Читать онлайн Тайна мистера Никса бесплатно

Барнаул. Николай Зиновьев

В Барнауле царила золотая осень. Стоял ноябрь. В Красноярске холодно, лежит снег, а на Алтае пригревало, жизнерадостные студентки бегали, сверкая голыми коленками. Ласковое солнышко пронзало ветви взгрустнувших тополей, густо насаженных вдоль узеньких тесных улочек. В тени деревьев примостились уютные кафе. На столах в стаканчиках стояли цветы и салфетки. За столами торопливые бизнесмены обедали чашкой кофе с ароматными беляшами, томились взглядами парочки. У этого города особенная аура. Чувствуется близость гор, особый алтайский воздух. Бесконечные аллеи от начала до конца улиц, красные кусты барбариса и кизила. В центре: город-музей – деревянные особняки, купеческое собрание. Администрация разрешила откупить центр бизнесменам с тем, чтобы они реставрировали старинные дома. Теперь здесь – красивейший район города, уголок прежних сибирских Афин.

Вдыхая запах крепкого кофе, примостившись за столиком, я с любопытством взирала на суетливых, говорливых, словно воробьи, студентов, белокурых матрон, выходящих из учреждений, на мужчин с газетами под мышкой, улыбающихся старичков-велосипедистов. «Какой жизнерадостный, юный город», – думала я, и отчего-то замирало сердце. Неторопливость, умиротворенность успокаивали, завораживали. Мысли переносились в восьмидесятые годы девятнадцатого века…

Николай Иванович слыл большим оригиналом. Он писал стихи, рассказы, повести, драмы, даже водевили, и ставил их на сцене барнаульского городского театра. Публика не первый год знакома с этим актером-резонером и с удовольствием посещала представления. Хотя шли пьесы под псевдонимом, для зрителей не составляло труда догадаться, кто под ним скрывается: Николай Иванович Зиновьев, красивый стройный мужчина сорока пяти лет, тайная мечта всех дам местного общества, антрепренер городского театра. Впрочем, тот предпочитал, чтобы его называли распорядителем товарищества. Разница вроде бы незаметна, однако большее внушает доверие слово «распорядитель», нежели подозрительное «антрепренер». Как сочинитель, Зиновьев, отлично это понимал.

Барнаульская антреприза начиналась банально. Весной 1893 года актеры сбежали из Красноярска от неудачливого антрепренера Курчаева, другие – от прогоревшего в Енисейске Ярославцева-Сибиряка, и все с радостью согласились на предложение актера создать сосьете и всем вместе отправиться на Алтай. Будь что будет, им терять нечего!

Собрав нехитрые пожитки, поплыли по реке, доверив судьбу давнему знакомому. Многие были наслышаны о его прошлых успехах в качестве распорядителя сибирского товарищества: там, по слухам, пайщики выиграли восемь рублей на марку! Даст бог, счастье улыбнется, и сейчас не останемся без куска хлеба! – думали прогоревшие артисты и вступали в товарищество.

Барнаул встретил лицедеев с радостью. Здесь давно не было профессиональных артистов, а любительские спектакли зело прискучили. Как не прелестны дамы и не представительны купеческие сынки, все же лучше видеть на сцене профессиональных артистов, многие из которых, по слухам, выпускники театральных школ. В сосьете декорации и костюмы более-менее приличные.

С нетерпением ждали обыватели первых представлений. Многие помнили Зиновьева еще молодым актером. До сих пор он не потерял очарования, хотя и стал значительно старше, перешел с ролей молодых любовников на драматических резонеров. «Ах, душка Николай Иванович!» – барышни посылали томные взгляды из-под вееров на кудрявого импозантного мужчину. Зиновьев за двадцать лет на сцене весьма преуспел в различных ролях, выступал в противоположных амплуа. В «Василисе Мелентьеве» с пафосом исполнял роль Данилы. К тому же актер обладал многими талантами: играл на скрипке, пел звонким тенором в водевилях. Говорили, будто игре на инструменте учился в Петербургской консерватории у самого Горина. Интересен он был даже в роли бродяги. Дебют пьесы собственного сочинения под названием «В водовороте» состоялся в Барнауле, драма с уголовным сюжетом сделала большие сборы. Особенно нравилась публике последняя сцена, когда на суде бродяга раскаивается в совершенном мошенничестве. Как жалостливо просил он прощения у сестры, жены, матери! Игра актера трогала, зрители вытирали слезинки.

Артист умел развлечь дам на вечерах в коммерческом собрании, сделать изысканный комплимент, поддержать разговор о новинках оперной музыки, о модном романе Эмиля Золя или Оноре де Бальзака. О чем только не осведомлен любезный светский человек: о своих путешествиях по Сибири, о московских и петербургских актрисах, о нравах высшего общества, о столичной элите и о диких хакасах! С ним так интересно!

Еще одно неоценимое достоинство имел Николай Иванович: он безукоризненно одевался, и не находилось лучшего советчика для дам по вопросам парижской моды. Импресарио советовал дочерям инженеров, какие шляпы выписывать из-за границы, у кого из столичных портных шить платья. Словом, артист совершенно очаровал высшее барнаульское общество. Чтобы поддержать круг господина Зиновьева, милые дамы вместе с мужьями участвовали в благотворительных вечерах в пользу антрепризы. А когда не хватало какого-нибудь сюжета, сами принимали участие в спектаклях. Разве в силах отказать дамы господину – антрепренеру? Три года блаженствования, полные сборы и прибыль восемь рублей на марку, – итоги деятельности товарищества Зиновьева в алтайском уездном городе.

«Мы в проекте начали с Барнаула, города замечательно театрального и в то время населенного почти исключительно горными инженерами и их семействами. Когда-то город этот представлялся выдающимся по богатству своих обитателей и едва ли не самым интересным городом в Сибири в художественном отношении. Достаточно сказать, что многие из горных инженеров не только были сами выдающиеся любители-актеры, но из их семей вышли такие титаны, как В.А. Каратыгин, В.В. Самойлов и некоторые другие.

Вообще горный институт как-то особенно тяготел к русскому театру».

Подъезжая к Барнаулу, я вспоминала эти слова из статьи начала ХХ века. Не знала я: все ниточки сходятся в этом затерянном в горах городке, когда-то процветавшем и прозванном сибирскими Афинами. Не знала: здесь найду разгадку героя, образ которого преследовал меня много лет.

Я приехала в Барнаул в творческую командировку от Красноярского драматического театра. В то время я исследовала сибирскую антрепризу в Х1Х веке. Первым делом явилась в драматический театр.

Барнаульский областной театр расположен в центре города, в стереотипной постройке восьмидесятых годов. Хотя снабжение почти как в самодеятельности, а работники перебиваются на крохотную зарплату, но не сдаются: что-то творят. В этом театре работает подвижница, заведующая литературной частью Ирина Николаевна Свободная. Десять лет собирает материал по истории сибирских театров. «Еще одна сумасшедшая», как ее называют коллеги. (Вторая «сумасшедшая» – это я). Пути господни привели меня к завлиту Барнаульского театра, она тоже занималась антрепризой за Уралом.

С первых минут мы нашли общий язык. Ее интересовал тот же герой, что и меня – Николай Зиновьев, председатель актерского товарищества в 1893-1896 годах. К сожалению, она почти ничего об искомом персонаже не знала, но поделилась тем, что имела: афишами товарищества и выпиской из «Словаря сценических деятелей». И тут- хотите верьте, хотите нет – во мне проснулась ревность, ведь я уже страстно любила моего героя – актера прошлого века Николая Зиновьева.

Несколько лет до этого путешествия, я работала над дипломом и в красноярской городской библиотеке читала в журнале «Сибирский наблюдатель» за 1897/98 год статьи о томских труппах. Рецензент подробно разбирал музыкальные спектакли. Тогда меня поразили компетентность, грамотность, корректность, с которой автор отнесся к спектаклям, честно говоря, слабой труппы. Он писал с любовью, даже нежностью к несчастным артистам: осторожно характеризовал голоса певцов, манеру игры, анализировал спектакль обстоятельно, благожелательно, с пониманием относился к убогим декорациям и костюмам, не обходил теплыми словами самого незначительного персонажа. В то время авторы беспощадно громили даже признанных актеров, а провинциальных комедиантов разносили в пух и прах. А у этого все наоборот. Меня также приятно удивили художественные достоинства, стиль рецензий. Кто критик? – удивленно спрашивала я себя. Подписано: Вс. Сибирский.

Дотошно, от корки до корки, просмотрела два номера «Сибирского наблюдателя», которые имелись в библиотеке. Наткнулась на загадочное стихотворение этого автора, Вс. Сибирского.

«Юность прожита и горечи много,

Чем нам ее усладить?

Близок конец – и в тумане дорога,

поздно, хоть и стали б спешить.

Но на пороге у вечности стоя,

Все же сказать можем мы:

Не было б в прошлом повсюду затишья,

жизнью кипели умы,

светлых стремлений исполнены смело,

с злобой вступали в борьбу,

и отдавались борьбе той всецело,

не уподобясь рабу».

За что так страдал писатель? Я почувствовала неодолимое желание узнать. Вскоре установила настоящее имя писателя – Всеволод Алексеевич Долгоруков, издатель и редактор этого журнала. Писатель и издатель в одном лице – это обычная практика конца девятнадцатого – начала двадцатого веков.

Итак, критик Вс. Сибирский – Всеволод Долгоруков. Не из древнего ли рода князей Долгоруких? Потомок Рюриковичей, продолжатель царской фамилии. Неужели из этого славного рода? Быть того не может… Фантастика! Но каким образом московский аристократ оказался в далеком заснеженном Томске? Интересно.

Я бросилась к энциклопедиям, однако ни у Брокгауза-Эфрона, ни в Большой Советской, ни в Сибирской литературной – о Всеволоде Долгоруком, писателе и издателе не нашла ничего. Это показалось мне странным: издатель журнала, который выпускался целое десятилетие – не замечен?!

Что-то тут не то! Не так много в период конца девятнадцатого – начала двадцатого века выходило на сибирской территории журналов, не так много было профессиональных журналистов и издателей, их можно перечесть по пальцам. Нутром я чувствовала захватывающую историю. Время показало мою правоту: сюжет моих поисков оказался лихо закрученным и увлекательным.

Порою кажется, что любовь – только плод твоей фантазии, а любимый – фантом, придуманный от скуки, для забавы. Наивысшие проявления любви во все времена – к предмету безнадежно недоступному. Мой роман к лицу, удаленному от меня на сто с лишним лет, космический. Обожаю этого человека не меньше, чем если бы он был наш современник.

Началась эта невероятная история пятнадцать лет назад в Томске. В этом сибирском городе всегда совершались чудеса. В нем загадочно перепутаны улочки, и может заблудиться даже абориген. Здесь жили святые, а нищие в мгновение ока превращались в миллионеров. Город науки и искусств, интеллигенции. Город мудрых, честных, открытых людей. Город вечно юный, город влюбленных. В парке Горького все скамейки заняты, а на улицах без стеснения целуются парочки. Только здесь могла родиться небывалая история космической любви.

Не верите? Я и сама не верю. «Ах, если б знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Из какого сора вырос мой роман? Из предчувствий, предопределений, намеков и знаков.

Первый знак явился мне в Томске, когда я стояла на месте бывшего старого здания городского театра, который разобрали на дрова в 1880-х годах, а ныне на том месте красовалось белое-пребелое здание старинного университета. Стояла, как богатырь на распутье и думала: а не поступить ли мне в оный университет на филологический факультет? Это было началом долгого двадцатилетнего пути к моему возлюбленному.

Второй знак был дан спустя 15 лет, в Красноярске. Тогда я узнала имя моего будущего возлюбленного.

Долгий путь прошла я к раскрытию тайны, пережила детективную историю с крутыми поворотами, разлуками, встречами, разочарованиями. Я изъездила полстраны, познакомилась с десятками добрых, увлеченных театром людей. Они помогли раскрыть загадку писателя Всеволода Сибирского.

Но тогда, в 1997 году, сидя в красноярской городской библиотеке, готовясь к диплому по теме "Феномен сибирской театральной критики 19 века", я ни о чем таком лихом не подозревала.

Глава 2.Красноярск, или Перикола

Листая в Красноярской городской библиотеке полюбившийся журнал издателя Вс. Долгорукова «Сибирский наблюдатель» за 1904 год, наткнулась на прелюбопытный материал: «Воспоминания Никса», «известного сибирского антрепренера». Автор мемуаров пишет о московских знаменитостях и местных актерах и антрепренерах – моя тема. В «Воспоминаниях» летописец рассказывает захватывающую историю бедных странствующих комедиантов – сибирского драматического товарищества. Товарищество – одна из форм театральной антрепризы, поэтому эпизод о создании томского сосьете меня очень заинтересовал. Никс писал, что он являлся одним из его распорядителей. Так-так. Сибирское товарищество на паях создавалось по образцу и подобию общества художников – передвижников, когда расходы и доходы делились на всех участников согласно взносу. Никс – один из лавных действующих лиц этого театрального дела. Как же его настоящая фамилия? И что это за сибирское товарищество драматических артистов, где и когда оно создалось? В книгах по истории сибирских театров я вскользь встречала упоминания об этом предприятии. Но было ли оно на самом деле, или это обычные артистические байки, легенда? Ведь не всегда можно верить мемуаристам. Требовалось документальное подтверждение. Я стала искать подробную информацию и вскоре нашла в газете «Сибирь» за 1878 год прочитала следующее:

«Совершенно на случайных, но тем не менее разумных основаниях у нас организовалось общество русских драматических актеров, имеющих в виду преследовать чисто братские интересы и цели. Нельзя не порадоваться хотя и грустному факту, который послужил толчком к осуществлению этого благого начинания: нельзя не порадоваться, что почин этого дела является первым примером в нашей Сибири, но нельзя не пожалеть, что основанию всякого хорошего дела должно предшествовать какое-нибудь бедствие. Томский антрепренер, бросив труппу в городе без всяких средств и не удовлетворив большую часть ее членов даже заслуженным жалованием, выехал куда-то за новыми актерами, чтобы приготовить им такую же будущность. Привезенные, действительно, чуть не другой же день оказались в положении оставшихся, так как антрепренер снова уехал, и актеры волей-неволей должны были искать выход своему положению. И вот благодаря одному из кредиторов бывшего антрепренера, который дал возможность труппе пользоваться некоторыми костюмами и частью библиотеки, оставшейся в его распоряжении и снабдил актеров некоторой суммой на покрытие необходимых расходов по постановке спектаклей, основалось поименное братство, открывшее свою деятельность спектаклями 8-ого и 11 июня».

Значит, сибирское товарищество драматических артистов – это не миф, а вполне реальный факт. Еще одно подтверждение – заметка в следующем июльском номере: «Спектаклем 16 июля заключилось 12-е представление нашего общества драматических актеров. Радуемся тому, что общество крепко и устойчиво держится, хотя и грустно, что поощрения за это оно мало встречает со стороны публики. Вот уже третий спектакль, как общество играет совсем даром, едва покрывая необходимые расходы по постановке спектаклей. Конечно, нельзя винить строго публику: надо иметь особенную любовь к театру, чтобы, несмотря на летнее время, на жительство в это время на дачах, на дурную погоду, посещать постоянно спектакли… вероятно, зимой дела пойдут бойчее… Впрочем, в утешение актерам можем сказать, что есть слух о готовности одного из меценатов ссудить кружок некоторою суммой, специально назначаемою для выписки в труппу необходимых персонажей…Г. Цибульский (как и следовало ожидать) действительно оказался тем лицом, о котором полагали, что он не оттолкнет от себя этого учреждения. По первой просьбе актеров (просивших у него 1000 рублей навыписку двух сильных актрис) г. Цибульский выдал желаемую сумму и, что всего удивительнее, действительно связал общество условиями, при исполнении которых ему трудно будет разойтись. Нечего и говорить, что участием своим он положил прочные основания в это дело, которое в лице его приобрело сильного покровителя во многих отношениях».

Итак, факт создания сибирского товарищества драматических актеров зафиксировала томская газета «Сибирь». Что же было дальше?

Никс вспоминает, что все артисты в Красноярске «были приняты в лучших домах, а жизнь была счастливая и довольная сверх всякой меры. Лучшего нельзя было и желать». Но когда проходили столь замечательные гастроли? Ответ нашелся в красноярском краеведческом музее: афиши сибирского товарищества драматических артистов сезона 1879-80 гг. А в архиве ждало меня еще один сюрприз: отчет о деятельности городского театра, где черным по белому написано, что в этот сезон некоей группой актеров дано в городском театре 55 спектаклей. По другим афишам, которые я нашла в музеях и архивах разных городов, прослеживается, как знаменитое в ту пору и неизвестное ныне товарищество драматических актеров почти десять лет, в 1879-89 годах, показывало «чудный репертуар» зрителям, меняя состав труппы и города. И всюду за Уралом театральную артель принимали с воодушевлением…

Никс писал роман о своих молодых годах, о сибирском товариществе. Давно это было. Кое-что забылось уже за двадцать лет сценической жизни. Чтобы не потерять остальное, актер решил запечатлеть всё в воспоминаниях и отдать в какой-нибудь сибирский журнал. Сосьете сейчас чрезвычайно распространилось. Художественный театр в Москве на тех же основаниях построен. Пусть не думают, что они первые. Нет, первыми были мы в далеком Томске. Надо об этом напомнить Немировичу и Станиславскому. Мы ведь смогли! Распорядителем по хозяйственной части был я.

В те незапамятные времена все складывалось удачно. Станиславскому поначалу не везло, а мы имели по восемь марок на человека. Недурное было дело. Я немало сил на него положил. И средств, между прочим, тоже. Об этом милом сердцу предприятии, моем первом опыте антрепренера я и сообщу своим читателям.

М-да-а-а…Когда я приехал в Сибирь в 1879 году, на территории за Уралом не существовало активной сценической жизни. Артистов набирали из местных любителей или из тех выпускников театральных школ, которые десятилетия назад приехали в Сибирь, да так и осели: вспоминаю чету Икониковых, Бабош-Королевых, местные кадры – резонер Славянский, даровитый Рахманов, комик Григорьев, молодой и талантливый, жаль, пьяница; красавица с длинными ногами Лиза Сафронова, – ох, хороша была, недаром пользовалась благосклонностью купца Иннокентия Кузнецова, из заезжих – актриса московских театров, превосходная актриса Мария Зверева. Моим другом был томец Тихомиров, ему я стихи посвящал. Никс порылся в бумагах на столе. Вот они:

«Жрец славен храма Мельпомены,

бодрит он честные сердца,

и вдохновляет он со сцены

к добру порой и наглеца.

удел его – наследье неба,

он даром светлым наделен…

Увы! Зато сидит без хлеба

И голодает часто он.

И тот, кому рукоплесканья

В театре щедро раздаем,

Порой не встретит состраданья

и ни участия ни в ком!»

Актер Александр Тихомиров – из томских мещан, любитель, подвизавшийся в труппе. Не помню его настоящей фамилии, кажется, Громов, но по характеру – полная противоположность, всех в труппе мирил, потому и взял такой псевдоним. Здесь все брали себе сценические имена, я тоже. Никак не мог выступать под своей настоящей фамилией, это было бы позором для моей семьи. Как тогда относились к актерам? Как к низшему классу, считалось, что в актеры идут одни проходимцы и бездельники, чтобы пожуировать и пожить за чужой счет. Мало уважали жрецов Мельпомены. Поэтому пришлось мне взять фамилию тетушки из Полтавы.

еры пробовали новые формы театрального предприятия, и мы почти одновременно с первыми артелями на Западе организовали в Сибири свое сосьетë. В Томске актеры загорелись прогрессивной идеей: работать без кулака-антрепренера, чтобы доходы делить по справедливости. И ведь удалось: товарищество на паях просуществовало десять лет, объехало всю Сибирь. Какие актеры в него входили: даровитые, опытные, и люди хорошие! Я служил там в первые, самые трудные годы, когда славу приходилось завоевывать.

Поначалу все складывалось трудно: не было денег, приходилось занимать у купцов. Мне даже пришлось просить денег у любимой сестры из Полтавы. Послал ей телеграмму, как будто у меня случилось несчастье. Сердобольная сестрица мгновенно выслала три тысячи. Знала бы она, для чего понадобились деньги – не видать бы нам ассигнаций. Никс перелистал записи и даже всплакнул над желтыми листками. Жалостливый, сентиментальный получился рассказ о делах двадцатилетней давности.

…На общем собрании пайщиков томского товарищества драматических артистов решено ехать в Красноярск, где давно не было хорошей труппы, и сборы обещали быть большие. Члены актерской артели проголосовали единогласно.

В мае 1879 года двинулись на обозах на восток. Красноярцы встретили труппу благосклонно. Спектакли посещались усердно, каждый вечер – полный сбор. Актеры получили в первый месяц по сорок марок на рубль и остались довольны прибылью. Все актеры были приняты в лучших домах. Успех был полный. О большем присяжные артисты и не мечтали.

Но не только провинциальная скука объясняла доходы от спектаклей. Интересу к труппе всемерно способствовали слухи о связи примадонны с именитым в городе человеком, сыном городского головы. Поговаривали даже, будто Иннокентий Кузнецов намерен женится, при этом улыбались. У Кузнецовых крутой нрав: как скажут, так и сделают. А Иннокентий Петрович упрям как бизон, как ковбой бесстрашен – недавно вернулся из американских прерий. О возмутительной связи судачили в каждом купеческом доме. Ох уж эти Кузнецовы! Своевольные дети Петра Ивановича всегда попадали в амурные истории. Любвеобильны они, в папашу. Николая с трудом вырвали от французских гризеток, а он женился на захудалой мещанке. Папаша отправил непослушного сына на таежные прииски, разлучил с женой. Он там нашел жену- тунгуску. Иван завел шашни с замужней дамой, внебрачного ребенка отвезли в деревню под Минусинском, на дачу. Нынче Иннокентий, самый смирный, незаметный тихий юноша – от него никто не ожидал подвоха: книжки читал, учился в Европе и Америке – на опереточной актрисе вздумал жениться -вот они, плоды просвещения!

Наука! Лучше бы на приисках работал с золотоискателями. Позор для всей семьи! Ходят слухи, что красавица она, с длинными ногами, высокой грудью и холодным взглядом. Стройна, мила, свежа, юна! Любопытные обывательницы бросились шить новые наряды и выписывать модные шляпки из Петербурга, чтобы блеснуть в театре.

К началу первого спектакля приезжей труппы красноярский городской театр наполнился самой разнообразной публикой. Ложи были заняты семействами местной администрации и богатым купечеством. В партере, в первых рядах сидели: полицмейстер, жандармский полковник, его адъютант, известные в городе врачи, офицеры батальона, рецензент местной газеты, – вся городская интеллигенция.

Последние ряды стульев и скамейки занимали: мелкое купечество, приказчики, семинаристы, гимназисты и тот средний люд, который, хотя и спустился с галерки, но до первых рядов стульев еще не дошел. Галерея наполнилась «народом».

Едва дирижер оркестра поднял палочку, в губернаторскую ложу, обставленную собственной мебелью его превосходительства, вошел начальник губернии в сопровождении военного генерала. Ближайшие ложи поклонились губернатору, который ответил поклоном, обращенным ко всей зале. Обыватели в сборе. Всех разжигало любопытство.

Оркестр сыграл немудреную музыку. За сценой позвонили, и занавес со скрипом поднялся вверх. На сцену выпрыгнули четыре балерины в коротеньких юбочках, высоко поднимая ноги, протанцевали интермедию, публика наградила их щедрыми аплодисментами. Танцовщицы убежали, низкорослый комик-буфф спел куплеты о сибирских бюрократах, грязных мостовых Красноярска и удалился под одобрительные возгласы галерки. Хор нестройно проголосил ариозо. Некоторые зрители в первых рядах уже начали жалеть, что потратили вечер. Наконец из-за кулис появилась статная Перикола. Элегантная нежно-розовая туника, перетянутая золотым поясом, ладно обтягивала фигуру, открывая высокую грудь и длинные ноги. Зал восхищенно примолк. Певица взяла первую ноту Хотя голос примадонны был отнюдь не силен, а мастерства не хватало, актриса очаровывала своей живостью, веселостью, безудержным канканом. Конец арии публика заглушила аплодисментами.

Иннокентий Петрович, сидевший на первом ряду, не отрываясь, глядел на свою избранницу, жадно ловил каждое движение, восторгаясь грацией примадонны. После первого действия актриса, кланяясь, послала ему воздушный поцелуй. Купец вспыхнул, зарделся. Примадонна достала цветок из поднесенной корзины и бросила ему. Иннокентий схватил розу, нежно прижал к груди и послал долгий нежный взгляд Периколе.

Публика осталась довольна и к концу действия почти простила дерзость сына городского головы, вздумавшего жениться на актрисе. Обыватели сразу же влюбились в новую каскадную примадонну.

Наряды своей возлюбленной купец специально выписывал из Парижа, а местные дамы внимательно их рассматривали на балах и в театре, с тем, чтобы заказать такие же. Но на их фигурах они не сидели. Бриллианты, не бутафорские, а настоящие, надеваемые Елизаветой Сафроновой на сцене, вызывали черную зависть купеческих дочек.

Рецензенты писали про нее: «это живчик, способный расшевелить любого». Антрепренер назначил ей жалование 500 рублей. Актер труппы Николай Ржевский, тайно влюбленный, посвятил экспромт, который тут же разошелся в списках среди поклонников:

«О пойте больше, пойте не смолкая.

Пускай отрадных дум нахлынет рой,

И тени ночи меркнут, исчезая, -

И свет польется яркою волной,

Внимая вам и слыша эти звуки,

Полнее счастье и легче муки».

Зрители прощали певице хрипловатость голоса и нередких «петухов» – досадное впечатление затушевывалось огненными танцами и глубоким декольте. Все с нетерпением ждали, когда приедет из Петербурга Петр Иванович Кузнецов. Неужели он позволит жениться на шансонетке младшему сыну? – перешептывались кумушки.

– Оставит ли Сафронова сцену? Как же сосьете, неужели бросит братьев и сестер по сцене? Каскадная, приманка труппы, благодаря сосьете она составила состояние, а теперь, в разгар сезона вдруг бросит товарищей? – горестно рассуждали пайщики. Ржевский в стихах просил не бросать труппу, но примадонна лишь посмеялась над наивными мечтами комика. Разве можно променять ненадежное актерское кочевое счастье на долю невестки городского головы? Каскадная артистка решила спешно выйти замуж за тихого Кешеньку – такая удача подворачивается раз в жизни!

Однако городской голова и слышать не хотел о том, чтобы породниться с провинциальной актрисой.

– Наш дед из кантонистов вышел, – напомнил скромно сын. Отец возмущенно сдвинул густые брови.

– Не перечь! Посмотри на старшего брата Александра: он много лет состоит директором театра, ни на одной актерке не женился! Натерпишься еще со своей шансонеткой! Посмотри лучше на дочку Саввиных: юна, свежа! Расскажи лучше, как дела на томских приисках? Опять сбежали искатели? Не умеешь ты хозяйствовать, снова брата придется посылать!

Ну, бог с тобой, ковбой! Время тебя образумит. Не в нас ты пошел! – подумал про себя отец и отрезал. – Родительского благословения не дам!

Распри продолжались каждый день. Уперся сын, стоял на своем отец. Но Сафронова не теряла надежды, решила выждать удобный момент.

Вскоре заболел Петр Иванович, дети собрались у постели умирающего отца. Елизавета Федоровна надеялась, что перед смертью Петр Иванович помирится с сыном. Отец умер ночью, не успев сказать последних слов. По завещанию он оставил младшему недвижимость в Томске, лавки и доходные дома в Красноярске.

Сафронова бросила сцену и занялась хозяйством.

Артисты отдыхали летом в Томске, кто-то поехал на озеро Широ в Хакассию лечить чахотку. Товарищество оголилось. Актеры пребывали на грани отчаяния: труппа без каскадной прогорала. Какими-то хитрыми путями распорядителю удалось достать денег и выписать двух актрис из европейской части. Труппа была спасена и в августе 1880 года отправилась на юг Сибири. Влюбленный Николай Ржевский послал Лизетте последнее стихотворение, в котором звал ее обратно, в актерскую семью, писал, что не будет ей счастья среди купцов.

Иннокентий Петрович мало приспособлен к торговле москательными товарами, и дама взяла вожжи в свои руки: для начала уволила заворовавшихся приказчиков. Она не лишена была хозяйской сметки, поэтому вскоре дела в торговле поправились. Как только в ее пухлых ручках оказались огромные средства, Елизавета Федоровна принялась безудержно транжирить. Недолгая сценическая жизнь уже сформировала привычку тратить нежданно появлявшиеся деньги. Красавица выписывала роскошные наряды из Парижа от дорогих портных. Теперь она часто бывала на балах, ей хотелось затмить дам дорогими платьями. «Разорит, разорит певичка купца!» – злорадствовали в сибирском обществе.

На пересуды купчих Иннокентий Петрович не обращал внимания. Он готов был бросить весь мир к ногам возлюбленной. Елизавета Федоровна своими нарядами и украшениями превзошла красноярских красавиц: дочку Саввиных, сестер Гадаловых, дочь Ростовых, Катеньку Шепетковскую, которую рисовал молодой живописец Вася Суриков.

Пролетело два года. Юноша блаженствовал с молодой красавицей, а деньги между тем таяли. Потрачено часть наследства, некоторые мелкие лавки распроданы.

Доставшиеся после смерти матушки бриллианты расчетливая мещаночка прибрала к рукам. В обществе судачили, что певичка ограбила купца, но Иннокентий не хотел ничего знать и затыкал уши. Когда Лизетта сидела у него на коленях, прижималась к груди и шептала ласковые слова, он готов отдать все, что она не попросит. Примадонна роскошно обставила дом на Воскресенской, в самом центре города: хрусталь, картины, пальмы, ковры, рояль из Италии, заморские птицы и зимний сад. Здесь бывали проезжие туристы.

Как-то раз на огонек заглянул американский путешественник Джон Кеннан. Журналиста восхитила восточная роскошь особняка Кузнецова, он никак не ожидал увидеть в сибирской глуши такое богатое, со вкусом обставленное гнездышко. Но больше всего поразила путешестаенника прекрасная хозяйка дома. Гость ухаживал за Периколой весь вечер, а в дверях с американской прямотой предложил примадонне навестить его в гостинице. Сафроновой весьма польстило внимание иностранца – заморских гостей видела впервые в жизни, и она, слегка поколебавшись, согласилась. Встреча затянулась на несколько дней. Расстаться с очаровательной шансонеткой американец был не в силах, и увез находку в Иркутск. Вместе они проехали до Улан-Удэ.

Однако вскоре кочевая жизнь в гостиницах прискучила избалованной девице, и она решила вернуться к тихому Кешеньке. Написала извинительное письмо в Красноярск, и, к своему удивлению обнаружила, что у ковбоя есть характер. Оскорбленный изменой, Кузнецов не ответил. Не последовало отзыва на второе, третье слезные послания. Как ему не было больно, ковбой решил забыть неблагодарную. О ужас! – теперь певице навсегда закрыта дорога наверх.

Сафронова оказалась в весьма стесненных обстоятельствах, распродала драгоценности и вернулась в Иркутск. Актриса предложила свои услуги антрепренеру Гусеву, в труппе которого отсутствовала каскадная. Гусев решил, что скандальная история ветреной шансонетки привлечет публику. В самом деле, скучающие иркутские обыватели рады были взглянуть на сибирскую легенду и первое время валом валили на оперетки. Но увидев игру, услышав хриплое пение шансонетки, они испытали охлаждение. Недолго бывшая на сцене, Сафронова не приобрела еще достаточного опыта. Голос ее от неправильного применения стерся, охрип. Он могла лишь кривляться, выжимая полуулыбки, полугримасы, поэтому смешила, а после и вовсе раздражала привередливую иркутскую публику. Газеты принялись в один голос ее ругать. Рецензенты, которые несколько лет назад превозносили певичку, сегодня язвительно отзывались о ее игре. От расстройства у каскадной пропал голос. Тогда антрепренер тотчас разорвал контракт, не заплатив актрисе денег.

Бедная девушка оставалась в гостинице и безнадежно смотрела в потолок, размышляя, что лучше: повеситься или отравиться морфием, к которому ее приучил шустрый американец. А, может быть, броситься в Ангару?

В дверь постучали. Хозяин гостиницы с сальной рожей вкрадчивым шагом пробрался в номер.

– Желает ли мадам кофе?

– У меня нет денег!

– Я дам обед в долг.

– За какие услуги?

–За небольшое одолженьице… Сегодня вечером в ресторане банкет с золотопромышленниками. Не согласитесь ли вы украсить их общество?

Примадонна затянулась трубкой с морфием. «Это конец!» – и она согласно кивнула в ответ. Хозяин гостиницы довольно потер руки. «Вот и уговаривать не пришлось».

Вскоре общество забыло о прекрасной Периколе, как о многих актерах и актрисах, мелькавших на провинциальной сцене сезон-другой. А Иннокентий Петрович Кузнецов умер в Томске холостяком. Почти никто уже не помнил его страстную любовь к ветреной шансонетке. Так закончил свой долгий рассказ Никс и тяжело вздохнул. Он тоже, как и все актеры труппы, неровно дышал в сторону Сафроновой. Бедная Лиза! Говорил я ей…

Глава 3.Томск и водка "Прохор громов"

Томск и водка «Прохор Громов»

Установив в красноярской библиотеке имя любимого критика, я отправилась в места, где писатель жил и творил: в студенческий город Томск.

В Томске вьюжило. Неширокие улицы завалены сугробами, жители протоптали узкие тропинки. Окна троллейбуса залепила мокрая белая метелица. Выпрыгнула из полупустого троллейбуса на тротуар, ветер в лицобросил пригоршню липкого снега, сощурила глаза, вытерла щеки, веки. Ничего не видно. Куда идти? Спрашивать не хотела. Огляделась… в памяти всплыло: район политехнического, вот общежитие, на горе – главный корпус, а под горой – родной БИН, третий корпус университета. Здесь на последней парте в третьей аудитории влюбленный юноша нарисовал мой портрет. Конечно, рисунок не сохранился. Я подошла к гостинице, адрес, которой мне дали, с трепетом обнаружила – это же мое общежитие! Его не узнать: тогда здание рушилось на головы студентов, а ныне здесь отличный отель. Прошло целых пятнадцать лет. Как же я забыла – Ленина, 29!

Ступени сменили, а жаль: старые создавали особенную ауру прошлого векаНапротив общежития – научная библиотека. В какую сторону открывается дверь «научки»? На себя! В двух шагах – главный корпус, все такой же снежно-белый, милый, уютный, с истертыми ступенями. Взошла в альма матер, с трепетом прохожу по коридорам, заглядываю в аудитории. Сердце стучит, отдает в висках.

Рядом с библиотекой – университетская роща, где мальчик пел мне песни: «Для меня нет тебя прекрасней…».

Я приехала в Томск в 1981 году. Родители видели меня инженером, и я начала сдавать экзамены в политехнический институт. Но тут судьба направила мои стопы по улице Ленина. Взгляд упал на стенд у ворот университета: филологический факультет приглашает. Вчерашняя школьница, я и не подозревала, что можно всю жизнь читать книги, а тебе за это будут деньги платить. От этой захватывающей мысли я пришла в неописуемый восторг и решила раз и навсегда: буду филологом! Как будто предчувствовала: здесь ждет меня счастье, здесь найду своего принца.

На очередной экзамен по физике я не пошла. На следующий год поступила на филфак. Я круто поменяла жизнь. Когда приехала домой и сообщила новость родителям, их, бедных, чуть удар не хватил.

Теперь вот сижу в библиотеке Томского университета и читаю произведения из сборника стихов Вс. Сибирского 1907 года:

«…В каморке грязной и убогой,

снося нужды жестокой бремя,

он горький век свой доживал,

и вспомнил он иное время:

ему театр рукоплескал.

Как вдохновенною игрою

Той незабвенною порою –

Сердца людей он восхищал!

Забытый всеми, одинокий,

Сидел с печалью он глубокой -

Давно развенчанный герой!

Где ж лавры? Щедрою рукой

Толпа ему их раздавала

И, преклоняясь перед ним,

Как пред кумиром неземным,

Своим любимым называла…

Он заболел – и сожаленья

Сначала, правда, раздались, -

К нему со всех сторон неслись.

Недуг был тяжкий: исцеленья

Напрасно было скоро ждать,

И год-другой – о нем забыли,

И было ль время вспоминать

О том, кого когда-то чтили!

Толпа изменчива! На смену

Ему явился уж другой…

И позабыт кумир былой,

Недавно украшавший сцену!

Так все прошли очарованья,

как будто мимолетный сон

и только жгучие страданья

теперь испытывает он».

Читаю стихи уже полюбившегося мне критика и поэта, все больше волнуюсь. Отчего такая тоска? Что так тяготила моего любимого? В поисках разгадки я поехала зимой 1999 года за 300 км от Красноярска.

Через 15 лет я вернулась в милый сердцу Томск. Сколько бы не уезжала из города, неизменно возвращалась, словно привязана к нему какими-то невидимыми нитями. Разве могло быть иначе? На этом самом месте мой космический возлюбленный жил, любил, творил. Сто с лишним лет назад на этом месте был пустырь, где стоял первый городской театр, построенный в 1850-е годы. Когда решили возводить университет, ветхое здание сломали, а в 1884 году купец Королев возвел каменный театр.

Томский храм Мельпомены являлся в конце девятнадцатого века одним из самых красивых и богатых в России. Миллионер Евграф Королев построил это удивительное по красоте и удобству сооружение. Затея обошлась спесивому купцу в полмиллиона рублей золотом. Позже слава о подвиге мецената пошла далеко за Урал, в Европу, и купцы, предприниматели, золотопромышленники, судозаводчики, бывавшие в Томске, стремились взглянуть на сибирское чудо, посетить театр, получивший название «королëвский». Но в начале нового века шикарное здание сгорело, и рядом возвели новое, ныне отреставрированное.

И вот зимой 1999 года стою перед «величественным зданием» театра, – я его видела впервые, раньше оно стояло в лесах: превосходное бежево – красного цвета старинное здание построено купцом Прохором Громовым, (тем самым, из «Угрюм-реки») с размахом и вкусом. Изящная лепнина, стройные колонны. Сегодня в старинном «громовском» театре располагается ТЮЗ, здесь пятнадцать лет назад я работала администратором.

Через два года после моего поступления на филфак я пришла работать в молодежный театр. Опять капризный рок направил стопы в сторону сцены.

Навела справки: увы, ни заместителя директора, ни знакомых артистов уже не осталось – все разъехались. Актеры – перелетные птицы. Состав молодой, а самый популярный спектакль в городе: мюзикл из шлягеров семидесятых годов. Порадовалась – жив мой любимый ТЮЗ, процветает. Театр – это яд, однажды отравишься – и на всю жизнь.

А снег идет и идет. Лица томичей кажутся знакомыми, люди улыбаются мне приветливо. Сердце жаждало чуда, и оно совершилось. Предстояла радостная встреча с моим героем, хотя я этого еще не знала.

Заведующая литературной частью томского драматического театра Мария Исааковна Смирнова встретила коллегу радушно, согрела чаем с вареньем и с купеческой щедростью предоставила рукопись бывшего директора Анатолия Иванова по истории театра.

Листаю страницы, и вдруг – глазам своим не верю: впиваюсь в текст – биография критика Вс. Сибирского. С волнением читаю:

«Всеволод Сибирский – наиболее распространенный псевдоним поэта, прозаика и журналиста Всеволода Алексеевича Долгорукова, сына князя А.В. Долгорукова (Долгорукого). Родился в 1845 году. Обучался в Морском кадетском корпусе (Петербург), где начал писать, но учебу не закончил, а был отправлен на флот юнкером. В 1864 году в чине мичмана вышел в отставку. Выступл в периодической печати, сочинял памфлеты и т.п. В 1867 г. занялся различными аферами, приведшими его к лишению княжеского титула и тюремному заключению на 1, 5 месяца. В 1870 году осужден по делу так называемых «червонных валетов» (обманное получение денег, совершенное группой аристократической молодежи), лишен дворянства и отправлен в бессрочную ссылку в Томск, где был приписан к мещанскому сословию. С начала 80-х годов возобновил сотрудничество в столичной периодике, в том числе в газете «Суфлер», «Театральный мирок» (С-Петербург). Умер в 1912 г. В газетах «Сибирский вестник», журнале «Сибирский наблюдатель» печатался под псевдонимами: В.Д., В. Д-ов, Вс. Д-ов, Вс. Сибирский, Гаврило Томский, Редактор, Гвидон, В. Долг-ов».

От такой удачи у меня захватило дух. Спасибо Марии Исааковне за щедрость, спасибо Анатолию Иванову за исследования. Наконец-то приподнялась завеса над тайной и стали понятны горестные строки стихотворения Вс. Сибирского «Итоги», обнаруженного мною в номере "Сибирского наблюдателя":

«Песня пропета в недолгие годы,

Счастье иль горе она?

Ждут нас под старость

одни лишь невзгоды -

чем тебя вспомнить, весна?

А омуте грязных страстей утопая,

Мы погубили себя,

Или на пользу родимого края

Мы послужили, любя?

Силы потрачены, нет упований

Но на священный алтарь

Пролита жгучих кровавых страданий

Капля хотя нами встарь?»

Унылые итоги подводил в конце жизни шестидесятилетний князь, осужденный по уголовному делу. Раскаивался.

«За те ужасные мгновенья

тоски, отчаяния, стыда,

раскаянья и угнетенья,

что знал я многие года,

за те жестокие печали -

томился ими я, порой,

о братьях, что во цвете пали

в борьбе с судьбою роковой, -

За то, что и во дни паденья

В своем я сердце сохранял

К свободе и к добру стремленья

И тех, с кем жил я, презирал.

И если же из тьмы могильной

Подняться я не мог на свет,

То не хватало воли сильной:

Я слаб был ею с юных лет, -

За все не жду я сожаленья

И ничьего участья я;

Но неужели я прощенья

Не заслужил от вас, друзья?»

Слаб был мой поэт, попал в сети порока, как многие из аристократической молодежи, игравшие в карты и жуировавшие в светском обществе. Раскаяние за совершенные преступления, муки дворянина, оторванного от привычного общества, оказавшегося в сибирской глуши среди диких купцов, ненавидящего это общество, тоскующего по прежней безоблачной жизни, – вот что рождало тоскливые стихи. Ошибки молодости, у кого их не было? Князь строго осудил себя, безмерно страдал в сибирской глуши. Пролита не одна капля жгучих кровавых страданий.

«Он шел неведомым путем –

Он шел ко благу или худу,

Но только жизнь била ключом,

Где б ни являлся он – он повсюду.

И средь накрывших небо туч,

Где не было просвета боле,

Вдруг пробивался яркий луч,

Как будто вестник лучшей доли.

Но с равнодушием к нему

мы относилися позорно,

не веря ни его уму,

ни стойкости его упорной.

Но, обессиленный, он пал,

Возрос на ниве скудной,

И мир, прозрев, тогда познал

Бойца, что вел нас к цели чудной».В Томске, или водка «Прохор Громов»

В Томске вьюжило. Неширокие улицы завалены сугробами, жители протоптали узкие тропинки. Окна троллейбуса залепила мокрая белая метелица. Выпрыгнула из полупустого троллейбуса на тротуар, ветер в лицо бросил пригоршню липкого снега, сощурила глаза, вытерла щеки, веки. Ничего не видно. Куда идти? Спрашивать не хотела. Огляделась… в памяти всплыло: район политехнического, вот общежитие, на горе – главный корпус, а под горой – родной БИН, третий корпус университета. Здесь на последней парте в третьей аудитории влюбленный юноша нарисовал мой портрет. Конечно, рисунок не сохранился. Я подошла к гостинице, адрес, которой мне дали, с трепетом обнаружила – это же мое общежитие! Его не узнать: тогда здание рушилось на головы студентов, а ныне здесь отличный отель. Прошло целых пятнадцать лет. Как же я забыла – Ленина, 29!

Рядом с библиотекой – университетская роща, где мальчик пел мне песни: «Для меня нет тебя прекрасней…».

«…В каморке грязной и убогой,

снося нужды жестокой бремя,

он горький век свой доживал,

и вспомнил он иное время:

ему театр рукоплескал.

Как вдохновенною игрою

Той незабвенною порою –

Сердца людей он восхищал!

Забытый всеми, одинокий,

Сидел с печалью он глубокой -

Давно развенчанный герой!

Где ж лавры? Щедрою рукой

Толпа ему их раздавала

И, преклоняясь перед ним,

Как пред кумиром неземным,

Своим любимым называла…

Он заболел – и сожаленья

Сначала, правда, раздались, -

К нему со всех сторон неслись.

Недуг был тяжкий: исцеленья

Напрасно было скоро ждать,

И год-другой – о нем забыли,

И было ль время вспоминать

О том, кого когда-то чтили!

Толпа изменчива! На смену

Ему явился уж другой…

И позабыт кумир былой,

Недавно украшавший сцену!

Так все прошли очарованья,

как будто мимолетный сон

и только жгучие страданья

теперь испытывает он».

«Песня пропета в недолгие годы,

Счастье иль горе она?

Ждут нас под старость

одни лишь невзгоды -

чем тебя вспомнить, весна?

А омуте грязных страстей утопая,

Мы погубили себя,

Или на пользу родимого края

Мы послужили, любя?

Силы потрачены, нет упований

Но на священный алтарь

Пролита жгучих кровавых страданий

Капля хотя нами встарь?»

Унылые итоги подводил в конце жизни шестидесятилетний князь, осужденный по уголовному делу. Раскаивался.

«За те ужасные мгновенья

тоски, отчаяния, стыда,

раскаянья и угнетенья,

что знал я многие года,

за те жестокие печали -

томился ими я, порой,

о братьях, что во цвете пали

в борьбе с судьбою роковой, -

За то, что и во дни паденья

В своем я сердце сохранял

К свободе и к добру стремленья

И тех, с кем жил я, презирал.

И если же из тьмы могильной

Подняться я не мог на свет,

То не хватало воли сильной:

Я слаб был ею с юных лет, -

За все не жду я сожаленья

И ничьего участья я;

Но неужели я прощенья

Не заслужил от вас, друзья?»

«Он шел неведомым путем –

Он шел ко благу или худу,

Но только жизнь била ключом,

Где б ни являлся он – он повсюду.

И средь накрывших небо туч,

Где не было просвета боле,

Вдруг пробивался яркий луч,

Как будто вестник лучшей доли.

Но с равнодушием к нему

мы относилися позорно,

не веря ни его уму,

ни стойкости его упорной.

Но, обессиленный, он пал,

Возрос на ниве скудной,

И мир, прозрев, тогда познал

Бойца, что вел нас к цели чудной».

Глава 4.Джо Дассен под кроватью

Джо Дассен под кроватью

После трудного рабочего дня в архиве и библиотеке, уставшая, приплелась в гостиницу и рухнула в кровать. Однако не спалось. Положила мяту под подушку – не помогло. Уже двенадцать часов, пора бы заснуть. Вставать в восемь, с больной головой идти в архив, дышать пылью, рассматривать бисерные писарские почерки. В гостинице тихо. Кажется, я одна на этаже. Тишь, благодать. Словно в отместку радужным мечтам внизу грянула музыка. Поместили в самый уютный номер! Прекрасно! Чудненько! Странно, вчера музыки не было. Чорт, сегодня же пятница! Теперь зарядят на всю ночь!

Я встала, закурила – все равно не усну. Решила: завтра попрошу администратора поменять номер.

Красивый баритон завел мою любимую «Зи стефа». Джо Дассен! Сигарета выпала из рук. «Если б не было тебя, я выдумал тебя…», – пел кто-то внизу красиво, манерно. Какой самородок! И где – в затрапезном кабаке! Я затаилась дыхание и мгновенно влюбилась в бархатистый голос. Представила себе певца: лет сорока – пятидесяти… нет, пожалуй, меньше… тридцати пяти. Аккуратная бородка, кудрявые волосы до плеч, впереди небольшая залысинка, голубые выпуклые глаза, загнутые вверх томные ресницы, морщины от выдающегося носа к упрямому подбородку. Округлый животик, движения плавные. Красивые крупные руки с тонкими изящными пальцами. Кажется, мое воображение рисует Джо Дассена. В холодном номере гостиницы стало теплее

Ночь напролет я слушала французский шансон: Мирей Матье, Эдит Пиаф, Ив Сен Лоран. Потом настал черед итальянцев: Андриано Челентано, Ромино Пауэр.

Ах, мой милый кудесник! Я заснула под «Фели читу».

С нетерпением ждала следующей ночи. Мелькнула мысль: пойти в ресторан. Но, во-первых, нужны деньги, а во-вторых, не с кем. Буду наслаждаться искусством даром.

Концерт начался часов в десять. Публика разогрелась. Кутили какие-то старички: внизу мне встретились представительные мужчины пенсионного возраста. «Номенклатура празднует юбилей., – подумала я про себя. – Послушаем ретро! Ободзинский, Мансурова, Гелена Великанова, Майя Кристаллинская, «Маленький принц». Вначале зазвучали томные «Эти глаза напротив». Сердце растаяло. потом «Анжела» того же Ободзинского.

Бархатный тембр околдовал меня, привел в экстаз. Рок-эн-рол в стиле Магомаева: «Той единственной на свете королеве красоты». Я представила, как развеселившиеся старички, подхватив юных подружек, танцуют и заказывают «Битлз» и Элвиса Пресли. Но моему вокалисту никакие барьеры не страшны: он с блеском подделывался под голос Пола и короля рок-эн-рола. Волшебник!

Захотелось праздника. Слушательница добежала до ларька, купила баночку слабоалкогольного коктейля. Внизу, у ресторана, шумно, накурено, возле дверей старички прижимали к себе накрашенных девочнк-подростков.

В номере раскупорила баночку, разрезала яблоко и приступила к банкету. Мой «Джо Дассен» запел: «Быть может мне ты скажешь – да».

Надо бы сменить дислокацию, завтра рано вставать. Я погрузилась в сон. Оставался последний день командировки в Томске.

Воскресенье. Моя последняя встреча с музыкантом, похожим на французского шансонье. Так я его себе представляла: длинноногий, в белом костюме, на руке – крупный перстень. А может, я себе все придумала, и он толстый и маленький, с бородавкой на носу? Но зато как поет! Я приготовилась к вечернему концерту: приоделась, накрасилась, словно в филармонию собралась.

У входа в ресторан припарковались джипы и мерседесы. Контингент подобрался богатый, значит, до утра не засну. Ах, мой милый Августин, человек из музыкальной шкатулки! Согласна бодрствовать всю ночь, лишь бы услышать ваш божественный голос!

Ночной концерт начался с трагической мелодии: «Что ты вьешься, черный ворон, над моею головой?» Далее последовали: «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла, гоп-стоп, ты много на себя взяла, теперь расплачиваться поздно, посмотри на звезды, посмотри на это небо, – видишь это все в последний раз!»

Публика желала репертуар «Лесоповала» и Михаила Круга. Джо Дассен хрипел и рычал весьма похоже на блатняков.

Бутылки красного вина для меня оказалось недостаточно. Сбегала в ларек за коньяком, и только выпив, успокоилась и заснула под монотонное завывание: «Я вернусь к тебе, мама, из зоны»…. Когда зарумянилось небо, вокалист исполнил последний хит Пугачевой: «Девочка- секонд-хэнд».

Вечером следующего дня путешественница уезжала из Томска. В привокзальном буфете продавали водку «Прохор Громов». В купе по радио разливалась осипшим соловьем Алла Борисовна: «За таблетку, за таблеточку, взяли нашу малолеточку, ожидает малолетку небо в клетку, небо в клеточку».

В поезде, качаясь в вагоне, под стук колес вдруг вспомнила полюбившегося слова автора театральных воспоминаний Никса.

Никс считал, что: «Все зло и неуспех театральных предприятий происходит именно от недомыслия и убежденности предпринимателей в том, что театральное дело – коммерческое. Жестокое заблуждение. Чем больше будет оправдывать дело себя в художественном отношении, тем более оно приобретет посетителей, заинтересованных исправностью постановки, а с ним, разумеется, приобретет и наибольшее количество рублей». Сибирский антрепренер и актер не уставал повторять, что искусство должно быть некоммерческим. От этой коммерциализации искусства всех порядочных творцов, считал автор мемуаров, охватывает тоска и безысходность.

Моего любимого князя Долгорукого, поэта Вс. Сибирского порой охватывало отчаяние, и криком боли звучат следующие стихи:

«Не гонись за правдой,

а гонись за златом;

много будет злата – всем ты будешь братом…

Назовут все другом – князи и вельможи;

Наслажденья жизни

Все узнаешь тоже…

Пусть проделкой темной

злато взять придется;

Но тебе в бечестье

Это не сочтется…

Только на законном

Действуй основаньи –

Осторожно, тонко,

Хоть без колебанья…

И пройдешь в почете

Путь свой до могилы –

Денежной, великой

представитель силы!»

Глава 5. Москва. Червонные валеты

Итак, в снежном маленьком Томске я узнала, что бурная молодость Всеволода Долгорукова закончилась судом в Москве и ссылкой в 1877 году в Сибирь. Чтобы подробнее узнать о деле «червонных валетов», по которому он был осужден, я отправилась в столицу.

Москва готовилась к встрече третьего тысячелетия. Уже в ноябре 2000 года на всех крупных площадях стояли наряженные елки. Куда ни взглянешь – сверкающие шары и красные Деды Морозы словно сторожат это богатство. Возле Государственной Думы находчивый москвич, надев на голову алый колпак, жонглировал елочными шарами. Народ на проходном месте хорошо подавал.

Вечерами зажигаются огни баров и кафе. Возле них курсируют истощенные мужички с рекламой на груди: цыпленок табака – 40 рублей, омары в соусе –100 рублей, кофе с коньяком – 45 рублей. Волей – неволей хочется зайти. Тут же прогуливаются разрисованные Санта Клаусы, зазывая поужинать. Попрошайки протягивают руки, назойливые девицы заглядывают в лицо. Вечерняя праздная Москва сверкает прыгающими огоньками веселых заведений, подмигивает зазывалами, вышибалами, дорогими девочками. С балконов и из подвалов несется музыка: гитара, саксофон, ударные. Вечный праздник! К казино подъезжают на иномарках бритоголовые. Вдоль Тверской прохаживаются милиционеры с ленивыми цепкими взглядами, останавливают лиц кавказской национальности, проверяют паспорта. В гостинице, если задерживаешься больше трех недель, требуют временной регистрации, – еще помнится прошлогодний взрыв в метро, по официальной версии – террористический акт чеченцев, по народной молве – борьба за передел торговой территории подземки.

По местному радио передали об убийстве крупного бизнесмена: расстреляли в упор среди бела дня у собственного дома.

Криминала в столице много, несмотря на то, что милиционеры оснащены машинами и современной техникой лучше, чем в провинции. Всюду на дорогах висят растяжки с голыми дамскими прелестями. На голых девиц шоферы уже не реагируют.

Москва развлекается. Алла Пугачева с Филей приглашает на запись «Рождественских встреч». В театрах идет нечто пошло-водевильное. Кроме комедий и фарсов малоизвестных авторов, повсеместно идет «Чайка» и «Мертвые души», а также – бессмертный «Ревизор». Самый популярный спектакль – американский мюзикл «Метро» в московском театре оперетты. Билетов не достать за месяц.

Посетила новый МХАТ. Давали «Без вины виноватые» Н.Островского. Располневшая Татьяна Доронина, кумир кино шестидесятых годов, а ныне художественный руководитель театра, играла заглавную роль, выла и стонала, картинно заламывая руки. Молодой герой-любовник, хорошенький кудрявый мальчик, истошно кричал, надрывая неокрепший голос. На вторых ролях помятая не первой свежести актриса и комик с синим носом шаржировали в лучших традициях провинциального театрика. Сто лет прошло, а те же приемы.

В московском светском обществе сын князя Алексея Владимировича Долгорукого, Всеволод, был желанным гостем. Он прекрасно вальсировал, пел романсы, музицировал на вечерах и балах, аккомпанируя себе на скрипке, строчил сентиментальные стихи в альбомы барышень, ходил в театр, знал всех актеров, писал о театре и музыке. Кроме того, молодой человек был недурен собою, весьма недурен. От его пышных волнистых волос дамы без ума. Молодой князь моден в литераторских кругах. Несколько сентиментальных повестей и рассказов, напечатанные в столичных газетах, привлекли внимание общества. Ходили слухи, что за какие-то мелкие махинации князь три месяца сидел в тюрьме, но… всего лишь три месяца! Карточный долг…мелкое мошенничество. Красивый корнет нуждался в деньгах, а наследство промотано предками. Обидно с такой внешностью, родовитостью быть бедным! Человека приятнейшего, с изысканными манерами везде охотно принимали: на балах, в театре, в элитном карточном клубе.

Но вскоре Всеволод Алексеевич опять оказался на скамью подсудимых вместе с сорока пятью такими же неудачниками из золотой молодежи. Обыватели с неотступным вниманием и даже некоторой завистью следили за хитросплетениями многочисленных уголовных дел, которые объединил процесс «червонных валетов». Даже здесь проклятый князь сумел прославиться и отличиться! Он был не просто участником, но крупным организатором дела.

Всеволод Алексеевич Долгорукий попался на мошенничестве: заставлял подписывать фальшивые векселя. Создал вместе с князем Огонь-Дмухановским липовую контору, принимал служащих, брал с них залог, а потом несколько месяцев не платил жалование и закрывал контору. Всё прямо как в славные 90-е годы двадцатого века. Обманутые вкладчики пожаловались, князя схватили, судили. Суд приговорил к лишению всех почестей, званий и ссылке в Сибирь на вечное поселение. Потомок Рюриковичей был лишен привилегий, сослан в Сибирь и приписан к мещанскому сословию.

Так, порывшись в газетах, восстановила я картину процесса о «червонных валетах».

А что происходило с моим, уже любимым, героем в Сибири, куда его сослали в 1877 году?

В Томске вместе с князем Долгоруковым находились еще несколько героев нашумевшего московского процесса, и они все недурно устроились: кто редактором газеты «Сибирский вестник», как Евгений Корш, кто содержал лавки, кто пристроился в городской власти. Всеволод Алексеевич служил секретарем у владельца золотых приисков, городского главы Зиновия Михайловича Цибульского, жил в прекрасном месте на даче под Минусинском, но бездеятельность ему быстро наскучила, и князь отпросился в Томск. Его пригласили репетитором в семью начальника канцелярии и секретарем в контору.

Однако неспокойная натура князя требовала широкого поля деятельности. В 1880-90-е годы он много писал театральных рецензий во все местные газеты: томский «Сибирский вестник», красноярский «Енисей», а также в московские журналы: «Артист», «Театр и искусство». Издавал совместно с предпринимателем М. Бейлиным журнал «Сибирский наблюдатель», поначалу называвшийся «Дорожник по Сибири и Азиатской части России», в начале двадцатого века выпускал газету «Сибирские отголоски» и сатирический журнал «Бубенцы».

Как знать, если бы не ссылка, может быть, не стал бы опальный князь видным, уважаемым человеком, известным писателем, поэтом, критиком и журналистом. Эти сведения о его журналистской деятельности я собирала годами и лишь в конце своего исследования имела перечень многих изданий, где печатал свои театральные опусы вездесущий критик Вс. Сибирский. Неутомимо строчил он стихи, выпустил несколько сборников в Томске. Видимо, мечтал прославиться на писательском поприще.

Первым его опубликованным романом была книга, изданная в Петербурге в 1864 году о своем старинном роде. Материал собрала тетка, известная писательница Наталья Долгорукая, несколько художественных историй в лучших традициях сентиментализма (например, драматический эпизод о непокорном прадеде, сосланного за провинности на военной службе в Омск), вписал племянник. За офицером последовала верная возлюбленная, однако не вынесла трудного путешествия и умерла, а прапорщик с горя едва не застрелился. Юноша остался жить в Сибири, не в силах уехать от могилы единственной подруги. Такой поэтический сюжет сочинил юный кадет.

Мог ли предполагать Сева, что скоро он окажется на каторге и навестит могилу предка? Нет, не мог Всеволод Алексеевич Долгоруков подумать о том, в какую сторону повернется жестокое колесо фортуны, что сменит он блестящее московское общество на диких сибирских купцов, а самого его уже никто не будет величать: ваша светлость, а будут обращаться с ним как с изгоем.

«Не много лет, но одряхленье

Я уже чувствую порой,

И жизнь зовет меня к забвенью,

И тело хочет на покой!

В мою цветущую годину-

Увы! – Я днем не дорожил,

И в буйных оргиях святыню

Души и сердца схоронил

Бездивлен ум и тело хило, -

Нет упований, веры нет,

И роковой конец – могила

Мне шлет ласкающий привет»,

– грустно подвел итог поэт Вс. Сибирский в конце жизни.

Глава 6.Милая Сашенька

Милая Сашенька

Ржевский написал стихотворение и заложил его в какую-то книгу с тем, чтобы найти через несколько лет и прочитать:

«С милой долго шел в ладу я,

с милой долго песни пел,

но в отчизне этих

Продолжить чтение