Читать онлайн Роберто Баджо. Маэстро итальянского футбола бесплатно

СПАСИБО

моим родителям Фьориндо и Матильде, всем моим братьям, сестрам и племянникам, всем неравнодушным членам Сока Гаккай в Италии, моему дорогому маэстро Дайсаку Икеде и его супруге Канеко,

всем моим друзьям детства,

всем, кто болеет за меня и не за меня,

всем моим друзьям из Градо,

всем моим друзьям с озера, Паоло, Рафаэлле, Максу, Паоле и Арианне, Пьере, Лине, Петеру, Джанмикеле, Клаудио, Лучиане, Диего, Паоле, Джонатану, Альберто, Стефано, Риккардо, Принцу, Клето, Тони, Марчелло, Клаудио, Карло, Луке, Анджело, Эрминио, Джино, Фумино, Бути, Фьорелло, Фабио, Примо, Чиччо, Ренцо, Дуилио, Маргерите, Веронике, Тонино, Витторио, Миммо, Марчелло, Дзуккеро, Далле, Бениньи, Давиду, Ивану, Энрике, Антонио, Валерио, Виничио, Чипу, Ферруччо, Дориане, Элизе, Федерике.

Спасибо Хосе, Стелле, Мартинсито.

Спасибо аргентинской земле.

Предисловие Витторио Петроне

– Что скажешь, Роби, не написать ли нам твою биографию, не рассказать ли о твоей жизни?

– Ты правда думаешь, что кому-то интересно, что со мной происходило?

В этом кратком обмене репликами – весь Роберто Баджо. Его бесконечная сдержанность, мало кому известная скромность и даже застенчивость: он опасается, что расскажет – а это будет неинтересно.

Прошло уже больше двадцати лет с того времени, как мы сдали в печать первое издание «Двери в небе»[1], но наша цель не поменялась: мы хотим просто и абсолютно честно рассказать те факты, эпизоды и истории, которые сопровождали карьеру Роберто. Не умаляя ничего из сложной жизни человека, который в бесконечной борьбе и несмотря на препятствия стал настоящим героем для многих своих современников и для молодых поколений поклонников и фанатов.

Быть с ним рядом в течение 27 лет – это огромная привилегия и бесконечная честь. За это время я понял, насколько это великое дело – быть Роберто Баджо, в измерении, всегда направленном в будущее. Прошлое для него – это сейф, в котором хранится его опыт, придающий ценность его настоящему и всегда вступающий в игру ради лучшего будущего.

В этом будущем персонажи и факты, о которых идет речь в этой автобиографии, не будут иметь значения. Возможно, их и не стоило бы вспоминать сегодня, но они остались в этой книге из уважения к точности и правдивости.

Многое произошло после 2001 года. Среди прочего – чемпионат мира, на котором он должен был сыграть, и не вылеченная временем горечь от того, что кое-кто не сдержал своего обещания… Тот чемпионат мира Роби заслужил.

Остановимся пока что на этом. Здесь начинается история моего друга Роби Баджо. Он сам создал свое будущее и как герой нашего времени никогда не будет забыт.

Май 2021

Предисловие Дайсаку Икеды

Фантазиста, то есть игрок-художник, футболист мечты.

Это высочайшая похвала, которая может относиться только к нашему Роберто Баджо, и ни к кому другому.

Сам Баджо обожает Леонардо да Винчи и называет титана Возрождения фантазистой.

Но какова та сила, что заставляет фантазисту быть фантазистой?

«Препятствия не согнут меня. Любое препятствие будет побеждено несгибаемым упорством»[2], – так говорил Леонардо да Винчи.

Всесильный гений черпает силы в вызове бешеной ярости.

«Гений» – это синоним «вызова».

Я уверен, что именно этот мятежный дух вызова создал такого футбольного гения, как Роберто Баджо.

Сейчас Роберто 34 года. В обычной жизни это возраст, когда человек входит в стадию максимальной продуктивности.

Но в мире спорта Роберто уже называют ветераном. В мире, где самое важное – это победа или поражение, время течет более интенсивно и концентрированно.

Каждый день, в каждом матче, точный и непоколебимый, он продолжает пылать страстью больше, чем кто бы то ни было.

Поэтому и жизненных испытаний ему выпадает больше, чем кому-либо другому.

Баджо с гордостью утверждает: «Победы можно добиться только через страдания. Не существует такой победы, которая пришла не через страдания».

Потому что уже в бурной молодости он глубоко понял эту борьбу и научился выражать простыми словами философскую мудрость.

Впервые я встретился с Роберто Баджо в Токио, в июне 1993-го.

Меня сразу поразил его ясный взгляд, полный железной воли бойца, готового сражаться до последнего. В то же время его глаза сияли скромностью того, кто ищет в жизни ценности, далекие от земной славы, и искренностью того, кто готов посвятить себя другим.

Рядом с ним была синьора Андреина, она сдержанно улыбалась – прекрасная и мудрая напарница в его миссии. То впечатление, которое они оба оставили у меня, сохранилось в течение всех последующих встреч.

Беседа, которая состоялась у меня с ним в следующем году в Милане, подарила мне незабываемое впечатление. Это было перед самым отъездом Баджо на чемпионат мира в США.

Я напутствовал своего молодого друга: «Бороться и бороться до последнего мгновения!» Он улыбнулся, кивнул и уехал в Штаты.

Пожалуй, не стоит дальше комментировать ту вечную драму, в которой он играет главную роль. Своими чудесными голами, которые он забивал, несмотря на бесконечные травмы, он привел сборную Италии к самому финалу. Его страсть не могла оставить равнодушным никого.

Он победил. Одержал грандиозную победу в схватке с самим собой.

Как только его битва завершилась, я, будучи в совершенном восторге, отправил ему такое сообщение: «Да здравствует победа великого короля футбола!»

Его сражение на чемпионате мира в 1998 году во Франции было великолепным и восхитительным, и это тоже будут помнить всегда.

Его слава – в его величественных движениях настоящего льва, в победе и преодолении всех самых тяжелых испытаний, соперничества, непонимания и злобы.

Я помню крестьянскую пословицу, распространенную в тех местах, где родился Роберто Баджо. Она гласит: «За облаками сияет солнце».

У Баджо искреннее сердце: он с глубокой благодарностью называл своим учителем соседа-пекаря, который в детстве показывал ему, как играть в футбол.

Поразительно, насколько Баджо близко к сердцу принимает заботы молодых и как часто их поддерживает. Для него побыть с детьми – это настоящая радость.

Ученики школы Сока и университета Сока, основанных мной, получали его горячую поддержку, принимая ее с искренней благодарностью.

В 1995 году, сразу после землетрясения в Кобе, Роберто Баджо направил футбольной команде школы Сока Кансай трогательное сообщение: «Никогда не признавайте себя побежденными!»

В 1999 году, когда он посещал школу Сока в Токио, он сказал ученикам следующее: «Мое истинное отношение к жизни – это страсть. Страсть берет даже те стены, которые кажутся непреодолимыми. Чтобы мои мечты стали реальностью, я всегда действовал со страстью. Страсть движет всем, это необыкновенная сила».

От ХХ столетия к XXI…

Мы живем в эпоху больших перемен, и нам повезло встретиться с великим фантазистой, исполненным страсти. Существование такого фантазисты открывает нам глаза на то, какой великий потенциал скрыт в жизни каждого. Он дарит нам силу и надежду на то, что каждый в течение своей жизни может развить в себе этот потенциал.

В полной тишине бесконечная борьба фантазисты ведет к великой мечте.

Для нас большая радость и гордость жить в новую эпоху Возрождения, в одном веке с ним, Роберто Баджо.

С пожеланием бесконечного умиротворения моему дорогому другу Роберто Баджо,

Дайсаку Икеда,президентСока Гаккай Интернешнл

2 октября 2001

Естественная грация, легкость движений. Очевидно, это был молодой и полный жизни человек. С точки зрения восточного человека – леопард, мягкий в движениях леопард. Так мне казалось. Он молился рядом со своим другом. Я смотрел на них. Они были далеко. Ритмичные, согласованные движения. Конечно, как и положено, в полной тишине.

Но леопарда теперь уже не было. Вместо него был селезень, европеец с зелеными глазами. Он смотрел на меня расслабленно, улыбаясь. Его дыхание было легким, мой друг расспрашивал меня. Его слова – наши слова – медленно текли. Вдоль великой реки мира.

Проснувшиеся, просветленные принц Сиддхартха и старый паромщик Васудева, двое совершенных, в тишине взирали на нас. На берегу Желтой реки, друг мой.

В тот день в Пасадене

• То, что скрыто, разрушает,
• То, что открыто, не разрушает.
• Итак, открой же то, что скрыто,
• пока оно не разрушило тебя!

Стихи, навеянные Буддой

Тот чемпионат мира я должен был выиграть или проиграть на последних секундах. Так мне сказал мой духовный учитель, Дайсаку Икеда. А он не такой человек, чтобы ошибаться.

Я думал над его словами днем и ночью, но так и не нашел ответа. Я спрашивал себя, что должно было случиться, как повернется судьба, чтобы сбылось это пророчество.

Об этом мгновении я думал всю свою жизнь. Говорили, что это была моя сборная, говорили, что это будет мой чемпионат. Логично для действующего обладателя «Золотого мяча».

Я нормально себя чувствовал, или, по крайней мере, убедил себя в этом. Родился Маттиа, Андреина поехала со мной в Америку. Я редко виделся с ней, но сам факт, что она была рядом, помогал мне.

Я нормально себя чувствовал, но со стороны так не казалось. Вначале – точно. Часто бывает, что человек приближается к самым важным жизненным целям в состоянии сильного напряжения. Я до сих пор думаю об этом: как многого от меня ждали на том чемпионате. Казалось, что моих умений, таланта, моего мастерства самих по себе достаточно, чтобы взойти на вершину мира.

На вершину мира, которую я увидел ровно на одну секунду, чтобы потом упасть. Хотя до сих пор сам этого и не понял. Пророчество предупреждало о том, как все будет, но не о том, чем закончится.

Когда я увидел, как мяч влетает в ворота Нигерии – как искусный удар на бильярде… когда я все это увидел, начался мой чемпионат мира. Я ощущал внутри спокойствие, полноту, легкость. Я был в состоянии абсолютной чистоты.

Это состояние сопровождало меня до самого финала. Я видел все сверху, когда речь шла о том, остаться ли на вершине мира или упасть с нее. Я упал.

Некоторые события не забываются – они остаются навсегда в твоих мыслях, этот груз, от которого ты бы с удовольствием избавился, мешок с камнями твоего будущего и настоящего, увеличенное во много раз изображение прошлого, в котором все могло пойти лучше.

Имя моего груза – Пасадена. Пасадена – так называется пророчество.

До сегодняшнего дня у меня стоит перед глазами этот момент, это пророчество. Не лучшее мое воспоминание, но стоит мне закрыть глаза, как я вижу именно его. Помню – а лучше сказать, ощущаю, переживаю вновь и вновь – тот несуразный полет мяча, молчание моих болельщиков и рев чужих, объятия Ривы. Никакие объятия не могли излечить моего одиночества. Я снова остался один.

Обо мне много говорят – это часть игры. В тот раз – и много раз потом – говорили, что мне не надо было тогда играть. Что я должен был уступить место другим, что я был травмирован, недостаточно точен. Но важнейшим на самом деле было другое: я не сделал лучшего, что должен был сделать. И травма здесь ни при чем. Я мог играть, это мышечное напряжение ничего не значило перед встречей с моей судьбой. В том климате, под палящим солнцем, под объективами телекамер травмированный сдался бы через пять минут..

Я не сдался, потому что не был травмирован. Уставшим – да, был, как и все мои партнеры. Не в своей тарелке – да, потому что я переживал самое важное мгновение своей жизни, а оно было не таким, как я хотел. Напряженным – да, потому что в минуту исполнения пророчества невозможно сохранить внутреннее спокойствие.

Прошло столько времени, но я не переставал думать о той минуте. Годы после Пасадены стали худшими в моей жизни. Это не я – это мой груз мешал мне выполнять дриблинг так же, как в молодости. Я так и не пережил этот момент до конца. Проиграть на поле не страшно, но по пенальти – другое дело. Да и радоваться победе по пенальти не стоит. Это не победа. Никогда.

Кто знает, почему тот мяч полетел так высоко. Для игрока вроде меня такой удар – это просто смешно: я почти всегда забивал пенальти, а те немногие, что забить не смог, были парированы вратарями. Выше ворот – никогда, даже на тренировке, даже случайно, даже если плохо себя чувствовал.

ДОЛЖЕН БЫТЬ КАКОЙ-ТО СМЫСЛ, ЛОГИКА, РАЗУМНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ ТОГО, ПОЧЕМУ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗНАЕТ, КУДА ОН ДОЛЖЕН НАПРАВИТЬ МЯЧ, ВИДИТ, ЧТО МЯЧ ЛЕТИТ СОВЕРШЕННО В ДРУГУЮ СТОРОНУ.

Я хочу сказать, что смотрел в ворота, на середину их высоты, зная, что в ту или другую сторону за мячом бросится вратарь. И мяч взлетает – плохо взлетает, словно его подкинула вверх невидимая рука. Бразильцы говорили, что это был Айртон, великий Айртон Сенна[3]. И после этого ничего не осталось, кроме боли, с которой мне нужно было научиться жить.

Все остальное уже не важно. И то, что, даже если бы я реализовал тот удар, у Бразилии был бы еще шанс забить. Что если вдаваться в подробности (еще больше, чем я), то дело не в пенальти, а в тех ошибках, которые были совершены раньше. Не нужно и списывать это на неудачу. Я никогда не верил в неудачу. Я верю в закономерность причины и следствия, поэтому знаю, что у этой ошибки был смысл, что все должно было пойти именно так. Хотя я до сих пор не понял почему.

Я столько раз потом бил этот пенальти. Во сне, дома в коридоре, даже на телевидении. И всегда забивал.

Во сне все по-другому. Мне удалось выспаться перед матчем. Ночь пролетела мгновенно, наутро я спокоен и собран. Я выхожу на поле, и крики публики звучат как мантра для моей души. Уже стоя на одиннадцатиметровой отметке, еще не начав разбегаться, я уже знаю, что забью. Неизбежно. И, когда заканчивается сон, я просыпаюсь с улыбкой, как будто на самом деле забил. Как будто груз ушел и пророчество сбылось иначе.

Но это лишь иллюзия.

Мой груз со мной, и пророчество не оказалось счастливым. Просто сейчас уже не так больно.

– Роберто, для чего эта книга?

– Трудно сказать…

– Может быть, для равновесия в твоей карьере?

– Возможно. Возможно, я сделал это, чтобы навести порядок в своих мыслях. Чтобы прояснить кое-что прежде всего для себя самого и для остальных.

– Кто-то скажет, что ты сделал это из мести.

– Именно поэтому я много думал – нужно писать эту книгу или нет. И у меня остались определенные сомнения. Но у меня нет планов мести. В сущности, я думаю, что написал эту книгу по одной-единственной причине.

– Какой?

– Показать, что я еще здесь. Что со временем многие ушли – но не я. Мне кажется, это чудо веры в человека. На моем месте, практически без ноги, когда твое колено – твой худший враг, многие ушли бы. А я еще здесь.

– Ты здесь, несмотря на Пасадену, с которой хотелось бы начать…

– С худшего момента в моей карьере…

– В каком состоянии ты прибыл на тот чемпионат?

– В хорошем. За спиной был позитивный сезон, я верил в себя, я был главным героем отборочного турнира. Я забил на выезде Португалии, потом сделал дубль в Эстонии, а в Риме ассистировал Казираги в матче против Шотландии. В матче в Глазго я повредил себе ребро. А в решающей игре с Португалией отдал голевой пас Дино Баджо.

– И в семейной жизни у тебя были большие радости.

– Конечно, у меня родился Маттиа. Мы были на сборах в Карнаго, из комнаты я выбирался только для того, чтобы позвонить жене и узнать, как там наш сын. Когда однажды Андреина сказала мне, что малыш проспал одиннадцать часов подряд, я подумал: «Он уже все понял о жизни».

– Андреина поехала с тобой в Америку.

– Она сама этого захотела, хотя и знала, что мы не сможем часто видеться. Сначала я был в Нью-Джерси, а она в Нью-Йорке, с Валентиной и моими родителями, не зная языка. Но сам факт, что она была рядом со мной, мне, безусловно, помогал.

– Ты думал о том, что тебе сказал твой Учитель перед отъездом?

– Я постоянно об этом думаю, не только тогда, когда произношу Даймоку[4]. Он сказал мне, что я столкнусь с большими трудностями и все решится в последнюю секунду. Более точного пророчества невозможно себе представить, но тогда я, конечно, этого не понимал.

– Был определенный скептицизм по поводу Сакки у руля сборной.

– Использовать схемы тренера было непросто, у нас было не так много времени, чтобы к ним привыкнуть. Это было понятно всем. Мы проводили то отличные матчи – как товарищеский с Нидерландами, – то малоубедительные.

– Как дебют с Ирландией.

– Этот матч лучше забыть: мы словно не могли двигаться от жары и страха. В конце матча мы смертельно устали.

– После Ирландии была Норвегия. Тот знаменитый матч с твоей заменой, когда ты сказал: «Да он с ума сошел!»

– Мы только-только вернулись со сборов, было большое напряжение, потому что мы проиграли первый матч и больше нельзя было ошибаться. За день до матча Сакки отозвал меня в сторону и сказал: «Ты видишь, что играешь не так, как в квалификации?» Это было правдой, но нужно было учесть, что и роль у меня была другая. До чемпионата мира я привык играть под нападающими, быть слегка оттянутым, маневрировать, используя фланговые прорывы Синьори и Донадони. Вместе с ними я составлял береговую линию, был этаким буем. В матче с Ирландией мне не хватало нападающего на острие, я играл слишком глубоко и был ограничен в маневрах. А он меня успокаивал: «Роби, не волнуйся, не думай о новых схемах, ты для нас как Марадона для Аргентины – основа». Должен сказать, что меня эта фраза очень сильно вдохновила. Я чувствовал колоссальную ответственность – от меня как от действующего обладателя «Золотого мяча» все ждали чего-то невероятного, и эти слова тренера многое значили. Одной своей фразой он избавил меня от сомнений, вернул мне веру в себя.

– А потом в игре с Норвегией он заменил тебя через десять минут.

– Меня обидел не сделанный им тактический выбор: я не дурак и знаю, что, когда команда теряет вратаря и остается вдесятером, самое естественное – убрать форварда. Разумеется, тактически такая замена была оправдана. Меня больше ранило несоответствие того, что он мне сказал перед этим, и того, что произошло на поле: «Как так, при первых же трудностях ты меня снимаешь с игры? Значит, я не так важен для тебя». В тот раз я впервые почувствовал, что Сакки надо мной издевается. И, признаюсь, потерял доверие к нему как к человеку в большей степени, чем как к тренеру. Если бы он действительно считал меня Марадоной этой команды, он никогда бы меня не убрал, даже в чрезвычайной ситуации. Более того, именно в чрезвычайной ситуации талантливый игрок может переломить ход событий. Понимаешь, как только я увидел табличку замены с моим номером, я сказал себе: «Да он с ума сошел!» – да, так и сказал, вполголоса. Это получилось спонтанно. Это было естественное выражение мыслей в ту минуту, можно даже сказать, цивилизованная реакция, потому что я мог бы сказать и резче.

– С каким настроением ты досматривал конец игры?

– С надеждой, что мои партнеры справятся, – так оно и случилось. Если бы мы тогда не выиграли, мы бы сразу же остановились. Кто считает, что я болел за другую команду, говорит ересь – я вообще не представляю, как можно болеть не за Италию, неважно, на поле я или нет. Да и что бы я получил, если бы мы проиграли? Вернулся бы домой вместе с остальными и был бы первым козлом отпущения, как всегда.

– И какими были твои отношения с Сакки после этого?

– Это была не ссора, если ты это имеешь в виду, но что-то между нами надломилось. Однако тогда понимания этого еще не было.

– На поле ты выкладывался, чтобы быть определяющим игроком. Не втягивался в дискуссии из-за неудач в сложном матче с Мексикой. Но многие говорили, что ты не важный игрок, а просто заполнитель пространства, безделушка, которая редко влияет на ход матча, особенно если дело принимает крутой оборот.

– Эта история – определяющий игрок или нет – напоминает мне историю о лидере: она преследует меня с того времени, как я начал играть. Каждый пусть думает как хочет. Я считаю, что «безделушка» не привела бы сборную к финалу чемпионата мира и тем более не сделала бы того, что делаю я на протяжении двадцати лет карьеры. Оглядываясь на трудное начало того чемпионата, я стараюсь вспоминать о нем с позитивом. Мне удалось постепенно к этому привыкнуть. Я был привязан, скован психологически. И еще эта жуткая жара выводила меня из себя.

– Правда, что ты так нервничал, что звонил своему другу Джанмикеле в три часа ночи? Что думал, будто весь мир настроен против тебя?

– Правда. Слишком много ответственности. В конце концов, черт возьми, это был «мой» чемпионат, он проникал в меня, а я не мог заставить его течь в нужном направлении, найти верное русло. Если бы не моя вера в гохондзон[5], все могло бы закончиться настоящим кошмаром. Я молился, очень много молился. Чем труднее мне было, тем чаще я уединялся, часто читал Даймоку и в полной тишине старался найти в себе необходимые жизненные силы.

– И вот – одна восьмая финала, Нигерия.

– И там то же самое – начать хуже мы просто не могли. Сразу преимущество на их стороне в один гол. Нигерия была очень сильной, и не только физически. Не просто так она победила Аргентину. Критики ее недооценивали. И мы действительно большую часть матча играли плохо.

– В том числе и ты. Когда Сакки выпустил Дзолу, которого потом истерично удалил арбитр Брицио Картер, многие думали, что поле покинешь и ты.

– Я не чувствовал себя спокойным, на меня давил весь мир, и я был не в своей тарелке. Но, судя по тому, как все развивалось дальше, думаю, Сакки правильно оставил меня на поле.

– Конечно. За минуту до конца ты сравнял счет. И начался совсем другой чемпионат – и для тебя, и для Италии.

– Да, тут все изменилось. Я получил пас от Мусси, пробил с правой, и мяч полетел, задев ногу защитника, точно под правую от вратаря штангу. Неберущийся удар.

– Повезло, посчитали многие.

– Когда забиваешь на девяностой минуте, всегда есть доля везения, но я хотел направить мяч именно туда. И потом… наверное, в этом вдохновении было нечто особенное.

– В каком смысле «особенное»?

– В том смысле, что, наверное, в тот раз мой Учитель помог мне гораздо больше, чем обычно. Может быть, мне помогла моя вера, мое доверие к себе самому, мое умиротворение в душе. Несмотря на все бури того чемпионата, оно сохранялось во мне.

– В тебе что-то изменилось?

– Я больше не чувствовал тревоги. Я играл с легкостью, у меня все получалось естественно. Да, я снова почувствовал себя освободившимся. Это могло быть – должно было быть – основным.

– Так и произошло. Решающий гол в ворота Испании, дубль в матче с Болгарией. В первом тайме того полуфинала, может быть, мы видели лучшего Баджо.

– Я помню тот гол в четвертьфинале под занавес матча, помню, как обнимался с Беппе Синьори после финального свистка. Полуфинал сразу пошел как по маслу, но я до сих пор вспоминаю о нем с сожалением.

– Почему?

– Мы были уставшими, играли при адских температурах, некоторым из нас нужно было передохнуть. И мне в том числе. В первом тайме было три стопроцентных момента для того, чтобы сделать счет 3:0. Тогда бы борьба закончилась и в перерыве можно было бы сделать замены. Мне тоже хотелось отдохнуть. Но вместо этого – 1:2 и пришлось выкладываться до самого конца.

– Кстати, в том матче ты травмировался. И твое присутствие в финале до самого конца было под вопросом.

– Ничего серьезного, это было просто мышечное перенапряжение, но оно мне мешало в подготовке к финалу с Бразилией. Для остальных это несерьезная травма, но мне с моей «хрупкой» фактурой это было тяжело. Но я хотел играть любой ценой, для меня не было ничего важнее этого финала.

Я ИГРАЛ БЫ, ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ МНЕ ОТРУБИЛИ НОГУ, ФИНАЛ ЧЕМПИОНАТА МИРА – НЕЧТО ТАКОЕ, ЧТО ИМЕЕТ ВЕЛИЧАЙШУЮ ЦЕННОСТЬ, ТАМ НУЖНО ПОКАЗАТЬ МАКСИМУМ. Я МЕЧТАЛ ОБ ЭТОМ С ТОГО ВРЕМЕНИ, КАК НАДЕЛ БУТСЫ.

– Твое настроение понятно, но ты не думаешь, что, играя в этом матче, ты в определенном смысле поставил Италию в тяжелое положение? Ты был не в лучшей форме, Дзола вернулся после дисквалификации. Кто-то считает, что именно из-за твоего присутствия сборная была вынуждена играть вдесятером.

– Извини, давай по порядку. Я нормально себя чувствовал перед матчем, иначе я не вышел бы на поле. Я тренировался все утро перед игрой. Я провел самую настоящую тренировку в гостинице, в зале, который обычно используют для свадебных банкетов. На мне были кроссовки, и я бил в стену до полного изнеможения. Мышцы реагировали, ноги были свободны, я не чувствовал боли. Уверяю тебя, я спокойно мог с этим справиться.

– Кто видел тебя в этом матче, не вполне с тобой согласны.

– В полуфинале мы играли на сорокаградусной жаре при стопроцентной влажности – это очень тяжело. Через три дня я играл – и бегал – сто двадцать минут. Если бы это было что-то серьезное, то в таком климате, в жаре, с джетлагом, да еще и с нервным напряжением, если бы я при всем при этом не был в нормальном состоянии, я бы, наверное, там просто умер. Имей в виду, что мы еще были выжаты шестичасовым перелетом до Калифорнии, а бразильцы сразу были на месте, и, конечно, это стало их большим преимуществом. Кроме того, они шли до финала не таким трудным путем. Если бы я не был в форме, я бы просто столько не выдержал. Италия не играла вдесятером. Да, возможно, вначале я был чуть скован, подсознательно боялся что-то повредить, но потом я полностью расслабился.

– Прости, но, по-моему, ты провел не выдающийся матч.

– Конечно, не выдающийся, как и вся команда. Мы были вымотаны.

– Какую роль сыграл в твоем выходе Сакки?

– Он отдал это решение на откуп мне. Он спросил меня перед игрой, как я себя чувствую, я ответил, что хорошо, и он включил меня в состав. Ответственность полностью на мне.

– Икеда оказался прав: исход чемпионата решился в последнюю секунду.

– Бывает такое, что ты хочешь сделать одно, а получается совсем другое. Мы проседали физически, были менее напористы, чем соперник, по тем причинам, которые я назвал. Я не преувеличиваю, но в своей карьере я редко ошибался в пенальти. И даже когда мне не удавалось забить, это было из-за того, что мяч брал вратарь, а не из-за того, что я бил выше ворот. Это чтобы тебе было понятно: случившееся в Пасадене не имеет простого объяснения. Когда я шел к 11-метровой отметке, я был относительно спокоен – насколько это вообще возможно в такие мгновения. Я помнил, что Таффарел всегда прыгает, я хорошо его знал, поэтому решил пробить по центру, на середину высоты ворот, или примерно на полметра выше, чтобы Таффарел не смог отбить мяч ногой. Это был правильный выбор, потому что Таффарел бросился влево, и там, куда я намеревался послать мяч, он бы его ни за что не взял. Но, к сожалению, я не знаю, каким образом мяч взлетел метра на три над перекладиной.

– Бразильцы сказали, что твой мяч поднял Сенна с небес.

– Как знать. Это романтическое объяснение совершенно необъяснимого с технической точки зрения – причиной могла быть разве только моя усталость.

– Ты чувствовал, что забьешь этот пенальти?

– Я был основным пенальтистом, и не было причины, по которой я мог бы его не забить. Я никогда не убегал от ответственности. Как я уже много раз тебе говорил, в пенальти ошибаются только те, кто имеет мужество их бить. А в этот раз я промахнулся. Точка.

– Это был худший момент в твоей карьере?

– Да. Годами это влияло на меня, он до сих пор мне снится. Было тяжело избавиться от этого кошмара. Если можно было бы что-то поменять в моей спортивной карьере, я поменял бы именно это.

– Обсуждая этот пенальти, многие забывают: даже забей ты, у Бразилии оставался еще один удар.

– Это часть игры. Я промахнулся на последнем ударе, как бы «отменив» промахи моих партнеров. В качестве символа этого чемпионата выбрали мою ошибку. Ну, или, другими словами, нужна была жертва на заклание, и выбрали меня. Забывая, что, возможно, без меня до этого финала мы и не дошли бы.

– У тебя было окаменевшее лицо.

– ОНО НАДОЛГО И ОСТАЛОСЬ ТАКИМ. Я ПОМНЮ ОБЪЯТИЯ РИВЫ, ПОМНЮ, КАК МЕНЯ ПОДДЕРЖИВАЛА КОМАНДА. НО УЖЕ ТОГДА Я БЫЛ НЕ ТАМ, Я НЕ МОГ ПРИНЯТЬ ТО, КАКИМ ОБРАЗОМ ЭТО ВСЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ. КОГДА МОИ ПАРТНЕРЫ ПОШЛИ НА УЖИН, Я ЗАКРЫЛСЯ В КОМНАТЕ ОДИН. Я СНОВА ВЫБРАЛ ОДИНОЧЕСТВО, ЧТОБЫ РЕШИТЬ СВОИ ПРОБЛЕМЫ.

– И опять, как на чемпионате мира в Италии в 1990 году, вылет по пенальти.

– Вот это я вообще никогда не смогу принять. Если ты проигрываешь на поле – это понятно, это нормально, даже если ты, возможно, заслуживал большего. Но по пенальти – нет, это неправильно. Разве тебе кажется нормальным, что четыре года жертв и тяжелого труда за три минуты обесцениваются серией пенальти? Мне – нет. Проиграть так – несправедливо, впрочем, и победить тоже. Намного лучше «золотой гол». Или, как делали раньше при ничьей, – переиграть финал заново.

– После проигрыша в финале Сакки радикально изменил свое отношение к тебе?

– Я много раз спрашивал себя об этом, но никогда не спрашивал у него. Я знаю, что на момент окончания мундиаля мне было 27 лет и на моем счету было 24 гола в сборной. Я был в 11 голах от Ривы и собирался достичь этой цели. Я заслуживал другого отношения к себе, а Сакки вызывал меня на поле все меньше и меньше, последний раз – 6 сентября 1994 года. Я играл несколько минут в конце матча – и все, больше ничего. Я надеялся на чуть большую благодарность с его стороны. Мне было бы понятно, если бы меня не выпускали по тактическим причинам, но это было не то. Кажется, что это было что-то личное.

– Наверное, он никогда не простит тебе ту ошибку в одиннадцатиметровом.

– Я часто об этом слышал, наверное, ему тоже был необходим громоотвод. Я не знаю, так ли это, и никогда не узнаю, наверное. Я тебе больше скажу: я на самом деле и не хочу этого знать.

– Ты смотрел по телевизору чемпионат Европы 1996 года?

– Нет. Я посмотрел только голевые моменты. Я болел за Италию, но у меня были и другие дела.

– Какое впечатление на тебя произвело окончание его тренерской карьеры?

– Меня это не удивило. Сакки всегда казался мне человеком, полностью погруженным в мир схем и доски. Умный, способный, но чересчур «упертый», слишком зацикленный на том, что он делает. Слишком большое нервное напряжение. Понимаешь, я всегда думал, что не стоит, насколько это возможно, слишком сильно отдаваться делу своей жизни. В футболе – в первую очередь. В тех пределах, о которых ты уже знаешь, я стараюсь приложить этот принцип к своей жизни и по-своему в этом преуспел. Несмотря ни на что, я всегда старался сохранить баланс, поддерживать дистанцию. Но я не думаю, что Сакки делает так же.

– Такое ощущение, что ты затаил на него обиду.

– Нет, точно нет. Я не люблю слово «обида», оно отражает негативное чувство, которое я ни к кому не испытываю. Гнев – да, по отношению к некоторым.

– Липпи? Уливьери?

– Оставим эту тему.

– Вернемся к Сакки.

– К нему – нет, даже не гнев. Я живу в соответствии с законом причины и следствия, и мой долг – создавать позитивные причины. Я фаталист, считаю, что нужно дать всему идти естественным путем. Пять лет назад Сакки был самым могущественным человеком в итальянском футболе, на сегодняшний день, насколько я понимаю, он больше не в состоянии тренировать. И это не случайно. Было понятно, что все так и закончится.

– Ты этому не рад?

– Наверное, кто-нибудь рад – у Сакки было много врагов. Некоторые радовались бы его поражению, но не я. Знаешь что? Мы с ним снова обнялись однажды. Мы давно не виделись, с последних и весьма невеселых месяцев 1997 года, когда мы были в «Милане». И вот встретились в Комо, снимались в рекламе для «Винд», той, где я забивал пенальти в Пасадене и мы выигрывали чемпионат мира. Кстати, это фактическая ошибка: даже если бы мы забили, у Бразилии оставался еще один удар. Но для рекламы менять действительность – это нормально. Прошлое не изменилось, однако наше объятие с Сакки в рекламе не было фальшивым. Он улыбнулся мне, пригласил меня в Фузиньяно. Во время съемок рекламы, когда выдавались перерывы, он все время разговаривал со мной и пытался объяснить. Сидя на двух мячах, мы заново переиграли весь тот чемпионат мира. И мы его выиграли.

Буддизм

Мне видится, как Тропы Песен простираются через века и континенты; и, где бы ни ступала нога человека, он оставлял за собой песенный след (отголоски тех песен мы иногда улавливаем)…

БРЮС ЧАТВИН. Тропы песен[6]

Я научился жить с естественной мыслью о смерти, составляющей часть обычной жизни. Я не жду ее, но знаю, что она придет. Она не пугает меня – это будет конец, который готовит новое начало. В тот раз мне просто показалось, что она пришла слишком рано.

Я НЕ ЗНАЮ, КАКОВЫ ОНИ, ОБЪЯТИЯ СМЕРТИ, И НЕ СТРЕМЛЮСЬ УЗНАТЬ. ТОГДА У НЕЕ НЕ БЫЛО ЛИЦА. У НЕЕ НЕ БЫЛО КОСЫ. ТОЛЬКО ВОДА. МНОГО ВОДЫ. ОЧЕНЬ ХОЛОДНОЙ. ЛЕДЯНОЙ.

Есть приятные объятия, а есть те, которых ты хотел бы избежать. Объятия той воды казались мне последним, что я почувствую в жизни. Это случилось не так давно. Я никому об этом не говорил.

Наверное, эту историю лучше расскажет Ферруччо. Он был в лодке, когда я тонул. Мы с ним охотились, и он мог стать свидетелем моей последней схватки за жизнь. Схватки, которую я должен был проиграть, если рассуждать рационально. Потому что когда такой человек, как я, который не умеет плавать даже во сне, падает в такую глубокую воду, что даже не может представить себе ее глубину, логичнее всего предположить, что он пойдет на дно. До самого дна. До конца. А в тот раз вышло иначе. И я последний человек, который может объяснить эту странность.

Было раннее утро на северо-востоке Италии. Вокруг меня – погруженный в туман Венето, бора[7] не дает даже вдохнуть. Январь, холод пробирает до костей и остается в них. Представляя берег, лежавший в трехстах метрах от нас, я вновь и вновь думал о только что написанных заметках, о природе вокруг, о темноте, новой спутнице моей души. Я был встревожен.

Ничего такого особенного в тот раз не было. Обычная охота, как всегда. То самое ощущение человека, который в ладу с самим собой, которому нравится жить здесь, в окружении болот, всегда одинаковых и всегда разных, я так хорошо был с этим ощущением знаком. Но я не был знаком – а может быть, просто слишком задумался, у меня есть такой недостаток – с тем, какую сильную волну может создать ветер. Волна подняла борт лодки, и это была атака, которой я не ожидал. Я слишком поздно ощутил этот удар и просто пассивно смотрел со стороны, как взлетаю в воздух. Неуклюжий полет, на который с тревогой смотрел мой друг, понимая, что дальнейшее неизбежно.

Ледяная вода попала мне в сапоги, и они отяжелели, как свинец. Я начал опускаться на дно, можно было не сопротивляться. Я вообще не видел никакого проблеска надежды.

Говорят, что перед смертью перед глазами пролетает вся жизнь, как фильм. Я не видел никакого фильма. Только две ярчайших картинки. Первая – стоп-кадр, в центре которого были мои предметы культа. Моя жизнь, мой Гохондзон. Вторая – мой сын, малыш Маттиа, улыбающийся мне. Нет, подумал я, еще нет. Слишком рано. Я не могу оставить его, оставить их всех одних. Пока нет.

Я выбрал не тонуть и не замерзнуть – я выбрал абсурдную надежду. Ферруччо пытался подвести лодку ко мне, но мотор не заводился. В отличие от меня, у него возможностей для борьбы было не много. Ферруччо греб ко мне, я пытался плыть – я, который вообще не умел плавать, я плыл к нему. И я добрался до лодки. Я испытывал ужас перед смертью от обморожения, ногу свело судорогой, перед глазами было лицо сына – я доплыл.

Остальное я смутно помню. Что говорил Ферруччо, как я не чувствовал своего тела, потому что его охватил холод, как мы доплыли до берега… Друзья, которые не знали, что случилось… И много воды – теперь уже теплой – на обмороженные, будто охваченные смертью части тела, оживающие через боль. И потом, спустя долгое время, объятия друзей. Я был жив. Я это понял только тогда.

И мое ощущение – больше нет холода. Мозг не понимает. Так хочется поверить в чудо. И единственный ответ на это – сомнение.

Я сам не понимаю, как не умер. Но одно знаю точно. Знаю, что через неделю снова был там. Та же лодка, то же место, тот же путь. Если бы я ждал, я бы дал страху время стать еще больше. Я бы потерял контроль над собой и свою волю.

Я И СЕЙЧАС ПРОДОЛЖАЮ ПЛАВАТЬ НА ЭТОЙ ЛОДКЕ. У МЕНЯ НЕТ ПРИЧИНЫ БОЯТЬСЯ ВОДЫ, ХОЛОДА, ВЕТРА. ДАЖЕ ТУМАН МЕНЯ НЕ БЕСПОКОИТ. ТАМ, ЗА ЕГО ОДЕЯЛОМ, Я ВИЖУ УЛЫБКУ МОЕГО СЫНА МАТТИА.

Я смотрю на его улыбку, двигаюсь к ней. И приближаюсь. Я сын этой земли, этого ветра бора, и я понимаю его. Смерть еще может подождать.

– Тебя называют «чудом человеческой веры». Твоя жизнь вращается вокруг буддизма.

– Буддизм – это основа моей жизни. Самое прекрасное, что могло со мной случиться, мое самое большое открытие. Я доверил ему всю свою жизнь.

– Многие над этим иронизируют…

– Я никогда не придавал особенного значения тому, что обо мне говорят. Абсолютно точно лишь то, что, если бы я не открыл для себя буддизм, я бы не смог бороться со своими физическими проблемами и ты бы здесь меня не слушал. Обо мне много пишут и много иронизируют, но это никогда не мешало моему пути веры, а только помогало мне становиться лучше.

– Как ты пришел к буддизму? Шестой из восьми детей в католической семье.

– Это произошло во Флоренции. Это был конец 1987 года, очень трудный период в моей жизни. За два года до этого я повредил колено, и все говорили, что мне нужно уйти из футбола. На протяжении двух лет я не мог вернуться в форму, я сам себе не верил. Я редко выходил из дома, мне все время нужно было держать лед на колене, и я боялся, что кто-нибудь, увидев меня, скажет: «Смотри, Баджо развлекается, вместо того чтобы лечиться». Я разрешал себе только походы в центр к другу, он давал мне музыкальные пластинки.

– Маурицио Болдрини, твой старший друг. Намного старше тебя.

– Это Маурицио привел меня к буддизму. В буддизме есть цепочка. Мне о нем рассказал Маурицио, ему – еще кто-то и так далее. Вершина айсберга – мой Учитель, Дайсаку Икеда. За то, что я буддист, я должен благодарить всех членов сообщества Сока Гаккай. У меня появились единомышленники, которые меня всегда подбадривали и поддерживали во всех городах, где я играл: во Флоренции у меня был синьор Канеда, в Милане – синьор Кандзаки. Это два пионера буддизма в Италии, но, как я и говорил, я не забуду всех тех, кто за эти годы сделал вклад в мое духовное развитие. Это не отменяет того, что и Маурицио имел для меня очень большое значение. С того времени, как мы познакомились, он говорил со мной о буддизме. Говорил, что буддистские практики мне очень помогут. Стояла зима, и я был в такой меланхолии, что ты не можешь себе представить. И я был очень, очень осторожным. Я с большим скептицизмом смотрел на этот мир «мистики». Я мало что понимал в этом. Когда он говорил со мной о буддизме, у меня перед глазами были люди в оранжевом, «Харе Кришна»… в общем, я ничего в этом не понимал.

– Ты был католиком?

– Ну, я всегда ходил на воскресную мессу, когда футбольное расписание позволяло. Я даже прислуживал в алтаре вместе с друзьями, но это была не глубокая вера, а просто привычка. Я это заметил, когда перестал посещать мессу. Ее отсутствие не причиняло мне боли – просто раньше я это делал, а потом перестал.

– Как ты преодолел свой скептицизм в отношении буддизма?

– Мне понадобилось время. Сначала меня интересовал только внешний аспект. Другие религии казались мне немного странными. Маурицио был настойчив, и я многим обязан его упорству. Его рассказы спровоцировали мое любопытство, и я однажды пошел в книжный, известный тем, что там продавалась религиозная литература. Я подошел к консультанту отдела «мистицизма». Я был смущен, мне казалось, что я вторгаюсь на территорию, от которой всегда старался держаться подальше.

– Ты хорошо помнишь тот день?

– Я его отчетливо помню даже сейчас. Я ничего не понимал, и мне нужна была помощь. Я попросил консультанта дать мне что-нибудь о буддизме, специально уточнив, что ничего в нем не понимаю. Я никогда не забуду его осторожное выражение лица, желчный взгляд, тонкие губы. Как будто я стоял в коридоре какого-то то ли храма, то ли суда. Я подумал: может быть, это и есть тот самый дух-привратник небесной канцелярии, который должен отличать наделенных душой клиентов от тех, у кого ее нет.