Читать онлайн Война прекрасна? бесплатно

Война прекрасна?

Пролог

Октябрь 1940 года. Париж, Франция.

Париж… раньше это был славный город Франции и сосредоточие колониального могущества державы, но… что же это теперь? Один из многих городов Третьего Рейха. На улицах висят красные полотнища со свастикой, по улицам ходят немецкие патрули, а настоящие хозяева этого города, французы, спрятались в норы и готовят диверсии. Но все-таки этот город очень красив. Особенно, когда напротив кабинета гордо возвышается Эйфелева башня, а в каналах течет не менее гордая река Сена. Так или иначе этот город не уступает по красоте Берлину, нашей столице. По большому счету каждый город чем-то хорош и уникален. Париж просто красивый и старый, да и только.

Я бы и дальше мог думать о нем, если бы не стук в дверь. Именно этот треклятый стук вывел меня из сладких раздумий. К сожалению, я не могу не откликнуться.

– Войдите!

В кабинет вошел рядовой солдат Вермахта, каких много. Как только он вошел в кабинет, солдат вытянулся в струнку и выкинул правую руку вверх.

– Герр штандартенфюрер, разрешите доложить?

Я устремил на него свой взгляд и кивнул головой, дабы дать ему понять, что готов выслушать отчет.

– Сегодня отряд шарфюрера Баэура раскрыл подпольную организацию французов. Все ее участники были арестованы, среди наших двое ранены, один убит. Арестованные были переведены в тюрьму Бастилии. Офицеры дожидаются вашей команды для начала допроса!

О, Боже, опять подпольщики. Эти французы не хотят сдаваться даже не смотря на то, что финал их государства очевиден. Я не часто приезжаю на допросы, ведь и так дел по горло. Но… пускай сегодняшний день станет исключением. Я встал со своего рабочего места и, попутно одеваясь, ответил солдату.

– Не нужно дожидаться моей команды. Пускай дожидаются меня. Я лично приеду на допрос. Выходи на улицу и передай, чтобы заводили машину. Ruehrt euch (Вольно) !

– Zu befehl (Слушаюсь) !

Солдат принял вольную стойку и удалился из кабинета, закрыв за собой дверь. Я же, одев на себя шинель, поправил повязку на том месте, где должен находиться правый глаз, и устремился на выход. Возле кабинета сидел мой секретарь, он встал со своего места и поднял на меня вопросительный взгляд. Я не стал ждать его вопроса и сразу ответил.

– Мне нужно уехать на допрос в Бастилию. Так и скажешь посетителям. Потом доложишь мне кто приходил. Verstehen (Понятно) ?

Секретарь, прямо как тот солдат, вытянулся в строевую стойку и гордо ответил.

– Zu befehl (Слушаюсь) !

Я кивнул ему в знак удовлетворения и направился к выходу. На противоположной стороне дороги меня ожидали автомобиль «Хорьх», личный водитель и два солдата моей личной охраны. После того, как мне удалось перебраться на ту сторону, я подал знак движением руки, что можно сесть в машину. Как обычно я сел на переднем сидении, сзади уселись два моих телохранителя.

– Герр штандартенфюрер, – попутно поворачивая на меня голову, сказал водитель, – куда нам ехать?

– В темницу Бастилии. Сегодня я решил съездить на допрос лично. Можешь выдвигаться.

Водитель кивнул головой и, переключив передачу, тронулся с места.

Этот город после нас еще долго не уснет. Везде наши патрули, на стенах размещены громкоговорители с записанной на пленку речью Адольфа Гитлера и Йозефа Геббельса. На домах висят наши агитационные плакаты вперемешку с плакатами французских диверсантов. Как бы мы упорно не сдирали их, они все равно успевают их развесить. Интересно, далеко ли они пройдут с таким упорством? Даст ответ на этот вопрос лишь время. Все же с ними нужно обращаться по строже, иначе если у французов начнется национальный подъем, будет тяжко остановить их силы. А они сейчас находятся на Балканах, так что придется в случае чего рассчитывать на себя.

На въезд в Бастилию располагался пропускной пункт. Бастилия считалась важной крепостью в Париже, там располагалось практически все вооружение города и продовольствие. Когда мы подъехали к пункту вплотную, нас остановили, и к водителю подошел командир.

– Ihre papiere, bitte (Ваши документы, пожалуйста) .

Я протянул водителю свой пропуск, он в свою очередь передал его командиру и тот, проверив его действительность, кивнул головой и отдал их обратно. Эта крепость имеет настолько сильное значение, что даже с таких высоких офицеров, как я, требуют пропуска. И это правильно, ведь уже были попытки диверсий в Бастилии и одна из них практически увенчалась успехом. Именно с того момента и ужесточилась пропускная система в крепости. Во внутреннем дворе крепости кружили многочисленные патрули с собаками, на стенах располагались установки ПВО, в которых день и ночь дежурили солдаты. Вдоль стен располагались двери. Их было бесчисленное множество, но мне нужна была только одна дверь. Это та дверь, которая ведет в темницу. Водитель припарковался рядом с ней и заглушил мотор. Он как обычно останется сидеть в ней и будет ждать меня, а мои телохранители пойдут за мной.

Когда мы вошли в дверной проем, в нос сразу же ударил запах сырости. Он присутствовал во всех темницах, но в Бастилии этот запах был особенно силен и противен. Это место имело отвратительную историческую репутацию, а из-за нас она станет еще хуже. Хотя когда нас это волновало? Еще немного пройдя, поближе к комнате пыток, стал ощущаться сильный запах пота и крови. И это не в диковину для этого места. В Бастилии эта смесь запахов стала обыденной. Чуть дальше по коридору располагались камеры с заключенными. Именно там и ждали своей участи те, к кому я сегодня приехал.

Камер было много, но мы практически всегда помещаем всех в одну. Правда на этот раз один из французских пленников сидел отдельно от всех. Причем он был одноруким, место для второй руки было прикрыто тканью. Его пустой взгляд был устремлен в пол и в отличии от французов, которые сидели в соседней камере, в его глазах было… безразличие? Что угодно, но не страх уж точно. Такое ощущение, будто он уже не раз сидел в темнице Бастилии и в случае чего готов пойти на эшафот и по приказу засунуть голову в петлю. Жуткий человек. Рядом с камерами за столиком сидел дежурный, и когда я к нему подошел, он хотел встать и вытянуться в строевую стойку, но я жестом руки его остановил.

– Почему он сидит отдельно?, – я махнул головой в сторону одинокого пленника, – Какой-то особо опасный?

– Nein (Нет), он является лидером подпольной организации. Потому и отсадили отдельно. Предоставить досье на него?

Я кивнул головой в знак согласия, и дежурный полез рукой в ящичек стола, после чего открыл его и стал рыться в бумагах. Когда ему удалось отыскать нужные документы, он встал со своего места и протянул их мне.

– Возьмите. Только верните их потом на место, пожалуйста.

Я не стал ему ничего отвечать, а лишь молча начал изучать содержимое. На первой странице было написано «Дело №68» и нарисован герб Третьего Рейха. Интересно, эти «дела» правда кто-то считает и потом строго нумерует, или же это пишут наугад? Не важно. Я перелистнул первую страницу, и передо мной показались фотография, имя, фамилия и прочая информация о пленнике. Меня сразу заинтересовала его имя и фамилия, а также фотография. Он так молод на ней…

– А почему он так молод на фотографии? Сейчас вроде выглядит намного старше.

Ох, – подняв голову на меня, ответил дежурный, – новую фотографию еще не сделали, а в базе данных была только старая.

Я молча перевел свой взгляд с дежурного на бумаги и стал вчитываться в имя и фамилию пленника. Луи Робеспьер… что-то очень знакомое.

– Луи, – еле слышно, тихим шепотом, проговорил я, – Робеспьер.

Я посмотрел на пленника и наши взгляды пересеклись. Его безразличный взгляд сменился на… какой-то что ли интересующийся, настороженный. Да, да! Я точно его знаю, но откуда? Не могу вспомнить. И он меня знает, я это чувствую. Нужно его вызвать на допрос в комнату.

– Вот этого, – я ткнул пальцем на одинокого француза, – ко мне в комнату для допроса.

Дежурный встал, попутно снимая ключи с пояса, и устремился к камере с пленником. Ни пленник, ни я за все то время, что дежурный шел к камере, не оторвали друг от друга взгляд. Он знает меня, а я знаю его. Надо лишь вспомнить, да? Дежурный наконец открыл камеру и, схватив под руку француза, повел в допросную комнату. Я пошел за ними следом. Когда мы зашли в комнату, дежурный поспешил вернуться к себе на пост, а телохранителям, которые обычно находятся всегда рядом со мной даже во время допроса, я приказал остаться снаружи у входа. Они были слегка удивлены таким поступком, но сказать ничего против не смели и они остались там, где я им приказал. Пленник все еще стоял там, где его оставил дежурный. Я же присел на стул и жестом руки указал ему сесть на стул, расположенный напротив меня. Он не стал противиться и молча сел на него. Мы опять уставились друг другу в глаза и смотрели в них ровно до того момента, пока он не задал эти два вопроса. После их я вспомнил моментально все…

– Ты ведь Фридрих Кёлер, оui (Да) ? Как поживает тётя Катрин?

Да… да, это он. Мой друг детства. В детстве, когда я жил в Страсбурге, мы были соседями по дому. Его родители жили до нас в этом городке еще во времена власти Франции, но после франко-прусской войны, когда Эльзас вместе с этим городком перешел под контроль нам, немцам, они продолжили в нем жить все равно. Почти все французские жители ушли в свое государство. Почему они остались? Я этого не знаю да и не интересовался никогда этим вопросом. Дружили с ним хорошо, пока не отправились в армию. Там-то мы и перестали видеться, хоть и пытались отправлять послания. Но когда началась Первая мировая война, мы не могли их отправлять друг другу. Тогда я полностью потерял с ним связь. Но… у него тогда еще была рука. Когда он успел ее потерять? Недавно, месяцем ранее, или двадцать с лишним лет назад на той войне? Так хочется обсудить все за чашечкой эрзац-кофе… Но теперь же мы опять по две стороны баррикад. Как иронично. Хотя… что мне мешает обсудить с ним это сейчас? Друг детства все-таки.

– Мама Катрин умерла пару лет назад, инфаркт. А как твои родители? Я думал ты погиб еще во времена Великой войны. И почему у тебя нет руки?

Луи немного приуныл. Видимо, перед его глазами всплывали моменты тех дней. Со мной тоже такое часто бывает, особенно если я вижу предметы или что-то еще, которые вызывают ассоциацию с той войной. Спустя десятисекундное молчание он мне ответил.

– Соболезную по поводу тёти Катрин. Хорошая была женщина. Мои родители сейчас в Америке, там им безопаснее. А руку я потерял во время Великой войны. Это было ужасно. Нет, не обстоятельства потери моей руки, а сама битва. Кстати, ты без одного глаза. Тоже потерял его на той самой войне?

Я краем рта улыбнулся и тяжело вздохнул.

– Да, ты прав. Я потерял его во время битвы на реке Сомма. А ты?

– Верденская мясорубка. Видимо, нам есть что обсудить, Фридрих?

– Верно, но поскольку я здесь допрашиваю, то начнешь ты. Не против?

Луи тоже улыбнулся и даже немного посмеялся. В такие времена трудно выдавить улыбку из человека, а тем более смех…

– Я не в том положении чтобы выбирать. Значит слушай мою историю. Началось все двадцать первого февраля тысяча девятьсот шестнадцатого года…

Глава I: «Кровавая мясорубка»

21 февраля 1916 год. Недалеко от Вердена, Франция.

В семь утра я проснулся на лежаке в окопе. Оглянувшись, увидел своих товарищей рядом с собой. Некоторые просыпались, а кто-то мирно посапывал. Вдоль окопов расхаживали дозорные, ведь без них никуда. На деревянных стенках окопа сонными глазами всматривались в даль солдаты, сидящие в пулеметных гнездах. Я решил встать и тоже пройтись, суставы-то после сна надо размять. Я встал со своего лежака и с интересом посмотрел в даль. В дали не было видно ни единой души, хотя я понимал, что там, где-то вдалеке немецкие солдаты. Хотя что уж там говорить, я даже в какой-то момент почувствовал на себе взгляд врага. Конечно же, мне это просто показалось, но именно в этот момент я почувствовал напряжение. Отвернув взгляд от горизонта, я поплелся дальше вдоль окопов. Я расхаживал вдоль окопа туда-сюда, ибо не мог далеко отойти от своего подразделения. День был необычным, приятный холодок чувствовался по всему телу, запах зимы до сих пор ощущался, хоть она уже кончалась. Солнце вот-вот только вставало из-за горизонта. Как раз там, где засел враг. Ничего страшного не должно было произойти, верно? Но не тут-то было… Видимо, то напряженное ощущение появилось у меня не просто так. Прогремел очень громкий выстрел со стороны вражеского фронта. Мне было страшно? Да, мне было очень страшно, ведь враг по нашим данным располагался довольно-таки далеко, а выстрел был слышен так, будто орудие выстрелило прямо над ухом.

Боже, это был Ад на Земле. Чем дольше мы живем, тем больше человек разрабатывает способов убить самого себя. Сразу же с разных концов послышались крики о том, что нужно прятаться в укрытие. Я их слышал, но тело не двигалось. Надо было уходить и прятаться, ведь начался артобстрел и вряд ли снаряды обойдут меня стороной, но что-то… интерес? Заставлял меня стоять на месте. Я хотел увидеть снаряды этих машин для убийств. Как они назывались-то? Мортиры «Толстушка Берта» и «Большая Берта», да. Это они самые. Возможно, я бы так и погиб от взрывов и осколков, но француз, который пробегал мимо, обвил рукой мою шею и утянул за собой.

– Ты что стоишь!? Смерти ждешь? Она тоже хочет тебя встретить. Всех нас хочет. Но не надо делать ей одолжение. Пошел в укрытие!

Я как будто пробудился. Сначала из-за резкого толчка я чуть не упал, но потом сразу же побежал с общим потоком в укрытие. Кем был тот солдат? Я не знаю… а может его и не было вовсе? Вдруг мне лишь показалось, или это ангел-хранитель решил спасти меня? Так или иначе я больше его не видел. В укрытии собралась огромная толпа, которая чуть ли не выталкивала друг друга. Это были уже не солдаты, а напуганные детишки. Я и сам ведь был такой же. Как людям воевать с живым человеком, если они боятся неживой техники? Мне досталось место с краю. Благодаря этому я видел, как снаряды обрушивались на бедную землю, которая итак до этого впитала в себя много крови и достаточно настрадалась от беспощадных бомбёжек. Это продолжалось очень долго, часов семь или даже восемь. Грохот был невыносимо громким и не умолкал. Солдаты же прижались друг к другу и чуть ли не дышали друг в друга. Они были разных мастей: присутствовали ветераны прошлых военных компаний, которые стойко переживали бомбардировку, были новички как я, которые бегали испуганными глазами по укрытию, были даже и безусые юнцы, которые постанывали и даже плакали от страха перед будущим.

Когда бомбежка стихла, мы все-таки через минут десять или пятнадцать осмелились выйти из укрытия. Соседние подразделения поступили так же. Я начал осматривать обстановку, которая была в плачевном состоянии. Позади себя я услышал крик нашего командира. Оглянувшись, я увидел его разговаривающим по телефону. Наверное, это наш штаб командования. Мне удалось это понять по беседе, которую я не смог полностью услышать из-за разговоров солдат.

– … они провели артобстрел … разведка до этого докладывала об этом, но мы … нам нужно что-то предпринять!..

Дальше я попросту не стал его слушать. Но в окопах лежали тела солдат, которые не успели укрыться во время обстрела. Один такой располагался рядом со мной. Он лежал на спине и смотрел в небо, руки лежали возле раны в районе живота. Глаза были наполнены болью и страхом, а рот слегка приоткрыт. Боже мой… он умирал после ранение осколком, истекал кровью. Я бы не хотел так умереть, хочется быстрой и безболезненной смерти. Мне стало так жалко беднягу, ведь он совсем молод, что у меня стали наворачиваться на глаза слезы и ком подступил к горлу. Смерти не боятся либо психи, либо мертвые. Но я даже не успел задуматься о его боли, как со всех концов нашего фронта послышались крики о подготовке к бою. Бомбежка только стихла и снова в бой? Это что-то интересное. Я прислонился к окопу и приготовил винтовку для выстрела. Немцы мелькали вдалеке на горизонте, эти мелкие человечки с каждой минутой становились все больше и больше. Они шли уверенными линиями. Именно эта тактика жестокого натиска давила психологически. Они идут на тебя, смотрят в твои испуганные глаза, в то время как в их глазах животная свирепость, они готовы заколоть тебя штыками и забить до смерти ногами, но прорвать твой строй. Ко всему этому у немцев была еще и жестокая дисциплина, благодаря которой они были такими храбрыми и напористыми. Когда немцы подошли почти вплотную, была дана команда атаковать. Выстрелы были слышны с обеих враждующих сторон. Плевались пулями винтовки, стрекотали пулеметы, но у немцев было что-то еще… это оружие несли аж целых два человека, один нес ранец, а второй нес ствол. Что это? Я такое оружие еще нигде не видел. И почему они до сих пор не начали пальбу из него? А ведь они уже почти подошли в упор к нашим позициям. Мне удалось понять что это только тогда, когда расчет такого оружия подошел к нам вплотную и… господи, это было очень страшно, мое второе потрясение за день. Эта адская машина выплевывала струи пламени в моих товарищей, которые после этого горели и громко кричали, катаясь по полу в надежде спастись. Но это их не спасало, через полминуты они затихали навсегда, а их тела продолжали догорать… позже выяснилось, что это адское оружие называется огнеметом. После пару таких огнеметных атак мы начали в панике убегать за вторую линию окоп. Я тоже был в числе отступающих, ведь страшнее всего умереть в пламени своего противника, чем от выстрела винтовки. И ладно, если бы это было пламя ярости, но нет… это было пламя в прямом смысле слова. Что я боялся тогда больше всего? Артобстрела? Нет, ведь они могут попасть и по своим тоже, поэтому они не начнут стрелять. Шальной пули из винтовки или пулемета? Нет, ведь я бежал достаточно быстро, да и на них не обращал внимания вовсе. Что же тогда? Верно, я боялся огнемета. Это был животный страх, кровь долбила в виски с необыкновенной силой и скоростью. Казалось, что еще немного и я потеряю сознание, но все равно продолжал бежать. Когда мне удалось добежать до второй линии окопов, меня начали донимать солдаты и их командир о происходящем на первой линии.

– Что там происходит? Что там горит? Почему все бегут?

– Там… там творится ад… если увидите оружие, которое несут два человека – убивайте этого ублюдка в первую очередь, иначе он настигнет нас и отступать будете вы тоже.

Они непонимающе переглянулись друг с другом, но, скорее всего, приняли мой совет к сведению. Я был готов к продолжению штурма немцев, но они вдруг стихли… и снова загромыхала артиллерия. Солдаты рванули к укрытию. Обстановка была та же, что и в том укрытии, но они были уже более уставшие, потрепанные и грязные в земле и крови. Тяжелые выстрелы чередовались с прерывистым дыханием солдат. Атмосфера была еще более гнетущей чем до этого, особенно у тех, кто смог пережить атаку на первой линии фронта. Один из юнцов не выдержал. Он резко сорвался с места и побежал в сторону поля, которое все так же активно обстреливалось, попутно крича во всю глотку.

– Я лучше умру сейчас от снаряда, чем потом от пламени! Господь, забери меня скорее!

Его никто не успел остановить, а догонять никто не станет. Через мгновение снаряд взорвался рядом с ним. Рука из-за взрыва отлетела прямо в наше укрытие, а сам он упал на землю и был еще жив, но истекал кровью. Мне опять досталось место с краю и я смог услышать его последние слова.

– Забери… только не пламя…

После этих слов он умер от кровопотери и болевого шока. Через минут рванул из укрытия еще один солдат, но командир подразделения успел выстрелить ему из винтовки в затылок.

– Чтоб вас! Отставить панику! С такими трусами как вы, мы никогда не выиграем войну! Соберитесь, детки! Государство надеется на нашу защиту, иначе кто мы без него?!

Действия командира успокоили. Не знаю как остальных, но меня точно.

Немцы чередовали атаки: сначала артиллерия, а за ней штурмовая пехота и так по кругу. Это было очень тяжело, ведь немцы были матерыми псами кайзера, которые к тому же имели и высокую дисциплину. Их натиск крайне тяжело сдерживать, особенно когда у них гибнет один солдат, а у нас взамен целый десяток. Наши полки попросту не успевали пополнятся из-за медленной мобилизации, а мы в свою очередь оставляли одну линию траншей за другой. Через семь месяцев боев они были в буквальном смысле слова переполнены кровью. Когда мы шли в контрнаступление, перемещаться по ним было просто невозможно. Земля от смеси, состоящей из крови и воды, размокла и превратилась в грязь. Хватало пяти минут ходьбы по траншеям и сапоги были настолько грязные и красные от крови, что все это затекло в обувь и передвигаться так было как минимум мерзко. Стоял ужасный запах гнили, ведь тела не успевали убирать между атаками, и они медленно разлагались в различных местах. У каждого была разная смерть. Лежали обгорелые тела, где даже не ясно за какую сторону воевал бедняга. Разорванные на части тела из-за взрыва снарядов и гранат. Просто расстрелянные воины, которые были похожи на решето из-за пуль. Что я ощущал в этом аду? Долг перед Отечеством? Нет. Страх умереть? Тоже нет. Наше поражение в этой битве? Далеко нет. Я ощущал животный страх. Неизвестно что это, я просто понимал, что должен убивать врага и делал это. Много было моментов, когда мне спокойно могли всадить пулю в сердце, но я не думал об этом. Я просто шел в атаку и хотел растерзать врага. Однажды даже так и было. Я поскользнулся на трупе немца и упал, выронив винтовку. Ровно в этот момент из-за угла выскочил его товарищ и от неожиданности чуть не выронил винтовку тоже. Совсем юнец был. Меня обуял еще более животный страх. За свою жизнь? Опять нет, я просто хотел убивать врагов. Пока он был в смятении, я рывком оказался около его ног и потянул их на себя. Юнец с криком упал навзничь в кровавый «бассейн». Он был настолько глубок, что бедняга даже умудрился глотнуть крови и чуть не захлебнулся в ней. Что же было дальше? Я до сих пор жалею за тот поступок. Он правда был диким и неоправданно жестоким. Я забил его до смерти прикладом? Прирезал ножом? Задушил? Хуже… я тогда не контролировал себя и… набросился на него, после чего зубами вцепился в глотку. Господи, прости меня. Он кричал очень громко, а когда я перегрыз ему артерии, кровь хлынула изо рта и его крики превратились в сдавленные стоны. Юнец так стонал пока не захлебнулся собственной кровью. С минуту я смотрел на него. Он был так молод… такое ощущение, будто он пришел на эту войну не потому что хотел, а потому что сказали «надо!». А ведь у него семья в Германии. Вряд ли они ожидали его увидеть живым, но смерти такой не могли предугадать уж точно. Представь себе, отсылают тело родным, а там… глаза полные ужаса и распоротая глотка. Потом мне удалось прийти в себя, хоть и тянуло блевать от такого зрелища. Я дальше понесся в атаку и убил еще бесчисленное количество немцев. Помнишь я до этого говорил: смерти не боятся либо психи, либо мертвые? Я не мертвый, а вполне себе живой человек. Значит я псих…

Перемены настали, когда наши союзники провели успешную атаку на реке Сомма. Это там, где ты потерял свой глаз, верно? Помнишь я говорил про проблему мобилизации? Она решилась самым оригинальным способом. Наше подкрепление подъезжало на такси… на самых обыкновенных машинках, в которые вмещались четыре человека от силы, приезжали толпами человек по десять, если не больше. В салоне, на крыше, на капоте, сзади, в дверных проемах. Везде, где только можно уместились наши товарищи. Это было неожиданно и в какой-то мере забавно, ведь груз из солдат был тяжелее, чем сама машинка. С контрнаступлением потерь меньше не стало, но хотя бы перевес был в нашу сторону.

Дальше все было обыденно и вот в ноябре, когда почти все кончилось, я потерял руку и был увезен в госпиталь до конца войны. Мой бой опять проходил в траншее. У немцев тогда были новые шлема, назывались штальхельмами. Вы их до сих пор носите, каски-то эти железные. А у нас были неудобные тарелкообразные каски Адриана. Именно их фигура меня и подвела. В разваленном укрытии притаился немец. Я его и не заметил, ведь даже не посмотрел в ту сторону. А он выскочил на меня сзади с длинным ножом. Я еле успел развернуться лицом, но толку от этого не было. В одно мгновение он ударил меня лобовой частью штальхельма прямо в челюсть. Меня отбросило, и я приложился затылком о край траншеи, после чего плохо закрепленная каска слетела. Я не на долго был оглушен и потерялся в пространстве. За это время немец успел взяться двумя руками за нож и замахнуться. Эта гадина целилась мне прямо в голову, но я едва успел отбить его рукой в сторону, но, как оказалось в следующую секунду, я отвел его руку в сторону не полностью. Резкая боль пронзила мое плечо. Он попал как раз между суставами. От этой боли я скривился и рывком ушел в сторону, что было очень зря. Немец вцепился в нож крепко и поэтому… Господи, это была такая боль. Суставы были оторваны друг от друга и сломаны, они моментально хрустнули так, будто одновременно взяли кучу костей и сломали пополам. Я не мог сдержать крик. Он разразился, наверное, на всю линию фронта. После того как я упал, нож выскользнул из плеча, но немец замахнулся для атаки еще раз. Возможно, крик меня как раз и спас. На него сбежались несколько моих товарищей и застрелили чертового негодяя. После этого они же и оттащили меня в безопасное место, где прямиком на такси увезли в медпункт.

Продолжить чтение