Читать онлайн Одинокий рыцарь бесплатно

Одинокий рыцарь

Глава 1

ОГОНЬ! Жар, проникающий не просто в плоть, а в самую сердцевину костей и глубже, туда, где уже, кажется, нет никакой плоти. И нечему гореть. Но и это ничто тоже горит и корчится в этом всепроникающем и очищающем пламени. Очищающем от всего – от горечи поражения, от грехов, от бренных мыслей и забот, еще так недавно казавшихся важными и нужными, от самой жизни… но только не от боли. Боль была, как и при любом аутодафе, непременной спутницей огня. Боль корчила и выворачивала еще сильнее, чем огонь. Потому что тот нес в себе хотя бы очищающее начало, а боль просто тупо грызла и грызла каждую клеточку измученного тела… И ее еще только предстояло сделать очищающей и возрождающей. Если найти в себе для этого силы…

Когда Всеслав вынырнул из омута небытия, он еще некоторое время лежал, не шевелясь и не открывая глаз. Он проиграл… И не имело никакого значения, что он и не мог выиграть. Ибо Враг был слишком силен. И даже лучший из них не смог бы победить его. Он – проиграл! И горечь этого поражения останется теперь с ним навсегда. И только от него, от Всеслава, зависело теперь, чем она станет для него – всего лишь болью, выгрызающей его изнутри, лишающей сил, застилающей мутной пеленой взгляд, или… той же болью, но заставляющей с еще большей яростью истязать свое тело, свой разум и свою душу в попытке стать еще сильнее, еще крепче, еще выносливее, чтобы следующая схватка обошлась бы Врагу гораздо дороже. Если Господь пошлет ему новую встречу с ним. Вернее, когда Господь пошлет ему новую встречу…

Всеслав медленно приподнял веки. Прямо в глаза ему рухнула синь небес. Яркая и, как это было сказано у поэта, сосущая… Он чуть повернул голову. Похоже, он врезался в этот мир как яркий болид. Всеслав лежал на дне воронки глубиной метров в сорок и диаметром не менее шестидесяти. Лес за пределами земляного вала был повален еще метров на сто. И сильно обгорел. Ощущения огня и жара были вызваны не столько завершающим ударом Врага, сколько этим… А впрочем, какая разница. Он давно уже собирался испросить у Собора права на очищение огнем, а получается, получил его без испрашивания. Прямо здесь. Конечно, совершаемое по установленным канонам и с поддержкой молящихся братьев аутодафе дает больше шансов возродиться к жизни, но с тем, что он претерпел, разница не слишком большая… Огонь – он и есть огонь. Огонь фальши не терпит. И если твоя пожранная им плоть возродилась на твоих костях, значит, Господь еще не готов принять твою очищенную душу. Ибо уготовил тебе в этом мире новые испытания…

Всеслав медленно сел и поднес к глазам свою обугленную руку. Да уж, если он весь выглядит так… Кажется, это называется ожогом четвертой степени. Причем ста процентов поверхности тела. А что творится внутри… Он судорожно вздохнул, и легкие буквально взорвались дикой, острой болью. Нет, лучше пока не дышать… да и вообще не покидать эту воронку. Всеслав попытался улыбнуться, но сгоревшие губы не выдержали и лопнули. По подбородку потекла липкая сукровица…

Из воронки он выбрался только на следующий день. Когда тело немного поджило и посреди одного сплошного ожога, уже слегка подсохшего и кое-где даже покрывшегося струпьями, начали появляться пока лишь только намеки на новую, еще очень тонкую и нежную кожицу.

Первые метров двадцать дались ему достаточно легко (конечно, насколько слово «легко» могло быть применимо в его состоянии). Ибо он прошел их по спекшейся, стекловидной поверхности, в которую превратилась почва после удара. Да уж, удар был неслабым. Страшно было представить, что было бы с этим лесом, если бы энергия удара не саккумулировалась бы своей большей частью внутри тела Всеслава, а оказалась бы вся выброшена в этот мир. Сорокаметровой воронкой дело бы не ограничилось, а лес бы оказался повален на десятки километров в окружности. Да еще скорее всего начался бы жуткий лесной пожар, а не этот легкий пал…

Выбравшись из воронки, Всеслав присел на гребень земляного вала, слегка морщась оттого, что мелкие крупинки почвы больно впиваются в его ожоги, от которых при движении отвалились все засохшие струпья. На самом деле это была не боль, а так, легкое неудобство. Хотя обычный человек, испытывая ее, наверное, орал бы и матерился, а спустя пару минут вообще потерял бы сознание. Но он не был обычным человеком…

Отчего-то всплыло в памяти, что боевые киберы Республики Эхиат, Содружества и Соединенных миров, когда-то создаваемые с отчаянной и страстной надеждой сотворить нечто способное противостоять хотя бы Воинам, были в состоянии отключать излишне сильные болевые ощущения. Скажем, от оторванной руки или ноги… Всеслав улыбнулся. Глупцы. Разве можно, впихивая в человеческое тело сонмы технологических устройств и этим лишь коверкая его, создать кого-то, способного противостоять тем, чья сила в воле, духе и вере. Человеческое тело само по себе уникальный инструмент, позволяющий сотворять с собой и миром все, что доступно разуму человека и воле Его. Нужно только уметь его соответствующим образом настроить, привести в верное соотношение с духом и волей. И тогда не требуется ничего иного… Но те цивилизации, что пошли технологическим путем, наоборот, делали все, чтобы затруднить своим гражданам даже саму возможность подобной настройки. Избавляя их от холода, жары, жажды, страха, боли, то есть от всего того, что можно было бы использовать как камертоны, как… опоры, как рычаги, как раз и помогающие осуществить эту настройку. И превращая такой уникальный инструмент, как человеческое тело, всего лишь в жалкую машинку по поддержанию более-менее бесперебойного функционирования крайне ограниченного и тупого сознания, замусоренного оборванными кусочками кусочков, оставшихся от обрывков, оторванных от обломков Великого целого. Ибо технологическая цивилизация способна не только развиваться, совершенствовать свои технологии, но и просто существовать, лишь дробя это самое целое, разделяя его на кусочки, частички, атомы. И, раздуваясь от гордости, все глубже, как это говорится, проникать в тайны органа, клетки, молекулы. Но не замечая при этом, что все более безвозвратно теряет возможность когда-нибудь суметь объять целое… И потому умеет поддерживать лишь такой, дробный тип сознания.

Причем эта машинка оказывается крайне убогой, способной без поддержки технологий существовать не во всей огромной Вселенной, созданной волей Отца всего сущего, а лишь в крайне узком диапазоне высот, давлений и температур, каковые требовалось воссоздавать везде, где бы ни появлялось это примитивное ограниченное существо, воспроизводимое все новыми и новыми технологическими цивилизациями. Впрочем, и они когда-то шли этим путем…

И тут Всеслав услышал соловья. Вообще-то он уже давно слышал этот мир. Но не ушами. И вот теперь тонкие барабанные перепонки наконец обрели необходимую целостность и упругость, добавив восприятию этого мира еще толику восхитительного разнообразия. И полноты… Всеслав улыбнулся. Этот мир ему нравился. А присутствие соловья доказывало, что в нем живут люди. Соловьи существуют только там, где живут люди. Это незыблемый закон мироздания…

Глава 2

– Чумной… чумной!

Дети, игравшие на околице деревни, завидя его, бросились по грязной улице, оглушительно вопя. Всеслав остановился. Негоже было входить в деревню сопровождаемым такой нелестной характеристикой. В этом случае взрослые обитатели сего населенного пункта вполне могли попытаться его прикончить, прежде чем им пришло бы в голову разобраться, насколько верным является это утверждение…

Взрослые появились на околице спустя минут десять, полностью подтверждая его предположения. Поскольку все они были мужчинами и каждый был вооружен вилами, оглоблей или дубьем.

Всеслав мог бы попытаться улыбнуться, но его губы все еще не восстановились в достаточной степени, чтобы исключить риск, что они могут опять лопнуть. А созерцание существа, обнажающего в улыбке зубы сквозь распавшуюся на кусочки верхнюю губу, никак не способствует установлению взаимопонимания…

– Ну ты, чумной… – недобро начал дюжий чернявый мужик, нервно сжимающий в своих лопатообразных лапищах черенок огромных, как раз по нему, вил. – Шел бы ты отсюда… Пока не прибили.

Всеслав вслушался в незнакомый язык. Тот был звонким, почти без шипящих, зато с явно различимыми отличиями по тону. С пониманием у него проблем не было. Все, кто шел Путем воли, духа и веры, на определенном этапе обучались слышать не звуки, а смыслы сказанного. И тогда мир наполнялся сонмом речей, извлекаемых не только языком и гортанью, но и… треском погремушки на хвосте, жужжанием крылышек, фигурами танца над цветком, свистом вздыбленных перьев, испускаемыми флюидами, либо зашифрованных в частоте радио— и рентгеновских лучей, а также во многом-многом другом… Но вот так сразу воспроизвести звуки незнакомой речи, да еще в его нынешнем состоянии, было еще той задачей.

– Тебя что, подогнать? – вновь подал голос дюжий и угрожающе взмахнул вилами.

Всеслав вздохнул. Да, самое время вступать в диалог, но как же тяжело, что он, в нынешнем состоянии, не обладает и тысячной долей своих обычных возможностей… Впрочем, Господь ВСЕГДА посылает нам испытания по нашим силам. И только ты сам виноват, если не сумел их преодолеть. Значит, где-то поленился, недостарался, недопонял, чего-то недоучил, кого-то недооценил…

– Я… не чумной.

Слова дались ему нелегко. Что, впрочем, при его нынешнем внешнем виде должно было быть вполне объяснимым.

– Поговори еще! – прорычал дюжий и вновь угрожающе махнул вилами.

– Не чумной… Огонь. Пожар.

Последние два слова были новыми, еще им не слышанными, но он сумел сконструировать их возможное звучание, исходя из нащупанных им правил соотношения уже слышанных слов и уловленных смыслов.

– А ведь и правда, Убол… Помнишь, той неделей, когда тушили Баглодов овин, Игай сильно руки пожег. Так у него, ежели тряпицы размотать, так все так же…

– Поговори еще! – вновь рыкнул дюжий, но уже на встрявшего и гораздо менее грозно. А затем всмотрелся в лицо Всеслава. После чего опустил вилы остриями вниз, воткнул их в землю и оперся локтем на черенок. – Огонь, говоришь? И где ты такой огонь нашел-то?

Всеслав махнул рукой назад.

– Там. Шел. Лес. Потом – бах! И все гореть. Больно, – закончил он, чуть добавив в голос жалостливых ноток. Обычный человек боится боли. Он бежит от нее, даже не подозревая, что боль – это важнейший ресурс, немыслимая драгоценность, урановая руда истинного человека. Лишь боль дает возможность воспитать, выковать в себе две благодати, позволяющие сформировать и отшлифовать множество важнейших граней духа человеческого, а именно: смирение и терпение. И закалить волю. А без них истинный человек вообще невозможен…

Крестьяне переглянулись. В деревне все слышали, как третьего дня где-то на востоке сильно грохнуло. А затем оттуда сильно тянуло гарью. Так сильно, что староста даже велел наполнить водой все свободные бадьи и бочки и выставить пожарную стражу.

– Зовут-то тебя как? – уже почти добродушно спросил дюжий.

– Всеслав.

– Всеслав? – удивленно повторил мужик, удивляясь даже не столько звукам незнакомого имени, сколько тому, что сам сумел произнести его верно и точно с первого раза. Он даже не подозревал, что Всеслав одновременно со звуками собственного имени послал ему и его смысл. Поэтому у дюжего не было ни малейшего шанса произнести его неверно. Он ведь действительно узнал, кто такой Всеслав на самом деле. Ну, в той мере, в которой был способен узнать и понять.

– Чужак! – несколько настороженно произнес кто-то за спиной дюжего. Но тот не обратил на этот возглас никакого внимания.

– Меня зовут Убол, Всеслав, – негромко произнес он и решительным жестом протянул ему руку. – Буду рад видеть тебя своим гостем.

Народ замер. Вот так, с бухты-барахты, зазывать в гости чужака было в этой деревне отнюдь не в обычае. Максимум, на что мог рассчитывать усталый путник, это дозволение провести ночь в заброшенном покосившимся овине, что стоял сразу за околицей. А что – трактиров у них нет и отродясь не бывало, а в избах и самим тесновато. Ну, может, если кто из путников слишком стар либо, наоборот, ребенок, вынесет какая сердобольная селянка краюху хлеба и кружку молока. И все… Но спорить с Уболом никто не решился. Как-никак самый сильный мужик в деревне.

Так что когда Всеслав протянул руку и слегка сжал в своей, еще сочащейся сукровицей ладони протянутую ему ладонь Убола, этот символический жест состоявшегося контакта людей двух миров был встречен полным молчанием. Крайне неодобрительным молчанием, кстати…

Глава 3

– А потом они сказали, что никакого Господа нашего Светозарного нет. И это все обман, и это… как его… суетверие. Во! Суетверие, значить. А потому церкву закроють. А заместо нее будет этот… как его… Храм наук и искусства… А батюшку увели в Грыран. Чтобы, значить, судить его там по всей строгости… А за что судить? Батюшка у нас был добрый. И грехи отпускал. И требы служил. И ежели исповедать кого, так он завсегда и в дождь, и в снег…

Всеслав лежал в сене и лишь самым краешком сознания впитывал все, что говорил ему старик, сидящий на доске в передней части телеги. Остальная часть его сознания была занята другим…

Он прожил в этой деревне почти две недели. В семье Убола, занимавшего большую хату у околицы деревни, противоположной той, где Всеслав появился, было шестнадцать человек. Сам Убол. Его жена Играя, все еще статная и крепкая, несмотря на двенадцать рожденных детей, десять из которых выжили. Эти самые десять детей: от старшей, восемнадцатилетней Ирги, пошедшей в мать статью и красотой и сейчас являющейся предметом воздыхания всех деревенских парней, и до младшего Гая, весело пускающего слюни в своей деревянной колыбели. А также его отец, мать, дед, все еще крепкий восьмидесятилетний старик, тянущий нелегкую крестьянскую долю наравне со своим сыном и внуком, и мать Играи. В отличие от своего ровесника деда Убола (Убол был в семье старшим, первенцем, в отличие от Играи, бывшей в своей семье последкой) мать Играи была уже совсем дряхлой, способной только сидеть на завалинке, греясь на ласковом весеннем солнышке, и ворчать на внучат, возящихся во дворе.

И несмотря на то что с деньгами у Убола всегда было неважно, Всеслав знал, что это богатая семья. Богатая дружбой, любовью и возможностями взрослых умножать эти богатства, собственным примером и всем укладом семейной жизни воспитывая в младших любовь и уважение к старшим. И потому имеющих право рассчитывать на подобное отношение детей и внуков уже к себе самим.

В мирах, уже далеко ушедших путем развития технологий, практически нигде не встречаются такие богатые семьи. Там семьи бедны и скудны. Впрочем, чего еще можно ждать от людей, вообще не способных жить в мире и потому отгораживающихся от него толстыми стенами домов, асфальтом дорог, герметичными капсулами самолетов, автомобилей и даже искусственным климатом кондиционеров… Те миры были наполнены испуганными, издерганными и по большей части несчастными людьми. Эти люди пытались спрятаться от своего одиночества в толпе, забивающей грохочущие чрева ночных клубов и дискотек, площадок рок-концертов и светских тусовок, элитных пати и ревущих чаш стадионов. И многим из них казалось, что им это удается, что именно там, в клубах, на тусовках и стадионах, и проходит их настоящая жизнь. А все остальное – постылая работа, убогий быт, склоки с приятелями, родителями или детьми – лишь промежутки между настоящей жизнью. И если бы у них было чуть больше чего-нибудь – денег, возможностей, связей, свободного времени, либо они жили бы не в этом, а в другом городе, стране, на другом континенте, – все непременно было бы иначе. По-настоящему… Они даже не понимали, что у человека уже есть все, чтобы быть счастливым. Как этого не понимают дети, у которых тоже есть все, чтобы быть счастливыми, но они страшно, до слез, огорчаются, что мама не купила им именно вот эту куклу или машинку… Впрочем, чего можно было ожидать от тех, кто до самой гробовой доски так и не сумел вырваться из собственной инфантильности. Ведь можно быть модно одетым, разбирающимся в винах, архитектуре, тенденциях современной музыки или литературы либо просто напивающимся до чертиков по пятницам и официальным праздникам, но… всего лишь ребенком. Ибо женщина, например, даже физиологически завершается только

Продолжить чтение