Читать онлайн Затишье. Легенда Гнилого князя. Начало бесплатно

Затишье. Легенда гнилого князя

– Уф, – шумно выдохнула Натариэль, сгоняя назойливого комара. – Вот настырное племя!

– Расплодились, твари пернатые, – упал на взгорке Гильдар, извернулся, подтащив котомку под голову, застонал, закатил глаза. – И кому пришла в голову светлая мысль добираться до лагеря через болото?

– По-другому сюда не пройти, – урезонил Вельмир. – Тут вроде как заповедник. Ну что, эльфийские души, станем тупить в закат? Или все-таки палатку поставим? Надо по свету дров нарубить…

– Не гунди! – приказала Натариэль. – Все умаялись, дай пять минут. Гляди, какой славный пригорок, нужно отметить на карте. Слышишь, Гильдар? Где тут север, где юг?

Прославленный лучник и следопыт поглядел на солнце, на деревья вокруг, на всякий случай поискал муравейник, потом плюнул и полез в рюкзак за компасом.

– Север – туда! – махнул рукой. – Мы пришли с северо-запада.

– Ха! – одобрили Ната с Вельмиром. – Эльфы всегда приходят с Запада.

– А вон там, – хихикнул Гильдар, – у нас будут развалины Черной Крепости. Там карьер, а рядом заброшка, какой-то советский объект. Нужно сразу его проверить, мало ли, вдруг охраняют. И поосторожней с костром, все-таки здесь закрытая зона.

Вельмир перехватил у следопыта карту, постучал ногтем по извилистой линии:

– Вот это – речка Тишинка. За рекой – городишко Затишье. А мы пробрались в Тихий Лес, красиво назвали, да? Официально – Тишинский заповедник. Только это туфта, граждане эльфы, кто сейчас сторожит советский хлам? Наташ, как мыслишь, локация блеск?

Натариэль спорить не стала. Локация была супер. И лес, и карьер, и завод заброшенный, и болото, сквозь которое час продирались. Отличный получится квест, настоящие хоббичьи игрища.

– Только в чате прописать для тупых, чтоб комарилки побольше взяли, а то сожрут твари болотные, поутру только кости оставят.

Наконец, отдохнули и взялись за работу. Прекрасная эльфийка собрала палатку, а грозные воины подрядились наломать в лесу сушняка.

Весна выдалась солнечная и теплая, на открытом взгорке май – что июнь. В лесу же по краю болота было сыро и зябко, снег в овраге не стаял. До игрищ еще целый месяц, сойдет вода, сдует мошку. Но добыть сушняка в болоте, это, граждане эльфы, задача серьезная! Не то, чтоб ролевики жалели растительность в заповеднике, но не хотели палиться до срока. Вдруг и вправду сторожат территорию, ходят с проверками лесники, а тут дерево срубленное, следы костра… Прикроют локацию, будет обидно.

– Вот! – похвалился следопыт Гильдар. – Там березу свалило, я приволок. Береста – отличное топливо!

– А это что за фигня? – брезгливо ткнул пальцем Вельмир. – Что за красная хрень?

– Грибок? – предположила Наташа. – В такой сырости разве что путное вырастет? Ладно, Гильдар, не дуйся, сожжем вместе с грибком. Эльфы – они санитары леса!

Заповедник шумел вершинами сосен, вздыхал истомленным болотом. Стволы на фоне заката сделались черные, будто чернильные, если смотреть вприщур – складывались то ли в руны, то ли в гигантский штрихкод.

– Корабельные сосны, – восхитился Гильдар, с очумелым видом любуясь пейзажем.

Натариэль отхлебнула чаю из кружки.

Отличная локация: Тихий Лес. Действительно очень тихий, даже птицы не тренькали, провожая ясное солнце. Дикий лес, не захоженный, не загаженный местными, где еще такое увидишь? Ни тропинок грибников и ягодников, ни следов любителей шашлыка. Нужно проследить, чтоб ролевики после игрищ за собой прибрались и бычками-бутылками в траву не гадили.

– Тут есть куча страшилок про Тихий Лес, – поскролил в планшете Вельмир. – Какие-то эксперименты в заброшке. А лет пятьдесят назад студентов нашли, восемь тел на склонах карьера. Граждане эльфы, прям Перевал Дятлова!

Закат все сиял, не отгорал, окрашивал алым лица, пачкал жидким рубином тент, кровавил болотную воду.

Натариэль смотрела в огонь, в котором мелькали древние знаки, на мозаику сумерек в ветвях деревьев, на покрасневшие от жара щеки откупоривших бутылку парней. Наконец-то весенний поход, свобода. И впереди – целое лето!

– Ну и дымит твоя береста, – отсел от костра Вельмир.

– Зато комаров отгоняет! – пьяно икнул Гильдар. Когда он успел наглотаться, осталось загадкой эльфийской души. Гильдар утверждал, что трезвый эльф – это ошибка Эру, потому как бессмертным эльдар сам Манве велел напиваться в хлам…

Натариэль всмотрелась и вздрогнула. Был ли тому виной костер? Или все дело в акварельных сумерках?

Гильдар качался из стороны в сторону, а по лицу, по рукам проступали кровавые пятна, сплетались в узоры, пробивая жилы. На лбу засветились странные руны, а потом Гильдар закричал, из ушей его брызнула кровь, а глаза полыхнули жутким багрянцем.

Вельмир тоже заорал, затряс руками, точно вляпался в какую-то пакость, резко пахнуло гнилью, и он словно загорелся сквозь кожу жутким нутряным светом, изо рта потекло склизкое месиво.

Наташа дёрнула из кармана фонарик, надеясь, что это шутка, что парни решили ее разыграть, не зря же читали страшилки в планшете. Яркий луч пробил сумерки, словно лазер, напитал электрическим холодом, только легче не стало, наоборот.

Всюду – на ткани палатки, на бревнах, на павшей листве, на соснах – растекалась красная гниль, тот непонятный грибок, что Гильдар притащил с берестой.

У самых ног Натариэль пузырилась алая гадость, словно тянулась к ее ботинкам. Ната взвизгнула и плеснула из кружки. Гниль торопливо отпрянула в стороны и явственно зашипела. Или так показалось со страху?

Натариэль прыгнула к котелку, зачерпнула, полила кипятком на Вельмира, тянувшего к ней ладони, все в язвах, сукровице и волдырях. Тот завыл, словно чокнутый вурдалак, а потом вдруг взорвался пылью и кровью, заляпав собой палатку. Гильдар схватился за голову и умчался вглубь леса, ломая ветви.

«Вода! – поняла Наташа. – Оно боится воды!»

Вспомнилась карта и синяя змейка неглубокой речки Тишинки.

Ната схватила с костра котелок, не замечая ожогов, и кинулась, заливая все кипятком, на берег и вниз к реке, и вброд по неглубокому дну, к огням и садам городка с чудесным названьем Затишье.

1. Сосланный бунтарь

– Что за тоска голимая!

Майкл на заднем сиденье джипа уныло пялился в телефон.

Еще вчера жизнь кипела, он был нужен, он был частью движа, а теперь реальность дала разлом.

«Жиза отстой!» – написал он в чате и дал ссылку на городишко, в котором предстояло провести лето.

Мать на вздохи и горделивую позу не реагировала даже звуком, следила за разбитой одноколейкой и поминутно сверялась с маршрутом. Навигатор пророчил еще час пути, а цивилизация давно закончилась. Какие-то поля с разнотравьем, проклюнувшимся после зимы. Перелески, чуть тронутые зеленым пушком. Ни кафешек, ни фастфуда, ни модных клубов. Забытая кем-то картонка, сиротливо валявшаяся на обочине: «Антоновка, паданцы, 5 р за кило».

«Затишье, город» – вбил Майкл в строку поиска, будто заклинал судьбу. Не помогло. Снова вылезли карты, статистика, описания. Скупо, в несколько кратких строк.

Затишье – поселок городского типа на берегу реки Тишинка. Изначально – то ли лесничество, то ли поселение горщиков. Постройки на территории: завод и дома для геммологов. Перекрестная ссылка: геммологи – эксперты по драгоценным камням, определяющие их состав и свойства. Редкая профессия в тот период, а тут прям дома, футы-нуты! Заброшенная каменоломня, где добывали с размахом что-то на редкость полезное. Владелец лесного карьера, промышленник Горбунов, приподнялся на добыче так, что породнился с самим графом Тишинским.

Дальше Майкл заскучал читать, убрал мобильник и демонстративно нахохлился.

– Поймите, Анастасия Ивановна! – тряс протоколом задержания опер. – Это уже тянет на срок!

Мать понуро сидела в ментовке и нервно мяла ремешок модной сумочки.

– Сорванная акция «Несмертного полка»! Против кого пошел ваш сын? – не мог успокоиться полицай.

Конечно, с «Полком» они намудрили. Майкл был не против «Полка», ну, идут по площади люди с портретами и воображают себя героями. Но в совете Актива узнали: в Белокаменске пройдут маршем подставные ветераны войны! Такие подробности выдали, что стало обидно за родную державу. Актив решил: наказать! Публично, чтоб другим неповадно было за гроши торговать историей. Ну а то, что доверились молодежи, – это ж особый повод для гордости. Майкл – он же за стариков, если надо, и сумку готов донести, и хлеба батон подарить в магазине. Настоящему ветерану – почет, а вот подставную нечисть нужно штыком и мечом, как чудо-богатыри…

Матушка слушала, слушала всю эту возвышенную агитацию с сайта «Активистов Эрефии», а потом начала реветь, прямо в ментовке, при полицаях. Опозорилась по полной программе.

Накладка вышла, что говорить. Он же готов извиниться, руку деду пожать. Ну, всамделишный он ветеран оказался, а Майкл его красной краской пометил…

Он почувствовал, как горят уши, хорошо хоть, под прической не видно.

Вспоминать, как парадный мундир с орденами побурел от вылитой краски, было стыдно и неприятно. И как побелевший дедок задрожал губами и подбородком, весь затрясся, осел на асфальт, выронив старую фотографию. Снимок Майкл почему-то запомнил: целый отряд по стойке смирно, видимо, однополчане. Все, как один, смотрели на Майкла и истекали брызгами краски, будто он снова убил солдат, расстрелял из трофейного автомата.

– Анастасия Ивановна! – воззвал к матери полицай. – Это можно расценивать, как фашизм и оскорбление памяти, вы меня понимаете?

Разумеется, мать понимала, кивает. И молчит, молчит как зашитая!

– Михаила спасает возраст. И, конечно, Георгий Петрович. Но поймите, ваш муж не всесилен, сколько он сможет его прикрывать? Сын позорит погоны отца…

– Он не отец! – взвился Майкл.

– Сядь! – рявкнула мать.

Полицейский сделал вид, что не слышал. Ну еще бы, погоны отчима и ему сулили блага и медали. Коррумпированные органы правопорядка, так называли их Активисты.

– Мы уедем, – пообещала мать. – Я увезу Михаила из города, отправлю к сестре, в Затишье. Хотя бы на время суда…

– Лучше бы на все лето, – умоляюще сложил руки следак. – Настасья Ивановна, милая, увезите его от греха! Их же используют, как скотину, весь этот дурной молодняк, гонят на минное поле. Провокация, подстрекательство…

Майкл не стерпел и вскочил, затряс побелевшими кулаками.

Даже сейчас вспоминалось с улыбкой, что он высказал продажному следаку. Нашел, сволочь, скотину, как же! Вот тебе за «дурной молодняк»!

Потом снова привиделись фотки Затишья, и от уныния свело зубы.

– У меня годовые контрольные! – буркнул он матери в спину.

– В местной школе напишешь, лучше там, чем в тюрьме, – расщедрилась мать на иронию. – Все равно прогул на прогуле.

Объяснять, что выход на демонстрацию важнее урока по биологии, Майкл благоразумно не стал. Будет она слушать, как же.

Навигатор показывал пятнадцать минут до конца маршрута, а городка все не было видно. Поле, дальний лесок, какой-то холм и река, текущая параллельно дороге.

А потом, посреди пасторали, – сирены, мигалки, блокпост на дороге. Карета скорой, полицейский УАЗик.

Мать притормозила, подчиняясь жезлу, вышла из джипа, тиская папку. Документы, страховка, доверенность. Майкл опустил стекло и высунулся, навострив уши.

Хоть какое-то приключение!

– Откуда едете, цель визита в Затишье? – завел полицай привычную песню, бегло просмотрев документы из папки.

Надо же, дыра дырой, а на въезде – прям как в Шенгенскую зону! Скоро визу затребуют, попрошайки. Установили бы на въезде расценки!

Пока мать распиналась менту про сестру, про то, что сама из Затишья, Майкл осторожно приоткрыл дверцу, выбрался из джипа на воздух и пошел посмотреть, в чем там кипеш. Осторожно шагая по грязной обочине, по весеннему склизкому месиву, подобрался к желтому борту скорой.

– Выживет? – тихо спросил сержант седого водителя скорой.

– Как повезет, – вздохнул водила. – Девочка явно кукухой поехала. Эльфом себя называет!

– Это многие теперь так. Зачем она в заповедник полезла?

– Ну так затем. В эльфов играть. В Тихом Лесу им самое место! Эта спаслась, а двое сгорели.

– На красную гниль проверяли?

– Чисто, но пока в карантин.

Кто-то в синем окликнул водителя. Тот переглянулся с сержантом и поспешил к полицейским, ковырявшимся на берегу. Майкл, поеживаясь от любопытства, едкого, как кислота, заглянул внутрь желтой кареты.

На каталке, привязанная ремнями, лежала странная девушка. Блеклая, как известка, с длинными белыми волосами. И с ладонями в волдырях от ожогов, обмазанными чем-то блестящим. Девушка подняла голову, удивительно ясно посмотрела на Майкла и заплакала, тоненько подвывая. Жалобно и испуганно. Сразу захотелось ее развязать, спрятать в багажнике джипа, вывезти в безопасное место. Однажды Майкл на такое решился, освободил из полицейского бобика товарища по протестной акции…

– Че уставился, гнилушек не видел? – заскрипел за спиной старческий голос. – Пшел отсюда, любопытный какой!

Майкл подпрыгнул от неожиданности, развернулся на каблуках.

Возле скорой стояла бабка, древняя, с деревянной клюкой, и грозила ему скрюченным пальцем. У ног бабки сидел черный кот и тоже смотрел с неодобрением.

– Почему гнилушка? – растерялся Майкл.

– Ну а кто ж? – удивилась бабка. – Ишь как воет, старается! Так что ручонки к ней не тяни, боком выйдет такая забота.

Черный кот с пронзительным мявом прыгнул мимо Майкла в карету. Зыркнул сердитым крапивным глазом, а потом зевнул во всю пасть. Майкл увидел клыки, неожиданно крупные, розово-алое нёбо, язык, даже на вид шершавый. Подивился, как съехали на затылок острые кошачьи уши… А потом его одолела сонливость. Надавила на плечи апатия. Сделалось безразлично, что будет с беловолосой девушкой, и что за карга с клюкой разгуливает в чистом поле, в пяти километрах от города.

Привязанная девушка успокоилась, расслабилась и засопела. Может, подействовало лекарство? Снотворное ей вкололи?

Бабка опять поманила пальцем, и на этот раз Майкл подошел: что проку спорить с бесноватой старухой. Спросил для очистки совести:

– А куда ее?

– Дак в больничку, – заулыбалась старуха, показав гнилые пеньки зубов. – Всех из Тихого Леса туда везут, кого в карантин, кого… того…

Майкл не успел спросить про «того», прибежала ошалевшая мать, схватила за руку, потащила.

– Миша, ну где же ты ходишь! Нам нужно сдать кровь на анализ!

– В смысле? – разом очнулся Майкл, скинув кошачью дрему. – Даже в столице такого нет, что еще за порядки?

– В столице нет, но здесь не столица, – очень серьезно сказала мать, поглядывая на лес за рекой. – Затишье – это отдельный мир, со своими правилами и запретами.

Через десять минут они ехали дальше, и Майкл зажимал локтем левой руки влажную ватку со спиртом.

– Кто эта девушка? – спросил он мать.

– Пришлая из Белокаменска, – ответила та, подумав. С пренебрежительной интонацией, словно чужаки были тут диковиной, а сами они люди местные, просто ездили в город на выходные. – Сунулась в заповедник, глупышка. А там цветение сор-травы. Говорят, аллергический шок.

Майкл кивнул, хотя не поверил. Он ясно слышал про красную гниль. Да и бабка девчонку окрестила «гнилушкой». Ладно, потом узнает. Нахохлившись, он отвернулся к окну и стал смотреть на городок, нараставший слева от джипа.

Затишье возникло вдруг. Не было, потом раз – и вот оно. Словно проехали какой-то барьер, защитный невидимый купол. Он помнил разнотравье и рощицы, высокий берег речушки. Но что-то сдвинулось в мире, и на месте полей проросли сады, старые корявые яблони, готовые вскипеть молоком.

Мелькнула избушка за добротным плетнем, почему-то одинокая в чистом поле, про такие говорят – на отшибе. А за ней проявился диковинный дом, чудо советского конструктивизма.

– Вот это кунсткамера! – фыркнул Майкл.

Таких странных домов он прежде не видел.

Будто кто-то опрокинул коробку Лего и собрал жилище из деталей конструктора, скрепляя их наобум, как придется. На длинных тонких опорах – колоннах, больше похожих на сваи, – поместил основание в один этаж, с огромными панорамными окнами, почему-то замазанными черной краской. На плоское основание неведомый архитектор пристроил узкий многоквартирный дом, его восемь этажей возвышались над полем и смотрелись, как спичечный коробок, поставленный на шоколадку. При этом фасад был сложным, с дугами, арками и проемами. Майкл насчитал две сквозные дыры под монументальными арками, наверное, в ненастный день в них омерзительно свистел ветер. Лишь когда джип, повернув к городу, оказался между домом и речкой, Майкл понял, что дыры – глаза, укрытые «веками» арок, и по замыслу архитектора «глаза» наблюдают за тем, что творится за речкой Тишинкой.

«Глаза» присматривали за заповедником.

Когда подобрались поближе, оказалось, что дом обнесен решеткой, настоящим чугунным кружевом. От дороги к дому вела бетонка, упираясь в глухие ворота, рядом с воротами был КПП, как у советских заводов. Из окошка кирпичной будки выглянул встрепанный сторож и долго смотрел вслед джипу, будто силился разглядеть номера.

У Майкла родилось ощущение, что за ними наблюдает не сторож, а дом. Он посверкивает любопытными окнами, нижнее основание-рот растянулось в ехидной усмешке.

Как интересно! – шептал ему дом, играя бровями-арками. – Ну, заходи, коли смелый. Посмотрим, на что годишься!

Мать на дом разве что не зевнула, видимо, за детские годы, проведенные в городке, успела привыкнуть к этой кунсткамере.

После жуткой архитектуры на въезде Затишье оказалось до того скучным, что Майкл быстро устал от однообразных кирпичных домов, трехэтажных, с покатыми крышами, утыканными частоколом антенн. А потом от домов деревянных, в два этажа с мансардой, украшенных наличниками с облупленной краской. И от домиков, обнесенных заборами, с садами-огородами на участках.

К одному из таких частных домиков они свернули с дороги. Их джип был чужим в здешнем пейзаже, как материны лаковые туфли на шпильках, как драные джинсы Майкла и синяя толстовка с кислотным принтом.

Казалось, деревья в саду тычут ветками и скрипят, неодобрительно и протяжно: чужаки, чужаки! Чужаки!

Тетю Таню парень не помнил. Она оказалась шумная и не особо приветливая. Для нее приезд Майкла на все каникулы был лишней проблемой. «Полная, но не плавная», – так описал ее Майкл в дневнике.

Ему выделили небольшую комнатку: треснувшая рама в окне, с облупленной белой краской, линялые обои на стенах с убогим цветочным рисунком. Кровать – как из старых советских фильмов, пружинная, с комковатым матрасом. Скрипучий комод с присохшими ящиками, шифоньер в углу, стол у окна. По прежним временам небывалая роскошь, но теперь, в современных условиях… Мракобесие и отстой.

Интернет в доме едва пробивался, хорошо хоть мобильная связь была.

Майкл пофоткал вид из окна. Скинул сумку на полосатый матрас рядом со стопкой белья. Вещи разбирать не хотелось. Все в нем кричало: беги отсюда! Здесь тоска, гиблое место!

Но выбора у Майкла не было.

«До суда! – уговаривал он себя. – Один месяц, а дальше идите лесом, в городе масса дел. Отчим отмажет, на то он и отчим, ради мамы на все подпишется, и нужно вернуться в тусовку! Снова движ, протесты, листовки, жизнь…»

В коридоре кто-то проскрипел половицами, меленько, словно крался ребенок. Майкл выглянул – никого. Только ступеньки на чердак – скрип, скрип, да звякнула в гостиной люстра с висюльками.

«Роскошь страны Советов» – придумался заголовок для блога. Майкл представил, как будет выкладывать фотки этой застывшей реальности, как удивятся его подписчики, как будут постить комменты в чате… Эх, нужно было ту девушку сфоткать! Бабка с котом все испортила.

– Вот! – откуда-то из скрипучих глубин донесся рассерженный мамин голос. – Таня, здесь деньги, хорошая сумма, на еду и другие расходы…

– Настя, ты в городе совсем одурела! – почти прокричала в ответ тетя Таня. – Убери рубли, что здесь покупать? У меня огород и куры, как-нибудь прокормлю племяша. В Тихом Лесу тревожно! Девочку из заповедника видела? Как можно сюда Михаила?

– А куда мне его? В тюрьму?

Майкл, насупившись, вошел в кухню, где мать с теткой собачились над остывшим ужином, молча сел, взял вилку. Вареная картошка с тушенкой. Соленые огурцы из погреба. С голодухи съел все подчистую. Выпил чаю с вареньем и пирогом. Взрослые молча за ним наблюдали, поставив разговор на паузу.

– Можете дальше ругаться, – великодушно позволил Майкл, вымыв за собой тарелку. – Но лучше поешьте, и ляжем спать. Мама устала с дороги.

Он сразу прошел к себе, пнул спортивную сумку. Достал ноутбук, раскидал по полу пакеты, выискивая трусы и майку, в которой собрался спать.

Попробовал вскрыть комод. Дергал, дергал рассохшийся ящик, тот противно хрустел, но держался. Наконец, уступив грубой силе, с чавканьем отошла деревянная планка с приржавевшей металлической ручкой.

– Упс, – сказал Майкл и пожал плечами. Оценил нанесенный ущерб.

Ящик уже чинили. И в последний раз столько бухнули клея, что он перетек на корпус комода, склеив с подвижной частью. Майкл подсветил телефоном.

Там что-то спряталось в глубине, какой-то клочок бумаги.

Заинтригованный Майкл прошелся взглядом по комнате, обнаружил на столе линейку, металлическую и острую, будто шпага. Пошарил раритетом в комоде. Подцепил бумагу, прижал, потащил, ухватил за край фотографию.

Как ни странно, в сравнении с комнатой, пожелтевшей от времени, фотография сохранилась отлично. Без рамки, небольшого формата, шесть на девять, с волнистым краем. Так раньше оформляли фотки в альбомах.

Молодой военный, взгляд вприщур, улыбка приветливая и открытая. На дальнем плане какой-то лес.

Майкл уже видел такую. В тумбочке матери, среди белья и упаковок с колготками. Она доставала ее тайком, когда отчима не было дома. Сидела в спальне, собравшись в комок, раскачивалась и смотрела, иногда гладила пальцем улыбку и отросший ежик волос.

Мама очень любила отца, в дни короткого счастливого детства Майкла. Ему, когда думал о папе, вспоминался огромный дом, много воздуха, света, тепла, пряный запах и скрип половиц. Полет к потолку в отцовских руках, игры в саду с конопатой девчонкой. А еще разговоры о лесе. Всегда. С придыханием, с отчаянным стуком сердца: в Тихом Лесу тревожно.

Майкл убрал в ящик ноутбук и зарядку, пристроил на место переднюю планку. Поставил на комод фотографию. Подумал – и убрал под подушку: маме не нужно знать о находке. Это добыча Майкла, тайный привет от отца.

Значит, Майклу грозил реальный срок, если мать в полчаса собралась и поехала в ненавистное ей Затишье. В город, укравший отца.

Майкл высунулся в окно по пояс, всматриваясь в потемневший сад.

Сквозь путанные, угольные ветви яблонь пробивалась луна, лимонная, круглая, кислая до оскомины, в красном мерцающем ореоле. Шумно возились в огороде коты, вызывая друг друга на поединок. На грядках подальше желтел квадрат света, это в кухне мама и тетя Таня откупорили бутылку домашней наливки и вели задушевные разговоры.

На миг показалось: на фоне луны проступает тот странный дом, Кунсткамера, что стоит напротив Тихого Леса. Щерится всеми восьмью этажами, посверкивает бликами в апельсиновых окнах. Теплый свет горит вразнобой, в одних квартирах, а потом в других, Дом перемигивается с заповедником, будто передает секретный код, разгадать который дано немногим.

Майкл попятился, сел на кровать, опрокинулся на подушку.

Отсюда, из частного сектора, не был виден ни Дом, ни Лес. Но он чувствовал, как пахнет хвоей и дикими первоцветами. Слышал, как журчит река Тишинка. Видел склизкий туман над полем.

Из того, нереального, детства пришло странное воспоминание. Район, над которым возвышалась Кунсткамера, почему-то назывался Заречьем. А городок – Затишьем. Будто первой точкой отсчета было что-то внутри заповедника, по ту сторону неглубокой реки.

2. Ромашка

Утро выдалось яркое, жмуристое, смешливое. Солнечный луч долго шарил в кровати, лизал руки и шею, щекотал под веками. Майкл отворачивался, удивляясь, что забыл зашторить в комнате окна, ведь всегда устраивал полумрак, полночи играя на ноутбуке, а теперь придется в такую рань… Он повернулся на бок, пружины скрипнули, матрас впился в ногу какой-то особо неприятной складкой.

Майкл открыл глаза и помрачнел.

Он не в Белокаменске. Он в Затишье. И останется здесь на месяц, если хорошего адвоката найдут.

Вспомнился сон. Сумбурный и стрёмный. В нем беловолосая девушка выла, манила в лес. Дедок-ветеран в красной краске погрозил Майклу скрюченным пальцем и обернулся вдруг древней бабкой, прошипевшей: «Гнилушек не видел?»

«Не ходи в заповедник!» – визжала мама, вцепившись в кого-то большого и теплого, а маленький Майкл, тогда просто Мишка, прятался под скрипучей кроватью и грыз украденный с кухни пряник. «Там же дети, Настенька!» – невидимый кто-то отвел в стороны мамины руки, взял из шкафа плащ и вышел из комнаты. «Ванечка!» – прошептала мама. И заплакала, завыла совсем как гнилушка.

Приснится же на новом месте!

Но вкус пряника до сих пор ощущался во рту, сладкий, мятный, с малиновым джемом. Самый вкусный пряник из детства.

Майкл потянулся и выглянул в сад. Кое-где в тенистых низинах еще лежал снег, рыхлый и грязный, но в проталинах вылезла мать-и-мачеха, задорная и по-цыплячьи пушистая. Вовсю цвели садовые крокусы, выпустили бутоны тюльпаны. Май сиял и манил теплом, весенними запахами и птичьим базаром. Воробьи расчирикались в кустах смородины, воюя за место под солнцем. На подоконник вскочил рыжий кот, внимательно посмотрел на Майкла, оценивая сквозь стекло, фыркнул, пожал плечами, как умеют только коты. Вернулся в сад, греться на солнышке и охотиться на воробьев. По весне у котов масса дел, не до Майкла с его городскими запросами.

Майкл улыбнулся коту, достал из сумки джинсы, толстовку. Умылся над треснувшим умывальником в ванной, вычистил зубы и прошел на кухню.

Ни матери, ни тетки не было дома, исхитрились в такую рань убежать по каким-то женским делам. Под салфеткой на захламленном столе высилась горка сырников, стояла банка магазинной сметаны и яблочное варенье с лимоном из остатков зимних запасов. Майкл вскипятил на конфорке чайник, с удовольствием угостился сырниками, пышными, румяными, вкусными. Мама так не умела. Она брала магазинные, чтобы меньше стоять у плиты, и Майкл разогревал их в микроволновке. Интересно, тетка печет блины?

Поймав себя на нелепой мысли, что готов променять протестные акции на блины, пирожки и сырники, Майкл по-быстрому допил чай, вымыл тарелку и вышел на улицу. Нужно пофоткать город и выложить в блог с заголовком: «Так живет наша глубинка!» Пока власть имущие набивают карманы и отправляют отпрысков в Оксфорд, в маленьком городке жизнь остановилась в девяностых годах, будто кто-то выключил таймер.

Рыжий кот сидел на ступеньках и деловито вылизывал лапу. Он был пушист, апельсинов, и Майкл не удержался: вместо разрухи Затишья взялся фоткать кота. Кот – это тоже полезно для блога, котиков любят все.

Кот посмотрел презрительно и так стремительно дернулся с места, что в кадр попал лишь кончик хвоста. От калитки звонко хихикнули.

Майкл обернулся и замер. У забора стояла девчонка и насмешливо улыбалась, вприщур глядя на Майкла.

Странная девчонка, сродни майскому утру: вроде солнечно, а в лужах ледок. «Невзрачная, но притягательная», – придумал подпись для блога Майкл.

Соломенные косички, челка. И лицо, как усыпанный мать-и-мачехой склон, в пятнах то ли пыльцы, то ли веснушек. Глаза серые, с карамельной замазкой. «Родниковые!» – снова мысленно сделал Майкл заготовку. Но вообще – ничего особенного, по сравнению с одноклассницами, в модных лейблах, девочка-ни-о-чем. Таких в городе не замечали в упор и обходили сторонкой.

– Силен же ты спать! – фыркнула девочка, совсем как давешний кот. – Одевайся, соня, у нас куча дел.

– А ты кто такая? – возмутился Майкл. Этого еще не хватало: незнакомая девочка-ни-о-чем будет тут им командовать! И в смысле – силен? Двенадцати нет! Он, считай, и не спал, подскочил до будильника. По меркам города, ни свет, ни заря.

– Я-то? Машка! – удивилась девчонка. – Я по соседству живу. Тетя Таня просила показать тебе город, а у меня и так дел по горло.

– Машка-Ромашка, – огрызнулся Майкл.

А девчонка вдруг расцвела, заулыбалась от уха до уха:

– Вспомнил, ну надо же! Так что, идем?

Майкл вернулся за курткой и кроссами, потоптался нерешительно на пороге:

– Слушай, у меня нет ключа. Как тут все запирается?

– А зачем запирать? – удивилась соседка. – Амулеты развешаны, обереги закопаны. Охранная черта – вон она, по забору двойным слоем краски. Да и ясный день на дворе!

«Издевается, – обиделся Майкл. – Хотя, может, им терять нечего? Что у тетки взять, кроме сырников? Разве что мой ноутбук…»

Машка, в нелепом пуховичке, которым явно гордилась, торопливо зашагала по улице, размахивая руками, как пугало:

– Смотри, вспоминай. Ты ведь тут жил! Это наш район, Огородный. Улица Садовая, твой дом – шестой. Вон там Санька живет, вы раньше дружили. Но сейчас он стал жутким занудой. Это – центр, Кирпичный город. Здесь в квартирах живут.

– Да ладно! – не удержался Майкл. – В нашем веке – и вдруг в квартирах! Небось и вода горячая есть, вытекает из крана на кухне.

– Не выпендривайся, – попросила Машка. – А то сам себе экскурсию проводи!

– Ладно, извини, – смутился Майкл. – Кирпичи, квартиры – не интересно, что я в квартирах не видел. Лучше покажи мне тот дом, что построили на въезде в город. Такое прикольное сооружение, прям Кунсткамера над рекой.

– Дом-на-сваях? А ты его видел? – Машка-Ромашка смотрела странно, и Майкл заподозрил издевку. Это что же, местный фольклор? Дом является только избранным?

– Ну, мы ж ехали мимо него! – буркнул он недовольно.

И сразу вспомнил, что мама на Дом не заметила вовсе, смотрела себе на дорогу.

– Значит, тропка сама отыщется, раз Дом тебя поманил, – Машка смотрела вприщур. – Шустрый ты, Мишка, хоть и засоня. Я тебе школу покажу, дом культуры. Там концерты, танцы, кружки интересные. А потом мне в больницу нужно. И на собрание клуба успеть.

– А в больницу тебе зачем?

Глупее вопрос не придумать. Мало ли, кто там у этой Ромашки, пусть навещает, ему-то что? Но Майкл не смог удержаться, показалось невежливым промолчать.

– Девочка одна, – отмахнулась Машка. – Мне задание дали: приходить и беседовать. Говорят, с головой у нее не в порядке, придумала, что она – эльф.

– Ух ты! – загорелся азартом Майкл, вспомнив, что хотел сделать фотку в скорой. – Это та барышня из заповедника, что вчера нашли у реки? Слушай, Машка, а можно с тобой? Она меня видела, эта эльфийка. Там еще была бабка с котом…

– Может, все потому, что ты местный? – невпопад ответила Машка. – Как-то быстро Затишье тебя признало.

Они зашагали по Кирпичному городу, иногда Ромашка махала руками:

– Там музыкальная школа. Ты играешь на чем-нибудь? Песни поёшь?

Майкл не пел и не играл, разве что на ноутбуке.

– А вот там Светинка, приток Тишинки. В излучине художники пишут этюды, говорят, живописный вид.

Майкл не умел рисовать.

Кирпичный город был на редкость уютным, таким теплым, что Майкл забыл про смартфон. Должен был делать снимки жуткой разрухи в глубинке, а вокруг царила пасторальная тишь. Разноцветная герань на подоконниках, резные ставни на окнах. Даже в цокольных этажах, пробивавшихся к свету полуоконцами, яркие наличники и зелень в горшках – тысячелистник и стрелы алоэ.

Асфальт в трещинах, со следами колясок, то в грязи, то в снежной слякоти. Фонари с советской символикой. А зачем их менять, если работают?

Мирный совковый уклад. Снова фраза для блога. Иногда Майклу казалось, что он думает только цитатами и заголовками для статей. Ладно, при Машке неудобно снимать, он потом пройдет тем же маршрутом…

– А это школа, тут будем учиться. У нас замечательный кружок математики.

Математику Майкл уважал. А школу оглядел с затаенной болью. Вряд ли там есть компьютерный класс. И вай-фай наверняка не работает.

– Слушай, – не удержалась Машка. – А чем же ты занимаешься? У тебя интересы есть? Может, спорт? Футбол, бадминтон?

– Киберспорт, – огрызнулся Майкл. Замучила уже вопросами. – Мне некогда развлекаться, я участник группы «Активисты Эрефии». Выхожу на митинги в знак протеста…

– Против чего?

– А против всего! Я за равные права для граждан! Баннеры делаю для соцсетей, листовки расклеиваю с призывами.

– Листовки – это сойдет, – снова некстати ляпнула Машка.

Что она, темная, понимает! Сидит в обнищалой глубинке и не борется за улучшение жизни. А свое возмущение нужно высказывать. Демонстрировать, что не согласен с властями, открывать равнодушным вроде этой Ромашки глаза на царящий хаос…

– Глупое какое-то увлечение, – подытожила поскучневшая Машка. – Ходишь, машешь чужими плакатами. Нарываешься на неприятности.

Майкл онемел от возмущения. Да он! Да она… Ничего не поняла, ни слова. Он ей про подвиг, про вызов, про извечную борьбу с произволом…

– Не исправить жизнь криком на митингах. Оглянись вокруг, помоги соседу! Сделай хоть маленький шаг вперед.

– Я же в глобальном масштабе!

– А не надо в глобальном, Миша! Видишь, больница? Нет, ты посмотри! Там в палате, совсем одна, сидит девочка и ей страшно. У нее погибли друзья. Этой девочке нужна помощь, не любопытство, простое сочувствие!

С подобным подходом Машка сфотографировать эльфийку не даст. Нужно придумать повод, мол, он даст в сети объявление, вдруг кто-то ищет беловолосую!

Они прошли в ворота больницы и словно из прошлого вернулись в реальность. Все ухоженное, современное, тротуары, бордюры, фонтан у входа. Электрический замок на дверях, вход по пластиковым пропускам.

Машка порылась в кармане, вынула карточку, сунула в щель. Расстегнула ворот пуховика, достала бейджик на длинном шнурке.

«Марья Ромашкина. Волонтер» – успел прочесть Майкл и удивился.

Двери больницы открылись, словно хищная пасть чудовища. Холл тоже был современный, стерильный, с пластиковой стойкой в приемном покое, с доской информации и турникетом, с корзинкой, забитой бахилами. Видимо, скинули денег с высот, кто-то очень хотел победить на выборах.

Им навстречу вышел дежурный врач, седой, в идеально белом халате:

– Здравствуй, Марьюшка, а это кто?

– Наш стажер, – не моргнув, соврала Ромашка. – Новенький, Михаил Лемехов. У меня поручение, дядя Боря.

Ромашка протянула заполненный бланк с оттиском печати, как на рецепте. Дежурный врач «дядя Боря» внимательно прочитал. Майклу почудился в руке лорнет, к «дяде Боре» хотелось обращаться – профессор!

– Боюсь, Марьюшка, не получится. Я уважаю Сергея Данилыча, но сегодня был звонок от Гордея: к новенькой никого не пускать.

– Жаль, – огорчилась Ромашка. – Ладно, зайдем в другой раз.

«Дядя Боря» черкнул на бланке отказ и ушел куда-то в глубины больницы, видимо, делал обход. Машка повертела в руках бумагу.

– Ну, куда теперь? Есть два часа…

Майкл с изумлением наблюдал и пытался понять, что происходит. Их впустили, потом не впустили, какой-то Гордей позвонил… Что за бред?

– Знаешь, в какой палате эльфийка?

– В восьмой на втором этаже.

Майкл оглянулся в поисках лифта, нашел лестницу, потащил Машку:

– Идем к ней! А то болтаешь красиво: оглянуться и помогать! Я проникся, а ты на попятный? Там девчонка лежит в восьмой палате, сама говорила, ей страшно! Тоже мне боги: пускать, не пускать! Мы пять минут поболтаем – и все! У нее же друзья, семья, ее ищут по всему интернету…

– Мишка, туда нельзя!

– Или помогаешь, или скулишь. Третьего не дано. Если б я ныл все время, когда мне говорили: нельзя, запрет! Да я бы в жизни ничего не добился!

– Дай хоть бахилы возьму!

Майкл взбежал на второй этаж, не слушая протестов Ромашки. Та совала ему бахилы, беспокоилась о дезинфекции и о том, как влетит от врача. Майкл не вникал, он наслаждался. Он снова был в привычной стихии, на острие протестной атаки. В смысле, нельзя навестить больную? Да какое вы имеете право?

Коридор на втором этаже поразил до нервного тика, заставил притормозить, оглядеться. И дальше красться на цыпочках.

Палаты бликовали стеклянными стенами и напоминали аквариум.

Не больница, лаборатория. Не больные, объекты исследований.

Беловолосая девушка сидела на полу в прозрачной палате, помеченной цифрой восемь. Она и вправду походила на рыбку, одинокую и несчастную. Ее выловили в дикой среде и отправили в карантин. Отпустят ли обратно в Белокаменск? Майкла пугал этот вопрос.

В розовой больничной пижамке, тонкая, почти прозрачная, девушка обхватила колени руками и печально смотрела в стену, будто видела на стеклянной поверхности много больше, чем Майкл и Машка. На двери, ведущей в аквариум, запертой на электронный замок, был прикручен информационный кармашек, с графиком посещений и дезинфекции бокса. А еще табличка: «Наталья Петрова. Отзывается на имя Натариэль» и дата поступления в изолятор.

– Зоомагазин какой-то! – возмутился Майкл и легонько царапнул ногтем по стеклу, привлекая внимание девушки.

Та встрепенулась, вскочила на ноги, развернулась, выставив руки. В ее темных, как колодцы, глазах был страх, бесконечный, подавляющий волю. Натариэль снова завыла, тоненько, жалко, как собачонка, выброшенная хозяином из машины.

– Бедная! – всхлипнула Машка. – Ты не бойся, тебя подлечат и снова станешь эльфийкой, будешь играть в придуманный мир…

Беловолосая взвизгнула, кинулась на них с кулаками и вдруг упала, как сраженная пулей, а стекло заволокло чем-то белесым. Запахло газом, потянуло в сон, совсем как после зевка кота.

– Хлороформ! – закрылся ладонью Майкл, уловив сладковатый эфирный запах. – Или похожая дрянь. Ну хоть не слезоточивый газ…

По коридору кто-то бежал, шум шагов нарастал, как прибой. Они спрятались в соседней палате, вскрыв ее карточкой Машки, еле успели нырнуть за кровать.

В бокс Натариэль вошли люди, похожие на космонавтов в скафандрах: комбинезоны, шлемы, перчатки, даже обувь из химзащиты. Один встал у двери, второй поднял девушку и бережно уложил на кровать. Взял кровь из вены, солидную дозу, поместил пробирку в свинцовый ящик. Из другого шприца ввел препарат, что-то прозрачное под самое ухо. Почему под ухо? Майкл не знал, но загадал спросить в интернете, если удастся отсюда свалить. Хорошо хоть в защитных скафандрах слышимость была на нуле: двое пришлых общались по внутренней связи. Да и обзор оказался неважный: Майкла с Ромашкой не засекли.

Вот так больница! Гестапо какое-то! Тут бы самому уцелеть!

Наконец, космонавты ушли, а девочка погрузилась в сон, перестав реагировать на окружающих. Задышала ровно, спокойно, будто устала сражаться с демонами и прилегла отдохнуть.

– Пошли, – прошептала Машка. – Пока действие пропуска не закончилось. А то мне впаяют выговор на вечернем собрании клуба.

Майкл не помнил, как они оказались на улице. В голове все плыло от яркого света, от белизны помещений, от бликов, в них мерцало лицо беловолосой девушки, несчастной Натальи Петровой, решившей поиграть в запретном Лесу. Ему в душу смотрели глаза эльфийки, огромные, темные, внеземные, и в зрачках царил беспроглядный страх. А еще мерцали алые звезды, незнакомые и далекие.

– Гестапо! Бухенвальд! Зачем ее мучают?

– Боятся, она – гнилушка, – Машке тоже было не по себе, но она знала больше, чем Майкл. – Ее цапнуло красной гнилью, но несильно, есть шанс спасти.

– Что опять за красная гниль? Бактериологическое оружие? Тайные разработки? Я читал про ваш заповедник, там был особо секретный НИИ. Ящик, как тогда говорили. Слушай, Маш, такие скафандры я лишь в кино видал!

– Выла она нехорошо, – Машка снова его не слушала. – Но Гордей Степанович прав, как всегда: к ней нельзя никого пускать. Так Сереге и отчитаюсь.

Тонкий вой беловолосой все еще цеплял душу Майкла: между ним и поклонницей Толкиена протянулась прочная нить. Поводок! – уточнил кто-то ехидный, проявившийся в мыслях Майкла. – Или леска. Попался на крючок, дурачок, а она подсекает и тянет.

Они выбрались за территорию небольшого больничного парка и пошли по направлению к дому культуры. Майкл не знал, зачем, просто шел рядом и думал о девушке в жуткой палате. Разумеется, ей нужна помощь! Ее травят газами, колют наркотики, кровь качают для таинственных целей. Майкл проверит, запросит в сети. И если…

Он не додумал, что если.

– Ну что, Марья Моревна? Все искушаешь невинные души? Где нашла себе дурачка? По всему, мажорская штучка!

В переулке, ведущем к дому культуры, их поджидала компания.

3. Венька-Свистун

Шутников было пятеро, здоровые лбы. Все в добротных спортивных костюмах.

Не гопники, видно сразу. И не спортсмены. Ни то, ни се.

– Тишинский дозор! – хмыкнул вожак. – Приготовьте документы, граждане нечисть. Сначала ты, Марья Моревна. Отвечай: зачем в больницу ходила? Снова кровь людскую пила? Соленую красную кровушку?

– Записала тебя на прием! – огрызнулась Ромашка, сжав кулаки. – Подержат в боксе, мозги промоют.

Девушка переборщила, даже Майкл вздрогнул от резкого холода, вспомнив эльфийку в боксе. Изоляция в стеклянном аквариуме – да врагу такого не пожелаешь! Впрочем, он был пришлый, чужак, и не знал всех глубин конфликта.

Вожака перекосило от ярости:

– За базаром следи, навь поганая! Языком метешь, как помелом. А ты, юрод, из каких краев? Вырвать тебя из лап когтистых?

– Может, про себя сначала расскажешь? – тотчас ощерился Майкл. – Ты, значит, явь? Или друг эльфийки? Так сказать, брат по разуму?

– Я-то явь, – подтвердил вожак. – Протестная сила Затишья. Активист движухи «Мир для людей». Посмотрите, парни, он ухмыляется. Думает, мы тут шутки шутим!

Майкл не ухмылялся, с чего они взяли. Майкл застыл в недоумении. Активисты? Вот эти? Прицепившиеся к Машке гады?

Ромашка отступила к ограде больницы. Вожак прыгнул к ней с занесенной рукой. Майкл увидел в его пальцах флакон с чернилами. Снова привиделся дед-ветеран со скрюченным указующим пальцем, ордена и медали, залитые красным… И сделалось нестерпимо стыдно за себя и за этих вот «активистов», стало жалко девчонку в пуховичке, сжавшуюся, словно озябший воробушек.

Майкл кратко рыкнул, привлекая внимание. Вожак обернулся и получил с ноги.

Опасна жизнь борца с неправдой, особенно в прогнившей стране. Приходится много бегать, а бывает, и кулаками махать. Машка спрашивала про спорт, только разве девчонке расскажешь? Улица всему учит. На маршах протеста выживают сильнейшие.

А бывает, целыми днями сидишь, скрючившись за компом, боевыми искусствами не занимаешься и в качалку не ходишь даже для виду. Зато в минуту опасности что, откуда берется? Подкаты, прыжки? Увертки? Удары с плеча, кувырки?

Штаб «Активистов Эрефии» запрещал Майклу махать кулаками. Настолько жутким был переход. Будто зверь просыпался в теле.

«Ты из Майкла оборачиваешься в медведя, – говорили ему в комитете. – Лучше не бейся, парень, мы не кулаками сильны, а словом».

Но зудело еще с больницы, с палаты на втором этаже. Через край выплескивало адскую смесь из жалости и бессильной злобы. Его обжигало внутри от творимого в клинике произвола. Тоненький вой беловолосой вытащил на волю страшную силу.

– Мишка, перестань! – откуда-то издали, из прозрачной аквариумной глубины кричала ему Ромашка. – Просто отними флакон с концентратом!

В лицо резко плеснуло водой, грязным снегом, уцелевшим в тени. Стало морозно и колко. Сквозь кровавую муть в глазах проявилась Ромашка, бледная, белая, со скрюченными мокрыми пальцами. И он отчего-то испугался до ступора.

А потом всю улицу залил свист. Веселый, яркий, насмешливый. Растекся половодьем по мостовой, сдвинул припаркованные машины. В окнах задребезжали стекла, ставни забили по кирпичным стенам. Местные активисты, раскиданные Майклом по лужам, дали деру в сторону центра.

– Веник, не свисти, денег не будет! – порозовев и ожив от звуков, словно от чашки горячего чаю, приказала Ромашка.

Разудалая соловьиная трель подытожила сольное выступление. Майкл почувствовал, что оглох и в мире пропали все звуки разом. Его скрючило от тишины, сковавшей барабанные перепонки, но тут зазмеилось трещиной, лопнуло стекло в доме напротив. Тонко, хрустко, рассыпчато. И наваждение сгинуло.

– Денег и так нет, Ромашка! – крикнул невидимый Веник. – Откуда им взяться с такой подставой! Не знаю, как вы, а я в бега.

Машка схватила за локоть Майкла и потащила прочь от больницы, вниз по улице, куда со всех ног драпали «активисты». За ними, подпрыгивая и кривляясь, мчался пацан в синей курточке, слишком короткой, не по фигуре, что-то кричал, грозил кулаками. И везде, где он пробегал, срабатывала сигнализация – в машинах, в магазинах, в отделении банка. Уж что-то, а поднять шум на весь город Веник явно умел.

– Только с девчонкой сильны, «мир для людей»? Что, задали вам сегодня, задали? Ща как дуну, будете знать, полетят клочки по закоулочкам!

Ромашка, сопя на бегу, что-то сотворила руками, будто сеть метнула или лассо, пошептала, плюнула на дорогу. И Веник с разбегу угодил в лужу. Ойкнул, провалился по щиколотку. От огорчения развел руками.

Когда Майкл добрался до свистуна, тот стоял рядом с глубокой лужей и безрадостно пялился на кроссовки:

– Новые ведь были! Чистые, – укорил он Ромашку. – Только вчера из коробки достал. Помогай после этого всяким…

Лицо у парня было престранное. То ли глумливое, то ли серьезное. Посмотришь – симпатичный серьезный юноша, моргнешь – вихрастая обезьяна. Волосы торчат в разные стороны, и опять же непонятно: то ли прическа, то ли полное ее отсутствие. Вроде огорчается промокшим кроссам, а сам ржет и швыряет камнями в перепуганных обидчиков Машки. Не человек, а пучок эмоций, разных, противоречивых.

– Веник, ты снова стекло разбил. И на машинах вмятины!

– Тут парковка запрещена, – нашелся неугомонный Веник. – Просто я знак вчера сдул со столба.

– Зачем, горе горькое? – возмутилась Ромашка. – Чем тебе знак помешал?

– Петька попросил для коллекции. Сказал, ему бы такой на крышу, чтоб голуби не парковались. Маш, я все осознал, прости.

Но раскаяния на физиономии не было, лучилась она ехидством и самодовольным восторгом:

– Ох, вольготно свистеть по весне. Вместе с птичками перелетными!

– В школу вызовут, – вздохнула Машка. – Тоже мне соловей!

Свистун хмыкнул, пригладил патлы, поплевав на грязную пятерню. Попытался застегнуть курточку, явно с чужого плеча. Представился неожиданно официально:

– Венедикт Ерофеев. Венька.

– Майкл, – ответно расшаркался Майкл.

– О, Михей? – удивился Венька, как и Машка не пойми чему. – Майкл – это же Миха, да? Ну ты прямо медведь-шатун! То-то Ромашка перепугалась.

– Это кто был? – не стал спорить Майкл, медведь так медведь, пускай. Чего ждать от чудика с навороченным именем? Надо же: Венедикт! Кто сейчас так детей называет? – Что еще за «мир для людей»?

– Так, бездарное быдло. Нацики. Ничего не хотят, ничего не умеют, кроме как стягами на маршах размахивать, и думают, все им должны!

– Веник, нас на собрании ждут! – строго сказала Ромашка, и Веньку перекосило, то ли от ужаса, то ли от скуки.

– Маш, подумай сама: опять меня будут песочить. Увлекутся, передерутся, и на важные вопросы сил не останется. Марья, иди одна. А я с Михой погуляю, покажу Затишье. Нормально покажу, а не это вот: школа, музыкалка, кружки.

– Я тебя прикрывать не стану!

Свистун заговорщицки подмигнул:

– Прикрывать не надо. Ты промолчи!

Ромашка недовольно нахмурилась и ушла, забыв попрощаться с Майклом.

Едва она скрылась за поворотом, Венька расплылся в улыбке:

– Вообще-то дел сегодня по горло. Переобуться сначала. Потом заглянуть в мастерскую: шины на великах подкачать. Мы с парнями поедем в поместье, с ночевкой. Ты как? Со мной? Или дома засядешь, пока за драку не замели? У нас драки не очень-то уважают, драка – удел простецов.

– Я бы пожрал, – признался Майкл. – Записку матери надо оставить. А поместье – прикольно, че. Я про него в интернете читал.

– Ну, пожри, – прищурился Венька. – Тут тебя даже простец поймет. Нам теть-Таниных харчей прихвати! Школу показали? Встречаемся там. Ты ведь правильный пацан, не понтовый? Сам педали крутить умеешь? Тут гироскутеров нет!

– Я умею, – заверил Майкл. – Только нет ни педалей, ни велика.

– Сплошные отмазки, Миха. Не дрейфь, колесами обеспечим. В пять приходи: в поместье лучше по свету ехать.

Немного поплутав по улочкам центра, Майкл выбрался в Огородный район и отыскал дом тетки, больше по черному джипу, припаркованному на участке. И по глумливому котофею, развалившемуся на крыльце.

– Мам, теть Тань? – позвал Майкл в коридоре.

Но в доме опять никто не откликнулся. В кухне были скинуты сумки с базара, с морковкой, капустой и свежей зеленью. На столе под крахмальной салфеткой в этот раз оказался пирог с яйцом, луком и проваренным рисом, на плите стояла кастрюлька с борщом, на окошке – кувшин с киселем. Малиновым.

– Скатерть-самобранка, – впечатлился Майкл, стараясь привыкнуть к причудам Затишья. Не город, сплошной фестиваль с косплеями, квестами и персонажами в стиле славянского фэнтези.

Как там местные Машку назвали? Марья Моревна? А ну-ка!

Майкл, откусывая от пирога, забил имя в поисковик, почитал описание. Ерунда! Вообще ничего похожего. Хотя версии предлагали разные. Кто-то утверждал: богатырша. А кто – внучка бабы Яги, победившая самого Кощея. А еще что Моревна значит морская.

Морем в Затишье не пахло. Но из грязной лужи в лицо плеснуло!

Венька – тот еще Соловей-разбойник. Это ж выучиться надо так лихо свистеть! И с бабой Ягой Майкл повстречался. А рядом терся сказочный Кот-Баюн: всего раз зевнул, и сном разморило!

Мир для людей. А эти кто? Навь, выходцы с того света?

Даже если верить в страшилки, всякие оборотни и вампиры охотятся по ночам, а крик петуха их гонит в могилы. Надо Гоголя перечитать. Вия и остальные пособия по общению с нечистью.

Хотя Гоголь тут вряд ли поможет, это ведь не Диканька. В Затишье навь скачет по лужам и радуется весеннему солнышку. Шутите, активисты? Дурацкие игры у вас, куда там несчастным эльфам!

Майкл убеждал себя, уговаривал, а по коже бродили мурашки: волшебный свист, вода из лужи, гнилушка беловолосая! Как лоскутное одеяло, тряпочка к тряпочке стежками приметана, а целой картины не разглядеть. Впрочем, от скуки поверишь и в сказку.

И вообще, хватит думать о пустяках. Если в Затишье есть активисты, нужно придумать ответный движ. И отстаивать на митингах права нави!

Борщ был хорош, пирог – объеденье. Кисель в меру густой и сладкий, пьешь, оторваться не можешь.

– А где мои молочные реки? – затребовал Майкл продолженья чудес.

В окно впрыгнул рыжий котище, повозился среди гераней, мягко бумкнулся о половицы. Деловито прошествовал в угол и склонился над белым блюдечком. Не про тебя, мол, молочные реки, – без слов понял рыжего Майкл. – Но могу поделиться, пришлый.

– Спасибо, – сказал он коту. – Я как-нибудь обойдусь.

Кот не спорил, язык был занят.

Майкл прошел к себе в комнату, достал рюкзак. Вынул толстовку, свитер, переоделся в плотные джинсы. Ночевка в мае – дело холодное. Достал из кармашка блокнот, карандаш, как мог, объяснил про поместье. Приписал: пойду с Веником, с тем, кто свистит, – надеясь, что мама поймет.

Вообще, палатки, костры и уха были не в его вкусе, но Затишье уже взяло Майкла за руку и вело от завязки до кульминации. Требовалось повторить опыт, чтобы проверить теорию. Встретить других необычных ребят. Присмотреться, принюхаться.

Как Венька обозвал тех, в спортивках? Простецы? Жуткое слово.

Майкл не хотел оказаться простым. И хотел разобраться своим умом, не задавая местным вопросов. Только так не ошибешься с оценкой!

Если в Затишье особенный движ, нужно быть в курсе событий. Постараться сойти за своего. А сторону Майкл уже выбрал.

У школы он был без пяти пять. Не нарочно выбирал понтовое время, просто снова запутался в клубке улиц, таких похожих и разных.

Венька в компании трех пацанов уже недовольно хмурился, но был задобрен куском пирога, – Майкл прихватил половину! – попробовал крошку и спешно убрал, увязав в заплечный мешок.

– А то вообще никуда не поедем, – объяснил он густым небесам, тронутым бледно-лиловой краской.

Друзья Веньки согласно кивнули.

Их звали: Влад, Петька и Фан. Сокращенно от Митрофана, как смущенно пояснил курносый крепыш, протягивая Майклу руку. Видимо, православные имена были привычным делом в Затишье.

Петька держал пятый велик, пригнанный для Майкла из гаража.

– Отцовский. Извини, что покоцанный, он на нем в яму свалился, – Петька смотрел с дерзким прищуром, будто заранее был готов, что балованный чужак начнет придираться. Даже землю ковырял драным кедом.

Но Майкл и не думал капризничать. Велосипед, пригнанный Петькой, был воплощеньем Затишья: старая советская рама, перекрашенная дважды и опять облупленная, новые колеса, приваренный руль. На багажнике – корзина под ягоды, мешавшая разогнаться как следует.

– Спасибо! – искренне восхитился Майкл. – Отличную зверюгу нашли!

Рыжий Петька сразу расцвел в улыбке. Венька радостно захохотал.

Даже Влад, молчаливый и бледный, как моль, типичный компьютерный зомби, слегка приподнял очки, одобряя. Ему Майкл кивнул, как соратнику, знатоку компьютерных игр. Влад выглядел до улыбки знакомо: Майкл тусил с такими вот чудаками, всю ночь крошащими в клочья орков. Эти жили всегда вприщур, основательно подсадив зрение в синих отблесках мониторов. Они творили в комнатах ночь, задергивая плотные шторы, ходили медленно, слегка шатаясь. И крючили пальцы на правой руке, будто щелкали мышкой. Очки на Владе были зеленые, круглые, точно совиный глаз.

Отличная подобралась команда.

А потом они долго гнали среди просыпающихся полей, уже пахнущих травяным соком, радовались первым желткам одуванчиков и тому, что впереди целое лето.

– Тишинка – она мелкая, илистая! – кричал, работая ногами, Венька. – И пиявистая – не подходи! И вообще она – пограничная зона. Не хочешь неприятностей, в воду не суйся. Но в поместье есть пять прудов. В двух Чудило-Павел разводит рыбу, у меня леска есть, крючок, попробуем наловить карасей.

– Главное, самим не попасться! – поддержал беседу курносый Фан. В этом месте дорога была широкая, ехали втроем, не мешая друг другу. Сзади догоняли Петька и Влад, обсуждавшие свои дела. – А в трех прудах – красота, хоть купайся, хоть плот мастери. У нас был в том году, даже парус сшили!

Майкл слушал и улыбался. Вот ведь святая простота деревенская. Парням по шестнадцать лет, а такой фигней занимаются! Люди в их возрасте ведут блоги, ходят на митинги, открывают стартапы, зарабатывая на первую тачку. А в Затишье соорудили плот. С парусом. Чудеса!

Дорога вывела на бетонный круг, кем-то залитый посреди поля, то ли фундамент, то ли помост, Майкл не разобрал. Новые приятели проскочили его, деловито шепча «чур меня, чур!» и творя охранные знаки. Майкл на всякий случай тоже шепнул, скрестив пальцы на правой руке. За кругом накатанную тропу, будто реку о мощный утес, разбило на мелкие ручейки, уводящие в разные стороны. Венька вырвался вперед, повел за собой, прокладывая путь к поместью. Майкл крутил педали сразу за ним, внимательно смотрел по сторонам, но все равно прозевал, когда поле вокруг сменилось постройками – конюшнями и другими службами, – вскипели бело-розовым старые яблони, зачернели делянки под огороды. Усадьба выросла из-под земли, выскочила, будто наемный убийца: добротный ухоженный дом, не разворованный при советской власти.

Видимо, здесь, в районе Затишья, все вырастало внезапно.

Неизученная особенность местности. А может, оптическая иллюзия.

Графский дом разочаровал: слишком правильный, как картинка. Ровно выкрашенные стены, побеленные окна. Он-то надеялся на руины, по которым можно полазить всласть, поискать клады, подразнить привидения!

Впрочем, в усадьбе уже стемнело: алый круг солнца скрылся за елками небольшого леска по соседству. Странно, когда проезжали круг, сумерки только сгущались. А тут плотный вечер, и воздух в поместье сделался влажным, гораздо теплее, чем в городке Затишье. Майкл успел пожалеть, что взял свитер и надел толстовку под куртку.

– Здесь пораньше весна начинается, – пояснил задиристый Петька, а Влад важно кивнул, подтверждая факт. – Веник, иди за рыбой, а мы палатки поставим.

Венька упрашивать себя не заставил, подхватил из котомки коробку с крючками, выхватил из куста припрятанное удилище – длинную палку с сучками – и весело поскакал в овражек, видимо, к знаменитым прудам. Помощь с палатками парням не требовалась, их троих хватало с избытком, только мешали друг другу, хихикали и спотыкались о колышки. Майкл помаялся от безделья и пошел вслед за Венькой в овраг.

– Котелок прихвати! – крикнул вслед Фан. – А то этот балбес снова забыл!

Майкл огляделся, нашел котелок и включил в телефоне фонарик.

Путь в овраге был темным и скользким, Майкл извозился, пока одолел. Как тут Венька прошел без света, не растеряв все крючки до единого? Или, в дополнение к свисту, видел в кромешной тьме? Овраг закончился, и Майкл охнул.

Пруд горел дивным светом. Над поместьем успела взойти луна, вырвалась из когтистых лап леса и светила, переливалась, отражалась фонарем от воды. Венька сидел на берегу, смотрел за поплавком в лунном круге. Оглянулся на шумного Майкла, поерзал и принялся насвистывать. Тоненько, нежно, будто комар, потом с ытреском стрекозиных крыльев. И опять комариным зудящим писком. Водная тишь вскипела от рыбы. Запрыгала над поверхностью мелочь, серебристая плотва и окуньки, полосатые, ненасытные. Забеспокоилась в глубине рыбина покрупнее, привлеченная шебутной мелюзгой. Майкл опомниться не успел, а на берег полетела добыча: карась в огненной чешуе, дивная золотая рыбка. Еще один и еще, крупные, в полторы ладони, под конец попалась хищная щука, и Венька решил: достаточно.

Майкл снимал рыбку с крючка, складывал в котелок, прижимал найденным камнем, чтоб не выпрыгнула, не заскользила к воде, работая плавниками. И все ждал, что добыча заговорит, предложит исполнить любые желания. Но подлая рыба молчала.

– Вот и ушица к ночным посиделкам, – потер руки неромантичный Веник. – Щуку почистим, карасей так заправим, неохота с ними возиться. После котам отдадим.

Чистил он рыбу шустро и ловко, так, что блестки летели в разные стороны, потроха с поклонами вернул в пруд, и за них началась настоящая драка.

Котелок потащили вместе, в трудных местах передавая друг другу. Венька шутил, что Майкл пыхтит, как настоящий медведь. Майкл почему-то не обижался, хотя заграничное имя придумал, чтобы в школе перестали дразнить косолапым.

На поляне уже стояли палатки, в недрах трехместной возился Фан, раскладывая спальники и разную мелочь.

– Мы решили, – пояснил интеллигентный Влад, – раз вы сдружились, ночуйте вдвоем. А мы как-нибудь уместимся в этих тесных хоромах!

– Злыдни и нечисть! – подытожил Венька, оглядев низкую палатку-скат, явно рассчитанную на одного. – Я им рыбы наловил, а они…

– О! – тотчас высунулся из домика Фан. – Рыбка! Золотистая рыбка! У меня тут картошечка и лучок, морковка, пучок петрушки.

– Владей! – великодушно дозволил Венька и потащил свой спальник из кучи. – Михей, ты смотри: если что, я у костра заночую.

– В тесноте да не в обиде, – откликнулся Майкл. Он жалел, что сам не подумал о крыше, наверняка у тетки в сарае отыскался бы тент или плащ-палатка.

– Они не вредничают, просто боятся, – доверительным шепотом сообщил Митрофан, – что Веник будет свистеть во сне. Он когда свистит, комары слетаются.

– А нашествия рыбы они не боятся? – тоже шепотом уточнил Майкл, и Фан расхохотался в голос.

У него был удивительный смех, и сам Фан от него менялся: от прищуренных глаз разбегались в стороны смешинки-лучики, царапали лоб, сеточкой ложились на скулы, и розовощекий крепыш оборачивался маленьким старичком, того гляди, борода прорастет! Майклу очень понравился Фан, деловитый и домовитый, отзывчивый и чудаковатый. Рядом с таким и в поле – дом.

Как относиться к Владу и Петьке, Майкл пока не решил. Успеется. Впереди целый месяц. Он поймал себя на том, что забыл про блог: не фоткает на телефон, не придумывает заголовки. Не беспокоится, как там суд, как следствие, что грозит активистам. Он будто очутился в параллельном мире, уехал на каникулы в сказку. А задорный свист Соловья-разбойника выдул из головы все ненужное. И остался костер, уха в котелке и голоса новых товарищей.

Те деловито размечали пирог. Венька требовал делить поровну, Петька бился за Майклову долю, мол, тот все равно уже ел. Победил, разумеется, Венька.

– Завтра проверим плот. И в доме пошаримся, вдруг, что новое.

– Я как-то был в летнем лагере, там каждую ночь страшилки рассказывали.

Местные дружно привстали и повернули вихрастые головы в сторону заповедника.

– Девушку видел? С той стороны? Вот где страшилка, не к ночи сказано!

– Братцы, вы что, страх потеряли? Кто гнилушку при полной луне помянет…

Майкл с изумлением смотрел на местных. Злыдни и нечисть, навь. А боялись беловолосой, помеченной Тихим Лесом.

– Да ну, в самом деле! – хихикнул Петька. – Совсем новичка запугаете. Во-первых, здесь пять священных прудов. И истоки реки Тишинки. Во-вторых, по заповеднику можно пройти и не запачкаться гнилью.

– Ну, конечно, зимой – гуляй, не хочу!

– Говорят, – поделился Влад, – с красной гнилью можно бороться. Если найти алоцвет: его соком излечишь прогнившую душу.

Котелок мыть не стали. Остатки ухи вместе с карасями слили в пакет, как пояснили Майклу, котам. В котелке поменьше заварили чай, запахло полынью и мятой, и терпким смородиновым листом.

– Сгонять бы в поместье за яблонькой, вот с нее аромат!

– Вот с утра и сгоняй, пока Павел не видит. Он тебя за цветы сожрет…

Переругивались лениво, дремно, разглядывая далекие звезды. Майкл смотрел на чужие созвездия, но упорствовал, что видит Медведицу.

– Ну еще бы! – хихикнул Веник. И скомандовал группе отбой.

Двоим в палатке было впритык, лишний раз не шелохнуться. Майкл был крупноват для ската. Крутились, вертелись, пихались локтями.

– Мой косяк, – повинился Венька. – Про велик ты мне напомнил, а про палатку все позабыли. Мы-то давно решили: во всех вылазках парни втроем, а я в однушке, как барин. Им спокойней и мне. Так что, если невмоготу, я правда у костра заночую.

– Нет, – удержал его Майкл, – это я не подумал о крыше. Поэтому лучше уж я у костра. Но вообще-то, можно пристроиться, главное, разойтись плечами.

– Тетрис, блин, – хихикнул Венька. – Смотри, сложим ряд и исчезнем.

В итоге решили схитрить на спальниках. Толстый зимний, взятый для Майкла, постелили на дно палатки, а Венькиным укрылись, как одеялом. Стало немного свободнее.

– Сейчас спрашивать неуместно? – шепнул Майкл в льняную макушку Веника, когда угомонились, притерлись и перестали возиться.

– Да кто ж его разберет, – сонно откликнулся Венька. – Тебе долгую историю или короткую?

– Мне бы про алоцвет.

– Это сказка, братан. Всем хочется верить в цветочек аленький. Но никто не видел, как он цветет. А если и видел, уже не расскажет, – Веник зевнул, попытался лечь на бок. – Ну, есть легенда еще времен графа, что алоцвет раз в году прорастает в самом сердце Тихого Леса. Не просто так, нужна жертва. Семя всхожее кровью полить. А дразнить кровью Тихий Лес – все равно, что вляпаться в гниль.

– Откуда взялась красная гниль? Что вообще происходит в Затишье? И кто ты такой, свистун Венедикт?

Веник хмыкнул и снова зевнул от души:

– На последний вопрос сам ответил. Я свистун, чего непонятного? Гниль – привет из инакости, первый лоскут Изнанки миров. Долгая история, а ночь короткая. Может, поспим, берендей?

– Я Майкл, – обиделся Майкл.

– Ха! Видел бы ты себя в драке. Мишка-Медведь, научи меня реветь, – пробормотал затихающий Венька. – Кота на тебя не хватает.

Из соседней палатки доносились крики, хохот, чье-то шипение. Словно услышав Венькин призыв, заорали в овраге коты, требуя долю рыбы, Фан запричитал «кис-кис-кис, пакет у костра лежит, слева», будто твари его понимали. Кто-то шуршал, кто-то ухал, звенели за брезентовым бортом дурные весенние комары.

Венька уютно сопел под боком, его не заботили алоцветы, способные очистить эльфийку от гнили. Майкл доверился новому другу, расслабился и свалился в сон, точно в старый заболоченный пруд. Его руки, ноги, лицо тотчас опутали водоросли видений и злых предчувствий. Он тонул, задыхался, а кто-то невидимый все шептал: уезжай из Затишья! Немедленно уезжай!

***

Все тело чесалось, покрытое сыпью. Зудело, ныло и каждой клеткой израненной, изъязвленной кожи просило пощады и смерти. Но умереть не получалось.

Гильдар качался из стороны в сторону и подвывал от боли. Он не видел своих мучителей, только кровавую склизкую муть, что заполнила веки.

Язык распух, не подчинялся, слова застревали между зубов и наружу прорывался лишь вой, тонкий, жалкий, щенячий.

Кто-то темный проступил сквозь багрянец, чей-то силуэт, огромный, страшный.

– Второй оказался слабее, княже. Сгнил еще до болота. А этот весь красный, гнилой, но живет!

– Нужно было хватать девчонку.

– Не гневайся, князь, по воде ушла. Вот, обронила в спешке коробицу.

Черный силуэт обернулся, то ли рука, то ли клешня стрельнула в сторону, схватила находку.

«Что там у них? – Гильдар плыл в алой мути. – Убьют? Вот сейчас? Меня?»

Он не боялся смерти. Ужасно хотел расчесать все тело, выгрызть зубами вспухшую кожу, содрать ее с лица и затекшей шеи. Но не мог пошевелиться, совсем. Держали кандалы на руках.

Пискнул сигнал телефона.

– Разрядился. И стоит на пароле.

Вот оно что, мобильник Наташки! Связь с группой, план игрищ, будь они прокляты! Отметка в геолокации. Тихий Лес, проход по болоту. Надежная тропа, мхи, черничники, серые от комарья…

– У гнилого тоже коробица. Что с ним сотворить? Для жертвы негож. Бабская кровь потребна, портал – это бабское лоно. Тот, кто в Доме, болотную жижу рдяной от кровушки сделал, крепок его запор.

– Отнесите в подвал. Напоите отваром.

«Не убьют! – вдруг обрадовался Гильдар. – Им Наташкина кровь нужна, не моя. Пусть подвал, пусть отвар, жить хочу, княже!»

– Гоните грозу на город.

Получалось мычать и завывать. Хотелось расцарапать все тело. И думать Гильдар мог только об этом. Но жизнь он любил, страстно, жгуче, даже когда тащили за волосы, даже когда запахло гнилью и от вони помутилось сознание. Даже когда распухший язык взорвало нестерпимой, тошнотной горечью.

4. Поместье на краю света

Майкл проснулся в палатке один.

Сладко пахло костром и кашей, кто-то шумно ломал о колено хворост, подкидывал веточки в кроткий огонь, и Майкл догадался, что домовитый Фан вновь вызвался быть кашеваром. Солнце скреблось в борт палатки, воздух был свежим, бодрящим, пробирался сквозь не застегнутый полог и щекотал сонного Майкла.

Он потянулся, развалился вольготно, наслаждаясь покоем и одиночеством: быть единовластным владельцем палатки оказалось приятно, хоть дальше спи. Потыкал в экран телефона, пытаясь поймать интернет, связи не было, и Майкл включил музычку, радуясь утру, костру, приключению. Чудесам опасным и увлекательным. Наконец, навалявшись вдосталь, добыл в рюкзаке зубную щетку и поскакал к пруду умываться.

Фан кивнул ему от костра, крикнул, что скоро поспеет каша.

Майкл выставил вверх большой палец и скатился по росе в овраг.

В пруду шумно плескались Влад и Венька, а Петя стоял по колено в воде и не решался войти.

– Холодно еще, – обернулся он к Майклу, зябко передернув плечами. – Этим прикольно, но я-то теплый!

– Я тоже теплый! – заплескался Венька, уплывая на глубину. – Не дрейфь, Петруха, айда в заплыв, я уже все нагрел!

– Ты дурной и несознательный, в том все Затишье подпишется, – сердито нахохлился Петька и осторожно попятился к берегу. – Майкл, рискнешь? На слабо не ведись! Эти двое потом не выпустят, разведут на подвиги, а оно тебе надо?

– Посмотрите на него, – возмутился Влад. – Разбудил всех ни свет, ни заря, а теперь выступает, как клоун в цирке! За что позоришь перед собратом?

Майкл тронул свинцовую воду пруда, торопливо плеснул в лицо. Присел на камушке и вычистил зубы. Смотреть на довольных Влада и Веньку, плещущих друг на друга, как дети, было холодно до мурашек. Майкл поспешил вернуться к костру, к солнцу, к теплой палатке, и вовремя: Фан раскладывал по мискам кашу. На стук поварешки по котелку прискакали даже любители плаванья.

Там, в цивилизованной жизни, Майкл кашу не ел. Бутер с сыром, кукурузные хлопья, залитые молоком. А то и салатные листья, сельдерей и цветная капуста, когда пробирало сесть на диету, чтобы скинуть пару кило. Но местная каша была так вкусна, что умял ее без остатка.

После завтрака, шумного и веселого, дружно пошли в усадьбу.

Майкл помнил отреставрированный барский дом, добротный, крашенный, неинтересный. В нем мерещился скучный экскурсовод и выставка акварелей на стенах, исключительно местных художников. Он искал глазами подъездную дорогу, шлагбаум и билетную кассу. А потом заслон темных елей, острых, как частокол, расступился. И Майкл замер, увидев развалины, заросшие разнотравьем.

Фасад держался на честном слове: стрельчатые окна, парадный вход, портик из античных колонн. Краска облупилась, побелка осыпалась, сквозь штукатурку краснел кирпич с полустертыми клеймами в виде дерева со звездой. А за фасадом, больше похожим на декорацию к кинофильму, дома как такового не было. Остатки стен и переборок торчали, как обломки зубов. Каминная труба белела вышкой среди сныти и лопухов.

– Тю, – огорчился Фан. – Сегодня не интересно. Как-то совсем развально вышло. Помните, в прошлый раз? Уцелели кухарня и погреб.

– Ну, погреб-то есть, что ему станется, – Влад, еще бледный и мерзлый после купания в майской воде, указал на дыру в лопухах. – Вень, я в подвал хочу!

– Оно и понятно, мой синий друг. Только в руинах копаться – день зазря извести. Лучше обратно к прудам сгоняем, проверим наш прошлогодний плот!

Фан разыскал узкий лаз в груде битого кирпича, и все спустились в добротный погреб. Здесь в позапрошлом веке хранили рыбу, мясо и птицу. До сих пор стояли кадушки из-под огурцов и капусты, кисло пахло каким-то соленьем. И мочеными яблоками.

– Хорошо жили в графском доме, – мечтательно прищурился Влад, в полумраке снимая очки. – Как думаете, на этих цепях кого приковывали для острастки?

– Свинину да оленину, – подсказал хозяйственный Фан.

– Фу, какой ты неромантичный!

Майкл потрогал пальцем крюки для заготовки мяса.

Влад театрально позвенел цепями, и судя по довольной ухмылке, представлял на крюках не солонину.

– Это скучный подвал! – объявил он Венику. А потом наклонился к Майклу, так близко, что сделалось зябко: – Тут рядом другой, шестнадцать шагов на север от каминной трубы. Там не цепи, вериги! С кандалами для рук и ног. Вот где мороз по коже!

– Влад у нас сторонник теории, – поспешил внести ясность Петька, – что наш мир прошило гораздо раньше, когда появилась в Тихом Лесу самая первая выработка. А значит, еще в девятнадцатом веке к мир проникла красная гниль.

– И добралась до Петрова града в году эдак семнадцатом? – оценил теорию Майкл, припоминая уроки истории. Революцию и прочие ужасы вроде красного террора, зачисток и переноса столицы к Уралу.

– Вот, Михей понимает! – воодушевился Влад. – А иначе зачем в графском доме гранитный подвал с цепями? Стены отшлифованы, будто стекло, колонны, а между ними цепи? Совсем как у нас в больнице! Зуб даю, что гнильцов держали. Лечили кого-то графских кровей. Главное – гнильца запереть до срока, пока алоцвет не раскроется.

Фан засобирался наружу, с ностальгией проведя ладонью по бочкам. За ним полез Петька, торопясь к солнышку. Венька подтолкнул Майкла:

– Пошли. Оставим Влада мечтать. На этот раз в подвал доступа нет. Шестнадцать шагов отсчитать несложно, но вход завалило упавшей стеной.

– Здесь что, каждый раз по-новому? – шепотом спросил его Майкл.

– Это ж поместье, Михей, – тоже шепотом ответил Венька. – В усадьбе каждую полночь с нуля, только Чудила-Павел и терпит.

– Слушай, Веник, а что тут копали?

Они уселись на солнцепеке, спинами к нагретой стене, Фан достал из кармана сушки, раздал каждому по три штуки. Народ захрумкал, зачмокал.

– Добывали тут драгоценные камни невиданной чистоты. Чаще попадались рубины, как в ту пору говорили, корунды, оттенка голубиной крови. Местный люд, лихой и горячий, сам не копал, опасался. Собирал с поклонами, что земля посылала. А потом объявился один жадный хрыч, типа предприниматель. Наладил работы в Тихом Лесу, раскопал все к лешему, пробуравил землю. С теми камнями красная гниль добралась до царской семьи. Читал небось: их потом расстреляли, не выясняя, кто чист, кто гнилушка.

– А еще на краеведении говорили, что камушки были красивыми, да в очень уж неказистой породе. Шлак собирали, вывозили за реку. На том шлаке Затишье отстроили. Фундаменты, дренажи под грядками, даже в усадьбе встречается. А потом приехал кто-то ученый да как поднял крик, мол, камни – фигня, этот минерал, что в породе был, он-то и есть главная ценность. Назвал его диковинно: быльник. В штольнях быльника наскребли по сусекам и подарили ученому. А про Затишье болтать не стали, кто же свой дом обидит! – при словах о доме Фан завозился, всем видом одобряя решение.

– Дальше нагрянули большевики, построили завод, институт геммологии. Ну и зарылись, куда не просили.

Влад соизволил покинуть подвал, оторвав от сердца ржавые цепи, схватил свою долю сушек, сгрыз. Отсчитал шестнадцать шагов от трубы по сныти и молодой крапиве. Повздыхал над заваленным входом. Майкл тоже хотел заглянуть в подвал, посмотреть на гранитные стены, подошел, пиная кирпичи и щебенку.

– В другой раз налюбуетесь, парни! – хихикнул зловредный Венька. – Айда на большой пруд кататься!

– Тебе нужно сюда вернуться, – очень тихо сказал Майклу Влад. – Но, конечно же, с проводником. Там на стенах рисунки и надписи, процарапанные в граните. Я пытался сфотографировать, увы, не получилось. Есть про цветок. И какая-то карта. А еще будто чей-то дневник. Я даже стал французский учить, может, графская дочь нацарапала, которую за промышленника замуж отдали? Все надписи на французском, разобрал лишь ля мур и аревуар. А еще часто-часто – сови. Значит, спаси и сохрани.

– Сови? Типа, сейв? Сервер?

– Похоже. А цветок – для кого? Майкл, я понял, что тебя зацепил алоцвет.

Они шли позади шумного Веника, скачущего на одной ноге на спор с самим собой, и ведущих степенный разговор о травах Митрофана и Петьки. Майкл рассказал о беловолосой, сунувшейся в Тихий Лес.

Влад покивал с пониманием.

– Люди устали жить под запретами, но не все запреты есть зло. В твоей реальности нарушение правил суть подвиг и вызов режиму. Но в Затишье в правилах самая жизнь. Хочешь подвигов – иди в волонтеры.

– Говоришь, как столетний старик! – подколол его Майкл, уловив нотацию.

Влад подмигнул и улыбнулся, обнажая мелкие зубы:

– Сто не сто, а кое-что пожил! – и, ткнув Майкла под ребра, умчался к Веньке, крича, что первым успеет к воде.

Венька не стерпел, принял вызов, только кроссы в траве замелькали.

– Много в Затишье чудиков, – философски заметил Петька, провожая товарищей взглядом. – Но с этими никто не сравнится.

Когда втроем добрались до пруда, Влад и Венька успели раздеться и дружно плыли к дальнему берегу, где в кустах качались обломки плота.

Фан сварил щи из свежей крапивы и сделал салат из побегов папоротника, добавив кислицы для остроты. Майкл не знал, что лесную траву можно есть с таким аппетитом, он многого не знал, столичный баловень. А может, просто забыл?

– Влад, ты когда снова в поместье?

Венька фыркнул, но Влад, поразмыслив, ответил:

– Теперь уже на каникулах. Чуешь, с какой скоростью все расцветает? Осина сережками покрывается, а у меня аллергия. Лучше в гости приходи, поболтаем.

– Ну да, к нему в гости придешь! Даже если прорвешься сквозь заслон из родителей, сиди потом в духоте, в темноте и смотри, как он шарится в ноутбуке.

Уже за полдень приладили парус к косо стоящей мачте. При отсутствии даже легкого ветерка занятие казалось бессмысленным. Но новые друзья отвлекаться не стали, выслушали доводы Майкла, заржали и замахали руками, как ветряные мельницы. Уже на плоту, подчиняясь приказу и крепко цепляясь за одну из веревок, нарочно привязанных к бревнам, Майкл понял, какую сморозил глупость.

Венька встал у самой кормы, уперся ногами и свистнул. Сначала тихонечко, потом сильней. Парус трепыхнулся раз, другой, расправился, вздулся, и плот поплыл, медленно и величаво, как лебедь белая – не сдержался Фан, но даже в этом сравнении было что-то гастрономическое. Венька свистнул в полную грудь. И катание началось.

Майкл такое видел только в кино. Они будто поймали огромную рыбу и неслись за ней по водному зеркалу. Или мчались за катером на водных лыжах. Пруд оказался огромным: выйдя из заливчика на простор, друзья не увидели дальнего берега, заляпанного молоком тумана. Плот скользил, норовя оторваться в небо, сливавшееся с горизонтом, по сияющим бликам, по солнечным лучикам, цепляя редкие облака, будоража эхо задорными криками.

– Эгегей! – вопил восторженный Фан.

– Полный вперед! – командовал Петька.

– Даешь Летучий корабль!

Влад спрятал в карман окуляры и, зажмурившись, раскинул руки, как крылья, ощерил в улыбке мелкие зубы. Видно было, что полет ему в кайф.

Венька знай себе свистел на корме, лишь крутил льняной головой, когда затевал поворот. И ругался морскими словечками: курс бакштаг, поворот оверштаг, фордевинд.

Майкл делал все сразу: орал от восторга, подставлял лицо брызгам, пытался свистеть и реветь по-медвежьи, чем очень смешил товарищей.

– Мишка-медведь! – крикнул Фан.

– Научи меня реветь! – подхватил Петька.

– Сами сейчас получите по уху! – высвистел Венька, грозя кулаком. – Своих дразнить запрещается!

Но Майкл не обижался. Скорость, солнечные брызги, ветер выдували ошметки обиды, глупой, детской, запрятанной в дебри души.

Его часто дразнили медведем, Топтыгой, он рос полным и неуклюжим, переваливался с ноги на ногу. И хлюпал носом на каждый смешок. Повзрослев, он прочитал в интернете про поведение жертвы. Идеальный объект для буллинга – вот кто он был в начальной школе! Мишень для плевков на спину, вдохновитель обидных кричалок, главный трофей азартной погони потного оголтелого класса. Его травили, как дикого зверя, загоняя в углы потемнее. За попытки пожаловаться учителям били жестко, расчетливо, скопом. Пока однажды смешной медвежонок не выучился защищаться. И не расшиб ненавистную голову главному заводиле в классе.

Все вышло случайно. Майкл защищался и оттолкнул обидчика, сильно толкнул, со всей дури. А тот пролетел через класс и вывалился из окна. Первый этаж, под окнами клумба, мучители довольно заржали, ожидая продолжения цирка с медведем, потом выглянули, заголосили.

Каменный бордюр цветника был запачкан алым. Ромашки тоже.

«Машка-Ромашка» – стоял тогда Майкл и твердил присказку детства, как всемогущее заклинание. Улыбался испугу загонщиков. И тишине, опутавшей класс.

Ему грозило исключение из школы, исправительная колония, он не помнил, чем еще запугали. Только раскаяния не было. Если зверя довести, он кусает. Майкл принимал сторону хищников, если читал про туристов, которых цапнули в зоопарке при попытке сделать крутое селфи. Или про укротителей в цирке, которым доставалось на репетиции. Потому что знал, каково это: когда заставляют прыгать в огонь и танцевать на задних лапах. Насколько подло и унизительно.

Следователь уверял, что Майкл должен прилюдно покаяться. Попросить прощения. А еще молиться, чтобы его противник, ненавистный зачинщик травли, не получил серьезной травмы. Но не Майкл был виновен, а подлые нелюди, что не давали ему вздохнуть. И Майкл молчал, как зашитый. Лишь рычал, когда доставали.

Мать в ту пору обегала все кабинеты, поклонилась всем чинам наверху.

За одной из таких дверей, обитых дорогой кожей, нашелся Майклу заступник. Он же будущий отчим. Родом из городка Затишье.

С его щедрой руки у Майкла появилась отдельная комната, навороченный ноутбук, куча игр и идеи для блога. А еще неукротимая тяга бороться с любой неправдой.

Плот летел, колкие брызги воды втыкались иголками в кожу, пахло волей и солнцем, и илом со дна. Дурманящим яблоневым цветением. Товарищи дразнили Майкла медведем, но обиды не было, вытекла вся. Ведь дразнилка дразнилке рознь! Глупо обижаться на шутки!

Было весело и беззаботно. Венька, бахвалясь силой и удалью, вошел в раж и прибавил ходу, с азартом пиратского штурмана прокрутил невидимый Майклу штурвал. Заложил свист на правую щеку, затеяв резкий маневр.

То ли с рыбиной столкнулись, то ли с корягой. А может, старые бревна не сдюжили, разошлись, оборвали веревки. Плот качнуло, затормозило, резко, будто вцепился кто. Венька докатился до мачты, ударился носом, губами. «Выбил себе свистящий зуб!» – почему-то подумалось Майклу. Петька тоже ухватился за мачту, добавив Веньке в щеку ногтями. Влад остался стоять как стоял, точно не заметил аварии.

Лишь Фан, как лихой наездник, сидел по пояс в воде и смотрел на осклизлое бревно между ног: оно отвязывалось, отходило прочь, кренилось из стороны в сторону.

– Прыгай к мачте! – закричал Петька, резко, словно будил поутру.

Фан вздрогнул, беспомощно взглянул на бревно, на веревку, намотанную вокруг запястья. На растущую прогалину холодной воды. Вздохнул обреченно и плюхнулся в пруд, как-то сразу камнем уйдя в глубину. Лишь пузыри поднялись и лопнули, тронутые серой волной.

Майкл даже задуматься не успел. Холодная вода отрезвила, мигом смыла азарт и восторг. Он нырнул вслед за Митрофаном, работая руками, как лапами, стараясь нащупать в темной воде, уцепить, подтянуть к себе.

Глубоко Фан уйти не успел: он отчаянно барахтался на веревке, привязанной к гнилому бревну. То крутилось, опускаясь под воду, но еще сопротивлялось, стремилось к поверхности и держало на себе неспокойный груз.

Майкл подплыл, одним махом оборвал веревку, подхватил Фана под мышки.

Вода, будто кривое зеркало, превратила пацана в старика, сморщенного, курносого, с патлами в разные стороны. Майкл скосил глаз на свои руки, напоминавшие лапы, решил подумать об этом позже, в сухой и теплой палатке. Выдернул Фана прочь из воды, к солнцу и свежему воздуху, позволяя вздохнуть и закашляться. Митрофан отбивался в панике, карабкался по Майклу выше, словно он был корягой. Не давал возможности осмотреться, найти взглядом плот или берег, что-то, пригодное для спасения. Майклу удалось вынырнуть снова, подтягивая к себе Митрофана, вздохнуть, проморгаться, почувствовать, как вода царапает ледяными руками, держит за одежду, за плотные джинсы, манит на илистое дно отдохнуть.

Майкл заметил плот вдалеке, его, видимо, отнесло по инерции, когда он прыгнул за Фаном. К ним плыли саженками Венька и Влад, вот кому холод не страшен! «Продержаться! – приказал себе Майкл, снова дергая из воды Митрофана. – Еще немного, еще раз подняться!»

Но пруд успел почуять добычу и не хотел отпускать. Невесть откуда появились водоросли, опутали ноги Фана. А сверху упал сорвавшийся парус, закрывая солнце и остатки воздуха.

Что-то склизкое, чешуйчатое задело ногу, обвило, закружило в водовороте. Майкл поплыл, пытаясь спастись, извиваясь, целя кроссовками в глаз неведомой чуде-юде. Фан уже не брыкался, обмяк, но Майкл тащил из последних сил: он не мог бросить товарища.

Рыбина подобралась вплотную, Майкл чувствовал кожей ее чешую, видел колыханье хвоста, плавников, огромные усы рассекали воду.

Какое короткое приключение! Лучше бы суд и колония…

Рыба подставила спину, Майкл встал, потом оступился и сел, уже теряя сознание, и тут снова почувствовал воздух, солнце, стало тепло, потом холодно от пробравшего до нутра прибрежного ветра. Фан висел на хребтине рыбы, а она неслась к берегу, как торпеда, работая мощным хвостом.

Их обоих выбросило на берег. Майкл торопливо поклонился рыбине. Кашляя и отплевываясь, сразу пополз к Митрофану, делать искусственное дыхание. Но Фан дышал сам, отрывисто, хныкал и поскуливал, но дышал! Тем временем рыба-кит подхватила плывущих Влада и Веньку, выдворила из родной стихии. Лишь Петька, топтавшийся на плоту, вцепившись в обломок мачты, доехал на рыбе почти комфортно, держась за усы, как за узду.

– Спасибо, дедушка! – крикнул Венька.

Но рыба ударила плавниками, вильнула хвостом и была такова.

– Валить надо, – подпрыгнул Петька, спасаясь от хлестнувшей волны. – Сейчас вернется, всем попадет! Рассердили, как не фиг делать!

– А кто это был? – откашлялся Майкл.

– Не разглядел? – удивился Венька. – Тишинский сом, кто ж еще. Ладно, Михей, спасибо за Фана. Лихо ты за ним сиганул.

– Он что, совсем не умеет плавать? – Майкл смущенно оглянулся на Митрофана.

– Немного умеет, но холод не любит. Ему проще повиснуть и ждать спасения. А ты – просто зверь какой-то. Я думал, тюкнешь его от греха, чтоб зазря не барахтался.

На солнышке было круто, даже зубами стучать расхотелось. Они скинули штаны и кроссовки, стащили мокрую кофту с Фана, развесили все на ивовых ветках, чтобы быстрее просохло.

У Веника был разбит нос. И верхняя губа кровоточила. Он все время смачивал в пруду платок, прижимал к распухающей физиономии. Но свистуна это не парило. Зубы остались целы, а прочее – боевые ранения!

Влад исхитрился спасти очки и сидел в тенечке, нахохлившись. Он был единственным, кто уполз в тень с самого солнцепека. Что-то в них было, в зеленых очках, выпрямитель загадочных ландшафтов Затишья. Влад сканировал ими пространство, будто локатором военной разведки. Он предупредил честную компанию о крадущейся к ним опасности, зашипел, заставив всех замолчать:

– Кто-то идет по полю.

– Баба или мужик?

– Так до жатвы далече, откуда же баба? Кто в мае страшится полуденницы?

– Нам с вами хватит и Павла.

Наконец, и Майкл увидел деда. Крепкий, еще не дряхлый, очень высокий старик с бородой смотрел на них откуда-то сверху, будто стоял на пригорке. Ветерок развевал усищи, длинные, как у венгерских панов.

– Потаскал погибель за усы, Петух? – съехидничал Венька, пихая друга.

– Я бы по-другому упал. Он такую скорость развил!

Чудило-Павел погрозил им пальцем. На весь пруд прогремел его низкий бас:

– Сушите барахло, лоботрясы, и чтоб духу вашего не было! Круг сместится через час, гроза идет, а они тут свистопляску устроили!

– Дедушка Павел, дедушка Павел! – побежал к старику рыжий Петька. – А можно мы в поместье укроемся?

Остальные подскочили, даже слабый Фан, побежали следом за Петькой. Венька шмыгал разбитым носом и приговаривал на ходу:

– Ой, беда! Прогноза же не было! Я отсвистеть не смогу, дед-Паш…

Старик, высоченный, как башня, склонился к ним, сломавшись надвое, так, что белая борода коснулась первой травы. Ткнул пальцем в Петькину грудь:

– Мне ж не жалко, дитя бестолковое. Да только Зиночка передала: жди удар на исток Тишинки. Так что тикайте за Круг, ребятки, к Дому поспеете до грозы. Гордей подписал вам пропуск.

Парни переглянулись. Майкл ничего не понимал, но видел: дело серьезное.

– Едем! – скомандовал Венька. – Главное, Круг проскочить, а дальше – как повезет.

Палатки собрали быстро. Догрызли запасы Фана: соленые сушки и сухари. Попихали в рюкзаки котелки и спальники. Майкл порадовался, что прихватил с собой свитер и треники для ночевки, не ахти видок, зато все сухое. Он и Влада снабдил футболкой, и Фану выдал шерстяные носки. Венька, как мог, свистел, высушивая ветром одежду. Не досохнув, вскочили в седла и помчались обратно в город. Велосипеды скрипели цепями, тренькали невпопад звонками, педали выскальзывали из-под ног, а шины буксовали на ровном месте.

– Не та тропа! – крикнул Веник, когда стало ясно, что едут долго и никак не доберутся до Круга. – Путает нелегкая, чтоб ее! Чур меня, чур, пропусти обратно!

Майкл взмок, накручивая педали и проклиная корзину для ягод, в которую скинули часть барахла. Из брезентовой упаковки вырвался край палатки Веника и парусил на ветру. Наконец, показался бетонный круг, его проскочили на полной скорости и разом попали в густую ночь, так низко висели лиловые тучи, перекрывая остатки света.

Где-то сзади сверкнула молния, все вокруг озарило кровавым сполохом. Сразу же ливнем стегнуло спину, словно злобные небеса лупили в землю многохвостой плетью.

– В Тишинку бьют, твари, в самую реку! – выругался мокрый Влад, пряча свои окуляры. – Веник, я дорогу к Дому не вижу, вода смывает картинку.

– Дом-на-сваях? – догадался Майкл. – Вон же он, справа, окнами светит!

Все четверо, мерзлые и уставшие, посмотрели на Майкла, как на дурного.

– До Дома еще километра два, – начал Петька и вдруг осекся.

Остальные тоже увидели Дом и помчались под ливнем из последних сил.

Уже у ворот Майкл обернулся.

Молнии всё лупили в реку, но вдалеке, на горизонте, вдруг ударила молния наоборот, с земли в лиловые небеса, и еще одна, и еще.

А потом ворота раскрылись, впуская долгожданных гостей, и опасная гроза осталась в прошлом, ветер стих, ливень иссяк. Над Майклом светили родные звезды, складываясь в созвездия, и он сразу нашел Большую Медведицу, дружелюбно подмигнувшую с высоты.

5. Кунсткамера

– Что так долго? – проворчал охранник. – Шляетесь ночью незнамо где, честным людям поспать не даете!

– Извините, Олег Георгыч, – натянул покаянную личину Венька. В сочетании с его побитой рожей личина смотрелась как-то не очень.

– Нас на Круге задержало, тропы сбились, – пришел на выручку вежливый Влад, вытирая очки мягкой тряпочкой. Даже мокрый насквозь и в чужой футболке с призывом разрушать мир насилья, Влад был образцовым юношей, любовью всех бабушек в мире.

– Ну лады, – смягчился охранник. – Дуйте тогда на сугрев. В актовом зале перекантуетесь, после спустится кто из жильцов. Валяйте, Добрыня пропустит.

От охранника разило спиртовой настойкой, да так сильно, что Майкл закашлялся.

– Ну а что ты хотел? – хихикнул Веник. – Это ж Горыныч, огнедышащий змей!

Майкл оглянулся на сторожа. То ли пары алкоголя подействовали, то ли от усталости сбоило зрение, только он увидел в белесом тумане, как растроилась голова Горыныча, окруженная языками пламени. Венька втянул его по спине, чтобы не отставал от коллектива, Майкл моргнул, и все стало, как прежде: пожилой алкаш запирал ворота, изрыгая из пасти спиртной перегар.

– А Добрыня – это кто? Богатырь?

– Вообще-то он учитель физры, так что не обзывайся. Влепит двойку под конец года, прыгай тогда через козла до помутнения разума. Что дозволено Горынычу, знаешь ли… Физрук прозвище очень не любит.

– Почему? Хорошее прозвище!

– Так и Медведь – нормальное, да? Если не комплексовать.

Майкл не нашелся, что возразить.

Дом-на-сваях продолжал удивлять. Когда ехали мимо в машине, казалось, это просто нескладный дом, по периметру обнесенный оградой. А теперь они шли и шли от решетки, а парковая зона все не кончалась. Здесь были дорожки из шлифованной плитки, выложенной узорами. Здесь росли яблони и черемуха, клеились почками тополя. Белели в полумраке березки. Вдалеке журчал то ли фонтан, то ли подземный источник.

Дом в искривленном пространстве казался маленьким и далеким. Игрушечной постройкой из конструктора лего, собранной неумелым ребенком.

– Ох, сегодня расстояния крутит, – вздохнул Влад, надевая очки. – Лучше на великах ехать, парни. Километра два нарастили, дотянули Дом почти до бетонки!

Они оседлали стальных коней, как патетично назвал велики Петька, крутанули педали раз, другой, и внезапно оказались у самого Дома, рядом со стальными опорами.

– Ну, Кунсткамера, елки-палки! – не удержался Майкл.

Венька посмотрел с интересом:

– Как назвал? А мне нравится, пацаны! Классное словцо: Кунсткамера!

– А, тебе чем чуднее, тем круче, – почему-то обиделся Фан. – Дом – он живой, он ласку любит. Посмотрите, какой красавец!

– Да ладно, хорошее назвище, Фан. Кунсткамера, – Влад причмокнул, будто пробовал словечко на вкус. – Интересный ты зверь, Михей. Видишь, как надо, буквой владеешь! Посмотрим, как тебя примет Дом.

– Сколько вас ждать, добры молодцы? – гаркнули откуда-то из-под дома.

– Расстояния глючат, дядь-Никит!

В центральной свае загорелся свет, и она обернулась вдруг лифтом, широким, зеркальным, совершенно безлюдным. Они поместились в нем запросто, все пятеро вместе с велосипедами, и еще куча места осталась, хоть дивизию заводи.

Венька ткнул в одинокую кнопку, и их плавно подняло на первый этаж.

Встретивший их в вестибюле мужик не был богатырем. Среднего роста, сложения, с серым неярким лицом. Выделялась разве тельняшка. И синий берет за поясом. А еще пустая бутылка в руке.

«ВДВ! – догадался Майкл. – Десантник. Еще один пьющий воин в отставке. Интересно, чему он учит детей? Кирпичи ногой разбивать?»

За что десантника прозвали Добрыней, пояснил всезнающий Венька. Пацаны шептались, мол, сильный, добрый. Да еще и с Горынычем дружит! Жизнь оказалась куда прозаичнее: звали охранника Никитой Добровым.

Добрыня заставил честную компанию оставить велики в холле и торжественно повел в актовый зал. Как понял Майкл, в жилые квартиры поднимал посетителей другой лифт, а здесь, в длинном темном пространстве, украшенном коврами и хрустальными люстрами, проводились конференции и собрания: ради них спроектировали лектории, студии, кинотеатр и большую столовую. В актовом зале стоял рояль, украшая собой солидную сцену, ослепительно белый аристократ. Стены покрывала мозаика: былинно-сказочные мотивы, а еще багряные звезды и надписи КПСС. В этом был эстетический сюр, потрясное смешение жанров: царь-Кощей над сундуками и рядом сияющие серп и молот. Парой дней раньше Майкл полез бы на сцену, фотографировать со вспышкой и без, применяя различные фильтры, добиваясь сказочного антуража. И придумывал броские заголовки. А теперь лишь присел в первый ряд, радуясь сухости и теплу. Кресла были обиты бархатом сочного ягодного оттенка, на полу – дубовый паркет. Роскошь Совка, доступная избранным.

Венька сел рядом, ткнул локтем в бок:

– Думаешь, там смальта и стеклышки? – указал подбородком на звезды в мозаике. – Нет, братан, у нас, как в Кремле. Там корунды из заповедной шахты. И вообще, привыкай. Здесь везде символика.

– Коммунистическая?

– Ох, чудак ты, Михей.

– Ничего не сломайте, наследники, – пригрозил бутылкой Добрыня, потом спохватился, припрятал за спину. – Пережидайте грозу в тепле. Когда Старики освободятся, с вами поговорят.

Он ушел, позвякивая ключами.

Влад тотчас метнулся на сцену, сел за рояль, тронул клавиши.

– Не замогильное, Владик! – жалобно попросил Фан, без особой, впрочем, надежды.

Влад улыбнулся, обнажая зубы.

Петька сразу махнул рукой, вынул из рюкзака спальник и расстелил на паркете:

– Завтра контрольная, – буркнул сонно. – А я не выспался ни фига. Эти двое пинались всю ночь!

– Сам подскочил ни свет ни заря, – огрызнулся Влад, терзая рояль. Получалось красиво, душевно и невероятно тоскливо.

Фан сдвинул два ряда кресел, накинул сверху тент от палатки и тоже устроился отдыхать, забравшись с ногами в домик.

– Наши спальники в корзине остались, – приглушил голос Майкл, как на концерте. – Вень, наверное, вымокли все.

– Раскулачим Петуха, – оживился Венька. – Или укроемся алыми флагами, я знаю, их скинули за кулисы!

Скрипнула дверь, вернулся Добрыня.

– Ну, кто из вас самый крепкий? Там у меня матрас. И одеяла с подушками. Тащите сюда, не стесняйтесь. А я в столовку схожу за едой. Гордей распорядился.

За матрасом и одеялами пошли скопом, даже Влад отвлекся. Все устали и хотели спать. Из неприметной кладовки потащили кто что схватил, и в итоге на сцене свили гнездо, настолько теплое и уютное, что Фан мигом разобрал свой домик и деловито прополз в середину.

Добрыня из столовой пригнал тележку с согретой овсяной кашей и кизиловым киселем. Все похватали хлеб и ложки. Кочевряжиться и ругать меню даже Майклу на ум не пришло.

Что было потом, он помнил смутно, вроде упал на матрас и уснул, но почему-то смотрел в потолок и слушал, слушал голоса Кунсткамеры.

Скрип и шуршание. Еле слышное. Так скрипят дорогие кресла и старинные фолианты. Чуть уловимый запах парфюма.

– Может, перенести их в комнату? Мы кровати застелили, чай заварили. Что за иллюстрация к «Республике ШКИД»?

– Ну а что? – усмехнулся кто-то и сухо прищелкнул пальцами. – Настоящее приключение: ливень, скачка, ночевка вповалку. Им бы сюда котелок, костерок…

– Нет, пожарная безопасность…

– Власенька, милая, я шучу. Оставим детей в покое. Пусть Элочка принесет пирожки и электрический чайник. Захотят позавтракать, справятся сами.

– А что с грозою, Гордей?

Сердце стукнуло в ребра оглушительно громко. Майкл вздрогнул, постарался дышать через раз, приказал себе успокоиться. Но где-то рядом стоял Гордей, запретивший визиты к беловолосой. Гордей, давший допуск в Кунсткамеру.

– Атаку отбили, но шшшш… – зашипел змеею Гордей, засмеялся. – Кое-кому в этой куче не спится. Ты к нему, Власенька, присмотрись, что там за формула у человека? Тихий Лес его зовет, аж сосны крючит. А Дом признал, приютил. Чудно!

– Я ведь сразу сказала про пришлого. Его нельзя оставлять в Затишье. Он сын Ивана, Гордей! И путь ему на Калинов мост.

Тишина и скрип дорогого кресла. Шуршание по паркету:

– Не тебе решать, Власелина. Мне нужна формула. И прогноз. Элеонора, душа моя, рад, что ты заглянула. Спой молодежи, чтобы сладко спалось.

Майкл не расслышал ответ. Запахло пирогами и южным ветром, гуляющим в абрикосовых рощах, а потом все слова перекрыла песня, тихая, нежная, как мамины руки, качающие в колыбели.

Расслабился рядом Венька, засопел пригревшийся Фан. Влад сложил руки поверх одеяла, зашевелил длинными пальцами, будто пытался сыграть мотив. Петька дернулся и притих, с улыбкой подчиняясь тонкому голосу. Майкл сопротивлялся, пытался встать, вынырнуть к поверхности из глубины, но пруд цеплял рыжими водорослями, тащил на дно в склизкий ил, а песня текла полноводным ручьем и не давала вздохнуть.

– Глупый упрямый зверь, – кто-то потрепал его волосы. – Намаемся мы с ним, Гордей. Почище, чем с Венедиктом, намаемся.

Гордей скрипел кожей, чем-то шуршал, хрустел и щелкал сухими пальцами.

Элеонора пела, и не было сил бороться со сном. Усталость расплющила в одеялах, брал за горло пережитый стресс. Пруд отпустил, хлестнула гроза, Майкл вскрикнул и вдруг оказался в роще. Пахло спелыми абрикосами, они сами падали в руки, уже подвяленные на солнце, сладкие, с тонкой кожицей. Майкл пихал их в рот и выбрасывал косточки, а рядом шел Венька, весь в рыжем соке, и Фан, собиравший плоды в подол не по росту длинной рубахи, расшитой алыми звездами. Влад хоронился в тени деревьев, а Петька скакал где-то поверху, сбрасывая абрикосы друзьям. Всех сморил сон, пропитанный солнцем, летним зноем и кураговой сладостью. Укрыл от забот ласковым куполом, но Майкл упрямо брыкался, цеплялся в реальность четырьмя лапами, потому что помнил, куда идут. Они спешили на помощь Ромашке и беловолосой девочке. Они шли в Тихий Лес за алоцветом…