Читать онлайн Говорящие куклы бесплатно

Безногий танцор

История Шен-Ри Тэ

Род Тэ – один из самых древних и почитаемых. Если верить преданиям, он восходит своими корнями к самим богам. Доказать это, конечно, невозможно, но все же среди знатных людей Тары считается большой удачей породниться с родом Тэ.

Неудивительно, что дочери рода с особым тщанием выбирают своих мужей – они могут себе это позволить. Даже самая дальняя родственница основной ветви стоит большого выкупа, а потому бедняков в роду Тэ не было никогда.

А вот завистников на стороне хватало. И если в роду случалась беда, всю вину складывали на дурной глаз соседей или недругов.

Когда у госпожи Ааны родился пятый по счету мальчик, никто даже и не усомнился, что это происки врагов. Ясное дело: хочешь наказать знатных людей – унизь их ребенка. А что может быть хуже повинности всю жизнь служить в храме?

Госпожа Аана была женщиной умной и дальновидной. После того как семь лет назад у нее родился четвертый сын, она сразу пошла к ведьме, и та наложила на чрево госпожи Ааны сильнейший запрет на детей мужского пола. Ибо Аана Тэ даже в дурном сне не могла себе представить, что ее наследник окажется слугой в храме Великой Богини. И два раза после этого она благополучно рожала девочек.

Но потом на свет вылез совершенно неожиданный мальчик. Шен-Ри. Неизбывный источник печали для всей семьи.

В первый день шокированная таким поворотом дел мать даже не хотела брать его на руки. И видеть не хотела. А зачем? Все равно через пять лет этого ребенка отберет у нее храм Великой богини, и маленький наследник рода Тэ, богатейшего и достойнейшего рода, станет мести полы и мыть чужие ноги. Сказать по правде, госпожа Аана всерьез помышляла о том, чтобы уморить младенца голодом и сделать вид, будто он и не рождался никогда. Это всяко лучше, чем быть матерью того, чей статус почти равен рабскому.

К счастью для новорожденного, на другой день после родов госпожа Аана поняла, что ее грудь нестерпимо болит от внезапно наполнившего ее молока. В прежние разы с ней такого никогда не случалось, и потому, будучи женщиной суеверной, она почла за лучшее не гневить богов и накормить младенца. Тем не менее сердце свое она пятому сыну отдавать не стала. А спустя несколько дней, к великому ее облегчению, Старшая Тэ наняла для Шена кормилицу. На этом общение Ааны с нежданным мальчиком и закончилось.

Шен-Ри жил и рос в доме на обособицу. С самых малых лет он понял, что занимает в иерархии семьи иное место, чем его братья и сестры. Никто его не обижал, не лишал обычных детских радостей, но и ласки настоящей Шен никогда не знал. Мать была с ним холодна, как чужая женщина, а отец лишь изредка – когда ни жены, ни слуг не оказывалось рядом – позволял себе скупое внимание к наследнику. Обычно это выражалось в том, что Гину Тэ сгребал сына в охапку и грубо ерошил ему волосы или хлопал по плечу тяжелой ладонью.

В роду Тэ мужчины всегда имели мало власти.

Когда пришло время отправлять Шена в храм, слуги запрягли самую неказистую повозку. Из одежды на пятом сыне были только рубаха со штанами из простой некрашеной ткани: Старшая Тэ здраво рассудила, что слуги Богини все равно сожгут всю его мирскую одежду, так зачем добру пропадать. И с пафосом ехать в храм тоже глупо – ни к чему семье Тэ лишние пересуды на тему их несчастья. Без того позора хватает.

Едва только правнук покинул родные стены, Старшая велела собрать все его вещи до единой и отвезти их в Дом усопших, как это и положено делать, если кто-то умирает в семье и его имущество больше никому не понадобится.

Была и еще одна посылка, которую она тайком передала в храм Великой Богини. Что лежало в том свертке – никому доподлинно неизвестно, но слуги поговаривали, будто пах он заморскими пряностями, которые стоят в Таре баснословных денег.

Может быть, Шену помог тот сверток, а может, и слепая удача, но в день принесения обета он получил самую лучшую судьбу, на какую только мог рассчитывать в стенах храма. Настоятель решил, что мальчик станет танцором.

Храмовый театр – особый мир. На первый взгляд он является частью храма, но если уж говорить по правде, то даже сам настоятель старается лишний раз не лезть в театральные дела.

Шен-Ри не сразу понял, куда попал, а когда осознал окончательно, то не смог однозначно решить, повезло ему все же или наоборот. Во-первых, оказалось, что актеров на мужские роли в театре и так хватает, а значит, из него будут старательно лепить тамэ – артиста, изображающего женщин. Во-вторых, нет никаких гарантий, что обучение принесет должные плоды и Шен-Ри Тэ окажется на сцене. А в-третьих, хоть театр и выглядит чем-то почти отдельным от храма, Правила покорности для актеров не отменяются. То есть попытка убежать расценивается как коварное предательство Великой Богини и карается весьма сурово. Лучше даже не знать, насколько.

Шен довольно быстро привык к новым правилам жизни: к ранним подъемам в шесть утра, к простой храмовой пище и к тому, что в спальных покоях кроме него живет еще целый десяток других мальчиков. Это было не очень приятно, но ведь он все равно ничего не мог изменить. Оставалось только принять, как учила его старая Куна.

Значительно труднее оказалось смириться с тем, что теперь Шен-Ри – слуга. Пусть и будущий танцор. У него больше не было ни личного времени, ни своего пространства.

Впрочем, даже это меркло рядом с необходимостью учиться женским повадкам. Вот где действительно выпало испытание…

Прежде Шен никогда не задумывался, каково это – быть мужчиной. Но когда театральный наставник, мастер Хо, начал свои уроки, наследник династии Тэ в полной мере осознал, что родился именно мальчиком. Ему плохо давались женские жесты и совсем не нравилось носить наряды, скроенные для девочек.

Наставник уверял, что со временем это пройдет, и, глядя на старших актеров, Шен-Ри понимал, что мастер Хо прав.

– Не бойся, крысенок, уже через год ты забудешь свой страх и начнешь молить богов, чтобы стать таким, как Моа.

Моа… Шен-Ри, как ни старался, не мог вообразить себе, что у него однажды появится такой же шелковый халат, многослойная юбка, расшитая жемчугом, и похожая на веер корона из серебра. На сцене Моа восходил подобно солнцу, затмевая всех остальных, и играл одну лишь роль – самую главную, самую трудную – роль Лунной Девы. А в обычной жизни девичьи черты в нем были не так уж и заметны.

Мысль об этом отчасти утешала.

В человеке все должно быть красиво, особенно если он – женщина. Так наставлял Шена мастер Хо. День за днем наставник выколачивал из пятого сына рода Тэ мужское равнодушие к своей внешности. Очень скоро Шен научился сам ухаживать за своими длинными черными волосами, расчесывать их частым гребнем, пропитывать ароматными бальзамами и сплетать в безупречную гладкую косу. Точно такое же внимание отныне он должен был уделять своим ногтям, бровям и коже.

Танцор – лицо театра. Это лицо должно быть безупречным. И целиком принадлежащим сцене без права на личную жизнь. Для любых повреждений, ссадин и синяков имелось только одно весомое основание – падение во время занятий.

Случались такие падения, по правде говоря, часто, а репетиции иногда длились с утра до вечера.

Шен-Ри учился плавно двигаться, ходить с закрытыми глазами, стоять на руках, сидеть неподвижно и слушать свое дыхание, а также изображать всем телом тишину, море, птицу, кусок железа на наковальне, шелковый шарф на ветру и сотни других вещей. Подготовка к мудреной науке танца давалась ему легко. Очень легко. И даже Мастер Хо иногда снисходил до скупой похвалы.

Но по имени никогда не называл.

Таких мальчиков, как Шен-Ри, при театре было около десятка. Одни постарше, другие помладше, они все уже давно привыкли к странной храмовой жизни и приняли свою судьбу вместе с правилами игры, что негласно существуют среди танцоров. Шен наблюдал их соперничество со стороны, не ища дружбы или покровительства, а сами они почти не замечали новичка: если и вспоминали о нем, то исключительно с практической целью – принеси, отодвинься, подержи… Шен-Ри не пытался соревноваться с ними, но на уроках с мастером показывал все усердие, на какое был способен. Не надеясь стать лучшим, он твердо решил, что хотя бы сохранит свое танцорское клеймо на пятке. Утратить его он боялся больше всего: не так давно один из мальчиков навсегда покинул спальню для юных актеров, и этот случай намертво впечатался в память наследника рода Тэ.

Равно как и кровавые следы на полу.

Нет, на самом деле, конечно, никаких следов не было. Кто бы им позволил портить идеальную чистоту храмовых коридоров? Но богатое воображение живо нарисовало Шену эту яркую картину. От других актеров он доподлинно узнал, что внезапно исчезнувший мальчик оказался недостаточно хорош для театра Великой Богини, а посему клеймо танцора с его пятки срезали и отправили бесталанного неудачника на кухню. По словам мастера Хо, это еще не самая плохая участь. На кухне бывший танцор хотя бы всегда будет сыт. Да и работать там хромоногому всяко проще, чем, например, мыть храмовые лестницы или просить подаяние на улицах. Впрочем, не исключено, что, когда пятка у парнишки окончательно заживет, его таки отправят за ворота храма – убогим всегда больше подают.

Историей этой Шен-Ри проникся очень глубоко. Несколько дней он не мог взглянуть без дрожи на опустевшую кровать изгнанника. Тем более, что стояла она как раз рядом с его собственной – такой же жесткой деревянной лежанкой, едва приподнятой над полом, как это принято во всей Таре среди простого народа. Мягкие матрасы ученикам не полагались, а потому спать на таких кроватях было сплошное мучение: голые доски покрыты лишь тонкой соломенной циновкой, а вместо подушек – гладкие вогнутые деревяшки. В храме Великой Богини считалось, что аскеза помогает служителям сосредоточиться на своем предназначении и не думать о мирских удовольствиях. И если прежде Шен-Ри не особенно замечал эти недостатки своего ложа, то после истории с тем пареньком сон его стал хрупок и тревожен. Когда заканчивались долгие изнуряющие тренировки, он не засыпал, как прежде, едва голова коснется деревянной подушки, а подолгу ворочался с боку на бок, думал о пустой кровати сбоку от себя и о срезанном клейме.

Пожалуй, именно в те ночи он неожиданно для себя понял, что должен не просто хорошо танцевать, но отдать танцу всю свою душу.

Прошло три года, прежде чем на пустой кровати снова появилась циновка.

У нового мальчика было странное имя. Даже не имя, а скорее прозвище – Хекки, Лисенок. В отличие от Шена, Хекки был обычным ребенком, вовсе не предназначенным в служение Великой Богине. Но так часто бывает, что родители по доброй воле готовы отдать своих миловидных сыновей в Храмовый театр. Всем нужны кормильцы, а Великая Богиня щедра к талантливым и белолицым.

Пятилетнего Хекки отдали за мешок риса, курицу и бутылку сладкого сливового вина.

А также за обязательство посылать свой заработок в семью, как только его успехи станут достойны награды. Что ж, все правильно: к чему танцору из храма личные сбережения? Его душа и тело принадлежат Богине.

В первую ночь Хекки долго и безутешно плакал, уткнувшись носом в коленки. Шен ему не мешал – понимал, что любые утешения бесполезны, пока слезы рвутся наружу. Но едва всхлипы стали чуть тише, он бесшумно соскользнул со своей циновки и сел у кровати малыша.

– Когда облака заслоняют луну, кажется, что нет ничего, кроме темноты, – тихо сказал он. А потом, помолчав немного, добавил: – Я люблю лунный свет, он напоминает мне о доме… В моей комнате было большое окно. Иногда моя нянька, старая Куна, забывала плотно закрыть ставни, и тогда я подолгу смотрел на небо.

Хекки затих, только иногда прерывисто всхлипывал, как это бывает после долгого плача.

– А здесь луну закрывает стена, – вздохнул Шен-Ри и машинально убрал за ухо длинную прядь. За три года его волосы сильно отросли и уже спускались ниже пояса. Мастер Хо часто говорил, что укоротить такую красоту было бы преступлением. – Но я знаю, что она есть. Хоть и не вижу ее больше. – С усилием воли он скрутил в себе смущение и едва ощутимо тронул Хекки за плечо. – И луна есть, и солнце, и небо. Завтра я покажу тебе самое красивое место в храме. О нем мало кто знает, и там можно плакать – никто не увидит. А сейчас спи. Постарайся уснуть. Может быть, тебе приснится Лунная Дева. Это очень хороший знак.

Когда Шен попытался встать, сильные маленькие пальцы вцепились в его ладонь.

– Нет, добрый мальчик, не уходи! – глаза у Хекки были огромные и влажные от слез. – Пожалуйста… Посиди еще со мной. Мне так страшно… – он снова скривил губы, но все же не заплакал, проглотил свою горечь и удержал внутри. – Скажи, как твое имя?

Имя… Шен-Ри вдруг ощутил такой болезненный укол в сердце, что сам едва не заплакал.

– Мастер Хо кличет меня крысенком, а остальные танцоры говорят «эй ты, младший». Но когда-то меня звали Шен… Шен-Ри из рода Тэ.

– Как хорошо звучит! – Пальцы мальчика еще сжимали руку Шена, но уже не так отчаянно. – А я – Хекки. Просто Хекки. Мой род утратил свое защитное имя. Мы… почти нищие. Отец торгует красной солью. Покупает ее у речных людей и разбавляет всякими приправами. Получается много и дешево. Он даже не умеет читать…

Спустя несколько минут Хекки уснул. И ему в самом деле приснилась Лунная Дева. А это очень хороший знак.

С того дня многое изменилось. Шен-Ри больше никогда не чувствовал себя по-настоящему одиноким: если ему хотелось погрустить, он вспоминал про Хекки и откладывал грусть на потом.

Сын торговца солью неожиданно оказался таким талантливым, что старшие мальчики косились на него с подозрением и легкой завистью. Хекки обещал вырасти в удивительного яркого актера, под стать непревзойденному Моа.

Сам Шен-Ри только радовался успехам младшего друга. Чему тут завидовать? Каждому боги отмерили свою долю таланта и усердия. К тому же и его собственный дар все чаще получал одобрение со стороны мастера Хо. А если бы даже и не было того одобрения… Шен все ясней осознавал, что танец становится его сутью, его естеством, его смыслом и целым миром, в котором нет ничего прекраснее, чем движение в волнах музыки и ритма. Он уже не тосковал по прежней жизни – танец стал его свободой, солнцем и небом.

Однако чем ярче расцветал цветок таланта Шен-Ри Тэ, тем осторожней ему приходилось быть. К двенадцати годам он уже мог исполнить роль Лунной Девы без единой помарки в длинном и сложном Танце Встреч. И приобрел слишком большое число завистников. А зависть в актерском обществе всегда опасна…

Мастер Хо перестал хвалить Шена – строгий наставник просто сообщил ему, что пришло время готовиться к испытанию. Эта нелегкая проверка позволяла ученику стать настоящим актером, перейти на тот уровень, откуда уже не выгоняют на кухню. Шен знал: если он справится, то попадет в младшую группу театра. А это совсем другой мир. Это возможность выйти, наконец, на настоящую сцену, выступить перед зрителями. Душа Шен-Ри замирала от восторга, когда он думал о том, как впервые нанесет на свое лицо яркий грим.

Но сначала надлежало выдержать суровую проверку: если случится провал, кухни не миновать.

Шен-Ри не зря боялся – он был еще очень юн для испытания. Редко кто оказывался готов к нему в столь раннем возрасте, обычно мастер Хо давал свое разрешение не раньше, чем воспитаннику исполнялось четырнадцать, а то и все пятнадцать. Именно к этой поре мальчишеское тело приобретает должную силу и ловкость. Но Шен уже в свои двенадцать был высок и ладно скроен. Он научился безупречно плавным движениям, что обычно свойственны только девушкам, а его гладкие черные волосы ниспадали ниже края рубахи.

– Ты готов, – сказал ему мастер Хо после одной из репетиций. – Твои тело и ум обрели нужную форму. Но будь осторожен, крысенок, ты слишком хорош для своих друзей! – мастер хитро прищурился, давая понять Шену, насколько дружественными он считает остальных мальчиков. – Будь осторожен.

Наставник говорил со знанием дела: в танцорской школе ходило достаточно неприятных россказней о том, как завистники наказывали не в меру одаренных. И меньше всего Шену хотелось оказаться участником этих историй. Из всех мальчиков, с которыми он делил свою комнату, по-настоящему Шен-Ри мог доверять только Хекки.

И еще белому Зару.

Зар был странным. С пугающими, цвета драконьей кости волосами, белой полупрозрачной кожей и глазами вишневого цвета. Другие мальчики звали его Белым Змеем и даже во время танца старались не прикасаться к нему лишний раз. Всякий знает, что дотронуться до беловолосого – дурная примета.

Зар был одним из старших учеников. Ему уже исполнилось шестнадцать, но он никогда не называл Шена крысенком, не давал нелепых поручений и не обжигал завистью в глазах. Молчун и одиночка, он много раз помогал Шену освоить сложные движения, которые тому никак не давались. Зар делал это без лишних слов, без улыбки и ничего не просил взамен. А если нужно было репетировать парный танец, Шен всегда оказывался рядом с беловолосым. И обоих это вполне устраивало.

Именно Зар первым подошел к Шену после того, как мастер Хо сказал об испытании.

По обыкновению избегая пустословья, он закатал штанину на левой ноге и показал едва заметный шрам у щиколотки.

– Это была водяная змея, – сказал он, пристально глядя в глаза Шен-Ри. – Один из мальчиков спрятал ее в мой сапог перед испытанием. Я не заметил, пока не засунул ногу внутрь. Боль ослепила мое сознание, и я наделал много глупостей в тот день. Мне до сих пор не дали второго шанса, чтобы вновь доказать свое мастерство.

С этими словами Зар позволил штанине упасть, спокойно развернулся и медленно пошел прочь из зала для репетиций.

Мгновение Шен стоял в оцепенении, а потом бросился вслед за беловолосым. Он смутно помнил эту историю, которую ни разу не дослушал до конца – сплетня про Зара казалась ему слишком страшной.

– Что мне делать? – выкрикнул Шен в спину Змея.

Тот обернулся, как всегда неулыбчивый, слишком серьезный для своих лет.

– Твое испытание назначено на первый день новолуния. Значит, послезавтра… Что ж, постарайся не утратить бдительность в эти два дня. А ночью я сохраню твой сон. Спи крепко, Шен-Ри из рода Тэ. Во время испытания тебе понадобятся все силы.

Больше ничего Шен спросить не успел. Если Зар хотел, он мог ходить так быстро, что не догонишь.

Два дня до испытания показались бесконечными. Живя в постоянном напряжении, Шен едва мог смотреть на пищу и, несмотря на совет Зара, с трудом заставлял себя уснуть. Но все проходит, миновали и эти дни.

Наутро перед выходом на сцену Шен-Ри проснулся с удивительно легкой душой и чистым сознанием. Страх ушел, осталась только решимость.

За завтраком он отдал свою еду вечно голодному Хекки, а сам лишь пригубил крепкого зеленого чая.

– Боишься? – тихо спросил его друг.

Шен покачал головой.

– Хочу поскорей оказаться в гримировочной комнате.

– Сапоги проверь! – Хекки был в курсе печальной истории белого Зара. Сам он выглядел взволнованным и потому особенно спешно совал в рот комочки риса. – И одежду тоже! Помнишь ведь, что я тебе рассказывал про куриный помет…

– Помню, – Шен легонько стиснул плечо Хекки. – Не бойся. Я сделаю все, что в моих силах.

Не успел он допить свой чай и до половины, как в трапезную вошел один из старших актеров. Лицо его было украшено традиционным гримом, а также выражением легкого раздражения и скуки.

– Кто здесь Шен-Ри из рода Тэ? – спросил он нарочито неприятным голосом и изящно повел плечами, завернутыми в ритуальный шарф.

– Я, – Шен спокойно поставил кружку на стол возле напряженно стиснутого кулачка Хекки и быстро встал.

Актер смерил его полным небрежения оценивающим взглядом и насмешливо хмыкнул.

– Идем, – он изогнул ладонь в изящном властном жесте. – Господин Ао ждет тебя для подготовки к испытанию.

Сказав это, старший немедленно вышел из трапезной, не удостоив более своим взглядом ни одного из мальчиков. И не дождавшись, пока Шен выберется из-за длинного стола, за которым сидел.

– Удачи! – горячо прошептал Хекки, обнимая Шена на прощанье. – Я буду мысленно с тобой!

В зеленых, как хризолиты, глазах друга Шен увидел и страх, и радость, и надежду. Ободряюще улыбнувшись младшему, он особенно ясно осознал, что должен выдержать это испытание в том числе и ради Хекки. Склонившись к самому уху Лисенка, Шен-Ри прошептал:

– Я смогу. И ты тоже. Однажды мы будем танцевать вместе на Празднике луны, я обещаю!

Он не любил давать обещаний, в которых не был уверен, но на этот раз изменил своим привычкам, повинуясь странному наитию.

Выходя из трапезной, Шен-Ри поймал взгляд белого Зара. Одним лишь движением век старший пожелал ему удачи.

В гримировочной комнате Шен предстал перед мастером Ао.

В роскошном золотом халате, с высокой умасленной прической на голове, обутый в туфли из кожи змей, мастер стоял у высокого зеркала, скрестив руки на груди.

– Добро пожаловать, дитя, – певучий голос звучал так, словно был полон чар. Шен-Ри и раньше видел мастера Ао в коридорах театра, но всегда издалека – встречаться с легендарным Творителем Образов лично ему не доводилось. – Сегодня у тебя важный день. Садись на эту скамью, я подарю тебе лицо, подходящее испытанию.

Что происходило дальше, Шен-Ри запомнил смутно, будто и в самом деле оказался опьянен чужими чарами.

Мастер Ао подобрал для него изысканный наряд из жемчужно-белого шелка с розовыми хризантемами – рубаха и штаны пришлись точно впору: в храмовом театре не принято скупиться на костюмы даже для самых неопытных актеров на последних ролях. А поскольку ученик никогда не знает, что именно ждет его на испытании, то и одежда для него должна быть простой и удобной, но в то же время приятной глазу.

Эти розовые хризантемы ярче всего впечатались в память Шен-Ри. Все остальное пронеслось как сон – и большая сцена крытого зимнего театра, и лица опытных танцоров, и повелительно-нежный голос главного распорядителя, и собственно танец…

Даже музыку он позабыл, едва она окончилась.

Замер на сцене, не понимая, что делать дальше. Словно дышать разучился, как только отзвенела последняя струна. И кто-то бережно увел его, взяв за локоть, в гримировочную. Кто-то стер с его лица белила и кармин. Кто-то дал ему в руки полную кружку теплого травяного настоя.

В общую спальню для мальчиков-учеников Шен-Ри уже не вернулся. Сразу после испытания мастер Хо проводил его в ту часть театра, где полагалось жить взрослым актерам.

Началась новая жизнь.

Разумеется, никто не удостоил Шен-Ри возможности играть Лунную Деву – только спустя несколько недель усердных репетиций и строгих наставлений ему позволили выйти в образе Молчаливой Служанки. Более незаметную и маленькую роль придумать трудно, но двенадцатилетнему новичку, едва покинувшему школу, никто не даст возможности блистать на сцене подобно мастеру Моа.

Шен-Ри и не претендовал. Он робко осваивался в своей новой жизни, где больше не было малыша Хекки, мастера Хо и страха найти водяную змею в ботинке. В этой жизни у него также не было и завистников – кому из старших такое придет в голову? Шен-Ри снова, как несколько лет назад, стал незаметным и маленьким. Но его это не огорчало. Тем более что статус актера дарил множество преимуществ. В том числе и возможность жить не в огромной комнате на полтора десятка учеников, а в небольшой уютной келье на двоих.

Вторым актером в этой комнатушке оказался красивый молодой юноша, которого, как и многих, взяли в труппу не из храмовой школы, а из другого театра. Прежде Шен-Ри только слышал, что некоторые танцоры вовсе не обязаны отдавать Великой Богине всю свою жизнь без остатка. Они – лишь наемные работники при храме, а не его служители, как сам Шен, Хекки или Зар.

Этот чужой юноша, сполна познавший все прелести внешнего мира, смотрел на Шен-Ри точно на диковинную зверушку. Вероятно, раньше ему не приходилось видеть таких молодых учеников храма Великой Богини. К счастью, вопросов он не задавал, а, напротив, был сам охоч до разговоров и рассказов о себе. Очень быстро Шен узнал, что его сосед происходит из старинной танцевальной династии, где мальчики раньше учатся изящным актерским жестам, чем начинают ходить. Красивый и совершенно благополучный, Атэ Хон был любимчиком в своей семье и рано начал собирать бурные овации поклонников и поклонниц. Неудивительно, что распорядитель храмового театра охотно взял Атэ в свою труппу, когда тот пожелал обрести больше славы и, разумеется, денег.

Эти рассказы трогали что-то очень хрупкое в глубине души Шен-Ри. Что-то, о чем он предпочел бы забыть. Но Атэ оказался не самым чувствительным человеком и потому продолжал говорить о своей мирской жизни, а Шен был вынужден слушать все эти многочисленные истории. И чем больше он слушал, тем отчетливей понимал, что очень мало знает о внешнем мире, откуда его забрали так рано. Да и прежде того разве он видел настоящий мир? Родовое поместье Тэ мало походило на то, о чем рассказывал Атэ Хон, а до него – малыш Хекки, покуда тот еще помнил другую жизнь, отличную от храмовой.

Чем дальше, тем сильней в душе Шен-Ри расцветало пагубное желание покинуть храм и посмотреть, что скрывается за его высокими стенами из красного, точно кармин, кирпича. Желание приходилось сдерживать всеми силами: Шен слишком хорошо помнил историю со срезанным клеймом. А ведь тот мальчик даже не пытался выбраться за пределы чертогов Великой Богини. Он просто оказался недостаточно талантлив.

Грешные мысли разъедали ум изнутри, поэтому, стремясь их отогнать, Шен-Ри все более и более усердно оттачивал свое танцорское мастерство. Он научился просыпаться прежде своего болтливого соседа (который не особенно старался вставать по первому гонгу) и тихо ускользать в храмовый сад, где в полном одиночестве до изнеможения повторял сложную череду танцевальных па. И это был вовсе не скромный выход Молчаливой Служанки. Шен-Ри в своей безмерной гордыне и дерзости репетировал роль прекрасной Лунной Девы. Только она позволяла ему с головой уйти в танец, забыться и отрешиться ото всех мирских желаний – будь то мысли о женщинах или стремление попробовать сказочные сладкие лакомства с неведомого Речного рынка.

Шло время. Танец все больше наполнял существо Шен-Ри, вытесняя за пределы тела и разума все остальное. Постепенно даже Атэ Хон осознал, что его россказни про мир за пределами храмового театра – пустой звук для вечно погруженного в себя танцора из рода Тэ. Вскоре он перестал навязывать не только свои истории, но и свое общество в целом.

Единственное, что возвращало Шена в обычный – насколько обычным он может быть в храме – человеческий мир, – это встречи с Хекки. Редкие, слишком редкие, чтобы насытить жажду быть рядом, поддерживать, помогать. Без Шена Хекки быстро наловчился сам давать отпор излишне задиристым ученикам (а когда у него это не получалось, на помощь всегда приходил молчаливый Зар). Но еще интересней было то, что он научился нравится мастеру Хо. Нет, конечно же, тот не перестал звать Хекки крысенком, как он звал почти всех мальчишек в театральной школе, но стал ему очевидно благоволить и спускать с рук мелкие шалости или танцевальные промахи. Чем объяснить эту странность, Шен не знал. На его памяти – и задолго до него – мастер Хо слыл самым строгим наставником, совершенно не поддающимся очарованию своих воспитанников. Но малыш Хекки сумел сделать то, что было другим не под силу. Как ему это удалось, он так и не сказал: сделал вид, что ни при чем. А Шен не стал донимать младшего друга распросами. Того времени, что он урывал для общения с Хекки, и так-то было немного – уж точно не стоило тратить его на подобные глупости.

Прошел почти год, прежде чем еще один ученик храмовой школы сумел, выдержав испытание, примкнуть к числу действующих артистов. И, к огромной радости Шен-Ри, им стал не кто иной, как Зар, давно называемый за глаза Белым Змеем. Неприятное прозвище намертво прилепилось к молчаливому танцору, но тот, казалось, будто и не замечал этого.

В театре, среди взрослых актеров, Зар очень быстро сумел доказать, что его талант достоин использования. И с лихвой окупает такие странности, как белые волосы и молочная кожа. Тем более что на сцене подобные недостатки могут быть лишь на руку танцору. Кому, как не Белому Змею, играть роль демона Тассу-Тэру? Отличный демон получился из Зара. Просто непревзойденный. Это отмечали и актеры театра (обычно скупые на любое признание чужого таланта), и главный распорядитель, и – что важнее всего – многочисленные зрители.

Сам Зар своих успехов будто и не замечал. Подаренные ему цветы он оставлял другим, приглашения от незнакомцев игнорировал. Неудивительно, что со временем Белый Змей приобрел репутацию самого загадочного танцора в театре Великой Богини. И только Шен-Ри, волею судеб, знал, что для Зара такая неожиданная слава – в тягость.

Знание это он обрел после того, как болтливый красавчик Атэ Хон предпочел соседство другого танцора и ушел в соседнюю спальную комнату. Шен сразу же позвал Зара на освободившееся место и вздохнул с облегчением: уж кто-кто, а беловолосый точно не испортит тишину непрерывным потоком пустых слов. Тут скорее нужно ждать, чтобы лучший демон в театре хоть раз в день нашел причину разомкнуть уста.

В один из холодных зимних дней, когда в безветренной тиши снег валил густыми хлопьями, Шен-Ри не удержался и открыл затянутое мутной старой бумагой окно. Это было не очень разумно – свежий воздух мгновенно наполнил комнату, – но чарующее кружение снежинок стоило того. Зар и не подумал сказать что-либо в упрек. Он тоже подошел к окну и задумчиво стал смотреть на невесомые хлопья, медленно парящие в воздухе. Потом вытянул руку и позволил им отпускаться на ладонь.

Белые – на белом.

Шен-Ри даже дышать перестал – этот миг был слишком красив, чтобы испортить его любым звуком или движением. Но спустя пару мгновений он не удержался и сказал:

– Зар, если бы ты станцевал свой танец под снегом, это было бы самым лучшим зрелищем, какое только можно увидеть зимой!

Беловолосый неопределенно хмыкнул. И удивил Шена неожиданным ответом:

– Ну, пойдем. Станцуем вместе.

Он раздвинул окно еще шире и легко спрыгнул вниз, на заснеженную дорожку в храмовом саду. Шен-Ри, не колеблясь, последовал за старшим другом, хотя из одежды на них обоих были только легкие штаны на завязках для танца с палками, не доходящие даже до середины икр.

Высокий и жилистый Зар легко бежал по заиндевевшим камням дорожки, не боясь поскользнуться и упасть. Со стороны казалось, будто его тело неподвластно законам, что притягивают всех существ, кроме птиц, к земле. Шен-Ри спешил за ним, стараясь не потерять из виду, – завеса снега могла скрыть Белого Змея в любой миг.

Они остановились у той самой квадратной многоярусной башни, где несколько лет назад Шен-Ри получил на пятку свое заветное клеймо. Почему именно здесь, Шен не знал. Зар ведь никогда ничего не объяснял.

На широкой открытой части сада перед башней беловолосый замер и поднял лицо к небу. Крупные хлопья снега мгновенно покрыли его лоб и щеки, тая и превращаясь в тонкие струи.

– Ты ведь хорошо знаешь танец Лунной Девы в день ее Ухода?

Шен-Ри кивнул, чувствуя, как замирает его сердце. Танец Ухода! Великая Богиня, да это самое прекрасное, что только можно станцевать!

Зар улыбнулся. Едва заметно, краешками губ.

– Я знал. Ты всегда так радовался, когда мастер Хо позволял тебе репетировать его. Что ж… а я, как водится, буду Тассу-Тэру, – в глазах Зара мелькнула лукавая усмешка. – Не побоишься довериться?

Шен отчаянно замотал головой. Он мог бы довериться молчуну Зару даже в самом сложном танце, танце Умирающих Лилий, где актерам почти все время приходится полагаться только на быстроту и ловкость партнеров.

Больше Зар уже ничего говорить не стал. Он молча оттолкнулся от места, где стоял, и не пробежал – словно пролетел до центра круглой заснеженной площадки. А там встал, склонив голову к плечу и вытянув ладони в сторону Шен-Ри.

Танец начался.

Это было незабываемое чудо, которое надолго – наверное, навсегда – запечатлелось в памяти пятого сына из рода Тэ. Он был прав, когда предположил, что танец белого Зара под белым снегом – красивое зрелище, но не предполагал, что участие в этом танце позволит ему отделиться душой от плоти и ощутить, как все тленное, обычное, грубое остается за пределами восприятия. Прежде Шен-Ри полагал, будто танцует телом, но оказалось, в иные моменты танец становится чем-то большим. Шен понял, что неудержимая страсть движения зарождается в глубине его сознания, вспыхивает там, распахиваясь на весь мир, позволяя стать частью чего-то непостижимого. И для этого не требовались ни зрители, ни музыка, ни сцена.

К счастью, сильные руки Зара всегда готовы были удержать его от падения в безумном кружении. Как и полагается в этом завораживающем, самом сложном из танцев.

Когда последнее движение отзвучало, Шен-Ри увидел глаза Зара совсем близко и с удивлением прочел в них… боль.

Боль, а вовсе не радость и восторг, как это было с ним самим.

Он не привык задавать лишних вопросов. И уж тем более никогда не пытался разговорить своего молчаливого друга. Но теперь понял, что пришло время изменить привычкам.

– Зар? – Шен-Ри тронул старшего за плечо. Почти совсем так же, как это было с Хекки в день их первой встречи.

Беловолосый едва заметно покачал опущенной головой. После танца он опустился на землю и сидел теперь, бессильно свесив руки между колен.

– Зар, не молчи. Скажи, что с тобой! – Шен сел рядом с ним на корточки и, презрев свое обычное смущение, обнял за дрожащие плечи, холодные и мокрые от снега. – Зар?

И вот тогда-то Белый Змей, прослывший самым сдержанным и хладнокровным среди актеров храмового театра, вдруг громко и горько разрыдался. От неожиданности Шен едва не выпустил его, но быстро опомнился и еще крепче стиснул объятия, будто мог защитить друга от невидимых внешнему миру ран.

Не мог, разумеется.

– Ненавижу-у-у! – громко провыл Зар, сжимаясь в тугой дрожащий сгусток боли. – Ненавижу это проклятое место! И всех этих лицемеров! И это уродливое тело! Все мои беды – от него! Оно обрекло меня на такую жизнь! – Он крепко зажмурил глаза и стиснул голову побелевшими в костяшках пальцами. – Я не должен был ТАК жить! Не должен! Я не рождался пятым! Моей семье не нужны кормильцы! Я должен был… – на этом месте Зар до крови закусил губу и едва не выдрал себе пучок волос. В последний миг, когда казалось, беловолосый уже стоит на краю безумия, он вдруг взял себя в руки и, еле слышно выдохнув, отпустил ярость из тела.

Он все еще дрожал, но больше не свивался в клубок, будто в самом деле хотел превратиться в змея. Просто сидел на снегу, позволяя Шену нажимать на нужные точки возле шеи. Шен-Ри знал их в совершенстве, поскольку всегда внимательно слушал наставления на уроках медицины в школе танцоров. Он знал, где нужно ткнуть кончиком пальца, чтобы напряженные после долгих истязающих упражнений мышцы, наконец, смогли расслабиться.

– Прости… – тихо пробормотал Зар. Подняв голову, он встретился глазами с Шеном. – Я не имел права. Этот гнев долго жил во мне, не зная выхода. Только в образе демона я отпускаю его на волю. Но ты танцуешь так прекрасно… Глядя на тебя, я слишком ясно вижу, что мой успех – лишь подделка, шелуха. Маска. Семья отдала меня сюда потому, что я уродился белым. Белым! Как будто это преступление… как будто я, и правда, демон. И знаешь… мне ведь было уже не пять лет, как тебе, как всем, кто попадает в школу. Мне было почти восемь. И, будь они все трижды прокляты, я любил свою жизнь! А эту… эту я не выношу. Знаю, никто из нас не выбирал такую участь, но порой моя судьба кажется мне особенно жестокой и бессмысленной.

Он устало махнул рукой и медленно поднялся с холодных камней. Шену очень хотелось узнать, что это за семья такая, в которой детей отдают Богине только из-за цвета волос, но он смолчал. Мало ли как бывает.

Больше Зар никогда о своем прошлом не поминал. Но после того разговора под снегопадом Шен-Ри понял, что для его старшего друга танец – вовсе не песня тела, не музыка сердца, не отдохновение души. Для него танец – последнее спасение, хрупкая соломинка с острыми шипами, которая держит его над пропастью отчаяния.

А может статься, и безумия.

Сам Шен-Ри за годы, проведенные в храме, если уж не смирился совсем со своей участью, то по крайней мере научился принимать жизнь такой, какая она есть. Он тоже искал в танце спасения от мыслей о внешнем мире, но вместе с тем – безумно, неистово любил то, ради чего, как ему казалось, был рожден. И если выбирать между внешним миром без танца и танцем без внешнего мира, то Шен скорее бы склонился ко второму варианту.

А переубедить Зара, что его танцорское мастерство не подделка, но чистое золото, Шен-Ри так и не смог. Это было за пределами возможностей.

Вскоре стало понятно, что тот эпизод с танцем под падающим снегом не обойдется без последствий. Весьма многозначительных для Шен-Ри.

Очевидно, кто-то разглядел их с Заром танец за пеленой снежной завесы. И донес сведения о нем до ушей главного распорядителя. Не сразу, не в тот же день и не на следующий, но спустя почти треть лунного цикла Шен оказался в покоях самого Дабу Реа.

Это было роскошное место, ничем не напоминающее скромные спальни для младших актеров. Резные деревянные панели стен радовали глаз множеством сказаний, с потолка свисали изысканной работы кованые лампы с цветными стеклами, а пол был устлан богатыми коврами, сплетенными из ярких тканей. Сам распорядитель встретил юного гостя, сидя на вышитых подушках у низкого столика, заставленного множеством лакомств. Шен-Ри уже давно забыл даже запах такой еды и теперь во все глаза смотрел на яблоки в медовой глазури, рисовые шарики с поджаристой сахарной корочкой, маленькие розовые пряники, фрукты и целую россыпь всевозможных орехов. Невольно он сглотнул и только потом поднял глаза на самого распорядителя.

Дородный, но не особенно страдающий от избытка лишнего веса, Дабу Реа не спеша, с наслаждением потягивал горячий чай из маленькой фарфоровой чашки.

– Садись, – похлопал он подушку рядом с собой. И Шен-Ри послушно сел. – Ешь, – Дабу придвинул к нему блюдо со сладостями. – Вечно вы, малявки, тощие и недокормленные. Тебе что, еды не дают вдоволь?

Под хмурым, будто бы сердитым взором главного распорядителя Шен-Ри почувствовал себя и вправду маленьким, точно ему снова пять лет.

– Я ем досыта, – ответил он почтительным голосом, каким младший должен разговаривать со старшими, глубоко уважаемыми людьми. – Благодарю вас за заботу, господин Дабу.

Взгляд на блюдо Шен так и не поднял, равно, как и на самого распорядителя.

– Давай, давай, не изображай тут целомудрие, маленький проходимец! – Дабу властно указал большим толстым пальцем на блюдо. – Ешь, я сказал!

Робко, почти через силу Шен-Ри протянул руку к лакомствам и, не задумываясь, взял один из розовых пряников. Такие когда-то приносила в переднике старая Куна.

Оказалось, их вкус не изменился. Яркая вспышка – нет, даже не воспоминаний – ощущений детства пронзила сердце изгнанника рода Тэ.

– Так вкусно… – прошептал он, закрыв глаза. – Спасибо, господин Дабу.

– Бери еще.

Куда там… Шен даже этот пряник не доел. Положил аккуратно на край изящного наборного столика и покачал головой. Он боялся, что заплачет, и потому снова не поднимал глаз.

– Да… – задумчиво протянул Дабу Реа. – Ты и впрямь настолько странный, насколько о тебе говорят. Что ж, не будем тянуть время и болтать о пустяках. Я позвал тебя по делу. Думаю, ты и сам это понимаешь. Расскажи-ка мне, дитя, часто ли ты танцуешь роли, которых тебе никто не доверял?

Шен-Ри почувствовал, как его дыхание стало быстрым и горячим. Страх уколол его в самую средину груди, а потом отразился где-то в правой пятке. Той самой, которую последние восемь лет украшал символ журавля.

– Нет, господин распорядитель, – еле слышно сказал Шен, – не часто. Редко… Я… я…

– Ты! – сердито воскликнул Дабу Реа. – Ты, глупый мальчишка! Тебе известно, что это большая дерзость?

Слова старшего падали на голову Шен-Ри, как тяжелые острые камни. И сквозь пелену страха он едва ли мог расслышать, что гневные нотки в голосе распорядителя не так уж и страшны на самом-то деле.

– Глупый, глупый мальчишка… – Вместо того, чтобы позвать слуг и велеть им срезать клеймо с пятки негодного актера, Дабу вздохнул и налил чаю во вторую чашку. – Выпей и успокойся. Я не собираюсь тебя наказывать. Я лучше накажу Хо и всех остальных, кто внушил мне, что ты слишком мал для больших ролей. Становиться Лунной Девой тебе, конечно, рановато, хотя соблазн велик… да… Ты уже отлично справляешься с этой ролью. Но вот роль ее сестры теперь твоя. С завтрашнего дня начнешь репетировать с основным составом. Я уже отдал распоряжение твоим наставникам. Хватит прятать такой дар от зрителей, это просто преступно!

Шен-Ри мог бы подумать, будто ослышался или впал в грезы, но горячий чай обжигал его ладони сквозь тонкий, почти прозрачный фарфор. И нежный перезвон ветряных колокольчиков за плотно закрытым бумажным окном напоминал о том, что все реально. Все происходит наяву. Он не смог унять дрожь в пальцах, когда поднес чашку ко рту, но Дабу сделал вид, что не заметил этого.

– А вот твой белый дружок заслуживает хорошего наказания, – Дабу невозмутимо откусил рисовый шарик. – Но на этот раз я, так и быть, закрою глаза на его выступление. В конце концов, правил храма он не нарушал… А его, гм, особенности ума мне в целом давно известны. Очень одаренный юноша, но, боюсь, плохо кончит, если не образумится. Ты ему это передай. Так, на всякий случай. А сладости с собой забери, пусть порадуется. Его, как я посмотрю, мало что здесь радует…

Когда онемевший от всех этих новостей Шен-Ри уже стоял на пороге с нелепым подносом в руках, главный распорядитель вдруг добавил ему в спину:

– И сообщи этому страдальцу, что уже через полгода, когда он получит статус старшего актера, у него появится возможность прекрасно разнообразить свою жизнь выходами в свет, за пределы храма. Надеюсь, это известие не лишит его остатков разума. И благоразумия.

Дабу Реа не обманул: не прошло и полугода, как Зар получил свою свободу. Или ее иллюзию.

Шен-Ри сам проводил его до Южных ворот, а потом, глубоко впечатленный произошедшим, вернулся в свою комнату. Он и раньше знал, что по достижении статуса взрослого актер имеет право на выходы «в свет», но не особенно задумывался о возможности самому оказаться за пределами храма. Ему всегда казалось, что эта возможность недосягаемо далека. А теперь Шен осознал, что грань, отделяющая замкнутую храмовую жизнь от чего-то большего, придвинулась почти вплотную.

Наверняка Зар волновался, впервые собираясь выйти в открытый мир, но он ничем этого не выдал. Смиренно взял от слуг неприметную городскую одежду, покрыл лицо пыльной пудрой, а затем заплел свои диковинные волосы в несколько тонких кос и спрятал их в высокий тюрбан. Надев на ноги дешевые деревянные туфли, он уже ничем не отличался от обычного южанина-простолюдина, каких полно в Таре.

В тот день представлений не было, а репетиция для младших актеров окончилась довольно быстро, поэтому Шен-Ри оказался предоставлен самому себе. Впервые за долгие годы он не обрадовался свободному времени, а испытал настоящее мучение. Ждать без дела было почти невыносимо, а думать о чем-либо еще, кроме Зара и его первой прогулки по городу, Шен просто не мог.

Строгие правила храма обязывали служителей Великой Богини возвращаться до полуночи – прежде, чем прозвенит последний гонг и все ворота будут закрыты. Зар появился за несколько мгновений до гонга. Шен-Ри, взволнованно ждавший его у Южных ворот, уже почти отчаялся увидеть друга, но в последнюю минуту тот ворвался в полуприкрытую дверь и устало рухнул прямо под высокой храмовой стеной. Его тюрбан был наполовину размотан, деревянные туфли потерялись, на ногах виднелись свежие ссадины.

Но Зар улыбался. Широко, как никогда прежде. А услышав удары гонга, он громко и радостно рассмеялся.

Шен-Ри хотел броситься ему навстречу, однако передумал и тихо скрылся в темноте сада, не желая мешать этому триумфу. Его собственное сердце, неизвестно отчего, вдруг наполнилось горечью и болью. Спрятавшись в самой глубине сада, там, где он когда-то укрывал от чужих глаз плачущего Хекки, Шен позволил этой боли уйти прочь вместе со слезами. Когда их долгий – слишком долгий – поток иссяк, Шен-Ри еще несколько минут просто лежал в высокой мягкой траве и смотрел на луну.

Луна была прекрасна – как всегда.

Любопытство оказалось сильней страха снова столкнуться с болью, поэтому, вернувшись в келью, Шен очень хотел расспросить Зара, как ему понравился город. Старший друг, однако, был совершенно не расположен к длинным историям: распластавшись по своей узкой деревянной кровати, он крепко спал. Нерасплетенные косы свисали до пола (в спальнях для актеров кровати все же были повыше, чем в общей комнате для мальчиков-учеников), собирая кончиками пыль, а на лице Белого Змея застыло несвойственное ему выражение счастья.

Историю своей прогулки Зар поведал только наутро, когда они оба выполняли привычные с малых лет упражнения для крепости тела. Загибая ногу выше головы в просторном зале для тренировок, беловолосый огляделся, убеждаясь, что никто из других актеров не стоит слишком близко, и проникновенно поведал:

– Шен, я вчера был с женщиной.

Шен-Ри не нашелся, что ответить на это.

С женщиной, да… Что тут скажешь?

– И я пил вино, – Зар еще выше вытянул носок ноги, а затем осторожно опустил обе руки на пол и сделал плавный переход в стойку на ладонях. – Абрикосовое! Шен, ты не поверишь, как это вкусно! Я хотел взять с собой, для тебя… но вспомнил, как за это наказали Такку, и передумал. Зачем тебе такие неприятности. Лучше уж подождать немного. Не так долго тебе осталось быть узником этой великой могилы, – Зар прошелся на руках от одного края комнаты до другого и добавил, вернувшись и встав обратно на ноги: – Меньше пяти лет, Шен. Это можно вытерпеть, я знаю.

Шен-Ри кивнул. Само собой, можно. Не помирать же вот прямо сейчас только от того, что друг не принес тебе абрикосового вина. И от того, что женщины приходят лишь во сне, да и там ведут себя уж слишком целомудренно.

Хотя пять лет – это невозможно долго.

Зар тоже понимал, что подобные слова особенно не утешают, а потому подошел к Шену и крепко взял его за плечи.

– Не грусти, дружок, – он пригнулся и коснулся своим лбом головы Шена. – Если мне дали глоток свободы, это не значит, что я забуду о тебе. Тем более накануне твоего первого настоящего выхода.

Да! Первый выход! Если и можно было чем-то утешиться, то именно этим прекрасным событием. Шен-Ри готовился к нему все последние месяцы после встречи с главным распорядителем. Роль Служанки у него, хвала Великой Богине, забрали вместе со скучным серым платьем. Вместо него мастер Ао сшил для Шена прекрасный наряд, украшенный, как и положено, жемчугом и горным хрусталем. Роль Феи Снов, разумеется, не могла принадлежать только одному актеру, тем более – такому юному. Ее исполняли еще два танцора, но они оба были намного старше Шена, и потому их платья не подошли бы ему. Да и не принято в храмовом театре передавать одежду друг другу, если это наряды для главных ролей.

Жемчужное платье было прекрасно. Когда Шен-Ри увидел его в первый раз, он едва не лишился дара речи: ведь это его первый настоящий наряд для сцены! Невзрачное одеяние служанки нельзя назвать даже тенью такого великолепия. Впрочем, и сама роль никак не сопоставима с предыдущей.

Фея Снов, названная сестра Лунной Девы, была одним из самых интересных персонажей во всем танцевальном репертуаре храмового театра. Многие актеры с удивлением косились на слишком юного для такой чести Шена. Но не пытались оспаривать решение Дабу Реа. И змей в ботинки наследнику рода Тэ никто не подкладывал.

Выступление было назначено на первый лунный день шестого месяца. Шен-Ри очень волновался. Каждый раз, когда он думал о выходе на сцену, сердце у него начинало учащенно биться. Движения были отработаны до полной безупречности, все участники представления искренне желали Шену удачи и помогали ему как могли… Но сердце все равно билось.

Шен-Ри понимал, что вместе с первым выходом на сцену в настоящей, «взрослой» роли он перевернет очень важную страницу своей жизни.

Но, к слову о страницах.

За день накануне выступления к Шену прокрался малыш Хекки (который давно уже приобрел нехорошую дерзкую привычку без спросу покидать ту часть храма, что отведена ученикам) и притащил с собой увесистый древний фолиант.

– Шен! Смотри, здесь написано, будто все первые актеры театра Великой Богини были свободными! – Хекки до сих пор очень гордился своим умением читать, но Шену даже в голову не приходило, что ушлый маленький Лисенок догадается стащить книгу из храмовой библиотеки!

– Хекки! Тебя выпорют за это! – воскликнул он, сердито отбирая книгу у мальчика.

В ответ Хекки лишь хитро улыбнулся, показав свежую дырку между жемчужно-белых зубов.

– Не выпорют, я ее тихонечко взял. Никто и не заметил. А потом обратно положу.

– Ну зачем тебе это, глупый? – Шен в недоумении смотрел на младшего друга, силясь понять, что за демоны выкрали душу наивного малыша и оставили вместо нее этого лукавого подменыша, вечно готового на шалости и опасные забавы. – Хекки, зачем? Ты мог бы просто позвать меня в библиотеку и показать там!

Лисенок только плечом повел. И посмотрел на Шен-Ри своими ясными зелеными глазами. Невинными, как у Воздушной Феи в день ее рождения. Однако за последнее время Шен уже неплохо научился противостоять этому невозможному обаянию.

– Ничего не хочу знать, – звенящим от холодного гнева голосом сказал он. – Возьми это и отнеси обратно. Сейчас же!

Шен даже не представлял, что может так рассердиться на одного из самых близких людей. Но эта бессмысленная дерзость, эта доходящая до неприличия беспечность возмутили его, как не возмущало ничто и никогда. Зачем лишний раз гневить богов? А людей гневить – еще глупее.

Хекки такого приема тоже не ожидал. Распахнув глаза в непритворном изумлении, он сделал шаг назад, а потом выхватил книгу у Шена из рук и бросился прочь.

Все произошло так быстро и так нелепо, что Шен-Ри опомнился, лишь когда тень Лисенка исчезла за узкой раздвижной дверью.

– Хекки… – его голос растворился в каменной тишине.

Это было плохо. Шен в отчаянии опустился на свою низкую кровать и обхватил голову руками. Они с Хекки и прежде могли не сойтись во мнениях, поспорить, но тогда младший всегда смиренно принимал волю старшего. Как это и положено. Он огорчался, но искренне верил, что с высоты своего опыта Шен-Ри лучше знает, что можно делать, а чего не стоит.

Теперь все изменилось.

Слишком рано.

Шен с грустью посмотрел на опустевший дверной проем. У него пропало всякое желание идти в сад, куда он так стремился рано утром, пока еще не начались последние приготовления перед завтрашним выступлением.

Таким и застал его Зар, вернувшись в комнату раньше времени.

– Что случилось? – В голосе его Шен-Ри услышал даже не тревогу, а настоящий страх. – Шен? Ты упал? Что-то с ногами?!

– Нет, нет… Это Хекки, – Шен поднял глаза и встретился взглядом с другом. – Мы… поссорились.

Белый Змей нахмурился и сел рядом.

– Забудь, – коротко сказал он. – Я уж думал, правда что-то плохое… – Зар качнул головой, словно отгоняя дурные мысли. – С Хекки я поговорю. Он совсем потерял ум в последнее время. Красотка сказал мне пару дней назад, что видел, как наш Лисенок крадет сладости с алтаря Великой Богини в саду. Я знаю, многие малыши делают это, особенно когда хотят покрасоваться друг перед другом, но Хекки не красовался. Он просто сладкоежка и глупец, каких храм не видывал уже давно. Я поговорю с ним сегодня же. А ты ступай к мастеру Ао, он там что-то добавил к твоему наряду, хочет проверить, ладно ли будет смотреться.

Весь день после этого Шен-Ри был занят, как никогда прежде. Только вечером, совершенно обессиленный, он вернулся в свою комнату. И обнаружил, что его кровать усыпана маленькими белыми цветами. Такие цветы росли лишь в одном месте – в том укромном уголке, куда Шен и Хекки уходили прятаться от всех своих печалей.

В день своего первого выхода в новой роли Шен-Ри проснулся раньше обычного. Храмовый гонг еще не звенел, над миром висела густая и темная летняя ночь.

Тихо покинув комнату, Шен вышел в сад и поднял глаза к небу. Тут и там мерцали россыпи звезд, но луну он так и не нашел: вероятно, ее закрыли неровные плотные облака. Это был не очень хороший знак, и Шен-Ри сложил пальцы колечком, чтобы отвести беду. Впрочем, никаких дурных предчувствий у него не было, только не проходящее уже несколько дней волнение. Шен боялся, как бы это состояние ума не помешало ему в самый решающий момент, и потому решил, что лучше всего провести утро не в суете последних приготовлений, а наедине с собой.

Он укрылся в одной из храмовых беседок – самой старой и почти заброшенной, – чтобы в одиночестве вспомнить все, чему юных воспитанников театра учили на уроках об истинном предназначении. Обычно мальчики из храма невыносимо скучали на этих уроках, предпочитая тренировать свое тело, а не ум, но Шену они нравились. Ему тоже плохо давалась наука остановки мыслей и обращения к своему сердцу, но он находил в ней определенное удовольствие. Особенно в те минуты, когда хоть на несколько мгновений умудрялся замереть во внутреннем безмолвии.

На этот раз Шен-Ри не стал изнурять себя попытками остановить ум, а просто сосредоточился на дыхании, звуках ночного летнего сада, приятном ощущении прохлады, ярких звездах. Он лежал на старых истертых камнях, смотрел в небо через широкую дыру в крыше беседки и словно растворялся в окружающем пространстве.

– Где тебя демоны носили, крысенок?! – Мастер Обо, главный постановщик представлений, смотрел на Шен-Ри с большим гневом в глазах. – До начала осталось меньше часа! Или ты забыл, что сегодня выступаешь?

Шен привычно опустил глаза в пол и почтительно сложил ладони у груди.

– Я молился Великой Богине, – соврал он, не испытывая стыда от этой лжи. По большому счету, его уединение мало чем отличалось от настоящей искренней молитвы, хотя никакая Богиня в нем – к счастью! – не присутствовала.

В ее милость Шен-Ри не верил с того момента, как узнал, отчего стал изгоем в своей семье.

Мастер Обо сердито фыркнул, но гнев схлынул с его лица.

– Молился он… Ступай к Ао, бездельник! Да бегом, бегом! Чтобы пятки земли не касались!

И Шен припустил со всех ног к гримировочной комнате.

Обычно танцоры облачаются в свои наряды незадолго до начала представления, однако грим требует особой тщательности, поэтому Шен-Ри понимал волнение господина Обо. Но он знал, что все успеет. Мастер Ао обещал лично нанести краску на лицо Феи Снов, а это значит, что красно-белая маска будет безупречной.

Так оно и вышло.

Мастер преображения ни словом не укорил Шена – напротив, он был ласков так, словно готовил к выступлению родного сына. Мягкими кистями нанес белила и кармин, расчесал длинные волосы, застегнул все петли на платье, расправил каждую складку наряда.

– Ты прекрасен, Шен-Ри из рода Тэ, – сказал мастер. – Взгляни на себя.

Он подвел Шена к высокому зеркалу из бронзы, и тот замер, оторопев. Никогда прежде он не видел себя таким: белое платье, черный каскад волос, белое лицо, красный узор вокруг глаз… Незнакомец в зеркале походил на сказочного духа.

Этот незнакомец был создан для танца.

Шен-Ри окончательно понял, что ему нечего бояться.

Говорят, Фея Снов родилась из дыхания Абино Таро, древнего духа небес, когда он уснул, запутавшись в сети между земной твердью и родными облаками. Поутру, набравшись сил во время сна, Абино Таро разорвал сеть и вернулся на небо, а Фея осталась жить между мирами. Она долго скиталась, не зная ни приюта, ни любви, покуда случайно не заглянула в сон Великой Богини. В нем было так хорошо, что Фея решила остаться там навсегда. С того момента все люди в мире начали видеть добрые сны. В том числе и Лунная Дева, которая много веков боялась уснуть, страшась встретить в своих кошмарах злого демона Тассу-Теру. А демон, узнав, что Лунная Дева снова может спать и наслаждаться сновидениями, ужасно разозлился и дал клятву погубить Фею Снов. Он так долго ждал, когда Лунная Дева устанет и погрузится в сон, чтобы настичь ее там! Так долго – и напрасно. Жажда мести омрачила разум Тассу-Теру, и на долгие годы он забыл о Лунной Деве, охваченный стремлением покарать Фею Снов. А когда, наконец, настиг ее, то понял, что не имеет власти над той, что родилась от самого Абино Таро и получила благословение Великой Богини. Охваченный гневом и досадой, Демон натворил много зла в мире людей, но это уже другая история. А в день Истинного Новолуния храмовый театр дает представление о торжестве добрых сил. И на сей раз выступление актеров Дабу Реа сорвало овации, каких уже давно не знавала открытая сцена театра Великой Богини.

Настоятель храма видел, как ликуют простолюдины, ради которых и затевается каждый год представление о великом поражении и глупости Тассу-Теру. Видел он и мальчишку Тэ, которого усыпали цветами. И его властную прабабку, у которой волосы уже давно побелели, точно грива демона. Старшая Тэ сидела в ряду для почетных гостей и взирала на танцоров с тем же непроницаемым выражением на лице, что и сам настоятель. Едва ли ее наследник заметил свою высокопоставленную прародительницу. Он был слишком погружен в танец. Как обычно. Настоятель уже не раз видел таких танцоров – созданных для Великой Богини, действительно уготованных ей. Он и сам когда-то, очень давно – так давно, что уже почти и не вспомнить, – отдал бы все на свете за возможность танцевать без остановки…

После выступления Шен-Ри Тэ едва смог уйти со сцены – так неистово выражали свой восторг зрители театра. Бедняки бросали на сцену гроздья цветов, а состоятельные люди не скупились на золотые и серебряные монеты.

Это был самый счастливый день в его жизни.

Шен был прав, когда предполагал, что новая роль все изменит. Так оно и вышло.

Это произошло не сразу, не в один день, но однажды, проснувшись утром от звука гонга, Шен-Ри понял, что его мысли и мечты стали иными. Он больше не был «крысенком», его давно перестали так называть. Он больше не боялся завистников, потому что ощущал себя равным среди других талантливых актеров. Он не трепетал при виде своего наряда и мог сам нанести грим на лицо – быстро и без ошибок. Но самое главное, он почти совсем перестал тосковать о внешнем мире. И когда Зар возвращался со своих прогулок, Шен с удовольствием слушал его рассказы. Если, конечно, Белый Змей имел настроение что-либо рассказывать.

Прошло три года. Шен-Ри не считал их специально – он понял это, только когда узнал, что скоро у малыша Хекки состоится решающее испытание. Впрочем, если говорить по правде, малышом сын уличного торговца давно уже не был. Он сильно вытянулся к своим тринадцати годам, научился играть на маленькой пятиструнной мезере, курить сладкий вишневый табак и виртуозно флиртовать со старшими актерами. И, как прежде, был падок на всевозможные глупости. Именно поэтому Лисенку никак не удавалось отрастить длинные волосы: всякий раз их остригали выше плеч – в назидание за дерзость.

Шен был уверен, что Хекки сдаст свой экзамен с первой попытки и без особого труда.

Когда он пришел на испытание, чтобы поддержать друга, тот даже не выглядел особенно взволнованным. Шен смотрел на его танец со странной смесью восторга и смутной тревоги. Хекки танцевал прекрасно – легко, свободно, будто летал, – но он не растворялся в танце, как сам Шен-Ри. Это могли не заметить другие, этому могли не придать значения, но на самом деле разум Хекки никак не обретал ту же легкость, что и тело. Он был слишком прочно привязан к внешнему миру.

К миру, полному соблазнов и искушений.

И Шен знал – эта привязанность еще принесет Хекки немало страданий и слез.

Успешно распрощавшись с этапом ученичества, Хекки жадно ухватился за возможность поскорее стать «взрослым». В первый же день за обедом младший друг сообщил ему, что поселился вместе с болтливым Атэ. Шен едва не выронил из рук чашку, узнав, что Лисенок сам выбрал это соседство.

– Ну не к вам же идти, – Хекки невинно смотрел на Шена своими большими глазами и вдохновенно пережевывал сладкие бобы с корицей. – Спальни ведь только на двоих. А вы с Заром уж давно как братцы стали!

Шен-Ри мог сделать вид, будто не услышал обиды в этом возгласе, но предпочел не оставлять места для полунамеков.

– Если ты хочешь, чтобы мы снова были рядом, просто скажи. Зар не обидится, он уже взрослый.

Хекки только фыркнул.

– Нет, с вами скучно. Ты опять начнешь читать мне морали с утра до вечера, из Зара, наоборот, слова не вытянешь. А Атэ Хон знает столько веселых историй, что можно не спать всю ночь!

Шен не сразу нашелся, что на это ответить.

– Ночь дана для того, чтобы набираться сил для нового дня, – сказал он, помолчав минуту. – Ты уже достаточно умен, чтобы понимать это.

Хекки нахмурился и как будто собрался возразить, но вместо того вдруг улыбнулся и кивнул.

– Конечно. Я понимаю.

После того случая с книгой они старались не ссориться, не говорить друг другу лишнего, но, допивая остывающий чай, Шен-Ри почувствовал, что это внешнее согласие – лишь маска. И что тонкая трещина между ним и Хекки становится все больше.

– Ты не сможешь его изменить, – сказал Зар несколько месяцев спустя, когда Хекки в очередной раз не вернулся ночевать в храм. – Это природа, Шен. Лисенок всегда был таким, просто в детстве ему требовалось меньше.

О том, что Хекки частенько исчезает на ночь, знали в театре все, включая господина Дабу. Но даже Дабу предпочитал закрывать глаза на это безобразие, потому что очаровательный маленький актер пришелся по вкусу одному из весьма почитаемых жителей Тары… И тот недвусмысленно дал понять главному распорядителю, что будет очень огорчен, если его лишат возможности общаться с юным дарованием. К тому же поклонник весьма хорошо платил за каждый визит своего любимчика. Весьма хорошо.

Сам Хекки был безмерно счастлив, что первое же выступление в роли Маленькой Сио принесло ему такой бесценный подарок, как покровительство сановника. В отличие от Шена, он почти не ждал момента, когда мастер Обо подарит ему большую роль. Талант Хекки сверкал всеми гранями с первых дней прихода в театр: после истории с Шеном главный постановщик решил не дожидаться, пока Лисенок станет постарше и поумней.

А зря. Мало того, что ранняя слава вскружила Хекки голову хуже, чем сладкое абрикосовое вино, так еще и поклонников у него сразу появился целый рой. И среди них этот сановник Гао, охочий до красоты и талантов.

От других актеров Шен-Ри узнал, что Гао Ма – большой специалист по части юных танцоров. Он и самого Шена страстно желал бы видеть в своих покоях, да только сановнику хватило ума не посылать приглашение наследнику рода Тэ. А может быть, он, будучи человеком прозорливым, просто разглядел в глазах Шена тот самый неистовый огонь танца, в котором сгорают все остальные желания и страсти.

Воспитывать младшего друга Шен-Ри больше не пытался. Толку-то? Он понимал – у каждого своя судьба. Глупо винить Хекки за то, что тому больше по душе внешний мир. И за то, что у него есть возможность в этот мир вырваться. Сам Шен остался единственным из всех троих, кто еще не получил права покинуть храм. Он мог бы, конечно, поступить подобно Хекки… Найти себе покровителя и наслаждаться привилегиями любимчика. Но мысль о том, какую цену нужно за это заплатить, повергала его в смятение.

Зар и вовсе относился к поведению младшего с изрядной долей презрения. И не считал нужным скрывать это.

– Ты слишком падок на соблазны, Лисенок, – не раз говорил он Хекки. – Твоя любовь к усладам погубит тебя!

И Шен-Ри очень боялся, что Зар прав. Оставаясь таким же добрым и милым, как прежде, Хекки неумолимо отдалялся от них, предпочитая простое общество болтуна Атэ. А тот в свою очередь бездумно наполнял разум мальчика идеями, которые могли только навредить. Свободный и весьма небедный Атэ Хон стал ему примером для подражания, не осознавая того, насколько это опасно для актера, на всю жизнь отданного в услужение Великой Богине.

Неудивительно, что со временем Хекки начал покидать стены храма даже в те ночи, когда сановник Гао вовсе не ждал его в своих богатых покоях. Он уходил тогда, когда ему этого хотелось, неукоснительно соблюдая лишь одно правило – быть в храме во время репетиций и представлений. Хотя бы на это у глупого Лисенка ума хватало.

Шен удивлялся тому, как легко вольности сходят с рук избалованному славой мальчишке. И он понимал, что однажды Хекки все же поймают на очередной, слишком большой дерзости. Во время ученичества тот, как правило, отделывался щедрой порцией плетей за свои шалости. Или унизительным укорачиванием волос. Ни то, ни другое, увы, не исправило характер сына торговца. А за нарушение обета о верности храму Хекки мог схлопотать гораздо более серьезное наказание – из числа тех, которыми не без оснований пугают учеников танцорской школы.

В один из вечеров, когда Зар ушел по своим делам, Хекки заявился к Шену, сияя от радости, как праздничный храмовый фонарь. Не испытывая ни малейшего стеснения, он завалился на кровать Зара и, сладко потянувшись, заявил:

– Ах, Шен! Ты не поверишь, какой волшебный вечер был у меня сегодня!

Шен-Ри отвлекся от штопки своей любимой рубахи и молча покосился на друга.

– Нет, правда! – Вид у Хекки был, как у кота, который наелся краденых колбас. – Это было… это было просто невероятно!

Шен вздохнул.

То, что Хекки охоч до постельных утех, его не смущало. Он и сам был бы не против наконец познать все прелести плотского наслаждения. Но не с мужчинами. И не украдкой, точно вор.

– Тебя поймают, Хекки, – тихо сказал он другу. – Ты очень удачливый, и боги хранят тебя… Но твоя дерзость не знает границ. Ты лишь недавно встретил свое пятнадцатилетие и не имеешь права покидать храм.

– Ага! – Хекки вытащил из своей широкой сумки крупную гроздь спелого винограда. – Не имею. Конечно. Поэтому Дабу сам меня за ручку отвел к моему первому любовнику. Небось, еще и денежек за это отхватил! – Он поднял виноград над запрокинутой головой и стал медленно откусывать от кисти по одной ягоде.

Глядя на друга в этот момент, Шен-Ри так легко представил его в роскошной шелковой постели сановника Гао.

– Хекки… – он не мог подобрать слова, чтобы выразить всю глубину своей тревоги. – Неужели ты не понимаешь, чем рискуешь?

Лисенок покосился на Шена и вернулся к своему винограду. Обнажив ровные белые зубы, он красиво, как на сцене, обхватил ими очередную ягоду и резко ее оторвал.

– Все знают, что ничего мне не будет. И ты знаешь. Просто завидуешь.

Эти слова повисли между ними, точно невидимый горький яд.

Зависть? Нет… Пожалуй, это последнее чувство, которое Шен-Ри Тэ мог бы испытывать к своему младшему другу. Но спорить и доказывать, что тот не прав, уже не хотелось.

– Я оставлю тебе винограду, – сказал Хекки, чувствуя за собой вину и пытаясь ее загладить. – Хочешь?

– Нет. Не нужно. Я не голоден.

С этими словами Шен вернулся к своей рубахе и больше уже не отвлекался от кропотливой штопки.

Хекки и раньше был не подарок, но в последние несколько месяцев стал совершенно несносным.

В пятый день седьмого месяца Шен-Ри наконец получил то, о чем мечтал столько лет, – разрешение выйти в город.

Он узнал об этом рано утром от главного постановщика представлений. И растерялся.

Новость застала его врасплох: после разговора с Хекки Шен старательно не думал о мире за пределами храма. Чтобы не порождать в своем уме лишних демонов. Но теперь, когда разрешение было дано, Шен-Ри понял, что демоны уже давно живут не только в его уме, но и в сердце. В сердце, которое оказалось скованным страхом.

– Как я выйду за ворота, Зар? – в волнении спросил он друга, едва только представилась возможность. – Я ничего не знаю. Мое сердце стучит так громко…

– Со мной, – коротко ответил Белый Змей.

И в самом деле отправился за ворота вместе с Шеном.

Едва только окончилось дневное представление и костюмы были убраны в шкаф, а грим смыт, Шен-Ри получил от слуг тючок с простой одеждой для города. Все как у Зара в прошлый раз: штаны, рубаха, деревянные ботинки. Только тюрбан ему не понадобился, ведь Шен-Ри не обладал столь примечательной белой гривой. Ему достаточно было просто заплести волосы в длинную косу.

По пути к Южным воротам Шен задал вопрос, который давно не давал ему покоя:

– Отчего нам запрещают покидать храм, Зар? – он едва скрывал тревогу в голосе. – И зачем возвращают эту возможность?

Зар усмехнулся.

– А ты не понимаешь? Не видишь по себе самому? Годы заточения лишают нас смысла существования без театра. По крайней мере, все на это направлено. Посмотри на себя, Шен-Ри: ты давно разучился жить обычной жизнью. И едва ли научишься снова. Едва ли даже захочешь. Храм сделал свое дело – приковал тебя к себе. И эти невидимые оковы хуже любых настоящих.

Они как раз дошли до ворот, когда Зар с грустной усмешкой спросил:

– Разве ты не боишься идти туда?

Шен боялся.

Открытая сцена театра выходила своим краем за пределы храмовой стены, и, выступая перед зрителями, он свободно мог смотреть на город (вернее, кусочек города, примыкающий к храму). Шен-Ри видел обычных людей, груженые телеги торговцев, богатые повозки сановников… И порой рвался туда – в гущу жизни, но никогда, как ни силился, не мог представить себя частью внешнего мира.

Храм действительно стал центром его мироздания.

Ворота они прошли молча. Шен так и не нашелся, что сказать другу. А потом ему стало не до разговоров. Сразу за стеной кипучая жизнь нахлынула на него и оглушила. Они сделали лишь несколько шагов прочь от храма, когда ровный привычный гул звуков превратился в голоса сотен людей, в нос Шену ударили бесчисленные запахи, а перед глазами у него распахнулось такое пестрое полотно жизни, что он невольно застыл на месте.

Зар не торопил его. Стоял рядом, невозмутимо глядя на шумную толпу.

Когда первое потрясение прошло, Шен вспомнил, что нужно дышать, и торопливо наполнил легкие воздухом.

– Зар… – еле слышно прошептал он, – так везде?

– Нет. Но в целом город именно такой. Я не стал предупреждать тебя – ты сам должен понять, нравится ли тебе такой мир.

– Я… не знаю, – Шен-Ри пытался собрать себя, словно распавшегося на части в этой гомонящей сутолоке. Радостное предвкушение почти полностью исчезло, уступив место необъяснимому страху и желанию спрятаться. Людей было слишком много! От бесконечного множества их голосов, от смеси запахов и мельтешения пестрых одежд Шен совершенно утратил чувство равновесия. Он не понимал, что делать дальше, куда идти, и хотел лишь одного – снова оказаться в тишине.

Твердая рука Белого Змея возникла в этом безумном мире будто из ниоткуда. Она крепко взяла Шена за плечо и направила куда-то – куда именно, тот не понимал и даже не пытался понять. Когда звуки вокруг стали тише, он осознал, что Зар увел его в тесный переулок между домами. Это была даже не улица, а скорее щель, отделяющая два ряда не очень аккуратных двухэтажных строений. На земле между ними горами лежал мусор, а наверху, от крыши до крыши, были натянуты веревки с мокрым бельем. Тяжелая холодная капля сорвалась с одной из рубашек и упала на лоб Шен-Ри. Вздрогнув, он словно очнулся и наконец пришел в себя.

– Где мы?

Зар пожал плечами.

– Где-то возле аптечной лавки, судя по запаху, – он критически осмотрел Шена с головы до ног и промолвил: – Похоже, внешний мир произвел на тебя глубокое впечатление, дружище. Предлагаю немного сгладить его в более приятных местах этого города. Постой здесь, я найду нам извозчика и покажу тебе один чудесный парк. Думаю, сейчас это то, что нужно, – он улыбнулся и виновато развел руками: – Вообще-то, я хотел для начала отвести тебя в бордель, малыш Шен, чтобы ты уже наконец расстался со своими иллюзиями о женщинах. Но, похоже, сегодня не лучшее для этого время.

Что ж… К чести Шен-Ри стоит сказать, что в парке он и впрямь достаточно пришел в себя, чтобы продолжить изучение города без коленной дрожи и с относительно прояснившимся сознанием. Но до борделя в тот день так и не дошло: Зар посчитал, что на первый раз Шену и так хватит ярких впечатлений.

Уже поздно вечером, когда они оба растянулись на своих узких постелях, Зар позволил себе осторожный вопрос.

– Ну и как тебе внешний мир?

Шен-Ри не мигая смотрел в темноту. Он молчал почти весь день и весь вечер.

– Там очень много всего.

– Много, да. Ты не видел и сотой части. Мир велик и прекрасен… – долгий вздох Белого Змея подсказал Шену, что его друг снова грустит о чем-то своем.

– Зар… А ты сам? Каким был твой первый день свободы?

– О! – Зар оживленно завозился в своей кровати. – Совсем иной! В детстве я лучше тебя запомнил город и обычных людей. И жаждал увидеть их снова. Мой первый выход из храма был похож на праздник. Порой мне кажется, что это был лучший день в моей жизни…

Шен вспомнил счастливый смех друга в тот далекий вечер несколько лет назад и невольно подивился тому, как все же по-разному они приняли долгожданный дар свободы.

– Ах да! – воскликнул Зар, вернувшись из своих воспоминаний. – Я совсем забыл ответить на твой второй вопрос: почему нам все же дают покинуть храм.

– И почему?

– Подумай сам: сколько взрослых, сильных и красивых мужчин в нашем театре? Много! И все они полны амбиций, тщеславия и… той энергии, что заставляет людей совершать самые немыслимые безумства. Это энергия жизни, энергия солнца. Это то, что гонит нас вперед, заставляет танцевать и жаждать чего-то большего. Запри эту силу в храмовых стенах – и она разрушит его, разломает изнутри. А так… все просто: дай мужчинам возможность потратить ее на женщин, на вино и глупые игры в свободу, и можно не бояться урагана.

Шен-Ри тихо сглотнул, зажмурив глаза.

«То, что гонит нас вперед, заставляет танцевать и жаждать чего-то большего…»

Зар, Белый Змей, куда же она тебя гонит? Отчего твой взор так часто подернут пеленой тоски? И этой самой жажды?

Соседняя кровать еще раз скрипнула и затихла.

– Доброй ночи, Шен. Спи спокойно. И ничего не бойся – там снаружи ничто не отнимет у тебя твой покой. Ты весь здесь. В этом твоя сила.

Той ночью Шен-Ри спал трудно, ему виделись отголоски минувшего выхода в город: то чарующие и призывные, то пугающие и полные опасностей. А в следующие несколько дней у него не было ни минуты свободного времени, чтобы попытаться снова увидеть улицы Тары – на театр навалились очередные праздничные торжества. С утра до вечера актеры бесконечно репетировали сложные многоступенчатые номера, а ближе к ночи давали представления, после которых сил оставалось – только до кровати доползти. В эти дни даже Хекки не пытался удрать в город, он уставал, как и все.

А когда праздничное безумие осталось позади, Шен понял, что страхи его за это время почти совсем развеялись. Во второй раз он отправился на прогулку один – хотел понять, какие чувства на самом деле вызывает у него Тара. Хотел остаться наедине с ее шумом, суетой и пестрым узором жизни.

Он бродил по улицам и переулкам, опустевшим и затихшим после буйства праздничных гуляний, и на сей раз искренне наслаждался городом. Побывал в том парке, который в прошлый раз показал ему Зар, прокатился на лодочке вдоль канала, медленно несущего свои мутные зеленоватые воды, купил немного сладостей в лавке на берегу, а потом – неизвестно зачем – подумал, что хочет найти свой дом. Ту самую богатую усадьбу, в которой прошли его детские годы и откуда он был столь легко извергнут в замкнутую храмовую жизнь.

Сначала эта мысль показалась ему безумной, но чем дальше удалялся Шен-Ри от суетных кварталов центра, тем больше соблазняло его неразумное желание прикоснуться к прошлому. В конце концов, он остановил первого встречного извозчика и спросил, известна ли ему дорога до дома семьи Тэ.

Извозчик покосился на Шена с сомнением и заявил, что это знают все, но путь туда неблизкий, и поездка будет стоить блистательному господину пять драконов.

Шен-Ри не стал задумываться, насколько справедлива цена – привык верить тому, что сказано. А деньги у него были (господин Дабу каждую неделю выдавал актерам горсть монет), так что он просто отсчитал сколько нужно и вложил в руку извозчика. Ответом ему стал еще более подозрительный взгляд, но говорить ничего извозчик не стал, только кивнул на жесткое сиденье однолошадной деревянной повозки.

Дома, улицы, кварталы мелькали перед глазами Шен-Ри, и он не замечал ни мелкого дождя, который внезапно накрыл город, ни свежего ветра, ни людей на обочинах дороги, которая становилась все шире. Ему показалось, что время растянулось в длинный тугой жгут, который может больно ударить, если отпустить его слишком быстро.

Наконец повозка встала возле высокой каменной стены, обвитой плющом с мелкими синими цветами.

– Вот ваш дом, – хмуро сообщил возница и, едва дождавшись, пока Шен-Ри сойдет, резко хлестнул свою лошаденку. Несколько мгновений – и на дороге, убежавшей уже куда-то совсем за город, стало пусто и тихо.

В стене из пористого красного кирпича монументально стояли высокие резные ворота. Шен-Ри медленно провел ладонью по деревянным узорам и ощутил под пальцами и цветы, и птиц, и охранные символы. Восемнадцать лет назад эти символы не сумели защитить семью Тэ от нежеланного пятого сына.

И что делать ему здесь теперь?

Стоять нищим попрошайкой у закрытых дверей? Стучать тяжелым медным кольцом на воротах и ждать, пока хмурый привратник спросит, чего это господину тут надо?

Шен прислонился головой к резной створке и прикрыл глаза. От массивной доски исходил едва уловимый сладковатый запах дерева…

Когда-то здесь был его дом.

Целую жизнь назад.

Те дни давно склевали дикие черные птицы с холодных гор.

Шен-Ри поднял лицо и посмотрел на небо, затянутое густыми сизыми тучами. Мгновенно по щекам его заструились потоки воды – это мелкий дождь превратился в ливень. Где-то в вышине пророкотал долгий раскат грома.

Домой – в свой настоящий, не подернутый дымком памяти и иллюзий дом – Шен вернулся только к вечеру. Он очень долго шел пешком, прежде чем какой-то сердобольный крестьянин на шаткой телеге подобрал его и довез до храма.

Все знают, что лиса и кошка появились прежде человека. Их создал лукавый демон Вен-Са, чтобы досадить великой Небесной Богине. Потому Богиня недолюбливает и лис, и кошек, и людей, похожих на них. И если тебя с детства зовут Лисенком, то уж лучше не кликать беду лишний раз, жить тихо и уважать божественные законы. Особенно когда жизнь твоя протекает под крышей храма.

Но Хекки об этом не думал.

И Шен-Ри сильно испугался, но совсем не удивился, когда однажды вечером Лисенок влетел в его комнату с рыданиями и упал ничком на свое излюбленное место – кровать Зара. Плечи мальчишки сотрясались, лицо было залито слезами, и сказать ничего внятного он не мог, только выл громко и, похоже, ничуть не играл.

Шен сразу метнулся к другу. Схватил его за плечи, оторвал от покрывала и развернул к себе лицом.

– Что?! Что случилось, Хекки?!

Вместо ответа тот еще пуще зашелся слезами, а потом неловко стянул домашние чулки сначала с одной ноги, а потом с другой.

Обе щиколотки лисенка были охвачены широкими ярко-алыми браслетами из витых узоров, выбитых на коже. Они едва заметно сочились кровью.

– Великая луна! – выдохнул Шен-Ри. – Что ЭТО?

Хекки всхлипнул еще раз и выдавил из себя еле слышный ответ:

– «Оковы слуги»…

Про жестокое это и коварное наказание слышали в театре многие, но Шену еще не доводилось видеть Оковы своими глазами. Все, что он знал о них, было лишь слухами, еле слышно проползавшими по каменным коридорам храмового комплекса. И шептали там разное, толком никому не понятное, но всегда страшное.

Пока Шен-Ри потрясенно таращился на красные узоры, дверь с шорохом отъехала в сторону и на пороге возник уставший, но веселый Зар.

– Земные боги! – воскликнул он, мгновенно теряя улыбку и всякое добродушие. – Что тут случилось?! – В следующий миг его взгляд упал на обнаженные ноги Хеки, и Зар скривился, как от боли. – Допрыгался…

Он как будто сразу все понял. И Шену показалось, что Зар знает о красных узорах гораздо больше, чем все остальные.

– Рассказывай, – жестко велел Белый Змей, глядя на зареванного Хекки. Тот попытался отвести глаза, но во взгляде Зара было нечто такое, что давно переставший слушаться старших Лисенок смешался и кивнул. Утирая слезы и сопли с побледневшего лица, он поведал свою историю.

Все было просто. До безобразия просто и предсказуемо.

Накануне глупый и уже совсем зарвавшийся Хекки дал окончательный отвод какому-то из своих «поклонников». А тот – ранимая душа! – оказался юношей злопамятным, мелочным и мстительным. Он не поленился пойти в храм и излить свою печаль аж самому Главному служителю. И по закону зла именно в этот день Хекки не просто удрал в город, а еще и пропустил репетицию. Не самую важную, но все же. Весь вечер он наслаждался обществом своих мирских друзей, пил вкусное молодое вино и веселился в каком-то злачном притоне Тары. А когда вернулся домой, пьяненький и беспечный, у Северных ворот его уже ждали. Два крепких служителя ловко скрутили мальчишке руки за спину и с почетом проводили прямиком к настоятелю.

Там, в просторном аметиство-хрустальном зале, у малыша Хекки ноги и подкосились. От страха он лишился дара речи и даже частично оглох, потому что сразу понял – это конец. Настоятель – это не насмешливый господин Дабу. Холодные мраморные глаза старика смотрели на Хекки с ледяным равнодушным презрением. В последующие несколько минут (растянувшихся в невыносимо долгую вечность) Хекки обмирая слушал, как настоятель неспешно и словно бы даже нехотя расспрашивал служителей о прегрешениях «этого мальчика», как он небрежно называл своего гостя. И служители без лишних эмоций, но предельно подробно рассказывали белоглазому старику обо всем… просто обо всем. О мелких кражах с алтаря (которые кто-то все же успел заметить), о неблагозвучных речах, о любви «мальчика» к вину и о самом главном его прегрешении – постоянных уходах из храма.

Настоятель слушал молча, положив свои тяжелые морщинистые руки на безупречные черные складки одеяния, а потом вынес вердикт: «Мальчик потерял ум и совесть. Потерял страх и забыл, что он принадлежит Богине, а не мирской суете. Что ж… напомним мальчику, где его место и кто он такой. Подарите ему Оковы слуги».

Тогда Хекки еще ничего не понял. Подумал, что его закуют в обычные железные кандалы и посадят в одну из подземных темниц храма. Может быть, даже не очень надолго. Может быть, мастер Обо или господин Дабу замолвят слово за талантливого танцора… Но, когда его повели в высокую башню, где несколько лет назад он принес обет верности Небесной Богине, Хекки понял, что простым наказанием не отделается.

В том самом павильоне, высоко вознесшемся над землей и открытом всем пяти ветрам, Хекки действительно приковали – только не за ноги, а за руки – к холодному каменному столу. И высокий седовласый служитель велел лежать смирно, не то будет хуже. Он достал странные кожаные браслеты с сотнями иголочек на каждом, аккуратно обмакнул эти иглы в красную тушь и с невероятной демонической ловкостью разом застегнул браслеты на обеих щиколотках изумленного Хекки.

В танцорские спальни Лисенок вернулся на плече одного из служителей: сломленный не столько болью, сколько невыносимым страхом, сам он после наказания не смог ступить и шагу. Кое-как добравшись до своей комнаты, Хекки натянул на кровоточащие ноги длинные чулки и понял, что единственным спасением от всего случившегося могут быть только друзья… И не свободный красавчик Атэ Хон, а те, кому он с ранних лет привык доверять.

Когда сбивчивый поток слов иссяк и Хекки замолчал, в комнате повисло тяжелое молчание. Чтобы прервать его невыносимое давление, Лисенок тихо и робко (совсем как в детстве) спросил:

– Ведь это же ничего такого, да, Зар? Просто узоры на коже, да?..

Но Зар все молчал, и лицо его было застывшей маской. А когда наконец он заговорил, от его голоса, казалось, стены должны покрыться инеем.

– Мне бы хотелось солгать тебе, но это не изменит действительности. Ты получил суровое наказание, и оно гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд. Оковы слуги – старинное проклятье, его накладывают, чтобы лишить человека воли.

– К-как это… лишить? – Хекки выглядел изумленным и по-настоящему испуганным. Он даже не пытался больше пустить слезу.

– А вот так! – гнев, закипавший в глубине Зара, вырвался наружу стремительно и внезапно. С полыхающими глазами, Белый Змей сгреб Хекки за ворот и сорвал с места. Он так сильно тряхнул мальчишку, что тот дернулся, будто сломанная кукла, и в ужасе уставился на старшего. – Вот так, глупый осел! Думал, тебе вечно будут сходить с рук твои бесстыжие выходки? Неужели ты всерьез решил, будто являешься тут кем-то особенным?! Юное дарование? Так ты привык про себя слышать и думать? Ты просто сопливый маленький плут! Посмотри на Шена! Посмотри на него! Ты знаешь, как он стирает свои ноги на репетициях? Как отдает танцу свои душу и тело?! Он – действительно заслуживает похвал и чести! А ты… ты по заслугам получил свое наказание!

Не сдержавшись, Зар добавил несколько слов, которым могла бы позавидовать даже речная торговка. Хекки, обмирая, висел в паре ладоней над полом и не смел вдохнуть. Таким своего друга он прежде не видел.

– Глупец! – воскликнул Зар, еще сильнее тряхнув младшего. – Сколько раз я говорил тебе – остановись! Сколько?! – Он в отчаянии отбросил Хекки обратно на кровать и резко отвернулся. – А теперь я уже ничего не смогу сделать…

И вышел вон, так и не объяснив, что значили слова про утрату воли.

Шен-Ри с горечью посмотрел на оставшуюся неприкрытой дверь. А потом – на испуганного, растерянного, сжавшегося в комок Хекки. Лисенок выглядел совсем маленьким, словно ему снова пять лет.

В тот вечер он так и остался ночевать на кровати Зара, а тот исчез куда-то до самого утра и появился только на репетиции. Там было не до разговоров, поэтому весь день Шену оставалось лишь гадать, что же это за странное проклятье наложили на Хекки.

Только вечером, во время ужина, Зар, как всегда невозмутимый и непроницаемый (будто и не было вчера этой пугающей вспышки), сообщил, что всю ночь провел в храмовой библиотеке. Там он вверх дном перевернул нишу с книгами о законах, преданиях и легендах храма. И таки нашел нужное. Уже после трапезы, в уединении, он рассказал те подробности, которые узнал о наказании Хекки.

Лисенок слушал не дыша. Минувшие сутки изменили его до неузнаваемости: он осунулся, стал тише и словно бы меньше ростом. За день Шен-Ри не раз видел, как другие актеры бросают на мальчишку взгляды, полные жалости или злорадства. Судя по всему, все уже были в курсе наказания. И многие сочли его вполне справедливым.

А Зар между тем поведал, что красные узоры на ногах Хекки – это и в самом деле старинное проклятье. Вернее, даже заклятье, которое некогда было главным страхом всех актеров храмового театра, но со временем почти забылось. Нынешний настоятель прежде никогда не пользовался этим способом карать своих подопечных, но, похоже, Хекки сильно разгневал старика. Суть заклятья, как Зар и сказал с самого начала, заключается в том, что наказанный им человек со временем все больше теряет свою волю, свое «я», превращаясь в исполнительную, послушную куклу. Быстрота воздействия заклятья зависела от личных качеств наказанного: люди с более сильной волей могут долго сопротивляться наложенному колдовству, но никто не способен сражаться с заклятием бесконечно.

– Значит, я стану просто куклой… – еле слышно прошептал Хекки.

Зар молчал. Только спустя несколько минут тягостной и топкой, как болото, тишины он тяжело обронил:

– Я не смог найти способ избавить тебя от этого зла.

Как ни странно, Хекки очень быстро свыкся с мыслью о своем наказании. Казалось, он принял его даже проще, чем Зар, который отчего-то винил себя в случившемся.

– Я не сдамся этой дряни, – признался Лисенок Шену. – Просто не позволю сделать из себя куклу на ниточках. Вот увидишь, у меня получится! И знаешь почему? Как только почувствую, что становлюсь безвольным, сбегу отсюда насовсем. И срежу узоры! Я знаю, это будет больно… Я несколько недель не смогу танцевать, но оно того стоит.

Никакие увещевания, что бегство может обернуться еще худшей бедой, Хекки не слушал. Он считал, будто терять ему уже нечего. А мир велик и прекрасен.

И Шен-Ри очень сильно подозревал, что на самом деле его младший друг хочет сбежать гораздо раньше, чем обнаружит у себя признаки зарождающегося недуга, вызванного заклятьем. Впрочем, из комнаты, где обитал Атэ Хон, Хекки ушел – чтобы не слушать больше никаких рассказов о городе и не соблазняться ими. Он поселился в келье, где давно уже никто не жил по причине ее дурной славы. Когда-то там отравился с горя один молодой красивый танцор, но Хекки сказал, что не боится призраков. Мол, он и сам уже не вполне обычный человек.

Шен-Ри, который искренне верил в разные невидимые явления, тоже счел, что общество призрака навредит Хекки гораздо меньше, чем рассказы Атэ об удовольствиях по ту сторону храмовой стены.

Через пару недель жизнь мальчика с красными узорами на ногах словно бы вошла в ровную колею. Он больше не пытался покидать ворота храма, самозабвенно оттачивал свое мастерство на репетициях, прилежно отдавал все свободные часы занятиям для укрепления тела и духа, полюбил гулять один по саду. Но в глубине его глаз Шен-Ри неизменно видел ту самую глубокую звериную тоску, что и у белого Зара.

Эта тоска по свободе, по внешнему миру была неизменной спутницей обоих друзей Шена.

Говорят, что первого танцора благословила сама Небесная Богиня. И потому самые талантливые актеры всегда выступают именно в храмах. Шен-Ри не особенно верил в легенды, но знал одно: в мире нет ничего более пьянящего, чем танец. Ни вино, ни женщины (которых он все же познал, как без этого?) не могли сравниться с тем чувством безграничного восторга, которое приходило во время танца.

В день Праздника Дождей он был особенно счастлив: храмовый театр давал представление о Лунной Деве, то самое, где она танцует с Тассу-Тэру. И Шену впервые доверили эту удивительную, самую сложную роль.

Его мечта сбылась!

И так прекрасно было, что вместе с ним демона играл именно Зар. Шен-Ри мог безупречно танцевать с любым из актеров, но именно с Заром особенно остро чувствовал вдохновение.

На репетициях он всякий раз вспоминал тот танец под снегом.

Однако в конце лета снега не бывает, это время сезона дождей. Время, когда представления (как и зимой) даются только внутри самого храма, под крышей.

Мастер Ро сшил для Шена восхитительный наряд, от которого невозможно было отвести глаз – нежно-розовое платье и тончайшие белоснежные штаны под него, украшенные неизменными жемчужными каплями. Как обычно, он сам расчесал и уложил длинные волосы Шена в изысканную прическу с ниспадающими симметрично прядями. И сам вплел в нее золотую корону – сияющий лунный серп, обрамленный тонкими лучами, с концов которых свисали бубенцы и хрустальные бусины.

Огромный храмовый зал был полон зрителей.

Это ли не высшее счастье танцора?

– Волнуешься? – спросил Зар незадолго до начала. И Шен кивнул, заставив бубенцы отозваться тонким перезвоном. Впрочем, волнение не мешало ему быть собранным, как никогда прежде. Сердце билось ровно, и дыхание оставалось глубоким.

Нежно заиграли музыканты, выводя из-под струн тонкую мелодию, струящуюся по самому чувствительному краю души.

Пора.

Представление длилось уже почти час, плавно подводя события к кульминации – к тому танцу, ради которого многие актеры готовы были пожертвовать всем, лишь бы оказаться на сцене в золотой короне.

Шен-Ри увидел, как белый Зар в наряде, сверкающем огненными рубинами, скользнул на сцену – будто волшебная птица прорезала темноту – и вытянул свою длинную узкую ладонь в ту сторону, откуда должна появиться прекрасная Лунная Дева.

В последний миг перед стремительным выходом Шен-Ри Тэ крепко зажмурил глаза и медленно выдохнул. А потом улыбнулся – самому себе, счастливчику, оседлавшему дракона удачи. Улыбнулся, чувствуя, как короткая судорога прошла через все тело, высвобождая то ощущение, которое нельзя передать словами.

Распахнув глаза, он позволил улыбке раствориться внутри, без тени страха ухватился за край длинной веревки, натянул ее и, оттолкнувшись от высокой тумбы, полетел навстречу Зару.

Сцена пронеслась под ногами, промелькнули сотни лиц, заполнивших зал, и вот уже Шен-Ри ощутил сильные ладони Белого Змея, поймавшие его – нет, не его, а Лунную Деву – в полете.

Прерванный полет… Самый прекрасный танец всегда начинается именно с этого. Прерванный полет Лунной Девы, устремившейся в небеса – к своей матери. В какой-то миг Шен-Ри закрыл глаза, полностью отдавшись танцу, музыке и надежным рукам своего безупречного друга. Нет, никто не мог бы лучше вести эти сложнейшие движения, чем Зар. Белый Зар, позор своей богатой семьи, изгнанник и вечный бунтарь, чья внутренняя битва никому не видна.

Музыка струилась, неслась, кружила, завораживала. И вместе с нею кружилась душа Лунной Девы, каким-то чудом занявшая место в теле юноши-танцора. И в тот миг, когда эта душа уже почти вознеслась на небо, как и положено по сюжету танца, Шен-Ри услышал громкий треск.

И увидел, как огромный канделябр с сотнями свечей оторвался от потолка над сценой и устремился вниз.

Он не успел отбежать.

Он вообще ничего не успел – даже испугаться.

Милосердная тьма недолго простирала над ним свои ладони, вскоре Шен-Ри пришел в себя. И вот тогда он устрашился по-настоящему: животный ужас пронзил все его существо. Ужас, подобного которому Шен не испытывал еще никогда.

Привычный мир исчез, вместо него вокруг разверзлись врата в мир настоящих демонов. Огонь полыхал со всех сторон, он стоял стеной в том месте, где некогда висело полотно декораций, и кипел, точно варево, в стороне зрительских лавок. Сами люди с криками устремились к широким (хвала всем богам!) дверям храмового театра. Шен-Ри видел их мечущиеся силуэты и слышал полные ужаса стенания. Слышал он и громкий треск дерева, пожираемого огнем, и гул от невыносимого жара, и даже – почему-то – стук своего сердца, ударяющего невпопад где-то в самом горле. Он чувствовал запах гари, едкий и удушливый, ощущал, как языки огня лижут подол его прекрасного платья, уже подбираясь к телу. И только ног своих, быстрых и сильных, умеющих летать, он не чувствовал.

Совсем.

Кое-как оторвав тяжелую голову от пола (ах, эта чудесная золотая корона, как нестерпимо давит она теперь…), он попытался сесть, но смог лишь едва приподняться над горячим полом. Тело не слушалось, а ног будто и не было вовсе. Закусив губу, Шен-Ри посмотрел на них и сразу все понял… Разломившийся надвое громадный канделябр попросту вмял его ступни и лодыжки в пролом между досок сцены. Края белых штанин окрасились в алый.

И он ничего, совсем ничего не ощущал.

Ни боли, ни возможности двинуться с места.

И даже страх непонятным образом отступил, оставив место спокойному пониманию, что это конец.

Шен-Ри никогда не думал, что умрет именно так – в демоническом огне, пожирающим его театр, – но это было очевидно. Он чувствовал, как жар подбирается все ближе, и пытался напоследок подумать о чем-то правильном… да только правильных мыслей не осталось. Не осталось ничего, кроме желания сжаться в комок, закрыть глаза и исчезнуть прежде, чем страшный огонь принесет с собой невыносимую боль.

– Сюда! Сюда, быстрее! – хриплый голос Зара вырвал Шен-Ри оцепенения. – Быстрее!

Белый Змей возник рядом внезапно, словно соткался из пламени, через которое прошел. Он бросился к Шену, не замечая, что его кроваво-красный костюм дымится в нескольких местах.

– Живой! Хвала небу! Ты еще жив! – и рывком обернулся к двум другим высоким мужчинам, которые появились у него за спиной. – Времени мало, Тер. Давай, вы с той стороны, – он махнул рукой на массивный обруч, – а я с этой!

Шен-Ри увидел, как его друг, задыхаясь от дыма и жара, схватился за край канделябра, а его спутники, упираясь ногами в пол, начали сдвигать тяжелую конструкцию в сторону. Сначала казалось, у них ничего не выйдет, но Зар знал, что делает. Он правильно рассчитал место приложения сил, и вскоре обруч поддался, медленно пополз в сторону. Еще пара мгновений – и Белый Змей махнул рукой двум остальным.

– Все! Уходите! Дальше я сам! – Он обернулся к Шену, весь черный от копоти, в смазанном, потекшем гриме почти не узнаваемый, похожий на настоящего демона. – Потерпи, потерпи еще чуть-чуть… – закрывая лицо от дыма, Зар опустился на колени и принялся высвобождать ноги Шен-Ри из пролома. Сначала осторожно, а потом все отчаянней, все быстрей – дым и огонь подгоняли его, вынуждая забыть о жалости. И вот тогда – в эти страшные, безумные мгновения – боль начала проникать в сознание Шена. Едва ощутимая сначала, она неумолимо разрасталась, охватывая уже не только ноги, но как будто все тело, все сознание, весь мир.

Шен-Ри закричал, не в силах терпеть эту пытку.

Он продолжал кричать, когда Зар подхватил его на руки и бросился прочь от пылающей сцены.

И замолчал только после того, как едкий дым целиком заполнил легкие, и сознание, наконец, ускользнуло прочь из разбитого тела.

Он приходил в себя медленно. Видел незнакомые лица, странные образы. Чувствовал боль, сладкий вкус густого, как молоко, напитка, осторожные прикосновения – и проваливался в забытье снова.

Когда сознание окончательно вернулось к нему, было утро.

Шен-Ри открыл глаза и в тот же миг полностью вспомнил все, что было. Его разум не был настолько добр, чтобы спрятать события последних дней в глубину.

Боль еще терзала ноги, но была вполне выносима. Однако прошло несколько долгих минут, прежде чем Шен отважился медленно, с трудом сесть в своей постели и одним решительным рывком отбросить одеяло.

Пустота.

Вот что он увидел на месте своих ног.

Тошнота скрутила нутро и выплеснулась наружу вместе с громким стоном.

Шен-Ри был достаточно умен, чтобы понять – он больше никогда не сможет танцевать.

Никогда.

Он думал, что придут слезы и вместе с ними облегчение. Но глаза оставались сухими.

Он надеялся, что придет Зар и скажет что-нибудь, что даст надежду. Но кроме заботливых и молчаливых служителей храма никто не появился у постели безногого танцора.

На следующий день ему принесли чистую одежду, помогли облачиться и усадили в кресло, в каких по городу носят господ. Шен-Ри думал, что его ждет знакомая актерская келья, но вместо этого он попал в покои настоятеля.

Седой старик с белыми мраморными глазами был немногословен.

– Я получил знамение, – холодным голосом сообщил он. – Великая Небесная Богиня говорит, что ты довольно послужил ей, Шен из рода Тэ. Теперь она отпускает тебя, – настоятель указал на дверь и бесстрастно обрушил мир на голову Шена: – Ты возвращаешься домой.

Дракон