.

Закревский-старший вздыхает. Он не выглядит рассерженным или обиженным. Он выглядит разочарованным.

– Я понимаю, в это трудно поверить. Но прежде, чем мы обсудим другие варианты… Да-да, я готов предоставить вам нужный список. Но это пустая трата времени. Среди тех девочек вы не найдете свою дочь.

Папа бросает на дядю негодующий взгляд.

– Ну, если принять за основу твою версию, то у нас вообще нет шансов найти свою дочь, не так ли? Граф мертв уже более двух столетий, а кроме него, как я понимаю, обратно поменять девочек никто не может. Так что, извини, но мы всё-таки попробуем поработать над другими вариантами. Если понадобится, привлечем прессу – газеты, телевидение. Наверно, за этим последуют служебные, ведомственные проверки. Но ты сам виноват.

Академик даже не спорит. Он поднимается с кресла, идет к большому сейфу, который скрыт книжными полками.

– Я хочу показать вам одну картину. Я купил ее несколько лет назад, когда скрупулезно собирал любую информацию, касающуюся прошлого нашей семьи. Я заплатил за нее огромные деньги, но она того стоит. Я консультировался с несколькими экспертами – она написана в первой четверти девятнадцатого века. Сведения об этой картине есть в архивах нескольких музеев. В ее подлинности можете не сомневаться.

Он достает из сейфа картину средних размеров, завернутую в мягкую фланелевую ткань. Мы втроем следим за каждым его движением как завороженные.

Он разворачивает ткань и поворачивает картину передом к нам.

Хорошо, что я сижу, потому что я чувствую дрожь во всём теле. Тошнота подкатывает к горлу, становится трудно дышать.

Мама ахает, папа подается вперед.

Мы смотрим на мой портрет!

Девушка на картине изображена анфас. Она в красивом голубом платье с кружевным лифом. Ее каштановые волосы уложены в замысловатую прическу. На тонкой руке, держащей белую розу, красивый браслет с несколькими довольно крупными сапфирами. В ушах – такие же сапфировые серьги.

Я никогда не носила ни такой прически, ни такого платья, ни (тем более!) таких дорогих серег. Но это я! Я изображена на портрете.

И первая мысль – подделка! Дядя заказал мой портрет искусному копиисту. Сейчас полным-полно художников, которые за небольшую плату нарисуют кого угодно и в какой угодно манере.

– И что? – вопрошаю я, как только чувствую, что уже способна говорить. – Не так уж трудно сделать портрет по фотографии.

Академик не отвечает, он просто подходит ближе. Я уже способна разглядеть мазки на холсте. Картина выглядит действительно старой. Очень качественная подделка.

Я протягиваю руку и касаюсь полотна. А потом…

А потом я понимаю, что всё, что рассказал дядя Никита, – правда. Кончики моих пальцев чувствуют идущее от картины тепло. И это тепло – такое мягкое, приятное, – разливается по всему телу.

Женщина на картине будто хочет мне что-то сказать. И когда я встречаюсь с ней взглядом, мои глаза наполняются слезами. За одно короткое мгновение я осознаю: это – мама! Моя мама!

Всё это иррационально, нелогично, ненаучно. Но мне нет дела до обоснования всего того, что рассказал дядя.

Я всхлипываю. Моя вторая мама обнимает мои дрожащие плечи.

– Это портрет графини Евгении Закревской работы неизвестного художника.

Я рыдаю, уткнувшись в колени мамы Ларисы.

– Наташенька, это не может быть правдой, – тихо увещевает она.

Но ее слова проходят мимо.

А вот папа подхватывает мою волну. Хотя, если всё так, как говорит Никита Степанович, то он и не папа мне вовсе, а прапраправнук.

– Хорошо, если мы предположим (всего лишь предположим!), что ты говоришь правду. Означает ли это, что обратный обмен совершить уже невозможно?

Академик ставит портрет на кресло, а сам протискивается-таки к столу и ловко открывает бутылку вина.

– В том-то и дело, что возможно! Я собирался вызывать вас в Москву именно потому, что сегодня утром получил письмо. Нет, не с обычной почтой. Я проснулся сегодня утром и обнаружил его на тумбочке у кровати. Не спрашивайте меня, как оно туда попало – я не знаю!

– Где это письмо? – сразу настораживается мама.

Академик со вздохом отставляет в сторону полный бокал вина и идет в спальню. Возвращается он, держа в руках листок бумаги, исписанный красивым почерком с завитушками. Мама выхватывает письмо раньше, чем он успевает ей его передать.

Мы с ней прыгаем взглядом по строчкам. Стиль письма не современный, со множеством вводных фраз и витиеватых обращений. Но суть его проста – последний заговорщик, тот самый маг, которого опасался граф, скончался несколько дней назад. А значит, появилась возможность снова поменять местами меня и настоящую дочь Закревских. Писал, судя по всему, слуга Кирилла Александровича, которому тот перед смертью оставил подробные инструкции по этому вопросу. Слуга тоже уже был немолод и торопился выполнить волю покойного хозяина. Сам обряд перемещения должен был совершить какой-то провинциальный маг, который был посвящен в тайну Закревских и который в силу преклонного возраста также настаивал на скорейшем обмене. Тем более, что ситуация к этому располагала – другая девушка долго болела, ни с кем не общалась и сильно переменилась. А теперь только-только начала приходить в себя. Сам обмен предполагалось осуществить назавтра в полночь.

– А если бы мы сегодня не приехали к вам? – спрашиваю я, подняв взгляд от письма. – Что бы вы тогда стали делать?

Дядя пожимает плечами.

– Я собирался вызвать вас в Москву и всё объяснить.

– Ты, кажется, не удивился, получив это письмо? – папа позволяет дяде взять бокал и осушить его.

Тот кивает:

– Не буду даже отрицать. Это не первое письмо, которое я получил из девятнадцатого века. До этого было еще одно – пять лет назад. В нём сообщалось, что умер второй из заговорщиков. И были кое-какие сведения о вашей дочери. Ее тоже зовут Натальей, она воспитывается в доме тетушки – вдовы родного брата графини Евгении.

Тетушка… Чужая, незнакомая женщина, которой мне придется там подчиняться. Насколько я понимаю, в девятнадцатом веке девица в восемнадцать лет не могла претендовать на самостоятельность. Решения за нее до замужества принимал опекун. Или опекунша. И мужа ей тоже находил опекун, ничуть не считаясь с ее мнением.

Я снова плачу – теперь уже оттого, что совершенно не понимаю, как смогу жить в мире, где слово женщины не значит ничего?

И чувствую, как зреет во мне решимость отказаться от этого обмена. Зачем мне отправляться в девятнадцатый век? Своих родителей я там всё равно не найду.

Я шмыгаю носом, готовая отстаивать свои права, и вскидываю голову как норовистая лошадка. И тут же взглядом натыкаюсь на растерянную и тоже заплаканную маму Ларису.

Что будет с ними, если я откажусь? Они – моя единственная семья, мои самые близкие люди. Если я откажусь, они никогда не увидят свою дочь.

Я понимаю – мама еще не поверила дяде, несмотря ни на картину, ни на письмо. Но она поверит – как только обнимет свою, другую Наташу.

– Но повторный обмен уже не останется незамеченным! – высказываю я свои опасения. – Одно дело заменить новорожденных девочек и совсем другое – взрослых людей. Наверно, мы не похожи друг на друга. Что скажут ее родные и знакомые, увидев меня? К тому же, я не имею ни малейшего представления, как должна была вести себя знатная барышня в то время. Я не знакома с тогдашним этикетом, я не умею делать реверансы. А что будет делать она, оказавшись в нашем времени? Она никогда не видела ни машин, ни самолетов, ни компьютеров. Она сойдет с ума, попав сюда! А как она пойдет в мой университет?

Дядя кивает с серьезным видом.

– Да, университет ей придется бросить. Думаю, будет лучше, если вы уедете из Питера – так не придется никому ничего объяснять. Киря может найти работу где угодно – даже за границей. Это был бы идеальный вариант – временно осесть в месте, где вас никто не знает. Надеюсь, девочки похожи друг на друга хоть немного. А с годами люди меняются.

Той, другой, Наташе будет легче – рядом с ней будут любящие родители. Они помогут ей освоиться в незнакомом мире. Они сделают ее похожей на меня – если понадобится, покрасят волосы, подберут линзы нужного цвета, посадят на диету.

А что там, в прошлом, буду делать я одна? Я окажусь дома у незнакомой мне женщины, которая, конечно, не признает во мне свою Наташу. Меня объявят самозванкой, посадят в тюрьму. Кому и что я смогу доказать?

– Наташенька, не волнуйся, – подмигивает мне академик. – Там будет, как минимум, один человек, который знает об этой тайне. Человек, который верно служил графу столько лет, поможет тебе разобраться с ситуацией. Конечно, на первых порах будет трудно, но то, что ты не будешь никого узнавать, можно списать на временную потерю памяти после болезни. А потом ты освоишься. Возможно, тебе даже понравится. В конце концов, быть настоящей графиней не так уж плохо!

Он пытается меня подбодрить, но всё во мне восстает против его слов. Я не знаю, каково это – быть графиней. И не уверена, что хочу это узнать. Возможно, другая Наташа уже сосватана – за какого-нибудь глупого толстого аристократа.

Я всхлипываю. Мама Лариса обнимает меня, шепчет на ухо:

– Наташенька, ты можешь отказаться.

Кажется, она тоже поверила в эту историю. До завтрашней ночи поверила.

Слёзы высыхают сами собой. Точно! Еще не факт, что рассказанная дядей Никитой история – правда. Может быть, завтра ночью мы поймем, что он – всего лишь старый псих.

С этой утешительной мыслью я и отправляюсь спать. И как ни странно, едва коснувшись головой подушки, засыпаю.

3. Перемещение

Наутро на тумбочке у кровати я обнаруживают потрепанную тоненькую книжку «Правила этикета». Пробегаю взглядом оглавление. Целый раздел посвящен правилам поведения девушек девятнадцатого века. Дядюшка расстарался.

Вместе с книгой и выхожу на кухню. Кухня у академика тоже шикарная – большая, светлая, оборудованная по последнему слову техники.

– Доброе утро, Наташенька! – невесело улыбается мама. Судя по лицу, она-то как раз всю ночь не спала.

Мы завтракаем вдвоем. Папа ушел по каким-то делам, а дядя Никита уехал в свое министерство.

– Послушай, родная моя, – мама подкладывает мне на тарелку оладушку и щедро поливает ее вареньем, – я должна тебе сказать, что ни я, ни папа ничего от тебя не требуем. Ты должна сама принять решение. И я пойму, если ты решишь отказаться. Мы поддержим тебя в любом случае.

Я уже решила. И она это понимает.

– Ты только не расстраивайся раньше времени. Всё это может оказаться бредом не очень здорового человека. Не то, чтобы я не доверяла Никите Степановичу, но…

– Но история кажется уж слишком фантастичной, – подхватываю я.

– Именно! – восклицает мама. – Поэтому, если в полночь ничего не произойдет, то мы начнем действовать разумно и методично. Не сомневаюсь, мы найдем документы девочек, родившихся в тот день. А значит, найдем и твоих биологических родителей, и нашу дочь.

Я киваю. Да, так и нужно поступить – дождаться полуночи, а потом послать дядюшку лесом и взяться за дело по-настоящему. Острота ощущений, вызванная портретом графини Закревской, уже прошла.

Но за книжку с этикетом я всё-таки берусь. Мало ли, вдруг, и правда, пригодится?

Со вполне ожидаемыми правилами вроде «незамужняя девушка не должна принимать или посещать гостей мужского пола без отца или старшего мужчины в семье» я готова мириться. Так же одобряю я и следующий тезис – «незамужняя девушка не должна носить ярких и крупных украшений». Действительно, можно и некрупными обойтись.

Но когда я читаю, что «в гостях незамужняя девушка не должна кушать и много разговаривать, проявляя свой ум и образованность», то чувствую, как во мне закипает злость. Да за кого они там принимают незамужних девушек? За бессловесных кукол, которыми можно манипулировать, как вздумается кому-то из мужчин?

Я зачитываю этот текст маме, и она смеется.

– Милая моя, совсем не обязательно восторженно внимать всем глупостям, которые ты можешь там услышать. Пропускай их мимо ушей! Сейчас тоже немало не очень умных мужчин. Просто прикуси язычок и не пытайся им возражать.

– Не пытайся возражать? – взвиваюсь я. – А если за одного такого глупого мужчину меня решат выдать замуж? Мне тоже молчать?

Мама чмокает меня в ухо.

– Дурочка моя, ну почему ты решила, что тебя будут выдавать замуж за глупого мужчину? С чего ты вообще взяла, что тебя станут выдавать замуж?

Я вздыхаю. Нет, мама всё-таки очень наивна.

– Мне уже восемнадцать. В девятнадцатом веке в этом возрасте при отсутствии мужа или хотя бы жениха уже можно было считаться старой девой. Может быть, та, другая, Наташа уже обручена? Должно быть, тетушка уже нашла ей достойного супруга.

Мама тоже вздыхает.

– Да, возможно, так и есть. Но тебе не обязательно соглашаться с выбором, который сделала она. Ты можешь разорвать помолвку. Уверена, тетушка не станет тебя принуждать. Ты – не безродная сиротка, которую она воспитывает из милости. Ты – графиня.

Я возвращаюсь к правилам этикета.

«Девушка должна уметь краснеть и падать в обмороки». Хихикаю.

Всё-таки мы с ними очень разные. Настолько разные, что, боюсь, если я стану отстаивать свои права, тетушка просто отправит меня в психушку. Или психушек тогда еще не было?

Папа и дядя Никита возвращаются вечером вместе. Папа извлекает из портфеля несколько листов бумаги.

– Вот, – докладывает он, – тут информация о детях, которые родились в один день с тобой, Наташка!

Академик морщится, но нам плевать. Мы с мамой жадно изучаем список. Семь девочек родились в тот июльский день. Ну, что же – не так и много.

После ужина меня уже колотит. Уверена, и остальных тоже. Я стараюсь не думать о том, что может случиться в полночь, но и ни о чем другом думать не могу.

– Наташа, надень что-нибудь менее странное, – советует дядя Никита, неодобрительно поглядывая на мои футболку и джинсы.

– Ах, простите, дядюшка, но бальное платье я в Москву захватить не догадалась, – ехидничаю я. Во мне уже вовсю играет мой упрямый нрав. – Хотя вы правы! Я переоденусь! В ночную рубашку! Потому что вы как хотите, а я отправляюсь спать! Довольно с меня ваших глупостей!

И я отправляюсь в спальню. Выхватываю из-под подушки свою длинную ночную сорочку с вышивкой, быстро надеваю ее и ныряю под одеяло.

Конечно, уснуть я не могу. А кто бы смог в такой ситуации? Но я упрямо лежу в кровати ровно до того времени, пока в гостиной старинные часы с боем не обозначают время – без четверти двенадцать.

В комнату заходят родители и дядя Никита. Я сажусь в кровати. Сердце отстукивает каждую секунду вместе со стрелкой часов.

Пять минут до полуночи. Три минуты. Одна.

Всё это происходит на моих глазах, но будто в тумане. Вот становится другим воздух – свежим, как после грозы. Вот откуда-то со стороны шифоньера выступает женская фигура. Ни как выглядит женщина, ни во что она одета, я сказать не могу. Я только чувствую, как что-то маленькое и твердое переходит из ее ладони в мою ладонь.

А потом окончательно проваливаюсь в туман.

4. На новом месте

О том, что перемещение совершилось, свидетельствуют и непривычные ощущения в теле, и незнакомая комната, в которой я оказалась.

Я пробую пошевелить руками и ногами, и, кажется, у меня получается. Оглядываюсь.

Комната небольшая, с аскетичной обстановкой. На единственном окне – ситцевые шторы в мелкий цветочек. Белье на кровати, с которой я встала минуту назад, желтовато-серое, из грубой ткани. На стоящем в углу комоде – глиняный кувшин и глиняная же кружка. Ни книг, ни ковров здесь нет. Зеркала – тоже.

Убранство комнаты совсем не похоже на то, что я надеялась увидеть в графском особняке. Такие шторы у нас можно встретить разве что в дачных домиках. Я уж не говорю про глиняную посуду.

На мне – моя ночная рубашка со скромной вышивкой по вороту и рукавам.

А как же графский особняк, роскошные наряды, драгоценности?

Но сейчас меня гораздо больше волнует другой вопрос. Мы поменялись местами с той, другой Наташей Закревской. Но поменялись ли мы с ней и телами тоже?

Я почти настроила себя, что заглянув в зеркало, увижу отражение дородной девицы с рыжими буклями. А что? Полнота, говорят, тогда была в моде.

Зеркала в комнате нет, и меня мучают страхи вплоть до прихода пожилой женщины в забавном зеленом сарафане. Кажется, мой вид ее ничуть не удивляет.

– Графинюшка, да зачем же ты встала-то? – с порога всплескивает она руками. – Доктор же не велел.

Она берет меня за руку как ребенка и ведет обратно к кровати. У нее добрые глаза и руки натруженные, с мозолями.

Кажется, ничто в моем облике ее не удивляет, а значит, теория об обмене телами получает дополнительный балл.

Женщина укладывает меня в постель, заботливо укрывает толстым стеганым одеялом и участливо спрашивает.

– Может, надобно чего, Наталья Кирилловна? Я быстрехонько принесу. Молочка парного или чаю с медком?

Я мотаю головой и выдыхаю:

– Зеркало! Принесите мне зеркало!

И вижу, как удивленно вытягивается ее морщинистое лицо.

– Графинюшка, да зачем же тебе сейчас на себя любоваться? Вот встанешь на ноги, в баньке намоешься, Дашутка тебе волосы уложит… А нынче чего же? Исхудала вон как…

Но я смотрю на нее с такой мольбой, что она сдается.

– Ну, ладно, коли изволишь… К сестрице твоей в комнаты схожу и принесу.

Это что за новость? Ни о какой сестре мне не говорили!

Женщина возвращается через несколько минут – с пустыми руками.

– Прости, Наталья Кирилловна, не принесла. Барыня не велела. Барышня-то зеркальце дала, да на лестнице меня Татьяна Андреевна увидали. Пришлось все как есть рассказать – и про то, что ты с кровати встала, и про зеркальце. А она сказала – ни к чему тебя волновать. Вот доктор завтра приедет, если разрешит…

– Разрешит что??? – я гневно сжимаю подушку. – В зеркало посмотреться? А почему в моей комнате зеркала нет?

Дверь приоткрывается, и я вижу седого мужчину в старом сюртуке – он смотрит на меня и, кажется, плачет.

– Никак очнулись, Наталья Кирилловна? Ступай, ступай, Меланья. Мне с ее сиятельством поговорить надобно.

Женщина сердится:

– Да какое поговорить, Захар Кузьмич? Барышня только в себя приходить стала! Да зачем же ее сейчас утомлять? А коли барыня узнает?

– Ступай, Меланья, – мужчина повышает голос. – Молока, что ли, принеси Наталье Кирилловне.

Женщина, охая, набрасывает мне на плечи цветастую шаль и выходит. Конечно, как я могла забыть – девушке неприлично разговаривать с мужчиной, будучи одетой в одну ночную рубашку. Хотя, как говорит этикет, мне вообще неприлично разговаривать с мужчиной! Или на старых слуг это правило не распространяется?

Мужчина разглядывает меня с нескрываемым любопытством.

– Здравствуйте, Наталья Кирилловна! – дрожащим голосом говорит он. – Уж и не чаял с вами свидеться. С прибытием, ваше сиятельство!

Я на всякий случай киваю.

– Видели бы вас ваши батюшка с матушкой! До чего же вы похожи на Евгению Николаевну! Одно лицо! Та тоже красавицей была каких поискать.

Мне о многом нужно его расспросить! Но от волнения я не могу сказать ни слова. Кажется, он это понимает.

– А с другой Натальей Кирилловной вы тоже шибко похожи. Та, правда, до болезни пополнее была. Но за месяц тоже исхудала. Вы не волнуйтесь, ваше сиятельство, у барыни стол хороший – быстро в тело войдете.

Я холодею от этой фразы. Но сказать ничего не успеваю, потому что он продолжает объяснять:

– Опекуном вашим является ваша тетушка Татьяна Андреевна Самохвалова. Прежде-то дядюшка был, родной брат вашей матушки. Да только помер он десять лет назад. У Татьяны Андреевны дочка есть – сестрица ваша двоюродная София Васильевна.

– А как я к ним обращаться должна? – я, наконец, нахожу в себе силы задать вопрос. – Вы извините, Захар Кузьмич, кажется? Но в том времени, из которого я прибыла, все по-другому.

Я не решаюсь рассказать ему, что у нас нет никаких ни графов, ни князей. Зачем волновать старого человека?

– Тетушку Наталья Кирилловна завсегда называла по имени-отчеству – та другого обращения не любит. А сестрицу можно и Софией, и Софой, и Сонюшкой.

– А титул у них какой? – уточняю я.

Он разводит руками:

– А нету никакого у них титула, – мне кажется, или в его голосе слышится затаенное торжество? – По материнской линии только ваш дедушка был пожалован во дворянство за боевые заслуги – до него род к благородным не относился. Да и крепостных у Самохваловых всего пятьдесят душ.

Пятьдесят душ крепостных! Мне кажется, я сплю.

– А когда матушка ваша за графа Закревского вышла, Татьяна Андреевна дюже ей завидовала, хоть и нехорошо, может, так говорить.

Я слышу шаги за дверями и шепчу:

– Захар Кузьмич, миленький, а что за женщина за молоком пошла? Кто она?

Он тоже понижает голос:

– Нянюшка это ваша, Меланья Никитична. Хорошая женщина. Матушка ваша очень ее любила.

На подносе у нянюшки – кружка с молоком да покрытый глазурью пряник. Мой желудок сразу начинает урчать – давно пора подкрепиться. Я съедаю пряник и выпиваю молоко слишком быстро для только-только оправившейся от болезни девицы, но Меланья Никитична этому только радуется.

– А что же тетушка? – интересуюсь я. – Она придет меня навестить?

Нянюшка хмыкает. Отвечает Захар Кузьмич:

– Вот коли доктор скажет завтра, что вы вполне здоровы, так и навестит.

– Доктор? – пугаюсь я.

Старик снова отсылает Меланью Никитичну – теперь уже за дровами. И только когда за ней закрывается дверь, начинает меня успокаивать:

– Не волнуйтесь, Наталья Кирилловна, доктор человек хороший, еще батюшку вашего пользовал.

– Но он же увидит, что перед ним – другая Наташа. Он же во время болезни ее наблюдал! Его-то обмануть не получится.

Но Захар Кузьмич спокоен как удав.

– Не извольте беспокоиться, барышня. Зрение у доктора плохое. А вы еще чепец на себя наденьте. Прежняя Наталья Кирилловна часто в чепце его принимала.

Я хихикаю. Пытаюсь представить себя в чепце.

5. Выхожу из комнаты

Доктор, и впрямь, оказывается милейшим человеком. Убедившись, что у меня нет жара, и выяснив у Меланьи, что его не было уже несколько дней, он разрешает мне вернуться к обычной жизни – обедать за общим столом, ненадолго выходить на улицу, принимать гостей.

Не уверена, что меня это радует. Сидение в комнате давало возможность разобраться в окружившей меня обстановке не торопясь. Я боюсь встретиться с тетушкой, с кузиной.

С расположением комнат в особняке я почти разобралась – Захар Кузьмич на трех листах нарисовал план дома. А ночью накануне первого совместного с опекуншей завтрака мы и вовсе с ним прогулялись по коридорам, заглянули в столовую, в танцевальный зал, в кабинет.

И всё-таки я боюсь – боюсь сделать или сказать что-то не так, как надо. Употребить словечко, которое в те времена еще не существовало. Совершить действие, которое у нас считается нормой, а тогда могло показаться неприличным и даже вызывающим.

Да я даже правил поведения за столом не знаю. От этих мыслей идет кругом голова.

Утром дворовая девушка Дашутка – румяная как наливное яблоко – сооружает прическу у меня на голове и помогает мне одеться. Платье простое, домашнее – из ситца в мелкий горошек. Похоже, тетушка не расточительна.

Я появляюсь в столовой, когда моя кузина София уже сидит за столом. Она невысока ростом, светловолоса и бледна.

– Натали, как я рада тебя видеть! – говорит она вполне искренне и даже вскакивает со стула, чтобы меня обнять. – Я хотела тебя навестить, но маменька не велела…

Она испуганно замолкает, потому что в столовую вплывает сама Татьяна Андреевна Самохвалова.

– Наташа, дай я тебя обниму, – громко говорит она, и кузина тут же подталкивает меня в ее сторону. Тетушка своими мощными руками легонько касается моих плеч и сразу отстраняется. Она разглядывает меня со смесью удивления и тревоги. Мне кажется, она вот-вот разоблачит обман. Но нет – она только вздыхает: – Как ты подурнела, Наташа! Кожа да кости. И такой нездоровый цвет лица. Мне кажется, Алексей Никанорыч поторопился разрешить тебе встать с постели.

– Я чувствую себя вполне хорошо, тетушка, – лепечу я.

– Да? Ну, что же, ладно. Но если вечером ты решишь не выходить к гостям, я пойму.

Ого, у нас будут гости!

Тетушка будто читает мои мысли.

– Ты же понимаешь, Наташа, мы долго никого не принимали. Но сейчас, когда доктор подтвердил, что болезнь отступила, отказываться и долее от визитов было бы неприлично.

Я торопливо киваю.

– Но не волнуйся – будут только ближайшие соседи. Бельские, Назаровы да сам Алексей Никанорыч.

Я никого не знаю, кроме доктора, поэтому мне всё равно. По поводу этикета за столом я тоже волновалась зря. Похоже, здесь его как такового не существует. На завтрак подали только кашу с маслом да что-то похожее на творожную запеканку. И ели всё это ложками. Я несколько приободряюсь.

А после завтрака устраиваю инвентаризацию своего гардероба. Если для встреч с тетушкой и кузиной ситцевое платье вполне уместно, то для ужина с гостями оно решительно не подойдет.

Меланья, охая, показывает мне более изысканные платья. Кажется, мое внимание к нарядам ее удивляет. Судя по всему, прежняя Наташа была к ним равнодушна.

– Да вот же какое хорошее платье, – протягивает мне нянюшка нечто бледно-зеленое и изрядно протертое в районе локтей. – Тут правда, на рукавчике пятнышко сальное не удалось отстирать, да только кто же его заметит?

Я меряю и бледно-зеленое, и темно-бордовое (тоже не первой свежести!), и в мелкую клетку – все они болтаются на мне как на вешалке.

– Исхудала-то как! – сокрушается няня. – Ну, ничего – Дашутка платье сейчас ушьет. У нее руки золотые.

Я прихожу к выводу, что графский титул еще не означает безбедного существования. Это довольно грустно.

Я выбираю темно-бордовое, и пока нянюшка удаляется с платьем на поиски Дашутки, расспрашиваю Захара Кузьмича о вечерних гостях.

Князь Бельский – родовитый, но обедневший (должно быть, в провинции все такие). Был другом моего отца и очень горевал после его гибели. Поддерживает отношения с Самохваловыми исключительно для того, чтобы наблюдать за моим воспитанием. И он, и его супруга Настасья Константиновна, и младшая дочка Верочка, по словам Кузьмича, милейшие люди. Ну, что же – поверим на слово. Друзья мне сейчас не помешают.

Назаровы – ближайшие соседи Самохваловых. Старший сын их в прошлом году сватался к кузине Софии, но получил отказ, из-за чего общение между семьями прекратилось на несколько месяцев. Потом возобновилось – хотя и без прежней приятности.

– А почему же ему отказали? – мне уже юношу почти жаль.

Но Кузьмич не склонен к сантиментам.

– Отец его пожалован всего лишь в личное дворянство – за заслуги перед Отечеством. А значит, к Никите Иванычу положение не перейдет. А разве Татьяна Андреевна отдаст Софию Васильевну за человека без звания? Хотя живут Назаровы в достатке.

– А ко мне, то есть, к прежней Наташе, никто не сватался? – я замираю в ожидании ответа.

– Как не сватались? – хмыкает Кузьмич. – Сватались, конечно! Вы, Наталья Кирилловна, – невеста богатая. У батюшки вашего хорошие капиталы были. А графский титул – и того дороже. Только Татьяна Андреевна всех женихов отвадила. Но и женихи-то, я вам скажу, были незавидные. Да у нас в губернии других и нет. Чтобы достойную пару вам найти, в Петербург ехать надо. А барыня ни в какую ехать не хочет. Оно и понятно – ежели там к вам какая важная персона посватается, уж так просто не откажешь.

–– А что же, тетушка не хочет, стало быть, меня замуж выдавать?

Старик машет рукой:

– А с чего бы ей хотеть? Вы под ее опекой только до тех пор, пока замуж не выйдете. А как выйдете, с чем она останется? Из Закревки уехать придется, в деревню свою вернуться. А у них там дом маленький, в несколько комнат всего. И сада нет. Да и деревушка-то – меньше десятка дворов. После сытого-то житья-бытья не скоро привыкнешь.

– А если я вовсе замуж не выйду? Что же, тетушка до старости моим опекуном будет?

– Выйдете, как не выйти, – кажется, он не сомневается, что замужество – мечта каждой нормальной девицы. – А если все же не выйдете, то вступить в наследство сможете в двадцать один год.

Ну, что же, кажется, в вопросах моего замужества мы с тетушкой – союзники. Но одна тревожная мысль все-таки меня гложет.

– А если со мной что-то случится, кому отойдут батюшкино имение и деньги? – мне уже представляется, как тетушка, стремясь завладеть наследством, подсыпает яду мне в суп.

Но Захар Кузьмич качает головой:

– Поскольку наследство складывается из имущества вашего батюшки, Самохваловы, как родственники по материнской линии, претендовать на него не могут. Всё достанется двоюродному дядюшке Кирилла Александровича – но тот сам уже старик, к тому же небедный.

– А не может ли тетушка, управляя моим капиталом, растратить его в своих интересах?

Бедная Татьяна Андреевна! И в чём я ее только не подозреваю?

– Имением управляет человек, делавший это еще при вашем батюшке – Кирилл Александрович всецело ему доверял. А его отчеты каждый год изучают те, кого его сиятельство для этого в завещании определил – князь Бельский и княгиня Артемьева. Княгиня в силу преклонного возраста давно уже из Петербурга не выезжает, управляющий сам ездит к ней с докладами. А на ведение хозяйства Татьяне Андреевне выделяется каждый год одна и та же немаленькая сумма.

– Если сумма немаленькая, – продолжаю допытываться я, – почему же тетушка так скромна? У Наташи и нарядов почти никаких не было, и драгоценностей.

– Наталья Кирилловна этим не интересовалась, – кажется, в голосе его проскальзывает гордость. – Она во всем с Татьяной Андреевной соглашалась. Не перечливая она, послушная.

Ну, что же – скромность девушку украшает.

6. Ужин

Бельские и впрямь оказываются весьма приятными в общении. Александр Денисович кажется настоящим аристократом – он статен, галантен, и даже его усы выглядят благородно. Его супруга Настасья Константиновна мне тоже нравится – она невысока ростом, не худенькая, но без излишеств, и улыбка у нее, в отличие от моей тетушки, вполне искренняя. А дочь их Верочку я и вовсе сразу готова считать своей подругой.

Вот бывает так – впервые видишь человека, но сразу понимаешь, что он – «твой». Вера Бельская сухощава, не жеманна, и взгляд ее сразу выдает человека неглупого и любознательного. Интересно, дружила ли с ней та Наташа?

– Рада видеть тебя в добром здравии, Наташенька, – она легонько касается губами моей щеки, и я чувствую аромат сирени.

Он очень идет ей, этот аромат – и к ее темным глазам, и к лиловому платью (самого простого покроя, но очень элегантному).

С Соней, судя по всему, они отнюдь не подруги – они церемонно раскланиваются, но не делают попыток завязать разговор. Впрочем, я и сама пока молчу. Прибывают новые гости, и я пытаюсь запомнить каждого.

Иван Степанович Назаров оказывается простым, но очень милым человеком – веселым, шумным. Пышнотелая жена его Арина Максимовна – тоже хохотушка. А вот сын Никита молчалив и грустен. Хотя его можно понять – бывать в гостях в семействе, которое не сочло тебя ровней, приятного мало. Тем более, что у моей тетушки нет никаких оснований для такого поведения. Насколько я поняла, Самохваловы благородным происхождением тоже не отличаются.

Доктор Алексей Никанорыч Курицын (наверно, правильно – Никанорович, но я начинаю называть его так же, как все) при приветствии профессионально касается ладонью моего лба и одобрительно кивает.

Мы рассаживаемся за стол. Ужин сегодня почти роскошный – есть и всякие закуски, и несколько видов горячего.

– Ох, Татьяна Андреевна, и балуете вы нас! – восхищается Курицын. – Давно я таких рябчиков не едал!

Тетушка слащаво улыбается – ей нравятся похвалы.

– Да ведь как же, Алексей Никанорыч, вы же сами говорили – Наташеньке сейчас особое питание требуется. Вон она как за время болезни похудела – кожа да кости остались.

Все, кроме Бельских, смотрят на меня. По одному только этому можно определить, кто здесь из благородных. Но я, если и смущаюсь, то совсем чуть-чуть. Аппетит у меня хороший, и я пробую каждое блюдо. И почти каждое мне нравится. Вкус у некоторых необычный, у других – простоватый, но в целом тетушкиного повара можно похвалить. Хотя, наверно, это не повар, а кухарка.

Никита Назаров довольно симпатичный, а по взглядам, которыми они обмениваются с кузиной, я понимаю, что интерес тут не односторонний. Ну, что же, может быть, когда-нибудь тетушка сжалится и позволит им быть вместе.

– Простите, дражайшая Татьяна Андреевна, что вновь возвращаюсь к этому вопросу, но сейчас, когда Наталья Кирилловна вполне здорова, этому самое время, – откашлявшись, говорит князь Бельский.

По тому, как напрягается тетушка, я понимаю, что вопрос – серьезный.

– Вашей племяннице уже восемнадцать лет, и ей пора быть представленной ко двору. Она – графиня, а это ко многому обязывает.

Самохвалова морщится:

– Двор этот, Александр Денисович, когда-то от нее отвернулся. И вы не хуже меня знаете, почему она воспитывалась в провинции – потому, что двери многих петербургских домов были для нее закрыты.

Бельский чуть бледнеет и тоже заметно напрягается.

– Да, к сожалению, тут вы правы. Давние события, связанные с Кириллом Александровичем, были неправильно истолкованы при дворе не без участия некоторых известных нам персон, но с тех пор прошло столько времени, что они уже забылись. К тому же, Наталья Кирилловна никоим образов не должна нести за них ответственность. Я недавно получил письмо из Петербурга, от старого, весьма влиятельного друга. Он написал, что его императорское величество однажды изволил спросить, что стало с дочерью графа Закревского. Мой приятель уверен, это означает, что Наталью Кирилловну готовы принять ко двору.

Даже толстый слой пудры не может скрыть пятен, которыми покрывается тетушкино лицо.

– Да разве же я возражаю, Александр Денисович? Кто я такая, чтобы ослушаться царя-батюшку? Да только сами подумайте – может ли Наташенька сейчас ехать в Петербург? Да, от болезни она оправилась, но вы же сами знаете – здоровье у нее слабое, а в столице – всё время дожди и ветра. Да и не готова она появиться в обществе – ни танцевать не умеет, ни языкам не обучена.

Княгиня Бельская сокрушенно вздыхает, а князь с резким звуком опускает на стол вилку.

– А я неоднократно говорил вам, Татьяна Андреевна, что ваша обязанность как опекуна не только в том заключается, чтобы подопечная ваша была сыта и одета, но и в том, чтобы она получила приличествующее ее статусу воспитание.

Супруга кладет свою ладошку на его плотно сжатый кулак, призывая к прекращению спора.

Самохвалова же обижается:

– Да неужто, Александр Денисович, вы меня в чем-то упрекаете? Будто не знаете, что приглашала я к девочкам и учителя танцев, и учителя музыки. Да что же я могу поделать, если это им не интересно? Они и за книжки-то вон совсем не берутся.

Похоже, прежняя Наташа предоставляла тетушке решать этот вопрос по собственному усмотрению, потому что моего мнения спросить никому не приходит в голову. И потому, когда я подаю голос, гости смотрят на меня с изумлением.

– Мы, тетушка, тогда еще очень молоды были и пользы таких занятий не понимали. Сейчас – дело другое. Мы с Софи рады будем, если занятия возобновятся.

Кузина моя вздрагивает, но не возражает. Уже хорошо.

Не могу сказать, что я люблю учиться, но и слыть глупой провинциальной барышней мне совсем не хочется. К тому же, я люблю читать.

В обращенном на меня взгляде тетушки проскальзывает негодование. Но, понятное дело, ругаться со мной при гостях она не станет.

– Вот, и Наташенька согласна, – подхватывает доктор. – Молодым девицам не только вышиванием да кружевоплетением заниматься нужно.

Татьяна Андреевна цедит сквозь зубы:

– Да разве я возражаю? Только хороших учителей еще поди найди.

Стараясь сгладить резкость мужа, Настасья Константиновна предлагает:

– Какие-то уроки ваши девочки могли бы брать вместе с Верочкой. У нас хороший учитель танцев и музыки. А еще два раза в месяц приезжает художник, и Верушка уже отлично рисует. Вам только нужно будет пригласить учителей по французскому и немецкому языкам.

Самохвалова кивает, хоть и без особого восторга. А Верочка, кажется, радуется. Выражение же лица Софии мне не видно – мы сидим по одну сторону стола.

Но поскольку гнев тетушки я уже все равно вызвала, я решаюсь еще на одну просьбу:

– Татьяна Андреевна, а как было бы хорошо, если бы нам какие-нибудь книги из Петербурга прислали, из тех, который сейчас в столице читают.

Бельский улыбкой одобряет мой интерес, а вслух обещает пока прислать что-нибудь из своих запасов. Молчавшая до сей поры Вера говорит, что подберет то, что особенно понравилось ей самой.

Тетушка хмурится и вздыхает. Вполне могу ее понять – наверно, такие уроки – дело не дешевое. Ну, ничего, привыкнет!

7. На следующее утро

Утром я обнаруживаю, что дверь моей комнатенки заперта. И это так удивительно, что первые пять минут я просто стою перед ней в стопоре и ничего не предпринимаю. Интересно, кому понадобилось ее запирать?

Потом перехожу к действиям. Сначала стучу по дверям тихонько, но не получив ответа, принимаюсь барабанить всё громче и громче.

Можно, конечно, попытаться выбраться через окно. Но, во-первых, этаж не первый, а второй, а потолки здесь высокие. А во-вторых, не пристало благородной девице вести себя как дворовому мальчишке. Еще слуги увидят, пересудов потом не оберешься.

Ночной горшок под кроватью, так что с этим всё в порядке. Но ограничение свободы обидно само по себе.

– Чего изволите, графинюшка? – слышу, наконец, голос Меланьи Никитичны с коридора.

– Выйти изволю! – кричу я. – Это ты меня заперла?

Нянюшка отвечает не сразу:

– Барыня велела. Не нужно было вам, Наталья Кирилловна, тетушку вечор сердить. И на что вам эти уроки сдались? С кем вы по-хранцузки разговаривать будете?

Она так смешно коверкает слово «по-французски», что я смеюсь. А она обижается:

– А где я неправду сказала? Татьяна Андреевна не любит, коли ей перечат. И не слушали бы вы Александра Денисовича. Ну, зачем вам, графинюшка, в Петербург ехать? Я там, врать не буду, не бывала, но Захар Кузьмич сказывал, что город страсть какой большой. Людей там много, и всякий обидеть может. Да и разве вам здесь плохо, графинюшка?

Судя по всему, для прислуги содержание нашего вчерашнего разговора отнюдь не тайна. И понять нянюшку можно. Её, всю жизнь прожившую в провинции, столица пугает.

– А давайте, графинюшка, я Татьяне Андреевне скажу, что вы о своих словах сожалеете. Ну, мало ли чего сболтнули? Со всяким бывает. Небось, еще и наливки вишневой вчера пригубили?

Забота ее искренна и трогательна, но я не намерена отступать. Это прежнюю Наташу устраивало такое положение дел. Но я – совсем другая! И тетушка должна это понять!

– Меланьюшка, а позови-ка ты Татьяну Андреевну сюда!

Нянюшка понимает мои слова по-своему:

– А и то ладно, графинюшка! Так и лучше – сами у нее прощения попросите. Ни к чему вам с ней в ссоре пребывать.

По затихающему звуку шаркающих шагов я понимаю, что старушка побежала к Самохваловой. Чувствую волнение.

Тетя появляется не сразу – то ли и вправду была занята важными делами (к сожалению, я об управлении поместьем решительно ничего не знаю), то ли просто решила, что лишний час сидения взаперти пойдет мне на пользу.

Дверь отворяется, и Татьяна Андреевна одаривает меня суровым взглядом.

– Меланья сказала, ты поговорить со мною хочешь? Ну, что же, я слушаю!

Она проходит в комнату и опускается на единственный стул, вынуждая меня стоять перед собой как провинившуюся школьницу. Но я после секундного раздумья сажусь на кровать. Может быть, так не полагается, но я в здешних этикетах разбираюсь плохо.

Взгляд тетушки становится еще строже.

– Ты сильно переменилась, Наташенька. Доктор говорит, это могут быть последствия болезни. Я готова проявлять снисхождение, но до разумных пределов. Я – твоя опекунша и имею право поступать так, как считаю нужным. И когда я пыталась оградить тебя от всяких модных веяний, я действовала исключительно в твоих интересах. Мне казалось, мы с тобой понимаем друг друга. Учитель-француз, что приходит к Бельским, вольнодумец, каких поискать. К тому же, он молод и не женат. А ты – девица красивая, еще разговоры какие пойдут. Зачем нам это надобно?

Я пытаюсь вставить хоть слово:

– Но он же учит Веру!

Тетушка закатывает глаза.

– Младшая Бельская – не от мира сего. Недавно заявила, что замуж вовсе не пойдет. Чего с нее взять? Да и зачем тебе всякие премудрости? Молодой барышне науки ни к чему – это удел мужчин. А тебе нарядами интересоваться нужно, рукодельем всяким.

Разговор сам поворачивает в нужную сторону.

– Да как же я могу нарядами интересоваться, когда у меня ни одного приличного платья нет? – вопрошаю я. – Неловко даже в люди выйти.

Тетушкины губы вытягиваются в струнку.

– Да перед кем тут красоваться, Наташенька? А и взять хоть ту же Бельскую – ее хоть во что наряди, всё равно лучше не станет.

Говорить про Веру в таком уничижительном тоне мне не хочется, и я возвращаюсь к нарядам.

– Не скажите, тетушка! Думаю, папеньке сильно бы не понравилось, если бы он узнал, что его дочь в штопаных платьях на званых ужинах бывает. И позвольте полюбопытствовать, а не положены ли мне какие деньги на карманные расходы? На всякие там шляпки да украшения. Ни за что не поверю, что папенька об этом не подумал.

Я говорю наугад, но, похоже, попадаю в цель. Тетушкины плечи опускаются, и вся она словно скукоживается и уже не выглядит так величаво, как полчаса назад.

– И охота тебе, Наташенька, денежными вопросами голову забивать? Опекун для того и есть, чтобы тебе, голубушка, ни о чем беспокоиться не нужно было. А коли шляпку какую хочешь или сережки, так скажи – я куплю.

– Премного благодарна за заботу, тетушка, – сладко улыбаюсь я, – только мне всё равно хозяйственным делам обучаться нужно. Вот исполнится мне двадцать один год, опекунство ваше окончится, уедете вы к себе в деревню, а мне тут как-то управляться надо будет.

Лицо Татьяны Андреевны становится совсем серым. Похоже, перспектива возврата в свою деревню ее не радует. Зато в ней сразу просыпается желание пойти мне на уступки.

– Может, ты и права, Наташенька! Ладно уж, занимайтесь с Софьюшкой языками. И книжки у Бельских возьми. Чего же не взять, если дают? И по магазинам на следующей неделе проедемся, обновим гардероб. Только ты как хочешь, а в столицу я тебя пока не пущу. У тебя ни папеньки, ни дядюшки нет, чтобы, в случае чего, за тебя заступиться, а там народ недобрый.

Тут мы с ней солидарны. Я и сама в Питер не хочу. Хотя, конечно, любопытно посмотреть на него в нынешнее время. Там, должно быть, всё совсем по-другому. И дворцы там – именно дворцы, а не музеи. И нет, наверно, никаких разводных мостов. А Невский, Невский есть? Ах, как же плохо я знаю историю родного города!

Но удовлетворять сейчас это любопытство не стоит. Захар Кузьмич прав – там могут найтись совсем другие женихи, высокого полета, которым даже тетушка отказать не посмеет. Я представляю рядом с собой пузатого вельможу с толстыми губами и содрогаюсь.

Нет уж, лучше посидеть в глуши!

8. Магические секреты

Свое обещание тетушка исполняет, и вот мы втроем уже сидим в модном магазине-ателье мадам Жоржетты (хотя, наверняка, она вовсе не Жоржетта, а вполне себе русская женщина, всего лишь старательно имитирующая акцент). Моя кузина от счастья не может сдержать слёз. Похоже, в таких местах она бывала не часто. Мы примеряем несколько платьев и шляпок, и каждый раз мадам и ее помощницы восхищенно всплескивают руками. Дескать, ах, и это вам к лицу!

Но с тетушкой особо не пошикуешь. Я останавливаю свой выбор на двух платьях – бежевом муслиновом летнем и более теплом строгого синего цвета. К бежевому находится и подходящая шляпка.

Всю обратную дорогу Софи щебечет без умолку: благодарит Татьяну Андреевну, хвалит вкус мадам Жоржетты и прикидывает, когда у Бельских будет прием.

Когда мы прибываем, в поместье тоже начинается суета – все эти коробки с платьями и шляпками требуется разнести по комнатам.

Захар Кузьмич, доставляя покупки в мою спальню, одобрительно хмыкает.

– И как это вам, Наталья Кирилловна, удалось Татьяну Андреевну уговорить так расщедриться?

Я довольно улыбаюсь:

– Ничего, вот увидишь, она еще и книги в Петербурге заказывать будет.

Он тоже улыбается:

– Узнаю нрав Кирилла Александровича – того все тоже завсегда слушались.

Я забираюсь на кровать с ногами (наверно, это неприлично, но ни тетушки, ни Софи, которые могли бы сделать мне замечание, рядом нет) и прошу:

– Захар Кузьмич, расскажите мне про папу.

– Ох, Наталья Кирилловна, про него так просто и не расскажешь! Я-то его с малых лет знал.

Он рассказывает, а я будто вижу сначала маленького мальчика, потом – юношу и, наконец, мужчину с военной выправкой. У него с детства были сильные магические способности, и воспитывался он в особом лицее, куда принимали мальчиков из семей потомственных чародеев.

– А как они проявляются, эти способности? – прерываю я Кузьмича.

Он смотрит на меня с разочарованием, и мне становится обидно. Он что, ожидал, что я тоже сразу стану магом? Да я вообще о магии только из книжек знаю. И из фильма про Гарри Поттера.

Он вздыхает:

– Учиться вам надо, Наталья Кирилловна.

Я сразу ухватываюсь за эту идею:

– А что, есть такой же лицей для девочек?

Кажется, на сей раз он принимает меня за сумасшедшую.

– Лицей для девочек? – машет он руками. – Да что вы такое говорите? Мыслимое ли дело? Нет, вам дома учиться надо. Только я вам, Наталья Кирилловна, в этом не помощник. Разве что книжки на чердаке найду, которые от батюшки вашего остались. Может, что полезное там прочитаете. Только вы Татьяне Андреевне ничего не рассказывайте, она это не одобрит.

– Не одобрит? – удивляюсь я. – Она, что же, и папины занятия не одобряла?

Кузьмич хмыкает, а когда отвечает, в голосе его звучит гордость:

– Попробовала бы она занятия его сиятельства не одобрять. Ваш батюшка был в числе доверенных лиц императора Александра Павловича. Главный маг Российской империи!

– Главный маг? – переспрашиваю я. Кажется, дядя Никита рассказывал что-то такое, но я тогда слушала не очень внимательно.

Кузьмич снова вздыхает:

– Вам бы, Наталья Кирилловна, с кем поумнее меня об этом поговорить. Я про дела Кирилла Александровича знал мало. Он всё в себе держал, такой уж был человек. Потому царь-батюшка ему и доверял беспредельно.

– Как же, доверял, – возражаю я. – если посчитал его предателем?

Старик поджимает губы:

– А это уж не нашего ума дело, Наталья Кирилловна. Человека оболгать недолго.

Он так расстроен, что я решаю оставить эту тему в покое.

– А скажите, Захар Кузьмич, кто же меня магии на дому учить станет, если тетушка против таких занятий? И разве здесь, в провинции, есть маги?

Он кивает:

– Есть, Наталья Кирилловна! Правда, я только двоих знаю, и один из них – Александр Денисович Бельский. С ним бы вам поговорить! Он когда-то другом его сиятельства был, хорошую должность при дворе занимал. А как Кирилл Александрович погиб, он в провинцию-то и уехал.

Ну, что же, нужно ехать к Бельским! Хотя бы за романами, которые они предлагали. Вот только как быть с Соней? При ней серьезный разговор не заведешь.

Но утром этот вопрос решается на удивление легко. За завтраком кузина кашляет, и тетушка категорически запрещает ей выходить из дома.

К Бельским я еду одна. Татьяна Андреевна всем своим видом выражает недовольство, но я чмокаю ее в щеку и сажусь в бричку.

Семейство Бельских принимает меня с такой сердечной теплотой, что мне даже неловко становится, что я приехала к ним по делам.

Мы пьем чай со вкусной выпечкой, а потом Верочка ведет меня к себе в комнату.

– Ах, Наташа, как я рада, что Татьяна Андреевна разрешила вам с Софи брать уроки музыки и танцев. Меня всегда удивляло, почему ты к этому так равнодушна? Я знаю, что ваш прежний учитель говорил, что у тебя есть музыкальные способности.

И хотя похвала относится не ко мне, а к другой Наташе, чуть краснею. Я умею играть на фортепиано – не зря же несколько лет выходила в музыкальную школу.

– А то, что языки тебе не даются, – продолжает Вера, – так немного усердия проявить нужно. И на Соню не оглядываться. Твоя кузина учиться не любит, и будь ее воля, давно бы уже замуж вышла. Ты – дело другое. Тебя ко многому обязывает титул. Барышне из такого древнего и знатного рода не к лицу быть невеждой. Вот, возьми, я подобрала тебе несколько книг. Надеюсь, они тебе понравятся.

Я перекладываю лежащие на столике тома. Пьесы Михаила Загоскина, стихи Анны Буниной и «Бахчисарайский фонтан» Пушкина. Имена первых двух авторов мне ни о чем не говорят. Задерживаю взгляд на книге Александра Сергеевича.

Верочка сразу одобряет:

– Да-да, это восхитительное произведение! Уверена, ты будешь в восторге!

Кузьмич сказал, что у Бельских тоже есть магия. Решаюсь расспросить об этом княжну.

– Может быть, у вас есть и книги по магии?

Вера смотрит на меня удивленно.

– Натали, да что с тобой такое? Ты не похожа на себя! Давно ли ты стала интересоваться магией? Впрочем, я могу тебя понять. Когда-то такой интерес должен был проснуться. Но об этом тебе лучше поговорить с папенькой. Я в эти вопросы стараюсь не вникать. Довольно и того, что мои старшие братья применяют свои способности на пользу Отечеству.

Я всё-таки осмеливаюсь задать еще один вопрос:

– Но дар у тебя тоже есть?

Она отвечает без особой охоты:

– Да, есть, такой же слабый, как у тебя. Но я ничуть об этом не жалею. Дар – это слишком большая ответственность. Я не чувствую в себе достаточно сил, чтобы его применять. Папенька меня вполне одобряет. Он и сам с тех пор, как уехал из Петербурга, постарался позабыть про свои навыки.

Князь Бельский относится к моему интересу примерно так же – с удивлением.

– Одобряю ваше желание, Наталья Кирилловна, узнать о магии своего рода, но всё-таки прошу его сдержать. Иногда тайные знания приносят только вред.

– Но мой папенька служил России и государю-императору, и я…

Он не дает мне договорить:

– А государю-императору, к сожалению, этого оказалось недостаточно. Кирилл Александрович жизнь за него положил, но остался в анналах истории с клеймом предателя. А, между тем, он был сильным магом, не чета нам. Нет, Наташенька, послушайтесь моего совета – оставьте магию в прошлом. Езжайте в Петербург, выходите замуж, блистайте при дворе. Вы этого достойны. Уверен, ваш папенька сказал бы вам то же самое.

Я возвращаюсь в Закревку чуточку разочарованной.

9. Второй маг губернии

На следующее утро я снова принимаюсь за расспросы:

– Захар Кузьмич, вы вчера о двух магах говорили. Один – Бельский, но он мне помочь не согласился. Посоветовал не заниматься глупостями, а лучше искать мужа.

Старик аж крякает от возмущения:

– Ишь ты – мужа! Ну, да я так и думал. С тех пор, как Александр Денисович из столицы уехал и от дел отошел, он и слышать про магию не желает. Стареет его сиятельство.

Но говорить о Бельском мне сейчас не хочется.

– Кузьмич, миленький, а кто второй маг? И кто помогал мне из будущего сюда переместиться?

Он беспокойно оглядывается, затворяет дверь в комнату.

– А это он и есть, Наталья Кирилловна, тот самый, второй – Ларион Казимирович Ставицкий.

– Ларион? – переспрашиваю я. – Какое странное имя!

Кузьмич вздыхает:

– Да его сиятельство и сам странный. И память его шибко подводит. Когда вас с барышней в этот раз меняли, я всё боялся, что он что-нибудь не то сделает. Хорошо, текст заклинания в книге записан был, он по ней и читал. Нет, он вам тоже не помощник. Он и батюшку-то вашего едва вспомнил. Чему он может вас научить?

С одной стороны, он прав – идти в обучение к тронувшемуся умом старику боязно. С другой стороны – какой выбор у меня есть? Вполне возможно, в Петербурге еще остались люди, которые знали моего отца и смогли бы подсказать, к кому я могу обратиться. Но поездка в столицу сопряжена со столькими опасностями, что решиться на нее еще труднее.

– А как бы мне, Захар Кузьмич, с этим господином Ставицким поговорить? Может быть, он хоть что-то сможет мне подсказать.

– Как изволите, Наталья Кирилловна, – старик с сомнением качает головой. – Только поторопиться надобно – не ровен час он совсем из ума выживет. Хотя не знаю, как нам ему визит нанести. Татьяна Андреевна ни за что вас к Ставицкому не отпустит.

– А мы ей не скажем! Поедем будто бы к Бельским.

Но Захар Кузьмич этот вариант отвергает:

– Кучер Антипка выдаст. Барыня непременно его спросит.

– А если мы верхом поедем? – предлагаю я. – Доктор разрешил мне конные прогулки.

– Да нешто вы верхом ездите? – изумляется Кузьмич. – Прежняя Наталья Кирилловна этого ой как не любила!

Не могу сказать, что я – опытная наездница, но в седьмом классе я несколько месяцев ходила в конноспортивную школу и в седле держаться умею.

Кузьмич радостно кивает и бежит на конюшню – распорядиться насчет лошадей.

Дашутка помогает мне надеть подходящее для прогулки платье – длинное, с оборками. Не представляю, как в таком вообще можно забраться на лошадь. Впервые появляется мысль, что насчет прогулки я погорячилась.

Эта мысль укрепляется, когда я вижу лошадь, которую подводит ко мне Антип. Нет, с самой лошадью всё в порядке. А вот седло…

Разумеется, я и раньше знала про дамское седло. И даже видела его на картинках. Но разве можно пользоваться им на практике?

– Вам подсобить, барышня? – предлагает Антип.

Судорожно пытаюсь понять технологию посадки. Нет, теоретически более-менее понятно. Нужно закинуть правую ногу вон за тот штырек, что торчит на седле, и попытаться не свалиться. Но вот как это осуществить?

Антип морщит лоб.

– Нездоровы вы еще, поди, барышня?

Я упрямо мотаю головой. Эх, назвался груздем…

Кучер опускается на одно колено, сцепляет в замок руки, предлагая мне упереться в них ногой.

Набираю побольше воздуха и заскакиваю-таки на спину лошади. Тяжело дышу, оглядываюсь.

Из конюшни, уже верхом, выезжает Захар Кузьмич.

Мы трогаемся медленным шагом. Хорошо, что Наташа не любила верховые прогулки. По крайней мере, никто не ждет, что я пущу лошадь в галоп.

Как ни странно, но ехать в дамском седле оказывается хоть и не привычно, но довольно удобно. И когда мы выезжаем из ворот поместья, мои плечи уже гордо расправлены.

– А где живет господин Ставицкий? – любопытствую я.

– На старой мельнице, – ворчит Кузьмич. – Говорю же вам – он не в себе. Из всего своего хозяйства только мельницу и признает. В доме слуги живут, а он – на мельнице, с одним старым лакеем. И соседи с ним давно знакомство не водят. Сидит как сыч на своей запруде.

К водяной мельнице, где обитает некогда знаменитый на всю губернию маг Ставицкий, мы приезжаем через час. Я ожидаю увидеть древнее, разваливающееся строение, но нет – мельница вполне рабочая. Бежит водица речная, крутит деревянное колесо.

На ржанье наших лошадей выходит из сараюшки хмурый лохматый мужик, зыркает недобро из-под густых бровей.

– Зачем пожаловали?

Дружелюбия в его голосе нет ни на грош.

Я вижу, как Захару Кузьмичу хочется ему в том же тоне ответить, но он сдерживается.

– Барина твоего поблагодарить приехали. Он Наталье Кирилловне большую услугу недавно оказал. Какую? Не твоего ума дело! Хозяин твой знает, а тебе ни к чему. Ну, что же ты стоишь как пень? Доложи его сиятельству!

Мужик хмыкает – дескать, ездят тут всякие! – но поручение выполняет. И когда снова появляется на улице, даже нацепляет на лицо некое подобие улыбки.

– Милости прошу, барышня! Ларион Казимирович сейчас вас примет.

Я не без некоторой неловкости спешиваюсь и иду за ним в дом. Точнее, не в дом – на мельницу. По шатким деревянным лестницам мы поднимаемся на второй этаж, потом – на третий.

Мужик распахивает дверь в комнату, и у окна, за столом, заваленным многочисленными свитками, я вижу седого как лунь старика.

10. Пустое дело

Он поднимает взгляд от страниц старинной книги. Его глаза мутно-голубые, а брови белые как снег.

– Зачем пожаловали? – спрашивает хриплым голосом.

Я чувствую себя полной дурой. Ну, что я должна ему ответить? Он сам знает гораздо больше меня. Может быть, просто не помнит.

– Не гневайтесь, ваше сиятельство, за то, что отвлекаем вас от ученых занятий, но дело у нас необычайной важности, – говорит из-за моей спины Захар Кузьмич. – Наталья Кирилловна – дочь известного вам мага, графа Закревского.

– Мага??? – задыхается от возмущения хозяин. – Нет такого слова в языке русском! Доколе будете всё дурное из-за границы к нам тащить? Колдун он был! Чародей!

– Правда ваша, ваше сиятельство, – спешит согласиться Кузьмич. – А дочь его, графиню Наталью, вы недавно из будущего сюда вернули.

Хозяин небрежно машет рукой:

– Думаешь, совсем я старый стал? Помню я. К делу переходи!

Я решаю, что пора и самой сказать несколько слов.

– А дело у нас такое, ваше сиятельство, – я, хоть и происхожу из старинного м…, – я едва не произношу слово «магического», но вовремя спохватываюсь, – чародейского рода, но сама никакому колдовству не обучена. И во всей губернии нет никого, кроме вас, кто мог бы меня ему обучить. Я понимаю – у вас хватает и своих забот, но надеюсь, вы всё-таки не откажетесь мне помочь. Я не знаю, как вы относились к моему отцу…

Он неожиданно бойко вскакивает с деревянной скамьи.

– Я, барышня, к нему хорошо относился. Бывали у нас с ним разногласия, не без этого, но признавал я его одним из самых могучих колдунов страны нашей. Предупреждал я его, чтобы он держался подальше от императорского двора, где всякие вороги земли русской окопались. Не внял он моему совету. Эх, да что говорить! Да и не для того вы ко мне пришли, чтобы мои сказы слушать. Если хочешь учиться – изволь, научу. Только у нас тут, не обессудь, всё по-простому. А поскольку я уже так стар, и память моя всё слабее, откладывать учение резону нет. Приезжать будешь каждый день. Пропустишь хоть раз – можешь не приезжать вовсе.

Я торопливо киваю.

Захар Кузьмич изгнан на улицу, и мы приступаем к занятиям. Я прочитала немало книжек в жанре фэнтези и примерно представляю, как проходят уроки магии. Конечно, он будет учить меня заклинаниям, даст кучу книжек с познавательными картинками. А потом мы перейдем к практике. Вспоминаю «Гарри Поттера» и «Властелина колец». Интересно, используются ли тут волшебные палочки?

Ларион Казимирович усаживает меня на табурет и, действительно, вручает мне книгу. Только никаких картинок там нет, и написана она по-старославянски. Я с трудом разбираю несколько слов. Ну, как «разбираю»? Я их читаю вслух, как и требует старик. Но вот что они означают, понятия не имею.

Я смотрю на хозяина – должен же он что-то пояснить. Но он только одобрительно наклоняет голову – дескать, читай дальше!

И я читаю, читаю, читаю. Пока не начинают слипаться веки, и голова не падает на книгу.

Тогда старик, наконец, отпускает меня домой, повторяя наказ непременно вернуться на следующее утро.

Всю обратную дорогу я успокаиваю себя тем, что это – всего лишь первый урок. Он всего лишь хотел убедиться, что я умею читать.

Но на следующий день история повторяется. Я точно так же не меньше трех часов сижу за книгой, продираясь через заросли непонятных слов. Чтобы хоть как-то отвлечься, спрашиваю старика:

– Ларион Казимирович, а вы меня научите заклинанию заморозки? Или невидимой становиться?

Он почему-то хихикает:

– Барышня, ну что за глупости вы говорите?

Он называет меня то на «ты», то на «вы». Но волнует меня не это.

– А в жабу превращаться? – жалобно вопрошаю я.

Нет, ну мы же о магии говорим! В книжках все в кого-то то и дело превращаются. И не только в современных. Даже в русских народных сказках лягушки становились царевнами.

– Барышня, вы что-то путаете. Я не дрессировщик, а вы не обезьянка, чтобы обучать вас диковинным трюкам. У вас, несомненно, есть способности, я чувствую это, но, кажется, вы их превратно себе представляете. Ваш отец был выдающимся чародеем, но он не умел ничего из того, что вы перечислили. Он умел лечить и читать мысли, и, поверьте, это немало! Хорошо, если вы переняли от него хоть что-то!

Учеба становится всё менее и менее интересной. Тетушка уже недовольно бурчит, когда мы с Кузьмичом отправляемся на очередную прогулку. И мне начинает казаться, что всё это – пустое дело. Тем более, что ежедневные уроки не меняются ни на йоту.

Я по-прежнему сижу за книгами в каморке старого мага на водяной мельнице. Единственный результат – возросшая скорость моего чтения. Я уже различаю буквы и даже понимаю некоторые слова. Но к магии это не имеет никакого отношения.

– Нет, Захар Кузьмич, вы как хотите, а я завтра же скажу ему, что занятия мы прекращаем, – заявляю я, когда мы возвращаемся домой после очередного урока. – Книжки я могу читать и дома. Стоит ли ссориться с тетушкой из-за столь бесполезных визитов?

– Как пожелаете, Наталья Кирилловна, – вздыхает он.

Он и сам видит – Ларион Казимирович слишком стар, чтобы отдавать отчет в своих действиях. Не сомневаюсь, он думает, что помогает мне, и мне даже неловко его разочаровывать. Боюсь, нам придется поискать другого мага. Или всё-таки попробовать уговорить Бельского.

А может быть, и вовсе придется признать, что папа ошибся, и никаких магических способностей у меня вовсе нет?

В таких растрепанных чувствах я и сажусь за обеденный стол.

– Ты бы, Наташенька, не по лугам верхом скакала, – поджимает губы тетушка, – а рукоделием бы занималась. Всё более подходящее для благородной девицы занятие. Я вообще не понимаю, с чего вдруг у тебя появилась такая любовь к лошадям?

Продолжить чтение