Читать онлайн Доктор из Этампа бесплатно
Редактор Людмила Яхина
Дизайнер обложки Людмила Яхина
© Поль Монтер, 2024
© Людмила Яхина, дизайн обложки, 2024
ISBN 978-5-0060-1478-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ГЛАВА ПЕРВАЯ
– Стало быть, мне уходить? – Адель вскинула взгляд на отца и приоткрыла маленький безвольный рот.
– А ты как хотела, бесстыжая?! – рявкнул крестьянин Руссо, хлопнув по столу. – Нет, как вам это нравится? – Он по очереди оглядел своих близких, что испуганно потупились. – Эта потаскуха опозорила семью и теперь удивляется, что её гонят прочь!
– Но… но куда она пойдёт, Ксавье? – стиснув на высохшей груди руки, пробормотала его жена.
– Да мне-то какое дело до шлюхи! – вновь хлопнул по столу Руссо. – Ты тоже виновата. Да-да, нечего кривить свою рожу, Маргарита. Кому, как не матери, следить за дочерьми? Я работаю не покладая рук, дабы прокормить паршивую семейку. Хотите, чтобы я надорвался и подох прямо на пашне?
Ксавье распалялся всё больше, словно выплёскивал копившееся годами раздражение на тяжёлую жизнь и беспросветную нужду. Он вскочил с места и начал сновать по жалкой грязной комнате. Силы небесные, где были его глаза, когда он посватался к немощной кляче?! Мало того что работница из неё никудышная, так в придачу тупа, словно пенёк, и грязнуля, каких поискать. А уж про выводок Руссо и говорить нечего. Куда это годится: с завидным упорством плодить одних девок и только раз принести мальчонку, толку от которого вовсе нет? Где, скажите, где бедному крестьянину скопить на приданое дочкам? А теперь после поганки Адель их вообще никто не возьмёт в жены. Кому охота будет породниться с семьёй гулящей девки? Соседи наверняка со смеху помирают. Вместо того чтобы помочь семье, эта дрянь принесла ей очередное горе.
– Говори, бесстыжая, тебя отправили прислуживать важным господам или задирать ноги перед парнями?
– Прислуживать, – всхлипнула Адель, теребя фартук.
– Может, я или твоя мамаша учили тебя вертеть задом перед мужчинами?
– Нет, папа. – Дочь шмыгнула носом, торопливо утирая слезинку.
– Вот! Тебя, дура ты эдакая, пристроили в замок самого хозяина, месье графа. И каких трудов и унижений мне стоило упросить управляющего, чтобы тебя наняли. Ну? Что я получаю в благодарность? – Перекошенное злобой лицо крестьянина стало совсем багровым. – Ни денег, ни похвалы за усердную работницу, напротив, я получаю насмешки, позор и брюхатую корову, что только и думает, как бы посадить мне на шею очередной голодный рот!
Крестьянин долго ещё бесновался, попрекая жену и детей, но заметив, что на дворе темнеет, внезапно успокоился и заявил, что отправляется в трактир. В конце концов, лучше потратить пару монет на вино, чем на неблагодарную родню. Нахлобучив поношенную шляпу, он открыл дверь и, обернувшись, бросил, чтобы к его возвращению в доме и духу не было паршивой шлюхи.
Забитая и покорная Маргарита молча собрала узелок с горбушкой хлебца и луковицей. Хотела было добавить кусочек сала, но вспомнила, что оно отложено для супа. Сёстры молчали, каждая из них пристально следила за матерью, не даст ли та припрятанную монетку или единственную нарядную шаль. И все трое вовсе не чувствами себя бессердечными. Адель и впрямь виновата, что допустила подобное. Получила удовольствие, а расплачиваться всей семье. Теперь ребятишки и взрослые будут тыкать в них пальцем. Да и женихи станут обходить двор стороной. Соседи уже говорят, что девчонки Руссо – шлюхи.
– Мама… – опустила глаза Адель. – Куда же я пойду на ночь глядя? Может, я переночую в амбаре?
– Что ты, бедняжка! – всплеснула руками Маргарита. – Отец нас прибьёт. Ты пройди перелеском и сможешь заночевать в соседней деревне.
– Да хоть в стогу сена, по крайности сейчас не зима, – буркнул брат. – Ох, ну и дура же ты! По твоей милости мне теперь не получить место в замке сеньора, так и состарюсь на поле возле папаши. Если раньше не помру от его вечных зуботычин и оплеух. Экая жалось, что ты не пожаловалась хозяину. Может, он заставил бы твоего ухажёра жениться и всем бы стало легче.
– Так сеньор граф и погнал меня взашей, как только я пожаловалась, – плаксиво заметила Адель. – Ведь отец ребёнка – молодой сеньор Валуа дю Канталь.
Мать и сёстры открыли рты, и в лачуге стало так тихо, что было слышно скрип ставня на чердаке.
– Святой Иезекииль! – выдохнула Маргарита.
– Чёрт подери! – взвизгнула средняя сестра Моник. – Что он в тебе нашёл?
– Ты и впрямь дура, – покачала головой Полетта. – Могла хотя бы выпросить денег. Бьюсь об заклад, за сто экю серебром папаша вмиг признал бы дитя и не ел тебя поедом.
– И соседи вмиг замолчали бы, – влезла Инесс. – С такими деньгами грех – уже не грех.
Теперь вся родня взирала на Адель с осуждением и возмущением, словно непутёвая девица только что обчистила их карманы. Понятно, что после такого признания жалкие крохи сострадания, что поначалу испытывала семья Руссо к Адель, и вовсе улетучились и родственники обошлись без прощальных объятий. Напротив, стоило Адель, всхлипывая и сутулясь, покинуть дом, как сёстры и брат испытали настоящее облегчение, как будто жилище оставил надоевший гость. Сёстры посматривали друг на друга блестящими глазами. Каково? Уж конечно, в кровати лучше спать втроём, чем вчетвером. А тощий Маркус прикидывал, что долю жалкого надела земли поделят теперь на четверых наследников. А если Господь приберёт кого-то из сестёр, то через пару лет можно будет подумать о женитьбе.
Меж тем несчастная Адель торопливо шагала по дороге в надежде успеть дотемна устроиться на ночлег хотя бы в амбаре со скотиной или птичнике.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Спустя два дня зеленщица Тибо привезла молоденькую Руссо на громкоголосую и пёструю рыночную площадь Парижа.
– Ну вот, красотка, теперь иди вдоль улицы и возле трактира «Сочный окорок» сверни в переулок, – подмигнула Тибо. – Устроишься в Сен-Дени, ближе к пассажу дю Кер. Самое место для деревенской девчонки с пустыми карманами.
– Благодарю, мадам, – поклонилась Адель, торопливо слезая с повозки. Она прошлась вдоль торговых рядов. Запах съестного смешивался с жуткой вонью протухшей рыбы и гнилых овощей, однако Руссо смотрела на крикливых торговок с восхищением. Грубые женщины с широкими лицами в фартуках, заляпанных кровью и жирными пятнами, казались ей весьма важными особами. Прилавки были завалены всякой снедью. Адель с полчаса бродила по рынку, лелея надежду наняться в помощницы. Но когда торговки услыхали, что девушка прибыла из деревни и прежде служила лишь посудомойкой в господском доме, то скривились или захохотали, показывая на неё пальцем.
– Глядите-ка, подружки! – завопила рыжая румяная девица, выставив мощный бюст, что колыхался при каждом движении. – Эта растеряха ищет место за прилавком! Иди прочь, деревенщина, у нас нет нужды нанимать раззяв.
– Ха! Да она точно дурочка! Только посмотрите на её рожу! Со смеху помереть можно. Ни дать ни взять Агнец Божий. Да тебя же обчистят в первый же день, простофиля ты эдакая.
– Скажешь тоже, Агнец, – хмыкнула тощая высокая торговка рыбой. – Да эта девчонка на сносях. Уж я-то сразу заметила. Должно быть, она попросту шлюха, которая вместо денег обзавелась младенчиком.
Адель покраснела до корней волос и бросилась прочь. В спину ей, словно комки грязи, полетели оскорбления и грубый смех. Запыхавшись, она поплотнее укуталась в старенькую шаль, стараясь прикрыть живот, и медленно побрела по улице.
Трактир, о котором говорила Тибо, Адель не нашла. Она остановила девочку, что, согнувшись, тащила ведро воды, и спросила, как выйти к Сен-Дени.
– А-а-а, иди прямо до переулка, мигом попадёшь во Двор чудес1.
– Двор чудес?
– Ну да, – пожала плечами девочка, утерев нос углом фартука, и вновь потащила ведро, выплёскивая воду себе на ноги и обтрёпанный подол.
Узкие улицы становились всё грязнее. Вонь от сточных канав сбивала с ног. Вдоль покосившихся лачуг шмыгали оборванцы, возились чумазые ребятишки, рылись в отбросах тощие собаки. От квартала веяло беспробудной нуждой. На разбитую и загаженную мостовую из красильни натекла ещё и лужа ярко-синего цвета. Адель совершенно выбилась из сил и присела на покрытые мхом камни, оставшиеся от развалин какого-то строения.
Адель прикрыла глаза и вздохнула. Право же, она совершенно не знала, что делать дальше. Не лучше ли вот так и сидеть на солнышке и ждать, когда всё разрешится само? Спустя четверть часа её заметила и увела к себе шустрая пронырливая старушонка с мышиными глазами и острым костистым носом.
В убогой лачуге, куда едва просачивался дневной свет, было грязно. Казалось, вонь с улицы накрепко пропитала сырые стены. Стол, липкий от пролитого вина, облюбовали мухи, с монотонным жужжанием сновавшие по поверхности.
– Стало быть, ты из деревни, моя славная. Тебе следует поставить свечку и заказать мессу за моё здоровье, дорогуша. Уж мамаша Бижу пристроит тебя на отличное местечко. Вообразить не можешь, сколько девчонок обязаны мне своим счастьем. Да только редко когда вспомнят о своей благодетельнице. Такие неблагодарные! Ну да Бог с ними. Тебе восемнадцать, красотка? Конечно, лучше бы помоложе, ну да ладно. Мордашка у тебя свежая, если спросят, отвечай, что едва минуло шестнадцать.
Однако, разглядев живот, что Адель старательно прикрывала шалью, мамаша Бижу поскучнела:
– Вот чёрт! Хм… придётся выждать пару месяцев. Экая дурочка, отчего ты сразу не обратилась к знающей женщине? Каких-то полчаса, и ты бы избавилась от всех проблем.
Глядя в круглые глуповатые глаза девушки, старуха смекнула, что деревенщина вовсе не понимает, о чём речь, и затараторила:
– Ну так, дорогуша. Наймёшься в прачки, пока не придёт твоё время. Спать будешь вот тут за занавеской. Лежанка крепкая и тюфяк отличный, ему и десяти лет нету. Станешь платить мне по три экю в неделю. А когда родишь, то младенчика охотно купит Жюль Гнилозубый.
Адель слушала старуху приоткрыв рот. Ей ума не хватало понять, куда она угодила, а привычка подчиняться каждому, кто имел желание командовать, лишало её воли.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Маленький Доминик Руссо появился на свет в конце осени, не дождавшись положенного срока. Адель, изнурённая скудной едой и тяжёлой работой, даже обрадовалась. Постоянная усталость и ноющие боли в пояснице отнимали у неё последние силы. Роды принимала мамаша Бижу, поскольку не желала тратиться на повитуху. Молодая Руссо надеялась, что ребёнок родится мёртвым и своей гибелью развяжет ей руки, но когда услышала, как старуха, кутая мальчика в грязное тряпьё, приговаривает, что парнишка чудо как хорош, просто красавчик и, видать, здоровьем его Господь не обделил, она слабо улыбнулась. Стало быть, дитя сеньора стоит того, чтобы сохранить ему жизнь. Приход скупщика детей вызвал у Адель ужас. Она уже не хотела обещанных десяти экю и, совершенно утратив способность размышлять, сбежала вместе с младенцем спустя всего два дня после родов.
Прачки, грубые и лишённые всякого сострадания, на удивление проявили участие к молодой матери. Где это видано – платить за такого отличного мальчонку какие-то десять экю? Если дитя не помрёт, то лет с четырёх сможет сам зарабатывать на хлеб. А это отличное подспорье для матери. И прачки на чём свет принялись поносить старуху Бижу. При всей своей развязности работницы искренне возмущались гулящими девицами. А всем известно, что Нинон Бижу была сводней. Вот прохиндейка! Решила схватить куш и там и там. Адель отправить на панель, а младенца к негодяю Жюлю.
– Ни за какие деньги я не стала бы ловить мужчин на улицах! – заявила широколицая Лили. – Это же настоящая пакость – отдаваться первому встречному!
– Точно! – хлопнув себя по бёдрам, вступила в разговор Марион. – Если у женщины больше одного любовника, то она потаскуха! Я всегда перехожу на другую сторону, если вижу гулящую девку.
– Да, подружки, пусть наша работа тяжёлая, но мы по крайности можем считать себя порядочными, – добавила высокая худая Катарина по прозвищу Жердь. – А что ни говорите, порядочная женщина куда лучше, чем шлюха.
После этой «глубокомысленной» фразы прачки согласно закивали, начисто позабыв, из-за чего разгорелся спор. Приход хозяйки заставил женщин вмиг приняться за работу, но шум воды и стук вальков постоянно прерывался возмущёнными фразами и грубыми словечками в сторону уличных девиц. Присев перекусить, работницы вспомнили про Адель, и прачка Луиза тотчас заявила, что в соседнем квартале сдаётся мансарда.
Новое жильё было ничуть не лучше прежнего. Та же вонь и грязь, что царила во всём Дворе чудес. Но плата была чуть меньше, к тому же за полтора экю сверх положенного хозяйка, что брала в починку чулки и прочие мелочи, согласилась присматривать за малышом.
О каком присмотре можно говорить в квартале бедноты? Просто чудо, что Доминик Руссо не помер ещё в младенчестве. К возвращению матери ребёнок был голоден и лежал в насквозь промокших грязных тряпках, мусоля огрызок фиалкового корня. По счастью, мальчик не страдал от простуд, невзирая на огромные щели в стенах и худую крышу. Не подавился корешком и не стал жертвой голодных крыс, что нагло шмыгали прямо по комнате, разочарованно натыкаясь на пустые миски.
Адель отнеслась к своему материнству спустя рукава. Она воспринимала сына как досадную помеху, что связывает по рукам и ногам, но стоило ей вспомнить, что сын мог оказаться в руках скупщика живого товара, как Адель мигом хватала малютку на руки и прижимала к себе. В деревнях младенцев пристраивали в бездетную семью или отдавали женщинам, и те растили ребятишек лет до пяти. Словом, пока дети не станут в состоянии пасти гусей или по мере сил помогать по хозяйству. Продажа ребёнка вызывала у Адель настоящий ужас. Уж работницы прачечной не скупились на рассказы о несчастных ангелочках, что редко доживали до того момента, когда начнут ходить. Грудных детей покупали попрошайки и подчас спокойно продолжали просить милостыню, держа на руках успевшего помереть младенца. А после шли к Жюлю за новым дитятей. Если ребёнок умудрялся выжить, то с трёх-четырёх лет он обучался попрошайничать. Детишки постарше воровали. Неспособные к воровству причиняли себе увечья, чтобы окончательно разжалобить прохожих. Прачки поминали некоего Мэтью, что вечно растравлял рану на руке и в итоге сгорел от лихорадки за три дня.
Впрочем, как только страх у Адель проходил, Доминик вновь оказывался предоставлен сам себе. Вечно грязный, одетый в лохмотья, он шатался по улице с такими же ребятишками и получал оплеухи от соседей, которых раздражали галдящие и путающиеся под ногами дети.
Прачка Руссо вела себя довольно неприметно и всячески избегала ухаживаний и вскоре прослыла скромницей. Стало быть, Господь простил овечку из своего стада и молоденькая женщина покаялась в своём грехе. И стоит ли удивляться, что спустя три года к ней посватался брат одной из прачек, вдовый башмачник Монтень.
Мужчина был непривлекателен внешне. С вечно нахмуренными бровями, сутулый, с непропорционально длинными жилистыми руками и пустым взглядом водянистых глаз. Однако Адель сочла такой поворот событий весьма лестным. Бедняжка и мечтать не могла о таком счастье. Антуан Монтень держал мастерскую в двух кварталах от прачечной, и Адель с радостью оставила тяжёлую работу, вообразив, что станет заниматься лишь домашним хозяйством. Но у мужа были свои планы, и жена стала дармовой работницей. Она прибиралась в мастерской, бегала по заказчикам до полудня. Затем мчалась на рынок, а потом принималась стряпать. Пока она отвлекалась от очага, прибирала в доме. А когда после ужина супруг садился выкурить трубку и посудачить с соседями, Адель чинила бельё. Словом, жизнь её ничуть не стала легче, но она была счастлива и, падая в постель от усталости, мечтала как-нибудь явиться в родную деревню и похвастать, как славно устроилась.
Грубый мужлан Монтень был вполне доволен женитьбой, хотя не испытывал к жене любви и мало-мальской нежности. Впрочем, он вовсе не обладал такими чувствами, а всего лишь радовался, что супруга молода и здорова и обходится ему куда дешевле, чем наёмная работница. Своих детей Антуан так и не нажил. Каждый младенец умирал во время родов, повергая Адель в отчаяние. А муж лишь таращил свои водянистые глаза и заявлял, что, стало быть, так угодно Богу. К чему плодить лишние рты? Пасынка Монтень невзлюбил сразу. Его раздражал мальчик с тонкими чертами лица, изящными руками и пронзительным взглядом синих глаз. Право же, рядом с Домиником отчим выглядел ещё неприглядней и уродливей.
– Вот чёртов дармоед! – вопил Антуан, сев за стол. – Только поглядите, как он кривит рожу! Ну конечно, господскому отродью не по вкусу печёный картофель. Ну так можешь убираться и ждать, когда лакеи поднесут тебе перепёлок.
Доминик с бешенством бросал взгляд на отчима и, швырнув ложку, действительно уходил из дому и возвращался далеко за полночь, когда Монтень уже спал.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Адель и не думала заступаться за сына. В глубине души она чувствовала, что если встанет выбор между Домиником и мужем, она без колебаний выберет супруга. Парнишка и впрямь отбивался от рук. Из мастерской Антуана он сбежал через два дня, заявив, что не собирается обзаводиться кривыми пальцами и руками, как у мартышки шарманщика, за что тотчас получил пощёчину. Не удалось пристроить его в ученики к жестянщику, подручным в лавку мясника, затем пекаря. Отчим буквально свирепел, что на всей улице больше не находилось желающих брать в услужение строптивого щенка Руссо.
Меж тем Доминику минуло девять, и праздно шатающийся по улицам мальчик вызывал всеобщее осуждение. Где это видано, чтобы такой взрослый парнишка до сих пор не удосужился найти себе занятие? Конечно, соседям было невдомёк, что хорошенький Доминик давно промышлял мелким воровством и не брезговал откровенным попрошайничеством. Он шмыгал к скотобойне и, отбив у голодных собак окровавленные потроха, что гнили в канаве и источали жуткую вонь, он прикладывал их к руке до самого локтя и затем кое-как обматывал грязной тряпицей. Усевшись на мостовую, он страдальчески заводил глаза и гнусавым голосом клянчил деньги. Смердящая рана вызывала у прохожих брезгливую жалость, они охотно жертвовали деньги и ускоряли ход, кривясь от отвращения. Просидев так пару часов, Доминик исчезал в тёмных переулках, вышвыривал вонючую повязку и, умывшись возле поилки для лошадей, отправлялся в трактир. Отведав рагу из крольчатины, пирог или наваристый суп, он смотрел на простую стряпню матери свысока.
В один прекрасный день его здорово отделали местные попрошайки, приговаривая, что за хлебное место следует платить. Фальшивые калеки вовсе не собирались делиться доходами и ясно дали понять, что в следующий раз наглеца прикончат. Неделю Доминик раздумывал, как быть, ибо ни в какую не желал наниматься на работу, и наконец обзавёлся дружками, которые так же как он не отличались добродетелью.
Симону по прозвищу Коротконожка было около пятнадцати, и он верховодил компанией ребятни. Коротконожка обладал грубым уродливым лицом с широким приплюснутым носом и глубоко посаженными тёмными глазами. Тело его походило на обрубок, что водрузили на маленькие подпорки. Ходил Симон переваливаясь с боку на бок, упрятав внушительные кулаки в глубокие карманы латаной куртки.
– Ну и ну, – протянул он, сплюнув на землю. – Выходит, твой папаша – знатный сеньор, сопляк Додо?
– Выходит, так, – пожал плечами Доминик. – Мать рассказала, поэтому отчим вечно зовёт меня господским отродьем.
– Я всегда знал, что иметь родню – паршивое дело, – кивнул Симон. – Взять, к примеру, меня. У меня ни отца, ни матери, и уж мне-то никто не указывает, как жить. Лучше бы тебе послать их к дьяволу.
– Я бы с радостью, но не ночевать же под мостом.
– Вот недоумок! Что дурного выспаться под мостом, тем более летом? Уж по крайности там не так смердит и клопы не кусают.
– А зимой?
Компания расхохоталась, а Симон покровительственно похлопал его по плечу:
– Эх ты, мелюзга. Ловкач найдёт способ пристроиться в тепле. Посмотри на нас, думаешь, мы сроду не видели снега и холодов? Из наших померло всего двое. И то у Анри сгнили кишки. Блевал даже от простой воды. А с этой хворью помрёшь и на шикарной перине в особняке. Да Николя, он угодил под экипаж. В тот день в Париже стояла такая жара, настоящее пекло. Вот пошевели мозгами, Додо. Раз уж бедолаге переломало колёсами руки и ноги, не всё ли равно ему было, какая погода на улице?
Доминик счёл слова Коротконожки вполне убедительными и решил покинуть опостылевший ему дом. Ему даже не пришлось делать это тайком. При своём дерзком нраве он жаждал выкинуть что-то эдакое на прощанье.
Адель присела к столу и, торопливо проглотив две ложки похлёбки, пробормотала:
– Как думаешь, муженёк, раз я теперь порядочная женщина и вышла замуж как положено, не намекнуть ли папаше на долю в наследстве? Конечно, земли у нас мало, но ведь сколько-то она стоит. Или можно попросить пяток гусей и деньги.
– Верно, – кивнул Монтень. – Нам не помешает получить деньжат. А то твой старик хорошо устроился, сбагрил дочку вовсе без всякого приданого. Одно дело, когда девчонка нагуляла ребёнка, а теперь ты замужняя. Пусть раскошелится.
Доминик скривился и, глядя на отчима, произнёс:
– Почему бы вам обоим не потребовать монеты с сеньора графа? Смелости не хватает?
– Вот гадёныш! – заорал Антуан.
Он вскочил из-за стола и замахнулся на пасынка, но Доминик звонко расхохотался и, ловко увернувшись, метнулся за дверь.
– Только попробуй вернуться, дармоед проклятый! – прорычал Монтень.
Но Доминик и не собирался возвращаться и, насвистывая, направился на пустырь, где его поджидали дружки.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Без малого три года он прожил с беспризорниками под предводительством Коротконожки. Жизнь эта оказалась совсем не так привлекательна, как расписывал Симон. Начать с того, что шайка малолетних воришек довольствовалась жалкой добычей, которой порой не хватало даже на то, чтобы утолить голод. Облюбовав старую полузатопленную баржу, ребятня тряслась от холода даже летом. Сырые прогнившие доски и хлюпающая под ногами вода вынуждала их тесно прижиматься друг к другу, накрываясь тряпьём до самого носа. Каждый вечер Симон решал, кто из его братии ляжет с краю. А сам он, как атаман, всегда устраивался посередине. Протопить утлую баржу не было никакой возможности. Крошечный очаг давал тепло, только если сидеть совсем близко, едва ли не сунув ноги в рваных башмаках в огонь. По утрам мальчишки выбивали дробь зубами, жалкие лохмотья успевали отсыреть. Осенью захворал Марсель по прозвищу Щепка. Парнишка был бледен, и глаза его лихорадочно блестели. Кашель заставлял его тщедушное тело сгибаться пополам.
– Послушай, Симон, – хмуро пробурчал Доминик. – Отчего ты не отступишь от своих правил и не позволишь Щепке спать в середине?
– Ну ты недоумок, Додо. С какой стати? Щепка наверняка подцепил чахотку, стало быть, всё равно помрёт. Значит, его срок вышел. А если с краю вечно будет ложиться кто-то другой, это будет несправедливо. – При этих словах Коротконожка обвёл зорким взглядом притихших мальчишек, проверяя, какое впечатление на них произвела его речь.
– Как хочешь, Симон. Но по мне, мы должны помогать друг другу. Я согласен оставить своё место Щепке, когда мне выпадет лежать в тепле.
Улучив минуту, Коротконожка схватил Доминика за рукав обтрёпанной блузы и притянул к себе:
– Эй, парень, не строй из себя святошу. Если твой папаша был сеньор, это не повод корчить из себя благородного рыцаря. Все наши знают, что подохнут рано или поздно, и вовсе не под тёплой периной. Бьюсь об заклад, Щепка уже смирился со своей участью. Но твои проповеди вызывают лишние мысли. А это ни к чему. Так что не мели языком, сопляк. И не забывай, кто здесь главный.
Руссо промолчал, но, укладываясь спать, старался поделиться тряпьём с больным, который отваживался лишь бросать в его сторону благодарный взгляд.
Марсель умер в полном одиночестве на барже, едва на город посыпался первый снег. Явившись вечером, компания равнодушно перекрестилась и выжидательно уставилась на атамана.
– Скинем мертвяка в воду, и дело с концом, – пожал плечами Симон. – Или вы думаете, что я закажу мессу?
– Не обернуть ли его попоной? – робко проронил Эжен.
– Ещё чего! Щепка помер, холодней ему уже не станет, а попона сгодится нам самим.
Доминику было не по себе. Он не мог заснуть до самого рассвета, в ушах стоял всплеск воды, когда мальчишки столкнули с баржи покойника. Силы небесные, неужели если с ним, Руссо, приключится беда, товарищи так же равнодушно избавятся и от него? Дурак он был, что связался с ними! Но возвращаться домой Доминик не хотел. И погрузился в тягостные раздумья. Меж тем отношения между ним и Симоном становились всё более натянутыми. Коротконожка привык повелевать своими подручными, и парнишка, который отваживался высказывать собственное мнение, изрядно его раздражал. Атаман с радостью выставил бы его прочь или вовсе пристукнул в укромном уголке, но жаль было потерять такого ловкача. Что ни говори, но кроме отменного здоровья, которым Доминика наградил Господь, он был куда расторопнее и умнее остальных.
К лету компания малолетних воришек изрядно поредела. Пьер оступился в потёмках и свалился в ледяную воду. Стуча зубами, он так и лёг в насквозь промокшей одежде. Доминик ничем не мог помочь, хотя и предложил Пьеру поменяться одеждой. Руссо тщетно пытался раздобыть вина, чтобы напоить хворого. Спустя всего три дня бедняга отдал Богу душу. Следующим обитателей баржи оставил Мишель. Удирая от погони, он повредил ногу. Несмотря на примочки, которые делал Руссо, нога несчастного распухла и посинела, его начал бить озноб, хотя тело пылало огнём. Мишель промучился больше недели. А белобрысого Гуго здорово избили воришки и попрошайки постарше за то, что он посмел сунуться на их территорию. И вновь Доминик оказался бессилен. Должно быть, Гуго отбили потроха. Кровь шла горлом, стоило бедолаге раскрыть сомкнутые губы.
Каждую смерть Симон Коротконожка воспринимал с полнейшим равнодушием. Экая беда, да на улицах полным-полно голодных оборванцев, и ничего не стоит найти новых. Атамана бесило поведение Руссо. Да что он о себе возомнил? Ни дать ни взять монах францисканец, что норовит исцелить страждущих. У Коротконожки хватило ума понять, что власть уплывает из его рук. Среди мальчишек пошёл шепоток, что Доминик куда справедливей и по крайности сочувствует попавшим в беду. Пусть ему не удалось их исцелить, но хотя бы он попытался это сделать. Вечно ложился с краю, чтобы уступить своё место хворому. Ухаживал за Мишелем, смачивая его пылающее лицо водой. И уж если начистоту, то ворует Руссо намного ловчее атамана. Юркий, гибкий и сильный, он с лёгкостью перемахивал через ограду или растворялся в толпе словно тень.
Симон твёрдо решил расправиться с выскочкой, но для всей братии ему хотелось остаться ни при чём. Словом, убрать Доминика надо чужими руками и выждать подходящего момента.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Летняя ярмарка собрала на площади такую толпу, что жулики и воришки радостно потирали руки. Людской гомон было слышно за два квартала. Конечно, мальчишкам хотелось поглазеть на чудеса, что устраивали бродячие фокусники, на представления актёров и кукольников, подивиться на силачей, на пёстро одетых цыганок, предсказывающих судьбу. На цирюльников, что продавали чудо-средства от всех болезней или рвали больные зубы прямо на грязном помосте, окружённые толпой зевак. Но никто из подручных Симона не смел ослушаться его приказа и явиться на баржу с пустыми руками. Дело шло к полудню, когда Доминик опустошил свои карманы, выложив очередную добычу атаману – тот прогуливался по рыночной площади, зорко поглядывая за своими подопечными, – и вновь принялся за работу. Он так увлёкся, следуя по пятам за грузной дамой с увесистым кошелем на поясе, что даже не заметил, как появились гвардейцы. Рванув кошель, он бросился наутёк. Внезапно Руссо услышал вопли и женский визг, топот копыт и мигом смекнул, что дело плохо. Он бежал без оглядки и тут, споткнувшись о чью-то ногу, полетел кувырком. Краем глаза он успел заметить Симона, что растянул узкие губы в победной ухмылке, и тотчас Доминика схватили за шиворот и приподняли над землёй.
– Эй, старшина, вот ещё один гадёныш! – крикнул дюжий гвардеец.
От сильнейшей оплеухи в глазах Доминика потемнело. Напрасно он пытался выскользнуть из цепких рук. В первую минуту он не почувствовал страха, что попался. Мысль, что Симон подставил ему подножку, вызвала у Доминика приступ ярости. Со связанными грубой верёвкой руками он оказался в повозке с такими же бедолагами. И заполнившись до отказа, повозка двинулась прочь.
К вечеру Руссо очутился в Шатле2, страшном месте, о котором столько слышал, но никогда не решался даже из любопытства посмотреть хотя бы издали.
Зловещее мрачное здание – от него веяло холодом даже в летний вечер – вызвало у Доминика озноб. Не желая разбираться с арестантами на ночь глядя, гвардейцы попросту развели их по камерам. Ноги мальчика заплетались, голова гудела от удара, и он еле тащился в самом конце бредущей гуськом толпы.
– Вот чёрт! – Грузный гвардеец хмуро оглядел Доминика. – Везде битком набито, куда девать этого щенка?
– Брось, Купо, тоже ещё нежности. Пусть идёт сверх положенного.
– Ну уж нет, Ростан. Там и так ногу поставить негде. Кто ему помешает ускользнуть, когда мы станем выводить остальных? Пусть посидит один, по крайности будет на глазах. Эй, недоумок, шевели ногами.
Доминика впихнули в пустую камеру с сырыми каменными стенами и ледяным полом.
– Сиди тихо, щенок. Надеюсь, до утра тебя не сожрут крысы.
Лязг запираемого замка прозвучал для Руссо как стук гробовой крышки. Впервые у него на глазах выступили слёзы и дрогнули губы. Он совершенно не знал, как вершится правосудие, и вообразил, что завтра утром его повесят на площади. Забившись в угол и подстелив под себя жалкую кучку прелой соломы, он уставился в пустоту. Экая досада, что жизнь его оказалась такой короткой. Хотя она была безрадостной с самого детства, но расставаться с ней у него не было никакого желания. Обхватив себя руками за плечи в надежде согреться, он прикрыл глаза. Скрежет замка заставил его вздрогнуть. Должно быть, он задремал и теперь никак не мог сообразить, где очутился. Сумрак камеры озарил свет факела, в проёме мелькнул силуэт, и Купо рявкнул:
– Добро пожаловать в ад, скотина ты эдакая!
Гвардеец грубо пихнул внутрь незнакомца, и вновь раздался знакомый скрежет. Арестант приник к двери и некоторое время прислушивался, а затем, неловко хромая, прошёл к стене и тяжело опустился на пол. Лунный свет слабо освещал мрачную камеру, и Доминик, насколько было возможно, рассмотрел товарища по несчастью. Это был грузный человек в потёртом камзоле и высоких сапогах. Поля шляпы с щегольским пером скрывали его лицо. Он поднял голову и, оглядевшись, шепнул:
– Эй, соплячок, ты здесь один?
– Да.
– Хм, я бы предпочёл соседа постарше, но может, оно к лучшему. Иди сюда, соплячок, поболтаем о том о сём.
Заинтригованный Доминик подошёл ближе и уселся рядом.
– Как твоё имя, малец?
– Доминик Руссо, месье.
– А меня зовут Эдмон, хотя дружки кличут Полторы Ноги.
Руссо хихикнул, прикрывая ладонью рот.
– Ну что ж, думаю, ты не прочь покинуть сие славное местечко, парень.
– Легко вам говорить, месье, но я пока не научился оборачиваться крысой или птицей.
– Тебе и не придётся, недоумок, – хмыкнул Эдмон. – Вообрази только, солдафон Купо туп как дерево, упрятал меня в самую неподходящую камеру. Ну теперь пусть пеняет на себя. Ладно, соплячок. Сделаешь как я скажу и на рассвете очутишься на свободе.
– Ха! Так я и поверил! Какой вам резон вытаскивать незнакомого? Тем более отплатить вам я не сумею.
– Вот дурак! – скривился Полторы Ноги. – На кой чёрт мне твоя благодарность? И, скажу откровенно, я вовсе не питаю любви к ближнему и ничего не делаю без корысти. – С этими словами, к искреннему ужасу Руссо, Эдмон повернул левую ноги вокруг своей оси, и послышался хруст. В сапоге лежала деревяшка со штырём.
Доминик громко сглотнул и уставился на мужлана. Чуть ниже колена вместо ноги зияла пустота.
– Ну что, понял, недоумок ты эдакий? – подмигнул Эдмон. – Мне попросту тяжеловато идти одному. Мою славную трость сломал Купо. Вот ты и будешь моей подпоркой. А теперь слушай и не вздумай оплошать. Судя по твоей роже, ты неплохо соображаешь. Во всяком случае не хотелось бы, чтобы ты оказался тупицей.
Доминик с вниманием слушал нового знакомого, и несмотря на сырость и холод ему стало жарко. Вот дьявол, если всё получится, тогда ему точно повезло с соседом.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Спустя час, когда тюрьма полностью погрузилась в тяжёлую дрёму, нарушаемую лишь бормотанием умалишённых узников и храпом охранников, Доминик отчаянно заколотил в дверь, призывая на помощь. Раздражённый Купо приоткрыл окошко и грубо рявкнул:
– Какого чёрта?! Сейчас всыплю тебе, щенок, что своих не узнаешь.
– Господин! – Руссо пошире раскрыл глаза и скривил лицо. – Умоляю вас, позвольте мне сидеть в другой камере. Ради всего святого, я готов спать стоя в тесноте, только заберите меня отсюда!
– Ты ума лишился, щенок паршивый? С какой стати?
– Кажется… кажется, тот человек помер. Я и впрямь ума лишусь, если проведу ночь рядом с мертвяком.
– Вот лжец проклятый! С чего это Полторы Ноги помер? Накануне был здоровей здорового. Сиди смирно и заткнись.
– Ах, господин! – Доминик зашмыгал носом, выдавливая слёзы. – Молю вас! Этот человек внезапно захрипел и повалился на бок, изо рта у него пена так и хлынула. Я забился в угол и едва не обмочился со страху. А теперь он и вовсе затих и, кажется, не дышит.
– Проклятье, то ещё удовольствие таращиться на всякую падаль. Сдох и сдох, воздух чище будет. Ладно, взгляну, но сдаётся мне, что паршивый Полторы Ноги попросту притворщик. Эй, Эдмон, хватит валяться, твой единственный зритель уже намочил штаны, так что представление окончено.
Он подошёл к лежащему на полу узнику и пнул его мыском сапога. Но арестант не пошевелился. Купо склонился над ним и проворчал:
– Тьфу ты, мерзость! У него и впрямь вся рожа в пене. От одного вида сблюёшь.
– Так он и вправду помер? – стиснув руки, пролепетал Доминик.
– Погоди, надо проверить, дышит ли этот проныра.
Купо встал на колено и приложил ухо к груди Эдмона. Тотчас руки узника сомкнулись на его горле. Руссо, приоткрыв рот, смотрел, как пальцы его соседа впиваются в шею несчастного, словно железные клещи. Напрасно Купо пытался освободиться, глаза его закатились, тело задёргалось, изо рта послышалось сипение. Двух минут не прошло, как хромой скинул с себя обмякшее тело и выплюнул в ладонь обмылок.
– Вот и славно. Теперь шевелись, малец.
Пока Полторы Ноги прилаживал свою деревяшку, Руссо, поливаясь по́том и скрипя зубами от напряжения, оттащил тело охранника в угол. Эдмон обрядил его в свой камзол и нахлобучил шляпу. Кое-как натянув мундир, он выглянул в коридор и кивнул:
– А теперь дай мне опереться на твоё плечо, чтобы моя хромота не бросалась в глаза.
Обмирая со страху, Доминик вышел со спутником, отчаянно молясь, чтобы поход окончился благополучно. Действительно, они спокойно прошли больше половины пути, как внезапно их окликнул гвардеец, что дремал привалившись к стене.
– Эй, Купо, куда ты потащил щенка?
– Хочу отделать мерзавца как следует, – приглушённо произнёс Эдмон, хватая Доминика за ухо. – Такой пакостник этот мальчишка, воет и воет, словно волк на луну. Ничего, получит пару плетей и вмиг заснёт.
– Охота тебе волочь его куда-то? Мог бы двинуть ему по роже прямо в камере.
– Ничего, разомнусь немного, а то в сон клонит.
– А Полторы Ноги?
– Этот скот умудрился заснуть. Кажется, он здорово пьян.
За время беседы Руссо едва не поседел, и только когда беглецы двинулись дальше, он буркнул, что Эдмон едва не оторвал ему ухо.
– Небольшой урон за спасение, соплячок, – хмыкнул Полторы Ноги.
Эдмон и впрямь прекрасно знал Шатле. Теперь Доминик понял, почему его сосед обрадовался расположению камеры. Она была единственной, от которой можно было нырнуть в узкий проход, что шёл параллельно основному коридору. Полторы Ноги, прихрамывая, уверенно двигался вперёд в тоннеле, больше похожем на лабиринт. Пару раз беглецам пришлось замирать в нишах и томительно дожидаться, пока стихнут шаги охранников. Наконец спутники очутились в тесной каморке, под потолком которой было полукруглое оконце, не забранное решёткой. Эдмон подсадил мальчика, и тот рыбкой выбрался наружу.
Его чумазое лицо с волнением мелькнуло в окне:
– Видишь валун чуть левее окна?
– Да.
– Под ним славная верёвка. Опустишь один конец сюда, второй накрепко привяжи к кривому платану.
Доминик расторопно выполнил поручение и вскоре – хотя и с трудом из-за крупного сложения – на свободе оказался Полторы Ноги.
Когда рассвет занимался над городом, беглецы торопливо, насколько возможно при хромоте Эдмона, двинулись прочь. И хотя всё тело Руссо ныло от напряжения и усталости, мальчик был счастлив и уважительно поглядывал на спутника.
– Ну вот, соплячок, теперь я направлюсь в провинцию, а ты можешь отправляться на все четыре стороны, – заявил Полторы Ноги.
– Позвольте мне проехать с вами хотя бы половину пути, господин. Не стоит мне оставаться в городе.
– Ясное дело. Ещё чего доброго опять попадёшься и выложишь, как мы выбрались. Но мне неохота таскать тебя за собой. Так и быть, довезу тебя до предместья и проваливай.
– Идёт, – кивнул Доминик.
Эдмон, видно, был не промах – очутившись в одном из сырых мрачных переулков, он постучал в оконце, что было вровень с землёй, и хриплый голос тотчас спросил:
– Полторы Ноги? Кто с тобой?
– Мой костыль, тупица.
– Чего надо?
– Королевский фрегат и попутного ветра. Не мешало бы ещё парус покрепче.
– Идите к развалинам часовни, будет корабль.
fЭдмон присел на камень и утёр рукавом потное лицо. Сейчас при свете серого утра Руссо наконец хорошенько рассмотрел лицо своего спасителя. На вид Полторы Ноги был в годах, пряди тёмных волос изрядно тронула седина, лицо его было выбрито, и от проросшей за ночь щетины подбородок казался синеватым. Под грубыми чертами угадывался простолюдин, который воображал, что камзол и шляпа с пером придают ему лоску. Пока Доминик разглядывал спутника, подъехала повозка, запряжённая тощей кобылой. Одноглазый парень с кривым носом молча нырнул внутрь и вытащил узел с одеждой. Полторы Ноги мигом скинул мундир, который возница заботливо сложил, сунув себе за пазуху, и переоделся. Кривоносый кивнул и направился прочь, а беглецы забрались в повозку. Эдмон сел на козлы и надвинул шляпу пониже, а Доминик пристроился внутри, и когда заметил, что они выехали на просёлочную дорогу, совершенно расслабился и забылся сном.
Не доезжая до Этампа3, Полторы Ноги растолкал мальчика.
– Ну что, соплячок, перекусим и распрощаемся.
В придорожном трактире им подали похлёбку, остатки рагу и вино. За еду расплатился Эдмон и, оставив монеты на столе, он просто махнул рукой и отправился в дорогу.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Поначалу Доминик растерялся, но, поразмыслив, решил, что всё не так уж плохо. По крайности он на свободе, а раздобыть еду и деньги его учить не надо. По-хорошему, следовало бы наказать предателя Симона, но пока опасно возвращаться в Париж. И Руссо, умывшись в поилке для лошадей, двинулся в город. Тёплая погода показалась ему хорошим знаком. Стало быть, не придётся думать о ночлеге. Стог сена – вполне пригодное убежище. А про аромат травы и говорить не приходится: это не омерзительная вонь гнилых досок баржи и загаженный берег реки.
Почти всё лето Доминик вёл беззаботную жизнь. Воровать он привык с детства, и хотя тут не было такого раздолья, как в огромном городе, он редко ложился спать голодным. Однако осенью стало трудновато. Заброшенный полуразвалившийся сарай на краю перелеска продувался ветрами, сквозь прохудившуюся крышу текла дождевая вода. Кое-как сложенный из камней примитивный очаг не давал тепла. Собранного хвороста едва хватало, чтобы подогреть украденный у крестьян котелок с унылым супом из одной капусты. В этих местах ярмарки были куда скромнее и пожива не позволила Доминику обзавестись мало-мальски целой одеждой и башмаками.
Руссо примкнул к очередной шайке воришек, но едва успел унести ноги. Тут не было компаний вроде той, что сколотил Симон Коротконожка, все воришки и попрошайки Рамбуйе работали на одного хозяина – некоего Ноэля Плешивого. Тот собирал дань со своих подданных и нещадно их колотил, если сочтёт её слишком скудной. Так что спустя два дня Руссо решился на побег. Но подручные Плешивого зорко следили за каждым, и Доминику пришлось ввязаться в драку с Биби Уховёрткой. Победа стоила ему подбитого глаза, разбитой губы и кучи синяков. Теперь, скорчившись в своём логове, он мучительно искал выход. В город ему путь отрезан, люди Плешивого попросту прикончат его. Крестьяне давно собрали урожай и после выплат сеньору сами еле сводили концы с концами. Эх, вот бы ограбить богатого господина и покинуть провинцию!
Вот уже несколько дней Доминик старательно наблюдал за дорогой. Он совершенно не представлял, как напасть на экипаж в одиночку. Стуча зубами от холода и с урчащим от голода животом, Руссо наконец заприметил седовласого господина, что ездил то в экипаже, то верхом, а то и вовсе шёл пешком. В руках его был баул, по мнению Руссо, набитый деньгами. Иначе чего ради старик постоянно берёт его с собой? Проследив за незнакомцем, Доминик узнал, что тот живёт в довольно хорошем доме на отшибе. Отлично! Соседей рядом нет, по небольшому саду не бегают собаки, и ограда в доме из прутьев. Это ерунда для такого ловкача, как Руссо. Из слуг мальчик успел заметить высокого лакея в летах, толстушку в белом фартуке и крахмальном чепце и молодую горничную с румяным лицом.
Битых два часа мальчик просидел в сени деревьев, ожидая, когда в доме погасят свечи. Наконец окна погасли, и вокруг воцарилась тишина. Доминик выждал ещё с полчаса, пока полная луна не озарила дом скудным светом. Заветный баул хозяин дома оставил внизу, в гостиной. Растяпа лакей не позаботился сразу опустить шторы, и всё было видно как на ладони. Руссо прокрался к окну и, подтянувшись на руках, ступил на откос. Затаив дыхание Доминик прошёлся вдоль выступа и потянул на себя створку. В гостиной было темно, но он запомнил, что баул стоял на стуле справа от камина. Бедняга никогда не бывал в богатых домах и не знал, что солидные люди украшают своё жилище дорогими вещицами. Стоило ему сделать всего три шага, как он налетел на напольную вазу. Ну и грохот! Чёртово украшение бабахнуло как из пушки. Перепуганный воришка рванулся вперёд, пытаясь нащупать баул. Дверь распахнулась, на мгновение выхватив из сумрака лицо лакея.
– Кто здесь? – крикнул он.
Доминик молчал, чувствуя, как сильно колотится сердце. Далее он действовал словно в бреду. Не в силах выпустить ручку баула, а следовательно, признать, что затея его была напрасна, да ещё и глупа, он бросился к окну, и тут грохнул выстрел. Руссо швырнуло вперёд, плечо опалило огнём. Всё ещё не поняв, что произошло, он сделал шаг к окну. Голова его закружилась, ноги ослабели, и Доминик лишился чувств.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Очнувшись, он услышал тихие голоса, но сил открыть глаза или пошевелиться у него не было.
– Досадно, что вы так переусердствовали, Флоримон.
– Что было делать, хозяин? В потёмках не слишком видно, но то, что незваный гость схватил ваш саквояж, я разглядел отлично.
– Ладно, что уж теперь. По крайности бедняжка жив и я постараюсь поставить его на ноги.
Дальше Доминика вновь сморил тяжёлый сон, и более он ничего не расслышал.
Наконец придя в себя, незадачливый грабитель узнал, что находится в доме своей жертвы, доктора Франсуа Оржеваля. Должно быть, Господь проявил милость к заблудшей овце. Доктор не собирался отправлять мальчика в тюрьму, а напротив, заботливо выхаживал его. Силы небесные, сроду Доминик не спал в хорошей кровати с пологом и крепким чистым бельём. Первые дни ему казалось, что он умер и угодил прямиком на небо. Гора подушек и мягкая перина были точь-в-точь как облака. Просыпаясь ночью, он торопливо ощупывал покрывало, дабы убедиться, что происходящее не сон. Днём за ним ухаживала молоденькая горничная Тереза, с простеньким лицом и круглыми румяными щёчками. Кормить приходила толстушка кухарка – она несла на вытянутых руках поднос и сопела от усердия. Захаживал и лакей Флоримон. Покуривая трубку, он рассказывал потешные истории, вообразив, что мальчонке станет веселее, раз уж он вынужден лежать целыми днями. А вечера в его комнате коротал сам доктор. Он осматривал рану на плече, менял повязку, предварительно смазав её целебной мазью, и заставлял своего подопечного принимать горькие порошки.
– Ну что же, рана выглядит неплохо, – заявил Франсуа. – Тебе повезло, что пуля застряла в тканях, не повредив кость. Стало быть, сможешь по-прежнему хорошо владеть рукой.
– Отчего вы лечите меня, господин Оржеваль? Ведь я хотел ограбить ваш дом.
– Ох, ну и дурачок ты, Доминик, – рассмеялся доктор. – Мои пациенты – люди скромные, они страдают от множества хворей, но вот поймать пулю ещё никому не доводилось. А разве хорошо, когда лекарь не умеет лечить оружейные раны? Считай, что у меня свой интерес, проказник.
– Удивительно… второй раз в жизни я слышу, что моими спасителями движет корысть. Вот и Полторы Ноги так говорил.
– Полторы Ноги? Забавное прозвище.
– Да, у него была деревянная подпорка, упрятанная в сапог.
– Скажи, детка, почему ты схватил саквояж, а не фарфоровые безделушки или вазу?
– Вы уж простите, господин. Мне самому совестно, глупо это вышло. Просто подумал, что баул набит деньгами, вы ведь всегда носите его с собой.
– Ты видел меня прежде?
– Ну да, я несколько дней следил за вами.
– Надо же… однако теперь буду аккуратней, – улыбнулся доктор. – Я всегда ношу саквояж с собой, потому что там мои инструменты, порошки и склянки с микстурами. Ведь никогда не знаешь, что понадобится хворому.
Так вечер за вечером Доминик рассказывал хозяину дома о своей жизни, и вскоре Франсуа знал всё, кроме тайны рождения мальчика. Благородный старик ничуть не винил воришку. Нелегко терпеть голод и холод и пытаться выжить одинокому ребёнку.
– А что, дитя, не решился ты вернуться к матери?
– Зачем? Я ей никогда не был нужен, а отчим терпеть меня не может.
– М-да-а-а-а, – протянул Оржеваль, нахмурив брови.
Пожалуй, история маленького больного достигла ушей прислуги. Горничная и кухарка стали относиться к нему ещё заботливей, а смущённый Флоримон выразил надежду, что парнишка вскоре непременно станет лазить по деревьям.
Сам Доминик был искренне ошарашен. Он никак не мог уяснить, за какие заслуги на него обрушилось столько заботы. От взрослых он привык получать лишь оплеухи, пинки и грубую брань. Особенно его смутило и заставило покраснеть до корней волос, когда женщины принялись его мыть – они заставили комнату тазами и кувшинами. Руссо пытался сопротивляться, насколько позволяли силы, однако Тереза, намыливая ему голову, произнесла:
– Ну и бесстыдник ты, Додо. У меня трое братишек, чем ты собрался меня удивить?
Наконец одетого в чистое его причесали, и кухарка, сложив руки на груди, улыбнулась:
– Ты стал такой славный. Додо, хорошенький, как маленький сеньор.
Женщина поднесла ему зеркало, и Руссо замер, открыв рот. Неужели это он?! Темно-русые густые волосы доходили ему до плеч. Лицо было изящным, а кожа ровной, загар успел сойти за время болезни, и теперь оно стало почти белоснежным, с розоватым румянцем на скулах. Синие глаза, тёмные ресницы, прямой нос и красиво очерченные губы.
В эту ночь он никак не мог заснуть. Стало быть, мать оставила его у себя, попросту польстившись на хорошенькое личико. Эх, если бы прежде знать, что он обладает красивой внешностью, разве стал бы он вести такую убогую жизнь? Но, поразмыслив, Доминик счёл, что ничего бы не смог изменить, а в грязи и обносках не всё ли равно, смазлив ты или уродлив?
Пока Оржеваль в очередной раз осматривал рану, мальчик засыпал его вопросами:
– Господин Франсуа, отчего вы всякий раз старательно промываете рану, ведь она прикрыта повязкой и я лежу в кровати.
– Это надлежит выполнять обязательно, дитя моё. Иначе она загноится и все мои труды пойдут насмарку. Ты держишься молодцом, Додо, не хнычешь. А ведь я подозреваю, что тебе больно.
– Это пустяки, господин Оржеваль. Подумаешь, нежности. А что за порошок я пью? Для чего он?
Доктор степенно и подробно отвечал на каждый вопрос. Казалось, ему доставляет удовольствие говорить о своём ремесле. А слушатель ему попался крайне любопытный. И хотя старик, увлёкшись, переходил на врачебные термины, словно стоял за кафедрой и поучал студентов, Руссо слушал его с разинутым ртом.
– Экая досада, что я не знал такого прежде! – воскликнул он. – Ведь я бы смог исцелить своих товарищей. Ах, господин Франсуа, стало быть, я не напрасно смачивал лицо бедняги Мишеля холодной водой?
– Конечно, дитя моё. По крайности ты облегчил ему мучения, ведь люди тяжело переносят жар.
Когда Доминик начал потихоньку вставать с постели, то просиживал в гостиной у камина не меньше двух часов. Он расспрашивал доктора о той или иной хвори и назначении инструментов, которые тот бережно хранил в бархатных футлярах. Однако частенько интересная беседа прерывалась приходом посыльного, и Оржеваль, торопливо надев шляпу и запахнувшись в накидку, спешил к больному.
Когда доктор был занят, Руссо с удовольствием наведывался в кухню. Ему было уютно сидеть в тепле и вдыхать аромат яблок, которые кухарка выкладывала на раскатанном сдобном тесте. Нравилось шутливое подтрунивание Терезы. Пожалуй, только в этом доме он впервые смог общаться с приличными женщинами. В его прежней жизни он не задумывался, есть ли они вообще. Он знал лишь жалких дешёвых потаскух, воровок и гадалок, которыми кишела рыночная площадь. Кухарка с ужасом слушала его отрывочные рассказы. Она промокала выступившие слёзы уголком фартука и тяжко вздыхала. Тереза округляла глаза от любопытства, а солидный Флоримон хмурил брови. Под конец все трое замечали, что Господь явил настоящее чудо, раз привёл мальчонку в солидный дом. И как это выживают люди в таком аду? Нет уж, лучше служить прислугой в провинции, чем хотя бы день провести в Париже. Одна грязь, нужда, преступления. Настоящая клоака. Подумать только, что в этом ужасном месте живёт король!
Доминик снисходительно пояснял, что богатые люди живут вовсе не так плохо. Уж он повидал и красивые особняки, и экипажи. А лошади! Видели бы их! Настоящие красавцы, с блестящими крупами и шелковистой ухоженной гривой!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Руссо окреп настолько, что с радостью начал выходить из дому. От нечего делать он таскался за Флоримоном, пытаясь ему помогать. Теперь он знал, что его благодетель доктор Оржеваль недостаточно богат, чтобы держать множество слуг, посему лакей занимался множеством дел. Собирал сорную траву и опавшие листья в саду. Ухаживал за кобылой и приглядывал за лужайкой перед домом. От лошади по кличке Венера Доминик пришёл в восторг. Живя на барже и ежедневно борясь за кусок хлеба, он и думать не мог, чтобы приблизиться к прекрасному животному или покормить его. Но стоило вернуться доктору, как мальчик бросал всё и мчался к нему с расспросами, чем хворал очередной пациент и как Оржеваль его лечил.
Спустя три месяца Доминик заявил, что решил стать доктором. Франсуа польщённо улыбнулся. Морщинистые щёки его порозовели.
– Этому надо учиться, мой мальчик, да, долгие годы. И в придачу подчинить свою жизнь страждущим. Ведь лекарь должен в любой момент броситься на помощь несмотря на погоду и собственные желания. Скажу тебе откровенно. Не каждый из нас может похвастать хорошим достатком. К примеру, я зарабатываю куда меньше, чем месье Шантон. Но его пациенты – знатные господа. А мои – крестьяне и простые горожане.
– Ну и пусть! – топнул ногой Доминик. – Хворь не выбирает себе жертвы. И знаете, господин Оржеваль, по мне, так вы гораздо лучше Шантона. Он знает только своих пациентов, а богатых людей всегда меньше, чем бедняков, стало быть, врач из него никудышный.
– Почему же?
– Ха! Да очень просто! Откуда ему знать количество неприятностей, что вечно валятся на голову бедноты?
– Хм, а ведь ты прав, Додо, – протянул Оржеваль. – Мне приходится лечить всё подряд, да ещё изловчиться назначить лекарство, которое по силам купить больным. Да… ты прав.
– Господин Оржеваль, умоляю вас! – Руссо сложил ладони. – Научите меня исцелять.
– Ах, мой дорогой… – Глаза старика увлажнились. – Видишь, как складывается судьба. Господь не дал мне своих детей, но послал мне тебя. Пожалуй, завтра я поставлю свечу в часовне отца Ренуара. Веришь ли, все ждут от меня помощи, когда хворают, а выздоровев, готовы позабыть. И никто ни разу не проявил интереса к моему ремеслу. Даже когда мне довелось читать лекцию студентам, у них были скучные лица. Я понимаю. Они молоды и их разум занят более важными для их возраста делами. Что им скромный провинциальный доктор! А ты подчас задаёшь мне такие вопросы и так славно выслушиваешь ответ, что я, право же, испытываю настоящую радость.
– Я уж не знаю, господин. Может, и впрямь такова моя судьба, что я оказался у вас. Но ваше ремесло – единственное, что захватило меня. Отчим пытался пристроить меня в ученики, и в лавку, и в мастерскую, но мне всё было не по душе. Выходит, Отец небесный знал, что я должен стать лекарем. Потому он не дал мне помереть на барже или в тюрьме.
Франсуа поразило, что Доминик не владеет искусством наездника. Если мальчик решился стать доктором, то просто обязан держаться в седле. Как он доберётся до страждущего, если повозка сломается или вовсе застрянет? Так Флоримон взялся за обучение, и Руссо, сдерживая дрожь предвкушения, забирался на лошадь. Конечно, сеньоры обучают своих отпрысков езде сызмальства, и вначале на мулах, но месье Оржеваль не мог ради прихоти позволить себе покупку ещё одного животного. Впрочем, Доминик был этому рад. Не в его характере было искать легкий путь. Лакей, видя рвение мальчика к учёбе, пробормотал, что зима – самое подходящее время. Парнишка частенько летит вверх тормашками и не ломает себе шею только потому, что приземляется в сугроб.
Далее доктор озадачился обучить Руссо грамоте. Прежде чем тот станет составлять снадобья, неплохо бы научиться читать. Эти занятия давались Доминику тяжело. Но желание добиться своего и познать все премудрости врачебного дела заставляли его просиживать над книгами часами, потирая затёкшую шею и моргая, дабы дать отдых глазам. Франсуа Оржеваль не мог нанять ни учителя, ни гувернёра, а посему три раза в неделю Доминик ходил к отцу Ренуару. За скромную плату священник учил его письму и счёту.