Читать онлайн Дело Аляски Сандерс бесплатно

На гигантские ангары киностудий на берегу реки Святого Лаврентия опускался весенний снежок. Здесь уже несколько месяцев шли съемки киноверсии моего первого романа, “Г как Гольдштейн”.

Глава 1

После “дела Гарри Квеберта”

Монреаль, Квебек

5 апреля 2010 года

По случайному совпадению съемки начались одновременно с выходом в свет “Правды о деле Гарри Квеберта”. На волне триумфальных книжных продаж будущий фильм уже вызывал всеобщий восторг, а его первые кадры наделали шума в Голливуде.

Снаружи холодный ветер гонял снежные хлопья, а в студии стояло лето: актеры и статисты в мощных лучах прожекторов, казалось, жарились на раскаленном солнце; декорации пешеходной улицы были на редкость реалистичны. Снималась одна из моих любимых сцен – герои, Марк и Алисия, после долгих лет разлуки наконец встречаются на террасе кафе, в толпе прохожих. Им не нужны слова, довольно лишь взглядов, чтобы наверстать время, которое они потеряли друг без друга.

Я сидел за контрольными экранами, следил за съемкой.

– Стоп! – внезапный крик режиссера прервал этот благодатный миг. – То, что нужно.

Помреж, сидевший рядом, повторил по рации его фразу: “То, что нужно. На сегодня все”.

В тот же миг съемочная площадка превратилась в муравейник: технический персонал зачехлял камеры, актеров, расходившихся по уборным, провожали унылые взгляды статистов, которым так хотелось перемолвиться с ними словом, добыть фото или автограф.

Я решил пройтись по декорациям. Все казалось таким настоящим – улица, тротуары, фонари, витрины. Я зашел в кафе, восхищаясь тщательной проработкой деталей. У меня было чувство, что я гуляю по собственному роману. Я протиснулся за стойку с горой сэндвичей и выпечки: все, что попадало на экран, должно было выглядеть реальным.

Созерцание мое длилось недолго. Из задумчивости меня вывел чей-то голос:

– Официантом заделались, Гольдман?

Это был Рой Барнаски, эксцентричный генеральный директор издательства “Шмид и Хансон”, печатавшего мои книги. Утром он без предупреждения прилетел из Нью-Йорка.

– Кофе, Рой? – предложил я, беря пустую чашку.

– Лучше дайте какой-нибудь сэндвич, умираю с голоду.

Я понятия не имел, насколько вся эта еда съедобна, но без колебаний протянул Рою сооружение с индейкой и сыром.

– Знаете, Гольдман, – заявил он, жадно впиваясь в толстые ломти, – этот фильм произведет фурор! К тому же мы собираемся выпустить специальное издание “Г как Гольдштейн” – это будет сенсация!

Тем, кто читал “Правду о деле Гарри Квеберта”, известно, насколько неоднозначными были мои отношения с Роем Барнаски. Всем остальным достаточно знать, что его симпатии к авторам зависели от того, сколько он мог сделать на них денег. Два года назад он обливал меня помоями за не сданный вовремя роман, зато теперь, после рекордных тиражей “Правды о деле Гарри Квеберта”, я занимал особое место в его пантеоне кур, несущих золотые яйца.

– Вы, Гольдман, небось, на седьмом небе, – продолжал Барнаски, явно не понимая, что мне не до него. – Книга имеет успех, а теперь еще фильм. Помните, два года назад я из кожи вон лез, чтобы роль Алисии играла Кассандра Поллок, а вы меня бранили почем зря. Видите, оно того стоило! Все в один голос твердят, что она потрясающая!

– Да уж, Рой, это я вряд ли когда забуду. Вы всех убедили, что она моя любовница.

– И каков результат! У меня отличный нюх, Гольдман! Потому-то я и большой босс! Кстати, я приехал поговорить с вами на очень важную тему.

С той самой минуты, когда он внезапно заявился на съемки, я знал, что в Монреаль он прилетел не просто так.

– О чем речь? – спросил я.

– Есть новость, она вас обрадует, Гольдман. Мне хотелось сообщить ее вам лично.

Барнаски подстраховывался – нехороший знак.

– Рой, говорите прямо.

– Мы вот-вот заключим контракт на экранизацию “Правды о деле Гарри Квеберта” с MGM! Это будет грандиозно! До того грандиозно, что они хотят как можно быстрее подписать предварительное соглашение.

– Не думаю, что мне хочется делать из этого фильм, – сухо отозвался я.

– Да вы сперва на контракт взгляните, Гольдман. Одна подпись – и два миллиона долларов ваши! Калякаете свое имя внизу страницы – и бах! – на ваш банковский счет падают два миллиона долларов. Не считая процентов от прибыли и всего остального!

Мне совершенно не хотелось с ним объясняться.

– Поговорите с моим агентом или адвокатом, – предложил я, чтобы закончить разговор.

Барнаски взъярился не на шутку:

– Если бы меня интересовало мнение вашего говенного агента, я бы не таскался в такую даль!

– Это не могло подождать, пока я вернусь в Нью-Йорк?

– Вернетесь в Нью-Йорк? Вы же как ветер, Гольдман, если не хуже, – на месте не сидите!

– Гарри не хотел бы фильма, – поморщился я.

– Гарри? – поперхнулся Барнаски. – Гарри Квеберт?

– Да, Гарри Квеберт. Вопрос закрыт: я не хочу фильма, не хочу опять во все это погружаться. Хочу забыть это дело. Перевернуть страницу.

– Нет, вы только послушайте этого хныкающего крошку! – взвился Барнаски, не терпевший возражений. – Ему дают целый черпак икры, а деточка Гольдман капризничает и не желает открывать ротик!

С меня было довольно. Но Барнаски уже сам жалел о своей грубости и попытался ее загладить.

– Давайте я объясню вам замысел, милый Маркус. – Голос его источал мед. – Вот увидите, вы передумаете.

– Сначала я передохну.

– Поужинаем сегодня вдвоем! Я заказал столик в ресторане в старом Монреале. Часиков в восемь?

– У меня вечером встреча, Рой. Поговорим в Нью-Йорке.

Оставив его стоять где стоял, с суррогатным сэндвичем в руке, я направился от съемочной площадки к главному входу в студию. Там, прямо у широких двойных дверей, расположился киоск с фастфудом. Каждый день после съемок я подходил к нему выпить кофе. Продавщица была всегда одна и та же. Прежде чем я успел сказать хоть слово, она протянула мне картонный стаканчик с кофе. Я благодарно улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Люди часто мне улыбаются. Только теперь я уже не знаю, улыбаются они мне как брату по разуму, которого встречали, или как писателю, которого читали. В этот момент продавщица достала из-под прилавка экземпляр “Правды о деле Гарри Квеберта”.

– Вчера дочитала. Ах, какая книжка, не оторвешься! Вы не могли бы мне ее надписать?

– С удовольствием. Как вас зовут?

– Дебора.

Дебора, ну конечно. Она мне уже десять раз говорила.

Я вытащил из кармана ручку и написал на форзаце ритуальную фразу, которую придумал для посвящений:

Деборе,

которая теперь знает всю правду о деле Гарри Квеберта.

Маркус Гольдман

– Хорошего вам дня, Дебора, – попрощался я, возвращая ей книгу.

– Хорошего дня, Маркус. До завтра!

– Завтра я уезжаю в Нью-Йорк. Вернусь через десять дней.

– Значит, до скорого.

Я повернулся, чтобы уйти, но она вдруг спросила:

– А вы с ним потом виделись?

– С кем?

– С Гарри Квебертом.

– Нет, больше он не давал о себе знать.

Я вышел из студии и уселся в ожидавшую меня машину. “Вы потом виделись с Гарри Квебертом?” После выхода книги меня без конца об этом спрашивали. И каждый раз я старался отвечать так, будто этот вопрос меня не волнует. Будто я не думаю об этом днями напролет. Где Гарри? Что с ним сталось?

Машина сначала двигалась вдоль реки Святого Лаврентия, потом свернула к центру Монреаля, вскоре уже показались очертания небоскребов. Мне нравился этот город. Здесь мне было хорошо. Возможно, потому, что здесь меня ждали. В последние месяцы в моей жизни наконец появилась женщина.

В Монреале я жил в отеле “Ритц-Карлтон”, всегда в одном и том же номере на последнем этаже. Едва я переступил порог гостиницы, как меня остановил администратор – сообщил, что меня ожидают в баре. Я улыбнулся: она уже пришла.

Я нашел ее за неприметным столиком возле камина. Все еще в летной форме, она потягивала “Московского мула”. Заметила меня, просияла и поцеловала. Я крепко ее обнял. Чем больше я с ней виделся, тем больше она мне нравилась.

Реган исполнилось тридцать, как и мне. Она была пилотом авиакомпании “Эйр Канада”. Мы встречались больше трех месяцев. Рядом с ней жизнь мне казалась полнее, насыщеннее. Чувство было тем более сильным, что мне стоило невероятных трудов найти кого-то, кто мне по-настоящему нравится.

Последняя моя серьезная любовная связь – с девушкой по имени Эмма Мэттьюз, – случилась пять лет назад и продлилась всего несколько месяцев. Поэтому, закончив “Правду о деле Гарри Квеберта”, я пообещал себе заняться своей личной жизнью. Интрижек было много, но все какие-то неудачные. Возможно, я слишком давил. Каждое свидание вскоре начинало походить на собеседование в отделе кадров: глядя на женщину, с которой едва успел завести разговор, я уже спрашивал себя, будет ли она хорошей партнершей и матерью моих детей. А в следующую минуту в мои мысли незваным гостем вторгалась моя собственная мать. Придвигала свободный стул, усаживалась рядом с бедняжкой и начинала выискивать в ней кучу недостатков. Именно мать, вернее, ее призрак, становилась на свидании судьей. Она нашептывала мне заезженную фразу, к которой питала особое пристрастие: “Марки, ты правда думаешь, что она – то, что надо?” Как будто мы связывали себя на всю жизнь, хотя, в сущности, даже не знали, доживет ли наш роман до вечера. А поскольку мать прочила мне великое будущее, она всегда добавляла: “Скажи-ка, Марки, ты можешь представить себя в Белом доме, на церемонии вручения Медали свободы, рядом с этой девушкой?” Конец фразы обычно произносился презрительно, словно для того, чтобы я отказался. И я отказывался. Так бедная мать, сама того не ведая, поощряла мое безбрачие. До тех пор, пока я не встретил Реган – тоже благодаря ей.

* * *

Три месяца назад

31 декабря 2009 года

Как всегда, в канун Нового года я поехал в Монклер, Нью-Джерси, навестить родителей. Мы пили кофе в гостиной, и тут мать в очередной раз произнесла идиотскую фразу, которая меня невероятно бесила:

– Что тебе пожелать в новом году, дорогой, ведь у тебя и так все есть?

– Встретить потерянного друга, – с досадой ответил я.

– Кто-то из твоих друзей умер? – заволновалась мать; она не поняла намека.

– Я про Гарри Квеберта, – пояснил я. – Хочу его повидать. Узнать, что с ним сталось.

– К черту этого Гарри Квеберта! От него одни неприятности! От настоящих друзей неприятностей не бывает.

– Он сделал меня писателем. Ему я обязан всем.

– Ты никому ничем не обязан, кроме матери, которая дала тебе жизнь! Марки, тебе не нужны друзья, тебе нужна подружка! Почему у тебя нет подружки? Ты не хочешь подарить мне внуков?

– Не так-то легко кого-нибудь встретить, мама.

– Марки, дорогой, – мать старалась говорить ласково, – по-моему, ты не очень-то стараешься. Ты почти никуда не ходишь. Я знаю, ты иногда часами разглядываешь фотоальбом, где ты с этим Гарри.

– Откуда ты знаешь? – удивился я.

– Домработница твоя сказала.

– С каких пор ты общаешься с моей домработницей?

– С тех пор, как ты мне ничего не рассказываешь!

В это мгновение мой взгляд упал на фотографию в рамке: снимок был сделан во Флориде, на нем – дядя Сол, тетя Анита, кузены Гиллель и Вуди.

– Знаешь, если бы твой дядя Сол… – прошептала мать.

– Не надо об этом, мама, пожалуйста!

– Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, Марки. У тебя нет никаких причин не быть счастливым.

Мне захотелось уйти. Я встал и взял куртку.

– Что ты делаешь вечером, Марки? – спросила мать.

– Встречаюсь с друзьями, – соврал я, чтобы ее успокоить.

Я поцеловал ее, поцеловал отца и ушел.

Мать была права: у меня хранился альбом, в который я всякий раз утыкался в приступе ностальгии. Вернувшись в Нью-Йорк, я так и сделал. Налил себе стаканчик виски и стал перелистывать страницы с фотографиями. Последний раз я видел Гарри ровно год назад, декабрьским вечером 2008 года: он явился ко мне, чтобы поговорить напоследок с глазу на глаз. С тех пор он больше не объявлялся. Я хотел снять с него обвинение в убийстве, смыть пятно с чести своего друга, а в результате потерял его. Мне страшно его не хватало.

Я пытался, разумеется, отыскать его, но напрасно. Регулярно заезжал в Аврору, штат Нью-Гэмпшир, где он прожил последние тридцать лет. Часами бродил по городку. Часами слонялся вокруг его дома в Гусиной бухте. В любую погоду, в любое время. Найти его. Все поправить. Но Гарри не появлялся.

Пока я сидел с альбомом, погрузившись в воспоминания о том, какими мы были, зазвонил городской телефон. На миг мне подумалось, вдруг это Гарри. Я поскорей снял трубку, но это была мать.

– Ты почему трубку берешь, Марки? – набросилась она на меня.

– Потому что ты звонишь, мама.

– Марки, сегодня Новый год! Ты же сказал, что пойдешь к друзьям! И не говори, что опять сидишь один дома и разглядываешь эти проклятые фото! А то я попрошу твою домработницу их сжечь.

– Тогда я ее уволю, мама. Из-за тебя преданная женщина лишится работы. Ты довольна?

– Выйди сейчас же из дома, Марки! Помнится, когда ты еще учился в лицее, ты ходил встречать Новый год на Таймс-сквер. Зови друзей и ступай! Я требую! И не спорь с матерью.

Вот так я оказался на Таймс-сквер, в одиночестве – по правде сказать, мне некому было звонить в Нью-Йорке. На подступах к площади, заполненной сотнями тысяч людей, мне стало хорошо. Спокойно. Я отдался на волю людского прилива. И в эту минуту наткнулся на девушку с бутылкой шампанского. Она мне улыбнулась. Она мне сразу понравилась.

Когда часы пробили полночь, я ее поцеловал.

Так в мою жизнь вошла Реган.

* * *

После нашей первой встречи Реган несколько раз бывала у меня в Нью-Йорке, а когда я приезжал на съемки, мы встречались в Монреале. В сущности, за три месяца отношений мы мало что узнали друг о друге. Мы виделись между рейсами или съемочными днями. Но в тот апрельский вечер в Монреале, в баре «Ритца», во мне жило сильное чувство. И пока мы болтали о том о сем, она с запасом прошла материнский тест: я представлял ее себе в разных жизненных ситуациях, и в каждой она отлично смотрелась рядом со мной.

На следующий день в семь утра Реган должна была вылетать в Нью-Йорк, в аэропорт имени Джона Кеннеди. Я предложил сходить куда-нибудь поужинать, но она сказала, что предпочла бы остаться в отеле.

– Здесь очень хороший ресторан, – заметил я.

– Твой номер еще лучше, – улыбнулась она.

Мы заперлись на весь вечер в моем номере. Долго нежились в огромной ванне, в обжигающей пене, любуясь в огромное окно на снег, по-прежнему опускавшийся на Монреаль. Потом заказали ужин в номер. Все казалось легким, мы были единым целым. Я жалел лишь об одном – что не могу проводить с Реган больше времени. На то были свои причины: во-первых, расстояние (я жил в Нью-Йорке, а она – в городке в часе езды к югу от Монреаля, где я еще не бывал), а во-вторых и в-главных, жесткое расписание рейсов, от которого она целиком зависела. Наша тогдашняя встреча не стала исключением из правила: ночь опять была короткой, и в пять утра, когда весь отель еще спал, мы с Реган уже собирались. Я любовался ею через дверь ванной. Она была в форменных брюках и лифчике, красилась и одновременно пила кофе. Мы оба уезжали в Нью-Йорк, но порознь. Она по воздуху, я по земле: в Монреаль я приехал на машине. Я подвез ее до аэропорта Трюдо. Когда я остановился у терминала, Реган спросила:

– А почему ты не самолетом, Маркус?

Я на секунду замешкался: как ей толком объяснить, почему я предпочитаю машину? И солгал:

– Люблю дорогу от Нью-Йорка до Монреаля.

Но этот ответ не удовлетворил ее:

– Не пугай меня, ты же не боишься летать?

– Нет, конечно.

Она поцеловала меня и вознаградила словами: “Все равно я тебя очень люблю”.

– Когда мы увидимся снова? – спросил я.

– А ты когда обратно в Монреаль?

– Двенадцатого апреля.

Она заглянула в ежедневник:

– Ночью я буду в Чикаго, а потом ротация, меня на неделю перекинут на рейсы в Торонто.

И, увидев мою расстроенную физиономию, добавила:

– Зато потом у меня неделя отпуска. Вот тогда, обещаю, у нас будет время побыть вдвоем. Запремся у тебя номере и вообще выходить не будем.

– Может, нам куда-нибудь поехать на несколько дней? – предложил я. – Чтобы ни Нью-Йорка, ни Монреаля. Только мы с тобой где-нибудь.

Она энергично закивала, одарив меня своей самой прекрасной улыбкой.

– Я бы с радостью, – шепнула она так, словно признавалась в чем-то не совсем благовидном.

Крепко поцеловав меня, она вышла из машины; я был полон надежд на наше общее будущее. Она скрылась в здании аэропорта, а я, провожая ее взглядом, решил все устроить заранее: организовать романтическую вылазку в один отель на Багамах – “Харбор Айленд”, мне его очень расхваливали. Набрал на мобильном адрес и зашел на сайт отеля: местечко на частном острове выглядело настоящим раем. Вот здесь мы и проведем неделю отпуска – на песчаном пляже, на берегу лазурного моря. Я тут же оформил бронь, а потом выехал в Нью-Йорк.

Миновав Восточные кантоны – в Мейгоге я остановился купить кофе, – я добрался до городка Станстед на границе Соединенных Штатов; вы, быть может, про него слышали: тут находится единственная в мире библиотека, расположенная сразу в двух странах.

На границе американский таможенник проверил у меня паспорт и машинально спросил, откуда и куда я направляюсь. Я ответил, что еду из Монреаля на Манхэттен, и он заметил: “Не самый короткий путь до Нью-Йорка”. Решив, что я сбился с дороги, он подробно объяснил, как выехать на автостраду 87. Я вежливо выслушал его, у меня и в мыслях не было следовать его советам.

Я прекрасно знал, куда еду.

Я ехал в Аврору, в Нью-Гэмпшир. Туда, где мой друг Гарри Квеберт провел большую часть жизни, прежде чем бесследно исчезнуть.

День убийства

3 апреля 1999 года

Полицейский «шевроле импала» без опознавательных знаков несся на полной скорости с включенной мигалкой и сиреной по шоссе 21, соединяющему городок Маунт-Плезант с остальным Нью-Гэмпширом. Полоса асфальта вилась среди цветущих полей и покрытых кувшинками прудов, за которыми простирался громадный лес Уайт-Маунтин.

За рулем был сержант Перри Гэхаловуд. Сидевший с ним рядом напарник, сержант Мэтт Вэнс, не поднимал глаз от карты региона.

– Уже скоро, справа, – подсказал Вэнс, когда они проехали заправку. – Увидишь дорожку, сворачивающую в лес.

– Надеюсь, местная полиция поставила кого-нибудь нас сориентировать.

Полицейские и представить себе не могли, какой их ждет прием: миновав последний поворот, они внезапно уперлись в пробку. Перри объехал ее по встречной полосе, сбавив скорость, – не столько из-за машин, сколько из-за десятков зевак, бродивших по обочине.

– Это что за балаган? – чертыхнулся он.

– Обычное зрелище: если в маленьком городке случается трагедия, все хотят быть в первых рядах.

Наконец они добрались до полицейского заграждения на повороте к парковке Грей Бич. Перри опустил стекло и показал охране свою бляху:

– Уголовная полиция штата.

– Езжайте прямо, по грунтовке, – показал полицейский, приподнимая ленту, перекрывавшую проезд.

Через несколько сотен метров “шевроле импала” оказался на большой, поросшей травой поляне у опушки леса. По ней расхаживал взад-вперед сотрудник местной полиции.

– Уголовная полиция штата, – снова объявил Гэхаловуд в открытое окно.

Полицейский, казалось, был совершенно выбит из колеи.

– Паркуйтесь тут, – сказал он, – по-моему, там внизу бедлам.

Оба инспектора вышли из машины и зашагали по тропинке.

– И почему вечно все случается на выходных? – смиренно осведомился Вэнс. – Помнишь дело Грега Боннета? Тоже в субботу.

– Пока я не стал твоим напарником, выходные у меня проходили тихо-мирно, – пошутил Гэхаловуд. – По-моему, старик, ты приносишь несчастье. Вряд ли Хелен обрадуется, я ей обещал вечером помочь распаковать коробки. Но когда у тебя на руках убийство…

– Пока мы даже не уверены, что это убийство. Мало, что ли, нас вызывали из-за несчастных случаев на прогулке.

Вскоре они выбрались на парковку Грей Бич, забитую машинами экстренных служб. Вокруг царила страшная суматоха. Встретил их Фрэнсис Митчелл, шеф полиции Маунт-Плезант.

– Зрелище не из приятных, господа, – сразу предупредил он.

– Что, собственно, произошло? – спросил Гэхаловуд. – Нам сказали, у вас мертвая женщина.

– Лучше пойдите посмотрите сами.

Шеф Митчелл повел их по тропинке к озеру.

И Перри Гэхаловуд, и Мэтт Вэнс, в общем, привыкли видеть трупы и места преступления, но, выйдя на галечный пляж, оба застыли как вкопанные: такое им еще не попадалось. На пляже, лицом в рыхлый грунт, лежало тело женщины, а рядом с ней – мертвый медведь.

– Тревогу подняла девушка на пробежке, – сказал Митчелл. – Она увидела медведя, который поедал эту женщину.

– Как это – поедал?

– Как-как, жрал он ее!

Женщина, лежащая на берегу, почти казалась спящей. Вокруг все было мирно – шелестела озерная вода, птицы распевали весенние песни. Только медведь, распростертый в луже крови, блестевшей на черной шкуре, напоминал о недавно разыгравшейся здесь драме.

– Мне очень жаль несчастную, но кто бы мне объяснил, зачем вызывать уголовную полицию из-за нападения медведя, – обратился Мэтт Вэнс к шефу Митчеллу.

– Здесь полно гризли, – ответил шеф Митчелл, – у нас, поверьте, есть какой-никакой опыт. С ними уже бывали несчастные случаи, но они нападают на человека, защищая свою территорию, а не затем, чтобы его сожрать.

– Что вы имеете в виду?

– Медведь ел мясо этой женщины, потому что он падальщик. Когда он ее нашел, она была уже мертва.

Гэхаловуд и Вэнс осторожно приблизились к трупу. С этого расстояния он уже ничем не напоминал мирно спящую женщину. Разодранная в клочья одежда, глубокие следы зубов. Волосы слиплись от запекшейся крови.

– Что думаешь, Перри? – спросил Вэнс.

Гэхаловуд осмотрел жертву: на ней были кожаные штаны и изящные полусапожки.

– Одета как на выход. Думаю, ее убили ночью. Но раны, которые нанес медведь, на вид совсем свежие.

– Значит, медведь нашел ее уже мертвую, должно быть, на рассвете, – заключил Вэнс.

Гэхаловуд кивнул:

– Скверная история. Тут нужна тяжелая артиллерия.

Вэнс достал мобильный, чтобы вызвать подкрепление и судмедэкспертов.

Гэхаловуд снова склонился над женским трупом. И заметил бумажку, торчавшую из заднего кармана брюк. Он натянул латексные перчатки, достал сложенный вчетверо листок, развернул и прочел лаконичное послание, отпечатанное на компьютере:

я все про тебя знаю.

В Аврору я приехал около полудня.

Городок, как и остальная Новая Англия, был покрыт тонким слоем снега, таявшим под ярким солнцем. Под любым предлогом я заезжал сюда оживить воспоминания, что связывали меня с Гарри Квебертом.

Глава 2

Воспоминания

Нью-Гэмпшир

6 апреля 2010 года

Честно говоря, поначалу я решил, что, написав и выпустив в свет “Правду о деле Гарри Квеберта”, смогу перевернуть страницу, оставить в прошлом нашу внезапно оборвавшуюся дружбу. Но повальный спрос на книгу не давал забыть, насколько важным было для меня это дело. Не столько расследование – оно было закрыто, не столько его выводы, сколько так и не разрешенный вопрос: куда подевался Гарри Квеберт? Что с ним сталось? И почему он решил исчезнуть из моей жизни?

В “Правде о деле Гарри Квеберта” я подробно рассказывал, как мы с Гарри сдружились. Здесь не место все это повторять, хочу только подчеркнуть, что Гарри верил в мое писательское будущее, причем настолько, что приглашал меня к себе поработать над текстами. Первый раз я ездил в Аврору в январе 2000 года. Тогда я впервые побывал в его невероятном доме в Гусиной бухте, уединенном писательском доме на берегу океана, и в то же время мне открылось одиночество Гарри, о котором я прежде не подозревал. Знаменитый Гарри Квеберт, фигура харизматичная и осыпанная похвалами, был на самом деле поразительно одинок – ни жены, ни детей, никого. Прекрасно помню тот день: холодильник у него был безнадежно пуст. В ответ на мое недоумение он сказал, что не привык принимать гостей. И повел меня поесть в “Кларкс”, забегаловку на главной улице. Так я и узнал об этом месте, неразрывно связанном с легендой о Гарри. Познакомился с Дженни Куинн, хозяйкой заведения, влюбленной в Гарри уже двадцать пять лет. У Гарри там был свой столик, номер 17, на котором Дженни Куинн привинтила табличку с надписью:

за этим столиком летом 1975 года

писатель гарри квеберт сочинил

свой знаменитый роман “истоки зла”

Роман “Истоки зла”, вышедший в 1976 году, принес Гарри известность и славу. Но на мои восторженные расспросы Гарри только поморщился:

– Я автор одной успешной книги. Меня знают исключительно по этому роману.

– Но какому роману! Это шедевр!

Дженни подошла принять заказ. Гарри, показав на меня, сказал ей: “Если этот юноша будет писать так же, как боксирует, Дженни, он станет великим писателем”.

Когда она удалилась, я попросил Гарри пояснить его мысль. И он ответил:

– Все всегда хотят, чтобы великий писатель был похож на предшественников, и никому не приходит в голову, что он потому и великий, что на них не похож.

Меня ответ не вполне убедил, и тогда Гарри добавил:

– Знаете, Маркус, я видел, как вы только что страстно разглядывали классиков у меня в библиотеке. Вы смотрите на книги и спрашиваете себя, будут ли через полвека так же смотреть на ваши. Напишите для начала книжку, уже будет неплохо. И прекратите забивать нам голову будущим.

– Я хочу быть как вы, Гарри.

– Вы сами не знаете, что говорите. Я сделаю все, чтобы вы не были на меня похожи. Вот поэтому-то вы и здесь.

Последней фразы я не понял. Я был всего лишь юношей, который нашел наставника. Мог ли я тогда, ослепленный собственной наивностью, представить, что летом 2008 года в этом мирном городке прогремит уголовное дело, а “Истоки зла”, считавшиеся вершиной американской литературы, в одночасье уберут с полок книжных магазинов и библиотек?

В тот апрельский день 2010 года, спустя десять лет после моего первого приезда, я припарковался у “Кларкс”. Маркус, тогдашний мечтательный студент, вернулся в ореоле славы, но без Гарри.

После событий лета 2008 года заведение было продано. Никого из персонала я не знал, и это меня устраивало: с тех пор, как я проник в тайные глубины Авроры своим расследованием о “Деле”, большинство горожан относились ко мне холодно. В кафе, кроме владельца, ничего не изменилось. Ни обстановка, ни меню. Столик Гарри был свободен, и я уселся за ним. Завсегдатаи считали его теперь столиком изгоев. Сидели за ним только приезжие. После лета 2008 года табличку сняли. Остались лишь дырки от винтов, словно отметины от пуль, следы казни. Я заказал чизбургер с картошкой фри и стал есть его, глядя в окно.

Я как раз заканчивал перекус, когда ко мне подсел местный библиотекарь, Эрни Пинкас. Эрни был моей последней опорой в Авроре – сердечный, влюбленный в книги, единственных своих спутников с тех пор, как он овдовел. Эрни заведовал “Домом писателей Гарри Квеберта” – программой, которую я разработал в сотрудничестве с университетом Берроуза и которая позволила превратить дом Гарри Квеберта в Гусиной бухте в резиденцию для молодых перспективных писателей. Скандал лета 2008 года запятнал репутацию Гарри, но его аура не пострадала: претенденты буквально сражались за право пожить в этом престижном и удобном месте. Эрни Пинкас отбирал кандидатов совместно с филологическим факультетом университета Берроуза, который оплачивал содержание дома. Здесь могли поселиться на три месяца и вести совместный быт до шести писателей. У Эрни в связи с новыми обязанностями появился в Берроузе небольшой кабинет, и он этим страшно гордился.

– Маркус, что ты опять тут делаешь? – спросил Эрни, усаживаясь напротив.

Удивление его объяснялось тем, что он видел меня здесь всего неделю назад, когда я ехал в Монреаль. Тогда мы выпили кофе в Гусиной бухте, а заодно я поприветствовал новых обитателей, которые должны были жить там до лета.

– Проезжал мимо, – ответил я, – остановился пообедать.

– Из Монреаля?

По голосу было понятно, что его не проведешь. Что он знает: я здесь, ибо гоняюсь за Гарри – или за собственными призраками.

– Ты не ездишь, а блуждаешь, Маркус, – произнес он.

Эрни попал в точку.

– Знаешь, кто так делал?

– Что делал?

– Таскался в “Кларкс”. Гарри. Я никак не мог понять, чем он таким занят: часами сидит на этом самом месте, за этим столом, уставившись в пустоту, точно как ты. Я думал, он искал вдохновение. А он на самом деле ждал Нолу.

Я тяжело вздохнул.

– Мне нужен хоть какой-то знак, Эрни.

– Гарри больше не появится в Авроре.

– Почему ты так уверен?

– Он перевернул эту страницу. И тебе надо перевернуть.

– Что ты хочешь сказать?

– Он перевернул страницу благодаря тебе, Маркус. Теперь он знает, что случилось с Нолой. Ему больше не нужно сидеть здесь и ждать. Он смог наконец уехать. Аврора была для него тюрьмой, и ты его освободил.

– Нет, Эрни, Аврора была…

– Маркус, ты знаешь, что я прав, – перебил Эрни. – Ты знаешь, что Гарри никогда сюда больше не вернется. Друзей нельзя ждать, как автобус. Зачем ты все время сюда приезжаешь? У тебя своя жизнь. Хватит терзаться. Ты славный парень, Маркус. Пора заняться чем-нибудь другим.

Эрни был прав. Но, пообедав, я все равно совершил паломничество в Гусиную бухту. Прошелся по пляжу под домом Гарри, потом сел на большой обломок скалы и стал любоваться окрестностями. Смотрел на внушительный дом, полный воспоминаний. По песку скакали чайки. Понемногу небо затянуло облаками, заморосил дождик. И тут я увидел, как из пелены тумана появился человек, которого я считал близким другом: Перри Гэхаловуд, сержант уголовного отдела полиции штата Нью-Гэмпшир. Расплывшись в лукавой улыбке, он шагал ко мне, неся в каждой руке по стаканчику кофе.

Тем, кто меня знает и читает, прекрасно известно, что связывает меня с Перри Гэхаловудом. Остальным позвольте кратко напомнить: с Перри я познакомился два года назад, в ходе знаменитого дела Гарри Квеберта, он как раз им занимался. Мы вместе пролили свет на смерть Нолы Келлерган. Кто-то скажет, что убийство Нолы позволило мне написать второй роман. Но на самом деле оно позволило взрастить семена дружбы, которая завяжется у меня с этим необычным полицейским, похожим на фрукт из пустыни – колючим, нарастившим толстую корку, но со сладкой мякотью и нежным сердцем. Таков был Перри Гэхаловуд: жесткий, грубый, гневливый, но верный, справедливый и прямой. По-моему, о качествах мужчины можно судить по его семье, а его семья – которую я близко знал – источала счастье.

– Сержант, – с первого дня нашего знакомства я звал его “сержант”, а он меня – “писатель”, и традицию эту мы сохранили, – вы что тут делаете?

Он протянул мне стаканчик с кофе:

– Хотел задать вам тот же вопрос, писатель. Вам известно, что всякий раз, когда вы сюда являетесь, кто-нибудь непременно звонит в полицию? Хорошенькое впечатление вы оставили по себе в городе.

– Вы хуже моей матери, сержант.

Он расхохотался:

– Какой злой умысел привел вас в Аврору, писатель?

– Возвращался из Монреаля, заехал по дороге.

– Это крюк на два часа, – возразил Гэхаловуд.

Я кивнул в сторону дома в дымке дождя:

– Я полюбил этот дом, полюбил этот город. А когда любишь, это сильнее тебя, это навсегда.

– Если вы полагаете, что любите этот город, писатель, то вы ошибаетесь. Вы любите свои здешние воспоминания, это называется «ностальгия». А ностальгия – это способность убедить себя, что наше прошлое было в основном счастливым, а значит, мы все делали как надо. Всякий раз, когда мы что-нибудь вспоминаем и говорим себе: “Как было хорошо”, на самом деле наш больной мозг источает ностальгию и убеждает нас, что мы жили не напрасно и не теряли время даром. Потому что терять время – значит терять жизнь.

Выслушав эту тираду, я подумал, что Гэхаловуд, всегда готовый взбаламутить всех и вся, рассуждает абстрактно; мне и в голову не пришло, что он говорит о себе. Я решил, что это камень в мой огород:

– И все-таки в Гусиной бухте было хорошо.

– Кому хорошо, вам? Не уверен. Вы писатель десятилетия, а таскаетесь в нью-гэмпширское захолустье. Последний раз я вас тут видел в октябре, помните?

– Помню.

– Думал, вы тогда приехали попрощаться с этим домом. Мы пили пиво примерно на этом же месте, и вы мне наплели с три короба, что якобы пускаетесь на поиски любви. Погорели, судя по всему! Вы все еще со своей летчицей?

Перри Гэхаловуд был лучше, чем кто-либо, осведомлен о моей личной жизни: я звонил ему после каждого свидания. Когда мы познакомились с Реган, я рассказал ему об этом первому.

– По-моему, у нас с Реган все более или менее серьезно.

– Ну наконец-то хорошая новость, писатель. Если не хотите, чтобы все кончилось, не привозите ее в сюда в отпуск.

– Представьте себе, я везу ее на Багамы.

– Пфф, как вы меня бесите, писатель.

– Частный остров, просто невероятное место. Хотите посмотреть фото?

– Сказал бы «нет», но, чувствую, вы меня все равно заставите.

Сидя вдвоем на камне, не обращая внимания на сыпавшуюся морось, мы болтали о пустяках – обычный дружеский разговор. Я упоминаю его лишь по одной причине: я не спросил, как дела у Гэхаловуда. Расспрашивал про его жену Хелен, про дочерей, Малию и Лизу, но не поинтересовался, как он сам. Не дал ему возможности выговориться. И к концу беседы не имел ни малейшего понятия о том, что творилось в его жизни.

Мы допили кофе, и Гэхаловуд встал.

– Пора возвращаться к уголовным делам? – спросил я.

– Нет, пора встречаться с Хелен. Сегодня день рождения Лизы, надо пройтись по магазинам. Ей сегодня одиннадцать.

– Уже одиннадцать! И каково это вам, папа-сержант? Старость не радость?

Гэхаловуд вдруг помрачнел.

– Все в порядке, сержант? Не вижу особой радости.

– К несчастью, эта дата связана с одним тяжелым воспоминанием. Ровно одиннадцать лет назад, 6 апреля 1999 года, моя жизнь пошла под откос.

– Что случилось?

Но Гэхаловуд сменил тему: он отлично умел это делать, когда речь шла о нем самом.

– Неважно, писатель. Вечером у нас домашний ужин в честь Лизы, собираемся всей семьей. Присоединяйтесь. В шесть часов.

– С удовольствием. Могу даже пораньше прийти, если хотите.

– Только не это! Появляться раньше шести часов строго воспрещается!

– Есть, сержант!

Он отошел на пару шагов, обернулся и произнес обычным своим издевательским тоном:

– Только не думайте, писатель, что я вас считаю членом семьи. Просто Хелен меня убьет, если я вас не приглашу.

– Ничего я не думаю, – улыбнулся я.

Он ушел. Я еще немного посидел на пляже, размышляя, что же могло приключиться в жизни Перри одиннадцать лет назад. Мне и в голову не могло прийти, какая драма годами не давала ему покоя – пока не случилось то, о чем я собираюсь здесь рассказать.

День убийства

3 апреля 1999 года

Городок Маунт-Плезант бурлил как никогда. Все расспрашивали друг друга, хотели хоть что-нибудь узнать. Во всех торговых точках говорили только об одном. Что в “Сизон”, кафе, славящемся своими завтраками, что в книжной лавке Чинции Локкарт, что в магазине охотничьих и рыболовных товаров семейства Кэрри покупатели допытывались:

– Вам что-нибудь известно?

– Нет. А вам? Вы ездили посмотреть, что делается на Грей Бич?

– Жена ездила, но там все перекрыто полицией.

В Маунт-Плезант знали только одно: на Грей Бич нашли мертвую женщину. Тело ее обнаружила на пробежке Лорен Донован, дочь Джанет и Марка Донованов, владельцев продуктового магазина. По мере того, как распространялась новость, люди стекались в “Продукты Донованов” якобы за покупками, но в основном чтобы что-нибудь выяснить. В магазине было полно народу, доходило чуть ли не до толчеи. Покупатели останавливали Марка или Джанет Донован и без обиняков спрашивали:

– А Лорен здесь?

– Нет.

– Вам что-то известно о том, что случилось на Грей Бич?

– Мне известно не больше вашего. Лорен все еще с полицией. Извините, но у меня много покупателей.

– Если что-то узнаете, сразу скажите нам!

Пока любопытные в Маунт-Плезант довольствовались вопросами, следователи на Грей Бич искали первые ответы. Полсотни сотрудников местной полиции и полиции штата прочесывали вдоль и поперек окрестный лес и берега озера. На пляже вокруг тела, по-прежнему лежавшего лицом вниз, суетились судмедэксперты. А на парковке криминалисты обследовали синий автомобиль с откидным верхом. Судя по номерам, машина принадлежала молодой женщине двадцати двух лет, Аляске Сандерс. На пассажирском сиденье лежала сумка, в которой, помимо прочего, нашлись водительские права.

Имя это взволновало местных полицейских: Аляска Сандерс была из Маунт-Плезант.

– Надо бы взглянуть на ее лицо, убедиться, что это и вправду она, – сказал Митчелл Гэхаловуду и Вэнсу, пока коронер возился с безжизненным телом.

– Что вы можете про нее сказать? – спросил Вэнс.

– Совершенно обычная девушка. Поселилась здесь со своим дружком несколько месяцев назад. Работала на соседней автозаправке.

– Откуда вы ее знаете?

– В Маунт-Плезант все всех знают.

Получив первые образцы, коронер пошевелил труп и перевернул жертву лицом вверх. Взглянув на него, шеф Митчелл выругался сквозь зубы. Сбежались местные полицейские, поднялся ропот.

– Она? – спросил у Митчелла Гэхаловуд.

– Да.

Гэхаловуд с Вэнсом подошли к телу.

– Ну что, док? – обратился Вэнс к коронеру.

– Сержант, вы меня знаете, я не люблю высказываться до вскрытия. На этом этапе могу сказать, что смерть наступила где-то в середине ночи. В час или в два. Причина, судя по всему, – удар по затылку. У жертвы глубокая рана в задней части черепа. Медведь здесь ни при чем.

– Значит, в самом деле убийство.

– Да, в этом сомнений нет. Ей нанесли удар тупым предметом. Остальное я вам доложу после вскрытия.

– И когда это будет?

– Постараюсь как можно скорее.

– Это не ответ, – заметил Вэнс.

– Для меня – ответ, – хохотнул коронер.

Гэхаловуд и Вэнс секунду постояли молча, глядя на труп. Внезапно послышался чей-то голос:

– Ненавижу убийства в маленьких городках. Вечно какая-нибудь грязная история.

Это был капитан Моррис Лэнсдейн, глава уголовного отдела полиции штата.

– Что вы здесь делаете, капитан? – спросил Вэнс. – Я думал, вы в отпуске.

– Какой отпуск, когда черт-те что творится, – ответил Лэнсдейн. – Большой босс, – так называли шефа полиции штата Нью-Гэмпшир (кстати, через несколько лет этот пост займет Лэнсдейн), – желает знать, что происходит, и просил меня доложить ситуацию. Что у вас тут?

– Жертва – двадцатидвухлетняя женщина по имени Аляска Сандерс, – начал отчет Гэхаловуд. – Родом из Салема, штат Массачусетс. Убита сегодня ночью ударом по затылку.

– Ее машину обнаружили на пляжной парковке, – подхватил Вэнс. – Дверцы были не заперты. На заднем сиденье лежит дорожная сумка с одеждой, на переднем – дамская сумочка.

– Убийство из корыстных побуждений? – спросил Лэнсдейн.

– Вряд ли, – отозвался Гэхаловуд. – Мы обнаружили у жертвы письмо с угрозами. Одна фраза, напечатана на компьютере: «Я все про тебя знаю».

– Гм. Месть?

– Возможно. По крайней мере, дорожная сумка заставляет думать, что она куда-то уезжала. Или от чего-то бежала.

– Сейчас добуду координаты ее родителей, – добавил Вэнс. – Хочу их известить побыстрее. Городок маленький, местные копы наверняка все разболтают. Не хочу, чтобы семья обо всем узнала из новостей.

– Вы правы, – кивнул Лэнсдейн. – Работайте. Хотя нет, подождите… что это за история с медведем? С тех пор, как приехал, мне все про нее твердят.

– Тело обнаружила девушка на пробежке, она увидела, как медведь рвал труп, – объяснил Гэхаловуд.

Лэнсдейн брезгливо поморщился:

– Вы говорили с этой бегуньей?

– Еще нет. Она нас ждет на соседней заправке. Сейчас съездим поговорим.

В этот момент к ним подошел полицейский:

– Вас просят пройти в лес. Они кое-что нашли. Идемте, я вас отведу!

Гэхаловуд, Вэнс и Лэнсдейн последовали за полицейским по тропинке. Лес был пронизан солнцем. Они петляли среди папоротников и столетних деревьев и наконец вышли к заброшенному трейлеру, опутанному корнями и кустарником. Перед ним ожидала группа полицейских.

– Мы внутрь не входили, – сказал один из них, – только заглянули в приоткрытую дверь.

– И что? – спросил Гэхаловуд.

– Посмотрите сами, – полицейский протянул ему фонарик.

Окна трейлера были заколочены, и Гэхаловуд, просунув голову в жилище, поначалу ничего не увидел в темноте. Потом луч фонарика высветил сущий хаос: вспоротый матрас, мусор, окурки. А главное – пуловер на полу, запачканный чем-то алым. Гэхаловуд шагнул внутрь трейлера, чтобы подойти поближе. На пуловере были пятна крови.

– Надо немедленно звать судмедэкспертов и как следует прочесать это место, – велел Гэхаловуд.

Они с Вэнсом стали изучать окрестности. Метрах в десяти обнаружилась довольно широкая тропа, по которой вполне могла проехать машина, – ею пользовались лесничие. Вэнс заметил на земле осколки задней автомобильной фары. На стволе соседнего дерева виднелись свежие следы удара.

– Вроде бы черная краска, – произнес он, приглядевшись к темной полосе на коре.

* * *

В полдень у Робби и Донны Сандерсов раздался звонок. Выслушав сержанта Мэтта Вэнса, оглушенные родители так и остались стоять с телефонной трубкой в руках. Убитые. Весь их мир рушился.

В двухстах километрах от них, на цветущем лугу, отделявшем лес Грей Бич от шоссе 21, Вэнс захлопнул крышку мобильника и вернулся к Гэхаловуду. Тот ждал его, прислонившись к их машине без опознавательных знаков.

– Такой день, а тут эти долбаные цветы, – ругнулся Вэнс, пнув гроздь кандыков. – Родители Аляски в конце дня приедут к нам в управление.

– Спасибо, что занялся этим, – сказал Гэхаловуд, братски хлопнув его по плечу.

– Все нормально, Перри, у тебя младенчик на подходе. Тебе вообще не надо тут быть, глядеть на этот кошмар.

– Работа такая. Кстати, шеф Митчелл дал мне адрес Аляски в Маунт-Плезант. Квартира на главной улице, она там жила со своим дружком. Он вроде бы работает в магазине для охотников и рыболовов в том же доме. Между прочим, он сейчас там.

– Начнем с заправки, потом поедем в Маунт-Плезант, – решил Вэнс.

“Шевроле импала” выехал по грунтовке на шоссе 21, и здесь Гэхаловуду пришлось включить сирену, чтобы проложить дорогу среди полицейских, зевак и журналистов. Он свернул налево, к Маунт-Плезант. Через километр они оказались на автозаправке, где в то утро все началось. Перед ней стояла машина местной полиции.

В магазине находились Лорен Донован, девушка, обнаружившая тело во время пробежки, и Льюис Джейкоб, заправщик; они плакали и утешали друг друга, на них беспомощно взирал полицейский Питер Филипс. Увидев Гэхаловуда и Вэнса, Льюис Джейкоб воскликнул:

– Это правда? Это Аляска? Это Аляска умерла?

Полицейские переглянулись: информация уже просочилась.

– К сожалению, правда, – произнес Гэхаловуд.

– Как она умерла? Ее правда загрыз медведь? Так Питер сказал. Но медведи ни на кого не нападают. Особенно гризли, которые тут у нас. Ко мне прошлой осенью повадились ходить сразу два, рылись в мусорных баках. Уверяю вас, на них прикрикнешь хорошенько, и они удирают.

– Медведь ее не убивал, – сказал Вэнс.

– Но тогда почему же она умерла?

Вэнс, уклонившись от ответа, спросил:

– Когда вы в последний раз видели Аляску?

– Вчера вечером. Я ушел отсюда в 19.30, она должна была в 20.00 закрыть магазин.

– И закрыла?

– Да, когда я приехал сегодня утром, сигнализация была включена, все выглядело нормально.

– Какая она была вчера, как вам показалось?

– Такая же, как всегда. Ничего необычного. Знаете, она была такая приветливая, всегда скажет что-нибудь приятное, всегда в хорошем настроении. Не девушка, а чудо!

– У нее были планы на вечер? Она о чем-нибудь упоминала?

– Сказала, что у нее “романтический ужин”. Этими самыми словами.

– С ее дружком?

– Я ее спросил, она не ответила. Знаю, что у них сейчас отношения так себе. Вы говорили с Уолтером?

– Уолтер – это ее дружок, так?

– Да, Уолтер Кэрри.

– Мы зайдем к нему позже.

Гэхаловуд поднял глаза и заметил под потолком камеру наблюдения.

– Можно взглянуть на видеозаписи?

– Вот только что объяснял: не умею я обращаться с этой штукой, проматывать назад, – признался Льюис Джейкоб. – За все время ни разу не понадобилось. Но это можно сделать, я знаю. Эту фиговину установил мой племянник. Я ему звонил, чтобы он приехал, но он в Вермонте на выходных.

– Если позволите, мы заберем жесткий диск.

– Берите, что хотите, сержант.

* * *

До убийства Аляски Сандерс Маунт-Плезант был сама безмятежность и сладость жизни. Прелестный городок на границе штата Мэн, в двух часах езды до Канады, окруженный Национальным лесом Белой горы, Уайт-Маунтин.

Главная улица в обрамлении высоких кленов, покрытых снегом зимой и дававших щедрую тень летом. По обеим сторонам широких тротуаров – магазины, известные во всем регионе: “Продукты Донованов” с их тщательным отбором товаров, не имевших ничего общего с провизией из супермаркета; знаменитая “Книжная лавка Локкарт”, владелица которой, Чинция Локкарт, устраивала автограф-сессии многих писателей Восточного побережья; “Охота и рыбалка Кэрри”, принадлежащий семейству Кэрри, которое высоко ценили за качественный инвентарь и компетентные советы; а еще спортивный бар “Нэшнл энфем”, где транслировались матчи национальной футбольной, бейсбольной и хоккейной лиги – владелец был страстным болельщиком.

В тот день все прохожие на этой городской артерии только и судачили о том, что найденная мертвая женщина – это Аляска Сандерс. Несколько полицейских жен узнали об этом от мужей. Внезапно все смолкли, провожая взглядом полицейский “шевроле импала” – машину опознали по включенной мигалке на крыше, – двигавшийся вверх по улице. Автомобиль затормозил у продуктового магазина Донованов. Из него вышел сержант Гэхаловуд и открыл дверцу Лорен Донован.

– Спасибо, сержант, – сказала она.

– Держитесь, Лорен. Если будут вопросы, моя визитка у вас есть.

Она кивнула и скрылась в магазине, стараясь не встречаться глазами с зеваками, уставившимися на нее. Оказавшись внутри, бросилась за прилавок к матери. Та крепко обняла ее:

– Милая моя…

– Ох, мама, это было ужасно!

Покупатели немедленно закидали Лорен вопросами: “Это Аляска умерла? А что ты видела? А что творится на Грей Бич?”

Джанет Донован увела дочь в подсобку, подальше от толпы. Марку Доновану, отцу, пришлось изрядно потрудиться, чтобы сдержать натиск покупателей; тех, кто пришел не за продуктами, он выгнал прочь.

Джанет Донован сварила в подсобке кофе и помогла дочери сесть на стул. К ним присоединился Эрик, старший брат Лорен: он работал с родителями в магазине.

– Да, это Аляска умерла, – сказала ему Лорен дрожащим голосом.

– Что? – пробормотал потрясенный Эрик. – В голове не укладывается…

– Эта сцена на пляже, это что-то жуткое, Эрик. Я ее тогда не узнала, впрочем, я, по счастью, мало что видела.

– Аляска умерла… – повторил Эрик, все еще не в силах поверить. – Надо сходить к Уолтеру.

– К нему сейчас едет полиция.

Через несколько десятков метров “шевроле импала” без опознавательных знаков припарковался у магазина “Охота и рыбалка Кэрри”. Уолтер Кэрри стоял за прилавком. Когда он увидел в дверях двоих мужчин с жетонами на ремне, у него подкосились ноги. Слухи оказались правдой. Аляска мертва.

Уолтер укрылся от взглядов любопытных, столпившихся у магазина, в подсобном помещении. Это был крепкий мужчина лет тридцати. Старое кресло, в котором он скорчился, чуть ли не разваливалось под его весом. Он растерянно твердил: “Убита? Убита? Но кто же мог это сделать? И почему?” Прошло немало времени, прежде чем он собрался и смог отвечать на вопросы следователей.

– Вы жили вместе, так? – спросил Вэнс.

– Да, в квартирке прямо над магазином.

– Вас не удивило отсутствие вашей подружки?

– Она уехала на выходные.

– И куда же она отправилась?

– К родителям, по-моему. Вы с ними говорили?

– Да, – ответил Вэнс, – и они явно были не в курсе, что она приедет.

Уолтер Кэрри схватился за голову, повторяя: “Это невозможно! Невозможно!”

– Уолтер, – спросил Вэнс, – когда вы последний раз видели Аляску?

– Вчера… вчера под вечер.

– И? – продолжал Вэнс. – Вы не заметили ничего необычного?

– Ох, да! Можно даже сказать, она была как ненормальная. Я на минутку забежал домой около пяти часов. Замерз, хотел свитер взять. Вошел, а она тут. Я удивился, в принципе, она до восьми работала на заправке. Думал, она мне сюрприз сделала. Да уж, сюрприз так сюрприз …

* * *

Накануне

17.15

Уолтер открыл дверь квартиры и наткнулся на Аляску. На ней были черные брюки в обтяжку, кружевная блузка, под которой виднелся лифчик, и эти ее черные полусапожки – в них она была такой соблазнительной. Стоя в прихожей, она гляделась в большое зеркало.

– Аляска, – улыбнулся Уолтер, решивший, что она нарядилась для него.

– Ой, это ты?

По голосу он понял, что она не ожидала его увидеть.

– Что ты тут делаешь? – спросил Уолтер уже другим тоном. – И почему ты так одета?

– Просто так. Примеряю.

Она тут же переоделась в джинсы и поло, в которых работала на заправке. Потом сунула брюки, блузку и сапожки в большую кожаную сумку.

– Ты что творишь? – спросил Уолтер.

Она взглянула на него с досадой:

– Уолтер… ну пожалуйста… не притворяйся, будто не понимаешь.

– Чего я не понимаю?

– Я ухожу. Ухожу от тебя.

– Что? Это как это – ухожу?

– У нас с тобой все плохо, Уолтер. И потом, я вовсе не мечтаю прожить всю жизнь над магазином твоих родителей… А куда мне с тобой ехать?

– Ты не можешь просто так уйти, Аляска! Ты даже не даешь мне шанса!

– Прости.

– Куда ты?

– Вернусь на время к родителям, потом решу.

* * *

– Так все и кончилось, – заключил Уолтер. – Взяла сумку и ушла. Я вышел за ней на улицу, пытался уломать. Но она ничего не желала слушать. Села в машину и смылась.

– И что вы стали делать? – спросил Гэхаловуд.

– В магазин зашел клиент. Пришлось вернуться.

– Вы были в магазине один?

– Да, сейчас тут только я. Родители отдыхают, возвращаются завтра.

– Значит, вы не ожидали, что Аляска от вас уйдет?

– Нет! У нас были всякие нелады, как у всех. Но чтобы просто так уйти, не сказав ни слова…

– У нее был кто-то другой? – спросил Вэнс.

– Нет! – вопрос задел Уолтера. – А впрочем… не знаю… я уже ничего не знаю… все какое-то нереальное…

– И что дальше?

– Торчал в магазине до самого закрытия. Не хотел уходить раньше, родители иногда звонят, якобы узнать, как дела, а на самом деле проверяют, на месте я или нет. Испытание такое – насколько я серьезно настроен и готов взять дело в свои руки. Говорят, что от меня зависит, когда они уйдут на покой, ну, давят так, понимаете. Короче, я надеялся, что она вернется, но она не вернулась. Закрыл магазин, поднялся к себе. На душе было паршиво. В конце концов я вышел из дома. Мы с приятелем, Эриком Донованом, решили съесть по гамбургеру и посмотреть хоккей в “Нэшнл энфем”. Вернулся я довольно поздно.

– В котором часу?

– Не помню. Сильно выпивши был. Лег и проспал до полудня.

– Вы не ездили на заправку, не пытались урезонить Аляску?

– Нет.

– Почему? – спросил Гэхаловуд. – Если бы меня бросила девушка, мне бы хотелось пойти к ней и попросить объясниться.

– С какой стати? – сердито пробурчал Уолтер. – Аляска уж если что решила, так решила. И потом, что, я буду умолять ее, делать из себя посмешище? Не хватало еще валяться у нее в ногах на глазах у всех клиентов заправки.

– Ну конечно, вы крепкий орешек, – съязвил Вэнс.

Уолтер пожал плечами:

– Я раз двадцать пытался ей звонить. Завалил ее сообщениями.

– Вы имеете в виду, на мобильный? – спросил Гэхаловуд.

– Конечно, на мобильный. А что?

– А то, что мы не нашли ее телефон. Ни у нее самой, ни в машине. Все ее вещи нашли, кроме мобильника. Уолтер, мы могли бы подняться к вам в квартиру?

– Само собой.

Молодой человек вывел полицейских из магазина через служебный вход. Рядом с ним находилась наружная лестница на второй этаж. Все трое зашли в квартиру, и Гэхаловуд с Вэнсом приступили к общему досмотру.

– Что вы ищете? – спросил Уолтер.

– Ничего конкретного. Просто положено в такой ситуации.

– Вы хотите сказать, в случае убийства?

– Да. Где вещи Аляски?

– В спальне.

Уолтер провел полицейских в комнату. Гэхаловуд заметил на полке полуразбитую камеру:

– Чья это камера?

– Аляски.

Гэхаловуд открыл отсек для кассеты и убедился, что тот пуст.

– Что случилось с камерой? – спросил он.

– Понятия не имею, – ответил Уолтер. – Аляска сказала, что уронила. Она в любом случае никогда ею не пользовалась. Завела для кастингов. Мечтала быть актрисой. У нее даже агентша была в Нью-Йорке, все такое. Но с тех пор, как Аляска переехала сюда, она оставила все эти планы.

– Если она никогда не пользовалась камерой, то почему она в таком виде? – спросил Вэнс.

– Не имею представления, правда.

Гэхаловуд открыл шкафы и осмотрел одежду:

– Каких-то вещей не хватает?

– Трудно сказать. Я же говорил, она с сумкой уехала, там были какие-то шмотки.

Гэхаловуд приподнял стопку брюк и вдруг застыл. Под брюками лежали еще два письма, таких же, как в кармане у Аляски:

я все про тебя знаю.

– Аляске кто-то угрожал? – спросил Гэхаловуд.

– Нет, а что?

– А то, что она получала угрозы. – Гэхаловуд показал Уолтеру послания.

– Это еще что такое? – спросил тот.

Ему казалось, что он сходит с ума.

– Аляска никогда вам про них не говорила?

– Нет, никогда! Какой-то кошмарный сон.

* * *

Под вечер оживление на Грей Бич спало. Тело Аляски унесли, ограждение у пляжа сняли. Полицейские машины уезжали одна за другой. Толпа репортеров и зевак поредела. Смотреть больше было не на что.

Гэхаловуд с Вэнсом вернулись в Конкорд, в управление полиции штата Нью-Гэмпшир, и приступили к неизменному ритуалу, с которого начиналось каждое их новое дело: установили позади столов большую магнитную доску и стали на ней развешивать первые данные расследования.

Гэхаловуд написал красным фломастером: “Дело Аляски Сандерс”, Вэнс прикрепил пониже сделанные криминалистами фото, которые им только что принесли. На них было тело Аляски на пляже, мертвый медведь рядом, невыносимые крупные планы лица девушки. Фотографии записки “Я ВСЕ ПРО ТЕБЯ ЗНАЮ”, синей машины с откидным верхом, кожаной сумки с одеждой и косметичкой, обнаруженной в багажнике. Несколько общих планов леса. Заброшенный трейлер. Запачканный кровью пуловер на полу, серый, с буквами “M” и “U”. Тропинка в лесу. Дерево с отметиной черной краски. Осколки задней фары.

Их прервал звонок из приемной: приехали родители Аляски Сандерс.

– Давай я ими займусь, – предложил Вэнс Гэхаловуду. – Тебе домой надо.

Гэхаловуд взглянул на часы.

– Не собираюсь изображать из себя служащего, когда у нас убийство на руках.

– Ты не хуже меня знаешь, что до завтра ничего не случится, да и вообще… Вскрытие судмедэксперт сделает только в понедельник. Я свожу родителей Аляски в морг, чтобы опознали дочь. А ты езжай домой, займись Хелен и переездом. Только не давай ей таскать коробки. Я скоро заеду, если надо чем помочь.

Гэхаловуд вернулся к себе. Подъехав к своему новому дому, он сразу успокоился. Дневные тревоги словно смыло. Заглушив двигатель, он несколько минут любовался новым жилищем – маленьким, но миленьким. Они с Хелен три месяца назад сразу в него влюбились. С тех пор как она забеременела, они пытались съехать из слишком тесной квартиры и купить дом: скоро их станет четверо, нужно место. Ему хотелось, чтобы у дома был хоть какой-нибудь садик. Они объездили много домов, но безрезультатно. Ничего подходящего. Пока не нашли этот. День тогда был дождливый, но, несмотря на непогоду, на вид дом им понравился сразу. Переступив порог, они уже не сомневались: оба представляли, как здесь закипит жизнь. В довершение всего цена оказалась очень низкой: дом нуждался в ремонте. Через десять дней они подписывали договор. Ремонтные работы начались месяц спустя, но, как всегда, затянулись, и в конце концов они смогли переехать только на прошлой неделе, за несколько дней до родов.

Гэхаловуд открыл дверь. Внутри в веселом беспорядке громоздились коробки, но ему было плевать. Он был счастлив. Хелен прикорнула на диване. Он нежно разбудил ее, она притянула его к округлившемуся животу:

– В этом доме так хорошо.

– Знаю. Где Малия?

– У моей матери. Сегодня ночует там.

– Прости, за весь день минуты не было тебе позвонить.

– Ничего страшного, я так и поняла, что тебе некогда.

– У нас убийство. Девушка, двадцать два года, нашли в лесу.

Гэхаловуд постарался выкинуть из головы образ Аляски.

– А ты как день провела? – спросил он, чтобы сменить тему.

– Сходила в тот магазинчик декора на Айзек-стрит. Смотри, что нашла.

Она встала и вытащила из бумажного пакета железную кованую накладку со сплетенными словами:

радость жизни

– Повесим снаружи, у входной двери, – пояснила Хелен.

– И что это будет значить?

– Нас! Нас в этом доме.

Гэхаловуд улыбнулся. После ужина он прибил настенное украшение под навесом крыльца. Как только он закончил, на аллее, ведущей к дому, остановилась машина: приехал Вэнс.

– Ну что? – спросил Гэхаловуд напарника, когда тот поднялся на крыльцо.

– Родители просто убиты. Нетрудно догадаться. Они официально опознали дочь.

Гэхаловуд принес две банки пива. Напарники сели на ступеньку и стали пить. Вэнс закурил.

– Милая хибарка, – сказал он.

– Спасибо.

– Но что вам приспичило переезжать за несколько дней до родов!

Вэнс разглядывал кованое украшение на стене, теперь оно будет встречать гостей.

– “Радость жизни”, – прочитал он.

– Это Хелен придумала, – сказал Гэхаловуд.

– Мне нравится, – одобрил Вэнс. – Это значит, не надо тащить сюда все ужасы, с которыми тебе придется сталкиваться.

Они посидели молча. Вэнс докурил сигарету и тут же достал еще одну. Он нервничал. Затянувшись пару раз, он подумал, что пора рассказать напарнику о своем решении. Мысли эти посещали его уже давно, но сегодня утром, увидев тело Аляски, он понял, что время пришло.

– Я начинал службу копом в Бангоре, в штате Мэн. Одно из моих первых дел – семнадцатилетняя девчонка, ее убили, когда она возвращалась пешком с вечеринки у подруги. Звали Габи Робинсон. Никогда ее не забуду. Того, кто это сделал, так и не нашли. Сегодня утром, когда я увидел это тело на пляже, во мне поднялась целая туча дурных воспоминаний. Дело Аляски Сандерс станет моим последним расследованием, Перри. Мы поймаем того, кто это сделал. Мы его возьмем. Обещаю. Тогда я смогу посмотреть в глаза родителям Аляски и сказать им, что правосудие свершилось. А потом – хватит с меня.

К дверям Гэхаловуда я подошел сильно заранее – с цветами, бутылкой вина и подарком для Лизы. И, нажимая на звонок, как всегда, задержался взглядом на кованой вывеске, встречавшей гостей: “Радость жизни”.

Глава 3

Радость жизни

Нью-Гэмпшир

6 апреля 2010 года

Этот дом за последние два с лишним года стал средоточием нашей дружбы. Я начал захаживать сюда летом 2008 года, в разгар дела Гарри Квеберта. Тут я познакомился с Хелен, изумительной женой Гэхаловуда, и его прелестными дочками, Малией и Лизой. Настоящей вехой в наших с ними отношениях стало Рождество того же года.

* * *

Декабрь 2008 года

Дело Гарри Квеберта было завершено несколько месяцев назад, и общались мы редко, от случая к случаю. Но нерегулярность контактов – как всегда бывает с глубокими чувствами – нисколько не затронула оснований нашей дружбы. Я осознал это однажды утром, во время той праздничной передышки, когда время словно останавливается. Мне пришла по почте маленькая посылка от Хелен Гэхаловуд – местные нью-гэмпширские деликатесы и открытка с поздравлениями. На открытке был потрясающе правдивый портрет всего семейства: Перри, в одном из своих жутких галстуков, глядел в объектив с видом рассерженного бизона, а сияющая Хелен обнимала дочерей. Внутри – несколько строчек, написанных рукой Хелен:

С Новым годом, дорогой наш Маркус, ты лучшее, что случилось с нами в 2008 году.

Хелен, Перри и дочки

А пониже, рукой Перри:

Я под этим не подписываюсь! Но все равно с Новым годом, писатель!

Перри

Эти знаки внимания перевернули мне душу, заставили осознать собственные чувства к семейству Гэхаловудов. Мне захотелось немедленно ответить взаимностью, и я принялся печь для них пирог. Соорудил единственный десерт, какой умел готовить, – банановый пирог, его всегда пекла в эти дни тетя Анита. Получался он только из очень спелых бананов. Через час, когда пирог был готов, я прыгнул в машину и за четыре часа добрался до Конкорда, штат Нью-Гэмпшир. Под вечер я позвонил в дверь дома Гэхаловудов. В руках у меня был пирог и какие-то безделушки, захваченные в придорожном торговом центре. Засиживаться я не собирался: весь этот путь в обнимку с жалким пирогом был всего лишь моим ответом на их слова: “И вы, вы тоже лучшее, что случилось со мной в 2008 году”. Друга нельзя встретить, он объявляется сам. Так случилось и с ними. Это были настоящие друзья, таких у меня не было – вернее, больше не было со времен моей “славы”. Кроме Гарри Квеберта.

Помню улыбку Хелен, когда она открыла дверь и увидела меня с моим смешным подарком. На миг она застыла в изумлении, потом бросилась мне на шею.

– Маркус! Маркус, ты откуда? – Обернувшись в дом: – Перри, иди сюда, это Маркус! – Снова поворачиваясь ко мне: – Холод собачий, заходи.

– Не хочу вам мешать, – сказал я. – Я тут проездом.

– Ну-ну, зайди хоть на минутку.

Я послушно переступил порог дома. Внутри царила веселая суматоха: Гэхаловуды играли в какую-то настольную игру. Подошел Перри и в виде приветствия чуть не раздавил мою руку в своей.

– Писатель, вот так сюрприз! Что вас привело в наши края?

– Ничего особенного, просто заехал отдать пирог, который для вас испек. Сейчас сваливаю. Спасибо за посылку. И особенно за открытку. Я страшно тронут. Держите, сержант, это вам.

Я протянул ему один из купленных мною четырех пакетиков. Перри открыл его и с отвращением взглянул на новый галстук:

– До чего же страшен.

– Все как вы любите, сержант.

Он поблагодарил меня и вдруг насупился: опытная гончая подняла зайца, которого я только что подкинул.

– Минуточку, писатель! Вы сказали “сваливаю”? Вы что же, хотите сказать, что едете назад в Нью-Йорк?

– Ну да, – ответил я, как будто это само собой разумелось.

– Дьявол вас раздери, Гольдман! То есть вы мне тут рассказываете, что ехали четыре часа, чтобы отдать нам подгорелый пирог, а теперь собираетесь катить обратно?

Я не нашелся что ответить, лишь кивнул и уточнил:

– Он только кажется подгорелым, он так и должен выглядеть. В середке он нежный, вот увидите.

Перри воздел очи горе:

– Писатель, по-моему, вы окончательно спятили. Ну-ка, давайте сюда свою куртку и не забудьте разуться, сейчас мне тут снегом везде натопчете! Гоголь-моголь любите? Только что приготовил, обалденный.

– От гоголь-моголя никогда не откажусь, – улыбнулся я.

Я просидел у Гэхаловудов до самого вечера. Играл с ними в “Тривиал Персьют”, “Монополию” и “Скрэббл”, потягивал из чашки гоголь-моголь, который Перри щедро доливал своим самогоном. Остался ужинать. Когда пришло время ехать домой, Хелен и Перри забеспокоились, как же я буду в такой час возвращаться в Нью-Йорк.

– Поеду в мотель, видел тут один на обочине, – успокаивал их я.

– Мотель у меня в подвале, – решительно заявил Перри.

Он отвел меня туда, разложил диван-кровать, занимавший чуть ли не всю тесную комнатушку, открыл шкаф и показал, где постельное белье.

– Если Хелен спросит, так я вам постелил. А то она опять разворчится, что я не умею принимать друзей. Спокойной ночи, писатель.

– Спокойной ночи, сержант. И спасибо. Спасибо за все.

В ответ он только фыркнул, как бизон, что на его сварливом языке должно было означать “не за что”. Так в мою жизнь вошли самые дорогие друзья.

* * *

В тот апрельский день 2010 года, стоя перед домом Гэхаловудов, я перебирал в памяти эти счастливые воспоминания. Перри встретил меня не слишком радушно. Открыв дверь, он чертыхнулся:

– Чтоб вам провалиться, писатель, вы зачем приперлись? Сказано вам было – к шести!

– Пришел помогать.

– Никто в вашей помощи не нуждается!

Из-за спины мужа появилась Хелен с ее всегдашней солнечной улыбкой:

– Маркус, как я рада тебя видеть!

Она отодвинула супруга и обняла меня.

– Я раньше времени, но я вам подсоблю, – объяснил я, протягивая ей цветы.

– Маркус, ты прелесть.

Она понюхала букет и препроводила меня на кухню. Перри замыкал шествие.

– А ваша жена говорит, что я прелесть, – ехидно заметил я, обернувшись к нему.

– Ох, писатель, заткнитесь!

– Нет, сержант, вы мне объясните, как так вышло, что эта невероятная женщина вышла замуж за такого, как вы?

– Сами подумайте.

– Из жалости, наверно.

– Ну-ну.

– Держите, сержант, вино – это вам. По-моему, вы такое любите.

– Спасибо, писатель.

Хелен и Перри собирались устроить вечеринку с фахитас, Лиза его обожала. Ждали человек двадцать, и я на кухне прилежно резал курицу, перцы, сыр и давил спелые авокадо для соуса гуакамоле. Вышло два полных подноса, и мы с Перри более или менее удачно их украсили.

Хелен, улучив минуту, спросила, как моя амурная жизнь:

– Что, Маркус, по-прежнему ходишь холостяком?

– Подружку себе завел, – сообщил Перри.

– Да ну? – удивилась Хелен, напустив на себя обиженный вид: почему это я ей не сказал. – Давай рассказывай, Маркус.

– Совсем недавно, не заводись.

– Стало быть, кастинг принес плоды? – поддела меня Хелен. – А дух твоей матери выбор одобрил?

– Сержант! – возопил я. – С ума сойти, вы что, все ей рассказали?

– Она моя жена, я от нее ничего скрываю! И вообще, это же круто – вам является мать и высказывает свое мнение.

– Ее зовут Реган, – сказал я Хелен.

– Твою мать?

– Нет, девушку! Она пилот гражданской авиации. Живет под Монреалем.

– И давно вы вместе?

– Да уже три месяца! – опять наябедничал Перри.

– Три месяца? Дело серьезное, – заметила Хелен.

– Не знаю пока, – сказал я. – У нас не было случая подольше побыть вместе.

– Дело очень серьезное, – влез Перри. – Он ее везет в отпуск на Багамы!

– Ради всего святого, сержант, не делайте из мухи слона!

– Бедная девочка, – продолжал подтрунивать Перри, – если бы она знала, что ее ждет.

Мы расхохотались.

Малия и Лиза одна за другой вернулись домой. Обе, увидев меня на кухне, кинулись мне на шею в восторге и изумлении. С тех пор, как я видел их последний раз, они подросли. Лизе исполнялось одиннадцать, она заканчивала начальную школу. Малии было девятнадцать, в прошлом году она окончила лицей и поступила на подготовительное отделение университета. Отношения у нас сложились приятельские: они любовно называли меня «дядя Маркус», что меня очень трогало.

К шести часам на праздник подтянулись бабушки, дядья, тетки и кузены. Тот вечер оставил у меня яркие воспоминания – оживленные разговоры, взрывы смеха. Лиза, задувающая свечи. Наше с Перри состязание – кто состряпал пирог лучше? Хелен за роялем, красивая как никогда, поющая джазовые вариации на расхожие музыкальные темы.

Я ушел в двенадцатом часу ночи. Мог ли я вообразить, что в следующий раз, когда попаду в этот дом, все здесь будут убиты горем?

Сержант Гэхаловуд вышел на улицу меня проводить:

– Уверены, писатель, что не хотите остаться у нас ночевать?

– Нет, сержант, спасибо, надо ехать в Нью-Йорк.

– Приедете середь ночи, – заметил он.

– Я темноты не боюсь.

Мы по-братски обнялись.

– Хотел бы я быть как вы, сержант.

– Там хорошо, где нас нет, писатель.

– Знаю… но завидую вашей с Хелен семье. Вам, похоже, так хорошо вместе.

– Семья – это тяжкий труд, писатель. У вас все впереди. Порхайте лучше с цветка на цветок, так тоже неплохо.

Он смотрел на меня в упор, словно хотел подчеркнуть, что говорит серьезно.

– Что у вас за трагедия, сержант? – спросил я. – Сегодня днем, на пляже, вы упомянули какую-то драму, которая случилась ровно одиннадцать лет назад, в Лизин день рождения.

Он ответил вопросом на вопрос:

– А у вас что за трагедия, писатель?

– То, что случилось с моими кузенами, Вуди и Гиллелем.

– Вы мне ничего не говорили.

– Вот, сказал. Теперь, сержант, ваш черед отвечать: что случилось 6 апреля 1999 года?

– Знаете, писатель, настоящие раны любят тайну. Про них надо молчать: они рубцуются, только когда держишь их при себе.

– Не уверен.

Повисла долгая пауза. Потом Гэхаловуд произнес нечто загадочное:

– Лес Уайт-Маунтин – вам это о чем-то говорит, писатель?

– Нет, а что?

– Это и есть моя драма. Ладно, не будем портить старыми воспоминаниями такой прекрасный вечер. Будьте осторожны на дороге и пришлите мне из Нью-Йорка эсэмэску, что добрались.

– Хорошо, мамочка.

Он улыбнулся и ушел в дом. Сев в машину, я тут же полез с телефона в интернет. Набрал в поисковике “Лес Уайт-Маунтин” и дату – 6 апреля 1999 года. Но ничего не нашел. На что намекал сержант Гэхаловуд?

Мои разыскания прервало сообщение от Реган. Днем я послал ей по имейлу билет на самолет и ссылку на сайт “Харбор Айленд”. Она писала, что я сумасшедший. Я немедленно ей позвонил.

– Мы едем на Багамы? – закричала она восторженно и недоверчиво.

Я все устроил так, чтобы мы могли отправиться вместе из Монреаля: заеду на несколько дней на съемки, а потом мы улетим в наш маленький рай.

– Числа тебя устраивают? – спросил я. – Я пока могу поменять бронь и сдвинуть даты, если что.

– Числа идеальные. Все идеально. Ты идеальный чувак, Маркус Гольдман. Мне страшно повезло, что я тебя встретила.

Я улыбнулся. Я был счастлив.

– Отъезд через десять дней, – сказал я. – Для меня еще не скоро.

– Для меня тоже, Маркус. Мне тебя не хватает.

– И мне тебя не хватает. Ложишься спать?

– Да, уже в постели. Ты доехал до Нью-Йорка?

– Нет, остановился в Нью-Гэмпшире. Поужинал у близких друзей. Я тебе, по-моему, про них говорил.

– У Гэхаловудов?

– У них самых. Очень хочется тебя с ними познакомить.

– Я с удовольствием.

– Спи давай, – сказал я. – Завтра поговорим.

Мы нажали на отбой.

Реган была не в постели. Реган лгала. Ее не было дома, она бродила по соседней пустынной улице, якобы выгуливая собаку. Закончив разговор, она выключила телефон, вернее, телефон с предоплаченной симкой, с которого мне звонила и которым пользовалась только для общения со мной, спрятала его в карман и вернулась к себе. Муж в гостиной смотрел телевизор, она села рядом. Он заметил, что у нее странный вид:

– Все хорошо, дорогая?

– Все хорошо.

Она посидела немного, уставившись невидящим взглядом в телевизор, потом поднялась на второй этаж, поправить одеяло двум своим детям.

Выдержка из полицейского протокола

Допрос Роберта и Донны Сандерсов

[Роберт, он же Робби, и Донна – родители Аляски Сандерс. Она их единственная дочь. Беседа записана в помещении уголовного отдела полиции штата Нью-Гэмпшир в воскресенье, 4 апреля 1999 года.]

Не могли бы вы коротко рассказать о себе?

робби сандерс: Мне пятьдесят три года. Владелец электромонтажной фирмы.

донна сандерс: Мне сорок восемь лет. Я секретарь в клинике.

робби сандерс: Мы живем в Салеме, штат Массачусетс. Здесь Аляска родилась и выросла. Мы – семья среднего достатка. Аляска училась в государственной школе. Ничего особенного.

Как бы вы описали свою дочь?

робби сандерс: Аляска была прелестная девушка. Все делала с воодушевлением. Счастливая.

донна сандерс: Ее все любили. Люди восхищались ею. Она мечтала стать знаменитой актрисой. Ей предрекали большое будущее.

Она снималась в фильмах?

донна сандерс: Нет, но проходила множество кастингов. Она была на верном пути. У нее даже была агент. Все серьезно.

Каких успехов достигла Аляска?

робби сандерс: Школу она окончила в Салеме. В лицее стала участвовать в разных конкурсах юных мисс. Вскоре добилась большого успеха. Она была очень красивая, с яркой индивидуальностью. Она пошла по этому пути, и дело двигалось в общем неплохо. Ее приглашали сниматься в рекламе для местных компаний.

То есть она была моделью?

робби сандерс: Если угодно.

донна сандерс: Она не любила, когда так говорили. Для нее конкурсы красоты и реклама были стартовой площадкой для карьеры актрисы. Она была права: именно так она нашла агента в Нью-Йорке.

Вы часто упоминаете Нью-Йорк. Почему она поселилась в Маунт-Плезант, а не там?

донна сандерс: С Маунт-Плезант это было временно. Летом она завела шашни с одним тамошним парнем, Уолтером Кэрри. Они встретились в Салеме, в каком-то баре. Уолтер – бывший военный, парень неотесанный, немножко задиристый. Думаю, это и прельстило Аляску, и она с бухты-барахты решила с ним сойтись. По-моему, она перенапряглась из-за своей карьеры.

Дело шло не так хорошо?

донна сандерс: Наоборот, все шло как по маслу! Она только что победила на своем первом профессиональном конкурсе красоты, ее выбрали мисс Новая Англия. По-моему, из-за этого она все время была в стрессе. Мы с мужем обнаружили, что она начала курить марихуану. Чтобы расслабиться, наверное. По-моему, она уехала в Маунт-Плезант, чтобы немножко отдалиться от Салема, вырваться из этого круговорота. Сосредоточиться. Но только на короткое время. Между прочим, мы с ней созванивались на прошлой неделе. Она говорила, что хочет в ближайшее время переехать в Нью-Йорк.

Разговор был обычный?

донна сандерс: Ну да… если хотите.

Она не упоминала о каких-то неприятностях, об угрозах?

донна сандерс: Нет, ничего такого.

робби сандерс: Сержант, надо уточнить одну вещь: наши отношения с Аляской после ее отъезда были совсем не безоблачными. Я обнаружил в ее вещах марихуану, мы поссорились. Она увидела в этом повод вырваться на простор, оборвать поводок. Ей это было нужно.

донна сандерс: Но мы все-таки были близки, несмотря ни на что. Я бы даже сказала, что расстояние пошло на пользу нам всем.

Когда вы видели ее последний раз?

донна сандерс: В феврале, мы заезжали к ней в Маунт-Плезант.

А какие у вас были отношения с Уолтером Кэрри?

робби сандерс: Сердечные.

донна сандерс: Поначалу мы на него злились. Когда Аляска переехала в Маунт-Плезант и стала работать на автозаправке, мы подумали, что он ее подавляет. Он старше, более зрелый, более опытный. Но потом мы поняли, что ей там хорошо.

Судя по всему, идиллия между Аляской и Уолтером кончилась. Накануне своей смерти она от него ушла. Она говорила вам об этом?

донна сандерс И робби сандерс: Нет.

У вас не найдется свежей фотографии Аляски?

донна сандерс: Найдется, конечно. Я захватила, как вы и просили.

робби сандерс: Зачем?

Мы хотим поместить ее в прессе. Надеемся найти свидетелей, которые помогли бы нам что-то прояснить.

робби сандерс: Вы напали на след?

Пока нет.

Наутро после убийства

Воскресенье, 4 апреля 1999 года

Заслушав родителей Аляски, Гэхаловуд и Вэнс проводили их до выхода из главного управления полиции штата.

– Мы поселились в гостинице тут неподалеку, – сказал Робби Сандерс. – Дома сейчас не очень-то уютно.

– Если вам что-то понадобится, звоните в любое время, – сказал Вэнс.

– У вас есть наши телефоны, – подхватил Гэхаловуд, – мы к вашим услугам.

– Нам нужны ответы, – прошептала Донна Сандерс, сдерживая рыдания. – Нам нужно знать, что случилось… Кто мог сотворить такое с нашей дочерью?

– На выходных службы полиции работают небыстро, но судмедэксперт заверил, что представит отчет до завтрашнего полудня. Как только узнаем что-то новое, будем держать вас в курсе, обещаю.

– Лучше быть убитым в будний день, – с горькой иронией отозвалась Донна Сандерс.

Родители ушли. Гэхаловуд и Вэнс смотрели им вслед – походка выдавала их горе. Гэхаловуд держал в руке принесенную Донной Сандерс фотографию Аляски и статью из сентябрьской газеты, которую она ему оставила. В газете был снимок Аляски в муслиновом платье, рядом стояли родители. Подпись гласила: “Мисс Новая Англия избрана Аляска Сандерс”.

– Какая жалость, – произнес он, глядя на улыбку Аляски. – Сейчас же отправлю снимок в газеты.

Они снова поднялись на второй этаж, где располагался уголовный отдел, и вошли в кабинет. Там с утра поселился третий член их команды, Николас Казински: Лэнсдейн выделил его им в помощь. Третий следователь никогда не помешает, особенно такой спец, как Казински, знаток информационных технологий.

– Вам звонил некий Льюис Джейкоб, – сообщил Казински, увидев в дверях коллег. – Хочет, чтобы вы к нему заехали.

– По какому поводу? – спросил Вэнс.

– Собирается вам что-то показать, что именно, не уточнил. Сказал только, что весь день будет на заправке.

– Сейчас съездим. Кстати о заправке, получилось добыть записи с видеокамер?

– Как нечего делать, – торжествующе улыбнулся Казински. – Идите смотрите.

Казински расположил рядом на экране компьютера два окна, соответствующих двум камерам, которыми была оборудована заправка: одна, снаружи, снимала колонки, другая, в магазине, – клиентов у кассы. Казински прокрутил на ускоренной перемотке всю пятницу, 2 апреля.

Полицейские смотрели, как в шесть утра по парковке шествует семейство енотов-полоскунов. Потом, в семь, на заправке появляется Льюис Джейкоб и открывает магазин. Возится внутри, варит кофе. В следующий час обслуживает нескольких посетителей. В восемь на парковку заезжает машина Аляски Сандерс, синяя, с откидным верхом. Из нее выходит сама девушка и тоже скрывается в магазине. Здоровается с Льюисом Джейкобом, они пару минут болтают. Она исчезает в подсобке, видимо, переодеться, и выходит в поло в цветах заправки. Встает за прилавок. Начинается однообразный, ничем не примечательный рабочий день. Аляска снует между кассой, где оплачивают бензин, и кофейным автоматом в маленьком баре, устроенном в глубине магазина. Клиенты идут один за другим, Аляска перекидывается с каждым парой слов. Она дважды делает перерыв на десять минут, пьет кофе на парковке. Одновременно набирает что-то на мобильнике. Около полудня исчезает на полчаса в подсобке, очевидно, обедает. Потом снова занимает свой пост. Дальше опять рутина. В 16.45, коротко переговорив с Льюисом Джейкобом, она вдруг уходит с заправки и уезжает на своей машине. Возвращается ближе к 17.30. Выходит из автомобиля с кожаной коричневой дорожной сумкой, несет ее в магазин. Оставляет сумку в подсобке и занимает рабочее место.

– Все в точности как говорил Уолтер Кэрри, – подтвердил Гэхаловуд, заглянув в свои заметки. – Он столкнулся с ней в квартире около 17.15, еще через пару минут она ушла с коричневой кожаной сумкой.

Дальше на записях – конец дня, похожий на все, что было раньше. Аляска за кассой, Аляска за барной стойкой, Аляска раскладывает на стеллаже пакеты чипсов. В 19.20 Льюис Джейкоб скрывается в подсобке. Появляется в 19.30, при галстуке. Несколько минут беседует с Аляской, поправляет галстук, глядя на свое отражение в стекле, потом уходит. Внешняя камера снимает, как он отъезжает на своей машине. Смеркается. Становится совсем темно, мало что видно, кроме освещенных колонок. Ровно в 20.00 Аляска исчезает в подсобке и выходит преображенная: на ней кожаные брюки, изящная блузка, на ногах полусапожки. Одета явно на выход.

– Стоп! – Вэнс велел Казински зафиксировать изображение. – Когда ее нашли, она была одета так же.

Один взгляд на магнитную доску с фотографией трупа, и факт подтвержден.

– Нарядилась на «романтический ужин», о котором нам говорил Льюис Джейкоб, – сказал Гэхаловуд. – Она ехала туда.

– С кем она встречалась? – спросил Казински.

– Вопрос на миллион долларов, – отозвался Гэхаловуд.

Запись пошла дальше: Аляска в магазине нажимает на главный выключатель, свет гаснет. Теперь магазин освещен только лампочками холодильников. Она выходит, запирает дверь на ключ. В руках у нее большая кожаная сумка. Она опускает ключи от магазина в почтовый ящик, садится в машину и уезжает.

– Почему она кладет ключи в почтовый ящик? – спросил Казински.

– Может, так положено, – предположил Гэхаловуд. – Сейчас уточним у заправщика.

– В общем, она уходит с заправки – и куда едет? – поинтересовался Вэнс.

– Загадка, – сказал Гэхаловуд, – обзор камеры не дает увидеть, в каком направлении она двинулась. Николас, ты связался с кем-нибудь у мобильного оператора?

– Да, – ответил Казински, – но у Аляски, к несчастью, была предоплаченная симка. Ее невозможно отследить или запросить биллинг звонков, все в памяти телефона.

– Вот дерьмо, – чертыхнулся Вэнс, – а как было бы просто! Значит, узнать, с кем она говорила в день смерти, невозможно. Но поскольку телефон исчез, можно предположить, что она знала убийцу и они точно созванивались. Он ее убил и забрал мобильный, чтобы его не засекли.

– Это убийца слал Аляске письма с угрозами? – спросил Казински.

– Наверное, – ответил Гэхаловуд. – Следуя логике, так и есть.

– “Я все про тебя знаю”, – вслух прочитал Вэнс текст на листках, висящих на магнитной доске. – Что такое он мог знать про Аляску?

Опыт подсказывал полицейским, что не стоит увлекаться гипотезами. Начинать надо с самого вероятного и очевидного. Одно из таких предположений немедленно пришло Гэхаловуду на ум: на этом этапе расследования самый вероятный подозреваемый – дружок девушки.

– Уолтер Кэрри подозревает, что Аляска его обманывает. Он шлет ей эти письма, чтобы ее запугать. Когда она от него уходит, он не может с этим смириться. Назначает ей встречу на Грей Бич и убивает ее. Он все предусмотрел: паркуется на лесной дороге, чтобы его не заметили, совершив преступление, выбрасывает свой пуловер, испачканный кровью, садится в машину, но, отъезжая, в спешке задевает дерево.

– Чтобы твоя теория на что-то годилась, Уолтер Кэрри должен водить черную машину, – заметил Вэнс.

– Сейчас запросим полицейскую базу данных, – решил Казински. – Поглядим, есть ли у Уолтера Кэрри машина, зарегистрированная на его имя.

Казински забарабанил по клавиатуре, несколько раз на что-то кликнул и объявил:

– За Уолтером Кэрри числится черный “форд таурус”.

– Бинго! – воскликнул Вэнс. – Сию минуту едем в Маунт-Плезант, проверим, не разбита ли на машине Уолтера Кэрри задняя фара.

* * *

– Целехоньки, – констатировал Казински.

Трое полицейских разглядывали черный “форд таурус”, стоявший у магазина охотничьих и рыболовных товаров. Обе задние фары были на месте, на кузове – никаких следов удара.

– Это точно его? – спросил Гэхаловуд.

– Да, его номера, – подтвердил Казински.

– Накрылась медным тазом моя гипотеза, – расстроился Гэхаловуд.

В этот момент Уолтер Кэрри заметил полицейских из окна квартиры и позвал их:

– Добрый день, господа. Есть новости?

– Можно к вам подняться? – спросил Гэхаловуд.

– Само собой.

Спустя пару минут следователи разместились в гостиной Уолтера Кэрри. Родители тоже были здесь – срочно вернулись с отдыха в Мэне опекать сына. На журнальном столике были рассыпаны фото Аляски. Мать Уолтера, Салли Кэрри, собрала их и отложила на комод, заметив сыну:

– Нечего это мусолить.

Уолтер сидел с опрокинутым видом.

– У меня внутри так пусто, – пожаловался он полицейским. – Это все какой-то сон…

– Представляю, – отозвался Гэхаловуд.

– Вы напали на след?

– Пока нет. Но нам не вполне понятны причины вашего разрыва. Вы вчера сказали, что ваша совместная жизнь не заладилась. Ее работодатель, заправщик Льюис Джейкоб, видимо, тоже это заметил.

– У Аляски были большие планы. Она мечтала быть актрисой, сниматься в кино, ну, в общем, звездная жизнь! А я торчу тут. Отсюда, конечно, и трения. И потом, не всегда легко урвать время побыть вместе: по субботам я часто занят в магазине, а по воскресеньям она уезжала проветриться. Говорила, что ей нужно личное время, для себя.

– Куда уезжала?

– Понятия не имею, но в последние два месяца она помогала Льюису Джейкобу на заправке, вторая его работница внезапно свалила.

– Мы говорили с родителями Аляски. Они явно недоумевают, почему она решила перебраться в Маунт-Плезант.

– Я так думаю, они вам говорили про Нью-Йорк…

– Да, так и есть.

– Аляске нужно было отойти от них на какое-то расстояние. Потому она и уехала из Салема.

– Будь она в Нью-Йорке, расстояние было бы побольше, – возразил Вэнс.

– Не обязательно, родители притащились бы в Нью-Йорк ее пилить. Они ей все время мозги проедали. А тут она была со мной, знала, что родители не станут навязываться.

– Как вы думаете, она встречалась с кем-то другим? – спросил Гэхаловуд.

– То есть изменяла ли мне? Нет! Впрочем… не знаю. Вы считаете, что она ушла из-за другого парня?

– Так я и подозревала, – перебила Салли Кэрри. – По-моему, она крутила с Эриком Донованом. Я, кстати, сразу это сказала, когда Уолтер мне вчера позвонил и сообщил, что Аляска его бросила.

– Перестань, ма, что за ерунда! У Эрика с Аляской никогда ничего не было.

– Говорю тебе, я их видела.

– Ничего ты не видела.

– Что вы видели, миссис Кэрри? – спросил Гэхаловуд.

– Это было две недели назад, Уолти дома не было, он поехал на пару дней в Квебек на конференцию по рыболовным принадлежностям. Короче, в магазине была я, и я видела, как Эрик с Аляской ссорились на тротуаре.

– Из-за чего ссорились?

– Ссорились, как влюбленная парочка, – твердо заявила Салли Кэрри. – Аляска Эрику сказала что-то вроде: “После того, что мы пережили…”, а он ей: “Хочешь, чтобы мы сказали Уолтеру?” Назавтра я их опять застала, они опять ссорились. Это неспроста…

– Хватит, ма! – повторил Уолтер.

Вэнс вернулся к прерванному разговору:

– Уолтер, мы вчера уже об этом говорили, но не могли бы вы еще раз рассказать про вечер пятницы?

– Я закрыл магазин в 19.00. Пока прибирался, пока кассу снимал, поднялся к себе около 19.30. Я был совершенно выбит из колеи. Ошарашен. Позвонили родители, я им сказал, что Аляска от меня ушла.

– Уолти был не в себе! – снова перебила мать, ей явно хотелось высказаться. – Я не хотела, чтобы он оставался один. Велела позвать приятеля и куда-нибудь сходить.

– И вы так и поступили, – обратился Гэхаловуд к Уолтеру, – пошли смотреть хоккей в бар “Нэшнл энфем”, если я правильно помню нашу вчерашнюю беседу.

– Точно.

– Что это был за приятель?

– Эрик Донован.

– Тот самый, про которого ваша мать думает, что у него был роман с Аляской?

– У них никогда ничего не было! – разозлился Уолтер. – Эрик – мой лучший друг, я его сто лет знаю. У его родителей продуктовый тут рядом. Вчера под вечер, пока покупателей не было, я к нему сходил, рассказал, что случилось. Он меня позвал вечером в “Нэшнл энфем”, хоккей поглядеть, отвлечься. И я пошел в бар.

– Пешком пошли?

– На своих двоих. Тут пять минут ходу.

– В котором часу?

– Отсюда вышел около восьми. Может, в 20.15. Не помню точно. Матч уже начался.

– С вами еще кто-нибудь был?

– Сестра Эрика, Лорен. Она учится в Дареме, приехала в Маунт-Плезант на выходные.

Гэхаловуд с Вэнсом переглянулись: Лорен Донован была та самая девушка, что во время пробежки обнаружила тело.

– До которого часа вы оставались в баре?

– До закрытия сидел, до двух часов ночи. Что еще было делать.

– А потом?

– Пошел домой и завалился спать. Надрызгался я. А с утра, как магазин открыл, так все клиенты только и говорили, что на Грей Бич нашли мертвую женщину.

– Вы подумали про Аляску?

– Даже в голову не пришло. Думал, она в Массачусетсе, у родителей.

Уолтер уже с трудом сдерживал слезы. Гэхаловуд положил руку ему на плечо:

– Простите, что пристаю, Уолтер, у вас горе, но не могли бы вы завтра прийти в управление полиции штата? Нам нужно официально записать ваши показания.

– Ладно. Я прямо с утра, если вам пойдет.

Следователей интересовал вопрос, почему Лорен Донован не сказала, что провела вечер с парнем жертвы. Выйдя от Уолтера Кэрри, они решили зайти к ней и спросить.

Продуктовый магазин по воскресеньям был закрыт, и полицейские отправились домой к Джанет и Марку Донованам, родителям Эрика и Лорен. У них был милый, обшитый вагонкой дом в жилом квартале Маунт-Плезант. Полицейские застали всю семью в сборе за обеденным столом. Однако приняли их сердечно, они еле отбились от Джанет Донован, которая непременно желала накормить их чили кон карне.

– Мы совсем недолго будем вам мешать, – пообещал Вэнс. – У нас пара вопросов относительно Аляски Сандерс и вечера пятницы. – Он повернулся к Эрику. – Уолтер Кэрри говорит, что вы с ним были в “Нэшнл энфем”, смотрели хоккей.

– Так и есть, – ответил Эрик, – и сестра с нами была.

Тогда Вэнс обратился к Лорен:

– Почему вчера, на заправке, когда я вас расспрашивал, вы не сказали, что провели вечер с парнем жертвы?

– Меня слишком потрясла новость, наверное. В голове только и стояла эта жуткая картина, медведь над телом. Нас все утро держал в курсе происходящего Питер Филипс, тот полицейский, что убил медведя. Звонил коллегам, повторял всякие глупости. Страшно боялся, что у него будут неприятности из-за этого убитого медведя. Потом опять кому-то позвонил и тут уже сказал, что найденный труп – это Аляска Сандерс. Льюис Джейкоб, заправщик, так и сел. А я никак не могла поверить. В общем, говорю, я была в шоке.

– Вы хорошо знали жертву?

– Не особо. Маунт-Плезант – городок маленький, все так или иначе друг друга знают. Я довольно редко здесь бываю, учусь на биолога в Дареме, в университете Нью-Гэмпшира.

– Как часто вы приезжаете в Маунт-Плезант?

– От случая к случаю. Сейчас немножко чаще, мы с Эриком вместе тренируемся, готовимся к бостонскому марафону, он через три недели. Обычно приезжаю в пятницу, а уезжаю рано утром в понедельник. По понедельникам у меня с утра нет пар.

– Вернемся к позавчерашнему вечеру, к пятнице.

– Сюда я приехала поздно. Еле-еле дотащилась из Дарема. И сразу пошла в “Нэшнл энфем”.

– В котором часу вы пришли в бар?

– В 20.30, – уверенно ответила Лорен.

– Вы на редкость точны, – заметил Вэнс. – Вы уверены, что была ровно половина девятого?

– Да, потому что я вечно опаздываю. Я сказала Эрику, что буду в 18.30. Войдя в бар, я увидела большие настенные часы в форме пивной бутылки и сказала себе, что опоздала на два часа.

– Уолтер был уже там?

– Нет.

* * *

Два дня назад

Вечер пятницы, 2 апреля 1999 года

Часы показывали ровно половину девятого. Бар “Нэшнл энфем” на главной улице был набит битком. На огромных экранах шла трансляция хоккейного матча между “Нью-Джерси Девилз” и “Тампа-Бэй”. Эрик Донован сидел за стойкой и отражал атаки на два свободных табурета рядом. Сестра наконец пробилась к нему через толпу.

– Прости, опоздала, – она быстро чмокнула Эрика в щеку, – на дороге сущий ад.

Устроившись на табурете, она окликнула бармена и спросила пива.

– А этот табурет для кого? – спросила Лорен, заметив, что Эрик ревниво охраняет третье сиденье от посягательств клиентов.

– Для Уолтера. Кстати, не пойму, куда он запропастился. Его девушка кинула, я его позвал присоединиться к нам, встряхнуться.

– У них с Аляской – все?

– Вроде. Да у них и не могло ничего получиться. Она спит и видит себя великой актрисой, а он удочками торгует в сельской местности.

В баре раздался дружный вопль: “Девилз” забили шайбу. В этот момент к ним подошел Уолтер. Выглядел он скверно. Коротко рассказал, что Аляска внезапно уехала, но когда Лорен решила его расспросить, ответил: “Не хочу про это говорить”.

Они поужинали гамбургерами и выпили немало пива, особенно Эрик с Уолтером. Лорен не увлекалась: завтра утром они с братом собирались на пробежку, она хотела быть в форме.

Матч закончился, и Эрик с Лорен, выпив еще по кружке, ушли из бара. Было одиннадцать часов. Они вернулись домой, к родителям.

На следующий день в 6.15 Лорен не увидела Эрика на кухне и забеспокоилась. Брат был еще в постели, совсем разбитый – накануне выпил лишнего. Но Лорен решила не пропускать из-за этого тренировку. Завязала шнурки на кроссовках и ушла.

* * *

– Что было дальше, вы знаете, – подытожила Лорен.

– Значит, в пятницу вы ушли из бара в одиннадцать вечера.

– Да, самое позднее в 23.15, – уточнил Эрик. – Мы были дома около половины двенадцатого.

– Уолтер Кэрри ушел с вами?

– Нет, он остался. Сказал, у него нет никакого желания возвращаться в пустую квартиру.

Гэхаловуд внимательно оглядел Эрика: красивый молодой человек, тоже лет тридцати, как и Уолтер Кэрри, крепкий, волосы с рыжиной.

– Вы живете здесь, с родителями? – спросил он.

– Да, – ответил Эрик, – но это временно.

– Нет ничего более постоянного, чем временное, – поддела его Лорен.

Эрик стал оправдываться:

– Я окончил университет в Массачусетсе, потом нашел работу в Салеме. Развивал небольшую сеть супермаркетов. Но не поладил с шефом, и в итоге он меня прошлой осенью уволил. Я ухватился за возможность вернуться в Маунт-Плезант и заняться родительским магазином. Хотел создать очень качественную региональную сеть. Тут есть спрос. И потом, отец не в лучшей форме, я был рад подсобить, немножко облегчить ему жизнь.

В разговор вступил Марк Донован, отец Эрика:

– Здоровье у меня пошаливало, но теперь все в порядке. Присутствие Эрика нам осенью в самом деле очень помогло. Без него мы бы не справились.

Гэхаловуд повернулся к Эрику:

– Значит, вы жили в Салеме?

– Да, без малого пять лет.

– Как Аляска…

– Именно. Там мы с ней весной и познакомились. Пересекались в одних и тех же барах. Она недавно отпраздновала совершеннолетие и регулярно туда ходила с компанией подружек. Уолтер иногда приезжал ко мне в Салем, однажды вечером они встретились и понравились друг другу.

– Значит, это вы познакомили Уолтера с Аляской?

– Они сами познакомились, без меня, но встретились через меня, да.

– Было ли что-то между вами и Аляской?

Эрик, казалось, очень удивился этому вопросу:

– Если вы имеете в виду, что у нас был роман, то нет, такого не было. Между нами абсолютно ничего не было. Просто эта девушка выделялась на общем фоне, я ее очень ценил. А почему вы думаете, что у нас с Аляской что-то могло быть?

– Салли Кэрри так показалось, – сказал Гэхаловуд.

– Салли? С чего бы ей такое говорить?

– Она так решила по вашему поведению. Говорит, вы с Аляской пару недель назад дважды ссорились.

Эрик хмыкнул:

– Не помню, чтобы мы ссорились. Аляска, видите ли, девушка с характером. Что думает, то и говорит… вернее, говорила…

– У вас есть девушка? – спросил Гэхаловуд.

– Нет, была раньше, в Салеме. Осенью все кончилось. Разрыв, потом меня уволили – пора было уезжать.

На следующий день после убийства, под вечер

Воскресенье, 4 апреля 1999 года

После разговора у Донованов вечер пятницы, 2 апреля, представал в новом свете: Уолтер Кэрри утверждал, что сидел в баре до закрытия, но Донованы ушли раньше и не могли это подтвердить.

Гэхаловуд, Вэнс и Казински отправились в “Нэшнл энфем”. Время было обеденное, а Стив Райан, патрон заведения, был целиком поглощен подготовкой к вечеру: старт бейсбольного сезона, первый матч, “Сан-Диего Падрес” принимали у себя на поле “Колорадо Роккиз”.

– Мы вам долго надоедать не будем, – заверил Вэнс, – только хотим проверить, был ли тут в пятницу вечером один клиент.

– Если б вы знали, сколько тут было народу в пятницу вечером… Но давайте, спрашивайте.

– Уолтер Кэрри. Знаете такого?

– Уолтера? Конечно, знаю. И да, он в пятницу вечером тут был. Это я помню. Он был не в духе, его только что бросила Аляска. Поговорить хотел, но мне правда было некогда. Кому же в голову могло прийти, что назавтра ее найдут мертвой… Погодите, уж не Уолтера ли вы обвиняете в том, что он ее убил?

– На этом этапе мы никого не обвиняем. Просто ведем расследование.

– Уолтер мухи не обидит. Муху, впрочем, обидит – обожает рыбу ловить. Но он славный. И вовсе не из тех, кто может шлепнуть подружку. Да и любил он эту девушку.

– Уолтер утверждает, что сидел здесь до самого закрытия.

– Возможно, вот про это не знаю. Тут еще столько народу было, мои вышибалы даже полицию вызывали, чтобы всех выдворить.

– Не могли бы вы спросить у тех, кто обслуживал в пятницу вечером, видели они Уолтера Кэрри в баре перед закрытием или нет?

– Положитесь на меня.

Трое полицейских пешком возвращались по центральной улице из “Нэшнл энфем” к магазину охотничьих и рыболовных товаров Кэрри. С ними поравнялся полицейский автомобиль, за рулем был шеф Митчелл.

– А, это вы, – сказал он, выходя из машины. – Нам поступил звонок, что трое каких-то типов разгуливают по главной улице. У людей со вчерашнего дня паранойя. И заметьте, не просто так. Есть что новое?

– Пока не особо, – признался Вэнс. – Идем из “Нэшнл энфем”, патрон утверждает, что в пятницу вечером ему пришлось вызывать на подмогу полицию, чтобы очистить бар перед закрытием.

– Верно. Там был бардак. Впрочем, вполне симпатичный. Стив Райан нас позвал в основном для того, чтобы не нарваться на штраф за работу в неположенное время. Большой хитрец: вызывает копов и получает несколько дополнительных минут – принять последние заказы и тут же их прикарманить. Так что вы хотели от Стива Райана?

– Пытались выяснить, был ли Уолтер Кэрри в баре, когда тот закрывался.

– Подозреваете его в убийстве Аляски?

– Стараемся распутать это дело.

– Хотите мое мнение? – продолжал шеф Митчелл. – Интуиция вас не подводит. Уолтер – приятный парень, но бывает агрессивен и склонен к насилию, когда ему дают по морде. Поговорите с его бывшей девушкой, Деборой Майлз. Она по-прежнему живет здесь. Несколько лет назад мне пришлось вмешиваться, приезжать к ней – ну, к ее родителям, она тогда у них жила.

– Как это связано с Уолтером Кэрри? – спросил Гэхаловуд.

– Она его бросила, а он не потерпел, чуть не накинулся на нее. Не такой уж безобидный эпизод, особенно когда мы знаем, что Аляска прямо в день своей смерти порвала с Уолтером.

Гэхаловуд записал имя и адрес Деборы Майлз и сказал шефу Митчеллу:

– Мы завтра поместим во всех газетах региона обращение к свидетелям. Может, кто-то что-то вспомнит. Если вам на что-нибудь укажут, держите нас в курсе.

– Непременно. Знаете, люди много чего болтают, но в основном просто пускают пыль в глаза. Пока единственный полезный факт сообщила только Чинция Локкарт из книжного магазина. Как раз хотел вам рассказать.

– Что она видела?

– В ночь с пятницы на субботу, около часа сорока пяти, она заметила синюю машину с массачусетскими номерами, которая пулей неслась от магазина Кэрри.

– Синюю машину, как у Аляски?

– Да.

Книжный по воскресеньям был открыт, и полицейским оставалось только перейти улицу, чтобы найти Чинцию Локкарт. Магазинчик был маленький, но обустроен отлично. На стене за кассой висели портреты литературных знаменитостей, которые давали здесь автограф-сессии.

Чинция Локкарт рассказала, что живет с семьей в пристройке к магазину. Прежде там была мастерская, довольно необычная. Вход находился на параллельной улице, но окна гостиной выходили на главную.

– В ночь с пятницу на субботу мне не спалось. Со мной такое часто бывает. Потому-то я столько и читаю. Когда у меня бессонница, устраиваюсь на диване в гостиной, делаю себе травяной отвар и листаю книжки. В ту ночь, около часа сорока, я услышала с улицы звук, как будто стекло разбилось. Ну и заинтересовалась, естественно. Подошла к окну и увидела машину, рывком сорвавшуюся с места. Номера я не разглядела, слишком далеко, но я как могла вглядывалась и узнала массачусетский номерной знак. Машина синяя, это было видно в свете фонарей.

– И вы говорите, что было час сорок ночи.

– Если совсем точно, час тридцать девять. Я сразу пошла на кухню посмотреть, который час. На всякий случай.

– На какой случай?

– По-моему, ситуация была несколько подозрительная. Впрочем, когда я рассказала мужу, он ответил, что я кино насмотрелась.

– Не могли бы вы подсказать модель машины? – спросил Гэхаловуд.

– К сожалению, нет, – огорчилась Чинция Локкарт.

– Она была с откидным верхом?

– Не могу сказать.

Когда они вышли из книжного магазина, Казински предположил:

– Синяя машина с массачусетскими номерами: может, это Аляска вернулась домой забрать вещи?

– Вполне логично, – признал Вэнс. – Уолтер говорит, что застал ее в тот день около пяти часов и она собирала вещи. Не успела собрать все и позже вернулась за тем, что ей нужно.

– Без четверти два ночи? – усомнился Гэхаловуд.

– Она думает, что поздно ночью Уолтер спит. Но на самом деле он сидит в “Нэшнл энфем”, по крайней мере, по его словам. Интересно, а в квартиру она в итоге поднимается? Или ей помешали и она срочно уезжает? Так или иначе, несется пулей. Вскоре ее убьют на Грей Бич. Что она забыла на берегу озера в два часа ночи?

– Зато теперь мы знаем, что Аляска в тот вечер никуда из округи не уезжала, – добавил Гэхаловуд. – Состоялся ли ее пресловутый “романтический ужин”? И кто ее любовник, раз нам известно, что это не Уолтер Кэрри? Надо бы попробовать объехать местные рестораны, показать фото Аляски. Кто-нибудь мог что-то видеть.

– Тут, небось, сотни ресторанов, – возразил Казински.

– Вряд ли, если мы ограничимся шикарными заведениями для романтических ужинов. Надо справиться в турагентствах. И начать с Маунт-Плезант.

Вэнс, Гэхаловуд и Казински приехали в Маунт-Плезант на двух машинах, чтобы в случае надобности можно было разделиться. Так они в итоге и поступили: Казински взял на себя объезд ресторанов, а Гэхаловуд с Вэнсом отправились к Льюису Джейкобу, владельцу заправки, который просил их зайти, и к Деборе Майлз, бывшей девушке Уолтера, о которой говорил шеф Митчелл.

Льюис Джейкоб в магазине при заправке встретил Гэхаловуда и Вэнса с явным облегчением:

– Наконец-то. Я уж думал, вы вообще не придете.

Причина, по которой Льюис Джейкоб просил Гэхаловуда и Вэнса заехать, лежала в подсобке. “Я ничего не трогал”, – предупредил он, когда вел их туда. Они вошли в его кабинет, узкую тесную комнатушку, в глубине которой прямо на полу высился большой сейф.

– Смотрите, что я нашел сегодня утром, – сказал он, потянув бронированную дверцу.

Глазам следователей предстали форменная блуза, записка и деньги. Гэхаловуд с Вэнсом натянули латексные перчатки. Первый взял одежду – поло в цветах заправки. На груди был приколот металлический бейдж с надписью “Аляска”.

– Это ее форма, она в ней была в пятницу, – Гэхаловуд вспомнил записи с камер.

Льюис Джейкоб кивнул:

– Наверное, оставила в пятницу вечером, когда закрывала заправку. Вчера я ничего не видел, потому что со всеми этими событиями магазин был закрыт, и я не прикасался к сейфу. Не успел даже открыться, когда малышка Лорен ввалилась в магазин.

Вэнс зачитал записку:

Дорогой мистер Джейкоб!

Мне не хватило смелости сказать вам лично, что я уезжаю. Сюда больше не вернусь. Спасибо за все, что вы для меня сделали. Я вам напишу, обещаю. Ключ от магазина я оставила в почтовом ящике.

Сердечно ваша,

Аляска

P.S. Пожалуйста, не говорите ничего Уолтеру.

P.P.S. Простите за все неприятности, которые я вам доставила.

– На записях с камер видно, как она что-то кладет в почтовый ящик, – вспомнил Гэхаловуд.

– Как раз свой ключ, – подтвердил Льюис Джейкоб.

– Значит, знала, что не вернется, – сказал Вэнс. – А о каких “неприятностях” она говорит?

Льюис Джейкоб пожал плечами:

– Не припомню ничего такого. Знаете, она была перфекционисткой. Такие вечно все драматизируют. Аляска всегда была готова помогать. Когда два месяца назад уволилась Саманта, которая работала у меня по воскресеньям, Аляска облегчала мне жизнь, как могла, не считаясь со временем. Случались, конечно, иногда какие-то промахи, то с заказом, то с кассой, тогда она мне звонила, изводилась, что не дает мне покоя: “Я вам должна помогать, а делаю одни глупости”. Видите, какое она была чудо.

Гэхаловуд взял купюры и пересчитал:

– А эти деньги, их Аляска сюда положила?

– Да, – ответил Льюис Джейкоб. – Я никогда не разбрасываю деньги где попало, все складываю в железный ящичек. Сколько там точно?

– Четыреста долларов.

Старый заправщик улыбнулся:

– Когда после ухода Саманты она оставалась на все эти сверхурочные, то ни за что не хотела брать деньги. Я настаивал, но она говорила, что помогать мне – это нормально. В конце концов я засунул четыреста долларов ей в сумку. Это они и есть.

Вспоминая Аляску, он прослезился. И смутился:

– Простите, господа, простите, что плачу, как дитя, но так тяжело сознавать, что она умерла.

– Вам не за что извиняться, мистер Льюис, – успокоил его Вэнс. – Вы догадывались об ее отъезде?

– Ни боже мой. Она, конечно, иногда заговаривала про Нью-Йорк, про свои мечты стать актрисой. Я догадывался, что она не будет всю жизнь сидеть в Маунт-Плезант. Такой девушке, как Аляска, нужны огни большого города. Но зачем уезжать так внезапно? Чуть ли не бегство какое-то…

– На дневных пятничных записях с камер видно, как Аляска примерно на полчаса уходит с работы и возвращается с дорожной сумкой.

– Она сказала, что забыла какие-то вещи и ей надо съездить домой. Я не возражал, само собой.

– И часто она так отлучалась?

– Нет, первый раз. Именно поэтому у меня не было никаких причин ее не отпускать. Она была образцовая работница – мотивированная, безотказная, трудолюбивая, улыбчивая, никогда не болела, не жаловалась. Чистое счастье.

– А вы ни о чем ее не спросили, когда она вернулась с этой сумкой?

– Честно говоря, я и внимания не обратил. Я за своими подчиненными не шпионю, знаете ли. Забыла какие-то вещи, вернулась с сумкой – все логично.

– Вчера вы нам сказали, – продолжал Гэхаловуд, – что отношения у этой пары, Аляски и Уолтера Кэрри, не заладились.

– Да, верно. Если честно, она, по-моему, никогда его не любила. Я все время себя спрашивал, почему она с ним.

– Вы знали, что за время той короткой отлучки в пятницу она успела объявить Уолтеру, что уходит от него?

– Вчера и узнал. В городе только о том и говорят.

– Вы упоминали «романтический ужин», – вступил Вэнс. – У Аляски было свидание с кем-то, и мы теперь знаем, что этот кто-то – не Уолтер. Вам известно, о ком речь?

– Не имею представления. Если б знал, то уже бы сказал, как вы понимаете.

– То есть Аляска никогда вам не говорила про возлюбленного?

– Никогда.

– В записке, которую оставила Аляска, она просит ничего не говорить Уолтеру. Как вы думаете, почему?

– Потому что не хотела делать ему больно, мне кажется…

Льюис Джейкоб вдруг запнулся и, казалось, задумался.

– Что такое, мистер Джейкоб? – спросил Гэхаловуд.

– Вам знакомо имя Деборы Майлз?

– Любопытное совпадение: нам про нее только что говорил шеф Митчелл, советовал ее навестить.

– Он прав.

Деборы Майлз дома не оказалось. В это воскресенье она работала в супермаркете в Вулфборо, открытом семь дней в неделю с семи до двадцати трех часов. Гэхаловуд и Вэнс поехали туда. Она отпросилась и предложила следователям поговорить на парковке, чтобы никто не мешал. Это была молодая женщина лет тридцати с осунувшимся, усталым лицом.

– Кто вам рассказал про нас с Уолтером? – спросила она.

– Шеф Митчелл из полиции Маунт-Плезант, – ответил Гэхаловуд. – Похоже, у вас с Уолтером все кончилось плохо.

– Мы встречались лет пять назад. Он тогда только вернулся в Маунт-Плезант.

– Где он был до этого?

– В армии.

– Он служил в армии?

– Да, после лицея пошел в морскую пехоту. Участвовал в войне в Заливе и в Сомали. Потом решил вернуться к жизни на гражданке, по-моему, хотел взять на себя магазин родителей. К тому же охота и рыбалка – это его конек. Мы с Уолтером знали друг друга со времен лицея. Я обрадовалась, увидев его снова. Пробежала искра, мы стали жить вместе. Вначале было очень ничего.

– Когда это было?

– Осенью девяносто четвертого. Но долго это не продержалось.

– Что между вами произошло?

– Мне очень нравился Уолтер. Он в принципе славный парень. Но я быстро поняла, что наша связь далеко не зайдет. Я была еще молода, но мне хотелось замуж, детей. И я сознавала, что построить свою жизнь с Уолтером не смогу.

– Почему?

– У меня было желание уехать из Маунт-Плезант, повидать что-то другое. Не знаю, как так получилось, но пять лет спустя я все еще здесь, замужем за местным и с двумя детьми, которые тоже наверняка проживут здесь всю жизнь.

– Городок очень милый, – возразил Вэнс.

– В милых городках обычно живут узколобые люди, – ответила Дебора Майлз. – В какой-то момент надо суметь вырваться.

– Значит, вы собирались уехать из Маунт-Плезант. Это и стало причиной разрыва с Уолтером?

– Нет, как я и сказала, я не могла себе представить, что останусь с ним до конца дней. Через несколько месяцев я сломалась и решила от него уйти. Дело было незадолго до Рождества. Воспринял он это ужасно. Даже странно, потому что в первый момент он толком и не отреагировал. Мы пошли выпить кофе в “Сизон”. Я сказала, что, по-моему, нам надо разойтись, а он только и ответил: “О’кей”. Вид у него был такой, как будто ему совершенно плевать. Я вернулась домой с огромным облегчением, что все так хорошо кончилось. В тот вечер родителей не было дома. Я смотрела телевизор в гостиной – и вдруг слышу удары в дверь.

* * *

Маунт-Плезант

Декабрь 1994 года

Поначалу Дебора Майлз удивилась: кто это так колотит, вместо того чтобы нажать на звонок? Но нисколько не встревожилась. Маунт-Плезант – городок мирный. Открыв дверь, она увидела Уолтера. Вид у него был вконец промерзший. Дом Майлзов стоял на отшибе. И в тот зимний вечер вокруг было снежно и совсем темно.

– Уолтер, ты что тут делаешь?

Казалось, он был в ярости. Глаза горели недобрым огнем.

– У тебя кто-то есть, да? – с отвращением бросил он. – Снюхалась с кем-то, рога мне наставила.

– А? Ты что несешь, Уолтер? Я тебе не изменяла.

– Не ври, шлюха!

– Перестань, Уолтер, ты меня пугаешь. Что на тебя нашло?

Но Уолтер гнул свое:

– Его ждешь?

– Никого я не жду.

– Для него вырядилась?

Дебора никогда не видела Уолтера в таком состоянии. Ей хотелось любой ценой разрядить ситуацию, уговорить его уйти.

– Уолтер, я смотрю телевизор, вот и все. Клянусь. Шел бы ты домой.

– Ты дрянь, Дебора!

В ней поднимался страх. Надо было выпроводить Уолтера. Она хотела захлопнуть дверь у него перед носом, но он загородил проход. Тогда она достала последний козырь:

– Уолтер, ступай домой. Родители здесь, а ты знаешь отца: он не любитель таких сцен.

– Твоих родителей нет дома, – хохотнул он. – Они уехали добрых полчаса назад.

– Ты за мной шпионишь? – Дебора изменилась в лице.

– Я ждал, не явится ли твой прекрасный принц, но на улице и впрямь холодрыга. Ну-ка, впусти меня, нам надо поговорить.

Отчаянным жестом Дебора резко оттолкнула Уолтера. Тот от неожиданности упал в снег. Пока он поднимался, Дебора успела закрыть дверь на засов. Уолтер ринулся на преграду и стал дубасить изо всех сил. Орал: “Открывай! Открывай, шлюха!” Дебора взбежала по лестнице и спряталась в родительской спальне. Вдруг она услышала, как с грохотом разбилось окно. Она схватила телефон и набрала номер полиции.

* * *

– Уолтера задержали, когда он уходил с нашего участка, – рассказывала Дебора Майлз. – Он был в дымину пьян.

– Вы подали заявление?

– Нет, он оплатил новое стекло и прислал мне и родителям письмо с извинениями. Отец у меня воевал во Вьетнаме и всегда сочувствовал ветеранам. И потом, настоящим наказанием для Уолтера стало то, что после этого эпизода от него отвернулись все местные девушки. Он себя выдал с головой. Потому и ездил так часто в Салем, к своему приятелю Эрику Доновану. Надеялся встретить девушку, которая не знала бы о его прошлом. Когда он привез ту прелестную блондинку, Аляску, мы все удивлялись, что бедняжка делает в нашей богом забытой дыре. В сущности, я жалею, что не стала тогда писать на него жалобу. Надо было написать, не ради себя, ради других. Может, я смогла бы это предотвратить.

– Что предотвратить?

– То, что он убьет Аляску.

Мой романтический отдых на Харбор Айленде, райском острове на Багамах, прошел совсем не так, как я предполагал. Все началось прямо с отлета – Реган не приехала в аэропорт Монреаля.

Глава 4

Потерянный рай

17 апреля 2010 года

Я долго ждал у стойки регистрации “Эйр Канада”. Пытался звонить, но телефон Реган был недоступен. В конце концов она прислала сообщение:

Мне очень жаль.

Я не приеду.

Прости.

Я снова попытался ей позвонить, но она уже отключила телефон. Явно включала только затем, чтобы отправить мне эти несколько слов. Последний раз мы с ней переписывались накануне вечером. Я спросил, как у нее дела, она ответила, что ее рейс “Чикаго – Монреаль” прибыл с большим опозданием, сейчас она дома и собирает чемодан. На самом деле она и не собиралась лететь со мной на Харбор Айленд.

Какое-то время спустя я получу от нее рукописное письмо с объяснениями, она оставит его на ресепшене “Ритц-Карлтон”. Бесполезно скрывать его содержание: Реган замужем, мать двоих детей, я – всего лишь внебрачная связь, результат ее вылазки в Нью-Йорк с подружками, она дважды приезжала ко мне под предлогом, что у нее заболела бабушка в деревне в Онтарио, не знала, как мне сказать, поддалась чувству, но потом поняла, что не готова с бухты-барахты все бросить.

А в тот момент, в зале монреальского аэропорта, я стоял, обалдело глядя на экран телефона, пока служащая компании не вывела меня из прострации:

– Сэр, регистрация заканчивается… Что вы намерены делать?

Я решил тем не менее ехать. Наверное, это была попытка сбежать. Так я оказался один на борту самолета, летевшего в Нассау, и за время полета, дабы отпраздновать встречу с подругой моей Одинокостью, высосал целую бутылку шампанского, а за ней – несколько тех крошечных шкаликов виски, на которые обрекает нас гражданская авиация.

Прибыв на Багамы, я погрузился в какой-то кукурузник и через двадцать минут оказался на островке, окруженном лазурными водами. Я прибыл на Харбор Айленд – этот маленький рай станет для меня новым адом. И все же представьте себе роскошный отель, угнездившийся среди тропической растительности. Главное здание окружал парк, похожий на ботанический сад, где в покрытых кувшинками водоемах таилось царство разноцветных рыб и водяных черепах. Номерами же служили отдельно стоящие бунгало на сваях, они даровали гостям чувство полного уединения.

Клиентов привлекало отменное обслуживание, а главное – предельная потаенность заведения. Ибо на Харбор Айленд никто не приезжал в одиночку. Меня со всех сторон окружали парочки: тайные любовники, горячие прелюбодеи, пары старые, довольные жизнью, и пары новорожденные, которые целовались в ресторане, жестоко испытывая терпение официанта, ожидавшего, пока они расплетут языки и будут в состоянии сделать заказ. Я приметил даже шведскую семью без всяких комплексов. И посреди всего этого мирка – я, сидящий за столиком один. Наверное, я был первым кретином в истории отеля, который явился туда без пары.

Можно было немедленно сложить вещи в чемодан и вернуться в Нью-Йорк, но я не устоял и решил, что пальмы и море пойдут мне на пользу. Но когда перед вами любовное разочарование, то, развались оно хоть на диване, хоть на шезлонге, результат один: вы впадаете в уныние. В довершение всего, отдых на море – это безделье. На пляже я все время думал о Реган. В моей голове все смешалось. Мне нужен был собеседник, и я стал искать, кто бы меня выслушал и посочувствовал. Вернулся в гостиничный бар, но бармену было некогда, а его коллега меня избегала – думала, я собираюсь к ней приставать. Сидя за стойкой в обществе пивной кружки, я представлял себе, как рядом садится Гарри Квеберт в цветастой рубашке. Он бы хлопнул меня по плечу и шепнул: “Маркус… Маркус… Маркус…” – что означало: сейчас он преподаст мне небольшой урок жизни, который у него был всегда наготове и в котором я теперь очень нуждался. Что бы он мне сказал? Что-нибудь вроде: “Маркус, какого черта вы расселись тут в баре и маетесь? Если вы оказались один на острове, это не значит, что у вас нет собеседника. Знайте же, что предмет, который лежит у вас в кармане, называется телефон, он позволяет общаться с людьми на расстоянии. С друзьями, например. Друг, Маркус, – это не психолог и не ваша матушка. Оставьте уже в покое бармена, ради бога, и позвоните другу, вам полегчает”.

На свете был лишь один человек, которому мне хотелось излить душу, – сержант Перри Гэхаловуд. Но до сих пор что-то удерживало меня от звонка. Думаю, мне было стыдно, что меня так подло бросили. Дух Гарри Квеберта придал мне мужества, и я решился звякнуть.

– Писатель! – отозвался он каким-то ненормально радостным голосом.

Мне бы понять, что дело неладно: Гэхаловуд никогда не бывал жизнерадостным, особенно со мной. Это не вписывалось в образ. Если мне случалось позвонить дважды за неделю, он выдавал что-нибудь вроде: “Надеюсь, у вас что-то срочное, не просто так вы все время названиваете?” Мне бы догадаться в тот день, что за необычным приветствием Гэхаловуда кроется потребность выговориться. Но я не врубился, слишком зациклился на собственной жалкой истории.

– День добрый, сержант, как дела?

– Это вас надо спрашивать, писатель. Каково оно на Багамах? Дайте помечтать, тут льет как из ведра и холод собачий.

Я обвел взглядом окружавшую меня идиллическую картину и вдруг постеснялся жаловаться. Не решился ему рассказать, что получилось с Реган.

– Как нельзя лучше, – соврал я. – Тропическая жара, сказочное место. Чего же еще желать? Сижу в баре гостиницы, посасываю пиво. Думал о вас, и захотелось вам позвонить.

Единственной реакцией на мои слова было странное долгое молчание. Потом Гэхаловуд неуверенно начал:

– Знаете, писатель, когда вы тогда вечером пришли к нам на день рождения дочери…

Он осекся. Я почувствовал, что ему хочется излить душу, но он уже спохватился:

– Я был рад, что вы пришли.

– У вас все в порядке, сержант?

– Все в порядке.

Мы нажали на отбой. Звонок стал несостоявшейся встречей на расстоянии четырех тысяч километров: каждый из нас нуждался в другом, но мы оказались неспособны это выразить.

Тогда я этого еще не знал, но Гэхаловуд говорил со мной из машины. Машина стояла на улице, в центре Конкорда, а он смотрел через панорамное окно ресторана на свою жену, которая ужинала с каким-то мужчиной. Она снова ему солгала, сказала, что должна допоздна сидеть в офисе. Гэхаловуд подозревал это уже несколько недель, а теперь получил подтверждение: Хелен ему изменяла.

* * *

День проходил за днем, и наконец мое пребывание на Харбор Айленд подошло к концу. Последний вечер я провел в своем бунгало. Собирая пожитки, я извлек из недр дорожной сумки блокнот с записями, о котором давно забыл, и, листая его, обнаружил засунутое за кожаную обложку фото двадцатилетней давности. На нем был я в окружении родни из Балтимора: дяди Сола (брата отца), тети Аниты и кузенов Вуди и Гиллеля.

Я улыбнулся людям, застывшим на глянцевой бумаге. Я так их всех любил. Долго смотрел на снимок, невольно вспоминая постигшую их трагедию. Потом вышел на пляж, в ночь. По песку между деревьями и океаном сновали кокосовые крабы, едва различимые в темноте. На горизонте светились точки. Это не могла быть Флорида – до нее было рукой подать, но все же слишком далеко. Тем не менее мне доставляло удовольствие воображать, будто это Майами, с которым у меня связано столько семейных воспоминаний. Дядя Сол по-прежнему жил там, в Коконат Гроув, в домике, окруженном манговыми деревьями. Я его регулярно навещал, но после выхода “Правды о деле Гарри Квеберта” начались съемки, и я давно его не видел. Мне захотелось его услышать, и я тут же позвонил. Голос у него был бодрый.

– Дядя Сол, сколько лет, сколько зим, – сказал я.

– Знаю, время летит так быстро.

– Ты не приехал на съемки фильма…

– Так лучше. Еще раз спасибо за билет на самолет, надеюсь, ты не сердишься, что я тебя подвел.

– Я понимаю. Дядя Сол, я хочу с тобой повидаться.

– С радостью. Когда?

– Завтра?

– Завтра… если хочешь, – слегка удивленно отозвался он. – Это и вправду будет чудесно.

Дядя и его семья значили для меня очень много. Мы называли их Гольдманы-из-Балтимора, те, кому во всем сопутствовал успех, в отличие от нас, меня с родителями – Гольдманов-из-Монклера. В этой книге не место рассказывать о судьбе Гольдманов-из-Балтимора, но их стоит здесь упомянуть: сейчас я понимаю, что, видимо, как раз в ту ночь, на Харбор Айленде, в моем писательском мозгу зародилась мысль посвятить им книгу, которую я в итоге напишу два года спустя, – “Книгу Балтиморов”.

Выдержка из полицейского протокола

Допрос Уолтера Кэрри

[Показания записаны в помещении уголовного отдела полиции штата в воскресенье, 4 апреля 1999 года.]

Уолтер, вам что-нибудь говорит имя Деборы Майлз?

Да, конечно. Мы с ней встречались пять лет назад. Но вы, наверное, сами знаете, раз спрашиваете. Думаю, вы в курсе того, как я слетел с катушек.

Действительно в курсе. Вы можете рассказать про тот декабрьский вечер, когда вы пытались к ней вломиться?

Я не пытался к ней вламываться, я хотел с ней поговорить; она захлопнула дверь у меня перед носом, я разозлился и запустил камнем в окно. Очень глупо с моей стороны, гордиться тут нечем. Я перепил, но это уж точно не оправдание. Я не хотел ей сделать ничего плохого или силой врываться в дом. Если бы она попросила меня уйти, я бы сразу ушел. Только на посмешище себя выставил в этой истории. К счастью, у меня был друг Эрик, я к нему в Салем несколько раз ездил на выходных, отвлечься.

Вы, видимо, очень близки с Эриком Донованом.

Он мой друг детства. Мы вместе выросли.

И с Аляской вы познакомились благодаря ему, верно?

Именно. Аляска была из компании девушек, с которой мы часто пересекались в Салеме. Эрик с одной из них встречался. Прямо помешался на ней, а она повела себя как шлюха, дала ему от ворот поворот эсэмэской. Разбила ему сердце, бедняге. В общем, он еще из-за их разрыва вернулся в Маунт-Плезант.

В самом деле, он нам об этом говорил. Значит, если не ошибаюсь, он вернулся в Маунт-Плезант раньше, чем к вам приехала Аляска.

Да. Не помню уже точно, когда это было, но Аляска ко мне переехала через несколько недель.

Что заставило Аляску уехать из Салема?

Мы же про это уже десять раз говорили… Хотела переменить обстановку.

Меня интересует, не хотела ли она переехать к Эрику?

Хватит уже про это, не было ничего у Эрика с Аляской. Не знаю, кто вам такое в голову вбил.

Ваша мать.

Не стоит слушать все, что говорит моя мать, уж я-то знаю.

Расскажите, как вы встретились с Аляской.

Первый раз я ее увидел весной 1998 года. В том баре в Салеме, “Блю лагун”. Влюбился с первого взгляда. Глаз от нее отвести не мог.

Ваши чувства были взаимными?

Ну, немножко она меня помариновала. Я прекрасно видел, что нравлюсь ей, но надо было за ней поухаживать. Да я, впрочем, и не возражал. Помню тот вечер, когда она меня наконец поцеловала. Сама прыгнула: мы были на улице, она меня ухватила за шиворот и впилась мне в губы. Черт… не могу поверить, что она умерла…

[Рыдания.]

Хотите, сделаем перерыв?

Нет. Нет, все в порядке… то есть не в порядке, но не надо перерыва.

У Аляски были причины чувствовать, что ей грозит опасность?

Нет.

Но она получала угрозы.

Это я от вас узнал.

Она вам никогда про это не говорила?

Ни разу.

Вы не заметили каких-то изменений в поведении Аляски за последнее время?

Я вам говорил, между нами не все ладилось. Она бывала в дурном настроении, срывалась на меня…

Я имел в виду скорее нервозность, беспокойство. Какие-то совершенно необычные реакции.

Ничего такого.

Уолтер, в ночь своей смерти Аляска, похоже, возвращалась в вашу квартиру. Вероятно, прямо перед тем, как отправиться на Грей Бич.

Что это вы такое говорите?

Свидетель утверждает, что видел ее машину в час сорок ночи. Она возвращалась за вещами?

Понятия не имею.

Где вы были в час сорок ночи с пятницы на субботу?

В “Нэшнл энфем”, я вам уже говорил.

Проблема в том, что у нас нет свидетеля, который бы официально подтвердил, что видел вас в момент закрытия бара.

Ничего удивительного, там была чертова прорва народу. Да и как бы я об этом знал, если бы меня там не было? Люди не хотели уходить, вмешались копы.

С вашего позволения, нам нужно взять у вас ДНК.

Конечно, с чего бы мне возражать.

Через два дня после убийства

Понедельник, 5 апреля 1999 года

ДНК взяли в зале для допросов. Все заняло пару секунд: лаборант-криминалист потер во рту Уолтера Кэрри ватной палочкой. Когда процедура была закончена, Уолтер натянул куртку и забрал газету, которую таскал с собой. В то утро Аляска красовалась на первых страницах всех ежедневных газет Нью-Гэмпшира. Уходя, Уолтер шепнул полицейским:

– Она мечтала однажды оказаться на первых полосах…

Отныне фото с улыбающимся лицом девушки было в руках у всех, на кухнях, в кафе, в автобусах, в залах ожидания. Все только о ней и говорили. А в конце всех статей повторялся призыв к читателям: “Если вы видели эту девушку вечером в пятницу, 2 апреля, или имеете какую-либо информацию о ней, просим связаться с отделом уголовного розыска полиции…”

Следователи очень рассчитывали найти свидетелей, чтобы двинуться дальше. Казински накануне объехал местные рестораны, но безрезультатно. Аляску никто не видел. Полиция надеялась, что повсеместное распространение ее фотографии пробудит чьи-нибудь воспоминания. Так и случилось: управляющий супермаркета в Конуэе, городе в двадцати минутах езды к северу от Маунт-Плезант, утверждал, что видел, как Аляска ссорилась с каким-то мужчиной. Свидетельство выглядело убедительным, и Вэнс с Гэхаловудом отправились на место.

Супермаркет находился в торговом комплексе: общую парковку окружали вывески разных брендов. Управляющий рассказал полицейским:

– Точную дату уже не помню, вроде около двух недель назад. Я эту девушку видел. Надеюсь, вы не сочтете меня извращенцем, но лгать не буду: я обратил на нее внимание из-за ее поразительной красоты. У меня и в мыслях не было ничего дурного, я отец семейства, с виду она была ровесницей моей дочки, но в ней было что-то ошеломительное. Мне вообще показалось, что все на нее смотрят. Вскоре после того, как она прошла кассы, мне сообщили, что у магазина какая-то ссора. Я пошел посмотреть, в чем дело. Девушка была вся в слезах, перед ней стоял высокий парень и говорил: “Ты не можешь со мной так поступить”. Я спросил у девушки, все ли в порядке, но ответил тот тип, велел оставить их в покое. Я сразу вернулся и позвонил в полицию. Когда я снова вышел, они были на парковке, и девушка кричала: “Я хочу уехать!” Парень сел за руль, а она – на пассажирское сиденье. Странная была картина, я даже подумал, что не по своей воле она садится в машину. А потом приехала полиция.

– И что?

– Стандартная проверка. Коп их быстро отпустил, сказал, что пустяки. Но я же видел, что это не пустяки.

Гэхаловуд поднял глаза и увидел камеры, направленные на вход в супермаркет.

– Можно посмотреть записи за тот день?

– К сожалению, каждые сорок восемь часов запись стирается.

Действительно ли на парковке супермаркета была Аляска? И с кем она ссорилась? Гэхаловуд с Вэнсом, листая в отделе полиции Конуэя регистрационный журнал колл-центра, добрались до инцидента, случившегося в тот день: это было в понедельник, 22 марта. Полицейский, выезжавший на вызов, плохо помнил тот случай:

– Если я не помню, значит, ничего особенного не было. Знаете, вызовы по всяким пустякам – это наши будни. Людям все время твердят: “Лучше лишний раз позвонить, чем дожидаться, пока будет поздно”, – вот нам и звонят по поводу и без повода.

Гэхаловуд снова показал полицейскому фото Аляски:

– Взгляните еще раз, вы уверены, что не узнаете ее? Говорят, она ругалась с каким-то мужчиной на парковке супермаркета…

Вместо ответа полицейский уселся за свободный компьютер и спросил, набирая что-то на клавиатуре:

– Колл-центр передал вам рапорт?

– Какой рапорт? – удивился Вэнс.

– По каждому звонку на горячую линию составляется рапорт о выезде, – объяснил полицейский. – Хотя бы две строчки, передаются прямо на компьютер из патрульной машины.

– И у вас есть этот рапорт? – настаивал Гэхаловуд.

Полицейский пару раз кликнул мышкой, потом пошел к принтеру и подхватил вылезший из него листок.

– Вот, тот самый, – сказал он, пробегая глазами страницу. – Ссора в общественном месте, теперь припоминаю. Молодой человек за рулем, девушка на пассажирском сиденье, глаза красные, заплаканные. Я их допросил, девушка утверждала, что они повздорили, но все в порядке. Теперь вспомнил, она еще сказала: “Вы никогда не ссоритесь с женой, мистер полицейский?” А потом даже пошутила: “Теперь и поссориться на людях нельзя без полиции…” Явно пустячный вызов. Я проверил, в порядке ли права у водителя, и, судя по рапорту, даже простер свое рвение до того, чтобы пробить машину в базе, убедиться, что она не в угоне и застрахована.

– Можно взглянуть на рапорт? – попросил Гэхаловуд.

– Конечно.

Понедельник, 22 марта 1999 года, 14.25

Причина вызова: Ссора в общественном месте.

Примечание: Мужчина и женщина в машине, никаких видимых следов насилия. Вмешательство не требуется.

Действие: Проверка водительских прав и проверка машины. Черный “форд таурус”, нью-гэмпширские номера SDX8965. Страховка в порядке, заявлений об угоне не поступало. Окончание выезда: 14.33.

Не отрывая глаз от листка, Гэхаловуд спросил Вэнса:

– У тебя сохранился номер машины Уолтера Кэрри?

Вэнс справился в блокноте:

– Нью-Гэмпшир SDX8965.

– Значит, Аляска была с Уолтером Кэрри.

* * *

– Уолтер Кэрри с Аляской Сандерс едут в магазин и там ссорятся? Боюсь, много из этого не выжмешь, – заметил Вэнс, когда они вышли из отдела полиции.

– Во всяком случае, это доказывает, что разрыв второго апреля не был неожиданным, что бы он там ни говорил. Разыгрывает простодушного влюбленного, но если ты орешь на свою девушку так, что люди вызывают полицию, значит, ты уже на пределе, так ведь?

– Согласен, – кивнул Вэнс. – Такое впечатление, что он нас с самого начала за нос водит.

В Конуэе Гэхаловуд с Вэнсом выяснили также важные подробности относительно лесной тропы, где были обнаружены осколки фары и следы краски. Именно в Конуэе находилось региональное отделение Федеральной лесной службы, ведавшее лесом Уайт-Маунтин, где нашли Аляску. Это был национальный лес, то есть лес, которым занимались не местные власти, а Федеральная лесная служба.

– Проще говоря, этим лесом управляют из Вашингтона, – объяснил им по телефону Казински, продиравшийся через дебри федеральной администрации.

– Удобно, – съязвил Вэнс.

– На самом деле да: конкретными кусками леса ведают региональные отделения лесной службы, за которыми эти куски закреплены. Начальник конуэйского отделения вас ждет, я ему только что дозвонился. Он прекрасно знает эту лесную тропу, говорит, что уже сколько лет на нее жалуется. Назвал ее «шоссе для мудаков».

Именно эти слова произнес начальник отделения Конуэя, разложив на столе карту и показывая Гэхаловуду и Вэнсу пресловутую тропу. Она ответвлялась от шоссе 21 в Маунт-Плезант, тянулась десять километров по лесу и выходила на шоссе 16.

– “Шоссе для мудаков” проложили после крупного пожара в Йеллоустоне в восемьдесят восьмом году. Лесная служба сочла, что нужно обеспечить быстрый доступ в глубину всех национальных лесов, чтобы экстренные службы могли быстро потушить пожар. По этому случаю лесничие получили возможность провести значительные санитарные вырубки в чащах – раньше там все было запущено из-за отсутствия доступа. То есть идея была неплоха, но этой тропой, предназначенной для пожарных и лесной службы, вскоре стали пользоваться все кто ни попадя. И конца этому нет: автомобили, квадроциклы, мотики и все такое. Бывают люди, которые даже лодки свои по ней везут на озеро Скотэм! Отсюда и трейлер этот заброшенный, годами там стоит, и никто его не забирает. Мои парни без конца про него твердят. А я что должен делать? Обращался в мэрию Маунт-Плезант, а они мне отвечают, что это не по их ведомству, ссылаются на то, что лес национальный, то есть федеральный. Но вы же понимаете, Вашингтону плевать с высокой колокольни на какой-то трейлер, гниющий в Нью-Гэмпшире на берегу озера. Я хотел поставить шлагбаумы на въезде и выезде с тропы, но мне отказали – видите ли, пожарные в случае чего могут оказаться взаперти, не зная, у кого ключ. Все, что мы можем, – это выявлять нарушителей. Записываем номера, составляем протокол, заносим его в базу с соответствующим рапортом. А потом Вашингтон его рассматривает и назначает штраф. Вы представляете, какой бардак? Да и парни мои – лесники, а не контролеры!

– Значит, у вас есть папка со всеми этими протоколами?

– Есть.

Спустя несколько секунд Гэхаловуд и Вэнс уже сидели у компьютера. На экране перед ними был список протоколов, составленных лесниками за последние недели. Их в самом деле было очень мало. Поэтому полицейские сразу заметили машину, на которую протокол был составлен в субботу, 20 марта. Машину, уже хорошо им знакомую: черный “форд таурус” с нью-гэмпширским номером SDX8965. Машину Уолтера Кэрри. Рядом стояла помета: КМ1, припаркованная пустая машина.

– КМ1? Что это значит? – спросил Гэхаловуд начальника отделения.

– Это значит, что машина стояла на первом километре тропы. Это позволяет сориентироваться, если протокол опротестуют. Да, потому что когда Вашингтон назначает штраф, виновник может его опротестовать, и дело опять попадает к нам. Мы должны представить “разъяснения”. Сущий ад это все, скажу я вам.

– Чему соответствует первый километр? – спросил Вэнс.

Начальник отделения повернулся к карте и ткнул пальцем в первый километровый отрезок, обозначенный незаметной черточкой:

– На этом самом отрезке находится заброшенный трейлер, – пояснил он.

В папке обнаружилась вторая машина с протоколом от того же 20 марта, на том же участке: черный “понтиак санраннер”. Вэнс позвонил Казински, чтобы тот пробил номера по национальной базе автомобилей.

– Здрасьте! – вырвалось у Казински, когда перед ним на экране появилось имя владельца. – Это машина Эрика Донована.

Гэхаловуд и Вэнс немедленно отправились в Маунт-Плезант допрашивать Эрика Донована относительно машины. Тот был в продуктовом магазине и провел полицейских в подсобку, чтобы никто не мешал.

– Что случилось? – ему было явно не по себе.

– Вы водите “понтиак санраннер”. Верно? – начал Гэхаловуд.

– Так и есть, – подтвердил Эрик. – А что?

– На вас составляли протокол за стоянку на лесной тропе, вблизи Грей Бич, так?

– Да, точно, эти кретины-лесники настучали. Мы уж лет десять ездим этой тропой на рыбалку, а они вдруг – раз! – и хотят навязать нам свои порядки. А в чем проблема?

– Что вы там делаете, на этой тропе?

Эрик удивленно поднял брови:

– Ездим с Уолтером в Форелий рай. Знаменитое рыбацкое место. В детстве добирались туда на велосипеде и пешком, а теперь они распороли лес этой бессмысленной тропой, отчего ж не пользоваться? Паркуешься со всеми снастями в двух шагах. Не лишать же себя такого удобства.

– Значит, вы с Уолтером хорошо знаете этот участок леса?

– Окрестности Грей Бич знают все. Очень популярное место.

– Эрик, – спросил Вэнс, – вы не попадали недавно в аварию?

– Нет, а что?.. Погодите, это из-за осколков фары, которые нашли в лесу?

– Откуда вы узнали про вещественное доказательство? – спросил Гэхаловуд.

– Городские полицейские говорят, а вы как думали? Люди только про это дело и болтают… Вы же не считаете, что я каким-то боком причастен к смерти Аляски?

– Эрик, можно взглянуть на вашу машину?

Молодой человек очень удивился, но подвел полицейских к своему “понтиаку”, стоящему на парковке магазина. Машина была цела.

Не успели Гэхаловуд и Вэнс распрощаться с Эриком Донованом, как им позвонил Казински:

– Пришли первые результаты от судмедэксперта и криминалистов. Аляска умерла не от удара по голове.

* * *

В управлении полиции штата Гэхаловуд, Вэнс и Казински внимательно слушали патологоанатома, который знакомил их с результатами вскрытия.

– Аляска Сандерс умерла от удушья. Судя по гематомам вокруг шеи, ее, скорее всего, задушили голыми руками.

– Задушили? – удивленно повторил Вэнс. – А я думал, ее по голове ударили.

– Она действительно получила удар по голове, но он не повлек за собой смерть. – Он подкрепил свои слова фотографиями. – Видите, тут четко просматривается травма черепа на уровне затылочной кости. Но удар оказался не смертельным.

– Если я правильно понял, – произнес Гэхаловуд, – ее сначала ударили по голове, а потом задушили.

– Совершенно верно.

– Чем ее ударили?

– Судя по ране, удар был жестокий, нанесен с огромной силой. Большая инерция, то есть убийца ударил ее тяжелым предметом, действовавшим как продолжение его руки. Стальным прутом, например.

– Или толстой палкой? – спросил Вэнс.

– Нет, следов дерева я в ране не нашел. Я бы скорее сказал – стальной прут или что-то подобное.

– Есть уверенность, что она умерла именно там, на пляже? – спросил Гэхаловуд.

– Да, тело не перемещали, – пояснил патологоанатом. – Во-первых, на месте обнаружены следы ее крови, это доказывает, что ее ударили на пляже, а главное, в ее ноздрях и ушах мы обнаружили личинки мушек – эндемиков озера Скотэм. А если появились опарыши, значит, мухи отложили яйца сразу после смерти. Кстати, это позволяет подтвердить, что убийство произошло между часом и двумя в ночь с пятницы на субботу. В плане токсикологии все в норме. Наркотиков нет, немного выпила.

– Ее изнасиловали? – спросил Вэнс.

– Нет, никаких признаков насилия или сексуального контакта.

После патологоанатома отчет представил Кейт Бентон, шеф криминальной полиции. Для начала он показал фото серого пуловера с буквами “M” и “U”.

– Пуловер, найденный в трейлере, испачкан кровью Аляски Сандерс. На нем обнаружены следы еще двух ДНК, помимо ДНК жертвы.

– Вы хотите сказать, что убийц могло быть двое?

– Не исключено.

– Думаю, эти ДНК не имеют соответствий в базе данных, – сказал Гэхаловуд.

– Правильно думаете, сержант. Эти ДНК нам неизвестны. Но отрезок содержит хромосомы Х и Y, а значит, это мужчины. К тому же пуловер мужской, размера XL.

– Значит, этот пуловер мог носить убийца или один из убийц?

– Более чем вероятно, – подтвердил Кейт Бентон. – По словам патологоанатома, жертву сначала ударили по голове, а затем задушили. Логично предположить, что в момент удушения убийца испачкался кровью жертвы.

– Какие мысли насчет букв “M” и “U”? – спросил Вэнс.

– Никаких. Честно говоря, мы для начала сосредоточились на всех необходимых анализах.

– Сегодня утром мы взяли ДНК у одной личности мужского пола по имени Уолтер Кэрри, – сказал Гэхаловуд. – Не могли бы вы сравнить образцы и проверить, не соответствует ли его ДНК одной из тех двух на пуловере?

– Конечно. Постараюсь сделать к концу дня. Самое позднее завтра утром.

– Спасибо.

Затем Кейт Бентон показал фотографию синей машины Аляски, обнаруженной на парковке Грей Бич.

– В машине только ДНК жертвы, других нет. Как вам известно, там найдена ее сумочка, а также дорожная сумка с личными вещами. Мы составили их список: кое-какая одежда, косметичка. Запас на несколько дней. К сожалению, ничего такого, что могло бы вам помочь. Зато письма с угрозами кое-что дали.

Кейт Бентон представил отчет об анализе письма, найденного в кармане Аляски, и тех, что обнаружили у нее дома.

– Письма одинаковые. Бумага одна и та же – стандартная, какую продают в любом супермаркете. Никаких следов ДНК, но есть отпечатки пальцев: они соответствуют отпечаткам жертвы. Могу утверждать, что все эти письма напечатаны на одном принтере. Везде присутствует легкий дефект печати, почти незаметный на глаз. Отклонение регулярно встречается на каждой букве: это означает, что у использованного принтера дефект печатной головки.

– Если я правильно понял, – перебил его Гэхаловуд, – мы можем установить принтер, на котором отпечатали письма?

– Имей я этот аппарат перед глазами, я в самом деле мог бы точно определить, использовали его для печати этих писем или нет. Найдите мне подозреваемого, и я смогу по принтеру его уличить.

– А осколки фары? – спросил Вэнс.

Кейт Бентон хмыкнул:

– Джентльмены, я заставил добрую половину своей команды пахать на выходных, чтобы поскорее представить вам все результаты. Знаю, что у вас каждый час на счету, но анализ фрагментов автомобиля может занять несколько месяцев. Вы представляете себе, какой это труд – соотнести осколок фары с моделью автомобиля?

– А если, наоборот, задать вам модель, а вы бы нам только сказали, соответствуют ли фрагменты этому типу машины, так было бы проще?

– Гораздо проще. Полиция штатов по всей стране располагает для борьбы с угонами единой базой данных, куда заносятся образцы краски и стекол от фар. Значит, если интересующая вас модель еще не исчезла с рынка, это может быть делом нескольких часов.

– Нам бы хотелось знать, не идет ли речь о черном “форде таурус” либо черном “понтиаке санраннер”, – уточнил Гэхаловуд.

Кейт Бентон записал и взглянул на часы:

– Дайте время до завтрашнего утра, и я принесу вам результаты ДНК этого Уолтера Кэрри и анализ модели автомобиля.

В тот вечер Вэнс и Казински по приглашению Хелен пришли к Гэхаловудам на ужин. За столом царило непринужденное веселье. Полицейские ни словом не обмолвились о деле Аляски Сандерс. Хелен приготовила томленое мясо. Вэнс, накладывая себе третью порцию, притворно сокрушался, что она перетрудилась:

– Хелен, ты же обещала, что закажешь пиццу.

– Соврала, чтобы ты пришел! – улыбнулась Хелен. – Я беременная, Мэтт, а не калека!

Все расхохотались.

– Ты же того гляди родишь, – не унимался Вэнс.

– Послушай меня, Мэтт, – посоветовал Гэхаловуд, – никогда не спорь с беременной женщиной.

– Как бы то ни было, – сказал Казински, – мне страшно нравится эта вывеска при входе – “Радость жизни”. Ваш дом – великолепная ее иллюстрация. Хорошо у вас, Гэхаловуды. Надо бы нам с женой пройти у вас стажировку.

– Что, часто ругаетесь? – спросил Вэнс.

– Постоянно.

– Мы с Перри тоже ругаемся, – возразила Хелен.

– Ну, зато видно, как вы миритесь, – Вэнс указал на ее округлый живот.

Они снова засмеялись.

– Хелен шутить не любит, – добавил Гэхаловуд.

– Возможно, Перри, – ответил Вэнс. – Я, как видишь, так и не женился, и детишек у меня нет, и я совершенно об этом не жалею… ну… разве что когда вижу вас с Хелен.

Расслабленная атмосфера держалась до самого десерта. Гэхаловуд предложил всем пива. Казински согласился, Вэнс не ответил. Он сидел, уставившись в одну точку, и вид у него был беспокойный.

– Мэтт, что с тобой? – спросил Гэхаловуд.

– Мысль одна пришла в связи с Аляской.

Все нахмурились: передышка закончилась.

– Копы такие копы, – вздохнула Хелен. – Я вас оставляю. Не хочу ничего слушать про эту бедную убитую девочку.

Она поцеловала гостей и мужа и поднялась на второй этаж.

– Что тебя смущает? – спросил Гэхаловуд.

– Сейчас вдруг подумал о том, что сказал патологоанатом, – ответил Вэнс. – Что Аляску сперва ударили, а потом задушили.

– Да, и что?..

– И я не пойму, почему убийца не добил Аляску.

– В смысле? – спросил Гэхаловуд, пытаясь понять, к чему тот клонит.

– Убийца наносит Аляске сильный удар. Настолько сильный, что проламывает ей затылок. Он намеревался ее убить. Но она жива, и убийца это видит. Ему надо прикончить ее, и он ее душит. Почему душит, а не бьет еще раз железной палкой? Он только что ударил ее первый раз, почему не ударить снова, пока не добьет? Зачем “усложнять себе задачу”, душить Аляску, а не лупить дальше, пока с ней не будет покончено?

– Когда ты так говоришь, у тебя обычно уже есть ответ, – заметил Гэхаловуд.

Вэнс кивнул.

* * *

Суббота, 3 апреля 1999 года,

между часом и двумя часами ночи

(согласно гипотезе сержанта Мэтта Вэнса)

Пляж Грей Бич заливал дивный лунный свет, поблескивавший на поверхности озера Скотэм. Аляска была на берегу одна и не заметила убийцу. Наверное, плеск воды, кваканье лягушек и ночные шорохи заглушали шаги по гальке.

Когда тяжелая масса обрушилась на ее череп, послышался лишь глухой звук треснувшей кости. Аляска даже не вскрикнула. Сдавленный стон, звук упавшего на берег тела. Все произошло очень быстро. Убийца с минуту смотрел на распростертую Аляску, потом изо всех сил зашвырнул стальной прут в озеро. Было слишком темно, убийца не видел, как тот упал, но услышал всплеск. Все было кончено. Пора убегать. Но, отходя от тела, он вдруг услышал хрип. Обернулся и в ужасе увидел, что Аляска тяжело ворочается. Из ее уст рвалась песнь агонии. Убийца вздрогнул от страха и отвращения: она наверняка умрет от раны, но как в этом удостовериться? К тому же теперь она его видела: ее открытые глаза смотрели на него в упор. Надо было завершать содеянное.

И тут он пожалел, что выбросил дубинку. Огляделся, но поблизости не было ни одной тяжелой палки. Поискал подходящий камень, чтобы прикончить девушку, но на земле была лишь мелкая галька. Оставалось одно – задушить жертву. Он встал у Аляски за спиной, обхватил руками ее шею и сдавил изо всех сил. Но так не получалось. Чтобы задушить, пришлось прижать ее к себе. Его пуловер сразу пропитался кровью.

Когда девушка наконец умерла, убийца бросился в лес. Подбегая к лесной тропе, где стояла его машина, заметил заброшенный трейлер. Стянул с себя пуловер и закинул внутрь. Потом сел в машину и со всей силы нажал на газ. В спешке не заметил дерево сзади и въехал в него. Чертыхнулся, тут же включил передний ход и скрылся в ночи.

* * *

– То есть ты считаешь, что орудие преступления в озере? – спросил Гэхаловуд.

– Не исключено, – кивнул Вэнс.

– Зачем преступнику избавляться от орудия убийства рядом с местом преступления? – спросил Казински, откупоривая банку с пивом.

– Ты не хуже меня знаешь, – ответил Вэнс, – что в половине случаев орудие убийства находят в ближайшей урне. Почему? Потому что убийцы не хотят рисковать, не хотят, чтобы их застукали во время обычной проверки. То же самое с пуловером. В нашем случае убийца Аляски перепачкался в крови – такого он не предусмотрел. Поэтому он избавляется от пуловера – чтобы не привлекать внимание, а главное, чтобы не оставлять кровавых следов на сиденье на случай, если его заподозрят и будут тщательно досматривать машину.

– Годная гипотеза, – одобрил Гэхаловуд. – Надо пошарить в озере Скотэм, вдруг там найдется эта пресловутая железная палка.

Наутро трое полицейских, явившись в управление, связались с подразделением водолазов и попросили немедленно выслать группу на Грей Бич. В ту же минуту к ним в кабинет вошел Кейт Бентон, глава криминалистов, в руке он держал справку:

– Только что получил ваши результаты ДНК.

– И что? – спросил Гэхаловуд.

– ДНК Уолтера Кэрри в точности совпадает с одним из двух ДНК, обнаруженных на сером пуловере.

Не теряя ни секунды, полицейские помчались в Маунт-Плезант. Их машина вихрем пронеслась по главной улице, но на подъезде к продуктовому магазину Донованов их остановили. Проезжая часть была перекрыта. В отдалении виднелось несколько пожарных машин. Гэхаловуд, Вэнс и Казински выскочили и побежали вперед. И застыли в изумлении перед магазином охотничьих и рыболовных товаров: второй этаж, где находилась квартира Уолтера Кэрри, ночью сгорел.

От Багамских островов до Флориды всего пятьдесят минут лету. Я покинул Харбор Айленд рано утром, еще до полудня приземлился в аэропорту Майами и, взяв напрокат машину, направился в квартал Коконат Гроув, где жил дядя Сол.

Глава 5

Гольдманы-из-Балтимора

Майами, штат Флорида

24 апреля 2010 года

По дороге у меня зазвонил телефон. Это была мать.

– Ну, дорогой, как твой отпуск?

– Шикарно.

– Ты был один?

– Да.

– Надеюсь, ты лжешь матери и на самом деле был в компании прелестной девушки, она мазала тебе спину маслом для загара и скоро подарит тебе детей. Ты в Нью-Йорке? Придешь вечером к нам поужинать?

– Я сделал остановку во Флориде, мама. Сейчас еду навестить дядю Сола.

Мать неодобрительно помолчала, потом высказалась:

– Эти поездки во Флориду до добра не доведут, ты опять погружаешься в прошлое, в то, что случилось с твоими кузенами.

Я чуть не ответил, что, наверное, мне этого и хочется, но решил свернуть разговор:

– Не волнуйся, мама. Через несколько дней вернусь, позвоню тебе из Нью-Йорка.

Не успел я повесить трубку, как телефон зазвонил снова. Я его подключил к беспроводной системе автомобиля, поэтому мне не был виден входящий номер.

– Мама? – я решил, что мать забыла что-то сказать.

– Нет, – ответил голос моего издателя Роя Барнаски, – но можете звать меня мамочкой, если вам так больше нравится.

– Простите, Рой, я в машине, не посмотрел, чей номер.

– Выкидывать номера – это по вашей части, Гольдман! Ну скажите же мне, что вы в Нью-Йорке и мы вечером ужинаем в “Пьере”!

– Я во Флориде.

– Во Флориде? – взвыл Рой. – Что ж вы такой неугомонный, Гольдман, сил нет!

– Захотелось вырваться на простор ненадолго.

– Неприятности?

– Сердечные раны.

– Как кстати, у меня от них отличное лекарство – два миллиона долларов.

– За экранизацию “Правды о деле Гарри Квеберта”?

– Да.

– Нет. Я вам сказал, я не желаю делать из этого фильм.

– Вы несносны, Гольдман! Кто же говорит “нет” двум миллионам долларов?

– Я.

Я сослался на пословицу, гласящую, что не в деньгах счастье, и он ответил:

– И тем более не в безденежье!

Я нажал на отбой.

Дядя Сол ждал меня на крыльце своего домика в Коконат Гроув. Мы крепко обнялись. За то время, что мы не виделись, он похудел. Борода, которую он перестал брить после случившейся драмы, пышно разрослась. Дядя Сол имел все – и все потерял. Глядя на него, я все еще видел великого адвоката из Балтимора со всеми атрибутами успеха – роскошным особняком в квартале Оук-Парк, летней резиденцией в Хэмптонах, зимней квартирой в престижном жилом доме в Майами. Но на самом деле сейчас передо мной был одинокий мужчина, владевший только этим дощатым сараем, купленным четыре года назад на последние сбережения. Жил дядя Сол очень скромно, работал подсобным рабочим в одном из супермаркетов в Корал Гейблс, укладывал на кассе покупки клиентов в бумажные пакеты.

Я очень любил дом в Коконат Гроув. Любил царящую в нем мирную атмосферу – вопреки всему, что пережил дядя.

Большую часть дня мы просидели на террасе, в тени манговых деревьев и авокадо.

– Вчера вечером я случайно нашел это фото, – сказал я и показал снимок дяде Солу.

Фотография была сделана во времена расцвета Гольдманов-из-Балтимора. Дядя Сол рассмотрел ее и произнес, обращаясь не то ко мне, не то к себе самому:

– Деньги – ловушка, Маркус: на них можно купить любые ощущения, но истинное чувство – никогда. Они могут давать иллюзию счастья без настоящего счастья, иллюзию любви без настоящей любви. За деньги можно купить крышу, но не домашний покой.

Он провел пальцем по лицам родных. Я спрашивал себя, о чем он сейчас вспоминает. Указательный палец остановился на лице той, что была его супругой, которую он любил до безумия, – тети Аниты.

– Она была такая красивая, – прошептал я.

– Она была чудесная, – подхватил он.

– В сущности, именно это я ищу в женщинах, – сказал я.

– Чтобы она была похожа на тетю Аниту?

– Скорее чтобы у нас с ней получилась такая же семья, как ваша.

Я смущенно осекся. Мою неловкость поправил дядя Сол:

– Ты хочешь сказать, до трагического финала?

– Ты правильно понял, дядя Сол. Прости, я…

– Ничего страшного.

Больше мы о ней не говорили. Но в ту ночь, лежа в гостевой комнате, я был не в силах не думать про тетю Аниту. Долго не мог заснуть и не сводил глаз с фотографии. Сон все не шел. Жарко было, как в духовке, кондиционер барахлил. Меня осаждали воспоминания. Глубокой ночью я снова вышел на кухню. И сразу вспомнил свои поездки к Гольдманам-из-Балтимора.

* * *

Балтимор, штат Мериленд

Сентябрь 1995 года

В пять утра мои наручные часы-будильник тихонько зазвонили. Я машинально выключил звук, чтобы не разбудить кузенов, Гиллеля и Вуди, спавших со мной в одной комнате.

Дело было в выходные, на День труда, и я, как всегда на школьных каникулах, приехал к Гольдманам-из-Балтимора. Каждый раз меня переполняло одно и то же восхищение, одно и то же счастье – я среди них, на уик-энд я стал членом семьи, казавшейся мне идеальной.

Мой приезд всегда проходил по одному и тому же сценарию. Тетя Анита приезжала за мной на балтиморский вокзал. Я всю жизнь буду с волнением вспоминать ее фигуру, ждавшую на перроне: прекрасное лицо, нежные черты, аромат ее духов, то, как она меня обнимала.

Потом тетя Анита везла меня к ним, в необъятный дом в Оук-Парке, шикарном жилом квартале, где все в моих глазах выглядело красивее и внушительнее, чем в любом другом месте, – деревья, тротуары, пешеходы, ворота. Там меня встречали те, в ком я видел братьев – за неимением родного брата, которого мне жизнь так и не подарила, – Вуди и Гиллеля. И мужчину, который, наряду с Гарри Квебертом, оказал на меня самое большое влияние, – дядю Сола. Неизменно красивого, изящного, остроумного и в хорошем расположении духа.

Визиты в Оук-Парк всегда казались мне слишком короткими. Чтобы не терять драгоценное время зря, я просыпался на рассвете. Тихонько шел на кухню. Вел себя по-свойски: выжимал несколько апельсинов, включал кофемашину, потом выходил за газетой, которую каждый день на заре оставляли у двери. Затем усаживался за кухонную стойку и, развернув выпуск “Балтимор сан”, просматривал заголовки и жевал тосты с арахисовым маслом. Воображая, будто останусь здесь навсегда.

Это были счастливые утра: я мог побыть какое-то время наедине с тетей Анитой. Она была жаворонком, вставала рано. Спускалась ко мне на кухню, гладила по голове и нежно говорила: “Привет, Маркус, дорогой мой”. Наливала себе чашку кофе и садилась за стойку рядом, подтянув к себе свободные листы газеты. Иногда, к великой моей радости, брала у меня бутерброд.

Прочитав газету, тетя Анита принималась печь панкейки или пирог на завтрак. Я никогда не умел готовить, и меня всегда восхищала ее способность изобретать без всяких рецептов самую разную выпечку. Одному своему пирогу, очень легкому, она меня все-таки научила – знаменитому банановому пирогу: для него надо было просто смешать муку, яйца, чуть-чуть соли и, главное, очень спелые бананы.

* * *

Солнце уже взошло над Коконат Гроув, когда дядя Сол появился на своей кухоньке, привлеченный запахом бананового пирога: я как раз доставал его из духовки.

– Рецепт твоей тетушки? – подмигнул он.

– Единственный пирог, который я умею готовить.

Он рассмеялся и налил себе чашку кофе.

– Ты давно встал?

– Нет, – солгал я, – спал как сурок.

Он уселся за стол с чашкой и куском пирога, а потом обмакнул его краешек в кофе – он всегда так делал в Оук-Парке.

– Я друзей себе завел благодаря этому пирогу, – сказал я.

– Это кого?

– Того копа, с которым мы расследовали дело Гарри Квеберта, со всем семейством. Очень милые люди.

Не знаю, что это было – совпадение, случайность или знак судьбы, но в тот же день я встретился с Гэхаловудами. Ближе к полудню я просматривал соцсети, и в “Фейсбуке” мне попалось фото, которое только что выложила Малия Гэхаловуд. На фото все семейство обедало на террасе “Чизкейк фэктори” в торговом центре “Авентура” на севере Майами.

Я тут же позвонил Перри. Он отозвался, явно жуя.

– Как ваш стейк, сержант? – спросил я вместо приветствия. – А пончики с сыром попробовали? Отпадные!

– Писатель?! – Голос у него был озадаченный. – Какого черта, откуда вы знаете, что…

– Магия соцсетей, сержант.

Он стал ругаться на дочь, потом снова взял телефон и заговорил обычным своим тоном, то есть с напускным раздражением:

– Вы что-то еще хотели мне сообщить, кроме того, что я и сам знаю – что я ем стейк?

– Только никуда не уходите, сержант. Скоро буду.

К Гэхаловудам я успел добраться к десерту. Я был невероятно счастлив их видеть.

Семейство по случаю весенних каникул решило провести пару дней во Флориде.

– Это ваши Багамы нас сподвигнули, писатель, – заявил Гэхаловуд. – Солнышка захотелось.

После обеда девочки пожелали пройтись по магазинам. Я вместе со всеми походил по галереям торгового центра, а потом, когда Гэхаловуду надоело, мы вдвоем отправились пить кофе.

– Мне за вас боязно, писатель, – вдруг сказал Гэхаловуд.

– Боязно?

– То я вас встречаю в Авроре у Гарри Квеберта, то во Флориде у вашего дядюшки.

– Ну и что?

– А то, что вы никогда не бываете дома. Вам там плохо?

– Нет, отлично.

– Когда кому-то хорошо дома, он не лезет все время к другим.

Он посмотрел на меня своим особенным полицейским взглядом – взглядом, означавшим: “мне все известно, признавайтесь”, взглядом, который требовал от тебя облегчить совесть и под которым сознавались, наверное, целые поколения преступников. И я решил рассказать ему про Реган и свой сорванный отдых на Харбор Айленде. Он слушал так, как умел слушать только он. Он был такой, Перри Гэхаловуд, – из той породы людей, что появляются словно по волшебству, когда я жажду с кем-нибудь поговорить. Из тех, кто внимательно выслушает и никогда не осудит. Из тех, кому я могу сказать, что чувствую себя безнадежно одиноким. Миллионы людей засыпали вместе со мной, но просыпался я в пустом доме.

Как всегда, он мне посочувствовал. А мне и в голову не пришло, что это он хотел со мной поговорить.

Я с волнением вспоминаю тот день, проведенный с Гэхаловудами. Когда они ушли, у меня кольнуло сердце. Словно мое подсознание подсказывало, что я вижу их в полном составе последний раз.

Я вернулся в Нью-Йорк. Примерно месяц мы с Гэхаловудами не созванивались.

А потом настал тот майский вечер, когда к ним пришла смерть.

Через три дня после убийства

Вторник, 6 апреля 1999 года

По статистике, убийства близких раскрываются в течение трех суток. Убийство Аляски Сандерс не стало исключением.

В то утро в Маунт-Плезант Гэхаловуд, Вэнс и Казински убедились, что от здания, где размещался магазин “Охота и рыбалка Кэрри”, мало что осталось. Второй этаж выгорел почти полностью. Пламя пощадило магазин на первом этаже, но дым и вода при тушении пожара нанесли ему серьезный ущерб. Шеф Митчелл ввел троих полицейских в курс дела:

– Пожар заметили патрульные в четыре часа утра. Немедленно вызвали пожарных. Жертв нет, Уолтера Кэрри не было дома.

– Отчего загорелось? – спросил Вэнс.

– Пока не знаем, но там сейчас пожарная инспекция. Кто вас предупредил?

– Никто, – ответил Гэхаловуд. – Мы приехали задержать Уолтера Кэрри. Его ДНК обнаружена на пуловере, пропитанном кровью Аляски.

– Блин, – выругался Митчелл, – кто бы мог подумать! Уолтер, он ведь парень неплохой. И что ему в голову взбрело?

– Хотелось бы знать. Его надо найти как можно быстрее.

– Нужно спросить родителей, – сказал шеф Митчелл.

Салли и Джордж Кэрри в оцепенении стояли на тротуаре, глядя на то, что осталось от их бизнеса. Гэхаловуд подошел к ним:

– Мне очень жаль, что с вами такое случилось.

Салли, казалось, отупела от горя. Более практичный Джордж обдумывал детали страховки.

– Мы ищем вашего сына, – начал Гэхаловуд.

– Я не знаю, где он, – ответила Салли. – Его, слава богу, не было дома, когда полыхнуло.

– Где он мог быть в четыре часа ночи?

– Понятия не имею. Я пыталась звонить, но его телефон недоступен.

– Когда вы видели его последний раз?

– Вчера вечером. Он ужинал дома.

– А после ужина? Что он делал?

– Не знаю, сержант. Простите, но я совершенно разбита.

Поодаль, у семейного магазина, стоял Эрик Донован и глядел на суету пожарных. Гэхаловуд направился к нему. У Эрика тоже не было никаких известий от Уолтера. Они только ненадолго пересекались накануне днем.

– В каком он был состоянии? – спросил Гэхаловуд.

– Сами понимаете, не в своей тарелке. Из-за Аляски.

В этот момент Гэхаловуда позвал Вэнс:

– Перри, иди сюда, это надо видеть.

Полицейские вошли в обгорелое здание. Лестница не пострадала. Они взобрались на второй этаж, где уже находился Казински. Все стены в коридоре были изрисованы громадными надписями краской:

неверная шлюха

Следователи вошли в квартиру. Закопченная гостиная выгорела целиком. Сгорел целый кусок деревянного фасада. На полу валялись скрюченные от пламени фото Аляски. Вход в спальню был перегорожен пластиковой лентой: пол был слишком поврежден, чтобы по нему ходить. Насколько можно было видеть, комната пострадала особенно сильно. От кровати практически ничего не осталось.

Пожарный инспектор поделился предварительными выводами:

– Это поджог. Неудивительно, что квартира так быстро занялась. Явно использовали какое-то горючее, скорее всего, бензин.

– Входная дверь с виду цела, – заметил Гэхаловуд. – Как пожарные попали внутрь?

– Сейчас скажу, – подтвердил инспектор, – к моменту приезда пожарных она была открыта, замок, судя по всему, в полном порядке.

– Если это не взлом, значит, у поджигателя был ключ.

– Уолтер? – предположил Казински.

– Возможно, – кивнул Вэнс. – Но зачем?

– Меня смущает одна вещь, – сказал пожарный инспектор. – Этот пироман поджег кровать.

– Поджег кровать?

– Да, такого я еще не видел. Обычно в таких случаях поджигают занавески, потом огонь распространяется дальше. А тут, глядите, от кровати ничего не осталось. Это символический жест, он точно хотел ее уничтожить, тем более мы видим, что он написал на стене.

Стена в спальне была испачкана той же надписью, что в коридоре:

неверная шлюха

– Аляска изменяла Уолтеру Кэрри, и он это знал, – произнес Вэнс.

– Но зачем такое писать, когда она уже умерла? – поинтересовался Казински.

– Уолтер убил ее в припадке гнева и теперь срывается.

– Надо поднимать всех по тревоге и найти его, – распорядился Гэхаловуд. – Нельзя терять ни секунды.

Началась масштабная операция, к которой привлекли всю полицию Нью-Гэмпшира и соседних штатов. Салли Кэрри пришлось дать недавнюю фотографию сына, и ее распространили вместе с анкетными данными. Не прошло и часа, как все местные телеканалы Нью-Гэмпшира прервали трансляцию из-за срочной новости: Уолтер Кэрри – его фото показали во весь экран – объявлен в розыск по делу об убийстве Аляски Сандерс.

Маунт-Плезант забурлил.

Когда следователи выходили из квартиры Уолтера Кэрри, Гэхаловуду позвонил Кейт Бентон из отдела криминалистики:

– Интуиция вас не подвела. Осколки фары, обнаруженные в лесу, принадлежат “форду таурус”, серия выпускается с 1995 года по сей день. Что до следов краски, то их пропустили через спектрофотометр, краска действительно черная. То есть в дерево врезался черный “форд таурус”.

Гэхаловуд нажал на отбой и немедленно сообщил эти сведения напарникам.

– То есть в итоге в лесу была машина Уолтера Кэрри? – спросил Вэнс.

– Но на его машине никаких вмятин, – заметил Казински. – Бамперы безупречные, задние фары целы.

– Он ее втихаря починил, даю руку на отсечение, – сказал Гэхаловуд. – Нужно связаться со всеми местными автосервисами. Дело было на выходных, наверняка кто-то по соседству оказал ему срочную услугу. Начнем с Маунт-Плезант, мы их быстро вычислим.

Полицейские не стали терять время даром. Шеф Митчелл повез их по нескольким городским автомастерским.

В первых двух они не узнали ничего. Третий автосервис был сетевой, по концессии “Форда”. Шеф Митчелл пошел к владельцу и попросил разрешения допросить механиков. Оглядев работников, он направился к одному из них, Дэйву Берку, долговязому тощему парню одних лет с Уолтером, утопавшему в синем рабочем комбинезоне. Вид у него был особенно настороженный.

– Дэйв, – обратился к нему шеф Митчелл, – ты, вижу, часто болтаешься с Уолтером Кэрри, так?

– Ну ладно.

– Что ладно? – шеф Митчелл повысил тон. – Это “да” или “нет”?

– Да, – понурившись, ответил Дэйв Берк.

– Уолтер тебя случайно не просил пособить на этих выходных?

– Не знаю…

– Слушай сюда, Дэйв, – разозлился шеф Митчелл. – Ты в курсе, что Уолтера ищут по делу об убийстве. Так что, если не хочешь вляпаться по уши, говори сейчас.

Механик, поколебавшись, признался:

– Уолтер ко мне заезжал в эту субботу.

* * *

Тремя днями раньше

Суббота, 3 апреля

Дело было под вечер. Дэйв Берк курил у мастерской и вдруг услышал, как кто-то тихонько его зовет: “Дэйв! Эй, Дэйв!” Он завертел головой и наконец заметил на другой стороне улицы Уолтера Кэрри, выглядывавшего из-за машин, которые стояли вдоль тротуара. Уолтер знаком подозвал его.

– Ты чего тут делаешь, Уолтер? – спросил Дэйв.

– Мне нужна твоя помощь.

– Слушаю.

– Я утром тачку побил, у магазина. Надо было товар разгружать, хотел сдать назад, ко входу, и вмазался в столб от навеса.

– Блин. Сильно побил?

– Фару разбил, и на бампере вмятина. Завтра родители из отпуска вернутся, не хочу, чтобы они видели машину и ободранный столб. Мать под это дело весь фасад перекрасит и вычтет из моей зарплаты.

Дэйв расхохотался:

– Ясно, старик. А чего бы тебе не пригнать свою колымагу в мастерскую? Погляжу, что можно сделать. Сегодня довольно тихо.

– Не могу я ее сюда пригнать, родаки тут же пронюхают. Ты же знаешь, мой папаша играет в покер с твоим патроном.

– И что ты предлагаешь?

– Запчасти на складе есть?

– К “форду таурус”-то? Сколько угодно.

– Блеск! Возьми, что нужно, и приходи вечерком к моим родителям. Я у них в гараже машину поставил. Починишь там, никто тебя не увидит.

* * *

– И вы, значит, пошли? – спросил Гэхаловуд.

– Да, там делов-то было на полчаса. Поменял фару, вправил бампер, покрасил да залакировал. Правда ерунда. Машина была как новенькая.

– У вас это не вызвало подозрений?

– Чего? Каких таких подозрений?

– В то утро его девушку нашли мертвой.

– А какое отношение машина имеет к убийству? – стал отбиваться механик. – Помог корешу, вот и все. Меня другое удивило, что он ни слова про Аляску не сказал. У него подружка умерла, а он вроде и не убивается совсем.

Выходя из мастерской, Вэнс просто кипел от злости:

– Уолтер нас сделал по всем статьям. Надо было его сажать, пока был под рукой.

– Любой адвокат заставил бы через час его отпустить, – возразил Гэхаловуд. – У нас на него тогда ничего не было.

Но это был не последний сюрприз, поджидавший следователей. Ближе к полудню группа водолазов из полиции штата высадилась на Грей Бич и стала обшаривать озеро Скотэм и окрестности. Гэхаловуд, Вэнс и Казински, стоя на пляже, смотрели на завихрения на воде от работы водолазов. Не прошло и получаса, как те подняли на поверхность какой-то предмет. Полицейский на катере подплыл к берегу и вручил следователям находку – телескопическую дубинку.

– Ты угадал, – сказал Гэхаловуд Вэнсу. – Убийца избавился от орудия преступления, как только ударил Аляску. Чтобы ее прикончить, ему пришлось ее душить.

* * *

19 часов. Поиски Уолтера Кэрри все еще не увенчались успехом. В управлении полиции штата Вэнс, Гэхаловуд и Казински ходили взад-вперед по кабинету.

– Поехали лучше по домам, – предложил Вэнс. – Не сидеть же здесь всю ночь.

В эту минуту у Перри зазвонил телефон. Коллеги застыли и навострили уши: всю вторую половину дня любой звонок вселял надежду, что Уолтер арестован.

– Это Хелен, – объяснил Перри, – рано обрадовались, прошу прощения.

– Почему рано обрадовались? – спросила Хелен на другом конце провода.

– Мы вычислили убийцу Аляски, но никак его не поймаем. Ты как себя чувствуешь?

– Хорошо, но, по-моему, уже скоро.

Гэхаловуд заорал напарникам:

– Хелен вот-вот родит!

Вэнс ринулся к его пальто и ключам.

– Не сию минуту, – уточнила Хелен, – но у меня легкие схватки.

– Воды отошли? – спросил Гэхаловуд.

– У нее воды отошли! – завопил Вэнс, не в силах усидеть на месте.

– Спокойно, не суетитесь там, – сказала Хелен. – Ничего у меня никуда не отошло. Сейчас приму ванну и расслаблюсь.

– Скоро выезжаю, увидимся дома, – пообещал Гэхаловуд и нажал на отбой.

– Немедленно катись к Хелен, – сказал Вэнс. – И держи нас в курсе, мы хотим первыми увидеть младенца.

Но Гэхаловуду пришлось отложить отъезд. Его телефон зазвонил снова, и одновременно зазвонили телефоны у Вэнса и Казински. Уолтер Кэрри только что сам явился в комиссариат полиции Вулфборо.

Час спустя Уолтера под усиленной охраной доставили в управление полиции штата и немедленно отвели в уголовный отдел. Гэхаловуд и Вэнс приступили к допросу.

– Вы с ума сошли! – возмутился Уолтер. – Я бы сроду не смог причинить Аляске зло!

– Твоя ДНК обнаружена на месте преступления. Убегая, ты разбил машину сзади и в субботу под вечер срочно ее чинил, нам все известно!

– Не было меня на Грей Бич! Я весь вечер просидел в “Нэшнл энфем”, сколько можно говорить? С машиной – да, я идиот. В субботу утром заметил, что задняя фара разбита. Не знаю, как так вышло. Наверно, кто-то в меня вмазался. Не могу же я все время пялиться на задницу своей тачки! И вот в субботу днем разговаривал я с приятелем-копом, и он сказал, что вы нашли на Грей Бич осколки фары и следы черной краски. Я запаниковал, подумал, что мне это выйдет боком. И попросил своего кореша Дэйва подсобить.

– Зачем, если вам не в чем себя упрекнуть? – спросил Гэхаловуд.

– Не знаю! Вы меня запугали до полусмерти! Вы меня так допрашивали, что я понял, что вы меня подловите.

– Подловим?

– А то никто не слышал про копов, которые невинному парню наркотики в машину подкидывают, чтобы его сцапать.

– Хватит херню городить, Уолтер! – рявкнул Вэнс. – Вы еще скажите, что это мы подожгли ваш дом!

Уолтер Кэрри был явно обескуражен:

– Нет, насчет дома – это я поджег.

– Зачем вы это сделали?

– Чтобы оно горело огнем, это гнилое место… Горела огнем кровать, на которой ее, шлюху, трахали…

– Это кого? Аляску? У нее был любовник, так? У нее был любовник, вы не потерпели и убили ее? Так дело было?

– Не убивал я ее!

– Тогда почему вы сбежали?

– Я всю ночь пил, а под утро меня как торкнуло. Захотелось все уничтожить. Исписал стены, потом поджег кровать. Не думал, что все так быстро выгорит. Когда понял, что не могу справиться, удрал. Нашел мотель на шоссе 28. Снял номер, рухнул на кровать. Когда проснулся, было уже больше полудня. Включил телевизор, а там везде моя физиономия. Перепугался и засел в мотеле. А что мне было делать? В итоге решил сдаться, ведь у меня совесть чиста. Был бы я виноват, зачем бы мне было сдаваться?

– Затем, что вас взяли за жопу, и вы считаете, что если будете строить из себя идиота, то выкрутитесь.

– Вы сказали, что я имею право на адвоката. Так вот, я хочу адвоката, – заявил Уолтер Кэрри.

Своего адвоката у Уолтера не было, и он потребовал адвоката по назначению. Гэхаловуд и Вэнс вышли из зала для допросов. В коридоре к ним присоединился Казински, он слушал разговор из соседней комнаты, через одностороннее зеркало.

– По-моему, время тянет, – решил Вэнс. – Позвоню дежурным адвокатам, надеюсь, там есть кто-нибудь, кто сразу выедет.

Вэнс отошел.

– Дозвонился в дежурку, – сказал он, снова подходя к напарникам. – Они пошлют кого-нибудь “как можно быстрее”. Черт знает, что это значит! В лучшем случае явится часа через два.

– Может, пока поесть закажем? – предложил Казински.

Но у Вэнса на уме было другое:

– А если позвонить в прокуратуру? Можно нагнать страху на Кэрри, сказать, что единственный шанс избежать смертной казни – это немедленно во всем сознаться.

– Без адвоката нельзя, – заметил Перри, – иначе нам пришьют нарушение процедуры.

Гэхаловуд взглянул на часы: первые схватки Хелен почувствовала уже довольно давно. Он не мог больше ждать.

– Дуй, – сказал Вэнс, словно прочитав его мысли. – Не пропускать же из-за какого-то убийцы рождение дочери. Да и незачем тут втроем валандаться.

– Уверен?

– На все сто! – подтвердил Вэнс. – В лавке остаемся мы с Казински.

– Ладно, – уступил Перри. – Держите меня в курсе.

– Нет уж, это ты держи нас в курсе! – улыбнулся Вэнс.

Гэхаловуд вышел из уголовного отдела и кубарем скатился по лестнице на парковку, к своей машине. Он не мог и предположить, какая драма разыграется на втором этаже управления полиции штата.

Похороны Хелен Гэхаловуд состоялись в четверг, 27 мая 2010 года. Погода в тот день стояла великолепная. Ослепительно сияло солнце. На кладбищенских деревьях во все горло распевали птицы. Природа беззастенчиво внушала надежду на лучшее.

Глава 6

Печали

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

Май 2010 года

Сидя на раскладных стульях лицом к гробу, обрамленному букетами белых роз, родные и друзья Гэхаловудов слушали проповедь пастора. Перри в первом ряду обнимал могучими руками дочерей. Меня он попросил сесть у него за спиной. Мне не было видно его слез, но я угадывал их по сотрясающемуся плечу, на котором лежала моя рука. Как будто я мог облегчить его боль этим ничтожным жестом.

Больше всего меня поразило на этих похоронах шумное горе собравшихся. Это была самая проникновенная хвала. Самая красноречивая дань уважения. Свидетельство той любви, какую внушала к себе покойная, – не столько того, какой она была, сколько того, какими мы все уже не будем без нее.

Потом дочери Перри и Хелен, Малия и Лиза, запели “О, благодать”. Это было душераздирающе. Предполагалось, что после них слово должен взять Перри. Но он не встал и не поднялся на небольшой помост, а вместо этого обернулся ко мне и протянул мятый листок, свою речь. Сам он не мог вымолвить ни слова. Поэтому у гроба Хелен, лицом к собравшимся, оказался я. Окинув взглядом цветущее кладбище, я подумал, что эта минута в ее обескураживающем совершенстве, возвышенная и волнующая, во всем подобна Хелен. Потом опустил глаза на текст – закапанный слезами, с расплывшимися чернилами.

Читая слова Перри, я невольно схватился за деревянную кафедру, чтобы не дрогнуть. Нынешняя трагедия с Хелен внезапно вызвала в памяти очень трудный период моей собственной жизни – смерть тети Аниты, случившуюся несколько лет назад при драматических обстоятельствах.

После погребения у Гэхаловудов состоялись поминки. Пришло очень много народу. Кейтеры уже не справлялись, и я стал им помогать. Держа в одной руке поднос с закусками, а в другой – бутылку вина, я бродил по комнатам на первом этаже, где группками расположились гости.

Я познакомился с родными и коллегами Хелен. Меня растрогало, что все они меня знали, причем не как Гольдмана, писателя, а как Маркуса, друга семьи Гэхаловудов. Давно я не чувствовал себя настолько самим собой, сбросив на пару часов костюм Гольдмана.

Понемногу разрозненные разговоры свелись к одной общей теме – Хелен. Каждый вспоминал о ней что-нибудь волнующее. Когда настал мой черед, меня попросили рассказать, как мы с ней познакомились. Чтобы преодолеть смятение, я попытался шутить:

– Хелен была невероятная. Чтобы иметь честь познакомиться с ней, мне для начала пришлось смириться с Перри. (По толпе гостей пробежал смешок.) Первый раз я увидел Перри два с половиной года назад, когда началось расследование по делу Гарри Квеберта. До сих пор помню дату, это было 18 июня 2008 года. Такое не забудешь: Перри застал меня, когда я насвинячил на месте преступления, и без лишних слов взял меня на мушку. После чего стал жаловаться, что книга у меня хуже некуда, и потребовал возместить ему пятнадцать долларов, которые он на нее потратил.

– Чистая правда! – подтвердил Перри под общий хохот.

– Я ему дал пятьдесят долларов, у него не было сдачи.

– Была у меня сдача, писатель, но вы меня бесили!

Гости веселились.

– Вскоре после этого эпизода, – продолжал я, – Перри наконец понял, что я отличный парень, и пригласил меня к себе на ужин.

– Исключительно из жалости! Вам тогда угрожали.

– Помню тот летний вечер здесь, в этом самом доме, вечер, когда в мою жизнь вошла Хелен. Она открыла мне душу, как мало кто прежде. Она была сама нежность и ласка. Сама щедрость. Она делала мир лучше. Сегодня, друзья, разговаривая с вами о Хелен, я чувствую одновременно отчаяние из-за того, что ее потерял, и благодарность за то, что мне довелось ее знать. Мы не в ладах со смертью. Не нужно забывать, что она – тоже часть жизни. Чтобы ушедшие оставались живыми, о них нужно говорить. Замалчивая из скромности их память, мы хороним их окончательно. Не так давно мне посчастливилось встретить семью Гэхаловудов во Флориде. Мы ужинали у моего дяди Сола, дорогого мне человека. Я был очень рад, что дядя познакомился с Хелен. Если позволите, я хотел бы его процитировать, привести слова, которые он произнес над гробом моей тети Аниты: “Великая слабость смерти в том, что ей подвластна только материя. Против воспоминаний и чувств она бессильна. Она, наоборот, оживляет их, укореняет в нас навсегда, словно говоря в свое оправдание: ‘Да, я многое отнимаю у вас, но посмотрите, сколько вам оставляю’”.

В тот день у Гэхаловудов мое внимание привлекла одна вещь: я не увидел никого из коллег Перри. Единственным представителем сил правопорядка был Лэнсдейн, шеф полиции штата Нью-Гэмпшир, с которым я познакомился во время расследования дела Гарри Квеберта. Я ожидал увидеть десятки полицейских в парадной форме, явившихся поддержать коллегу в его горе. Меня это настолько потрясло, что я даже поделился своим недоумением с шефом Лэнсдейном.

Действовал я тонко: предложил ему поднос канапе с лососем, которые он брал уже дважды, и, пока он жевал, заметил:

– Не вижу ни одного полицейского, кроме вас.

– Вас это удивляет, Маркус? – ответил он, проглотив бутерброд.

– Признаться, да… Где все коллеги Перри?

Шеф Лэнсдейн недоверчиво взглянул на меня:

– А во время следствия по делу Гарри Квеберта вы никогда не задавались вопросом, почему Перри ведет его в одиночку?

– Честно говоря, тогда я не обратил внимания, но теперь, когда вы сказали…

– Обычно полицейские работают в паре и никогда в одиночку. Все. Кроме Перри Гэхаловуда.

– Почему?

– Он вам не рассказывал, что случилось одиннадцать лет назад?

– Нет.

– Неважно, – решил Лэнсдейн. – Я просто хочу сказать, что Перри уже тогда не был особо близок с остальной командой и дело Гарри Квеберта их отношений не улучшило.

– А как это связано с делом Гарри Квеберта?

– Хватит об этом, Маркус. Сейчас не время и не место.

– Вы сказали или слишком много, или слишком мало.

Лэнсдейн огляделся: мы стояли в стороне, подслушать нас никто не мог. И он произнес доверительным тоном:

– Перри буквально силой вырвал себе дело Нолы Келлерган, его сперва поручили двум другим полицейским. Ситуация была щекотливая, Гарри Квеберт – слишком заметная фигура. Перри убедил меня доверить дело ему. Мы с Перри прекрасно друг друга знали. Я тогда возглавлял уголовный отдел, а уже потом стал шефом полиции штата. Короче, я сделал так, что дело получил он, и коллеги ему этого так и не простили.

– Но зачем ему так нужно было расследовать убийство Нолы Келлерган?

– Думаю, в нем он видел возможность искупить вину. Знаете, Маркус, в сущности, за это я вас и люблю. Вы учинили жуткий бардак с этим делом, но помогли Перри что-то поправить в нем самом.

– Что поправить?

– Больше я ничего не могу вам сказать. Если Перри ни разу об этом не упоминал, значит, у него есть на то причина. Пусть сам расскажет.

С этими словами Лэнсдейн развернулся на каблуках и удалился.

* * *

Когда последние гости и кейтеры ушли, я остался прибрать в доме. На первом этаже я был один. Девочки легли спать, Перри, как я думал, тоже. Я усердно наводил порядок, чтобы наутро все было чисто: вынул посуду из посудомоечной машины, почистил забытую пепельницу, убрал сервировочные блюда, стоявшие в сушке. Выключил везде свет и уже готов был тихонько исчезнуть. Ночевать я думал в гостинице по соседству, чтобы завтра быть в распоряжении Перри, если понадобится, но не надоедать ему своим присутствием.

Только я собрался уходить, как на кухне появился Перри. Словно восставший из ада. Бледный как смерть, расхристанный. По глазам было видно, что творится у него на душе. Мы посмотрели друг на друга, и я понял, что поживу какое-то время у них. Перри только буркнул:

– Где простыни от дивана, вы знаете.

Потом подтащил стул и сел. На его языке это означало, что ему надо поговорить. Я налил нам обоим по большому стакану виски. Он замогильным голосом стал рассказывать, как Хелен умерла. Частично я от него об этом уже знал. Впрочем, он успел повторить эту историю, наверно, десятки раз, и ему еще долго придется ее повторять. Каждый разговор, даже самый пустячный, в парикмахерской, в супермаркете или со старым знакомым, случайно встреченным на улице, так или иначе будет заставлять его возвращаться к этой трагедии: “Хелен умерла? А что случилось?” Случилось то, что однажды, возвращаясь поздно вечером с работы, Хелен остановилась на парковке у какого-то фастфуда, видимо, поужинать. Машину поставила, но так из нее и не вышла. Спустя два часа какой-то прохожий заметил в машине тело Хелен, странно навалившееся на руль, и вызвал скорую помощь. Но врачи уже ничем не могли помочь. Было слишком поздно.

Хелен умерла от сердечного приступа. На самом деле инфаркт развивался уже не первый час: на работе она жаловалась на боли в спине и тошноту. Одна из коллег даже пошутила, что беременность в этом возрасте ей уже не грозит, и Хелен от души посмеялась. Она считала, что просто устала: скоро пройдет, наверное, немножко переутомилась.

– Она уже какое-то время была не в форме, – сказал Перри. – Мы и во Флориду поехали, чтобы она немного подзарядила батарейки. Пришлось делать вскрытие, таков закон. Врач сказал, что половина женщин, у которых случается инфаркт, совершенно не замечают симптомов.

Мне показалось, что Перри чувствует себя в чем-то виноватым:

– Вы тут ни при чем, сержант. Вряд ли вы могли что-то сделать.

Он поморщился:

– Не так все просто, Маркус. – Я первый раз слышал, чтобы он назвал меня по имени. – В тот вечер, когда Хелен умерла, она отчаянно пыталась мне дозвониться.

– Я в курсе, – попытался я его утешить, – мне девочки сказали. Вы задремали и не слышали звонок. Со всяким может случиться.

– Да не спал я, Маркус! Я всем наврал! Тогда, вечером, я сидел здесь, на этой самой кухне, и смотрел, как на столе вибрирует телефон. Я сознательно не отвечал на ее звонки.

Я потерял дар речи.

– Я не отвечал, – продолжал Перри, – и она в конце концов записала мне голосовое сообщение.

Он нажал кнопку на телефоне. Сначала электронный голос произнес, что сообщение получено 20 мая в 21 час 05 минут, потом вдруг зазвенел голос Хелен:

Перри, ты где? Перезвони. Перезвони, пожалуйста. Это срочно.

– Никогда себе не прощу, – всхлипнул Гэхаловуд. – Если бы я ответил на звонок Хелен, если бы прослушал это чертово сообщение…

– Что у вас с Хелен произошло, сержант?

– Она мне изменяла.

– Что? Вы уверены?

– Почти наверняка.

– Не могу себе представить, чтобы у Хелен был роман на стороне, сержант.

– Потому что вы лопух, писатель.

Перри уже несколько недель замечал, что жена ведет себя не как обычно.

– Ее часто не бывало дома. Она поздно возвращалась с работы, чего прежде никогда не случалось. Когда я удивился, она сказала, что ее новый начальник куда требовательнее предыдущего. Я отлично понимал, что Хелен говорит неправду. Что она меня избегает. У нас начались трения.

– Когда?

– В апреле, почти сразу после дня рождения Лизы, на котором вы были.

– Значит, когда мы виделись во Флориде, кризис был в самом разгаре?

– Все так.

– Но с виду у вас все было прекрасно.

– Одна видимость, писатель. Вся наша жизнь в обществе держится на видимости. Но дома, наедине, все рушится. Между прочим, весь фокус я раскрыл как раз перед отъездом во Флориду. Помните тот пресловутый вечер, когда мы созванивались? Вы были на своем райском острове, кисли там…

– Мне показалось, что и вы не в духе, – заметил я.

– В тот день Хелен сказала, что ей надо допоздна сидеть на работе, доделывать какую-то презентацию. Я не поверил и заявился к ней в офис. Дело было около девяти. Я поднялся на второй этаж: везде темно, никого, кроме уборщиц, да и те собрались уходить.

– Это ничего не доказывает, – возразил я.

– Я позвонил Хелен, она не ответила, – продолжал Перри. – Тогда я сделал кружок по кварталу. Оказалось, далеко ходить не надо: она сидела за столиком в ресторане. Со своим патроном.

Я совсем растерялся.

– И что вы сделали?

– Ничего. Меня это подкосило. Я не верил своим глазам. Вернулся домой. Хелен пришла поздно ночью. Наутро, когда я спросил, как прошел вечер, она как ни в чем не бывало ответила, что провела его за экраном компьютера.

– А потом?

– Через день мы уезжали во Флориду, я решил ничего не говорить. Может, по трусости, а может, надеялся, что на отдыхе мы склеим все из кусочков обратно.

– Сержант, ну почему вы мне ничего не сказали, ведь мы через несколько дней встретились в Майами?

– Слишком тяжко. Я даже не знал, с чего начать. Видите ли, мы часто себе клянемся, что если партнер начнет изменять, то сразу его бросим. А на деле все не так легко. Сидишь один с комом в горле и надеешься, что все как-нибудь образуется. Да и дети… Короче, после Флориды мы с Хелен были далеки друг от друга, как никогда. К тому же у меня было доказательство ее вранья.

– То есть?

– Она много ездила. Я все-таки коп, я стал следить за километражем ее машины, пытался понять, чем это она занимается. Если в самом деле, как говорит, сидит по вечерам в офисе, то ездить может разве что от дома до центра Конкорда и обратно.

– Подозреваю, что это было не так…

– Правильно подозреваете, писатель.

– Так что же случилось вечером, когда она умерла?

– Она якобы сидела в офисе. Предупредила меня в последнюю минуту. Я поужинал с девочками один, а потом куковал на кухне. Ждал, когда она вернется. Даже пообещал себе, что на этот раз выскажу ей все, покончу с этой ложью. Вот поэтому и не отвечал, когда она звонила. Не хотел, чтобы она опять вешала мне лапшу на уши. Не хотел слушать, что она еще задержится, что ей надо закончить дела и чтобы я ложился спать и ее не ждал. Не хотел, чтобы у нее была возможность выкрутиться. Вот и не отвечал. Смотрел, как вибрирует телефон, даже не прослушал сообщение. А потом в дверь позвонил шеф Лэнсдейн. Хелен обнаружил не прохожий, как я всем сказал. Она позвонила Лэнсдейну, именно ему. Почему – не знаю. Наверно, совсем отчаялась. Но он появился слишком поздно. Вот вам правда, Маркус: я смотрел, как вибрирует телефон, и бросил Хелен подыхать!

– Не думайте об этом, сержант!

– А о чем мне еще думать, черт возьми?

Он в ярости швырнул стакан о стену кухни, потом рухнул на стол, закрыв лицо руками.

– Идите спать, сержант, – тихо сказал я. – Вам надо поспать. Я все соберу.

Он послушно поднялся к себе в спальню. Не сказав ни слова, как тень. В ту ночь я так и не сумел уснуть. Снова и снова обдумывал сообщение, оставленное Хелен. Она сказала: “Это срочно”. На мой взгляд, это подразумевало не срочность в медицинском смысле, а скорее потребность поделиться какой-то информацией. Что произошло в тот вечер в жизни Хелен Гэхаловуд? Что такое она обнаружила?

Наутро, когда я, пытаясь привести себя в порядок после почти бессонной ночи, пил на крыльце кофе, почтальонша принесла почту и положила в почтовый ящик. Она дружески помахала мне, и я подошел.

– Вы родственник Хелен Гэхаловуд? – спросила она.

– В каком-то смысле.

– Какой это все ужас. Совсем молодая, такая приятная. Она одна во всем квартале всегда со мной здоровалась, дарила подарки на Новый год. Передайте, пожалуйста, от меня самые искренние соболезнования ее мужу и дочерям. Меня зовут Эдна…

– Непременно, Эдна.

Помявшись, она вдруг спросила:

– А Хелен вам про конверт говорила?

– Какой конверт?

* * *

Несколькими неделями раньше

В то утро Эдна, совершая свой ежедневный обход, обнаружила, что Хелен Гэхаловуд стоит у почтового ящика и поджидает ее. Вид у Хелен был взволнованный, и почтальонша увидела у нее в руках синий конверт.

– Эдна, – спросила Хелен, – это вы вчера положили мне вот это в почтовый ящик?

В ее голосе сквозило недовольство.

– Я разношу за день сотни писем, – несколько раздраженно ответила Эдна, – я не могу помнить каждый конверт, который попадает мне в руки. Дайте-ка посмотреть.

Повертев конверт, Эдна не увидела на нем ни адреса, ни почтовой марки.

– Это не могло прийти по почте, Хелен. Тут же ни имени, ни адреса. Откуда мы должны знать, что получатель – вы? Мы не ясновидцы.

– Если не вы его положили в почтовый ящик, тогда кто же?

– Какой-то ваш знакомый, пришел и положил вам прямо сюда. Может, сосед? Или тайный воздыхатель? – пошутила Эдна.

* * *

– Ей было не смешно, – пояснила Эдна. – Она, похоже, в самом деле была очень зла.

– А что было в конверте? – спросил я.

– Хелен мне так и не сказала. Я ее тогда видела в последний раз.

– Когда это было?

– Не помню точно, время летит так быстро. Месяца два назад, наверное.

– А вы не могли бы припомнить точнее? Может, вам запомнилась какая-то деталь, связанная с этим днем…

Она задумалась и вдруг просияла:

– Тогда же тревога была, в Капитолии Нью-Гэмпшира бомбу нашли! Ох, какой был в то утро переполох! Весь город перекрыли. Я даже опоздала с разносом почты. Да, теперь точно помню. В тот самый день.

Быстро поискав в интернете, я без труда установил дату тревоги: дело было 7 апреля. 7 апреля Хелен жаловалась на письмо, которое пришло накануне, то есть шестого. То есть в день, когда я приходил к Гэхаловудам, а главное, в день рождения Лизы. Совпадение? И что было в конверте? Может, в вечер своей смерти Хелен звонила Перри в связи с этим письмом?

Первым делом я подумал, что письмо имеет какое-то отношение к подозрениям в адюльтере. Кто-то ее шантажировал? Надо было вытащить это все на свет божий – и первым делом расспросить патрона Хелен.

Не говоря ни слова Гэхаловуду, я отправился к ней на работу, в центр Конкорда. Патроном Хелен был некто Мадс Бергсен, симпатичный датчанин, я с ним познакомился на похоронах. Он принял меня в своем кабинете.

– Что вас ко мне привело, Маркус? – любезно спросил он, усаживая меня в кожаное кресло.

– Хотел поговорить про Хелен.

– Я вас слушаю.

Мне не хотелось прямо в лоб задавать ему вопрос, был ли у них роман, и я решил немного походить вокруг да около.

– Ее муж считает, что она в последнее время от него отдалилась, – начал я. – Она вела себя странно, по вечерам, похоже, засиживалась в офисе. Ей надо было закончить важный проект, да?

Мадс Бергсен как-то смущенно вздохнул:

– Маркус, я, как вы знаете, датчанин. А мы в Дании не приветствуем подобные глупости.

Я перехитрил сам себя: он на что-то намекал, а я не понимал, на что. Пришлось переспросить:

– Какие глупости вы имеете в виду?

– Такие, что сидеть в офисе после окончания рабочего дня – это глупость. Выдумка американцев. Что надо доказывать свою ценность как работника, засиживаясь в офисе позже всех и рассылая имейлы посреди ночи и на выходных. Это полная бессмыслица. На самом деле, если вам приходится сидеть допоздна, значит, вы не успеваете сделать свою работу в положенное время, а значит, вас надо увольнять. Я все время внушал эту мысль подчиненным, и Хелен тоже. Обычно я ухожу из офиса последним, около девятнадцати часов. У меня никто не засиживается. Это не в моих правилах.

– То есть вы хотите сказать, что Хелен по вечерам в офисе не было, а мужу она лгала?

Он кивнул.

– Тогда чем же она занималась? – не отставал я.

– Не знаю.

Мне показалось, что Мадс Бергсен о чем-то умалчивает, и я решил зайти с козырей.

– По крайней мере про один вечер вы знаете, – сухо произнес я, – ведь вы водили Хелен ужинать. Ее муж видел вас вдвоем. Вы так со всеми подчиненными себя ведете? Может, в Дании такие правила…

Вместо ответа Мадс привстал, взял со своего стола фото в рамке и протянул мне. На фотографии он, в костюме жениха, целовал в губы другого мужчину.

– Мы с Бенджамином поженились два месяца назад. Мы были одной из первых мужских пар, вступивших в брак после легализации однополых браков в Нью-Гэмпшире.

– Какой же я идиот, – вздохнул я.

– Нет, Маркус, вы не идиот, вы друг, вы заботитесь о людях, которых любите. Знаете, Хелен часто говорила о вас.

– И что она говорила?

– Что вы хороший человек. Я и сам это вижу. Она была рада, что вы вошли в жизнь ее мужа. У Хелен были проблемы, Маркус. Я действительно пригласил ее поужинать, потому что тревожился за нее.

* * *

19 апреля 2010 года

В семь часов вечера Мадс Бергсен запер дверь кабинета и, как всегда перед уходом, быстро обошел офис. Поздоровался с уборщицами, приступавшими к работе, и направился к лифтам. Проходя мимо кабинета Хелен, он через застекленную дверь увидел ее: она сидела за рабочим столом и плакала. Он просунул голову в дверь:

– Хелен, что случилось?

Она утерла слезы:

– Ничего, Мадс. Прости, все хорошо.

– Не надо извиняться, я же вижу, что ты не в своей тарелке.

– Я не знала, что ты еще здесь.

– Тем лучше, – сказал Мадс, – ты можешь мне рассказать, что тебя мучает.

Она встала и взяла пальто:

– Не волнуйся. Мне надо бежать.

– Это куда?

Она остановилась перед Мадсом и вдруг разрыдалась, уткнувшись ему в плечо.

– Я совсем издергалась, Мадс, – прошептала она.

Он ободряюще приобнял ее:

– Я не могу тебя отпустить в таком состоянии. Пошли поужинаем, я приглашаю.

Они поели в итальянском ресторане в двух шагах от офиса. Хелен явно хотела выговориться, но была пока не готова. Мадс сперва решил, что у нее сложности с работой, и поднял этот вопрос, но Хелен заверила, что в этом плане все в полном порядке.

– Это из-за Перри, – в конце концов вырвалось у нее.

– Что с ним случилось?

– Он об этом еще не знает.

* * *

– Он об этом еще не знает? – переспросил я, когда Мадс Бергсен рассказал про эту сцену.

– Это ее слова, – подтвердил тот. – Больше она ничего не сказала. Я так и не понял, что она имела в виду. Зато в тот вечер попросила ее прикрыть, если Перри явится в офис и спросит меня, когда кончается ее рабочий день. Но он не приходил.

– Перри думал, что у нее есть любовник. И что это вы.

– Это в любом случае был не я, как вы понимаете. Но сомневаюсь, что у Хелен был роман. Она тревожилась из-за Перри. По крайней мере, так я тогда понял. После того ужина мы больше на эту тему не говорили.

– Она не упоминала некое письмо? – спросил я.

– Письмо? Нет, а что?

– Ничего. Вы мне не позволите взглянуть на ее кабинет?

В кабинете Хелен все осталось на своих местах. Мадсу хватило деликатности ничего не трогать, пока не придет Перри и не заберет личные вещи жены. Я надеялся, что Мадс на время оставит меня одного, но он стоял на пороге и, пока я открывал ящики и рылся в документах на рабочем столе, сверлил меня взглядом. Вид у него был уже не такой добродушный: он явно недоумевал, что мне тут надо, и жалел, что пустил меня в кабинет.

– Да что же такое важное вы ищете? – в конце концов разозлился он.

– Один личный документ, который Хелен могла оставить здесь, – ответил я.

Но я ничего не нашел. У меня не было ни единой зацепки.

* * *

Распрощавшись с Мадсом Бергсеном, я отправился на парковку, где скончалась Хелен, – у сетевого фастфуда “Фанниз”, неподалеку от съезда с шоссе. Поехал я туда скорее поклониться ее памяти, чем в надежде что-нибудь найти. Добрый час я стоял, разглядывая ряды безымянных машин и пытаясь угадать, в каком именно месте Хелен оказалась в безнадежном одиночестве, когда у нее сдало сердце. Перед тем как уйти, я зашел в “Фанниз” и заказал кофе.

– Вы полицейский? – спросил бармен, подавая чашку.

– Нет, а что?

– Ничего, так. Я видел, как вы на улице вертелись у места, где с месяц назад умерла та дама. И подумал, что это неспроста.

Меня заинтересовало его замечание: с чего бы полиции приезжать через месяц туда, где случился простой сердечный приступ? Я чувствовал, что здесь есть за что зацепиться.

– Я действительно близко знал женщину, о которой вы говорите. Мне хотелось увидеть место, где она умерла.

– Мои соболезнования.

– Спасибо. В тот вечер была ваша смена?

– Да, я с ней даже говорил, с той дамой. Бедняжка, сразу было видно, что ей нехорошо.

– Вы имеете в виду, физически нехорошо?

– Нет, морально. Я тот вечер прекрасно помню – такое разве забудешь? Народу было мало, я ждал за стойкой. Видел, как она вошла и села за столик, но ничего не заказала. Вид у нее был совсем отчаявшийся. Как будто она узнала что-то ужасное или ей страшно. Я подошел, потому что в нашей сети правило – столики только для клиентов. Ну да, я был немножко на взводе. Она нервно вертела в руках телефон, вид у нее был совсем потерянный. Я ей объяснил, что если она села, надо что-то заказать. Она сказала: “Принесите что-нибудь, что угодно”. Я возразил, что заказ делают у стойки, я не могу разносить еду, тут везде камеры, и если увидит менеджер, я могу потерять работу. Она что-то пробурчала и в итоге ушла.

– В котором часу это было?

– Около десяти вечера.

– А потом?

– А потом заявился этот коп.

Служащий явно имел в виду не полицию вообще, а кого-то конкретного.

– Какой коп? – спросил я.

– Прошло довольно много времени после ухода той дамы, и в ресторан вошел какой-то тип. Окинул взглядом столики, потом подошел к стойке и показал полицейский жетон. Сказал, что у него встреча с одной женщиной, и описал ту самую даму. Я рассказал ему то же, что и вам, он пошел на парковку и, надо полагать, нашел ее в машине, бездыханную.

– Вы случайно не знаете, как звали того копа?

– Да, он мне оставил визитку на всякий случай… к тому же он, по-моему, какая-то шишка… погодите…

Служащий отошел к доске с графиком обслуживания и снял оттуда визитку. На ней было написано имя – имя шефа Лэнсдейна. Я остолбенел.

– Этот человек сказал, что у него тут встреча?

– Да, именно, – подтвердил бармен.

Что-то было не так. Перри мне действительно говорил, что Хелен перед смертью звонила Лэнсдейну. Но если Лэнсдейн явился в ресторан, значит, она назначила ему встречу. Значит, она звонила не по поводу болезни. Ей надо было ему что-то сказать. Но прежде чем Лэнсдейн доехал, Хелен выпроводил бармен, она вернулась в машину, и у нее случился сердечный приступ. Лэнсдейн знал о Хелен что-то такое, чего не знали мы с Перри.

Я немедленно позвонил Лэнсдейну. Не успел я сказать и пары слов, как он перебил:

– Лучше не по телефону. Вы через час свободны?

С шефом Лэнсдейном мы встретились в парке в центре Конкорда. День стоял жаркий, чуть ли не летний. Эспланада была залита солнцем. Он ждал меня на каменной скамье у большого фонтана и сразу предупредил:

– Для начала имейте в виду, что я сам мало что знаю. Я очень люблю Перри, но не могу сказать, что мы как-то особенно близки. Тем не менее несколько недель назад Хелен попросила меня о встрече. Мы с ней выпили кофе. Выглядела она, по-моему, ужасно. И, если честно, говорила довольно бессвязно. Сказала, что у нее очень трудный период, что у нее неприятности, которыми она не может поделиться с Перри.

– Почему же она не могла ему ничего сказать? – спросил я.

– Я ей задал тот же самый вопрос. И знаете, что она ответила? “Чтобы его поберечь”.

– От чего поберечь? От этого письма, которое она получила?

Лэнсдейн изумленно уставился на меня:

– Вы и про письмо в курсе?

– Мне сказала почтальонша, что Хелен получила какое-то письмо и страшно возмутилась. Но вы наверняка и сами знаете…

– Узнал только в тот вечер, когда она умерла. После нашей встречи я ничего больше не слышал о Хелен. Вплоть до того трагического вечера. Она мне позвонила, время было позднее. Я ей оставил номер своего мобильного на всякий случай. И случай был явно тот самый: она была страшно взволнована. Сказала, что не может дозвониться до Перри и что ей нужна помощь. Что она получила анонимное письмо и выяснила, кто его отправил. Назначила мне встречу в “Фанниз”, на съезде с шоссе. Когда я приехал, в ресторане никаких следов Хелен не было. В конце концов я нашел ее в машине. Она была мертва.

– А то пресловутое письмо? – спросил я. – Удалось его найти?

– Нет. Я перерыл всю машину, вещевой ящик, бардачок. Пусто.

– Вам известно, что было в письме?

– Хелен сказала только одно: что это связано с делом Аляски Сандерс.

– С делом Аляски Сандерс?

– Одиннадцать лет назад, весной 1999 года, в Нью-Гэмпшире, в лесу, нашли убитую девушку. Расследование вел Перри со своим коллегой и другом, сержантом Вэнсом. Они быстро задержали подозреваемого, дружка девушки. Но случилась трагедия.

Выслушав рассказ Лэнсдейна, я утратил дар речи.

Через три дня после убийства

Вторник, 6 апреля 1999 года

22.45. Час назад Перри Гэхаловуд во второй раз стал отцом. Стоя в пустынном коридоре, в родильном отделении больницы Конкорда, он позвонил родителям жены – сообщить о рождении Лизы. С Хелен все было прекрасно, она отдыхала. Малышка Лиза явилась на свет здоровой и бодрой.

Автомат налил ему кофе в пластиковый стаканчик и выдал шоколадку, этим он и поужинал. Потом решил позвонить Вэнсу, поделиться хорошей новостью, а заодно узнать, что дал допрос Уолтера Кэрри. Но не успел: мобильник зазвонил раньше. Лэнсдейн. Гэхаловуд, в полной уверенности, что тот хочет его поздравить, радостно закричал:

– Ее зовут Лиза!

На другом конце провода повисла долгая пауза. Потом Лэнсдейн глухо произнес:

– Перри, немедленно приезжай в управление. Случилось нечто очень серьезное.

Подъехав к зданию полиции штата, Перри увидел целую вереницу машин экстренных служб, сверкающих в ночи синими и красными маячками. Фуры тактической группы быстрого реагирования, машины скорой помощи, фургончики криминалистов.

Гэхаловуд миновал первое полицейское оцепление. На вопрос: “Что случилось?” – все отвечали: “Что-то в уголовном отделе”. Он взлетел, перепрыгивая через три ступеньки, на второй этаж и в тревоге помчался по коридорам. Подбежал к Лэнсдейну, никого не пропускавшего в зал для допросов. “Что происходит?” – спросил Гэхаловуд. Лэнсдейн промолчал, и Гэхаловуд с колотящимся сердцем заглянул в открытую дверь. Ему предстала ужасающая картина: посреди комнаты в огромной луже крови лежал труп Вэнса. Голову ему размозжило выстрелом. А рядом, в таком же состоянии, – тело Уолтера Кэрри.

У Гэхаловуда подкосились ноги. Лэнсдейн, предвидевший такую реакцию, отвел его в сторонку и усадил. Гэхаловуду далеко не сразу удалось оправиться от шока и прийти в себя.

Поздней ночью Казински рассказал, как протекал тот кошмарный вечер. Все началось, пока они с Вэнсом ждали адвоката, чтобы продолжить допрос Уолтера Кэрри. Таков закон.

– Уолтер Кэрри сидел в зале для допросов один, в наручниках, – говорил Казински. – Мы с Вэнсом наблюдали за ним из соседней комнаты, через одностороннее зеркало. Адвокат все не ехал, и мы с Вэнсом начали разрабатывать стратегию. При адвокате надо было действовать как можно более тонко. Я взял на себя роль злого копа, Вэнс – союзника Уолтера Кэрри. Поэтому, когда Кэрри потребовал воды, ее понес именно Вэнс: удобный случай завязать с ним отношения. Вэнс вошел в зал со стаканчиком воды, расстегнул у Кэрри наручники. Ровно в этот момент я заметил у Вэнса под курткой рукоятку служебного револьвера: он забыл его оставить перед тем, как войти. Ну, вы все не хуже меня знаете, это правило не то чтобы всегда неукоснительно выполняется. И тут Кэрри заговорил. Сказал: “Порешил я ее, шлюху”. Вэнс отреагировал очень спокойно – мы имели добровольное признание. И как знаток процедуры спросил: “К тебе едет адвокат, ты отказываешься от его присутствия?” Кэрри было не узнать, он был словно одержимый. Хохотнул: “Я ее шлепнул, потаскуху, неверную шлюху, она мне рога наставляла в моей же постели. Что, по-твоему, может сделать адвокат? Мне от смертной казни не уйти”. И на этих словах он вдруг заплакал. Прямо как ребенок. Говорил про родителей, как они приедут смотреть на казнь. Тогда Вэнс заверил Кэрри, что поможет ему всего этого избежать, даже похлопал его по плечу, чтобы тот продолжал говорить. Спросил, можно ли записать их разговор, Кэрри согласился. Вэнс включил камеру на треножнике, напротив стола. “Можешь повторить то, что ты только что сказал, Уолтер?” Кэрри разрыдался: “Я ее убил. Я убил Аляску”. Помолчал, а потом добавил: “Мы убили Аляску. Я был не один. Со мной был Эрик Донован”. Мы с Вэнсом остолбенели: “Эрик Донован был соучастником убийства?” – переспросил Вэнс. “Да, не одному же мне отдуваться. Ее убили мы с Эриком. Вот вы пуловер нашли… это его. Инициалы ‘M’ и ‘U’, это Monarch University, университет, где он учился. Проверьте, сами увидите, я правду говорю…” Вэнс выключил камеру, обернулся к одностороннему зеркалу переглянуться со мной. И вдруг Кэрри набросился на Вэнса и выхватил у него пушку. Все произошло так быстро, что я даже вмешаться не успел. Вэнс вцепился в револьвер, раздался первый выстрел. Зеркало разлетелось вдребезги. Я пригнулся, чтобы достать оружие. А распрямившись, увидел, что Уолтер одолел Вэнса, и прежде, чем я успел среагировать, выстрелил ему в голову. Я заорал и прицелился в Уолтера, но он тут же приставил пушку Вэнса к своему виску и спустил курок. Настала мертвая тишина. Я нажал на тревожную кнопку и бросился к телу Вэнса. Пытался оказать ему первую помощь, но прекрасно понимал, что он мертв. И я орал, я так орал, звал на помощь. Где вы все были, черт вас дери?

Трагедия разыгралась в поздний час. В здании уже почти никого не было. Казински пришлось ждать, пока подоспеет подкрепление.

Вспоминая, что ему пришлось пережить, Казински машинально коснулся своей окровавленной одежды. Взглянул на испачканные пальцы, и его вырвало.

Гэхаловуд был сражен. И напуган. Сперва ему пришло в голову, что это он мог в тот вечер лежать в зале для допросов с вытекающими мозгами. А потом на него нахлынуло чувство вины: останься он здесь, ему, быть может, удалось бы предотвратить трагедию. Он бросил напарника одного. Он никогда себе этого не простит.

* * *

На следующий день, прямо на рассвете, вереница полицейских машин промчалась через Маунт-Плезант и окружила дом Джанет и Марка Донованов. Группа быстрого реагирования вышибла кувалдой дверь, дом заполонили полицейские. Эрика Донована взяли прямо в постели.

Шум разбудил обитателей квартала. Все они еще долго будут вспоминать, как на глазах у всех дико озирающегося Эрика выволокли на улицу в наручниках и без церемоний запихнули в полицейскую машину. Как Джанет Донован с трудом удерживали здоровенные копы, а она заходилась в крике, требуя отпустить сына.

Эрик Донован больше никогда не вернется под родительский кров. Не увидит снова эту улицу, не будет пить кофе под цветущим навесом крыльца. Не встретится больше с соседями, милыми людьми, которых в то утро сразило известие, что Эрик, такой чудесный Эрик – убийца. Всегда такой приветливый, изящный, а в то утро – растрепанный, одурелый, перепуганный, как загнанный зверь, в спешно натянутом спортивном костюме, который он теперь снимет только затем, чтобы облачиться в оранжевую робу заключенного.

Он был влюблен в свободу, обожал лес, рыбную ловлю на мушку и широкие просторы – а теперь попадет из полицейской машины в зал для допросов, потом в камеру предварительного заключения, а после автозак отправит его в тюремную клоаку, где ему предстоит провести всю оставшуюся жизнь за убийство Аляски Сандерс.

* * *

Сначала Эрик Донован отрицал свою причастность к смерти Аляски Сандерс. Дабы освежить его память, Гэхаловуд запустил видеозапись показаний Уолтера Кэрри. Эрик в полном недоумении смотрел на лицо друга крупным планом: друг признавался в убийстве и прямо называл его соучастником.

– Что за ерунда? – возмутился Эрик. – Я не убивал Аляску!

– Это разве не ваш пуловер? – спросил Гэхаловуд, показывая свитер в прозрачном пластиковом пакете.

– Не знаю, мой или не мой, но да, у меня такой есть – как и у тысяч студентов университета в Монархе.

– Уолтер утверждает, что это ваш пуловер.

– Раз он утверждает, значит, это тот пуловер, что я ему одолжил.

– Когда вы это сделали?

– Две недели назад. Дело было в субботу, 20 марта, я запомнил день, потому что тогда лесники составили на нас с Уолтером протокол. Мы с ним поехали удить рыбу в речке, той, что впадает в озеро недалеко от Грей Бич. Ну, вы знаете, я вам в понедельник говорил про этот уголок. Короче, рыбачили мы и попали под дождь. Думали, что ливень быстро пройдет, и укрылись под деревом. Уолтер замешкался, промок до костей и стал замерзать. Трясся, как черт знает что. Мне было не особо холодно, я вообще не такой мерзляк, как он. Ну, я и снял пуловер, дал ему. Этот самый пуловер! Дождь все не кончался, мы смотали удочки и припустили к машинам. Как сейчас вижу: Уолтер в своей тачке стягивает мой намокший свитер, кидает его на заднее сиденье и говорит: “Постираю и верну чистый”. Я сказал, что это лишнее, но он настаивал.

– Так он вам его вернул?

– Нет.

– Очень милая история, только неубедительная, – сказал Гэхаловуд.

– Блин, сержант, я не вру! Я даже пытался через несколько дней забрать этот пуловер. Сказал про него Аляске, а она разозлилась. По-моему, это та пресловутая ссора, про которую вам говорила Салли Кэрри…

– А, так вы с ней все-таки ссорились! Зачем вы нам солгали?

– Я вам не лгал, сержант. Это даже не ссора была! Я хотел забрать пуловер. Уолтер на несколько дней уехал из Маунт-Плезант, я упрашивал Аляску его отдать, а она разозлилась, что я к ней пристаю, вот и все. Сказала, чтобы я звонил Уолтеру, я и позвонил. Он сказал, что перед отъездом положил пуловер в багажник своей машины, а поскольку машину он оставил в Маунт-Плезант, я попросил у Аляски разрешения заглянуть в багажник. Но пуловера там не было.

– Мне очень жаль, Эрик, но я ни единому слову не верю во всей этой истории с загадочным исчезновением пуловера. Почему вы нам раньше об этом не говорили?

– Откуда мне знать, что пуловер как-то связан с убийством?

Гэхаловуд явно сомневался, и Эрик добавил:

– Я правду говорю, сержант! Клянусь! Спросите Уолтера, он вам обязательно подтвердит все, что я сказал.

– Уолтер умер, – резко сказал Гэхаловуд.

– То есть как это – Уолтер умер?

Допросы продолжались. Эрик упорствовал: он не убивал Аляску Сандерс, он не имеет никакого отношения к убийству. Потребовал адвоката и связался с Патрисией Уайдсмит, молодой бостонской специалисткой по уголовному праву. Она включилась в дело. Но число улик против Эрика все росло. Прежде всего, его ДНК соответствовала второй ДНК, обнаруженной на пуловере. “Это пуловер Эрика, – возражала адвокат Уайдсмит, – вполне логично, что на нем его ДНК. Мой подзащитный уже сказал, что носил его, прежде чем одолжить Уолтеру”.

Кроме того, у Эрика не было алиби на вечер убийства. Он вернулся с сестрой к родителям около половины двенадцатого ночи и, по его словам, отправился в кровать. Но позже, когда все семейство спало, он прекрасно мог уехать снова, его отсутствия никто бы не заметил.

Последний гвоздь в этом деле был забит, когда в спальне Эрика нашли отпечатанное на компьютере сообщение:

я все про тебя знаю.

Письмо было идентично тем, что получила Аляска. Принтер Эрика отправили на анализ, и он подтвердил наличие необычного изъяна: поврежденная печатающая головка оставляла точно такой же отпечаток, как и в посланиях, адресованных Аляске.

– Кто угодно мог зайти к родителям домой и использовать мой принтер, – возражал Эрик. – Мы днем даже дверь на ключ не запираем! В Маунт-Плезант так заведено, мы друг другу доверяем! Город спокойный!

Но доказательства перевешивали его доводы, и адвокату становилось все труднее его оправдывать. С горя Эрик замкнулся в молчании. Наконец, незадолго до суда, он признал свою вину в убийстве Аляски Сандерс. Его приговорили к пожизненному заключению без права на досрочное освобождение.

В день, когда Доновану вынесли приговор, Гэхаловуд вошел в кабинет к Лэнсдейну и протянул ему письмо.

– Это что такое? – спросил Лэнсдейн.

– Я увольняюсь.

Лэнсдейн в изумлении воззрился на следователя.

– Я не подпишу, – наконец произнес он. – Вы, без сомнения, лучший коп, какой мне встречался за все время службы.

– Останусь только при одном условии…

– Перри, как вам известно, я не поклонник шантажа.

– Это не шантаж. Это предварительное условие моего дальнейшего пребывания в отделе.

– Ну говорите…

– Я больше не хочу иметь напарника, – заявил Гэхаловуд.

– Ну Перри, вы же не можете вести расследование в одиночку!

– Лучше быть одному. Нет риска убить напарника.

– Перри, вы тут ни при чем…

– Я хочу вести расследования один, – настаивал Гэхаловуд. – Правилами такое допускается.

Лэнсдейн нехотя согласился, решив, что это наверняка блажь и скоро пройдет.

Гэхаловуд направился к дверям кабинета, но Лэнсдейн задержал его:

– На самом деле, Перри, все равно примите поздравления: дело Аляски Сандерс официально завершено.

– Дело никогда не бывает по-настоящему завершено, – ответил Гэхаловуд.

– Что вы хотите сказать?

– Они всегда будут меня преследовать. И мертвые, и живые.

Рассказ шефа Лэнсдейна о событиях 6 апреля 1999 года меня ошеломил. После нашей короткой встречи меня одолевало единственное желание – найти пресловутое письмо, которое получила Хелен.

Глава 7

Анонимное письмо

Суббота, 29 мая 2010 года

В то утро Перри увел девочек на кладбище поклониться могиле, и я, пользуясь его отсутствием, обыскал весь дом. Где Хелен могла спрятать письмо? Точно не в общей комнате, нужно более укромное место. Я перерыл шкафы Хелен, ее личные вещи, ее косметичку. Мне это претило, но выбора не было. Поиски оказались тщетными. Я почти не удивился: если Хелен хотела спрятать письмо от мужа-копа Перри, его нельзя было оставлять в пределах досягаемости. На ее рабочем месте я тоже ничего не нашел, значит, оставалась последняя возможность – машина. В день смерти Хелен у Лэнсдейна был случай проверить салон, но насколько тщательно, принимая во внимание тогдашнюю суматоху? Надо было все осмотреть еще раз.

Я отправился в гараж. Там стояли велосипеды, тренажер и серая «тойота камри» Хелен. С минуту я смотрел на автомобиль, представляя себе безжизненное тело Хелен на водительском сиденье. Потом, решившись, открыл дверцу и сел в машину. Где оно могло быть, это письмо? Я заглянул в бардачок, в ящик для вещей. Пусто. Осмотрел солнцезащитные козырьки, щели между сиденьями – тоже ничего. Напоследок приподнял коврики на полу. Не знаю, почему мне это не пришло в голову раньше. Под одним из ковриков нашелся синий конверт, тот самый, о котором говорила почтальонша. Внутри лежал сложенный вдвое листок, на нем был наклеены вырезанные из газет буквы:

кэрри и донован невиновны

* * *

Я показал письмо шефу Лэнсдейну. Он был озадачен. Внимательно изучил его с каким-то непонятным не то удивленным, не то недоверчивым выражением лица и спросил:

– Вы Перри говорили?

– Пока нет.

– “Кэрри и Донован невиновны”, – прочел он вслух, словно не совсем понимал смысл.

– Невиновны в смерти Аляски? – предположил я. – Судя по всему, письмо пришло к Гэхаловудам недавно, шестого апреля, то есть через одиннадцать лет после смерти Уолтера Кэрри.

– Честно говоря, я в таком же недоумении, как и вы, – признался Лэнсдейн. – Чего угодно ожидал, только не этого.

– Может, шутник какой?

– Сомневаюсь, – возразил Лэнсдейн.

– Почему вы так уверены?

– Потому, что письмо послали Перри. Хелен его перехватила, но послание явно адресовано ему. И это не пустяк. Во-первых, Перри имеет прямое отношение к делу Аляски Сандерс, а во-вторых, он грозный коп. Тот, кто отправил письмо, хотел, чтобы Перри заново расследовал это дело. Какие уж тут шутки.

– Но зачем вытаскивать на свет дело одиннадцатилетней давности? – недоумевал я.

Лэнсдейн едва заметно усмехнулся:

– Вы очень умный человек, Маркус, но все-таки слегка наивный. Вы не забыли, что после вашей книжки, “Правды о деле Гарри Квеберта”, о существовании несколько сварливого, но весьма опытного копа узнала вся страна? Из-за вас или благодаря вам сержанта Перри Гэхаловуда теперь знают миллионы читателей. Думаю, кто-то проснулся, Маркус. И, возможно, отчасти по вашей вине.

Замечание Лэнсдейна не оставило меня равнодушным. До сих пор я никак не мог понять, почему Хелен не попросила меня помочь. Ответ был прост: скорее всего, ей и меня не хотелось впутывать в это дело.

– Хелен понимала, что если Перри узнает про письмо, то начнет расследование заново, – сказал я. – И не хотела, чтобы он опять погружался в это дело, оно и так выбило его из колеи. Но и выкинуть письмо из головы Хелен не могла, с ее-то темпераментом. Видимо, она пыталась что-то разузнать, а потом уже решить, стоит ли все-таки сказать о нем мужу. Стала выведывать и в конце концов раскопала нечто достаточно убедительное. Хотела сообщить Перри, но не успела – умерла. В тот вечер, перед смертью, Хелен что-то нашла, это точно. Но что? Ответ в этом письме.

Лэнсдейн, кивнув, спросил:

– С чего начнем?

– Кто из нас двоих коп? Можете послать письмо на анализ…

– Отпечатки искать бесполезно. Прежде чем попасть к нам, письмо побывало в руках почтальонши, Хелен и бог знает кого, там полгорода оставили свои пальцы. И потом, если вы не хотите, чтобы дело дошло до ушей Перри, думаю, нам надо действовать самим, а потом уже ставить в известность остальных копов. Кстати, вы уверены, что по-прежнему хотите держать его в стороне?

– Уверен.

В самом деле, лишние сложности были сейчас Перри ни к чему. Он ушел в отпуск, по его словам, “по крайней мере на несколько недель”, и целыми днями бродил по дому. Ему надо было сосредоточиться на себе, на семье. Прежде всего восстановиться, а не биться с призраками какого-то старого дела. Поэтому в следующие три дня я, пользуясь отлучками Перри и девочек, втайне начал собственное следствие. Изучил GPS машины Хелен, проверил, куда она ездила в последнее время – к несчастью, на регистраторе ничего не сохранилось. Перерыл почту на домашнем компьютере – безрезультатно. Пролистал найденный в ее сумочке ежедневник, установил, что она делала каждый день, – но не нашел ничего интересного.

Одновременно я попытался отыскать что-то в интернете о деле Аляски Сандерс, однако информации оказалось не так много. Тем не менее я обнаружил, что существует некая ассоциация, призывающая освободить Эрика Донована. В интернет-кафе Конкорда (дома у Гэхаловудов я этого делать не стал, чтобы не рисковать) я распечатал несколько статей и фотографию Аляски Сандерс и спрятал у себя в комнате, в диване. Не знаю, почему мне захотелось сохранить фото Аляски. Быть может, чтобы не забывать – истинной целью моего расследования была эта зверски убитая прелестная девушка двадцати двух лет. А еще, возможно, потому, что я бессознательно соотносил ее с Нолой Келлерган, девушкой, вокруг которой развивалось дело Гарри Квеберта. Шеф Лэнсдейн говорил, что дело Нолы было для Гэхаловуда чем-то вроде искупления. И тот, кто отправил анонимное письмо, это знал.

Я прокручивал в уме дело Аляски Сандерс, а в промежутках занимался остатками семейства Гэхаловудов. Перри был похож на собственную тень. Он и без того не отличался говорливостью, а теперь замкнулся в полном молчании. Девочки старались держаться. Я изо всех сил опекал их, говорил за двоих, старался принести немного веселья в дом – прежде такой радостный, а теперь мрачный. Занялся тем, чего совсем не умел, – готовкой. Сперва напек гору банановых пирогов тети Аниты. Но пришлось переключаться на предельную скорость и впрягаться в приготовление полных обедов. Топчась в одиночестве на кухне, я взывал к тете Аните. Она вдохновляла меня в кулинарных трудах. Вскоре рядом возник еще один призрак – призрак Хелен Гэхаловуд. То ли вслух, то ли про себя, сам не знаю, я твердил ей наивную до невозможности фразу: “Хелен, я не хочу, чтобы ты умирала”. И, повинуясь ходу воспоминаний, заново пережил день, когда впервые ее встретил.

* * *

Два года назад

2 июля 2008 года

Это случилось в самый разгар дела Гарри Квеберта. Следствие принимало скверный оборот. Мы с Гэхаловудом ездили допросить отца Нолы Келлерган, и беседа слегка вышла из-под контроля, в основном по моей вине. Покинув дом преподобного Келлергана, мы с Перри бурно обменялись любезностями, после чего он пригласил меня к себе поужинать. Когда мы подъехали к его дому, я сказал:

– Надеюсь, ваша жена не будет против, что я вот так, без приглашения.

– Не волнуйтесь, писатель, у нее сильно развито чувство жалости.

– Спасибо, сержант, утешили.

Хелен Гэхаловуд только вернулась из супермаркета и, разбирая огромные хозяйственные сумки, пыталась уместить их содержимое в холодильник.

Перри объявил о моем приходе с присущей ему деликатностью:

– Прости, дорогая, что тебе придется ставить лишнюю тарелку, но я подобрал этого беднягу на улице. По-моему, он как две капли воды похож на уродца с обложки той книжки, что валяется у тебя на ночном столике, нет?

В ее потрясающей улыбке отразилась вся ее доброта. Она протянула мне руку:

– Как я рада наконец познакомиться с вами, Маркус! Мне так понравилась ваша книга! Вы правда ведете расследование вместе с Перри?

– Он мне не напарник, – сердито буркнул Перри. – Просто любитель, навязался на мою голову и портит мне жизнь.

– Ваш муж потребовал возместить ему стоимость моей книжки, – пожаловался я Хелен.

– Не обращайте внимания, – ответила Хелен. – В душе он милый.

Я предложил помочь и вытащил из сумки овощи. Перри глядел на меня с насмешкой.

– Вот видишь, – сказал он жене, – вроде помогает, а на самом деле только бардак разводит. Если б ты знала, сколько свиней он мне подложил в расследовании!

– Это означает, что вы способный, – обернулась ко мне Хелен.

– Видите, писатель, в ней опять говорит жалость.

– У Перри нет напарника, – продолжала Хелен. – Он на дух никого не переносит. Сколько коллег он водил домой за последние годы? Ни единого.

– Потому что мне хорошо в семейном кругу, – оправдался Перри, добыл из холодильника две банки пива и протянул одну мне.

Хелен заговорщически подмигнула:

– Видите, Маркус, вы ему очень нравитесь.

– Не нравитесь вы мне, писатель!

– Зовите меня Маркус, сержант, мы же почти друзья.

– Никакие мы не друзья. Вы меня зовете «сержант», я вас зову «писатель», чисто рабочие отношения.

Хелен воздела глаза к небу:

– Добро пожаловать в семейство Гэхаловудов, Маркус!

В тот вечер, после ужина, сидя вдвоем с Перри на террасе, я сказал:

– У вас изумительная жена, сержант. Единственный ее недостаток – что она вышла замуж за вас.

Гэхаловуд расхохотался.

* * *

Малия и Лиза, которым я рассказал, как познакомился с их матерью, расхохотались. Мы заканчивали ужинать. Мое оссобуко оказалось настолько несъедобным, что пришлось заказать пиццу. За столом мы сидели втроем, Перри не спускался. Когда он наконец появился, вид у него был особенно мрачный. Девочкам назавтра надо было снова идти в школу, и, поглядев на их отца, я подумал, что для них так будет лучше.

Перри положил себе кусок пиццы и молча сжевал его. Потом дочери поднялись к себе в комнату, и мы с Перри остались на кухне одни. До сих пор у нас не было случая побыть вдвоем. У меня было ощущение, что он меня избегает. Я составил тарелки в посудомоечную машину, а он изо всех сил старался запихать коробки из-под пиццы в мусорное ведро.

– Это во вторсырье, – заметил я.

– Никогда не сдавал вторсырье.

– Все когда-то бывает впервые, сержант.

Он положил коробки на кухонную стойку и, ворча, удалился. Прибрав на кухне, я спустился к себе в спальню. Растянулся на кровати, поглядел на фотографию Аляски Сандерс и взял в руки анонимное письмо. Куда-то оно Хелен привело, что-то она обнаружила. Что же?

Я всматривался в листок, как будто на нем вдруг мог появиться какой-то знак. И внезапно осознал очевидную вещь, на которую до сих пор не обращал внимания: шрифт текста был гармоничным. Короткая фраза (“Кэрри и Донован невиновны”) была составлена из отдельных букв, но коллаж не резал глаз. Тут я понял, что буквы вырезаны из одной газеты. Любопытная деталь: почему не замести следы, используя несколько разных газет?

Письмо я разглядывал лежа, держа его в вытянутых вверх руках, и в конце концов случайно подставил его под свет потолочной лампы. На просвет сквозь одну из букв проступила какая-то надпись. Отклеив букву, я обнаружил на обороте загадочную цепочку цифр и букв:

10 Нор…

Надпись была напечатана поперек. Что это могло быть такое? Ответ пришел быстро: передо мной был фрагмент адреса. Адреса подписчика газеты, из которой вырезали кусочек и вставили в письмо Гэхаловуду.

Наконец-то я напал на след.

* * *

Назавтра мы с Лэнсдейном встретились в кафе в центре Конкорда, и я рассказал ему о своем открытии:

– Найдем подписчика, найдем и автора письма.

– Не стоит горячиться раньше времени, Маркус, – охладил он мой пыл. – Вы даже не представляете, сколько кафе, ресторанов, медицинских кабинетов и черт знает чего еще подписаны на газеты для посетителей. Человек, изготовивший это письмо, мог подобрать газету где угодно, хоть на улице, даже в мусорном баке. Вы можете себе вообразить, чтобы кто-то послал анонимку с собственным адресом?

– Его толком не видно, – возразил я. – Нельзя сбрасывать со счетов небрежность.

– Ну Маркус, кто же будет использовать для анонимки газету, на которую подписан? Это же бессмыслица.

– Я и об этом подумал, представьте себе. Это может быть человек, который где-то заперт и у которого нет доступа к другим газетам. Например, заключенный.

– Заключенный?

– Кто-то сидит в тюрьме, – предположил я. – Его сокамерник, задержанный за что-то совершенно другое, признается ему в убийстве Аляски Сандерс. И человек пишет анонимное письмо Гэхаловуду.

– Заключенные не получают газет.

– Он получил посылку, завернутую в газету, – упорствовал я, – и использовал ее, чтобы составить текст.

– Переписка заключенных проходит проверку. Письмо бы перехватили.

– Нет, если он передал его с адвокатом.

– Чтобы адвокат согласился играть роль почтальона и отнес письмо к Гэхаловудам? Не верю, Маркус. Хоть и отдаю должное вашему богатому воображению.

– Тем не менее я уверен, что этот адрес куда-то привел Хелен Гэхаловуд.

– Возможно, – согласился Лэнсдейн. – Поэтому для начала надо попытаться найти адрес, а не блуждать в предположениях.

Участие Лэнсдейна в этом деле было каким-то двойственным: какая-то часть его “я” совершенно явно не желала пачкаться. Но и пренебречь происходящим он не мог. Поэтому, когда он встал со словами: “Удачи вам в поисках, держите меня в курсе”, я в досаде воскликнул:

– Удачи? То есть как “удачи”? Вы меня бросаете одного, выкручивайся как знаешь?

– Маркус, вы меня ставите в крайне неудобное положение: я шеф полиции штата, я не могу ввязываться в параллельное гражданское расследование.

– Тогда почему бы вам не передать дело кому-то из подчиненных?

– Потому что вы с пеной у рта требуете, чтобы Перри ничего не знал, – объяснил Лэнсдейн. – И потом, тогда вас полностью отстранят от следственных действий. А я отлично вижу, что вся эта история не дает вам покоя.

– Шеф Лэнсдейн, я не первый день вас знаю, вы не особо обременяете себя такого рода соображениями. Есть какая-то причина, по которой вы не занимаетесь этим делом в служебных рамках. Какая? Скажите, иначе я все вывалю в газеты.

Лэнсдейн со вздохом сел:

– Знаете, как Перри вас всегда описывал, Маркус? Как очень симпатичный банный лист. Признаюсь, он прав. Я не хочу поднимать шум вокруг этого анонимного письма, Маркус, потому что на этом этапе хочу избежать ажиотажа и бесполезных слухов. Если есть сомнения в виновности Уолтера Кэрри, значит, дело Аляски Сандерс надо расследовать заново, от начала до конца. Прежде чем до этого дойдет, мне надо установить автора анонимки, причем втайне. И я знаю, что вам это под силу.

– Но вы же не бросите меня одного в этом дурдоме, шеф Лэнсдейн?

Он опять попробовал увильнуть:

– Я шеф полиции, у меня тонны обязанностей.

– Вот именно, вы шеф полиции и не обязаны никому давать отчет. Ну, за работу!

Единственный способ для нас с Лэнсдейном установить адрес заключался в поиске всех адресов, начинающиеся с “10 Нор…”. Новые технологии тем и прекрасны, что пара поисковых запросов в интернете позволяют без труда составить их список. Однако список оказался бесконечным. Бесчисленные улицы, проулки, проспекты, бульвары по всей стране, начинающиеся на “Нор…”, обещали задать нам работу на долгие месяцы.

Для начала нам надо было ограничить периметр поисков. Метод, предложенный Лэнсдейном, оказался плодотворным. Мы знали, что около 22.00 Хелен подъехала к “Фанниз” у западного съезда с автострады 1. Если бы мы могли выяснить, в котором часу она ушла с работы, временной промежуток между этими двумя пунктами позволил бы нам очертить зону поисков.

Только патрон Хелен Мадс Берген мог попросить у охраны офиса предоставить нам сведения о приходах и уходах своей подчиненной. Как это часто бывает в офисных зданиях, у каждого служащего был свой бейдж, позволяющий пройти через турникет у лифтов. Значит, каждый проход легко было отследить.

Тем не менее мне пришлось долго наседать на Мадса.

– Зачем вам понадобились сведения подобного рода? – недоверчиво спросил он.

– Это очень важно. Вот все, что я могу вам сказать.

– Мне не нравится то, чем вы занимаетесь. Тем более за спиной у мужа Хелен. Я думал, вы с ним друзья.

– Именно потому, что мы с ним друзья, я стараюсь его хоть чуть-чуть пощадить. Пожалуйста, Мадс, обещаю, после этого я исчезну из вашей жизни.

Последний довод попал в цель. Он на минуту оставил меня одного и вернулся со списком уходов и приходов Хелен за последние две недели.

В день смерти она ушла из офиса в 18.00.

Сидя в гостиной у Лэнсдейна, мы восстановили последний вечер в жизни Хелен. Лэнсдейн разложил на журнальном столике карту Нью-Гэмпшира. Я перечислил все, что нам было известно:

– В 18.00 Хелен уходит из офиса, в 21.05 звонит Перри, в 22.00 входит в этот “Фанниз” на западном съезде с автострады 1.

– Самый логичный путь, чтобы попасть домой, – заметил Лэнсдейн.

– Значит, она едет домой. Но она взволнована. Явно обнаружила что-то, что ее очень встревожило. Перри на звонок не отвечает. Она чувствует, что у нее скоро случится сердечный приступ. Видит “Фанниз”, решает остановиться и передохнуть. Не знает, что делать с добытой информацией, и звонит вам.

– Если она в тот вечер узнала что-то важное, – подхватил Лэнсдейн, – ей, скорее всего, захотелось сразу сообщить об этом Перри.

– Она ему звонила в 21.05, – сказал я. – То есть это значит, что она была примерно в часе езды от “Фанниз”?

– Точно, – кивнул Лэнсдейн. – И это отлично согласуется с ее уходом из офиса в 18.00. Ей нужно время дойти до парковки, забрать машину, потом еще час пик, значит, до пункта назначения она добралась часа через полтора, примерно к 19.30. Пока она еще блуждает в потемках – наверное, изучает список адресов, как и мы собирались. Значит, еще часа полтора она ездит по разным улицам, ищет соответствующий адрес. И наконец находит.

Изложив эту гипотезу, Лэнсдейн уверенно очертил на дорожной карте круг с радиусом в час езды – зону, где могла начаться наша кропотливая работа.

* * *

Следующие десять дней я, проводив Лизу в школу, в одиночку разъезжал на машине по Нью-Гэмпширу. Город за городом, деревня за деревней, просеивал все Норс-стрит, 10, Нортон-стрит, 10, Нордхэм-булвард, 10, Норфолк-авеню, 10, и тому подобное.

Мне приходилось останавливаться у каждого нужного дома, какое-то время за ним наблюдать в надежде увидеть тамошнего обитателя или что-то заметить – непонятно, что именно. Завершались мои ежедневные поездки к часу, когда Малия и Лиза возвращались домой. Тогда я снова превращался в отца-заместителя. Вскоре Перри стал спрашивать, куда это я отлучаюсь. Я, разумеется, подготовил себе алиби: ссылался на поездку в отдаленный магазин, на прогулку за городом, на экспедицию в торговый центр – даже притащил в подтверждение купленную впопыхах и совершенно бесполезную галошницу. Но провести Перри было нелегко, он подозревал, что я занимаюсь чем-то другим. На его вопросы я старался отвечать уклончиво – не лучшая стратегия, когда имеешь дело с цепким копом.

Десять дней прошли в бесплодных поисках, и настало утро четверга. Я отправился в Баррингтон, маленький тихий городок в пятидесяти минутах езды от Конкорда. В городе была Норрис-стрит.

Как всегда, я припарковался неподалеку от дома номер 10 – красивого особнячка из красного кирпича, похожего на всех своих соседей по улице. Дома были отделены друг от друга полосами ухоженного газона. Я захватил с собой бинокль и стал разглядывать интерьер гостиной. То, что я увидел, ошеломило меня. Я хотел было позвонить Лэнсдейну, но ровно в эту секунду в окно машины постучали. Полицейский. Он знаком попросил меня опустить стекло:

– Я могу вам помочь, сэр?

Полицейская машина с включенным маячком стояла позади моей. Я был настолько поглощен увиденным, что не заметил подъехавшего патруля.

Истинную причину своего присутствия на Норрис-стрит я объяснить не мог, и полицейский, выслушав мой сбивчивый рассказ, решил, что я, должно быть, грабитель и высматриваю жертву. Меня препроводили в полицию Баррингтона для доскональной проверки.

Делом занялся сам шеф полиции, капитан Мартин Гроув, пузатый толстячок с усиками, подпрыгивающими при каждом его слове:

– Принимаю эстафету, ведь вы знаменитость. Мы посмотрели, вы ведь известный писатель и все такое. Что вас привело в Баррингтон? У нас здесь проблем не любят.

– Я их тоже не люблю, капитан, – заверил я. – Не для того я у вас в городе, чтобы об этом болтать.

– Мне сказали, что вы ищете, кого бы ограбить. Вы вроде тех психов из Голливуда, которые грабят людей, их, видите ли, это возбуждает.

– Я веду здесь секретное расследование.

Он фыркнул:

– Прекратите ваши шуточки.

– Если под “шуточками” вы имеете в виду ложь, предлагаю немедленно позвонить Лэнсдейну, шефу полиции штата Нью-Гэмпшир.

– Для начала мы возьмем у вас кровь и выясним, не принимали ли вы наркотики и всякое такое.

– Капитан Гроув, очень вам не советую тыкать мне иголкой в руку. Лучше возьмите телефон и наберите шефа Лэнсдейна.

Лэнсдейну пришлось лично явиться в Баррингтон, чтобы вытащить меня из этой передряги. Вызволив, он повез меня на Норрис-стрит и припарковался за моей машиной.

– Загляните в окно гостиной, – сказал я. – Помните, я вам говорил про человека, который где-то заперт?

Понаблюдав с минуту, он пробормотал:

– Примите мои извинения, Маркус.

В гостиной сидел мужчина в инвалидном кресле и читал газету. Сидел он спиной, лица его Лэнсдейн не видел. Мужчина, который не мог выйти из дома, разве что с огромным трудом, судя по лестнице, ведущей от дверей к тротуару.

В окно машины снова постучали. На сей раз пожилая дама. Я опустил стекло.

– Убирайтесь отсюда, не то полицию вызову.

– Мы и есть полиция, – любезно отозвался Лэнсдейн, он был при форме.

Она пришла в ужас от того, что обозналась:

– Какая досада, прошу прощения, не заметила. Вы из-за того приехали, что на днях случилось?

– А что случилось на днях? – поинтересовался я.

– К соседям заявилась черномазая, почти в девять вечера. Я ее в машине приметила, в серой “тойоте камри”, она все к дому присматривалась. Ничего не имею против черных, но мне это показалось странным. Так что я во все глаза глядела. А черномазая, она в конце концов постучалась в дверь. И был целый скандал, она кричала, соседка тоже кричала. Я уж хотела полицию вызвать, да она уехала.

– И когда это было?

– С месяц назад примерно.

Я смерил старуху презрительным взглядом:

– А вы, случаем, не расистка?

– Нет, просто гляжу в оба, вот и все. Хочу, чтобы у нас в квартале было тихо. Столько сейчас грабителей развелось. Вот вы, к примеру, белый, а я все равно в полицию позвонила. Ничего не имею против черных, но шума не желаю, и все тут.

Жуткая соседка еще что-то говорила, но я поднял стекло, чтобы не слышать ее разглагольствований, и повернулся к Лэнсдейну:

– Это была Хелен. Это у нее серая “тойота камри”. Хелен была здесь в тот вечер, когда умерла.

Как только соседка убралась к себе, Лэнсдейн вышел из машины, подошел к дому, взглянул на имя на почтовом ящике, тут же вернулся и уселся на пассажирское сиденье. Бледный как смерть.

– Ну, шеф Лэнсдейн, в чем дело? – нетерпеливо спросил я.

– Имя на почтовом ящике… это Казински.

– Казински? – переспросил я, не понимая.

– Казински – единственный выживший из тех, кто присутствовал в зале для допросов, когда погибли Вэнс и Уолтер Кэрри.

Выяснив, что автор анонимного письма – это, по-видимому, Николас Казински, я немедленно помчался из Баррингтона в Конкорд, все рассказать Перри. Но перед самым моим приездом ему успел позвонить Мадс Бергсен.

Глава 8

Ссоры

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

Понедельник, 14 июня 2010 года

Войдя в дом, я наткнулся на Гэхаловуда; он стоял в коридоре, словно поджидал меня. Лицо у него было чернее тучи. Никогда еще табличка “Радость жизни”, мимо которой я прошел, не казалась мне столь неуместной.

– Сержант, с вами все в порядке? – смущенно спросил я.

– Вот как, значит? Ковыряетесь в жизни Хелен? Вот чем вы заняты целыми днями?

Я горько пожалел, что хранил все в тайне. Теперь я чувствовал, что Гэхаловуд в бешенстве, и попытался его успокоить:

– Сержант, все совсем не так просто, как вам кажется.

Он швырнул мне в лицо пачку листков – статьи про Аляску Сандерс и фотографию девушки. Он их нашел.

– Черт вас дери, Маркус, ну скажите, что у вас была веская причина…

Гэхаловуд назвал меня по имени, и это не сулило ничего хорошего.

– Хелен не изменяла вам, сержант. И если в последние недели вела себя необычно, то только потому, что хотела вас оградить. Она нашла адресованное вам анонимное письмо и решила ничего не говорить, пока сама не разберется. В тот день, когда она умерла и когда пыталась вам дозвониться, она кое-что выяснила. И я знаю, что именно.

Я достал из заднего кармана брюк конверт и протянул Гэхаловуду. Он прочел анонимку; лицо у него было ошарашенное.

– Письмо вам послал Николас Казински, тот коп, который…

– Я прекрасно знаю, кто такой Казински, – оборвал меня Гэхаловуд.

– И, насколько я понимаю, Хелен тоже это знала. Письмо написал он, я почти уверен.

– Почти?

– Все приметы сходятся, сержант. Например, адрес на кусочке газеты, из которой он составлял текст. Это не может быть случайным совпадением! Остается только съездить к нему и спросить. Я как раз собирался вам все рассказать. Надо ехать к Казински и допросить его.

Гэхаловуд остолбенел. На меня он глядел с презрением. Я счел своим долгом заполнить паузу:

– Сержант, я вам ничего не говорил, хотел вас поберечь. Довольно с вас, вам и так досталось…

Снова повисло недоброе молчание, а потом Гэхаловуд глухо бросил:

– Выметайтесь отсюда, Маркус. Выметайтесь, пока девочки из школы не пришли.

Препираться было бесполезно. Я пошел в гостевую комнату, собрал вещички и кое-как запихал в маленький чемодан. Пять минут спустя я уже садился в машину. Гэхаловуд стоял на крыльце, словно хотел убедиться, что я в самом деле убираюсь вон. Прежде чем захлопнуть дверцу, я крикнул:

– Разбирайтесь! Разберитесь с этим, сержант! Надо выяснить, почему Казински послал вам письмо.

– Кто вам сказал, что это Казински? Кто угодно мог взять у него газету и соорудить эту нелепицу. А вы облажались, как новичок. Вам что, роман ваш в голову ударил? Вообразили, что вы теперь великий сыщик? Клоун, вот вы кто, Маркус!

Я не сдавался:

– Зачем кому-то выставлять Казински автором этой анонимки? Это абсурд, сержант.

– Не больший, чем думать, будто он вдруг решил, что Уолтер Кэрри невиновен. Кэрри признался, есть видеозапись его показаний. С чего вдруг Казински вспоминать это все через одиннадцать лет?

– С того, что это все его одиннадцать лет мучает, он в инвалидном кресле, наверное, подыхает и хочет облегчить душу.

– Не знаю, Маркус, что вы имеете в виду, но вам пора ехать.

Он повернулся ко мне спиной и двинулся в дом. И тогда я воскликнул:

– Хелен вряд ли бы вами гордилась!

Гэхаловуд в бешенстве обернулся, остервенело содрал со стены табличку “Радость жизни” и изо всех сил запустил в меня. Она попала в капот моего “рейндж ровера” и оставила на нем вмятину.

Перед отъездом из Конкорда я зашел попрощаться с Лэнсдейном и рассказал ему, что произошло.

– Не уезжайте ни с того ни с сего, Маркус! – урезонивал он меня.

– Это выше моих сил. И потом, Перри прав: на каком основании я во все это лезу?

– Вы должны идти до конца!

– Идите сами, вы коп, в конце концов!

– Не могу.

– Как это – не можете?

– Я не могу просто так взять и открыть расследование. Вы себе представляете, какой поднимется тарарам в полиции? Я ничего не могу без точных доказательств.

Последняя фраза меня огорошила:

– Так вот почему вы послали меня вести расследование? Чтобы я, как крот, сделал всю грязную работу? А вы бы остались чистеньким? Ну, браво! Нобелевская премия за трусость!

– Вы сами сразу ухватились за дело, Маркус!

Я развернулся, чтобы идти, и тут Лэнсдейн произнес:

– Знаете, что сказала бы Хелен?

– Не впутывайте в это дело Хелен…

– Она сказала бы, что Маркус Гольдман из “Правды о деле Гарри Квеберта” никогда бы не отступился.

– Писатели всегда приукрашивают реальность. Мне ли не знать.

Через пять часов я добрался до Манхэттена с его предвечерними пробками, огнями и гомоном. Вернулся в свою квартиру, из которой уехал три недели назад. Принял душ, заказал еду, потом подошел к окну и стал смотреть на бурную ночную жизнь летнего Нью-Йорка. Я думал о Перри. Не сводил глаз с телефона в надежде, что он позвонит, но напрасно. Я спрашивал себя, сумеем ли мы наладить отношения или я окончательно потерял последнего друга.

* * *

Прошло несколько дней. Вестей от Гэхаловуда не было. Я несколько раз пытался ему звонить, но безуспешно. Не в силах больше выносить этот холод между нами, я наконец сел в машину – вернуться в Конкорд и объясниться. Но пока ехал по Массачусетсу, сдулся. И меня неведомо как занесло в университет Берроуза, где я учился и где повстречал Гарри Квеберта.

Увидев знакомые места, я почувствовал укол ностальгии. Наведался в зал для бокса, в большую аудиторию, где в один прекрасный день 1998 года отличился перед Гарри Квебертом, прошелся по коридорам, где столько раз шагал со своим соседом по комнате, Джаредом. Спросил себя, что, кстати, сталось с ним за эти годы.

Семестр закончился, вокруг было безлюдно. Я направился на филологический факультет, задержался у двери кабинета Гарри. Табличку с его именем сняли. Я потянул на себя дверь: комнату, похоже, никто не занял. В ней пахло затхлостью. Мебель была лишь та, что положена, – полки и фанерный письменный стол. Значит, Гарри после увольнения в июне 2008 года никто не замещал. Я стал выдвигать ящики стола. Два верхних были пусты. В третьем я обнаружил старую газету, на ней лежала статуэтка чайки. Я вздрогнул: что здесь делала эта статуэтка? Только я собрался ее забрать, как чуть не подскочил – за моей спиной раздался голос:

– Это мог бы быть ваш кабинет, Маркус.

Это был Дастин Пергол, декан филологического факультета.

– Я… я в гости зашел, – промямлил я.

– Вижу, – улыбнулся Пергол.

– Как поживаете, господин декан?

– Я уже не декан, я теперь ректор университета. Как видите, продвинулся по службе, но до вас не дотягиваю. Кому сказать, я вас в 1998 году чуть не отчислил, а вы теперь звезда американской словесности и гордость университета.

Пергол пригласил меня к себе на ужин. Я согласился – и оказался в очаровательном домике в кампусе. Познакомился с милой супругой Пергола и, должен признаться, провел весьма приятный вечер.

– Благодаря вашему “Дому писателей” университет Берроуза стал даже престижным, – поведал мне за ужином Пергол. – Многие студенты записываются на филфак в надежде пожить в Авроре.

– Я просто счастлив.

– А этот Эрни Пинкас, который обеспечивает связь с университетом, – он просто потрясающий.

– Это точно.

– Вы не с ним хотели повидаться в университете?

– Нет.

– Вы так и не сказали, что вас сюда привело. Вы кого-то искали?

– Да, самого себя.

Пергол не сдержал улыбки:

– Знаете, Маркус, я ведь предлагал вам совершенно всерьез: кабинет Гарри мог бы стать вашим. Почему бы вам не прочитать у нас курс писательского мастерства? Есть вакансия на осенний семестр.

– Мне надо подумать.

– Можно попробовать, на полгода. Чтобы понять, нравится ли вам преподавать. Мы, конечно, не Колумбия, но свое обаяние у нас есть. Да вы и сами знаете.

Я с лету принял вызов:

– Договорились, можете на меня рассчитывать!

Пергол от радости как-то странно вскрикнул, и мы скрепили договор рукопожатием.

Когда мне пришло время уезжать, он проводил меня до машины. И я наконец осмелился задать ему вопрос, который давно вертелся у меня на языке:

– Вы не знаете, как поживает Гарри Квеберт?

– Гарри Квеберт? Нет. Откуда мне знать?

– Ну мало ли. Я просто так спросил.

– Я пришлю вам проект договора по почте. А пока суд да дело, могу я сообщить прекрасную новость сотрудникам филфака?

– Разумеется.

Час был поздний, мне не хватило духу возвращаться в Нью-Йорк. Чтобы не ночевать в каком-нибудь подозрительном мотеле на обочине, я доехал до Бостона и снял номер в “Бостон Плаза”. Там решили мне угодить и поселили по высшему разряду, в необъятный номер, в котором я попросту потерялся. Я долго не зажигал свет, любуясь рекой Чарльз и видневшимся на горизонте Кембриджем.

Бостон, естественно, вызвал у меня в памяти Эмму Мэттьюз. В этом городе жили воспоминания о нашем романе – страстном, но продлившемся всего несколько месяцев. Как сказала бы моя мать, Эмма могла быть “тем, что надо”. Встретились мы с ней примерно за год до первых подземных толчков моего успеха: я тогда писал книгу и надеялся, что она сделает меня знаменитым.

* * *

Март 2005 года

Университет Берроуза, штат Массачусетс

– Как ваша книга, продвигается? – спросил Гарри, наливая мне чашку кофе у себя в кабинете.

– В жизни столько не писал.

– Название уже придумали?

– “Г как Гольдштейн”, – кивнул я.

– Звучит неплохо. Было бы любопытно почитать.

– Уже скоро, – пообещал я.

В тот день Гарри предложил мне сходить с ним на спектакль в главной аудитории – современную обработку “Вишневого сада” Чехова. Я оказался в первом ряду. Спектакль был отвратительный – актеры беспомощные, постановка хуже некуда. Отдышаться удалось только в антракте. Мы с Гарри выпили по стаканчику в баре, но когда пришло время снова идти в зал, я отправил его туда одного. Зрители рассаживались по местам, и скоро в фойе остались лишь двое – я и девушка с зелеными глазами, которая смотрела на меня.

Меня неудержимо потянуло к ней.

– Очень плохая пьеса, – сказала она.

– Чехов повержен! – возмутился я.

Она расхохоталась и протянула мне руку:

– Меня зовут Эмма.

– Маркус. Маркус Гольдман.

– Это ты Маркус Гольдман? – удивилась она.

– Мы знакомы? – поинтересовался я.

– Нет. Но профессор Квеберт рассказывал про тебя на семинаре.

– Неужели?

На миг я было подумал, что Гарри расхваливал мои заслуги. Но тут Эмма объявила:

– Ты мистер Пиписька.

Я был смертельно уязвлен. Семь лет назад я, студент первого курса, отличился на лекции Гарри Квеберта: объявил себя страстным поклонником минета. Дело было в самый разгар дела Левински, знаменитого скандала с пиписькой президента Клинтона. Тогдашний триумф едва не стоил мне учебы в Берроузе и с тех пор прилип ко мне как банный лист. Эмма, взглянув на мое расстроенное лицо, придвинулась ко мне и шепнула на ухо:

– Я же не сказала, что не люблю пиписьки.

Минутой позже я уже предлагал ей выпить. Эмма училась на последнем курсе филфака. Больше из нашего разговора я почти ничего не помню: меня слишком занимало ее лицо, ее губы, я воображал, как они приникают к моим… Сладкие грезы прервал ее вопрос:

– А ты как думаешь?

Я вообще не представлял, о чем она говорит, и с весьма самоуверенным видом пошел напролом:

– Я того же мнения.

– Наконец-то хоть кто-то со мной согласен! Профессор Бакстер систематически перевирает хронологию. Надо учитывать контекст! Это же очевидно, правда?

– Совершенно очевидно. Хронология – элементарная вещь!

– Это как семинар профессора Квеберта. Он, конечно, очень интересный. На прошлой неделе мы ездили в Леннокс, в дом Эдит Уортон. Она великая писательница, ничего не говорю. Большой мастер. Но вот опять – мы читаем только уже умерших авторов. Жаль, что профессор Квеберт не приглашает писателей, в смысле, кроме самого себя. Чтобы у нас была возможность с ними поговорить, понять их. Мне бы так хотелось встретиться с каким-нибудь писателем…

– Как удачно – я писатель, – не растерялся я.

Эмма вытаращила глаза. Улыбнулась – и от улыбки стала еще красивее.

– Ты писатель?

– Да, работаю над первым романом. Мой агент считает его многообещающим.

Это была ложь, но только наполовину: я отослал первые главы “Г как Гольдштейн” нью-йоркскому агенту, Дугласу Кларену, но еще не получил его отзыв.

Упоминание пресловутого агента произвело впечатление. Теперь Эмма неотрывно глядела на меня, и это было приятно.

– Дашь почитать? – попросила она.

– Нет.

– Пожалуйста…

– Лучше не надо…

– Ну мне так хочется, – опять взмолилась она.

– Посмотрим…

Она торжествующе улыбнулась:

– С ума сойти, ты первый писатель, которого я вижу! Страшно интересно.

На меня тут же посыпались вопросы: как я пишу? Откуда беру идеи? Черпаю ли я вдохновение в собственной жизни? Сколько нужно времени, чтобы написать страницу, и сколько страниц я пишу в день? Когда лучше пишется – утром или вечером?

В этот момент из зала высунулась подруга Эммы.

– Эмма, ты тут? Ты чем там занимаешься, спектакль уже начался.

Эмма со вздохом встала. Я не тронулся с места, и она сказала:

– Ты же не бросишь меня одну мучиться на этой жуткой постановке!

Я послушно поплелся за ней. В ее ряду было свободное место. Мы сели рядом. Она взяла меня за руку, и я вздрогнул от прикосновения ее кожи. Второй акт был еще кошмарнее первого. Но я от этого только выиграл: Эмма в итоге уснула, положив голову мне на плечо.

* * *

В тот июньский вечер 2010 года, любуясь Бостоном, я захотел повидаться с Эммой. Узнать, как у нее дела. Что с нею сталось. Найти ее помог интернет: она открыла магазин декора в Кембридже. На следующий день я прямо с утра отправился туда. Увидев меня в дверях магазинчика, она лишилась дара речи:

– Маркус?..

– Эмма! Проходил мимо и увидел тебя через витрину. С ума сойти!

Она спросила, что я делаю в Бостоне. Я сказал, что приехал повидаться с друзьями. Она предложила выпить кофе, я сделал вид, что страшно занят, но, взглянув на часы, согласился:

– Да, с удовольствием, у меня еще есть немного времени.

Она оставила магазин на помощницу, и мы устроились в ближайшем бистро.

Последний раз я видел Эмму 30 августа 2005 года, в день, когда мы расстались. Теперь она была замужней женщиной, матерью маленькой дочки.

– И все это ты успела за пять лет?

– А ты за пять лет стал звездой.

– Я сам не знаю, кем я стал.

Она расхохоталась.

– А откуда взялся магазин? – спросил я. – В свое время ты как раз заканчивала филфак.

– В университет я пошла, чтобы доставить удовольствие родителям. Ты же знаешь, я всегда обожала моду. Это была моя мечта – иметь свой магазин.

– Ты мне никогда не говорила.

– Я сама это поняла после того, как мы… короче, это ты мне подал мысль.

– Я?

– Да, ты, со своей манией строить жизнь согласно своим устремлениям, выбиваться из общего ряда. С твоим желанием жить быстрее и насыщеннее, чем все остальные.

Глядя на Эмму, я вспоминал те несколько месяцев, что длился наш роман. Месяцы счастья, проведенные главным образом в Бостоне.

* * *

Бостон, штат Массачусетс

Июнь 2005 года

У нас с Эммой был ритуал: каждый раз, встречаясь, мы шли поваляться на солнышке на газоне Бостон-Коммон, культового парка в центре города. Я писал, лежа на животе и подложив под тетрадь книгу. Она читала, пристроив голову мне на спину. В конце концов она неизменно наваливалась на меня, я терял равновесие, и мы, юные беспечные любовники, сплетались в мягкой траве, слившись в поцелуе. Мы были вместе уже три месяца.

В день нашей встречи, после спектакля, Эмма предложила чего-нибудь выпить в Бостоне, всего в получасе езды от Берроуза, она там жила. Я, естественно, согласился, мы обошли несколько баров, а потом она пригласила меня к себе. Родители Эммы были люди весьма состоятельные: ее квартира находилась в Бикон Хилл. Мы болтали, смеялись, пили текилу и завершили почти бессонную ночь в ее постели.

Моя тогдашняя жизнь превратилась в трехтактный танец.

1. Я писал свой роман “Г как Гольдштейн” в Монклере, у родителей, в бывшей гостевой комнате, где они устроили кабинет. 2. Написав более или менее значительный кусок, или же просто каждые десять дней, я отсылал текст по имейлу Гарри и Дугласу Кларену, который теперь был моим агентом. 3. Отослав страницы, я прыгал в старый “форд” и катил в Аврору обсудить свой труд с Гарри. На пути туда и обратно я делал остановку в Бостоне и встречался с Эммой.

В тот июньский день 2005 года мы с Эммой валялись на траве в парке. Вдруг она слегка отодвинулась, заглянула мне прямо в глаза и ласково погладила меня по голове:

– Что тебя беспокоит?

– Ничего…

– Но я же чувствую, что ты волнуешься…

Она уже неплохо меня знала.

– Мне звонил Рой Барнаски, – сказал я.

Она вытаращила глаза:

– Рой Барнаски? Главный в “Шмид и Хансон”?

– Он самый.

– И что? Рассказывай! Рассказывай!

– Мой агент ему послал первые главы “Г как Гольдштейн”, он прочел, и ему страшно понравилось. Мы с ним во вторник встречаемся. В Нью-Йорке.

– О, Маркус, это потрясающе!

Она прижалась ко мне, потом подняла голову и посмотрела на меня недоверчиво:

– Когда ты с ним говорил?

– Позавчера.

– Позавчера? А почему ты мне ничего не сказал?

– Не знаю… Из суеверия, наверное. Вдруг он прочтет остальные главы, передумает и скажет, что моя книжка никуда не годится.

– Маркус, ты чего боишься – провала или успеха?

– Хороший вопрос.

Она обхватила руками мое лицо:

– Все будет хорошо, мой ангел. Верь.

В тот вечер, как всегда по воскресеньям, Эмма ужинала у родителей. С недавних пор я сопровождал ее.

Родители Эммы, Майкл и Линда Мэттьюзы, жили в Челси, шикарном пригороде Бостона. У них был большой особняк с ухоженным парком, бассейном, теннисным кортом, топиаром, гравийными аллеями и маленькой вонючей собачкой. По воскресеньям они приглашали на семейный ужин трех своих дочерей, Эмму, Донну и Анну, и их спутников. Двадцативосьмилетняя Донна в сентябре выходила замуж за смертельно скучного программиста, которого звали Теодор и который настоятельно просил звать его Тедди. Анне был тридцать один, она была замужем за адвокатом по имени Чад, по его собственным словам, талантливым и перспективным. Тедди и Чад, отличная дочерняя добыча, наперебой старались блеснуть перед тестем и тещей. За ужином оба не упускали случая вежливо помериться своими успехами. Мое появление в семействе они восприняли как манну небесную: якобы писатель без гроша за душой – можно ли вообразить лучший фон, чтобы выставить себя в выгодном свете?

Дуэль свояков начиналась прямо по приезде к Мэттьюзам. Оба парковали машины у дома: Чад – спортивный кабриолет, Теодор – шикарный внедорожник. Кузова у них так и сияли, диски блестели. Потом подъезжали мы с Эммой на моем стареньком, слегка помятом “форде”, собравшем всю пыль долгих километров шоссе. Тедди и Чад заговорщически подталкивали друг друга локтями, довольные собой, возбужденные, в рубашках школяров-отличников.

Помню, в тот воскресный июньский вечер Чад и Тедди из кожи вон лезли, стараясь отличиться. Чад хвастался, что на него свалилось новое, весьма прибыльное дело, “не дело, а конфетка”, а Тедди похвалялся “немыслимым прорывом на развивающийся и весьма перспективный рынок”. Оба набивали себе цену в глазах собравшихся, и тут папаша Мэттьюз, до тех пор лишь согласно кивавший, повернулся ко мне:

– А у вас что новенького, Маркус?

– Заканчиваю книгу, – коротко ответил я.

Я сознательно не упомянул о встрече с Роем Барнаски. Эмма, всегда готовая встать на мою защиту, хотела было о ней рассказать, но я незаметно сжал ей руку, чтобы она помалкивала.

– А вы продумали план Б? – поинтересовался папаша Мэттьюз.

– План Б? Что вы имеете в виду? – я отлично понимал, куда он клонит.

– Большинство писателей не зарабатывают на жизнь пером. Они или преподают, или делают что-нибудь в этом роде. Вы могли бы быть учителем в лицее или даже нацелиться повыше, написать диссертацию, стать университетским профессором. Капелька честолюбия совсем не помешает.

Повисла неловкая пауза, и Эмма ринулась мне на помощь:

– Маркус слишком скромен и не хочет сказать, но у него в ближайший вторник встреча с Роем Барнаски.

Собравшимся это имя явно ни о чем не говорило.

– Барнаски – один из крупнейших издателей в стране, – пояснила Эмма. – Ему страшно понравилась книга Маркуса. Если он просит встретиться, значит, ему есть что предложить.

Папаша Мэттьюз напустил на себя снисходительный вид:

– Не хочу вас обидеть, Маркус, но сколько вы получите за книгу? Гроши, кот наплакал. Вы мечтаете быть художником, и это делает вам честь, но работа над книгой отнимает чертову прорву времени и ровным счетом ничего не приносит! Вы юноша честолюбивый. Могу подыскать вам место в администрации одной из моих групп, с достойной зарплатой и удобным графиком. Ну, как бы подушку безопасности. Надо хоть немного думать о будущем. О стабильности. Создавать что-то для вас с Эммой. Не быть же вам всю жизнь бумагомаракой.

Эмма изменилась в лице. Щадя ее, я пропустил этот выпад мимо ушей. Но Чад счел нужным повеселить семейство и добавил:

– Верно, Маркус, не будешь же ты всю жизнь разъезжать на своем старом “форде”!

* * *

Сейчас, через пять лет после разрыва, сидя в бостонском кафе, я спрашивал себя, как сложилась бы моя жизнь, если бы мы с Эммой не разошлись. Может, я перебрался бы в Бостон? И стал бы молодым отцом семейства, строящим американскую мечту в симпатичном пригородном особняке? В голове снова вертелся вечный вопрос: угомонился бы я или нет?

Из задумчивости меня вывела Эмма:

– Что происходит, Маркус? Почему ты здесь? Ты же не случайно приехал, как я подозреваю. – Вопрос этот явно мучил ее с той минуты, когда я переступил порог магазина.

– Я думал о том, почему у нас с тобой не сложилось.

Она чуть не прыснула.

– Ты серьезно, Маркус? – с любопытством спросила она. – Ты до сих пор задаешься такими вопросами?

– Просто хочу понять, что не так в моей жизни.

– Ты добился успеха, Маркус. И этот успех нас разлучил. – Ответ прозвучал грустно и серьезно.

Выйдя из кафе, мы прошлись до моей машины. Увидев “рейндж ровер”, она поморщилась:

– Я любила Маркуса на “форде”. Знаешь почему? Потому что твоя старая тачка означала, что, несмотря на талант и успех – а я чувствовала, что он тебя ждет, – ты человек особенный. Я от тебя ушла, потому что книга и без того занимала слишком много места. Я знала, что ты прославишься. В тебе были все задатки. И я тебя бросила, потому что знала, что потеряю тебя.

Я промолчал. Она заметила на капоте вмятину от кованой таблички Гэхаловуда.

– Почини, что за безвкусица, – насмешливо велела она.

– Оставлю как есть. Это рубец от раны. – Я открыл дверцу.

– У тебя найдется бумажка и чем писать?

Я дал ей гостиничный блокнот и ручку, валявшиеся в бардачке. Она нацарапала несколько строк.

– Вот мой адрес. В следующий раз, когда захочешь повидаться, нечего выдумывать всякие истории и заявляться в магазин. Приходи прямо домой.

Выезжая из Кембриджа, я на миг почувствовал себя в шкуре Маркуса на “форде”, которого она любила. Я стал бы учителем в каком-нибудь бостонском лицее: им меня видел ее отец. Счастливая Эмма в своем магазине. Упорядоченная семейная жизнь. Жизнь без писательского успеха, зато чуть более безмятежная.

Я двинулся в направлении Нью-Йорка. А потом решил свернуть по автостраде 95 на юг, во Флориду. Дорога до Майами долгая, разом не одолеть, и я остановился на ночь в Ричмонде, в Вирджинии. На следующий день под вечер я добрался до дяди Сола. Он был рад, что я приехал без предупреждения.

Пожив у него, я записал несколько воспоминаний о Гольдманах-из-Балтимора. Дяде Солу очень хотелось знать, над чем я работаю. Я не сознался, но он, видимо, понял, что это как-то связано с его семьей. Пару дней спустя он принес мне фото – нашел его, когда наводил порядок. Снимок был сделан в 1995 году в Балтиморе. На нем были я, совсем еще мальчик, кузены Вуди и Гиллель и Александра, женщина, много для меня значившая, – одно время я думал, что она станет любовью всей моей жизни. Я потерял ее одновременно с кузенами.

Я рассмотрел фотографию и хотел вернуть ее дяде Солу, но он сказал, чтобы я оставил ее себе. Он так и не узнал, какую роль это фото сыграет в моей дальнейшей жизни.

В тот же день мое летнее безделье взорвал телефонный звонок, которого я уже перестал ждать. Гэхаловуд заявил своим прежним бодрым голосом:

– Я болван и должен перед вами извиниться. Вы были правы, писатель: убийца уже одиннадцать лет разгуливает на свободе.

За два с половиной дня я проехал на машине все Восточное побережье, от Флориды до Нью-Гэмпшира. Две тысячи четыреста километров, двадцать шесть часов за рулем, двенадцать штатов, семь полных баков бензина, три литра кофе, шестнадцать пончиков, четыре пакета M&Ms и три – сырных чипсов.

Глава 9

Примирение

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

30 июня 2010 года

К дому Гэхаловуда я подъехал в пять часов вечера. Сержант ждал меня на крыльце. Словно и не сдвигался с места после нашей ссоры. Я вышел из машины, из дома выбежали дочки Гэхаловуда и с криком кинулись меня обнимать:

– Дядя Маркус, ты вернулся!

– Ну что там с твоим фильмом? – спросила Лиза. – Все уладил?

Я понял, что отец, дабы объяснить мой внезапный отъезд, насочинял им небылиц.

– Все улажено, – коротко ответил я.

Девочки вернулись в дом. Мы с Гэхаловудом уселись на ступеньках. Он взял со льда две поджидавшие меня бутылки пива и откупорил их.

– Писатель… – смущенно начал он, протягивая мне бутылку.

– Не надо ничего объяснять, сержант.

Он кивнул в сторону моего “рейндж ровера”:

– Простите, что попортил тачку.

– Не извиняйтесь. Кажется, я ее ненавижу.

– Это почему?

– Долго рассказывать.

Глотнув пива, Гэхаловуд сказал:

– Примерно одиннадцать лет назад, в апрельский вечер, мы сидели на этих самых ступеньках с моим напарником, Вэнсом. Я только переехал сюда, Лиза была на подходе. В тот день умерла Аляска Сандерс. Вэнс сказал, что это его последнее дело – и он завязывает. Через три дня я увидел его мертвым в зале для допросов. Что же случилось на самом деле?

Вопрос сержанта не требовал ответа. По крайней мере, пока. Но тем самым Гэхаловуд давал мне понять, что готов приоткрыть дверь в прошлое.

– Что же вас в конце концов убедило, что события 6 апреля 1999 года развивались, возможно, не так, как вы считали все эти годы? – спросил я.

– Вы меня убедили, писатель. Вы и ваша долбаная самоотверженность. Ваше несносное чувство справедливости. Ваше занудство, каких свет не видывал. Короче, я снова взялся за это дело.

– И что?

– Обнаружил нечто такое, чего тогда никто не заметил. Идите сюда.

Он затащил меня в дом, усадил на кухне и разложил на столе ксерокопии материалов дела.

– А это законно – копировать материалы следствия? – поинтересовался я.

– Нет, – буркнул Гэхаловуд. – Донесете на меня в службу внутренней безопасности?

– Просто хочу понять, в каком вы расположении духа, сержант, – усмехнулся я.

– В решительном, – заверил Гэхаловуд.

– Черт подери, наконец-то вы прежний, сержант! “Дело Аляски Сандерс”, новое расследование Перри Гэхаловуда и Маркуса Гольдмана!

– Уж не книгу ли вы собрались сочинять, писатель?

– Я теперь ничего не обещаю, сержант.

Для начала Гэхаловуд перебрал все вещественные доказательства. Заключения экспертов полностью подтверждали рассказ Казински. Число пуль в обойме Мэтта Вэнса, три гильзы, обнаруженные в помещении, выстрел в одностороннее зеркало, следы пороха на руках Уолтера Кэрри. На руках Мэтта Вэнса также нашли частички пороха, но этот факт связали с дракой, которая повлекла за собой первый выстрел.

– То есть ничего необычного? – прервал я объяснения Гэхаловуда.

– Не перебивайте, писатель. Вот тут-то и возникает кое-что интересное.

Он пересказал заявление Казински, где тот утверждал, что Вэнс отнес Уолтеру Кэрри воды, забыв предварительно выложить револьвер.

– Смотрите, писатель. – Гэхаловуд сунул мне под нос фотографии, сделанные в тот роковой вечер. – Видите то, что вижу я? Вернее, чего я не вижу…

Я внимательно изучил снимки. На них была одна и та же сцена в разных ракурсах. На полу, в луже крови, лежали два трупа с простреленными головами. Даже не видя лиц, не составляло труда понять, кто из них кто: у Вэнса на поясе была бляха полицейского и пустая кобура. Уолтер Кэрри держал в руке револьвер Вэнса. Я не усмотрел ничего особенного и в конце концов сдался. Гэхаловуд с довольной улыбочкой произнес:

– Тут нет воды, писатель. Ни бутылки, ни стаканчика. Ничего. А ведь это место преступления: никто ничего не трогал, пока криминалисты все не отсняли. Где-то в зале обязательно должен был быть стаканчик или бутылка, которые Вэнс принес Уолтеру Кэрри.

– Что означает…

– Что Казински, скорее всего, врал.

Меня не вполне убедило это наблюдение:

– А не слишком ли просто для доказательства?

– Вы правы, писатель, слишком просто. Но мне это не давало покоя. Теперь посмотрите на фото еще раз.

Я снова уставился на снимки.

– Посмотрите внимательно на оба трупа, – дал мне подсказку Гэхаловуд. – Что вы видите?

– Нечто тошнотворное.

– Смотрите лучше!

– Да хватит уже загадок! – вспылил я. – Скажите, что я должен увидеть.

– Уолтер Кэрри пустил себе пулю в левый висок.

– Да, и держит револьвер в левой руке. Все логично, – заметил я.

– Все, кроме того, что Уолтер Кэрри был правшой. Я проверял. Он был правшой, и мы совершенно упустили эту деталь из виду. В остальном все данные криминалистов подтверждали свидетельство Казински, и не было никаких причин сомневаться, что события развивались так, как он говорил. Тут я вспомнил слова Вэнса в тот вечер, когда обнаружили тело Аляски. Он хотел раскрыть это дело и завершить карьеру. Он сравнил это дело с одним нераскрытым преступлением, которое сильно на него подействовало, когда он был полицейским детективом в Бангоре, штат Мэн. Там убили семнадцатилетнюю девушку по имени Габи Робинсон. Я, представьте себе, съездил в Бангор и встретился с одним его бывшим коллегой. Тот рассказал, что нераскрытое убийство Габи Робинсон оставило у Вэнса след на всю жизнь. Следствие было прекращено за недостаточностью улик, но Вэнс продолжал его вести подпольно. В итоге задержал какого-то типа и сунул ему в рот пушку, чтобы тот признался. Сказал ему: “Наконец-то я смогу посмотреть в глаза родителям Габи и сказать им, что правосудие свершилось”. Тот тип был ни при чем. Инцидент дошел до ушей начальства, и от Вэнса втихую избавились. В полиции не особо любят поднимать шум. Так Вэнс и оказался в Нью-Гэмпшире.

Я был ошарашен:

– Но если Уолтер Кэрри не пустил себе пулю в лоб, значит…

– Значит, его застрелили.

Пролить свет на эту загадку мог один-единственный человек – Николас Казински. Он наверняка солгал. На следующий день мы с Перри отправились к нему домой в Баррингтон, на Норрис-стрит, 10. Подъехав к двери в своем инвалидном кресле и увидев перед собой Перри, он просто сказал:

– Я тебя давно жду.

* * *

Казински непременно желал напоить нас чаем. Странная это была церемония. Мы втроем, сидя на кухне, смотрели на греющийся чайник. Наконец тот, к общему облегчению, засвистел. Казински усадил нас в гостиной и разлил чай в фарфоровые чашки. Потом с ужасом возопил: “Я забыл печенье! Жена печет отличное печенье”. Укатил на кухню и вернулся с жестяной коробкой. А затем ни с того ни с сего бросил Перри:

– Значит, письмо мое ты получил…

– Это что за фигня, Николас?

– Перри, я так больше не могу. Посмотри на меня, я гребаный инвалид. Сижу целыми днями взаперти в этой халупе, как крыса. Я сам себе противен. Я уже много лет про это думаю.

– Про что ты думаешь?

– Про то, чтобы застрелиться.

Николас рассказал, что в начале 2000-го, меньше чем через год после драмы в зале для допросов, ушел из полиции в охранную фирму свояка.

– Я ждал только предлога, чтобы уйти из полиции. Ты, небось, думаешь, что продавать системы сигнализации – не мое дело. Но свояк утверждал, что никто лучше копа не втюхает людям сигнализацию. И это правда. Я им говорил: “С такой штуковиной можете спать как сурки”. Мы их сбыли добрую тонну, наварили деньжат. Так продолжалось два года, до несчастного случая.

– Что с тобой случилось? – Гэхаловуд подбадривал Казински, чтобы тот рассказывал дальше; это отступление про собственную жизнь было лишь очевидным разогревом перед признаниями.

– 30 января 2002 года я около шести утра отправился на пробежку. Погода была собачья: темень непроглядная, льет как из ведра. Самое смешное, что я всегда терпеть не мог бегать. Но свояк, придурок, записал нас на полумарафон. У меня не было ни малейшего желания в нем участвовать, но я чувствовал себя в долгу перед ним. Да еще и жена плешь проедала, твердила, что мне не помешает физическая нагрузка. В общем, я тренировался перед этим говенным марафоном и потому собирался утром сделать круг по кварталу. Я уже сколько-то недель так делал. В тот день как раз вывозили мусор, кретины-соседи заставили все тротуары баками, и я бежал по шоссе, чтобы на них не натыкаться. Как я уже сказал, было темно, и какая-то машина меня не заметила и сбила на полном ходу. Потом – провал. Очнулся я в машине скорой помощи, ног не чувствовал. И больше уже не почувствую. И не встает у меня, и недержание мочи. Как у гребаного безногого. Знаете, я в Бога не верю, но все равно думаю, не он ли меня покарал.

Он умолк.

– За что покарал? – спросил Гэхаловуд.

Казински пожал плечами:

– За то, что я сделал… Меня это все эти годы мучило, Перри. Будь я похрабрее, я бы раньше с тобой связался.

– И что же тебя в итоге подтолкнуло?

Казински взглянул на меня так, что я вздрогнул:

– Ваша книга, “Правда о деле Гарри Квеберта”. Ее жена купила. Прямо зачиталась, ну и я тоже захотел. К тому же я знал, что там про тебя, Перри. Знаешь, когда я читал, мне показалось, что мы с тобой снова встретились. Как будто ты опять со мной. Мне так понравилась твоя решимость, как ты докапывался, кто убил малышку Нолу Келлерган. Так здорово. И, естественно, я невольно вспоминал про Аляску Сандерс. После смерти Вэнса ты был сам не свой, Перри. Замкнулся в одиночестве. Потребовал, чтобы тебе больше не давали напарника. Я видел, как ты один уходишь после утреннего инструктажа, один ведешь следствие, один катаешь в своей тачке, один обедаешь. В этой книжке, в “Гарри Квеберте”, я увидел, насколько ты одинок. У меня просто сердце разрывалось. Ты же замкнулся в себе, потому что все эти годы считал себя виноватым в той хрени, к которой не имел никакого отношения. – Он повернулся ко мне. – Знаете, что мне понравилось в “Гарри Квеберте”? Мысль, что никогда не поздно искупить вину. Мне захотелось избавить тебя от этого бремени, Перри. И я тебе написал. Сперва целое письмо, я там рассказал все. Но в итоге я его сжег. Ну не мужик я, вообще! Тогда я соорудил это послание, вырезал буквы из газеты. Хотел, чтобы ты это все распутал, а я бы посидел в сторонке. Какое облегчение сознаться, что всю жизнь был трусом. Составил я текст не сразу, надо было его сделать коротким и ясным, не простыню же сочинять. Когда все было готово, я дал сто долларов домработнице, чтобы она отнесла конверт тебе домой. И тут однажды вечером явилась Хелен. Не знаю, как она меня вычислила. Небось домработница проболталась. Или она такая дура, что позвонила в дверь, твоя жена открыла, а та ей: “Вам письмо от Николаса Казински”.

– Кусок твоего адреса был на обороте одного из клочков газеты, из которой ты вырезал буквы, – объяснил Гэхаловуд.

– Ну какой же я все-таки мудак! Значит, вот как Хелен меня нашла… Явилась она сюда злая как черт. Открыла ей жена. Я был в гостиной. Слышал, как Хелен вопила: “Николас дома? Я жена Перри Гэхаловуда, ваш муж прислал ему анонимку”. Жена решила, что она полоумная, а я не высовывал носа. Полаялись они на пороге, и наконец Хелен уехала. После я, естественно, строил перед женой идиота, говорил, что ничего не понимаю. Короче, Перри, извинись там перед Хелен, пожалуйста.

– Хелен умерла, – сказал Гэхаловуд.

– Что? Когда?

– В тот вечер, когда сюда приезжала. На обратном пути у нее случился инфаркт.

Известие, казалось, страшно взволновало Казински:

– Блин, старик, мне правда очень жаль.

Гэхаловуд поспешил сменить тему:

– Николас, что произошло 6 апреля 1999 года?

– Я официальных показаний давать не буду, – сразу предупредил Казински. – Никакой записи, ничего такого.

– По рукам. А теперь говори. Я знаю, что Уолтер Кэрри не мог пустить себе пулю в лоб. Так что же тогда случилось, черт подери?

Казински помолчал. Отпил глоток чаю, осторожно откусил печенье. Потом подкатил на кресле к окну. Уставился на улицу, видимо, чтобы не встречаться с нами взглядом. И заговорил.

* * *

6 апреля 1999 года

Было без двадцати девять.

В помещении уголовного отдела оставались только Казински с Вэнсом. Гэхаловуд только что ушел из управления: Хелен должна была вот-вот родить. Полицейские находились в комнате наблюдения и через одностороннее зеркало следили за Уолтером Кэрри, ждавшим в зале для допросов.

– Хорошо бы этот адвокат не тянул резину и явился наконец, – вздохнул Казински.

– Не волнуйся, никакого адвоката не будет, – вдруг заявил Вэнс.

– Что? Как это так, не будет? Ты же сказал, что он выехал…

– Я не звонил в контору. Нечего какому-то вахлаку путаться под ногами, когда я веду допрос. Пора этому говнюку Кэрри колоться.

– Что ты намерен делать?

– Намерен воспользоваться тем, что мы здесь одни, и разговорить нашего приятеля. На этаже никого нет, никто не услышит, как он орет. Знаешь, я очень люблю Перри, но, на мой вкус, он уж больно щепетильный. Иногда стоит пускать в ход методы посильнее.

– Какие методы посильнее? – побледнел Казински.

Вместо ответа Вэнс похлопал по рукоятке револьвера на поясе. Казински в панике пролепетал:

– Погоди, ты что собрался делать? Ты же не будешь угрожать ему револьвером?

– Что? Хвост поджал? Сдашь меня?

Трус Казински не хотел ни с кем проблем:

– Да я не против, просто не хочу, чтобы нам надавали по шее.

– Не дрейфь, тебя впутывать не буду. Все лавры достанутся вам с Перри. Сиди тут спокойно и любуйся. И раз уж ты здесь, подержи вот это, пожалуйста.

Вэнс достал свой полуавтоматический револьвер, вытащил из него магазин и отдал Казински. Потом снова убрал револьвер и сказал, заметив перепуганный взгляд коллеги:

– Не волнуйся, я просто хочу застращать его до трясучки.

– А если он тебя обвинит, что ты заставил его признаться угрозами?

– Ты скажешь, что это ложь. Больше от тебя ничего не требуется.

– Не нравится мне это, Вэнс.

– Если не нравится, нечего тебе делать в убойном отделе, салага. Смотри и учись.

Вэнс вышел из комнаты. Через одностороннее зеркало Казински видел, как тот вошел в зал для допросов.

– Вы не могли бы снять наручники? – попросил Уолтер Кэрри. – У меня запястья болят.

– Нет.

Жесткий тон полицейского удивил Уолтера.

– Вы вызвали адвоката?

– Нет, – Вэнс сверлил молодого человека нехорошим взглядом.

– Как это нет? – возмутился Уолтер. – Я имею право на адвоката! То, что вы делаете, незаконно!

Вэнс молча и спокойно смотрел на Уолтера в упор. Тому стало страшно. Тогда Вэнс медленно подошел к нему и вдруг резким жестом схватил и прижал к стене. Не ослабляя хватку, он вытащил револьвер, ткнул ему в гениталии и крикнул:

– Вот на что ты имеешь право – на мою пушку!

– Прекратите! – взвыл Уолтер. – Вы совсем спятили!

– Признавайся! Признавайся, и все закончится!

– Да в чем признаваться? – в ужасе взмолился Уолтер.

– Признавайся: ты убил Аляску Сандерс, жалкий говнюк!

– Никого я не убивал, блин! Сколько раз вам повторять? Я в “Нэшнл энфем” сидел до закрытия…

– Ты мне мозги не пудри! Это никто не может подтвердить! Я знаю, что ты был в лесу! У нас все улики: тачка, ДНК… тебе конец, Уолтер, лучше давай колись!

В отчаянии Уолтер заплакал и, не зная, как выкрутиться, попытался угрожать:

– Я все адвокату расскажу, вас уволят! Вы не имеете права так со мной обращаться!

– Ах так? Права не имею? А ты, значит, имел право грохнуть Аляску? Имей в виду, чувак, настучишь на меня – мало не покажется. Приговор ты свой получишь хоть с признанием, хоть без, а в тюрьме тебе будет нужен друг вроде меня: я устрою так, что ты будешь гнить в одиночке, а не попадешь в камеру на шестерых, где тебя целыми днями будут жарить в задницу. Окажу тебе протекцию.

С этими словами Вэнс приставил револьвер к виску Уолтера. Тот вскрикнул от ужаса и разрыдался. Вэнс понял, что дело пошло.

– Признавайся! Признавайся сейчас! А то скоро я уже ничего не смогу для тебя сделать.

– Я… я…

– Признавайся, что ты убил! – Вэнс был как одержимый. – Признавайся, и все кончится!

Казински, оцепенев, наблюдал эту сцену из соседней комнаты. Было видно, что Уолтер плачет, как ребенок.

– Хочу к родителям, – взмолился он.

– Никто тебя не спасет, – заявил Вэнс, по-прежнему держа дуло револьвера у виска Уолтера. – После того, что ты сделал, – никто. Пора с этим кончать.

– Да, пора с этим кончать! – всхлипнул Уолтер.

– Тогда говори, что ты ее убил. И все кончится.

Уолтер, казалось, колебался. Вэнс открыл ему рот и сунул туда дуло револьвера. Уолтер помертвел и сдавленно вскрикнул.

– Пытаешься мне что-то сказать? – издевательски бросил Вэнс.

Он убрал дуло, и Уолтер закричал:

– Да, ладно! Согласен! Я ее убил! Ну, довольны?

Казински видел, как на лице Вэнса расплылась торжествующая улыбка. Вэнс повернулся к одностороннему зеркалу и крикнул:

– Казински, иди сюда! Иди сюда, записывай!

Казински за стеклом не тронулся с места. Вэнс сказал, что не станет его впутывать. Зачем он теперь зовет и его? Да еще по имени? Не видя коллеги, Вэнс стал проявлять нетерпение. Он не хотел ослаблять хватку, но ему надо было включить камеру на треножнике, стоявшую у стола. И тут в зале для допросов раздался голос Казински:

– Ты зашел слишком далеко, Вэнс, – произнес он в переговорное устройство.

– Мать твою, Казински! Дуй сюда сию минуту и включай долбаную камеру!

– Нет, Вэнс, дело зашло слишком далеко!

Вэнс выругался. Держа Уолтера Кэрри на прицеле, он попятился к камере и включил ее, стараясь не попасть в кадр. И произнес совершенно спокойным, солидным голосом:

– Уолтер, прежде всего хочу уточнить, что ты дал согласие на запись этой беседы. Ты можешь повторить то, что только что сказал?

Уолтер Кэрри разрыдался:

– Это я ее убил. Я убил Аляску. – Пауза. – Мы убили Аляску. Я был не один. Со мной был Эрик Донован.

Вэнса ошарашило его заявление. Он переспросил, словно хотел убедиться, что не ослышался:

– Эрик Донован был соучастником убийства?

– Да, не одному же мне отдуваться. Ее убили мы с Эриком. Вот вы пуловер нашли… так это его. Буквы “M” и “U” – это Monarch University, университет, где он учился. Проверьте, сами увидите, что я правду говорю…

На этих словах Уолтер разрыдался.

– Вот видишь, излил душу, и полегчало, – утешил его Вэнс и выключил камеру.

Перепуганный Уолтер по-прежнему стоял у стены. Вэнс с довольным видом подошел к нему:

– С пушкой-то у виска больше не юлишь? Думал, я тебя порешу, а? Теперь знаешь, что чувствовала Аляска в ту ночь, когда ты ее душил… Впрочем, нет, не совсем знаешь…

Вэнс опять схватил молодого человека и приставил ему дуло к виску.

– Перестаньте, вашу мать! – в ужасе заорал Уолтер. – Я все сделал, как вы сказали!

– Это был блеф, – торжествующе промурлыкал Вэнс. – У меня и обоймы-то в пушке нет, дурилка! Смотрел бы куда надо, а не закрывал глаза, как слюнтяй, сам бы увидел. Небось в охотничьей лавке работаешь, должен разбираться в оружии…

Решив последний раз попугать жертву, Вэнс, в полной уверенности, что револьвер безопасен, нажал на курок. Но вместо металлического щелчка, который он ожидал услышать, в уши грянул выстрел.

Несколько секунд стояла одурелая тишина. Казински бросился в зал для допросов и увидел Вэнса, остолбеневшего, забрызганного кровью и мозгом. Уолтер Кэрри лежал на полу с размозженной головой.

– Вэнс, твою мать, ты что наделал? – истерически взвизгнул Казински.

– Черт, там же не было магазина! – недоуменно пробормотал потрясенный Вэнс. – Магазина не было, ты сам прекрасно знаешь, я тебе его отдал.

– В стволе осталась пуля! Ты почему ее до конца не разрядил, свою гребаную пушку?

– А я знаю? – вдруг взревел Вэнс, словно очнувшись. – Почему ты мне не сказал ее разрядить?

– Думаешь, мне могло прийти в голову, что ты будешь изображать расстрел, чтобы он признал вину?

Полицейские в ужасе уставились друг на друга. Перед ними лежал труп Уолтера.

– Черт, черт, черт! – взвыл Вэнс. – Мы его убили!

– Ты его убил, – уточнил Казински, очень рассчитывавший предоставить коллеге самому расхлебывать последствия своего умопомешательства.

– Если мне крышка, то и тебе крышка. Не время хныкать, надо что-то делать.

– Делать? И что ты хочешь делать? Как ты хочешь здесь тайком избавиться от трупа?

– Никто от него избавляться не будет: скажем, что Уолтер отобрал у меня пушку и застрелился.

– Это все равно нарушение, – простонал Казински. – По правилам нельзя носить оружие в зале для допросов.

– Получить нагоняй от начальства уж точно получше будет, чем пойти под суд за убийство! Скажем, что Уолтер притворился больным, мы бросились ему помочь, а он отобрал у меня пушку.

– Никто нам не поверит!

Вэнс вдруг вспомнил, что получил признание вины.

– Нас признание спасет! – воскликнул он. – Кэрри виновен, и мы это докажем, у нас есть запись! Кто такой убийца в иерархии жизни? Никто. Теперь надо действовать быстро, а то вдруг кто-нибудь слышал выстрел и сейчас прибежит. Отдай магазин и сними с него наручники.

Казински вернул Вэнсу магазин от револьвера, потом с отвращением нагнулся над трупом, расстегнул наручники и освободил ему руки.

– И что с ними делать? – спросил он, как растерянный ребенок, держа окровавленные наручники.

– Спрячь немедленно, дьявол тебя раздери! – приказал Вэнс; он уже вполне оправился. – Сунь в карман, потом в сортире отмоешь. Сперва разберемся с этим дерьмом.

– С твоим дерьмом, Вэнс! Это тебе в голову взбрело!

Вэнс снова зарядил револьвер и вложил его в левую руку Уолтера, у которого на левом виске зияла глубокая рваная рана. Затем прижал пальцы мертвеца к рукоятке, просунул указательный палец в гашетку. Покончил с постановкой и выругался:

– Бля!

– Что еще? – простонал Казински.

– Если мы скажем, что Кэрри застрелился, обязательно вмешаются криминалисты. Судмедэксперт произведет вскрытие и возьмет все положенные анализы. А он придира, значит, заметит, что у пресловутого самоубийцы на пальцах нет следов пороха. И придет к выводу, что в момент выстрела оружия у него в руках не было. Блин, нам конец!

Вэнс, деятельный, боевитый, всегда уравновешенный полицейский, готов был сломаться. В эту минуту Казински понял, что Вэнс их из заварухи не вытащит. Придется выпутываться самому. Казински охватило отчаяние: он всегда полагался на других, никогда ничего не решал сам. Вот совсем недавно они с женой ели в индийском ресторане на бульваре Линкольна, так заказ делала жена, а не он. “Давай, зайка, закажи на нас обоих”. Ох, его женушка, его зайка, как он ее называл, теперь он думал о ней. Хотел вернуться к ней. Прижаться. На самом деле ему надоело быть полицейским. Так, решено: если он вылезет из этого дерьма, то уйдет из полиции. Сплошной стресс. Да и не нравились ему обязанности, связанные с этой профессией. Не нравилось писать рапорты, вести допросы. Лучше он будет работать с Джонсоном, тот такой же дристун. Там длинные перерывы на обед, а если слегка подгорает, всегда можно вызвать подкрепление. Зачем он согласился, когда этот придурок Лэнсдейн предложил ему расследовать убийство вместе с Гэхаловудом и Вэнсом? Почему не остался с Джонсоном – целый день бездельничаешь, а если ищут добровольцев, разглядываешь свои ботинки? Хватит с него полиции! Свояк ему все мозги проел, зовет к себе в фирму охранного оборудования, да будет так! Продавать сигнализацию ссыкунам – как раз для него работка. Да, он хочет тихой благостной жизни с женой, по утрам она будет говорить, во что ему одеться, а вечером – что ему есть в ресторане.

– Казински, мать твою, ты что, уснул?

Голос Вэнса вернул Казински к действительности. Он собрался с духом. Пора было брать судьбу в свои руки и думать, как из этого выбираться.

– Знаю! – заорал Казински, на него вдруг нашло озарение. – Пусть он выстрелит! Мы его заставим выстрелить из твоей пушки, и у него на руках будет порох.

– Придется объяснять, куда попала пуля, – возразил Вэнс. – С чего это ему вдруг стрелять?

– Меняем сценарий, – предложил Казински. – Новая версия такая: Уолтер сознается в преступлении, ты выключаешь камеру, он притворяется, что ему плохо. Ты подходишь к нему, и тут он отбирает у тебя пушку. Ты хватаешь его за руки, вы боретесь, и раздается выстрел, просто так. Потом Уолтер отталкивает тебя и кончает с собой.

– А почему он кончает с собой? – спросил Вэнс.

– Угрызения совести. Классика.

Вэнс приуныл:

– Никто не поверит! А когда он притворяется, что ему плохо, почему ты тоже не пришел в зал для допросов? Странно ведь, что я один, а?

– Могу и я тут быть, но ведь у вас драка, и логичнее, если ты в зале один, так ведь? Если нас двое, нам не составит труда его обезвредить. Ладно, остановимся на этом, чудо еще, что никто до сих пор не прибежал.

Казински взял руку Уолтера с револьвером. Прицелился в потолок и пальцем Уолтера нажал на курок. Раздался выстрел. Но жест получился неловкий, пуля угодила в одностороннее зеркало, и оно со страшным грохотом разлетелось на куски.

– Ох, блин! – вырвалось у Казински.

– Твою мать! – заорал Вэнс. – Вот теперь мы по-настоящему вляпались.

– Не волнуйся, это ничего не меняет, – сказал Казински, вне себя от изумления, что ему приходится успокаивать Вэнса. – Наоборот, придает нашей истории убедительность. Так, а теперь ступай вызывай подмогу.

Казински, наклонившись над трупом, укладывал его подобающим образом, и вдруг почувствовал, как чья-то рука лезет ему под куртку. Среагировать он не успел: Вэнс забрал у него револьвер и уже приставил к собственному виску, готовясь покончить с собой.

– Прекрати, Вэнс! – в ужасе заорал Казински. – Ты что творишь?

– Нам крышка, Казински! Глаза разуй, твою мать!

– Положи пушку! Говорю тебе, мы выпутаемся.

– Нам крышка! У тебя концы с концами не сходятся! Почему я весь заляпан кровью и мозгами? Если чувак в меня стреляет, я должен пригнуться и спрятаться! А если я от него достаточно далеко, чтобы избежать пули, как я мог собрать все его мозги на брюхе?

– Скажем, что ты хотел ему помочь. Отдай мою пушку, пожалуйста!

– Нет, нет, в это никто не поверит!

– Положи пушку! Выпутаемся, я тебе говорю!

– А я говорю, что нам крышка! – рявкнул Вэнс, еще крепче прижимая дуло к виску. – В тюрягу уедем до конца дней! А с копами, знаешь, что в тюряге делают?

С этими словами Вэнс закрыл глаза и нажал на курок.

Раздался выстрел.

* * *

– Я стоял столбом, глядя на его развороченную голову, – рассказывал Казински одиннадцать лет спустя, сидя у окна своей гостиной. – Вдруг мне показалось, что он шевелится. Может, померещилось, или это был рефлекс какой, но я бросился к нему, словно еще мог что-то сделать. Мое лицо было в нескольких сантиметрах от его лица – ну, того, что от него осталось, – и я в итоге сблевал. Какое-то время вообще ничего не чувствовал, а потом во мне проснулось что-то вроде инстинкта самосохранения. Вэнс теперь помер, никакие передряги ему не грозят. Не пропадать же из-за этого идиота. Я вырвал свою пушку из его руки, обтер мозги, которыми она была перепачкана, и сунул в кобуру. Наручники остались у меня в кармане, и я пошел вызывать скорую. Тут на меня накатил новый приступ паники: число пуль, оставшихся в магазине револьвера Вэнса, не сходилось с числом выстрелов. Надо было убрать одну пулю. Я бросился в зал для допросов. Снял магазин с револьвера, который держал Уолтер Кэрри. Вынул одну пулю, потом вставил магазин обратно. И как раз вовремя, так как подоспели коллеги. Придумал, как объяснить это дерьмо. И все мне поверили. Копам всегда верят на слово. Если бы меня тогда обыскали, нашли бы в кармане наручники и пулю, которую я достал из магазина.

– Почему вы не сказали правду? – спросил я.

Казински, все время своего рассказа не сводивший взгляд с окна, в конце концов соизволил развернуть кресло и посмотрел мне прямо в глаза.

– Я бы все равно под суд пошел! Меня бы обвинили, что я не остановил Вэнса, не вмешался, не вызвал сразу подмогу, чтобы прекратить его безумства.

– И ты предпочел соврать, – бросил Гэхаловуд.

– Ну да, я всего лишь трус, Перри. Не всем же быть как ты. В этом говенном мире каждый выживает как может.

Повисло долгое молчание. Потом Казински прошептал:

– Оставьте меня одного, пожалуйста. Уходите, пока жена не пришла, не хочу, чтобы она тебя здесь видела, Перри.

Гэхаловуд, не говоря ни слова, встал. Я тоже. Когда мы выходили из дома номер 10 по Норрис-стрит, я спросил:

– Вы в порядке, сержант?

– Не знаю.

На следующий день после визита к Казински мы прямо с утра отправились к шефу Лэнсдейну. Гэхаловуд предпочел не уточнять причину столь срочной встречи – ради эффекта неожиданности. К несчастью, сюрприз поджидал не Лэнсдейна, а нас.

Глава 10

Начало расследования

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

Пятница, 2 июля 2010 года

– И вы здесь? – удивился Лэнсдейн, увидев, что следом за Гэхаловудом вхожу я.

– Не изображайте оскорбленную невинность, – ответил я. – Это вы подсадили меня на это расследование.

– Расследование? Вы о чем? Я думал, Перри пришел проситься обратно на службу.

– Именно так, – подтвердил Гэхаловуд. – И я хочу, чтобы мне поручили дело Аляски Сандерс.

– Аляски Сандерс? Об официальном пересмотре дела не может быть и речи. Я уже объяснял Маркусу.

– Только ситуация с тех пор изменилась, – сообщил я. – В нашем распоряжении есть новый важный факт: признание Уолтера – фальшивка! Вчера Казински рассказал, что Мэтт Вэнс угрожал Уолтеру Кэрри во время допроса и убил его. Сразу после этого Вэнс застрелился.

– Совершенно необходимо открыть дело заново, шеф, – не отступал Гэхаловуд. – А еще нам надо получить от прокуратуры ордер на прослушку Казински. Официальные показания он давать не захочет, но ничто не мешает нам съездить к нему еще раз и записать признания без его ведома. Действовать надо быстро. Вчера он был разговорчив, но, боюсь, такой настрой долго не продержится.

Лэнсдейн уставился на нас:

– Значит, вы не в курсе?

– Не в курсе чего? – спросил я.

– Казински умер. Вчера вечером дома покончил с собой, пустил себе пулю в лоб. Подозреваю, вскоре после того, как облегчил совесть.

Гэхаловуд в ярости стукнул кулаком по столу:

– Как жил, так и умер! Как трус.

– Умер он или нет, мы с сержантом можем засвидетельствовать под присягой все, что от него услышали.

– У меня есть кое-что получше. – И Гэхаловуд достал из кармана телефон.

Он записал разговор на встроенный диктофон. Включил запись: звук был приглушенный, но голоса прекрасно различимы.

сержант гэхаловуд: Николас, что произошло 6 апреля 1999 года?

николас казински: Я официальных показаний давать не буду. Никакой записи, ничего такого.

сержант гэхаловуд: По рукам. А теперь говори. Я знаю, что Уолтер Кэрри не мог пустить себе пулю в лоб. Так что же тогда случилось, черт подери?

Лэнсдейн выслушал исповедь Казински в полном смятении.

– Я знал, что Вэнс был сумасброд, – признался он. – До Нью-Гэмпшира он служил в полиции Бангора, штат Мэн, и его там серьезно занесло. Но он был хороший коп, а имея в напарниках Перри, вынужден был себя контролировать. Именно поэтому я выделил под это расследование Казински. Надбавка была только предлогом – я знал, что Хелен вот-вот родит, и не хотел, чтобы буяну Вэнсу пришлось вести допрос в одиночку. Слюнтяй вроде Казински должен был его уравновесить.

– Что будем делать с записью? – спросил Гэхаловуд.

– Ничего, – ответил Лэнсдейн.

– Ничего? – поперхнулся я.

– Вы оба прекрасно знаете, что это недопустимое свидетельство. Оно записано незаконно.

– Я к нему приходил не в рамках полицейских полномочий, а как частное лицо, – уточнил Гэхаловуд.

– Казински в любом случае опознал вас как копа, хотели вы того или нет.

– Скажем, что запись вел писатель, – предложил Гэхаловуд.

– Хоть писатель, хоть не писатель, но вы-то полицейский, Перри! Вы не можете вести запись без предварительного согласия или без судебного ордера.

– Как легко размахивать флагом процедуры, когда вас это устраивает, – разозлился я.

– Настаивать бессмысленно, Маркус, прокуратура швырнет вам вашу запись в физиономию! И потом, тот факт, что признания Уолтера Кэрри сделаны при мутных обстоятельствах, еще не доказывает, что он невиновен.

– При мутных обстоятельствах? Вы шутите, шеф Лэнсдейн? Вэнс ему револьвер в рот засунул. Это явное принуждение к признанию.

– Но ему и без признаний была прямая дорога на электрический стул! Вы же знаете это дело: все улики ведут к нему. Его тачка! Его ДНК! У него есть мотив и нет алиби! То же самое с Эриком Донованом, который к тому же признал вину! Что вам еще надо?

– В их виновности есть разумное сомнение, шеф, – настаивал Гэхаловуд.

Но Лэнсдейн был непреклонен:

– Нельзя заново открыть расследование, не разглашая того, что Вэнс и Казински проделали с этим парнем. Вы представляете, какая буря негодования поднимется? То-то газетчикам раздолье!

– Наоборот, если полиция исправит трагическую ошибку, это только сделает ей честь.

Я прекрасно видел, что Лэнсдейна удерживает что-то другое. И наконец он это признал:

– Послушайте, господа, не скрою, что на сегодняшний день у меня непростые отношения с губернатором…

– Какое отношение это имеет к нашему делу?

– По слухам, губернатор хочет убрать шефа полиции штата. Но он не может меня уволить без веской причины, потому что среди полицейских я популярен. Чтобы избавиться от меня, он пустит в ход все средства. А этот скандал затрагивает меня лично – ведь я, как вы помните, возглавлял тогда уголовный отдел – и даст ему желанный шанс меня подсидеть.

– Значит, вот в чем дело? – с досадой сказал я. – Все эти отговорки – чтобы спасти вашу карьеру?

– Такова политическая реальность, Маркус. И потом, Уолтер Кэрри умер.

– Но Эрик Донован одиннадцать лет гниет в тюрьме штата! – возразил я. – Речь о том, чтобы освободить невинного и смыть пятно с них обоих!

– А если они в самом деле виновны? – заметил Лэнсдейн.

– Вряд ли вы это выясните, играя в гольф с губернатором, чтобы не потерять его благорасположения!

– Вы что думаете, меня это не волнует? – защищался Лэнсдейн. – Зачем, по-вашему, я вас просил заняться этой историей с анонимкой?

– Затем, что самому вам не хватает храбрости. Вам надо было разузнать побольше, но только не официальным путем, чтобы не наделать шума. Вы мною манипулировали, вот и все. Говорили о Перри и Хелен, но преследовали только собственные интересы. Вы симпатичный человек, шеф Лэнсдейн, но не отважный.

– А вы, Маркус, симпатичный, но отъявленный зануда. Кстати, я вам, кажется, это уже говорил. Вот что я предлагаю: найдите мне неопровержимое – слышите, неопровержимое! – доказательство невиновности Уолтера Кэрри и Эрика Донована, тогда я официально отправлю дело на пересмотр. И буду бороться с потопом, который из этого воспоследует.

– Если вы откроете расследование заново, то поручите его мне и писателю, – потребовал Гэхаловуд.

– Я не могу разрешить гражданскому лицу вести расследование…

– Вам это не мешало использовать меня, чтобы докопаться до анонимки! – оскорбился я.

– Тогда доведите работу до конца, Маркус. Докажите, что заслужили право вести расследование. Докажите, что я не сяду в лужу, когда профсоюзы будут меня пытать, как это я допустил молодую литературную звезду до уголовного расследования. Добудьте мне доказательство, Маркус. Я не хочу, чтобы это были вы, Перри, – не хочу, чтобы вы совали свой бейдж под нос всему Маунт-Плезант, задавали вопросы и чтобы все об этом судачили. Люди не дураки. Если до меня дойдет хоть малейший слух на этот счет, если из полиции Маунт-Плезант мне будут звонить и жаловаться, что кто-то из моих людей что-то ищет, я закрою это дело навсегда!

– А под каким предлогом я окажусь в Маунт-Плезант? – спросил я. – Случайно мимо проезжал?

Лэнсдейн с минуту подумал, а потом сказал:

– В Маунт-Плезант вроде бы очень хороший книжный магазин. Организуйте там автограф-сессию. И мало ли, вдруг вам захочется провести денек-другой в этом прелестном городке.

– И что? – Я не понимал, к чему он клонит.

– Может случиться, что кто-нибудь с вами заговорит о грязном деле, которое там произошло в 1999 году. И у вас вдруг найдется, с чего начать новую книжку. Никто ничего не заподозрит.

Через неделю я, следуя совету Лэнсдейна, прибыл в Маунт-Плезант – проводить автограф-сессию в местном книжном магазине. Я намеревался пробыть в этом городке несколько дней.

Глава 11

Автографы

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

Четверг, 8 июля 2010 года

Гэхаловуд готовил меня к этой поездке, как к военной операции. Рассказал мне во всех подробностях о прежнем расследовании. По его словам, в книжном магазине Чинции Локкарт я легко войду в контакт с местными жителями.

– Все, что вам нужно, писатель, – это устроить так, чтобы с вами заговорили про Аляску Сандерс. Изображаете удивление и начинаете копать.

– И с чего начать? – саркастически поинтересовался я. – Спросить у книготорговца, не случилось ли у них славного грязного преступления, чтобы я сделал из него роман?

– Войдите в дружбу с местными. Скажите, что Маунт-Плезант напоминает вам Аврору, заговорите про Нолу Келлерган, и наверняка всплывет тема Аляски. Потом можете начинать копать уже открыто, ведь вам про это рассказали.

– А имена не подскажете?

– Попытайте счастья на заправке, где работала Аляска. Хозяин точно о ней упомянет.

– И что я делаю? Заявляюсь туда и говорю: “Добрый день, мне полный бак, чашечку кофе и какие-нибудь сведения про Аляску Сандерс?”

– Напрягите воображение, Гольдман. Ведь это ваша работа, разве нет?

Легко было сказать.

Выезжая на дорогу, ведущую в Маунт-Плезант, я раздумывал, каким образом мне добыть неопровержимое доказательство, обеляющее Уолтера Кэрри и Эрика Донована. Я уже почти прибыл на место, как мне позвонил мой издатель, Рой Барнаски.

– Алло, Рой?

– Гольдман, я тут узнаю из ленты новостей, что вы даете автограф-сессию в каком-то книжном в Нью-Гэмпшире?

– Совершенно верно.

– Какая муха вас укусила? Подписывать книжки в разгар лета в сельской местности? Хотите турне – так мы вам устроим грандиозный вояж в национальном масштабе! Незачем объезжать все крысиные норы Америки!

С Роем надо играть осторожно: стоит ему хоть что-то заподозрить, он все вывалит журналистам ради дармовой рекламы.

– Там прелестный книжный, – сказал я.

– Да их тысячи, Гольдман, этих прелестных книжных!

– Верно, но у этого трудности.

– Гольдман, трудности у любого книжного по определению! Чувствую, тут какой-то подвох… Что вы от меня скрываете?

– Ничего, клянусь.

В эту минуту позади взвыла сирена. В зеркало заднего вида я увидел полицейскую машину с включенным маячком, она гналась за мной.

– Вынужден вас покинуть, Рой.

– Что случилось?

– Полиция.

– Вы какое-то стихийное бедствие, Гольдман.

Если вы однажды решите отправиться в Маунт-Плезант, то сами убедитесь, что последний отрезок шоссе 21, на подъезде к городу, представляет собой прямую линию, которая так и манит превысить скорость. Повинуясь приказу патруля, я прижался к обочине. Позади остановилась полицейская машина, из нее вышла девушка. Я смотрел на нее в зеркало заднего вида: очень красивая, затянута в черную униформу, в солнечных очках. Примерно моя ровесница.

– Права и документы на машину, пожалуйста.

Я повиновался. Она была очаровательная и в то же время властная.

– Маркус Гольдман, – прочитала она на правах.

– Он самый, – улыбнулся я.

– Едете из Нью-Йорка?

– Да, по дороге заезжал в Конкорд.

– Чем вы занимаетесь в Нью-Йорке?

– Я там живу.

– Догадываюсь. Я спрашиваю, чем вы занимаетесь по работе.

– По работе? – переспросил я.

– Да, кем вы работаете. Чем зарабатываете на хлеб. Кто вы по профессии.

– Я писатель.

Она и бровью не повела.

– И что вы пишете?

– Романы.

Она пожала плечами:

– Вы, наверно, не очень известный…

– Так, немножко.

– Я, во всяком случае, первый раз про вас слышу. Это вы за свои книжки купили такую машину?

– Нет, машина – это не книжки, это наркотрафик, – улыбнулся я.

Я почувствовал, как она расслабилась. Достала блокнот и что-то в нем написала.

– Что привело вас в Маунт-Плезант, мистер писатель Гольдман?

– Завтра я подписываю свои книги в книжном магазине Локкарт. Вы непременно должны прийти.

– Как знать, – ответила она и протянула мне квитанцию.

– Это ваш телефон? – спросил я.

– Это штраф за превышение скорости, сто пятьдесят долларов. Езжайте осторожнее!

Она села в машину и уехала. Наша встреча оставила у меня приятное впечатление, хоть и обошлась мне в сто пятьдесят долларов. Я взглянул на подпись под квитанцией, рядом с регистрационным номером: “Офицер полиции Л. Донован”.

В тот момент, видимо, слишком поглощенный любезничаньем, я ни с чем не связал это имя. Догадался лишь час спустя, в гостиничном номере.

В Маунт-Плезант я расположился на постой в чудесной гостинице с видом на цветущий сквер. Номер был просторный и удобный, у окна стоял письменный стол. Я уселся за него и стал изучать дело Аляски Сандерс, полученное от Гэхаловуда. Вот когда я его перелистывал, у меня и всплыло в памяти имя девушки-полицейского – Л. Донован. Она как-то связана с Эриком Донованом?

Я решил немедленно проверить. Открыл компьютер, подключился к интернету. Снова зашел на сайт ассоциации “Свободу Эрику Доновану”, на который наткнулся несколько недель назад, когда начинал свои разыскания о деле Аляски Сандерс. На этот раз я изучил сайт подробнее. На главной странице было слайд-шоу, и на одном из фото я узнал ту самую девушку-полицейского: Лорен Донован. Это была сестра Эрика. Фото было недавнее, сделано во время демонстрации в поддержку Эрика у мужской тюрьмы Нью-Гэмпшира. К несчастью, это место я хорошо знал – летом 2008 года там сидел Гарри Квеберт.

Ассоциация “Свободу Эрику Доновану” боролась за пересмотр приговора, полагая, что Эрик стал жертвой судебной ошибки. Основали организацию в 2000 году – вскоре после того, как его приговорили к пожизненному заключению, – Лорен Донован и адвокат-активистка Патрисия Уайдсмит, специалист по уголовному праву. Раз в месяц ассоциация собиралась у ворот тюрьмы. Сама Лорен много выступала в защиту брата. Я просмотрел несколько выступлений: говорила она ярко, за словом в карман не лезла. Поскольку я уже питал к ней явную слабость, то начал рассматривать фотографии на сайте, сам не зная – то ли для нужд расследования, то ли из желания еще раз поглядеть на нее.

Один из разделов, озаглавленный “Прежняя жизнь”, пестрел фотографиями Эрика – на рыбалке, в семейном магазине, на тренировках с Лорен перед бостонским марафоном и с родителями, на его двадцать девятом дне рождения, за несколько месяцев до ареста.

В обед я отправился на главную улицу. Маунт-Плезант выглядел живописно: аккуратные фасады магазинов и фонари, до сих пор украшенные бантами и баннерами по случаю национального праздника. Поел я в маленьком кафе, которое, как оказалось, находилось по соседству с редакцией местной газеты, “Маунт-Плезант стар”. Трудно было найти лучший источник, чтобы окунуться в события 1999 года. После обеда я отправился туда. Молодой человек за стойкой ресепшена поглядел на меня со значением и спросил:

– Это вы Гольдман?

– Да. – Мне польстило, что меня узнают по всей Америке.

– Рубашка у вас такая же, как на фото. Поосторожней, не то все решат, что вы вообще не переодеваетесь.

Он кивнул на афишу, оповещавшую о моем визите в местный книжный магазин; она висела на входной двери.

– У меня мать в книжном работает, – уточнил он. – Прямо обожает вас. А вот я вас не знаю.

– Никогда не поздно прочитать хорошую книжку, – заметил я.

– Мать говорит, это вроде детектива. Я таких глупостей не читаю.

– Спасибо, всегда приятно получить комплимент.

– Но с рубашкой вы все-таки поосторожнее. Я имею в виду, наденьте завтра другую.

Я кивнул, чтобы положить конец этому абсурдному диалогу. Молодой человек спросил, чем он может помочь.

– Хочу попасть в архив газеты.

– Вы подписчик?

– Нет.

– Для этого надо быть подписчиком.

– Тогда я бы хотел подписаться, пожалуйста.

– Четыреста долларов в год.

Я достал кредитку и заплатил необходимую сумму.

– Вот. Теперь я могу попасть в архив?

– Мне нужна ваша карта подписчика, вам ее отправят через два дня.

– Но я только что оформил подписку.

– Без карты подписчика ничего сделать не могу. Если, конечно, вы мне не уступите право собственности на стодолларовую купюру, которую я видел у вас в бумажнике.

Я пытался спорить, потом сдался. Отдал ему деньги и через пару минут уже сидел в архиве. Все было оцифровано, и я с помощью поиска без труда нашел все статьи с упоминаниями Аляски Сандерс, Уолтера Кэрри или Эрика Донована. Распечатал их и унес с собой, чтобы прочитать в гостинице.

Перед уходом я забыл сделать только одну вещь – стереть историю поиска, и вскоре мне это вышло боком. Когда я удалился, молодой человек с ресепшена – впрочем, не уверен, что это был он, – зашел в компьютер и с легкостью выяснил, что именно я искал. По Маунт-Плезант немедленно поползли слухи об истинной причине моего приезда.

В тот же день, следуя указаниям Гэхаловуда, я поехал на автозаправку на шоссе 21, якобы залить полный бак. В магазине при заправке меня встретил мужчина лет шестидесяти, и я сразу понял, что это и есть владелец, Льюис Джейкоб.

– Добрый день, сэр, – приветливо поздоровался он.

– Колонка номер два, пожалуйста, – сказал я.

Тот еще цирковой трюк – явиться на заправку поговорить о девушке, которая умерла одиннадцать лет назад.

– Что-нибудь еще? – спросил он.

Я чуть не сказал: “Все, что вам известно об Аляске Сандерс”, но вместо этого сгреб пригоршню разложенных у прилавка шоколадных батончиков. Льюис Джейкоб сложил их в пластиковый пакет и сказал:

– Восемьдесят пять долларов двадцать центов.

Я протянул ему кредитку. Он прочитал мое имя и просиял:

– Вы Гольдман, писатель! То-то мне показалось, что я вас видел. Собираюсь завтра прийти в книжный, подписать у вас книги.

– Если они у вас здесь, могу подписать сейчас, – ухватился я за возможность завязать беседу.

– Вас не затруднит? Они в подсобке.

Он увлек меня за кулисы магазина, в тесное помещение, служившее ему кабинетом.

– Вот видите, они тут, – он показал на мои книги, лежавшие на столе. – Чтобы уж точно не забыть их дома.

Я написал на каждой книжке какие-то дружеские слова, а потом, оглядев комнату, заметил фотографию: на ней был Льюис Джейкоб, помоложе, чем сейчас, и с ним – юная блондинка. Аляска Сандерс. Бинго!

– Ваша дочь? – невинно спросил я, показав на снимок.

– Нет, детей у меня нет. Она работала у меня в магазине. Потрясающая девушка.

– Работала?

– Она умерла много лет назад.

– Как печально! Мне очень жаль. Попала в аварию?

– Ее убили. Два местных ничтожества. Один умер, другой сидит пожизненно. Не надо бы так говорить, но если он когда-нибудь выйдет, я до него доберусь. Аляска – эту девушку звали Аляска – была чудесным созданием. Невероятно милая, приветливая. Смотрите, какая красавица! Они ее задушили темной ночью на берегу озера. Одна женщина на прогулке обнаружила ее тело и медведя, который рвал труп. Ладно, не буду вам докучать давними грязными историями. Вам наверняка есть чем заняться.

– Я совершенно свободен. Ближайшая встреча у меня завтра в книжном магазине, в шестнадцать часов.

– Кофе?

– С удовольствием.

* * *

9 октября 1998 года

В тот день, когда он впервые ее увидел, шел проливной дождь. Было раннее утро, но пелена тяжелых туч погрузила окрестности Маунт-Плезант во тьму.

Девушка толкнула дверь магазина, но внутрь зайти не осмелилась, стояла на пороге.

– Добрый день, мисс, – поздоровался с ней Льюис Джейкоб, решив, что это клиентка.

– Я пришла просить место… Я дружу с Эриком Донованом, он сказал, что вы ищете кого-нибудь помогать на заправке. Вот и я!

Фразу она закончила обезоруживающей улыбкой.

– Меня зовут Льюис Джейкоб, я владелец заправки.

– Аляска Сандерс, ваша будущая работница?

Льюис Джейкоб сразу подпал под обаяние этой восхитительной девушки. Вместо собеседования они просто поболтали: она родилась в Салеме, штат Массачусетс, а недавно переехала к своему молодому человеку в Маунт-Плезант.

– Кто ваш молодой человек? – спросил Льюис. – Я его наверняка знаю, городок у нас маленький.

– Его зовут Уолтер Кэрри, они с родителями держат магазин товаров для охотников и рыболовов.

– А, Кэрри, ну конечно. Вы когда-нибудь работали на заправке?

– Для начала, мистер Джейкоб, скажу, что я очень заинтересована в работе. И я очень активная.

– То есть опыта у вас никакого, верно?

Она состроила умильную гримаску:

– В шестнадцать лет я летом работала в магазине мороженого.

Льюис Джейкоб решил дать ей шанс. Ему в самом деле нужна была помощь, а те редкие кандидатки, что приходили наниматься, его не вдохновляли. Он чувствовал, что Аляска будет отлично обслуживать клиентов. И в самом деле, девушка скоро стала местной любимицей. Если к кассе подходили завсегдатаи, она болтала с ними, расспрашивала о семье, о детях – она их помнила по именам, – обо всяких делах вроде: “Вы решили проблему с водопроводом, который не давал вам спать?” Всегда была в хорошем настроении. А эта ее улыбка… Льюис Джейкоб часто о ней думал. По вечерам, лежа в постели рядом со спящей женой, он долго смотрел в потолок. Из темноты проступало улыбающееся лицо, которое так ему нравилось.

Но вскоре Льюис Джейкоб обнаружил, что эта сияющая улыбка – лишь покров, за которым прячется глубокое отчаяние.

* * *

– Какая-то у нее была слабина, – доверительно сказал Льюис Джейкоб, допивая кофе.

– Слабина?

– Какой-то секрет, ее что-то тяготило. Она мне никогда про это не рассказывала, но однажды вечером, когда я сказал, что у нее грустный вид, она просто ответила: “Это из-за того, что случилось в Салеме”. Я так и не знаю, про что она говорила. Но, поверьте, о ней можно было бы написать целую книгу.

Нас прервал колокольчик: в дверь вошел клиент. Льюис Джейкоб поднялся:

– Я сейчас в магазине один, – сказал он, направляясь из кабинетика за прилавок. – Помогают мне только по субботам. Времена нынче нелегкие.

На том наш разговор и кончился. Я вышел и уже садился в машину, как Льюис Джейкоб позвал меня:

– Мистер Гольдман!

Я было решил, что он вспомнил какую-нибудь деталь про Аляску, но он махал пластиковым пакетом:

– Вы забыли свои шоколадные батончики!

* * *

В пятницу, 9 июля, в книжном магазине Маунт-Плезант состоялась моя автограф-сессия. Читателей пришло много: все три часа, что я подписывал книги, по тротуару на главной улице вилась длинная очередь.

Закончил я в семь часов вечера и вышел из магазина слегка одурелый. Стоял теплый, приятный летний вечер. Только я хотел направиться в сторону гостиницы, как меня окликнул женский голос:

– Вы не согласитесь поставить последний автограф?

Я обернулся. Это была Лорен Донован, в одной руке она держала “Г как Гольдштейн”, в другой – “Правду о деле Гарри Квеберта”.

– Раньше не получилось, – сказала она, – я прямо с дежурства.

– Я думал, вы первый раз про меня слышите.

– Я их вчера купила, после того как вас встретила. Начала первую, неплохая.

– Всего лишь неплохая?

– Неплохо уже то, что неплохая.

– И вы неплохая.

Она расхохоталась:

– Решительно, вы пошляк, Маркус. Но вы мне нравитесь.

Я сел на ближайшую скамейку и достал из кармана ручку:

– Как вас зовут? – спросил я; нельзя выдавать, что я наводил о ней справки.

– Лорен.

Я написал пару слов на каждой книге. Получив их назад, она с любопытством заглянула на фронтиспис, где красовалась надпись:

Лорен

От пошляка.

М. Г.

Она одарила меня улыбкой, причем я чувствовал, что она еще сдерживается. Глаза у нее так и блестели.

– Можете мне посоветовать какой-нибудь ресторан? – спросил я. – Умираю с голоду.

– “Луини”, – без колебаний ответила она. – Просто отличный итальянский ресторан. Мой любимый.

– Спасибо, Лорен. До скорого.

Я повернулся, сделав вид, что направляюсь в ресторан, хотя не имел ни малейшего представления, где он находится.

– Не туда, – со смехом сказала она.

Я развернулся на сто восемьдесят градусов.

– У них сейчас все равно народу полно, вам ни за что не дадут столик. А мне дадут.

– Хорошо быть копом?

– Нет, я забронировала.

– Могу разделить с вами столик, если вы не против, – предложил я. – Обещаю, что вести со мной беседы вовсе не обязательно.

– Что ж, по-моему, предложение честное, – задорно ответила она.

За время своих поездок и турне я имел случай и счастье повидать довольно много итальянских ресторанов. “Луини” в Маунт-Плезант, на мой взгляд, один из лучших – наряду с миланским “Салумайо ди Монтенаполеоне”. В Нью-Гэмпшир стоит заехать хотя бы ради него. Расположен он на тихой улице, занимает первый этаж какого-то промышленного здания, судя по всему, бывшей типографии. Невероятный внутренний дворик украшают гортензии и развесистая липа с благоухающими цветами. Завершает убранство фонтан. Свечи привносят во все это романтическую нотку.

– С кем ты собиралась тут ужинать? – спросил я, пока хостес усаживала нас за столик у бассейна.

– Не с тобой. Когда-то я часто ходила сюда с братом.

– Он сегодня вечером занят? – спросил я с притворным простодушием.

– Мой брат… с братом все сложно. Короче, каждую пятницу, если нет дежурства, я ужинаю здесь.

– Одна?

– Я бы сказала, сама с собой. Это не одно и то же.

Я думал было вернуться к теме брата и разговорить ее, но она явно не была готова к задушевным беседам, и мне не хотелось ее торопить. Мы попросили вина и быстро перешли к менее серьезным предметам – любимым книгам, фильмам, телесериалам. Вечер получился приятный, чуть игривый. Мы неявно, обиняками флиртовали.

Поужинав, мы еще долго сидели в ресторане. Ночь была теплой. Пара лишних бокалов располагала к откровенности.

– Почему ты решил стать писателем? – спросила Лорен.

– Из-за кузенов.

– Как это?

– Из-за того, что с ними случилось, – лаконично ответил я. – А ты почему решила стать копом?

– Из-за брата.

– Что с ним?

– Долго рассказывать.

Она глотнула вина, и я вдруг заметил у нее на запястье часы – роскошные часы швейцарской марки, с золотым корпусом и браслетом из крокодиловой кожи.

– Красивые часы, – сказал я.

– Были брата. Да его и остаются.

– Твой брат умер?

– Сидит, – наконец призналась она. – Уже одиннадцать лет. Неохота про это говорить. Хочешь мороженого?

Она явно уклонялась от разговора. Надо было завоевать ее доверие. Она очень мне нравилась, внушала уважение, и меня огорчало, что я с ней не вполне откровенен. Но как ей объяснить? Как рассказать про все эти невероятные совпадения: про Хелен Гэхаловуд, про анонимное письмо, про Николаса Казински, про расследование, которое я угодливо провел, про доказательство, в котором я нуждался, чтобы Лэнсдейн вернул на пересмотр дело Аляски Сандерс. И про то, что ее брата, быть может, удастся оправдать.

Я решил не говорить ничего. Мы пошли купили мороженое на главной улице, в “Дир кап айс крим”, и расстались в час ночи, обменявшись телефонами и более чем дружеским объятием.

Я вернулся в отель, который находился в двух шагах, открыл дверь номера и увидел на столе коробочку. На ней было написано мое имя. Я вгляделся в почерк, и у меня заколотилось сердце. Это было невозможно.

Я открыл посылку. Внутри лежала маленькая статуэтка чайки, вроде той, что я видел в бывшем столе Гарри Квеберта в университете Берроуза. И записка:

Только не вздумайте преподавать в Берроузе.

Я был потрясен: Гарри заходил сюда. Как он узнал? Я подошел к окну. Мне показалось, что на улице я увидел чей-то силуэт.

Я выскочил из номера и через две ступеньки скатился по лестнице – надо попытаться его нагнать.

Зимой 2008 года, за несколько месяцев до дела Гарри Квеберта и примерно за два года до событий, которым посвящена эта книга, на меня напал ужасающий писательский ступор, страх белого листа. В надежде вновь обрести вдохновение я провел несколько недель у Гарри Квеберта.

Глава 12

С Гарри Квебертом

Аврора, штат Нью-Гэмпшир

29 февраля 2008 года

Прошло девятнадцать дней с тех пор, как я поселился у Гарри, в его величавом доме на берегу океана. Девятнадцать дней я тщетно пытался сколотить сюжет нового романа, но не в силах был написать первую строчку. По договору я был обязан представить рукопись в конце июня; издатель, Рой Барнаски, грозился подать на меня в суд, если я не уложусь в срок.

Большую часть времени я сидел в кабинете Гарри на первом этаже. В то утро я в отчаянии глядел на стопку белых листов, лежавшую передо мной. Причем атмосфера как нельзя лучше располагала писать: фоном звучала “Каста Дива” в исполнении Каллас, а за окном мягко, умиротворяюще падал снег.

На цыпочках, стараясь не произвести ни звука, вошел Гарри и поставил передо мной чашку с дымящимся кофе и пирожное.

– Не стесняйтесь, – сказал я с убитым видом, – я ровным счетом ничего не делаю.

– Тогда попробуйте мои маффины! – весело воскликнул он. – Прямо из духовки. Просто отпад.

– Я и так уже отпал и лежу, – возразил я.

– Ох, Маркус, ради всего святого, не надо так драматизировать! Сегодня – день надежды.

– Вот как?

– У нас с вами 29 февраля. День настолько редкий, что вообще непонятно, как он попадает в календарь. В сущности, это день, которого нет. Так пользуйтесь, отвлекитесь немного! Хотите, покатаемся на лыжах? Вам станет полегче.

– Спасибо, нет.

– Может, посмотрим кино, классику? Очень стимулирует вдохновение. Разожжем огонь, пропустим по несколько чашек кофе с капелькой виски?

– А потом что?.. Поцелуемся?

– Маркус, вы сегодня решительно какой-то кусачий! Ну хоть пройдитесь немножко по пляжу, голову проветрите.

Закутавшись в пальто, мы шагали по берегу. Воздух был морозный, но это было даже приятно. Снег теперь валил стеной. Настал час отлива, и везде, откуда отступил океан, толклись тучи крикливых чаек. Гарри взял с собой железную коробку с выбитой надписью “На память о Рокленде, Мэн”, в которой хранил засохший хлеб для птиц, и разбрасывал его, пока мы шли по влажному песку.

– Почему вы с таким упорством кормите чаек? – спросил я.

– Однажды я дал обещание. А обещания надо выполнять. На самом деле я не особо люблю чаек. Шумные птицы и ленивые. Растаскивают мусорные баки и свалки или летят за рыбацким кораблем и воруют рыбу. Чайка – птица, не желающая преодолевать трудности. Это мне кое-кого напоминает.

– Это вы на меня намекаете? – слегка обиженно спросил я.

– Нет, на себя. Но вы не поймете. Пока еще нет.

В тот момент я, разумеется, не понял смысла его слов. И даже представить себе не мог, что мне откроется несколько месяцев спустя.

Мы немного помолчали. Потом Гарри вдруг спросил:

– Знаете, Маркус, я очень рад, что вы какое-то время у меня поживете. Но зачем вы приехали в Аврору?

– Надеялся найти вдохновение, – ответил я; мне казалось, что это очевидно.

– Думаете, у меня где-то хранится волшебная шкатулка?

– Думал, что сумею наконец начать писать. Что смена обстановки пойдет мне на пользу.

– Но вы никогда по-настоящему не писали в Авроре… Почему не вернуться туда, где вы написали “Г как Гольдштейн”?

– К родителям? Я пробовал, это невозможно. Мать меня достала.

– По-моему, Маркус, вы приехали в надежде, что вам в клюв упадет что-нибудь готовенькое. В сущности, вы повели себя как чайка. А вам надо быть перелетной птицей!

– То есть?

– Перелетные птицы – это птицы, которые повинуются инстинкту. Они не ждут пассивно, а действуют на опережение.

– Простите, Гарри, но я не уверен, что понимаю вас.

– Найдите собственный мир, Маркус! Найдите себе место, ваше место, где писать. У родителей его быть уже не может, вы большой мальчик. У меня – тоже, вы теперь самостоятельный писатель. Вы больше не юный Маркус, вы Гольдман, вас признали как автора. Примите свой успех, примите себя самого, если хотите выбраться из кризиса чистого листа.

Несколько дней спустя после этого разговора Гарри положил мне на стол подарочный пакетик.

– Что это? – спросил я.

– Откройте. На парковке у супермаркета было несколько передвижных прилавков. Мне попалось это, и я подумал о вас. Для дней сомнений.

В пакете лежала статуэтка чайки.

– В каждом из нас живет чайка, искушение легкостью и бездельем. Запомните на всю жизнь: с ней надо бороться. Большинство людей – существа стадные, но вы другой. Потому что вы писатель. А писатели – люди особенные. Никогда об этом не забывайте.

Система видеонаблюдения в гостинице была старенькая, но камера за стойкой ресепшена позволила мне почти точно определить, кто принес мне пакет: это был Гарри Квеберт.

Глава 13

Первые зацепки

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

10 июля 2010 года

Я тут же позвонил Гэхаловуду и сообщил ему новость.

– Гарри Квеберт? – отозвался он. – Этого не может быть!

Меня удивила столь категоричная реакция:

– Почему не может?

– Я был уверен, что он покончил с собой, – ответил он, помолчав.

– Покончил с собой? Да ни за что на свете! Плохо вы его знаете.

– Видимо, так. Вы уверены, что это он?

Я взглянул на скриншот, который распечатал мне консьерж. Качество картинки было скверное, к тому же на визитере была бейсболка, но его лицо я бы узнал среди тысячи.

– Уверен. Он заходил около 16.30, в самый разгар автограф-сессии. Это не может быть случайностью.

– В самом деле. Если он знал, что вы в Маунт-Плезанте, значит, знал, когда вы будете в книжном. Что в пакете, который он вам оставил?

– Статуэтка чайки.

– Опять эти дурацкие чайки? Что это? Какой-то ваш с ним шифр?

– Гарри говорил, чтобы я не вел себя как чайка. Он шлет мне сигнал, это ясно. Что-то вроде предостережения…

– Предостережение насчет чего?

Я заколебался. Я не говорил Гэхаловуду, что с недавних пор сотрудничаю с университетом Берроуза, и не имел ни малейшего желания затрагивать эту тему сейчас.

– Не могу сказать, сержант, – в конце концов ответил я. – Вы не могли бы что-нибудь о нем разузнать?

– Вы же меня в прошлом году просили, писатель, и прекрасно знаете результат: в списках не значится. Я не нашел ни адреса, ни кредитки, ни телефона. Его нет ни в одном списке пассажиров ни одного аэропорта страны. Просто привидение.

Привидение. Оно самое. Мы помолчали. Гэхаловуд, чувствуя мое замешательство, добавил:

– В понедельник буду в управлении, проверю еще раз. Может, с тех пор появилось что-то новое.

– Спасибо, сержант.

– Лучше скажите, писатель, до чего вы докопались за двое суток в Маунт-Плезанте.

– Расспросил заправщика, Льюиса Джейкоба: похоже, что-то случилось в Салеме, на родине Аляски. Что именно, не знаю.

– Уже зацепка. В Салем так или иначе надо будет съездить, расспросить родителей Аляски. Еще что-то?

– Встретил Лорен Донован, сестру Эрика Донована. Она теперь коп в Маунт-Плезанте.

– Она служит в полиции? В свое время изучала биологию.

– Приговор брату перевернул всю ее жизнь. Она основала ассоциацию, которая требует пересмотра дела. Вроде довольно активную. Больше особо ничего не знаю, она дичится.

– Вы обязательно должны ее разговорить, наверняка она собирала факты, нам это может быть полезно.

– И как я это сделаю, не раскрыв всю игру?

– Навешайте ей лапшу на уши, как всегда.

– Лапшу на уши, как всегда? – возмутился я. – Я не пустобрех, сержант.

– Вы писатель, это почти одно и то же. Просто скажите, что вы покопались в интернете насчет ее брата, наткнулись на ассоциацию, вас это интересует и вы хотите помочь.

“Я покопался в интернете насчет твоего брата”. Спустя два часа после разговора с Гэхаловудом мы встретились с Лорен: договорились пообедать в “Сизон”. Не успев сесть за столик на террасе, я взял быка за рога. Лорен озадаченно уставилась на меня поверх меню, которое как раз изучала:

– Что ты сделал?

– Не подумай дурного, но ты вчера сказала, что стала копом из-за брата, и мне было любопытно. Я наткнулся на сайт ассоциации, которую ты основала. Глубоко я не лазил, твоя фотография лежит на главной странице.

Сперва она насупилась:

– Не надо тебе было это делать…

– Прости… Я без всякой задней мысли. Просто тобой интересовался.

Она пожала плечами:

– В общем-то, никакой тайны тут нет. К тому же здесь и так все в курсе. Брата посадили за соучастие в убийстве двадцатидвухлетней девушки. Это было в 1999 году. С тех пор он в тюрьме. Я убеждена, что он невиновен. Эрик мухи не обидит. Все, кто его знает, уверены, что это судебная ошибка.

– Тогда почему его арестовали?

– Аляска, жертва, встречалась с близким приятелем брата, его звали Уолтер Кэрри. Этот Уолтер признался в убийстве и его заодно впутал. После чего отобрал револьвер у полицейского и покончил с собой. Брата немедленно задержали. Ему очень не повезло. Среди прочих якобы бесспорных улик полиция нашла на месте преступления испачканный кровью жертвы пуловер, который он одолжил Уолтеру.

– Но если твой брат невиновен, почему он признал вину?

– Откуда ты знаешь? На сайте про это нет ни слова. – Лорен испытующе посмотрела на меня.

– В интернете прочел, – соврал я так самоуверенно, что ее сомнения тут же рассеялись.

– Он был вынужден, – ответила Лорен. – Прости, что я так резко, тяжело об этом говорить.

Я чуть не прокололся – так и знал, что в конце концов сяду в лужу. Ситуация была невыносимая.

– Тогда давай не будем об этом.

– Нет, все в порядке. На самом деле мне легче, когда я про это говорю.

И я невольно снова нажал на нее:

– Почему ты сказала, что твой брат был вынужден признать вину?

* * *

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

Январь 2002 года

Мрачные стены мужской тюрьмы штата Нью-Гэмпшир омывал ледяной дождь. Вечер был безотрадный. Как будто все угасло навсегда.

В холодной, промозглой комнате для свиданий Лорен присутствовала при напряженном разговоре брата Эрика с адвокатом, Патрисией Уайдсмит, специалистом по уголовному праву, молодой, но решительной. Ей было всего лет тридцать, но Лорен чувствовала, что та будет биться за Эрика до конца. Это была женщина с убеждениями, к тому же гонорар брала чисто символический, понимая, что семья Донованов отнюдь не купается в золоте.

До суда над Эриком оставалось двое суток, и адвокат была явно встревожена. До сих пор она поддерживала решение Эрика заявить о своей непричастности к убийству Аляски Сандерс, но теперь, похоже, изменила свое мнение. На кону стояло многое: если Эрик будет отстаивать свою невиновность, ему грозит процесс с неизвестным исходом, который может завершиться смертным приговором. Зато если он признает вину, то, по договоренности с прокуратурой, этого процесса избежит.

– Почему ты говоришь “если дойдет до процесса”, что ты имеешь в виду? – глухо спросил Эрик. – Тебе вдруг захотелось, чтобы я признал вину? Что на тебя нашло?

– Я ничего не хочу, – мягко ответила Патрисия. – У нас двое суток до суда, и я должна быть уверена, что ты в полной мере сознаешь, что тебя ждет. Поэтому и Лорен попросила прийти. Еще есть время подумать. Когда начнется суд, сдавать назад будет поздно. Как тебе известно, твое дело отдали судье Майку Питерсу. Я навела справки, этот судья – сторонник смертной казни. Если присяжные признают тебя виновным, он без всяких сомнений приговорит тебя к смерти.

– Но я невиновен, черт подери! – в отчаянии воскликнул Эрик. – Теперь и ты меня подозреваешь, что ли?

– Ни секунды, Эрик. Но я была бы плохим адвокатом, если бы не поделилась с тобой своими сомнениями. Речь идет о твоей жизни! Через сорок восемь часов мне предстоит убеждать присяжных, которым прокурор скажет, что твою ДНК нашли на пуловере, испачканном кровью жертвы, что письмо с угрозами в ее адрес было напечатано на твоем принтере и что у тебя нет алиби на ночь убийства. Я сделаю все, чтобы отстоять тебя, Эрик. Но я уже три года из кожи вон лезу, чтобы оспорить эти доказательства, и за сорок восемь часов до суда у меня нет веских оснований сказать, глядя тебе прямо в глаза, что я сумею тебя оправдать. А если тебя не оправдают, значит, признают виновным в убийстве Аляски Сандерс. И тебе не избежать смертной казни.

– Мы подадим апелляцию! – возразил Эрик.

– Конечно, подадим, – ответила Патрисия. – Но закон штата Нью-Гэмпшир гласит: казнь должна состояться в течение года после приговора. У нас не будет пространства для маневра, чтобы тебя вытащить. А главное, должна сообщить важную вещь: по закону приговоренных казнят с помощью смертельной инъекции, за исключением случаев, когда это невозможно. В Нью-Гэмпшире нет не только зала для инъекций, но даже нужных препаратов.

– Значит, электрический стул? – Лорен задохнулась от ужаса.

Патрисия Уайдсмит ответила не сразу:

– В Нью-Гэмпшире нет электрического стула. Будет повешение. Эрика повесят в этой самой тюрьме.

– Что? – вскричала Лорен. – Но этого не может быть! Сейчас уже никого не вешают!

– Бывают вещи и похуже, – прошептала Патрисия.

Эрик сидел с бесстрастным видом. Лорен разрыдалась.

Они долго молчали. Издалека доносился беспокойный тюремный шум. Наконец Эрик мрачно спросил:

– А если мы примем предложение прокурора?

– Закон штата Нью-Гэмпшир гласит, что если виновному в убийстве не вынесен смертный приговор, то его должны приговорить к пожизненному заключению без права на освобождение. Значит, этого и будет требовать прокуратура в твоем случае.

– А ты что думаешь? – еще раз спросил Эрик Патрисию.

– Эрик, ты не должен признавать вину! – вмешалась Лорен. – Ты же не виноват, нельзя себя оговаривать!

– Лорен, а ты придешь, когда меня будут вешать? – взорвался Эрик. – Хватит у тебя мужества смотреть, как я подыхаю в петле?

Вид у Эрика был холодный и решительный. Лорен плакала.

– Эрик, – снова заговорила Патрисия, – что бы ты ни решил, я буду рядом. Буду защищать тебя душой и телом. Я знаю, что ты невиновен, я в этом глубоко убеждена. Не будь я уверена, меня бы не было здесь, с тобой. Но какая-то частица моего “я” считает, что, признав вину, ты дашь нам время найти доказательства твоей невиновности. Я очень надеюсь их отыскать. Но какой смысл доказывать невиновность, если тебя казнят! От тебя останется только очередное имя, вокруг которого будут идти споры о смертной казни. Я хочу, чтобы ты был на свободе. А для этого мне нужно немного времени. И это время мне можешь дать только ты.

* * *

– Вот почему Эрик признал вину, – сказала Лорен. – Для него это был единственный шанс избежать смертной казни и надеяться на последующее оправдание. В общем, он принял предложение прокурора, судебного процесса не было. Но схлопотал пожизненное без права на пересмотр приговора. С тех пор мы с Патрисией изо всех сил стараемся его вытащить. Чтобы привлечь общественное мнение, создали эту ассоциацию, “Свободу Эрику Доновану”. А главное, ведем собственное расследование.

– И чего вы добились? – спросил я.

– У нас есть кое-какие факты. Зацепки. Но за одиннадцать лет мы не нашли ничего конкретного, чтобы отправить дело на пересмотр. Как же это бесит! Иногда я просто впадаю в отчаяние.

– Значит, ты стала копом, потому что твоего брата посадили?

– Да, чтобы попытаться перестроить систему изнутри. Чтобы служить настоящему правосудию, а не той пародии на него, что бросает за решетку невинных людей. А главное, я себе сказала: кому, как не копу из городка, где произошло убийство, разобраться в том, что случилось в тот апрельский вечер 1999 года.

Луч солнца упал на циферблат ее часов, они ярко вспыхнули. Словно вещь вдруг заявила о себе. Она с тоской взглянула на них:

– После того, как Эрика посадили, я поклялась, что никогда с этим не смирюсь. Никогда его не брошу. Однажды во время свидания в тюрьме Эрик сказал, что беспокоится за родителей. Он знал, что вся эта история навредила магазину, что покупатели теперь ходят туда неохотно. Я его успокаивала: “Это все пройдет, Эрик, не волнуйся”. Но он все равно тревожился: “А гонорар Патрисии? Как они справятся?” – “Патрисия работает бесплатно, так принято в ее адвокатском бюро. Все хорошо, правда, честное слово”. В конце концов он заговорил про эти часы, они у него хранились в спальне, под отстающей половицей. Часы очень ценные, он потому их и прятал, чтобы не украли. Купил за три месяца до ареста с огромной скидкой, собирался перепродать и недурно подзаработать. В тот день Эрик велел мне забрать часы, так как они ему все равно уже не понадобятся, и продать их, чтобы помочь родителям. Он ничего не знает, но я не стала их продавать. Это значило бы согласиться с тем, что он никогда не выйдет на свободу. Вместо этого я стала их носить. А когда он освободится, верну их ему. Они мне напоминают о моей борьбе.

– Они почти как цепь у тебя на руке, – заметил я.

Лорен мое замечание рассердило – видимо, я оказался прав.

– Почему ты всем этим интересуешься, Маркус?

– Два года назад я сам вел расследование. Моего очень близкого друга арестовали и обвинили в убийстве. Все было против него. Мне удалось добиться его оправдания и вытащить его из тюрьмы.

– Я не знала.

– Это сюжет моей книги “Правда о деле Гарри Квеберта”.

– Надо почитать.

Она не утерпела и тут же одним глазом заглянула в телефон, посмотреть, что пишут в интернете про это дело. Увиденное явно произвело на нее впечатление:

– С ума сойти. Само собой, я, как и все, слышала в свое время про арест Гарри Квеберта. Знала его только по имени, книжку знаменитую не читала. Но не знала, что за этим расследованием стоишь ты. Значит, ты сразу поехал в Нью-Гэмпшир, чтобы попытаться доказать, что он невиновен?

– Ровно так все и было: однажды, июньским утром, я узнал эту новость и рванул на машине из Нью-Йорка, наплевав на все. Меня все пытались отговорить – издатель, агент, родные…

– Но ты не сдался…

– Я знал, что Гарри невиновен. Был абсолютно убежден. Он не мог убить ту девочку. Что знаешь, то знаешь. Сама понимаешь, что я хочу сказать.

– Понимаю как никто, сама переживаю это с братом одиннадцать лет.

Думаю, мой рассказ о деле Гарри Квеберта окончательно убедил Лорен, что я могу помочь ей с поисками. Поэтому после обеда она предложила зайти к ней выпить кофе, а главное, поделиться доказательствами, которые собрала, чтобы снять с брата обвинение.

* * *

Лорен жила в прелестном доме из красного кирпича. Классическая архитектура, открытая галерея, где хорошо проводить летние вечера, сидя в садовых креслах и поглядывая на тихую улицу. Вокруг – маленький, но замечательно ухоженный сад.

Мы расположились на кухне. Лорен включила хромированную итальянскую кофемашину, приготовила нам два эспрессо и уселась за мраморной стойкой напротив меня. Извлекла из ящика картонную папку – досье по делу Аляски Сандерс. Я представил себе, как она по утрам и вечерам без устали перечитывает эти страницы. И она, словно почувствовав, сказала:

– Дня не проходит, чтобы я не уходила в эти бумаги с головой. Все напрасно. Со временем я уже перестала понимать, что, собственно, ищу. Начинаю отчаиваться.

– Можно взглянуть? – спросил я.

– Конечно.

Я разложил перед собой листы. Для начала спросил про пуловер.

– Пуловер и правда принадлежал брату. Но я тебе сказала, он его одолжил Уолтеру Кэрри после поездки на рыбалку.

– Они очень дружили, да?

– С детства.

Она переложила листы, и я увидел фото принтера.

– А это? Тот самый принтер, про который ты мне до этого говорила?

– Да. Представь себе, Аляска Сандерс получала письма с угрозами, одно такое нашли на ее трупе. Во всех текстах был одинаковый дефект печати, и по нему полицейские эксперты официально установили, что письма с угрозами были отпечатаны на принтере брата.

– И как брат это объяснил?

– Он жил с родителями. Недавно вернулся в Маунт-Плезант, до этого несколько лет провел в Салеме. Любой, кто заходил к нашим родителям, мог попасть в комнату брата, где стоял принтер. А главное, незадолго до убийства Аляски приходил Уолтер, просил что-то распечатать, потому что его собственный принтер сломался.

– Думаешь, Уолтер убил Аляску и решил подставить твоего брата?

Лорен поморщилась:

– Так считает Патрисия, адвокат Эрика…

– Но ты, похоже, в это не веришь?

Вместо ответа Лорен достала из папки фотографию. На ней была запечатлена группка девушек в баре, они явно что-то праздновали. В кадр попал и какой-то мужчина. Я сразу его узнал, потому что видел снимки в полицейском досье: это был Уолтер Кэрри.

– Это кто? – спросил я; надо было изображать святую невинность.

– Уолтер Кэрри, – ответила Лорен. – Фото сделано в тот вечер, когда убили Аляску Сандерс, в одном здешнем баре, “Нэшнл энфем”.

– И что? – спросил я.

– Эта фотография доказывает невиновность Уолтера Кэрри.

– Как это?

– В тот вечер, когда произошло убийство, Эрик, Уолтер и я были в этом баре. Мы с Эриком ушли в одиннадцать вечера. А Уолтер остался. Аляску убили ночью, между часом и двумя. Уолтер всегда говорил, что в это время был в баре, но подтвердить это уверенно никто не мог. Это фото – его алиби. Посмотри на экран за барной стойкой…

Она достала из ящика лупу и протянула мне. На переднем плане сидела группа девушек, облокотившихся на стойку. На заднем, над рядами бутылок, – гигантский экран. Судя по изображению, на нем шла какая-то новостная программа. Поводив лупой, я даже разобрал, что это прогноз погоды на выходные. Внизу экрана, как обычно бывает на таких каналах, шла бегущая строка коротких новостей. А в конце бегущей строки – время передачи. Там было указано “22:43 РТ”.

– Снимок сделан в 22.43, то есть задолго до убийства, – заметил я.

– В 22.43 РТ, – уточнила Лорен. – То есть Pacific Time, время на Западном побережье. А здесь у нас плюс три часа…

– То есть в 1.43 ночи! – воскликнул я.

– Именно, – кивнула Лорен. – Когда Аляску убили, Уолтер Кэрри все еще был в баре.

Я был потрясен.

– Как ты добыла это фото?

– Получила вскоре после того, как брата арестовали, пыталась помочь адвокату собрать доказательства, чтобы его оправдали. Владелец “Нэшнл энфем” имел обыкновение фотографировать у себя в заведении и выкладывать снимки на сайт, чтобы похвастаться, какое оно популярное. А вечер был как раз подходящий. Я хотела понять, что тогда происходило, и попросила патрона показать мне все фото бара, которые он в тот вечер сделал. Там был целый пакет, россыпью. Я просмотрела все и наконец наткнулась на это.

Я с трудом сдерживал возбуждение: передо мной лежало то самое доказательство, в котором нуждались мы с Гэхаловудом, чтобы официально отправить дело на пересмотр.

– Ты кому-нибудь говорила про это фото? – спросил я.

– Никому, только Патрисии Уайдсмит.

– Почему ты молчала? Можно было бы смыть позор с Уолтера Кэрри.

– Потому что тогда я еще глубже закопаю брата.

Я засомневался, и Лорен сразу это заметила:

– А ты что думаешь, Маркус?

– Что ты на ложном пути.

– Это почему?

– Ты любой ценой хочешь доказать, что твой брат невиновен, и явно ходишь по кругу. Но если ты хочешь оправдать Эрика, это дело нужно раскрыть целиком. Нужно выяснить, кто на самом деле убил Аляску Сандерс. И, похоже, это был не твой брат и не Уолтер Кэрри. Тогда кто?

Лорен долго смотрела на меня в упор, прямо в глаза.

– Маркус, я тебя совсем не знаю, но почему-то доверяю тебе, сама не понимаю почему. Первый раз за одиннадцать лет мне вдруг стало не так одиноко. Как ты думаешь, ты можешь мне помочь?

Поздним воскресным утром Гэхаловуд приехал ко мне в гостиницу. Мы сидели в номере, чтобы укрыться от лишних ушей. Сержант выглядел озабоченным. Я спросил, связано ли это с расследованием, он ответил, что прежде всего это связано с жизнью. Как всегда, увиливал.

Глава 14

Лорен

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

Воскресенье, 11 июля 2010 года

Гэхаловуд налил себе кофе и уселся в кресло. Я последовал его примеру и устроился на краешке кровати.

– Знаете, писатель, у меня в кабинете в управлении полиции стоит шкаф. Я его почти никогда не открываю. Им в основном Вэнс пользовался. Убирал туда всякий свой хлам. И черт знает сколько всякой дряни туда напихал. Вы же меня знаете, я помешан на порядке. А он – наоборот. Вечно у него всякое старье копилось, совершенно бесполезное, но выкинуть его он ни в какую не желал. Говорил: “Никогда не знаешь, что пригодится”. А я отвечал: “Мне не мешает, только чтобы я этого не видел”. Я этот шкаф одиннадцать лет не открывал, можно сказать.

* * *

16 апреля 1999 года

Гэхаловуд сидел у себя в кабинете, уставившись в одну точку. Напротив стоял стол Вэнса, как всегда, заваленный неизвестно чем – бумагами, заметками, ручками, в основном не пишущими. Гэхаловуд жестоко тосковал по напарнику. С тех пор, как тот умер, прошло десять дней. Каждое утро, просыпаясь, он словно заново переживал горе, никак не мог смириться. Целыми днями смотрел на стол Вэнса. Видел, как тот хватает ручку, понимает, что она не пишет, пробует другую. Затем еще одну. Гэхаловуд называл это “кладбище ручек”. Он знал, что надо прибраться, выбросить вещи Вэнса. Его и Лэнсдейн просил. Но ему не хватало мужества.

Из задумчивости его вывел стук в дверь. В кабинет вошел Казински с толстым пакетом в руке:

– Вот, пришло для Вэнса.

Гэхаловуд вскрыл конверт: это был рапорт пожарного инспектора относительно пожара в квартире Уолтера Кэрри. Инспектор докладывал о выводах следствия: поджог в трех разных местах. Использовано горючее вещество, скорее всего бензин. К рапорту были приложены фотографии: выгоревшие комнаты, особенно спальня, где на стене красовалась крупная надпись краской – “Неверная шлюха”.

– Этот тип точно был чокнутый, – вознегодовал Казински. – Приложить это к делу Аляски Сандерс?

– Нет смысла, дело закрыто, – ответил Гэхаловуд.

– Тогда что, передаю это в полицию Маунт-Плезант, это она занималась пожаром? Напиши сопроводиловку, я отошлю.

У Гэхаловуда не было ни малейшего желания думать и писать бумажки, и он попросил коллегу:

– Слушай, Казински, не в службу, а в дружбу, убери со стола Вэнса. Свали все в коробку, и конверт этот, и всю эту кучу говна, а коробку запихни в шкаф. Не хочу, чтобы все время маячило перед глазами.

* * *

– У Вэнса не было прямых родственников, – пояснил Гэхаловуд, – но я думал, кто-нибудь придет за вещами. Брат какой-нибудь, кузен, племянник. Никто так и не пришел, и шкаф так и стоял нетронутым. Пару раз мне приходило в голову все оттуда повыкинуть. Но я тут же оставлял затею, боялся, что начну вспоминать. Не люблю воспоминаний, писатель. Они на меня нагоняют тоску и ностальгию. А ностальгию я не уважаю, как вы знаете. Не только у вас проблемы с призраками прошлого.

– Зачем вы мне это все рассказываете, сержант?

– Затем, что мне не дает покоя наш вчерашний разговор. Я целый день задавался вопросом, что же могло случиться в Салеме. И чем больше думал, тем яснее понимал, что мы с Вэнсом, когда расследовали, сосредоточились на Маунт-Плезант и совсем забыли про Салем. Меня это так достало, что я пошел в управление и открыл шкаф Вэнса. Быстро докопался до коробки, куда Казински свалил его вещи. Нашел там ручки, счет из ресторана, квитанцию из прачечной, рапорт пожарного инспектора, а главное, вот это.

Он вытащил из кармана два листка. Две ксерокопии: рукописную заметку Вэнса и газетную статью.

На первом листке, среди всяких соображений, Вэнс написал заглавными буквами:

ПОЧЕМУ АЛЯСКА ПРИЕХАЛА В МАУНТ-ПЛЕЗАНТ?

Статья же была датирована 1998 годом и вышла в “Салем ньюс”, культовой газете Салема и окрестностей, с красноречивым заголовком: “Аляска Сандерс избрана мисс Новая Англия”.

– Вы знали, что Аляска участвовала в конкурсах красоты? – спросил я.

– Конечно, знали. Да и статью эту нам дала Донна Сандерс, мать Аляски. Но взгляните на дату: сентябрь 1998 года. Аляска выигрывает важный конкурс красоты, а сразу после этого смывается в Маунт-Плезант. Странно, правда? Теперь я понимаю, что мы в свое время ставили вопрос задом наперед. Надо было выяснять, не почему Аляска приехала в Маунт-Плезант, а почему она уехала из Салема.

Это был очень хороший вопрос.

– Надо ехать в Салем, – сказал я.

– Я и собираюсь, – подтвердил Гэхаловуд. – А у вас как? Есть что новое от сестры Донована?

– Да, по-моему, у нас в руках конкретное доказательство, которое вынудит Лэнсдейна открыть расследование заново. У Лорен Донован есть фотография, снимающая вину с Уолтера Кэрри.

Гэхаловуд просиял:

– Что же вы раньше не сказали? Скажите скорей, писатель, что вы сняли копию.

Я достал мобильник:

– Дождался, пока она отвернется, и переснял. Качество так себе.

Я показал экран Гэхаловуду, и он тут же узнал в углу снимка Уолтера Кэрри.

– Снято в “Нэшнл энфем” как раз в то время, когда Аляска была убита, – пояснил я. – На экране телевизора на заднем плане видно время: 1.43 ночи по Восточному побережью.

– Елки-моталки! – воскликнул Гэхаловуд. – Вот оно, наше доказательство. Перешлите мне, я завтра прямо с утра покажу Лэнсдейну. У меня язык не поворачивается кого-то хвалить, сами знаете, но вы офигеть какой молодчина!

– Обещайте, что будете действовать тонко, сержант. Я не хочу рвать с Лорен. Она не должна знать, как и почему расследование открыто заново, иначе вообще перестанет мне доверять.

– Она вам правда очень нравится?

– Возможно.

В эту секунду в дверь постучали. Вслед за стуком раздался женский голос:

– Маркус, это Лорен.

Я остолбенел, сержант тоже.

– Что ей тут понадобилось? – прошептал Гэхаловуд.

– Понятия не имею.

– Не уверен, что она будет счастлива меня видеть, вряд ли у нее после нашей встречи одиннадцать лет назад остались обо мне добрые воспоминания.

– Тогда прячьтесь! – велел я.

Он устремился в ванную.

– Только не в ванную, – шепотом остановил я его.

– Почему?

– А если ей в туалет понадобится?

Он воззрился на меня с изумлением:

– Вы сбрендили, писатель? Девица в вас втюрилась, делится с вами секретами. Уж поверьте, не затем она явилась к вам в номер, чтобы в туалет ходить.

Опять стук и голос Лорен за дверью:

– Маркус! Ты тут?

– Иду-иду!

Я открыл. Лорен держала в руках “Правду о деле Гарри Квеберта” и вместо приветствия спросила:

– Ты знаком с Перри Гэхаловудом?

Судя по тону, ответ “да” ей бы вряд ли понравился. И я предпочел вторую опцию:

– Нет.

– Как это нет? Ты целое лето вел вместе с ним расследование. Я прочитала твою книжку. Вчера начала, после твоего ухода, и ночью дочитала.

Я попробовал пошутить:

– Тебе не понравилось и ты хочешь, чтобы я вернул деньги, да?

– Я говорю серьезно, Маркус: какие у тебя отношения с Гэхаловудом?

– Скверные, очень. Мы с ним пару раз встречались в ходе расследования, но я не то чтобы ходил к нему домой ужинать в семейном кругу.

– В книге ты рассказываешь другое!

– Это же просто роман, Лорен. У писателя работа такая – приукрашивать реальность в угоду читателям.

– Тем лучше… Скажи, ты случайно про брата книгу не пишешь, а?

– Нет, конечно. Что за странная мысль! Я про это дело первый раз услышал на выходных!

Она явно успокоилась:

– А ты сейчас что делаешь?

– Ничего… ничего особенного.

– Не хочешь со мной прокатиться? Посмотреть на океан.

– С удовольствием.

Мы с Лорен ушли, оставив Перри в ванной. Сели в мою машину и направились на побережье Атлантики. Въехали в штат Мэн и через полтора часа были в Кеннебанкпорте. Погуляли по историческому центру, пообедали. Потом Лорен сводила меня на свой самый любимый пляж. Был час отлива, мы бродили босиком среди скал и луж, где копошились крабы, большие креветки и морские звезды. Лорен приходила в восторг от каждого рачка. Я было решил, что в ней снова проснулся биолог, но на самом деле это заговорило детство.

– Ты тут часто бываешь? – спросил я, когда она гордо выхватила из лужи огромного краба.

Она положила его в воду:

– Приезжала сюда с родителями и братом. Почти каждый уик-энд. Здесь и подхватила вирус биологии. Кто бы мог подумать, что в итоге я стану копом…

Мы помолчали. Глядя на горизонт, она попросила:

– Маркус, если ты не против, я бы на сегодня отложила это дело. Хочу просто побыть с тобой вдвоем. Без всяких призраков.

– Совсем не против.

Под вечер мы возвращались из Кеннебанкпорта в Маунт-Плезант. Июльское солнце сияло огнями, обливая тысячью лучей великолепные сельские пейзажи Нью-Гэмпшира. Когда мы подъезжали к городку, Лорен предложила без затей: “Давай поздороваемся с родителями”. Я кивнул, как будто так и надо.

Джанет и Марк Донованы, родители Лорен, жили в симпатичном доме, во всем им под стать – простом, скромном, добротном. Когда мы приехали, Марк что-то мастерил в гараже, а Джанет возилась в саду. Подняв нос от клумбы, она недоверчиво взглянула на меня. Потом узнала и улыбнулась:

– В жизни вы лучше, чем по телевизору, мистер Гольдман.

Донованы были очень обаятельными людьми. Мы пили чай у них на террасе, славно провели время. Потом Лорен с отцом отлучились – Марк хотел, чтобы дочь помогла ему разобраться с какими-то заумными административными документами, – и Джанет завела со мной доверительную беседу.

– Спасибо, что зашли, мистер Гольдман. Лорен не часто приводит к нам гостей.

– Пожалуйста, зовите меня Маркус, миссис Донован.

– А вы меня – Джанет.

Я слегка улыбнулся.

– Вы с Лорен вместе? – продолжала она.

– Нет, но ваша дочь мне очень нравится. Она просто фантастическая. И с характером!

– Она правда фантастическая. Но я бы хотела, чтобы она побольше думала о себе и поменьше о брате. Иногда она как будто чувствует себя в чем-то виноватой. Думаю, она вам говорила про Эрика.

– Говорила.

– Лорен – младшая сестра, но у нее всегда была потребность его опекать. Он и в самом деле был добряк, больше шел на поводу, а она – полная противоположность. К Эрику в лицее однажды пристала целая компания бугаев. Вмешалась Лорен и сломала одному нос. Ее даже исключили на две недели. Я могу быть с вами откровенной, Маркус? Думаю, Эрик никогда не выйдет на свободу. Лорен надо жить своей жизнью. Я хочу, чтобы она уехала куда-нибудь подальше от Нью-Гэмпшира, для своего же блага. Чтобы смогла устроить собственную жизнь, которую забросила одиннадцать лет назад.

Я перестал стесняться и спросил:

– Вы думаете, Эрик виновен?

– У вас есть дети, Маркус?

– Нет.

– Для родителей ребенок всегда остается ребенком. Мы не задаем себе такие вопросы. Мозг их не вмещает. Это называется непреходящая любовь. Такую любовь можно питать только к детям, и она превыше всего.

Потом я проводил Лорен домой. Она предложила зайти поужинать, я охотно согласился.

Мы вместе возились на кухне, потягивая калифорнийское каберне. Непринужденно болтали обо всяких пустяках. Маска упала с Лорен. Она сияла улыбкой и заразительно смеялась.

После второй бутылки вечер стал более романтическим. К еде мы едва притронулись – наши руки слишком часто гладили друг друга. В итоге первый шаг сделала она. Встала, будто бы собрать посуду, но к тарелкам не притронулась. Припала губами к моим губам, и я вернул ей поцелуй.

– Можешь остаться на ночь, если хочешь, – шепнула она.

– Очень мило с твоей стороны не выставлять меня за дверь в такой час.

Она засмеялась:

– Мне завтра рано утром на дежурство. Хотелось бы проснуться в более романтической обстановке… Но я буду рада, если ты останешься.

– Тогда остаюсь. И вообще, не упускать же случай увидеть тебя в форме.

Она улыбнулась.

* * *

Назавтра, в понедельник, Лорен проснулась на рассвете. Я услышал, что она принимает душ, и тоже встал. Когда я вышел на кухню, она сидела уже в форме и пила кофе. Налила мне чашку и поцеловала. Сказала: “Пойду возьму газету” и ненадолго отлучилась. Я отхлебнул кофе. Мне было хорошо.

В дверном проеме появилась Лорен. Взглянув на нее, я увидел, что она бледна как смерть, а ее глаза мечут молнии.

– Негодяй! – заорала она. – Убирайся отсюда!

– Лорен, да что с тобой? – оторопел я.

– Убирайся сейчас же, Маркус! Видеть тебя больше не хочу!

Она решительно потащила меня к кухонной двери, открыла ее и вытолкнула вон, швырнув в лицо принесенную газету. Понимая, что объяснение именно в ней, я развернул “Маунт-Плезант стар” и в изумлении прочел на первой полосе:

МАРКУС ГОЛЬДМАН ОТКРЫВАЕТ НОВОЕ

РАССЛЕДОВАНИЕ ПО ДЕЛУ АЛЯСКИ САНДЕРС

Знаменитый писатель, известный тем, что оправдал Гарри Квеберта, прибыл в Маунт-Плезант, чтобы расследовать убийство Аляски Сандерс. Во всяком случае, об этом свидетельствует его недавний визит в архив “Маунт-Плезант стар”.

Первым человеком, которому я сообщил об утечке в газету, был Гэхаловуд. Он рассердился: “Писатель, вы же все-таки не новичок! Как вы могли так оплошать?” Было раннее утро, информация еще не успела разлететься. Надо было срочно предупредить Лэнсдейна.

Глава 15

Преступное легкомыслие

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

Понедельник, 12 июля 2010 года

Истинная причина моей поездки в Нью-Гэмпшир выяснилась через историю поиска в архиве “Маунт-Плезант стар”, которую я забыл стереть. Парень с ресепшена сунул нос в компьютер после меня, обнаружил подоплеку моего визита и поспешил известить редакцию. Как я мог быть таким беспечным? Я рвал на себе волосы. Гэхаловуд посоветовал мне вернуться в Конкорд. Мне в любом случае хотелось только одного – сбежать из Маунт-Плезант. Я думал о Лорен, о ее родителях. Прежде всего о матери, которая была со мной так откровенна.

Пока я катил к столице штата Нью-Гэмпшир, на горизонте потихоньку вставало солнце. Ехал я быстро, машин еще не было, до Конкорда я добрался раньше назначенного часа. Съезжая с автострады, я случайно оказался возле парковки “Фанниз”, где два месяца назад скончалась Хелен. Сделал там остановку – то ли в память о ней, то ли мне просто захотелось кофе. Голова у меня шла кругом.

По мере того как Америка просыпалась, новость облетала все СМИ, жаждущие в это глухое время года хоть какой-то сенсации. Вскоре ее уже повторяли в утренних выпусках новостей.

Мне позвонил мой издатель, Рой Барнаски, он был в экстазе.

– Ах вы чертов Гольдман! – ликовал он. – Уже и новая книжка на подходе! Да к тому же детектив! Это гениально, все только этого и требуют! И название уже готовенькое – “Дело Аляски Сандерс”! Когда издавать будем?

– Рой, говорю вам, нет никакой книжки…

– У-ю-юй, какие мы скрытники! Значит, вот что вы затеяли под предлогом автограф-сессии.

– Рой, меня просто подловил мелкий идиот, сотрудник местной газеты.

– То есть вы позволили ему себя подловить, – уточнил Рой. – Чтобы все про вас говорили. Ведь вы это любите, нарцисс вы эдакий! Вот и прекрасно! Сейчас созову отдел маркетинга, соорудим групповой созвон, идет? Это потрясающе!

Я на полуслове бросил трубку.

Шеф Лэнсдейн был настроен далеко не столь восторженно, как Барнаски. Едва мы с Гэхаловудом заявились в то утро в его кабинет, он рявкнул:

– Маркус, вы либо не в своем уме, либо полный идиот!

– Может, и того, и того понемножку? – подсказал Гэхаловуд.

– Я не намерен шутить, Перри! Мне уже звонил губернатор, а прямо сейчас придется объясняться с журналистами!

– Я допустил промах, – признал я, – не ищите здесь никакой задней мысли.

– О, Маркус, не волнуйтесь, никакой мысли я не вижу, одну глупость!

– Есть и хорошая новость, – перебил его Гэхаловуд, – мы нашли доказательство того, что Уолтер Кэрри невиновен.

Он показал Лэнсдейну фото из “Нэшнл энфем” в час убийства.

– И это называется хорошая новость? – взвыл Лэнсдейн. – А по-моему, это грозит крупными неприятностями!

Я не выдержал и схватился с Лэнсдейном:

– Вы же требовали добыть доказательство, чтобы открыть дело заново, так вот оно, перед вами!

– Это мне решать! – заорал он.

– Но вы с самого начала сами себе противоречите! – взвился я. – Хотели, чтобы я вел расследование под предлогом, что пишу книгу, – так получайте!

– Спокойнее, – вмешался Гэхаловуд. – Что толку выходить из себя, надо действовать. Шеф, есть у меня чувство, что ситуация только с виду ужасная, а на самом деле для вас складывается удачно: никакой информации на этом этапе вы не даете, крайним делаете писателя. Говорите, что вследствие появившихся в СМИ сообщений вынуждены соблюдать меры предосторожности и отрядить полицейского для строгого контроля.

– И этот полицейский – вы, как я понимаю.

– Да. Мы с Маркусом продолжаем следствие в полной тайне. Обещаю, никаких толков. Речь будет идти только о книге Маркуса, это легко развяжет языки. Обнародуем, лишь когда найдем ответы на все вопросы. Тогда вам куда легче будет справиться.

Лэнсдейн уставился на нас. Видно было, что он очень сердит, но деваться ему некуда.

– Губернатор грозится меня выгнать, если до конца месяца не будет никаких результатов.

– Мы постараемся, – заверил Гэхаловуд.

– Вы тоже вылетите, Перри! Если вылечу я, вылетят все!

И тут Гэхаловуд отправил Лэнсдейна в нокаут.

– Знаете, шеф, я потерял жену, – произнес он бесцветным голосом. – Подумаешь, потеряю работу…

Управление полиции штата я покидал в мрачном настроении. Это не ускользнуло от внимания Гэхаловуда. Мы уселись в мою машину, я положил руки на руль, да так и застыл в одурении, не трогаясь с места.

– Видали мы и не такое, писатель, – подбодрил меня Гэхаловуд.

– Сам знаю, сержант.

– Вы ведь в основном из-за Лорен терзаетесь, а?

– В яблочко.

– Мне очень жаль, писатель. Но попробуйте взглянуть на вещи с другой стороны: вы – главная фигура в расследовании, которое она ведет уже одиннадцать лет. Ей так или иначе придется с вами связаться.

– Поживем – увидим, сержант.

– Так поехали, не торчать же целый день на парковке.

– Куда едем?

– Сегодня первый день нашей второй совместной работы, писатель. Это надо отпраздновать. Поехали купим пончиков и кофе.

– Я и представить не мог, сержант, что вы однажды такое скажете, – улыбнулся я.

– Что именно?

– Что вы рады вести новое расследование вместе со мной. Если учесть, как у нас с вами все начиналось во времена дела Гарри Квеберта…

– Это не ваша заслуга, писатель. С тех пор, как я овдовел, я разлюбил одиночество. Никто не любит одиночество, когда его навязывают.

– О, а я чуть было не поверил, что вы мне признаетесь в дружеских чувствах.

– Даже не мечтайте. Ладно, двинулись.

– А у вас есть какой-нибудь план атаки, сержант, кроме как пожрать пончиков?

– Само собой. Помните, что я вам тогда говорил, в самом начале следствия по делу Нолы Келлерган?

Совет Гэхаловуда я запомнил дословно:

– Надо сосредоточиться на жертве, а не на убийце.

– Вот именно. Едем в редакцию “Салем ньюс”, писатель. Пора покопаться в прошлом Аляски. И выяснить, что случилось в Салеме.

* * *

Вопреки своему названию, редакция “Салем ньюс” находится не в Салеме, а в соседнем городе, Беверли. Пятнадцать лет назад газета слилась с «Беверли таймс» и с тех пор делила с ней помещение, расположенное в промышленной зоне, на Данэм-роуд, 32.

Томная дама на ресепшене не проявила к нам особого интереса. Когда выяснилось, что надо поднять архивы за конец 1990-х годов, на ее лице отразился ужас.

– Раньше 2000 года ничего найти нельзя, – твердо заявила она. – Были планы оцифровать архивы, но они так и не довели их до конца.

Гэхаловуд показал ей копию статьи, найденной в папках Вэнса:

– Мы ищем информацию об Аляске Сандерс.

Дама, прищурившись, взглянула на страничку:

– Мне это ни о чем не говорит, но, если хотите, могу позвать Голди. Она на месте.

– Голди?

– Голди Хоук, статья, как я вижу, подписана ее именем. Она по-прежнему работает в газете.

Вскоре перед нами предстала элегантная дама лет пятидесяти – и сразу узнала меня:

– Маркус Гольдман?

Я кивнул:

– Рад знакомству, мэм, а это сержант Перри Гэхаловуд.

– Как в вашей книге?

– Как в книге, – вздохнул Перри.

Газета не раз удостаивала Аляску своим вниманием. Голди Хоук предоставила нам все посвященные ей статьи – она их сама писала. Усадив нас за свой заваленный бумагами стол, она достала толстую папку: в ней хранились все статьи, написанные ею за время работы в газете.

– Мать их хранила, как святыню. А на мое пятидесятилетие все собрала и подарила мне. Хоть на что-то сгодится. Статьи разложены в хронологическом порядке. Те, что касаются Аляски, ближе к началу.

Первые статьи были посвящены конкурсам мини-мисс – конкурсам красоты для детей и подростков.

– Я в те годы была совсем девчонкой, – пояснила Голди Хоук. – Только устроилась на работу. Главный редактор был человек слегка старомодный, считал, что “Салем ньюс” – прежде всего местная газета. Не строил из себя “Нью-Йорк таймс”, хотел печатать материалы о жизни региона – праздничных базарах, спортивных событиях или вот этих конкурсах маленьких мисс, про них много говорили. Все прочие журналисты в редакции, естественно, морщили носы, а я прямо залипла. Результат налицо: двадцать пять лет прошло, а я все еще сижу тут. Но поди знай, хорошо это или плохо. – Она улыбнулась. – К тому же освещать эти конкурсы было выгодно: многие семьи участниц давали объявления в газету.

В конце концов мы добрались до статей об Аляске, они появились в 1993 году. С шестнадцатилетнего возраста она не раз побеждала в состязаниях красавиц. Я разглядывал ее фото разных лет. Вид у нее был сияющий.

– Так что Аляска? – спросил я.

– Аляска начала поздно. И чуть ли не случайно. Но дело пошло, и она стала продолжать. Аляска была не такая, как другие девочки…

– Как это?

– Она была на голову выше их по всем статьям – умнее, взрослее, красивее. И потом, она не искала славы. Настоящего эго у нее не было; честно говоря, ей было наплевать. В конкурсах она участвовала по двум причинам: чтобы пробиться в кино и чтобы заработать денег. У всех этих премий неплохой бюджет, она копила заначку. Помню, однажды мы с ней об этом говорили, и меня поразила ее зрелость. Она сказала: “Деньги я отдаю родителям, десять процентов заработка они кладут на мой счет, а остальное – на счет, которым я пользоваться не могу. Это будет моя стипендия, когда я решу перебраться в Нью-Йорк или Лос-Анджелес”. Я была под большим впечатлением от этой девочки: целеустремленный подросток уже разработал целый план своей карьеры. Я не сомневалась, что однажды увижу ее имя на афишах. Мне и в голову не могло прийти, что она найдет свой конец в каком-то нью-гэмпширском захолустье, от рук убийцы. Зачем ее туда понесло?

– Хороший вопрос, – отозвался я.

– Видите, я ничего не писала про ее смерть. Передала это коллеге. Мне казалось, что описанием этого грязного происшествия я как будто ее пачкаю.

Последней статьей Голди Хоук об Аляске была та самая, что нашлась в папке Вэнса, – семейный портрет Сандерсов, напечатанный в номере от понедельника, 21 сентября 1998 года. В субботу Аляска выиграла крупный конкурс – “Мисс Новая Англия”.

– Это был важный этап ее карьеры, первый взрослый конкурс. Она всех тут взбудоражила. Мне захотелось написать о ней отдельную статью, независимо от конкурса. Расспросить родителей, рассказать о том, как живет эта семья, в центре внимания которой – карьера девушки, надежда, что она вскоре станет знаменитой американской актрисой. Мы попросили их позировать для фото вместе, втроем.

Я всмотрелся в снимок: в центре стояла Аляска в белом муслиновом платье, по обе стороны от нее – родители. Фото было сделано в гостиной их дома в квартале Мак-Парк.

За двенадцать лет гостиная Робби и Донны Сандерсов ничуть не изменилась. В чем мы с Гэхаловудом и убедились, когда посетили их после визита в редакцию “Салем ньюс”. Тот же обитый искусственной кожей диван, тот же толстый ковер, те же безделушки на полках. По словам Гэхаловуда, не изменились даже сами родители Аляски.

Донна Сандерс, увидев нас в дверях, прошептала только:

– Значит, это правда? Вы заново открываете следствие?

Разговору об Аляске предшествовал целый ритуал. Нас усадили в гостиной, Донна принесла кофе и настояла, чтобы мы отведали ее домашних маффинов. Затем она стала перебирать содержимое картонной коробки – память о дочери. Там лежали вперемешку фотографии, расчески, билеты на концерты, пластиковый браслет, несколько фальшивых диадем – реликвий конкурсов красоты.

Донна, склонившись над журнальным столиком, раскладывала свои сокровища. Робби сидел в углу дивана, скрестив руки на груди.

– Вся эта ерунда ее не вернет, – сердито заявил он, глядя на выставку реликвий. – И пересмотр дела тоже. Почему вы никак не оставите нас в покое?

– Робби, но разве ты не хочешь знать? – возразила Донна. – Сержант Гэхаловуд говорит, что убийца гуляет на свободе.

– Это только предположение, – уточнил Гэхаловуд. – Простите, что заставляю вас снова проходить через это испытание, но если есть сомнения, их нужно развеять.

– Разве это что-то для нас изменит? – с горькой иронией спросил Робби Сандерс.

– Не изменит. К несчастью, это никак не облегчит ваше горе. Но я убежден: важно выяснить, что же случилось на самом деле. А главное, в тюрьме уже одиннадцать лет, возможно, сидит невиновный.

– “Невиновный”, против которого неопровержимые улики и который признал вину! – вспыхнул Робби. – Чего вы добиваетесь, сержант? Пришли просить благословения на то, чтобы снова разбередить наши раны?

– Я пришел искать ответы на вопросы, мистер Сандерс. На вопросы, которые, наверное, должен был задать вам еще тогда.

– Например?

– Какой была Аляска на самом деле?

– В смысле?

– О чем она мечтала, к чему стремилась, о чем жалела, в чем сомневалась. Я спрашиваю себя, не упустил ли чего-то в 1999 году. Недавно выяснилось, что Аляска тогда кое-чем поделилась со своим работодателем в Маунт-Плезант. Упомянула что-то, “что случилось в Салеме”. Вот я и спрашиваю, миссис и мистер Сандерс: что такое случилось в Салеме, что явно повлияло на вашу дочь?

Донна и Робби Сандерсы в недоумении переглянулись.

– Ничего такого, о чем бы мы знали, – в конце концов ответила Донна. – Аляска была такой лучезарной девушкой. Жизнь ей улыбалась. Иногда бывала озабоченной, как все, но какого-то особого события я припомнить не могу. Может, что-то в лицее случилось? Надо спросить у ее тогдашних друзей, могу вам подсказать имена, если хотите. Видите ли, она была довольно скрытной.

И Донна Сандерс набросала нам портрет девушки, которой все восхищались, – Аляски, их единственной дочери, их солнышка, жизнерадостной, умной, забавной и нежной. Аляска всегда была в хорошем настроении, ее хвалили учителя, любили друзья. Само совершенство, стремящееся во всем быть на высоте.

В детстве Аляска любила всех смешить. Забавляла окружающих своими выходками, а вскоре и несравненными подражаниями. Пользовалась огромным успехом и в семейном кругу, и на спектаклях в конце учебного года.

– Она была прирожденной актрисой, – рассказывала Донна Сандерс. – С ума сойти, какой талант. В честь ее двенадцатилетия мы поехали на выходные в Нью-Йорк. Она мечтала посмотреть спектакль на Бродвее, и мы повели ее на “Венецианского купца”. Я думала, она умрет со скуки, а ей так понравилось, что она решила сама играть на сцене. Вступила в местную труппу и ходила туда до окончания лицея. Нашла свое призвание – стать актрисой. Еще Аляска была большой кокеткой, обожала ходить по магазинам. Чтобы иметь побольше карманных денег, стала подрабатывать бебиситтером. Дети ее обожали, родители тоже. Она создала целую сеть. Но лет в пятнадцать-шестнадцать Аляска изменилась, я имею в виду, физически изменилась. За несколько месяцев совершенно преобразилась. Не слишком привлекательная девочка уступила место девушке, которая выглядела взрослой и хорошела день ото дня.

* * *

Салем

Июнь 1993 года

– Понимаю, миссис Майерс, никаких проблем. До скорой встречи.

Аляска повесила трубку телефона, висящего на стене кухни. И, как была, в костюме, села на банкетку и в досаде уронила голову на руки. Дело было в пятницу, под вечер.

Донна Сандерс зашла на кухню и забеспокоилась, увидев расстроенную дочь:

– Что случилось, дорогая?

– Звонила миссис Майерс. Сказала, что сегодня не надо приходить сидеть вечером с детьми. Ее муж неважно себя чувствует, они остаются дома.

– Бывает такое. Что тебя тревожит?

– Голос у миссис Майерс был какой-то странный. И она третий раз за две недели все отменяет. Но мне же надо зарабатывать на жизнь!

Донна расхохоталась.

– Слушай, дорогая, а давай мы с тобой вечером куда-нибудь выберемся? Поедем в торговый центр, прогуляемся по магазинам, поужинаем, сходим в кино.

– А папа не будет против? – спросила Аляска. – Я слышала, как он на днях сердился из-за кредитки.

– Отца вечером не будет дома. Устроим девичник, и никто не узнает, – улыбнулась Донна Сандерс, взяв с полки глиняный горшок и достав оттуда пригоршню банкнот. – У меня своя заначка есть. Знаешь, как говорится: чего нет в банковской выписке, того никогда и не было.

Аляска просияла: идея отправиться куда-нибудь с матерью привела ее в восторг. Через полчаса обе уже были в местном торговом центре. Выполнили пункт за пунктом программу Донны – побродили по магазинам, кое-что купили, съели пиццу в “Нью-Йорк пицца” и наконец пошли в кино. Им хотелось посмотреть “Парк юрского периода”, о нем все тогда говорили. В очереди за билетами они нос к носу столкнулись с семейством Майерсов.

– Миссис Майерс? – удивилась Аляска. – Значит, вы все-таки не остались дома?

Помянутая миссис Майерс явно смутилась; муж ее, судя по всему, не понимал, в чем дело.

– А почему мы должны сидеть дома? – спросил он.

– Ваша жена сказала, что вы заболели, – Аляска прекрасно понимала, что происходит. – С виду вам гораздо лучше, я рада, что вы так быстро выздоровели.

Миссис Майерс побагровела. Тут окошко кассы освободилось, и Донна Сандерс, недолго думая, положила конец неудобной ситуации.

– Аляска, наша очередь. Хорошего вам вечера! – и потащила дочь за руку к кассе.

– Мама, она мне наврала! – негодовала Аляска.

– Вижу, дорогая.

– Ну почему она так? Я прекрасно присматриваю за ее детьми.

– Ни секунды не сомневаюсь, милая.

Донна Сандерс отлично понимала, почему миссис Майерс больше не хочет прибегать к услугам ее дочери. Она и сама сознавала, что на Аляску все заглядываются. Куда бы дочь ни пошла, она всем кружила головы. Наверное, только сама Аляска не отдавала себе отчета, какой эффект она, несмотря на свои шестнадцать лет, производит на людей, особенно на мужчин. Скоро ни миссис Майерс, ни любая другая мать семейства не захочет, чтобы эта пленительная девушка находилась в пределах досягаемости мужа.

* * *

– Бедная Аляска, для нее это был такой удар. Из-за миссис Майерс она потеряла всю клиентуру. Это ведь маленькое сообщество, все друг с другом общаются. Миссис Майерс сказала подругам, что однажды муж ей уже изменил и она уж точно не отдаст ему в лапы Аляску. Эти курицы тут же решили, что их мужья – неуправляемые хищники, и готово дело. “Берегись Аляски!” – вот какой сигнал они подавали друг другу, как будто моя дочь – сущая дьяволица. Очень было противно. Но Аляска не из тех, кто легко сдается: в то лето вместо бебиситтинга она нашла подработку у торговца мороженым. Та же история – толпы покупателей и щедрые чаевые. Однажды кто-то из клиентов предложил ей поучаствовать в местном конкурсе мини-мисс, он был его устроителем. Сказал, что у нее есть все шансы на победу. Что она даже могла бы стать моделью. Она решила попробовать и, представьте, выиграла конкурс. И тысячу долларов в придачу. Для Аляски это стало откровением. Она осознала, какая у нее внешность. Стала участвовать то в одном конкурсе, то в другом, и неизменно побеждала. Потом ее начали приглашать в рекламу. Пока чисто местного уровня – для какой-нибудь автомобильной концессии, ресторана, магазина стройматериалов. Но вскоре ее лицо замелькало почти по всему Салему. Она сделалась местной знаменитостью. Люди спрашивали: “Ой, а вы случайно не девушка с рекламы пиццерии?” После лицея она не захотела поступать в университет. Решила дать себе шанс стать актрисой. На жизнь зарабатывала конкурсами и рекламой, а параллельно участвовала в кастингах. У нее даже агент была в Нью-Йорке. Все серьезно. Пробы записывала на кухне на отцовскую видеокамеру. У нее было все, чтобы воплотить свои мечты…

Донна вдруг умолкла. Словно у нее не осталось слов. Она встала и взяла с камина толстую переплетенную книгу.

– Не стоит, – сказал Робби с плохо скрываемым раздражением.

– Так они увидят. Увидят, какая она была красавица.

Она открыла книгу и положила перед нами на стол. Это был альбом, который она собственноручно изготовила в память о дочери. Чего там только не было: семейные фото, рекламные афиши какого-то магазина садовой мебели, пиццерии, распродажи покрышек. Мы увидели Аляску – живую, красивую.

Среди коллажей и вкладышей на глянцевой бумаге была одна профессиональная фотосессия, заказанная, судя по заголовку, нью-йоркским агентством DM.

– Она так ею гордилась, – рассказывала Донна Сандерс. – Вы только посмотрите, как она держится…

– Что это за агентство DM? – спросил Гэхаловуд.

– Агентство Долорес Маркадо, она как раз занималась Аляской. Говорила, что у той большое будущее. Невероятно верила в нее. Долорес нам как-то сказала: вот увидите, ваша дочь станет звездой. Аляска не раз участвовала в кастингах на главную роль. Запиралась у себя в спальне с видеокамерой. Смотрите…

– Только не видео! – вмешался Робби Сандерс. – Эти господа не за тем сюда пришли!

Пропустив жалобы мужа мимо ушей, Донна включила старенький, непонятно как еще работающий видеомагнитофон. На экране допотопного кинескопного телевизора, хранившегося, видимо, именно для таких случаев, возникло мутное изображение, а потом – лицо Аляски крупным планом: она включила камеру. Ослепительно улыбнулась, поправила волосы и отошла на несколько шагов, чтобы ее было видно в полный рост. И вдруг зазвучал ее голос: “Здравствуйте, меня зовут Аляска Сандерс, я из Салема, штат Массачусетс. Мне двадцать один год, и я пробуюсь на роль Анны”.

Мы завороженно смотрели, как она произносит текст. Трудно было не подпасть под ее магнетизм. Кассета закончилась, экран заволокло снегопадом белых пикселей. Донна выключила телевизор. Робби Сандерс вытирал слезы. На миг показалось, что Аляска Сандерс вновь ожила.

– Одиннадцать лет прошло с тех пор, как она ушла, – сказала Донна Сандерс. – Одиннадцать лет, а я до сих пор не могу смириться с ее смертью. Так и не могу привыкнуть к мысли, что ее с нами нет. Ну как я могу согласиться с тем, что в ту проклятую апрельскую ночь 1999 года кто-то отнял жизнь у моей девочки? Ее комната осталась такой, какой была, я ничего там не трогала. Она ее ждет.

– Только не комнату! – взмолился Робби Сандерс.

Но Донна уже направлялась к лестнице, приглашая нас следовать за ней. Мы с Гэхаловудом поднялись по ступенькам. Нам было не по себе. Донна Сандерс провела нас в свой музей призраков – в комнату девочки-подростка, точь-в-точь такую, как мы только что видели на видеозаписи Аляски. Посреди комнаты стояла круглая кровать с розовыми подушками. Напротив окна – деревянный лакированный туалетный столик. Платяной шкаф был по-прежнему набит одеждой. Стены увешаны поблекшими от времени и солнца постерами с тогдашними популярными группами – Goo Goo Dolls, Smashing Pumpkins, Blink-182. Казалось, в доме Сандерсов все застыло в 1999 году.

В конце концов я задал Донне Сандерс вопрос, давно вертевшийся у меня на языке:

– Как так получилось, что Аляска оказалась в Маунт-Плезант? Простите, я, может быть, не слишком учтив, но, по вашим словам, выходит, что следующим этапом в ее жизни должен был стать скорее Нью-Йорк или Лос-Анджелес…

– Но вы совершенно правы, мистер Гольдман, – грустно улыбнулась Донна.

– Что же случилось?

– Она встретила Уолтера Кэрри. Этого жалкого неудачника. Он вскружил ей голову. Красивый мужчина, неотесанный, довольно сексапильный. Что-то в нем было дикое: мускулистый, грубый, мрачноватый. Короче, в ее возрасте как раз такие и нравятся.

– Когда Аляска с ним встретилась?

– Летом 1998 года. В одном модном баре, здесь, в Салеме. С тех пор, как ей исполнился двадцать один год, она регулярно куда-то ходила.

– Вы не могли бы уточнить, когда именно тем летом встретились Уолтер с Аляской? – спросил Гэхаловуд.

Донна Сандерс постаралась сосредоточиться:

– Нет, уже не помню. Может, в июне или в июле… Во всяком случае, до того большого конкурса на титул мисс Новая Англия. Конкурс был в конце сентября.

– В чем состоял конкурс?

– Это было одно из самых впечатляющих состязаний в регионе, претендентки приезжали из Массачусетса, Вермонта, Нью-Гэмпшира и Мэна. Профессиональный конкурс с первым призом в пятнадцать тысяч долларов.

– И Аляска выиграла этот конкурс, да? – я вспомнил статью в “Салем ньюс” о семействе Сандерс.

– Именно так. Ее победа наделала много шума, все только об этом и говорили. Агент даже упоминала какого-то голливудского режиссера, который прямо влюбился в Аляску.

– И что было дальше? – спросил я.

– Примерно через неделю после конкурса Аляска жутко поссорилась, – объяснила Донна.

– С кем поссорилась?

– С отцом.

– Из-за чего?

В ответ послышался голос с порога комнаты: к нам неслышно присоединился Робби Сандерс.

– Я нашел у нее в сумке марихуану.

* * *

Салем

Пятница, 2 октября 1998 года

Донна Сандерс будет помнить тот день до конца жизни. Она возвращалась домой из двухдневной поездки в Провиденс: ее семья была оттуда родом, и ей надо было уладить с сестрами вопрос с продажей дома матери, скончавшейся несколько месяцев назад. На аллею, ведущую к дому, она ступила ближе к вечеру. Неподалеку двумя колесами на тротуаре стоял черный “форд таурус”, за рулем был Уолтер Кэрри. Он дружески помахал Донне и поздоровался через открытое окно машины:

– Добрый день, мис’с Сандерс.

– Здравствуй, Уолтер. Не хочешь зайти?

– Нет, спасибо, я отчаливаю… Там у вашего мужа с Аляской уж больно жарко.

– Что случилось?

– Не имею понятия. – Он дал задний ход. – Я-то думал, за Аляской заеду, собирались с ней уик-энд провести… Только нос сунул, а Аляска ругается с вашим мужем. Сказала, чтоб я уезжал, а она ко мне в Маунт-Плезант на своей машине приедет.

Донна побежала в дом. Со второго этажа доносились вопли. Она взлетела по лестнице: у Аляски в комнате Робби бранился с дочерью. Аляска лихорадочно швыряла одежду в дорожную сумку.

– Что здесь происходит? – крикнула Донна.

При ее появлении в мгновение ока настала тишина. Аляска была сама не своя. Донна никогда не видела дочь в таком состоянии.

– Ты правда хочешь знать? – сквозь слезы спросила Аляска с вызовом в голосе.

– Конечно, я хочу знать.

И тут Робби Сандерс заявил:

– Я нашел в вещах Аляски марихуану!

– Папа! – заорала Аляска.

– Аляска, – расстроилась мать, – нет, только не ты!

– Она, она! – рявкнул Робби. – Обманула доверие! В голове не укладывается!

– Аляска, ты же мне обещала, что даже не притронешься к ней! Ты отдаешь себе отчет в последствиях? Если об этом узнают, тебя могут лишить титула мисс Новая Англия! И можешь распроститься с мечтами о кино.

Аляска метнула в отца яростный взгляд, подхватила сумку и со слезами на глазах выскочила из комнаты. Сбежала по лестнице, забрав по дороге ключи от машины, хлопнула дверью, прыгнула в свой синий автомобиль и нажала на газ.

– Подожди, дорогая, подожди! – из дома с мольбами выбежала Донна Сандерс.

Она еще метров сто бежала за машиной дочери, потом сдалась и только смотрела ей вслед.

* * *

– Можно было все уладить! – уверяла Донна Сандерс. – В ту минуту мы, конечно, среагировали немножко слишком бурно. Аляска подписала этическую хартию конкурса мисс Новая Англия: обязалась не пить, не курить, не употреблять наркотики, не позировать обнаженной. Куча завистливых матерей семейства с превеликим удовольствием вываляла бы ее в грязи, если бы увидела ее с косяком.

– Но это же просто щепотка травки, – возразил я.

– Сейчас вам это может показаться идиотизмом, мистер Гольдман, но мы с мужем воспитаны в большой строгости. Для нас курить марихуану все равно значило употреблять наркотики, какая разница. Да и с точки зрения закона это было вещество той же категории, что героин! Не забывайте, в то время действовала политика «выкури косяк – потеряешь права»: если вас поймают на скамейке с косяком, вы на полгода автоматически лишались водительских прав!

– Значит, вы так и не помирились с Аляской…

– Нет, она на нас слишком обиделась. Из-за того случая как будто вся ярость, какую она носила в себе, вырвалась наружу. Думаю, этот придурок Уолтер Кэрри ее подначивал. Уж не знаю, что он ей наплел, чем заманил, но она переехала к нему в Маунт-Плезант. Прицепилась к ничтожеству, жившему над родительским магазином. Она полностью подпала под его влияние, вот в чем дело. Но она была совершеннолетняя, что я могла? Силой вернуть ее в Салем? И все ради того, чтобы пахать на заправке, а потом оказаться убитой.

– Вы не пытались как-то наладить отношения? – спросил я.

– Я все испробовала. Напрасно. Убеждала себя, что время все расставит по местам. Но время ничего не поправляет, лишь копятся недомолвки и обиды. Я несколько раз ездила в Маунт-Плезант к Аляске, пообедать или выпить кофе. Но что-то сломалось. Она даже не соизволила приехать на День благодарения и на Рождество. Все Рождество я проплакала.

После беседы с Сандерсами у нас оставалось еще добрых полдня. И раз уж мы оказались в Массачусетсе, то отправились в Бостон – в получасе езды – повидать Патрисию Уайдсмит, адвоката Эрика Донована.

Глава 16

Маркус на “Форде”

Бостон, штат Массачусетс

Понедельник, 12 июля 2010 года

Адвокатская контора “Купер и партнеры” занимала красный кирпичный особняк прямо за массачусетским Капитолием. Мы находились в самом центре квартала Бикон Хилл, где жила Эмма Мэттьюз во времена нашего с ней романа.

“Купер и партнеры”, контора адвокатов-криминалистов, получила известность благодаря щекотливым делам, затрагивающим высокопоставленных лиц, а также тому, что бесплатно боролась за справедливость. Недавно они добились оправдания и освобождения мужчины, который провел в тюрьме тридцать два года.

Мы с Гэхаловудом терпеливо сидели в комнате ожидания, все стены которой были увешаны газетными статьями, восхваляющими многочисленные победы конторы за разные годы. Наконец за нами пришла администратор:

– Мэтр Уайдсмит сейчас вас примет.

Нас провели в изящно обставленный кабинет, где сидела дама лет сорока – Патрисия Уайдсмит. После того, как дело закрыли, они с Гэхаловудом ни разу не общались.

– Наконец-то, – сказала она ему, – давно пора пересмотреть это дело. Одиннадцать лет этого жду.

Мы расселись за стеклянным столом, и нам подали итальянский кофе в фарфоровых чашках. Одета Патрисия Уайдсмит была просто, но футболка у нее была явно дизайнерская, а кроссовки стоили четыреста долларов за пару. Да и украшения не позволяли сомневаться в ее высоких заработках. Я не удержался:

– Никак не думал увидеть вас в подобной обстановке.

– Потому что Эрика Донована я защищаю бесплатно? – улыбнулась она. – Думали, это какая-то подпольная контора?

– Ну уж точно уровнем пониже, – смущенно промямлил я.

– Такова была философия нашего основателя Шона Купера: убеждения стоят дорого, надо уметь их обеспечивать. Именно потому, что мы престижная контора, а часть наших клиентов – люди весьма состоятельные, мы можем защищать самых обездоленных.

– Почему вы взялись защищать Эрика Донована? – спросил я. – Вроде бы все улики против него. С первого взгляда тут трудно усмотреть судебную ошибку.

– Это вы так считаете. А я была лично знакома с Эриком. Зная его, знаешь и то, что он не мог убить эту девушку.

– Как вы с ним встретились?

– В Салеме. Мы в свое время ходили по одним и тем же заведениям и довольно близко сошлись. Он был очень обаятельный парень, всегда в отличном настроении. Когда моя личная жизнь стала разваливаться и мне захотелось отвлечься, мы вместе ходили по барам. Потом он вернулся в Маунт-Плезант. Когда его арестовали, он обратился ко мне. Я с самого начала была убеждена, что он невиновен.

– А как вы объясняете тот факт, что все доказательства сходятся на нем?

– Его подставили, – твердо заявила Патрисия Уайдсмит.

– Кто подставил?

– Это мне так и не удалось выяснить. У меня нет и, к сожалению, уже не будет доказательств, но я думаю, что его подставил Уолтер Кэрри.

– Почему?

– Потому что Уолтер всегда завидовал Эрику. Думал, что Эрик – любовник Аляски. И спланировал убийство Аляски так, чтобы свалить все на Эрика. Это, скорее всего, сработало бы, если бы он не побил машину в лесу; полиция быстро напала на его след.

– Прошу прощения, но вынужден вам возразить, – вмешался Гэхаловуд. – Есть два довода, которые не укладываются в эту теорию. Во-первых, Аляска бросила Уолтера Кэрри за несколько часов до убийства, а значит, он попросту не успел бы подстроить такую ловушку. Во-вторых, нам известно – и вам, думаю, тоже, – что у Уолтера на момент убийства имеется крепкое алиби.

– Вы имеете в виду фотографию, которую нашла Лорен? Где он сидит в “Нэшнл энфем” в ночь убийства, в час сорок три?

– Да.

– В суде это алиби и пяти минут не продержится. Как вы знаете, смерть Аляски Сандерс наступила между часом и двумя ночи. Уолтер Кэрри прекрасно мог убить ее около часа, а после, в час сорок три, попасть на фотографию в “Нэшнл энфем”.

О такой вероятности я не подумал. Я покосился на Гэхаловуда, но тот и глазом не моргнул:

– Это никак не отменяет того факта, что Аляска только что известила Уолтера о своем уходе. Ему нужно было хоть немного времени, чтобы подставить Эрика Донована.

– Я знаю, что Уолтер Кэрри подозревал связь Аляски с Эриком еще до того, как она его бросила.

– Если вы говорите о подозрениях Салли Кэрри, то она их высказала сыну, только когда он сообщил, что Аляска от него ушла. Значит, ваше рассуждение несостоятельно.

– Уолтер был в курсе гораздо раньше.

– Что вам дает основания это утверждать?

Патрисия Уайдсмит достала из шкафа толстую папку – собственное расследование смерти Аляски Сандерс.

– Не обижайтесь, сержант, но я в свое время сразу поняла, что следствие глубоко копать не будет: вы нашли преступников, дело было закрыто. Пришлось выкручиваться самой. Мы с Лорен обходили жителей. Так и подружились, а со временем у нас зародилась мысль создать ассоциацию. Я полгорода опросила. Собрала важные свидетельства, в частности, показания Реджайны Спек, владелицы “Сизон” – знаете это чудесное кафе на главной улице?

– Да, – кивнул я.

Патрисия полистала папку и наконец нашла то, что искала:

– Салли Кэрри, мать Уолтера, изливала душу этой Реджайне Спек. Вот, посмотрите: тут:

Она [Салли Кэрри] ходит в кафе каждый день. Примерно за неделю до смерти Аляски она рассказала мне, что у Аляски любовная связь с Эриком. Она случайно видела, как они таскаются вместе в отсутствие ее сына. Говорила, что сын слишком наивен, что он наверняка об этом догадывается, но считает, что пусть лучше его обманывают, чем он останется один.

– Если мать Уолтера Кэрри публично распространялась о связи Эрика с Аляской, – сказала Патрисия Уайдсмит, – значит, она наверняка поделилась своими подозрениями с сыном до того, как Аляска его бросила.

– Можно позаимствовать у вас на время это досье, проглядеть? – спросил Гэхаловуд.

– Сейчас попрошу, чтобы вам сделали копию, – ответила Патрисия Уайдсмит. – Можете все проверить, это совсем нетрудно.

– Если у вас в свое время возникли сомнения относительно работы полиции, почему вы нам не сообщили об этих новых показаниях?

– Подозрения насчет связи Эрика с Аляской на самом деле работали не в пользу моего подзащитного, – поколебавшись, ответила Патрисия Уайдсмит.

– Значит, согласно вашей теории, Уолтер Кэрри действовал из ревности: убил Аляску и подстроил так, чтобы свалить все на Эрика?

– Совершенно верно.

– Было бы любопытно выслушать ваши доводы.

Адвокат разложила перед нами листы своего досье. В основном здесь были факты из полицейского расследования.

– Уолтер думает, что у Аляски с Эриком роман. Он намерен отомстить обоим: ее убить, а его помучить. На рыбалке ему представляется случай завладеть пуловером Эрика. Первое вещественное доказательство у него в руках. Потом он отправляет Эрику и Аляске анонимные письма: “Я все про тебя знаю” – видимо, хочет их напугать. Мысль, что они стремаются, приводит его в восторг. В своей испорченности он доходит до того, что распечатывает эти тексты у Эрика: это легко, ведь он вечно торчит у него дома. Он знает, что тем самым после смерти Аляски полиция выйдет на Эрика. Поражаюсь, почему полиция не учла эту зацепку. Здесь мы имеем и мотив, и возможность – два ключевых момента, которые следователи выясняют в деле об убийстве.

Гэхаловуд никак не отреагировал, но я знал, что означает его взгляд: он был сбит с толку. Один – ноль в пользу Патрисии Уайдсмит.

– К сожалению, мою теорию невозможно проверить, поскольку Уолтер Кэрри мертв, – продолжала та. – Однако он признал вину, а значит, мы вправе считать, что он хотел утопить вместе с собой и Эрика. Не только из-за Аляски: Уолтер всю жизнь завидовал Эрику.

– Но ведь Эрик с Уолтером были друзьями?

– А вы никогда не завидовали друзьям, сержант? Эрик и Уолтер дружили с детства, вместе выросли в Маунт-Плезант. Какое-то время были неразлучны. Потом повзрослели, возникли первые горькие обиды. Эрик едет в хороший университет, а Уолтер влачит жалкое существование. Эрик живет в Салеме, у него хорошая работа, а Уолтер ютится над магазином родителей и работает у них. Мать его целыми днями донимает. Поспрашивайте в Маунт-Плезант, каким он был в то время, сами увидите. Я знаю, о чем говорю, я видела их вместе.

– Эрика и Уолтера?

– Да, однажды в Салеме, в баре. Уолтер приехал повидаться с Эриком. Уже тогда их дружба стала ослабевать. Но Эрик в память о детских годах всегда давал Уолтеру возможность провести уик-энд у него на диване. Не хочу сказать ничего дурного, но Уолтер был вахлак. Безуспешно искал себе подружку, вот так и познакомился с Аляской.

– А вы сами, когда жили в Салеме, не были с ней знакомы?

– Нет, она была сильно младше. В таком возрасте разница очень большая. Вы говорили с Эриком Донованом?

– Еще нет, – ответил Гэхаловуд.

– Можем вместе к нему съездить, если хотите, – предложила Патрисия.

– С удовольствием.

– Давайте завтра с утра, если вам удобно: я все равно еду в тюрьму на демонстрацию.

– На демонстрацию? – переспросил Гэхаловуд. – Какую демонстрацию?

– Каждый второй вторник месяца наша ассоциация “Свободу Эрику Доновану” собирается у ворот тюрьмы штата, где сидит Эрик. Два года назад я предложила Лорен попробовать сделать это – и оно более или менее работает. Нам нужно привлечь на свою сторону общественное мнение, добиться внимания к делу, чтобы его пересмотрели. К сожалению, это классика судебных ошибок: без давления власти не делают ничего. Тот, вокруг кого будет больше шума, получит шанс выйти на свободу, остальные так и будут подыхать в тишине. Приезжайте, будет повод примкнуть к нашему делу.

– Мы действуем в рамках официального полицейского расследования, – напомнил Гэхаловуд, – мы ни на чьей стороне.

– Сержант, хотите, скажу, сколько невинных людей гниют за решеткой в Соединенных Штатах?

– Вы не можете дискредитировать всю судебную систему, прикрываясь отдельными трагическими ошибками.

– Отдельными трагическими ошибками? – возмутилась Патрисия. – Как бы вы заговорили, окажись ваш ребенок в тюрьме за преступление, которого не совершал? Интересно, на чьей вы стороне, сержант?

– На стороне правосудия.

– Как знаете. Завтра в десять утра я буду в тюрьме. Если хотите, чтобы я вам устроила встречу с Эриком, приезжайте.

Когда мы ушли из кабинета Патрисии Уайдсмит, я попытался уговорить Гэхаловуда сходить с ней завтра утром в тюрьму. В ответ он саркастически усмехнулся:

– Потому что там будет ваша подружка Лорен?

– Потому что надо поговорить с Эриком Донованом, сержант!

– Я полицейский, – заметил он, – мы его можем навестить когда угодно, нам провожатые не нужны.

– Да, но если нас приведут его адвокат с сестрой, он нам будет доверять. Наша цель – не повидать его, а разговорить.

– Вы недалеки от истины, писатель.

– Скажите, сержант, почему вы не сказали Патрисии Уайдсмит, что признание Уолтера Кэрри получено под давлением?

– Потому что мне сперва надо понять, готова ли она к тому, что следствие в итоге может признать ее подзащитного виновным. Можно ли ей верить? Или она уцепится за мои откровения, заявит о нарушении процедуры, и мы предстанем перед судом в качестве свидетелей?

Мы подошли к моему “рейндж роверу”.

– Сержант, – попросил я, – если вам не трудно, берите мою машину и возвращайтесь в Конкорд без меня. Я подъеду попозже.

Он поглядел на меня недоверчиво:

– Что это с вами, писатель?

– Ничего, сержант. Просто в магазин надо забежать.

– Можем вместе забежать, если хотите. Или я вас подожду. Как вы потом в Конкорд вернетесь?

– Разберусь. Не волнуйтесь. До скорого.

Он не стал спорить. Я оставил ему ключи и пошел в прокат автомобилей, вывеску которого приметил раньше. На стойке ресепшена я спросил:

– Мне нужен “форд”, у вас есть? Самая старая модель, какая найдется.

В прокате нашлась одна-единственная модель “форда”, из самых дешевых, – как раз то, что мне было нужно. Сев за руль, я достал из кармана листок, на котором Эмма Мэттьюз две недели назад, когда я заезжал в Бостон, записала мне свой адрес.

GPS привел меня в Кембридж. По обе стороны улицы, где жила Эмма, ровной линией выстроились симпатичные домики с садиками, без заборов и живых изгородей. Я незаметно припарковался возле дома номер 24 – так, чтобы меня не было видно, но сам я видел все. Через пару минут появилась Эмма с маленькой девочкой, та резвилась на газоне. Они немножко поиграли, потом на аллее остановилась машина, из нее вышел мужчина в костюме и при галстуке, и девочка побежала к нему с криком “Папа!”. Мужчина поцеловал девочку, потом Эмму. Я наблюдал за их маленьким сообществом, впитывал в себя эту картину счастья и задавался вопросом, смогу ли когда-нибудь и сам стать полноценным отцом семейства.

Внезапно дверца машины со стороны пассажирского сиденья распахнулась. Я подпрыгнул. Это был Гэхаловуд.

– Что вы тут делаете, сержант? Меня чуть кондрашка не хватил…

– Нет уж, это вас позвольте спросить, писатель, – заявил он, усаживаясь рядом со мной. – Подозреваю, вы не просто так сидите тут в арендованной тачке и шпионите за этим семейством.

Я грустно улыбнулся:

– Пытаюсь вспомнить Маркуса на “форде”. Молодого, никому не известного писателя, полного надежд и мечтаний.

* * *

Нью-Йорк

Начало августа 2005 года

(за три недели до разрыва с Эммой)

Рой Барнаски принимал меня в своем кабинете на последнем этаже башни на Лексингтон-авеню, в которой размещалось издательство “Шмид и Хэнсон”. И принимал с размахом – шампанское, птифуры и море комплиментов. Мы с моим агентом Дугласом Клареном сидели напротив него за большим столом эбенового дерева. Передо мной лежали договор и ручка. Оставалось только подписать. Мой первый авторский договор. Барнаски страшно понравились первые главы моей книги, и он предложил меня печатать.

– Знаете, что значит этот договор, Маркус? – отчеканил Барнаски. – Деньги, которых куры не клюют! Ибо вы исключительно талантливы. Книжка замечательная, а следующие, чувствую, будут еще лучше!

– Мне нравится ваш энтузиазм, – произнес я.

– Мой энтузиазм – дело десятое, важны труды вашего пера. Мы только в начале долгого пути, Маркус, придется работать как каторжному.

– Я только о том и мечтаю, – заверил я.

Барнаски, указывая на договор, перечислил его условия:

– Аванс в миллион долларов за первую книгу будет выплачен после сдачи рукописи, в сентябре. Вы берете на себя обязательство написать еще две книги. Следующая должна быть закончена и сдана в издательство не позже июня 2008 года.

– Я вас не подведу, – заявил я.

И с этими словами подмахнул договор. Барнаски торжествующе улыбнулся, схватил бутылку шампанского, откупорил, наполнил три бокала и провозгласил:

– За Маркуса Гольдмана, восходящую звезду американской литературы!

Спустя три недели, 29 августа 2005 года, я последний раз перечитал рукопись “Г как Гольдштейн”. Закончил глубокой ночью, поспал пару часов, потом прыгнул в “форд” и единым духом примчался в Аврору, показать текст Гарри.

– Сегодня великий день, – сказал тот, глядя на рукопись, лежащую на столе на террасе.

Мы сидели на улице, наслаждаясь летним утром. Гладь океана была безмятежно спокойна. Внизу, на пляже, взлетали и садились чайки.

– Все благодаря вам, Гарри.

Гарри сразу отмахнулся от моих благодарностей:

– Маркус, вы никому не обязаны тем, что стали писателем, только себе самому.

Он поднялся, взял свою жестяную коробку с надписью “На память о Рокленде, Мэн” и стал бросать чайкам кусочки хлеба.

В тот вечер мы должны были встретиться с Эммой в Бостоне, вместе отметить окончание моего труда. Гарри проводил меня до двери, и тут я увидел свой жалкий “форд”, стоявший рядом с его красным “корветом”.

– Гарри, – попросил я, – можно я на пару дней одолжу вашу машину?

– Конечно, – ни секунды не колеблясь, ответил он.

Я оставил ему свой “форд” и уселся за руль болида. На автостраде, ведущей в Массачусетс, я ощущал удивительную легкость. Как будто сбросил с себя прежнего Маркуса.

Зато Эмма, наоборот, отнюдь не пришла в восторг при виде «корвета».

– Это что за тачка? – с ужасом спросила она.

– Это чтобы ездить на ужин к твоим родителям.

Я почти не шутил.

– Прекрати, Маркус, не смешно, – рассердилась Эмма. – Что стряслось с твоей машиной?

– Мой “форд” – это прежний Маркус.

– Прежний Маркус? Это еще что за глупости? Ты написал книгу и теперь намерен измениться?

– Я-то не изменюсь, а вот люди будут глядеть на меня другими глазами.

Тогда я еще не знал, насколько точным окажется мое предсказание.

– Обещай, что вернешь ее, – потребовала Эмма.

– Обещаю. Мне через пару дней снова надо к Гарри, он прочтет рукопись.

– Я люблю Маркуса, который ездит на “форде”, – повторила она.

– Знаю.

Гарри обещал дать мне знать насчет книги в самое ближайшее время. Но я никак не думал, что он позвонит через сутки, к тому же в самый неподходящий момент. Вечером 30 августа 2005 года, около половины одиннадцатого, я лежал рядом с Эммой в ее спальне и ласкал ее в темноте. Комнату освещали только огни Бостона в окне. Лежали мы еще одетые, она была в короткой юбке, которую я медленно стягивал на бедра. Вдруг у меня зазвонил телефон, забытый в кармане брюк. Я схватил его и хотел выключить, но увидел, что это Гарри.

– Кто это? – спросила Эмма, заметив мое недоумение.

– Гарри.

– Завтра перезвонишь.

– Если он звонит в такой час, значит, дело серьезное.

Телефон не умолкал. Я принял звонок. Эмма вздохнула и поправила юбку.

– Алло, Гарри?

– Маркус…

Голос был замогильный.

– Гарри, с вами все в порядке?

– Я по поводу вашей книги, Маркус. Это очень важно. Я обнаружил нечто, что меня очень беспокоит. Мне надо с вами переговорить. Вы должны приехать в Аврору.

– Сейчас?

– Да, сейчас.

Он был явно не в себе. Я сказал, что немедленно выезжаю:

– Скоро буду, минут через сорок пять.

И нажал на отбой. Эмма смотрела на меня с тревогой:

– Что случилось, Маркус?

– Гарри надо поговорить со мной про книгу.

– Что, прямо сейчас? Ты помчишься в Нью-Гэмпшир посреди ночи разговаривать про свою книжку?

– Он сказал, что это очень важно.

– Важно? – взвилась она. – Важно, что ты сбегаешь, как вор! Твоя книжка подождет до утра! Не езди.

– Прости, Эмма. Гарри мой друг, и, похоже, я ему сейчас нужен.

– Ты не из-за Гарри едешь, а из-за своей долбаной книжки!

Я натянул футболку и обулся.

– Вот только выйди за дверь… – пригрозила Эмма, вне себя от злости.

– И что будет, если я выйду за дверь?

– Если ты выйдешь за дверь, значит, ты больше не тот Маркус, какого я знала.

– Ты меня знаешь месяцев пять от силы.

– Если ты уедешь, Маркус, между нами все кончено.

– Это почему же? Потому, что я еду помочь другу?

– Ты не на звонок Гарри отозвался. А на зов своего честолюбия. Честолюбие будет самым злым твоим демоном. Оно тебя сожрет. Если ты неспособен его обуздать, я с тобой не останусь.

Я ушел.

В следующий раз я увидел Эмму только пять лет спустя, в конце июня 2010 года, у дверей ее магазина в Кембридже.

Тогда, 30 августа 2005 года, я приехал в Аврору незадолго до полуночи. На Оушен-роуд не было ни огонька. Вот и Гусиная бухта. Свет у Гарри не горел, однако мой “форд” стоял перед домом. Он точно здесь. Я постучал – никто не отозвался. Я забеспокоился и решил войти. В гостиной было пусто. Я позвал Гарри. Никаких признаков жизни. Я вышел на террасу и тут заметил фигуру на пляже, сидевшую у костра. Он.

Я спустился к нему.

– Гарри?

Он глядел на меня как-то странно:

– О, Маркус, вы приехали!

По тому, как Гарри выговаривал слова, я понял, что он мертвецки пьян. Прямо на песке валялась бутылка виски. Он подобрал ее и протянул мне. Обижать его не хотелось, и я отпил глоток, чувствуя, как у меня колотится сердце. Я никогда не видел его в таком состоянии.

– Гарри, что случилось?

Он поднял на меня остекленевшие глаза и выпалил:

– Вы больше, чем просто писатель, Маркус, вы умеете любить. Я знаю, я в вашей книжке прочел. Редкое качество.

– Гарри, что случилось? – повторил я.

– У нас нынче 30 августа 2005 года, Маркус. Сегодня ровно тридцать лет.

– Тридцать лет чему?

– Тридцать лет, как я ее жду.

– Кого ждете?

Он ушел от ответа:

– Вы не представляете, что это такое, когда кто-то вдруг исчезает из вашей жизни и вы не знаете, что с этим человеком. Она умерла? Или жива, но уехала? Думает ли она о вас так же, как вы о ней?

– Не уверен, что понимаю вас, Гарри.

– Это нормально. Вы умеете хранить тайну, Маркус? Самое трудное с тайнами – это не столько молчать про них, сколько с ними жить.

– Что за тайна?

– Не могу сказать, Маркус. Вы будете в ужасе.

– Откуда вы знаете, какая у меня будет реакция?

– Я нашел книгу, Маркус.

– Какую еще книгу, черт возьми?

– Ту, что была у вас в машине, в бардачке.

Он вытащил из заднего кармана брюк “Истоки зла”, свой главный роман, напечатанный в 1976 году. Мне невольно пришло в голову, что 1975 год, о котором все время вспоминал Гарри, как-то со всем этим связан. Книгу, которую он держал в руках, я узнал сразу – я годами возил ее с собой повсюду и испещрил пометками. Когда я приехал в Аврору, она валялась у меня на пассажирском сиденье, и, оставив Гарри свою машину, я машинально сунул ее в бардачок. Я перестал что-либо понимать. Тем более что Гарри швырнул книгу в огонь.

– Что вы делаете? – вскрикнул я и попытался достать книгу из костра.

Но это было невозможно. Языки пламени опалили мне руки. Мне оставалось только бессильно смотреть, как книга погибает. Лицо Гарри на задней стороне обложки медленно сморщилось, потом почернело и исчезло. Подняв глаза, я увидел реального Гарри, смотревшего, как горит его портрет.

– Что я делаю? – произнес он. – Делаю то, что должен был сделать с рукописью этой гребаной книги тридцать лет назад. Хоть бы этой книги никогда не существовало. Вас ждет огромный успех, Маркус. Вы станете таким писателем, каким я никогда не был.

Через несколько месяцев после этого странного вечера я избавился от “форда” и потратил часть выплаченного Барнаски аванса на черный “рейндж ровер”. Гарри был первым человеком, которому мне хотелось показать свое приобретение. И я отправился к нему в Гусиную бухту. Он долго изучал новехонькую машину, которую я поставил у дома. Но вместо поздравлений сказал:

– И все это ради этого, Маркус. Все эти часы, годы, проведенные за столом, вся яростная жажда жизни, выплеснутая на бумагу, – все ради того, чтобы променять ваш бодрый “форд” (я знаю, я на нем пару раз ездил) на элитную тачку. Я вас не осуждаю, Маркус, вы тут ни при чем, просто так работает наше общество: по-настоящему людей уже ничто не впечатляет, кроме денег. И потом, знаете, это проблема всех художников: ими восхищаются, пока они никому не известны, а когда они приходят к успеху, ими начинают брезговать, потому что выясняется, что они как все. Когда деньгами швыряются трейдеры, которые делают деньги из денег, это никого не смущает, хоть мы и презираем их за алчность. А от артистов ждут, чтобы они немножко подняли планку, чтобы они были выше этого. Но, в сущности, это вполне нормально: артист, срубив бабла, хочет его тратить. Успех сродни болезни, Маркус, скоро вы это поймете. Поведение меняется. Успех у публики, известность, то есть взгляд других, обращенный на вас, влияет на то, как вы себя ведете. Этот взгляд не дает вам жить нормально. Но не пугайтесь: раз успех – это обычная болезнь, значит, он порождает антитела. Борется сам с собой, внутри себя. Стало быть, успех – это запрограммированное поражение.

* * *

Я закончил свой рассказ. Гэхаловуд глядел на меня с любопытством:

– Значит, Маркус на “форде” – это то, кем вы стали бы, если бы не успех, да?

– Точно.

– И были бы вы счастливее?

– Черт его знает.

– Но вы до сих пор любите эту девушку? – спросил он, показав на Эмму вдали.

– Нет, я люблю тот идеал, который в ней воплощен. Это могла быть и моя тетя Анита, и даже Хелен.

– Кончайте с идеалами, писатель, и переходите к практике. Семейная пара купается в счастье несколько месяцев, не больше. А потом – труд, компромиссы, фрустрации, слезы. Но оно того стоит, потому что в результате возникает целое, которое держится не химией и волшебством, – вы это целое строите сами. Любовь не живет сама по себе, ее создают.

Я кивнул. Гэхаловуд братски хлопнул меня по плечу:

– Давайте вернем эту тачку, и поехали домой.

– Сперва я должен объяснить, почему я здесь.

– Почему вы тут шпионите за людьми? Вы мне только что сказали.

– Нет, сержант. Я должен объяснить, почему ввязался в это расследование. Хочу быть перед вами честным: я и сам не знаю, веду ли его в память о Хелен, или чтобы очистить вашу совесть, или попросту ради себя самого, как законченный эгоист. Потому что пока я вкладываюсь в это дело, мне не нужно думать про собственную жизнь.

Повисла долгая пауза. Наконец Гэхаловуд ответил признанием на признание:

– Знаете, почему я вчера утром приехал к вам в гостиницу?

– Рассказать, как продвигается расследование, я так полагаю.

– В воскресенье, писатель? С утра? Думаете, мне нечем заняться в воскресное утро, кроме как мчаться в Маунт-Плезант поболтать о текущих делах?

– Есть чем, – ответил я, не понимая, куда он клонит. – Наверное, вы могли найти занятие и получше.

– Так вот, писатель: нет. Вот как оно у меня на самом деле. У меня почти ничего не осталось в жизни. Кроме этого расследования, кроме вас.

– У вас же дочки.

– Они в субботу с утра уехали на три недели в лагерь в Мэне. Малия – инструктором, Лиза просто так. Мы про это договорились почти год назад, им очень хотелось. И потом, думаю, им полезно проветриться после всего, что случилось. В общем, теперь мой черед быть с вами откровенным, писатель: не будь этого дела, я бы слонялся по дому и подыхал от одиночества. Позвольте сказать вам доброе слово, больше я его точно не скажу: спасибо.

Я улыбнулся. Он улыбнулся в ответ:

– Сдавайте машину и поехали обратно в Нью-Гэмпшир. По дороге расскажете мне побольше о славном Маркусе на “форде”.

– Какая уж у него слава, сержант.

Гэхаловуд, расхохотавшись, воздел глаза к небу:

– Писатель, если бы вас не существовало, вас бы следовало выдумать.

Мужская тюрьма штата Нью-Гэмпшир была мне знакома: летом 2008 года я несколько раз навещал там Гарри во время его заключения. И в то утро, заезжая на парковку для посетителей, я испытал острое и неприятное ощущение дежавю.

Глава 17

Форелий рай

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

Вторник, 13 июля 2010 года

Демонстрация проходила у входа в тюрьму, но не перекрывала его. С десяток манифестантов спокойно расположились на большом огороженном участке тротуара и махали плакатами с требованием освободить Эрика Донована. За ними благодушно и явно скептически присматривали двое полицейских, попивая кофе в машине.

На протяжении долгих лет, в любое время года, неутомимая группа поддержки проводила здесь ровно час каждый второй вторник месяца – под дождем и снегом, на морозе, на ветру, под палящим солнцем. Состав ее был неизменным: Лорен Донован, ее родители Джанет и Марк, адвокат Патрисия Уайдсмит и несколько друзей семьи, главным образом пенсионеров. На сей раз, в отличие от предыдущих, на ней присутствовали и журналисты. Едва они заметили нас с Гэхаловудом, как на нас надвинулся целый лес микрофонов и камер:

– Вы приехали поучаствовать в демонстрации в защиту Эрика Донована?

– Мы приехали только затем, чтобы повидать Эрика Донована, – заявил Гэхаловуд. – Наше присутствие здесь не связано ни с каким конкретным событием.

– Как продвигается расследование? – спросил какой-то журналист.

– Речь об официальном полицейском расследовании, – напомнил Гэхаловуд. – Как вы можете догадаться, я давал подписку о неразглашении.

Гэхаловуд заранее определил порядок действий: надо было не попасть в неудобное положение, с одной стороны, перед Патрисией Уайдсмит и Донованами, а с другой – перед начальством, требующим конфиденциальности. Он немедленно прошел в дверь для посетителей и скрылся в кирпичном здании. Я же, со своей стороны, присоединился к Патрисии Уайдсмит. На ней была футболка с надписью “Свободу Эрику”.

– Вы нам привели журналистов, – сказала она. – Их тут никогда столько не было, хоть мы и рассылали коммюнике накануне каждой демонстрации. Благодаря вам Эрик снова оказывается в центре внимания. Спасибо.

– Я здесь только для того, чтобы попытаться выяснить правду, – ответил я.

Лорен, до этой минуты стоявшая рядом с Патрисией, сразу отошла в сторону.

– Это у нее пройдет, – сказала Патрисия. – На самом деле вы ей очень нравитесь.

– Не уверен.

– Поверьте мне, Маркус. Я ее хорошо знаю.

Я встретился глазами с Джанет и Марком Донованами и подошел к ним.

– Простите меня, – сказал я.

– За что простите? – ласково спросила Джанет. – За то, что защищаете моего сына? Мы одиннадцать лет были в отчаянии, и вот наконец появились вы.

Она пожала мне руку. Марк Донован вознаградил меня крепким дружеским хлопком по плечу.

– Спасибо, сынок, – смущенно шепнул он.

– Заходите к нам, Маркус, – сказала Джанет. – Или домой, или в магазин. Когда хотите. Мы будем рады поговорить с вами обо всем этом.

Я кивнул и спросил:

– Думаете, Эрик согласится немного приоткрыться перед нами?

– Поначалу, наверное, будет трудно, – предупредила Джанет. – За одиннадцать лет в тюрьме, в зоне строгого режима, с убийцами и насильниками, он стал грубоват.

– С чего это мне давать показания? Это из-за вас я тут срок мотаю.

Таковы были первые слова Эрика Донована, когда он вошел в тюремную комнату для свиданий и увидел Гэхаловуда. Ему еще не исполнилось сорока, но выглядел он гораздо старше. Физически он был крепок, но черты заострились, на лицо легла печать слишком долгого заточения. Он повернулся было к двери, чтобы надзиратель отвел его обратно в камеру, но Патрисия Уайдсмит тут же призвала его к порядку.

– Сядь, Эрик, и не валяй дурака. Сержант Гэхаловуд и Маркус Гольдман – твой шанс выйти наконец отсюда. Это я им предложила с тобой поговорить.

– О чем тут говорить? – в голосе Эрика прозвучал сарказм. – Когда я с вами говорил одиннадцать лет назад, вы не больно-то были расположены слушать.

– Я хочу знать, почему Уолтер Кэрри отправил вас за решетку за убийство Аляски, – просто ответил Гэхаловуд.

Удар попал в цель. Эрик поискал глазами Лорен. Та молча стояла в углу комнаты, но ее присутствие говорило само за себя: не доверяй она нам хоть чуть-чуть, она бы никогда нам не позволила переговорить с братом.

– Я убежден, что Уолтер Кэрри не убивал Аляску Сандерс, – продолжал Гэхаловуд. – Прежде всего потому, что сегодня мне известно: его признания ровно ничего не стоят. Уолтер солгал. Про себя, а значит, и про вас. Я знаю, почему он оговорил себя. Но не знаю, почему он втянул в это дело вас. По какой причине он хотел вас уничтожить?

– Наверное, думал, что я сошелся с Аляской, – ответил Эрик. – Вы же мне еще тогда говорили.

– Так считала Салли Кэрри, – уточнил Гэхаловуд.

– Вот она, небось, воду и мутила… – предположил Эрик.

– Что-то тут не клеится, – возразил Гэхаловуд. – Я прекрасно помню, как на следующий день после убийства Аляски допрашивал Уолтера в присутствии родителей. Его мать в самом деле упоминала вашу связь с Аляской, но Уолтер решительно отмел такую возможность.

– Само собой, – вмешалась Патрисия Уайдсмит. – Это же было после убийства, Уолтеру Кэрри надо было отвести от себя подозрения. В его интересах было ничем не выдавать свою досаду из-за этой измены.

Гэхаловуд с сомнением покачал головой:

– Понимаю, что вы хотите сказать, но опять концы с концами не сходятся. Со вчерашнего дня не могу понять, поэтому затащил Маркуса в управление, мы там весь вечер просидели. Знаете, чем мы занимались? Вытащили на свет божий дела об убийствах на почве ревности. Потому что если Уолтер убивает Аляску за то, что она ему изменяет, – это убийство из ревности. В какой-то момент гнев заставляет нас совершить непоправимое. Во всех делах, какие мы изучили, человек переходит к действиям практически сразу. Импульсивно, не раздумывая. Муж застает жену в постели с любовником или обнаруживает компрометирующие ее письма и совершает поступок под действием неконтролируемых эмоций. Но с Уолтером все не так.

– Как раз так, – возразила Патрисия. – Вы, похоже, забыли, что Уолтер Кэрри убил Аляску через несколько часов после того, как она его бросила.

– Уолтер не убивал Аляску, – повторил Гэхаловуд. – Вы не хуже меня знаете про фото, доказывающее, что в момент убийства он находился в «Нэшнл энфем».

– А вы не хуже меня знаете, что в суде это фото ничего не докажет. Уолтер мог убить Аляску и успеть вернуться в бар к моменту, когда был сделан снимок. Откровенно говоря, сержант, я не понимаю, чего вы хотите. Одиннадцать лет назад вы закрыли дело за три дня. Получили видео признаний убийцы. А вчера вы вдруг заявились ко мне в кабинет в полной уверенности, что на самом деле Уолтер Кэрри невиновен. У вас есть что-то помимо этой фотографии, так? Вы обнаружили нечто, что ставит его чистосердечное признание под вопрос. И мне бы хотелось знать, что именно.

– К сожалению, на этом этапе не могу сказать ничего больше, я связан подпиской о неразглашении.

– Удобно прикрываться служебным положением.

Гэхаловуд пожевал губами; я прекрасно знал этот жест: он проделывал свой коронный полицейский трюк. Завлекал собеседника куда ему нужно, а потом захлопывал ловушку.

– Отлично, – уступил он. – Давайте следовать вашей теории. По вашим словам, Уолтер Кэрри весьма тщательно подставил Эрика, сделав так, чтобы на того указывали все улики. Допустим. Значит, в ту пятницу, 2 апреля 1999 года, Уолтер после ухода Аляски действует вовсе не в порыве гнева: он приводит в действие тщательно продуманный план. Это не порыв эмоций, а убийство, и он его заранее распланировал во всех мелочах.

– Именно так я и считаю, – согласилась Патрисия. – Уолтер задумал убить Аляску так, чтобы свалить все на Эрика. У него были все возможности подстроить ловушку: Эрик одолжил ему пуловер, у Эрика он напечатал эти письма с угрозами. И потом, сержант, вы не забыли, что поблизости от места преступления были обнаружены обломки его машины, которую он спешно чинил прямо в день убийства? Разве это не признание вины? Если бы Уолтер не прокололся с машиной, это было бы идеальное преступление.

– Идеальное преступление? – переспросил Гэхаловуд.

– Идеальное преступление – это не когда убийца не оставляет следов. Это преступление, когда он как раз бросает кость следакам, заставляя их подозревать не того человека.

Гэхаловуд разложил на столе перед Эриком фотографии из рапорта пожарных.

– Это что такое? – спросил Эрик.

– В ночь с понедельника, 5 апреля 1999 года, на вторник, 6 апреля, Уолтер Кэрри поджег свою квартиру, предварительно написав эти слова краской на стенах. Например, вот, прямо над кроватью: “Неверная шлюха”.

– Я, конечно, знал, что у Уолтера был пожар, – заметил Эрик. – Копы сказали, что это он все нафиг спалил. Но про надписи я не знал.

– И я не знала, – удивилась Патрисия. – Почему этих фотографий не было в деле?

– Потому что мы их получили, когда дело было уже закрыто. И, честно говоря, тогда мне это показалось не особо важной деталью. Но на самом деле деталь-то такова: Уолтер Кэрри слетел с катушек. В тот понедельник он обезумел: перепачкал стены квартиры, а потом ее подпалил. У него совершенно съехала крыша. Он наверняка узнал что-то такое, от чего утратил всякий контроль над собой.

– Измена Аляски? – предположила Патрисия Уайдсмит.

– Возможно, – кивнул Гэхаловуд. – Но это лишь доказывает, что до понедельника, то есть уже после убийства, ему и в голову не приходило, что подружка могла ему изменить. Значит, у него не было причин убивать ее двумя днями раньше и подстраивать так, чтобы убийцей оказался Эрик, дабы, как вы считаете, покарать обоих любовников. Вы, конечно, можете найти мне экспертов-психиатров, которые станут нести всякую чепуху вроде “он был в помрачении рассудка, когда ее убил, и осознал ситуацию лишь задним числом”, но согласитесь, что-то во всей этой истории не сходится. Вот это я и пытаюсь изо всех сил вам сказать.

– Не был я любовником Аляски, клянусь! – крикнул Эрик. – А если б Уолтер чего заподозрил, уж я бы узнал, поверьте. Уолтер, он был вспыльчивый. Не в его характере прятать карты да вынашивать хитроумные планы. Если б он решил, что я связался с Аляской, он бы мне в ту же секунду в морду дал. Потом, может, жалел бы, но такой уж он был.

– Вы хотите сказать, что в пятницу вечером он бы не пошел спокойно с вами есть гамбургеры в “Нэшнл энфем”, если бы собирался потом укокошить подружку и свалить вину на вас.

– Да никогда в жизни! – заверил Эрик.

– Охотно верю, – сказал Гэхаловуд. – Значит, вы сами опровергаете линию защиты вашего адвоката. Тогда я возвращаюсь в исходную точку. Уолтер не подставлял Эрика. Уолтер не вынашивал никаких планов. Уолтер никого не убивал. Но получилось так, что Уолтер не только признался в убийстве, которого не совершал, но в довершение всего впутал в него друга детства. По мне, так это месть. Отсюда мой первый вопрос, Эрик: что произошло между вами такого, что Уолтер настолько на вас разозлился?

Лорен и Патрисия молчали, потрясенные, как и я, талантом Гэхаловуда. Эрик глядел на него, как овца, потерявшая пастуха. И проговорил бесцветным голосом:

– Мы с Уолтером знали друг друга с детства, еще когда мальчишками были. Вместе учились в школе, вместе окончили лицей. Магазины наших родителей были почти что рядом, мы так и росли друг у друга дома. Большую часть жизни вместе провели. Но не уверен, что это как-то связано со смертью Аляски.

– Устанавливать связи – это моя работа, Эрик. Но для этого мне нужно, чтобы вы рассказали мне все.

И Эрик Донован начал рассказывать. О счастливом детстве в Маунт-Плезант. О славной жизни в маленьком городке, вдали от шумного мира. В 1980-х годах, когда ему было десять лет, он подружился с одноклассником – Уолтером Кэрри.

* * *

Маунт-Плезант

Лето 1980 года

Первые четыре года учебы в начальной школе Маунт-Плезант Эрик Донован по большей части проводил время с троицей одноклассников. На каникулах и на выходных они гоняли по городку на велосипедах, за что их команду прозвали “банда на великах”.

На четвертый год банда на великах в поисках адреналина принялась после уроков совершать всякие мелкие глупости – звонить анонимно из телефонной будки на главной улице, вырезать свои инициалы на скамейках. Но однажды под вечер группа куда-то запропастилась. Эрик прочесал чуть не весь Маунт-Плезант, пока наконец их нашел. Трое приятелей сидели в сквере и явно что-то прятали. Эрику стало любопытно, он подошел: они, хихикая, делили горсть конфет.

– Чем это вы занимаетесь? Почему не сказали, что собираетесь? Я ждал дома, как дурак.

– Вот и сидел бы дома, – сухо ответил один из мальчишек.

– Вы откуда конфеты взяли?

– Спок, где надо, там и стрельнули, – ответил другой.

– Можно мне тоже? – спросил Эрик.

– Тебе вкус не понравится, – хихикнул третий.

Эрик догадался:

– Вы их где стащили? В магазине у моих родителей?

– А тебе что за дело? Заложить нас хочешь? Да вообще, у твоих стариков их полно, они и не заметят.

Эрик в ярости накинулся на приятелей. Но шансов у него было мало – один против троих. Его крепко поколотили. Мальчишки оставили его валяться на земле с разбитым носом и пригрозили:

– Проболтаешься – убьем! А про нас забудь, пень с ушами!

Эрик умылся в фонтане. Потом зашел в родительский магазин. Кровь на майке он объяснил тем, что свалился с велосипеда.

– Ты приятелей своих ищешь? – спросила мать. – Они только что сюда заходили.

– Знаю, – буркнул Эрик.

– Что-то не так, дорогой?

– Да осточертели мне эти идиоты. Лучше найти новых друзей. Настоящего друга.

– Почему бы тебе не пойти поиграть с Уолтером? Я только что встретила его мать: она расстраивается, что он целыми днями торчит в магазине, не знает, как от него избавиться. Говорит, у него нет друзей.

За неимением лучшего Эрик пошел в магазин для охотников и рыболовов, который находился совсем рядом. Мать Уолтера, Салли Кэрри, встретила его с распростертыми объятиями:

– Ты пришел к Уолтеру? Он в подсобке, вот он обрадуется!

Эрик опасливо направился к маленькой двери. За ней оказалась полутемная комната, заставленная коробками. В углу стоял верстак, а за ним устроился Уолтер, целиком поглощенный каким-то странным металлическим механизмом.

– Привет, Уолтер! – сказал Эрик.

– Привет! – отозвался Уолтер, не отрываясь от своего занятия.

Он возился с маленькими щипчиками, наматывал ими цветную нить.

– Ты чего делаешь? – спросил Эрик.

– Мушек. Рыбу ловить.

– Мушек из ниток? – Эрику стало любопытно.

– Для рыбалки на мушку.

– Можно, я помогу?

– Если хочешь, можешь посмотреть.

Эрик завороженно глядел, как Уолтер обматывает ниткой крючок, придавая ему полное сходство с мухой. Не успев закончить один, он принялся за второй. Так Эрик узнал о его внушительной коллекции насекомых. Понаблюдав несколько дней, Эрик под руководством нового друга тоже принялся за дело. И когда наконец сумел сам соорудить первую мушку, Уолтер решил:

– Надо опробовать!

– Мы пойдем ловить рыбу?

– Да.

– Я никогда не ловил рыбу на мушку.

– Я тебя научу.

Мальчики, взяв в магазине необходимое снаряжение, оседлали велосипеды и покатили к озеру Скотэм. В рюкзаках у них лежали складные удочки и болотные сапоги, чтобы заходить в воду по пояс. Впереди ехал Уолтер: он, как никто, знал все рыбные местечки. Велосипеды они оставили на парковке Грей Бич и двинулись дальше пешком. Эрик сперва подумал, что они будут рыбачить с пляжа, но Уолтер сказал, что им нужно на берег реки. Они углубились в лес. Уолтер шагал решительно, он точно знал, куда идет. Минут через пятнадцать они добрались до устья реки. Двинулись вверх по течению через роскошные заросли папоротников и оказались у небольшого каскада.

– Добро пожаловать в Форелий рай! – воскликнул Уолтер.

Мальчики подготовили удочки и вошли в реку по пояс. Уолтер показал Эрику нахлыст. У того сперва получалось плохо: надо было закидывать приманку ловким движением кисти, подражая полету насекомого, которое садится на воду. Эрику понадобилось несколько дней, прежде чем у него наконец стал получаться заброс: форель, прежде чем схватить муху, успевала распознать обман. Уолтер же обладал исключительной сноровкой. Он вытаскивал одну рыбину за другой и тут же выпускал обратно в реку.

Уолтер с Эриком все лето провели вместе в Форельем раю. Это место скрепило их дружбу, которой суждено было продлиться двадцать лет. Пока их не разлучили смерть и тюрьма.

* * *

Сидя в комнате для свиданий мужской тюрьмы штата, Эрик Донован с волнением вспоминал детство. Описывая реку и обитающих в ней рыб, он, казалось, на миг вырывался из заточения.

– Мы не расставались до самого окончания лицея. Все делали вместе, даже вместе оказались в беговой команде лицея Маунт-Плезант и общими усилиями выиграли региональный чемпионат в эстафете. Победили просто чудом. На нас бы никто и двух центов не поставил, а мы стали чемпионами.

– А потом?

– После лицея наши пути разошлись. Я поехал учиться в Массачусетс. А Уолтер пошел в армию. Потом настал 1990 год: я разгуливал по кампусу, а его часть отправили в Саудовскую Аравию, на войну в Заливе. Когда я получал диплом, он воевал в Сомали. Сами понимаете, целая пропасть. Но все эти годы, несмотря на все трудности, которые нам – особенно ему – встречались на пути, нас по-прежнему связывала рыбалка на мушку. Каждый раз, когда он приезжал на побывку в Маунт-Плезант, мы отправлялись в Форелий рай. Вокруг нас менялось все, но этот уголок оставался неизменным. Из всего улова мы брали только две рыбины, разводили на Грей Бич костер и, засиживаясь за полночь, ели, пили, болтали обо всем на свете. В такие вечера у нас было чувство, что с нами никогда ничего не случится.

– Долго Уолтер служил в армии? – спросил Гэхаловуд.

– Несколько лет. Помню, он вернулся к жизни на гражданке как раз к чемпионату мира по футболу, он тогда проходил в Соединенных Штатах… Это было в девяносто четвертом. Мы тем летом вместе ходили на матч в Фоксборо. Сам не знаю, как я разжился билетами.

Он замолчал. Гэхаловуд продолжил допрос:

– Что происходило в промежутке между возвращением Уолтера к гражданской жизни и девяносто восьмым годом?

– Уолтер после армии вернулся в Маунт-Плезант. Сперва говорил, что на время. Поселился в квартире над магазином, до этого родители ее сдавали. Ему там понравилось. Магазин для него был тем что надо. Он любил охоту и рыбалку. Был в своей стихии. Никогда еще дела в магазине не шли так хорошо, как когда Уолтер взял его в свои руки. Народ со всей округи ехал к нему за советом, он был главный спец. Ну и если вы любите жить на природе, то ничего лучше Маунт-Плезант не найти. Я бы сказал, что Уолтер был счастлив.

– А вы?

– После университета мне обломилось хорошее место в Салеме. Я работал для сети супермаркетов. Мне это дело нравилось. Хотел создать в Нью-Гэмпшире региональный бренд по образцу родительского магазина. Надо было кое-что предпринять, особенно на северо-востоке штата.

– И Уолтер приезжал к вам в Салем, так?

– Да, часто.

– Значит, это через вас он познакомился с Аляской?

– Да. В Салеме я завел немало друзей, часто бывал на людях. Уолтер надеялся на поездки туда, хотел приударить за девицами. У него были какие-то неприятности в Маунт-Плезант с бывшей подружкой, Деборой Майлз. Думаю, вы слыхали…

– Слыхали.

– Короче, в Маунт-Плезант у Уолтера слегка подгорало, и Салем был для него отдушиной. С весны девяносто восьмого мне часто попадалась компания девушек, в которой была и Аляска. Они только-только стали совершеннолетними, оттягивались как могли. Когда Уолтер их первый раз встретил, тут же запал на Аляску. Аляска, надо сказать, это было что-то. Он ее охмурял, строил из себя старого солдата, любителя природы и фотографа-любителя. Фотографа, ага, как же! Разгуливал для шика с моим фотоаппаратом. Стырит его у меня и таскает через плечо, будто художник какой, а там часто и пленки-то нет.

Эрик хохотнул – он словно на миг оказался в шумном баре в Салеме, с бокалом и сигаретой, а Уолтер рядом с ним, хвастаясь его же фотоаппаратом, кадрил девиц.

– В итоге Аляска и Уолтер сошлись, – продолжал он. – Повозиться ему пришлось немало. Но, по-моему, ей нравилось, что он такой вояка. Какое-то время он ездил туда-сюда, и в итоге она наконец переехала к нему в Маунт-Плезант. Тогда мне это показалось странным.

– Почему? – спросил Гэхаловуд.

Эрик улыбнулся:

– Сержант, если бы вы знали Аляску, вы бы не спрашивали. Она была классная, прямо принцесса. Сногсшибательная. Не только из-за внешности. Она прямо светилась. До сих пор помню тот день, когда она явилась в Маунт-Плезант. Я тогда как раз уехал из Салема, вернулся к родителям.

– А почему вы уехали из Салема?

– Уволили меня, с патроном не поладил. Не сошлись во взглядах на стратегию. Я сказал себе, что работа в родительском магазине даст мне шанс обкатать концепцию, которую я хотел потом реализовать. Да и родители были не совсем в порядке, хотелось им немножко помочь. У отца нашли рак, по счастью, ничего особо серьезного, он поправился, но очень устал. Я был рад вернуться к ним. В общем, я уже несколько недель жил в Маунт-Плезант, и тут в один прекрасный день заявилась Аляска.

* * *

2 октября 1998 года

Вечерело. Эрик Донован помогал покупательнице загрузить хозяйственные сумки в багажник и тут заметил синюю машину с откидным верхом, стоящую перед магазином охотничьих и рыболовных товаров Кэрри. Дверца со стороны водителя распахнулась, и Эрик, к своему изумлению, увидел Аляску. В Маунт-Плезант она приехала первый раз. Окинула взглядом главную улицу. Стоял хмурый осенний день, черные тучи обещали неминуемый дождь, с неба уже падали первые капли. Аляска провела рукой по волнистым волосам, струившимся на кожаную куртку, и шагнула вперед.

– Аляска?

Она обернулась, увидела Эрика в фартуке с вышитой надписью “Продукты Донованов” и лучезарно улыбнулась:

– Привет, Эрик.

– Что ты делаешь в Маунт-Плезант? – спросил Эрик.

– Увидеть Маунт-Плезант и умереть, – расхохоталась Аляска.

– На выходные приехала?

– Во всяком случае, на несколько дней. Может, и на подольше. По-моему, мне надо переменить обстановку, деревенский воздух пойдет мне на пользу.

Неделю спустя, пятничным утром 9 октября, Эрик столкнулся с Аляской в “Сизон”. Она пила кофе.

– Обустроилась? – шутливо спросил он.

– Да уж, нашла замену Нью-Йорку, – грустно улыбнулась она.

– Это как?

– Я решила поселиться тут, хотя бы на время. Переезжаю к Уолтеру.

– Что, ты переезжаешь в Маунт-Плезант? Но что ты тут будешь делать?

– Понятия не имею. У меня проблемы с родителями, пришлось смываться.

– Ох, сочувствую. Если я могу быть чем-то полезен…

– Можешь. Мне надо работать, я без копья. Твои родители не могли бы взять меня на работу?

– Мне жаль, но у нас сейчас не лучшие времена. К тому же я приехал на подмогу, нам сейчас не нужны лишние руки.

На ее лице отразилось разочарование:

– Уолтер спросил своих родаков, они совсем не против, чтобы я помогала, но бесплатно. Привет, халява. Если тебе что-то попадется, скажи.

Она положила деньги на стойку и ушла. Эрик перехватил ее на тротуаре:

– Погоди, я знаю, что старик Джейкоб с автозаправки ищет работницу. У него там объявление на дверях висит уже не первый месяц. Заправка на шоссе 21, прямо перед Грей Бич. Мимо не проедешь.

– Сейчас же еду туда. Спасибо.

Пошел проливной дождь, и Аляска бросилась бежать.

– Ты что, будешь работать на заправке? – крикнул ей вслед Эрик.

Она обернулась. Ее лицо выражало покорность судьбе.

– Когда сидишь по уши в дерьме, нечего воротить нос, – сказала она и кинулась прятаться от дождя.

* * *

– “Когда сидишь по уши в дерьме, нечего воротить нос”, – повторил Эрик. – Это ее точные слова. Я потом долго думал, что же такое случилось в Салеме.

– Мать Аляски сказала, что они поссорились, – пояснил Гэхаловуд. – Вроде бы они с мужем обнаружили, что Аляска курит марихуану.

Эрик только посмеялся:

– Аляска могла скрутить косяк, как любой другой в ее возрасте. Но чтобы из-за этого уехать из Салема, похоронить себя в Маунт-Плезант… Нет, как по мне, тут наверняка была причина поважнее.

– Уолтер вам ничего не говорил на эту тему?

– Нет, и не потому, что я не спрашивал. Но он вилял. Твердил, что у них великая любовь, и я в конце концов решил, что Аляске хорошо в Маунт-Плезант. В этом городке приятно жить. Ничего общего с бурлящим Нью-Йорком или славным Лос-Анджелесом, но есть в нем такая простота и тихая радость, за которые все золото мира отдашь. Сами видите, сержант, я вам сколько времени рассказываю про свою жизнь, вспоминаю про нас с Уолтером, и ничего неприятного в голову не лезет. Не знаю, с чего вы уперлись в свою идею о мести. Я часто думаю об Уолтере. Это для меня вроде побега отсюда. Ложусь на кровать в этой жуткой тюрьме, закрываю глаза и отвлекаюсь от всего, что меня окружает, – от шума, вони, криков. Тогда я могу слышать детский смех. Вижу, как мы вдвоем, я и Уолтер, бежим по главной улице. Добегаем до магазинов родителей и загадываем: добежать до книжного Чинции Локкарт раньше, чем проедет машина. И несемся, как две ракеты. Мы часто такое загадывали. Тогда и подхватили вирус бега. Когда оказались в лицее, могли пулей носиться. Вот нас и включили в беговую команду, я потом благодаря этому получил стипендию в университете. Вот так я каждый день вырываю себя из камеры и возвращаюсь в Маунт-Плезант, где мы с Уолтером были рядом. В общем, когда я про него думаю, сержант, то думаю не про месть, а про наши рыбалки, про форель, которую мы жарили на костре на Грей Бич, про ночные споры на пляже… Вспоминаю все это и говорю себе, как же это казалось легко…

– Что казалось легко?

– Быть на свободе, сержант.

* * *

Когда мы выходили из тюрьмы, Патрисия Уайдсмит спросила Гэхаловуда:

– Что думаете, сержант?

– Не скрою, я слегка запутался. Если верить Эрику, у Уолтера не было ни малейших причин желать ему зла. И тем не менее он его погубил. Намеренно возвел на Эрика ложное обвинение. Почему?

Патрисия Уайдсмит смотрела на Гэхаловуда в упор:

– Значит ли это, что вы считаете Эрика невиновным?

– Надо же с чего-то начинать, чтобы двигаться вперед.

Мы с Лорен шли рядом, не говоря ни слова. При словах Гэхаловуда на ее лице мелькнула улыбка, полная надежды. Мне хотелось взять ее за руку, но я сдержался. Только шепнул:

– Мне очень жаль…

– Мне еще больше, – отозвалась она.

На тюремной парковке наша четверка рассталась. Едва мы с Гэхаловудом уселись в машину, я спросил:

– Вы правда думаете, что Эрик невиновен?

– Нет, я сказал адвокату то, что она хотела услышать. Уверен, Эрик не рассказал нам всей правды. И мне бы очень хотелось знать, за что отомстил Уолтер, обвинив Эрика в убийстве Аляски. Между ними наверняка что-то произошло. Версию Эрика я выслушал, теперь хочу выслушать версию Уолтера Кэрри.

– Сержант, не забывайте, что Уолтер Кэрри мертв.

– Спасибо, писатель, что бы я без вас делал. Поехали, поговорим с его родителями.

После пожара в апреле 1999 года Салли и Джордж Кэрри отстроили здание в прежнем виде: первый этаж занимал магазин Кэрри для охотников и рыболовов, а квартиру на втором этаже теперь снимал какой-то муниципальный чиновник.

Глава 18

Салли и Джордж Кэрри

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

Вторник, 13 июля 2010 года

Когда мы с Гэхаловудом вошли в магазин, из подсобки на звук электронного звонка вышла женщина. При виде Перри ее лицо окаменело:

– Так это правда, сержант? Вы расследуете это дело заново?

– В нашем распоряжении оказались новые факты, миссис Кэрри.

Она перевела взгляд на меня:

– А вы тот самый писатель, да?

– Да, мэм. Меня зовут Маркус Гольдман.

Она просунула голову в дверь подсобки и позвала мужа:

– Джордж, иди сюда, это по поводу Уолти!

По настоянию Салли и Джорджа наш разговор проходил в “Сизон”, на другой стороне улицы. Гэхаловуд из уважения к ним предлагал остаться в магазине, но Салли Кэрри заявила:

– Хочу, чтобы все видели, как мы беседуем с полицией. Мы уже одиннадцать лет прячемся, на нас одиннадцать лет все косятся, пора реабилитировать нашего сына.

На террасе кафе мест не было, поэтому мы расположились внутри. Едва сев за столик, Салли Кэрри спросила:

– Уолтер не покончил с собой, да? И тем более не убивал этого копа…

Гэхаловуд ничем себя не выдал:

– Почему вы так думаете?

– Мать сына знает. Уолтер был военный, человек порядочный. Ни убийцей, ни трусом он не был. Если вы пришли к нам, значит, вам это известно.

– Мы пришли к вам, потому что нам нужно проверить кое-какие факты.

– Чего конкретно вы хотите? – спросил Джордж Кэрри, явно не склонный бередить старые раны, в отличие от жены.

– Чтобы вы рассказали нам про сына. Нам нужно узнать его получше, с ваших слов.

– Не прошло и одиннадцати лет, как вы проснулись? – досадливо бросил Джордж Кэрри.

– Это может быть нелегко, понимаю, – признал Гэхаловуд.

– Нелегко? Скажите лучше – невыносимо!

– Спокойнее, Джордж, – урезонила его жена.

Он умолк и сидел с непроницаемым лицом. Салли Кэрри стала мирно рассказывать об Уолтере, их сыне – не слишком общительном мальчике, любителе природы.

– Он был одиночкой. В детстве ему никто, кроме себя, не был нужен. Сам мастерил мушек и целыми днями удил рыбу. В десять лет знал уже все места с хорошим клевом. Давал советы покупателям в магазине – к нему обращались даже заядлые рыболовы. Спрашивали: “Малыш здесь?” – а я отвечала: “Ах нет, он в школе. Приходите в субботу. Но с утра, после полудня он на рыбалке”. Если Уолтер был не в школе и не на рыбалке, то всегда сидел в магазине. По-моему, это было уже чересчур: я хотела, чтобы у него были приятели, чтобы он хоть иногда развлекался. Даже пожаловалась Джанет Донован. У Эрика была компания друзей, мне хотелось, чтобы и сын с ними гулял. Однажды Эрик пришел в магазин – думаю, его мать попросила быть поприветливей с Уолти. Они очень быстро сошлись и стали неразлучны. Просто не разлей вода. Если Уолти не было дома, значит, он был у Донованов, и наоборот. Помню, они от дома до дома бегали. Пулей. Так, словно жизнь слишком коротка, чтобы просто ходить. Вечно носились, как чертенята. Когда им было лет по пятнадцать, тренер лицейской команды по бегу – он был нашим постоянным покупателем – пришел однажды в магазин и спросил: “Это ваш сын пронесся тут мимо меня, как реактивный самолет?” – “Да”. – “Он учится в лицее Маунт-Плезант, верно?” – “Совершенно верно”. – “А почему он не в команде бегунов?” Так Уолтер попал в команду. И Эрик тоже.

– Эрик был неплохим атлетом, – добавил Джордж. – Но ему бы и в голову не пришло записаться в команду, если бы не Уолтер. Как раз Уолтер сказал тренеру, что без Эрика не пойдет.

– Судя по вашим словам, они были большими друзьями, – заметил Гэхаловуд.

– Были, пока не выросли, – ответил Джордж Кэрри.

– Вы имеете в виду какой-то конкретный эпизод? – спросил Гэхаловуд.

– Да. Когда Эрик Донован подставил Уолтера на соревнованиях по бегу.

* * *

Февраль 1988 года

Уолтер и Эрик учились в выпускном классе лицея. Пора было думать о будущем. Оба собирались в университет учиться коммерции и часами изучали буклеты разных заведений. Слишком удаленные университеты забраковали сразу: хотели почаще приезжать в Маунт-Плезант. Потом отбросили университеты слишком дорогие. В конце концов их выбор пал на университет в Монархе, в Массачусетсе: он предлагал весьма основательную коммерческую подготовку. У родителей не было средств платить за учебу, и мальчики сначала собирались взять кредит, как многие молодые американцы в такой ситуации. Однако и Марк Донован, и Джордж Кэрри отговаривали их: “Кредит на учебу в университете – это камень на шее еще до вступления в активную жизнь. Лучше добиваться стипендии”. Школьные оценки были у обоих вполне достойные, но не позволяли претендовать на стипендию за успехи в учебе. Их единственным шансом была стипендия за успехи в спорте. Пришлось делать ставку на атлетические достижения. Двумя месяцами раньше они всех удивили, выиграв эстафету на региональных соревнованиях, и могли рассчитывать на внимание со стороны университетских рекрутеров.

Марк Донован и Джордж Кэрри упрашивали тренера лицейской команды по бегу поддержать их сыновей. “Не скрою, Маунт-Плезант не привлекателен для рекрутеров, – предупредил тренер. – Сколько работаю, ни разу не сумел добыть стипендию ни для одного своего мальчишки. Но Эрик с Уолтером в самом деле потеснили на пьедестале многих фаворитов. Наверное, что-то сделать можно. Я надеюсь на ближайшие межлицейские соревнования, они в начале марта. Уровень все равно местный, но я постараюсь уговорить кого-то из рекрутеров приехать”.

Тренер сдержал слово. Хлопотал изо всех сил, задействовал личные связи. Но не пробудил в собеседниках особого интереса: “Если бы ваши жеребята произвели такой фурор, мы бы о них слышали”. Вконец отчаявшись, он лично съездил в Массачусетс и встретился с тренером из университета Монарха. “Эти двое – великолепные атлеты, – уверял тренер. – Они мечтают учиться в Монархе, они из кожи вон будут лезть”. В тамошней команде оставалось одно место, и тренер подыскивал какого-нибудь уникума. К тому же особо привередничать ему не приходилось: несколько бегунов, которых он себе присмотрел, откликнулись на зов более престижных университетов. “Я приеду на межлицейские соревнования, – пообещал тренер. – Но выберу только одного. Пусть покажет мне себя на беговой дорожке”.

– Место только одно, – объяснял тренер Джорджу Кэрри за несколько дней до соревнований. – Я сообщил мальчикам, что приедет рекрутер из Монарха, но не говорил, что выберут кого-то одного, чтобы не было лишнего стресса. Тренеру из Монарха я сказал, что Уолтер лучше. Ваш мальчик – настоящий болид. Думаю, его и выберут. Я не мог вам этого не сказать.

– Спасибо, тренер, спасибо за все. Что мне сказать Уолтеру?

– Ничего. Ни в коем случае ничего не говорите. Просто проследите, чтобы он хорошо отдохнул и был в форме в день соревнований.

В назначенный день семейства Донованов и Кэрри вместе отправились на городской стадион, поддержать своих чемпионов. Атмосфера была самая располагающая. Эрик и Уолтер состязались сначала в стометровке, а чуть позже – в беге на дистанцию четыре километра.

Участники первого забега заняли стартовые позиции. Эрик выглядел очень собранным. Уолтеру было явно не по себе, он с трудом встал на разметку. Когда стартер готовился подать сигнал, Уолтер сошел с дорожки и убежал в сторону раздевалок.

* * *

– Уолтера прихватил жуткий понос, – пояснил Джордж Кэрри. – Он не смог бежать. Тренер решил, что это мандраж. А я думаю, его отравили. Подмешали в воду слабительное, что-то в этом роде.

– И кто же это сделал? – спросил Гэхаловуд.

– А вы как думаете? – ответил Джордж Кэрри. – Эрик Донован. Уолтер выбыл из игры, и Эрик получил стипендию в университете Монарха. Видимо, ему было известно, что в команде только одно место. Он прекрасно знал, что фаворит – Уолтер, и избавился от него. Эрик всегда завидовал Уолтеру. И с Аляской так было, не мог он перенести, что мой сын живет с такой девушкой. Убил ее и подстроил так, что виноват вышел Уолтер. Подставил его – точно так же, как в беге.

– Вы можете чем-то доказать свои утверждения? – спросил Гэхаловуд.

– В случае с бегом – нет. А что до Аляски, то Эрик вокруг нее вертелся, жена сама видела. Но это вам и так известно, она вам говорила в свое время.

– Верно, – согласился Гэхаловуд. – Но я помню и другое: Уолтер решительно отверг возможную связь Эрика с Аляской. Он когда-нибудь вам говорил, что сомневается в порядочности Эрика?

– Нет, но дружба порой ослепляет, сами знаете.

– Как Уолтер воспринял этот эпизод с соревнованиями?

– Философски, как всегда. Повторял то, что ему вбил в голову тренер: “Это мандраж”.

– Значит, Эрик поехал в университет, а Уолтер?..

– Он все равно собирался учиться в университете. Но поскольку я уговорил его не влезать в долги со студенческим кредитом, он не нашел ничего лучшего, как пойти в армию, чтобы оплатить учебу. Три года на службе Дяде Сэму. Зато правительство оплатит ему университетское образование. Служить ему нравилось. Первые два года прошли без сучка без задоринки. База его находилась в Вирджинии, ему регулярно давали увольнительные. Все шло хорошо. А потом случилось лето девяностого года, США вступили в войну.

2 августа 1990 года Ирак аннексировал Кувейт, и это стало началом войны в Заливе. Несколько дней спустя Соединенные Штаты инициировали операцию “Щит пустыни”, развернув в саудовской пустыне войска. Несколько месяцев Уолтер охранял нефтяные скважины ваххабитского королевства. Несколько месяцев провел в ожидании противника, который так и не появился. Дни проходили в учениях, в караулах, а главное, в дружеском общении. Уолтер вернулся из Залива, так и не сделав ни единого выстрела. Вокруг него были только братья по оружию, он, можно сказать, не покидал свою базу, которая просто перенеслась в окружение дюн. Ему понравился этот опыт. Набрался за это время патриотических убеждений и решил продлить контракт еще на три года. Вскоре его отправили в Сомали. В Сомали шла настоящая война, грязная, жестокая. Совсем не такая, как постой в Саудовской Аравии. Вместо пейнтбола и дартса, в которые они обычно играли во время “Щита пустыни”, – опасное патрулирование улиц Могадишо, где на крышах их подстерегали снайперы.

– В Сомали был ад, – говорил Джордж Кэрри. – Нам иногда удавалось созвониться с Уолтером, и он признавался, что боится. В итоге он пережил ужасную ночь. Их послали поддержать спецподразделение “Дельта”, которому было поручено захватить главаря мятежников, и они попали в засаду. Уолтер видел, как гибнут его товарищи. По-моему, в ту ночь все перевернулось. С тех пор у него бывали нервные срывы.

Вскоре после возвращения Уолтера в США, в начале 1994 года, его военная карьера досрочно завершилась – после одного инцидента на базе Кэмп-Пендлтон, в Вирджинии.

– Что за инцидент? – спросил Гэхаловуд.

– Врать не будем, сержант. Вы в любом случае можете проверить. Уолтер здорово поцапался со старшим по званию. Дошло до драки.

– Что случилось?

– Первый лейтенант, возглавлявший их часть, был довольно жестокий тип. Решил устроить карательную вылазку, проучить одного солдата за недисциплинированность, и приказал Уолтеру и еще группе подчиненных задать тому хорошую взбучку. Уолтер отказался. Они повздорили на повышенных тонах, ну и сорвались. Дело наружу не вышло: армия предпочла замять поступок офицера, но и на Уолтера взысканий не накладывать. Его освободили от воинских обязанностей. По-моему, его это все и так задолбало.

Уолтер вернулся к жизни на гражданке – усталый, измученный тем, что пережил в Сомали. Хотел только одного: спокойно жить в Маунт-Плезант. Снова работать в семейном магазине, а на выходных рыбачить. Укрыться от мира.

– Учиться он отказался, – продолжал Джордж Кэрри. – Его это больше не интересовало, совсем. Он говорил: “Не хочу догонять жизнь, хочу просто жить”. Квартира над магазином была свободна, он поселился там. Работал с нами в магазине, вкладывал в это дело всю душу. Мы с женой подумывали уйти на пенсию, но потенциальные покупатели предлагали за магазин слишком низкую цену. Нам была по душе идея оставить его сыну.

С возвращением Уолтера в Маунт-Плезант для семейства Кэрри наступили прекрасные времена. Так шло до осени 1998 года.

– Что же тогда случилось? – спросил Гэхаловуд.

– В один прекрасный день сюда заявился Эрик Донован, – ответил Джордж Кэрри. – Теперь и он снова поселился в Маунт-Плезант. С тех пор все изменилось. Особенно когда приехала Аляска. Я уже говорил: думаю, у Эрика на нее были виды. Он не вынес, что она сошлась с Уолтером, а не с ним. Ну и убил ее.

– Вы убеждены в этом?

– Абсолютно. Убил ее и подстроил так, что все улики указывали на Уолтера. Мы отдыхали в Мэне, когда узнали о смерти Аляски. И немедленно вернулись. Помню, когда мы подъезжали, Эрик бродил у нашего дома. Нервничал. Я сразу его заподозрил.

– А Уолтер? – спросил Гэхаловуд. – Каким он был после убийства?

– Подавленным, в смятении. Вы же его видели, – ответила Салли Кэрри.

– Мне кажется, что, столкнувшись с большими неприятностями, Уолтер мог слететь с катушек, – заметил Гэхаловуд. – Как со старшим по званию. Или как со своей тогдашней подружкой, Деборой Майлз. Или как в ту ночь понедельника, пятого апреля, когда он поджег квартиру. Почему Уолтер вдруг сорвался в тот вечер?

– Не знаю, – ответила Салли Кэрри.

– Исписал все стены грязными надписями, “Неверная шлюха”… Может, в тот вечер он убедился, что у Аляски был кто-то другой?

– Понятия не имею, – повторила Салли.

– Но вы же с какого-то момента подозревали, что у Эрика с Аляской любовная связь, разве не так?

– Да, начала подозревать примерно недели за две до убийства Аляски.

– А когда вы сказали об этом Уолтеру?

– Когда он мне позвонил и сообщил, что Аляска его бросила. Это было в пятницу под вечер, накануне убийства.

* * *

Пятница, 2 апреля 1999 года

– Мама? Она от меня ушла!

– Что? Кто?

– Аляска. Я поднялся в квартиру, замерз немного, хотел надеть пуловер. И тут вижу, она в гостиной, одета как на свиданку, типа вся такая на шпильках. Ей явно не понравилось, что я ее застал, она быстренько переоделась и заявила, что зашла взять вещи и что уходит от меня.

– Боже мой, Уолти! Почему?

– Не знаю, ма! Вообще не понимаю.

– Хочешь, мы приедем, Уолти? Завтра пораньше выедем, будем к обеду.

– Нет, не стоит. Да и что это изменит, в конце концов? Отдыхайте. Я только не знаю, что мне делать.

– Поговори с ней, – предложила Салли. – Съезди к ней на заправку, попроси все объяснить.

– Я же ее знаю, ей тогда еще больше захочется смыться. Она сказала, что едет к родителям, может, надо ей дать чуть-чуть проветриться.

– Во всяком случае, не сиди вечером дома один. Сходи куда-нибудь, отвлекись.

– Не волнуйся, ма. Эрик меня позвал посмотреть хоккей в “Нэшнл энфем”.

Они немного помолчали.

– Уолти, – наконец сказала мать, – мне надо тебе сказать одну вещь. На прошлой неделе, когда ты ездил в Квебек на ту конференцию по рыболовным товарам, я видела Эрика с Аляской. Они выходили из твоей машины.

– У Аляски в машине масло подтекало, я ей сказал брать мою, пока меня нет. Наверняка она просто подвезла Эрика до дому.

– Нет, Уолти, мне бы очень хотелось, чтобы все так и было, но сцена была очень двусмысленная.

Уолтер чуть не рассмеялся:

– Эрик с Аляской? Да никогда в жизни!

– Боже меня упаси тебя расстраивать, Уолти, но если она ушла, то у нее, наверное, кто-то есть.

– А вот это я с недавних пор сам подозреваю, – грустно ответил Уолтер. – Я же вижу, что она изменилась. И что получает подарки. На днях новые туфли-лодочки завела. Сказала, что купила где-то в Вулфборо. Но я проверил: обувь этой фирмы продают только в одном магазине в Салеме. Аляска сошлась не с Эриком, мама, а, наверное, с кем-то, кто живет в Салеме. К тому же сомневаюсь, что она в самом деле навещает родителей, она с ними не очень-то ладит. И в Салем она ездит, скорей всего, встречаться с этим человеком.

* * *

Одиннадцать лет спустя после этой сцены Гэхаловуд сказал Салли Кэрри:

– Что-то мне непонятно. По вашим словам, Уолтер с какого-то момента подозревает, что Аляска ему неверна. С другой стороны, вы признаете, что он человек импульсивный и под влиянием эмоций может действовать неадекватно. Вот как в понедельник вечером, когда ему кровь в голову ударила и он поджег квартиру. Повторю свой вопрос. Почему Уолтер в тот вечер слетел с катушек? Он не бомба замедленного действия, он вспыльчив, реагирует по горячим следам. Значит, что-то его привело в такое состояние? Вы его видели в тот вечер?

– Он ужинал дома, – сказал Джордж Кэрри. – Меня не было, я ходил в карточный клуб. Но когда он к нам пришел, я был еще дома; вид у него был совершенно нормальный.

– А потом? – Гэхаловуд повернулся к Салли Кэрри.

– Мы поужинали вдвоем. Я прекрасно помню тот вечер… разве его забудешь? Ведь тогда я последний раз видела сына живым.

* * *

Понедельник, 5 апреля 1999 года

20 часов

– Как ты, Уолти? – спросила Салли Кэрри.

– Ничего, насколько это возможно, – пожал плечами тот. – Не могу поверить, что Аляска умерла.

– Знаю, дорогой. Это ужасно.

Салли приготовила телячье соте, любимое блюдо Уолтера, но тот едва притронулся к тарелке.

– Тебе надо поесть, дорогой.

– Я не голоден. Не хочется есть. Прости.

– У меня на десерт морковный торт.

– Мама, мне надо кое-что тебе сказать.

– Я тебя слушаю, мне ты можешь сказать все.

– Я наломал дров, ма.

– Каких дров? – заволновалась Салли Кэрри. – Как это ты наломал дров? Это связано с Аляской?

– И да, и нет. В субботу вечером все болтали о том, что случилось на Грей Бич. Я встретил Тима Дженкинса, ну ты знаешь, того парня, что учился со мной в лицее, теперь он коп в Маунт-Плезант.

– Да, понимаю, о ком ты.

– Тим мне рассказал, что случилось на Грей Бич. И еще сказал, что они нашли осколки фары и следы черной краски на стволе дерева.

– И что? – спросила Салли Кэрри с колотящимся сердцем.

– В субботу я обнаружил, что на моей машине разбита задняя фара. И бампер помят. Я ни во что не въезжал, я бы заметил. По-моему, ее кто-то намеренно побил.

– Думаешь, кто-то взял твою машину в ночь убийства? Кто мог ее взять?

– Никто, ма. Никто ее взять не мог.

– Вечно ты не запираешь машину, и квартиру тоже, ты такой неосторожный! Дорогой, это все правда очень странно, надо сообщить в полицию. Можем сейчас сходить в участок. Или я могу позвонить шефу Митчеллу, если хочешь. Он сведет нас с теми инспекторами из полиции штата, которые к тебе приходили.

– Только не в полицию, ма! Вот тут я сглупил. Когда Тим мне сказал про эти осколки фары, я сразу подумал про свою машину. И запаниковал, решил, что копы до меня доберутся. Им расскажут и про мою стычку в армии, и про случай с Деборой. Они меня обвинят, что я слетел с катушек из-за разрыва с Аляской. В общем, я связался с одним приятелем, Дэйвом Берком, он работает в автосервисе “Форда”. Он сюда вечером приходил. Я незаметно поставил машину в ваш гараж, чтобы никто не видел, как он работает.

Салли пришла в ужас:

– Дорогой, что ты наделал? Тебя же обвинят в убийстве. Полиция наверняка допросит этого твоего приятеля Дэйва, и он им все расскажет.

– Не волнуйся, мама. Как-нибудь обойдется. Незачем копам ходить к Дэйву. Да и он в любом случае не проболтается. Он мой друг.

– Бойся своих друзей, Уолт.

– Как это? – Уолтер понял, что мать на кого-то намекает.

– Остерегайся Эрика. Я все думаю, а не он ли убил Аляску.

* * *

– Не знал, что ты предостерегала Уолтера насчет Эрика, – сказал жене Джордж Кэрри.

– Я была обязана, я же чувствовала, что он совсем запутался во всей этой истории.

– Это еще раз доказывает, что когда Уолтер теряет голову, он действует импульсивно и принимает неверные решения, – вмешался Гэхаловуд. – Обнаружив разбитую фару на машине, впадает в панику, и его первая реакция – тут же ее починить. А когда вы ему сказали остерегаться Эрика, он занервничал?

– Нет, нисколько. Он был совершенно спокоен. Повторил, что доверяет другу. А потом ушел. Сказал, что устал и хочет отдохнуть.

– Значит, от вас он вышел спокойным?

– Да.

– В котором часу это было?

– Около девяти вечера.

– Тогда почему же через несколько часов он поджег квартиру?

– Не знаю, – вздохнула Салли Кэрри. – Может, сорвался, когда вернулся домой.

– Нет, – твердо сказал Гэхаловуд, – думаю, он что-то обнаружил. И мне бы очень хотелось знать, что именно. Миссис Кэрри, мне не дает покоя один вопрос: почему вы мне ничего не сказали про этот разговор? Почему ждали до сегодняшнего дня, чтобы рассказать про разбитую фару, которую он починил?

Вопрос неожиданно вывел Салли из себя:

– Потому что на следующий день он умер, сержант! Ушел от меня, и я последний раз видела сына живым. Так что бы изменилось, если бы я вам это все рассказала? Что, это вернуло бы ему красивое лицо, которое обезобразил выстрел? Вы когда-нибудь видели человека, получившего пулю в упор, сержант? А я видела, и этим человеком был мой сын. Так объясните же мне, что бы изменилось в моей разбитой жизни, если бы я рассказала? Я знала одно: Уолтер никогда бы не убил того полицейского и никогда бы не стал покушаться на свою жизнь. Он жертва, жертва Эрика Донована, жертва полиции! Когда вы собираетесь реабилитировать моего мальчика, сержант Гэхаловуд?

Голос Салли Кэрри разносился по всему кафе, официантка посмотрела в нашу сторону. Салли с мужем встали и удалились.

Мы с Гэхаловудом остались за столиком. Кроме нас в кафе был только персонал. Я спросил:

– Почему Эрик ничего нам не сказал про эту историю с соревнованиями?

– Наверное, потому что сознательно устранил Уолтера, как полагают Кэрри-старшие.

– Отравил его?

– Не исключено. Но если вы в лицее смухлевали в беге, это не значит, что через одиннадцать лет вы кого-нибудь убьете. Признаться, не знаю, что и думать. Но в одном уверен: в понедельник вечером, 5 апреля 1999 года, Уолтер Кэрри поджег квартиру, потому что нечто выяснил. Что же именно?

Неподалеку от нас какая-то женщина за стойкой рассеянно сверяла кассу и, похоже, наблюдала за нами.

– Вы ведь Реджайна Спек? – обратился к ней Гэхаловуд.

Она посмотрела на него удивленно:

– Да, а откуда вы знаете?

– Нам про вас говорила Патрисия Уайдсмит, адвокат Эрика Донована.

Она подошла к нашему столу:

– А вы те самые коп и писатель, о которых тут все говорят?

– Да. Можно вам задать несколько вопросов?

– Конечно.

Гэхаловуд пригласил ее присесть, она устроилась напротив. На вид ей было лет сорок. Куда моложе, чем я ее себе представлял по рассказу Патрисии. У Гэхаловуда, видимо, возникло то же ощущение, потому что он спросил:

– Миссис Спек, сколько лет вам было в 1999 году?

– Тридцать четыре.

– И вы тогда уже владели этим кафе?

– Да. Точнее, формальным владельцем был мой отец, но он с десяти утра не стоял на ногах.

– Почему?

– Пил. Несколько лет назад из-за этого умер.

– Мне очень жаль.

– Вы тут ни при чем. В 1999 году “Сизон” управляла я. Родители были в разводе. Мать отчалила, когда мне было семь, решила начать новую жизнь. Взваливать на себя малолетку не пожелала. Я выросла за этой стойкой. В конце концов получила хорошее образование. Прекрасно училась в школе, отхватила стипендию в Принстоне, изучала экономику. Получила диплом, пять лет работала в крупной аудиторской фирме в Нью-Йорке. Такая тоска! В итоге вернулась в Маунт-Плезант. Меня вдруг осенило: зачем куда-то ехать, если можно прекрасно жить здесь? Это было в начале девяностых. Отец стал всерьез прикладываться к рюмке. Да и кафе того гляди прогорит. Я вернулась сюда, и это было лучшее решение в моей жизни. Взяла дело в свои руки, вложила в него все сбережения, модернизировала кафе в духе модных заведений Манхэттена. Уютный интерьер, качественные продукты, вся гамма итальянского кофе – ристретто, эспрессо, маккьято, капучино… Честно говоря, поначалу тутошние обитатели слегка обалдели. При отце они привыкли скорее к картошке фри на вчерашнем масле. Но все быстро заработало, с тех пор мы неизменно процветаем.

– Расскажите про тот год, девяносто девятый, если вы не против.

– Год как год, ничего особенного. Кафе уже работало в полную силу. Что вы хотите знать?

– Эрик Донован и Уолтер Кэрри ходили к вам?

– Да, бывали регулярно. Особенно Уолтер, он жил напротив и заходил позавтракать перед тем, как открыть магазин.

– А мать Уолтера тоже ваша клиентка?

– С тех пор, как я взяла «Сизон» в свои руки, Салли Кэрри почти каждый день переходит улицу ради итальянского эспрессо. Говорит, что это роздых от помоев, которые подают в других местах, а главное, напоминает ей поездку в Римини еще до замужества. Мамаша Кэрри лет пятьдесят назад один раз съездила в Италию и в память о том вояже каждый день пьет крепкий эспрессо.

– Значит, вы хорошо ее знаете…

– Я ее двадцать лет каждый день вижу. Это сближает.

– Она вам в самом деле говорила про то, что Аляска якобы изменяет Уолтеру Кэрри?

– Да. К тому же незадолго до смерти Аляски. Я запомнила, потому что рассказывала про это адвокату Эрика Донована.

– А вы помните, что вам сказала Салли Кэрри?

– Всего пару фраз, мы вообще помногу не разговариваем. Она садится за стойку, я уже знаю, что ей надо эспрессо, пару минут болтаем. В тот день вид у нее был явно взбудораженный. Я спросила, что стряслось, она сказала, что накануне видела у своего магазина Аляску с Эриком. И будто бы они вели себя как сладкая парочка. Я спросила: “Почему вы так говорите, Салли?” Она ответила: “Они ссорились, причем как-то очень страстно”. Я не особо поверила: “Если б они сошлись, так не стали бы ворковать у вас под окнами”.

– Почему вы в свое время ничего не сказали? – спросил Гэхаловуд. – Мы ведь давали объявление, что ищем свидетелей…

– С какой стати мне обращаться к копам? Это же просто разговор в кафе, выеденного яйца не стоит. И потом, через пару дней после смерти Аляски вы задержали Уолтера, затем Эрика, что еще я могла добавить? Адвокату я рассказала, потому что она спрашивала.

– Понимаю. А Эрик Донован сюда заходил?

– Время от времени. Но скорее под конец дня, расслабиться и пропустить стаканчик. Вообще-то он скорее слегка ухлестывал за мной, но меня это не интересовало.

– Простите, а можно спросить, что вам в нем не нравилось? Красивый мужчина, в общем и целом приятный…

– Ему тридцати еще не было, а мне уже все тридцать пять. Я думала заводить детей, а он только что опять съехался с родителями. Прямо скажем, не совсем то, что я искала. И потом, нытики – это не ко мне.

– Нытик? Почему он нытик?

– Эрик вечно был не в своей тарелке. Он не был счастлив.

– Почему вы так говорите?

– Он сам мне душу изливал. Однажды вечером мы остались в баре одни. Дело было осенью девяносто восьмого, это я точно помню, потому что сразу после встретила своего мужа. Мы с Эриком выпили и изрядно захмелели. В какой-то момент он притянул меня к себе и попытался поцеловать, я его оттолкнула. Он извинился, а потом стал строить из себя жертву. Сказал что-то вроде: “Вот так всегда, все меня отталкивают”. Мы немножко поговорили, он помянул свою подружку из Салема, которая дала ему отставку одним днем. У нее появился другой мужчина. Это настолько его уязвило, что он решил вообще вычеркнуть Салем из своей жизни. Уволился с работы и вернулся в Маунт-Плезант.

– Его же уволили, нет? – заинтересовался Гэхаловуд. – Про разрыв с подружкой я слышал, но он, по-моему, не уволился. Его уволили, не сошелся с начальством.

– Это официальная версия, – улыбнулась Реджайна Спек. – Для родителей. На самом деле он свалил. Уволился. По крайней мере, так он сам мне сказал. Вы наверняка можете проверить, справиться у его тогдашнего работодателя.

Не успели мы выйти из “Сизон” и двинуться вниз по главной улице, как за нами погналась полицейская машина. Из нее вышел широкоплечий коп в приталенной рубашке.

– Могли бы хоть из вежливости заглянуть в комиссариат, – сказал он, подойдя к нам.

До сих пор я не был знаком с человеком, с которым Гэхаловуд сотрудничал одиннадцать лет назад: это был шеф Митчелл.

– Шеф Митчелл, рад вас снова видеть, – приветствовал его Гэхаловуд.

– А я вот не знаю, сержант Гэхаловуд, то ли радоваться, что вижу вас снова, то ли беспокоиться, зачем вы сюда приехали.

По словам Перри – которые я могу подтвердить, просмотрев тогдашние фотографии в газетах, – шеф Терри Митчелл с 1999 года нисколько не изменился. Слегка похудел, чуть-чуть поседел, но его стрижка каре, спортивное сложение и волевой вид остались прежними. Даже солнечные очки-авиаторы с дымчатыми стеклами, казалось, прошли с ним через все эти годы.

– В самом деле есть из-за чего заново расследовать смерть Аляски Сандерс? – спросил он.

– В противном случае нас здесь не было бы, – ответил Гэхаловуд.

– Что у вас есть?

– Конкретные факты… весьма существенные. Обещаю, что в ближайшее время все вам расскажу.

– Почему не сейчас?

Шеф полиции Маунт-Плезант явился выудить у нас информацию. Гэхаловуд не хотел ни потакать его любопытству, ни обижать его, и дал самое простое объяснение:

– Возможно, улики были истолкованы неверно.

– Вы говорите об уликах против Эрика Донована?

– Да, среди прочего.

– Среди прочего? Но ведь Уолтер Кэрри признался в преступлении, разве не так?

Гэхаловуд ушел от ответа:

– Он действительно признался, но когда вы заново открываете расследование, нужно быть готовым пересмотреть все. Вам ли не знать.

– Послушайте, сержант, я вас высоко ценю. В свое время вы были корректны и вообще. Но у нас тут город тихий, чем меньше бардака, тем здоровее будем. Жители далеко не сразу оправились после того убийства. Первое преступление за тридцать лет, да и с тех пор их, слава богу, тоже не было. Это мирный уголок, не надо ворошить дерьмо, как невесть что.

– Понимаю ваше беспокойство, шеф Митчелл. Не волнуйтесь, мы болтать не будем.

– Не скрою, мне немного тревожно. Я бы хотел, если вам не помешает, дать в сопровождающие своего человека, пока вы в юрисдикции полиции Маунт-Плезант. Из уважения к населению.

– Вечное недоверие к полиции штата, – иронически улыбнулся Гэхаловуд.

– Я вам услугу оказываю, сержант. Маунт-Плезант – это маленькое сообщество. Со своими правилами. Вам станут больше доверять, если вы захватите кого-то из местных. Вы находитесь здесь в рамках расследования полиции штата, я обязан принять вас как следует. Но вы в некотором роде у меня дома. Надо уважать хозяина.

– Вы совершенно правы, – заверил Гэхаловуд. – Почему бы нам завтра не встретиться в участке, выработать стратегию?

– Отличная мысль, как по мне, – сказал шеф Митчелл. – Жду вас утром в комиссариате.

Он удалился вразвалку, явно довольный своей маленькой акцией устрашения.

– Почему шеф Митчелл так себя ведет? – спросил я.

– Охраняет свою территорию. А главное, через несколько месяцев он уходит в отставку. Я точно знаю, наводил справки. Он пятнадцать лет возглавляет городскую полицию, и у него нет никакого желания заканчивать карьеру на скверной ноте. И он не зря беспокоится: если Эрик Донован невиновен, а убийца гуляет на свободе, скандал будет немыслимый. Поехали в вашу гостиницу, мне надо снять номер.

– Вы будете жить здесь? Теперь я понимаю, почему вы с утра взяли с собой чемодан.

– Не бросать же вас одного, писатель.

– Это вы за меня волнуетесь?

– Если убийца на свободе, то вы следующий в списке.

– Это уж вы хватили лишку, сержант.

– Если кто тут лишка, так это вы.

Я улыбнулся.

– Отель приятный, сержант, вот увидите.

– Я приехал не отдыхать, а завершать расследование.

– А то я не знаю, сержант. Кстати, я все думаю: что бы вы сделали иначе, если бы вернулись в девяносто девятый год?

– Вы на что это намекаете?

– С тех пор одиннадцать лет прошло, опыта, безусловно, прибавилось.

– В свое время я задавал слишком мало вопросов в городе, – ответил Гэхаловуд. – И научился этой штуке от вас. Вы так действовали во время дела Гарри Квеберта.

– Сержант, что это вы только что сказали? Что я научил вас работать?

– Я сказал совершенно не это!

– Очень тронут, сержант. Ужин за мой счет.

– Не хочу я вашего ужина.

– Ладно, не стройте из себя злобного бизона. Располагайтесь на постой, а потом я вас веду в итальянский ресторан.

В тот вечер мы с Гэхаловудом ужинали в “Луини”. На обратном пути, подходя к гостинице, я заметил на скамейке маленькую статуэтку чайки – такую же, какую до того нашел у себя в номере.

Я подошел поближе. Статуэтка лежала поверх справочника университета Берроуза, на обложке которого было написано красным фломастером:

МАРКУС,

МОЙ ВАМ ЕДИНСТВЕННЫЙ НАСТОЯЩИЙ СОВЕТ: НЕ ХОДИТЕ В БЕРРОУЗ.

– Что это значит? – спросил Гэхаловуд, прочитав надпись у меня через плечо.

– Послание от Гарри Квеберта. Думаю, он имеет в виду советы, как писать, которые давал мне в свое время.

– А при чем тут Берроуз?

– Я согласился читать там курс писательского мастерства со следующей осени.

– И вы только сейчас мне об этом сообщаете? Браво, писатель! Университетский препод – отличная реклама.

– Гарри, похоже, другого мнения. Он хочет меня отговорить, но никак не могу понять почему.

В гостинице за завтраком я читал “Чаек Авроры”. Сходил купил роман в книжном Чинции Локкарт и тут же ушел в него с головой. Роман я помнил хорошо, но теперь жадно искал в нем какой-нибудь знак, относящийся к Гарри и к тому, как дальше повернулась его жизнь.

Глава 19

Чайки

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

Среда, 14 июля 2010 года

Подошел Гэхаловуд. Я быстро убрал книгу, но он успел ее заметить. Вечно я забывал, что от его взгляда ничто не укроется.

– Опять этот ваш Гарри Квеберт.

– Ничего не могу с собой поделать, мне это покоя не дает. Хочу знать, что с ним стало.

Официант налил нам кофе.

– Я кое-кому звонил насчет Квеберта, как обещал, – сказал Гэхаловуд. – Но ничего не нашел. Нигде никаких следов: ни адреса, ни кредитки, ни телефона, ни штрафов. Совсем ничего. Бесследно исчез с радаров. Если б не этот его загадочный квест, можно было бы даже подумать, что он умер.

– Если он знает, что я здесь, почему не зайти прямо ко мне? – задал я риторический вопрос.

– Если бы он хотел вас видеть, то приехал бы в Нью-Йорк. По-моему, он вас избегает.

– Зачем ему меня избегать? Я изо всех сил бился, чтобы его оправдали.

– Вы сняли обвинение в убийстве, но выяснили про него мутную правду. Думаю, он не может с этим смириться.

Гэхаловуд отхлебнул кофе и взглянул на часы:

– В путь, нас ждут Донованы.

Мы договорились с Джанет и Марком Донованами, что приедем к ним домой.

Они приняли нас на террасе, той самой, где в прошлое воскресенье я пил чай с Лорен.

– Эрик был хороший мальчик, старательный, честолюбивый, – говорил Марк Донован. – В лицее учителя его ценили. Страшно гордились, что он отхватил эту стипендию в университете. В Монархе пахал изо всех сил, выпустился с хорошими оценками и быстро получил ответственную работу в сети супермаркетов в Салеме. Там он был счастлив.

– Салли и Джордж Кэрри сказали, что Эрик получил эту стипендию в Монархе за счет того, что вывел из строя Уолтера на межлицейских соревнованиях.

Джанет Донован пожала плечами:

– Все никак не успокоятся. Мне недавно передали, что Джордж Кэрри обвиняет Эрика: якобы он отравил Уолтера, чтобы снять его с соревнований. Серьезные обвинения. Если они в то время что-то подозревали, то почему молчали? Легко переписывать историю двадцать лет спустя.

– Но совпадение нехорошее, согласитесь, – настаивал Гэхаловуд.

Джанет Донован бросила на него мрачный взгляд, весьма напоминающий взгляд ее дочери:

– Вы что расследуете – убийство или межлицейские соревнования аж восемьдесят восьмого года?

Гэхаловуд не стал спорить и вернулся к теме разговора:

– Вы говорили, что Эрик в Салеме прямо расцвел.

– Да, очень, – ответила Джанет Донован.

В руках у Марка Донована был фотоальбом. Он открыл его и, перелистывая фото, заговорил о счастливых годах семейства Донованов.

– Эрик был очень милый мальчик, – повторил он. – Из тех, с которыми никаких хлопот. Всегда готов помочь. Душа нараспашку. И одаренный: взгляните, например, на эти фото, он по большей части сам снимал. Помню, мы ему на семнадцать лет подарили фотоаппарат. Он давно о нем мечтал. Только и делал, что нас увековечивал во всех видах. Эрик уж если за что брался, так досконально. В те годы на главной улице жил профессиональный фотограф. Дела у него шли просто блестяще. Времена были другие. Он торговал аппаратами и пленкой и проявлял фотографии. К нему весь город ходил. И Эрик ему очень нравился: он его взял под крыло, учил проявлять негативы в лаборатории.

– Как зовут этого фотографа? – спросил Гэхаловуд.

– Джо Морган. Но вы его вряд ли найдете, он уже много лет как умер.

– Значит, после университета Эрик устроился в Салеме, и ему там очень нравилось. Тогда почему он вернулся в Маунт-Плезант?

– Потому что у меня был рак, – ответил Марк Донован. – Для него это стало изрядной встряской. Он переехал к нам, вроде как на время, да так и остался. Хотел убедиться, что я не перетруждаюсь и принимаю лекарства. Говорю же, славный парень.

– Как вы думаете, могло быть его возвращение в Маунт-Плезант связано еще и с тем, что его уволили? – поинтересовался Гэхаловуд.

– Не исключено, – ответила Джанет Донован. – Быть может, он искал предлог, чтобы вернуться к нам. Кто же будет уходить с работы, если ему там хорошо.

– Значит, его все-таки уволили… а не он уволился…

– Да, Эрик нам всегда твердо говорил, что его уволили. Почему вы спрашиваете?

– Просто проверяю, – уклончиво ответил Гэхаловуд, понимая, что все его откровения с родителями могут потом дойти до ушей Эрика. – Вы не могли бы точно сказать, когда он вернулся в Маунт-Плезант?

– Да, легко. Это было накануне Дня труда, то есть первых выходных сентября девяносто восьмого года. Я точно помню, потому что как раз тогда случился жуткий ураган, опустошивший часть Восточного побережья. Увидев Эрика, я решила, что он в отпуске и сделал нам сюрприз. Но он посмотрел на меня и сказал: “Нет, ма, я насовсем вернулся”.

Гэхаловуд вышел от Донованов в задумчивости:

– Надо проверить, уволили Эрика или он сам уволился. Если уволился, значит, он нам солгал. Зачем лгать? В том, чтобы уйти с работы, нет ничего дурного. Особенно если он хотел заботиться об отце. Утверждая, что его уволили, Эрик как будто хотел выдать свое возвращение за чистую случайность. И меня это наводит на мысль, что он сбежал из Салема тайком.

Я сразу понял, куда клонит Гэхаловуд:

– Что снова возвращает нас к вопросу: что случилось в Салеме осенью девяносто восьмого года?

– Именно так, писатель. Наверняка тут и кроется связь между Эриком и Аляской. Осенью девяносто восьмого года оба, с разницей в пару недель, покидают Салем. Почему? Что такого произошло в Массачусетсе? Часть ответов на наши вопросы находится там.

За разговором мы подошли к моей машине. И тут нас остановила какая-то женщина в возрасте. На поводке у нее была длинношерстная собака, задыхавшаяся от жары.

– Вы тот писатель, что ведет расследования, да? – обратилась она ко мне.

– Да, мэм.

– Я вас узнала, видела вас по телевизору. Это мне муж сказал, что вы были у Донованов, видел, как вы приехали. Хорошо прошло?

Вопрос меня несколько смутил:

– Не знаю, хорошо ли прошло, но это было интересно.

– Интересно для расследования?

– Да. Больше я ничего не могу сказать, понимаете, это полицейское расследование.

Она посмотрела на меня в упор:

– На самом деле я не гуляю с собакой, я хотела с вами поговорить.

– Очень любезно с вашей стороны. Ну вот, мы с вами поговорили.

– Вы меня неправильно поняли. Я хотела поговорить с вами о том, что случилось дома у Кэрри в девяносто девятом году.

Увидев, что я заинтригован, она явно осталась довольна произведенным эффектом.

– Видите тот домишко с зелеными ставнями? – показала она. – Там я и живу. Кэрри – наши соседи. В понедельник вечером у них что-то случилось, как раз накануне пожара над магазином. Никогда не забуду эти трагические дни. Малышка Аляска убита, пожар в квартире Уолтера, потом его арест и смерть. Какая ужасная цепь событий!

– Что же случилось в тот памятный понедельник у Кэрри? – спросил Гэхаловуд.

– Большой скандал. Помню тот вечер, муж вернулся домой около девяти вечера. Сказал, что слышал у соседей какую-то ссору. Мне стало любопытно. Я вышла на крыльцо, вроде как покурить, и навострила уши. И услышала, как орет какой-то мужчина. Разобрать, что он кричит, я не могла, но, видно, дело было серьезное. Я подумала, что это Джордж Кэрри кричит на жену, и удивилась – не тот он человек, чтобы из себя выходить. А потом у них вдруг распахнулась входная дверь. Я вся сжалась на лавочке, чтобы меня не заметили. Выскочил Уолтер Кэрри, совершенно взбешенный. За ним семенила мать, умоляла его не уходить. Взревел мотор, и он уехал. После этого опять настали покой и тишина.

– Почему вы не рассказали об этом полиции? – спросил Гэхаловуд. – Тем более что в ту ночь сгорела квартира Уолтера.

– А я рассказала, – заверила соседка. – Я на следующий же день поговорила с шефом Митчеллом.

* * *

Полиция Маунт-Плезант располагалась на двух этажах кирпичного здания. Судя по помещению и автопарку, местные силы правопорядка отнюдь не испытывали недостатка в средствах. Шеф Митчелл принял нас в кабинете – просторном, со вкусом отделанном, скорее всего, на деньги налогоплательщиков.

– Жаль, что приходится за вами бегать, сержант, – с упреком сказал Митчелл. – Лучше бы вы сами пришли.

– Вы нам времени особо не дали, – возразил Гэхаловуд.

– Нашлось же у вас время сходить к Салли и Джорджу Кэрри…

– Может, будем говорить прямо, шеф Митчелл? Чего вы от нас ждете?

– Я вам вчера сказал: мне бы хотелось, чтобы полиция Маунт-Плезант тоже участвовала в расследовании.

– Дело находится в ведении полиции штата.

– То, что происходит в Маунт-Плезант, касается непосредственно полиции Маунт-Плезант, – заметил шеф Митчелл. – Ставки высоки, и я намерен выделить вам в помощь своего заместителя.

– Мне скорее приходила в голову Лорен Донован.

Шеф Митчелл удивился:

– Почему Лорен?

– Ее эта история непосредственно касается. Если кому и поверят, то только ей.

– В том-то и проблема: у нее свои убеждения, я ей всегда говорил, что они не должны пересекаться с работой в полиции.

– Благодаря своим убеждениям она на шаг впереди. Насколько я понимаю, она долгие годы снова и снова возвращается к этому расследованию. Она точно будет нашим козырем. Чем скорее мы закончим, тем скорее вы от нас избавитесь, – заключил Гэхаловуд.

– Я бы предпочел, чтобы это был мой заместитель, – повторил Митчелл.

– Шеф, – произнес Гэхаловуд примирительно, но твердо, – я понимаю ваше беспокойство. Вам не хочется бардака – его не будет. Меня ничто не обязывает брать с собой кого бы то ни было. Вы, похоже, забыли, что полиция штата не нуждается в указаниях местной полиции. Давайте будем работать в добром согласии. Вы хотите привлечь к расследованию местного полицейского? Ладно. Это будет Лорен Донован. И точка.

Шеф Митчелл поморщился:

– По рукам. Но она будет при вас везде, даже за пределами юрисдикции полиции Маунт-Плезант.

– Отлично, – согласился Гэхаловуд.

Митчелл взял телефон и попросил вызвать Лорен. Через пару секунд она влетела в кабинет, полная энтузиазма, – и остановилась как вкопанная, увидев нас с Перри.

– Вы меня спрашивали, шеф?

– Лорен, думаю, ты помнишь сержанта Перри Гэхаловуда, – сказал тот. – А это Маркус Гольдман.

– С ним я тоже знакома. – Голос ее звучал угрюмо.

– Как тебе известно, Лорен, полиция штата заново открыла расследование по делу об убийстве Аляски Сандерс. Работа будет вестись совместно с полицией Маунт-Плезант. Я выделяю на это расследование тебя.

Для Лорен это явно была большая неожиданность, но она сумела скрыть удивление:

– Слушаюсь, шеф. Но позволю себе спросить, почему меня?

– По настоятельной просьбе этих господ.

– Мы полагаем, что у вас есть все возможности нам помочь, – сказал Гэхаловуд.

Насколько я знал Лорен, она бы предпочла отказаться, из гордости. Но ей предоставлялся случай пролить свет на это дело, случай, которого она ждала одиннадцать лет. И она согласилась, сказав только: «Слушаюсь, шеф».

– Лорен, мне нужен ежедневный подробный отчет, – добавил Митчелл.

– Он у вас будет.

И тут Гэхаловуд сказал с натянутой улыбкой:

– Ладно, коль скоро расследование официально началось, позвольте задать вам один вопрос, шеф Митчелл.

– Слушаю вас, сержант.

– Одна соседка семейства Кэрри показала, что вечером в понедельник, пятого апреля, то есть за несколько часов до того, как Уолтер поджег квартиру, они с матерью сильно повздорили. Соседка утверждает, что рассказала вам об этом. Вопрос: почему до нас так и не дошла эта информация?

– В самом деле, что-то смутно припоминаю. Не забывайте, что все случилось очень быстро. Уолтер пускается в бега, через несколько часов сдается, потом эта трагедия в здании полиции штата. После того, как он умер, к тому же признавшись в содеянном, я решил, что незачем приставать к вам с маловажными свидетельствами.

После встречи с шефом Митчеллом Лорен отвела нас с Гэхаловудом в комнату отдыха комиссариата. Кроме нас, там никого не было, можно было говорить свободно.

– Митчелл – болван, в конце года он отсюда сваливает, – сказала Лорен, опуская монетки в двадцать пять центов в автомат по продаже напитков. – Скорей бы уже увольнялся, все вздохнут с облегчением.

– Вы его явно недолюбливаете, – констатировал Гэхаловуд.

– Он, в сущности, не злой, просто отсталый. У него устаревшие методы, ну и склад ума такой же.

Лорен протянула мне стаканчик с кофе. Я понял это как знак примирения и сказал:

– Прости еще раз, Лорен.

– Прощаю, Маркус, но не потому, что мы теперь будем работать вместе.

– У него не было выбора, – встал на мою защиту Гэхаловуд. – Ему было строго запрещено рассказывать что бы то ни было, специальным приказом шефа полиции штата.

– Вам кто-то что-то растрепал, сержант? – тут же парировала она.

– Ишь, а ваша подружка с характером! – хмыкнул он.

– Я ему не подружка!

– Я рад, Лорен, что мы будем вести расследование вместе. Это будет потрясающе.

* * *

После обеда мы по приглашению Лорен расположились у нее, чтобы прояснить ситуацию. Она усадила нас в гостиной, предложила разные напитки и выпечку. Держалась с вызовом и в то же время приветливо. Не женщина, а ходячий парадокс. Гэхаловуд принес все документы, какие собрал с 1999 года. Для начала он хотел дать краткий обзор дела и стал раскладывать бумаги на ковре. Лорен прервала его, принесла рулон клейкой ленты и кнопки и велела вешать все важное на стену. Еще она дала ему фломастеры:

– Делайте любые пометы. Когда закончим, я покрашу стену заново. Я все равно никого не зову в гости.

Гэхаловуд сперва стеснялся, не хотел превращать стену гостиной в доску с материалами, но Лорен не уступала, и он принялся за дело.

Глядя, как Гэхаловуд методично клеит на стену клочки бумаги, а потом марает на ней пояснения, я словно читал в его душе. Прицепив листок, он красным фломастером добавлял пометки, потом приступал к объяснениям. Ход его мысли обретал форму у нас на глазах.

– Какие у вас новые факты? – спросила Лорен.

– Вот это, – Гэхаловуд повесил на стену статью из “Салем ньюс”, найденную в вещах Вэнса.

аляска сандерс

избрана мисс новая англия

Слово взял я:

– Незадолго до переезда в Маунт-Плезант Аляска выиграла важный конкурс красоты. Перед ней уже вырисовывалась карьера актрисы. У нее даже была агент в Нью-Йорке. По логике вещей, следующим этапом должен был быть переезд туда. Но она вдруг оказывается в Маунт-Плезант. Почему?

– Необъяснимое решение, даже учитывая ее связь с Уолтером, – добавил Гэхаловуд. – А в рамках расследования все, что не имеет объяснения, подозрительно. У нас был долгий разговор с родителями Аляски. Хронология такая: 19 сентября 1998 года Аляска получает титул мисс Новая Англия. А через десять дней, 2 октября 1998 года, ссорится с родителями и уходит из дома. Уезжает со своим парнем, Уолтером Кэрри, и живет у него.

– Аляска была совсем молоденькая, – возразила Лорен. – Поругалась с родителями, в порыве бунтарства сбежала к своему молодому человеку. В ее возрасте это вполне нормально.

– Если бы она сбежала на уик-энд, было бы понятно, – согласился Гэхаловуд. – Но в нашем случае она поселяется в Маунт-Плезант надолго. С чего бы ей вдруг все бросать?

– Погодите, сержант, – сказал я, заглянув в свои записи. – Вчера Эрик нам говорил, что Аляске сразу по приезде в Маунт-Плезант любой ценой надо было найти работу. Она вроде бы сказала следующее: “Когда сидишь по уши в дерьме, нечего воротить нос”. Она явно была в безвыходном положении.

– Она только что хлопнула дверью у родителей, – заметила Лорен, – конечно, она слегка выбита из колеи. Считает, что должна сама себя обеспечивать, а значит, ей нужны деньги.

– Но у нее есть деньги! – воскликнул Гэхаловуд. – Она только что выиграла конкурс, получила титул мисс Новая Англия и пятнадцать тысяч долларов. До этого она принимала участие в других состязаниях с хорошим призовым фондом. А журналистка из “Салем ньюс” говорила, что Аляска была бережливой, откладывала деньги, чтобы оплатить переезд в Нью-Йорк. Откуда такая спешка – срочно устраиваться работать на заправке, при том что у нее есть сбережения?

– Не хочет трогать заначку? – предположила Лорен.

– Тут что-то другое, я уверен, – бросил Гэхаловуд. – Почему она сказала Эрику, что “сидит по уши в дерьме”?

– Вы правы, сержант, – сказал я.

– Спасибо, писатель.

Лорен посмотрела на нас с раздражением:

– Простите оба, но вы не можете называть друг друга по именам?

Гэхаловуд улыбнулся:

– Хелен, моя жена, часто делала нам такое же замечание.

– Ваша жена права. Скажете ей, что я ее полностью поддерживаю.

– Она умерла несколько месяцев назад.

– Извините.

– Вы не могли это знать.

После небольшой паузы Гэхаловуд заговорил снова:

– Помимо мотивов Аляски меня занимает еще один переезд – Эрика Донована. – Гэхаловуд намеренно назвал его “Эрик Донован”, чтобы Лорен могла дистанцироваться. – В пятницу, 4 сентября 1998 года, Эрик покидает Салем и возвращается в Маунт-Плезант. Что случилось: его уволили? Или он уволился сам? Мне хочется найти его тогдашнего работодателя и спросить, это может быть важно.

– Это я вам найду, – сказала Лорен, стараясь держаться отстраненно.

– Спасибо. Эрик, знакомый с Аляской по Салему, уезжает из города и возвращается в Маунт-Плезант. Не знаю, можно ли считать это поспешным отъездом, но его появление было как минимум неожиданным, поскольку собственные родители решили, что он просто решил их навестить.

– Признаюсь, меня тоже это удивило, – подтвердила Лорен.

– Так что же такое произошло, если между 4 сентября и 2 октября 1998 года Эрик Донован, а затем Аляска Сандерс уезжают из Салема в Маунт-Плезант? Связаны ли эти два отъезда? Кроется ли в них связь между Аляской и Эриком? Был ли у них роман? Я знаю, что незадолго до отъезда Эрик пережил резкий разрыв со своей девушкой. Кто была эта его девушка? Аляска? Может, она приехала в Маунт-Плезант вслед за Эриком, пожалела, что дала ему отставку?

– Нет, – сказала Лорен. – Я иногда видела Аляску и Эрика вместе и сомневаюсь, чтобы между ними что-то было.

– Тогда что же за подружка была у Эрика в Салеме?

– Не знаю. Он никогда мне про нее не говорил.

Затем Гэхаловуд вернулся к угрозам, которые получала Аляска.

я все про тебя знаю.

– Может, Аляска пряталась в Маунт-Плезант? – рассуждал он вслух. – Может, ее так же запугивали в Салеме? Или это началось в Маунт-Плезант? Эрик, Аляска, эти письма – все это наверняка связано. Но как? Что мы упускаем?

С этими словами Гэхаловуд повесил на стену документ, в шапке которого значилось: “Агентство ДМ”.

– Что это за агентство ДМ? – спросила Лорен.

– Агентство Долорес Маркадо. Это агентство Аляски. Я проверял, оно до сих пор существует, у меня даже телефон есть. Я дважды пытался звонить, но никто не ответил.

– Попробуйте еще раз, – предложил я.

Гэхаловуд послушно взял телефон, и на этот раз Долорес Маркадо сняла трубку.

– Меня потрясло, когда я услышала в новостях, что расследование убийства Аляски открыто заново. Какая жалость, эта девочка была безумно талантлива!

– По словам родителей, Аляска уехала в Нью-Гэмпшир прямо на взлете карьеры, – сказал Гэхаловуд.

– Верно. Титул мисс Новая Англия открывал перед ней все двери. В тот же самый день мне позвонил один режиссер, хотел взять ее на пробы.

– И Аляска отнеслась к этому с восторгом?

– С огромным! Она уже видела себя в Нью-Йорке, воображала, как идет по красной ковровой дорожке. Этот режиссер дал ей сцену, чтобы она сыграла. Она записала на видео, как подает реплику, а я показала запись режиссеру.

– Значит, вы подтверждаете, что все это произошло после ее победы на конкурсе?

– Конечно. Режиссер был просто в восторге. Хотел, чтобы Аляска записала еще одно видео, подлиннее. Я ей позвонила, но она отказалась.

– По какой причине?

– По той, что она только что переехала в Нью-Гэмпшир и отказывается от карьеры, по крайней мере на время.

– Вас это удивило?

– Естественно! Еще три недели назад она видела себя в Голливуде.

– Миссис Маркадо, могу я вас попросить прислать мне копию последнего видео Аляски, если оно у вас сохранилось?

– Если найду, то пришлю. У нас хранятся все электронные архивы на тот случай, если наши клиенты прославятся. Это отличная рекламная продукция. Первые кастинги, первые шаги… это ценно. В общем, я хочу сказать, что надеюсь отыскать видео с Аляской.

Повесив трубку, Гэхаловуд сказал:

– Между 19 сентября, когда Аляска завоевала титул мисс Новая Англия, и 2 октября 1998 года, когда она уехала из Салема, случилось что-то настолько серьезное, что она была вынуждена бежать и отказаться от карьеры актрисы. Настолько важное, что она похоронила себя в Маунт-Плезант и работала на кассе автозаправки. Настолько важное, что стало причиной писем с угрозами. Настолько важное, что ее убили.

– А куда девать Уолтера Кэрри? – спросил я. – Мы говорили про Эрика, про Аляску, про Салем – но не про него. Как будто он в этом деле посторонний.

– Но у него тоже есть своя тайна, – рассудил Гэхаловуд, показав фотографии пожара в квартире Уолтера. – Уолтер Кэрри импульсивен, легко выходит из себя. Убил ли он Аляску в порыве гнева? Для этого убийство слишком хитроумно, слишком хорошо организовано. И потом, остается вопрос: зачем поджигать квартиру через два дня после смерти Аляски? Ничего импульсивного в этом нет.

Я осмелился выдвинуть гипотезу:

– Он хочет замести следы. Хочет, чтобы все думали, будто он психанул из-за слухов о неверности Аляски.

– Но тогда зачем он сбежал? – возразил Гэхаловуд. – Если это постановка, он должен дождаться пожарных, разыгрывать убитого горем влюбленного, говорить, что хотел погибнуть в пламени, потому что не может жить без Аляски. Но он исчезает. Лучше не придумаешь, чтобы тебя заподозрили.

Я заметил, что Лорен выглядит очень взволнованной.

– И потом, еще одна странность, – продолжал Гэхаловуд. – Салли Кэрри утверждает, что за несколько часов до пожара она спокойно поужинала с сыном, а соседка со всей уверенностью говорит, что слышала, как они препирались. Я склонен верить соседке, потому что, как мы теперь знаем, Уолтер очень вспыльчив. И в тот вечер, после бурной перепалки с матерью, он поджигает квартиру, а на стенах пишет “Неверная шлюха”. Мы знаем, что мать проедала ему мозги насчет связи Эрика с Аляской. Что она рассказала ему в тот вечер, из-за чего он так взвился? Думаю, то, что он выяснил, и заставило его потом обвинить Эрика в убийстве Аляски. Это месть. За что Уолтер хотел отомстить Эрику?

Теперь Лорен была бледна как смерть.

– Мне надо вам кое-что показать… – еле слышно проговорила она. – Даже Патрисия не в курсе.

Она на минутку вышла и вернулась с каким-то конвертом.

– Я никогда никому про это не говорила, потому что не видела, как это связано с делом. И потом, когда я обнаружила то, что собираюсь вам показать, у меня уже возникли сомнения в виновности Уолтера Кэрри. Я нашла то фото, где он сидит в “Нэшнл энфем” во время, когда было совершено преступление… Мне не хотелось доставлять лишние страдания родителям Кэрри, им и так пришлось несладко. Не видела смысла их доканывать.

– О чем вы, Лорен? – спросил Гэхаловуд.

– Когда Эрика посадили, ко мне приходил один фотограф. У него был магазин в нашем городе, его все хорошо знали.

– Джо Морган, – сказал Гэхаловуд, заглянув в свои записи.

– Откуда вы знаете?

– Его имя упоминала ваша мать. Говорила, что Эрик ходил в его фотолабораторию проявлять фото.

– Вот о том и речь. После приговора Джо принес мне технику, которую Эрик оставил у него в ателье: объектив, треногу, вспышку, все такое. И потом протянул мне этот конверт. Сказал, что совершенно не собирался совать нос в дела Эрика, но нашел эти негативы. Поначалу решил, что это семейные фото, и проявил, чтобы подарить нам. Он сказал: “Там не только семейные фотографии, Лорен. Прости, но я не мог тебе этого не сказать. Возьми отпечатки и негативы. Делай с ними что хочешь. Я никому никогда не скажу. Я уже все забыл”.

Лорен достала из конверта фотографию. Увидев ее, мы с Гэхаловудом потеряли дар речи.

На фото обнаженная Салли Кэрри целовалась взасос с юным Эриком Донованом.

На выезде из Маунт-Плезант, в нескольких километрах от автозаправки на шоссе 21, есть маленькая и всегда безлюдная зона отдыха – парковка и полоска газона, на которой расставлены столики для пикника. Здесь-то мы и назначили встречу Салли Кэрри.

Глава 20

Неверная

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

Четверг, 15 июля 2010 года

Мы с Гэхаловудом приехали заранее. Я прохаживался взад-вперед по дороге, а он ждал на пассажирском сиденье, открыв дверцу, и неотрывно вглядывался в фотографию Эрика, целующего Салли. Лорен, обнаружив снимок, сказала о нем брату. Тот сослался на мимолетный роман с матерью Уолтера и попросил ее держать все в секрете, чтобы не доставлять никому лишних страданий. Лорен так и сделала: тогда она не подозревала, какое значение для расследования может иметь это фото.

Подъехала машина. Салли. Она припарковалась в нескольких метрах от нас. Чуть помедлив, вышла из автомобиля и неуверенно направилась к нам. Ей явно было не по себе. Не знаю, догадалась ли Салли Кэрри, что мы проникли в ее тайну, но она понимала: раз мы вызвали ее сюда, разговор предстоит щекотливый. Вид у нее был очень встревоженный, и Гэхаловуд не стал ее мучить дольше.

– Мы знаем про вас и Эрика Донована, – сразу предупредил он.

Салли беспокойно взглянула на нас – быть может, спрашивала себя, стоит ли все отрицать. Но Гэхаловуд протянул ей фото, где они с Эриком целовались обнаженными, и глаза ее наполнились слезами ужаса:

– Кто вам это дал?

– Никто ничего не знает, – успокоил ее Гэхаловуд. – И я очень надеюсь, что все так и останется. Фото нашел Джо Морган, фотограф, и передал Лорен Донован. Но поскольку он умер, а Лорен хранила тайну больше десяти лет, вы можете быть спокойны. Мы здесь не затем, чтобы вас добить.

– Вы уже это сделали, вы забрали у меня сына, сержант.

Гэхаловуд, указав на один из столиков, предложил сесть и поговорить спокойно. Салли устроилась напротив нас:

– Почему Лорен молчала, если все это время была в курсе?

– После ареста брата она нашла доказательство невиновности Уолтера. Она никогда про него не упоминала, потому что оправдать Уолтера значило сосредоточить усилия следствия на Эрике. В общем, она забрала фотографию и не хотела доставлять вам лишние страдания.

– Какая она милая, эта Лорен, – прошептала Салли.

– Да, она такая, – согласился Гэхаловуд. – А теперь, миссис Кэрри, я вынужден вас просить рассказать подробнее про эту вашу связь с Эриком. Возможно, это напрямую связано с расследованием. Обещаю полную конфиденциальность.

– Это какой-то кошмар, – разрыдалась Салли.

– Когда сделано это фото? – мягко спросил Гэхаловуд.

– В восемьдесят седьмом году. Мальчикам было по семнадцать лет, а мне сорок три. Моя жизнь была совершенно безмятежной. Магазин процветал, я была счастлива с мужем, у нас с ним и Уолтером была прекрасная семья. Не знаю, что на меня нашло в том году и как так получилось, но вот так. Эрика я знала с рождения, а с десяти лет они с Уолтером стали неразлучны. Он все время торчал у нас дома. И вот однажды летним днем они оба взялись перекрасить деревянную ограду в саду. Стояла невыносимая жара. Я пошла отнести им попить. Эрик снял футболку. Он был красив как бог. Я протянула ему стакан лимонада, наши руки соприкоснулась, и меня будто током ударило. Я вдруг поняла, что хочу это мускулистое, загорелое тело. Меня это настолько вышибло из колеи, что пришлось встать под ледяной душ, чтобы унять возбуждение. Они целую неделю красили эту чертову ограду. Я целую неделю смотрела из дома на Эрика. И когда фантазмы начинали брать верх, убегала под душ. Мне было стыдно за свои позывы. В тот момент я вовсе не собиралась переходить к делу.

Она запнулась.

– Но это случилось, – подбодрил ее Гэхаловуд.

– Да, когда я совсем не ожидала. Это было в конце августа восемьдесят седьмого года, в субботу.

* * *

Суббота, 29 августа 1987 года

В тот день Салли Кэрри была дома одна. Муж работал в магазине, а Уолтер на целый день ушел. Она решила испечь пирог, но оказалось, что у нее мало яиц. Можно было сходить к соседям или заскочить в бакалею Донованов, но ей было лень. В кои-то веки весь дом был в ее распоряжении, и она твердо решила этим пользоваться. И просто позвонила в “Продукты Донованов”. Ей ответила Джанет Донован, Салли сделала заказ и попросила оставить его в магазине, чтобы Джордж забрал на обратном пути.

Но через десять минут вдруг раздался звонок в дверь. Это был Эрик – он обычно доставлял продукты из родительского магазина.

– Ваш заказ, – сказал он.

– Спасибо, Эрик, очень мило с твоей стороны. Ты мог оставить их Джорджу, не бегать лишний раз.

– Знаю, но я был рад к вам зайти.

– Уолтера нет дома.

– Знаю.

Он смотрел на нее в упор. Она предложила ему заглянуть на минутку.

– Выпьешь что-нибудь, Эрик?

– Спасибо, охотно.

Они направились на кухню. Салли открыла холодильник. Нервничала, была возбуждена. Не понимала, что ей делать, но знала, чего хочет.

– Пива хочешь? – предложила она.

– С удовольствием.

Договор был скреплен. Предложив алкоголь несовершеннолетнему, Салли давала понять, что готова нарушать запреты.

Она откупорила бутылку и протянула ему. Он молча отпил. Он тоже нервничал. Тогда она сделала так: взяла из его рук бутылку, собираясь сделать глоток. Потом, не в силах сдерживаться, наклонилась и припала губами к его губам. Он подхватил ее и вернул поцелуй. Бутылка упала на пол и разбилась, но они, помраченные объятием, не обратили на нее никакого внимания.

* * *

– Так началась наша бурная страсть, – рассказывала Салли. – Когда мы, голые, опомнились в гостиной, нам было хорошо. Я не чувствовала ни вины, ни смущения. Меня ничто не тревожило. Когда Эрик собрался уходить, разносить продукты по другим адресам, я сказала: “Хочу встретиться с тобой снова”. Он ответил: “Я тоже”. После этого у меня была только одна мысль – увидеться с ним. Но где? Рисковать было нельзя. Конечно, был один мотель по дороге в Конуэй, но я чувствовала, что уединенное место может привлечь особенное внимание. Кто-нибудь обязательно заинтересуется, зачем это мальчик ездит туда на велосипеде. И мне пришла в голову совершенно безумная мысль. Мы с мужем тогда сами обустраивали квартиру над магазином, чтобы ее сдавать. На неделе я там бывала одна, Джордж появлялся только по воскресеньям, чтобы работа шла быстрее. Попасть туда можно было совсем незаметно, по задней лестнице. И вот там я стала назначать Эрику свидания. После школы он всегда заходил к родителям в магазин, а потом исчезал и пробирался в квартиру, где ждала я. Когда мы оба оказывались внутри, я заваливала вход мешками, инструментами и досками, чтобы никто случайно не вошел. Но я знала, что этого не произойдет. Мы были надежно укрыты от окружающих. Я отдавалась ему прямо на полу, на одеяле. Между нами было что-то очень сильное. Он заставлял меня чувствовать себя женщиной, как никто другой. Ни с мужем, ни с кем еще я не ощущала того, что ощущала с ним. Этот семнадцатилетний мальчик занимался моим сексуальным воспитанием. Я была влюблена до безумия, что я еще могу сказать. Я прекрасно понимаю, когда все это рассказываю, что это может выглядеть смешно и нелепо. Но я так жила несколько месяцев, несколько месяцев я чувствовала себя более живой, более счастливой. Более свободной. Когда подоспело Рождество, Эрик даже однажды остался у меня ночевать. Я начинала серьезно рисковать из-за него.

* * *

Суббота, 12 декабря 1987 года

Отец Джорджа Кэрри, живший в доме престарелых в Миннеаполисе, неудачно упал, и Джордж с Уолтером поехали на уик-энд побыть с ним.

Как только муж сообщил Салли эту новость, она сразу представила себя дома, с Эриком. Сколько можно прятаться в недоделанной квартире над магазином. Надо было действовать тонко. Сначала предложить поехать в Миннеаполис всей семьей. Потом, когда придет время звонить в авиакомпанию и бронировать билеты, сказать, что ей жаль закрывать магазин и упускать выручку, это же чуть ли не последние выходные перед Рождеством. Потом предложить пожертвовать собой и остаться в Маунт-Плезант. И муж только спросит: “Тебя не затруднит?”

Итак, в ту субботу Джордж и Уолтер ранним утром улетели в Миннеаполис. Магазин Салли открыла одна. День, казалось, тянулся бесконечно. Зашел Эрик, якобы справиться об Уолтере.

– Получится сегодня вечером? – спросила она.

– Я сказал, что ночую у приятеля. Родители ни за что не станут проверять.

– Я оставила заднюю дверь открытой. Приходи, когда хочешь, и будь как дома.

В половине восьмого она, закрыв магазин, бросилась домой. И увидела Эрика. Он сидел в комнате Уолтера и читал комиксы. Сперва она растерялась. Ей захотелось все прекратить. Сказать ему, чтобы шел к себе. Она почувствовала себя полной идиоткой в своем новом белье, ей захотелось поскорей снова натянуть трико матери семейства и удобные спортивные штаны. Но Эрик поцеловал ее, и страсть взяла верх. На время. Назавтра, когда она проснулась рядом с ним в супружеской постели, ей стало дурно. Она внезапно пожалела обо всем. Первый раз почувствовала себя виноватой. Словно на нее наложили заклятие, и оно вдруг перестало действовать. За завтраком он глотал шоколадные хлопья Уолтера. Наложил их себе дважды, потом шумно выхлебал молоко прямо из миски. Теперь она смотрела на него трезво. И злилась на себя. Она спала с ребенком. Пора было кончать.

– Эрик, у нас с тобой больше не может так продолжаться. В конце концов все выплывет наружу, и всем будет слишком больно.

– О’кей. Я все понимаю, – только и сказал Эрик.

* * *

– Наша история закончилась там же, где началась, – у меня на кухне. Он исчез из моей жизни, как его и не было. Потом стал опять приходить к нам домой с Уолтером, и все пошло как прежде. Будто ничего не случилось. Но бурные страсти безболезненно не кончаются. Вот и у нас так вышло. Месяца два спустя после того, как мы расстались, Эрик зашел в магазин. Я была одна. Это было когда-то в феврале. Уолтер с Эриком тогда безуспешно пытались получить стипендию в университете. Дело было прямо перед теми пресловутыми межлицейскими соревнованиями – мы вам про них рассказывали, – когда приехал рекрутер из Монарха посмотреть, как бегут оба мальчика, и когда Уолтер внезапно заболел.

* * *

Февраль 1988 года

– Здравствуй, Эрик, – приветливо сказала Салли, когда он вошел в магазин.

Эрик на приветствие не ответил. Лицо у него было бесстрастное, и Салли сразу поняла, что дело неладно.

– Ты одна?

– Да, а что?

– Это по поводу послезавтрашних соревнований. Забег очень важный, сама знаешь, там будет рекрутер из университета Монарха.

– Да, Уолтер мне говорил.

– Я не хочу, чтобы Уолтер участвовал в забеге.

– Ты что такое несешь?

– Мне нужна эта стипендия. Я первый выбрал университет Монарха, Уолтер просто решил пойти туда же, куда я. Если стипендию получит он, а не я, это будет несправедливо. А он ее получит, потому что он сильнее меня.

Салли стало страшно. Она чувствовала, что надвигается опасность. Эрик внезапно заявил:

– Я хочу, чтобы ты сняла Уолтера с соревнований. Для меня это единственный шанс добыть стипендию.

– Эрик, ты что, с ума сошел? Что ты хочешь, чтобы я сказала Уолтеру?

– Ничего ему говорить не надо, я хочу, чтобы ты действовала. Он не должен участвовать в соревнованиях, а как – разбирайся сама. Иначе я отдам это фото твоему мужу.

Эрик достал из кармана пальто снимок и протянул Салли. На снимке они, обнаженные, целовались взасос в номере мотеля. Салли вздрогнула: она прекрасно помнила эту минуту страсти, когда Эрик вдруг оторвался от любовных утех и схватил фотоаппарат, который повсюду таскал с собой. В тот момент она спросила, отчасти тревожно, отчасти с любопытством: “Ты что делаешь?” Он ответил: “Делаю то, что делал бы, если бы мы были свободны, если бы могли свободно любить друг друга: я бы целыми днями тебя снимал. Не волнуйся, там даже пленки нет”. Он обнял ее и поцеловал, держа аппарат в вытянутой руке и наставив на них объектив.

Теперь Салли понимала, что Эрик ей солгал. Как она могла быть такой идиоткой! Она сама себя ненавидела. Эрик же произнес с угрозой:

– Внесем ясность: если Уолтер победит меня в забеге, весь город увидит это фото, все узнают, что ты всего лишь грязная шлюха.

* * *

– Значит, это вы подстроили, чтобы Уолтер в день соревнований заболел? – спросил Гэхаловуд.

– Да, – плача, призналась Салли. – Я прямо с утра налила ему во фляжку слабительное и заставила выпить. “Тебе нужен хороший водный баланс, дорогой. Так тренер сказал”. Я видела, как он в пару глотков опорожнил эту мою фляжку. Дозу я ему дала лошадиную, надеялась на немедленную реакцию, чтобы он не мог даже из дома выйти. Но поначалу не случилось ровно ничего. Мы сели в машину и поехали на стадион. Всю поездку я отчаянно ждала, что сейчас Уолтер попросит отца остановиться на обочине, но он чувствовал себя прекрасно. Пока они разогревались на дорожке, скакал козленком. Я ничего не понимала. Эрик метал на меня злобные взгляды. Я изо всех сил старалась скрыть смятение, выкрикивала что-то в поддержку: я знала, что Эрик вполне способен осуществить свои угрозы, и весь Маунт-Плезант увидит, как я в чем мать родила целую с языком семнадцатилетнего мальчишку. Когда они вышли на старт, я чуть в обморок не упала. И в этот момент Уолтер убежал со стартовой позиции в раздевалку. Я знала, что он оттуда не вернется.

– И что потом? – спросил я.

– Потом несколько месяцев бегала от Эрика, как от чумы. Пока он не уехал в университет Монарха. Когда его не стало в городе, это было просто избавление.

– А когда он вернулся?

– Вернулся он осенью девяносто восьмого года, десять лет прошло. Я постаралась задвинуть эти ужасные воспоминания подальше, надеялась, что и он тоже. А увидев, что он увивается вокруг Аляски, сразу насторожилась. Я знала, что он может быть опасен. А потом, в тот понедельник, 5 апреля 1999 года, все рухнуло…

– Когда Уолтер пришел к вам ужинать, так? Соседка утверждает, что в тот вечер у вас с Уолтером случилась страшная ссора. Почему вы позавчера не сказали об этом инциденте?

– Потому что это связано с моим романом с Эриком. Я не могла вам рассказать, не сознавшись в нашей связи. Теперь вы все знаете, и скрывать мне нечего. Помните, я вам рассказывала, что в тот вечер понедельника, 5 апреля 1999-го, Уолтер пришел домой и сказал, что наломал дров?

– Да, речь шла о том, что он срочно починил машину.

– Точно. Но было еще кое-что, о чем я сознательно умолчала: Уолтер мне рассказал про пуловер Эрика. Его приятель-полицейский, тот, что сообщил ему об осколках фары, которые нашли на Грей Бич, упомянул, что обнаружен еще и серый пуловер, запачканный кровью.

* * *

Понедельник, 5 апреля 1999 года

За ужином Уолтер рассказал матери, что спешно починил фару, испугавшись, что его заподозрят в убийстве Аляски, а потом добавил:

– Есть кое-что другое, ма. Еще серьезнее…

– Что же? – встревожилась Салли Кэрри.

– Копы нашли серый пуловер, испачканный кровью, – признался Уолтер. – Серый пуловер с буквами “M” и “U”.

– И что? – спросила Салли Кэрри с колотящимся сердцем.

– “M” и “U” – это Monarch University. Это пуловер Эрика. Две недели назад мы ездили на рыбалку, попали под дождь, и он мне его одолжил.

– Этот пуловер был у тебя? – в страхе спросила Салли.

– Он был на заднем сиденье моей машины. Когда я уезжал в Канаду на ту конференцию, я забрал из машины одну папку. Из-за этого мокрого пуловера в салоне воняло. Я не успел отнести его домой и закинул в багажник. На следующий день после моего отъезда мне позвонил Эрик. Непременно хотел забрать свой пуловер. Я ему сказал, что он в багажнике, пусть попросит Аляску. Но когда я вернулся из Квебека, пуловер загадочным образом исчез. Эрик по-прежнему с меня его требовал, но теперь, когда ты сказала, что видела, как Эрик выходит из моей машины, пока я ездил в Квебек, я все думаю, не он ли его забрал на самом деле…

Салли была в ужасе.

– Ты хочешь сказать, что Эрик как-то замешан в этом убийстве?

– Не знаю, ма…

* * *

По словам Салли, от этой истории с пуловером она впала в панику.

– Это, да еще ремонт машины, я боялась, что все подозрения падут на Уолтера. Даже сказала себе, что, наверное, Эрик его подставил. Я-то знала, на что способен Эрик! Тогда я стала умолять Уолтера остерегаться его. Его страшно удивили мои слова, он хотел знать, почему я ополчилась на его друга. Рассердился: “Ты только и делаешь, что перемываешь Эрику косточки, обвиняешь его, что он спит с Аляской. Довольно, хватит уже!” А я хотела только одного – чтобы он держался от Эрика подальше. Но Уолтер не желал ничего слушать. Твердил, что это его друг детства, что он во всем ему доверяет. Тогда я решила ему рассказать, что произошло между Эриком и мной. И плевать на последствия. Мой сын должен был знать, кто такой на самом деле Эрик Донован. И я призналась ему во всем: в нашем адюльтере в квартире над магазином, рассказала про шантаж, про слабительное. Я никогда не видела Уолтера в таком гневе, думала, он тут все разнесет. Что было потом, вы знаете. Он вернулся к себе. Исписал стены квартиры, где мы проводили время с Эриком, словами, предназначенными мне: “Неверная шлюха”. Затем поджег это проклятое место и сбежал.

Салли разрыдалась.

– Значит, Эрик действительно одолжил Уолтеру свой пуловер, и вы это знали…

– Да.

– И куда делся этот пуловер? Вам это известно? Миссис Кэрри, скажите нам все, и прямо сейчас.

После секундного колебания она сказала:

– Не знаю, помните ли вы, но я вам тогда говорила, что застала ссору между Аляской и Эриком, когда Уолтер был в отлучке, ездил на конференцию в Квебек.

– Помню, – подтвердил Перри.

– Они ссорились из-за этого пуловера. Я это поняла вечером пятого апреля, когда Уолтер заговорил про пуловер. Его рассказ прояснил для меня две сцены, которые я видела. В первый раз Эрик говорил, что ищет пуловер, который одолжил Уолтеру. Спрашивал, нет ли его у них в квартире. Аляска послала его подальше и сказала, пусть позвонит своему приятелю. На следующий день после первой ссоры Эрик вернулся опять. Перехватил Аляску, она как раз выходила из дома, и попросил посмотреть в багажнике машины Уолтера. Я незаметно подглядывала за ними из-за двери магазина, спрашивала себя, чем это они оба занимаются. Аляску, как и накануне, явно раздражала назойливость Эрика. Но в итоге она открыла багажник “форда” Уолтера, и Эрик убедился, что пуловера там нет. Эрик искал этот чертов пуловер почти за две недели до убийства.

– Вы уже одиннадцать лет назад могли подтвердить версию Эрика, что он одолжил свой пуловер Уолтеру и так его и не забрал! Почему вы ничего не сказали? Это могло бы изменить весь ход расследования!

– Знаю! – плача, воскликнула Салли. – Дня не проходит, чтобы я об этом не думала! Сначала я ничего не сказала, потому что была совсем опустошена: мой сын только что умер. Когда я узнала, что этот пуловер напрямую указывает на виновность Эрика, я хотела связаться с полицией. Но потом опомнилась: Эрик – прирожденный манипулятор. Я подумала, что он, наверное, действительно виновен в убийстве, и не хотела быть человеком, который будет его обелять. И ничего не сказала. Со временем я поняла, что владею важной информацией, но было уже слишком поздно: я боялась, что меня обвинят в утаивании сведений. И я замкнулась в молчании, без всякой надежды выпутаться. Как я себя ругаю, сержант, если бы вы знали…

Под конец исповеди Салли Кэрри была совсем разбита.

– У меня будут неприятности из-за того, что я скрыла правду? – сдавленным голосом спросила она.

– Нет, мэм, – пообещал Гэхаловуд. – У вас и так было достаточно неприятностей.

Он встал, подошел к одной из жаровен для барбекю, стоявших на газоне, положил туда фото и негатив и поджег.

* * *

Признания Салли Кэрри означали новый поворот в расследовании. С одной стороны, они раскрывали темную сторону личности Эрика, но с другой – доказывали, что обвинения Уолтера Кэрри против него были продиктованы исключительно местью.

По вполне очевидным причинам Лорен с нами на встречу не ездила. Она ждала нас дома и, выслушав наш рассказ, не поверила своим ушам:

– Эрик шантажировал Салли?

– Таким способом он заполучил университетскую стипендию, – пояснил я.

– Почему Эрик позавчера нам ничего не сказал? – Лорен была в явном смятении.

– Может, не видел связи между этим случаем и обвинениями Уолтера? – предположил я. – Или боялся, что еще глубже себя закопает?

– Если совсем честно, Лорен, – сказал Гэхаловуд, – после визита к вашему брату у меня не было реальных причин верить в его невиновность. Может, это покажется парадоксом, но откровения Салли Кэрри утверждают меня в мысли, что ни Уолтер, ни Эрик не убивали Аляску. Думаю, за всем этим стоит кто-то другой, и этот другой с самого начала водит полицию за нос. Тут на днях Патрисия Уайдсмит говорила об идеальном преступлении – преступлении, подстроенном так, чтобы направить полицию по ложному следу. Начинаю думать, что она права. Подогнано все было идеально, в том числе секреты вашего брата. Идеальный виновник имеет секреты, в которых не может признаться, и тем запутывается еще крепче. Отсюда вопрос, Лорен: мог ли кто-то другой быть в курсе связи Эрика и Салли Кэрри? Или в курсе того, что Эрик ее шантажировал?

– Не знаю, сержант, – ответила Лорен. – Надо спросить у самого Эрика. Что же до Патрисии Уайдсмит, мне надо немедленно ее предупредить.

Пока Лорен звонила Патрисии, Гэхаловуд подошел к стене, повесил на нее еще один листок бумаги и написал на нем “Шантаж”.

Я разглядывал фотографии на стене. Телескопическая дубинка, найденная в озере, испачканный кровью пуловер, письма с угрозами.

– О чем думаете, писатель? – спросил Гэхаловуд.

– О том, что все это складывается в странный пазл. А главное, что есть какой-то элемент, связывающий все это воедино. Что-то, что бросается в глаза, но чего мы не видим.

– Например? – спросил Гэхаловуд, принимавший мои гипотезы всерьез.

– Вы сейчас задали хороший вопрос: кто был в курсе шантажа Эрика? Я связываю его с другими фактами: пуловер Эрика был в машине Уолтера, кто мог иметь к ней доступ? И кто мог иметь доступ в дом Донованов, к принтеру Эрика? На нынешнем этапе я вижу только одного человека, который соответствует всем этим параметрам, – Салли Кэрри.

– Твою ж налево, писатель, а ведь верно! Она мстит Эрику. Сооружает виновного из всех подручных средств, не подозревая, что ее план выстрелит прямо в нос ее собственному сыну. Довольно убедительно, но зачем убивать Аляску?

– Она думает, что Аляска изменяет ее сыну.

Гэхаловуд с минуту полистал блокнот:

– В момент убийства Салли находится в сотнях километров отсюда, отдыхает с мужем в Мэне. Весьма солидное алиби.

– Сержант, не мне вас учить, что любое алиби можно сфабриковать.

Гэхаловуд недоверчиво скривился:

– Это бы значило, что Джордж Кэрри тоже посвящен в козни. Чета родителей объединяется, чтобы наказать Эрика и убить неверную подружку, – по-моему, это немножко чересчур.

Я завел привычку записывать на телефон (разумеется, с согласия заинтересованных лиц) свои разговоры по поводу расследования. Завел я ее во времена дела Гарри Квеберта. По просьбе Гэхаловуда я прокрутил фрагменты нашего позавчерашнего разговора с Салли и Джорджем Кэрри. В частности, тот момент, когда она рассказывала о звонке сына, который сообщил, что Аляска его только что бросила:

Уолтер еще раз повторил, что между Эриком и Аляской ровным счетом ничего нет. В конце концов я ему сказала, что Аляска ушла потому, что у нее, наверное, кто-то есть. Он ответил, что с недавних пор сам это подозревает. Что с какого-то времени она изменилась. А главное, получает подарки. Он упомянул новые туфли-лодочки, появившиеся у нее на днях. Аляска уверяла, что купила их где-то в Вулфборо. Но он проверил: обувь этой фирмы продают только в одном магазине в Салеме. И заверил: “Аляска сошлась не с Эриком, мама, а, наверное, с кем-то, кто живет в Салеме. К тому же сомневаюсь, что она в самом деле навещает родителей, она с ними не очень ладит. Если она ездит в Салем, то, скорей всего, встречаться с этим человеком”.

– Романтический ужин! – воскликнул Гэхаловуд.

– Это вы о чем? – спросил я.

– Накануне гибели Аляска рассказала своему патрону Льюису Джейкобу, что ее ждут на романтический ужин. В свое время мы рассматривали такую возможность – искать любовника, но потом изменили траекторию расследования. У Аляски был любовник, и это, судя по всему, не Эрик, потому что тот жевал гамбургеры с сестрой и Уолтером.

Поскольку Лорен все еще говорила по телефону, я добавил:

– Или как раз Эрик. Назначает Аляске где-то свидание, пресловутый романтический ужин, но динамит ее, чтобы обеспечить себе алиби. Она весь вечер пытается с ним связаться, он залегает на дно. Вплоть до этого самого свидания в полночь.

– Как же вы меня бесите, писатель! Ваша теория могла бы быть годной, если бы не один факт: те самые туфли-лодочки из магазина в Салеме…

– Эрик в Салеме пять лет прожил, – заметил я, – наверняка знает этот магазин.

– Только, судя по всему, из Салема он сбежал. Если так, ему совершенно незачем туда возвращаться за парой туфель для какой-то девицы. Наоборот, ему надо держаться подальше от этого города. Остается выяснить, уволили его или он сам уволился.

– Эрик уволился, – внезапно сказала Лорен у нас за спиной. – Вы меня просили справиться у его прежнего работодателя. Я с ним связалась. Созвонилась с его тогдашним патроном, вполне симпатичный тип, возглавляет небольшую империю. Эрик ему очень нравился. Он прекрасно его помнит, возлагал на него большие надежды в своей фирме. Эрик, ко всеобщему изумлению, ушел одним днем, хотя все складывалось как нельзя лучше.

– За этим уходом что-то кроется, – сказал Гэхаловуд.

– Согласна, сержант. Думаю, Эрик не все нам рассказал в этой истории.

– Пора ему нам довериться. Ложь только усугубляет подозрения.

– Знаю, – вздохнула Лорен. – Если Патрисия ему велит все вам рассказать, он расскажет. Он перед ней преклоняется. Почему вы заговорили об увольнении Эрика?

– То, что он уволился, наводит на мысль о бегстве, – пояснил я. – Это могло бы сыграть в его пользу. У Аляски был любовник, который вроде бы дарил ей подарки, в том числе пару туфель, которые можно купить только в Салеме. Но если Эрик из Салема сбежал, то уж вряд ли станет туда возвращаться из-за пары туфель, значит, любовник – не он.

– К чему вы клоните? – спросила Лорен.

– Думаю, что любовник и есть убийца, – сказал Гэхаловуд. – В свое время мы это упустили. Его надо найти. И как можно скорее.

– И с чего начнем? – спросил я. – Он испарился одиннадцать лет назад, у нас никаких зацепок нет.

– Неправда, – возразил Гэхаловуд. – Нам известно, что он был знаком с Эриком и Уолтером, ведь это он их подставил. И что он прекрасно знает Салем. Вот вам и исходная точка.

– Раз уж мы заговорили про Салем: я прошлась по контактам друзей Аляски, которые вам передали ее родители. Большинство удалось найти. Те, с кем я поговорила, мало что могут рассказать. Об угрозах в адрес Аляски никто не упоминал.

– Надо с ними повидаться, – решил Гэхаловуд. – Поверьте, когда у людей на кухне сидят копы и ворошат прошлое, из глубин памяти всплывает масса подробностей.

В этот момент у Гэхаловуда запищал телефон. Звонила ассистентка Долорес Маркадо, бывшего агента Аляски, спрашивала, на какой имейл послать файл – видеопробу Аляски, записанную сразу после присуждения ей титула мисс Новая Англия.

Через несколько минут мы уже просматривали его на компьютере Лорен. Аляска декламировала длинный монолог. Она была очень убедительна. Мы попытались понять, где это снято. За ее спиной висела большая картина – закат над океаном. Задник не был похож на дом семейства Сандерсов.

– Узнаешь? – спросил я Лорен.

– Нет, мне это ни о чем не говорит.

Мы раз за разом просматривали кадры. Определить, что это за картина, было невозможно. Подписи нет, какого-то отличительного знака нет.

– Это могло быть снято у какой-то подруги, – сказал Гэхаловуд. – Возможно, это вообще мелочь.

Но мы все прекрасно знали, что в подобном расследовании не бывает мелочей. Мы еще какое-то время размышляли, пересматривали факты, изучали фото и пометы на стене. В конце концов Гэхаловуд громко зевнул и заявил:

– Продолжение завтра. Я сдох.

Я собрал вещи, ехать с ним. Но Лорен предложила:

– Маркус, я тут подумала, может, нам с тобой поужинать…

Мне до смерти хотелось согласиться, но я решил ее чуть-чуть помариновать:

– Я, к сожалению, занят. Сержант хотел, чтобы мы еще кое-что посмотрели… по поводу этого дела…

– Он свободен как ветер, – заявил Гэхаловуд. – Сержант хочет, чтобы его оставили в покое. Съесть гамбургер, почитать книжку на террасе гостиницы – и чтобы писатель не зудел у него над ухом.

– Похоже, ты не занят, – робко улыбнулась Лорен.

Но нашим планам не суждено было осуществиться. Через несколько секунд раздался звонок в дверь: из Бостона явилась Патрисия Уайдсмит.

– Патрисия? – удивилась Лорен. – Ты откуда?

– Откуда я? Ты мне звонишь, вываливаешь все эти новости и думаешь, что я буду сидеть сложа руки? Я одиннадцать лет жду, когда это расследование наконец сдвинется с мертвой точки, нельзя терять ни минуты. Эрик больше не может гнить в тюрьме. Я хочу завтра же подать прошение о его освобождении.

– У нас есть шанс? – просияла Лорен.

– Ну конечно! Салли Кэрри подтверждает, что Эрик в самом деле одолжил свой пуловер Уолтеру, к тому же мы теперь знаем, что Уолтер из чистой мести оболгал Эрика, потому что как раз выяснил, что у матери был с ним роман. Должна отдать вам должное, сержант, ваша теория ответного удара была верной. Уолтер убил Аляску и утопил Эрика.

– Уолтер не убивал Аляску, – сказал Гэхаловуд.

– Но он оклеветал Эрика, – возразила Патрисия Уайдсмит. – Я отнесу фото Салли и Эрика судье, и все быстро уладится, поверьте. Не понимаю, Лорен, почему ты мне раньше не сказала про эту фотографию.

– Фотография ничего не доказывает, – заметил Гэхаловуд. – В лучшем случае она даст судье представление о темной стороне Эрика, который шантажировал женщину и заставил ее отравить собственного сына. А это, поверьте, не аргумент в его пользу.

– Это уж пусть судья решает. Где фото?

– Я его сжег, – ответил Гэхаловуд. – И негатив тоже.

– Вы что сделали?! – заорала Патрисия.

– Сжег это фото. Оно бы в любом случае не вытащило Эрика из тюрьмы, зато бы окончательно разрушило жизнь Салли Кэрри, а ее неплохо бы пощадить.

– Вы уничтожили вещественные доказательства! Я могу вас под суд отдать, сержант.

Засим последовала бесконечная перепалка. Пока Гэхаловуд с Патрисией ругались в гостиной, Лорен увела меня на кухню и откупорила бутылку вина.

– Хорошо, что вы сожгли это фото, – сказала она. – Какой смысл причинять боль Салли, да и моим родителям тоже. Я согласна с Перри: одно это фото Эрика не спасет. Знаешь, Маркус, я одиннадцать лет хранила надежду. Но с тех пор, как началось новое расследование, у меня все больше вопросов относительно Эрика. В сущности, никогда по-настоящему не знаешь людей, которых любишь.

– Да и себя самого не знаешь, – заметил я.

Она чокнулась своим бокалом с моим:

– Твое здоровье, дорогой философ.

Я улыбнулся. Она тоже улыбнулась.

– Лорен, я…

Она приложила палец к моим губам, призывая к молчанию:

– Тс-с, Маркус. Теперь я буду говорить. Спасибо. Спасибо, что ты здесь.

Она отняла палец, потянулась ко мне губами и поцеловала меня.

Наш поцелуй прервало покашливание Гэхаловуда. Он стоял в дверях, рядом была Патрисия.

– Сержант прав, – признала она. – Он мне рассказал про любовника Аляски. Если мы сейчас подадим прошение об освобождении, то на его след выйти не сможем: нам придется открыть суду весь ход расследования. Если Эрику в освобождении откажут, то не только он останется в тюрьме, но мы можем еще и спугнуть этого любовника, который сегодня, вероятно, чувствует себя в безопасности.

– Зато мы сейчас вместе введем Патрисию в курс дела, – добавил Гэхаловуд, – ей известны не все факты.

Прежде чем вернуться к расследованию, мы поужинали у Лорен. В дружеской компании все наконец расслабились, и я понял, что Патрисия очень нравится Гэхаловуду, потому что после двух бокалов вина он спросил:

– Как только вас муж терпит?

– Он меня и не вытерпел, – расхохоталась она. – Да и продолжалось это недолго. Я, надо сказать, вышла замуж за психиатра, а это всегда непросто. А вас как жена терпит, сержант?

– Она меня тоже не вытерпела.

– Вы тоже развелись? Но вы носите обручальное кольцо.

– Она умерла. Три месяца назад.

– О боже, простите, мне очень жаль.

Гэхаловуд перевел разговор на другую тему.

Глядя на них обоих, я подумал, что они прекрасно друг другу подходят – гневливый сержант и цепкий адвокат. Между ними точно будет искрить. Конечно, у Гэхаловуда и в мыслях не было снова обзаводиться подругой жизни, но через несколько лет его дочери разъедутся, и ему придется одному пережевывать прошлое. Подумать на эту тему дольше я не успел: они встали и пошли изучать, как идет расследование.

Патрисия, желая убедиться, что ничего не упустила, сравнивала документы и факты, которые имелись в ее распоряжении, с теми, что висели на стене.

– Вы мне говорили про рапорт об инциденте, который не попал в дело.

– Да, вон те фото, – показал Гэхаловуд. – У меня есть копия отчета пожарного инспектора, можете взять себе, если хотите.

Он порылся в бумагах, рассыпанных на журнальном столике, и протянул несколько листов Патрисии:

– Еще один факт, не вошедший в дело как несущественный, я обнаружил в заметках моего бывшего напарника: свидетель утверждает, что видел машину синего цвета с массачусетскими номерами на главной улице города в час сорок ночи.

– Чем важна эта информация?

– Синяя машина с массачусетскими номерами была у Аляски Сандерс. Что она там делала? Хотела забрать вещи у Уолтера? Или это как-то связано со свиданием, которое она назначила Эрику? В свое время эта машина вызвала много вопросов. К сожалению, показания были недостаточно точны, чтобы приобщить их к делу, прокуратура не приняла бы их во внимание.

– Но для нас это ключевое свидетельство, – заметила Патрисия. – Если в час сорок ночи Аляска была еще жива, это подтверждает, что Уолтер Кэрри мог быть убийцей, хоть и сидел еще в час сорок три в “Нэшнл энфем”. Время смерти установлено точно?

– Никаких причин сомневаться в этом нет, – сказал Гэхаловуд. – К тому же машина двигалась в направлении Грей Бич. Через десять минут, то есть в час пятьдесят, она была уже на берегу озера. Все сходится. А главное, это, по-моему, подтверждает, что убийца наверняка ждал ее на месте и убил, как только она приехала. Сперва он наносит ей жестокий удар по голове дубинкой, потом душит. Уолтер мог приехать только позже. Оставьте этот след, Патрисия, вы ходите по замкнутому кругу.

– Трудно отказаться от мысли, которая меня преследует одиннадцать лет. У вас есть еще что-то неофициальное?

– Бурная ссора между Уолтером Кэрри и Аляской 22 марта 1999 года у супермаркета в Конуэе.

– Что вы называете бурной ссорой?

– Ссору, из-за которой управляющий супермаркета вызвал полицию. Они провели проверку. Это занесено в регистрационный журнал: “Пара в машине, никаких видимых следов насилия. Вмешательство не требуется”.

Лорен взглянула на документ, на который показывал Гэхаловуд.

– Но имена Аляски и Уолтера здесь не названы, – заметила она.

– Рапорт неполный, – признал Гэхаловуд, – поэтому его тоже не приобщили к делу. И потом, для расследования это мало что давало.

– Но откуда вы знаете, что это были Аляска и Уолтер? – настаивала Лорен.

– Управляющий супермаркета узнал Аляску, когда ее фото появилось в прессе.

– А Уолтер?

– Это была его машина, – ответил Гэхаловуд.

– Но его самого опознали?

Гэхаловуд не ответил: он был озадачен.

– Писатель, – сказал он, – эта пресловутая ссора Эрика с Аляской, о которой нам говорила Салли Кэрри. Она сказала, что Эрик выходил из машины Уолтера…

Гэхаловуд стал рыться в своих заметках и вдруг просиял:

– В день ссоры Уолтера не было в Маунт-Плезант! Он был на той конференции в Квебеке!

– Да, и что?.. – произнес я.

Гэхаловуд еще раз сверился с заметками:

– Салли Кэрри сказала, что ссора случилась за неделю до убийства. Значит, это заседание рыболовов состоялось на той же неделе, что и 22 марта 1999 года!

До Лорен дошло:

– 22 марта полиция проверяет машину Уолтера на парковке супермаркета в Конуэе! А сам Уолтер в тот день, наверное, уже в Квебеке!

– Точно! – воскликнул Гэхаловуд.

– Но тогда кто же был в машине с Аляской? – спросила Патрисия.

– Если верить Салли Кэрри, то Эрик. По-моему, нам настоятельно нужно с ним поговорить, – заключил Гэхаловуд.

В тюрьме штата Эрик радостно встретил нас, но когда Гэхаловуд сообщил, что мы в курсе истории с шантажом, улыбка сразу сползла с его лица.

Глава 21

Панический страх

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

Пятница, 16 июля 2010 года

– Откуда вы узнали? – пролепетал он. – Небось, Салли рассказала…

Мы находились в небольшом зальчике, отведенном для встреч с адвокатами. Гэхаловуд с Патрисией сидели за столом напротив Эрика, а мы с Лорен держались в углу, как наблюдатели.

– Я показала Перри и Маркусу фотографию, – заявила Лорен, с трудом сдерживая гнев. – Почему ты просил никому не говорить про это фото, Эрик? Чтобы не всплыли все те гадости, какие ты сделал Салли Кэрри? Я за тебя бьюсь одиннадцать лет, а ты мной манипулировал!

– Блин, – простонал Эрик, – мне самому противно от того, что я сделал. Я был ничтожеством. Влюбился в Салли, она меня кинула, мне хотелось отомстить.

– Вы всегда так реагируете, когда вас кидают? – загремел Гэхаловуд.

– Нет, конечно.

– Тогда у вас попросту мстительный характер. Еще того лучше! Эрик, вы сознаете, что все это говорит не в вашу пользу?

– Ну сержант, это же было двадцать с лишним лет назад! Я был совсем мелкий! Жалкий идиот!

– Что еще? – сухо спросила Патрисия. – О каких еще эпизодах своей жизни ты умолчал, при том что они могли быть важны для расследования?

– Не знаю, – растерялся Эрик, – по-моему, все может оказаться важным.

– Это верно, – вступил Гэхаловуд. – Тогда позвольте освежить вам память: это вас проверяла полиция в понедельник, 22 марта 1999 года, на парковке супермаркета в Конуэе, когда вы находились с Аляской в машине Уолтера Кэрри?

И снова Эрик насупился, как будто его уличили в проступке. Он не удержался и спросил:

– Откуда вы знаете?

Патрисия раздраженно передернула плечами, а Гэхаловуд взорвался:

– Потому что в конце концов все становится известно, Эрик! Такова жизнь. Так что рассказывайте теперь, причем подробно. А будете снова грузить меня своим враньем и провалами в памяти, я закрою дело, и можете гнить тут дальше!

– А что мне было делать, сержант? Вы же меня одиннадцать лет назад двадцать часов кряду мариновали! Ни поесть, ни поспать! Орали на меня, говорили, что мне крышка и что меня казнят, и совали мне в нос мой пуловер, весь в крови Аляски, да еще эти угрозы, напечатанные на моем принтере! Что, по-вашему, у меня творилось в голове? Меня же явно подставили. Это был какой-то кошмар, все улики против меня! Как мне было защищаться? Я криком кричал, что невиновен, но вы и слушать не хотели. Каждое мое слово оборачивалось против меня. Вы получили готовенького преступника, сержант, и поволокли меня прямо в ад. Так что не надо сейчас читать мне мораль и объяснять, что я должен был делать! Нечего попрекать меня тем, что я не доложился о не самом похвальном эпизоде своей юности. Какая могла быть связь между ним и этим делом, я бы только выставил себя шизиком! И подумаешь, забыл вам рассказать о полицейской проверке аккурат во время ссоры с Аляской!

Повисла долгая пауза. Эрик с Гэхаловудом глядели друг на друга, словно два льва, готовые вцепиться друг другу в глотку. Наконец Патрисия мягко спросила:

– Эрик, можешь рассказать про эту ссору? Что у вас с Аляской случилось у супермаркета?

– Дело было в понедельник. Точную дату не помню, но коль вы говорите 22 марта, значит, тогда. Помню день недели, потому что по понедельникам у меня был выходной. Я поехал в Конуэй, в этот самый торговый центр, там продавали бэушную фотоаппаратуру по бросовым ценам. Там вообще много всяких магазинов, в том числе этот супермаркет.

* * *

Конуэй

Понедельник, 22 марта 1999 года

Выходя из фотомагазина, Эрик заметил машину своего приятеля Уолтера: она как раз вставала на парковку торгового комплекса. Автомобиль сдавал назад, водителя Эрику не было видно, но номера, которые он бы узнал из тысячи, читались четко. Его позабавили жалкие потуги втиснуть “форд таурус” между фургоном и минивэном. Он стоял поодаль и уже готов был проехаться насчет неловкости Уолтера, как вдруг с удивлением увидел, что из машины выходит Аляска и направляется к супермаркету. Одна, без Уолтера. Он перехватил ее у входа.

– Аляска?

– Привет, Эрик.

– Уолтер с тобой?

– Он вчера уехал в Квебек на какое-то заседание по рыбной ловле.

– А на чем он туда поехал, если машина тут?

– На отцовском пикапе. Товар привезти. У меня в машине масло подтекает, так что я взяла его. Еще вопросы есть?

Она явно все принимала в штыки.

– Прости, не хотел быть нескромным. Иди за своими покупками. Хорошего дня.

Она вздохнула так, словно была в отчаянии.

– Прости, Эрик, настроение паршивое, к тому же чувствую себя виноватой: встретила тебя у супермаркета и собираюсь закупаться тут, а не в магазине твоих родителей.

– Никто тебя не неволит, поступай как знаешь, – подбодрил ее Эрик.

– Знаешь, что я терпеть не могу в Маунт-Плезант? Все время кажется, что все за всеми шпионят. Даже когда в магазин иду, такое чувство, что все рассматривают мою тележку и оценивают меня по покупкам. Я всегда мечтала стать знаменитой, но если быть знаменитой значит жить как в Маунт-Плезант, нет уж, спасибо, честное слово.

– Я тебя не оцениваю, Аляска, – рассмеялся Эрик. – Можешь спокойно покупать все, что угодно. Хорошего дня.

Он развернулся уходить, но она удержала его:

– Я скоро уйду от Уолтера.

– Что?

– Я от него скоро уйду. Хочу уехать из Маунт-Плезант. Только держи это при себе, пожалуйста. Мне просто хотелось кому-нибудь это сказать.

С этими словами Аляска поспешно скрылась в супермаркете. Эрик собирался уехать, но решил подождать. Ему хотелось узнать побольше. Не мог же он просто выслушать такое признание и не вступиться за друга. Он должен был поговорить с Аляской и стал ее ждать. Когда она вышла с пакетами, он резко спросил:

– Почему ты от него уходишь?

– Не твое дело, Эрик.

– У тебя есть кто-то другой?

– Оставь меня в покое, пожалуйста.

– Запустила такую бомбу, а я должен делать вид, что ничего не происходит?

– Зря я тебе сказала.

– Поздно теперь. Что такое у вас с Уолтером, Аляска?

Настойчивость Эрика разозлила Аляску. Разговор пошел на повышенных тонах, прохожие поглядывали на них с подозрением. Внезапно Аляска разрыдалась:

– Уходи, Эрик!

– Я знаю, что Уолтер будет раздавлен. Объясни хотя бы, почему ты уходишь. Ты мне признаешься бог знает в чем и просишь держать это при себе. Как я должен Уолтеру в глаза смотреть?

В эту минуту к ним подошел какой-то мужчина – это был управляющий супермаркета.

– Все в порядке, мисс? – спросил он у Аляски.

– Да, все в порядке, – огрызнулся Эрик.

– Я не с вами разговариваю!

– Это наше личное дело! – взвился Эрик. – Не лезьте куда не просят!

– Ах, так? Тогда я вызываю полицию!

* * *

– Управляющий пошел обратно в супермаркет, – рассказывал Эрик. – И вдруг Аляска как обезумела. Впала в панику, закричала: “Он полицию позовет, блин! Он позовет полицию!” Бросилась к машине, сумки свои забыла. Я не понимал, что на нее нашло. Подобрал пакеты, понес ей. Она уже сидела за рулем, вот-вот стартует. Я открыл багажник, а она как закричит: “Что ты делаешь, Эрик! Мне надо уезжать!” В полной панике была. Но я все еще стоял позади машины, так что она выскочила из кабины и заорала на меня: “Отвали, Эрик!”

* * *

Конуэй

Понедельник, 22 марта 1999 года

– Отвали, Эрик!

– Аляска, ты почему в таком состоянии?

Она хотела его оттолкнуть, но он схватил ее за руки.

– Ты ничего не понимаешь! – закричала она сквозь слезы.

– Чего я не понимаю?

– Дай мне уехать!

– Я тебя отвезу, – решительно сказал Эрик, – ты не можешь в таком виде вести машину. За своей потом вернусь.

Не дожидаясь согласия Аляски, Эрик сел за руль. Она прыгнула на пассажирское сиденье. “Поезжай! Скорей!” – велела она. Но едва Эрик тронулся с места, как путь им преградила патрульная машина с включенным маячком. Аляска с трудом взяла себя в руки. Ей как будто было в чем себя упрекнуть. Вытерла глаза. Полицейский подошел к машине, Эрик опустил стекло, и тот просунул голову в окно:

– Что здесь происходит?

– Ничего, – заверила его Аляска.

– Ничего? Нас вызвали по поводу ссоры.

Аляска улыбнулась:

– Вы никогда не ругаетесь с женой, господин полицейский? Уж и поссориться нельзя, чтобы полиция не явилась…

Полицейский наскоро проверил права Эрика и документы на машину. Все было в порядке, и он ушел. У Аляски снова потекли слезы – на этот раз от облегчения.

Эрик успокаивающе положил ей руку на плечо:

– Аляска, из-за чего ты так переживаешь?

– Из-за полиции, – прошептала она.

* * *

– У Аляски был какой-то панический страх перед полицией, – рассказывал Эрик.

– Она не объяснила почему? – спросил Гэхаловуд.

– Нет. Я ее отвез в Маунт-Плезант. Всю обратную дорогу мы молчали. Офигеешь тут, видеть ее в таком состоянии. Я поставил машину на главной улице, у магазина Кэрри, и вернул Аляске ключи.

– И вас увидела Салли Кэрри, – уточнил Гэхаловуд.

– Вполне возможно, мы у ее магазина стояли. Мне скрывать было нечего.

– Салли Кэрри упоминала какую-то ссору между вами.

Эрик наморщил лоб, словно стараясь вспомнить:

– А, да, из-за моего пуловера.

– Того пуловера, который потом нашли на месте преступления?

– Я этот пуловер одолжил Уолтеру за два дня до того, в субботу, когда нас в самый разгар рыбалки дождем накрыло. Я вам на днях рассказывал. И одиннадцать лет назад тоже рассказывал… Короче, в тот понедельник выгружаю я Аляску, а пуловера на заднем сиденье не вижу. Говорю себе, что, наверное, его домой отнесли. Стоим мы с Аляской на тротуаре, и я прошу его вернуть. “Понятия не имею, о чем ты, Эрик”. – “Серый пуловер с логотипом университета Монарха”. – “Я его не видела, а стиркой в последнее время занималась я”. – “Можно подняться наверх и посмотреть? Я им дорожу”. Тут Аляска стала нервничать: “Это все, что тебя волнует после того, что мы пережили? Спроси Уолтера”. – “Ты что, хочешь, чтобы я позвонил Уолтеру и рассказал про все, что случилось?” Она в бешенстве удалилась и поднялась домой.

– А что было с пуловером? – спросил Гэхаловуд.

– Аляска сказала позвонить Уолтеру, я и позвонил. Он ответил, что положил его в багажник. Назавтра я увидел из родительского магазина, как Аляска паркует на улице “форд” Уолтера, перехватил ее и попросил открыть багажник, чтобы я забрал пуловер. Она сказала, что я ей все нервы истрепал им. Нехотя открыла багажник, пуловера там не было. Я уже ничего не понимал. Сказал об этом Уолтеру, когда тот вернулся из Квебека. Он ответил, что, наверное, Аляска его постирала и по ошибке сложила с его вещами, что он у нее спросит, но я сказал Уолтеру, что ровно про это спрашивал Аляску, и она понятия не имеет, куда девался этот чертов пуловер. Полный дурдом. Уолтер пообещал, что посмотрит дома. Я, конечно, думал, что этот пуловер скоро выплывет. Но в конце следующей недели Аляску убили. А дальше все закрутилось со страшной скоростью: спустя три дня я оказался на допросе в полиции с этим окровавленным пуловером – уликой против меня. Уолтер и Аляска, два человека, которые только и могли подтвердить эту историю, мертвы. Всякий раз, когда думаю про этот пуловер, вспоминаю, как гружу пакеты Аляски в багажник на парковке супермаркета в Конуэе. Был там пуловер? Понятия не имею. Раз за разом прокручиваю эту сцену, вижу, как открываю багажник, и спрашиваю себя, там ли этот гребаный пуловер. Может, Уолтер мне про него наврал? Или его из машины украли? Люди в Маунт-Плезант и сейчас не сильно осторожничают, а одиннадцать лет назад и того меньше. Машины обычно оставляли открытыми, дома запирали, только если уезжали надолго.

Объяснения Эрика полностью совпадали с версией Салли Кэрри. Гэхаловуд не стал пока об этом говорить, только спросил:

– Нам еще один вопрос не дает покоя, Эрик. В начале сентября девяносто восьмого года вы буквально одним днем уезжаете из Салема. Родным вы говорите, что вас уволили. Это неправда: вы уволились сами. Вы бежали из Салема. Почему?

– Ну, бежал – это слишком громко сказано, сержант. У меня просто больше сил не было оставаться в Салеме: девушка ушла от меня к другому, я был выбит из колеи, отец был болен. Мне надо было вернуться к корням. По-моему, ничего сверхъестественного. И да, я солгал родителям, сказал, что меня уволили. Но вы родителей моих не знаете: они бы мне такую сцену закатили, если бы узнали, что я бросил хорошую работу с очень хорошей зарплатой, когда сами они не всегда сводят концы с концами!

Рассказ Эрика об отъезде из Салема вполне согласовался со словами Реджайны Спек, хозяйки “Сизон”.

Теперь нам было известно, что Аляска панически боялась полиции. Почему? Тут напрашивалась связь с ее скоропалительным отъездом из Салема и письмами со словами “Я все про тебя знаю”. От чего бежала Аляска?

Выйдя из тюрьмы, мы втроем, Лорен, Гэхаловуд и я, решили ехать в Салем. Патрисии надо было возвращаться в Бостон.

В Массачусетс мы приехали поздним утром. Для начала обошли бывших подруг Аляски, чьи адреса сумела выяснить Лорен. Большинство были подругами детства или по лицею, и их рассказы не сильно нам помогли: они знали Аляску до того, как ей исполнилось восемнадцать. Зато подруги, которых Аляска завела на конкурсах красоты, то есть в последние годы своей жизни, позволили взглянуть на нее в неожиданном свете. Звали их Брук Риццо, Андреа Браун, Стефани Лехэн и Мишель Спитцер. Встречались мы с ними поочередно. Все они сходились в одном: Аляска не питала большой любви к Уолтеру Кэрри.

брук риццо:

Вообще непонятно было, что она нашла в этом Уолтере. Я думала, это мимолетное увлечение. Во всяком случае, бывал он тут наездами. Я думала, он один из многих. Мне и в голову не могло прийти, что она уедет к нему жить в нью-гэмпширскую глубинку.

андреа браун:

По-моему, Аляске было любопытно встречаться с парнем старше нее. В то же время мне кажется, что это была ее первая серьезная связь. Ну, так сказать серьезная.

стефани лехэн:

Никто не понял, что случилось и почему она уехала с Уолтером. Ее только что выбрали мисс Новая Англия, у нее были все задатки, чтобы сделать карьеру в кино, во всяком случае, все складывалось удачно. Почему она вдруг взяла и все бросила?

[…]

Угрозы? Нет. Во всяком случае, Аляска никогда мне об этом не говорила.

Ни Брук, ни Андреа, ни Стефани не могли связать отъезд в Маунт-Плезант с каким-то конкретным событием. Зато четвертая подруга, Мишель Спитцер, с которой мы говорили последней, упомянула одну причину, а главное, одно имя, которого мы прежде не слышали.

мишель спитцер:

Что могло случиться в Салеме? Не знаю. Может, ее, как и нас всех, потрясло самоубийство Элинор. Вы говорите, Аляска получала угрозы? Какого рода?

[…]

Элинор Лоуэлл, вы про нее не слышали? Одна из наших подружек. Она была очень красивая, но, главное, очень нервная. Полная противоположность Аляски. Элинор все время мучилась, все время боролась со своими тревогами. Даже у психиатра наблюдалась.

[…]

Как Элинор покончила с собой? Утопилась. Ее машину и одежду нашли на пляже в Марблхеде.

Возникший вдруг призрак Элинор нас заинтересовал. В тот же день мы отправились в редакцию “Салем ньюс” расспросить журналистку Голди Хоук, она наверняка могла нам сообщить более подробную информацию.

– Печальная история, – с сожалением сказала Голди Хоук. – Мне случалось пару раз пересекаться с Элинор. Классическая юная манекенщица: этакая прозрачная красотка с ангельским личиком. Участвовала в рекламных кампаниях престижных марок. Совсем другого сорта девушка.

– А как она умерла? – спросил Гэхаловуд.

– Ужасно. Среди ночи послала родителям эсэсмэску, что больше не хочет жить. Сообщение они увидели, когда проснулись. Постель Элинор была пуста, и они немедленно позвонили в полицию. Машину Элинор нашли в Марблхеде, на парковке парка Чандлер Хави. На скалах неподалеку от большого маяка на мысу лежали ее личные вещи и одежда. Полиция сделала вывод, что девушка покончила жизнь самоубийством, вероятно, утопилась.

– Вероятно?

– Ее тело так и не нашли.

Гэхаловуд был озадачен. Когда мы вышли из редакции “Салем ньюс”, он сказал нам с Лорен:

– В августе девяносто восьмого года королева красоты исчезает вблизи пляжа. Через восемь месяцев ее подруга, тоже королева красоты, убита на берегу озера. И в кармане у нее записка: “Я все про тебя знаю”.

– Думаете, эти две смерти как-то связаны? – спросил я.

– По-моему, многовато для простого совпадения. Тем более что Аляска вскоре после первой смерти внезапно уехала из Салема. Возможно, причиной ее бегства послужила гибель Элинор.

– По-вашему, Аляска могла убить Элинор? – спросила Лорен.

– Понятия не имею, – ответил Гэхаловуд; он не любил поспешных выводов. – Но копать надо.

Лорен не удержалась и задала мучивший ее вопрос:

– Сержант, как вы могли в свое время упустить эту Элинор Лоуэлл?

– Мы не занимались Салемом. Думали, что убийство связано с Маунт-Плезант. К тому же тогда ничто на Салем не указывало. Все время думаю про это идеальное преступление. По-моему, нам совершенно заморочили голову.

Гэхаловуд хотел заскочить в уголовный отдел полиции Салема, который наверняка занимался расследованием исчезновения Элинор Лоуэлл. Кроме того, раз мы приехали в город, надо было расспросить родителей Аляски насчет финансов их дочери. Мы хотели понять, почему ей, несмотря на сбережения, пришлось по приезде в Маунт-Плезант искать работу. Продуктивнее было распределить задачи. Лорен с Гэхаловудом отправились в комиссариат Салема, а я взял такси и поехал к Сандерсам.

Донна Сандерс была дома одна. “Робби пошел играть в гольф с приятелями. Сейчас ему необходимо проветрить мозги. Надо сказать, то, что происходит, доставляет нам уйму беспокойства. Хотите кофе, мистер Гольдман?” Мы немного посидели в гостиной, побеседовали. По-моему, Донне Сандерс было как никогда одиноко. Ей хотелось поговорить о дочери, а муж избегал этой темы. “Каждый горюет по-своему”, – сказала она. Заодно я показал ей видеопробу, присланную агентом Аляски. Мы разослали ее и подругам Аляски – я на этот случай взял с собой ноутбук, – но ни одна не смогла опознать место, где Аляска вела съемку. То же самое было и с Донной Сандерс.

– Никогда не видела этого ролика, – сказала она, когда запись кончилась.

– Аляска записала его сразу после победы в конкурсе на титул мисс Новая Англия. Вы не узнаете задник?

Я снова прокрутил видео, но Донна ответила без тени сомнения:

– Нет, совершенно не представляю, где Аляска могла находиться. Это важно?

– Возможно. Вам ни о чем не говорит эта картина?

– Абсолютно ни о чем. Вы ради того и приехали в Салем, мистер Гольдман, чтобы мне это показать?

– Нет. Меня интересуют деньги, которые были у Аляски. У нее ведь были сбережения, верно? Она копила призовые деньги от конкурсов…

– Да, она была очень экономной. У нее был счет в “Бэнк оф Нью-Ингленд”. Это все, что я знаю. Остальным занимался Робби. Надо у него спросить. Жаль, что его нет. Можно было бы позвонить ему на мобильный, но он злой как черт, если его отрывают от гольфа.

– Понимаю, ничего страшного. У вас нет старых банковских выписок Аляски?

– Если что-то осталось, то у нее в комнате, я столько всяких бумажек храню… Робби как раз сегодня меня ругал. Говорит, надо освободить комнату. Пойдемте, я вам покажу.

Через несколько секунд я сидел за маленьким фанерным письменным столом, за которым Аляска в отрочестве делала домашние задания и писала письма. Донна Сандерс извлекла несколько папок, где хранились вперемешку памятные мелочи, более или менее официальные документы и фотографии дочери. Просматривая их, я нашел старую выписку из “Бэнк оф Нью-Ингленд”. Она была от 1997 года, это нам мало что давало, но там был указан адрес отделения банка в Салеме, а главное, имя тамошнего консультанта – Гэри Стенсон. Банк был еще открыт, я попытался позвонить, не особо надеясь поговорить с этим Гэри, выпрыгнувшим прямо из 1997 года. Но телефонистка меня соединила.

– Алло?

– Мистер Стенсон? С вами говорит Маркус Гольдман. Я веду расследование смерти Аляски Сандерс, она была вашей клиенткой.

Подозреваю, подобное вступление всегда производит на людей впечатление. Я объяснил этому мистеру Стенсону, откуда мне известно его имя, и он предложил:

– Приходите в банк, я вас жду. Но поторопитесь, мы скоро закрываемся.

Через двадцать минут я сидел в отделении “Бэнк оф Нью-Ингленд” напротив Гэри Стенсона. Стенсон проработал здесь больше сорока лет и через несколько месяцев уходил на пенсию. На этом господине с седой головой и пышными усами, придававшими ему сходство с очень симпатичным моржом, была рубашка с короткими рукавами и галстук в полоску.

– Слышал про вас, – сказал он. – В принципе, как вы знаете, в отношении своих клиентов я связан профессиональной тайной.

– Прекрасно понимаю.

– Но Аляска больше не клиентка, ее счет закрыт по причине смерти. То есть я не могу разгласить какие-то конкретные сведения, а значит, могу свободно отвечать на ваши вопросы. Что вы хотите знать?

– Вы лично знали Аляску?

– Да, конечно. У ее отца тоже есть счет у нас в банке. Я его сто лет знаю. Аляска была чудесная девушка. Знали бы вы, как я оплакивал ее смерть. Я был просто убит. Я ее не так близко знал, но такая жалость! Почему вас интересует ее счет?

– Мне описывали Аляску как экономную девушку, которая откладывала деньги, чтобы осуществить свою мечту – поехать в Нью-Йорк. В октябре девяносто девятого года, примерно через две недели после того, как она получила приз в пятнадцать тысяч долларов, она переезжает в Маунт-Плезант. И немедленно идет работать на автозаправку. Даже не дает себе времени подумать. Такая поспешность позволяет предположить, что с деньгами у нее было совсем плохо. Не могли бы вы прояснить эту загадку?

Консультант растерянно уставился на меня. В конце концов у него вырвалась фраза, которую невозможно было представить в его устах: “Вашу мать…” Я понял, что он колеблется, и решил его подбодрить:

– Мистер Стенсон, возможно, вы располагаете фактами, чрезвычайно важными для следствия.

– Тот чек на пятнадцать тысяч долларов, о котором вы говорите, Аляска поместила в банк. Она пришла с отцом. Это был совместный счет по доверенности родителей – так всегда бывает, когда открывают счет для несовершеннолетних. Но в тот день я сказал Аляске: “Ты уже несколько месяцев как совершеннолетняя, тебе больше не нужен отец для совершения банковских операций”. Она была страшно горда, она теперь независима! И ровно на следующий день Робби, ее отец, пришел ко мне – перевести средства Аляски в другой банк. Там было пятьдесят тысяч долларов. Мне он объяснил, что переводит деньги на личный счет Аляски. У меня не было никаких причин сомневаться, тем более что у него была доверенность на использование счета Аляски. Он мог делать что хочет, я был не вправе задавать вопросы. Я все исполнил. Но примерно две недели спустя пришла Аляска и хотела снять деньги. Когда я сказал, что отец перевел все ее средства, она страшно побледнела. Я сказал, что это, наверное, какое-то недоразумение. Но она была в шоке. Ушла в бешенстве.

– Вы знаете, чем кончилась эта история? – спросил я.

– Да, я видел ее отца несколько дней спустя. Вот, вспомнил. Робби Сандерс заходил в банк, беспокоился, что его дочь учинила скандал. Сказал, что не успел предупредить Аляску о переводе средств. Теперь все улажено.

– Это была правда?

– Не знаю. С тех пор я Аляску не видел. Она уехала жить в Нью-Гэмпшир.

Я понял, что инцидент, о котором говорил Гэри Стенсон, имел место 2 октября 1998 года. Это и была истинная причина ссоры Аляски с отцом, которая привела к ее отъезду.

Мне нужно было немедленно поговорить с Донной Сандерс, а главное, с ее мужем. Когда я направлялся к ним, мне позвонил Гэхаловуд.

– Писатель, вы где? У меня для вас новости.

– У меня для вас тоже, сержант. Я еду к Сандерсам. Я выяснил, что 2 октября 1998 года Аляска с отцом поругались из-за того, что он очистил ее банковский счет. Робби Сандерс нам солгал, вся эта история с марихуаной – полная чепуха. Робби обокрал собственную дочь.

– Ни фига себе! Встречаемся у Сандерсов.

– А вы, сержант, что нарыли у копов из Салема?

– Мы подняли дело Элинор Лоуэлл. К сожалению, ничего такого. Поговорили со следователем, который тогда этим занимался: он не видит особой связи между смертью Элинор и смертью Аляски. Зато мы заодно просмотрели крупные преступления, которые случились в Салеме в девяносто восьмом году. И представьте, одно из них привлекло наше внимание: 8 октября 1998 года на дом Сандерсов был совершен чрезвычайно дерзкий налет. Одного полицейского сбила машина, черный “форд таурус”.

– Черный “таурус”?! – воскликнул я.

– Я знал, что вам понравится.

Но это был еще не конец. Нас ожидали другие сюрпризы.

Мы встретились с Гэхаловудом и Лорен у дома Сандерсов и зашли вместе. Вид у Донны Сандерс был явно довольный.

– А, вы вернулись! – сказала она мне. – Очень удачно, Робби как раз пришел со своего гольфа.

Вслед за женой появился и сам Робби. Гэхаловуд представил им Лорен, намеренно опустив ее фамилию:

– Лорен из полиции Маунт-Плезант. Она работает над этим делом вместе с нами.

Лорен обменялась рукопожатиями с Сандерсами. На ней была легкая рубашка с подвернутыми рукавами.

– Мистер и миссис Сандерс, – сказала она, – мы хотели бы поговорить с вами об ограблении, которое случилось у вас в девяносто восьмом году.

Робби Сандерс как-то странно посмотрел на нее и сказал:

– Очень кстати, поговорим об ограблении. Почему у вас на руке мои часы?

Вечер ограбления

Четверг, 8 октября 1998 года

В 21.30 квартал Мак-Парк в Салеме был погружен в темноту. На улице не было ни души. Задувал холодный осенний ветер.

Никто не заметил, как черный “форд таурус” с выключенными фарами подъехал к дому Сандерсов и развернулся в аллее так, чтобы сразу уехать. Номеров на машине не было. Внутри сидели двое в черных масках. Они бесшумно вышли и исчезли за садом Сандерсов. Там, за кустами, их не увидят. Они немного постояли – удостовериться, что дома никого нет. Потом подошли к двери кухни. Один из незнакомцев приподнял коврик, потом цветочный горшочек, словно ища спрятанный под ними ключ. Но ключа не было. Тогда сообщник взял дело в свои руки: кулаком в перчатке разбил переплет стеклянной двери, просунул руку внутрь и открыл замок. Они проникли в дом.

Звон разбитого стекла насторожил Франсиско Родригеса, одного из обитателей квартала: он курил у себя на крыльце. Родригес был полицейским инспектором Салема, и звук привлек его внимание. Докурив, он немного прошелся по улице, присматриваясь и прислушиваясь, но все выглядело спокойным.

Два незнакомца в доме без колебаний направились в кабинет Робби Сандерса, вскрыли стоявший там сейф и опустошили его. Там хранились в основном документы, а еще золотые часы с браслетом из крокодиловой кожи. Незнакомцы забрали их и сразу удалились. Операция прошла без сучка без задоринки. Дом грабители покинули тем же путем: через кухню и сад. Обошли последний куст и бросились к машине. И тут заметили на улице мужчину – тот подходил к аллее, заинтересовавшись машиной без номеров. Это был инспектор Родригес. Все трое на миг остолбенели.

– Садись! – скомандовал один из грабителей другому.

Родригес крикнул:

– Стой! Полиция!

Но оба злоумышленника уже сидели в машине, и та пулей рванула с места. Родригес встал на пути, преградив выезд из аллеи. Но “форд” слишком разогнался. Родригес понял, что водитель не остановится, и хотел нырнуть на обочину, но было слишком поздно. Машина сбила его, он покатился по земле.

“Форд” растворился в ночи.

Уик-энд нам предстоял тяжелый, но богатый неожиданными поворотами. Пересекались два следа: 2 октября 1998 года Робби Сандерс крадет пятьдесят тысяч долларов у дочери; 8 октября 1998 года двое отлично осведомленных взломщиков крадут у него часы, которые оцениваются в тридцать тысяч долларов. Это не могло быть простым совпадением.

Глава 22

Око за око

Салем, штат Массачусетс

Пятница, 16 июля 2010 года

Ускорение случилось накануне, когда Робби Сандерс узнал свои часы на запястье Лорен. Модель была не уникальна, но мы без труда смогли проверить их происхождение. Часы Робби Сандерс получил от своего отца, Кристиана Сандерса, а тот выгравировал на них свои инициалы. И действительно, на крышке корпуса мы обнаружили скромные буквы “К. С.”, которые Лорен прежде не замечала.

– В самом деле, это твои часы, Роб, – в изумлении пробормотала Донна Сандерс.

– Откуда вы их взяли? – поинтересовался ее супруг.

– Мне их дали, – объяснила Лорен. – Я их получила от брата.

– А как их раздобыл ваш брат?

– Это мне неизвестно.

Лорен немедленно сняла часы, словно они жгли ей руку. Робби Сандерс решил, что может забрать их себе, но вещицу перехватил Гэхаловуд:

– Простите, мистер Сандерс, но теперь эти часы – вещественное доказательство в рамках расследования кражи со взломом, случившейся у вас в октябре девяносто восьмого года.

– Этому делу уже двенадцать лет, – возразил Робби Сандерс.

– Тем не менее оно не закрыто. Напомню, что ваш сосед получил серьезные увечья, пытаясь остановить злоумышленников.

Сидя в гостиной Сандерсов, мы по кусочкам собирали большой пазл произошедшего. Робби и Донна Сандерс подробно описали вечер ограбления: на него пришлась годовщина их свадьбы, и они, как и каждый год, отправились в центр города поужинать в стейкхаусе. Когда они вернулись домой, вся улица сияла мигалками, а у их дома собрались все обитатели квартала.

– Бедняга Франсиско Родригес, – сетовала Донна Сандерс. – Он выкарабкался, но его жизнь полетела под откос. Перенес множество операций на ноге, но так и не стал ходить нормально. Его перевели в административные службы полиции. С тех пор он переехал, не смог жить в своем доме из-за лестниц.

– Итак, судя по рапорту, – вмешался Гэхаловуд, – единственной украденной у вас вещью были эти часы. Верно?

– Да, – ответил Робби Сандерс. – Грабители вошли через заднюю дверь и прямиком направились ко мне в кабинет.

– Из рапорта следует, – продолжал Гэхаловуд, – что внимание Франсиско Родригеса привлек звон стекла – очевидно, это был разбитый переплет двери. За то время, что полицейский прошел несколько шагов по улице и заметил у вашего дома подозрительную машину, грабители уже успели выйти. Мы можем сказать, что они прекрасно знали ваш дом.

– Так и есть, – согласился Робби Сандерс.

– Сейф не был взломан. Вы заявили полиции, что уходили в ресторан и в спешке, возможно, забыли его запереть.

– Все верно, мы в тот вечер опаздывали. Мне не хотелось потерять забронированный столик.

– Ты вечно опаздываешь, Роб, – вставила Донна; ей и в страшном сне не могло присниться, что сейчас произойдет на ее глазах.

– Часы были застрахованы? – спросил Гэхаловуд.

– Да.

– И вы без затруднений получили деньги, несмотря на свою оплошность? Страховые компании не слишком жалуют клиентов, не запирающих сейфы, обычно они отказываются платить.

– Это правда, – согласился Робби Сандерс. – Мне пришлось отправить им письмо от адвоката, но все уладилось. Не понимаю, к чему вы клоните, сержант. Почему вы меня обо всем этом спрашиваете?

– Видите ли, мистер Сандерс, когда я только окончил полицейскую академию, меня на какое-то время направили в дежурную часть. Обычное начало карьеры. Я там навидался ограблений. И, поверьте, жертвы почти регулярно включают в заявление не только реально украденные вещи, но и вымышленные. А главное, изо всех сил скрывают любое упущение, за которое их можно было бы упрекнуть, – незакрытое окно, незапертую дверь. Хотят быть уверенными, что страховщики не станут чинить препятствий…

– Простите, сержант, но я по-прежнему не понимаю, к чему вы клоните, – повторил Робби Сандерс.

В воздухе повисло напряжение. И, к моему восхищению, Гэхаловуд выпустил первую стрелу:

– Ну, мистер Сандерс, когда у вас крадут часы стоимостью тридцать тысяч долларов, а вы думаете, что забыли перед уходом запереть сейф, то вы говорите полицейским: “Ничего не понимаю, он же был заперт, я всегда перед уходом дважды проверяю”. Зачем же вам сознаваться следствию в своей оплошности? Вы в этом деле жертва, а не преступник. Разве нет?

– Разумеется, я жертва! В тот момент я был просто потрясен происшедшим – соседа сбила машина, наш дом обокрали! Мне не хватило ума солгать. Я честный гражданин, сержант!

Эстафету перехватил я:

– Мистер Сандерс, мы тут думаем, не связано ли это ограбление с другой кражей.

– Какой?

– С теми пятьюдесятью тысячами долларов, которые принадлежали вашей дочери и которые вы сняли с ее банковского счета.

Робби Сандерс вскочил и заорал:

– Да как вы смеете!

Его жена вскрикнула – то ли от неожиданности, то ли в попытке утихомирить мужа. Я думал, он сейчас засветит мне по физиономии. Но Робби Сандерс вдруг расплакался, как ребенок. Его жена вконец потеряла голову: “Робби, о чем они? Робби, да что происходит, наконец?” Он рухнул на диван, она обняла его. И тут он рассказал, какой демон обуял его в то время, – демон, о котором супруга даже не догадывалась:

– Это все случилось так быстро. Я никогда не играл по-настоящему, пока клиенты однажды не потащили меня в казино. Это было в девяносто седьмом году. Я не мог отказаться, не хотелось их обижать. Да и любопытно было открыть для себя этот мир. Я сел за стол с блек-джеком и вдруг стал выигрывать, партию за партией. Набрал фишек почти на десять тысяч долларов. Я был на седьмом небе. Чем больше я ставил, тем больше выигрывал. Выигрыш так кружил голову! А потом вечер вышел мне боком: я начал проигрывать, снова и снова. Чем больше терял, тем сильнее хотел отыграться. Остановился, только когда проигрался в пух и прах. В ту ночь, вернувшись домой, я не мог уснуть. Я был вне себя. Как я мог упустить столько денег? Почему не остановился раньше? В голове у меня была только одна мысль: сыграть еще. И на сей раз выиграть. Я стал усердно посещать разные казино, отговаривался деловыми ужинами. В то, что в Салеме, я не ходил, чтобы меня не узнали. Но все, что выигрывал, все равно в конце концов спускал. Поначалу выигрыши и проигрыши как-то уравновешивались. Но в девяносто восьмом году я раз за разом проигрывал. Отыграться не удавалось, но и перестать играть я не мог. Погряз в долгах. Мне нужна была наличность. В конце лета кредиторы стали на меня давить. Один из них угрожал все рассказать жене. Чтобы его успокоить, я заложил отцовские часы. Часы, которыми дорожил больше всего на свете. Спустя примерно две недели я пошел с Аляской в банк, положить ее чек на пятнадцать тысяч долларов, и мне вдруг пришло в голову, что я имею свободный доступ к ее деньгам. Когда мы вышли из банка, у меня в голове крутилась только эта мысль. На счету у дочери было достаточно средств, чтобы выкупить часы и расплатиться с долгами. Перевернуть эту мрачную страницу жизни. А потом, как можно скорее, все Аляске вернуть. Мне нужна была помощь, я нашел психиатра, специалиста по игровой зависимости. Меня надо было только чуть-чуть подтолкнуть… а все эти деньги лежали на счету Аляски мертвым грузом… В общем, я пошел в банк и снял все деньги с ее счета. Я взаймы взял, я хотел ей их вернуть!

– Но Аляска все обнаружила, – сказал я.

– Да. Это было в пятницу. В пятницу, 2 октября 1998 года.

* * *

Салем, Массачусетс

Пятница, 2 октября 1998 года

Вечерело. Услышав, как хлопнула входная дверь, Робби, читавший в гостиной газету, сперва подумал, что это жена вернулась из Провиденса – она ездила туда уладить с сестрами какие-то вопросы с наследством.

– Это ты, Донна? – крикнул Робби.

Ответа не последовало. И тут перед ним выросла Аляска.

– О, здравствуй, дорогая. Я думал, ты уже уехала на уик-энд с Уолтером. Все в порядке?

Дочь мрачно смотрела на него в упор.

– Аляска? – заволновался Робби.

– Где мои деньги?

Робби побледнел.

– Аляска, дорогая, позволь, я объясню…

– Где мои деньги?! – заорала она.

– Послушай, это сложно, я…

– Гэри Стенсон из банка говорит, что ты их перевел на какой-то другой мой счет. О чем это он? У меня нет другого счета!

У Робби не было выхода, и он во всем признался:

– Я все потратил. У меня были неприятности…

Аляска не могла прийти в себя:

– Но ты не имел никакого права!

– Я скоро все тебе возмещу, обещаю!

На секунду их ссору прервал голос Уолтера: тот, как и было условлено, приехал за Аляской.

– Прошу прощения, но я услышал крики и позволил себе зайти.

– Иди в машину и жди меня! – приказала Аляска.

Уолтер не заставил себя долго просить и выкатился вон.

– Аляска, – лепетал Робби, – позволь, я объясню. Я наделал больших карточных долгов и был вынужден заложить дедушкины часы. Понимаешь, мне обязательно надо было выкупить их, пока их не продали и они не исчезли. Это семейная реликвия, однажды она достанется тебе. Это уникальные часы. Дай мне неделю, и я все тебе верну.

Аляска не верила своим ушам:

– Ты меня ограбил, чтобы вернуть свои дурацкие часы?! Ненавижу тебя! Не желаю вообще с тобой говорить, никогда! Видеть тебя не желаю!

Полная решимости уйти из дома, она бросилась на второй этаж. Отец побежал за ней, пытался ее урезонить. Она влетела в свою комнату, схватила кожаную дорожную сумку и побросала туда какие-то вещи.

– Аляска, послушай меня, ну пожалуйста! Все скоро уладится, – умолял отец.

– Лжец! Вор!

Внезапно на первом этаже открылась дверь и послышался голос Донны Сандерс:

– Что здесь происходит?

– Сжалься надо мной, не говори ничего матери, – шепнул дочери Робби. – Я все тебе возмещу. Клянусь. Только, пожалуйста, ни слова!

– Ты не имел права так со мной поступать! – крикнула Аляска.

– Если мать узнает, что случилось, она подаст на развод. Ты же не хочешь, чтобы твои родители развелись из-за этой истории? Все скоро уладится, обещаю.

Донна поднялась на второй этаж.

– Что случилось? – воскликнула она, подходя к комнате дочери.

Повисла пауза. Аляска, с искаженным гневом и рыданиями лицом, в упор посмотрела на мать и спросила:

– Ты правда хочешь знать?

– Разумеется, я хочу знать!

И тут вмешался Робби:

– Я нашел в вещах Аляски марихуану!

– Папа! – вскрикнула Аляска.

– Аляска, – расстроилась мать, – нет, только не ты!

– Она, она! – рявкнул Робби. – Обманула доверие! Поверить не могу!

– Аляска, ты же мне обещала, что никогда к ней даже не притронешься! Ты отдаешь себе отчет, какие будут последствия? Если об этом узнают, ты можешь лишиться титула мисс Новая Англия! И распрощаться с мечтами о кино.

Аляска метнула на отца яростный взгляд, схватила сумку и выскочила из комнаты. Скатилась по лестнице, выбежала за порог и прыгнула в черный “форд таурус” Уолтера.

* * *

Донна в ужасе перебила мужа:

– Так всю эту историю с марихуаной ты выдумал?

– Да, и Аляска не стала спорить. Ушла, чтобы не оправдываться. Чтобы защитить меня. Я косвенно виноват в смерти дочери. Я не убийца, и все-таки я тоже ее убил!

Донна Сандерс разрыдалась. Гэхаловуд, несмотря на состояние, в каком находились родители Аляски, вынужден был продолжать допрос:

– Это Аляска подстроила ограбление вечером 8 октября 1998 года. Она знала про эти часы и знала код от сейфа. Она также знала, что вас не будет дома, что вы будете праздновать годовщину свадьбы. Она украла часы, чтобы вернуть свои деньги. Или чтобы отомстить. Это была Аляска, и вы это сразу поняли, именно поэтому после ограбления вы заявили полиции, что забыли запереть сейф. Вы не хотели, чтобы полиция добралась до вашей дочери.

– Да, – признался Робби Сандерс, – я сразу понял, что это она. Не только потому, что она знала код от сейфа, но еще и потому, что мы долгие годы клали дубликат ключа от задней двери под коврик, потом под цветочный горшок. Я стал уносить его с собой после того, как наш сосед Родригес, тот симпатичный полицейский, сказал, что растет число краж. И потом, был тот черный “форд таурус”, о котором говорили копы, а я знал, что у Уолтера как раз такая машина, и никоим образом не хотел им об этом сообщать.

Гэхаловуд повернулся к Донне Сандерс:

– А вы, миссис Сандерс, вы тоже подозревали Аляску?

Она в ужасе уставилась на него:

– Вы думаете, мне хоть на миг могло прийти в голову, что мой муж обокрал дочь и она ему мстит? Вы правда считаете, что я знала модель этой чертовой тачки приятеля Аляски? Или что я подозревала, что моя дочь, моя прелестная дочь, покалечила на этой тачке полицейского?

Мы не знали, была ли Аляска в тот вечер за рулем. Но она, бесспорно, находилась в машине, поскольку Родригес утверждал, что в ней были двое. Кто был вторым? Уолтер Кэрри? Вполне вероятно. К несчастью, ни Аляски, ни Уолтера не было в живых, и они не могли прояснить эту загадку. Зато теперь мы знали – вернее, считали, что знали, – что случилось в Салеме и на что намекали письма, полученные Аляской. Она была соучастницей покушения на полицейского, и кто-то угрожал ей разоблачением.

Теперь нам был понятен панический страх Аляски во время полицейской проверки в Конуэе, тем более если она сидела в той же машине, что и в день ограбления. Чтобы подтвердить это, оставалось ответить на последний вопрос: был ли пресловутый “форд таурус” машиной Уолтера Кэрри? По словам Гэхаловуда, в Маунт-Плезант жил человек, который мог ответить на этот вопрос, и он хотел немедленно его допросить.

Сразу после смерти Аляски Уолтер Кэрри втайне от всех просил починить машину одного своего друга, Дэйва Берка, который работал механиком в автомастерской “Форда” в Маунт-Плезант. С ним-то Гэхаловуд и хотел поговорить.

Глава 23

Мелкий ремонт

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

Пятница, 16 июля 2010 года

Гэхаловуд полагал, что если Уолтер в самом деле сбил полицейского у дома Сандерсов, то он должен был тайком починить машину: “При столкновении с пешеходом на кузове остаются следы. И я плохо себе представляю, чтобы Уолтер, понимая, что теперь полиция разыскивает его авто, попросту приехал в мастерскую, чтобы устранить повреждения. Сильно подозреваю, что он связался со своим приятелем-механиком”.

В Маунт-Плезант мы прибыли под вечер. Дэйв Берк ужинал. Молодой механик, каким он был в 1999 году, вырос за это время до начальника концессионной мастерской “Форда”. Принял он нас на крыльце, дожевывая макароны, которые поглощал в семейном кругу:

– Прошу прощения, но жена не хочет, чтобы мы говорили про эту историю в присутствии детей. Говорит, это может их напугать.

– Мы вас долго не задержим, – заверил его Гэхаловуд. – У нас к вам только один вопрос: в октябре девяносто восьмого года Уолтер Кэрри просил вас устранить повреждения на капоте его машины?

– Гм, – Дэйв Берк постарался сосредоточиться. – Врать не буду, одно время я часто делал втихаря мелкий ремонт за наличные. Договаривался с клиентами мастерской. Чинил только царапины и мелкие поломки. Парни хотели, чтобы тачка была тип-топ, а я это делал быстро и хорошо. Стащу в гараже какой-никакой инвентарь – краску там, лак, пару инструментов – и прихожу к ним. Ремонт на скорую руку, но качественный. Им это обходилось куда дешевле, чем в мастерской, а главное, я им не впаривал кучу всего лишнего. Уолтер часто со мной связывался, чтобы замазать царапины. Он очень следил за тачкой, любил, чтобы кузов был в полном порядке.

– Речь не о поверхностных царапинах, – уточнил Гэхаловуд, – а о кое-чем более существенном.

– Как вы знаете, в день смерти Аляски Уолтер попросил меня починить ему фару и бампер. После этого я с такими делишками завязал.

– Событие, которое я имею в виду, случилось еще до смерти Аляски. В октябре девяносто восьмого года. Уолтер приходил к вам после какой-нибудь аварии? После того, как что-то или кого-то сбил?

– Да-да… Вот вы сказали, и я вспомнил… Не помню уже, когда это было, но он сбил на дороге оленя.

– Оленя?!

– По крайней мере, мне он так сказал. Тут ремонт был посложнее, чем обычно. Я думал отказаться, но Уолтер очень просил. Не хотел везти машину в мастерскую, потому что о любом происшествии с дикими животными вы должны обязательно сообщить полиции, а он этого не сделал. Он был виноват и не хотел влететь на штраф в двести долларов. Ну, я и занялся. Несколько вечеров подряд работал в гараже его родителей.

– А вы не помните точную дату, когда делали этот ремонт? – спросил я. – Для нас это очень важно…

Дэйв Берк на минуту закрыл глаза, словно пытался заново пережить этот момент. Я попытался ему помочь:

– Вы говорите, что были в гараже у родителей Уолтера. Может, вспомните какую-нибудь деталь? Какую-нибудь смешную историю, мелочь, которая бы нам позволила установить точное время?

После долгого размышления Дэйв Берк сказал:

– Газеты… я застелил пол газетами. И помню, поначалу больше читал, чем чинил эту долбаную тачку. Это, кстати, очень нервировало Уолтера.

– Что такого страшно интересного было в газетах?

– Импичмент президента Клинтона! – вдруг воскликнул Дэйв Берк. – Вот, теперь вспомнил, это было в самый разгар дела Левински, и как раз в гараже Кэрри я следил за всей этой историей. Меня это тогда потрясло: президента чуть не свергли из-за отсоса!

– Когда началась процедура импичмента Клинтона? – спросила Лорен.

Я справился в интернете с мобильного телефона:

– Это началось 8 октября 1998 года.

– Бинго! – воскликнул Гэхаловуд. – То есть как раз в день ограбления. Значит, с Аляской был именно Уолтер Кэрри.

* * *

В тот вечер к Лорен, несмотря на поздний час, приехала Патрисия Уайдсмит; ей хотелось быть в курсе последних находок расследования. Наш рассказ ошеломил ее:

– Значит, если я правильно понимаю, отец Аляски обчищает ее счет, а она вместе с Уолтером из мести умыкает у него часы.

– Именно так, – ответил я. – И мысль о карательной экспедиции вполне отвечает характеру Уолтера: он, с одной стороны, не терпит несправедливости, а с другой – заводится с пол-оборота. Видимо, Аляска рассказала ему про часы, и он предложил ей их забрать.

– То есть они забирают часы, а потом что? – спросила Патрисия. – Как они оказались на руке у Эрика?

– Надо завтра прямо с утра поехать к нему и спросить, – предложила Лорен.

– Брат тебе никогда не рассказывал, откуда у него часы? – удивилась Патрисия.

– Никогда.

– Ты мне говорила, – сказал я, – что Эрик, попав в тюрьму, просил тебя продать эти часы. Вправду ли для того, чтобы помочь родителям оплатить расходы на адвоката – или он хотел от них избавиться, потому что часы связывали его с Аляской, а значит, с убийством?

– К чему ты клонишь? – спросила она.

– Возможно, Эрик был в курсе того, что случилось в Салеме, – объяснил я, – и потребовал часы в обмен на молчание…

– Мне удивительны эти необоснованные обвинения, Маркус, – взвилась Патрисия.

– Необоснованные? Мы знаем, что в прошлом Эрик шантажировал Салли Кэрри, – возразил я. – Значит, ему не впервой. Я не ставлю под сомнение невиновность Эрика: он мог шантажировать Аляску, но не убивать ее.

– Но разве не доказано, что Аляска нуждалась в деньгах? – напомнила Патрисия. – Она могла продать Эрику часы без всякого злого умысла, разве нет? Что думаете, сержант?

– Думаю, что сомневаюсь, так ли уж связаны угрозы, которые получала Аляска, с этим ограблением…

– А с чем еще они могли быть связаны? – спросила Патрисия Уайдсмит.

– С исчезновением Элинор Лоуэлл.

– Кого? – заинтересовалась Патрисия.

– Элинор Лоуэлл, молодой манекенщицы, которая была хорошо знакома с Аляской и которая исчезла в августе девяносто восьмого года при непроясненных обстоятельствах.

– А какая связь между этими двумя делами? – спросила Патрисия.

– Не знаю, – признался Гэхаловуд. – Может, и никакой. Но, честно говоря, невольно связываю два этих дела, инстинкт копа. Две девушки из одного города умерли с интервалом в семь месяцев, обе при загадочных обстоятельствах…

– Да ладно, сержант, не стоит слишком разбрасываться! – рассердилась Патрисия. – Иначе мы вообще никогда не закончим. Можно еще разобраться с убийством президента Кеннеди, если хотите, но боюсь, это мало что нам даст. – Она встала и собрала вещи. – Мы теряемся в догадках. Посмотрим, что скажет Эрик. Нам всем не помешает немножко отдохнуть. Мне еще в Бостон ехать. Встречаемся завтра утром в тюрьме.

– Вас не затруднит подбросить меня до гостиницы? – попросил Гэхаловуд. – Знаю я Маркуса, он еще долго возиться будет, а я спать хочу.

Я улыбнулся: непонятно было, то ли Гэхаловуд хотел оставить нас с Лорен вдвоем, то ли он поджидал, когда сам сможет остаться наедине с Патрисией. Они уехали, и я остался один в гостиной Лорен – не зная, мешаю я ей или нет.

Она на секунду скрылась на кухне и вернулась с бутылкой вина, двумя бокалами и штопором. Откупорила каберне, налила мне и сказала:

– Расскажи мне о себе, Маркус.

– Что ты хочешь знать?

– Когда мы с тобой ужинали в “Луини” вечером, после твоей автограф-сессии, ты меня спросил, почему я стала копом, и я ответила: “Из-за брата”. Потом я тебя спросила, почему ты стал писателем, и ты ответил: “Из-за кузенов”. О моем брате мы много говорили. Расскажи мне про своих кузенов.

В ту ночь я рассказал ей про Гиллеля и Вуди, моих кузенов из Балтимора, героев моего детства. У меня в сумке была фотография, сделанная в Балтиморе в 1995 году. И та, которую нашел дядя Сол. На ней стоял я, с кузенами и молодой девушкой, нашей ровесницей.

– Кто это? – спросила Лорен.

– Александра, бывшая подруга, – ответил я.

– Подруга или подружка? – поддела меня Лорен.

– Бывшая подружка. Она очень много для меня значила.

– Что случилось?

– Драма. Не хочется об этом говорить.

Я положил фотографию на комод. К слову, там я ее и забуду. Лорен погладила меня по щеке:

– Жизнь – сплошная череда драм. Не надо в них тонуть.

Мы поцеловались долгим поцелуем. Но я решил не оставаться у нее на ночь. Не хотел торопить события.

В гостиницу я вернулся поздно ночью, слегка оглушенный дневными открытиями. Меня перехватил ночной портье: для меня оставили конверт. Я вскрыл его и обнаружил внутри билет на концерт местного оркестра и захудалого любительского хора, они исполняли основные арии из “Мадам Баттерфляй”. Билет мне мог послать только один человек – Гарри Квеберт.

Когда Эрика Донована привели в зал для посетителей, он был явно удивлен, что мы опять приехали. В отличие от вчерашнего дня, за стол сели Гэхаловуд и Лорен, а мы с Патрисией отошли в уголок. Эрик сразу понял, что если адвокат держится в стороне, ничего хорошего это ему не сулит.

Глава 24

Ссуда под залог

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

Суббота, 17 июля 2010 года

Гэхаловуд не стал ходить вокруг да около:

– Эрик, помните наш вчерашний разговор? Я сказал, что если вы еще раз мне солжете, я брошу ваше дело…

На лице Эрика отразился ужас:

– Я вам не лгал, сержант. Вы о чем?

Лорен помахала у него перед носом пластиковым пакетом, где лежали его часы, вернее, часы Робби Сандерса, и сухо спросила:

– Узнаешь эту вещь?

– Да, это мои часы, – растерянно ответил Эрик.

– Нет, это не твои часы. Это краденые часы. Знаешь, почему они в пластиковом мешке? Потому что они связаны с покушением на полицейского в Салеме.

– Что? Погодите… я уже вообще ничего не понимаю!

– 8 октября 1998 года Аляска с Уолтером проникли к родителям Аляски, – сказала Лорен, – украли эти часы, а удирая, сбили полицейского, который хотел их задержать. И ты думаешь, я поверю, что ты ничего не знал?

– Ясное дело, я ничего не знал!

– Эрик, ответь честно хоть раз в жизни: ты шантажировал Аляску?

– Да ты что, нет, конечно!

– Ты посылал ей письма, чтобы что-то от нее получить, как от Салли Кэрри?

– Нет, клянусь!

– Это ты убил Аляску? Это ты ее убил, черт тебя дери?!

– Да нет же! Я уже одиннадцать лет ору, что невиновен!

– Тогда говори! Колись! Как ты получил эти часы?

– Аляска мне их продала. За десять тысяч долларов. Ей были отчаянно нужны бабки.

* * *

Маунт-Плезант

Январь 1999 года

Аляска назначила Эрику встречу в “Сизон”. Когда он пришел, она сидела за отдельно стоящим в глубине зала столом и явно нервничала.

– Выпьешь чего-нибудь? – спросила она.

– Я попросил у Реджайны кофе. Что у тебя такого срочного?

– У меня проблема, Эрик. Мне нужны десять тысяч долларов.

– Неслабая сумма. Зачем тебе эти деньги?

– Задолжала Льюису Джейкобу. Короче, не твое собачье дело. Можешь мне помочь или нет?

– Ты большие деньги просишь. С чего ты решила, что я такой богатый?

– У тебя было хорошее место в Салеме, ты живешь с родителями, значит, тебе не надо все время тратиться. Часто новые шмотки покупаешь. К тому же я тебе могу предоставить гарантии.

Эрика позабавила последняя фраза:

– Какие такие гарантии?

Она показала золотые часы, и Эрик восхищенно присвистнул:

– Ничего себе! Вещичка что надо!

– Знаю. Часы золотые, браслет из крокодиловой кожи. Они стоят добрых тридцать тысяч долларов. Я тебе их оставлю в залог. Когда расплачусь, ты мне их вернешь.

– Если не расплатишься в течение года, они мои.

– По рукам, – сказала Аляска. – Только об одном тебя прошу: не носи эти часы, а главное, ничего не говори про нашу сделку Уолтеру. Он не поймет. Я могу на тебя рассчитывать? Все должно остаться между нами.

– Секреты я хранить умею, – заверил Эрик.

– Когда ты можешь принести деньги?

– Да хоть сейчас, банк напротив.

* * *

– Мы пошли в банк, – рассказывал Эрик. – Я снял деньги, Аляска отдала мне часы. После ее смерти я не знал, что мне с ними делать.

– Почему ты ничего не сказал полиции? – спросила Лорен.

– Это была бы еще одна улика против меня. Я же чувствовал, что с этими часами дело нечисто. Особенно когда Аляска велела ничего не говорить Уолтеру. Расскажи я тогда копам, закопал бы себя еще глубже. Что это за история с кражей?

– Отец Аляски обчистил ее счет, – объяснил Гэхаловуд. – Она хотела отомстить или по крайней мере возместить убытки. Значит, Аляска сказала, что эти десять тысяч долларов предназначались Льюису Джейкобу?

– Да. Я думал, она из кассы стащила, но она не стала распространяться. Спросите у Льюиса.

– Именно это мы и собираемся сделать.

Эрик Донован попал в переплет, вынужден был молчать и тем самым затруднял расследование. Все, что он мог выложить полиции одиннадцать лет назад и что позволило бы взглянуть на дело под другим углом, усугубило бы его положение. Сходным образом отец Аляски, так сказать, попал в собственную ловушку. Оба таились, боясь последствий, и тем самым покрывали убийцу Аляски. Оба хранили преступное молчание. Вскоре нам предстояло узнать, что и с Льюисом Джейкобом дело обстояло так же.

Льюис в тот день был дома. Мы нашли его у крыльца, он сидел в деревянном садовом кресле “адирондак”, типичном для Новой Англии. Встретил он нас приветливо.

– Продвигается следствие? – спросил он.

– Да, – ответила Лорен. – И у нас есть один вопрос относительно Аляски, на который вы наверняка ответите.

– Рад буду вам помочь. Пойдемте в дом, там будет удобнее. С женой познакомитесь, она любит гостей.

– Льюис, это конфиденциальный разговор, – предупредила Лорен.

Он только хмыкнул:

– Мы полвека женаты, мне нечего от нее скрывать. Филис меня знает как облупленного. У меня от нее секретов нет.

И тем не менее секреты были. С некоторыми секретами проблема в том, что люди в итоге сами о них забывают. И в один прекрасный день они выплескиваются через край, как из переполненной клоаки.

Филис Джейкоб была на кухне.

– Дорогая, это по поводу дела Аляски, – сказал ее муж.

– Продвигаетесь? – спросила Филис Джейкоб; судя по радушному тону, она была явно рада гостям.

– Да, мэм, – ответил Гэхаловуд. – Мы пришли спросить у вашего мужа, почему в начале девяносто девятого года он потребовал от Аляски заплатить ему десять тысяч долларов.

Филис Джейкоб остолбенела. Супруг сломался сразу, сел на стул и закрыл лицо руками. Гэхаловуд повторил вопрос:

– В январе девяносто девятого года Аляска заложила ценные часы за десять тысяч долларов, которые была вам должна. Что случилось, мистер Джейкоб?

– Что случилось, Льюис? – повторила жена.

– Случилась одна неприятность на заправке.

* * *

Воскресенье, 3 января 1999 года

Льюис Джейкоб приехал на заправку ранним утром. Обычно по воскресеньям у него был выходной, магазином занималась его сотрудница Саманта Фрэзер. Саманта ему очень нравилась – молодая, привлекательная, клиенты ее ценили. Большая труженица: на неделе училась на медсестру, по вечерам работала в “Макдональдсе”, а по воскресеньям – на заправке. Саманта и Аляска были похожи, все при них. Льюис Джейкоб считал, что единственным их недостатком были их парни. Уолтер тянул Аляску вниз, с ним ее ждало заурядное будущее в Маунт-Плезант. Но Уолтер был хотя бы симпатичным. Саманта же уже несколько лет встречалась с Рикки, бывшим зеком, который ее лупил по любому поводу.

В то воскресенье Саманта позвонила Льюису Джейкобу:

– Вы должны сюда приехать, мистер Джейкоб.

– Что случилось?

– Есть проблема.

– Что за проблема?

На заднем плане раздался насмешливый голос:

– Гребите сюда, Джейкоб! У вас громадная проблема.

– Саманта, что происходит? – забеспокоился Льюис, решив поначалу, что на нее напал грабитель.

– Это Рикки, мистер Джейкоб. Нам правда надо с вами поговорить. Приезжайте, а то Рикки говорит, что иначе заявится к вам.

Льюис мигом примчался. Войдя, он увидел Саманту и Рикки за прилавком.

– Свинья! – крикнул Рикки; голос его звучал глумливо и неприветливо.

Льюис ничего не мог понять, но ком в горле не предвещал ничего хорошего.

– Вы зачем это сделали, мистер Льюис? – спросила Саманта. – Я вас считала порядочным человеком.

– Что я сделал?

Рикки ткнул ему в нос маленькую видеокамеру – он ее только что растоптал.

– Что это? – спросил Льюис Джейкоб.

– Не прикидывайтесь простачком! – голос Рикки стал угрожающим. – Эта штука была спрятана в комнатке, где девушки переодеваются. Снимаете работниц в раздевалке? Грязный подонок! Вас это возбуждает? Хотел бы я поглядеть на записи, да кассеты в камере нет. Где пленки, свинья паршивая?

– Рикки, Саманта, я здесь ни при чем, – Льюис был ошарашен. – Правда, поверьте. Не знаю, откуда взялась эта камера.

– Заткнись, говнюк! – приказал Рикки. – Мне не нужны извинения извращенца. Мне нужны бабки.

– Да, мистер Джейкоб, – вежливо добавила Саманта. – Мы хотим денег.

– Заплатите – отстану. А вот если не заплатите, спалю вашу заправку, спалю ваш дом, все спалю! Сечете фишку? И яйца вам поджарю!

Льюис Джейкоб понял, что у него нет ни единого шанса убедить Рикки, что он не устанавливал камеру в раздевалке. В тот момент у него в голове была одна-единственная мысль – избавиться от них обоих.

– Сколько вы хотите? – спросил он.

– Сто долларов! – воскликнула Саманта.

– Нет, идиотка, гораздо больше! – заорал Рикки.

– Пятьсот долларов! – заявила Саманта.

– Нет, больше, до хера больше! – взревел Рикки. – Я хочу двадцать тысяч!

– У меня их нет, – сказал Льюис. – У меня нет такой суммы. Я не смогу вам заплатить, никогда.

– Сколько у тебя есть? – спросил Рикки; ему не привыкать было торговаться.

– Наверно, смогу вам дать десять тысяч.

– А с чего это я должен тебе верить? – поинтересовался Рикки. – Уверен, есть куда как больше! У тебя в кабинете сейф стоит, я видел.

– Он, можно сказать, пустой, – жалобно ответил Льюис. – Могу вам показать…

Льюис отвел парочку в свой тесный кабинет. Открыл сейф, где лежало триста долларов наличными. Рикки немедленно их прикарманил.

В сейфе Льюис Джейкоб хранил банковские документы, рабочие и личные. И показал Рикки последние выписки:

– Видишь, я не лгу. На нашем общем с Филис счете лежат десять тысяч тридцать девять долларов сорок центов. Мы отложили эти деньги на черный день.

– Удачно, – сказал Рикки, – у тебя сегодня очень черный день. Мне нужны мои десять тысяч долларов до конца следующей недели.

– Ты их получишь, – пообещал Льюис.

Рикки с довольным видом развернулся на выход.

– Пошли, Сам, – сказал он подружке. – Валим отсюда.

Саманта смущенно взглянула на патрона:

– Вы хотите, чтобы я осталась до конца рабочего дня, мистер Джейкоб?

– Нет, все в порядке.

– Даю неделю, папик! – напомнил Рикки. – Если до ближайшего воскресенья не раздобудешь бабки, берегись! Да, забирай свою говенную камеру, или что там от нее осталось.

Они ушли, оставив Льюиса в полном отчаянии. Он никак не мог понять, что произошло. Позвонил жене, сказал, что Саманта заболела, он отправил ее домой, и ему придется остаться на заправке. Потом стал размышлять: он знал, что не он повесил камеру в раздевалке. Ключ кроме него был еще у двух человек – у Саманты и Аляски. Значит, либо вся эта история с камерой – уловка, задуманная Самантой и Рикки, чтобы вытащить из него деньги, либо дело рук Аляски. Но зачем ей заниматься подобными вещами? Зачем снимать раздевалку, а главное, Саманту, ведь этой комнатой, кроме нее, никто больше не пользуется? Льюис подумал еще. Накануне он запер магазин. Как всегда, перед уходом заглянул в раздевалку. Если бы там была камера, он наверняка ее заметил бы. Комнатка крохотная, там трудно что-то спрятать. Значит, если ее повесила Аляска, она должна была приехать с утра, до открытия. Если она приезжала, ее должны были заснять камеры видеонаблюдения.

Льюис немедленно связался с племянником, который устанавливал ему охранную систему: только тот знал, как управляться с жестким диском. Но племянник не мог подъехать в тот же день, а жесткий диск автоматически стирал данные через двадцать четыре часа. У Льюиса Джейкоба не было другого выхода, кроме как вызвать Аляску и задать ей этот вопрос.

* * *

– Значит, это Аляска установила камеру в раздевалке? – спросил Гэхаловуд.

– Да, – ответил Льюис. – Я ее в тот же день уличил. Попросил приехать на заправку и показал камеру. Спросил: “Это твоя штуковина?” Она сразу поникла, и я понял, что это означало “да”. Тогда я ей рассказал, что произошло. Она расплакалась и стала просить прощения.

* * *

Воскресенье, 3 января 1999 года

– Простите, мистер Джейкоб, – всхлипнула Аляска. – Я лопухнулась.

– Лопухнулась? Да уж, нечего сказать! Не могу поверить, что ты меня поставила в такое положение! Ты меня так разочаровала!

– Мы с Самантой просто хотели посмеяться. А этот чокнутый Рикки слетел с катушек. Я знаю, Саманта пыталась не дать ему вам напакостить, но это же Рикки, он неуправляемый.

– И что мне теперь прикажешь делать? Платить десять тысяч долларов Рикки? Он говорит, что подожжет заправку, если я не заплачу, и он на это способен, я знаю.

– Я вам возмещу! – пообещала Аляска. – Все до последнего цента! Можете вычитать у меня из зарплаты столько времени, сколько понадобится! Ох, мистер Джейкоб, мне так жаль, что я вас впутала в такую передрягу.

– Рикки хочет получить свое к следующему воскресенью! Я никак не могу ему заплатить, разве что вычистить наш с Филис общий счет. Она сразу заметит. Надо ей рассказать…

– Пожалуйста, только не это! – взмолилась Аляска. – Она всем расскажет, может, выдаст меня полиции. В этом городе все всё сразу узнают. Я принесу вам деньги. Разберусь, ведь это все из-за меня.

– Где ты возьмешь такую сумму?

– Не беспокойтесь, мистер Джейкоб. Я все улажу. Я перед вами в долгу, вы так добры ко мне, а я – вот как я вас отблагодарила.

* * *

– Через несколько дней она принесла деньги, – рассказывал Льюис Джейкоб. – Я немедленно расплатился с Рикки, и история на этом кончилась. Больше мы с ней про это не говорили.

– Значит, вы не знаете, зачем Аляска повесила камеру в раздевалке? – спросил я.

– Нет, не знаю.

– А что было дальше с Самантой?

– В следующее воскресенье она как ни в чем не бывало явилась на работу. Я спросил, что ей здесь нужно, а она воззрилась на меня с невинным видом: “Я уволена?” Я ответил, что да, уволена, она огорчилась и обиделась. “Вы мне очень нравитесь, мистер Льюис”. – “Я тоже ценю тебя, Саманта, но ты все-таки оказалась рэкетиршей”. – “Мне ничего другого не оставалось, вы же видели, как я строила из себя идиотку перед Рикки”. – “Мне жаль, Саманта, но тебе здесь больше оставаться нельзя”. Уволил я ее ненадолго: через несколько дней она явилась снова, с опухшим лицом. Умоляла взять ее обратно, говорила, что я плачу гораздо больше, чем в “Макдональдсе”. “Рикки говорит, что нам нужны бабки и я должна работать”. – “А он сам работает?” – “Нет, он не любитель”. Вмешалась Аляска, стала меня упрекать, что я наказываю Саманту, хотя сглупила она: “Это слишком несправедливо, если вы уволите Саманту, я тоже уволюсь!” Мне совсем не хотелось терять Аляску. Я взял Саманту обратно. Но через несколько недель Саманта вдруг взяла и уволилась одним днем. Бросила учебу и отправилась с Рикки путешествовать на машине. Больше я о ней не слышал.

– Льюис, – спросила Лорен, – почему вы не рассказали обо всем полиции, когда Аляска умерла?

– Я сперва хотел это сделать, но потом испугался, как бы не подумали, что я замешан в ее смерти.

– В свое время вы отзывались об Аляске в самых восторженных словах, – заметил Гэхаловуд. – Даже если оставить в стороне эту историю с камерой, вы ни разу, ни в какой момент не дали понять, что Аляска была еще и изворотливой…

– Изворотливой? Ничего изворотливого в ней не было. Просто девчонка двадцати двух лет, которая сделала глупость и к тому же за нее расплатилась. И потом, мне все-таки было не по себе. Рикки с Самантой на время исчезли, но я опасался, как бы они не возникли снова и не обвинили меня в этой истории с камерой. Мое слово против их слова. Полиция приняла бы меня за извращенца: я был последним, кто видел Аляску живой, а ее труп нашли в километре от моей заправки. Поэтому я поначалу предпочел молчать. Но я бы, наверное, заговорил, если бы через два дня не арестовали Уолтера. Следствие было закрыто, я решил, что лучше держать эту историю при себе.

– Вы были неправы, – с сожалением сказал Гэхаловуд.

Льюису Джейкобу явно хотелось доказать свое чистосердечие, и он сказал:

– Я упомянул все это в завещании. Не хотел уносить секрет с собой в могилу.

Филис Джейкоб, до сих пор слушавшая мужа в растерянном молчании, наконец заговорила:

– Ты написал завещание?

– Да, я отдал его на хранение нотариусу Брауну. Вместе с кассетой.

– С кассетой? – повторил Гэхаловуд. – С какой кассетой?

– В воскресенье, 28 февраля 1999 года, Саманта пришла ко мне домой и сообщила, что увольняется. Было поздно. Я очень удивился, увидев ее. Она сказала: “Я ухожу от вас, мистер Джейкоб. Так надо. Ключ от магазина я оставила Аляске, она вам завтра отдаст”. Саманта объяснила, что уезжает путешествовать вместе с Рикки. Потом протянула мне маленькую цифровую кассету и сказала: “Передайте это Аляске, пожалуйста. Это ее. На память”. Я взял кассету, но Аляске так и не отдал. Сперва мне захотелось посмотреть, что там такое, из любопытства. Но у меня не было подходящего проигрывателя. Прошел месяц, а потом Аляску убили. И эта чертова кассета осталась у меня. Я же сказал, я не хотел, чтобы меня подозревали. В маленьких городках потерять доброе имя легче легкого. Люди станут обходить мою заправку стороной, а я в нее вложил все свои сбережения. Я подумал, что, наверное, на кассете ролики, которые Аляска снимала в раздевалке. И у меня будут большие проблемы. Мне хотелось избавиться от нее как можно скорее, но все-таки совесть не позволила. Тогда я вложил ее в конверт и отнес нотариусу. С указанием вскрыть конверт после моей смерти.

* * *

Эдди Браун работал нотариусом в Маунт-Плезант с 1955 года. Он был самым старым и единственным юристом в городе. Ему уже было за восемьдесят, но он еще не ушел на пенсию и каждый день приходил в контору. Когда мы заявились к нему в ту субботу, нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы его обаять – вытащить из кресла, оторвать от книжки и лимонада и доставить в его кабинет. “Нельзя было до понедельника подождать?” – ворчал он, когда я усаживал его в свою в машину.

Нотариус Браун был еще бодр, по-моему, наше вторжение в привычный распорядок дел на выходных его даже позабавило. “Не каждый день случается помогать полиции в уголовном расследовании”, – сказал он. Потом повернулся ко мне: “Я читал ваши книжки, молодой человек. Упомяните меня в следующей, ладно? Я был бы очень рад”. В кабинете Эдди Брауна стоял бронированный шкаф. “Все городские секреты тут”, – с удовольствием изрек он. Конверт, оставленный Льюисом Джейкобом, нашелся быстро. В нем лежала цифровая кассета и письмо, датированное 11 апреля 1999 года и подписанное Льюисом; в письме он излагал события так же, как и нам час назад.

– Есть вероятность, что кассета еще в рабочем состоянии? – спросила Лорен.

– Надеюсь, – сказал Гэхаловуд. – Я немедленно еду в Конкорд, отдам ее в техническую группу. Посмотрим.

Этот эпизод означал новый поворот в расследовании. А если угрозы, которые получала Аляска, были связаны не с ограблением родителей, а с камерой, которую она спрятала в раздевалке на заправке?

я все про тебя знаю.

Может, это было делом рук Рикки или Саманты? Может, они выяснили, что это Аляска установила камеру? Может, они, выкачав деньги из Льюиса Джейкоба, решили шантажировать Аляску? Их надо было найти, но сведения у нас были скудные: мы знали полное имя Саманты, но не знали фамилии Рикки.

Мы отвезли нотариуса домой, и Гэхаловуд спросил меня:

– Вы со мной в Конкорд? Я отдам кассету и займусь разысканиями насчет Саманты и Рикки.

– Простите, сержант, мне надо удрать.

– Куда это вы намылились, писатель?

– Меня пригласили, надо ехать.

В тот вечер я в одиночестве покатил по направлению к Мэну и через час прибыл в прелестный городок Бриджтон. Приехал я заранее. Побродил по городу, потом, когда подошло время, отправился в аудиторию муниципального лицея, где должен был состояться концерт. Места были пронумерованы. Я сел. Зал понемногу заполнился, но кресло рядом со мной оставалось свободным. Когда погас свет, кресло все еще пустовало. Спектакль начался, зазвучал первый фрагмент из “Мадам Баттерфляй” – “America forever”. И в этот миг между рядами проскользнула чья-то фигура и уселась рядом со мной.

Это был Гарри Квеберт.

После спектакля мы, не обменявшись ни словом, влились в поток зрителей, покидавших аудиторию. Заметив на парковке лицея фургон, торгующий едой навынос, Гарри сказал: “Ужин за мой счет”.

Глава 25

“Мадам Баттерфляй”

Бриджтон, штат Мэн

Суббота, 17 июля 2010 года

Мы сидели на скамейке у реки и жевали гамбургеры с картошкой фри. Молча – оба чувствовали себя неловко. Я ел, хотя не был голоден. Я не знал, что сказать, непонятно было даже, с чего начать. После нашей последней встречи в декабре 2008 года я изо всех сил надеялся увидеть Гарри снова. Мне и в голову не приходило, что все будет вот так. Наконец я спросил:

– Как вы узнали, что я в Маунт-Плезант?

– Книжный магазин разослал анонс вашей автограф-сессии. Да и про вас опять все говорят, Маркус. Дело Аляски Сандерс, новое расследование, за которым с живейшим интересом следит вся Америка. Это ваша следующая книга?

– Не знаю. Вы по-прежнему живете в Нью-Гэмпшире? Такое впечатление, что вы испарились. Я вас повсюду искал, но напрасно. Полтора года все думаю, что же с вами сталось…

– Призрак. Это лучшее, что могло со мной случиться. Наконец-то я избавился от славы, с которой не знал, что делать. Я свободный человек, Маркус.

– Вы поэтому исчезли?

– Какая разница почему. Скажем так, мне надо было отойти подальше. Так было лучше для всех.

– А теперь что? Внезапная потребность проявиться снова, с этими вашими гипсовыми чайками и загадочными посланиями?

– В посланиях ничего загадочного не было. Я вам писал, чтобы вы ни в коем случае не ходили преподавать в Берроуз. Это была бы большая ошибка. Вам там не место.

– Почему же? – Я был задет за живое. – Я недостаточно хорош, чтобы преподавать в Берроузе?

– Наоборот, вы гораздо выше этого. У меня было ощущение – судя по всему, верное, – что вы не поняли, что я пытаюсь вам сказать, мне захотелось поговорить с вами лично, отсюда эта встреча.

– Что же вы мне пытались сказать, Гарри?

– Что вам пора стать до конца самим собой. Вы Маркус Гольдман, чудесный человек, упорный, одаренный. Вот увидите, вы станете одним из величайших писателей, каких знавала Америка. И когда я узнал, что вам взбрело в голову отправиться в Берроуз…

– А откуда вы узнали? – перебил его я.

– Представьте себе, у меня после увольнения не отключили университетскую электронную почту, – усмехнулся он, – и я, помимо чудовищной рекламы, до сих пор получаю факультетскую рассылку. Вот и обнаружил с ужасом письмо Дастина Пергола такого примерно содержания: “Счастлив сообщить, что к нам в должности доцента присоединяется писатель Маркус Гольдман. Он прочтет курс писательского мастерства. Маркус Гольдман займет кабинет С-223, прошу любить и жаловать”. С-223 – это ведь мой кабинет, верно?

– Да.

– Вот это меня и беспокоило. По-моему, Маркус, вы любой ценой хотите вернуться в прошлое. То эта дурацкая резиденция для писателей в Авроре, то теперь мой кабинет в Берроузе. Вам пора заявить о себе как о самостоятельном писателе. И первым делом перестать идти по моим стопам… Не забывайте, кто я, Маркус. Не забывайте, что я сделал.

– Вот именно, я не забываю, что вы для меня сделали.

– Вы знаете, о чем я, Маркус.

– Неважно, вы мой друг, несмотря ни на что.

– Хотел бы я им быть. Но мы не сможем сойтись по-настоящему, пока вы не прекратите меня идеализировать и не согласитесь с тем, что я просто друг и ничего больше. Пока не откажетесь наконец от идиотского образа ментора, который вы на меня навесили. Кабинет в Берроузе! Пф-ф! Это же просто смешно! Ваша судьба – держаться подальше от Берроуза, вести расследования, заставлять толпы людей мечтать, питать энтузиазм, который вы внушаете.

– Не уверен, что мне хочется такой славы, Гарри. Думаю, меня тянет к нормальной, более спокойной жизни.

– Это невозможно, Маркус. Это сильнее вас! В вас горит огонь, и вам с ним ничего не поделать!

Опустилась ночь. Небо усыпали созвездия. Гарри взглянул на звезды:

– Пора. Мне еще ехать и ехать.

– Но мы встретимся? – спросил я.

– Конечно, что за вопрос!

– Не забудьте, вы полтора года не подавали признаков жизни.

– Это не дольше, чем длилось ваше молчание после первого успеха. Помните эти времена? Когда вам захотелось приехать, я был на месте. Не морочьте себе голову, Маркус, мы встретимся, когда вы будете готовы.

– Я готов, – заверил я.

– Нет, не готовы. Пока вы не примете себя таким, какой вы есть, вы не готовы.

– А какой я есть?

– Большой писатель.

– Вы тоже…

– Да черт бы вас подрал, Маркус, что вы заладили! – воскликнул Гарри. – Вы победили, вы меня превзошли! Ваше имя, ваша слава, ваш успех превзошли все, что я мог бы сделать. Какого рожна вы так усердно нахлобучиваете на меня корону?

– Для меня это никогда не было соревнованием, Гарри!

– А для меня было! Я с первого дня соревновался с вами! А вы так и не заметили!

Я не понимал, то ли он меня испытывает, то ли говорит правду.

– Ну, спросите же меня, – сказал он.

– Что спросить?

– Почему я исчез. Почему в тот декабрьский день 2008 года, выйдя из вашего дома, я поклялся себе никогда больше с вами не встречаться. Хотите знать почему? Потому что весь тот год, когда вы никак не могли написать новую книжку, какая-то часть меня радовалась вашим неудачам. С той самой минуты, когда вы явились ко мне в феврале, я надеялся, что вы погорите, Маркус! Провалитесь самым жалким образом! Сожжете себе крылья! А знаете почему? Чтобы снова вас обрести! Ваш успех отдалил нас друг от друга. Мы были так близки, а потом – бац! – успех, и нет больше Маркуса!

– Простите, я…

– Да вы же ни в чем не виноваты, черт возьми! Неужели вы не понимаете, что я пытаюсь вам сказать? Вы не можете извиняться за свой успех! Он в вас заложен! Нельзя упрекать гусеницу за то, что она стала бабочкой. Такая у вас судьба. В книге жизни так записано. И вот еще что: я всегда это знал. Ничто из этого не стало для меня неожиданностью. А потом, в начале две тысячи восьмого, я встречаю вас снова, вы нервничаете, вам грозит опасность, вас гложут сомнения. Вы мучаетесь, вы не способны писать, а Барнаски вам внушает, что вы просто паяц. Вы имеете право знать правду: мне нравилось видеть вас уязвимым, потому что я завидовал вашему успеху. ЗАВИДОВАЛ! Понимаете? Мне хотелось, чтобы ваш успех на том и кончился, чтобы он иссяк. Потому что из-за вашей славы я оказывался лицом к лицу с собственными провалами, с собственными демонами. И когда вы ко мне приехали, чтобы писать, а я все спрашивал, продвигается ли ваша книга, я радовался, что дело плохо. И каждый раз, когда я предлагал вам куда-нибудь сходить или чем-то заняться, когда уводил вас на улицу, подальше от дома, подальше от работы – на пробежку, пройтись по пляжу, покататься на лыжах и все такое, – я на самом деле старался отвратить вас от работы. Я ставил палки в колеса вашей карьере. Я хотел, чтобы вы не добились успеха.

Повисло долгое молчание. Потом Гарри добавил:

– Вы должны меня ненавидеть…

– Как я могу вас ненавидеть?

– Люди, которые любят друг друга, не завидуют.

– Люблю завистников: они знают, зачем живут на свете.

Гарри вздохнул:

– Как ваша личная жизнь, Маркус?

Меня удивил этот вопрос:

– Есть девушка, она мне очень нравится.

– Я не спрашиваю, есть ли у вас подружка, я спрашиваю, нашли ли вы любовь.

– Нет, вы знаете, что…

– Знаю, Маркус. Вот именно, что знаю. Есть девушка, которую вы любили и которую в глубине души любите до сих пор. Она – любовь всей вашей жизни.

– Это старая история.

– Жизнь коротка, Маркус, особенно в нашем масштабе. Ни одна история не бывает по-настоящему старой.

– Я потерял ее из виду…

– Так и думал, что вы это скажете. Поэтому позволил себе найти ее для вас.

С этими словами он протянул мне конверт. Я открыл его, и то, что я увидел, заставило мое сердце забиться изо всех сил.

– Вспоминая две тысячи восьмой год, я сознаю, что был не на высоте вашей дружбы, – продолжал Гарри. – Вы хотите, чтобы мы были друзьями? Я поступаю как друг. Я – один из немногих, кто достаточно хорошо вас знает и понимает, что ваша жизнь без нее неполна. Езжайте, повидайте ее. Уверен, она тоже вас ждет.

На прощание Гарри крепко обнял меня, потом исчез в темноте. Я не сразу пошел за ним. Сидел на скамейке без единой мысли в голове, пока сообщение на телефоне не вернуло меня к реальности. Это Лорен прислала мне фото комода в своей гостиной: на нем красовался забытый мной вчера снимок трех кузенов Гольдманов и Александры. Картинку Лорен подписала так:

Твои милые кузены здесь. Не хватает только тебя. Заедешь?

Я пустился в обратный путь и затормозил у ее дома. Ночь была теплая. Лорен ждала меня на крыльце.

– Ты где был?

– Встречался со старым другом.

– О! Cлавно прошло?

– Скорее странно.

Я волновался. Мне здесь было почти не по себе. Я поглаживал лежащий в кармане конверт, который дал мне Гарри. Там был билет на концерт Александры Невилл. Думая о ней, я погружался в воспоминания детства. Со всеми Гольдманами-из-Балтимора. Надо было перевернуть эту страницу моей жизни.

С тех пор, как мы обнаружили видеокассету, прошло три дня. Эксперты из полиции штата сумели извлечь ее содержимое, и то, что мы на ней увидели, заставило нас срочно отыскать Саманту Фрэзер.

Глава 26

Саманта

Рочестер, штат Нью-Гэмпшир

Вторник, 20 июля 2010 года

В то утро мы мчались по городу Рочестеру в сопровождении внушительной колонны полицейских машин. Гэхаловуд, Лорен и я сидели во внедорожнике группы захвата. За рулем был полицейский, Гэхаловуд занимал пассажирское сиденье, а мы с Лорен расположились сзади. Она тайком поглаживала мне руку. Воскресенье мы провели в Кеннебанке, на пляже, забыв на несколько часов про расследование и про все треволнения. Там я наконец сумел переварить встречу с Гарри. Трудно было не думать про билет на концерт и про Александру Невилл, а когда я о ней думал, у меня возникало неприятное чувство, что я предаю Лорен. Я не знал, как себя вести, меня разрывало на части. Лорен мне очень нравилась, но достаточно ли этого?

Водитель, включив сирену, внезапно вернул меня к реальности, к нашей колонне. На след Саманты Фрэзер мы напали без труда. Плохая новость для нее: она отсидела в тюрьме. Хорошая новость для нас: ее освободили условно-досрочно, ей было предписано в определенные часы находиться дома. Жила она в сборном домике, в квартале, который в Рочестере считался опасным, поэтому мы явились туда во всеоружии.

Машины остановились, полиция быстро оцепила дом по указанному адресу. Перед ним на пластиковом стуле сидела женщина и наблюдала за развертыванием сил правопорядка. От нее осталась одна тень. Серые волосы, серая кожа, серое тело, затравленный взгляд и беззубый рот. Она осыпала бранью двух мальчишек лет десяти, игравших в мяч. По бумагам женщине было тридцать шесть лет, выглядела она лет на двадцать старше. Гэхаловуд, не выходя из машины, показал нам фото.

– И не узнаешь ее, – сказал он, – но это Саманта Фрэзер.

– Что с ней случилось? – спросила Лорен.

– Крэк курит. Пошли.

Мы с Гэхаловудом и Лорен, все трое в бронежилетах, вышли из машины и приблизились к женщине.

– Миссис Саманта Фрэзер? Я сержант Перри Гэхаловуд, полиция штата Нью-Гэмпшир.

– Я сижу тихо, как мышка, нач’льник, – тут же заявила Саманта.

– Не сомневаюсь. Мы приехали поговорить с вами об Аляске Сандерс.

– Не знаю такую. Ничо не видела, не слышала, ваще.

– Она работала с вами на автозаправке Льюиса Джейкоба, в Маунт-Плезант.

Саманта изо всех сил гримасничала, словно пытаясь припомнить. Но сдалась:

– Нет. Не помню.

– Она была вашей любовницей, – произнес Гэхаловуд.

* * *

Кассета, которую сохранил Льюис Джейкоб, раскрыла перед нами целый потаенный пласт жизни Аляски.

Первый эпизод был датирован 21 сентября 1998 года. Аляска появлялась в том же загадочном интерьере, который никто не сумел опознать – том, где она записывала последнюю пробу, отосланную Долорес Маркадо. На заднем плане висела картина с закатом над океаном. По ходу эпизода становится ясно, что Аляска проверяет камеру. Ее лицо приближается к объективу всякий раз, когда она нажимает на разные кнопки. Судя по всему, у аппарата есть съемный экранчик, на котором видно, что получилось. Внезапно она поднимает на кого-то глаза и говорит: “Вау, спасибо за камеру! Теперь-то я точно еду в Голливуд! Люблю тебя, спасибо, любовь моя!”

Сразу после шел второй эпизод – запись, переданная Долорес Маркадо. Камеру явно подарили недавно. К кому обращалась Аляска со словами “Спасибо, любовь моя”? К Уолтеру?

Следующая сцена была записана два месяца спустя, в конце ноября, в воскресенье, на заправке Льюиса Джейкоба. Аляска снимает девушку за прилавком, та смущенно улыбается: это Саманта Фрэзер.

– Зачем ты меня снимаешь? – спрашивает Саманта.

– Затем, что мне так хочется, – отвечает Аляска, подходя поближе.

Теперь Саманту видно крупным планом, Аляска комментирует:

– Дамы и господа, перед вами Саманта Фрэзер!

– Откуда у тебя камера? – спрашивает Саманта.

– Подарок из прошлой жизни. Когда я хотела стать актрисой.

– Из тебя бы вышла гениальная актриса!

– Это все накрылось.

– Накрылось? Погоди, дай-ка мне!

Саманта забирает камеру, и теперь на экране видна Аляска. Саманта комментирует:

– Смотрите все, это Аляска Сандерс, будущая звезда! – поворачивает объектив к себе: – А это ее бедная подружка Сам, которая кончит жизнь в канаве!

Аляска хохочет, подходит к камере и поворачивает ее так, чтобы были видны обе девушки. И вдруг целует Саманту.

– Ты с ума сошла! – та от неожиданности вскрикивает. – Нас могут увидеть!

Следующий эпизод отснят через неделю, снова в воскресенье. Камера включается, Аляска держит ее на вытянутой руке. Обе девушки в раздевалке автозаправки, обнаженные. Аляска ставит камеру на полку, проверяет угол обзора, и они с Самантой целуются.

Воскресенье за воскресеньем на пленке – Аляска и Саманта на заправке. Одна за другой следуют минуты близости: они изображают Льюиса Джейкоба за прилавком, передразнивают его речь со словами-паразитами. Хохочут во все горло. Любовно подсмеиваются над ним. “Мистер Джейкоб, если вы вдруг увидите, так мы вас очень любим!” – кричит Аляска на камеру. “Без вас мы бы не встретились!” – вступает Саманта. Потом обе совершают набег на чипсы и конфеты и тайком поедают их в подсобке. Спорят, веселятся.

Снова раздевалка на заправке, Аляска с Самантой целуются. Иногда интимные игры прерывает появление клиента. Слышен электронный звонок – кто-то вошел в магазин при заправке. “Бля”, – бормочет Саманта, отрывается от любовницы и поспешно одевается под насмешливым взглядом Аляски.

И еще воскресенье. Саманта в кабинете Льюиса Джейкоба зачитывает тест из какого-то журнала:

– “Какое ты животное?” Готова?

– Валяй.

– “Утром ты встаешь: А) всегда бодро, В) с трудом, С) вообще не встаешь, а ложишься, потому что всю ночь занималась своими делами”.

За два часа, что длилась запись на кассете, перед зрителем развернулась история двух юных заговорщиц.

Последний эпизод относился к 3 января. Они снова целуются в раздевалке, голые по пояс. Вдруг раздается голос: “Саманта?” Саманта в панике: “Блин, это Рикки, смывайся через черный ход!” Аляска исчезает. Саманта бежит выключать камеру.

Именно в тот день Рикки обнаружил камеру и затем выудил из Льюиса Джейкоба десять тысяч долларов. Одиннадцать лет спустя, встретившись с Самантой Фрэзер, мы наконец поймем, что тогда произошло. Ныне от миловидной Саманты с видеозаписи, юной брюнетки с ослепительными зубами и соблазнительными формами, не осталось ничего. Саманта Фрэзер образца 2010 года, с поредевшими волосами, нечистым лицом, увядшей кожей, высохшим телом, завороженно смотрела видео, которое мы показывали ей в хаосе ее гостиной. “Это я”, – произнесла она, когда на экране появилась юная смеющаяся красавица. Потом, увидев Аляску, прошептала: “Аляска… Аляска… это ты…” – и непонятно было, узнала она ее или просто повторяла то, что слышала на записи.

– Саманта, вы не помните эту женщину? – спросил Гэхаловуд.

Она взглянула на него пустыми глазами и простонала:

– Крэк украл у меня память.

Вдруг она встала и с трудом подтащила свой скелет к столу, на котором царил немыслимый беспорядок. Порылась в куче каких-то предметов, словно отбирая частички пазла, выудила школьную тетрадку, воскликнула с торжествующей улыбкой: “Аляска! Аляска!” и протянула ее Гэхаловуду. На обложке тетради было написано черным фломастером: “Аляска”.

Гэхаловуд открыл тетрадь и сказал:

– Это дневник.

– Это я написала, – объяснила Саманта. – Поняла однажды, что мозг у меня мало-помалу исчезает. Память стирается. Сперва сказала себе, что это неважно, наоборот, даже лучше, если я забуду свою жизнь. Но потом подумала, что забуду и ее тоже, а этого я не хотела. Ничего хорошего, кроме нее, в моей жизни не было. Вот я и написала.

ОТРЫВКИ ИЗ “АЛЯСКИ”, НАПИСАННОЙ САМАНТОЙ ФРЭЗЕР

Когда я первый раз увидела Аляску, я стала смеяться над ее именем. Она сказала: “Саманта не лучше”, и мы засмеялись вместе. Глупо, но нас это развеселило. Это было на заправке. Она пришла знакомиться. Говорила, что мы теперь коллеги. Мне было глубоко насрать, что мы коллеги, но вид у нее был прикольный. А главное, такая красивая – охренеть! Милая, улыбчивая, умная, одета хорошо. Моя бабка сказала бы: “Все галочки проставлены”.

Мы сразу поладили. Она зашла в следующее воскресенье, просто поздороваться. И через воскресенье тоже. Каждое воскресенье заходила. Мне это была компания, по воскресеньям на заправке народу мало. Не знаю, почему мистер Джейкоб так упорно не хотел закрываться. В общем, грех было жаловаться, платили в два раза больше, чем в “Макдаке”, а работы в два раза меньше. Но со скуки помрешь. И я была рада, что Аляска приходит. А потом, она была не такая. Столько всяких вещей знала. Я пахала как лошадь, училась на медсестру. Рикки говорил, что я ни на что не годная. А Аляска мне сразу сказала: “У тебя все получится, красавица, ты умненькая”.

Мне эта фраза запала, потому что мне никто никогда такого не говорил. Во-первых, что у меня что-то получится, во-вторых, что я красивая, да к тому же умная. Когда она мне это сказала, я чуть не заплакала. Призналась ей, что Рикки говорит, что я со своей учебой – дура с претензиями. Она ответила, что это Рикки дурак. Я потом сказала Рикки, что Аляска говорит, что он дурак. Я не хотела Аляске плохого, просто хотела сказать Рикки, что не только я его считаю скотом, но и Аляска тоже. Это была ошибка: Рикки взбесился. Сказал, что накажет ее, научит его уважать.

В общем, Аляска встретилась с Рикки. Он пришел со мной на заправку и стал поджидать ее, мне было жутко плохо. Аляска пришла и страшно удивилась, конечно. Слава богу, Рикки ее не бил, только обругал. Схватил за горло и сказал, что, если она еще раз его оскорбит, он ей под дых даст кастетом. Потом оттолкнул ее и ушел. Аляска лежала на полу и плакала. Я все понимала, потому что Рикки может напугать до смерти, уж я-то знаю. Я встала на колени с ней рядом, мне так было больно, что я тоже заплакала. Прижала ее к себе. А потом она меня поцеловала. Я не ожидала, но мне понравилось. Мне понравилось, когда она просунула язык мне в рот. Было сладко, хорошо. Нежно, как она говорит.

Я никогда не думала, что можно поцеловать женщину. Этот день начался так хреново, но я его никогда не забуду, потому что мы потом стали с Аляской как бы парой. Мы с ней проводили все воскресенья на заправке, валялись, смеялись, целовались, делали всякие штуки в раздевалке, читали журналы и жевали чипсы. Мы могли что угодно делать: клиентов почти не было, а мистер Джейкоб не умел пользоваться камерами. Говорил, у него для этого племянник есть.

Кстати о камере, Аляска всегда приходила с маленькой камерой. Говорила, чтобы осталось на память. Еще ее забавляло нас снимать, когда мы целовались. Я для нее была готова на все. Даже сказала ей вещь, которую никогда никому не говорила: “Я для тебя что угодно сделаю”.

Еще я спросила Аляску: если мы все такое делаем, значит, я теперь официально лесбиянка? Аляска сказала, что насрать на всех, любить можно кого угодно. Я была согласна, но мне все-таки хотелось знать. Я сказала, что очень люблю Рикки, хоть он меня и бьет. Она спросила: “Почему ты не бросишь парня, который тебя бьет?” Я ответила: “Не знаю, я на него залипла. Бывает, что залипаешь на кого-то и сам не знаешь почему”. Она сказала, что понимает, что она тоже прежде на кого-то залипла. Но она знала почему: влюбилась до чертиков. Меня как кольнуло, когда она это сказала. Я поняла, что хотела, чтобы она до чертиков влюбилась в меня. Так я выяснила, что Аляска в Маунт-Плезант проездом и что, в сущности, я для нее просто развлечение по воскресеньям. Это я поняла, потому что спросила: “Твой любимый – это Уолтер?” Она сказала: “Нет, на Уолтера мне плевать. Я тут сижу взаперти, потому что мы вдвоем кое-что сделали”. Сказала, что у нее есть “другой человек”. Кто-то, кто вытащит ее из “этой крысиной дыры, из Маунт-Плезант”. Я спросила, чего же этот человек ждет и не приезжает за ней, а Аляска ответила: “Развода”. Как только бумаги будут подписаны, они уедут в Нью-Йорк. Это была мечта Аляски – жить в Нью-Йорке. Она хотела быть актрисой. Сначала, когда мы только встретились, она говорила, что ее карьера накрылась. “Из-за того, что случилось в Салеме”. Она мне не сразу рассказала, что случилось. Ее отец, видно, большой говнюк, стибрил ее сбережения. Она решила у него украсть часы, возместить потерю. Поехала туда с Уолтером, они должны были все обделать быстро и ловко. Но их застукали, и Уолтер наехал на их соседа, к тому же копа. Я сказала, что она не виновата, если этот кретин Уолтер кого-то сбил. И вообще, тот тип даже не умер. Я знала, что она будет жить как мечтала, станет знаменитой актрисой, на ней это было написано. А пока мы сами снимали кино ее камерой.

У меня всегда так бывает – начинается хорошо, а кончается плохо. В воскресенье после Нового года мы с Аляской целовались в раздевалке. Камера работает, все такое. Я сняла все сверху, она ласкала мою грудь. И вдруг дверь магазина открывается и раздается голос Рикки. Я страшно перепугалась, сказала Аляске смываться через черный ход. А сама скорей выключила камеру. Ее некуда было убрать, но я ее заставила чистящими средствами, а главное, вынула кассету и сунула в карман. Я даже представить боялась, что Рикки сделает с Аляской, если ему попадется запись. А одна камера ничего не доказывает.

Рикки толкнул дверь раздевалки, увидел меня полуголую и взбесился. Залепил мне пощечину, заорал: “Вот как ты обслуживаешь клиентов, грязная шлюха?” Я спокойно сказала: “Рикки, это раздевалка, я переодеваюсь. Я кофе на себя пролила”. Спросила, что ему тут надо, а он сказал: “Пришел проверить, нет ли кого у тебя”. – “Думаешь, я тебе изменяю?” – “Не знаю. Ты какая-то другая в последнее время”. Тут он схватил меня за груди и сказал: “По крайней мере, не зря прокатился”. И взял меня, силой. Потом и того хуже: поднял голову и увидел камеру, направленную на нас. Разорался, завопил: “Это что такое?” Мне надо было скоренько найти объяснение, чтобы он меня не отхлестал ремнем, а главное, не отхлестал Аляску. И я закричала: “О черт, этот мистер Джейкоб, извращенец, нас снимает, когда мы переодеваемся!” – “Ты не замечала это говно?” – “Да нет, Рикки, я не смотрю, что там наверху на полках. Быстро переодеваюсь и начинаю работать”. Он был вне себя от бешенства. Схватил камеру, открыл, чтобы достать кассету, но камера была пустая. Тогда он ее швырнул на пол и растоптал. Орал: “Льюис Джейкоб, извращенец поганый! Я с ним счеты-то сведу! Дух вышибу!” Мне стало страшно, что он в самом деле что-нибудь сделает с бедным мистером Джейкобом, и я сказала: “Глупо его убивать. Лучше стребовать с него денег”. Он сказал, что это хорошая мысль, и попросил меня ему позвонить. Бедный мистер Джейкоб тут же примчался – он, само собой, ничего не понимал в этой истории с камерой. Рикки хотел содрать с него три шкуры. Я пыталась как-то понизить цену, предлагала сто или двести долларов. Но Рикки потребовал у мистера Джейкоба десять тысяч, если тот не хочет больших неприятностей. Мне правда было больно за мистера Джейкоба.

После этого мы виделись с Аляской. Она сказала, что все уладит, что пойдет сознается и даст денег мистеру Джейкобу. Сказала, чтобы я не волновалась. Мне до нее никто такого не говорил. А потом мистер Джейкоб меня уволил. А когда Рикки меня избил до полусмерти, потому что я конченная и потеряла не работу, а конфетку, как он говорит, я плакала как девчонка, не от боли, а потому, что вместе с работой потеряла свои воскресенья с Аляской.

Аляска как-то так сумела устроить, чтобы мистер Джейкоб меня взял назад. Не знаю, что она ему сказала, но она все уладила. Она меня защищала. Она была первым и последним человеком, который меня защищал. Но после этой сцены она больше не приходила по воскресеньям. Я ее ждала, но напрасно. Каждый раз надеялась, когда открывалась дверь магазина. Как будто что-то сломалось. Из-за Рикки. А может, из-за нас. Я всегда знала, что Аляска меня любила как подругу, но чуть больше. Как подругу, с которой можно зайти дальше. Но на самом деле она была влюблена в кого-то другого.

Аляска Сандерс – самое прекрасное, что со мной было в жизни. Это единственное воспоминание, которое мне хочется сохранить.

* * *

Когда Гэхаловуд закончил читать вслух, Саманта плакала.

– Такая красивая история, – сказала она, словно слышала ее в первый раз. – Я все забыла. У нее все хорошо?

– У кого?

– У Аляски. Вы же из-за нее приехали, да? Надеюсь, с ней ничего не случилось.

Гэхаловуд на секунду онемел. Потом ответил:

– У нее все хорошо. Шлет вам привет.

Саманта Фрэзер улыбнулась остатками зубов:

– Скажите ей, что я ее целую. И что скучаю по ней.

Мы пересняли тетрадь, чтобы иметь копию, а оригинал оставили Саманте. Потом Гэхаловуд объявил по полицейской рации, что мы уезжаем. Саманта проводила нас до двери, а заодно отругала двоих мальчишек, игравших в мяч.

Но когда мы уже садились в полицейскую машину, Саманта крикнула: “Говенный принтер, я его верну в ‘Дьютис’!”

“Говенный принтер, я его верну в ‘Дьютис’”. Это, безусловно, было связано с Аляской. Услышав фразу Саманты, Лорен уставилась на нас: “Она сказала ‘Дьютис’? Был такой магазин электроники в Маунт-Плезант. Разорился несколько лет назад”.

Глава 27

Странности печати

Рочестер, штат Нью-Гэмпшир

Вторник, 20 июля 2010 года

Гэхаловуд сделал коллегам знак подождать и вернулся к Саманте:

– Что вы сказали?

– Не помню, – ответил призрак.

Мальчишки прыснули:

– Она все время это твердит, мистер полицейский, не сердитесь на нее, она не про вас.

– Что все время твердит?

– “Говенный принтер, я его верну в ‘Дьютис’”. Отец говорит, это старая история. А нам смешно.

– Ты сын Саманты?

– Да, мистер полицейский. А это мой брат. Вы тут из-за отца?

– Нет, мы хотели задать пару вопросов твоей матери. А как зовут твоего отца?

– Рикки. Рикки Позитано.

– А где его можно найти?

– Без понятия.

Мы напали на след Рикки Позитано. Нам было крайне любопытно его расспросить, выслушать его версию происшествия на заправке. Теперь, когда мы знали его фамилию, Гэхаловуд мог поручить специальной группе его отыскать.

А пока мы с Гэхаловудом и Лорен отправились в главное управление полиции штата, чтобы обрисовать ситуацию шефу Лэнсдейну. Шефа Митчелла, который требовал от Лорен ежедневных отчетов, пригласили присоединиться к нашему собранию, отчего он страшно заважничал. Итак, мы могли сообщить, как продвинулось следствие.

2 октября 1998 года: Аляска выясняет, что отец украл ее сбережения, и в бешенстве уезжает к своему парню, Уолтеру. Она и так собиралась провести у него уик-энд, но теперь решает остаться на несколько дней – однако, по-видимому, не переезжать окончательно.

8 октября 1998 года: Аляска Сандерс организует ограбление родителей. Дело кончается скверно. Уолтер, который сопровождает ее, сбивает полицейского, пытающегося их остановить. Аляска решает остаться на какое-то время в Маунт-Плезант. Отцовские часы она продать не может, это могло бы ее скомпрометировать. Тогда она идет работать на автозаправку.

ноябрь-декабрь 1998 года: она вступает в двусмысленную связь с коллегой по автозаправке, Самантой Фрэзер. Аляска сообщает ей, что у нее есть другой человек, не Уолтер. Этот человек должен приехать за ней и вырвать ее наконец из Маунт-Плезант. Вероятно, человек этот живет в Салеме (он дарит ей туфли-лодочки, которые продаются только в одном магазине этого города) и в тот момент разводится.

– Аляска живет с Уолтером и с Самантой. Она явная бисексуалка. Кто этот третий человек, в которого, по ее словам, она сильно влюблена? Мужчина или женщина?

январь 1999 года: Рикки Позитано, дружок Саманты, обнаруживает в раздевалке камеру. Он считает, что Льюис Джейкоб снимает своих сотрудниц, и шантажирует его. Льюис Джейкоб выясняет, что камера принадлежит Аляске.

февраль 1999 года: Саманта внезапно увольняется с заправки. Почему? Что-то случилось?

3 апреля 1999 года: Аляска убита. В ее кармане найдено письмо: “я все про тебя знаю”.

– В чем ее обвиняют? В драматическом ограблении родителей? В связи с Самантой? В неприятностях, доставленных Льюису Джейкобу?

– Труды наши еще не закончены, но что-то начинает проясняться, – подытожил Гэхаловуд.

– Отличная работа, – поздравил нас Лэнсдейн. – А что насчет Эрика Донована?

– Эрик Донован состоял в любовной связи с матерью Уолтера Кэрри и шантажировал ее. Это могло быть вполне достаточным мотивом, чтобы Уолтер огульно его обвинил. Что касается пуловера, испачканного кровью жертвы, то Эрик всегда утверждал, что одолжил его Уолтеру, и теперь это подтверждает мать Уолтера.

– То есть вы хотите сказать, что все улики против Эрика Донована отпадают? – спросил шеф Митчелл.

– Остается вопрос с принтером, на котором печатались письма с угрозами, – уточнил я.

– Кстати о принтере, – добавила Лорен, – Саманта Фрэзер произнесла загадочную фразу: “Говенный принтер, я его верну в ‘Дьютис’”.

– “Дьютис”? – переспросил шеф Митчелл. – Магазин, который был в Маунт-Плезант?

– Надо выяснить, – ответила Лорен.

– Что это за “Дьютис”? – спросил Лэнсдейн.

– Был такой магазин электроники в Маунт-Плезант, – пояснила Лорен. – Владелец довольно специфический, не злодей, но жуликоват, несколько раз разорялся. Сами понимаете, что за типаж. “Дьютис” закрылся то ли четыре, то ли пять лет назад. С тех пор его владелец открыл лавку уцененных товаров неподалеку от Вулфборо.

– Думаете, это как-то связано с принтером Эрика Донована? – спросил Лэнсдейн.

– Трудно утверждать наверняка, – сказал я, – но в любом случае надо копать.

– Почему Саманта прямо одержима этим принтером? – продолжил Гэхаловуд. – Похоже, она эту фразу твердит как заклинание. “Говенный принтер, я его верну в ‘Дьютис’”… Что это все значит?

– Не там ли Эрик покупал принтер в свое время? – спросил я.

– Спросим у него, – ответила Лорен, – но я почти уверена. В Маунт-Плезант все отоваривались в “Дьютис”. Цены там были ниже некуда. Но с товаром вечно были проблемы. Люди быстро это поняли и прекратили туда ходить. Потому магазин и разорился.

В тот день мы сделали то, чего не сделали Гэхаловуд с Казински в 1999 году: связались с фирмой – производителем принтера, который был тогда у Эрика. Офис компании находился в Сиэтле. Провисев на линии два часа, пока нас перебрасывали из одной службы в другую, мы наконец нашли человека, способного предоставить нужные сведения.

– В общем, эта модель была запущена в 1997 году. Ничего особенного с ней не связано, кроме одной бракованной партии, полученной с завода в апреле 1998 года.

– Бракованной? В каком смысле бракованной? – спросила Лорен.

– Вот я вижу, что эту партию отправили как раз в Нью-Гэмпшир. По отчетам оптовика, не больше двухсот штук. Но не волнуйтесь, так или иначе нам почти все вернули.

– Какого рода был дефект?

Служащий порылся в отчете:

– Похоже, какая-то проблема с печатающей головкой, она оставляла небольшой след. На глаз почти незаметно, но мы все же отозвали аппараты.

Мы с Гэхаловудом и Лорен остолбенели.

– Как же мне в голову не пришло, что это мог быть серийный дефект? – обругал себя Гэхаловуд.

Главный офис в Сиэтле больше ничем не мог нам помочь: возвратом партии занимался региональный оптовик. Торговый представитель оптовой базы, находившейся в Манчестере, штат Нью-Гэмпшир, занимал свой пост уже пятнадцать лет и прекрасно помнил Нила Роуга, владельца “Дьютис”. Он рассказал по телефону:

– В сущности, неплохой парень, но мы с ним больше дел не ведем.

– Почему?

– Он был нечестным. Когда случались возвраты дефектных товаров, несколько раз не извещал клиентов, не хотел возиться с бумажками. Это неправильно.

– Нельзя ли поподробнее? – попросил Гэхаловуд.

– Когда с завода поступает бракованный товар, а такое случается, уж поверьте, его возвращают и заменяют. Это вопрос не только этики: представьте, что дефект, например, приведет к короткому замыканию и в вашем доме возникнет пожар. Виноват будет производитель, а это судебный процесс с колоссальным возмещением убытков. Так что, если возникает проблема, производители связываются с оптовиками, а те связываются с розничными продавцами. Вернее, это тогда так было. Сейчас, когда есть интернет, имейл и все такое прочее, можно связаться напрямую с покупателем, но раньше именно продавец должен был отслеживать проданный товар.

– И я так понимаю, Нил Роуг из “Дьютис” этого не делал, верно? – спросила Лорен.

– Никогда. Ему было наплевать. Говорил: “Что продано, то продано” – и отказывался извещать клиентов.

– Значит, если я правильно понял, – резюмировал Гэхаловуд, – “Дьютис” мог в 1998 году продать несколько принтеров с таким дефектом.

– Наверняка. Надо у него спросить.

Что мы и сделали. Нашли Нила Роуга в лавке уцененных товаров на въезде в Вулфборо.

– Им бы только на других вину свалить, – негодовал Нил. – Шлют вам несусветные письма с невообразимыми указаниями. Вы обязаны немедленно заменить все аппараты либо вернуть клиенту деньги, потом заполнить кучу бланков, отправить обратно бракованные машинки за свой счет и сто лет сидеть ждать, когда большие начальники соберутся все утвердить и возместить вам расходы. Вечно все шишки на мелкий люд валятся, чтоб им!

– Значит, вы не извещали покупателей, чтобы они вернули принтеры? – поняла Лорен.

– Ну уж нет! Когда мне приходит извещение о возврате товара, я это письмо прямиком в мусорку отправляю! А когда меня спрашивают, говорю, что ничего не получал. Это ведь доставка должна доказывать, что ты получил письмо, так?

– Почему, когда арестовали Эрика, вы не сообщили, что продали ему принтер? – спросил Гэхаловуд.

– Ну и вопрос, ничего себе! Откуда же я знал, что принтер как-то связан с полицейским расследованием? Я продаю электронику, вот и все. Я вам не Шерлок Холмс!

– Кому еще вы продали принтеры из той же партии, что Эрику?

– Пф-ф! Задачка, однако, вспомнить имена спустя одиннадцать лет. Я уже не помню, что сегодня на ланч ел.

– Льюису Джейкобу, например? – подсказала Лорен.

– Ах да, забавно, что вы про него заговорили, я как раз об этом подумал. Если уж кого и помню, так его. Он мне притащил принтер обратно, заявил, что тот вытворяет невесть что. Вроде как печатает по несколько раз одни и те же страницы. Я его проверил, ничего такого не заметил. Но он мне такой скандал закатил, хотел гарантию в ход пустить, а я не мог, потому что не стал отзывать товар. Короче, он так наседал, что пришлось проворачивать всю эту долбаную идиотскую процедуру возврата производителю, у меня это прорву времени отняло. Мы с тех пор разругались. Он больше ни разу не заходил ко мне в магазин, а я ни капли бензина не покупал на его заправке.

– Когда это случилось?

– Вот этого не помню. Может, та же модель принтера была, про какую вы говорите, может, другая. Загадка.

Если принтер вернули на завод, его наверняка можно было отследить. И действительно, юридический отдел изготовителя хранил все дела по возврату за последние двадцать лет – главным образом чтобы продемонстрировать строгий учет и контроль в случае судебного процесса.

Мы просидели там целый день, но в конце концов добыли два важнейших факта: во-первых, принтер Эрика, серийный номер которого фигурировал в полицейском досье, принадлежал бракованной партии; во-вторых, Льюис Джейкоб вернул модель из нее же. Возврат был сделан 3 марта 1999 года. Это означало, что Льюис Джейкоб мог быть автором анонимных писем Аляске и впоследствии избавился от принтера. Что же имела в виду Саманта Фрэзер, когда твердила: “Говенный принтер, я его верну в ‘Дьютис’”?

Под конец дня мы поставили в известность об этом факте шефа Лэнсдейна.

– Значит, если я верно понял, существовало несколько принтеров с таким же дефектом? – спросил он.

– Двести на весь штат Нью-Гэмпшир, – ответил Гэхаловуд. – Из них по крайней мере два в Маунт-Плезант, но, вероятно, больше.

– Подозрение падает на заправщика?

– Очень возможно. Это значит, что он мог быть автором тех писем.

Лэнсдейн на секунду задумался:

– Но это не объясняет, почему одно из писем с угрозами нашли у Эрика…

– Потому что он, возможно, тоже его получил, – заметила Лорен. – Это бы значило, что Эрик – не отправитель, а получатель.

– Значит, ты предполагаешь, – вмешался я, – что Льюис Джейкоб послал одинаковые анонимки Эрику и Аляске. Почему?

– Потому что им обоим было в чем себя упрекнуть? – стал рассуждать Гэхаловуд. – Это могло бы объяснить, почему Эрик так и не сказал нам правду по поводу найденного у него письма. Не хотел усугублять свою вину.

Мы как раз собирались уходить из главного управления, когда группа захвата засекла в каком-то рочестерском баре Рикки Позитано. Его показания в тот вечер станут настоящим откровением.

Рикки сохранился лучше, чем Саманта. Сравнивая его с фотографиями, сделанными полицией в ходе разного рода задержаний, регулярно случавшихся в его жизни, мы заметили, что он, конечно, постарел и расплылся, но шевелюра у него была все такой же черной, а главное, он находился в совершенно здравом уме.

– Самой собой, голову я не потерял, – хорохорился он. – Это вы потому говорите, что с Самантой встречались? Я от нее свалил, когда она начала курить крэк. Крэк – это черт знает что! Все мозги выносит!

– Тем не менее вы ей сделали двоих детей, – заметила Лорен.

– Это не мои щенки! – возразил он. – Она в свое время спала со всеми за дозу, а теперь ее никто не хочет. Вбила мальчишкам в башку, что это я их папаша, можете себе представить? Я их не признавал, ничего такого, но время от времени даю им на еду. У меня доброе сердце!

– Неужели? – иронически удивилась Лорен.

Рикки явно собаку съел на допросах и тут же перешел в контратаку:

– Это ведь у вас на ремне бляха полиции Маунт-Плезант? По-моему, вы несколько выходите за границы своей юрисдикции, дамочка. К тому же никто мне не зачитал мои права.

– Вас никто не задерживает, Рикки, – напомнил ему Гэхаловуд. – Нам всего лишь надо задать вам несколько вопросов.

– Я вас слушаю. Когда могу оказать услугу, так всегда с радостью.

– Почему Саманта начала курить крэк? Из-за смерти Аляски Сандерс?

– Нет, по счастью, когда та умерла, мы уже уехали в Калифорнию. Путешествовали по побережью Тихого океана. К тому же я ночь провел в камере, с дорожными копами повздорил.

– Знаю, – сказал Гэхаловуд, – я проверял. В ночь убийства вы были в камере в Монтесито.

– Ба, раз в жизни не зря в тюрягу угодил. А то еще и меня бы подозревали…

Рикки тут же пожалел о своей фразе: он сказал слишком много или слишком мало.

– Почему вас должны были подозревать в смерти Аляски? – спросил я.

– Я пошутил просто.

– Мы знаем, что вы отжали десять тысяч долларов у Льюиса Джейкоба, – подхватила Лорен. – Может, из-за этого?

– Слушайте, знаю я ваши полицейские штучки. Делаете вид, что вам известно все, чтобы я раскололся. Хочу письменную гарантию: если я говорю, то имею иммунитет.

Запрашивать прокуратуру было слишком поздно, а переносить на завтра признания Рикки нам не хотелось. В любом случае его ни в чем не обвиняли, мы могли подписать ему какую угодно бумагу, она нас ни к чему не обязывала. Так что Лэнсдейн немедленно написал официальное письмо, которое не имело никакой юридической силы, зато заставило Рикки заговорить:

– Однажды в воскресенье, в конце февраля, Саманта мне позвонила с заправки. Она была в шоке. Сказала: “Приезжай скорей, это срочно! Нас кто-то решил шантажировать”.

* * *

Воскресенье, 28 февраля 1999 года

Рикки примчался на заправку. Саманта была сама не своя. Показала ему распечатанную страницу, на которой было написано: “Я все про тебя знаю”.

– Я это нашла на полу в кабинете.

– Блин, – чертыхнулся Рикки, – кто мог это сделать? Старина Льюис Джейкоб?

– Его вчера не было, я точно знаю.

– Тогда кто?

– Аляска, – сказала Саманта. – Эта мерзавка хочет меня шантажировать.

– Аляска? А она откуда знает? Ты ей что-то сказала по поводу десяти тысяч?

Саманта отказывалась отвечать, но Рикки по ее лицу понял, что она распустила язык.

– Чтоб тебе провалиться, Саманта! Как можно быть такой непроходимой дурой? На мне условный срок висит, если я попадусь, засадят на пять лет из-за этой фигни! Надо сматывать отсюда!

– Я не хочу уезжать, – всхлипнула Саманта.

Рикки встряхнул ее:

– Аляска, может, уже кому-нибудь рассказала. Если сама не побежит в полицию, так кто-нибудь другой донесет. Я тебя здесь одну не оставлю: распустишь сопли, а меня повинтят. Собирай вещи и звони Аляске. Я ей объясню, что бывает, когда на меня наезжают.

Саманта заплакала.

– Не скули и звони ей, твою мать!

– Я не хочу, чтобы ты ее обижал.

– Не будет дурой, все обойдется.

Услышав перепуганный голос Саманты, Аляска помчалась на заправку. Но, увидев в магазине Рикки, поняла, что ничего хорошего ей не светит. Он с ходу влепил ей такую пощечину, что она влетела в стойку с шоколадными батончиками.

– Сдать меня хочешь, мерзавка?

– Ты что несешь? – пролепетала оглушенная Аляска, держась за щеку.

Он сунул ей под нос листок:

– Что, не ты написала это говно?

Аляска побледнела:

– Это не то, что ты думаешь! Клянусь!

– Я не думаю, я вижу. Чего хотела? Денег?

Заплаканная Аляска с мольбой повернулась к подруге:

– Саманта, это письмо было не тебе. Клянусь!

Но та лишь сказала:

– Ключ я оставляю на столе мистера Джейкоба. Вернешь ему и скажешь, что я уволилась.

Рикки с Самантой направились к двери.

– Саманта! – крикнула Аляска. – Я тебе все объясню!

Рикки погрозил ей кулаком:

– Заткнись! И даже не пытайся к нам приближаться или с нами связываться. Ясно?

– Это не тебе было письмо, Саманта! – в отчаянии повторила Аляска. – Я его вчера напечатала, а принтер, наверно, две страницы выдал. Это принтер глючит!

– Не слушай ее! – приказал Саманте Рикки. – Иди в машину, встречаемся дома.

Аляска шла за ними по пятам до колонок, снова и снова взывая к подруге:

– Когда его выключаешь, он иногда выдает два раза последнюю распечатку! Ты же знаешь! Мы даже говорили мистеру Джейкобу, чтобы он его поменял. Ты помнишь, да? Саманта? Сам, Сам, подожди!

Когда Саманта села в машину, Аляска рухнула на колени на асфальт и воскликнула:

– Говенный принтер, я его верну в “Дьютис”!

Это были последние слова, которые Саманта услышала из уст Аляски. Они будут преследовать ее до конца жизни.

Так мы обнаружили, что Аляске никто не угрожал. Это она рассылала угрозы.

В нашем расследовании наметился резкий поворот. Мы готовились мало-помалу пересобрать пазл, восстановить целостную картину, которая до сих пор от нас ускользала. Гэхаловуд называл это детонатором – искрой, вызывающей цепную реакцию.

Глава 28

Анонимщик

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

Среда, 21 июля 2010 года

Для начала Льюис Джейкоб подтвердил рассказ Рикки Позитано. Принтер, стоявший у него на заправке, был неисправен и все печатал по два раза. Разговор о принтере извлек из недр его памяти еще один эпизод. Вскоре после того, как Саманта неожиданно уволилась, Аляска обозлилась на аппарат, когда тот дважды распечатал одну и ту же страницу. Льюис никогда не видел ее в таком гневе, а гнев заразителен, поэтому он понес принтер в “Дьютис”. После бесконечных препирательств “этот жулик Нил Роуг” наконец признал, что принтер был из бракованной партии и подлежит бесплатной замене.

Теперь мы были уверены, что автор анонимок – Аляска. Письма, найденные у нее, предназначались кому-то другому, а то, что лежало в кармане, в действительности ожидало своего получателя. Может быть, она угрожала не одному человеку? Или все же одному? Может быть, именно это стоило ей жизни?

Еще мы знали, что одно из писем получил Эрик Донован. В чем он был виноват, если ни разу за все эти годы не заговорил о нем?

– Я не мог ничего сказать, – оправдывался он, когда мы навестили его в тюрьме штата и задали этот вопрос. – Это оборачивалось против меня, у меня появлялся мотив убить Аляску.

– Сколько писем вам послала Аляска? – спросил я.

– Два. Первое я нашел на ветровом стекле машины. Второе – прямо в почтовом ящике родителей.

– А когда вы выяснили, что эти письма отправляла Аляска? До ареста или после?

– Вот видите, – простонал Эрик, не рискуя ответить, – такое впечатление, что, скажи я правду, я сам себя утоплю.

– Хватит врать! – приказала Патрисия Уайдсмит. – Пора рассказать нам все!

– Я это выяснил до ее смерти.

– Когда? – спросил Гэхаловуд.

– За неделю.

Патрисия закрыла лицо руками.

– Видите, – закричал Эрик, – я уже тону! А я хочу только одного – выйти отсюда!

– Тогда говорите правду, черт подери! – велел Гэхаловуд. – Когда точно вы выяснили, что отправляла эти письма Аляска? Мне надо знать все до мельчайших подробностей!

Эрик опустил глаза:

– В тот день, когда случилась та пресловутая ссора на парковке супермаркета. В тот самый понедельник, 22 марта 1999 года, мы про него на днях с вами говорили. Я вам не совсем правду рассказал про то, что тогда случилось.

– Ты нам солгал? – возмутилась Патрисия. – Опять солгал!

– Не солгал, просто немножко выдумал. В тот день и речи не было о том, что Аляска уходит от Уолтера. Во всяком случае, со мной Аляска про это не говорила. Я эту историю прямо тогда придумал, чтобы не говорить, из-за чего мы на самом деле ссорились.

– Так выкладывайте теперь! – рявкнул Гэхаловуд. – Еще чуть-чуть, и я оставлю вас тут гнить до конца дней.

* * *

Правда о 22 марта 1999 года

День клонился к вечеру. У Эрика был выходной, он сидел один в родительском доме. Из гостиной он увидел, как перед домом ненадолго остановилась машина, потом раздался металлический скрежет: кто-то закрывал почтовый ящик. Ему стало любопытно, он подошел к окну как раз вовремя, чтобы заметить отъезжающий черный “форд таурус” Уолтера. Он удивился: разве Уолтер не уехал вчера на отцовском пикапе на конференцию в Квебек? Эрик вышел, открыл почтовый ящик и нашел листок, на котором было написано:

я все про тебя знаю.

Сердце у него бешено заколотилось. Неделей раньше он уже получил такое же послание, нашел его на ветровом стекле машины. И внезапно он понял: это Салли Кэрри! Мстит за старый шантаж. А машину сына наверняка взяла для отвода глаз.

Эрик кинулся в дом, схватил ключи от машины и бросился в погоню, полный решимости нагнать Салли. Вернувшись прошлой осенью в Маунт-Плезант, он боялся, как бы жизнь по соседству с ней не стала для него источником проблем, и не ошибся. Он всегда горько раскаивался в своем тогдашнем поведении, а теперь жалел о нем еще сильнее. Надо найти способ ее обезвредить. Послание уже второе, Салли входила во вкус: бросить его в семейный почтовый ящик значило публично облить Эрика грязью, заставить родителей задавать ему вопросы. Он с бешеной скоростью несся по жилому кварталу. На первом перекрестке “форда” видно не было, тогда Эрик поехал прямо и не прогадал: вскоре он увидел, как черный “форд таурус” поворачивает на шоссе 21. Он решил следовать за Салли на расстоянии: на первой же остановке он ее перехватит и потребует отчета. Но машина не останавливалась – она проехала заправку, потом поворот на Грей Бич и двинулась дальше, пока не свернула к северу, на шоссе 28.

Эрик не отставал и через двадцать минут догнал машину на парковке торгового комплекса в Конуэе. “Форд” как раз парковался. Эрик тоже затормозил и выпрыгнул из машины: надо объясниться с женщиной за рулем. К его великому изумлению, это оказалась не Салли Кэрри, а Аляска.

Он чуть не сел от неожиданности. Аляска, не заметив его, вошла в супермаркет. Эрик встал у выхода, поджидая ее. Когда она вышла с покупками, он бросил ей в лицо:

– “Я все про тебя знаю”!

Она вздрогнула при виде Эрика, но сразу взяла себя в руки.

– Ой, Эрик, как ты меня напугал! Что ты здесь делаешь?

– “Я все про тебя знаю”, – повторил он, помахав листком.

Она отвернулась и хотела пойти своей дорогой. Но Эрик преградил ей путь:

– Думаешь, так просто отделаешься? Нет уж, объяснись.

– Не понимаю, о чем ты, Эрик.

– Я знаю, что это ты клала мне анонимки – то на ветровое стекло на днях, то теперь в почтовый ящик родителей. Если у тебя ко мне вопросы, говори прямо!

* * *

– Дальше все было так, как я вам рассказывал, – продолжал Эрик. – Мы поругались из-за этих писем. Потом заявился управляющий супермаркета, сказал, что вызовет полицию, и Аляска слетела с катушек. Разоралась: “Он вызовет копов, блин! Он вызовет копов!” – и бросилась к своей машине, забыв про покупки. Я не понял, что с ней такое, думал, она хочет уйти от разговора. Схватил пакеты и нагнал ее, когда она уже села в свой “форд”. Открыл багажник, чтобы сложить туда покупки, а на самом деле чтобы ее задержать. Она плакала и вопила: “Дай мне уехать, Эрик!” В таком состоянии она явно не могла вести машину, попала бы в аварию, а я этого не хотел. Поэтому за руль сел я, чтобы отвезти ее в Маунт-Плезант. В эту минуту подъехала полиция, нас быстренько проверили, потом я доставил Аляску домой. Там, как я вам и говорил, я ее спросил про пуловер, который одолжил Уолтеру на рыбалке, и тут она, видно, после всех переживаний, опять на меня набросилась: “Это все, что тебя волнует после того, что мы пережили? Спроси Уолтера”. – “Ты что, хочешь, чтобы я позвонил Уолтеру и рассказал про все, что случилось?” Ну вот, теперь вы все знаете.

– Погодите, – вмешался Гэхаловуд. – Вы подтвердили, что письма вам слала Аляска, но так и не сказали, в чем она вас обвиняла.

– Она меня обвиняла в том, что я убил одну ее подругу.

Повисло изумленное молчание.

– Кого убили? – спросил я.

– Свою тогдашнюю подружку. Помните, я вам говорил, что меня бросила подружка и меня это так подкосило, что я уехал из Салема.

– Да, – кивнул Гэхаловуд. – Продолжайте…

– На самом деле она меня не бросила… она покончила с собой. У нее были большие психические проблемы. С виду она была очень красивая, но на самом деле страшно мучилась. Ее самоубийство меня жутко потрясло. Прямо перевернуло, хоть ничего по-настоящему серьезного между нами не было. Я все время думал, мог ли я ей помешать. Мне надо было любой ценой уехать из Салема. Но куда ехать? Так я и вернулся к родителям. В тот момент мне хотелось просто остаться одному. Я про нее никому не рассказывал, только Уолтеру. Чтобы родители не приставали, я отговорился тем, что меня уволили. А когда после смерти Аляски меня стали спрашивать, почему я вернулся, я в свое оправдание сослался еще и на отцовский рак. Боялся, что из-за писем меня впутают в убийство Аляски. Поэтому сказал себе, что про самоубийство Элинор лучше помалкивать.

– Элинор? – переспросил Гэхаловуд.

– Ее так звали, – пояснил Эрик. – Элинор Лоуэлл.

Мы с Гэхаловудом и Лорен обменялись изумленными взглядами.

– Что такое? – спросила Патрисия, озадаченная нашей реакцией. – Я чего-то не знаю?

– Помните, в пятницу вечером, у Лорен, я упоминал это дело, – напомнил Гэхаловуд. – Девушка пропала, и считается, что она утопилась.

– Да, теперь, когда вы сказали, припоминаю.

– Когда Аляска положила вам на ветровое стекло первую анонимку? – спросил я Эрика.

– За несколько недель до второй. Насколько я помню, в самом начале марта девяносто девятого года.

Я повернулся к Гэхаловуду:

– Это совпадает с эпизодом на заправке, когда Саманта Фрэзер обнаружила письмо, напечатанное Аляской.

Лорен спросила брата:

– Ты говоришь, что Аляска тебя обвиняла в убийстве Элинор. Она подозревала, что ты ее убил, а потом выдал ее смерть за самоубийство?

– Нет, она имела в виду убийство в переносном смысле. Элинор была очень уязвима, Аляска обвиняла меня в том, что я ее психологически истязал. Это была неправда, конечно.

– Мне непонятна одна деталь, – перебил я. – Если Элинор покончила с собой в конце августа девяносто восьмого года, а Аляска вас подозревала, то почему она стала слать вам эти письма только в марте следующего года?

– Аляска знала, что мы с Элинор были вместе, Элинор ей в свое время сказала. Я это выяснил однажды вечером под Новый год, когда мы с Уолтером и Аляской ходили пить пиво в “Нэшнл энфем”. Помню, что дело было на праздниках, потому что все были в этих дурацких красных колпаках Санта-Клауса. Аляска непременно хотела подыскать мне подружку, показывала всех девушек, что проходили мимо: “А вот эта недурна, правда?” Я ответил, что меня как-то не тянет. Она возразила, что всех тянет с кем-нибудь провести вечерок. Тут я ей рассказал про свою связь с Элинор и про то, как меня потрясло ее самоубийство. И вдруг Аляска сказала, что она в курсе. Я удивился, что Элинор с ней поделилась. Месяца через два после этого эпизода с Аляской связалась мать Элинор. Она кое-что обнаружила и хотела с ней поговорить.

* * *

22 марта 1999 года

По дороге в Маунт-Плезант после ссоры у супермаркета Аляска успокоилась. Какое-то время они ехали молча, потом Эрик спросил:

– Ну как, получше?

– Все в порядке.

– Почему ты так распсиховалась, когда управляющий сказал, что вызовет полицию?

Аляска ответила не сразу:

– Не знаю… запаниковала… боялась, что ты им расскажешь про мои анонимки.

* * *

– Теперь мы знаем, – перебил я Эрика, – что на самом деле она боялась, как бы не выплыло ограбление ею родительского дома, в результате которого серьезно пострадал полицейский.

– Да, писатель, спасибо большое! – огрызнулся Гэхаловуд. – Продолжайте, пожалуйста, Эрик.

Эрик продолжал рассказ с того места, на каком я его прервал:

– В общем, я спросил, почему она распсиховалась, увидев полицию…

* * *

22 марта 1999 года

Аляска ответила не сразу:

– Не знаю… запаниковала… боялась, что ты им расскажешь про мои анонимки.

– Раз ты теперь успокоилась, можешь объяснить, с чего ты взяла, что я довел Элинор до самоубийства?

– Месяц назад со мной связалась ее мать, хотела поговорить. Она приезжала ко мне в Маунт-Плезант.

22 февраля 1999 года

Аляска договорилась встретиться с Марией Лоуэлл, матерью Элинор, в “Сизон”.

– Рада снова тебя видеть, Аляска.

– Я тоже рада вас видеть, миссис Лоуэлл. Я часто вспоминаю вас и Элинор.

Мария Лоуэлл грустно улыбнулась:

– Знаешь, жизнь проходит так быстро. Мы думаем, что можно нагнать время, но это время нас нагоняет. Я говорила с твоей матерью… она сказала, вы немножко поссорились…

– Это все непросто.

– Иногда проще, чем кажется. Я как раз это пыталась донести до Элинор… Но, видно, ничто не могло развеять ту боль от жизни, которая ее терзала…

– Знаю.

– У нее все было впереди. Мы с отцом все время ей об этом напоминали. Но мы были настолько бессильны… Аляска, помни, что ты не одна. Даже если тебе одиноко. Обещай, что если однажды тебя одолеют черные мысли, ты попросишь помощи, поговоришь с кем-нибудь. Говорить – не значит признаваться в своей слабости, наоборот. Чтобы справиться, нужно мужество.

Мария Лоуэлл выглядела очень взволнованной. Аляска не совсем понимала, зачем той понадобилось с ней встречаться, и наконец спросила:

– Я очень рада вас видеть, миссис Лоуэлл, но неужели вы приехали сюда затем, чтобы мне это сказать?

– Нет, дорогая, – ответила Мария Лоуэлл с печальной улыбкой. – Я приехала, потому что недавно выяснила, что у Элинор были проблемы, а она их от меня скрыла. Все держала при себе. Думаю, это и довело ее до самоубийства. А теперь я хочу это исправить. Потому что никогда не поздно.

С этими словами она достала блокнот.

– Что это? – спросила Аляска.

– Я наконец решила навести порядок в комнате Элинор. И нашла ее дневник. Некоторые фрагменты очень мрачные, а некоторые просто прекрасны. Мне понадобилось время, чтобы прочитать все. Я нашла вот такой отрывок и хочу его тебе показать.

Аляска прочла:

Я думала, он меня любит, но он любит только делать мне больно. 4 июля он обещал, что по случаю национального праздника мы пойдем в ресторан. А когда я уже одевалась и красилась, он и говорит: “Не сердись, Элинор, но лучше не ходить. Понимаешь, все-таки рискованно появляться на людях… Разница в возрасте и все такое… О нас будут болтать…” Мы остались у него. Он заказал омаров. Я к ним почти не притронулась. Хотела ему показать, что мне грустно. Он взглянул на мою полную тарелку и сказал: “Что ты капризничаешь? Ты прекрасно понимаешь, почему мне пришлось отказаться от свидания в ресторане. И поверь, я расстроен не меньше! Знаешь, как тяжело видеть, что ты дуешься из-за малейшего противоречия, при том что я стараюсь исполнять любое твое желание”. Он думает, что я сержусь. Не видит, как я к нему привязана. Не видит, что он мне ужасно нужен. Что только в его власти сделать меня счастливой. Иногда мне кажется, что ему нравится играть моими чувствами и втаптывать меня в грязь. Ему это дает ощущение, что он меня контролирует.

– Я бы хотела найти этого человека, Аляска, – сказала Мария Лоуэлл. – Думаю, это из-за него Элинор покончила с собой. Ты не знаешь, кто это? Я спрашивала других подруг Элинор, но они не могли ничего сказать. Элинор им говорила, что у нее роман с кем-то старше нее, но никогда не называла имени. Тебе что-нибудь известно? Ты моя последняя надежда.

– Мне это ни о чем не говорит, – первым делом ответила Аляска.

– Ты уверена? – настаивала мать Элинор. – У него вроде бы была синяя машина, тебе это ни о чем не говорит? Смотри, вот тут она написала, в конце стихотворения, я уверена, что она имеет в виду этого человека.

Мария Лоуэлл показала ей текст, который кончался такими словами:

Когда я сажусь в его синюю машину, я спрашиваю себя, куда едет мое сердце.

Когда я вижу его синюю машину, я спрашиваю себя, будет это счастливый день или несчастный.

После долгого раздумья Аляска покачала головой:

– Ни малейшего представления.

На лице Марии Лоуэлл отразилось отчаяние:

– А серый дом тебе о чем-нибудь говорит? В другом тексте она упоминает серый дом и красные клены…

Но Аляска не слушала. Казалось, ее мысли витали где-то далеко. Она только качала головой:

– Мне это ни о чем не говорит, простите… Я правда понятия не имею, о ком это может быть…

Через месяц после встречи с Марией Лоуэлл, сидя в черном “форде”, направлявшемся в Маунт-Плезант, Аляска говорила Эрику:

– Я заверила миссис Лоуэлл, что не знаю, о ком речь. Покрывала тебя, не задумываясь, даже сама не знаю почему. А потом это стало меня мучить. Если ты довел Элинор до самоубийства, ты должен за это ответить. Поэтому мне и пришло в голову послать анонимное письмо.

– Но я не доводил Элинор до самоубийства! – возразил Эрик. – Как ты могла подумать, что я такое сделаю!

– Кончай, Эрик. Синяя машина – это точно ты. Я прекрасно помню, что у тебя был синий “мустанг”, когда ты жил в Салеме. Как странно, что ты от него избавился…

– Я его продал, когда переехал в Маунт-Плезант. Ко мне сосед давно приставал, чтобы я ему его продал, давал отличную цену. Удачно вышло: я как раз ушел с работы, на деньги мне было совсем не наплевать. Потом купил по случаю свой “понтиак” за половину суммы, а остаток положил в банк. Потому и мог тебе одолжить эти десять тысяч. Они же не с неба свалились!

Аляску смутил его ответ:

– Не знаю, можно ли тебе верить.

– Погоди, – снова заговорил Эрик. – Элинор пишет про четвертое июля, так? Единственное четвертое июля, которое мы могли провести вместе, было в прошлом году, но меня не было в городе. Я был с Уолтером. Отправился на выходных в поход и порыбачить. К тому же Элинор меня предупредила, что идет куда-то с подругами. Это я помню, потому что сначала предложил ей пойти в поход со мной. Мне казалось, что это классно. Но она презрительно фыркнула. Знаешь, Аляска, если кто из нас двоих и страдал, так это я. Это она надо мной издевалась. Я к ней привязался, но ей это было не нужно. Я для нее был просто случайным увлечением, она меня свистом подзывала, когда ей в голову взбредет. Ты не права, если думаешь, что я мог ее довести до крайности. И в любом случае я уже сказал: четвертого июля с ней был не я.

Аляска, поняв, что шла по ложному пути, прошептала:

– Значит, в ее жизни был кто-то другой.

* * *

– В общем, у Элинор был другой мужчина, – рассказывал Эрик. – Я так и не знаю кто. А потом все завертелось: две недели спустя Аляску убили, меня арестовали, и весь этот кошмарный вихрь улик меня быстро сломал. Мой пуловер, принтер, письма… На меня и так навешивали убийство Аляски, еще не хватало, чтобы меня обвинили, что я довел до самоубийства Элинор. Тем более что единственным моим алиби на четвертое июля был Уолтер, а он умер. Мне казалось, что, признавшись в чем бы то ни было, я увязну еще глубже. Я настолько замкнулся в молчании, что уже не мог из него выйти.

Патрисия чуть не плакала:

– Если бы ты мне все рассказал, я бы могла тебе помочь! Я бы тебя вытащила!

– Никто не мог ничего для меня сделать! – с досадой воскликнул Эрик. – Дело сдвинулось только после недавних показаний Льюиса Джейкоба и Саманты Фрэзер. Но они оба и тогда существовали! Как вы могли так схалтурить в расследовании, сержант?

Повисла гнетущая тишина. Наконец Гэхаловуд произнес:

– Патрисия, подавайте судье просьбу об освобождении. Я свяжусь с прокуратурой и сообщу им о вновь открывшихся фактах. В течение сорока восьми часов Эрика должны выпустить на свободу.

Все обвинение рухнуло за несколько дней: Салли Кэрри подтвердила, что Эрик действительно одолжил пуловер Уолтеру, принтер, на котором печатались письма с угрозами, на самом деле принадлежал Льюису Джейкобу, а сами послания были не адресованы Аляске, а исходили от нее.

Когда мы вышли из тюрьмы, Лорен хотела отметить счастливую развязку, которая намечалась в деле брата. “Приглашаю всех на обед”, – сказала она. Но Гэхаловуд отказался. Настроение у него было ниже плинтуса. Он страшно злился на себя за то, что провалил расследование в 1999 году. Чтобы его подбодрить, я предложил пообедать вдвоем в его любимом местечке – каком-то сарае на обочине, где подавали отпадные гамбургеры, которые полагалось жевать на свежем воздухе, за деревянными столами для пикника. Но Гэхаловуд снова отказался: “Спасибо, писатель, но мне надо повидаться с Хелен”. Я пошел с ним на кладбище. Он присел на корточки у надгробного камня и положил на него руку. Немного помолчал, собираясь с духом, потом объявил:

– По-моему, я увольняюсь из полиции.

– Лэнсдейн не даст вам уволиться, – ответил я. – И потом, вы не можете так поступить. Вы офигенный коп!

– Я не с вами разговариваю, писатель, а с Хелен! Из-за меня человек одиннадцать лет отсидел.

– Благодаря вам судебная ошибка будет исправлена, – заметил я. – Без вас Эрик Донован так бы и закончил свои дни в тюрьме.

– Что вы ко мне прицепились, писатель? Шли бы вы прогуляться!

Я не отставал:

– Вы здесь ни при чем, сержант. Эрик Донован оказался в тюрьме из-за Вэнса, который силой вырвал признательные показания у Уолтера Кэрри. И из-за Казински, который преступно молчал и позволил ему это сделать. Эти два труса предпочли уйти из жизни, лишь бы не брать на себя ответственность!

Гэхаловуд вдруг как-то странно уставился на меня:

– Твою ж мать, писатель…

– Что с вами?

– Черт, это же яснее ясного!

Я понял, что на него сошло озарение:

– Чтоб вас, сержант, что такое?

– В девяносто девятом году, когда расследование закрыли, Казински попал под машину и остался парализованным. На тот момент Казински был единственным живым человеком, кто знал, что признания Уолтера вырваны насильно. Так?

– Так, – отозвался я.

– Не так! – поправил меня Гэхаловуд. – Кто-то еще знал, что Уолтер не убивал Аляску. Сам убийца! Убийца совершил идеальное преступление: полиция считает, что преступник у нее в руках. Уолтер Кэрри мертв. Вэнс тоже. Эрик Донован, сломленный системой, вынужден признать вину, чтобы избежать смертной казни. Но есть еще один человек, знающий, что вина Уолтера сфабрикована, – Казински. Он – та песчинка, которая может застопорить шестеренки идеального преступления. Значит, надо его устранить. Убийца Аляски пытался убить Казински, задавить его! Это не был несчастный случай! Как же мы раньше не догадались?

У входа в тюрьму штата толпились журналисты. Дверь открылась, появилась сияющая Патрисия Уайдсмит. Она обернулась и что-то сказала человеку за спиной. Как будто подбадривала робкого ребенка. И вот Эрик Донован показался в дверях и сделал первые шаги к свободе.

Глава 29

Освобождение

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

Пятница, 21 июля 2010 года

На него немедленно развернулись все камеры и микрофоны, пулеметная очередь вопросов слилась в неразборчивый гул. Эрик поначалу испугался столь бурной встречи, отшатнулся, но потом увидел Лорен с родителями и бросился к ним в объятия. Подарив журналистам фото и видео их встречи, которые наверняка потрясут общественное мнение, Патрисия Уайдсмит взяла слово. Рядом с ней стояли Эрик и все семейство Донованов.

– Сегодня одна семья наконец воссоединилась. После одиннадцати лет борьбы, душевной боли, страданий Эрик Донован на свободе и может вернуться домой. Но, хотя Эрик отныне – свободный человек, он оставляет в этой мрачной тюрьме навеки замурованными одиннадцать лет своей жизни. У невиновного человека украдены одиннадцать лет. Одиннадцать лет кошмара, притеснений, каждодневного насилия. Одиннадцать лет ада. Эрику Доновану было двадцать девять, перед ним была вся жизнь, но его перемолола наша больная судебная система, которая направо и налево выносит приговоры на основании провальных расследований и поспешных судебных разбирательств. С момента ареста Эрик подвергался запредельному давлению – и со стороны полиции, и со стороны прокуратуры, которая вынудила его признать вину, пообещав смертный приговор, если он осмелится настаивать на своей невиновности. Перед Эриком стояла дилемма: умереть или провести в заточении всю жизнь. И вот мы видим, как якобы неопровержимые доказательства рушатся одно за другим. Возьмем, к примеру, пуловер, принадлежащий Эрику и найденный поблизости от места преступления испачканным в крови жертвы: запоздалое свидетельство наконец подтверждает, что Эрик, как он и говорил с самого начала, одолжил его другу. Или его принтер: следствие утверждало, что именно на нем печатались письма с угрозами, ибо дефект печати делал его якобы единственным в своем роде, а несколько дней назад выяснилось, что он был частью бракованной партии из двухсот штук. В 1999 году полиция истолковала доказательства превратно: ей нужен был преступник, и она его сфабриковала. Если мой рассказ вас шокирует, знайте: к несчастью, случай Эрика Донована – не исключение; по всей стране множество невинных узников ожидают казни в коридорах смерти. Сколько еще дел Эрика Донована понадобится, что власти наконец прозрели? В то время как уже десятки лет в мире ширится общественное движение, добившееся во многих странах отмены смертной казни, штат Нью-Гэмпшир двадцать лет назад снова ввел ее. Стоит задаться вопросом, не вписывается ли этот возврат в чисто политическую логику, ведь мы знаем, что более шестидесяти процентов жителей штата считают смертную казнь допустимой. Не одобряют ли наши руководители казни невинных ради своих электоральных целей?

Обращаясь к средствам массовой информации, Патрисия выступала в роли адвоката. Но Эрик Донован еще не был официально оправдан. Прокуратура сочла факты достаточно убедительными, чтобы выпустить его на свободу, однако еще не высказалась относительно пересмотра дела. Это будет зависеть от окончательных результатов расследования.

В те же минуты всего в нескольких километрах от тюрьмы проходила другая пресс-конференция – в главном управлении полиции штата. Шеф Лэнсдейн, стоя на подмостках, сообщал сидящим в партере журналистам о ходе следствия по делу Аляски Сандерс. Он, в частности, упомянул, что показания Уолтера Кэрри были получены под давлением полицейского, который затем застрелился. Лэнсдейн заверил, что на это дело будет пролит свет, а преступник-полицейский, если факты получат должное подтверждение, не избежит посмертного разжалования и лишения наград. Лэнсдейн тоже не выходил из роли: он продвигал идею беспристрастной полиции, которая стоит выше любых подозрений и без колебаний чистит свои ряды. В заключение Лэнсдейн приветствовал тесное сотрудничество с полицией Маунт-Плезант и пригласил шефа Митчелла, также находившегося в зале по такому случаю, подняться к нему на сцену; последовал тщательно продуманный эпизод взаимных поздравлений. Мы с Гэхаловудом сидели в глубине зала. Одним ухом слушали Лэнсдейна, а во втором у каждого из нас был наушник от моего мобильника, через который мы следили за пресс-конференцией Патрисии Уайдсмит – ее транслировал местный канал.

Патрисия Уайдсмит повествовала об упущениях правосудия, Лэнсдейн же восхвалял сотрудничество полиции всей страны во имя торжества Добра. Истина, по-видимому, лежала где-то посередине. Накануне мы с Гэхаловудом повидали Салли и Джорджа Кэрри, потом Робби и Донну Сандерсов: сообщили им о сложившейся ситуации и лично рассказали о том, что официально станет известно только сегодня. Робби Сандерс сказал: “Не знаю, что тяжелее для нас – снова погружаться в гибель нашей дочери или подозревать, что мы так и не узнаем, что же произошло”. Джордж Кэрри, со своей стороны, обронил: “Значит, нашего сына заставили признаться в преступлении, которого он не совершал, а потом его убила полиция…” Все они требовали ответов. Мы обещали, что они их получат. Гэхаловуд произнес загадочную фразу, которую я тогда не понял: “Правосудие свершится”. Когда мы ушли от Сандерсов и Кэрри, меня мучил вопрос: как люди преодолевают подобные испытания? Как можно поправить жизнь? Я много думал о своих кузенах, Вуди и Гиллеле, о том, что с ними случилось, и пришел к мысли, что жизнь нельзя по-настоящему поправить, можно лишь перестроить ее заново и придать ей смысл.

По окончании пресс-конференции мы столкнулись у спуска с эстрады с шефом Митчеллом.

– Спасибо, – сказал он.

– За что спасибо? – спросил Гэхаловуд. – За то, что вас показали по телевизору?

Шеф Митчелл предпочел сменить тему:

– Лорен не с вами?

– Нет, она с братом. Знаете, она устрашающий полицейский.

– Знаю, сам ее на службу брал. Не знаю, в курсе ли вы, сержант, но я через несколько месяцев выхожу в отставку. Предложу Лорен на свое место.

– Ваш зам вряд ли будет сильно доволен, – заметил Гэхаловуд.

– Понимаю, потому вам и говорю. Если бы вы с шефом Лэнсдейном направили мне письмо с похвалами в адрес Лорен, я бы его приложил к делу. Она пока не в курсе.

Гэхаловуд кивнул, и мы отошли.

– Шеф Митчелл не такой дурак, как кажется, – сказал я.

Гэхаловуд не отреагировал, и я понял, что он думает о чем-то своем:

– Что стряслось, сержант?

– Да я по поводу Эрика. Это ведь я его допрашивал после ареста. Очень хочется думать, что для него это был мучительный момент, сюда же добавилась тюремная тоска, которая кого угодно заставит признаться в чем угодно, чтобы пробудить у следователей милосердие и симпатию. Видали мы такое. Только ведь Эрик ни в чем не признался, он просто замкнулся в молчании. Сперва кричал, что невиновен, и чем больше находилось против него улик, тем упорнее он молчал.

– Вам не в чем себя упрекнуть, сержант.

– Ни в чем я себя не упрекаю, наоборот. Я имею в виду, что не надо мне было допрашивать Эрика. Я был вымотан. Меня одолевали самые разные чувства. Я во второй раз стал отцом, мой напарник был убит – по крайней мере, я так думал. К тому же Лэнсдейн хотел отослать меня домой, а я отказался. Надо было кому-нибудь передать допрос. Я был не в состоянии допрашивать Эрика. Я, конечно, был в бешенстве и отчаянии, но я сильно на него не давил, отнюдь нет. Так почему же он замолчал? Что-то не сходится. Когда прокуратура решила взять его под стражу, я, помню, страшно боялся, что придется выступать свидетелем на процессе. Защита за пять минут разделала бы меня под орех, доказала бы, что мне ни в коем случае нельзя было после всего пережитого находиться в зале для допросов. Но в итоге этот момент так и не настал, Эрик признал вину. Почему он в итоге признал вину?

– Лорен же говорила: боялся, что его приговорят к смертной казни.

Гэхаловуда, казалось, это не убедило:

– Мне интересно, не боялся ли он тогда, что мы найдем что-то другое против него.

– Что, например? – спросил я.

– Дело внутри дела, – ответил Гэхаловуд. – Я все думаю про ту синюю машину, о которой вроде бы упоминала Аляска. Ту синюю машину, что могла связать Эрика с делом Элинор Лоуэлл. Мы опровергли прежние доказательства вины Эрика, но нашли другой мотив: Эрик доводит свою подружку Элинор до самоубийства, Аляска выясняет это во время встречи с матерью Элинор. Она шлет Эрику анонимные письма, он ее разоблачает и атакует. Потом старается ее убедить, что он здесь ни при чем, но все равно боится, как бы она не сообщила об этом матери Элинор. Тогда он убивает Аляску, чтобы сохранить все в тайне.

– Вы забываете о письме, которое нашли в кармане Аляски. Оно предназначалось не Эрику, ведь он знал, что анонимки пишет она.

– Эрик сказал, что получил два письма, так? Одно в свое время нашли у него дома. По его словам, он про него забыл. Думал, что выпутался, и хранил его в столе, на дне ящика. Но куда девалось второе? Он мог положить его Аляске в карман после убийства, чтобы сбить полицию со следа и внушить ей, что Аляска была жертвой искусного шантажиста. Что же до пресловутого пуловера, то 22 марта 1999 года он в супермаркете в Конуэе кладет покупки Аляски в багажник и видит его. Затем нарочно заводит с Аляской разговор о нем на тротуаре, так, чтобы слышали свидетели: где пуловер, который он одолжил Уолтеру? Как и следовало ожидать, Аляска шлет его подальше; он возвращается, вероятно, ночью и, пользуясь тем, что никто в Маунт-Плезант не запирает машину, достает пуловер из багажника “форда”. Преступление могло бы быть идеальным. Но Эрик не думал, что шантаж Салли Кэрри обернется против него, Уолтер из мести обвинит его в убийстве и привлечет к нему внимание полиции.

– Сержант, вы думаете, что мы освободили преступника?

– Не знаю, но мне это не дает покоя. Остается еще одна неразрешенная загадка: те осколки фары черного “форда таурус”, что нашли в лесу. Была ли это машина Уолтера Кэрри? Не могло же так совпасть, чтобы он разбил заднюю фару как раз в вечер убийства?

– Если, как доказывает найденное Лорен фото, в момент убийства Уолтер Кэрри сидит в “Нэшнл энфем”, кто-то мог взять у него из дома ключи от черного “форда” и отправиться на Грей Бич, – предположил я. – Совершив убийство, преступник поспешно уезжает и разбивает фару. Возвращается в Маунт-Плезант, ставит машину откуда взял и кладет ключи на место. Уолтер в это время все еще сидит в баре. А кто может знать, что Уолтер в “Нэшнл энфем”? Тот, кто чуть раньше был с ним…

– Эрик Донован, – сказал Гэхаловуд.

– Точно, сержант.

– Блин, писатель, очень убедительная гипотеза!

Происходило нечто очень странное: чем дальше продвигалось расследование, тем больше нас смущал Эрик Донован. Как говорил Гэхаловуд, он был “возвратным подозреваемым”. По мере того, как опровергались доказательства его вины, на поверхность выплывали новые обескураживающие факты. Словно все нити сходились к нему. Может, мы слишком поторопились с утверждением, что он невиновен? Может, мы промахнулись в расследовании, решив, что выбитые из Уолтера Кэрри показания неизбежно ставят под сомнение виновность Эрика?

Либо Эрик действительно был убийцей Аляски, либо из него блестяще сфабриковали виновного. И тут Гэхаловуд сказал: “Пока у нас есть хоть капля сомнений насчет Эрика, он так и будет нас гипнотизировать, и мы не сможем разглядеть, что же от нас ускользает”. Но теперь у нас был способ окончательно снять с него вину: проверить, был ли несчастный случай, жертвой которого стал Казински, в самом деле несчастным случаем. Если мы сможем установить, что Казински сбили намеренно, и проследим связь между этим событием и делом Аляски Сандерс, у нас будет настоящее доказательство невиновности Эрика, ведь он к тому моменту уже сидел в тюрьме.

В тот же день мы отправились в Баррингтон, штат Нью-Гэмпшир, расспросить вдову Николаса Казински. Странно было вернуться в этот дом. Раньше Гэхаловуд встречался с Сиенной Казински только один раз – на похоронах Вэнса. Увидев нас на пороге, она улыбнулась:

– Перри, что тебя сюда привело?

– Здравствуй, Сиенна, мне надо с тобой поговорить.

Она оглядела меня, узнала и сразу поняла, зачем мы пришли:

– Вы из-за дела Аляски Сандерс, верно?

Мы сидели в той же гостиной, где ее муж признался во всем, что произошло в зале для допросов в тот ужасный вечер 6 апреля 1999 года.

– Николас часто рассказывал про тебя, когда еще был копом, – сказала Сиенна Казински Гэхаловуду. – Он очень тебя ценил. Когда он оказался в инвалидном кресле, ему было очень одиноко. Уверена, он бы обрадовался, если бы ты его навестил. Жаль, что ты пришел только теперь, когда он умер.

Из этих слов мы поняли, что Сиенна Казински ничего не знает о нашем визите к мужу перед самой его смертью. Наверное, это было и к лучшему.

– Почему ты не пришел на его похороны? – спросила она.

Гэхаловуд пожал плечами:

– Да, стоило бы.

Помолчав, Сиенна Казински вдруг сказала:

– Когда я в тот день пришла домой, его не было ни в гостиной, ни на кухне. Я позвала его, он не ответил. Я нашла его в кабинете, повсюду была кровь. Он пустил себе пулю в лоб из револьвера. Я ненавидела эту пушку. Он говорил, что это для нашей безопасности. Говорил: “Сигнализация – это хорошо, а пистолеты лучше”. На пюпитре я нашла записку:

Моя Сиенна,

наконец все кончено.

Люблю тебя и спокойно жду в раю.

Николас

Сиенна поднялась и, повернувшись к нам спиной, застыла у окна. Точь-в-точь как ее муж.

– Николас любил сидеть тут в своем кресле, смотреть на улицу. Часами так просиживал. В первые недели после несчастного случая я думала, что не вынесу жизни с мужем-инвалидом. А теперь его нет, и я сознаю, что не могу вынести жизни без него.

– Сиенна, почему Николас застрелился? – спросил Гэхаловуд.

– Думаю, не мог больше жить в инвалидном кресле. Говорю «думаю», потому что знаю: после первых испытаний мы с ним привыкли. Бывало, если мы куда-нибудь выходили, люди смотрели на него с жалостью. Я понимаю, о чем они думали, глядя, как мы входим в ресторан и лавируем между столиками. Но я гордилась. Гордилась, что мы оказались способны и дальше быть вместе, несмотря на его увечье. Некоторые семейные пары ходят на четырех ногах, да никуда не двигаются. А мы шли вперед, в своем ритме. Почему Николас вдруг сдался? Я все спрашиваю себя, не было ли тут чего-то другого… В день смерти к нему кто-то приходил, я нашла в гостиной три чашки и тарелку с моим печеньем, которым он всегда угощал гостей. Не знаю, кто к нему тогда приходил, может, бывшие коллеги. Слишком много воспоминаний, приступ отчаяния? Я никогда не узнаю. Но лучше скажи, что тебя сюда привело, это же не визит вежливости. Ты сказал, что это из-за дела Аляски Сандерс?

– Не буду ходить вокруг да около, Сиенна: меня интересует несчастный случай с Николасом. Задаюсь вопросом, был ли это в самом деле несчастный случай или же покушение …

– Покушение? Но кто мог желать смерти Николасу?

– Именно это мы и хотели бы знать. Возможно, у Николаса были важные сведения о деле Аляски Сандерс. Ты, наверное, знаешь, что сегодня утром освободили Эрика Донована, человека, отсидевшего одиннадцать лет за убийство этой девушки.

– Да, видела в новостях, – ответила Сиенна. – Но как это связано с Николасом?

– Николас сказал, что несчастный случай с ним произошел 30 января 2002 года…

– Да, верно.

– То есть через несколько дней после того, как Эрика Донована приговорили к пожизненному заключению за убийство Аляски.

– Не вижу здесь связи, – заметила Сиенна. – И потом, если кто-то действительно хотел убить Николаса, то почему он не завершил свое дело после наезда?

– Слишком рискованно, – сказал я. – Это вызвало бы подозрения. Полиция бы сразу поняла, что это умышленное убийство. Начала бы идти по следу, быть может, вышла бы на дело Аляски Сандерс. Убийца должен был действовать скрытно.

– Ты тоже расследовал это дело, Перри, – заметила Сиенна. – Почему тебя никто не пытался убить?

– Потому что Николас, в отличие от меня, присутствовал при пресловутом признании подозреваемого, которого мы задержали. Но настоящий убийца Аляски знал, что это признание получено под давлением. Устраняя Николаса, он избавлялся от последнего человека, который мог открыть правду.

– Они про это только что говорили по телевизору: сказали, что в свое время какой-то полицейский выбил признание силой…

– Этим полицейским был Вэнс, – сказал Гэхаловуд. – Вэнс заставил подозреваемого признаться в преступлении, которого тот не совершал.

Сиенна Казински пришла в ужас:

– Неужели Николас во всем этом замешан? Он поэтому покончил с собой?

– Открыто расследование, Сиенна. Но что будет, я не знаю.

– Оставьте его в покое, он умер! Перри, сделай что-нибудь!

– Прости, Сиенна.

Та вдруг недоверчиво уставилась на нас, а потом воскликнула:

– Это были вы! Те чашки, что я нашла в день его смерти, это вы приходили выносить ему мозг всеми этими бреднями! Я не сразу догадалась, но ты сам минуту назад упомянул, со слов Николаса, что несчастный случай с ним был 30 января 2002 года. Если бы ты встречался с ним раньше, Николас бы мне сказал… Значит, вы последние, кто его видел живым.

– Сиенна… – умоляюще произнес Гэхаловуд.

Ее трясло от ярости:

– Уходите отсюда оба! Убирайтесь из моего дома! На вашей совести смерть человека!

Гэхаловуд хотел объясниться, но Сиенна Казински слишком разгневалась, чтобы прислушаться к голосу разума. Я увел сержанта. Нам вслед несся поток ругательств и проклятий Сиенны; это привлекло внимание прохожих и соседей. Пока мы садились в машину, соседка-расистка успела вызвать полицию, и та незамедлительно нагрянула. Я увидел того самого полицейского, который задерживал меня в июне, когда я наблюдал за домом Казински.

– Опять вы? – сказал он.

– Вы очень кстати, – ответил я, – мы должны заглянуть в комиссариат. Предупредите шефа, что мы сейчас будем.

Так мы с Гэхаловудом снова встретились с капитаном Мартином Гроувом, возглавлявшим полицию Баррингтона.

– Что привело вас к нам на этот раз, мистер Гольдман?

– Вопросы относительно Николаса Казински, – ответил я.

– В связи с его самоубийством?

– В связи с его несчастным случаем. Нам нужно знать, кто вел расследование.

С тех пор как шеф Лэнсдейн в июне лично явился за мной в комиссариат, капитан Гроув проникся ко мне некоторым доверием. Ему совсем не хотелось осложнений за несколько часов до уик-энда.

– Сегодня все-таки пятница, – вздохнул он. – Вы не могли бы приехать в понедельник?

– Мы не выйдем из вашего кабинета, пока не получим сведения, которые нам нужны.

Аварию расследовали на уровне местной полиции, этим занимался детектив Пол Рикко; у него был выходной, но капитан велел ему поторапливаться. Через полчаса Рикко явился, в шортах и сандалиях.

– Насколько я помню, ничего особенного в деле не было, – говорил он, провожая нас с Гэхаловудом в подвал, где хранился архив. Он откопал тощую папку с приостановленным делом и протянул нам. Гэхаловуд приметил столик в углу комнаты и разложил на нем листки.

В рапорте содержались в основном сведения, которые у нас уже были: зимним утром, на рассвете, Казински в темноте и под дождем совершал свою обычную пробежку по кварталу. Ему мешали мусорные баки, выставленные на тротуаре, и он решил бежать по проезжей части. Неподалеку от перекрестка с Кэмпбелл-стрит его сбила машина, ехавшая по Норрис-стрит.

– Видите, какое тоненькое дело, – говорил детектив Рикко, – у нас действительно не было никаких фактов. Единственный свидетель – водитель школьного автобуса, только что забравший свою машину из парка.

Согласно записи устных показаний, шофера автобуса подрезала гоночная машина:

Было 6.14 утра, я ехал по Кэмпбелл-стрит. Уже начал сворачивать на перекрестке, как тут с Норрис-стрит вылетела гоночная машина, на полной скорости. С выключенными фарами! Не притормозила у знака и пролетела перекресток. Хорошо, езжу я осторожно, особенно в гололед. Слава богу, смог нажать на тормоз, еле успел. К счастью, детишек позади не было. Я был просто в шоке, но рефлекторно взглянул на номера. Когда все так быстро случается, особо ничего не разглядишь: вы пытаетесь все рассмотреть, все запомнить, а в итоге ничего не видите. Со свидетелями часто так бывает, да? Все, что увидел, несмотря на потемки, это что номера массачусетские. Табличка была белая, немножко отражала свет, и я ясно увидел сверху надпись “Массачусетс”. Меня это поразило почему-то, наверное, я ожидал увидеть табличку Нью-Гэмпшира. Цифры прочесть не успел, машина была уже далеко. Только этот прямоугольник и видно было.

– Массачусетские номера, – сказал я, поднимая глаза от листка.

– У вас больше ничего нет? – спросил Гэхаловуд.

– Все здесь, – подтвердил Рикко. – Дело быстро закрыли за недостаточностью улик. Хотели привлечь полицию штата, но они нас подняли на смех. В тот год в США было больше семисот тысяч водительских нарушений, из-за которых сто семьдесят тысяч человек получили ранения, а тысяча восемьсот погибли.

– Вам не вспоминается ничего такого, что вы не указали в деле? – спросил Гэхаловуд. – Пусть даже мелочь? Это может быть важно.

– Да, были еще эти звонки от Чокнутой, – вспомнил детектив Рикко.

– От Чокнутой?

– Так прозвали соседку Казински. Живет напротив них. Целыми днями сидит у окна и вызывает полицию по любому поводу. Она мне тогда порядком осточертела.

– Чего она хотела?

– Утверждала, что в день несчастного случая видела синюю машину, которая долго стояла перед домом Казински с раннего утра, еще до шести часов. Машина в конце концов уехала, и соседка не стала вызывать полицию. Сами знаете, бывают такие бесполезные свидетельства…

– Синяя машина? – повторил Гэхаловуд. – Вы уверены?

– Это она так сказала. Спросите у нее, она будет страшно рада с вами поговорить.

Капитан Гроув и детектив Рикко были счастливы, что мы наконец от них убрались, а соседку Казински наш визит и вовсе привел в экстаз. Для начала она долго любовалась полицейской бляхой, которую показал ей Гэхаловуд.

– У Казински черт-те что творится, – заметила она, впуская нас в дом.

– Вот именно, – сказал Гэхаловуд, – мы расследуем несчастный случай, жертвой которого стал Казински и после которого его парализовало. Детектив Рикко сказал, что вы видели в тот день нечто подозрительное.

– А, наконец хоть кто-то мне верит! Эти жирные охламоны из полиции говорят, что я им мешаю, звоню все время, но ведь они для этого здесь и есть, правда?

– Совершенно верно, – ответил Гэхаловуд, чтобы доставить ей удовольствие. – Что же вы видели в тот день?

– Около шести утра на моей стороне улицы стояла синяя машина. Ждала минут двадцать как минимум. Я знаю, я ведь с самого утра на ногах и люблю смотреть, что творится снаружи. В машине кто-то был, это точно. Но в темноте этого человека было почти не видно. Только фигура за рулем. Я бы, конечно, вышла и посмотрела поближе, но дождь лил как из ведра. В конце концов я пошла налить себе чаю и решила, что если вернусь, а машина будет стоять, позвоню в полицию.

– Позвонили? – спросил я.

– Нет, потому что, когда я вернулась, машины уже не было.

– Вы говорите, в то утро за окном ничего не было видно, – заметил Гэхаловуд, – но утверждаете, что машина была синяя…

– Потому что ее частично освещал фонарь. Я потому и различила фигуру в кабине. Это была синяя машина, руку даю на отсечение.

Со слов соседки выходило, что загадочная машина отъехала около шести утра. То есть ровно в тот час, когда Казински вышел из дома на пробежку. Машина следовала за ним на расстоянии, ожидая удобного момента. Когда же наконец Казински сошел с тротуара из-за мусорных баков, рванула вперед, сбила его и исчезла, не соблюдая правил. Синяя машина с массачусетскими номерами.

– Синяя машина, как и та, про которую говорила мать Элинор Лоуэлл, – сказал я Гэхаловуду.

Кивнув, он подхватил:

– В ночь, когда была убита Аляска, свидетель видел синюю машину с массачусетскими номерами, которая на большой скорости двигалась по главной улице Маунт-Плезант. Машина могла быть та, что была у Аляски, все это время все считали, что она заезжала домой, прежде чем найти свою смерть на Грей Бич… Но на самом деле она была уже мертва. Это машина убийцы возвращалась с пляжа!

Того же самого убийцы, который позднее решил избавиться от Николаса Казински, потому что тот был песчинкой в идеальном убийстве Аляски Сандерс и мог оправдать Уолтера Кэрри и Эрика Донована.

Значит, убийца Аляски хотел убить Казински, и этот факт окончательно снимал вину с Эрика Донована, поскольку тот в момент аварии сидел в тюрьме.

Что же это за неуловимая тень на синей машине, сеющая смерть?

И есть ли здесь связь с Элинор Лоуэлл?

Раз дело о водителе, скрывшемся с места происшествия с Казински, было почти пустым, а факты в деле Аляски Сандерс заставляли нас ходить по кругу, надо было двигаться по следу Элинор Лоуэлл.

Что случилось с этой девушкой вечером 30 августа 1998 года? Было ли это самоубийством? Или идеально организованным убийством, вроде ловушки, расставленной Эрику Доновану?

А если все это взаимосвязано?

Что связывало Элинор Лоуэлл с делом Аляски Сандерс? Ответ на этот вопрос точно находился в Салеме, и в то утро мы все, Лорен, Гэхаловуд и я, отправились туда, чтобы расспросить родителей Элинор.

Глава 30

Жизнь и смерть Элинор Лоуэлл

Салем, штат Массачусетс

Суббота, 24 июля 2010 года

Перед выездом мы с Гэхаловудом завтракали на террасе отеля, поджидая Лорен, как вдруг перед нами выросла Патрисия Уайдсмит. Подойдя к нашему столику с каким-то чуть ли не робким видом, которого я за ней никогда не замечал, она с улыбкой сказала:

– Спасибо. Спасибо вам обоим. Вы вернули свободу человеку, от которого все отвернулись. Вчера на пресс-конференции я говорила немного жестко. Надо было вас публично поблагодарить, а я этого не сделала, простите.

– Ничего страшного, – успокоил ее Гэхаловуд. – Сержанта Вэнса давно надо было убрать из полиции. Вот что бывает, когда никто не хочет брать на себя ответственность.

– Вы свою на себя берете, – отозвалась Патрисия.

– Будете кофе?

– С удовольствием.

Она пододвинула стул и уселась с нами.

– Что вас привело в Маунт-Плезант в такую рань? – поинтересовался Гэхаловуд.

– Приехала повидать Эрика.

– И как он?

– Как человек, который провел одиннадцать лет за решеткой и теперь должен заново учиться жить. Он уже не тот, что прежде, ему придется это принять, и его семье тоже. Снова войти в общество – наверное, еще более тяжелое испытание, чем сидеть в тюрьме. Эрик хочет опять работать в магазине у родителей… покупатели станут на него глазеть, и я не знаю, хорошо ли это для него.

– Чего вы опасаетесь? – спросил я.

– Для жителей Маунт-Плезант он останется преступником до тех пор, пока не будет найден убийца Аляски. Это вечная проблема, когда после приговора людей оправдывают на основании нарушений в деле. Доказательства опровергнуты, и дела, по существу, не остается: преступление совершено слишком давно, его уже не раскрыть. Представляете, какая это травма для родных жертвы – остаться без ответов. А для человека, которого оправдали, начинается новая голгофа: ему предстоит снова найти свое место в мире, который глядит на него с подозрением. Люди в большинстве своем доверяют судебной системе, особенно те, кто с ней никогда не сталкивался. Они все равно думают, что если кому-то действительно не в чем себя упрекнуть, его не посадят в тюрьму так надолго. К несчастью, то же самое будет и с Эриком – до тех пор, пока не будет пойман убийца Аляски.

– У меня по этому поводу хорошая новость, – сообщил Гэхаловуд.

– Хорошая новость? – раздался у нас за спиной радостный голос.

К нам подошла Лорен. Волосы у нее были еще влажные после душа. Час назад она ушла из моего номера – зайти домой переодеться. Накануне вечером ужинала с братом у родителей, а потом, почти в полночь, проезжала мимо гостиницы. Увидела, что окно моего номера светится, и послала мне сообщение: “Если не спишь, выгляни в окно”. Я не спал, читал. Подошел к окну, Лорен мне улыбнулась и спросила: “Можно зайти?” – “Конечно”. Она зашла, ночь мы провели вместе. В какой-то момент она шепнула: “Благодаря тебе я снова обрела брата. Снова обрела право на жизнь. Если бы я знала три недели назад, когда остановила тебя за превышение скорости, что ты скоро изменишь всю мою жизнь…” От ее признаний мне, как всегда, стало неловко. Мне очень нравилась Лорен, но я прекрасно понимал, как различаются наши чувства друг к другу.

Лорен села между Патрисией и мной. Нашла под столом мою руку и крепко сжала ее.

– Что за хорошая новость? – спросила она, взяв кусок хлеба.

– Мы вчера выяснили нечто крайне важное, – ответил Гэхаловуд. – Думаю, это решающий поворот в расследовании. Вам что-нибудь говорит имя Николаса Казински?

– Это не тот ли коп, что в свое время вел расследование вместе с вами? – спросила Патрисия.

– Он самый, – подтвердил Гэхаловуд. – С месяц назад он умер. Покончил с собой. Последние восемь лет своей жизни провел в инвалидной коляске, его сбила машина.

– И какое отношение это имеет к нашему делу? – поинтересовалась Патрисия.

– Николас Казински присутствовал в зале для допросов в тот вечер, когда погиб Уолтер Кэрри. Только он знал, что признания Уолтера Кэрри были получены под давлением и что причиной его смерти стала преступная оплошность. Знал он и то, что если Уолтер сознался в преступлении, которого не совершал, значит, Эрик невиновен. И вот в конце января 2002 года, то есть вскоре после вынесения Эрику приговора, Казински попадает под машину. Он не погибает, но становится инвалидом. Судя по всему, Николас Казински был жертвой не несчастного случая, а покушения на убийство.

– Кто мог хотеть его убить? – спросила Лорен.

– Один-единственный человек, который тоже знал, что и Уолтер, и Эрик невиновны, – Патрисия поняла сразу. – Настоящий убийца Аляски Сандерс.

– Совершенно верно, – кивнул Гэхаловуд. – Заставив замолчать Казински, убийца мог быть уверен, что его никогда не изобличат.

– Каким образом, по-вашему, связаны покушение на Казински и убийство Аляски Сандерс? – Лорен, казалось, слегка сомневалась.

– Через синюю машину с массачусетскими номерами, – пояснил Гэхаловуд. – Эта синяя машина, пытавшаяся убить Казински, может быть той же самой, что мчалась пулей по Маунт-Плезант после убийства Аляски. И та же самая синяя машина, возможно, всплывает в одном стихотворении Элинор Лоуэлл.

– Элинор Лоуэлл – эта та девушка, что покончила с собой, верно? – спросила Патрисия.

– Именно так.

– Очень вероятно, что между Аляской и Элинор есть связь, – пояснил я. – Элинор – тема пресловутых посланий “Я все про тебя знаю”. Если Аляска принимает в ней настолько живое участие, что даже пишет анонимки, значит, ее точно что-то тревожит. 22 марта 1999 года Аляска ругается с Эриком, и тот доказывает, что не доводил Элинор до самоубийства. Тогда Аляска понимает, что у Элинор был другой мужчина. Мы думаем, что все вертится вокруг этого любовника. У Аляски тоже был любовник, который жил в Салеме, судя по его подаркам. Что, если это один и тот же человек? Что, если Аляска обнаружила, что ее любовник был любовником Элинор, и убедилась, что это он довел ее до самоубийства? Аляска и Элинор были подругами, и обе жили в Салеме. Они прекрасно могли встречаться с одним и тем же человеком.

– Значит, вот зачем вы хотите сегодня ехать в Салем? – поняла Лорен.

– Да, – ответил Гэхаловуд, взглянув на часы. – Между прочим, нам пора.

– Держите меня в курсе, – сказала Патрисия. – А я пойду навещу Эрика и заодно поговорю с ним про его отношения с Элинор. По-моему, мне он скорее доверится.

* * *

Родители Элинор, Стивен и Мария Лоуэллы, ждали нас в Салеме, на своей роскошной вилле. Накануне мы предупредили их о своем визите. Как только мы расположились в гостиной, Мария Лоуэлл спросила:

– Что случилось?

– Как я и сказал по телефону, нам надо поговорить о вашей дочери, – ответил Гэхаловуд.

– Вы еще сказали, что это связано со смертью Аляски Сандерс. Какая тут связь?

– Мы пока ни в чем не уверены, миссис Лоуэлл. Что вы можете сказать о своей дочери Элинор?

Мария Лоуэлл вздохнула:

– Даже не знаю, с чего начать. Я принесла фотографии и все ее вещи, какие сохранила. Она много писала. У нее была художественная натура.

Она разложила перед нами снимки дочери, сделанные в то лето, когда та пропала. Элинор была красивой блондинкой с изможденным лицом и длинными прямыми волосами, падавшими на плечи. Холодная красота.

– Она была очень чувствительная, – сказал Стивен Лоуэлл. – Еще совсем малышкой сильно переживала из-за чужих драм. Вбирала в себя все печали и невзгоды других, присваивала их себе.

– Для нее жизнь была мучением, – добавила Мария Лоуэлл. – Мы ничем не могли одолеть ее депрессию. В двенадцать лет она впервые попыталась покончить с собой. А в шестнадцать повторила попытку. Оба раза глотала огромное количество транквилизаторов, а потом сообщала нам. Врачи считали, что она так звала на помощь. Ее дважды помещали в “дом отдыха”, как они это называют. В психиатрическую лечебницу, если вам так больше нравится.

– Она находилась под наблюдением врача?

– Да, обошла чуть не всех психиатров, пока не нашла такого, какой ей был нужен. Доктора Бенджамина Брэдберда, он очень хороший врач, несмотря ни на что.

– Почему “несмотря ни на что”?

– Потому что он не сумел ей помешать свести счеты с жизнью. Но, с другой стороны, если кто-то решил умереть… Возьмите, я вам записала координаты доктора Брэдберда, он ждет вашего звонка. Должен был сегодня уехать в отпуск, но перенес отъезд на завтра, чтобы поговорить с вами. Еще я вам составила список подруг Элинор.

– Насколько я знаю, – сказал Гэхаловуд, – Элинор работала моделью.

– Да, – подтвердила Мария Лоуэлл, – позировала для разных журналов, часто ездила в Нью-Йорк. И имела успех. Но я не уверена, что такой образ жизни шел ей на пользу. Бывая на Манхэттене, она проводила ночи на, так сказать, “элитных” вечеринках. Ничего элитного там не происходило, если вы понимаете, о чем я.

– Наркотики?

– Да, – призналась Мария Лоуэлл, – по-моему, Элинор употребляла кокаин. Я не раз пыталась ее предостеречь от такого образа жизни, но она сразу впадала в агрессию. Отвечала, что ее карьера говорит сама за себя, а мне лучше не соваться в чужие дела. Она была уже совершеннолетняя, я не знала, как с этим бороться.

– Простите, мистер и миссис Лоуэлл, – подхватил я, – но я вынужден вернуться к трагическому эпизоду, случившемуся 30 августа 1998 года. Как Элинор себя чувствовала в тот период?

– Я бы сказал, скорее неплохо, – ответил Стивен Лоуэлл. – Элинор выглядела вполне здоровой. Доктор Брэдберд нам объяснил, что у человека со склонностью к суициду часто случается такой перелом, когда он готов перейти к делу. Близкие думают, что ему лучше, а на самом деле конец близок.

– И все-таки Элинор была счастлива войти в жюри конкурса на титул мисс Новая Англия, – уточнила Мария Лоуэлл.

– Конкурса красоты? – спросил я.

– Да, вы о нем знаете?

– Это тот самый конкурс, который в сентябре 1998 года выиграла Аляска.

– Совершенно верно, – подтвердила Мария Лоуэлл. – За два года до этого Элинор сама его выиграла. Организаторы предложили ей войти в жюри, и она с восторгом согласилась. Это престижный приз, и к тому же это работало на ее образ и известность.

– Когда ей это предложили? – поинтересовался Гэхаловуд.

– В начале августа, если я ничего не путаю. Во всяком случае, за несколько недель до того трагического 30 августа. В тот вечер, когда Элинор умерла, она вместо ужина пошла заниматься спортом, она так часто делала. После душа сказала мне, что уходит. Я спросила, куда она собралась, она ответила, что ей хочется искупаться. Было еще совсем светло и очень жарко. Я думала, она встретится с друзьями на пляже Девере Бич в соседнем городе, в Марблхеде. Она туда часто ездила. Я легла около одиннадцати, муж уже спал. Проснувшись в шесть тридцать утра, я обнаружила сообщение на мобильном. Она написала: “У меня больше нет сил жить дальше”. Я немедленно позвонила в полицию, а полиция связалась с подругами Элинор. Они сказали, что провели с ней вечер в Чандлер Хави Парк. Около половины двенадцатого все разошлись, но Элинор захотела побыть там еще немного. Полиция отправилась на место и обнаружила возле маяка вещи Элинор. Там лежало все – одежда, кошелек, мобильник. Несколько дней шли поиски в океане, даже когда уже было очевидно, что она умерла. Тело так и не нашли. Полиция пришла к заключению, что она утопилась.

– А вы сами что думаете?

На лице Марии Лоуэлл отразилось уныние:

– С самой первой ее попытки я каждый день, видя перед собой живую Элинор, думала, что это чудо. По-моему, я ответила на ваш вопрос… Но вы мне так и не сказали, какая связь между Элинор и Аляской кроме того, что они, разумеется, были знакомы.

– В феврале 1999 года вы приезжали к Аляске в Маунт-Плезант, – заговорила Лорен. – Спрашивали ее про роман, который был у Элинор с мужчиной старше нее. Вы подозревали, что этот мужчина, судя по дневнику вашей дочери, довел ее до самоубийства.

– Именно так. Откуда вы знаете?

– Аляска поделилась с одним своим другом, – пояснила Лорен. – Вам в конце концов удалось установить, кто этот человек?

– Нет, к несчастью, нет. И не потому, что я не расспросила всех подруг Элинор. Полиции я тоже про это рассказала, но им явно было наплевать. Они говорили, что свидетельство, взятое из дневника, не может служить доказательством.

– Можно нам посмотреть дневник? – попросила Лорен.

Мария Лоуэлл пошарила в коробке, где хранились реликвии, связанные с дочерью. Достала оттуда тетрадь и зачитала те фрагменты, о которых говорила Аляске. Потом сказала:

– Я знала, что это не молодой человек, Элинор рассказала одной своей подруге. Через несколько недель после встречи с Аляской я нашла еще одну тетрадь.

Она достала из коробки школьную тетрадку, пролистала и наконец нашла тот текст, который искала.

Он говорит о разводе как об освобождении. Говорит: “Когда я буду свободен, я буду принадлежать тебе. Мы сможем показываться на людях”. Но, по-моему, он этого не сделает, даже если разведется. Ему стыдно. Из-за нашей разницы в возрасте.

– Значит, у Элинор был роман с мужчиной значительно старше нее, этот мужчина разводился с женой, и у него была синяя машина, – подытожила Лорен.

– Да, – подтвердила Мария Лоуэлл.

– Мы задаемся вопросом, – подхватил я, – не состояла ли Аляска в связи с возлюбленным Элинор. Это пока всего лишь гипотеза, но мы пытаемся докопаться. У вас нет какой-нибудь приметы, по которой можно опознать этого человека?

– Нет, никакой.

– Нет ли чего-нибудь, что вы узнали о своей дочери и что бы стоило знать нам? – спросил Гэхаловуд. – Любая мелочь, даже самая незначительная, может оказаться важной.

– В самом деле, была одна вещь, которая меня встревожила. В то лето, когда умерла Элинор, я стирала ее брюки и нашла в кармане билет на автобус. Она взяла билет до Салема 5 июля 1998 года в Рокленде, штат Мэн. Я никак не могла понять, что ей понадобилось в Рокленде.

– Погодите, – сказал Гэхаловуд. – Элинор в дневнике пишет, что четвертого июля была несчастна со своим возлюбленным. А назавтра она покупает билет из Рокленда в Салем. Может, ее возлюбленный живет в Рокленде?

– Я задавала себе тот же вопрос. Спрашивала ее подруг, но снова не получила ответа. Я даже съездила в Рокленд, обошла магазины, показывала фотографию дочери, но никто ее не узнал.

– Миссис Лоуэлл, – попросил Гэхаловуд, показав на дневники Элинор, – можем мы взять их с собой? Разумеется, мы вам все вернем.

По совету Марии Лоуэлл мы связались с доктором Бенджамином Брэдбердом. Он предложил зайти к нему в кабинет, чтобы он мог сверяться со своими записями об Элинор. Это был известный врач, к нему часто обращались за психиатрической экспертизой судебные органы. Элегантный, стройный и явно следивший за собой. Ему было около шестидесяти.

– Элинор очень интересовала меня как пациентка. Она задавалась глубочайшими метафизическими вопросами. Брала на себя чужую боль. Личность сложная, немного склонная к манипуляции, с небольшим биполярным расстройством, которое вполне можно было бы победить соответствующим лечением. Но Элинор не соблюдала дозировку, а главное, я выяснил, что ей случалось употреблять кокаин. Я боялся, что такой коктейль наделает бед. Когда я узнал о ее смерти, то сказал себе, что надо было все же попробовать. И всегда жалел, что этого не сделал.

– Вы говорите “ее смерть”, но ведь тело так и не нашли, – заметила Лорен.

– Я лишь повторяю выводы полиции. Которые, впрочем, кажутся мне логичными. Я прекрасно знаю, что тело не нашли, к тому же это всегда ужасно для родных, не дает им скорбеть. Поэтому не позволяю себе двусмысленностей, которые могли бы дать понять, что она не умерла и до сих пор где-то живет.

– Могла ли идти речь о сознательном исчезновении? – спросил я.

Доктор Брэдберд только усмехнулся:

– Элинор не хотела исчезать. Наоборот, она мечтала прославиться!

– Но она и так делала карьеру модели, – возразил Гэхаловуд.

– Она хотела большего, – уточнил Брэдберд. – Видела себя звездой Голливуда. Иногда ее узнавали на улице и говорили: “Это девушка из рекламы?” Она от этого с ума сходила. Хотела быть чем-то большим, чем просто лицом. Хотела сделать себе имя и стать актрисой. Пыталась участвовать в пробах, но успеха не имела.

– Как Аляска, – сказал я.

– Это кто? – спросил Брэдберд.

– Аляска Сандерс, – пояснил я, – девушка, смерть которой мы расследуем. Она тоже хотела стать актрисой. У Элинор и Аляски много общего. Мы даже подозреваем, что у них был один и тот же возлюбленный. Элинор никогда не говорила вам про Аляску?

– Нет, никогда. Зато я знаю, что Мария Лоуэлл беспокоилась, что у Элинор отношения с каким-то мужчиной. Показывала мне то, что Элинор про него писала. Речь, судя по всему, шла о мужчине уже не молодом, по-видимому, разведенном. Но Элинор на сеансах никогда о нем не заговаривала. Я бы записал или вспомнил.

– Похоже, даже ее подруги были не в курсе, – добавил Гэхаловуд. – Она могла все это выдумать?

– Нет, сомневаюсь, – ответил Брэдберд. – Фантазии нужны для того, чтобы делиться с другими, вызывать реакции. А Элинор держала свои записи в тайне. Думаю, она стыдилась этой связи, основанной на подчинении. Она была слишком умна, чтобы не сознавать, что впуталась в токсичные отношения.

– Элинор у вас никогда не упоминала город Рокленд? – спросил напоследок Гэхаловуд.

– Рокленд? Нет. Не помню ничего такого. Сожалею, мне бы хотелось оказать вам бо́льшую помощь.

Кабинет доктора Брэдберда находился неподалеку от квартала, где жили родители Аляски. Поэтому после визита к психиатру мы без предупреждения заехали к ним. И Робби, и Донна Сандерсы оказались дома и встретили нас на удивление радушно.

– Вы как раз кстати, – сказал Робби. – Я собирался ехать в Маунт-Плезант.

– Для чего? – спросила Лорен.

– Чтобы поговорить с вами, именно с вами.

– Со мной?

– Да. У меня для вас кое-что есть. Я же сказал, как раз собирался выезжать. Еще четверть часа, и мы бы разминулись.

Робби Сандерс взял объемистый футляр и протянул Лорен.

– Что это? – спросила она.

– А вы откройте.

Лорен открыла футляр – и увидела золотые часы.

– Я хочу, чтобы вы отдали их брату, – заявил Робби Сандерс.

– Но… – пролепетала ошарашенная Лорен, – но я не могу их принять! Это ваши часы! Я даже не знала, что вам их вернули…

– Позавчера вечером сержант Гэхаловуд приезжал к нам и сообщил об освобождении вашего брата. Он нас посвятил в ход расследования. Я не знал, что Эрик ваш брат, понял, только когда увидел вас по телевизору.

– Мистер Сандерс, эти часы ваши. У вас их украли…

– Полиция нашла их и вернула мне. Я делаю с ними что хочу. А хочу я вернуть их вашему брату, потому что они принадлежат ему. Он их честно купил у моей дочери. Лорен, одиннадцать лет назад жизнь вашего брата висела на волоске, но, в отличие от моей дочери, он может начать все сначала. Для меня это попытка поправить то, что случилось отчасти по моей вине.

Донна Сандерс спросила:

– Вы к нам заехали по какому-то конкретному поводу?

– Да, – ответил Гэхаловуд, – мы напали на новый след и хотели бы поговорить с вами. Вам знакома девушка по имени Элинор Лоуэлл?

Донна Сандерс подняла голову и недоверчиво посмотрела на нас:

– Разумеется, я знаю Элинор Лоуэлл. Эта несчастная покончила с собой лет десять назад. Незадолго до конкурса на титул мисс Новая Англия, если мне не изменяет память.

– Не изменяет. Что вы можете о ней сказать?

– Ничего особенного. Работала моделью, совсем другого уровня, чем Аляска. Элинор была уже раскручена. Помню, Аляска показывала мне ее фотографии в журналах, когда той еще и двадцати не было. А как это связано с расследованием смерти нашей дочери?

– Возможно, здесь есть связь, – Гэхаловуд отвечал обтекаемо. – Аляска и Элинор дружили, верно?

Донна Сандерс прыснула:

– Дружили? Вы шутите! Аляска ничего не имела против Элинор, но та ее ненавидела!

– Неужели? Вы уверены?

– Уверена! Элинор подыхала от зависти. Хотела пробиться в кино, но у нее ничего не получалось. Она прекрасно видела, что у Аляски было все, чего недоставало ей самой. Еще Элинор знала, что титул мисс Новая Англия станет для Аляски трамплином для карьеры актрисы. Конкурс тем и славился. Когда Элинор предложили войти в жюри, Аляска просто с ума сходила. Твердила все время: “Она меня завалит”. Элинор Лоуэлл была завистницей. Поговорите с ее подругами, они подтвердят.

– У нас как раз есть список лиц, которых надо опросить, – сообщил Гэхаловуд. – Значит, Аляска тревожилась, что Элинор сорвет ее выступление на конкурсе. И что в итоге произошло?

– Элинор покончила с собой, а Аляска выиграла конкурс, – выпалила Донна Сандерс. И только потом поняла, что сказала.

Донна с мужем переглянулись. Вид у них был перепуганный. Мы с Лорен и Гэхаловудом обменялись многозначительным взглядом, и Гэхаловуд заговорил снова:

– Не говоря уже о возможном соперничестве между Элинор и Аляской, мы полагаем, что их связывает еще и некий третий человек. Это может быть мужчина, видимо, живущий в Салеме, в то время уже в возрасте, разведенный или в процессе развода; ездил на синей машине с массачусетскими номерами.

– Это мне ни о чем не говорит, – призналась Донна Сандерс.

– Мне тоже, – согласился ее супруг. – Какого рода отношения связывали этого мужчину и Аляску?

– Возможно, они были любовниками, – сообщила Лорен.

– Вы хотите сказать, что в то время, когда она была с Уолтером Кэрри, у нее был кто-то другой? – удивилась Донна Сандерс.

– Да.

– Многовато мужчин для одной Аляски, – весело сказала Донна Сандерс и вдруг захохотала.

– Что на тебя нашло, Донна? – возмутился муж.

– Ой, Робби, а тебя никогда не удивляло, что Аляска никогда не приводит домой приятелей? Она была красавица, каких мало, желанная до невероятности, а у нее никого не было…

– Не понимаю, к чему ты клонишь, – сказал Робби.

– Вы знали, что вашей дочери нравятся женщины? – спросила Лорен.

– Я знала, что она ими интересовалась, – улыбнулась Донна. – Мы с ней никогда об этом не говорили. Я чувствовала, что она еще только открывает для себя свои желания и влечения, и не хотела ее торопить. Ждала, когда она сама будет готова мне сказать.

– Как вы обнаружили ее сексуальную ориентацию? – спросила Лорен.

– Когда Аляске было лет двадцать, к нам домой регулярно приходила одна ее старая лицейская подруга. Забыла, как звали эту девочку, милая такая, вежливая, скромная. Не то чтобы очень красивая. Однажды под вечер я пекла маффины и решила отнести им, в комнату Аляски. Открыла дверь. Они меня не видели и не слышали, зато я все видела: моя дочь стояла со спущенными брюками и трусами, держась за столбик кровати, а лицо ее старой лицейской подруги находилось у нее между ног.

– Донна, ты что! – смутился муж.

– Ох, Робби, бедняга, какой же ты старомодный!

– Значит, Уолтер?.. – спросил я.

– Уолтер был лишь мимолетным увлечением. Наверное, Аляска еще не определилась. Во всяком случае, ничего серьезного между ними не было. Не случись той истории с ее банковским счетом, которая привела к этому чертову ограблению, она бы никогда не уехала с ним в Маунт-Плезант.

* * *

В тот вечер, вернувшись в Маунт-Плезант, мы с Гэхаловудом отправились поужинать в “Нэшнл энфем”. Просидели там довольно долго, пили пиво. Летними субботними вечерами в баре играла живая музыка, атмосфера была очень приятная. Мы засиделись допоздна, и к нам подошли пропустить стаканчик Лорен с Патрисией, ужинавшие у Донованов.

– Вам надо было сходить к моим родителям, – с сожалением сказала Лорен.

Гэхаловуд приглашение Донованов отклонил, и был прав.

– Расследование еще не закончено, – объяснил он. – Я бы не хотел, чтобы слишком близкие отношения с Эриком подорвали доверие к нашей работе.

– Понимаю, – сказала Лорен. – Счастье еще, что ваш напарник Маркус не состоит в любовной связи с сестрой бывшего преступника.

Гэхаловуд расхохотался. Смеялся он редко. Меня порадовало, что он так расслабился. Музыканты заиграли старую фанковую мелодию, Патрисия взяла Гэхаловуда за руку и потащила на танцпол. Я остался с Лорен, она повисла у меня на шее и поцеловала. Потом лицо ее вдруг посерьезнело.

– Как ты? – спросил я.

– Неплохо. Так странно видеть Эрика у родителей. Никто не понимает, как себя вести, и я первая. Патрисия меня предупреждала, что это может быть тяжело… Я завтра хочу свозить Эрика на пляж в Кеннебанке. По-моему, нам там будет хорошо.

– Отличная мысль, – одобрил я.

Она посмотрела мне в глаза:

– Маркус, мы скоро закроем это дело, а потом?

– Что потом?

– А потом что будет с нами, с тобой и со мной? У меня никогда не было такого мужчины, как ты, Маркус. Не знаю, как тебя здесь удержать и не дать тебе вернуться в Нью-Йорк.

– Кто тебе сказал, что мне хочется вернуться в Нью-Йорк?

– А что тебе делать в Маунт-Плезант?

Она была права.

Глядя на Лорен, я думал про Эмму, про Хелен, про тетю Аниту и спрашивал себя, что общего у всех этих женщин. И начинал понимать, что они дают мне возможность по-прежнему жить иллюзиями, искать невозможное, то есть мирную, размеренную жизнь. Воображаемую жизнь дяди Сола и его семейства, Гольдманов-из-Балтимора, которых, как я всегда считал, все мучения и подводные камни обходят стороной. А по ту сторону этой иллюзии меня ждал один человек. И человек этот – не Лорен. На днях, после оперы, мне напомнил об этом Гарри. Существовал человек, без которого моя жизнь была неполной. И пока Лорен говорила о нашем с ней будущем, я думал о полученном от Гарри билете на концерт Александры Невилл, который должен был состояться завтра. Я не знал, ехать или нет. Меня раздирало между желанием поправить прошлое и тем конкретным будущим, какое предлагала мне Лорен. Имею я ли право заставлять ее страдать?

Когда мы с Гэхаловудом ушли из “Нэшнл энфем” и направились в гостиницу, был час ночи.

– Надо же, сержант, какие у вас танцы с адвокатом, – сказал я.

– Перестаньте сейчас же, писатель. Ничего чувственного тут не было в помине. Она хотела увести меня подальше от Лорен.

– Подальше от Лорен? Почему?

– Патрисия побеседовала с Эриком насчет Элинор Лоуэлл. Он вел себя странно, явно темнил. Как будто что-то не так.

– Что именно?

– Патрисия не могла сказать ничего конкретного. Говорила, что это интуиция. Когда она стала спрашивать про его старую машину, он начал ерепениться. Утверждает, что продал ее, но доказательств продажи не осталось, продал за наличные.

– Вас это наводит на какие-то мысли, сержант?

– Не на мысли, на сомнения. Опять сомнения.

Мы с Гэхаловудом ехали в Салем, собирались опросить подруг Элинор Лоуэлл. Сидели молча, погруженные в раздумья, – нас тревожили откровения Патрисии Уайдсмит. Даже она начинала сомневаться в невиновности Эрика.

Глава 31

Сомнения

Салем, штат Массачусетс

Воскресенье, 25 июля 2010 года

Лорен с нами не поехала, повезла Эрика в Кеннебанк, на пляж их детства. Патрисия же условилась с Гэхаловудом, что, пока дети в отлучке, она конфиденциально расспросит Джанет и Марка Донованов об их сыне.

Когда мы пересекли границу Массачусетса, Гэхаловуд спросил:

– О чем задумались, писатель?

– Об Эрике Доноване, сержант.

– Гм… вот и я. Вся эта история сходится к нему. Похоже, он замешан во всем, при этом улик против него больше нет…

– Одно точно: он не покушался на Казински, потому что сидел в тюрьме. За рулем той синей машины был кто-то другой. Эта машина связывает воедино Аляску, Элинор и Казински.

Любовник Элинор Лоуэлл – “мужчина в возрасте, готовый развестись с женой”, – со всей очевидностью был ключевым элементом этого пазла. Мы надеялись, что подруги Элинор дадут нам какие-то дополнительные подсказки насчет него.

– С кого начнем? – спросил Гэхаловуд.

Я достал список, который подготовила для нас мать Элинор и который мы до сих пор внимательно не изучили.

– Можно в том порядке, в каком их записала Мария Лоуэлл, – предложил я. – Первой идет Мелисса Уильямс, подруга детства. Они вместе учились. Потом Тиффани Паулсон, которая познакомилась с Элинор в психиатрической лечебнице, им тогда обеим было шестнадцать лет. Следующая – Брук Риццо, подруга, тоже модель, и…

– Это имя мне кажется знакомым, – перебил меня Гэхаловуд. – А кто остальные?

Я тут же приметил имена подруг Аляски, которые девять дней назад вывели нас на след Элинор Лоуэлл:

– Там Андреа Браун, Стефани Лехэн и Мишель Спитцер, – перечислил я. – Те же имена, что назвала нам Донна Сандерс! Мы этих женщин уже допрашивали, но по поводу Аляски.

– Круг замыкается! – воскликнул Гэхаловуд. – Та же синяя машина, та же группа подружек… Начинаю подозревать, что исчезновение Элинор как-то связано с убийством Аляски.

– Вы хотите сказать, что Элинор не покончила с собой?

– Любовник у них, вероятно, был общий, почему бы не быть общему и убийце? Тут надо серьезно поработать…

Беседы свои мы начали с Мишель Спитцер, она первая заговорила с нами об Элинор.

мишель спитцер:

Конечно, мы все дружили, я же вам говорила. Встречались на разных конкурсах, из нас получилась небольшая банда.

[…]

Завидовали ли мы друг другу? Нет, профессию из этого сделали только Аляска и Элинор. А мы, все прочие, участвовали в конкурсах забавы ради, когда были подростками. В 1998 году это все была уже старая история. Кто в университете учился, кто работал.

[…]

Элинор, у нее был маниакально-депрессивный психоз. Она мало о себе говорила. Приходилось ее принимать такой, какая она есть. Я знаю, что она довольно долго путалась со стариком. Никогда об этом не говорила, очень была скрытная. Как-то упомянула мужика под полтинник. Надо у Брук спросить, она обожает такие истории. Мне-то было наплевать. На самом деле я считала, что это скорее печально.

брук риццо:

Почему я вам не говорила про Элинор Лоуэлл? Не знаю, вы тоже про нее не упоминали. Вы меня спрашивали про Аляску, про Уолтера, про Маунт-Плезант, я как-то не связала это с Элинор. А как самоубийство Элинор касается расследования про Аляску?

[…]

О да, с этим ее стариком была бесконечная история… Я так и не выяснила, кто он такой… Мать Элинор пыталась его найти, но Элинор свой секрет хранила лучше некуда. Я однажды спросила ее, почему она о нем никогда не рассказывает, и та ответила: “Чтобы у него не было проблем”.

[…]

Нет, “старик” – это не Эрик Донован. Эрик был не старый. […] Да, Эрика я знала. Часто встречались, когда ходили куда-нибудь в бар. Элинор никому не говорила, что гуляет с ним. Она мне про это рассказала однажды вечером, мы как раз все там были. Был еще Уолтер, строил глазки Аляске. Я сказала Элинор, что Уолтер – красивый парень. Да и сложен классно. А она призналась, что предпочитает Эрика и регулярно с ним спит, но это надо хранить в тайне, чтобы “старик” не узнал. Она его вроде боялась. Однажды я ее спросила, что она в своем “старике” нашла. Она ответила: люблю его, ничего не попишешь.

андреа браун:

Зависть между Элинор и Аляской? Да, но это появилось поздно. Довольно долго ничего такого не было. И вообще, каждая делала свою карьеру: Элинор работала моделью, Аляска хотела стать актрисой. Но в то лето Элинор тоже вбила себе в голову, что ее ждет успех в Голливуде. Не знаю с чего. Аляска нам рассказывала про свою агентшу в Нью-Йорке, которая в нее верит, и, полагаю, именно это разозлило Элинор. Но я не думаю, что Элинор хотела Аляске зла. Во всяком случае, публично я никаких трений не замечала. Был только один разговор, когда мы с Элинор обедали. Она хотела, чтобы ее выбрали в жюри “Мисс Новая Англия”. Я сказала: “Надо тебе будет продвигать Аляску, если она победит, это будет хорошо для ее карьеры”. Она прямо испепелила меня взглядом: “Ну уж это – никогда! Не хочу, чтобы эта мерзавка выиграла! Она начинает меня затмевать”. Вы не спрашивали Стефани? Ее мать очень дружила с матерью Аляски.

[…]

Да, можно сказать, что Элинор была реально крутая. Любила ходить купаться в Чандлер Хави Парк. Подолгу там оставалась, иногда в одиночестве. Говорила, что не боится бродяг, носила в сумке на всякий случай телескопическую дубинку.

перри гэхаловуд (очень удивленно):

Вы говорите, что Элинор разгуливала с телескопической дубинкой?

андреа браун:

Да. Во всяком случае, по вечерам она у нее всегда лежала в сумке. А что?

перри гэхаловуд:

А то, что таким же орудием была убита Аляска Сандерс.

стефани лехэн:

Да, до меня доходил слух о раздорах между Аляской и Элинор из-за конкурса на мисс Новая Англия. Мамаша Сандерс моей про это говорила. В узких кругах вечно все друг другу завидуют.

[…]

О да, Сандерсов более чем устраивало, что Элинор отпала. Не знаю, выиграла ли бы Аляска конкурс, будь та в жюри. Судя по всему, Элинор была полна решимости ее завалить.

[…]

Нет, ее мужика я никогда не видела. Но мы между собой часто о нем говорили. Кто этот старый хрен, которому она поклонялась? Про него так никто ничего и не узнал. А я кое-что узнала, только один раз, в начале августа 1998-го. Помню, потому что тогда я последний раз видела Элинор. Мы вместе выпили кофе, при ней была небольшая дорожная сумка. Я спросила, куда она едет, она не соизволила ответить. Но машина у нее была в мастерской, в ремонте, и она попросила подвезти ее до автовокзала. Я подвезла, а потом незаметно пошла за ней. Думала, она встретится со своим мужиком, мне страшно хотелось посмотреть, каков он из себя. Но она просто села в автобус на Рокленд, штат Мэн. Одна.

Если Элинор была со своим любовником в Рокленде 4 июля и ездила туда в августе, значит, этот человек там жил.

Выходя от Стефани Лехэн, Гэхаловуд сказал:

– Синяя машина, массачусетские номера, мужчина в возрасте, разведенный, Рокленд, штат Мэн. Сложите все это вместе – сорвете джек-пот!

Не успели мы сесть в машину, как у Гэхаловуда зазвонил мобильник. Звонил дежурный с ресепшена главного управления полиции штата: “Простите, что беспокою в воскресенье, сержант. Тут пришла мать сержанта Вэнса, спрашивает вас”. Мы немедленно вернулись в Нью-Гэмпшир. В кабинете Гэхаловуда нас ожидала маленькая женщина.

– Миссис Вэнс?

– Перри!

Она не сдержалась и бросилась ему в объятия. Встречались они только один раз, на похоронах Мэтта Вэнса.

– Что вы тут делаете? – поинтересовался Гэхаловуд.

– Мне надо с вами поговорить. По поводу того, что сказали по телевизору… по поводу дела Аляски Сандерс. Это было последнее дело Мэтта, да?

– Именно так.

– Они сказали, что один полицейский вынудил подозреваемого признаться, а потом совершил оплошность… Речь ведь о Мэтте? Скажите, это про него? Пожалуйста! Мне нужно знать, я имею право понимать, что происходит.

– Миссис Вэнс, – сказал Гэхаловуд, – мне невероятно жаль сообщать вам то, что я собираюсь сказать. Но раз вы пришли сюда в поисках правды, я обязан сказать вам правду.

Гэхаловуд в точности изложил матери бывшего напарника ход событий вторника, 6 марта 1999 года, – событий, которые привели к смерти Уолтера Кэрри, а затем к самоубийству Мэтта Вэнса. Когда рассказ был окончен, старушка сидела как громом пораженная. Наконец она снова обрела дар речи и сказала Гэхаловуду:

– Помню одно из первых дел Мэтта, он тогда был в полиции Бангора. Убили девушку семнадцати лет, когда она возвращалась пешком с вечеринки у подруги. Габи ее звали. Бедняжку забили до смерти и так изуродовали, что собственные родители не смогли ее опознать. Виновника не нашли, и, когда начальник потребовал, чтобы Мэтт закрыл дело за недостаточностью улик, тот чуть не заболел. Говорил мне: “Это же невозможно, ма! Мы не можем признать себя побежденными! Я обещал родителям этой девочки, что мы найдем того, кто это сделал!” Потом он мне рассказывал, что каждое утро думал про эту девочку, перед ним снова и снова вставало ее измолоченное лицо. “Человеческое крошево”, как он говорил. Эта история преследовала его. И он дважды, считая, что поймал парня, замешанного в убийстве Габи, совал ему в рот пистолет, чтобы тот признался. Он мне сказал: “Я снова видел тело Габи в канаве, представлял себе, как этот тип разбивает ей кулаком лицо, и у меня сносило крышу”. В конце концов Мэтта сдал кто-то из коллег, и начальство попросило его найти место где-нибудь еще, там, где призрак Габи оставит его в покое. К несчастью, как и следовало ожидать, Габи последовала за ним в Нью-Гэмпшир. Мэтт из-за нее так и не захотел иметь детей. Говорил, что не хочет однажды пережить то, что пережили родители Габи. У него никогда не было по-настоящему серьезных отношений с женщинами, думаю, тоже из-за этого. Его это слишком мучило. Последний раз я разговаривала с Мэттом на выходных, накануне его смерти. Он мне рассказал по телефону, что занят в одном деле, какую-то девушку нашли мертвой на берегу озера. У меня врезалось в память ее имя, такое необычное – Аляска. Он мне сказал: “Ма, я завязываю. Не могу больше этим заниматься. Я закрою это дело, и когда я его закрою, прощу себе, что так и не нашел убийцу Габи”. Это был наш последний разговор.

Миссис Вэнс умолкла. В комнате стояла ужасающая тишина.

– Простите, что так получилось, – наконец прошептал Гэхаловуд.

– Вы ни в чем не виноваты, Перри, вас там не было…

– Не было, да.

– По телевизору говорят, что сына посмертно лишат звания, – сказала она. – Пусть так, если это угодно общественному мнению. Пусть разрушат его надгробие, если на то пошло. Но я не знаю, что это изменит: это не вернет к жизни ни бедного мальчика, ни Аляску. Зато вы, Перри, вы можете все поправить – расследовать это дело. Я чувствую, как бьется душа Мэтта, как она колотится в гробу в поисках искупления. Дайте ему покой, Перри. И родителям этой малышки тоже. Разыщите убийцу. Когда мы последний раз говорили с Мэттом, он сказал: “Все, чего я хочу, ма, это пойти к родителям Аляски и сказать, что правосудие…”

– “…cвершилось”, – Гэхаловуд закончил фразу за нее.

– Откуда вы знаете?

– Ваш сын мне тоже это говорил.

По дороге в Маунт-Плезант Гэхаловуд признался:

– Я устал, писатель. Пора кончать это дело. А потом я тоже завязываю.

– Вы хотите уйти из полиции, сержант?

– Во всяком случае, взять паузу. Знаете, о чем мечтала Хелен? Уплыть на яхте в кругосветное путешествие. Вот что я хочу сделать, когда мы здесь закончим. Уплыть с девочками.

– Красивый план, – сказал я.

– Возможно, и для вас, писатель, найдется местечко на борту.

– Спасибо, сержант, но сперва мне надо уладить пару дел, а потом уже портить вам плавание.

– Ничего вы не испортите, писатель, наоборот.

* * *

Под вечер, сидя в гостиничном номере в Маунт-Плезант, я вертел в руках билет на концерт, который дал мне Гарри. Концерт Александры Невилл был назначен на сегодняшний вечер. Скоро настанет час пресловутой встречи. Ехать или не ехать?

Я долго не мог решиться. Держал в одной руке свою фотографию с ней и кузенами, а в другой – билет. В конце концов решил ехать. Вышел потихоньку, не хотелось ни с кем объясняться. В соседнем номере Гэхаловуд с головой ушел в бумаги, которые отдала нам мать Элинор. Садясь в машину, я получил сообщение от Лорен:

Ты ко мне?

Мой ответ:

Нет, посижу спокойно в гостинице, если ты не рассердишься. Выдохся совсем.

Я уехал.

Приехал в Бостон, в “ТД-гарден”, где проходили баскетбольные и хоккейные матчи, а также большие концерты.

Не знаю, когда вы будете читать эту книгу, но если вы следили за музыкальной модой 2010-х годов, то наверняка слышали об Александре Невилл, тогдашней знаменитой певице.

Добравшись до арены, я прошел контроль и посмотрел в билете, какое у меня место, – понять, куда мне направляться.

Я не видел, что она стоит у меня за спиной.

Она следовала за мной, пока могла, пока ее не остановили у входа – билета у нее не было.

Она смотрела, как я ухожу, потрясенная моей ложью.

Лорен.

Назавтра после концерта Лорен пригласила меня встретиться в “Сизон”, выпить кофе. Она ждала за столиком с мрачным видом, скрестив руки. Вместо приветствия удостоила меня только сухим “Сядь”.

Глава 32

Виналхэйвен

Понедельник, 26 июля, и вторник,

27 июля 2010 года

– Хорошо провел вечер? – спросила она.

– Ну, ничего. А ты?

– Не смей надо мной издеваться, Маркус! С кем ты был на концерте?

Я не пытался отрицать. Только спросил, откуда она узнала.

– Я видела, как ты вчера вышел из гостиницы. Как раз подъехала. Ты меня не видел, явно куда-то торопился, сел в машину, и тогда я тебе написала: “Ты ко мне?” Это был вопрос. Но ты решил, что это приглашение, и ответил, что хочешь отдохнуть в номере, при том что я видела, что ты уезжаешь! Жалкий лгун! Я думала, ты хороший парень, Маркус, не такой, как все. Но ты не лучше других. Так что, у тебя цыпочка в Бостоне? Ты ее на концерт водил?

– Лорен, ты, конечно, не поверишь, но на концерт я ходил один.

– Ой, да ладно!

– Мне этот билет дал Гарри Квеберт. Мы с ним встречались в прошлую субботу. И он предложил мне сходить на этот концерт.

– Зачем?

– Это сложно, но он хотел дать мне шанс снова встретить одного человека. Человека, который много значил в моей жизни.

– Экс-подружку, что уж.

– Да.

– Кто она?

– Та девушка на фотографии.

– Чего?

– Девушка на фотографии с моими кузенами, Александра. Это она.

– И что?..

– Я к ней не подходил, только смотрел. Не осмелился ни сказать что-то, ни сделать.

– Вы не поговорили?

– Нет.

– Ты к ней что-то чувствуешь?

Я ответил не сразу. Посмотрел ей прямо в глаза и признался:

– По-моему, да.

Она вцепилась в чашку с кофе, словно хотела запустить ею мне в лицо. В этот момент у меня зазвонил телефон. Это был Гэхаловуд.

– Писатель, вы где?

– В “Сизон”, с Лорен.

– Идите оба быстро в гостиницу, я напал на след.

* * *

Гэхаловуд был слишком взбудоражен своим открытием, чтобы заметить напряжение между мной и Лорен. Сидя за столиком в гостиничном ресторане, он показал одну из тетрадей Элинор Лоуэлл.

– Я все прочитал, от начала до конца, – сказал он, – и вот что мне попалось.

Он ткнул пальцем в страницу, испещренную мельчайшим почерком:

Еду к нему. Он сказал, что без меня впадает в отчаяние. После того неудачного 4 июля я себе обещала больше туда не возвращаться, но он нуждается в моем присутствии, и я не могу его бросить. Он даже готов был приехать за мной на машине, но я хотела избавить его от поездки, да еще с этим идиотским парадом, когда весь город перекрыт. Никогда не понимала, что привлекательного в этих гигантских омарах.

Я сажусь в автобус. И как только занимаю свое место, мое тело начинает сгорать от нетерпения. У меня только одно жадное желание – снова увидеть его. Замкнуться с ним в нашем пузыре, в нашем раю.

Когда звучит туманный горн, мое сердце подпрыгивает, я знаю, что он совсем близко. Мы встречаемся с ним в бухте, там, где нас никто не найдет. Где нам никто не помешает. Это место уединенное.

В этом сером доме среди красных кленов, там, где я чувствую себя женщиной. Мы можем быть вдвоем. Мы защищены.

– В этом тексте, – пояснил Гэхаловуд, – Элинор описывает свой путь на автобусе в следующий раз после катастрофы четвертого июля. Думаю, речь идет о той поездке в Рокленд, о которой говорила Стефани Лэхен. Элинор пишет про омаров, а омары – это штат Мэн, то есть мы снова возвращаемся к Рокленду…

– Пока все понятно, сержант, – сказала Лорен.

– Еще Элинор упоминает парад, – продолжал Гэхаловуд. – Я справился, бывает ли в августе в Мэне парад, эмблемой которого служит омар. Ни за что не догадаетесь: с 1947 года в Рокленде, штат Мэн, ежегодно проходит Фестиваль омара, в ходе которого по центру города движется шествие гигантских омаров.

– Элинор едет к возлюбленному в Рокленд, в серый дом среди красных кленов, – подытожил я. – Звучит туманный горн, наверное, там поблизости маяк, это сужает область наших поисков.

Гэхаловуд кивнул, глядя на нас с Лорен:

– Вы понимаете, что нам остается сделать…

– Едем в Рокленд! – воскликнула Лорен.

* * *

До Рокленда было три часа езды. Нам, видимо, предстояло там ночевать, поэтому мы взяли с собой кое-что из вещей.

Рокленд с пригородами раскинулся на сорока квадратных километрах. Несмотря на упоминание маяка поблизости, найти там серый дом было делом нелегким. Для пущей эффективности мы выехали на двух машинах: в одной – мы с Гэхаловудом, в другой – Лорен.

До места мы добрались ближе к полудню и сразу принялись за дело: Лорен должна была прочесать северную часть города, Гэхаловуд – южную. А я пешком обойду центр, магазин за магазином, буду показывать торговцам фото Элинор в надежде пробудить давно забытые воспоминания.

Весь день мы только и делали, что брали ложный след: обнаружили несколько серых домов, и с кленами, и без. Каждый раз все приходилось проверять до мельчайших деталей, и каждый раз мы промахивались. То дом был построен после 1998 года. То двенадцать лет назад он был другого цвета, а позже перекрашен. То в нем жил мужчина либо слишком молодой, либо слишком старый, чтобы в то время быть любовником Элинор. Гэхаловуд запросил помощь полиции Рокленда, и та проявила большую готовность сотрудничать. Безрезультатно. Что до моего обхода торговых точек с фото, это оказалось пустой затеей.

Близился вечер, а мы так и не напали на след. Лорен сдалась и решила вернуться в Маунт-Плезант. Мы с Гэхаловудом продолжали искать до поздней ночи. Когда стало совсем темно, хоть глаз выколи, мы остановились в мотеле. Несмотря на дневную усталость, мы были слишком возбуждены, чтобы спать. Сидели на пластиковых стульях перед своими номерами, потягивали пиво из банок.

– С вами все в порядке, писатель? – спросил Гэхаловуд. – Вы, похоже, сегодня не в своей тарелке. За весь день слова не проронили, не похоже на вас. Мне не хватало вашей несносной трескотни.

– Это из-за Лорен, сержант.

– А, вот вы сказали, и в самом деле, выглядели вы перед ней не шибко непорочным.

– Знаю… я сглупил.

– Сильно?

– И да, и нет. Я ей наврал, а это всегда нехорошо. Я привязан к Лорен… Но задаю себе множество вопросов…

– Насчет чего?

– Насчет одной старой истории, я вам как-нибудь расскажу.

– Как будете готовы – я весь внимание.

– Сержант, как вы поняли, что Хелен – то, что надо?

Гэхаловуд пожал плечами:

– Хотите честно?

– Да.

– Я это знаю с тех пор, как ее больше нет. Конечно, я любил ее больше всего на свете. Конечно, я сделал ей предложение, потому что хотел строить свою жизнь с ней. Конечно, несмотря на все пригорки и ручейки, я никогда не сомневался, что люблю ее. Но знаете, что означает выражение, что человек “то, что надо”? Это значит, что, когда он умирает, вы сознаете, что хотели бы умереть вместе с ним. Ваш мир рушится. Вы не можете без него ничего делать. Я себя чувствую сломавшейся машиной, писатель. Потеряв Хелен, я потерял инструкцию к самому себе.

– Мы вас починим, сержант.

– Не знаю, можно ли это починить, писатель. И знаете что? Тем лучше, если это не чинится. Это значит, что ты любил по-настоящему. Это очень больно, но это придает огромный смысл нашей короткой жизни.

* * *

С первыми лучами зари мы с Гэхаловудом снова отправились на поиски таинственного серого дома. Проехали все побережье, даже за пределами Рокленда, проверяли все жилища неподалеку от маяков. Напрасно.

Ближе к полудню, после долгих часов бесплодных поисков, мы, вконец раздосадованные, вернулись в Рокленд. Никакого намека на след, такое впечатление, что мы ходим по кругу. Мы выпили кофе в порту. Рядом с нами какой-то рыбак выгружал ловушки с омарами. Мы молча следили за ним. Из порта вышел паром, полный отдыхающих. Я взглянул на них с завистью. Мне тоже был нужен отдых. Кофе был выпит, и я спросил Гэхаловуда:

– А теперь что будем делать, сержант?

Даже он признал себя побежденным:

– Возвращаемся в Маунт-Плезант, писатель.

Я кивнул. В эту секунду паром включил сирену. Три длинных гудка. Три гудка туманного горна. Мы с Гэхаловудом в изумлении уставились друг на друга.

– Черт, сержант! Вы это слышали? – воскликнул я.

– Слышал, как не слышать!

Он подозвал рыбака:

– Сэр, куда идет паром?

– На Виналхэйвен, – ответил рыбак.

– Виналхэйвен? – переспросил Гэхаловуд.

– Остров Виналхэйвен. На пароме до него час. Вы не знали?

– Нет. И там кто-то живет?

– Тысячи две человек. Очень модное место стало. Много отпускников.

Гэхаловуд достал из кармана тетрадь Элинор, он взял ее с собой. Перечитал пассаж, в котором она упоминала бухту, уединенное место, где их никто не найдет.

Остров идеально подходил под описание. Мы навели справки: Виналхэйвен был очень популярным дачным местом. Местом, где мужчина зрелого возраста в разгар развода мог найти немного покоя.

Через полчаса мы грузили машину Гэхаловуда на паром. Добравшись до острова, мы снова начали охоту за серым домом среди красных кленов. Весь день мы объезжали дома на Виналхэйвене, один за другим. И наконец нашли небольшой дом у воды, в точности подходящий под описание: серая деревянная постройка в окружении громадных красных кленов. Машину, чтобы не светиться, мы оставили немного в стороне и подошли к особняку. Казалось, в доме никого не было. Машин не видно. Имени на почтовом ящике нет.

Гэхаловуд позвонил в дверь. Никто не ответил. Тогда я решил обойти дом. Заглянул в окна, убедился, что внутри никого нет. И, разглядывая гостиную, вдруг заметил нечто неожиданное:

– Сержант, идите посмотрите!

Гэхаловуд подбежал:

– Что такое?

– Загляните в гостиную, посмотрите на стену в глубине, за креслом…

Гэхаловуд прилип к окну:

– Охренеть, писатель…

На стене висела картина – закат над океаном. Картина, которая была на заднем плане видео Аляски. Именно здесь девушка записала свою последнюю пробу.

В ту же минуту послышался звук двигателя. Подъезжала машина. Гэхаловуд рефлекторно увлек меня в кусты. И вот появился синий автомобиль, модель как минимум десятилетней давности. Машина остановилась у дома. Дверца водителя открылась, и мы с Гэхаловудом застыли в изумлении, увидев мужчину, выходящего из кабины.

Несколько машин полиции штата, а также шерифа округа Нокс медленно рассекали океан на плавучей платформе береговой охраны, за которой вились чайки.

Глава 33

Серый дом

Виналхэйвен, штат Мэн

28 июля 2010 года

Мы с Гэхаловудом стояли на палубе и смотрели, как приближается остров Виналхэйвен. С нами были Лорен и шеф Лэнсдейн, а также шеф Митчелл, которого Гэхаловуд из любезности пригласил участвовать в операции.

Время было полуденное. Мы готовились взять под стражу в сером доме, окруженном красными кленами, доктора Бенджамина Брэдберда. Это он был тем мужчиной в возрасте, разведенным, владельцем синей машины (у него по-прежнему был “крайслер себринг”, купленный в марте 1998 года), который приобрел это запасное жилище в начале 1990-х годов. Еще мы выяснили, что его мать, Розмари Брэдберд, – бывшая королева красоты, основавшая в свое время конкурс на титул мисс Новая Англия и сама входившая в его оргкомитет.

* * *

Со вчерашнего дня, когда мы с Гэхаловудом поняли, что Бенджамин Брэдберд и был тем самым любовником Элинор, которого мы безуспешно искали, нас одолевало желание его допросить. Нам хотелось арестовать его немедленно, но положение было щекотливое: по закону Гэхаловуд не имел права действовать на территории штата Мэн. Мы незаметно выбрались из владений Брэдберда и, поскольку сотовой сети не было, отправились в Виналхэйвен, городок, давший имя острову. Сержант позвонил Лэнсдейну из телефонной будки. Тот был не в восторге от нашей инициативы: “Вы находитесь на острове в штате Мэн, вне пределов своей юрисдикции, и вы без ордера проникли в частные владения. Браво! Вам известно, что вы могли запороть все расследование из-за нарушения процедуры! Быстро возвращайтесь в Нью-Гэмпшир! Завтра с самого раннего утра жду вас у себя в кабинете: вы мне расскажете, какие подозрения навлек на себя этот Бенджамин Брэдберд. А я немедленно извещу местные власти и лично поеду с вами закрывать этого типа”. Мы повиновались. Уехали с острова на последнем пароме и вернулись в Нью-Гэмпшир. Перри предложил мне для простоты переночевать у него в Конкорде. Я согласился – мне не очень хотелось возвращаться в Маунт-Плезант. Я снова оказался у Гэхаловуда, в подвальной “комнате Маркуса”. И уже лег, когда мне позвонила Лорен.

– Я только что говорила с Перри, – сказала она. – Значит, вы нашли убийцу Аляски…

– Завтра узнаем.

– Перри предложил встретиться утром в главном управлении полиции штата. Надеюсь, тебя это не напрягает…

– Это и твое расследование, не только мое. Почему твое присутствие должно меня напрягать?

– После того концерта, куда ты ходил якобы один, мне кажется, что между нами что-то сломалось…

Лорен была права, но я не знал, что ответить. В конце концов мы оба нажали на отбой.

* * *

Спустя двенадцать часов после этого разговора, стоя на палубе корабля береговой охраны, подплывающего к Виналхэйвену, я смотрел на Лорен, стоявшую рядом. Ее волосы, развевающиеся на ветру, ласкали мне лицо.

Мы причалили в порту Виналхэйвена. Дачники с любопытством наблюдали за высадкой полиции: скорее всего, на острове такого никогда не видели. Когда все машины оказались на суше, мы отправились в путь и через десять минут подъехали к дому Бенджамина Брэдберда. Полицейские быстро оцепили его, перекрыв ближайшие окрестности и выход к океану. Синяя машина по-прежнему стояла у дома.

Гэхаловуд, Лэнсдейн, Лорен и я подошли ко входу. Не успели мы постучать, как Бенджамин Брэдберд, заслышав шум двигателей, открыл дверь и страшно удивился:

– Что случилось?

– Бенджамин Брэдберд, – объявил Гэхаловуд, – вы арестованы по обвинению в убийстве Аляски Сандерс.

* * *

– Это какая-то бессмыслица! – протестовал Бенджамин Брэдберд, когда мы допрашивали его в гостиной. – Зачем мне было убивать эту Аляску Сандерс?

– Это вы нам должны сказать, – заметил Гэхаловуд.

– Сколько раз вам повторять, что я ее не убивал!

Лорен показала ему фото Аляски.

– Взгляните на ее лицо, вы уверены, что вам оно ни о чем не говорит? Аляску выбрали мисс Новая Англия в девяносто восьмом году, этот конкурс основала ваша мать, а вы – член его оргкомитета.

– Да-да, теперь, когда увидел, вспоминаю ее.

– Однако когда на днях мы заговорили о ней у вас в кабинете, – возразила Лорен, – вы сделали вид, что это имя вам неизвестно.

Брэдберд стиснул зубы. На его лице читалась досада.

– Ну-ка, давайте, колитесь! – повысил голос Гэхаловуд. – Почему вы солгали про Аляску?

– Я не солгал, просто я тогда не въехал. Я не держу в голове имена всех лауреаток конкурса “Мисс Новая Англия”.

– Лжете! – вскричал Гэхаловуд. – Вы лжете, и это сразу видно. Повторяю свой вопрос: почему вы солгали про Аляску?

Поколебавшись, Брэдберд потупился и в конце концов сказал:

– Из-за Элинор.

– Вы состояли с ней в связи… – сказала Лорен.

– Как вы узнали? – спросил Брэдберд.

– Из ее дневника, – ответил Гэхаловуд. – Итак, вы признаете, что были ее любовником?

– Ну да, хорошо, это правда, – согласился он. – Я не должен был, я был ее психиатром… Но она была совершеннолетняя, ничего незаконного я не делал.

– Она из-за вас покончила с собой! – загремел Гэхаловуд, наставив на него обвиняющий палец. – Вы довели ее до края! Она описала в дневнике, как вы с ней обращались. Как вы могли… вы были ее врачом, вы должны были лечить ее, а не доводить до самоубийства.

– Ее довела до самоубийства ее патология, – возразил Брэдберд. – Она была неуравновешенная!

– Вот именно, вы знали, что она неуравновешенная, и все лето ей противоречили!

– Это было непростое лето. У меня вся жизнь разваливалась. Я разводился, отчасти из-за Элинор – жена узнала про нашу связь. Элинор была в меня влюблена, и я не понимал, как выпутаться из этой ситуации.

– Потому что вы-то ее не любили?

– Нет, я даже не знаю, как назвать то, чем мы с Элинор были. По вторникам она у меня была последней пациенткой. Ею заканчивался мой день. Время было позднее, моя ассистентка уже уходила. Однажды, в начале девяносто восьмого года, я проявил минутную слабость. С какого-то момента я чувствовал, что Элинор тянет ко мне, а сама она, как вы знаете, была очень привлекательна. Я не должен был, но я не устоял. Это случилось у меня в кабинете, прямо во время консультации. Я обещал себе, что это не повторится. Но в следующий вторник не сумел побороть желание. Каждый вторник мы завершали сеанс психотерапии, занимаясь любовью на диване у меня в кабинете. Хвастаться тут нечем. Когда настало лето, я понадеялся, что перееду на Виналхэйвен и наши отношения закончатся, но она упорно хотела приезжать сюда и несколько раз это делала. Когда я заговаривал о том, чтобы разорвать нашу связь, она тут же угрожала донести на меня в коллегию врачей. Моя карьера была в ее руках. И я продолжал встречаться с ней в надежде, что мое поведение ее разочарует. Но она не только не разочаровывалась, она все время хотела большего. В конце концов потребовала, чтобы я ввел ее в жюри “Мисс Новая Англия”. Говорила, что это ей полезно для карьеры. Я ходатайствовал перед своей матерью, она согласилась. Думал, после этого Элинор оставит меня в покое. Но нет, она настаивала, чтобы мы стали настоящей семьей. Хотела, чтобы мы перестали прятаться. Я тянул время, ссылаясь на развод, но понимал, что эта отговорка ненадолго. Я не знал, как выйти из положения.

Я спросил Бенджамина Брэдберда:

– Что вы почувствовали, когда узнали о ее самоубийстве?

– Облегчение. Невероятное облегчение. И огромную вину. До сих пор дня не проходит, чтобы я об этом не думал… Не спрашивал себя, что было бы, не поддайся я своему дурацкому позыву. Моя жизнь была бы совсем иной. Я был бы еще женат, быть может, у меня бы наконец были дети.

Мы помолчали. Потом Гэхаловуд заговорил снова:

– Аляска Сандерс узнала про вашу связь с Элинор. Она была в курсе, что вы довели ту до самоубийства. Вы сами признали: это жуткое пятно на вашей карьере. Впрочем, не только пятно – теперь вас ждет тюрьма, Бенджамин. Вы воспользовались своей властью над Элинор, чтобы соблазнить ее, а затем от нее избавиться. Аляска все выяснила, стала вас упрекать, и вы убили ее, защищая свою маленькую тайну и свою жалкую карьеру.

– Это безосновательное обвинение! – вскричал Бенджамин Брэдберд и так резко вскочил, что полицейские устремились к нему и усадили обратно.

Гэхаловуд не ослабил хватку:

– Как Аляска связала это с вами? Вы были ее любовником, так? Это с вами она встречалась вечером 2 апреля 1999 года, собираясь на пресловутый романтический ужин, на котором вы ее и убили!

– Вы все выдумали, от начала и до конца, сержант. Вам бы серьезно подумать о консультации на предмет псевдологии! У вас нет ни единого доказательства, один вымысел! Над вашей историей можно было бы посмеяться, не будь это все так трагично. Шутка затянулась. Я требую разрешения позвонить моему адвокату. Без него я больше ничего не скажу.

– Вы получите право на адвоката в полиции штата Мэн, куда мы сейчас вас и отвезем.

– Никуда вы меня не отвезете! – взвился Брэдберд. – У вас на меня ничего нет.

– Вы сядете в тюрьму, Бенджамин. Вы довели пациентку до самоубийства, и вы так или иначе сядете в тюрьму. В остальном можете молчать сколько угодно. У нас целый набор улик, и все указывают на вас. Вы человек весьма умный, потому нам и понадобилось одиннадцать лет, чтобы вас разоблачить.

Бенджамин Брэдберд сидел в кресле в гостиной под усиленной охраной и наблюдал за обыском в доме. Увидев, что Гэхаловуд снимает со стены картину, изображающую закат над океаном, он забеспокоился:

– Вы же не собираетесь ограбить дом, надеюсь?

– Не волнуйтесь, доктор Брэдберд, – ответил Гэхаловуд. – Там, куда вы едете, она вам больше не понадобится.

Больше мы ничего не нашли.

Пока мы занимались домом, полицейские осматривали участок. Именно они обнаружили колодец, частично заросший кустарником и высокой травой, и сразу известили об этом нас. Это был старый каменный колодец, закрытый тяжелым деревянным щитом, видимо, от несчастного случая.

Гэхаловуд попросил привести Брэдберда.

– Что это? – спросил он.

– Сами видите, старый колодец. Заброшенный, мы им никогда не пользовались.

– Какие еще сюрпризы есть в ваших владениях?

– Не понимаю, почему вы так усердствуете, сержант.

В Брэдберде было что-то самонадеянное и раздражающее.

Колодец нас заинтересовал. Щит отодвинули; яма оказалась глубокой. Первый осмотр с помощью карманного фонаря показал, что на дне что-то есть. Гэхаловуд решил проверить, что там такое, и попросил срочно вызвать группу пожарных с необходимой экипировкой.

Суета вокруг колодца отвлекла общее внимание. На Брэдберде не было наручников, и он воспользовался нашим минутным замешательством, чтобы уйти по-английски – бросился бежать в сторону леса. Все присутствовавшие полицейские кинулись в погоню, но Брэдберд бегал на удивление быстро. В несколько прыжков он домчался до опушки густого леса и исчез. Он прекрасно знал окрестности, а полицейские оказались на незнакомой местности.

* * *

С тех пор, как Брэдберд сбежал, прошло два часа. Его искали, но он как сквозь землю провалился. Группы береговой охраны и морской бригады полиции штата Мэн держали под контролем все суда, покидающие Виналхэйвен. Брэдберд знал остров как свои пять пальцев, но не мог уйти далеко.

Одновременно на место срочно прибыли пожарные, чтобы осмотреть колодец. Один из них, обвязавшись веревкой, спустился в яму. Вскоре у его коллег на поверхности запищала рация.

– Тело! – крикнул пожарный со дна колодца. – Здесь полностью разложившееся тело!

Пожарный попросил его поднять. Оказавшись на свежем воздухе, он разжал кулак и показал то, что подобрал среди человеческих останков. Это была золотая цепочка с выгравированным именем: Элинор.

Спустя пять дней после находки на Виналхэйвене мы с Гэхаловудом и Лорен докладывали шефу Лэнсдейну свои выводы по делу Аляски Сандерс.

Глава 34

Расставание

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

Понедельник, 2 августа 2010 года

Тело, обнаруженное в колодце, в самом деле было телом Элинор Лоуэлл. Она не покончила с собой, как считалось долгие годы. Она умерла от последствий серьезной черепной травмы, нанесенной тупым орудием. Как и Аляска.

Бенджамина Брэдберда нашли мертвым в хозяйственной пристройке какого-то дома на Виналхэйвене. Он покончил с собой с помощью подручных средств: надел на голову пластиковый пакет и затянул его на шее изолентой. Скончался от удушья. По словам Гэхаловуда, это был довольно распространенный способ: “Вы удивитесь, писатель, но это срабатывает: стоит вам это сделать, назад пути нет. Разорвать изоленту невозможно, а в панике людям редко приходит в голову проткнуть пакет”.

– Элинор и Аляска убиты одним и тем же орудием, – объяснял Гэхаловуд в кабинете Лэнсдейна. – Элинор получила удар на уровне теменной кости; коронер нашел в ней металлический осколок от дубинки, которую использовали, чтобы убить Аляску.

– Значит, это Бенджамин Брэдберд? – спросил Лэнсдейн.

– Мы полагаем, да, – ответил Гэхаловуд. – К сожалению, надлежащих доказательств у нас нет. Зато есть мотив: Аляска считала, что Брэдберд довел Элинор до самоубийства. Когда она сообщила ему об этом, он испугался, как бы не обнаружили тело Элинор. Он убил Аляску, чтобы заставить ее замолчать.

– Что связывало Аляску и Брэдберда? – спросил Лэнсдейн.

– Вполне вероятно, они были любовниками, – ответила Лорен. – К несчастью, и Аляска, и Брэдберд мертвы, и узнать точно мы уже не сможем. Но это бы все объясняло.

Гэхаловуд заговорил снова:

– Мы не понимали, почему все вертелось вокруг Эрика Донована. Казалось, все указывает на него. Значит, между ним и убийцей должна быть какая-то связь. Только когда выяснилось, что Бенджамин Брэдберд был любовником Элинор, которая, в свою очередь, была любовницей Эрика Донована, мы начали распутывать эту историю.

– Вечером 30 августа 1998 года, – продолжил я, – Элинор идет с подругами на пляж в Чандлер Хави Парк. Около 23.30 подруги уходят, а Элинор хочет еще немного побыть там. Вероятно, Бенджамин Брэдберд приезжает к ней на пляж. Их отношения очень напряжены. Бенджамин собирается расстаться с ней, она отказывается. Они ссорятся. Доходит до драки. Элинор пугается и хватается за свою дубинку, чтобы защищаться. Бенджамин обезоруживает ее и обращает дубинку против нее самой. Наносит ей смертельный удар. Вероятно, непреднамеренно. Посылает с телефона Элинор сообщение Марии Лоуэлл, чтобы все поверили в самоубийство. После чего перевозит тело на Виналхэйвен и избавляется от него, сбросив в колодец у дома.

– А потом? – поинтересовался Лэнсдейн.

– Через месяц после смерти Элинор обе истории сходятся, – продолжил Гэхаловуд. – Аляска выясняет, что отец обчистил ее банковский счет. Она бежит в Маунт-Плезант. Сперва это отъезд на какое-то время. Проведя там несколько дней, Аляска, чтобы отомстить отцу, замышляет украсть у него часы. Но дело кончается плохо: серьезно ранен полицейский, который пытался вмешаться. Опасаясь последствий, она ищет убежища в Маунт-Плезант. Продолжает на расстоянии свою связь с мужчиной из Салема, которого встретила во время конкурса “Мисс Новая Англия”, – с Бенджамином Брэдбердом. Они тайком встречаются, он дарит ей подарки. Так проходит несколько месяцев. После встречи с матерью Элинор Аляска, как ей кажется, выясняет, что Эрик Донован, у которого, она об этом знает, был роман с Элинор, довел ее до самоубийства. Она рассказывает об этом Бенджамину Брэдберду. Тот, быть может, пытается уговорить ее ничего не предпринимать. Но Аляска упряма. Она шлет Эрику анонимные письма. Когда тот выясняет, что автор анонимок – Аляска, и доказывает, что не виноват в смерти Элинор, Аляска понимает, что у Элинор не просто был кто-то другой, но что этот человек – Бенджамин Брэдберд.

– Каким образом? – спросил Лэнсдейн.

– Элинор в своем дневнике пишет про мужчину, который водит синюю машину и живет в сером доме, окруженном красными кленами. Аляска прекрасно знает этот дом, она там была по крайней мере однажды, в сентябре 1998 года, и записала там видео для кастинга. Это дом ее любовника, Бенджамина Брэдберда. За это открытие она поплатится жизнью. Вечером 2 апреля 1999 года Брэдберд заманивает Аляску в ловушку на Грей Бич и убивает ее дубинкой, как Элинор. Брэдберд – человек очень умный, он все продумал. Он искусный манипулятор. Чтобы замести следы, он фабрикует идеального преступника, который, как выяснит полиция, состоял в связи с Элинор и которого шантажировала Аляска, – Эрика Донована. Брэдберд задает следователям направление: кладет поблизости от места преступления пуловер Эрика, нарочно испачкав его в крови жертвы.

– Как Брэдберд завладел пуловером?

– За неделю до убийства Аляски, – пояснила Лорен, – когда Брэдберд уже наверняка замышлял свое идеальное преступление, Уолтер Кэрри на несколько дней уезжает на какую-то конференцию в Квебек. Как раз в этот момент Брэдберду попадается пуловер Эрика, быть может, дома у Аляски, к которой он тайком приехал в отсутствие Уолтера. Вспомните, Эрик одолжил пуловер Уолтеру несколькими днями раньше, на рыбалке. Уолтер оставил пуловер в багажнике машины, но Аляска могла забрать его, чтобы постирать, например. Быть может, она пожаловалась Брэдберду, что Эрик требует вернуть пуловер. В любом случае Брэдберд понимает, что это пуловер Эрика, и крадет его.

У Лэнсдейна был еще один вопрос:

– Но зачем Аляске ехать встречаться с Брэдбердом, если она думает, что он виноват в смерти Элинор?

– Она разыгрывает комедию. Чтобы не вызвать подозрений. Еще неделя, и она сбежит из Маунт-Плезант, оставит позади целый кусок жизни. После убийства Аляски, когда арестовали Уолтера, а потом и Эрика, Брэдберд понимает, что его идеальное убийство удалось. Остается, однако, один человек, который может все поставить под сомнение, – Казински, участвовавший в допросе Уолтера. Брэдберд знает, что Уолтер сознался в преступлении, которого не совершал, и что, возможно, Казински вырвал это признание силой. Значит, надо нейтрализовать Казински.

– Стало быть, Брэдберд пытается убить Казински, сбивает его машиной, – сказал Лэнсдейн.

– Именно так, – подтвердила Лорен.

Когда доклад был завершен, Лэнсдейн в знак одобрения громко захлопал в ладоши.

– Браво, – поздравил он нас, – на сей раз дело раскрыто.

– Остается одна деталь, – сказал Гэхаловуд. – Те долбаные осколки фары черного “форда таурус”, которые нашли в лесу. Я все равно не понимаю, откуда они взялись.

– Совпадения тоже случаются, Перри.

– Не доверяю я совпадениям, шеф.

Лэнсдейн хотел закрыть дело. Прежде всего, чтобы утихомирить губернатора, чей ультиматум вот-вот истекал.

– Надо уметь прекращать бой, Перри. Это дело преследовало вас одиннадцать лет, пора перевернуть страницу.

* * *

В тот же день мы с Гэхаловудом и Лорен отправились к Робби и Донне Сандерсам сообщить, что расследование убийства их дочери наконец завершено. Гэхаловуд рассказал им обо всем, что произошло. Закончив, он произнес: “Правосудие свершилось”. За спиной родителей стоял портрет Аляски. Мне показалось, что она улыбается нам.

Пришло время прощаться.

Мы вернулись в Маунт-Плезант. Я приезжал туда в последний раз. Я покидал этот город со смутной ностальгией. Несмотря на все случившееся, могу сказать, что мне там понравилось.

Мы с Гэхаловудом забрали вещи из гостиницы и сдали ключи от номеров. Потом сделали последнюю остановку на главной улице. Сперва зашли в магазин товаров для охоты и рыбалки Кэрри, попрощались с ними. Потом направились в продуктовый магазин Донованов, где находился Эрик. Он горячо пожал руку Гэхаловуду и сказал:

– Спасибо, сержант.

Гэхаловуд кивнул, не зная, что ответить, и только пробормотал:

– Удачи, Эрик. Надеюсь, вы сможете восстановиться.

Эрик ответил:

– Лорен сказала, что вы на себя злитесь, сержант. Из-за того, что случилось одиннадцать лет назад. Так вот, знайте, на вас я не сердился никогда. На Вэнса – да, на Патрисию теперь сержусь. Но вы, вы сделали свою работу, работу полицейского. И доказательство тому – вы здесь. Вы отличный парень, сержант Перри Гэхаловуд. Храни вас Бог.

У выхода из магазина Донованов меня поджидала Лорен. Гэхаловуд отошел, чтобы оставить нас вдвоем.

– Что касается концерта Александры Невилл… – начал было я.

Она перебила:

– Ты же мне говорил, что девушку на фотографии зовут Александра. Но я не поняла, что речь об Александре Невилл. Кто бы мог подумать?

– Как ты наконец выяснила?

Она грустно улыбнулась:

– Не забывай, Маркус, я все-таки коп.

Лорен держала в руках глянцевый журнал про современных звезд. Она открыла его и показала статью об Александре Невилл и ее отношениях с хоккеистом из флоридской команды “Пантеры”. Потом достала телефон и открыла фото, которое послала мне две недели назад. Тот самый снимок, который я забыл у нее и на котором были мои кузены и девушка в Балтиморе, в 1995 году.

– Я пролистывала журнал и поняла, – продолжала Лорен. – Девушка на фото – это Александра Невилл. Это она – великая любовь твоей юности…

Я кивнул.

– Что между вами произошло? – спросила она.

– Случилась трагедия у Гольдманов-из-Балтимора. Трагедия, которая унесла моих кузенов Вуди и Гиллеля.

– Хочешь поговорить об этом? – спросила она.

– Не думаю.

Она взглянула на меня. В ее блестящих глазах сквозили сожаление и горечь.

– Не знаю, что случилось с твоими кузенами и Александрой, но тебе это явно не дает жить. Мешает двигаться вперед, встретить кого-нибудь. Мешает быть счастливым. Желаю тебе однажды разобраться с этим, Маркус. Ты правда золотой парень, ты заслуживаешь того, чтобы прошлое осталось позади.

Я неловко помахал ей на прощание. Мне хотелось ее обнять, но я боялся, что это будет неуместно. В эту минуту мы с Лорен оба знали, что больше не увидимся.

– Возвращаешься в Нью-Йорк? – спросила она.

– Да.

– Я хотела сказать тебе спасибо. За все. И еще – что шеф Митчелл предложил мне стать следующим шефом полиции Маунт-Плезант.

– Я очень тобой горжусь, – прошептал я.

На ее щеке сверкнула слеза.

Лорен ушла, и я подошел к Гэхаловуду; он ждал меня, прислонившись к машине.

– Как дела, писатель?

– Ничего.

С минуту мы молчали. Нам тоже предстояло на какое-то время расстаться. Я возвращался в Нью-Йорк, он – в Конкорд. Наконец Гэхаловуд сказал:

– Ну что, писатель, закрыли дело и двигаемся по домам?

– Что-то мне подсказывает, что мы скоро встретимся, сержант.

– Комната для вас у меня есть, вы знаете. Приезжайте, когда хотите.

– Спасибо, сержант. Когда девочки возвращаются из лагеря?

– На следующих выходных. А у вас какие планы?

– Собственно, никаких. Мне вроде надо съездить в университет Берроуза в конце августа, на собрание перед началом учебного года.

– Вы в самом деле туда поедете?

– Пока не знаю.

Я без остановки домчался до Манхэттена. Вошел к себе в квартиру. Мне было одиноко. Я пролистал фотоальбом, тот, что так ненавидела моя мать. Засиделся допоздна, спать не хотелось. В конце концов я уселся за стол и включил компьютер. Открыл текстовую программу и напечатал название будущего романа:

Маркус Гольдман

дело аляски сандерс

Писал я три недели, после чего ненадолго прервался, чтобы съездить в университет Берроуза и вступить в свою новую должность на филологическом факультете.

Глава 35

Те, кто знает

Берроуз, штат Массачусетс

Понедельник, 23 августа 2010 года

По прибытии меня радушно встретил ректор университета, Дастин Пергол, и представил коллегам. Сначала состоялось долгое дежурное собрание, потом мы все вместе пообедали, и только затем Пергол проводил меня в бывший кабинет Гарри. Теперь на стене у двери висела табличка с моим именем. Почти двенадцать лет прошло с тех пор, как я встретил здесь Гарри Квеберта, и сейчас двигался по его стопам. Волнуясь, я вошел; в кабинете с последнего моего визита, казалось, не изменилось ничего.

– Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь, – сказал Пергол, наблюдавший за мной с порога. – У нас есть кое-какой бюджет на новую мебель, если хотите.

– Спасибо, но все замечательно. Замечательно так, как есть.

Я сел за стол и огляделся. Пергол ушел. Я выдвинул ящик стола – тот, в котором в июне нашел статуэтку чайки. Она по-прежнему лежала там. А под ней – старая газета, на которую я в прошлый раз не обратил внимания. Я достал ее: она была двадцатилетней давности, если не больше. Я посмотрел дату – и сразу все понял.

Схватив газету, я выскочил из кабинета. В коридоре мне попался Дастин Пергол.

– Все хорошо, Маркус?

– Все хорошо. Не беспокойтесь, я вернусь. Не знаю когда, но вернусь…

– Вы уезжаете?

– У меня важная встреча.

– С кем?

Я не ответил и помчался дальше, оставив его в растерянности. Он только крикнул мне вдогонку, чуть ли не со смехом: “Да уж, Маркус, с вами не соскучишься, будь вы хоть студент, хоть преподаватель!”

Газета, которую я нашел, выходила в канадском городке под названием Лайонсбург, на границе с Соединенными Штатами. Пожелтевший выпуск был датирован 30 августа 1975 года. Переломным днем в жизни Гарри: именно тогда исчезла Нола Келлерган. Газета лежала в ящике не случайно. Это был знак, который Гарри оставил мне много месяцев назад, чтобы я мог его найти. Скорее всего, он обосновался там.

Через несколько часов я приехал в городок Лайонсбург. Оставалось лишь найти Гарри. Я направился к ратуше, решив, что легко выясню все у местных жителей. Но, не успев припарковать машину, заметил книжный магазин и застыл перед его вывеской, разинув рот. Магазин назывался “Мир Маркуса”.

Немного робея, я зашел. Меня встретила белокурая женщина; она показалась мне слегка похожей на Нолу Келлерган, но в варианте сильно за сорок.

– Чем могу помочь? – спросила она.

– А Гарри здесь?

Женщина повернулась к подсобке:

– Дорогой, к тебе пришли.

И тут появился сияющий Гарри:

– Маркус, наконец-то вы меня нашли.

* * *

У Гарри я провел несколько дней. Отчасти это напоминало мои наезды в Аврору, за одним исключением: теперь в его жизни была женщина, Надя, та, что меня встретила. Они жили в удобном домике в центре Лайонсбурга, с крытой террасой, смотревшей не на океан, как в Гусиной бухте, но на тихую улочку. В первый день я проснулся около пяти утра. Вышел под навес, омываемый рассветными лучами. Было уже жарко. Я созерцал окрестности, и вдруг за моей спиной раздался голос Гарри:

– Вижу, вы по-прежнему встаете на заре…

Он сидел в деревянном кресле, я его не заметил. В руках у него была чашка кофе, вторая, еще дымящаяся, ожидала меня на приставном столике. Я сел рядом.

– Откуда вы меня так хорошо знаете? – спросил я, отпив кофе.

– Я ваш друг, Маркус. Друг – это тот, кого хорошо знаешь и тем не менее любишь.

Я усмехнулся.

– Раз вы сюда доехали, значит, нашли газету в ящике моего стола. Из этого следует, что вы будете читать свой курс в университете Берроуза.

– Только один семестр, – ответил я. – Я подписал договор, не динамить же Дастина Пергола.

– Вы не забыли, что Пергол собирался выгнать вас из университета, когда вы были студентом?

– Не забыл, но это дело прошлое. Прошлое надо уметь оставлять позади.

– Вы ли это говорите? – усмехнувшись, заметил Гарри. – Вы же знаете, Маркус, я пытался отговорить вас ехать в Берроуз, пытался таким неуклюжим способом подтолкнуть вас жить своей жизнью. Отбросить всякие обязательства и делать то, что хорошо для вас.

– По-моему, я уже сам толком не знаю, что для меня хорошо.

– Это я понимаю, – сказал он. – И готов вам помочь.

За эти дни, проведенные с Гарри, между нами восстановилась та глубинная связь, что сложилась за долгие годы. Мы беспрерывно говорили, словно наверстывая упущенное время – на террасе, в гостиной, в ресторане неподалеку от его дома, сидели там часами, как когда-то в “Кларкс”. И в книжном магазине, где однажды под вечер он снял с полки томик “Правды о деле Гарри Квеберта”.

– Эту книгу я читал и перечитывал, – сказал он. – Я никогда не говорил, как я вами горжусь, Маркус. Понимаю, в июле я действовал неловко, назначив вам встречу на том спектакле “Мадам Баттерфляй”. Я не собирался играть в какие-то бессмысленные тайны, просто нервничал перед нашей встречей. Не знал, как вернуться в вашу жизнь после того, как внезапно исчез. В свое время мне сперва показалось, что я злюсь на вас за то, что вы раскрыли мой секрет, а потом осознал, что прежде всего боюсь вас потерять. Думал, вы меня возненавидите после того, как выяснили правду об “Истоках зла”.

– Я никогда не злился на вас, Гарри. Я безуспешно пытался вас найти.

– Восхищаюсь вами, Маркус. И всегда буду вам благодарен. Благодаря вам, благодаря вашему расследованию в две тысячи восьмом году я наконец сумел перевернуть страницу с Нолой. Мне больше не нужно ее ждать, я больше не живу прошлым. Я смог начать жизнь заново. А главное, благодаря вам я понял, что наши демоны никуда не исчезают. К ним привыкаешь, и они в конце концов становятся частью нашего быта, не мешая ему. Вы что-то починили во мне, Маркус, и мне хотелось сделать то же самое для вас. Поэтому я и купил вам билет на концерт Александры Невилл. Чтобы дать толчок, чтобы вы пошли и встретились с ней. Она – женщина вашей жизни, Маркус. И еще не поздно все с ней починить. Несмотря на то, что случилось в вашей семье в Балтиморе. Этот билет на концерт должен был дать вам понять, что жизнь продолжается, что довольно лишь искры – и все снова пойдет своим чередом. После концерта вы могли пойти за кулисы, могли дать знать Александре Невилл, что вы здесь. Вы бы обрели ее снова. Почему вы этого не сделали?

– Не знаю, Гарри. Все слишком сложно.

– Ничего особо сложного тут нет, Маркус. Я часто думаю о вашем тридцать одном совете, как писать, о которых вы говорите в “Правде о деле Гарри Квеберта” от моего лица. Мне бы тогда дать вам только один, он стоит всех остальных.

– Какой?

– Задайте себе вопрос, зачем вы пишете. Ответив на него, вы узнаете, что делает из вас писателя. Вы знаете, зачем пишете, Маркус?

Я долго молчал и наконец признался:

– Не знаю, Гарри, теперь уже не знаю.

– За вас я ответить не могу, Маркус, но скажу, что думаю. Вы пишете, чтобы чинить. “Правдой о деле Гарри Квеберта” вы починили меня, “Делом Аляски Сандерс”, которое, по вашим словам, вы начали писать, вы наверняка намерены починить вашего друга Гэхаловуда. Весьма благородно с вашей стороны, Маркус, пытаться чинить всех и вся, но, быть может, пора подумать и о себе. Вы, конечно, можете всю жизнь разъезжать по Америке, как некий великолепный бродяга от литературы, раскрывать все случившиеся там мрачные убийства, но вас самого это не починит. Не исправит то, что случилось с вашими родными в Балтиморе. Не вернет вам ни Александру, ни ваших кузенов. Пора простить себя, Маркус, а это вам удастся, только если вы будете писать.

Вот так Гарри Квеберт, мой вновь обретенный друг и наставник, подсказал мне решение, которое вскоре изменит весь ход моей жизни, – найти себе писательский дом.

– У вас в Нью-Йорке отличная квартира, – сказал он. – Но вам нужно место, где вы могли бы посвятить себя сочинительству. Место, которое позволит вам сосредоточиться на себе. Своя собственная Гусиная бухта.

– Мне очень нравится Новая Англия, – заметил я.

– Забудьте про Новую Англию, Маркус! Ваше “я” не там. Какое-нибудь очень важное для вас место. Закройте глаза и представьте город.

– Балтимор, – без колебаний ответил я. – Но не уверен, что мне хочется ехать в Балтимор.

– Не обязательно Балтимор, но уже лучше. Когда я слышу “Балтимор”, я, конечно, вспоминаю вашу родню, ваших кузенов. Вы еще ничего не писали о Гольдманах-из-Балтимора, Маркус… Наверняка есть место, где вам хочется это сделать. В этом месте Гольдман сможет починить Маркуса.

В четверг, 26 августа, покидая наконец Лайонсбург, я ощущал умиротворение. Я был уже не таким, каким сюда приехал. Переворачивалась какая-то страница моей жизни. Садясь в машину, я поцеловал в щеку Надю и крепко обнял Гарри.

– До скорого! – сказал я.

– Давайте о себе знать, Маркус. И приезжайте, когда хотите. Здесь вы дома.

– Я тоже всегда рад видеть вас с Надей в Нью-Йорке.

– Только не Нью-Йорк, – усмехнулся Гарри. – Когда вы найдете свой писательский дом, я приеду к вам туда.

Я отправился в путь. Всю дорогу я слушал знаменитые арии из опер. Когда я пересек границу между Канадой и Нью-Гэмпширом, мне позвонил Гэхаловуд.

– Писатель, – произнес он убитым голосом, – мы сели в лужу. У Бенджамина Брэдберда алиби на момент убийства Аляски. Это не он. Не знаю, как такое возможно, но нас обвели вокруг пальца.

Дело было закрыто, но Гэхаловуду все равно не давали покоя найденные в лесу осколки фары. Сперва он пытался о них не думать, но эта деталь досадной помехой без конца крутилась у него в голове.

Глава 36

Просчет

Салем, штат Массачусетс

Четверг, 26 августа 2010 года

Мы с Гэхаловудом встретились в Салеме, у дома Бенджамина Брэдберда.

– Что случилось, сержант?

– Писатель, поверьте, я бы не стал вас беспокоить по пустякам… Мне уже не первый день хочется вам позвонить и сказать, что концы с концами не сходятся…

– Говорите как есть, сержант. Что такое вам спать не дает?

– В нашей теории все работало: Брэдберд крадет пуловер Эрика Донована и оставляет его на месте преступления как улику. То же самое с письмом в кармане Аляски, он вполне мог его положить. Но что делать с этими осколками фары? Может ли это в самом деле быть совпадением, как сказал Лэнсдейн? В итоге я опять отправился в кабинет Брэдберда. Перерыл все его архивы. Он хранил кучу барахла во славу себя самого. По-моему, он был нарцисс. И смотрите, что я нашел…

Гэхаловуд протянул мне статью из “Кейнен стандард”, местной коннектикутской газеты, датированную 3 апреля 1999 года:

ВЕЧЕР МЕДИЦИНСКОЙ АССОЦИАЦИИ КЕЙНЕНА:

ПСИХИАТРИЯ В ДЕТАЛЯХ

В пятницу, 2 апреля 1999 года, Медицинская ассоциация Кейнена отмечала свое двадцатилетие. По этому случаю в городской ратуше состоялся праздничный ужин. Почетным гостем ассоциации стал доктор Бенджамин Брэдберд, психиатр из Салема, штат Массачусетс; он произнес речь о важной роли психотерапии в тюремной среде […].

– В тот вечер, когда была убита Аляска, – сказал Гэхаловуд, – Брэдберд толкал речь в трех часах езды от Маунт-Плезант. Мы ошиблись, он не может быть убийцей.

– Тогда почему он покончил с собой?

– Чтобы не сесть в тюрьму за убийство Элинор…

– Но Аляска и Элинор убиты одним и тем же орудием… – заметил я. – Тогда как связаны эти два убийства?

– Вот и я себя спрашиваю, писатель. По-моему, нас ждут новые сюрпризы. Поэтому я хотел заново обыскать дом Брэдберда, вместе с вами. Может, мы что-то упустили?

Мы принялись за дело. И начали с письменного стола Брэдберда.

– Похоже, он коллекционировал бессмысленные воспоминания, – сказал Гэхаловуд.

Мы просмотрели десятки никчемных документов. У Брэдберда в самом деле была мания хранить все. Мы сумели восстановить целый двадцатилетний отрезок его жизни – по счетам, картам фитнес- и видеоклубов, старым фотографиям, билетам на самолет. На некоторых были нацарапаны пометки. Мы действительно не обратили на них внимания во время первого обыска, ведь речь шла о старых воспоминаниях. И тут я наткнулся на открытку с приглашением на свадьбу.

БРАКОСОЧЕТАНИЕ СТИВЕНА ХАРТА И БЭЛЛЫ СУИД

30 АВГУСТА 1998 ГОДА

ОТЕЛЬ “ПЛАЗА”, БОСТОН

– Сержант, взгляните на дату! В день убийства Элинор Лоуэлл Бенджамин Брэдберд был приглашен на свадьбу. Был ли он там на самом деле?

– Сейчас узнаем.

Гэхаловуд без труда нашел контакты Стивена Харта и, несмотря на поздний час, позвонил ему. Стивен Харт рассказал, что с Бэллой Суид развелся три года назад, но подтвердил, что в числе гостей на свадьбе был и Бенджамин Брэдберд. “А поздно ли он ушел?” – спросил Гэхаловуд. “Насколько я помню, он ночевал в гостинице. Это как-то связано с его смертью? Какая трагедия! Известно ли что-то новое о мотивах, толкнувших его к самоубийству?”

Но Гэхаловуд уже не слушал. Он смотрел на меня со смесью непонимания и решимости. С самого начала расследования кто-то умело водил нас за нос.

– Предположим, что Брэдберда подставили, и Эрика Донована тоже. Убийца связан с Бенджамином, с Эриком Донованом, с Элинор и с Аляской, – рассуждал Гэхаловуд.

– И с Казински! – добавил я.

На самом дне коробки с сувенирами, откуда я извлек приглашение на свадьбу, нашлась фотография. Гэхаловуд заметил ее и достал. Это было свадебное фото – самого Бенджамина Брэдберда.

– Невеста! – вскричал Гэхаловуд. – Невеста!

Я взглянул на снимок – и остолбенел.

Через час мы с Гэхаловудом, в сопровождении целой делегации бостонских полицейских, входили в адвокатскую контору Патрисии Уайдсмит с ордером на арест. Увидев нас в дверях кабинета, она все поняла.

Глава 37

Конец игры

Бостон, штат Массачусетс

Пятница, 27 августа 2010 года

– Вы знаете, почему мы пришли? – спросил Гэхаловуд.

Она грустно улыбнулась:

– С того самого июльского вечера, когда вы оба заявились в этот кабинет, я была готова встретить свою судьбу. Одиннадцать лет все шло хорошо. Пока в это дело не впутались вы.

Она встала со стула и подошла к окну. Словно чтобы в последний раз насладиться щедрыми лучами солнца, лившимися в этот летний вечер на Бостон. Гэхаловуд достал наручники.

– Не увозите меня сразу, – попросила Патрисия. – Не хочется все это рассказывать в очередном зале для допросов, слишком много я их повидала.

– Идет, – ответил Гэхаловуд. – Я зачитаю вам ваши права и запишу ваши заявления, они могут быть обращены против вас.

– Не нужно зачитывать мне мои права, сержант. Я их и так знаю. Как вы догадались?

– Нам не хватало связки между главными героями всей этой истории – Элинор Лоуэлл, Аляской Сандерс, Эриком Донованом и Бенджамином Брэдбердом. Когда мы выяснили, что вы – бывшая жена Брэдберда, все стало ясно как божий день.

– Я знала, что этим кончится.

Гэхаловуд включил диктофон на мобильнике:

– Мы вас слушаем.

– Меня зовут Патрисия Уайдсмит. Во время своего недолгого замужества я носила фамилию Брэдберд. Я убила Аляску Сандерс в ночь со 2 на 3 апреля 1999 года.

Она замолчала. Лицо у нее застыло в какой-то кривой усмешке.

– Патрисия, – проговорил Гэхаловуд, – я не первый день работаю в полиции. Но тут, признаюсь, ума не приложу, как так случилось, что вы до этого докатились…

– Что вы хотите знать?

– Все.

– С чего начинать?

– С начала.

– Тогда надо вернуться в январь девяносто восьмого года. За год до того я вышла замуж за Бенджамина. Он был обалденный. Я была очень влюблена. Бенджамин был старше меня на пятнадцать лет. Меня всегда привлекали более зрелые мужчины. Он обладал невероятной харизмой, может, это меня и убаюкало. Мы встретились на семинаре, посвященном смертной казни. Он долгое время работал в тюрьмах и боролся за новый подход к обустройству мест заключения. Мы сразу друг другу понравились. Он был человек с убеждениями, я любила в нем это. Когда мы начали встречаться, мне было страшновато, я опасалась реакции близких из-за его возраста. А потом поняла, что перед ним никто не смог устоять. Его все любили. Он покорил моих подруг, моя мать была от него без ума. Он был умный, любезный, общительный, услужливый. Чистое золото. Все случилось очень быстро. Я переехала в его красивый дом в Салеме. Сам он был на хорошем счету. Я уже работала адвокатом в Бостоне, начинала карьеру. Вскоре он попросил моей руки. Я согласилась. Без тени сомнения.

* * *

Январь 1998 года

Всего год замужем, и ей уже изменяют!

Патрисия застала мужа с другой женщиной. Она поспешно вышла из здания, где находился его кабинет, и спряталась в машине. Ее удивила собственная реакция: почему она сбежала, вместо того чтобы бороться? Почему не устроила скандал? По вторникам Бенджамин всегда допоздна засиживался в кабинете. Проверял счета, занимался административными делами. Поэтому по вторникам она тоже задерживалась на работе в Бостоне. Они встречались дома. Но в тот вечер она ушла пораньше, хотела сделать ему сюрприз. Заехала в китайскую кулинарию, которую они оба любили, накупила половину меню навынос и без предупреждения явилась к нему в кабинет. Взявшись за дверную ручку, еще даже не открыв дверь, она услышала женские стоны и глухое ворчание. Она на цыпочках двинулась по коридору и в приоткрытую дверь увидела Бенджамина. Он был нагишом и занимался любовью с какой-то женщиной на диване для пациентов. Патрисия сперва пришла в ужас, застыла, глядя на эту сцену, которая все никак не кончалась. Потом потихоньку ушла, снова села в машину и долго плакала. Не могла поверить и чувствовала себя бессильной. Она всегда считала, что принадлежит к числу женщин, нетерпимых к адюльтеру, что она немедленно уйдет от того, кто ей неверен. А теперь ей изменяют, и она словно парализована. Она просто вернулась домой и легла спать. Бросилась в постель, страшась возвращения Бенджамина, и когда он пришел, сделала вид, что спит. Он лег, не сходив в душ. Придвинулся к ней, прижал ее к себе. Она лежала неподвижно, холодная, полная отвращения.

На следующий день ей захотелось кому-нибудь рассказать об этом, но она не решилась. Ей было стыдно. Но разве не Бенджамин должен стыдиться? Судя по его виду, он был совершенно спокоен. Как всегда, в прекрасном настроении. Ее смятения он даже не заметил.

Прошла неделя. В следующий вторник она вечером прокралась к кабинету – и через приоткрытую дверь снова наблюдала сцену адюльтера. И снова ничего не сделала. Снова была в параличе. Теперь по вторникам они встречались все: Бенджамин с его женщиной и Патрисия с ними обоими. Иногда она поднималась на второй этаж и сверху смотрела на них. Иногда оставалась в машине, в засаде, поедая эти чертовы китайские блюда – она по-прежнему за ними заезжала.

Ее семейная жизнь понемногу угасала. В полной тишине. Бенджамин, казалось, ровным счетом ничего не замечал. Патрисия ждала, чтобы он спросил, что не так, что случилось, чтобы он обратил на нее внимание, но его мысли уже витали далеко. С Другой. Патрисии уже не хотелось, чтобы он к ней прикасался, и чем меньше он прикасался, тем яснее она представляла его с Другой. В ее голове без конца крутились непристойные сцены. Из-за вторников ей стало казаться, что она невидимка. Ее больше никто не замечает. Даже он не видел ее за рулем машины, на другой стороне улицы. Выходил из здания с Другой, они улыбались друг другу, вежливо прощались, радуясь своей идеальной комедии. Так Патрисия сумела надеть лицо на эту женщину, которую всегда видела со спины. Маленькая, совсем юная блондинка с прозрачной кожей и печальными глазами. Вскоре ей удалось приклеить к лицу имя: Элинор – она оказалась пациенткой мужа. Стыд Патрисии все разрастался: если она раскроет похождения мужа, все узнают, что он – хищник, который спит с пациенткой, годящейся ему в дочери. Но у нее не было никакого желания становиться женой хищника, женщиной, на которую будут глядеть косо. У нее не было никакого желания расплачиваться за него.

В Салеме Патрисия сдружилась с чудесным парнем, Эриком Донованом. Они ходили в одни и те же бары и со временем прониклись друг к другу симпатией.

В этот гибельный период Патрисии приходило в голову переспать с Эриком: быть может, это ее освободит. Но она быстро отказалась от этой мысли, хотя регулярно встречалась с ним в “Блю лагун”, модном баре. Иногда Эрик приходил с другом детства, Уолтером, симпатичным, но грубоватым молодым человеком, слишком нарочито пытавшимся привлечь к себе внимание.

Последний раз Патрисия ходила в “Блю лагун” в марте, вечером. Там ей встретилась компания девушек, и она узнала среди них Элинор. При виде нее у Патрисии скрутило желудок, ее чуть не вырвало. А в довершение всего Эрик, показав на эту самую Элинор, шепнул ей: “Она мне правда нравится, не можешь задружиться с ней, а потом представишь меня?” Патрисия, полная отвращения, взяла со стойки свое пиво и хотела отсесть подальше, но, поворачиваясь, толкнула какую-то девушку. Они извинились друг перед другом, и история на том бы и кончилась, если бы, отъезжая от бара на машине, она не заметила ту самую девушку. Та шла по пустынной улице. Девушка была очень красива, и Патрисия забеспокоилась, что она гуляет одна в столь поздний час. Она притормозила рядом с ней и опустила стекло:

– Ты пешком?

– Да, я слишком много выпила, не хочу садиться за руль. Все разошлись, а такси найти невозможно. Пройдусь немножко, мне не помешает.

– Садись, я тебя подвезу.

Девушка села в машину. Патрисию поразила ее красота. Ее лицо, улыбка, глаза, волосы. Ее тело. И имя, которое она никогда не забудет: Аляска.

– Ты где живешь, Аляска?

– В квартале Мак-Парк.

По пути Патрисия невольно поглядывала на пассажирку. В ее красоте было что-то магнетическое. Она подумала, что та очень чувственная, хотя никогда раньше не смотрела на женщин с этой стороны. Аляска заметила ее неотступный взгляд.

– Что такое? – немного смущенно спросила она.

– Ничего. Смотрю на тебя. По-моему, ты… очень красивая. В общем, вау, в тебе действительно что-то такое есть!

Аляска рассмеялась звучным грудным смехом:

– Спасибо. Ты тоже красивая.

– Я тебе это не затем сказала, чтобы напроситься на комплимент, – поспешно уточнила Патрисия.

– Знаю.

Когда Патрисия высаживала Аляску у дома ее родителей, между ними проскочила искра. Патрисии захотелось попросить у Аляски номер телефона, но она не решилась. Ее смущало, что та – женщина, смущало, что между ними десять лет разницы, хотя у Бенджамина была связь с пациенткой на тридцать лет моложе него.

Патрисия вернулась домой. Бенджамин уже спал. Она долго стояла под душем, чувствуя невероятное возбуждение. Это было приятно.

Спустя две недели, во вторник вечером, Аляска возвращалась домой пешком и, поднимаясь по одной из главных улиц Салема, заметила Патрисию. Та сидела в машине и ела. Аляске стало любопытно, и она постучала в стекло:

– Ты что тут делаешь?

– Жду, – ответила Патрисия.

– И кого ты ждешь?

Патрисии впервые захотелось излить душу. Рассказать, что она переживает. Она пригласила Аляску в машину и рассказала ей все.

– Значит, твой муж трахается с любовницей в кабинете, а ты сидишь под дверью. Но чего ты ждешь?

– Чтобы он закончил.

Патрисия расплакалась. Она была в отчаянии. Устала, что с ней так обращаются. Аляска взяла ее руку и припала к ней губами. Патрисия снова испытала то же приятное ощущение. А Аляска сказала:

– Все мужчины – дерьмо.

Патрисия расхохоталась. Аляска потянулась к ней, и они поцеловались. После томного поцелуя Патрисия спросила:

– Что ты делаешь в ближайшие дни?

– Ничего особенного, а что?

– Можем уехать вдвоем на пару дней, только ты и я.

– Что, прямо так, сейчас?

Патрисия кивнула, с беспокойством ожидая, как отреагирует Аляска. Ей хотелось прожить эту историю. Поймать момент. Между ними что-то происходило, она хотела утолить это влечение. Думала, что, скорее всего, это ненадолго. Что это внезапное притяжение – просто мимолетная прихоть. Она дожила до тридцати, и ей ни разу не приходило в голову сойтись с женщиной, с чего бы вдруг все изменилось? Она просто желала эту чистую красоту.

– Ладно, – сказала Аляска.

– Правда?

– Да, жизнь ведь у нас одна, верно? Заскочу домой, возьму кое-какие вещи и предупрежу родителей, что сегодня ночую у подруги, а завтра еду в Нью-Йорк на прослушивание.

Аляска упомянула родителей, Патрисия вспомнила про ее возраст и на миг заколебалась. Аляска это заметила:

– Я пока живу с родителями, не стоит их волновать попусту. А раз не стоит волновать, то не стоит и говорить, что я еду на два дня невесть куда с женщиной, с которой едва знакома.

Патрисия расхохоталась. Она высадила Аляску у родительского дома, потом тайком вернулась к себе. Увидела в окнах свет и поняла, что Бенджамин в спальне. Наверное, в душе. Они незаметно вошла, взяла ключи от дома на Виналхэйвене, висящие у двери, и исчезла. Мужу она пошлет сообщение, что ночует в Бостоне, сошлется на какое-нибудь дело, свалившееся в последнюю минуту. На работе скажет, что заболела. Она подхватила Аляску – та села в машину с дорожной сумкой.

– Взяла тебе шмотки, как ты просила, – сказала Аляска. – Тебе должно подойти.

– Спасибо.

В тот вечер они уехали. До Рокленда в штате Мэн добрались среди ночи. Сняли номер в мотеле и рухнули рядом на кровать, измотанные дорогой. Наутро сели на паром и поплыли на Виналхэйвен. На палубе Патрисия пожирала глазами Аляску, а та, с развевающимися на ветру волосами, любовалась пейзажем.

На острове, в сером доме, окруженном красными кленами, Патрисия провела два потрясающих дня.

Два дня, за которые научилась заниматься любовью с женщиной.

Два дня чистейшего, могучего счастья, какого она до сих пор не испытывала ни разу.

На Виналхэйвене ее жизнь перевернулась.

* * *

– Никогда не забуду те два апрельских дня на Виналхэйвене, – рассказывала Патрисия. – Это было что-то невероятное. Аляска оживила меня, вдохнула в меня ту силу, какой мне недоставало, чтобы взять жизнь в свои руки. Подбадривала меня: “Бросай этого мерзавца. Он тебя недостоин! Тебе без него будет лучше!” Мне было лучше без него благодаря ей. Вернувшись в Салем, я накинулась на Бенджамина. Заявила ему: “Я все знаю, грязная свинья! Ты спишь с пациенткой! Я даже имя ее знаю. Ты встречаешься с ней по вторникам у себя в кабинете, пока якобы занимаешься своей бухгалтерией!” Реакция Бенджамина меня совершенно обескуражила: мне хотелось, чтобы он все отрицал, чтобы мы поссорились по-настоящему, а он только пожал плечами: “Не я первый, не я последний, у всех случаются романы на стороне. Бывает”. И снова с головой ушел в газету.

Подступившись наконец к Бенджамину после долгих месяцев выжидания, я поняла, что попросту сгноила наш брак. Быть может, среагируй я немедленно, мне бы захотелось его спасти. Но сейчас все было кончено. Я смотрела на этого мужчину как на чужака. Мне хотелось все перечеркнуть. Все-таки поразительная у нас способность – сначала строить отношения, а потом в мгновение ока их разрушать. Политика выжженной земли. Мы с Бенджамином расстались. Я сняла квартиру. До этого я никому, кроме Аляски, не говорила про измену мужа, поэтому и после расставания не стала распространяться. Не хотела ни трагедий, ни сплетен. Хотела найти для себя что-то другое. Мать вылила на меня целое ведро упреков за то, что я лишаю себя такого исключительного человека, но я смолчала. Впрочем, они и после продолжали регулярно видеться.

– Значит, вы развелись, – сказал Гэхаловуд.

– Не сразу. Бенджамин был довольно-таки прижимистым. Мы не заключали брачного договора, а ему достались от родни неплохие деньги. Мне было плевать на его бабло, но хотелось его помучить. И я потребовала то, что мне положено по закону, – половину его имущества. Он чуть не свихнулся.

* * *

Апрель 1998 года

– Ты не смеешь требовать половину моего состояния за один год брака! – Бенджамин был вне себя.

– Мы поженились, чтобы быть вместе в горе и в радости. Каждый взял у другого самое ценное: ты забрал у меня самолюбие, я беру у тебя деньги.

– Твое самолюбие… не преувеличивай!

– Это я преувеличиваю? Бенджамин, я же видела, как ты трахаешь ту блондиночку!

– Как ты любишь мелодрамы, Патрисия! Вот поэтому ты и хороший адвокат! Надеюсь, ты не плетешь про меня невесть что своим друзьям!

– Не волнуйся, твоих тайн никто не узнает. А если твоя мать будет спрашивать, я скажу, что мы не сошлись характерами.

– С чего бы моей матери задавать тебе вопросы?

– Небось, печется о семейной чести, придурочная, со своим идиотским конкурсом “Мисс Новая Англия”!

– Не смей так говорить о моей матери, она всегда тебя уважала!

Расставание с Бенджамином стало поворотным моментом в жизни Патрисии. Теперь она могла целиком посвятить себя Аляске. Страсть не утихла. Наоборот, только нарастала. Квартира, куда переехала Патрисия, стала коконом для их тайной любви. Она никого и никогда так не любила. Аляска дарила ей безоговорочную любовь.

Шли недели. С каждым днем Патрисия с удивлением понимала, что еще больше любит Аляску. Они думали о будущем. Аляска говорила, что переедет на Манхэттен. Или в Лос-Анджелес. Патрисии эта мысль представлялась заманчивой, но Аляска хотела подождать удобного случая и только потом перебираться туда.

– Не собираюсь прозябать подавальщицей в ожидании роли всей жизни, – объяснила Аляска.

– Я буду работать за нас двоих, – ответила Патрисия. – Ты сможешь сосредоточиться на кастингах.

– Нет, я не стану актрисой на содержании у подружки. У меня, между прочим, деньги отложены. Но пока я их трогать не хочу. Нам хорошо в Салеме. И потом, я чувствую, что скоро все прояснится.

Аляска надеялась, что этот год станет поворотным для ее карьеры актрисы: с недавнего времени у нее появилась агент в Нью-Йорке, благодаря которой ее все чаще звали на кастинги. Она репетировала тексты с Патрисией, потом снимала себя у родителей на старую отцовскую видеокамеру.

– Можешь приезжать сниматься у меня, если хочешь, – предложила ей однажды Патрисия.

– Нет, мать потом смотрит мои видео, выбирает лучшую запись, и я не хочу, чтобы у нее возникли вопросы.

– Вопросы про нас?

– Да.

Патрисия тоже задавалась вопросами об их любовной связи. Сейчас она чувствовала, что готова принять ее. Но Аляска, судя по всему, готова не была и опасалась чужих глаз.

– Люди – безмозглые дураки, – сказала наконец Патрисия. – Какое нам дело, что они думают.

– Да, но уж как есть. Мне хочется сделать успешную карьеру, а не совершать революцию в сознании. Много ты знаешь знаменитых актрис, которые официально живут с женщинами?

* * *

Патрисия ненадолго умолкла. До этой минуты она так и стояла у окна. Сделав несколько шагов, она выдвинула ящик стола. Гэхаловуд напряженно следил за каждым ее движением. Она достала фотографию и протянула нам. На фото она, двенадцатью годами моложе, позировала вместе с Аляской в Нью-Йорке.

– Моя миленькая, моя нежная, моя ненаглядная, – прошептала она. – Мой ангел. Моя красавица. В начале июня девяносто восьмого года она отмечала свои двадцать два года. Я свозила ее на выходные в Нью-Йорк. Мы воображали, как будем там жить. Мне нужно было помечтать. Я увязала в бракоразводном процессе. Говорила Бенджамину, что готова отказаться от половины его состояния в обмен на дом на Виналхэйвене. Отчасти потому, что он от этого бесился – дом он обожал. Но еще и потому, что собиралась жить там летом с Аляской. Он мог бы стать нашей мирной гаванью. Бенджамин явно хотел, чтобы я отказалась вообще от всего, но никаких рычагов давления на меня у него не было. Он нанял очень известного адвоката, и, думаю, тот не вселял в него больших надежд на исход нашего процесса. Я же была полна решимости держаться до конца.

В начале того лета поползли слухи, что Аляска не интересуется мужчинами. Ее видели “с женщиной постарше”. По совету своего агента Аляска записалась на участие в конкурсе “Мисс Новая Англия”: агент считала, что это даст толчок ее карьере. Однажды утром Аляска позвонила мне в контору совершенно растерянная: “Они стали поговаривать, что я люблю женщин!” Я хотела разрядить обстановку и в шутку возразила, что это правда, но она закричала: “Мне совсем не до смеха! Это катастрофа! Знаю я этих, из оргкомитета ‘Мисс Новая Англия’, – они все допотопные”. В тот же вечер Аляска ходила с подругами в “Блю лагун” и столкнулась с Уолтером Кэрри, который уже какое-то время за ней увивался. Когда все расходились, она на парковке, на глазах у всех, вдруг ухватила его за шиворот и поцеловала.

– Значит, Аляска сошлась с Уолтером Кэрри только для того, чтобы никто не догадался о ее сексуальной ориентации? – спросил я.

– Да, – ответила Патрисия. – Уолтер должен был служить ширмой только до конкурса. Он идеально подходил на эту роль и был вполне убедителен – красивый, спортивный, стройный и очень симпатичный. Характер легкий, без комплексов, Аляску не доставал, а главное, жил не в Салеме, только наезжал туда от раза к разу и не путался у нее под ногами. Аляска говорила, что они не спят. Думаю, привирала, чтобы не расстраивать меня или успокоить, но я понимала, что ей двадцать один год, гормоны бушуют, и она наверняка задается вопросами о своей ориентации. Если совсем честно, Уолтер для меня не был проблемой. Я чувствовала, что мне ничто не угрожает. А главное, как ни странно, появление Уолтера только укрепило наши отношения: Аляска теперь легче соглашалась куда-нибудь со мной ходить. Она стала позволять себе вести себя по-новому, свободнее – тайком брать меня за руку под столом в ресторане или наскоро обнимать меня на безлюдной улице. Все оборачивалось к лучшему. Но этому не суждено было продлиться долго. Назревало соперничество: Аляске завидовала Элинор Лоуэлл.

* * *

Июнь-июль 1998 года

С тех пор, как Аляска стала официально встречаться с Уолтером, она старалась при каждом удобном случае говорить о мужчинах. С недавнего времени, сидя с подругами в “Блю лагун”, она отпускала комментарии про каждого парня, попавшегося ей на глаза. Элинор Лоуэлл, входившая в их компанию, все больше ревновала к Аляске. Это она тайком пустила слух о ее гомосексуальности. Раздражение Элинор стало расти как на дрожжах, когда Аляска принялась перемывать косточки Эрику Доновану: говорила, что он очень привлекательный, даже спрашивала себя, не ошиблась ли, выбрав Уолтера, а не его дружка Эрика. Эрика Аляска упомянула случайно, не зная, что он уже спит с Элинор. Однажды вечером Элинор отвела Аляску в сторонку и, схватив за рукав, начала сурово отчитывать:

– Поберегись, если не хочешь проблем! Не подходи близко к Эрику!

– К Эрику Доновану?

– К Эрику Доновану. Он мой!

– Ты встречаешься с Эриком? Это он твой загадочный парень?

– Не трожь, ясно? А главное, никому ни слова! Мы с Эриком не хотим, чтобы это выплыло.

Когда Аляска пересказала этот эпизод Патрисии, та скрыла от нее – она ничего ей не говорила до сих пор, считала, что это неважно, – что Элинор была еще и любовницей Бенджамина. Но поняла, что этой девицы, Элинор Лоуэлл, надо опасаться.

* * *

Мы с Гэхаловудом слушали Патрисию в гробовом молчании. Она вернулась к окну и заговорила снова:

– За несколько дней до этого выяснилось, что любовник Элинор над ней издевается. А поскольку я-то знала, что речь о Бенджамине, то поняла, что он мстит ей за это лето. Ситуация окончательно вышла из-под его контроля. Все раздражение, какое вызывал у него бракоразводный процесс, он вымещал на Элинор – не считался с ней, отказывался появляться с ней на людях, наверняка боялся, что в суде я привлеку его к ответственности за преступное поведение. Потом, в июле, Аляску наконец отобрали для участия в конкурсе “Мисс Новая Англия”. В конце месяца она узнала, что Элинор вошла в состав жюри. В начале августа Элинор назначила Аляске встречу в кафе и вывалила на нее кучу грязи, а под конец заявила, что титула ей не видать: она сделает все, чтобы перекрыть ей дорогу. “Всем уже осточертели разговоры про твою говенную карьеру актрисы. Хватит с тебя роли стыдливой лесби, ты в ней само совершенство”. Аляска обычно держалась молодцом, она была сильная, но тут просто расклеилась. Начала хандрить. Я ей говорила, что мы поедем в Нью-Йорк, несмотря ни на что, а она твердила, что не поедет туда разносить тарелки в ресторане. Я хотела любой ценой помочь ей. Оставалась единственная вещь, которую я могла сделать.

– Убить Элинор Лоуэлл, – подсказал Гэхаловуд.

– Нет! – запротестовала Патрисия. – Конечно, нет! Такое мне ни разу в голову не пришло. Я отправилась к Бенджамину на Виналхэйвен. Сказала ему, что если он устроит так, чтобы Аляска победила в конкурсе “Мисс Новая Англия”, я подпишу развод и не спрошу с него ни единого доллара.

– И он согласился?

– Само собой! Для него это был настоящий подарок! Но Аляске я ничего не сказала. Я хотела, чтобы эта победа стала триумфом, а не результатом жалкой сделки пары неудачников. А потом был тот вечер 30 августа 1998 года. Мы ужинали с Аляской в рыбном ресторане, на берегу океана. Вид у нее был расстроенный. “Что случилось, мой ангел? – спросила я. – Тебе все еще не дает жить эта идиотка Элинор?” – “Да, я же чувствую, что она говорит про меня гадости. Она меня выдавливает из компании. Они все сегодня вечером пошли купаться в Чандлер Хави Парк, а меня не позвали”. Я не могла видеть, как Аляска страдает. Она, такая нежная, такая милая. Она такого не заслужила. Пора было вмешаться. Защитить ее от происков Элинор. Я решила действовать.

После ужина я отослала Аляску, сославшись на то, что рано утром у меня встреча в Бостоне; не хотела, чтобы она осталась у меня ночевать. Она ушла, а я отправилась в Чандлер Хави Парк. Поставила машину в самом конце почти пустой парковки. Было около половины одиннадцатого. На парковке стояло еще три машины – прямо напротив моей. Прячась в темноте, я видела четыре женских фигуры в свете фонарей, они бродили взад-вперед по пляжу. Вот что случилось в ту ночь.

* * *

30 августа 1998 года

23.30

Звонкие голоса несколько минут как смолкли. Патрисия видела издали, как девушки собирают вещи. Она уже час сидела здесь, следила за ними. Ей хотелось поговорить с Элинор, потребовать, чтобы та оставила Аляску в покое, но она не хотела делать это на глазах у остальных. Вскоре фигуры направились к парковке. Патрисия заметила, что одна девушка осталась сидеть на пляже. Она курила. Трое других вынырнули на свет фонарей на парковке: Элинор среди них не было. Значит, это она осталась на берегу. Девушки сели в две машины и уехали, не заметив Патрисию.

Когда они были уже далеко, Патрисия с колотящимся сердцем вышла из машины. Огляделась: поблизости находились два жилых дома, но один был обнесен толстой высокой стеной, видимо, для защиты от нескромных взглядов и помех. В другом доме не горело ни одно окно.

Патрисия бесшумно направилась к Элинор. Та, сидя на полотенце в купальнике, смотрела на океан. Патрисия кашлянула, и Элинор подскочила:

– Блин, ты меня напугала!

И, вглядевшись в лицо стоявшей перед ней женщины, добавила:

– А ты ведь жена Бенджамина, да?

– Странно, что ты меня знаешь, – согласилась Патрисия.

– Видела твои фотки. Бенджамин говорит, ты настоящая стерва.

– Про тебя могу сказать то же самое.

– Эй, ты чего? Какие у тебя со мной проблемы? Завидуешь, что я жарю твоего мужа?

– Скорее мне тебя жалко. Спасибо, что избавила меня от него.

– Мне кажется или ты тут не случайно? – спросила Элинор. – Пришла ко мне цепляться?

– Мне не нужны проблемы, я просто хотела тебя попросить оставить Аляску в покое. И не препятствовать ее участию в конкурсе “Мисс Новая Англия”.

– Господи боже мой, это ты! – воскликнула Элинор с нехорошей улыбкой. – Это ты подружка Аляски! Это ты просила Бенджамина сделать так, чтобы она победила. А я-то не могла понять, почему он последние две недели проедает мне плешь из-за нее, твердит, что она – его любимая кандидатка, что надо, наверное, ее поддержать, что так его мать велит. Мать велит, бля! Это он с тобой договорился! Что ты ему взамен обещала? Развод? Вот почему у него вдруг в последнее время хорошее настроение? Нет уж, обойдешься без обеда, бедная моя! Иди домой, пасись в дрочилке Аляски, а меня оставь в покое!

* * *

– Разговор пошел на повышенных тонах, – рассказывала Патрисия. – Элинор пригрозила вытащить нашу парочку на свет божий, я завелась, дело дошло до драки. В начале мы только пихались, довольно смешно. А потом Элинор с силой оттолкнула меня, и я упала. Она кинулась к своим вещам и выхватила телескопическую дубинку. Хотела меня ударить, но я увернулась. Тоже толкнула ее, и мы покатились по гальке. Мне удалось вырвать у нее из рук дубинку, а потом был этот мой жест, резкий, неистовый, почти рефлекторный. Я ударила ее прямо по лицу, и она распростерлась на земле. Неподвижно. Я ее убила.

Затем была паника, с которой я долго не могла справиться. Я думала, не вызвать ли полицию, воображала, что полиция приедет сама. Плакала. Но ничего не происходило. Ночь была совершенно спокойной. Понемногу я собралась с духом. Начинался прилив. Меня никто не видел, надо было избавиться от тела, океан вступал в свои права, скоро он смоет возможные следы крови. Я бросилась к машине. У меня в багажнике лежало покрывало. Я завернула в него тело Элинор, чтобы не оставлять следов крови на газоне или на парковке: они могли бы привлечь внимание полиции. Я считала, что если никаких следов не останется, все подумают, что она утонула. Я положила Элинор в багажник, вернулась на пляж и забрала дубинку, хотела взять ее с собой и выбросить где-нибудь по дороге. И тут я услышала, что у Элинор звякнул телефон. Ей пришло сообщение. Я увидела, как зажегся экран среди ее вещей. Тогда-то мне и пришло в голову замаскировать ее смерть под самоубийство. Аляска мне говорила, что у Элинор в прошлом были две попытки покончить с собой. Я взяла ее телефон, открыла контакты и послала по номеру, который был обозначен “Мама”, сообщение: “У меня нет больше сил жить дальше”. Положила телефон на место и уехала. Выбралась на дорогу, не понимая, куда направиться. Мне надо было избавиться от тела. Я хотела двигаться, не останавливаться, обойтись без обычных полицейских проверок, люди вечно так и попадаются. А потом я вдруг вспомнила про колодец в доме на Виналхэйвене. Я знала, что Бенджамин в тот вечер на свадьбе в Бостоне. Стивен и Бэлла поначалу были моими друзьями, но решили пригласить не меня, а его. В общем, я хочу сказать, что на Виналхэйвене в тот вечер никого не было. Я двинулась в Рокленд: доберусь туда на рассвете, до первого парома будет всего пара часов. Вполне приемлемо. В районе Портленда остановилась на заправке, бензин кончался. Помню, стояла жара и духота. Тропическая ночь, я вся вспотела. Я как раз почти залила бак, как вдруг услышала какую-то возню в багажнике. Постукивания в крышку. Потом стон. Так я поняла, что Элинор не умерла.

Элинор Лоуэлл не умерла. Удар лишь оглушил ее, и она приходила в себя. Патрисии удалось справиться с приступом паники: у колонок она была одна. Никто не мог ничего услышать. Она пошла в магазин при заправке расплатиться за полный бак, изо всех сил стараясь казаться спокойной и расслабленной.

Глава 38

Признания

Бостон, штат Массачусетс

Пятница, 27 августа 2010 года

– В этот момент вы могли пойти на попятный, – заметил Гэхаловуд.

– И сесть за покушение на убийство? Мне все равно была крышка. Оставь я ее на пляже, было бы другое дело. Но я ее засунула в багажник, чтобы от нее избавиться. Мне грозило огрести лет тридцать.

– И что же вы сделали?

– Поехала дальше. Мчалась без остановок, то в одном направлении, то в другом, чтобы добраться до Рокленда к моменту отплытия парома. Надеялась, что долгие часы дороги ее прикончат. Или что она по крайней мере снова потеряет сознание. На этом этапе уже толком не думаешь. Только действуешь. Пытаешься спасти свою шкуру. Я погрузила машину на паром, идущий на Виналхэйвен. Путь показался мне нескончаемым. Элинор, наверное, на какое-то время отрубилась, а потом вдруг снова начала стучать. Но грохот машин и океана заглушал ее зов на помощь. Наконец мы причалили к Виналхэйвену. Я доехала до дома. Было семь часов утра, я никого не встретила. Дом был пуст, как я и ожидала. Элинор больше не подавала признаков жизни. После долгих колебаний я открыла багажник. Глаза у нее были полузакрыты, я не знала, жива она или мертва. Собрала все свое мужество: пережить один тяжелый момент, и все будет кончено, навсегда. Я подхватила ее и вытащила из багажника. В эту секунду она вцепилась мне в руку и широко открыла глаза. Я была в полном ужасе. Донесла ее до колодца, с которого заранее сняла деревянный щит. Сама не знаю, как я тащила Элинор. Меня трясло, тошнило. Я перекинула ее через стенку колодца. Она по-прежнему в упор смотрела на меня. Наконец я толкнула ее в последний раз, тело перевесило, и она с глухим стуком упала на дно колодца. Думаю, падение ее добило. А может, и нет. Я закрыла колодец и вернулась к машине. Меня несколько раз вырвало на траву. Оставалось избавиться от дубинки. В эту минуту я вспомнила про маленькую пристройку-гараж, где Бенджамин круглый год держал свой “крайслер себринг”, чтобы не перевозить машину на пароме. В зависимости от времени года место для нее надо бронировать за сутки или двое, никакой спонтанности. Поэтому Бенджамин купил машину специально для острова, а основную свою машину обычно оставлял в порту Рокленда. Приезжая на Виналхэйвен, он всегда встречал какого-нибудь островитянина, который подвозил его до дома. Короче, гараж был закрыт на замок, код ни разу не менялся. Так что дверь я открыла без труда. Ключи от машины, как всегда, были в замке зажигания. Я спрятала дубинку под коврик на полу. Сказала себе, что если по какой-нибудь несчастливой случайности в колодце найдут тело Элинор и полиция будет обыскивать местность, дубинку обнаружат в машине и все обернется против Бенджамина. Я, как могла, защищала свои тылы. После этого я без сил растянулась на траве и несколько часов проспала. Разбудил меня звонок на мобильный. Звонила Аляска, сообщить, что Элинор пропала, а перед тем отправила матери сообщение, что намерена покончить с собой, и что ее вещи нашли у подножия маяка в Чандлер Хави Парк. Полиция решила, что она утопилась.

* * *

Сентябрь 1998 года

Несмотря на отсутствие тела, полиция вскоре пришла к выводу, что Элинор покончила с собой. Патрисия, которую неотступно преследовала ночь 30 августа, старалась замести следы.

В субботу, 19 сентября, Аляску избрали мисс Новая Англия. Какой-то режиссер немедленно предложил ей пробоваться на большую роль. Все шло хорошо, они с Патрисией скоро смогут уехать в Нью-Йорк. Наконец-то! Патрисия была в нетерпении. Ей нужно было покинуть Салем, забыть то, что там произошло. Но она не хотела навлечь на себя подозрения из-за излишней поспешности.

На следующий день после победы Аляски Патрисия сдержала слово и договорилась с Бенджамином об окончательном разводе без всякой денежной компенсации. Только попросила дать ей возможность провести еще два дня на Виналхэйвене, съездить в последний раз в дом, который она так любила.

Бенджамин согласился, и она вышла от него с ключами от особняка. Отвезла туда Аляску, отпраздновать ее титул “Мисс Новая Англия”. Но в первую очередь Патрисии хотелось убедиться, что из колодца ничем не пахнет и что ее тайна никогда не будет раскрыта. На пароме она вручила Аляске купленный для нее подарок – цифровую видеокамеру последней модели. В тот же день, под вечер, в гостиной дома, где на заднем плане висела картина с закатом над океаном, Аляска записала свою пробу. Ту, что должна была открыть перед ней двери славы. Но этого не случилось. Из-за Уолтера Кэрри.

25 сентября, на выходных после победы Аляски, Уолтер приехал в Салем. Аляска хотела воспользоваться удобным случаем и порвать с ним. Назначила ему встречу в кафе; он явился с цветами и коробкой конфет.

– У меня для тебя сюрприз! – заявил он, прежде чем Аляска успела открыть рот. – Чтобы отметить твой триумф, я везу тебя на следующий уик-энд в Маунт-Плезант, представлю родителям и всем остальным! Хочу, чтобы они наконец с тобой встретились, а то я давно про тебя рассказываю.

– Уолтер, – ответила Аляска, страшно смущенная тем, что собиралась ему сообщить, – мне так жаль, но я должна тебе кое-что сказать.

– Что ты хочешь мне сказать?

– Я хочу уйти от тебя. Между нами все кончено.

– Что? Но ты не можешь со мной так поступить!

– Мне очень неприятно. Правда. Ты классный парень, но у нас с тобой ничего не получится. Я хочу жить в Нью-Йорке, а твоя жизнь – это Маунт-Плезант.

У Уолтера все поплыло перед глазами. Он чуть не плакал.

– Аляска, ты не можешь со мной так обойтись… Я всем сказал, что встречаюсь с мисс Новая Англия. Если ты со мной не поедешь, мне никто не поверит. Все решат, что я мифоман.

– Уолтер, мне искренне жаль.

– Ты не понимаешь… четыре года назад у меня была проблема с бывшей подружкой. Я слетел с катушек, явился к ней, она испугалась и вызвала копов. Короче, я там с тех пор как зачумленный. Ты – мое искупление. Если меня увидят с тобой, увидят с этим чудом, с Аляской Сандерс, мисс Новая Англия, мой курс взлетит до небес, даже если потом ты меня бросишь. Я перестану быть парией. Уходи от меня, если хочешь, но съезди со мной на будущий уик-энд в Маунт-Плезант. Всего на два дня. Потом я оставлю тебя в покое. Обещаю.

* * *

– В итоге Аляска согласилась, – продолжала Патрисия. – Приняла это чертово приглашение. Я толком не понимала, зачем она едет. Но это была Аляска, она всегда думала о других. Такая добрая, даже чересчур. “Он так меня умолял, я не смогла отказать, – объясняла она. – И потом, я перед ним в долгу, я же его использовала все лето. За два дня не помру. И тем лучше, если он, бедняга, восстановит там свою репутацию. Он в самом деле хороший малый”. Она собиралась провести в Маунт-Плезант два дня, но в пятницу, прямо перед отъездом, обнаружила, что отец опустошил ее счет в банке, чтобы расплатиться по своим долгам. Поэтому она решила остаться в Маунт-Плезант на несколько дней, дать понять, что она сердится, отдалиться. Но тут этот дебил Уолтер вбил ей в голову, что нужно отомстить, украсть у ее отца часы. Думаю, Аляска упомянула ему об этих часах, но ограбить предложил Уолтер, это я точно знаю. На ту неделю как раз приходилась годовщина свадьбы родителей Аляски, она знала, что их в четверг вечером не будет дома. В общем, они туда поехали, думали, что все пройдет как по маслу. До тех самых пор, пока Уолтер не сбил копа, который их застал на месте преступления.

* * *

Октябрь 1998 года

На следующий день после ограбления Уолтер и Аляска встретились с Патрисией на шоссе 21, в небольшой зоне для отдыха у поворота на Грей Бич. Уолтер раньше встречал Патрисию в “Блю лагун”, в Салеме. Аляска сказала ему, что Патрисия – ее очень близкая подруга, что они могут ей полностью доверять.

– Что же мы, блин, наделали! – всхлипнула Аляска.

– Нас отправят в кутузку? – тревожился Уолтер.

– Спокойно, – сказала Патрисия. – Все будет хорошо. Никого в тюрьму не посадят, если вы перестанете паниковать. Я говорила с одним своим знакомым в полиции Салема: у них нет никаких улик.

– Я заранее номера снял, – пояснил Уолтер.

– Браво, гений! Лучше бы ты вообще туда не ездил. Что на вас нашло, черт возьми?

Аляска, плача, повторяла:

– Прости, прости. Я так жалею…

– Не волнуйтесь, никто до вас не доберется. Уолтер, ты можешь починить машину незаметно, то есть не в официальной мастерской?

– Да, я связался со своим приятелем Дэйвом, он без проблем все сделает в гараже у моих родителей. Я ему сказал, что сбил оленя и не хочу платить штраф.

– А машина твоя сейчас где?

– В гараже у родителей, никто ее не увидит.

– Отлично. Аляска, ты на какое-то время останешься в Маунт-Плезант.

– Что?

– Надо, чтобы дело заглохло. Не нужно, чтобы копы заподозрили, что ты поссорилась с родителями. Посиди здесь в безопасности месяц-другой. А потом все опять будет нормально.

В то утро, после тайной встречи с Патрисией, Уолтер вернулся в родительский магазин. С ним вернулась и Аляска. Теперь ей надо было зарабатывать на жизнь. Но Салли и Джордж Кэрри сказали, что у них нет денег нанимать дополнительных работников. Аляска была в растерянности. Пошла выпить кофе в кафе “Сизон” и встретила там Эрика Донована, который после смерти Элинор переехал обратно в Маунт-Плезант. Аляска сказала ему, что ей надо найти работу. Эрик объяснил, что его родители сейчас никого взять не могут, но зато отправил ее к Льюису Джейкобу, который как раз подыскивал кого-нибудь к себе на заправку.

Прошел месяц.

Патрисия регулярно навещала Аляску. Чтобы сохранить все в тайне, они встречались не в Маунт-Плезант, а в каком-нибудь кафе или мотеле в соседнем городе, как правило, в Конуэе или Вулфборо. Поначалу Аляске было очень тяжело. В Маунт-Плезант она чувствовала себя пленницей, ей казалось, что она ходит по кругу.

Сперва Патрисия успокаивала ее:

– Не бери в голову. Ты же не будешь сидеть там всю жизнь. Как только копы закроют дело за недостаточностью улик, ты сможешь вернуться в Салем.

– А Уолтер? Как я могу быть уверена, что он не проболтается?

– Почему ты так говоришь? – спросила Патрисия. – Ему есть что терять, побольше, чем тебе, ведь за рулем был он…

По щеке Аляски скатилась слеза. И она рассказала Патрисии, что произошло двумя днями раньше:

– Уолтер хотел меня обнять, а я не позволила. Я же тебе говорила, я его не хочу.

– Знаешь, Аляска, если ты…

– Не люблю я его! – воскликнула она. – И не хочу! Я же тебе говорю, он на днях заставил меня с ним спать, угрожал, что все расскажет, если я не послушаюсь.

– Что? Что ты такое говоришь?

– Он мне сказал: “Ты не для того приезжала в Маунт-Плезант, чтобы я смотрел, как ты спишь”. Принудил меня силой ко всем этим мерзким штукам, говорил, что если я буду с ним ласковой, он тоже будет со мной ласков. Он меня не отпустит, Патрисия, это грязный тип. Про тебя он тоже говорил…

– Про меня? – встревожилась Патрисия. – И что он сказал?

– Спросил, зачем я тебя во все это впутала, что между нами такое. Сказал, что если я не буду делать то, что он хочет, он сдаст меня копам за ограбление и скажет, что ты была в курсе, и у тебя наверняка тоже будут неприятности. Сказал: “Ты же не хочешь, чтобы у всех из-за тебя были неприятности, Аляска?”

Патрисия, подавленная, закрыла глаза. Она с самого начала боялась, что эта минута наступит. Если полицейские начнут ею интересоваться, они, возможно, в конце концов выйдут на след загадочно исчезнувшей Элинор Лоуэлл, любовницы ее мужа. Патрисии нельзя было рисковать. И тогда она поняла, что вырвать Аляску из Маунт-Плезант будет не так-то просто.

* * *

Патрисия замолчала. Посмотрела на нас с Гэхаловудом, попросила воды, я протянул ей бутылку, стоявшую на тумбочке. Она отпила глоток, потом опустила глаза.

– К началу девяносто девятого года Аляска жила в Маунт-Плезант уже три месяца. Уолтер давил на нее все сильнее. С этим типом она оказалась в настоящем аду. Он не только принуждал ее к сексу, но и держал в плену, постоянно напоминал, что если она от него уйдет, он ее выдаст полиции. Что мне было делать? Аляска сильно рисковала, я тоже: боялась, что если Уолтер впутает меня в это ограбление, то откроет ящик Пандоры и наведет полицию на след Элинор. Я была женой психиатра Элинор, они быстро свяжут все воедино, начнут копать и, быть может, задаваться вопросом, действительно ли Элинор утопилась. А если копы начнут задаваться вопросами об Элинор, я пропала. Это я знала. В общем, я не понимала, как помочь Аляске и как нам обеим вырваться из-под власти Уолтера Кэрри. А уж если я была в растрепанных чувствах, то Аляска, видимо, тем более. К несчастью, я не могла заботиться о ней так, как мне хотелось. У меня это были очень напряженные месяцы в профессиональном плане. Адвокатская контора, на которую я тогда работала, вела очень важное дело, в котором я выступала основным адвокатом: в марте должен был начаться судебный процесс над нефтяным магнатом. Ставки были очень высоки для всех. Я неделями без выходных сидела над этим делом. Чувствовала себя ужасно виноватой, что не могу уделять время Аляске, побольше заниматься ею. Что мне было делать? Бросить карьеру ради того, чтобы прозябать в окрестностях Маунт-Плезант? Но Аляска на меня не сердилась. Как всегда, была невероятно добра. Говорила: “Не бери в голову, я все понимаю, это твоя работа, это важно. И потом, я сама виновата, что застряла здесь. Ты не поставишь под удар свою карьеру ради того, чтобы попусту тратить время на мои жалобы. Обещай только, что когда этот твой процесс закончится, ты увезешь меня подальше отсюда”. Я ей обещала. Процесс заканчивался первого апреля. Я говорила себе, что найду способ нейтрализовать Уолтера. Но я прекрасно видела, что Аляска чахнет, и не знала, сколько еще она так продержится. И вот незадолго до Нового года Аляска мне сообщает, что избавилась от отцовских часов. Говорит, что продала их Эрику Доновану. У меня случилась истерика: “Если Эрик попытается перепродать их какому-нибудь ювелиру, тебя поймают. Так люди и попадаются. Ювелир немедленно поймет, что часы краденые, и сообщит в полицию. Нам крышка”. Она сказала, чтобы я не волновалась, что Эрик обещал ей не продавать часы по крайней мере в течение года, а за это время она найдет способ получить их назад. Еще Эрик ей обещал не рассказывать про часы ни Уолтеру, ни кому бы то ни было. Я никак не могла понять, зачем она это сделала, настаивала на объяснениях. В конце концов она разрыдалась и рассказала про Саманту. Что она нашла себе подружку, чтобы отвлечься от своей жалкой жизни. Что она ничего плохого не делала. Просто ей хотелось чуть-чуть освободиться, посмеяться, забыться. Что она ничего мне не говорила, боясь, что я почувствую себя преданной, обманутой, тогда как это было “просто развлечение”, она все время это повторяла. И она мне все рассказала про Саманту: про их воскресенья, которые они проводили вместе, про флирт, про игры с видеокамерой. И что все рухнуло, когда Рикки, дружок Саманты, потребовал у Льюиса Джейкоба десять тысяч долларов. Я понимала, что дела идут все хуже и хуже. Сказала Аляске, что ей нельзя больше оставаться в этом городе, что Маунт-Плезант ее добьет. Но теперь Аляска стала меня успокаивать. Говорила, что все будет хорошо. Что я должна сосредоточиться на работе и что второго апреля мы уедем, как и договаривались. “А что будем делать с Уолтером?” – тревожилась я. Она ответила: “Уолтер пока не знает, что я избавилась от часов. А без часов он ничего со мной сделать не может. Я постараюсь, чтобы он в ближайшее время был в хорошем настроении и догадался, что часы исчезли, только когда мы сбежим. К тому моменту он нас уже не достанет”.

Патрисия остановилась. На ней не было лица. После долгого молчания Гэхаловуд тихо попросил ее продолжать:

– Что случилось потом?

– Я тогда сказала Аляске, что могу заплатить Эрику, но она отказалась. Хотела сама нести ответственность. Такая она была, Аляска. Огромное сердце – и упрямая, как не знаю что. Я стала усиленно о ней заботиться, оказывала всякие знаки внимания, чтобы возместить свои отлучки. Дарила ей подарки, в том числе те туфли из магазина в Салеме, которые заметил Уолтер. Аляске нужно было продержаться до второго апреля. Я рассчитывала, что мы надолго уедем отдыхать. Если я в марте выиграю процесс, моя карьера адвоката будет обеспечена. Я хотела провести вместе с Аляской несколько месяцев, объехать Южную Америку, чтобы мы наконец снова обрели друг друга, а главное, чтобы можно было на расстоянии следить за поведением Уолтера. Обратится ли он в самом деле в полицию? Если бы я увидела, что тучи в Салеме сгущаются, нас бы ничто не заставляло туда возвращаться, мы бы поселились в какой-нибудь стране, где не действует соглашение с США об экстрадиции. Для меня было важно одно – быть с Аляской. А потом, если бы Уолтеру хватило ума держать язык за зубами, мы с Аляской к осени вернулись бы в страну и поселились бы в Нью-Йорке. Я прошла бы конкурс и получила бы там адвокатскую практику. А Аляска могла бы наконец осуществить свою мечту и стать актрисой. Второго апреля должно было стать для нас началом новой жизни. Но, к несчастью, за десять дней до отъезда все рухнуло.

Уолтер на несколько дней отлучился из Маунт-Плезант: отправился в Квебек на конференцию по рыболовству. Патрисия отложила работу, чтобы сделать Аляске сюрприз: отвезти ее на одну ночь в местный роскошный отель.

Глава 39

Решение

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

Понедельник, 22 марта 1999 года

Патрисия еще ни разу не бывала в Маунт-Плезант. Прежде она не подъезжала ближе зоны отдыха на шоссе 21, где встречалась с Аляской и Уолтером в октябре 1998 года, на следующий день после ограбления. Аляска всегда запрещала ей приезжать. “Но если я просто подруга, которая заехала на минутку? Мы же можем выпить кофе, правда?” – возразила Патрисия. “Не в том проблема, нас может увидеть Уолтер, а я не хочу, чтобы он задавал вопросы. Он будет спрашивать, не связано ли это с ограблением, будет нервничать. Это только все усложнит”.

Но в тот понедельник Патрисия, зная, что Уолтера нет, решила воспользоваться его отсутствием и взглянуть наконец на то место, где Аляска провела последние пять месяцев.

Начала она с заправки на шоссе 21. Аляски там не было. Заправщик – она поняла, что это и есть Льюис Джейкоб, – сказал ей, что Аляска на вечер отпросилась. Патрисия знала, что Аляска и Уолтер живут над семейным магазином. Она направилась на главную улицу и без труда нашла магазин охотничьих и рыболовных товаров. Но, подъехав к нему, увидела на тротуаре Эрика с Аляской; судя по всему, они ссорились.

Патрисия проехала мимо, не останавливаясь, чтобы Эрик ее не увидел. Потом позвонила Аляске и назначила ей встречу в кафе в Конуэе. Через полчаса Аляска приехала на черном “форде таурус” Уолтера.

– Что с твоей машиной? – спросила Патрисия.

– Масло подтекает, – раздраженно ответила Аляска.

– Все хорошо, мой ангел? Ты как будто не в своей тарелке.

– Нет, все плохо.

– Что случилось?

– Это Эрик… мы поссорились…

– Из-за чего?

– Неважно…

Внезапно Аляска расплакалась.

– Что происходит? – встревожилась Патрисия.

Аляска огляделась. Вокруг никого не было, можно было говорить свободно.

– Я сглупила, Пат. Жутко на себя злюсь. Боюсь, что Эрик расскажет копам, наведет их на мой след… Боюсь, они доберутся до Уолтера, а потом и до меня.

– Ты рассказала Эрику об ограблении?

– Нет, – ответила Аляска, доставая из сумки три одинаковых листка.

На всех был один и тот же текст:

я все про тебя знаю.

– Это что такое? – удивилась Патрисия.

– Анонимные письма. Для Эрика. Я ему только что оставила второе и спалилась. Он знает, что это я их писала.

– А что такого страшного сделал Эрик, что ты шлешь ему угрозы?

– Я подозревала, что он убил Элинор Лоуэлл.

При этих словах Патрисия чуть не упала в обморок. У нее заколотилось сердце, ее обдало жаром. Она считала, что Элинор забыта. Дело закрыли. С той ужасной ночи 30 августа прошло семь месяцев. Почему Аляска вдруг вызвала к жизни эту тень?

– Как это, ты его подозреваешь в убийстве Элинор? – пробормотала Патрисия, стараясь держаться как ни в чем не бывало.

– Ну, что он ее не в буквальном смысле убил, – объяснила Аляска, – а довел до самоубийства.

Аляска рассказала, как несколько недель назад к ней приезжала Мария Лоуэлл и сообщила, что ищет мужчину с синей машиной, который довел Элинор до смерти. Аляска знала, что Элинор встречается с Эриком, та ей сама сказала. У Эрика в то время был синий кабриолет. Из этого она вывела, что мужчиной, которого ищет Мария Лоуэлл, был он. Тогда она отправила Эрику эти письма, чтобы надавить на него, напугать. Как заговорить с ним лично на эту тему, она не знала. Но поскольку в тот день он выяснил, что письма шлет она, пришлось все ему объяснить.

– И что? – встревоженно спросила Патрисия.

– Я поняла, что это не он. Элинор пишет, что провела с тем человеком четвертое июля, а вечером четвертого июля она была не с Эриком. Я его обвинила понапрасну, и он просто взбесился. И я теперь боюсь, что он кому-нибудь расскажет, вызовет полицию.

– Сомневаюсь, – успокоила ее Патрисия. – Зачем ему это делать? Но скажи, зачем печатать несколько раз одно и то же?

Патрисия кивнула на три листка, и Аляска улыбнулась:

– Это принтер дурацкий в кабинете у мистера Льюиса, вечно берет и печатает все по несколько раз.

– Дай сюда, – Патрисия забрала листки и положила к себе в сумку. – Я их выброшу.

Аляска продолжала размышлять:

– Значит, в жизни Элинор был кто-то другой. Кто-то, кто довел ее до самоубийства. Надо найти этого человека.

– Это не твои проблемы, – возразила Патрисия.

– Элинор была дрянь, это верно. Но она была слишком молода, чтобы умирать. Я не могу просто взять и наплевать на это.

Патрисия постаралась перевести разговор на другое. Они вышли из кафе и, каждая на своей машине, добрались до прелестной гостиницы в сельской местности, где Патрисия сняла номер для романтической ночи. По крайней мере, так она думала.

В тот вечер Патрисия с Аляской наслаждались гостиничной роскошью. Сходили на массаж, потом вместе расслаблялись в горячей ванне. И тут Аляска, похлопывая пальцами ноги по крану ванны, вдруг сказала:

– А это не твой бывший муж был психиатром Элинор?

– Возможно.

– Да, да, вспоминаю, это был доктор Бенджамин Брэдберд. Твой бывший муж!

У Патрисии все сжалось внутри.

– Ты уверена? – спросила она, и в голосе ее сквозило замешательство.

– Да, – подтвердила Аляска. – Теперь я вспомнила. Знаешь, Салем – городок маленький.

С этими словами Аляска встала и вылезла из воды.

– Ты куда? – спросила Патрисия.

– Вспомнила тут одну штуку.

– И какую?

– Мать Элинор читала мне отрывки из дневника дочки. Элинор упоминает синюю машину, а потом, по-моему, серый дом, окруженный красными кленами. Что синюю машину, это точно. Я, когда услышала «синяя машина», так зациклилась на Эрике, что не стала думать дальше. Слушала вполуха про серый дом, только сейчас вспомнила. Не знаю, верно ли я услышала, надо позвонить миссис Лоуэлл и проверить.

– Чтобы что? – забеспокоилась Патрисия. Она тоже вылезла из ванны и двинулась за Аляской, не замечая, что оставляет на полу лужи.

– Серый дом, окруженный красными кленами! Надо проверить эту деталь у миссис Лоуэлл, это очень важно. Куда задевался мой телефон?

Аляска торопливо шарила в сумке, не обращая внимания на Патрисию.

– Почему это так важно? Ты можешь остановиться на секунду и объяснить, что происходит?

– Дом твоего бывшего мужа, на Виналхэйвене. Это серый дом, а вокруг красные клены. И еще эта синяя машина в гараже. В дневнике Элинор упоминает, что он приезжал ее встречать на машине. Это точно Бенджамин Брэдберд забирал ее в порту Ваналхэйвена, когда она к нему приезжала! Это он довел ее до самоубийства! Надо…

Аляска вдруг умолкла, как громом пораженная.

– Что? Что еще случилось? – пролепетала Патрисия в ужасе.

– Ты решишь, что я спятила, – сказала Аляска.

– Нет, давай говори!

– А может, он ее убил? Элинор была несносна, и ему осточертело. Они на пляже в Чандлер Хави Парк. В это время там никого нет. Никаких свидетелей. Он убивает ее в приступе неконтролируемого гнева и избавляется от тела на острове Виналхэйвен! О боже, мне надо немедленно поговорить с Марией Лоуэлл! А, вот он где, чертов телефон!

Аляска достала телефон и стала прокручивать контакты, ища номер матери Элинор. Тогда Патрисия строго сказала:

– Положи телефон.

– Подожди, я только…

– Положи телефон! – закричала Патрисия.

Озадаченная Аляска застыла:

– Что это с тобой?

Патрисия разрыдалась. Ей пришлось рассказать Аляске всю правду. Если та предупредит мать Элинор о своих подозрениях насчет Бенджамина Брэдберда, полиция снова откроет расследование, скорее всего, обыщет дом на Виналхэйвене, найдет в колодце тело и наверняка обнаружит на нем следы ДНК Патрисии.

Патрисия в отчаянии бросилась Аляске в ноги:

– Прости! Прости меня! Умоляю, прости!

Настал день отъезда. Наконец-то. Сегодня Патрисия заедет за Аляской. Они убегут подальше от Маунт-Плезант, подальше от Уолтера. Они будут свободны. Наконец.

Глава 40

Ночь убийства

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

2 апреля 1999 года

В восемь вечера Аляска ушла с заправки. На романтический ужин ехать было недалеко. Она отправилась на Грей Бич и поставила свою синюю машину с откидным верхом на пляжной парковке. Увидев, что других машин нет, забеспокоилась: где Патрисия? Хотела ей позвонить, но не было сети. В конце концов она вышла из машины и прошла несколько шагов, пытаясь поймать сеть. Безуспешно. Подумала, что Патрисия уже на пляже, и громко позвала ее. Снизу раздался голос Патрисии. Та была на берегу озера. Аляска по тропинке поспешила к ней.

Выйдя на берег, Аляска восхищенно застыла на месте: Патрисия устроила для нее романтический пикник. На покрывале были расставлены излюбленные деликатесы Аляски. В ведерке охлаждалась бутылка шампанского. Все это освещал десяток толстых свечей.

Аляска бросилась к Патрисии и поцеловала ее.

– Никогда такой красоты не видела, – сказала Аляска, любуясь убранством. – Я тебя ждала на парковке. Где твоя машина?

– На лесной тропе, там проще все это разгрузить.

– Ты знаешь все секреты Маунт-Плезант, – улыбнулась Аляска. – Как здорово, что ты меня сегодня сюда привела.

– В этом городе переворачивается страница нашей жизни, – сказала Патрисия.

– Да.

– А Уолтер ни о чем не догадывается? – спросила Патрисия.

– Он меня только что застукал, – призналась Аляска. – Я около пяти вернулась домой взять кое-какие вещи. Он был в магазине один, я не думала, что попадусь. Но он вдруг явился. Я держалась твердо. Сказала, что ухожу от него. Он заявил, что если я уйду, он меня выдаст. Я ответила, что больше его не боюсь и что избавилась от часов. Он побледнел. Пошел посмотрел в тайнике, вернулся в ярости и заорал: “Где часы, мерзавка?” Я ответила, что их там давно уже нет, и ушла. Он меня поймал на пороге и угрожающе наставил на меня палец: “Даю тебе сорок восемь часов, чтобы ты одумалась. Если в воскресенье вечером не вернешься, звоню в полицию”.

– А в воскресенье вечером мы будем в безопасности, в Коста-Рике, – улыбнулась Патрисия.

Аляска улыбнулась в ответ, и они поцеловались.

Романтический вечер удался на славу. Было свежо, но женщины сидели в тепле, прижавшись друг к другу и завернувшись в толстое одеяло. Им было хорошо. Они ели, выпили одну бутылку шампанского, потом вторую. Говорили о предстоящем путешествии: завтра днем они улетят в Коста-Рику. Сегодня переночуют в каком-нибудь местном отеле, а завтра отправятся в аэропорт Бостона и сядут в самолет на Сан-Хосе.

Около половины двенадцатого Аляска встала, чтобы пройтись по пляжу, и долго смотрела на озеро. “Ночью оно еще красивее”, – сказала она. Это были ее последние слова. Страшный удар внезапно обрушился ей на затылок. Она упала как подкошенная.

* * *

– Я ее ударила и сама рухнула на землю, – рассказывала Патрисия. – Я разрыдалась. К горлу подступала тошнота. С Элинор я реагировала совсем иначе. Я утратила способность думать. Хотела только одного – убежать. Решила оставить тело на месте и уехать. Избавилась от окровавленной дубинки – забросила ее подальше в озеро.

Патрисия вдруг умолкла. Словно сказала все. Потом добавила:

– Вот так я ее убила. Теперь вы все знаете.

– Погодите, – удивился Гэхаловуд, – у истории не хватает конца. А что с пуловером Эрика Донована и с письмом, которое нашли в кармане Аляски?

Патрисия грустно улыбнулась:

– Могу рассказать, но эта постановка – не моя идея. Это Аляска придумала.

– Аляска?

Патрисия кивнула:

– Помните, я вам пару минут назад говорила про 22 марта 1999 года, про то, как мне пришлось признаться Аляске, что я убила Элинор?

– Да, но какая связь?

– Сейчас поймете…

* * *

22 марта 1999 года

Патрисия только что призналась Аляске в гостиничном номере, что убила Элинор Лоуэлл. Аляска была в шоке. У нее началась истерика. Она то кричала, то плакала, то впадала в ярость. Твердила Патрисии: “Ты отдаешь себе отчет, что ты наделала?” Наконец Патрисия сказала:

– Я это сделала ради тебя…

– Не пытайся впутать меня в это все! – крикнула Аляска. – Я тебя ни о чем не просила. Ты ее заживо сбросила в колодец! Ты чудовище!

Патрисия пыталась прижать Аляску к себе, успокоить, но Аляска вырывалась. Говорила, что ее руки убили человека. Несколько раз ее вырвало. И потом, эта фраза, она ее твердила как заведенная: “Это неправда! Но это же неправда!”

Около часа ночи, поскольку Аляска все еще не могла успокоиться, Патрисия предложила ей снотворное. Она всегда брала его с собой после трагедии 30 августа. Без него не могла спать. Аляска немного поупрямилась, потом наконец приняла таблетку и уснула мертвым сном. Патрисия, лежа рядом с ней, всю ночь не сомкнула глаз. Она была в ужасе.

Наутро, проснувшись, Аляска прижалась к Патрисии. Попросила прощения за то, что так вела себя накануне. Шептала Патрисии, покрывая ее поцелуями: “Не волнуйся, больше мы никогда не будем про это говорить. Все забыто”. Они долго оставались в постели. Аляска была сама нежность. Повторяла, что все забыто. Но если все забыто, почему она только об этом и говорит? Патрисию снедала тревога. Она горько сожалела о том, что раскрыла свою тайну Аляске, но как еще она могла отговорить ту звонить матери Элинор?

Потом Аляске вдруг пришла идея:

– Дорогая, я знаю, как мы тебя вытащим! Мы устроим идеальное преступление!

– Ты о чем? – спросила Патрисия; ей было не по себе.

– Ты же знаешь, как я люблю детективы. Недавно очень даже неплохой прочитала. Историю идеального убийства. Один тип убивает жену и наводит полицейских на ложный след – фабрикует преступника на пустом месте. Конец у романа, впрочем, довольно жестокий: муж избегает тюрьмы, вместо него сажают одного человека из домашней обслуги, невиновного. А настоящий убийца объясняет читателю, что идеальное убийство – это не когда преступника так и не находят, а когда убийце удается свалить вину на другого.

– Не понимаю, к чему ты клонишь, – сказала Патрисия.

– Мы устроим так, что в убийстве Элинор обвинят Уолтера. Я возьму что-нибудь из его одежды, и мы бросим эту вещь в колодец, к трупу. Еще мы оставим на Виналхэйвене какой-нибудь след, будто он туда заезжал, это будет уликой, и следствие доберется до его машины.

– Что, например? – спросила Патрисия.

– Например, кусочек фары. Сейчас разобьем ему фару. Его машина на парковке. Мы отвезем осколки фары на парковку у дома на Виналхэйвене. Я скажу Уолтеру, что во что-то въехала. Он ничего не заподозрит. Когда второго апреля будем уезжать отсюда, заедем в Салем. Я зайду к матери Элинор и расскажу про свои подозрения насчет Уолтера. В то лето, когда умерла Элинор, Уолтер бывал в Салеме. Все сходится. Пока я буду у них дома, скажу, что мне надо в туалет, и спрячу в комнате Элинор одно из этих писем, “Я все про тебя знаю”. Мать Элинор сказала, что собирается навести порядок в комнате дочери, она наверняка найдет письмо, встревожится, расскажет про него копам и упомянет, что я ей говорила об Уолтере. Копы доберутся до него. Перед тем, как уехать из квартиры Уолтера, я там спрячу два других письма. Полиция подумает, что Уолтер угрожал Элинор. Все доказательства налицо. Уолтер ничего не сможет поделать. Его будут судить за убийство Элинор. Мы навсегда от него избавимся, а тебе больше ничего грозить не будет.

Патрисия сидела растерянная:

– Спасибо, моя дорогая. Спасибо от всего сердца. Но лучше тебе во все это не ввязываться. И потом, какое отношение Уолтер имеет к Виналхэйвену? Так не пойдет. Ангел мой, мне хочется, чтобы мы просто забыли про эту историю, ну пожалуйста.

– Конечно, мы все сделаем, как ты хочешь. Не будем больше об этом говорить, никогда. Мы все забудем. Я люблю тебя, я для тебя сделаю все, что угодно.

С этими словами Аляска скрылась в душе. Как только оттуда послышался звук льющейся воды, Патрисия окаменела. Аляска пробудила в ней воспоминания о той ночи 30 августа. Патрисия вновь видела, как тащит тело Элинор к машине, как набирает прощальное сообщение и шлет его на номер “Мама мобильный”, слышала глухие удары о крышку багажника на заправке в Портленде. Вспоминала одурелое лицо Элинор, когда открыла багажник. Звук упавшего в колодец тела. На какое-то время ей удалось все это забыть. Ей хотелось забыть снова. Но больше ей это не удастся. Не теперь, когда Аляска все знает. Теперь Патрисия обречена жить в постоянной тревоге: ее свобода будет зависеть от девушки двадцати двух лет. Как она могла быть уверена, что Аляска сохранит ее тайну? И что произойдет, если в один прекрасный день они расстанутся? Если их любовь окажется лишь мимолетным увлечением?

* * *

Патрисия вытерла слезы. Еще раз взглянула на их с Аляской фотографию в Нью-Йорке и заговорила снова:

– Что ждет узника в тюрьме, я знаю лучше, чем кто бы то ни было. Я сознавала, что моя хрупкая Аляска может приговорить меня к жизни взаперти на нескольких квадратных метрах, к жизни, полной жестокости. Тогда, 23 марта 1999 года, я постаралась вести себя как ни в чем не бывало. Мы говорили про отъезд в Центральную Америку, говорили о нашем общем будущем. Я заставила себя заняться с ней любовью. После обеда Аляске непременно захотелось отвезти меня в “очень особенное” место, единственное место в Маунт-Плезант, где ей было хорошо. Она отвезла меня на Грей Бич. Так я и узнала про этот уголок. Мы немного посидели на пляже. Мне было холодно, я первая вернулась к машине. Увидев на парковке черный “форд таурус”, на котором приехала Аляска, я поняла, что у меня нет другого выхода – ее надо убить. Мою малышку Аляску. Такую нежную. Само совершенство. Но слишком любопытную. Я наконец нашла в себе то, что было сильнее любви, – свободу. Я убью ее и в точности повторю все приметы идеального преступления, какие она мне недавно перечислила.

“Форд” был не заперт. Аляска все еще не подошла, и я осмотрела кабину. Я искала какой-нибудь предмет, который можно оставить рядом с трупом, чтобы следствие добралось до Уолтера. Открыв багажник, я нашла как раз то, о чем утром говорила Аляска: одежду. Пуловер мужского размера, наверняка принадлежащий Уолтеру. Серый пуловер с буквами “M” и “U”. Я взяла его и спрятала у себя в машине. Через несколько секунд на парковке появилась Аляска. Я ей протянула два листка с фразой “Я все про тебя знаю”. “Держи, – сказала я, – спрячь их в квартире. Но так, чтобы Уолтер не нашел, а копы, которые будут проводить обыск у него дома, на них наткнулись”. Аляска ослепительно улыбнулась: “Тебе понравился мой план?” – “Да. Третий листок оставляю у себя, чтобы был под рукой, когда ты второго апреля пойдешь к миссис Лоуэлл”. Аляска была страшно горда. Поцеловала меня. Обещала, что благодаря ее плану я буду в безопасности. После этого я сказала, что мне надо вернуться в Бостон, чтобы Аляска уехала. На прощание она мне сказала: “Через десять дней, не опаздывай!” – и покатила в Маунт-Плезант.

– Как раз двадцать третьего марта, – прокомментировал Гэхаловуд, – когда Аляска вернулась в Маунт-Плезант, Эрик увидел ее машину на улице, подошел и попросил забрать пуловер из багажника “форда” Уолтера. Эрик говорил, что первый раз спросил у Аляски про пуловер днем раньше, потом звонил Уолтеру, и тот сказал, что пуловер у него в багажнике. Значит, двадцать третьего марта Эрик, заметив “форд таурус”, следует указаниям Уолтера… Вот только пуловера там больше нет. Он у вас, Патрисия. Вы считали, что это одежда Уолтера…

Патрисия кивнула:

– Это была моя первая ошибка… Когда Аляска уехала с Грей Бич, я поняла, что через десять дней убью ее на этом самом месте. Знаете, я в своей жизни много работала с преступниками, и все они сходятся в одном: первый раз совершить тяжкое преступление нелегко, но оно как черта – единожды перешагнув, дальше ее можно пересекать без всякого труда. Я не имею в виду, что убить Аляску было легко, я хочу сказать, что легко было принять решение. Тогда, 23 марта 1999 года, на Грей Бич, я уже знала, что именно здесь убью Аляску. Мне хотелось, чтобы место было красивым, чтобы все прошло удачно. Главное, не повторять ту мерзость с Элинор, когда мне пришлось везти ее на Виналхэйвен. В тот день я сделала вид, что уезжаю с Грей Бич, но через несколько минут вернулась и стала изучать окрестности. Следуя советам малышки Аляски, я придумала свое идеальное убийство. Обнаружила лесную тропу, которая выведет меня на шоссе 21. Идеальное место, чтобы оставить осколки фары от машины Уолтера. Еще там был заброшенный трейлер, в нем можно спрятать пуловер Уолтера. Следователи без труда его найдут, и это не покажется слишком нарочитым. И письмо Аляски, “Я все про тебя знаю”, – его я суну ей в карман после убийства, это наведет полицию на мысль о мести. Эрик наверняка расскажет полиции о часах Аляски, часы свяжут Аляску, а затем и Уолтера, с ограблением. А поскольку Аляска велела Эрику ни в коем случае не говорить Уолтеру про часы, круг замкнется. Уолтер попадется в мышеловку. Я вернулась в Салем, вполне довольная своим планом. В следующие дни я поняла, что обстоятельства мне благоприятствуют: вечером второго апреля Бенджамин читал лекцию в Кейнене. Он без конца этим хвастался. То есть я знала, что на выходных на Виналхэйвене никого не будет. Мне пришла мысль взять машину Бенджамина, чтобы никто в Маунт-Плезант не приметил мою. Даже когда предусмотрел все, может найтись какой-нибудь свидетель. В четверг, 1 апреля 1999 года, я наведалась из Салема на остров Виналхэйвен. И на пароме, который вез меня с синим “крайслером” на континент, почувствовала, насколько у меня взвинчены нервы. Через сутки я убью мою милую Аляску.

Патрисия нанесла Аляске сильнейший удар дубинкой. Тело девушки неподвижно лежало на берегу, из головы текла кровь. Патрисия чуть не упала в обморок. Но ей надо было держаться. Надо было осуществить свой план. Не зная, что делать с орудием преступления, она забросила его в озеро. Глупо было бы оставлять его при себе, рискуя попасться в ходе обычной дорожной проверки.

Глава 41

Идеальное убийство

Маунт-Плезант, штат Нью-Гэмпшир

Ночь со 2 на 3 апреля 1999 года

Патрисии надо было уничтожить следы. Она свернула покрывало с остатками пикника: его она увезет с собой. Взяла ведерко для шампанского и свечи, бросила в воду несколько галек с потеками воска. Проверила, не осталось ли каких-то следов ее присутствия, и кинулась за спрятанным в кустах пластиковым пакетом. В пакете лежали серый пуловер и записка “я все про тебя знаю”. Записку она сунула Аляске в задний карман брюк. Там же нашла мобильник девушки и немедленно забрала, чтобы избавиться от него позже. Она понимала, что телефон может вывести следствие на нее.

Затем Патрисия взяла серый пуловер и хотела намочить его в крови Аляски. Подошла к голове девушки. К горлу снова подступила тошнота. Она собрала все свое мужество. “Давай, Патрисия, промокни ее лицо пуловером, а потом все будет кончено. Потом ты навсегда будешь в безопасности”.

Но, нагнувшись к лицу Аляски, Патрисия услышала хрип. Аляска не умерла. Из черепной коробки ручьем текла кровь, но девушка была в сознании. Ее открытые глаза глядели на Патрисию. Взывали к ней. Патрисия зашлась в рыданиях. Она опустилась на колени рядом с Аляской, стала гладить ее по голове. Шептала ей нежные слова, говорила, что любит ее и что теперь будет любить всегда, потому что ничто не сможет погубить их любовь. Прошло еще несколько минут. Смерть была совсем близко, но все не наступала. Аляска все так же смотрела на Патрисию – печально и с любовью. Патрисия не знала, что делать. Ждала, снова ждала. Прошел час. Агония Аляски все длилась. Это было невыносимо. Тогда она взяла серый пуловер, просунула в него руки и изо всех сил сжала горло Аляски. Чем сильнее она сжимала, тем сильнее плакала. Лицо ее было залито слезами. Потом Аляска умерла. Наконец-то.

Патрисия собрала вещи и скрылась в лесу. Кинула серый пуловер, выпачканный кровью Аляски, в старый трейлер и села в машину. Чтобы буквально воплотить в жизнь план Аляски, оставалось сделать одну вещь. Оставить на лесной тропе следы от черного “форда таурус” Уолтера.

В 1.35 ночи синий “крайслер” медленно двигался по главной улице Маунт-Плезант. Патрисия ехала со скоростью пешехода. Не только затем, чтобы убедиться, что вокруг никого нет – ни прохожих, ни полицейского патруля, – но и затем, чтобы отыскать среди припаркованных вдоль тротуара автомобилей “форд таурус” Уолтера. Машину она заметила неподалеку от магазина охотничьих и рыболовных товаров. Подкралась к ней с тяжелой кувалдой, которую взяла с собой. С силой ударила по заднему бамперу и второй раз – по задней правой фаре. Фара разлетелась на куски. Патрисия подобрала осколки, бросилась в свой “крайслер” и исчезла в ночи. Однако звон разбитой фары привлек внимание местной жительницы: владелица книжного магазина Чинция Локкарт, подбежав к окну гостиной, успела заметить синюю машину с массачусетскими номерами.

* * *

Одиннадцать лет спустя после убийства Патрисия облегчила душу. Исповедь свою она завершила так:

– Я поехала на лесную тропу и разбросала осколки фары прямо на виду, у корней дерева, потом оставила на нем кувалдой вмятину и положила туда кусочки краски, которые отколупнула от кузова “форда”.

– И через два дня Уолтер был арестован, – произнес Гэхаловуд. – Потому что все улики вели к нему… В том числе этот пуловер, который был не его, но который Эрик одолжил ему и на котором, следовательно, были следы ДНК обоих парней.

Патрисия кивнула:

– Я тогда никак не могла понять, по какой причине Уолтер признался и обвинил Эрика в соучастии в убийстве. Поняла только из вашего расследования: признания были вырваны силой, а поскольку ему только что стало известно, что Эрик проделал с Салли, то он отомстил, утопил его вместе с собой.

– Скорее всего, – заметил Гэхаловуд, – Уолтер решил утопить Эрика, увидев в зале для допросов его пуловер, который превратился в вещественное доказательство.

– Возможно, – согласилась Патрисия. – Эрик после ареста просил родных связаться со мной, чтобы я была его адвокатом. Так я и выяснила, что происходит. И поняла, что, несмотря ни на что, мой план работает. Я тут же отправилась к Эрику, теперь моему подзащитному. Это позволяло мне следить за делом изнутри, а главное, держать Эрика на контроле. Во время допросов я им манипулировала, как хотела. Он был в панике и следовал моим советам так, словно это слово божие. Первым делом я велела ему как можно меньше говорить. Внушала, что это ему поможет в ходе судебного процесса, хотя прекрасно знала, что молчат обычно именно преступники и что это обернется против него. Ко всему этому добавилась еще история с принтером – я ее, естественно, не предусмотрела, но она пришлась как нельзя кстати. В промежутках между допросами я жутко давила на Эрика, внушала ему чувство вины. Лишала его опоры. Ему была крышка, я это знала. Когда Лорен тоже решила провести расследование и доказать невиновность брата, я тут же вмешалась, чтобы иметь доступ к ее возможным находкам и в случае необходимости создавать ложные доказательства. Пока Эрик сидел в тюрьме, я была в безопасности. И наконец, мой последний успех: я его убедила, что, признав вину, он сохранит себе жизнь. И поскольку он был готов на что угодно, чтобы избежать смертной казни, он это сделал. Тут я поняла, что совершила идеальное убийство. Ну, почти. Оставалось устранить одну деталь – Казински, того копа, что допрашивал Уолтера. Я знала, что Уолтер невиновен. И потому подозревала, что признания были вырваны силой. Если Казински однажды об этом расскажет, это все испортит. Мне надо было избавиться от него тоже, другого выхода не было. Я его выследила; оказалось, что он каждый день на рассвете выходит на пробежку. Однажды в январе, когда Бенджамин уехал кататься на лыжах в Британскую Колумбию, я с утра взяла на Виналхэйвене синий “крайслер” и хотела сбить Казински насмерть. У меня не получилось. Несмотря на сильнейший удар, Казински не умер. Все решили, что это был несчастный случай, и я больше не могла ничего предпринять, не привлекая к себе внимания. Пришлось решиться и оставить его в живых. До возвращения Бенджамина я успела устранить вмятины на “крайслере” и вернуть машину в гараж на Виналхэйвене. С этого момента прошли годы, казалось, дело давно похоронено. Я совершила идеальное преступление. Одиннадцать лет мой план отлично работал. Пока не появились вы двое.

– А Бенджамин Брэдберд? – спросил Гэхаловуд.

– Ни Лорен, ни Эрик, естественно, не были знакомы с ним. Они знали, что я была замужем, вот и все. Когда Лорен сказала, что вы добрались до некоего доктора Бенджамина Брэдберда, я поняла, что меня могут поймать. Но сохраняла спокойствие. У меня был шанс, что он покончит с собой. Это почти сработало, ведь вы закрыли дело. В сущности, меня не удивило, что Бенджамин свел счеты с жизнью. Я знала, насколько он дорожит своей репутацией, а скандал вокруг Элинор положил бы конец его врачебной карьере, разрушил бы репутацию также его матери и запятнал конкурс на титул мисс Новая Англия. Бенджамин всегда говорил: жизнь – это большая игра. Мы с Аляской замыслили идеальное преступление. Единственной помехой в этом механизме были вы двое, Перри и Маркус. Должна сказать, вы напарники, каких свет не видывал.

* * *

В тот день мы с Гэхаловудом, выслушав признания Патрисии Уайдсмит, вернулись в Маунт-Плезант. Сделали остановку на Грей Бич. Спустились на пляж. Я нарвал на тропе полевых цветов.

Гэхаловуд прошелся по гальке и стал смотреть на озеро.

– Одиннадцать с хвостиком лет назад, писатель, я стоял на этом самом месте с моим напарником Мэттом Вэнсом. Здесь, на этой самой гальке, лежало тело светловолосой девушки, о которой нам не было известно ровным счетом ничего, и туша огромного гризли, которого подстрелила местная полиция. Девушку звали Аляска Сандерс. Я еще ничего не знал о ней. И тем более не знал, что она перевернет всю мою жизнь.

Я протянул Гэхаловуду цветок из собранных мною. После чего мы бросили их в воду и смотрели, как они покачиваются на тихих волнах.

– В память об Аляске Сандерс, – сказал я.

– Я рад, что наконец знаю, что с ней случилось, – кивнул Гэхаловуд. – Этим я обязан вам, писатель.

Мы помолчали. Потом он добавил:

– Стыдно признаться, но мне нравится коротать с вами время.

– Мне тоже нравится коротать с вами время, сержант.

– Можете заехать ненадолго ко мне, если хотите.

– Вы очень добры, сержант. Но мне пора прекратить паразитировать на чужой жизни и начать жить свою собственную.

– Рад это от вас слышать, писатель.

Мы расхохотались. Потом Гэхаловуд произнес, на сей раз серьезно:

– Спасибо, писатель.

– За что?

– Вы починили мою жизнь. Надеюсь, однажды я смогу помочь вам починить вашу.