Читать онлайн Ольга Яковлева бесплатно

Ольга Яковлева

Я понимаю, что лучше всего, если б эта история начиналась летом. Или даже ещё лучше – поздней весной. Тогда сразу представляешь себе, как много впереди счастья. И книжка читается легко, и хочется, чтобы всё это происходило с тобой!..

Но что же делать, если повесть, которую ты сейчас будешь читать, началась осенью?

Правда, была совсем ещё ранняя осень. Первые числа сентября. Солнце заливало по утрам улицы. Помидоры, арбузы, груши и всё другое, такое же вкусное, продавалось чуть ли не задаром. А древние старухи, которые до сих пор очень хорошо помнили, как оно было раньше, говорили даже, что по-старому… по-старому сейчас ещё лето!

Погода и правда была совершенно летняя. По радио объявляли двадцать шесть и двадцать семь градусов. Люди утром шли на работу в лёгких платьях и в белых рубашках с закатанными рукавами. А ученики первых – третьих классов бегали в школу в шортах или коротких юбках. И в сандалиях с белыми гольфами.

На переменах просто в глазах начинало рябить от этих гольфов!

Вот примерно о чём думала ученица второго класса «В» Ольга Яковлева, когда однажды утром шла в школу. Попался ей на пути базар – вспомнила, как женщины во дворе расхваливали удивительные, баснословно дешёвые базарные цены. Перебежала дорогу с теневого тротуара на солнечный – заметила прохожих, одетых по-летнему, и подумала про белые гольфы, которыми забит во время перемен весь коридор второго этажа (там учатся младшие классы).

Сама она была в коротеньких пёстрых носочках. Всё-таки не так одинаково.

Ольга уже две недели отучилась во втором классе. Да перед этим ещё целое лето считала себя второклассницей. В общем, могла бы при случае показать кое-кому, как следует себя вести.

Первый класс прошёл для неё словно бы во сне. К школе ведь привыкнуть нелегко! То и дело ей казалось, что всё это скоро кончится и настанет опять её обычная жизнь дома.

Но неделя проходила за неделей, она стала получать отметки, потом четвертные. Как перелески за окном поезда, мелькали короткие каникулярные деньки. И вот она, можно сказать, оглянуться не успела, как её подхватило свободное и весёлое лето.

Ученье кончилось!

Она словно бы из воды вынырнула – осмотреться и дух перевести. Что же выходило? Её научили считать, писать. Читать она до школы умела, но теперь ей это и нравилось, потому что она читать стала легко.

В общем, год в школе не пропал даром. Это можно было и по табелю проверить – отметки хорошие и внизу разборчивым красивым почерком написано: «Переведена во второй класс». Эту надпись Ольга любила читать… вернее, не читать, а просто рассматривать: продолговатые буквы с нажимом и квадратную, заметную точку в конце.

И хотя было понятно, что такой же точно надписью могут гордиться тысячи других ребят из тысяч школ, она всё равно нет-нет да и открывала ящик комода, доставала оттуда табель и… любовалась! А когда её повезли в деревню, взяла табель с собой.

* * *

Лето – ну, кажется, что могло в нём измениться из-за того, что Ольга стала школьницей? Да ничего!.. А на самом деле изменилось. Раньше она жила в деревне до тех пор, пока погода хорошая, а теперь уж – стоп, погодите! Каникулярное лето кончается ровно тридцать первого августа. (А слова-то какие: «каникулярное лето»!..) И даже не ровно тридцать первого августа, а ещё раньше – какого-нибудь числа двадцать восьмого, двадцать седьмого. Надо же приехать, проверить, всё ли готово…

Так она и прожила три летних месяца, помня о первом сентября, о замечательной надписи в табеле. И когда её спрашивали, в каком она классе, твёрдо отвечала: «Во втором!»

Даже имя у неё изменилось. Раньше звалась она Оля, Олька, Оленька. А теперь только Яковлева Ольга. Или просто – Ольга. Так она сама себя называла, когда думала о чём-нибудь. И так другим говорила, когда знакомилась. Мама к этому не хотела привыкать и не привыкла. А в школе привыкли. Никому дела нет – как хочешь, так и называйся!.. Ей кричали:

«Оля, у тебя карандашик есть синий?»

Она спокойно отвечала:

«Не Оля, а Ольга!»

«Почему же это Ольга?» – спрашивали у неё ехидно.

«А потому!»

В первые дни она попереживала из-за этого. Но потом мальчишки начали её так звать: Ольга. А за мальчишками и весь класс…

* * *

Сверкают галстуки, мелькают белые гольфы. Ольга входит на школьный двор. Ещё рано, в школу пока не пускают. На верхней площадке крыльца стоят дежурные девятиклассники с красными повязками на рукавах. Между каждыми двумя колоннами по человеку. Хорошо им, наверно, стоять там и смотреть с равнодушными лицами, как в школьном дворе бушует целое человеческое море!

За двадцать минут до звонка начнут пускать: проверят подпись родителей в дневнике – и путь свободен!

На ступеньках уже толпятся охотники первыми ворваться в прохладную гулкую школу. Первыми прострекотать вверх по гладким ступенькам и войти в класс, который, кажется, ещё не проснулся и потому тих, словно дремучий лес. Войти в него, в этот лес-класс, и сесть за свою парту, уже чуть пригретую ранним солнцем!

Ольге за две недели только однажды удалось это – влететь в школу среди первых, среди ватаги здоровых мальчишек-шестиклассников… Во все другие дни она приходила слишком поздно. Коридоры и лестницы уже были полны шума, толкотни, мелькания белых гольфов. И класс грохотал, словно комната смеха или птичий вольер в зоопарке…

Наконец сегодня Ольга встала специально раньше. И раньше села завтракать, чтобы вовремя прийти к школе, пробиться на верхние ступеньки и…

* * *

Ольгу кто-то решительно взял за рукав. Она сейчас же обернулась – Светлана Карасёва, сидит за четвёртой партой у окна.

Светлана была в Ольгином классе с самого первого дня. Но в прошлом году, хоть и учились вместе, и строились вместе, и даже несколько раз вместе ходили в кино и на экскурсии, однако дружить никто ни с кем не дружил. Какие-то они ещё маленькие были.

А может, не в том дело, что маленькие. В детском саду ведь и того меньше были, но всё-таки Ольга дружила с одной девочкой – с Катей. Там, в детском саду, в старшей группе, они как-то взрослей себя чувствовали. Кругом полно малышни, за ними можно следить и ухаживать. От этого сам будто взрослее становишься… А в первый класс пришли – и опять маленькими сделались. Потому что всё кругом новое, строгое. И что ни человек – то старше тебя!

А уж во втором классе – нет! Во втором по-другому. Дружат. Хотя бы из школы ходят вместе. А Светлана эта, Карасёва, наверное, хочет с Ольгой подружиться. Один раз подошла:

«Давай ластиками меняться?»

«А зачем?» – спрашивает Ольга.

Тогда Светлана разжимает кулак. И видит Ольга: на Светланиной ладони лежит чудесный ярко-жёлтый ластик и нарисован на нём бегемот. Ольга взяла его в руки, а он мяконький, упругий. И огромный! Ну прямо как полбутерброда с сыром!..

Ольга про себя вздохнула, но ластик положила назад.

«Я не могу меняться! – Она сказала. – У меня же видишь какой».

А у неё-то самая обыкновенная стёрка. Хоть и тоже новая, но самая-самая простая. На которой написано: «Цена 1 коп.».

«А пускай! – говорит Светлана. – Ничего. Я всё равно… Давай, давай поменяемся!»

Но Ольга сказала:

«Я не буду!»

«Не хочешь, да?»

Светлана стояла с опущенной головой, и Ольга тоже голову опустила. Что делать дальше, она не знала. Но здесь как раз звонок прозвенел, и Светлана побежала к своей парте.

А потом ещё такой случай был – уже на этой неделе, в понедельник или во вторник. Уроки кончились, все пошли строем вниз, а Светлана взяла её за рукав, точно вот как сейчас:

«Хочешь посмотреть фотографии с видами города Лондона?»

«Города Лондона?»

«Да. Там мой дедушка был в поездке в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году».

«Ух ты, в пятьдесят восьмом!» – быстро подумала Ольга. Ведь она родилась только в шестьдесят седьмом. А Светланин дед всё это время, все эти долгие годы, пока она не родилась, ездил в Лондон, а может, и в другие города!.. Стало ей от этих мыслей удивительно и как-то тревожно…

А Светлана между тем уже достала из портфеля продолговатую серую коробочку. В ней лежали… слайды! Такие фотографии на цветной плёнке, оправленные в картонные рамки.

Слайды есть у них дома. Ольгин дядя, Илья, когда приезжал к ним в гости из Братска, фотографировал Ольгу и маму, как они живут в деревне, идут за грибами… А потом он отдал плёнку в мастерскую. Там её разрезали на кусочки и вставили в эти картонные рамки. Получились слайды.

«Их же надо через проектор смотреть», – сказала Ольга.

«Вот и совсем не обязательно! – Светлана поджала губы. – Можно просто на солнце повернуть, и всё видно!»

Она быстро вынула один слайд, подняла его на вытянутой руке – так, что солнце из окна стало проходить сквозь цветную картинку. И Ольга на секундочку увидела незнакомую улицу, полную людей, а сзади какую-то реку и вдалеке высокую острую башню.

«А если ты не хочешь… – Светлана быстро убрала слайды обратно в портфель, – а если ты не хочешь со мной смотреть, то так и нужно говорить…»

Ольга осталась одна в пустом, усталом после уроков классе. Тотчас заметила, что под столами и стульями валяется несколько бумажек. А доска стёрта плохо: видны хвосты цифр, от слишком мокрой тряпки остались белёсые небрежные полосы. «Хотела она со мной дружить, – подумала Ольга, – а я слишком умная оказалась!.. Теперь уж больше не захочет».

Дружить – хорошо, это Ольга знала. Она в деревне подружилась по-настоящему с двумя подругами – Галей и Таней. Эти девочки учатся в одном классе. Теперь они в третьем.

В деревне здорово было! Ольга ещё спит медвежьим сном, а девочки уже:

«Оля! Ну, ты скоро? Одни уйдём!» – и улыбаются. (Тогда ещё разрешалось Ольгу звать Олей.)

А летом окошки-то всё время открыты, и Ольга отвечает им прямо из-под одеяла:

«Я даже не завтракала!»

«Да мы взяли! Идём!»

«Я даже не умывалась!»

«Там умоешься…»

И на озеро! Ольга через окно, чтобы тётка Вера не видела. У Тани своя лодка была – отцова. Они втроём выедут на середину – и завтракать: хлеб, огурцы, картошка холодная. А пить – прямо через борт наклонись… Галка за края лодки ухватится, ноги расставит и кричит:

«Девочки, вы что? Лодку опрокинете!»

А Ольга с Таней нарочно на одну сторону налягут, чтоб лодку нагнуть, до воды дотянуться.

Хорошо было…

* * *

После той истории со слайдами Ольга не надеялась, что Светлана снова к ней подойдёт. И вот вдруг, когда она поднималась на школьные ступеньки, Светлана взяла её за рукав.

Ох, какая минута это была неподходящая! Так Ольге хотелось первой промчаться в школу. Но посмотрела молча на Светлану, себя пересилила и послушно пошла за ней.

Они миновали шумную часть двора, завернули налево, прошли немного вдоль заборчика, за которым был пришкольный участок… А через заборчик этот, словно кипящее молоко через край кастрюли, переваливались огромные буйные кусты. И что там делалось, на пришкольном участке, Ольга не знала. Туда ходили только шестые-седьмые классы да члены специального кружка.

Светлана остановилась, опасливо огляделась кругом. Ни одна живая душа не видела их сейчас в этой отдалённой части двора.

– Пошли! – шёпотом сказала Светлана.

– Что такое? – тоже шёпотом спросила Ольга.

Они прошли ещё шагов пять. Но совсем медленно. Светлана считала штакетины:

– Двадцать семь, двадцать восемь… – тут она несильно надавила на штакетину – и получилась дырка!

– Скорей! – шепнула Светлана.

Ольга нырнула в лазейку и тут же налетела щекой на сухую ветку, которая торчала, как деревянный штык.

– Дальше, дальше! – Светлана толкнула её головой.

– Сейчас…

– Скорее, замаскировать надо…

Ольга продралась сквозь кусты и выползла… на огромное поле, разбитое на множество коротких толстеньких грядок.

Может быть, не таким уж и огромным было это поле, а просто так показалось Ольге после шумной толкучки во дворе, и Светланиной таинственности, и неприветливой тесноты кустов… Ольга до этого каждую секунду чувствовала огненный росчерк царапины на щеке, а теперь забыла всё, стояла и смотрела, боясь перевести дух.

Светлана, тихо прошуршав ветками, тоже вылезла из чащобы, стала рядом.

– Да? Какой участочек! – тихо сказала она и пошла вперёд.

Они всё шагали по главной дорожке, а слева и справа были всё грядки, грядки, грядки!.. Наверное, сто или тысяча грядок. И причём на каждой росло что-нибудь своё. Пшеница, турнепс (Ольга их знала по деревне), горох. Потом неизвестно что, неизвестно что, неизвестно что: просто росла на грядках как будто бы сорная трава, но ухоженно и аккуратно. Значит, какое-то хорошее растение… Вдруг Светлана остановилась:

– Видала?

На грядке, среди сильно уже повядших больших листьев – вроде как у лопуха или у тыквы – лежало три крупных полосатых шара. Ольга никогда не видела, как они растут, но догадалась сразу: арбузы!

Подруги полюбовались минутку арбузами, словно невиданными зверями за оградой, и пошли дальше. Светлана сказала:

– Их трогать нельзя. Заметят сразу…

Дальше были кабачки и ещё одни кабачки, но какой-то странной формы: короткие, круглые и ребристые. Однако после арбузов на них смотреть было уже неинтересно. Дальше росли два обобранных куста крыжовника…

И вдруг они обе остановились: Светлана – потому что знала, а Ольга – потому что дальше идти не могла. На грядке росла клубника. А из-под тёмно-зелёных её лакированных листьев, как из-под зонтиков, выглядывали красные и розовые ягоды – клубничины!..

Это всякий знает: клубники много в июле, в конце июня. Тогда ты её хоть до отвала ешь – конечно, если у тебя не бывает после этого крапивницы. Но уже в середине июля клубника – как говорится, хоть плачь, хоть скачь – исчезает на целый год! И ни за какое серебро, ни за какое золото свежей клубничной ягодки тебе не видать до следующего начала лета!..

А на этих кустах не то что ягоды были, но даже ещё цветы цвели, словно сейчас середина мая, а не середина сентября. Однако цветы эти Ольга заметила лишь краем глаза. А вот ягоды горели и горели изо всей силы, будто красные светофоры, и хотелось сорвать, и было боязно!

– Сорвём по одной! – не выдержала наконец Ольга.

И такой голос у неё получился жалостный, как у котят из детской передачи: «Тётя-тётя Кошка, выгляни в окошко. Есть хотят котята, ты живёшь богато!..» Просто вспоминать противно.

Однако Светлана ничего такого не заметила, не подсмеялась над Ольгой. Она сама очень хотела ягодку съесть.

– Смотри, как много, – она сказала, – можно и по две сорвать, правда?

– Только выберем! – предупредила Ольга. – Самые-самые главные!

Но не удалось им отведать чужой сладкой ягодки.

Через кусты быстрой птичьей стаей понеслось: д-з-з-з! Это летел школьный звонок.

Ещё секунду назад кругом была тишина. Только два-три кузнечика перекликались из разных углов сада. А теперь, вслед за звонком, опять слышны стали крики, визг, смех. Все эти звуки, словно водяные брызги, высоко взлетали над школьным двором, сверкая, перескакивая через зелёную стену кустов и шлёпались к ним на участок.

– Бежим! – крикнула Ольга.

– Ой! – испугалась Светлана.

Школьный звонок. Всегда, в любое время суток услышит его ученик, будь то отличник или отъявленный лоботряс, неважно. Уж как-то так устроены эти школьные звонки, что бьют в самое ученическое сердце…

И две девчонки из второго класса тоже: глянули в последний разок на волшебную клубнику и помчались, помчались мимо всех чудес, разлёгшихся или стоящих по стойке «смирно» на своих грядках, помчались к тайному лазу.

Хоть и запыхавшиеся, хоть и слегка растрёпанные, они успели влететь в класс как раз в ту самую незаметную минуту, когда все усаживаются на свои места, неловко стукают крышками, переговариваются в последний раз перед тишиной. Ольга скорее раскрыла портфель, вынула «Родную речь» (первый урок – чтение), сложила руки на парте и почувствовала, как сияет у неё на щеке красная загогулина.

* * *

Урок прошёл хорошо: Ольга умела читать быстро и громко. И знала, как отвечать на вопросы про Ваню, собаку Жучку и старого дедушку. Ольгу спрашивали два раза. Но оба ответа получились маленькие, и никакую отметку ей не поставили.

Прозвенел наконец звонок. Ольга подождала, когда к ней подойдёт Светлана. Они улыбнулись друг другу без смущения: у них ведь был теперь общий секрет!..

– Пойдём, что покажу! – шепнула Светлана.

Они побежали по коридорной толкучке к дверям на лестницу. Но там, как известно, стоят дежурные. Светлана откашлялась и громким жалостным голосом сказала:

– Можно, пожалуйста, нам в буфет?

– Не ваша перемена! – кратко ответил дежурный.

– Ну пожалуйста, можно? Мы есть хотим!

– Да пускай идут! – сказал другой дежурный. – Перваки…

Ольга хотела сказать, что он сам «первак»! Но Светлана схватила её за руку, они выскочили на лестницу и помчались вверх.

– Куда?! – закричали дежурные, потому что буфет-то внизу.

Светлана и Ольга скакали без оглядки. Дежурные – здоровые мальчишки – их бы, конечно, запросто догнали, да ведь не станут же они с поста уходить из-за разной мелюзги.

– Куда это мы? – спросила Ольга, когда они промчались мимо дежурных третьего этажа.

– Щас-щас-щас! – быстро отвечала Светлана.

Ольга ещё что-то хотела спросить, а Светлана ещё что-то ответить, но обе так запыхались, что могли только шипеть и свистеть горлом, как гуси, а не разговаривать. На площадке перед четвёртым этажом они остановились. Светлана перевела дух и снова за своё:

– Можно, пожалуйста, нам пройти?

– Вам куда, дети? – спросил очень высокий мальчишка в форменном кителе и в очках. Под мышкой у него была книжка «Физика». – Здесь учатся старшие ребята. – Он говорил важно, как учительница.

– А у нас тут сестра учится!

– Как фамилия?

– Яковлева Оля!

Ольга от удивления рот раскрыла. А длинный дежурный сказал:

– Только имейте в виду: через семь минут звонок, – и пропустил.

– Ты чего всё время врёшь? – шёпотом спросила Ольга.

– Я же не просто так, – уверенно сказала Светлана. – Я же для дела.

Они стали пробираться по взрослому коридору. Здесь никто не ходил парами, как у них. Здоровые ребята сидели на подоконниках или стояли по нескольку человек. Один что-то рассказывал, а другие слушали. И потом вдруг: «Ха-ха-ха! Гы-гы-гы!» Такой хохот, что фрамуги вываливаются. А две большие девочки стояли посреди коридора и ели мороженое. В школе – мороженое! Вот что значит старшеклассницы!

Они с трудом и опаской обогнули двух почти усатых мальчишек, которые, подскакивая на одной ножке, играли в петушиный бой. Ольга подумала: «Если бы мы так! Сразу бы замечание!» И потом:

– Куда мы идём?

Строгим голосом она спросила об этом у Светланы. А та вдруг остановилась и сказала:

– Вот!

* * *

Они стояли у полуоткрытой двери какого-то кабинета для занятий старшеклассников. Ольга подняла голову и прочитала: «Кабинет естествознания». Светлана чуть пошире раскрыла дверь. Из кабинета на них пахнуло чем-то незнакомым, нешкольным, но очень приятным…

Обычно в школе чем пахнет? На первом этаже – буфетом, мастерскими. В коридорах, где классы, – всклокоченной пылью переменок, ярким солнцем. В самих классах – так уж всегда в начале года – в нос тебе лезет запах чистеньких парт и свежевыкрашенного пола.

А здесь пахло другим чем-то, совсем другим! Ольга вслед за Светланой просунула голову внутрь… Вот оно что! Пахло влажной землёй и множеством зелёных листьев, которых было здесь едва ли меньше, чем в лесу. И запах этот она, оказывается, хорошо знала. Так пахло в колхозной теплице этим летом. Только там воздух был нагретый, густой, а здесь – прохладный и лёгкий.

Дверь оказалась такая послушная! Открывалась и закрывалась безо всякого скрипа. Светлана и Ольга на цыпочках вошли в кабинет. Им показалось вначале, что никого, кроме них, тут нету. Но вдруг заметили!.. Испуганно замерли, схватив друг друга за руки. Смех разбирал ужасно. Вот уж правда: смех без причины…

Низко склонив голову над столом, сидел старик. Он писал. Прошла минута или две… Вы, наверное, замечали, что обычно пишущие то и дело подымают голову от своего листка, оглядываются по сторонам. Так они размышляют. Ольга и Светлана думали, что и сейчас то же будет. Поэтому они стояли и смотрели на старика, чтобы вовремя сказать ему: «Здравствуйте!» или ещё что-нибудь.

Но старик сидел и сидел согнувшись. А длинная его седая борода, наверное, ползла по бумаге вслед за ручкой…

Всякий, конечно, знает школьные кабинеты. Здесь стоят длинные чёрные столы в два ряда. Один ряд у стены, другой у окна. Стол учителя находится на некотором возвышении. Так всё было и здесь.

Непонятный старик сидел себе наверху и писал не отрываясь. А Светлана и Ольга, немного уже осмелев, стали на цыпочках ходить по кабинету – рассматривать диковинные вьюны, что свешивались со специальных полочек, прибитых у потолка, и необыкновенные кактусы величиною чуть ли не с человеческую голову! Они старались ступать очень тихо. Но половицы ведь не угадаешь. Нет-нет да и пискнет какая-нибудь. Словно мышь.

Но очень скоро они перестали бояться этого нечаянного писка. Потому что ничего не происходило. Они даже стали иногда перекидываться шёпотными словечками, показывая пальцем на какой-нибудь невиданно лопоухий цветок… И вдруг удивительный старик сказал:

– А теперь, дети, пора в свой класс!

Уже были они готовы вздрогнуть от неожиданности, испугаться и неизвестно что бы ещё сделать дальше. Но голос этот был так удивительно добр. И так знаком!.. Нет, здесь никак нельзя ошибиться! Это был голос Николая Литвинова из детских передач по радио. Кто же не слыхал «Золотой ключик», «Моя любимая книжка»? Он и просто рассказы читает для детей – в десять часов пять минут…

Конечно, это папа Карло, папа Карло, и больше никто!

Погоди! А лицо?.. В нём тоже было что-то ужасно знакомое. Светлана тянула Ольгу к двери. А Ольга не могла оторвать глаз от длинноволосого и седобородого старика. И вдруг старик улыбнулся ей. Но улыбки его почти не было заметно за бородой и усами, словно солнышка за лесом. Ольга скорее догадалась, что он улыбнулся.

Старик сказал:

– Ну, ступайте, ступайте. Пора…

Едва только вышли они в коридор, как загрохотал звонок. И опять их закрутил, понёс водоворот ученической спешки. Уже ничего не видя вокруг, они мигом промчались по взрослому этажу, мигом проскакали четыре пролёта до своего этажа. Обманутых дежурных у дверей уже не было. Те и сами, наверное, мчались сейчас по лестнице. Но только вверх, на какой-нибудь свой старшеклассный урок.

Едва Светлана и Ольга стали за парты, как наступила тишина, та самая тишина, когда класс, стоя, смотрит на свою учительницу, а учительница оглядывает свой класс. Так всегда бывает в начале каждого урока. Потом Наталья Викторовна говорит:

– Садитесь, ребята!..

* * *

После уроков почти все из их класса остаются на продлённый день. Ольга только обедает вместе с группой, а потом – домой. Не в том дело, что на продлёнке плохо. Там, может быть и хорошо. Но только устаёшь ведь, когда над тобой целый день будто барабан грохочет. И всё до малости ты должна делать по команде.

Вот пообедала Ольга, сказала «спасибо» воспитательнице Зое Васильевне. И пошла уже отдельно от ребят. Вдруг её сзади кто-то за блузку пошевелил… Светлана! Она тоже не участвует в продлёнке. Она даже и не обедает здесь. А вот взяла сама да и подождала. Что значит подруга!..

Пошли в класс, взяли Ольгин портфель… А в классе тихо, пусто. Класс от этого кажется большим. Сейчас все их ребята парами на прогулку отправились. А они двое хотят – в классе, хотят – во двор пойдут, хотят – где хотят!

– Пойдём куда-нибудь, – говорит Ольга.

– Сейчас… А я знаю, как того старика звать!

– Ну как?

Он учитель ботаники, Борис Платоныч.

Что такое «ботаника»? Какое-то странное, похожее слово…

Получалось как стихотворение. Но Ольга не стала рассказывать его Светлане – неудобно. Ведь они дружили всего один день.

– Ну пойдём куда-нибудь? – спросила Светлана.

– Пойдём… – Ольге тоже хотелось сказать что-нибудь необычное, вроде этой «ботаники». И что-то крутилось на языке…

Наконец она вдруг вспомнила – моргнула и загорелась в голове лампочка, которая была нужна. Ольга крикнула:

– А я знаю, где он висит!

– Кто висит?

– Старик этот, ботаники! Борис Платоныч!

– Ты что?! – захохотала Светлана. – Как он тебе висит? Он же тебе не бельё!

– А пойдём!.. И сама увидишь!

– Пойдём!

И вот они вылетают в коридор. Топают и хохочут, чуть не шлёпаются на бегу от смеха. И вдруг грозный голос:

– Девочки! Вы где находитесь?!

Хорошо, что они успели нырнуть за поворот. А то бы… Ведь ещё идут уроки. Может, у кого даже контрольная – какая-нибудь там геометрия… Ольга и Светлана тихо-тихо притаились в углу. Это же надо, что наделали! А если б…

Но грозный голос не погнался их искать. Тишина в школе. Окна по-летнему распахнуты. Слышно, как где-то в соседнем доме укачивают ребёнка: «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Придёт серенький волчок, схватит Катю за бочок…» Вот какая здесь, оказывается, тишина!..

– Ну, туда пойдём или домой? – спрашивает Ольга шёпотом.

– Конечно, туда! Мы же больше шуметь не будем.

Тихо они поднялись на третий этаж. Идут по коридору, головы задраны кверху. Высоко на стене висят здесь портреты. Это – учёные… И вдруг их старик! Подпись внизу: «Д.И. Менделеев».

Конечно, они обе знали, что это совсем другой человек. Однако похож ужасно!

– Ну, висит? – шёпотом крикнула Ольга.

– Висит!..

И тут на них смех напал – прямо жуткий! А шуметь нельзя: здесь за каждой дверью старшеклассники! Они ладонями рот зажали и со всех ног – на цыпочках! – в уборную. Закрылись, теперь хохочи сколько хочешь. Но весь смех сразу пропал.

Всё же они посмеялись немного через силу. Чтобы в коридоре опять не захотелось…

Прошло несколько дней – обычных, школьных: урок, переменка и потом снова урок. Переменки коротенькие и мелькают быстро. А уроки огромные, длинные. Ползут, ползут и никак не кончатся! Хоть Наталья Викторовна и делает посредине зарядку-одноминутку, а всё равно долго.

Так они и жили себе – без особых происшествий. В тот сад попасть им всё не удавалось: то одна опоздает, то другая. А кроме утра, туда больше никогда не проникнешь. На переменах, если их выводят во двор, в закутке перед секретной штакетиной непременно кто-нибудь крутится – какой-нибудь мальчишка!.. А после уроков в сад ходят и натуралисты, и учителя. Про это проведала Светлана. Между прочим, сам старик ботаники, так называла Ольга старого учителя, туда почти не ходил…

Вдруг они узнали одну тайную новость!

Они шли всем классом снизу вверх из буфета. Шли по стеночке, растянувшись почти на весь этаж – на две лестницы. И тут Ольга увидела старика ботаники. Перед ним стоял взрослый мальчишка со сбитым на сторону пионерским галстуком и со сбитым на ту же сторону чубом. Мальчишка был лишь чуть пониже старика ботаники. Лицо у него раскраснелось, как от футбола. Он размахивал руками и громко кричал:

– Я сказал тебе, что делать этого не стану! И в двадцатый раз повторять не собираюсь!

– Но ведь мы же условились… – тихо и будто растерянно проговорил старик ботаники.

– Когда тебя к стенке припрут, ещё не о том условишься. Неужели это так трудно понять?.. Ты, дед, какой-то чудаковатый…

Вот и всё, больше Ольга ничего заметить не успела. Они прошли мимо. А оглядываться ей почему-то вдруг показалось неловко. И прислушиваться, что там дальше происходило у неё за спиной, тоже было бы как подслушивать. Однако ничего там, кажется, больше не произошло. Потому что буквально через секунду их обогнал этот мальчишка. Делая огромные шаги, он скакал по ступенькам и никому не уступал дорогу.

– Видала? – быстро шепнула Светлана. – Вон он!

Значит, она тоже заметила… Подруга!

Весь следующий урок Ольга думала о старике ботаники и о том мальчишке злом. Они, конечно, были дед и внук. Ольга догадалась об этом по их разговору. И честно говоря, ей было жаль старика. Думала о нём, а внутри ныла какая-то ссадина.

Наталья Викторовна даже сделала Ольге замечание:

– Яковлева, читай дальше…

Ольга растерянно моргала, готовая зареветь.

– Вот видишь как: не следишь!.. Садись и работай вместе с классом.

А через несколько минут подошла к ней и тихо спросила:

– Ты как себя чувствуешь? Голова, живот – ничего не болит?

После уроков Ольга попросила Светлану:

– Пойдём посмотрим на него.

– Зачем?

– Да просто… Потом тебе скажу.

Они долго стояли за углом и смотрели на дверь кабинета ботаники. Светлана уже сто раз проныла, что они с мамой сегодня должны идти узнавать про фигурное катание, и мама велела прямо с уроков домой… Ольга потеряла терпение её слушать:

– Ну, хочешь, так иди! Как будто её тут на цепи привязали!

После этого Светлана сразу замолчала, обиженно поджала губы, но всё же осталась.

Наконец загремел звонок. Почти сразу двери кабинета распахнулись весело. Стали выходить пятиклассники. А ещё минутки через две показался старый учитель… Ольге заранее было жаль его. Бедный старик ботаники!.. Но то, что она увидела… Она даже сказала:

– Уй ты…

– Ну чего-чего? – быстро зашептала Светлана.

Однако Ольга не знала, как тут ответить, и молчала. Светлана хмыкнула нетерпеливо и обиженно. Тогда Ольга наконец сказала:

– Видала, какой он?

– Ну какой?

Ольга опять промолчала.

– Ну, не злой совсем. Не помнит про то…

Он и правда шёл по коридору осторожными и спокойными шагами старого человека. И ни одной капли не было у него в лице сердитости или даже печали. А только одна доброта и спокойствие.

Но Светлана не хотела этого понять. И её зло разбирало, что пропало столько времени, что на фигурное катание она, может быть, из-за этого теперь не запишется! Она прямо чуть не крикнула:

– Ну уж ты, Ольга! Ну и подумаешь, какое дело!

– Нет, – покачала головой Ольга, – это не подумаешь!

– Уж сколько времени с тех пор прошло! Три урока… Будет он помнить!.. Да идём же ты скорей! – крикнула Светлана и побежала к лестнице.

«Вот тебе и поругались», – подумала Ольга…

Далеко внизу грохотали Светланины шаги.

* * *

Ольга доканчивала третьего поросёнка из сказки, стараясь экономить пластилин. Хотела, чтобы ещё на домик хватило. А может, и на волка… Тут с улицы послышалось:

– Оль-га! О-о-льга!..

Она вышла на балкон. Глянула вниз – там стояла, задрав голову, Светлана. Ольга подивилась про себя: какая же Светлана маленькая!

– Иди вниз! – крикнула Светлана. – Я тебе скажу…

– Чего?

– Одну вещь…

И вот они стоят рядом, будто и не ссорились. Будто и не прошло с тех пор три дня молчания. Только сердце бьётся громче и как-то неловко начинать разговор… Ольга смотрит на свою подругу – они, оказывается, одного роста. Значит, совсем Светлана не маленькая, а просто так сверху показалось.

– Пойдём на лавочку, – говорит Ольга.

Есть во дворе лавочка такая, в беседке. Рядом песок, копаться малышне. А малышня ведь никакой почти речи не понимает, только «дай», «на», «мама», «папа» – вот и всё. При них можно спокойно разговаривать.

– Я узнала… – говорит Светлана, она всегда всё на свете узнаёт, – я узнала: у нас вожатые будут.

– Зачем вожатые?

– Ну просто… У всех со второго класса бывают вожатые! – Светлана вдруг вплотную приблизилась к Ольге и начала шептать ей тёплыми губами прямо в самое ухо: – А у нас-то знаешь кто будет?.. Из шестого «В» – и, видя, что Ольга не поняла: – Ну, где этот учится, Огоньков!

– Какой Огоньков?

– Ну, внук!..

– Старика ботаники?!

– Да.

Назавтра и правда Наталья Викторовна после пятого урока вдруг сказала, что сейчас придут вожатые. Тут она выглянула в коридор, сказала туда негромко (но всё-таки было слышно):

– Входите, ребята!

И к ним один за другим стали входить шестиклассники. Наверное, человек десять. Они все стояли длинной шеренгой у доски. Стояли не по росту – кто выше, кто ниже. Кто улыбался и поглядывал на сидящих второклассников, кто стоял с опущенной головой. Но всем им было как-то не по себе.

Один только Огоньков, высокий светловолосый мальчишка с чуть съехавшим на сторону галстуком, спокойно оглядывал класс, доску дежурств, выставку рисунков и всё другое, что висело по стенам. Потом мелькнул взглядом по лицам ребят, сидящих за партами.

Последней в класс вошла старшая пионервожатая Ира. Некоторое время она молча стояла в стороне, словно бы рассматривая вместе со второклассниками пришедших вожатых. Потом спросила:

– Ну как, понравились? – И сама ответила: – А кто его знает! С первого взгляда не определишь. Верно, ребята?

– Верно!.. – пропело несколько нестройных голосов, и Светланин тоже.

А Ольга промолчала. Зачем отвечать, когда ответа от тебя никакого не ждут.

– А я это к чему говорю? – продолжала Ира, словно специально для Ольги. – Я это не просто так! Давайте-ка мы попросим их – каждого! – о себе рассказать: кто они такие, что умеют. А мы себе – тоже каждый – выберем вожатого.

– А как? – тихо спросил Анохин с задней парты.

– Как? – переспросила Ира. – А вот так: нравится тебе человек, смело иди к нему. Не нравится – не ходи! Понял?.. Вот и вся премудрость.

И стали шестиклассники говорить. Например: – Меня зовут Растворова Таня. Я учусь на «четыре» и «пять». Я люблю читать. У меня много интересных книг…

К ней пошли три главных отличника: Хоменко, Глотов и Есюнина.

Другая девочка говорила так:

– Меня зовут Ира Садовничья. Отметки у меня, в основном, «четыре» и «три». Я люблю в походы ходить… Ну что ещё? Могу научить с компасом обращаться, костёр разводить и кашу на костре варить! – Она улыбнулась. – А если мальчики у меня будут, могу их в баскетбол обыграть.

– Пойдём к ней, пойдём к ней! – зашептала Светлана. На классный час она подсела к Ольге. – Ну пойдём же!

Ольга в ответ только покачала головой.

Наконец дошла очередь до Огонькова. Он только и сказал:

– Зовут Гена. Умею в футбол играть…

– А учишься как? – спросила Ира. – Ты говори, говори!

– Это неважно! Уж по второму классу как-нибудь соображу!

У себя за спиной Ольга услышала шёпот. Там сидели Истрин и Сметанин.

– Пойдём?

– Ну его!

– А что?

– Дерётся!

Ольга сама на себя удивилась, как она встала из-за парты:

– Я пойду!

Светлана снизу вверх глянула на Ольгу, будто у неё усы выросли! Но тоже быстро встала:

– И я тогда. И я!

– Надо же! – от души удивилась Ира. –   Может, ещё кто-нибудь к Огонькову хочет?

Но класс молчал.

* * *

Когда знакомство кончилось, вожатые взяли своих подшефных октябрят и пошли с ними – кто в пустой класс, кто в пионерскую, кто на улицу, во двор. Надо было потолковать по-деловому, наметить общие планы, как выразилась Ира.

Ольга и Светлана тоже пошли вслед за Огоньковым, пошли по знакомой уже дороге – в кабинет естествознания.

Огоньков легко прыгал впереди через две ступеньки. А Ольга со Светланой пыхтели за ним что было сил. Да ещё портфели колотились по ногам. Светлана сердилась и два раза показала в спину Огонькову язык. Ольга хотела поругать её шёпотом, но вдруг споткнулась, портфель шлёпнулся со всего маху о лестницу…

– Чего, рубль нашла? – услышала она насмешливый голос Огонькова.

«Какой противный! – подумала Ольга. Она подняла голову, всё ещё стоя на четвереньках, и увидела над собой концы обтрёпанных огоньковских штанов и старые его ботинки. Левый начал уже каши просить. – Неужели он правда такой противный?» Ольга встала на ноги и решила, что нет, не такой. Просто строит из себя. Как все мальчишки.

В кабинет естествознания Огоньков вошёл уверенно, будто к себе в комнату, небрежно сказал:

– Заруливайте, не стесняйтесь…

Ольгу опять удивил этот тихий нешкольный запах влажной земли и зелени.

– Во, дед, – громко сказал Огоньков, – октябрят на меня нагрузили! Тоже буду теперь воспитателем.

Ольга увидела старика ботаники. Он был в чёрном сатиновом халате, с маленькой пластмассовой лейкой в руке – видно, собирался поливать свои необыкновенные цветы.

Старик ботаники посмотрел на Ольгу и Светлану, улыбнулся удивлённо:

– Да мы, кажется, знакомы, верно?.. Ну, здравствуйте, здравствуйте!

– Откуда они знакомы?! – громко засмеялся Огоньков. – Это же малышня, дед!.. – И продолжал весёлым дурацким голосом: – Вы в кабинет вошли, тихо станьте в сторонке. Носами не сопите, ногами не громыхайте и ушами не хлопайте. Я вас живо-два перевоспитаю!.. А ну, здоровайтесь со старшими!

Было видно, что он это говорил не серьёзно, а просто так, для смеху.

– Здравствуйте, – сказала Ольга. И так получилось, будто они без Огонькова не поздоровались бы.

– Сам ты малышня! – вдруг выпалила Светлана.

– Сам перевоспитывайся!..

– Ах ты, луковица несчастная! – удивился Огоньков.

– Геня! – старик ботаники резко поставил лейку на стол. Из неё в разные стороны выпрыгнули брызги.

– Сам ты луковица! – закричала Светлана. – Знала я, что не надо к нему идти. Вожатый нашёлся! Растрёпа!

– Чего?

– Того! Сначала ботинки почисть, воротничок постирай, штаны зашей… тогда и иди к октябрятам.

– Да я тебя сейчас!..

Распихивая стулья, Огоньков двинулся на Светлану. Зацепил курткой за стол – отлетела пуговица.

– Дурак, дурак, оборвашка! – И дверь за Светланой громко хлопнула.

– Геня! – на дороге Огонькова стоял старик ботаники.

– Да пусти ты!

– Куда? Что ты хочешь сделать?..

Ольга ни жива ни мертва пошла к двери. Она видела сейчас только дверь. И хотела только одного – поскорее уйти.

– А ну на место! – закричал Огоньков. – Куклы самовольные!

Ольга сразу остановилась и тут же заплакала. Слёзы брызнули из неё, словно вода из той переполненной лейки.

Она совершенно не знала, что ей делать!.. Нет, она не испугалась. Но так обидно было! Хорошо бы, как Светлана: дать этому Огонькову как следует, перекричать его!..

Но не каждый умеет так ловко кричать. И главное, не каждому это по вкусу. Да и старика ботаники жалко. Вернее, жалко с ним не подружиться. Да и Огонькова – она же сама напросилась к нему в октябрята. А назвался груздем – полезай в кузов. Так часто мама ей говорила, когда у них получался какой-нибудь спор…

– Ты, девочка, не уходи, – мягко сказал старик. – Это всё нечаянно вышло. Ну, Геня, верно?

Огоньков молча дёрнул плечом. При этом он глядел в окно, Ольга вынула платок, тихо посморкалась. Потом она подняла с полу пуговицу, положила её на стол перед Огоньковым.

– Давайте о растениях позаботимся, – сказал старик, – они ведь не виноваты, что мы ссоримся, верно?

– Как тебя хоть зовут-то? – спросил Огоньков и положил пуговицу в карман.

– Ольга.

– А меня Гена, а деда моего – Борис Платоныч.

Так и началось их очень долгое знакомство…

* * *

Домой Ольга пришла в половине четвёртого. Хорошо, что в квартире пусто!..

Суп был ещё тёплый. Мама недавно ушла на фабрику – во вторую смену. А картошку с котлетой Ольга поставила на газ, но ждать ей было невтерпёж. Картошка разогревалась, и Ольга ела её, стоя прямо над плитой.

В обычном обеде сначала бывает горячо, а потом остывает. А здесь сначала холодное было, а последние кусочки Ольга глотала, как раскалённые камешки. Потом наконец додумалась: газ-то можно выключить, раз горячо!.. Да уж поздно – почти всё съедено.

Ольга быстро жевала свою котлету с картошкой, а сама думала про Бориса Платоныча и Генку Огонькова.

…Старик разводил в банках разные соли – минеральные удобрения, а Генка и Ольга поливали цветы… растения. Какое Борис Платоныч скажет, такое они и поливают. Потому что каждому растению нужна своя еда. Не станешь же картошку сеном кормить, а лошадь, например, зайцами… Это старик ботаники привёл такой весёлый пример!

– Ты не смейся, не смейся, – строго сказал ей тогда Генка. – Они его знаешь как слушаются!

– Кто?

– Все растения. Они к его дню рождения как салют зацветают!.. Я тебе честно говорю.

Старик ботаники улыбнулся и покачал головой:

– Нет, они не слушаются. Они просто понимают, что я им говорю.

– Как же так вы им говорите?

– А вот видишь, у меня переводчики: лейка, вода, удобрения, ножницы, тяпочка… – Он помолчал раздумчиво и потом добавил: – А вообще, девочка, они и слова наши понимают… Это удивительно, но факт!..

И ещё Ольге неприятное запомнилось. Когда они выходили… когда они уже вышли из школы, какой-то парень в жёлтой рубахе и джинсах крикнул:

– Эй, Огонёк, поди сюда!

Генка посмотрел на него:

– Перебьёшься!.. А будешь один, я с тобой потолкую, понял?

– Ничего, мы завтра… – пропел парень, стоящий рядом с жёлтой рубахой. Всего их было четверо.

– Это Семаков, да? – спросил старик ботаники. – Из седьмого «В»?.. Других я что-то не знаю…

– Бить меня собрались! – зло усмехнулся Огоньков.

– Геня, Геня! Ну зачем тебе это?! Несерьёзно, недостойно!

– Ладно, дед! Занимайся ты своими кактусами! Ольга посмотрела на Бориса Платоныча. Опять у него было растерянное лицо, как тогда, на лестнице…

Генка сердито плюнул и быстро-быстро пошёл вперёд. Ольге как-то стало неловко идти одной со стариком ботаники. Борис Платоныч, догадавшись об этом, сказал:

– Ну, до свидания, Оля. Спасибо тебе за помощь хорошую.

И сразу повернул направо в улицу…

* * *

Наутро в школе появилась «Молния». Хотя она всегда бывает про старшеклассников, Ольга всё-таки остановилась посмотреть. Нарисован был мальчишка со зверской физиономией. Он стрелял из рогатки. А напротив стекло, уже разбитое. И подпись в стихах:

Вот каков Огоньков!

Сердце у Ольги неприятно забилось. Она хотела поскорее уйти от стенгазеты, как будто боялась, что кто-нибудь увидит её здесь и станет смеяться. Обернулась – и правда, как назло, Светлана стояла рядом!

– Хорошо, что мы от него ушли, да? А то бы сейчас краснели. Придурошный какой-то! – Светлана жевала домашний пирожок. Ей-то было всё равно…

– Я от него не уходила! – сказала Ольга.

– Ты что?! – Светлана махнула своим пирожком, из него даже рис посыпался. – Ты что, Олька, дурочка?

– Не Олька, а Ольга!.. И раз я обещала быть его октябрёнком, то буду. А бросать вожатых – так тоже нечестно!

Ольга минуту назад ничего такого говорить не собиралась. И ссориться не собиралась. Но сейчас вдруг всё получилось само. А Светлана опять махнула своим пирожком. На этот раз из него выпал кусок варёного яйца.

– Подумаешь! – сощурила она злые зелёные глаза. – Подумаешь, раскричалась тут, расфуфырилась!..

– Не раскричалась, а правильно!

– А я-то ей хотела одну вещь сказать. Теперь уж фигушки! Хоть сто раз проси!

– А мне и не надо!

– А я и не скажу, ни за что! Понятно? Ольга отвернулась.

* * *

С той поры дела у неё пошли вдруг нескладно… Нет, училась она по-прежнему: то «три», то «четыре», а то и «пять»… Но во всей другой школьной жизни её начали потихонечку оттирать, проходить мимо, словно бы не замечая.

Каждый, кто пускал по весенним ручьям лодки наперегонки, поймёт, как это случается. Вот плывёт твоя лодочка по самой середине весёлой весенней реки. И очень даже неплохо плывёт! Ещё, кажется, немного – и выскочит на первое место. Но вдруг отплеснёт её шальною волной куда-то вбок, к берегу. Другие лодки вперёд и вперёд бегут. А твоя ползёт, как черепаха. И ни за что уж теперь ей не догнать других!..

Хоть, может, и неправильно девочку сравнивать с весенней той лодкой, но ведь у Ольги всё так и получилось, очень похоже. Весь второй класс «В» придумывал со своими вожатыми разные интересные штуки: то пойдут куда-нибудь, то соревнование между группами, то выставка фантиков…

Их октябрятский отряд даже один раз похвалили по школьному радио. За активную жизнь. Но Ольгато знала, что это совсем не её хвалили, а других…

Обидно было. А что поделаешь? К другому вожатому идти? Стыдно. Сама же разорялась про честность. А Генки Огонькова нету и нету, хоть тресни! Наверно, уж и забыл Ольгу тысячу раз!

Вот такое невезение. У класса идёт себе октябрятская работа. Все что-то делают, друг с другом разговаривают про это, смеются, спорят, а Ольга всё в стороне. Ей и говорить вроде не о чем. Обидно! Не так уж много времени прошло с тех пор. Но Ольга очень хорошо заметила, что оказалась она в какой-то тихой заводи, в каком-то болоте…

В каждом классе есть такое болото, где собираются несколько девчонок. Вечно они жуют яблоко или бутерброд, вечно перешёптываются о разной глупой ерунде. И ничего им не интересно, и про всё они скажут: «Да ну его!» или: «Подумаешь!» Ольга на самом деле совсем не такая. Но теперь она вдруг оказалась среди них…

И со Светланой – как поссорились в тот раз, так больше и не мирились. Правда, пришла однажды на чтении к ней записка. Там Светланиными круглыми буковками было написано: «Ольга! Я в последний раз говорю. Можно с нами быть у Насти Карповой. Только от него ты должна уйти. С. Карасёва». Ольга прочитала записку три раза. «От него» – это от Генки, значит. А с кем это «с нами»? Тоже понятно – с Таней Лазаревой. Светлана теперь с Таней Лазаревой ходит, Ольга это уже заметила… Ну и очень хорошо!..

Она нарочно, чтоб Светлана видела, порвала записку и отвечать не стала ни слова. На том и кончилась их маленькая дружба. Но Ольга всё-таки плакала из-за этого один раз.

– Ты чего? – Мама спросила.

– Коленку ударила…

Мама так внимательно посмотрела на неё:

– Вот ты, доча, и скрывать от меня начала… Но выспрашивать ничего не стала.

* * *

Наконец Ольгу такое зло взяло, что она решилась сама пойти к Огонькову. А что? Она ведь, в конце концов, знала, где он учится, – в шестом «В»!

На большой переменке она вместо буфета отпросилась у Натальи Викторовны и пошла на третий этаж. Шла и злила себя для храбрости: «Старший товарищ, называется! Не старший товарищ, а старший предатель!.. А Ира, пионервожатая, тоже хороша! Нечего уж сказать! Хоть бы один разик поинтересовалась, как её пионеры работают. Хоть бы приструнила этого Огонькова…»

– Я тебе точно говорю! У Семакова вот такущий фингал под глазом.

– Огонёк?

– А кто же ещё!.. Ну ему тоже сегодня сделают… Будь спок!

– Когда?

– После шестого. Только смотри – ни звука!

– Железно!

Два мальчишки, дежурные, разговаривали, стоя у дверей третьего этажа. Тут они заметили Ольгу:

– Ты чего здесь ошиваешься?

– Пройти надо.

– Ну так и топай быстрей! А не подслушивай, чего не следует!..

Ольга бегом помчалась к шестому «В». Уж не помнила, что сердилась на Огонькова. Только б найти его скорее!..

Генка одиноко стоял у окна, засунув руки в карманы.

– Огоньков! Эй, Огоньков! – громким шёпотом позвала Ольга.

– О! – удивился Генка. Лицо его сразу сделалось насмешливым. – Явилась не запылилась! Чего тебе?

Опять Ольгу злость взяла.

– Эх, ты! А ещё вожатый называешься! Другие вон…

И потом, поняв, что говорит ерунду:

– Тебя бить хотят! После шестого урока.

– Ктой-то тебе сказал? – Он ещё насмешливо спрашивал, но глаза уже загорелись зло и озорно.

«Правда что Огоньков!» – подумала Ольга.

– Ну так откуда взяла?

– Слыхала. Мальчишки дежурные разговаривали… А ты от них убеги!.. И пускай ждут, как дураки!

Огоньков щекой дёрнул:

– Ладно, разберусь!.. В общем, спасибо за предупреждение, – и пошёл в класс.

– Хочешь, я учительнице нашей скажу? Огоньков остановился сразу. Посмотрел на неё презрительно:

– Ты что, больная?! Не суйся ты не в свои дела, понятно?

Потом вроде смягчился. Вроде стыдно ему стало:

– Зайду к тебе завтра.

* * *

Оставшихся два урока Ольга просидела как на иголках. И всё как-то ныло, ныло внутри. Словно это её собирались избить, а не Огонькова… Эх, если б её! Она бы преспокойно сказала всё учительнице или бы сумела убежать! Но этот Огоньков не хотел ни убегать, ни жаловаться!.. Ну что ей делать, что?!

А кругом никто ничего не замечал – класс жил по-своему. Могла бы Наталья Викторовна заметить. Да у неё голова болела, она прямо посреди уроков два раза пила таблетки. И говорила совсем тихим, медленным голосом. И от этого в классе было как-то слишком тихо. И время тянулось медленно. Прямо невозможно было досидеть до звонка.

Наконец пришла воспитательница Зоя Васильевна. Начали строиться шумно, толкаться. Пошли обедать. Класс превратился в группу продлённого дня.

Обед был вкусный – всё Ольгино любимое. К тому же она ведь сегодня ещё и не завтракала – большую переменку истратила на Огонькова.

И теперь Ольга ела, обо всём позабыв, поглядывая в большое школьное окно.

Погода ещё стояла хорошая, солнышко светило. Но ветер уже дул по-осеннему. Листья летели мимо окон столовой целыми тучами.

Так ела Ольга, отдыхая от своей большой заботы… Но едва только компот допила и поставила стакан, опять вспомнила – опять заныло где-то внутри, будто зуб заболел. У неё хоть всего один раз в жизни зуб болел, но этот раз она запомнила очень хорошо.

* * *

Продлённая группа пошла на прогулку. Ольга отправилась в класс. Подумала: ну что ж, пока хоть домашнее задание поделаю. Времени ещё оставалось почти полтора урока. Достала задачник и тетрадку по арифметике. Написала: «26 сентября». У букв ноги разъезжались, словно бы они стояли не на строгой синей линейке, а на скользком льду. Ольга нахмурилась, прочитала задачку: «…купил в магазине две тетради и ручку…»

Было совершенно непонятно, чего дался ей этот Огоньков Генка. И почему именно она должна отвечать за него? За шестиклассника! Он ведь и сам взрослый!..

Неожиданно затрещал звонок. Ольга почти его не услышала, споря сама с собою. Главное, что она не знала, как поступить. И вдруг снова звонок грянул – кончилась переменка между пятым и шестым уроками. И тут Ольгу кто-то шилом кольнул: «Господи! Да ведь старику же ботаники надо сказать! Он уж обязательно что-нибудь…»

Ольга выскочила из класса, запрыгала по лестнице не хуже самого Огонькова. Школа сейчас была похожа на вокзал, с которого уходят разом сто поездов. Звонок на отправление дан, поезда, как видно, уже тронулись. И все бегут, бегут, стараясь догнать двери своего поезда. И Ольга бежит – вот и её дверь. Стучаться или прямо так?.. Постучала, дёрнула дверь – закрыто!

Нету старика ботаники, никто не поможет ей. Всё должна сама решать!

* * *

В школе сидеть она больше не могла. Вышла на пустой двор. Ветер дёргал её платье в разные стороны. Ольга вынула из портфеля кофту, застегнулась на все пуговицы. И всё равно по телу бегали иголки дрожи – то ли от холода, то ли ещё от чего.

Так, переминаясь с ноги на ногу, она простояла у школы весь шестой урок. «Вот Огоньковище! – думала она. – Да что я ему сторож здесь – сторожить?!» Однако не уходила. Наконец, заглушённый стеною, задребезжал звонок. Сердце у неё сразу забилось быстрее, быстрее. И совсем уж нестерпимо стало ждать!..

И вот двери начали открываться со стуком и грохотом. Старшеклассники ватагами выходили на улицу. Многие с удивлением поглядывали на Ольгу.

И вдруг она увидела: вышли те мальчишки, дежурные, и ещё двое. Они привалились спинами к деревянному заборчику, за которым был ботанический участок, и стали тихо о чём-то переговариваться. Было ясно, кого они ждали. Огонькова! Ольга быстро отступила за колонны школьного крыльца. И стала подглядывать оттуда.

Теперь, когда враги были прямо перед нею, она почему-то начала успокаиваться. В конце концов, Огоньков всё знал. Он мог хоть сто человек с собой взять против этой четвёрки! Ольга даже хмыкнула злорадно…

И тут она увидела Огонькова. Он был один. Стоял на верхней ступеньке широкого школьного крыльца и смотрел на своих врагов. Ольгу, которая была в каких-нибудь двух шагах от него, Огоньков, конечно, не замечал.

– Ну что, орлы? – спросил Генка. – Вчетвером-то оно смелей получается?

Мальчишки, как и Ольга вначале, решили, наверное что Огоньков тоже пришёл со своими дужками. Но вдруг они поняли, что Генка совершенно один. И их, видно, зло разобрало, что они испугались его – одного человека. Они начали ругаться. Ольга почти ничего не понимала в этой ругани, но всё же догадывалась, что это самые жуткие и чёрные слова. У неё дыхание перехватило, она только повторяла про себя: «Ой! Ой! Ой!» Но Огоньков, уж наверное, всё понял. Он сбежал вдруг на землю по ступеням и спросил:

– Ну, что ж вы? – словно бы старался их подбодрить.

Он теперь стоял почти рядом с ними… И вдруг сильно ударил крайнего мальчишку кулаком в нос, а потом в живот. Этот мальчишка отшатнулся, скрючился, но зато остальные трое наконец будто опомнились. Раз – и один сцепился с Огоньковым, раз – и другой повис сзади. Генка упал… И тут словно какой-то ветер подхватил Ольгу. Она выскочила из своей засады, замахнулась портфелем:

– Бандиты! Бандиты! Я всё про вас видела!

Неизвестно, что бы она сделала дальше, – наверное, треснула портфелем, кто под руку подвернётся, да споткнулась на последней ступеньке и со всего маху рыбкой шлёпнулась на асфальт.

– Атас! – крикнул кто-то из четвёрки. – Сейчас шум будет. Отваливай… – И топот ног.

Ольга вскочила сгоряча. Увидела, что Огоньков сидит прямо на краю тротуара. На переносице полукруглая ссадина как луна, из нижней губы, расползаясь жирным пятном, идёт кровь. Огоньков лизнул губу, сплюнул.

– Ну, ты даёшь! – Вдруг он увидел что-то, встал, шагнул к Ольге: – Ого, брат! Да ты… смотри-ка!..

Тут Ольга и сама почувствовала какое-то тёплое щекотание по левой ноге. И сразу больно-больно стало… Ой! Ольга даже пошатнулась: вся коленка была в крови, и дальше, вниз по ноге ползли красные змейки, осторожно трогали розовый Ольгин носок. «Вот хорошо, что не белые гольфы», – подумала Ольга. И тут в ушах зашипело и зазвенело, перед глазами запрыгали золотые и чёрные круги. Ольга попятилась и села на холодную гладкую ступеньку…

* * *

Минут через двадцать Ольга с обвязанной ослепительно белым бинтом коленкой хромала по школьному двору. Огоньков нёс её портфель.

Ольга всё никак не могла забыть те жуткие мгновения, когда врачиха промывала ей огромную ссадину вытаскавала из-под кожи два камешка, состригала ножницами грязные красные лохмотья. А потом всё прижигала, прижигала йодом… Больно было ужасно! Ещё и теперь ныло и дёргало, будто в её разбитую коленку переселилось сердце.

Но во время всей операции Ольга почти ни звука не проронила. Очень хотелось заплакать. Между прочим, ей даже говорили, что полезно пореветь немного, когда слишком больно. Однако приходилось зубы всё время стискивать и молчать, потому что рядом стоял Огоньков. Сам привёл её туда и, когда врачиха сказала ему выйти, твёрдо ответил:

– Нет!

– Она тебе кто – сестрёнка?

– Из моего звена. Я вожатый!

Добрая врачиха, конечно, и знать не знала, какой Огоньков вожатый и что у него за звено. Она только растерянно плечами пожала:

– Ну… ладно.

И Огоньков остался.

* * *

– Чего, домой тебя проводить, что ли? – неловко спросил Огоньков. – Мать небось там икру мечет?

– Не мечет, – сказала Ольга. – Она во вторую смену ушла. Её до самого полдвенадцатого ночи не будет.

– А кто будет?

– Я.

– Погоди, а… это самое?..

Ольга догадалась: Огоньков про отца хотел спросить. Отца у неё не было. Она ещё в малышовскую группу ходила, когда отец… уехал. Да, так мама сказала: «уехал».

И теперь только слал переводы денег. Каждый месяц мама говорила:

– Надо на почту сбегать…

А в руках у неё была всегда одинаковая серовато-жёлтая картоночка с таким пушистым оборванным краем. Ольга (уже забыла откуда) знала, что это отцовский перевод. Однажды она заглянула в эту бумажку: «45 руб. 00 коп.». Вот, значит, сколько полагается на её воспитание – сорок пять рублей…

О бывшем отце и о картонных переводах Ольга думала привычно, спокойно. Только не любила, конечно, когда об этом выспрашивали.

А Генка – он ведь ничего не знал. Однако сразу почувствовал, что начинается неловкость, и замолчал. «Как Борис Платоныч», – подумала Ольга. И стало приятно, что Генка чем-то похож на старика ботаники.

– А хочешь, пойдём к нам, – прервал молчание Огоньков. – Чайку по стаканчику треснем…

– Как треснем?

– Ну, выпьем. – И вдруг добавил: – У меня дед чего-то загибается. – Постучал пальцем по груди. – Моторчик отказывает.

Ольга с трудом слушала Огонькова. Слова его были какие-то колючие, будто ежи. Едва возьмёшь – тотчас хотелось бросить. Не могла она себе как-то представить домашнее неторопливое чаепитие со словом «треснуть», а болезнь старика ботаники рядом с придурочным «загибается». Словно Борис Платоныч не человек, а сгоревшая спичка.

– Ну чего, пойдёшь? – уже нетерпеливо спросил Огоньков.

Ольга кивнула.

– Лады!.. Не болит?

– Прошло уже.

– Деду скажем, что упала, и больше ни звука… В общем, что без драки. А то знаешь… Он это самое…

Они шли вдвоём по улице. И Ольга чувствовала себя не очень-то удобно. Идёшь со взрослым мальчишкой, он тащит твой портфель, на брата и сестру – сразу видно! – не похожи…

А вот Огоньков наоборот: шагал себе как ни в чём не бывало, болтал, сыпал своими неудобными, непривычными для уха словечками. Пожалуй, даже весёлым казался.

Такая уж была черта у Огонькова. Правда, Ольга распознала её потом. Огоньков если кому верил, если кого принимал в свои, того не стеснялся, с тем разговаривал обо всём и тому доверял. А к слову сказать, таких вот «своих» у Огонькова почти не было. Но зато уж друзей он помнил навсегда. И о каждом говорил мечтательно и грустно. Например, так: «Вот у меня дружок был в лагере, так мы с ним знаешь!..» Но в школе до сих пор ни с кем Огоньков так и не сошёлся. Второй год здесь учился, а всё особняком, всё мимо.

Только вот одна Ольга за него заступилась.

* * *

Огоньков, оказывается, жил совсем рядом с ней, в соседнем переулке. Минуты три или четыре ходу. У него был домина с необъятной лестницей, тусклыми длинными зеркалами, стоящими, как стражники, по бокам, и старинным неспешным лифтом.

Огоньков сперва нажал шестой этаж. Но когда они проезжали третий, быстро нажал красную кнопку «Стоп», открыл дверь.

– Лифт же испортишь! – сказала Ольга. – Ты что!

Она, между прочим, правильно ему сказала. Огонькову до третьего можно и на одной ножке допрыгать. А если кто правда на шестом живёт?.. Ольга, например, даже на седьмом жила. Так без лифта туда добираться – это же буквально весь воздух выдышишь.

Но Огонькову разве такие вещи объяснишь?!

– Не бойся, – распетушился он. – Тут всё высший класс, рука мастера!

Он вдруг помчался на четвёртый этаж, вызвал оттуда лифт! Кабинка послушно пошла кверху. Тотчас она вернулась обратно вместе с Огоньковым.

– Ну, где я его испортил? – торжествующе закричал Генка. – Тут дело не в порче, а в точности движений, поняла? Я точность движений отрабатываю!..

– Зачем?

– Надо!

* * *

Старик ботаники лежал на очень широкой деревянной кровати, разукрашенной резными фруктами и людьми. И кругом было всё старинное, и пахло старинным. И книги поблёскивали зелёным и красным в застеклённом шкафу на львиных лапах. И с потолка спускалась потемневшая медная люстра.

– Во, дед! Привёл к тебе гостя! – громко сказал Огоньков.

Старик ботаники приподнялся на мягкой подушке.

– Оля пришла! – Он улыбнулся, быстро осмотрел её добрыми глазами. – Вот так чудо! Вот так молодец!.. Ой, ой! Погоди! Ногу себе где-то разбила. Господи! Кровь-то какая!

И правда: на бинте просвечивало красное пятнышко. Надо же, просочилось!..

– Прыгают через верёвочку эту, как ненормальные, – небрежно бросил Генка.

– Не врал бы хоть, врун! – прошипела Ольга в ответ.

Старик ботаники стал её расспрашивать, что там да как там в школе, и Ольге самой пришлось малость приврать. Потом они стали говорить про Огонькова. Борис Платоныч жаловался, улыбаясь:

– Генька-то мне ничего не рассказывает. Всё сам с собой, как на необитаемом острове живёт…

Вопросы его были совсем простые. Ольге хорошо и спокойно было отвечать ему, сидя на прямом деревянном стуле с высоченной, как башня, спинкой.

Когда взрослые разговаривают с детьми, то они обычно что? Или веселятся над тобой, словно ты конферансье, или начинают тебя веселить. Но редко кто из них говорит серьёзно. Редко кому интересно просто поговорить. А Борису Платонычу именно было интересно.

– Дед, рубать чего есть? – крикнул Огоньков откуда-то из другой комнаты.

– Суп я сварил, из пакета. А второе, Геня… Сходи, дружок, за котлетами. И с вермишелью их отварной…

– Я суп твой греть поставлю, посмотрите здесь! – Входная дверь захлопнулась.

Через две минуты Ольга пошла на кухню, к супу. Боже ты мой, что это была за кухня! В жизни Ольга не видела столько грязной посуды. Вся мойка была завалена ею и весь столик. И на полу, на жёлтом линолеуме, сплошь пятна – чёрные, серые, бурые, какие-то зелёные, – словно это не пол, а географическая карта мира.

Она вернулась к старику, и, видно, на физиономии было у неё что-то такое написано. Старик ботаники спросил – Ольга только покраснела. Ответить она не знала как и поэтому не решалась. И вдруг в голову пришли самые простые слова:

– Можно, я там… Я хочу помыть там немного.

Старик ботаники смотрел на неё одну секунду. Потом глаза отвёл. И, честное слово, Ольга не ошиблась: он покраснел! Покраснел и сказал:

– Спасибо тебе большое, милая! Мы ведь с Генькой одни. Да вот я ещё, видишь…

Ольга нашла старую, сухую, аж запылившуюся мочалку для мытья посуды и кусок мыла. Началась работа. Ольга очень хорошо знала её. Сперва посуды кажется такая гора, такие джунгли! А потом глядишь… уже надо думать, куда бы ставить чистые тарелки. Глаза боятся, руки делают! Так мама любила говорить.

У них под праздники всегда гостей бывает – ого-го!.. А значит, и посуды потом целые горы. Но если взяться дружно…

Ольга думала об этом, ещё о чём-то. А сама мыла да мыла. Мокрыми руками выключила закипевший суп. В общем-целом, потихоньку осваивалась здесь и приводила всё в божеский вид. Очистила столик, поставила три тарелки, рядом положила три ложки, три вилки.

– Что-то и грохота никакого не слышно. – За её спиной стоял старик ботаники. – Неужели даже ни одного блюдечка не разбилось?!

Ольга порозовела от гордости: стопки блюдец, тарелок и тарелочек стояли чистые и белые, словно колонны в Большом театре.

Генка вошёл. Старик ботаники кивнул ему:

– Кто же здесь среди нас вожатый?

– Ну, дед, я просто умолкаю до будущего года! Я просто ухожу в подполье!

– Только котлеты нам оставь!..

Пообедали, и старик ботаники сидел с ними за столом. После Ольга подмела пол, а Генка тряпкой на швабре все комнаты протёр: кухню, кабинет, спальню, столовую. Это было не так уж и сложно. У них на полу линолеум. Вот если б паркет был, как у Ольги… Но зато у Ольги всего только кухня и одна комната.

А ещё – и это главное! – всё у них оттого получалось быстро, что Огоньков не злился и не хандрил, как обычно мальчишки, если их заставляют убирать.

– Палубу драить – это работа отличная! – кричал Огоньков. – Точно, Олька?

И потом вдруг ни с того ни с сего запел грубым, как в радио, голосом:

– «Жил-был король когда-то. При нём блоха жила. Блоха! Ха-ха-ха-ха!»

И Ольга тоже начинала смеяться, но не как в этой песне, а просто оттого, что смешно:

– Ха-ха-ха-ха!

И получалось ещё смешнее…

Она вернулась домой поздно. Не очень поздно, но всё-таки; только русский успела написать – началось «Спокойной ночи, малыши!» Ольга всё ещё смотрела эту передачу, по старой памяти. Но спать после не легла. Ещё арифметику надо было заканчивать и чтение читать, естествознание…

* * *

Потом они снова не виделись дня три. Ольгину уверенность, что всё теперь наладилось, принялся было прогрызать чёрный червячок. Да здесь ещё Светлана с Таней Лазаревой начинали шептаться на виду у всего класса. Будто у них дело есть страсть какой важности!

Не то чтобы Ольге очень уж хотелось быть с ними. Но всё же как-то обидно получалось. А вообще-то на Светлану Ольга уже смотрела вполне равнодушно, как на простую девочку. Даже один раз на рисовании попросила у неё тот знаменитый ластик. Светлана очень удивилась, но всё-таки дала. А потом сразу на Лазареву: видела та или нет.

Когда Ольга отдавала и «спасибо» говорила, Светлана на неё шикнула – для Лазаревой, на всякий пожарный, – что, мол, свой надо иметь. Ольге было и смешно и обидно. Надо же, ещё недавно дружили!.. Но это всё было теперь неважно.

В субботу вдруг пришёл Огоньков. Прямо в класс. Пошарил глазами, увидел её: «Эй, иди сюда!» – и сам пошёл навстречу. Ольга смотрит, а у него на куртке пуговицы нет – той самой, которую оторвал, когда за Светланой погнался.

– Хочешь, пришью?

– Ты что? Заболела?

– Испугался?

– При чём здесь испугался?! – Огоньков быстро снял куртку. – Не волнуйся, я не такое выдерживаю!

В субботу у второго «В» последний урок труд – значит, иголка и нитка сегодня под руками.

– Ты побыстрее давай! – нервно сказал Огоньков.

Всё же их многие успели заметить из класса и, кажется, ещё из третьего «А» – он рядом. Но хрюкнуть или там ещё что-нибудь такое ни один не посмел.

С Огоньковым не очень-то похрюкаешь: на всю школу славится! Ольга это сразу поняла, и было приятно.

Только она кончила, Огоньков поскорее куртку надел и уже обычным своим тоном:

– Короче говоря, дед сказал: если хочешь, мы с ним завтра в лес. Хочешь?

– Хочу.

– Ну приходи тогда к нам в восемь утра.

Тут она вдруг что-то вспомнила:

– А мы вернёмся во сколько?

В эту секунду звонок забренчал. Огоньков медленно поднялся, как будто он был завучем:

– Часика в три… Знаешь чего, вот тебе телефончик. Позвони деду вечером. – Он вынул из Ольгиной тетради промокашку, написал телефон.

В класс уже полноводной рекой лились второклассники. Но перед Огоньковым тотчас расступались. Будто он ледокол…

Когда Генка ушёл, начались шуточки, что, мол, Яковлева-то у нас – тили-тили тесто!.. Истратов Саша прямо так и сказал!.. Ольга покраснела, побледнела и уже совсем собралась зареветь, да вдруг крикнула:

– А ты зато трус, Истратов! Что ж ты, когда он здесь был, помалкивал? Вот я его на следующей переменке позову, ты ему и скажешь, ладно?..

И тотчас увидела, как повяла у Истратова на лице ехидная улыбочка. И весь класс замолчал, будто отступил перед Ольгой и Огоньковым. Ольга победно огляделась кругом. И вдруг почувствовала, что плоховатая у неё получилась победа. Все были за Истратова, а не за неё. Потому что Огонькова в школе очень уж недолюбливали, побаивались: больно он драться любил; как чуть что – кулаки. От него и младшим не раз доставалось.

Вошла Наталья Викторовна, начался урок. Но в классе всё слышалось Ольге какое-то недоброе молчание. Молчание против неё.

Ольга чувствовала себя на своей парте, как на крохотном островке.

* * *

На воскресенье уроков не задают. Но сегодня ей и без того хватало забот… Из лесу они вернутся часа в три, в четыре. Выходит, Ольги не будет целый день. А там уж до вечера только останется маленький кусочек. Да ещё мама обязательно захочет лечь пораньше. С понедельника ей выходить в утреннюю, надо выспаться.

В общем, неудобно получалось, неловко перед мамой. Не виделись целую неделю, только утром, наспех. А теперь вот и в воскресенье…

Словом, домой она шла с тяжёлым сердцем. А мама, конечно, всё поняла по-своему:

– Ну что? За поведение, что ли, снизили? Ох, Ольга!..

– Да не снизили ни капельки!

– А чего ж дневник не показываешь?

– Я ещё войти даже не успела!

Мама не спеша перелистала дневник. Она сидела за столом сама как ученица: худенькая и прямые волосы заложены за уши. Рассмотрела Ольгины отметки: «пять» за чтение, «четыре» по арифметике, «четыре» и «три» по русскому. А за поведение за неделю стояло «пять». Даже без всякого минуса.

Наталья Викторовна, между прочим, любит разные минусы выводить. И тогда круглое воскресное счастье получается уже надтреснутым, как старое блюдце.

Сели обедать, и мама потихонечку старалась загладить свою вину, что не поверила Ольге сразу. А Ольга-то как раз и не думала обижаться. Ольга наоборот – сама всё прилаживалась, как бы сказать про завтрашний лес. Но никак это было невозможно – язык прямо не поворачивался…

Наконец мама не выдержала:

– Ну, доча, я же нечаянно! Ты вон всё суп никак не съешь, а меня уж глазами сто раз съела… Пятёрку получила, так я же, наоборот, очень рада!

– Я ни капельки! – чуть ли не испуганно сказала Ольга. – Я совсем про другое…

– А, про другое! Ну тогда хорошо… А про что?

Ольга молчала. Только ложкой блестящей водила по краю тарелки.

– Знаешь чего, – решительно сказала мама, – давай поедим сперва… Я тебе честно говорю: я такой обед сегодня сварила – закачаешься! А мы с тобой его едим, как две швейные машинки, – вся сладость мимо нас.

Ольга, конечно, улыбнулась на эти мамины слова. И они взялись за дело как следует. Суп и отбивные проехали в молчании. А на середине мороженого Ольга всё рассказала: про старика ботаники, про Светлану, про Огонькова, про сегодняшний случай в классе… Мороженое таяло, всё ровнее растекалось в блюдечках. Но ни Ольга, ни мама не обращали на это внимания. Разговор был серьёзный. И мама отвечала серьёзно, хотя и с улыбкой:

– Тут, доча, ничего особенного нет. Хочешь съездить – ну и съезди. Обязательно даже поезжай! Вот так и будет хорошо.

Вечером, часов в девять, когда Ольга, спокойная и счастливая, легла спать, уже засыпала, но ещё не спала, мама взяла телефон и вышла с ним в прихожую. Сквозь тоненькую стеклянную дверь Ольга услышала её голос:

– Марину можно?.. Алё, Марина?.. Ну да, это я, Настя Яковлева… Вы завтра, значит, что? У Славы? Ага, да. И я смогу, представляешь! Подвезло малость. Меня дочка отпустила… Нет, в лес уезжает. – И, немного подумав, добавила: – Со школой…

«Вот как, значит, – сказала себе Ольга. – Она и рада, что я уезжаю!» Но ни обижаться, ни даже просто думать об этом уже не было сил. Ольга уснула.

* * *

Утром она уж не помнила толком, что там было вчера. Только какая-то колючка царапнула разок сердце – и всё. Да и некогда было помнить. Приходилось спешить и спешить!

Пока Ольга причёсывалась в ванной, мама варила яйца, готовила бутерброды. Ольга на кухню вбежала – даже ахнула:

– Да ты что, мам?! Разве ж я столько съем?

– А тут, доча, нам с тобой вместе… Меня вчера тоже кое-куда звали, да я отказалась. А уж вечером поздно, ты спала, позвонила, что ладно, поеду…

– А-а… – Ольга сразу вспомнила, за что хотела на неё обижаться. – А когда вернёшься?

– С тобой вместе. Или раньше на часок. Ты ведь в четыре?

– Да, Борис Платоныч сказал…

– Ну, а я в три или в полчетвёртого. Мы ещё вместе кинопутешественников поглядим!..

Ольга бежала проходным двором к дому Огонькова, и так было ей хорошо, так свободно, так честно ей было! Руку грел газетный свёрток – с бутербродами и неостывшими ещё яичками. А в сердце, на месте той, вынутой теперь колючки, сладко-сладко ныло: «Какая мама у меня! Какая мама у меня хорошая!..»

* * *

Они шли по осеннему лесу. Ещё не испорченные дождём листья упруго прогибались под ногами. Особенно это было заметно там, где отдельно, небольшим отрядом, стояли клёны. Вот, оказывается, почему говорят: ковёр осенних листьев.

А где берёзы росли, всё шелестело и осыпалось, осыпалось… Листья плавно мелькали по воздуху и тихо позванивали, словно полегчавшие вдруг пятаки. «Так монеты в воде тонут!» – вспомнила вдруг Ольга. Перед отъездом из деревни они с мамой бросили в озеро по две монетки – медяк и серебро, – чтобы вернуться. Вода в озере тёмная, но чистая – видно глубоко. Белые и жёлтые кружочки уплывали, уплывали вниз, под лодку, словно по очень скользкой лестнице сбегали…

Ольга шла рядом со стариком ботаники, а Генка шагал в стороне и впереди. Сквозь кусты и лиственный дождь ярко виднелась его синяя шерстяная куртка. Солнышко горело жёлтым нежарким светом. И облака, плывущие в синеве, не трогали его, старались пройти стороной – словно жалели. «Может, то был последний погожий день во всей этой осени», – так сказал, а вернее, подумал вслух старик ботаники.

– В сентябре-то жить можно, – говорил он, – незнойко, дышится мне хорошо, – он вздохнул, будто набираясь сил, ещё вздохнул, – а следующий сентябрь далеко, девочка… Через целый год надо пройти! Как дорогу эту одолеть? Я не знаю…

Ольге представился огромным длинный, как море, год. Отдельно зима. И весна. И лето… А старик ботаники – он ведь был старый, он был уже совсем старый и больной. У него сердце билось кое-как, ничуть его не жалея…

Но как это человек может умереть? Живёт-живёт, а потом – куда он девается?.. Нет, она, конечно, знает: мёртвых закапывают в землю. А сама жизнь? Куда она из человека пропадает?..

Ольгины дед и бабушка умерли. Но их она и не видела никогда живыми, не была с ними знакома. Только фотокарточки и могилы на кладбище… Холм продолговатый дедов, холм продолговатый бабушкин. Ольге – когда она была поменьше – всегда казалось, что должны быть замки на этих заросших цветами буграх.

В общем, выходило так: бывают живые люди, бывают мёртвые. Но чтобы знакомый живой человек: сегодня – здравствуйте, а завтра… Этого Ольга представить себе не могла. Поэтому она набралась храбрости и сказала:

– Ничего, скоро опять сентябрь наступит. Год пройдёт, и он наступит. – И чтобы старик ботаники ничего не успел ответить, крикнула громко: – Эй-эй, Генка! Где ты?

– Эге-гей! Ко мне!.. – принеслось в ответ.

Минут через пять они увидели Огонькова. Он стоял, прислонившись к шоколадной сосне. Корни её крепко вцепились в край оврага, не разрешая стенке его обрушиться с отвеса вниз. Ольга прямо ужаснулась, какие огромные, скрюченные деревянные пальцы были у этих корней.

– Послушай, дед, – сказал Огоньков задумчиво, – может, мне правда стать ботаником?.. Мама с отцом ботаниками были, и ты ботаник. И я стану ботаником!

– Я, Геня, право… Я бы очень и очень…

– Хорошо бы! – продолжал Огоньков, нисколько не слушая деда. – А только для ботаники всю школу эту проклятую надо проучиться. А я только и думаю, как бы хоть до конца четверти дотянуть…

– Ну, Геня! Без учения…

– Да знаю! – Огоньков сердито ударил ногой – сбил в овраг шишку. Она полетела с обрыва и пропала, и не слышно было, как и где там она шлёпнулась. – Тут и знать-то нечего: ученье – свет, неученье – тьма, повторенье – мать ученья, век живи – век учись, учиться – всегда пригодится… Я это всё знаю, дед! Дальше-то что?

Старик ботаники стоял опустив голову. Лица его не было видно за широкополой шляпой. Только длинные волосы спускались на виски белыми сосульками. А Генка ломал и ломал на мелкие кусочки тонкую, как проволока, сухую палочку.

Ольга в эту секунду старалась стоять понезаметнее. Даже чуть отшатнулась за куст боярышника, усыпанный красными ягодами.

* * *

Но такие уж удивительные люди были эти двое. «Двое Огоньковых», – подумала неожиданно Ольга. Старик ботаники, наверное, ведь тоже был Огоньков!

Прошло минут десять, и размолвка их забылась, словно маленькая станция для пассажиров в быстролетящем поезде.

А вот Ольга так не могла. Даже и боялась такого. Она всегда старалась всё выяснить до конца. Чтобы не было каких-нибудь обид или недоговорок. Чтоб уже потом про старое не вспоминать!.. И мама у неё такая же. Она говорит: «А то эти обиды накапливаются, как ил в пруду. Разве столько черноты можно в себе таскать?»

Но старик ботаники и Генка ничего – могли. Будто совсем не уставали от этой ноши.

Они шли уже опять спокойно втроём меж деревьев, как будто по музею. Старик ботаники рассказывал… Чуть не о каждом дереве он мог рассказывать. Да зачем оно так растёт, да почему… Он как будто бы за них говорил, за эти деревья. Высказывал то, что они сами хотели бы сказать, их мысли. Такой удивительнейший был это старик!

Раньше в породах Ольга не очень-то разбиралась. Откуда ей было их знать! Ну берёза, сосна, ёлка. Клён – листики резные… А здесь поздороваться с нею вышли из лесу тополь, и вяз, и дуб.

Ива опустила длинные волосы до самой воды. Старик ботаники говорил, словно уговаривал:

– Нет, не печальная! Ей хорошо… Это всё мы насочинили! – Потом всё же добавил: – Ну, действительно задумчивое дерево. Они же разные по характеру, как и люди: тот весёлый, тот не очень…

Ольге хорошо теперь было приглядываться к деревьям опытным глазом, самой находить их, распознавать… Скажем, берёзы. У них, оказывается, тоже разные сорта. Как, например, у яблонь.

– А знаете как, если заблудишься, из лесу выбираться? – неожиданно спросил старик ботаники.

Они все трое сидели на низком и широком сосновом пне. Сидели, касаясь друг друга плечами, завтракали.

– Как из лесу выбираться? – с улыбкой переспросил Огоньков. – О! Слышишь? – Вдали где-то проскакала электричка. – Вот туда и шагай! – засмеялся он, очень довольный своей шуткой.

– Ну, а если серьёзно? – спокойно и твёрдо продолжал старик ботаники. – Если в тайге, скажем?

– По мху… – неуверенно сказала Ольга. Она где-то что-то слыхала про это. Но где и что?..

– Да всем известно, – со скучающим лицом протянул Огоньков, – как дважды два!.. Мох растёт на севере, а ветки у дерева гуще на южную сторону…

– Долгонько, вижу, вам придётся плутать! – притворно засокрушался старик ботаники. – Покамест железную дорогу в тех местах не проведут. Чтоб вам по звуку…

– Не, дед, погоди! – сказал Огоньков. – Я же точно помню. Вроде даже читал про мох и про ветки…

Борис Платоныч пожал плечами, улыбнулся мягко:

– Тем писателям, видно, тоже придётся поплутать…

– Не, ну правда?..

– А ты сам посуди. Разве дерево может определять стороны света?.. Или, вернее, так скажем: разве дереву нужно определять стороны света? Оно ведь не лётчик и не птица! А то, что вы говорите, – это же просто сказки для детей младшего возраста!

– А тогда чего ж…

– Просто заметили, что обычно с южной стороны веток больше. С южной солнышка бывает больше. Вот дерево туда и тянется своими руками… Ну, а если вдруг с северной стороны лучше освещение? Или с западной?.. Так ведь тоже бывает – в лесу деревья стоят по-разному! Вот и выйдет: что ни дерево, то и свой юг.

– А мох? – спросила Ольга.

– Так же и мох, девочка. Только он наоборот – тенёк любит.

– А как же тогда из тайги выбираться?

– По звёздам, по солнцу, по компасу.

– А в ненастную ночь и если компаса нету?

– В тайгу, Геня, как попало не ходят. А если ходят, значит, плутают…

Вдруг он замолчал, склонив седую голову на плечо. Сидел и думал о чём-то и видел, наверное, совсем не этот лес. Ольга даже бутерброд перестала жевать, посмотрела на Огонькова. А он пальцем ей показал: погоди, молчи, после…

* * *

И потом опять они брели втроём по лесу. Большие деревья постепенно кончились, отступили, пошло мелколесье – всё осинки да чахленькие берёзки.

А вот и захлюпало под ногами. Они пробирались теперь по нестрашному, полуосушенному, но всё ж таки мокрому болоту. Если шагать как придётся – промокнешь в два счёта.

Генка опять шёл в стороне – весело, легко. И думал он о чём-то своём, огоньковском. Синяя его куртка горела на фоне бурой болотной травы, на фоне ярко-жёлтого леса, что ждал их впереди.

– Ишь ты какой! – тихо улыбаясь, говорил Борис Платоныч. – Прямо рыцарь в чистом поле… А уж помучались мы с ним, о-ё-ёй!..

Ольга вздохнула про себя: она-то знала, как с ним можно помучиться! Однако спросила – просто чтоб поддержать разговор:

– Как это «помучились», Борис Платоныч?

– Да всяко, дружок, бывало. В одной школе не удержался, из другой я сам его счёл за благо взять. А уж в третью… Видишь, даже учительствовать пошёл! Нужно ведь, чтоб за мальчишкой глаз был! – Это последнее он сказал особым строгим голосом, словно убеждал кого-то.

А Ольга прямо рот раскрыла от удивления. Три школы переменил! Это же кому скажи – ну хулиган, да и всё! Буквально Бармалей какой-то! А ведь Огоньков… Если кое на что внимания не обращать, он же, можно сказать, просто хороший!

Но старик ботаники её по-своему понял. И стал говорить про своё личное, а не про Генку.

– А что ж, Оля, – начал он решительно, опять с кем-то споря, – мне было почти семьдесят, когда я ушёл из института. А ведь это возраст… Возраст!

– Разве вы не в школе работали?

– Ну конечно, нет! – Он усмехнулся. – Вот ты какая чудачка!

Ольга засмеялась. И старик ботаники вслед за нею. Так они и смеялись, глядя друг на друга. Огоньков услышал их, обернулся и крикнул:

– Вы чего грохочете?

Старик ботаники рукой махнул:

– Да нет, ничего! Оля решила, что я учитель, что я… в школе работал!

– А-а, – кивнул Огоньков значительно. – Дети есть дети.

Ольга сразу замолчала. Во-первых, она не потому вовсе смеялась! Ну и был бы он учителем, что ж тут смешного-то? Ей слово показалось смешным – «чудачка». Так её вроде никто и не называл никогда. А Генка уж сразу хвост распустил, как индюк: «Дети, дети!..» Сам-то он кто?

Но вслух она ничего этого говорить не стала. Потому что как начнёшь свою правоту доказывать, так ничего хорошего и не получится, одна ссора…

Потом, когда старик ботаники, встав на колени у какой-то берёзы, долго рассматривал её корни и почему-то качал головой, Огоньков вдруг оттащил Ольгу в сторону:

– Слушай, мыслитель, я тебе хоть раз объясню, чтоб ты знала…

Ольга отвернулась: не хотела она слушать, когда с ней так обращались!

– Ну ладно, – примирительно сказал Огоньков. – Я ж тебе серьёзно хочу сказать…

– Так и говори тогда.

– Я и говорю. – Огоньков вздохнул. – Мой же старик, он знаешь какой учёный! Светило!

– Как светило?

– Ну так называется. Если учёный соображает, что к чему, понятно?.. Только ему, представляешь, не везло всю жизнь. То лабораторию один раз отняли, то вообще сказали: всё, что вы делаете, – чепуха! Только после уже настоящие люди докумекали. Говорят: работай, сколько влезет. А уж он старый. – Генка вздохнул. – Потом, ещё из-за меня.

– Вот именно что из-за тебя, – сказала Ольга мстительно.

– Да брось ты!.. Что он в школе, что он не в школе – толку никакого. Так хоть не знал кой-чего, а теперь ещё хуже расстраивается.

Ольга хмыкнула сердито: что, мол, сам-то ты, Огоньков, должен хоть немного подтягиваться или не должен? Раз такой дед из-за тебя свою работу бросил!

Но Огоньков не стал разбираться, чего она там хмыкает. Стоял опустив голову, бил ногою кочку, словно неподатливый футбольный мяч, потом сказал:

– Ну, допустим, человек стекло кокнул. – Что ж, его за это повесить, что ли?.. Ты, говорят, нарочно. – Огоньков покачал головой. – «Нарочно»! Да хоть я его на бутерброд намажу. Разбил – вставлю! Нет тебе, сразу собрание… Да собирайтесь, пожалуйста. Только без меня! А на другой день прихожу – ещё хуже. Урок не пожалели, ты представляешь? И за стекло, и за неуважение к товарищам, и за то, и за сё… Даже пятый класс вспомнили! – Тут Генка как треснул ногой, что кочка сковырнулась набок. – Не буду я там учиться!

– Ты что, с ума… – тихо сказала Ольга.

Ей вдруг представилось, что в школе больше нет Огонькова и она осталась одна…

– Ладно!.. – Генка махнул рукой. И вдруг громко крикнул: – Дед, а что будет, если берёзу скрестить с ёлкой?

– Да что-нибудь вроде нас с тобой и получится, – ответил старик ботаники, улыбаясь. Он всё ещё стоял на коленях перед своею берёзой.

– Как это? – спросил Огоньков.

– А такое же, Генька, непонятное.

Тогда и Огоньков улыбнулся:

– А если ландыш с крапивой, знаешь что получится? Наша Олька! Точно-точно!..

* * *

В электричке на обратном пути сидели разморённые. Ни о чём говорить не хотелось, а только бы прислониться к плечу старика ботаники да спать. А тяжёлая твоя голова качается, перекатывается на слабой верёвочной шее. Куда вагон толкнёт, туда и она…

Спала Ольга, спал Огоньков. Да что там они! Глотнув чистого лесного воздуху, люди спали целыми электричками. Входили в вагон, подыскивали местечко, и тут же дрёма их одолевала.

Только старик ботаники одиноко сидел среди этого сонного царства. Будто единственное дерево среди ровного поля… Уже перед городом, когда поезд, словно растерянный зверь, стал кидаться со стрелки на стрелку, Ольга открыла глаза и увидела Бориса Платоныча. Он в окно не глядел и по сторонам не глядел. Взгляд его уходил куда-то поверх разбросанных налево и направо качающихся голов.

Лицо было совершенно спокойным, но, сколько ни приглядывалась Ольга, она не нашла в нём ни капли радости или улыбки. Будто бы он всё знал наперёд и теперь только ждал, когда то произойдёт, когда это…

* * *

Странная какая-то получалась картина. Ольга Яковлева была ученицей второго класса. А дружила она с людьми, которые старше её чуть не на сто лет!

Друзей, она считала, у неё трое: мама, Огоньков и старик ботаники. То, что она дружит с мамой, Ольга поняла недавно. А раньше думала, что мама ей просто родная.

Вообще-то со взрослыми дружить хорошо. Хотя бы потому, что с ними редко поссоришься; хотя бы потому, что от них всегда подхватишь что-нибудь интересное. Наконец, они, в случае чего, и заступятся.

И всё-таки есть тут один, но очень большой недостаток. Всегда ты со взрослыми чувствуешь себя каким-то недоразвитым малышом. Они в миллион раз больше тебя знают. И поэтому в любом споре ты проиграешь, если, конечно, не будешь повторять одно и то же, как ослиха. Например, можно заладить: «Нет, не так! Нет, не так! Нет, не так!» Но это уж просто глупо…

И ещё, между прочим, надоедает всегда быть под защитой, как будто ты не человек, а ртутный градусник – того гляди, разобьёшься. А взрослые по-другому не могут. Они обязательно должны заботиться! Хоть надо тебе это, хоть не надо…

И ещё устаёшь всегда смотреть на них снизу вверх, устаёшь, что они главные, а ты всю жизнь младшая: слушай да помалкивай.

Так думала Ольга… Нет, вернее сказать, не так как-то она, конечно, думала. Это уж я просто для ясности картины вынул всё да разложил по полочкам. Поэтому и получилось более-менее понятно. Но так ведь можно только в книжке сделать. А в жизни?..

Вот спросить Ольгу, она – хоть убей – не ответила бы, чего ей хочется, почему в душе живёт какое-то смутное беспокойство. Трёх своих друзей она по-прежнему любила. Особенно маму.

И всё-таки ей очень хотелось завести себе младшую подружку…

Опять я написал «хотелось», словно бы Ольга точно об этом знала. Нет, именно что не знала! Но когда у неё появилась вдруг такая подружка, она поняла: вот оно что мне нужно!

Девочку эту звали Галинка. Нельзя сказать, что она была какая-то уж совсем крохотуля, хотя и училась в первом классе. Ростом она даже почти не уступала Ольге. Но рост, как скоро стало понятно, это совсем не главное. А главное, что Ольга оказалась просто взрослее. И про многие вещи знала куда больше. Галинка, когда её слушала, говорила восхищённо: «Да-а? Правда-правда?!»

Они жили в одном доме, даже в одном подъезде, только на разных этажах. В школу поэтому часто ходили вместе. Галинка звонила ей: «Выходишь?.. Я во дворе буду». И Ольга что есть мочи грохотала вниз по лестнице, на ходу застёгивая портфель и утихомиривая желтобокое яблоко, которое норовило выскочить из портфеля.

Даже самая знакомая улица, когда начинаешь её рассматривать внимательно, становится какой-то другой. Ольга и Галинка научились рассматривать и примечать прохожих.

– Смотри-ка, смотри-ка, идёт! – говорила Ольга, а Галинка смеялась, закусив кулак.

Уже несколько дней они встречали этого необыкновенного человека. Он работал то ли трубочистом, то ли укротителем диких зверей. У него были усы-кренделя, густые брови козырьком. И под ними маленькие круглые глаза, которые всегда горели неугасимым чёрным огнём. А громадные усы при каждом шаге пружинно вздрагивали. Ольга и Галинка стали называть его «явление». Ольга где-то услышала это слово. И оно им обеим показалось подходящим и смешным.

«Явление» было одето в коричневое толстое пальто и серую шляпу. Оно шагало, легко помахивая толстой тростью.

Несколькими днями позже Ольга и Галинка приметили «явление второе». Это была девушка. Ничем особенным она вроде бы не отличалась от других. Только у неё были огромные чёрные наклеенные ресницы. Они открывались и закрывались не как у нас, не как обычные ресницы, а замедленно, словно шторы.

«Явление первое» всегда шло не спеша. А «явление второе» чаще всего опаздывало. Но громадные ресницы при этом взлетали и опускались всё так же медленно.

По «явлению второму», между прочим, всегда можно было узнать, опаздывают они сами или идут нормально. Если «ресницы» встречались ближе к школе, то ничего, жить можно. А если у дома, тогда надо было лететь!..

* * *

С Галинкой вообще оказалось интересно гулять. Просто самым обыкновенным образом ходить по улицам. Они это называли «ходить в путешествие». Иной раз они отправлялись часа на два. Брали с собой «сухой паёк» – у кого что было: яблоко, две-три конфеты, два-три печеньица.

В начале пути больше думалось об этой прихваченной с собою еде. Ольга и здесь была главной. Говорила:

– Ну ладно, вон до того угла дойдём, ещё по разу откусим.

Не то чтобы им уж очень хотелось есть. Но просто душа не на месте, когда у тебя в кармане конфета.

Иногда на пути им встречалась чужая школа. Близко они никогда не подходили. А уж во двор – ни за какие деньги!.. Всё казалось, что нагрянут незнакомые мальчишки. Это было, наверное, ерундой на постном масле, однако…

– Пойдём отсюда! – шёпотом просила Галинка.

И Ольга опасливо кивала в ответ.

А вот в институтские дворы ходить было интересно и не страшно. В их окрестностях оказалось пять институтов. Лучше всего было ходить в педагогический. Там рядом шелестел последними листьями большой дремучий парк. В нём уж было раздолье! Хочешь – набирай тополиных семян-носиков, хочешь – разбрасывай ногами шуршащую звонкую листву.

И там ещё, между прочим, были хорошие места для секретиков – для таких ямок застеклённых, в которые надо положить картинку, или фантик красивый, или значок. Интересно бывало найти секрет, оставленный тобою ещё на прошлой неделе. Разгрести нападавшие за это время листья, стряхнуть сверху маскировочную землю, и вот на свет появляется тёмное окошко секрета…

А вначале они как раз не любили это место, даже побаивались его. Когда пришли впервые да разобрали, что на вывеске написано: «Педагогический», да сообразили, что это значит, честное слово, ужас как перепугались! Педагогический – это же где учатся учителя!..

А из беспрестанно размахивающих руками дверей выходили целые толпы, целые тысячи народу. И всё это были учителя!..

Ольга и Галинка стояли у белой институтской стены, сжавшись и замере´в, как две сосульки. Но проходила минута за минутой. И – ничего. Даже наоборот, интересно было на них смотреть, на студентов. Ольга заметила, что все они какие-то удивительно спокойные. Беззаботные, что ли… Не такие, как старик ботаники, или Огоньков, или мама, или даже она сама.

Правда, некоторые студенты шагали с очень серьёзными, почти нахмуренными лицами. Но Ольге почему-то казалось, что они делали это просто для виду. Как иногда говорят в шутку: «Надень плащ, а то дождь будет!» Так же и они – надевали на себя серьёзность просто на всякий случай. Чтобы «дождя» не было…

Галинка ничего этого не замечала. Ну что ж, ведь она была всего лишь ученицей первого класса. Но ей здесь тоже начинало потихонечку нравиться. Здесь кругом такое настроение было, что как-то чувствуешь себя увереннее и веселей.

В этой беспечности деньки мелькали себе, мелькали… Ольга и знать не знала, что там творится у Огоньковых.

* * *

Однажды, когда она после путешествия только ещё собиралась сесть за уроки, весёлым голосом – здравствуйте пожалуйста – зазвонил телефон. Ольга со спокойной душой сняла трубку:

– Слушаю!

– А, это ты, – сказал Огоньков на том конце провода.

Так он сказал это, таким скучающим, обиженным голосом, будто звонил совсем в другое место, а попал нечаянно в квартиру Яковлевых. И теперь – хочешь не хочешь – должен был разговаривать с Ольгой.

– Ну давай-давай, – продолжал Огоньков так же бесцветно, – объясняй…

– А чего? Я не знаю… – растерялась Ольга.

– Хм… Вот даже как?..

От Огонькова можно было всяких штучек ждать, Огоньков мастер на розыгрыши… Когда старик ботаники на него сердится за это, Генка говорит: «Да ладно, дед… Я же для хохмы!»

Но сейчас Ольга что-то не могла поймать в его голосе те едва заметные, дрожащие весельем, нотки, которые…

– Ген, а что?.. Чего-нибудь такое случилось?

– Да нет, почти ничего, – ехидно ответил Огоньков. – Только дед из школы ушёл.

– Как же так он ушёл?! – испугалась Ольга.

– Ну, короче, ему врач сказал: или на пенсию, или в гроб. Понятно?.. А ты вообще-то позванивай. Может, ещё что-нибудь узнаешь. – И Огоньков повесил трубку.

Ольга сидела на неудобной табуреточке перед телефоном и пыталась разобраться в этом странном звонке. Сперва она испугалась, что старик ботаники сильно болен. А потом подумала, вспомнила, как Огоньков про это говорил. Вернее, каким голосом. Выходило вроде бы не очень страшно. Он обиженно говорил, а не то что боялся за старика.

И что-то в этом звонке Ольгу обрадовало… Что же? Ага, ясно: самое то, что позвонили вот, помнят про неё. Даже обижаются: куда, мол, она запропастилась. Это, конечно, было очень приятно!

Но что-то и беспокоило. Заставило сердце биться по-иному, как-то взрослее. Это трудней всего понять. Всё же она разобралась. Вот, оказывается, в чём дело! Друзей, а вернее сказать, дружбу нельзя бросать на полдороге. Нельзя так: подружилась немного и до свидания. В следующий раз ещё подружимся через месяц. На такую твою дружбу люди обижаются и чувствуют себя неуютно на свете. Оказывается, даже такие самостоятельные и взрослые, как Огоньков или старик ботаники.

Ольга прикинула, сколько же она с ними не виделась… Выходило, что недели две или даже больше. В общем, как стала с Галинкой ходить в путешествия. Значит, это из-за Галинки получилось?.. Вот как, из-за Галинки… Но ведь и Галинку теперь не бросишь, не оставишь на полдороге. Тем более, она младшая…

Уже лёжа в постели, в тёмной пустой комнате (мама ушла и сказала, что вернётся часов в десять), Ольга опять стала думать про это… Вот Огоньков, скажем. Сам он дружбу на полдороге может бросить очень легко. Ольга в этом убеждалась не раз. А теперь тот же Огоньков, будто забыв про свои собственные поступки, обижается как ни в чём не бывало… Странно!

* * *

На следующий день по школе гремела история. Огромный ком слухов, былей и небылиц катился по старшеклассным этажам. И когда скатился наконец в Ольгин коридор, был уже, наверно, величиною с земной шар. А в середине его сверкало, больно ударяя Ольге в глаза, одно имя – Огоньков!

Ужас, чего только не наговаривали! Что Огоньков подрался с учителем рисования, что разбил со злости витрину с кубками и грамотами, что целых два урока сорвал… Галинка ей шептала на ухо ещё и ещё всякие злодеяния. Такого, пожалуй, не могла бы натворить и целая банда отпетых второгодников.

– Ты зачем шепчешь-то? – сердито спросила Ольга. – Какой тут секрет? Все об этом треплются!

– А… а чего? – удивилась Галинка. – Я ничего!

– Просто неохота враньё слушать!

Галинка растерянно на неё уставилась. Они продолжали идти по коридору в длинной-длинной веренице пар. Так уж было заведено на втором этаже… Галинка сняла руку с Ольгиного плеча. Кто-то уже нетерпеливо наступал им на пятки: «Не отставай, не отставай!»

– Ты чего, с ним знакома, с этим Огоньковым? – медленно спросила Галинка.

Но ответить Ольга не успела. Какой-то шелест, какой-то ветер пронёсся вдруг по второму этажу. Все смотрели в одну сторону. Даже, можно сказать, в одну точку. По коридору свободной своей походкой, никого не замечая, шёл Огоньков. И все безропотно расступались перед ним, будто он ехал на невидимом автомобиле. Только одна пожилая учительница сказала ему очень спокойно:

– Что же ты не здороваешься, Геннадий?

– Здрасте. – Он сказал это и так кивнул – легко, словно здороваться с учителями не была его прямая обязанность, словно он встретился с нею на улице или мельком в метро.

Огоньков искал кого-то глазами. И Ольга поняла кого – её.

А длинная вереница пар уже сбилась, завихрилась, оттеснив двух-трёх дежурных учительниц куда-то к стенкам. Народ валом валил за Огоньковым. Ольга на мгновение поймала его взгляд и сразу крикнула:

– Генка! Гена!..

Опять шелест пронёсся по коридору. Народ вокруг Ольги начал таять, таять. Ольга одна осталась. А вокруг пустое пятно коридора. Лишь Галинка стояла рядом с нею, словно прилепленная.

– Привет, – кратко сказал Огоньков и взглянул на Галинку. – Это кто такое?

– Подруга моя!

– Да? Хм…

Звонок зазвенел, извечный школьный возмутитель спокойствия. Галинка ойкнула, ещё раз быстро чиркнула глазами по Огонькову и помчалась к своему классу. Огоньков этого словно даже не заметил.

Ольга закусила губу: ей самой надо было бежать. Всё же она осталась. Но слова огоньковские доходили до неё плохо, как будто застревали где-то и потом медленно просачивались в голову. Огоньков говорил что-то важное, а Ольга вместо этого слышала громкие команды учителей и топот сотен тапочек: классы бежали строиться – каждый перед своей дверью.

Ольга изо всей силы постаралась прислушаться к Огонькову.

– Значит, поняла? Поднимешься к нам, в дверь не звони. Тихонечко стукни, чтоб дед ничего не слышал… Я тебе сам открою.

И ушёл. Ольга осталась одна в пустом, торжественном коридоре. Двери классов были уже закрыты. Ольга пошла по этой тишине, словно канатоходец по канату – осторожно, чтобы не оступиться, не наделать шуму…

Робко вошла в класс. Остановилась. Все смотрели на неё. Таня Лазарева шептала что-то на ухо Светлане и незаметно показывала на Ольгу пальцем.

– Садись, Яковлева! – сказала Наталья Викторовна. – И никогда больше не опаздывай!

Ольга быстро села к себе за парту, раскрыла тетрадь. Сейчас была арифметика. По одному, по одному в её памяти стали выплывать огоньковские слова. Надо после уроков пойти в шестой «В», взять Генкин портфель и отнести к ним домой. Но так, чтоб старик ботаники ничего не понял…

Кончилась арифметика, словно одна минута прошла. Наталья Викторовна сказала:

– Все быстро выходят из класса. Дежурные открывают окна. Ольга Яковлева подойдёт ко мне.

Класс опустел. Ольга стояла подле учительницы.

– Ты сегодня на арифметике ничего не делала, девочка. (Ольга молчала.) Дома решишь две задачи, вот эту и эту. – Она показала Ольге по своему учебнику, – а потом задание, что всем. Запомнишь?

Ольга кивнула.

– А этот Гена Огоньков, он что?.. Ты дружишь с ним?

– Он же мой вожатый! – поспешно оправдалась Ольга. Но тут ей стыдно стало, она добавила: – И дружу.

* * *

Огоньков ждал её на лавке у своего подъезда. Помахал рукой, пошёл навстречу. Ольга, пыхтя, сгрузила оба портфеля прямо на асфальт – уморилась.

– Ну что? Ни жива ни мертва? – усмехнулся Генка.

Она сердито пожала плечами, не стала отвечать. Знал бы этот Огоньков, каково было войти в чужой класс, влезть в чужую парту! Хорошо ещё, шестиклассники на труд ушли!.. А потом надо через всю школу красться с двумя портфелями. А почему с двумя? Любой спроси – вот тебе и попалась!.. А потом надо ещё было пройти мимо нянечек, которые разговаривали, стоя у входных дверей!..

Но странно, никто даже не посмотрел на неё. Несёт человек два портфеля – ну и тащи себе на здоровье! Лишь один мальчишка (совершенно чужой, не из их даже школы, кажется) крикнул вслед:

– Профессорша! В одном портфеле двойки, в другом колы!

Но это уж было что… Ерунда!

Огоньков легко взял оба портфеля в одну руку, сказал:

– Пойдём к нам, с дедом повидаешься. Лифт он почему-то не вызвал. Потопали пешком по широкой и пологой лестнице. Огоньков рассказывал:

– Гога на меня орёт…

– Какой Гога?

– По рисованию… Орёт: «Без родителей не пущу!» А родители мои на том свете. – Огоньков криво усмехнулся. – Да что я ему, объяснять буду? Повернулся и ушёл.

Ольга вздохнула. Сбоку, снизу вверх глянула на Огонькова. Лицо у него было злое.

– Подходит Карпова: «Огоньков, тебя вызывают на совет дружины». Воскресенский, прилипало: «Пора, Гена, за ум браться». Я бы с ним поговорил один на один!..

Ольга не знала ни Карпову эту, ни Воскресенского, ни других шестиклассников, про которых говорил Генка, всё время как-то небрежно, хмуро. Ольге тяжело было слушать его. И чувствовала она: так не бывает, чтобы целый свет был виноват против одного человека. И когда Огоньков снова начал свою злую руготню, она прямо так ему и сказала.

– Много ты, я вижу, знаешь! – Генка обиженно дёрнул плечом. – Я ж тебе честно рассказываю, как дело было: один лезет, другой дёргает, третий ещё чего-нибудь!.. А ты говоришь: не бывает.

– А первый кто начал? Ты или они?

Огоньков удивлён был её вопросом:

– Первый? Какой первый?.. Не всё ли равно!

– Конечно, нет! – загорячилась Ольга. – Например, я тебя тресну… (Тут Огоньков улыбнулся на её слова.) Погоди!.. Вот я тебя тресну, а ты мне сдачи. И нас к директору. Кто виноват будет?

Огоньков хмыкнул:

– Обоим в дневник и запишут. За драку.

– Ну пускай даже обоим запишут! А по справедливости?.. Кто виноватее – ты или я?

Они стояли уже на площадке перед огоньковской квартирой. Генка подкидывал на ладони ключ от английского замка`.

– Ну, тут всё ясно, Оль. Только не всегда же так бывает, что во всём разберёшься до ниток, правда?.. Вот, например, две вещи. Утюг горячий и тряпка мокрая. Что утюгом по тряпке, что тряпкой по утюгу – одинаково получается.

– Что одинаково? – не поняла Ольга.

– Шипение будет! – сказал Огоньков наставительно. – Так же и у меня с этой школкой.

– А как же… – Ольга растерялась немного. – А почему ж ты…

Она хотела сказать: что ж ты, мол, не разберёшься. Взял бы да и разобрался раз и навсегда!.. Но Генка, видно поняв её, не дал договорить, перебил на полуслове:

– А почему ж ты?..

– Чего?

– В футбол не играешь.

– Я?!

– Ну ты, конечно! Я-то, лично, играю.

– А мне не нравится. – Ольга удивлённо пожала плечами: зачем он спрашивает? – Я и не умею…

– О! – Генка многозначительно поднял палец. – То же самое и я, понятно?

– Хитрый! – засмеялась Ольга. – То футбол, а то учиться!

– «Учиться, учиться»! – сказал Огоньков раздражённо. – Можно и в другом месте поучиться.

– Не надо тебе в другом! – тихо попросила Ольга. Ей опять представилось, что она одна в этой школе, а Генки нет. – Оставайся. Учись, да и всё.

– Какая ты милая! – ехидно сказал Огоньков. – Сама бы оставалась, когда за каждую мелочь цепляются! Ты чихнёшь, а на тебя целый горный обвал катится… В общем, не буду я здесь. Из школы сматываюсь, понятно?.. Деду – ни звука!

– Как это «сматываюсь»?

– Рвану в школу юнг в Одессу!

– Ты чего, правда?

– Кривда! – усмехнулся Огоньков. – Конечно, правда!

Господи! Как глупо он придумал. Ольга училась всего лишь во втором классе, но всё-таки знала – в детских передачах слушала, в одной какой-то книжечке даже прочитала, – что всегда мальчишки куда-то убегают. И всегда получается ерунда! Выходит, Огоньков сейчас говорил как самый обычный мальчишка. Ольга посмотрела на него другими глазами, будто она была старшая, а не он.

– И никак тебя туда не примут.

– Почему это?

– Так тебя там и ждут!

– Ладно!.. Не бойся!..

– И туда экзамены надо сдавать!

– Замолчи ты!.. – Он запнулся. – Дед услышит…

Нет, Генка, не потому ты закричал: «Замолчи!», что дед услышит. Просто ответить тебе было нечего!..

* * *

Квартира Огоньковых празднично изменилась. Ольга сперва не поняла, в чём дело. Потом поймала новый запах. Верней, не такой уж новый. Однако поверить себе не могла. Быстро пошла в комнаты… Ой! Вот так чудо! Все окна, и верхушки шкафов, и островки свободных мест на книжных полках, и письменный стол старика ботаники, и даже обеденный стол – всё уставлено было цветочными горшками!

Борис Платоныч ходил по комнатам следом за Ольгой, словно заново любовался своим богатством. Говорил:

– Вот и вернулись! Видишь, какие красавцы! Тут что ни горшок, то и диковинка… Такие умницы!

– Где ж они были? – спросила Ольга.

– Да всё по знакомым, по соседям, – вздохнул старик ботаники. – Скитались кто где…

Он говорил о растениях, как о людях почти!..

– Деду врач сказал, – пояснил Огоньков, – что от цветов сердечникам вред, а если ещё астма… – Огоньков рукой махнул, помолчал. – Вот мы и отдали временно. А вышло, без них он ещё хуже извёлся.

Старик ботаники смущённо хмыкнул, словно Огоньков его в чём-то уличил.

– Я теперь и на воздухе больше бываю, – сказал Борис Платоныч, как будто оправдываясь. – Я ведь на пенсию, девочка, вышел. Уж теперь на окончательную! (Сердце у Ольги сжалось.) Геня мне обещал в школе выправиться… И по его словам… – Старик ботаники выжидательно посмотрел на Ольгу.

– Говорят же тебе, всё путём! – быстро включился Огоньков. – Кончай, дед, свою бодягу!

Ольгу такое зло взяло на этого Огонькова! Сам же врёт и сам же ещё орёт!.. А старик ботаники, как всегда от огоньковского крика, растерялся, голову опустил и тихо вышел из комнаты. Странно было на него смотреть и жалко. Не умел он ссориться и никого, видно, не умел воспитывать, кроме своих цветов…

Ольга шёпотом накинулась на Огонькова.

– А чего мне делать? – тоже шёпотом отбивался Генка. – Если он узнает, только ещё хуже! Моторчик вообще застопорится! – Он постучал пальцем себе в грудь.

– Потому что вести себя надо!..

– Да иди-ка ты! Учить ещё здесь будет!

Из соседней комнаты послышался голос старика ботаники:

– Дети, сюда! Я вам что-то хочу показать.

– Ну разве такому объяснишь? – примирительно сказал Огоньков. – «Дети»!.. Это же рехнуться можно!.. «Дети»! Разве я могу ему что-нибудь про свои дела рассказывать?!

Ольга ничего не стала отвечать Огонькову, но трудно было с ним не согласиться. «Дети»… Разве после такого станешь ему что-нибудь рассказывать?.. Ведь не поймёт же! И снова Ольга подивилась, как легко они прощали друг другу – дед и внук Огоньковы. Ну буквально ни взглядом, ни одним движением не вспомнили о случившейся две минуты назад вспышке.

– Геня, там у меня в баночке суперфосфат, знаешь?.. Ну, баночка из-под кофе.

Огоньков кивнул и спокойно отправился в дедов кабинет. А старик ботаники стал объяснять Ольге:

– На этом вот подоконнике у меня больница. Этот, видишь, папирус, это мой. По знакомым нагулялся да и захворал. А эти все не наши. Просто приехали ко мне полечиться…

Ольга оглядела все восемь цветков. Вид у них и правда был невесёлый. Но как их можно лечить? Разве для растений бывают лекарства? Или в постель их укладывают, что ли?..

– Видишь, у этого лист какой? По краю зелёный-зелёный, а в середине зажелтел. Значит, ему фосфору не хватает.

– Чего-чего? – изумилась Ольга. Ей представились белые тоненькие чашечки. Мама про них сказала: «Хороший фарфор». Это было в комиссионном магазине.

Но старик ботаники по-своему понял её удивление.

– Да уж так, девочка!.. По внешнему виду растения мы без труда можем определить тот компонент… – Тут он взглянул на Ольгу и запнулся. – Ну, словом, то удобрение, ту еду, которой им не хватает в почве… в земле. А раз так, значит, первый шаг к лечению сделан. Только растения очень медленно говорят о себе. И мы им должны тоже очень медленно говорить… если хотим, конечно, чтобы они нас поняли. У нас ведь такой с ними язык разный!..

Ольга смотрела на него удивлённо.

– Вот мы с тобой, например, – продолжал старик ботаники, – утром пожаловались: «Ой, голова!», а к вечеру уже лежим с температуркой, да? А растения говорят о себе, о болях своих в день по полбуковке. Неопытный человек ничего и не заметит. А потом вдруг: ах, погибло растение! Ни с того ни с сего… За ними, за растениями, наблюдать – глаз такой острый нужен, и чутьё, и сердце!.. Вот у Гени моего… Ну это понятно, природное! Отец его был просто удивительный наблюдатель, удивительно талантливый молодой человек. (Ольга затаив дыхание слушала старика ботаники.) Он был моим студентом, был женат на моей дочери… Хотя характерец, я тебе доложу… Но сейчас не о том речь. Они, девочка, разрабатывали методы… – глянул на Ольгу. – Ах ты господи! Ну, словом, по растениям узнавали, что там под землёй лежит: каменный уголь, или железо, или нефть, или золото. Или, может быть, ничего!..

– Они умерли?

– Погибли, да. В экспедиции пропали без вести. Вот здесь, – старик ботаники подошёл к огромной карте СССР, – видишь? Река Чусовая… Никогда я тут не был. Смотрю, смотрю иной раз на карту – где же мои дети?.. Это одиннадцать лет назад всё случилось. Геньке как раз исполнилось два годика…

Огоньков принёс наконец кофейную банку. Старик ботаники взял оттуда пол-ложки этого самого фарфорафосфора (суперфосфата) – беловатый такой порошок, – развёл его в высоком стакане с носиком и полил цветок. Будто подал больному, который всё пить да пить без конца просит.

* * *

Ольга шла домой. Сыпкий осенний дождик бегал по лужам. Лужи были тёмные, большие и с каждым днём всё расползались, расползались… Хотя бы скорее морозец пристукнул, что ли! Уж пора. Улетают с календаря последние странички октября…

Из-под дождя – особенно у кого зонта нет – люди убегают как можно скорее. Но не такое было настроение сегодня у Ольги, чтобы бегать. Она медленно шла по мокрой улице. Только портфель положила на голову. Скоро с него начало капать, как с настоящей крыши.

Ольга думала про Огонькова и старика ботаники. Кто же всё-таки прав из них и кто виноват?.. Конечно, Борис Платоныч взрослый. А взрослые, как заметила Ольга, почти всегда правы. Не только потому, что они заставляют слушаться, но и на самом деле. Наверное, они и правда больше понимают.

Однако Борис Платоныч…

Как-то странно было об этом думать… Он старый – верно. Но вот взрослый ли?.. Ольга покачала головой, с портфеля сбежала струйка прямо ей за рукав. Но Ольга не обратила на это внимания.

Старый или взрослый? Выходит, это не одно и то же?.. Взрослых как-никак слушаются. А старика ботаники очень даже свободно можно и не слушаться. Подумаешь! И ничего тебе за это не будет – как Огонькову, например…

Его приструнить хорошенько, Огонькова этого! Если б он маме или Наталье Викторовне так ответить посмел – ого-го что было бы! А старик ботаники только голову опустит да выйдет из комнаты. Вот и всё наказание!

Но зато он, конечно, старый. И вот за старость Ольга к нему относилась с уважением… Такое даже стихотворение есть: «Шёл трамвай десятый номер по бульварному кольцу, в нём сидело и стояло сто пятнадцать человек», а кончается оно так: «Но давайте скажем в рифму – старость надо уважать!» Вот так и Ольга поступала.

И ещё она любила его: он такой добрый. А как растения его слушаются! Это ж просто заглядение! Вот среди них он настоящий взрослый, среди растений.

Так. Со стариком ботаники немного разобрались. Теперь Огоньков, он тоже не очень-то взрослый. Он просто по годам старше, а вообще… Собрался в школу юнг. Убежать… Прошлый год мама хотела пойти на курсы по домоводству. А ей сказали: «Уже закончен приём!» Так же могут и Огонькову сказать. Даже обязательно так скажут. Во всех школах занятия начинаются с первого сентября. Это всякий знает. А тут вдруг – здрасте пожалуйста! – приехал. Ольга даже усмехнулась, представив себе растерянную физиономию Огонькова и усатое здоровенное лицо директора школы юнг: «Ты опоздал, парень, приём окончен!..»

Да разве этому Огонькову объяснишь? Он тебя и слушать не станет. Разве его уговоришь? Потом он – если уж честно признаться – считает Ольгу за мелюзгу. Он, видите ли, всегда прав, а Ольга ему должна быть на посылках, как золотая рыбка! Да ещё – врун какой! – небось на старика ботаники покрикивает: «У меня всё в порядке, а если б было не в порядке, Олька бы сказала».

А Борис Платоныч, конечно, верит. И в школу не звонит. Он и рад верить. Он и четверти того не знает, что Огоньков творит…

– Девочка, ты что здесь стоишь?

Ольга даже вздрогнула. Из-под огромного зонта с ней разговаривала огромная тётка. А Ольга стояла под портфелем. Он уже, наверное, весь промок, и сырость добралась до тетрадок…

– Так все пятёрки свои промочишь! – Тётка улыбнулась, и Ольга поняла, что она хорошая. А уж «забронирована» была – как танк! Огромный зонт, толстое пальто, на ногах сапоги. Никакой дождь ей не страшен!

От одного вида этой доброй, огромной, непромокаемой тётки у Ольги стало как-то веселей на душе. Она побежала, побежала по улице, не очень боясь оступиться в лужу. До дому-то оставалось совсем пустяки. Рукой подать! Ботинки хлюпали и пели. Она бежала, а в голове у неё весело, как пинг-понговый шарик, прыгала мысль: «Мама чего-нибудь придумает! Мама чего-нибудь придумает!..»

* * *

Она не стала звонить, открыла дверь своим ключом, вошла и крикнула весело:

– Мам, спасай! Я промокла ужасно…

В квартире было пусто. Слова разбежались по квартире, но никто ей не откликнулся. Ольга пошла на кухню. Мокрое пальто тяжело висело на плечах, она села. И тут же увидела записку от мамы. Торопливую, небрежную записку: «Кушай. Приду часов в 8. Мама». Вот тебе и всё!..

Нет, она не на работу, совсем не на работу… Так спешила – даже бумажку хорошую не взяла, а просто край газетный оторвала и написала.

Ольга стала расстёгивать пуговицы. Да пальцы замёрзли, слушались плохо. Она сердито встала, только один шаг шагнула, и неловко так вышло – хлоп коленкой о буфет! Больно ей было, а больше обидно; уткнулась носом в уже облупившуюся немного белую буфетную стенку, заплакала.

Можно сказать, наревелась вдоволь. Не для кого-нибудь ныла, не напоказ, как часто бывает у девочек, а просто сама по себе… И только успокоилась, когда подумала: «И так всё пальто мокрое».

Есть, конечно, не стала. Это уже для показа, назло. Мама придёт – сразу же увидит, спросит. А пусть спрашивает!.. Ольга ей тоже хорошо ответит. В смысле как надо!..

Было время садиться за уроки. Ольга переоделась в сухой халатик. А чулки снимать не стала, хоть и мокрые были. Подумала: «Пусть, пусть заболею!» Тоже назло.

Из окна непривычно дуло. Дождь и ветер не прекращались. На лоджии, в доме напротив, дралась сама с собою серо-синяя ковбойка, вывешенная на балконе. Ольгу познабливало… Батареи, что ли, топятся плохо?.. Она пощупала рукою батарею. Горячая. И опять подумала: «Заболею». И стало жаль себя…

Уроки на этот раз, как ни странно, делались даже легче обычного. А может, это было не так уж и странно. Ольге некого было бояться, что ошибку сделает или грязно напишет. Ведь раз она заболела, значит, в школу завтра не пойдёт. Значит, и уроки учить незачем. Ольга их учила сейчас просто так, для себя. Оттого и получалось!

На закуску ей оставалось чтение – стих выучить. Ольга влезла на диван с ногами, укрылась шалью. Мама говорит, она ещё от бабушки осталась. Чёрная шерстяная шаль в широкую белую клетку. Она хоть и тонкая, а тёплая. Её бы уж, честно говоря, выкинуть давно пора, вся латаная-перелатаная. Как-то однажды мама целое воскресенье на неё убила: наставила, наверное, штук десять чёрных шерстяных заплат (из куска старого платья). А дырочки поменьше заштопала. И опять стала шаль! А что? Пусть живёт в доме. Всё же бабушкина память…

Начало темнеть. Ольга лежала на диване под тёплой шалью – тихая, успокоенная, с выученным стихом в голове, с готовыми уроками. В доме напротив начали разноцветно загораться окна. Стали видны комнаты и люди в них. Ольга уже, кажется, и не сердилась. Просто она лежала и ждала. А потом уснула.

* * *

Снилась ей разная чепуха. Как в неисправном проигрывателе, перескакивало с одного на другое. Наверное, это болезнь входила в её тело – простуда. Ольга часа два проспала и ни разу не проснулась. А это тоже не очень-то хороший признак – сонливость.

Мама пришла и сразу обо всём догадалась. Сначала увидела мокрое пальто, затем – в кухне – скомканную записку и нетронутый обед, затем – в комнате – спящую дочку. Дотронулась губами до её лба – подозрительный оказался лоб.

Ольга проснулась, было темно. Однако она сразу почувствовала, что здесь мама. А потом и увидела – вот она сидит рядом с нею.

– Доча ты моя, доча! – сказала мама и провела рукою по Ольгиной щеке.

Ольга поймала эту руку, уткнулась в неё и заплакала. Так легко это вышло, так сразу…

– Ну ладно, – сказала мама. – Ну что ж теперь поделаешь? Ну прости. Больше не буду.

Но горько прозвенели эти последние слова, будто в маме тоже пряталась какая-то обида. Ольга даже плакать перестала.

– Я ж тебя ждала, – сказала она как бы в своё оправдание и шмыгнула носом. – А ты не шла.

– А я знаю. Я и говорю: прости меня, извини.

И опять то же! Опять Ольга насторожилась. И даже сердце заныло. Но не так, как раньше, – не за себя, а за неё. Однако что сказать сейчас и дальше, как поступить, Ольга не знала. Потому что не понимала, что произошло…

– Можно, я свет включу? – спросила мама. – Только ты глаза прикрой на минутку, пока не привыкнешь.

Загорелся свет. Ольга аккуратно, по щёлке открыла глаза. Но сейчас же опять их закрыла.

– Что? – озабоченно спросила мама. – Режет, да? Ну это уж точно простыла…

Она открыла тумбочку, сразу запахло лекарствами и резиновой грелкой. Мама достала градусник, стряхнула его, сунула Ольге под мышку. Градусник был холодный, но почти тут же согрелся.

Мама сказала:

– Я знаешь где была?.. Я в кино ходила. (У Ольги опять заныло сердце.) – Один человек, мой знакомый, билеты купил. Я даже и знать ничего не знала, пока он не позвонил.

Ольга вспомнила торопливую записку. Да, верно, она не знала ничего… А зато как спешила-то, как спешила! Опять в душе шевельнулось что-то вроде обиды. Она сказала:

– А какой человек?

– Ты не знаешь. Один мой друг хороший… Мы с ним долго не виделись. А теперь вот раз и повстречались – месяца два назад… Хочешь, домой его позову, познакомитесь… – Мама замолчала на минуту. Но чувствовалось: ей хорошо говорить об этом.

А у Ольги всё время на душе было как-то неспокойно.

– Ну так как? – начала снова мама. – Давай, пусть он придёт… Он вообще-то лётчик. Правда, тебе это не так интересно. Вот если б ты мальчишкой была… – Замолчала, но тотчас бросила вслед убегающим тем словам: – Ну что? Пусть придёт?..

– Я пока не знаю, – сказала Ольга.

Она и правда не знала, что сказать. Внутри много всякого копошилось и толкалось. Но слов для этого не было – вот и всё. Она не собиралась маму обижать, ни этого её лётчика…

А мама поняла всё по-своему. Сказала спокойно:

– Ладно, разберёмся!

Но сразу видно было, что она сдерживается, старается быть спокойной. А уж Ольга знает: сдерживайся не сдерживайся – всё равно это наружу выйдет. Она так и хотела сказать маме, но как-то замялась, промедлила минуту. И мама сама успела спросить:

– Как твои подшефные?

Ольга начала рассказывать – про старика ботаники, про Огонькова. Сперва у неё выходило как-то скучновато. И скучным голосом. Всё помнила, как мама сдерживалась… А потом, когда начала про огоньковские планы, уж всё на свете другое забыла.

В конец своего длинного говорения Ольга вдруг ясно почувствовала, что у неё болит голова. Там, где лоб и виски, но только изнутри, запрыгал тяжёлый мячик. Это по жилам билась кровь. А больная голова слышала.

Ольга замолчала. Но голова всё болела и болела ровным огнём. Мама посмотрела ей в глаза, и вздохнула, и щекою прижалась к её щеке.

– Как тебе много думать приходится, доча! Какая ты у меня умная вырастаешь!.. Только вот гриппом из-за мамки заболела…

– И не из-за какой не из-за мамки…

– Я же знаю, что из-за мамки: обиделась и заболела…

* * *

Ночью было ей не очень-то хорошо. Всё время прыгал и вертелся перед глазами какой-то блин, не то мяч. И жужжал, стрекотал как сумасшедший… Что же это было? Может, болезнь? Она металась по Ольгиному телу, а за ней гонялись лекарства и малиновый чай. И шерстяные носки с насыпанной внутрь горчицей тоже были против неё. Тёплое одеяло, и лимон, и горчичники – всё, всё было против неё. А болезнь-простуда пыжилась, бесновалась, дулась и наконец вдруг лопнула. И больше её не стало!..

Ольга проснулась среди ночи. Она была мокрая как мышь. Только губы – шершавые и сухие. Одеяло навалилось на неё, тяжёлое, как земля. Ольга сказала:

– Мама…

Не сказала, вернее, просто губами прошевелила, потому что почти никакого звука у неё не получилось. Но мама сейчас же услышала её. Сунула руку под одеяло и сразу всё поняла. Достала новую пижаму и новую наволочку, дала попить тёплой воды с лимоном. Повернула Ольгу на правый бок – носом к стене.

Лёгкий запах свежести и прохлады струился от пижамы и наволочки, танцевал вокруг Ольги, окутывал лёгким покрывалом. Потом её подхватила тёмная и бескрайняя река спокойного сна, подхватила и понесла, понесла нашу подружку, словно совсем маленькую лодочку…

* * *

Утром пришла Галинка. Вернее сказать, не утром, а после короткого своего первоклашкинского учения. Но для Ольги это было самым настоящим утром.

Она проснулась поздно, с пустой стеклянной головой. Ничего не болело, только слабость была, вот и всё.

Проснулась и сейчас же обнаружила тазик тёплой воды, полотенце, яблоко, два бутерброда с ветчиной и завёрнутую в мохеровый шарф большую эмалированную кружку какао. Прямо на шарфе лежала записка: «Осторожно! Здесь какао!» Дальше было написано, чтоб она умывалась, завтракала и лежала. А вставать можно только в крайнем случае – если захочется в кое-какие места. Тогда нужно надеть халат. Он висит на кровати. И подпись: «Целую. Мама». На спинке кровати действительно висел халат.

У второклассников не так уж часто бывают свободные утра. Да и откуда им взяться? Как восемь часов – будь любезен в школу. Причём утром бывают обычно самые трудные уроки: арифметика или русский. И контрольные всегда на первых уроках бывают, на самых утренних. В общем, утро – нелёгкое для второклассников время!

По всему этому Ольга очень хорошо сейчас чувствовала спокойную праздничность своего положения. Она не спеша умылась, вытерлась. Полотенце было мягкое, мохнатое!.. (Эх, только чего мама забыла – это расчёску!) Потом сжевала один бутерброд и какао больше полкружки отпила. Даже пот её прошиб от такой громадной работы.

Она опять легла, положила руки за голову. Ей хотелось подумать про маму. Не про лётчика того вчерашнего, а именно про маму. Про то, например, как она встала сегодня утром – тихо-тихо, на цыпочках – и побежала за ветчиной и за молоком для какао, за яблоками. Ольга хорошо знала, что у них есть в холодильнике, а чего нет. Этих трёх вещей там вчера точно не было!

А потом мама закрыла дверь в кухню, чтоб весёлые запахи какао не разбудили Ольгу. А дверь-то в кухню хорошо не закрывается. Её прикроешь, а она скрипнет и отползёт на место. Да ещё пристукнет ручкой о стену! Значит, маме пришлось подсовывать бумажку или столовое полотенце…

Здесь как раз и брякнул звонок у дверей. И не успела Ольга про маму додумать. Вскочила с постели – ноги сразу попали в тапочки, побежали к двери… Стоп!.. Подумала: «Вдруг мама, а я в одной пижаме». Бросилась назад, халат надела… Но от суетни, от бега вдруг голова у неё закружилась, пол начал уплывать, словно льдина, белое большое окно почернело. Ольга легла на кровать лицом в подушку. Так страшно стало… Сердце билось тяжело, медленно. Не билось, а прямо камни ворочало!..

Снова робким голосом брякнул звонок. Ольга подняла голову. Уже всё почти прошло: и звон в ушах и в груди сладкое, тоскливое нытьё. Только перед глазами ещё летали синие хлопья. Она прошла по комнате сквозь этот синий снег, открыла дверь…

Ни с кем ей так легко не было, как с Галинкой. Вот не виделись они пять дней, почти неделю, и, конечно, не по Галинкиной вине. Это Ольга всё была занята: с Огоньковым, да с мамой, да со стариком ботаники. А Галинка – ничего! Не обижается. Потому что Ольга для неё старшая.

Галинка вошла, увидела, что Ольга в пижаме и в халате.

– Ой! Заболела, да?

Она уже была у Яковлевых раза два. Но по-прежнему вела себя робко и неуверенно, словно в кабинете директора. К каждой вещи она относилась, будто к музейному экспонату. Почти ни до чего не дотрагивалась. А уж если и дотрагивалась, то просто, как говорится, в полпальчика. Может быть, это из-за Ольгиной болезни. А может, и просто из-за непобедимого какого-то страха. Ольге смешно стало:

– Ну чего ты? Давай садись!

Вообще-то Галинка не такая уж тихая. Ей на переменах замечания делают куда больше, чем другим первоклассникам. А сейчас – ну как будто кролик подопытный! Спрашивается: чего трястись? Видит же – квартира пустая. Ни мамы, никого…

Ольга легла, опять закинула руки за голову. Галинка робко сидела на стуле. Младшая подружка… Неужели и Ольга так дрожит перед Огоньковым и стариком ботаники? Да быть того не может! А вообще-то… вообще-то сама за собой никогда не замечаешь!

Ольга прямо чуть ли не с ужасом рассматривала Галинку: «Неужели и я так?!»

А Галинка сидела, сидела. Но ведь нельзя же молча целый час сидеть! И наконец она вымучила:

– У тебя голова болит?

– Болит! – неожиданно наврала Ольга.

– Ну, я тогда домой?..

Ольга кивнула и повернулась к стенке – как будто спать. Потом крикнула громко:

– Только дверь прихлопни получше!..

Вот до чего же это получается странно! С Галинкой так хорошо дружить – тихо, спокойно. А неинтересно!.. Когда в путешествия ходят, ещё ничего. Даже можно сказать – хорошо. А без путешествий… Ну что это? Сидит дрожит, как овечий хвост.

А если взять Огонькова – с ним-то очень даже интересно. Огоньков у всей школы на виду, хотя, конечно, и не за хорошее. У всей школы на виду, а дружит с Ольгой!.. Это тоже не так себе! Мог бы с любым шестиклассником подружиться или даже с семиклассником. А он с Ольгой!

Но зато Огоньков уж такой выпендрюля. Он тебе и одного слова просто так не скажет… С Огоньковым дружить интересно, но только часто на него обижаться приходится. И много терпеть.

Думает Ольга, думает… И деревенских своих подружек припомнила. И Светлану. И даже из детского сада одна девочка мелькнула перед глазами… Вот уже сколько друзей, оказывается, было у неё. Но раньше всё как-то спокойно обходилось. А теперь: с одним поругается, с другим скучно, с третьим сердце ноет…

Легка на помине, на следующий день Светлана позвонила. Сказала:

– Алё, здравствуйте… Это Ольга? А это Карасёва Светлана. Мне Наталья Викторовна сказала: если уроки делать можешь, то я принесу…

Ольга услышала в трубке какое-то шебаршение и потом не то смех, не то шёпот, не то кашель… Она поняла, что там у телефона, рядом со Светланой стоит Таня Лазарева. Ну и пусть! Господи, ей-то, Ольге, это совершенно неважно. Она сказала:

– У меня заразная болезнь. Продиктуй мне по телефону.

Светлана, видно, растерялась:

– А мне… а мы новые примеры прошли. Мне велели тебе показать.

– Не беспокойся!

– Хм! Я и не беспокоюсь. Записывай: номер сто двадцать.

– Погоди! Хотя бы я карандаш возьму!..

Светлана быстро и сердито выговорила в трубку все задания, словно бросила горсть гороху по каменной лестнице: тра-та-та-та-та! Ольга едва успевала писать… Да, вернее, и не успевала. Одни только первые буквы. Вместо «русский язык» – «р», вместо «чтение» – «ч». И так цифры записала, что и не разобрать: то ли семь, то ли два, то ли шесть, то ли ноль. Но Светлану не перебивала, не просила помедленней. Очень надо!

– Ты пишешь там?

– Пишу-пишу, ты диктуй.

– Хм, пожалуйста!..

Когда Светлана наконец кончила, пальцы у Ольги стали, кажется, деревяннее, чем сам карандаш, – устали, болели, не слушались…

– Всем передавай привет! – успела крикнуть Ольга.

– Хм! – опять фыркнула Светлана. – Передам…

С чего это она так фыркать взялась?.. Раньше вроде совсем не фыркала. А теперь фыркает.

Пальцы потихонечку оттаивали, распрямлялись. Она ещё потрясла ими на всякий случай, чтоб уж всё прошло, ни одной иголочки в руке не осталось… Хотела сразу взяться за уроки. Как-никак три дня прошло – соскучилась по своим книжечкам. Но не взялась. Только притащила портфель на диван и остановилась – призадумалась.

Стали её разбирать сомнения. Стала Ольга думать, что, может быть, Светлана специально звонила… Специально вызвалась! Наталья Викторовна, наверное, сказала, что Яковлевой Ольги нету уже три дня, «надо узнать, ребята». И тогда Светлана – может быть! – руку подняла и сказала, что она позвонит и зайдёт, потому что у неё даже телефон записан… И потом волновалась, разыскивала по карманам две копейки (у них в квартире телефона нет). Ольга бы, наверно, ужасно волновалась…

И не было никакой Тани Лазаревой! Конечно, не было! Светлана одна звонила! Она снова хотела подружиться…

Ползли неприятные мысли, царапали, царапали Ольгино сердце… Что говорить, жалко Светлану! Всё же она была хорошая подружка. Как чего-нибудь придумает – за ней и не угонишься!

Когда дружишь, не так уж весело в подчинении ходить и не так уж весело самой начальницей быть. А вот со Светланой они именно что ровно стояли – как две взрослых… Ольга вздохнула: вспомнила, из-за чего они поссорились, – из-за Огонькова. А раз так, значит, и думать о Светлане больше нечего. Вот хоть заплачь, а нечего!..

Огоньковых же она не бросит!

* * *

Это случилось в тот день, когда она совсем уже поправилась, свободно разгуливала по комнате. Но ещё с опаской поглядывала на улицу. И хотелось выйти, и было как-то боязно…

А погода вдруг установилась необыкновенная. Дожди перестали, прояснилось. В небе были солнце и синева.

Приударивший наконец морозец разом подобрал всю грязь. Улицы были чисты и звонки. Мама приходила домой румяная, весёлая – аж завидно!

Времени было часа два – до вечера куда как далеко. И Ольга решилась перетряхнуть старое кукольное приданое: что-то дошить, а кое-какие лоскутки – они хранились едва ли не с младшей группы детсада – просто-напросто выкинуть. Достала свой старинный кукольный чемоданчик – деревянный, со странной маленькой дверкой на боку.

Был этот чемодан, наверное, ещё от бабушки – облезлый, с округлыми боками. А дверка его – вроде маленькой форточки – застёгивалась ремешками, как на сандалиях.

Ольга запускала руку в его деревянный живот и выволакивала на свет божий целые груды разноцветных тряпиц, моточки недошитых ниток, мулине, иногда даже шелковинки, намотанные на куски сложенных в несколько раз бумажек… Да, именно что выволакивала на свет: солнце лежало тут же, на диване, большим жёлтым пятном. И разноцветные лоскуты горели, как драгоценные…

Почти каждый из них был со своею историей: тот остался от косынки, прожжённой когда-то утюгом, тот – обрезок сшитого сто лет назад платья. Само платье давно уже изношено, валяется тряпкой у входа в квартиру. Его и не узнать – почернело, слиняло десять раз. А этот лоскут всё такой же новый, свеженький, в яркую красную клетку по зелёной траве.

Вот здесь-то как раз и грохнул телефон. Ольга даже вздрогнула. Уж очень далеко ушла она мыслями из этой квартиры, из этого дня. Ведь три года назад они жили с мамой совсем не здесь, а в маленькой комнатке посреди длиннющего коридора…

– Слушаю, – сказала Ольга. Говорить «слушаю» было как-то солидней. Так она решила недавно.

– Олька! – закричала трубка. – Всё! Кранты, конец! Уезжаю в юнги!

– Ты что, правда?!

– Говорят же тебе!.. Мотаю прямо сейчас! Я уже деду записку оставил и шмотки собрал… Он в ванной сидит – моется…

Ольга растерянно молчала.

– Ну как?! – продолжал хвастать Огоньков. – А то начинают здесь объяснять, что я то да сё… В общем, пока!.. – Он помолчал секунду. – Слушай, ты к деду здесь заходи. Есть?..

– Постой! – сказала Ольга. – Я прямо сейчас!

– Нет, некогда! Поздно! – весело крикнул Огоньков и повесил трубку.

Ольга тоже быстро повесила трубку. И тотчас, словно заранее всё знала, начала натягивать пальто, разом надела шапку, замахнула на неё шарф…

Эх, маме бы записку оставить! Да некогда…

Ленивый лифт медленно вёз кого-то наверх. Ольга, грохоча каблуками, покатилась по звонким ступеням, распахнула входную дверь… Ух ты! Никогда она не знала, что на свете так много чистого морозного воздуха. Даже в ушах тихонько зазвенело… Сейчас бы остановиться, да запрокинуть голову, да приглядеться бы к той синеве. Но некогда, некогда!..

И почему так бывает? Почему нам приходится торопиться в самые неподходящие для того моменты?..

Она подбежала к дому Огоньковых. Но взойти по ступенькам к подъездной двери не успела. Дверь вдруг раскрылась, словно сама собою. На крыльцо вывалился Огоньков. Он волок здоровый и, как видно, тяжёлый чемодан.

– Огоньков! – крикнула Ольга.

– А, это ты, – пропыхтел Тенка. – Пока!.. Представляешь, дед пронюхал! Деда задержи!

Он сволок чемодан со ступенек и, кренясь на один бок, побежал по пустой, освещённой праздничным солнцем улице.

Но не успел Огоньков пробежать и тридцать шагов, как парадное снова грохнуло, на улицу выскочил старик ботаники:

– Геня! Геня!

Был он в распахнутом длиннополом пальто. Шея обмотана чем-то странным… «Господи! – догадалась Ольга. – Вафельным полотенцем!» Прямо из лысины у старика ботаники шёл пар. Это было смешно, наверное… «Сейчас ведь простудится!» – ахнула про себя Ольга.

А старик ботаники бежал и бежал за Огоньковым:

– Геня! Геня!

– Кончай, дед! Я не вернусь! – крикнул Огоньков, не оборачиваясь. – Оставь меня к чёрту!

Улица была прямая и шла немножечко под горку – Ольге всё хорошо было видно.

Выходило так, что Огоньков и старик ботаники бежали с одинаковой скоростью. Огонькову мешал чемодан, а старик ботаники просто был старый. Редкие прохожие удивлённо глядели им вслед. Наконец Огоньков совсем, видно, выбился из сил. Старик ботаники стал его тихо-тихо нагонять. И Огоньков заметил это. Он вдруг остановился, повернулся лицом к деду. А тот решил, что всё в порядке, и медленно шёл к Огонькову, отдыхая на ходу.

– И писем тебе писать за это не буду! – зло выкрикнул вдруг Огоньков. – Так и знай! И ничего мне твоего не надо! На!

Он швырнул чемодан на тротуар, а тот припрыгнул как-то непонятно и шлёпнулся прямо в лужу у края мостовой. В лужу, едва прикрытую молодым ледком.

После этого Огоньков повернулся и побежал так быстро и легко, что старику ботаники совсем уж не стоило за ним гнаться. И всё-таки Борис Платоныч погнался. Погнался!.. Только долго не смог – шагов, может, десять. Но едва пробежал мимо злосчастного чемодана – словно крючок схватил его за сердце. Старик ботаники вдруг остановился, обнял водосточную трубу – как пьяный.

Но Огоньков ничего этого не видел. Он летел вольной птицей по каким-то переулкам. Летел, отгороженный от Ольги и деда громадами домов.

* * *

Что долго писать о грустных вещах!..

Что писать о том, как возвращались они домой, как выуживали чемодан – весь бок его был в грязных брызгах и уже присохших мутных стекляшечках льда. Ольга попробовала сама взяться за чемодан. Но смогла пронести только шагов пять. И ещё шага три прокорябала его по голому мёрзлому асфальту. И тогда понёс старик ботаники. Он тоже весь искривился от тяжести. Но дошёл до парадного, так руку ни разу и не сменив! И только в лифте сказал:

– Тяжёлый какой! Что он набрал туда?..

Сразу между ними установилось молчаливое согласие: имени Огонькова вслух не произносить.

Вошли в квартиру. Ольга осторожно прикрыла дверь. Привычно весело щёлкнула «собачка». Старик ботаники сказал:

– Ну ладно, что ж, раздевайся…

Впервые он так говорил с ней – безразлично.

– Я… как хотите, – сказала Ольга. – Я и домой…

Старик ботаники молча размотал с шеи полотенце. Увидел, что это полотенце, отёр испарину со лба. Прошёл в комнаты. Ольга стояла в растерянности. Не знала, то ли уйти ей, то ли что. А старик ботаники молчал. И тогда она, не раздеваясь, пошла за ним следом. Увидела его сидящим в большом чёрном кресле, села напротив – на тяжёлый стул с высокой, как дворец, спинкой.

– Ну что же, девочка… – начал старик ботаники и закашлялся, пояснил: – Видишь, воздуху холодного нахватался…

Ольга кивнула. Ей неудобно было и жарко сидеть в пальто, она стала расстёгиваться и тут заметила, что ещё даже варежки не сняла!

– Ну что, девочка, будем делать? – спросил старик ботаники.

– Я не знаю, – сказала Ольга.

– Вот и я не знаю!.. В милицию звонить?

Он словно Ольгину мысль прочитал. Ведь о сбежавших детях всегда сообщают именно в милицию.

– Но мне, Оля, это как-то неудобно!

А ведь правда: как на Генку в милицию звонить? Он же не пропавшая сумка и не малолетний преступник. Да и без вещей – куда он денется!..

Так Ольга себя успокаивала. А старик ботаники опять будто услышал её мысли:

– Я думаю, девочка, мы подождём. До вечера или до завтра. Подождём-ка лучше до завтра. Терпения наберёмся… Он же не может меня так просто бросить!.. Верно?

– А деньги у него есть? – ни к селу ни к городу спросила Ольга.

Старик ботаники пожал плечами.

– Должно быть, есть… Тут у нас копилка была, общая… Я уж не знаю, сколько там набралось… Она давно у нас стоит.

Значит, вот как, подумала Ольга, украл деньги и сбежал. В душе её стали слышны тревога и обида… Нет, если не искать, он долго пробегает… Целая копилка денег! Да он куда хочешь может уехать – хоть на Северный полюс!

Ольге неудобно было сидеть на краешке жёсткого стула. Она вдруг вспомнила Галинку: точно так же вот сидела – сирота казанская. Уж этого ей совсем не хотелось. Она встала, произнесла как ни в чём не бывало:

– Давайте хоть чемодан его разберём!.. Там, наверно, воды набралось – всё промокнет.

– Разбери, разбери, – сказал старик ботаники безучастно. А сам продолжал сидеть, глядя куда-то в стену.

Чемодан стоял в огоньковской комнате. Ольга попробовала затащить его на диван – не вышло. Тогда она просто положила чемодан животом на пол, открыла… Боже ты мой! Какой ерунды набрал он с собой, этот Генка Огоньков.

Прежде всего на самом верху лежали две тяжёлые гантели. Ольга их выгрузила на пол, подтолкнула. Гантели, рокоча, как танки, укатились под диван, на своё обычное место. Дальше лежали две рубахи, трусы и майка, серый свитер. Он-то как раз и промок. Ольга не стала ничего говорить старику ботаники, а просто разложила свитер на батарее.

Дальше лежали книжки. Огромный, не легче гантелей, и такой же чёрный, «Географический атлас мира». Ольга открыла его – не обложка, а настоящая дверь. Медленно перелистывала большие страницы: «Африка», «Южная Америка», «Сибирь», «Остров Сахалин».

Густо-синими жилами по картам ползли реки. А вокруг жёлтой и зелёной земли разлеглась необъятная синь. Это были моря и океаны. Ольга невольно глянула в окно – там была такая же синь, как на карте. И ей тоже захотелось куда-нибудь побежать – побежать в путешествие!..

Из кабинета послышался сухой меленький кашель Бориса Платоныча. Ольга вздрогнула, словно бы он застал её за каким-то недозволенным делом. Быстро закрыла «Атлас», быстро вынула остальные книжки. «История морского пиратства»… Пираты, пираты… Это такие разбойники были, что ли?.. Под пиратами лежали «Морские рассказы» и ещё книги три-четыре – все про одно и то же.

Дальше уже ничего почти не оставалось. Складной нож. Пакет полиэтиленовый. Ольга даже сперва не поняла, что в нём. Раскрыла – сухари! Вынула один. Это была горбушка батона за тринадцать копеек. Ольга отломала кусочек от острого сухарного края, положила в рот.

Вот и всё. На самом дне была толстая тетрадка в синей обложке. Написано чёрным шариком: «Дневник», ниже нарисованы две сабли крест-накрест. Ольга задержалась на секундочку, но всё-таки открыла. Тетрадка была пустая. Только на первой страничке стояло сегодняшнее число.

Из той комнаты опять послышался сухонький мелкий кашель. «Ох, сляжет… – тревожно подумала Ольга. – Что тогда делать?»