Читать онлайн Магия вычитания лишнего. Как упростить себе жизнь, убрав из нее ненужную информацию, привычки и обязательства бесплатно

Введение

Другой подход к изменениям

1.

Когда мы с семьей ездили в Сан-Франциско, на первом месте в нашем списке дел было посещение набережной Эмбаркадеро. Мы любовались историческими причалами и зданием паромного терминала Ферри-билдинг, прогуливались по засаженной пальмами набережной, искали диких попугаев в густом парке. Уличный артист сделал из воздушных шаров обезьянку для моего сына Эзры. Зажав ее в руке, малыш благополучно доковылял до тюленей и продемонстрировал ее им. Множество других людей на набережной, казалось, тоже хорошо проводят время, о котором после будут с удовольствием вспоминать.

Чтобы создать это незабываемое место, понадобилось землетрясение. Вернее, землетрясение и небольшая помощь со стороны женщины по имени Сью.

До того как Эмбаркадеро стала достопримечательностью, она представляла собой двухэтажную бетонную дорогу. Как и многие другие автомагистрали, пересекающие города Соединенных Штатов, Эмбаркадеро была построена при поддержке государства после Второй мировой войны для перемещения военных и обслуживания быстро растущего числа автомобилей.

На протяжении десятилетий с момента окончания ее строительства автострада Эмбаркадеро тянулась более полутора километров вдоль восточной набережной Сан-Франциско, перекрывая шикарные виды и доступ к заливу. В других районах города общественные активисты, которых сторонники строительства шоссе изначально пытались принизить и называли «маленькими домохозяйками», помешали осуществлению планов по созданию автомагистралей, которые принесли бы городу больше вреда, чем пользы. Но по автостраде вдоль Эмбаркадеро проезжали десятки тысяч автомобилей в день. Одно дело – осознать, что в новом шоссе нет необходимости; совсем другое – задуматься о том, не стоит ли ликвидировать уже построенную автостраду. К счастью, у Сан-Франциско была Сью Бирман.

Сью Бирман выросла в Небраске и переехала в Сан-Франциско в 1950-х годах, имея за душой некоторое образование скорее в области музыки, чем градостроительства. Но Бирман была невероятно умной и целеустремленной девушкой, она с отличием окончила школу и много читала. В Сан-Франциско она научилась добиваться поставленных целей в качестве домохозяйки и общественной активистки. Благодаря своим успехам в этой роли в 1976 году она получила официальную должность в качестве члена городской градостроительной комиссии.

Бирман отличалась своим педантичным подходом к общественной работе. Градостроительная комиссия с ее участием изучила автостраду Эмбаркадеро, используя всевозможные показатели: сколько транспортных средств по ней проезжает, скольких клиентов она привлекает в местные заведения, как эта магистраль влияет на стоимость недвижимости и на качество жизни в районах, которые она соединяет и пересекает. Кроме того, комиссия рассмотрела варианты того, как можно было бы преобразовать существующую автостраду. Целесообразно ли будет превращение двухэтажной дороги в подземный туннель? Или есть смысл продлить автостраду таким образом, чтобы она соединялась с мостом Золотые Ворота? Оставить все как есть и сосредоточиться на других частях города? Потребовалось почти десять лет, чтобы все тщательно проанализировать, после чего, в 1985 году, комиссия Бирман наконец предложила свое решение для автострады Эмбаркадеро: избавиться от нее.

Предприятия, расположенные вблизи дороги, выступили против, опасаясь, что сокращение автомобильного трафика приведет к уменьшению числа их клиентов. Что еще более удивительно, по крайней мере если оглянуться назад, сопротивлялся не только бизнес. Когда жители Сан-Франциско проголосовали по поводу предложения о переносе автострады, результаты и близко не походили на выводы комиссии. На каждого проголосовавшего за демонтаж автострады приходилось двое пожелавших ее сохранить. То ли от страха перед изменением трафика, то ли от страха потерять бизнес, то ли просто из-за боязни перемен участники голосования отказались от этой идеи. Люди высказались. Сью Бирман и ее комиссия занялись другими вопросами.

Автострада Эмбаркадеро могла бы до сих пор загораживать набережную Сан-Франциско, если бы не землетрясение Лома-Приета[1], произошедшее 17 октября 1989 года. Будучи помешанным на спорте учеником средней школы, я уселся перед телевизором, чтобы посмотреть третью игру Мировой серии бейсбола, где и наблюдал за этим землетрясением, как и миллионы других людей. Сначала картинка на экране погасла, потом на нем возникли взволнованные дикторы, вещавшие с «Кэндлстик-парка»[2] в Сан-Франциско, а затем рухнувшие автомагистрали и горящий город, и все это в прямом эфире.

В результате землетрясения Лома-Приета погибло более шестидесяти человек, тысячи были ранены. Бетонная плита размером с баскетбольную площадку упала с верхнего на нижний пролет моста Бэй-Бридж[3]. Пожары охватили район Марина Дистрикт[4], всего в нескольких кварталах к северу от Эмбаркадеро. Люди сидели на улице рядом с вещами, что им удалось захватить перед тем, как они покинули дома. В результате одного землетрясения был причинен материальный ущерб на сумму около шести миллиардов долларов. На тот момент это было самое затратное землетрясение в истории Соединенных Штатов.

Природная катастрофа повлияла на решение о судьбе автострады Эмбаркадеро. Во-первых, после землетрясения она пришла в негодность. Ремонт поврежденной и стареющей конструкции, чтобы она могла нести прежнюю нагрузку, обошелся бы гораздо дороже сноса. И во-вторых, землетрясение стало трагическим предупреждением о рисках строительства надземных автострад. Многих жертв раздавило в результате обрушения путепровода на Сайпресс-стрит в Окленде. Представляя собой двухэтажное бетонное сооружение длиной чуть более полутора километров, этот путепровод самым зловещим образом напоминал автостраду Эмбаркадеро.

Тем не менее даже теперь, едва оправившись после землетрясения, многие мудрые жители Сан-Франциско хотели вдохнуть новую жизнь в руины. Инженеры предложили отремонтировать автостраду, укрепив ее более толстыми бетонными колоннами, в остальном же оставив как есть. Местные предприятия были с этим согласны, как и многие жители. Лауреат Пулитцеровской премии, обозреватель San Francisco Chronicle Херб Кэн, в честь которого назван существующий сегодня пешеходный маршрут по набережной, свободной от автострад, писал: «Снова пошли “серьезные дискуссии” о сносе автострады Эмбаркадеро – еще более худшая идея, чем ее строительство».

На этот раз, однако, обошлось без всенародного голосования, после которого, возможно, все осталось бы как прежде. Вместо этого решение было вынесено на рассмотрение городского наблюдательного совета, который с минимально возможным перевесом, шесть голосов против пяти, в итоге утвердил исходные рекомендации градостроительной комиссии.

Сью Бирман оставалось недолго торжествовать. В 1991 году новый мэр освободил ее от обязанностей, сдержав свое победное предвыборное обещание избавиться от членов градостроительной комиссии, которые избавились от автострады Эмбаркадеро.

Потребовалось землетрясение и несколько жертв в рядах общественников, но автострада пала. Когда ее ликвидировали, туристы и жители Сан-Франциско вернули себе набережную. За десятилетие, прошедшее с демонтажа, в районе набережной на 50 процентов увеличилось количество жилья и на 15 процентов выросло количество рабочих мест, что намного опережает рост в других частях города. Снос автострады не привел к ужасным пробкам на дорогах, как предсказывали некоторые. Маршруты были перераспределены с помощью сети наземных улиц, других подъездных путей к мосту Бэй-Бридж и общественного транспорта. Люди нашли новые способы передвижения по городу. Коридор, который раньше обслуживал исключительно автомобили, теперь пропускает одинаковое количество пешеходов и велосипедистов.

Для тех, кто сам там бывал, такие доказательства излишни. Совершенно очевидно, почему на месте Эмбаркадеро не должно быть никакой автострады. К 2000 году, в десятилетнюю годовщину сноса автострады, газета San Francisco Chronicle сообщала, что стало «трудно найти того, кто считал бы, что демонтаж автострады был плохой идеей».

После смерти Сью Бирман в газетном некрологе ее назвали «образцом местного активиста», отдавая дань за те полвека, что она прослужила на благо Сан-Франциско. Сегодня парк имени Сью Бирман, расположенный рядом с набережной и окруженный с трех сторон суматошным деловым кварталом, представляет собой зеленый оазис площадью в два гектара, где мы с моим сыном Эзрой искали диких попугаев.

Примерно в то же время, когда Сью Бирман предпринимала последнюю попытку к сносу автострады Эмбаркадеро, Нельсон Мандела поблагодарил докера Лео Робинсона во время своего выступления примерно перед шестьюдесятью тысячами человек, набившихся в «Оклендский Колизей». Робинсон вряд ли смог бы снести систему угнетения в Южной Африке.

Робинсон родился в Шривпорте, штат Луизиана, в 1937 году. Его семья переехала в Область залива[5], когда он был маленьким мальчиком. Их привлекло обещание лучших возможностей для афроамериканцев, чем на Глубоком Юге[6]. Тем не менее де-факто Робинсоны жили в сегрегированном районе, из тех, что неформально очерчивались красной линией на картах[7], а родители Лео получили работу только вследствие катастрофической ситуации, вызванной указами президента, протестами против дискриминации при трудоустройстве и нехваткой рабочей силы во время бурного роста экономики военного времени. Робинсон бросил школу в последний год учебы и завербовался в военно-морской флот, где служил в годы после Корейской войны[8].

После почетной отставки с военной службы в начале 1960-х годов Робинсон пошел работать в доки. Поначалу он мало интересовался делами, которые не касались его лично, не говоря уже о событиях в Южной Африке. Пытаясь проследить зарождение своего интереса к политической деятельности спустя какое-то время, Робинсон вспомнил один разговор, когда он почувствовал себя некомпетентным, не сумев высказать свое мнение о роли Соединенных Штатов во Вьетнамской войне. Робинсон окунулся в политику и вскоре начал активно выступать по целому ряду глобальных проблем.

Одной из целей Робинсона стал режим апартеида в Южной Африке. Расистские принципы апартеида побуждали его к собственной борьбе с сегрегированными районами, дискриминацией при приеме на работу и неравенством доходов в Соединенных Штатах. Подчеркивая эти параллели, Робинсон помог создать и укрепить группу докеров, выступающих против апартеида.

Когда корабль Nedlloyd Kimberley пришвартовался к пирсу номер 80 в Сан-Франциско в конце 1984 года, Робинсон и его группа докеров разгрузили бóльшую часть судна, а затем ушли, отказавшись выгружать привезенные из Южной Африки товары. «Кровавая» сталь, автозапчасти и вино – все это лежало нетронутым на борту. Группа Робинсона обладала такой мощью, что ни один из близлежащих портов тоже не соглашался принять груз апартеида.

Как и надеялся Робинсон, отказ докеров вызвал серию выступлений против апартеида. Тысячи людей принимали участие в ежедневных акциях протеста рядом с застрявшим судном Nedlloyd Kimberley. Вскоре город Окленд вывел все свои средства из компаний, которые вели дела с ЮАР. Штат Калифорния последовал примеру Окленда, перенаправив более одиннадцати миллиардов долларов, инвестированных в Южную Африку, на другие нужды. Аналогичные действия по изъятию капиталовложений из экономики ЮАР распространились на другие города, штаты и страны. Транснациональные корпорации, включая General Electric, General Motors и Coca-Cola, поспешили разорвать связи с режимом апартеида.

Долгое время существовало организованное сопротивление системе апартеида, особенно на территории самой Южной Африки. Именно поэтому Нельсон Мандела и многие другие люди, разделявшие его взгляды, сидели в тюрьме. Но с началом международных дивестиций дни апартеида были сочтены. Вот почему во время выступления в Окленде Мандела поблагодарил Лео Робинсона и его коллег-докеров за то, что они оказались «на передовой линии движения против апартеида в Области залива».

Лео Робинсон улучшил социальную систему. Сью Бирман улучшила город. А Элинор Остром улучшила идею. Сила Остром заключалась скорее в том, чтобы отсечь от идеи лишнее, чем что-то в нее добавить, как это часто бывает с лауреатами Нобелевской премии вроде нее.

В течение всей своей карьеры, посвященной изучению экономического управления, профессор Университета Индианы Остром сводила на нет теорию, известную под названием «трагедия общих ресурсов». Теорию «трагедии» отстаивал эколог Гаррет Хардин, который в своей статье 1968 года вновь обратился к старой басне о пастухах, пасущих скот на общей земле. Каждый пастух должен решить, сколько скота он будет пасти на общем участке. Если каждый пастух ограничится разумным количеством скота, то общественный выгон будет успевать восстанавливаться каждый год и, следовательно, обеспечивать работу для целых поколений пастухов. Но есть одна дилемма: если ограничить поголовье решит только часть пастухов, то общая земля будет истощена и окажется, что пастухи, ограничившие себя, пожертвовали краткосрочными выгодами в виде получения большего куска пирога. Из этого следует, что, даже если ты решишь быть бескорыстным пастухом, то, узнав об эгоизме других пастухов, ты тоже захочешь урвать как можно больше и поскорее. Хватай, пока можешь.

Хардин распространил аналогию со скотоводством на современные проблемы экологии. По его мнению, эгоистичное стадное поведение всегда берет верх в тех случаях, когда ресурсы полезны для многих людей, но не принадлежат никому. Многие экологические проблемы можно рассматривать как сверхзадачи общего характера – в том числе изменение климата, где общим ресурсом является атмосфера, которая необходима для поддержания нашей жизни, а люди, сжигающие ископаемые виды топлива, выделяющие смертоносное количество парниковых газов, – эгоистичные пастухи. Хардин утверждал, что единственный способ справиться с подобным сценарием, который встречается довольно часто, и предотвратить уничтожение окружающей среды – это передать природные ресурсы в частную собственность.

«Трагедия» Хардина основана на предположениях о человеческой мотивации, о правилах, регулирующих ресурсы общего пользования, и о самих ресурсах. Остром указала на их ошибочность. Люди вполне способны управлять общим достоянием без трагедий. Благодаря тщательным полевым исследованиям Остром обнаружила, что так происходит во всем мире: в индонезийских лесах, непальских ирригационных системах и в местах промысла омаров в Новой Англии.

Если Хардин предложил общую теорию на основе басни, то Остром отобрала из фактов более конкретные детали. Одна из них заключается в том, что трагедию можно предотвратить путем сочетания заботы сообщества о ресурсе (как в случае с добытчиками лобстеров, которые самостоятельно контролируют чрезмерный вылов во время встреч в местных барах) и более масштабного управления (как в случае с федеральными законами, которые угрожают прекратить всю добычу лобстеров, если вид окажется под угрозой исчезновения).

Элинор Остром подарила коллективному знанию возможность редактирования. Она начала с предположения Хардина о том, что ситуации с общинным владением ресурсами обречены на трагедию, и показала, что каждая уникальная ситуация больше напоминает драму. Остром обнаружила, что при продуманном планировании мы можем написать свои, более счастливые концовки.

Из общего у этих троих – то, что они использовали силу вычитания. Сью Бирман вычла автостраду, чтобы создать одно из самых посещаемых мест в мире. Лео Робинсон приложил руку к вычитанию инвестиций, которое привело к падению режима апартеида. Элинор Остром вычла неверные идеи, чтобы подарить человечеству более удачный подход к восприятию нашего общего будущего. Все трое добились позитивных изменений благодаря своим мыслям, мужеству и настойчивости в желании вычитать. И все трое добились перемен, потому что увидели возможности, незамеченные остальными.

2.

Какие слова вы говорите себе чаще: «Мне следует больше…» или «Мне следует меньше…»?

У вас сейчас больше вещей, чем было раньше?

Тратите ли вы больше времени на получение информации – будь то с помощью подкастов, сайтов или разговоров, – чем на обработку того, что вы уже знаете?

У вас уходит больше времени на создание нового контента, чем на редактирование уже имеющегося?

Положили ли вы начало большему числу предприятий, проектов, занятий, чем довели до конца?

Вводите ли вы новые правила у себя дома или на рабочем месте чаще, чем избавляетесь от них?

Думаете ли вы больше об облегчении положения обездоленных, чем об избавлении от незаслуженных привилегий?

Сегодня вы более заняты, чем три года назад?

Если вы ответили утвердительно на любой из этих вопросов, знайте, что вы не одиноки. Стремясь улучшить свою жизнь, трудовую деятельность и общество, мы в подавляющем большинстве случаев добавляем. Как мы увидим на последующих страницах, тому есть множество взаимосвязанных причин – культурных, экономических, исторических и даже биологических. Еще мы увидим, что так быть не должно.

Конечно, иногда чем больше, тем лучше. Когда наша семья вернулась из поездки в Сан-Франциско, мы поселились в доме с новой пристройкой из пяти комнат. В других случаях добавление имеет смысл само по себе, но с течением времени оно вызывает чувство пресыщения, как, например, когда первый этаж пристройки к дому заполняется десятками тысяч деталей конструктора «Лего». И иногда сокращение приносит наслаждение. Мой бег больше не ограничивается беговой дорожкой, на которой я слушал книги и подкасты, одновременно смотрел новости по телевизору, не оставляя своему мозгу возможности переработать полученную информацию в знания и мудрость. Я ощутил преимущества меньшего только после того, как понял, как к нему прийти.

Независимо от того, какую ситуацию мы рассматриваем – как Сью Бирман изучает набережную Сан-Франциско, как я размышляю о ремонте своего дома или как вы даете себе обещания что-то сделать или чего-то не делать, – все мы занимаемся, по сути, одним и тем же – пытаемся изменить ситуацию исходя из того, какая она есть, стремясь к тому, какой мы хотим ее видеть. И в этом всеобщем действии, нацеленном на осуществление перемен, одним из вариантов всегда будет добавление чего-то нового к тому, что уже есть, будь то предметы, идеи или социальные системы. Другой вариант – вычитание.

Проблема в том, что мы пренебрегаем вычитанием. В сравнении с изменениями, основанными на сложении, те, что связаны с вычитанием, труднее себе представить (в буквальном смысле, как мы узнаем в следующей главе). Даже когда нам удается их представить, вычитание бывает труднее реализовать. Но у нас есть выбор. Нельзя позволять этой оплошности и дальше негативно сказываться на наших городах, институтах власти и умах. И, будьте уверены, упущение из виду целой категории изменений еще как на них сказывается.

Пренебрежение вычитанием губительно для наших жилищ, в которых сегодня нередко насчитывается свыше четверти миллиона предметов. Кто-то должен организовывать хранение и следить за всеми этими соковыжималками, одеждой не по размеру, деталями конструктора «Лего» и давно сдувшимися обезьянками из воздушных шаров, привезенными из семейных поездок в Сан-Франциско. Это слишком много, чтобы сначала за все это заплатить, а потом держать в голове, да еще и тратить на это время; время, которого у нас становится все меньше, особенно когда мы забываем о вычитании как о способе облегчить свое явно перегруженное расписание.

Мы пренебрегаем вычитанием на государственном уровне. Органы управления, как и люди у себя дома, по привычке выдвигают друг к другу все новые требования. Эзра знакомится со все бóльшим количеством правил, а взрослые имеют дело с федеральными законами, список которых стал в двадцать раз длиннее, чем в 1950 году. Избыток правил, или крючкотворство, может не только мешать формированию поведенческих навыков наших детей, но и, как мы увидим дальше, сказываться на производителях молока. Более того, когда речь заходит о социальных переменах, мы упускаем из виду варианты с вычитанием, которые часто оказываются лучшими. Пожертвования в адрес повстанцев, выступающих против апартеида, приносят пользу, но не лишают власти порочную систему. А вот отъем денег у апартеида – лишает.

Когда речь заходит о том, каким образом мы осмысливаем мир, пренебрежение вычитанием настолько велико, что специалисты описывают процесс обучения как «построение знаний». Коли в знания закралось заблуждение, строить на его основе нечто большее – это все равно что ставить подпорки под разрушенную землетрясением автостраду. В идеале нужно избавиться от устаревшей идеи и начать строительство на стабильной основе. И все же, как отдельные люди и как общество, узнав о теории трагедии Гаррета Хардина, мы не склонны подвергать ее сомнению – что особенно вредно в данном случае, поскольку Хардин был евгенистом, который использовал свою теорию для аргументации против создания многонационального общества. Независимо от того, откуда берутся идеи, для того чтобы сохранить непредвзятое отношение к происходящему, необходимо выполнять противоречащую интуиции работу по удалению.

Пренебрежение вычитанием вредно даже для планеты. Как признал доктор Сьюз почти полвека назад в своей классической книге «Лоракс», посвященной защите окружающей среды, если мы надеемся оставить после себя возможность выбора, нам нужно вычитать. Теперь, когда в атмосфере больше углекислого газа, чем считается безопасным для жизни, мы не можем просто добавлять его медленнее (хотя неплохо будет начать хотя бы с этого). Надо еще и избавиться от части.

Есть и хорошие новости для читателей этой книги. Понимая природу нашего желания прибавлять и откуда оно берется, мы можем научиться находить меньшее в самых разных ситуациях. И если вы сумеете оказаться в числе тех немногих, кто вычитает, то сможете извлечь выгоду из хаоса постоянных изменений.

3.

Эта книга – проявление моей давней одержимости меньшим. Как минимум с подросткового возраста я размышлял о широко распространенной, как мне казалось, неспособности избавляться от вещей, которые не делают жизнь лучше. В то время я каждое лето зарабатывал тем, что косил траву, и эта задача давала мне много времени для раздумий, чаще всего о том, зачем вообще нужны газоны, если ими пользуюсь, как мне казалось, только я, когда их кошу.

Два десятилетия спустя после завершения моей карьеры газонокосильщика я думаю о вычитании, играя со своим сыном Эзрой. Действительно ли у него больше книг, больше деталей конструктора «Лего» и прочих отвлекающих факторов, чем было у меня в его возрасте? Как случилось, что он начал строить, складывать и накапливать, в чем бы это ни выражалось – в игре или количестве игрушек, – задолго до того, как научился составлять связные предложения?

В перерывах между кошением травы и анализом жизни дошкольника я не переставал думать о трудностях с вычитанием и о его возможных преимуществах. Будучи студентом, я специализировался на гражданском строительстве, что, с его упором на возведение зданий и мостов, напоминает профессиональную версию того, как Эзра играет с кубиками. По иронии судьбы, в то самое время, когда я штудировал науку и основы расчета увеличения числа объектов материальной инфраструктуры, один только объем изучаемого заставил меня осознать ценность умственного вычитания.

После колледжа я несколько лет строил школы в Нью-Джерси. Я видел, как отказ от напольной плитки помогает создать более простую в уборке и, следовательно, более здоровую учебную среду. Я видел, как упрощение графиков строительства позволяет четко выделять основные этапы. Я видел, как с переназначением лишнего руководителя проекта наш отдел стал работать более слаженно. Еще я увидел, насколько редко встречаются подобные вычитания.

Мои размышления о меньшем обрели новый смысл, когда я стал преподавателем. Мне не платили за возможность свободно мыслить с тех пор, как я косил траву. И теперь у меня появились новые инструменты, которые помогают с пользой думать о меньшем.

Как и большинство других преподавателей, я с радостью посвящаю свою трудовую деятельность созданию и распространению (а иногда и вычитанию) знаний. В отличие от большинства других преподавателей, я относительно свободен от привязки к определенному предмету. В официальном названии моей должности упоминаются проектирование, архитектура и бизнес, но многие из наиболее близких мне по духу ученых называют себя бихевиористами[9]. Моя роль в качестве преподавателя-многопредметника означает, что мне приходится вычитать больше встреч из своего календаря и удалять больше писем из электронного почтового ящика. Но такие неудобства – небольшая плата за единственное в своем роде сообщество, с идеями и работой которого вы познакомитесь в этой книге.

Именно мое теоретическое вторжение на чужую территорию помогло отточить мысли о вычитании. Раздумья за стрижкой газонов, естественно ограниченные моим собственным разумом, за последние десять лет превратились в доказательства, которыми я с удовольствием – и с чувством долга – делюсь с как можно бóльшим количеством людей.

Прежде чем мы рассмотрим эти доказательства, нужно понять, что мы ищем. Ниже приведено концептуальное различие, которое продвинуло мои размышления вперед – несколько тысяч часов, в течение которых я пытался прийти к чему-то, и все это сжато в двух абзацах специально для вас.

Прорыв произошел, когда я понял, что меня интересует не простота, не элегантность и не любая другая форма фразы «меньше значит больше». Вычитание – это действие. Меньшее – это конечное состояние. Порой меньшее достигается в результате вычитания; в других случаях меньшее получается, если ничего не делать. Существует огромная разница между двумя типами меньшего, и только путем вычитания мы можем перейти к гораздо более редкому и более полезному типу.

Другими словами, вычитание – способ достижения меньшего, но это не то же самое, что делать меньше. На самом деле достичь меньшего – значит делать или, по крайней мере, думать больше. Убрать автостраду гораздо сложнее, чем оставить ее на месте или вообще не строить. Как выяснила моя команда в ходе своих исследований, мысленное удаление тоже требует больших усилий. Таким образом, вычитатели не обязательно должны быть минималистами, бездельниками, противниками технологий или приверженцами любой другой философии, которая обязана своей популярностью простоте. На самом деле когда мы смешиваем эти философии с вычитанием, то не рассматриваем отнимание как вариант и сбрасываем со счетов тяжелую работу, которую необходимо для этого проделать.

После того как мои мысли прояснились, наша команда приступила к исследованиям, которые заняли десятки тысяч часов. Мы экспериментировали, обсуждали, писали, делали выводы и повторяли все заново. И мы обнаружили, что люди упускают вычитание из виду. Люди не думают о другом виде изменений, даже когда вычитание, очевидно, является лучшим вариантом.

Мой следующий вопрос был: «Почему это происходит?» И затем: «Как нам всем лучше разглядеть вычитание?»

4.

Я не первый, кто заметил силу вычитания. Существует множество советов, которые работают, потому что приводят нас к меньшему: ученый в области теории вычислительных систем Кэл Ньюпорт проповедует цифровой минимализм, шеф-повар Джейми Оливер сокращает рецепты своих блюд до пяти ингредиентов, а гений уборки Мари Кондо избавляет дома от хлама. Каждый из этих гуру указывает на конкретные способы вычитания с целью улучшения жизни. А их парадоксальные советы доставляют людям удовольствие.

Но почему эти советы все еще кого-то удивляют? И почему мне пришлось прочитать три разные книги, чтобы решить одну и ту же базовую проблему при работе с компьютером, приготовлении пищи и уборке дома? Прошло пять столетий с тех пор, как да Винчи дал определение совершенству: «Когда нечего отнять». Семь столетий с тех пор, как Уильям Оккам отметил, что «напрасно прилагать больше усилий, если можно приложить меньше». Два с половиной тысячелетия с тех пор, как Лао-цзы посоветовал: «Чтобы приобрести знания, добавляйте к ним понемногу каждый день. Чтобы обрести мудрость, каждый день понемногу убавляйте».

Я многому научился у этих новых и старых проповедников вычитания. Но главный вывод заключается в том, что они как раз служат в роли исключений, подтверждающих правило: их советы остаются в силе, потому что мы все еще пренебрегаем вычитанием.

И хотя последствия такого пренебрежения наиболее явственно проявляются в окружающем нас вещественном мире, эти видимые проявления обусловлены нашим образом мыслей. Ральф Уолдо Эмерсон[10] поэтически связывает человеческую мысль и физический мир в своем философском эссе «Природа»:

Понаблюдайте за идеями сегодняшнего дня… Посмотрите, как дерево, кирпич, известь и камень обрели удобную форму, повинуясь главной идее, царящей в умах многих людей… Из этого, конечно, следует, что малейшее расширение идей вызовет самые поразительные изменения во внешнем мире.

Уильям Джеймс, один из основателей психологии как науки, наблюдал, по сути, то же самое, но в другом направлении, описывая в «Принципах психологии», как дом и другие материальные объекты становятся частью личности.

Вот почему я прокладываю свой путь через отдельные предметные островки – от проектирования к бихевиористике, от техники к психологии, от архитектуры к бизнесу и политике. Чтобы понять, например, связь между мышлением и творениями, вдохновленными им, между идеями и их воплощением – физическими предметами, и так далее…

Этот симбиоз между внешним и внутренним миром очень силен. Вот почему Сью Бирман не просто убрала автостраду, она помогла жителям Сан-Франциско переосмыслить отношения между транспортными средствами, людьми и их городом. Сближение вещей и идей – вот почему Лео Робинсон не просто спровоцировал дивестиции, он помог американцам увидеть, что у них есть братья и сестры в ЮАР. И, перейдя от идей к вещам, Элинор Остром не просто устранила неверное представление об общих ресурсах, она изменила окружающую среду от лесов Индонезии до рыбных промыслов Кейп-Кода.

Сейчас как раз то время, когда нам нужны все эти Элинор, Лео и Сью. Пандемия COVID-19 ценой ужасных потерь подарила нам исключительный шанс на перемены. Нам пришлось пересмотреть распорядок дня, организацию улиц и городов, а также нашего общества. В общем климатическом пространстве человечества пандемия настолько сильно изменила способы передвижения и потребления, что выбросы углекислого газа впервые пошли на спад. Что мы будем делать с этим сбоем в нашем эгоистичном стаде? Решим ли мы придерживаться и впредь некоторых из навязанных пандемией ограничений? Получится ли у нас хотя бы договориться навсегда вычесть очные совещания и ежедневные поездки на работу, по которым мы не скучали? А еще в последнее время происходит осознание пагубной стойкости системного расизма в Соединенных Штатах. Что нам делать со своими расчетами? Вероятность заражения COVID-19 у афроамериканцев в три раза выше, чем у белых. Может быть, мы сможем привлечь к работе в министерстве здравоохранения еще нескольких афроамериканцев? Или мы воспользуемся этим шансом на перемены и избавимся от структурного расизма – такого, как наследие в виде практики «красной черты», согласно которому территория проживания афроамериканцев ограничивается районами, где невозможно здорово питаться и выполнять физические упражнения?

Сейчас, как и всегда, не существует единого подхода для изменения распорядка дня, сознания, улучшения городов или политических систем. Таким образом, цель этой книги состоит в том, чтобы помочь нам использовать силу другого вида изменений – путем диагностики (Часть I), а затем лечения (Часть II) нашего пренебрежения вычитанием.

Часть I

Видеть больше

Глава 1

Как мы не замечаем меньшее: «Лего», лаборатория и прочее

1.

Прозрение в моих мыслях о меньшем пришло, когда мы с Эзрой строили мост из деталей конструктора «Лего». Поскольку опорные башни были разной высоты, мы не могли их соединить, поэтому я потянулся за деталью, чтобы прикрепить ее к более низкой башне. Когда я повернулся обратно к будущему мосту, трехлетний Эзра убирал деталь с более высокой башни. Я хотел нарастить низкую опору, но в тот же момент понял, что это неправильно: убрать деталь с высокой опоры – быстрее и эффективнее для создания ровного моста.

Став преподавателем, я пытался преобразовать свой интерес к меньшему в то, что можно изучать, а не просто обдумывать. С самого начала я исследовал способы сокращения энергопотребления зданий и городов – и, следовательно, снижения количества выбросов, влияющих на климат. Я изучал архитектуру и проектирование городов. Тех, кто в них живет, и тех, кто занимается их планированием. Со временем, наблюдая за проектировщиками, я обнаружил, что они используют мыслительные связи, даже когда это приводит к неоптимальным результатам: привязку к маловажным цифрам, бездумное принятие первых пришедших в голову решений, отсылку к примерам. Тем не менее я так и не смог перейти от изучения зданий и городов к изучению меньшего как такового.

Случай с Эзрой и «Лего» перенес мое прикладное размышление о проектировании на более базовый уровень. Здесь, прямо в моей гостиной, сложилась относительно простая ситуация, в которой можно было либо добавить, либо отнять, чтобы добиться изменений. И когда выбор Эзры застал меня врасплох, я осознал, что меньшее – это конечное состояние, а вычитание – способ достижения этого состояния.

Мост Эзры не только переключил мое внимание от меньшего к вычитанию, но и подарил убедительный способ поделиться своим прозрением и проверить его на практике. Поэтому я начал носить с собой копию моста Эзры. Я испытывал его при случае на ничего не подозревающих студентах и проверял, станут ли они снимать деталь, как Эзра, или надставлять, как я. Все студенты надставляли.

Я также приносил мост из конструктора «Лего» на встречи с преподавателями, среди которых была Габриэль Адамс, которая специализировалась на государственной политике и психологии. Нас с Гейб пригласили в Вирджинский университет в одно и то же время. Я согласился на эту должность ради возможности поработать бок о бок с учеными, изучавшими поведение человека в условиях, далеких от хорошо знакомого мне проектного бюро, и Гейб прекрасно вписалась в их число, внеся огромный вклад в ситуациях, связанных с политикой на рабочих местах, нарушениями этики, извинениями и прощением и многим другим. Впечатлившись ее послужным списком и выразив ей сочувствие из-за избытка ознакомительных инструкций, которые необходимо выслушать новичку, и недосыпа из-за орущего по ночам младенца, я начал подкидывать Гейб идеи для будущего сотрудничества.

Я пытался связать свой интерес к меньшему с исследованиями Гейб: «Как устранение главного придурка в офисе может улучшить рабочую обстановку». Я пытался связать меньшее с заботой Гейб об окружающей среде: «Как конструкции из меньшего количества материалов могут способствовать прогрессу человечества без истощения природных ресурсов». Я даже пробовал связывать концепцию меньшего с популярными тенденциями: «В книге “Как работать по 4 часа в неделю” Тим Феррисс предлагает обойтись без проведения инструктажа для новых сотрудников». Гейб всегда выслушивала меня, но не могла разглядеть идею, которая позволила бы с пользой потратить наше время. Журнал Poets&Quants назвал Гейб «лучшим преподавателем в возрасте до 40 лет», когда ей не было еще и тридцати, явно не за то, что она бралась за непонятные идеи.

К счастью, Эзра (который, как оказалось, тоже мало склонен к вычитанию, как и взрослые) подсказал мне способ продемонстрировать мою идею во время следующей встречи с Гейб. Я вытащил детали «Лего» из портфеля, положил их на стол Гейб и попросил ее достроить мост.

Я ожидал, что Гейб сама поймет суть проблемы с мостом благодаря уровню своего интеллекта и нашим прошлым беседам о меньшем. Но она поступила так же, как и остальные, как и я сам. Она добавила деталь к более короткой опоре, чтобы завершить мост.

Не скрывая волнения, я рассказал Гейб, как Эзра убрал деталь, – и тогда ее осенило. Ее ответ помог мне позже объяснить все бесчисленному множеству людей так, чтобы им не пришлось кругами ходить следом за газонокосилкой, а потом часами играть в «Лего» с малышом. Она сказала: «Ах вот что! Итак, ты хочешь выяснить, не пренебрегаем ли мы вычитанием как способом изменить ситуацию?»

Мне показалось, что наконец прозвучали верные слова.

2.

Как только Гейб разгадала мой вопрос, она была в команде и убедила Бена Конверса, другого профессора психологии и государственной политики, присоединиться к нам. Зная, что в конечном итоге нам понадобится изучить, почему люди недостаточно часто используют прием вычитания, Гейб хотела, чтобы Бен использовал свой опыт в области основных мыслительных процессов человека и принятия решений.

Гейб ведет курс в аспирантуре по экспериментальной психологии. Бен живет этой темой. Он и его партнер, также профессор психологии, встретились на семинаре по экспериментальным методам исследования.

Многие заботливые родители, как и, подозреваю, все женатые профессора психологии, устраивают своим детям дошкольного возраста «зефирный тест» на отсроченное удовольствие. В оригинальной версии теста детям давали одну зефирку и говорили, что они получат еще одну, если не съедят первую через несколько минут. Некоторые дети терпеливо ждали. Другие съедали первую порцию зефира и жертвовали наградой. Согласно последующим исследованиям на тех же детях, те дошкольники, которые дождались второго зефира, став подростками, набирали более высокие баллы на экзамене SAT[11]. Неясно, что именно вызывает такую корреляцию, поэтому не прекращайте воспитывать детей, независимо от того, что ваш дошкольник сделает с зефиром. Вам нужно знать, что Бен не только провел тест с зефиром на своем ребенке, но и попросил своего партнера повторить его вслепую, для полной уверенности. Именно таких исследователей хочется видеть в своей команде – просто будьте готовы провести действительно много исследований.

Во время первых совместных исследований с Беном и Гейб я использовал конструктор «Лего». У нас были помощники, которые завлекали прохожих на территории кампуса. Они провожали желающих к рабочему месту, где на небольшом столе стояла конструкция из «Лего», а вокруг нее были разбросаны несколько деталей. Участники эксперимента работали над конструкциями из восьми или десяти деталей, каждая из которых располагалась на плоском основании восемь на восемь.

Каждый участник менял их по своему усмотрению, а затем возвращал их ассистенту-исследователю, который подсчитывал общее количество добавленных, удаленных и/или перемещенных деталей. Среди преобразованных конструкций только в 12 процентах случаев деталей оказалось меньше, чем было изначально.

Но что, если мы наблюдали нечто, характерное только для «Лего»? Мы хотели узнать, распространяется ли это явное недоиспользование вычитания на другие ситуации. Где проходит граница подобной модели поведения и существует ли она вообще?

Мы просили людей изменить случайные «петли» музыкальных нот. Они примерно в три раза чаще добавляли ноты, чем убирали. Примерно такое же соотношение, три к одному, наблюдалось, когда мы поручали людям улучшить текст. Мы просили участников исследования переделать рецепт супа из пяти ингредиентов. Лишь двое из девяноста участников сократили число ингредиентов.

И все же как можно быть уверенным, что мы неумышленно не создавали такие ситуации, которые препятствуют вычитанию? Например, в исследовании с текстом, возможно, мы изначально предоставили такие образцы, в которых отсутствовала ключевая информация, и поэтому ее нужно было добавить. Хоть я и знал, что мы не подстраивали обстоятельства против вычитания, общение с психологами заставило меня настороженно относиться к своему подсознанию.

Одним из способов убедиться, что мы неосознанно не отдаем предпочтение добавлению, было привлечь третьи лица. Мы снова попробовали разыграть сценарий с «Лего», на этот раз с конструкциями, изначально собранными случайным образом. Только один из шестидесяти участников убрал несколько деталей. У нас были и конструкции, собранные участниками самостоятельно. Лишь пять процентов испытуемых разбирали их, чтобы улучшить. К письменному заданию мы также привлекли сторонних экспериментаторов, попросив другую группу участников разработать оригинальные тесты. Участники исследования из данной группы письменно изложили статью (об обнаружении костей короля Ричарда под автостоянкой), а затем предложили другой группе участников улучшить получившиеся изложения. Только четырнадцать процентов человек из второй группы сократили пересказ.

Люди в подавляющем большинстве добавляли, независимо от того, была ли исходная ситуация разработана моей командой, спровоцирована третьими лицами или сложилась спонтанно.

Затем мы придумали эксперимент, который, как мы были уверены, вдохновит на вычитание, и попросили испытуемых усовершенствовать план однодневного тура по Вашингтону, столице США. По нашей программе, за четырнадцать часов туристам предлагалось посетить Белый дом, здание Капитолия, Вашингтонский кафедральный собор, Национальный дендрарий США, Старое почтовое управление и театр Форда, почтить мемориалы Линкольна, ветеранов Второй мировой войны и ветеранов войны во Вьетнаме и до кучи сходить в музей, по магазинам и пообедать в пятизвездочном ресторане. Одно лишь время на передвижение между всеми этими остановками превысило бы два часа, и это без учета интенсивности дорожного движения в округе Колумбия.

Участники эксперимента получили оригинальную программу тура, разбитую на две части: «Утро: с 8:00 до 15:00» и «День/вечер: с 15:00 до 22:00», в электронном виде. Используя функцию перемещения, участники могли менять план, перестраивать, добавлять и убирать из него мероприятия. Лишь каждый четвертый участник сократил изначальную программу.

Будь то моделирование, написание текстов, приготовление пищи, планирование – наши результаты показали, что сложение распространено сильнее, чем вычитание. Наш следующий вопрос звучал так: можем ли мы обобщить свои наблюдения? При прочих равных условиях действительно ли люди чаще прибавляют, чем вычитают?

Чтобы проверить это, нам пришлось разработать контекстуально независимое исследование, то есть такое, чтобы любое наблюдаемое поведение нельзя было объяснить тем, что нам известно о проводимом исследовании. Мы хотели понаблюдать, как люди ведут себя в совершенно незнакомой ситуации, не имея никаких привычек или склонностей для решения этой задачи. Подобный формат позволил бы показать, что наши наблюдения в случаях с «Лего», супом и изложением применимы и ко всему остальному.

Взяв Бена в команду, мы с Гейб пригласили и одного из его аспирантов. В настоящее время Энди Хейлз – профессор Университета Миссисипи и в свободное от работы над вычитанием время изучает феномен остракизма и передовые методы обеспечения реплицируемости. Энди – уравновешенный человек, за исключением тех случаев, когда ему приходится разрабатывать, ставить и анализировать собственные эксперименты. В такие моменты он превращается в суперкофеиновую версию Бена. Тем лучше для меня.

После того как Энди помог с проведением ряда наших первых тестов, он стал движущей силой в подготовке контекстуально независимых исследований. В результате многочисленных проб им было создано шесть различных моделей сетки вроде той, что приведена ниже. Представьте себя участником эксперимента и попробуйте пройти тест сами.

Ваша задача состоит в том, чтобы узоры по левую и правую сторону от жирной линии посередине при наложении полностью совместились. Сложность состоит в том, чтобы сделать это с минимумом изменений.

Есть два варианта решения. Один из них заключается в том, чтобы добавить четыре закрашенных квадрата с левой стороны. Другой столь же простой и правильный ответ – удалить четыре закрашенных квадрата с правой стороны.

Даже в этом задании вне всякого контекста мы предполагали, что участники эксперимента с большей вероятностью будут добавлять, а не убирать квадраты. И, опять же, результат не был даже близок к нашим оценкам. Лишь 20 процентов испытуемых скорее предпочли бы метод вычитания для преобразования сеток.

Данные, полученные в результате эксперимента с сетками Энди, свидетельствовали: прибавление объясняется не только привычкой. Люди добавляли чаще не только из-за своих личных предпочтений к сложению или вычитанию. Если люди воспринимают отдельную деталь «Лего» в большом конструкторе или помидоры в супе как нечто безусловно ценное, они могут сопротивляться их удалению, даже если от этого модель или суп станет лучше. Но квадратики на экране компьютера сами по себе не имеют никакой ценности. Добавление в случае с сетками Энди нельзя объяснить любовью к цифровым квадратам.

Рисунок 1. Один из шаблонов сеток Энди.

Также благодаря сеткам Энди мы узнали, что все случаи сложения не были связаны с различиями в усилиях, необходимых для сложения и вычитания. Разделять детали «Лего» бывает трудновато. И хотя рецепт супа представлял собой просто список на экране, возможно, участники прикидывали, насколько хлопотно будет физически отделить помидоры от остальной смеси. Однако при работе с сетками было достаточно щелчка мыши или прикосновения к экрану, чтобы превратить квадрат из закрашенного в белый или наоборот. Нам все еще требовалось учитывать различия в умственных усилиях, необходимых для добавления и удаления, но физическими усилиями нельзя было объяснить, почему люди прибавляли гораздо чаще, чем вычитали.

Когда я представлял нашу работу другим исследователям, как раз на этом месте кто-нибудь обычно указывал на то, что тем участникам, которые убирали закрашенные квадраты из решеток Энди, на самом деле могло показаться, что они добавляют легкости, что те, кто убирал детали «Лего», думали, что они добавляют пространства, или что те, кто вычеркивал из списка помидоры, на самом деле добавляли вкуса. Это был действительно неудобный вопрос. Попытавшись воззвать к здравому смыслу и общепринятым представлениям о большем и меньшем, мы начали собирать доказательства.

Чтобы узнать, о чем думают люди, нужно просто спросить их об этом. После заданий с сетками мы попросили участников описать свой подход к изменению сеток: либо «я добавлял квадраты, пока узор не стал симметричным», либо «я убирал квадраты, пока узор не стал симметричным». Такие самоотчеты подтвердили, что люди воспринимали сложение как сложение, а вычитание как вычитание.

Доказательства, в общем, прибавлялись.

Прелесть хорошо продуманных исследований – особенно когда их много и они направлены на одно и то же – в том, что вынесенные из них уроки могут выходить далеко за рамки самих исследований. Я не мог не сделать выводов из полученных результатов.

Одна из верных интерпретаций итогов экспериментов, рассуждал я в беседе с Беном, заключается вот в чем: если вычитание так же эффективно, как и сложение, но о нем вспоминают реже, значит, здесь кроется неиспользованный потенциал – люди постоянно пренебрегают элементарным способом вносить изменения. Подобное пренебрежение могло бы объяснить многое: от трудностей, с которыми столкнулись жители Сан-Франциско при принятии решения о демонтаже автострады, до нашей склонности захламлять свое жилье, планы на день и разум.

Но мы еще не были готовы к окончательным выводам. Бен напомнил мне: «Теперь нам следует перейти от вопроса: “Можем ли мы поверить, что люди пренебрегают вычитанием?” к вопросу: “Должны ли мы в это поверить?”»

Для проведения исследования требуется уникальная смесь из сомнения – чтобы избежать преждевременного перехода к стадии «мы должны поверить в то, что…» – и уверенности в том, что вы действительно сможете достичь цели. Бен – надежный источник сомнений. Для уверенности мы заручились сторонней проверкой валидности, хотя и с прощупыванием почвы. Бен озвучил часть наших первых выводов на конференции по вопросам суждения и принятия решений в Сиэтле, и что бы там ни произошло при их обсуждении, он вернулся с нее еще более уверенным в том, что мы как минимум имеем дело с «интересным явлением». Примерно в то же время я выступал в Принстонском университете и воспользовался шансом спросить мнение у одного из своих кумиров. Она начала с фразы: «Это действительно любопытно», а затем, как и Бен со своим замечанием про «интересное явление», продолжила с оговоркой, которая дала понять, что нам еще есть над чем работать: «Это хороший философский вопрос».