Читать онлайн Все моря мира бесплатно

Глава I

Воспоминания о доме могут быть далеко от тебя, за пеленой лет, за огромным пространством земли или моря.

Они могут тускнеть или расплываться с течением времени. И часто от этого тоже больно. Некоторые люди во сне возвращаются к памятным голосам, звукам, запахам, образам. Но многие не видят снов или не видят во сне тех мест, откуда они родом. Слишком большая утрата, печаль слишком давняя и гнетущая. А некоторые из тех, кому снятся такие сны, забывают их при свете утра. Возможно, это к лучшему.

Но есть люди, которые не могут забыть. Которые кутаются в воспоминания, как в теплую накидку. Такой человек идет по улице в сумерках в далеком городе, и долетевший из переулка звон струн переносит его в прошлое. Может быть, он решит углубиться в этот переулок и пойти туда, где всплеск света означает таверну или чей-то жилой дом с внутренним двориком, в котором играет музыка в конце дня.

Чаще всего он этого не делает. Он туда не идет. Возможно, прислушавшись, он понимает, что это не тот инструмент, который он помнит с детства. И мелодия не той песни, которую ему пела мать перед сном после молитвы. Здесь не цветут апельсины. Нет олеандров и мимоз, нет фиалковых деревьев в сине-лиловых цветах. Возможно, в этом далеком городе есть фонтаны, но не такие, какие он помнит с того времени, когда его вынудили уехать, вырвали с корнем из земли, как дерево.

У кого-то другого воспоминания или сны, изгоняемые с восходом солнца, могут быть совсем иными, но столь же тяжелыми. Скажем, о том, как ему жилось в детстве, прежде чем его похитили из того места, где росли другие деревья и цвели другие цветы, но которое было ему домом.

Есть много способов потерять дом, но эта утрата будет определять твой мир.

Есть также много способов начать рассказ.

Чей голос, чья жизнь его откроет? (Чья смерть?) Где мы находимся, когда корабль нашей истории отплывает прочь от берега в открытое море, мимо скал, между которыми необходимо осторожно прокладывать курс? Или где мы находимся, когда кто-то все же решается войти в плохо освещенный переулок, следуя зову музыки, и послушать у открытой двери? И видит…

Такие вещи важны для читателя или слушателя – а значит, и для рассказчика тоже. Они важны, независимо от того, излагают ли их на желтоватом пергаменте, купленном в книжной лавке на берегу канала в Серессе, чтобы потом набрать, напечатать и переплести, или рассказывают маленькой или большой толпе в квартале сказителей возле рынка в каком-либо городе между призывами на утреннюю и дневную молитву.

Здесь есть женщины и мужчины, готовые шагнуть вперед, в наш свет. Вокруг них есть другие, полные любви или злобы (или сомневающиеся в том, что из этого возобладает). Мы можем даже вернуться назад, начать с людей, изгнанных из их любимой Эспераньи. Или с девочки, похищенной пиратами из родного дома далеко на востоке от этой страны.

Или с мужчины, который…

Но подождите. Взгляните. Пока мы говорим об этом, пока изучаем различия, возникающие при выборе той или иной вступительной ноты, в ночи плывет корабль, плывет под парусами вдоль морского побережья, не зажигая огней, и последний фонарь только что погасили по приказу капитана.

Они находятся в одной из бухт длинного побережья Маджрити. Недалеко от города Абенивин, но на достаточном расстоянии от него. Они здесь одни под звездами и белой луной, вторая луна еще не взошла. Чтобы исполнить то, для чего они прибыли, им необходимо остаться незамеченными.

Это место не хуже других для начала. Ночное море, эта бухта, звезды, луна, знакомая музыка. Мы будем действовать, как будто это так. Мы не поплывем обратно в открытое море. Мы спустим маленькую шлюпку и отправим ее к берегу, к каменистому берегу. Трое мужчин, одна женщина, легкий ветерок, весенняя ночь. На этом берегу их ждут.

Надия смотрела, как Газзали аль-Сияб уезжает вместе с людьми, встретившими их по договоренности с Рафелом. Рафел умеет организовывать такие вещи; за три года она в этом убедилась.

Аль-Сияб будет два дня ехать на юг, затем повернет на восток, обходя поселения, а еще через два дня, уже на верблюдах, снова двинется на север к Абенивину и въедет в него через ворота со стороны суши.

Газзали молод, высокомерен и слишком хорошо понимает, насколько красив, но он присоединился к ним специально для этого предприятия, и он жаден и честолюбив – что полезно для их целей. Ему заплатят только после выполнения задания. Он не сбежит. Возможно, он их предаст, но вряд ли.

Ни она, ни Рафел не знали аль-Сияба, но люди, которые их наняли для этого дела, наняли также и его, а если никому не доверять, немногого добьешься на этом свете. Им же сейчас предстояло совершить нечто значительное – по крайней мере, они надеялись на это.

Ну да. Убийства обычно имеют большое значение, насмешливо подумала Надия. Она не рассмеялась (она вообще редко смеялась), но улыбнулась в темноте.

Она рада была сойти на берег. Она проводила много времени в море после того, как сама убила человека и сбежала, но чувствовала себя счастливее на суше. С этим было ничего не поделать. Надия родилась на суше, очень далеко от побережья. Это должно было защитить ее от того, что с ней случилось.

Разумеется, ты не обязательно живешь самой счастливой для тебя жизнью. Она не почувствовала себя счастливой, убив Дияна ибн Анаша, но ей пришло в голову, что она прожила рабыней дольше, чем свободным человеком, и это стало казаться ей… неприемлемым. Добрый мужчина, купивший тебя на невольничьем рынке и научивший хорошо читать и считать, а потом – искусно владеть оружием, чтобы служить его телохранителем, все равно был твоим хозяином, он заставлял тебя делать то, что ему хотелось и когда ему хотелось.

В самом деле, какое отношение имеет ко всему этому счастье? Рафел, наверное, мог бы ответить на этот вопрос. У него были ответы на большинство подобных вопросов, он много читал. Иногда (не всегда) она считала, что он говорит мудрые вещи. Иногда он вызывал у нее улыбку.

Бывало и так, что он раздражал ее, просто бесил, но они успешно работали вместе, с того самого дня, когда он принял ее на борт «Серебряной струи» и спрятал. Он серьезно рисковал, Надия понимала это. Она стала его телохранителем, постепенно взяла на себя и другие роли. Она хорошо разбиралась в цифрах, хотя он разбирался в них лучше. Но она приносила больше пользы в определенных делах: ей, рожденной в джадитской вере, лучше удавались задания на северном берегу Срединного моря, где поклонялись солнечному богу. Теперь она уже стала партнером Рафела, ей принадлежала часть судна и доля прибыли. Сначала небольшая, но со временем возросшая, так как ум Надии даже превосходил ее мастерство владения ножами, а киндат Рафел бен Натан умел видеть это даже в женщине. Этого она никогда не забудет.

Они выжили на «Серебряной струе» и даже заработали кое-какие деньги. Торговали на обоих побережьях, на северном и на южном. Рафел иногда исполнял роль посланника халифа города Альмассара на далеком западе, у выхода в широкое, бурное море. Киндаты часто играли эту роль среди ашаритов. Им доверяли, отчасти потому, что у них было немного путей к успеху, помимо торговли и дипломатии. Ну, может, еще пиратство, в их случае разрешенное тем же халифом, который отчаянно нуждался в деньгах и получал долю добычи, захваченной во время пиратских рейдов.

Называешь ли ты себя корсаром, или купцом, или контрабандистом, или посланником или меняешь эти роли, когда подворачивается случай, ты можешь преуспеть, если достаточно опытен (и удачлив), в этой части Срединного моря, между побережьем Маджрити на юге и Эспераньей или Фериересом на севере.

Только не в Батиаре, это для нее исключено. Она с самого начала ясно дала это понять. Если Рафел по какой-либо причине предполагал двинуться туда, она сперва где-нибудь сходила на берег. Они могли подобрать ее на обратном пути. Это случалось дважды.

После столь долгого отсутствия путь домой для нее закрыт, решила Надия.

Возвращаться некуда, ее дома больше нет. Только воспоминания и мертвецы. И нет больше той, кто может вернуться, однажды сказала она Рафелу, когда он спросил ее о Батиаре. Он задавал много вопросов, но сам отвечал только на некоторые о себе. Надия помнила, что он, конечно, начал возражать – говорить о необходимости оставить прошлое позади, строить дальше новую жизнь, – но заставил себя замолчать. Он не был бесчувственным человеком, и у него были свои потери, она это понимала. Она гадала, поступил ли так он сам: оставил ли прошлое позади. Но не задала ему этого вопроса.

Итак, они совершали пиратские рейды и торговали, иногда использовали маленькие порты и бухты, которые служили убежищем для корсаров и для контрабандистов, избегающих встреч с таможенниками и сборщиками пошлин. Когда у них имелись легальные товары на продажу, заходили в гавани более крупных городов. На обоих побережьях у них были люди, которым они отдавали на хранение часть прибыли. Этим занимался Рафел, используя своих единоверцев киндатов или банки серессцев. Она позволяла ему делать то же самое и для нее.

За исключением халифа Альмассара, который отчасти им покровительствовал, они старались держаться подальше от влиятельных людей, которые могли быть опасными.

До этого момента. До этого задания, до этой ночной высадки. Потому что двое из таких влиятельных людей нашли их сами и однажды вечером в Альмассаре сделали им предложение. На ту встречу она пришла в мужской одежде. Маловероятно, что кто-нибудь в Альмассаре узнает сбежавшую рабыню в женщине с торгового судна, но лучше проявлять осторожность, когда это возможно. Рафел всегда так говорил.

Они смогут, сказал он, вновь оказавшись с ней наедине после той встречи в чьем-то доме (они так и не узнали в чьем), вовсе отойти от дел с теми деньгами, которые заработают на этом поручении. И больше не жить в море. Или стать вполне респектабельными торговцами, если захотят, без всяких пиратских рейдов. Он – среди киндатов, она – там, где захочет, на землях джадитов. Она могла бы выйти замуж. Пускай другие бросают вместо них вызов ветру и волнам, сказал он. Или же она продаст ему свою долю корабля и сможет выбрать любой путь в этом мире, какой пожелает.

Приобретение «Серебряной струи» финансировали халиф Альмассара и несколько старших купцов-киндатов, но со временем Рафел заработал достаточно денег и выкупил ее у них. Теперь этот корабль принадлежал ему, а Надия была его совладельцем и увеличивала свою долю за счет их прибыли. После трех лет партнерства ей принадлежала уже почти четверть корабля.

Это способ существования. Но это не дом. Дома у нее не было, но она была свободна.

– Вы бы так и поступили? – спросила Надия. – Остались бы на берегу? – Она проигнорировала слова насчет замужества.

Рафел пожал плечами. Она и не ждала ответа.

Он был на несколько лет старше ее, имел, по слухам, двух сыновей. Возможно, трех. Никто ничего не знал точно о жизни Рафела бен Натана. Он посылал деньги в Силлину, квартал киндатов у стен Альмассара. Там жили его родители, это она знала. Как ни удивительно, она не представляла даже, есть ли у него жена. Но скрытный человек с большей вероятностью окажется партнером, достойным доверия. А Рафел был скрытным и умным. И она тоже. Он это понимал, надо отдать ему справедливость.

Один из трех мужчин, приплывших вместе с ней к берегу, сейчас греб в маленькой шлюпке назад к кораблю. Аль-Сияб отправился дальше вглубь страны. Последний мужчина вместе с ней поедет к Абенивину на мулах, которых заранее пригнали сюда.

Надия переоделась ночью при свете луны, надев верхнюю тунику, плащ с капюшоном и повязку до глаз, какую носят мувардийцы. Коротко остриженные волосы убрала под мягкую красную шапочку. На ней были кожаные сапоги. Перед тем как покинуть судно, Надия туго перетянула грудь. Она была узкобедрой и высокой для женщины. Они выедут на главную дорогу вдоль побережья еще до рассвета, и лучше замаскироваться заранее.

С ее гладкими щеками она может сойти за подростка, готового стать мужчиной. Такое она уже проделывала раньше.

Того, что предстояло им в Абенивине, если все пойдет по плану, они не проделывали никогда.

Но она не имела ничего против убийства ашаритов.

Стоявший на палубе у поручней Рафел потерял из виду маленькую шлюпку раньше, чем она достигла берега. Это его не беспокоило. Хорошо, что ночь выдалась темной.

Он беспокоился о многих вещах, такой у него был характер, но только не о Надии. Или, по крайней мере, не о том, как она доберется до берега, в соответствии с планом разделит команду и отправится в Абенивин.

Когда шлюпка вернулась и ее закрепили на корабле, он приказал Эли сняться с якоря и взять курс на восток. Нет смысла задерживаться, это немного опасно. (Зачем торговому кораблю бросать здесь якорь? Может, они сгружали или загружали контрабандный товар? Не стоит ли на них напасть?) Не дожидаясь приказа, Эли снова зажег фонари. Он знал это побережье лучше Рафела, а Рафел знал его хорошо. Они держались на почтительном расстоянии от скалистой береговой линии.

Фонари зажгли потому, что они не скрывались. «Серебряная струя» – торговое судно, приписанное к порту Альмассара, – направлялось в Абенивин для торговли в этом городе и, возможно, для неких дипломатических переговоров с его халифом. Владелец судна, хорошо известный купец-киндат Рафел бен Натан, должен был нанести визит во дворец, как обычно с подарками. Именно так они и поступали.

Именно так они поступали раньше. В большинстве случаев.

Он не имел особых амбиций в этом мире. Они были немыслимы для киндата. Он хотел иметь возможность обеспечивать родителей и двоих детей, за которых нес ответственность, и отложить достаточно денег, чтобы когда-нибудь продать этот корабль и осесть где-нибудь, отойдя от дел. Может быть, вернуться в Силлину, где живут родители. Еще одним вариантом была Марсена в Фериересе, на то имелись причины. Он не был привязан ни к одному городу. На это тоже были причины. Родителям пришлось увезти его, маленького ребенка, и его еще не родившегося брата из Эспераньи в тот проклятый период Изгнания.

Маленького ребенка, достаточно взрослого, чтобы помнить тот дом и его потерю. И, возможно, сохранить в пути и в изгнании на протяжении всех дней и лет жизни ощущение, что нельзя слишком привязываться ни к одному месту, а может быть, и ни к одному человеку. Все, что ты имеешь, или думаешь, что имеешь, может быть отнято у тебя в результате тщательного планирования, или по чьей-то прихоти, или по непредсказуемой случайности. Нас определяет то, что мы испытали в детстве, некоторых в большей степени, некоторых в меньшей.

Он все еще помнил (такое невозможно забыть) плач людей, собравшихся тогда на побережье. Его отец заплатил грабительскую цену, которую требовали за доставку киндатов по морю в Маджрити, туда, где они могли бы найти место для жизни. Потому что священники Эспераньи осуществили свою давнюю мечту, и король с королевой изгнали и ашаритов, и киндатов.

Неверные, отрицающие Джада, не должны больше жить среди детей солнечного бога, марать его сияние своими пагубными учениями и тайной кровью, соблазнительной красотой женщин и храбростью мужчин.

Его отца не было среди тех, кто сетовал вслух, Рафел это помнил. Помнил до сих пор. С крепко сжатым ртом и холодными глазами его отец торговался о цене за провоз трех человек, потом нанял для них и их вещей телохранителя, который должен был получить плату после того, как они благополучно высадятся на сушу на южном берегу. На той новой земле идут войны между халифами и их соперниками, сказал он своему маленькому сыну на корабле. Им придется справляться и с этим тоже, чтобы начать новую жизнь на новом месте. «Это будет трудно, – сказал он Рафелу, – но мы это сделаем».

Что в действительности было на сердце у отца в те давние дни, часто думал Рафел бен Натан, всегда оставалось для него тайной – и десятки лет назад, и теперь, на палубе его собственного корабля весенней ночью.

Мир полон тайн. Это нормально. Не нужно разгадывать их все. Только те, которые оказывают на тебя влияние, угрожают твоей жизни или возможности заработать достаточно денег, чтобы обеспечить себе хоть какую-то безопасность в лишенном корней, воюющем, разделенном мире.

Он представлял себе, что однажды, если проживет достаточно долго, осядет в таком месте, где будут философские и литургические тексты киндатов. В таком месте, где можно покупать или даже производить хорошее вино, выращивать душистый виноград, инжир. Иногда он представлял себе маленький садик с прудом, несколько фруктовых деревьев, места, где есть свет и тень, тихую жизнь. В этих мечтах он не видел рядом с собой спутников или женщин. Разве что одну женщину, иногда. Но слишком трудно было представить себе подобное, учитывая, где он сейчас находился и где находилась она. Ночью его часто охватывало беспокойство.

Так или иначе, возможность чего-то подобного относилась к далекому будущему и не обязательно лежала на том пути, который его ожидал. Кто знает, по каким дорогам ему предстоит идти? Те, кто предсказывает судьбу и удачу по лунам или костям овец? Но… если они с Надией совершат то, ради чего направляются в Абенивин, это воображаемое будущее, этот выбор может сделаться не таким уж и далеким.

А пока, сегодня ночью, их с Эли и матросами задача – привести «Серебряную струю» в Абенивин к утру. Они встанут у причала в гавани, поздороваются со знакомыми, и Рафел начнет выполнять ту часть плана, согласно которой он является посланником, доставившим подарки халифу одного города от халифа другого города, а также купцом, занимающимся своим привычным делом на рынке, так как караваны из пустыни уже пустились в путь через горные перевалы с наступлением весны в Маджрити.

Он доставит подарки во дворец, возвестив о возвращении добродушного купца-киндата бен Натана, иногда служащего посланником халифа Альмассара. У него на судне есть хорошенький юноша, который отнесет дары вместе с ним. Керам аль-Фаради из тех халифов, которые не скрывают своих пристрастий. Рафел это знает, хотя лишь раз встречался с самим халифом. Обычно он разговаривал с визирем аль-Фаради или с подчиненными визиря. Он отнюдь не был важным лицом. Мелкий дипломат, которого отчасти охраняет его статус, хоть он и киндат.

Надия и ее сопровождающий приедут на мулах по суше. Ей нет нужды торопиться, и она не станет торопиться. Люди на базаре знают и ее, но она не будет похожа на себя, когда въедет в город. На этот раз не будет.

Газзали аль-Сияб, этот прославленный философ и сказитель, доберется до Абенивина через пять или шесть дней, приехав верхом на верблюде после продолжительного пребывания среди племен за южными горами, – обросший бородой и с загоревшим на солнце лицом над закрывающей рот повязкой. Надия как будто случайно познакомится с ним на базаре.

В действительности он не был ни сказителем, ни философом, не пользовался известностью, и на юге тоже не был. Но всегда есть способы распустить слух о том, что в город приехал знаменитый человек.

Потом будет видно. Этот план не идеален. Рафел несколько раз повторил это им обоим на корабле; впрочем, идеальные планы существуют только в мечтах.

Слишком много халифов было в городах, рассеянных вдоль побережья Маджрити и в глубине материка, в окрестностях гор и дальше. Это создавало нестабильную, часто взрывоопасную обстановку.

Таково было мнение Низима ибн Зукара, визиря одного из этих халифов в процветающем портовом городе Абенивин. Когда слишком много людей возлагает на себя священный титул, это лишает его святости, давно уже думал он (однако у него хватало ума не произносить это вслух).

Историки утверждают, что много столетий назад, в годы, предшествовавшие роковому завоеванию Аль-Рассана джадитами под предводительством проклятого Фернана Бельмонте, почти в каждом городке с непрочными стенами из обожженной глины и еженедельным продуктовым базаром правил провозглашенный король или халиф. Такое положение не могло существовать долго, как бы ни прославляли то время легенды.

Ибн Зукар никогда не видел ни садов, ни храмов, ни разрушенных дворцов той страны, которая теперь полностью стала Эспераньей. Ашаритов туда больше не пускали. Завоевание полуострова джадитами произошло давным-давно, но последние ашариты были изгнаны оттуда уже при его жизни. Столетиями им разрешали оставаться там, платить налог за сохранение своей веры; существовали законы, ограничивающие то, чем они могут заниматься и кем быть, но теперь все изменилось.

Одни лишь солнцепоклонники жили сейчас в Эсперанье – и некоторые из тех, кто притворялся таковыми. Были ашариты (и киндаты, раз уж на то пошло), которые изображали поклонение богу солнца, чтобы остаться на родной земле. Он не понимал, зачем кому-то так поступать, жить, ежедневно рискуя, что ревностные священнослужители разоблачат их и сожгут на костре. Но Низим ибн Зукар по собственному опыту знал, что люди бывают самыми разными.

Он предпочитал жить в крупном городе, которым правят люди, как и он, поклоняющиеся богу Ашара и священным звездам. Да, верования и доктрины разных племен отличались друг от друга, и из-за этого возникали конфликты. Как же иначе? Некоторые халифы происходили из племен, которые всегда жили здесь, в Маджрити. Другие были обязаны своим положением (и хранили верность) Гурчу Завоевателю, повелителю османов востока, сейчас правящему в Ашариасе, – человеку, который приступом взял Золотой город Сарантий четыре года назад и переименовал его во славу Ашара (и свою собственную), изменив тем самым мир. Он заслужил титул халифа и связанные с ним почести! А те, кто правит здесь, на западе, нет. Так считал ибн Зукар. Те, кто дал клятву верности Гурчу, были просто губернаторами, правящими с его позволения и действующими от его имени. Их могли сместить за какую-то провинность или по минутной прихоти, а то и вовсе убить. Их лучшими воинами были джанни – внушающие страх пехотинцы в высоких головных уборах, присланные к ним из Ашариаса. И эти люди подчинялись всем приказам с востока.

Однако Керам аль-Фаради, халиф Абенивина, не был одним из этих жалких губернаторов. Аль-Фаради не был слугой Завоевателя. Этот город и его Дворец Жемчуга сохранил и независимость от востока. Пока что. Тем не менее грозовые тучи уже надвигались. Они всегда надвигаются.

Кераму повезло с местоположением его города: в конце главного караванного пути с юга, с глубокой гаванью на открытом южном берегу Срединного моря. Налоги и сборы поступали регулярно; халиф мог позволить себе содержать солдат и пополнять зернохранилища для народа на случай нужды. Внешне он демонстрировал набожность, поэтому ваджи, проповедующие в храмах и на улицах, принимали щедрые пожертвования и хранили относительное молчание насчет царящей во дворце распущенности, в разных ее проявлениях.

Конечно, надежный доход также делал вас мишенью. Все они жили в мире, полном опасностей: бедные, изгнанные из своих земель, упорно рвущиеся к власти, обладающие властью и рангом. Вот яркий пример: кто бы мог представить себе случившееся несколько лет назад падение окруженного тройной стеной Сарантия? Ибн Зукар никогда не видел Золотого города. Он надеялся когда-нибудь побывать там. Нет, он намеревался это сделать. Он был еще достаточно молод, еще вкушал сладкое, соблазнительное вино честолюбия. Его лояльность и замыслы метили, как стрела, в одну цель: великий халиф на востоке должен узнать его имя. Конечно, в хорошем контексте. Он часто видел во сне, как падает ниц перед Гурчу и трижды касается лбом пола, как поднимается, а великий халиф официально приветствует его и радушно принимает. Он просыпался после этого сна полный вдохновения.

Однако сейчас, весенним утром в Абенивине, более вероятным казалось, что Гурчу доложат о нем самым неблагоприятным образом. Или что его убьют по приказу из дворца прямо здесь, до того как это случится, несмотря на его должность визиря. Или, скорее, именно из-за его должности.

«Ошибки и недосмотр визиря, некоего ибн Зукара, едва не стали ужасной причиной гибели любимого правителя Абенивина! Лишь по милости Ашара и благодаря доброте и бесконечному милосердию звезд, следящих за нами, халиф Керам, да будет вечно благословенно его имя, пережил это предательство.

Презренный визирь был обезглавлен на базарной площади».

Он никак не мог перестать воображать себе это письмо! Это было ужасно!

«В этом письме, о господин, лишь на тот случай, если эта мысль будет хоть сколь-нибудь полезной вашему просветленному взору, мы представляем два имени на рассмотрение великому халифу – это верные, способные и благочестивые люди, которые могли бы заменить предателя-визиря и безрассудного халифа. Если великий халиф сочтет время подходящим, принимая во внимание нынешние беспорядки в городе, просим прислать еще солдат в Абенивин, чтобы спасти нас от хаоса и утвердить свое законное право на владение этим городом».

Именно так его имя могло быть отправлено на восток другим человеком, движимым честолюбием. Он знал нескольких людей, способных это сделать. Это могло произойти. Это могло произойти сейчас!

Он снова опустил взгляд на своего халифа. Керам аль-Фаради лежал на красивом диване в зале приемов. Слава Ашару и звездам, на него уже накинули сброшенный пурпурный халат, прикрыв шокирующую наготу. Распущенный тюрбан лежал на ковре.

Ибн Зукар мало что мог сейчас предпринять, но найти человека, только что покинувшего эту комнату, было совершенно необходимо. Ему вообще нельзя было позволять уйти! То, что именно ибн Зукар в момент растерянности это допустил, было нехорошо.

Он лично, с подробностями, пригрозил смертью многим людям, если стражники не сумеют найти этого негодяя. И сделал это еще до того, как слуга, собиравшийся разжечь почти потухший огонь в очаге, заметил золотую цепочку, блеснувшую у задней стены, и принес ее ему, и визирь понял с ужасом, что именно пропало. Что именно здесь произошло.

Негодяя нашли, и довольно быстро. Но это не принесло удовлетворения.

Абенивин был достаточно большим городом для того, чтобы Надия, переодетая мальчиком, в красной шерстяной шапочке и с закрытым до глаз лицом, на несколько дней растворилась в лабиринте его кривых улочек, выжидая. Ее сопровождающий должен был незаметно вернуться на корабль.

Здесь жил один человек, которого Рафел знал и которому доверял, еще один киндат, и она остановилась у него, в их квартале. Путешественникам-ашаритам, конечно, не полагалось жить среди почитателей лун, но бедняки часто так поступали. Люди экономили как могли.

Интересно, в самом деле, какими надежными обычно оказывались киндаты, когда речь шла о защите друг друга и взаимопомощи. Вот что происходит, когда вас так немного. Когда у вас нет настоящего дома и когда большая часть мира готова ненавидеть вас по малейшему поводу. Или вообще без всякого повода. Она не завидовала этой их непреклонной преданности вере, но восхищалась ею.

Рафел хорошо разбирался в верованиях своего народа, но Надия сомневалась насчет его преданности сестрам-лунам и богу. Он всегда казался ей больше мыслителем, чем верующим. Он редко посещал молитвенные дома. Возможно, после бедствий определенного масштаба можно частично утратить веру? Ведь именно так случилось с нею самой, а ее беда была абсолютно личной. Джад, бог солнца, уже давно решила она, вовсе не так сильно печется о своих страдающих детях, как верят священники и набожные люди. Она не стала бы отрицать его существование, его могущество, но и не рассчитывала на его помощь. Нужно полагаться на себя и всегда быть начеку.

Так поступал Рафел. У него было еще два имени, джадитское и ашаритское, и он пользовался ими в соответствии с обстоятельствами. Цвет его кожи позволял это, и он свободно говорил на других языках и с разными акцентами. Еще один способ адаптироваться к тому, что предлагает или навязывает жизнь.

Она и сама владела такими навыками. Рожденная на юге, в Батиаре, она была темноволосой, черноглазой, с оливковой кожей. Это позволяло ей сходить за ашаритку. После всех этих лет она бегло говорила по-ашаритски, с акцентом западного Маджрити, что не создавало проблем. На языке киндатов она знала всего несколько слов, в основном ругательств. Их язык хорошо подходил для ругательств. На языке Батиары она, разумеется, говорила безупречно.

Она никогда не пользовалась именем, данным ей дома. Его никто не знал.

На третье после приезда утро, ослепительное, но еще не настолько жаркое, каким оно станет позже, она прошлась по пыльным улицам и базарной площади, многолюдной и шумной, тесно уставленной прилавками с многочисленными товарами, поразительно разнообразными продуктами и едой. Один мужчина играл на маленькой свирели, а его дрессированная обезьянка плясала под музыку. Другой жонглировал разными предметами, в том числе горящим факелом. Надия минуту наблюдала за ним.

Выйдя на одну из просторных площадей, она увидела, что Газзали аль-Сияб уже прибыл в город.

А это означало, что теперь можно начинать.

Ее сердце забилось быстрее. Риск был велик, но и вознаграждение тоже, иначе они бы за это не взялись, не так ли?

Она уже видела Рафела и других людей с их корабля в первый день после своего приезда.

Корабль должен был прибыть раньше нее. Рафел уже наверняка посетил дворец, играя роль посланника халифа Альмассара. Она видела, как он закупал товары, договаривался насчет их доставки на судно. Первые два каравана в этом сезоне уже прибыли. Покупка товаров – именно этим они здесь занимались. И заодно продавали товары из мест, находящихся дальше на запад или на север, на другом берегу моря, в Фериересе, – в зависимости от времени года.

Они не подали вида, что знают друг друга. В этом они не новички. Ей нужно было ждать прибытия сказителя.

И вот он здесь. На углу площади Газзали аль-Сияб раскинул большой красно-синий ковер, сотканный в стиле народа, живущего к югу от гор. Она заметила, что тюрбан он тоже повязал на южный манер. По-видимому, он тоже знал свое дело. Она оглядела других сказителей вокруг него, держась поодаль, у прилавка, где продавали хумус и мясо ягненка. Она знала, что выглядит как мальчик.

Иногда между сказителями возникало напряжение: они занимались одним и тем же делом и сражались между собой ради нескольких монет, но сейчас обстановка казалась вполне спокойной.

– Они ведь творческие люди, разве нет? – сказал в прошлом году Рафел здесь же, когда они остановились послушать, как один из сказителей, а потом другой ткут узоры своих историй.

– И это делает их мирными людьми? – ответила она тогда.

Он рассмеялся. Рафел бен Натан охотно смеялся, хотя иногда трудно было сказать, действительно ли ему смешно, или он просто делает вид, с какой-то целью. Она не думала, что он притворяется, когда они вместе. Три года дали ей уверенность, что она знает этого человека, по крайней мере знает о нем хоть что-то. Она была многим ему обязана. Начать с того, что у него не было никакой причины брать ее с собой в ту ночь в Альмассаре – женщину, почему-то спасавшуюся бегством. Да, она явилась с украденными драгоценностями. Она отдала их ему, а ведь они стоили немало, и, кроме того, она владела полезными навыками, порой неожиданными, но тем не менее…

Газзали аль-Сияба они совсем не знали. Ей необходимо было присоединиться к нему этим утром. Она слушала историю, которую он рассказывал. У него был красивый голос – звучный, но не резкий – и манера вставлять в повествование шутки и обещания. Она видела, что люди останавливаются возле него. Газзали рассказывал о юной дочери одного из горных племен, которая пасла коз на склонах и повстречала джинна, а потом Плута, одного из Мудрых Шутов из старых сказок. Надия даже немного увлеклась его повествованием, что было неправильно, но на этом этапе не вредило. То, что он хороший сказитель, полезно.

Это необходимо.

Когда аль-Сияб закончил, поднял стоявшую перед ним глиняную чашку и начал протягивать ее в разные стороны, приглашая делать пожертвования, Надия шагнула вперед и, притворяясь, будто преодолевает робость, взяла эту чашку у него из руки с заискивающей улыбкой.

– Позвольте мне, господин! – сказала она.

И пошла вдоль полукруга слушателей.

– Вот искусный сказитель! – кричала она. – Вы слышите это, добрые люди! Окажите ему честь, пожертвуйте одну-две монетки во имя Ашара! Того, кто любил слушать рассказы о нашем народе, кто обращал свои святые видения в сказания и пророчества! Дайте этому человеку возможность прокормить себя и поведать нам еще больше! – Природа наградила ее низким для женщины голосом, и ей не приходилось его менять. Ей повезло: люди, пытающиеся изменить голос, могут забыться и выдать себя. Она уже видела такое.

В чашку полетели медяки и даже несколько маленьких квадратных серебряных монет. Надия кланялась каждому из тех, кто бросал их, благодарила дарителей за щедрость и за помощь тому, кто занимается древним, почтенным ремеслом. Потом отнесла чашку назад к аль-Сиябу.

– Господин, – сказала она, – люди проявили щедрость.

– И теперь ты хочешь, чтобы я тоже проявил щедрость? – громко спросил он преувеличенно возмущенным тоном. Люди рассмеялись.

– Я голоден, – ответила она. – Я бы с радостью поработал на тебя, господин, и мне не нужно почти ничего, кроме еды.

– Ты умеешь петь? Умеешь танцевать? – спросил он, изображая подозрительность тоном голоса и выражением лица. Зрители это отметили, их это забавляло. Толпа стала гуще.

– Не очень хорошо, – ответила она. – Я могу принести еду и постирать одежду; и ходить по базару, рассказывая людям о том, что великий… каким бы ни было ваше почтенное имя… что вы здесь!

– Мое имя – Газзали аль-Сияб, – произнес он все так же громко. – Я в первый раз приехал в ваш город Абенивин. Родом я из Альмассара, но два года странствовал к югу от гор, изучал сказания живущих там людей, беседовал с мудрецами их племен. Мне ведомы их легенды и тайны, я могу творить магию предсказаний для тех, кто хочет узнать, что ждет их впереди, и имеет средства, чтобы заплатить. Я провожу частные беседы, отвечаю на насущные вопросы, а также могу обсуждать и преподавать знания мудрецов древних и современных. – Он улыбнулся, хорошо сложенный, красивый мужчина с густой черной бородой. И снова повернулся к ней. – А ты, мой юный друг? Что тебе нужно знать? Ты влюблен? У тебя есть на примете девушка и ты бы хотел, чтобы она тебя заметила и полюбила твои глаза?

– Пока нет, – ответила Надия. – Во всяком случае, не здесь.

– Или другой мальчик? – крикнул кто-то из толпы.

Снова раздался смех.

– Пусть будет так, во имя Ашара. Я возьму себе помощника. Пройдись по базару, – сказал ей Газзали. – Расскажи им, что знаменитый аль-Сияб впервые посетил Абенивин. Если будешь полезным, я не дам тебе умереть с голоду.

– Благодарю тебя, господин! – воскликнула она.

– Твое имя?

– Энбилкар, господин, – ответила она, как было условлено.

Он рассмеялся.

– Это имя воина давних лет. – Он огляделся по сторонам. – Кто-нибудь помнит это имя? Кто-нибудь знает его историю?

Два человека подняли руки. Они улыбались.

– Очень хорошо, в честь моего бравого нового помощника я поведаю вам, мои дорогие друзья, об Энбилкаре из зухритов и о его войне в Аксарте против тех, кто пришел до джадитов, до Ашара и его видений. В этой легенде есть тьма и свет, отважные поступки и самое черное предательство. Подойдите ближе, и я поделюсь ими с вами. О них стоит послушать до самого конца, возлюбленные мои…

Он хорошо рассказывал, ловко разбивая повествование на части, чтобы она могла пронести по кругу чашу, в которую он собирал пожертвования. Людям нужно было заплатить за то, что они уже услышали, чтобы узнать, что будет дальше.

Надия не оставалась все время рядом с ним, чтобы послушать легенду целиком, она делала свою работу, бродила по базару среди прилавков, где торговали множеством вещей, нужных людям: одеждой, украшениями, товарами для дома, книгами, предметами религиозных культов, оружием, амулетами против зла, едой. Кто-то продавал голубей, жаренных с медом. Торговцы предлагали финики и фиги, баранину, кускус с нутом. Она поняла, что проголодалась. Это могло подождать.

Никакого вина и других спиртных напитков, только не на общественном базаре у ашаритов. Хотя многие из них и выпивали у себя дома. Или иногда в компании джадитов или киндатов, в их тавернах и гостиницах, пусть даже это было запрещено. Запреты многое делают привлекательным, часто думала она. Привкус опасности в вине подобен пряностям.

Каждый раз, возвращаясь назад, словно пастух, пригоняющий стадо тех, кого она убедила послушать нового сказителя с юга, она задерживалась на достаточно долгое время, чтобы послушать и убедиться, что этот человек умеет рассказывать истории и соблазнять обещанием большего в паузах, пока сосуд для сбора денег перемещается по кругу. Он называл слушателей «мои дорогие» и «мои возлюбленные», завлекал их, как обычно делают сказители.

Среди людей, окружающих его сейчас, было много женщин всех возрастов. Газзали был красивым мужчиной, и, наверное, некоторые остановившиеся перед ним женщины надеялись, что его взгляд задержится на них. Они не носили вуалей, если принадлежали к мувардийским племенам, но тщательно укрывали лица, если родились в странах востока или были их подданными. Все они молились Ашару, поклонялись звездам его видений, но отличались друг от друга. Точно так же, как ее сородичи-джадиты с востока и с запада.

В Сарантии всего несколько лет назад сидел Восточный патриарх. Сарантия больше нет, как и этого святого человека, каким бы ни было его имя, и преемника у него тоже нет. Мир изменился после того падения. Это и важно, и не важно, думала Надия. По-прежнему необходимо искать себе пищу и кров, пытаться осуществить – в одиночку или с друзьями, если ты нашел тех, кому можно доверять, – то, что назначено судьбой, или то, чего сильно желаешь. Это остается неизменным для обычных людей, вне зависимости от того, захватила ли далекий Золотой город та или иная армия. Та или иная вера.

Ни Восточный патриарх, ни тот, что в Родиасе, так близко от их дома, не смогли помешать корсарам совершить набег на ферму ее семьи, убить отца у нее на глазах, забрать ее, кричащую, с собой и продать в рабство. Ее не изнасиловали на корабле. Девственницы стоят дороже.

И сейчас ни один патриарх ее не защитит. Никто не защитит. Она женщина, в одиночку справляющаяся со своей жизнью. Любой человек, думала она, который живет, доверяясь молитвам, или слишком охотно верит людям, живет не в том мире, который им дарован.

Колокола зазвонили по всему городу, храмы призывали верующих на полуденную молитву. Она взяла глиняную чашку и пронесла ее по кругу в последний раз, быстро, пока толпа не разошлась. Урожай оказался хорошим; люди любят проявлять щедрость перед тем, как идти просить милости у бога и звезд.

Надия принесла чашку аль-Сиябу.

– Здесь хорошая сумма, господин мой, – сказала она, притворяясь взволнованной. Он не останавливал ее, когда она звала его «господин».

– Это лишь начало, – уверенно заявил он. – Не беспокойся, я тебя прокормлю. Я выполняю свои обещания. – Он секунду смотрел ей в глаза. Вероятно, секунда длилась слишком долго, но это ничего. Она про себя отложила, словно в ларец, мысль о том, что он не только высокомерен, но и безрассуден.

Эти качества часто встречаются одновременно. Так сказал бы Рафел; она будто слышала его голос, произносящий эти слова. Не начинает ли она думать так же, как он?

Они с аль-Сиябом тоже пошли в храм, один из многих возле базара, вслед за толпой. Человек, предлагающий заглянуть в будущее, или защитить от злых намерений других людей, или поведать тайные слова, пробуждающие любовь… такому человеку необходимо, чтобы его видели молящимся, почитающим видения Ашара. Ваджи были повсюду, следили, стремились сохранить свое влияние в городе, халиф которого славился распущенностью; в городе, куда по суше и по морю прибывали торговцы со всего мира.

Рафел всегда говорил, что есть много такого, о чем предусмотрительный купец, и тем более контрабандист, должен знать, чтобы получить прибыль и остаться в живых. Тем большей неожиданностью стало для нее то, что он согласился на предложение, сделанное им в ту ночь в Альмассаре, – предложение, которое привело их сюда.

Она тоже сказала «да», не так ли? От этого никуда не денешься.

Глава II

Ему пришлось ждать приглашения во дворец пять дней, но он думал, что придется ждать дольше, так что все сложилось не так уж плохо.

Газзали аль-Сияб, родившийся в Альмассаре, в семье, изгнанной вместе со всеми ашаритами (и киндатами) из Эспераньи, не мог сохранить воспоминаний о родительском доме и не ощущал его утраты и отсутствия – это было бедой для его отца и матери, а не для него.

Обосновавшись в Альмассаре, семья процветала. Он знал только это. Его успеху способствовала эрудиция отца и собственная сообразительность. И еще, возможно, готовность не слишком строго придерживаться законов и правил. Отец говорил в те годы, что он позорит их имя; Газзали научился не обращать на такие слова внимания. Но он любил отца, и это осложняло ему жизнь. Вот почему он совсем юным ушел из дома.

Он связался с подобными ему молодыми людьми, когда повзрослел, и в конце концов через них о присущих ему особых талантах стало известно влиятельным лицам из мира контрабандистов. Сначала в Альмассаре, а потом и за его пределами. И благодаря этому, еще позднее, он привлек внимание некоторых людей, работающих на двух очень высокопоставленных лиц. Они поручили ему одно небольшое, пробное задание, потом еще одно, потом третье, более опасное. А теперь это задание, в Абенивине, которое могло принести ему целое состояние, но предполагало убийство.

Такого Газзали еще никогда не делал. Он старался особенно не задумываться над этим. Рассказывал свои истории на базаре во второй половине дня вместе с джадиткой, переодетой мальчиком. Она сновала в толпе, громко хвалила его, привлекала слушателей. Она его интересовала. Он был уверен, что она когда-то попала в рабство, хотя никто на корабле не распространялся об этом или о том, как она обрела свободу, если он прав. Ее роль в привлечении к нему слушателей становилась все менее значимой с течением дней. Он был хорошим сказителем, получал от этого удовольствие, знал много легенд; некоторые из них действительно родились в горных племенах и даже еще дальше на юге.

Он никогда не оказывался по ту сторону гор. Это была ложь. Он лишь внимательно слушал сказителей на базаре у себя дома. Молодой человек, имеющий вдоволь свободного времени. Хорошие слушатели много узнают, даже те, кто предпочитает звук собственного голоса. Он был человеком тщеславным, но не глупым.

Последние три утра здесь он приглашал платных учеников во внутренний двор маленького, удобного дома, в котором остановился (его для него сняли, у их двух клиентов имелись хорошие связи). Он рассказывал им о взглядах и работах уважаемых ученых. И некоторых не столь уважаемых и даже осуждаемых, но тем не менее, по его мнению (по мнению его отца, если честно), заслуживающих обсуждения и осмысления. Он действительно знал, о чем говорит. Отчасти именно поэтому его выбрали и отправили выполнять это задание вместе с киндатом и джадиткой на их корабле.

Его удивляло партнерство этих двоих, он гадал, как оно возникло. Они не были любовниками, в этом он был уверен.

От них зависело, выплатят ли ему вознаграждение. Это условие ему совсем не нравилось. Во время плавания он потратил много времени, пытаясь придумать способ его изменить, но не сумел. Он не мог самостоятельно вести с ними переговоры об этом, а сумма, которую ему обещали, если они выполнят поручение, была огромной. Ему не полностью доверяли – те двое, что их наняли, и эти двое на корабле. Наверное, он и сам не стал бы полностью себе доверять.

Но один из тех, кто посетил его утреннее занятие два дня назад (он предложил в качестве темы некоторые взгляды великого ибн Удада на падение империй), явился из дворца. Его манеры, то, как он стоял, а потом сел, когда Газзали предложил им всем это сделать. Люди из дворца… они отличались от других. Даже в том, как они двигались. Газзали надеялся, что когда-нибудь станет одним из них и будет так же отличаться от других.

Поэтому он не удивился, когда на следующее утро, еще до начала урока, к нему явился новый посетитель. Он говорил той женщине, Надии, – она теперь жила вместе с ним, под видом мальчика, – что это, вероятно, произойдет. Возможно, он и правда волшебник, установивший контакт с потусторонним миром и способный предсказывать то, что должно случиться. Может быть, явится джинн или ангел с сотней глаз и станет ему служить и защищать его…

Может быть. Но сейчас его одолевали сложные чувства, пока он шагал вместе с сопровождающим и помощницей, переодетой мальчиком, по Абенивину ко дворцу ясным, ветреным утром. Запахи и звуки, цветущие фруктовые деревья, ароматный приход весны на побережье.

Они поднялись на холм вдали от гавани и базарной площади и в конце концов подошли к огромному городскому храму. Во дворе перед ним толпился народ. Взглянув налево, аль-Сияб увидел внизу море, белые барашки волн, суда, стоящие у причала под укрепленными стенами, и пушки города на них. Он даже увидел их собственный корабль.

Они поднялись еще выше, шагая навстречу восходящему солнцу. Здесь ветер дул еще сильнее. Подошли к массивным воротам в стене вокруг дворца. Дворец Жемчуга. Никто не знал, почему его так назвали. Наверное, в честь какой-нибудь жемчужины, думал Газзали, забавляясь.

Он пришел к месту назначения. Стена дворца была мощной, как у крепости. Обороняться всегда необходимо, раз уж мир таков, каков он есть.

Их внимательно оглядели, тщательно обыскали и жестом пригласили войти. Миновав эти суровые, высокие ворота, а потом открытый внутренний двор, он увидел сады.

Они вошли в первый из них. Газели и павлины, аккуратные ряды апельсиновых и лимонных деревьев среди буйных весенних цветов. Возможно, «буйные» неудачное слово, подумал аль-Сияб, если ты намерен быть дипломатичным при дворе. И улыбнулся про себя. Он был напряжен, сосредоточен, насторожен.

Второй сад, отделенный двухцветной аркой в форме подковы, подражал садам Аль-Рассана. Здесь бил фонтан, его охраняли каменные львы – также сделанные по образцу львов из давно утраченного, любимого Аль-Рассана. Еще один намек на исчезнувшее славное прошлое. Он и сам рассказывал истории о прошлом, но предпочитал смотреть вперед, на то, что может произойти в том времени, в котором они живут. Или на то, что достаточно умный и отважный человек может вызвать. Однако фонтан был красив. Вокруг него тоже гуляли газели.

Они подошли к тенистой аркаде. За ней Газзали увидел еще один сад, за еще одной аркой, но здесь они свернули и некоторое время шли по камням, так что был слышен каждый их шаг. В тени было прохладнее. Они поднялись по наружному пролету каменной лестницы. Это хорошо, подумал он, меня ведут во внутренние покои дворца. Еще один коридор. Наконец их сопровождающие остановились у тяжелой двери из дерева и металла. Очевидно, именно здесь ему предстоит встретиться и беседовать с халифом Абенивина, который узнал о присутствии в городе сказителя. Это входило в их намерения.

У него за спиной тихо стоял мальчик, Энбилкар, – в действительности женщина, Надия. Он не знал ее полного имени. Она ему так его и не назвала. Он мог узнать, конечно. Ее присутствие в комнате входило в их первый сегодняшний план, если его удастся осуществить. Если нет, был и другой план. Ему сказали, что она мастерски владеет ножом и коротким мечом. Он не спрашивал, как она этому научилась. Она бы ему все равно не ответила. К этому моменту он уже достаточно хорошо ее знал.

Она не смогла бы пронести нож во дворец. Если только она не умеет спрятать клинок так, чтобы стражники его не нашли. Едва ли. Возможно, она знает способы убийства, для которых не требуется оружие. Если поразмыслить, это не исключено.

В любом случае этому не суждено было осуществиться. Стражники у этих последних дверей тоном, не допускающим возражений, заявили, что только учителю разрешено войти. Его снова обыскали в поисках оружия. Оружия у него не было. Только флакон. Его не нашли. Кое-какой опыт у аль-Сияба был, он умел спрятать на себе некоторые вещи, но именно купец-киндат бен Натан показал ему, как спрятать флакон. Бывалый контрабандист, он явно разбирался в подобных делах. Газзали был доволен: ему нравилось узнавать что-то полезное.

Надия, конечно, не стала возражать у дверей. Она никак не могла этого сделать – мальчик, познакомившийся с ним на базаре и бегающий с его чашкой для сбора денег? Ее бы избили, если бы она открыла здесь рот. Аль-Сияб тоже не мог возразить. У него не было для этого никаких оснований, и они предвидели, что это произойдет.

Он коротко велел «мальчику» возвращаться домой и ждать его.

– Если ты увидишь, что я опаздываю на базар, иди на наше обычное место и объяви, что меня вызвал на аудиенцию халиф. Полезно, чтобы люди узнали об этом.

Так было бы, если бы они приехали сюда ради его репутации сказителя и собранных на базаре монет. Она повернулась и ушла, тем же путем, каким их привели. Ее сопровождал стражник. По-видимому, здесь не допускали небрежности. Газзали быстро пробормотал про себя молитву. Он не считал это зазорным (в этой жизни никогда не знаешь, что может произойти). И вошел в комнату, когда перед ним распахнули двери.

Помещение было просторным и роскошно обставленным. Дворец есть дворец, а это, наверное, комната, где принимают только избранных гостей. К нему относятся с уважением, это хорошо.

Красивые восточные ковры на полу. Столы, инкрустированные перламутром, обитые кожей диваны, скамьи, накрытые шкурами, многоцветные драпировки на стенах. Три высоких стоячих канделябра, в каждом много зажженных свечей. Большой очаг, где горит жаркий огонь, даже весной. Ставни на окнах, выходящих в сад, закрыты. Потолок, заметил он, был темно-синим, с нарисованными на нем звездами Ашара.

Его ожидал высокий, полный мужчина в строгом темном платье. У внутренней двери стоял слуга или раб. И еще один стражник с коротким изогнутым мечом и неожиданно злобным взглядом. Газзали подумал, не является ли способность бросать такие взгляды необходимым условием для стоящего на этом посту. Он понимал, что высокий человек – не халиф. И полагал, что знает, кто это.

Аль-Сияб ощутил прилив возбуждения, волнение в крови. Подобные моменты, подумал он, и есть то, ради чего живет отважный мужчина. Однако его охватила тревога. Он был бы круглым дураком, если бы не испытывал ее.

– От имени халифа и его двора я приветствую тебя, Газзали аль-Сияб, – произнес высокий человек. И не поклонился, что подтверждало догадку о том, кто он такой.

Газзали отвесил поклон. Всего один, но низкий.

– Приглашение во дворец – это честь, превышающая мои заслуги, – сказал он и улыбнулся – быстро, профессионально. – Я прав, предполагая, что имею честь говорить с прославленным визирем светлейшего халифа?

Мужчина слегка наклонил голову. Никакой заметной реакции на «прославленного». На нем был тюрбан. Газзали тоже повязывал его в этом городе, но его тюрбан был намотан иначе. У него были на то свои причины. Визирь носил аккуратно подстриженную бороду (тщеславие?) и три перстня, один из них – с крупным рубином (тоже тщеславие?).

Визирь произнес:

– Мы будем беседовать здесь, когда прославленный халиф соблаговолит присоединиться к нам. Вам будет дозволено сесть, если сядет он, и вы останетесь здесь до тех пор, пока он не подаст знак об окончании беседы. – Он выговаривал каждое слово с такой преувеличенной тщательностью, что Газзали задумался, не было ли у него в детстве затруднений с речью. Он встречал таких людей. – Потом вы уйдете тем же путем, каким вошли, унося с собой это вознаграждение.

Визирь протянул ему маленький кожаный кошелек, выкрашенный в ярко-красный цвет. Газзали снова поклонился, шагнул вперед, взял кошелек и сунул в карман. Опять поклонился. Кошелек был довольно тяжелый. Не то чтобы это имело значение, учитывая, что поставлено на карту. Он видел серебряный поднос с оплетенной бутылью вина на лакированном столе рядом с одним из диванов. На другом подносе лежали цукаты из кожуры цитрусов. Множество подушек с затейливым узором было разбросано по коврам. Очевидно, для него. Сидящего у ног могущественного халифа. Наличие вина имело значение. Он заметил, что бокалов три. Препятствие. Но преодолимое, это они тоже обсуждали на судне.

Они рассчитывали на вино, даже в утренний час. У халифа Абенивина была определенная репутация.

Халиф Абенивина вошел в комнату. Без объявления и церемоний. Внутренняя дверь открылась, и на пороге появился стройный мужчина.

Его сопровождала волна аромата. Сандаловое дерево. Дверь у него за спиной мягко закрылась.

Его тюрбан был зеленым – цвет власти и силы. Платье с золотой каймой по бокам и подолу отливало всеми оттенками пурпура. У джадитов востока, до падения Сарантия, пурпурный цвет символизировал императорский титул. Никто другой не имел права его носить. Аль-Сияб задумался, знает ли об этом халиф западного города ашаритов, или ему просто нравится этот насыщенный цвет. Платье не закрывало шею, что было необычно и считалось вызывающим. Еще более вызывающим выглядело ожерелье на шее халифа. Или, точнее, абсурдно большой ярко-зеленый бриллиант, висящий на нем.

Газзали знал этот бриллиант. Знал о нем, во всяком случае. Все знали.

Увидев его на шее халифа, а не спрятанным в какой-нибудь сокровищнице, Газзали аль-Сияб начал быстро менять планы на это утро, пытаясь справиться со все быстрее бьющимся сердцем. Он надеялся, что если кто-нибудь и заметит его замешательство, то отнесет его на счет благоговения.

Это и было благоговение.

Необходимо уметь это делать, подумал он. Менять планы. Обстоятельства меняются, ты на них реагируешь. Это… было обстоятельством.

Он опустился на колени и дважды коснулся лбом роскошного ковра. Несколько раз глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Выпрямился, но не встал, остался на коленях. Улыбнулся снизу Кераму аль-Фаради, который правил здесь уже почти десять лет, с самого вступления во взрослый возраст, когда умер его отец и он приказал удавить младших братьев, как это обычно бывает.

На этот раз Газзали улыбнулся своей лучшей улыбкой. Один красивый мужчина приветствует другого, оценивая взглядом. Это я умею хорошо, напомнил себе Газзали. Халиф остановился рядом с диваном и отметил эту улыбку, как и самого Газзали аль-Сияба, красиво стоящего перед ним на коленях. В такие моменты нужно выглядеть неотразимым, как медовое пирожное. Однако этот бриллиант. Этот ошеломляющий предмет…

– Это тот самый философ? – спросил халиф. Приятный, располагающий голос.

– Тот самый, сиятельный, – ответил визирь. – Явился по вашему вызову. Налить вина нам троим?

Последовала пауза. Короткая, но пауза.

– Нет. Нет. Беседы такого рода лучше протекают между двумя мыслителями. Ты можешь нас оставить, мой визирь. И уведи с собой стражника. Я не боюсь философа, – сказал халиф Абенивина.

Ошибка, подумал Газзали аль-Сияб. И почувствовал, как его сердце забилось в прежнем ритме.

Он скромно возразил:

– Ах, я боюсь, что это звание делает мне слишком большую честь, сиятельный. Я сказитель и немного знаком с работами мыслителей. Могу обсуждать некоторые из их идей с учениками. Я бы никогда не посмел называть себя мудрецом или ученым. Я… наверное, я слишком люблю вино и другие радости жизни, чтобы считать себя таковым.

– Как и многие из этих мыслителей, – слегка улыбнулся халиф. – Ты можешь идти, Низим. Я позову, если ты понадобишься.

– Сиятельный… – начал было визирь.

Халиф бросил на него взгляд. Только один взгляд.

– Сиятельный, – произнес визирь уже другим тоном.

Визирь, стражник, раб – все вышли через ту дверь, которая вела внутрь дома. Она закрылась за ними.

– Почему, – спросил халиф Абенивина без всякой преамбулы, – ты носишь тюрбан? Мне сказали, что ты из Альмассара, мувардиец. Из племени зухритов. Почему не зеленая или красная шапка?

Газзали удивился, это произвело на него впечатление. У двора было мало времени, чтобы разузнать о нем. Он порылся в памяти и вспомнил: три дня назад женщина в сопровождении раба остановилась послушать его рассказы. Потом она задержалась, задавала много вопросов. Не прикрывала лицо вуалью. У нее были замечательные глаза, ее вопросы и взгляд льстили ему. Соблазнительные губы. Визирь хорошо справляется со своими задачами, подумал Газзали.

До определенной степени.

– Сиятельный, – сказал он, – я признаюсь, вам одному, что надеваю тюрбан только ради тех, кто приходит ко мне на базар, – чтобы выглядеть как человек, прибывший из-за гор, с юга, и это правда! Я вернулся со сказаниями и учениями оттуда, где тюрбаны носят чаще, чем головные уборы наших мувардийских племен. Я даже намотал тюрбан на южный манер, как вы видите. Мой господин, внешность важна, когда ты на базарной площади конкурируешь с другими за внимание слушателей. – Он позволил себе снова улыбнуться.

И получил ответную улыбку.

– Ты сейчас не на базаре, – сказал халиф. – Тебе принадлежит… мое внимание.

Невозможно было не понять подтекста. Газзали кивнул, ничего не ответив. Иногда полезно промолчать.

– Можешь снять тюрбан, пока мы одни. Никто нас не потревожит. Обещаю, что здесь ни один ваджи не упрекнет тебя. Здесь – нет.

Нужно быть невежественным юнцом, пасущим коз на горных склонах, чтобы не понять смысла сказанного, подумал Газзали.

Он кивнул в знак согласия и медленно размотал свой светлый тюрбан. Поцеловал его и положил рядом, потом тряхнул головой, распустив длинные, густые черные волосы. Халиф пристально наблюдал за ним. Потом опять улыбнулся.

– Так лучше. Ты можешь встать. Я хочу тебе кое-что показать. Позволь мне найти это. – Он повернулся к низкому столику у стены за своей спиной.

И все стало почти слишком просто.

– Я налью нам вина, сиятельный? – спросил Газзали, поднимаясь.

– Налей, – ответил халиф Абенивина, занятый лежащими на столике текстами и стоящими там шкатулками.

Он много тренировался на корабле со стеклянным флаконом, спрятанным в складке внутри рукава. Вся порция содержащейся в нем жидкости убьет человека, так ему сказали.

Газзали быстро согнул левую руку, выпрямил, опустил – и освобожденный флакон выскользнул в подставленную горсть. Он открыл бутыль с вином. Наполнил бокал почти доверху, быстро откупорил флакон и вылил часть его содержимого в этот бокал. Его тело не позволило бы халифу увидеть это движение, если бы он в тот момент обернулся.

Но он вылил только часть содержимого. Лишь около половины.

Обстоятельства. Они меняются, и ты реагируешь.

Он наполнил второй бокал для себя. Подождал секунду, глядя, как жидкость из флакона исчезает в первом бокале. Снова спрятал закупоренный флакон внутрь рукава.

Он только что изменил все их планы. Самостоятельно принял решение. Ведь ему не с кем было это обсудить, не так ли? Он же не мог устроить собрание! Женщине приказали уйти. Киндат сейчас на корабле или на базаре, делает вид, что прибыл сюда торговать. Его партнерам просто придется перестроиться вслед за ним. Увидев, что он принес – если ему это удастся, – они согласятся с тем, что он сделал, и отпразднуют, подняв паруса. Он сыграет с ними по-честному, он принесет это на корабль. Они вместе решат, куда это отвезти. И им вовсе не нужно, чтобы слишком много людей охотилось за ними по всему миру. Вот почему он использовал только часть содержимого флакона.

Возможно, это ошибка. Всегда можно сделать ошибку.

Он стоял у стола в почтительном ожидании, с непокрытой головой, когда халиф выпрямился, повернулся и пересек комнату. А потом жестом предложил Газзали рассмотреть книгу, которую держал в руках.

Газзали поклонился еще раз и взял ее. Он взглянул на покрытую пятнами темно-коричневую обложку. Очень старая книга, потертая кожа, потрепанный переплет. В очень плохом состоянии. Интересно. Он прочел название. Оно было ему знакомо, разумеется.

Его охватила дрожь предчувствия. Он открыл книгу, очень осторожно.

Увидел имя, красиво выведенное на первой странице, понял, что это подпись, и что текст написан тем же почерком, и…

У него отвисла челюсть. На этот раз без всякого притворства.

Он с трудом сглотнул. С некоторым отчаянием попытался подобрать слова. И произнес, удивив самого себя:

– Мой отец упал бы на колени. Это… оригинальный текст, господин?

Халиф улыбнулся:

– Да. Его собственный почерк. Текст написан им самим. Его переплели в эту кожу в то время или вскоре после. Ибн Удад посвятил книгу халифу Хатиба, он закончил свой труд в ссылке на востоке, двести лет назад. Твой отец был ученым?

– Был и есть, сиятельный. Большую часть того, что я знаю, я узнал от него.

– Значит, вы остаетесь близкими людьми? Похвально.

Газзали не хотел, чтобы разговор повернул в эту сторону.

– Расстояние оказывает влияние, как всегда, сиятельный. Могу ли я спросить… если это позволено… как она оказалась здесь? Это… она… – Кажется, он заговорил бессвязно. – Это рука ибн Удада? А текст – это «Пролог к знанию»?

– Да, – снова сказал халиф. – Оригинал, написанный его рукой. – По-видимому, ему доставляло удовольствие это повторять.

Только оригинальный экземпляр самой знаменитой работы мира ашаритов.

Даже ученые джадитов и киндатов знали об ибн Удаде, почитали его, изучали его. Эта книга, шедевр всей жизни великого человека, была не чем иным, как попыткой объяснить силы времени и истории, расцвет и упадок царств и империй. Ничего подобного ей прежде не существовало. А за двести лет, минувших с тех пор? В основном – лишь потуги других людей истолковать этот текст в меру собственных возможностей.

Халиф Абенивина выглядел несказанно довольным собой и потрясением Газзали. Он многозначительно бросил взгляд на вино. Газзали очень осторожно положил книгу и взял два бокала. Он был на волосок от провала, чудом избежал его. Небрежность! Если бы халиф сам потянулся за вином и взял не тот бокал…

Он не мог позволить себе оставаться в таком ошеломленном состоянии, как сейчас. У него было задание.

Он протянул халифу правильный бокал, тот взял его. Сделал глоток. Содержимое (часть содержимого) флакона было бесцветным и безвкусным, так ему говорили. Древний яд, изобретенный еще в Аль-Рассане. Газзали было безразлично его происхождение. Его беспокоило, правильно ли он отмерил дозу второпях, не зная, какое количество налил в бокал.

Халиф Абенивина поставил свой бокал, не допив его, что на мгновение встревожило Газзали, но потом поднял тонкие руки и начал разматывать свой тюрбан. Покончив с этим, он небрежно бросил его на ковер и провел ладонью по волосам. Он был еще молодым мужчиной, одного возраста с Газзали. Аромат сандалового дерева витал в воздухе, в тщательно отмеренном количестве.

– Книга, господин, пожалуйста. Как?..

– Ее для меня украли, – ответил Керам аль-Фаради, халиф Абенивина. Опять весело улыбнулся. – Из библиотеки дворца в Хатибе. Три года назад. Возможно, ты слышал об этом, вспомни? Они были… огорчены.

«Огорчены». Слух об этой краже пронесся по всему ашаритскому миру, долетел до самой западной его границы, Альмассара. Отец Газзали, узнав об этом, разразился проклятиями в адрес варваров, похитивших такой великий текст. Оригинал, написанный рукой выдающегося человека? Для тех, кто понимает, эта книга имела такую же ценность, как невероятно зеленый бриллиант на шее у халифа.

Что означало, в данный момент, сейчас, именно сейчас, дальнейшие изменения того, что произойдет этим утром, пока солнце поднимается над стенами дворца.

– Ты понимаешь, конечно, – небрежно произнес халиф, – что, если хоть тень слуха о том, что она находится здесь, выскользнет отсюда, тебя убьют?

– Я бы никогда этого не сделал, господин. Я бы с радостью провел много дней, читая и обсуждая ее вместе с вами, сиятельный. Я впадаю в экстаз от одной возможности смотреть на нее.

– В экстаз? – переспросил халиф.

Газзали поднял свой бокал.

– Я салютую вам, мой господин, за то, что вы проявили смелость и пожелали иметь ее здесь – и осуществили это. Ибн Удад был одним из нас, он был из Маджрити – разумеется, его книга должна находиться здесь, на западе. Пускай у Хатиба будут свои ученые! На этих страницах ибн Удад говорит, что возникновение и падение цивилизаций зависит от смелости их лидеров. Или от ее отсутствия. Не меньше, чем от их благочестия, говорит он, каким бы оно ни было важным. – Газзали отпил глоток вина. – Иногда, – прибавил он, – мы должны проявить смелость для удовлетворения жажды знаний, которую Ашар зажигает в наших сердцах. Или… любой другой жажды. В наших сердцах. – Кажется, слова снова начали подчиняться ему.

Халиф громко рассмеялся. У него был приятный смех. Их взгляды на секунду встретились. Газзали первым опустил глаза, как и следовало. Халиф взял свой бокал и на этот раз осушил его до дна.

– Не побеседовать ли нам сейчас об учении ибн Удада? – небрежно предложил он.

Но, произнеся эти слова, поставил бокал, шагнул вперед и поцеловал Газзали в губы, не проявляя никакого желания торопиться или рассуждать о философии.

На мгновение Газзали испугался, не осталось ли яда на губах халифа или на его языке, но потом мысленно пожал плечами. С этим уже ничего не поделаешь. Он обхватил халифа за талию и прижал его к себе. Поцелуй длился, становился все более страстным.

– Что может доставить удовольствие моему повелителю? – спросил наконец Газзали, слегка откинув голову.

– Вот это, – ответил халиф.

– Я рад это слышать. У меня есть и другие мысли. Может быть, ваше платье кажется вам… лишним в данный момент?

Этот притягательный смех. Они двинулись к самому большому из диванов. Он почти наверняка уже использовался для этой цели, подумал Газзали. Керам аль-Фаради медленно снял свои одежды и бросил их рядом с диваном. У него было стройное, красивое тело. Он поднял руки, скрестил их за головой, принял живописную позу. Газзали бросил взгляд вниз, вдоль тела халифа. Увидел, что тот возбужден, и…

– Ого, – искренне восхитился он.

Халиф сел, потом лег на спину на темно-коричневую кожу дивана.

– Какие у тебя еще были мысли? – спросил он; теперь его голос стал томным.

Больше, чем томным. Слова звучали невнятно.

Газзали не спеша опустился на колени на ковер рядом с ним.

– У меня много мыслей, благородный господин. Поведать вам некоторые из них? Одна может быть связана с вашей нижней одеждой, если это не слишком смелое предложение с моей стороны.

– Смелое? Да. Смелость… она была бы…

Вероятно, это была бы приятная встреча, и выгодная, если бы у него не было иной, более серьезной цели, подумал Газзали аль-Сияб. Халиф оказался щедро одарен природой. Удивленное восклицание Газзали, когда он взглянул вниз, не было наигранным. Тем не менее сейчас это не имело значения.

Сейчас значение имело то, что халиф потерял сознание. Он дышал медленно, но ровно. Его эрекция не исчезла, что немного озадачивало.

Газзали начал действовать быстро. Встал, нагнулся и расстегнул золотую цепочку на шее халифа. У него в руках «Бриллиант Юга». Камень, прославленный настолько, что заслужил собственное имя. Он держит в руках это ослепительное великолепие. Мир – удивительное место, подумал он. Камень был тяжелым, да еще на толстой цепочке. Он был потрясающе зеленым. Колдовского цвета. Единственный на всем свете.

Как и книга. Он снял бриллиант с цепочки. Подошел к очагу и забросил цепочку к дальней стене; она упала за горящими дровами. После секундного размышления Газзали снова достал из рукава флакон и бросил его в огонь. Стекло разбилось с тихим звоном. Флакон был маленьким. Бриллиант… он поднял свой тюрбан и снова намотал на голову, надежно спрятав в нем камень. Тот был слишком крупным, слишком тяжелым, чтобы спрятать его в рукаве или в кармане. Ты адаптируешься, приспосабливаешься. Можешь стать невероятно богатым, если тебе несказанно повезет.

Далее книга. Еще более трудная задача, но сегодня он, по милости Ашара, надел под тунику свободные полотняные шаровары с поясом. Случайность, произвольный выбор. Подобные вещи могут спасти или погубить тебя. Он пристроил книгу под шароварами на талии, затянул потуже пояс поверх нее. Она держалась. Нужно, чтобы она продержалась достаточно долго. Он напомнил себе, что нельзя кланяться слишком низко. Никому.

Конечно, он, возможно, через несколько минут умрет. В этом случае он умрет, неся на себе две из величайших ценностей в мире. Смелость – это не исключительное свойство вождей, ведущее к взлету или падению цивилизаций. Жизнь обычного человека также может взлететь – или рухнуть – из-за смелости.

Он оглядел комнату. Прошло совсем немного времени, но ему казалось, будто пропасть лежит между этим моментом и тем, что происходило совсем недавно. Халиф на диване все еще дышал. Газзали принял и это решение тоже: он не собирался убивать его. Убийство в придачу к таким похищениям? Он решил, что тогда им негде будет скрыться, не найдется такого места на земле. Он понимал, что это не обязательно верная мысль и что, возможно, именно его неопытность в делах убийства подсказала ее.

Если и так, быть по сему. Люди могут совершать ошибки. Или поступать абсолютно правильно по самым неожиданным причинам. Время покажет. Только после ты сможешь оглянуться назад, улыбнуться и покачать головой – или тебя обезглавят и выпотрошат при ослепительном солнечном свете на той самой базарной площади, где ты рассказывал свои истории.

Под влиянием внезапного порыва, отчасти из озорства, Газзали подошел к халифу и сдернул его шелковое нижнее белье вниз до колен, обнажив застывшую эрекцию. Она была поистине необычайной.

Потом он выпрямился. Он был готов. Был готов даже умереть, но не оставить здесь эти две вещи. И он не убийца. Истины, найденные и осознанные. Вот так просто, если что-то бывает простым в жизни человека. Перед ним вдруг возник образ дома и отца, держащего в руках книгу, которую Газзали сейчас нес за поясом своих шароваров.

Он бы плакал, подумал Газзали. И старался не ронять слезы на эту книгу.

Он подошел к внутренней двери. Глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.

– Господин мой визирь! – позвал он обеспокоенным, но не испуганным голосом и не слишком громко. Как раз таким тоном, как нужно. – Пожалуйста, будьте столь добры, чтобы войти. Я не знаю, что делать.

Дверь быстро распахнулась. Они были недалеко.

Теперь произойдет то, чему суждено произойти.

Глава III

Позже в то утро визирь и халиф Абенивина окажутся на краю насильственной смерти. Однако в тот момент визирь, живой и взволнованный, вернулся в комнату, где лежал халиф; стражник следовал за ним.

По мнению визиря, халифу вообще не следовало отсылать его. И правда, многое сложилось бы иначе, если бы он остался. Для него самого, для многих других в этом мире. Жизни людей изменились из-за того, что халиф велел ему выйти.

Мувардийский сказитель выглядел смущенным, но не особенно обеспокоенным – скорее, он казался растерянным, думал визирь позднее, – он прижал палец к губам, будто прося говорить тише, и указал на самый большой диван. На нем лежал спящий халиф, почти раздетый, демонстрируя необычайно огромный, возбужденный орган размножения.

По-видимому, их гость только сейчас с опозданием это заметил.

– Во имя святого Ашара! – воскликнул он еле слышно.

Сказитель быстро подошел, поднял с ковра рядом с диваном пурпурное платье халифа и набросил на него, тщательно прикрыв Керама аль-Фаради от подбородка почти до ступней. Стало лучше.

Хотя эрекция все равно непристойно поднимала ткань, это выглядело уже не так… вызывающе. И непохоже было, что они могут еще что-то с этим сделать!

Сам визирь не стал бы поминать имя Ашара при данных обстоятельствах, но сейчас это не имело значения. Глубоко обеспокоенный представшей перед ним картиной, Низим ибн Зукар гневно прошептал:

– Что здесь произошло?

Мгновение спустя он понял, что большую часть уже знает и сам и не хочет, чтобы это было произнесено вслух. Он резко вскинул обе руки ладонями вперед.

– Неважно, – быстро прервал он открывшего было рот сказителя, которому явно очень хотелось объяснить, как халиф оказался раздетым и… возбужденным.

– Такое, – произнес Газзали аль-Сияб напряженным, но, к счастью, тихим голосом, – со мной никогда раньше не случалось! – Стражник, заметил ибн Зукар, казалось, готов был убить гостя. Ему и самому этого хотелось. Визирь хорошо понимал, что тот имеет в виду, и был уверен, что подробности ему не нужны. Что бы ни произошло в этой комнате, оно не имело никакого отношения к трудам ученых мужей. И, что бы здесь ни произошло, оно не получило завершения, о чем свидетельствовала все еще сильно приподнятая ткань, накрывавшая халифа.

Не то чтобы ему хотелось об этом знать.

– Убирайся, – сказал он, меняя тем самым собственную судьбу. – Ты получил свой кошелек, – прибавил он, – это более чем щедрое вознаграждение. Покинь дворец, возвращайся на базарную площадь. Занимайся тем, чем ты там занимаешься. – Он взглянул на сказителя жестко и холодно, он хорошо умел это делать. – Если хоть что-нибудь, хоть что-нибудь о случившемся этим утром станет известно в городе или в другом месте, тебя найдут, кастрируют и сдерут с тебя кожу перед тем, как ты умрешь, это понятно?

Сказитель уставился на него.

– Но… но, господин мой визирь, это было… мы не…

– Молчать! – рявкнул визирь. Слишком громко.

Он инстинктивно бросил взгляд на диван. Халиф не реагировал. Он лежал на спине. Тихо дышал, накрытый своей одеждой. Возвышение под ней сохранялось, притягивая к себе взгляд. Оно было воистину… визирь предпочел не подбирать слов или выражений к тому, каким оно было в действительности.

– Иди, – повторил он. – Ты не сделал ничего заслуживающего наказания, но тебе не следует здесь оставаться. Если… если великий халиф пожелает в дальнейшем, э… если он захочет, гм… если у него возникнет необходимость в твоем присутствии, тебя вызовут.

Слова могут быть такими неуклюжими, подумал визирь.

Прежде чем выйти, сказитель обернулся у двери.

– Он… проявлялась ли когда-либо прежде у благословенного халифа склонность засыпать вот так?

Этот человек невозможен! Зачем он вообще его пригласил?

Визирь не снизошел до ответа. Он оттолкнул сказителя и сам открыл дверь. Стражники стояли снаружи, как и положено. Он велел:

– Отведите этого человека к воротам. Проводите его учтиво.

Он старательно закрывал своим телом дверной проем, чтобы никто из стражников не смог заглянуть внутрь комнаты. Хвала Ашару и звездам, солнечный свет за аркадой был ослепительно-белым, они не могли ничего увидеть.

Сказитель наконец-то поклонился ему – не так низко, как при входе, недовольно отметил визирь, – и ушел. Ибн Зукар быстро закрыл дверь. Он оглянулся на халифа, лежащего все там же, все так же. Вздохнул. И принялся думать.

Лишь позже, когда раб, собираясь опять развести огонь, поскольку халиф продолжал спать, нашел в очаге золотую цепочку, ибн Зукар вспомнил, как тщательно сказитель укутал халифа до самого подбородка, скрыв его грудь.

Тогда визирь подошел и осторожно сдвинул вниз одежду. Бриллианта не было. Конечно, его не было. Он понял это еще в тот момент, когда цепочку достали из очага. Смерть взглянула ему в лицо, меч палача навис над ним, подобно изогнутой полосе мрака, затмившей яркое солнце.

Он вызвал начальника дворцовой стражи.

– Найдите этого человека! – приказал он. – Найдите его – или поплатитесь жизнью! Поднимите всех своих людей! Скажите им то же самое! Действуйте!

Он понимал, что может пока говорить вот так – о том, что жизнью поплатятся они, а не он, – но если они не найдут сказителя, это продлится недолго. Он им ничего не объяснил. Они были всего лишь стражниками, а он – визирем Абенивина. Но именно он пригласил этого человека во дворец. Он оставил его наедине с халифом!

А позже, в тот же день, одно бедствие начало громоздиться на другое, как бог громоздит одну гору на другую. Смертные так не могут, некоторые вещи смертным неподвластны.

И все же, думал визирь, держа в руке золотую цепочку и чувствуя, как обливается потом, твоя жизнь продолжается, пока… пока она у тебя есть. И ты делаешь все, что в твоих силах, чтобы выжить.

Газзали какое-то время шагал прочь от дворца, быстро, но не подавая вида, что спешит. Он делал это раньше, но никогда его добыча не была такой огромной. Я никогда не достигал таких масштабов, подумал он. Кто-то поздоровался с ним – он был новым обаятельным сказителем на базаре, в городе его уже знали. Газзали приветливо улыбнулся, но не замедлил шага. Он не представлял, как быстро во дворце поднимется тревога, но считал, что у него есть немного времени в запасе. Он искал взглядом Надию, либо в образе мальчика, либо снова облачившуюся в женскую одежду. Но не ожидал ее увидеть. У них было назначено место встречи. Не комнаты, которые он снимал, и не дом киндатов, где она жила до его приезда.

Она и Рафел точно все распланировали. Вплоть до запасных маршрутов на тот случай, если им перекроют какие-то возможности: например, если ей не разрешат пройти во дворец. Он все время делал мысленные заметки, пока они беседовали на корабле. Он мог многому научиться у этих двоих. И надеялся продолжать учиться, пока они не продадут те два сокровища, которые он принесет, и не станут невероятно богатыми.

Сначала тем не менее ему надо убедить их, что он поступил правильно, переключившись с убийства на кражу.

Возможность развития, так он это назовет! Это не просто кража, добавит он, а затем покажет им, что он принес. Он объяснит, что это за книга и почему, несомненно, будет лучше, чтобы за ними не охотились по берегам всего Срединного моря те люди, которых отправили бы на поиски убийц халифа. Он думал, что это правда, он убеждал себя в этом на каждом шагу, пока шел сквозь гомон и запахи базара. Впрочем, «несомненно» будет преувеличением, он это понимал. Он скажет «вероятно, будет лучше». У него проницательные партнеры.

Ему в голову пришла внезапная мысль. Возможно даже, что аль-Фаради, когда очнется, будет молчать о пропажах из чувства стыда. Маловероятно, но возможно!

Газзали принял решение быстро, под влиянием меняющихся обстоятельств. Это он тоже им скажет. И вот, скажет он, я принес вам две самые ценные вещи на свете…

Здесь, в дальнем конце меньшего базара, за пределами главного, раньше была лавка. Теперь она стояла пустой: окна забиты досками, никаких товаров, никакой вывески, указывающей, чем здесь когда-то торговали. Внутрь было не заглянуть. Он осмотрелся по сторонам. Никого, все тихо. Неслучайно, конечно. Он открыл низкую дверцу, оставленную незапертой, как было обещано. Пригнул голову и вошел.

Надия ждала его.

Она снова облачилась в женскую одежду, на этот раз с восточной вуалью, которую сейчас спустила на шею, чтобы та не мешала. Газзали должен был подстричь здесь бороду и закрыть рот повязкой, чтобы дойти до корабля. На маленьком столике он увидел зеленую мувардийскую шапочку, которую наденет вместо тюрбана. Смена одежды для него тоже была приготовлена. Он и Надия пойдут не вместе. Она зажгла две лампы – в комнате было почти темно, лишь узкие полоски света проникали сквозь щели в стенах. И еще на столике лежали длинные ножницы. Зеркала не было. Бороду не обязательно подстригать аккуратно, надо просто укоротить. Большую ее часть скроет повязка.

– Хорошо, – кивнула Надия. – Ты здесь. Теперь скажи мне, что он мертв.

– Подожди, – ответил Газзали.

– Нет. Он мертв?

– Подожди, – повторил он и начал разматывать тюрбан. Выражение ее лица нельзя было назвать приятным, но она ждала.

Он освобождался от тюрбана осторожно и, еще не полностью размотав его, достал изнутри великолепный камень, тот самый, который, если тщательно все организовать, изменит их жизни.

Газзали показал его ей, улыбаясь; «Бриллиант Юга». В этом тесном пространстве он еще больше потрясал своими размерами. Свет ламп отражался от граней, но казалось, что часть его проникает в зеленую глубину камня. Газзали снова ощущал его тяжесть в своей руке. Он был чудом света.

– Знаешь, что это такое? – спросил он.

– Большой бриллиант, – ответила она. – Ценный. Он мертв?

– Это самый большой бриллиант из всех, какие есть на свете, Надия! Он уникальный, знаменитый. Он стоит больше денег, чем мы когда-либо мечтали получить! Нам нужно только подумать, кто мог бы его купить, узнать, где эти люди, и, может быть, заставить богачей конкурировать между собой за обладание им!

– Он не умер, – ровным тоном произнесла Надия.

– Ты хоть смотришь на него?! – воскликнул Газзали. Он разозлился не на шутку. – Мне следует сдержаться и даже не показывать тебе вторую вещь, которая у меня есть!

Она ничего не ответила. У нее холодное выражение лица, когда она сердится, решил Газзали. Жесткое, неуступчивое. Как бриллиант, кисло подумал он.

Он приподнял подол одежды, развязал пояс, бросил его на земляной пол. Достал из-под шароваров книгу.

– И… вот это у него тоже было! Он показал мне эту книгу с такой гордостью! Ее для него украли, из Хатиба. Три года назад. Кража наделала много шума, никто с тех пор не знал, у кого она. Посмотри!

Я слишком много говорю, подумал он. Она заставляет меня нервничать.

– Что это за книга? – тихо спросила Надия. Даже не попытавшись взглянуть на нее.

– Оригинал, самый настоящий оригинал «Пролога» ибн Удада! Написанный им собственноручно! Это… Если найти правильного покупателя, она будет стоить не меньше бриллианта! Надия, я принес сокровища из этого дворца!

– А халиф не умер.

Он вздохнул:

– Надия, я принял решение быстро, когда увидел на его шее этот бриллиант. Не хотел, чтобы они преследовали нас с еще большей яростью! Я использовал только половину флакона. Он спит, или спал, когда я уходил. Остальное прошло точно так, как мы планировали! Визирь даже приказал мне уйти и велел учтиво проводить меня до ворот. Нам надо идти. Пожалуйста, давай обсудим это на корабле!

Она еще секунду стояла неподвижно, потом кивнула. Лицо ее ничего не выражало.

– Подстриги бороду, переоденься.

Газзали одарил ее своей лучшей улыбкой.

– Хорошо, – сказал он. – Очень хорошо! – Потом повернулся, взял длинные, больше похожие на садовые ножницы со стола, на который положил книгу и бриллиант.

И умер.

Она воистину мастерски владела ножами и коротким мечом, как и другими орудиями убийства. После того как она достигла нужного возраста, ее несколько лет обучал ремеслу телохранителя мужчина, которому она принадлежала. Шла гражданская война, внутри и вокруг Альмассара царили хаос, насилие и бесчинства. Ибн Анаш, союзник халифа, счел благоразумным позаботиться о собственной безопасности и обучить ее этим вещам. Его также забавляло то, что его телохранитель – женщина, другие так не делали, у других такого не было. Ему нравилось поступать подобным образом.

В данном случае он поступил не слишком мудро, хотя и был умным человеком, этот первый мужчина, которого она убила. Убила, позволив ему увидеть, как она это делает.

Глядя ему в глаза.

Она и правда ничего не имела против убийства ашаритов.

Для убийства этого ашарита сейчас она снова воспользовалась ножом; тонким, с изящной рукоятью, спрятанным в ножнах на правой голени, внутри сапога. Она не брала его с собой во дворец. Она заколола аль-Сияба ударом в основание черепа, как ее учили, повернув лезвие вбок, чтобы оно лучше вошло. Бесшумная смерть. Она шагнула влево, когда вонзала нож. Если сделать все правильно, крови должно быть мало, но следовало проявить осторожность. Она не могла выйти отсюда запачканной кровью.

И она решила, что они не могут рисковать, оставляя его в живых. Аль-Сияб просто слишком привык работать в одиночку, самостоятельно принимать решения. Игнорировать планы, партнерство. Они взялись выполнить задание! Им очень хорошо за него платили. Но нет, половина дозы яда, безрассудная кража вместо убийства, для которого их наняли двое очень опасных людей. А если его преследуют прямо сейчас?..

Она уже думала о том, какой ложью им придется объяснять, почему убийства не произошло. Всегда существовала вероятность, что аль-Фаради оставит в комнате стражников, что у Газзали не будет возможности вылить содержимое флакона в вино. Что на утренней встрече вовсе не подадут вина. Они могли бы сказать, что именно так и случилось, подумала она. Но все не так просто, решение будет зависеть от того, что объявят народу, или даже от того, о чем будут знать во дворце и не объявят… потому что люди, которые их наняли, будут очень хорошо информированы.

Они могли бы вернуть те деньги, которые им уже заплатили вперед. Вероятно, им придется это сделать, думала она. Рафел настоял, чтобы они ничего из них не тратили, она не возражала. Это задание так далеко выходило за рамки их обычных дел.

Оно даже отдаленно не напоминало, скажем, контрабанду солнечных дисков из Эспераньи в порт Марсены в винных бочонках с двойным дном ради уклонения от уплаты пошлины на предметы культа. Или взятку тамошнему знакомому, гораздо меньшую, чем размер пошлины. О таких делах они знали все. А это? Это были неизведанные морские просторы, полные водоворотов, будто они уплыли из Срединного моря далеко на запад и идут на север в бескрайнем открытом океане.

Аль-Сияб лежал мертвый у ее ног. Она сделала все аккуратно. Крови было мало. Будь она лучшим человеком, думала Надия, она бы больше сожалела о случившемся. Поправка: о сделанном ею. Сожаления она не чувствовала. Только гнев.

Вот что бывает, когда ашаритские корсары разоряют твою ферму, убивают твоего отца, а тебя увозят, и ты вопишь, дерешься и царапаешься, пока тебя не вырубают ударом рукояти меча, чтобы ты очнулась уже на борту галеры.

Даже этим утром в Абенивине она все еще не знала, живы ли ее мать и брат. Их отослали прочь, когда до фермы дошел слух о сухопутной вылазке отряда корсаров. Ее отец не захотел уехать. Он сказал ей, чтобы она тоже уезжала, но Надия отказалась. Нужно было загнать животных, и у нее было убежище, которое они соорудили давным-давно, на случай, если опасность (было много ложных предупреждений) на этот раз окажется настоящей.

Недостаточно надежное убежище. Не ложное предупреждение. Девочку, которую тогда звали Ления, вытащили из замаскированной ямы за свинарником и торжествующе проволокли по двору. Ее отец лежал в грязи, раненый, умирающий, но еще не мертвый. Поэтому она увидела удар меча, который оборвал его жизнь. Услышала восторженный крик, последовавший за этим ударом.

И запомнила это навсегда.

Она понимала, что лежащий здесь и сейчас мужчина был умным и обаятельным. Что у него был известный отец, пользующийся уважением в мире ученых и судей. И даже то, что аль-Сияб, как он и сказал, принес два сокровища ей, им. Как партнерам.

И все же. Это был поступок, продиктованный не добродетелью и лояльностью. Лишь необходимостью. Газзали понимал, что не сможет сбежать один. Ни от них и ни от тех, кто их нанял. Он нуждался в корабле. Дворцовая стража будет охотиться за ним, возможно, уже сейчас охотится, а также ищет мальчика, его помощника на базаре.

Нет, на Газзали аль-Сияба нельзя было полагаться. Это было рискованно. Он не сделал того, для чего они сюда приехали. И не потому, что не смог. Потому, что предпочел этого не делать. Из-за него им грозит гибель, ужасная и скорая. Из-за драгоценности. Из-за книги. В этом мире ты можешь умереть, если совершишь подобное.

Однако она забрала с собой и то и другое, когда уходила. И взяла также кошелек, спрятанный в его одежде. Есть вероятность, что когда этого человека найдут, то подумают, будто его убили ради этого кошелька.

Она вытерла нож и спрятала его в ножны. Выйдя на улицу, шагая к главной базарной площади, вливаясь в людской поток, она выглядела женщиной с укрытым вуалью лицом, которая несет книгу своему мужу, отцу, брату. Женщины не читают книг. Бриллиант она спрятала в одежде. На какое-то мгновение ей представилось, как он висит у нее на шее на цепочке.

Нелепая мысль. Не свойственная ей. Она явно потрясена больше, чем сознает. Но они никак не ожидали такого поворота событий… Этот план изначально был далек от совершенства, идеального плана для такого убийства вообще не существовало. Они сделали все возможное, чтобы предусмотреть разные варианты. Визирь или дворцовые стражники могли остаться в комнате, когда халиф вышел к сказителю. В этом случае Газзали должен был побеседовать с аль-Фаради (у него это хорошо получалось) и уйти. Они надеялись, что он будет достаточно привлекательным, в том или ином смысле, и его пригласят снова. И в следующий раз они с халифом останутся наедине. Рафел сказал, что у них будет основание простоять в гавани две недели, может, немного дольше, если пройдет слух, что приближается еще один караван. Они смогут объяснить, что ждут его.

А теперь? Теперь их пребывание в Абенивине закончено. Начнется охота. Если бы стражники схватили Газзали живым и сделали то, что обычно делают, чтобы заставить людей говорить, он бы заговорил. Когда его найдут, его смерть, возможно, приостановит погоню, по крайней мере на время. Они будут искать мальчика, да, но Энбилкара не существует.

Она убила уже двух человек. Обоих она знала. Одного долгое время, он был в основном добр, учил ее. Но он приказывал приводить ее к нему в постель, с самого начала, хотя она была совсем юной. Когда хотел. Он это делал.

Она убила двух ашаритов, мысленно поправилась Надия.

Она вздохнула глубже, продолжая путь. Никто не смотрел на нее. Близилось время полуденной молитвы, но если идти быстро, то она доберется до корабля раньше, чем зазвонят колокола.

Пока нет ни намека на какое-либо волнение в городе. Погожий весенний день в Абенивине. Легкий бриз. Она все еще думала об отце. В данный момент это было не очень хорошо. Она вспоминала его живым, потом видела тот последний миг, когда меч пронзил его, лежащего на земле, хотя жизнь уже вытекала из него вместе с кровью. На их собственную землю. Землю их дома.

Именно дома ты тогда лишилась, думала она.

На полпути к причалу она опять отделилась от толпы и пошла направо по извилистой улочке, где над головой висело выстиранное белье, потом свернула в очень узкий переулок. Убедившись, что вокруг никого нет, вошла в еще одну маленькую торговую лавку, которую они оплатили. Через еще одну незапертую дверь. Внутри переоделась во второй раз в приготовленную для нее одежду, сменила шляпу. Сняла вуаль и выбросила ее. Надия не носила вуаль ни на корабле, ни когда торговала с него.

Рафел был исключительно осторожен, планируя свои действия, и она тоже, после трех лет, проведенных с ним. Кое в чем они были очень разными, но не в этом. Теперь она станет узнаваемой, когда выйдет на улицу, но отсюда уже видна «Серебряная струя» в гавани, и им с Рафелом полагается находиться рядом, заниматься торговлей. Ей нужно, чтобы ее узнавали в этой части города.

Она не забыла перепрятать бриллиант в новую одежду красивого голубого цвета, какую подобает носить женщине, добившейся в торговле некоторого успеха. Как было бы забавно, если бы она забыла его взять. Или нет. На самом деле нет. Но она не отличалась забывчивостью.

Бриллиант был огромный и тяжелый. Она не знала, что существуют зеленые бриллианты. На этот раз книгу она тоже спрятала, в большом внутреннем кармане своего платья. Если бы кто-то из знакомых остановился поговорить с ней, он запросто мог бы спросить, что за книгу она купила для Рафела, попросить показать ее. Повинуясь секундному порыву, она оставила красный кожаный кошелек для того друга киндата, который должен был прийти сюда и забрать ее одежду. Преданность заслуживает награды, а награда обеспечит преданность в будущем.

Это был тот самый человек, который пустил ее к себе на первые ночи. Он должен забрать то, что осталось в обеих лавках, а после сжечь одежду. Он найдет мертвого мужчину в первом месте и кожаный кошелек здесь. Она надеялась, что он сохранит самообладание. Бывают рискованные случаи, когда нужно кому-то доверять, но иногда ты рискуешь жизнью. Каждый день, пока не умрешь.

«Уже двое, папа. Да хранит тебя Джад в свете», – сказала она призраку в своей памяти.

– Ты должна кое о чем узнать, – сказал Рафел.

Никто не остановил ее, чтобы поговорить, по пути к кораблю. Последний этап опасной прогулки прошел без приключений. В городе по-прежнему не было заметно никаких признаков беспокойства. По крайней мере, в районе порта. Она подняла руку, приветствуя двух знакомых купцов, но те были заняты беседой возле складских строений и лишь помахали ей в ответ.

Стоя на палубе и испытывая огромное облегчение от того, что она уже там, Надия кратко сообщила Рафелу о неполной дозе яда. А также, конечно, о том, что Газзали аль-Сияб, их партнер, мертв. Только это, без подробностей, хотя ее глаза, когда она смотрела на него, сказали, что это ее рук дело.

– Ты тоже, – сказала Надия. – Есть еще кое-что, о чем должен узнать ты. Идем вниз.

Они спустились по лестнице на корме туда, где у каждого имелась своя каюта и койка. Он повел ее к себе. Закрыл дверь, лицо у него было мрачным, но спокойным.

Она заперла каюту, задвинув железный засов. Повернулась и, ни слова не говоря, показала Рафелу бриллиант. Он уставился на него, широко раскрыв глаза. Теперь спокойствие его покинуло. Он снял шляпу и запустил пальцы в волосы. Она отложила бриллиант. Потом достала книгу и отдала ему.

Бен Натан открыл ее. У него невольно вырвался какой-то звук, больше всего похожий на «ах», и он резко сел на свою узкую койку. Маленькое круглое окошко в корме корабля было открыто и пропускало воздух и немного света. Она ясно видела его лицо. Оно ее пугало.

– Это же… – произнес Рафел бен Натан почти шепотом. Руки его дрожали. Она никогда раньше его таким не видела.

Книга, подумала она. Не бриллиант, который на маленьком столике у кровати казался таким огромным, какими не бывают бриллианты. И еще более зеленым.

– Никто не знал, где она! – Голос его дрогнул.

По-видимому, Газзали аль-Сияб не преувеличил важность второго сокровища. Рафел вытер лоб ладонью.

– Он украл и то и другое, – тихо произнесла Надия. – Сказал, что оставил халифа живым, на вид спящим, чтобы поднялось меньше шума, когда он проснется и кражу обнаружат.

– Это… бессмысленно, – возразил ее партнер. Его голос все еще дрожал.

– Может быть. Возможно. Понятно, что убийцу непременно искали бы. Но что, если аль-Фаради не захочет, чтобы стало известно, что эта книга была у него? По словам Газзали, халиф признался, что украл ее.

Рафел посмотрел на нее. Кивнул.

– Возможно. Да. Эта кража в Хатибе наделала много шума. Он, возможно, не захотел бы, чтобы о ней узнали. Но они все равно охотились бы за ней. И за бриллиантом. Нет?

– Это трудно делать, не поднимая шума. А им, быть может, не захочется объявлять об утрате драгоценности… и об обстоятельствах, связанных с этой кражей. Она действительно такая ценная, эта книга?

– Я даже не могу определить ее цену, Надия.

Ее очередь кивнуть.

– Ладно. Теперь ты, – сказала она как можно более спокойно. – Ты говорил, что тебе надо что-то мне сообщить.

У него на лице появилось знакомое ей выражение. И он рассказал ей.

Надия заморгала. Тяжело вздохнула, в двадцатый раз за этот день, как ей показалось. Села рядом с ним на койку. Она вдруг почувствовала слабость, поняла, что на этот раз у нее тоже дрожат руки. Ей это не понравилось. Она сцепила пальцы.

Они смотрели друг на друга. Вокруг и над ними слышались обычные звуки, которые издает судно в гавани. Шум самой гавани проникал в маленькое окно. Кто-то пронзительно хохотал. Кто-то другой долго кашлял. А здесь слышалось лишь их тихое дыхание. Она прислонилась к его плечу. Она даже не помнила, делала ли это когда-нибудь раньше, с кем бы то ни было, с тех пор как покинула дом. При этой мысли она выпрямилась. Тогда он прислонился к ней, тоже всего на секунду.

– Ты уверен? – спросила она.

Рафел кивнул:

– Я не хотел, чтобы он терял время, отмеряя дозу. И еще я подумал, что он, возможно, испугается, попытается увильнуть от выполнения задачи, использует слишком маленькую дозу, а потом заявит, что яд не подействовал. Он мне сказал, что никогда еще никого не убивал. Убить бывает трудно. Поэтому я сказал ему, что понадобится весь флакон.

– А это не так? Весь флакон был не нужен?

– Нет, – ответил Рафел. – Не нужен.

Светлейший Керам аль-Фаради, сын великого халифа и сам вот уже десять лет халиф Абенивина, все еще пребывавший в самом расцвете сил, к вечеру того же дня испустил последний вздох.

Он так и не проснулся на том диване, где лежал.

Перед его кончиной проявились некоторые симптомы. Прикладывая ухо к обнаженной груди халифа, лекари отмечали, что дыхание его становится все более поверхностным, а сердцебиение замедляется. Они не сумели назвать возможную причину этого. Или, что важнее, предложить эффективное лечение. Кровопускание не поможет, с этим все согласились. Они прикладывали холод ко лбу и к ногам халифа, потом перешли на нагретую ткань. Один лекарь неуверенно предположил, что сказитель применил какое-то колдовство, вызвал джинна – это было бы неописуемое злодейство. В дыхании халифа не обнаружили признаков яда, но отметили, что вино было налито в два бокала и один из них выпит до дна.

Визирь, решительный ибн Зукар, уже приказал начать в городе охоту на утреннего посетителя. Сперва было неясно почему. В то время казалось, что халиф просто отдыхает (возможно, устав от усилий на диване, хотя никто этого не произнес). А сказителю разрешили уйти – сам визирь разрешил. Но лекари не вмешивались в дела двора. И они также не знали того, что знал ибн Зукар: что халиф в то утро надел свой любимый зеленый «Бриллиант Юга».

Приказ найти этого человека не имел объяснения. По крайней мере, визирь, считавший, будто знает, что сделал вор – которого он сам пригласил сюда, оставил наедине с халифом, а потом отослал прочь, – его не предоставил. Такая последовательность событий не позволяла предположить, что он сохранит жизнь после вечерней молитвы или после любого другого момента, когда проснется халиф.

Однако халиф не проснулся. А потом халиф умер.

Лекари, полные ужаса, сообщили об этом ибн Зукару, упав на колени и упершись лбами в ковер. И тогда для визиря Абенивина наступил момент – как иногда случается в жизни, – когда необходимо действовать быстро и решительно.

Действовать – или быть казненным тем решительным человеком, который придет к власти в Абенивине и объявит визиря ибн Зукара предателем, ответственным за несчастье.

Дворцовая стража уже разыскивала Газзали аль-Сияба. В распоряжении визиря было немного стражников, подчиняющихся непосредственно ему, – требовать больше было бы слишком смело, это свидетельствовало бы о непомерном честолюбии, – но он им действительно доверял, в какой-то степени. Во всяком случае, больше, чем дворцовой страже. Теперь, после ужасной смерти халифа, он приказал лекарям убираться. Он смотрел, как эти жалкие люди поспешно убегают, радуясь, что остались в живых, а потом вызвал начальника своих стражников, некоего Бакири родом из страны, лежащей к югу от гор.

Он велел ему найти того раба, который ранее находился в этой комнате и обнаружил ожерелье и который сейчас был где-то неподалеку, увести его отсюда, перерезать ему горло, а от тела избавиться за пределами дворца.

Далее он велел таким же образом казнить самого доверенного телохранителя халифа, который тоже находился здесь, когда пришел сказитель. Бакири ни о чем не спросил. Как и следовало.

Оказалось, что доверенный телохранитель сбежал из дворца, как только нашли ожерелье в очаге. Очевидно, он был не дурак. И он видел, что халиф надел сегодня свой бриллиант, понял ибн Зукар. Вина за такие дела падает на тех, на кого падает, и не всегда на виновных.

Однако этот человек, на свою беду, действовал недостаточно быстро. Стражники визиря настигли его, когда он пытался договориться о покупке верблюда у южных ворот с явным намерением покинуть город. Его схватили, убили, как было приказано, и бросили в переулке недалеко от тех же ворот. Люди визиря вернулись во дворец, и Бакири доложил ему обо всем.

Ибн Зукар стал размышлять. Ему необходимо было действовать быстро, но точно.

Зарезанный стражник теперь, после смерти, стал полезен. Визирь приказал Бакири отправить людей обратно к южным воротам и принести тело во дворец. Он думал так быстро, как никогда раньше, пытаясь реагировать на события. Пытаясь, по правде сказать, остаться в живых и, возможно – всего лишь возможно, – добиться большего. Стражник со злым лицом сегодня утром отвечал за охрану благословенного халифа, не так ли? Он не справился с этим, не так ли? Почему не справился? Почему он пытался сбежать из города?

Это был поступок отчаявшегося, виновного человека, не так ли?

После еще более глубоких размышлений в это крайне сложное время визирь снова отослал Бакири и трех его подчиненных с еще более трудными заданиями. Их надо было выполнить быстро, пока слухи о том, что здесь случилось, не распространились по городу. А они обязательно распространятся. И снова Бакири ничего не сказал, только кивнул. На лице начальника стражи тоже нельзя было ничего прочесть.

Это хорошо, решил ибн Зукар, если он верен мне.

Халиф Абенивина не оставил наследников. Он редко посещал свой гарем. Визирь считал, что у него будет два явных соперника, когда в городе узнают об этой шокирующей смерти.

Лучше, чтобы не было ни одного.

Он ждал в той комнате, где лежал халиф. Ему необходимо было контролировать доступ в нее. Он оставил при себе четверых стражников: двое стояли у внутренней двери, двое сменили дворцовую стражу снаружи. Его самого могли здесь убить, это было вполне возможно, но некоторые моменты нужно ловить, как ловишь за волосы женщину, когда хочешь затащить ее к себе в постель и принудить к тому, что доставит тебе удовольствие.

Именно это он сейчас и делал, моля Ашара и звезды благословить его.

Дальше случилось вот что: два стражника из первой группы, люди халифа, явились с докладом. Ибн Зукар разрешил войти одному. Ему сообщили, что сказителя нашли.

– Хорошо, – ответил визирь. – Приведите его.

– Его доставили во дворец, господин. Он мертв. Мы нашли его в пустой лавке возле базара Мурташ. Заколотым.

Ибн Зукар помолчал, быстро соображая.

– Его обыскали? Что-нибудь нашли?

– Его обыскали, господин. Ничего не нашли. Но там остались следы ног в пыли. Кто-то там побывал.

– Ну да, глупец. Ты только что сказал, что его закололи! Конечно, кто-то там побывал!

Стражник опустил глаза.

– Если это неправда, – мрачно произнес визирь, – ты умрешь до захода солнца.

Резкие слова, от него их не ожидали.

– Я не лгу, господин! Ни вам, ни Ашару, ни звездам и богу.

Самый большой из известных зеленых бриллиантов может заставить кое в чем солгать, подумал ибн Зукар, но предпочел не высказывать своих суждений и сохранять бдительность. У него уже складывалась история: стражник халифа, дежуривший в то утро, действовал заодно со сказителем. Они отравили любимого народом халифа и сбежали вместе с бриллиантом. Стражник убил сказителя, потом его поймали люди визиря при попытке покинуть город.

Чтобы эта версия стала безупречной, необходимо было, чтобы бриллиант нашли у беглеца возле южных ворот. Но его не нашли. По крайней мере, так ему сказали.

Может быть, внезапно подумал визирь, может быть, никому даже знать не надо, что «Бриллиант Юга» пропал? Да! И раб, и утренний стражник мертвы! А теперь и сказитель! А он сам никому не говорил о бриллианте. Теперь нужно, чтобы тот раб, который одевал халифа, тоже умер, без шума, но есть очень хороший шанс, что никто не узнает о пропаже бриллианта! Ожерелье… ожерелье выбросили… по какой-то причине. Он придумает объяснение. Или сделает вид, что озадачен и зол. Можно обнаружить отсутствие бриллианта через какое-то время, недели, месяцы спустя, устроить безрезультатные поиски… все это вдруг стало возможным. Ему нужно лишь пережить следующие дни!

Он не ведал, что «Пролог к знанию» тоже пропал.

Трудно обрести знание в полном объеме. Мы все время живем, принимаем решения, не обладая им.

Охваченный смятением дворец – не идеальное место для соблюдения тайны.

К вечеру все уже знали о том, что одних людей убила дворцовая стража, а других – личная стража визиря. Среди последних оказались два человека, занимавшие очень высокие должности. В том числе – командующий войсками города. Его не слишком любили в Абенивине, но все же…

Еще одним погибшим был сказитель, которого утром неофициально принимал халиф. «Неофициально» – это слово имело особый смысл во дворце Керама аль-Фаради. Сказителя проводили к халифу в покои наверху, потом он ушел по своим делам, и теперь он мертв. По слухам, его не убивал никто из стражников. Конечно, это могло быть как правдой, так и выдумкой. Некоторые люди на базаре видели, как стражники вынесли тело из брошенной лавки и понесли обратно во дворец.

Наконец, и это было хуже всего, начали говорить – сперва пересказывая смутные слухи, а потом все более уверенно, – что сам халиф лежит мертвый на диване все в той же комнате для приемов. Сведения, как утверждалось, исходили от одного из дворцовых лекарей.

Это была грандиозная новость. Поразительная новость. Она неизбежно вызвала панику. И эти путаные, пугающие слухи, разумеется, не остались в дворцовых зданиях и садах. Их невозможно было удержать там.

В казармах солдаты начали вооружаться. Никто не отдавал им такого приказа, но это казалось необходимым. На кону был Абенивин. У халифа не осталось наследника. Их командующий убит. Начнутся беспорядки. Возможно, они даже сами решат их начать.

Говорили, что визирь, ибн Зукар, старается обеспечить спокойствие в городе. Его ненавидели не больше, чем обычно ненавидят визирей, но то, что, по слухам, именно его стражники убили командующего и главного придворного советника по сбору налогов… что ж, это говорит само за себя, не правда ли? Старая история.

Кто следующий в очереди на власть? Не стремится ли ибн Зукар стать единственным претендентом на нее? В таком случае пожелаем удачи визирю, если он считает, что ему предстоит безмятежное плавание по спокойному морю.

Что касается реального плавания, то в гавани, где на тот момент было пришвартовано более тридцати торговых кораблей и галер всевозможных размеров, многие суда начали отчаливать с вечерним приливом и с приливом новостей. Те, что остались, принадлежали купцам Абенивина, и эта гавань была для них родной. Некоторые из их предусмотрительных владельцев и капитанов все же вернули матросов из города на борт и велели им вооружиться. Было вполне вероятно, что начнется кровопролитие.

Город станет не тем местом, где можно обмениваться товарами или ждать караванов, если хоть один из разлетевшихся по нему слухов окажется правдой. А некоторые из них окажутся. Обитатели квартала киндатов рано заперли железные ворота (задолго до заката) и начали принимать свои меры предосторожности, слишком хорошо им знакомые. Лабазы джадитов у гавани запирали на засовы и ставили возле них сторожей. Некоторые из сторожей решили, что им платят слишком мало, и незаметно ускользнули.

Отплывающие галеры могли выйти из порта на веслах. Парусникам, то есть большинству торговых судов, конечно же, приходилось маневрировать. К счастью, когда солнце клонилось к западу в конце погожего дня, задул попутный ветер. Некоторые корабли чуть было не столкнулись, торопясь выбраться из гавани, но настоящих столкновений удалось избежать. Просто чудо в сложившихся обстоятельствах.

– Это чудо, – прошептал Рафел. Они стояли вместе на корме. Эли вывел их из дикого скопления судов, и они направлялись прочь от Абенивина. Волны Срединного моря с белыми барашками пены никогда еще так не манили к себе, подумала Надия. Она знала, что Рафел не верит в чудеса. Она сомневалась, что это вообще свойственно киндатам. Джадитам вроде нее полагалось верить в подобное: вмешательства бога ожидали в случаях крайней нужды, в ответ на молитвы и благочестие молящихся.

Сама она тоже в них не верила. Такой результат можно было предвидеть. Хаос в городе после известия о смерти халифа. И другие смерти после этого. Уже должны расползаться слухи о перевороте. Обязанности портовых чиновников – проверка трюмов в поисках незаявленных товаров, взыскание пошлин и портовых сборов – не будут для них первоочередным делом. Только не сегодня вечером.

Они спрятали бриллиант и книгу, один предмет в его каюте, другой в ее. Хотя разделять их было бессмысленно. Она сказала Рафелу, что, если обнаружат хотя бы что-то одно, им грозит очень неприятная смерть. Он слабо улыбнулся.

Но, по-видимому, никто не собирался их обыскивать. И теперь на их уход никто не обратит внимания. Стоя с развевающимися на вечернем ветру волосами и оглядываясь вокруг, Надия видела, как последние торговые корабли выбираются из гавани Абенивина.

Она покачала головой. У них есть два украденных предмета огромной ценности, они убили халифа, они подняли паруса и направляются в открытое море. Она взглянула на Рафела, стоящего рядом с ней.

– Возможно, – сказала она, вопреки всем своим жизненным инстинктам. – Возможно, это чудо.

Позже, когда она лежала на своей койке, а корабль поднимался и опускался на волнах неспокойного моря, Рафел постучал в ее дверь. Перед этим она услышала его шаги в узком проходе к каюте.

– Открыто, – отозвалась Надия. Она сказала это тихо, хотя внизу никого больше не было. Натянула простыню до самого подбородка и села на койке. Волосы ее, конечно, были распущены. Теперь они стали короткими, едва касались плеч. Рафел вошел с корабельным фонарем, повесил его на тяжелый крюк. И закрыл дверь.

– Наверное, теперь тебе следует ее запирать.

Надия покачала головой. Она еще не успела уснуть и была собранной.

– Экипаж знает, что мы никогда не запираем двери. Нельзя что-то менять. Я доверяю нашим тайникам.

– А я не доверяю ничему ни на земле, ни на море. – Он всегда так говорил.

Она слабо улыбнулась ему.

– В чем дело, Рафел? – Он нечасто вел себя так. Она с трудом могла вспомнить, когда это было в прошлый раз.

У нее в каюте стояла квадратная табуретка. Он отодвинул ее от стены и сел, медля с ответом. А когда заговорил, то сказал нечто неожиданное.

– Сегодня вечером я чувствую себя старым, – признался он.

– Это был трудный день. Ты не старый.

Он покачал головой:

– Старше всех на этом корабле.

– Даже Эли?

– Может, кроме Эли. Мы вместе росли.

– Ты не выглядишь старым. Ты выглядишь как храбрый красивый корсар.

Он в ответ рассмеялся:

– Знаешь, никто никогда в жизни не называл меня красивым.

– Неужели? Назвать еще раз? Это сделает тебя счастливым?

– Я не бываю счастливым, Надия. Но… да. Сделай это. Только на палубе, чтобы другие услышали.

Настала ее очередь рассмеяться:

– Я могу улыбаться, когда это скажу?

– Нет. Мы же не хотим, чтобы тебя сочли неискренней?

Он услышал ее смех. Это заставило его осознать, в который раз, как редко удается его услышать. Надия жила такой жизнью, подумал он, которая не располагает к смеху. Возможно, теперь наконец это изменится? Если у них все получится? Опасность не мешает смеху; не то что рабство. Или это неправда? Возможно, и мешает. Ее лицо, обрамленное волосами, уже снова стало серьезным.

– Я должна поверить, что это действительно имеет для тебя значение? – спросила она. – Если на то пошло, мне это тоже редко говорили, с тех пор как я выросла. – Она никогда не рассказывала о своем детстве. – Почему ты пришел сюда так поздно?

Он двинулся к ответу на этот вопрос окольным путем. Он почти всегда так поступал. Старая привычка, возможность понаблюдать за слушателями.

– Не говорили, что ты красивая? Конечно красивая, но гораздо больше, чем красивая. Ты ужасно способная. Управляешься с ножами, словами, цифрами, даже с кораблем научилась. Гм. Что еще? Умеешь ездить верхом?

– Совсем не умею. Хотя и выросла в стране наездников. У нас не было лошадей. Только ферма.

Этого он не знал. Он даже не знал, в каком районе Батиары она родилась. Знал только, что она поклялась никогда не возвращаться. Собственно говоря, именно поэтому он и пришел сегодня ночью в ее каюту. Он сказал, все еще подбираясь к ответу:

– Надия, ты уже должна знать, что большинство мужчин считают тебя желанной, даже если ты их немного пугаешь.

– Вот как? А тебя?

Этого он не ожидал. Он кашлянул:

– Пугаешь ли ты меня? Только тогда, когда я собираюсь предложить тебе нечто такое, что тебе не понравится.

Повисла пауза. Она смотрела на него. Он понимал, что она спрашивала не об этом.

– Я бы никогда, – сказал он, – не сделал того, что может тебя оскорбить. Никогда.

– Боишься моих ножей? – Ее голос смягчился, она шутила.

Он покачал головой:

– Боюсь рисковать твоей дружбой. У меня немного друзей. Такой у меня характер.

Ее очередь кашлянуть:

– И у меня тоже. Спасибо. Теперь скажи мне, зачем ты пришел, чтобы я могла лечь спать.

И он ответил, подготовившись меньше, чем ему бы хотелось:

– Я думаю, нам нужно отправиться в Батиару.

Молчание. Сейчас она его не пугала. Похоже, она сама боится, подумал он.

Надия медленно произнесла, взвешивая его слова:

– Чтобы продать то, что у нас есть?

Он кивнул:

– Я думаю, что это нужно доставить туда. У меня есть идеи насчет обоих предметов: и бриллианта, и книги.

– И обе идеи… связаны с Батиарой?

Он опять кивнул:

– Ты можешь сойти на берег в Марсене, когда мы остановимся, чтобы нам заплатили за… за халифа. Мы заберем тебя на обратном пути. Если ты мне доверяешь.

– Разумеется, я тебе доверяю, – ответила она, качая головой. – Но больше почти никому, если честно.

– Я знаю. Спасибо. В общем, это возможно. Если ты… – Он произнес это: – Если ты не хочешь возвращаться домой.

Снова тишина. Потрескивание корабля, ветер, плеск волн. Качающийся на крюке фонарь.

– Я бы не хотела возвращаться домой, нет, – сказала она. – Но Батиара – большая страна. Куда ты планируешь отправиться?

Он сказал ей.

Она долго смотрела на него. Он не мог прочесть выражение ее лица.

– По правде говоря, это близко к моему дому. – Она вздохнула, он тоже. Ее губы изогнулись, но то была не совсем улыбка. – Ты действительно довольно красивый мужчина, Рафел бен Натан. Просто чтобы ты знал. И ты мой друг. Думаю, я буду нужна тебе. Продажа этих вещей будет связана с большим риском. Я поеду с тобой. Я только что… я решила, что мне не нравится думать, будто прошлое мешает мне действовать.

– Только что?

– В этот самый момент.

– Хорошо. – Его самого удивило то, какое облегчение он почувствовал. – Очень хорошо. Увидимся утром на палубе. Не забудь сказать, какой я привлекательный. – Он встал, снял с крюка фонарь, аккуратно придвинул табурет обратно к стене, открыл засов на двери и вышел.

Надия еще долго не спала.

Она поймала себя на беспричинных размышлениях о желании, о том, что значит быть желанной. Она умела нравиться мужчинам и завлекала их намеренно, когда это было полезно для заключения сделки. Но самой испытывать желание?

Это было совсем иное. Она плохо помнила это чувство. Его у нее отобрали, подумала она. Похитили. Когда похитили ее саму. Она, несомненно, была уже достаточно взрослой, чтобы думать о таких вещах, чтобы мечтать о них, к тому моменту как ее увезли из дома. Но по-настоящему она не помнила ту девочку с фермы. О чем она думала и что чувствовала. Все это исчезло. Ей казалось, что однажды она с кем-то целовалась, но то было лишь смутное воспоминание. Словно существовала какая-то стена или море между ней и тем временем, и она жила по другую сторону стены или на другом берегу.

Когда она все же уснула, ей снились лошади – это было нечто новое и очень странное. Она скакала по равнине ночью, под обеими лунами, и ее волосы (ставшие снова длинными) развевались за спиной.

Снаружи, в вышине, растущие луны сияли над Срединным морем, и ветер в парусах уносил корабль на север сквозь ночь.

Рафелу тоже было не до сна. Он погасил фонарь, повесил его на крюк за дверями их кают, потом поднялся на палубу. Эли стоял у штурвала. Он никогда не спит, говорили о нем в шутку. Это недалеко от истины, подумал Рафел. Он пошел к Эли под звездами и лунами, которым его народ поклонялся как сестрам бога.

Его мысли все время возвращались к прошлому, чего ему обычно удавалось избегать. Надия в этом не одинока, подумал он.

– Есть что-то, о чем мне нужно знать?

Эли покачал головой:

– Легко идем – думаю, этот ветер будет дуть всю ночь. – Он взглянул на Рафела. – Ты в порядке?

Бен Натан пожал плечами:

– Буду в порядке, друг мой. Мысли одолели.

– Ты всегда такой, когда плывешь в Марсену.

– Что? Неужели?

Тот кивнул:

– Каждый раз. Я бы сказал, что это объяснимо.

– Не люблю быть предсказуемым.

Эли рассмеялся:

– Конечно, не любишь, Рафел. Ты всю жизнь стараешься этого избегать.

– Иди ты, Эли, – сказал он, посчитав это уместным ответом.

Эли опять рассмеялся:

– Хочешь выпить? У меня тут фляжка.

– Не очень, – ответил Рафел. – Просто немного побуду здесь, а потом попробую уснуть.

– Сон, – сказал Эли, – пустая трата времени.

– Нет, не пустая, – возразил Рафел.

Он прошел на нос. Его украшала фигура – морское создание, женщина с рыбьим хвостом. В хвосте спереди имелся тайник, иногда они прятали в нем разные вещи.

Он стоял рядом с фигурой и вспоминал последний из таких случаев, а затем его мысли унеслись еще дальше в прошлое, к тому времени, когда Марсена в широкой бухте на побережье Фериереса стала важным местом в его жизни. Вероятно, Эли был прав. Рафел действительно чувствовал, что прошлое возвращается всякий раз, когда они плывут туда. И странное ощущение настоящего тоже – стоит им только причалить и сойти на берег.

Разве могло быть иначе? В самом деле.

Стоя под солеными брызгами и ветром, чувствуя, как его охватывает печаль, он прочел молитву за мать и отца, а затем еще одну – как всегда – за своего брата, где бы он ни был в этом ночном мире. Если он все еще есть где-то в этом мире.

Пройдет еще какое-то время, прежде чем – не раньше лета – весть о насильственной смерти молодого Газзали аль-Сияба достигнет Альмассара, где он вырос и где жила его семья. Родные будут оплакивать его, во главе с горюющим отцом.

Газзали, старший сын, появившийся на свет почти сразу после того, как они бежали из Эспераньи на чужбину, не был самым добродетельным из молодых людей, но он был добрым ребенком с милым лицом, мальчиком симпатичным и поразительно смышленым. Он с ранних лет запоминал истории, рассказанные ему отцом или услышанные на базаре, а также, в десятилетнем возрасте, когда отец задал ему эту непростую задачу, запомнил первые трудные страницы великого текста ибн Удада.

Сияб аль-Арам никогда не оставлял надежды, что его сын вернется на путь Ашара и будет вести жизнь ученого и мудреца, чтобы достигнуть такого же положения, как его отец, или даже превзойти его. С тех пор, как несколькими годами раньше погиб от руки неизвестного убийцы Диян ибн Анаш, Сияб был главным судьей Альмассара и вызывал восхищение и уважение как своей строгостью, так и своей справедливостью. Когда этот добрый человек узнал, что его сына закололи (тоже кто-то неизвестный) на базаре в Абенивине и что это случилось несколько месяцев назад, он лишился покоя.

Смерть любимого ребенка может подействовать так. За этим может последовать все, что угодно. Для Сияба аль-Арама следствием стала острая тоска. Беспомощное желание еще раз увидеть своего мальчика, сделать так, чтобы перед расставанием они обменялись не теми резкими, подобными ударам двух кнутов, словами, а другими, учтивыми и полными любви.

Он плакал, часто, даже в суде. Говорили, что он уже никогда не стал прежним. Он умер меньше чем через два года после этого; не молодым, но и совсем не старым. Только сломленным.

Керама аль-Фаради, убитого халифа Абенивина, не слишком оплакивали, возможно потому, что после его смерти воцарился такой хаос.

Его следовало оплакивать. Он был не самым благочестивым из правителей, но никогда не угнетал добродетельных людей. Его правление стало для Абенивина десятилетием процветания в мире, который видел падение Сарантия, в мире, в котором гражданские войны бушевали совсем рядом. Это должно было послужить достаточным основанием, чтобы Керама аль-Фаради по-доброму, с любовью вспоминали в его городе. И с грустью передали под покровительство Ашара и всевидящих звезд. Но этого не произошло.

Увы, такое случается. Не всегда находится тот, кто отнесется к нам с добротой при жизни. Или по-доброму вспомнит о нас после смерти. Разве только бог, которому мы молимся, хотя мы и делаем это исходя из своих душевных порывов и желаний, а не из уверенности.

Глава IV

Переход до Марсены прошел без приключений. Ни непогоды, ни корсаров. Они и сами были корсарами – конечно, с разрешения халифа Альмассара. Это давало некоторую защиту. Не слишком надежную, однако, и точно не от пиратов и королевских кораблей Эспераньи.

Они опередили любые новости из Абенивина. Они сами были новостями. Рафел хотел этого. Он требовал от Эли идти на максимальной скорости. Они должны были доставить вести двум братьям, которые их ждали. Рафел не думал, что им следует бояться их сейчас: они выполнили то, для чего их наняли. Но эти двое были совершенно непредсказуемы. Особенно младший брат – он мог убить человека по мгновенной прихоти, под влиянием настроения. Такое уже случалось.

Марсена была известна как город, безопасный для ашаритов. Война за превосходство в джадитском мире между королем Фериереса и королевской четой Эспераньи привела к возникновению сложных альянсов и заигрыванию с запретами. Хотя запретить что-то королю было трудной задачей даже для Верховного патриарха. Скарсоне Сарди пытался, конечно, слал из Родиаса страшные проклятия, грозил прекратить отправление обрядов Джада – лишив людей надежды попасть к богу в свет после смерти – по всему Фериересу за то, что его король заключает соглашения с проклятым Гурчу.

Он раньше был легкомысленным человеком, этот еще молодой Верховный патриарх, его пристроил на столь высокий пост хитрый богатый дядюшка, который был правителем Фиренты во всем, кроме официального титула. Скарсоне считали не более чем инструментом семейства Сарди в их превращении из местных банкиров в заметную мировую силу. Но он изменился, и все знали, что причиной этого стало падение Сарантия.

Ни один человек не захотел бы навечно прославиться как патриарх, который это допустил. Ни один джадит не захотел бы уйти после смерти к своему богу в надежде на кров и свет с таким черным пятном на душе и имени.

Поэтому Верховный патриарх до сих пор агрессивно призывал всех монархов-джадитов и городских аристократов к войне за возвращение Золотого города. Он больше не был всего лишь инструментом своей семьи. Однако это не означало, что он сумел добиться священной войны, к которой стремился. Были конфликты и ненависть ближе к дому, и была прибыль, которую желали получить такие города-государства, как Сересса, через год после падения Сарантия непринужденно возобновившая торговлю с Гурчу Разрушителем в городе, который теперь назывался Ашариасом.

Все знали, что Верховный патриарх запретил произносить само слово «Ашариас» в его присутствии. Конечно, это не изменило названия города. Для такого нужна армия, а ее у него не было.

Тем временем Эмери, король Фериереса, разрешил ашаритским корсарам и купцам ремонтировать суда, запасать воду и продукты и торговать (заплатив пошлину) в глубоководном порту Марсены. В обмен на это пираты Маджрити оставили в покое его суда, продолжая постоянные смертоносные нападения на корабли Эспераньи, его противника. Они преследовали джадитов – охотились за галерами, рабами для домашнего хозяйства, увозили детей, чтобы сделать из них придворных евнухов или солдат, – но никогда не трогали прибрежные города Фериереса.

Эсперанья – да. Батиара, где никчемный громогласный патриарх пытается развязать против них войну, – да, конечно. Земли джадитов дальше к востоку, ближе к Ашариасу – обязательно. Галеры, в конце концов, сами собой не плавают. Они нуждаются в рабах, чтобы те сидели на веслах, а потом умирали.

Пираты-джадиты поступали точно так же с поселениями и городами Маджрити. И капитаны боевых судов Эспераньи, которые при любом удобном случае совершали вылазки на юг, стремясь захватить корабли и прибрать к рукам гавани на этом берегу. Или просто убить тех, кто не поклоняется солнечному богу.

Никто не назвал бы это время безопасным для мореплавания или для жизни на побережье Срединного моря или на прилегающих к нему землях.

Вот как вышло, что Надия, рабыня Дияна ибн Анаша из Альмассара, сделалась его собственностью. И оставалась ею, пока не воспользовалась ножом, чтобы покончить с этим. И с ним.

Рафел, живший в пригороде Альмассара, в общине киндатов за городской стеной, знал человека, который когда-то давно купил его партнершу совсем юной девочкой. Он видел его издалека. Ничего удивительного: Диян ибн Анаш был известным судьей, ученым, уважаемым в городе человеком. Никто не знал, кто его убил. Могла ли хоть одна порядочная душа заклеймить девочку, которая стала женщиной, сделавшей это, если бы узнала правду? Что ж, многие бы так и поступили. Почти все, по правде говоря. Риторика имеет свои границы, даже в мыслях.

Он совсем ее не осуждал, с той самой ночи, когда она пробралась в порт, на борт «Серебряной струи», и рискнула попросить разрешения остаться, а он согласился. Она рассказала ему часть своей истории – небольшую часть.

Рафел заставил себя вернуться к тому, ради чего сегодня утром поднялся на палубу, и раздать жалованье экипажу. К концу этого дня они пришвартуются в гавани Марсены. Ветер, изменчивый в это время года, оставался попутным, он нес их к противоположному берегу. Пока что им необыкновенно везло. Рафел бен Натан не доверял фортуне. «Если сегодня ты слишком много смеешься, – говорила его мать, – завтра будешь плакать».

Он также не доверял матросам, отпускающим мрачные шуточки насчет жалованья, выстраиваясь в очередь перед столом, на котором ждали его гроссбух и их деньги. Шутником был здоровенный моряк из Эспераньи с покатыми плечами, Бастио. Опять он.

– Я думаю, он нам недоплатит сейчас, потому что нам пришлось покинуть Абенивин до того, как они закончили закупки. Следите! – Он сказал это двум стоящим позади матросам, когда они приближались к столу. И сказал громко.

– Я так не думаю, – возразил один из них.

– Следите, – уверенно повторил Бастио. – Он киндат, не забыли?

– Не реагируй, – тихо сказал Рафел Надии, стоящей у него за спиной.

Эли был у штурвала, сейчас он как раз отдавал распоряжения матросам, тянущим канаты.

Очередь дошла до Бастио.

– Мой господин, – произнес он, подобострастно кланяясь. Он был привлекательным мужчиной.

Рафел поднял на него глаза.

– Жалованье полностью, как всегда, – сказал он. – Ни один человек на моем корабле не страдает из-за событий, которые мы не можем контролировать. Ты можешь извиниться.

Бастио бросил взгляд мимо Рафела и явно увидел выражение лица Надии. Оно не было благожелательным.

– Всего лишь пошутил, капитан. Вы же знаете! Такая у меня привычка! – Он улыбнулся.

– Может, ты поменяешь свою привычку по такому случаю?

Рафел отсчитал монеты, отметил выплату в гроссбухе, положил деньги на край стола ближе к матросу.

– Конечно поменяю! – ответил Бастио. – Спасибо, капитан!

– Не стоит благодарности. Это оговоренная оплата. Иди к Эли.

Он выдал деньги экипажу, потом, как обычно, на глазах у матросов бросил монету за борт – повелителям и повелительницам моря. Языческие боги и духи; веру в них не одобряла ни одна религия. Это было ересью, но все моряки, в любой стране, ценили, если их капитан или владелец судна соблюдал этот ритуал.

Он закончил заполнять гроссбух, произвел последние подсчеты, с удовольствием обнаружил, что все сошлось. Рафел хорошо умел считать – мелочь, которой он гордился. Надия ждала, когда он освободится. Наконец бен Натан оглянулся на нее.

– Он мне не нравится, – тихо сказала она. Они уже остались одни.

– Мне тоже. Не возьму его на корабль, когда мы закончим.

Она кивнула:

– Можно я его убью?

Он поморщился:

– Нет, нельзя. Прекрати.

– Ты отнимаешь у меня все удовольствия в жизни.

Он фыркнул:

– Не все, я думаю.

Она усмехнулась:

– Не рассчитывай, что я соглашусь со всеми твоими словами только потому, что ты такой красивый мужчина.

– То, что ты говоришь это сейчас, не в счет. Никто не слышал. Ты пойдешь на встречу с братьями сегодня?

– Я не отказалась бы от нее даже ради надежды на свет Джада после смерти, – ответила Надия.

Эли с командой закончили швартовку судна. Рафел и Надия назначили матросов, которые останутся охранять корабль, когда остальные сойдут на берег, и тех, кто сменит их позже. Затем они отправились в таверну, где им назначили встречу их наниматели, по дороге приветствуя знакомых в порту. Они немного беспокоились, пока шли туда, да и как иначе? Был ранний вечер, еще не совсем стемнело.

Зарик и Зияр ибн Тихон уже ожидали их. Они выбрали этот порт местом встречи. Бен Натан был не в том положении, чтобы предлагать иное. Но его это устраивало, по многим причинам.

Братья сидели за столом в глубине зала. Там было не очень светло. Они предпочитали тень. Фериерес сейчас считался безопасным для ашаритов, но они были… не обычными ашаритами.

Рафел предпочел бы явиться первым, оказать им эту любезность – чтобы не заставлять ждать самых грозных корсаров Срединного моря. Людей, которые теперь также правили Тароузом, городом на побережье к востоку от Абенивина. Они правили в качестве халифов, но от имени Гурчу, завоевавшего Ашариас. Он прислал к ним на запад несколько сотен пехотинцев-джанни – в знак своей поддержки, но они до сих пор правили достаточно свободно, находясь так далеко от него. И почти всегда кто-нибудь из них – обычно младший – находился в море.

Они, в конце концов, также были командирами флота Гурчу на западе.

Братья были богатыми, непредсказуемыми, часто внушали ужас. И пользовались этим страхом как оружием. Культивировали его, как фермер культивирует свои поля. Они сжигали деревни только для того, чтобы их сжигать, давая своим людям полную свободу действий перед тем, как начнутся пожары. Они позволяли одним лишь слухам о своем приближении сеять панику среди джадитов на побережье или в прибрежных районах.

Они также до сих пор были ужасно амбициозными. По-видимому, Тароуза им оказалось недостаточно. Именно поэтому они наняли неизвестного купца-киндата и его партнершу, чтобы те организовали для них убийство халифа Абенивина. Неизвестность Рафела, безусловно, была одной из причин.

Другой город они могли бы осадить, напасть на него с суши и с моря, но захватить Абенивин было сложно, еще сложнее – окружить его и взять измором, и выглядело бы это нехорошо: слишком открытое нападение на собратьев по вере. Это сказало бы о них слишком многое.

Гурчу такое могло не понравиться.

Некоторые кампании лучше проводить тихо и так же тихо удовлетворять некоторые из своих амбиций. Пускай один из этих жалких скитальцев-киндатов подготовит почву. Он организует убийство, а потом они явятся в качестве благословленных звездами спасителей в охваченный хаосом город. Купец-киндат? Его могут разорвать на части или выпотрошить, если заговор раскроют, вместе с теми, кто ему помогал. Невелика потеря. Совсем не потеря, откровенно говоря.

Рафел все это понимал. И Надия тоже, он не сомневался, хотя они об этом не говорили. Она слишком умна, чтобы не понимать. И еще она умеет молчать.

Как сейчас. Они встречались с братьями всего один раз, в доме в Альмассаре, в отсутствие его владельца, под охраной корсаров. Двое очень крупных мужчин сидели во внутреннем дворе в сумерках, светлячки только зажглись. Старший, Зарик, со знаменитой рыжей бородой и голубыми глазами, и младший, Зияр, тоже с бородой, но более темной. Он был опаснее брата в такие моменты, как этот. Возможно.

Опасность можно измерять различными способами, думал Рафел. Братья родились джадитами на востоке, на одном из рыбацких островов к северу от Кандарии. Их пленили во время пиратского налета вместе с другими мальчиками. Чтобы сделать из них рабов или, может быть, джанни. Но ночью они захватили судно. Убили людей, которые их похитили. Выбросили трупы в море. Вот как это началось. Так рассказывали.

Они могли и правда стать джанни, если бы оказались достаточно сильными и их продали бы правильному человеку. Джанни почти всегда были джадитами, всем обязанными двору и армии, верными, потому что больше им некому было хранить верность, ведь их лишили дома.

Братья не стали джанни. Они стали пиратами: сначала владели одним кораблем, потом двумя, потом целой флотилией, другие корсары присоединялись к ним; один из братьев был очень умным, другой – жестоким. В конце концов братья ибн Тихон подчинили себе город Тароуз у древних руин Аксарта.

Мелкие события могут иметь большие последствия. Это всем известно.

Рафел бен Натан поклонился им в полутемном зале таверны в Марсене. Ему хватало здравого смысла, чтобы бояться. Он надеялся, что Надии тоже. Эти люди – правители, и они покинули свой город, оба, чтобы явиться на эту встречу. Это имело большое значение. Он надеялся, что Надия тоже поклонилась им, держась у него за спиной, как и подобает. Он не оглянулся, чтобы посмотреть. Пусть женщине позволили в этом участвовать, но она должна была показать, что знает свое место.

– Мой господин Зарик, мой господин Зияр. Нижайшее почтение вам обоим.

Рафел говорил на ашаритском. Он заметил, что столы вокруг них пусты. Никто не хотел приближаться к братьям. По меньшей мере шесть телохранителей-ашаритов стояли неподалеку, заслоняя их от посторонних взглядов. Ближе к дверям и к улице в зале таверны чувствовалось напряжение, неловкость. Позволив себе бросить взгляд через плечо, Рафел увидел, что люди устремляются к выходу. Неудивительно. В Марсене знали этих двоих. На всем побережье Срединного моря их знали.

Он снова повернулся к столу и пристально всмотрелся в них, стараясь делать это не слишком явно. Ему не показалось, что они пьяны. Ашаритам пить не полагалось, но…

– Отчет, киндат, – произнес Зарик ибн Тихон отрывистым, но не угрожающим тоном. Он с ними не поздоровался. И это был не вопрос. Это был приказ.

– И пусть он будет хорошим, – шутливо сказал его младший брат. – Или я трахну эту женщину на столе, а потом мой брат тебя убьет. Ему достаточно лишь оцарапать человека своим клинком.

– Прекрати, Зияр, – сказал его брат. – Нет причины. Мы предложили сделку, и они приняли условия. Это нужная встреча.

Зияр ухмыльнулся. Рафел увидел, как сверкнули в сумраке белые зубы. «Нужная встреча!» Может быть, он все же пьян.

Из-за черной всклокоченной бороды, из-за ламп и теней младший брат походил на демона, духа из потустороннего мира. Рафел удивился, обнаружив, что он сейчас больше сердится, чем боится. Его охватил настоящий гнев. Ему это не нравилось, но он его чувствовал.

– Благодарю, – спокойно сказал он старшему брату. Повернулся к младшему, показывая, что обращается и к нему. Все знали, как легко оскорбить этого человека. – Мы взялись сделать то, чего вам хотелось. Мы все согласились, что это будет трудная и деликатная задача.

– Деликатная, – снова передразнил его Зияр. Теперь Рафел был уверен, что он пьян.

– Да, – сказал старший брат. – Мы с этим согласились. Я помню тот внутренний двор. Помню, как рассказал вам о Газзали аль-Сиябе. Каковы результаты, бен Натан?

На этот раз он хотя бы назвал его по имени. И оформил свои слова в вопрос.

– Халиф Абенивина, Керам аль-Фаради, занял свое место среди звезд, как это ни печально, раньше срока, – сказал Рафел.

– Это точно? – Это опять произнес старший, но теперь более оживленным голосом. Взволнованно. Этого брата люди не считали безумным.

Они оба такие крупные мужчины, подумал Рафел.

– Все суда покинули гавань Абенивина в тот же вечер, с отливом. По сообщениям, командующий гарнизоном города и главный советник по налогам также были убиты в тот день.

– Не вами? – быстро спросил Зарик.

– Нет. Нет. Вероятнее всего, стражниками визиря.

Зияр громко расхохотался:

– Ха! Ты говорил, что так и случится, брат!

Зарик позволил себе слегка улыбнуться. Отпил вина из бокала.

– Что ж, хорошая работа, – сказал он Рафелу и бросил быстрый взгляд туда, где стояла Надия. – А Газзали аль-Сияб?

– Он мертв, господин, – ответила она. Рафел снова занервничал, ей не полагалось здесь говорить.

Выражение лица Зарика изменилось.

– Откуда ты это знаешь?

– Это я убила его, – ответила Надия.

Рафел знал, что она это скажет. Он сохранил серьезное, даже мрачное выражение лица. Он ждал, его тревога вернулась и постепенно превращалась в страх.

– Потому что?.. – Голос Зарика ибн Тихона звучал тихо.

– Потому что он вел себя неосторожно, и было известно, что он ходил во дворец в то утро; если бы его поймали в тот день, он бы заговорил. Он бы назвал вас обоих. Я не могла так рисковать, ради вашего блага.

Молчание. Потом снова смех младшего брата, громкий, тяжелый. Он ударил по столу раскрытой ладонью. Вот так он смеется, убивая человека, подумал Рафел. Зияр хлопнул старшего брата по спине.

– Ашар в пустыне никогда не пророчествовал так удачно, как ты! – воскликнул он. – Ты предвидел и то, что они так сделают!

– Ересь, – ответил его брат, качая головой. – Ты должен раскаяться в этом и прочесть молитву. Но да, я и правда предполагал, что эти двое, скорее всего, его прикончат. Из жадности или из осторожности. Однако я думал, что это произойдет на корабле.

– Это произошло не там и не из жадности, – возразил Рафел. – Его долю можете удержать и отдать бедным, или благочестивым, или тем, кого сочтете достойными, господа. Он был опасен для вас, не только для нас. Он знал, кто его нанял.

– И вы тоже знаете, – заметил младший брат.

– Конечно, мы тоже. Вы убьете нас теперь или честно расплатитесь? Я никогда не слышал, чтобы братья ибн Тихон бесчестно поступали с теми, кто оказал им добрую услугу.

– Это правда. Хотя я еще никого из вас не трахнул, – ответил Зияр, но теперь он улыбался.

Рафел не позволил себе улыбнуться в ответ. В конце концов, он был киндатом. Их едва терпят в этом мире.

– Вы можете подождать известий с других судов, чтобы проверить наши слова, – предложил он. – Не сомневаюсь, некоторые направляются сюда. Мы плыли быстро, ведь нас ждала встреча с вами.

– И ваша плата.

– И наша плата.

Зарик спросил, как показалось, с искренним любопытством:

– Яд из эсперанского флакона. Он сработал?

– Сработал, господин. Газзали сказал мне об этом, – ответила Надия. Рафел все еще нервничал из-за того, что она говорит с ними.

– А потом ты его убила. Как?

– Ножом в затылок. Удар плоским лезвием, чтобы крови было немного. Я не хотела выходить на улицу с кровью на одежде.

– Понимаю. Ты хорошо знакома с разными способами убийства, Надия бинт Диян?

Рафел не предполагал, что халиф Тароуза помнит ее имя. Зарика не следует недооценивать, напомнил он себе.

– Мне пришлось научиться, да, мой господин.

Он молился, чтобы она не сказала больше, и, к счастью, она не сказала.

– Мы живем в трудное время, не так ли?

– Это так, господин.

– Ты молишься, Надия бинт Диян?

– Молюсь.

– Где ты молишься?

Рафелу не нравилось то, куда идет этот разговор.

– В храмах Ашара и звезд, господин. Или в одиночестве, прося милости и прощения за грехи.

– Не в святилищах джадитов?

Рафел сглотнул. Он услышал, как Надия ответила:

– Нет, с тех пор как меня ребенком взяли в плен. Как и вас, господин.

Рафел затаил дыхание. Время на мгновение застыло в почти неосвещенном пространстве таверны в Марсене ранней весной того года.

Затем, по милости лун-сестер, снова раздался смех, на этот раз – обоих братьев. Смех продолжался какое-то время. Но он мог совсем не прозвучать, понимал Рафел. Его напарница, подумал он, великолепна, и она может их погубить. И то и другое правда.

Зарик ибн Тихон поднял руку. Один из телохранителей подошел к ним, выступив из полумрака. Тревожное ожидание, затем – иное чувство. Ибн Тихон протянул руку ладонью вверх, и телохранитель положил в нее запечатанный конверт.

– Мы пользуемся услугами банка Карраца в Серессе для расчетов на землях джадитов, – сказал старший халиф Тароуза. – Полагаю, вы не возражаете против платежа через этот банк? У них филиалы во многих городах, в том числе и в этом, разумеется.

Рафел уловил в этом отчасти учтивость, а отчасти насмешку. Что он мог ответить? Он кивнул:

– Конечно, не возражаем, господин. Благодарю вас.

– Вы сделали то, о чем с вами заключили договор, и один из вас, как ни грустно, погиб, выполняя свои обязательства. Вы получаете плату в полном объеме и можете поступить с долей аль-Сияба так, как сочтете нужным. Мы благодарны, мы опять обратимся к вам, если возникнет подходящее задание. Вы можете идти.

Он понимал, прекрасно понимал, что распечатывать конверт и проверять сумму не стоит.

Они поклонились. И ушли. Люди расступались, пропуская их.

Уже стемнело. На продуваемой ветром улице возле гавани, под бегущими над головой облаками и звездами, он наконец смог вздохнуть свободно. Ему казалось, что он уже очень давно не дышал как следует.

– Я думаю, ты довольно хорошо справился с этим, – сказала Надия. – Для человека, неопытного в подобных делах.

Он повернулся к ней, готовый разразиться проклятиями, и увидел, что она улыбается.

– Ты молодец, – сказала она. – Прости, что дразнила их. Кажется, я бываю неосторожной в такие моменты.

– Очень, – только и сумел выговорить он.

– И еще, ты выглядел красивым там, в таверне. Должно быть, дело в освещении.

На этот раз он все-таки выругался.

Рафел хотел, чтобы она покинула его в этом месте. Имеет он право на личную жизнь или нет? Он напомнил ей, что хорошо знает Марсену и приплывал сюда годами, задолго до того, как позволил некой беглой джадитке подняться на свой корабль.

Здесь имелся квартал киндатов. Фериерес был не самой гостеприимной из стран джадитов для людей его веры – перед тем как сойти на берег, Рафелу пришлось надеть бело-голубую шапочку, подчиняясь требованиям закона, – но их отсюда не изгоняли, и священники, возглавлявшие инквизицию в Фериересе, были менее ревностны и не внушали такого ужаса, как в Эсперанье.

– Тебе нужен телохранитель, Рафел. Ты не справишься с вором, заведя с ним спор о принципах этики, и вообще тебе не положено находиться за пределами квартала после наступления темноты.

– Я это делал, – возразил он. – Спорил о принципах этики. Но все в порядке. Мне недалеко идти и…

– Позволь мне проводить тебя и подождать у ворот. Если только ты не идешь к шлюхе и тебе не понадобится вся ночь. В этом случае я провожу тебя и вернусь утром.

Он поморщился.

– Я иду не к шлюхе. – Его немного огорчало, что он не может сказать ей правду. Однако это была не только его история, даже в основном не его.

Она не улыбалась.

– Это не шлюха, Надия. – Он действительно шел к женщине, но ему необязательно было ей об этом говорить. – Мы всего лишь в Марсене, клянусь богом и его сестрами, со мной все будет в порядке.

– Марсена – порт со всем тем, что в нем бывает после наступления темноты.

Она была до ужаса упряма.

– Ты до ужаса упряма, – сказал он.

– Значит, хорошо, что ты такой милый и сговорчивый, не так ли? Я провожу тебя до квартала киндатов, Рафел. Или до того места, куда ты идешь.

Милый и сговорчивый? Одна мысль об этом была оскорбительной. Тем не менее он позволил ей пойти с ним. Она может проводить его до ворот. Это будет проще, чем препираться на холодном ветру, к тому же им владело сложное настроение. Как всегда, когда он бывал в Марсене.

Возле того места, где жила Гаэль, на границе квартала, на них напали. Пятеро мужчин.

У нее не было оружия, даже обычного ножа в сапоге. Нельзя идти на встречу с братьями ибн Тихон со спрятанным ножом. Она же не дура. А может, и дура. Может, они оба дураки. «Что за глупая смерть», – было первой ее мыслью.

Второй пришла мысль о том, что здесь замешаны братья. Но это не имело смысла. Тем двоим не нужно было таиться. Они убивали в открытую, иногда безо всякого повода. Чтобы напомнить миру, что они это могут, когда пожелают. Да, они находились на земле джадитов, но Фериерес нуждался в братьях и в их кораблях, совершавших пиратские рейды на земли Эспераньи. Если бы они убили одного киндата и какую-то неизвестную женщину, бывшую рабыню, кого бы это заботило? Одна сказанная недавно фраза застряла у нее в памяти: «Ему достаточно лишь оцарапать человека своим клинком».

Но нет, это были не братья. Кроме того, это было до странности неспешное нападение.

Они шли по узкой улочке – ни одной таверны, чьи окна освещали бы ночь. Только свет луны и звезд и бегущие облака. Она плохо видела этих людей, не могла определить, чем они вооружены. Они стояли неподвижно, будто ждали. И она вдруг осознала, что Рафел не паникует. Он насторожен и… раздражен. Раздражен? Что это значит, ради всего святого?

– Я без оружия, – шепнула она ему. Встала рядом.

– Знаю, – ответил он. – Неважно.

– Неважно? Что…

– Я их знаю, – сказал он.

– О, прекрасно, – огрызнулась Надия. – Мне гораздо больше нравится, когда в темноте на меня нападают люди, которых ты знаешь.

– Как ты узнал, что я в городе, Исакар? – Рафел задал этот вопрос, повысив голос.

– Не будь идиотом, – раздалось в ответ. – Мы знаем твой корабль. Зачем ты встречался с этим ашаритским сбродом?

Сердитый голос. Не местный. И она поняла кое-что еще. Что это за имя – Исакар.

– Осторожней в выражениях, – ответил Рафел. – Они, возможно, послали своих телохранителей, чтобы оберегать меня. Я им нравлюсь.

– Нет никаких телохранителей. Я не удивлен, что ты нравишься убийцам.

– Исакар, в самом деле, говори тише. Будь осторожнее.

– Ты собираешься давать мне указания?

– Да, чтобы спасти твою жизнь.

– Нет, – возразил человек, которого, очевидно, звали Исакар. – Вот что сейчас произойдет. Ты не войдешь к ней через эти ворота. Ты не войдешь в квартал. Ты вернешься на свой корабль. За тобой будут следить и тебя будут останавливать здесь каждую ночь, каждый день, пока ты не уплывешь.

Рафел вздохнул. Он явно не испугался. Это ее успокоило.

– Она сама себе хозяйка, Исакар, пусть пока и не официально по нашим законам. Она способна сама решать…

– Она действительно способна сама решать, и она решит, – раздался женский голос из-за спин мужчин, перегородивших переулок. – Брат, если ты и твои чрезвычайно глупые друзья еще хоть на секунду здесь задержитесь, я подниму крик, вызову стражников квартала и обвиню тебя в нападении на купца-киндата – за воротами, после наступления темноты. И я назову имя братьев ибн Тихон и расскажу о встрече, чтобы показать значимость Рафела. Ты знаешь, что тогда с тобой случится. Я устала это терпеть! Ты унижаешь себя и меня. Убирайся отсюда, Исакар!

– Гаэль, это не тебе решать! Есть семья, и…

Ночную тишину прорезал вопль. «Стража!» – закричала женщина, которую, очевидно, звали Гаэль и которая была сестрой Исакара и киндаткой. Они все киндаты, поняла Надия.

– Ох, проклятие, Исакар! – вскричал один из его людей. Он повернулся и бросился бежать по переулку, мимо женщины. Через секунду за ним последовали трое других, их топот быстро затих вдали. Человек по имени Исакар остался один с Рафелом и женщиной, которая была его сестрой и, как теперь предполагала Надия, любовницей Рафела.

Повисла тишина, оглушительная после крика.

– Мне закричать еще раз? – спросила женщина.

– Гаэль! – На этот раз заговорил Рафел. – Пожалуйста, не надо. Это…

– Молчи, Рафел бен Натан! Сейчас не твое время говорить, – перебила его Гаэль.

Видны были только ее очертания в темноте за спиной брата, который тоже теперь повернулся к ней. Пока никто не отозвался на ее крик. Возможно, никто и не отзовется. Люди в портовом городе не станут выскакивать из домов и бросаться в переулки только потому, что закричала какая-то женщина. И кто знает, где сейчас городская стража Марсены?

Женщина в темноте сказала, уже мягче:

– Исакар, он почти наверняка мертв. Скорее всего, мертв уже много лет. В любом случае он пропал. Я не позволю тебе контролировать мою жизнь. В этом вопросе и в любых других. Иди домой, брат.

– Как… как ты узнала, что мы собираемся это сделать?

– Это твой ответ? Брат, ты круглый дурак. Как мы с тобой можем быть одной крови? Поговорим завтра, если мне этого захочется. А теперь уходи. Иначе я опять закричу. Мне понравилось.

Теперь Надия пожалела, что пришла сюда. Она здесь незваная гостья. Рафел был прав, когда просил ее вернуться на корабль. Она слышала, как он дышит рядом с ней. И гадала, о чем он думает – о скольких вещах сразу он думает. В конце концов человек по имени Исакар двинулся прочь, прошел мимо сестры. Надия услышала, как он сказал, тихо и злобно:

– Ты позоришь нас в своей постели.

– Будь проклята твоя ограниченная, гнилая душонка, Исакар, – гневно ответила она. – Я в собственном доме. Посмотри на себя! Ты привел сюда четверых посторонних? Ради этого? Кто позорит нас, брат? Если я проснусь утром и решу тебя не убивать, считай, что тебе повезло.

Надия сделала шаг вперед, опасаясь вспышки насилия со стороны брата.

Рафел быстро схватил ее за предплечье. Она остановилась. Исакар больше ничего не сказал. Она действительно подумала, что он может ударить сестру. Однако он пошел дальше и пропал в темноте.

– Прости, – шепнул ей Рафел, отпуская руку. – Я знал, что он ничего не сделает.

– Теперь мне надо уйти? – тихо спросила она.

– Надо ли тебе было вообще приходить?

– Знаю. Прости. Увидимся утром.

Она повернулась, чтобы оставить их.

– Подождите, – сказала женщина по имени Гаэль. Надия увидела, что она идет к ним. – Рафел, я считаю, что тебе следует нас познакомить. Это еще одна из твоих женщин?

– Я не… – начала было Надия.

– Прекрати, Гаэль, – перебил ее Рафел. – Ты не настолько глупа. Это совладелица моего судна и партнер по торговле. Ее зовут…

Кажется, сегодня все перебивают друг друга, подумала Надия. И сказала:

– Меня зовут Ления Серрана, я из Батиары. Много лет назад меня захватили и продали в рабство ашаритские пираты. Вы не любите обвинений в свой адрес, и я тоже. В моем случае они ложны. Спокойной ночи.

Она повернулась и пошла прочь по пустой улице, где слышался только стук ее сапог.

«Зачем, во имя Джада, я это сказала?» – недоумевала она, шагая по направлению к далеким огням таверны и еще более далекой гавани за ними. Теперь ей могла грозить опасность, одинокой женщине, без оружия. Она не боялась. Вероятно, разумнее было бы бояться, но невозможно всегда быть разумной, правда? Не в каждый момент жизни. Она не понимала, что сейчас произошло, что это за история.

Она так и не смогла ответить себе, почему назвалась настоящим именем, – ни до того, как добралась до корабля, ни после того, как поднялась на борт, разделась в своей каюте и легла на койку. «У него есть любовница. – Вот какой была ее последняя мысль перед тем, как она уснула. – Конечно, у него есть любовница. Почему бы ему не иметь любовницу?»

Ночью ей снова снились лошади. Этого она тоже не поняла.

– Она решительная, эта женщина, – сказала Гаэль. Она осталась стоять на том же месте, поэтому он подошел к ней. Ее голос звучал спокойно. Она не подставила ему щеку для поцелуя.

– Тебе ли, из всех живущих под лунами людей, называть женщину решительной?

Она рассмеялась. Хорошо, что он сумел ее рассмешить.

– Это тот партнер, о котором ты говорил?

– Да.

– Как это случилось, напомни?

Он знал, что уже рассказывал ей об этом. И она знала, что он это знает. Он рассказал ей еще раз.

– Понятно. Здесь темно. Она хорошенькая?

– Гаэль.

– Это просто вопрос.

– Бесполезный вопрос. А вот ты мне скажи: когда твой брат стал таким? Пять человек, чтобы перехватить меня на улице?

Она пожала плечами:

– Он думает, что я приглашаю в дом мужчин.

– Возможно, я тоже так думаю.

На этот раз она не рассмеялась.

– Рафел, ты бываешь в Марсене несколько ночей в году. Ты знаешь, что заслужил мою вечную благодарность, но…

– Но этого недостаточно.

Эту ее улыбку он хорошо помнил.

– Этого достаточно, когда ты здесь. Пойдем, нам не следует стоять за пределами квартала.

– Тогда почему ты вышла?

– Спасала тебя от избиения или чего-нибудь похуже?

– В одиночку?

– Он меня боится. Ему нужны мои деньги, помимо всего прочего. Те деньги, которые ты мне даешь.

– А откуда ты знала, что они будут здесь?

– Одна служанка сказала другой. Потом я следила за его домом.

В темноте он видел, что она опять улыбается. Его глаза уже привыкли, и они сейчас стояли близко друг к другу. Знакомый аромат ее духов, ландыш.

– Для нас опять ввели ночной комендантский час? В самом деле?

– Не слишком строгий, – ответила Гаэль. – Мы все вышли из квартала, как видишь. Но зачем стоять и беседовать здесь? Я бы лучше уложила тебя в свою постель… если ты не против. – Она двинулась к воротам, не дожидаясь ответа. Потом все-таки остановилась, оглянулась на него.

– Я не против, – ответил он, сглотнув. – Мне надо задать тебе несколько вопросов, после.

– После – ладно, – сказала она. И тут же спросила, так как была нетерпелива и привыкла все знать: – Вопросов о чем?

– Во-первых, о детях.

– У мальчиков все хорошо. Они будут рады утром повидать дядю.

Это заставило его остановиться.

– Ты им сказала, кто я?

– Они уже достаточно взрослые. Их отец пропал много лет назад. Умер или просто бросил нас. Бросил их. Мы получаем деньги неизвестно откуда. В этом году я им сказала, что их дядя взял на себя заботу о нас, потому что у него нет своих жены и детей. Ты им нравишься.

– Им нравится то, что они обо мне знают.

– Не отмахивайся от этого, Рафел. Любовь мальчиков такого возраста трудно завоевать, поверь мне. А… другие вопросы?

– Раина Видал. – Он назвал только имя.

– А! – произнесла Гаэль. – Ты высоко метишь.

– Нет. Не в том смысле, в каком ты могла подумать.

– А о чем я могла подумать, Рафел? Она, по слухам, очень красива, еще молода, сказочно богата и… она та, кто она есть для нашего народа. А еще вдова. В отличие от меня, потому что я не знаю, вдова ли я.

Все это правда, подумал он. С мужем Раины Видал у него тоже были деловые отношения. И он гордился этим. Отчасти поэтому он решил найти ее. Это было одной из причин.

– Мне нужно выяснить, где она находится, – сказал он. – Ты знаешь?

Они снова пошли дальше. Она взглянула на него снизу вверх – маленькая, страстная (он знал, какая страстная) женщина.

– Знаю, и это недалеко. Мы поговорим о ней после, – сказала она. И наконец взяла его за руку, переплела свои прохладные пальцы с его пальцами. Вдова его брата, или жена его пропавшего брата.

Он оставался неутомимым любовником, хотя прошло некоторое время с тех пор, как он в последний раз лежал в женской постели. Она была ненасытной, изобретательной, щедрой. Разные по природе люди могут доставить друг другу удовольствие. Они не были влюбленными, но их многое связывало. Не могло не связывать. Помимо всего прочего, их бросил один и тот же человек.

После, как и было обещано, она рассказала ему то, что знала, а знала она гораздо больше него, в том числе о том, куда ему нужно плыть, чтобы найти женщину, которую он решил найти. Ему повезло: как она и говорила, это было недалеко.

Она больше не поддразнивала его насчет Раины Видал. Он не собирался ухаживать за этой женщиной. Абсурдная мысль. Рафел бен Натан был умеренно успешным купцом из Альмассара, имеющим один корабль, и он иногда совершал пиратские рейды с разрешения тамошнего халифа (это не было тайной – именно поэтому на «Серебряной струе» имелись бойцы и пушки). Раина Видал была самой богатой, самой влиятельной, самой уважаемой женщиной в мире киндатов. Точнее всего, пожалуй, было бы сказать, что перед ней преклонялись. Если даже Рафел увидит ее, если она согласится принять его и позволит рассказать о своем деле, он будет относиться к ней как к королеве.

Поэтому Гаэль рассказала ему, где он найдет донну Раину этой весной, и поручила ему запомнить все, что он увидит и услышит, до последней мелочи, если найдет способ повидаться с ней. Как она выглядит. Как одета. Все, сказала она. Кто был с ней. Где она живет. Как обставлен ее дом – та комната, где он ее увидит. Возможно, она снова радушно примет его здесь, сказала Гаэль, если он сделает это для нее.

– И еще, – прибавила она, – не спи с этой твоей длинноногой партнершей. Я решила, что она мне не нравится. И, кроме того, это всегда плохая идея – устанавливать эмоциональную связь с человеком, с которым ведешь дела.

– Этого не произойдет, Гаэль. Хотя что касается последнего, то я вел дела с братом.

– Это не одно и то же, – возразила она. – Разные проблемы.

– Да, – согласился он.

Это единственное слово прозвучало очень весомо. Ей не хотелось говорить об этом сейчас. После любовных объятий с ним она чувствовала себя разнеженной и покладистой. И он был добр к ней и к мальчикам. Она предпочитала даже не думать о том, какой была бы ее жизнь, их жизнь, если бы не он.

Они увидят его утром, ее сыновья. Она уладит проблему со своим братом-глупцом после. Она точно знала, как именно. Исакар не обрадуется. В этом, разумеется, весь смысл. Пора его как следует дернуть за повод. Как коня, подумала она, хотя никогда не ездила верхом. Ты направляешь свою жизнь, думала Гаэль, как можешь, к тому, что считаешь кровом и счастьем в этом опасном мире. И молишь сестер-лун и бога о том, чтобы они были добры к тебе при жизни и после смерти.

Что еще остается делать женщине, в самом деле?

Мы уже заключили, что выбор существует с того самого момента, когда начинается рассказ, и зависит от того, как он начинается. Правда и ложь. Люди появляются, возникают словно из тени или из-за дверей. Некоторые умирают. Некоторым вдруг снятся лошади. Женщина входит в повествование на ночной улице в портовом городе – на мгновение или больше чем на мгновение?

Моряк злится на борту своего корабля. Он часто злится. Он три дня и три ночи пьет в борделе. Когда у него заканчиваются деньги, у него отбирают одежду, и сапоги, и кольцо отца. Он просыпается в полдень в переулке и обнаруживает, что его корабль уплыл, а над ним издеваются дети и мужчины, потому что он голый. Ему удается встать, и он бросается, беспорядочно размахивая руками, то на одного, то на другого под слишком ярким солнцем, потом получает сильный удар посохом по голове, сзади. Он падает и умирает. Этот удар нанесли без намерения убить, но результатом оказалась смерть. Намерение не всегда определяет исход.

Печальный конец жизни. У него были родители, которые любили его, когда он был маленьким. У него было двое детей в двух городах, сын и дочь, хотя он не знал об этом, а они никогда не знали его.

Тот корабль, с которого мы начали повествование, сейчас отплывает из порта Марсены. Другие, на юге, на востоке, на западе, также выходят из портов или продолжают плавание по опасному морю, несут в трюмах или хотят приобрести товары для торговли, охотятся сами или становятся целью охоты, везут важных людей или простых людей. Повсюду в Срединном море плывут корабли и галеры. Некоторые имеют значение для этой истории, другие – для своей собственной. Некоторые истории рассказывают, большинство – нет. Люди поклоняются солнцу, лунам, бесчисленным звездам. Есть и другие истории, сплетающиеся с этими верованиями или предваряющие их. Моряки-джадиты часто, хотя и всегда тайком, взывают к сыну их бога, упавшему с неба в море из колесницы, с которой он не сумел справиться. Его мертвое безупречное тело достали из воды рыдающие моряки с проходящего корабля. Моряки. Вот почему именно благодаря морякам живет эта история. Она еще не окончательно забыта.

А мы? Мы читаем или слушаем новый рассказ, и он становится паузой, интермедией в нашей собственной жизни. Мы забудем его или запомним, и он, возможно, изменит нас, прежде чем мы пойдем дальше…

Глава V

Чуть менее чем за год до этих событий другой корабль отплыл домой из Хатиба на востоке, и домом его также был Альмассар на самом крайнем западе. Во время плавания, после того как на борт по традиции доставили вино и новости с большого острова Кандария, его подкараулили и взяли на абордаж пираты-джадиты с одного из меньших островков к северу оттуда. Солнце только начало подниматься, когда их галера возникла из темноты над морем, так близко от корабля, что бегство было невозможным.

Обычное дело, пиратство, не стоило бы и упоминать о нем – никаких кругов от этого мелкого происшествия не разошлось бы по миру, – но один человек, имеющий некоторое значение, оказался на том судне, а один из пиратов умел читать по-ашаритски и заглянул в бумаги, найденные в каюте этого путешественника. Мужчина пытался выбросить их из окна на корме, когда пираты ворвались внутрь.

То, что происходило на палубе, не было тайной. Пираты кричали на матросов и капитана на языке Тракезии. Он не говорил на этом языке, но по тону все понял.

Курафи ибн Русад, посланник халифа Альмассара, молодой автор великого (как он надеялся; работа над ним еще продолжалась) труда, знал, что ему нужно предпринять, чтобы уцелеть.

Первым делом он открыл кожаную сумку, где хранились документы. Руки у него дрожали. Конечно, дрожали. Он рывком распахнул маленькое круглое окошко крохотной каюты. Затем сел на бугорчатую койку и начал быстро просматривать свои заметки, расправляя листы на коленях, комкая и выбрасывая те, которые могли скомпрометировать его халифа или быть для него неудобными.

К сожалению, таких оказалось много. В тяжелых обстоятельствах гражданской войны правитель Альмассара послал ибн Русада просить срочной помощи у Хатиба в борьбе против своего брата, предлагая в дальнейшем тайную помощь в попытках Хатиба сохранить независимость от могущественного Ашариаса.

Было бы нехорошо, если бы вторая часть этих предложений стала известна другим городам, особенно могущественному Ашариасу. Правителя османов Гурчу, завоевавшего Сарантий и теперь устремившего свой честолюбивый взор на другие земли, во всех направлениях, не стоило оскорблять.

В действительности, если ибн Русад правильно понимал положение дел (а он был почти уверен, что понимает правильно), та помощь, которую он предложил, а потом обсуждал, никогда не будет оказана. Хатиб, несмотря на всю его историю, не устоит против османов. И обеспокоенный халиф Альмассара уже наверняка пишет Гурчу или его визирям, предлагая поделиться любыми сведениями, которые получит насчет планов Хатиба. А заодно, собирается отправить еще одного посланника в Ашариас. Приходится так поступать, чтобы выжить. Выжить очень трудно.

Халиф также попросит Гурчу Завоевателя оказать ему поддержку.

Вряд ли он ее получит.

Гурчу хотел, чтобы его люди правили городами Маджрити, собирая налоги и пошлины с запада и получая прибыль от торговли. Разрушительные гражданские войны в этих краях были ему на руку. Он мог послать своих солдат и флот в разоренные земли. И выглядеть спасителем.

Положение в городах и государствах было сложным. Чрезвычайно сложным, по мнению Курафи ибн Русада. Его карьера только начиналась, и он питал большие надежды на будущее. Он также, в данный момент, находился на корабле, который взяли на абордаж, и понимал, что может лишиться не только карьеры, но и жизни. Дипломат поспешно просматривал бумаги, написанные его собственной рукой, и выбрасывал в окно те, что представляли очевидную опасность, оставляя достаточно других документов, которые доказывали, что он важная персона. На случай, если кто-то из этих варваров умеет читать.

Считаться важной персоной было очень важно! Если эти дикари сочтут его таковым – если их получится убедить в этом, – они возьмут его в плен ради выкупа. А вот экипаж на палубе… они, несомненно, отправятся на галеры джадитов и умрут, работая веслами. Если их еще не выбросили за борт. Так принято в этом мире. Ашаритские корсары на всем Срединном море делали то же самое.

Ты всегда рискуешь, выходя в море, и не только из-за штормов.

К тому моменту, когда двое пиратов, пахнущих пивом, рыбой и потом, ворвались в каюту, Курафи ибн Русад был готов. Оказалось, что один из них умеет читать по-ашаритски (да будут благословенны звезды-хранительницы!), и с ибн Русадом обошлись не слишком жестоко. Не продали его на другую галеру и не приковали к банке на собственной.

Корабль забрали себе варвары. Их едкая вонь стояла повсюду. Крупные мужчины, некоторые с русыми или рыжими бородами, но большинство с черными. Либо охваченные гневом, либо дико хохочущие – ничего среднего. На второй день ибн Русад рискнул открыть дверь своей каюты и осторожно подняться наверх, чтобы спросить, что они намерены с ним сделать.

Его ударили по спине дубинкой так сильно, что он упал на палубу. Два человека сразу же подняли его и с грохотом сбросили обратно вниз. Он заработал синяки в нескольких местах, ударился головой и правым плечом о доски.

Больше он на палубу не поднимался. Он не знал наверняка, что произошло с четырьмя его телохранителями, но был совершенно уверен, что те мертвы или гребут на галере, которая захватила корабль. За них не заплатили бы выкупа.

Ему приносили кишащую личинками еду и чашку кислого эля дважды в день. Он заставлял себя есть, выуживая личинки. Никто с ним не разговаривал. Он понятия не имел, куда они плывут. Бумаги у него отобрали, и ему нечем было писать. Он испражнялся в ведро при необходимости; утром ведро выносили, а потом оно стояло в каюте и воняло, весь день и всю ночь. Окно было слишком маленьким, чтобы пленник мог избавляться от собственных отходов. Он попытался, но ветер отбросил их обратно, на него. Было бы ложью сказать, что ему это нравилось.

Несколько дней после падения с лестницы у ибн Русада болела голова. Плечо и спина мучили его дольше. Вероятно, на лбу останется шрам, решил дипломат, ощупывая рану. Он больше не испытывал воодушевления. Некоторое время он был зол, потом стал чувствовать постоянный страх.

Однажды ночью разыгрался шторм. Курафи несколько раз стошнило в ведро, а также рядом с ним, к сожалению. Его посещали тревожные мысли, которые ему хотелось записать.

Вопреки ожиданиям, ему в конце концов представилась возможность это сделать, так сложилась его жизнь.

Тем весенним утром, находясь в своем палаццо в маленьком прибрежном городе Сореника на юго-западе Батиары, где жила с прошлой осени, донна Раина Видал, часто называемая Королевой киндатов, чувствовала себя не в ладах со всем миром и с собственным телом.

Это происходило довольно часто: головные боли в определенные дни месяца или перед их началом заставляли ее страдать и вызывали плохое настроение, сопровождавшееся мелочным желанием убить всех, кто слишком громко разговаривал поблизости от нее. Потом это стремление проходило, за исключением, возможно, тех случаев, когда дело касалось ее невестки. Тамир, все еще живущая вместе с ней, как и в течение многих лет, очевидно, была для нее наказанием за какие-то грехи, которых донна Раина не могла назвать или вспомнить.

Она считала, что прожила в основном благочестивую жизнь.

Стоял приятный весенний день, однако сейчас она не способна была радоваться ему в полной мере. Те, кто ей служил, научились узнавать (и предвидеть) такое настроение, и в доме стояла полная тишина. Тамир, которая не умела вести себя тихо и у которой имелось много (как она полагала) поводов для жалоб, ушла куда-то утром. Благословение, истинное благословение. И, возможно, также слабое доказательство наличия у невестки инстинкта самосохранения.

Они обе потеряли мужей. Мужа Раины, некогда самого известного коммерсанта-киндата в Эсперанье (а потом и в мире за ее пределами, после того как его вынудили уехать), заживо сожгли через десять лет после изгнания.

Эллиас все время возвращался туда, вопреки ее желанию (но какое значение имеют желания молодой жены?). Обычно он плавал на одном из их кораблей – у них было шесть кораблей, а потом больше, – предварительно подкупив чиновников. Он хотел руководить постепенной распродажей их семейной собственности в Эсперанье и выводом последних активов (насколько это возможно) из страны.

Во время последнего плавания он подкупил не тех людей, или один из них решил, что может получить прибыль быстрее, и выдал его. Они так и не узнали, кто это сделал. Это до сих пор не давало ей уснуть по ночам. Предупрежденные священнослужители схватили Эллиаса Видала. И сожгли его на главной площади Картады перед святилищем, когда он не согласился принять веру Джада.

Ей было двадцать три года, когда она овдовела. Они жили в Астардене на севере, где их познакомили и поженили. Она родилась в Эсперанье, но у нее не сохранилось воспоминаний о ней. Многие киндаты переселились в этот низко лежащий город на холодном море. Их переселение нередко оплачивал Эллиас, а потом – ее управляющие, когда она взяла на себя эту задачу. Она издалека организовывала места, где люди могли останавливаться без риска во время долгого, опасного путешествия, а зачастую и находила для этого средства.

Они оба твердо решили сделать все, что в их силах, чтобы помочь своим единоверцам уехать туда, где можно жить так свободно, как только позволяет этот мир. Киндатов в основном охотно принимали на севере. Не все правительства, или монархи, или купеческие гильдии были настолько верующими или покорными священнослужителям, чтобы отказаться от преимуществ, которые сулило их присутствие. Их так же охотно принимали в Ашариасе, теперь, когда пал Сарантий. Она уже начала думать об этом.

В Астардене бойко шла торговля самоцветами и бриллиантами, а также золотом; все это добывали к югу от Маджрити и доставляли на север на судах по Срединному морю и вдоль побережья Эспераньи. Эту торговлю держали в своих руках главным образом киндаты. Именно благодаря ей по большей части, муж Раины и его старший брат продолжали увеличивать семейный капитал после изгнания, до того как начали заниматься другими делами (многими другими делами).

За то, чтобы им разрешали сохранять собственную веру и строить молельные дома, они платили большие деньги. И взятки, конечно. Взятки никогда не кончались. Иногда Раине казалось, что миром движет подкуп. За исключением тех случаев, когда он не срабатывает и хорошего человека сжигают заживо.

Муж Тамир, старший из братьев, умер в Астардене. Умер естественной смертью, через два года после Эллиаса. У него к тому времени уже была подагра, и больное сердце, и пронизывающие его до самых костей тревожные мысли, определяющие его жизнь. Он не имел такого влияния, как брат. Все главные решения принимал Эллиас. А потом его молодая вдова, у которой обнаружились исключительные способности к ведению дел и которая не уступала мужу в решимости вывезти своих единоверцев из Эспераньи или из любых других мест, где они находились, в лучшие места, так как они лишились своей родины. Своего дома.

Раина чувствовала, что так она отдает ему дань памяти. В большей мере, чем молитвами и свечами.

Конечно, если верить, что возможно найти эти лучшие места. Астарден со временем стал проблемой, так как король и королева Эспераньи начали угрожать северным городам войной. У Эспераньи была армия и большой флот. Она могла начать войну, пусть даже король Фериереса Эмери яростно сопротивлялся ее экспансии, а корсары Маджрити отвлекали на себя часть ее кораблей на юге.

Эсперанья потребовала – и не слишком вежливо, – чтобы богатый город каналов перестал давать приют и возможность заработать на жизнь еретикам-киндатам. Это вызвало в Астардене внушающий тревогу раскол, которому способствовало мнение некоторых купцов, что нет особого смысла оставлять большую часть прибыльной торговли драгоценностями и золотом в руках киндатов.

Они увидели возможность это изменить. Страдания одних часто оборачиваются прибылью для других. Так устроен этот мир.

Раина приняла решение уехать. С двумя маленькими сыновьями, со всем своим хозяйством и движимым имуществом. Тамир поехала с ней. Конечно.

Лучше опередить неприятности, чем позволить им догнать тебя и извести. В итоге конечным пунктом их назначения вполне мог стать Ашариас, но этого решения она пока не приняла. Она отправила туда двоюродного брата, чтобы он открыл торговое агентство на дальнем конце пролива, в той части Золотого города, где позволено было жить джадитам и киндатам. И чтобы он начал раздавать взятки нужным людям.

О многом предстояло подумать в связи с этим. Сейчас она вела переговоры. Визирь Гурчу был киндатом. Халиф предложил свободу вероисповедания в своем городе людям, которых называют странниками (конечно, в обмен на уплату налога). Сарантий опустел. Он хотел снова наполнить его людьми, блеском.

Возможно, они действительно отправятся туда. В тот весенний день Раина размышляла (ее головная боль уже слегка утихла), сможет ли она каким-то образом переселиться в Ашариас без невестки или потерять ее в море. В результате прискорбного несчастного случая.

А пока они остановились в Соренике; прошли осень, зима, наступила весна. Киндаты жили в этом городе много веков. Здесь тоже случались погромы, но по большей части город их не трогал. Недалеко от базара даже стоял памятник целительнице из киндатов, жившей сотни лет назад. Ее имя стерлось, и никто его не помнил (Раина спрашивала), но высеченная из камня фигура держала в руке флакон для мочи, поэтому все знали, что женщина была лекарем.

Раине нравилось думать об этом.

Большая часть года ушла на то, чтобы подготовить переезд сюда, а дорога на юг оказалась тяжелой. Сберечь обширное хозяйство и значительные ресурсы в таком длительном путешествии было непростой – и затратной – задачей.

По пути сюда они остановились в Акорси, у Фолько Чино и его очень элегантной жены. Эти двое предложили семейству Раины кров. Катерина Риполи д’Акорси показала ей красивый дом, который они готовы ей предоставить. Не в квартале киндатов – палаццо на главной площади, поблизости от дворца.

Фолько был уродливым, умным, внушительным мужчиной и опасным наемником. Его жена, решила Раина, производит не меньшее впечатление и, возможно, не менее опасна, если ее рассердить. Раине она понравилась. Она почувствовала искушение остаться в Акорси, ей казалось, что это цивилизованный город. Фолько добился его процветания благодаря войнам, но все равно. Однако в Акорси не было порта, а корабли семьи Видал нуждались в надежной базе для погрузки, разгрузки и ремонта.

Она вручила д’Акорси подарки, получила ответные дары и приехала сюда.

В Соренике шла бурная морская жизнь, имелся древний университет с медицинской и юридической школами, надежные стены и башни вокруг гавани, которые постоянно ремонтировали, так как в то время жизнь на побережье означала постоянную опасность налета корсаров.

Двор герцога, правившего южной Батиарой, вдали от побережья, в Касьяно, сейчас был охвачен интересным начинанием, стремясь к религиозной гармонии. Герцог Эрсани держал стражников-ашаритов наряду со стражниками-джадитами. Рядом со святилищами и обителями солнечного бога стояли храмы звездопоклонников. Фермеры-ашариты из Маджрити занимались выращиванием индигоферы, и это приносило прибыль. И еще они разводили лошадей.

Усилия герцога, направляемые некоторыми прославленными мыслителями, призванными к его двору, находили одобрение не у всех, особенно после падения Сарантия. Однако он был могущественным и независимым правителем, а сменявшие друг друга Верховные патриархи долгое время предпочитали не вмешиваться в дела герцогов юга – в обмен на то, что они не станут строить честолюбивых планов продвижения на север. Как правило, они и не строили. Юг Батиары – это отдельный мир, так говорили.

Донна Раина (и ее невестка, что было неизбежно) нанесли визит герцогу вскоре после прибытия в Соренику. Карета отправилась на восток через осенние виноградники, хлебные поля и те самые поля индигоферы. Эрсани был полным, румяным, любезным мужчиной, ценителем бесед, вина и музыки. Он носил длинные волосы и короткую бороду. В тот момент он был холост, две его жены умерли. У него остался только один выживший наследник, и говорили, что у того хрупкое здоровье. Они не увидели герцогского сына, но Тамир размышляла обо всем этом по дороге обратно на побережье. Сын или, возможно, даже отец, сказала она, мог бы стать для нее подходящей партией. Она была невыносима, в самом деле. Хороша собой? Да. Привлекательна для мужчин? Приходится это признать.

– Понятно. Ты готова принять веру джадитов? – резко спросила Раина, вдоволь наслушавшись этих размышлений.

– Почему бы и нет? Многие из нас это сделали. Эллиасу надо было поступить так. Он был бы жив теперь. Ты станешь ашариткой, когда поедешь на восток.

– Не стану. И я еще не приняла решение насчет отъезда на восток.

– Конечно приняла! – рассмеялась Тамир. – Ты только притворяешься, будто обдумываешь это. Или боишься решить. А сейчас ты просто завидуешь, что Эрсани явно отдал предпочтение мне. Может быть, я останусь, когда вы уедете, стану его герцогиней, и мне больше не придется тебя терпеть. – Она была из тех женщин, которые способны подпрыгнуть даже сидя.

Вспоминая этот разговор полгода спустя, созерцая с верхней террасы своего дома далекие корабли, входящие в гавань и покидающие ее, Раина напомнила себе, в который раз, что убийство запрещено в любой религии, в том числе в ее собственной. Но, думала она… ох, но, но, но…

Глядя вдаль без определенной цели (хотя она часто наблюдала за гаванью, чтобы увидеть, не возвращается ли один из их кораблей), Раина заметила торговое судно, подходящее к причалу. У нее на глазах оно подняло флаг – две киндатские луны.

Само по себе это не было невероятным – Сореника стала домом еще большему количеству ее соплеменников с тех пор, как она сюда приехала, – но немногие корабли поднимали флаг с белой и голубой лунами. На самом деле она не помнила, когда видела такой флаг в последний раз. Он мог бы быть у Эллиаса, подумала Раина, но Эллиас умер уже давно. Она делала то, что делала, одна и одна ложилась в кровать по ночам. Решение не выходить больше замуж было принято много лет назад. Она о нем не жалела. Она обнаружила, что предпочитает сама обладать властью, а не отдавать ее мужу.

Раина решила отправить кого-нибудь выяснить, что за корабль подходит к причалу. Узнать больше о том, кто прибыл в город, всегда полезно. Она также велела принести еды и бокал вина. И поняла, что чувствует себя лучше.

Может, Тамир съел волк в городе? В городе не водятся волки, но почему бы не помечтать?

Во второй половине дня они расстались. Рафел собирался в отделение банка Карраца в Соренике. Туда перевели из Марсены их плату за убийство. Он хотел открыть три счета, один на имя Газзали аль-Сияба, который – возможно, сам того не желая, – сделал все, что им от него было нужно, и даже больше, но то, что владелец счета мертв, могло вызвать серьезные осложнения. Они решили просто учесть его долю. Идея заключалась в том, чтобы в конечном итоге отправить деньги семье аль-Сияба, хоть и не сразу, чтобы не возникло вопросов.

Сегодня Рафел просто хотел проверить соответствие суммы вклада документам, которые им дали в отделении банка в Марсене, и снять немного денег, чтобы начать пользоваться счетом. Она сказала, что сделает то же самое на следующий день. Сейчас, глядя, как он уходит вместе с Эли и двумя телохранителями (по крайней мере, теперь он согласился взять телохранителей), она хотела побыть одна.

Воспоминания и боль утраты омывали ее как волны.

Сореника не была для нее знакомым городом, но находилась близко, очень близко от того места, где она выросла. Воспоминания и боль утраты.

Она поклялась никогда не возвращаться, чтобы не позволить тем ранам снова открыться здесь. Прошло двадцать лет, ферма, наверное, уже давно перешла к кому-то другому. Не осталось никого из ее родных, чтобы работать на ней. Ее брат был совсем ребенком. Она понятия не имела, удалось ли им с матерью убежать, выжили ли они. В ее воображении промелькнула картина, как та женщина, которой она стала теперь, столько лет спустя, находит брата, маму. Видит ужас на их лицах – так как они должны знать, что с ней случилось и, следовательно, кем она была.

Слишком большой позор. Слишком сильная боль укоренилась в сердце. Одна только мысль об этом была мучительна.

Она не собиралась возвращаться на ферму. Она никогда не планировала оказаться так близко. В двух или трех днях пути верхом (она плохо держалась в седле). Но даже здесь, на побережье, столько воспоминаний хотело вернуться к ней, заявить на нее права. В том числе ее имя.

Как ей называть себя теперь? Здесь, в Батиаре. Неужели она по-прежнему Надия бинт Диян?

Или она снова Ления Серрана? Та потерянная девочка.

А когда они отплывут – а это неизбежно случится, – что тогда? Кем она тогда будет? Рафел использовал три имени, по одному для каждой веры, в зависимости от того, где они находились. Он менял выговор, места рождения. Она не знала, способна ли на это. На такую жизнь. Киндаты… возможно, они к этому привыкли. К необходимости быть гибкими, приспосабливаться к ситуации, даже в вопросах собственной идентичности. Того, как они молятся. На каком языке. Она этому так и не научилась. Она была ашаритской рабыней с ашаритским именем так долго, так далеко от дома. От самого понятия дома.

Сейчас она недалеко. И все-таки далеко.

В Соренике у них была цель. Рафел объяснил ей. Именно по этой причине (в том числе по этой причине) он ходил к той женщине, Гаэль, в Марсене. За сведениями. И за любовными объятиями, подумала она, но не произнесла этого вслух, когда он вернулся на корабль утром.

Недавно, перед тем как они расстались, он указал ей на одно из здешних палаццо. Дом стоял на вершине крутого холма над гаванью. Самый большой в городе, судя по виду. Там живет своего рода королева, сказал он ей.

Они встретятся снова на корабле перед заходом солнца, сказал он, а потом оставил ее в одиночестве. Проявил учтивость. Вероятно, по ее лицу читалось, что ей это необходимо. Ей не нравилось, когда что-то читалось по ее лицу. Это делает человека уязвимым. Так он однажды сказал ей, но к тому времени она сама уже это понимала.

Она шла одна по улицам портового города в Батиаре во второй половине весеннего дня. С воды дул бриз. Вокруг было много киндатов в бело-голубых одеждах, в честь лун. Большинство из них просто использовали эти цвета в аксессуарах. Шарф, шляпа, отделка плаща. Она знала, что киндаты живут в Соренике уже давно. Она помнила, что узнала об этом… когда-то. Ее отец был человеком, которому нравилось узнавать о многом и делиться знаниями. Он научил ее – не только брата – читать. Зачем это нужно на ферме, он так и не объяснил. Он просто решил, что это хорошо.

Она не любила вспоминать о нем и о матери – практичной, спокойной, резкой, но певшей им песни в детстве почти каждый вечер. Воспоминания могут обжигать, подумала она. Могут вызвать желание плакать или кричать в небо. Или убивать людей.

Поэтому ты держишься подальше от них в большом мире и пускаешь свои мысли течь (заставляешь их течь) по другим каналам. Так она и жила. Не вспоминая ни о чем, насколько это было возможно.

Это стало труднее здесь, при этом памятном свете, так отличающемся от света Маджрити, куда ее увезли и где продали. Вероятно, теперь эти воспоминания уже не остановить. Она решила, что если это так, то приплыть сюда было ошибкой. Она даже не знала, как себя называть!

Вот только на самом деле она понимала, что знает.

Несмотря на всю мучительность воспоминаний о семье, ферме, детстве, она – не Надия бинт Диян. Это имя хозяин дал ей насильно, как насильно овладевал ее телом, каким бы добрым обычно ни был. Она носила его имя большую часть жизни (ужасная мысль), но… она не обязана это делать, больше не обязана. Ее настоящее имя хранило много слоев боли, но она могла предпочесть жить с ними. Она решит это сама. Точно так же, как решила убить мужчину, которому принадлежала.

Она будет принадлежать самой себе, подумала Ления Серрана, шагая через базарную площадь Сореники. Она и ее горести. По правде сказать, она не будет отличаться этим от других. У всех разные горести, но у всех они есть.

Она поморщилась. Не собирается ли она теперь стать философом? Соперничать с Рафелом в анализе текстов и их научных толкований? Вряд ли.

Она остановилась у прилавка торговца соками и купила апельсиновый. Выпила его, вернула глиняную чашку. Вино потом, когда они снова встретятся с Рафелом, подумала она. Даже хорошее вино. Теперь у них есть деньги. Возможно, их будет намного больше.

И именно в этот момент, отворачиваясь от прилавка с соками, она увидела одного из тех мужчин, которые охраняли братьев ибн Тихон в таверне, где им выплатили деньги.

Он целеустремленно шел через базарную площадь, которую с шумом разбирали, так как уже перевалило за полдень и фермеры готовились выехать со своими фургонами и телегами за городские ворота, чтобы вернуться домой до наступления темноты.

Он здесь. В Соренике. Он ее не заметил.

Теперь ее философское настроение исчезло, и погруженность в воспоминания тоже. Она пошла за ним. Это решение не было взвешенным. Но оно также изменило ее жизнь.

– Мне нужно, – сказала женщина, известная как Королева киндатов, – чтобы теперь вы рассказали мне о том, что случилось на улице возле дома. Обо всем, что там случилось. Я предпочитаю, чтобы мои советники делились со мной всеми подробностями и я могла сама решить, что имеет значение. Я была бы очень благодарна, если бы вы сделали то же самое, синьора.

Раина Видал была маленькой, привлекательной темноволосой женщиной примерно одних с Ленией лет, красиво причесанной и одетой, с манерами, ясно говорившими о том, что она привыкла контролировать ситуацию, несмотря на присутствие мужчины, стоящего рядом с ее креслом. Очень внушительного на вид мужчины. Он не произнес ни слова с того момента, как они вошли в дом.

Эта женщина – и правда своего рода королева, подумала Ления.

Она решила снова стать Ленией. Имя Надии бинт Диян может пригодиться в каких-то случаях, но теперь эта личность будет только маскировкой. Она не представилась, и ее пока не попросили это сделать здесь, в элегантной приемной на верхнем этаже. На стенах висели гобелены. Яркие, дорогие: украшение, тепло, статус.

Если ты достаточно богата, то можешь позволить себе это. Иметь такие гобелены. Даже если ты из киндатов.

Вторая женщина, ростом даже выше Лении, светловолосая, вызывающе красивая, сидела рядом с донной Раиной, подавшись вперед в позе взволнованного предвкушения. Неподобающей при данных обстоятельствах. У нее были широко расставленные глаза, большие, поразительно синие. А еще тонкая талия и длинные ноги – на нее трудно было не смотреть. Не глазеть. И она это знала. И пользовалась улыбкой как оружием, в том числе и сейчас, обратив ее к Лении.

– Госпожа, я увидела его на базаре, и я знала, кто он такой. Я решила пойти за ним.

– Очень хорошо. Подождите, пожалуйста. Можно мне задать два вопроса? Откуда вы его знали? И зачем женщине преследовать такого мужчину в одиночку?

У нее быстрый ум. Жаль, что Рафела здесь нет. За ним послали по просьбе Лении. Два охранника пошли за ним с запиской. Она надеялась, что он уже вернулся на корабль. Она не боялась, просто понимала, что это та самая женщина, ради встречи с которой он прибыл в Соренику, и… это не обязательно должно было произойти вот так.

И потом, этот мужчина. Невероятный мужчина стоял здесь и молча смотрел на нее.

– Я видела его, когда мы с моим партнером встречались с его хозяевами в Марсене несколько дней назад.

Эти люди уже знали, кто были его хозяевами.

– Марсена. Братья ибн Тихон? Неужели? И по какому же поводу вы там с ними встречались?

Ления пожала плечами:

– Мы получали плату за услугу.

– За какую именно?

Она покачала головой:

– Я не вправе поделиться с вами этими сведениями, при всем уважении, моя госпожа.

Донна Раина смотрела на нее. С легкой улыбкой. Возможно, она узнала в ней еще одну женщину, которая так легко не сдастся.

– Вы не ашаритка, не так ли? – Ления увидела, что стоящий рядом с Раиной мужчина теперь тоже улыбается. Улыбка преобразила его лицо.

Но заданный вопрос изменил что-то в ней самой. Она вновь сказала, на этот раз в присутствии других людей, а не в темном переулке в Марсене:

– Нет, госпожа. Меня зовут Ления Серрана. Я родилась в нескольких днях пути к востоку отсюда.

– Вас похитили ашариты? О, бедная девочка! Как давно? Это было очень ужасно?

Это заговорила другая женщина, Тамир Видал, светловолосая. Здесь две вдовы, вся власть принадлежит старшей, Рафел немного рассказал ей об этом. Эта красавица – не слишком важная птица, но она может быть полезной, заметил он, принимая во внимание то, зачем они сюда приплыли.

Она тогда поняла его лишь наполовину. Теперь, увидев ее, она поняла больше.

– Меня похитили, госпожа, да. Много лет назад. Я была юной. Не так давно я добилась освобождения. Присоединилась к Рафелу бен Натану, и мы стали партнерами по торговле, совладельцами корабля. Он проявил щедрость, предложив мне небольшую долю в делах.

– Добилась освобождения – это деликатное выражение, – сказал стоящий в комнате мужчина. Его первые слова.

Он произнес их одобрительно, все еще слегка улыбаясь. По-видимому, он… симпатизировал ей. Из-за того, что случилось на улице. Она боялась его, его репутации, его необъяснимого присутствия здесь.

– Почему? – Снова заговорила Раина Видал, продолжая свою собственную цепочку расспросов. – Почему бен Натан сделал вас своей партнершей?

– Вы его знаете, госпожа?

– Немного. Знаю его имя. Мой муж вел с ним дела в Эсперанье.

Ления ответила:

– Почему он предложил мне долю – опять же, при всем уважении, – не имеет отношения к тому, что привело меня сейчас сюда. – Рафел, думала она, хотел бы, чтобы она не была колючей, чтобы отвечала любезно. Поэтому она прибавила: – Но… меня учили читать и считать и вести финансовые документы.

– И вы немного владеете оружием, что объясняет, почему вы не побоялись преследовать корсара? – Это снова сказал мужчина, тихо.

Она посмотрела на него:

– Когда я увидела, что он один.

– Вы были готовы сразиться с ашаритским корсаром, чтобы защитить нас? Как прекрасно! – воскликнула Тамир Видал.

– Она действительно сразилась с корсаром, Тамир. – В голосе маленькой женщины не чувствовалось любви к родственнице.

– Да! – выдохнула Тамир. Она одарила Лению очаровательной улыбкой, широко раскрыв глаза. – Продолжайте, пожалуйста! Это так интересно!

Ления откашлялась. Интересно, когда Рафел доберется сюда? Он ей нужен. Это его соплеменники, это была его задумка, они находятся в Соренике, потому что он хотел здесь быть!

– Я увидела, что он поднимается на холм, – сказала она. – И он поднялся на самый верх. Затем я увидела, что он сидит на скамейке напротив этого палаццо и делает вид, будто вытряхивает что-то из сапога. Из обоих сапогов, точнее. Чтобы посидеть подольше. В действительности он изучал вашу охрану.

– Я тебе говорила, Раина, что эта скамейка – плохая идея! – воскликнула Тамир Видал.

– А я тебе говорила, что установка скамейки будет выглядеть как любезность людей со средствами, предложивших прохожим место, где можно посидеть.

– На базаре или возле него, Раина! Мы одни на вершине холма. Здесь она ни к чему. Это была ошибка!

Раина Видал вздохнула:

– Я никогда не утверждала, что не совершаю ошибок.

– Нет, но ты никогда не признаешь, что совершила ошибку!

Семейная ссора, подумала Ления. Ни ей, ни этому мужчине нет необходимости это слушать. Хотя Рафел бы сказал, что это сведения, которые могли бы пригодиться торговцу. И где же он, во имя Джада?

– Пожалуйста, продолжайте, – сказала Раина Видал.

Ления опять откашлялась. Следующая часть была рискованной.

– Я знаю его хозяев, как уже сказала, и я… знаю, какими делами они занимаются. Особенно младший. Я решила выяснить побольше. И еще… мне не понравилось то, зачем, по-моему, он мог сюда приехать.

– Подготовить мое похищение! Конечно, это вам не должно было понравиться, Ления Серрана! – В голосе Тамир все еще слышалось больше восторга, чем страха. Она не ребенок, подумала Ления, ей не следует так себя вести.

– Тогда я этого не знала, – продолжала она. – Когда он встал со скамейки и начал подниматься дальше, чтобы посмотреть на ваш дом сбоку, я подошла ближе.

– Очень быстро, – сказал мужчина. – Я видел, как вы это сделали. Два ножа – и он распластался по стене. Охранники наблюдали в щели для лучников с того момента, как он сел на скамейку. Один из них предупредил нас, что он здесь. Я спустился посмотреть. Мы тихо вышли на улицу.

– Тогда вы знаете, что произошло потом, – сказала Ления.

Она двигалась бесшумно, ее этому учили, а он был слишком уверен в себе и ни о чем не подозревал, шагал уверенной походкой человека, работающего на людей, которых больше всего боятся на побережье Срединного моря. Она сумела подойти к нему сзади почти вплотную. Приставила один нож к его горлу, а другой к спине раньше, чем он успел понять, что его преследуют.

Неосторожно с его стороны. Если ты не богат, не обладаешь властью и не ходишь постоянно с телохранителями, ты сам отвечаешь за свою безопасность. Действительно, телохранители – это способ передать ответственность за себя другим. Она начинает смотреть на многое глазами Рафела, это никуда не годится, подумала Ления. Она подталкивала корсара обоими ножами, пока он не оказался прижатым к шершавой стене напротив палаццо семьи Видал. Он повернул голову влево. Ления немного сместилась в противоположную сторону; он не мог ее видеть.

Она сильнее нажала на клинок у его горла – достаточно сильно, чтобы пустить кровь. Она сделала это охотно. Он втянул воздух, впервые испугавшись. Она сказала:

– Выживешь ты или умрешь, зависит от того, что ты мне скажешь и как быстро. Зачем ты здесь?

Она произнесла это немного более низким голосом. Он, возможно, не поймет, что она женщина. Для нее это почти не имело значения, но он будет более осторожен, если подумает, что она мужчина. Она была готова его убить, но хотела сначала кое-что узнать.

– Ты хоть представляешь, какой мучительной смертью умрешь, если причинишь мне вред? – прохрипел он. Недостаточно напуган, по-видимому; пока недостаточно. Он говорил на ашаритском. Она не собиралась притворяться, что не понимает его.

– Никто не знает, что я здесь. Никто не узнает, кто тебя убил. Перестань угрожать. Ты в шаге от того, чтобы выяснить, что думает Ашар о корсарах, когда судит их.

Возможно, подействовало ее спокойствие. Или то, что на этот раз она вонзила острие ножа в его поясницу сквозь тунику, проколов кожу. Это должно было быть больно.

– Умирать от удара ножом вот сюда – очень мучительно, – сказала она. – Наверное, ты и сам так убивал и должен знать. Мне нет необходимости оставлять тебя в живых. Ясно, чем ты занимаешься, и я знаю, кто твои хозяева.

Это заставило его замереть.

– Откуда? – спросил он.

– Не ты задаешь здесь вопросы. Поэтому слушай внимательно. Мне наплевать на киндаток в этом доме. – Ложь, но так ей было нужно. – У меня свои интересы. И твоя смерть мне тоже не нужна. Скажи мне, зачем ты здесь, и я, возможно, оставлю тебя в живых. Я могу поступить так – или иначе. Что нужно братьям ибн Тихон в Соренике?

Ей необходимо было назвать их имя, дать понять этому человеку, что его опознали и он сильно рискует. Он был опасен, но она угрожала ему двумя ножами.

Кажется, он это осознал. Что-то изменилось в его позе. Или на него подействовало то, что ее не интересуют киндатки из этого дома.

Он нехотя произнес:

– Зияр хочет младшую из них. Говорят, она красавица.

– Для выкупа?

– Нет. – Пауза. – Для себя.

– В Тароузе?

– Может быть. Может, в другом месте. Не мое дело.

Она знала, где это другое место. Они только что организовали убийство халифа Абенивина. Значит, именно Зияр переедет на запад. По одному брату в каждом из двух больших городов Маджрити.

– И как вы ее захватите?

– Не в этом палаццо. Я собираюсь ему об этом сказать.

– Где он? Зияр?

– В нижнем городе. Переодетый. Мы можем захватить ее, когда она спустится туда. Она ходит на базар. Этот дом слишком хорошо укреплен.

Действительно. Войти в дом было бы непросто, и там должны дежурить охранники. Она сама пришла к такому выводу, пока он делал вид, будто вытряхивает камешки из сапог. Она понятия не имела, ходит ли Тамир Видал на базар, но, наверное, Зияр это знал.

– Сколько вас?

Он молчал. Потом ответил:

– Мне не нравилась эта идея. Ты должен это знать.

– Вот как, – сказала она. – Тебе она не нравилась. Но ты здесь, чтобы ее осуществить?

– Я на них работаю. Ты делаешь то, что они тебе говорят. Если бы ты знал о них хоть что-то, ты бы понял, что…

Он не договорил, хотя потом она была совершенно уверена: она знает, что он сказал бы, если бы не умер.

Он рванулся вправо, скользя вдоль стены, быстрее, чем она ожидала, – ошибка с ее стороны. Ошибки могут тебя погубить. Она слишком увлеклась тем, что он ей говорил. Он сильно толкнул ее локтем в плечо, увернулся от ножа у шеи. Потянулся к своему клинку у пояса. Она пошатнулась и вонзила второй нож ему в спину.

Услышала хлопок и свист.

Увидела вонзившуюся в него арбалетную стрелу. Она пролетела прямо через то место, где Ления стояла перед тем, как он оттолкнул ее. Стрела торчала из середины его спины, выше ее ножа. Она пронеслась совсем близко.

Корсар распластался по стене, потом медленно сполз на землю, расцарапав щеку о камни. Он лежал мертвый на пыльной улице, далеко от места своего рождения, где бы оно ни находилось. Стоя над ним, Ления решила, что может считать этого человека еще одним убитым ею ашаритом. Ведь первым в него вонзился ее нож, не так ли? Она обернулась.

У дверей палаццо стояли два стражника в бело-голубой форме. Но стреляли не они. Свои арбалеты, все еще заряженные, они держали в руках. Тот, кто стрелял, стоял перед ними, чуть в стороне. У нее была секунда, чтобы подумать о том, как бесшумно открылись двери. Она этого не слышала, и как они вышли – тоже. Эти люди знают свое дело, подумала она.

Потом поняла, разглядев его примечательную внешность, что за человек выпустил стрелу. И с трудом сглотнула.

Это был мужчина средних лет, невысокий, могучего телосложения. Не стражник. Она узнала его по длинному шраму на щеке и отсутствующему глазу над ним.

Этот человек излучал уверенность в себе, просто стоя на тихой теперь улице. Ления сделала глубокий вдох, но не обрела спокойствия. Она наклонилась и вытерла свои ножи о тунику мертвеца, потом вернула их в ножны – у пояса и в сапоге.

Выпрямилась. Сказала:

– Вы могли меня убить. Я слышала, как стрела пролетела мимо.

– В действительности нельзя услышать выпущенную из лука или арбалета стрелу. Это распространенная иллюзия. – Его голос звучал мрачно, задумчиво. – Я знаю, что это было рискованно, но я целился отсюда, как вы видите. – Это было правдой, но так мог сказать только человек, совершенно уверенный в своем мастерстве.

– Это не ваш арбалет.

– И это значит?

– Это значит, что вы не могли знать, насколько точно можно из него прицелиться.

Тут он улыбнулся:

– Это правда. Хорошее замечание. Но расстояние совсем небольшое, а у меня есть некоторый опыт.

– Вижу, – ответила она. – Думаю, я бы прикончила его без посторонней помощи.

Он кивнул:

– Вероятно. Но я не мог этого знать. Не хотел, чтобы он прикончил вас.

Она поколебалась.

– Тогда благодарю вас, мой господин, – сказала она.

Он должен был отметить почтительное обращение. Она давала ему понять, что знает, кто он такой. Наверное, он привык к своей известности.

– Будет лучше сделать вид, что вас здесь никогда не было, если только вам не важно, чтобы о вашем участии стало известно, – произнес он.

– Нет, это не так. Почему лучше?

– Потому что братьям не так-то легко будет мне отомстить. Представим, что это я увидел его из дома. Заставил сказать то, что он сказал, а потом убил его.

– Вы находились в доме, мой господин?

Он снова кивнул:

– Давайте войдем внутрь. Госпожа захочет поговорить с вами. И я тоже. Стражники уберут тело.

– Я знаю, кто вы такой, – сказала она.

– Могу себе представить, – ответил он. – Я достаточно уродлив, чтобы быть широко известным.

– Почему вы здесь? – спросила она. – В Соренике? В этом палаццо?

– Войдем внутрь, – сказал он, но опять улыбнулся. – Там поговорим. И еще: это было очень хорошо исполнено, двумя ножами, до самого конца.

– В конце я сделала ошибку. – Она не совсем понимала, зачем это говорит.

– Небольшую. Вы все же воткнули нож ему в спину. Думаю, вы действительно его прикончили этим ударом, независимо от того, что сделал я. Кто вас обучал?

Она смотрела на него. На Фолько Чино д’Акорси. Который почему-то был здесь. Говорил с ней. Ее сердце билось быстрее, чем во время разговора с корсаром.

Ления пожала плечами:

– Войдем в дом, как вы предлагали, мой господин?

Она от всей души возблагодарила Джада, когда в комнату вошел Рафел.

Это тоже было нечто новое: всего день, как вернулась в Батиару, – и уже непроизвольно взывает к солнечному богу? То, как работает твой разум; то, куда несет тебя жизнь. Все зависит от штормов на море. А потом – ты где-то сходишь на сушу?

По-видимому, нынешний шторм принес ее сюда – и к третьему убитому ей человеку. Она была совершенно уверена, что ее нож оборвал жизнь того мужчины; она знала, куда вонзить клинок, чтобы это сделать. Она также понимала, что д’Акорси прав: во всех смыслах лучше, чтобы считали, будто это он убил корсара. Он заявит об этом позже. Сначала надо кое-что сделать, сказал он.

Рафел остановился в дверях, оглядывая людей, находящихся в комнате. За окнами стемнело, наступил вечер. Ветреный, не холодный. Она в Батиаре. Это… это много значит.

Она заметила тот момент, когда Рафел узнал Фолько д’Акорси. На его лице ничего не отразилось. Он хорошо умел скрывать свои мысли. Интересно, подумала она, кого он поприветствует первым?

Оказалось, женщину. Донну Раину Видал, хозяйку этого дома. Он шагнул вперед, остановился перед ее мягким креслом, низко поклонился.

– Моя госпожа, – произнес он. – Мы никогда не встречались. Для меня это честь. Я знал вашего мужа.

Ления видела, что она пристально смотрит на него. Еще один человек, который всю свою жизнь оценивает людей, ситуации.

– Я это знаю, Рафел бен Натан, – сказала она. – Вы вели с ним дела за год до того, как он погиб?

– Да, дважды. Я вывез для него некоторые ценные вещи из Эспераньи на своем корабле. И, также по его просьбе, нескольких наших людей, которые там оставались и которым, по его мнению, грозила опасность. Я был очень… помогать ему было большой привилегией, донна Раина. Он был хорошим человеком, и это большая потеря для всех нас.

Он снова поклонился. Лению удивила дрожь, которую она услышала в его голосе. Она не думала, что это притворство. Рафел был на него способен – но сейчас она так не думала. На этот раз ему не удалось скрыть свои чувства, подумала она.

Рафел поклонился другой женщине, высокой, красивой, потом повернулся к мужчине.

– Полагаю, я имею честь видеть господина д’Акорси, – произнес он. И поклонился, так же низко, как и раньше.

О д’Акорси рассказывали столько историй. Его присутствие здесь было таким неожиданным, таким тревожащим. Возможно, он собирался посетить Соренику тайно?

Фолько Чино д’Акорси, находящийся в этой комнате, был всего лишь самым опасным командиром наемников в Батиаре. Когда-то с ним соперничал другой человек, не менее прославленный и сильный, из Ремиджио. Его давний враг. Но он погиб. О том, как именно, ходили разные слухи.

Теперь у д’Акорси соперников не было.

Даже в Маджрити, на далекой западной окраине мира, знали об этом человеке. О его единственном глазе, его шраме, его армии, его великолепной жене (из семьи Риполи, сестре герцога Мачеры). О том, как он преображает Акорси, когда не занят войной на стороне того, кто нанял его этой весной за огромные деньги.

Сейчас была весна. Что он делает здесь?

– Это действительно мое имя, – серьезно произнес Фолько. – Я польщен, что оно известно в Альмассаре.

– Оно было на слуху в прошлом году, когда вы приобрели большое количество ковров в нашем городе. Я еще больше польщен тем, что вам известно, откуда я прибыл, – ответил Рафел.

Д’Акорси ухмыльнулся:

– Ваш партнер рассказала нам, пока мы вас ждали. Я не проявил особой проницательности.

– Как я понимаю, – заметил Рафел, по-прежнему без улыбки, – здесь кого-то убили. Стражники, которые за мной пришли, сказали, что им велено сообщить мне об этом.

– Это так. Спросите у вашего партнера, – предложила Раина Видал.

Все посмотрели на Лению. Она коротко рассказала, как было дело. Другие уже слышали это. Рафел хорошо умел заполнять пробелы. В конце она добавила:

– Правитель Акорси предложил, чтобы убийцей ашарита считали его. Так будет безопаснее для всех.

– Я в этом не сомневаюсь. Как я понимаю, он и правда его убил? – спросил Рафел.

– Это спорный вопрос, – возразил д’Акорси. – Ваш партнер хотела взять эту ответственность на себя. Но согласилась, что разумнее этого не делать. Скажите, – обратился он к Лении, – если можно задать вам этот вопрос второй раз: как вы научились владеть оружием?

Кажется, ему действительно хотелось это знать.

– Меня обучили этому в Альмассаре.

– Да. Обучили, потому что?..

Она постаралась не выдать чувств, которые вызывала в ней эта тема.

– Потому что там думали, что из меня получится полезный телохранитель для знатного человека.

– Того, которому вы принадлежали? – спросила Тамир Видал, снова широко распахивая синие глаза.

– Тамир, оставь, – осадила ее невестка. – Она наша гостья, она оказала нам услугу, и она джадитка из Батиары.

– Я только…

– Да, полагаю, что оставить эту тему будет разумнее, – произнес Фолько д’Акорси. – И уважительнее по отношению к человеку, который только что помог предотвратить ваше похищение? – Он снова повернулся к Лении. – Прошу прощения за свой вопрос, синьора. У меня была для него причина. – Голос его звучал резко. – В зависимости от того, что вы намерены делать дальше, я мог бы сделать вам предложение. У меня на службе раньше состояла одна женщина. Она была мне крайне полезна.

– Ваша племянница! – воскликнула Тамир по-прежнему весело. Или она действительно глупа, подумала Ления, или совершенно уверена, что никто ей на это не укажет. Она не знала, кем была та, другая девушка, но видела лицо Фолько.

– Да, – ответил он через секунду. – Родственница моей жены. – Он бросил взгляд на Тамир, только взгляд, но та неожиданно затихла. Он снова посмотрел на Лению. – Возможно, мы сможем поговорить после того, как решим ту задачу, которая неожиданно на нас легла.

– И что это за задача? – спросил Рафел.

Голос его звучал невесело. Лению это почти позабавило – неужели он расстроен тем, что ей хотят предложить работу вне их торговых дел? Но она была слишком потрясена, чтобы забавляться от души. Все, что происходило, было таким неожиданным.

Д’Акорси сказал:

– Тамир, если она согласна, пойдет утром в город, как делает обычно, насколько я понимаю, вместе со своей служанкой и двумя телохранителями. Стражники этого палаццо придут туда раньше ее, и мои люди тоже. Я уже послал распоряжения, хотя их, разумеется, можно отозвать. Ее будут тщательно, но незаметно охранять. Когда Зияр ибн Тихон явится, чтобы схватить ее, его и его корсаров разоблачат и возьмут в плен. Или убьют. Скорее всего, убьют. Я необыкновенно рад получить такую возможность. Так уж вышло, что сейчас мне не помешала бы благосклонность Верховного патриарха.

– Вы собираетесь использовать мою невестку, чтобы устроить ему ловушку? Разве это безопасно? Могу ли я такое позволить?

– Позволить? Я сама решаю, что я согласна делать, Раина, – возмутилась Тамир.

– В таком случае, – сказал Фолько д’Акорси, – вы согласны, донна Тамир?

Он действовал быстро. Ления удержалась от желания взглянуть на Рафела.

– Я готова сделать все, о чем бы правитель Акорси меня ни попросил, – любезно ответила Тамир Видал. У нее был красивый голос.

Она с притворной скромностью сложила ладони на коленях, сжала пальцы, унизанные кольцами.

Ления увидела, как ее невестка поморщилась. Д’Акорси оставался бесстрастным. У него это получалось даже лучше, чем у Рафела.

– О чем бы вы ни попросили, – повторила Тамир, широко распахивая глаза и устремляя искушенный взгляд на изуродованное, удивительное лицо правителя Акорси.

Лению и Рафела пригласили поужинать и переночевать, на этом настаивал д’Акорси. Его доводы были простыми: если они всего несколько дней назад встречались с братьями ибн Тихон в Марсене, то их корабль известен, и люди, живущие у моря, заметят этот корабль, если он появится в неожиданной гавани. Это опасно для них, учитывая, зачем Зияр направляется сюда.

Они остались. У Рафела на то есть своя причина, подумала она. Это и ее причина тоже, так как они партнеры.

Об этой причине заговорили после ужина, еще до того, как встали из-за стола. Рафел уже объяснял ей, что часто бывает полезно сообщить людям о том, чего ты от них хочешь, после того как они выпили вина – особенно если сам ты выпил умеренно.

Они пили умеренно, она и Рафел. Но Ления сейчас не собиралась говорить ни слова.

– Я взял с собой и то и другое, – тихо сказал он ей, когда они шли в столовую.

– Что?

– Когда еще подвернулся бы безопасный момент? Меня сопровождала ее личная охрана. И именно сюда я намеревался прийти в первую очередь. Поэтому мы сейчас в Соренике.

Лению встревожило то, что он беспечно шел по улицам города с таким бриллиантом, просто сунув его в кожаную сумку на плече. И с книгой тоже, хотя ей до сих пор с трудом верилось, что она стоит так дорого, как он считает.

Она молчала и старалась не думать о том, что, по-видимому, предлагает ей правитель Акорси. Он сказал, что они могут побеседовать позже. После завтрашнего дня. После того, как утром они по его предложению устроят ловушку, используя Тамир Видал в качестве приманки.

На протяжении всего ужина лицо Тамир пылало, она была очень красива. Румянец на ее щеках горел и сейчас, когда они сидели за столом, ярко освещенным дорогими свечами. Ее возбуждала мысль о том, что Зияр ибн Тихон хочет ее похитить. Когда Ления это поняла, ее слегка затошнило.

Эта неспешная трапеза проходила в палаццо, где она увидела больше дорогих вещей, чем за всю прежнюю жизнь. Диян ибн Анаш был уважаемым в Альмассаре и хорошо обеспеченным человеком. Но едва ли до такой степени. Рафел говорил, что донна Раина одна из самых богатых людей среди представителей любой веры. Даже в палаццо, которое занимала меньше года, она жила совершенно по-королевски. Но она все еще продолжала участвовать в тех торговых предприятиях, которые начал ее муж. Она ими управляла. Интересно… что женщину признали способной на это. Есть свои преимущества во вдовстве, думала Ления, сознавая, что это циничные мысли. Но она ведь имеет на них право?

Она, Рафел и Фолько д’Акорси не были соответствующим образом одеты для трапезы в такой комнате. Она была в брюках и тунике с поясом. Обе женщины семьи Видал выглядели элегантно: одна поразительно красивая, вторая задумчивая и настороженная.

Они остались впятером. После того как слуги убрали последние тарелки, Рафел сделал быстрый глоток из своего бокала и сказал:

– Мне надо поговорить о другом деле с… пожалуй, с вами обоими, но предложение в первую очередь касается донны, при всем уважении, господин д’Акорси. Она наша хозяйка, и она из киндатов, как и я, и мы явились в Соренику потому, что я узнал, что она живет в этом городе.

– Как узнали? – спросила Раина Видал.

– От одного друга-киндата в Марсене, госпожа. Ваши передвижения интересуют всех нас, как вы можете догадаться.

– И других тоже, – заметил Фолько д’Акорси.

Он сидел, расслабленно откинувшись на спинку стула. И прилагал некоторые усилия, чтобы игнорировать многозначительные взгляды, которые бросала в его сторону Тамир Видал. Интересно, подумала Ления, возможно, безосновательно, чем занята под столом обутая в туфельку ножка Тамир? Они с д’Акорси сидели напротив друг друга.

– Итак, вы приехали, чтобы меня найти, и рады заодно видеть здесь правителя Акорси. Это обещает быть интересным. Продолжайте.

Раина Видал тоже выпила мало вина. Ления наблюдала за ней. Она знала, что Рафел делает то же самое.

Он нагнулся и поднял стоящую рядом с его стулом сумку. Он был хорош в своем деле. Свет свечей, подумала она, прекрасно подойдет для того, что он собирается показать.

Рафел открыл сумку, достал изящную кожаную шкатулку и поставил ее на стол. Она не знала, когда он купил эту шкатулку. В Марсене, наверное. Или здесь сегодня. Он открыл ее, все еще молча. И расположил на столе перед донной Раиной так, что все они могли видеть то, что находится внутри.

– Всеблагой Джад! – произнес Фолько д’Акорси.

Он действительно был поражен. Ления это видела и слышала.

Раина Видал ничего не сказала, только смотрела. Тамир Видал резко вскочила, оттолкнув назад тяжелый стул. Она подбежала к тому месту во главе стола, где сидела ее невестка, глядя на сверкающий бриллиант, зеленый, изумительный при свете свечей. Тамир прижала ладонь ко рту. Прошептала, едва дыша:

– Я знаю, что это.

– Мы все знаем, – спокойно произнесла донна Раина. – Как он попал к вам, уважаемый Рафел?

Очевидный вопрос.

– Увы, я не вправе вам сказать, – ответил он с сожалением.

Очевидный ответ.

– Понимаю, – сказала Раина Видал. И больше не настаивала.

– Можно я его потрогаю? – спросила Тамир.

Не дожидаясь ответа, она взяла «Бриллиант Юга» на золотой цепочке, которую подобрал для него Рафел, и надела на шею; цепочка опустилась над глубоким вырезом темно-красного платья. Ления заметила, как ловко Тамир справилась с ювелирной застежкой. Бриллиант лег между ее грудей. Там он смотрелся чудесно, завораживающе.

– Мы должны им владеть, – сказала Тамир своей невестке. – Раина, он не может принадлежать никому другому.

– Мы? – переспросила та.

– Мы можем… мы можем обе носить его! – воскликнула Тамир. Один ее палец ласкал бриллиант, скользил по его поверхности. Ления видела, что оба мужчины не могут отвести от нее взгляд.

– Одновременно? – спросила Раина.

Ления была единственной, кто рассмеялся. Раина Видал быстро взглянула на нее.

Свет колебался и плясал, оранжевый и золотой. Снаружи дул ветер; она слышала его в наступившей тишине. Сейчас под их миром, как гласит учение Джада, бог начинает битву с демонами, которую будет вести всю ночь, чтобы защитить своих смертных детей, пока не взойдет снова на востоке и не вернет им солнечный свет, свое благословение.

Ления вспомнила, как убила молодого человека, который украл этот бриллиант из дворца в Абенивине.

Молчание еще никто не нарушил. Все по-прежнему смотрели на Тамир Видал – на камень на ее шее.

– Я должна им владеть, – наконец повторила Тамир. На этот раз она не сказала «мы». – Какова ваша цена, Рафел бен Натан? Назовите ее, пожалуйста.

– Это не имеет значения, – сказала Раина. Лении показалось, что она услышала в ее голосе сожаление, но она не была в этом уверена.

– Для вас я всегда назначу разумную цену, моя госпожа, – ответил Рафел.

– Не сомневаюсь, – сказала темноволосая женщина. – Но это действительно неважно. Мы не можем им владеть, его не должны у нас видеть.

– Почему? – вскричала Тамир. В ее голосе слышалась боль. Она расстегнула застежку и теперь держала бриллиант в обеих ладонях, вглядываясь в его глубину, словно человек, плывущий по морям любви, подумала Ления. Это была строчка из старой песни. Ее мать пела эту песню им с братом. Внезапное воспоминание.

– Мы киндаты, – сказала Раина. – Это прославленное сокровище ашаритов. Очень быстро станет известно, что оно у нас. А наш народ все еще живет среди них, все еще зависит от ашаритов, которые дают нам убежище. Рафел, вы тоже живете среди них. Нет. Он не может нам принадлежать, хотя он и очень милый.

– Милый? – В голосе Тамир слышалась ярость.

– Ну, да, он милый, – сказала Раина. – Спасибо, что подумали обо мне, сер Рафел, но это невозможно. У меня слишком много обязательств, и слишком много людей зависит от меня в это опасное время.

Она удивительная женщина, подумала Ления. Ей говорили об этом, но между тем, о чем ты слышал, и тем, что ты видел собственными глазами, – такая же разница, как между туманным и солнечным днем. Так говорил ее отец.

Ления подумала, что непривычно часто стала вспоминать родителей. Она понимала, что это неудивительно. Но легче от этого понимания не становилось. Она была одинока в этом мире. Многие люди одиноки, но она… не другие люди. Ты проживаешь свою собственную жизнь, только эту жизнь. Прячешься от своих воспоминаний или возвращаешь их.

– В таком случае, – сказал Фолько д’Акорси, – думаю, что моя жена убила бы меня своими руками, во сне или с помощью яда, если бы узнала, что у меня была возможность приобрести этот камень, а я отказался.

– Не кинжалом? – слегка улыбнулась донна Раина.

– Только не Катерина. Так поступают другие. – Он улыбнулся в ответ, в том числе и Лении. Этот человек просил побеседовать с ним позже.

– Раина! – воскликнула Тамир Видал. – Я тебя умоляю.

– Ты умоляешь меня о чем-нибудь через день, Тамир. Я уже объяснила. Подумай хоть секунду о других людях, а не о себе, и ты поймешь. Они сжигают нас, и джадиты, и ашариты. Это сокровище не для нас. Думаю, бен Натан это понимал.

– Я думал об этом, моя госпожа, – ответил Рафел. – Хотя это было бы возможно, если бы вы остались здесь.

– Нет, речь идет не только обо мне. Не все наши люди могут жить в Соренике, Рафел бен Натан. – В ее голосе Лении почудился легкий упрек.

Рафел склонил голову:

– Я понимаю.

– Если это решено, мы можем обсудить вашу цену наедине, если хотите, – предложил Фолько д’Акорси. – Эта покупка спасет меня от насильственной смерти дома. Это будет проявлением доброты с вашей стороны.

– Конечно, – ответил Рафел.

Тамир Видал издала сдавленный стон. Положила бриллиант на стол, словно расставание с ним было для нее горем.

– Скажите, – спросила донна Раина с небрежным любопытством в голосе, – куда вы собирались отправиться дальше в случае моего отказа? Если бы правитель Акорси не оказался к счастью для всех нас за этим столом?

– В Родиас, – просто сказал Рафел. – К Верховному патриарху. – В ответ на это Раина Видал слегка улыбнулась. – Конечно, не исключено, что я еще туда отправлюсь, – небрежно прибавил Рафел. Если д’Акорси не предложит хорошую цену, вот что это означало. Он действительно мастер своего дела, снова подумала Ления. Он также вскоре сделает ее богатой. Я в долгу перед этим человеком, вдруг осознала она, в большом долгу.

– Он не испытывает страха перед ашаритами, – заметил д’Акорси. – И будет желать, можно даже сказать – страстно желать дать им знать, что у него их сокровище.

– Я тоже так подумал, – согласился Рафел.

– Мы можем поговорить в моих комнатах, – сказал д’Акорси. – Я все же предпочитаю не быть убитым своей женой.

– Она так опасна? – спросила донна Раина, все еще улыбаясь. – Леди Катерина была так любезна, когда мы вас посетили.

– Опасна? Вы даже представить себе не можете насколько, – ответил он. – Она Риполи. Я живу в постоянном страхе.

С другой стороны стола донесся тихий сокрушенный стон. Тамир Видал вернулась на свое место. Одна слеза, подобная бриллианту, скользнула вниз по ее щеке.

– Отлично исполнено, Тамир, – заметила ее невестка.

Глава VI

Позднее в тот вечер в комнате Фолько д’Акорси, дверь в которую находилась через две двери от комнаты Рафела бен Натана, они с Фолько довольно легко договорились о цене бриллианта.

Она была недостаточно большой и слишком большой одновременно.

Эти деньги делали Рафела – и Лению (он уже начинал привыкать к этому имени) – богаче, чем они когда-либо могли себе представить. Такую сумму д’Акорси мог бы потребовать за сезон военных действий своей армии от города-государства, нанявшего его в эту весну.

Но… на свете действительно не существовало ничего подобного этому бриллианту. Он нес в себе угрозу взрыва в войнах их времени между Джадом и Ашаром. Продав его, скромный купец-киндат мог пробудить пушки.

Рафел прошел по коридору, мимо свечей на стенах, неся бриллиант в шкатулке. Тихо постучал в дверь. Дверь тотчас открылась. Его ждали. Разумеется, ждали. Он гадал, не придет ли к нему покупатель сам, но это было бы неправильно. Он купец, а этот человек – правитель города и командующий войском. И еще Фолько д’Акорси джадит, а Рафел бен Натан – представитель преследуемой, маргинальной веры.

Он прошел по коридору и постучался.

У Фолько горели лампы. На столе стояли бутылка вина и два бокала.

Рафел отклонил предложение выпить. У него сильно билось сердце. Разумеется. Его собеседник заметил, указывая на стул:

– У вас в этой шкатулке лежит нечто очень важное. Донна Раина права. Она не может владеть этим.

Рафел сел на предложенный стул. Опустил на стол шкатулку. Комната была изящно обставлена. Несомненно, это лучшая гостевая комната палаццо. Очень большая кровать. На двух стенах гобелены.

– Да, полагаю, не может.

– Но вы тем не менее предложили ей камень? Вы хотели выразить ей свое уважение? – Искреннее любопытство.

– Решение было за ней, мой господин. Могли существовать варианты, неизвестные мне. Возможно, даже подарок Гурчу? Если она решит отправиться туда.

Фолько налил себе вина.

– Я об этом не подумал, – признался он. – Если так, то это очень значительный подарок.

– Да.

– Она бы это сделала?

– Понятия не имею, мой господин. Но она договаривается с ним и платит за то, чтобы большое количество наших людей обосновалось в Ашариасе, а значит, думает об их безопасности.

– Щедрая женщина.

– Не то слово. Ее муж тоже был таким.

– Вы сказали, что были знакомы с ним?

– Очень поверхностно, господин. Он вращался в намного более высоких кругах, чем я.

– А потом он умер.

– Потом его сожгли заживо, если сказать точнее. – Он не пытался скрыть горечь.

Фолько д’Акорси кивнул. Он был солдатом, смерть его не потрясала. Во всяком случае, эта. Рафел гадал, было ли в жизни этого человека то, что его потрясло. Наверняка было.

– Мы живем в грешном мире, – сказал правитель Акорси. – Все мы теряли людей, которых знали – а иногда любили, – в результате насилия. Вот почему мы молимся, разве не так?

Ответ на его мысль.

– Я нечасто молюсь, – признался Рафел. Он не вполне понимал, почему сказал это.

Д’Акорси отпил вина.

– Я молюсь. Все время. Вы бы действительно отправились с этим к Верховному патриарху, если бы не встретили здесь меня, а донна Раина отказалась бы от бриллианта? Несмотря на искусные слезы ее невестки?

Рафел не улыбнулся. Ему показалось, что от него этого ждут, но он не улыбнулся.

– Если честно, господин, не с этим бриллиантом, нет.

Фолько соображал быстро.

– Вот как! У вас есть еще что-то на продажу?

– Есть, господин. И Родиас, я считаю, подходящее для этого место.

– И если бы вы предложили патриарху два сокровища, это, вероятно, снизило бы цену на оба предмета?

– Из вас получился бы отличный купец, мой господин. – На этот раз Рафел все же улыбнулся. И его собеседник тоже.

– В моем мире мы все время торгуемся. Я купец иного рода.

Купец войны, подумал Рафел. Они живут в мире, который определяют войны.

– Куда бы вы тогда отправились? С этим? – Он показал на шкатулку.

– Хотите еще раз его увидеть?

– Нет необходимости. Я видел его на столе и на шее у женщины. Я знаю, чем вы владеете. Как бы это вам ни досталось. – Он быстро поднял руку. – Я не спрашиваю.

– Благодарю вас, господин. Я бы отправился в Серессу или в Мачеру.