Читать онлайн В один прекрасный день бесплатно
В оформлении использованы фотографии автора.
Совпадение
Удобно расположившись на офисном диванчике, я жду своей очереди в Сбербанке. Все остальные посетители банка тоже весьма удачно разместились на мягкой мебели вдоль стен зала. И тут заходит неопределенного возраста женщина и вместо того, чтобы, как все, взяв талончик, сесть в свободное кресло, она проникновенно обращается к кому-то, в пустую середину зала:
– Здравствуйте. Хотелось бы с кем-нибудь поговорить.
Желающих откликнуться на это предложение не нашлось. Тогда она, потерянно постояв, начала как-то странно, плавно водить руками, после чего сообщила:
– Вообще-то хотелось бы пойти домой.
«Сумасшедшая», – подумала я. И словно бы в ответ на мою мысль, она, обведя глазами всех, четко артикулируя, заявила:
– Это же просто ИДИОТИЗМ!!! Настоящий ИДИ-ОТИЗМ!!! кругом!»
И действительно, как дружно мы все совпадаем в этом пункте, особенно в последнее время!
Победа
У меня есть приятельница, которая работает учительницей литературы в школе. Человек она настолько яркий и настолько богато одаренный, что ее родители до сих пор в недоумении, почему она выбрала школу.
Ну, так вот. В первые же дни работы в школе после окончания института ее попросили заменить заболевшего коллегу на уроке литературы в десятом классе. И сразу предупредили о том, что на последней парте слева в этом классе сидит неуправляемый мальчик из семьи алкоголиков. Он постоянно мешает всем педагогам проводить уроки.
Но моя знакомая не убоялась и в положенное время пришла вести занятие. Поначалу все шло хорошо, и даже очень. Дети вместе с плохишом тихо сидели, внимательно слушая ее. И она уже собралась с облегчением выдохнуть… Но не успела. Сидящая рядом с хулиганом девочка чем-то побеспокоила его. И в ответ на весь класс раздалось злобное шипение:
– Заткнись, сука! СЛУШАТЬ МЕШАЕШЬ!
«Вот высшая моя оценка! – мгновенно поняла приятельница. – Вот настоящая педагогическая победа!»
Желание счастья
«Годами когда-нибудь в зале концертной
Мне Брамса сыграют, – тоской изойду…»
Борис Пастернак
В детстве, когда бабушка музицировала на пианино, я застывала в немом восторге и больше всего на свете мне хотелось научиться играть самой. Тогда бы я каждый день садилась за пианино и от этого в моей жизни точно появилась бы радость. Я знала и знаю это наверняка.
Но увы!
Однажды мама предложила бабушке:
– Давай научим Вероничку играть на фортепьяно.
И та, не откладывая на потом, подвела меня к инструменту проверить, на что я способна. Через десять минут кратко и безжалостно прозвучал профессиональный приговор бабушки:
– Пожалуй, не стоит.
Оказалось, что даже к домашнему музицированию я не пригодна.
С тех пор прошли годы. Выйдя из детсадовского возраста, я переехала от бабушки к маме, где и пошла в школу, потом закончила институт, поменяла не одну работу, почти до неузнаваемости менялась сама, выходила замуж, родила детей. В моей жизни было многое и всякое. Одно осталось неизменным – неизбывное желание, чтобы в моем доме звучала живая музыка.
Но увы!
Просто тетя Тамара
По какому принципу просеиваются впечатления и люди в нашей жизни, совершенно непонятно. Мы только знаем, что очень часто события, когда-то большие и важные для нас, со временем в лучшем случае, помнятся. Но они уже не имеют никакого отношения к тебе сегодняшнему. А вроде бы незначительные эпизоды не блекнут и остаются с тобой.
Тетя Тамара никогда не была для меня человеком решающе важным. Да и тетей она звалась только потому, что всегда была маминой подругой. Ее внешность вполне определялась одним словом – «кругленькая». И тело, и лицо, и даже очки тети Тамары имели правильно круглую форму.
Замуж она вышла единственный раз – за дядю Сашу, которого безответно любила. Пережив мужа всего на два года, на его похоронах тетя Тамара тихо сказала: «В него ушла вся моя жизнь…»
При каких бы обстоятельствах мы ни виделись с тетей Тамарой, меня всегда встречала ее добрая, необыкновенно мягкая улыбка. Похоже, каждый новый день со всем, что в нем было (а было очень и очень всякое), она принимала с этой улыбкой. Про таких людей, пока они совсем молодые, обыкновенно говорят: «Ничего… поживет – жизнь научит».
Но стоит мне произнести про себя два слова «тетя Тамара» – и ее необыкновенная мягкая улыбка снова встречает меня.
Дорогая тетя Тамара, я никогда и представить себе не могла, что мы будем так часто и светло встречаться.
Среди своих
До окончания лета осталось меньше недели, а потом мне снова придется идти в школу. В этом году в шестой класс. Уехать куда-нибудь из Москвы надолго уже не получится, и мама рванула со мной погостить к тете Тамаре на дачу.
По дороге от станции мы зашли в местный универмаг, и пока мама что-то там выбирала, я внимательно рассматривала, как в отделе, в котором лежало все – от галош до тетрадей – раскладывали новые товары. Правда, новые товары были такие же скучные, как и старые, но только до тех пор, пока продавщица не поставила на самое видное место красный блестящий школьный портфель. Увидав такую красоту, я тут же страстно влюбилась в него – с такой силой, что мама, не выдержав моего натиска, купила предмет обожания. Оставшуюся часть пути до дачи я несла этот портфель в руке и была совершенно уверена в том, что каждый, проходивший мимо меня, в душе просто умирал от зависти.
А в это время тетя Тамара уже с нетерпением ждала нас к обеду. И как только мы вошли, тут же усадила за стол на огромной террасе. Уж что-что, а готовить тетя Тамара умела. И пока мы наслаждались едой и красотой вокруг, она подробно, любя, расспрашивала и маму, и меня о нашей жизни. Вот только о красном портфеле не сказала ни слова. «Наверное, у моей замечательной тети Тамары это уже от старости», – подумала я, – «Хорошо, что хоть в остальном она пока нормальная».
Кроме нас у тети Тамары еще гостила племянница ее мужа – красивая, модная и очень умная студентка Ира. Она неизменно вызывала у меня восхищение: не человек, а идеал! Мне очень хотелось показать ей свой портфель, но сейчас ее не было дома, она купалась и загорала на ближайшем пруду. После обеда меня выдворили на огромный участок дышать свежим воздухом, как будто его на террасе не хватало. Но я не очень расстроилась и с удовольствием уселась в шезлонг под соснами дочитывать рассказы O. Генри. А чудо-портфель поставила рядом с собой – любоваться.
Как только Ира появилась в калитке, я тут же схватила переливающийся на солнце портфель и побежала общаться с ней. Она всегда была ласкова и внимательна со мной. Вот и на этот раз мы принялись весело болтать, но маминого подарка и она в упор не замечала. В отчаянье я подняла руку с портфелем и доложила: «А мне мама вот что сегодня купила». Наконец Ира посмотрела на портфель и неуверенно протянула: «А-а-а… Поздравляю…» И ушла в дом переодеваться.
Стоило ей скрыться за дверью, как я отчетливо увидела ЕЕ взглядом ядовито-красный, из дешевой клеенки, нелепейший портфель. Какое счастье, что я не притащилась с ним в школу. Там бы меня встретила не Ирина деликатность… Там бы я огребла по полной…
Татьяна Петровна
Татьяна Петровна – это соседка по коммунальной квартире, где прошла большая часть не только моей жизни, но и жизни моих бабушек и дедушек. О Татьяне Петровне я знаю совсем немного, урывками, хотя и застала еще то время, когда она жила за стенкой нашей комнаты – не одна, а со всеми своими домочадцами. С соседями мы ладили как могли, но жили совсем не дружно. Они не умели уважать даже друг друга, а уж в каждом, кто не из их норы, видели только врага, по принципу: кто не из нашего прайда – тому не положено место под солнцем.
В детстве я была поражена тем, что Татьяна Петровна, у которой трое взрослых детей, совершенно безграмотная – она не умела прочесть ни одного слова.
Став постарше, я была изумлена еще одним открытием по поводу Татьяны Петровны: ее били – и муж, и сыновья. У нас в семье никого никогда не били, и я все никак не могла взять в толк, как она живет такой жуткой жизнью.
Затем, уже в студенческие годы, я узнала о том, что младший, любимый сын Татьяны Петровны – Анатолий – покончил жизнь самоубийством. Толя разительно отличался от всех своих родных тремя качествами: он был очень красив, добр и тяжело болен шизофренией. Я таращилась во все глаза на Татьяну Петровну, не понимая, как после ЭТОГО она спокойно ходит в магазин, квасит капусту и драит полы в квартире. Я не знала тогда, что именно с той поры она каждое утро, в любую погоду едет в церковь.
Со дня смерти Толи прошло много лет, и жизнь успела перетасовать наши семьи так, что в людной когда-то коммуналке остались только я и Татьяна Петровна.
К этому времени я закончила институт, устроилась на работу, ходила в театры и музеи, принимала гостей и оставляла ночевать засидевшихся допоздна друзей. А в комнате уже очень старой Татьяны Петровны всегда было тихо-тихо и сумрачно, она экономила электричество.
Но оказалось, что последнее откровение о Татьяне Петровне меня еще ждет. Однажды на кухне она рассказала мне про случай, который все никак не может забыть. Во время войны в дверь позвонил незнакомый мужчина и буквально умолял ее дать хоть какую-нибудь еду. И она сунула ему завернутый в тряпку кусок протухшего сала, чтоб только отвязаться от него.
И вдруг стало видно, как этот несъедобный кусок сала висит камнем на ее долгой и трудной жизни.
Ни слова
Прошло целых двадцать лет – или всего двадцать лет с той поездки на море. Я прекрасно помню о ней, но сейчас она никак не воссоздается целостной картинкой, как, впрочем, и большинство моих воспоминаний. Хотя отдельные фрагменты и общую тональность этого кусочка жизни, вырванного из обкатанной обыденности, я не забыла.
Наступило лето, в Москву пришла жара. И я, и он хотели быть вместе. И тут, как нельзя кстати, знакомые друзей предложили нам на целых три недели свою дачу на окраине Одессы.
От этого города и этой дачи живым осталось пленительное ощущение праздника и родства. Но ни Одесса, ни ее море, ни тот дачный сад, весь увешенный спелой черешней, ни тамошние люди на самом деле не передаются никакими описаниями, коих существует в избытке. Только в живом присутствии там ты получаешь самое редкое – радость.
Не обремененные ни работой, ни бытом, мы обожали неторопливо кататься с дачи в город на велосипедах вдоль пляжей и набережных. Прелесть этих прогулок состояла еще и в том, что, устав во время пути, мы тут же съезжали на ближайший пляж, купались, отдыхали в тени, пили кофе и ехали дальше. По центру Одессы мы перемещались на тех же велосипедах, привязывая их возле всех музеев и кофеен, в которые мы входили. Конечно, и пешие прогулки никто не отменял. И в этих случаях нас ждало еще одно удовольствие: прямо от нашего дачного домика исправно ходил трамвай, за полчаса довозивший нас до самого центра Одессы. При этом маршрут его пролегал так, что пассажирам всегда было чем любоваться за окном. Легкое и красивое перемещение из утопающего в зелени и плодах сада в центр прекрасного города каждый раз воспринималось словно волшебное «карета подана».
Однажды мы выбрались на легендарный одесский рынок «Привоз» – хотели посмотреть, как это выглядит, и купить домашнего сладкого вина. «Привоз» оказался квинтэссенцией местного колорита, которым я просто упивалась, до неприличия пялясь на все и вся. Однако сладкого вина не было ни у одного торговца, только кислые сухие вина. Но уже на выходе с рынка живописная бабушка за прилавком, узнав, что мы ищем, пообещала нам: «Сладкое вино сейчас будет». И мы отправились за ней вдоль длиннющих рядов базара. Найдя, наконец, только ей ведомый прилавок, бабушка вынесла бутылку. Попробовав вино, мы в один голос воскликнули: «Оно же кислое!» На что бабушка, не моргнув глазом, посоветовала нам: «Так добавьте сахарку. И будет сладкое». После этого бабушку определенно захотелось тюкнуть чем-нибудь тяжелым по голове, но эту бутылку мы все-таки купили. Вино было хоть и сухое, но хорошее.
Не забылся и дивный диалог на Приморском бульваре. Крепко подвыпивший одессит подходит к отдыхающему на лавочке дедушке и спрашивает его: «Я правильно иду?» На что старичок невозмутимо откликается: «Так я ж не знаю, куда вы идете». Подвыпившего вполне устроил ответ, и они тепло распрощались.
Эти три недели в Одессе превратились для меня в отдельную маленькую жизнь. Но в ней до сих пор зияет огромная прореха: я не могу вспомнить ни единого разговора со своим спутником.
И когда мы вернулись из этой замечательной поездки в Москву, мне захотелось остаться одной.
За окном
Выглянув в окно, я увидела, как на дорогущей автозаправке, укрывшись за стендом с противопожарным инвентарем, молится мусульманин-заправщик. На улице идет снег с дождем. И коврик, на котором он, стоя на коленях, кланяется Богу, лежит в ледяной воде. Заправщика видно из любого окна фасада моего многоэтажного дома. Но мужчина молится так, как будто вокруг нет ни одного человека.
А в это время в респектабельную кофейню на заправке постоянно входят и выходят посетители, уезжают с бензоколонки одни машины и въезжают другие, и в сторонке о чем-то оживленно разговаривают таксисты. А еще за автозаправкой прекрасно просматривается начало большого бульвара. За чугунными узорами его ограды гуляют пенсионеры, мамочки с колясками, хозяева с собаками всех пород мира и энергично бегают граждане, ведущие здоровый образ жизни.
Я не исповедую ислам, но, глядя сейчас из окна на бурлящую вокруг жизнь, я почему-то уверена, что она может остановиться, если в ней не будет и этой молитвы.
Подвиг Давида
Папу моей мамы зовут Григорием. Он ушел на войну, когда ей было два года, и погиб под Сталинградом.
Прошло время. И бабушка снова вышла замуж. Поэтому с детства у меня есть еще один любимый дедушка – Давид. Он добрый, деликатный и красивый. Я никогда не видела, чтобы он злился или спорил с кем-нибудь. А уж с легкой, остроумной и властной бабушкой, которая на двадцать лет моложе его, тем более.
Однажды бабушка Люся второпях перепутала бутылки, стоящие на огромном подоконнике на кухне, и пожарила котлеты не на подсолнечном, а на машинном масле. Она смазывала им свою швейную машинку. И за ужином поставила эти котлеты перед дедушкой. Попробовав кусочек, дедушка попытался отодвинуть котлеты от лежащего рядом картофельного пюре. Но встретив выразительный взгляд бабушки, покорно их съел. И только чуть позже, сама сев за стол, она поняла, чем накормила собственного мужа.
Лишь после смерти дедушки Давида я узнала, насколько он мог быть непреклонным в вещах действительно важных. В то время, когда почти вся страна жила в коммуналках, дедушке Давиду выделили от работы отдельную квартиру. А это значило, что теперь можно будет жить без огромной семьи КГБэшника за стенкой комнаты. Рассказывать подробнее об их соседстве не имеет смысла. Представить его себе можно без всякого труда и так. Но дедушка решил отказаться от квартиры в пользу своего заместителя, сын которого болел туберкулезом и жили они в полуподвале – тогда такое было сплошь и рядом. Бабушка как могла пыталась повлиять на его решение, понимая, что другого шанса жить по-человечески не предвидится. Но в ответ она услышала только спокойное:
– Люсенька, нет.
Так и остались они в той же коммуналке навсегда.
Такие поступки не принято считать подвигами. Их просто называют порядочностью.
«Мой Герцен»
Не меньше трех лет подряд у выхода со станции метро «Улица 1905 года», возле которой я и живу, целыми днями стоял пожилой мужчина, своей внешностью буквально вылитый Герцен со знаменитого портрета художника Николая Ге. Поразительно, что сходство не ограничивалось только чертами – одинаковыми были и взгляд, и выражение лица, и возраст. А вдобавок ко всему из воспоминаний того же Николая Ге я узнала, что Герцен тоже был «Небольшого роста, полный, плотный…»
Каждый раз, выходя из метро, я стала приглядываться к двойнику Герцена. Он, несомненно, принадлежал к бомжам не по призванию, а в силу каких-то обстоятельств, оставивших его без жилья. «Мой Герцен» был всегда чист, благообразен и денег ни у кого не просил. На что жил, непонятно. Когда возле метро поставили лавочки, ему стало полегче – в теплое время он подолгу на них сидел. Однако погода баловала далеко не всегда, да и в метро пускали далеко не всегда. Я частенько видела его стоящим в одном из закутков зала с турникетами, там он был меньше всего приметен, но и с этого места периодически выгоняли. Тогда при любом минусе и ветре мужчина стоял на улице почти вплотную к дверям метро – оттуда шел теплый воздух.
В какой-то момент я не выдержала и протянула «моему Герцену» сто рублей. Он явно удивился, обрадовался и очень благодарил. С тех пор я иногда, по возможности, подавала ему. И ни разу, ни одной заискивающей нотки не промелькнуло в ответ. Только искренняя признательность и достоинство. Да и речь его была под стать облику: он несомненно был прекрасный собеседник.
Однажды «мой Герцен» пропал – недели две его не было видно возле метро, но потом он вернулся. Поэтому, когда он пропал снова, я какое-то время не волновалась вовсе. Однако прошел уже месяц и, подходя к метро, я неизменно ищу глазами «своего Герцена» – и не нахожу.
Теперь я сильно жалею о том, что ни разу не поговорила с ним и даже имени «моего Герцена» не знаю. Его отсутствие почему-то прямо взывает ко мне: хотя бы изредка вспоминай!
Недоумение
Не обратить внимание на Стеллу Михайловну практически невозможно. Она, что называется, роскошная женщина. Ее броская, пикантная внешность надета на натуру практичную, властную и магнетически притягательную. И образ жизни она ведет соответствующий этим достоинствам. Стелла Михайловна прекрасный, высокооплачиваемый юрист.
На протяжении многих лет я время от времени встречалась с ней на днях рождениях у своей подруги. Стелла Михайловна приходится ей дальней родственницей. Пару раз она приходила в гости со своими уже взрослыми детьми – дочерью и сыном. Оба интеллигентные и тоже красивые, но тонкой, не материнской красотой. Что же касается мужа Стеллы Михайловны, то он имел место быть. И, судя по ее скупым репликам в его адрес, в этом браке любил только он. Она же пренебрежительно терпела его наличие и заботу. Видимо, вычеркнуть его совсем не позволяли какие-то обстоятельства, но уж точно не чувства.
После скоропостижной смерти мужа Стелла Михайловна осталась по-прежнему исключительно привлекательной и энергичной женщиной. Годы не брали ее. И новый спутник жизни не заставил себя долго ждать. Правда, прежний расклад «он любит, а она нет» повторился. Но на этот раз с существенной разницей: новый супруг был очень выгодным и подразумевал безусловное уважение к себе. Брак сулил быть долгим и благополучным. Но эти ожидания не оправдались: Стелла Михайловна не хотела и не умела постоянно кого-то учитывать. Хватило трех лет, чтобы она разошлась со своим вторым мужем. Однако претенденты на ее сердце не иссякали. И Стелла Михайловна продолжала вести насыщенную и веселую жизнь.