Читать онлайн Первая работа. Возвращение бесплатно
Иллюстрации
Евгении Двоскиной
Глава 1
Странные вещи
Самолёт тряхнуло. Потом ещё раз. У кого-то заплакал-закричал ребёнок. Что-то грохнуло, послышался приглушённый крик: «Осторожнее!» А потом мы нырнули вниз, и я открыла глаза. В ушах кололо, страшно болела шея, во рту было сухо, в висок уткнулось что-то крепкое и острое. О! Это же Маринино плечо!
Я распрямилась и потянулась в кресле. Ребёнок всё кричал и кричал, с каждой секундой громче. Я поморщилась: не люблю младенцев. Лучше бы они сразу рождались, например, шестилетними, чтобы можно было их чему-нибудь учить.
Марина смотрела в иллюминатор. Странное нам предстояло дело: расстаться. Странно, очень странно… Сейчас в тёмном салоне самолёта родители, которые ждут меня где-то внизу, на земле, представлялись далёкими, как сеньора Рибаль и её сын Хорхе, оставшиеся в Барселоне. А Марина, с которой мне пришлось так непросто на этих испанских каникулах, наоборот, казалась родной и близкой. Я не могла даже вообразить, что мы сейчас скажем друг другу «пока!» и больше не увидимся…
– А ты в каком районе Москвы живёшь? – спросила я тихо.
– На Кутузовском, – не поворачиваясь, ответила она. – А ты?
– Недалеко от Новослободской… – неопределённо протянула я.
Не хотелось признаваться, что живу не в модном районе. Разбужу в ней сноба – сама потом пожалею.
– Мне снилось, что мы столкнулись с птеродактилем, – призналась я. – С таким огромным, знаешь? Крылья кожистые, с перепонками.
– Это не сон, это правда, – мрачно ответила Марина. – Самолёт всё время так дёргается, будто от целой стаи птеродактилей улепётывает.
Я засмеялась, и словно в подтверждение моих слов нас опять тряхнуло. Внизу что-то загудело. Наверное, выдвигались шасси.
– На свидание, что ли, торопится! – возмутилась Марина. – Эй, поосторожнее, не дрова везёшь!
Эта неказистая шутка развеселила меня ещё больше. Меня охватило какое-то истерическое веселье, всё вокруг казалось нелепым и забавным: и старушка, которая вцепилась в спинку кресла перед собой, и дремавший возле меня лысый дядечка, и мадам, внимательно изучавшая рекламу в журнале, увешанная золотом с головы до ног. Но больше всего веселили Маринины комментарии, которые с каждой секундой становились всё более сатирическими.
– Знаешь, что мне скажет мама, когда увидит? Что у Тани самолёт никогда не опаздывал!
– А моя, – подхватила я, – моя мама сразу спросит: «Ты купила синюю юбку? А почему нет? Ну вот как теперь без синей юбки»… И правда, как?
– А потом моя скажет: «Ты наверняка голодная!» И возражать бесполезно: потащит в какое-нибудь кафе и набьёт меня едой по самые уши!
– Ой, а мои-то, ещё когда я в Испании была, поехали то ли за свининой, то ли за говядиной, в общем, решили срочно откормить чадо, отощавшее на испанских харчах!
Так мы веселили друг друга, упражняясь в остроумных догадках, до самого паспортного контроля. Впрочем, даже суровые пограничники не усмирили нас, а, наоборот, вызвали новый взрыв веселья. У багажной ленты мы толкались локтями, строили друг другу рожицы, замолкали на секунду, оглядываясь с деланым смирением, а потом снова принимались шутить и смеяться.
– Марина-а, – протянула я, когда мы наконец нашли свои чемоданы и покатили их к выходу. – У меня уже живот болит, хорош!
– Ты как в анекдоте, – откликнулась Марина. – Приходит человек к хирургу и говорит: «У меня живот болит!» А тот: «Давайте отрежем». Человек в ужасе убежал к терапевту и жалуется: «Я у хирурга был, на боль в животе пожаловался, а он: „Давайте отрежем!“». «Ох уж эти хирурги, – ворчит терапевт. – Отрежем, отрежем… Вот вам таблетки, два дня попейте, живот сам отвалится!»
Я захохотала так громко, что на меня обернулось полаэропорта. И тут услышала:
– Ма-ша!
И увидела маму с папой. Папа облокотился на железный заборчик, а мама нетерпеливо подпрыгивала рядом и махала руками. Я устремилась к ним, они – навстречу. Я вжала нос в мамино плечо, прихватила за шею папу. Такие тёплые, родные, домом пахнут… Но стоп!
– Погодите! Неудобно перед…
Я обернулась. Марины возле меня уже не было. Странная девушка. Исчезла не попрощавшись.
Ну ладно. Есть же «ВКонтакте», не потеряемся…
Сейчас самым главным было другое: родители поняли, что я повзрослела?
Вот я это чувствую, и даже очень. Я ведь почти месяц жила почти одна в чужой стране! Со мной могло произойти всё что угодно! Но не произошло. Я справилась, я молодец. Наверно, папа сейчас начнёт восхищаться, а мама завалит вопросами. Главное – держаться с достоинством, на вопросы отвечать не торопясь, вдумчиво, не перебивая родителей, как малыш, а спокойно и степенно пересказывая события и приключения.
Но родители что-то не торопились ни восхищаться, ни спрашивать про Испанию. Папа подхватил мой чемодан, а мама, потрепав меня по спине, быстро проговорила:
– Я на минутку, подождите у выхода!
И куда-то убежала.
– Вы давно меня ждёте? – спросила я.
– Минут десять.
– А… А я уже решила, что больше часа. Раз маме так приспичило. Она же брезгливая у нас.
– Что поделаешь, – развёл папа руками. – Cпать хочешь?
– Нет…
Честно говоря, я хотела спать. Но взрослые никогда в этом не призна|ются. И ещё мне хотелось уже поскорее начать отвечать на всякие вопросы. Поэтому я повторила:
– Нет-нет, спать совсем не хочется.
Папа собирался что-то сказать, но тут вернулась мама. Она прижимала к носу бумажную салфетку.
– Дядька передо мной прошёл, – сообщила она, – так пóтом кошмарно пах, что меня чуть не вырвало.
– Бедная, – сказал папа, берясь за мой чемодан. – Ну, идём?
– Нет, ну как так можно? – продолжала мама, по-прежнему не отводя салфетку от носа. – Не моется он совсем, что ли?
Но меня занимало другое. Они дочь не видели месяц. Почему же тогда обсуждают не мои дела, а какого-то неароматного дядьку?!
Веселье, которым я искрила всего пять минут назад, куда-то исчезло. Как будто меня посадили в коробку и захлопнули сверху крышкой. А в коробке темно и грустно. А может, веселье забрала с собой Марина, вместе с запахом своих персиковых духов, по которым я начала немного скучать…
– Давайте скорее, парковка платная! – поторопил папа.
– Маша, надень кофту, прохладно, – сказала мама.
Я пошла за папой, не став спорить с мамой, но сама думала об одном. То, что было в Испании, мне сейчас казалось прекрасным сном. И то, что происходило сейчас, – тоже сном, только унылым. Я как будто застряла между двумя снами, между огромными мыльными пузырями. Из одного выскочила, но войти в другой всё никак не получалось.
Глава 2
Volver[1]
Светало. За окном неровным заборчиком тянулась гряда деревьев, словно вырезанная неумелой детской рукой из тёмно-синей бумаги. Я и отвыкла, что их может быть так много…
– Красиво у вас тут в России, – решилась я пошутить.
Папа хмыкнул. А мама даже не услышала.
– Ты забрал мою справку? – спросила она.
– Какую?
– Для работы…
– А должен был?
– Издеваешься?! – негромко спросила мама.
Папа ответил ей что-то совсем тихо. А потом они оба замолчали, думая каждый о своём.
Честно говоря, я опешила. Я думала, они хотя бы в машине замучают расспросами. А они ведут себя так, словно с вечерних занятий у Беатрис меня забрали.
Нет, это невозможно. Не верится.
А если я буду молчать? Вообще ни слова не скажу. Они, как всегда, почувствуют мою обиду. И спросят: «Ну ты чего надулась?» А я так по-взрослому отвечу тихо: «Ничего, всё в порядке». Вот тогда им станет стыдно!
Некоторое время мы ехали в тишине. А потом папа спросил:
– Так что в результате? Ты же вернулась. И что?
Я вскинула голову, но он смотрел на маму.
– Ну вернулась… – протянула мама. – Она уже занята была с другой пациенткой.
– И ты не спросила?
– Спросила. Волнуются.
– Почему?!
– Возраст, Коля, возраст.
– Да брось ты!
– Тебе всё «брось»! – раздражённо ответила мама, отвернулась и принялась крутить ручку, чтобы открыть окно.
– Не открывай, кондиционер сломается, – предостерёг папа.
– Ерунда твой кондиционер, духота как в теплице, – буркнула мама и подставила лицо утреннему воздуху.
Папа покачал головой и нажал какую-то кнопку.
– Подожди! – встрепенулась мама. – А Машку нам когда забирать?
Папа не успел ответить.
– Я тут! – заорала я. – Ты что, про меня забыла?!
Мама ойкнула и, развернувшись ко мне, потрепала по колену.
– Прости, я тут задремала.
– Мам, вы вообще-то не собираетесь…
– Не приставай к маме, – перебил меня папа и тут же добавил: – Пожалуйста.
У меня всё поплыло перед глазами. С ума сойти. Почти месяц не видели дочь и говорят: «Не приставай». Словно я Гуся, который канючит планшет. Ладно. Больше не услышат ни словечка. Вернусь домой – сразу запрусь в своей комнате. Хоть она меня ждёт.
Но я ошибалась. Моя комната не ждала меня. Точнее, она ждала не меня, а моих родителей.
Да-да. За время моего отсутствия родители подготовили мне «сюрприз».
Папа так и сказал: «Сюрприз!» И открыл дверь в СВОЮ комнату. Я решила, что они сделали перестановку и хотят мне продемонстрировать. Заглянула к ним, а там… Там стояла моя кровать. Мой письменный стол. Мой шкаф с одеждой. А на подоконнике были свалены в беспорядке мои книги.
– Извини, с ними не успели, – сказал папа, кивнув на книги. – Мама хотела расставить, но забыла… Она теперь… Ну, в общем, не успели мы, прости.
Наверное, у меня было что-то вроде шока, потому что я кивнула, а потом всё-таки заглянула в свою комнату. Там по центру громоздилась родительская кровать, огромная и нелепая, а вещи были в ещё большем беспорядке, чем в предыдущей комнате.
«Надо сказать, что я против, – пронеслось в голове, – и вернуть всё обратно. Сама могу всё вернуть!» Во мне занималась, словно пламя, такая ярость, что казалось, я могу сама даже кровать родительскую перетащить обратно.
– А почему вы решили это устроить, – стараясь говорить ровно, спросила я, – эту перестановку? Почему?
Слова рассыпались, словно я пыталась их слепить из пляжного песка.
– Мы думали, ты обрадуешься, – пробормотала мама, заходя в свою комнату, то есть в свою бывшую комнату, и распахивая окна.
Я отметила, что ко мне она так свободно не заходила, всегда с порога давала понять: это не её территория. А теперь будет в обе комнаты забегать. Удобненько.
– Обрадуюсь чему? – наморщила лоб я.
Происходящее всё больше напоминало рассказик какого-нибудь абсурдиста, вроде Хармса. Как там было? Куда-то там падали старушки… Чему можно обрадоваться?
– Ну, тут соседей не слышно, – сказал папа. – Ты жаловалась, что у них малыш плачет.
– Малыш – ерунда, а вот зажаркой от них действительно тянуло, – покачала головой мама. – У тебя рабочий костюм луком пропах!
Незаметно за спиной я обхватила пальцами правой руки локоть левой и сжала сильно-пресильно. Нужно было проснуться, выбраться из дурного сна в реальность. Какой малыш?! Какая зажарка?
– Да, и обрати внимание, – бодро сказала мама, – мы тебе два стула оставили. В твоей-то комнате один был. Второй – для ученика!
Я молча посмотрела на неё. И тут до меня дошло. Дошла вся правда, как она есть. Как будто мне кто-то её нарисовал на белом листке чёрным маркером. Мама заболела. Причём серьёзно. И я даже знаю чем.
Прошлым летом на даче мы с Катей посмотрели фильм «Всё ещё Элис» с Джулианной Мур. Обревелись. В нём Джулианна Мур – то есть не она, а её героиня Элис – заболела болезнью Альцгеймера! Это когда всё забываешь… Сначала слова. Потом имена детей. Потом – где в доме туалет.
Кошмар, какой кошмар… Понятно теперь, откуда эти разговоры про доктора и пациентов, про справку на работу… Понятно, почему она забыла про книги… Ужас, бедная мама… И конечно, понятно, почему они не расспрашивали меня! Во-первых, им не до этого… А во-вторых, мама забыла, что я была в Испании!
Бедная… Я шагнула к ней, чтобы обнять, прижать к себе и пообещать, что я, как дочка Джулианны Мур, буду с ней до самого… самого конца. Но мама отшатнулась и спросила:
– У тебя новые духи? Персиком пахнут?
– Нет, – шмыгнула носом я. – Просто проспала в самолёте на плече подруги, с которой я прилетела из… Не важно откуда, мам.
– А, – наморщила мама лоб, – эта девочка заболела ещё. Как её…
Мама щёлкнула пальцами. Я еле сдержала слёзы. Старалась не смотреть на папу. Наверняка тоже плачет, как муж Джулианны Мур.
– Марина, – подсказал папа весело. – Ань, не мучайся. Сама знаешь, какой тебя туман ждёт.
Меня как током ударило. Почему он смеётся?! У него от переживаний крыша поехала?
– Коля, не пугай Машу, – в тон ему ответила мама.
«Нашли повод для шуток!» – разъярилась я. А может, это нормально? Шутить даже в самой безвыходной ситуации?
– Машута, – вздохнула мама, – нам надо кое-что тебе сказать.
– Я и так поняла, мам, – тихо проговорила я.
– Да? – потрясённо спросила она.
– Конечно. Чего тут непонятного… Всё же ясно.
Мама с папой обменялись взглядами.
– Ну и как? – спросила мама. – Ты рада?
– Рада, что у тебя Альцгеймер? – изумилась я. – Да ты что, в самом деле. Я люблю чёрный юмор, но не настолько же.
– Ма… – папа не договорил.
Подавился хохотом. Схватился за бока и, как в кино, согнулся. Мама только смотрела огромными глазами то на него, то на меня.
– А я, – сквозь смех силился сказать папа, – а я говорил, что ей давно надо сказать! Я говорил! Я прав! Я всегда прав! Ой, не могу!
– Что?! – закричала я. – Сказать что?!
– Что у нас будет ребёнок, – сказала мама. – Ещё один. Вроде бы мальчик. Но не факт. Вот.
Я попятилась и села на свою кровать. Тут уж настала моя очередь вытаращиться на них обоих.
– Как это?
Мама пожала плечами и слабо улыбнулась. Папа наконец перестал смеяться. Только усмехался и качал головой.
– А разве, – медленно сказала я, – тебе ещё можно… можно их ждать?
Папа фыркнул. Мама тоже, с обидой.
– Конечно, – ответила она. – Я же не старая.
– А зачем? – вдруг спросила я.
Стало тихо-тихо. За окном послышались удары отбойного молотка. Где-то рядом с нами ремонтировали дорогу.
– Ну как, – неуверенно сказала мама. – Чтобы, когда ты выросла… ну, то есть когда стала большой… ну, в общем, чтобы ты не осталась одна.
– То есть ради меня?
Мама закивала. Я знала: не стоит этого говорить. Но всё равно сказала. Тихо и чётко:
– Но ведь я не просила.
– Так, ну хватит! – заявил папа.
Мигом с него слетела вся дурацкая весёлость. Он нахмурился и сложил руки на груди.
– Надо было, что ли, у тебя спросить? – с вызовом поинтересовался он.
– Коля, подожди, – мама ухватила его за руку, расцепляя замок на груди. – Коль, ну ребёнок переживает.
– Ребёнок? – сощурился папа. – Она же считает, что выросла.
Я отвернулась к окну. На подоконнике сидел тот самый птеродактиль, с которым чуть не столкнулся мой самолёт. Он махнул кожистым крылом и хрипло прокаркал: «С возвращением!»
Глава 3
Пельмени с деньгами и мамина скамейка
Случилось небывалое: я поругалась с бабушкой. Да ещё из-за чего! Из-за каких-то пельменей.
Ладно, не из-за каких-то. Из-за китайских цзяоцзы. Но я категорически против того, чтобы в еду клали деньги. Даже всего одну монетку.
Хотя вообще-то я бабушке была благодарна. Она меня спасла. Позвонила на следующий день после моего возвращения и сообщила:
– Преодолев длинное расстояние, ты познаёшь выносливость лошади, а через долгое время ты узнаёшь, что у человека в сердце.
– На дачу, что ли, приехать надо? – догадалась я. – С Гусей помочь?
– И про поездку рассказать, – уточнила бабушка и, не сдержавшись, упрекнула: – Могла бы и вчера позвонить. Мне интересно, между прочим!
Я была готова её расцеловать. Жаль, она вотсапом не пользуется, послала бы ей тысячу сердечек разных цветов. Хоть кому-то интересно послушать про мою поездку… Хоть куда-то можно сбежать от молчаливых и сердитых родителей. «Может, и до конца лета там останусь», – думала я, укладывая в сумку побольше книг.
С мамой я попрощалась прохладно. Сомневаюсь, что она это заметила.
На дачу я решила ехать на электричке. «Как взрослая», – заметил папа. Мне это «как» не давало покоя всю дорогу. Я и есть взрослая!
Гуся был мне рад. Такой смешной, волосы выгорели, на концах завиваются, как у девочки. Локти, колени и нос – всё в зелёнке. И постоянно у него что-то во рту: то грызёт леденцы, то жуёт жвачку.
Первым делом показал свою коллекцию лизунов. Синий и оранжевый были его любимыми. Гуся сжал оранжевый так, что над кулаком навис пузырь, и посмотрел сквозь него на свет.
– Видишь, внутри лизуна горит солнце!
Потом он сжал синий.
– Видишь? – показал мне.
– Тоже солнце горит?
– Море!
Бабушка тут же проворчала, что от лизунов на деревянных стенах дома остаются такие пятна, которые даже китайские пятновыводители не берут.
– Я ж вам подарки привезла! – вспомнила я и вручила Гусе футболку, на которой был изображён бык, и рогатку с надписью «Барселона», а бабушке – упаковку миндального печенья.
Футболку Гуся положил на диван, а рогатку спрятал в карман, опасливо оглядываясь.
– Я всё вижу, – предупредила бабушка, а когда Гуся, посвистывая, выбежал, пожаловалась мне: – Вон, посмотри, какие жирные пятна!
Я погладила стену рукой, вздохнула.
В отличие от моей комнаты, дача встретила меня распростёртыми объятиями: распахнутыми дверями стеклянной веранды, из которых вырывались ситцевые занавески, запахом дерева, грибов, сада. Мои старые игрушки, учебники, джинсы, из которых я выросла, и платья, которые мама с Катей носили в детстве, куча книг и журналов «Наука и жизнь» с пожелтевшими страницами, ледяная вода из рукомойника, солнечные лучи сквозь сосновые верхушки, отдалённое гудение пилы – всё было как в детстве, всё успокаивало, умиротворяло. Хотелось улечься на старенький диван, сунуть под голову твёрдую думочку, вышитую Катей, накинуть на голову капюшон толстовки и заснуть под гудение пчёл и шелест яблонь…
– Не работает стрелялка! – влетел в дом Гуся. – Плохо стреляет!
– Это рогатка, – поправила я.
– Всё равно плохо! – заявил Гуся и бросил рогатку на диван.
– Слышал когда-нибудь про дарёного коня? – проворчала бабушка. – Вот мама приедет, попроси её, вместо того чтобы мультики тебе ставить, мифы Древней Греции почитать. Хотя я уж не знаю, когда теперь мама твоя приедет…
– Катя в городе остаётся? – расстроилась я.
Мне так хотелось рассказать ей, что мне сделали самое настоящее предложение…
– Пошли мой клад смотреть! – потянул нас за руки Гуся.
Я запустила руку в его спутанную шевелюру, выуживая репейник, и вдруг вспомнила, что у его папы, Егора, тоже светлые волосы и чуть завиваются. Раньше Гуся на маму был похож, а вот теперь сходство с отцом проявилось. Интересно, Катя к этому как относится… Она ведь про Егора только с насмешкой рассказывает, а каково это – видеть его черты в Гусе? Он даже говорит с интонациями Егора, хотя они видятся редко. Торопится, глотает слова.
– Я зарыл клад под яблоней, а там гнездо малиновки, но я осторожно, чтобы её не спугнуть, а то она испугается и деток бросит, – тарахтел Гуся, пока тащил нас по садовой дорожке мимо кустов смородины. – Маш, хочешь лавызку?
Он протянул мне на ладони кубик фруктовой жвачки «Love is…». Я покачала головой, а Гуся всё равно засунул мне жвачку в карман джинсов.
– Шалун, – констатировала бабушка, – но сердечко доброе. – Но шалун, – повторила она, заметив, что Гуся сорвал ягоды смородины и швырнул в ворону, прогуливающуюся у грядки с петрушкой. – Машута, ты меня долго будешь томить? Рассказывай уже! Как поездка? Учёба как?
Что говорить, я прямо растаяла.
Шли мы медленно. Гуся то и дело отвлекался на лягушонка в траве, на жуков, которых он называл «пожарниками», и мы успели обсудить всё: и Роситу, и Исабель, и семью Рибаль, и даже чуррос, которые мне удалось в конце концов найти на горе Тибидабо.
– А клад – погремушка, – сообщил Гуся. – Красная сова с жёлтыми глазами.
– Это тёти Ани! – сказала бабушка недовольно.
– Ей нужна погремушка? – удивился Гуся, топая по дорожке вглубь сада.
– Теперь да, – мрачно сказала я.
– В смысле? – не поняла бабушка.
Тут до меня дошло: она ничего не знает! Как хорошо…
– Ну, как память, – выкрутилась я. – Тут же много всего такого. Что маме детство напоминает.
– Это правда, – откликнулась бабушка. – Вот на той скамейке под яблоней она сидела и готовилась к поступлению в институт. Всё лето просидела не вставая! Упорная у тебя мама…
Я кивнула и отвернулась. Мы обе думали об одном и том же. Мама не окончила институт из-за меня. Но никто не стал произносить это вслух – зачем?
Однако у меня всё равно испортилось настроение. Вечно я во всём виновата.
– Пойду погуляю по посёлку, – буркнула я.
– Я с тобой, – навязался Гуся.
Я вздохнула. Теперь мне захотелось обратно в Москву. Нет, лучше в Испанию. Обратно в самостоятельную жизнь.
Ни после прогулки, ни после бабушкиного пирога с чаем, ни после игры в «Монополию», когда я обыграла бабушку и Гусю, тоска моя так и не прошла. На следующее утро я настрочила письмо Хорхе. Сочиняла в обнимку со словарём – очень не хотелось ошибок в испанском наделать. Но не отправила: ещё чего, первой писать парням. Я не Татьяна Ларина.
Надо было и Любомиру ответить – он-то мне давно написал. Ему я, пожалуй, буду писать по-русски. Пусть тренируется в чтении.
Странное у меня вышло лето. Я помогала бабушке полоть огород, развлекала Гусю, гуляла под соснами, читала и сидела в интернете, но мыслями была в Барселоне. Время для меня как будто остановилось. Мне хотелось туда вернуться, как в волшебную страну. Вроде как в Нарнию. С одной стороны, мне проще: я же знаю, как в Испанию можно попасть. Просто накопить денег и купить билет. А в Нарнию попадаешь, только если ты там нужен. С другой стороны, Люси Певенси было удобно. Открыла дверцы шкафа – и уже в любимой стране. А я… сколько мне ещё ждать?
В те дни я постоянно думала об Исабель. Мне хотелось и ей написать, но возможные ошибки в письме к ней страшили гораздо больше ошибок в письме к Хорхе. Пока я только размышляла о разговоре на горе Тибидабо. О том, как обучение меняет человека изнутри. О том, какое это путешествие в собственный мир. И мне первый раз в жизни хотелось, чтобы поскорее кончилось лето и я могла заниматься с Даной (я надеялась, что она уже вернулась в Россию окрепшей и здоровой). Я решила, что буду стараться изо всех сих хорошо учить Дану, чтобы Ирэна пригласила меня заниматься с ней не два раза, а три. Денег будет больше, а значит, я смогу уехать в Испанию на всё следующее лето! Подальше от дурдома, который наверняка ждёт меня осенью в Москве…
– Ну что ты всё грустишь! – воскликнула как-то бабушка. – Давай лепить цзяоцзы! А внутрь положим монетку.
– А микробы? – поразилась я.
– Какие микробы, всё ведь варёное!
– А если я зуб сломаю?
– Надкусывай осторожно!
– Гуся точно кусать осторожно не будет. Проглотит! И получит заворот кишок.
– Для вас же стараюсь! – рассердилась бабушка. – Кто найдёт монетку, начнёт много зарабатывать. Старинная китайская примета!
– Мы не китайцы! И нам их примет не нужно!
– Ах так… Могу вообще ничего не готовить, – заявила бабушка. Правда, ушла всё равно на кухню.
Вот так мы и поругались. Я ужасно расстроилась и убежала в сад.
– Я с тобой! – как всегда, попытался навязаться Гуся.
– Нет! – рявкнула я, а чтобы он всё-таки не цеплялся, сунула ему свой телефон. – На! Поиграй!
В саду я села на мамину скамейку и подпёрла ладонями голову. Дело было, конечно, не в монетке и не в пельменях. И даже не в Испании, куда мне теперь хотелось всей душой. Нет, на самом деле я огорчалась из-за родителей.
Самое глупое, что тот разговор о ребёнке так и повис. Как гнилое яблоко на яблоне. Ходишь мимо, думаешь: сбить бы надо, чтобы остальные плоды не портило. А потом забываешь, переключаешься на какую-нибудь петрушку, которую бабушка просила нарвать к обеду. А гнилушка так и висит, покачиваясь, и червяковый хвостик из неё торчит.
Так и с нашим разговором. Я много раз хотела позвонить и объяснить маме, что дело не в том, будто я не хочу, чтобы в нашей семье кто-то родился. Я ещё толком не понимаю, хочу или нет. Принято хотеть. Ну ладно, пусть будет. Но я тогда о маме беспокоилась! О её здоровье! А она даже не оценила.
Я ведь сказала им правду. Я не просила сестру или брата. Это не значит, что я их не хотела! Это просто фиксация правды. Небо синее, трава зелёная, а я никого не просила.
Но они всё равно обиделись. Особенно папа. Он ещё потом, после работы, бурчал, что «можно было бы и потактичнее реагировать». Они с мамой на кухне разговаривали, а я слышала. Моего имени не упоминали, но я знала, что это обо мне.
Я поднялась. Сидеть на маминой скамейке больше не хотелось.
Глава 4
Звонок Ирэны
У малины – мягкие тёмно-зелёные листья. Как будто она и не собирается сдаваться осени. Хотя лето уже перевалило за половину.
Я рву ягоды и ем, рву и ем. Рот заполнен сладкой малиновой кашей. Вроде уже и не так грустно… Незаметно для себя объедаю целую ветку.
Ем только те ягоды, что успели потемнеть с одного бока или подсохнуть. Хорошие собираю в ладонь – для Гуси.
Набрала и усмехнулась: вот, уже привыкаю жертвовать лучшим для малышей. Этому – малину, а тому – комнату. И родителей. Хотя он ещё родиться не успел. Почему-то я называю будущего ребёнка про себя он. Мама ведь сказала: «Вроде бы мальчик». Хотя лучше бы девочка. Была бы славная, как Дана. Я бы её испанскому учила…
– Маша! – кричит Гуся из окна. – У меня игра сбилась!
– Почему?
– Ну звонит кто-то!
Бегу в дом и сержусь:
– Сразу нельзя было сказать? При чём тут твоя игра?
– Я и сказал, – обиделся Гуся, протягивая мне телефон. – Это какая-то Ирэна. Она тебе ещё сообщения прислала. Я посмотрел в вотсапе.
– Где?! – кричу я и швыряю на стол ягоды малины. – Кто тебе позволил мою переписку читать?
Телефон утихает, словно испугавшись моего крика. Я продолжаю бушевать:
– Я только поиграть тебе дала! Слышал?! Поиграть! И вообще – где бабушка? Почему она за тобой не смотрит?
– Она с тётей Аней разговаривает, – лепечет Гуся, – и плачет.
У меня внутри всё обрывается. Что-то с мамой случилось! Несусь на кухню. Там бабушка. Утирает слёзы и улыбается. Потом бормочет:
– Я тебя очень прошу, береги себя. Детям нужна здоровая мама.
Я замираю на пороге. То есть одному ребёнку здоровая мама не нужна? Ради одной меня беречь себя не стоило?
Бабушка убирает телефон в карман фартука, достаёт платок, сморкается. Смотрит на меня с улыбкой, но видит не меня. Я знаю, что не меня. Так нежно можно улыбаться только младенцам. Даже если они ещё не появились на свет.
– Маша! Почему ты мне не сказала?! Такая новость!
Я пожимаю плечами. Новость как новость. Ну правда, что такого необычного?! У всех рождаются дети. Но я побоялась высказывать это вслух. Хватит того, что меня папа уже ненавидит.
Что с ними происходит? Ведь ничего не изменилось. Но такое ощущение, что изменилось ВСЁ.
Ирэна – вот что самое важное для меня сейчас. Хоть с ней всё осталось по-прежнему.
– Маняша! – бабушка зачем-то зовёт меня этим детским прозвищем, как будто я сама младенец. От этого становится совсем тошно.
Я уворачиваюсь от её объятий и заявляю:
– Пойду перезвоню своему работодателю.
Последнее слово произношу со значением. Чтобы понимали, что не нужно меня называть так, словно мне годик.
– Мария? – деловито откликается Ирэна. – Хорошо, что сразу перезвонили. Успели до конца моего перерыва. Так, слушайте внимательно. У нас тут некоторые изменения.
«Уволить хочет, – мелькает у меня ужасная мысль. – Другого преподавателя нашли».
– Да, – дрожащим голосом отвечаю ей.
– Дана в следующем году идёт в школу, – продолжает Ирэна. – Я хочу, чтобы вы её подготовили.
– Подготовила к школе? – пугаюсь я.
Как я это буду делать, я ж не знаю, что нужно для школы?
– Ирэна, извините, – тихо говорю я. – Я только испанский умею преподавать…
– Не бойтесь! – смеётся она. – У Даны будут и нормальные учителя.
Ирэна тактична, как всегда…
– Но я хочу, чтобы она не только с Розой на подготовку ездила, а чтобы ещё дома занималась. Чтобы очень хорошо к школе подготовилась. Сразу чтобы отличницей стала.
– А испанский?
– Испанский тоже пусть будет! – решает Ирэна. – Час на испанский, час на подготовку.
– А она не устанет? – удивляюсь я.
Я б сама точно устала…
– Сейчас время такое, – коротко отвечает Ирэна. – Некогда уставать.
– А как Дана себя чувствует? – спросила я. – После того случая в Исп…
– С ней всё в порядке, – перебила меня Ирэна, – в абсолютном порядке. Никаких проблем.
Она вешает трубку, не попрощавшись. Наверное, закончился её перерыв. Я сажусь прямо на каменные ступени крыльца. Их сделал ещё мой дедушка. Кое-где камень откололся, а кое-где – порос мхом. В детстве, когда я сидела здесь, мне казалось, что мох – это лес для крошечных гномов, и очень расстраивалась, что мне никак не удается этих гномов поймать, ни одного! В детстве у меня были такие простые проблемы…
Кто-то тихонько выходит на крыльцо и садится за моей спиной. Если Гуся – сбегу.
– Грусть, между прочим, часть жизни, – тихо говорит бабушка. – Не хуже остальных частей.
– Всё не так, как я хочу, – шепчу я, затылком прижимаясь к её коленям.
– Ничего, – утешает она и обхватывает мою голову. – Придёт весна, и цветы распустятся сами. Я чуть язык не сломала, пока эту поговорку на китайском выучила.
Я улыбаюсь и плачу, сама не знаю почему. Бабушка гладит меня по мокрой щеке.
– Я вот думаю, – деловито говорит бабушка, – нормальные внучки будут помнить всю жизнь вкус бабулиных пирожков с яблоками, а ты – каких-то непонятных цзяоцзы.
Наш смех разлетается по саду, смешивается с ветром и запахом скошенной травы и поднимается вверх – к жёлто-розовым, как мякоть испанской дыни, облакам, плывущим куда-то далеко, в страну на берегу моря.
«Отправлю письмо Хорхе, – неожиданно решаю я. – А то опять начнёт стены маркером пачкать».
Кому: Хорхе Рибаль
Тема: Тёплый привет из холодной России
Привет, Хорхе!
Как ты поживаешь? Как стена? Закрасил её? Как и обещала, пишу тебе письмо. Я долетела неплохо. Дома меня ждала пара сюрпризов. Отгадай какие! Мне предстоит много сложной учёбы в этом году, так что не жди от меня длинных писем. Представляешь, у меня впереди экзамены, от которых зависит вся моя жизнь! Я переживаю. А сейчас сижу на даче с бабушкой и кузеном. Dacha – это такое место… Удивительное. Расскажу тебе в одном из писем, если ты подробно опишешь, как твои дела.
Пока!
Мария
Кому: Мария Молочникова
Тема: Привет
Привет, Мария!
Стену закрасил.
С любовью,
Хорхе
Глава 5
Первое и последнее сентября
Никогда у меня ещё не было такого дурацкого первого сентября! Всё началось с того, что пиджак от костюма, который мама купила мне почти год назад для работы, оказался мал! В первую секунду я хотела крикнуть: «Мам, ты что, его стирала и он сел?!» Но потом сообразила, отчего пиджак может стать таким тесным, и от расстройства закусила губу. А я так мечтала надеть его с блузкой стального оттенка, которую мне выбрала Марина… С другой стороны, если втянуть живот и постараться застегнуть пуговицу… Тесновато, конечно. Но может, мама не заметит?
– Ну привет, – сказала мама. – Что ещё за обтягушки?
– Нормально, – выдавила я. – Это всё из-за бабушки. Она нас с Гусей раскормила, как… каких-то гусей к ярмарке.
– Да при чём тут бабушка, он тебе в груди тесен, – определила мама.
Час от часу не легче! Если живот ещё можно было втянуть, то тут-то что делать?
– Надень мой, – предложила мама. – У меня есть подходящий к твоим брюкам, только без полосок. А я накину кардиган.
– Ты уходишь? – удивилась я.
– Ну да, провожу тебя, – уверенно ответила мама. – И папа скоро подойдёт.
Интересно, мамина «беременная» рассеянность не сохранится после того, как родится малыш?
– Мам, – осторожно сказала я, – ты, наверное, забыла. Вы меня уже лет пять на Первое сентября не провожаете.
– Я знаю! – улыбнулась мама и зачем-то потрепала меня по щеке. – Но сегодня ведь последний раз!
– Почему последний? – спросила я. – Ещё напровожаетесь.
И показала взглядом на её живот. Мама помрачнела, хотя я сказала чистую правду. Впрочем, она в последнее время постоянно на правду обижается. Она хотела что-то сказать, но всё как будто не решалась. Вглядывалась в моё лицо, словно там написана её реплика.
– Синяки у тебя под глазами, – наконец заявила она. – Опять полночи в интернете сидела?
– Да. Я искала информацию. По работе, – ответила я с вызовом.
– Это хорошо, но почему нельзя днём? – спросила мама, и я в ответ просто шумно вздохнула.
Почему в последнее время она только и делает, что критикует меня? А я даже не могу толком ей возразить, ведь беременных нельзя волновать. Если у меня когда-нибудь тоже настанет такой период (хотя я вообще не могу себе этого представить), то я разрешу всем со мной ругаться. И сама буду. Да, ребёнок станет слушать эту ругань. Зато это честно по отношению к нему. Типа вот такая жизнь ждёт тебя, малыш. Готовься!
– Кашу кладу? – спросила мама.
– Кашу? – переспросила я растерянно. – А… ну да.
Обычно первого сентября мы на завтрак ели пончики. Мама покупала их накануне на первом этаже торгового центра, где находится её магазин. Но теперь мама вышла в декрет: малыш родится уже совсем скоро. Так что никаких пончиков – ешь унылую кашу. И красивая женская одежда маму перестала интересовать. Она теперь проводила время на разных сайтах, выискивая голубые комбинезончики и сравнивая цены на подгузники. Похоже, байером она тоже становиться передумала. Раньше она говорила, что не решается на эту работу из-за ребёнка. А теперь ребёнок вырос, и она зачем-то другого завела. Ну что ж, мне её жаль. Но она, честно говоря, сама виновата.
В школе тоже всё оказалось как-то не так.
Во-первых, не было Ромки. Во-вторых, я не могла удержаться от сравнения с испанским колледжем. Ни кулеров тебе с водой, ни автоматов, ни просторных холлов, где можно было бы сесть прямо на пол. Вместо дружелюбных старост – сердитые технички, а вместо стола для пинг-понга – огромный плазменный телевизор, по которому показывают пустые классы и спортивный зал. И какой в этом смысл? Намекают, что школа краше без учеников?
На уроках парадно одетые учителя толкали речи. И если торжественные костюмы у всех были разные, то речи ничем не отличались друг от друга. Все говорили о том, как важен этот последний год, какая ответственность лежит на наших плечах, как важно любить свою страну и какая удивительная жизнь ждёт нас за стенами школы. И каждая речь щедро сдабривалась отступлением о ЕГЭ. То есть выходило, что в удивительную жизнь можно попасть только с его помощью. А тем, кто не сдаст тесты, сразу на выходе вместе с печальными результатами выдадут метлу и фартук дворника.
Удивляло вот что: мы все и так понимаем важность экзаменов. Зачем в очередной раз стращать тестами и обещать нам «не дать ни минуточки свободной, а всё натаскивать и натаскивать»? Как будто мы какие-то цыплята из инкубатора, которых надо до отвала накормить суперполезным зерном. Нет чтобы сказать что-то человеческое, вроде: «Народ! Будет трудно. Но мы вам поможем, чем сможем!»
«Вот если бы я была учительницей…» – подумала я, но тут же, испугавшись, отогнала от себя эту мысль.
В прошлом году, отправляясь на первое занятие с Даной, я мечтала о том, как стану лучшим в мире преподавателем. Как я буду просвещать учеников, а они, в благодарность, в итоге повиснут у меня на шее. А сейчас, после того как я окунулась в эту профессию, я не уверена, что из меня выйдет хороший учитель.
Репетиторствовать мне нравится, но поступать в педагогический? Чтобы потом работать в школе, где меня будут ненавидеть дети? Да и учительская зарплата вряд ли высокая. Способностей быть хорошей, сильной учительницей, которая умеет держать атмосферу в классе (как Ольга Сергеевна или Беатрис), у меня нет. А быть вечно уставшей, как историчка, мне не хочется. Вот бы кто меня в Испанию преподавать позвал, вместе с Роситой и Исабель! Хотя это уже, как говорит мой папа, из области фантастики.
Нет, наверное, на переводческий надо идти… С двумя языками я точно не пропаду. Эх, подсказал бы кто. А то все упираются в ЕГЭ, как будто эти тесты сами всё за нас решат, как Шляпа-распределительница в «Гарри Поттере».
А по сути, результат ЕГЭ – оценка, причём оценка случайного набора знаний. Ну отвечу я на какое-то количество вопросов, но разве тот факт, что мои ответы будут правильными (или неправильными), может по-настоящему определить, знаю я предмет или нет? Это всё равно что оценивать знания по иностранному языку, не предлагая человеку пообщаться с кем-то на этом языке, а просто посчитав, сколько слов он уже знает.
«А хорошо было бы учиться вообще без оценок, – подумала я. – Учиться затем, чтобы в чём-то разобраться, овладеть навыками. Вот, скажем, Росита в конце учёбы оценила мои знания, но я ведь училась у неё не ради оценки, а потому что мне действительно было интересно. Про Исабель вообще молчу. „Да здравствует жизнь!“ А в нашей школе – что? Да здравствуют торжественные заявления?»
С речью не выступала только Ольга Сергеевна. Хотя от неё все как раз и ждали выступления – она ведь замдиректора как-никак. Но Ольга Сергеевна улыбнулась, коротко поздравила всех с началом занятий и принялась раздавать листочки со статьёй о жене принца Уильяма графине Кэтрин.
– Вылавливаем наречия! – объявила она по-английски и по-русски добавила: – И аргументируем правомерность употребления.
Все переглянулись, а Елфимова, которая сидит за первой партой и записывает каждое слово учителей, как секретарь в суде, подняла руку и спросила:
– Ольга Сергеевна, а вы про ЕГЭ не будете говорить?
– Буду, – откликнулась та. – Кто собирается сдавать ЕГЭ по английскому, подойдите ко мне на этой неделе. Выберем время для занятий. Все остальные продолжают изучать английский, а не расстановку галочек в тестах.
И застучала мелом по доске. По классу пронёсся недовольный стон. Ещё бы: солнышко за окном, некоторые деревья почти не тронуты осенью, словно лето загостилось, настроение праздничное, а тут – думай, напрягайся, ищи какие-то наречия, что-то там аргументируй. Я, наоборот, обрадовалась. Наконец что-то дельное первого сентября. Хоть чем-то займу своё беспокойное сознание. Тем более, возможно, перевод с английского станет моей профессией.
– Все наречия необходимо выписать и составить с каждым из них по три-четыре предложения, – продолжала англичанка. – Задание с виду простое, но будьте осторожны. Необходимо чутьё, чтобы правильно употреблять эту незамысловатую часть речи. И не перестарайтесь с наречиями на письме. Ведь, как говорит ваш любимый писатель Стивен Кинг: «The road to hell is paved with adverbs»[2].
Все засмеялись. Вот как это получилось у Ольги Сергеевны: она ведь, по сути, прочла язвительное нравоучение, а атмосфера в классе разрядилась!
Впрочем, на следующем уроке атмосфера снова стала тягучей, словно Гусин лизун, размазанный по дачной стенке.
– Пахать будете как кони, – бесцеремонно заявила историчка. – Не важно, сдаёте вы ЕГЭ по истории или нет. У меня последний шанс научить вас думать. Ожидаемый провал каждого из вас в этом году становится для меня…
«Личной головной болью», – мысленно закончила я и попала в точку. Если бы всё-таки я решила пойти в педагогический, я бы себе красным карандашом на обложке конспектов вывела: никаких прилипчивых выражений. Особенно обвинительных.
– Ну а к тем, кто сдаёт ЕГЭ, у меня особое отношение, – продолжила историчка и посмотрела на свободное место рядом со мной – туда, где обычно сидит Ромка.
– Он заболел, – вполголоса сказала Уля за моей спиной.
Мне стало неприятно. Почему она знает, а я – нет? Я пересела на Ромкин стул и принялась разглядывать Данин дом.
В прошлом году он казался мне неприступным дворцом Гудвина: с изумрудно-зелёными стенами, башенками, забором. А сейчас вроде дом как дом. На стенке вообще вон трещина. А на одном из балконов на верхнем этаже висит огромная красная простыня. Окна распахнуты, и порыв ветра иногда вытягивает наружу кусок простыни: словно балкон показывает язык. В этом доме живут только состоятельные люди, вряд ли они стирают свои простыни и вывешивают на балконе. Наверное, это чья-то домработница повесила, пока хозяев нет. Интересно, что сейчас делают Дана и Роза Васильевна?
– Лена, начинай читать с первого абзаца! – велела тем временем историчка Ленке Елфимовой. – Только читай вдумчиво! Понимай сердцем каждую строчку!
Ленка принялась читать с таким выражением, словно перед ней был один из рассказов Эдгара По: то понижала голос до шёпота, то завывала в конце. Всё это было бы забавно, если бы я не вспоминала Исабель. Вот уж у кого стоило бы поучиться нашей Елизавете Ильиничне. На уроках «театра» я действительно училась думать.
До меня вдруг дошло. Раньше мне казалось, что поездка за границу на учёбу улучшит меня изнутри. Ну, то есть сделает более самостоятельной, научит справляться с трудностями, даст те знания, которые невозможно получить у нас, расширит горизонт.
С одной стороны, так и произошло. Я стала более самостоятельной. С другой, самостоятельность принесла ухудшение. Мне теперь не нравилось то, что меня окружает, моя обычная жизнь. Мне некомфортно дома, потому что мама считает меня грудным младенцем вроде того, что сидит у неё в животе. Причём, когда мне действительно нужно её внимание или совет, она либо спит, либо уезжает к врачу. В школе тоже стало всё раздражать. Все эти знания кажутся какими-то бессмысленными (кроме английского!).
«Интересно, – подумала я с опаской, – а как будет с моей работой после этой поездки? Хуже или лучше?»
Мне не терпелось проверить. Вдруг в голову пришла гениальная мысль. Мы договорились с Ирэной, что я приду к ним в среду, а сегодня только понедельник. Но, может быть, мне разрешат позаниматься и сегодня? Тем более что я и правда вчера всю ночь разглядывала разные пособия для подготовки к школе и понимаю, что делать с Даной. К счастью, в нашем с ней обучении нет никаких оценок и не будет. Она учится, потому что ей интересно. И ведь именно я помогаю ей в этом! Как приятно!
Я ужасно обрадовалась и, когда до меня дошла очередь читать вслух учебник, принялась за дело с таким энтузиазмом, что содержание стало напоминать даже не триллер, а индийскую мелодраму вроде «Принцессы специй» или «Танцора диско».
Кому: Любомиру Радлову
Тема: Из России с радостью!
Привет, Любомир!
Спасибо за письмо! Вот уж не думала, что у тебя живут три кота! Как вы с ними только справляетесь…
Как дела? Как учёба, началась? У нас – да. Школа – мучение. Русская школа очень отличается от испанского колледжа. У нас скучно. Я часто вспоминаю уроки Исабель и Роситы. Вот уж с кем было весело! Кстати, я получила сертификат. Теперь надеюсь накопить денег и приехать в Барселону в следующем году. Богдану привет!
Маша
Кому: Марии Молочниковой
Тема: Вопрос
Привет, Мария!
Так рад был получить от тебя письмо. Правда! Просто прыгал от радости. Богдан думал, я получил известие о выигрыше в сто миллионов.))) А эту радость вызвало твоё письмо.
У меня к тебе есть неожиданный вопрос. Ты когда-нибудь влюблялась? Буду благодарен, если ответишь.
Любомир
Глава 6
Я ничего не понимаю!
Алоэ в холле убрали! Вот это да.
Только я собиралась поздороваться со своим вечным оппонентом… Вместо него на столике красовалось растение с толстенькими крепкими листьями, похожими на капельки. «Денежное дерево! – вспомнила я. – Такое же у бабушки растёт». Вид у нового жильца холла был немного растерянный, он как будто недоверчиво озирался: а можно я раскину тут свои ветви? Не заругают?
Я снисходительно усмехнулась и тронула верхушку. Не волнуйся, новичок! Люди тут, конечно, живут непростые, но, поверь мне, с ними вполне можно управиться. Вот, например, охранник сегодня меня пропустил, едва взглянув на паспорт. Привык! С Розой Васильевной мы друг друга не обожаем, но она не нарушает мои границы, а я не лезу в её дела, и всё у нас преотлично. Даже хорошо, что вместо колючего алоэ возле места моей работы будет расти денежное дерево: пусть влияет на мою зарплату!
Я толкнула дверь и замерла на пороге. В полутёмном холле стояла какая-то женщина, в которой я не сразу узнала Розу Васильевну. Она застыла на месте, чуть сгорбившись и о чём-то думая. На ней было выцветшее мятое платье без рукавов, полные руки безвольно повисли вдоль тела. Заметив меня, она слабо улыбнулась, протянула руку и включила свет. Я изумилась ещё больше. Обычно Роза Васильевна красит губы таким ярко-розовым цветом, что, наверное, его можно было бы рассмотреть из кабинета исторички, а брови выщипывает в еле заметную ниточку, которую потом зачем-то прорисовывает коричневым карандашом. Сейчас её лицо без грамма макияжа выглядело таким постаревшим… Краска слезла с волос, и виднелись тёмные корни.
– Здравствуйте! – шёпотом сказала я. – Я у Ирэны уточнила, могу прийти.
– А? – рассеянно откликнулась Роза Васильевна, по-прежнему погружённая в свои мысли. – Да, конечно, Машенька Николаевна. Девочка наша очень тебя ждёт. Данусь, иди к…
Не дожидаясь конца фразы, из комнаты выбежала Дана, смуглая, весёлая, в красно-чёрном наряде танцовщицы фламенко, прижалась ко мне и сцепила руки на моей талии. Я неловко погладила её по голове, заметив, как здорово выгорели её тёмные волосы, и покосилась на Розу Васильевну. Сейчас опять съязвит, что Дана Андревна к себе прикоснуться не даёт, а тут ишь…
– Маша! Маша! – Дана смеялась не переставая, словно у меня было невероятно забавное имя. – Маша! Как хорошо, что ты наконец пришла! Мы были в Испании, ты знаешь, да? Розочка сказала, ты там тоже была, но мы тебя не видели! Ты там правда была? А почему ты не загорела? Я, смотри, как сильно загорела! А мама ругалась, что мы так сильно загорели! Но Розочка меня мазала, честное слово! Вот платье какое! В Испании купили! Я как узнала, что ты придёшь, сразу надела! Сразу! Маша! Маша!
– Не Маша, а Марья Николаевна, – строго поправила Роза Васильевна. – Ты, милая моя, привыкай уже по серьёзке с людьми разговаривать. Школа на носу!
– Да ничего, – смутилась я. – Можно и Маша.
– А я всё хотела спросить, – не унималась Дана, по-прежнему не расцепляя рук и заглядывая мне в глаза. – Ты сказала, ты линзы носишь! А я хочу посмотреть, какие они. Можешь их мне вытащить показать?
– Когда я тебе это говорила? – растерялась я, всё-таки разжимая её объятия.
– На первом занятии ещё! Ты что, не помнишь?!
– Нет, – засмеялась я, – у меня не такая хорошая память, как у тебя!
Роза Васильевна странно посмотрела на меня. Так, словно я предложила пройтись по чисто вымытому ею полу в резиновых сапогах, облепленных илом и ракушками.
– Точнее, дело в том, что память избирательна, – продолжила пояснять я. – Например, говорят два человека. Один одно из разговора запомнит. Другой – другое. Кому что важно. Так память устроена.
– Из-би-ра-те-ль-на! – повторила Данка, и я улыбнулась, вспомнив её страсть к длинным сложным словам, которыми она любит пугать материнских знакомых.
– А вы, Марья Николаевна, откуда столько про память знаете? – спросила Роза Васильевна.