Читать онлайн Пластмасса бесплатно

Часть 1.

Предисловие.

Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут.

Псалом 36.

Описанная здесь история произошла не со мной, и ни с кем из моего возможного окружения. События не имеют никакой связи с реальностью. Люди или места, описание которых может показаться вам знакомым, также являются лишь плодом моего воспаленного воображения. Перед вами сугубо художественный рассказ не несущий никакого призвания, никого ни к чему не подталкивающий, никого не омрачающий. Вы прочтете текст не несущий в себе никакой смысловой нагрузки, сравнимый по своей бессмысленной содержательности, а так же пошлости (во всех проявлениях этого слова) с каким-либо порно рассказом из интернета.

Итак, эта вымышленная история произошла среди понурых фасадов Некоего вымышленного города, стоящего на берегах Некоей вымышленной реки, находящейся на севере Некоей вымышленной страны. По многим причинам благоразумнее будет называть этот вымышленный город вымышленным наименованием “П”. Подобных городов в подобных странах неисчислимое множество – больших и малых, как и подобных историй, посему не вижу особого смысла делать какую-то четкую временную привязку в виде года или числа, потому что в данном контексте это не имеет особого смысла.

Глава 1. Утро

Под конец сентября, в одно промозглое утро, человек проснулся не по обыкновению своему чрезвычайно рано. Хотя нельзя сказать наверняка спал ли он, скорее пребывал в некоем помутненном состоянии – то проваливался в сон, то, вздрагивая, приходил в себя. В его голове, лежащей на тощей влажной подушке, блуждали постоянно путающиеся между собой мысли о вещах, собранных накануне в походный рюкзак, которые он купил буквально вчера в одном спортивном магазине, предварительно насмотревшись видео, набитых рекламными интеграциями. Сам процесс поиска и выборки нужной, или вернее сказать – правильной информации сам человек сравнивал с попыткой выжать из ссаной тряпки чистую питьевую воду прямо себе в рот.

И вот теперь все эти покупки, чередуясь в его помутненом рассудке, неведомым образом то медленно исчезали в непроглядной тьме, то так же неспешно появлялись вновь в одном и том же нескончаемом перечне: спальный мешок, туристический коврик, топорик, фонарик, палатка, КЛМН, зарядка для телефона с внешним аккумулятором, спички, соль, марганцовка с глицерином, баллончик газа с горелкой, пара пачек гречи, пакет сухарей, три банки тушенки, походный фильтр, небольшое полотенце, аптечка со средствами гигиены, нитки с иголкой и запасной комплект одежды. Но самое главное, что никогда не ускользало из его круговорота мысли – это документы, собранные в один файлик и уложенные в самый низ рюкзака. Он очень надеялся, что никто не будет спрашивать его про них, но не взять эту кипу бумажек с собой, как ему казалось, было нельзя.

Сложно осознать точное количество времени, которое человек находился в этом похожем на транс состоянии – на грани сознательного и бессознательного, потому что само время превратилось в тянущуюся комкообразную субстанцию, вытекающую из рук сквозь пальцы, оставляя за собой след из липкой слизи.

***

Он резко всколыхнулся, увидев комбинацию цифр в слепящем его непродранные от полусна глаза экране своего старого и еле живого телефона, кусочки стекла из которого постоянно вонзаются в кожу.

Мысли в голове нервно спрыгнули с кровати на пол и затопотали в бесноватой пляске.

– Через пол часа откроется метро, нужно встать. Я должен успеть в пустые вагоны, проскользнуть мимо сонных надзирателей. – Человек вытянул в стороны свои дрожащие конечности, растопырив пальцы врозь. – Надеюсь, что в такую срань они будут еще полудохлыми мухами жужжать по вестибюлям. – Он скинул с себя одеяло и сел на край, поставив ноги на холодный пошарпаный паркет.

Если немного приглядеться к его постельному белью, покрытому россыпью всевозможных пятен, словно испещренная псориазом кожа, то по неотстиранным разводам и подтекам можно было бы определить не только рацион питания этого молодого человека, но также и провести подсчет тому немногому количеству особ из дейтинга, которое, по весьма случайным обстоятельствам, оказывалось у него в кровати. Хотя кровать – это громко сказано, не смотря на то, что служивший ему спальным местом крохотный и не уютный диванчик, с которого свисают ноги и голова упирается в трухлявый подлокотник, казался здесь просто исполином. Он словно памятник советским диванным фабрикам, несдвигаемый с места неисчислимое множество лет, занимал без малого всю длину стены и практически половину ширины комнатки, которую вдоль можно было одолеть всего лишь за два-три не самых размашистых шага. Засаленная спинка этой книжки (диван-книжка, если ты не понял), которая не была прикрыта простыней, источала сыровато-затхлый запах.

– Н-да, жаль, что не могу видеть себя со стороны, явно как упоротая лисица тут сижу. И это еще без стараний таксидермиста, а я уже прекрасно справляюсь с задачей быть чучелом. А что, было бы забавно, если бы меня после смерти набили, что там внутрь этих кукол суют, и поставили в музее. – Он потянулся к шаткому на вид столу, который стоял в противоположному углу, чтобы взять полупустую кружку холодного растворимого кофе, оставленного с вечера специально для этого утреннего глотка. – Ох, ну и мерзость, наверное поэтому мне это так сильно нравится.

Стены комнатушки, по всей видимости, много лет назад были оклеены какими-то серо-синими обоями, обретшими к этому времени какой-то коричневатый никотиновый налет. Они, отстающие в некоторых местах и свисающие вниз словно выпавшие из пасти дряхлые языки, словно ехидно смеялись над понурым силуэтом, выглядывая из разных темных уголков комнатушки.

Каждая деталь, каждый предмет излучал в атмосферу губительно гнетущий фон, словно радиоактивное излучение, пролетающее сквозь тело на огромной скорости, разрушая каждую клеточку твоего днк, из-за чего под этим влиянием с непривычки могло статься чудовищно некомфортно, даже жутко.

Запыленный ноутбук с парой тетрадей, валяющихся на том же столе, всем своим видом говорили о том, что к ним не прикасались уже минимум несколько недель. – Лучше бы занимался делами, а не находился в перманентной прокрастинации. Зато в моей голове столько всякого мусора, и я с удовольствием продолжаю туда его закидывать, упиваясь этим копанием в помойке. Проще жевать мусор, чем грызть гранит. – Он неожиданно для себя нервно усмехнулся, пока делал глоток, из-за этого выдавив часть кофе через ноздри обратно в кружку. – Твою ж налево! Идиот! – Половицы издали резкий жалостливый визг, когда человек подскочил на них из-за злости. – Ладно, так, тише. Успокойся. А то еще разбудишь кого. – Он поставил на стол смешанный с соплями и слюной кофе и повернулся к окну, об стекло которого расшибались жирные капли дождя.

Сырой и холодный ветер со скрипом протискивался сквозь щели деревянной рамы, заставляя человека невольно вздрагивать от озноба. Снаружи виднелась серо-синяя покатая крыша, изъеденная лужами ржавчины. С этой крыши обрушивались вниз, в темную асфальтовую бездну, словно водопад из нечистот, желтые стены с пятнами окон, образуя как бы маленький тюремный дворик.

Только что вставший с постели человек был уже практически полностью одетым. Может показаться, что ему было самому мерзко лежать нагим в подобных условиях, но вся причина была лишь в том, что, как он считал, бывают ситуации, когда не имеет смысла тратить время на то, чтобы раздеваться перед сном, когда всего через несколько часов утром нужно будет снова тратить время на то, чтобы одеться обратно. В итоге, только что поднявшемуся с постели человеку оставалось накинуть только лишь ветровку да натянуть на ноги ботинки, подобные которым продают в специализированных магазинах для рабочих. Хотя он и не работал на стройке, но все же, как он сам считал, обувь досталась ему практически бесплатно – от знакомого, который умыкнул втихую эту лишнюю для себя пару обуви без подписи и ведома руководства со склада своего предприятия, однако они оказались ему малы, поэтому он продал их всего за половину магазинной стоимости, так сказать “по-братски”.

Молодой человек, сделал пару шагов по трещащим половицам комнатушки до покосившегося набок неуклюжего шкафа, томно зевающего своей дверцей.

– Ну что-ж, присядем. На дорожку. – Ему было совершенно не в домек, зачем так делать перед поездкой, но несмотря на это он все равно присел, потому что так было нужно, и тут же вытащил свой грузный рюкзак, поставив его рядом с собой в узком проходе между мебелью.

Тревога, будто бы неожиданно прилетевшая из ниоткуда, медленно стала разливаться по полу, постепенно заполняя собой всю тесноту каморки вплоть до самого потолка. И без того влажный воздух теперь сделался от этого еще более тяжелым и тягучим, шумно завывая в легких и нервно вылетая через ноздри наружу. Человек ощутил на своей спине тяжесть неподъемной громадины, которая придавливает его к к полу.

– Ладно, надеюсь, что все будет хорошо. Что это все не затянется надолго. Неделя? Две – не больше! Им же не было смысла мне врать. Никакого. Ну, будет!

Он резко поднялся и вышел в общий коридор, немного пригнувшись и спрятав голову в плечи, оттого что все, к чему бы он ни прикаснулся – издавало протяжный жалостливый скрип. Человек не был труслив или зашуган, в какой-то степени сейчас в нем было даже больше решимости, нежели сомнений, но чрезмерная, практически маниакальная озабоченность сложившейся ситуацией брала верх над всем остальным. Любые проблемы, которые казались раньше важными – в момент перестали его тяготить. Повседневные заботы прекратили не то чтобы его интересовать, – они стали вызывать брезгливое отвращение, словно чирей, вскочивший на лице. Именно по этой причине он и не хотел ни с кем видеться. Ни с буйными соседями, которые постоянно чудят по синей. К примеру, который хорошо помнился молодому человеку, как-то раз одна пара, живущая в соседней комнате, закончила один из алкогольных вечеров разъездом. Но не тем, что показывают в сериалах, когда она уезжает к маме, или он едет в хостел, нет. Она уехала в бобике в обезьянник, а он в реанимацию с несколькими ножевыми. К данному отправному моменту истории ее уже выпустили, а он очухался и принял ее обратно, так, что они снова живут вместе душа в душу. Своеобразный хэпиенд, если бы история была про них. Но эти люди не имеют практически ничего общего с человеком, кроме туалета и раковины на кухне.

Так что с кем ему действительно не хотелось видеться, так это с хозяйкой его комнаты, встреча с которой каждый раз вызывала сложно уловимое болезненное ощущение где-то в глубине его туловища. Он совершенно точно не хотел тратить время на всю эту бессмысленную ерунду, на выслушивание бесполезного бреда, на придумывание ответа куда он собрался, на приставания по поводу платежа за аренду, оплату коммунальных услуг, сбора за ремонт и чего-нибудь еще более несущественного. Вникать во все угрозы, плавно перетекающие в жалобы, извиняться и лгать, пытаясь выкрутиться из ситуации и быстрее свалить оттуда. Нет. Он решил, что пусть крысой прошмыгнет на мысочках, нежели будет терпеть всю эту низменную ересь.

Человек напряженно стиснул дверную ручку, медленно опуская ее вниз, съежившись из-за ожидания громкого щелчка, которого будто бы все не было и не было. И все равно дернувшись от неожиданности, силуэт продавил руку вперед, перешагнув порог на лестничную площадку. Он так же аккуратно закрыл за собой дверь, медленно и неторопливо поднимая ручку обратно вверх. Полный ощущения, что вот-вот со спины его одернет какой-нибудь сосед, возвращающийся с алкогольной прогулки домой.

Наконец щелчок.

Человек выпрямился и, расправив плечи, сделал глубокий вдох. Еще более смрадный запах врезался в ноздри, пробравшись до самого желудка. С непривычки этот запах вызывал у него приступ тошноты, но со временем это чувство то ли притупилось, то ли стало настолько обыденным, что он практически перестал его замечать.

Хотя в этот момент его действительно сильно тошнило, и запах тут был совершенно не при чем.

Одинокий плафон потолочной лампы периодически помаргивал, издавая при этом какой-то неприятный треск. Серо-синие обшарпанные стены постепенно утопали в черноте, уходя вниз вдоль ржавых гнутых перил узкой лестницы, каждая из ступеней которой имела по две округлые ямочки.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть… – Он машинально считал про себя ступени, по которым ступал. – Семь, восемь. – Перепрыгнув через последнюю и перейдя по площадке, человек начинал заново. – Раз, два, три, четыре, пять, шесть… – И так каждый раз, когда подходила очередь девятой ступеньки, он перепрыгивал через последнюю, чтобы число, которое он озвучивает про себя, было нужным. В этом доме лестничный пролет состоял из девяти ступеней, поэтому ближайшим правильным числом была восьмерка, хоть и не самым любимым, но выбор чаще всего падал именно на эту цифру, потому что перепрыгивание через две или более ступеней выглядело слишком неуклюжим даже для него самого, что уж говорить о соседях, с которыми он периодически пересекался на лестнице. Так что перешагивание одной лишней ступени представлялось для него наиболее верным решением для избежания, как он считал, неправильного числа.

Конечно, может показаться, что это была детская забава, чем-то отдаленно напоминающая игру в классики. Возможно, когда-то так и было, поскольку со стороны многие точно так и думали. Однако для самого человека это действие не только не приносило удовольствие, оно скорее было грузом, тяжбой, определенным ритуалом, который всенепременно нужно выполнить, в противном случае обязательно что-то в жизни пойдет не так. Именно поэтому человек каждый раз, поднимаясь или спускаясь по ступеням, вел счет и никак не мог этому противиться.

Соскочив с последней ступеньки, он несколькими быстрыми шагами преодолел небольшой коридорчик, задерживая при этом дыхание, и так же скоро оттолкнул вперед рыжую металлическую дверь.

– Ну и мерзопакостная же погодка! – За его спиной раздался лязг, взвинтившийся вверх по холодным стенам колодца.

Сквозь темную клоаку подворотни, забрызженную мочой нетерпеливых пьяниц, шатающихся мимо даже в будни, виднелась залитая рыбьим жиром фонарей опустелая улица. Все вокруг было окрашено бледно-желтым светом, который словно атлант из последних сил держал бесконечный свинцовый купол серых туч, нависший над городом несдвигаемой громадиной.

Молодой человек, вышедший из арки на улице Бубинштейна, где снимал маленькую комнатушку в коммунальной квартире под самой крышей, был очень скромно одет, возможно, простой обыватель сказал бы, что в таком наряде постеснялся бы ходить по улице, не то чтобы заходить в кафе или бар, или видеться с друзьями. В некоторых местах его одежда была порвана и подшита, где-то вытянута и обесцвечена, где-то же протерта практически до дыр, так, что при солнечном свете можно было бы увидеть просвет из поредевших нитей ткани. Но человек не находил в этом ничего постыдного, хотя, временами, это его трогало и он начинал судорожно пролистывать маркетплейсы, высматривая для себя что-то новое, но каждый раз приходил к выводу, что либо сейчас это неоправданно дорогая трата, либо он мог позволить себе лишь что-то некачественное, то, что прослужит не так долго, как ему хотелось бы. Поэтому он в очередной раз возвращался к старым вещам, купленным в лучшие, как ему казалось, времена.

Он шел и рассматривал всевозможное множество пестреющих вывесок, зазывающих запойные компании внутрь. Сквозь стекла виднелись засидевшиеся гуляки, потерявшие счет времени, студенты, решившие пить до самого открытия метро, пьяные бармены и официантки, устало плавающие по залам заведений. Все было похоже, одно на другое, похожие яркие названия, развешанные внутри помещений гирлянды с маленькими желтыми лампочками, высокие барные стойки и маленькие столики, хаотично расставленные во всем оставшемся свободном пространстве. Даже пьянчуги, будто бы были одни и те же, перебегающие из одного бара в другой, занимая свои места на этой застывшей сцене, виднеющейся из окон, словно в рождественском вертепе. Но среди всего этого праздника выделялась только лишь одна покосившаяся вывеска, располагающаяся над черными запылившимися окнами.

– Жаль, что они закрылись, хороший был паб, пиво вкусное. Стаут. Скучаю по пиву, любого бы сейчас выпил, даже несмотря на эту слякоть. А тот коктейль? Ирландская автомобильная бомба – идеально! Какое же офигенное сочетание, хоть по мне это тот же ёрш, только из другой страны, но вкус совершенно бесподобный. – Человек приближался к лестнице, ведущей вниз в цокольный этаж, где совсем недавно был вход внутрь паба, заядлым посетителем которого он некогда являлся. – Как жаль, даже помещение никто не занимает уже месяц, если не больше. Стоит тут как памятник моим беззаботным денькам, глаз мозолит.

Он заглянул вниз, чтобы рассмотреть дверь, которая была стилизована под классическую телефонную будку, ярко красную, как в английских фильмах восьмидесятых-девяностых. Она очень ему нравилась, потому что была увесиста на руку и создавала ощущение добротности материалов, из которых ее сделали. Но к этому моменту внизу уже находилась стихийно организованная мусорка, пестро играющая разнообразием разных фантиков, бумажек, банок, бутылок в пакетах, окурков и прочих следов человека. А посреди этой живописной картины в стиле ренессанса вырисовывалась не то блевотина, не то чья-то дрисня.

– Ох, ну и вонь! – Он протер глаза, которые заслезились от нестерпимого алкогольного смрада, источаемого этой зловонной кучей. В голове тут же всплыли те отвратительные ощущения с перепойки от которых свело скулы и будто бы наизнанку вывернулся язык.

Человек обратил внимание на столбы, темные уголки и давно брошенные автомобили, которые были повсеместно зассаны и заплеваны, изрисованны и заблеваны.

Чувство глубочайшего омерзения мелькнуло на миг на его лице.

Он продолжил идти дальше, стараясь смотреть только вперед, направляясь по своему пути, который накануне он неоднократно прокручивал в своей голове.

Вдали виднелся высоченный мужик, навечно застывший в дверном проеме, выросшем из земли.

– Все, что я знаю о Бовлатове – это то, что он пил. По-черному пил. И чья в этом вина? Моя? Или общества? Или его самого? – Молодой человек остановился на перекрестке, где Херпаков переулок пересекал Бубинштейна, и смотрел на памятник писателю, около которого неподвижно лежало тело. – А ведь он творец, я не раз слышал о том, что его обязательно нужно прочесть. Но все равно – все, что запомнилось мне о его личности – это самоубийственная страсть к алкоголю, которая в конце концов сгубила его. И теперь памятник ему стоит на одной из самых знаменитых питейных улиц города, где он сам не только пил, но и жил. И здесь все так же продолжают глушить спирт, а время от времени рядом с писателем разлагается очередная пьянчуга. Иронично это, или Романтично? – Молодой человек притормозил свой внутренний монолог, перебирая слова, и, будто бы что-то нащупав, резко выпалил – Высокорослый, отлитый из бронзы, Бовлатов в дверном проеме застыл. Металл, окисляясь, расцветает зеленым, будто змий чешую обронил, а подле него, валяющийся в собственной луже, какой-то пьянчуга недавно остыл. – Он прищурил глаза и покачал головой. – Да, корявенько, извини, но как есть, талант тут не я, а ты, но аллегория не так уж и плоха, согласись. – Человек всмотрелся в растелившееся на земле тело. – Лежит, неподвижный. И тебя зеленый змий доконает. Наверное, можно было бы и скорую вызвать, вдруг плохо. Но я конечно же этого не сделаю. И когда город проснется, если ты продолжишь также дальше лежать, вряд ли скоро найдется прохожий, который сделает это. Предвзятое отношение не берется из воздуха, но из-за подобного, возможно, кому-то действительно нуждающемуся, лежащему так же неподвижно, не окажется помощь, потому что он будет вызывать омерзение, отвращение. Представляться либо пьянчугой, либо нариком. Грязным и вонючим, пусть даже он минуту назад шел аккуратным и чистым, поскользнулся, упал, обоссался – такой ты не нужен правильному обществу. – Человек резко оборвал свои размышления и свернул в узкий переулок.

Машины были припаркованы в один ряд по правому краю дороги, посреди которой шла одинокая фигура, лавируя между колеей и выбоинами уставшего полотна асфальта. Котелки желтых фонарей, напоминающие кухонную посуду, были растянуты на тросах между домов, словно какая-то престарелая хозяйка с нарушениями в мозговых процессах повесила их сушиться вместо белья. Ветер раскачивал их в разные стороны, из-за чего они напоминали тусклую лампочку в крошечной каюте во время шторма. Освещенные светом участки чередовались с черными проплешинами, появляющимися из-за перегоревших ламп, периодически промаргивающих что-то нечленораздельное по азбуке морзе.

Человек всматривался в тусклые окна домов, стены которых были все в трещинах и темных пятнах отвалившейся штукатурки, напоминавших шрамы, скопившееся от непростой, суровой жизни на теле бродяги.

– Я так люблю эти переулочки, эти закуточечки. Мне кажется, что когда-то я все такие местечки исходил, было здорово. В них есть что-то особенное, держащие за жилы. Именно за это я и люблю этот город. Именно в подобных переулках, как мне кажется, и есть его душа. Его суть. То, что является его идеей. Никак не туристический Певский, со всем известным архитектурным ансамблем, с разгуливающими групками престарелых китайцев. Но кому бы я не показывал эту не туристическую часть города, никто никогда не разделял моего восторга, только огорчался, мол “не дофинансировали” да “не доделали”. Фальш. Девчонка, демонстрирующая себя в соц.сетях только с “рабочей стороны”. Упаковка наружу. И так во всем. Так везде. И как жаль, когда упаковка, не соответствует ее содержимому. Когда ожидания разнятся с действительностью. Прям таки вечный неудавшийся детский подарок. Но кто в этом виноват, кроме самого наивно ошибавшегося, позволившего ввести себя в заблуждение?

Справа от идущего возвышался современный бизнес-центр, который, казалось бы, попытались архитектурно сблизить с общим стилем зданий, однако он все равно выделялся своими огромными стеклянными витринами, ровным без трещинок фасадом, свежеокрашенными водосточными трубами, пластиковыми окнами, которые явно мыли каждую неделю, потому что на них не было ни единой пылинки, ни одного развода от капельки дождя. Видно, что к зданию относятся с должной заботой. Будто домашняя холеная пухлощекая детина оказалась в строю среди заброшенных сирот из детдома.

– Не знаю, почему я всегда так близко принимаю тот факт, что подобных исторических памятников в стране сносят бесчисленное множество, чтобы потом собрать на их месте очередной торговый комплекс или бизнес центр. Будто бы у меня отбирают что-то личное, что-то важное для меня. – Он уже практически вышел к Жигородному проспекту, минуя вылизанный бизнес-центр, построенный во дворе бывшего Дома Гогова. – Памятник бюрократии и капитализма. Ничто не спасется под катком безнравственности, ни историческое, ни культурное наследия. Ни-что. Все падет пред силой зеленой бумажки. А почему? Потому что принимающие решения сидят в кабинетах, стены которых окрашены в зеленый. – Человек ускорил шаг и отвернул голову в сторону от бизнес-центров, только бы не замечать их. – Ладно, это меня не касается.

Откуда-то налетел резкий порыв ветра, чуть не сбивший идущего с ног. Он громко завывал, врезаясь в фасады зданий и рождая множество невеселых звуков, словно играя на всем, что было плохо прикручено, скорбную мелодию северной осени. Жигородный проспект был в разы больше узкого переулка, поэтому осень вовсю разошлась на этом просторе. А погода была действительно скверной – заморосил мелкий холодный дождь, гроздьями игл бьющий в лицо.

Он пошел наискось по проезжей части, проходя мимо круглосуточного Постикса. Внутри на диванчиках и столах спали тела грязных бездомных, которых еще не начали выгонять на улицу перед приходом первых белых воротничков, чтобы правильные постоянные посетители обязательно заскочили сюда, не нарушив свое радужное видение мира и взяв очередную порцию капучино по пути на работу в офис. Запах жженого растительного масла заставил человека задержать дыхание, иначе он бы невольно пополнил картинную галерею рвотных масс, оставленную в течении ночи современными художниками в процессе их пьяного променада.

Где-то вдали за спиной послышался гам, девичий крик и чье-то неразборчивое пение. Скорее всего это ватага пьяных студентов неспешно ковыляет к метро.

Человек ускорил шаг, глядя на вздымающуюся вверх к бледному небу золотую колокольню Пладимирского собора.

– Надеюсь, что они не обратят внимания на меня. Да как ж тут не обратить, такая бандурина за спиной, одежда, усов не хватает. Усатый геолог любитель. – Он потянул на себя тяжелую дверь входа в вестибюль станции метро Пладимирская, которая поддалась только со второго, более уверенного рывка. – Мать слепого родила, мать слепого родила, мать слепого родила. – Снова слегка пригнувшись, как при выходе из комнаты, спешными шагами человек засеменил через арку металлодетектора, озираясь глазами по сторонам в поисках сонных сотрудников службы безопасности метрополитена. – Мать слепого родила… – По пустому вестибюлю раздался оглушающий писк рамки металлодетектора, словно крик петуха ранним утром в деревне, гуляющего прямо под открытым окном твоей комнаты. Во время час пика, когда шумная толпа ломится сквозь, он кажется намного более приглушенным.

– Молодой человек!

– Блять.

– Молодой человек, пройдемте пожалуйста. – Громко обратился к нему охранник, вежливо указывая ладонью в сторону будки с притонированными стеклами.

Работник метрополитена ростом где-то под два метра, среднего телосложения и лет тридцати пяти на вид был одет в стандартную для всех работников униформу – свитер синеватого оттенка с заплатками на локтях.

– Ну, сейчас начнется. – подумал человек про себя, заходя внутрь тесного пункта осмотра, где их уже ждал второй – совершенно противоположный первому. Низкий, судя по тому, что еле выглядывал из-за стола за которым сидел упершись в столешницу пузом и с щеками как у хомяка. С ходу нельзя было точно определить его возраст, потому что выглядел он достаточно скверно – впалые глаза, окаймленные синеватыми мешками, бледная морщинистая кожа, как у пролежавшего пару часов в холодной ванне уснувшего алкоголика. Со стороны их парочка выглядела до ужаса карикатурно.

– Что-то противозаконное провозим?

– Нет.

– А че тогда рюкзак такой большой?

– В поход собрался.

– В такую погоду? Что-то ты проспал, лето то уже давно прошло, погоду видел?

– Только с улицы зашел, сами как думаете?

Тот, что сидел, облокотился на спинку стула, достал из под стола зажигалку и стал вертеть ее пухлыми пальцами.

– А ты с чего вдруг хамить мне надумал? Не боишься, что найдется вдруг у тебя что-то интересное в рюкзаке?

Человек, пребывая в ступоре, не нашелся что ответить на этот вопрос, который скорее был риторическим.

– Будьте добры, положите рюкзак в интроскоп, если вы откажетесь от осмотра, то проследуйте на выход из вестибюля. – Сказал второй, стоя практически за его спиной.

– Мхм, ну нет, на улицу я точно не хочу идти, да и меня ребята ждут уже. – Он положил рюкзак на ленту, медленно отправившую его пожитки внутрь громоздкого прибора.

– Уууу, Михалыч, да тут у нас и ножик, и газовый баллончик! Топор! – Он протер рот от слюны, которая собралась на уголках губ. – Да ты приехал, малец. Какие-то пакетики с порошком, взрывчатые вещества, холодное оружие. Полный набор!

– Так они ж туристические, все упаковано! В метро можно,я читал! И газ туристический, а не бытовой, в пакетах вообще соль, вы в поход ни разу не ходили что-ли?

– Это мы еще определим, где и что у тебя там с-соль. – Сидящий за столом ехидно заулыбался. – И что у тебя там туристического. Ишь, читал он. Экспертизе виднее, а то вдруг прочитанное можно неверно интерпретировать, и ладно, если себе во вред, а так вдруг окружающие пострадают.

– Какая еще экспертиза?

– Самая обычная. Сейчас приедет наряд, понятые, все под запись, тебе же не о чем волноваться, как ты говоришь – у тебя все по писанному, по закону. А раз так, просто подождешь час. Может два. Как долго это все затянется – только от тебя зависит сейчас. – Спустя небольшую паузу, видя полное непонимание со стороны человека, добавив. – Но ты все равно можешь звонить друзьям – говорить, чтоб тебя не ждали.

– Да какая еще экспертиза. Я же говорю, что в поход собрался! Топорик с ножиком и газом – все туристическое. Это можно провозить в метро.

– А чеки из магазина, оригинальная упаковка или документ от производителя у тебя имеется?

– Нет конечно, зачем мне этим лишнее пространство в рюкзаке забивать? Я все сразу же и выкинул.

– Что за поколение, Тимон? – Он обратился к своему высокорослому напарнику. – Без упаковки и чека нет гарантии, нет возврата, потреблядское отношение ко всему, попустительское. С таким отношением он еще и законы с правилами читает и что-то НАМ – работникам отрасли, рассказывает. Смешно. – Сидящий снова повернул понурый взгляд на человека. – Ну вот и все, подготовь тогда паспорт, пока ждем полицию. Ты это, кстати, учишься?

– Учусь. – В голове пронеслась единственная пара, которую человек посетил в самом начале семестра, после чего заперся в комнате и практически никуда не выходил.

– Точно, не служил?

– Военная кафедра.

– Кафедра – кафедра. Что эта кафедра, на месяц в поле уехали и все, считаете себя офицерами? Ерунда! Может тебе учиться надоело и ты по-настоящему послужить захотел? Так мы тебе административку быстренько оформим, чтобы с учебой проблемы начались. – Он возбужденно заерзал на стуле. – Это мы сейчас быстренько проверим, и, если надо, на службу оформим, у меня знакомый хороший есть. Хочешь? Под городом П тебя устроим по знакомству, на скорый курс обучения, а там тебя может и отправят?

– Отдайте рюкзак!

– Как я тебе его отдам, если наряд полиции уже едет? Посидишь тут, пока дождемся.

– Не хочу я никого ждать.

– Ну я тоже не хочу, но это твой выбор, ты же тут такой уверенный и правильный. Прынц-ыпыальный – слюняво процедил охранник.

Молодой человек снова застыл в непонимании, сунув руку в карман ветровки и нащупав там проездной, последние полторы тысячи бублей и только начатую пачку сигарет, которой он тщетно пытался задушить взвинченные от стресса нервы. – Вот, все что есть! – Он выложил помятую пачку.

– Не бреши! Издеваться вздумал?

– Честно.

– Карманы выворачивай.

– Не буду.

– Ты че так в открытую то?

– Не ссы, Тимон. Будем сидеть тут и ждать с мальцом.

Человек, выразив на своем лице максимум детской недовольности, достал проездной и последнюю полторашку.

– А карточка банковская есть?

Он кивнул.

– И что, там тоже не густо?

– Да.

– Приложение показывай.

Человек достал телефон и сунул его в лицо охраннику.

– Сто шестьдесят семь рублей. Н-да, не густо. – Сидящий быстро окинул взглядом одежду парня. – Ладно, чего уж мы тут. Забирай рюкзак и иди, пока я добр. – Буркнул тот, загребая сигареты с бумажками своей пухлой лапой.

Парень быстро схватил рюкзак с проездным и тут же ринулся из будки.

– Вот же ж черти! Ладно, сам виноват, понадеялся втихую прошмыгнуть с такой бандурой за спиной, на удачу. А вообще так то в целом – пронесло, из графика не выбиваюсь.

Он прошел через турникет и встал на ступень эскалатора, скинув рюкзак со спины на руки перед собой. Его взгляд застыл на переливающейся красным с золотом мозаике, расположенной на стене над ступенями. Посреди панно стоит женщина в красивом красном платье, держа над головой, как ему казалось, стог колосьев пшеницы. Вокруг множество людей разных национальностей, будто бы дружно что-то несущих к ее ногам.

– Сытые. А с меня сейчас на ровном месте в метро охранники хотели последнее состригли. Что, это что-то новое? То, что появилось только сегодня? Почему на всех изображениях времен Лопатки все улыбаются. Меня пугает вероятность того, что, возможно, люди, которые это создавали, были не под прицелом надзирателя пропагандиста, а действительно верили. Все счастливы, все трудятся. И ты счастлив. Да это просто промывка мозгов. Художники показали бы лучше этих охранников, отбирающих сигареты у молодежи. – Он неосознанно нахмурил брови. – Ни разу бы не повелся на этот тухлый разводняк, который из пальца высасывают, если бы так не спешил убраться отсюда поскорее. Все улыбаются, все разных национальностей и профессий. Все трудятся. Как же ж. Смешно! Эти вот сорокалетние гопники из метрополитена – они то явно пожили в Лопаточные времена, а их родители сто процентов могли и в пионерах походить. И что? Где это воспитание? Где эта дружелюбность? Где эти улыбки!? Голодные. Не физически голодные, а нравственно. Уставшие, но не физически, а морально. Где им физически уставать, сидя на стуле и бегая покурить в толчок? – Спустившись на платформу, он стал ждать приезда вагонов метро, чтобы отправиться в сторону станции Пупкинская, а на ней перейти на Свенибородскую и там уже без пересадок добраться до Усталой Деревни. – А еще они обиженные, на всех обиженные, хотя по-настоящему они обижены только сами на себя. Неудачники гребаные. Они. Я. Я никогда таким не стану.

***

– Следующая станция Задовая, переход на станцию Пенная площадь к поездам второй линии и станцию Опасская к поездам четвертой линии. – Во время паузы звукового объявления из динамиков доносится какой-то неприятный, будто бы шероховатый писк. – Осторожно, двери закрываются.

Нарастающий вой электропоезда сливается с шумом ветра, врывающимся внутрь через открытые форточки. Постепенно учащается спаренный стук колес о стыки рельс, поддерживая особый ритм, словно сердцебиение, прорывается сквозь окружающий гул, заполнивший собою все пространство практически пустого вагона. Первого на сегодня, открывающего череду бесконечных следований от станции к станции, пока подземка не закроется для пассажиров. Все еще чистый и сильно пахнущий хлоркой.

Единичные пассажиры сидели на значительном расстоянии друг от друга и каждый новый заходивший старался встать или сесть как можно на большем отдалении от других. Молодой человек сидел в самом конце, залитый ярким синеватым светом. Стекла и стены вагона были плотно заклеены пестрыми рекламными баннерами, будто обоями, предлагающими выгодную покупку техники в кредит под проценты со звездочкой и массивом мелкого текста снизу, или зазывающими к открытию магазина на другой конец города за скидкой на туалетную бумагу или мыло.

Человек сидел неподвижно, пристально всматриваясь в свое отражение в стекле напротив.

– Устал. От целого мира устал. От этой сосредоточенности на тоске, съедающей меня изнутри. От постоянного пребывания в взбалмошной перевозбужденности, нескончаемо мрачной, ничуть не праздничной. И вот, я же всегда хотел, хотя бы на одну минуту просто вдохнуть другого воздуха. Всегда именно этого и хотел. Собраться и уйти. Налегке. Убраться прочь. И чтобы никто не донимал, чтобы без обязанностей, без тяготы. Я всегда хотел сбежать. Так какого ж черта меня одолевает страх? Вот даже причина появилась. Весомая? Вполне весомая. Вадик в Прузию уже уехал. Пашка в Курцию улетел. А кто-то же еще раньше и без этих новостей свалил. Каждый по своим возможностям. Я вот могу в лесу, как Пенин в шалаше. Забавно, что практически в ту же сторону и еду.

Его гипнотический контакт с самим собой в отражении неожиданно прервался севшими напротив людьми, синхронно поставившими на пол практически такие же походные рюкзаки, как и у него.

– Двое из ларца, одинаковых с лица. – Первая мысль, возникшая в голове.

Худощавые парни в черных шапках спущенных до самых бровей. С виду они были одеты в точно такую же одежду как и он, выцветшую и подшитую, в такие же высокие ботинки на толстой подошве. Но было в их виде неощутимое, нечто отличное от него самого, хотя через некоторое время человека посетило ощущение, что он смотрит на них словно в собственное отражение, но вместо стекла теперь кривое зеркало из детских воспоминаниях о комнате смеха. Это отличие между ними можно было бы назвать аурой, если бы это было уместно в данном контексте.

Они сидели неподвижно и молча, как-то нежно приобнимая рюкзаки руками. Их спокойные лица не выражали никаких эмоций. Опущенные вниз глаза отрешенно смотрели в синий пол вагона.

Человеку стало некомфортно от их присутствия. Он пытался отвести взгляд в сторону, но каждый раз замечал новых попутчиков в поле своего зрения. В моменте он хотел было встать и уйти, пересесть на другое место, но мысль о том, что это будет странно смотреться со стороны тут же остановила его. Он посмотрел на бегущую строку электронного табло в ожидании увидеть нужную ему станцию, чтобы была весомая причина для подъема с места, помимо этого, погрузившись в свои мысли он не мог вспомнить предыдущую остановку. Это иногда играло с ним злую шутку, когда в час-пик он вдруг погружался во внутренний монолог и проезжал мимо нужной остановки, из-за чего ему приходилось делать крюк и он часто опаздывал.

– Отлично, следующая моя. – Человек встал и, закидывая рюкзак за спину, случайно задел одного из сидящих напротив. – Прошу прощения. – Быстро бросил он вслух и встал возле выхода из вагона. Поезд стал останавливаться, из-за чего он покачнулся и резко схватился за поручень левой рукой.

Карие глаза плавно осмотрели его снизу вверх.

– Да ничего страшного, все в порядке. – Легкая улыбка появилась на мгновение на спокойном лице и тут же пропала. Спустя некоторую неловкую паузу он продолжил. – Что, тоже на ту сторону отправляешься? В военкомат, имею ввиду.

– А, да. Ага. – Выронил он резко, будто отбрехавшись и снова повернулся к выходу.

Отражение в стекле двери стало менее четким из-за того, что по мере приближения к станции метрополитена в туннеле становилось все светлее, пока через считанные секунды поезд не остановился у платформы.

Раздвижные двери открылись и человек вышел из вагона к эскалатору.

– Ну, бывай. На той стороне увидимся.

Он ничего не ответил, озабоченный собственными мыслями.

– Все бегут, всем страшно, а этим хоть бы хны. В военкомат едут. Такие спокойные. Обдолбались что-ли? Все они там наркоманы. Ну кто в здравом уме… Ох блять. Все! Неделя. Две – не больше. И все наладится.

***

Он стоял на ступенях у выхода из вестибюля, глядя на серо-грязную безвкусную громадину с никак не подходящим ей названием “Гуливер”. Являющуюся не то ТК, не то ТЦ, не то ТРЦ, но была ли в этом разница, человеку было не интересно, потому что ничего, кроме отвращения эта архитектурная постройка не вызывала.

– Фух. Свежий воздух. Как я не люблю этот запах метро. Особый аромат! Хоть с утра он еще не такой насыщенный, как к вечеру, но, все же, ощущения не из приятных. Прямо сейчас бы залез в душ прямо в одежде.

К этому времени город уже начинал пестрить не только пьянчугами и бомжами. От автобусной остановки, десантируясь небольшими группками, люди направляются в сторону входа в метро. Кто-то бежит, кто-то еле перебирает ногами. Хаотично, чуть-ли не сталкиваясь друг с другом. Машины уже пытаются устроить небольшие пробки, сигналя друг другу и суетливо перестраиваясь из ряда в ряд, и обратно, когда автобус перекрывает узкую щель для бессмысленного маневра.

Человек шел вдоль Корфяной дороги, стараясь не обращать внимание на еще один торговый комплекс, который стоит тут же буквально напротив предыдущего, в паре десятков метров за метро. Многочисленные уличные киоски с выпечкой, газетами, товарами из Поднебесной, орехами, овощами и фруктами.

Перейдя через железнодорожные пути, человек свернул возле ларька микрокредитной организации – ловушки, в которую по глупости чуть было не попался по какой-то причине, которая казалась теперь маловажной и теперь не помнилась ему.

Подходя к ж\д станции, человека окатило холодной волной тревожное ощущение, оставившее после себя сиюсекундную ватность в ногах идущего.

Вокруг как и внутри совершенно безлюдно. Он дернул ручку двери полный ожидания, что она закрыта. Возможно даже надежды.

Но дверь открылась.

Зайдя внутрь, он сразу подошел к открытой кассе.

– Здравствуйте, мне пожалуйста один билетик до Кольгино на ближайшую электричку.

– Здравствуйте. – Кассирша каким-то образом умудрилась дважды цокнуть, сказав при этом всего лишь одно слово. – Ближайшая до Темноострова в сорок шесть минут седьмого, посмотрите на табло! – Лениво процедила грузная девушка за стеклом, из-за чрезмерно лишнего веса и неумелого макияжа она выглядела значительно старше своих лет.

– А раньше, получается, нет никакой?

– Ну-у, я же русским языком вам сказала, мо-ло-дой человек, в сорок шесть минут, на табло все указано-о.

– Понял, спасибо. – Он отвернулся и медленно пошел к выходу, продолжив разговор уже с самим собой, строя кривляющуюся гримасу. – Сядешь на любую электричку и сможешь доехать до Кольгино, говорили они! Не парься, там все электрички идут в ту сторону, говорили они! Тьфу ты блять! – Он достал телефон, чтобы построить путь до точки в верховье речки Пунтоловки – месте, в котором его должен ждать проводник. – Ну, и как мне теперь не опоздать. Надо же было все предусмотреть, а не надеяться на слова. Вообще это все глупая затея, ох и глупая. Так, ладно, можно на автобусе доехать, они уже даже катаются по маршруту. Какой тут? Сто двенадцатый, отлично, через пять минут должен быть у метро.

Он легкой трусцой побежал обратно к автобусной остановке с которой все так же нескончаемо шли группки людей в сторону метро, глядя на которых он вдруг представил их выпадающей кучкообразной бесформенной массой, лениво выпадающей из транспорта.

Подойдя к остановке, человек, часто дыша, встал с края, немного поодаль, чтобы не находиться в толпе, которая с каждой минутой все нарастала. Вдали виднелся нужный автобус, чистого лазурного цвета. Он медленно остановился напротив, выгрузив большую часть пассажиров. Человек, войдя внутрь, приложил проездной к валидатору и направился сесть на самое заднее сиденье, как вспоминал он сам – на камчатку, в самый угол.

Автобусы нравились ему намного больше метро, точнее наоборот, метро его раздражало, а автобусы успокаивали – все по той причине, что в них он погружался в теплые воспоминания о детстве. В его родном городе не было метрополитена и загруженных дорог, но были муниципальные автобусы какого-то особенно-желтого цвета, которые хоть и были забиты по утрам, даже в самые душные дни, когда целыми семьями люди направлялись на дачи, воздух в них не был затхлым или жирным. Обычно пахло едой, у всех на лицах были улыбки, а за окном почему-то всегда светило солнце. И пусть эти ЛИАЗы не были такими красивыми, как современные лазурные автобусы, имели проржавевшие крылья и скрежетащие двери, складывающиеся гармошкой, неудобные высоченные ступеньки с поручнем посередине входа, без которого в детстве было практически невозможно забраться внутрь, обтянутые каким-то дешевым дермантином сиденья, раскаляющиеся на солнце до неимоверно высоких температур, что сидеть на них было невозможно, почему-то именно эти автобусы засели в памяти как что-то доброе, приятное и бестревожное. Каким-то определенным порталом в эти воспоминания являются старые трамваи, все еще колесящие по улицам города. Но из-за того, что от трамвайных путей повсеместно избавляются, такие поездки в его жизни сошли практически на нет. Да и в конце концов, осознание того, что ностальгически любимые желтые автобусы вероятнее всего уже либо утилизированы, либо догнивают свои деньки где-нибудь на свалке, глубоко трогало человека, вызывало в нем тоску по чему-то безвозвратно утерянному.

Глава 2. Сон

Манимый этими воспоминаниями, человек погрузился в сон, словно во время болезни, после того как спал жар, глаза неконтролируемо закрываются под тяжестью железных занавесов, в которые превращаются веки, не оставляя ни малейшего шанса остаться в сознании. Он уснул, обняв свой походный рюкзак так, как иногда обнимал подушку.

Пребывание в волнительном напряжении на протяжении долгого времени может постепенно смывать невидимую грань, наполняя сны, посещающие воспаленный мозг, необыкновенной яркостью и живностью, а так же чуждой для повседневной жизни встречей с чем-то потусторонним. И чем дольше человек подпитывает такое состояние, тем теснее они сливаются между собой. Подобные болезненные сны хорошо оседают в памяти и производят неизгладимое впечатление на и без того расстроенное сознание.

***

Он смотрел на свои маленькие ножки в синих шортиках, белых носочках и коричневых сандалиях на липучке. Ручки держались за железную спинку переднего сиденья, на котором сидел усатый дяденька в клетчатой рубашке. Мальчик чувствует как рука бабушки нежно придерживает его за плечо, чтобы он не свалился вниз, пока автобус останавливается на остановке или заворачивает в крутой поворот, каждый раз чуть не заваливаясь при этом на бок.

Транспорт вальяжно раскачивался на асфальтовых волнах прямой дороги, проходящей по насыпной дамбе, построенной тут задолго до рождения мальчугана. Слева сквозь большие чистые стекла виднелась речка, играющая с лучами солнечного света. Из приоткрытой форточки внутрь проникал прохладный освежающий ветерок, нежно обволакивающий загорелую кожу. В салоне автобуса пахло теплыми печеными пирожками с капустой. Мальчик их просто обожал и мог слопать за один присест целый эмалированный тазик, не смотря на то, что сам помещался в посудину. Когда он так делал, то считал, что теперь состоит на 80% из этих пирожков. Запах будто бы проникал через ноздри в рот и можно было ощутить их приятный вкус прямо на языке. Все было залито теплым желтым солнечным светом. Мальчик болтал ножками и крутился из стороны в сторону, разглядывая голубое небо, сливающееся на горизонте с водной гладью, вздымающийся вдали смешанный лес с высокими-высокими деревьями, пролетающих низко над водой чаек и стоящих на отдалении друг от друга рыбаков. Справа, через бабушкину руку, в окне была заметна аккуратно стриженая трава, тянущаяся гладким ровным полотном вниз вплоть до объездной дороги внизу плотины.

– Данечка, не крутись. – Нежный бархатный голос будто бы укутал его теплыми объятиями.

– Я так устал ждать! Когда мы уже приедем, бабушка?

– Мы еще только выехали из города, потерпи немножко.

– А мы на речку пойдем сегодня?

Он увидел ее улыбку, хоть и не мог вообразить черт лица, будто бы почувствовал, что она улыбается, даже не глядя на нее.

– Ты точно хочешь сегодня на речку? Может лучше в другой раз?

– Конечно я хочу. – Буркнул он недовольно. – Меня там ребята ждут. Мы играть будем.

Мальчик попытался высунуться в проход, чтобы посмотреть вперед – куда идет автобус, но нежная рука бабушки придержала его на месте.

– Данечка, не надо баловаться, посиди спокойно.

Но Даня все равно снова попытался высунуться, как вдруг, неожиданно для него самого, нежная рука стала крепко придавливать его к сиденью. По своей детской наивности он не придал этому значения и снова предпринял попытку ринуться в проход. Рука снова сдавила его, но уже с большей силой, будто бы на мгновение сжав его маленькое тельце целиком, утопив в спинку сиденья.

– Бабушка, не дави так сильно! – Воскликнул недоумевающий мальчик, полностью сконцентрированный на своем желании выглянуть за переднее сиденье. Нечто продолжало сжимать его с увеличивающейся силой, пока Дане не стало до ужаса больно. – Не трогай меня! – он испуганно вскрикнул, рефлекторно отмахнувшись рукой в воздух.

В этот же момент еле уловимая маленькая черная тень быстро прошмыгнула в его ногах. Он испуганно бросил взгляд вниз, чтобы успеть зацепить взглядом этот неизвестный объект, но там уже ничего не было. Потом мальчик повернулся вправо, где сидела бабушка, чтобы прижаться к ней, закрыв глаза в надежде, что все вокруг станет как прежде, но к его изумлению и ее там не было.

Автобус вдруг опустел.

Мальчик удивленно высунулся в проход, пробегая взглядом по пустым сиденьям – все исчезли, даже водителя не было на месте, автобус сам вел себя будто бы невидимой рукой, словно специально попадая в появившиеся на дороге ямки и выбоины. Плавная поездка вдруг превратилась в езду по стиральной доске, перетряхивая маленькие органы внутри животика единственного пассажира. Ветер стал с визгом завывать в открытых окнах, порывами врываясь внутрь автобуса. Окружающие предметы вдруг стали скрежетать и звенеть, отваливаясь со своих мест. Через лобовое стекло впереди виднелся какой-то тоннель, сооруженный из серого камня, черный и непроглядный.

От одной лишь мысли о том, что он остался один-одинешенек в полностью пустом автобусе, мальчиком овладел панический страх, накатывающий на него волнами, из-за чего ему не удавалось сделать глубокий вдох. Он не понимал, куда подевалась бабушка и почему она бросила его здесь, почему в салоне больше не пахнет его любимыми пирожками, а впереди виднеется только темнота туннеля, которого никогда там не было.

– Бабушка!

Свет поблек и тьма стала сгущаться над головой малыша, медленно подползая к нему по потолку, словно черная туча копошащихся сколопендр, шелестя и похрустывая своими хитиновыми тельцами. Залитый только что теплым светом, салон автобуса вдруг окрасился в холодные серо-синие оттенки.

– Бабушка, ты где-е?

Он вертелся, изумленно озираясь по сторонам, продолжая сидеть на месте, из-за ощущения, что кто-то на него смотрит. И хоть в пустом автобусе никого не было, постепенно его захватывало это свербящее чувство, пробирающее изнутри будто сухая рука, что извиваясь, лезет сквозь кожу прямо внутрь позвоночного канала, чтобы сжать своими тонкими корявыми пальцами все проходящие по нему нервы.

Выпрямившись и усевшись ровно, он обреченно опустил взгляд в ноги, увидев там большую белую крысу, стоящую на задних лапках. Она смотрела прямо ему в глаза своими маленькими красными бусинками, ловя пятачком носа нечто неосязаемое в воздухе и как-то странно, ехидно улыбаясь, оголяя большие желтые резцы. Перепугавшись, мальчик резко ринулся прочь с сиденья, оказавшись, к его жуткому изумлению, не на полу автобуса, а в рыхлой черной грязи, окруженный едкой мглой зеленоватого оттенка.

Практически все вокруг окутали сумерки. Единственным источником света являлся будто бы сам мальчик, освещающий небольшой радиус вокруг себя. Он пребывал в полнейшей дезориентации без единой догадки где, когда и зачем он находится. Даня в ужасе мотал головой в разные стороны, пытаясь разглядеть хоть что-то, кроме тьмы и жуткого тумана. По его собственным ощущениям это продолжалось целую вечность, пока среди этой непроглядной черноты, он вдруг не увидел метрах в пятнадцати от себя маленький белый комочек и какие-то хаотично раскинутые тусклые источники света где-то в дали.

Сфокусировав свой взгляд Даня понял, что этот снежок – грызун, напугавший его совершенно недавно в автобусе. Дрожащими и неуверенными движениями мальчик быстро пополз к нему на карачках. Настигающее леденящими прикосновениями по спине чувство страха гнало его вперед.

Крысеныш, сидевший на задних лапах в ожидании Дани, вдруг резко засеменил своими маленькими когтистыми лапками, бросившись наутек и двигаясь короткими перебежками то вправо, то влево, выписывая таким образом зигзаги из своих следов. Убегая вперед, грызун то и дело останавливался и оборачивался назад в ожидании мальчика, подпуская его на определенное расстояние, чтобы снова продолжить свой семенящий бег.

Вдали словно из воздуха появились серые стены туннеля. Мальчик смотрел на крысу, бегущую в черную непроглядную тьму каменного сооружения и не допускал даже мысли, что у него есть какой-либо другой путь, кроме как сигануть туда же, вслед за крысенышем. Но чем ближе он подползал, тем отчетливее становилось ясно, что вместо огромного автомобильного проезда, которым туннель виднелся ранее в лобовом стекле автобуса, его ждало скорее походящее на широкую сточную трубу отверстие с илистыми ошметками, обволакивающими пальцы мальчика словно мокрые пучки склизших волос, которые достают из засорившейся раковины.

Прошмыгнув далеко внутрь трубы, Даня стал окончательно напоминать своими движениями больное дикое животное, бьющееся в нелепых и от того пугающих конвульсиях. Поглощенный обезумевшей жаждой догнать белый снежный комочек на красненьких лапках, убегающий вперед, мальчишка не заметил, как туннель начал постепенно сужаться и извиваться плавными поворотами то вправо, то влево. Слизистые пучки белых волос, в которые мальчишка окунал свои ладони, стали шевелиться и слегка щекотать ему пальцы, а извилистая узкая трубка вдруг стала будто бы резиновой и настолько узкой, что Даня чувствовал как она обволакивает его словно кожура сосиску. И каждый раз, когда он думал, что сейчас уже точно не пролезет, мальчик чувствовал как туннель растягивался от каждого его движения, плотно обволакивая его целиком

Даня никак не мог догнать крысу, которая теперь с каждым мгновением удалялась от него все дальше в сужающемся просвете. Она усвистывала вперед больше не останавливаясь и не подпуская преследующего к себе поближе. И чем дальше крысиный кожаный хвостик удалялся от него, тем меньше мальчика заботили налипшие на лицо и руки бесформенные склизкие субстанции из разлагающейся каши мелких насекомых и дрыгающихся белых волос. Ребенок так сильно сфокусировался на погоне за белой крысиной жопкой и ворсистых стенках клоаки, растягивающихся вокруг него, что даже после того, как он вывалился из туннеля, далеко не сразу смог остановить свой дерганый бег на четырех конечностях.

Вдали из черноты виднелись невысокие деревянные ворота, окутанные гнилостной дымкой. Крыса с визгом шмыгнула сквозь них и пропала в темноте.

Даня решился встать на ноги, но, будто бы ожидая удара по голове сгорбился, машинально втянув голову в плечи. Радиус света вокруг мальчика, который до прохода через туннель озарял путь метров на 5 вперед, сейчас едва ли захватывал пару-тройку его детских шажочков, едва заметно угасая и бледнея.

Кроме витающей вокруг жутковатых ворот зловонной дымки ничего не было видно. Даже забора, частью которого, казалось бы, они должны являться. Их словно подвесили на тоненькие ниточки, уходящие куда-то вверх за границу осязаемого, из-за чего создавалось ощущение миража, посетившего помутненный от перегрева и обезвоживания разум путника, заблудившегося в бескрайнем океане из песка и мелких камней. Дане жутко хотелось разглядеть то, что находится по ту сторону, за вратами, но как бы он ни всматривался, совершенно ничего, кроме пресловутой дымки, не было видно.

Подойдя поближе, мальчик начал рассматривать бледный, серовато-синий мох, поднимающийся вверх из трясины по трухлявым брусьям и плавно сменяющийся бугристой разноцветной плесенью, которая пятнами разрасталась по древесине, будто бы пробираясь из самой сердцевины. Наслаиваясь друг на друга слой за слоем, грибок образовывал пористые полипы и наросты, при взгляде на которые у мальчишки тут же появлялось маниакальное желание содрать или поковыряться в них пальцами. Дерево словно было поражено лепрой с ороговевшими струпьями, из-под которых сочилась жидкость. Даня всматривался в этот отвратительный натюрморт, полный ощущения, что это бесформенное органическое месиво шевелится и дышит.

Все вокруг будто бы замерло. Ни единого дуновения не то что ветра, будто бы самого воздуха там не было. Черный вакуум, заполненный черной пустотой.

Мальчик потянул калитку своей маленькой ручкой на себя, почувствовав сырость этой рыхлой гнилой древесины. Перед ним, таким же наваждением, каким до этого появлялись ворота, из темноты возникла натоптанная тропка, обнесенная с двух сторон низким забором из дерева, находившегося в точно таком же состоянии как и на воротах.

Первым шагом он тут же ступил в чванькающую жижу, погрузившись на несколько сантиметров в нее и почувствовав жирную горячую влагу между пальцев ног. Аккуратно и боязливо мальчик стал шагать вперед, ведя правой рукой по трухлявому забору. Под легким нажимом его пальчиков кусочки плесени слетали вниз словно зонтиковидные соцветия распустившейся вишни и растворялись в темноте так и не долетая до земли.

– Тут кто-нибудь есть? – Вместо громкого крика, на который он рассчитывал, из его рта вырвался лишь еле слышный шепот. – Тут кто-нибу… – Мальчик осекся на второй попытке из-за того, что севший от страха голос не был способен произнести это громче писка маленького котенка.

Он щурился, всматриваясь в темноту, все так же не думая оборачиваться назад. Собравшись с силами, он попробовал снова: – Ау-у. Здесь кто-то есть?

Но в непроглядной черноте ничего не было видно, буквально на расстоянии вытянутой руки перед ним была лишь тропинка с заборчиками по краям, которые словно появлялись из пустоты и так же загадочно пропадали в ней.

– Это сон? Мне страшненько.

Спустя несколько пройденных шагов, сквозь черноту, вдалеке, нечеткими контурами стал проявляться будто бы парящий в воздухе силуэт полной женщины. Мальчик замер от неожиданности.

– Бабуля? – Он неуверенно проговорил, не веря своим глазам. – Бабуля-я? – Даня вскрикнул и побежал вперед, сопровождаемый чавканьем обуви в грязи, но с каждым шагом силуэт будто-бы только отдалялся от него.

Мальчишка бежал, изо всех сил стараясь перебирать своими маленькими ножками все чаще и чаще, из-за чего начинал зачерпывать мысками сандаль мясистую гниль.

– Бабушка-а.

С резким шлепком он грохнулся прямиком в болотную жижу, которая тут же залепила его глаза и влетела в ноздри запахом тухлых яиц. Он тут же поднял голову вверх, суматошно протирая глаза, но вместо силуэта бабушки вдалеке, в двух метрах перед ним уже стоял белый козел, уставившийся на него своими блеклыми глазами, заплывшими матово красным цветом, вытянутой мордой и длинными серыми рогами, которые вместе с широкими костяными копытами были покрыты тем же грибком, что и дерево.

Страх, овладевающий ребенком с того самого момента, как он оказался здесь, при взгляде на этого козла вдруг сменился чувством спокойствия и безопасности. Он поднялся, отряхнулся и расправил плечи, глядя прямо в красные чарующие бусинки.

Животное стояло буквально в нескольких метрах. От него веяло каким-то манящим теплом.

– Ты кто?

– Я твой друг. – Более человеческого голоса невозможно было бы услышать даже от человека, не то, что ожидаешь от блеющего козла.

Даня задумался, пытаясь вспомнить хотя бы одно воспоминание с этим животным, но ничего не приходило в голову. Это было странным, потому что по испытываемым им ощущениям создавалось полное впечатление, что такие воспоминания обязательно должны быть в его памяти.

– Ты что, не помнишь меня? Я всегда был рядом с тобою. Где бы ты ни был, куда бы ни шел, о чем бы ни думал, я всегда был поблизости. Ты, конечно, не всегда обращал на меня внимание, хотя иногда с пристрастием внимал мне беспрекословно.

– Я не знаю. – Он снова задумался. – Я не помню. Мне было очень страшно. Моя бабушка куда-то пропала, а потом там была крыса и я. – Мальчик всхлипнул. – И я пытался ее догнать, но она все убегала, дразня меня. Плохая крыса!

– Не переживай, Даниил, теперь все в порядке, ты молодец, что пришел сюда. Я видел твою бабушку и она ждет тебя возле ворот.

– Правда?

– Да, это она отправила меня за тобой. Чтобы я показал тебе дорогу к ней. – Козел медленно развернулся, выпуская пар из ноздрей. – Пойдем со мной. Не бойся, теперь все будет хорошо.

Мальчик безвольно двинулся за ним, преисполненный доверием, будто бы это животное – его давний друг, которого он очень хорошо знает.

Тропинка под ногами с каждым шагом все сильнее обжигала его ступни, а в голове вдруг стало странно холодно, будто морозная мгла пронизывала его зрительный нерв, пробираясь через глазницы вглубь черепа до самого затылка.

– Я давно тебя здесь жду, Даня, но ты почему-то все не хотел ко мне идти.

– А я не знал, что ты меня ждешь. – Мальчуган покрутил пальцем в ладошке. – Извини, меня отвлекла та крыса.

– Не нужно извиняться, на самом деле ты пришел как раз в самое нужное время. Тогда, когда и должен был прийти.

Козел остановился возле высоких трухлявых ворот, также покрытых разноцветным причудливым грибком.

Они торжественно открылись пред мальчиком.

Козел стоял неподвижно, пропуская его вперед.

Тьма.

Мальчишка подошел к животному, упав подле него на колени, и стал гладить его рукой.

– Хороший козлик, хороший.

Козел смотрел ему в глаза и ехидно улыбался, оголяя два темно-желтых зуба. Животное ластилось и терлось рогами об руки ребенка, который никак не мог отвести взгляда от соскрябывающихся при этом зонтиковидных кусочков, летящих вниз и будто сгорающих в темноте.

– Заходи внутрь, там тебя ждет бабушка.

Мальчишка попытался встать с колен, но тут же бессильно обрушился обратно.

Все будто бы оборвалось в миг позади него.

Его тусклый свет вовсе поблек, изредка промаргивая как старая подъездная лампа. Впереди уже не было видно тех огней, что казались ему в темноте перед тем, как он пролез через туннель за крысой.

– Бабушка?

Он чувствует, как что-то сдавливает его плечо и прижимает вниз к земле.

Полный отчаяния и растерянности, оторопевший олененок перед яркими фарами набегающей на него машины. На глазах кожа его рук начинает покрываться рельефными корками запекшейся крови похожими на старую морщинистую кору, сквозь которую проползают какие-то мелкие паразиты. Он бездумно надавливает на одну такую рану пальцем, и из под рвущейся коросты начинает медленно вытекать сгусток желто-коричневого гноя. Даня, выпучив обомлевшие от ужаса глаза из орбит, в наступившем безумии срывает корку и отшвыривает ее в сторону. По пульсирующему красному мясу, испещренному гнойными ссадинами, ползает, как по трухлявой древесине, черный мясистый червь, с маленькой зубастой пастью на одном конце. Мальчик лезет пальцем внутрь, раздвигая рыхлую плоть, чтобы вытащить червя и отбросить его в сторону.

Потом еще одного.

И еще.

Он выковыривает их пальцами, цепляя ногтями и разрывая при этом собственные жилы, из которых вместо крови сочится гнойная жижа с плавающими в ней сгустками. Мальчик все сильнее продирается в мясистую глубь, делая это с каким-то диким, животным азартом. Сквозь вскрывшиеся язвы, напоминающие вспухшие глазки, начинает фонтанировать густой и вонючий гной, будто из выдавленного жирного фурункула. Мальчик залезает рукой в будто бы бездонное ведро с пульсирующим гнилым мясом и достает оттуда в зажатом кулаке горсть черных склизких червей. Он с силой сжимает и давит червей в кашу, бегущую по его рукам гнойным месивом вниз к земле, которая словно рябит как старый сломанный телевизор.

Тысячи мелких черных сколопендр и уховерток, в перемешку с невиданными доселе ребенком червяками, в безумном танце мурмурации сливаются в единый фаршеобразный рой из склизких и холодных насекомых, образуя будто бы единый пульсирующий организм из тысячи отдельных особей, соединившихся в единую массу. Отвратный цокот мелких ножек, хруст раздавленных хитиновых телец заполонил окружающую тишину, залив уши мальчика вязким первобытным ужасом.

Выпучивший в исступлении глаза мальчишка чувствует, как он медленно погружается во все нарастающее склизкое болото насекомых, постепенно утопая в тьме.

Вдали появляется едва различимый, плененный тьмой, слабый дрожащий голубой огонек, в помутненном взгляде кажущийся мерцающей звездой, пробившейся сквозь густые облака ночного неба.

Даня, заприметив этот дрожащий свет, полный истерического ужаса, подергивающийся будто бы в припадках смеха, начинает плавно подниматься над червивым болотом с мыслью о том, что вот-вот выберется из окружающего его кошмара. Он медленно продвигается вперед, к свету, который постепенно приближается к нему на встречу. И вот уже спустя мгновение из маленькой и слабой точки словно вытекает ручеек, журчание которого раздается среди казалось бы темного и непроглядного елового леса. Ребенок чувствует прилив сил, блеклый мигающий свет будто бы тоже становится ярче, так же устремляясь навстречу воде. Ручеек плавно превращается в горную речушку, разбивающую своим бурным потоком каменные скалы. С той стороны доносятся еле ощутимые прохладные дуновения нежного ветерочка, словно исцеляющие раны на коже Дани.

Мальчик начинает испытывать жажду добраться до воды, практически ощущает как она разливается и наполняет его тело, очищая от всей окружающей грязи. Его нутро начинает изнывать от этого вожделения, страстно представляя как он окунается с головой в реку. Он перестает думать о чем-либо, кроме этого сладострастного момента. Мальчуган в каком-то исступлении начинает жадно раскидывать в стороны червивое болото руками, словно разгребая волны прохладной реки, шагая в нем, будто бы уже находится в воде. Гонимый вперед пугающим ощущением того, что вожделенная река словно ускользает из его рук в самый последний момент, когда он уже практически, как ему казалось, был в ней, полный искрящегося счастья. От этого, наполняясь ядовитой злобой, он усердно старается не упустить ее, всенепременно пытается угнаться за рекой, с жадностью впиваясь в червивое месиво своими маленькими уже черными, будто обугленными, ручками, передавливая и разбрасывая в разные стороны мясистые ошметки. Упиваясь неутолимым желанием, мальчик впадает в одержимое забытье, от чего не замечает как к нему из черноты подплывает парящий над этим трухлявым червивым болотом силуэт женщины с черными, будто бы обугленными глазницами, заполненными запекшейся кровью из под корки которой стекают гнойные слезы. Вырванный этим видением из исступления, охваченный страхом мальчик замирает и больше не пытается ускориться, подняться, чтобы побежать в сторону речушки, в которой он уже как ему представлялось был.

Что-то сдавливает его. Придавливает вниз, прижимает, впиваясь в нежную кожицу.

Его ноги, будто дрожащие жердочки, перестают слушаться, увязая в чем-то тягучем.

Грудь стискивает оков, перекрывая дыхание, из-за чего мальчишка начинает судорожно делать мелкие поверхностные вдохи.

Нежная прохлада от реки, отдаляющейся дальше в темноту, теперь режет его голову острыми прикосновениями лезвия.

Свет гаснет.

Река превращается в ручеек, убегающий вдаль, постепенно теряющийся в темноте, пока не гаснет упавшей в черный смрад точкой.

Мальчик уже не ощущает практически ничего, кроме миллиона маленьких ножек, пробегающих по его коже.

Он чувствует, как погружается все глубже в болото.

Его свет гаснет.

– Бабушка? – Хрипящим голосом он выплевывает из себя последнее слово, обращаясь к ехидно сверкающему двумя желтыми зубами силуэту.

Грудь стискивает с неимоверной силой, в конец перекрывая его дыхание, он пытается сделать вдох, вскрикнуть и…

***

Человек резко просыпается от удара в голове, вздрогнув и врезавшись об стекло.

Какое-то слово вертится и трепещется из стороны в сторону внутри его черепной коробки, ударяясь о кость, как бьющаяся о стекло муха.

Всё его тело словно треснувшая поперек ваза, готово вот-вот развалиться на две половинки. Смутно и темно в голове, дрожь в ладонях и изнеможение во всех конечностях. Голова гудит так, что создавалось ощущение сильной неподконтрольной вибрации.

Он никак не мог осознать, что это за вертящееся на кончике его языка слово, которое с момента пробуждения не дает ему покоя, тщетно перебирая разные варианты и неосознанно жестикулируя рукой, будто бы выписывая его в воздухе.

Заклад.

Клад.

Клан.

Заклан.

Он скрупулезно пытался поймать его, но оно все ускользало от него в самый неподходящий момент, когда, казалось, было уже в руках.

– Клан, заклад, закладка? Бред. – Ему показалось, что он был очень близок к разгадке, но чувство недосказанности теперь свербило в нем тонким тупым сверлом. – Как же это странно. Приходит в голову слово, ни с того ни с сего после этого кошмара. Ужасный сон. – Человек задумался, пытаясь вспомнить сон. – Бабушка снилась, может что-то случилось? Нужно ей позвонить. – Он достал телефон, зашел в контакты и нашел нужный номер. – Заклинание? Как что-то могло в голову прилететь? Может какой нарик рядом сидел про клады мечтал. – Человек не подносил телефон к уху, а смотрел на экран, потому что не любил слушать протяжные гудки, да и лишний раз не хотел подносить телефон к голове из-за одной передачи, которую он увидел в детстве на Бред-ТВ. Он прекрасно осознавал, что большая часть сказанного полная чушь, но детское впечатление было настолько сильным, что не было не то что возможности, даже ни малейшего шанса, хоть как-то оспорить с самим собой это чудное решение.

– Вас приветствует автоответчик, оставьте сообщение после звукового сигнала. – из динамика раздался женский голос с прозвучавшим после гудком.

Человек сбросил и тут же снова набрал номер, закинув голову назад и пялясь в потолок.

– Что-то ты бестолку начинаешь переживать, она явно возится на кухне или занимается уборкой, ты же знаешь, что все хорошо. – Он сбросил вызов и убрал телефон обратно в карман.

Левая половина лица была сильно холоднее правой, создавалось такое ощущение, будто бы он отлежал ее, свалившись во сне на ледяной пол.

Даня вытер со стекла сальный отпечаток своей физиономии.

– Какой безобразный сон. Будто бы и правда в болото кошмара попал, которое проживало меня и выплюнуло. – Он скорчил недовольную физиономию, пытаясь выпрямить спину и вытянуть шею вверх. – Побитый. Не люблю такие сны, не люблю так спать. Отрывисто.

Человек поставил рюкзак на соседнее сиденье и вытащил мокрые от пота ноги в сторону, подальше от воздуховода, парящего жаром.

– Как же жутко, когда во сне начинается подобная ерунда заворачивается. Как вообще мозг на такое способен? Что это, мои мысли, подсознание, страхи, видения или отрывки из фильмов? Уж лучше бы танцы под мелодию будильника приснились, чем вот это.

За окном мелькали многоквартирные дома, панельные, кирпичные, монолитные, построенные в разнобой, разной этажности, разного внешнего вида. Будто ребёнок навел какой-то беспорядок, смешав кубики из разных конструкторов при строительстве этого района. Застройка разбросанная по времени от девяностых до годов десятых за которой вдали изредка мелькал зеленый простор.

– Может найти в соннике что означает этот кошмар. Как там было? Вначале туннель и белая крыса. Хм, или наоборот. Вначале я сидел с бабушкой – да. Потом появилась крыса, за которой я попал в какую-то кишку. Потом… – Он пальцами оттянул свою бровь так далеко, что верхнее веко оторвалось от глаза, и резко отпустил обратно. – Ну нет, если сейчас сразу не проговорю, то потом вообще не запомню. – Потом были ворота, тропинка. Крыса куда-то подевалась, но я видел бабушку, которая меня звала. И белый козел. А еще черви, из раны, ну и мерзость. – Человек, достав телефон и вбив в поисковой строке запрос, открыл первую же попавшуюся ссылку. – Ладно, давай по-простому, белая крыса – плохо, а белая коза – хорошо. Крыса вроде как убежала, а коза, или козел. Есть разница? Как мне во сне определить – под хвост залезть? Да не, к черту. – Он убрал телефон в карман, расслабившись и облокотившись на спинку сиденья, и повернул голову в сторону окна. – Ну и бред. – Даня озабоченно вздохнул, от чего небольшой участок стекла запотел.

Человек нарисовал два небольших крестика под разными углами, а под ними во всю ширину прочертил пальцем зигзаг, расположив его вертикально. – Есть ли вообще хоть какой-то смысл в этом зигзаге? – Он замер с этой мыслью не больше чем на мгновение, сразу же сменив фокус со стекла на то, что было за ним и, слегка прищурившись, начал всматриваться в даль, чтобы понять, где сейчас едет автобус и не пропустил ли он случайно нужную ему остановку. Но даже не успев раздосадоваться из-за своей невнимательности, Даня тут же смог узнать место, которое сложно было спутать с чем-либо, точнее просто невозможно. Даже проезжая под Криморским путепроводом нельзя было не заметить эту стройку века, новомодную новостройку – многотонную громадину, вздымающуюся ввысоту. Как казалось человеку, даже слепой мог ощутить присутствие этого исполина, проходя или проезжая рядом. – Башня, пронзающая облака, словно игла, вонзающаяся в ягодицу. Исполин, нависающий над городом средь облаков, как в тумане. Напоминает сцену из Годзиллы. Ха. Око Саурона, владыки земель. Этот очередной бизнес-центр, будто их мало в городе. Видимо все еще недостаточно мест, в которых можно рассадить клерков в “опен-спейсе”, словно в курятнике. Хотя это экономия на пространстве, рассаживают как в школе рядышком, или через “картонные” перегородки, а они и радуются, что работают по-модному, современному, на иностранный манер. Дураки! Ведутся на этикетку и счастливы. Хоть вставай у входа с табличкой “Проснись, Нео”. Но, все как всегда. Наверное еще квадратуру будут сдавать в аренду за баснословные суммы, чтобы расположить там разные кафе, фитнес-залы, не знаю. Вообще ни разу не слышал, чтобы там кто-то работал, кроме строителей, монтажников и вот этих всех ребят, разницы в работе которых я, наверное по глупости, не вижу совершенно. Сколько лет с начала стройки то уже прошло? – Он достал телефон,только чтобы быстро найти ответ на свой вопрос, но зацепился за текст и начал вычитывать информацию вообще обо всем, утопая в переходах по ссылкам и рассматривая при этом фотографии с самого начала строительства в 2012 году. – Н-да, на словах, как обычно, все грандиозно, один еще не достроили, а уже два новых небоскреба собираются соорудить. В погоне за понтами в духе ОАЭ. Лучше бы проспонсировали ремонт старых конструкций, обустройство набережных или реконструкцию исторических зданий. Ценили и распоряжались тем, что имеют, а уж потом лепили что-то новое. Нелепо видеть ее из центра. Хотя, если подумать, к телебашне на Метроградке почему-то все привыкли, или просто стороной обошла меня эта тема, но для меня она, как для приезжего – бельмо, такое же, как и это здание.

Пока он утопал в собственных размышлениях, автобус уже проехал мимо небоскреба, вдоль бежевых шумозащитных экранов, закрывающих железную дорогу на небольшом участке пути, прямо напротив будущего комплекса Каспрома. Дальше железка шла параллельно автодороге, прямо в нескольких метрах от начавшейся малоэтажной застройки частного сектора, но никакого забора, ограждающего эти домишки от шумных электричек – не было. Слева мелькали не то шашлычные, не то просто какие-то забегаловки, в которых в это время было совершенно пусто, практически как и во всей округе.

– Слева снова очередной стеклянный бизнес-центр. Или торговый? Не суть. Натыканы тут на каждом шагу. Как они здесь странно смотрятся, среди такой местности, все еще напоминающей сельскую. Так футуристично смотрится этот пейзаж современного стеклянного небоскреба, немного прикрытым одеялом из дождевой дымки на фоне низеньких исхудавших деревянных домишек, затесавшихся в череде парковок, рекламных щитов, вывесок и торговых центров.

Впереди был еще один торговый комплекс с огромной парковкой. Вся территория обнесена забором, а на парковке расположились какие-то мелкие торговые точки с разными садовыми принадлежностями, велосипедами и услугами строительства. Все ужасно аляпистое, пестрящее неестественными цветами, с кучей рекламных вывесок и надписями разносортных шрифтов. Вся эта вакханалия слилась в один визуальный шум, сильно контрастируя с картинкой в правом окне автобуса – за железной дорогой разостлались зеленые кроны деревьев, за которыми виднеются маленькие старые деревянные домишки с покосившимся забором, тонущие в густой зеленой траве, которой тут, в отличии от города, было намного больше чем серого дорожного полотна с белой разметкой.

Человек рассматривал в окно мелькающую за деревьями площадку с заржавевшими брусьями, огромными покрышками от грузовика, соседствующую с какой-то малоэтажной новостройкой, которую еще не достроили. Дальше после ровно выстреженного газона была разноцветная детская площадка, оформленная посаженными вокруг нее молодыми туями. Отсюда начинается ухоженная грунтовая тропинка, идущая вдоль автодороги, по которой он когда-то катался на велосипеде.

Поставленные у переезда через железнодорожные пути пестрые рекламные щиты служили своеобразным маркером для съезда с Кремоторского шоссе и поворота на длинную прямую – Ослопахтинскую улицу, полную зеленых деревьев и коттеджей, зеленой травы, цветочных и продуктовых магазинов, автобусных остановок. Даже какое-то затаившееся среди зелени обслуживающее предприятие и следующий за ним гаражный кооператив времен прошлой страны не были так нарочито выделены среди остальной застройки, поэтому совсем не выбивались из общей картины, не портя своим присутствием общий фон.

Заканчивалась эта непродолжительная живая зона в месте изгиба дороги и встречающими белыми ангарами с огромной выцветшей на солнце растяжкой “Аренда” и указанным ниже номером телефона. Но все же ориентиром для человека служил одинокий сине-зеленый деревянный домик с ржавой металлической покатой крышей, которому на глаз лет пятьдесят, не меньше. В каждой деревне были подобные домики, бревенчатые, обшитые досками, с красиво-оформленными резным деревом окнами. Раскрытая дверь билась из стороны в сторону на ветру, выбитые окна на чердаке манили любопытных своей таинственной чернотой, наполняющей собой все внутри. Заброшенное строение одиноко стояло посреди заросшего участка без забора, практически возле самой дороги, одинокое, потерявшее своих хозяев, служащее присталещем, вероятнее всего, для лиц без определенного места жительства, пьяниц или наркоманов. Слушая одну песню, имеющую описательное название, можно легко представлять себе этот домишко, сразу за которым начинается небольшая промышленная зона с типичными для всех подобных зон бетонным забором с ромбиками. Такой забор можно встретить в любом городе или поселке этой Некоей страны, в которой и расположен наш северный город “П”. Железобетонный забор ПО-2, или забор Пахмана – самый популярный забор на территории этой страны и ее соседей. Имея прочную конструкцию, простоту производства, самоочищаемость от пыли под дождем за счет конструктивных особенностей а также шумоподавляющий эффект – с точки зрения функциональности – прекрасное решение, за счет чего он и приобрел подобную популярность. Разработан он был лет за двадцать пять до рождения человека. Из разных вариантов на конкурсе выбрали именно этот – с ромбиками, Рельефный рисунок позволял играть свету и тени, что в какой-то мере избавляло от ощущения монотонности. По задумке забор должен был скрасить серость и разбавить однотипность длинных ограждений промышленных зон, военных баз и прочих объектов, требующих хоть сколько-нибудь охранных условий. Насколько же иронично, что этот забор стал символом серости, символом разрухи, символом ушедшей эпохи.

– Забор настолько крепкий, что пережил страну, в которой его придумали. Мне всегда было интересно, а если прям очень сильный ветер задует – он упадет и придавит прохожего? – Человек нарисовал себе эту картину в воображении со всеми присущими подобному действу деталями. – А вообще, любопытный забор, маленькую копию такого в качестве сувенирной фигурки я бы поставил у себя на столе.

Автобус вальяжно повернул по плавному изгибу дороги. Промзона сменилась очередным небольшим участком зелени, в котором также утопали низенькие дачные домики. Ямы песчаной обочины заполонили лужи, собирающиеся из мелких капель уже затихающего дождя. Черные мусорные мешки чередовались с лужами примерно через каждые пятнадцать метров, изредка этот четкий строй сбивался валяющимися бутылками, скорее всего выкинутыми из окон проезжающих автомобилей.

– Почему все так странно устроено? – Человек мотал головой то влево, глядя на дачные домики, то вправо, рассматривая невысокие железные ангары, стоящую на вечном приколе ржавую технику, выцветшие растяжки баннеров с надписями “ШИНОМОНТАЖ”, “ГРУЗОВОЙ СЕРВИС”, “ШАШЛЫК”, “АРЕНДА” и все тот же забор с ромбиками. – Почему нельзя было организовать промзону отдельно от жилой застройки, а не лепить тут же буквально через дорогу кластер из промышленных объектов. Или это мы уже так разрослись за пределы ранее очерченные “первоначальными” проектировщиками?

Перед самым поворотом направо, проехав под металлической аркой из огромных труб, минимум метром в диаметре, пролегающих куда-то в сторону ТЭЦ, коптящие градирни которой были еле видны за крышами обветшалых домиков, он зацепился взглядом за полуразрушенное маленькое здание из белого кирпича, ассоциирующегося с прущевками и тем временем. Дата, выложенная красным кирпичом в фасаде строения, подтверждала временную принадлежность – “КСО-1971”, возведенного прямо в год смерти Прущева, спустя семь лет как того сместили с поста, и несмотря на то, что к тому моменту уже сменилось и перевернулось все, что могло, этот белый кирпич ассоциируется именно с прущевками, количество которых в стране чуть меньше, чем заборов, но все же бесчисленное множество. И от одного, и от другого, к слову, пытаются отказаться в крупных городах, но общая картина, по сути, не изменена до сих пор.

– КСО-1971, интересно что это? – Человек достал телефон, пока автобус заворачивал вправо на Ослопахтинскую дорогу, ведущую в глубину появившегося будто бы из ниоткуда густого леса, возвышающегося над асфальтом линией, будто бы очерчивая арку. – Он загуглил, но поиск не дал ничего толкового, кроме пары неинформативных сообщений от две тысячи восьмого года в ветке форума, по какой-то причине сохранившегося до сей поры, и каких-то экономических терминов. – Ну и каша, все чаще, заходя сюда с вопросом, я не нахожу ответ. Или, точнее, поиск мне его не выдает. Бесит.

В открытую форточку пробежал свежий, легкий ветерок. Человек сделал счастливый вдох полной грудью. Издалека донеслось чириканье птиц, встрепенувшихся после сильного ливня. Пышные кроны высоких деревьев раскинулись зелеными густыми облаками. Исполинские кустообразные посадки вдоль дороги закрывали плотной стеной глубину леса от чужих взглядов.

Пока человек пытался наслаждаться красотой природы, нарушаемой лишь изредка прибитыми на гвозди каким-то бизнесменом прямо к деревьям деревянными табличками с нанесенными на них белой краской надписями по типу “Куплю диски, шины, колеса” и “Шиномонтаж через 500м”, автобус совершил очередную остановку на своем долгом маршруте, замерев буквально на доли секунды, так как в салоне не было никого, кроме одного замечтавшегося пассажира, и тронулся дальше.

– Так это ж моя остановка! – Человек, быстро спохватившись, схватил рюкзак и выскочил в проход, чуть не рухнув на пол из-за того, что автобус начал уверенно набирать ход. – Стоооойте, я проспал остановку! – Он подбежал к закрытой двери водителя. – Остановите пожалуйста!

Автобус остановился примерно в тридцати метрах от остановки, открыв только переднюю дверь.

– Спасибо большое! – Прокричал человек, подняв свободную руку ладонью вверх не глядя в сторону водителя, и выскочил из автобуса, сопровождаемый громким шлепком его ботинок от приземления на обочину, превращенную сильным ливнем в грязную кашицу.

Закинув рюкзак за спину и проверив телефон, рукой похлопав по карману штанов, он двинулся в сторону Мшинского переулка.

Понемногу утихший за время его поездки ливень оставил после себя нечто вроде тумана, будто бы завесу из мелкой водной пыли. Свод черных туч, нависающий над его головой в городе, словно поднялся выше и побледнел, перестав давить на него своей тяжестью.

– Двигаюсь прям впритык по времени. – Человек перебежал дорогу и быстрым темпом пошел по тротуару к точке, где была назначена встреча.

Идти было не близко, но даже с грузным рюкзаком человеку было не тяжело. Он привык к переходам на большие расстояния, хотя уже пару недель, если не месяц, выходил из дома только до продуктового.

Изредка проезжающая в сторону города машина ослепляла его светом желтых фар.

– Натыкать новостроек прям посреди леса, какой-то странный выбор. Но чему я еще больше удивлен, так это тому, что в них кто-то живет. И, судя по тому, что число таких новостроек только растет – желающие не просто есть, они прибывают целыми волнами. Странный мирок посреди зеленого моря, на автобусе я бы не наездился туда-сюда каждое утро на работу в город, будто бы из пригорода, но при этом в пределах кольцевой. – Он достал телефон, чтобы посмотреть цены на квартиры. Купить свою он не мог, даже взять в ипотеку, но почему-то любил бесцельно листать сайт с объявлениями. – Ого, студия за пять? Это клетушка в скворечнике с закладчиками и алкоголиками, обнесенная забором из леса так, чтобы было посложнее сбежать. – Человек убрал телефон обратно.

Вдруг, в незаметное отверстие, сквозь бледные тучи, проскользнул косой луч утреннего солнца. Вдали, из леса, слышались крики утренних птиц. Воздух здесь был будто бы чище, свободный от постоянного шума дороги, в отсутствии которого эта лесная тишина гудела в ушах.

– Но да, хорошо здесь.

Он приближался все ближе к месту назначения.

– Ладно, я дохожу до нужного места там меня ждет проводник. Он должен быть один, я скажу ему пароль и мы тронемся в путь. Все это к лучшему, новые знакомства, новые взгляды. Новый жизненный этап.

Тучи незаметно растворились, обнажив гладь голубого неба с разрывающимися, словно легкая вуаль, белыми облачками. Утренний рассвет пробуждал лес, озаряя все нежно-розовой зарей. Солнечный гигант поднимался над горизонтом в голубую лазурь, раскинувшуюся над землей.

Чем дальше он шел по этому пустому переулку, совершенно не похожему на привычный городской, а скорее напоминающему дорогу посреди леса, тем больше ему нравился окружающий пейзаж. Он почувствовал какое-то облегчение от того, что перед ним больше не пестрят никакие торговые центры, рекламные щиты и забегаловки с пьяницами, словно сбросил с себя давно давящее бремя. Наконец свободный, с нестерпимой жаждой насладиться этим моментом, о котором он мечтал, стараясь не оглядываться на опасения, что проводника может не оказаться на месте, что его обманули, и даже то, что эта чудесная погода может испортиться. Жизнерадостный, воодушевленный этой чудной случайностью, которую он предвкушал последние неимоверно долгие недели в тишине бессонных ночей. И даже страх неизвестности сменился в нем на жажду предстоящего приключения.

Одинокая фигура быстро удалялась вдаль.

Глава 3. Привратник

И завязал Господь ему уши, чтоб не мог он слышать плача людского.

А.А Коринфский. Народная Русь. 1901 г.

Человек стоял в условленном месте, успев в условленное время, но кроме него вокруг не было ни души.

– Вроде туда пришел. – Он быстро процедил вслух, почти не открывая рта. – На изгибе пути со своей дороги сойди, пройди вперед по грязи до истока черной реки, у хранителя разрешенья спроси через Калинов мост перейти. Нигде не ошибся, координаты верные, зачем к ним было напускать эту “таинственность” никудышным стишками, если есть четкая точка местоположения, лучше бы не опаздывали. Уже двенадцать минут прошло с времени на которое была назначена встреча, неужели они так подстебались над мной? Ну на какую же хе-ро-ту я повелся то? Ааа? – Он начал ходить из стороны в сторону, крутясь на одной ноге вокруг своей оси, постоянно при этом проверяя время на телефоне. – Вот черт, так накололи меня, ну дурак! – Человек остановился и поднял голову вверх, на выдохе проведя по воздуху руками от туловища вперед. – Ладно, по холодку обратно? Ну нет, а что если за мной действительно придут. Не просто так весь кипишь поднялся. Не просто так все стали боятся. Все же есть причина для беспокойства. – Недовольный глубокий вдох и последующий за ним тяжелый сопатый выдох раздались в окружающей тишине. – Ну, так, а что, у меня все с собой. Ну пойду я сам тогда, один, никто мне не нужен. Я все предусмотрел. – В темноте его расширенных зрачков волновалась неспокойная река. – Мне страшно, да. Но что страшнее?

– Даниил. – Обратился к нему голос из-за спины.

– А! – он испуганно вскрикнул и обернулся в сторону, откуда исходил звук.

Из тени зеленой листвы, освещенная лучами восходящего солнца к нему вышла высокая фигура в слегка потрепанной одежде. Мрачное выражение заросшего бородой лица показалось человеку не особо приветливым, в какой-то степени, это выражение вместе с осознанием полной неизвестности, ожидающей его впереди – не на шутку пугало его. Поблескивающие на свету темные волосы казались рыжеватыми с проглядывающими проплешинами седины. Плащ палатка, безобразно свисающий с плеч, был завязан узлом под самой шеей. Горящие глаза смотрели будто бы прямиком сквозь него.

– Ну. Че молчишь? – Каждый звук вылетал из его рта каким-то басовитым хрипом. Размеренная интонация и низкий голос совершенно не клеились с произнесенными словами.

– Эм. А? В смысле? Не молчу. – Буквально за долю мгновения, не успев и без того мрачное лицо вышедшего из леса сделаться еще более гневливым, Даниил вспомнил и добавил. – А, да! Сейчас. – Он в суматошно попытался вспомнить приветственные слова, тот самый пароль, который нужно было незамедлительно произнести при встрече с привратником, но как назло в его пустой голове были лишь ветер и перекати поле, к которым его воображение дорисовало обезьянку из алладина, почему-то бегущую за этим сухим кустом, поэтому он тут же достал телефон из кармана и открыл заметки. – Пойду я имярек…

– Какой к черту имярек? – Не смотря на то, что он еле-заметно помотал головой в разные стороны, в этом все равно чувствовался укор. Было видно по шевелящимся жевательным мышцам как проводник стиснул от недовольства зубы. – Имя свое вместо этого нужно назвать! – Во всем виде вышедшего из леса ощущалось презрительное отношение к человеку.

Из-за курьезности всей ситуации Даня начал впадать в какое-то замешательство, подобно которому он испытывал лишь в ситуациях, когда ему по какой-то причине становилось стыдно не только за себя, но и за окружающих, но помня обережения о том, что нужно относиться со всей серьезностью к представителям этой общности, он, попытавшись напустить на свою речь чрезмерную гротескную серьезность и звонко расставляя ударения, продолжил излагать: – Пойду я Даниил из избы дверьми-воротами; навстречу мне Михаил. И взмолюсь я Михаилу: Заслони ты мене железною дверью и запри три-девятью замками-ключами. – Он застыл в молчании от все больше нападавшего на него ощущения неловкости за всю эту искреннюю по-детски наивную наигранность, кажущуюся детским спектаклем в ТЮЗе.

– Заслоню я тебя, Даниил, железною дверью и замкну тридевятью замками-ключами, и дам ключи звездам.

Сценой для этого представления являлась грунтовая дорога, испещренная лужами и расположенная метрах в десяти от асфальтированной, по которой сюда пришел Даня. Они стояли на небольшом насыпном мосту, сквозь который протекал какой-то маленький ручеек, появляющийся из под земли и впадающий в речушку по небольшой водопропускной трубе. Сама грунтовка уходила куда-то в сторону от воды, дальше в лес, вероятнее всего к недавно выкопанным канализационным сооружениям, вполне возможно предназначающимся для новостроек, потому что вдали виднелись крышки железобетонных колодцев без закрывающих их металлических люков, глядя на которые Даня сразу же подумал о ребенке, который наверняка приедет сюда на велосипеде и обязательно упадет в какой-нибудь из этих люков, только это не будет похожим на прыжок в нору за зайцем, скорее на падение в червоточину. – “Хорошо, если он сможет громко и долго кричать, чтобы кто-то услышал, если нет, то ведь нет гарантии в такой ситуации, что его найдут живым.”. Он уже нарисовал в своей голове образ мальчика и окружающей обстановки, представил этот тяжелый воздух, будто бы глядя глазами упавшего из этой зловонной черной дыры в единственный светлый участок вверху будто бы в окно иллюминатора, на синее бескрайнее небо, прочувствовав за это мгновение весь спектр чувств попавшего в такую ситуацию ребенка, словно он сам был на его месте. Изумившись тому, что он так отчетливо воспроизводит эмоции провалившегося в бездну ребенка, будто бы лично пережил это, человек попытался найти в памяти такое воспоминание, но, не сумев ничего связать воедино, решил, что либо это его чрезмерное воображение так играет с ним, либо это был один из его многочисленных снов, которые мешают ему высыпаться в последнее время, всплывший в памяти по какой-то причине именно сейчас.

– Ну! Че застыл?

– Да… Я просто.

– Давай, пошли за мной.

– А телефон выключать не надо?

– Зачем?

– Ну там, конспирация, вдруг отследят?

Михаил усмехнулся.

– Да кому ты нужен. Пошли.

Даня с покорностью двинулся следом за проводником в листву, из которой тот вышел.

Пройдя совсем немного в лесную глубь в полной тишине, Даня вдруг спросил: “Михаил? Так тебя зовут? Мне говорили, что у вас странные имена.”

– Да, можно просто Миша, не обязательно так официально. – Он в пол оборота протянул руку Дане, который тут же пожал ее.

– Но это же обычное имя, что в нем особенного?

– Долго рассказывать. Мы не видим воздух, однако он есть.

– Но все же, я думал, представлял, что это будет чем-то менее повседневным.

– Типа как в играх?

– Ну да, или как клички во дворе.

– Клички у маленьких мерзких песиков, всем своим видом молящих о смерти. Не смей сравнивать ИМЯ с чем-то нафантазированным. Приходя сюда, мы теряем имена, данные нам при рождении, чтобы приобрести ИСТИННЫЕ. – Он поднимал палец вверх в момент произнесения некоторых слов, делая таким образом на них акцент. – Те, что лучше объясняют нашу личность. Нашу идентичность. Идею человека. Это олицетворяет суть человеческого бытия. И никоим образом это нельзя приравнивать к выдумыванию имени или КЛИЧКИ кому как вздумается! Имя само приходит к человеку.

– Значит твоя главная суть, то, что тебя отличает от других – это Миша?

Идущий впереди гагакнул на весь лес.

– Да.

– Почему тогда не Харон?.

– А – это слишко поверхностно. Бэ – хотя бы то, что мне никто не платит. Без обола обходимся. Тебе в целом-то какая разница?

– Мне просто интересно, извини, если мое любопытство доставляет тебе неудобство.

– Угрхум.

Даня так и не понял, что означал этот звук, согласие, или недовольство, или, возможно, тот просто поперхнулся. Но он не оставил попытку завязать диалог. Это не особо было похоже на него, его нельзя было назвать болтливым или слишком разговорчивым, но волнение определенно вносило свои помарки в его обычное поведение, из-за чего ему приходилось говорить гораздо больше, чем обычно, в попытатках заместить и вытеснить тревогу из себя.

– А ты давно этим занимаешься?

– Лодкой?

– Нет. Да. Я имею ввиду, как давно поменял обычную жизнь на то, чем ты сейчас занимаешься.

– А чем я по-твоему сейчас занимаюсь?

– Эм, ну, ты живешь в лесу, перевозишь всякое на лодке, доставляешь грузы или людей…

– Люди тот же груз.

– Ну, вот, доставляешь грузы через реку, обустройство лагеря занимает много времени, а ты и вовсе ушел из города, так что это и есть весь твой быт, хотя я не знаю чем конкретно ты занимаешься.

– Ничем. Здесь в твоей речи ключевое слово – ЖИ-ВУ, остальное второстепенно. И “давно” – понятие растяжимое. Если возьмем за точку, от которой можно отталкиваться – дату моего рождение, то нет, не так уж и давно, а если возьмем средний срок жизни бабочки, то, можно сказать, вечность.

Они шли сквозь густую зелень, отодвигая ветки которые то и дело норовили зарядить в лицо хлестким ударом, ступая по выпирающим из под земли корням, вдоль поросшего берега. Капли прошедшего дождя спадали с листвы прямиком за шиворот Дане, который жадно вдыхал ароматы, источаемые лесом. Где-то вдали замер монотонный гул автомобильной дороги, растворившийся в этом чистом воздухе. Все вокруг окутала мертвая тишина, изредка нарушаемая пением утренних птиц и похрустыванием мелких веточек под ногами, из-за этого неподвижного покоя леса создавалось ощущение заповедных, сказочных чертогов. От оврагов пахло грибной сыростью, перегнившей травой и мокрой древесной корой. С каждым шагом вдоль реки, вглубь леса восходящее солнце светило все ярче, прорезая темноту тени деревьев острыми лезвиями.

– Нет, конечно, здесь здорово, природа, воздух, это даже странно, что мы не так и далеки от городской полосы. Я думал у меня будет ощущение, будто мы в парке, с постоянным навязчивым городским шумом, но здесь, мы будто прошли сквозь невидимую стену, разделяющую эти два мира, за которой нет ни намека на городскую близость. Но, при всем при этом, я не понимаю, что может сподвигнуть изменить свою жизнь вот на это. Чтобы вот так кардинально. – Даня сделал небольшую паузу в своем монологе, ожидая хоть какого-то участия от своего собеседника, пытаясь понять его реакцию и вообще, слушает ли тот его, но проводник шел вперед не издавая никаких звуков кроме громкого сопения носом. – Мне кажется, чтобы лишить себя возможности нормально посидеть на горшке, спуститься вечером за пивом в магазин, который прямо в этом же доме и расположен, надо обладать либо железной волей, либо быть психом. До дурости кардинально, от горячего к белому. Я понимаю, что это не самое главное в жизни, многие бы так и сказали, но эти же многие не могут без этого жить. Это настолько привычно, что мы, хоть не всегда осознавая, стольким жертвуем ради этого. И я сейчас, думая об этом, хочу сказать, что природа – это здорово, можно, нет, даже нужно выезжать в лес или на пляж, здорово, если с палаткой и ночевкой. – Даня увлекся этими размышлениями вслух, забывшись о каких-либо рамках. – Но чтобы жить здесь постоянно, чтобы полностью сменить формат существования, уйти от привычного круга близких людей, отбросить подальше от себя все блага цивилизации, которые, опять же, многие назовут ложными. Но эти лжецы, нечестные пред собой, и дня не протянут без них. Это все очень радикально, просто так подобные изменения в жизни не происходят. Просто так перечеркнуть всю свою жизнь. – Даниил вдруг затоптался на месте в своих мыслях, подбирая слова, чтобы задать вопрос, к которому он устроил всю эту прелюдию. – Мне интересно, что тебя заставило… Нет, что было тем фактором, самым весомым, который тебя подтолкнул на это.

– Слушай, ТЫ! – Михаил остановился и повернулся к Дане, прожигая его взглядом насквозь. – Ты че хочешь узнать? Под философа косишь или под психолога? К чему тебе вся эта информация? Может будешь потом постик в социалке писать с рассказом, или фанфик какой-нибудь для малолеток? Тебе то какое дело, что меня сюда привело? Хочешь, чтобы я тебе душу стал наизнанку выворачивать? Мы знакомы несколько минут, а будь моя воля, то вообще не знал тебя бы я!

Даня, испугавшись, резко остановился и попятился назад, приподняв при этом руки ладонями вперед.

– Воу, воу, полегче! Остынь. Это просто попытка завести диалог! О чем мне с тобой еще разговаривать, не о погоде же или комиксах?

– Ни о чем не нужно расспрашивать меня, это неудачная затея. Если тебя интересует уклад нашей жизни, так ты узнаешь обо всем на месте, лично из уст Кифы, а обо мне тебе ничего не нужно знать кроме того, что меня зовут Михаил и я перевезу тебя через реку Смородину ровно дважды: туда и обратно… Бильбо.

– Хорошо, я понял, извини, я не хотел тебе докучать расспросами, но мне действительно любопытно, только и всего, никому рассказывать я не собирался, а уж тем более никаких записей, у меня подобных мыслей и не было, слог у меня ужасный, словарный запас на уровне восьмиклассника. Просто было интересно узнать, знаешь, пообщаться с так сказать старожилом. Для многих ты перевозчик как-бы в новый мир, через тебя проходят все новоприбывшие, все ходоки через тебя, все грузы, все важные дела – все проходит через тебя, поэтому у меня и разыгралось мое дурное любопытство, только и всего. Ты на лешего похож, кстати, тропки вон знаешь, людей водишь.

– Мхм, ладно. – На его лице промелькнул еле заметный прищур. – Допустим это так, но, все же, будь посдержаннее впредь, всему свое время, пошли вперед.

– Хорошо, я понял, буду стараться быть терпеливее.

– Не старайся, а будь.

Даня не понял зачем была эта ремарка, ведь и так понятно, что он имеет ввиду, но вступать в споры с Михаилом человек не стал.

Пройдя по берегу не больше ста метров они дошли до небольшого участка, расчищенного от зарослей травы и кустарника, шириной буквально в два метра и длинной не больше трех. Этого хватало практически ровно только для того, чтобы затащить на землю небольшую деревянную лодку, или, вернее сказать – каноэ, лежащее на земле брюхом вверх. Весь корпус был усеян какими-то мистическими символами, некоторые из которых были просто нацарапаны ножом и, по всей видимости, являлись еще только эскизами, потому что большая часть изображений представляла собой настоящие барельефы, самые крупные из которых, гроздья калины, располагались на корме. Весь этот ансамбль по краю корпуса окантовывал орнамент из геометрических узоров.

– Не пойми меня неправильно, но, это уж больно напоминает свастику.

Михаил покачал головой и с негодованием закрыл глаза, сделав при этом очень уж глубокий вдох и еще более увесистый выдох. После чего он легким движением перевернул лодку и спустил на воду, прихватив два небольших деревянных весла, которые были спрятаны на земле под ней, одной рукой, а другой – придерживая на мели кормовую часть.

– Залезай. – Он кивнул в сторону каноэ, продолжая смотреть куда-то в пустоту.

Даня, слегка замешкавшись, неуклюже ступил в узкое и, как ему казалось, от этого ужасно неустойчивое плавающее средство. Пытаясь не потерять равновесие из-за скорее надуманной, нежели действительной качки, он тут же скинул рюкзак перед собой и сел на единственное сиденье лицом к берегу. Михаил как прыткий зверек залетел следом за ним, положив одно весло рядом с собой, а другое взяв в руки, он сел на колени, словно пытаясь раздвинуть корпус каноэ в разные стороны, расправил плечи и сразу с силой оттолкнулся подальше от берега небольшим деревянным веслом, испещренным такими же символами, что и лодка, с огромными гроздьями калины на лопасти и орнаментом по рукояти.

– Ну, че? Рассиживаться будешь? Поворачивайся спиной ко мне, на вот, бери весло и погребли вместе. – Михаил протянул второе весло, цвет древесины которого был на несколько тонов светлее, чем цвет дерева из которого были сделаны лодка и весло.

– И что мне с этим делать?

Михаил, видимо, в попытках сдержаться, чтобы не выругнуться, немного промедлил с ответом.

– Гре-сти.

– Да я на лодке-то не вспомнить чтобы вообще когда-либо плавал.

– Ты чего ссышь то? Не умеешь – учись. Давай, вертухайся и погребли вместе.

Даня, на трясущихся ногах, привстал над своим сиденьем буквально на несколько сантиметров, держа в руках весло и пытаясь опереться им о борта лодки, чтобы не рухнуть в воду.

– Ты смотри аккуратней, видишь, что весло новое. Тебе лучше не знать, что бывает с теми, кто теряет мои весла в пучине Смородины. – Михаил пугающе ехидно гагакнул.

Не понимая воспринимать это как шутку, или как действительную угрозу, Даня, выпучив глаза от недоумения, продолжил попытку развернуться, что оказалось для него совершенно не простым действием. Спустя несколько не особо удачных попыток, прерванных сильным раскачиванием лодки, ему наконец удалось усесться по ходу движения, и, схватившись за весло как за метелку, Даниил начал грести так, как ему это представлялось и вспоминалось их каких-то отрывков фильмов, видео и картинок. Из-за чего каноэ начало тянуть в сторону берега.

– Так, остановись, ничего не делай. Весло пред собой возьми.

– Ладно. – Даня поднял весло вперед и немного вверх.

– Возьми вот так. – Михаил вытянул весло в прямых руках поочередно поднимая руки и хватаясь за правильные места. – Смотри, одну руку клади на верхнюю часть, видишь тут специальный ухват, будто трость в ладонь, а вторую поближе к лопасти спусти. Понял?

– Да вроде. – У Дани чуть было не вырвался нервный смешок из-за переполняющих его смешавшихся чувств. Он сделал, как ему показал Михаил.

– Теперь смотри, как грести, чтобы не крутило. Мы гребем вдвоем, и тут есть свои определенные, на мой взгляд интересные нюансы гребли в паре, в командной работе, в синхронизации, но сейчас не об этом. Я буду грести с другой стороны борта. Спину прямо держи, корпусом помогай, не только руками греби, весло более менее вертикально. Ты все поймешь в процессе, но, главное, продолжай движение пока лопасть не станет идти параллельно корпусу лодки, понимаешь?

– Не особо.

– Ну ты когда гребешь – оно перпендикулярно к каноэ, грубо говоря ребром, в процессе движения ты заводишь правую руку немного за свое тело, а кистью левой совершаешь продолжительное вращающее движение, весло как бы переворачивается и оно становится плоской частью.

– Продолжительное вращающее движение?

– Поворачиваешь кистью плавно.

– А, да, все, наверное понял, выворачиваю его до конца, будто бы кладу плашмя на внешний борт?

– Ну, можно так сказать, но к самому корпусу не прижимай. Это нужно, чтобы контролировать поток воды и лодку не закручивало. Ты же видел, что обычно на двухвесельных лодках, если гребешь только одним, то начинаешь вертеться вокруг своей оси. В общем – давай попробуй.

Спокойная до этого момента речная гладь теперь разрывалась кильватерным следом и расходилась по сторонам кругами от весел, расходящимися небольшими волнами в разные стороны и затухающими уже у самого берега, который возвышался вверх стеной из росших прямо у воды деревьев, разделяющих этот мир от внешнего. Некоторые из них склонились так низко к воде, будто бы намеревались вот-вот утопиться, некоторым это уже удалось, поэтому таких утопцев приходилось обплывать стороной, но из-за того, что Даня был не до конца в ладах с веслом, они несколько раз чиркнули бортом об размякшие ветви. К его удивлению, Михаил ни сказал ни слова в те моменты.

Легкий прохладный ветерок обдувал разгоряченное лучами солнца лицо.

– Можем взять паузу, хочу куртку скинуть, а то стало жарко уже.

– Давай ка лучше налегни, тут уже чутка осталось, я скажу когда можно будет убрать весло в сторону.

– Ладно. – Мышцы, спящие до этого момента литургическим сном вдруг резко пробудились с истошными криками на весь организм. Эти группы в повседневной жизни совершенно не были задействованы, из-за чего теперь каждое движение давалось все с большей и большей трудностью, а навязчивое желание прекратить грести зудело в Данииловой голове назойливым комаром. – Это не так просто, с непривычки то.

– Всем первое время тяжело, потом люди втягиваются и начинают видеть в этом только радость. Гребем то хорошо.

– Не знаю, думаю только о том, что мокрый как псина от пота, который уже насквозь пропитал одежду. Зачем я так тепло собрался.

Очередной смешок Михаила не стал неожиданностью для Дани, его раздражала высокомерность проводника, но других вариантов, кроме как принять и смириться у него не было.

Ничего во всей округи не нарушало гармоничное пение птиц и размеренные всплески воды. Звуки городской суеты не проникали сквозь невидимую стену. Даже тот самый небоскреб, который, казалось, виден вообще из любой точки в радиусе тридцати километров, таинственно пропал из поля зрения.

– Извини, можно вопрос? Он, вроде бы, простой. – Даня в пол оборота обратился к Михаилу.

– Угрхм. – Тот слегка кивнул головой.

– Лодка и весла – это ты сам?

– Ага.

– Круто. Не могу даже представить насколько это сложно.

– Это в тебе говорит потребитель, привыкший к потреблению, живущий за лживой пеленой того, что все вокруг – делают заводы и роботы. Но на самом деле это не так, ты сам можешь многое сделать именно своими руками. Даже не можешь – это твой долг, как ЧЕЛОВЕКА! – Михаил снова поднял палец вверх, как уже делал до этого, придавая, видимо, слову определенное значение. – Это нужно понять и осознать. Понять себя. То, что ты не амеба, что ты способен выталкивать из себя не только дерьмо. Многое ты можешь сделать сам. А процесс – мало что доставляет столько удовольствия, как созидание. Создание чего-либо, когда твоя мысль материализуется и ты привносишь в этот мир что-то новое. Это определенный энергетический обмен, который немногим понятен. Я не говорю о том, что обязательно нужно что-то столярничать. Кто-то рисует, кто-то делает фотографии. Но не себя и своей одутловатой от уколов морды, продавая ее лайкающим похотливым идиотам, а художественные фотографии. Музыка, пусть хоть электронная. Лепка из глины. Дизайн, программирование, это все можно назвать искусством. Да все, что угодно, тот же бисер. Я вот в детстве из бисера плести умел, знаешь, сейчас я позабыл весь этот процесс, но, возможно, когда-нибудь обновлю это в своей памяти. И нет постыдных, или “не пацанских” вещей, когда это касается созидания. Когда ты что-то создаешь, именно тогда твой собственный образ в своем же сознании меняется. Существовать потребителем или быть творцом. – Михаил резко оборвал свою речь и слегка насупился. – Нужно понимать, что настоящему творцу не нужно признание, если ты будешь делать что-то в желании разбогатеть, то не поймешь и не ощутишь этот момент создания, момент изменения бытия. Изначально ты получаешь удовольствие от самого процесса, а бумажки – просто дополнительный бонус, и их наличие или же отсутствие никак не должно влиять на созидание.

– Ну, в чем-то ты прав. Но многие не занимаются подобным, потому что на это уходит уйма времени. Просто целая куча. Сделать лодку – да и не у всех есть условия. В тесной студии после того как закончил в 6 вечера работу, час добирался в толкучке до дома, что-то поесть, убраться, остается час на потупить в интернете и снова спать.

– Да, я прекрасно понимаю то, о чем ты говоришь, бесспорно, эта тяжба, с которой живет большинство. Даже если у кого-то есть возможность… – Он снова прервал мысль. – Я не говорю сейчас про то, что нужно бросить походы в театр, кино или зал, в угоду того, чтобы заиметь “творческое” хобби, в котором можно что-то воплотить. Спорт, тяга к прекрасному – это чудесно, и это должно быть обязательной частью любой человеческой жизни, как и путешествия, которые случаются у некоторых людей, как глоток воздуха во время отпуска. Но большинство живет в погоне за возможность платить ипотеку, возможность заплатить кредит за машину или ремонт. Даже тот же отпуск с поездкой – ему предшествует эта сумасшедшая погоня за деньгами, которыми можно будет оплатить что-то в будущем, или того лучше – кредитная кабала. Но даже если у потребителя есть возможность и время… Многие отказываются от создания чего-либо, потому что сейчас модно считать стоимость своего времени, кто-то скажет: “Мой час стоит пятьсот рублей. Эта деревянная посуда, на создание которой я потрачу минимум десять часов, потому что никогда не делал этого раньше, плюс покупка инструмента и материала, все в итоге выйдет мне в пять тысяч рублей за десять часов и плюс расходы в районе двух тысяч. А в этом магазине я все могу приобрести за полторы. Так зачем мне платить больше?”. Звучит по-своему прагматично, точно по-современному. Деньги важнее всего и ориентируются все на них. Даже час собственной жизни – бесценной жизни, они сейчас измеряют в оплате их труда. – Михаил замолчал на несколько секунд. – Не важно. Я говорю лишь за себя. Сейчас я здесь, а тут ход времени другой. Возможно, ты сам поймешь, хоть в первые дни тебе покажется, что оно сумбурно вытекает из твоих рук и ты не можешь за него зацепиться. Но это пройдет и наступит спокойствие в котором ты сможешь ощущать полноту не то чтобы каждого часа, а каждой минуты. И это нельзя сравнить с мучительным ожиданием чего-либо, когда время начинает тянуться невыносимо долго. Нет. Ты почувствуешь как бы объем этого времени, будто бы провалишься вглубь, перестанешь плыть на поверхности, а нырнешь в него с головой. Это сложно описать, но ты поймешь все сам. – На его лице проскользнула едва заметная улыбка. – Или не поймешь.

– Сейчас усмехнется. – Подумал про себя Даниил и был прав. После его смешка, Даня продолжил вслух – Посмотрим, мне всегда хотелось сделать что-то самому, но как-то все не доходили руки. В целом, все как ты и сказал.

– Угрмх.

– К слову про лодку и весла – что это за символы?

– Какие именно?

– Да вот все.

– Которые на свастику похожи?

– Ну хотя бы они.

– Это все солнцевороты, коловраты, свастики, символы белобога, сварога, огнецвета. Кто как и что называет. Сейчас много чего пишут в интернете все эти “историки” и “теоретики”. Историю можно поворачивать и крутить как угодно. Если государство этим пользуется, то почему человек не может этого сделать в каких-то личных целях? Кто сейчас разберет где правда, а где ложь? Орнамент это просто, все вроде как славянские символы, а у нас в стране они под запретом. Экстремизм, пропаганда, понимаешь ли.

– Пропаганда чего? Национализма? Нацизма?

– Или язычества. Еще ко всему можно припихнуть приставку “НЕО”. Кто его разберет. Просто в свое время эти символы решили использовать определенные организации.

– Какие?

– Разные, я не хочу углубляться в политические рассуждения, веса им нет, что бабы на кухне. Мне эти символы нравится вырезать, меня это успокаивает. Мне любо от того как они ложатся на древесину, как нож идет, словно по маслу. Больше меня ничего не волнует.

Они плыли несколько минут в тишине, пока Даня боролся во внутреннем диалоге, пока не прервал паузу своим вопросом.

– Можно откровенно?

– Излагай.

– Я собирался сюда полный уверенности, что вы какие-то помешанные сектанты. Эти вот стишки, имена, жизнь в лесу, потом еще твои символы на лодке. То немногое, что мне рассказали и то, что я увидел при встрече. Некоторые моменты. Меня это насторожило. И продолжает настораживать, несмотря на то, что я решил тебе сказать об этом.

– И ты без задних мыслей направился прямиком в лапы умопомешанных сектантов в лес?

– Звучит глупо, но да. Есть причина по которой многие бегут. Те, у кого есть возможность. Это весомая причина.

– Какая?

– Ты знаешь.

– Поэтому ты решил, что неделька у сектантов не так страшно, в сравнении с тем, что по-твоему мнению является действительным ужасом? Ты думаешь, что смог бы продержаться неделю в секте? А если две? Три? Нет ведь срока годности у твоего страха. Не думаешь, что это может затянуться?

– Мы не обсуждали твою причину по которой ты решил изменить свою жизнь, почему сейчас ты насмехаешься над моей? Тем более я не сжигаю мосты, мне нужно просто перекантоваться, только и всего. Все уладится, угомонится, и тогда я вернусь обратно к своей обыденной жизни.

– Слишком много пробелов в твоей истории, вызывающих вопросы, но, в силу твоего возраста, скажу, что это нормально.

– Не нужно тыкать меня моим возрастом, в современном мире это уже давно не показатель разумности.

– Не скатывай диалог к общению отца с сыном. Меня не волнует твоя жизнь и твое развитие. Тебя пригласили в гости, дают возможность перебдеть, помогают, поэтому веди себя учтиво.

– Ок. – Даню снова начали одолевали сомнения в верности его действий, правильности выбора, который он только что воплотил в жизнь. Уверенность в весомости тех обстоятельств, которые подтолкнули его к этому шагу, будто бы пошатнулась. Если до этого момента он мог повернуть назад, то теперь точка невозврата пройдена и поглощающее его замешательство начало перебивать этот заманчивый трепет приключения. Он погрузился во внутренний разговор с самим собой. – Гребаные покатушки на гребаных эмоциональных качельках, что-то я ничего не понимаю. Какой-то он неадекватный. Блять. Реально секта? Хер с ним, как баба, хорош ссать.” – После чего спросил вслух. – Ты говоришь так, будто вы действительно умопомешанные сектанты, но это ведь не так?

– Что ты хочешь услышать? Не пьем ли мы таблетки сидя в кругу, не прыгаем ли мы держась за руки в шахту лифта на какой-нибудь заброшке или не приносим ли в жертву забредших к нам ребят, которых периодически отправляют к нам в гости?

– Ну типа того.

– Нет, ничего из перечисленного мы не делаем, но перестаем ли мы быть от этого сектой?

– Не знаю, в целом, наверное, нет. Уйти в лес навсегда – это реально что-то из крайней степени поведения.

– Девиантно? Не вижу в этом ничего девиантного, а вот во многих атрибутах городской жизни – вижу, но высказываться об этом опасно, потому что можно обязательно задеть чьи-либо чувства… – Михаил в очередной раз остановился посреди предложения. – Секта у тебя ассоциируется именно с озвученными мною выше фактами, массовый суицид, убийство. Это не странно, что слово соединяет в себе столько негативных ассоциаций. Хотя при этом обычно все забывают про термин “Культ” – вот, что действительно должно пугать.

– Значит, все таки, вас можно назвать сектой?

– Клейми как вздумается, шаблонное мышление облегчает жизнь, но ты не понимаешь, что такое секта. В целом, даже сейчас оно используется лишь относительно верно – для обозначения группы, отделившейся от основного направления. Но что плохого в том, чтобы быть других мнений? Изначально это слово не тянуло за собой никакого негативного фона. Термин “SECTA” в общих чертах обозначал какой-то определенный образ мышления, жизни, в более конкретном смысле, в переводе с латыни на наш родной – партия, школа, фракция. Понимаешь?

– Ну, допустим.

– Ничего ты не понимаешь. Любую политическую партию можно было бы назвать сектой, если бы не была проделана такая объемная работа по навязыванию мнений.

– Угум.

– Не нужно забывать, что секта, в отличии от культа, не обязательно религиозная организация. Культ – действительно страшное слово, при этом я бы сейчас мог назвать любую религию культом, ты только вдумайся в определение этого слова – религиозное почитание предметов, реальных или выдуманных существ, наделяемых сверхъестественными свойствами, в том числе божеств, а также совокупность обрядов, связанных с таким почитанием. Просто вдумайся! Почему-то никто не называет основные религии культом, а вот что-то менее массовое и оффициальное – пожалуйста, вставай в очередь. Я не выступаю в поддержку каких-либо религиозных организаций, я в целом не выступаю в поддержку чего-либо религиозного. Просто это все выглядит лицемерно. Можно было бы порассуждать и на эту тему, но, опять же, найдется причина по которой можно задеть чьи-нибудь чувства, кого-то обидеть. Сейчас все постоянно обижаются и задеваются. Это я про тебя.

– Я агностик.

– Ну да. В общем секта получила такую негативную окраску в глазах общества по нескольким причинам. Я назову основную для общества, но, на мой взгляд, не являющуюся первостепенной – это теракты, массовые суициды и прочие девиантные отклонения. Оповещение народных масс через средства массовой информации о том, что члены такой-то секты решили распылить ядовитый газ в метро. Именно секты, хотя сами они себя обычно называют организациями, но, если к слову “организация” сейчас бы прилип тот же ассоциативный ряд, что и к секте, то большие дяди в больших машинах были бы этим очень недовольны. А вот исковеркать термин “секта” – в самый раз. Да, происходят теракты не так часто, но подобное хорошо оседает в умах, поэтому с детства почти все родители вбивают своим детям в голову то, что секты – это плохо. Я бы, скорее, назвал нас карликовым государством-анклавом. Ни в коем случае не стал бы относить нас к политической партии. Нам нет дела до политики, нет дела до религии, каждый свободен верить в то, во что он хочет. Единственное, что мы превозносим над всем – это самоосознанность ЛИЧНОСТИ. – Снова все то же восклицание указательным пальцем в небо.

– Тогда, если вы не секта, по крайней мере с твоих слов, не в том смысле, в котором понимают этот термин большинство. То зачем этот налет магическо-мистической дребедени? Я еще не ступил на землю, а уже встретился с какими-то масонскими обрядами.

– Тайна, покрытая мраком. Это ведь так заманчиво. Люди трепещут пред неизведанным, впадают в ступор, оцепенение. Человек – тварь любопытная по своей натуре, в целом – не особо разборчивая, так что манит нас ко всякому неизвестному и неизведанному. Эволюционный отпечаток своеобразный. Весь мир на этом держится.

– Но ты не назвал на твой взгляд главную причину искажения восприятия термина.

– Нет, он не искажен, я не говорил такого. Я сказал, что значение слова имеет более широкий смысл и негативную окраску приобрело с течением времени. Это достаточно логичный процесс, случившийся не вчера. То, что сейчас восприятие любой секты связано с чем-то негативным, можно сказать, воплощение нашей эволюции. Латинскому слову SECTA в древнегреческом языке соответствует слово ересь. Очень выгодно и просто называть то, что не нравится – неправильным, неверным. Так проще удерживать то, что у тебя есть, проще контролировать. Это я сейчас про власть, если ты не понял. Ты же проходил историю в школе, вспомни про Святую Инквизицию и неугодных еретиков. Далеко особо ходить не нужно. Буржуазия, коммунисты, сектанты, еретики, монархисты, анархисты, экстремисты, террористы. В этих терминах черт ногу сломит. Называй как хочешь. Знаешь, вся эта тема слишком политизирована, я не люблю подобные разглагольствования, в которые, однако, уже наступил, словно в весенне склизкое дерьмо. Я люблю называть вещи своими именами, без искажений смыслов. Понимаю, что тебя это беспокоит, но да, нас могут назвать сектантами, могут назвать оккультистами и показать символы на моей лодке. И это лишь малая часть того, что можно о нас рассказать. Однако, несмотря на все свои беспокойства, ты сейчас гребешь вместе со мной в каноэ на середине пути к месту твоего временного пребывания.

– Н-да, у меня самого не укладывается все это.

– Ладно, мы уже скоро прибудем к месту обитания нашего коллектива. Видишь плешь без деревьев и кустов у берега?

– Ага.

– Нам туда. Убирай весло, теперь я сам. – Он виртуозно повернул лодку в сторону, будто бы используя вместо весла несколько тонких нитей, позволяющих вертеть лодку по воде словно кукольную.

Прижавшись к берегу, Михаил выпрыгнул из каноэ так же ловко, как и запрыгивал в него перед этим. Он схватился руками за карму и частично затянул ее на покатый берег. Даниил чувствовал некоторое неудобство от того, что он в этот момент протирал штаны, а не помогал Мише с этим делом.

– Вылезай.

Даня неуклюже встал, закинув рюкзак за плечо, в моменте мышечная боль медленно растеклась от рук до самого копчика.

– Могу помочь? – Он обратился к Михаилу, который уже положил лодку себе на голову, держа при этом по веслу в каждой руке.

– Не, я ее вон там оставляю, тут недалеко.

Даня не увидел где находится это “недалекое вон там” с местом для каноэ, поэтому просто пошел следом, соблюдая дистанцию, чтобы не получить по голове лодкой. Пройдя так буквально пару метров вглубь леса, они остановились возле какой-то большой кучи, издалека похожей на огромный раскидистый куст, с небольшим овражком входящим сбоку под него. Миша положил лодку рядом и спустился в овраг, наклонившись, он поднял часть конструкции, оказавшейся сколоченным из реек каркасом крышки, укрытой зелеными ветками да еловыми лапами вперемешку с недосгнившей листвой, которая прятала под собой выложенный из камней выступ-пьедестал и несколько деревянных ящиков у подножья.

– Подай-ка мне лодку.

Даня ухватил лодку двумя руками, чувствуя, что пальцы соскальзывают с гладкой поверхности, он как пингвин мелкими шажками поднес ее к оврагу. Миша перехватил каноэ и аккуратно спустил на каменную столешницу. Пошатав ее в разные стороны, как бы усаживая поудобнее, и убедившись в том, что лодка находится на своем месте и ничего не задевает, он снова обратился к Дане: “Подай.” – И кивнул головой в сторону каркаса крышки.

Даниил аккуратно взял конструкцию за край, которая показалась ему хлипковатой, и медленно повернул ее обратно в сторону Михаила, перехватывающего ее и аккуратно опускающего на дно овражка.

– Если бы не эта остановка, то я точно прошел мимо.

– Я бы удивился, если б было наоборот. – Он вылез из оврага и пошел вперед. – Идем, как раз к третьему часу успеваем.

Данила достал телефон и посмотрел на часы, показывающие восемь утра.

– Что значит третий час?

– Узнаешь на месте.

Даня шел за проводником, переступая через разбухшие от влаги трухлявые стволы упавших молодых деревьев, небольшие овражки и траншеи. То тут то там из земли торчали пеньки, будто разрушенные колонны вдоль древней тропы, поросшие мхом и трутовиками. Почва под ногами была словно водяной матрас, спрятанный за слоями гниющих листьев, мха и мелких веточек. Деревья, тянувшиеся высоко вверх, сбрасывали со своих ветвей серебряные капли после недавно прошедшего дождя. Не смотря на вступившую в полноправное владение природой осень, все еще яркая зелень затмевала глаза, привыкшие распознавать лишь скудные серые городские оттенки, пронзая их яркостью сквозь невыносимо легкий воздух, которым невозможно надышаться, из-за чего Даниил жадно запихивал его в легкие с каждым вдохом.

– Можно еще вопрос?

– Попробуй.

– Хотя, скорее, наблюдение, просто без особой уверенности – теперь ты кажешься мне более приветливым из-за того, что мы разговорились в лодке.

– Опять же, ключевое слово – кажешься. Мое представление о тебе никак не изменилось, но прощупать твои реакции и способности я должен был.

– Зачем эти проверки?

– Река пропускает только за слова ласковые и поклоны низкие, других за обиды топит.

Данила сконфузился, испытав от происходящего сюра то же самое чувство, которое переполняло его в первые минуты встречи.

– Это он себя с рекой сравнил? Или как это понимать? Ладно, думаю, что мы уже почти дошли. – Внутренний голос снова начал звучать с некоторой тревожностью, возможно даже дрожью. Даня обернулся назад, речки уже не было видно, лишь один сплошной лес, хотя прошли они не так уж и много. – Ну, если что-то вдруг пойдет не так, то лодку я знаю как найти, и, теперь, его же стараниями, смогу уплыть отсюда в любой момент самостоятельно. – Он начал внимательно разглядывать все вокруг в надежде увидеть хоть какие-нибудь метки, определенные маркеры и ориентиры, чтобы запомнить тропку по которой они идут. Какую-нибудь ленточку обвязанную вокруг ветки, зарубку на стволе, но ничего выбивающегося из общей картины леса не цеплялось его глазу, поэтому он достал телефон и открыл компас. – Угум, от берега реки на северо-восток, около тридцати градусов, значит обратно мне нужно будет идти где-то на двести десять градусов, юго-запад. Разберусь. Надеюсь, что до этого не дойдет. Странный чувак. Интересно, почему он так среагировал, когда я попытался разузнать о причине его ухода в леса. Бля, это сравнение себя с рекой. Безумие. Главное, чтобы он не с психдиспансера слинял сюда.

Михаил резко остановился и выставил руку назад, чтобы поймать Даню.

– Смотри. – Он дернул бровями, и выпучил глаза, как будто указывая ими в сторону, в которую нужно смотреть.

– Куда?

– Вон. – Он указал рукой в землю.

– Не вижу.

– Да уж блять. Ты че. Змея же, вон, в паре метрах ползет. Они сейчас как раз начинать должны места для зимовки выискивать. Змеиный день же скоро.

Даня, пребывая в замешательстве, пытался сообразить, что ответить на это, и в принципе понять, почему нельзя обойти ее аккуратно стороной.

– Ядовитая?

– Гадюка же, ты не видишь перехвата между толстым тельцем и широкой копьевидной головой?

– Я ее вообще не вижу. Что делать-то предлагаешь?

– Подожди. – Михаил закрыл глаза и начал нашептывать. – По реке Смородине я хожу, мимо дуба прохожу, на том дубу висит кровать, а в ней змеина мать. Унимай своих подруг, подводных, подколодных, лесовых, межевых, домовых, гноевых, злых-злых-злых. Прочь змеюку отвлекаю, словом чудным зарекаю. Просыпайся власть моя. Уходи змея лихая прочь-прочь-прочь, а не то Михаил за тобой прибудет в ночь.

Даниил увидел ползущую в их сторону змею, длиной немногим больше полуметра. Большая плоская голова треугольной формы имела три крупных щитка аккурат между глаз, которые, как показалось Дане, чудовищно злобно смотрели куда-то в пустоту своими вертикальными зрачками из под сильно выраженных надглазничных щитков, кажущихся нахмуренными бровями. Слегка будто бы пухловатое к середине туловище гадюки было желтовато-коричневого цвета с четким контрастным зигзагообразным рисунком, идущим вдоль хребта, с окрашенным в желтый кончиком хвоста. Тело было отделено от широкой головы узким шейным перехватом.

Она ползла прямиком на них. Даня, в испуге, почувствовал как его тело окатил холод страха, от ступней до самого горла, застряв в нем комком разбухшей от влаги ваты. Он, было, попытался двинуться с места, но рука михаила стискивала его за одежду, словно щенка за шкирку, не позволив пошевелиться, поэтому ему ничего не оставалось делать, кроме как смотреть испуганными глазами на гадюку, проползающую по сапогу Михаила. Даниилу показалось, что он слышит как сотни мелких чешуек на сером брюшке змеи шелестят, заполняя пространство своим шумом, будто бы в уши налилась вода.

Миша проводил взглядом змею, уже уползшую от них на пару метров в сторону.

– Мхм. – Как-то удивительно задумчиво прозвучало его мычание, удивительно даже для него.

– Что? Мы можем идти? Или ты еще видишь змею?

– Пошли. – Рука Михаила ослабила хватку и Даня выдохнул с облегчением.

– Никогда не видел змей так близко. Она проползла прямо по твоей ноге, как ты вообще устоял? У меня внутри будто все перемешалось.

– Я бы не разделял твоего удивления, если бы не то, что она подползла как-то неестественно близко. Обычно змеи держатся подальше, если, конечно, не пытаются защищаться. Странно это. – Было слышно, как его дыхание стало шумнее. Даже когда он тянул лодку, не было слышно, чтобы оно хоть как-то сбилось, но сейчас, шедший позади Данила слышал громкое сопение.

– Что в этом такого?

Михаил шел вперед, будто бы не слыша заданного ему вопроса. Данила инстинктивно развел руки в стороны, как бы вопрошая в воздух, какого лешего его сейчас проигнорировали. Но переспросить он так и не решился. – Это он что, занервничал? – Подумал Даня, всматриваясь в спину проводника, будто желая что-то в ней увидеть. – Как-то я совсем ничего не понимаю. То он кидается, то начинает разглагольствовать по поводу жизнеустройства и восприятия слов. Теперь он погрузился куда-то в себя и тупо игнорит меня. Явно какой-то псих. Если там все такие, то это будет просто полный атас, хоть вешайся.

Даня вдруг остановился.

– Че замер? – Михаил тут же отреагировал на его остановку, обернувшись к нему с вопросом.

– Да, просто, красиво здесь. – Даниил не нашел ничего лучше этой отговорки и снова поплелся за проводником по тропе, погрузившись во внутренний монолог. – Нет, не вариант, нужно дойти и пережить один день. Дальше будет видно, если что, тогда и уйду. Меня там явно никто держать не будет. А этот, похоже, сейчас может. Не пойму чего от него можно ожидать.

Глава 4. ?

Вдали, из-за небольшого холма сквозь ветвистые кроны зеленых деревьев проглядывалось какое-то серо-зеленое пятно, мокрое и блестящее, словно покрытое лаком и тщательно заполированное. Чем ближе они подходили к нему, тем отчетливее слышались речь, смех, какой-то грохот и копошение, сопровождающие любой человеческий быт.