Читать онлайн Наброски пером – 3 бесплатно

Избранное разных лет Третье издание

Дополненное

Иллюстрированное

Штрайхер Александр Яковлевич

Бабушка и хулиган. Избранное разных лет.

В книге собраны произведения Александра Штрайхера с 1980-х по настоящее время – пьесы, рассказы, эссе, стихи и подборки фраз.

В качестве журналиста под различными псевдонимами (Александр Норин, А. Норин, Ш. Александров и др.) автор много печатался в русской и русскоязычной прессе, изда-вал две газеты. Входил в литературную студию «Круг», которую вел поэт Юрий Михайлик.

А. Штрайхер – одессит и десятилетний отказник, что на-ложило отпечаток на интеллектуализм и стиль его работ.

Книга может быть интересной для читателей, ищущих оригинальность мысли и точность ее формулировки.

Copyright by A. Shtraykher

Иллюстрации авторские

ЧУДАК В СТРАННОЙ ШЛЯПЕ

Посвящается В. Спитковскому

Солнце, бросая вычурные тени с трепетом пробивалось сквозь нежную листву платанов. Почему-то никто из про-хаживающих по Бульвару никуда не спешил, ни старики, ни дети. Еще не настало время бледных лиц и нервно сну-ющих рук. Еще догорал, доедался реальный социализм с его дряхлыми, жалкими и жадными вождями, было тихо и спокойно. Еще было скучно, и солнечные зайчики выхва-тывали из полусумрака Бульвара очаровательные детские и женские лица, весело вспыхивали в глазах. Бульвар неж-но, осторожно потягивался в ожидании вечерней прохла-ды, громкого смеха и влюбленных парочек.

Вздохнув, Он вытер платком пот с лица, лысины и вну-шительного затылка.

– Жара, – веско отметил Он, ни к кому, собственно, не об-ращаясь.

Но уже было не так жарко. Уже потянуло с моря, cлегкa обдувая вогкую шею.

– Хорошо! – и как в предыдущие годы Он сторожно опус-тил свой немалый вес на вторую от Памятника скамейку.

– Не так давно покрасили, – отметил Он, нащупывая сни-зу пупырышки краски. Он имел обыкновение отколупы-вать их и если скамейку недавно красили, то Ему потом долго приходилось стирать прилипшую краску, сплевывая на пальцы.

В этот раз такси ждало за углом – придется сразу же вер- нуться в аэропорт. Ничего не поделаешь – дела… Ведь он и так уже два года пропустил, не появился на Бульваре во время цветения акаций. Сперва болела жена, потом с Ним случился… Первый звонок. Мог быть и Последним. Но в этом году Он вырвался – хоть и на один день! Во время цветения акаций. Сперва болела жена, потом с Ним слу-чился… Первый звонок. Мог быть и Последним. Но в этом году Он вырвался – хоть и на один день!

А здесь, здесь как-будто ничего не меняется. Все то же самое. Те же дети – все-таки, наверно, другие. Те же де-вушки, а может и не те. Тот же чудак в странной старой шляпе. Сколько Он себя помнил, столько помнил эту шля-пу и этого чудака. А может это другой чудак? Может это сын того чудака, которого Он впервые встретил здесь, на Бульваре, сорок, да нет, больше сорока лет назад? Ведь, действительно, тому сейчас было бы под восемьдесят, а этому – ведь не больше сорока!

Он поднялся и впервые за все эти годы пересек Бульвар и опустися на скамейку рядом с чудаком в странной шля-пе. Вблизи она смотрелась еще более странной и ужасно старой. Точнее, не старой, а старомодной. Будто лежала она долго-долго где-то в музее под стеклом, а потом при-шел вот этот чудак и достал ее. Таким же старомодным было и лицо под шляпой, с тяжелым выступающим подбо-родком и длинными носдрями слегка крючковатого носа. Лицо, вроде, и молодое, но устремленный в никуда взгляд как-то необяснимо старил…

– Скажите, – Он не знал, как спросить. – Скажите, это ведь ваш отец сидел раньше на этом месте?

– Отец… – произнесли губы чудака.

– Ну да. Ведь я прихожу сюда уже давно. Больше сорока лет.

– Давно… – повторили губы.

– Я всегда прихожу, приезжаю на Бульвар во время цве-тения акаций.

– Акаций… – вокруг чудака висел какой-то звон, как-буд-то слегка дрожал теплый воздух Бульвара.

– Обычай у меня такой! – уже кричал Он. – Мой, личный обычай! Простите… Не знаю, но должна быть какая-то связь… Иначе одиночество накатывает. Вы этого не пой-мете – вы же здесь всегда…

– Всегда… – звон усилися, заострился.

– Это у меня в ушах звенит, – подумал Он. – Наверно дав-ление упало. Да и пора двигаться. Тут все равно не с кем говорить – чудак какой-то отмороженный. И никуда они все тут не спешат!

Встав, Он размял успевшие отечь ноги и медленно, пы-таясь хоть еще на пару минут сохранить блаженное спо-койствие уже довольно прохлaдного Бульвара, направился к заждавшемуся такси.

Дойдя до угла, Он глубоко вздохнул, вбирая сладкий за-пах цветущих акаций, и прощальным взглядом обвел ска-мейки в солнечных бликах, шелушащиеся платаны и чуда-ка в странной шляпе. Он завернул за угол и уже не мог ви-деть как исчез, растворился в дурманящем воздухе Бульва-ра тот самый Чудак.

Звон на мгновение стал громким – и пропал совсем.

Чудак ведь тоже знал, что нельзя отрываться навсегда от родного Бульвара, от цветущих акаций… От родной Земли.

А то станет одиноко…

Ужасно одиноко.

1984

ГРАЖДАНИН!

Посвящается В. Калягину

Проснулся. Встал. Сделал зарядку.

Умылся. Побрился. Почистил зубы.

И далее.

Завтрак. Кофе. Первая сигарета.

Оделся. Захлопнул. Спустился.

И далее.

Направо газетный киоск.

Налево, через дорогу, трамвайная остановка.

И да…

Вынырнув из сумрака поъезда, он замер.

«Что-то не так!!!» – накатилось обжигая, подкашивая но-ги, безнадежно скручивая пальцы пустых рук. – «Что-то не так! Не так!!»

Тело медленно двинулось к остановке.

«Как я живу! Как это получилось?! Почему…» – мысли толклись горячей кашей. – «Где я отступился? Когда…»

В бедро массивно ткнулось нечто черное.

«Такое задавит».

За отблесками лобового стекла беззвучно разевалась пасть.

«Возле собственного дома… обидно… Что со мной?»

«Гражданин! – привычный формат протиснулся в созна-ние. Призывно машет рукой мужчина у газетного киоска.

«Кто это? Лицо, вроде знакомое… где-то видел… Ну ко-нечно! Он же всегда берет за мной газету!»

И пелена упала с глаз!

Уши враз наполнились свежими звуками служебного го-родского утра. Асфальт, бросив прикидываться чьей-то шкурой, потертой и заплеванной, стал, как всегда, ничем.

Асфальтом.

Высунувшись в окошко подагрическая, с набухшими ве-нами рука киоскера с эстафетной настойчивостью проты-кала воздух уже сложенной газетой. Звенел и лязгал под-ходивший трамвай.

«Успеваю!»

Подбежал. Схватил. Заплатил.

Перебежал. Вскочил.

И далее.

Пробил талончик. Занял свое место у окна.

«Случаются же умопомрачения. Видишь, а я не верил».

Развернул газету.

«Что-то не так…» – морозной поземкой дернулось где-то в затылке и исчезло.

Навсегда.

1984

БОРЕЧКА

Боречка слыл гением с детства.

Hу все у него получалось – и скрипка, и задачки, и аква-рель. А любили его как! И учителя, и соседи, и девочки. Особенно девочки. А как же иначе: красавец, умница, а на-дежды какие подает!

И подавал Боречка надежды долго. Очень долго.

Как-то странно все проскальзывало, обходило его что ли. Он ухитрялся опоздать, сказать не то и не там, вляпаться в историю. Влюбиться, жениться, заболеть, опять жениться. И ребенок, и еще ребенок. И опять влюбиться. И кого-то обидеть, кому-то не понравиться. И снова начать в другом месте. На новом поприще. И снова все получается! И сно-ва любят. И новые надежды, и новые друзья. И новые под-руги. И еще подруги. И всем им весело. И все они ждут.

Чего-то.

А чего ждать?

Недолго осталось ждать. Ведь те, первые, кто им восхи-щались, уже в зените – артисты, ученые, капитаны дальне-го плавания. А те девушки уже давно чьи-то жены. А по-том новые девушки становятся чьими-то женами, а те, первые, тещами и свекровьями… А он все опаздывает, про-пускает, не использует.

И удивляются дети, и удивляются внуки.

Но острота зрения та же, но ясность ума прежняя.

Но уже уходят те, первые, академики и генералы, а у не-го новые идеи, новые планы. Новое окружение! Эти не знают про все прошлые надежды – и верят. Верят!

«А бабушка Мозес начала рисовать в семьдесят. А вот Аксаков…»

Но уже уходят вторые, писатели и художники, и остав-ляют после себя…

А он, он все еще здесь. И снова блещет идеями, снова шуточки, снова… Ну нет! Сколько можно! Это должно когда-нибудь кончиться!

Хоть чем-нибудь…

«Наш Боречка что-то пишет, вы слышали?» «Давно пи-шет, уже заканчивает!» Пора, пора оправдать надежды, дать хоть что-нибудь. Ведь зачем-то все это было! Зачем-то продолжалось так долго?

Ну?!

Уже уходят третие. Уходят! Ну!!

Все. Все!!!

И ничего не дал!!!

И толпиимся мы вокруг, а он улыбается с фотографии нашим вопрошающим взглядам. нашим пустым рукам.

Своим глупым шуточкам!

И как-будто опять что-то обещает…

1984

ЖЕКА

Давно это было, в студенческие годы. Пора веселая, но крайне безденежная. То есть, кормить-то нас родные кор-мили, одевать одевали, но с карманными деньгами была вечная напряженка. Лично мне щедрая родительская рука оставляла всю мою стипендию на прогул – аж руб в день.

Как говорил мой папа: «На тебе рубль и ни в чем себе не отказывай». Нужно, правда, признать, что, если парочку дней действительно покорпеть над книжками, то на третий день, гляди, трояк и образуется.

Конечно, были среди нас и более обеспеченные детки. С машинами. Были и менее обеспеченные – без штанов. То были, в основном, сельские хлопцы. И Жека Гринберг – как ни странно.

Его родные были из местечковых. Обычно, попав в го-род, местечковые быстро приживались – у них в полной мере сохранялась ущербность черты оседлости и вера в рубль. Начисто лишенные неуместного снобизма, прием бутылок, пошив брюк или место в любой лавчонке они имели за счастье – был бы гешефт.

Но еще встречались реликтовые, ортодоксально честные местечковые евреи. Вечно нищие, до тошноты благород-ные они жили в своем, предками придуманном мире. Их детям было сложнее и жекин гардероб ужасал наших «джинсовых девочек» из семей плавсостава. Особо впечат-лял их упряжьего вида поясок с набором, от которого раз-бегались складки «навырост» купленных брюк.

При всем этом Жека был мастером спорта по шахматам, чемпионом Одессы по блицу и обладал неуемным тщесла-вием.

И вот однажды сей лихой стрелок курева, обыкновенно не имеющий за душой даже пачки «Примы», является в ин-ститут с «америкой» в нагрудном кармане. А в те годы, ес-ли кто помнит, это была непозволительная роскошь и фильтр в зубах являлся визитной карточкой моряка даль-него плавания или фарцовщика.

– Посылочные?

– В блиц взял?

– Откелева денжищи? – посыпалось совсех сторон.

– Из лесу вестимо, – отвечал Жека и был почти открове-нен. Деньги были из парка, из парка Ильичп. Это мы узна-ли через месяц, когда Жека явился в группу расписанный как исполнитель индейских обрядовых танцев синяками правильной геометрической формы.

А дело было так. Праздные «тыбы», то есть неработаю-щие пенсионеры – «папа, ТЫ БЫ пошел выкинуть мусор!» – имели обыкновение собираться в местах культурного от-дыха населения за шахматными досками и партиями доми-но.

Играли на деньги по-маленькой. Местные склеротичные мэтры давали фору, размер которой обсуждался годами.

Вокруг играющих царила атмосфера провинциальной корректности, сопение или кашель не приветствовались. И хоть время от времени и появлялись всякие залетные хмы-ри, создающие излишний шум и волну, но их быстро отва-живали.

Интеллигентно, но круто.

Именно в таком «хмырином» качестве и замаячил однаж-ды за спинами играющих наш Жека. Пристроившись за чьей-то сгорбленной лысиной, посопев и повздыхав, он начал подавать идиотские советы. На предложение за-ткнуться он тихо залился краской и пропал.

Но появился назавтра.

По прошествии нескольких таких «выступлений» его уже ждали и стоило в один из теплых октябрьских дней жеки-ной маечке с застиранной р екламой выплыть в конце ал-леи как сразу несколько мэтров предложили либо тут же

сразиться, либо исчезнуть с их глаз навсегда. Причем, ви-димо заранее сговорившись, назвали явно завышенную ставку – пять рублей. И потребовали деньги показать…

Месяц пролетел незаметно. Жека ходил в парк Ильича как в банк, где у него был открытый счет.

– Вундеркинд!

– Этот придурок блестяще играет!

– А с виду дуб дубом…

Жека купил джинсы. Познал бескорыстную дружбу и да-же любовь, но как-то:

– Ух ты, у вас играет сам Гринберг!

– То есть? В каком смысле «сам»?

– Мастер спорта.

– Наш придурок?!

– Чемпион Одессы.

– Так это выходит… мы придурки!

И Жеке выдали! Шахматными досками. Не помогли кри-ки о любительском характере спорта в советской стране, о том, что бить нехорошо.

Порвали джинсы. И новую маечку с рекламой…

Сейчас он гроссмейстер. Ходит в тройке, с галстуком. И не узнает.

Совсем.

1986

МАЕЧКА И КНИГОЛЮБ

Вернувшись домой, Сергей Александрович только наме-рился определить подобающее место для новой книги, как супруга, надавав поручений, погнала в магазин. Бросая любовные взгляды на зеленеющую на столе супероблож-ку, Сергей Александрович перекинулся с супругой при-вычными фразами о том, что лучше «протирать штаны в конторе» или «заниматься ребенком», но не обладая на данный момент ни силами, ни настроением для придания голосу требуемой визгливости, он быстро уступил в споре и выпал за дверь.

Возвратившись, нагруженный и растревоженный обще-нием с суровыми работниками сервиса, Сергей Алексан-дрович с удовлетворением отметил, что настроение у суп-руги явно улучшилось.

– А у Маечки опять неприятность, – радостно поведала она, накрывая на стол. – Бертик упал с балкона.

Маечка, Мая Антоновна была душевной жениной подру-гой уже много лет. Со столичным искусствоведческим об-разованием Маечка состояла на службе в лучшем город-ском музее – под громкое восхищение и тихую ненависть коллег. Из бывших красавиц, она все еще была недурна собой, со вкусом одевалась, но главное – содержала «са-лон».

По нашим безнадежно провинциальным взглядам, Маеч-ка вела откровенно богемный образ жизни, то есть посе-щала мастерские тех редких художников, которые хоть иногда, в паузах между халтурами и загулами, успевали творчески поработать.

Ни одна выставка или заслуживающий внимания кон-церт не обходились без ее посещения, а несколько столич-ных знаменитостей были осчастливлены личным знаком-ством. Кроме того и сама Маечка часто вояжировала, как она говорила, «подышать столичным воздухом».

Короче, все у нее было в порядке, но безошибочное ба-бье чутье заставляло жаловаться. Жаловаться бесконечно и разнообразно. Нескончаемым потоком стенаний она как бы ставила себя на одну доску с остальными женщинами, забитыми семьей и рутинной работой. Сергей Александро-вич всю эту игру видел насквозь и, как ни старался, сочу-ствием к «бедной Маечке» проникнуться не мог.

– Что… опять там… такое страшное?

– Зря ты так – она ведь и вправду несчастная женщина.

– Ага… И все ее несчастье, оказывается в том, что ей, бедной… дай огурчик… бедняжке… приходится с нами об-щаться…

– Верно, – подтвердила супруга, выуживая пухлыми пальцами огурчик из трехлитрового бутылька. – Не так легко ей существовать среди таких как ты, мастодонтов. Она ведь человек столичного склада.

– По-моему, склад у нее того… нормальный… как у всех…

– Много ты понимаешь!

– Вот и жила б себе в столице! – взорвался Сергей Алек-сандрович, брызгаясь горячей картошкой.

– Осторожно – стены заляпаешь! Чего взбесился! Не всем же быть такими, как ты.

– Ну и зря – может порядка больше было бы.

– И скукотищи. Да наворачивай, наворачивай – к телевизо-ру опоздаешь, стахановец. Кстати, она взяла у нас книжку почитать.

– Какую? – насторожился Сергей Александрович.

– Там на столе лежала… зелененькая такая, – выхватывая тарелки роняла супруга, – Маечка сказала, что у тебя от-личный вкус. Если хочешь знать, так она к тебе очень да-же хорошо относится.

– Спасибо ей, – пробормотал Сергей Александрович, вы-лезая из-за стола.

Вечер был испорчен.

Прошла неделя и на очередном «салоне», тщетно обша-рив взглядом все доступные места, Сергей Александрович не сдержался и тихонько поинтересовался у хозяйки судь-бой своей книжки.

– Ах! – радостно воскликнула Маечка. – Ну где ты доста-ешь такую прелесть! Какой язык! Вчера у меня была одна поэтесса, подарила мне свой новый сборник. Мило, прав-да? Иллюстрации, конечно, слабоваты… Да, так я ей дала твою книжку на пару дней. Ты представляешь…

– Не понял, – ощетинился Сергей Александрович, – Почему именно мою? Что за дела!

– Какие дела? – по-девичьи звонко рассмеялась Маечка, от-вечая на восхищенный взгляд бородоча в свитере крупной вязки. – Ну не будь смешным!

И она упорхнула к роялю, где группа гостей дышала од-ним воздухом с приезжей знаменитостью – ударником сто-личного джазансамбля.

Месяца два на Маечкины «салоны» супруга Сергея Алек-сандровича ходила одна, без якобы больного мужа. Он же тихо зверел, получая сообщения о своей книге, движущей-ся по широкому крушу маечкиных знакомых. И вдруг Ма-ечка позвонила сама и, пожурив за слабое здоровье, при-гласила в гости, намекнув, что книжка у нее на руках…

Сергей Александрович вздрогнул, когда Маечка мимохо-дом, пронося чашки для все прибывающих гостей, сунула ему в руку долгожданную книгу.

На суперобложку было больно смотреть, так она была потерта и замасленна.

Обрез разительно почернел.

– Что это? – всхлипнул Сергей Александрович.

– Как что? Твоя книжка.

– Но ты же ее взяла совершенно новой!

– Ну прямо-таки новой.

– Новой! – уперся Сергей Александрович под удивлен-ные взгляды гостей. – Новой! Только из магазина. Я ее да-же раскрыть не успел…

– Ну и зря, – мягко перебила Маечка, – книги надо рас-крывать.

Сергей Александрович напрягся, открыл было даже рот, но так ничего путного из себя не выдавил.

– Они вообще предназначены для чтения, – наставитель-но продолжала Мая Антоновна под мерзкий регот нече-санного молодого гения в сандалиях на босу ногу. – А в процессе чтения они, естественно, аммортизируются.

– Но у меня не общественная библиотека, – попытался Сергей Александрович найти сочуствие у гостей.

– А что – музей?

– Кладбище?

– Саркофаг! – наперебой изощрялись «звезды салона».

Сергей Александрович молча сглоинул слезы и, поту-пившись, сел, успев, однако, окатить супругу недобрым взглядом.

После нескольких скандалов супруге было окончательно запрещено давать книги кому-либо.

Особенно Маечке.

Прошел месяц.

Понемногу Сергей Александрович успокоился. Опять стал завсегдатаем книжных магазинов и толкучек. Но вот однажды вечером, вернувшись домой с очередной новин-кой в руках, он услышал из кухни:

– А у Маечки опять неприятности!

– Не интересует!

– Ты только не сердись, но она взяла у нас кое-что почи-тать…

Ватные ноги все же донесли Сергея Александровича до кресла и, свалившись в него, он обвел полки с книгами по-мертвевшим взглядом.

1985

ШАМПУНЬ

Сергей Анатольевич мылил голову.

Импортный шампунь обильно мылился, расточая запах гвоздики, той, что по трояку штука у залетных молодцев в пыжиковых шапках.

«Умеют же, гады!» – подумал Сергей Анатольевич, вы-двигая под душ загорелое мускулистое плечо, и, тонко взвизгнув, отпрянул, чуть не выпав из полугабаритного ковчега личной гигиены.

«Так и обвариться недолго! Красив буду! И какая сво-лочь придумала этот „испанский сапог“ сервиса – сидячую ванну… Инквизитор с циркулем! Всадить бы его сюда на пару часиков – не разогнулся б до гроба!» – чертыхался Сергей Анатольевич, шаря вслепую по кафельным плит-кам, – «А Ленка ждет!»

Ленка, Елена Николаевна, ждала в постели. Грела. Тоже командировочная. Тоненькая, в его вкусе…

Руки красивые.

«Так, добавим холодненькой. Еще немножко. В самый раз!»

Шампуть затек в глаза.

«Жжет, зараза, тоже не по-нашему! Это все жена – ей лишь бы заграничное… Лишь бы с лейбой… Все, вроде, смыл. Можно открыть глаза.»

Темно.

Сергей Александрович протер глаза руками.

Еще темнее. Ни зги!

– Ленка, не балуйся! Включи свет!

– Какой свет? – протек в гостиничный санузел девичий голосок.

– Ленка, я ж тебе не мальчик!

Шлепки босых ног по линолиуму.

– А зачем мне мальчик?

Длинные ноготки царапнули по двери.

– Свет! Включи свет!!! – закашлялся Сергей Анатольевич и, подскользнувшись, выпал из ванны.

«Ослеп – ослеп – проклятый шампунь – импортный – неу-жели все – а может спасут – вылечат – а если нет – что тогда – я ведь еще так молод – и в самой форме – машина – девоч-ки – неужели всему конец – кому я буду нужен – такой – друзей нет – приятели – жена бросит – давно грозилась – те-перь точно бросит.»

На полу было мыльно и скользко. Сквозило из какой-то дыры.

«Слепой – совсем слепой – пенсия – льготы разные – уз-наю – квартира останется мне – слепой все-таки – и библио-теку заберу – на кой мне теперь библиотека – все равно за-беру».

– Что с тобой? Я ничего не выключала! Почему ты мол-чишь?!

Сидя на холодном полу Сергей Анатольевич покрылся «гусинной кожей» и стал дрожать.

«Еще и простужусь – заболею и умру – перед смертью прозрею – на минутку – на часик».

Спазм больно сжал горло и грудь

«Воздуха! Жить!!» – царапаясь и скальзя Сергей Анато-льевич навалился на дверь. С другой стороны с плачем би-лась Ленка, животом и грудью.

«Жить!! Воздуха!!!» – и, отбросив зареванную Ленку в стенной шкаф, Сергей Анатольевич вывалился из санузла и в сумерках передней увидел, удивительно отчетливо увидел себя в зеркале, в соплях и в мыле.

«Что с тобой?» – накинулась Ленка на голые плечи.

«Х-р-бы,» – промычал Сергей Анатольевич, протаскива-ясь с ней в комнату, и потянулся к выключателю.

Щелк.

Еще.

«Отключили – мама родная – так можно инфаркт полу-чить – и ли поседеть.» Он наклонился к зеркалу. «А седые височки мне бы пошли».

Махровое полотенце в ласковых девичьих руках разго-няло горячую кровь. «Еще не поздно,» – покосился Сергей Анатольевич на свои, лежащие на столике, японские часы. – «Еще успеем в ресторан».

И обнял женщину.

1984

СВОЯ СКАЗКА

– Папа, расскажи сказку.

– Поздно уже, сынок, пора спать.

– Ну, папа, расскажи!

– Хорошо, хорошо, о чем тебе рассказать сказку?

– Расскажи… вообще сказку.

– А разве бывают сказки не «вообще»? Все скаазки вооб-ще.

– Нет, папа, нет! Сказки про принцев, или волшебников, или красавиц. Про что-то… особенное. А ты расскажи сказку, ну, про человека.

– Сказку про человека? Много их. Все сказки в мире про человека.

– А ты расскажи свою сказку.

– Свою сказку! Это ты хорошо придумал! Свою сказку… Наверно каждый должен рассказать свою сказку – про че-ловека. Значит так: жил-был на свете человек…

– А как его звали?

– Никак. Просто человек. С маленькой буквы.

– Разве бывает с большой?

– Бывает, сынок. Не так часто, но бывает. Но моя сказка о «человеке с маленькой буквы». А будешь всю дорогу пе-ребивать – я не успею ее досказать.

– Не буду, рассказывай.

– Итак, жил на свете человек. Обыкновенный человек, как мы с тобой. Не один, конечно, жил. Разве бывают сказ-ки про одного человека. Ты себя представляшь одного?

– Без тебя и без мамы?

– Без меня и без мамы.

– Без бабушки и дедушки?

– Ну да.

– Без всех-всех?

– Без всех-всех.

– Не-е-ет. Папа, а твоя сказка не будет страшной?

– Что ты, сынок, сказки не бывают страшными. Сказки бывают грустными. Страшной бывает быль.

– Тебе тоже бывает страшно?

– Конечно. Мне и сейчас страшно.

– Почему, папа?

– Потому что у меня есть ты, сынок… Но уже поздно -давай вернемся к нашей сказке. Итак, жил человек среди других людей, но, в отличии от тебя, ему не нравилось жить в окружении других людей. Неуютно и как-то страш-новато. Поэтому он тратил много сил на то, чтобы каким-то образом отгородиться от всех остальных. Представля-ешь, кругом заборы, крепостные стены, решетки. Злые со-баки. Там, за высокими заборами «человек с маленькой буквы» пытался строить свое, маленькое счастье – и не имел его.

– А потом…

– А потом он понял, что все зло в заборе. Снесли заборы! Построили широкие проспекты, площади, разбили парки. Люди стали жить в больших домах, очень больших, как наш. Все вместе. Они решили, что чем больше вокруг лю-дей, тем больше счастья. И опять ошиблись. Дело оказа-лось не в заборе.

– А на самои деле…

– Не знаю.

– Как это – «не знаю»! Таких сказок не бывает! Не надо! Сказка должна иметь конец!

– Ты прав – должна, но я его не знаю.

– Так придумай! Ну что тебе стоит, ну пожалуйста!

– Придумаю. Объязательно придумаю. Всю ночь буду думать. А ты спи, уже очень поздно. Может тебе приснит-ся конец нашей сказки. Тебе. И завтра наконец-то насту-пит завтра. Спи, сынок, спи.

1984

КОГО ВОЛНУЕТ…

Он вышел из терминала спокойной походкой человека, который в жизни уже всего достиг. На ногах имелись по-луторатысячные сапожки из крокодиловой кожи, на блед-ной лысой голове ловко сидел новенький стетсон.

Набитый бумажник оттопыривал сильно зауженный по спортивной фигуре пиджак. Скучающий взгяд говорил о том, что в этом городе он никого не знал и никого не наде-ялся встретить.

– В этом прикиде, без усов, лысым да еще в затемненных очках меня бы даже моя мама-покойница не признала, – подумал он.

– Босс, куда едем?

Вид у плотного низкорослого испанца был удовлетвори-тельно бандитским. И глазки такие…

– Ты эту гостиницу знаешь? – ткнул бумажку.

– Не так близко, босс.

– Кого волнует…

Развалившись на заднем сиденье, он достал мобильник и начал текстовать. Сперва, как полагается, описал в самых мелких деталях машину и водителя. Потом, упомянув на-звание гостиницы, начал детально описывать дорогу.

Водила рулил явно не туда.

– Ну и райончики! У вас что – весь город такой или ты везешь меня особым путем?

– Самым коротким, сэр, – ощерился водила.

– Ну и рожи! Ну и зоопарк!

Продолжая текстовать маршрут, он улыбнулся, предста-вив, как они там психуют, понимая, что его везут в район складов и пустырей.

– Из Техаса, босс?

– А что, видно?

– Заметно…

– Кого волнует.

– Никого…

По тому, как напряглась шея водителя, он понял, что времени осталось немного, и, уже не отвлекаясь, успел кое с кем попрощаться до того, как раздался выстрел.

Полиция опоздала всего на несколько минут – три пат-рульные машины перекрыли улицу.

Ошарашенный убийца все еще держал в руках набитый салфетками бумажник застреленного пассажира.

– А могли бы успеть, надо было ехать иначе, – уже не спеша обменивались полицейские, пакуя испанца-водите-ля в машину.

– Не… он все просчитал.

– Не хотел таки лейтенант сдыхать в больнице.

– А ты бы хотел?

– Видел, денег нет никаких, все потратил!

– Мудро… Слышь ты, урод, ну ты попал: убил лейтенан-та полиции!

– Так я ж не знал!

– Кого волнует…

2014

ЖИЛИ-БЫЛИ…

Кресло с большими колесами стояло, как обычно, в шаге от проволочного, в крупную клетку, больничного забора. Прикрытая серым пледом, Она, уже который год, неотрыв-но глядела в океанскую даль, а Он, по ту сторону забора, в самом конце пляжа безразлично следил за голубым по-плавком.

Не клевало…

По правде говоря, в это время дня и не должно было кле-вать. Вместо удочки, конечно же, можно было бы держать и книжку, но от букв быстро уставали глаза.

Можно было также уставиться в океан, но Он-то точно знал, что там ничего интересного не происходит.

Вокруг сновали детишки, кричали молодые мамы, хихи-кали полуобнаженные девицы, но между Ними царила привычная, почти домашняя тишина. Все остальное не имело особого значения.

Солнце пригревало, клонило ко сну…

– Ну и часто ты так сидишь? – родные глаза ясно смотре-ли на него.

– Нет, не часто, – соврал он.

– Что, совсем нечего делать?!

– Есть чего, – соврал он, – Много чего.

– Это хорошо. Да. Как там наши дети?

– Заняты.

– Ты что, не видишь, у тебя клюет. Клюет!!

Он попытался подсечь, но было уже поздно.

Рыба ушла.

Ну и не надо – он не любил рыбу.

А Она уже опять неотрывно вглядывалась в океанскую даль.

Вздохнув, Он сложил удочку, кресло и, не попращав-шись, направился к выходу из пляжа.

– Хороший был день, – подумал Он, подойдя к остановке автобуса, – совсем неплохой…

2015

ОСЛЕНОК, СЧИТАЮЩИЙ ЗВЕЗДЫ

Фредди с самого рождения жил на огромном ранчо, где все животные были на свободе. Вместе с остальным мо-лодняком, он целыми днями гулял в дружеской компании, не обращая особого внимания ни на взрослых обитателей ранчо, ни на обслуживающих это ранчо людей. Многие из молодняка даже не ходили в школу, но осленок Фредди любил учиться и занятий не пропускал.

Учил молодняк старый козел Боб, полуслепой и глухова-тый. Боб очень любил осленка Фредди за веселый нрав и громкий звонкий голос, хотя Фредди, конечно же, не был самым умным учеником в школе. Самыми умными были братья-близнецы Хрюк и Хряк и не успевал старый козел задать вопрос, как Хрюк и Хряк уже дружно хрюкали пра-вильный ответ.

Больше всего Фредди любил арифметику, далеко не са-мый важный предмет в школьной программе. Дело в том, что, втайне от всех, Фредди давно мечтал подсчитать звез-ды на небе, а для этого надо было очень хорошо знать арифметику. Хрюк и Хряк знали арифметику, но никогда не смотрели вверх и всегда смеялись над Фредди, когда тот поднимал голову к звездам.

Ранчо было очень большим и заканчивалось каменным плато, после которого был глубокий обрыв. Это место очень любили люди, гости ранчо. Они толпами прибывали в воскресные дни и обязательно торчали перед самым об-рывом.

Осленок ненавидел эти дни. Гости были шумные и пло-хо воспитанные. Они везде совали свои носы и пытались скармливать обитателям ранчо всякую неорганическую дрянь. Только Хрюк и Хряк обожали вертеться среди по-сетителей и с удовольствием съедали все подряд.

Вот и в это воскресенье занятия в школе, конечно же, от-менили и Фредди с самого утра не знал куда себя девать.

Где бы он ни прятался, гости его находили и пытались гладить. Они, почему-то, были уверенны, что ему это дол-жно ужасно нравиться.

К счастью, в середине дня собрались черные тучи и по-шел дождь.

Гостей, как рукой, смыло, а к вечеру, когда осленок Фредди вышел на любимое им каменное плато, в центре его была огромная лужа, в которой ярко отражались звез-ды.

«Вот тут я их могу посчитать!» – обрадовался Фредди, – «Нужно поспешить, пока они еще все здесь!»

Ночью, после дождя, воздух был сладок и свеж. Ранчо мирно спало, слышно было только стрекотание цикад и какие-то шебуршания в курятнике.

В эту ночь Фредди снились звезды.

2015

ДЕВОЧКА С КРАСНЫМ ЗОНТИКОМ

Потный и распатланный, он мчался по улице когда на другой стороне увидел ее. В руке она несла аккуратно сло-женный красный зонтик. Каблучки отщелкивали каждый шаг.

«Никогда не видел в нашем районе,» подумал он, – «На-верно, в гостях». Но через пару дней он увидел ее снова, на этот раз из окна автобуса. Конечно, надо было бы выйти, но автобус был переполнен, и он удобно устроился у окна. А потом она была в окне автобуса, а он бежал за ним и ма-хал руками, стараясь привлечь ее внимание. Но она смо-трела куда-то в другую сторону.

Неудачи следовали одна за другой – то какая-то демон-страция разделяла их, то намертво привязывался неоткуда взявшийся знакомый. Бывало, что, увидев ее кудрявую блондинистую головку, он протискивался сквозь толпу только для того, чтобы убедиться в своей ошибке. И при этом он должен был быть всегда готовым к встрече. Он стал за собой тщательно следить. Всегда был аккуратно одет, причесан, вымыт. Стал много читать…

Он решился выставить объявление, что, мол, хочу встре-титься с блондинкой с красным зонтиком, проходившей тогда-то и тогда-то, там-то и там-то. Пришло много блон-динок с зонтиками – кроме нее.

От отчаяния он начал писать стихи.

Потом рассказы.

Решил ее сфотографировать, но и из этого ничего не вышло – то толкнут в руку, то заслонят, то она отвернется.

Да и встречать он стал ее все реже. И ни разу она на него так и не посмотрела!

А рассказы начали печатать.

Вышел первый роман. Потом второй.

Он все-таки женился. Родился сын.

Воспитание сына, книги, преподавание – он успел стать профессором – занимали все время, забирали все силы.

Казалось, что он должен был быть счастливым, но ему ужасно хотелось, чтобы она хоть раз на него посмотрела, хоть что-то ему сказала…

И однажды сын, потный и распатланный, вбежал в па-пин кабинет с криком: « Папа, я только что видел такую замечательную девчонку с красным зонтиком, но я не знаю, как с ними знакомиться! Научи!»

«О, да!» – воскликнул он, – «Вот тут у меня огромный опыт!»

Они долго смеялись.

Профессор был счастлив.

Абсолютно счастлив!

2015

ХУДЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА С ОСТРЫМИ ЛОКОТКАМИ

Они сидели в парке. На скамейке.

Точнее, на скамейке сидел он, а она уютно пристроилась на его коленях.

Идти было особенно некуда, да, наверно, и незачем – секса она явно не хотела.

Так он думал.

Так ему было хорошо думать.

Обычно Яков страдал от запахов. От его закадычного друга, Шуры, всегда дурно пахло. Частое мытье ног и сме-на носков почти не помогали. И что самое смешное – Шу-ра пользовался отменным успехом у женского пола.

Какой-то мазохизм!

Больше всего Яков не терпел запах молодых блондинок.

Резкий, дикий.

Старых блондинок он еще не нюхал.

В его родной Одессе повсюду дурно пахло.

Почти везде.

Иногда просто жутко воняло.

В этом смысле замечательным местом впоследствие, оказался Нью-Йорк; ну никаких тебе запахов! Правда, цветы и фрукты тоже не пахли, но что ж тут поделаешь.

Зато входишь в метро, полный вагон черных, испанцев и китайцев и прочего добра – и ни от кого не воняет!

Разве что повезет нарваться на взмыленного русского ту-риста.

Иногда, правда, в вагон заносило местного бомжа и тог-да вагончик быстро освобождается…

Но все это было у Якова в далеком будущем, а в настоя-щем был неспешно догнивающий Союз, командировка в Харьков и девичья грудь, легко и доверчиво, как птичка, лежащая в его в правой руке.

Мягкая и упругая.

И сладкий запах ребенка.

Якову хотелось продлить эти мгновения на годы.

Ему даже в голову не могло прийти, что это волшебное существо, этот ангел, способен хотеть еще чего-нибудь…

А начиналось все так обыкновенно – командировка в Харьков.

Дыра.

Большая дыра.

Якову двадцать семь.

Инженер.

Холост.

Еврей.

Полдень в чужом городе.

Яков идет вниз по Сумской, в билетную кассу.

За билетом в Одессу.

По ходу вальяжной ходьбы – так ходили только одесси-ты – он пытается думать о своей жизни.

Получается плохо.

Все достало.

Серые улицы, блеклые витрины, спитые рабоче-кре-стьянские физиономии. Весь этот нормальный ландшафт брежневского «реального коммунизма».

Союзу было быть еще лет двадцать, но Яков об этом не знал.

Даже не догадывался.

Даже и не мечтал.

Союз возвышался гранитной скалой!

Очередь за билетами была небольшая, человек на двад-цать.

Перед Яковом стояла довольно высокая худенькая де-вочка с острыми локотками, беззащитно торчащими из ко-ротких рукавов откровенно отечественного платья.

Толстая темная коса не скрывала нежный девичий заты-лок.

«Из молодых да ранних!» – с неожиданной злостью поду-мал Яков.

Должен отметить, что хотя некоторые мужчины таки помнят какие-то свои достижения, ну там, решенную зада-чу, написанную книгу, доказанную теорему, построенный телескоп, – нормальные мужчины помнят баб.

Иногда даже не своих.

Оказалось, что они взяли билеты на тот же поезд, в тот же вагон.

Как потом оказалось, в то же купе.

Яков догнал ее на Сумской.

– Так мы едем в Одессу вместе?

Он никогда не боялся начать разговор с любой глупости.

Важен был тембр.

И текст.

И улыбка.

– Нет, билеты для мамы и сестры. Проведывали студент-ку.

То есть, уже не совсем девочка.

– И где вы учитесь?

– В университете. На мехмате.

То есть, совсем не девочка.

Они зашли в первый по дороге сквер.

Сели.

Закурили.

Яков, по-привычке, пытался быть интересным. Он зада-вал вопросы из своего любимого теста на идиотизм.

Яков сам, в свое время, пролетел в пяти ответах из двад-цати пяти, что было не так уж плохо. Зато он лично знал хлопца, который пролетел все двадцать пять вопросов!

Некоторые вопросы были внешне сложные, типа: рассто-яние между пунктами А и Б такое-то, из пункта А в пункт Б вышла машина с такой-то скоростью, одновременно на-встречу ей из пункиа Б вышла машина с другой какой-то скоростью; в момент выезда от первой машины ко второй полетела муха с такой-то скоростью и, долетев, повернула обратно, и опять, и так летала до тех пор, пока машины не встретились. Какое расстояние пролетела муха?

Были вопросы и совсем простые, типа: ночной сторож умер днем дома, будут ли ему платить пенсию? Или: мо-жет ли мужчина жениться на сестре своей вдовы?

Девочка быстро и правильно ответила на все вопросы.

– Вы, наверно, это уже все слышали?

– Нет, а зачем?

Яков курил на углу Сумской, лениво рассматривая про-ходящих мимо девушек. Он абсолютно не понимал зачем ему это свидание с молдавской, как оказалось, девочкой с острыми локотками из маленького молдавского местечка с трудно запоминаемым названием, заканчивающимся на «ы».

А место было отличное. За какие-то пятнадцать минут мимо Якова прошло не менее десяти дам, вызывающих массу добрых чувств. Наверное где-то совсем близко были студенческие общежития. Очередная дама была просто звездой, глаз не оторвать, и только тогда, когда эта звезда оказалась в шаге от Якова, он понял, что это к нему.

В кафе, автоматически поедая мороженное, Яков поймал себя на том, что уже минут сорок не может оторвать взгляд от ее лица, от ее губ в бесцветной помаде. От ее сияющих серых глаз. При этом он продолжал чего-то ум-ное нести, наслаждаясь ее мгновенной адекватной реакци-ей. Казалось, что она заранее знала, что он скажет в каж-дый данный момент и при этом ухитрялась получать удо-вольствие от услышанного.

Вначале у Якова еще были мысли о ее шмутках и укра-шениях, наверняка собранных со всего общежития, о ее пальцах, невероятного благородства и изящества. О фено-мене неожиданного наполнения декольте, но потом все это пропало и Яков взлетел. Такого чувства полета, такой лег-кости бытия у него никогда еще не было. Якова перепол-нял восторг и покой, щемящее ощушение прибытия в пункт назначения.

Без сомнения с ней происходило нечто подобное ибо, ко-гда в сквере он поднял ее со скамейки, чтобы пересадить себе на колени, она ничего не весила. Он мог бы ее под-нять одним пальцем.

Вечер был наверняка прохладным, но он ничего не чув-ствовал, кроме тепла ее кожи и нежного детского запаха.

На следующий день, с букетом наперевес он больше часа простоял на том же углу. Все проходящие девицы каза-лись удивительно грубыми и несимпатичными. Вчерашнее чувство полета потихоньку улетучивалось. Как оказалось, навсегда

Она так и не пришла.

А еще на следующий день Яков обнаружил себя в одном купе с ее мамой и сестрой. Мамаша была обыкновенной гойкой, типа сельской учительницы, сестричка, когда вы-растит, будет явно круче своей старшей сестры.

Мамаша оказалась разноворчивой и беседа в купе легко перешла на предмет старшенькой, студентки. Младшень-кая при этом нагло смотрела ему прямо в глаза.

В те годы Яков абсолютно не замечал двенадцатилетних девочек и из последних сил стараясь себя не выдать сочув-ственно слушал подробный мамашин расклад о легкомыс-лии дочки, не одевшей, идя на свидание позавчера вече-ром ничего теплого ни сверху, ни снизу и слегшую в ре-зультате такого легкомыслия с тяжелой простудой.

Тщетно пытаясь вздохнуть, Яков выскочил из купе и вернулся уже поздно ночью когда соседки уже спали. Ни-когда до того он не совершал такой тяжелый выбор. По-взрослев за ночь, он осознал, что навсегда понесет на себе вес этого выбора.

И принял это как данность.

С годами Яков забыл ее лицо, помнил только огромные блестящие глаза и покрытые бесцветной помадой губы. Но ощущение ее кожи навсегда осталось на кончиках его пальцев.

И детский запах.

В старости он обожал гладить детей.

1984

СКАЗКА ПРО ДВОИХ

В городе Нью-Йорке, а, может и не в Нью-Йорке, жили два человека: Хороший человек и Плохой человек. Они были ровестниками и учились в одной школе. В одном классе. Даже сидели рядом, но потом жизнь их развела в разные стороны.

Дело в том, что Плохой человек хотел всего и сразу… и зашагал по чужим ногам и головам. За всю свою жизнь он так и не познакомился с восьмичасовым рабочим днем, по-часовой оплатой и гарантированным отпуском. В резуль-тате не сразу, конечно же, не сразу, но он таки получил много, очень много. Главное – он обрел уверенность в том, что если человек действительно хочет много, то он и полу-чит много, а если он не получил много, то он этого «мно-го» никогда и не хотел.

Хороший человек считал, что скромность украшает че-ловека, что надо уметь радоваться тому, что у тебя есть.

Что не нужно вынимать душу не из себя, не из других.

Плохой человек обожал менять дома и автомобили. Все соседи постоянно сбегались любоваться новым чудом тех-ники, небрежно припаркованном на его драйвее.

Хороший человек пользовался общественным транспор-том, уверяя себя и других, что это приносит меньше забот и обеспечивает здоровый образ жизни.

Для Плохого человека женщина всегда была призом и при каждом новом достижении, после каждой значитель-ной победы требовалась новая женщина – лучше, красивее, моложе предыдущей. Этих предыдущих он достойно обес-печивал. Бывшие жены и любовницы на Плохого человека не обижались, им, на самом деле, было приятно хоть ка-кое-то время чувствовать себя призовыми.

Для Хорошего человека жена была данностью. Судьбой. Как, впрочем, и все остальное. Он любил свою жену и сво-их детей так, как любят закат солнца в море или зелень ли-ствы, как любят жизнь такую, какая она есть.

Плохой человек тоже любил своих детей – ведь это были его дети! В отличии от Хорошего человека, детей у него, от разных жен, было много. Он заботился о каждом ребен-ке, каждого баловал отдельно.

Иногда, в приступе альтруизма, Плохой человек пытался познакомить кого-то из своих отпрысков с кем-то из детей Хорошего человека, но из этого никогда ничего не получа-лось.

Хороший человек никогда не приглашал Плохого чело-века к себе в гости, он не хотел стыдиться относительной убогости своего быта. Он также не хотел давать повод Плохому человеку на жалость. Естественно, он никогда не приходил в гости к Плохому человеку, хотя тот приглашал постоянно, чтобы не давать себе повода для зависти.

С какого-то времени Плохой человек начал охотно ока-зывать благотворительность, ему стало нравиться давать интервью и сидеть в президиумах. Кроме того, его детям помогала репутация отца-мецената. Иногда он оказывал помощь, деньгами или связями, частным лицам, вынимая при этом душу выяснением мельчайших деталей.

Хороший человек всегда пытался помочь людям, правда, ни денег, ни связей у него не было. Он помогал сочувстви-ем, советом, иногда даже физически.

Так они рядом и жили, Хороший человек и Плохой чело-век.

И умерли в один день.

2016

БАБУШКА И ХУЛИГАН

Бен Уимльямс любил грабить русских бабушек. Денег с них много не взять, но фана было море. В своей уличной кампании Бен особенно не котировался. Детина огромный, но рыхлый и амедленный. Однако местные русские ба-бушки, завидев его черную тушу и налитые кровью глаза, исправно шарахались в страхе. Бен обожал этот страх и устроил на русских бабушек настоящее сафари.

В этот судьбоносный день была очередь бабушки Люси дежурить у еврейского доходяги в одной из серых высоток в районе Кони Айленд. Работа более чем противная, но стабильная. Все три сменяющие друг друга хоуматендант-ши обожали данного клиента – он почти не двигался, мол-чал и ел все подряд.

При внимательном уходе доходяги могло хватить надол-го.

В свое время, протрубив тридцать лет в погонах со щи-том и мечями, Людмила Ивановна, или как ее знали на зо-нах, Люська Кошмар, оказалась на гражданке в заштатном российском городишке.

С вонючей пенсией.

Плюнув на неблагодарную Родину, Люська уехала к доч-ке в Америку и если когда-то самые тертые урки опускали головы при ее появлении, то сегодня подмывание старого еврея хоуматендант Людмила Ивановна должна была иметь за счастье.

Со всеми этими радостными мыслями бабушка Люся во-шла в кабину обшарпанного, советского типа лифта, в ко-торую на втором этаже ввалился наш Бен Уимльямс и тут же, не успев толком п оздороваться, своей на удивление изящной лапой с ухоженными ногтями взял бабушку Лю-сю за горло.

Так встретилось наше темное прошлое с нашим черным будущим.

Бен даже не успел потребовать денег как Люська Кош-мар отработанным жестом взяля черного хулигана за яйца.

Яйца были больше, ухватистые.

Такой боли Бен никогда не испытывал. Он даже не знал, что такая бывает. К сожалению, Бен был садистом, а не са-домазохистом, иначе он получил бы много удовольствия.

А так, дико визжа, он схватил необычную русскую ба-бушку за крашенные кудри и принялся рехтовать ее затыл-ком о железную дверь лифта. Люська, даже теряя созна-ние, продолжала увеличивать усилие своей все еще желез-ной руки, вкладывая в это сжатие всю ненависть, накопив-шуюся за ее горькую жизнь.

Врачи так и не смогли спасти бабушку Люсю.

В случае Бена спасать было некого и на следующий день огромная толпа местных цветных вышла с плакатами типа «КГБ убивает наших детей!» и «Черная жизнь чего-то стоит».

Семья Уимлямсов подала в суд на город – пускаете, мол, черте кого.

И выиграла иск.

2020

ЯКОВУ СНЯТСЯ ДЕВУШКИ

Яков любит смотреть на девушек.

Любят ли девушки, когда Яков на них смотрит, его абсолютно не интересует. Тут он строго придер-живается правила: «Window shopping free».

Понятия не имею кто это замечательное правило придумал.

В мыслях он с девушками разговаривает, водит их по ресторанам, приглашает в гости. В этих своих мечтаниях Яков очень разговорчив и мил. Его скромная съемная бруклинская квартира как-то пре-ображается – увеличивается и светлеет. Да и он сам становится очень интересным и мужественным.

И все девушки на нем балдеют!

В мечтах.

В реальности Яков небольшой красавец, хоть и не совсем урод. С работой справляется. Работает он в Манхэттене. Деньги, правда, небольшие, но Яков любит Манхэттен. Там самые красивые девушки!

Вот только сильно они деловые и спортивные.

Но думать о них приятно!

В Бруклине же все как-то по-домашнему, хотя в последнее время интернационализм заел.

Мусульманки, вообще, чистая потеря для Якова. Черные же девушки в его мечты как-то не вписыва-ются.

Красивых китаянок не видно, их где-то скрывают.

На евреек Яков не смотрит, сам не знает почему.

Остаются школьницы.

И метро.

Но школьницы гуляют днем, когда Яков работает, а метро с каждым днем становится все гнуснее и гнуснее.

А так все хорошо.

Где-то Яков нашел симпатичное стихотворение:

«Ты стареешь,

А новые девичьи лица

Каждый день возникают

На бруклинских улицах.

Прищурившись

От яркого солнца,

Ты глядишь в чужие глаза,

И холодный осенний воздух

Похрустывает при дыхании.

И ты идешь по знакомой улице,

Старый уже молодой человек,

И тебе хорошо…

Как никогда.»

Ну очень мило.

Якову, конечно же, давно не за двадцать и даже не за тридцать.

Говорят, что если мужчина старше сорока, прос-нувшись утром, совсем нигде не чувствует боли – значит он уже умер.

С болями у Якова все в порядке: они постоянны и разнообразны.

Обычно, наконец-то согревшись и уснув, Яков еще долго дергается и стонет во сне, но иногда он замирает и нежно улыбается…

Якову снятся девушки!

2023

ТЕНЬ ПРОШЛОГО

В палате было тихо, лишь ровно попискивал монитор. Глаза Людмилы следили за солнечными бликами на по-толке. Глеб, муж, сидел у постели, забота, наполняющая

его глаза, была почти осязаемой. С момента аварии он не отходил от неё и его присутствие было успокаивающим бальзамом.

Воспоминания Людмилы об аварии были смутными, как полузабытый сон. Все, что она помнила, это боль, страх, тьма, а затем пробуждение и лицо Глеба.

Он был заботлив и нежен.

Об этом его качестве она даже не догадывалась.

В такие тихие моменты она чувствовала, что их связь восстанавливается; пламя, казавшееся потухшим на протя-жеии многих лет, вновь вспыхивает.

Когда Глеб брал ее за руку, Людмиле переносилась об-ратно, в их первые месяцы, полные обещаниями и надежд. Она улыбалась ему искренней улыбкой, улыбкой благо-дарности и любви.

Он отвечал нежной улыбкой, но в его глазах почему-то отражалось нечто похожее на вину.

«Ты помнишь нашу поездку к озеру?» – вдруг спросила Людмила – «Ты сделал мне тогда предложение. Это было так красиво.»

«Да, я помню,» – ответил он с грустью.

Людмила п родолжала вспоминать их поездку к озеру, но в ней почему-то начало расти тревожное чувство. Что-то было не так, как будто от нее ускользали кусочеки голо-воломки.

Ее взгляд упал на небольшой столик рядом с постелью, где лежали её личные вещи. Среди них была простая се-ребристая рамка с их фотографией. Взгляд привлекла не-большая надпись на рамке. Там было написано: «Людочке, ко дню нашей последней годовщины.»

Слова надписи поразили ее, как удар молнии.

Воспоминания нахнынули потопом, подавляющие своей ясностью. Ссоры, слезы, неотвратимые слова, произнесен-ные в гневе, и последнее, мучительный развод.

Оказыается, они много месяцев уже не были мужем и женой!

Людмила повернулась к Глебу, ее глаза широко раскры-ты в осознании. «Мы разведены», – прошептала она. Слова казались чужими, но верными.

«Я не з нал, как тебе сказать,» – едва слышным голосом признался он, – «После аварии ты была такой хрупкой».

«Глеб, тебе нужно уйти», – сумела сказать Людмила твер-дым голосом, несмотря на бурю внутренних эмоций.

«Я просто хотел тебя защитить».

«Я знаю, но мне нужно свыкнуться с правдой, даже если это будет больно.»

Глеб вышел из палаты, оставив Людмилу одну с её ре-альностью. По мере того как дверь за ним закрывалась, чувство потери наростало, но также и странное облегче-ние.

Путь впереди был неопределенным и пугающим, но это был ее путь, свободный от теней прошлого.

Прошлого, которое больше ей не принадлежало.

2023

ДЖЕНТЛЬМЕНСКОЕ ДЕЛО