Читать онлайн Моя подруга Лиля бесплатно

Почему Лиля, почему именно Лиля?! Грустная, женственная, капризная, гордая, пустая, непостоянная, влюбленная, умная, какая угодно, у нее роман с самой собой, есть наглое и сладкое в ее лице с накрашенными губами и темными веками… Восхищаются, ненавидят, пересчитывают ее любовников…

Потому что она «втроем»?.. Ох, какой ужас!..

Конечно, она не без греха. Но что же, остальные без греха? Никто не изменяет, не пользуется сексуальной свободой, все остальные – тихие мечтатели с застенчивой сексуальностью?..

Лиля, наверное, тот редкий удивительный случай, когда смешались два Главных Человеческих Интереса – Чужой Успех и Чужие Тайны.

Чужой Успех… За что он ее так любит?! Зависть, конечно, это зависть! За что он ее так любит, она же трагедия его жизни! Он заворожен ею, думает, что это идеальный союз, что физическая любовь с ней только прелюдия к главному, а главное – она как будто стала им, превратилась в него. А у нее просто нет морали, она полностью подвластна своим желаниям, он знает о каждом ее новом любовнике – она, может быть, садистка?! И этот шокирующий контраст между нашим представлением о нем как о сильном мужчине и ее легкомысленной любовью к шелковым чулкам, между его яростной страстью и ее пренебрежительной нежностью… И эта наша вечная попытка измерить, кто сколько дал, это «она так плохо к нему относилась и так хорошо жила за его счет»…

И все остальные – за что они ее любят?! Она внушает мужчине, что он гениальный, и разрешает ему делать то, что не разрешают дома, например, курить и ездить куда ему вздумается? Ах да, еще шелковое белье и хорошая обувь… и это все?!

Чужие Тайны… Неумышленное, почти детское вранье, намеренная ложь, интриги, запреты, намеки, умолчания, интерпретации, чувства, которые были – не были… Она словно зарыла в саду секретик, и хочется стеклышко потереть, увидеть золотинку и засохший лепесток…

Глава 1

Нехорошая девочка Лиля

Этот способ психологической защиты от стресса называется регрессия. Регрессия – переход на более ранние способы реагирования. Человек начинает делать то, что давно уже не делал, – например, плачет, как в детстве, хотя давно уже отвык плакать, утирая слезы кулаками, или перебирает свои детские дневники и тетрадки и ставит себе отметки за давно написанные сочинения…

Я держала в руках бабушкин старый кожаный ридикюль с металлической застежкой, такой был у всех бабушек, и у моей бабули тоже. Бабуля была женщиной без секретов, без тайн, и вряд ли у нее был скелет в шкафу или в ридикюле. Я не рассчитывала найти там что-то более увлекательное, чем старые облигации займа или вышитый мною платочек «Бабули с днемрожден»… но… Но!

Я нашла в бабушкином ридикюле свой собственный дневник, когда-то я прятала его за батареей. На первом листе толстой зеленой тетради в клеточку аккуратно было написано моей рукой: «Тема урока: Поэзия Маяковского». Про поэзию Маяковского ничего нет и вообще больше нет ни слова. Зато с другой стороны тетрадь исписана до половины – я тогда, на уроке, перевернула тетрадь и торопливо начала писать что-то вроде… дневника. Нет, это был не дневник, а крик души на уроке литературы. Как бы я ни старалась проявить объективность, сквозь все мои старания проступает детское, как в песочнице: «нагленько, Лилечка, а не жирненько ли тебе, Лилечка, слишком много о себе понимаешь, Лилечка». Но мне было всего тринадцать лет, и больше всего на свете я хотела быть такой, как Лиля.

Мой «крик души» обрывается со звонком на перемену. И переходит потом в рассказ о Лиле, надо сказать, довольно завистливый и обиженный.

Мы живем втроем. Я, бабуля и Лиля. Я хорошая девочка, а Лиля плохая. Иногда бабуля любовно называет Лилю «эта дрянь» или просто «эта…» и дальше какое-нибудь слово из тех, что мне нельзя говорить. Она думает, что я не понимаю, – несмотря на плохое слово, она тайком любуется Лилей!

Почему плохих любят больше?! Меня бабуля снисходительно любит на втором месте – как будто я идиот, и что же делать, если он уже есть, приходится его, такого неудачного, тоже любить… Когда на бабулю находит приступ нежности ко мне, она жалостливо смотрит на меня и говорит: «Бери пример с Лили, а то так и будешь трусить по обочине жизни». Какое обидное слово – «трусить»! Кто вообще трусит – лошадь, пони? И опять эта Лиля, всегда Лиля! Бабуля воспитывала меня как хорошую девочку, а требует, чтобы я вела себя как плохая. Потому что плохие девочки счастливей?.. По-моему, это называется парадокс или просто нечестно!

Мы с Лилей во всем противоположны.

На Лилю никто никогда не повысил голос. С ней это нельзя. А на меня бабуля кричит. Значит ли это, что на меня все всегда будут кричать, потому что со мной это можно?.. Но я не хуже, не хуже! И я не собираюсь трусить по обочине!

Я невинное дитя (шутка, на самом деле я не дитя, но правда невинная). А Лиля потеряла невинность (если Лиля когда-нибудь была невинна, в чем я лично сомневаюсь, ха-ха) в пятнадцать лет. Что же, бабуля хочет, чтобы я тоже… в пятнадцать лет?! Прямо сейчас, через два года? Это же просто невозможно!!!

Вчера бабуля задала мне вопрос: «Ты нравишься мужчинам?» «Каким мужчинам?» – удивилась я. «Мужчинам из твоего класса», – уточнила бабуля.

Я фыркнула, видела бы она этих «мужчин», а бабуля строго сказала: «Неважно, какие они, важно, какая ты. Ты либо всегда женщина, либо всегда нет. Вот Лиля всегда женщина. Лиля хочет нравиться всем: мужчинам, старикам, детям». – «А мне все равно, нравлюсь ли я тем, кто мне безразличен. Я безразлична к ним, а они ко мне».

Мне, получается, должно быть стыдно – стыдно не иметь романов, поклонников, любовников, стыдно, что вокруг меня не кружится вихрь страстей… Ну, у меня еще все будет, и даже столько же поклонников будет, и даже больше! Лиля – некрасивая, а я красивая!

Лиля некрасивая. Это не завистливая гадость, а правда. У нее тяжелая фигура, коротковатые ноги, слишком крупная голова, и еще она сутулится. Наверняка мама говорила ей – не сутулься, выпрямись, а она не слушалась. Лиля очень независимая, это прибавляет человеку личности, но иногда независимость может быть и во вред.

Но все считают Лилю необыкновенной красавицей. У нее рыжие волосы, огромные карие глаза, большой рот, такой рот называется чувственный, а улыбка такая, что каждый человек сразу же становится – ее. Ну, и какое имеет значение, какая она – самая красивая в мире или уродина?

Я вот красивая. Это не хвастовство, а факт моей жизни. Бабуля говорила (а я подслушала), что я типичная нимфетка, как девочка из книжки «Лолита». Я ее прочитала, там про одного мужчину, который любил маленькую девочку, нимфетку, такую трогательную и невинную с этой ее зарождающейся женственностью. Значит, я тоже выгляжу трогательной и невинной, как нимфетка или зайчик, но одновременно во мне зарождается женственность… Не так уж плохо.

…Ох, ну и что же, что во мне зарождается женственность?! Я пока не особенно нравлюсь мужчинам, вообще не нравлюсь, а от Лили мужчины сходят с ума.

У Лили раннее сексуальное развитие… наверное, все дело в этом. Даже в тринадцать лет Лиля была ничуть не похожа на нимфетку, никогда не была трогательной, тоненькой, невинной. Она полноватая, полногрудая, налитая, про нее говорили «созревшая женщина». Противно, когда так говорят, как будто Лиля – груша или слива, но чувства, которые мужчины испытывают к Лиле, абсолютно честно эротические, без примеси отеческих комплексов, как в «Лолите». Они просто-напросто хотят овладеть ею, как будто съесть спелый фрукт, – раз-раз и слопать.

У нас, конечно, многие девочки гордятся тем, что выглядят как взрослые тетки. Не понимают, что большая грудь – это еще вовсе не сексуальность, а просто большая грудь. По сравнению с Лилей они просто глупые коровы. А у Лили сексуальное обаяние, так бабуля говорит. Есть что-то необыкновенное, от чего мужчины теряют голову.

Но ведь хочется понять, что это такое – сексуальное обаяние. Лиля любит целоваться, в пятнадцать лет целовалась по-настоящему, как страстные любовники в кино. А я еще ни с кем не целовалась и не очень-то хочу. Так, может, это и есть сексуальное обаяние – что она хочет целоваться?

Бабуля ругает Лилю за то, что все ее разговоры об искусстве – одна болтовня, она ведь на самом деле не талантливая – то она хочет танцевать, то лепить, то даже снимать кино, но надо по-настоящему учиться, иначе где же результат? Еще бабуля ругает Лилю за то, что она много врет, сочиняет свою жизнь, как ей выгодно… Но, по-моему, это как раз подтверждает, что Лиля – творческая натура, ведь ложь – очень творческий процесс, сначала нужно придумать, потом сделать, чтобы тебе поверили. Я-то, как дура, всегда говорю правду.

Бабуля говорит: «Лиля – лгунья, развратная, своевольная, злая». Говорит: «Лиля властная, сильная, не хочет выполнять правила, пренебрегает условностями, делает только то, что ей интересно, не обращая внимания на чувства других людей». Она любит Лилю и любит ее ругать – такое сложное чувство.

Ко мне она не испытывает сложных чувств, да и за что?.. Бабуля у меня человек искусства, я пока еще никого не вдохновила даже на самое крошечное произведение искусства, а Лиля, Лиля… Лиля, конечно, с детства была необыкновенная, она сразу же не собиралась трусить по обочине жизни… Но я тоже буду вдохновлять. На стихи или повести.

Но… тогда меня, как и Лилю, не все будут любить, некоторые, очень даже многие станут ко мне плохо относиться. Лилю любят мужчины, а женщины нет. Например, А. А. сказала, что у Лили «лицо несвежее, волосы крашеные и на истасканном лице наглые глаза». Это неправда. Это она от злости. А наша учительница по литературе считает, что Лиля – гадкая. Я ее не то чтобы специально спросила, а так, навела разговор незаметно. Она оглянулась испуганно, как будто я что-то неприличное спросила, и сказала: «Эта твоя Лиля гадкая». Я думала, мне будет приятно, но отчего-то было не приятно, а неприятно – так всегда бывает, когда говорят плохо или хорошо о том, к кому у тебя двойственное отношение. У меня к Лиле – двойственное. Вообще-то я думаю, учительница – дура, нельзя так однозначно судить о людях, как будто приклеивать бирку с ценой, два рубля или пять рублей.

Но зачем Лиле любовь женщин, зачем ей любовь А. А. и нашей учительницы по литературе? Это ей совершенно ни к чему, ведь ее любят такие мужчины! Я бы отдала все на свете за то, чтобы меня хотя бы одну минуточку любили такие мужчины!

Я приняла решение: сейчас пойду на перемену и прямо сейчас начну всем нравиться, буду великолепной!! Не буду подглядывать за Лилей, не буду обезьянничать, ничего подобного – я ее изучу, как исследователь под микроскопом на уроке зоологии изучает пчелу или жука. Изучу и стану такой же великолепной, как она, – непременно! Лилю зовут не Лилия, а именно Лиля…

Лилю зовут не Лилия, а именно Лиля. А некоторые называют ее Лили. Красиво, правда? Возлюбленную Гёте звали Лили. А вдруг это имя предопределило ее судьбу и именно поэтому она тоже стала возлюбленной поэта? Имя может предопределить судьбу? У нас есть одна родственница, тетя Лиля, маленькая, тихонькая, всю жизнь проработала чертежницей и была в любовной связи со своим соседом по кульману… Но, может быть, он писал стихи и она была его тайной музой?

Считается, что у Лили Каган блестящее образование, но это так, для красоты и важности, – никакого особенного образования, а только то, что положено всем детям их круга, – ведь Лиля родилась в культурной, обеспеченной московской еврейской семье. Лилин отец – юрист.

Лиля может спокойно гордиться всем, что у нее есть в жизни. Она может ощущать, что она особенная и все у нее в жизни хорошо, без оговорок, без всяких «да, но…» Для ребенка это очень хорошо, когда он может сказать: «я – такой-то», тогда у него не начинаются комплексы. У Лили нет комплексов, она с самого начала могла сказать: «Я самая любимая, богатая, умная, красивая, я – самая главная». В общем, у Лили хороший старт.

Лиля учится в гимназии, и еще дома учится языкам и музыке. Лиля – нерадивая ученица, гимназию не любит, уроками пренебрегает!.. И никаких выдающихся успехов у нее нет. По-немецки Лиля говорит хорошо, а вот за французский ее всегда ругали. Она училась играть то на рояле, то на скрипке, то на мандолине, то вдруг попросила купить ей барабан. Зачем человеку барабан? Да потому, что на самом деле ей было лень заниматься. Каждому известно, что музыка требует прилежания, часами сидишь за инструментом… а гаммы, а этюды Черни – это вообще ужас!.. Лиля – не самая прилежная девочка на свете, так что с музыкой у нее отношения не сложились.

Зато Лиля писала потрясающие сочинения, и какое-то время родители очень гордились, что у них такая литературно одаренная дочка. Но она была не литературно одаренной, а необыкновенно ловкой девчонкой, – эти хваленые сочинения писала не она! За нее писал учитель – ха-ха-ха! Наверное, она его загипнотизировала, как удав кролика, и кролик под гипнозом писал сочинения за свою ученицу!

Вот что правда – что Лиля хорошо успевает по математике, задачки она решает сама, не хитрит. Но то, что Лиля умеет извлечь квадратный корень, не говорит ни о каких ее невероятных способностях, ни о чем, кроме того, что она не тупица, логично мыслит и… и все.

Но, подумаешь, учеба, учеба – ерунда. Важно другое. Лиля – девочка с характером. Девочка с плохим характером!.. Лиля всегда делала, что хотела, не задумываясь о чувствах окружающих. К примеру, в десять лет написала родственникам такое письмо: «Извините, что я вам так давно не писала, но если бы вы знали, как это скучно, вы сами не требовали бы так много от меня». Вежливая девочка, правда?

А однажды она сделала еще кое-что похуже – сказала маминой гостье: «С таким лицом, как у вас, лучше было бы посидеть дома». Меня бы за это убили и поставили в угол навсегда, а Лилю даже не ругали. Лиле почему-то родители все позволяли, почему?..

Думаю, умные родители всегда понимают, с кем имеют дело, кого можно воспитывать в углу, а кого нет. Лилю было нельзя, вот они и старались сохранить мир в семье, делали вид, что у них не нахальная девчонка, не «плохая девочка», а просто такой непосредственный ребенок, самый лучший, лучше других. Лилю очень любили, любовались ею, баловали. Маленькая разбойница из сказки правильно говорила: «Детей надо баловать, тогда из них вырастают настоящие разбойники». То есть независимые, смелые, уверенные в себе люди.

Вообще-то у них в семье не одна девочка, а две девочки – Лиля и Эльза. Другие родители на их месте больше любили бы Эльзу, младшую. Лиля – крупная, рыжая, кареглазая, с тяжелым взглядом. Эльза – пухлая голубоглазая блондинка в облаке кудряшек, в точности как немецкая кукла или фарфоровый ангелочек. Прелесть, тем более младшая. Но у них отчего-то Лиля – главный ребенок. Может быть, потому что Лиля всегда была нестеснительная, самоуверенная, она из тех детей, кто встанет на стул и прочтет стихотворение… Таких детей все родители обожают и гордятся ими, и это – несправедливо! Потому что другие, которые так не могут, они не хуже!

Все знают, что старший ребенок обычно бывает независимым, упрямым, а младший ребенок мягче, уступчивее, принимает нужную форму, как диванная подушка. И у них в семье именно так: Лиля была сильная, а Эльза – нежная.

Пять лет – это очень большая разница в детстве, просто огромная. Например, Лиле десять, Эльзе пять, и тогда Лиля почти как мама для маленькой Эльзы, тем более Лиля раннего развития, к десяти годам была уже почти девушка. Но нет, Лиля не собиралась быть Эльзе мамой и вообще не собиралась никого опекать, кроме себя самой. Правильно это или нет? Для самого человека хорошо, правильно.

Знаете, как она обращалась с бедной фарфоровой малышкой Эльзой? Лиля как бы ею полностью владела. Лиля запугивала Эльзу: если Эльза немедленно не выполнит ее приказ, то Лиля превратит ее в кошку, в лампу, во что захочет. «Крэкс!» – грозно произносила Лиля и взмахивала «волшебной палочкой», и Эльза бежала выполнять приказание. Вообще-то у Лили такое лицо, что я бы тоже побежала выполнять ее приказ… Не то чтобы у нее очень строгое лицо, а просто такое… что попробуй не выполни. Не хотела бы я быть Лилиной младшей сестрой, Лиля и так властная, а еще и быть с ней младшей – вообще все пропало, слушайся, и все тут.

Это «крэкс!» у них была не случайная и сразу же забытая шутка, а повторялось много раз, пока мама не заметила, что с одним ее ребенком что-то не так, – маленькая Эльза явно чего-то боится и страдает. И все открылось. Надеюсь, что Лиле сильно попало, но не уверена, – непохоже, что ее вообще когда-нибудь наказывали.

Это, конечно, игра – «крэкс!»[1] детские штучки. Но ведь это вовсе не детские штучки, это жестоко!.. Считается, что дети часто бывают жестокими, просто потому, что они дети и это им вроде как свойственно. Но я сама еще так недавно была «дети», что совершенно точно знаю – ничего подобного. Это заблуждение взрослых, которые все про себя забыли. Просто кто-то бывает жестоким, а кто-то нет, и это уже навсегда.

Эльза боялась, а Лиля наслаждалась своей властью, в Лиле сразу же, с рождения, было заложено чувство собственной избранности, главности, такое уверенное «мне – можно». Это плохо.

Но ведь это только на первый взгляд плохо! Просто люди боятся говорить себе «мне – можно, я не такая, как все». Потому что – а вдруг окажешься такой, как все, вдруг не хватит воли, характера, красоты, чтобы эти свои претензии оправдать? Но ведь собственные претензии – это единственный шанс получить то, о чем мечтаешь. А если нет претензий, так и будешь трусить по обочине жизни.

Как-то раз Лилина мама, Елена Юльевна, повезла Лилю и Эльзу в Европу на каникулы. Она собиралась получить удовольствие от путешествия, чинно осматривать достопримечательности с детьми, пить воды, в общем, все должно было происходить мило и благородно, как только и может быть у такой милой и благородной дамы с детьми. Но оказалось, что она – не с детьми. Оказалось, что рядом с ней не ребенок, а какой-то горшок с медом, приманивающий пчел! Они ехали по Европе, а за ними вился клубок страстей.

Интересно, сказала ли Лилина мама Лилиному папе, когда они вернулись домой: «Должна признаться, меня беспокоит Лиля… Стоило мне заснуть, как Лиля тихонько открыла дверь, выскользнула из купе, прокралась мимо меня и полночи кокетничала с офицерами в коридоре! Что же, мне нужно было ее к себе привязывать?»

Вправе была Елена Юльевна рассчитывать на то, что ее пятнадцатилетняя дочь, девочка из хорошей семьи, не улизнет от нее ночью? Как вообще ведет себя пятнадцатилетняя девочка, хорошая девочка? Да она от мамы не отходит!

В Тифлисе был татарин – он умолял Лилю за деньги стать его любовницей. В Бельгии был студент – сделал ей предложение и грозился умереть, если Лиля его не примет. В Дрездене был владелец санатория, где они жили, он был взрослый, женатый, но тоже хотел на Лиле жениться. Нет, у каждой симпатичной девочки бывает такое лето, когда из-за внимания нескольких соседских мальчишек она кажется себе центром вселенной, – но Лилю все хотели, и это были какие-то сумасшедшие страсти! Один предлагал деньги, другой драгоценности, кто-то не хотел жить без нее, кто-то, наоборот, хотел умереть вместе с ней – просто какое-то безумие, как будто Лиля испускала какие-то специальные флюиды!.. Завидно, если честно… И ведь Лиля не какая-то особенная красавица…

Вот как Эльза описывает Лилю: «…Большой рот с идеальными зубами и блестящая кожа, словно светящаяся изнутри… Изящная грудь, округлые бедра, длинные ноги и очень маленькие кисти и стопы. Ей нечего было скрывать, она могла бы ходить голой, каждая частичка ее тела была достойна восхищения. Впрочем, ходить совсем голой она любила, она была лишена стеснения… Мы с мамой любили смотреть, как она одевается, надевает нижнее белье, пристегивает шелковые чулки, обувает серебряные туфельки… Я немела от восторга, глядя на нее».

Но это нечестно! Эльза Лилю обожает, это необъективное описание! У Лили непропорционально большая голова! Это даже хуже, чем кривые ноги, это даже не недостаток, а уродство!.. Кривые ноги можно спрятать под джинсы, а куда можно спрятать большую голову?.. Нет, правда, как можно не заметить слишком большую голову?! Но ведь никто не замечает… Все, не только Эльза, абсолютно все говорят – Лиля красавица, прелесть.

Что же в ней такое? Улыбка? Может быть, у нее улыбка, которая сразу же – раз и втянула человека? А может быть, у нее такая убежденность в том, что она прелесть, что никто уже просто не может думать иначе?

…Хорошо бы развить в себе убежденность, что я прелесть. И уверенность в себе. А если уверенность в себе будут называть наглостью, то какая разница?..

Елена Юльевна с Лилей и Эльзой добрались до Польши и остановились в гостях у бабушки. Бедная Елена Юльевна, ей казалось, что она везет бесценный рискованный груз, который все хотят отобрать, и вот наконец-то – уф-ф – довезла, наконец-то Лиля дома, под присмотром родных. Здесь Елене Юльевне не грозит злая стая Лилиных поклонников. Но Лиле не нужно было даже выходить из дому, чтобы разжечь костер вокруг себя. Лилина мама не знала с Лилей ни минуты покоя!.. Произошло невероятное – в Лилю влюбился ее родной дядя. Этот Лилин дядюшка не просто тихо симпатизировал малолетней племяннице, а совершенно потерял голову! Умолял племянницу выйти за него замуж. Уговаривал, требовал, обещал сам все уладить с родными… Это была не семья извращенцев, а хорошая, дружная, строгая еврейская семья, браки между родственниками разрешены по закону, и теоретически он мог жениться на родной племяннице, но в их образованной среде это все-таки ужасно неприлично!.. Что же, этот дядюшка с ума сошел?! Совершенно обезумел от страсти? Был скандал, дядюшку ругали, стыдили. А Лилю нет.

Но дело все-таки было не только в дядюшке! Ведь Лиля не вела себя с ним как девочка, как племянница! Она вела себя со своим дядей как женщина, давала понять, что любовные отношения возможны! Вместо того, чтобы слушать бабушкины сказки!

Интересно, сказала ли Лилина мама Лилиному папе, когда они вернулись домой: «Лиля вела себя очень плохо»?.. Или: «Лиля абсолютно неуправляема. К сожалению, она слишком интересуется мужчинами»? Или: «О, ужас, она строила глазки родному дяде!»

Дома, в Москве, Лиля кружится в романах, как волчок. Почти у всех девочек ее возраста вообще нет ни одного поклонника, у некоторых всего один, а у Лили – много… Но ведь это не потому, что она нравится многим. Просто все девочки считают, если есть один поклонник, то больше уже никто не нужен. Поэтому у них больше никто и не появляется. А Лиля считает, что ей положено двое – по меньшей мере. Хочет держать при себе всех, ни в коем случае не упустить никого. Сидит, к примеру, в театре или на концерте между своими мальчиками, и каждый из них держит ее за руку – у нее же две руки, так почему бы нет? Может и пошалить, в темноте свести мальчишеские руки на своих коленях, чтобы каждый думал, что держит за руку Лилю, а на самом деле глупые мальчишки, дрожа от счастья, держат за руки друг друга. Лиля с самого начала, с первых своих романов не считала, что любовь – это когда двое, она и он. Для нее любовь как будто беготня между комнатами, где заперты поклонники, и каждый думает, что он единственный, потому что никогда не встречается с другими.

Ну, и потеря невинности. К невинности можно относиться по-разному. Некоторые девочки хотят, чтобы это было только с тем, кто этого достоин, с кем неземная любовь… считают, что невинность – самое дорогое, что у них есть. Это звучит, как будто эти девочки расчетливые и глупые: значит, у них больше ничего нет, если эта никчемная невинность так сильно им дорога! А другие девочки считают, что потеря невинности – просто неприятный технический момент, который нужно пережить, чтобы начать делать, что хочешь. Это звучит, как будто они распущенные. Поэтому лучше всего, как у Лили. Она не думала, не рассчитывала! Просто – раз и все.

Лиля занималась музыкой с красивым молодым учителем, и у них даже не было никакого романа, они только занимались музыкой, и в комнате вместе с ними всегда была сестра учителя.

Когда сестра учителя вышла на кухню мыть посуду, Лиля и учитель музыки, как пишут в старых книгах, «бросились друг к другу в порыве безумной страсти, и все произошло». Может быть, у них все-таки был долгий роман с внезапными прикосновениями, когда пальцы встречаются на клавишах, и вдруг – взрыв, молния, буря! А может быть, у них ничего не было, а просто вдруг – взрыв, молния, буря!.. Кроме рояля, в комнате стоял диван… Сколько времени ленивая сестра учителя копила грязную посуду, что Лиля успела потерять девственность? Говорят, что это… ну… происходит не так уж мгновенно.

У сестры учителя, наверное, было много грязной посуды. Когда сестра учителя вымыла посуду и вошла в комнату, Лиля уже снова сидела у рояля с невинным видом (получилась игра слов: невинный вид остался, а невинности уже не было).

Лиля боялась, что эта сестра-посудомойка войдет в тот момент, когда?.. Напряженно прислушивалась к ручейку текущей на кухне воды? Или ей было все равно? Неужели она совсем не стеснялась?.. Когда это бывает в порыве страсти, человек теряет голову? У нее была очень сильная страсть? Разве в первый раз так бывает, чтобы страсть? Говорят, что не бывает…

Про это говорят много всего, и часто неправду – например, говорят, что с первого раза нельзя забеременеть. А Лиля сразу же оказалась беременной.

У нее все получилось как в брошюрках по половой жизни, в этих жутких страшилках для девочек: потеря девственности, беременность, аборт и тут же, как наказание за плохое поведение, – никогда не будет детей… «Никогда не будет детей, никогда, никогда»… очень страшно. Не понимаешь, что такое дети, просто знаешь, что они должны быть, страшно, что будешь неполноценная, и больше всего страшно от слова «никогда».

Лилины родители захотели, чтобы Лиля сделала аборт. Кажется, сама Лиля хотела родить ребенка, но думаю, это она так, не всерьез. Думаю, это была такая хитрость, чтобы родители не ругали ее за плохое поведение, а все свои силы бросили на то, чтобы отговорить от ребенка. Лиля нисколько не похожа на человека, который вместо романов и учебы в Европе хочет младенца. А вот на человека, который хочет еще больше позлить родителей, она похожа.

Бедные Лилины родители! Они думали, Лиля такая блестящая девочка… у блестящей Лили будет блестящий брак, дети, счастье… Они, наверное, совсем не так представляли себе Лилину жизнь, чтобы их девочке аборт в пятнадцать лет. Они, наверное, плакали и спрашивали себя, чем они прогневали Бога. Чтобы не плакать очень сильно, Лилины родители решили, что Лиля не безнравственная, а просто у нее такой темперамент. Они и потом все, что их в Лиле поражало и огорчало, называли «Лилин темперамент».

В общем, им осталось только смириться и помочь Лиле сделать аборт.

Когда Лиле собирались делать аборт, ей предложили заодно восстановить девственность, чтобы Лиля смогла скрыть свой позор от будущего мужа. Лилина мама умоляла ее согласиться – у родителей так бывает, им кажется, что сейчас они что-нибудь быстренько предпримут и можно будет начать жизнь сначала. Но Лиля не захотела, чтобы ее зашивали, как распоровшуюся по шву тряпичную куклу. И не захотела обманывать будущего мужа. Она так и сказала: «Не стану же я обманывать того, кого полюблю». Тут, я думаю, она не лукавила, ей было бы унизительно так врать.

Ей все-таки сделали эту операцию, но Лиля так упрямо хотела остаться самой собой, а не зашитой девственницей, что, как только ей сняли швы, она снова лишила себя девственности. Сама, пальцем! Это вроде бы неприличные гинекологические подробности, но на самом деле нет, это не гинекологические подробности, а ее независимый характер – Лиля очень сильно злилась на то, что мама и врач приняли решение за нее.

Но кое-кто все же принял решение за нее – природа. У нее никогда не будет детей. Сначала Лиля, наверное, радовалась, что ей не нужно больше думать об этом, бояться, делать аборты. Подумала: «Вот и хорошо, что так случилось» и еще: «А мне и не надо». Лиля могла бы задуматься: а вдруг потом, когда она вырастет, она захочет иметь ребенка?.. Но она не собиралась стонать: «ах, как ужасно…» или «вот если бы…», потому что она настроена на счастье во что бы то ни стало.

Лиля – плохая девочка. Хорошие девочки не делают аборт в пятнадцать лет, не теряют девственность на уроке, не кокетничают со взрослыми мужчинами. Хорошие девочки тихо сидят, опустив глазки, и всего боятся. Они тоже всего очень хотят – и любви, и страсти, и чтобы на коленях умоляли о поцелуе, и на руках отнесли в ванну с лепестками роз. Но они боятся мамы, беременности, боятся, что их осудят и выгонят из школы. Вот Лиля, она смелая, и ей все интересно: и люди, и любовь. Вокруг нее такое мужское безумие, такой сумасшедший успех, потому что она сама ищет успех, не сидит на месте. Лиля со своими жаркими глазами и затягивающей улыбкой страстно хочет каждую минуту нравиться всем: мужчинам, женщинам, детям. И знает самые важные секреты.

Важные секреты такие:

Как быть главной. Нужно сказать человеку: если ты не послушаешься меня, не будешь выполнять мои приказания, я тебя – крэкс! – и превращу в жабу! Тогда этот человек, предположительно будущая жаба, будет от тебя зависеть и любить тебя. Самое главное – не обращать внимания на чувства другого человека, и он за это будет очень сильно тебя любить, а что ему еще остается?

Как быть счастливой. Если человек не собирается страдать, он и не будет. Если к человеку приходит какой-нибудь страшный ужас, ему нужно как-нибудь назвать свой ужас, чтобы не было страшно, и не думать все время, что это страшный ужас. Например, можно назвать свой ужас «у тебя никогда не будет детей» – «вот и хорошо, что так случилось» или «а мне и не надо». Это лучше, чем плакать и расстраиваться и чтобы жалели. Из того, что назначено судьбой, можно сделать хорошее, а можно плохое, это уж как человек сам захочет.

За это сочинение я поставила себе пятерку с минусом. Пятерку за то, что я уже тогда догадалась, что никакой тайны очарования нет. Нельзя попросить в аптеке: «Мне, пожалуйста, курс очарования. Нет-нет, не в виде уколов, уколов я боюсь, мне в таблетках». Тайны очарования нет, а есть очарование Лилиной необыкновенно сильной личности. А минус за плохо скрытую зависть.

Нет, все-таки поставлю себе пятерку без минуса: Лиле все завидуют, не я одна… А. А. сказала, что Лиля крашеная, истасканная и наглая, – это зависть! После этого у Лили было еще три мужа и сто романов!

Кстати, А. А., которая сказала, что Лиля истасканная, – это Анна Андреевна. Ахматова. Не думайте, что Ахматова это сказала мне. Что я сумасшедшая и подростком слышала голоса или на уроках путешествовала во времени и вела беседы со знаменитыми людьми. Просто я с ними выросла.

…Лиля родилась в 1891 году. Евреям тогда разрешалось жить только в черте оседлости, то есть в маленьких местечках. А жить в больших городах можно было только избранным – купцам первой гильдии или людям с университетскими дипломами. Лилин отец был юрист, присяжный поверенный, поэтому его семья и жила в Москве. Отец Лили как раз и был адвокатом по «еврейским делам», занимался получением разрешений евреям жить в столице. Иногда случалось, что евреи-юристы принимали православие для того, чтобы их карьера могла развиваться, но перемена религии ради карьеры была таким… сомнительным делом. Это была как будто рваная рана. Бабушки и дедушки – иудейского вероисповедания, родители – христиане, так что дети в таких семьях не понимали, кто же они на самом деле. Но Лилин отец и карьеру сделал, и от веры своих предков не отказался, так что у Лили не было никаких ран, у нее все было просто замечательно. Хорошо, что мы с Лилей не знакомы! Я вела бы себя с ней глупо – улыбалась безостановочно и кивала неловко, как будто я из дерева.

…Я с ними выросла: с Лилей Брик, Маяковским, Ахматовой, Осипом Бриком и другими… Бабуля, которая «любит Лилю больше, чем меня», была известная маяковедка, ведала Маяковским. Она могла сказать за завтраком, не поднимая глаз от своих бумаг: «Представляешь, Ахматова говорит…» или «Лиля утверждает, что…». Вот мне и казалось, что Ахматова сидит с нами за завтраком и ест яйцо, что все они рядом, живые. И на памятник Маяковскому я поглядывала с чувством своей к нему причастности, как будто он мне немного родственник.

Как интеллигентный человек бабуля не лезла в чужую постель, ее не волновало, «как там у них все было», в этом знаменитом любовном треугольнике «Маяковский, Лиля Брик и Осип Брик», кто с кем спал и как, по очереди или у них была любовь втроем. Ее волновало, кого из своих мужчин Лиля любила, а кем просто пользовалась. Бабуля винила Лилю в том, что один из ее мужчин слишком сильно ее любил. Бабуля говорила о Маяковском с полным правом и подробным любовным знанием, как домашние хозяйки говорят о своем хозяйстве, и ей было обидно, что Лилины желания казались ему непреложным законом, что он не смел ее ослушаться, говорил: если Лиля прикажет ночью босиком идти в Большой театр, значит, надо идти, если Лиля скажет, что шкаф стоит на потолке, значит, шкаф стоит на потолке. Бабуля ведала Маяковским по профессии, а Лиля – по небесному предписанию. И каким бы смешным это ни показалось со стороны, бабуля ревновала «своего» Маяковского к Лиле. О Лиле она говорила беспрестанно – ревниво, обиженно и восхищенно, и получалось, что мы как будто жили втроем.

Я была влюблена в Маяковского, влюблена в памятник, в фотографии, стихи, влюблена в любовь и ненавидела Лилю, но все, что ненавидишь, притягивает, и уже сам не понимаешь, ненавидишь или восхищаешься, – это было уже не важно. Важно, что я думала о ней, – она была мой тайный враг и тайная подруга, более реальная в моей жизни, чем подружка за партой. Я ей завидовала и была в нее влюблена, и, когда бабуля слишком сильно ее ругала, я говорила про себя: «Ну и что?!» «Ну и что?!» – самый сильный аргумент, если любишь. Казалось бы, что мне за дело до людей, которых давно нет на свете? Но в тринадцать лет до всего дело больше, чем до себя. Я была влюблена в Маяковского, в Лилю – что тут странного? Маяковский уж точно лучше мальчиков из класса, Лиля интереснее моих подружек.

Сегодня мне приснился сон. Бабуля кричала: «Она лучше тебя, лучше, лучше! И лучшего брака, чем у нее, не бывало, лучшего мужа, чем у нее, не бывало! Хороший брак получается, только когда люди одного круга. У мужа и жены должны быть одинаковые представления о культуре. Люди одного круга читают одни и те же книги, смеются одним и тем же шуткам, не хлюпают чаем…» И приснится же такая глупость.

Регрессия – способ психологической защиты от стресса. Я не думала, что бабуля когда-нибудь умрет. Но бабули больше нет, а я вернулась к своему детскому дневнику. Вернулась к своей детской любви и зависти к Лиле, как будто домой. Лучшего брака, чем у нее, не бывало, лучшего мужа, чем у нее, не бывало, лучшей любви не бывало, лучшего любовного треугольника… Черт, кажется, я опять сбилась на детский завистливый тон.

Интересно, каким я была человеком в тринадцать лет и какой она была на самом деле, моя тайная подруга Лиля? Если взглянуть на нее – и на себя – взрослым взглядом?..

Глава 2

Идеальное замужество

Лиля Каган и Осип Брик были людьми одного круга – оба из московских еврейских обеспеченных семей. Отец Лили был адвокат, а отец Оси – купец первой гильдии, занимался коммерцией, продажей кораллов. Лиля была светская столичная культурная барышня. Осип был светский столичный молодой человек. Им обоим не нужно было изо всех сил завоевывать столицу, как провинциальным девушкам и юношам, они оба были уверены в себе, в своей элитарности, в том, что они от рождения уже все завоевали.

На фотографии юный Ося – одни глаза. И еще брови и усы, и немного оттопыренные уши. Кажется, что он мягкий, умный, романтичный, избалованный, интеллигентный, любит музыку и чтение, – в точности то же самое можно сказать про всех еврейских мальчиков, с которыми я была знакома в школе и в институте. На фотографии Ося в костюме, белой рубашке и галстуке, но легко представить его лежащим у камина в халате, с книгой и сигарой. Он выглядит таким холеным, изнеженным, пушистым, похожим на довольного жизнью кота. Этому коту даже не нужно мечтать о сметане, она у него всегда есть, одна миска на кухне, другая в комнате, – вдруг ему захочется сметаны в комнате и лень будет пойти на кухню. Осип Брик такой же барин и сибарит, как этот кот.

Осип учился в Московском университете на юридическом факультете. Очевидно, он был очень умный, на юридическом нелегко учиться, особенно трудно сдать римское право. Перед защитой диплома Осип решил заняться коммерцией, как многие юноши, которым надоело жить на родительские деньги, и они хотят сами заработать. А главное, чего все хотят, – это самим придумать что-нибудь интересное, чего еще не было.

Коммерческая идея Осипа Брика была связана с литературой. Брик сочинил авантюрный роман. Тогда были очень популярны романы с продолжением – это было что-то вроде комиксов, и читали их люди малокультурные. Одна такая книжечка стоила пять копеек, и раскупались эти сочинения мгновенно, потому что во все времена многие люди хотели читать про погони и драки. Сейчас это называется коммерческой литературой. Критики обвиняли сочинения с погонями и драками в том, что из-за них погибнет культура, так же, как сейчас обвиняют авторов маленьких ярких книжечек карманного формата, которые читают в метро, а ведь они всего лишь приносят людям радость. Авантюрные романы того времени не погубили культуру, значит, и сейчас с культурой как-нибудь обойдется.

Сам Брик, конечно, не держал под подушкой и не почитывал украдкой эти комиксы, но в том-то и дело, что он был очень начитанный и культурный человек. И этот роман был для него не литературное творчество, а чисто коммерческое предприятие, – он хотел и удовольствие получить, и денег заработать.

Первая книжка романа с продолжением была успешно распродана – это просто удивительно!!! Осип Брик был юноша способный! Вторая и третья книжки были уже не так успешны. А продолжение Брик не написал по одной очень важной причине – ему стало лень.

Из этого проекта понятно, какой был Осип Брик. Что он имел склонность скорее к деятельности, к суете, чем к долгому целенаправленному труду в одиночестве. Что Осип Брик был по-хорошему расчетливый – от любого своего действия хотел отдачи. Это вообще-то здоровая лень – нежелание посвятить себя литературе, чтобы он ей все отдавал, а она ему ничего.

Осип бросил свой роман, писал диплом на тему «Одиночное заключение». Собирался еще рассмотреть вопросы социального статуса проституток – это была очень модная тема. Он собирал материал для научной работы: знакомился на бульварах с проститутками, разговаривал и даже иногда помогал им улаживать неприятности с полицией.

Может ли быть, что Осип жалел проституток, хотел купить им швейную машинку, чтобы они переменили свою судьбу, или еще что-нибудь такое высоконравственное? Вряд ли, он совсем не кажется сердобольным или увлеченным идеей улучшить человечество. Все эти проститутки были интересны ему как юридический случай – он собирал материал, и все. Но при этом проститутки Осипа любили, называли его «блядским папашей». Осип был милый, обаятельный и чрезвычайно таинственный человек – непонятно, какие у него мотивы, какой он сам и как относится к жизни, как относится к людям, непонятно, он – хороший или плохой?!

Один близкий друг Осипа писал о нем, когда они еще оба были юношами: «Не вполне улавливаю его нравственную физиономию». Эта черта Брика – самая главная. Умными словами это называется «моральный релятивизм», а понятными словами означает, что у Брика не было моральных принципов. Но совсем не в том смысле, что он был плохой, безнравственный человек! А в том смысле, что он был человек без очень многого, что есть у людей, – без принципов, без предубеждений. Но каждый человек как будто сидит в клетке из своих принципов, понятий, стереотипов, предубеждений. Он считает – это плохо, это не очень плохо, а вот это хорошо. Чем человек глупее и ограниченней, тем больше у него таких незыблемых понятий, тем лучше он знает, как надо, тем тверже судит, что хорошо и что плохо.

А Брик спрашивает себя – что я об этом знаю? Разве мои знания правильны и дают мне право судить, выносить моральные оценки? У Осипа не было моральных принципов – не в плохом смысле, а просто он не сидел в клетке стереотипов. Поэтому про него не понятно: он жалел проституток или относился к ним как к насекомым, он был хороший или плохой, добрый или жестокий, друг Маяковского или злой демон? Терпел Лилины измены или сам ее поощрял? Страдал от этого их знаменитого любовного треугольника или сам его придумал и наслаждался? А может, он и Лилю придумал, такую, какой мы ее знаем?..

Окончив университет, Осип не стал практиковать как юрист, а начал работать в фирме отца, ездил по России, торговал кораллами. Тогда они с Лилей и поженились.

Считают, что история любви должна быть долгой и драматичной, тогда мужчина будет дорожить своей любовью. Интересно, а женщина? Она, получается, и так будет дорожить?.. В общем, непременно должно быть как в пьесе: завязка, кульминация, развязка. Завязка – знакомство, влюбленность, надежда. Кульминация – расставание навсегда, отчаяние. Развязка – брак. Брак будет счастливым, потому что была история отношений.

У Лили с Осипом была история отношений – семь лет.

Лиля и Ося познакомились, когда Лиле было тринадцать, а Осе семнадцать. У них начался роман. Но роман, скорей всего, был односторонний.

Лиля: «Я хотела быть с ним ежеминутно», делала «все то, что семнадцатилетнему мальчику должно было казаться пошлым и сентиментальным: когда Ося садился на окно, я немедленно оказывалась в кресле у его ног, на диване я садилась рядом и брала его за руку. Он вскакивал, шагал по комнате и только один раз за все время, за полгода, должно быть, Ося поцеловал меня как-то смешно, в шею, шиворот-навыворот».

Лиля – не робкая девочка, вздыхающая издали по взрослому юноше, она садится рядом, берет за руку, в общем, действует. Лиля влюблена больше, чем Ося, влюблена, как глупый маленький котенок, а Ося холоден к Лиле – то ли очень робок, то ли не слишком увлечен.

Лилю увезли на лето из Москвы – это такой кажется трагедией, когда увозят, разлучают, но это было трагедией только для Лили. Она писала Осипу нежные письма, на которые он не отвечал, – это больно и непонятно, когда пишешь «люблю», ждешь «люблю» в ответ, а письма нет и нет – и наконец ответил вежливо-равнодушным письмом. Лиля отреагировала так бурно, что от переживаний у нее начался нервный тик. И потом у Лили всю жизнь был нервный тик, который усиливался, когда она волновалась, – как будто отметина первой любви.

В своих воспоминаниях Лиля пишет, что после Осиного письма она решила отравиться, и очередной воздыхатель достал ей цианистый калий. Но ее мама обыскала стол, нашла флакон с цианистым калием и заменила на слабительное, и все закончилось расстройством желудка. Неужели это правда, неужели Лиля не врунишка, неужели цианистый калий можно было «достать», купить, как соль и спички?.. Вот какая красивая Лилина история про роман с отравлением.

Потом была случайная встреча в Москве. И Лиля первая сказала Осе: «Я вас люблю», – какая она решительная девочка. Лиля сказала Осе: «Я вас люблю», а он промолчал.

Осип Брик Лилю, такую успешную, отверг.

Получается, что первая Лилина любовь была несчастной, а уже потом был сумасшедший вихрь страстей вокруг. Как будто она хотела компенсировать всеми этими страстями свою первую безответную любовь. Лилю все так любили и хотели, что один человек, который ее не захотел, конечно же должен был остаться в ее сердце. Если кому-нибудь скажешь: «Я вас люблю», а он не упал, как сбитый щелчком оловянный солдатик, промолчал, то уж точно влюбишься в него навсегда!

Такой завязке можно позавидовать, просто загляденье, а не завязка!..

После этого семь лет Лиля с Осипом встречались случайно. Когда Лиля лишилась девственности и забеременела, она призналась в этом Осипу как самому близкому другу. Осип предложил ей выйти за него замуж, но Лиля решила, что он делает это, чтобы ее спасти. Принимать сочувствие, а не любовь было ей унизительно, и она отказалась. Эти сведения не от самой Лили, а от каких-то ее друзей, но правда это или нет, это очень похоже на них обоих: Осип «хороший» и рациональный, а Лиля гордая и эмоциональная. Может быть, этого и не было, но что точно было – все эти годы, с ее тринадцати лет до двадцати, они иногда виделись. Сколько же за эти годы было у Лили увлечений, интриг, страстей, но как ни горячи были ее романы, при каждой случайной встрече Лиля понимала, что любит Осипа.

Лиля: «Мне становилось ясно даже после самой короткой встречи, что я никого не люблю, кроме Оси». Лиля в своих мемуарах много присочинила, многое приукрасила, но про свою юную любовь к Брику она написала очень искренне.

Летом 1911 года Лиля уехала в Германию «учиться скульптуре», у нее были там три романа, то одновременных, то последовательных, – скучно перечислять. Единственное, что важно, – Лиле было всего девятнадцать лет, но она умела сделать так, чтобы каждый из троих ее возлюбленных считал себя единственным.

Зимой Лиля вернулась в Москву, они с Осипом встретились, опять случайно, в Художественном театре, назавтра встретились на балу, и Лиля опять сказала Осипу, что любит его. На следующий день они гуляли по Москве, зашли в ресторан и «Ося попросил меня выйти за него замуж. Он сказал: «Лиличка, не отказывай мне. Ведь ты моя весна…» Я сказала: «Давай попробуем». Лиля не знала, сомневалась, Осип ее уговаривал, и она согласилась. Это из Лилиных мемуаров. А в других, записанных с ее слов, воспоминаниях все наоборот: это Осип сказал: «Давай попробуем».

Но какая разница, кто из них сказал «попробуем»? У обоих это был совершенно осознанный выбор. Лиля любит Осю, Ося любит Лилю. Пусть немного преувеличение, пусть желание «сделать красиво», пусть все Лилины романы, но у Лили и Оси история есть. Если есть история, это означает любовь навсегда?..

Лиля говорит, что они с Осипом поняли, что созданы друг для друга, когда разговаривали о сверхъестественном. Было так: Лиля что-то говорила Осипу о «сверхъестественном», и вдруг Осип вынул тетрадку, в которой он записывал свои мысли, и прочитал ей почти слово в слово то, что она говорила. Как это удивительно – их мысли совпали!..

Можно, конечно, вслед за Лилей решить, что это мистика, но все-таки нет, не мистика. Мысли равно культурных людей по таким общим вопросам, как «сверхъестественное», почти всегда совпадают, – потому что какие уж тут особенные мысли?..

Зинаида Гиппиус, когда ее хотели познакомить с кем-то, подозрительно спрашивала: «А он любит говорить об интересном?» Лиля и Ося оба любили говорить об интересном. И не то чтобы ей были интересны цены на рынке, а ему расположение планет. Им было интересно одно и то же, так что они действительно были созданы друг для друга.

Лиля младше Осипа, но выглядит более опытной – взрослая страстная женщина, и на их фотографии после свадьбы вид у Лили немного как у хитрой лисы, которая схватила козленочка и сейчас понесет в лес. Видно, что ее страстность намного превышает его, видно, кто в их паре рассудочный, немного отстраненный, а кто страстный, видно, кто больше любит, – Лиля.

Но и Осип ее любит – вот же вполне страстные письма, какие и положено писать жениху.

«Москва, 1 декабря 1911 г.

Дорогие мои родители!

Я больше не в силах скрывать от вас того, чем полна моя душа, не в силах не сообщить вам моего безграничного счастья, хотя я и знаю, что это известие вас взволнует…

Я стал женихом. Моя невеста, как вы уже догадываетесь, Лили Каган.

Я ее люблю безумно, всегда любил. А она меня любит так, как, кажется, еще ни одна женщина на свете не любила.

…Когда получите это письмо, ради Бога, телеграфируйте мне немедленно ваше благословение…»

Страсть взяла верх над рассудком – Осип пишет как наивный влюбленный мальчик, который ожидает от родителей радости и ликования. Ни телеграммы, ни иного ответа не было. Мать Осипа была в отчаянии – она хотела своему сыну настоящую невесту, чистую, нежную, а через девять месяцев круглую, как шарик, а вовсе не Лилю, у которой была не самая лучшая репутация. Лиля знала, что мать Оси ее страстно не хотела: «Ося очень дружил с ней, и ей поэтому была известна вся моя биография». Наверняка мать Осипа знала не все, но даже этого «не все» было так ужасно много, что какое тут благословение!

«Москва, 22 декабря 1911 г.

Дорогие родители!

Как и следовало ожидать, известие о моей помолвке с Лилей вас очень удивило и взволновало.

…Тебе, мамуся, прекрасно известно, что у нас с Лилей всегда было сильное влечение друг к другу… Я полюбил Лилю вполне глубоко и серьезно уже не как мальчишка, а как взрослый человек, и сделал ей предложение в здравом уме и твердой памяти. О взаимности нашей любви говорить не приходится, это настолько ясно, что никаких сомнений быть не может.

…Лиля, моя невеста, молодая, красивая, образованная, из хорошей семьи, еврейка, меня страшно любит, что же еще?»

Осип пытается рассуждать, уговаривает родителей – они с Лилей одного круга, что же еще?

Есть теория, по которой всегда выбирает женщина, а мужчина только отзывается на ее желание. У Лили и Осипа это не так. Пусть Лиля влюбилась в Осипа в детстве и ждала, когда он ее полюбит, но все-таки это был его выбор и его решение.

Осип Брик, по его собственному выражению, сделал предложение в здравом уме и твердой памяти. Между прочим, его обыденная речь не пестрела юридическими терминами, почему же, говоря о женитьбе, он выбрал такое неромантическое выражение, как будто совершал юридическую сделку? Как будто подписывал завещание или заключал контракт?

Но ведь он на самом деле женился по уму, а не по любви. Нет, конечно, он любил Лилю! Расчет не исключает любви («я ее люблю безумно»), но он влюбился безумно-разумно. Он перечисляет Лилины достоинства восторженно, как полагается жениху, но у многих это «просто люблю, и все», а у него это звучит как четкое обоснование любви, похожее на бизнес-план: он точно знает, чем Лиля хороша. Лиля – правильный партнер в жизни, красивая, необычная, широкая, в определенном смысле преданная – вот и обоснование коммерческого предприятия, то есть любви и брака.

«…Что же еще? Ее прошлое? Но что было в прошлом? Детские увлечения, игра пылкого темперамента. Но у какой современной барышни этого не было?

Лиля – самая замечательная девушка, которую я только встречал, и это говорю не только я, а все, кто ее знает. Не говоря уже о внешней красоте и интересности, такого богатства души и глубины и силы чувства я не видывал ни у кого.

…Если даже, как я предполагаю, у вас есть какое-то предубеждение против Лили, то оно немедленно рассеется, как только вы узнаете ее поближе, увидите, как она меня любит, а главное, как я ее люблю и как мы оба с ней счастливы».

Осип получил благословение на брак. Бедная его мама! Она думала: «Лиля Каган со всеми спит». Или тогда женщины выражались по-другому? «У Лили были любовники. Лиля может быть бесплодной… Боже, почему именно он, мой сын?!» В общем, как-то так она думала. И у нее совсем не было возможности себя успокоить, решить – ну, хорошо, брак с этой ужасной Лилей не такая уж трагедия, поживут пару лет и разведутся, она считала, что брак – навсегда, ведь это же брак, заключенный по религиозным законам…

Лиля: «Купила я их <родителей Брика> тем, что просила свадебный подарок в виде брильянтового кольца заменить «Стейнвеем»… Из этого они вывели заключение, что я бескорыстна и культурна».

Кстати, рояль «Стейнвей» – тоже очень дорогой подарок. Но мама Осипа не поэтому согласилась на брак, не стала ссориться. Просто, прежде чем ссориться, всегда нужно прикинуть – зачем? Что может из этого выйти? Взрослый влюбленный сын ни за что не послушается – умная мама знает границы своего влияния на взрослого ребенка. А если он не послушается и женится без благословения, то ссора будет настоящая, и с сыном, и с невесткой, так зачем портить жизнь всем-всем-всем и, главное, себе? Но все же бедная мама… Интересно, Осип решился сказать своей маме, что у Лили не будет детей?

Потом Лиля говорила, что от детей одна сырость. Она имела в виду, что это мужчины придумали поэтизировать деторождение, это все Рафаэль и Леонардо да Винчи со своими мадоннами… А для женщины это одна сплошная физиология: молоко, мокрые пеленки, слезы. В общем, если ты человек с культурными запросами, то лучше лишний раз почитать стихи, чем принимать участие во всем этом.

Лиля говорила, что интеллигентная женщина не должна иметь детей. Звучит глупо, ведь и интеллигентным женщинам, и совсем простым одинаково назначено природой рожать, водить в школу. Но на самом деле совсем не глупо! Женщина, имеющая ребенка, уже не принадлежит себе, ее ребенок становится ее хозяином. А умная, интеллигентная женщина принадлежит себе. Думаю, Лиля это имела в виду.

Но я не думаю, что она была искренна. Как Лиля, такая уверенная в себе, могла бояться, что физиология может ее принизить? И она слишком сильная, чтобы бояться, что ребенок заберет ее независимость.

Наверное, все же Лиля с Осипом побоялись сказать его маме, что у Лили не будет детей. Бедная его мама…

А вот Лилины родители точно облегченно вздохнули, решили – слава богу!.. Осип Брик молодой, красивый, образованный, из хорошей семьи, Лилю страшно любит, что же еще?.. Они даже не мечтали, что все так хорошо кончится. Что их непутевая дочка, от которой можно ожидать чего угодно, любого шокирующего поступка, не останется за границей натурщицей нищего художника, не уедет с бродячим цирком, не станет революционером, а окажется умницей-разумницей и, не нарушая семейных обычаев, благополучно выберет жениха из своей среды.

Почему Лиля вышла замуж за Осипа?..

Да потому, что Лиля – умница! Ни сейчас, ни позже, никогда в своей жизни она не делала выбор только по любви. Ахматова зло сказала, что «Лиля всегда любила самого главного», – зло, но точно.

В общем, Лилин выбор Осипа Брика в качестве мужа – по-настоящему, с раввином – был вполне рассудочный выбор, это был в определенном смысле выбор «главного». На тот момент Брик был вполне «главным», и брак с ним был вполне престижным браком.

Сколько у нее было возможностей за все ее заграничные поездки выйти замуж необдуманно – раз и выскочить, и оказаться женой нищего художника или еще какой-нибудь маргинальной личности. Но когда доходило до решения судьбы, Лиля не совершила ни одного безумного поступка. Она всегда выбирала правильно: побаловалась скульптурой, но не связала свою жизнь с тяжелым трудом скульптора, развлекалась романами, но правильно выбрала мужа. Лилин выбор был не просто выбором мужчины, мужа, Лиля выбрала буржуазную жизнь, обеспеченную, в своем кругу, – удачно вышла замуж.

Свадебный обряд должен был проходить в синагоге, но Лиля в синагогу идти не захотела, и раввина пригласили к Лиле домой. Раввин совершил обряд наскоро, без всяких речей – так хотела Лиля. Она сказала, что, если раввин начнет долго и нудно читать свои речи, она прервет обряд, уйдет из-под хупы.

Раввин обиделся, но согласился прийти домой и сократить обряд, – «папа предупредил его, что дочка у него с придурью». Елена Юльевна в последний момент подкралась и прикрыла сильно декольтированную Лилю шалью, Осип прочитал положенную молитву, раввин иронически поинтересовался, не задержал ли он молодых своим обрядом, и все, Лиля с Осей – муж и жена. Во всем этом – обиженный раввин и неподходящее к случаю декольте – уже можно разглядеть, что будет дальше: Осип равнодушен к обряду, а Лиле он позволяет баловаться, Лиле можно быть независимой, забавной и необычной, но все-таки решение принимает Осип.

После свадебного обряда была первая брачная ночь, и тут Лиля с Осипом уже не вдвоем, а втроем…

Подсматривать в окно чужой спальни неприлично, но Лиля сама открыла ее всему свету. Пожалуй, ничья постель не открыта для истории так откровенно, как постель Лили, – Лиля как будто была в постели не со своими мужчинами, а со всей страной, и Лилина любовная жизнь давно уже стала фактом литературы. При полном Лилином поощрении Маяковский сделал публичной не только их с Лилей любовную жизнь, но и ее жизнь с Бриком, и их первую брачную ночь.

Из-за Лили интимная жизнь тихого, совсем не публичного человека Осипа Брика тоже стала фактом литературы. Он что, совсем не ревновал Лилю? А был ли он вообще нормальным?.. А женщины, женщины его интересовали? Лиля говорила, что Осип был спокойного темперамента, не означает ли это, что он был просто импотент? Поэтому он и не мог удовлетворить Лилю!.. И не была ли их первая брачная ночь с Лилей ужасной драмой?! Лиля поняла, что он ничего не может, а он понял, что Лилины аппетиты в постели как у людоеда, и ему осталось только отступить, и больше между ними никогда ничего не было!.. Единственное, что, кажется, никогда не предполагалось, это гомосексуальная связь Брика с Маяковским, и то потому, что Маяковского никто не мог заподозрить в этом, слишком много и громко у него было женщин.

Мы бы ничего не узнали о первой брачной ночи Лили и Осипа, как ничего не знаем ни о чьей первой брачной ночи, кроме своей, если бы не Маяковский. В самом начале отношений с Лилей Маяковский потребовал, чтобы она рассказала ему «все» об их с Осипом любви. Все, включая подробности о первой брачной ночи. Лиля могла отказать ему, не рассказывать, но рассказала. Как Лиля ему это рассказывала: сначала он… тогда я… а потом мы?..

Маяковский увековечил первую брачную ночь Бриков:

Лилина мать поставила на столик у постели молодоженов вазу с фруктами, а шампанское Лиля и Осип захватили со свадебного стола.

Маяковскому было всего двадцать два года, и из его ревности и страдания получились стихи, бурные, даже истерические:

Зато теперь мы знаем, что бедного Осипа обвинили напрасно: бурная реакция Маяковского на Лилин рассказ не подразумевает никакой супружеской неудачи Осипа, наоборот. Все это сплетни, что Осип был не очень хорош в постели и Лиля сразу же разочаровалась! Не было никакого разочарования ни у Лили – в незначительных способностях Осипа к любви, ни у Осипа – в слишком больших требованиях Лили. У Лили и Осипа была счастливая брачная ночь. Вот и закончилась юность Лили и Оси. Лиля пишет, что первые годы с Осипом были в ее жизни «самые счастливые». Родители Лили сняли им четырехкомнатную квартиру в Чернышевском переулке, Лиля ее обставила, украсила, и даже Осип, привыкший к респектабельности, удивился богатству обстановки.

Что было дальше, нечего даже рассказывать, – все как у всех. Осип работал, собирал библиотеку, приходил домой, восхищался Лилей, они ужинали, музицировали, читали Ницше, Кьеркегора, Данте. Лиля была счастливая молодая жена: украшала дом, заботилась, чтобы было красиво, вкусно, готовилась к приходу мужа, надевала красивое платье, укладывала волосы. Наверное, она выглядывала в окно, услышав его шаги, бежала к зеркалу проверить прическу.

Лиля: «Мы никогда с ним не спали в одной постели, он этого не умел, не любил. Он говорил, что тогда он не отдыхает». Но у них были ночи, была любовь! У Бриков была мирная семейная жизнь, полноценная любовь, и физическая тоже. Ни одной женщине не захочется создавать семейный уют для человека, с которым нет любви. Экслибрис Осипа изображает объятие Паоло и Франчески с цитатой из Данте: «И в этот день мы больше не читали», – это о том, как они читали-читали, а потом стали любить друг друга.

С Осипом Лиле было спокойно, уютно, безопасно. Он интересовался искусством, а на жизнь зарабатывал коммерцией. Осип был богат, у Лили было хорошее приданое, они тратили деньги не считая, много времени проводили на ипподроме, а кроме этого, были театры, варьете, автомобильные прогулки. Буржуазная, красивая, спокойная жизнь, как и хотела Лиля.

Лиля и Осип только что поженились и очень счастливы. Умница Лиля все сделала правильно. Они с Осей действительно созданы друг для друга, кроме «интереса к интересному», есть еще кое-что – они одинаковые в самом главном.

Лиля и Осип Брики очень похожи – у обоих повышенное чувство самосохранения, оба по-умному расчетливые, оба умеют извлекать практическую пользу из своей любви к «интересному», оба приспособленные, цепкие к жизни, крепко стоящие на земле – не спихнешь.

…Лиля и Осип только что поженились и очень счастливы, и вроде бы смерть здесь ни при чем, но ведь по-настоящему женятся до смерти. Осип Брик умер в 1945-м. «…Со смертью Оси умерла я», – говорила Лиля. Такое не придумаешь для красоты, это даже как-то не похоже на Лилю – умереть вместе с кем-то. Как будто это и не Лиля Брик сказала, а вдова, бесконечно любящая своего единственного мужа.

Первые годы брака у Лили не было романов. Ну а потом были. Всем интересно – почему Осипу были безразличны ее измены? Все версии сводятся к тому, что он не связывал любовь с сексом, иными словами, любил Лилю как друга, как близкого человека, – но он же писал матери: «Я ее люблю безумно»! Это письма мужчины, совершенно неравнодушного к эротике.

По словам Лилиной приятельницы, у Лили было «обостренное половое любопытство». Через два года после свадьбы, в 1913 году, в Париже они с Осипом посетили дом свиданий, посмотрели любовь двух лесбиянок, и в Самарканде тоже побывали в борделе – даже если это Лиля водила мужа по борделям, у Осипа тоже было «половое любопытство».

Через несколько лет после свадьбы Лиля пришла домой под утро и тут же призналась Осипу, что провела ночь в борделе – встретила знакомых, пошли в ресторан, опьянела, и… так вышло. Осип спокойно сказал в ответ: «Прими ванну и обо всем забудь». Что это – любовь, равнодушие, испорченность? Но что же он должен был ей сказать – раз так, пошла вон? И тогда его поведение будет высокоморальным?!

Осип Брик – очень хороший муж, не потому что с ним можно просыпаться в борделях, просто человек, у которого нет готовых нравственных оценок по любому поводу, а есть разумное принятие ситуации – раз так, значит, так, – хороший муж.

Лиля и Осип любили Чернышевского «Что делать?». Мы уже про эту книгу забыли, а в ней написано не только про революцию, а еще про то, что женщина должна иметь право жить не только с мужем, но и с другими мужчинами, иметь отдельную спальню, а ревность – «гнусное чувство». Одни могут теоретически воспринять эти идеи, другие ни за что, а Брикам эти идеи очень подходили – обоим, не только Лиле. Все задаются вопросом, почему Брик Лилю не ревновал? Ревность – это генетическое нежелание, чтобы твоя женщина спала с другими самцами, приносила незаконное потомство. Вроде бы природу не обманешь, получается, если нет физической ревности, значит, нет любви.

Но Брик знал, что Лиля иначе не может, что ей непременно нужна сексуальная свобода, что у нее «обостренное половое любопытство»… А может, это как раз настоящая любовь? Знать, что нужно твоему партнеру. И принимать это. Может быть, Брик понял: единственный способ удержать Лилю и самому уберечься от страданий – это легкое, безразличное отношение к ее изменам. Сначала это вызвало у Лили досаду, изумление, заинтересованность – а почему так? А затем привязало к Осипу еще сильнее.

Что вообще означает «обостренное половое любопытство»? Лиля, конечно, была женщиной с яркой сексуальностью. Нет, не так. Про ее сексуальность могут доподлинно знать ее любовники, а мы знаем только, что у нее был повышенный интерес к сексу. Но важно, какое это было время – совсем не пуританское, время, когда сексуальная свобода была частью свободы вообще. Нервное предчувствие перемен, истерическая убежденность в том, что нужно жить здесь и сейчас, склонность к суициду, подчеркнутый интерес к эротике, сексуальная раскованность, жажда остроты ощущений, отрицание «бабушкиных нравов» – вот что тогда было, и Лиля была женщиной своего времени. Лиля жила в нестрогую эпоху и вращалась в нестрогих кругах…

ЧЕЛОВЕК, 13 ЛЕТ

Смешная история про Лилю. Вчера к бабуле приходила одна древняя старушенция и рассказала.

Один человек, Роман Якобсон, приехал в Москву. Он какой-то на весь мир очень знаменитый филолог, его все знают. Он уехал из России… кажется, в девятнадцатом году. А приехал в первый раз в Советский Союз уже только в семидесятых. Лиле и Эльзе он был друг всей жизни. Их семьи дружили, и они вместе росли, у них были праздники общие, дни рождения, на даче играли вместе. Он был младше Лили и больше дружил с Эльзой.

Когда они все выросли, он в Эльзу влюбился, стал дружить с Лилей и Осипом и с Маяковским, уже как взрослый. Они все были друзья и даже иногда вместе жили. В общем, Роман Якобсон был самым близким к ним четверым, к Лиле, Эльзе, Осипу и Маяковскому. Знал о них все, что только можно знать, если так близко дружишь и общая жизнь.

Он в первый раз за пятьдесят лет к нам приехал, и он ужасная знаменитость, поэтому его встречало много народу, целая толпа людей.

И вдруг из толпы встречающих выбежала Лиля, подлетела к нему, как птичка. Лиля подбежала, обняла его и шепнула: «Рома, не выдавай!»

Как это похоже на Лилю! Сразу же подумать о себе, подбежать на глазах у всех и велеть – не выдавай! Она испугалась, что он будет давать интервью, встречаться со старыми знакомыми и что-нибудь не то про нее и про всех них расскажет! Вот какая! Он уже старый, она старая! А ей самое важное, чтобы он случайно чего-нибудь про нее не ляпнул, чтобы все было, как она рассказывала!

…Вообще-то история древней старушенции не выдерживает самого простого вопроса – а кто мог услышать ее шепот? Бабуля на мой вопрос поджала губы и сказала, что это апокриф, а я глупая. Не забыть посмотреть в словаре, что такое «апокриф»! Но своей головой без словаря я так понимаю: все это так похоже на Лилю, что неважно, было это или нет.

Бабуля мечется между злостью и восхищением и сама не знает, какая версия правильная – плохая или хорошая.

Плохая версия: Лиля – злой гений русской поэзии. Развратная женщина, жила одновременно с двумя, она и ее муж вцепились в Маяковского, потому что поэт их содержал и обеспечивал им положение в обществе, без него они были никто. Лиля изменяла Маяковскому, требовала у поэта, чтобы он привез ей из Парижа чулки, платья и автомобильчик. А когда поняла, что он собирается жениться на другой, довела его до самоубийства.

Хорошая версия: Лиля – муза русского авангарда. Брак Лили с Бриком перестал быть браком еще до встречи Лили с Маяковским, она любила Брика только как близкого друга. Лиля была музой Маяковского, нежно и преданно его любила. Брик и Маяковский были ближайшими друзьями, и все это – красивая история любви.

Плохая версия даже в кратком пересказе получилась длиннее, чем хорошая. Плохое вообще всегда длиннее, чем хорошее…

Чуть не забыла самое главное: Якобсон потом говорил, что во всей их истории есть кое-что самое важное, чего он никогда никому не расскажет. Жаль. Когда говорят: «Я знаю тайну, но не скажу», смертельно хочется ее разведать, эту тайну. Но что это могло быть, что?.. Что «не выдавай»?

Что «не выдавай» – все? Что Лиля не любила Маяковского, что все это – пиар-кампания? Что он не занимал в ее жизни значительного места? Что Брики манипулировали Маяковским, играли с ним в психологические и сексуальные игры? Что Лиля отняла его у сестры по-живому? Что обе сестры одновременно спали с Маяковским? Что Маяковский не нравился обеим сестрам в постели?

«Не выдавай» – что? Что она была с Маяковским жестока, что относилась к нему потребительски, что хотела уехать из России, что только случайно осталась музой? Что Лиля рисовала свою и его судьбу задним числом, придавая всему другие оттенки каким ей хотелось цветом?

…Ну и что? Это все не потому, что Лиля плохая, а потому, что она живая.

Дневник Маяковского частично закрыт Лилей, дневник Лили частично закрыт, дневник Эльзы закрыт в Париже ее душеприказчиками… Что они все скрывали?..

ЧЕЛОВЕК, 13 ЛЕТ

Еще бабуля с древней старушенцией обсуждали книжку «Лолита», вернее, Лилю и «Лолиту». Что эта книга про «самое безнравственное, что может быть», – про отношения с девочкой. А Лиля в старости говорила о «Лолите»: «Ну, подумаешь! Пощупал девчонку». Бабуля Лилю защищала, говорила, Лиля жила во время радикальной сексуальной практики – она всегда защищает ее перед чужими. Что такое радикальная сексуальная практика? Что-то очень непонятное, может быть, это садомазохизм?

А старушенция в ответ хихикала, что Лиля вспоминала свою юность и не могла понять, из-за чего тут шум поднимать, – подумаешь, девчонка.

Мне кажется, что она так же и про измены думала – подумаешь, измены, и про Маяковского – подумаешь, Маяковский, и про сестру – подумаешь, сестра…

Глава 3

Сестры

Психологи считают, что отношения сестер гораздо сложнее, чем любовные отношения или отношения родителей с детьми, что это самые сложные из всех возможных связей между людьми. Отношения Лили и Эльзы действительно сложные, тут все смешано: восхищение, чувство неполноценности – это Эльза, ревность, зависть, желание взять реванш – это они обе, и Эльза, и Лиля. Ну, и любовь Лили и Эльзы друг к другу, которая не становилась меньше из-за вечного соперничества.

В соперничестве сестер всегда побеждала Лиля. Она – муза знаменитого поэта, она освещена светом страсти Маяковского, она вошла в историю. Но под конец жизни вроде бы было не так, под конец жизни победила Эльза. Эльза живет в Париже, Эльза знаменитая писательница Эльза Триоле, а Лиля – кто? Под конец жизни, в семидесятые годы, с Лили официальными методами сбили флер музы поэта, объявили не музой, а самозванкой, решили, зачем главному советскому поэту муза-еврейка, да еще эта их сомнительная жизнь втроем?.. Лилю тщательно убирали из жизни Маяковского, из всех воспоминаний о нем, и даже с фотографий, которые печатались в советской прессе, Лилю отрезали. Фотографии без Лили выглядели странно: вот стоит Маяковский, его голова наклонена в пустое пространство, и рука повисла, словно он обнимает пустое место… Пустое место – это Лиля. В общем, под конец жизни Лиле досталось множество неприятностей, а Эльзе досталась слава.

Ну, а когда обе сестры ушли, опять победила Лиля, уже посмертно. Лилю объявили одной из самых удивительных, загадочных женщин столетия, а Эльза… ну, была такая писательница Эльза Триоле, известная теперь только литературоведам. Эльзу гораздо чаще вспоминают в связи с Лилей. Лиля – муза поэта, а Эльза – всего лишь ее сестра, важная фигура, потому что знает много Лилиных секретов.

Эльза, когда была подростком, была ужасно собой недовольна… Человек в юности может не нравиться себе, это мучительное занятие – думать, как ты нехорош, – я точно знаю, я думала, что я слишком худая. Но я все же немного себя обманывала: один человечек во мне думал, что он хуже других, а другой кокетливо любовался собою и был уверен, что он лучше других. А Эльза всерьез страдала.

Эльза была так недовольна собою, она почти себя ненавидела, – считается, что для подростков это норма. Но это такое же привычное заблуждение, как то, что дети жестоки, – один жесток, а другой нет. Так же и подростки: один не нравится себе, а другой считает себя звездой – и это тоже навсегда. Лиля ребенком была жестокой, Эльза мягкой и податливой, девушкой Эльза считала себя ужасной, недостойной любви, а Лиля – самой достойной в мире…

«Бог дал мне желание любить, создал мою душу для любви, но не дал мне тело, сделанное для любви», – так пишет в дневнике шестнадцатилетняя Эльза.

Почему Эльза считает, что ее тело «не сделано для любви»? Да все потому же. Я думала, что я слишком худая, а Эльза – что слишком толстая. Эльза действительно пухлая. Но она очень хорошенькая, немного как купчиха с картин, как будто налитая здоровьем… Но ведь быть пухлой не модно, модно быть худой, изможденной, бледной, изящной.

Жаль Эльзу. Сестра, такая успешная, всегда перед ее глазами, и Эльза все время сравнивает себя с Лилей, горестно думает: «Ах, почему я не такая, как она!..» и чувствует, что она неудачница, второй сорт. Как я, почти как я в детстве, когда мне казалось, что «бабуля больше любит Лилю», когда Лиля была моим наваждением, которое я по ночам старалась превратить в подругу.

Лиля как будто ее наваждение, Лиля важнее для Эльзы, чем она сама… Эльза даже в дневнике пишет не столько о себе, сколько о сестре: «Я должна была родиться красивой. Тогда бы мне не нужно было бы столько денег, то есть не то чтобы не нужно было бы, но подобно Лили это бы не снилось мне».

Интересно, правда? Эльза говорит – нужны или деньги, или красота. Если есть красота, то проще смириться с тем, что нет денег. Но лучше, конечно, и деньги, и красота – очень здравая мысль, совершенно современная. И по этой Эльзиной фразе можно сказать: есть надежда, что она – здравая девушка, не пропадет в своих комплексах, выправится.

Эльза расстраивается из-за того, что Лиля не обращает на нее внимания, ревнует, сравнивает себя с ней, восхищается, завидует, хочет быть такой же. И делает вид, что они с Лилей одинаковые. «Я бессовестная, невыносимая, и я никогда не бываю довольной. Точно как Лили». Это очевидная неправда, Лиля собой довольна, и всем довольна, а если чем-то недовольна, то действует, а не жалуется.

Эльзе снятся «чувственные сны», она «жаждет непристойностей, лишь бы они не были противными». Именно так было и у меня: эротический сон под утро, то ли сон, то ли явь, и ужасно хочется «непристойностей», но точно не знаешь, чего именно хочешь, – это обязательно должно быть красиво, но не противно, не противно!..

Эльза всегда влюблена. В шестнадцать лет я была влюблена в разных людей без перерыва, и в пятнадцать, и в четырнадцать, и в тринадцать, и вообще, сколько себя помню, лет с двух всегда была влюблена, поэтому я очень хорошо понимаю Эльзу. Когда ты все время влюблена, это почему-то всегда безответно.

Вот такая Эльза – бедный толстый подросток, отличница, окончила гимназию с золотой медалью, хочет секса и одновременно боится, всегда влюблена в кого-то, и никто никогда не влюблен в нее.

Этот пухлый закомплексованный подросток в 1914 году познакомился с Маяковским. Родители были в ужасе, Елена Юльевна даже плакала – что уж она так расстраивалась, наверное, предчувствовала, что он испортит жизнь ее девочкам…

Маяковский ведет себя у них в доме нахально, с отцом Эльзы не разговаривает, Елене Юльевне говорит: «Простите, я у вас все котлеты сжевал» – в общем, он не из тех, кто нравится родителям. И все происходит как у всех, когда родителей раздражает присутствие нежелательного поклонника в доме, но впрямую выгнать все же неловко… Эльза с Маяковским сидят вдвоем в кабинете, а мать нервно ходит туда и обратно: «Владимир Владимирович, вам пора уходить». Но «Володя, нисколько не обижаясь, упирался и не уходил…»

Лиле о Маяковском рассказала не Эльза, а мать, и Лиля укоризненно сказала младшей сестре: «Из-за твоего Маяковского мама плачет»… Вот какая! Как будто она сама никогда не доставляла матери хлопот!..

Лето – время тайных романов. Родители на даче, а Эльза встречается с Маяковским в пустой московской квартире. Пыльная тишина, свернутые ковры, зачехленные рояли, завешенные лампы, Маяковскому двадцать один год, Эльзе семнадцать…

Эльза, через много лет: «…У меня не было никакой другой мысли, кроме как о Владимире, я выходила на улицу в надежде увидеться с ним, я жила только нашими встречами. И только он дал мне познать всю полноту любви. Физической – тоже».

Пришел конец ее томлению, она любит, и ее, кажется, любят тоже. Потом, когда они уже все были «персонажи истории», семья Лили утверждала, что Эльза и Маяковский тогда так и не стали любовниками и вообще не были любовниками, – наверное, Лилиным наследникам так казалось приличней. Но Эльза недаром написала про полноту физической любви. Даже если страстный и уже опытный Маяковский и неловкая страстная Эльза «не перешли последнюю грань», если между Маяковским и Эльзой были лишь ласки, то эта «последняя грань» ничего не решает, – физическую любовь можно познать незабываемо ярко и без полового акта.

Эльза радостно познакомила Маяковского с сестрой и Осипом – она так им гордилась, так хотела похвастаться, поднять свою значимость в Лилиных глазах, но – нет, повысить свою значимость за счет Маяковского не вышло. Маяковский Лиле не понравился.

Маяковский пришел к Брикам, дал Лиле почитать стихи, спросил Лилю – ну, как? А она небрежно ответила «не особенно». Лиля потом объяснила – она знала, что автора нужно хвалить, но ее «так возмутило Володино нахальство». А Осип, лежавший на диване, вообще отвернулся к стене, желая, чтобы Маяковский поскорей ушел. Эльзин план провалился, никто Маяковского не оценил…

Эльза восхищалась им и его стихами, читала наизусть, в общем, по мнению Лили, вела себя как восторженная дурочка. Лиля очень ее уговаривала порвать с Маяковским, и Осип тоже, – они вели себя как взрослые разумные родственники глупышки, влюбленной в неподходящего человека. Эльза упрямилась, рвать с Маяковским не хотела. Но она была еще девочка, жила в Лилиной семье, зависела от ее оценок, и получилось, что у нее остался единственный шанс сохранить Маяковского – дать ему возможность почитать свои стихи. Тогда Лиля и Осип поймут, что он великий поэт!

Брики были упорны в своем нежелании видеть Маяковского, должно быть, они были сильно предубеждены против него, иначе почему бы им не послушать стихи? Лиля и Осип отказывались, Эльза дулась, настаивала, хитрила – ну послушайте его один раз, ну пожалуйста, ну что вам стоит!.. Она страстно желала доказать Лиле, что ее любимый – великий поэт и что сестра зря относится к Маяковскому пренебрежительно.

Бедная Эльза! Неужели она не понимала, что у нее нет шансов на благоприятный исход? Если Маяковский не понравится, то отношение к ее любви останется пренебрежительным, и ей запретят с ним встречаться. А если понравится, то – осторожно, Лиля!.. Неужели она не понимала, что из них двоих Лиле всегда доставалось все самое хорошее, и, если Маяковский действительно «хорошее», она отберет его у нее? Но Эльзе это не приходило в голову.

Непредусмотрительная Эльза! Девочки ведь стараются не знакомить своих мальчиков с признанными красавицами, на всякий случай. Я бы на ее месте всячески избегала знакомить Маяковского с Лилей, оставила бы Маяковского для себя, встречалась бы с ним тайком, положила бы его в маленькую шкатулочку, сделала бы из него секретик в дальнем углу сада, серебряная бумажка под стеклышком, подошла, потерла пальцем – красиво… Но Эльзе не нужно было, чтобы секретик, ей было важно, чтобы Лиля увидела, оценила. Оценила не самого Маяковского, а ее, Эльзу, способную привлечь такого мужчину!..

В шестнадцать лет Эльза ненавидела свое тело, но теперь ей семнадцать, ее любят, ее тело оказалось «сделанным для любви»… так, может быть, теперь она не хуже Лили? Не меньше достойна любви? Эльза любила Маяковского, он был ее первый мужчина, они встречались около года. Маяковский – ее гордость, главный козырь, чтобы взять реванш у сестры, доказать, что и она чего-то стоит.

Глупая Эльза, наивная Эльза, бывший закомплексованный подросток, доверчивый подросток, мечтающий о любви… Она все-таки настояла на своем, и Маяковский был допущен в дом.

Лиля: «Поздоровавшись, он пристально посмотрел на меня, нахмурился, потемнел, сказал: „Вы катастрофически похудели…“ И замолчал. Он был совсем другой, чем тогда, когда в первый раз так неожиданно пришел к нам. Не было в нем и следа тогдашней развязности. Он молчал и с тревогой взглядывал на меня».

Только что умер отец Лили и Эльзы – сестры вернулись в Петроград с похорон. Маяковский в свое время переживал смерть отца очень тяжело, и он, наверное, просто жалеет Лилю и, как многие, не умеет выразить жалость, не умеет сказать: «Я выражаю вам соболезнование», это совсем не его слова.

Лиля так неразрывно ассоциируется в нашем сознании с литературой, кажется, она всегда была «музой русского авангарда», но это совершенно не так: в 1915 году, когда Эльза привела к Брикам Маяковского, Лиля была богатая, светская, ничем не связанная с литературой.

«…Приятельницы у нее богатые дамы. Есть даже банкиры. Люди, в общем, без родины, живут они в квартирах, похожих на восточные бани, покупают фарфор и говорят даже остроты, не глупы, по-своему международны. При них артистки, не очень много играющие, немножко слыхали про символизм, может быть, про Фрейда… Они едят какие-то груши невероятные, чуть ли не с гербами, чуть ли не с родословными, привязанными к черенкам плодов». Так пишет друг Бриков и Маяковского Виктор Шкловский[2].

О ком это? О новых русских? Это «предреволюционное, предвоенное общество…»

Круг Бриков был совершенно не литературный, не художественный и даже не очень интеллигентный – коммерсанты, банкиры, актрисы, денди, золотая молодежь, «новые русские» того времени. И сами Брики были «новые русские». Для Лили искусство было частью моды, принадлежностью светской жизни. Шкловский пишет, что до знакомства с Маяковским Лиля любила стихи «розы и морозы», то есть стихи она нисколько не любила и ничего в них не понимала. И к Маяковскому Лиля с Осипом отнеслись без пиетета: ладно уж, пусть мальчик встанет на стул и прочитает стихотворение, только быстро.

Маяковский получил разрешение читать стихи.

Лиля: «Между двумя комнатами для экономии места была вынута дверь. Маяковский стоял, прислонившись спиной к дверной раме. Из внутреннего кармана пиджака он извлек небольшую тетрадку, заглянул в нее и сунул в тот же карман. Он задумался. Потом обвел глазами комнату, как огромную аудиторию, прочел пролог…»

Лиля: «…Прочел пролог и спросил – не стихами, прозой – негромким, с тех пор незабываемым голосом: „Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе“. Мы подняли головы и до конца не спускали глаз с невиданного чуда».

Эльза торжествовала, гордо посматривала по сторонам – слушают, и, кажется, нравится! Ей хотелось кричать, как ребенку, – я говорила, говорила!.. Разве это может не вызвать восторга?!

Маяковский читал «Облако в штанах». Эльза переводила глаза с Маяковского на Лилю, с Лили на Маяковского, приклеиваясь к нему влюбленным взглядом. Когда ты еще не очень взрослая, влюблена, кажется, что такого – никогда, ни у кого, ни с кем, только с тобой и с ним, – любовный вихрь вьется по всему телу, замираешь от его голоса, хочется немедленно отдать ему все, умереть для него, быстро вырасти и стать для него всем.

Какой был Маяковский, когда влюбленная Эльза притащила его в дом нежеланного, когда он читал Брикам «Облако в штанах», когда «наметилась судьба» всех, кто слушал его?

Маяковский был очень красив!

«Не только фигурой, но и лицом… он очень похож на Аполлона… очень высокий, стройный».

Эльза влюбленно глядела на Маяковского и мечтала стать для него всем, Лиля смотрела на Маяковского, и, кажется, я знаю, о чем она думала. Она думала – интересно…

Лиля: «Маяковский ни разу не переменил позы. Ни на кого не взглянул. Он жаловался, негодовал, требовал, впадал в истерику, делал паузы между частями».

Реакция Брика на чтение поэмы была совершенно восторженная, не характерная для этого не очень эмоционального, сдержанного человека.

Лиля: «Он не представлял себе! Думать не мог! Это лучше всего, что он знает в поэзии!.. Маяковский – величайший поэт, даже если ничего больше не напишет».

О своей реакции на поэму Лиля не упоминает, только о реакции Брика. Это очень важно, потому что не было у Лили никакой собственной реакции! Лилины мнения вообще формировал Брик, а потом она их транслировала, – как будто Брик рисовал, а она раскрашивала. Лиля была очень умная женщина и оттого точно знала, что Осип умнее, чем она.

Маяковский дочитал до конца, уселся пить чай рядом с Эльзой, как бы при ней, как и полагалось, – он ведь с ней пришел. «Ося взял тетрадь с рукописью и не отдавал весь вечер – читал». Эльза победительно смотрела на Лилю, она была счастлива и горда, это был очень счастливый миг для Эльзы, миг двойного торжества, любви и тщеславия.

Что было важнее для нее, что Маяковский – любимый, что он великий поэт? Или Лиля, ее одобрение? Чтобы быть с Лилей на равных?

Осип читал рукопись, Маяковский пил чай с вареньем, Эльза любила и гордилась, Лиля – какие она испытывала чувства? Подспудное недовольство и обиду – почему это при ее незаметной младшей сестре вдруг оказался гений?!

Маяковский сказал: «Можно посвятить вам?» Он взял тетрадь у Брика и написал: «Лиле Юрьевне Брик».

Ну… Что тут скажешь?.. Сначала не понимаешь. Совсем не ожидаешь, что тебя предадут… Эльза заметалась глазами, покраснела, притворилась, что не больно, что не мазнули тряпкой по лицу. Попыталась найти какие-то необидные объяснения его поступку. Может же быть, что он посвятил поэму ее сестре, чтобы расположить Лилю к себе и чтобы она встала на их сторону? Или он был возбужден и очарован атмосферой дома и посвятил поэму Лиле из любезности, как прелестной хозяйке?.. Но в глубине души все равно сразу понимаешь… Ее предали, и устроила все это она сама, своими руками – умоляла сестру, чтобы позвали, послушали…

А Лиля, что Лиля? Сделала вид, что ничего не произошло? Попыталась сгладить ситуацию? Сказала успокаивающим материнским голосом какую-нибудь добрую глупость вроде: «Ну что вы, Владимир Владимирович, что же вы мне-то посвящаете, вы вот лучше Эльзе посвятите, смотрите, какая она у нас хорошенькая»?

Знаем мы эту Лилю! Она была безумно рада. Это внезапное «Лиле Юрьевне Брик» было для нее как «пришел, увидел, победил». Лиля испытала мгновенное торжество, поглядывая из-под ресниц на сестру как на побежденную соперницу, самодовольно улыбнулась в душе, потому что произошло нечто само собой разумеющееся – она первая, она!

Почти сто лет прошло, и теперь мы точно знаем, что с ним в то время происходило. Когда Маяковский молча смотрел на Лилю, когда читал стихи, пил чай, спрашивал разрешения посвятить ей поэму, его организм «влюблялся». То есть реагировал на Лилю образованием гормонов – дофамин, фенилэтиламин и окситоцин вызвали у него выделение слюны, покраснение кожи, учащенное дыхание, влюбленный бред, помутнение рассудка, всплеск эмоций, эйфорию и желание ни за что не разлучаться с предметом любви. Произошло все это не случайно: гормональная система Маяковского уже некоторое время находилась в ожидании объекта для выработки гормонов влюбленности, и Лиля Брик оказалась подходящим объектом. Но почти сто лет прошло, а мы все равно ничего не понимаем – почему одна, а не другая, почему Лиля, а не Эльза, почему Лиля опять первая?! Почему Лиля отняла у сестры Маяковского мгновенно, словно выдернула конфету изо рта?

…Лиля опять первая, а Эльза из юной цветущей девушки превращается в прежнего нелепого страдающего подростка. Бедная девочка, она только начала любовную жизнь, и тут Лиля – цап, и схватила ее любимого, как коршун. Эльзе было бы легче, если бы это была чужая, не Лиля. Но получилось совсем невыносимо – не просто ее бросили, оставили, пренебрегли, а еще подсыпали соли в саднящую детскую ранку.

У Лили есть муж и поклонников без счета, а у Эльзы – только Маяковский, первая любовь. Получилось, что богач позавидовал бедняку и украл его единственную овцу – Маяковского… Маяковский и повел себя как овца – пошел за Лилей как бедная влюбленная овечка…

После чтения у Бриков Маяковский объявил друзьям, что встретил единственную женщину в своей жизни. Через несколько месяцев, перед тем как напечатать поэму, Маяковский переписал посвящение, и стало: «Тебе, Лиля».

…Что же Эльза? Эльзы больше не было. Эльза отошла в сторону, мгновенно растворилась – кажется, уехала в Москву, Маяковский не обратил внимания. Через два месяца Эльза написала Маяковскому: «Так жалко, что вы теперь чужой, что я вам теперь ни к чему… Как-то даже не верится, но так уж водится, что у нас с Лилей общих знакомых не бывает… Так я к вам привязалась, и вдруг – чужой…»

Как печально… Но почему бы Эльзе не побороться? Не «выяснить отношения» с сестрой, с Маяковским? Как-то проявить свою обиду, бешенство? Рыдать, устроить истерику? Или хотя бы тихо беспомощно плакать, показать свою растерянность, покорность, чтобы Лиле было стыдно и неприятно? Но детские отношения самые устойчивые, цепкие – модель никогда не меняется. Брик увидел гениальность Маяковского, вот Лиля и захотела иметь Маяковского, как всегда хотела что-то стоящее, – все стоящее должно было принадлежать ей. Лиле нужно быть первой, а Эльзе нужно слушаться. Лиля сказала «крэкс!», и Эльза отступила. Боялась, что Лиля превратит ее в кошку или лампу?..

Всегда интересно спросить: а если бы все было не так? Всегда интересно: причины изменившего всю жизнь события в цепочке случайностей или в нас самих?

Предположим на секунду, что все произошло иначе: Маяковский прочитал стихи, Брику стихи не понравились, он лег на диван и отвернулся от Маяковского к стенке. И Лиля пренебрежительно усмехнулась бы и пожала плечами, насмешливо глядя на Эльзу, – вот видишь, ничего он собой не представляет, этот твой Маяковский…

И что же, тогда музой Маяковского стала бы Эльза, и Эльза вошла бы в историю как самая загадочная женщина века?..

Нет, все-таки нет. Сестры были слишком разными, и, честно говоря, Эльза все-таки была не то… не совсем то… совсем не то… Нет, конечно, Эльза выросла и перестала быть гадким утенком, в нее потом влюблялись, делали предложения, и она дважды выходила замуж, но все-таки в ней не было чего-то необходимого, в ней совсем не было злости…

Это как в драке – побеждает не та собака, что больше, а та, в которой больше драки. В Лиле было очень много драки. Теперь это модно называть харизмой, но это все то же – сила, обаяние, злость. А Эльза была как плюшевый мишка, и не только потому, что пухлая. Она и душой была немного плюшевый мишка. В Эльзе, как во всяком подростке, все еще живут два человечка: один хочет, другой плачет… Но ведь и во взрослой Эльзе будут жить два человечка, а Лиля и подростком была цельная.

Есть такая теория любви, на первый взгляд, довольно циничная. По этой теории все мы находимся на рынке – на рынке личностей, где каждый из нас предлагает себя как товар. Наша личность и есть наш товар. Это может быть красота, а могут быть деньги. Может быть, мы предлагаем силу духа, надежность, обаяние, какие-нибудь необыкновенные нравственные качества… В общем, каждый представляет собой какую-то определенную ценность как товар. И любому человеку, конечно, хочется заполучить кого-то получше, но в соответствии со своей ценностью мы можем рассчитывать на определенного партнера – не меньше, но и не больше.

Получается, что мы все лежим на прилавке, как галоши, и можем выбирать себе по мерке, и нас выбирают тоже по мерке. И нам могут сказать – ты пытаешься втиснуться в галошу не своего размера… Как мы в детстве говорили: «Тебе это будет слишком жирно!»… А собственно, почему эта теория цинична? Это правда жизни, вот что это.

…Так вот, Маяковский был не Эльзин размер. Маяковский ей был «слишком жирно». На рынке личностей Эльза была вполне достойным товаром – из вечно недовольного толстенького подростка уже выглянула милая девушка, неглупая, привлекательная, образованная, из хорошей семьи. Но – не тайна, не загадка, не омут, заглянул и не заметил, как затянуло… Нет, даже если бы Лили в этот день не было дома, или у нее был бы насморк и распухший нос, или Брик не пришел бы в восторг от поэмы – все равно Эльза не стала бы музой Маяковского.

Почему Маяковский влюбился в Лилю? Как Лиля смогла притянуть к себе Маяковского так мгновенно и сильно, что она вообще делала, что мужчины влюблялись в нее, как мухи прилипают к липкой ленте, – раз, и пропал навсегда?!

Один француз написал, что Лиля была такая, что «каждому казалось, что он с ней уже спал». Он хотел ее обидеть, хотел сказать, что это как в животном мире: если самка сигнализирует самцам о своей готовности к половому акту, то они начинают хотеть полового акта и готовы бороться за него, то есть за самку. Но, может быть, это и есть ее магнит?

«Каждому казалось, что он с ней уже спал»… При взгляде на нее у мужчины возникает ощущение, что эта женщина – его. Он с ней не спал, но ему кажется, что она его. Не спал, но может – наверное, в этом и секрет, в этом недоумении, желании и уверенности, что можно. Но как она добивалась этого ощущения, что уже что-то было? Думаю, она смотрела на мужчину и представляла его в постели.

Но это так просто! Каждая женщина может посмотреть на мужчину, как будто он сейчас с ней в постели, – я так предполагала. Попробовала посмотреть на одного человека так, как будто он со мной в постели, здесь и сейчас. Человек удивился, сказал – что ты смотришь на меня как обезумевший баран? Неплохое обозначение моей сексуальности и обаяния – обезумевший баран. Так что нет, не каждая. Как ни крути, получается тайна, секрет. Лиля – это Лиля, а Эльза – как все, как я.

А Лиля… «У нее карие глаза. Она большеголовая, красивая, рыжая, легкая, хочет быть танцовщицей». «Л. Брик любит вещи, серьги в виде золотых мух и старые русские серьги, у нее жемчужный жгут, и она полна прекрасной чепухой, очень старой и очень человечеству знакомой. Она умела быть грустной, женственной, капризной, гордой, пустой, непостоянной, влюбленной, умной и какой угодно».

…Маяковский сказал: «Можно посвятить вам?», забрал тетрадь у Осипа и написал над заглавием «Лиле Юрьевне Брик». А потом назвал этот день, знакомство с Бриками, «радостнейшей датой». В этот день образовались два любовных треугольника: «Лиля-Маяковский-Эльза» и «Лиля-Маяковский-Брик».

Эльза, через много лет: «Маяковский безвозвратно полюбил Лилю». Какое красивое слово, красивое и безнадежное. Я бы не хотела полюбить безвозвратно, и я бы не хотела, чтобы меня кто-нибудь полюбил безвозвратно, это красиво, но страшно, как билет в один конец.

Маяковский полюбил Лилю безвозвратно. Но тут что важно – каким Маяковский пришел к Лиле.

«…Она умела быть грустной, женственной, капризной, гордой, пустой, непостоянной, влюбленной, умной и какой угодно… А он был плебей…»

Да, она – какая угодно, это понятно, а он, почему он плебей?..

ЧЕЛОВЕК, 13 ЛЕТ

Сегодня была ссора. Когда бабуля пишет про раннюю лирику Маяковского (это когда у них с Лилей начинался роман, в 15-м году), она на глазах наливается злостью. Не знает, к кому прицепиться, обводит комнату глазами, натыкается на меня – и все, начинается… А сегодня она наткнулась еще и на Сережку. Вышла на кухню, а мы там едим котлеты, и Сережка читает мне свои стихи. Она вызвала меня в комнату и прошипела: «Это довольно дурной тон!»

Что я такого сделала? Все. Все, что я сделала, дурной тон: привела в гости мальчика без предупреждения, была слишком нарядно одета, не представила его по всей форме. Все, что сделал Сережка, тоже было «дурной тон». Не встал, когда она вошла. Конечно, не встал, когда она, как фурия, влетела на кухню. А наоборот, сжался, надеялся, что его не заметят. Почесал нос – это вообще ужас! Не знал ни одного стихотворения Маяковского, даже не знал, кто написал «Крошка сын к отцу пришел…» – фу! И, кстати, съел все котлеты. В общем, Сережка тоже дурной тон.

Это сегодня было ее любимое слово. Лиле тоже досталось. Отругав меня, она принялась за Лилю. Ворчливо сказала, что все, что происходило между Лилей и Маяковским в начале романа, – дурной тон. Она, конечно, имела в виду, что дурной тон задавала Лиля. Она была взрослая и могла бы не водить его в дом свиданий, где золотые канделябры и красный бархат, – это дурной тон… Ох, как бы я хотела когда-нибудь попасть в настоящий дом свиданий с золотом и красным бархатом… Да.

Так вот, она считает, это Лиля поощряла Маяковского к безумным поступкам. Она считает, что Лиля могла бы как выключателем повернуть – сделать его потише, потише, а делала погромче, потому что ей нравились эти внезапные звонки, уходы, возвращения, нравилась бешеная игра в карты и даже его угрозы покончить жизнь самоубийством. Ей нравилось, что между ними такие дикие страсти, а дикие страсти – это довольно дурной тон.

Но ведь все, что по-настоящему происходит между двумя людьми, если они уверены, что никто не подглядывает, можно назвать довольно дурной тон. По-моему, настоящие отношения всегда не прекрасны, в них много того, что человек вроде бабули, состоящий только из поэзии Маяковского, назовет «дурной тон». Например, секс: если посмотреть со стороны, это совсем не прекрасно. Я много знаю про секс, потому что бабуля со мной обо всем разговаривает.

– А твой любимый Михаил Кузмин? – назло спросила я.

– Что? – всполошилась бабуля. – Прелестный лирик, очаровательный, тонкий человек…

Я молчала и только громко намекала взглядом, что Кузмин был гомосексуалист. И если представить себе его эротическую жизнь в картинках, то она, по бабулиным понятиям, тоже довольно дурной тон.

– Дурной тон – говорить о чьих-то сексуальных предпочтениях. Запомни, люди – разные, – строго сказала бабуля.

Вот именно, разные. Сережка – тоже разный. Подумаешь, съел все котлеты, подумаешь, без ножа, подумаешь, почесал нос, подумаешь, не читал Маяковского.

– Вот если бы я привела домой человека, который все время моет руки? И он бы принес с собой свою чашку и пил из нее чай, потому что боялся заразиться?

– А? – подозрительно сказала бабуля.

– Если бы я привела домой такого человека, ты бы сказала, что у него невроз или просто он псих. А это – Маяковский.

Бабуля, конечно, сразу поняла, к чему я клоню. Это Маяковский все время моет руки, носит с собой свою кружку, возит с собой повсюду надувную ванну, чтобы садиться в свою личную ванну, а не в казенную, в казенную ведь, страшно сказать, усаживалась чужая попа!

А Сережке нельзя даже почесать нос! Он наверняка не побоится плюхнуться в чужую ванну и бесстрашно трогает дверные ручки.

А сама бабуля? Я недавно поймала ее на том, что она смотрела в зеркало и говорила сама себе нежные слова. Она сказала сама себе: «А я еще ничего».

Так что все хороши. И, если подумать, какую гадость мог трогать человек, прикасавшийся до нас к дверной ручке или кнопке лифта… Фу!.. Мы об этом не думаем, а Маяковский думал. Люди думают о разном и разного боятся. Лучше, чем сразу невроз, или псих, или дурной тон, принять, что все люди неодинаковые.

Примером Маяковского я прижала бабулю к стенке! Она согласилась, что Сережка – это не дурной тон, а люди разные. Дурной тон – говорить о Сережке, что он дурной тон. Только потому, что он не читал Маяковского и съел все котлеты. Маяковский, кстати, и сам бы на его месте съел все котлеты.

Так редко бывает, что я победила… Поэтому я решила закрепить успех и сказала: «Вот ты говорила, что Лилин рецепт „как соблазнить мужчину“ – дурной тон. Рецепт такой: надо внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают. А я попробовала – всего-то один раз сказала Сережке, что он особенный и у него гениальные стихи, а все остальные – дураки. Так он теперь ходит за мной и смотрит на меня, как будто это я – особенная!»

Я победила.

Ну что тут скажешь?.. Человек, 13 лет.

Глава 4

Мальчики никогда не вырастают большими

Каким Маяковский пришел к Лиле?

Ну, самое главное – он был очень красив.

С внешностью Маяковского есть проблемы. Не у Маяковского, конечно, а у нас: мы его никогда не видели, только на фотографиях, и поэтому вынуждены всем верить.

Вот что пишет один хороший писатель, он отчего-то люто ненавидит Маяковского – странно ненавидеть, как живого врага, человека, которого никогда не видел. «Маяковский – человек с вечно распухшим гриппозным носом, с больной головой и влажными руками. Похож на мальчика-переростка, которому ввели какой-то гормон, и он, не повзрослев, увеличился в размерах». Даже как-то жутковато… Но ведь этот писатель, как и я, видел только фотографии и памятник Маяковскому. В памятник Маяковскому можно влюбиться, Маяковский-памятник красив, как греческий бог.

«Это был очень странный человек… Высокий рост при коротких ногах, крупный нос… выступающая нижняя челюсть – жестокая, полное отсутствие зубов, страшные глаза». Неужели этот писатель заглядывал памятнику в глаза?..

Этот же писатель пишет, а была ли у Маяковского мужская полноценность, намекает на сексуальные неудачи. Откуда он знает? Лилю спрашивали, не был ли Маяковский импотентом, она отвечала – со мной никогда. Если ненавидишь человека как живого, можно многое про него придумать… Памятник же не может ответить: «Я не импотент!»

«Не только фигурой, но и лицом… он очень похож на Аполлона, каким его изображают древние греки… очень высокий, стройный… очень был правильный, очень сложен был верно…» – это пишет художник Александр Тышлер, это не голословное утверждение, художник Тышлер рисовал Аполлона в школе, и уж, наверное, его профессиональный взгляд не ошибся!.. Аполлон, а вовсе не мальчик-переросток!

Не знаю, почему я так разозлилась, ведь я сама видела Маяковского на фотографиях, в фильме «Барышня и хулиган». Но со мной всегда так: кто-нибудь скажет что-то уверенным голосом, и я начинаю сомневаться, думаю, «он лучше знает». Но своим-то глазам я могу поверить?! Он так красив, что сердце замирает!

Но все-таки какой он был человек?

Те, кому он не нравится, говорят о его неврозах, даже какой-то ненормальности, с удовольствием ссылаясь на его боязнь инфекций. Маяковский действительно был очень мнительным, истерически боялся инфекции, часто измерял температуру, опасался булавок и иголок.

Но как раз эту боязнь можно объяснить детской психологической травмой: когда Маяковскому было двенадцать лет, его отец укололся булавкой и умер от заражения крови. Это была страшная нелепая случайность, с которой трудно примириться мальчику, – как простая булавка может привести к такому?!!

Маяковский носил с собой мыло и постоянно мыл руки. Это называется «невроз чистых рук». Он не прикасался к дверной ручке, только через носовой платок или пиджачный карман – представляю, как он засовывал руку в карман и открывал дверь через пиджак, и как это дико выглядело. Он старался никому не пожимать руки. Наверное, если бы было можно, он бы пожимал знакомым руки через пиджачный карман.

Он всегда держал пивную кружку в левой руке, чтобы не прикоснуться губами к тому месту, к которому раньше могли прикасаться чужие губы. Носил с собой резиновый стакан, а когда стал большим и знаменитым, путешествовал с надувной ванной.

Маяковский был не очень хорошо образованный человек. Мы ошибочно полагаем, что все, кто родился до революции, были образованными хотя бы потому, что до революции все, кроме рабочих и крестьян, были образованными. Мы считаем, раз Маяковский – поэт и памятник, значит, получил прекрасное образование. Но нет, Маяковский мог получить хорошее образование, но не получил, потому что он был трудный подросток.

В четвертом классе гимназии Маяковский вступил в РСДРП. Распространял марксистскую литературу. Раньше, в советское время, этот факт его биографии автоматически означал, что он с детства боролся за счастье рабочих и крестьян, что это у него такое славное революционное прошлое. Но на самом деле это было не революционное прошлое, никаких убеждений за этим не было, это было чистое хулиганство, а он был «трудный подросток, которого засосала улица», – вместо того чтобы делать уроки, он в пятнадцать лет предпочитал бегать по улицам и раздавать булочникам и сапожникам брошюрки неясного содержания. Конечно, это гораздо интереснее, чем просто посещать гимназию и благонравно себя вести.

В общем, подросток Маяковский похож на Буратино: необычайно личностно интересный, но плохо образованный. И революция была ему интересна так же, как Буратино было интереснее по дороге в школу продать азбуку и купить билетик в цирк.

Гимназию Маяковский не окончил. Представляю, как он изредка появлялся в классе – такой томный, все презирающий, и как его ненавидели учителя, как девочки умирали от его необыкновенности, и как его недолюбливали мальчики-отличники.

Его три раза арестовывали, в последний раз он провел пять месяцев в одиночке. До одиночного заключения Маяковский вообще ничего не читал, кроме политической литературы, в которой ничего не было ни про любовь, ни про жизнь, а лишь про свержение самодержавия… Маяковский начал читать только в камере-одиночке и прочитал наконец-то постепенно и без особого увлечения хотя бы небогатый гимназический набор – Байрона, Толстого, Шекспира. Между арестами Маяковский учился в Строгановском училище – он подавал надежды как художник, но и оттуда его исключили «за политическую деятельность» или, в рамках современных представлений, за мальчишеское хулиганство, за то, что бегал по улицам вместо учебы. Вот каким он был в ранней юности – не интеллектуальная элита, а шалый, полуобразованный, трудный подросток, ничего не читал, ничего не знал, даже не умел грамотно писать по-русски, не знал, как пишется слово «легкие», думал, может быть, «лехкие»?..

В восемнадцать лет Маяковский выглядел «как настоящий художник»: на лице разочарование в жизни, длинные спутанные волосы, томный взгляд, и одет он был соответственно – в черную блузу и черную шляпу. Его друг, художник Давид Бурлюк, сказал, что он был «какой-то нечесаный, немытый, с эффектным красивым лицом апаша, верзила». Маяковский, красивый, высокий, почти метр девяносто, громко нетерпеливо говорил, непрерывно острил, порывисто двигался, не выпускал изо рта папиросу… Он курил до ста папирос в день, но не затягивался, то есть не курил, а держал в зубах окурок, почти всегда. Наверное, мама говорила ему: «Володенька, не кури так много!», а он ей отвечал: «Ну мама, я же не затягиваюсь…» У Маяковского были очень плохие зубы, почти беззубая улыбка, «при разговоре и улыбке виднелись лишь коричневые изъеденные остатки кривеньких гвоздеобразных корешков» – как страшно было! Но Маяковский был очень беден, так беден, что какой уж тут зубной врач, – он часто голодал, спал на садовых скамейках, и Бурлюк выдавал ему пятьдесят копеек в день на еду.

Что люди могли о нем думать? Что он ужасен или что он прекрасен? Он был неприятен как уличный подросток или вызывал восхищение? Одни считали восемнадцатилетнего Маяковского кривлякой, человеком дурного тона, а другие «необыкновенным». Жена Бурлюка видела в нем «громаднейшую, выпиравшую из берегов личность»…

Кстати, что такое «громаднейшая личность»? У него сложный внутренний мир, оригинальные суждения, напряженная духовная жизнь, яркие неожиданные реакции на происходящее, он сочиняет необычные стихи? Она имела в виду это? Или что он потрясающе красивый и в черной шляпе?

А вот как пишет о нем, двадцатилетнем, Соня Шамардина, студентка, у которой был с ним роман: «Высокий, сильный, уверенный, красивый. Еще по-юношески немного угловатые плечи, а в плечах косая сажень… Большой, мужественный рот с почти постоянной папиросой, передвигаемой то в один, то в другой уголок рта. Редко – короткий смех его.

Мне не мешали в его облике гнилые зубы. Наоборот – казалось, что это особенно подчеркивает его внутренний образ, его „свою“ красоту… Красивый был. Иногда спрашивал: „Красивый я, правда?“».

Отчего человек спрашивает: «Красивый я, правда?», отчего человек все время острит, отчего человек всегда такой громкий? Он боится, что, если он замолчит, с ним станет скучно, что тихий он никому не интересен?

В нем все – противоречие: красота и гнилые зубы, громкая самоуверенность и болезненная застенчивость. Но даже если он просто прикрывал застенчивость наглостью, как одеялом, все равно он был дурно воспитан. Его приятель тех лет Бенедикт Лившиц пишет, как Маяковский вел себя в гостях, на ужине у известной галерейщицы Надежды Добычиной – как невоспитанный ребенок! «За столом он осыпал колкостями хозяйку, издевался над ее мужем, молчаливым человеком, безропотно сносившим его оскорбления, красными от холода руками вызывающе отламывал себе кекс, а когда Добычина, выведенная из терпения, отпустила какое-то замечание по поводу его грязных когтей, он ответил ей чудовищной дерзостью, за которую, я думал, нас всех попросят немедленно удалиться». Ну ведь большой уже мальчик, а так плохо себя ведет!..

И еще одно, очень важное. Маяковский был игрок. Играл в карты, играл на бильярде, обязательно на деньги, потому что иначе настоящий игрок не играет, а кроме того, Маяковский попросту зарабатывал игрой на жизнь. Но даже когда он был уже знаменитым и не нуждался в игре для заработка, он все равно играл, и, куда бы ни приехал, сразу находил бильярдную и знакомился с местными картежниками.

Маяковский играл не только в карты или на бильярде, он играл постоянно, играл как дышал. Заключал пари на всякую ерунду: сколько шагов до следующего дома, какой придет трамвай, кто быстрей дойдет до угла и так далее. Как будто вся жизнь состоит из ожидания побед: кто быстрее, кто ловчее, кого больше любит судьба.

Игрок – это всегда человек определенного психологического склада: ему нужны более сильные эмоциональные стимулы, необходим выброс адреналина. Адреналин нужен игроку как наркотик, и он сам ищет ситуаций, в которых произойдет выброс адреналина, – это ситуации, опасные в физическом или эмоциональном смысле.

У игрока есть еще одна особенность – азартное мышление. Игрок может выстраивать стратегию и тактику игры, рассчитывать ходы, но если говорить об общем подходе к жизни, то общий подход игрока всегда азарт – попробуем, вдруг повезет! Игрок всегда подсознательно требует от судьбы одних удач, требует от высших сил специального присмотра. Игрок уверен, что кто-то сидит наверху и присматривает за ним, – чтобы он выиграл, чтобы шагов до следующего дома оказалось сколько нужно, чтобы трамвай пришел именно этот, чтобы карта выпала правильная, чтобы шар закатился в лузу. И чтобы все так было, и в отношениях с людьми тоже! «А иначе я не играю», – предупреждает судьбу игрок. Слово «судьба» вообще занимает в его жизни особое место.

А если все же не повезло – значит, судьба, я не виноват. Игрок может очень сильно на судьбу рассердиться. Пригрозить ей – раз так, я немедленно что-нибудь с собой сделаю!..

Кажется, у Маяковского это чувство было особенно сильным – что судьба ведет его, что он с судьбой договорился, что все у него будет прекрасно. Поэтому особенно сильная возникает обида, если вдруг что-то не так, как будто судьба была ему обязана и вдруг – обманула, обсчитала! И тогда – возмущение, бешенство, затем отчаяние. Невозможно, обидно проигрывать, проигрывать – это глупости! Судьба должна быть за него! В любви, в отношениях с женщинами все так же – не от него все зависит, а от них, они должны любить его так, как ему нужно.

«С Маяковским было страшно играть в карты… Дело в том, что он не представлял себе возможности проигрыша как естественного, равного возможности выигрыша, результата игры. Нет, проигрыш он воспринимал как личную обиду, как нечто непоправимое… Проигрыш для него был обидой, несчастьем, несправедливостью слепой судьбы»… Вот, все подтверждается… Это писал Николай Асеев, друг Маяковского.

У Маяковского была настоящая игровая зависимость – между прочим, игровая зависимость не излечивается. Но он никогда и не пробовал бросить играть.

Да, еще про игроков – игроки не то чтобы влюбляются чаще, чем другие, но они влюбляются более страстно. И склонны страдать, чтобы и им, и всем вокруг жизнь казалась ярче, могут даже угрожать самоубийством. Игроки чаще всего не могут общаться на равных, они могут либо подчиняться, либо подчинять, а на равных им никак невозможно. Они шумят, наскакивают, а на самом деле не уверены в себе.

Вот и Маяковский – в стихах он так настаивает на своей силе и огромности, как ребенок, который хочет казаться большим, чтобы его не обидели, не тронули.

А что у Маяковского было до Лили, какой его любовный опыт? Это очень важно, ведь, придя к Лиле, он принес с собой модель отношений с другими женщинами.

Мы всегда должны расплачиваться за его комплексы, вызванные другими женщинами… Даже если нам удалось схватить приглянувшегося мужчину чуть ли не в колыбели, все равно у него есть любовный опыт – это опыт его отношений с мамой, и с подружками в детском саду, и первая любовь. К примеру, у него были неудачные, очень тяжелые отношения в детском саду, и, пожалуйста, модель уже выстроена… Обидно, что мы расплачиваемся за других. Ничего не поделаешь. Но кто-то всегда расплачивается за нас.

Так что же было у Маяковского до Лили?

Бурлюк писал, что Маяковский «был малоразборчив касательно предметов для удовлетворения своих страстей», получая «любовь мещанок, на дачах изменявших своим мужьям – в гамаках, на скамейках качелей, или же ранней, невзнузданной страстью курсисток».

Ну и что? Случайные торопливые связи в этом возрасте – это не что-нибудь необычное, а скорее совершенно обычное. Мальчики всегда довольствуются непритязательным быстрым сексом, пока не встретят свою любовь.

Странно другое. Маяковский вел себя с женщинами как подросток.

Он мог назвать хорошенькую девушку «вкусный кусок мяса» и вообще на публике относился к женщинам крайне цинично – «ухаживал он за всеми, но всегда с небрежностью, как бы считая их существами низшего порядка. Он разговаривал с ними о пустяках, приглашал их кататься и тут же забывал о них». Были женщины, которых он обижал, были те, «которых он пугал своим напором». Если мужчина пугает своим напором, значит, он не уверен в себе, – это все женщины знают. Все это, конечно, двадцатилетнему мужчине немного не по возрасту – такое мальчишеское поведение. Но, может быть, у него было запоздалое развитие или комплексы.

И еще – Маяковский всегда громко хвастался своими победами. Если человек хвастается победами, значит, на самом деле нет у него никаких особенных побед, так, всякая ерунда… Маяковский, несмотря на свое хвастовство, был не очень опытен, в своей первой поэме написал, обращаясь к женщине, «отдайся», а Корней Чуковский его поправил, сказал – женщине не говорят «отдайся», говорят «дай». Наверное, Чуковский про себя улыбнулся, подумал – вот младенец, не знает даже, как с женщиной разговаривать.

Но до встречи с Лилей у Маяковского был не только секс в гамаках, у него были романы. Не то чтобы неудачные, а какие-то «страдательные». Девушка Мария Денисова неожиданно вышла замуж, девушку Веру Шехтель родители отослали за границу, потому что не хотели Маяковского. В общем, все время случался какой-то облом, как в дурных романах: любила, но вышла замуж, любила, но уехала… Его любили, но как-то не окончательно, и ни один его юношеский роман нельзя назвать счастливой любовью.

Из-за него или из-за девушек? Это были неправильные девушки, но все-таки это из-за него – он их сам выбирал, таких одинаково неправильных.

Красивый, гордый, заносчивый, остроумный, несдержанный, насмешливый, презрительный, самоуверенный, грубый. Никто же не знает, что на самом деле этот наглец – «ранимейший и утонченнейший». Что он боится, вдруг его не так поймут, не так оценят, не так полюбят, и от страха быть неоцененным ведет себя цинично и нагло. Что он человек с двумя голосами, так сказал о нем Горький. Что он «не знает себя и чего-то боится…», что он «человек своеобразно чувствующий, очень талантливый и – несчастный»… Что он мечтает о красивой беззаветной любви, нежной, как незабудка.

Но «хорошие девочки», которые смогли бы полюбить его так, как ему нужно, боятся его – он для них слишком красив, слишком горд и заносчив. Хорошим девочкам к нему даже подойти страшно.

Не боятся его очень уверенные в себе девушки, сильные, независимые. Но любовь-незабудку они ему дать не могут. Они и сами не хотят с ним оставаться, быстро разглядывают его комплексы, его страхи, зависимость от любви, и решают – он им не нужен.

Надежда Мандельштам очень точно сказала, что Маяковский был «поэт юношеской обиды». «Он кричит и жалуется, когда не всякая вожделенная игрушка попадает ему в руки. Подобно ребенку, он мечтает, чтобы взрослые, они-то и есть обидчики (каждая женщина для него – взрослая), раскаялись, когда уже будет поздно…»

А там, за этим цинизмом, одни мальчишеские комплексы. В нем вообще до странности много мальчишеского: склонность к позе, желание говорить о смерти, о самоубийстве, все это характерно для юных людей, – ах так, меня никто не понимает, отойдите и дайте мне побыть одному…

Мать Маяковского, вспоминая о его детстве, рассказывала, что ребенком Володя очень увлекался игрой с детьми и настаивал на том, чтобы все играли дальше, даже те, «кто уже устал и не хотел больше играть». А когда вырос? Да таким же он и остался, и в своих отношениях с властью и с женщинами хотел играть даже с теми, кто уже устал от него, настаивал, если с ним больше не хотели играть.

Ну вот и Маяковский, каким он пришел к Лиле. Гениальный поэт. Невротик с подростковыми комплексами. Невероятный красавец. Плебей с грязными когтями. Мальчик – несчастный влюбленный, сам разбивший множество сердец. Игрок. Мужчина, готовый к огромной любви к той, которая могла бы им управлять – мучить, делать счастливым, опять мучить. Поэтому он и выбрал Лилю, а не Эльзу.

Сестра Маяковского Людмила через много лет, в семидесятые годы, когда боролась с Лилей за право владеть главным советским поэтом Маяковским и за наследство, говорила о Лиле с ненавистью и презрением. Она говорила, что Лиля никакая не муза, а просто опытная женщина завладела мальчишкой, воспользовавшись его юностью и наивностью, беззащитностью и любовью… Как все, кто сильно ненавидит, она немного права и немного не права. Лиля действительно была опытной женщиной, а Маяковский наивным мальчиком – когда они встретились. Но потом никто не мешал Маяковскому повзрослеть.

«…Она умела быть грустной, женственной, капризной, гордой, пустой, непостоянной, влюбленной, умной и какой угодно…

А он был плебей…

Он ее любил до тех пор, пока жил, и писал о ней, ходил к ней. А что он мог сделать? Дома-то у него не было».

Что было дальше?.. Маяковский навсегда полюбил Лилю. Лиля влюбилась в Маяковского. Осип и Маяковский полюбили друг друга. Все стали друзьями навсегда. Ох, нет, не так…

Тогда так: Маяковский влюбился в Лилю и оставил Эльзу… Но он не оставил! Эльза надеялась, ревновала, отношения гасли и возобновлялись. Лиля влюбилась в Маяковского и стала с ним близка… или не влюбилась, а захватила Маяковского как трофей. Осип разлюбил Лилю и влюбился в Маяковского, не гомосексуально, конечно, а по-человечески… или не разлюбил Лилю. Как будто они все вместе играли в сложную игру, где каждый обманывал каждого и самого себя, а страдал ли от обмана, неизвестно. Кто точно страдал, так это Эльза, а все остальные, кажется, были очень воодушевлены.

ЧЕЛОВЕК, 13 ЛЕТ

Так много морей… У меня есть теория: можно плохо учиться или вообще не учиться, а достаточно таланта. Но есть ли у меня талант? Потому что если нет, то все-таки надо корпеть.

…Вот что меня по-настоящему волнует, кроме двойки по географии… я все тыкала и тыкала указкой в карту, и все было не Черное море, а какое-то другое, так много морей… Вот что меня по-настоящему волнует, кроме двойки по географии, это кто главнее – человек или судьба. Отчего именно так складываются судьбы, есть ли Божий промысел и как он относится к усилиям самого человека, что Божий промысел решил, то и будет, или человек все-таки может его изменить? Есть ли у человека настоящая свобода выбирать? Что меня ждет впереди?.. Кстати, если у меня уже есть готовая судьба, то все мои усилия по географии ничего не меняют – можно не учить, все равно мне будет двойка. Судьба – это тайна, покрытая мраком.

Это и правда самый важный вопрос. Насколько мы властны в выборе, что человек может противопоставить силе обстоятельств, времени, месту, истории. У некоторых людей маловариантные судьбы, а с некоторыми судьбами очень интересно поиграть в игру «если бы».

…А если бы Лиля не встретила Маяковского? И уехала в Европу? Может быть, она прожила бы всю жизнь в провинции, маленьком городке, потрясая общественное мнение городка связью с местным аптекарем?..

А если бы у нее был другой муж, не настолько хорошо умевший понять течение жизни? Может быть, она вообще сгинула бы в лагерях?..

Осип Брик – коммерсант, меценат, библиофил, сибарит, делающий только то, что ему интересно. Поразительно, что он и после революции остался коммерсантом, меценатом, библиофилом, сибаритом, делающим только то, что ему интересно. После революции Брик ловко и весело стал опровергать искусство. Но не мог же такой книгочей всерьез утверждать, что если бы не Пушкин, то «Евгения Онегина» написал бы кто-то другой!.. Наверное, для него это была игра – весело, интересно и в коммерческом смысле неплохо, – Осип Брик стал очень значимой фигурой в литературной жизни того времени. Брик славословил Сталина, точно выбрав момент, – написал своего «Ивана Грозного» именно тогда, когда Сталин очень хотел походить на Ивана Грозного. Осип Брик умел воспользоваться моментом, понять течение жизни, и, если бы Брик жил сейчас, мы бы сначала увидели его имя на обложках ярких книжечек, каких-нибудь очень ловких триллеров или детективов, потом он стал бы каким-нибудь литературным мафиози, крупным издателем. Все было бы то же самое.

Лиля, конечно, и сама умела понять течение жизни!.. А все же почему Лилю не тронули? Как она умудрилась пройти рядом с Маяковским, с Примаковым, с другими, словно по канату, натянутому над пропастью, все срывались, а она все шла и улыбалась? Сталин, увидев список к аресту, в котором была Лиля, сказал: «Не будем трогать жену Маяковского». Лиля к тому времени была женой Примакова. Его расстреляли, Лилю не тронули, как других жен военных, арестованных вслед за мужьями. Единственная версия – потому что они с Примаковым не были зарегистрированы, но можно подумать, кого-то интересовал штамп в паспорте!.. Ее не тронули, потому что она была официальной женой Брика, а он был связан с ЧК? Но даже жены членов правительства сидели в лагерях, подумаешь, какой-то Брик!.. Он и работал-то в ЧК совсем недолго. Сама Лиля была связана с ЧК? И это не аргумент, скольких важных чекистов расстреляли, а ее за какие-то мифические связи поберегли. Почему все так вышло? Никто не знает. В общем, судьба – это тайна, покрытая мраком.

Глава 5

Полулюбовь, полуобман

Мы нежности открыли школу,

Широкий завели диван,

Где все полулюбовь и полу —

Обман…

М. Кузмин

…«Вот он уже сидит за столом и с деланной развязностью требует чаю. Я торопливо наливаю из самовара и молчу, а Эльза торжествует – так и знала! Маяковский сидел рядом с ней и пил чай с вареньем. Он улыбался и смотрел большими детскими глазами. Я потеряла дар речи».

Маяковский спросил Лилю: «Можно посвятить вам?», теперь уже Лиля торжествовала, а Эльза окаменела от боли, и пока эти трое тщеславились, влюблялись и страдали, Брик перевел все на практическую почву – нужно поэму издать.

Трудно разобраться, что в этой истории главное, а что второстепенное, но главным там была не одна любовь, не только любовь. Для всех, кроме Эльзы, сцена в доме Бриков стала началом семейного коммерческого предприятия, которое приносило прибыль несколько десятков лет. Концессионеры – Осип, Лиля, Маяковский – вложили в это предприятие каждый, что мог. Брик – небольшие деньги и большой ум, образованность, чутье, Лиля – себя саму, а Маяковский – талант. Лиля впоследствии говорила: «Знаете, чем отличается Володя от извозчика? Извозчик управляется с лошадьми, а Маяковский – с рифмами».

Как любое коммерческое предприятие, это принесло концессионерам неравную выгоду. Брик получил новое направление жизни, Лиля – свободу навсегда от необходимости зарабатывать на хлеб насущный. А Маяковский от этого предприятия получил так много всего, что несколькими словами не скажешь, и все вперемешку – любовь и семью, страдание и одиночество, радость творческого единения и выстрел в сердце… Лилю любят обвинять в его смерти – недолюбила, недоглядела, как будто кто-то может за кем-то доглядеть… Любят приводить слова Ахматовой, которая так, между прочим, в частном разговоре сказала: «Лиля велела своему любовнику Агранову не пускать Маяковского в Париж, вот он и застрелился». Откуда она могла это знать? От самой Лили, от чекиста Агранова? У каждого, конечно, свой стиль вранья: Ахматова опутывает подробностями, осторожно смешивая факты с собственными истолкованиями, а Лиля врет размашисто, раз – и соврала, и сама забыла, что соврала.

Брик отправил Маяковского в ближайшую типографию узнать, сколько будет стоить издание поэмы. Маяковский вернулся с ответом – сто пятьдесят рублей. Осип дал ему аванс – начались отношения поэта и мецената, и поэт мецената тут же обманул. Маяковский схитрил с деньгами – сказал, что издание поэмы будет стоить больше, чем на самом деле, а разницу взял себе. В точности как подросток врет родителям, называет сумму на учебники или на школьную экскурсию больше, чем надо, и придерживает сдачу. Я тоже, когда была маленькая, привирала бабуле – некрасиво, конечно, но что делать, если ты от взрослых полностью зависишь, а хочется купить заколку или колготки?! Но я была умнее Маяковского (шутка, это шутка!!) и не попадалась, а Маяковский приврал, даже не подумав, что Брик потом увидит счет типографии с настоящей суммой. Но все же довольно странно это его отношение к Брикам как к взрослым, которых не грех и обмануть, – ведь Маяковскому было в то время уже все-таки не десять лет и даже не пятнадцать, а больше двадцати.

Брики, узнав, что Маяковский словчил с деньгами, посмеялись и ничего ему не сказали. Такая спокойная реакция Бриков при всем восхищении поэмой подтверждает их снисходительное отношение к Маяковскому как к человеку не своего круга, как к невоспитанному уличному мальчишке – устроителю футуристических скандалов. А Маяковский через много лет узнал, что им это известно, и очень переживал. Но что можно было поделать, не возвращать же спустя столько времени сдачу!..

Брик стал издавать Маяковского. Есть люди, склонные во всем искать какие-то неприглядные скрытые мотивы, и они обвиняют Брика в том, что он с самого начала задумал использовать Маяковского, начать новый бизнес, заработать деньги или пусть даже не значительные деньги, но имя, вес в обществе. Во-первых, даже если так, почему бы и нет? Как будто мотивы этих строгих людей – другие, как будто сами они не хотят заработать денег, сочиняя книги про то, как Брик хотел заработать денег, как будто они обычно действуют из чистого альтруизма, а гонорар отталкивают от себя и громко кричат: «Фу, какая гадость!»

А во-вторых, это ужасная глупость так думать, что Брик намеревался за счет Маяковского поправить свои материальные дела.

Отец Лили умер, и семья не могла ее больше поддерживать, а семейный бизнес Бриков – кораллы – отнюдь не процветал, шла война, а украшения из кораллов не самая необходимая вещь во время войны. В общем, обстоятельства Бриков были не то чтобы совсем плохи, но и не так блестящи, как прежде.

И при чем здесь издание поэмы «Облако в штанах»? Маяковский не был еще знаменит, всенародной славы не было и в помине, и неужели тоненькой книжкой, изданной тиражом 1050 экземпляров, можно было надеяться восполнить все семейные потери?!

Но, может быть… Может быть, Брик задумал долгоиграющий коварный план – схватить Маяковского цепкими лапами, подсунуть ему Лилю в качестве стимула для творчества, заставлять его мучиться и писать стихи?! А самому, потирая руки, десятилетиями подсчитывать дивиденды! Чтобы жить! На это! До старости! Может быть, Осип Брик – Мефистофель, провидец?

А если проще, без выискивания скрытых мотивов?.. Брик был очень умный человек и совсем еще молодой, способный увлечься, восхититься. Стихами он искренне восхищался, у него были деньги, вот он и издал поэму Маяковского, – и все. Из этого могло ничего не выйти, а у него вышло, и это не коварный план, а совершенно другое: умный человек всегда на подсознательном уровне знает, что он для чего делает, что может произойти, просчитывает варианты… и что в этом плохого?

Лиля: «В нас уже тогда были признаки меценатства». Она нечаянно очень точно описала ситуацию, именно так все и было: издание поэмы Маяковского было меценатство, а не бизнес, и были «мы», то есть она и Осип, вместе, а не «ах, любовь!».

С этого вечера все переменилось. Осип Брик в письме рассказывал о том, что у них происходит: «Маяковский у нас днюет и ночует…» Маяковский дневал и ночевал у Бриков в буквальном смысле «с этого вечера». После чтения поэмы Маяковский не вернулся на дачу Чуковского в Куоккалу, где он тогда жил, а остался рядом с Бриками. Вышел от них и снял комнату в гостинице «Пале-Рояль» на Пушкинской, недалеко от Бриков, минут десять пешком. А Чуковскому вскоре после этого чтения у Бриков сказал, что встретил женщину, которую полюбил навсегда.

Чуковский: «Сказал это так торжественно, что я тогда же поверил ему, хотя ему было 23 года, хотя на поверхностный взгляд он казался переменчивым и беспутным».

Странно, правда? Не то, что переменчивый и беспутный полюбил навсегда, а то, что с первых часов знакомства с Бриками он уже не мог от них оторваться. Ахматова говорила, что у Маяковского был «добриковский период». Получается, что вся его взрослая жизнь была «бриковский период»?..

Теперь Маяковский и Лиля почти не расставались. Но – и Маяковский, и Брики почти не расставались. Как это могло быть?

Сам Маяковский назвал первые месяцы после «радостнейшей даты», знакомства с Бриками, – «праздник тела». Лиля и Маяковский вели жизнь любовников: встречались у него или в каком-нибудь доме свиданий, потом гуляли, ездили на острова, вечером возвращались к Брикам, упоенно читали стихи. «Мы жили тогда стихами», – рассказывает Лиля.

Маяковскому нравилась его новая жизнь – весь этот взрослый антураж запретной любви, номера с позолоченными зеркалами и красным бархатом. Нравилось, что его любимая женщина – светская дама с хорошими манерами, что она может быть светской, а может выглядеть богемной – в клетчатых чулках, с нарочито безвкусными украшениями, – но при этом все равно остается светской дамой.

Вечером у Бриков читали стихи, пили чай, и так до ночи. На следующий день Лиля опять встречалась с Маяковским – номера, прогулка и опять чай дома у Бриков.

Встречи в номерах скрывались от Брика. Лиля заставляла Маяковского хранить тайну, учила его быть любовником при муже. И не разрешала выяснять отношения. «Почему лошади никогда не кончают с собой? Потому что не выясняют отношений», – это Лиля говорила. Это очень мудро! Слова только все портят, делают все неокончательное окончательным, трагическим и безвозвратным.

А если не выяснять отношений?

Лиля познакомила Маяковского со своими друзьями. Вряд ли Маяковскому понравились Лилины друзья – все эти банкиры, актрисы, коммерсанты, но ему нравилось, что Лиля – человек другого круга. Маяковскому нравилось, что Лиля в этом своем мире пользуется успехом и при этом принадлежит ему.

Лиля: «…Маяковскому нравилось, что вокруг меня толпятся поклонники. Помню, он сказал: „Боже, как я люблю, когда ревнуют, страдают, мучаются…“ Он как бы нарочно поддавался им. Искал их».

Маяковский был «хулиган», Буратино, а Лиля была барышня, Мальвина. Буратино всегда особенно тянет к девушкам из общества, и любовь у Буратино к Мальвине особенно страстная, потому что барышня Мальвина, кроме любви, еще предлагает другой мир – красивый, буржуазный. В этом мире делают уроки, моют руки с мылом, пользуются ножом и вилкой, до утра пьют чай и говорят о культурном. Очень важно, если женщина, кроме любви, может предложить что-то еще – другую жизнь, и Лиля Маяковского с этой другой жизнью познакомила.

Лилины друзья Маяковскому удивились. Лилины друзья говорили, что «он совершенно не для нее», но «она его очень переделала». На их первой общей фотографии через несколько месяцев после знакомства совершенно другой Маяковский – не мальчишка со спутанными, как после сна, нечистыми волосами, а человек в галстуке.

Маяковский подстригся. Снял желтую блузу. Вставил новые зубы. Научился носить цилиндр и трость.

Соня Шамардина, с которой у Маяковского когда-то был роман, писала: «Увидела его ровные зубы, пиджак, галстук… это для Лили. Почему-то меня это задевало очень. Не могла я не помнить его рот с плохими зубами, – вот так этот рот был для меня прочно связан с образом поэта…» Конечно, ее задевал его новый облик – обидно, что он изменился ради другой женщины, обиднее, чем если просто разлюбят, предпочтут другую.

Человек в галстуке, в английском пальто, в цилиндре и с тростью, с модной короткой стрижкой, с новыми синеватыми зубами – это новый Маяковский. Новые зубы были с синеватым отливом, потому что какое уж тогда было протезирование!.. Но все равно новые синие зубы лучше прежних гнилых. Новое английское пальто лучше, чем мятые футуристические лохмотья. Новый цилиндр лучше, чем мятая черная шляпа.

А человек в новом пальто, новых зубах и новом цилиндре все тот же, и, если внимательно рассмотреть фотографию, видно, что Лиля только вчера его отмыла и принарядила, что он не совсем новый Маяковский, а все тот же мальчик. Очень влюбленный, гордый, зависимый мальчик. Маяковский – мальчик, а Лиля, хотя она всего на два года старше, ей двадцать четыре – взрослая опытная женщина, у нее и вид не юной женщины – тяжелое лицо, припухшие глаза. Лиля стоит прямо, а он к ней приник – гордится, что ему разрешили у всех на виду ее обнять, заявить свои права, продемонстрировать отношения.

Маяковский связал с Лилей свою жизнь, а Лиля? Влюбилась или развлекалась? Или у нее были более сложные мотивы?

«Л. Брик Маяковского остригла, велела ему помыться, переодела».

Маяковский еще не был таким невероятно знаменитым, он был просто поэт, хулиган. И как Лиля, женщина не из художественной среды, а из буржуазной, отнесется к нерасчесанному гениальному поэту? Немного снисходительно. А что же – сразу связать с ним свою жизнь, да с какой стати?!

Что касается любви, вот вопрос – а что, разве можно влюбиться и страстно захотеть мужчину, которому велишь помыться, переодеться и вставить зубы? Что же, женщина говорит: «Сначала помойся, подстригись, вставь зубы, а потом я тебя полюблю»? Я думала, что влюбленная женщина любит и хочет мужчину таким, какой он есть…

Кажется, Лиля нисколько в Маяковского не влюбилась, а отнеслась к нему как к подобранному мальчишке.

Лиля о Маяковском тех лет: «Совсем он был тогда еще щенок, да и внешностью ужасно походил на щенка: огромные лапы и голова – и по улицам носился, задрав хвост, и лаял зря, на кого попало, и страшно вилял хвостом, когда провинится». Это не о любви, и пишет это не влюбленная женщина… Ей и любопытно, и лестно, и все это немного не всерьез.

Потом, когда Маяковский уже был памятником, Лиля сама в точности не знала, как ей хочется: у нее с Маяковским сразу же был бурный роман, или Маяковский ее два года добивался, а она ему отказывала, думала, решала… Поэтому у нее есть два разных рассказа: один про бурный роман, а другой про то, как Маяковский два года ее добивался.

Лиля: «Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня, это было нападение.

Два с половиной года у меня не было спокойной минуты – буквально. Я сразу поняла, что Володя гениальный поэт, но он мне не нравился… Мне не нравилось, что он такого большого роста, что на него оборачиваются на улице, не нравилось, что он слушает свой собственный голос, не нравилось даже, что фамилия его – Маяковский – такая звучная и похожая на псевдоним, причем на пошлый псевдоним…

Ося был небольшой, складный, внешне незаметный и ни к кому не требовательный, – только к себе».

Вот и правда: это у бедного Маяковского был «праздник тела», а Лиля не была влюблена в Маяковского, любила Осю. Лиле очень нравится ее Ося – посреди неприязненного описания Маяковского Лиля мечтательно добавляет сдержанное и нежное объяснение в любви: «Ося был…».

Но зачем тогда измена, зачем праздник тела на красном бархате, отражающийся в золоченых зеркалах?! Она не связывала секс с любовью, с удовольствием занималась сексом, не любя?.. Но она вряд ли получала удовольствие даже просто от секса с ним, – Маяковский не привлекает ее физически, нисколько она не очарована ни новым пальто, ни новыми зубами, она пишет о нем с женским неприятием, в нем все не так: рост, голос, даже фамилия. Зачем ей этот роман?

Ответ простой, детский, и все тот же – интересно. Лиля не только секс не связывала с любовью, но она даже роман не связывала с любовью. Роман с поэтом – это интересно, когда так любят – это интересно. А любовь у нее была с самой собой. И с Осипом, конечно.

Да, все-таки есть же Осип. Не «есть еще и Осип…», а «есть Осип».

Они сразу же были не вдвоем, а втроем.

Ну, и раз Брики – именно Брики как пара – не возражали, что Маяковский всегда у них, значит, и он им как-то особенно пришелся.

Вообще-то странно, что они так друг другу подошли, Маяковский и Брики. Ведь восхищение гениальными стихами – это одно, а почти совместная жизнь, ежедневная близость – совсем другое, для этого обычно требуется то же, что и для брака, – чтобы люди были одного круга, воспитания, образования. А они абсолютно во всем были различны.

Брики были богатыми, Маяковский бедным. Осип был прекрасно образован, и Лиля была образована настолько, чтобы делать вид, что прекрасно образована, а Маяковский не окончил гимназию, не прочитал обязательный набор книг, не умел даже грамотно писать. Брики много путешествовали, хорошо знали Европу, говорили на нескольких иностранных языках, а Маяковский никогда не был за границей и, кроме русского, говорил только по-грузински. Брики были москвичи, а Маяковский провинциал, они были евреи, а он русский.

И на бытовом уровне Маяковский вроде бы не вписывался в их круг, в их семью, все время совершал какие-то ляпы. Вот пример: мать Осипа пришла навестить сына и невестку и принесла корзину с фруктами и дыней от Елисеева.

Лиля: «…Входит Володя и, увидав дыню, с победным криком „Вот хорошо-то, ну и дыня!“ в один присест единолично ее слопал. Полина Юрьевна смотрела на Володю не отводя глаз, как кролик от удава, и глаза ее горели от негодования».

Вот что это такое?! Помните, как описывают его поведение за столом у галерейщицы Добычиной, когда он тянулся рукой «с грязными когтями» к кексу? Ну хорошо, пусть тогда это был эпатаж, ему были неприятны хозяйка, кекс, муж хозяйки… Но у Лили-то ему все приятно. Неужели он настолько невоспитан, что – цап лапой все, что ему хочется!.. Неужели никакой это не эпатаж, а просто Маяковский был дурно воспитан?.. Маяковский был дурно воспитан, а Брики были светскими людьми.

Брики, вернее Осип Брик хотел, чтобы Маяковский у них «дневал и ночевал». Но… зачем нам, чтобы у нас дома все время кто-то был?

Пара обычно не вводит третьего человека в семью, если только между ними нет свободного места… Маяковский вписался в семейную жизнь Бриков точно и без зазоров, как фрагмент пазла в общую картину. Это означает, что между Лилей и Осипом было свободное место. Много места…

Брики были женаты несколько лет и, скорее всего, больше не говорили «о сверхъестественном». Они все проговорили, прочитали, обсудили, у них не было детей, не было даже котенка, и, несмотря на внешнее разнообразие, их внутренняя жизнь стала монотонной и нуждалась в новых эмоциональных впечатлениях. Брики были умными, развитыми, но ординарными людьми и очень любили талант, и вдруг – потрясающая удача – у них появился Маяковский! Вот они и повели себя с Маяковским как исчерпавшая свою эмоциональную связь супружеская пара – взяли его в отношения. А если говорить простым языком: Осип хотел быть рядом с Маяковским, и Лиля ему в этом помогла. Маяковский стал важной составляющей их общей с Осипом жизни, а любую жизнь Лиля преломляла через роман и секс. Она хотела, чтобы Брику было в браке с ней хорошо, интересно, увлекательно, поддерживала увлечение Осипа Маяковским, как всегда поддерживала во всем.

Лиля: «Я не могла не любить Володю, если его так любил Ося».

Все это не значит, что Брики сказали себе – нам требуется третий, чтобы сохранить связь между собой, сохранить брак. Люди же не говорят себе таких вещей, и Брики не согласились бы, если бы им кто-нибудь об этом сказал, в лучшем случае ответили бы: «А-а, это… подсознательные мотивы, неосознанные влечения и прочий фрейдизм…»

Маяковский был нужен Брикам, и вот вопрос – а если не Маяковский, был бы кто-то другой? Судя по всему, что было дальше, – да, им непременно нужен был третий. Но Маяковский подошел им идеально.

Почему же именно Маяковский? Одним лишь восхищением гениальностью Маяковского это не объяснить. Зачем нам, чтобы у нас дома все время был гениальный поэт?

Осип Брик: «Маяковский… оказался исключительно громадной личностью, еще, конечно, совершенно не сформировавшейся: ему всего 22 года и хулиган он страшный».

Вот – не гениальный поэт, а «громадная личность»… теперь это говорит не очарованная Маяковским девушка, а взрослый рациональный Брик, – он очарован Маяковским, как девушка. Что привлекло Брика: сложный внутренний мир Маяковского, оригинальные суждения, напряженная духовная жизнь, яркие неожиданные реакции на происходящее? Заметность повсюду, театральность облика, неожиданные жесты, поступки, остроумие, обаяние? Лиля говорила, что Маяковский был во всем огромен, что все его чувства были гиперболизированы – и любовь, и ревность, и дружба.

Маяковский в любви, ревности, дружбе был огромный, а Осип Брик с точки зрения масштаба чувств и эмоций был личность маленькая, аккуратная, состоящая из интеллектуальных кирпичиков. «Громадная личность» Маяковского приглушенного, неэмоционального Осипа Брика манила, завораживала.

Осип влюбился в Маяковского – так пишет Лиля. Он даже неосознанно пытался подражать Маяковскому, стал «ходить вразвалку и заговорил басом». Осип был совсем не похож на Аполлона, он был невысокий, сутуловатый, такой тихо-скромно сложенный, уже лысеющий, так что это подражание, наверное, выглядело немного нелепо.

Что такое влюбленность мужчины в мужчину? Совершенно то же, что влюбленность мужчины в женщину – с биохимической точки зрения. В случае Брика это не имело никакого отношения к сексу, Брик «влюбился», не желая физически овладеть предметом любви, – «влюбился», то есть был очарован… Организм Брика реагировал на Маяковского образованием гормонов влюбленности, которые вызывали у Брика всплеск эмоций, эйфорию и желание ни за что не разлучаться с предметом любви. Произошло все это не случайно: Лиля уже не служила полноценным объектом для выработки гормонов, и гормональная система Брика находилась в ожидании подходящего объекта, которым и оказался Маяковский.

Почти сто лет прошло, мы знаем все про гормоны, но все равно ничего не знаем… Почему Лиля, влюбчивая, увлекающаяся, нисколько не очаровалась огромным, красивым, посвящающим ей стихи поэтом, почему влюбился Брик, рациональный, сухой, сдержанный?

Любые отношения – это обмен. Я тебе, ты мне. Звучит меркантильно, но на самом деле все именно так и происходит. В их случае это очень четкий обмен – Брикам и Маяковскому было чем меняться.

Маяковский Брикам – себя, такого неистового, огромного, гениального.

Брики Маяковскому – Лилю, такую красивую, необыкновенную…

В сентябре 1915 года вышла поэма «Облако в штанах» – издал поэму Осип Брик. Лиля переплела свой экземпляр в дорогой кожаный переплет с золотым тиснением на белоснежной муаровой подкладке. Муаровая подкладка совершенно не отвечает содержанию и форме поэмы, как будто внутри не хулиганское «Облако в штанах», а «розы-морозы», а сама Лиля – безвкусная дама-меценатка.

Поэма была издана с посвящением «Тебе, Лиля». Сначала Маяковский хотел написать «Тебе, Личика», «Личика» – это два слова вместе, «Лиличка» и «личико», но передумал, и посвящение было «Тебе, Лиля».

А Эльзе Маяковский прислал издание «Облака» с надписью от руки: «Милой и хорошей Эличке любящий ее Маяковский».

Лиле – лаконичное, полное страсти «Тебе, Лиля», а Эльзе – вежливое, безликое «Милой и хорошей Эличке…». Все знают, кого хоть однажды бросали, это «любящий» означает, что ни о какой любви не может быть и речи.

После той встречи у Бриков, когда Эльзе удалось убедить Лилю, что Маяковский – великий поэт, но Маяковского она потеряла, сестры виделись только один раз. Эльза уехала в Москву, к матери, спустя два месяца в Москву приехала Лиля, навестить Елену Юльевну. Эти два месяца, что они не виделись, Лиля провела в любви, а Эльзе – как было пережить? Да очень просто – страдать, смириться. Мы не знаем, было ли между сестрами объяснение.

Как это могло быть?..

Ну, к примеру, так:

Эльза. Как тебе не стыдно, как ты могла?

Лиля. Я не виновата, что он в меня влюбился. Все было на твоих глазах, я ему и слова не сказала.

Эльза. Тебе и не нужно было говорить ему ничего.

Лиля. Тогда я тем более не виновата.

Невозможно представить, что Эльза посмеет требовать у Лили объяснений, невозможно представить, что Лиля станет оправдываться… Нет, объяснения между ними не было, все было ясно без слов. Они же все-таки были сестры.

Два месяца Эльза не давала о себе знать ни сестре, ни Маяковскому, а после Лилиного приезда в Москву Эльза впервые написала Маяковскому, уже на «вы» и называя его «Владимир Владимирович», то самое трогательно-печальное письмо: «Так жалко, что вы теперь чужой, что я вам теперь ни к чему… Как-то даже не верится, что у нас с Лилей общих знакомых не бывает… Если бы вы знали, как жалко! Так я к вам привязалась и вдруг – чужой…»

Эльза знает, что Маяковский ни на шаг не отходит от Лили, и Лилин приезд в Москву полностью узаконил ситуацию «Маяковский принадлежит Лиле». Но в следующем письме, всего через две недели после первого, Эльза спрашивает Маяковского – в Москву не собираетесь?.. Она спрашивает как друг? Или еще надеется, хочет подобрать обломки? Думает, что их с Лилей соперничество не завершилось?

Подруга Эльзы говорила: «Эльза раздувала отношения». «Раздувала», то есть представляла их отношения более значимыми, чем они были на самом деле. Это звучит довольно противно – презрительно, свысока. Никто не может судить, только сама Эльза! Эльза любила Маяковского, для нее их отношения были огромными, как небо, как море. А что касается Маяковского… Эльза, конечно, считала, что для него их отношения тоже значимы, – никто ведь не думает о себе «он для меня все, а я для него так, ерунда», всегда надеешься…

Эльзу мне жалко, а ее подруга – самодовольная сплетница. Откуда ей знать про чужие отношения?!.. Но этой сплетнице все же немного было откуда знать. Прошло несколько месяцев с тех пор, как Маяковский полюбил Лилю, и подруга Эльзы спросила Маяковского, были ли его чувства к Эльзе такими же, как к Лиле, и Маяковский ответил: «Ну, нет».

Ну, нет. Эльза продолжала надеяться, а Маяковский вскоре переехал на Надеждинскую, еще ближе к Жуковской, он все приближался и приближался к Брикам, уже совсем не мог без них обходиться.

Не мог без них обходиться, но страдал от ревности, мучился. Потребовал, чтобы Лиля рассказала о первой брачной ночи с Бриком.

Зачем это Маяковскому, ведь это ужасно больно? Это было вовсе не грязное любопытство – а как, как у тебя было с другими? – его волновали не ее бесчисленные любовные связи, а именно с Осипом и именно первая ночь. Любила ли его? Полюбила ли после первой ночи больше? Не разочаровалась ли? Было ли ей с ним хорошо или сначала не очень, а потом стало лучше? В общем, ему хотелось узнать, как у них начиналось, – может быть, он пытался добиться от Лили, чтобы она сказала: «Никогда, даже в самый первый раз, не было так хорошо с Осипом, как с тобой»… Бедный, бедный мальчик!..

Но дело не в том, что Маяковский хотел знать, как это у Лили и Осипа было в первый раз. Лиля «в грубом убийстве не пачкала рук», но рассказала бедному влюбленному Маяковскому о своей первой брачной ночи с Бриком. Гораздо интересней, зачем Лиля ему рассказала?..

Что делает любящая женщина в ситуации «муж – любовник»? Успокаивает, уверяет, что не любит мужа. А Лиля играет с бедным влюбленным, обезумевшим от обиды и непонимания, разжигает ревность.

Лиля пишет: Маяковский потребовал, и ей пришлось рассказать, Маяковский очень настаивал. Но это неправда, ничего Маяковский не мог от нее потребовать! Когда они гуляли в порту, Лиля заметила, что из труб кораблей не идет дым, и Маяковский сказал, что корабли не смеют дышать в ее присутствии. Он и сам не смел дышать в ее присутствии, а уж тем более требовать и настаивать на чем-то интимном. Лиле захотелось ему рассказать про свою первую брачную ночь с Осей, и любая женщина точно знает почему – потому что чем хуже, тем лучше. Это же своего рода эротический и психологический эксперимент: рассказать и посмотреть – а как он?.. Чем ему хуже, тем ей лучше, чем он больше мучается, тем больше ее любит.

Осенью 1915 года Маяковский пишет поэму «Флейта-позвоночник». Поэма про то, что любимая женщина замужем и не любит его. «…На цепь нацарапаю имя Лилино и цепь исцелую во мраке каторги»… На обложке стояло название издательства «ОМБ» – Осип Максимович Брик. Посвящение – «Лиле Юрьевне Б.».

Лиля: «…Сначала стихотворение читалось мне, потом мне и Осе и наконец всем остальным».

Лиля до встречи с Маяковским не увлекалась поэзией, любила «розы-морозы», об искусстве рассуждала так, что профессионалу становилось не по себе. Николай Пунин, чьей любовницей она была в двадцатом году, отзывается о Лиле так: любовница потрясающая, но невозможно слушать, когда рассуждает об искусстве. Пунин – искусствовед и понимает, что Лиля ничего не понимает. Но все в один голос вспоминают, что Лиля была важна Маяковскому как слушатель – может быть, у нее было чутье, а может быть, Маяковскому просто хотелось ей читать, и все.

После окончания поэмы Маяковский пригласил Лилю к себе на Надеждинскую. Перед этим он играл, выиграл и на эти деньги устроил пир: ростбиф от Елисеева, пирожные от Гурмэ, пьяная вишня и шоколад от Краффта, цветы от Эйлера. Принарядился – почистил туфли и надел красивый галстук.

Прочитал поэму, посмотрел на Лилю. Лиля сказала: «Мне нравится». В ответ Маяковский упрекнул ее, что она его не любит, а она ответила: «Конечно, люблю» и подумала: «Люблю Осю». Этот рассказ – из Лилиной автобиографической прозы.

«Нравится» для любого поэта очень обидно, «нравится» – это вежливое «ну, так себе…». Лиля могла бы сказать «гениально» или еще как-нибудь восхититься, спросить, откуда такая боль, такая печаль, или просто потрясенно вздохнуть «а-ах…».

Как это было?..

Маяковский прочитал последнюю строфу:

Лиля сказала: «Мне нравится». Но разве здесь дело в самой поэме, в поэзии? Только нелюбящая, равнодушная женщина на такие строчки скажет вялое «нравится».

«Нравится?! Ты меня не любишь!» – возмутился Маяковский. Лицо у него было опрокинутое, глаза обиженные.

«Конечно, люблю», – ответила Лиля, не особенно стараясь, чтобы ее голос звучал горячо и страстно, и подумала: «Люблю Осю».

Ну вот какая! И стихов ей не надо, и трех килограммов пьяной вишни не надо! Лучше бы он читал Эльзе или Брику! Хочется на нее рассердиться, закричать, затопать ногами, но ведь Лиля имеет право на нелюбовь, на неприятие, отторжение, на то, чтобы слушать его «люблю» и мысленно повторять: «Люблю Осю»!..

Дальше, конечно, была любовь, праздник тела. Маяковский отчаянно любил Лилю, пытаясь вбить в нее «люблю, люблю», а Лиля… неужели она и во время любви думала: «Люблю Осю»?

Она и во время любви думала: «Люблю Осю» – существует достаточно ее собственных подтверждений, что Маяковский ее физически не привлекал.

Но тогда зачем это все? Зачем она пришла к Маяковскому? Зачем ростбиф, пьяная вишня, зачем любовь? Я знаю точный ответ – ни за чем. Пришла, и все, не обязательно у всего должны быть причины. Утром ездила к портнихе, днем обедала в гостях, вечером пришла к Маяковскому, ела вишню, слушала стихи, думала: «Люблю Осю»…

Если бы Лиля вела дневник, она могла бы написать:

14:00 – кондитерская Гурме с подругами.

16:00 – примерка. М. б., к черному шелковому платью заказать шляпу? Забавную, с пером?

18:00 – у М. на Надеждинской. Сначала скучно, потом ничего. Вишня вкусная.

20:00 – дома пили с Осей чай. Обсуждали М., решили, он совершенно обезумел. М. б., шляпа с пером – пошлость и не модно? Беретик? Подумать, посмотреть журналы. Любовь с Осей.

Лиля вернулась домой вместе с Маяковским. Маяковский был мрачен, и Осип поинтересовался, что случилось. В ответ Маяковский бросился на диван и зарыдал. Осип побежал за водой, а Лиля попыталась Маяковского утешить, говорила: «Володя, не плачь».

Осип вернулся, присел на диван и приподнял Маяковскому голову, чтобы дать воды. Маяковский прижался лицом к Осиным коленям и… «сквозь всхлипывающий вой выкрикнул: „Лиля меня не любит!“ – вырвался, выскочил и убежал в кухню. Он стонал и плакал там так громко, что Лиля и Ося забились в спальне в самый дальний угол». Это Лилин рассказ.

Лиля не рассказала, что произошло после этой ужасной сцены. Можно попробовать догадаться – после ужасной сцены рыданий Маяковского, когда Маяковский наконец ушел, Брик и Лиля пошли в спальню и любили друг друга. И это вовсе не самое худшее, что бывает с людьми, это не потому, что они, как монстры, питались его страданиями, а потому что чужие страдания как соломинка, которая взбалтывает коктейль…

Когда Маяковский ушел, они любили друг друга… А если он не ушел?..

Осенью 1915 года Маяковский часто оставался ночевать на Жуковской, у Бриков, – квартира была двухкомнатная, и вторая комната – спальня, и Маяковский ночевал на диване, как все остальные припозднившиеся гости. Но эти «остальные гости» не были Лилиными любовниками, а Маяковский был, «остальные» не писали стихов, а Маяковский всю свою боль и обиду выплескивал в стихах.

В своих мемуарах Лиля пишет: «Наша личная жизнь с Осей как-то расползлась…» – и поясняет, чтобы не было недопонимания, а, наоборот, все было четко – ее интимные отношения с Осипом прервались навсегда. «Наша с Осей физическая любовь (так это принято называть) подошла к концу. Мы слишком сильно и глубоко любили друг друга для того, чтобы обращать на это внимание. И мы перестали физически жить друг с другом. Это получилось само собой». Но в поэме «Флейта-позвоночник» Маяковский назвал Брика «настоящим мужем». Лиля с Осей в спальне, а он в гостиной на диване…

Конечно, это стихи, написанные в разгар любви, сумасшествия и ревности, а не документ с подписью и печатью, подтверждающий, что Брики играли с ним в сексуальные игры с садомазохистским оттенком, не улика… То есть улика, конечно, потому что стихи просто обжигают его болью. Бедный Маяковский, – немногим любовникам выпадает лежать без сна на диванчике в гостиной, пока любимая спит с мужем в соседней комнате… Его потом многие жалели, и нам сейчас его жалко, он как будто не существовал для Лили сам по себе, а только как предмет, которым можно пользоваться для игры, для интереса – своего и Брика. Может быть, все это вообще было только для Брика? Лиля любила Осипа с детства, он был неотделим от нее…

Лиля: «Я люблю его с детства. Он неотделим от меня… Эта любовь не мешала моей любви к Володе. Наоборот, если бы не Ося, я любила бы Володю не так сильно. Я не могла не любить Володю, если его так любил Ося».

Лиля свои мемуары писала долго и много раз подчищала, редактировала и все время путалась в датах – когда они с Осей «перестали физически жить друг с другом», то есть перестали быть мужем и женой. В разных вариантах мемуаров год разный – где 1914-й, где 1915-й, а где-то 1916-й. Она, конечно, была уже очень пожилая, когда сочиняла свою историю жизни, тщательно выверяя каждое слово, но не маразматическая старушка. Разве перестать быть мужем и женой такая незначительная деталь, что Лиля забыла – когда?

«…Я рассказала ему все и сказала, что немедленно уйду от Володи, если ему, Осе, это тяжело. Ося был очень серьезен и ответил мне, что „уйти от Володи нельзя, но только об одном прошу тебя – давай никогда не расстанемся“. Я ответила, что у меня и в мыслях этого не было».

Зачем ей торжественно признаваться в измене, если роман с Маяковским и так был на виду, если Брику это было безразлично и если они с Осипом, как выразилась Лиля, «жили в разводе»?

Что же происходило у Бриков в пятнадцатом году? Какую страшную тайну скрывает Лиля?.. Что она была женой Брика и любовницей Маяковского? Но ведь это не «страшная тайна», и потом, позже, Лиля никогда не стеснялась того, что одновременно была «женой Маяковского» и чьей-то любовницей…

А вы никогда не замечали, что люди часто скрывают что-то простое, совсем простое, безобидное? И если мы случайно узнаем об этом, то недоуменно пожимаем плечами и думаем: «Господи, ну что тут было скрывать?!» – всем это безразлично, а человек старается, скрывает… На самом деле человек скрывает то, что нарушает тот образ себя, который он хочет иметь в глазах других людей. Может быть, Лиля как все остальные люди?.. Ни за что не хотела признаться, что они с Осипом переживали тогда собственную драму, не красивую и продвинутую, а скучно буржуазную и не имеющую никакого отношения к Маяковскому. Что Лиля была тогда как все. Не муза авангарда, не замечательная женщина своего времени, не великая любовница, не знаменитая Лиля Брик, а просто Лиля, которую разлюбил муж. Отношения Лили и Осипа не прекратились – Маяковский, хоть и описывается многими как любитель пострадать, ревновать, мучиться, быть несчастным, не стал бы ревновать к давно прошедшему, если бы отношения Лили с мужем все еще не были актуальны, а в его стихах того времени живая страстная ревность.

Отношения Бриков не прекратились окончательно, но именно тогда их «личная жизнь как-то расползлась», и произошло это по вине Осипа – это он к Лиле охладел, а не она его разлюбила. Бывает же так, что муж разлюбил, и признаваться в этом неприятно, вот Лиля и играла в игру «ни за что никому не скажу!». Не было никакого одномоментного – сегодня, в сентябре – прекращения физической близости, вот Лиля и путается в датах. Просто в пятнадцатом году началось его к ней физическое охлаждение, но отношения Лили и Осипа не прекратились, а поддерживались – при помощи Маяковского.

Лиля говорила, что Осип обладал средним темпераментом. Что она имела в виду?

Не страстным, требующим секса каждый день, а средним, то есть нормальным? Норма секса для среднего темперамента – два раза в неделю. Но это – если все хорошо, все нормально. А если нет?.. Может ли быть, что муж после нескольких лет брака больше не хочет близости? Или не хочет близости в той степени, которая была прежде? Вдруг пропало волшебство, пропала химия, гормоны влюбленности у Осипа больше не вырабатывались, и сексуальная жизнь Лили и Осипа стала рутинной? И днем он все так же нежно любил Лилю, а на ночь уходил от нее в другую комнату, и так случалось все чаще и чаще? А у Лили был бурный темперамент.

Это непростое сочетание – средний темперамент и бурный. Средний темперамент после нескольких лет брака почти ничего не хочет, а бурный воспринимает это нежелание как трагедию. Осип любил Лилю, его не интересовали другие женщины, и никаких связей у него не было, но Лиле все это казалось – ужас, любовь пропала!.. Для нее это была трагедия, не потому, что она не могла удовлетворить свои сексуальные потребности с другими, а потому, что – неужели ее, такую очаровательную, можно больше не хотеть?

Это не была глупая женская интрига – сделать рутинный секс страстным, вернуть любовь мужа при помощи любовника. Брик не ревновал ее, и Лиля не пыталась возбудить в нем ревность к Маяковскому – слова «ревность» вообще не было в их семейном обиходе. Но Осип охладел к ней, и, прежде чем привыкнуть к другой схеме отношений с мужем, Лиля попыталась оживить физические желания Осипа при помощи страданий Маяковского, которого он любил… Все это не предполагало секса втроем, а предполагало только мучения Маяковского – обдуманно или невольно, но Лиля его психологически использовала.

Друг Маяковского, поэт Василий Каменский: «Об этом специально книгу можно написать, что они с ним делали. Там совершенно феноменальный перелом произошел, когда он с ними познакомился».

Фрейд сказал бы, что Маяковский ни за что не полюбил бы Лилю, если бы при ней не было Брика, что Маяковский влюбился в Лилю и Осипа как в единое целое. И что в основе его любви к Лиле и Осипу лежала жажда детско-родительских отношений… Что Брики были взрослые, уверенные в себе люди, – не думают, зачем живут, но живут с полным правом, а Маяковский – невзрослый, закомплексованный невротик, живет неуверенно… Что Маяковский был мальчишка-сиротка, и от неприкаянности и неуверенности, от сознания своей ненужности он с радостью усыновился, нашел себе семью, где были умный папа и красивая мама… Что ему непременно нужно было, чтобы Лиля была ему немножко мамой, а Осип – немножко папой.

Ну и что?.. Какая разница, что сказал бы Фрейд и какую умную теорию подвести под простые вещи – просто человеку было холодно и одиноко, а стало тепло и нежно, и, конечно, он не захочет уходить из такого дома. Брики сразу же щедро дали Маяковскому семью. Ведь что такое семья – где тебя хотят, где ты интересен. Маяковский был им бесконечно интересен, он был уже не ничейный, он был Лилин и Осин, и они не просто восхищались его стихами, они восхищались им самим, восхищались, хвалили, ругали и нежничали.

Лиля: «…Мы называли его Щен».

Щен – щенок. Щенку плохо быть одному, щенок не кошка, не хочет быть сам по себе, собака бывает кусачей только от жизни собачьей, когда каждому ясно, что эта собака – круглая сирота, прекрасна собака, сидящая в будке, у нее расцветают в душе незабудки…

Брики не виноваты, что они были взрослые, а Маяковский невзрослый… Но все-таки он был уже большой мальчик, и они принялись с ним играть во взрослые психологические игры – кто кого любит, кто кого ревнует…

После знакомства с Бриками Маяковский резко изменился, стал мрачным, угнетенным, это очень тревожило его мать… – так говорил Каменский. Что они с ним делали?.. Может быть, это было что-то «очень страшное», но что?.. Маяковский в самом начале романа был мрачен – почему мрачен, а не счастлив? Потом, когда Маяковский уже был памятником, Лиля хотела представить дело таким образом, что у них не было любовного треугольника. Но ведь трое – это всегда сложно, в отношениях троих друзей всегда есть вихри, кто-то один в центре, а остальные двое его делят… А здесь все-таки была любовь, был секс…

Брики жили в культурном пространстве начала века, а излюбленная история начала века, о которой столько было написано романов, – как взрослая пара соблазняет юного незрелого человека. Соблазняет не обязательно сексуально, чаще психологически… Мы не узнаем, было ли так на самом деле, но – могло ли быть?

Брик влюбился в Маяковского, Лиля как любящая жена поддержала игру, и психологически они соблазнили его вдвоем: сложные отношения, изысканные чувства, новая жизнь, нежное внимание… Лиля и Маяковский после любви не разошлись по домам, а пришли к Брику. Маяковский плачет на груди Брика, жалуется, что Лиля его не любит, хочет его сочувствия… Муж оказался вовлеченным в жалобы любовника, и это ясно говорит о том, что, хотя сексуально Маяковскому нужна была Лиля, весь эмоциональный любовный опыт проживался ими втроем. Это не извращенное воображение, и не испорченность Бриков, и не то самое плохое предположение, которое обычно оправдывается, – это просто история своего времени.

А потом Лиле пришлось подстраивать эту историю к совершенно другому времени – советскому, строгому, где не было места любовным изыскам, где все были верные друзья и хорошие товарищи.

Лиля: «…Я не могла не любить Володю, если его так любил Ося. Он говорил, что Володя для него не человек, а событие. Володя во многом перестроил Осино мышление, взял его с собой в свой жизненный путь, и я не знаю более верных друг другу, более любящих друзей и товарищей».

Было ли все это в самом начале таким трогательно чистым или это была любовная история для троих?.. Но в любом случае Маяковскому повезло, что он встретил Бриков. Счастье или несчастье приданы нам от рождения и минимально зависят от внешних обстоятельств. Лиля была от рождения счастливая, Осип тоже, Маяковский был несчастный, а несчастному лучше держаться счастливых.

Но что бы они с ним ни делали, сам Маяковский понимал или нет? Что с ним играют?

Что же Маяковский, такой чувствительный, такой невротически чуткий к тому, как к нему относятся, не догадался, что его возлюбленная его не любит? Что праздник тела в обрамлении красного бархата вовсе не потому, что Лиля любит его, а просто это был Лилин обычный стиль – умение создать праздник тела, любовное обаяние…

Но когда двадцать два года, и поцелуи, и отражение тел в зеркалах, и страсть, самая страстная страсть, какая только может быть в двадцать два года, и невероятно сильное желание взаимности… попробуй догадаться, что это только твоя страсть, что это роман с тонкими чувствами и без капельки любви. Маяковский принял всю эту сложную конструкцию умных, опытных и тонких людей за любовь – он просто не понял.

И как было понять? Лиля то приближала, то отталкивала, Маяковский ревновал, дулся, уходил, возвращался. Лиля то любила, то проявляла чудовищное равнодушие, Маяковский плакал, угрожал самоубийством, спал на диване, пока Лиля с Осипом занимались любовью в спальне. То есть не спал, конечно, прислушивался, закрывал голову подушкой, стонал от боли – он про это писал.

Но почему же он не вскочил, не выбежал из их дома, не выбежал вообще из их жизни, зачем ему все это?

На этот вопрос ответить можно, можно даже придумать несколько ответов.

Может быть, так: Маяковский – гениальный поэт и сам не владеет своим даром, а дар владеет им. Маяковский не ищет счастливой любви, а ищет страдания, любит страдание, потому что подсознательно знает, что страдание необходимо ему для творчества. Тогда Лиля – умная муза.

А может быть, так: Маяковский – гормональный наркоман. Человек получил предмет любви, но уже ставший привычным раздражитель не вызывает выработку желаемого количества гормонов. И ему требуется доза гормонов, то есть ярких эмоций. Тогда Лиля – необыкновенная для него удача, он всегда сможет прийти к ней за дозой ярких эмоций.

Один из современников Маяковского называет его человеком «с мазохистскими наклонностями». Может быть, Маяковский – страдальческий наркоман, подсел на страдание, получает удовольствие от боли, может быть, Маяковский – мазохист?.. Ну хорошо, допустим, Маяковский – мазохист.

В сексуальном контексте мазохист – это человек, которому для достижения возбуждения и удовлетворения необходимо испытывать физическую боль или унижение. Но когда говорят «мазохист», речь не обязательно идет о сексе. Лилю никто не обвинял в том, что она заковывала Маяковского в наручники, стегала его хлыстом и прочей гадости. Когда Маяковского называют человеком с мазохистскими наклонностями, речь идет о моральном мазохизме: человек получает сладкое удовольствие от подчинения чужой воле, от беспредельной власти партнера, от собственной покорности и беспомощности. Тогда склонность Лили к психологическим и эротическим экспериментам, ее жесткость необходимы ему так же, как ее обаяние, культурность, сила характера. Тогда Лиля – очень правильная для него возлюбленная, с хлыстом.

Но Лиля в других своих связях вовсе не была «с хлыстом». С Осипом у нее были нежные дружеские отношения, с другими возлюбленными, после Маяковского, тоже. Со всеми она была пусть сильной, главной, но больше ни с кем не была «с хлыстом».

А Маяковский, его-то не напрасно назвали мазохистом?!

Как он ведет себя с Лилей? Сначала добивается, чтобы ему сделали больно, а затем, насладившись болью, с таким же наслаждением впадает в депрессию…

Но ведь мазохист всегда ищет боли. И выбор партнера у мазохиста всегда следует правилу: кто угодно, лишь бы мучил, и любовный сценарий всегда повторяется… А Эльза, Эльза?! С Эльзой он вовсе не искал страдания, не наслаждался болью, а вел себя как… как все, как любой мужчина, который не любит, пользуется, то приближает к себе не очень-то любимую женщину, то удаляет, – тогда он что, не мазохист, а садист?! Нормальный мужчина с разными женщинами ведет себя по-разному, и Маяковский был нормальным, не мазохистом, от Лили хотел любви, взаимности, верности, – что такого особенного он хотел, все хотят того же. А что касается страдания, может быть, он и любил страдание, и хотел страдать, – но не столько, не так!

«Общих друзей поражало, как деспотично обращалась с ним Лиля и с каким робким подобострастием этот человек, на вид такой сильный, спешил выполнить каждое желание своей любовницы». А что, собственно говоря, их так поражало? По-моему, все гораздо проще – вовсе они с Лилей не садомазохистская парочка, а просто он ее любил, вот и делал все, что она велела. Например, ходил для нее за автографом к Блоку, хотя ему было очень страшно. Ему двадцать два года – он же еще мальчик, и влюблен как мальчик. Это тяжелое испытание и для взрослого мужчины – знать, что любимая женщина любит другого, спит с другим. Маяковский не верил, что Лиля его любит, ревновал к Осипу, знал, что она любит Брика. Это без гормонов, без биохимии, без психоанализа, просто ненаучный человеческий подход.

Лиля и Маяковский мучили друг друга, не только Лиля его мучила, но и он ее тоже.

Лиля: «…Он напал на меня. Это было нападение».

Вообще-то это означает, что он ужасно прилипчив и требователен и требования его к ней растут, он как будто хочет прорасти в нее всем собой, как будто хочет ее съесть… Ей, должно быть, хотелось закричать: «Но ведь я этого не просила!» Да, он страдает, его ранят разочарования, которые принесла ему эта связь, Лиля недостаточно его любит или неправильно любит! Он плачет, чувствует себя отвергнутым, обиженным, он так глубоко ее любит… Но ведь это же он любит.

Так легко представить, чего Лиля хотела – необременительной связи для развлечения и заполнения жизни, а тут – большой мрачный человек сверкает глазами и пристает со своими нечеловеческими страстями. Угрожает самоубийством. Он манипулировал ею не меньше, чем она им: угрожать самоубийством – это что такое?! За этой угрозой – желание наказать ее, вызвать у нее чувство вины – «ах, так, тогда я себя убью, а ты потом мучайся!». Он не тихий робкий влюбленный, а громкий и навязчивый.

Лиле тоже можно посочувствовать как человеку, которому досаждают. Если все время упрекают – «как ты можешь так поступать со мной?!», хочется оттолкнуть, убежать! Он все время хочет от нее больше, чем она собирается дать. И получается как в детском присловье: много хочешь, мало получишь.

ЧЕЛОВЕК, 13 ЛЕТ

Сегодня мне вдруг стало страшно. Что она с ним делала? Как она могла довести его до того, что он написал: «В мутной прихожей долго не влезет сломанная дрожью рука в рукав»? Я прямо вижу, как он убегает от нее с дрожащими руками. Он ей сказал самое лучшее, что может быть, про любовь, самое лучшее от самого лучшего мужчины на свете – ей! А она! Ненавижу ее!

Воздается ли нам по заслугам? Добром за добро – это было бы хорошо, сделал хорошее, тебе тоже кто-нибудь сделает хорошее. А если злом за зло? Я не буду писать, что я сделала плохое, но я унизила одного человека так, что он плакал. Мне его не очень жалко, больше всего я боюсь – а не вернется ли ко мне это ужасное, что я сделала.

…Вернулось. Мне тоже сделали плохое. Я плакала, но теперь мне гораздо, гораздо легче – ведь это уже все, круг замкнулся. Больше плохого не будет.

Глава 6

Перемена участи

Может быть, хватит уже про это? Про мазохизм, про секс, про любовь. У них все же были и другие занятия, помимо романов.

Со встречи с Бриками у Маяковского началась другая жизнь. Но не только Лиля влияла на Маяковского – помыла, пригладила, ввела в свой круг, но и Маяковский влиял на Бриков, и его влияние было больше, значительно больше, чем галстуки, цилиндр и новые зубы.

И, может быть, вообще все было не совсем так. Не то чтобы Маяковский был совсем уж жалким малюткой, которого пригрели Брики. Есть воспоминания, в которых написано, что вовсе не богатые Брики пригрели бедного Маяковского, а наоборот, Маяковский был Брикам «чрезвычайно выгоден».

Каменский, вместе с которым Маяковский ездил в турне с футуристическими действами: «У него было имя на всю Россию, слава была уже такая, что он сам не знал, чего ему надо. Он же зарабатывал в это время просто тысячи, и он все спускал, страшный был игрок. Он чувствовал за собой силу, прогрессивным образом он увеличивал свои гонорары и возможности, все ему легко давалось. Деньги просто сыпались со всех сторон. Начиная с турне, уже все было. Но, знаете, игроки время от времени нуждаются. Он на деньги эти, как на окурки, смотрел…

…И эта так называемая любовь, которая, конечно, очень быстро его разочаровала. И вполне понятно.

…Я чувствовал, что конец наступил после первой встречи, может быть, не прошло двух-трех недель. А тогда всем казалось – вот любовь! Все это была игра. Он в жизни игроком был, он и тут играл. Правда, там о нем заботились, потому что Володя был чрезвычайно выгоден – это был настолько широкий, Атлантический океан. Если он выигрывал шестьсот рублей вечером, он тут же выкидывал их на стол. Это нравилось – схватить такие деньги. А там были новые проекты, новые выступления. И все это ему нравилось. Это уже 1915–1916 годы, в особенности 1915-й».

Ну и где правда, кто кого пригрел, кто кому был выгоден?..

Маловероятно, что Каменский прав, что Брики сразу же воспользовались славой Маяковского и его деньгами, – все-таки тогда еще не было ни славы, ни денег. Но Маяковский был им очень полезен.

В сущности, он дал другое направление их жизни, до него они были обычная буржуазная парочка, а теперь стали – необычная. Брики были люди «другого круга», но ведь и Маяковский был «другого круга» – его круг были поэты, писатели, художники. Маяковский был гениальный поэт, а Брики – фармацевты. Фармацевтами насмешливо называли людей, которые хотели принадлежать к богеме, но не принадлежали. Брики ходили в «Бродячую собаку», как все фармацевты, по билетам, а Маяковский был – свой.

Считается, что у Бриков и до встречи с Маяковским были друзья «из мира искусства»: танцовщица Екатерина Гельцер и чудный, милый Михаил Кузмин, талантливый поэт и музыкант. Но одна танцовщица не могла составлять никакой круг, а Михаил Кузмин не был в числе их знакомых, – он вел подробнейшие дневники, описывая каждый свой день, и в его дневнике за пятнадцатый год ни разу не упомянуты Брики. Кузмин появился у них на встрече шестнадцатого года, когда уже был Маяковский. Это не придирка, это важно: до Маяковского круг общения у Бриков был совершенно буржуазный, друзья их были «светские люди», и по тому, как мгновенно они поменяли образ жизни, очевидно, что он им наскучил до смерти.

У Бриков был дом, они были приятной парой, но теперь дом из просто жилья Лили и Оси превратился в «салон».

Это была маленькая квартирка, в которой всегда был накрыт стол к чаю. Лиля была правильная хозяйка, не из тех, кто полдня обдумывает меню, а когда приходят гости, не в силах общаться, беспокойно поглядывает на накрытый стол, не забыла ли чего-то. У Лили все было как будто само собой, и чай, и блины.

Маяковский познакомил Бриков со своими друзьями – молодыми поэтами (это были Пастернак, Бурлюк, Хлебников, Асеев) и художниками (Филонов). Теперь за Лилиным столом собирались совсем другие люди – самые талантливые, самые лучшие. Тогда у Бриков и сложился стиль жизни, который поддерживался всегда, в самые трудные годы, – «салон»: стихи, чай, разговоры об искусстве. Стиль богемный, но за внешней богемностью все-таки была устоявшаяся буржуазная жизнь – уютное жилье и чай с вареньем.

В центре салона – Лиля.

Вот деталь: на стене висел огромный лист бумаги, на котором каждый гость должен был что-нибудь написать – все равно что, но про Лилю, только про Лилю… Все-таки Лиля была очень уверена в себе!

Как это у них было? Вокруг самые талантливые, самые лучшие разговаривают об искусстве, читают стихи… И что же, Лиля каждому гостю говорит: «Напишите вот здесь что-нибудь про меня, у нас так принято – писать только про меня». Она, конечно, хозяйка салона, но как-то это нескромно… А может быть, это Осип говорил: «Напишите здесь что-нибудь на память, но только про Лилю».

Никто не сказал, что Лиля – дамочка-дурочка. Лиля всем понравилась, всех очаровала.

«И вот я введен в непохожую на другие квартиру, цветистую от материи ручной раскраски, звонкую от стихов, только что написанных или только что прочитанных, с яркими жаркими глазами хозяйки, умеющей убедить и озадачить никогда не слышанным мнением, собственным, не с улицы пришедшим, не занятым у авторитетов. Мы… были взяты в плен этими глазами, этими высказываниями…» – так писал Асеев^[4]. Что делало Лилю королевой среди очарованных подданных?.. Умение вести беседу? Что?

«Она никогда не была красива, но неизменно была желанна. Ее греховность была ей к лицу, ее несомненная авантюрность сообщала ей терпкое обаяние; добавьте острый и цепкий ум, вряд ли глубокий, но звонкий, блестящий, ум современной мадам Рекамье, делающий ее центром беседы, естественной королевой салона; добавьте ее агрессивную женственность, властную тигриную хватку – то, что мое, то мое, а что ваше, то еще подлежит переделу, – но все это вместе с широтою натуры, с демонстративным антимещанством – нетрудно понять ее привлекательность» ^[5].

Нетрудно?! Очень трудно! Каждое слово само по себе понятно, но как это – «авантюрность, агрессивная женственность»?! Ясно только одно: другой женщине находиться с Лилей в одной компании невозможно. Другой женщине нужно смотреть во все глаза, как бы Лиля мгновенно не переделила мужчину, которого эта другая считала своим, да еще при этом чувствовать себя неодушевленным предметом, беспомощно улыбающимся диваном, или вешалкой, или и вовсе пустым местом…

В Лилином «салоне» не только читали стихи. Стихи перемежались картами: покер-стихи-винт-стихи-железка-стихи… Лиля была увлеченная картежница и играла много, и всегда на деньги. Но она не была такой болезненно азартной, как Маяковский, игровой зависимости у нее не было, она могла играть, могла не играть.

У Лили были и собственные, отдельные от Маяковского и Брика, интересы – она вдруг увлеклась балетом. В конце пятнадцатого года она начала брать уроки у танцовщицы, которая прежде танцевала с Нижинским в Париже. Это, вообще-то, немного странно – балет и двадцатипятилетняя женщина. Многие в двадцать пять лет считают, что им уже все поздно, к примеру, пойти на кислотную дискотеку или влюбиться как в омут с головой. А Лиля считала, что ей никогда ничего не поздно, в двадцать пять лет всерьез нарядилась в пачку, и – гран плие, деми плие…

Лиля – балерина, хозяйка салона, начинающая муза Маяковского, а Осип? Что делал Осип, пока у Лили были роман и балет, Маяковский учился быть взрослым, Эльза страдала? А Осип, пока все романились, резко переменил свою жизнь.

У Осипа, как мы помним, не было филологического образования, он был юрист, коммерсант, а к литературе имел отношение только как страстный читатель и собиратель книг. Но оказалось, что и он способен на неожиданные поступки, – Лиля увлекалась балетом, а Осип увлекся Маяковским и футуризмом.

Осенью пятнадцатого года Брик с Маяковским собирали материал для футуристического альманаха со странным названием «Взял».

Лиля: «Володя давно уже жаждал что-нибудь назвать этим именем: сына или собаку, назвал журнал». Вообще-то имелась в виду фраза из альманаха «Футуризм взял Россию мертвой хваткой». Кроме Маяковского, в альманахе принимали участие Пастернак, Шкловский, Хлебников и… Брик. В этом альманахе Брик напечатал свою первую критическую работу о поэме «Облако в штанах». Ох, какой же Осип оказался способный и к бизнесу, и к литературе – Брик выступил одновременно и критиком, и издателем поэмы, который рассчитывает на ее коммерческий успех. В этой статье Брик назвал всю современную русскую поэзию – Блока, Бальмонта, Гумилева, которые прежде были его кумирами, – приторными пирожными, а «Облако» – хлебом. «Радуйтесь, кричите громче: у нас опять есть хлеб! Не доверяйте прислуге, пойдите сами, встаньте в очередь и купите книгу Маяковского „Облако в штанах“». С кумирами Брик расстался довольно хладнокровно, чужое назвал плохим, свое хорошим, в общем, это был простодушный и гениальный рекламный ход – сам издаю и сам хвалю… Стиль Брика очень простой, остроумный, его слова легко расходятся на цитаты, он как будто проник в будущее и где-то там, в будущем, изучил пиар.

Лиля: «Ося заважничал», и понятно, почему, – для первого опыта это было потрясающе успешно. Знаменитый Дмитрий Философов сказал: «Единственный опытный журналист у нас – Брик». Приятно.

Публикация поэмы «Облако в штанах» придала всем троим новый статус: Маяковский теперь не эстрадный скандалист в желтой кофте, а автор книги, Лиля не просто Лиля, а муза поэта, Осип – издатель и критик, – вот такой результат одного вечера.

Осип начал всерьез заниматься литературой. В шестнадцатом году он издал сборник филологических статей по теории поэтического языка, и теория Брика не просто была – подумаешь, еще одна теория, никто не обратил внимания, а совершенно поразила специалистов.

У Брика был талант. «Способность у него была исключительная», – сказал о нем Роман Якобсон, друг детства Эльзы и друг Бриков. Впоследствии знаменитый лингвист, он тогда был просто мальчик, начинающий филолог. Он говорил, что у Брика блестящий ум, но совершенно нет амбиций. «У него нет амбиций» означало, что Брику интересно придумать идею, но не интересно ее реализовать.

Но разве у Брика не было амбиций? Просто «иметь амбиции» для каждого человека означает разное. У Осипа Брика были амбиции, очень даже были – не развивать свои идеи, не стать знаменитым в своей узкой области, а другие – влиять, организовывать вокруг себя жизнь, быть в центре. Но чтобы никто о нем по-настоящему ничего не знал. Быть как бы в центре и одновременно как бы в стороне. Брик – человек модного слова «как бы». Как сказал о нем его близкий друг: «Не вполне ясна его нравственная физиономия»? И Якобсон говорит о Брике то же самое. В те годы, во время Первой мировой войны, многие уклонялись от призыва – не считали, что эта война имеет к ним хоть какое-то отношение, не хотели погибнуть на фронте, да и просто они были – не для войны.

Якобсон рассказал такую историю о Брике: «Меня он вообще любил, но когда я пришел к нему и сказал, что мне грозит попасть в дезертиры, он ответил: „Не вы первый, не вы последний“». Якобсон был обижен, и действительно, услышать такое от друга неприятно и больше не хочется дружить, дальше можно только общаться на тему поэтического языка и тому подобного. Но он такой, Осип Брик, – осторожный, отстраненный, неэмоциональный, «уклоняющийся и отсутствующий».

Да. Да, но… Маяковским и футуризмом Брик увлекся безумно.

Лиля: «Мы любили тогда только стихи. Мы были как пьяницы. Я знала все Володины стихи наизусть, а Ося совсем влип в них». В Маяковского влюбился как мальчик, даже подражал его походке, в стихи «влип» – все это входит в противоречие с его всегдашней бесстрастностью и рационализмом – значит, не такой уж он был бесстрастный.

В том же пятнадцатом году Лиля с Маяковским шли по Жуковской, Маяковский читал Лиле свою новую поэму «Дон Жуан».

Лиля: «…Володя неожиданно прочел мне ее на ходу, на улице, наизусть – всю. Я рассердилась, что опять про любовь – как не надоело! Володя вырвал рукопись из кармана, разорвал в клочья и пустил по Жуковской улице по ветру».

В поздней версии своих воспоминаний Лиля сама себя редактирует: ей не понравилось, что опять про несчастную любовь.

Лиля – молодец! Понимает, что получается неловко: она муза, а музы не ведут себя с великими поэтами как капризные дурочки, поэтому строго заказывает – не пиши про несчастную любовь, пиши про счастливую!

На самом деле ее можно понять и даже пожалеть: Маяковский читал про свою горячую любовь к ней и поглядывал на Лилю тревожно – нравится-не нравится-любит-не любит-бросит-не бросит… Лиля слушала, и в ней постепенно нарастало раздражение – какая-то у него не любовь, а мания, как же это все навязчиво, невыносимо, назойливо даже… и сказала – «надоело!». А когда он рвал листки с поэмой и театральным жестом бросал по ветру, думала: «Вот в Осе совсем нет этой театральности, люблю Осю…»

Лиле, должно быть, не только про несчастную любовь, а и просто про любовь надоело. Если сто раз повторили «люблю», то это уже не трогает нисколько, а только думаешь: «Ну что же это в самом деле, все про одно, „люблю, люблю“…» Женщина берет человека себе со всеми его талантами и потом уже не трепещет от его величия. И совершенно все равно, любит тебя гениальный поэт или просто мальчик, который прыгает с обрыва в реку, чтобы понравиться: один раз это приятно, особенно приятно, что все знают, в честь кого он прыгнул. Но если он все прыгает и прыгает, не может остановиться, так что же, нужно все время восхищаться?! Ох, нет – надоело!.. Раздражает.

Лиля вообще часто раздражалась. Однажды между ними был разговор об изнасиловании, и Маяковский сказал, что мог бы изнасиловать женщину.

Лиля: «Слов я, конечно, не помню, но вижу, вижу выраженье лица, глаза, рот, помню свое чувство омерзения. Если бы Володя не был таким поэтом, то на этом закончилось бы наше знакомство».

Как интересно. Лиля не могла не понимать, что громкий и нежный Маяковский никого не смог бы изнасиловать, разве что в стихах, а сказал это, чтобы показаться большим, сильным и жестоким.

Лиля: «…Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня. Два с половиной года не было у меня спокойной минуты – буквально».

Ну нет любви, нисколечко! Лиле было его слишком много, и разве она в этом виновата? Лиля так же страстно любила своего тихого Осю, как Маяковский любил ее. А Маяковский – это как будто щенок надоедает, вертится под ногами, прыгает!.. Кривляется, старается показаться большим, сильным! Так и хочется его прогнать! Но щенок этот редкой породы, ценный щенок, один на миллион, приходится им дорожить, держать при себе. И чтобы все знали, кто хозяйка… Для Лили было важно, что она самая-самая, она очень зорко следила за тем, чтобы всегда быть первой, а Эльза чтобы была на втором месте…

…Ох, а про Эльзу я забыла! Она ведь самая «нормальная» из всех них. А самые «нормальные» гораздо меньше привлекают внимания и жалеют их меньше, – она же не муза, не хозяйка салона, не пишет гениальных стихов, не стреляется и не плачет при всех, а просто тихо страдает.

Вроде бы соперничество сестер, детское и взрослое, завершилось полной победой Лили. Весь пятнадцатый год Маяковский не отходил от Лили, и Эльза виделась с ним лишь однажды, когда приезжала из Москвы к сестре на Новый год, на «футуристическую елку».

«Футуристической» елка была потому, что в двухкомнатной квартире Бриков елку пришлось подвесить к потолку, а вместо игрушек на ней висели вырезанные из бумаги облако в штанах и желтая блуза Маяковского. Лиля была в парике маркизы, с открытыми до колен ногами в красных чулках, а Эльза – в костюме Пьеро.

Что означала эта встреча Эльзы с Маяковским у Бриков? Эльза признала существующее положение вещей? Или это была просто тоска и желание увидеть Маяковского, хотя бы и рядом с Лилей? Успокоилась Эльза, смирилась?

Совершенно точно, нет. Она была настоящим Пьеро, печальным, брошенным, тоскующим. Прошло совсем немного времени с того вечера, когда она так успешно доказала сестре, что Маяковский – гениальный поэт, и мгновенно потеряла его. Прошло совсем немного времени, чтобы она могла спокойно смотреть на победительницу Лилю и влюбленного Маяковского. А Маяковский и не думал вести себя при брошенной Эльзе хотя бы чуть более сдержанно, не демонстрировать так явно свою поглощенность Лилей.

Из воспоминаний Каменского о той встрече Нового года:

«…Я спросил Маяковского:

– Ты очень счастлив?

– Да. Но я из-за Лили сходил с ума, бешенствовал и даже хотел застрелиться. Лиля спасла, и она для меня теперь – все. Таких, как она, на свете не бывает».

В ту новогоднюю ночь в Эльзу влюбились сразу двое – Шкловский и Каменский, и Каменский даже сделал ей предложение. Лиля, вспоминая тот Новый год, подчеркивает, что это был первый случай, когда Эльзе сделали предложение, что Эльза никогда не имела такого успеха, как она. Добрая Лиля! Похоже, она немного ревнует, искренне считает, что все всегда принадлежат ей, даже те, кто ей вовсе не нужен?!

После встречи Нового года Эльза уехала в Москву, оставив в Петрограде двух безответно влюбленных. В Москве у нее тоже был поклонник, тот самый друг детства Роман Якобсон, – у Эльзы действительно был успех, была реальная возможность утешиться. Но отчего-то она не утешалась, писала Маяковскому: «Кто мне мил, тому я не мила, и наоборот». Может быть, дело в том, что Шкловский хоть и считался гениальным, но был некрасив, а по сравнению с Маяковским ужасно некрасив…

Может быть, дело в том, что Каменский был поэтом совсем не того масштаба, как Маяковский…

Может быть, дело в том, что Эльза по-настоящему любила Маяковского? Какое смешное выражение «любить по-настоящему», словно можно любить понарошку.

Эльза Маяковскому: «…Сердечные дела мои все по-старому: кто мне мил, тому я не мила, и наоборот. Уже отчаялась в возможности, что будет по-другому, но это совершенно не важно».

«…А ты мне еще напишешь? Очень это было бы хорошо! Я себя чувствую очень одинокой, и никто мне не мил, не забывай хоть ты, родной, я тебя всегда помню и люблю».

Вот какая упрямая! Почему бы ей не выбрать себе милого среди тех, кому мила она?..

«…Я на белом свете никого не люблю, не умею, должно быть, ты вот очень счастливый… К тебе у меня такая нежность, а все-таки мне так мертво и тихо. Хорошо бы на некоторое время совершенно потерять способность ощущать, сознавать, почти как бы спать. Хорошо бы!..»

«…Летом я было травиться собралась: чем больше времени проходило с тех проклятых дней, тем мне становилось тяжелее, бывало невыносимо».

Имеется в виду лето шестнадцатого года, а «проклятые дни» – это все та же встреча Маяковского с Лилей в пятнадцатом. Шел шестнадцатый год – зима, весна, лето… времени прошло – год, а Эльза все так же страдала.

Принято считать, что если влюблена, то другие нисколько не утешают, но это неправда – утешают, и даже очень. Чувство самосохранения срабатывает – и выбираешь кого-нибудь другого. Или отвергаешь всех, если надеешься. Эльза, значит, надеялась. Она не считала, что Маяковский отрезан от нее навсегда, вот в чем дело, поэтому и застряла в своих чувствах к Маяковскому.

Эльза надеялась – она же знала все про Лилю и Маяковского. Знала, что их отношения не похожи на счастливую любовь. И знала главное – что Маяковский не нужен Лиле по-настоящему, что она любит Брика. Что все это – полулюбовь, полуобман.

У Эльзы было достаточно конфидентов, сообщавших ей, что происходит между ее сестрой и Маяковским, – у них все сложно, постоянные размолвки, ссоры… Эльза радовалась от хороших известий – «Лиля с Маяковским поссорились, вот-вот наступит разрыв», от дурных – «Лиля с Маяковским помирились» – впадала в отчаяние. У Маяковского и Лили – любовные качели, но вместе с ними вверх-вниз на любовных качелях летала Эльза. Лиля изматывала Маяковского и измучила Эльзу, отталкивала Маяковского, не нужного ей, и одновременно не допускала его до отношений с Эльзой. Лиля не из тех, кто отдаст что-нибудь свое, тем более мужчину, тем более гениального поэта. Лиля в этой истории совершенно как злая фея.

Но если подумать, разве она виновата? Маяковский все же не вещь, чтобы попользоваться и за ненадобностью отдать сестре. К тому же у Лили была собственная драма: рядом с любовным треугольником «Маяковский-Лиля-Эльза» был еще один треугольник «Маяковский-Лиля-Осип». Есть много свидетельств, что в это время Лиля с Бриком ссорились. Лиля не могла принять решение, кто ей Маяковский, кто Осип, не знала, как жить, чтобы не потерять ни того ни другого и ей самой не потерять свободы. Эльзу она в этом своем любовном чаду не рассматривала.

Исполнился год любви Маяковского к Лиле. Эльза не отводила глаз от чужой любви и все надеялась: Маяковский поймет, что она лучше, любит его, понимает, не заставит страдать. Именно из-за надежды вернуть Маяковского летом шестнадцатого года в ней все так же живо и болезненно, как в первый день, она даже думает отравиться. Эльза, конечно, тоже хороша – теперь уже она пытается отнять Маяковского у сестры. И какая же это была сладкая мысль – вернуть Маяковского, отобрать у Лили!.. Но у Лили как отберешь?

По правде говоря, у Эльзы были основания надеяться возобновить отношения с Маяковским – они начали переписываться. Первой написала Эльза – Эльза, а не Маяковский! В своем первом письме Эльза спрашивает, не собирается ли он в Москву, – и снова обращается к нему на «ты»: «Невольно пишу, будто ты ответишь. Это для тебя совершенно немыслимо? Я была бы так рада!» Сколько здесь неуверенности в себе, надежды, нежности…

И вдруг – удивительно! Маяковский откликается на ее призыв: «Очень жалею, что не могу в ближайшем будущем приехать в Москву, приходится на время отложить свое непреклонное желание повесить тебя за твою мрачность. Единственное, что тебя может спасти, это скорее приехать самой и лично вымолить у меня прощение. Элик, правда, приезжай скорее!»

Приехать Эльзе было трудно: деньги на дорогу, учеба, мама, и, кроме того, она не хотела быть гостьей сестры. Но они продолжали переписываться. Маяковский подписывался «любящий тебя дядя Володя» – ласково и уклончиво, а Эльза писала: «…Я тебя всегда помню и люблю… От тебя, дядя Володя, я все приму, только ты не хочешь».

Несправедливо устроен мир: Эльза все примет от него, а он не хочет, он все примет от Лили, а Лиля не хочет… Как же их, Эльзу и Маяковского, закрутило вокруг Лили! Именно так, не Лилю и Эльзу вокруг Маяковского, а Эльзу и Маяковского вокруг Лили…

Переписка Эльзы и Маяковского осенью шестнадцатого года печальная – очень неравноценная. Письма Эльзы длинные, откровенные, об ее интимных переживаниях, и чувствуется, как она благодарна Маяковскому за любое известие, а письма Маяковского короткие и ни о чем. Как странно! Лиля Маяковским пренебрегала, а Эльза хотела все о нем знать, о любом его душевном движении, и жалела его, спрашивала: «Что же ты не пишешь о себе – не умеешь?», для Лили Маяковский – Щен, для Эльзы Маяковский – огромный и значительный… а человек-то один и тот же.

Эльза боролась за Маяковского, как могла, хитрила, интриговала. Намекала в письмах к нему, что у Лили есть другие мужчины, – пусть ревнует, может быть, расстанется с Лилей и вспомнит о ней… Вот уж это было точно глупо – заставлять его ревновать Лилю, нужную всем, и предлагать в качестве утешения и замены себя, верную и преданную, а значит, скучную. Разве такой, как Маяковский, может уйти от той, что всем нужна, чтобы вернуться в тихую гавань? Ревность только разжигала его страсть к Лиле.

Лиля: «В 16-м году рано утром меня разбудил телефонный звонок.

Глухой, тихий голос Маяковского: „Я стреляюсь, прощай, Лилик“. Я крикнула: „Подожди меня!“, что-то накинула поверх халата, скатилась с лестницы, умоляла, гнала, била извозчика в спину. Маяковский открыл мне дверь. В его комнате на столе лежал пистолет. Он сказал: „Стрелялся, осечка, второй раз не решился, ждал тебя“».

А что, если отвлечься от того, что он гениальный поэт, от привычки считать, что гению все позволено?.. В современных теориях гениальности преобладает биохимическая точка зрения: у гения другая биохимия, иначе протекают обменные процессы. Но это совершенно то же самое, что и старая простая мысль «гению все позволено, потому что он другой, потому что в нем рождаются такие строчки».

Так вот, если от всего этого отвлечься, а просто по-житейски посмотреть – вообще-то нехорошо. Не просто угрожать самоубийством, а заранее предупреждать, звонить, прощаться… Гадость, манипулирование. Маяковский, получается, классический манипулятор, вызывает у Лили чувство вины: «ах ты так, тогда я…», «дай мне это немедленно, а то я…»… Это моральный шантаж. Некрасиво.

Лиля увела Маяковского к себе, на Жуковскую. Они начали играть в преферанс – Лиля испугалась, хотела переключить его, отвлечь, успокоить. «Мы резались бешено, он забивал меня темпераментом…» Лиля проигрывала, Маяковский радовался и повторял строки Ахматовой: «Что сделал с тобой любимый, что сделал любимый твой!»

Все это будто происходит не вполне всерьез и напоминает сцену из немого кино – персонажи двигаются быстро, истерически и совершенно ненатурально. На экране игрушечная драма, а внизу титры: «Он стреляется», «Она в отчаянии».

Да, ну и пусть, пусть! Все-таки ему – позволено. Легко ли человеку, который впадает в отчаяние при самом крошечном подозрении в недостатке любви к себе и сразу же ощущает себя отвергнутым? Ведь это как страшно – осознавать свою огромную потребность в Лиле и понимать, что она его отвергает!.. Как будто он стоит со своей огромной любовью, как с охапкой цветов, а ему пренебрежительно машут рукой – не нужно… А ведь у него были не только воображаемые, но и совершенно реальные поводы считать, что им пренебрегают. Вот он и пытался наказать Лилю, как бы говорил ей этими своими «стреляюсь»: «Как ты могла так поступить со мной?!» И надеется, что она ответит: «Ну что ты, тебе показалось, я так тебя люблю». Но она не отвечает, и тогда в нем возникает злость на свою вечную перед ней приниженность и послушание, а потом новая вспышка депрессии и…

…И? И возможен суицид.

Каменский: «Слово „застрелиться“ в устах Маяковского для всех других звучало бы насмешкой, но для меня, знавшего его крутые „внезапности“, его бурный характер с „прорывами сознания“, его сложный темперамент, его „быть или не быть“, это слово звучало, как строки его стихов этих же дней:

Маяковский прекрасно осознавал свои „внезапности“ как психические сдвиги и в эти минуты „за себя не ручался“.

Много раз мне приходилось быть свидетелем подобного „прорывного“ состояния Маяковского, и тогда становилось страшно».

Лиля: «Всегдашние разговоры Маяковского о самоубийстве… Это был террор».

Возможно, между ними была не одна такая история – с пистолетом, угрозами, внезапными звонками, бешеными играми… Один легко смиряется с данностями бытия – что будут старость, смерть, что любовь не вечна, тебя обязательно разлюбят, а другой не жалеет потратить на любовь всего себя, и из него рвется беспомощное и горькое – «Как же так?! Любовь не вечна? Тогда я не хочу жить!..» Невозможно до конца понять другого человека, как ему больно от чего-нибудь, от чего нам не больно!.. Маяковский, конечно, не считал, что он мучает Лилю, манипулирует ею. Он считал, что им самим манипулирует Бог:

Знаете, о чем он просит? Бог выбрал для него любимую женщину. И теперь он просит – пусть ему будут муки, но только не такие жестокие, которые принесла ему эта выбранная для него Богом любимая. Эти муки невыносимы, и он просит Бога избавить его от любимой. Не от мук избавить, а от любимой, чтобы больше ее не любить, – какая страшная просьба. Как же Лиля его измучила, чтобы такое попросить!

Ну, и опять все тот же вопрос: Лиля виновата? Что она была «сердце обокравшая, вымучившая душу»? Что с ней он был всегда возбужден и почти всегда несчастен? Что Маяковский был человеком с душой, повышенно восприимчивой к мучениям, с огромной больной чувствительностью? Вообще-то Маяковский в это время – картинка из учебника по психопатии.

А в Лиле, должно быть, все это вызывало еще большее отторжение, презрительную гримаску – ну что же ты такой громкий и такой слабый…

Виновата, не виновата, но у Маяковского с Лилей все было плохо, мучительно, неправильно. Не то что не было хоть какого-нибудь счастья, а просто – как жить?..

В декабре шестнадцатого года Маяковский пишет Эльзе письмо, отличающееся от других его писем, информативно-вежливых, никаких.

«Милый хороший Элик!

Приезжай скорее!

Прости, что не писал. Это ерунда. Ты сейчас единственный, кажется, человек, о котором думаю с любовью и нежностью.

Целую тебя крепко-крепко.

Володя.

«Уже у нервов подкашиваются ноги».

Ответь сейчас же прошу очень».

Фраза «у нервов подкашиваются ноги» – из «Облака в штанах» – ужасно напугала Эльзу. Она решила, что речь идет о самоубийстве. И сейчас она бросится к Маяковскому и спасет его. Она же единственный человек, о котором он думает… и так далее. Эльзе было девятнадцать лет.

Эльза все еще считалась маленькой, ни разу никуда не выезжала без разрешения матери, но она была так встревожена, а вернее, так надеялась, что она единственная, что просто сказала Елене Юльевне, что уезжает, даже не объяснила ничего.

На следующий день после получения письма Маяковского Елена Юльевна с Эльзой сидели в поезде. Эльза решила, что она уже взрослая, но не тут-то было – Елена Юльевна поехала с ней. Хотела повидать Лилю? Вряд ли. Вся эта ситуация была для нее ужасной, пошлой, грязной. Бедная Елена Юльевна давно уже с горечью наблюдала, как ее дочери борются за одного мужчину. Лиля ведет себя отвратительно, ведь она замужняя дама, муж ее любит, а она из глупого самолюбия и женской жадности принесла сестре столько горя! Эльза ведет себя отвратительно, ведь она еще девочка, а пытается соперничать со взрослой сестрой! Лиля ведет себя дурно, Эльза глупо!..

К тому же Елена Юльевна плохо относилась к Маяковскому. Считала, что Маяковский не стоит борьбы и страданий, что он не достоин ни Лили, ни Эльзы. Конечно, Елена Юльевна хотела вмешаться, хотела поговорить с Лилей, не могла же она оставаться в стороне и смотреть, как ее младшую дочь унижают, отвергают, играют ею!.. Понимала, что с Лилей ей не справиться, и все же надеялась, что… ну, мамы всегда на что-нибудь надеются.

Ответное письмо Эльзы со словами: «Только для тебя и еду» Маяковский получил уже после ее приезда.

Но бедная Эльза просто какая-то невезучка – она мчалась из Москвы в Петроград, к Маяковскому, который писал ей любовно и нежно и целовал ее крепко-крепко – в письмах, примчалась… а встретил ее словно другой человек, холодный, мрачный, – чужой.

Эльза так описывает их встречу в комнате Маяковского на Надеждинской, что легко представить ее недоумение и ужас: Маяковский сидит за столом, молчит. Ходит по комнате, молчит. Она ждет, что он хоть что-то скажет, но он молчит, и так минута за минутой, час за часом.

«– Куда ты?

– Ухожу.

– Не смей!

– Не смей говорить мне „не смей!“».

Эльза бросилась вниз по лестнице, Маяковский обогнал ее, сказав какую-то пошлость вроде «пардон, мадам»…

Ох, ну зачем она здесь, зачем это все?.. Лиля от него, он к Эльзе, Лиля к нему, он от Эльзы, а ведь они не просто соперницы, они сестры…

Эльза была в Питере неделю. И они с Маяковским опять стали любовниками, хоть и несчастливыми.

Какая это была противная, трудная ситуация!.. Днем Эльза встречается с Маяковским у него на Надеждинской, он мрачный, злой и несчастный, но они все-таки любовники. И обоим от этого плохо. Маяковский думает о Лиле, и Эльза думает о Лиле… Вряд ли Эльза радовалась, что Маяковский хоть на минутку принадлежит ей, она и так-то была не уверена в себе, а тут еще думала: «Он любит Лилю, Лиля лучше меня как женщина».

Через много лет Эльза жаловалась, что Маяковский ей «не нравился в постели», потому что «не был достаточно похабен». Что она имела в виду? Что он не был изобретателен или не играл с ней в сексуальные ролевые игры, был слишком прост и прямолинеен? Скорее всего, это странное выражение просто недостаток перевода, на самом деле Маяковский был с ней неласков, может быть, даже груб, а она была еще девочка и не понимала, что происходит. Что она замена. Что ему легко с ней переспать, но невозможно ее любить.

Днем они встречаются на Надеждинской, а вечером Эльза возвращается домой, к Лиле и матери. Вслед за ней приходит Маяковский, все вместе пьют чай, он читает стихи, Лиля восхищается, Эльза чуть не плачет, а Елена Юльевна сердится и раздраженно на всех троих смотрит. Ничего у нее не вышло – не удалось приструнить Лилю и оградить Эльзу…

Кстати, о крайнем неблагородстве и эгоизме Маяковского в этой истории почему-то никто не говорит – мужчине все можно, что ли? Вызвать к себе Эльзу и не притвориться хотя бы немного, что она ему нужна, хотя бы из вежливости, спать с ней и выливать на нее свою горечь и тоску…

Визит этот закончился нехорошо, даже хуже, чем начался. Вечером Маяковский проводил Эльзу домой и отчаянно выкрикнул: «Идите вы обе к черту – ты и твоя сестра!» Кажется, в этих словах нет ничего особенно обидного, но, очевидно, сцена была тяжелая, потому что Эльза поступила довольно истерически – вбежала в дом и тут же потащила мать на вокзал. Маяковский все-таки пришел к отходу поезда. Прошло всего несколько часов, а он уже опять был другим, говорил Эльзе о любви – при Елене Юльевне, не стесняясь.

Эльзу, конечно, жаль, но еще больше жаль Елену Юльевну.

Эльза Маяковскому: «Разнервничалась до последней степени: в поезде плакала совершенно безутешно, мама и не знала, что со мной делать… А все ты – гадость эдакая!»

«Милый Володя, приезжай, не сердись на меня и не нервничай… Жду тебя с нетерпением, люблю тебя очень. А ты меня не разлюбил? Ты был такой тихий на вокзале… Целую тебя, родненький, крепко, крепко».

Разлюбил?.. Для всех было очевидно, что Эльза только спасательный круг, что Маяковскому нужно приткнуться к кому-то от Лилиной нелюбви, что Лиля, Лиля, всегда Лиля… для всех было очевидно, кроме Эльзы. Но ведь так всегда – сам про себя не понимаешь, что все вокруг понимают.

Опять идут письма из Москвы в Петроград, Эльза то ли еще борется, то ли уже нет.

«…Люблю тебя очень. А ты меня разлюбил?»

В январе семнадцатого года, через месяц после неудачного приезда в Петроград, она пишет: «Не приедешь ты, я знаю!.. Как у тебя там все? Жду тебя очень, неужели не приедешь? Напиши хоть, что любишь меня по-прежнему крепко. Целую тебя, милый, много раз».

У Эльзы не было шансов победить Лилю, и в ней уже заранее была какая-то надломленность, она все время думала, что он не приедет, не любит, не хочет ее, и вела себя так, словно он уже все эти «не» сделал. Ему ничего не оставалось, как подтвердить ее ожидания, – если думаешь, что тобою пренебрегут, то обязательно так и будет.

Маяковский пишет в феврале семнадцатого года: «Милый и дорогой Элик!.. Скучаю без тебя. Целую много». Раз «скучаю без тебя», значит, с Лилей у него плохо.

А Лиля, она знала об их переписке, любовной, нежной? Мать не выдавала Эльзу Лиле, считая, что младшая беззащитна и любит, а старшая – дрянь и капризничает. Об этих письмах – их сохранилось и дошло до нас шестнадцать – Лиля, может быть, и не знала. А может быть, знала, но всегда отрицала, что между Эльзой и Маяковским была любовная связь. Она предпочитала не вытаскивать из шкафов скелеты.

Маяковский все-таки приехал тогда в Москву и пробыл три недели. Эльза была счастлива. Верила она, что победила Лилю, считала свою победу полной и окончательной.

А когда Маяковский вернулся в Петроград, Эльза с ним рассталась.

Маяковский вернулся в Петроград, к Лиле, писем больше не было, и тут что-то с Эльзой произошло – она была так убеждена, что Маяковский ее, и то, что он опять оказался Лилин, было для нее таким крахом, после которого – ну все уже, больше невозможно, сдаюсь.

Дальше было невозможно, дальше разрушение себя. Эльза и Маяковский завершили любовные отношения, Эльза приняла свое поражение, помирилась с сестрой. Это все, конечно, просто слова, а за ними много боли, но на этом действительно была поставлена точка. Лиля победила.

Ужасно, когда сестра все время отнимает у тебя все! Эльзин поклонник Роман Якобсон поехал в Петроград, и Эльза дала ему письмо к Лиле. Он и пошел к Брикам с вокзала. Зашел на минутку и остался на пять дней, как в омут попал – весь день накрыт стол, гости, чай и разговоры о литературе…

Эльза: «Вернулся Рома из Петербурга, и, к сожалению, тоже уже бриковский».

За этим у Эльзы последовало время, которое она сама называет «непутевый год», – романы без счета, – если больше не надеешься, то уже можешь утешаться другими.

Об этих романах она в своих мемуарах почти не упоминает – такие они неважные, и были, только чтобы забыть Маяковского. Но в этот непутевый год она сделала аборт, и после этого аборта уже не могла иметь детей, как Лиля. Почему так? Аборты были неумелые или судьба решила, что у сестер не будет детей?

Маяковский теперь часто приезжал в Москву, Эльза ходила его слушать в Кафе поэтов, в Политехнический, но он уже не был ее возлюбленным, а был просто другом.

Как заканчивается любовь – вчера любишь-умираешь, а сегодня нет, – это загадка, но любви больше не было.

Что было дальше – дальше, между прочим, была революция. Михаил Кузмин написал в дневнике 26 октября 1917 года, на следующий день после «революции»: «…Все занято большевиками… Пили чай. Потом пошли к Брикам. Тепло и хорошо. Маяковский читал стихи».

В семнадцатом году Брики переехали в большую, шестикомнатную, квартиру в том же доме на Жуковской. В новую квартиру Брики купили огромный диван, над ним повесили листок со стихами Кузмина:

Маяковский уехал в Москву. Об отношениях Лили и Маяковского в семнадцатом году ничего не известно. То есть известно, что, кроме дружеской переписки, причем с обоими Бриками, ничего не было.

Маяковский писал из Москвы письма, но не Лиле, а Лиле и Осипу, письма были дружеские, как будто с Лилей он ничем, кроме семейной дружбы, не связан. И Лиля нисколько не считала себя связанной с Маяковским, она вдруг собралась в Японию и написала Маяковскому: «Мы уезжаем в Японию. Привезу тебе оттуда халат». Мы – это ее семья, она и Осип.

Почему так было у Лили, понятно – был любовник, а семья осталась семьей. Но что произошло с Маяковским, как он смог оторваться от Лили?.. Наверное, он вдруг ужасно устал, просто вымотался от любви, а вокруг было все так интересно – революция, анархизм, друзья-поэты. Центр всего интересного был в Москве, а не в Петрограде, и он как будто вынырнул из двух лет болезненной любви и стремглав ринулся к интересному.

В Москве Маяковский снова, впервые после встречи с Лилей, надел свою футуристическую желтую блузу. В Москве было Кафе поэтов, стены которого были расписаны цитатами из его стихов, очень бурная поэтическая жизнь – «футуризм в большом фаворе», – так что Маяковский буквально кипел в поэтическо-политической деятельности.

Так прошел год: Маяковский в Москве, Лиля в Петрограде. Может быть, этот год, который Маяковский провел не рядом с Лилей, означал для их отношений много больше, чем если бы они были рядом?.. Маяковский показал, что он:

– может быть – без нее,

– самостоятельная фигура – без нее,

– фигура значительная – без нее.

Вышло второе издание «Облака в штанах», изданное уже не Бриком, а издательством «АСИС», и там же вышла поэма «Человек», восторженно принятая и публикой, и друзьями-поэтами. Его публичные чтения имеют невероятный успех, Маяковского называют самым выдающимся русским поэтом после символистов. Эльза присутствует на его вечерах и пишет сестре о триумфе.

Маяковский снимается в кино. Кино – это что-то невероятное, новое и заманчивое. Получается, что у Маяковского все кипит, а Лиля где-то на обочине.

У Маяковского роман! Не с Лилей!

И в этом романе есть фига, которую можно радостно показать всем, кто считает, что Маяковский способен только на мазохистские отношения, что он хочет только страдать. Ничего подобного! В восемнадцатом году у него была счастливая любовь! Он был влюблен, и его любили! Отношения его с художницей Евгенией Ланг длились шесть месяцев и были полны уверенности в ее любви, нежности, преданности – это были нормальные отношения. И, кстати, о сексе! Для тех, кто намекает, что у него были проблемы сексуального характера, Евгения Ланг пишет об их романе: «Это были месяцы счастья».

Конечно, до Лили дошла весть о романе Маяковского. Должно быть, Эльза сообщила, она и потом была Лилиной шпионкой.

Лиля пишет Маяковскому в Москву: «Ты мне сегодня всю ночь снился: что ты живешь с какой-то женщиной, что она тебя ревнует и ты боишься ей про меня рассказать. Как тебе не стыдно, Володенька?»

Маяковский Лиле: «От женщин отсаживаюсь стула на три, на четыре – не надышали бы чего вредного. Больше всего на свете хочется к тебе. Если уедешь куда, не видясь со мной, будешь плохая».

Лиля не писала Маяковскому месяц, и Маяковский впервые в письме обращается не к обоим Брикам, а только к Лиле: «В этом [письме] больше никого не целую и никому не кланяюсь».

Лиля не ответила.

Маяковский Лиле: «Я послал тебе три письма, и в ответ ни строчки… Напиши, пожалуйста, я каждый день встаю с тоской: „Что Лиля?“ Не забывай, что, кроме тебя, мне ничего не нужно и не интересно».

«Ничего не нужно» гораздо сильнее, чем «никто не нужен», ничего – не только женщины, а из всей жизни ничего не нужно. Лиля понимала, как вести себя с мужчиной, которого не хочется потерять, – оттолкнуть-притянуть, и, в отличие от Эльзы, умела правильно ревновать, чтобы не потерять, а вернуть. Конечно, можно сказать, что ей было легко так умно себя вести, что она была уверена в своей власти над Маяковским. Но ведь она не могла быть совершенно уверена. Наверное, секрет ее победы в том, что она считала: если Маяковский не полностью ее, так и бог с ним, тогда он ей не нужен.

Маяковский снимается в кино, и его игру высоко оценивают в прессе! Пишут, что он «произвел очень хорошее впечатление и обещает быть хорошим характерным киноактером». Маяковский сообщил Лиле: «Кинематографщики… соблазняют славой и деньгами».

А Лиля впервые пишет, что скучает, – в марте восемнадцатого года тон Лилиного письма совершенно другой, это почти любовное письмо.

«Милый Щененок, я не забыла тебя.

Ужасно скучаю по тебе и хочу тебя видеть.

Я больна: каждый день 38 температура – легкие испортились.

Очень хорошая погода, и я много гуляю.

Завидую, что вы снимаетесь, – Яков Львович обещал и меня устроить в кинематограф».

Она так хочет быть в центре жизни, что ведет себя как провинциальная девочка, – хочу сниматься в кино, пусть меня устроят…

Маяковский Лиле: «Ложусь на операцию. Режут нос и горло».

Лиля Маяковскому: «После операции, если будешь здоров и будет желание – приезжай погостить. Жить будешь у нас». Вроде бы равнодушно, и «у нас» означает все то же: есть Брики, и есть Маяковский.

И снова эта Лилина тактика – оттолкнуть-притянуть: «Ужасно люблю получать от тебя письма и ужасно люблю тебя». Как будто она решила вернуться, проверить свою власть.

Так они и переписываются, вяло-любовно. Лиля болеет, Маяковский беспокоится:

«Дорогой и необыкновенный Лиленок!

Не болей ты, Христа ради! Если Оська не будет смотреть за тобой и развозить твои легкие (на этом месте пришлось остановиться и лезть к тебе в письмо, чтоб узнать, как пишется: я хотел „лехкие“) куда следует, то я привезу к вам в квартиру хвойный лес и буду устраивать в Оськином кабинете море по собственному усмотрению. Если же твой градусник будет лазить дальше, чем тридцать шесть градусов, то я ему обломаю все лапы.

Впрочем, фантазии о приезде к тебе объясняются моей общей мечтательностью. Если дела мои, нервы и здоровье будут итти так же, то твой щененок свалится под забором животом вверх и, слабо подрыгав ножками, отдаст богу свою незлобивую душу.

Если же случится чудо, то недели через две буду у тебя!

Картину кинемо кончаю. Еду сейчас примерять в павильоне Фрелиховские штаны. В последнем акте я дэнди».

В этом письме – вполне формальные волнения по поводу ее здоровья, ничего не значащие фантазии, а реально – у него море дел. Как у всякого уехавшего в Москву из провинциального Питера и закрутившегося в вихре столичной жизни.

А дальше Маяковский пишет такие вежливо-необязательные слова: «На лето хотелось бы сняться с тобой в кино. Сделал бы для тебя сценарий».

Но эта небрежная фраза буквально поднимает Лилю с постели, лучше всякой ерунды вроде хвойного леса в квартире, и она мгновенно переводит его вежливые слова ни о чем в конкретный план действий:

«Милый Володенька,

пожалуйста, детка, напиши сценарий для нас с тобой и постарайся устроить так, чтобы через неделю или две можно было его разыграть. Я тогда специально для этого приеду в Москву.

…Ужасно хочется сняться с тобой в одной картине.

Ужасно мне тебя жалко, что ты болен. Мое здоровье сейчас лучше – прибавилась на пять фунтов».

Лиле не нужен приезд Маяковского к ней недели через две, зачем он ей? Она дает ему конкретное задание со сроками, даже не хочет ждать ответного письма, действует как беззастенчивая провинциалка, понимающая, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

Маяковский послушался, написал сценарий, и Лиля – с Осипом – собрались в Москву на съемки «Закованной фильмой».

О приезде Бриков узнала Евгения Ланг и предложила Маяковскому сделать выбор – Лиля или она. И когда Брики приехали в Москву, Евгении уже не было в жизни Маяковского. Маяковский ответил ей: «Я не могу с ними расстаться» – это свидетельство самой Евгении. Лиля опять победила, или Лиля и Осип опять победили, он же сказал «с ними».

…А в кадре из «Закованной фильмой» Лиля в балетной пачке – некрасивая. Большая голова, неловкая фигура, напряженное, даже злое лицо, – возможно, камера ее не любила, но в этом кадре она и не балерина, и не красавица.

Лиля приехала в Москву, и все началось сначала – Маяковский опять мучается ревностью. К тому самому Якову Львовичу, который мог помочь Лиле, «устроить в кинематограф». Которому она потом скажет прилюдно «говно!». Этот Яков Львович засыпал ее письмами, а умная Лиля и получение писем от «говна» не скрывала. Не скрывала, но и не давала Маяковскому читать эти письма. И этот ее прием – недоступность информации (а ведь он всегда болезненно хотел знать) – делал его ревность еще более сильной.

Почему Лиля так себя вела: боялась Евгении Ланг или просто привычно натягивала цепь? Но Лиля все сделала правильно: после съемок Маяковский отправился с Бриками в Петроград. Со свободой было покончено, он опять был Лилин, весь в цепях, на которых «нацарапано имя Лилино».

Все вернулось к прежнему: Лиля с Маяковским в Петрограде, Эльза без Маяковского в Москве. Прошел Эльзин «непутевый год», год без Маяковского, – бессмысленные романы, аборт…

Эльза: «Моя судьба сошла с рельс. Но я уже Володе своих тайн не поверяла: было ясно, что он все рассказывает Лиле». Маяковского уже нечего было делить, но по этим словам ясно, что, несмотря на внешнее примирение, обида на сестру осталась.

Жизнь ее словно покосилась, приобрела неправильное направление, и Эльза – она ведь была разумная девушка – решила ее выправить.

Эльза собралась эмигрировать. Она никогда не писала о своем романе с французским офицером Триоле ни одного слова, ни в мемуарах, ни в автобиографической прозе… словно его и не было, этого французского офицера. Но был ли это хоть сколько-нибудь роман или жизненный расчет, Эльза собиралась выйти за Триоле замуж и уехать с ним за границу.

И Елена Юльевна хотела уехать – уехать от Лили, увезти Эльзу от Лили и Маяковского. Она понимала, что Маяковский все еще стоял между сестрами, что любовь к нему Эльзы не исчезла. Так, может, Эльзу лучше увезти от всего этого?.. Получается, что причиной эмиграции Эльзы стали не любовь и замужество, ей пришлось сбежать, разорвать любовный треугольник с сестрой и Маяковским.

Дальше – как будто специально, как будто в романе… Елена Юльевна ненавидела Маяковского, считая, что он сломал жизнь Эльзе и опозорил Лилю, а перед отъездом ей пришлось испытать еще одно потрясение. Перед самым ее отъездом началась официальная совместная жизнь Лили «втроем», с Осипом и Маяковским.

Эльза с матерью плыли пароходом из Петрограда. Они остановились в Лилиной квартире, а Лиля не жила дома, они с Осипом и Маяковским переехали на дачу в Левашово. Бедная Елена Юльевна, лучше бы она уехала чуть пораньше и не успела застать этот апогей Лилиного безобразия, ситуации, которую она считала гадкой, пошлой, позорной…

Эльза: «…Для матери такая перемена в Лилиной жизни, к которой она совсем не была подготовлена, оказалась сильным ударом. Она не хотела видеть Маяковского и готова была уехать, не попрощавшись с Лилей».

Елена Юльевна не захотела проститься с Лилей, и на дачу Эльза поехала одна. Увидела всех троих, Лилю, Маяковского, Брика, дачную идиллию в трех снятых комнатах в деревянном доме. Маяковский работал, они с Лилей вдвоем гуляли, собирали грибы, потом все втроем играли в карты, не на деньги, а на мелкую трудовую повинность, как дети в летнем лагере, – кто проиграл, тому выгнать комаров из комнаты или идти на станцию за газетой… Эльза не задала сестре ни одного вопроса.

Эльза: «Подсознательное убеждение, что чужая личная жизнь – нечто неприкосновенное, не позволяло мне не только спросить… как сложится жизнь самых мне близких, любимых людей, но даже показать, что я замечаю новое положение вещей».

Старое положение вещей – когда они любили друг друга по цепочке. Эльза Маяковского, Маяковский Лилю, Лиля Осипа, Осип Маяковского. А новое положение вещей – какое?..

На следующий день Лиля все-таки приехала в город попрощаться с матерью, но Елена Юльевна не повела себя так сдержанно, как Эльза, не захотела «не замечать нового положения вещей». Елена Юльевна не простила Лилю, не примирилась с ней и даже не разрешила себя проводить. А Маяковского не захотела видеть вовсе, и ее можно понять.

Легко представить себе отчаяние Елены Юльевны: ей казалось, что жизнь обеих ее дочерей разбита. Она мечтала, чтобы Эльза вышла замуж за Якобсона, он был одного с ними круга и так же близок их семье с детства, как Осип, и он так долго ухаживал за Эльзой. Вместо того чтобы выйти за него замуж, Эльза влюбилась в Маяковского. Елена Юльевна, наверное, смирилась бы с этим, раз уж так сложилось. Лиля должна была уступить сестре этого ужасного человека. Но нет, ее старшая дочь и сестру обездолила – Эльза бежит от любви к Маяковскому, – и себя опозорила.

Лиля прибежала перед отплытием парохода, в руке у нее был кулек с котлетами для матери и Эльзы, стояла на пристани одна, махала рукой. А Маяковский прятался где-то за углом, как мальчик.

Эльза: «С немыслимой тоской смотрю с палубы на Лиличку, которая тянется к нам, хочет передать нам сверток с котлетами, драгоценным мясом. Вижу ее удивительно маленькие ноги в тоненьких туфлях рядом с вонючей, может быть, холерной лужей, ее тонкую фигурку, глаза…»

Печальная картина, даже трагическая – вот так не простишь, а этот пароход окажется «Титаником» и больше никогда, никогда… Да ведь они могли никогда больше не увидеться просто из-за того, что Лиля осталась в Советской России, где холера, голод, где будут аресты, война… Но они увидятся, и поэтому больше всего жаль, что Лиля не успела отдать котлеты. В восемнадцатом году в Петрограде уже был голод, и котлеты были большой ценностью.

Все дальнейшее показывает, что сестры любили друг друга, они всегда потом кооперировались, когда все окончательно улеглось и у обеих сложилась жизнь, но пока – Эльза уехала, и Лиля не очень-то скучала. Через четыре года, когда Лиля приехала повидать мать в Лондон, она написала в дневнике: «Приедет Эльза. Интересно». И все. Не то чтобы чересчур нежная родственная любовь.

Сестры много лет переписывались, но даже в своей переписке, в том, что они вообще открыли, были так осторожны, так строго хранили свои тайны, как будто владели секретом, который пошатнет мир… Что они скрывали? Что Эльза любила Маяковского? Что было время, когда Маяковский спал с обеими сестрами? Что Лиля не любила Маяковского? Что у Маяковского и Бриков все-таки был тройственный любовный союз?

Всё, конец главы. Драма одного любовного треугольника «Маяковский-Лиля-Эльза» закончилась, и началась другая. Треугольник «Маяковский-Лиля-Осип» был все тот же, прежний, но теперь они были вместе на других условиях.

ЧЕЛОВЕК, 13 ЛЕТ

Если врать, то лучше одним махом. Одна большая жирная ложь, и все, ты свободен. Сегодня я это поняла – раз и навсегда. Я осталась ночевать у Машки. Надеюсь, бабуля не читает мой дневник, ведь она интеллигентный человек? На всякий случай я прячу его в дырку между стенкой и батареей, вынимаешь, а он такой приятно теплый… Нет у меня настоящего доверия к интеллигентным людям.

Я осталась ночевать у Машки, хотя мне строго-настрого запрещается ночевать не дома. Я могла бы сказать – у меня болела голова, болел живот, болело ухо. Но такое нагромождение мелких, четко указанных болезней вызвало бы расспросы – какое именно ухо, и так далее, и я бы непременно где-то прокололась. И главное, это показало бы мой страх и нерешительность. Куда лучше с размаху – у Машки был пожар и наводнение. На это бабуля сказала: «А-а, ну да…» А что ей остается? Она понимает – я настроена решительно и готова стоять на своем.

Иногда лучше врать с деталями. Вот пример такого вранья. Когда бабуля спросила меня, влюблена ли я в кого-нибудь, я сказала – да, влюблена, в Сережку из нашего класса, несмотря на то, что его стихи не гениальные, а дурацкие. Я же не могу сказать ей, что влюблена в памятник Маяковскому, мне стыдно выдать свои истинные чувства. А просто сказать «не влюблена ни в кого», она не отстанет. А так, соврала с упоминанием деталей (Сережка), и дело с концом.

Нет. Я не согласна. Можно одним махом, но это детский способ. Лучше попытаться скрыть истинное положение вещей, мягко вплетая в неправду реальные детали, – это очень хороший способ. Можно смягчать, можно переставлять акценты, можно врать самой себе. Я в тринадцать лет красиво врала не только бабуле, но и самой себе – была влюблена не только в памятник Маяковскому, но и в этого Сережку.

Лиля сочиняла свою жизнь по-разному и не могла прийти к одному варианту. Иногда так: «Я уже больше года не была женой О. Брика, когда связала свою жизнь с Маяковским». Но с Маяковским они познакомились в 1915 году, и нисколько Лиля тогда свою жизнь с Маяковским не связала. А жили они втроем с восемнадцатого года… Ведь не только Лиля пишет мемуары, все пишут, и ни один человек не напишет, как Лиле удобно, а, наоборот, все пишут, какая это была «странная семья». Но какой смысл сличать даты, пытаясь уличить ее во лжи, – как она хотела, так и было.

Лиля пишет Маяковскому: «Мы все трое женаты друг на дружке…» Маяковский – муж, но вот и Осип никуда не делся, и эта их сомнительная жизнь втроем… Так что ей только придумывать… А что же ей оставалось делать, когда ее обвиняли в разврате, в любви втроем? Вот она и придумала самое главное – не было никакого любовного треугольника, не было, и все!

По-моему, гениально! Если находишься в щекотливой ситуации, то одна большая решительная ложь, даже совсем неправдоподобная, гораздо лучше, чем много маленьких, большая ложь не оставляет места для толкований. Нагромождение деталей вызывает придирки и недоверие, можно запутаться в подробностях, начать оправдываться – это знает даже обманщик в тринадцать лет. Вот Лиля и солгала с размаху – был пожар и наводнение. Не было любовного треугольника. Не было страсти, не было ревности, все были нежнейшие друзья. Цель у нее благородная – защитить себя и своих мужчин.

Даже самую простую любовную историю трудно рассказать четко, как задачку: дано, решение, ответ. А в этой любовной истории у каждого не один мотив, а много, все спутано в клубок и не всегда понятно даже самим действующим лицам. Нет, Лиля все-таки не обманщица, она сказочница.

Не то чтобы мне хочется ее подловить и сказать: «Ага, придумала, умолчала, а вот и прямая ложь!» Она нам ничего не должна! Ни правды, ни неправды – ничего. И почему бы ей не рассказывать сказку? Ведь это были ее Маяковский, ее Брик, ее жизнь. Мы ведь не знаем, что происходит за чужими окнами, а Лилино окно оказалось прозрачным, поэтому ей и пришлось немного придумывать. То есть много придумывать. Она свои мемуары много раз переписывала, передумывала, лакировала. Лиля, живая, страстная, не оставила ничего – ни любви, ни страсти, ничего живого…

«Проверив свое чувство к поэту, я…» – как будто оборвали лепестки, делающие розу розой, и остается без вкуса, без запаха «жизненный путь»… Ни одного живого человека в ее мемуарах нет, особенно нет Маяковского и ее самой. Все – страсть Маяковского, взгляд Брика «со стороны», боль Эльзы, собственные метания – все рассказано специальным сказочным голосом: «Послушай, дружок, сейчас я расскажу тебе сказку». Лиля – сказочница очень квалифицированная.

Лилины рассказы трогательно противоречат один другому. Причина не в том, что у нее не хватило выдержки придерживаться выбранной версии, а в том, что ей мешали чувства. Чувства были живые и невольно пробивались сквозь придуманные версии, как свет сквозь накинутый на лампу платок. Она рассказывает об одном, но скрытый смысл другой. Рассказывает, как сильно любила Маяковского, а получается – как любила Брика. Преданность она понимает как неверность, а неверность – как преданность, и через все это несется ее упрямое «свобода, свобода!», и мы уже вообще ничего не понимаем.

Лилины мемуары очень интересны – описание людей, детали эпохи и все прочее, не важное для нее. Но ее сказка похожа на мемуары Серого Волка, который съел Красную Шапочку, а теперь хочет представить дело совершенно иным, милым образом. Там будет написано, что на самом деле он вовсе ее не съел и даже не попробовал, а наоборот, вел себя чрезвычайно корректно, и Красная Шапочка сама его съела. А если мы будем изучать отношения Серого Волка и Красной Шапочки по воспоминаниям преданной жены Серого Волка? Тогда нам вообще никакой правды не видать.

Профессиональным занятием последнего Лилиного мужа было писать книги о Маяковском. А после Лилиной смерти его сын, Лилин пасынок, взял на себя обязанность донести до нас отношения Лили и Маяковского в том виде, в каком хотела Лиля. И написал книгу о Лиле Брик, в которой все – нежнейшая преданность Лиле и нежелание открыть хотя бы немножко о Лиле «плохой» правды, хотя бы чуть-чуть… Чтобы отношения Лили с Маяковским выглядели такими приличными, в нежной дымке, чтобы нас не напугать и светлый Лилин образ сохранить. Например, драму Эльзы, любившей Маяковского и делившей его с сестрой, он описывает так: «Но ЛЮ с детства умела влиять на сестру и подчинить ее своей воле. И Эльза не порвала ни с Лилей, ни с Владимиром Владимировичем…» В целом это верно, но где же Лиля, где же Эльза?!

Его описание отношений Лили и Маяковского – фантастический рекорд недооценки. «Они встречались каждый день и стали неразлучны, но его чувства доминировали. Лиля же была спокойнее и умела держать его на расстоянии, от которого он сходил с ума. Она любила его, но не без памяти. Он скоро стал звать ее Лилей и на „ты“, а она долго обращалась к нему на „вы“ и звала по имени и отчеству, соблюдая „пафос дистанции“. Она была то нежна с ним, то отчужденно холодна, и Маяковскому казалось, что Лиля околдовала его, вселила в него безумие».

Как будто мама отвечает на вопрос дочери: «А почему вы с папой развелись?» – «А потому, доченька, что мы с папой решили, что мы будем счастливей, если останемся просто хорошими друзьями». А на самом деле этот ее муж был маньяк, Синяя Борода, обжора, танцевал голым при луне, дрался, прятал в шкафу скелеты и любовниц… Конечно, она решила, что будет без него счастливей, без этого обжоры, маньяка, танцора, драчуна. Это правда, но вместо страстной горячей правды – манная каша для младшей группы детского сада, сладкая и без комков.

А вместо живой Лили какая-то хрестоматийная муза получилась, так и видишь ребяток за партой – поняли, детки, почему у дяди Маяковского и тети Лили была такая странная семья? А это потому, что она любила его, но не без памяти…

…«Она любила его, но не без памяти». Она любила его, но не без памяти. Она любила его, но не без памяти. Какие же это бессмысленные слова! Может быть, лучше что-нибудь другое? Например: спать с ним ей было забавно, а так он ей страшно надоедал. Или: если бы она знала, что Маяковский станет таким знаменитым, станет памятником и вся ее жизнь будет построена вокруг его имени, она вела бы себя как порядочная муза, и не нужно было бы городить всю эту гору осторожных нежных интерпретаций.

Лилины рассказы противоречат не только самим себе и выплывающим фактам. Факты эти чаще всего – чьи-то записочки, переданные слова, воспоминания… Но ведь и люди, писавшие записки и воспоминания, лгут, часто непроизвольно. Женщины, знавшие Лилю, были к ней пристрастны, не любили. Мужчины тоже были к ней пристрастны, они ее любили. Все эти интерпретации – полуправда, полуобман.

Когда люди так упорно что-то скрывают, что же это, хочется понять, кажется, что это та-акое! А возможно, что на самом деле они ничего не сделали, ничего, что не делали другие, без счета.

Глава 7

Трое

Весь я обнимаю один твой мизинец.

Маяковский Лиле

Лиля: «…Со стороны кажется, что он любил меня больше, чем я его. Но как это измерить – больше, меньше?.. Любовь к нему я пронесла через всю жизнь. Он был для меня… Как бы вам это объяснить? Истинный свет в окне». (Он – Маяковский.)

«Но я всегда любила, люблю и буду любить его больше, чем брата, больше, чем мужа, больше, чем сына. Про такую любовь я не читала ни в каких стихах, нигде. Я люблю его с детства, он неотделим от меня». (Он – Брик.)

Лиля в разговоре с Фаиной Раневской: «…Мне надо было быть только с Осей». Дальше она говорит, что отказалась бы от всего, что было в ее жизни, только бы не потерять Осю, отказалась бы и от Маяковского.

Маяковский: «Я не могу с ними расстаться».

Лиля (70-е годы): «…Теперь не понятно, что же там было, может быть, в моей комнате находилось общее супружеское ложе для „любви втроем“, а в Осиной висела коллекция порнографических открыток?..»

Дача в Левашове была официальным началом новой жизни. Теперь это уже была не семья Бриков и не семья Бриков плюс Маяковский, это был не тривиальный, на каждом шагу встречающийся любовный треугольник «муж-жена-любовник», а законный союз троих.

Интересно, как реагировали знакомые, друзья? Потом, конечно, все привыкли, а в первое время? Кто-то, как Эльза, не подавал виду – втроем так втроем, кто-то не задавал вопросов, но любопытно переводил глаза с одного на другого и гадал: «С кем она была сегодня? Или… неужели втроем?!», кто-то спрашивал: «А как это понимать?», а на чьем-то лице читалось брезгливое «фу». Писатель А. Грин, к примеру, так отзывался о Маяковском: «Нечист в любви, вернее, не брезглив. Брак втроем… брр…». Но в любом случае Лиле пришлось встретить множество любопытных взглядов, прочитать множество неодобрительных мыслей, презрительных «брр», впрочем, вот уж что ее никогда не смущало, так это чужие «брр».

Ну, хорошо, оба, и Брик, и Маяковский, были совершенно уверены, что это Лилино право – распоряжаться своими мужчинами, как ей хочется. Но все же – как это было? В Левашове, на даче, в этих их трех комнатах? Как это было – наступает вечер, ночь, тот, кто проиграл в карты, выгнал комаров из дома, все расходятся по своим комнатам?

И Лиля, чтобы не ранить чувства Осипа, выжидает, пока у Осипа погаснет свет, прислушивается, спит ли он, и крадется к Маяковскому? Тогда – бедная Лиля.

Нет, вряд ли она обрекла себя на такие неудобства, моральные и практические, это на нее совсем не похоже.

Или так – вечер, ночь, и все происходит абсолютно естественно: Осип прощается и уходит к себе, а Маяковский и Лиля – в комнату Маяковского? Тогда – бедная Лиля. До какой же обидной степени Осип был равнодушен к ней, категорически равнодушен, чтобы каждый вечер смотреть, как она уходит к другому, слышать, как за тонкой дачной стенкой творится любовь…

Близкие к Лиле люди считали, что Лиля всю жизнь любила только Брика, не любившего ее Брика. «Всю жизнь она любила человека, физически равнодушного к ней». Если так, то Лиля – молодец, всем пример. Попала в драматическую ситуацию и вышла из нее с блеском.

С этого лета, лета 1918 года, Маяковский и Брики всегда жили втроем. На даче в Левашове под Петроградом, с осени 1918 года в Москве, в коммуналке в Полуэктовом переулке, и затем во всех московских квартирах, на даче в Пушкине в 1920–1921 годах, в Сокольниках, и последние годы – с 1926 по 1930 год, до смерти Маяковского, – в квартире в Гендриковом переулке.

Они собирали грибы, играли в карты, пили чай с вареньем: Маяковский – первый поэт революции, Брик – один из ведущих идеологов культуры, Лиля – символ новой морали. Интересно, знали ли они, когда играли в карты и пили чай, что они «воплощение авангарда» и «символы новой морали»?.. Конечно, кое-кто из них знал – Лиля. Свою ссору с матерью она не называла «мама на меня сердится…», или «я, конечно, виновата, но…», или «мама не должна вмешиваться». Она считала, что это не бытовые и не нравственные, а именно идейные противоречия: Елена Юльевна – мещанка, а она, Лиля, представляет передовую мораль.

Лиля: «Только в 1918 году, проверив свое чувство к поэту, я могла с уверенностью сказать Брику о своей любви к Маяковскому. Поскольку я уже не была женой Осипа Максимовича, когда связала свою жизнь с Маяковским, то ни о каком „menage a trois“ не было и речи, и наша любовь не могла омрачить ни наших отношений, ни дружбы Маяковского и Брика. Мы все решили никогда не расставаться и прожили всю жизнь близкими друзьями, тесно связанными общими интересами, вкусами, делами».

Опять Лиля рассказывает тихим сказочным голосом: «…Наша любовь не могла омрачить ни наших отношений, ни дружбы…» Лиля, грамотная, обладающая хорошим литературным языком, по-глупому путается в словах, невольно придавая ситуации еще большую двусмысленность. Чья «наша любовь», чьи «наши отношения»?..

Но, с другой стороны, что же ей написать: «Жила-была я, и было у меня два мужа»?..

Именно тогда, в Левашове, Лиля сказала Осипу, что любовь у нее к Маяковскому «настоящая» и теперь она Маяковскому жена. Но если Осип хочет, то она немедленно расстанется с Маяковским.

У Маяковского на пальце кольцо с внутренней гравировкой «Лиля». У Лили на пальце кольцо, на котором по кругу выгравированы ее инициалы ЛЮБ, получается «ЛЮБЛЮЛЮБЛЮЛЮБЛЮ». Но если Осип хочет, то она немедленно расстанется с Маяковским.

Осип ответил, что не нужно расставаться с Маяковским, но она должна ему обещать, что они никогда не расстанутся, то есть Лиля с Осипом никогда не расстанутся. Так что и Брику она жена – безо всяких пошлостей, а, наоборот, в самом высоком смысле – жена навсегда.

Почему Маяковский на это согласился? Можно легко ответить: другого ему не предложили. Маяковский не мог получить Лилю одну, она – только вместе с Осей. И главное, ему и не нужно было «без Осипа»! Любовь крепче, когда есть что-то еще, кроме любимой, а в этом случае «чем-то еще» был Осип Брик.

А если у Лили с Осипом сохранились сексуальные отношения – она говорит, что нет, но представим на минуту, что сохранились? И она строго сказала Маяковскому и Брику – буду любить обоих, будет так, и все!

…Нет, невозможно это представить!.. Все свидетельства говорят о том, что Маяковский не был развращен, что он был чистым и по-провинциальному стыдливым человеком. Маяковский смущался, когда вместе с Бриками был на выставке эротической гравюры. Осип и Лиля не смущались, рассматривали, они же были люди светские и с самого начала совместной жизни интересовались проблемами секса – посещали бордель в Париже, любовались лесбийской любовью. А Маяковский не хотел даже смотреть «неприличные картинки». Что бы ни происходило между ними потом, как бы Лиля ни меняла правила игры, там, в Левашове, в самую первую пору «новых обстоятельств», они жили втроем очень мирно и спокойно – не было никаких страстей. Очевидно, Лиля действительно была в это время только с ним.

Так что для Маяковского все сложилось прекрасно, лучше не бывает – все клеточки заполнены, и любовь, и дружба, и понимание, и творческое единение. Лиля ему как бы жена, Осипа он любит и дружит с ним очень близко, и все его любимые люди рядом.

Но Лиля?.. Почему Лиля решила жить втроем? Почему именно тогда решила, что будет так – семья? Почему «только в 1918 году, проверив свое чувство к поэту…»? Проверила чувство – как это «проверила»? Лиля не видела Маяковского полгода, до этого она не была в него влюблена… Она что, внезапно влюбилась в нелюбимого? Но если сразу не влюбился, не трепещешь, то через какое-то время не влюбишься вдруг, не начнешь трепетать. И наука это полностью подтверждает: если не вырабатываются на определенного человека гормоны влюбленности, то потом вдруг не начнут вырабатываться. Может быть другое – когда люди в длительных отношениях, вместо гормонов влюбленности вырабатывается другой гормон, который отвечает за душевный комфорт, за «мне хорошо только рядом с тобой». Это не влюбленность, а любовь, но такая любовь у Лили была к Брику.

А «проверив чувство» звучит как-то по-военному, словно речь идет о сверке личного состава. Но, может быть, это и была сверка личного состава?

После почти двухлетнего перерыва в постоянной любовной связи Лиля решила, что Маяковский ей нужен. Что ей нужно «новое положение вещей», узаконенное сожительство втроем, в котором у каждого новая роль. Значит, это был расчет?..

Вот если Маша вышла за Петю из-за квартиры или прописки, это ничего, это нормально, а тут мы так пристально смотрим – а любовь ли это, а не корысть ли, не расчет?

Не корысть, но расчет, безусловно, был. Лилин расчет был очень умный.

Давайте представим себе Лилин смотр личного состава. Лиля любила Осипа, Маяковский в отчаянии бросался к Эльзе, затем отдалился от Лили, уехал в Москву. Лиля Маяковского в Москву отпустила. О том, чтобы Маяковский и Лиля были вдвоем, и речи никогда не было. Даже если бы Лиля и любила его, она понимала, что нормальный брак с ним невозможен, что мрачный страстный Володя ее заклюет.

Лиля осталась в Петрограде женой Брика. Она пыталась спасти свой брак и потерпела неудачу – Осип к ней окончательно охладел. И к этому времени – к лету восемнадцатого года – Лилины отношения с ним определились: она поняла, что Брик ее оставил. «Оставил» не в привычном, бытовом смысле – ах, он ее бросил! Они и не думали расставаться.

Лиля перестала вызывать у Брика желание, но что такое секс? Что же, только потому, что один человек больше не испытывает желания поместить маленький кусочек себя в другого человека, все, нежность и духовную близость, все родное и теплое, что было и есть, все – вон? Прекратились сексуальные отношения, но любовь, преданность, потребность в присутствии друг друга никуда не исчезают – если ты нормальный человек, а не примитивное существо.

Мы никогда не узнаем, может быть, Лиля с Осипом не прекратили сексуальные отношения окончательно, может быть, прекратили на время, а потом что-то менялось, но в любом случае их брак был не секс, а осознание общей судьбы. Они были суждены друг другу Богом, и настоящий брак так и остался с Осипом, а не с Маяковским.

Лилин идеальный брак прекрасен, остаться без Осипа Лиля не хотела, но нужно же как-то жить – жить вместе каждый день. На самом деле Лиля попала в непростую ситуацию: Брик, такой умный, спокойный, – как без него, если он все про жизнь и про нее саму объясняет? Без Брика невозможно, но и с ним уже нехорошо – как с ним жить, если он уже был ей эмоционально недостаточен, она все время вспыхивает, а он не отвечает?.. Все же Брик ее немножко «бросил».

Что делать, если немножко бросили?.. Для человека, который так любит себя, как Лиля, ответ один – быстро построить другие отношения, в которых Брик остался бы с ней. Ну и какие у нее были варианты? Только один – Брик и Маяковский.

Вот такой был Лилин расчет – гениальный. Но были, очевидно, и другие, прагматичные соображения.

Маяковский был уже очень знаменит. Лиля решила, что лучше ей в жизни держаться Маяковского, что ее будущее может быть связано с ним. Ахматова говорила презрительно, что Лиля всегда «любила главного», – это точно. Но вопрос – в чем главного? Рядом были и главнее. А почему бы ей вообще не отойти от литературы и не поискать в другом кругу, не соблазнить самого главного в Петрограде – Урицкого? Потом, когда его застрелят, другого самого главного – Зиновьева, когда того расстреляют – Кирова… Лиля любила «главного», но она любила талант, любила быть в центре, и другие «главные» не могли дать ей того, чего она хотела больше всего на свете, – чтобы ее жизнь была интересна.

Поэтому Лиля и выбрала идеальный для себя вариант – и в смысле отношений, и в смысле устройства жизни. У нее, как у Маяковского, в этой жизни втроем все клеточки были заполнены – и понимание, и спокойствие, и эмоциональный отклик. И любовь – нельзя же совсем исключать любовь из этого расклада. В ее жизни не нашлось сейчас никого главнее, но она все-таки любила своего Володю – наконец-то полюбила. Лиля не стала бы жить с мужчиной только из-за его главности – зачем ей гулять, собирать грибы, играть в карты, пить чай с противным нелюбимым ради будущей славы музы поэта?.. Может быть, у нее была особая эрогенная зона – реагировала на талант и успех?

Да и вообще, двое мужчин лучше, чем один, тем более в такое трудное время. Это шутка, но, с другой стороны, это правда.

Остается Брик – ему все это зачем? Лиля говорит: если бы Осип сказал, что нужно с Маяковским расстаться, она бы выбрала Осипа. Это, без сомнения, правда. Лиля не разлюбила своего Осю. Но Осип не сказал, что – нет, они останутся вдвоем с Лилей, как приличная семья. Осип согласился на семью втроем, почему?

Шкловский говорил: «Если отрезать Брику ноги, то он станет доказывать, что так удобней». О чем это? О том, что не нужно никаких выяснений отношений. Это у них было семейное – не выяснять, не замечать, не вытаскивать всю правду на свет, не вопрошать грозно: «А кто тут у нас кому кто?!» Осип Лиле ответил – хорошо, пускай Маяковский, только давай никогда не расстанемся. Эльза приехала попрощаться и не хотела не только задавать вопросы, «но даже показать, что замечает новое положение вещей». Лошади не выясняют отношений, поэтому они никогда не кончают жизнь самоубийством…

Но в любом случае Лиля и Осип знали, как из плохого сделать хорошее, не пропасть. А Брик к тому же умел любые свои эмоции перевести в рациональное решение вопроса, в схему.

Любовь тоже можно превратить в схему: Лиля полюбила Маяковского, но это не означает, что немедленно разлюбила Брика. Почему, собственно, нельзя любить двоих? Обычные люди этого не понимают и устраивают страшную драму, а Брик принимает вещи такими, как они есть.

Да, конечно, все так, только… Может быть, Брик сам придумал жить вместе? В важных вопросах Брик руководил Лилей, а не она им. Так, может быть, это было его желание, его решение?

«…На лице его часто играла насмешливо-ироническая улыбка, он хорошо знал цену людям. Если человек был ему неинтересен, он посреди разговора вставал и уходил к себе. Про некоторых гостей, которых в доме бывало много, он говорил: „Зря потраченные время и деньги“. Он был энциклопедически образован, и, когда говорил, вокруг замолкали…»

Маяковский ему интересен, Маяковский – это не зря потраченные время и деньги. «Ося влюбился в Маяковского». Радовался ему, восхищался его стихами, «огромностью» его личности, хотел первым слушать его стихи, хотел владеть им… – любил. Оба они, и Лиля, и Осип, любят Маяковского, а если любишь человека, нужно с ним вместе жить.

…И они стали втроем.

Это случилось до дачной жизни в Левашове или, по другим источникам, сразу же после их первого общего лета, и в этой истории Лиля уже повела себя как жена Маяковского.

История немного невнятная, как всегда, когда сплетня. Вроде бы Чуковский рассказал Горькому, что Маяковский обесчестил невинную девушку и заразил ее сифилисом, – прямо как в романе Мопассана. Мы можем верить Чуковскому, как верили в детстве («Жил да был Крокодил, он по Невскому ходил»), а можем не верить, потому что Чуковского обуяла ревность – у них была одна общая любовница, не у Чуковского с Крокодилом, а у Чуковского с Маяковским. Эта девушка была сначала любовницей Чуковского и «изменила» ему с Маяковским. Закончилось все мучительным разрывом с абортом. Было это четыре года назад, в 1914 году, и почему вдруг стало актуальной сплетней, непонятно. Но тем не менее сплетня состояла в том, что у Маяковского сифилис.

Яков Львович, тот самый, который обещал Лиле «устроить» ее в кинематограф, был всеобщий приятель и даже друг Горького, «бретер», «прожигатель жизни», по-сегодняшнему, светский тусовщик, знакомый со всеми и повсюду вхожий. Яков Львович от Горького понес эту сплетню дальше по всему Петрограду. Он тоже был лично заинтересован в том, чтобы опорочить Маяковского, – у него с Лилей то ли был роман, то ли он ее просто добивался. И цель его сплетни была простая и понятная – отдалить Лилю от Маяковского. В общем, Маша сказала Кате, что Катя сказала Маше, что… что Маяковский болен – у него сифилис. Сплетня распространилась по Петрограду и дошла до Бриков. А сифилис был тогда очень позорной болезнью, считалось, его можно подцепить только у проституток.

Услышав, что у Маяковского сифилис, Лиля не ужаснулась и не заплакала, а пошла прямо к Горькому и потребовала – пусть Горький скажет, кто источник сплетни. Это он нам Горький, классик, буревестник, а ей он был Горький, который часто сидел за картами у нее дома. Но все же он и для нее был знаменитость, классик, так что это было довольно смело. Горький уклончиво ответил что-то вроде «так, одно лицо» и «я узнаю»… Но Лиля не успокоилась и написала Горькому письмо – пускай это лицо немедленно даст ей адрес доктора, от которого получена позорящая Маяковского информация. И, чтобы Горький не отделывался от нее, потребовала дать ей письменный ответ. Ничего конкретного Горький ей так и не сообщил, очевидно, «одно лицо» насплетничало и не пожелало отвечать за свои слова.

Но дело не в том, кто кому насплетничал, а в том, как повела себя Лиля. Она даже не постеснялась передать от себя Горькому, что Маяковский не избил его только потому, что Горький старый и больной.

От другого сплетника, Якова Львовича, когда он подошел к ней где-то на людях, Лиля не стала требовать объяснений, а просто громко бросила ему «говно!».

Лиля, конечно, защищала не только Маяковского, но и себя – понятно же, что если у него сифилис, то и у нее, а такого пятна она никак не хотела. Но Лиля – молодец. Смелая. Не побоялась показаться смешной, невежливой или навязчивой или вот так просто взять и сказать – «говно!». Ну просто человек делал, что хотел, – здорово!

Что было дальше. Дальше была Москва, морковка…

Брики и Маяковский уехали из Петрограда в Москву весной 1919 года, сразу вслед за ленинским правительством. И тут возникает вопрос, такое большое удивление – а почему они уехали из Петрограда в Москву, а не вообще уехали из России в Европу? Да, Брик не имел разногласий с властью, с большевиками. Но ведь уже был 1918 год, уже Каннегисер застрелил Урицкого, уже большевики ответили на это страшным «красным террором», уже на улицах Петрограда арестовывали интеллигентных по виду людей, уже было «каждого десятого расстреляем за убитого товарища Урицкого» – почему они не уехали? Уже Каплан стреляла в Ленина – полуслепая, больная, она не могла удержать пистолет в руке, но «стреляла», – большевики уже себя показали.

Уже был голод, была разруха, почему они не уехали? Ни тогда не уехали, ни позже, пока еще было можно? Не уплыли на пароходе, как Эльза, не бежали по льду Финского залива, как Шкловский, не отбыли в «научную командировку» навсегда, как Якобсон? Почему они не эмигрировали?

Нет, конечно, очевидный ответ на этот вопрос – потому что футуризм, левое искусство было на коне в большевистской России. Брики принадлежали к левому искусству, и зачем им эмигрировать?.. Но это именно что очевидный ответ. На самом деле Брики ничему не принадлежали, Брик принадлежал себе самому, а Лиля принадлежала Брику. Они не были «людьми искусства», как Маяковский. Он – поэт, и этим исчерпывается его сущность, занятие и способ заработка. А Брики просто были рядом с искусством.

Что-то они хотели иметь в Советской России, что?..

Например: Брик, такой здравомыслящий, такой хороший аналитик, предвидел, что Маяковский станет главным, «первым пролетарским поэтом», и их жизнь при нем будет лучше, чем нищета за границей. Лучше быть идеологом культуры в России, чем таксистом в Париже. Но если Брик был такой провидец с Маяковским, то отчего же он не предвидел террор? Они с Лилей не погибли, но ведь могли погибнуть. Почему же они остались в России?

Да очень просто – эти люди любили «интересное». «Интересное» для них было очень важно, важнее многого, нужно отдать им справедливость. «Как-то, отвечая на вопрос, что он больше всего любит делать в жизни, Брик сказал: „…рыться в книгах, думать и говорить о проблемах искусства, прийти человеку неожиданно на помощь…“» Интереснее быть идеологом культуры в России, чем таксистом в Париже. Интереснее быть с Маяковским, чем нанизывать бусы из макарон в Париже. Брики были с большевиками, потому что с большевиками им было интереснее.

Это может быть так, а может, и не так… Часто бывает, что мотивы не настолько осознанные, не такие четкие, не такие глобальные, а так, вроде бы незначащая мелочь… К примеру, Брик просто не хотел бросать свою огромную библиотеку?..

Брики и Маяковский уехали в Москву. Москва стала столицей, а Петроград стал политической провинцией. Все самое главное теперь происходило в Москве. Конечно, семейным стратегом был Осип, но кто из них троих заторопился в Москву? Кто ринулся вслед за главными и за интересным, кто не пожелал ждать, пока Петроград окончательно затихнет, захиреет, превратится в культурную провинцию?

В Москве при помощи Якобсона Лиля, Осип и Маяковский поселились в крошечной комнатке с камином. Маяковский описал ее в стихах: «Двенадцать квадратных аршин жилья. Четверо в помещении – Лиля, Ося, я и собака Щеник».

И эта двенадцатиметровая комнатка больше всего говорит о том, что это именно была семья! Потому что при всей трогательности этого описания, как будто для детей, поневоле возникает такой же детский, непосредственный вопрос – а где они спали, втроем? О господи, где, где… Там стояли две кровати и раскладушка.

А как в этой комнатке могла происходить интимная жизнь Лили и Маяковского? Ну как-то происходила. А как происходит интимная жизнь, если это другие трое – муж, жена и взрослый ребенок или муж, жена и бабушка?

Так что «двенадцать квадратных аршин жилья» без иронии подтверждают: это была настоящая семья, как-то они прилаживались к такой жизни, и все.

Лиля, Осип и Маяковский втроем переживали голод и холод, топили камин чем придется. В квартире не работали водопровод и канализация… Это что же, у них не было туалета?..

Маяковский описал, как они ходили в уборную на Ярославский вокзал, пешком через всю Москву. Но в стихах это одно, а если вдруг заболит живот или еще что-нибудь… Как без туалета и без воды?..

Голодали, как все тогда, каждый пытался что-то придумать, добыть что может.

Один раз Лиля поменяла свой жемчуг на мешок картошки. В другой раз придумала переписать от руки «Флейту-позвоночник» с посвящением себе («Посвящается Лиле Юрьевне Брик»), а Маяковский дополнил самодельную книжку своими рисунками – и продали букинисту, купили еды. Маяковский – кормилец.

Маяковский: «…Только в этой зиме понятней стала мне теплота любовей, дружб и семей». Голодные, замерзшие, не очень чистые, но впервые по-настоящему вместе.

Как у всех любящих друг друга людей, у них был свой нежный домашний лексикон. Лиля: «Мы стали звать Владимира Владимировича Щенком». Не то чтобы это интимное какое-то словечко, для каждого было прозвище, никто не исключен из нежности, у них все нежности на троих. Лиля – Киса, Маяковский – Щенок, а Осип – Кот. Раз Лиля киса, то он кот. Коту, кстати, уже за тридцать. Брик слишком серьезен, чтобы быть каким-нибудь Львенком, Лисенком, Хоречком.

Все трое подписывали свои письма друг к другу рисунками – разлапистый щенок, задумчивый кот, хорошенькая кошечка. У Лили была потом специальная «кошачья печать» для писем «зверикам». Такая Лилина ребячливость обаятельно сочеталась с ее железной волей – зверики, немедленно сделайте все, как я велю, а то ваша Киса так вас исцарапает, что своих не узнаете!

Прозвища членов этой кошачье-собачьей семьи так удивительно точны, что можно было бы больше ничего о них не знать.

Киса и Кот – одной породы, а Щенок другой породы. Щенок думает: «Хозяин за мной ухаживает, кормит меня, наверное, он бог», а Кот и Киса думают: «Хозяин за мной ухаживает, кормит меня, наверное, я бог». Щенок привыкает к людям, Кот и Киса – к месту. Щенок не может без хозяев, зависит от них, вьется под ногами, просит ласки и внимания, страшно предан и бестолково лижет руки.

Киса ходит сама по себе, в ласке нуждается, но с хитростью.

А Кот? Он в усы усмешку прячет, усмехается в усы, ловит нас на честном слове, на кусочке колбасы. Кот – отстраненный, не может безоглядно любить Кису, как Щенок. Кисе тоже не позавидуешь: всю жизнь любить и мириться с отчужденностью.

Лиля про Маяковского и собаку Щеника: «Оба – большелапые, большеголовые. Оба носились, задрав хвост. Оба скулили жалобно, когда просили о чем-нибудь, и не отставали до тех пор, пока не добьются своего. Иногда лаяли на первого встречного просто так, для красного словца».

В этих словах разгадка характера их интимных отношений. Не пошлое «что он мог у нее просить, не еду же, тогда что, любви?» Маяковский мог просить у Лили сто миллионов вещей, которые бывают в совместной жизни, – подвинься, пойдем, давай пить чай… Но и их интимные отношения были такие же: он «просил», она не соглашалась, он «не отставал», а она соглашалась или нет. Тщательно отмеренная кошачья ласковость и щенячьи горячие поцелуи без счета, без меры.

Какое-то время они совсем не расставались, а потом Маяковский ненадолго уехал в Петроград по делам. В поезде он вел дневник, «Дневник для Личика».

«1 ч. 28 м. Думаю только о Лилике…

3 ч. 9 м. Детка, еду, целую, люблю…»

И так далее… до конца следующего дня – дорога тогда занимала сутки. И на следующий день с самого утра:

«7 ч. 45 м. Доброе утро. Люблю Кису. Продрал глаза.

9 ч. 6 м. Думаю только о Кисе.

9 ч. 40 м. Люблю детку Лику.

10 ч. 40 м. Дорогой Кисит.

11 ч. 45 м. Лилек, думаю только о тебе и люблю ужасно.

12 ч. Лисик.

12 ч. 30 м. Подъезжаю с тоской по Кисе, рвусь к тебе, любящий Кисю Щенок».

И в Петрограде продолжаются эти записи, и в поезде на обратном пути, и заканчиваются так:

«…9 ч. 35 м. Поезд подходит к Кисе или, как говорит спутник, к Москве».

Спутник Маяковского, тот, кто вместе с ним возвращается в Москву, приближается к Москве, а Маяковский – к Лиле. Что это – он поэт и все у него гипербола, все надрыв? Или у него такая огромная любовь?.. Ведь это не первые месяцы любви, когда человек не помнит себя в угаре страсти, – уже три года прошло, как он полюбил Лилю…

Летом 1919 года была дача в Пушкине, вместе с Романом Якобсоном. Помните эту смешную историю – через много десятилетий Лиля Юрьевна бежит к Якобсону в аэропорту и шепчет ему: «Рома, не выдавай!» Правда это или сплетня, но получается, Лиле было чего бояться? Якобсон был самым близким человеком к ним четверым, включая Эльзу, знал о них все, что можно было знать, и если Лиле было чего бояться, то помнить что-то для нее опасное мог только он.

Опять была дачная идиллия, как в Левашове: Лиля загорает, Маяковский работает, Брик разрабатывает теорию предложения и спроса в искусстве. Разработает теорию и скажет Маяковскому – что людям нужно от искусства и что Маяковский должен им дать. А Якобсон изучает рифмы Маяковского. Все при деле, и все при Маяковском.

Была идиллия… Была ли? У них был блокнотик, «Желтая книга боевых действий между Лилей и Володей». Маяковский записывал туда свои обиды, Лиля записывала «мирные договоры», чтобы Маяковский, прочитав, мог принять их и стереть ластиком причиненные ею обиды. Какие обиды?.. Якобсон писал Эльзе об этом периоде их жизни: «Лиле Володя давно надоел, он превратился в такого истового мещанского мужа, который жену кормит-откармливает. Разумеется, было не по Лиле. Кончилось бесконечными ссорами: Лиля готова была к каждой ерунде придраться».

Это «готова была к каждой ерунде придраться» – ужасно мило. Прежде в Лиле была неприятная четкость, как будто она автомат для управления мужчинами, литературный персонаж, а не живой человек, в котором всегда есть непоследовательность. Впервые она обнаружила слабость: Маяковский так ее раздражает, что она готова вцепиться в него за всякую ерунду – не то сказал, не так посмотрел, не там сел!..

Якобсон: «Он невероятно боялся Лили. Она могла ему выговор сделать, и он был кончен». Ну конечно! Когда ты кого-то раздражаешь, заранее сжимаешься, заранее дрожишь, потому что не знаешь, в чем виноват, – для чужого раздражения ведь нет никакой причины, это физиологическая реакция организма на бедного тебя… А уж если выговор жестокими словами – ужас!..

Маяковскому не удалось стереть все обиды ластиком, потому что после этого лета Лиля и Маяковский расстались. Маяковский съехал от Бриков. Якобсон помог ему получить отдельную комнату в квартире, где жил сам, в Лубянском проезде. Маяковский бывал у Бриков каждый день и оставался ночевать, но все же съехал.

Что это было – «развод»? Эксперимент «втроем» провалился? Конечно, это Лиля не захотела больше быть с ним, а не сам Маяковский. Почему? Без сложных причин – он ей надоел.

Можно удивиться – что значит «откармливал» в голодный год? Что значит «мещанский муж», ведь Маяковский так яростно выступал в стихах против мещанства, как будто мещанство – фикус и канарейка – были его личными врагами? Но «откармливать» можно и одной морковкой, здесь ведь что важно – с какой страстью Маяковский хотел, чтобы его Лиля съела эту морковку. И быть «мещанским мужем» означает то же самое: Маяковский хотел, чтобы каждая ее крошечка была только для него, чтобы было такое взаимное проникновение, чтобы он знал все про нее. Как если бы у них были мобильные телефоны, и он бы звонил каждую минуту: «Ты вышла из дома? Ты доехала? А когда вернешься?» Он как будто хотел ее всю съесть, а она не желала, чтобы ее съели, не желала быть его собственностью. Именно на это он и пытался заявить права, что он с Лилей – вдвоем, она жена, он муж. Маяковский оказался не таким авангардистом в личной жизни, не таким продвинутым, как Лиля. Оказался «мещанским мужем».

А главное в роли мещанского мужа, которую примерял на себя Маяковский, – то, что он один спит со своей женой.

Лиля писала: «Мы все трое женаты друг на дружке». «Втроем» Маяковского устраивало, но хотя бы втроем, а не вчетвером или впятером, – а у Лили были любовники, и Маяковский обо всех «всегда знал». Бедный, бедный Маяковский, бедный «бог неприкаянный»! Он так хотел огромной любви, безраздельного обладания. Лиля не виновата – если бы она дала ему полную физическую верность, он тосковал бы о безраздельном духовном обладании. Но как будто специально – кто много хочет, тот мало получит – ему не досталось даже простой физической верности, чтобы его любимая женщина принадлежала только ему.

Якобсон докладывает Эльзе: «…К осени 1919 года разъехались, Володя поселился со мной, а зимой разошлись».

Лилю раздражал Маяковский, но любое наше раздражение означает, что мы просто дали себе волю, разрешили себе сердиться и топать ногами, и на это всегда есть причина. Причина у Лили была: хотела начать другую жизнь. Хотела сойти с рельс, развернуться в другую сторону – Лиля собиралась эмигрировать.

Лиля решила уехать из России. Идеологические причины здесь ни при чем, большевики никак ее не трогали. Не в том смысле, что не обижали, а просто политика Лилю не интересовала, ее волновала только ее личная единственная жизнь. А жизнь ее шла как-то неправильно, не так.

Морковь за зеленый хвостик – трогательно, конечно, но Лиля была европейская женщина. Лиле это выражение подходит, она в детстве и юности много бывала в Европе, говорила по-немецки и по-французски, любила красивую одежду, комфорт, она была очень европейская женщина… И все это – жечь карнизы в камине, есть гнилую картошку и вместо теплой ванны вокзальная уборная, которую страшно себе представить… Зачем?! И что она получила за это? За отказ от цивилизованной жизни? Быть примерной музой – спасибо, не надо! И она опять, как в восемнадцатом году, произвела смотр личного состава.

Кое-что за это время изменилось. С зимы 1918 до зимы 1919 года футуристы были в центре культурной жизни и занимали важные позиции, а осенью 1919 года – уже нет. Футуристы перестали быть в центре, и Лиля перестала быть в центре. Унылая жизнь, приевшаяся роль Кисы, не то чтобы окончательно надоевшее, но уже исчерпанное окружение, споры об искусстве… Да, все это было мило, но – надоело! Лиле уже двадцать восемь лет.

Лиле еще только двадцать восемь лет. Она еще может начать новую жизнь – у кошки семь жизней, а у Кисы тем более, она еще может стать кем угодно где угодно, хоть в Европе, хоть в Америке! Вроде бы в Америку она и собралась. Якобсон официально уезжал за границу – в научную командировку, но ясно было, что навсегда, и Лиля предложила ему вступить с нею в фиктивный брак. Развестись с Бриком ей было бы нетрудно, формальный развод тогда был минутным делом. Эта история – очередная тайна, и мы не знаем, какова была в ней роль Осипа, знал он о Лилиных планах, не знал?.. Но в любом случае ничего не вышло. Якобсон пишет Эльзе: «Случайно не получилось».

Лиля была так раздражена и настроена против Маяковского, по словам Якобсона, была «так против Володи», что без «зверской злобы» не могла слышать про искусство, про поэтов и художников. Это очень понятно: если раздражает мужчина, то и его дело, которым долго жила вместе с ним, раздражает тоже. Лиля всегда жила интересами своего мужчины, и если бы у нее был, к примеру, муж – инженер-турбинщик, она бы увлекалась турбинами, и если бы он ей надоел, она бы возненавидела эти турбины. А так она возненавидела поэтов и теперь с упоением говорила о совершенно других людях, о «людях дела».

Может быть, у нее тогда кто-то был – директор завода, строитель, турбинщик? Наверняка, ведь она воспринимала жизнь через мужчину. Якобсон рассматривался только как фиктивный муж для отъезда, и, может быть, именно с этим «человеком дела» Лиля собиралась за границей соединиться, а он не захотел, не взял ее с собой. Может быть, это и есть тайна, о которой писал Якобсон? Что Лиля, в сущности, была музой потому, что так сложилась судьба, вернее, потому, что не сложилась судьба, а вовсе не потому, что упоенно любила стихи Маяковского? Этого мы не узнаем. Но понятно одно: Маяковский ей зверски надоел! Что-то случайно не получилось – иначе мы бы еще увидели Лилю женой американского президента. Если бы Лиля стала женой американского президента, они бы тоже жили втроем – с Бриком? И на двери Белого дома висела бы табличка «Брик. Президент»? Наверное, да. Конечно да.

Лиля не эмигрировала, и они с Маяковским помирились. Опять было лето втроем, на даче в Пушкине. Лето было мирное – грибы, карты, гости. Отношения Лили с Маяковским тем летом были на редкость спокойными, это был один из лучших их периодов – гармоничный, нежно-семейный. Творчество Маяковского тем летом поворачивает в лирическую сторону, он впервые за несколько лет пишет не на политические темы, а просто лирику, несколько стихотворений о любви и природе, о гармонии с любимой и с самим собой, – так ему было этим летом хорошо.

Отношения их были нежно-семейными, а у Лили в это время был роман!

Романы были у Лили весь этот год, и зимой, и весной, и летом. Роман закрутить было для нее легко, как кошке мяукнуть. Почему все хотели с Лилей роман? Ведь не в красоте же тут дело? Столько красивых женщин, а у них никого нет, почему у них никого нет, а у Лили всегда есть?

Лиля: «Надо внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешать ему то, что не разрешают ему дома. Например, курить или ездить куда вздумается. Остальное сделают хорошая обувь и шелковое белье». Внушить мужчине, что он замечательный, хвалить, восхищаться – это не бином Ньютона, а вполне известная тактика. Очевидно, все дело в исполнении. Лиля всем нужна, потому что если у кого-то чего-то много, все равно чего – денег, любви, романов, то ему еще прибавится. Опыт притягивает мужчин. Никому не интересна верная жена, а всем интересна неверная, потому что у нее – опыт, на ней поцелуи многих, а на Лиле такой нарисован опыт, такие поцелуи…

Маяковский пишет лирические стихи, ему хорошо и спокойно, а Лиля – сколько у нее тогда было романов?.. Хорошо, что Маяковскому, хорошо, хорошо, что у Лили романы, – всем хорошо. Но какая Лиля – грандиозная, такая, что, может быть, она и не человек вовсе?

Об одном ее романе мы знаем подробно – с Пуниным. Роман с Пуниным начался весной, до переезда на дачу в Пушкино, и продолжался летом. Пунин ездил из Петрограда в Москву в командировку, а Лиля приезжала к нему в Петроград.

Николай Пунин – ему тогда было чуть за тридцать – известный искусствовед, петроградский комиссар по делам искусств. Пунин свой роман с Лилей подробно описал в дневнике, и даже за его претенциозным стилем видно, что он был очень влюблен. Из дневника понятно, что Пунин – тонкий изысканный неврастеник, мучительно-нежно любящий самого себя, умница, позер и плакса.

Пунин написал про Лилю кое-что интересное: «Зрачки ее переходят в ресницы и темнеют от волнения: у нее торжественные глаза, есть наглое и сладкое в лице с накрашенными губами и темными веками, она молчит и никогда не кончает…»

Что означало «никогда не кончает» тогда, в 1920 году? То же, что и сейчас: что у нее не бывает оргазма.

Неужели?.. Лиля, такая сексуальная, раскованная, не умеет получать оргазм? Фрейд радостно схватился бы за нее и поставил ей диагноз: она меняет мужчин в надежде достигнуть оргазма. Ей интересен каждый новый мужчина с физической точки зрения – как с ним будет? И с каждым новым мужчиной она надеется испытать что-то новое, сильное. Возможно даже, что она вообще равнодушна к физической стороне любви, и тогда отсюда это ее «повышенное половое любопытство», обостренный интерес к проблемам пола – ей хочется наконец понять, что во всем этом находят люди…

Возможно, Фрейд и оказался бы прав, но отчего-то кажется более вероятным, что именно с Пуниным ей было не вполне хорошо, а с другими – прекрасно.

Пунин далеко не красавец, скорее даже непривлекательный внешне, с безвольным подбородком, женственным лицом – с Маяковским не сравнить. Глупо говорить «Маяковский лучше», но ведь он лучше, лучше, лучше!!! Сейчас, летом двадцатого года, им вместе хорошо и спокойно. Зачем Лиле Пунин, этот умница, позер и плакса, с которым у нее не бывает оргазма? Да просто она любит романы.

Лиля восхищалась интеллектом Пунина и хотела, чтобы он оценил ее интеллект. Лиля хотела разговаривать об искусстве, а Пунин хотел с ней спать.

«Муж оставил на ней сухую самоуверенность, Маяковский – забитость, но эта „самая обаятельная женщина“ много знает о человеческой любви и любви чувственной. Ее спасает способность любить, сила любви, определенность требований. Не представляю себе женщины, которой я мог бы обладать с большей полнотой. Физически она создана для меня, но она разговаривает об искусстве – я не мог…»

Похоже, что Лилин интеллект его не поразил. Лиля царила интеллектуально, в общем-то, не в самой образованной среде, рядом с необразованным Маяковским, а Пунин – искусствовед, профессионал, и Лиля не смогла очаровать его начитанностью и яркой остроумной болтовней об искусстве. Он не захотел разговаривать с дамой «о прекрасном», зато очень восхищался Лилей как любовницей.

«…Если потеряешь такую красивую женщину, с такими темными и большими глазами, с таким красивым дрожащим ртом, с таким легким шагом, такую сладкую и томящую, такую необходимую и такую неприемлемую, как неприемлемы условия мира, – легко отдавать себя всем вещам и всем людям, которыми больше не дорожишь».

Роман быстро закончился. Уже в начале июня Пунин записал в дневнике:

«Виделись, была у меня, был у нее. Много говорили о своих днях после моего отъезда. Когда так любит девочка, еще не забывшая географию, или когда так любит женщина, беспомощная и прижавшаяся к жизни, – тяжело и страшно, но когда Лиля Б., которая много знает о любви, крепкая и вымеренная, балованная, гордая и выдержанная, так любит – хорошо. Но к соглашению мы не пришли. Вечером первого я вернулся от нее из „Астории“, где нельзя было говорить, и позвонил; в комнате она была уже не одна, и я сказал ей, что для меня она интересна только физически и что, если она согласна так понимать меня, будем видеться, другого я не хочу и не могу, если же не согласна, прошу ее сделать так, чтобы не видеться. „Не будем видеться“. – Она попрощалась и повесила трубку».

В тот же день Пунин, со слов общего знакомого, записывает: «Л. Б. в тяжелом состоянии, мечется и вся в истерике; в таком виде он еще никогда ее не видел (он ее знает давно), ему страшно смотреть на нее, что-то с ней происходит».

Истерика, обида… Но обидеть человека можно, только задев его там, где у него действительно больное место. Лиля всегда бурно переживала все свои романы, а здесь еще и обидно ужасно! Как это она «интересна только физически»?! А ее «разговоры об искусстве», ее мысли, к которым так почтительно прислушивался Маяковский, не интересны?! Она считала, что главное ее оружие не сексуальность, а интеллектуальная власть, и свой интеллект ценила больше, чем привлекательность… У Лили нашелся комплекс, хотя бы один, комплекс интеллектуальной неполноценности. Иначе откуда у нее желание всю жизнь быть с мужчинами, интеллектуально выше ее?

В конце июня Пунин пишет: «Воспоминания о Л. Б. все реже и бесцветнее…»

Но самое интересное в этом романе не то, что он вообще был, и не то, что прервал отношения Пунин, а не сама Лиля. Самое интересное другое: три года прошло, сколько романов у Лили было, сколько жизни, но Лиля не сдалась, и при случае у нее возникла мысль – а не попробовать ли еще раз?..

Через три года – три года! – в марте 1923 года Пунин пишет:

«Л. Б. говорила о своем еще живом чувстве, о том, как много „ревела“ из-за меня… Но она одного не знает, что я разлюбился, что вообще ничего не могло быть без влюбленности, какая бы она, Лиля, ни была… Л. Б. думает, что я не неравнодушен, что я не как камень сейчас по отношению к ней. Она гладила мою руку и хотела, чтобы я ее поцеловал, я ее не поцеловал, помня Ан.».

«Ан.» – это Анна Ахматова, ее роман с Пуниным начался в 1922 году. В 1922 году, когда прошло два года после страсти Пунина, она написала о Лиле: «Лицо несвежее, волосы крашеные и на истасканном лице наглые глаза». Никто, ни один человек с ней не согласен, напротив, все, кто встречался тогда с Лилей, отмечали, как она необыкновенно хороша. Ахматова всю жизнь ненавидела Лилю – за ее связи с ЧК? За ее предположительную вину в смерти Маяковского? Или за роман с Пуниным?

Она искренне видела Лилю именно такой, истасканной, с наглыми глазами – потому что ее два года назад любил Пунин. Он же был такой рефлексирующий нытик, что наверняка рассказал ей о том, какая Лиля удивительная любовница, как она физически была идеально создана для него, и, конечно, это неприятно.

Этот ли роман, другие ли, но на даче в Пушкине Лиля с Маяковским жили мирно и любовно, а с дачи втроем переехали в Водопьяный переулок. Вот наконец-то возник жилищный вопрос, такой для всех нас болезненный – и для них тоже….

До этого у Бриков и Маяковского была двенадцатиметровая комната, а из нее они переехали в квартиру в Водопьяном, в самом центре Москвы. Это была коммунальная квартира, где у них были три большие комнаты. Из двенадцатиметровой комнаты в три большие, такое внезапное улучшение жилищных условий, почему?..

В июне Брик поступил на работу – в ЧК. Правда, юрисконсультом, а не кем-то страшным вроде следователя, но в ЧК. Брик ведь уже давно не юрист, он – филолог, идеолог культуры. А в этом нешуточном учреждении его назвали юрисконсультом и вменили в обязанность, кроме непонятно каких юридических услуг, совершенно понятную вещь – наблюдать за «буржуями». Он ведь сам из «буржуев» и поэтому их нравы хорошо знает.

Как же Брик, культурный, а значит, брезгливый человек, мог? Ведь все-таки ЧК, охранка, тайная полиция – приличные люди туда не ходят. Значит, Брик был «неприличный»?

Позор вообще-то, стыд и позор!.. Был порядочный человек Осип Брик, филолог Брик, а стал кто?!

На входной двери новой квартиры Бриков и Маяковского в Водопьяном появилась записка. Кто-то – неизвестно кто это был – улучил момент и прикрепил записку кнопкой или приклеил.

«Вы думаете, здесь живет Брик, исследователь языка?

Здесь живет шпик и следователь ЧК».

Значит, все же многие из их близкого окружения понимали, что – гадость?

Якобсон вспоминал: «Работа в ЧК его очень испортила». Испортила?.. Часто пишут, как Брик рассказывал о пытках, которым он был свидетелем. Якобы был свидетелем. Ни в одних мемуарах нет ни одного конкретного документа, разговора, нигде не сказано: «Брик мне это сказал». На самом деле это «говорят, что говорят, что Брик…».

Есть только одно настоящее свидетельство Романа Якобсона: в 1922 году в Берлине Брик говорил, что он был свидетелем «довольно кровавых эпизодов» и что ЧК – это «учреждение, где человек теряет сентиментальность». Это все-таки не то же самое, что присутствовать на пытках, для этого нужно быть от природы жестоким, а Брик – был ли от природы жесток? Вряд ли. Так что, может быть, он врал. Придумывал. Хвастался мальчишкам.

Но, может быть, это для нас сейчас «поступил на работу в ЧК» означает «поступил на работу в ЧК», а для него тогда, давно, миллион лет до нашей эры, это было… как часть тусовки?.. Ну… они жили-жили на даче, и – вечерний чай, дачная веранда, комариный вечер, и вдруг кто-то из гостей приобнял Брика за плечи и предложил: «Старичок, а не хочешь ли ты…» Не убивать предложил, не пытать, не доносить, а просто – поиграть с большими ребятами. И Брик радостно согласился. Нельзя, конечно, совсем исключать определенный романтизм, да вот только Брик был последним человеком, которого можно отнести к романтикам.

Брик в разговоре с Н. Мандельштам назвал Мандельштама «чуждым элементом». Он имел в виду, что успеха не будет и вообще никакого толка не будет, если жить поперек эпохи. Нужно приспосабливаться, держаться на плаву, быть в струе, дружить с чекистами, служить в ЧК… Сам Брик никогда не был «чуждым элементом». И служба Осипа в ЧК – это не романтизм революции, не «власть защищает левое искусство». Речь шла не о такой ерунде и не о том, чтобы выжить, а о том, чтобы жить хорошо. И еще – Осип Брик любил манипулировать людьми, ситуациями, и служба в ЧК давала эту возможность.

…Брик радостно согласился: ЧК – это власть, власть – это круто. А к тому же льготы, выгоды, возможности. Но был он в ЧК недолго, его оттуда… как правильно сказать? уволили, выперли, исключили. За медлительность, неисполнительность, неповоротливость – природная лень оказалась сильнее желания присоединиться к власти, как у книжного мальчика, который восхищенно смотрит в окно на дворовых хулиганов, а потом уходит читать.

Ну а что же Лиля? В определенном кругу быть шпиком и следователем всегда было стыдно. Ей, должно быть, было неприятно прочитать такую записку, прикрепленную к их двери. Но нет, кажется, ничего.

Пастернак вспоминал, как страшно было слышать у Бриков за полночь Лилины, обращенные к гостям, слова: «Подождите, будем ужинать, как только Ося придет из ЧК». Довольно далеко ушла прежняя Лиля от того времени, когда ждала своего Осю, юриста и предпринимателя, в роскошно обставленной четырехкомнатной квартире в Чернышевском переулке, он приходил с работы, и они ужинали, музицировали, читали Ницше, Кьеркегора, Данте…

Лиля говорит не «придет с работы», а «придет из ЧК», значит, для нее важно, где он работает, она гордится, что они с Осипом при власти.

И правда, Лиля радуется, как какая-нибудь пошлая мещанка, что муж у нее – начальник.

Вот к Маяковскому в Водопьяный переулок пришла знакомая с просьбой освободить арестованного друга. Она рассказала, как это было, как Маяковский обратился к Лиле:

«– Дорогая, тут такое дело… Только Ося может помочь…

– Сейчас позову его…

Во всем ее существе была сплошная радостная готовность услужить, легкая, веселая благожелательность.

Пришлось снова рассказать свою печальную историю и повторить просьбу.

…А дама, ласково обратившись ко мне, ободряюще сказала:

– Не беспокойтесь. Муж даст распоряжение, чтобы вашего знакомого освободили».

Вообще-то в этом вся Лиля – знакомая Маяковского не думает, что Лиле не стыдно и приятно быть начальственной дамой, женой мужа-начальника, который может освободить, может арестовать. Она не думает: «Брик близок к власти, к насилию, и Лиле это нравится», не чувствует к ней брезгливости. Она думает – какая же прелестная эта Лиля.

Считается, что Лиля была безоговорочно предана власти. Ничего подобного! Лиля была безоговорочно предана самой себе, своему желанию быть с главными, победителями, хозяевами жизни. Лиля не из тех женщин, у которых есть собственная позиция. Она жила как бы «по мужчинам», «по Брику», не сама. И к власти относилась как слабая женщина к мужчине – боготворила, подчинялась, старалась понравиться, услужить. Почему? Она такая. «Просто он такой» – это спасительное определение, после которого уже ни к кому не может быть моральных претензий. Лиля такая, любит власть. Но на личную жесткость, подлость она не способна, друзей не предает, она вполне порядочная, жалостливая. И даже в роли начальственной дамы очаровательная, что вообще-то трудно и мало кому удается.

Намекают, что Брик «получил квартиру от работы». Может быть, так и было, но точно этого никто не знает, бумажки «выдать Брику три комнаты за отличное наблюдение за буржуями» не сохранилось.

В квартире в Водопьяном переулке первая комната – Лилина. Стены выкрашены голубой краской, стол с самоваром, рояль, клетка с канарейкой. Канарейка – это такой модернистский жест, отклик на модный штамп «канарейка, фикус – мещанство». За ширмой кровать, над ней табличка «На кровать никому садиться нельзя».

Из Лилиной комнаты дверь в комнату Осипа – они живут как муж и жена, в смежных комнатах. Комната Брика: диван, книжные полки, огромное количество книг – на полках, на полу.

Третья комната отдельно, через коридор – комната Маяковского. Вернее, формально комната Маяковского, а жила там домработница Аннушка. У Маяковского осталась комната в Лубянском проезде, но он был у Бриков всегда, каждый день, «иногда оставаясь на ночь».

Опять этот вопрос – как у них все происходило, когда он оставался на ночь? Лиля перебегала коридор, чтобы попасть к Маяковскому? Но там же Аннушка! А в комнате, смежной с комнатой Осипа, должно быть, неловко… А почему вообще Лиля жила в комнате, смежной с комнатой Осипа, а не Маяковского, которого она называла мужем? Домработница Аннушка сказала об их семье: «Вот пойди и разберись».

В Водопьяном переулке все мгновенно стало так же, как было в Петрограде: бесконечная череда гостей, поэтов и художников, разговоры, игра в карты, и опять все взяты в плен Лилиными жаркими глазами, ее высказываниями… Салон. Если шла особенно волнующая игра, то на входную дверь вешали табличку «Брики сегодня не принимают».

Той осенью, осенью 1920 года, отношения Лили с Маяковским были такими, о каких безлико говорят «хорошие». Они вместе занимались поденной работой – делали плакаты для Российского телеграфного агентства (РОСТА). Маяковский сочинял тексты и делал контуры рисунков, вписывая, каким цветом раскрашивать – красный, синий, зеленый, а Лиля раскрашивала. Абсолютно мирная картина – он рисует, она раскрашивает.

Этой же осенью Маяковский с Лилей приезжали в Петроград. Чуковский уговорил Маяковского приехать и выступить в Петроградском Доме искусств на Мойке. Там Маяковский с Лилей и остановились.

Чуковский: «Прибыл он с женой Брика, Лили Юрьевной, которая держится с ним чудесно, дружески, весело и непутанно. Видно, что связаны они крепко – и сколько уже лет: с 1915 года. Никогда не мог подумать, чтобы такой человек, как Маяковский, мог столько лет остаться в браке с одною».

Маяковского пришла послушать толпа людей. Перед тем как читать «Облако в штанах», Маяковский сказал: «Посвящается Лиле Юрьевне Брик» и поклонился Лиле. Лиля сидела в первом ряду, вокруг нее были Мандельштам, Гумилев, Пунин. Маяковский видит Лилю рядом с любовником и делает вид, что все замечательно, все хорошо, совсем как настоящий муж. Который столько лет остается «в браке с одною», с «женой Брика».

Лиля: «Я была Володиной женой, изменяла ему так же, как он изменял мне, тут мы с ним в расчете».

На вопрос, заданный Лиле много позже, – знал ли Маяковский о ее романах, она сказала: «Всегда». А на вопрос, как же он реагировал, ответила: «Молчал». Боялся ее, молчал. Сверкал глазами – молчал, мрачнел – молчал, убегал – молчал, плакал – молчал.

Чуковский сказал Лиле, что Маяковский изменился, теперь он «уверен в себе», а Лиля ответила: «Нет, напротив, он каждую минуту сомневается в себе». В творчестве он не уверен в себе, потому что он поэт, а в Лиле не уверен, потому что – романы. Знал, но молчал… От этого молчания можно же с ума сойти!

Любовь мужчины измеряется очень просто – тем, сколько он на вас истратил. Так писала Н. Мандельштам. Истратил не обязательно денег, хотя она имела в виду именно деньги, можно и чувства, – душевный капитал тоже можно истратить и измерить. Маяковский столько уже на Лилю истратил чувств, что – куда ему от нее.

Но что такое любовь? Если это «если ты умрешь, то и я умру», то такой, идеальной, любовью она любила Брика. Так и хочется сказать, а Маяковского она вообще «не любила». Футуризм ей опротивел, и сам Маяковский ее раздражал, и спать ей хотелось с другими… Но она же была с ним, значит, чем-то он был выделен ею из мироздания. Она тоже тратила на него душевный капитал.

Плохая любовь, неправильная? Давайте проанализируем нашу. Наша – такая же, не идеальная. Чем-то нам этот человек хорош, чем-то годится. А так, чтобы «если ты умрешь, то и я умру», не всем выходит. Поэтому что уж Лилю все время ругать – мало любила, неправильно любила… Как хотела, так и любила.

Глава 8

А как она хотела?

В 1921 году Лиля три с половиной месяца провела в Риге. Сохранились все или почти все письма той поры. Это любовные письма, в том смысле, что это письма женщины, которая дорожит отношениями, – значит, любит?..

«Любимый мой Щеник! Не плачь из-за меня! Я тебя ужасно крепко и навсегда люблю! Приеду непременно! Приехала бы сейчас, если бы не было стыдно. Жди меня!

Не изменяй!!!

Я ужасно боюсь этого. Я верна тебе абсолютно!

Знакомых у меня теперь много. Есть даже поклонники, но мне никто, нисколько не нравится. Все они по сравнению с тобой – дураки и уроды! Вообще ты мой любимый Щен, чего уж там! Каждый вечер целую твой переносик! Не пью совершенно! Не хочется. Словом – ты был бы мною доволен.

Я очень отдохнула нервами. Приеду добрая».

Лиля уехала в Ригу в октябре. Должно быть, ей очень хотелось пожить за границей. «Душой я коммунистка, но телом – чрезвычайно буржуазна», – сказала Лиля своей приятельнице Рите Райт.

Рита – единственная в то время женщина рядом с Лилей… Нет, все-таки Рита была не приятельница и уж вовсе не подруга, подруг у Лили не было, Рита – обожательница.

Рита была студентка, «некрасивая как обезьянка», но умная и с обаянием. Кроме обаяния, у нее был талант, – потом, когда Рита выросла большая, она стала известной переводчицей, перевела «Над пропастью во ржи».

Рита считала Маяковского гениальным, заочно благоговела перед ним, и то, с чем она столкнулась в его странной семье, ее поразило – разве можно так обращаться с гениальным поэтом?

Когда Рита впервые пришла к Брикам, она увидела «очень красивую миниатюрную женщину», которая «бранит, вернее, не бранит, а упрекает огромного лохматого парня с большими карими глазами, который говорил ей, как нашкодивший маленький мальчик: „Ну, Лили, пожалуйста, не сердись, пожалуйста…“ Это настолько не было похоже на то, каким я представляла себе Маяковского, что я, выкатив глаза, остолбенела».

Рита была из культурной и обеспеченной семьи, ее с детства учили языкам. Лиля сказала про Риту: «Мы вышли из одной детской». В общем, Рита как-то пришлась к дому. Она стала часто бывать у Бриков, а потом и вовсе стала своей, жила с ними на даче в Пушкине как член семьи.

Рита, конечно, была счастлива: она еще совсем девочка, совсем никто, и в таком доме, в семье Маяковского, ей разрешают быть со всеми на равных! В благодарность она должна всех обожать и всем, затаив дыхание, смотреть в рот. И еще ей положено влюбиться в кого-то – ну, в Маяковского, конечно! Но Рита влюбилась не в Маяковского, и даже не в Брика, Рита влюбилась в Лилю. Не потому, что она сразу же поняла расстановку сил в семье и ближе дружить захотела с Лилей.

Рита Райт: «Чтобы лучше понять Лилю, просто необходимо было ее полюбить… Она всегда была только собой и никогда не притворялась. Хотя порой мне хотелось бы, чтобы она поменьше демонстрировала свое плохое настроение».

Отношения у Лили с Ритой, временно ставшей четвертой в их семье, были точно такими, как у Лили с ее мужчинами. Рита была Лилей очарована, восхищалась ею, Лиля ее манила, притягивала страстно, в их отношениях все время чувствовалась туго натянутая струна. Это не была лесбийская любовь, но это было сильное чувство, а во всяком сильном чувстве есть эротическое притяжение.

В общем, Рита была в Лилю влюблена, а Лиля ей себя немножко дарила. При этом Рите от Лили доставалось, Лиля явно с ней не стеснялась. Но Рита Лилю обожала, преклонялась перед ней и считала самой красивой женщиной в мире, а себя – самой счастливой женщиной в мире, потому что Лиля с ней дружила. Рита помогала Лиле принимать ванну (ванна была в то время большой редкостью) и любовалась Лилей. Тогда Лиля ей и сказала, что она «телом – чрезвычайно буржуазна».

«Буржуазная телом» Лиля так давно не была за границей – восемь лет, а четыре последних года она вообще жила в Советской России, голодала, жгла карнизы, ходила пешком в туалет через всю Москву, ютилась в коммуналке с табличкой над кроватью «На кровать никому садиться нельзя», – конечно, Лиля ужасно хотела в Ригу.

В Риге у Лили было дело: она собиралась повидать мать и Эльзу. Мать жила в Лондоне, а Эльза могла бы к ней приехать. Получить английскую визу в Москве было невозможно, поэтому Лиля и пыталась получить визу через Ригу. Не исключено, правда, что она хотела не столько повидать мать, сколько эмигрировать, остаться в Лондоне, – пишет же она Маяковскому: «Не забуду тебя – вернусь обязательно». Если обещает вернуться, значит, он знал, что она может и не вернуться.

Но было и еще одно обстоятельство: в Риге проживало много русских, и Лиля хотела найти издателя для Маяковского. У него в то время были проблемы с публикацией стихов в Москве и Петрограде, и Лиля очень старалась ему помочь, договаривалась с издателями, – она была не бессмысленная муза, а муза – помощник в делах. И что, разве это не любовь?..

Перед отъездом в Ригу она подарила своей обожательнице Рите Райт записную книжку. Рита оставалась со «звериками» на даче и должна была записывать за Маяковским каждое слово. Лиля объяснила, что Маяковский – гений и каждое его слово должно сохраниться для потомков, поэтому Рита должна все записывать – абсолютно каждое слово. Рита не спросила ее, почему же она сама никогда ничего не записывает, и не спросила, почему Лиля откровенно, не стесняясь, приказала ей шпионить. Но Маяковский не выдавал секретов, говорил о простых бытовых вещах, обычных, и сначала Рита честно записывала что-то вроде «давайте пить чай» или «хочу варенья», а потом бросила. Лиля совершенно не стеснялась Риту – подумаешь, Рита. Она хотела все про Маяковского знать. И что, разве это не любовь?..

Письма Лили Маяковскому очень нежные.

«Напиши честно, тебе не легче живется иногда без меня? Никто не мучает? Не капризничает? Не треплет твои и без того трепатые нервочки?

Люблю тебя, Щенит! Ты мой? Тебе больше никто не нужен?

Я совсем твоя, родной мой детик!»

Письма нежные, но точно такие же нежности Лиля пишет обоим «зверикам»:

«…Любите! Не забывайте! Не изменяйте! Пишите обо всем! Ужасно ваша до смерти Киса-Лиля. Целую все лапики, чес, переносик, кустик, шарики.

Целую! Милые! любимые! родные! светики! солнышки! котятики! щенятики! Любите меня! Не изменяйте! А то я вам все лапки оборву!!»

В каждом письме к Маяковскому настойчиво звучит «не изменяй!». В каждом письме Лиля как будто столбит свое, нервно утверждает: «Ты мой? Я твоя! А ты мой? Я – твоя».

Есть версия, что Лиля в Риге выполняла какое-то задание ЧК. И чекисты, прочитав письма, должны были знать: Лиля любит Маяковского, у Лили в Риге никого нет. Но даже если все, связанное с Лилиной службой в ЧК – догадки, намеки, соображения, обрывки невнятных документов – правда, это довольно странно – специально нежничать с Маяковским перед ЧК. Наверное, это все же была не игра, не кокетство, а настоящее опасение: не забудет ли, не изменит ли, не отойдет ли от нее… Лиля беспокоилась, не хотела Маяковского потерять, а вовсе не сложно маскировалась перед ЧК.

Когда обнаруживаются какие-то реальные прегрешения Маяковского, Лиля пишет уже совсем не так ребячливо. Маяковского заметили в «нежных позах» с общей знакомой. Лиля так настойчиво проповедует свободу и независимость в сексуальных отношениях, и вдруг – настоящая подозрительность, невыдуманная ревность!

«…Ты влюблен в младшую Гинзбург, как ты пристаешь к ней, как ходишь и ездишь с ней в нежных позах по улицам. Ты знаешь, как я к этому отношусь.

Через две недели я буду в Москве и сделаю по отношению к тебе вид, что я ни о чем не знаю. Но требую: чтобы все, что мне может не понравиться, было абсолютно ликвидировано. Чтобы не было ни единого телефонного звонка и т. п. Если все это не будет исполнено до самой мелкой мелочи – мне придется расстаться с тобой, что мне совсем не хочется, оттого что я тебя люблю. Хорошо же ты выполняешь условия: „не напиваться“ и „ждать“. Я до сих пор выполняла и то и другое. Дальше – видно будет».

Кокетливое «не изменяй!» меняется на тон ротного командира, на подробную ультимативную инструкцию Маяковскому, Лиля просто отдает приказ – что он должен и что будет, если он не выполнит указаний, в общем, что ему делать, чтобы не оборвали лапы. Даже читать страшновато, а каково быть на месте ее подчиненного – вдруг что-то забудешь выполнить или перепутаешь?!

Какой из ласковой ребячливой кисы выглянул дикий когтистый зверь! Выглянул и написал такое грамотное письмо, и смысловые слова выделил – по этому письму можно учиться вести деловую переписку. Сначала жесткое требование. Затем четко сформулированы последствия непослушания. В конце угроза.

И подтекст совершенно ясен: я главная, я тебе нужна больше, чем ты мне; если что-то не по мне, я тебя брошу и глазом не моргну.

Маяковский поспешно оправдывается – все его «нежные позы» «не выходят из переделов балдежа» …Боится. И правильно боится – кому же хочется остаться без лап.

Лиля пишет, что все ее поклонники «дураки и уроды». Все вокруг дураки и уроды, но вообще-то Лиля Маяковскому, как всегда, не верна.

Чуковский в дневнике: «Любопытную историю рассказал Кольцов. Когда он ездил в 1922 году в Ригу, Маяковский и Брик дали ему поручения к Лили, которая там жила. А у Кольцова в Риге было спешное дело: нужно было повидать некоего, скажем, Бриммера… Пошел Кольцов к Бриммеру и, к своему удовольствию, застал у него Лили Брик… Сижу час, сижу два – она не уходит. Вечер. Она садится к Бриммеру ближе, он обнимает ее – и только тогда я понял, что она его жена. Она передала какие-то посылки Володе (Маяковскому) и Осе (Брику), и, когда я вернулся в Россию, они оба с интересом и участием спрашивали, каков он – их новый товарищ… Когда потом он заболел чахоткой, она заставила Осю и Володю собрать для него деньги, чтобы он мог поехать лечиться.

– Может быть, это и есть зародыш будущих брачных отношений, – сказал Кольцов. – Кооператив любовников.

– Но для этого нужна такая умная женщин, как Лиля, – сказал Тихонов».

За сплетнями они не заметили главного: что Лиля заставила Маяковского и Брика оказать помощь этому ее рижскому любовнику…

Дальше они еще немного обсуждают Лилю, «у которой, оказывается, целый табун любовников, и все они в самых нежных отношениях между собой, таков устав их кооператива: любя Лили, они обязаны любить и друг друга».

В этом мужском разговоре звучит самодовольное превосходство, каждый думает, «как могут Брик и Маяковский позволить это Лиле, как вообще мужчина может допустить, чтобы его женщина так себя вела… я бы никогда не попал в такую ситуацию». Но если у Лили «целый табун любовников», значит, это не Брик и Маяковский были особенно подходящими для отношений втроем, а этот «целый табун» – тоже? Так, может быть, лучше любить втроем такую замечательную Лилю, чем одному любить ничем не примечательную женщину?..

Некоторые из рижских писем написаны только Брику:

«Сволочной котенок! Опять ты не пишешь! Как тебе без меня живется? Мне без тебя очень плохо! Совсем у-у-у! пришел. Во всей Риге котятиков нету! Щенков много, а кисов нет! Беда!»

Тот же тон, та же манера, можно подумать, она их не различает, Брика и Маяковского. Кто же у нее любимый, а кто вранье и кривлянье? Считается, что без физической любви отношения высыхают, как ручей… А у Бриков не высохли. Если, конечно, физической любви действительно не было. В конце письма Осипу Лиля целует его «хвостик» – это дружеский поцелуй или с сексуальным подтекстом? Этого нам никогда не понять. Но подпись понятная – «твоя жена».

Из Риги Лиля посылала своим «зверикам» посылки: селедку, овсяную кашу, чай, кофе, сахар, шоколад, муку, сало. И одежду, и вещи: подтяжки для носков, чтобы у «звериков» носки не свисали, ткани, чтобы «зверики» сшили себе костюмы, бритвы, резиновые чашки – это чтобы Маяковский пил в общественных местах, не боясь заразиться. И что же, разве это не любовь?..

Лиля руководила даже в письмах, подробно писала, как что готовить, как смешивать продукты. Вела себя с ними как хороший менеджер или как капитан судна – капитан в командировке. Она вообще совершенно не презирала быт – «ах, я такая возвышенная, мне не до селедки и подтяжек». У Лили была полная власть, но она и простой, бытовой властью не пренебрегала – через обыденные домашние вещи как будто еще раз соединялась со своими «мальчиками». Жестко регламентировала домашнюю жизнь: за стол садились в строго определенное время, одевались так, как она считала нужным, и ослушаться ее было невозможно. «Зверики» у нее по струнке ходили.

Лиля скучала по «зверикам», а Брик с Маяковским скучали по Кисе.

Маяковский: «…Каждое утро прихожу к Осе и говорю: „Скушно, брат Кис, без лиски“, и Оська говорит: „Скушно, брат щен, без Кисы“».

Конечно, у них просто была такая манера выражаться, и все эти нежности – милое семейное преувеличение. Но им действительно без нее было плохо, как бывает непривычно и неуютно без строгой няни, которая то ругает, то выдает варенье. Если Лиля в письмах так командовала мальчиками, как же она командовала ими, когда была дома?… Они очень по Лиле скучали. Хорошо, когда есть кто-то, кто тобой командует, заботится о тебе, знает, когда ругать, а когда варенье.

Лиля вернулась из Риги в Москву довольно позорно – без визы. И с изданием Маяковского в Латвии ничего не вышло. Вскоре она опять уехала в Ригу, на этот раз получила визу, но в Лондон к матери не поехала, вернулась в Москву, на дачу в Пушкино, и опять – лето, карты, гости, так много гостей, что Аннушка носилась с самоваром, как гном в мультфильме, и Маяковский часто не знал, кто все эти люди, пьющие чай в его с Бриками доме.

Маяковский дружил с гостями, играл в карты, пил чай на веранде и писал стихи. К этому Лиля и Осип относились очень трепетно, как будто в семье прижимают палец к губам: «Тише, папа работает».

В письме из Риги Лиля попросила Маяковского: «Напиши для меня стихи». А когда она вернулась в Москву – вот они, стихи.

Маяковский написал для нее поэму «Люблю», и в этой поэме впервые нет никаких цепей, жалоб, мыслей о самоубийстве, он просто мальчик, а она просто девочка: «Пришла, деловито за рыком, за ростом, взглянув, разглядела просто мальчика. Взяла, отобрала сердце и просто пошла играть – как девочка мячиком». Вообще-то – гениально, и не нужно никаких рассуждений о том, какая у них была любовь. Девочка в короткой юбочке, заносчивая, гордая, исподтишка посматривает на мальчика и, если он заметит, вскидывает острое плечико – не очень-то и хотелось! А глаза говорят – очень хотелось. Мальчик краснеет и стесняется, и вдруг решительно подходит и дергает за косичку.

Это единственная поэма Маяковского о любви, где все светло и трогательно, и написал он ее не в начале любви, не в разгар чувств, а когда они с Лилей были в разлуке. Когда они были вместе, все было мучительно, и он всегда страдал, всегда «крики в строчки выгранивал», писал про цепи, на которых нацарапано имя Лилино. Печально, обидно, горько – что он чувствовал себя любимым только в письмах. Но Лиля как хотела, так и любила, и что же, все эти щеники, детики, лапы оборву, подтяжки, селедки, резиновые чашки, разве это не любовь?..

ЧЕЛОВЕК, 13 ЛЕТ

Любовь – это когда можешь умереть за него.

Любовь – это когда если он умрет, то и ты умрешь.

Любовь – это когда главное, чтобы он был счастлив.

А все остальное – это не любовь. И нечего притворяться и говорить, что это «тоже любовь», «такая любовь», «каждый любит по-своему». По-своему можно любить мороженое. А любовь – это когда…

Нет. Нельзя говорить «любовь – это когда» – это неграмотно.

Да, моя дорогая Я в тринадцать лет. Ты совершенно права. Нельзя говорить «любовь – это когда…». Лучше говорить «это – тоже любовь…», «ну, это такая любовь…», «каждый любит по-своему…».

Глава 9

Плохая компания – предприятие «Брики. Маяковский»

Часто говорят: «Брики сделали Маяковского», и хочется возмущенно ответить: «Неправда! Это Маяковский сделал Брика! Брик даже в ссылках значится в первую очередь как друг Маяковского!» Но они так тесно связаны, к тому же Брик сделал Лилю, а Лиля в какой-то степени сделала Маяковского, так что неважно, кто кого сделал, важно, что их не разделить.

Все-таки связь Маяковского с Бриками была до конца не понятна никому из друзей и знакомых. Как будто каждый недоуменно пожимает плечами и, задумчиво морща лоб, говорит: «Ну, я вообще-то не зна-аю…».

Асеев пишет, что Маяковский «выбрал себе семью, в которую, как кукушка, залетел сам, однако же не вытесняя и не обездоливая ее обитателей… Это чужое гнездо он охранял и устраивал как свое собственное…» Чужое, почему чужое?..

Отношения Маяковского с Бриками были в разное время такими разными, что они и сами их не понимали, и все совсем запуталось.

Они сами называли свой союз, свое «гнездо» словами с коммерческим оттенком – «любовный трест», «любовный картель». И многие считают, что это было семейное предприятие, где Брики как бы хозяева, а Маяковский как бы наемный работник. Как будто Маяковский печет пирожки, Брик рекламирует и продает, а Лиля отвечает за связи с общественностью.

Но ведь всякая семья немного предприятие. В любой семье есть взаимные обязательства, есть расчет. У Бриков и Маяковского был, конечно, негласный договор, кто за что в ответе, но у них было и все остальное, что полагается в семье, – привязанность, страсть… Варенье варили. Нормальные люди, варенье варят, и все у них есть: и любовь, и расчет, и ссоры, и обиды, и нежность, и варенье. И каждый получает свою долю любви, уважения, материальных благ – это же и есть семья, этим семья и отличается от людей, которые вместе случайно и ненадолго.

В любой семье есть обязательные роли, без которых семьи не может быть: организатор, вдохновитель, исполнитель.

Организатор, конечно, Брик – руководит, обдумывает стратегию и определяет тактику, но не может сам проводить в жизнь свои идеи.

Для общего семейного процветания используют вдохновителя, самого обаятельного члена семьи – Лилю. Лиля мучает Маяковского, Маяковский пишет стихи, Брик на поэзии Маяковского создает себе культурно-политическое лицо.

Без исполнителя Брикам делать нечего, без него они – никто. Исполнитель у них в семье Маяковский. Но и исполнитель без них не может, он же не знает, что ему делать, как жить, о чем писать…

И все же это не так просто – нельзя считать, что исполнитель подкидывает любовь к Лиле в свой поэтический костер и пишет, что Брик велит. Маяковский для Брика еще и вдохновитель, как личность и как поэт.

Вот такая необычная картина – все роли перемешаны. Никто из них не может существовать поодиночке. Маяковский Бриков любит так, что жить ему без них невозможно, и Брики Маяковского любят так, что впору его возненавидеть или хотя бы немного помучить.

Конечно, отношения внутри этого треугольника были очень сложными. Есть страшноватые слова Шкловского о том, что Лиля ненавидела Маяковского за то, что гений он, а не Осип Максимович. Ну, наверное, не без этого. Брики не могли существовать без Маяковского, а к зависимости всегда примешиваются злоба и желание укусить руку дающего – чем он важнее, тем пусть будет более зависим и унижен! Лиля любила Осипа, он был ей ближе и дороже Маяковского – «Щенков много, а кисов нет!» Маяковский не мог не понимать, что он часть ее любви к Брику, что он второй, всегда второй после Осипа.

…Да ведь сами же люди все сказали, зачем гадать?!

Маяковский в предсмертном письме: «Моя семья – Лиля Брик».

И дальше: «Стихи отдайте Брикам, они разберутся».

Ну вот, все сказано: стихи – Брикам, а семья – Лиля. Лиля, а вовсе не Брики.

Значит, это действительно было чужое гнездо?.. Если так, как же ему было жить, если его семья – он и Лиля, а еще есть Ося? Может быть, суть этого странного союза не в отношениях с Лилей, а в отношениях с Бриком, мужем его жены?

Кто же они друг другу, «Ося и Володя», «мальчики», «зверики»?

Кто был Брик Маяковскому?

Злой демон, начальник, эксплуататор, растлитель, соперник?

«Злым демоном Маяковского» Брика называет Луначарский. Красиво и страшно, но все же, кто это – злой демон? Злой демон – тот, кто владеет душой и нашептывает гадости, раздирает противоречиями, соблазняет. Мешает быть счастливым.

Но Маяковский и без посторонних злых демонов был несчастливый человек. Якобсон о нем жестко говорит: «Маяковский никогда не был счастлив… Он был очень тяжелый и глубоко несчастный человек…» Человек приходит в мир для страдания – эта красивая фраза относится не ко всем, но Маяковский уж точно пришел в этот мир, чтобы страдать. Ему все трудно, все трагически невозможно, даже самое простое – жить. А Брик пришел в этот мир с конкретными целями – читать книги, смотреть на Маяковского сквозь свои круглые очочки и придумывать теории языка. И вообще, когда рациональность одного уравновешивает эмоциональную нестабильность другого, какой же это демон?.. У Маяковского своих демонов в душе было достаточно и без Брика.

Ну хорошо, Брик – не демон. Брик – подчиненный Маяковского и одновременно начальник.

Брик-подчиненный восхищается стихами, анализирует, создает теории. В общем, теоретик культуры Брик зависит от творца Маяковского, как человек, который может прийти в возбуждение только после того, как другой испытает наслаждение. Брик-начальник придумывает теорию и говорит Маяковскому, что писать.

Лиля говорит, что они были друзья: «…Я не знаю более верных друг другу, более любящих друзей и товарищей».

Брик и Маяковский были друзья без равноправия, это была дружба, похожая на наставничество, дружба старшего с младшим, изумляющим наставника своей гениальностью. Брика как раз в этом и обвиняют – в наставничестве. Что он загубил Маяковского как лирического поэта. Что если бы не Брик с его лефовскими штучками…

Журнал «ЛЕФ» – «Левый фронт искусств», его главная идея – искусство должно служить утилитарным целям. То есть давать людям не какую-то эфемерную красоту, а то, что им нужно для жизни. Художники должны вместо живописи рисовать плакаты и рабочую одежду, «работать на ситец». Писатели и поэты должны приспособить свою музу к потребностям социализма. «Евгений Онегин» был бы написан и без Пушкина.

Главный идеолог ЛЕФа – Осип Брик. Брик сформулировал позицию: давайте заменим искусство производством, книгу – газетой, картину – ситцем. А Маяковский его позицию озвучивал, кричал, красиво метал громы и молнии и писал агитки.

…Так вот, если бы не Брик с его лефовскими штучками, Маяковский не писал бы агитки. Такое Брику предъявляется обвинение. Если бы не Брик, Маяковский не тратил бы свой гений на всякие совнархозы, бюджеты, прозаседавшихся. Именно из-за Брика Маяковский растрачивал себя на рекламу, из-за Брика гениальный поэт работал как поденный сочинитель рекламных текстов, как халтурщик в рекламном агентстве, рекламирующий прокладки и памперсы.

Это правда или нет?..

«О Маяковском с 1922 года никто всерьез и не говорит „кроме, как в Моссельпроме“…» – это пишет поэт Бенедикт Лившиц Бурлюку.

А Брик говорил: «Нигде кроме, как в Моссельпроме» – это лучшее, что Маяковский написал. Шутка, конечно, это шутка, но с душком.

Главным заказчиком Маяковского был Моссельпром, а Брик был членом правления Моссельпрома. Для этой организации Маяковский написал сотни рекламных текстов и слоганов про галоши, конфеты, сигареты. Брик для Маяковского был, с одной стороны, заказчик, а с другой стороны, член семьи, которая жила на полученные за эти заказы деньги. Реклама очень хорошо оплачивалась, здесь и Лилины шубки, и заграничные путешествия, и чай с вареньем – типичный семейный подряд. Но… Брик, конечно, тоже пил чай с вареньем, однако и для самого Маяковского было очень важно хорошо зарабатывать.

Есть и другое обвинение в нечистоплотности: Брик пользовался положением Маяковского и обаянием Лили, чтобы иметь влияние, открытый дом и главных чекистов в гостях. Без Лили и Маяковского он был никому не интересен… Ох, ну уж это точно неправда! Брик и сам был влиятельным человеком, и в истории литературы у него есть собственное место – организатор группы ОПОЯЗ, глава ЛЕФа.

Если бы не Брик… все из-за Брика! Брик – эксплуататор, а Маяковский – раб… Брик виноват, что поэзия Маяковского стала утилитарной, поступила в полное распоряжение власти – напиши это, не пиши то… Брик виноват, что Маяковский стал инструментом власти. Брик виноват, что Маяковский хотел, чтобы ему «задания давал Госплан». В общем, Брик Маяковского погубил, развратил в смысле интимных отношений его поэзии с советской властью, в результате чего Маяковский перестал быть поэтом.

А если бы не Брик, Маяковский писал бы лирические стихи, и мы сейчас бы его любили, а не только эта «краснокожая паспортина», которую мы со школы ненавидим.

Обвинения красивые, но справедливо ли это «виноват», «виноват»?.. А бывает ли так, что один во всем виноват, а другой совсем нет? Не похоже ли это на «он не виноват, он просто попал в дурную компанию»? Что же, Маяковский вынул из себя свой дар и вручил Брику – на, Ося, владей… А что, если бы не Брик, Маяковский не поставил бы себя в унизительную зависимость от власти? А разве справедливо, что Брика за дружбу с Маяковским как только не называли, как только не ругали?!

Современница Бриков и Маяковского, художница Елизавета Лавинская, считает, что Маяковский был жертвой, а Брик – растлителем. Не в сексуальном смысле, а в том, что Брик придумывал нехорошие теории искусства, которые растлили хорошего мальчика Маяковского. Кстати, Лиля очень возмущалась, когда один из музеев купил мемуары Лавинской, потому что она там «клевещет» на Брика. Лиля – прелесть, она искренне уверена, что солнце вращается вокруг нее и немножко вокруг Оси. Если что-то не так говорят, как ей хочется, то это клевета. А неправильные мемуары нужно выбросить.

Клевета ли это на Брика – назвать его растлителем? Нет, конечно! Это огромная клевета на Маяковского. Ведь если есть растлитель, большой мерзкий дядя, то есть и придурковатая малолетняя жертва. А Маяковский не был жертвой. Он не был даже жертвой любви или Лилиного «коварства» – в своих отношениях с Лилей он вел себя совершенно осознанно. И уж тем более он не был жертвой умного дяди в очках, говорящего – эй, умственно отсталый, повторяй за мной, как надо думать, писать, жить… Отношения с Бриком были совершенно осознанные, кроме, может быть, самого главного, чего человек сам про себя понимать не может. Но зато понимают другие.

«…Роль Брика в жизни Маяковского была несомненно положительная…» Написавшая это Н. Мандельштам совсем не добродушная дама, а человек с придирчиво-злым умом, она очень редко о ком-то отзывается «положительно».

«…В агитационной теме Маяковский нашел некоторую компенсацию. Она отсрочила конец и дала Маяковскому сознание цели и необходимое для таких людей ощущение силы…»

Маяковский слабый, ему нужно прислониться к сильному. А «сильным» для него была эпоха, то есть «Госплан», «краснокожая паспортина» и прочее. Но «то, на что он ставил, оказалось не силой, а немощью». Власть оказалась не очень, эпоха оказалась не очень – так не Брик же в этом виноват.

Маяковский сам хотел служить революции. Он сам хотел служить революции, но не очень сам знал, как жить. И не будь Брика, в роли старшего друга и наставника, в роли некоего по жизни костыля выступил бы кто-то другой, кто бы указал путь, сказал: «Пиши стихи о краснокожей паспортине…»

Осип Брик был еще в одном, очень важном, Маяковскому нужен – Маяковский не умел читать и писать. Не то чтобы он совсем не знал грамоты, но у него были проблемы. Правописание в этой семье знал Брик. Начиная с 1916 года он расставлял в стихах Маяковского знаки препинания («На, Ос. Расставь запятатки»). И книги в этой семье читал Брик. Как-то раз Маяковского спросили про библиотеку – есть ли у него библиотека, что он вообще читает как культурный человек. Маяковский ответил – у меня библиотека, общая с Бриком. Это он сказал просто, чтобы не приставали, – библиотека была Брика, а не общая. Но дело не в том, что библиотека принадлежала Брику, а в том, что с литературой работал Брик, подбирал для Маяковского материалы. Маяковский умел писать стихи, но совсем не умел что-то прочитать, узнать. Брик не умел писать стихи, но умел найти, узнать.

Это отлично, но все-таки такое может сделать любой хороший редактор. А Брик был не редактор. Маяковский с Бриком работали как соавторы. Брик обсуждал с Маяковским все, от первой мысли, идеи до сдачи в печать. Маяковский всегда сомневался, а Брик всегда знал, что нужно, и, главное, был уверен в своих идеях. Давал направление мысли. Давал спокойствие, уверенность в том, что все делается хорошо и правильно. Для Маяковского была большая удача и даже счастье иметь такого человека рядом, это как одна душа на двоих.

Брик никогда на лавры не претендовал. Маяковскому доставалась слава, а Брику – душевный покой. Но разве это несправедливо? Их обоих устраивало.

И наконец любовь. Любовь Маяковского к Брику гораздо более тонкая материя, чем любовь Маяковского к Лиле.

Из писем Маяковского Лиле: «Целую 1000 раз тебя и 800 Оську», «Целую Оську в усы», «Дорогой, дорогой Лилик! Милый, милый Осик!»

Маяковский не мог нежно любить соперника! Как возможна нежная любовь любовника к мужу? Но это удивляются мужчины, каждый из них представляет на его месте себя и тут же вскидывается оскорбленно: «Я? Да никогда!» На самом деле именно соперника и можно любить, потому что любовь к одной женщине создает особенную близость. Тем более любить Осипа, который был как Лилина рука или нога, как данность Лилиной жизни.

Маяковский Лиле: «Мы с Оськой… только и делаем, что разговариваем о тебе». (Тема: единственный человек на свете – Киса.)

Кто был Брик Маяковскому?

Н. Мандельштам пишет о себе и Мандельштаме: «Мы хотели жить, а не погибать, но с самого начала всем было ясно, что ничего хорошего нас не ждет». Осип Брик, как и все, хотел жить, а не погибать, но ему всегда было ясно, что впереди его ждет хорошее.

В 1938 году, когда Маяковский уже восемь лет как не жил на свете, вышел однотомник с предисловием Брика. Брик писал, что в ранних стихах Маяковского есть влияние футуризма – вредное, потому что футуристы «писали такими словами, которые ни один человек понять не мог». Но Маяковский смог преодолеть вредное влияние футуризма. Это Брик пишет про те стихи, которыми бредил, ходил как пьяный, в которые влюбился и называл хлебом. Про футуризм, про свою молодость. Нравственная физиономия его не ясна. С годами нравственная физиономия Брика не стала ни лучше, ни хуже, а стала совсем уж неуловимой.

Нет, конечно, время было такое, что они все постоянно от чего-то отрекались. Глупо осуждать за то, что человек в террор предпочитает следовать линии партии – не сидеть же за футуризм. Но не все отрекались так холодно, так логично: хочешь, так скажу, хочешь, этак, и все будет одинаково хорошо. Брик пишет: «Враги советского народа, окопавшиеся в литературных организациях, подлые наймиты капиталистических разведок… смертельно ненавидели Маяковского… Кровь Маяковского на их грязных руках».

Маяковский: «Если я чего написал, если чего сказал – тому виной глаза-небеса любимой моей глаза». Смешно было бы написать – Брика глаза. Брики были нужны Маяковскому непременно вдвоем. На памятнике Маяковскому можно с полным правом написать: «Киса и Ося были здесь». Ося Брик, хороший мамин мальчик, выпускник университета, юрист, коммерсант, идеолог культуры, был разумно-счастливый человек, и Маяковский притулился к нему не случайно, рядом с ним он жил, а не погибал. Именно зависимость от Брика дала ему силы прожить хотя бы до выстрела в 1930-м. Маяковскому была нужна дружба Осипа так же, как любовь Лили. Или больше. Возможно, Брик был для Маяковского важнее Лили. Или – любовь к Лиле без Брика была Маяковскому не нужна.

Но если так, почему нельзя быть втроем?

ЧЕЛОВЕК, 13 ЛЕТ

Есть одна девочка, с которой мне запрещено дружить. Бабуля говорит, она может меня испортить, как будто я продукт, который скиснет. Я, конечно, все равно дружу с ней – мне интересно, и еще назло. Не хочу, чтобы запрещали.

Плохие друзья? Думаю, нет, не бывает. Плохие друзья, имеется в виду, что могут научить плохому. Разве человека можно научить плохому, если в нем плохого нет? Это я не про себя, во мне-то плохого много. Может быть, плохое во мне взойдет как на дрожжах, если дружу с плохими?..

Глава 10

Почему нельзя быть втроем?!

А вот почему – а как же секс?

Люди, конечно, не понимали. Вероника Полонская, которая была последней любовью Маяковского, пишет: «Я никак не могла понять семейной ситуации Бриков и Маяковского. Они жили вместе такой дружной семьей, и мне было неясно, кто же из них является мужем Лили Юрьевны». Звучит наивно, но Вероника Полонская была не наивная, не глупая, не умная, а нормальная женщина, и именно ей с ее нормальностью из неуловимых деталей, из взглядов, из воздуха должно было быть понятно – кто муж, а кто друг…