Читать онлайн Декамерон по-русски. 12 невест миллионера бесплатно

Декамерон по-русски. 12 невест миллионера
Рис.0 Декамерон по-русски. 12 невест миллионера

© Логунова Е. И., 2013

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013

Декамерон по-русски

Рис.1 Декамерон по-русски. 12 невест миллионера

Суббота

1

Девушка была молодая, румяная и мясистая, с массивными коленками и выпуклыми икрами. Скандально известный фотограф Витя Завалишин грустно посмотрел на нее, вздохнул и с явной неохотой сделал несколько снимков.

Глянцевый журнал «Гламур тужур» ждал от Виктора фоторепортаж о торжественной церемонии вручения престижной дизайнерской премии. К большому огорчению Завалишина, находящегося в вечном поиске сенсационных кадров, мероприятие проходило тихо, мирно и скучно. Собственно вручение прошло без эксцессов, да и последующий фуршет не обещал перейти в бурный мордобой.

– Типичная телка! – со вздохом сказал разочарованный Витя, посмотрев на свою случайную модель.

Ее ярко-красные босоножки на платформе напоминали наманикюренные копыта и смотрелись в тему. Ситцевая блузка с трудом сдерживала напор мощных грудей, составляющих монолитную конструкцию с крепким бюстгальтером. Красивое лицо портили слишком ранний второй подбородок и искусственная улыбка, однако девушка не сомневалась в своей привлекательности.

Она села на видном месте и забросила ногу на ногу, уложив ее горизонтально, печатной буквой «Г». Жесткая ткань короткой юбки встопорщилась, открыв пикантный вид на внутренний мир красавицы. Она грозно хмурилась на громкий стук чужих каблуков и производила частые хлопки накрашенными ресницами, семафоря ими знакомым.

Наблюдать за ней было забавнее, чем за редкой зверушкой в зоопарке.

– Это кто? – спросила я.

– Не знаю. Чья-то любовница, – с нетипичным для него безразличием ответил Зяма.

Девушка, явившаяся на торжественный прием в короткой джинсовой юбке, колхозной кофточке и дешевых украшениях, для моего стильного брата не существовала.

– Ей надо поменять спонсора, – поправив тонкими пальчиками бриллиантовую сережку в ушке, сочувственно сказала добрая Аллочка Трошкина. – Очевидно, что он ее плохо содержит!

Девушка словно почувствовала, что мы говорим о ней, не меняя позы, развернулась на стуле на тридцать градусов и гостеприимно ориентировала свой внутренний мир точно на красавца Зяму.

– Она уже хочет, – разомкнув каменные уста, веско обронил дотоле молчавший капитан Кулебякин.

– Чур меня, чур! – скривив губы, размашисто перекрестился мой взыскательный брат.

– Фи, – сморщила носик Трошкина.

– Она уже хочет его поменять, – невозмутимо закончил фразу Кулебякин. – У нее на лбу написано: «Возьмите меня кто-нибудь замуж, и побыстрее!»

– Можно здесь и сейчас, – съязвила Трошкина.

Она перестала быть доброй, как только поняла, что красавица положила глаз на ее любимого Зямочку.

Уже без приязни оглядев пышнотелую деву, Алка брюзгливо сказала:

– Этой особе надо очень, очень спешить: через год она будет весить на три килограмма больше, через два года – уже на шесть, а через три – на девять.

– А через двадцать лет умрет от ожирения? – усомнилась я, максимально развив подружкин прогноз.

Мясистая красавица не вызывала у меня симпатии, но ничего плохого я ей не желала. Пока не желала. До тех пор, пока она не топорщила свой джинсовый кринолин в сторону моего собственного жениха.

К нашему общему счастью, Кулебякин ее не заинтересовал. Девушке по доброй воле составил компанию немолодой господин в потертых вельветовых штанах и мешковатом пиджаке. Сильно поддатый джентльмен был слегка небрит, давно не стрижен и на первый взгляд производил впечатление умеренно интеллигентного пропойцы из бывших партайгеноссе. Однако на его отвисшем вельветовом заду красовался лейбл модной фирмы, а на запястье поблескивали дорогие золотые часы.

– А это кто? – повторила я свой вопрос.

– Где? Возле «Девушки с веслом»?

Алка, оценив Зямину меткую характеристику представленного нам на беспрепятственное обозрение устаревшего типа женской красоты, одобрительно хихикнула и ответила мне:

– Это Эл Гэ.

– А-а-а! – протянула я, рассматривая упомянутого господина с новым интересом.

Леонтий Голяков по прозвищу Эл Гэ был на сегодняшнем мероприятии наиважнейшим ВИПом. Как главный редактор самого авторитетного в стране художественного журнала «Живописец» и особа, приближенная к правящим кругам, он был ангажирован организаторами южнороссийского фестиваля дизайнерского искусства в председатели жюри.

Я вспомнила, что официальная биография Эл Гэ объясняет величие и мощь его таланта длиной и крепостью крестьянских корней, и понимающе кивнула. Судя по мутно-сосредоточенному взгляду, который Голяков устремил на могучую грудь Девушки-с-веслом, его крестьянские корни жаждали прильнуть к истокам. Истоки, взволнованно вздымающиеся под цветастым ситцем, трепетали в ожидании.

Однако обстановка в зале была далека от интимной: фуршет, начавшийся после официальной церемонии награждения, как раз достиг максимального размаха. В зал выкатили тележку с пирамидой из ледяных стаканчиков с водкой и выпустили официантов с хрустальными вазочками, наполненными красной икрой. Девушка-без-весла прихватизировала одну плошку и трогательно кормила Эл Гэ икрой с ложечки.

– Отличная идея, надо взять на вооружение! – похвалила организаторов Трошкина. – Вместо того чтобы утомительно строгать и намазывать изящные бутерброды, выдаешь народу лоханки с икрой и потом с чистой совестью хвастаешь, что на твоем празднике гости ели деликатес ложками!

– Что вообще-то очень неудобно, – досадливо заметил Зяма, уронив несколько янтарных икринок себе на пиджак. – Лично я предпочел бы готовое к употреблению канапе!

– Я смотрю, отчие гены отдыхают! – ехидно заметила я.

Наш с Зямой отче, знатный кулинар-изобретатель, в неиссякаемом порыве страсти к любимому делу единолично оккупировал кухню и до предела развратил всех членов семьи. Вот, Зяма уже и бутерброд себе соорудить не может!

– Давай я сделаю! – Алка бросилась помогать любимому. – Инка, подержи!

Она сунула мне в руки полученный Зямой приз и побежала догонять официанта с икорной лоханкой.

– Дай посмотреть! – Неизбалованный милиционер Кулебякин, благополучно расправившийся с икрой без посторонней помощи, забрал у меня статуэтку. – Вот фигня так фигня!

– Тише! – одернула я своего некультурного и простодушного мента. – Это не «фигня-фигня», а почетная награда лауреата дизайнерской премии «Белый Клык»!

– Что белый, то точно, – согласился Денис. – А вот насчет клыка я очень сильно сомневаюсь. Я в этой жизни немало зубов разным гадам выбил и ни у кого не видел клыков граненых, как стакан!

Я промолчала. Лично мне ребристая фарфоровая призма на выпуклом круглом основании подозрительно напоминала крышку от сахарницы или чайничка. Зная изобретательность наших людей, я бы не удивилась, узнав, что организаторы конкурса пустили на призы некомплектные фрагменты сервизов. Тем более что обаятельный ведущий перед вручением наград особо акцентировал внимание публики на том обстоятельстве, что в нашем крае недавно закрылся единственный фарфорово-фаянсовый завод. Это заявление запредельно повысило в глазах собравшихся ценность призовых крышек.

– Впрочем, Зяма все равно молодец, – пошел на попятный Кулебякин, не выдержав моего укоризненного молчания. – Приз дурацкий, но работа хорошая. Нам с Барклаем очень нравится!

– Еще бы вам не нравилось! – хмыкнула я.

В оформлении упаковки собачьего корма, за которую ему вручили сомнительный «Белый Клык», Зяма использовал прекрасное портретное фото любимого бассета Дениса. Барклашка на картинке получился как живой! Хотя живой он на дух не переносит собачьи сухари, предпочитая им мясные котлеты моего папули.

– Слушай, может, мы уже пойдем отсюда?! – искательно оглядевшись и не найдя в поле зрения ничего интересного в смысле провизии, взмолился Денис. – Кушать хочется, я с утра без еды, а тут икрой подразнили, а борщеца с котлеткой фиг дадут…

– Может, в украинский ресторанчик? – предложила я, оценив тоску в голосе любимого.

– Да! – с жаром вскричал он.

Расталкивая кучкующихся в обеденном зале граждан, мы пробились к выходу, и там, уже в дверях, тревожно запел Денискин телефон.

– Ну, начинается! – пробормотала я.

По опыту знаю: если субботним вечером в разгар веселой пирушки или шумного праздника моему милому кто-то звонит, то этот «кто-то», сто процентов, окажется его коллегой, да еще старшим по званию. Телефонный разговор будет коротким и, скорее всего, повлечет за собой мое досрочное расставание с любимым, который умчится прочь, в ночь, по неотложным служебным делам.

– Капитан Кулебякин, – мрачно ответил Денис, не хуже меня осознающий печальные перспективы. – Так точно. Где? Ясно. Еду.

Мой капитан выключил мобильный телефон и посмотрел на меня с таким несчастным видом, что я не нашла в себе сил на вполне уместную ругань.

– Погибла жена Пороховщикова, – объяснил он. – Все начальство наше уже на ушах. Надо бежать.

Я кивнула, и Денис убежал, чтобы принять ту же позицию, что и его начальство, едва я отклеилась от его рукава.

Жорик Пороховщиков – человек в нашем городе известный, а в милицейских кругах еще и популярный. Он владелец сети бань и саун, куда Денискины коллеги заглядывают по поводу и без такового, имея множество льгот и скидок на обслуживание, что бы за этим словом ни стояло. Я бдительно слежу за тем, чтобы мой капитан не принимал участия в этих банно-прачечных тусовках. Знаю я, чем они там занимаются, не маленькая! На месте милицейских жен я давно уже убила бы самого Жорика Пороховщикова.

– Ох!

Получив локтем в бок, я отшатнулась от дверного проема, и в него вылетела скрюченная фигура в вельветовых брюках и потертом пиджаке. Фасонистая металлическая блямба на откляченном заду блеснула мне в глаза, и я с удивлением узнала в драчливом бегуне почтеннейшего супер-ВИПа.

«Это же Эл Гэ! – оживился мой внутренний голос. – Куда это он так торопится?»

Я услышала гулкий хлопок и выглянула в фойе. Дверь мужского туалета еще вибрировала, рискуя обронить с себя чеканное изображение писающего мальчика.

– Ох!

Второй тычок в подреберье пробудил в моей душе самые темные силы.

– Ты, кор-рова! – бешено прорычала я вслед косолапой телке в джинсовой юбке.

Не обращая на меня никакого внимания, она тоже промчалась к мужскому туалету и остановилась под дверью, трагически заламывая пухлые руки в ямочках. Вульгарные красные копыта топтали зеленый резиновый коврик, как луговую травку.

– Леонтий Степанович! О, Леонтий Степанович! – со слезой в голосе причитала дева.

– А, вот ты где! – Рядом со мной возникла разрумянившаяся Алка Трошкина.

С одной стороны ее держал под ручку мой братец, с другой присоседился Зямин приятель Витька Завалишин, наш местный фотоохотник за знаменитостями.

– Что за шум, а драки нет? – живо заинтересовался происходящим папарацци.

– Кажется, Эл Гэ поплохело от халявной икры! – злорадно объяснила я, кивнув на дверь туалета.

– Бедный Эл Гэ! – посочувствовала добрячка Трошкина.

– Как интересно! – хищно улыбнулся Завалишин.

Он моментально отпустил Алкину ручку и зашагал к туалету, на ходу расчехляя свой фотоаппарат.

– Вот теперь действительно бедный Эл Гэ! – усмехнулся Зяма.

Я попробовала представить, как чувствует себя человек, героически сражающийся с желудочными спазмами на последнем рубеже унитаза общественной уборной, под нацеленным на него объективом фотокамеры… И поежилась. У меня бы диарея сразу же осложнилась сердечным приступом!

Мы немного подождали протестующих и гневных криков, а также хрустального звона разбитой оптики, но их не последовало. Через пару минут Витька выглянул из сортира и деловито позвал:

– Ребята, звякните кто-нибудь в «Скорую»!

– Эл Гэ разбил инфаркт? – обоснованно предположила я.

– А фиг его знает! – Витька пожал плечами. – Я не медик!

Медики прибыли по вызову минут через пять. Из туалета ВИП-гостя вынесли на носилках, с головой накрыв его простыней.

– Он умер?! – испугалась Алка.

– Еще живой, – мимоходом успокоил ее один из санитаров.

– От поноса еще никто не умирал, – профессионально безразлично добавил второй.

– А простынка – это чтобы сохранить инкогнито! – ухмыльнулся Завалишин.

Улыбочка у него была довольная, как у сытого волка. Можно было не сомневаться, что наш папарацци нащелкал достаточно сенсационных и компрометирующих снимков. И никакой простынкой инкогнито уже не спасти.

Теперь уже и я сказала:

– Бедный Эл Гэ!

У распахнутой двери сортира грустно хныкала, размазывая по лицу помаду и тушь, невостребованная Девушка-с-веслом.

Каюсь, в тот момент я порадовалась, что не только у меня приятный субботний вечер внезапно оказался испорченным.

Понедельник

2

Некоторым людям не стоило бы увлекаться диетами. Особенно если сила воли у этих людей имеет характер урагана, который налетает редко, но зато с сокрушительной силой. Такие люди в субботу вечером объедаются жареной свининой и жирными тортами, в воскресенье мучаются изжогой и угрызениями совести, а с девяти утра в понедельник (сразу же после плотного завтрака) начинают новую жизнь и садятся на строгую диету.

Уже к обеденному перерыву таким людям становится ясно, что сидеть на канцелярской кнопке, сапожном гвозде или пороховой бочке им было бы гораздо комфортнее, чем на диете. Однако ураганная воля могучими заклинаниями типа «Мы едим, чтобы жить, а не живем, чтобы есть!» заглушает голос разума и урчание желудка.

День проходит в борьбе со здоровыми инстинктами и заканчивается в кровати, куда измученный диетик заползает в неосознанной надежде увидеть во сне легендарное пиршество Лукулла или хотя бы вчерашний бутерброд с колбасой.

Во мраке ночи ураганная сила воли постепенно ослабевает и окончательно иссякает перед рассветом, который застает страдальца перед распахнутым холодильником, в глубоком поклоне над нижней полкой, где с позавчерашнего дня стояла в полном забвении кастрюля с холодным борщом. В одной руке блаженно улыбающегося экс-диетика объеденная мозговая кость со следами яростных укусов, в другой – большая ложка, а под ногами – пестрая куча разорванных оберток от продуктов, помещавшихся на двух верхних полках и трех боковых. При этом румянец побледневшим было щекам доброго едока придает главным образом розовый свет восходящего солнца и лишь в малой степени – угрызения совести, отродясь не имевшей ураганной силы.

Затем диетоотступник совершенно сознательно пускается во все тяжкие. За три чаепития в офисе он истребляет недельный запас сахара, нагло вынуждает совестливых товарищей к преломлению хлебов и пирожных притворно невинным вопросом: «А что это у тебя? Так вкусно пахнет!» – и мимоходом бросает в рот каждую калорию, попадающуюся ему на жизненном пути. Эта продовольственная вакханалия продолжается до тех пор, пока обжора вдруг не заметит, что ему стало тесно в зеркальной поверхности трехстворчатого платяного шкафа. Тогда волосы его встают дыбом, поднятые ужасом и первым порывом вновь просыпающейся ураганной воли.

В углубляющемся раскаянии бедняга густо посыпает голову пеплом, щедро умащивает тело кремом для расщепления подкожного жира и долго, до появления одышки, прыгает через скакалку, демонстрируя большое сходство с цирковым гиппопотамом. Он натирает мозоли на подошвах педалями велотренажера, плотно оклеивает пластырем «Плоский животик» то место, где у других бывает талия, и сотрясается от горьких рыданий на весах. Ночью в тревожном сне он видит ужасы неудачной липосакции, и утро следующего дня знаменуется приходом нового урагана.

Это повторяется с регулярностью, способной посрамить метроном. В маятниковом метании от голодания к обжорству случается лишь краткий миг равновесия, в котором морально неустойчивая личность вынужденно пребывает в момент расстройства желудка, непосредственно сидя на унитазе. Что характерно, работать за эту личность в сей кризисный момент приходится кому-то другому, совершенно свободному от диетических закидонов!

Доведя свой гневный мысленный монолог до этого заключения, я с горечью произнесла вслух:

– Индия Кузнецова, доброта тебя погубит!

– «Доброта погубит Индию» звучит почти так же внушительно, как «Красота спасет мир»! Только гораздо менее позитивно, – хихикнула Алка Трошкина, запихивая в рот ореховый кекс.

Именно вкусный свежий кекс задержал нас с Алкой в кабинете Эдуарда Розова вчетверо дольше, чем на пять минут, о которых он просил.

Эд заглянул из коридора в офис рекламного агентства, где постоянно тружусь я и периодически скуки ради подрабатывает Трошкина, как раз в тот момент, когда мы с подружкой разливали по чашкам свежезаваренный чай. Бритая под машинку голова возникла на уровне дверной ручки, что позволяло предположить: ее владелец перемещается по коридору либо в низком приседе, либо на четвереньках. В любом случае зрелище должно было впечатлять. Розов весит сто сорок кило и в виде Человека Прямоходящего похож на дирижабль, поставленный на попа. В образе Зверя На-четвереньках-бегущего я Эдика прежде не видела. Думаю, слоны и бегемоты рядом с ним смотрелись бы тускло.

– Де-е-евочки! – проблеял Эд, страдальчески кривя толстощекую физиономию. – Посидите у меня кто-нибудь пять минут! Вдруг клиент, а у меня живот прихватило!

Он не дождался ответа и с громким слоновье-бегемотовым топотом унесся в направлении мужского туалета.

– Ладно уж, пойдем, что ли? Покараулим Эдькину лавочку, – предложила я Алке и первой вышла из-за стола, не забыв прихватить чашку с чаем.

Эдик выбрал правильный момент для оглашения своей просьбы. У нас в офисе как раз закончились запасы печенья и пряников, а пить чай «без ничего» я не люблю. У Эда же вполне могло найтись что-нибудь вкусненькое.

Беглый осмотр мини-бара, замаскированного под сейф и даже снабженного наклейкой «Документы особой важности. В случае пожара выносить в первую очередь!», показал, что Розов переживает стадию разнузданного обжорства. Никакого тебе однопроцентного кефира, зерновых хлебцев и постной гречневой каши! Холодильник был забит сливочными йогуртами, колбасными нарезками, замороженными гамбургерами и высококалорийными десертами.

Мы с Трошкиной выбрали ореховый кекс и с максимальным удобством устроились в гостях у отсутствующего Эда. В смысле площади офис у него очень скромный, а по части интерьера и вовсе затрапезный, хотя сегодня Розов внес в него элемент праздничного убранства – большую золоченую клетку со здоровенным попугаем по имени Кортес.

Попугай у Эда роскошный – полуметрового роста, ярко-зеленый, с широким розовым ожерельем на шее, черным галстуком и красными пятнами на крыльях. Он умеет разговаривать на четырех языках и при этом шикарно грассирует. Обычно Эдькин попугай не принимает участия в сыскных делах, но с утра заботливый хозяин возил его к ветеринару на профилактический осмотр, а потом не успел вернуть домой и приволок питомца в контору, чем здорово порадовал офисный люд. Всем страшно захотелось посмотреть на редкую птицу, так что с утра к Эдику в кабинет народ валил, точно на поклон к чудотворной иконе.

А чуть позже Розов даже получил особое приглашение посетить с визитом директора закрытого НИИ на четвертом этаже. Руководителя «Гирогипредбеда» (подчиненные с благоговейным трепетом именуют его «Сам Сидоров»), видите ли, особо заинтересовал тот факт, что Кортес умеет лопотать по-испански – ученый директор, оказывается, и сам знает язык Сервантеса, мало распространенный в наших широтах. Упустить редкий случай попрактиковаться в разговорном испанском с пернатым носителем языка он, конечно, не мог. Попугай, правда, на испанском ругался, как пьяный конкистадор, но даже по матерным выражениям Сам Сидоров оценил произношение Кортеса как безупречное.

Об этом Розов горделиво поведал нам за вторым завтраком в «МБС» заодно со свежими институтскими сплетнями, в хит-параде которых нынче лидировали внезапно обнаружившаяся беременность незамужней секретарши заместителя директора (в институтском фольклоре – «Зам-Сама»), скандальное увольнение ведущего программиста Мучкина («Мучача») и пугающий слух о том, что нашу вахтершу госпитализировали с каким-то нечеловеческим гриппом – то ли птичьим, то ли свиным, то ли козьим.

Оклеветанная вахтерша, которая просто опоздала на работу, самолично прошлась по этажам с целью развеять пугающий слушок уже позже, в обеденное время. Да и беременная секретарша приходила – вся зареванная и глубоко обиженная несправедливым мироустройством на отдельно взятой планете…

Кого у нас только не было в этот день! Цитируя классика, «все промелькнули перед нами, все побывали тут»! За исключением разве что драгунов и уланов, которых мы, впрочем, тоже приняли бы тепло и сердечно…

Да, пожалуй, Бронич не так уж неправ, ругая наш дружный рекламный коллектив за то, что мы последовательно и результативно превращаем офис агентства в кабинет психологической разгрузки и притом (что возмущает шефа больше всего) не берем за это денег.

Зато мы в избытке получаем от гостей разнообразную информацию и положительные эмоции. Эдькин попугай, к примеру, в одно мгновение улучшил настроение Сашке Баринову, отреагировав на упоминание его имени нежным немецкоязычным клекотом: «Либер Сашхен!»

Но в Эдькином микроскопическом офисе попугай смотрелся неуместным излишеством. Хозяин вынужден был поставить клетку с Кортесом на шкаф, более подходящего места не нашлось. В двенадцатиметровой комнатке с трудом помещаются письменный стол, два кресла, гардероб, замаскированный под шкаф для документов, холодильник, притворяющийся сейфом, и микроволновка, конспиративно накрытая большой картонной коробкой с яркой наклейкой «Раскрытые дела-2008».

Написанному, как это часто случается, верить не следует. В две тысячи восьмом году, насколько мне известно, частный детектив Розов был тихим, мирным соискателем кандидатской степени по юриспруденции. Он вел часы на кафедре какого-то сибирского университета и раскрывал не дела, а студенческие зачетки, да и то лишь изредка. Не ведаю, какой нервный взбрык судьбы забросил Эда в наши южные широты, но что его агентство частного сыска «Пинкертон» существует меньше года, я знаю точно.

В конце декабря, когда в нашем многоэтажном офисном здании освободилось от годовой аренды несколько помещений, в качестве потенциального съемщика одного из них к нам в «МБС» заглянул Эдик Розов. Помню, его интересовали плотность клиентопотока, близость общественного транспорта, доступность парковки и скорость местного Интернета.

Мы с девочками приняли гостя любезно, ответили на все его вопросы и даже напоили чаем с тремя видами свежих пирожных. Подозреваю, что именно последнее обстоятельство оказалось для Эда решающим. Он снял помещение по соседству с нашим гостеприимным офисом и завел обыкновение ходить к нам на чай.

Помню, даже название для его агентства мы придумывали сообща, за вторым завтраком у нас в «МБС».

– Я хотел бы назвать свою фирму по имени какого-нибудь прославленного сыщика, – застенчиво кушая пятое по счету пирожное, сказал Розов. – Мне кажется, что для клиента это будет звучать доходчиво и привлекательно. А вы как думаете?

– Я думаю, что тебе идеально подойдет «Ниро Вульф», – предложил эрудированный, но бестактный креатор Сева Полонский, вдыхая аромат зеленого чая без сахара.

– Стыдитесь, Всеволод! – взмахнув шоколадным батончиком, отчитала его наша бухгалтерша Зоя Липовецкая. – Если вам лично повезло с телосложением, это не повод насмехаться над людьми, которых природа незаслуженно обидела!

«Незаслуженно» обиженный природой обжора Розов затряс подбородками, часто кивая в знак полного согласия со словами добренькой и пухленькой бухгалтерши.

– А как еще? – иронично прищурился Сева. – «Шерлок Холмс» – это слишком банально, и потом, в нашем городе уже есть охранное агентство «Шерлок». «Мисс Марпл» и «Агата Кристи» тоже не годятся – ты, Эдик, не того пола.

– А жаль, – пробормотал себе под нос второй копирайтер Сашка Баринов, представляющий в нашем офисе сексуальное меньшинство, которое обязательно должно быть в каждом уважающем себя рекламном агентстве.

– И потом, в нашей стране уже есть музыкальная группа «Агата Кристи», – напомнила я. – Эдик, может, ты возьмешь название «Патер Браун»?

– Этот герой недостаточно популярен, – с грустью возразил мне Розов. – А слово «патер» непременно собьет людей с толку. Они будут думать, что я представляю захудалую религиозную секту!

– Тогда, может, «Коломбо»? – вспомнила Зоя кинематографическую классику.

– Это имя в переводе означает «голубка»! – напомнил полиглот Полонский. – Люди будут думать, что Эдик представляет местное отделение партии пацифистов.

– «Эдгар По»! – придумала я. – Эдик – это ведь почти Эдгар, если имена сократить!

– А «По» – это почти «попа», если сократить и ее! – съязвил остроумный, но злой Полонский.

– К сожалению, ее сократить почему-то никак не получается, – смущенно пожаловался Эдик, через плечо поглядев на свою тыльную часть в зеркало.

– Не слушай их, Эдичка, ты и так очень милый! Назови свою контору «Жеглов и Шарапов», – предложил Баринов, склонный комплектовать однополые пары.

– У меня нет компаньона, – возразил Розов.

– А я знаю, знаю! – Зоя захлопала в ладоши. – Пусть будет агентство «Пинкертон»! Простенько и со вкусом.

– Простенько?! Да нет же! Это не простенько, это гениальненько! – вскричал темпераментный Полонский. – Именно то, что надо! Ведь «пинк» по-английский как раз означает «розовый». Розов – Пинкертон. Какая тонкая игра слов!

– Пожалуй, «пинк» – это хорошая находка. Но что по-английски означает «ертон», не подскажете ли? – опасливо спросил неанглоязычный Эдик.

Я быстренько залезла в Интернет на «Мультитран» и услужливо подсказала:

– «ER» – это сокращенное «Emergency Room», то есть «пункт первой помощи».

– Пожалуй, это мне подходит, – обрадовался Розов. – Пусть клиенты со всех ног бегут ко мне за первой детективной помощью!

– А «ton» – это «тонна», – закончила я.

– И это тебе, Эдик, тоже подходит! – засмеялся бестактный Полонский. – В целом получается симпатичный ребус: pink-ER-ton! В очень приблизительном переводе – «пункт скорой детективной помощи тяжеловеса Розова»! По-моему, просто замечательно!

– Я еще подумаю, – сказал слегка обиженный тяжеловес.

Но ничего лучшего он придумать не смог, и вскоре на свежеокрашенной двери по соседству с нашим офисом появилась новенькая табличка с золотой надписью «PINK-ЕR-TON».

– Знаешь, а ведь это «er-ton» можно еще расшифровать как «error ton» – «неправильный стиль», – впервые увидев эту табличку, выступила с запоздалой критикой англоманка Трошкина. – А это как-то нехорошо характеризует детективную манеру Розова!

– Не все же такие умные, как ты! – отбрила тогда я, втайне досадуя, что и я не столь умна, раз не заметила скрытого подвоха.

За три месяца с момента полуторжественного открытия агентство «Пинкертон» не захватило лидерство на местном рынке детективных услуг, но и не разорилось. Эдик Розов периодически отравлял нам дежурные посиделки за чаем жалобами на кризис жанра, однако какие-то дела у него все-таки были. Тем не менее я сомневалась, что за время отсутствия Эда с его больным животом в офисе случится массовый наплыв клиентов. Я вообще не предполагала принимать посетителей – и, как выяснилось, напрасно!

Уже на стадии зачистки своего блюдечка от последних крошек вкусного кекса Алка Трошкина начала взволнованно вздыхать и ерзать в кресле.

Сначала я подумала, что у нее тоже внезапно расстроился желудок, и встревоженно прислушалась к собственным ощущениям. Однако моя пищеварительная система посылала в мозг исключительно импульсы удовольствия. Тогда я вспомнила, что орехи считаются продуктом, усиливающим половое влечение (правда, вроде бы только у мужчин), и присмотрелась к возбужденной Трошкиной с новым подозрением. Перехватив мой вопросительный взгляд, она извиняющимся тоном сказала:

– Все, Кузнецова, я так больше не могу. Пойду найду какого-нибудь мужика…

«М-да, определенно влияние орехового кекса на женский организм еще недостаточно изучено!» – веско вставил в образовавшуюся паузу мой внутренний голос.

– Найду-ка я какого-нибудь мужика и попрошу его сходить в мужской туалет, проведать Эдика, – договорила Алка, вставая. – Уже целых двадцать минут прошло, по-моему, это слишком долго для простого желудочного расстройства. Мне кажется, уже пора принимать врачебные меры.

Я еще не успела прикончить свою порцию кекса, поэтому ответила подружке молчаливым кивком, и Трошкина ушла.

Я посмотрела на Эдькиного попугая, проглотила кусок кекса и из вежливости спросила:

– Чай будешь?

– Файф-о-клок! Файф-о-клок! Файф-о-клок! – возбужденно заорал попугай по-английски.

Я поставила в птичью клетку свое блюдце с крошками, но ара не стал их клевать и еще некоторое время назойливо орал про файф-о-клок. Я предположила, что у англоязычной птицы классический британский режим питания, так что раньше пяти часов он к своему чаю не приступит, подлила Кортесу в чашку водички и вернулась за стол.

От нечего делать я включила Эдькин компьютер, прогнала прочь полуголую деваху, идеально вписавшуюся в прямоугольный экран благодаря неприличной коленно-локтевой позе, и пошла знакомиться с новостями дня.

В топ-тройке Газеты. ру лидировало сообщение под заголовком: «Летучие мыши напали в подъезде на семью москвичей». Лента. ру настойчиво информировала читателей о том, что Путин признал аморальность пакта Молотова – Риббентропа. Про летучих мышей мне было интереснее, хотя бы потому, что с Молотовым и Риббентропом (спасибо Путину) уже все стало ясно, тогда как поединок семейства московских граждан с соплеменными им нетопырями представлялся делом непредсказуемым.

Я подвела курсор нелетучей компьютерной мышки к нужному заголовку, но нажать на него не успела, отвлеченная деликатным стуком в дверь.

– Открыто! – крикнула я, совсем запамятовав, что сижу в чужом кабинете.

– Здравствуйте! – мелодично произнес приятный женский голос. – Можно войти?

– Конечно! – ответила я, сожалея, что не могу ответить категорическим отказом.

Эдик ведь попросил нас постеречь его офис именно на случай появления клиентов. Правда, он не сказал, что мне с этими клиентами делать.

«Держать и не пущать! – посоветовал мой мудрый внутренний голос. – Авось сыщик Розов не просочился на сорок лье в канализацию и скоро вернется».

– Присаживайтесь, – пригласила я милую даму и перегнулась через стол, чтобы убрать с глаз Алкин чайный прибор.

Тут же мне пришло в голову, что этот момент можно использовать для ненавязчивой рекламы Эдькиного полудохлого заведения, и я с улыбкой сказала:

– Простите, сегодня так много клиентов, что я не успеваю приборы менять! Вам чай, кофе?

– Спасибо, ничего не надо, – ответила гостья, опускаясь в кресло, столь своевременно освобожденное Трошкиной. – Когда я нервничаю, я не могу ни пить, ни есть.

– Видимо, вы часто нервничаете! – брякнула я.

Посетительница была невысокой, худенькой и бледной, как жертва хронического недоедания. При этом малообеспеченной она не выглядела. Наметанным глазом я отметила высокое качество модной одежды и обуви (сто пудов, с последней распродажи в Милане!) и решила, что клиентку Эду бог послал вполне платежеспособную.

– Меня зовут Алиса, – сказала гостья.

– А меня…

Я запнулась.

Спешить не стоило. Если я прямо и честно представлюсь копирайтером рекламного агентства «МБС» Индией Кузнецовой, у Алисы возникнет закономерный вопрос: а что это уважаемая рекламщица Кузнецова делает в офисе детектива Розова, по-хозяйски сидя за единственным рабочим столом?

«Да, пожалуй, так ты скомпрометируешь Эдуарда как серьезного специалиста, которому приличная дама вполне может доверить свою деликатную проблему», – вновь вполне резонно высказался мой внутренний голос.

– А я Наталья, – находчиво соврала я. – Можно просто Ната. Просто Ната Пинкертон!

«Проще некуда», – хмыкнул мой внутренний голос.

– Очень приятно, – нахмуренный лоб Алисы разгладился.

Видимо, личность фигуристой блондинки, по-свойски развалившейся в кресле, все-таки внушала ей сомнения.

– Так я вас слушаю, – осмелев, напомнила я.

– Да, да. Я…

Тут дверь распахнулась, пропуская в кабинет запыхавшуюся Алку Трошкину. Такой румяной и растрепанной я ее видела только в десятом классе средней школы после кросса на два километра, который едва не убил нас обеих.

– И…

Подруга явно намеревалась с разбегу обратиться ко мне по имени, но вовремя заметила посетительницу и стушевалась:

– И-извините…

– Это вы меня простите, уважаемая, у меня сегодня так много посетителей, что периодически образуется очередь! – вежливо извинилась я, подмигнув Алке, чтобы она поняла, что это я так конспирируюсь. – Пожалуйста, немного подождите в коридоре или подойдите через полчасика.

Я повернулась к Алисе и спросила:

– Мы ведь управимся с вами за полчасика?

– Не уверена! – поджала губы клиентка. – У меня очень серьезное дело. Вопрос жизни и смерти!

– Куэстьен де вида о муэр-р-рте! – зловеще гаркнул болтливый попугай со шкафа.

Алиса вздрогнула и посмотрела на ранее не замеченного ею пернатого с суеверным ужасом.

– Тогда через сорок минут, пожалуйста! – приветливо улыбнулась я «клиентке» Трошкиной.

– Да, да, конечно, – пробормотала она и отступила в коридор.

Дверь закрылась.

– Говорите, вопрос жизни и смерти? – показательно посерьезнев, вновь обратилась я к Алисе.

– Куэстьен де вида о муэрте! – повторил Кортес.

– Не каркай! – Я погрозила пернатому полиглоту пальцем и снова обратилась к посетительнице: – Чьей именно жизни и смерти, если не секрет?

– Моей, – просто ответила она, после чего неожиданно звучно шмыгнула носом и горько разревелась.

Я подвинула к ней стопочку бумажных салфеток, которую мы с Алкой предусмотрительно (хотя и с другой целью) принесли из нашего офиса вместе с чайными приборами. Алиса признательно всхрюкнула и бурно зарыдала в салфетку. Я поняла, что никакими промокашками этот поток горючих слез не остановить, и налила плаксе водички. Вернее, холодной пепси-колы из початой бутылки, которая нашлась в холодильном «сейфе» Эдика.

– Ой! Что это?! – севшим голосом спросила Алиса, залпом выпив стакан газировки и схватившись за горло.

Я понюхала бутылку, которую еще не успела закрыть, и поняла, что конспирация у Эдика тотальная. Судя по запаху, в бутылке с невинной наклейкой помещался смешанный с пепси коньяк.

– Это наш фирменный антистрессовый коктейль «Пинкер-тоник»! – не шевельнув бровью, находчиво объяснила я. – Мы держим его для клиентов с особенно тонкой душевной организацией. Не беспокойтесь, вам не придется платить за выпивку, это угощение за счет заведения.

– У меня достаточно денег, чтобы заплатить и за коктейль, и за ваши детективные услуги! – неожиданно обиделась дама. – Я вам не нищенка какая-нибудь!

– Да? А кто вы нам? – очень дружелюбно спросила я, положив подбородок в ладошку.

Не люблю неблагодарных и заносчивых!

Алиса оказалась еще и непоследовательной. Она покраснела и встала:

– Знаете, я, пожалуй, пойду. Я вижу, что с вами мы общего языка не найдем!

– Может, все-таки поищем?

– Нет! – отрубила странная женщина.

Она в два шага достигла двери, распахнула ее и с порога высокомерно бросила через плечо:

– Я всегда считала, что сыск – это не женское дело!

– Я тоже! – вполголоса призналась я, свинчивая крышечку с горлышка пепсикольной бутылки. – И это мнение отличает нас с вами от миллионов поклонниц Дарьи Донцовой!

Я пожала плечами, заглушила удаляющийся стук чужих каблучков бульканьем антистрессового коктейля и прислушалась к своему внутреннему голосу. Он укоризненно молчал. Попугай тоже затих.

– Если я и перегнула палку, то лишь самую малость! – оправдываясь, с легким вызовом сказала я. – Эта Алиса такая нервная, что ее может вывести из себя любой пустяк!

«Из себя – ладно, плохо, что этот твой пустяк вывел ее из кабинета Эдика! – заметил внутренний голос. И тут же перешел к прямым упрекам: – Попросили же тебя как человека – постереги кабинет!»

– Кабинет никуда и не убежал! – рассердилась я.

На самом деле мне было стыдно. Я за здорово живешь обидела больную на голову дамочку и лишила клиента хворого животом Эдика. Как ни посмотри, гордиться было нечем.

Я сокрушенно вздохнула, и мое дыхание привело в движение маленький бумажный прямоугольник. Коричневый, он совпадал по цвету со столешницей и был на ней неразличим, пока не заскользил по гладкой поверхности.

– Стоять!

– Стоп! – гаркнул попугай не то по-русски, не то по-английски.

Я прихлопнула бумажку, как муху, и поднесла ее к глазам, чтобы рассмотреть. Это оказалась весьма изящная визитная карточка размером чуть больше стандартного. На плотном коричневом пластике со скругленными углами и текстурой дерева золотыми буковками с термоподъемом было написано: «The Вat».

«То есть «Летучая мышь»? – без уверенности перевел мой внутренний голос. – Непонятно… Может, мадам Алиса – певица? Или, например, продюсер постановки оперетты Кальмана? Или подруга Бэтмена, или владелица мини-фермы по разведению нетопырей?»

– Которые нападают в подъездах на семьи москвичей, – пробормотала я, вспомнив заголовок сенсационной новости, с которой так и не познакомилась.

«Вот-вот! – обрадовался внутренний голос, который крайне редко совпадает с голосом разума, но зато с готовностью поддерживает любой бред. – Летучие мыши мадам Алисы принялись разбойничать, и теперь ей нужен частный сыщик, чтобы изловить своих перепончатокрылых преступников!»

Про себя я отметила, что эта версия не лишена стройности, но вслух сказала:

– Ерунда! Впрочем, сама визитка – вещь не ерундовая. На ней ведь указаны телефон и адрес владелицы, так что нельзя сказать, что Эдик совсем уж лишился клиентки. Я отдам ему эту карточку, и при желании он сможет пообщаться с обидчивой мадам самолично. Позвонит ей, спросит, что и как, глядишь – слово за слово, проявит дипломатичность и вернет себе беглую клиентку.

Я повеселела и на радостях хлебнула еще малость «Пинкертоника». Потом алкогольный коктейль потребовал закуски, и Трошкина застала меня за повторной, более вдумчивой, проверкой холодильника.

– Что ты делаешь?! – с порога накинулась на меня перевозбужденная подружка.

– Ват а ю дуинг?! Ват а ю дуинг?! – моментально заистерил интеллигентный попугай.

Я как раз в этот момент надкусила яблоко, а привычки разговаривать с набитым ртом у меня нет, да и не казалось мне, что Алкин вопрос требует ответа.

– Жрешь?! – совсем уже грубо рявкнула обычно вежливая Трошкина. – Как же ты можешь?!

Я только пожала плечами, что, собственно, и означало: могу есть молча!

В коридоре послышался приближающийся многоногий топот.

– Несут!

– Ха-о? – сквозь непрожеванное яблоко невнятно вопросила я.

Кого там несут, куда и зачем, было интересно.

Мимо дверного проема, частично загороженного фигурой застывшей на пороге Трошкиной, проследовала какая-то процессия.

Во главе ее шел кто-то в нежно-розовом, следом шествовала группа товарищей, объединенных общим грузчицким делом. Шаркая ногами, крякая и командуя друг другу: «Петрович, подними выше, проседает!» и «Ваня, бери ближе к стене, не пройдет!», они тащили носилки, накрытые белой простыней. Под ней ворочался и трубно стонал кто-то большой. Похоже было, что работящий квартет мелкорослых тайских носильщиков влечет в паланкине священного белого слоненка.

Я потеснила Алку к дверному косяку, выглянула в коридор, успела во всей красе отследить сложные маневры носильщиков на крутом повороте к лифту и с неприятным удивлением узнала в хвором слоненке Эдика Розова.

«Дежавю», – пробормотал мой внутренний голос, и я вспомнила, что очень похожую сцену видела совсем недавно субботним вечером.

«Ну, от поноса еще никто не умирал!» – процитировал мой внутренний голос знающего человека – санитара «Скорой», и это меня немного успокоило.

Эдик Розов был моим добрым приятелем, и мне не хотелось, чтобы с ним случилось что-то уж очень плохое.

3

Высоко вздернув подбородок и трепетно раздувая ноздри, Всеволод Полонский смотрел в окно поверх тускло блестящей лысины главного редактора детского журнала «Репка» и пытался отвлечь себя от крайне раздражающей действительности ехидной мыслью о том, что выразительный образ репки редактор списал с самого себя. Формой, цветом и тусклым желтым глянцем голой поверхности голова главреда Легкоступова один в один повторяла крупный сказочный корнеплод. Всеволоду доставляло печальное удовольствие сознавать, что и в черепной коробке Легкоступова содержится, видимо, не что иное, как овощное пюре.

– Сева, солнце мое! – проникновенно говорил тем временем редактор, имеющий дурную привычку называть своими солнцами всех подряд. – Когда я просил тебя дать что-нибудь для нашей новой рубрики «Народы мира – детям России», я думал получить увлекательную сказку аборигенов Амазонии или милую колыбельную песенку юкатанских эскимосов. А что ты мне принес?

Легкоступов потряс в воздухе белым веером из аккуратно сколотых бумажных листов.

– Это классическая японская поэзия, – высокомерно ответил Полонский, продолжая щуриться на заходящее солнце.

– Какая такая японская поэзия?!

– Хокку! – на редкость немногословной кукушечкой отозвался Полонский.

– Хокку-мокку! – выругался неэрудированный редактор.

Он развернул бумажный веер шире и с преувеличенным выражением прочитал с листа:

  • – Жили у старой женщины
  • Две рыбы фугу.
  • Одна белая, другая серая – две веселых рыбы!

– Это же хокку для детей, – снизошел до пояснений обиженный Сева. – Я максимально сохранил мелодику и образный ряд японской поэзии, но при этом адаптировал тексты для юных русских читателей.

– Вот спасибо тебе, солнце мое!

Недооцененное солнце детской поэзии выпятило губу и презрительно промолчало.

– Возможно, я недостаточно юн, чтобы понять твои «адаптированные тексты», – с огромным ехидством сказал редактор. – Так ты объясни мне, старому дурню, о чем тут речь?

– Запросто, – высокомерно обронил Полонский, ни звуком не возразив против «старого дурня».

Легкоступов нахмурил редкие брови и с нескрываемым подозрением прочитал:

  • – Старая женщина обнимет седого самурая,
  • За ней еще четверо встанут…
  • Извлечен из земли корнеплод!

– О боже! – дернулся Сева. – Я-то думал, что эта хокку будет на обложке вашего журнала, сразу под заголовком!

– Еще чего! – возмущенно фыркнул редактор «Репки», так и не узнавший родную сказку, исковерканную японской поэтикой. – Мы, значит, будем рассказывать невинным деткам про то, как аморальный самурайский дед одну старуху обнимает, а еще четыре к нему в очереди стоят?! Да меня привлекут за пропаганду порнографии!

– Те четверо – это вовсе не старухи! Это девочка, собака, кошка и мышка! – простонал Полонский, тиская длинными аристократическими пальцами изящно подстриженные височки.

– Дети и домашние животные?! Ну это уже совсем ни в какие ворота! – дико округлил глаза шокированный редактор. – А вот это что? Мне кажется, это похоже на плагиат!

Он снова покашлял и прочитал еще:

  • – Потеряла лицо Таня-тян.
  • Плачет о мячике, упавшем в пруд.
  • Возьми себя в руки, дочь самурая!

Он снял очки и очень строго посмотрел на поэта почти такими же круглыми и красными глазами, как государственный символ Страны восходящего солнца.

– Японская классическая поэзия – это высокое искусство! – сквозь жемчужные зубы процедил Полонский, уже понимая, что публикации не будет. – Маленьких отечественных читателей к нему нужно приучать постепенно, переходя к символике иной культуры через знакомые им фольклорные мотивы! Вот, например, чем плохо это!

Он протянул длинную руку, выхватил у редактора псевдояпонский веер с текстами и с чувством продекламировал:

  • – Кошка скончалась.
  • Мех уж не тот на хвосте.
  • Помалкивай или отведай!

– Я велю написать это каллиграфическим почерком на твоей надгробной плите! – рассвирепел редактор. – Всеволод, солнце мое! Ступай прочь и не морочь мне голову! Кстати, «прочь» и «не морочь» – это ведь неплохая рифма…

Легкоступов успокоился так же быстро, как вскипел, и вдохновенно зачеркал карандашом по бумажке.

– Вот-вот! – с упреком молвил Полонский, выйдя из кабинета. – Как самому себе гонорары за дурацкие стишки начислять, так это он может! А как поддержать высокое искусство, так это фигушки!

– Сева, высокое ты наше искусство! – прыснула хорошенькая секретарша Анечка. – Не расстраивайся, пожалуйста, нам всем твои хокку очень, очень понравились! Особенно вот эта:

  • – Поведай нам о своих странствиях,
  • Чижик-пыжик-сан!
  • Видел ли дальние реки?
  • Пил ли горячий саке?

– Да, – согласился Полонский, под влиянием комплимента сделавшись чуть менее грустным. – Горячий саке – это хорошо. Пожалуй, горячий саке – это именно то, что мне сейчас нужно.

– Хочешь чаю? – предложила добрая девушка, потянувшись к электрочайнику. – Правда, он не совсем горячий…

– И совсем не саке! – грустно молвил Сева и с изящным самурайским поклоном удалился из редакции несолоно хлебавши.

В качестве приблизительного аналога горячей рисовой водки он планировал употребить теплый коньяк из фляжки, которую всегда носил в глубоком кармане на бедре Сашка Баринов, но реализовать это намерение не смог, потому что не дошел до офиса.

На подступах к «МБС» разворачивалось какое-то шумное массовое действо. Едва подъехав на свой этаж и еще не выйдя из лифта, Всеволод услышал громкий командный голос директора рекламного агентства Михаила Брониславича Савицкого, который торопливо и вдохновенно распоряжался:

– Аллочка, фикус в уголочек задвинь, чтобы веточки не поломали! Зоенька, распахни дверку пошире! Правый задний, посунься в кабинетик! Левый передний, заводи свой краешек за уголочек!

Помимо голоса начальственного распорядителя, за уголочком слышалось многоголосое сопение, тяжкие бурлацкие вздохи и сдавленная ругань. Не дожидаясь, пока Правый Задний, Левый Передний и прочие участники эпического процесса выберутся на прямую дистанцию к лифту, умудренный суровым жизненным опытом Полонский нажал кнопочку закрывания дверей и поехал на первый этаж.

Ему уже доводилось принимать участие в выносе из родного рекламного офиса разной старой мебели с последующим заносом туда же новой. Повторять сей героический подвиг Сева не желал. Утонченной творческой натуре поэта-япониста тяжкий физический труд откровенно претил.

Проходя мимо вахтерши в холле, Сева продекламировал родившееся у него экспромтом:

  • – Срубили могучую ветку японского дуба!
  • «Эй, ухнем!» – кричат самураи.
  • Потянем, сама пойдет!

С этими словами он вприпрыжку, не отягощенный ни увесистыми деревянными конструкциями, ни угрызениями совести, сошел с высокого крыльца и направился в ближайшее питейное заведение.

В маленьком итальяно-грузинском ресторанчике с витиеватым, но честным названием «Генацвале Чиполлино» в мертвый час между завтраком и обедом было тихо и пусто.

– Мне что-нибудь покрепче, – попросил Сева усатого бармена в кепке, красно-бело-зеленые клетки которой напоминали о расцветке итальянского флага.

– На радостях или с горя? – остро сверкнув черным глазом, спросил бармен.

– С горя, – признался Сева.

– Наш фирменный напиток «С горя»: три части белого лигурийского вина, одна часть чачи и маринованный перчик! Ола-ла! – бойко протарахтел бармен, проворно сооружая коктейль.

Всеволод понюхал бокал и прослезился. Потом сделал глоток и заплакал.

– Пей, дорогой, пей! – подбодрил его бармен. – Сейчас все твои слезы выльются, больше плакать не сможешь, тогда какое будет горе? Тогда будет радость! Тогда я тебе наш фирменный коктейль «На радости» смешаю!

– А в нем что будет? – обмахивая ладонью обожженный рот, прохрипел клиент.

– Вай, ола-ла, все самое сладкое! – восторженно зажмурился бармен. – Один шарик ванильного джелато, одна часть персикового сока и три части чачи! Очень вкусно! И очень радостно! Видишь, девушка выпила? Вай, как теперь улыбается!

Выпившую девушку плачущий Сева разглядел с трудом: она была маленькая, хрупкая и в своем синем пальтишке с белым шарфиком почти сливалась с изображенным на стене морским пейзажем. Улыбающаяся барышня сама помогла Полонскому обнаружить ее, приветливо помахав ему рукой.

– Вот видишь? Уже тебе хорошо! Такая девушка зовет! Иди к ней, иди! – Разговорчивый бармен похлопал Севу по спине, подталкивая его в нужном направлении.

– А пуркуа бы и не па? – отклеиваясь от стойки, пробормотал себе под нос поэт-полиглот.

Девушку звали Алей. Избалованному женским вниманием Севе она понравилась: красивая, ухоженная, модно и к лицу одетая, Аля не жеманилась, как гламурная дура. Наоборот, она была очаровательно и непринужденно весела. Впрочем, возможно, это объяснялось не только ее природным характером, но и чрезвычайно бодрящим действием итало-грузинского коктейля «На радости».

Полонский, настроение которого заметно улучшилось уже после фирменного пойла «С горя», заказал еще две «Радости» – себе и новой знакомой – и после этого возрадовался настолько, что принялся декламировать Але свои русско-японские вирши, не нашедшие признания у редактора.

Милая девушка смеялась, стихи хвалила, на Севу глядела зазывно. Из «Генацвале Чиполлино» Полонский ушел в предвкушении плотских радостей, фамильярно придерживая веселую красавицу за хлястик модного итальянского пальто.

На улице было прохладно и ветрено. Полонский окутал плечи барышни собственным шарфом, но этого оказалось недостаточно. Аля подняла капюшон, задрожала и перестала смеяться. Многоопытный Сева встревожился, понимая, что на свежем воздухе его новая перспективная знакомая может слишком быстро протрезветь, и предложил взять такси.

– Я вызову, – сказала девушка и позвонила в службу такси со своего мобильного.

– Ох уж мне этот феминизм! – пожав плечами, показательно вздохнул Полонский.

Он не любил женщин, озабоченных борьбой за равноправие с мужчинами. Ему больше нравилось, когда женщины борются друг с другом за мужское внимание. Все феминистки, с которыми Всеволод был знаком, выглядели до отвращения асексуально. Хорошенькая Аля в этом смысле совершенно не походила на типичную феминистку.

– Это вовсе не феминизм, просто у меня тариф дешевый, – объяснила девушка.

Сева снова пожал плечами и промолчал, но про себя подумал, что его новая знакомая не выглядит женщиной, склонной к экономии. Аля тоже поежилась. Видно было, что в модном пальтишке, рассчитанном итальянским производителем на теплый средиземноморский климат, ей откровенно зябко. Всеволод расстегнул пальто и галантно укрыл его полой дрожащую Алю.

– Такси будет через пять минут. Встанем за углом, там меньше дует, – предложила она и, не дожидаясь ответа, поспешила укрыться за стеной ближайшей пятиэтажки.

Сева мысленно дополнил противоречивую характеристику новой знакомой положительным определением «рассудительная» и поскакал за ней вдогонку.

– Обними меня! – жалобно попросила Аля.

Разумеется, галантный Полонский с готовностью распахнул и пальто, и объятия. Девушка крепко прильнула к нему и по собственной инициативе страстно поцеловала.

– О! – вымолвил Сева.

Он почувствовал, что ловкие пальчики спешно расстегивают на нем рубашку и вытягивают ее из брюк, и добавил:

– Ого!

– Закрой глаза! – шепнула страстная дева.

Смущенный и взволнованный неожиданно стремительным развитием событий, Сева подчинился и услышал многообещающий свист «молнии». В следующий момент клацнул расстегнутый ремень, и не удерживаемые им брюки поползли вниз по бедрам Полонского наперегонки с нервными мурашками. Жульнически приоткрыв один глаз, он увидел, что девушка опускается к его ногам, и в предвкушении экстремального удовольствия снова крепко зажмурился.

В следующую секунду в ближайшем окне шумно разбилось стекло. На непокрытую голову Севы посыпались осколки. Он вскрикнул и завертелся волчком, пытаясь подхватить упавшие штаны и заодно понять, что происходит. В этом желании он был не одинок: в комнате за разбитым окном кто-то матерно задавался тем же вопросом, из других квартир также высунулись любопытствующие.

– А-а-а-а! – Аля истошно завизжала и, едва появились первые зрители, добавила в бессловесный вопль шокирующей информации: – Помогите! Спасите! Насилуют!

– Где? Кто? Что? – бестолково лепетал испачканный алой губной помадой Полонский, топчась по битому стеклу в предательски спущенных штанах.

– А ну, отойди от девочки, гад! – скрипучим голосом закричала старая бабушка и высунула в форточку трясущуюся клюку.

Барабаня лапками по стеклу, заливисто залаял бабушкин карликовый пинчер.

– Совсем уже совесть потеряли, маньяки сексуальные! – осыпав Севу градом пластмассовых прищепок, громко возмутилась дородная баба со второго этажа. – Глядите, что делают! Уже среди бела дня без штанов гарцуют!

Не удовольствовавшись легкой канонадой, она сдернула с веревки махровое полотенце, скрутила его и бухнула тяжелый мокрый ком на голову «маньяка» Полонского.

– Ах ты сволочь!

Какой-то косомордый мужик в застиранной тельняшке ловко выпрыгнул из окна квартиры на первом этаже и без промедления налетел на Севу с кулаками.

– Да вы что? Вы с ума со…

Всеволод не договорил, запутался в штанах, упал, и начавшаяся драка перешла в партер.

С этого момента за сюжетом он не следил и запомнил только отдельные яркие моменты: хук слева, разбивший ему правое ухо, прямой удар правой, раскровивший нос, и мелодичное завывание милицейской сирены, сыгравшее роль музыкального сопровождения Севы в глубокий нокаут.

4

– А я вам говорю, не надо жрать что попало! – сказала, как отрезала, Вероника и отрезала, как сказала, себе большой кусок колбасы.

Зойка, наша бухгалтерша, опасливо понюхала свой бутерброд и сокрушенно вздохнула:

– Бедный, бедный Эдичка!

– Мы будем молиться за его здоровье! – пообещал Сашка Баринов и сложил пухлые ладошки, показывая, как именно он будет молиться за здравие.

– Думаешь, еще не поздно? – усомнилась я.

Смертельно раненные бойцы в исторических фильмах про войну держались гораздо бодрее, чем Розов, когда его увозила «Скорая». Пока два санитара и пяток добровольно-принудительных помощников запихивали носилки с Эдом в фургон, больной успел персонально проститься с каждым из присутствующих и вкратце сформулировать свою последнюю волю по целому ряду пунктов:

– Михаил Брониславич, у меня аренда до Нового года проплачена, пользуйтесь пока моим кабинетом! Девочки, в холодильнике продукты, съешьте, чтобы не пропали! Попугая маме с папой отдайте! Почту мою забирайте! Телефон на запись включите! Цветы поливайте! Клиентов успокойте!

Со всем, кроме клиентов, о которых никто из нас ничего не знал, мы разобрались быстро и без труда. Попугая в ожидании приезда Эдькиной мамы переселили на шкаф в «МБС», «пинкертоновский» телефон поставили на автоответчик, Эдькин почтовый ящик для облегчения забора возможной почты загодя открыли Алкиной шпилькой для волос, а два горшка с крокусами и продовольственный сейф со всем его содержимым без разбору перетащили к нам в кухонный блок. Где и собрались затем в обеденный час, чтобы съесть за здоровье Эдика по бутерброду с колбаской.

– Если уже поздно молиться за здравие Эда, то мы будем молиться за упокой его доброй души! – понюхав салями, прочувствованно сказал Баринов и сделал горестную морду, показывая, как именно он будет молиться за упокой.

– Сашка, ты что, замолчи! Накликаешь еще Эдькину безвременную смерть! – испуганно взмахнула надкушенным гамбургером суеверная Трошкина.

– Муэрте прематура! – тоскливо вздохнул попугай.

– Что он сказал? – насторожилась Алка.

– Что-то про смерть, – объяснила я. – Я заметила, эта птица с лета переводит расхожие иноязычные выражения.

– Расслабься, Алла! – снова занося нож над палкой салями, посоветовала бестрепетная Вероника. – Как ему на роду написано, так и будет!

– Ват вилл би, вилл би! – поддакнул попугай, продолжая назойливо демонстрировать эрудицию.

– Что будет, то и будет, – машинально перевела с английского Трошкина.

– Знать бы, как ему написано! – прошептала Зойка.

Мы с Алкой переглянулись. Подружка выразительно покосилась на кофейник и сказала:

– А кто же это может знать лучше, чем Вероничка!

– Девочки, я благотворительностью не занимаюсь! – энергично чавкая колбасой, напомнила Вероника. – Кто хочет, чтобы ему погадали, добро пожаловать ко мне в офис в приемные часы. Можно прямо сегодня после двух!

– Эй, вы там еще один цветок забыли! – громко сказал наш дизайнер Андрюха Сушкин, возникая на пороге с цветочным горшком в руке.

Горшок – это было громко сказано. Горшочек был крошечный, размером с чашечку для саке, и содержал в себе хилый кактус, похожий на засохший пикуль. Я вспомнила, что этого колючего заморыша Розов стыдливо прятал за монитором, наивно полагая, что кактус поглотит вредоносное излучение компьютера.

– А что это вы тут делаете? – подозрительно спросил Сушкин, шевельнув носом.

– Ват а ю дуинг? – с очень похожей интонацией спросил попугай.

– Жрете?! – ахнул Эндрю. – А я, значит, там сижу, караулю пустой кабинет, как полный дурак?!

– Пустой кабинет и полный дурак – это гармоничное единство противоположностей! – сострил Баринов, при появлении нового едока поспешно перекладывая на свою тарелку последний бутерброд.

– Дур-р-рак! Дурак, дурак, дурак! – обрадовался Кортес.

Сушкин посмотрел на него, нахмурился и показал кулак.

– Попка-дурак! Дурак попка! – поправилась смышленая птица.

– Садись, Андрюша, покушай! – подскочила к Эндрю совестливая Трошкина. – Я посижу у Эдика.

– Нет, лучше я! – Я усадила подружку обратно на стул и пошла на дежурство.

Уже после отъезда Розова в карете «Скорой помощи» мы обнаружили, что ключи от своего кабинета Эдик увез с собой. Запасной комплект имелся у уборщицы тети Дуси, но она должна была появиться уже после завершения нашего трудового дня, а до тех пор мы решили караулить соседский офис по очереди.

Меня лично наиболее привлекала послеобеденная вахта: на сытый желудок в удобном кресле Эда можно было прекрасно подремать, тогда как в родном офисе пришлось бы трудиться. У нас в «МБС» считается плохим тоном предаваться безделью в рабочее время, если поблизости находится шеф. Если не находится – тогда, конечно, другое дело…

Чтобы меня не застукали за таким предосудительным занятием, как просмотр приятных сновидений белым трудовым днем, я изнутри приперла дверь «Пинкертона» креслом для посетителей – как сказал бы папуля-полковник, «соорудила заградительную систему». Систему сигнального оповещения я находчиво спроворила из стеклянного пузырька с таблетками валерианки. Пристроенный на дверь, он в случае вторжения должен был грохнуться с двухметровой высоты на плиточный пол, тарахтя, как погремушка.

Очень довольная своей предусмотрительностью, я поудобнее устроилась в кресле частного сыщика и приготовилась немножко подремать, но меня все время что-то отвлекало. Сначала зазвонил телефон – пришлось его отключить. Потом по улице с нервирующим завыванием промчалась милицейская машина – пришлось закрыть форточку.

Затем меня посетила дельная мысль – загодя обезвредить все предметы, в принципе способные издавать те или иные бодрящие звуки. Я обесточила компьютер, выдернула из розетки вилку электрической кофеварки и замотала в забытый Эдиком шарф настольные часы, которые могли оказаться будильником. Наконец стало так тихо, словно в мягкую шерсть завернули меня саму. Я сладко зевнула, поудобнее пристроила затылок на спинке кресла, закрыла глаза…

И тут же по коридору, на ходу осыпая кого-то комплиментами, протопал наш Бронич. Скрипучий бас нашего шефа подходит для исполнения колыбельной. А тут еще его польщенный спутник интригующе сказал:

– Та, та, мы никокта не использовайт тупильные вещества! – И я окончательно и бесповоротно проснулась.

Каюсь, я любопытна. Ужасно захотелось узнать, что такое эти «тупильные вещества»!

«Это телевизионные ток-шоу и сериалы!» – предположил мой внутренний голос.

Я хмыкнула, наклонилась к системному блоку, чтобы включить компьютер и поискать интригующие «тупильные вещества» в Интернете, и вдруг увидела на полу красную, в белый горох, фаянсовую посудинку.

Это была чашка, чайная, но с остатками кофе.

«О! – встрепенулся мой внутренний голос. – Я представляю себе все так ясно, как будто это происходило на моих глазах! Эдик сварил себе кофе…»

Я посмотрела на обесточенную мною кофеварку и кивнула.

«Он выпил его! – азартно продолжил внутренний голос. – И внезапно почувствовал себя дурно!»

– Кофе, кажется, обладает мочегонным эффектом, а не слабительным? – припомнила я.

«Где одно, там и другое! – не смутился внутренний голос. – Подчеркиваю: Эдуарду подурнело внезапно, едва он успел допить свой кофе!»

– Аргументируй, – попросила я и едва не клюнула носом столешницу, внимательно разглядывая ее.

«Чашка лежит на полу, тогда как на столе, справа от коврика с компьютерной мышкой, видны круглые отпечатки! Очевидно, Эдик держал чашку в правой руке, прихлебывал кофе и переодически ставил ее на стол, чтобы покликать мышкой. А потом вдруг его скрутило, да так, что он уронил чашку на пол и даже не стал ее поднимать! Это же элементарно!»

– Как широко распространился в массах дедуктивный метод Шерлока Холмса! – вслух подивилась я.

«Ага! – язвительно поддакнул внутренний голос. – Не все же принимают тупильные вещества! Некоторые еще и книжки читают».

Я машинально посмотрела на книжную полку в углу кабинета: никаких книг на ней не было, одни металлические кубки и непонятные медали на деревяшках. Определенно, Эдик Розов к числу активно читающей публики не принадлежит. Что, вообще говоря, странно, раз он учился в аспирантуре и защищал кандидатскую…

«Может, впоследствии в его рационе оказалось слишком много тупильных веществ?» – вякнул неугомонный внутренний голос.

Я подняла с пола чашку и испытующе заглянула в нее. С виду обыкновенная кофейная гуща, а там – кто знает, может, и с тупильными добавками…

«Надо ее Веронике показать!» – предложил внутренний голос.

– Хорошая мысль, – согласилась я.

Взяв чашку с кофейными разводами, я встала, вышла из-за стола, отодвинула заградительное кресло, дернула на себя дверь – и едва не получила по голове сигнальным пузырьком с таблетками.

«А вот и ранний склероз!» – прокомментировал неотвязный внутренний голос.

Я плотно закрыла дверь детективного агентства на многократно сложенную бумажку и пошла к нашему ведущему специалисту по кофейной гуще.

Вероника Крохина – владелица и единственная сотрудница Индивидуального Частного Предприятия «Наина», специализацией которого является оказание населению услуг по эзотерической диагностике. «Ситуативный анализ по кофейной гуще, хиромантическая оценка долгосрочной перспективы, прогнозирование событий с помощью карт Таро, нетрадиционные способы решения проблем личных отношений, бизнеса и здоровья» – так написано в рекламном буклете, который сляпали для Вероники мы с Сашкой Бариновым.

То ли текст у нас получился такой замечательно зазывный, то ли доверчивых олухов в наших широтах пруд пруди, но от клиентов у Крохиной отбоя нет. В коридоре под дверью «Наины» нередко образуется очередь из взволнованных дамочек, нервно заламывающих руки. Я вижу эту картину каждый день, потому что офис Крохиной расположен на одном этаже с нашим «МБС» и Эдькиным «Пинкертоном».

Вероника утверждает, что она не просто гадалка, а самая настоящая потомственная ведьма. В это нетрудно поверить, послушав, как она разговаривает с клиентами. «Выпейте это!» – Вероника произносит таким мрачным тоном, словно в дымящейся чашечке содержится не кофе, а смертельный яд или расплавленный свинец. И внешность у Крохиной, когда она «при исполнении», такая, что впору проходить кастинг на роль Бабы-яги: нос острый, губы тонкие, щеки впалые, глаза горящие, брови и волосы косматые…

Вероника специально ходила на курсы театральных гримеров, чтобы научиться делать себе «правильное» лицо. Из дома она выходит вполне симпатичной женщиной, а в своем ведьмацком офисе первым делом садится к зеркалу и старательно преображается: покрывает лицо синюшным тоном, накладывает темные тени на нос и под глаза, наклеивает брови, вставляет линзы и приводит в демонический беспорядок модную салонную стрижку. Вечером совершается обратное превращение. Только крючковатые красные ногти остаются при Верке и днем и ночью: акрил – штука прочная, с ним возни много, запросто наклеивать и снимать не получается.

При этом хитрая Крохина ловко эксплуатирует и средневековые пережитки народных масс, и их веру в чудеса науки. Присвоив себе внушительное звание эзотерического диагноста, она и прогнозы дает не в устной форме, а в электронной, на диске с красивыми картинками-заставками, и в виде компьютерной распечатки. Очень эффектная бумажка получается – дизайн макета разрабатывал наш Эндрю, а он парнишка талантливый.

За неплотно прикрытой дверью моей рекламной конторы бодро рокотали голоса Бронича и его собеседника. Прокрадываясь по коридору на мягких лапах, я в продолжение интригующей темы тупильных веществ услышала обрывок фразы: «образуют толстый злой осажденного пилка». Кто или что такое этот «пилок», не хотелось даже выяснять – ну его, раз он злой!

«Наверное, это потому, что его осадили, – сочувственно пробормотал мой внутренний голос. – Никому ведь не нравится, когда с ним поступают грубо и неделикатно!»

В этот момент довольно грубо и неделикатно осадили меня саму.

– Стой, раз-два! – скомандовал страшный шепот.

Я остановилась, на всякий случай подняла руки, медленно обернулась и увидела, что по коридору вслед за мной на цыпочках, как Маленький Лебедь, семенит Алка Трошкина.

– Бронич привел нового клиента, он директор завода по производству безалкогольных напитков, чего от нас хочет – сам не знает и объяснить нормально не может, потому что дефективный, – скороговоркой объяснила Алка.

– Тупит?

– Нет, просто он немец и еще половину букв не выговаривает. Не поймешь, чего лепечет! Пусть с ним Баринов разбирается, он любых мужиков любит, и картавых, и шепелявых, и тотально дефективных, – рассудила подружка. – А ты куда?

Я показала ей Эдькину чашку и объяснила, что иду к Веронике за ситуативным анализом по кофейной гуще.

– Ой, как здорово придумано! – Трошкина искренне обрадовалась неожиданному развлечению. – Сейчас узнаем, что ожидает Эда в ближайшем будущем! А то от медиков прогноза не допросишься, а мы ведь переживаем за судьбу коллеги!

– Сильно переживаете? – спросила Вероника, когда мы явились к ней. – Настолько сильно, что готовы заплатить мне за работу? Дружба дружбой, но у нас в эзотерическом прогнозировании испокон веку действует железное правило: сначала позолоти ручку!

– Ведьма, – беззлобно констатировала я и полезла в карман за бумажником. – Сколько?

– Прейскурант на стене.

– Триста рублей?! – ужаснулась Трошкина, первой найдя нужную строчку. – Да ведь полная чашка кофе в нашем буфете стоит не больше сотни!

– На, кровопийца! – в сердцах сказала я, отсчитав три сотенных бумажки. – Вот погоди, придешь ты к нам в офис чаи с бутербродами гонять, мы тебе такой счет выкатим – придется ступу с помелом в заклад отдавать, чтобы расплатиться!

– Теперь чашку давай, – бестрепетно распорядилась потомственная ведьма, пряча деньги в карман длинного холщового фартука. – М-да… Ну что я могу сказать?

– Что? – вытянула цыплячью шейку Трошкина.

– Плохо дело.

– Эдик не выйдет из больницы? – испугалась Алка.

– Почему не выйдет? Выйдет, – медленно вращая чашку и внимательно разглядывая черноту внутри, сказала Вероника. – Но помучается…

– Помучается до того, как выйдет, или после? – уточнила я.

– И до, и в процессе, и после…

– Ну так се ля ви! – съязвила я, начиная злиться.

По-моему, за триста целковых можно было дать более конкретную и ясную характеристику ситуации!

– Или се ля вы, или се ля вас, – согласилась гадалка, продолжая сосредоточенно щуриться в чашку. – Вот, вижу я причину всех Эдькиных мук! Это женщина.

– Ну так шерше ля фам! – съязвила и Трошкина, видимо, подхватив прилипчивую заразу французской иронии у меня.

– А что за женщина? – поинтересовалась я.

– Красивая, – уверенно сказала Вероника, поглядев на самую страшненькую кофейную кляксу. – Не знаю, кто она Эду… но зовут ее на букву «А».

– А-а-а-а! – разыгравшаяся Трошкина заголосила, как в лесу. – Вот так ее зовут?

– Ой, мама…

Я поспешно наклонилась и подобрала упавшую чашку, пока кофейная гуща из нее не измазала светлый ковер. Шокированная Вероника прижала обе руки к сердцу и укоризненно посмотрела на мою непосредственную подружку:

– Зачем же так орать?!

– А-а-а-а! – донеслось из коридора.

– Это что – эхо? – Удивленная Алка открыла дверь.

Это было не эхо. Это была наша бухгалтерша Зоя. Она стояла на углу под раскидистым фикусом и орала, как еще одна дурочка из леса. И я не сразу поняла, что ее истошное «а-а-а-а» является последней буквой моего имени.

– И-и-инка-а-а-а-а! – надрывалась Зоя, вращаясь вокруг своей оси, как проблесковый маячок на крыше патрульки, и обеспечивая равномерное распределение акустических волн по округе. – Инка-а-а-а-а!

В последний раз с такой тревогой и с недобрым обещанием в голосе меня призывала мамуля, не нашедшая поутру в прихожей свои новенькие итальянские сапоги. Мне тогда было пятнадцать лет, дорогой импортной обуви я еще не удостаивалась, но наши с мамулей ноги как раз сравнялись в размере, и вопрос экипировки нижних конечностей я нахально решала по шкурному принципу «кто раньше встал, тот лучше обут». Но у Зойки я никогда никаких сапог никогда не уводила и не уведу, это совершенно исключено. У нее плоскостопие, а у меня высокий подъем.

– Я здесь! – громко сказала я, подождав, пока Зойка замолчит, чтобы набрать в грудь воздуха.

– Здесь она! – подтвердили Алка и Вероника.

Мы высунулись в дверной проем, как три головы Змея Горыныча из норы.

– Инка, живо двигай в офис! – сердито прокричала Зоя. – Скорее! Скорее! Бегом!

– До сих пор у нас не так жестко следили за соблюдением трудовой дисциплины! – досадливо подумала я вслух.

– Тебя Бронич зовет, срочно! Живее, живее, шевелись! – истерила Зоя. – Одна нога здесь, другая там!

– Ты мне льстишь, – пробормотала я, сокращая расстояние от «здесь» до «там» с максимальной скоростью.

Трошкина, которая за много лет научилась воспринимать восторженные комплименты моим длинным ногам как фоновый шум, не выдержала и хихикнула.

Это была последняя нотка веселья в текущий бурный день. Все, с кем мне довелось общаться позже, демонстрировали полное отсутствие чувства юмора.

Зойка перехватила меня на углу и погнала в офис, безжалостно толкаясь.

– Инка! Инка! Инка! – с нечеловеческим энтузиазмом вопил попугай, разучивший с подачи горластой бухгалтерши новое слово.

– Тебя еще не хватало! – огрызнулась я, пробегая мимо.

Ощущая, как под давлением Зойкиных направляющих рук на моей талии образуются вмятины, я ворвалась в кабинет шефа.

Бронич сидел за столом красного дерева, и лицо у него было в тон столешнице. Проволочные волоски, окружающие лысину шефа на манер тернового венчика, вздыбились круче обычного. Одной рукой Бронич яростно чесал свою тонзуру, другой прижимал к уху телефонную трубку.

Увидев меня, он произнес «Да, разумеется!» тоном, каким уместнее было бы сказать «Нет, ни за что!», швырнул трубку на рычаг, склонил голову к плечу и метнул в мою сторону тяжелый взгляд василиска. Я на всякий случай отступила в сторону, но шеф скорректировал направление своего нервно-паралитического взора с учетом моего телодвижения и мрачно спросил:

– Новость знаешь?

– Ну… Э-э-э… – протянула я, не сразу определившись с линией поведения.

Неинформированность для рекламщика – смертный грех. Ответив «Нет, не знаю», я поставила бы под сомнение свою профессиональную репутацию. А ею я дорожу едва ли меньше, чем женской гордостью!

Мгновенно оценив расклады, я нарочито важно кивнула:

– А-а-а! Вы про сенсацию на Си-эн-эн?

– Я про скандал в «МБС»! – рявкнул Бронич.

– О-о-о… – Я растерялась, но быстро нашлась: – Что, кто-то из клиентов набузил? Этот, что ли, с фабрики тупильных веществ?

– У-у-у! – отмахнулся Бронич. – Вспомнила! Это когда еще было! Час назад!

– И-и-и? – подбодрила его я.

Поскольку выразительные гласные мы, кажется, все перебрали, можно было надеяться, что шеф ответит более развернуто и по существу.

– Ё-о-о-о-моё! – простонал Бронич, не оправдав мои надежды. – Она еще не знает?!

Испепеляющий взгляд опалил мое плечо. Обожженная Зойка охнула и виновато пробормотала:

– Я не успела объяснить…

– Да в чем дело-то?! – ничего не понимая, занервничала я.

– Хотелось бы, чтобы до дела не дошло, но, похоже, уже поздно. – Бронич снял очки, бросил их на стол и двумя руками сильно потер багровую физиономию. – Боюсь, что мы его потеряем.

– Эдика, что ли? – Я оглянулась на Зою.

Она покачала головой:

– Севу!

– Полонского?!

Вот когда я встревожилась по-настоящему!

Всеволод – наш штатный креатор, до его прихода в «МБС» выдавать на-гора свежие идеи приходилось мне одной, и я еще не забыла, что это было очень утомительно и притом никак не сказывалось на моей зарплате редактора. Потерять Полонского?! Ну нет!

– Я сделаю что угодно, чтобы вырвать Севу из лап смерти! – пылко заверила я шефа.

– Надо из лап закона! – поправил Бронич и снова вздохнул.

– Нашего Севу забрали в милицию, – тоже вздохнув, тихо сказала Зоя. – Прямо с улицы! Он грязно приставал к девушке и даже пытался ее изнасиловать!

– Вы это серьезно? Или пугающе шутите в связи с Хэллоуином? – В полном обалдении я переводила взгляд с бухгалтерши на шефа и обратно. – Сэр Сева? Дон Кихот Полонческий?!

По-моему, прозвища нашего коллеги говорят сами за себя. Всеволод Полонский эрудит, эстет и джентльмен до кончика зонта. Я никак не могла вообразить Севу в роли гнусного уличного приставалы!

– Вот уж совершенно нелепая мысль! Все равно что обвинить в мафиозной деятельности благородного короля Артура и рыцарей Круглого стола!

– Будь добра, постарайся довести это свое мнение до сведения своих же друзей в милиции! – попросил Бронич.

Вот тут я начала понимать, чем были вызваны истошные крики «Инка, Инка!». Мой жених Денис Кулебякин – весьма уважаемый в милицейских кругах эксперт-криминалист. Его лучший друг Руслан Барабанов – важная фигура в отделе по борьбе с организованной преступностью. Да и мой папа, отставной полковник, сохранил хорошие знакомства в разных силовых структурах…

Прежде коллеги по «МБС», люди сплошь творческие, культурная элита общества, расценивали мои связи «с ментами» как порочащие. Подозреваю, от остракизма меня спасало только наличие мамы – известной писательницы и брата – модного дизайнера. Своей несомненной богемностью они как-то компенсировали дурное влияние на меня милицейского плебса. И вот, значит, теперь мои контакты в органах на что-то сгодились! Я усмехнулась, шагнула к директорскому краснодеревянному столу и потеснила Бронича у телефонного аппарата.

– Капитан Кулебякин! – без промедления отозвался на другом конце провода мой милый.

– Дениска, спасай! – сказала я.

– Всегда пожалуйста, любимая!

Я приложила трубку к признательно забившемуся сердцу и сказала Зойке, заканчивая давний спор:

– Понимаешь теперь, почему я выбрала мента? Мало слов – много дела! И так во всем.

Пристыженная Зойка уныло кивнула, а Денис в трубке хмыкнул и проницательно заметил:

– Комплименты – это не к добру. Чую, просьба будет на редкость гадкая!

Разумеется, он не ошибся. Однако вытащить из милиции «насильника» Севу оказалось совсем не так трудно, как думал паникер Бронич.

– Конечно, если бы пострадавшая девушка тоже поехала в участок и написала там заявление, ваш Полонский не отделался бы так просто, – снисходительно объяснил мне мой милицейский герой уже поздним вечером, предварительно истребовав и получив с меня благодарность за совершенный им подвиг натурой.

К счастью, барышня скрылась с места происшествия еще до того, как увезли Севу в милицейском «бобике». Пока стражи порядка отскребали с асфальта побитого честными гражданами «насильника», его «жертва» тихо шмыгнула в подоспевшее такси и по-английски удалилась в неизвестном направлении.

– Сумасшедшая какая-то девица, – зевнув, подумала я вслух. – Припадочная! Сначала возвела на парня напраслину, а потом усовестилась и сбежала.

– Уверена, что это была напраслина? – сонно пробормотал Денис. – Я лично вашему Полонскому не слишком доверяю…

Одно время Сева за мной ухлестывал. С тех пор и навсегда он у бдительного милицейского капитана Кулебякина на подозрении. Но я не стала спорить с милым: мне хотелось спать, и я не отказала себе в этом.

Телефон зазвонил среди ночи.

Поздний звонок четко проассоциировался у меня с милицейскими подъемами по тревоге, так что я и не подумала снять трубку. Это сделал Денис. И лишь когда он прилепил мобильник к моему уху, я поняла, что телефон-то мой собственный!

– Инночка! Ах, Инночка! – В трубке захлебывалась слезами мама Севы Полонского.

– Нонна Игоревна?

Я села в постели, включила бра в изголовье кровати и посмотрела на будильник.

Была половина третьего. Шесть часов назад я передала помятого и обессиленного Всеволода с рук на руки его любящей маме, и в тот момент она плакала от радости, так как успела вообразить своего милого мальчика в полосатой робе арестанта, с бритой наголо головой и деревянными колодками на ногах.

Теперь в плаче Нонны Игоревны и малейшей радости не чувствовалось.

– Инночка, Севу забрали! – прорыдала она.

Я подумала, что намятые бока Полонского все-таки потребовали госпитализации, и спросила:

– В больницу?

– Нет, не в больницу! В тюрьму!

– В какую тюрьму? Почему? За что?!

Я покосилась на Дениса.

– Кузнецова! – с упреждением зарычал он, выглянув из-под подушки. – С кем ты, черт побери, якшаешься? Я не буду вытаскивать из кутузки всех твоих хахалей!

– Это не хахаль, это все тот же Полонский, – торопливо объяснила я. – Кажется, его снова арестовали.

– Что, он еще на кого-нибудь напал? – излишне громко поинтересовался бездушный мент.

Нежная Севина мама в трубке захлебнулась рыданьями и отключилась. Я вздохнула, вырубила телефон и грозно посмотрела на Дениса.

– Даже не проси! – каменным, как топор пещерного человека, голосом отрубил он. – Утром. Все – утром!

И мой милый снова уснул, захрапев, как неандерталец, в совершенстве освоивший прием отпугивания носовыми руладами саблезубых тигров. Я немного порычала, как тот же тигр, но услышана не была.

«Что ж, утром так утром», – примирительно пробормотал мой внутренний голос.

Я побила кулаком подушку и натянула до ушей одеяло.

«Ну и что такого, что его в милицию забрали? В милиции тоже люди», – усыпляюще забормотал внутренний голос.

– Пеще-е-е-ерные, – зевнув, согласилась я.

И уснула.

5

Тугриков, в лице, фигуре и манерах которого без труда угадывалось самое близкое родство с пещерным человеком, со скрежетом почесал подмышечную впадину сквозь задубевший рукав форменной куртки и шершавым басом томимого жаждой алкаша гаркнул в открытую форточку квартиры на первом этаже:

– Граждане, откройте! Милиция!

Форточка тут же захлопнулась. В считаные секунды в режиме цепной реакции герметично закупорились оконные проемы по всему фасаду старого «сталинского» дома, построенного буквой «П».

Тугриков искательно заглянул в окно по другую сторону подъездной двери. Там с подоконника широко и бессмысленно улыбалась круглая тыквенная морда, начиненная горящей свечкой. По кружевной занавеске метались кривые тени.

Тугриков с мучительным звуком поскреб стекло ногтем, занавеска дернулась, и над воскуренной тыквой появилась жутчайшая физиономия – синюшная, в мощных шарпейских складках, с кривым красным ртом и зубами наружу. Тугриков замер с поднятой рукой. Вурдалачья морда ему одобрительно покивала и показала сразу два больших пальца.

– Они думают, что мы тоже маскированные монстры! – со смесью удивления и обиды сказал Голубовский.

Тугриков вздрогнул и использовал поднятую руку для крестного знамения.

– Сегодня Хэллоуин, Витя! Импортный праздник всякой нечисти! – объяснил Голубовский.

– Вот люди! Вас че, давно по тыквам не били? – Тугриков укоризненно посмотрел на иллюминированный овощ и помотал головой, как одолеваемая блохами собака. Сходство усугубляло сорвавшееся с привязи на темечке ухо серой меховой шапки.

В середине октября на почве наблюдались заморозки, и вся городская милиция дисциплинированно перешла на зимнюю форму одежды. И хотя в конце месяца вдруг потеплело, легкомысленное поведение погоды не изменило четкой линии заведенного милицейского порядка. Тугриков с тоской думал о любимом спортивном костюме и легкой ветровке. Необходимость изменить удобной экипировке обусловил утренний смотр, куда надо было явиться в полной выкладке, да еще с «тревожным» чемоданчиком.

– Витя, остынь! – позвал товарища лейтенант Голубовский.

Блудный сын благородного семейства, он не производил впечатления прямого потомка пещерного витязя в тигровой шкуре и имел генетическую способность к внезапным гениальным озарениям.

– Сейчас мы войдем в лучшем виде. Ты справа, я слева!

Опера Витя Тугриков и Петя Голубовский внешне походили один на другого не более, чем Пересвет на Челубея, однако обладали глубинным внутренним сходством. Оно выражалось в переизбытке природной жизнерадостности и непреодолимой склонности к скоморошеству. «Наши клоуны», – любовно называли Тугрикова и Голубовского охочие до развлечений коллеги.

Переглянувшись, изобретательные служивые люди распластались по обе стороны железной двери подъезда. Голубовский, оказавшийся ближе к домофону, нервными пальцами столбового интеллигента пробежался по кнопочкам, сделал брови домиком и громко, жалобно мяукнул.

– Твою мать! – подпрыгнул от неожиданности кровный враг саблезубых кошачьих неандерталец Тугриков.

– Цыц! – предостерегающе свистнул ему Голубовский и тут же виртуозно преобразил прозвучавшее междометие в раздраженное кошачье шипение.

– Гав! – неубедительно сказал Тугриков просто так, от себя.

Он еще не понял сценария.

– Мя, мя-а, мийя-ау-у-у! – приседая от натуги, на редкость противным голосом заныл Голубовский. – Мя-а-а! Мь-мя-а-а-а-а!!!

Впечатленный Тугриков, отказавшись от намерения составить дуэт «В мире животных», с интересом прислушивался.

Домофон страдальчески хрюкнул. Тугриков показал Голубовскому большой палец. Голубовский тонко улыбнулся и на «бис» издал серию душераздирающих звуков, способных превратить в охотников за пушным зверем армию убежденных гринписовцев.

– Поразвели тут четвероногих друзей, зоофилы чертовы! – сердито проворчал сонный бас, до краев наполненный тоской по оставленной теплой постели. – Благодетели, блин, флоры и фауны! Пенсионеры, вашу мать!

– Мау-а-ать! – на хорошем кошачьем издевательски поддакнул ему Голубовский.

– Слышали, Шмульсоны? В последний раз вашего мурзика запускаю! Не научится по ночам дома сидеть – быть ему меховым ковриком! – бешено прорычал домофон.

Пискнуло, заныло, щелкнуло. Коварно ухмыляющийся Тугриков потянул на себя открывшуюся дверь. Голубовский в последний раз шкодливо мявкнул и следом за товарищем вошел в подъезд.

Нужная квартира располагалась на втором этаже. Справа от двери, под звонком, помещалась начищенная бронзовая табличка с гравировкой: «Проф. В. В. Полонский».

– Приятно иметь дело с культурными людьми! – порадовался Голубовский, длинным крепким пальцем продавливая кнопочку звонка в глубь кирпичной кладки. – Откройте, мия-а-а… Тьфу! Милиция!

– Господи, боже мой! Ироды! Антихристы! Опять! – бессильно заплакала Нонна Игоревна Полонская, скорбными материнскими всхлипами вызывая у «иродов» смутное чувство классовой вины. – Не виноват мой мальчик ни в чем, не виноват! Не было никакого изнасилования!

– Изнасилования, может, и не было. А как насчет убийства? – не без сочувствия к материнскому горю пожал плечами Тугриков.

Всеволод Полонский, сухощавый и стройный, как молодой тополь, выступил из спальни, вздрагивая гладким подбородком и горделиво запахивая бархатный халат со стеганым шалевым воротником.

– Гражданин Полонский Всеволод Константинович? – с тихой радостью кошки, узревшей перед собой беззащитную мышь, вопросил Голубовский. – Вы бы переоделись во что поприличнее.

– На выход! – с намеком предупредительно подсказал Тугриков.

Шевельнув кадыком, Всеволод Полонский безмолвно развернулся, ненадолго скрылся в комнате и вскоре вновь появился в прихожей. Нонна Игоревна, во время его отсутствия успевшая страдальческим шепотом выдать «иродам-антихристам» самую положительную характеристику на сына, глотая слезы, трясущимися руками помогла ему застегнуть запонки на манжетах свежей белой сорочки, поправила узел галстука под воротником, поцеловала в лоб и перекрестила.

Изящный, как испанский тореадор, Сева грациозно перевесил с плечиков на себя кашемировое полупальто, втиснул высокое чело в плюшевую кепку, зашнуровал кожаные туфли и подхватил с трюмо замшевые перчатки.

– Я готов, – высокомерно сообщил он, брезгливо кривя породистый профиль.

– Я думаю, обойдемся без наручников? – посоветовался с коллегой Голубовский, иронично поглядев на благообразного придурка, отправляющегося в казенный дом при полном параде.

– Ясен пень! – согласно хмыкнул Тугриков.

Под тихие и безнадежные причитания убитой горем Нонны Игоревны опера и подконвойный Полонский вышли из квартиры и затопали вниз по лестнице.

Впереди, развернув плечи свободно и гордо, как вольнонаемный атлант, легким шагом человека, не обремененного укорами совести, шагал красавец Всеволод. Он тихо насвистывал арию тореадора из оперы «Кармен». Малообразованный в музыкальном плане Витя Тугриков расхожий мотив не узнал, но задорное настроение оценил и уважительно шепнул Пете Голубовскому:

– А парнишка-то фасонистый!

Голубовский, также впечатленный демонстрацией столь редкой силы духа, только прищелкнул языком и тоже расправил плечи, дабы не посрамить и соответствовать.

Опера не могли знать, что фасон за Севу в данный момент держит эффективное средство иностранной фармацевтической промышленности, прописанное доктором Нонне Игоревне Полонской, страдающей тяжелой формой артрита. Любящая маменька с вечера напичкала побитого Севу таблетками, от которых он стал легким и веселым, как наполненный гелием воздушный шар. При этом могучий разум штатного креатора рекламного агентства «МБС» ничуть не затуманился и работал, как кремлевские куранты, только бесшумно.

Небрежно помахивая зажатыми в кулаке перчатками, Полонский легчайшей поступью человека, превентивно истребившего всякую угрозу здоровью своего опорно-двигательного аппарата, спускался по ступенькам и сосредоточенно думал о побеге из-под конвоя. Подходящий случай представился ему сразу за бронированной дверью подъезда.

Случай имел малосимпатичный вид облезлого уличного кота невзрачной темной масти, идеальной для маскировки на асфальте и грязном бетоне. Кот, не имеющий ни имени, ни дома, устроился на ночлег прямо на ступеньке крыльца. Открывшаяся металлическая дверь его не потревожила, потому что нечувствительно прошла выше, над насупленной усатой-полосатой башкой, а вот легконогий Сева неожиданно для себя и для придремавшего матроскина вступил в плотный контакт с протяженным кошачьим телом. Он запнулся, ругнулся и кубарем покатился с высокого крыльца.

– Мь-мя-а-а-а! – во всю глотку взвыло оскорбленное животное, вынужденно улетая с крыльца во двор по низкой дуге.

– Шмульсоны! – знакомым голосом возмущенно взревел домофон. – Божьи одуваны! Уймите свою тварь!

– Не смейте нас оскорблять! – тонким козлиным голосом выкрикнула скрипучая форточка на втором этаже.

Эхо с готовностью понесло по колодцу двора последний сомнительный слог.

– Чего-чего? Вы еще и материться будете?! – неприятно изумился домофон.

– Бум! – громко подтвердил Полонский, достигший в падении асфальтированного двора.

– Ий-я-а-а-а! – завершая недолгий полет, кот с боевым криком каратиста боднул иномарку, любовно припаркованную в круге света от одинокого фонаря.

– У-а! У-а! У-а! У-а! – гигантским припадочным младенцем заревела машина.

Кособоко перепрыгнув с автомобиля на дерево, перепуганный кот закачался на ветке. С дробным стуком посыпались на землю спелые грецкие орехи.

– А ну, хто там дерево трясет, хулиганье, ворюги, вы этот орех сажали, поливали, растили, дармоеды?! – с полоборота завелась местная старожилка баба Клава, в попытке различить во мраке подлых негодяев опасно перегибаясь за подоконник.

Четко отреагировав на ореховый град, завопила вторая машина.

Из открывшегося окна слева от подъездной двери на шум выглянула синюшная складчатая морда. Увидев ее в тревожном свете ритуальной тыквы, старожилка баба Клава хрипло ахнула и мягко упала назад, в комнату.

Хрустнула пластиковая рама. Треснув оборванной занавеской, на балкон выскочил бритоголовый мужик в трусах и с пистолетом.

– Стой, стрелять буду! – страшным голосом прокричал он и тут же неприцельно пальнул в созвездие Стрельца.

Стрелец не принял вызов, но специально обученные люди, опера Тугриков и Голубовский, отреагировали как надо: шумно залегли в кустах у крыльца и из-под ненадежного прикрытия мусорной урны велели психованному стрелку немедленно бросить оружие.

Это справедливое требование было сформулировано в элементарных матерных выражениях, однако понимание сказанного дезориентированному и в высшей степени взвинченному автовладельцу затруднил виртуозный дуэт противоугонных сигнализаций.

Второй выстрел в небо больно ранил Малую Медведицу, после чего Тугриков и Голубовский тоже по разику шмальнули в звездные выси, авторитетно пообещали отправить в царствие небесное самого мужика в трусах и вызвали подкрепление.

Домофон, не тая неприятного изумления, возбужденно сообщил некой Маринке, что во дворе, кажись, бандитские разборки, и велел всем лечь на пол.

Неизвестно, входил ли в категорию «все» безымянный дворовый кот, но именно он с подкупающей готовностью рухнул на «пол», угодив на согнутую спину Тугрикова.

Рука опера, не ожидавшего коварного нападения с тыла, дрогнула, и разбитое шальной пулей стекло чердачного окна тонко, жалобно вскрикнуло. С мелодичным плачем посыпались вниз колкие стеклянные слезы.

– Миня! – истерично завизжали на четвертом этаже у Шмульсонов. – Миня, это шо – погром?!

Гадко заругался осыпанный осколками мужик в трусах. С новой силой взвыл бедный матроскин, получивший пинка от рассвирепевшего Тугрикова. Через квартал от дома тревожно запела, приближаясь, милицейская сирена.

Всеволод Полонский расправленным плечом атланта разбил ближайшее подвальное окошко и ужиком скользнул со двора в не используемое по прямому назначению бомбоубежище. Он легко пробежался по катакомбам, каждый поворот которых был ему знаком с детских лет, и через подсобку круглосуточно работающего продуктового магазина вышел на улицу. Дежурная продавщица, сомнамбулически дремлющая у мирно квакающего телевизора с початой бутылочкой пива, проводила проследовавшего мимо нее Севу затуманенным взглядом и вопросительно икнула, но он только безмолвно отсалютовал ей испачканными перчатками и был таков.

Голова у Полонского была легкая, как одуванчик, и работала, как часы с кукушечкой. Воображаемая птичка на вопрос «Кукушка, кукушка, сколько мне на свободе жить осталось?» саркастично кукнула полразика, и Сева понял, что у него есть минут тридцать, не больше. Если за это время он не уберется куда подальше, куковать ему за решеткой в темнице сырой долго-долго!

Мимо, светясь окошками, точно хэллоуинская тыква прорезями, прогрохотал пустой трамвай. Опасаясь запомниться скучающему кондуктору, Сева остерегся пользоваться общественным транспортом. К счастью, голова у него работала, как часы со встроенным компасом. Полонский безошибочно определил кратчайшее направление к вокзалу и двинул к нему пешим ходом через парк.

Стайка весело хохочущих привидений в долгополых белых балахонах налетела на него под заповедным дубом. Сева наотрез отказался включиться в хоровод, но нахлобученную на него картонную маску принял с благодарностью.

В темных аллеях и на прилегающих к парку улицах то и дело встречались ведьмы, зомби и оборотни. Большая группа на диво жизнерадостных инфернальных существ обнаружилась непосредственно на вокзале.

Юные черти и чертовки с сигаретками нетерпеливо били копытами у чадящего автобуса, на подножке которого дергалась сердитая тетка в шиньоне, украшенном островерхой газовой шляпой с мишурой по краям. «Одиннадцать! Двенадцать! Тринадцать!» – нервно выкрикивала она, по одному затягивая курильщиков в недра автобуса, где кто-то в тему наяривал на гитаре: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца! Йо-хо-хо! И бутылка рома!»

Упомянутая бутылка ходила по кругу, в багажный отсек низко присевшего автобуса, весьма похожего на переполненный сундук мертвеца, без разбору загружались рюкзаки и скатанные в рулоны спальники. На лобовом стекле транспортного средства, закрывая табличку с указанием маршрута, трепетал бумажный лист с нарисованными костями и черепом. Водитель моторизованного сундука окостенело, как череп, улыбался и давил на клаксон с отчаянием монаха, готового разувериться в очистительной силе колокольного звона.

– Да садитесь вы уже, черти! – закричала сердитая тетка, за шкирку забрасывая в автобус вертлявого белокурого бесенка на шестидюймовых каблуках.

Всеволод Полонский выжидательно остановился вблизи шабаша и пристально посмотрел на главную ведьму сквозь круглые дырочки в маске черного кота.

– А ты чего встал?! Особого приглашения ждешь? Шевелись! – гаркнула на него злая фея.

Сева не заставил себя упрашивать и занял свободное место в автобусе. Через минуту сзади по рядам к нему приплыла неоднократно воспетая бутылка рома. Сева снова не стал упрямиться и сделал большой глоток. Легендарный напиток имени пятнадцати мертвецов усилил волшебное действие мамулиных таблеток, и Всеволод почувствовал себя живее всех живых.

– Вот вам! А это вы видели?! – злорадно сказал он проплывающему за окном городскому пейзажу и скрутил из пальцев тугую фигу.

– Мы едем, едем, едем в далекие края! Хорошие соседи, веселые друзья! – запели буйные черти.

– Тра-та-та! Тра-та-та! Мы везем с собой кота! – в полном восторге подхватил спасенный Полонский, в темном салоне подняв на взмокший лоб картонную кошачью маску.

Вторник

1

– Люди! Вы знаете, что…

С этими словами я с разбегу ворвалась в родной офис, осеклась и со скрежетом затормозила каблуками.

Помимо Зойки и Баринова, в комнате находились два мужика, принадлежность которых к общественно-полезной легавой породе безошибочно определялась с первого взгляда. Помятые серые лица, выправка и прически римских легионеров, сильно поношенные джинсы, грубые свитера с замахрившимися рукавами и, главное, этакая туманная, со льдистой искоркой, дымка во взорах… Парни были похожи на моего любимого милиционера, как родные младшие братья. То есть капитан Кулебякин рядом с ними смотрелся бы как наследный принц рядом с принцами второго и третьего ранга. Сто пудов, по званию эти ребята «летехи», никак не выше.

– Не знаем, но хотим узнать! – без промедления отозвался на мои опрометчивые слова второразрядный милицейский принц.

– Прям щас, – хриплым басом добавил третьеразрядный.

– Инна, это товарищи из милиции, – постным, как церковная просвирка, голосом сказала Зоя. – Они ищут Полонского.

– Они его вроде уже нашли? – искренне удивилась я.

Милицейские принцы неожиданно густо покраснели.

– Они его нашли, но он убежал, и они его снова ищут! – с откровенным удовольствием объяснил Сашка Баринов.

Видно было, что товарищи из милиции ему не понравились, иначе Сашкин голос стал бы мягким, как кротовья шкурка, а глаза лучистыми, как свежевымытые ксеноновые подфарники. Как я уже говорила, Сашок ведь у нас полномочный представитель сексуального меньшинства, полагающийся каждому уважающему себя рекламно-медийному заведению по умолчанию.

– Они найдут, – без симпатии зыркнув на Баринова, мрачно заверил меня милицейский товарищ в синем свитере.

– Бог им в помощь, – сказала на это я, давая понять, что от меня поддержки в этом деле «они» не дождутся.

«Платон мне друг, но истина дороже», – сказал кто-то из древних греков. Напротив, я бы сказала, что Полонский мне дороже всякой истины. Убил он кого-то или нет – это тревожило меня гораздо меньше, чем реальная угроза в одиночку, без проверенного боевого товарища, сражаться на нашем рекламно-информационном фронте от трех до пятнадцати лет, если не пожизненно!

– А вы у нас, девушка, кто будете? – склонив голову набок, как сторожевая собака, всерьез раздумывающая, не тяпнуть ли ей подозрительного гражданина, спросил второй опер – в сером.

– А я у нас буду законная супруга капитана Кулебякина из экспертно-криминалистического отдела ГУВД края! – без запинки ответила я, нисколько не погрешив против истины.

Рано или поздно я непременно выйду замуж за Дениса, я ему это твердо пообещала еще два года назад.

– А… ну тогда ладно, – отмякая, сказал опер в синем.

– Чай, кофе? – чутко уловив момент, предложила хитрюга Зойка. – У нас есть вкусные конфетки.

– А также колбаса, сыр, масло и прорва разных булок, – добавила я, распахнув холодильник, оставленный нам в наследство безвременно ушедшим в лазарет Эдиком Розовым. – Сейчас бутербродов наделаем. Дембельских! Я умею.

– Еще бы, – одобрительно молвил опер в сером, явно намекая на бесценный жизненный опыт, который я непременно должна была приобрести в роли милицейско-капитанской жены.

«Дембельский бутерброд» – это плитка сливочного масла, густо посыпанная хлебными крошками и зажатая между двумя толстыми ломтями колбасы. Капитан Кулебякин регулярно готовит сие варварское блюдо на завтрак и уплетает его, жмурясь, как кот на пригреве. В идеале дембельский бутерброд запивается полустаканом водки, что, на взгляд человека, далекого от тревожной армейской и милицейской жизни, уж совсем странно для утренней трапезы. Но с похмелья, а также для разминки перед неизбежно грядущей пьянкой идет просто замечательно, уверяет Денис.

Малопьющие Зойка и Баринов, в принципе не знающие мук похмелья, посмотрели на пару спроворенных мной сэндвичей «а-ля дембель» с неприкрытым ужасом. Но милицейские принцы уплели угощение мгновенно и даже не отказались от предложенной добавки.

Заметив, что незваные гости расслабились и подобрели, Зойка перестала возмущенно пучить на меня глаза, а Баринов, кажется, пересмотрел свое отношение к милицейским кадрам. Держа чашку четырьмя пальцами и манерно оттопырив пятый, Сашок сложил губы куриной попкой, нежно подул на чай и с придыханием спросил ближайшего к нему опера в синем:

– Ну, и кого же наш Севочка вчера убил?

Это прозвучало так, словно наш Севочка имел убыкновение убивать кого-нибудь ежедневно – вчера, позавчера… А также сегодня и завтра, если ему представится подходящий случай.

Милицейские принцы опять напряглись. Я под столом крепко наступила Баринову на ногу. Он скуксился, а Зойка поспешно сказала:

– Наш Сева не такой! Он хороший!

– Хорошенький, – пробурчал Баринов, с трудом выдергивая заднюю лапу из-под моего каблука.

– Ваш «хорошенький» Сева подозревается в совершении убийства гражданки Лютовой Алисы Владимировны, – сказал опер в синем, со стуком поставив на стол опустевшую чашку. – Знакомо вам это имя?

Я покачала головой и вопросительно посмотрела на Зойку. Как наш бухгалтер, она знает всех, у кого с «МБС» есть хоть какие-то деловые контакты. Зойка тоже помотала головой и вопросительно посмотрела на Баринова.

– Нет, – коротко ответил он таким тоном, словно само предположение о знакомстве с красивой женщиной было для него оскорбительно.

– А можно поподробнее? – попросила Зоя.

Я убрала со стола никого не заинтересовавшие конфетки и быстренько сляпала еще пару пугающих сэндвичей. По опыту знаю: хорошо накормленный и напоенный мент становится мягким и милым, как плюшевый медвежонок. Сообразительный Баринов, тоже имеющий большой опыт по части смягчения и умиротворения суровых мужчин, повторно наполнил чашки, и под чаек с бутербродами милицейские принцы поделились с нами информацией.

Никаких секретов нам, разумеется, не выдали. Наверняка мой друг Максим Смеловский в вечернем выпуске телепрограммы «Реалити шок» расскажет зрителям, охочим до страшилок из нашей жизни, все то же самое, но куда эмоциональнее и с бонусами в виде собственных ценных умозаключений. Менты, как водится, были скупы на слова.

Поздним вечером гражданин, имя которого нам не сказали, прогуливался в сквере имени Героев Кубани с собакой, также оставшейся для нас неизвестной. В отличие от хозяина безымянный четвероногий друг не ограничивал свою прогулку перпендикулярными прямыми аллей и с щенячьей радостью носился по хрустящим сугробам из опавших листьев. Один из желто-коричневых барханов привлек особое внимание пса. Щенячью радость сменили выражения собачьей скорби. На глазах у обеспокоенного хозяина пес предпринял энергичные раскопки и вырыл из сухой листвы женский труп.

Приехавшая по звонку опергруппа без труда выяснила личность мертвой женщины – ею оказалась гражданка Лютова Алиса Владимировна, симпатичная блондинка неполных тридцати лет. Имя, возраст и прочие паспортные данные несчастной установили без труда, так как основной гражданский документ находился при ней, в сумочке, длинным кожаным ремешком которой бедняжка и была задушена. Кроме паспорта, в сумочке помещалось немного косметики, мобильник, связка ключей, портмоне с деньгами, шоколадная конфета в блестящей бумажке, простой аптечный пузырек с неизвестными таблетками и новенькая визитка Всеволода Константиновича Полонского, креатора рекламно-информационного агентства «МБС».

Естественно, возникший у оперативников повышенный интерес к гражданину Всеволоду Константиновичу Полонскому запредельно усилился, когда выяснилось, что это звучное ФИО и без того уже на слуху в городской милиции. Творческого рекламщика, доставленного в отделение как хулигана и чуть ли не маньяка-насильника, всего несколько часов назад с шумом и скрежетом отпустили на все четыре стороны!

Патрульные, осуществлявшие задержание, без труда вспомнили и достаточно подробно описали предполагаемую жертву уличного сладострастника Севы – симпатичную блондинку лет тридцати, к сожалению, уклонившуюся от визита в милицию. Все приметы сошлись: то была Алиса Владимировна Лютова.

– Ну, все, теперь Сева влип! – сказал, дослушав до этого места, Сашка Баринов.

А Зойка сузила глаза и спросила:

– Нельзя ли увидеть фотографию этой девушки? Мы, видите ли, могли знать ее не по имени, а только в лицо – сами понимаете, в рекламном бизнесе крутится множество красавиц, всех не упомнишь.

– Можно и фотографию, – кивнул опер в сером, водружая себе на колени потрепанную спортивную сумку.

От долгого употребления она утратила изначально кубическую форму и топорщилась интригующими выпуклостями в самых неожиданных местах. Поклоннику теории Ломброзо рельеф поверхности этой сумки сказал бы гораздо больше, чем шишки на черепе ее хозяина. Одна из выпуклостей отчетливо обрисовывала контуры плоской поллитровки, в другой угадывались плоскогубцы.

Это мне ужасно не понравилось. Я сразу представила себе, какие методы может использовать этот сумчатый опер для получения свидетельских показаний.

Вскрыв один из наружных карманов своей кошмарной торбы, ее владелец достал конверт, а из него вынул несколько фотографий. Едва взглянув на них, чувствительная Зоя скривилась и оттолкнула снимки со словами:

– Нет, я ее точно не знала…

Мы с Сашкой переглянулись и дружно хмыкнули. Зойка, видимо, ожидала увидеть что-то вроде стандартного портфолио фотомодели – набор высокохудожественных снимков, представляющих красавицу в самом лучшем виде. А тут…

Нет, по части колористики к фотографу претензий не было: сочетание золота с синим и белым смотрелось богато и ярко, несмотря на то что снимали ночью, со вспышкой, что обычно заметно искажает цвета. А вот композиция картинок отнюдь не радовала.

Светловолосая женщина в приталенном синем пальто утопала в перине из сухих листьев – такой сюжет при других обстоятельствах можно было бы подать весьма эротично. Но красивое лицо фотомодели было искажено гримасой, голова неестественно склонилась к плечу, алая помада размазалась по щекам, и в положении тела не угадывалось ни единого намека на игривость. На других снимках отдельные части общей картины были запечатлены более крупными планами.

Я с трудом сдержала возглас изумления.

– Ну? Знакомое лицо? – не дождавшись бурной реакции от нас с Бариновым, спросил опер в синем.

– Нет, – покачал головой Сашок.

– Да, – неохотно призналась я, предчувствуя, что этим актом гражданской сознательности обеспечиваю себе нескучный денек в компании опера с плоскогубцами. – Я видела ее вчера. Она приходила к нашему соседу, частному детективу Эдику Розову, но не застала его. Эд как раз надолго застрял в туалете, а я караулила его кабинет. Эта женщина заявила, что у нее вопрос жизни и смерти, но не пожелала мне ничего рассказать.

Зойкины красиво подведенные глаза приняли форму перезрелых персидских огурцов. Сашок незаметно для оперативников, цепко уставившихся на меня, покрутил пальцем у виска. Мол, дура ты, Кузнецова, сейчас тебе устроят развеселую жизнь!

Так и вышло. Подробности моего трехминутного разговора с Алисой Лютовой из меня вытягивали три часа. Зое, Сашке и опоздавшему к первому акту марлезонского балета Эндрю Сушкину тоже досталось: из ребят вынули душу, расспрашивая о Полонском. Только Броничу повезло, он явился, когда опера уже ушли, и сразу же дал понять, каково его отношение к происходящему, – велел Зойке объявить открытой вакансию штатного креатора.

– Но, Михаил Брониславич! Может быть, Сева еще вернется? – попытался возроптать коллектив.

Шеф повернулся в дверях и окинул сотрудников тяжелым взглядом. В данный момент он мог бы позировать для никем еще не написанной картины «Иван Грозный, желающий убить хоть кого-нибудь». А отдельно взятые глаза нашего офисного повелителя хорошо вписались бы в летний натюрморт «Дары природы» – они были удивительно похожи на спелые ягоды крыжовника: желтые, мутные, в темных точках и красных прожилках.

– Открыть вакансию, – повторил он и скрылся в своем кабинете, гулко хлопнув дверью.

– Прощай, Полонский! – прошептал Сашка Баринов. – Ты был хорошим товарищем, и мы любили тебя!

Сушкин, по-мужски приятельствовавший с Севой, запустил в Сашку видеокассетой.

– Ну, не так любили, как могли бы! – увернувшись и подставив под удар поп-звезду на рекламном постере, поправился Баринов.

Зоя зашипела и метнула в него яблоко, так же доставшееся поп-звезде.

– Слушайте, объявите-ка уж сразу и мою должность вакантной! – в сердцах воскликнула я, подскочив к вешалке с верхней одеждой. – В такой обстановке совершенно невозможно работать! Все, чао! Для начала я беру отгул, а там посмотрим!

Путаясь в рукавах, я напялила куртку, забросила на плечо сумку, выскочила в коридор и с топотом промчалась в направлении лестницы. Спустившись на один пролет, я прислушалась: меня никто не преследовал.

«Прекрасно, – одобрил мои действия внутренний голос. – Пусть думают, что у тебя истерика. За срыв дисциплины на нервной почве Бронич тебя не уволит, тем более что в связи с потерей Севы тебя нынче некем заменить».

Мне не терпелось освободиться для творческой работы, которая не была вменена в мои обязанности, однако могла оказаться для агентства «МБС» гораздо более полезной, чем сочинение очередного слогана или даже целой рекламной концепции. Чтобы вернуть нам Севу Полонского, я была готова на многое. Даже на новый опыт любительского сыска.

Я ничего не сказала операм про карточку, которую Алиса Лютова оставила на столе в кабинете Эдика Розова. Зачем она им? У них в руках основной гражданский документ убитой, а там и прописка, и все паспортные данные. Мобильник Лютовой тоже у них, так что ее телефонный номер они уже знают. Кроме того, я была уверена, что никакому следователю и в голову не придет такой хитрый ход, какой придумала я.

С карточкой и заранее приготовленными деньгами я пришла к Веронике Крохиной и заявила:

– Верка! Вот тебе триста рублей и крючок для выуживания информации из астрала. Посмотри-ка на эту карточку и расскажи мне о ее владелице все, что только сможешь!

– Двести, – сказала Вероника, вернув мне одну сотенную бумажку. – Ты вроде уже постоянный клиент, так что можешь рассчитывать на скидки. Что за карточка? Дай-ка…

Верка двумя пальцами, как рентгеновский снимок, осторожно взяла визитку и поднесла ее к глазам.

– Давно она у тебя?

– Со вчерашнего дня, а что? – Мне было непонятно, какое это может иметь значение. – Ты намекаешь, что я могла стереть с нее хозяйскую ауру?

– Конечно, могла!

Верка энергично потерла карточку о свою шерстяную юбку и снова посмотрела на то, что осталось от ауры.

– Ты своими флюидами можешь намагничивать гвозди и заряжать аккумуляторы! Тебе такую слабую ауру стереть – раз плюнуть! Поди, и не разобрать уже ничего…

Она искоса посмотрела на меня, приоткрыв в недоброй усмешке левый глазной клык.

– Верка, ты брось эти свои трюки, мне твои инфернальные шоу до лампочки, я за информацией пришла! – напомнила я.

– Ты заплатила за шоу, оно включено в пакет услуг, – хмыкнула Верка, довольно небрежно совершая над карточкой магические пассы. – Но раз ты не хочешь, я сокращу программу. Так, короче! Хочешь знать, что я могу сказать?

– Что? – спросила я, потому что Верка явно ждала этой реплики.

– Во-первых, я могу сказать, что это никакая не визитка. Это карта-ключ! Видишь, посередине, под названием отеля, черная полоса? Она магнитная.

– Верка, ты гений! – совершенно искренне восхитилась я. – А я-то балда… Еще и думала, что за визитка такая дурацкая – без ФИО владелицы!

– Теперь про владелицу, – довольно улыбнувшись, продолжила польщенная ведьма. – Думаю, это молодая женщина с длинными светлыми волосами. Невысокая, хрупкая, с хорошим вкусом и при деньгах. Еще вчера у нее все было хорошо, но она уже почувствовала приближение черной полосы и потеряла душевное спокойствие.

– Вера! И ты узнала все это по карточке? – изумилась я. – Но как? Неужели из астрала?!

«Вот видишь! – тут же попенял мне внутренний голос. – А ты все: «Интернет, Интернет»! Не туда ты ходишь за знаниями!»

– Ну, не совсем.

Верка вновь театрально покосилась на меня, а потом широко улыбнулась и засмеялась, уже как нормальный человек, а не как сытый упырь. Хохоча, она повалилась на диван для посетителей и похлопала рукой по гобеленовому покрывалу с русалками, приглашая меня присесть. Я осторожно опустилась на искусно вытканный рыбий хвост и дождалась, пока Верка отсмеется.

– Я тебя разыграла! – вытирая слезы, призналась она. – Астрал тут ни при чем. Просто-напросто барышня, которую я тебе описала, вчера днем была у меня. Уходя, она потянула из кармана пальто перчатки, и вот эта самая карточка упала на пол. А я подняла ее и вернула клиентке. Но, вижу, она ее все-таки потеряла!

– Совершенно верно, – подтвердила я, решив раньше времени не говорить веселой ведьме, что Алиса Лютова потеряла не только карточку, но и жизнь.

В конце концов, если Верка не увидела столь важного момента в астрале, пусть пеняет на свою профессиональную ведьмацкую некомпетентность!

– Вер, а у вас, у ведьм…

– Я не просто ведьма! – Верка неожиданно обиделась. – Я эзотерический прогнозист!

– Ладно, пусть, – не стала спорить я. – Скажи, у вас, у эзотерических прогнозистов, есть такое понятие, как «эзотерически-прогнозистская тайна»? Как у медиков – врачебная?

– Ну, ты загнула! – Верка немного подумала. – Гм… Не помню, чтобы хоть раз кто-нибудь интересовался у меня не своими тайнами, а чужими. Всем хочется знать свое собственное будущее, и никому – общее! Если вдуматься, это огорчительно.

– Тогда радуйся, Вера, наконец-то к тебе пришел клиент, свободный от эгоизма! – торжественно сказала я. – Я в свое грядущее заглядывать не хочу вовсе, будь что будет. Ты мне, пожалуйста, про Алису Лютову расскажи. С чем она к тебе приходила? Что ее тревожило?

– А зачем тебе это? – прищурилась ведьма.

«Скажи ей правду, но только не всю», – посоветовал мне внутренний голос.

– Эта самая Алиса вчера заявилась к Эдику Розову, а он не мог ее принять, потому что застрял в клозете, – я воспользовалась полезным советом и ловко произвела усекновение правды. – Вместо Эда в кабинете сидела я. Алисе это почему-то не понравилось, рассказывать мне о своих проблемах она не стала и ушла. А меня теперь совесть мучит: у Эдика и так работы мало, а тут еще я клиентку упустила. Что, если это был хороший заказ?

– Я так не думаю, – Вероника помотала лохматой головой, подняв ветер. – Этой барышне не к детективу надо, а к психиатру. У нее самая настоящая навязчивая идея. Рассказать, какая?

– Конечно!

– Рассказываю. – Верка поудобнее устроилась на диване. – Значит, дело было так…

… Хрупкая блондинка в модном синем пальто теребила в руках перчатки, прерывисто дышала, кривила губы – нервничала. Повод для беспокойства, как она полагала, у нее был самый серьезный: «Вопрос жизни и смерти!»

До сих пор жизнь тридцатитрехлетней Алисы Лютовой складывалась вполне успешно, за одним лишь принципиальным исключением: мужчину, который был ей предназначен судьбой, она встретила с опозданием. Чуть раньше с Георгием познакомилась Александра, которая и стала его женой, а Алисе досталась необременительная, но малопочетная роль любовницы. Это было очень обидно и казалось несправедливым: Алиса не видела, чем это Александра лучше нее? Да ничем не лучше! Просто ей больше повезло.

То и дело сравнивая себя с более успешной соперницей, Алиса однажды открыла для себя механизм ее везения.

– Мы с ней ровесницы, а по гороскопу обе Раки, – объяснила она Веронике. – Родились с разницей в один день: она шестого июля, а я седьмого. И имена у нас очень похожие. Моя фамилия Лютова, а она до замужества была Морозовой – по смыслу где-то рядом. По специальности я хореограф, а она до замужества была тренером по художественной гимнастике – согласитесь, это тоже близко. Наконец я как-то случайно узнала, что ее дедушка во время войны партизанил в Гомельской области Беларуси. А мой дед командовал партизанским отрядом под Витебском! И вот еще что: фамилия того моего дедушки была Коржов. А ее деда – Коржик!

– Очень, очень любопытно, – благосклонно обронила Вероника, заваривая в чайничке пахучие травы.

Не в ее интересах было разубеждать клиентку, уверенную в мистическом характере совпадений.

Алиса Лютова нашла им объяснение в привязке к личности любимого мужчины. Мол, у Георгия была астральная предрасположенность к женщинам, родившимся под знаком Рака. И Алиса, и Александра вполне ему подходили, но Александра, наверное, чуть больше. С этим Алиса кое-как примирилась – с судьбой не поспоришь!

Но однажды она посмотрела на все с другой стороны – с точки зрения точечного сходства их с Александрой судеб. Впечатляющие совпадения отмечались в узловых местах. Дата рождения – раз, имя – два, один на двоих любимый мужчина – три. А потом однажды Георгий, семья которого долго была бездетной, поделился с подругой нечаянной радостью: у них с Александрой будет ребенок! А буквально на следующий день Алиса узнала, что тоже беременна.

Дальше – больше: Георгий не дождался потомка ни от жены, ни от любовницы. Алиса не захотела стать матерью-одиночкой и избавилась от ребенка. И через два дня случился срыв беременности у Александры!

– Я могу составить натальные карты для вас обеих, – предложила Вероника. – Тогда мы сможем увидеть и те совпадения, которые могли остаться не замеченными вами, и те, которые еще могут случиться в будущем. Видите ли, то, что человеку, как говорят, «на роду написано», необязательно произойдет. Судьбу можно немного подправить, а то и обмануть.

– Ну, насчет будущего Александры можете не волноваться, – криво усмехнулась Алиса. – Она уже мертва! Утонула в реке. Так что у меня, не скрою, один лишь шкурный интерес: как бы мне не последовать за ней на тот свет! Как обычно, с разницей в один-два дня… Так что давайте выясним, что обещает мне ваш прогноз.

– И что же ты ей напророчила? – с острым интересом спросила я Веронику, которая прервала рассказ на самом интересном месте, чтобы закурить.

– Я ничего не пророчу! Я тебе не Сивилла какая-нибудь! Я простая русская ведьма, говоря современным языком – специалист широкого эзотерического профиля!

Простая русская ведьма протестующе потрясла мелированными космами и выпустила в потолок сизый бублик табачного дыма.

– Я погадала Алисе на картах, на бобах и на кофейной гуще. Выдала ей, как обычно, компьютерную распечатку прогноза. Все говорило за то, что ее и впрямь ждут большие неприятности.

– Насколько большие?

Вероника картинно потерла лоб:

– Если брать в диапазоне от сломанного каблука до свернутой шеи, то, пожалуй, ближе ко второму!

Я вытаращила глаза.

«Сдается мне, ты сильно недооценивала эзотерическую диагностику!» – с укором заметил мой внутренний голос.

Я перевела дух и собралась с силами, чтобы продолжить познавательную беседу, но тут в филенку двери кто-то застенчиво поскребся, а электрический звонок под притолокой зловеще ухнул филином.

– Извини, Инка, мне надо народ принимать! – подхватилась работящая ведьма.

Она живо подпалила на свечке пучок травы и помахала в воздухе тлеющим веничком, истребляя запах табачного дыма. Завоняло чем-то едким и одновременно сладким.

Я чихнула и встала с дивана, уступая место на русалочьем хвосте следующему клиенту – юной девице, с головы до ног упакованной в черное. Ногти и губы у нее были темно-фиолетовые, а лицо мертвенно-бледное, так что жирно нарисованные черным брови и глаза выглядели как направляющие линии на детской раскраске. Картину довершали тяжелые серебряные перстни с чернеными жуками вместо цветных камней и шейное украшение в виде змеи, глубоко заглотившей собственный хвост. При взгляде на давящуюся своим хвостом рептилию я почувствовала рвотный рефлекс и поспешила оставить Веронику наедине с клиенткой, которая из них двоих гораздо больше походила на ведьму, а еще больше на большого таракана.

«Может, она к Веронике по обмену опытом», – пробормотал мой внутренний голос, думая о чем-то другом.

А я подумала, что почти созрела для обмена информацией с официальным следствием, и поехала домой, по дороге вызвонив Дениса и уговорив его приехать к нам на обед.

2

Клава Пятакова не была женщиной большого ума, но дурой себя не считала. Пятаковым вообще не свойственно было истязаться самокритикой: цепкое крестьянское семейство больше заботили реальные проблемы. Чем прокормиться, куда прибиться, где найти покровителя и как отработать благодеяния… Клава, уехавшая из отчего дома в большой город сразу после окончания школы, самостоятельно решала эти вопросы по мере их возникновения.

В восемнадцать лет Клава была красавицей с аппетитной фигурой, пышными волосами, многообещающим взглядом и коварной улыбкой. К двадцати трем годам она сняла все ограничения с обещаний, расточаемых улыбкой и взглядом, однако и фигура Клавы к этому моменту подрасплылась. По привычке она еще носила короткие юбки и обтягивающие кофточки, надеясь пленить все более выразительными формами потенциального мужа, но под выпирающей грудью уже круглился животик, бедра отяжелели, и мощные ягодицы вот-вот могли потребовать такой же поддержки, как выдающийся бюст.

Мужчинам с плебейским вкусом Клава все еще нравилась, но исповедуемый ими стиль общения предполагал фривольные шлепки по заднице и комплименты с использованием сочных матерных слов. А Клаве хотелось совсем другого. В своих мечтах она парила над зеленой лужайкой перед переносным алтарем в белоснежном платье с кринолином и кружевной фате, дразня невестиным букетом незамужних барышень в задних рядах торжественной церемонии.

Клаве страстно и неудержимо хотелось замуж! За четыре года она сполна вкусила сомнительных радостей эпизодического сожительства с пожилым женатым мужчиной, который великодушно избавил бедную студентку от голода и холода, а себя – от затяжной сексуальной бескормицы.

Поначалу казавшаяся перспективной, эта связь не увенчалась законным браком. Умудренный большим жизненным опытом, любовник интуитивно понял, что совместная жизнь с Клавой будет для него не более комфортной, чем запущенная форма чесотки, и предпочел остаться со своей немолодой, но приятной супругой. Тогда Клава пошла ва-банк и предложила любимому родить ему ребенка. Любимый, которому взрослые дети успели уже родить внуков, ответил на Клавино любезное предложение категорическим отказом, не сумев в полной мере скрыть ужаса перед подобной перспективой. Тогда Клава высказала малодушному любимому все, что у нее накопилось, и решительно переключила тумблер, вмонтированный в ее сердце, с положения «Люблю» на отметку «Ненавижу».

Мужа надо было искать и завоевывать заново. Клава не ленилась, но ей не везло. Пленившийся ею редактор «желтой» газеты Флисов очень хотел с Клавой спать, но при этом вовсе не собирался расставаться с женой и еще двумя любовницами, о существовании которых Клава так и не узнала. Многообещающе неженатый чиновник Упыревич поглядывал на Клавино декольте острым взором голодного волка, но при слове «брак» его взгляд делался рассеянным, как свет луны, занавешенной тучами. А малооплачиваемый инженер-проектировщик Суднов не возражал против женитьбы в принципе, однако фактически не готов был принять на содержание не только целую семью, но даже одну Клавдию.

В этой ситуации настоящим подарком судьбы для Клавы мог стать залетный столичный гость Леонтий Голяков. Жена у него имелась, но, по меркам Клавы, старая, нуждающаяся в срочной замене, как стоптанные сапоги, не способные выполнять свои основные функции.

Леонтий, с которым Клава познакомилась на фуршете, выглядел человеком, остро нуждающимся в женской ласке, и Клава готова была с лихвой вознаградить его за предполагаемое воздержание. Однако у нее не было полной уверенности в том, что немолодой и сильно нетрезвый Голяков в решающий момент окажется в состоянии принять царское вознаграждение пышной женской натурой.

Дабы поддержать своего избранника морально и особенно физически, Клава применила спецсредство, неоднократно и с неизменным успехом опробованное на жеребцах племенного завода. Соответствующие таблетки свободно продавались в сельских ветеринарных аптеках, о чем прекрасно знали станичники и вовсе не ведали горожане, разоряющиеся на «Виагру». Деревенская тетушка Клавдии охотно купила пару флакончиков спецсредства для засидевшейся в девках племяшки.

Пастилка, ловко раздавленная в порошок, бесследно смешалась с тягучим соком красной икры. Подопытный Леонтий Голяков благополучно проглотил угощение…

И снова Клавдию постигла досаднейшая неудача! Нежный организм столичного гостя – опытная деревенская тетушка предупреждала племяшку о такой возможности – отреагировал на препарат совершенно неправильно, и бедолага Голяков оказался не в Клавиной постели, а на больничной койке.

– Все, милая, иди-ка ты к бабке! – после этого случая сказала хронически незамужней племяшке горячо сочувствующая ей деревенская тетка. – Чтоб с твоей-то сочной бабьей красотой до двадцати трех лет в девках сидеть? Невиданное это дело, неправильное и ненормальное. Чует моя душенька, это злостно сглазил тебя кто-то. Надо к бабке идти, снимать сглаз, порчу и венец безбрачия. Хочешь, я с нашей Митрофановной договорюсь?

Деревенскую знахарку Митрофановну – столетнюю крючконосую бабку в плешивом овечьем салопе – Клава откровенно боялась.

– Не надо мне вашу Митрофановну, я и в городе подходящего специалиста найду, – сказала она тетке.

И действительно, без труда нашла модную ведьму, по сдельной цене принимающую клиентов не в замшелой сырой землянке, а в цивильном офисе в самом центре города.

У модной ведьмы был аншлаг. Клава, не представлявшая, как широко распространились в женских массах детородного возраста сглаз, порча и венец безбрачия, не записалась на прием заранее. Пришлось ждать, пока у ведьмы образуется «окно».

Переминаясь под дверью в коридоре, Клава выучила непростое современное название старой доброй специальности: не ведьма или гадалка, а «эзотерический диагност»!

Наконец кошмарная девушка-гот, оккупировавшая локальный эзотерическо-диагностический центр на целых двадцать минут, удалилась, и истомившаяся Клава тут же пошла грудью на дверь.

В беспокойные старые времена Клавина грудь сошла бы за передовую военную технику, заняв почетное место в одном ряду с таранами, стенобитными машинами и штурмовыми башнями. Остановить в поступательном движении Клаву, идущую на препятствие, без применения бронетехники было невозможно. Хозяйка кабинета проявила мудрость и не стала препятствовать вторжению Клавы в кабинет, но неласково предупредила:

– У меня есть ровно десять минут, и я планировала за это время перекусить!

– Так вы перекусывайте, – разрешила Клава и от переизбытка чувств сама нервно клацнула зубами. – У меня ведь дело-то пустяковое. Коротко говоря, я сплю и вижу себя в белом платье! Очень я замуж хочу, а все никак!

– За этим в службу знакомств идите, я тут мужей не раздаю, – нелюбезно буркнула хозяйка кабинета.

Впрочем, кофе она налила и себе, и гостье.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила Клава. – А можно…

Она хотела попросить еще кусочек сахара, но ведьма ее перебила:

– А можно, я на секундочку выйду? У меня только десять минут на все!

Тут только Клава поняла, что за большой раздражительностью хозяйки кабинета кроется желание сходить по-маленькому.

– Да, конечно! – смущенно кивнула она.

Даже на метле и в ступе модная ведьма не вылетела бы из кабинета быстрее.

Оставшись одна, Клава осторожно понюхала черную жижу в своей чашке. Кофе пах странновато.

– Отравит еще, ведьма! – опасливо пробормотала Клава и поменяла чашки местами.

Хозяйкин кофе тоже попахивал чем-то посторонним, но все-таки внушал меньше опасений. Применив принцип самообслуживания, Клава бухнула в чашку еще три кусочка сахара и рискнула пригубить ведьмино пойло.

– А и ничего! – поплямкав жирно накрашенными губами, пробормотала она и сделала еще глоток, а потом потянулась за конфеткой.

Когда повеселевшая эзотерическая прогнозистка, пританцовывая, вернулась в кабинет, Клава Пятакова лежала на полу, неловко подвернув под себя мускулистую ногу. Ее многообещающая улыбка превратилась в страдальческий оскал, а в остановившемся взгляде вместо былого обещания читался невысказанный вопрос.

– «Сплю и вижу себя в белом»! – вспомнила вещие Клавины слова оторопевшая ведьма. – Свят, свят, свят!

Она мелко перекрестилась, сглотнула, крошечными шагами попятилась в коридор и только там заорала так, что вечно сонный сторож на первом этаже мигом пробудился и первым делом рефлексивно сдернул со стены огнетушитель.

3

Лифт, зараза, опять поломался!

– Ножками иди, красавица! А не хочешь, так я тебя на ручках могу отнести! – развязно засмеялся мужик в комбинезоне техника.

– Своим делом займитесь! – огрызнулась я, цокая каблуками по ступенькам.

Нерадивые работники лифтового хозяйства – кровные враги жильцов с верхних этажей!

– Побегал бы ты туда-сюда с седьмого этажа и обратно, посмотрела бы я на твою улыбочку! – гюрзой шипела я, пока ползла по лестнице.

К третьему этажу я дважды помянула маму в таком контексте, который ей бы не понравился, а к пятому вовсе выдохлась. К счастью, именно на этом этаже расположена квартира моей лучшей подруги.

– Трошкина! – позвала я, боком ударившись о дверь.

В квартире весенним соловьем разливался Хулио Иглесиас, стало быть, Алка была дома. И, скорее всего, одна, потому что слушать трели и рулады Иглесиаса на уровне звука, которого всеми средствами добиваются от болельщиков девочки из группы поддержки футбольной команды, не стал бы ни один нормальный человек. Мне пришлось как следует попинать дверь ногами, что тоже хорошо сочеталось с футбольной темой.

– Ну, наконец-то! – вместо приветствия проорала Трошкина, открыв мне дверь.

На шее у нее висела скакалка. На потолке подергивалась в пароксизмах страсти, демонстрируемой испанским тенором, старинная люстра с подвесками.

– У тебя физкультминутка?

Я без остановки прошагала в комнату и перекрыла кислород горластому Иглесиасу.

– Скорее физкультчас! – не успев убавить громкость собственного голоса, прокричала Алка.

Я посмотрела на нее вопросительно. С таким телосложением, как у Трошкиной, женщине нет никакой необходимости изнурять себя физкультурными упражнениями. Наоборот, Алке имело бы смысл нажимать на пирожные, поедая их в постели, на мягкой перине, очень способствующей борьбе с обезжириванием организма.

– Это я так согреваюсь! – ответила Трошкина на мой невысказанный вопрос.

Я перевела взгляд с ее раскрасневшейся физиономии на комнатный термометр в виде елочки, образующей единую композицию со стаканчиком для карандашей, замаскированным под деревянную избушку обрусевшей Дюймовочки. Прибор сообщал, что температура воздуха в комнате составляет 19 градусов по Цельсию.

– Маловато будет! – заметила я.

– Вот именно! – Трошкина энергично кивнула, стянула с шеи скакалку и плотно закуталась в бабушкину шерстяную шаль. – Ну, все, я так больше не могу! Поехали за твоими сапогами! Говори, сколько тебе не хватает, я добавлю.

– Всего три тысячи не хватает! – с живостью ответила я, переставая сердиться и начиная радоваться.

В минувшее воскресенье я присмотрела себе в ближайшем торговом центре чудесные зимние сапоги. Выглядели они сказочно, но и цену имели баснословную, так что я не рискнула раскошелиться с ходу, ушла с пустыми руками. Мне надо было подумать об экономической целесообразности покупки и в случае положительного решения вопроса испросить субсидию у кого-нибудь из любящих родных и близких.

Моя покупательная способность за неделю до получки была весьма невелика, тогда как мамуля совсем недавно получила гонорар за новый роман, да и Зяме за победу в престижном дизайнерском конкурсе вдобавок к наградной фарфоровой ерундовине дали денежную премию. Я надеялась, что недостающие три тысячи перепадут мне от их щедрот, но ошиблась.

– Ах, Дюша, дорогая, что же ты раньше не сказала! – всплеснула руками мамуля, услышав мою смиренную просьбу. – Я уже все потратила! Не хотела говорить вам раньше времени, но мне подвернулась совсем недорогая путевка на Гоа, так что мы с папулей на католическое Рождество летим в Индию!

– Где мы, где католическое Рождество и где Индия? – недовольно проворчала я.

– Индия всегда с нами! – с подъемом возвестил из своей комнаты Зяма, и все, кроме меня, заулыбались этой дурацкой шутке.

Я ненавижу свое небанальное имя и лет с пяти – когда стала дотягиваться кулачком до подбородка старшего брата – отчаянно борюсь за право называться по-человечески, хотя бы Инной. Но Зяму невозможно перевоспитать, он никогда не упускает случая меня подразнить.

– Радуйся, Дюха, что ты не мальчиком родилась, – сказал милый братец, выглянув из дверного проема, как кукольный Петрушка из-за кулисы райка.

Поза и выражение его лица выдавали полную готовность мгновенно спрятаться, если я только потянусь за каким-нибудь метательным снарядом.

– А то окрестили бы тебя папа с мамой не Индией, а, например, Африканом! И звали бы тебя тогда коротко и по существу: Фрик!

– Казимир! – со строгим предупреждением в голосе произнес папа.

– Козий Мир! – выкрикнула я и двумя пальцами ловко сделала Зяме козу – он едва успел спрятаться.

В общем, мы с братишкой в очередной раз поцапались. Заводить разговор о беспроцентном займе в этой ситуации не имело никакого смысла. Так что я уже почти простилась с мыслью обрести новые красивые сапоги, и тут совершенно неожиданно свою финансовую помощь мне предложила Трошкина!

– С чего вдруг этот приступ благотворительности? – на всякий случай уточнила я.

– Это не благотворительность, а трезвый расчет, – ответила Алка, проворно переодеваясь из трико в приличный костюмчик. – Я вспомнила твои рассказы про сапоги и антресоли.

– А-а-а! – понимающе засмеялась я.

Не знаю, в чем тут фокус, но стоит мне, твердо уверовав в наступление весны, отправить на антресоли зимние сапоги, как погода меняется к худшему, и забытые было морозы устанавливаются еще на пару недель. И наоборот: по осени, когда приходят холода, я покупаю теплую обувь – и тут же наступает бабье лето! Это происходит каждый год, так что необъяснимая связь между температурой воздуха и наличием или отсутствием у меня сапог очевидна уже не только мне, но и окружающим. Капитан Кулебякин даже как-то предложил использовать данный феномен для борьбы с глобальным потеплением. А Алка, значит, решила аналогичным образом побороться с Великим Оледенением.

– Да, мне надоело мерзнуть! – подтвердила мою догадку подружка. – Давай купим тебе сапоги и вновь насладимся теплыми деньками! В конце концов три тысячи рублей – вовсе не такая высокая цена за возвращение лета!

– Согласна! – кивнула я.

И мы пошли в «Мегаполис» за сапогами.

Совсем забыла, что пригласила Кулебякина на обед! А он взял и явился, приостановив какой-то важный процесс по дактилоскопической части. Хорошо еще, наш великий кулинар, которого я не предупредила о званом обеде, был дома и не ударил лицом в чернозем, сочинил для голодного гостя гениальную пиццу из всякой ерунды. Но и жених, и отец встретили меня недобрыми взглядами: оба обиделись.

«Перед папулей потом извинишься, сейчас главное – умилостивить Дениса», – подсказал мне внутренний голос.

– Ой, Дениска, что я тебе сейчас покажу! – оживленно сказала я. – Досчитай до десяти и заходи в мою комнату.

Небрежно стряхнув куртку на руки проходившей по коридору бабули и сбросив с ног старые сапоги, как оковы бедности, я влетела к себе и с молниеносной скоростью разделась. Работая в рекламном бизнесе, я давно усвоила простую и великую мудрость: важно – не что показать, важно – как это сделать!

Когда Кулебякин, жульнически быстро досчитавший до десяти, вломился в мою комнату, как на задержание, я уже стояла в круге света под люстрой в сияющих великолепием новых сапогах, облегающей водолазке и черных стрингах. Распустить по плечам волосы я заранее не успела и сделала это уже при Денисе.

– Э-э-э… О! – выдохнул милый, меняя выражение лица.

– Вот! – горделиво сказала я. – Обновочка! Как тебе нравится?

– Отличные трусики! – горячо похвалил Денис.

– При чем тут трусики? – обиделась я.

– При… гм, – Кулебякин поперхнулся невысказанным. – Я хотел сказать, отличная кофточка!

– Кофточка? – Я нахмурилась и потопала ногой, настойчиво демонстрируя одновременно и раздражение, и сапог.

– Ну-у-у-у…

Сообразив, что опять не угадал, милый обшарил мое тело взглядом, который в процессе осмотра утратил сосредоточенность и сделался блестящим, сладким и липким, как майский мед.

– Так и быть, подскажу, – сжалилась я, понимая, что теперь-то от мыслительных процессов знатного эксперта-криминалиста совершенно точно не стоит ожидать гениальных выводов. – Отличные сапоги! Новенькие, только что купила. Как тебе?

– Офигенные сапоги! – с жаром выдохнул Кулебякин, протягивая руки к моим ничем не прикрытым бедрам. – Пойдем ко мне? Покажем твои сапоги Барклаю.

– Но-но! – Я змейкой выскользнула из смыкающегося капкана стальных объятий. – Это все позже! Сначала давай о деле поговорим.

– О каком еще деле? – с подозрением спросил милый.

– Да все о том же! – Я закуталась в халат и махровым свертком упала в кресло. – К нам в офис сегодня приходили твои коллеги. Они хотели знать все интимные подробности из жизни Севы Полонского. А заодно поведали нам, что Севу подозревают в убийстве гражданки Лютовой Алисы Владимировны.

– Это кто? – нахмурился Денис.

– А это та самая особа, к которой Сева якобы гнусно приставал на улице! Представь, ей таки здорово не повезло. Поздно вечером ее нашли мертвой, задушенной собственной сумочкой! – Я округлила глаза, показывая, что шокирована.

– Я всегда говорил, что женская сумочка – это смертоубийственная вещь, – кивнул мой капитан. – Твоя, например, при случайном падении в воду запросто заменит кирпич на шее…

Он неожиданно осекся, дважды сосредоточенно моргнул и внимательно, точно проснувшись, посмотрел на меня расширившимися глазами:

– Как, ты сказала, звали ту убитую?

– Алиса Владимировна Лютова, – повторила я. – А что?

Денис сунул руки, не пригодившиеся для объятий, в карманы и покачался с пяток на носки.

– А то, что некто Аля Лютова была официальной любовницей Жорика Пороховщикова, у которого пару дней назад утонула жена! Вернее, утопилась, оставив предсмертную записку.

– Ах! И утонувшую жену Пороховщикова звали Александрой?! – в потрясении переспросила я. – Тогда да, все сходится: Алиса, Александра, спорный Георгий и скверная карма бедняжки любовницы… Ты послушай, что мне знакомая гадалка рассказала…

Я быстро пересказала скептически хмыкающему милому все, что узнала от Вероники Крохиной. Но, хотя я повествовала с выражением и подобающей жестикуляцией, Дениса мой драматический монолог не впечатлил.

– Чушь собачья! – фыркнул он и щелкнул пальцами: – Кстати!

– Что еще? – с замиранием голоса и сердца вопросила я.

– Кстати, о собаках: раз уж я тут оказался, надо Барклашку выгулять. На всякий случай. Вдруг я вечером задержусь…

– Ну и задерживайся! – обиженно прошипела я вслед уходящему милому. – Можешь вообще не приходить! Толку-то от тебя!

Претензия была несправедливая, и мне хватило ума высказать ее шепотом, так что Дениска ничего не услышал. Он ушел к себе, а я схватила телефон и позвонила Веронике Крохиной – уж она-то должна была оценить сенсацию!

Должна была, но не оценила! Я скороговоркой на повышенных тонах выдала информацию про погибшую Алису Лютову, а Верка только посопела обессиленно и скорбно, а потом промямлила:

– Это еще что… Вот у нас тут сенсация так сенсация…

– Вера, сенсации не сообщают умирающим голосом! – обиженно попеняла я.

– Так у нас тут не умирающая, тут у нас уже умершая! – Веркин голос неожиданно окреп. – Между прочим, а ты почему не в офисе?! Ты тоже должна быть здесь, ты была у меня незадолго до покойницы, могла что-то видеть, тебя тоже захотят допросить!

Упоминание о покойнице, которая была на приеме у Вероники, закономерно увязалось у меня с трагикомическим образом девушки в черном. Та действительно была бледной, как привидение, и страшной – краше в гроб кладут. Но мамулины страшные истории об оживших мертвецах и призраках, совершающих променады в мир живых, я перестала воспринимать как реальность еще лет в семь.

– Вера, объясни толком! – потребовала я. – У тебя кто-то умер?

– А я тебе о чем говорю?! – огрызнулась ведьма, в экстремальной ситуации потерявшая весь свой светский лоск. – Какая-то девица, здоровая, как буренка, вломилась ко мне в обеденный перерыв и, пока я бегала в туалет, померла у меня в кабинете!

– От чего? Ты же говоришь, она была здоровая?

– А я почем знаю, от чего?! – Верка уже визжала. – Я тебе кто, патологоанатом?! Она только кофе хлебнула, конфету сожрала и – бряк со стула на пол! Я прихожу, а она лежит на ковре, глаза в потолок! Все, отстань от меня!

Мне было жаль истерящую Крохину, но вопросы никак не заканчивались:

– Что, и сейчас еще лежит?!

– Как мертвая! – выкрикнула нервная ведьма. – То бишь как есть. Я из кабинета вышла и милицию жду. А ты дуй на работу, тоже будешь показания давать!

– Дую, – пообещала я.

Проворно сняла не разношенные еще сапоги, натянула джинсы, влезла в старую удобную обувку, цапнула в одну руку сумку, в другую куртку и дунула, как обещала, бегом вниз по лестнице – разгоряченная, как самум.

Трошкина стояла у мусоропровода, вытряхивая в открытый люк содержимое помойного ведра и при этом отворачивая физиономию с риском вывихнуть шею. При виде меня, через ступеньку скачущей с верхнего этажа, выражение ее лица изменилось с брезгливого на боязливо-заинтересованное.

– А что? – вякнула подружка.

– А то! За мной, живо! – скомандовала я.

Даже Шерлок Холмс не ходил по сыскным делам без видимо бесполезного, но приятно компанейского Ватсона.

Алкино ведро загремело в мусоропровод. На бегу вытирая ладошки влажной салфеткой, подружка поскакала следом за мной, как послушный Бемби за мамой-оленихой.

На первом этаже нам встретились Кулебякин с Барклаем. Лифт еще не починили, и Денис под любопытными взглядами нерадивого электротехника устало и безнадежно уговаривал упитанного бассета совершить пешее восхождение на восьмой этаж. Барклай грустно смотрел на хозяина большими влажными глазами и несогласно тряс замшевыми ушами, орошая цементный пол подъезда мелким дождиком. Было совершенно ясно, чем кончится дело: потеряв терпение, Кулебякин примет четвероногого сибарита в объятия и понесет его на себе. Это было не в моих интересах: не хотелось, чтобы подаренный любимому новый свитер досрочно пропах мокрой псиной.

– За мной, живо! – повторила я сказанное пятью этажами выше, и компанейский парень Барклай с готовностью потрусил к выходу.

Денису пришлось последовать его примеру.

Мы выскочили из-под козырька подъезда под дождик, и я завертелась на месте, сообразив, что не взяла зонт, а возноситься за ним на седьмой этаж без лифта – удовольствие маленькое. Но Трошкина проявила похвальную сообразительность и без раздумий направилась прямиком к «Ауди» Кулебякина.

Правильно, поедем на машинке!

– Двери не ломайте! – покричал нам приотставший Денис. – Что ж вы их так рвете-то… И не хлопайте!

– Когда ты, Денис, уже купишь себе нормальную человеческую машину! – забравшись в сухой и теплый салон, потрясла подмоченными волосенками Трошкина.

– Когда уйду с этой ненормальной собачьей работы! – сердито ответил Кулебякин.

– Рано тебе на покой, милый, рано! – вздохнула я. – В мире черт-те что творится, без криминалистической экспертизы не разобраться!

– Вот как?

Милый, который крайне редко слышит от меня что-то похожее на дифирамбы милицейской работе, заметно напрягся:

– А куда мы, собственно, едем?

– В наш офис, – ответила я и помахала рукой, показывая, что уже можно отправляться.

– Там что-то случилось? – спросила смышленая Трошкина.

– Там еще что-то случилось? – усилил драматизм вопроса Денис.

– Все, что знаю, расскажу по дороге, – пообещала я и снова помахала ручкой: – Поехали, поехали!

– Да, кстати! – Едва Кулебякин повернул ключ в замке зажигания, Трошкина радостно встрепенулась: – Денисочка, а ты не забыл ли про должок?

– Алка, может, хватит уже? – тоскливо протянул мой милый. – Ну имей совесть! Сколько можно?

– Сколько нужно, столько и можно! – безжалостно ответила Трошкина.

Я хмыкнула.

Еще летом Кулебякин имел неосторожность поспорить с Алкой на счет финального матча чемпионата Европы по футболу. Думаю, он предпочел бы заключить пари со мной, причем как минимум на раздевание. Но я, как нормальная девушка, осталась к горячей футбольной теме огорчительно холодна. А вот Трошкина, которая несколько лет работала в городском наркодиспансере инструктором по лечебной физкультуре и на этом основании считает себя сопричастной большому спорту, проявила себя как личность азартная. В случае проигрыша она обещала разрешить Денису еще полгода бесплатно пользоваться ее гаражом. А Кулебякин, если он проиграет спор, обязался обучить Алку навыкам вождения на своей старенькой «Ауди». К сожалению, Денису не повезло.

– По-моему, уже хватит! Я нахожу, что ты очень хорошо освоила вождение по городу! – видя Алкин боевой настрой, Кулебякин попробовал поменять тактику.

– Ладно, так и быть, сегодня по городу не поведу, – немного смягчилась Трошкина. – Но парковку отрабатывать еще буду, и не возражай!

– О женщины! – вздохнул Денис, подкатив глаза.

– Но-но! – дуэтом предостерегающе вскричали мы с Алкой.

Это вполне сошло за традиционный крик погонщика гужевого транспорта, и мы наконец поехали.

4

Попугай, разрекламированный как говорящий на трех языках, два дня молчал, точно глухонемой партизан, и этим сильно раздражал временного хозяина. Иван Иваныч расценивал попугаичье молчание как выражение глухой неприязни и черной звериной неблагодарности.

– Ежели он такой умный, что на трех языках бакланит, то должон понимать: мы его тут кормить-поить не обязаны! – сердился Иван Иваныч, в очередной раз не получивший от пернатого нахлебника никакого ответа на свое вежливое «Добрый вечер». – Он нам кто? Натуральный дармоед! Польза от него есть? Нету. А радость от него есть? И радости нету. От Васьки нашего пользы и радости много больше, а мы его, беднягу, в шею вытурили из-за этого папуаса!

– Ванечка, не ругайся!

Анна Марковна аккуратно воткнула иголку в рукоделие и жалостливо посмотрела на нахохлившегося попугая:

– Бедная птичка скучает по Эдичке.

Иван Иваныч вздохнул. Он тоже скучал по взрослому сыну, угодившему в больницу с тяжелой желудочной хворью.

– Вот поправится Эдичка и заберет Кортика домой, – примирительно сказала Анна Марковна. – Кортик, хочешь домой?

– Нах хаузен хочешь? – с надеждой на то, что разговор с пернатым полиглотом все-таки завяжется, добавил Иван Иваныч по-немецки.

Кортик-Кортес отвернулся и промолчал.

– У, тварь бессловесная! – обиделся Иван Иваныч.

– А ты пойди, Кортик, погуляй! – подхватилась Анна Марковна, боязливо покосившись на своего супруга.

Иван Иваныч Розов имел вспыльчивый характер, тяжелую руку и дурную привычку бросаться костылем. Поскольку зрение у него было не по годам острое, с попаданием в цель проблемы не возникало. А доброй Анне Марковне вовсе не хотелось, чтобы во всех смыслах дорогой попугай Эдички отведал дедова костыля.

Кортесу и без того не сладко приходилось в гостях у стариков. Первые два дня он вынужден был спасаться от приставаний кота Василия, который пересмотрел свои варварские представления о гостеприимстве лишь после того, как потерявший терпение ара больно клюнул его в голову. Башка у Васьки была крепкая, а мозгов в ней имелось немного – во всяком случае, ни на одном языке, кроме кошачьего, он не изъяснялся. Так что Кортесу пришлось клюнуть его еще несколько раз, пока Васька окончательно понял, на чьей стороне сила. На третий день ситуация изменилась: кот входил в гостиную опасливо, на мягких лапах и норовил поскорее проскочить мимо попугая под прикрытие дедова метательного костыля.

– Погуляй, петух африканский, погуляй, пока Васьки нет! – ехидно, но уже без злости поддакнул Иван Иванович.

Смотреть на марширующего по полу попугая было очень забавно. Важная птица вышагивала по узорчатому паласу, как кремлевский гвардеец по Красной площади.

Кортес дотопал до середины комнаты, когда в дверях показался Васька. При виде попугая на вольном выпасе он прижал уши, согнул лапы и с ускорением двинулся вдоль стеночки, подметая мохнатым пузом паркет. Кортес резко повернулся, взмахнул крыльями и уставился на кота хищным взором конкистадора, узревшего вблизи себя легендарные сокровища ацтеков. Васька прижался боком к стене и замер, пристально глядя на страшную птицу.

– Ахтунг! – пробормотал Иван Иванович, предвидя побоище.

Чеканя шаг, Кортес подошел к скрючившемуся коту, склонил голову к плечу, покачался на лапах и после томительной паузы неожиданно спросил:

– Чай будешь?

Как отреагировал на это предложение Васька, Иван Иванович не увидел, потому что сам зашелся смехом и хохотал до слез. Развеселившаяся Анна Марковна тоже кудахтала и повизгивала. Кот обиделся и спрятался под диван.

– Ча-аю тебе? Ишь ты! – отсмеявшись, покачал головой Иван Иванович. – Мать! А у нас чай-то в доме есть?

– Откуда? – Анна Марковна развела руками.

Запоздало борясь с лишним весом, сама она пила только настой каркаде, а гипертонику Ивану Ивановичу заваривала разные полезные травки.

– Надо купить, – сказал старик, в вображении которого переливалась яркими тропическими красками фантастическая картина дружеского чаепития персидского кота и амазонского попугая. – Сбегаю-ка я в магазин за чаем…

– Да зачем же сразу в магазин бежать, – возразила рачительная хозяйка Анна Марковна. – Ты лучше к Эдичке на квартиру сходи. У него точно есть.

– Причем наверняка нужного сорта! – обрадовался подсказке Иван Иванович.

Он прямо-таки видел Кортика и Эдичку коротающими долгие вечера за чаепитием с беседами на трех языках. А почему нет? Эдичка не глупее этого попугая, кандидатскую защитил, по-английски разговаривает свободно, французский со словарем.

«Был бы у меня такой попугай, я бы, может, тоже никогда не женился!» – думал старик, надевая теплый жилет.

Приволакивая ногу и тяжело опираясь на костыль, он перешел из своего подъезда в соседний, на лифте поднялся на шестой этаж и остановился на колючем коврике под дверью, трясущимися пальцами выбирая из связки нужный ключ.

– Мя-а-а! – жалостливо проныла какая-то дальняя родственница Василия, вытирая о штаны Ивана Ивановича полосатый бок.

– Пшла!

Старик отпихнул кошку, покачнулся и, чтобы не упасть, оперся на дверь. Она неожиданно подалась и со скрипом поехала внутрь – Иван Иваныч едва успел ухватиться рукой за косяк.

Полосатая кошка нахально шмыгнула в квартиру.

– А-ну, пшла! – повторил старик.

Кошка не шла, отмалчивалась и только чем-то шуршала.

– Что за чертовщина? – в смущении и беспокойстве пробормотал Иван Иваныч.

Последний раз он приходил в квартиру сына позавчера – полить цветы. И точно помнил, что, уходя, запер дверь на ключ. Или не запер?

– Неужто склероз? – в смятении прошептал старик и прохромал в квартиру.

В прихожей было темно. Похлопав по стене, Иван Иванович нашел выключатель, проморгался и понял – нет, не склероз!

В квартире царил беспорядок. На полу в прихожей мягкой грудой валялись куртки и пальто, шкаф стоял нараспашку, антресоли и тумбочка зияли пустотой, начищенные до блеска туфли и ботинки разбежались по коридору, как гигантские тараканы. В кухне весь пол был засыпан крупами, макаронами, кофейными зернами, разноцветным крошевом специй.

– Вот те и попили чайку! – машинально посетовал о пустяке расстроенный Иван Иванович.

Потом он очнулся, заторопился, отпихнул с дороги полосатую кошку, нацелившуюся на распахнутый шкафчик, и заковылял к телефону, чтобы вызвать милицию для предметного разбирательства и супругу – для моральной поддержки.

Служивые люди, приехавшие по вызову, первым делом поинтересовались, что пропало.

– Да вроде ничего такого не пропало! – робея, ответила Анна Марковна.

– Какого такого? – потребовали уточнения служивые.

– Такого, ценного, – объяснила старушка. – Вот запонки золотые, нами с отцом на окончание института Эдичке подаренные, как лежали на виду в хрустальной пепельнице, так и сейчас лежат. И часы вторые, дорогие, швейцарские, и рубиновая заколка для галстука, и перстень с печаткой – все на месте.

– И компьютер, и видик, и телевизор, – добавил Иван Иванович, расширив перечень Эдичкиных материальных ценностей.

– А документы?

– Все в тумбочке, в ящике, как всегда!

– То есть кражи не было? Так что же вы, граждане, из-за ерунды звоните! – насупились менты.

– А как же? Как же?! – заволновалась Анна Марковна. – Разгром-то какой, поглядите!

– Да уже поглядел, – разогнувшись, веско сказал эксперт, сосредоточенно изучавший замочную скважину. – И никаких следов отмычки не увидел! Иначе как родным ключом этот замочек никогда не открывали. Так что запирать надо дверку-то, граждане пенсионеры!

– Так я же вроде никогда и завсегда… – краснея, промямлил Иван Иванович.

По всему получалось, что вся вина на нем, старом дурне: уходя, не закрыл дверь на ключ, предоставив возможность порезвиться какому-то малолетнему хулигану!

– Ты, отец, если склерозом страдаешь, поставь лучше квартиру на нашу, милицейскую, охрану, – посоветовал расстроенному старику один из служивых. – Спокойнее будешь жить!

– Ага, будет он жить спокойнее, как же! – тихо хмыкнул в сторону многоопытный эксперт. – Если только не позабудет снимать свою квартиру с охраны сразу после прихода. А иначе будет склеротику «Маски-шоу» с группой захвата!

Но туговатый на ухо Иван Иванович этой реплики не услышал и в тот же день заключил в РОВД договор на охрану квартиры сына.

5

Вот уж действительно, никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь!

Алик Мучкин, широко известный в узких программерских кругах как Мучача, полгода исправно ходил на работу в НИИ «Гипрогипредбед», честно отбывал в стенах института восемь рабочих часов и еще один обеденный, в периоды творческого простоя слонялся по всем этажам офисной башни – и никогда прежде не видел хорошенькой кудрявой девушки, которая вошла в здание уверенной походкой, по-свойски бросив вахтерше: «Здрась, баб Тонь!»

– Здравствуйте, Антонина Трофимовна! – подобострастно приветствовал старую цербершу сам Алик.

– Стой, стрелять буду! – ответила бдительная бабка и, приспустив очки, выстрелила в Алика глазами: – Куды собрался? Не велено тебя пущать. Уволен!

– Уволен, – согласился Алик, провожая сожалеющим взглядом Кудряшку, козочкой взбегающую по лестнице. – И, как вольный человек, имею право на свободу слова и собрания. Вот, собрался за советом, как мне, безработному, жить дальше, иду к гадалке со второго этажа. Имеете вы право клиентов не пускать?

– А вот и имею! – с откровенным злорадством объявила баба Тоня, тучным корпусом приподнимаясь над своим порубежным столом, точно разбуженный морж. – Как раз на второй этаж никого постороннего пускать нынче категорически не дозволено!

– Это почему же не дозволено? – Мучача скис, как забродивший кактусовый сок.

– А почему не дозволено, того объяснять не велено!

Довольная моральной победой, вахтерша плюхнулась на стул, и он скрипнул что-то непечатное.

– Ладно. Тогда мне не на второй, мне на третий надо – в салон красоты! – попытался переиграть ситуацию Алик.

– Иди, иди себе! И без того красивый! – ухмыльнулась бабка. – Волосы, как у бабы!

И она пропищала голосом инфантильной и восторженной дикторши из телевизионной рекламы:

– Азиатская гладкость и непревзойденный объем! Ведь вы этого достойны!

– Тьфу, мегера! – плюнул обиженный Мучкин.

Прическа у него действительно была самая хакерская – длинный «хайер», стянутый в толстый «конский хвост». Иногда, когда Алик опаздывал на работу и не успевал найти резинку, он небрежно распускал гладкие черные волосы по плечам и становился похож на индейца. Это сочетание первобытной внешности и исключительного интеллекта производило огромное впечатление на женщин. Чего Мучача, впрочем, даже не замечал, так как взгляд его в краткие периоды отрыва от монитора фокусировался либо на экране карманного компьютера, либо на частых строчках очередной толстой книги с неинтересным и даже неприличным, с точки зрения дам, названием типа «Фрибээсдэ для сисадмина». Женщины считали Мучачу кем-то вроде Тарзана компьютерных джунглей. Мучача считал женщин кем-то вроде шимпанзе Шиты: вроде и родня человеку, но существо ущербное, не способное занять на эволюционной лестнице ступень более высокую, нежели переходное звено между ламером и юзером.

Но эта девушка была совершенно особенная! Мучкину было бы страшно интересно понять, что творится в ее мозгах.

Из-за этой Кудряшки он даже забыл о собственном важном деле. Остановился на одной ноге посреди лужи и несколько минут, открыв рот, смотрел, как девица выписывает вензеля на своем автомобиле. Если бы в окошке с опущенным стеклом Алик не видел сосредоточенное бледное личико, он подумал бы, что машиной рулит в стельку пьяный слепой. Красная «Ауди» с упорством пограничного катера бороздила лужи туда-обратно, многократно вычерчивая на подъездной дороге знак неопределенного интеграла.

– Что это вы делали? – заинтересованно спросил Мучача у чудаковатой водительницы, когда она наконец застопорила свое транспортное средство, вылезла из него и захлопнула дверцу.

– Как это – что я делала? Парковалась! – сердито краснея, ответила Кудряшка. – Не всегда, знаете ли, удается сразу занять то место, которое хочешь!

– Вам было мало места? – не поверил Мучкин.

Пятидесятиметровый подъезд к институту на всем своем протяжении был абсолютно пуст, так что проблемы с парковкой не возникло бы даже у кортежа лимузинов.

– О боже!

Барышня нервно топнула ножкой в изящном ботиночке. Глаза ее сверкнули зеленым, как огоньки на модеме.

– Места немало, но в идеале мне нужно было запарковаться именно так!

– Но почему? – не отставал изрядно заинтригованный Алик.

Красная «Ауди» наперекос встала под одиноким деревом, забравшись левыми колесами на бордюр газона. Даже самый терпеливый и снисходительный инструктор по вождению не назвал бы такую парковку идеальной.

– Да потому что это красиво! – рассердилась Кудряшка и топнула второй ногой, забрызгав джинсы Мучкина грязной жижей. – Клен желтый, трава зеленая, машина красная – все вместе выглядит ярко и празднично! А кому нравится этот безрадостный серый день без прикрас, тот пусть и дальше стоит по колено в грязи, как бесхозная лошадь!

Алик только руками развел, а эстетствующая грубиянка резко повернулась, мазнув по отпавшей челюсти Мучачи шелковыми пружинками непокорных кудряшек, и потопала, размахивая ручонками, к институту.

Опешивший Мучкин с минуту стоял весь торчаще-распахнутый, как огородное пугало, потом спохватился и зашагал следом. Если бы не вредная бабка на входе, он догнал бы Кудряшку – или хотя бы посмотрел, куда она пошла. Алику уже хотелось продолжить знакомство с хамоватой оригиналкой.

Но вахтерша Антонина Трофимовна еще утром получила от руководства НИИ обновленный перечень персон нон-грата, подписанный Самим Сидоровым. И ФИО Мучкина в этом черном списке занимало первую строчку.

– Что, не пускают тебя больше в наши рудники? Старый антивирусник уже успел обновить базы сигнатур? – кивнув на бабку за турникетом, понимающе хохотнул Леня Красин, еще вчера без особого усердия пахавший на ниве компьютерного программирования под непосредственным руководством Мучкина.

Леня больше любил посчитать ворон, чем поработать, поэтому быстро высмотрел переминающегося на ступеньках Мучачу в окошко и выскочил «покурить».

– Лео, ты не в курсе, кто на этой тачке ездит? – не оценив тонкий программерский юмор бывшего коллеги, спросил Мучкин.

– На какой, на красной «Ауди»? Дай подумать, – Красин изобразил мимический этюд «Поиск нужного файла». – Ага! Я видел, в эту тачку садилась девчонка из рекламного агентства. Красотка! Имя только у нее странное: Индия.

– Индия… – мечтательно повторил Мучкин.

Странное имя странной девушке вполне подходило.

Приятели выкурили по сигарете, и за этим занятием Красин пересказал Мучкину последние институтские новости. Самая горячая из них имела прямое отношение к компьютерной теме.

– Админ-то наш своего добился! Сегодня монтажников ждем. Обещали все сделать за один день! – покрутил головой Леня.

– Шутишь? – не поверил Алик. – Кто это сможет за один день проложить сорок стометровых проводов за подвесным потолком?!

– Не разбирая потолок! – уточнил Красин.

– Жулики! – коротко резюмировал Мучкин и затушил окурок о мокрый столб.

На прошлой неделе и низы, и верхи НИИ окончательно созрели для компьютерной революции. Системный администратор Васильев получил благословение Самого Сидорова на создание локальной сети и должен был решить непростую задачку: быстро и малозатратно проложить четыре десятка проводов витой пары на расстояние в сто метров.

Сложность состояла в том, что большая часть дистанции проходила на трехметровой высоте, над навесным потолком, который установили в процессе дорогостоящего евроремонта всего полгода назад, так что ломать красоту было непозволительно. Админ Васильев самолично головоломку решить не смог, поэтому выпросил разрешение руководства на привлечение сторонних монтажников, составил хитроумное техзадание и разослал его по специализированным организациям.

Одно из поступивших в ответ коммерческих предложений подкупило обещанием выполнить работу всего за один день, причем фантастически дешево.

– Может, и жулики, – согласился Красин. – Но Васильев мамой поклялся, что эти ребята-ремонтники – просто звери. А ты же понимаешь, если админ клянется материнской платой своего компьютера, то он за свои слова отвечает!

Леня тоже затушил окурок и примерился с высоты крыльца к урне на асфальте, но тут в ближайшее окно с внутренней стороны постучали. Красин и Мучкин обернулись на звук и увидели за стеклом круглую и лысую, как глубоководная рыба, голову коменданта Гуляева. Он шевелил губами, сверкал глазами и грозил узловатым пальцем.

– Не сорите, собаки! – по губам прочитали Алик и Леня.

– Вот черт безрогий! – выругался Красин.

Он сбегал к урне, выбросил в нее окурок и, вернувшись на крыльцо, в окно продемонстрировал строгому завхозу пустые руки, для чего поднял их, как пленный немец по команде «Хенде хох!».

– Все, побежал я. Бывай!

Леня торопливо попрощался с бывшим коллегой и убежал в «рудники».

Оставшись один, Мучкин пожал плечами, вразвалочку спустился с крыльца, проследовал до лужи, где состоялась его встреча с Кудряшкой, и задумчиво посмотрел на оригинальную композицию из желтого клена и красной «Ауди» на зеленом газоне. Картинка была яркая, как хороший мультфильм.

Алик повел глазами вправо, потом влево – и чистые цвета мультика акварельными ручейками потекли в стороны, раскрашивая серый день. Грязно-белый дом на углу стал светло-розовым, украшенным по краю крыши округлыми синеватыми столбиками невесть откуда взявшейся аккуратной балюстрады. Приглядевшись, Алик понял, что это голуби. Птицы сидели не только на карнизе, но и на ступеньках пожарной лестницы – как нотки на линеечках. Рискуя зацепить кудлатым брюхом громоотвод, над крышей медленно ползло облако, похожее на давно не стриженного мериноса.

– Почему я раньше ничего этого не видел? – вслух подумал Мучкин и снова оглянулся на дверь, за которой скрылась кудрявая любительница ярких картин.

Что-то в нем неуловимо, но существенно переменилось. Дело, которое привело Алика к институту, перестало ему казаться важным и нужным. Впрочем, в сложившейся ситуации его и нельзя было выполнить. Может, позже…

– Да пошли они!

Мучкин безадресно и беззлобно выругался и зашагал к трамвайной остановке, торопясь вернуться домой, к компьютеру. Он был уверен, что с его опытом и навыками найти в Сети контактные данные девушки с редким именем Индия не составит никакого труда.

6

Комендант Гуляев, бывший мичман Северного флота, немигающим взглядом подталкивал бывшего институтского программиста в широкую спину, стараясь отогнать его подальше от подведомственного здания.

Комендант Гуляев очень не любил бойцов виртуального фронта, полагая их самым слабым звеном в системе обеспечения безопасности и нормальной жизнедеятельности вверенного ему объекта. Эти виртуозы клавиатуры и дрессировщики компьютерной мышки в массе своей имели отвратительную способность превращать в чудовищный хаос самый налаженный быт!

Они фонтанировали мелким мусором и захламляли все горизонтальные поверхности журналами и книжками с непроизносимыми названиями.

Они сооружали на подоконниках инсталляции из кофейных чашек, пустых сигаретных пачек, окурков и фруктовых огрызков.

В творческом упадке они бессмысленно слонялись по коридорам, пятная отпечатками ботиночных подошв свежевымытые полы, а в порыве вдохновения запросто могли нацарапать новую программу прямо на стене.

Они вешали свои шарфы и шапки на фикус в холле и пытались задобрить разгневанного коменданта, рассказывая профессиональные анекдоты, которых тот не понимал.

Свое любимое ругательство «У, собаки!» Гуляев адресовал программистам значительно чаще, чем даже собственно собакам, вечно пьяному сантехнику дядь Пете и депутатам Государственной думы, которых завхоз наблюдал только на телеэкране, но даже в этом проявлении очень сильно не уважал!

А собак он боялся и ненавидел. Чем насолили экс-мичману четвероногие друзья человека, никто не знал, но один звук собачьего лая приводил его в штормовое волнение. Это дарило утешение многим из тех, кого приводил в штормовое волнение сам Гуляев: коменданту уже случалось находить под дверью своего кабинета скулящих щеночков, поводки, намордники и собачьи экскременты, заботливо принесенные кем-то на третий этаж.

Комендант Гуляев не пользовался большой любовью офисных служащих и арендаторов помещений. Половину своей жизни он провел в подводной лодке, и это сузило его кругозор до минимума, сопоставимого с объектами физики элементарных частиц. Свод жизненных правил экс-мичмана был крепок, как лодочная броня, и не подлежал ни замене, ни модификации – его можно было только списать вместе с самим Гуляевым (чего все обитатели здания, не исключая мышей и тараканов, нетерпеливо ждали уже не первый год).

Расходные материалы для общеполезных кабинетов с табличками «М» и «Ж» комендант Гуляев выдавал с кощеевой скупостью. Замену лампочек производил так экономно, словно хорошо освещенный лестничный пролет мог спровоцировать вражескую торпедную атаку. Паровое отопление включал, только когда забортная температура вплотную приближалась к точке замерзания воды. Окна, приоткрытые для проветривания помещений, захлопывал с криком: «Закрыть кингстоны!» Кроме того, он никогда не засчитывал как часть арендной платы за офисы стоимость произведенных в них ремонтов, коим к тому же противился, как лютой ереси. Идеальным оформлением интерьера помещения для коменданта Гуляева было пропорциональное сочетание серой масляной краски и голубоватой побелки.

– Какая еще венецианская штукатурка? Зачем это вам тут? Непатриотично. Шаровой красочкой переборочку покрыть – и милое дело! – приговаривал он, отбиваясь от очередного тщеславного арендатора, мечтающего о евроремонте.

За модерновый подвесной потолок в НИИ «Гипрогипредбед» директор института бился с этой замшелой личностью, как Илья Муромец с Чудищем Поганым! Памятуя о своем подвиге, Сам Сидоров теперь и слышать не хотел о том, чтобы сломать построенный в боях фальшпотолок – даже ради такой благой цели, как объединение всея институтских компьютеров в единую локальную Сеть.

– Как хотите делайте, а чтобы евроремонт не пострадал! – строго наказал он сисадмину Васильеву.

– Все будет целехонько! – пообещал тот, ясно понимая, что страдания евроремонта боком выйдут ему самому. – Спецы пообещали, что никакого демонтажа не будет. У них есть специальный кабелеукладчик.

– Ну-ну, – пробормотал директор, опуская взгляд в бумаги, принесенные ему на подпись.

Админ Васильев понял, что его отпустили, вышел из директорского кабинета и в приемной был остановлен заместителем Самого Сидорова – Зам Самом. Тот шел встречным курсом, но застопорился, чтобы распорядиться:

– Петя, ты своих монтажников встречай на входе лично, иначе вовсе не войдут.

– Мы на осадном положении? С чего это? – Админ удивленно хохотнул, но увидел преувеличенно округленные глаза директорской секретарши Вареньки и осекся.

– На втором этаже ЧП! – взволнованно вздымая грудь, эротично нашептала ему Варенька, прощально похлопав ресничками уходящему Зам Саму. – Как бы даже не убийство! Ментов вызвали, а те велели максимально ограничить доступ в здание…

– Понял, – построжав, ответил Васильев и пошел на первый этаж – слушать тупую болтовню старухи-вахтерши и ожидать прибытия спецов с кабелеукладчиком.

Воспользовавшись уходом админа, двое его подчиненных – яркие представители ненавистного завхозу программерского племени по имени Дима и Ваня – оставили работу и под предлогом перекура пошли бродить по этажам. Гуляли они отнюдь не бесцельно, однако выяснилось это много позже.

Ровно в шестнадцать ноль-ноль комендант Гуляев, следуя воспитанной в нем еще детским садиком привычке вкушать в определенное время скромный полдник, уединился в своем кабинете, чтобы выпить чаю. К нему прилагались зубодробительные сухари – специфическое флотское лакомство, за годы службы вошедшее не только в рацион, но и в обмен веществ экс-мичмана. Ржаво-коричневые, с редкими вкраплениями угольно-черных изюмин, похожих на засушенных тараканов, сухари настоятельно требовали чаепития неторопливого, вдумчивого, с долгими функциональными паузами для размачивания сухого пайка в кружке с кипятком. Твердые сухари при употреблении шумно хрустели, раскисшие – громко чавкали. Сосредоточенно питающийся комендант сопел, пыхтел и отдувался. Шумная трапеза создавала прекрасную звуковую завесу для действий программеров Димы и Вани. Пока Гуляев расправлялся с чаем и сухарями, они ловко орудовали сверлом и отвертками, устанавливая под напольным покрытием и за стеновой обшивкой простенькую, но эффектную электроакустическую систему.

В это же время админ Васильев провел в институт на третьем этаже команду специалистов с кабелеукладчиком. А на втором этаже уже вовсю работала опергруппа, усиленная добровольно примкнувшим к ней ведущим экспертом-криминалистом ГУВД и его служебной собакой. Правда, собачья служба в данном случае свелась главным образом к поеданию сладостей и отвлечению внимания персонала рекламного агентства.

– И то дело, – сказал по этому поводу старший опер Грачев. – Пусть лучше с собачкой играют, лишь бы у нас под ногами не путались!

– Топ, топ, топает малыш! – в продолжение темы свободного перемещения нижних конечностей в четверть голоса напел на третьем этаже институтский программер Ваня и хлопнул по подставленной ладони программера Диму.

Улыбаясь, как чеширские коты, парни растаяли в сумраке плохо освещенной лестничной площадки.

Комендант Гуляев допил чай, крякнул, встал из-за стола, одернул толстый вязаный свитер и толкнул дверь своей комнаты.

– Гау! – басовито бухнул в этот момент служебный бассет Барклай, по-своему отвечая на заманчивый женский вопрос: «Хочешь еще сладенького, милый?»

– Что такое? – нахмурился комендант, не наблюдавший среди прибывших оперов четвероногих.

– Гау! – уверенно повторил Барклай, которого умиленные рекламные девицы продолжали искушать конфетами.

Комендант Гуляев сердито засопел. Несомненно, кто-то провел в здание собаку! Причем здоровенную зверюгу с шаляпинским басом. Комендант свирепо сжал кулаки и с ускорением двинулся по коридору.

Коридоры в многоэтажном офисном здании были протяженные и просторные: очевидно, рассчитывая их ширину, планировщики исходили из предположения, что движение служащих в густонаселенном здании будет интенсивным, и создали все необходимые условия для организации его в две полосы.

Действительно, в пиковый час обеденного перерыва до полноты сходства с оживленной улицей коридору не хватало только светофоров. Но и в другое время цивилизованные граждане, подчиняясь с детства выработанному рефлексу, при движении держались ближе к стене справа. И только один экс-мичман Гуляев, цивилизованные рефлексы которого вытравили и заменили специфическими привычками годы автономных походов, враскачку и пригнув голову, топал по невидимой разделительной полосе. Именно поэтому головастые ребята Ваня и Дима разместили активные точки своей системы по осевой линии коридора.

Обутый в тяжелые зимние ботинки, комендант не почувствовал, как наступил на датчик, но явственно услышал, как в левое ухо ему весело тявкнул щенок.

– Что…

Гуляев не успел затормозить, последовательно придавил еще пару датчиков и услышал второе игривое щенячье «тяв» слева от себя, а затем конкретный собачий «гав» справа.

При этом никаких четвероногих в коридоре не было вовсе!

Первым делом комендант подумал, что спиртовую настойку элеутерококка в горячий чай лучше не наливать, что бы ни говорили по этому поводу ведущие телевизионной программы «Здоровье с Балаховым». Балахов этот (с виду – натуральный маньяк) пусть пьет что хочет, хоть чай с элеутерококком, хоть кефир с пургеном. Может, ему даже нравятся слуховые галлюцинации и прочие побочные эффекты!

– А я больше не буду! – пообещал себе Гуляев и, недоверчиво озираясь, пошел дальше.

– Гав! – явственно послышалось слева, где не было ничего, кроме пустой стены.

В смятенном мозгу коменданта просверкнула покаянная мысль о том, что завязывать надо не только с настойкой элеутерококка, но и с горячительными вообще. Затем он побежал, и тут невидимые собаки точно с цепи сорвались, подняли лай, как свора на охоте.

Два лестничных пролета между третьим этажом и четвертым Гуляев проскочил, зажав руками уши, и только поэтому не услышал злорадного программерского смеха за кадкой с фикусом.

Коридор четвертого этажа отделяла от лестницы стеклянная дверь с табличкой «НИИ «Гипрогипредбед». Предъявите пропуск в развернутом виде». Коменданту достаточно было предъявить свое материально ответственное лицо, что он и сделал на бегу, шмыгнув за стеклянную перегородку, как мышка в спасительную норку.

В коридоре института было светло, чисто и тихо, хотя вовсе не безлюдно. Человек десять сотрудников НИИ, преимущественно женского пола, с неясной целью группировались в первой трети коридора.

Немного обнадеженный тем, что тут его никто не облаял, комендант Гуляев негромко спросил ближайшую к нему особу в синем лабораторном халате:

– Вы тут собаку не видели?

– Там! – ответила особа и указала глазами на потолок.

Комендант посмотрел вверх, но никакой собаки, разумеется, не увидел.

– Дура! – неслышным шепотом обругал он лаборантку, передвинулся к другой барышне и строго спросил ее:

– Что тут у вас?

– У нас тут собачка! – расплылась в улыбке вторая дура.

– Невидимая? – с ехидством, призванным скрыть растущую душевную тревогу, спросил комендант.

– Почему? Видимая. Мы ее видели! Хорошенькая такая, рыженькая, глазки блестящие, ушки лопушистые! – засюсюкала девица.

– Так! – произнес Гуляев и крепко потер лоб, собирая в кучку от лопушистых ушек к переносице разбегающиеся мысли.

По всему выходило, что он слышит невидимых собак и не видит видимых. Даже в кратком пересказе это звучало чертовски скверно.

– Что же это? Господи! Я с ума сошел, что ли? – дрогнувшим голосом пробормотал комендант себе под нос.

Будучи закоренелым атеистом, до сих пор он никогда всерьез не обращался с запросами в горние выси. Возможно, именно поэтому высшие силы проявили необыкновенную отзывчивость и откликнулись на поступивший к ним призыв тонким собачьим визгом.

– Не-е-ет! – простонал комендант.

Он окинул затравленным взором сияющую пустоту под новым навесным потолком, почувствовал головокружение, зажмурился и покачнулся.

– Ой, собачка! – в большом волнении дружно ахнули лабораторные девы.

– Да-да, невидимая! – скривился несчастный комендант.

Он закрыл глаза и потому не увидел, как легендарный кабелеукладчик – мелкая рыжая такса с фонариком на голове и в специальной шлейке с прикрепленным к ней отрезком провода – вывалился из-за фальшпотолка вместе с просевшей под его весом пробковой плиткой.

Фрагмент потолка плавно спланировал на пол, не задев застывшего коменданта, а вот такса на шлейке, сыгравшей роль страховочного троса, плавно опустилась ему на плечо.

– Мама! – жалобно вскрикнул совершенно замороченный Гуляев, открыв глаза и увидев прямо у своего лица радостно скалящуюся собачью морду.

Удачно десантировавшийся кобель-кабелеукладчик признательно лизнул его в щеку, и дикий ужас погасил последние проблески разума во взоре обласканного коменданта.

7

Хотя Кулебякину не раз случалось бывать у нас в «МБС», я ориентировалась на местности гораздо лучше, чем он, и потому даже на каблуках опередила милого в беге по прямой на несколько метров.

– Куда, куда?! Тпру! – замахал на меня руками молодой человек типично милицейской наружности.

Несмотря на некоторую разницу во внешности, в чем-то принципиально важном все опера похожи, как однояйцевые близнецы (однажды я высказала это свое мнение Денису, и он не стал со мной спорить, только попросил убрать определение «однояйцевые» как порочащее мужские честь и достоинство).

Во времена какого-нибудь Людовика коллеги Кулебякина были бы очень хороши для игры в живые шашки. Взять младший офицерский состав одного райотдела милиции, разделить на две команды, одним оставить обычные черные омоновские шапочки, другим дать специально пошитые белые, расставить рядочками на подстриженном «в клеточку» версальском газоне – и вуаля! Хотя Людовики, правившие задолго до эпохи коллективизма, предпочитали играть не в шашки, а в шахматы.

– Я не лошадь, вы не конюх! – на ходу окоротила я милицейского грубияна.

– А кто вы? – вполне резонно поинтересовался он.

– Кто? – повторила я, поверх его плеча заглядывая в открытый кабинет Вероники.

Самой Крохиной там не было, но на полу лежала женщина. Даже если бы я не знала заранее, что она мертва, то поняла бы это с первого взгляда. Живой человек не застыл бы в такой неуютной позе с подвернутой ногой и не смотрел бы выпученными глазами на слепящую фотовспышку.

– Капитан Кулебякин, экспертно-криминалистический отдел ГУВД! – скороговоркой представился коллегам догнавший меня Денис.

– А это?

Кулебякинским коллегам мало было знать, что я не лошадь, они желали подробностей!

– А это… недоразумение я сейчас ликвидирую, – пообещал Денис.

Он крепко взял меня за руку и потащил назад по коридору, другой рукой точно так же волоча на буксире протестующе скулящего Барклая. Я сдержалась и не стала возмущаться и жаловаться. Что я хотела увидеть в Веркином кабинете, то уже увидела: девица, скончавшаяся на приеме у нашей ведьмы, действительно была мне знакома.

Как у многих женщин, у меня плохая память на имена, но зато хорошая – на лица и просто отличная – на одежду и обувь. К тому же знакомство с модными тенденциями вооружило меня уверенностью, что в этом сезоне деревенский стиль «Буренка из Масленкина» не в фаворе. Так что мясистая молодайка в короткой джинсовой юбке и трещащей по всем швам кофточке из цветастого ситчика никак не могла быть воплощением популярного ныне типа женской красоты. Я без труда вспомнила, где видела эту особу – на фуршете после субботней церемонии награждения лауреатов дизайнерского конкурса. Тогда она была одета точно так же, только обута иначе – в безвкусные красные босоножки типа «копыта».

Сегодня на рельефных, как балясины беломраморных лестничных перил, ногах Девушки-с-веслом были зимние сапоги. Черные, с потрепанной меховой опушкой, на каблучках-рюмочках, какие были в моде у кокеток второй половины прошлого века.

«Судя по всему, девица была малообеспеченной, – рассудил мой внутренний голос. – И наверняка не слишком умной, раз готова была потратить свои немногочисленные деньги на Веркины фокусы!»

Я задумчиво кивнула. Подоспевшая Трошкина восприняла это как повторное приветствие и сказала:

– И вам еще раз здрасте, извините, я немного задержалась, пришлось попотеть с парковкой!

– Неужели ты передвигала «Ауди» вручную? – спросил Денис.

По голосу его нельзя было понять, шутит он или всерьез допускает такой вариант. Алка же явно расценила сказанное как шовинистский выпад, ущемляющий водительские права женщины. Она остановилась, уткнула кулачки в бока и хотела даже топнуть ножкой, но Кулебякин бесцеремонно ухватил ее за калачик согнутой руки, всех нас – меня, Барклая и Трошкину – затолкал в рекламный офис и рявкнул:

– Сидеть и не высовываться!

Распоряжение очень походило на развернутую собачью команду, но как минимум на пятьдесят процентов предназначалось не бассету, который не страдает избыточным любопытством. И озвучил Денис свой приказ, грозно глядя не на Барклая, а на меня, так что даже тупой понял бы, что мой будущий муж – замшелый домостроевец, тиран и деспот. Сама же я в глазах коллег выглядела бы жалкой закрепощенной идиоткой, если бы не Алка с Барклаем – добрые люди-звери спасли мою репутацию.

– Не волнуйся, Денис, разумеется, мы тут присмотрим за твоей собачкой! – дипломатично сказала подружка.

А Барклай, едва услышав строгое хозяйское «Сидеть!», плюхнулся на попу, как цирковой пудель, да еще сам себе отбил барабанную дробь хвостом. Это так развеселило и умилило присутствующих, что моя хмурая физиономия осталась без внимания – все оно вместе с доброй половиной содержимого холодильника досталось Барклаю.

Зойка щедро кормила бассета печеньем и конфетами, а Баринов сноровисто вязал ему бантики на шее и на хвосте – и выглядел при этом точь-в-точь как девочка, играющая с куклой.

Я села на свое место за письменным столом, машинально придвинула чистый лист бумаги, взяла карандаш и принялась рисовать абстрактные узоры – палочки, галочки, кружочки и крючочки. Я часто так делаю – калякаю в задумчивости. Нашу экономную бухгалтершу моя привычка поначалу очень раздражала. Она сердилась, что я зря перевожу бумагу, пока я не объяснила, что все наоборот: я перевожу на бумагу свои смутные мысли! За креатив мне платят жалованье, так что Зоя свои претензии сняла.

– Что тут у тебя? – Трошкина, которая за много лет хорошо изучила мои привычки, с интересом заглянула в бумажку. – Хм… Ноги?

– Ноги, – задумчиво подтвердила я, продолжая черкать.

– А почему одна нога обута по-летнему, а другая по-зимнему?

– Потому что, – веско ответила я.

– Где-то я видела такие босоножки, – сообщила Алка. – Они красные, да?

– Красные, – согласилась я, рисуя простым карандашом.

Трошкина с детских лет обожает головоломки. В первом классе она изводила меня предложениями поискать пятнадцать отличий одной журнальной картинки от другой. Я никогда не умела получать удовольствие от таких тихих игр, они очень быстро доводили меня до шумного бешенства. А Трошкина часами водила лупой над рисунками, высматривая микроскопические отличия и неизменно находя их в количестве, значительно превыщающем заявленное художником.

– А под каблуком – это что?

Я не нашлась что ответить и озадаченно всмотрелась в бессмысленную завитушку.

– Похоже на змею, – фантазировала Алка. – Или на веревочку, или на поясок. Тебе это ни о чем не говорит?

Я покосилась на кожаный поводок, который Сашка Баринов отстегнул с ошейника Барклая, чтобы не мешал вязанию кукольных бантов, и промолчала.

– Или на ремешок, – не отставала подружка. – Ремешок тебе ни о чем не напоминает?

– Ремешок кое о чем напоминает, – согласилась я и почесала пробор карандашом. – О той девушке, которую задушили в парке ремешком ее собственной сумочки!

– Какой ужас! – Зойка так шокировалась, что выронила конфету, которую хотела развернуть для Барклая. – Когда это случилось? Где? В каком парке?

– Зоя, не нервничай, – хмыкнул Баринов, подняв упавшую конфету с пола и переложив ее на подоконник, чтобы не раздавить ногами. – Ты гарантированно застрахована от риска разделить участь этой несчастной. У твоего портфеля ручки слишком короткие и жесткие, чтобы ими можно было кого-то задушить!

– Зато Зойкиным чемоданом запросто можно проломить голову! – подал ехидную реплику из своей каморки Эндрю Сушкин. – И не одной девушке, а целому кордебалету! Фантастически тяжелая ручная кладь! Что ты носишь в ней, Зоенька? Камни?

– Камни на шею, – пробормотала я, вспомнив, как совсем недавно Денис похожим образом высмеивал мою собственную сумку и по ассоциации заговорил об утопленнице Пороховщиковой.

Положим, между ужасной смертью жены Георгия Пороховщикова и не менее трагической гибелью его любовницы могла быть некая мистическая связь, обусловленная гороскопом (хотя не очень-то я в это верила!). Но с какой стати мое подсознание приплело смертоносный ремешок к красным босоножкам еще одной покойницы?

– Не вижу никакой связи, – пробормотала я и машинально посмотрела в окно.

Как раз вовремя, чтобы увидеть катящую по подъездной дороге карету «Скорой помощи»! Машина остановилась у подъезда, и мне, конечно, стало интересно, за кем она приехала. Не за Девушкой-с-веслом, это точно: к покойнице карета «Скорой» не летела бы с сиреной и мигалкой.

Я привстала на стуле и вытянула шею. Любопытная Трошкина, проследив направление моего взгляда, ящеркой проскользнула между столами к подоконнику. «Скорая», остановившаяся у подъезда, перестала завывать, но мигалку не выключила. По елочкам у входа хороводом побежали синие зайчики.

– А теперь – дискотека, – пробормотала я. – Танцуют все…

– Похоже, главную партию исполняет товарищ комендант! – подхватила Алка. – Его выносят на носилках!

– Гуляева выносят? – Зойка заволновалась и тоже двинулась к окну. – А ноги у него где?!

– Там же, где все остальное, – на носилках, – ответила Трошкина, не уловив суть вопроса.

– Наш комендант потерял ноги?! – по-своему понял сказанное Баринов. – Спокойно, приятель…

Он потрепал по голове Барклая, который и без того сохранял олимпийское спокойствие, и потеснил девчонок у подоконника. Зоя сердито толкнула его локтем в бок:

– Сашка, не нагнетай панику! Видишь, Гуляева несут головой вперед, а ногами назад, значит, он еще не умер!

– Кто там еще умер?! – завопил из своего кабинета Бронич.

Он был очень сильно недоволен, что внезапно скончалась клиентка Вероники Крохиной, из-за чего милиционеры велели вахтерше ограничить доступ в здание, а у шефа были назначены в офисе важные встречи.

Внутренняя дверь распахнулась, и Бронич выглянул в общую комнату. Лицо у него было красное и злое. Казалось, он и сам может кого-нибудь убить.

– Да ничего страшного, это коменданта понесли, Михаил Брониславич! – успокоил шефа Баринов.

Интонация его была мне понятна. Широкие массы офисного народонаселения коменданта Гуляева, мягко говоря, недолюбливают. Я и то удивлялась, что за носилками не потянулись улыбающиеся люди с флажками и транспарантами.

– Гуляева?! – Бронич вовсе не успокоился и из красного сделался фиолетовым, как разъяренный осьминог. – Как понесли? Куда понесли? А кто же нам выпишет пропуск на вынос коробки с буклетами?! За ними через полчаса приедет представитель заказчика!

– Ах, боже мой! – Зоя – наиболее ответственная из нас – всплеснула руками и пулей вылетела в коридор, на бегу выдернув из принтера заранее отпечатанный бланк-заявку.

Я вылезла из-за стола, заняла освободившееся место в партере у подоконника и вместе с Трошкиной и Бариновым отследила Зойкин выход на сцену. Наша коллега, цепко ухватившись за край носилок, сопроводила коменданта в «Скорую» и сама засунулась туда верхней половиной до пояса. Водителя, который попытался выдернуть ее из спецтранспорта по методу дедки из «Репки», Зойка бесцеремонно лягнула ногой. Правда, потом она извинилась: мы видели, как она пятилась от «Скорой», покаянно кланяясь и прижимая к сердцу помятый бланк. У меня не было сомнений, что он уже украсился подписью коменданта. Наша бухгалтерша с ее трепетным отношением к разного рода отчетным и разрешительным документам без раздумий и колебаний пошла бы за автографом к самому дьяволу в адское пекло! И заставила бы его подписаться собственной кровью.

– Интересно, что случилось с Гуляевым? – Любопытный, как девчонка, Баринов переместился к своему столу и схватил телефонную трубку: – Алло, Маня? Это Саня. Спешу обрадовать, твой лифтинг с гиалуронкой будет уже завтра. Кстати, Манечка, ты не в курсе, что с нашим комендантом стряслось, за ним «Скорая» приехала?

В трубке оживленно зачирикал женский голос. Я прислушалась, но, к сожалению, ни слова не разобрала.

У Баринова в подружках девчонки-секретарши всех местных контор. Они очень ценят нашего гламурного коллегу за неизменную готовность посплетничать и непрофильную подработку распространителем эксклюзивной косметики по каталогу. Поэтому Сашка всегда располагает самой свежей агентурной информацией о событиях в офисах.

– Манечка, это Санечка! – издевательски пропищал у себя в аппендиксе Андрюха Сушкин.

Он стопроцентный мачо и никогда не сюсюкает с женщинами, а словосочетания типа «лифтинг с гиалуронкой» воспринимает как опасные заклинания черной магии.

– Ну, что там с нашим комендантом? – тяжело сопя, поинтересовался шеф.

Баринов, не отлипая от трубки, сделал ручкой витиеватый легкомысленный жест, долженствующий, по идее, означать, что ничего страшного с нашим комендантом не случилось.

– Наверное, инфаркт, – предположила Трошкина. – Или инсульт. У крупных полнокровных мужчин среднего возраста это случается часто и совершенно внезапно.

Не сговариваясь, мы дружно посмотрели на крупного полнокровного Бронича.

– Тьфу на вас, – опасливо пробормотал он и попятился в свой блиндаж с осторожностью, словно рисковал наступить на мину.

На приближающийся по коридору топот мы не отреагировали, полагая, что это вприпрыжку возвращается из набега на «Скорую» добычливая Зойка. А это была вовсе не она, а Денис Кулебякин!

Он рванул дверь так, словно намеревался забросить в помещение связку гранат, и гаркнул:

– Где конфеты?!

С таким выражением лица гораздо уместнее было бы кричать: «Все на пол, руки за голову!»

– О господи! – Трошкина схватилась за сердце и укоризненно покачала головой: – Денис, если ты хочешь сладкого…

– Руки!!! – рявкнул Денис.

– За голову? – уточнила я, не спеша падать на пол.

Зато у Бронича что-то шумно свалилось. Не исключено, что сам Бронич!

– Всем оставаться на своих местах! Ничего не трогать!

Денис обозрел диспозицию бешеным взглядом, хрипло охнул и коршуном рухнул на пол. Я снова привстала на стуле (это уже походило на гимнастическое упражнение) и сверху вниз посмотрела на милого. Сидя на корточках, он торопливо собирал в коробку рассыпавшиеся по полу конфеты.

– У нас есть еще хлеб, ветчина и сыр, – сочувственно сказала Трошкина и укоризненно посмотрела на меня.

Я против воли покраснела: можно подумать, я плохо кормлю своего любимого мужчину!

Баринов, держа квакающую телефонную трубку у щеки, смотрел на ворочающегося у его носа бравого опера и тоже медленно краснел.

– Что, Сашок, давно к твоим ногам никто так не бросался? – съязвил Сушкин, выглянувший на крик.

– Стоять! – скомандовал Денис и сам встал, держа конфетную коробку на вытянутых руках.

Все подскочили и вытянулись, как для прослушивания Государственного гимна. Только в кабинете у шефа не слышно было никакого движения.

– Кто ел эти конфеты? – Денис пробежался взглядом по лицам присутствующих.

– Кто ел из моей миски? Кто спал в моей постели? – утробным медвежьим басом пробурчал Эндрю.

– Кто ел?! Быстро! – не унимался Денис.

– Быстро никто не ел, все кушали не спеша, со вкусом, – не удержавшись, съехидничала я.

– Да все их ели. А что? – робко спросила Алка.

– И ты? – Денис встревоженно посмотрел на меня.

– Э-э-э-э… Я не помню, – я пожала плечами. – Прямо сейчас не ела, а вчера, кажется, слопала парочку…

– Мы эту коробку уже третий день прикончить не можем, – наконец ожил Баринов.

– Везунчики! – сказал Кулебякин и свободной рукой вытер взмокший лоб. – Так… Ничего не есть, ничего не пить! Сидеть тихо, не шевелиться. Сейчас вами займутся.

И он вышел в коридор, оставив дверь в наш офис открытой настежь.

Продолжить чтение