Читать онлайн Фотосессия в жанре ню. Бонд, мисс Бонд! бесплатно

© Логунова Е. И., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Фотосессия в жанре ню

– Славный праздник – Новый год! Весь народ, как один!

Сержант Шишкин восхищенно причмокнул и заглянул во влажное горлышко фляжки.

Было первое января. Заповедное время, когда вся Россия, от Камчатки до Калининграда, от Сочи до Мурманска, спит богатырским сном.

Спят, пачкая подушки несмытым макияжем и лаком для волос, русские женщины, уставшие от предпраздничных хлопот и праздничного веселья.

Спят русские мужики, со свистом втягивая ноздрями запахи елки, мандаринов, «селедки под шубой» и на выдохе заменяя традиционную ароматическую смесь от поглощенных ими яств ядреным перегаром.

Спят русские бабушки и дедушки, окончательно оглохшие и ослепшие от многочасового фейерверка.

Спят измотанные ожиданием подарков дети и домашние животные с оттоптанными в суматохе хвостами и лапами…

Сержант Шишкин завинтил крышку фляжки, вообразил себе это сонное царство на одной шестой части суши и едва не прослезился от величия представившейся ему картины и крепости выпитого им коньяка.

– И только я один не как все! – проворчал младший сержант Лейкин, с завистью покосившись на сержантскую фляжку.

– А ты сегодня за рулем! – развел руками его напарник.

– И только я один сегодня за рулем! – мрачно кивнул Лейкин.

Сержант Шишкин оценил суровую правоту сказанного приятелем и перестал улыбаться.

Утром первого января все нормальные люди спали, и только псих мог по доброй воле сесть за руль. Это делало беспрецедентно безопасными российские дороги, но лишало надежды на дополнительный заработок бессонных гаишников. А сержант Шишкин не отказался бы от пары-тройки материальных благодарностей за великодушно невыписанные штрафные квитанции! Новогодний праздник с подарками многочисленной родне изрядно опустошил его карманы.

– Ладно, не горюй! Еще не вечер! – сказал он в утешение самому себе и расстроенному напарнику, а затем закрыл глаза, чтобы поспать, как и весь народ.

Удивленный возглас коллеги Лейкина разбудил его через несколько минут.

– Глазам своим не верю! – радостно воскликнул младший сержант и потряс напарника за плечо. – Петя, не спи! Давай тормози его!

Сержант Шишкин проморгался и увидел приближавшийся автомобиль – старую «шестерку», которая лет двадцать назад была молочно-белой. Теперь она имела цвет неизлечимо больного кариесного зуба.

– А за что?

Слова сорвались с его губ раньше, чем сержант окончательно проснулся. Иначе бы этот глупый вопрос у него вовсе не возник! Мыслимое ли дело, чтобы русский гаишник не нашел, за что оштрафовать соплеменного водителя?!

– Придумаешь, за что! – озвучил эту здравую мысль младший сержант и подтолкнул напарника к дверце.

Зажав под мышкой полосатый жезл и застегивая на ходу форменную куртку, Шишкин пошел навстречу «шестерке».

Непривычно пустое шоссе напоминало серый, в белесом налете, язык гриппозного больного. Дорога была скользкой, как каток. Грязно-белые слежавшиеся сугробы тянулись по обочинам, как бортики хоккейной коробки. Будь машина черной, она была бы похожа на шайбу. А не на пятнистую – белую с черным – корову на льду.

Сержант Шишкин повелительно взмахнул полосатым жезлом, и четырехколесное подобие буренки послушно остановилось.

– Здра-жла, сржнт Шишкн, – небрежной скороговоркой представился патрульный, с трудом дождавшись, пока водитель колымаги опустит стекло путем натужного вращения ручки. – Документики показываем!

– Показывайте, – охотно согласился водитель.

– Пьяный! – восхитился сержант, мгновенно найдя наиболее вероятное объяснение невероятной наглости водителя.

– Похоже, да. Что пили-то? Коньячок?

Наглец выразительно принюхался.

– Мужик, ты в своем уме?! – возмутился Шишкин.

Он запросто мог бы развить воспитательную беседу о правилах хорошего тона в общении с дорожным патрулем до степени взимания вполне приличного штрафа. Но тут в полумраке автомобильного салона на заднем сиденье мелькнул красный помпон, и сержант обрадовался, обнаружив несомненное нарушение:

– А что это вы – ребеночка без детского кресла перевозите? Непорядочек! Ну-ка, кто тут у нас?

Сержант решительно дернул на себя заднюю дверцу.

– Ы‑ы‑ы‑ы! – страшным животным голосом проревел предполагаемый ребеночек.

Он резко подался навстречу Шишкину, и тот сначала взвизгнул, а потом попятился. Остекленевший взгляд сержанта крепко приклеился к лохматой фигуре в проеме двери.

На сиденье косолапо переминался косматый медвежонок в лыжной шапочке с помпоном.

– Сидеть! – рявкнул водитель «шестерки» голосом командующего армией.

Зверь опустился на пол, а сержант сел в сугроб.

– Петя, что там? – выглянув в окошко патрульки, встревоженно прокричал младший сержант Лейкин.

– Ме-ме-ме! – удивленно и недоверчиво ответил Шишкин.

– «Ме-ме-ме» – это, товарищ сержант, коза! – насмешливо пробасил водитель «шестерки». – А тут у нас урсус… Для необразованных – бурый медведь.

– Так, в чем дело?! Документики! – заблажил, скользя по дороге, младший сержант Лейкин.

– Такой подойдет? – вздохнул водитель, выбрасывая в окошко руку с красной книжечкой.

– Товарищ майор? Виноват, – Лейкин неловко козырнул и перевел смущенный взгляд за спину водителя. – А это…

– А это – товарищ медведь, – складывая свою красную книжечку, веско сказал товарищ майор. – Служебный. Дрессированный. Готовим к спецоперации.

– Ы‑ы‑ы! – с чувством добавил спецмедведь от себя лично.

– Товарищ ме… Товарищ ма… В‑виноваты! – повторил младший сержант Лейкин и козырнул более ловко, одновременно пятясь прочь от «шестерки».

– Это что было, я не понял? – слабым голосом спросил сержант Шишкин, когда дребезжащая «шестерка» с ускорением покатила в сторону области.

– Хренов фээсбэшный майор со своим специально обученным медведем! – сердито ответил Лейкин, провожая удалявшуюся машину недобрым взглядом.

Он почесал в затылке жезлом, сдвинув на лоб ушанку, и вполголоса пробормотал:

– Вот интересно, что же в нем такого специального? Ядовитые когти и граната в заднице?

Очнувшийся Шишкин при слове «задница» с усилием выдернул свой заледеневший тыл из сугроба, вынул из кармана фляжку, потряс ее, развинтил и со словами: «Первого января на дороге только психи!» – вылил себе в рот остатки коньяка.

– Ой, Ванька, Ванька! – поглядев в зеркальце заднего вида, Андрей сокрушенно покачал головой. – Али не велел я тебе, топтыгину, сидеть смирно?

Старорусский стиль речи Андрею навеяли предметы быта на соседнем сиденье: балалайка, шапка-ушанка и цветастый полушалок с бахромой. Все это были Ванькины вещички – реквизит для представлений.

На балалайке мишка тренькал, в платке выдвигался на «Цыганочку», а с шапкой в финале представления обходил благодарную публику, собирая денежки. Не ахти какой заработок, но поболе майорского жалованья, так что грех жаловаться.

Андрей и не жаловался. Он был старшим по званию и имел полное право отчитать рядового медведя:

– Али не наказывал я тебе, Ваня, не переть супротив поганых опричников?

– Ы‑ы, – пристыженно буркнул медвежонок и улегся на лохматое одеяло, почти слившись с ним по цвету и фактуре.

Сам-то Андрей к поганым опричникам не принадлежал. Из «фейсов» подполковник Малинин ушел еще по осени, а майорское удостоворение, впечатлившее гаишников, числилось утерянным. Потерялось оно года два назад, а нашлось совсем недавно, на даче, во время генеральной уборки – великой и редкой, как битва столетия.

– Вовремя, выходит, нашлось, еще не раз пригодится! – резюмировал Андрей и осторожно прибавил газу.

Заледеневшая дорога походила на бобслейную трассу, но с двусторонним движением. Теоретически. Слава богу, на самом деле на встречной никого не было. Да вообще нигде никого не было, ни одной живой души!

– Первое января!

Андрей сказал это с тем мрачным удовлетворением, с каким гундосый переводчик, озвучивающий голливудские фильмы-катастрофы, произносит за кадром: «Две тысячи восьмидесятый год… Жизнь на Земле прекратилась…»

В этот момент через грязно-серый бугристый бортик слежавшегося снега, отделявший бобслейную трассу областного значения от нетронутого наста, перекатился яркий оранжевый шар – зримое доказательство того, что жизнь на Земле не совсем остановилась и еще вполне может подбросить хорошему человеку какую-нибудь пакость.

И эта пакость только на первый взгляд имела невинный вид пупырчато-рыжего марокканского апельсина.

Падая, заморский фрукт прочертил в воздухе огненную дугу, утомленный однообразной белизной водитель моргнул и непроизвольно нажал на тормоз.

Машину занесло и развернуло поперек трассы, задний бампер правым углом въехал в сугроб и вызвал сход небольшой снежной лавины. В сугробе образовалось клиновидное ущелье, а над ним полярной березкой нависло ветвистое, белое, голое – кисть человеческой руки.

– М‑м‑мать вашу так, разтак и разэтак! – Из Андрея снова густо повалило русское народное.

Дедова колымага не упустила случая показать характер: дверцу заклинило, пришлось ударить в нее плечом. Плечу, натруженному топором-колуном, это не понравилось, но и дверце мало не показалось. Протестующе крякнув, она распахнулась. Андрей не то выскочил, не то вывалился наружу; оскальзываясь, обежал «шестерку» и с ловкостью примата-прародителя вскарабкался на обледеневший бруствер.

Она лежала на чистом снегу, как на белой простыне. Нет, как на искрящемся кварцевом песке великолепного островного пляжа! Ножки раздвинуты, ручки раскинуты, светлые волосы разбросаны, лицо запрокинуто к небу… Длинноногая, стройная, почти голая – в одном белье и чулочках.

Красивая.

Живая!

Сначала Андрея бросило в жар, потом в холод.

Он снова помянул общерусскую народную мать, потом персонально – без затей, ненормальной дурой, – обругал полуголую красавицу и суетливо завалил ее своей собственной верхней одеждой. Вернее, дедовым лохматым тулупом, древним, неприлично ветхим и вечно востребованным, как та самая фольклорная ругань.

Он повторял нехорошие слова, яростно подтыкая серую овчину под голые и блестящие, точно из целлулоида отлитые, ножки-ручки.

Красавица-блондинка безучастно смотрела в шерстяное, синее в белую нитку, январское небо и помалкивала, как будто происходящее никак ее не касалось.

Медвежонок Ваня, устав скучать на диване, перебрался с заднего ряда в передний, вылез из машины и пришел узнать, в чем дело.

– Вишь, топтыгин, какая незадача! – растерянно молвил ему хозяин.

– Ы, ы! – согласился мишка и подобрался поближе.

Светловолосая незадача, близко услышав его сосредоточенное сопение, неожиданно вышла из комы. Она моргнула, повернула голову, посмотрела на медвежонка и слабым голосом с легкой эротичной хрипотцой пробормотала:

– О, Винни-Пух!

– Ы! – с отвращением сказал русский народный мишка.

– Вот и отлично, давайте знакомиться! – с воодушевлением вскричал его хозяин, искренне радуясь тому, что они с Ваней Пухом нашли не труп, а вполне живого человека. – Это Ваня, я Андрей, а вы у нас кто будете?

– У вас?

Девица с трудом ворочала языком. Она искоса посмотрела на Малинина, и тот почувствовал себя новобранцем, которого вот-вот начнут жестоко муштровать.

Это привело его в чувство.

– Ну, если с вами все в порядке, то мы с мишкой поедем, – неискренне сказал он и попятился. – Тулуп, если хотите, можете оставить себе.

– А где же моя шубка?..

Девица повернула кудрявую головушку, искательно огляделась, но никакой шубки, кроме медвежьей, поблизости не увидела и заметно обиделась.

– А где же ваша шапка? И варежки? И сапоги? И транспортное средство, на котором вы сюда прибыли? – Малинин не удержался, подхватил и широко развернул список очевидных девичьих потерь.

– Домой хочу, – сказала красавица вместо ответа, скривив голубые губы.

– А где ваш дом? – не отставал Малинин.

– А где ваш? – немного подумав, с надеждой спросила девица и уставилась на Андрея во все глаза.

Они тоже были голубые и слепящие, как уже запрещенные ксеноновые подфарники.

– Ы! – неодобрительно сказал мишка Ваня и, взбрыкнув мохнатым задом, канул под откос на дорогу.

Дальнейшее развитие сюжета было ему уже абсолютно понятно и столь же неинтересно.

Девушка тоже как будто потеряла интерес ко всему: она снова закрыла глаза и замолчала. Отчасти поэтому Малинин не стал отвечать на ее последний вопрос. Да и неохота ему было объяснять, что его собственный дом, вернее, городская квартира, временно пустует без хозяина, потому что живут они с мишкой в старом теткином доме в поселке Прапорном. Небось городские соседи не потерпели бы присутствия в многоквартирном доме медвежонка!

Малинин обругал себя дураком и на руках, как ребенка, перенес блондинку в машину. Хотя внутренний голос подсказывал ему, что красавицу надо бы оставить где лежала, а еще лучше – закопать поглубже в сугроб, чтобы сама не вылезла и вдогонку не побежала.

Внутренний голос Андрея Малинина был пропитан цинизмом, как сочный лист растения алоэ – полезной горечью. Внутренним голосом с Малининым разговаривал инстинкт самосохранения. Если бы Андрей всегда его слушался, то был бы здоровым, богатым, неизменно преуспевающим мерзавцем.

В машине красавица затряслась:

– Я д‑д‑д‑д‑д…

– Дрожите?

Малинину уже нечего было терять, поэтому он сделался предельно галантным и предупредительно включил печку на максимум. Обогрев в дедовой колымаге был единственной функцией, к которой у него не было претензий.

Печка шпарила, как аэрогриль, но девица, хоть и завернутая в тулуп, все дрожала:

– Я д‑д‑д‑д‑д‑д…

– Хотите, я еще и шаль вам дам? – предложил Андрей. – И ушанку. Она теплая.

– К черту шаль! – на одном дыхании выпалила пассажирка. – Я Д‑д‑даша!

– Ах, вы Да-а‑а‑аша! Вот оно что! – с некоторым сомнением протянул Малинин, аккуратно поворачивая руль, чтобы вписаться в крутой поворот на проселок. – Даша, значит. Так-так. А что это вы, Даша, делали в чистом поле на снегу? В первый день нового года? В кружевном белье? Одна-одинешенька?

Он бы еще понял, если бы на снегу в чистом поле и кружевном белье красавица Даша лежала в приятной компании. Андрею Малинину и самому не раз приходилось встречать первое января в весьма необыкновенных местах, видах и позах, но никогда при этом он не бывал одинок, как глаз циклопа.

– Как вам не стыдно!

Даша возмутилась и посмотрела на Андрея, как благонравная Мальвина на невоспитанного Буратино, сунувшего грязную руку в полную сахарницу.

– Я устала, замерзла и плохо себя чувствую, а вы пристаете ко мне с такими глупыми вопросами!

– Ну да, конечно!

Андрей снова покосился на балалайку с ушанкой – девица бесцеремонно сбросила их с сиденья и попирала пятками – и вспомнил заветное, сказочное:

– Ты меня сначала в баньке попарь, накорми, напои, спать уложи, а потом уже расспрашивай!

– Вот именно!

Нахалка кивнула и закрыла лазоревые глазки.

Через минуту Андрей уже слушал ее похрапывание.

Этот звук ему не понравился. Внутренний голос сварливо сказал, что он не удивится, если Даша сляжет в обещанную ей постель с пневмонией, и в очередной раз оказался прав.

– С Новым годом, земляне! – с большим чувством проорал во дворе пьяный мужской голос.

Затем грохнула петарда – недостаточно громко, чтобы взрыв услышало все население планеты, но для двора, выстроенного колодцем, в самый раз.

Оля услышала, как слева за перегородкой со стонами заворочался отец, а за стеной справа, в кухне, не по-детски выругался Костик.

– С новым счастьем! – донеслось в приоткрытую форточку.

Оля села, спустила ноги на пол, нашарила тапочки и пошла к окну. Шторы были задернуты, но не плотно, и просвет между ними слепил тугой белизной, как молния.

Часов девять, наверное, прикинула Оля. Все нормальные земляне еще спят.

Она с треском раздернула занавески и зажмурилась.

Было не девять часов утра, а много позже: солнце уже поднялось над крышей дома напротив и сидело на трубе вентиляции, как колобок на пеньке. Снегопад, неожиданно и чудесно украсивший собою новогодний праздник, давно закончился, и припозднившиеся гуляки успели запятнать белый двор разноцветным серпантином, мандариновыми шкурками, конфетными фантиками и обрывками фольги с бутылочных горлышек. На пустой бельевой площадке тихо дымилась трубка из-под недавно взлетевшей ракеты.

Пиротехника, шумно поздравившего «с наступившим» сонный двор, уже не было видно, но Оля, как воспитанная девушка, вежливо ответила в форточку:

– С Новым годом! С новым счастьем!

Очень, очень хотелось надеяться, что уж в этом-то году счастье не обойдет ее стороной. Сколько же можно обходить-то? Уже тридцать четыре года!

– Даже Илья Муромец на своей печи меньше просидел, – пробормотала Оля, стягивая через голову ночнушку.

В ярком утреннем свете ее белая кожа отсвечивала голубизной.

Может, действительно походить в солярий? Мать, вон, называет ее бледной немочью, а Елка все уговаривает взять отпуск и слетать в Таиланд. Там, мол, тепло, даже когда у нас зима, на пляже можно загорать топлес.

Как будто она станет загорать топлес!

Оля покачала головой, надела длиннополый байковый халат, тщательно застегнула его на все пуговки и подпоясалась.

Это Елка может себе позволить щеголять в декольте и мини, а ей надо выглядеть прилично. Она же не клубная стриптизерша, она – школьная учительница!

Телефон взвыл громко и возмущенно, как холеная кошка, которой неожиданно наступили на хвост.

– Костик, зар-р‑раза! – Оля произнесла свое самое страшное ругательство и побежала в прихожую.

Новый телефонный аппарат был новогодним подарком всей семье Романчиковых от ее младшего члена. Только теперь, услышав звонок, Оля поняла, почему Костик коварно ухмылялся и упорно именовал новый телефон витиеватым именем собственным – Желтый Дьявол. Такой звоночек сошел бы за сигнал тревоги даже в аду!

– Что за шум?

Из родительской спальни выглянула мама.

Ее густо залакированная праздничная прическа из лилово‑голубых волос оттенка – тоже Костина шутка – «Мальвина на пенсии» не растрепалась, а только примялась с боков, сделавшись похожей на деформированный рыцарский шлем. От подбородка и ниже мама закуталась в красный плюшевый плед и выглядела очень героически, как одинокий средневековый воин на поле великой битвы. А папин громкий, со всхлипами и присвистами, храп вполне мог сойти за стоны раненых бойцов и хрипы загнанных коней.

«Уланы с пестрыми значками, драгуны с конскими хвостами, все промелькнули перед нами, все побывали тут!» – процитировал Олин внутренний голос незабываемое, лермонтовское.

– Это телефон, – коротко объяснила Оля маме и сняла трубку.

– Ийа-уйау-йаааааа! – нечеловеческим голосом провыл Желтый Дьявол ей в ухо.

– Отойдите подальше от телевизора! – строгим учительским голосом потребовала Оля. – У вас там сильно фонит, я не слышу ни одного человеческого слова!

– …мать! – пробилось сквозь помехи весьма распространенное человеческое слово.

– Не слышу! – упрямо повторила Оля, против воли покраснев.

Когда какой-нибудь дерзкий мальчишка из старшего класса позволял себе отпустить в ее присутствии этакое словечко, Ольга Павловна не падала в обморок, но и не читала паршивцу нотаций. Она просто делала лицо, как у мраморной кариатиды – каменное, холодное и бесконечно усталое. И притворялась, будто не только не слышит, но даже и не видит грубияна – вот такое он ничтожество! На мальчишек это неплохо действовало.

Но голос в трубке был басовитым и явно принадлежал грубияну с большим стажем.

– Я сказал – твою мать! – повторил он с вызовом.

– Вы хотите поговорить с моей матушкой, Галиной Викторовной? – голосом крепким и холодным, как виски со льдом, спросила Кариатида Павловна.

Матушка Галина Викторовна, волоча за собой бархатную попону, с готовностью выдвинулась в прихожую.

– Нет!

Трубка рявкнула так, что общительную маму отнесло обратно.

– Я ни с кем не хочу говорить! Я хочу есть и спать!

– В таком случае приятного вам аппетита и спокойной ночи, – вежливо пожелала беломраморная Ольга Павловна и аккуратно опустила трубку на рычаг.

– Кто это тебе звонил? – с жадным интересом спросила Галина Викторовна.

– Никто. Псих какой-то.

– Мужчина?

У мамы заблестели глаза.

– Да какой мужчина, мам! Говорю – псих!

Оля рассердилась.

Родители чем дальше, тем больше донимали ее расспросами и советами относительно ее никак не складывающейся личной жизни. Оля чувствовала, что скоро сама спятит от такого мучительного к себе внимания.

Телефон снова взвыл. Сдвоенным эхом простонали папа в спальне и Костик в кухне.

– Да! – мгновенно сдернув с аппарата трубку, гаркнула Оля.

– Нет! – возразил хамоватый псих. – Не смейте бросать трубку! Я еще не закончил!

– Что ему нужно? – Раздражающе любопытная мама придвинулась ближе.

Оля приложила трубку к груди, тяжко вздохнула и с мольбой взглянула на потолок. Господи, за что ей такое начало нового года? И неужели он теперь весь будет таким?!

– Вы кто? – квакнула трубка.

– Оля, Оля она! – повысила голос любящая мама-пенсионерка с не по возрасту чутким слухом. – Очень хорошая девушка, учительница! Еще не замужем!

– Мама!!! – возмутилась хорошая, но незамужняя девушка.

– Да ладно? – Трубка хамски хохотнула.

– А вы-то кто?! – обиженно спросила Оля, погрозив маме пальцем.

– А я… Слушайте, это не тот вопрос! Сначала надо бы выяснить, кто такая эта мадам в развратном белье, у которой под резинкой чулка была бумажка с вашим телефонным номером!

– Что? – Оля опешила.

– Что, что?! – подхватила мама.

– Вы что, не знаете такую? – Голос в трубке помрачнел. – Эй, не надо со мной шутить! Давайте вспоминайте! Фигуристая блондинка с голубыми глазами и синим лицом…

– Почему – с синим лицом? – машинально переспросила Оля.

В голове у нее уже складывался образ, окончательному узнаванию которого изо всех сил противился инстинкт самосохранения. Ввязываться в неприятные истории Оля очень не любила, а тут явно был тот самый случай.

– Потому что на фиг валяться на снегу в одних кружевах с бантами! Этак и вовсе посинеть можно, до гробовой доски.

– Погодите… Они красные? – несколько не в тему спросила Оля с внезапным подозрением. – Бантики на белье – красные? А кружева – малиновые, да?

– Ага, просто порнография.

– Ой…

– Что, что – ой, Олечка, что – ой? – заволновалась любящая мама.

– У вас там что – сеанс мозгового штурма? – почти добродушно поинтересовался вредный голос в трубке. – Я так понимаю, коллективный разум узнал мою гостью? Ну, и кто она вам? Только не говорите, что тоже очень хорошая девушка, незамужняя учительница, я все равно в это никогда не поверю.

– Она не учительница, она в ларьке торгует, – со вздохом ответила Оля. – Это Елка, моя подруга.

– Тьфу, шалава беспутная!

Галина Викторовна в сердцах плюнула под ноги и ушла к себе в спальню, потеряв интерес к происходящему.

Беспутную шалаву Елку она не привечала, считая, что та никак не годится ее дочке в подружки. Вот только никаких других подруг у Оли уже не было: ее ровесницы давно жили насыщенной семейной жизнью, не оставлявшей им ни времени, ни сил на беззаботное общение в стиле «между нами, девочками». Елка же умудрилась из двух своих скоропалительных браков выйти и без потери боевого духа, и без приобретений в виде малолетних детей, так что в каком-то смысле они с Олей снова оказались в одной песочнице.

– Елка? – с недоумением повторил этот, в трубке. – Вы дружите с деревьями?

– По-вашему, я дура?! – Ольга Павловна снова вышла из образа невозмутимой кариатиды.

Почему-то у нее не получалось сохранять спокойствие, разговаривая с этим типом.

– А, по-вашему, это я дурак? – фыркнул он. – Между прочим, мне ваша подружка назвалась Дашей!

– Ну, правильно, она и есть Даша, – Ольга Павловна собралась с мыслями и объяснила толком: – Она Даша, Дарья Петровна Елина по прозвищу Елка. Я ее так с детского садика зову.

– Ага, с тех времен, когда вы с Елкой обе были молодыми и зелеными, – язвительно хмыкнул тип.

Обидный намек на их нынешний с Елкой недетский возраст Оля высокомерно проигнорировала.

– Послушайте, вы зачем мне звоните? – почти кротко спросила она.

– А кому же мне звонить? – сердито удивился ее собеседник. – Ваша подруга – вот и забирайте ее! А то она разлеглась тут, как у себя дома!

– Послушайте!

Оля снова обиделась, но теперь уже не за себя, а за Елку.

– Я не знаю, что за отношения у вас с моей подругой, вы оба взрослые, сами разбирайтесь… А только настоящий мужчина не повел бы себя так, как вы!

– Да что вы?!

– Конечно!

– Ха!

Гневный смешок влетел в ухо, как шмель. Оля непроизвольно потрясла головой.

– А теперь вы послушайте! – сухо и очень деловито произнес мужской голос в трубке. – Поселок Прапорный, улица Березовая, восемь. Немедленно приезжайте по указанному адресу с паспортом и медицинским полисом вашей подруги.

– Что… Что вы с ней сделали?!

Оля покачнулась и оперлась рукой о стену.

Страх за беспутную подружку накатил на нее, едва не опрокинув. Елка, конечно, идиотка, и неразборчивость в связях рано или поздно должна была привести ее к плохому финалу, но как ужасно, что это случилось так рано! Да еще в новогоднюю ночь!

– Верх цинизма, – прошептала Оля.

– Что вы там лопочете? – раздраженно спросила трубка. – Ничего я с вашей Елкой не сделал! Подобрал ее полуголую на снегу, привез к себе и уложил в свою постель. Одну! А у нее, похоже, пневмония! А у вас – больное воображение!

– Простите, пожалуйста, – Оля покраснела.

– Прощу, – неласково пообещала трубка. – Если вы избавите меня от этой заботы! Прапорный, Березовая, восемь – запомнили?

– Запомнила.

– Все. Жду.

Трубка загудела.

– Жди меня, и я вернусь, только очень жди! – тут же вспомнилось Ольге Павловне незабываемое, симоновское.

Она посмотрела на часы, заторопилась и пошла в кухню. Заботливая мама с детства приучила их с братом никогда не выходить из дома без завтрака.

Чтобы поставить чайник, к плите пришлось пробираться в обход раскладушки. Оля оценила, как Костик спит – почти уткнувшись головой в дверцу холодильника, и с сожалением отказалась от мысли слепить себе пару бутербродиков. На столе на огромном, с колесо телеги, фаянсовом блюде высились величественные руины маминого торта – пришлось свести весь завтрак к одному десерту.

Хрустя кирпичиками безе, Оля сосредоточенно думала, как она будет добираться в поселок Прапорный.

Это где-то за городом. По идее, там должен ходить какой-нибудь дачный автобус… Но не первого января. Значит, придется взять такси и заплатить за него теми самыми деньгами, которые мама с папой подарили ей на новые сапоги. Утром первого января такси за город как раз потянет на сапог – туда и сапог – обратно…

Оля вздохнула.

«Стыдись! – воскликнул ее внутренний голос. – Речь идет о спасении близкого тебе человека, единственной подруги, а ты думаешь о том, как соблюсти свои шкурные интересы?!»

Оля снова вздохнула. «Шкурные интересы» – это определение идеально подходило к мечте о сапогах из натуральной кожи…

– Пре-кра-тиии! – вдруг простонал Костик.

– Что? – Оля прекратила жевать.

– Ты же как корова!

– Такая толстая?

Оля обеспокоенно оглядела себя сверху вниз и решила, что праздничные застолья еще не сказались на ее фигуре. Но Костик никогда не отличался особым тактом.

– Звенишь, как корова колокольчиком!

– Ой, извини!

Смекнув, в чем дело, Оля поспешно вынула ложечку из чайной чашки, но брат уже проснулся.

– Умммммм…

Он потер виски и прижался лбом к холодильнику.

– Голова болит? – умеренно посочувствовала Оля. – Небось пили все подряд, что нашли, дурачки мелкие!

– Сначала шампанское, потом вино, потом пиво, – припомнил Костик и опасливо покосился на старшую сестру. – Оль, а винное пятно со свитера отстирается или нет?

– Какое вино?

Оля нахмурилась. Красивый бежевый свитер был ее новогодним подарком неразумному младшему брату.

– Розовое, – Костик оценил ее гримасу и скорчил жалобную рожицу. – Ты же отстираешь, Оль? Свитер такой красивый! Я в нем всем девчонкам понравился.

– Прямо уж всем? – Она фыркнула.

– Всем до единой! – Костик повеселел. – Большое тебе спасибо за такой классный подарок! А я тебе тоже кое-что приготовил. Только это будет сюрприз.

– Новый год уже прошел! – напомнила ему Оля и встала.

Ни от брата, у которого нечасто водились деньги, ни вообще от судьбы никаких классных подарков она не ждала.

Такси до Прапорного удалось вызвать без проблем. Очевидно, все нормальные люди еще спали, так что ажиотажного спроса на заказные экипажи пока не наблюдалось.

– Просто чудно и непонятно, Евгения Евгеньевна, как это у такой бабушки, как вы, выросла такая внучка, как Елка! – уже не в первый раз удивилась Оля.

Баба Женя, даже поднятая по тревоге, не металась по квартире с охами и вздохами. Она внимательно выслушала сумбурные Олины объяснения и отреагировала так, словно всю свою семидесятилетнюю жизнь готовилась проснуться утром первого января от бешеного стука в дверь и бежать спасать непутевую внученьку. Открыла сервант – взяла с полочки Дашкины документы, шагнула к вешалке – надела поверх халата длинное болоньевое пальто, сбросила тапки – сунула ноги в винтажных «фильдеперсовых» чулках в теплые боты. Рассовала по карманам кошелек и мобильник, взмахнула перчатками, как полководец:

– Едем, Леля!

Оля с трудом подавила вздох облегчения.

Гневливый тип – голос по телефону – внушал хорошей девушке, незамужней учительнице, смутные опасения, и ехать к нему в поселок Прапорный, на улицу Березовую, восемь, в одиночку она робела. Присутствие деловитой и боевой старушки меняло ситуацию в корне: пусть теперь ОН тревожится и боится! Баба Женя три шкуры спустит с человека, посмевшего обидеть ее единственную кровиночку Елочку, да и Олю-Лелю, как свою, почти родную, она в обиду тоже не даст!

Даже таксист, мужик тертый, жадный и бессовестный (а какой еще стал бы работать утром первого января?), под напором бабы Жени сдулся, как проколотый воздушный шар, и уменьшил первоначально запрошенную сумму почти вдвое. Правда, настроение это ему испортило основательно, и всю дорогу до Прапорного он бубнил что-то нелестное про стервозных и скаредных баб. Железобетонную Евгению Евгеньевну этот монолог нисколько не тронул, а вот Оля краснела и страдала от совокупных мучений: было стыдно считаться стервой, совестно быть жадной и обидно называться бабой в свои неполные тридцать пять.

Худенькая и стройная, Оля обычно слышала в свой адрес гораздо более приятное: «Девушка, а девушка?» Даже школьники за глаза называли ее не Ольгой Павловной, а Олечкой. А некоторые особенно дерзкие старшеклассники, случалось, порывались после занятий проводить «Олечку Палночку» домой, мотивируя смелое предложение необходимостью помочь хрупкой русичке нести тяжелую сумку, туго набитую ученическими тетрадками.

– Приехали! – сказал таксист, резко остановив машину у одинокого столбика с указателем «пос. Прапорный» и при торможении выбросив из-под колеса фонтанчик снега и мерзлой земли.

Синяя табличка с надписью покрылась толстым слоем льда и блестела, как лакированная.

Оля опасливо посмотрела на волнистое белое поле, в отдалении поросшее слабо волновавшимися сизыми дымками, похожими на зарождавшиеся смерчи, и робко напомнила:

– Нам на улицу Березовую, дом восемь!

– Тогда говорите, куда дальше ехать! – Вредный таксист пожал плечами.

По идее, отправной точкой для поиска одноименной улицы могла бы стать какая-нибудь береза, но ни единого дерева в поле зрения не имелось. Сразу за столбиком с обледеневшим указателем дорога разветвлялась на три рукава.

«Направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – голову сложишь, прямо пойдешь – и сам пропадешь, и коня потеряешь», – вспомнилось Ольге Павловне незабываемое, фольклорное.

– А сам ты слепой, что ли?! – грубо, но действенно осадила зарвавшегося водилу баба Женя. – Видишь, две дороги в снегу – по самое дорогое, а по третьей след тянется!

Оля присмотрелась: след тянулся налево. Туда, где «голову потеряешь»!

– Видишь, кто-то тут проехал не так давно! Давай гони туда же, – распорядилась баба Женя.

«Гони» – это было слишком сильно сказано.

Недовольно урча, машина поерзала, приблизительно вписалась в колею и тряско двинулась в направлении дымных смерчей.

Минут через пять стало видно, что они вырастают из присыпанных снегом крыш, затем такси поравнялось с крайним домовладением, и из-за забора послышался бодрый собачий лай. К первому псу охотно присоединился второй, затем третий, и вскоре искрящийся морозный воздух задрожал, сотрясаемый мощным собачьим хором. Судя по голосам, до появления машины четвероногие друзья отчаянно скучали.

– Мы разбудим весь поселок! – без тени вины констатировала баба Женя.

– И нас побьют, – опасливо добавил таксист.

Он еще больше сдулся и притих. Оля тоже помалкивала, высматривая названия улиц и номера домов.

«Березовая, 8» было размашисто начертано мелом на черном металлическом заборе. Без ошибок, машинально отметила русичка Ольга Павловна, но скверным почерком, который неприятно напоминал каракули обаятельного и харизматичного хулигана и двоечника Витьки Овчинникова из пятого «Б».

Нехорошее предчувствие, появившееся у Оли еще в ходе разговора с телефонным грубияном, заметно усилилось. Педагогический опыт подсказывал ей, что человека с таким почерком невозможно обескуражить строгим взглядом и действенно нейтрализовать короткой командой: «Садись, два!»

Вдобавок, приземистый дом номер восемь выглядел ничуть не более гостеприимно, чем военный блиндаж: ворота, калитка и дверь закрыты, а окна не только забраны ставнями, но еще и зарешечены длинными сталактитами могучих сосулек. Они свисали с карниза по всему фасаду, как чудовищные зубы.

– Ждать не буду, через пять минут уезжаю! – оценив обстановочку, предупредил трусоватый таксист.

– Только попробуй! Я еще из ума и памяти не выжила, номер твоей машины хорошо запомнила! Вот как пожалуюсь в администрацию таксопарка, и уволят тебя к чертовой бабушке, будешь тогда на церковной паперти на бензин себе просить! – пригрозила ему в ответ баба Женя, выбираясь из машины.

Таксист пробурчал что-то нехорошее про разных чертовых бабушек и баб, и Оля, спасаясь от позора, поспешно вывалилась в снежную целину. Щеки у нее заалели, как два снегиря.

– Хозя-я‑яин! Эй, хозя-а‑а‑а‑аин! – уже распевалась, вытягивая шею, баба Женя, стоя у непроглядного забора. – Открывай! Вот пень глухой… Просыпайся, черт тугоухий!

Оля нервно тискала варежки.

По ее мнению, все окрестные пни, глухие и не очень, от баб-Жениных воплей должны были пробудиться к жизни, как старый дуб из романа Льва Николаевича Толстого «Война и мир». Собаки в близлежащих дворах лаяли, как крыловская Моська на Слона. Таксист с прямым намеком не глушил мотор машины. Оле очень хотелось провалиться под снег.

Наконец из-за забора донесся долгий зловещий скрип, а сразу за ним – грубый голос:

– Кого там черти принесли?

– Это я! – пискнула Оля, с некоторым облегчением узнав неласковый бас.

– «Я» бывают разные, – авторитетно сообщил обладатель баса, дополнив эту ценную информацию издевательским смешком. – Ты ли это, хорошая девочка, незамужняя учительница?

– Мы, мы! – нетерпеливо ответила баба Женя и грудью, в свое время вскормившей пятерых детей, мощно вломилась в едва приоткрывшуюся калитку. – Да посторонись ты, орясина!

Оля неуверенно хихикнула.

Крепкие старушечьи боты на «манке» с вафельным хрустом протопали по снегу и с тележным скрипом – по дощатому крыльцу. Снова горестно застонали несмазанные петли, а затем гулко хлопнула дверь.

Оля замешкалась, выжидая, и дождалась: со двора на улицу выглянул хмурый мужик в перекошенной лохматой ушанке. Обтрепавшиеся шнурки развязанных ушей трепетали у вздувшихся желваками щек игривыми пейсиками. Кулаки у мужика были бугристые и крупные, как ананасы.

Краем глаза Оля заметила, что такси тихо двинулось прочь, но ничего по этому поводу не сказала и даже не дернулась. Цепким взглядом из-под густых бровей хмурый дядька удержал ее на месте.

– Здрасте, – шепотом сказала Оля.

Снегири на ее щеках замерзли и обесцветились.

– Ну, привет, незамужняя девочка, хорошая учительница, – без особой сердечности ответил мужик и оглянулся через плечо. – А это кто? Твоя злая дуэнья?

– Это Евгения Евгеньевна, Елкина бабушка, – холодно ответила Ольга Павловна, не привыкшая к тому, чтобы ей нагло хамили и бесцеремонно «тыкали».

– «Елкина бабка» – это хорошо сказано, – заметил грубиян и неожиданно славно улыбнулся: – А что такое «орясина», ты мне объяснишь?

Снегири оттаяли.

– В толковом словаре Ушакова просторечное слово «орясина» означает «большая палка, дубина, жердь», а также «человек высокого роста», – без запинки протараторила Ольга Павловна.

– Дубина, значит? – Мужик пошевелил бровями и отступил во двор, освобождая калитку. – Ну, заходи, что ли, хорошая-незамужняя!

В доме было сумрачно и густо пахло табаком, борщом и собачьей шерстью.

Оля машинально огляделась в поисках теплых мужских носков подходящего для орясины сорок десятого размера, разложенных на печи для просушки, а также с целью традиционного вымогательства у Дедушки Мороза праздничных подарков. В качестве подходящего презента в данном тяжелом случае зримо виделись, например, бутылка дешевой водки и гирлянда сосисок.

– Что не так? – чутко уловив гримаску на девичьем лице, насупился хозяин дома.

– Как-то не празднично у вас, – промямлила Оля, не увидев ни искомых носков, ни каких-либо других элементов новогодне-рождественского убранства.

– Да уж какой тут праздник! Выспаться, и то не дают! – язвительно ответил мужик.

– Извините, – кротко сказала Оля и снова огляделась, вспомнив про спящую где-то тут подругу Елку.

Баба Женя, очевидно, свою любимую внучку уже нашла: из смежной комнаты доносились ее жалобные причитания, перемежавшиеся сердитой руганью. Причитания адресовались бедной Дашеньке, ругательства – в адрес абстрактно злой судьбы и конкретно приютившего Елку мужика.

– Спасибо, что помогли нашей Даше! – заглушая монолог неблагодарной бабы Жени, порадела за справедливость добросердечная Оля. – Вообще-то она хорошая, просто неосторожная, доверяет всяким негодяям.

Мужик мрачно смотрел на нее.

– И невезучая она, вечно ей попадаются какие-то неправильные мужчины! – по инерции договорила Оля и, сообразив, что ляпнула грубость, сильно смутилась.

– Значит, дубина, негодяй и неправильный мужик, – как бы задумчиво подытожил Олин собеседник. – Это все? Или еще найдутся для меня эпитеты?

– А вы разве знаете, что такое «эпитет»? – удивилась русичка Ольга Павловна и, спохватившись, что снова нахамила незнакомцу, смутилась пуще прежнего.

– Да где уж мне, темному! – откровенно издевательски пожал плечами мужик.

Плечи у него были богатырские. Ольга Павловна сразу вспомнила, как словарь Даля определяет выражение «косая сажень».

– Эй, вы!

Из соседней комнаты выглянула баба Женя.

Губы у нее были сжаты в линию, подбородок приподнят и выпячен, взгляд остр и крепок, как штык.

Именно такое лицо, по мнению Ольги Павловны, должен был иметь император Наполеон Бонапарт непосредственно перед битвой под Аустерлицем.

– «Скорую» мы не дождемся, у них сегодня все кареты нарасхват! – сообщила Евгения Евгеньевна Бонапарт, наставив взгляд-штык точно в переносицу хозяина дома. – А у вас ведь есть машина?

– Нет, – быстро ответил тот, и Оля кивнула, подумав, что она на его месте сказала бы точно так же. – То есть есть, но я не могу сесть за руль! Я выпил!

– Все выпили! – сказала, как отрезала, баба Женя. – Живо заводите машину, надо как можно скорее доставить Дашеньку в больницу!

– Господи, за что мне это? – комично-жалобно спросил мужик засиженную мухами голую лампочку под потолком, сдвинув на затылок мохнатую шапку.

При этом открылся широкий крутой лоб и смешные мальчишеские вихры. Учительница Ольга Павловна по привычке подумала, что они длинноваты, не мешало бы подстричь, но вслух примирительно сказала совсем другое:

– Быть добрым – благородно! – И пояснила: – Это Марк Твен.

– Когда хочешь сделать добро, тщательно все обдумай! – без заминки отозвался мужик. – Это Хун Цзычен.

– Хорош материться! – рявкнула из дверного проема баба Женя. – Сказано – живо заводи мотор, значит, заводи, пока я добрая!

– А какая же она злая? – смешно тараща глаза, спросил мужик уже не у лампочки, а у Оли – вероятно, для разнообразия.

– Пожалуйста, давайте отвезем Елку к врачу! – не ввязываясь в эту полемику, попросила она.

Формулировка оказалась неправильной, надо было сказать не «отвезем», а «отвезите»: оказалось, что для самой Оли места в машине нет.

– Я за рулем, Елкина бабка сядет впереди, саму Елку положим сзади, а вот тебе, хорошая девушка, я могу предложить место только в багажнике, – вкратце описал ситуацию хозяин дома и задумчиво посмотрел на Олю, точно прикидывая, поместится ли она в багажник.

– Я не хочу в багажнике, – пролепетала она.

– А я не хочу бросать без присмотра мишку… Значит, ты пока останешься тут! – Мужик самостоятельно нашел решение и очень этой своей находке обрадовался. – Ты же учительница? Педагог? Вот и побудешь гувернанткой при мишке!

– А сколько вашему Мишке лет? – встревожилась новоиспеченная гувернантка.

– Маленький еще!

– Так, все, поехали, поехали! – захлопотала баба Женя. – Ты, парень, давай Дашеньку выноси, как есть, вместе с одеялом, а я вещички ее возьму.

– Вы не надорветесь, их немного! – Мужик еще язвил, но уже подчинялся распоряжениям генерала в юбке.

Спустя несколько минут Оля долгим тоскливым взглядом с крыльца проводила удалявшуюся «шестерку», вернулась в дом, закрыла входную дверь на задвижку и беспомощно огляделась.

Гувернантка, вот так. Персональная нянька с университетским образованием.

Оля поежилась.

Опыт общения с очень маленькими детьми у нее был небольшой и целиком и полностью относился к давно и прочно забытым детсадовским временам братца Костика. Оставалось надеяться, что этот Мишка – не совсем младенец, а пацан хотя бы младшего школьного возраста.

Вязаная детская шапочка с красным шерстяным помпоном, небрежно брошенная на ободранную табуретку, казалось, подтверждала это оптимистичное предположение. Оля оценила размер головного убора и пробормотала:

– Башковитый парень! Весь в отца.

Выпуклый сократовский лоб хозяина дома запомнился ей почти так же хорошо, как и его широкие плечи.

– Ну, ладно! – Оля решительно хлопнула себя варежками по бокам и огляделась.

Мучительная застенчивость всегда была одной из наиболее ярких черт Ольги Романчиковой. Полагая свой характер излишне мягким и, в силу выбранного ею рода профессиональной деятельности, подлежащим непременному ужесточению, с некоторых пор она старательно себя перевоспитывала.

Оказавшись в чужом доме, Оля только первые пять минут скромно стояла столбом в пустом углу, затем она стала осваиваться. Отыскала тряпочку и смахнула со стола засохшие до каменной твердости крошки. Включила электрочайник и нашла в допотопном шкафчике из расслоившейся, как зачитанная книжка, фанеры коробку с чайными пакетиками, половинку хлебного батона и банку клубничного варенья. Застелила чьим-то клетчатым шарфом подозрительного вида табуретку и села за стол у окна – пить чай и смотреть на улицу в клиновидную щель между перекошенными ставнями.

Клубничное варенье – густое, тягучее, с тугими ягодами и полупрозрачными листиками под слоем крупнозернистого розового сахара – было очень вкусное. Оля сделала себе зарубочку на память – непременно спросить у хозяина дома рецепт чудо-варенья – и с профессиональным интересом рассмотрела крупные разборчивые буквы на самодельной этикетке.

На порыжевшей, в смутно различимую тетрадную клеточку бумажке было написано: «землянишное варення по мыртыновне 2001». Ольга Павловна живо вообразила себе некую малограмотную старушку Мартыновну, добренькую деревенскую бабушку а‑ля Арина Родионовна. То есть совсем другого типа, нежели воинственная Евгения Евгеньевна.

А и в самом деле, у этого лобастого и плечистого грубияна, нерадивого хозяина запущенного дома, тоже наверняка была заботливая бабушка, которая с любовью готовила для него варенье в далеком две тысячи первом году…

Оля растрогалась и сама не заметила, как ополовинила банку хорошо выдержанного фирменного мартыновского «землянишного». Спохватилась только, когда алюминиевая ложка зацепила стеклянное дно, и уж тогда устыдилась и отодвинула от себя банку и чашку.

Золотистый свет в треугольной щели между ставнями постепенно поблек.

Оля посмотрела на часы с кукушкой, околевшей в очень неудобной позе – свесив голову к циферблату, словно в попытке зафиксировать время собственной отключки. Несмотря на очевидную кому кукушечки, ходики продолжали исправно отсчитывать время и как раз развернули стрелки соответственно шестнадцати часам.

Близился вечер первого дня нового года. Смеркалось.

Розовое, как закат, клубничное варенье колыхнулось в желудке и твердо пообещало неразумной лакомке скорую изжогу.

Оля с запоздалым раскаянием вспомнила, что за весь день не ела ничего, кроме сладкого, и автоматически поискала взглядом холодильник, где могла бы находиться какая-нибудь нормальная еда.

Старенький пузатый «Орск», похожий на глубоководный батискаф времен капитана Немо, только без иллюминаторов, стоял в красном углу под закопченными образами. Сверху холодильник укрывала пожелтевшая от времени самовязанная салфеточка, а вокруг отсутствующей талии, продетая в скобу единственной ручки, тянулась якорная цепь, отяжеленная массивным амбарным замком.

Оля вмиг пожалела, что без спросу съела полбанки хозяйского «землянишного». Замок на холодильнике ясно давал понять, что к съестным припасам в этом доме относятся трепетно, если не сказать больше.

Образ хозяина дома, парня, в общем-то, симпатичного, но загадочного, в списке сколько-нибудь интересных Ольге Павловне героев мгновенно переместился на отдаленную позицию между Синей Бородой и Кощеем Бессмертным.

– А как же Мишка?! – спохватилась вдруг нерадивая гувернантка.

Страшно было подумать, каким может быть отношение Синебородого Кощея к беззащитному ребенку! Да уж не от него ли так надежно спрятаны продукты питания?!

Отыскав под вешалкой в углу великанские тапки, Оля переобулась и мягким шагом двинулась в темные глубины дома, чтобы найти там предполагаемого мальчика.

– Миша! Ми-шень-ка-а, ты где? – ласково позвала она в четверть голоса, чтобы ребенок спросонья не испугался незнакомой тетеньки.

И сама напугалась до обморока, когда и без того густая тьма в коридоре еще больше уплотнилась, басовито рыкнула и продырявилась двумя острыми огоньками.

– Мама! – вякнула Оля, хотя на ее добрую маму-пенсионерку это явление природы не походило вовсе.

– Ы‑ы‑ы! – отзывчиво промычала темнота и оформилась в косматого зверя с горящими глазами и зубастой пастью.

То, что дверь ему открыл Ваня Пух, Андрея не впечатлило – мишка давно уже научился этому нехитрому трюку, а вот зрелище раскинувшейся на полу девицы заставило его удивленно присвистнуть.

– То пусто, то густо! – сказал он вслух.

До сих пор жизненный путь экс-подполковника Малинина не был усыпан спящими красавицами, и вот, на тебе, пошла масть!

– Твоя работа, топтыгин? – строго спросил он Ваню, закрывая за собой дверь.

Сразу стало совсем темно.

Андрей ощупью нашел выключатель на стене, и лампочка под потолком затопила кухню жиденьким, как бульон на кубиках, желтым светом.

– Ых!

Медвежонок сокрушенно вздохнул и спрятался под стол, задев крутым боком его ножку, отчего по вздрогнувшей столешнице покатилось что-то стеклянное. Андрей подоспел как раз вовремя, чтобы подхватить падающую банку. Сияющая первозданной чистотой, она блистала на зависть подслеповатой лампочке.

– Что, и это твоя работа?! – Увидев наклейку на банке, Андрей повторно удивился.

Старый теткин холодильник, пока новый хозяин не дополнил его нехитрую конструкцию цепью и замком, медвежонок Ваня Пух вскрывал с непринужденностью опытного грабителя сейфов, но до верхней полочки высоко подвешенного кухонного шкафчика он до сих пор не добирался.

– Растешь, артист! – сдержанно похвалил Малинин своего талантливого зверя.

Варенья ему было не жалко – в погребе банки с теткиными припасами стояли тесными рядами, как пехотинцы на параде. Огорчала необходимость придумывать новый тайник: лишний раз возиться, освобождая от прочных стальных пут холодильник, Андрей ленился. Дежурная банка варенья в шкафчике обычно спасала его в случае острого желания чем-нибудь наскоро перекусить.

– А пузо у тебя не лопнет? Литровую банку варенья за один раз сожрать, это как тебе, не много? – укорил он косолапого обжору.

– Я же не всю банку… Я только попробовала… – жалобно пролепетала девица, возлежавшая на полу.

Андрей поднял брови.

Частично реабилитированный Ваня Пух выбрался из-под стола и сел рядом с сообщницей.

– Вот как?

Андрей вопросительно посмотрел на мишку. Тот отвернулся, изображая полнейшую невинность и абсолютную непричастность к чрезвычайной ситуации.

– Не верю! – очень кстати процитировал Станиславского бывший подполковник.

– Ну, ладно, простите, я съела полбаночки… Вам жалко, что ли? – не открывая глаз, прохныкала очнувшаяся красавица.

– Жалко у мушки, – высказался Андрей, с интересом рассматривая девицу.

Ее дурацкая длиннополая юбка задралась, открыв прекрасный вид на стройные ноги. Просто неподобающе длинные и стройные для занудной училки!

– У какой мушки? – Длинноногая училка заметно тупила.

– У той, которая из бессмертного произведения народной поэзии, – любезно объяснил Андрей. – Помните? «Муха села на варенье, вот и все стихотворенье!»

– Я ведь уже извинилась за это ваше дурацкое варенье!

Девица рассердилась и широко распахнула глаза.

– Ы? – заботливо заглянул ей в лицо Ваня Пух.

– Х‑х‑х‑х‑х… – длинно выдохнула пугливая дева и снова опала.

– И с такими-то нервами работать в средней школе?!

Малинин покрутил головой и пошел к шкафчику.

Там, кроме уже съеденного обоими лакомками варенья, на верхней полочке хранилась теткина аптечка со средствами первой медицинской помощи – зеленкой, валерианкой, нитроглицирином, активированным углем, стрептоцидом, бинтами, ватой и пластырем, а также стояли три аптечные бутылочки с делениями. В одной был нашатырь, в другой – медицинский спирт, а в третьей – разовая доза на редкость ядреного огуречного рассола. Последнюю бутылочку в аптечку добавил лично Малинин.

Ватка, пропитанная нашатырным спиртом, быстро оживила обморочную красавицу. Приподнявшись на локотках, она сделала попытку заглянуть за плечо Андрея.

– Но-но, не так быстро! – сказал он, вполне обоснованно предполагая возможность рецидива, и обернулся к медвежонку. – Ваня, не пугай хорошую девушку! Покажи-ка себя в лучшем виде! Давай, давай поработай!

Узнав команду, мишка потрусил в угол, куда Андрей впопыхах свалил его сценический реквизит.

– Ваня? – слабым голосом, с большим замедлением, повторила хорошая, но слабонервная и туповатая девушка. – А где Миша?

– Не волнуйся, сейчас все будут тутаньки! – Малинин посторонился, открывая ей вид на середину кухни: – Опаньки!

Ваня Пух, уже готовый к шоу, горделиво распрямился. Он зубасто улыбался, ибо точно знал, что несказанно хорош собою. На одном ухе у медвежонка болталась наспех нахлобученная шапка, с плеча свисала цветастая шаль с бахромой, а в лапах искристо поблескивала облупившимся лаком расписная балалайка.

Оля моргнула, как сова.

– Ой, вы, сени, мои сени! – на редкость немузыкально затянул Малинин.

Он широко развел руки, а затем соединил ладони со звуком, способным убить самую дюжую моль бесконтактно, одним акустическим ударом.

– Сени новые мои!

– Брынь! – с энтузиазмом сделал мишка.

Балалаечные струны затряслись, как балконные веревки, на которые с крыши упал пьяный кровельщик.

– Сени новые, кленовые! – с удовольствием, которое мог бы разделить с ним только глухонемой, распевался экс-подполковник Малинин. – Узор-ча-ты-ииииии!

Засмотревшись на своего аккомпаниатора, он отвернулся от девушки и спохватился только тогда, когда услышал негромкий деревянный стук затылка о дощатый пол:

– Ой!

– Брынь! – вновь ударил по струнам мишка, логично ожидая продолжения в виде обычного «вы сени, мои сени».

– Все, Ваня, все! Молодец, хватит!

Андрей снова побежал к шкафчику за нашатырем, но с полпути изменил свое намерение и сначала отвел в спальню мишку.

Вполне вознагражденный выданными ему за труды морковками и яблоками, Ваня Пух против временной изоляции нисколько не возражал. Это внушило его хозяину надежду на то, что теперь пугливая девица пробудет в сознании достаточно долго, чтобы успеть получить от него успокаивающие объяснения.

– Тебя как зовут-то? Напомни, а то я забыл, – игриво пощекотав изящный девичий носик нашатырной ваткой, попросил Малинин и посмотрел на часы.

В принципе делать такого рода шокируюшие признания пробуждающимся близ него девицам Андрею было не впервой, однако обычно ритуальная процедура освежения короткой мужской памяти бывала утренней, а не вечерней.

– Меня зовут Ольга Павловна, – слабым, но строгим учительским голосом сообщила Оля и села. – А вас?

– Нас-то?

Малинин оглянулся на дверь, за которой аппетитно хрустел дарами природы компанейский мишка.

– Его Ваней зовут, а меня Андреем… Петровичем.

– Очень приятно было познакомиться, – цивилизованно закончила штатную церемонию вежливая Оля и поерзала по полу пятками, недвусмысленно выражая желание встать.

– Уже уходите? – услужливо потянув ее за руку и установив вертикально, совершенно правильно расшифровал глагол прошедшего времени любезный хозяин. – Думаете, это правильно – на ночь глядя пускаться в дальний путь?

Оля нахмурилась.

Определенно, вопрос был с подвохом! И даже, кажется, не с одним…

Во‑первых, сам собой напрашивался аморальный вариант – а не правильнее ли будет на ночь глядя остаться в сем гостеприимном доме? А во‑вторых…

– Почему это вы говорите, что путь дальний? – с подозрением уточнила она.

– Так ведь до города почти шестнадцать километров! – охотно объяснил Андрей.

– Но на машине всего пять минут…

– Так то на машине! А я вас, извините, отвезти не смогу, боюсь, бензина не хватит – все сжег, пока возил вашу Елку и ее бабку!

Не выражая ни малейшего огорчения из-за озвученного им факта, Малинин переместился к холодильнику, вытянул из-под кружевной салфеточки гигантских размеров ключ и принялся расковыривать им замок на дверце. Кроме бензина, он за этот хлопотный день сжег немало калорий и нервных клеток, и теперь здоровый мужской организм требовал пополнения внутренних резервов.

– Ой! Елка! – Вспомнив про подружку, Оля на время забыла о своих собственных проблемах. – Как она?

– Ну, как? «Теперь она нарядная на праздник к нам пришла!» – процитировал Малинин, вскрывая теткин холодильный батискаф и отважно погружаясь в его неуютные глубины. – То есть к ним! К коллективу работников и пациентов отделения экстренной терапии краевой клинической больницы… Взяли туда вашу Елку и сказали: приходите к нам лечиться и корова, и волчица, и жучок, и паучок…

Он извлек на свет пол-литровую банку с остатками чего-то, густо затянутого не то паутиной, не то плесенью, и с нескрываемым сомнением в выражении лица ее понюхал.

– Они ее вылечат? – с тревогой спросила Оля, машинально посмотрев в озарившееся тусклым светом нутро холодильного агрегата.

Пустое, оно искрилось инеем и блестело сосульками, как карстовая пещера. Хозяйскому холодильнику, как пролетариату, нечего было терять, кроме своих цепей.

– И ее вылечат, и тебя вылечат, и меня вылечат, – рассеянно процитировал Андрей, которого в присутствии училки вдруг потянуло демонстировать общую эрудицию.

Он вернул подозрительную банку на место:

– Нет, это отрава смертельная… – И посмотрел на гостью: – Ты яблоки любишь?

– Вы! – поправила его Ольга Павловна, продолжая бороться за подобающее ее особе уважение. – То есть мы…

– Мы, вы, они! – с готовностью подхватил Андрей.

– Местоимения первого лица множественного числа, – машинально сказала русичка Ольга Павловна и покраснела, услышав веселый смех.

Выглядеть дурой, даже вполне уважаемой, ей не хотелось, да и Андрей Петрович показался мужчиной приятным и даже надежным, с каким вполне можно – без последствий – романтически поужинать непритязательными вегетарианскими кормами. Поэтому Оля перестала выпендриваться и просто сказала:

– Да, я люблю яблоки. Если в этом доме ничего другого нет…

– Как – нет? Есть еще морковка! – обиделся хозяин «этого дома».

– Ы‑ы‑ы! – с отчетливой претензией донеслось из-за перегородки.

Это круто изменило едва наметившуюся программу. К медведю в качестве сотрапезника Оля была не готова, и романтический ужин на троих ее отнюдь не прельщал.

– Спасибо, лучше я дома поужинаю! – слегка побледнев при звуке медвежьего рыка, сказала она и огляделась в поисках своей сумки. – Я сейчас такси вызову, у меня есть мобильник, и деньги тоже есть… Почти полтора сапога.

Таксист по вызову за ней приехал другой, не такой наглый и жадный, как первый, так что после расплаты за поездку в кошельке от «второго сапога» еще кое-что осталось – примерно каблучок, с грустью прикинула Оля.

– Так что, как хотите, а придется вам дожить до весны! – поставила она перед фактом свои старые сапоги, одновременно ставя их самих под батарею – сушиться.

Дома было тихо, сонно, пахло едой и свежезаваренным чаем. Из гостиной доносилось умиротворяющее бурчание, по волнистому стеклу межкомнатной двери расслабленными медузами плавали разноцветные пятна: родители смотрели телик.

Оля быстро переоделась в любимый халат и пошла мыть руки, предвкушая главное и самое любимое развлечение первого дня нового года – спокойные посиделки у телевизора с тарелкой, полной оставшейся после праздника вкусной еды.

В ванной в пластмассовом тазу кис, дожидаясь обещанной стирки, новый свитер Костика.

– Завтра, завтра, не сегодня! – процитировала Ольга Павловна знаменитое стихотворение, переведенное с немецкого, опустив его вторую половину – «так ленивцы говорят».

Первого января немного побыть ленивцем не посчитал бы за грех даже запойный трудоголик, родом и происхождением из самых настоящих арийцев.

На ходу вытирая мокрые руки полотенцем, Оля прошлепала в кухню, открыла холодильник, которому еще было что терять, и выложила на большой тарелке цветик-семицветик из разных маминых салатов. Его она окружила кружевной каемочкой из слегка заветрившихся колбасных кружочков и сырных треугольничков, а потом еще украсила салатную горку зеленью и маслинами. Уже откровенно эстетствуя, скрутила розочкой полупрозрачный ломтик семги…

И в этот момент завопил Желтый Дьявол.

Красная рыба плюхнулась на пол. Оля тихо чертыхнулась.

Дьявол исторг из себя новый вопль.

– Кто-нибудь, снимите трубку, у меня руки в рыбе! – нервно закричала Оля.

– Иду, иду! – пропела мама. – Алле!

Дьявол затих, и мама тоже.

Оля выдохнула, подобрала семгу, выбросила ее в мусорку и протерла линолеум бумажным полотенцем. Мытьем пола, как и стиркой, заниматься не хотелось. Завтра, завтра, не сегодня!

Но руки снова надо было вымыть, причем безотлагательно. Оля прошла в ванную, подвинув при этом загородившую проход родительницу, пополоскала в мыльной воде ладошки, вышла и насторожилась, встретив мамин торжествующий взгляд.

– Оленька, милая, это тебя! – проворковала Галина Викторовна, сверкая глазами примерно так, как это делает проблесковый маячок, настойчивый сигнал которого совершенно невозможно проигнорировать. – Очень приятный мужской голос!

Оля изобразила опасливое удивление, приняла трубку и посмотрела на размеренно моргавшую маму с немым укором и вполне понятным намеком.

– Да-да, не буду вам мешать! – сказала Галина Викторовна и энергично потопталась на месте, в результате этого физкультурного упражнения не отдалившись от Оли с Желтым Дьяволом ни на дюйм.

– Мама!

– Да, да!

Галина Викторовна с откровенной неохотой вернулась в гостиную.

Оля посмотрела: нарядное, как соборный витраж, дверное стекло почти полностью потемнело, сохранив северное сияние цветных телевизионных сполохов только в верхней части – выше растрепанной головы Галины Викторовны, прильнувшей к двери всем телом и одним ухом. Под напором груди, вмещавшей любящее родительское сердце, дверь затрещала.

– Мама!!! – рявкнула Оля.

– Ну, ушла уже, ушла! – недовольно откликнулась Галина Викторовна.

Освобожденная дверь просияла. Оля тоже постаралась улыбнуться и вежливо сказала в трубку:

– Здравствуйте, я вас слушаю.

– Это Ольга?

– Да.

– Ольга Павловна Романчикова?

– Да, это я.

– Олюнчик…

Официальный голос в трубке мигом изменился, пропитавшись жаркой страстью, как сухая поролоновая губка кипятком.

– Милая…

– Что?..

Оля растерялась.

Если бы «очень приятный мужской голос» не назвал ее полное ФИО, она решила бы, что он ошибся номером.

– Как ты одета? Что на тебе сейчас?

– Э‑э‑э…

Ответить на такой безобразно бестактный вопрос Оля не могла как минимум по двум причинам. Во‑первых, от возмущения она потеряла дар литературной речи. А во‑вторых, сказать правду («Что-что, да черт знает что!») было невозможно, а вранья Ольга Павловна избегала по принципиальным соображениям.

«Давно пора было выбросить этот халат!» – буркнул внутренний голос, и Оля зарделась так, что маринованная красная рыба повторно умерла бы от зависти.

– Олюнчик, я хочу тебя раздеть! – не дождавшись ответа и нисколько этим не смутившись, с беспримерным нахальством сообщил «очень приятный мужской голос». – Хочу скользить своими мозолистыми руками по твоему гладкому нежному телу…

– Вы кто?! – высоким голосом тургеневской барышни на грани нервного срыва выкрикнула Ольга Павловна.

Северное сияние в стекле опять померкло, стертое, как ластиком, темной тучей плотной женской фигуры. Оля резко повернулась к двери спиной и отодвинулась подальше в коридор, до предела натянув телефонный шнур.

– Я – твоя радость!

– Что за шуточки?! Немедленно прекратите! И больше не смейте мне звонить!

Оля шваркнула трубку на рычаг и гневно засопела, раздувая ноздри и притопывая носком тапки.

– Олюшенька, кто звонил? – приоткрыв дверь, сладеньким голосом поинтересовалась заботливая мама.

– Крокодил! – огрызнулась неблагодарная дочь. – И со слезами просил: «Мой милый, хороший! Пришли мне галоши!»

Мама в ответ на цитату из Чуковского обиженно фыркнула и со стуком закрыла дверь.

Оля прошла к себе, легла на диван и уставилась в потолок, прокручивая в голове только что состоявшийся телефонный разговор.

Кому вообще могло прийти в голову говорить с ней, приличной девушкой, будто с какой-то сладострастной Клеопатрой?

«Хулиганам из восьмого «Б»?» – предположил внутренний голос.

Оля кивнула, но без уверенности. Наиглавнейшим злодеем в ее учительской жизни был Витька Овчинников из пятого класса, но у него до ТАКИХ выходов еще, так сказать, нос не дорос! А хулиганы из восьмого «Б» подкладывали Ольге Павловне кнопки на стул, засовывали спички в замочную скважину двери кабинета литературы и прятали в портфель с тетрадками голодного хомяка. При всей своей возмутительности, выходки эти были детскими, можно даже сказать, вполне традиционными. А монолог телефонного хулигана был готовым сценарием для эротического фильма из категории «Восемнадцать плюс»!

– Ладно, я разберусь, – зловеще пообещала Ольга Павловна паутинке под потолком.

И тут же затрезвонил мобильник.

Оля неохотно взяла его и приложила к уху, не спеша откликаться из опасения вновь услышать гнусное предложение.

– Алло, Олечка! – зарокотала трубка напористым голосом Елкиной бабушки. – Оля, надо с этим разобраться!

– Я тоже так думаю!

– Зайди ко мне, поговорим!

Через пять минут, сменив будуарный халат на более приличные джинсы и свитер, Оля постучалась к соседке.

– Открыто! – бодро отозвалась баба Женя из кухни. – Проходи сюда, будем строить коварные планы и пить глинтвейн!

– Ух ты, – опасливо пробормотала праведница и трезвенница Ольга Павловна.

Планы она умела строить только поурочные, а глинтвейн считала буржуйской роскошью.

Евгения Евгеньевна колдовала у плиты, с невнятным бормотанием подсыпая в кастрюльку с ароматным варевом порошки из пакетиков без надписей. Выглядела она при этом как самая настоящая ведьма, и Оля заволновалась.

Свой безудержный авантюризм и твердый характер подруга Елка явно унаследовала по прямой линии от бабушки, так что коварные планы Евгении Евгеньевны вполне могли оказаться слишком смелыми для робкой училки.

– Пей!

Баба Женя поставила перед гостьей толстостенную фаянсовую кружку.

– Только осторожно, горячее.

– Я буду осторожна, – пообещала Оля, имея в виду не только употребление глинтвейна.

Напиток был не просто горячим – обжигающим. Оля отставила кружку и тут же услышала:

– Ты же понимаешь, что это нельзя так оставить?!

– Я только немного подожду, пока остынет!

– Будем ждать – след остынет! – убежденно кивнула баба Женя. – Тогда уж точно – концы в воду!

– Концы?

Оля опасливо заглянула в кружку.

Огнедышащее варево в ней пыхтело и пенилось самым пугающим образом. Запросто можно было поверить, что в рецептуру вошли не только загадочные концы, но также щепотка-другая адской серы, палец мертвеца и дохлая жаба.

В кружке булькнуло.

– А может, и живая! – прошептала Оля, имея в виду воображаемую жабу.

– Так ведь чудом живая! – всплеснула руками баба Женя. – Если бы этот хмырь деревенский ее не подобрал, замерзла бы моя принцесса, как сосулька!

Оля сразу же догадалась, что речь идет не о царевне-лягушке: принцессой Евгения Евгеньевна называла любимую внучку. Стало ясно, что построение коварных планов имеет прямое отношение к Елке.

– Мы должны узнать, какой злобный гад бросил бедную Дашеньку замерзать на снегу! – кровожадно оскалилась баба Женя.

– А полиция не узнает? – вякнула Оля, уже понимая, что спрашивает это зря.

– Деточка! Да кому и когда в этой стране помогала полиция?!

Евгения Евгеньевна потянулась через стол, стукнула своей кружкой по Олиной емкости и бодро сказала:

– Ну, за дело!

В этот момент Ольга Павловна впервые пожалела о том, что суровая миссия утром второго января конвоировать на новогоднюю елку и обратно группу пятиклассников по результатам жеребьевки в учительской выпала не ей, а биологичке Леночке.

– Встречаемся у лифта, завтра, в восемь! – непререкаемым тоном сказала Евгения Евгеньевна.

– Вечера? – с робкой надеждой спросила Оля.

– Ты что? Утра, конечно! – не обрадовала ее баба Женя. – Кто рано встает, тому Бог подает!

Она не уточнила, каких именно даров можно ожидать от Всевышнего за утреннюю гиперактивность в данном конкретном случае, и Оля ушла к себе в квартиру в невыразимой тоске.

Участвовать в самостийном расследовании на пару с энергичной пенсионеркой ей не хотелось, но отказаться было невозможно.

«Долг дружбы платежом красен!» – слегка переврав пословицу, обреченно сказал внутренний голос.

Все внешние звуки, включая шизоидное бормотание телевизора, разговоры родителей и даже писк нежданной эсэмэски, Оля пропустила мимо сознания. Помня о предстоящей ей побудке на заре, она пораньше залезла в постель, спряталась под одеяло с головой и тем самым уберегла себя от очередного стресса.

Текст поступившего на ее мобильник анонимного эсэмэс-сообщения был настолько смелым, что лишил бы покоя и сна даже сладострастную Клеопатру.

Точность – вежливость королей и педагогов.

Без пяти восемь Ольга Павловна стояла на лестничной площадке у лифта, одной рукой прикрывая рот, раскрывшийся в затяжном зевке, а другой протирая слипавшиеся глаза.

Из-за закрытой двери квартиры Елиных доносились энергичные шорохи, стуки и звоны, наводившие на мысли о скатке шинелей, паковке вещмешков и заточке клинков. Оля с легкостью вообразила себе героическую бабу Женю с зазубренной саблей и в красноармейской буденовке, но действительность оказалась еще колоритнее.

Евгения Евгеньевна выступила на лестничную площадку в самовязанной шерстяной юбке, китайской пуховой куртке с капюшоном и в больших очках. Юбка была зеленая, куртка желтая, очки сиреневые, как линзы мощной лупы. Из-под капюшона выглядывал красный мотоциклетный шлем, яркий, гладкий и глянцевый, точно пасхальное яичко.

– Боже милостивый, – в тему прошептала Оля и окончательно проснулась. – Здрасте…

– Здра-жла! – бодро ответила баба Женя. – В колонну по два, стройссссь!

Она протолкнула соратницу в кабину лифта, снайперски тюкнула пальцем в нужную кнопку и позвенела ключами на кольце, туго надетом на палец в перчатке:

– Во, видала? Я решила, что мы с тобой должны быть мобильным подразделением! Заодно и на общественном транспорте немножко сэкономим.

– Мобильным подразделением? – повторила Оля, еще не вникнув.

– Так ведь проезд-то с первого января, слыхала, опять подорожал! – тарахтела баба Женя, пробивая по снежной целине двора тропинку к старому гаражу.

Легендарный мотоцикл «Ява», на котором Елкина бабка с Елкиным же дедом по молодости лет объехали чуть ли не всю страну, все еще был цел и даже, что удивительно, на ходу.

Ох, елки-палки!

– Ой, баб Жень, я вспомнила об одном важном деле!

Смекнув, что к чему, Оля задергалась.

– Давайте я вас чуть позже догоню, на такси подъеду…

– Не выдумывай! – оборвала ее баба Женя.

Не развеявшееся, чтоб его, воспоминание юности – мотоцикл с коляской – приветственно блеснул малиновым лаком.

Обреченно напяливая на макушку скорлупку шлема, Оля предательски подумала, что хорошо было бы встретить где-то поблизости, лучше всего – сразу за ближайшим углом, дорожный патруль. Авось добрый дяденька инспектор ссадил бы их с бабой Женей с мотоцикла, уберег бы от опасности и позора…

Но известные романтики большой дороги, сержант Шишкин и младший лейтенант Лейкин, вкушали в этот день заслуженный отдых, а их коллеги подстерегали нарушителей в каких-то других местах.

«Ява» пронеслась по улицам с шумом и грохотом, напомнившим Ольге Павловне незабываемое, сказочное: «Это моя лягушонка в коробчонке едет».

Подобающе позеленевшая, по прибытии на место Оля выбралась из тряской коляски и первым делом дала себе страшную клятву: впредь – никогда! Ни за что! Не раскатывать на драндулетах прошлого века! За исключением разве что дорогих коллекционных автомобилей, да и то лишь в том случае, если за рулем будет кто-то помоложе и поотзывчивее, чем несгибаемая и непреклонная Елкина бабушка. И уж непременно – другого пола!

– Ах она негодяйка! – сняв с головы красный шлем, похожий на половинку помидора, воскликнула Евгения Евгеньевна. – Вчера ведь еще пластом лежала, с кровати не вставала!

Ольга подняла голову и успела увидеть длинные локоны, скользнувшие по жестяному подоконнику на втором этаже. Серебристые, блестящие и тугие, как металлическая стружка, локоны шустрыми змейками утекли в помещение, и окно со стуком закрылось.

– Ты смотри, что творит! Она уже курить выползла! – всплеснула руками баба Женя.

– Значит, ей стало лучше! – обрадовалась Оля, тоже узнавшая знакомую шевелюру.

Подруга Елка всегда и во всем отличалась изумительно пошлым вкусом. Волосы у нее были длинные, платиновые, закрученные в кукольные кудри, ресницы – иссиня-черные и сумрачно густые, как вороньи крылья, губы пухлые и блестящие, как мокрый плавательный матрас, а глаза – то зеленые, то голубые, то фиолетовые, но непременно яркие и сверкающие, как стеклянные пуговицы. Елка одинаково азартно и безудержно транжирила мировые запасы декоративной косметики, накладных волос, силикона, цветных линз и пылких кавалеров, из чего Оля с сожалением сделала в свое время вывод, что мужчины в массе своей тоже отличаются на редкость пошлым вкусом.

Самой-то Оле подруга нравилась в любом виде. И чем проще, тем лучше!

Они с бабой Женей дружно протопали по скучному больничному коридору, поднялись по лестнице – на задымленном рубеже последней лестничной площадки никого уже не было – и за скромную сумму в сто рублей купили себе у хмурой дежурной право разового прохода в отделение.

– На пять минуточек, не больше! – пряча купюру, строго сказала дежурная.

– Расценочки, как в дорогом борделе! – шепнула бравая Елкина бабка на ушко Оле, но сама при этом даже не улыбнулась.

Ольга тоже поспешила сделать грустное и озабоченное лицо, уместное при посещении больной.

Хотя было понятно, что больная уже не только ходячая, но и курящая, и даже, весьма вероятно, флиртующая: в отличие от бабы Жени, поднимаясь по лестнице, Оля успела разглядеть, что кофейная банка на подоконнике курилась сразу двумя дымками от плохо затушенных сигарет. А рядом с импровизированной пепельницей стояла пустая бутылочка из-под минералки – ее Оля тоже заметила и усмехнулась: очевидно, беспутную подружку мучила невыносимая жажда послепраздничного происхождения, в просторечье именуемая выразительным словом «сушняк». В этом состоянии Елка имела обыкновение пить воду часто, помногу и залпом, так что она переливалась из бутылки в пищевод с задорным бульканьем.

В палате, которую Елка делила с пятью другими пациентками, было шумно, как в баскетбольном зале. Громкий кашель на шесть голосов отражался от высоких сводов и голых стен скудно меблированного помещения гулким эхом, так что доверительно побеседовать было сложно. А Оля быстро смекнула, что многомудрая баба Женя притащила ее к ложу хворой Елки не просто так, в рамках светского визита с легкой воспитательной функцией («А вот посмотри-ка, Дашенька, вот ведь Оленька не пьет, не курит, в сомнительных компаниях не бывает, так и сама жива-здорова, и родных и близких своих не травмирует!»), а с конкретной целью «развести» подружку на разговор по душам. Было ясно, что своей дорогой и любимой бабушке Елка ни слова не сказала – и не скажет! – о том, с кем и как она провела бурную новогоднюю ночь. В роли разведчика должна была выступить Оля.

– Ну, вы тут посидите, посекретничайте, а я в ординаторскую схожу, поговорю с врачом, – сказала хитрая старушка, сухими и крепкими, как барабанные палочки, пальцами придавливая Олины плечи.

Оля вынужденно опустилась на край древней панцирной кровати, добавившей к хороводу кашля музыкальный стон. Баба Женя удалилась, успев еще воодушевляюще подмигнуть соратнице из-под прикрытия закрывающейся двери.

Оля вздохнула и посмотрела на подружку кротким и печальным взглядом Коровки из русской народной сказки про хорошую, но невезучую девочку Крошечку-Хаврошечку.

Плохая, но тоже невезучая девочка Дашечка-Потеряшечка вызываюше кашлянула, помотала головой и решительным голосом с мужественной бронхиальной хрипотцой сказала:

– Даже не начинай! Не вздумай меня воспитывать и расспрашивать, я ничего тебе не скажу!

– Почему? – Оля оглянулась на дверь. – Думаешь, я все бабе Жене передам? Я не передам, Даш, ты же меня знаешь!

Елка кивнула. Оля и впрямь была проверенным товарищем и просто верным другом. Собственные высокие моральные принципы не мешали ей сочувственно и сердечно относиться к беспутной подружке. Не случайно на последнем рубеже – под резинкой чулка – Елка для страховки «на всякий пожарный случай» держала бумажку с телефоном Романчиковых. «Пожарные случаи» с ней происходили не так уж редко, и никогда еще не было такого, чтобы Оля не пришла подруге на помощь. Правда, не всегда эта помощь была по-настоящему скорой, но это лишь потому, что на заветной бумажке Елка писала не мобильный, а домашний номер Оли. На мобильном у малоимущей училки то и дело банально не было средств для разговора.

– Ну, то есть я бабе Жене, конечно, что-то скажу, но не все, как есть, – уточнила свои намерения Оля. – Что ж я, изверг какой-то? Я помню, что у нее сердце слабое.

– А у меня сейчас память еще слабее! – Елка закатила глаза в потолок. – Оль, вот веришь? Я ни-че-го не помню! Как за городом оказалась, почему в сугробе лежала? Ну, не помню, хоть убейте!

– Совсем ничего не помнишь?

Ольга Пална синхронно приподняла брови и уголки губ.

С таким лицом она регулярно выслушивала измышления закоренелого двоечника Витьки Овчинникова, придумывающего все новые объяснения для своих опозданий на уроки.

– Я помню чудное мгновенье! – хмыкнула Елка, процитировав даже ей памятное, пушкинское. – Но лишь одно-единственное: как я после получаса ожидания в «Мыльне» наконец до унитаза добралась!

– Фу! – скривилась Ольга Пална при упоминании сей пикантной подробности и совершенно неприличного ночного клуба «Мыльня».

Полностью заведение называлось «Мылен рож» и на вывеске было представлено изображением конкретно взмыленной морды разгоряченного жеребца.

– Ничего и не «фу»! – возразила Елка, повозившись, чтобы удобнее устроиться в кровати. – Ты представь: у меня живот прихватило, а в женский туалет очередь была, как в мавзолей!

– Фу! – снова скривилась Оля.

– Тебя бы на мое место, – Елка сделала страдальческое лицо и потянулась за бутылочкой с минералкой.

– Напьюсь – буду! – проворчала Ольга Пална, слегка переиначив крылатую фразу из «Бриллиантовой руки».

И приготовилась выдержать паузу в разговоре, потому что подружка явно собралась на затяжной водопой.

Она с треском откупорила бутылочку, с маху «состыковалась» с ее горлышком, запрокинула голову и разом влила в себя добрую треть содержимого. Это заняло всего пару секунд.

А уже на третьем далеко не чудном мгновенье Елка выронила бутылочку и упала на подушку, содрогаясь и хрипя. Глаза ее остекленели и уставились в потолок уже без всякого выражения. Пластиковая бутылочка, расплескивая жидкость, покатилась по полу – Оля машинально отдернула ногу, и по палате распространился характерный резкий запах.

Кто-то закричал, в коридоре послышался топот, дверь палаты распахнулась настежь, стукнув о стену. На пороге возникла фигура бабы Жени, отчетливо маленькая и яркая на фоне чьего-то просторного тела в белом халате.

– Нет, нет, ей сюда нельзя, – оторопело пробормотала Оля, но было уже поздно.

Елкина бабушка охнула, схватилась за сердце и осела на пол, как марионетка, которой разом перерезали веревочки.

«Вот не помню, хоть убейте!» – завихрилось в Олиной голове незабываемое, Елкино.

– Если принять внутрь несколько глотков уксусной эссенции или кислоты, то на первое место выходят поражения пищевода – его сильный, глубокий, большой площади ожог, – и человек может погибнуть от болевого шока!

Папа старался читать шепотом, но даже в таком виде его басовитый голос тревожил, как близкое гудение шмеля.

– Какой кошмар! – вполне искренне ужаснулся другой – не папин – басовитый голос.

Оля вспомнила его с трудом.

Ах да, это же Майкл. Мишка Суворин из параллельного класса.

Что это он тут делает?

Ах да, это же именно Мишка привел домой маловменяемую зареванную Олю. И мама, конечно же, постаралась его задержать – в надежде, что Майкл не просто бывший одноклассник, а нынешний или будущий кавалер.

Оле стало стыдно. Вдвойне стыдно: за маму, которая даже в такую минуту думала о том, кому бы навязать свою дочурку, и за себя, отвратительно разрыдавшуюся на плече у первого попавшегося мужика. Хорошо еще, что этим первым попавшимся оказался не совсем чужой человек, а бывший однокашник!

Впрочем, не будь Мишка ее – и Елки! – бывшим однокашником, Оля и не стала бы рыдать у него на плече. Хотя плечо для этой цели было вполне подходящее, весьма широкое и крепкое. Мишка вымахал под два метра и в школьные годы неплохо играл в баскетбол. Его и Майклом-то прозвали не случайно, а в честь знаменитого баскетболиста Джордана.

Профессиональным спортсменом Мишка-Майкл, впрочем, не стал, но нежную привязанность к баскетболу сохранил до сих пор. Зря, что ли, он прилепил на лобовое стекло своего джипа миниатюрный баскетбольный мячик на присоске и по дому ходит не в спортивных штанах, как все мужики, а в длинных, ниже колена, шортах с лампасами и мешковатой безрукавке с каким-то номером.

Оля знала, каков домашний наряд Мишки Суворина, не потому, что бывала у него в гостях – не бывала. Просто Майкл часто бегал во двор покурить именно в этом эффектном наряде, по сезону дополняя его то курткой внакидку, то пуховиком и шапкой.

На долговязого Майкла, немного нервно смолившего цигарку под неприязненным взглядом бабки Семиной с первого этажа, Оля натолкнулась, возвращаясь из больницы. Состояние у нее было критическое, до разрушительного эмоционального взрыва не хватало самой малости, и тут Мишка имел неосторожность проявить общительность:

– Привет, Романчикова, ты что такая бледная? Прям, как смерть!

Упоминание о смерти в сочетании с фамильярным обращением оказало разрушительное действие.

– Суво‑о‑орин! – взревела Оля, почувствовав себя глубоко несчастной школьницей. – Дашка Елина отрави-и‑и‑лась!

И шокированному Майклу пришлось принять на себя весь этот эмоционально-информационный взрыв.

– Погоди!

Заметив, что Оля шевельнулась, мама спешно шлепнула близорукого папу по указательному пальцу, которым тот водил по странице «Популярной медицинской энциклопедии», как малограмотный первоклассник – по строчкам букваря.

Увлеченный чтением, папа маминого сигнала не заметил и продолжил тревожно гудеть:

– Если от болевого шока человек оправился, выжил, то неминуемо поражение внутренних органов – крови, печени, почек. Если и тут медицина его спасет – операциями, многочисленными инъекциями, очищением крови на аппарате «искусственная почка», – то пожизненно останутся рубцы в пищеводе, которые постепенно будут суживать его просвет, и опять придется обращаться к медицине за очередными мучительными операциями!

– Оленька, детка, ты как?

Заботливая мама заглянула дочери в лицо.

Оля со стоном сдвинула мокрую тряпочку со лба на глаза и шумно вздохнула.

– В общем, инвалидность, страдания и общение с медициной на всю оставшуюся жизнь, если только она вообще останется, эта жизнь! – резюмировал толстокожий папа, захлопнув наконец энциклопедию.

– Можно, я пойду? – робко спросил Майкл.

– Иди, Миша, спасибо тебе, извини, пожалуйста, – скороговоркой пробурчала Оля.

– Да я всегда… Я сколько угодно…

Затрещал паркет, проскрипел линолеум, мягко хлопнула дверь – Майкл удалился.

Оля открыла глаза и в упор посмотрела на маму:

– Елка умерла?

– Конечно, нет, что ты, Дашенька, возможно, выживет, она девочка молодая, здоровая, сильная! – невыносимо бодрым голосом заворковала мама, подтыкая под Олины бока плед.

Нестерпимая фальшь ощущалась не только в ее тоне, но и в самих словах: никогда раньше Галина Викторовна не называла «беспутную шалаву» Елку Дашенькой и не желала ей ничего доброго.

«О покойниках или хорошее – или ничего», – вспомнилось Оле, и сердце ее сжалось.

– В больницу звонили? – хмуро спросила она.

Мама с папой переглянулись, сгорбились и дружно опустили глаза – точь-в‑точь как школьники, избегающие встречаться взглядом с учительницей, которая только начала произносить могущественное и страшное заклинание вызова к доске.

– Звонили или нет? – Оля смахнула с лица холодный компресс и села.

– Звонили, звонили, ты лежи, лежи! – подхватилась мама.

– Звонили, и что?

– И что…

Мама вздохнула.

Недипломатичный папа загудел сочувственно:

– И ничего хорошего, конечно! Баба Женя, может, и выкарабкается, второй инфаркт – не третий, а подружка твоя… Эх…

Оля стиснула зубы.

– Ну, поплачь, деточка, поплачь! – потянулась к ней мама.

– А что полиция? – резко отстранившись, спросила Оля.

– А что полиция? – пожав плечами, повторил папа. – У них всего одна версия: несчастный случай. Перепутала, мол, дурная девчонка с перепою обычную питьевую воду с уксусной кислотой!

– Несчастный случай, говоришь?

Оля склонила голову к плечу, словно прислушиваясь к своему внутреннему голосу.

Внутренний голос на удивление витиевато и прочувствованно ругался классическим матом.

Оля отшвырнула в сторону плед и встала с дивана.

– Ты куда, деточка? – встревожилась мама.

– Мне нужно.

– Оль, ты не волнуйся, мы их родственникам позвонили, они все, что нужно, сделают, – успокаивающе зарокотал папа. – Насчет похорон, и вообще…

– Да при чем тут похороны?! – Оля рванула на себя витражную дверь гостиной и обернулась на пороге.

Свет из прихожей, пробивавшийся сквозь цветные стекла, окрасил ее бледное лицо пугающими пятнами.

– У меня совсем другое дело!

– Может, ей еще валерианочки? – заговорщицким шепотком спросил папа маму.

– Ничего, ничего… Образуется, – невнятно отговорилась Галина Викторовна, внимательно глядя на дочь.

Зеленые и синие узоры на ее лице сложились в подобие маскировочной раскраски, а алые и бурые пятна напоминали подтеки крови. Выглядело это ужасно, но Галина Викторовна неожиданно загляделась.

Решительным и бледным лицом в спонтанном макияже в стиле «милитари» ее кроткая Оленька – впервые в жизни – удивительно походила на Рэмбо!

– «В этом городе закон – это я. И мне ты не нравишься», – неожиданно для самой себя процитировала победоносного киногероя Галина Викторовна.

Ей самой рэмбовидная дочь неожиданно понравилась.

– Сидеть! – рявкнула новая Оля на поднимавшегося с места папу.

Тот послушно плюхнулся в кресло.

Не шевелясь и напряженно прислушиваясь, родители провели в гостиной минут пять. Все это время Ольга в нехарактерной для нее бесцеремонной манере шумела в своей комнате, стуча ящиками стола и хлопая дверцами шкафа. На шестой минуте шумы переместились в прихожую и завершились финальным аккордом в виде оглушительно хлопнувшей двери.

С топотом пробежав вниз по лестнице, Оля выскочила во двор и своим появлением произвела там примерно такое же впечатление, какое вызвал бы спикировавший в тихий курятник буревестник.

Широкие завязки ее флисовой шапочки разметались, как уши буденовки, а распахнутое пальто развевалось за плечами, как бурка. Ремень сумки, наискось пересекавший укрепленную толстым свитером грудь, смахивал на патронташ. В кулаке левой руки Ольга Павловна Рэмбо на манер гранаты-лимонки зажала мобильник, а правой охлопывала себя по карманам, точно в поисках запропастившегося куда-то холодного оружия.

Обсуждавшие новогоднюю телепрограмму бабушки на лавочке замолчали, молодая мамочка с коляской резко дала задний ход, дети в сугробе застыли, как слепленный ими снеговик. Ни с кем не поздоровавшись, обычно безукоризненно вежливая Оля с ускорением пересекла двор, вылетела на улицу и взяла на абордаж отчаливавший троллейбус.

Выпрыгнув из него на остановке «Городская больница», Оля зашагала по утоптанной народной тропе к главному входу, но на полпути притормозила у ответвления дорожки.

– Направо пойдешь – в магазин попадешь, – пробурчала она по аналогии со старым сказочным сюжетом.

Вместо сигнального камня с разъяснительными надписями у развилки стоял стенд-раскладушка, эротично прикованный за одну ногу цепью к фонарному столбу. Тем, кто проследует по стрелке, указатель обещал «Продукты, фрукты, книги, игрушки и др. в ассортименте». Оля в данный момент нуждалась именно в «др.» – а конкретно, в информации.

Она решительно свернула налево, с усилием пробилась через ревматически тугой и скрипучий турникет и, вновь оказавшись за территорией больницы, вышла к магазину с умилительным названием «Три медведя».

Вывеску на фасаде украшало триединое изображение Винни-Пуха, страстно обнимающего бочонок с медом, медвежонка Умки, облизывающего эскимо на палочке, и безымянного бурого мишки, волокущего на горбу берестяной короб с пирогами. На короб какой-то веселый активист прилепил листовку партии «Единая Россия», увеличив медвежью популяцию на вывеске сверх заявленного.

– Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу, – мрачно напророчила Ольга Павловна, впрочем, вовсе не имея в виду перспективы конкретной партии.

Она толкнула дверь, глухо звякнувшую колокольчиком-бубенчиком, и вошла в магазин.

Сонная дева на единственной кассе скучно взглянула на нее мутноватыми очами с поволокой и нелюбезно предупредила:

– Через десять минут закрываемся. Короткий день!

– Короче, Склифосовский, – так же нелюбезно молвила Оля, ныряя в узкий лабиринт заставленных товарами стеллажей.

На полке с бакалеей она нашла бутылочки с уксусной кислотой, точно такие же, как та, что не в добрый час попалась в руки Елке. На стеллаже с минералкой без труда разыскала поллитровку «Чистой ключевой», отличавшуюся от бутылки с кислотой только бумажной этикеткой. Немного подумав, она отклеила этикетку «Кислота уксусная пищевая 70 %» и с двумя бутылочками в руках встала в очередь к кассе.

Судя по выглядывавшим из-под пальто и курток пижамам и халатам, очередь состояла главным образом из пациентов больницы. Недорогую «Чистую ключевую» брал каждый второй. Когда подошла очередь Ольги, сонная кассирша без раздумий пробила две одинаковые бутылочки, на одной из которых была этикетка с изображением голубого фонтанчика, как единую покупку: «Чистая ключевая» – две шт.

Оля кивнула собственным мыслям – эксперимент удался, – рассовала живительную влагу и смертельную отраву по карманам пальто и пошла в больницу.

В отделение ее не пустили.

Постукивая ногой и прикусив губу, Оля огляделась.

На подоконнике лестничной площадки по-прежнему стояли пустая бутылочка «Чистой ключевой» и полная жестянка окурков.

Ольга Павловна перебросила на живот сумку, фасон которой язвительный братец Костик называл «Мечта почтальона». Красотой и изяществом эта ручная кладь действительно не блистала, зато была практичной и вместительной, как лыковый короб того же медведя.

Раскопав в недрах своей сумы чистый полиэтиленовый кулечек, Оля аккуратно поместила в него взятую с подоконника бутылку. Затем она бестрепетно вырвала двойной лист из доселе священного талмуда – толстой тетради с поурочными планами – и в старательно свернутый бумажный фунтик пересыпала окурки из банки.

– Эй, девушка, вы это куда? – возмутился одинокий курильщик, лишившись пепельницы.

– Туда! – неопределенно ответила Оля.

Она как крышкой накрыла богатую россыпь окурков жестянкой, завернула бумажные лепестки, спрятала фунтик в сумку и, покосившись на курильщика, сварливо добавила:

– Минздрав уже устал предупреждать! Вот-вот начнем наказывать.

На выходе с территории горбольницы под елкой прятался еще один курильщик. Машинально продолжая взятую на себя роль добровольного представителя Минздрава Предупреждающего, Оля пристально посмотрела на завивавшийся колечками в морозном воздухе дымок и укоризненно покачала головой. Поначалу это никакого действия не возымело, но едва лишь она отошла на несколько метров, как из-за дерева выдвинулась крепкая мужская фигура в черном.

Если бы на пути к троллейбусу, которого она устала ждать, а потом к автобусу, в который она не сумела втиснуться, Ольге Павловне пришло в голову оглянуться, она бы увидела, что мужчина в черном следует за ней как привязанный.

– Молодец, рядовой Топтыгин! Выражаю тебе, брат, благодарность с занесением в личное тело!

С этими словами Андрей затолкал скрюченную грабельками пятерню в густой медвежий мех и хорошенько почесал зверя за ухом.

Ваня Пух довольно фыркнул и сделал попытку завалиться на спину, чтобы подставить под хозяйскую руку более обширные территории своего личного тела.

– Но-но, я не давал команду «Вольно!».

Андрей с трудом удержал поводок, не позволяя мишке бухнуться на тротуар, покрытый серым месивом из специально насыпанного дворниками песка и самопроизвольно насыпавшегося снега. Заново вычесывать медвежью шкуру ему не улыбалось.

На мишкину красоту и без того было потрачено целое утро, которое Андрей вполне мог бы провести и с боˆльшим удовольствием. Он предпочел бы подольше поваляться в постели, листая новый детективчик Сергея Пушкова – образцовое мужское чтиво с четко выдержанной пропорцией мордобоя и секса – один к четырем. Каждая пятая страница позволяла брутальному читателю расслабиться душой и телом, тогда как предыдущие четыре вынуждали его бессознательно стискивать кулаки, напрягать пресс и поигрывать бицепсами. Регулярное чтение романов Пушкова вполне могло заменить собой посещение тренажерного зала.

Вместо этого Андрей с Ваней Пухом спозаранку играли в «причесалочки» – оригинальную подвижную игру с элементами догонялок, пряток и принудительных парикмахерских работ. Затем Андрей перешивал обтрепавшуюся мишуру на парчовом кокошнике и мягкой тряпочкой полировал небьющиеся елочные шары, призванные изобразить собою сверкающие серьги. В новогодние дни Ваня Пух имел наибольший коммерческий успех в роли Снегурочки.

Свободной от поводка рукой Андрей с удовольствием погладил с трудом уместившийся в кармане дедова тулупа увесистый мешочек. Исторически это был его собственный носок, почти новый, но каким-то чудесным образом утративший пару. В носочном мешке-кошельке бренчали монеты, щедро пожертвованные благодарной публикой очаровательной мохнатой снегурке. Купюры, которых, к счастью, зрители тоже насыпали немало, Андрей заботливо сложил в свой бумажник. Он предвкушал вкусный ужин и тихий, спокойный вечер на троих с медведем и телевизором.

Оставив позади бульвар с гуляющим народом, Малинин и его четвероногий друг проходными дворами шагали к машине, оставленной далеко за пределами пешеходной зоны.

В паре кварталов от центра было пусто и тихо, лишь изредка встречались более или менее шумные группы граждан с нетвердой походкой и осунувшимися лицами. Ваня Пух в парадном кокошнике неизменно вызывал оживление в массах, поэтому утомленный Андрей нарочно выбирал переулки потемнее и поглуше.

Короткий беспомощный визг, донесшийся из подворотни прямо по курсу, он в первый момент отнес на счет очередной компании, решившей в паузе между переменами блюд порезвиться и освежиться игрой в снежки. За визгом озорницы, по идее, должен был последовать хохоток шалуна, но вместо этого прорезался голос, призывавший на помощь.

Ваня Пух искательно пошевелил носом и ускорился. Малинин, напротив, сделал попытку остановиться и рявкнул:

– Сидеть!

Но, поскольку Ваня его не послушался, он поехал за ним на поводке, как на буксире.

Внутренний голос Андрея озвучил несколько совершенно непарламентских выражений.

Определенно, тихий, спокойный вечер откладывался.

Ольга слишком поздно поняла, что мужчина в черном идет именно за ней. Погруженная в свои мысли, она не обращала внимания на шуршание снега за спиной, пока шаги преследователя не усилило гулкое эхо в подворотне. Только тогда Оля оглянулась и, увидев на фоне более светлого двора угольно-черную фигуру самых угрожающих очертаний, испуганно взвизгнула и бросилась бежать.

– Ку-да?!! – безмятежно удивился ее преследователь.

У него был веселый людоедский бас.

«Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» – крайне некстати вспомнилось Ольге Павловне незабываемое, пушкинское.

Время года действительно было совсем не то, и серебряный зимний вечер отомстил за себя, подложив размечтавшейся о золотых весенних днях Ольге Павловне большую свинью.

Поскольку природа частенько бывает обманчива, большая свинья имела вид маленькой заснеженной канавки. Оля споткнулась и полетела носом в сугроб, но в последний момент вспомнила о фунтике с окурками, раздавить который не хотелось бы, и приземлилась на прямые руки, оказавшись в классической стойке для отжимания от пола. Растопыренные розеткой пальцы утонули в сыром снегу и моментально закоченели. Увесистая торба закачалась под животом, как тяжелое вымя.

– Ну, что? Познакомимся, красавица? – пугающе нависнув над Олей, любезно предложил жизнерадостный людоед.

«Красавица, спортсменка, комсомолка!» – промелькнуло в смятенном мозгу потенциальной жертвы.

– На помощь! – поставленным учительским голосом вскричала она.

– Тихо, тихо! – всплеснул руками людоед.

– Стоять! – донеслось со двора.

Людоед оглянулся. Спортсменка-красавица, не меняя позы, повернула голову и, часто моргая, посмотрела на оформленный четким полукругом свет в конце туннеля.

Сквозь теплое золотое сиянье эффектно прорвался косматый черный зверь.

– Что за черт? – удивился людоед.

Оля молча помотала головой, возражая: у черта никак не могло быть сверкающего нимба над головой.

Как это часто бывало, она оказалась права.

Быстро приблизившись, неправильный черт оказался небольшим медведем в парчовом кокошнике, волокущим за собой Деда Мороза в потрепанном тулупе.

Рождественской благодати в этой парочке не было никакой!

Ездовой медведь скалил зубы, как макака, и рычал, как трактор. Дед Мороз ругательно гудел и воинственно размахивал на редкость миниатюрным мешком. Судя по размеру, в нем были подарки для лилипутов.

А вот подарков для людоедов, судя по всему, у этого конкретного Дедушки не было.

Изящной глиссадой обогнув закаменевшую, как садовая скамейка, Ольгу Павловну, неправильный Дед Мороз с размаху стукнул ее преследователя лилипутским мешком с подарками, и людоед беззвучно полег рядом с собственной несостоявшейся жертвой.

Ольга, впрочем, этого уже не увидела, потому что ее атаковал медведь.

Ваня Пух приветственно облизывал знакомое лицо, не обращая внимания на то, что целует уже обморочно спящую красавицу-спортсменку.

– Здрасте, приехали! – воскликнул Малинин и отпустил поводок своего ездового медведя.

В третий раз за три дня поперек его жизненного пути решительно, как шлагбаум, возлегла прекрасная дева!

Андрей отогнал от нее медвежонка, присел на корточки и похлопал ладонью по бледной щеке. Щека дернулась, ресницы вспорхнули, открывая светлые и совершенно безумные глаза, идеально подходившие к классической реплике: «Где я? Кто я?»

– Безумству храбрых поем мы песню, – сказал Андрей.

Медвежонок Ваня, среагировав на слово «песня», деловито потянул притороченную к поясу хозяина балалайку.

– Горький? – недоверчиво прошептала прекрасная дева.

– Необязательно. Если хотите, называйте меня сладким! – в порыве необыкновенной любезности предложил Малинин.

– Вы кто? – моргнув, спросила Оля.

– Мы где? – подсказал ей следующий вопрос горько-сладкий Малинин.

– Брынь! – изобразил медведь на балалайке, в меру сил освежая короткую девичью память.

– Ой! – Ольга засучила ногами, пытаясь отодвинуться. – Опять вы?!

– Те же и мишка! – провозгласил Малинин, свободной от девичьей щечки ладонью отпихивая за спину названный персонаж.

Персонаж мотал башкой и бодался – рвался на сцену.

– Вставайте!

Андрей потянул деву за руку, поднимая ее на ноги и таким образом спасая от новой серии медвежьих поцелуев.

– Все в порядке?

– Я не уверена.

Прислонившись спиной к стене, Оля с третьей попытки расстегнула забившуюся снегом «молнию» сумки и первым делом проверила состояние бумажного фунтика.

– Курим? – удивленно промолвил Андрей при виде кучи окурков.

Не отвечая ему, Оля оставила сумку и полезла в карманы. Поочередно извлекла из них одинаковые пластмассовые бутылки и удовлетворенно кивнула.

– И пьем! – резюмировал Андрей.

– Послушайте, что вам от меня нужно? – обиделась Оля.

– Мне? От вас? – искренне удивился Малинин. – Ох, вы…

– Брынь! – снова сделал дрессированный мишка, всегда готовый к старой песне о главном – новых кленовых сенях.

– По-моему, это вам от меня все время что-то нужно! – закончил Андрей.

– Вы так думаете?

Тихое безумие в светлых глазах уступило место напряженному размышлению. Внутренний голос Малинина сказал, что это не к добру. В выражении лица Ольги Павловны, рассматривавшей Андрея Петровича, было что-то от голодного аборигена племени маори, знаменитого своими смелыми кулинарными экспериментами с бледнолицыми путешественниками.

Внутренний голос настоятельно посоветовал – делать ноги.

Андрей машинально посмотрел на ноги Ольги Павловны, доступные заинтересованному взгляду на максимальной их протяженности благодаря распахнувшемуся пальто и задравшейся юбке, и пропал: это зрелище его слишком увлекло.

– Это вы его? – тем временем спросила Оля, закончив изучать Малинина и приступив к осмотру распростертой на снегу фигуры в черном – правда, с безопасного расстояния и из-за широкого плеча своего спасителя.

– Ваш знакомый? – хрипловато и холодно поинтересовался Андрей, с трудом оторвав взгляд от дырки на коленке, обтянутой плотным шерстяным чулком.

На фоне темной, слегка замахрившейся ткани белая кожа в дырке казалась прозрачно-белой и гладкой, как сосулька. Андрею захотелось ее потрогать. Он спрятал руки за спину и слегка покраснел.

– Боже упаси! – Оля тоже покраснела и одернула юбку. – Я его не знаю и знать не хочу! Это псих какой-то! Пойдемте-ка отсюда!

Она подхватила Андрея под локоть.

Андрей уперся.

Оля внимательно посмотрела ему в лицо и наметанным глазом педагога, знакомого с практической психологией, отметила губы в ниточку, упрямо выпяченный подбородок, насупленные брови и желваки на щеках. Ясно было, что этого типа силой не взять. Разве что хитростью…

Оля с мимолетным сожалением подумала: «Герой не моего романа!» – и с тихим жалобным стоном упала к его ногам.

– А, ч‑черт!

Малинин выругался и, подстрекаемый непримиримым внутренним голосом, посмотрел на девичье тело, как на гостеприимно распахнутый капкан.

– Опять?! Ну, нет! Чингачгук два раза на одни и те же грабли не наступает! Ванька, пойдем!

Он подхватил волочившийся по снегу поводок и потянул медвежонка прочь от девушки.

– Ы‑ы! – упрямо оглядываясь и зловредно тормоза лапами, затянул Ваня Пух.

Андрей не выдержал и тоже оглянулся.

В подворотне, как на сцене в финале трагедии, лежали два неподвижных тела. Не хватало пары дымящихся пистолетов, лужи крови, прощальных аккордов из оркестровой ямы и тихих всхлипов расстроенной публики.

Малинин вздрогнул, вновь неприлично выругался и яростно почесал в затылке.

Как ни крути, а оставлять бесчувственную деву в обществе напавшего на нее разбойника, пусть пока тоже бесчувственного, было не очень-то благородно.

– Наказание какое-то! – сердито и беспомощно сказал Андрей, возвращаясь и наклоняясь, чтобы взять деву на руки.

Наказание, в миру более известное как Ольга Романчикова, лишь крепче сжало веки и едва заметно усмехнулось.

Андрей Малинин прекрасно знал, что из всех рискованных игр, возможно, самая опасная – игра в благородство. Стоит только один раз погарцевать в виду прекрасной дамы на белом коне, как не успеешь оглянуться – и вот ты уже с ног до головы закован в сверкающие доспехи и дурак дураком торчишь на поле брани, а в прорези твоего забрала с конкретным гастрономическим интересом заглядывает большой и злой дракон.

О нет, благородный рыцарь Чингачгук не наступил на те же грабли повторно! Он не увлек очередную спящую красавицу на своем белом коне марки «ВАЗ» в родовое поместье на хуторе Прапорный!

На этот раз он поступил куда мудрее: устроил прекрасную даму на превосходной, хотя и слегка заснеженной лавочке в тихом дворе и с рыцарской почтительностью устроился у ее ног. То есть присел на корточки, закурил и выпустил в лицо дамы струю горячего дыма – не хуже, чем тот дракон.

Это мигом привело милую деву в чувство. Конкретно – в бешенство.

– Не дышите на меня, я не терплю табачного дыма! – гневно потребовала она.

– Не иначе, жуете окурки? – беззлобно поинтересовался Андрей, послушно отправив дымный бублик в небеса. – Похоже, у вас в сумочке недельный рацион.

Ольга Пална покраснела. Она привыкла к имиджу безупречно благопристойной и высоконравственной учительницы, и выглядеть припадочной особой со странностями ей было внове.

– Окурки не для еды, – сухо объяснила она. – Они для дела.

Малинин склонил голову к плечу, с умеренным интересом ожидая продолжения.

– Подрабатываете дворником? Или делаете художественные панно из подручных материалов? Сотня окурков, размещенных встык, и все такое прочее?

– Вы не понимаете, – Оля поджала губы.

– Обычное дело, – охотно согласился Андрей. – Великих художников поначалу никто не понимает, но это только при жизни, а стоит вам умереть…

Предполагаемая великая художница громко ахнула и прижала исцарапанные пальчики ко рту. Глаза у нее сделались большими, пустыми и пугающими. Каждый глаз, как воронка смерча!

Андрей почувствовал, что его затягивает, и заволновался:

– Так в чем же дело?

– Дело?

Ольга Пална обессиленно прикрыла глаза. Смерчи выключились, но Андрей отнюдь не почувствовал себя в безопасности. Чумазая ладошка, соскользнувшая с бледных губ, заметно дрожала.

– Я думаю, что это дело – уголовное! – страдальчески произнесла условно прекрасная дама и посмотрела на Малинина так, что он затылком почувствовал дыхание неумолимо приближавшегося дракона. – Но у полиции свое мнение. И поэтому я хочу, чтобы вы мне помогли!

– Но, но!

Андрей поднялся.

Ваня Пух попытался занять освободившееся место у ног прекрасной дамы, но хозяин отодвинул его ногой. А чтобы дама, с надеждой во взоре отследившая это балетное па, не подумала, будто рыцарь шаркнул ножкой в ответ на высказанное ею пожелание, решительно повторил:

– Ну, уж нет! С какой стати? Кто я, по-вашему?

Он не удивился бы, назови его вполне себе прекрасная, но явно тронутая дама доблестным Айвенго или благородным Ланселотом. Однако дама проявила неожиданную и даже пугающую приземленность, уверенно заявив:

– Я знаю, кто вы. Майор ФСБ Антон Малинин!

– Андрей, – машинально поправил он.

– А я Романчикова, Ольга Павловна Романчикова.

– Т‑а‑ак!

Андрей напрягся.

Подобного рода сюрпризов он не любил.

Внутренний голос Андрея тоже напрягся и посоветовал хозяину выяснить, как, где и, главное, зачем гражданка Романчикова О. П. разжилась озвученной ею информацией? Внутренний голос рекомендовал сделать это немедленно, и если понадобится, с применением пыток. И еще, он с намеком напомнил о наличии у Андрея персонального медведя и освященных временем традициях отдавать милых, но вредоносных дев на растерзание диким зверям.

Андрей с новым интересом посмотрел на Ваню Пуха.

Однако медвежонок уже был занят растерзанием картонной коробочки с витаминизированными леденцами. По крайней мере, стала понятна его внезапная страсть к поцелуям с малознакомой девицей.

– Я видела ваше служебное удостоверение, – не дождавшись пыток, чистосердечно призналась гражданка Романчикова. – Оно лежало на полу под вешалкой. У вас, наверное, карманы дырявые.

– Только один – левый, – машинально возразил Андрей. – В правом ни одной дырки нет.

Он совершенно автоматически вытянул из упомянутого правого кармана носок с мишкиным заработком.

Монеты выразительно звякнули.

Смышленая Ольга Павловна сочувственно сказала:

– Вижу, вы не олигарх. Тем более соглашайтесь на мое предложение! Я вам заплачу!

Малинин задумался, воображая себя в роли продажного мужчины, и снова покраснел.

– Денег у меня, правда, сейчас нет, но мы что-нибудь придумаем, – бодро протарахтела Оля.

– Запросто! – язвительно подтвердил Андрей, недовольный внезапным разгулом своей мужской фантазии.

– Можем, например, по бартеру рассчитаться, взаимозачетом. Вы поможете мне, а я – вам! – Ольгу Павловну несло. – Например, я могу позаниматься с вами языком!

Малинин издал слабый стон.

– Или еще что-то полезное сделать, вы не подумайте, у меня руки откуда надо растут!

– О‑о‑о!

– А что? – Ольга Павловна запнулась, моргнула и шепотом повторила: – А что такое?

– Да ничего такого, конечно, все нормально, – подозрительно вздрагивающим голосом заверил ее собеседник. – Мы же современные люди, с фантазией и без комплексов…

– Да вы смеетесь? – Ольга Павловна нахмурилась. – Или… Ой! Вы что подумали?!

– Гхм…

Малинин откашлялся, пряча нервный смех, и потянул незакомплексованную деву с холодной лавочки:

– Я подумал, что нам следует обсудить все ваши интересные идеи в более подходящей обстановке.

Так что старому доброму белому коню марки «ВАЗ» все-таки пришлось принять новую пассажирку.

Правда, в фамильное гнездо в Прапорном Малинин девушку все-таки не увлек, поскольку уже в авто Ольга Павловна запоздало засмущалась и уверила Андрея, что ее ждут дома. Поэтому все интересные идеи и предложения они обсуждали, сидя в машине у крыльца принцессиной восьмиэтажной башни. Сзади заинтересованно сопел Ваня Пух – Оля начала понемногу привыкать к его присутствию.

– Все просто, как синтаксический разбор предложения, – сказала она, проигнорировав недоверчивое хмыканье Малинина. – Вы знаете, что моя лучшая подруга, Даша Елина, наутро после новогодней ночи очнулась в снегу у дороги и вскоре оказалась в больнице с пневмонией. Это было вчера. А сегодня она насмерть отравилась уксусной кислотой, и я очень сильно сомневаюсь в том, что это был несчастный случай.

– Да, она не производила впечатления человека, склонного к суициду, – осторожно согласился Андрей.

– Елка была склонна к неумеренному потреблению радостей жизни! – признала Оля. – И я думаю, что несчастный случай с кислотой кто-то специально подстроил, чтобы ее убить. Не получилось заморозить до смерти – организовали отравление! Вот, смотрите…

Покачавшись с боку на бок, Оля вытянула из карманов одинаковые бутылочки.

– В одной – вода, в другой – кислота. Без этикетки не отличить!

– Где вы это взяли?

– В магазинчике рядом с больницей, куда все пациенты бегают.

– А ваша Даша сегодня уже могла бегать? – усомнился Андрей.

– Бегать – нет, но она выходила из палаты покурить. Когда мы с бабой Женей приехали ее навестить, Елка как раз дымила на лестничной площадке. – Оля прищурилась, вспоминая. – И, сдается мне, она это делала не в одиночестве, потому что пепельница курилась сразу двумя дымками.

– Кажется, я догадываюсь о происхождении и назначении окурков, – пробормотал Малинин.

– Они из той самой банки, – кивнула Оля. – И сама банка – тоже у меня. И бутылка, из которой Елка пила в курилке. Вот такая!

Она снова показала Андрею емкость с «Чистой ключевой».

– А бутылочку без этикетки – с кислотой – она принесла с собой в палату, полагая, что это тоже вода.

– И вы думаете, что и водой, и отравой ее угостил тот человек, с кем она курила, – закончил Андрей.

– Вы быстро схватываете! – похвалила его Ольга Павловна.

– Я был отличником, – сказал он. – Я понял смысл. Вы думаете, что вашу подругу убили, и хотите найти убийцу, но не верите, что в этом вам поможет полиция. И, в общем-то, правильно не верите, поскольку история ваша звучит не очень-то убедительно.

– Неубедительно для вас, – насупилась Оля. – А лично я под сильным впечатлением! Особенно теперь, после нападения на меня того бандита. Вы не подумали, что это может быть не случайно? Что, если меня тоже хотели убить?!

– Кого – вас?!

Это было сказано так, что Оля обиделась. Как будто она – такая неприметная и незначительная, что ее даже убить не за что!

Очень сухо, чтобы не выдать свою обиду, она сказала:

– Конечно, я ничего такого не сделала, но вы же знаете, какая у нас криминогенная ситуация. Убить могут кого угодно, когда угодно и за что угодно. И даже ни за что!

– Так. Вот с этого места – поподробнее, – каменную физиономию бывшего подполковника наконец-то оживил неподдельный интерес. – За что? То есть чего ради мне вам помогать?

– А что вам нужно? – посопев, опасливо спросила Оля.

Малинин хищно улыбнулся и с бесстыдством прожженного негодяя заявил:

– Мне нужна женщина!

– Э‑э‑э‑э… Боюсь, что я не гожусь, – замялась Оля.

– Годитесь, годитесь, – небрежно успокоил ее Андрей. – Сами говорите, руки у вас на месте, с кастрюлями, ведром и тряпкой обращаться умеете, не маленькая, вот и компенсируйте мне мои детективные подвиги своими трудовыми, идет?

– Вам с Малышом нужна домомучительница? – с облегчением засмеялась Оля.

– Ы‑ы‑ы! – утвердительно сказал Малыш.

– Договорились!

Откровенно радуясь, что так легко отделалась, Ольга подняла ладошку, предлагая ударить по рукам.

– Но только на одну неделю, хорошо? Потом каникулы закончатся, и я должна буду выйти на работу.

– Хорошо, я постараюсь за неделю все успеть.

И Малинин подставил свою ладонь, торопясь заключить соглашение, прежде чем хорошенькая дурочка догадается уточнить, что именно «все» он собирается успеть за неделю.

Оля вышла из лифта и услышала тонкий собачий скулеж. Тоскливый звук доносился из родительской квартиры. Первое, что пришло ей в голову: братик Костик сдержал обещание и с небольшим опозданием приволок сестричке новогодний подарок – очередного бездомного песика.

– Только не это! – прошептала Оля, понимая, что выгнать четвероногого бомжа на мороз она не сможет, а делить с ним и его блохами свою комнату не захочет.

Заранее страдальчески кривясь, она открыла дверь своим ключом, вошла в прихожую и поняла, что ошиблась. Скулила не собачка, а тетя Тома, жена дяди Вовы. Милая, в общем-то, женщина, с большой тягой к искусству вокала и полным отсутствием голоса.

– И‑и молода-а‑а‑а… Йа! Не узна-а‑а‑а… Йет! Какой у парня был конец, – подперев мягкой ладонью пухлый подбородок, выводила тетя Тома под городское караоке и деревенский самогон.

По голосу ее чувствовалось, что отсутствие у молодой информации о конце молодого кого как, а тетю Тому совершенно искренне томит и печалит.

Дверь в гостиную была распахнута, и из прихожей открывался вид на стол и диван. И на том, и на другом не было свободного места, потому что к Романчиковым нагрянули гости. Тоже Романчиковы!

Оля подумала, что предпочла бы приютить маленькую одинокую собачку, но выбирать не приходилось. Надлежало включаться в коллективный подвиг затяжного гостеприимства. Деревенская родня заявлялась к ним с визитами нечасто, но не имела обыкновения поспешать восвояси.

– О, Оленушка пришла! Племяшка! Внученька! – радостно загалдели гости.

Оля широко улыбнулась и, приветственно кивая, оглядела знакомые лица. Дядя Вова, тетя Тома, баба Люда, дед Максим… Хорошо хоть, детей с собой не взяли!

В туалете с пушечным грохотом стукнула оброненная крышка стульчака, дверь с керамическим изображением писающего мальчика распахнулась, и на простор прихожей вырвался другой голозадый карапуз. На ходу оправляя штаны, шестилетний Костик протопал мимо Оли с ревом:

– Ма-а‑а‑амка! Я тоже петь хочу!

Оле захотелось плакать.

– Оленька, детка, иди к нам! – позвала из гостиной мама. – Тетя Тома привезла холодец!

– Спасибо, я не голодна! Я к себе пойду! – повысив голос, ответила Ольга и скинула пальто, которое не мешало бы почистить.

Ну, это – завтра, завтра, не сегодня…

С трудом приткнув свои сапоги в угол, плотно занятый обувью гостей, Оля толкнула дверь своей комнаты и поняла, что все еще хуже, чем она думала. С дядей Вовой и тетей Томой приехала и их старшенькая – девятнадцатилетняя Любаня.

Фамильного интереса к хоровому пению у нее не было, но мощная тяга к прекрасному имелась. Поэтому в настоящий момент Любаня сидела у трюмо в Олиной лучшей шелковой блузке с бантом и своих собственных подштанниках с начесом. Высунув кончик языка, она старательно красила ногти рубиновым французским лаком, которым Ольга Пална пользовалась исключительно по большим праздникам. Розовые Любины щеки блестели, как крутые бока колбасного батона в целлулоидной пленке.

– Здравствуй, Люба! Что это у тебя с лицом? – строгим учительским голосом спросила Оля, опускаясь на край своего дивана, заваленного тряпками.

Бесцеремонная кузина вывалила из шкафа все Олины одежки.

– Это твоя маска от морщин.

– Это моя маска от моих морщин! – с намеком уточнила Оля.

– Да брось, ты еще не очень старая, – кузина помахала в воздухе пухлыми пальчиками.

Благодаря свежему алому лаку на ногтях они сильно смахивали на сосиски в кетчупе.

– А блузку мою ты зачем надела? – вздохнув, спросила Оля.

– Так она же красивая! – простодушно ответила Любаня.

– Оля! – В комнату дочери заглянула мама.

Щеки у нее разрумянились, глаза и губы блестели, голос был томный. Оля подумала, что косметологи и визажисты недооценивают волшебные свойства самогона в сочетании с холодцом и караоке. Галина Викторовна смотрелась красавицей, Клеопатрой бальзаковского возраста.

– Оля, а тебе мужчина звонил! Несколько раз! – игриво сообщила красавица мама.

Любаня развернулась на табуретке, звучно скрипнув подштанниками о дермантин. И мама, и кузина – обе выжидательно уставились на Олю.

– Не знаю я никаких мужчин! – угрюмо буркнула она, не зная, как от них отвязаться.

– Ах, как это прискорбно! – сказала Галина Викторовна и уплыла к гостям.

– Странная ты, Олена! – покачав головой, сказала Любаня. – В твоем возрасте – и без единого мужика?!

– У меня в отличие от некоторых есть дела поважнее! – высокомерно огрызнулась Оля, подхватываясь и ретируясь на кухню.

К счастью, Костик еще не вернулся, так что пищеблок пока не превратился в спальню.

Не включая свет, Оля прижалась лбом к оконному стеклу и невидящим взглядом уставилась на дом напротив. Почти все окна сияли цветными огнями, на некоторых белели кружевные бумажные снежинки, вырезанные и наклеенные детьми.

Эх! Что за беда, а? Все люди, как люди – знакомятся, влюбляются, женятся. Заводят и растят детей. Встречают вместе праздники, пьют под холодец и поют под караоке.

Одна она, Ольга Романчикова, влачит жалкое существование старой девы, обреченной на беспросветное одиночество. Причем оно наверняка будет долгим, потому что в роду Романчиковых – сплошь долгожители. Прадедушка Вася, например, дожил до девяноста восьми!

Она представила себя девяностовосьмилетней: высохшей, как богомол, старушенцией с трясущейся головой и указкой в костлявых пальцах. С доброй улыбкой, обнажающей вставные зубы, и ревматическими суставами, скрипящими громче, чем мел по доске. В плиссированной юбке «в пол» и классической блузке с бантом.

Вообразив всю эту винтажную роскошь, Оля зажмурилась и с тихим мычанием повозила лицом по холодному стеклу.

Трое во дворе, задрав головы, смотрели на нее с брезгливым интересом. Девичья фигура в толстом свитере в окне на третьем этаже виделась смутно и не поражала изяществом, зато бледная физиономия, безжалостно расплющенная о стекло, производила очень сильное впечатление.

– Ну и морда! – поежился один из тех троих.

– На себя посмотри! От морды слышу! – фыркнул другой.

– Давай, Баклан, лети уже! – сплюнув на снег, сказал третий. – Назвался груздем, полезай на верхний этаж!

– Тридцать четвертая квартира, – подсказал другой.

– И зачем только я на это подвизался?

Тот, кого приятели назвали Бакланом, тяжело вздохнул, покачал головой и затопал к подъезду, на ходу нашаривая что-то в глубоком кармане.

К своим тридцати четырем годам хорошая незамужняя девушка Ольга Павловна Романчикова как следует освоила всего лишь один взрослый способ временно забыть о неприятностях: погрузиться в работу. И чем труднее она окажется, тем крепче забудутся иные проблемы!

Ольга Павловна свято верила в целительную силу тяжелого труда, она даже пятиклассникам своим сочинение задавала на тему «Терпенье и труд все перетрут» («Например, здоровье!» – с подкупающей прямотой лаконично написал харизматичный хулиган и двоечник Витька Овчинников).

В моменты пикового недовольства своей жизнью Оля хваталась за те самые дела, которые со словами «завтра, завтра, не сегодня» откладывала «на потом» в нормальном своем состоянии. Ныне палочкой-выручалочкой стал тазик с мыльной водой, в которой тихо кис новогодний свитер Костика. Оля засучила рукава, принялась за работу и не пожелала ее прерывать, хотя и услышала трель звонка.

Трезвон шел от входной двери. В гостиной на четыре голоса с подголосками разливалось славное море, священный Байкал, и незатейливая фиоритура дверного звонка никого из любителей группового караоке не заинтересовала.

Дверь открыла Любаня.

Оля из ванной комнаты услышала ее нарочито грозное: «Кого несет?!», скрежет замка, скрип двери и притворно суровое: «Че надо?» Обе фразы и по построению, и по настроению вполне соответствовали грубоватому деревенскому этикету.

– Ты, что ли, Романчикова? – в том же духе вопросил незнакомый мужской голос.

– Ну, я, – не стала запираться Любаня. – А тебе-то че?

– А вот че!

Оля прислушалась. За дверью пискнуло, как будто придавили мышь, а потом воцарилась подозрительная тишина.

Уронив в пенную жижу мокрый свитер, Оля стряхнула с пальцев мыльные пузыри, ополоснула руки под краном и, тиская полотенце, выглянула в прихожую.

Там было пусто, только покачивалась на сквозняке оставленная открытой входная дверь.

Хмурясь и вздрагивая от холода, Оля высунулась на лестничную площадку, и вот там-то нашлось, на что посмотреть!

На ступеньке посередине лесничного марша, точно потерянная Золушкой хрустальная туфелька, одиноко сиротела розовая меховая тапка, а еще ниже, на площадке между этажами, пугающе ворочалась в сумраке трудно различимая тень. Разлапистая и крупная, она тряслась и колыхалась, как будто силясь обрести вменяемые очертания – ну, точь-в‑точь карета, превращающаяся в тыкву!

Завалившись в угол, тень действительно сложилась вполне компактно и даже перестала дергаться, и в этот момент встревоженная Оля пискляво выкрикнула:

– Эй, что там происходит?! – нарушив все волшебство.

Тень снова разветвилась, завибрировала, закружилась по площадке наподобие смерча и загудела голосами, один из которых, определенно, принадлежал Любане.

– А ну, отпусти ее! – потребовала Оля, скатываясь по ступенькам в обход розовой тапки.

– Бу-у! – презрительно ответил подоспевший лифт.

Сложносоставная тень неловко ввалилась в кабину.

– Стоять! – крикнула Оля, запоздало и бессмысленно хлестнув по закрывающимся дверям полотенцем.

– Пф-ф‑ф‑ф! – фыркнул лифт и пошел вверх.

«Мы едем, едем, едем в далекие края! Хорошие соседи, веселые друзья!» – не сказать, чтобы очень кстати припомнилось Ольге Павловне незабываемое стихотворение Маршака.

– Ну, сейчас я вас настигну, и тогда мы похохочем! – зловеще ответила она цитатой из мультика про Карлсона и с проворством персонажа в штанишках с моторчиком взлетела на четвертый этаж.

К пятому этажу и проворство, и мужество закончились, и по лесенке, ведущей на чердак, Оля взбиралась с трясущимися руками и ногами. В голове ее мелькали пугающие образы и не менее пугающие мысли.

Незваный гость спросил Романчикову, и Любаня отозвалась, но что, если на самом деле спрашивали вовсе не ее?! Что, если это новый акт агрессии против самой Ольги – продолжение и развитие недавнего ЧП в подворотне? И бедная дурочка Любаня ни за что ни про что попала как кур в ощип!

Чувство ответственности в характере Ольги Павловны Романчиковой являлось доминирующим. Полная тревоги за судьбу младшей родственницы и решимости спасти ее от неведомой страшной участи, Оля выскочила из люка, как ракета из шахты, и заморгала, привыкая к темноте на чердаке.

Из-за штабеля шифера, второй год дожидавшегося ремонта кровли, высунулась голова в спортивной шапке, примятой посередине и потому немного похожей на рога.

– Отпусти ее, скотина! – тут же проассоциировала Оля.

Прозвучавшие в ответ нехорошие слова она предпочла пропустить мимо ушей. Отметила только, что голос мужской, неровный и хриплый. Одышка у него, что ли? Небось курит.

Рогатый спрятался, и на том же месте показалось лохматое подобие капустного кочана.

– Уходи, Олена! – страдальчески взмолилась растрепанная Любаня.

– Нет, я тебя не брошу!

– Уйди, дура!!!

Оля поморщилась, но проглотила оскорбление. «Синдром жертвы» – вот что это такое! Очевидно, простодушная наивная Любаня моментально попала под влияние крупного рогатого скота… То есть более сильной личности. Дойдет до того, что она еще будет защищать этого мерзавца и противодействовать получению им вполне заслуженного наказания!

Впрочем, о наказании речь пока не шла, потому как в самом разгаре было преступление. Рогатый скот снова потащил бедняжку Любаню в темный угол. И, хотя вафельное полотенечко было крайне слабой заменой карающего меча Немезиды, Оля воинственно взмахнула им и ринулась в бой.

К сожалению, на чердаке было темно, а она не надела очки, и тот факт, что крыша резко понижалась, оказался для близорукой училки не столь очевидным, как должен был.

Высокое чело интеллигентной девушки и толстая косая балка встретились с бильярдным стуком.

– О‑о‑о…

Оля со стоном полегла в вековую чердачную пыль.

– Ни хрена се! – изумленно, почтительно и, кажется, даже сочувственно прохрипела взорвавшаяся бенгальскими огнями темнота.

Последним, что увидела Оля, было склоняющееся над ней круглое, румяное и сияющее, как закатное солнышко, лицо Любани.

То, что девица-красавица забыла у него в машине свой мобильник, Малинин обнаружил в чертовски неподходящий момент. Какой-то идиот на «Лексусе» неожиданно вознамерился развернуться на перекрестке, и Андрей едва не въехал в лаковый бок иномарки.

Торможение получилось резким.

Мишка, гикнув, кувыркнулся с заднего диванчика, а с переднего пассажирского сиденья слетела и со стуком упала на пол какая-то мелкая вещица. Будь дело в солнечный день, Андрей подумал бы, что это темные очки, потому что у него имелась дурная привычка бросать их на пустующее кресло. Однако было пасмурно и хмуро. Стало быть, не очки.

У ближайшего светофора Малинин скривил шею и попытался разглядеть упавшую вещицу. Он сильно не любил такого рода сюрпризы с той грозненской командировки, когда ему в окошко зашвырнули боевую гранату. Тогда он все-таки успел выбросить подарочек наружу, но осадок, как говорится, остался.

Эта вещица пока не взрывалась, но вела себя беспокойно – при торможении и ускорении автомобиля шуршала по коврику, да так шустро, что занятый процессом водитель не успевал ее заметить. Потом неопознанный ползающий объект запищал, и Андрей почти уверился, что в дедовом теремке на колесах завелась живая мышь.

Привлеченный звуком медведь с готовностью включился в наметившийся сказочный сюжет. Он сполз на пол и с азартным сопением зашерудил лапой под креслом, как грибник палкой под деревом. Тогда Андрей не выдержал, остановил машину и тоже принял участие в относительно тихой охоте.

Его добычей стал видавший виды мобильник-раскладушка, такой несерьезно маленький и отвратительно розовый, что сразу было ясно: хозяйка аппарата – барышня.

Вот только которая из двух, катавшихся в авто Малинина в последние дни?

Поверхностный осмотр мобильника (модель позапрошлого года, потертости и царапины на корпусе старательно закрашены перламутровым лаком для ногтей, с угла свисает брелок – дешевая бирюлька из белых стекляшек) ответа на этот вопрос не дал.

Малинин открыл раскладушку.

На экране призывно желтел нераспечатанный конвертик текстового сообщения. Не колеблясь, Андрей прочел и его, и еще два предыдущих, с каждым разом все выше вздергивая брови и все более выразительно хмыкая.

До отвращения девчачий телефончик содержал брутальнейшие эсэмэски. Каждая из них сошла бы за краткий, но содержательный сценарий порнографического фильма, где главная (впрочем, неизменно пассивная) роль отводилась хозяйке мобильника.

– Вот даже как! – против воли слегка покраснев, присвистнул Малинин. – Конкретный порносериал!

Первое сообщение, по сути, представляло собою решительное объявление войны на постельном фронте.

Второе скупыми, но выразительными штрихами намечало общую стратегию бескомпромиссной борьбы на простынях.

В третьем подробно и со смаком живописались все возможные детали тактики.

Автор текстов вполне уместно цитировал Камасутру и виртуозно, с большим знанием анатомии и пространственной геометрии, складывал воображаемые фигуры.

Автор – или авторы?

Все сообщения пришли с разных номеров!

– Так-так! – сказал Андрей, закрыв мобильник со щелчком, похожим на голодный стук зубов. – Ты смекаешь, друг Вано, что это значит?

Ваня Пух заинтересованным сопением дал понять, что сам пока еще не смекает, но не прочь смекнуть с помощью старшего товарища.

– Номера-то не опознаны! – объяснил ему Малинин. – Их нет в памяти этого телефона, стало быть, авторы порнографических текстов – не старые добрые друзья-партнеры владелицы аппарата. Значит, барышня, которой принадлежит данный мобильник, так широко и свободно заводила все новые сексуальные знакомства, что даже не успевала заносить номера в телефонный список контактов. И кто же эта барышня, в таком случае?

– Бээ! – сказал мишка.

– Это само собой, но не будем ругаться.

Андрей спрятал чужой мобильник в карман.

– Тем более что о покойнице в таком ключе говорить не пристало. Я, собственно, всего лишь хотел сказать, что личность хозяйки телефона считаю установленной: это явно веселая девушка Елка. И теперь у нас с тобой появилась ниточка для расследования!

– Ы? – Мишка склонил голову набок.

– Мы же обещали хорошей девушке-учительнице свою детективную помощь, – напомнил ему Андрей и на первом же пустом перекрестке развернул машину в обратном направлении.

С помощью денег и личного обаяния можно было попробовать уговорить барышень в офисе оператора сотовой связи пробить по базе «засветившиеся» телефонные номера.

Трудно вести счет времени, когда в ушах звенят колокольчики, а в глазах то сверкают искры, то расплываются чернильные кляксы, однако Оле показалось, что она не полностью отключилась.

А если и полностью, то ненадолго.

Во всяком случае, когда она прозрела на свои обычные «минус полторы единицы», пыль над люком еще не осела. Очевидно, кто-то канул в него совсем недавно.

Оля села и огляделась, придерживая рукой активно растущую шишку на лбу и поворачиваясь вокруг своей оси, как проблесковый маячок: просто скосить глаза было больно.

На полу, протертом байковой попой, образовался относительно чистый кружок, а в направлении «на пятнадцать часов» обнаружился допотопный мобильник. Папин, узнала его Оля.

Ну, правильно, значит, стыдливая деревенская дева Любаня не полетела открывать незнакомцу дверь, как была, в прабабушкиных штанах с начесом и сестричкиной блузке с бантом, а сначала прикрылась еще какой-то близкородственной одежкой с вешалки в прихожей.

Оля вспомнила, что на Любане действительно было что-то такое темное и потрепанное, контрастирующее с ее гладким розовым лицом. Видимо, ветхий папин плащ «для перекуров». Папа специально держал его в прихожей, чтобы не мерзнуть на лестнице, куда мама, вполне согласная с Минздравом, выгоняла никотинозависимого супруга дышать табачным дымом.

Значит, Любаня напялила этот допотопный плащик с дырявыми карманами, в одном из которых папа оставил свой мобильник, и тот незаметно вывалился в прореху…

Какие же они раззявы – и папа, и кузина! Очевидно, это фамильное свойство.

В этот момент Оля с кинематографической четкостью мысленно увидела свой собственный мобильник, выпадающий из мелкого кармана разнесчастного пальто на засаленный чехол автомобильного кресла!

Ох, она оставила свой телефон в машине Малинина!

– Позвольте представиться: Ольга Павловна Романчикова, потомственная раззява! – сокрушенно отрекомендовалась она паучку в углу и дотянулась до родительского телефона.

Собственный Олин номер в папином списке контактов был обозначен не литературно, но ласково: «Доча».

Оля послала вызов.

На розовой «раскладушке» «Дочи» входящий определился как «Папуля».

Андрей Малинин фыркнул и принял звонок, презрительно оттопырив нижнюю губу.

Папуля! Ха!

Андрею было понятно, что звонит один из тех развратников, которых, очевидно, было очень много в короткой, но яркой жизни беспутной Даши Елиной. Какой-то сладострастный старикашка, конечно же. Кого еще девушка-красавица нарекла бы «папулей»?

– Это я, – против обыкновения, не поздоровавшись, сказала Оля шепотом – таким хриплым, что он запросто мог бы поцарапать ухо более нежное, чем у Малинина.

– «Я» бывают разные! – не узнав колючий голос, но обоснованно ожидая от него каких-то грязных предложений, осторожно откликнулся Андрей.

– «Винни-Пух и все-все-все»! – узнав цитату, пробормотала Оля и с одобрением подумала: «А он любит мультфильмы!»

«А они любят ролевые игры!» – без одобрения подумал Малинин, ничего такого не узнав и дополнительно насторожившись при упоминании всех-всех-всех и особенно Винни-Пуха.

– Вы где? – спросила Оля.

– Мы-то где?

Андрей коротко оглянулся на Ваню Пуха и посуровел. Расследование расследованием, но привлекать к сомнительным сексуальным игрищам несовершеннолетнего медвежонка он не будет!

– В Караганде!

– А это где? – спросила Оля, подумав, что ей озвучили название ресторана или клуба – одного из тех заведений, где она отродясь не бывала.

– В Караганде! – злобно повторил Малинин и подумал: «Вот тупой!»

«Вот тупой!» – подумала и Оля.

В этом редком согласии они помолчали несколько секунд. Андрей ждал смелого предложения, Оля собиралась с духом, чтобы сделать таковое.

– А вы не могли бы ко мне приехать? – спросила она наконец. – Прямо сейчас, если вам не очень трудно?

– А вы где? – не сказав ни да ни нет, осторожно поинтересовался Малинин.

«В Караганде!» – захотелось выкрикнуть Оле, но она подавила этот недостойный порыв и ответила честно:

– На чердаке.

– Вот даже как?

– Вам это странно, да? Я тоже в шоке! – честно призналась Оля. – Этот скот увел Любаню, и я не знаю, что делать!

– Без Любани или без скота?

– Без вас! – выкрикнула Оля и расстроенно засопела.

– Вот даже как? – повторил Андрей.

«Как медленно он соображает!» – подумала она.

«Как быстро все развивается!» – подумал он.

– Ладно, давайте адрес чердака, – решился Малинин.

– Улица Ленина, дом двадцать восемь, третий подъезд! – обрадованно выпалила Оля.

– Никуда не уходите, – как в фильме, добавил Андрей.

– Без вас даже пальцем не двину! – пообещала Оля.

Ее собеседник только крякнул и отключился.

– Ы‑ы‑ы? – угрюмо поинтересовался с заднего сиденья Ваня Пух.

– Не знаю, что тебе сказать, – признался ему Малинин. – «Виагры», что ли, прикупить? Боюсь, меня ждут серьезные испытания.

Он прислушался к себе, пробормотал: «Или не боюсь?» – и громко произнес:

– И‑эх, где наша не пропадала! – и расправил плечи.

Мишка что-то проворчал, не иначе, отмечая, что на чердаках «наша» пока еще точно не пропадала, и улегся на сиденье, повернувшись к неразумному хозяину спиной.

И только прибыв по указанному адресу, Малинин понял, что это место ему знакомо.

К третьему подъезду дома номер двадцать восемь по улице Ленина он всего лишь час назад подвез хорошую девушку-учительницу Ольгу Павловну Романчикову.

– Сиди тихо, я скоро вернусь! – велел Андрей Ване, вылезая из машины.

– Ы‑ы‑ы! – огорчился мишка.

Карликовый пинчер, тонким поводком соединенный с рукавом цигейковой шубы, похожей на небольшой стог, вздрогнул всем тельцем и засучил ножками. В водруженном на лавочку меховом стогу кто-то заворочался и грозно засопел. Андрей на всякий случай очень вежливо сказал:

– Здрасте, с наступившим Новым годом! – и юркнул мимо лавочки со стогом в третий подъезд.

Пинчер взвизгнул, как будто Новый год наступил непосредственно на него, и туго натянул поводок в направлении, противоположном машине с мишкой. Андрей ускорился и через три минуты уже был на чердаке.

– Здравствуйте! – увидев вздымавшийся над люком знакомый треух, произнесла Ольга Павловна так звучно и сердечно, словно приветствовала класс перед началом открытого урока. – Извините, что побеспокоила вас, но случилось ЧП…

– Это чей мобильный? – перебил ее грубый Малинин.

– Мой, конечно, спасибо, – Оля потянулась за розовым телефончиком. – Я такая рассеянная!

– Рассеянная, значит, – мрачно повторил Малинин и огляделся. – А где остальные?

– Они пропали, в том-то и дело…

– Пропащие, значит… Ну, рассказывайте.

На Олю он не смотрел, зато загляделся на круг, который она протерла в пыли своей пятой точкой.

– Рассказываю, – послушно откликнулась Оля. – Я была дома, в ванной, стирала свитер Костика…

– Кто такой Костик? – вновь перебил ее Андрей.

– Младший брат, – не запнулась Оля. – В дверь позвонили, Любаня пошла открывать…

– Кто такая Любаня?

– Двоюродная сестра! Она пошла открывать, потому что я была в ванной, а все остальные в гостиной…

– Все остальные – это кто?

– Мама, папа, бабушка, дедушка, дядя, тетя и кузен! Они пели караоке.

Малинин содрогнулся. Караоке он почитал жуткой пыткой. То ли дело – старая добрая песня под живую балалайку!

– Так вот, Любаня открыла, а ее спросили: «Ты Романчикова?» Она сказала: «Да», и этот скот ее тут же схватил и потащил!

– Куда?

– Сюда!

– Сюда?

Малинин с новым интересом воззрился на абсолютно правильный круг на полу. Такой след могла оставить, например, одинокая слоновья нога. В сочетании с неоднократно прозвучавшим словом «скот» это здорово сбивало с толку.

Не дождавшись от Андрея очередного направляющего вопроса, Оля продолжила:

– Я, разумеется, побежала за ними, но случайно ударилась головой и, кажется, ненадолго потеряла сознание. А когда пришла в себя – никого рядом с собой на чердаке не увидела и сразу же позвонила вам.

– Зачем? – Малинин наконец посмотрел на собеседницу. Взор его был пронзителен и светел, как стальная вязальная спица: – Чтобы увидеть кого-нибудь рядом с собой на чердаке?

– Нет! Чтобы вы делали свое дело! – Оля тоже сузила глаза.

Малинин изогнул губы игривым хвостиком:

– И что же я должен сделать?

– Вести детективное расследование!

Взгляды-спицы скрестились и звякнули.

– Боюсь… Нет, все-таки не боюсь! – Малинин усмехнулся. – Но мне кажется, что вы напрасно валите все в одну кучу.

– Он ведь спросил Романчикову, а Романчикова – это я, – сухо напомнила Оля. – А родственников мы сегодня не ждали, они к нам внезапно нагрянули.

Она с шипением потерла малиновую шишку на лбу и добавила, точно извиняясь:

– Поймите, пожалуйста, я очень встревожена! Последним, что я запомнила, было испуганное и умоляющее лицо Любани. Она сказала мне: «Не ходи за мной, не ищи и никому ни слова, пожалуйста, а то он убьет меня!» – и тут я отключилась.

Она покраснела, потому что немного приврала, добавив от себя «а то он убьет меня». Так же лучше звучало! Логичнее!

– Понятно, – до обидного невозмутимо отозвался Малинин. – А это что тут у вас?

Оля опустила глаза и посмотрела на свой живот. Из кармана ее клеенчатого фартука для стирки карикатурным подобием любопытного кенгуренка выглядывала розовая меховая тапка.

– Это Любаня на лестнице потеряла.

Она повертела тапку в руках и неожиданно принюхалась к ней, а затем еще и пытливо вгляделась в ее розовое меховое нутро.

– Что?

Андрей слегка приподнял брови, наблюдая за этой диковатой пантомимой.

Оля согнулась и закружилась по чердаку.

– Вы похожи на французского поросенка, который учуял трюфель! – холодно сказал Малинин.

– Не трюфель, а лак для ногтей! Но тоже французский, ужасно дорогой… О! – Оля присела на корточки, потерла пальцем пол и возбужденно сообщила: – Эта зараза… То есть моя дорогая деревенская сестрица Любаня накрасила моим дорогим парижским лаком все свои ногти – и на руках, и на ногах. А он, скажу я вам, ужасно долго сохнет! И вот Любаня испачкала лаком и тапку, и тут еще – местечко, где споткнулась. Может быть, мы еще такие лаковые следы найдем, а по ним отыщем и саму Любаню, как Ганс и Гретель?

– Кто такие Ганс и Гретель? – Малинин слабо тряхнул головой, отгоняя явно неуместную мысль о немецком группенпорно, с участниками, одетыми только в свежий лак для ногтей…

– Сказочные герои, они в лесу крошки рассыпали, чтобы найти по ним дорогу домой, – объяснила Оля, на диво шустро следуя к люку в низком приседе. – Ага! Вот еще пятнышко! И еще!

Малинин догнал великую следопытку уже на лестнице. Оля осматривала серые цементные ступеньки и синие стенные панели со скоростью и результативностью абсолютной чемпионки по спортивному поиску трюфелей. Она даже похрюкивала от радости, но глубокомысленно замолчала, обнаружив последнее в редкой цепочке пятнышко на пороге чужой квартиры.

– А вы молодец! – запоздало воодушевившись, похвалил ее Малинин. – Смотрите-ка, размотали весь клубочек! Похоже, вот оно – логово скота-похитителя сельской девы Романчиковой! Ну-ка, ну-ка, кто в теремочке живет?

– Никто, – севшим голосом сказала Оля, обессиленно присаживаясь на придверный коврик. – Это квартира Елиных, Даши и бабы Жени, они вдвоем тут живут… Жили.

Она подняла глаза на Малинина и захлопала ресницами, как дорогая кукла.

– Да, это интересно, – признал Андрей.

Недолго думая, он бухнул в дверь кулаком.

– Звонок же есть! – машинально напомнила Оля.

И сама на себя махнула рукой: какой звонок, когда в квартире не должно быть ни одной живой души! Хотя… Кто-то же запачкал порожек свежим лаком?

Андрей постучал, позвонил, снова постучал – сложным многозначительным стуком, напоминавшим морзянку. Оля не удержалась и тоже постучала – нервным стуком, напоминавшим морзянку в исполнении припадочного дятла. В жилище Елиных было тихо, как в глухом лесу, где живут глухонемые звери, сами по себе не шумные и к бодрящим ритмам дятлов не чувствительные.

Зато на сдвоенный стук в чужую квартиру отреагировала соседка:

– Вы чего тут хулиганите?!

В щели приоткрывшейся двери негодующе задергался реденький пушистый скальп эффектного окраса. Белоснежные у корней волосики ближе к кончикам сменялись ослепительной рыжиной, из-за чего трясущаяся голова напоминала собой охваченный пламенем одуванчик.

– Здравствуйте, Галина Юрьевна! – сказала вежливая Оля. – Мы не хулиганим, просто стучим, стучим – а нам не открывают.

– Х‑хоссподи, Олюшка! – Пожар на ножках выдвинулся на лестничную клетку. – Неужто ты не знаешь?! Нет же их никого!

– Я знаю, Галина Юрьевна…

– Так вы проститься пришли? – соседка с любопытством посмотрела на незнакомого мужчину.

Малинин показательно опечалился, смахнул незримую слезу и отвернулся. Оля мысленно поаплодировала ему: человека с таким скорбным лицом расспрашивать было бы просто невежливо.

– Так вы послезавтра приходите, – Галина Юрьевна проявила такт и отступила. – Послезавтра будут похороны, ой, горюшко-то какое!

Соседка тоже закручинилась. Малинин молча кивнул и потянул вздыхавшую и пошатывавшуюся Олю вниз по лестнице, но увел ее недалеко – на площадку между этажами.

– Подождем, – сказал он, попрочнее установив ее в углу у мусоропровода. – Если в квартире кто-то прячется, он рано или поздно выйдет.

– Не позднее послезавтрашнего дня, – согласилась Оля, прислушиваясь к нараставшему шуму.

В открытую для вентиляции форточку залетали красивые снежинки и некрасивые слова: во дворе кто-то скверно ругался. Нецензурную брань дополняли высокий булькающий лай и низкий раскатистый рык.

– Боюсь, у меня не так много времени, – пробормотал Малинин, сделав тщетную попытку выглянуть в слишком маленькую для его головы форточку. – Вот черт!

И он с ускорением поскакал вниз, но где-то на середине второго пролета задрал голову, чтобы крикнуть:

– Я позвоню!

– По статистике, это самое лживое из всех мужских обещаний! – фыркнула Оля, которая иногда читала не только умные книжки, но и глянцевые журналы.

Она выглянула в форточку, пропускная способность которой позволяла проявить умеренную любознательность изящно сложенной девушке, и увидела во дворе допотопный автомобиль Малинина, а рядом с ним – соседку с первого этажа, злобную бабку Семину, ненавидевшую все живое, за исключением собственной собачки. Ее старуха прятала в шубном рукаве, откуда и доносился захлебывающийся визгливый лай. Источник солидного басовитого рева находился в машине.

– Мишка, мишка, где твоя улыбка? – пробормотала Оля, враз смекнув, кого именно облаивают пинчер и его хозяйка.

Выскочивший из подъезда Малинин достиг своего авто в тройном прыжке, дернул на себя дверцу и со словами: «Всем спасибо, все свободны!» – бухнулся на сиденье.

Медвежий рев моментально стих, а бабка с жучкой, напротив, заголосили еще громче и шумели до тех пор, пока разнообразно обруганная «шестерка» не выехала со двора.

Оля вернулась домой.

Чинное караоке вошло в неконтролируемую стадию стихийного разгула. Нестройный хор тянул песни с большим чувством и великолепным пренебрежением к аккомпанементу. В буфете звякал хрусталь: кто-то уже пустился в пляс.

Оля знала, что такое русское народное веселье – бессмысленное и беспощадное, как русский же бунт. В последний раз, когда ее затянули на хуторской праздник в честь дедова юбилея, гулянье началось с торжественных речей, а закончилось полночным катанием на мотоцикле «Урал». Причем в седло и коляску могучего мотоконя волшебным образом поместилось не меньше десяти человек, и те из них, кто был в сознании, по ходу движения долго и безрезультатно препирались, пытаясь определить хозяина ноги, которая волочилась за тарахтящим «Уралом», как плуг за трактором.

Тихоню Олю буйное половодье веселья «по-романчиковски» откровенно страшило. Она заглянула в гостиную только для того, чтобы узнать, не там ли Любаня.

Любани там не было, а все остальные родичи присутствовали, и каждый шумел за троих. Оля ловко увернулась от тети Томы, попытавшейся увлечь племяшку в разудалую кадриль, и посторонилась с пути шествовавшего вприсядку дядя Вовы, в поступательном своем движении неудержимого и фиолетового от натуги, а потому очень похожего на гигантский мяч для боулинга.

В других помещениях – а Оля не посмотрела лишь на антресолях – Любани тоже не было.

Забившись в свою каморку, Оля грызла ноготь, не будучи в силах принять решение: поднимать ли шум по поводу исчезновения кузины или же молчать об этом, как просила ее сама Любаня?

Рассудив, что добавить энное количество – в децибелах – шума к уже имеющемуся ей просто не под силу, она замотала голову плотным шарфом и легла спать.

Родственники явно были не в том состоянии, чтобы адекватно отреагировать на тревожный сигнал – Оля предполагала, что они либо предпримут кавалерийскую атаку на ближайшее отделение полиции, либо отправятся в поисковую экспедицию по микрорайону, причем в полном составе и все на том же мотоцикле «Урал».

– Утро вечера мудренее, – убеждая саму себя, припомнила Оля сказочную мудрость.

Тюрбан из шерстяного шарфа приглушил рев праздничного половодья до фонового шума горной реки. Оля уснула, и эсэмэс-сообщение, поступившее на ее мобильный незадолго до полуночи, прошло незамеченным.

Максиму Рыбакову было плохо. Только теперь, когда неожиданный праздник закончился, он осознал, что вынужден будет заплатить за него с лихвой, и очень расстроился.

Максим не любил платить. Максим любил халяву, и халява, как правило, отвечала ему взаимностью.

Вот и на этот раз – как хорошо все начиналось!

Незадолго до Нового года, как обычно, делая покупки в супермаркете в богатый маленькими бонусами и скидками «счастливый час», Максим заодно взял купон бесплатной лотереи. В честь юбилея немецкой фирмы, производящей автомобильные моторы, российское представительство компании разыгрывало новый «BMW» и туристические путевки на воды в Баден-Баден и на пиво в Мюнхен, на Октоберфест. Уяснив, что лично ему это ничего не будет стоить, Максим заполнил купон и заторопился в торговый зал, где проходила бесплатная дегустация образцов колбасной продукции. Как раз подошло время второго завтрака.

Минуло две недели, и за новогодними хлопотами и радостями о заманчивой немецкой лотерее Максим совсем забыл – а напрасно. Сразу после праздника ему позвонила какая-то ликующая дева. Поздравив «господина Рыбакова» с тем, что его билет оказался в числе счастливых и вышел в финал, она пригласила Максима в ресторан, где состоится розыгрыш наиболее ценных призов. Ресторан для этой цели был ангажирован весьма приличный, в программе организаторы заявили бесплатный фуршет и выступление артистов, и Макс охотно принял приглашение.

Фуршет оказался довольно-таки скромным, но Макс не стеснялся мигрировать от столика к столику и вполне наелся. Вполне напиться удалось и вовсе без труда: на крепкие спиртные напитки организаторы не поскупились.

Лишь несколько часов спустя Максим понял, что устроители мероприятия проявили не столько гостеприимство, сколько расчетливое коварство. Целью ресторанных посиделок был не розыгрыш призов, а «развод» гостей. Их, сытых, пьяных и разогретых ожиданием замечательных призов, удивительно умело и настойчиво склоняли к покупке «фирменных» товаров, среди которых, кстати говоря, не было ни одного мотора. А некую отдаленную связь с автомобилем имела разве что теплая шерстяная подушечка, способная, как обещали производители, стопроцентно защитить сидящего на ней водителя от геморроя. При этом цену чудодейственная подушечка из шерсти мериносовых ягнят имела такую, что за те же деньги обладатель неизлечимого геморроя запросто мог сделать в самой лучшей клинике пластической хирургии операцию по полной трансплантации зада.

Тем не менее публика покорно приобретала драгоценные мериносовые подушечки, шиншилловые набрюшники и прочие бюстгальтеры на меху. Покупка «мексиканского тушкана» якобы приближала раскошелившегося гостя к обретению главного приза.

Макс сопротивлялся много дольше других, но под совокупным нажимом сразу трех бестрепетных и наглых мерчендайзеров тоже сдался и скрепя сердце подписался на приобретение весьма недешевого противорадикулитно-антицеллюлитного шарфа-пояса из тонированного под тигра дромадера.

Макс полагал, что, получив расписку, мерчендайзеры (прямые наследники пыточных дел мастеров) отпустят его из застенков ресторана на вольную волю.

Как бы не так! Двое неотвязных мерчендайзеров под белы рученьки препроводили Максима в такси, а третий поехал с ним, чтобы получить обещанные деньги.

К счастью, Максу хватило ума соврать, будто живет он в дачном поселке. Путь туда был неблизким, пролегал через весь город и изобиловал светофорами и постами дорожно-патрульной службы. Пленный Макс надеялся, что ему подвернется счастливый случай сбежать с этапа.

Как назло, не подозревавший о планах и желаниях Максима водитель поймал зеленую волну, и такси летело по городу без остановки. Дачный поселок, а с ним и момент истины, неумолимо приближался. Максим понял, что пора переходить к решительным действиям.

Машина выскочила на окружную дорогу, сбоку потянулось заснеженное поле. Сторожевой мерчендайзер расслабился, полагая, что теперь-то клиент уже никуда не денется. Макс, напротив, напрягся.

В пустынной безлюдной местности, свободной даже от таких пунктирных признаков цивилизации, как фонари и рекламные щиты, Максим внезапно издал неприятный и многозначительный горловой звук. Многоопытный водитель отреагировал на него именно так, как надо:

– Эй, мужик, не смей блевать в машине, у меня чехлы новые!

– Останови, – прохрипел Максим.

Такси сбросило скорость и съехало на обочину. Не дожидаясь, пока машина остановится, Макс толкнул дверцу и вывалился в сугроб. Потом вполне правдоподобно изобразил отвратительные звуки неукротимой рвоты и чутко прислушался. Водитель в машине ворчливо рассуждал на тему: «Надо меньше пить», мерчендайзер сладким голосом ему поддакивал и хвалил здоровый образ жизни. Не иначе, подбирался к теме целебных антигеморройных подушечек!

Макс злорадно ухмыльнулся и, осмотрительно не поднимаясь с колен, огляделся.

Мир был черно-белым, как представления идеалиста. Черное небо, белое поле… Ну, ничего, авось мобильный телефон с навигатором не подведет и укажет путь беглецу.

С низкого старта из разворошенного сугроба Максим вырвался на простор заснеженного поля и понесся по целине, с удовольствием прислушиваясь к затихавшим крикам за своей спиной. Конвоир за Максом не побежал.

Очевидно, это был не очень опытный мерчендайзер. Он не был готов к марш-броску по снежной целине, потому что не купил себе термобелье из меха котика и непромокающие носки из шерсти снежного человека.

Через четверть часа утомительного бега по прямой запыхавшийся взмокший Максим начал забирать вправо, к проселочной дороге. И уже почти вышел к ней, когда запнулся о невидимую под снегом корягу, упал и близко-близко увидел беломраморное женское лицо в окружении проволочных рыжих волос.

После этого ему оставалось только достать мобильник и вызвать не такси, как он планировал, а полицию.

Вывернув из города на трассу и проехав с полкилометра, Малинин увидел прямо по курсу россыпь цветных огней. Новое созвездие лежало низко, на горизонте, и не столько радовало глаз, сколько тревожило душу. Странно это было и подозрительно. До сих пор в чистом поле у дороги никакой иллюминации не наблюдалось.

Андрей сбросил скорость, и пятнистый дедов «Жигуль» пополз вдоль стены слежавшегося снега, как примороженная черепашка. Зато это позволило водителю рассмотреть автомобили на обочине.

Цветными огнями ночь раскрасили спецмашины: «Скорая», полицейская «Нива» и «десятка» ГАИ.

Андрей тоже свернул на обочину, остановил машину и вылез из нее, непререкаемым тоном скомандовав мишке:

– Сиди тихо!

Гаишники уже бросили окурки и потянулись к дверцам, явно собираясь уезжать.

– Что случилось, командир, помощь нужна? – подходя ближе, безадресно спросил Андрей таким мужественным киношным голосом, который хорошо сочетается с игрой мощных бицепсов, а еще лучше – с гранатометом на плече.

– Проезжаем, гражданин, проезжаем! Не останавливаемся! – неодобрительно покосившись на «гражданина», скучной скороговоркой ответил один из «командиров».

Андрей сделал ловкое движение пальцами, открыв и закрыв красную книжицу удостоверения. Плотные корочки мягко стукнули. «Командир» кивнул и, бросив быстрый взгляд на полицейский транспорт, чуть более оживленно ответил:

– Да какая уж тут помощь, все, замерзла дивчина в ледышку.

– Как это?

– Как, как… Как в сказке «Морозко»!

Андрей посмотрел в сторону «Скорой» (задние двери фургона были распахнуты, внутри пусто) и перевел взгляд дальше, в поле. Там, оступаясь мимо узкой тропинки, двое дядек в форменных костюмах тащили по снегу носилки, накрытые больничной клеенкой.

Носилки качались, замерзшая до хруста клеенка ерзала, открывая то беломраморное колено, то сизый и острый, как излом водосточной трубы, локоток.

– Кто это? – подправил свой вопрос Малинин.

– Да кто ж ее знает? Дивчина какая-то, голая, как пупс. Ни вещей при ней, ни документов. – «Командир» сплюнул на снег и потянул на себя автомобильную дверцу. – Все, Вась, погнали, нечего нам тут делать!

Андрей посторонился, пропуская мимо ожившую машину ГАИ, и вновь устремил острый взор в сторону «неотложки», запоминая ее номер. Впрочем, необходимости в этом не было: Малинин знал, что по правилам «Скорая» должна доставить тело в ближайший морг. То есть в больничку пригородного поселка Солнечный.

Значит, именно там можно будет посмотреть на замерзшую дивчину поближе.

Только, пожалуй, уже завтра.

И, пожалуй, в компании старой девы-учительницы, а не малолетнего медведя.

Оля проснулась привычно рано, еще не было семи утра. Размотав звукоизолирующий шарфик, она с удовольствием убедилась, что в доме тихо. Ну, почти тихо. В кухне гудел холодильник и поскрипывала открытая форточка, в ванной капал кран.

Оля вышла в прихожую. Ближе к родительской спальне и гостиной, где заночевали станичные родственники, воздух уплотнялся и дрожал от храпа и свиста.

Неслышно ступая босыми ногами, Оля вошла в гостиную и, близоруко щурясь, в полумраке пересчитала холмы и взгорья на полу и диване: раз, два, три, четыре, пять… Шесть! Значит, Любаня вернулась.

Мужчины спали на полу, диван заняли дамы. Прикинув габариты родственниц, Оля определила, что Любаня лежит посередине, между тетей Томой и бабушкой. Переступая через спавших на ковре, она подобралась поближе, дотянулась до нижнего края одеяла, приподняла его, посмотрела и кивнула: да, так и есть. Среднюю пару мясистых белых ног несколько облагородил домашний педикюр. А на ногтях больших пальцев незабываемый французский лак уже смазался! Точно, это Любаня.

Оля пощекотала твердую, как деревянный пестик-толкушка, пятку кузины, но размеренно похрапывавшая Любаня даже не сбилась с ритма. Ничего, проснется и все расскажет о своих вчерашних приключениях! Пусть только попробует не рассказать! У Ольги Павловны не отмолчишься! У нее даже Витька Овчинников отвечает уроки как миленький!

Стараясь не шуметь, Оля приняла душ и навела немудреный утренний марафет. Скромный макияж в стиле ню и сиротский завтрак (кусочек сыра, груша и зеленый чай без сахара) привели в норму и внешность, и настроение.

Предвкушая два-три спокойных часа до пробуждения семейства, Оля с книжкой в руках уютно устроилась в кресле, но прежде чем погрузиться в чтение, дисциплинированно проверила свой мобильник. И обнаружила там пять пропущенных звонков и одну новую эсэмэску, которую так и не прочитала, потому что крайне заинтересовалась звонками.

С одиннадцати часов вечера до трех утра ей пять раз звонил коллега по детективному расследованию, майор ФСБ и просто очаровательный мужчина Андрей Малинин! Настоящий русский мачо – с балалайкой и медведем!

Количество и время звонков, определенно, свидетельствовали о том, что его желание связаться с Ольгой Павловной было острым и сильным, как аппендицитная боль. Боже мой, да мачо с медведем провел бессонную ночь, пытаясь ей дозвониться!

Покраснев, Оля дрожащими руками спешно отправила вызов на номер страдальца и, только услышав сердитый медвежий рык, сообразила, что семь часов утра – немного слишком ранний час, чтобы будить после бессонной ночи даже самого очаровательного мужчину.

– Э‑э‑э‑это я, Ольга! – пискнула она в трубку. – Кажется, вы хотели со мной связаться?

Неласковый голос довольно-таки бессвязно, но с чувством выразил сожаление о том, что упомянутое желание неожиданно сбылось в столь ранний час. Потом неинформативно помычал, поохал и в конце концов недовольно сказал:

– Ну, ладно. Тогда – через час, на конечной остановке тринадцатого автобуса.

– Что? – насторожилась Оля. – Что будет через час на конечной остановке тринадцатого автобуса?

– Я полагаю, тринадцатый автобус, – весьма ехидно ответил Малинин. – А в автобусе – вы! Если, конечно, вы не предпочтете такси. Если предпочтете – езжайте уж прямо в Солнечный, чтобы мне на развязке не крутиться. Там и встретимся.

– Где – там?

Разговор пошел в таком темпе, что у Оли закружилась голова.

– Да прямо в морге!

– Где?!

– Ну, ладно, для начала – в больнице! У центрального входа.

– Для начала в больнице, а потом – в морге? – слабым голосом повторила Оля, по учительской привычке раскладывая все по полочкам. – Простите, а вы не могли бы озвучить всю программу?

Трубка хмыкнула и передразнила ее цитатой из старой кинокомедии:

– «Пожалуйста, огласите весь список!» То есть вы хотите знать, что будет до морга, а что – после?

«Ну, если после морга еще что-то будет – значит, ты там не останешься!» – обнадежил Ольгу внутренний голос.

Это бодрило, но – слабо.

– А также – что будет, собственно, в морге? – дополнила свой вопрос дотошная Ольга Павловна.

– В морге будет тело, на которое нам с вами надо бы взглянуть, – сказал Малинин. – Я понимаю, что такого рода зрелища вам, должно быть, непривычны, но придется потерпеть и посмотреть. Вдруг вы были с ней знакомы?

– С кем?! – Тут Оля по-настоящему заволновалась.

– С женщиной, которую вчера нашли мертвой в снежном поле у шоссе, приблизительно в восьми километрах от города, – объяснил Андрей.

– Примерно там же, где вы нашли Елку? – моментально сообразила Ольга.

– Точно, – Оля этого не видела, но догадалась, что Малинин кивнул. – И при ней тоже не было ни вещей, ни документов.

– И она тоже была в одном белье?

– Нет! Вовсе голой!

– Ладно, я приеду, – помолчав немного, решила Оля. – Договорились, встречаемся через час на конечной остановке тринадцатого автобуса.

– Через пятьдесят пять минут, – поправил ее компаньон – наверняка лишь затем, чтобы именно за ним осталось последнее слово.

– Мужчины! – фыркнула Ольга Павловна.

Она положила телефонную трубку и нерешительно посмотрела на платяной шкаф.

Ольга Павловна Романчикова не была ни модницей, ни светской дамой, а потому гардероб ее был невелик и абсолютно функционален: одежда для школы, одежда для дома, одежда для спорта и прогулок на свежем воздухе. Отдельным пунктом числилось маленькое черное платье, которое до сих пор представлялось хозяйке нарядом универсального назначения. Однако теперь, когда внезапно возникла необходимость экипироваться для делового визита в морг, у практичной Ольги Павловны впервые возникли сомнения в том, что она располагает одеждой на все случаи жизни.

Однако раздумывать было некогда, до рандеву на конечной остановке автобуса номер тринадцать осталось всего пятьдесят минут. Решив, что синие джинсы и черный свитер – вполне подходящая комбинация, Оля быстро оделась.

Осталось только выяснить, по какому маршруту ходит пресловутый тринадцатый автобус, чтобы двинуться из дома прямиком на ближайшую остановку.

Географию родного города Ольга Павловна Романчикова, к стыду своему, знала плохо. Совершать стремительные марш-броски в отдаленные микрорайоны и неспешные экскурсии по старому центру ей доводилось нечасто. Как правило, Олины перемещения по городу ограничивались тремя-четырьмя привычными маршрутами, так что на улицах краевого центра она ориентировалась гораздо хуже, чем на политической карте, приклеенной для тепла, уюта и общего развития на стене над диваном. Это была красивая разноцветная карта мира, где Оля с закрытыми глазами могла показать, например, Свазиленд, Лесото и столицу Мадагаскара город Антананариву. Однако увидеть на ней маршрут тринадцатого автобуса надежды не было.

Оля прошла в кухню и потрясла за костлявое цыплячье плечико младшего брата:

– Костя! Костя, проснись, у меня к тебе очень важный вопрос!

– Что?!

Разбуженный Костик посмотрел на сестру исподлобья и настороженно спросил:

– А что я сделал-то?

Оля мысленно отметила формулировочку, определенно выдающую чувство вины, но не стала выяснять, какие новые сомнительные подвиги совершил юный оболтус. У нее имелся к нему более актуальный вопрос:

– Ты случайно не знаешь, где ближайшая остановка тринадцатого автобуса?

– Случайно знаю, – Костик перестал хмурить лоб и надул щеки, гордясь и важничая. – А тебе в какую сторону ехать?

– В сторону поселка Солнечный, – ответила Оля, осмотрительно не упомянув во всех смыслах конечную цель – местный морг.

– Тогда иди к Занзибару.

Костик зевнул и сделал было попытку нырнуть под одеяло, но Оля удержала его на поверхности.

Где находится Занзибар, спасибо политической карте мира, она прекрасно знала – в далекой Африке! Определенно, остановка тринадцатого автобуса могла найтись и поближе.

– Не знаешь, где Занзибар? – понял Костик. – Вот же темная ты у меня, сестрица…

– Задушу, – коротко пообещала обиженная Оля, и впрямь темнея лицом, как венецианский мавр Отелло.

– Стриптиз-клуб «Занзибар»! – досадливо объяснил братец. – Клевое место, его все знают! На Космической, рядом с…

Он почесался и покривился, подбирая ориентир, который был бы однозначно известен темной сестрице, и закончил:

– Рядом с химчисткой «Снежок»!

– Химчистку знаю, – удовлетворенно сказала Оля, выпуская из цепких пальцев костлявое юношеское плечико. – Спасибо, спи дальше!

– А ты куда? – поинтересовался Костик, запоздало оценив небанальное событие: его домоседка-сестра ни с того ни с сего собралась в одиночку совершить автобусное путешествие на край города!

– По делам, – уклончиво ответила Оля.

– У тебя там что – свиданка?! – чрезвычайно обрадовался непочтительный братец.

– Тихо, ты! – Оля встревоженно покосилась в сторону гостиной. – Людей разбудишь!

Под словом «люди» подразумевалась главным образом родительница. Любящая мама Галина Викторовна, услышав одно только слово «свиданка», способна была устроить взрослой дочери такой допрос с пристрастием – куда там группенфюреру Мюллеру!

«Под колпаком» у группенфюрера-мамы Оля провела много лет, и теперь, когда у нее впервые за долгие годы завелась персональная жгучая тайна, она чувствовала отчаянное желание сохранить свой секрет для личного пользования.

«Звучит эротично!» – отметил внутренний голос.

«Я не в том смысле», – возразила ему Оля.

И соврала.

Мачо с медведем снился ей минувшей ночью в таком виде, который не сочли бы пристойным даже завсегдатаи развратного заведения «Занзибар».

На улице было холодно, но солнце светило ярко и искрящийся снег слепил глаза, так что завалявшиеся в объемистой учительской торбе черные очки пришлись очень кстати.

До знакомой химчистки Оля добежала рысью, пряча руки в карманах и сокрушаясь о том, что так и не пришила оторвавшуюся пуговицу. Полы черного пальто развевались, и это было не только некомфортно, но и слишком уж живописно. В темных очках и парусившем длиннополом пальто Оля чувствовала себя пародией на Тринити из «Матрицы».

К счастью, в той же благословенной сумке нашлась булавка, кое-как заменившая собою отсутствующую пуговицу.

Скрепив полы пальто, Оля в безупречно чинной позе фонарного столба торчала на остановке, лишь время от времени неодобрительно поглядывая на знойную деву, нарисованную на вывеске неприличного клуба «Занзибар».

Дева, одетая преимущественно в африканский загар, была крутобедрая, золотисто-коричневая и блестящая, как курица-гриль. Оля с горечью размышляла: есть ли возможность хоть кому-то показаться аппетитной, располагая длинными бледно-голубыми ногами замороженного бройлера и хилой цыплячьей грудкой?

Ольга Павловна умела объективно оценивать знания школьников, но не собственную внешность.

В детстве и юности она была классическим Гадким Утенком и привыкла к этой роли. В пединституте, пока другие девушки расхватывали немногочисленных однокурсников и однокашников, Оля добросовестно училась, не обращая внимания на мелкие раздражители – а мелкими рядом с ней казались четыре парня из пяти, мужчин ростом выше себя Оля встречала редко. Небольшая популяция великанов из институтской баскетбольной команды интеллигентную девушку с хорошими манерами не заинтересовала. А в средней школе, куда она пошла работать сразу после института, мужчин было всего двое: лоснящийся пузатый физрук, похожий на самовар, и преподаватель ОБЖ – военный пенсионер с богатым прошлым, палочкой, слуховым аппаратом и тремя внуками.

В отсутствие потенциальных кавалеров здоровая женская привычка засматриваться на свое отражение у Ольги Павловны не сформировалась, и важный девичий вопрос: «Свет мой, зеркальце! скажи да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?» – она озвучивала только на уроках литературы, с выражением читая детям известную сказку Пушкина.

И вот теперь при взгляде на занзибарскую смуглянку, которая, определенно, была всех румяней и милее, Ольге Павловне вдруг тоже страстно захотелось быть красивой и привлекательной.

Может, все-таки почтить память Елки запоздалым походом в солярий, на котором подружка, царство ей небесное, так настаивала?

Не успев решить этот непростой этически-эстетический вопрос, Оля увидела приближавшийся к остановке автобус. Красные цифры на светящемся табло помаргивали – возможно, с недобрым намеком. Ехать на автобусе номер тринадцать в морг показалось ей не самой лучшей идеей, но Оля всегда гордилась тем, что она совершенно свободна от разных глупых суеверий. Отступить она не могла из принципа.

Она вошла в полупустой автобус, села на одиночное место у окошка и на протяжении полутора десятков промежуточных остановок до конечной мужественно давила в себе недостойный порыв дезертировать домой к маме, папе и прочим добрым людям Романчиковым в праздничном расширенном ассортименте.

А Андрей Петрович Малинин ее уже ждал!

Увидев на кольце за остановкой знакомую грязно-белую «шестерку», Оля неожиданно для самой себя обрадовалась так, как будто ей подали сверкающий лимузин.

В приоткрытом окошке дразнящим языком вздрагивало лохматое ухо облезлой бобровой шапки, и Оля хихикнула, вспомнив, как называли меха древнерусские летописи: «мягкая рухлядь».

Воистину метко народное слово! Бобер, из мягкой рухляди которого в незапамятные времена сшили шапку Андрея Малинина, при жизни запросто мог наблюдать откуда-нибудь из замерзших плавней главный воинский подвиг Александра Невского – Ледовое побоище.

К уютно урчавшей «шестерке» Оля подошла с улыбкой, но Малинин живо испортил ей настроение, ответив на вежливое: «Доброе утро!» неформатной репликой:

– Ну да! Видал я и подобрее!

От этой грубости Ольга Павловна моментально сникла, замкнулась и через некоторое время поймала себя на том, что озлобленно думает, какое именно утро может считаться добрым по меркам господина Малинина? Наверное, такое, которое он встретит в компании пышной и щедрой, как африканская природа, обнаженной занзибарышни?!

При этом в воображении Ольги Павловны замелькали картинки, количество и качество которых позволило бы богато проиллюстрировать «Декамерон» Боккаччо, да еще и на пару глав «Камасутры», пожалуй, хватило бы.

От своего хорошо воспитанного учительского воображения Ольга Павловна такого не ожидала.

– Так вот, я говорю, та девица была совершенно голая!

Малинин непринужденно продолжил деловой разговор, начатый и оборванный примерно час назад, и при этом умудрился попасть точно в тему Олиных неприличных фантазий.

Она покраснела.

– И место, где ее нашли, неподалеку от того, где я подобрал вашу Елку.

– Я понимаю, почему вы думаете, что оба эти случая – явления одного порядка, – рассудительно сказала Оля. – Возможно, в городе появился маньяк, который заманивает красивых девушек, раздевает их догола и оставляет замерзать на морозе?

– Зачем? Какая ему от этого радость? Ведь ваша подруга не подверглась насилию, не так ли? Ее ведь осматривали в больнице, – напомнил Малинин.

– А вы думаете, у маньяка не может быть никакой другой радости, кроме как насиловать девушек?

Оля посмотрела на Андрея с таким пренебрежением, что он почувствовал себя примитивным существом с крайне бедным воображением и разозлился.

– Я, признаться, очень мало знаю о тихих радостях маньяков! – ехидно сказал он. – А вы?

Оля тоже разозлилась, но не сдалась.

– Может, он садист? Может, ему нравилось наблюдать, как они замерзают?

– Поверьте, – проникновенно сказал Малинин. – Это отнюдь не самая живописная смерть!

По его тону чувствовалось, что он знает, о чем говорит.

Оля поежилась и не нашлась что ответить.

– К тому же я не понимаю, как он мог за ними наблюдать? – после паузы продолжил Андрей. – С дороги тело не было бы видно, снежный отвал на обочине загораживает вид на поле.

– А если из кабины большого грузовика? – предположила Оля.

Малинин покосился на нее и неохотно кивнул:

– Возможно.

– А кстати! – Оля всем корпусом повернулась к собеседнику: – Вы-то каким образом нашли Елку, если ее не видно было с дороги?!

Андрей прищурился, вспоминая:

– Да случайно я ее нашел. Совершенно случайно! Было раннее утро, едва светало. Я ехал, клевал носом, чуть не задремал за рулем. Машина вильнула и зацепила снежную стену, а с нее вдруг – бац! – что-то ярко-оранжевое на дорогу бухнулось. Апельсин!

– Редкое явление в пшеничных наших полях, – не без ехидства пробормотала Оля. – Особенно в это время года!

– Ну да, – согласился Малинин. – Я сразу проснулся, глядь – а над снежной расщелиной что-то вроде ветки нависло. Я присмотрелся – а это рука!

– Так-так-так! – возбужденно, как часики взрывного устройства, протикала Оля. – Получается, что апельсин она в руке держала?

– Ну не во рту же!

– Так-так-так! – повторила Оля.

– Да говорите уж, не тарахтите впустую, – раздраженно попросил Андрей.

– Видите ли, у моей подруги была такая глупая привычка – непременно брать с собой на дорожку что-нибудь съедобное, – объяснила Оля. – Это ее Евгения Евгеньевна так приучила. Елка-то в детстве была худющая, как палка.

Малинин хмыкнул, явно оценив классическое «елка-палка».

– И баба Женя все время старалась подкормить любимую внучку, – договорила Оля. – Знаете, когда мы прыгали во дворе в классики, у Елки из карманов вечно сыпались крошки, так что за ней по пятам всегда скакали воробьи…

Она опечалилась, но толстокожий Малинин не позволил ей закручиниться как следует.

– Хотите сказать, привычка закрепилась, и, даже став взрослой, ваша подруга не выходила из дома без сухого пайка?

– Если было, что с собой прихватить, она всегда запасалась! – подтвердила Оля. – Я поэтому не любила с ней в кафе ходить, мне было стыдно, когда Елка прятала в карман недоеденный пирожок или горсть сухариков для супа. Хотя она делала это совершенно машинально. Что под руку попадалось, то и хватала! И потом даже не ела, просто выбрасывала, освобождая карманы для новых припасов.

– То есть ваша подруга могла выйти из дома совсем без одежды, но при этом не забыла бы взять еду навынос?! – не поверил Андрей.

Оля развела руками:

– Именно так и было! Знаете, однажды я встречала ее в аэропорту после перелета из Таиланда. Летели они очень долго, Елка с кем-то там бурно прощалась, в процессе до полубеспамятства напилась и в итоге вышла из самолета без юбки, но зато с полным кулаком аэрофлотовских карамелек!

– Это показательный пример, – оценил Малинин. – Значит, мы можем предположить, что, напившись до полного беспамятства, Елка отправилась на прогулку в неглиже, но на автопилоте взяла на дорожку что попалось. А попался ей апельсин.

– Где он? – требовательно спросила Оля и огляделась.

– Не знаю, – честно ответил Андрей. – Думаю, его съел Ванька.

– Вы позволили своему медведю съесть нашу единственную улику?! – возмутилась Оля.

– Не улику, а апельсин, – невозмутимо поправил ее Малинин. – Или вы думаете, на кожуре была наклейка с точным почтовым адресом хозяина фруктовой корзины?

– Какая-то наклейка там вполне могла быть, – уперлась Оля. – С названием фирмы-импортера, скорее всего. И мы бы узнали, какой именно это был апельсин – марокканский, алжирский, турецкий или израильский, какого именно сорта, тонкокорый или толстокорый, с семечками или без, гибридный или нет…

– Как много вы знаете об апельсинах! – восхитился Малинин. – Как настоящий ботаник!

Оля нахмурилась. В лексиконе ее младшего братца и учеников слово «ботаник» было ругательным. Оно сокращалось до совсем уж пренебрежительного «ботан» и обозначало человека, предпочитающего абстрактные знания конкретным и до смешного не приспособленного к реальной жизни.

– Я не ботаник, я русичка! – напомнила Оля.

– Руси-и‑и‑ичка! – расплылся в умиленной улыбке Малинин. – Какое прелестное забытое слово! Вот, помню, у нас была русичка…

– Кгхм, кгхм!

Ольга Павловна строго кашлянула, как это часто делала на уроках, возвращая на грешную землю замечтавшегося или заигравшегося оболтуса Овчинникова на «камчатке». Для полноты эффекта хорошо было бы еще постучать по доске указкой, но доска – хоть и приборная – поблизости была, а вот указки под рукой никакой не имелось.

– Давайте вернемся к делу, – сказала Ольга Павловна строгим учительским голосом.

– К телу! – внес существенную поправочку бестрепетный Малинин, закладывая крутой вираж, в результате которого «копейка» чуть не ткнулась носом в кирпичный забор. – Приехали уже, вот она – поселковая больница. Во двор нас не пустят, так что вылезайте, дальше пойдем пешком. Нам надо в морг, а он на задворках.

– Откуда вы знаете?

При упоминании ужасного слова «морг» Оля снова струхнула.

– Обычно так и бывает, – пожал плечами Андрей.

И вновь ей не захотелось продолжать расспросы.

Малинин оказался прав: морг нашелся в дальнем углу двора. От чахлого больничного парка его на манер ширмы отделяло подобие дощатого сарая с крышей на столбах. Сквозь щели виднелись сваленные в кучу панцирные сетки и железные кроватные спинки, неприятно похожие на кладбищенские оградки. В сарае кто-то возился, оттуда доносился унылый металлический скрежет, наводящий на мысль, будто это сама Смерть точит свою косу.

Оля совсем приуныла.

– Может, вы сами? Без меня? – Она кивнула на крыльцо.

При этом, скользя взглядом по стене, она старательно обошла зарешеченное окно, чтобы, не дай бог, не увидеть за мутными стеклами чего-нибудь ужасного.

– Хотите, я сам пойду? – угадав настроение спутницы, великодушно предложил Малинин.

– О да! Да! – вскричала Оля с пылом счастливой новобрачной у алтаря.

– Оставайтесь здесь, – предупредил Малинин и решительно взошел на крыльцо.

Оля повернулась спиной к окну, а правым боком к сараю, из которого по-прежнему доносился размеренный и печальный скрежет загадочного происхождения. Она втянула голову в плечи и скосила глаза влево – на ржавые ворота запасного выезда. Из-под ворот во двор задувал искристый снежок.

«То адский ветер, отдыха не зная, мчит сонмы душ среди окрестной мглы!» – с подобающим зловещим завыванием припомнил внутренний голос незабываемые строки Данте.

– Цыц, – хриплым шепотом сказала Оля. – И так страшно!

– Девушка, сигареткой не угостите? – донесся вдруг ломкий голос из сарая.

– Нет у меня сигаретки! – машинально откликнулась Оля.

«Только окурков полкило», – ехидно пробормотал обиженный внутренний голос.

– Извините, я не курю, – построже сказала Оля, всматриваясь в хаотическое нагромождение металлических кроватных скелетов. – И вам не советую!

– Нам никто не советует, – печально хохотнули в сарае. – А мы все равно тут курили, курим и будем курить, пока не вырастем!

– А потом что? Бросите? – заинтересовалась Ольга Павловна.

Она подошла к сараю, заглянула сквозь сетку и увидела сидевших на штабеле панцирей пацанов лет двенадцати-тринадцати. В полумраке настороженно сверкали три пары глаз.

– Не-е‑ет! Потом мы будем курить везде где захочется!

В ломком голосе прорезался вызов, но мудрая Ольга Павловна его дипломатично не заметила.

– А вы тут хорошо устроились! – похвалила она. – Как настоящие трапперы!

Угол за штабелем был утеплен аккуратно разобранными картонными коробками, скрипучее ложе из металлических сеток накрыто больничным одеялом. У ног настоящих трапперов дымила старая алюминиевая кастрюля, наполненная щепками.

– Как кто? – насторожился ломкий голос.

– Как охотники и следопыты, – объяснила Ольга Павловна. – Вы Фенимора Купера читали?

– Феню – как? Феню Морду? – заржали в сарае.

– Купер Фенимор – знаменитый писатель, – терпеливо объяснила Ольга Павловна. – Это он сочинил истории про Чингачгука.

– Чингачгук – это круто, – потолкавшись локтями и поскрипев панцирной сеткой, постановили в сарае. – Ну да, мы тоже следопыты-разведчики! Все видим, все знаем, ничего не пропустим!

Ольга Павловна оглянулась на корпус с моргом и тоже почувствовала себя отчасти траппером: педагогический зуд уступил место охотничьему азарту.

– Вчера вечером сюда девушку привезли. Вы и это видели?

– Санька видел, – сообщил ломкий голос.

– Видел! – подтвердил писклявый. – Часов в десять примерно приехала «Скорая», а сразу за ней менты на «Ниве». Носилки занесли, сами зашли, потом вышли, по телефону поговорили и обрадовались.

– Чему обрадовались?! – Оля испытала легкий шок.

Она и прежде была невысокого мнения о юморе сотрудников милиции, которую теперь следовало называть полицией, но никак не думала, что их может развеселить закоченевший труп.

– Они обрадовались, что быстро выяснили, кто эта мертвячка! – объяснил писклявый, заставив чувствительную к словам и выражениям Олю передернуться. – Ее уже искали, оказывается, родные заявление принесли: пропала, мол, Репкина Вера Ивановна, восемьдесят какого-то года рождения…

– Он имя запомнил, потому что нашу классручку так зовут! – басовито хохотнул третий траппер. – А фамилию – потому что был такой художник знаменитый.

«Классручку» Ольга Павловна проглотила бестрепетно – привыкла, что непочтительные детки именно так называют классного руководителя, но художника Репкина без внимания не оставила:

– Репин, а не Репкин!

– Ну, пусть Репин. А она все-таки Репкина!

– Репки грызла, наверное! – предположил писклявый, и в сарае снова пугающе радостно заухало, заскрежетало. – Репки – они же твердые, вот эта Репкина и сломала себе зуб. У нее левый клык вставной, как называется, я забыл – инпло… Иплант…

– Имплантант, – четко выговорила Ольга Павловна, думая о другом.

Вот, значит, каким образом удалось так быстро установить личность погибшей – по особой примете.

– Левый клык – это круто! Как в кино про вампиров! – постановил ломкий голос, спровоцировав новый взрыв кладбищенского веселья.

Коротко и решительно проскрипела дверь морга.

– Ольга Павловна, можно вас на минуточку? – с нажимом произнес знакомый мужественный голос.

– Да, конечно, – откликнулась Оля, постаравшись не показать толстокожим юным трапперам своего волнения.

– Репкиной привет! – насмешливо пискнули ей вслед.

– Пороть вас некому, – сквозь зубы непедагогично пробормотала Оля, проходя мимо Малинина.

Он придерживал металлическую дверь – то ли из галантности, то ли для того, чтобы надежно захлопнуть ее за спиной трусихи.

Оказавшись в подобии крохотной прихожей, Оля напряженно спросила:

– Что я должна делать?

– Просто взглянуть, не знакомо ли вам это лицо.

– Уже только лицо? – Оля вздрогнула.

– В смысле?

Малинин пару секунд смотрел на нее непонимающе, потом помотал головой:

– Да нет же, она там вся! Перестаньте трястись, это не так уж страшно. Вы что, никогда не видели покойников?

– Только по телевизору, – призналась Оля. – И только генсеков.

Признаваться в том, что генсеков ей было не очень-то и жалко, она постыдилась.

– Да, небогатый опыт.

Разнообразно опытный Малинин нахально обнял девушку за плечи и провел по короткому узкому коридорчику в крайне неуютное холодное помещение.

На неприятного вида металлическом столе лежало тело, прикрытое застиранной серой простыней с большим чернильным штампом больницы. Угрюмый дядечка в таком же сером халате со штампом на нагрудном кармане молча отогнул край простыни, и Оля увидела незнакомое женское лицо.

– Нет, не думаю, что мы когда-либо встречались, – сказала она, обернувшись к Андрею.

Из всего того, что можно было увидеть в этой комнате, он был самым приятным объектом.

– Ну, хорошо, – отозвался Малинин с такой интонацией, что Оля услышала: «Ну, плохо».

– Во всяком случае, я ее не помню.

– Ну, хорошо, хорошо.

Они вышли во двор. Малинин убрал свою руку с Олиного плеча и затормозил, словно предлагая ей постоять и отдышаться, но Оля поспешила отойти подальше. Она не забыла, что в сарае прячутся остроглазые трапперы, и не хотела стать объектом наблюдения.

– Что вы узнали? – спросила она, когда они сели в машину.

Малинин покосился на нее – Оля сделала внимательную и строгую мину, отработанную ею в ходе затяжных педсоветов.