Читать онлайн В чертогах марсианских королей бесплатно

Серия «Фантастика: классика и современность»

John Varley

Collection 2: (The Persistence of Vision)

Перевод с английского

Публикуется с разрешения автора и его литературных агентов, Virginia Kidd Agency, Inc. (USA) и Агентства Александра Корженевского (Россия).

В чертогах марсианских королей

Чтобы увидеть восход солнца в каньоне Фарсида, требовалось терпение, внимательность и готовность нарушать правила. Мэттью Кроуфорд дрожал в темноте, обогреватель его скафандра был переведен в аварийный режим, он не сводил глаз с востока. Нельзя было терять бдительность. Вчера он полностью пропустил восход, когда отвлекся, чтобы хорошенько зевнуть. Мускулы его челюсти напряглись, но он подавил зевок и старался не моргать.

И вот это случилось. Как будто зажгли свет в театре после окончания представления: заря наступила очень быстро, кромка каньона окрасилась синеватым пурпуром, и вокруг Кроуфорда вспыхнули огни рампы. Наступил день, короткий марсианский день, которому никогда не суждено было разогнать тьму над его головой.

В тот день, как и девять дней до этого, освещенный солнцем каньон Фарсида сильно отличался от того, как он выглядел последние десять тысяч лет. Ветровая эрозия способна изменять очертания скал, придавая им бесконечное множество разных форм, но ветер никогда не вырежет на камне прямую линию или идеальную дугу. Человеческий лагерь с его строго очерченными углами и изгибами смотрелся на фоне извилистых линий гор чем-то чужеродным.

Внешний вид лагеря нельзя было назвать строго упорядоченным. Складывалось впечатление, что купол, посадочный модуль, гусеничная техника и различное оборудование, разбросанное по всему лагерю, располагались без какой-либо системы. Как и все прочие базы людей, лагерь вырос словно сам по себе, не ориентируясь на какую-либо модель. Кроуфорд вспомнил следы вокруг базы «Спокойствие», только здесь масштаб был намного значительнее.

База «Фарсида» располагалась на широком выступе, примерно посередине между вершиной плато и впадиной Фарсида, откуда брала свое начало долина Маринер. Место выбрали из-за того, что оно было достаточно ровным, отсюда по пологому склону легко можно было подняться к равнинам на плато Фарсида, в то время как до подножия оставалось не больше километра. Люди никак не могли договориться, какой из регионов достоин изучения в большей степени: равнины или каньон. Поэтому в качестве компромисса решили разбить лагерь здесь. Это означало, что участникам экспедиции предстояло либо подниматься вверх, либо спускаться, ведь вокруг лагеря им совершенно нечего было изучать. Даже чтобы добраться до обнажившихся слоев пород, нужно было подняться полкилометра на вездеходе как раз к тому месту, куда забрался Кроуфорд, решивший наблюдать за восходом солнца.

На обратном пути в лагерь он рассматривал купол. Сквозь пластик смутно виднелась чья-то фигура. Издалека Кроуфорд не смог бы определить, кто это, если бы не разглядел черное лицо. Он увидел, как она подошла к стене купола и протерла небольшой круг, чтобы лучше видеть. Женщина заметила его ярко-красный скафандр и указала на него рукой. Сама она тоже была в скафандре, но без шлема, в котором находилась рация. Кроуфорд понял, что неприятностей не избежать. Он увидел, как она нагнулась и подняла с земли шлем, чтобы высказать ему все, что думала о людях, которые не подчинялись ее приказам, но в эту минуту купол задрожал, словно огромная медуза.

В шлеме зазвучал сигнал тревоги – из крошечного динамика послышался глухой и, как ни странно, успокаивающий звук. Кроуфорд стоял какое-то время на месте, пока вокруг купола поднималось идеальное по форме кольцо из пыли. А затем – побежал.

Катастрофа разворачивалась прямо у него на глазах, совершенно бесшумно, не считая ритмичных звуков сигнализации в ушах. Купол танцевал и вытягивался, словно пытался улететь. В центре почва вздыбилась, швырнув черную женщину на колени. Еще через секунду внутри купола поднялся снежный вихрь. Ноги Кроуфорда увязли в песке, он потерял равновесие, упал навзничь, сразу вскочил и увидел, что ближайшие к нему тросы из стекловолокна лопнули и оторвались от стальных шипов, которыми купол крепился к горной породе.

Теперь купол напоминал фантастический елочный шарик со снежинками и сверкающими красными и синими огоньками аварийной сигнализации внутри. Вершина купола стала заваливаться в противоположную от него сторону, а пол поднялся в воздух, теперь его удерживали только уцелевшие тросы. В лицо Кроуфорду ударил порыв ветра, принесший с собой пыль и снег; затем пол купола медленно опустился на грунт. И купол замер, только его крыша, подвергшаяся разгерметизации, начала лениво складываться на строения внутри.

Вездеход резко остановился рядом со сдувающимся куполом и едва не перевернулся. Из него выскочили два человека в скафандрах и направились к куполу, но шли они очень неуверенно, то замирая, то продолжая двигаться дальше. Один из них схватил другого за руку и указал на посадочный модуль. Оба сменили курс и стали взбираться по веревочной лестнице, свисавшей с корпуса.

Когда шлюз заработал, Кроуфорд был единственным, кто поднял взгляд. Те двое, едва не столкнулись друг с другом на выходе из шлюза. Они хотели как можно скорее что-нибудь предпринять, но не знали, что именно. Поэтому просто встали, молча сжали руки и уставились в пол. Один из них снял шлем. Это была крупная женщина тридцати с небольшим лет с коротко стриженными рыжими волосами.

– Мэтт, вот мы и на месте… – Женщина осеклась, понимая, насколько очевидно было то, что она сказала. – Как Лу?

– Лу не выжить. – Он указал на койку, где лежал тучный мужчина, отрывисто дышавший в пластиковую маску. В нее подавали чистый кислород. Из ушей и носа мужчины текла кровь.

– Мозг поврежден?

Кроуфорд кивнул. Он обвел взглядом остальных находившихся в помещении. Там была руководитель их экспедиции Мэри Лэнг – та самая черная женщина, которую он заметил внутри за мгновение до обрушения купола. Она сидела на краю койки Лу Прейгера, закрыв лицо ладонями. Ее внешний вид в какой-то степени поразил Кроуфорда еще сильнее, чем то, что случилось с Лу. Никто из знавших ее людей и представить не мог, что она может впасть в состояние такой глубокой апатии. За последний час она даже не двинулась с места.

На полу, закутавшись в одеяло, сидел химик Мэтт Ролстон. Его рубашка была перепачкана кровью, на лице и руках виднелась запекшаяся кровь от носового кровотечения, которое он только недавно смог унять, а глаза – полны тревоги. Дрожа, он переводил взгляд с Лэнг – своего руководителя – на Кроуфорда, который, казалось, единственный сохранял хладнокровие и мог что-то предпринять. Мэтт всегда был ведомым – человеком надежным, но начисто лишенным воображения.

Кроуфорд посмотрел на вновь прибывших. Это были Люси Маккиллиан – рыжеволосый эколог, и Сон Сью Ли – экзобиолог. Они все еще стояли около шлюза в оцепенении, так и не осознав, что снаружи под куполом лежали тела пятнадцати погибших мужчин и женщин.

– А что говорят на «Берроузе»? – спросила Маккиллиан, бросая свой шлем на пол и устало присаживаясь на корточки у стены. Посадочный модуль казался не самым удачным местом для проведения собраний: все спальные места здесь были закреплены горизонтально, чтобы смягчать действие ускорения во время посадок и взлетов. Пока ракета находилась на хвосте, девяносто процентов посадочного модуля оставались совершенно бесполезными. Они собрались в отсеке сферической формы в самом конце системы жизнеобеспечения перед баком с горючим.

– Мы ждем ответа, – сказал Кроуфорд. – Но если кратко, то ничего хорошего они нам не скажут. Разве что кто-то из вас двоих скрыл от нас свои навыки в обращении с марсианским взлетно-посадочным модулем.

Никто не удосужился ответить. Радио в носовой части зашипело, затем из него раздался бряцающих звук. Это привлекло их внимание. Кроуфорд посмотрел на Лэнг, но та осталась безучастной. Он встал, вскарабкался по лестнице вверх и сел в кресло второго пилота, после чего включил приемник.

– Коммандер Лэнг?

– Нет, это снова Кроуфорд. Коммандер Лэнг… ей нездоровится. Она занимается с Лу, пытается что-то сделать.

– Бесполезно. Врач говорит, это чудо, что он все еще дышит. Даже если он сможет очнуться, то никогда уже не будет прежним. Телеметрические данные показывают у него полное отсутствие мозговой активности. А теперь нам нужно поговорить с коммандером Лэнг. Заставьте ее ответить нам. – Старший начальник экспедиции Вайнштейн говорил голосом человека, привыкшего отдавать приказы, причем настолько лишенным эмоций, словно он зачитывал прогноз погоды.

– Сэр, я спрошу у нее, но не думаю, что она ответит. Вы же понимаете, что руководит здесь все еще она. – Он не дал Вайнштейну времени отреагировать. Тому, как самому старшему по званию, пришлось командовать орбитальным кораблем «Эдгар Райс Берроуз», доставившим их на Марс и планировавшим забрать обратно. Командование же взлетно-посадочным модулем одноразового использования «Подкейн», которому предстояло привлечь к себе все внимание прессы, перешло к Лэнг. Этих двоих нельзя было назвать хорошими друзьями, особенно после того, как Вайнштейн с грустью осознал, что основную финансовую выгоду получит Лэнг – именно ей предстояло стать первой женщиной на Марсе, а старший руководитель экспедиции оказался не у дел. Вайнштейн чувствовал себя новым Майклом Коллинзом.

Кроуфорд окликнул Лэнг, но та лишь подняла голову и что-то пробормотала.

– Что она сказала?

– Просила, чтобы ты выслушал все, что они хотят сказать, – ответила Маккиллиан, взбираясь по лестнице. Подойдя к нему, она тихо добавила: – Мэтт, она совсем разбита. Тебе лучше взять пока управление на себя.

– Конечно, я все понимаю. – Он повернулся к рации, а Маккиллиан стала слушать через его плечо, как Вайнштейн кратко излагал свое видение ситуации. Это более-менее совпадало с оценкой Кроуфорда за исключением одного ключевого момента. Закончив разговор, они вернулись к остальным уцелевшим.

Кроуфорд обвел взглядом лица собравшихся и решил, что сейчас не время рассказывать о перспективах их спасения. Он совсем не хотел быть лидером и надеялся, что Лэнг вскоре придет в себя и заберет у него эту ношу. Между тем он должен был чем-то их занять. Осторожно дотронувшись до плеча Маккиллиан, Кроуфорд указал на шлюз.

– Давайте похороним погибших, – сказал он.

Она зажмурилась, пытаясь сдержать слезы, и кивнула.

Работа была не из приятных. В самый ее разгар Сон спустилась по лестнице с телом Лу Прейгера.

– Итак, что нам известно. Во-первых, теперь, когда Лу мертв, у нас почти не осталось шансов хотя бы подняться в воздух. Хотя, возможно, Мэри считает, что может получить необходимую информацию о пилотировании «Подкейн» из тех распечаток, которые прислал Вайнштейн. Мэри, что скажешь?

Мэри Лэнг лежала поперек импровизированной койки, где еще совсем недавно умирал пилот «Подкейн» Лу Прейгер. Она равнодушно кивнула головой, коснувшись затылком алюминиевой стальной пластины корпуса корабля. Ее подбородок был прижат к груди, глаза широк распахнуты.

По совету медика с «Берроуза» Сон дала Лэнг успокоительное из запасов погибшего доктора. Лекарство позволило остановить ту жуткую панику, которая охватила ее, но не смогло улучшить ей настроение. Она отстранилась от всех дел, так как никому ничем не могла помочь.

Когда купол начал рушиться, Лэнг быстро нацепила шлем на голову. Затем ей пришлось принять на себя удар снежной бури и пытаться удержаться на качающемся полу. Лэнг направилась к строению без крыши, где спали остальные члены экспедиции. Само обрушение длилось секунд десять. Когда купол рухнул, она оказалась погребенной в складках прозрачного пластика. Это было похоже на один из тех ночных кошмаров, когда тебе приходится бежать по колено в зыбучем песке. Лэнг сражалась за каждый метр и все же добралась до цели.

Она оказалась внутри в тот момент, когда ее коллеги, с которыми она провела последние шесть месяцев, беззвучно ловили ртом воздух и харкали кровью себе на лицо, в то же время пытаясь натянуть скафандры. Выбирать, каких двух или трех человек спасать в то время, что еще имелось у нее в распоряжении, казалось делом безнадежным. Лэнг удалось бы спасти намного больше людей, если бы она находилась в более адекватном состоянии. Но из-за сильнейшего шока она не могла до конца поверить, что все это не ночной кошмар, а ужасная реальность. Поэтому она схватила того, кто оказался к ней ближе всего – доктора Ролстона. Он почти уже надел скафандр, Лэнг нахлобучила ему на голову шлем и бросилась к следующему. Это был Лютер Накамура, и он лежал без движения. Хуже того, костюм он успел надеть только наполовину. Из прагматических соображений ей следовало оставить его и спасать тех, у кого еще был шанс. Теперь она это понимала, но ей такая мысль не нравилась, как она не понравилась и тогда.

Пока она засовывала Накамура в скафандр, пришел Кроуфорд. Он пробирался через складки пластика, пока не оказался около помещения для отдыха, после чего прорезал себе проход лазером, который обычно использовал для превращения в пар образцов породы.

И у него было время подумать о том, кого стоит спасать. Кроуфорд бросился к Лу Прейгеру и закончил надевать на него костюм. Но было уже поздно. И Кроуфорд не был уверен, что Мэри Лэнг смогла бы спасти пилота, даже если бы занялась им в первую очередь.

Теперь она лежала на кровати, небрежно раскинув ноги, и медленно качала головой вперед и назад.

– Ты уверена? – попытался подначивать ее Кроуфорд. Он надеялся, что ее это расшевелит, разозлит, заставит хоть как-нибудь отреагировать.

– Уверена, – пробормотала она. – Вы же знаете, как долго они учили Лу управлять этой штукой? И он все равно едва не разбил ее вдребезги. Я… ой, черт. Это невозможно.

– Я отказываюсь принимать это как окончательный ответ, – заявил Кроуфорд. – Но в данный момент давайте подумаем, что мы можем сделать, если сказанное Мэри – правда.

Ролстон засмеялся. И его смех не показался горьким, похоже, его это действительно рассмешило. Кроуфорд продолжил:

– Вот что нам точно известно. «Берроуз» для нас бесполезен. Ну то есть они могут дать нам много советов, возможно, даже больше, чем нужно, но на помощь не прилетят.

– Мы это знаем, – сказала Маккиллиан. Она устала. Воспоминания о лицах мертвых друзей вызвали у нее тошноту. – Какой смысл все это обсуждать?

– Минуточку, – перебила ее Сон. – Почему они не могут… у них ведь уйма времени, верно? Как я понимаю, они должны улететь через шесть месяцев из-за параметров орбиты, но до того момента…

– Ты что, совсем не разбираешься в космических кораблях? – крикнула Маккиллиан, но Сон продолжила с невозмутимым видом:

– Мне известно достаточно, и я понимаю, что «Берроуз» не может войти в атмосферу. Я не предлагаю пригонять сюда весь корабль, только доставить то, что нам необходимо. А именно – пилота. Это возможно?

Кроуфорд пригладил ладонью волосы, не зная, что сказать. Такую возможность уже обсудили и ее анализировали в данный момент. Но вероятность ее реализации была крайне мала.

– Ты права, – сказал он. – Нам действительно нужен пилот, и такой пилот – коммандер Вайнштейн. Но это, помимо всего прочего, создает проблему юридического характера. Он – капитан корабля и не имеет права покидать его. Именно поэтому до сих пор остается на «Берроузе». Однако он много занимался на тренажере посадочного модуля, когда думал, что его включат в группу, которая будет осуществлять высадку на Марс. Вы же знаете Вайни, он никогда не откажет себе в возможности блеснуть на публике. Так что если бы он был уверен, что справится, то сразу же прилетел бы сюда, вытащил нас и захватил все внимание прессы. Как я понимаю, они пытаются создать парашютное устройство с тепловой защитой из герметичных капсул, в которых нам должны были доставлять продовольствие во время экспедиции. Но это слишком рискованно. Аэродинамическую конструкцию не так-то просто переделать, тем более для устройства, которому предстоит войти в атмосферу на скорости свыше десяти тысяч километров в час. Так что, думаю, этот вариант стоит исключить. Они продолжают над ним работать, но даже если им удастся довести дело до конца, Вайни не полезет в ту чертову штуку. Он хочет быть героем, но при этом выжить, чтобы насладиться славой.

При мысли о возможном спасении Сон, Ролстон и Маккиллиан немного воодушевились. Но чем больше они думали об этом, тем грустнее становились их лица. В конце концов им пришлось согласиться с выводом Кроуфорда.

– В общем, этот вариант можно отправить в одну папку со спасением силами феи-крестной и забыть про него. Если это случится, замечательно. Но рассчитывать на такой исход не будем. Как вам известно, добраться до Марса и высадиться на него пока удалось только двум кораблям, и это «Эдгар Райс Берроуз» и «Подкейн». Проект еще двух таких кораблей находится на стадии получения финансовой поддержки от Конгресса. Вайни говорил с Землей и считает, что им удастся ускорить оформление всех документов, а постройка начнется уже через год. Запуск запланирован через пять лет, но может произойти и на год раньше. Ведь теперь речь идет о спасательной операции, поэтому чиновников будет проще убедить. Однако проект все равно нуждается в доработке. Как минимум придется разместить пять дополнительных мест, чтобы вывезти нас отсюда. И, можете не сомневаться, доработок окажется еще больше, когда они получат наш отчет о разрушении купола. Поэтому добавляем сюда еще шесть дополнительных месяцев.

Маккиллиан все это надоело.

– Мэтт, о чем ты, черт возьми, говоришь? Спасательная операция? Ну конечно! Ты же прекрасно понимаешь, что если они и найдут здесь нас, то мы к тому времени давно уже умрем! Возможно, мы не доживем до следующего года!

– Вот тут ты неправа. Мы выживем.

– Каким образом?

– Не имею ни малейшего представления. – С этими словами он посмотрел ей прямо в глаза.

Она не хотела ему отвечать, но любопытство взяло верх.

– Пытаешься поддержать наш моральный дух? Спасибо, но мне этого не нужно. Я стараюсь объективно оценивать ситуацию. Или у тебя все-таки есть какие-то идеи?

– И то, и другое. У меня нет ничего конкретного, хочу только сказать, что мы можем выжить, как всегда выживали люди: оставаться в тепле, есть, пить. В данный список стоит еще добавить «дышать». Это задача не из простых, но в остальном мы ничем не отличаемся от других людей, выживавших в сложных обстоятельствах. Я не знаю, что именно нам нужно, но знаю, что мы найдем ответ.

– Или погибнем в процессе, – сказала Сон.

– Или погибнем в процессе. – Он улыбнулся ей в ответ.

Она, по крайней мере, уловила суть ситуации. Не важно, удастся им выжить или нет, нужно было поддерживать иллюзию, что это возможно. В противном случае лучше сразу перерезать себе горло. Или вообще не появляться на свет, ведь жизнь – это борьба за выживание с неизменно фатальным исходом.

– А что насчет воздуха? – спросила Маккиллиан, которую до сих пор не убедили его слова.

– Я не знаю, – бодро ответил он. – Это сама трудная проблема, правда?

– И как насчет воды?

– Ну, в той долине на глубине примерно двадцати метров есть слой вечной мерзлоты.

Она рассмеялась:

– Чудесно. И что, по-твоему, мы должны сделать? Провести раскопки и растапливать лед нашими маленькими розовыми ладошками? Поверь, из этого ничего не выйдет.

Кроуфорд ждал, пока она перечислит все многочисленные причины, по которым они точно были обречены. Большинство из них показались ему вполне разумными. Когда она закончила говорить, он тихо сказал:

– Люси, слышала бы ты себя.

– Я просто…

– Ты ведешь спор на стороне смерти. Хочешь умереть? И твое желание так сильно, что ты не желаешь выслушать того, кто говорит, что мы можем выжить?

Какое-то время она молчала, затем смущенно переступила с ноги на ногу. Она посмотрела на него, затем – на Сон и Ролстона. Они ждали, и ее губы медленно расплылись в улыбке, а на щеках появился румянец.

– Вы правы. Что будем делать в первую очередь?

– То же, что мы уже делаем – оценим ситуацию. Нужно сделать список всего, что у нас есть в наличии. Напишем это на бумаге, но в общих чертах я и так могу сказать. – Он принялся считать на пальцах.

– Во-первых, у нас есть запас провизии для двадцати человек на три месяца. Нам пятерым хватит на год. Если будем расходовать экономно, то, возможно, и на полтора. Разумеется, это в том случае, если капсулы с продовольствием смогут долететь до нас. Кроме того, «Берроузу» придется выпотрошить свой склад и переслать нам все, что удалось там сохранить на трех дополнительных капсулах. Этого может хватить на два или даже три года.

Во-вторых, если наши рециркуляторы будут работать, мы сможем добывать воду хоть целую вечность. Но тут есть проблема, потому что через два года энергия реактора истощится. И придется найти другой источник энергии. Возможно, другой источник воды.

Проблема с воздухом примерно такая же. Два года в крайнем случае. Нужно найти способ, как лучше беречь его. Пока у меня никаких предложений нет. Сон, может, у тебя есть идеи?

Она задумалась, и между ее раскосыми глазами появились две вертикальные черточки, напоминающие восклицательные знаки.

– Возможно, стоит запросить у «Берроуза» какие-нибудь садовые растения? Если нам удастся придумать, как выращивать их под марсианским солнцем, чтобы они не погибли от ультрафиолета…

Маккиллиан, как и подобало хорошему экологу, пришла в ужас.

– А как же загрязнение окружающей среды? – спросила она. – Почему, по-вашему, мы все подверглись стерильной обработке перед высадкой? Вы хотите нарушить экологический баланс Марса? В будущем никто уже не сможет определить, имеют ли полученные образцы действительно марсианское происхождение или были завезены с Земли и впоследствии подверглись мутации?

– Какой еще экологический баланс? – парировала Сон. – Ты же знаешь, что мы здесь почти ничего не смогли найти. Несколько анаэробных бактерий, кучка лишайников, мало чем отличающихся от земных аналогов…

– Это я и имела в виду. Вы завезете сюда земные формы жизни, и никто уже не сможет найти отличия.

– Но это ведь возможно? Если обеспечить растениям достаточную защиту, они не погибнут, прежде чем дадут побеги, и мы сможем создать функционирующую плантацию растений, выращенных без почвы…

– О да, это можно сделать. Я уже сейчас могу предложить три или четыре способа, как именно. Но ты не ответила на главный вопрос…

– Подожди, – сказал Кроуфорд. – Я просто хотел выслушать ваши идеи. – В глубине души этот спор ему даже понравился; он позволил им обеим направить мысли в нужное русло и не впасть в состояние жуткой апатии.

– Я думаю, эта дискуссия сыграла важную роль – убедила всех, что мы можем выжить. – Он с тревогой посмотрел на Лэнг, которая все еще кивала, а перед ее остекленевшим взглядом по-прежнему стояли погибшие товарищи.

– Я просто хотел сказать, что теперь мы уже не экспедиция, а колония. Не в привычном смысле слова, так как мы не собираемся оставаться здесь навсегда. Но такой вариант не исключен, и его нужно учитывать в наших планах. Поэтому мы не только должны растягивать наши запасы до тех пор, пока не прибудет помощь. Одними временными мерами не обойтись. Нам придется решать долгосрочные задачи, задачи, которые встают перед колонистами. Примерно через два года мы сможем выработать такой стиль жизни, который позволит нам жить здесь сколь угодно долго. Мы должны вписаться в этот мир, где это возможно, и приспособить его под себя там, где невозможно. И здесь мы оказались в намного более выигрышном положении, чем колонисты прошлого. У нас большие запасы всего необходимого: еды, воды, инструментов, сырья и материалов, энергии, интеллекта и женщин. Без всего этого у колонии мало шансов на выживание. Чего нам недостает, так это возможности регулярно пополнять запасы с нашей родной планеты. Но хорошо подготовленные колонисты могут обойтись и без этого. Что скажете? Вы со мной?

Неожиданно глаза Мэри Лэнг широко распахнулись. Это был рефлекс, выработанный долгой борьбой за место на вершине. Теперь он вновь дал о себе знать, заставив ее сесть на кровати, а затем – встать. Действие лекарства еще не прошло, но стояла она уверенно. Ее взгляд был затуманенным, но осмысленным.

– Кроуфорд, с чего ты взял, что женщины – естественный ресурс?

– Да нет, я просто хотел сказать, что без моральной поддержки, которую оказывают нам представительницы противоположного пола, колония долго не протянет.

– Так вот, что ты имел в виду? Ну хорошо. И ты считаешь, что женщины должны быть доступны настоящим колонистам в качестве стимула жить дальше? Я уже слышала это прежде. Это мужской взгляд на мир, Кроуфорд.

У всех на глазах она буквально начала расти, пока полностью не подчинила всю группу той неосязаемой силе, которая бывает присуща настоящим лидерам. Глубоко вздохнув, Лэнг наконец пришла в себя.

– Нельзя мыслить подобным образом. Я – руководитель этой экспедиции. И я благодарна, что ты взял на себя командование, пока мне… как ты выразился? Нездоровилось. Но ты должен уделять больше внимания социальному аспекту той ситуации, в которой мы оказались. Если кто-то и является ресурсом, то это вы с Ролстоном, так как оказались в меньшинстве. Нам придется решить ряд щекотливых вопросов. Но в данный момент мы будем действовать как одна команда под моим руководством. Мы будем делать все возможное, чтобы свести к минимуму социальную конкуренцию между мужчинами и женщинами. Иначе просто и быть не может. Вам понятно?

В ответ на ее вопрос все кивнули. Она никак на это не отреагировала, а сразу же продолжила:

– С самого начала я задавалась вопросом, почему ты, Кроуфорд, полетел с нами. – Она стала медленно ходить по отсеку, заполненному людьми. Все машинально давали ей дорогу, за исключением Ролстона, который по-прежнему кутался в свое одеяло. – Историк? Конечно, это замечательная идея, но абсолютно непрактичная. Признаюсь, что я расценивала твое здесь присутствие, как роскошь, нечто такое же бесполезное, как соски на груди мужчины. Но я ошибалась. И все ребята в НАСА тоже ошибались. В Отряде астронавтов изо всех сил стремились отстранить тебя от участия в экспедиции. Считали, что у них было еще достаточно времени привезти новых участников позже. Мы были ослеплены нашей приверженностью философии космических летчиков-испытателей. Хотели, чтобы в первом полете было как можно меньше ученых и как можно больше астронавтов. Мы не рассматривали себя как каких-нибудь паромщиков. Считали, что во время полета «Аполлона» доказали свою способность справляться и с научной работой тоже. Воспринимали тебя как издевку, пощечину от ученых из Хьюстона, показывавших нам, как низко мы стали котироваться.

– Если бы я мог…

– Заткнись. Но мы ошибались. В твоем досье я прочитала, что ты серьезно занимался изучением вопросов выживания. Скажи честно, как ты оцениваешь наши шансы?

Кроуфорд пожал плечами, вопрос вызвал у него чувство неловкости. Он не знал, стоило ли в этот момент рассуждать об их возможном поражении.

– Скажи мне правду.

– Очень маленькие. В основном из-за проблем с воздухом. Люди, про которых я читал, никогда не испытывали проблем, где взять кислород для следующего вдоха.

– Ты не слышал про «Аполлон-13»?

Он улыбнулся:

– Особые обстоятельства. Краткосрочные проблемы.

– Конечно, ты прав. И в двух других случаях возникновения аварийной ситуации в космосе все экипажи погибли. – Она повернулась и с хмурым видом по очереди обвела всех взглядом. – Но мы не проиграем.

Лэнг приготовилась выслушать возражения, но никто не решился этого сделать. Расслабившись, она продолжила ходить по комнате. Затем вновь обратилась к Кроуфорду:

– Вижу, что в ближайшие годы мне придется часто полагаться на твои знания. Как думаешь, чем нам нужно будет заняться в ближайшее время?

Кроуфорд расслабился. Ужасная ноша ответственности, которую он никогда не хотел нести, упала с его плеч. Он был рад снова следовать за ней.

– По правде говоря, я как раз думал о том, что сказать дальше. Нам нужно провести инвентаризацию. Мне кажется, с этого и стоит начать.

– Хорошо, но есть дела поважнее. Нам необходимо выйти к куполу и выяснить, что, черт побери, вызвало его обрушение. Он не должен был обвалиться. Это первый подобный случай. К тому же обрушение началось снизу. И раз это случилось, мы должны узнать причины, иначе нам просто стоит признать, что на Марсе существуют опасности, которые могут нас уничтожить. Давайте сделаем это в первую очередь. Ролстон, ты можешь ходить?

После того как он кивнул, Лэнг надела шлем и направилась к шлюзу. Затем она обернулась и в задумчивости посмотрела на Кроуфорда.

– Честное слово, приятель, даже если бы ты ткнул в меня электрохлыстом для скота, то не вызвал бы такой бурной реакции, как тем, что сказал несколько минут назад. Можно тебя спросить?

У Кроуфорда не было желания отвечать на вопросы. С абсолютно каменным выражением лица он произнес:

– Меня? Может, лучше сразу договоримся, что я – шовинист?

– А вот это мы еще посмотрим, хорошо?

– Из какого это материала?

Сон Сью Ли, опустившись на колени, изучала один из сотни коротких жестких шипов, торчащих из грунта. Она попыталась почесать затылок, забыв, что на голове у нее шлем.

– Похоже на пластик. Но у меня такое предчувствие, что это высшая форма жизни, которую мы с Люси искали вчера.

– И ты хочешь сказать, что эти крошечные шипы проделали дыры в дне купола? Ни за что не поверю!

Сон с трудом распрямила спину, ее движения были скованными. Они все усердно работали, убирая обрушившийся купол, удаляя с поверхности эту громоздкую цельную массу. Сон устала, поэтому на мгновение вышла из себя и резко бросила Мэри Лэнг:

– Я этого не говорила. Мы убрали купол и обнаружили шипы. Это ты вмешалась и заявила, что они проделали отверстие в днище.

– Извини, – тихо сказала Лэнг. – Продолжай, что ты хотела сказать.

– В общем, – призналась Сон, – вывод был не таким уж плохим. Но дыры, которые мы видели, это не проколы. Днище разъедено. – Она подождала, пока Лэнг возразит, что дно купола было химически инертным, как и любой современный пластик, но Лэнг хорошо усвоила урок. И она умела смотреть правде в глаза.

– Значит, здесь есть нечто, способное разъедать пластик. А кроме того, оно, похоже, также состоит из пластика. Есть соображения, почему оно решило вырасти именно на этом месте.

– У меня есть кое-какие мысли, – сказала Маккиллиан. – Я хотела провести ряд исследований вокруг купола, выяснить, не повлияло ли изменение влажности, которое мы спровоцировали своим присутствием, на споры в почве. Видите ли, мы находимся здесь уже девять дней, выделяем в атмосферу водяные пары, углекислый газ и некоторое количество кислорода. Не так много, но, возможно, намного больше его низкой природной концентрации в этих местах. Мы изменили биом. Кто-нибудь знает, куда осуществлялся выброс воздуха из купола?

Лэнг удивленно приподняла брови:

– Да, под купол. Понимаешь, воздух, который мы выделяли, был теплым, поэтому было решено напоследок использовать его для обогрева дна купола и уменьшить расход тепла.

– А водяные пары собирались на дне купола, где подвергались воздействию холодного воздуха. Все верно. У вас есть фотоснимки?

– Думаю, да, – сказала Лэнг. – Но воды было так мало. Ты же знаешь, мы не хотели тратить ее впустую, поэтому проводили конденсацию до тех пор, пока выходивший из купола воздух не становился абсолютно сухим.

– Для Земли – возможно. Но здесь он был как проливной дождь, добирался до всех семян и спор в почве и провоцировал их рост. Так что теперь нужно относиться к пластику с большой осторожностью. Где у нас находится пластик?

Лэнг застонала.

– Во-первых, в уплотнителе воздушных шлюзов. – При этих словах все дружно сморщили лица в гримасе. – Во-вторых, значительная часть наших скафандров сделана из пластика. Сон, осторожно, не наступай на ту штуковину. Мы не знаем, на что она способна и может ли разъесть пластик в твоих сапогах, но лучше на всякий случай проявлять осмотрительность. Что скажешь, Ролстон? Сможешь выяснить, насколько плохо обстоят дела?

– Ты имеешь в виду определить, какой тип сольвента используют эти существа? Может, и смогу, если получится оборудовать что-то вроде рабочего места и перенести сюда мое оборудование.

– Мэри, – сказала Маккиллиан, – я тут подумала, что мне стоит поискать споры, которые переносятся по воздуху. Если они существуют, значит, воздушный шлюз «Подкейн» уязвим. Пускай он и находится на высоте тридцати метров над поверхностью.

– Хорошо. Займись этим. Раз мы будем ночевать там, пока не выясним, что можно, чего нельзя делать на поверхности планеты, нужно быть уверенным в безопасности этого места. А пока будем спать в скафандрах.

В ответ послышались беспомощные стоны, но никто не стал возражать. Маккиллиан и Ролстон направились к сваленному в кучу уцелевшему оборудованию, надеясь отыскать там все необходимое для исследований. Сон снова опустилась на колени и начала раскапывать грунт вокруг одного из десятисантиметровых шипов.

Кроуфорд последовал за Лэнг к «Подкейн».

– Мэри, я хотел бы… не против, если я буду называть тебя Мэри?

– Да, наверное. Не думаю, что «коммандер Лэнг» будет звучать уместно в течение следующих пяти лет. Но мысленно все равно не забывай добавлять «коммандер».

Он принял это пожелание к сведению.

– Хорошо, коммандер Мэри.

Она игриво ткнула его кулаком в бок. До этой катастрофы они были едва знакомы. Он был просто одним из длинного списка участников экспедиции, больным местом, по мнению Отряда астронавтов. Но она не испытывала к нему никакой личной неприязни, и теперь он даже начал ей нравиться.

– Что у тебя на уме?

– Да много чего. Но, мне кажется, сейчас не самое время об этом рассуждать. Сначала я хочу сказать, что если ты… ну, переживаешь или сомневаешься в моей поддержке или лояльности только потому, что я какое-то время выполнял обязанности командира… сегодня днем, то…

– Что‑то?

– Я просто хотел сказать, что у меня нет никаких амбиций на этот счет, – неуклюже закончил он.

Лэнг похлопала его по спине.

– Конечно, я знаю. Не забывай, я читала твое досье. Там упоминается несколько интересных эпизодов, про которые мне хотелось бы однажды расспросить тебя. Насчет твоих прошлых авантюр…

– Черт возьми, это очень громко сказано. Я просто попадал в кое-какие передряги, но смог выпутаться из них.

– Тем не менее тебя выбрали для участия в экспедиции из сотен других кандидатов. И явно потому, что тебя считали человеком непредсказуемым, способным к решительным действиям и выживанию в сложных обстоятельствах. Возможно, это было оправданно. Но еще я запомнила из твоего досье, что ты не лидер, а одиночка, способный работать в группе и не имеющий проблем с дисциплиной. И все же одному тебе работать легче. Не хочешь отделиться от нас?

Он улыбнулся в ответ:

– Спасибо, но нет. Впрочем, все, что ты сказала, правда. У меня нет никакого желания чем-либо руководить. Но кое-какие полезные знания у меня действительно имеются.

– И мы ими обязательно воспользуемся. Ты просто рассказывай. Я буду слушать. – Она хотела еще что-то добавить, но затем передумала. – Скажи, а что ты думаешь по поводу женщины – руководителя этого проекта? Я стремилась к этому еще с тех пор, когда служила в ВВС. Но если у тебя есть какие-то возражения, можешь тоже их высказать.

Ее слова сильно удивили его.

– Ты же не восприняла ту шутку всерьез? Но скажу честно. Я специально так сказал. Это как тычок электрохлыстом. Ты выглядела так, словно тебе нужно было дать хороший пинок.

– Спасибо тебе за это. Но ты так и не ответил на вопрос.

– Руководитель должен руководить, – просто ответил он. – Я буду следовать за тобой до той поры, пока ты отдаешь приказы.

– И пока мы движемся в нужном тебе направлении? – рассмеялась она и снова ткнула его в ребра. – Я вижу в тебе моего великого визиря. Человека, который обладает тайными знаниями и дает советы правителю. Но, думаю, за тобой все равно придется присматривать. Я ведь сама тоже немного знаю историю.

Кроуфорд не мог понять, насколько серьезно она все это говорила. Поэтому просто отмахнулся от ее слов.

– На самом деле я вот о чем хотел с тобой поговорить. Ты сказала, что не можешь управлять этим кораблем. Но ты тогда была сама не своя, подавлена и чувствовала себя беспомощной. Ты до сих пор так считаешь?

– До сих пор. Давай поднимемся, и я покажу тебе почему.

В кабине пилота Кроуфорд понял, что готов поверить ей на слово. Как и во всех летательных аппаратах со времен ветроуказателей и открытых кабин летчиков, здесь было безумное множество индикаторов, переключателей, сигнальных лампочек, специально созданных для того, чтобы наводить ужас на несведущих людей. Он сел в кресло второго пилота и стал слушать ее.

– Разумеется, у нас был второй пилот. Возможно, ты удивишься, но им была не я. А Дороти Кэнтрелл, и она погибла. Мне известно обо всем, что находится на этой приборной панели, и я довольно легко с этим разберусь. Тому, чего не умею, могу научиться. Некоторые системы управляются компьютером. Задай правильную программу, и корабль сам полетит. – Лэнг с тоской посмотрела на пульт управления, и Кроуфорд понял, что, как и Вайнштейн, она без особого удовольствия обменяла радость от полетов на управление кучкой исследователей. В прошлом она была летчиком-испытателем и к тому же обожала летать. Она провела ладонью по рычагам ручного управления слева. Справа от нее было еще несколько таких.

– Вот это бы нас и убило, Кроуфорд. Как тебя по имени? Мэтт? Мэтт, эта крошка пролетела бы первые сорок тысяч метров. Но у нее не хватило бы ресурса выйти на орбиту на одних только реактивных двигателях. Крылья сейчас сложены. Ты, возможно, не рассмотрел их, пока мы летели сюда, но точно видел макеты. Они очень легкие, со сверхкритическим профилем и сконструированы специально для этой атмосферы. Лу говорил, что это почти как управлять ванной, только летающей. Требуется настоящее мастерство, это практически искусство. Лу три года практиковался на лучших тренажерах, которые нам только удалось построить, и все равно ему приходилось полагаться на навыки, которые невозможно получить в стимуляторе. Тем не менее он с большим трудом смог посадить нас в целости и сохранности. Мы не разглашали эти сведения, но аварии едва удалось избежать. Лу был молод, как и Кэнтрелл. Они оба постоянно летали. Каждый день, отлично чувствовали аппарат. Они были лучшими. – Она откинулась на спинку кресла. – Я уже восемь лет не летала вообще, только на тренажерах.

Кроуфорд не знал, оставить ему эту тему или продолжать разговор.

– Но ты ведь была одной из лучших. Все об этом знают. И ты по-прежнему считаешь, что не справишься?

Она подняла руки вверх.

– Как мне сделать так, чтобы ты понял? Я никогда еще не летала на чем-то подобном. Это все равно что… – Она никак не могла подобрать сравнение и начала разводить руками, словно эти жесты помогли бы ей что-нибудь придумать. – Послушай. Если человек умеет летать на биплане, даже если он, черт возьми, лучший пилот биплана на свете, это не значит, что он так же хорошо управится с вертолетом.

– Даже не знаю.

– Не значит. Поверь мне на слово.

– Хорошо. Но факт остается фактом, изо всех, кто сейчас на Марсе, ты больше всего подходишь на роль пилота «Подкейн». И, думаю, ты должна иметь это в виду, когда будешь решать, что нам делать дальше. – Кроуфорд замолчал, опасаясь, как бы она не подумала, что он пытается на нее давить.

Лэнг прищурилась и уставилась в пустоту.

– Я уже думала об этом. – Она долго молчала. – Думаю, если мы попытаемся взлететь, наш шанс на успех – тысяча к одному и не в нашу пользу. Но если придется, я это сделаю. А твоя работа – доказать мне, что у нас больше шансов выжить. Дай мне знать, если не можешь этого сделать.

Три недели спустя каньон Фарсида превратился в настоящий сад детских игрушек. По крайней мере, Кроуфорду такое сравнение казалось самым удачным. Каждый из пластиковых шипов расцвел, превратившись в нечто замысловатое, похожее на ветряную мельницу, причем все они отличались друг от друга. Встречались совсем крошечные, не больше десяти сантиметров высотой, с крыльями параллельными земле. Там были нефтяные вышки с напоминавшими паутину пластиковыми опорами, которые выглядели бы вполне уместно на какой-нибудь ферме в Канзасе. Некоторые достигали пяти метров в высоту. Они были разными по форме и цвету, но крылья и лопасти каждой покрывала похожая на целлофан прозрачная пленка, и все они вращались на сильном марсианском ветру, преображаясь в разноцветные расплывшиеся пятна. Кроуфорду это напоминало технопарк, построенный гномами. Иногда ему даже казалось, что он видел, как они медленно и устало проходили между вращающихся крыльев.

Сон попробовала разобрать одну такую мельницу. Она до сих пор не могла поверить в то, что увидела. Ей не удалось полностью выкопать длинный, окруженный изоляционным покрытием корень, но она смогла предположить, насколько глубоко он уходил в почву. Корень доставал до слоя вечной мерзлоты, залегавшего на глубине двадцати метров.

Почва между ветряными мельницами была покрыта сияющим пластиком. Это был один из элементов оригинального решения проблемы выживания на Марсе, который применяли эти «растения». Ветряные мельницы использовали энергию ветра, а пластиковое покрытие на грунте состояло из двух тонких пластин с пространством для циркуляции воды. Вода, нагретая на солнце, затем закачивалась вниз, к слою вечной мерзлоты, и каждый раз заставляла его немного подтаивать.

– И все же картинка не совсем складывается, – сказала им Сон предыдущим вечером, когда кратко изложила суть своих наблюдений. – Марти не удалось найти механизм, который позволял бы этим существам перерабатывать песок и камни, превращая их в похожий на пластик материал. И мы предполагаем, что где-то здесь находится резервуар с неочищенной нефтью, возможно замерзшей вместе с водой.

– Откуда все это могло взяться? – спросила Лэнг.

– Вы ведь слышали теории о продолжительных сезонах на Марсе? Так вот, часть из них – не просто теории. Сочетание наклона оси вращения, прецессионного цикла и эксцентриситета орбиты приводит к тому, что сезоны длятся здесь примерно по двенадцать тысяч лет. И мы находимся в разгаре зимы, хотя формально приземлились «летом». Существует теория, что если бы на Марсе существовала жизнь, то она приспособилась бы к таким длительным циклам. Во время холодного цикла она находилась бы в спячке в виде спор, когда же на полюсах начинала таять вода и появлялся углекислый газ, пробуждалась после того, как таяние льдов запускало развитие биологических процессов. Похоже, мы обманули эти растения; они решили, что наступило лето, ведь вокруг лагеря начало увеличиваться содержание водяного пара.

– А что там насчет нефти? – спросил Ролстон. Этот элемент разработанной ими теории до сих пор вызывал у него сомнения. Ролстон был химиком-лаборантом и специализировался на неорганических соединениях. То, как эти растения производили пластик без высоких температур, с помощью одной только каталитической реакции, повергало его в замешательство и недоумение. Ему хотелось, чтобы эти безумные мельницы исчезли.

– Думаю, я смогу ответить на этот вопрос, – сказала Маккиллиан. – Эти организмы даже в лучшие времена выживают с трудом. Но те, кому удается уцелеть, стараются не расходовать ресурсы впустую. Можно предположить, что если здесь и были древние месторождения нефти, то они истощились бы всего после нескольких подобных циклов. А значит, мы принимаем за нефть нечто иное. Скорее всего, это останки прошлых поколений.

– Но как этим останкам удалось оказаться на такой глубине от поверхности? – спросил Ролстон. – Скорее можно предположить, что они должны находиться наверху. Ветер не смог бы закопать их так глубоко всего за двенадцать тысяч лет.

– Ты прав, – ответила Маккиллиан. – На самом деле, я не знаю, как это могло случиться. Но у меня есть теория. Если эти растения ничего не теряют, то почему бы им не консервировать свои тела после смерти? Они растут из почвы; и вполне возможно, что, когда условия становятся неблагоприятными, снова прячутся в грунт? В то же самое время они разбрасывают споры, распределяя их по всей поверхности. И даже если те споры, что окажутся в верхних слоях, унесет ветер или же они высохнут под ультрафиолетовым излучением, у тех, что находятся глубже, все еще будет шанс дать побеги, когда снова наступят благоприятные условия. Когда останки достигают слоя вечной мерзлоты, они разлагаются, скорее всего превращаясь в субстанцию, напоминающую подтаявший снег, но органического происхождения, и… наверное, все это кажется немного запутанным?

– По-моему, все нормально, – успокоила ее Лэнг. – Вполне рабочая теория. А что насчет спор, которые разносятся ветром?

Как оказалось, им ничего не угрожало. В воздухе сейчас находились споры, но они не представляли опасности для колонистов. Растения атаковали только определенный тип пластика и только на определенном этапе своего существования. И все же поскольку они продолжали мутировать, нельзя было терять бдительность, но шлюзам и скафандрам они не угрожали. Команда наслаждалась возможностью спать без скафандров.

Дел было много. Почти вся физическая работа легла на плечи Кроуфорда и, в какой-то степени, Лэнг. Это сильно их сблизило. Оставшиеся три участника команды были освобождены от нее, чтобы иметь возможность продолжать свои исследования, так как все пришли к единогласному мнению, что шанс уцелеть у них появится, только если они смогут хорошо изучить окружающую среду.

Кроуфорду и Лэнг удалось спасти большую часть купола. Разрезая плотный материал лазером и сшивая его инструментами для починки шин, они смогли соорудить еще один купол меньшего размера. Они возвели его на участке выхода на поверхность коренных горных пород и перестроили систему откачки воздуха, чтобы предотвратить скопление конденсата под полом купола, а также добавили дополнительные средства обеспечения безопасности. Теперь они спали в герметичном здании внутри купола, и один из них все время нес дежурство. В процессе тренировок они выработали навык за тридцать секунд переходить от глубокого сна в состояние полной боеготовности. Теперь уже ничто не могло застать их врасплох.

Кроуфорд отвлекся от бешеного вращения мельниц на «ферме». Вместе с остальными участниками команды он сидел под куполом без шлема. Лэнг позволяла им находиться вне скафандров только в тесном помещении для сна. Сон Сью Ли передавала по рации отчет на «Эдгара Райта Берроуза». В руке у нее был насосный модуль, который она извлекла из растения. Это устройство примерно в полметра длиной состояло из восьми лезвий, свободно вращавшихся на тефлоновых подшипниках. Под ними было несколько разных маленьких приспособлений и сам насос. Разговаривая, она лениво вертела его в руке.

– Я не понимаю, – признался Кроуфорд, тихо обращаясь к Люси Маккиллиан. – Что в этих мельницах такого революционного?

– Это совершенно новая сфера, – прошептала в ответ Маккиллиан. – Сам подумай. На Земле природа так и не смогла изобрести колесо. Иногда я задавалась вопросом почему. Разумеется, существуют ограничения, но сама идея так хороша. Посмотри, что с колесом сделали мы. Но в природе все движется вверх или вниз, вперед или назад, внутрь или наружу, сжимается или расслабляется. На Земле ничто никогда не движется по кругу. За исключением того, что было создано нашими руками.

Кроуфорд задумался и тоже увидел во всем этом новизну. Он тщетно попытался вспомнить какое-нибудь земное животное или растение, имеющее вращающийся орган, который был бы способен двигаться вечно. Но на ум ничего не приходило.

Сон закончила с отчетом, повернулась и передала микрофон Лэнг. Прежде чем та начала говорить, послышался голос Вайнштейна.

– Планы изменились, – сразу перешел он к делу. – Надеюсь, это ни для кого не станет потрясением. Если вы хорошенько подумаете, то увидите в этом логику. Мы возвращаемся на Землю через семь дней.

Их это не сильно удивило. «Берроуз» предоставил им все, что мог дать в плане информации и продовольствия. Они ждали еще одну капсулу, после чего его присутствие на орбите стало бы только раздражать обе команды. Была в этом даже какая-то ирония: два больших корабля находились так близко друг к другу, но оставались совершенно беспомощными, чтобы предпринять конкретные действия. На команде «Берроуза» это сказывалось особенно сильно.

– Мы провели полный перерасчет для меньшего груза. Без вас двадцати и шести тонн образцов. Благодаря топливу, которое мы собирались отправить вам для взлета, мы сможем быстрее выйти на орбиту и направиться в сторону Венеры. Чтобы попасть на эту орбиту, нужно вылететь через семь дней. По пути мы встретим капсулу с припасами, которую прежде не принимали в расчет.

«А кроме того, – подумала про себя Лэнг, – это еще и так драматично! Лететь к Солнцу по траектории случайно подвернувшейся кометы, без запасов продовольствия, надеясь на судьбоносную встречу!..»

– Мне хотелось бы выслушать ваши комментарии, – продолжал он. – Решение не окончательное.

Все посмотрели на Лэнг, ее спокойный и невозмутимый вид придал им уверенности.

– Я думаю, что это самая лучшая идея. Только один вопрос: ты отказался от мысли, что я смогу управлять «Подкейн»?

– Да, Мэри, не обижайся, – мягко ответил Вайнштейн, – но ты не сможешь этого сделать. Так считают люди с Земли. Они провели эксперименты, подготовили очень хороших пилотов и поместили их в тренажер. У них ничего не вышло, поэтому мы думаем, что и у тебя не получится.

– Только не пытайся подсластить пилюлю. Я и сама все знаю. Но даже один шанс из миллиарда лучше, чем ничего. Как я понимаю, они решили, что Кроуфорд прав, и мы, по крайней мере в теории, сможем выжить?

Вайнштейн замялся и очень долго не отвечал.

– Думаю, так и есть, Мэри. Но если честно, то, мне кажется, это невозможно. Я надеюсь, что ошибаюсь, но не ожидаю…

– Спасибо, Вайни, что приободрил меня. Ты всегда умел поддержать других людей. Кстати, та, другая миссия, когда ты собирался прилететь сюда на метеорите, чтобы спасти наши задницы, ее тоже отменили?

Все члены команды улыбнулись, а Сон издала пронзительный радостный крик. Вайнштейна на Марсе не слишком любили.

– Мэри, я уже говорил тебе, – ответил он жалобным тоном. Интонация была кроткой и, что еще важнее, он даже не возразил, когда к нему обратились по прозвищу. С обреченными он вел себя очень деликатно. – Мы работали над этим сутки напролет. Я даже получил разрешение временно снять с себя полномочия командира. Но те макеты, которые изготовили на Земле, они не выдержали входа в атмосферу. Мы сделали все, что в наших силах. Я не могу рисковать целой экспедицией и использовать аппарат, не прошедший одобрения на Земле.

– Знаю. Я выйду на связь завтра. – Она отключила рацию и присела на корточки. – Честное слово, если бы на Земле не провели экспериментов с рулоном туалетной бумаги… то он бы не… – Она всплеснула руками. – Что я вообще говорю? Это так мелочно! Я недолюбливаю его, но он прав. – Она встала, надула щеки и медленно выдохнула. – Пойдемте, команда, у нас много работы.

Свою колонию они назвали «Новым Амстердамом» из-за ветряных мельниц. Название «вертушки» накрепко приклеилось к марсианским растениям, хотя Кроуфорд долгое время предпочитал называть их «спиннакерами».

Целый день они работали и старались не думать о «Берроузе», который находился где-то высоко над ними. Обменивались короткими сообщениями, но только по делу. И пускай корабль-носитель не мог им больше оказать помощи, они все равно понимали, что будут скучать по нему, когда тот улетит. Поэтому день отлета стал для них самым обычным днем, хотя все были очень напряжены. И демонстративно легли спать за час до запланированного отбытия «Берроуза».

Удостоверившись, что все спят, Кроуфорд открыл глаза и обвел взглядом темный барак. Это место не отличалось домашним уютом, все спали вповалку на жестких матрасах из теплоизоляционного материала. Туалет находился за хлипкой перегородкой около одной из стен, и от него воняло. Но никто не захотел бы спать снаружи под куполом, даже если бы Лэнг им позволила.

Единственным источником света были циферблаты с подсветкой, с которых дежурный всю ночь должен был не сводить взгляда. Но перед ними никто не сидел. Кроуфорд решил, что дежурный уснул. Он мог бы расстроиться, но времени на это не было. Нужно было надеть скафандр, и Кроуфорд решил воспользоваться этим шансом, чтобы улизнуть незамеченным. Он начал тихонько одеваться.

Как историк Кроуфорд считал, что такой момент просто не может остаться незамеченным. Глупая мысль, но тем не менее ему нужно было оказаться там, увидеть все своими глазами. Даже если он погибнет и никому не сможет рассказать, он должен был это зафиксировать.

Кто-то сел рядом с ним. Он замер, но было уже поздно. Она терла глаза и всматривалась в темноту.

– Мэтт? – зевнула она. – Что… в чем дело? Что-то…

– Тсс. Я выйду прогуляюсь. А ты спи. Сон?

– Мм, угу. – Она потянулась, яростно потерла глаза костяшками пальцев и откинула волосы с лица. На ней была просторная форма экипажа корабля – грязно-серая и нуждающаяся в стирке, как и вся их одежда. На мгновение, наблюдая за ее тенью, как она потягивалась и вставала, Кроуфорд поймал себя на мысли, что в тот момент «Берроуз» интересовал его меньше всего. Он с трудом отвлекся от созерцания Сон.

– Я пойду с тобой, – прошептала она.

– Хорошо. Только не разбуди остальных.

Снаружи рядом со шлюзом стояла Мэри Лэнг. Она обернулась, когда они подошли к ней, и, кажется, совсем не удивилась.

– У тебя сегодня дежурство? – спросил ее Кроуфорд.

– Ага. Я нарушила свое же правило. Как и вы двое. Считайте, что вам я объявила вам выговор. – Она рассмеялась и подозвала их к себе.

Взявшись за руки, они стояли и смотрели в небо.

– Долго еще? – спросила Сон некоторое время спустя.

– Осталось всего несколько минут. – Кроуфорд посмотрел на Лэнг, и ему показалось, что он заметил слезы в ее глазах, но в темноте сложно было разобрать.

На небе появилась крошечная новая звезда, и она сияла ярче остальных, даже ярче Фобоса. От ее света слепило глаза, но никто из них не отвел взгляд. Это было пламя, вырывавшееся из сопел ракетного двигателя «Эдгара Райса Берроуза», который улетал в сторону Солнца, прочь от долгой марсианской зимы. Звездочка мерцала в небе несколько долгих минут, затем ярко вспыхнула и пропала. Под куполом было тепло, но Кроуфорда трясло. Прошло еще десять минут прежде, чем они нашли в себе силы вернуться в барак.

Сгрудившись в шлюзе и стараясь не смотреть друг другу в глаза, они ждали, пока заработают автоматы. Внутренняя дверь открылась, и Лэнг устремилась вперед, но тут же вернулась обратно в шлюз. Кроуфорд мельком заметил Ролстона с Люси Маккиллиан, но Мэри сразу захлопнула дверь.

– Кое у кого совсем нет поэзии в душе, – сказала Мэри.

– Или же ее слишком много, – усмехнулась Сон.

– Не хотите прогуляться со мной под куполом? Заодно обсудим, как обеспечить людей возможностью уединиться.

Внутренняя дверь шлюза распахнулась, и перед ними предстала Маккиллиан. Она щурилась от света одинокой лампочки, освещавшей шлюз, и придерживала на груди распахнувшуюся рубашку.

– Выходите уже, – сказала она, отступая в сторону. – Можете и здесь поговорить.

Они вышли, Маккиллиан выключила свет и уселась на матрас. Ролстон моргал и нервно кутался в свои одеяла. Кажется, со дня обрушения купола он так и не смог согреться.

Маккиллиан пригласила всех к дискуссии, а сама замолчала. Сон и Кроуфорд уселись на свои матрасы, тишина становилась все напряженнее, и тогда все уставились на Лэнг.

Она снимала скафандр.

– Что ж, обсуждать тут особенно нечего. Буду рада выслушать вас. Люси, если ты ожидаешь каких-нибудь упреков, можешь не переживать. Завтра подумаем, как нам организовать себе немного личного пространства, но в любом случае следующие годы мы станем друг другу довольно близкими людьми. Поэтому нужно расслабиться. Есть возражения?

Она уже наполовину сняла скафандр, но в этот момент сделала паузу и обвела всех взглядом, ожидая вопросов и возражений. Однако ничего подобного не последовало. Раздевшись донага, Лэнг потянулась к выключателю.

– Мне кажется, что сейчас – самое подходящее время, – сказала она и швырнула свою одежду в угол. – Единственное, что мы можем сделать с одеждой, – это сжечь ее. Без нее от нас будет лучше пахнуть. Сон, теперь ты дежуришь. – Она выключила свет и тяжело опустилась на матрас.

Дальнейшие несколько минут слышались шуршание и ерзанье, пока все раздевались. Сон задела в темноте Кроуфорда, и они начали извиняться друг перед другом. Затем все улеглись на свои матрасы. Прошло несколько напряженных, тяжелых часов, прежде чем они смогли заснуть.

Следующая неделя после отлета «Берроуза» прошла в Новом Амстердаме в состоянии бурной истерии. Атмосфера была напряженной и фальшивой, чем бы они ни занимались, за всем ощущалось острое желание есть, пить и веселиться.

Они построили под куполом отдельный загончик, даже не обсуждая вслух, для чего тот предназначался. Однако он не пустовал. Продуктивность в работе сильно страдала от того, что три женщины и два мужчины лихорадочно пытались придумать самые различные сочетания для уединений. Вражда вспыхивала, продолжалась несколько часов, а затем растворялась в слезах примирения. Трое объединялись против двоих, двое против одного, один объявлял войну оставшимся четверым. Ролстон и Сон заявили о помолвке, которая продлилась десять часов. Кроуфорд едва не подрался с Лэнг, которой помогала Маккиллиан. Маккиллиан навеки отреклась от мужчин и закрутила короткий, но бурный роман с Сон. Затем Сон обнаружила Маккиллиан с Ролстоном и тут же бросилась в объятия Кроуфорда, а потом опять вернулась к Ролстону.

Мэри Лэнг пустила все на самотек и вмешивалась, лишь когда вспыхивали драки. Она и сама не смогла удержаться в стороне от всеобщего безумия, но ее все это не сильно затронуло. Лэнг уходила в загончик с каждым, кто просил ее об этом, старалась никому не отдавать предпочтения и мягко подталкивала их вернуться обратно к работе. Как она сказала Маккиллиан к концу недели: «По крайней мере, мы узнали друг друга».

Постепенно все успокоились, как и предполагала Лэнг. Ко второй неделе они оказались примерно в том же состоянии, что и в самом начале первой: ни у кого не было серьезных романтических привязанностей. Однако они намного лучше узнали друг друга, готовы были оказать поддержку, между ними возникли новые дружеские связи. Произошедшее сильно сплотило их, они стали настоящей командой. Соперничество не удалось полностью искоренить, но оно уже не играло в колонии первостепенной роли. Лэнг заставляла их работать усерднее обычного, чтобы наверстать упущенное время.

Кроуфорд скучал по интересной работе, так как больше всех остальных подходил для малоквалифицированного физического труда, в котором всегда была большая потребность. Им с Лэнг приходилось узнавать о новых открытиях во время вечерних посиделок в вагончике. Он не помнил, чтобы ему рассказывали про обнаруженных на планете животных, и когда увидел, как что-то ползет через сад с вертушками, бросил все и устремился за этим созданием.

На краю сада он остановился, вспомнив приказ Лэнг ни во что не вмешиваться, если только не потребуется собрать образцы. Он понаблюдал за этим существом – жуком? или черепахой? – убедился, что при таком темпе оно далеко не уползет, и побежал искать Сон.

– Ты должна назвать его в мою честь, – сказал он, пока они спешили обратно в сад. – Я ведь имею на это право как первооткрыватель?

– Разумеется, – сказала Сон, вглядываясь в то место, куда он указывал пальцем. – Покажи мне это чертово существо, и я тебя увековечу.

Существо было примерно двадцати сантиметров в длину, почти круглым и куполообразной формы. Сверху его тело покрывал твердый панцирь.

– Даже не знаю, что с ним делать, – призналась Сон. – Если оно такое единственное, я не посмею вскрыть его. Возможно, даже трогать не стану.

– Не волнуйся, позади тебя точно такое же.

Осмотревшись, они нашли еще четырех таких же созданий. Из сумки на поясе Сон достала пакет для сбора образцов и раскрыла его перед животным. Оно наполовину заползло внутрь, но затем, вероятно, почувствовало неладное и остановилось, Сон подтолкнула его внутрь и подняла пакет. Посмотрев на него снизу, она удивленно рассмеялась.

– Колеса, – сказала Сон. – Эти штуки передвигаются на колесах.

– Понятия не имею, откуда это взялось, – сказала Сон вечером остальным. – Я даже не могу до конца поверить, что эта штуковина на самом деле существует. Из нее могла бы выйти неплохая обучающая игрушка для детей. Я разобрала ее на двадцать или тридцать деталей, потом собрала заново, и она все еще работает. Ее панцирь из ударопрочного полистирола покрыт снаружи нетоксичной краской…

– Это не совсем полистирол, – вмешался Ролстон.

– …и я думаю, что, если вовремя менять батарейки, она будет работать вечно. Ты хотел сказать, что это практически полистирол.

– Ты это серьезно насчет батареек? – спросила Лэнг.

– Я не уверена. Марти считает, что в верхней части панциря происходит химический метаболизм, но я еще не исследовала эту часть. Однако я не могу сказать, что это существо живое в привычном нам смысле слова. Сами посудите – он катается на колесиках! У него три колеса, приспособленных для движения по песку, а также нечто среднее между двигателем с резиновой лентой и спусковой пружиной. Энергия накапливается в свернутом в спираль мускуле и постепенно выпускается. Не думаю, что оно способно преодолеть больше сотни метров. Если только ему не удастся снова свернуть мускул в спираль, и я не знаю, как это можно сделать.

– Звучит довольно специфично, – задумчиво проговорила Маккиллиан. – Возможно, стоит выяснить, какую нишу они занимают? Судя по твоим описаниям, они не способны функционировать без помощи симбиотов. Возможно, они, как пчелы, опыляют растения, и те либо дают этим существам свою энергию, либо они воруют ее, чтобы завести пружину. Ты не нашла устройства, с помощью которого этот жучок может украсть энергию у вращающихся механизмов вертушек?

– Этим я хотела заняться завтра утром, – ответила Сон. – Если только Мэри не позволит нам проверить все сегодня? – сказала она с надеждой в голосе, но не ожидая положительного ответа.

Мэри Лэнг решительно покачала головой:

– Не к спеху. Там холодно, милочка.

Во время нового исследования сада с вертушками на следующий день обнаружилось еще несколько видов растений, а также одно существо, которое можно было отнести к животным. Это создание размером с муху-дрозофилу способно было перелетать с одного растения на другое, когда порыв ветра приводил в движение его свободно вращающиеся лопасти, напоминавшие винт вертолета.

Кроуфорд и Лэнг бродили вокруг ученых, пока те исследовали то, что им удавалось обнаружить. Они не очень-то стремились вернуться к работе, которой занимались последние две недели: попытке придать «Подкейн» горизонтальное положение, при этом не повредив корабль. Вскоре после приземления его закрепили стабилизационными кабелями. Кроме того, в планах была предусмотрена возможность положить его на бок на случай сильного ураганного ветра. Но, по проекту, заниматься этим должны были двадцать человек в течение целого дня с помощью множества хитроумных приспособлений. Работа предстояла долговременная, и спешить не следовало. Если бы корабль завалился и разгерметизировался, они лишились бы последнего шанса на спасение.

Кроуфорд и Лэнг с радостью использовали возможность прогуляться по сказочной стране. Цветение стало еще более буйным, чем в прошлый раз, когда Кроуфорд бывал в саду. Там появились толстые лианы, в которых, по словам Сон, текла вода: холодная и горячая, а также множество других жидкостей. Возникли новые «нефтяные вышки», причем в нежных пастельных тонах, придававшие этому месту еще больше сходства с нефтяным месторождением.

Они с легкостью обнаружили, откуда появились те «мэттьюсы». Сбоку на большой нефтяной вышке обнаружилось с дюжину двадцатисантиметровых шишек. Очевидно, эти жучки вырастали там, словно опухоли, а затем, созревая, отделялись. Но вот для чего они предназначались, так и оставалось неясно. Колонисты также выяснили, что мэттьюсы двигались строго по прямой, пока не расходовали весь запас энергии. Если их удавалось завести, они продолжали ползти дальше. Десятками они неподвижно лежали на песке в радиусе ста метров от сада.

Следующие две недели колонистам не удалось продвинуться в своих исследованиях. Тогда они на время оставили мэттьюсов и сосредоточились на еще одной загадке, требовавшей их внимания.

На этот раз Кроуфорд узнал о ней последним. Его вызвали по рации, и, явившись на место, он обнаружил, что вся группа сидела на корточках вокруг каких-то растений на кладбище.

Кладбище, где они похоронили пятнадцать своих товарищей в день катастрофы, заросло в течение недели после отлета «Берроуза». От места, где был изначально установлен купол, его отделяло около трехсот метров песка. Поэтому Маккиллиан решила, что новый сад возник благодаря жидкости, содержавшейся в телах умерших. Однако они не могли понять, почему этот новый оазис так радикально отличался от предыдущего.

Здесь тоже были вертушки, но они были лишены разнообразия и хаотичности оригинального сада. Все они были примерно одного размера – около четыре метров высотой – и одинакового темно-фиолетового цвета. Вертушки качали воду примерно две недели, после чего прекратили это делать. Когда Сон исследовала их, она заявила, что их опорные части замерзли и высохли. Казалось, они утратили пластификатор, благодаря которому вся их структура была гибкой и живой. Вода в трубах замерзла. Сон не могла сказать наверняка, но ей показалось, что растения погибли. Кроме того, обнаружилась еще одна сеть труб, которые обвивали нефтяные вышки и приподнимали прозрачные слои пленки повыше к солнцу, таким образом, нагревая циркулировавшую в них воду. Вода продолжала перекачиваться, но уже не с помощью ставшей привычной системы водяных мельниц. Около каждой из труб располагался насос, работавший за счет расширения и сжатия и обладавший клапанами, как у человеческого сердца.

Новое чудо выглядело очень просто на фоне живого нефтехимического комплекса. Это было приземистое растение, которое поднималось вверх на высоту не больше полуметра, а затем разделялось на два параллельных поверхности планеты стебля. На концах этих стеблей виднелось по шару абсолютно правильной формы. Один был серым, другой – голубым. И голубой был намного больше серого.

Кроуфорд быстро бросил взгляд на растение, после чего сел на корточки рядом с остальными, пытаясь понять, что могло вызвать у них такое беспокойство. Вид у всех был мрачный, почти испуганный.

– Вы позвали меня посмотреть на это?

Лэнг взглянула на него, и что-то в ее лице вызвало у Кроуфорда беспокойство.

– Посмотри, Мэтт. Посмотри внимательно.

Он так и сделал, чувствуя себя глупо и пытаясь понять, не хотят ли его разыграть. На верхушке большой сферы он заметил белое пятно и в нем, как в стеклянном шарике виднелись матовые завитки. Что-то ему это напоминало, и он вдруг почувствовал, как волосы у него на затылке встали дыбом.

– Оно вращается, – тихо проговорила Лэнг. – Поэтому Сон и заметила его. Она приходила сюда в другой день, и оно находилось в ином положении.

– Дайте угадаю, – сказал Кроуфорд спокойным голосом, хотя ему стало совсем не по себе. – Тот маленький вращается вокруг большого, верно?

– Верно. И маленький всегда повернут к большому одной стороной. А большой поворачивается вокруг своей оси один раз за двадцать четыре часа. И его ось наклонена на двадцать три градуса.

– Это же… какое там есть слово? Планетарий! Это планетарий. – Кроуфорд невольно поднялся и покачал головой, пытаясь собраться с мыслями.

– Забавно, – тихо сказала Лэнг. – Я ожидала чего-то более эффектного или, по крайней мере, не настолько очевидного. Какой-нибудь инопланетный артефакт в скале среди костей пещерного человека или космический корабль, входящий в Солнечную систему. Наверное, я просто мыслю такими категориями, как керамические осколки или атомные бомбы.

– Ну, все это кажется мне какой-то банальщиной в сравнении с этим, – сказала Сон. – Вы… вы осознаете… о чем тут идет речь? Об эволюции или… или об инженерном деле? Это смастерили сами растения или же те, кто их создал? Вы понимаете, о чем я говорю? Эти колеса с самого начала казались мне странными. Я не могу поверить, что они возникли естественным путем.

– И что же ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что растения, которые мы здесь видели, были спроектированы подобным образом. Они слишком идеально адаптируются к окружающему миру, слишком хитроумно устроены и не могли просто возникнуть под воздействием среды. – Она отвела взгляд и посмотрела на долину перед собой. Та выглядела совершенно пустынной, одни лишь красные, желтые и коричневые пласты горных пород и опрокинутые валуны. А прямо перед ней крутились яркие вертушки.

– Но почему именно это? – спросил Кроуфорд, указывая на невероятное растение-артефакт. – Почему именно модель Земли и Луны? И почему здесь, на кладбище?

– Потому что нас ждали, – сказала Сон, по-прежнему не глядя в их сторону. – Вероятно, они наблюдали за Землей в течение их прошлого лета. Не знаю, но, возможно, летали туда. В таком случае они обнаружили мужчин и женщин вроде нас, которые охотились и жили в пещерах. Разводили костры, пользовались дубинками и копьями с заостренными камнями на конце. Мэтт, ты в этом лучше разбираешься.

– Кто они? – спросил Ролстон. – Думаешь, мы встретим марсиан? Людей? Я не представляю, как это возможно. И не верю в это.

– Боюсь, я тоже настроена довольно скептически, – поддержала его Лэнг. – Наверняка есть и другое объяснение.

– Нет! Нет другого объяснения. О, возможно, они и не такие же люди, как мы. Возможно, они сейчас находятся перед нами и вращаются как безумные. – Все с тревогой перевели взгляды на вертушки. – Но, думаю, их здесь пока нет. Думаю, что в ближайшие годы мы увидим, как растения и животные будут становиться все сложнее, создавая здесь биом и готовясь к появлению создателей. Представьте. Когда наступит лето, условия жизни сильно изменятся. Атмосфера станет почти такой же плотной, как на Земле, с примерно таким же парциальным давлением кислорода. Это произойдет через тысячи лет, и эти ранние формы жизни к тому времени уже исчезнут. Они приспособились жить при низком давлении, отсутствии кислорода и минимальном количестве влаги. Более поздние формы жизни будут приспосабливаться к среде, похожей на нашу. И вот, когда сцена будет полностью подготовлена, на ней появятся творцы, – произнесла она почти что с религиозным воодушевлением.

Лэнг встала и потрясла Сон за плечо. Сон медленно повернулась к ним и села рядом, но перед глазами у нее все еще стояла картина, которую она только что нарисовала. Кроуфорд тоже представил себе нечто подобное, и его это испугало. В этот момент его посетила еще какая-то смутная мысль, возможно, очень важная, но он никак не мог толком ее сформулировать.

– Разве вы не понимаете? – продолжала она, теперь уже более спокойным тоном. – Все слишком удачно складывается. Это не может быть простым совпадением. И эта штука, она словно… надгробный камень, памятник. Она выросла здесь, на кладбище, из тел наших друзей. Неужели вы верите, что это только совпадение?

Очевидно, что никто так не считал. Но в то же время Кроуфорд не видел причин, почему нечто подобное не могло произойти.

Обидно было откладывать разгадку этой тайны, но в тот момент они ничего не могли предпринять. Как не могли решиться и выкопать одно из этих растений, даже когда на кладбище появилось еще пять таких же. Все единогласно пришли к решению оставить марсианские растения и животных в покое. Большинство из них, будучи законченными атеистами, не поверили в теорию Сон, но всякий раз, проходя мимо сада, не могли отделаться от неприятного ощущения, будто вторгаются на чужую территорию. Подсознательно им казалось, что было бы лучше не приближаться к этому месту, поскольку оно может оказаться чьей-то частной собственностью.

В течение следующих шести месяцев среди вертушек не появилось больше никаких новых растений. У Сон это не вызвало удивления. Ведь это соответствовало ее теории, что растения были всего лишь заботливыми служителями, подготавливавшими территорию для разнообразных менее выносливых форм жизни, которые будут дышать воздухом. Они должны были подогреть почву и подвести воду ближе к поверхности, после чего, выполнив свои обязанности, им надлежало исчезнуть.

Трое ученых на время отвлеклись от своих исследований, так как намного важнее стало решить текущие проблемы. Заплатки на куполе держались уже не так прочно, как прежде, материал стал истончаться, появилась необходимость найти новый дом. Каждый день им приходилось ликвидировать последствия незначительных утечек, которые могли привести впоследствии к новому обрушению.

«Подкейн» опустили на землю. Теперь, ко всеобщему огорчению, надежды на нее не было никакой. Это был тяжелый день для Мэри Лэнг – самый плохой с момента обрушения. Она понимала необходимость этого поступка, но все равно считала такой конец бесславным для этого гордого летательного аппарата. Неделю она мрачно размышляла о случившемся, стала вспыльчивой, и общаться с ней оказалось практически невозможно. Затем она попросила Кроуфорда уединиться вместе с ней. Это был первый раз, когда она обращалась с подобной просьбой к кому-то из четверых членов экипажа. Час они лежали обнявшись, и Лэнг тихо всхлипывала, уткнувшись ему в грудь. Кроуфорд гордился тем, что она выбрала именно его себе в спутники в тот момент, когда больше не могла демонстрировать свою силу, с чем так успешно справлялась все это время. Впрочем, в какой-то степени это тоже было проявлением силы – показать свою слабость единственному из четверки, кто мог стать ее соперником за лидерство. Он не предал ее доверия. В конце концов, она ведь тоже утешала его.

После того дня Лэнг приняла безжалостное решение разобрать старушку «Подкейн». Она лично наблюдала за извлечением мотора, чтобы обеспечить команде больше жизненного пространства, и только Кроуфорд видел, чего ей это стоило. Они опустошили топливные баки и перелили топливо во все емкости, которые только смогли отыскать. Позже топливо могло пригодиться им для обогрева и зарядки батарей. Они смогли превратить пластиковые упаковочные ящики в топливные баки, выложив их изнутри кусками того двухслойного материала, который вертушки использовали для подогрева воды. Подобный вандализм вызвал у них тревогу, но другого выхода не было. На кладбище колонисты беспокойно оглядывались по сторонам, пока отрывали куски площадью в квадратный метр каждый.

Они обустроили себе жилище в форме вытянутого цилиндра. Дом был разделен на две маленькие спальни, кают-компанию и еще одну комнату, выполнявшую функцию лаборатории, склада и мастерской – ее оборудовали в бывшем топливном баке. Первую ночь Кроуфорд и Лэнг провели вместе в «пентхаусе» – бывшей кабине экипажа. Это было единственное помещение с окнами.

Лежа на жестком матрасе, не в силах уснуть, окруженный теплым воздухом, прижимаясь к Мэри Лэнг, чьи черные ноги, словно тени, обвивали его тело; глядя сквозь иллюминатор на яркие немигающие звезды и прекрасно осознавая, что проблема с кислородом, запасами еды и воды на следующие годы так до сих пор и не решена и не было никакой гарантии того, что они смогут пережить эту ночь на планете, едва их не уничтожившей, – Кроуфорд вдруг осознал, что никогда еще в жизни не был так счастлив.

В тот день, когда с момента катастрофы прошло ровно восемь месяцев, колонистов ждало два открытия. Первое касалось сада вертушек, а точнее, нового растения, которое, судя по всему, собиралось принести плоды. Это были грозди белых шариков, похожих на виноградины, очень твердых и довольно тяжелых. Второе открытие совершила Люси Маккиллиан – ее встревожило отсутствие события, которое до того дня происходило с ней с регулярностью лунного цикла.

– Я беременна, – заявила она тем вечером, и даже Сон оторвалась от изучения белого фрукта, услышав ее слова.

Это не стало неожиданностью. Лэнг предполагала, что подобное может произойти с той ночи, когда улетел «Берроуз», но не особенно переживала на этот счет. Теперь нужно было решить, как поступить.

– Я боялся, что такое случится, – сказал Кроуфорд. – Что будем делать, Мэри?

– Может, лучше ты мне скажешь, что делать? Ты ведь у нас эксперт по выживанию. В нашей ситуации дети принесут нам пользу или вред?

– Боюсь, что они станут для нас обузой. Во время беременности и после родов Люси понадобится больше еды, и впоследствии нам придется кормить еще один рот. Наши ресурсы такого просто не выдержат.

Лэнг ничего не сказала, она хотела выслушать Маккиллиан.

– Минуточку. А как же те байки про «колонистов», которыми ты кормил нас с тех пор, как нас бросили здесь на произвол судьбы? Ты слышал когда-нибудь про колонистов без детей? Если колония не станет расти, не будет и развития. Мы должны иметь детей. – Она смотрела то на Лэнг, то на Кроуфорда, и, судя по выражению ее лица, Маккиллиан мучили некоторые сомнения.

– Люси, у нас тут особые обстоятельства, – объяснил Кроуфорд. – Конечно, при более благоприятных условиях я был бы только за, но мы не уверены, что сможем выжить сами, не говоря уж о ребенке. Я считаю, что нам не стоит заводить детей, пока мы не упрочим наше положение здесь.

– Ты хочешь ребенка, Люси? – тихо спросила Лэнг.

Маккиллиан, похоже, сама не знала, чего она хочет.

– Нет. Я… но да. Да, думаю, что хочу. – Она с мольбой посмотрела на них, надеясь на понимание.

– Послушайте, у меня никогда не было детей, и я не планировала их заводить. Мне тридцать четыре года, и я никогда не страдала от их отсутствия. Я всегда хотела путешествовать, а это невозможно, если у тебя ребенок. Но и колонистом на Марсе я тоже не планировала становиться. Я… Все изменилось, разве вы не понимаете? Я была подавлена. – Она оглянулась, и Сон с Ролстоном кивнули ей с пониманием. Почувствовав облегчение от того, что она не одна ощущала на себе гнет обстоятельств, Маккиллиан продолжила уже более уверенным тоном: – Мне кажется, что, если я проживу еще один день, который будет в точности как вчерашний или позавчерашний, я просто закричу. Это же так бессмысленно – собирать информацию, но для чего?

– Я согласен с Люси, – неожиданно заявил Ролстон. Кроуфорду казалось, что он один не поддался отчаянию, которое неизбежно охватывает людей, брошенных на необитаемой земле. В своей лаборатории Ролстон выглядел воплощением беззаботной отрешенности, как будто для него существовали только его научные исследования.

– И я тоже, – сказала Лэнг, заканчивая дискуссию. Но затем она объяснила им причины, заставившие ее так высказаться.

– Посмотрим на это вот с какой стороны, Мэтт. Какими бы большими ни были наши запасы, мы не сможем продержаться на них следующие четыре года. Мы либо все умрем, либо найдем способ получить все необходимое из окружающей нас среды. И если нам удастся придумать, как это сделать, то какая разница, сколько нас здесь будет? В крайнем случае мы просто передвинем сроки, когда нам придется перейти на самообеспечение на несколько недель или месяцев.

– Я об этом не подумал, – признался Кроуфорд.

– Но это не важно. Главное то, что ты сказал вначале, и даже странно, что ты этого не понимаешь. Если мы колония, значит, мы должны расширяться. По определению. Историк, скажи, что происходит с колониями, которые не расширяются?

– Не береди старые раны.

– Они вымирают. Ребята, мы с вами больше не отважные исследователи космоса. Мы не те карьеристы, которыми были когда-то. Нравится нам это или нет, но лучше бы все-таки понравилось, мы – пионеры, пытающиеся выжить во враждебной среде. Обстоятельства во многом против нас. И мы не собираемся провести здесь всю жизнь, однако, как сказал Мэтт, будем строить наши планы так, словно поселились в этом месте навсегда. Какие будут замечания?

Замечаний не было. Но затем Сон задумчиво произнесла:

– Мне кажется, ребенок – это даже забавно. А если двое, то еще веселее. Кажется, пора озаботиться этим вопросом. Марти, пошли.

– Стой, дорогуша, – сухо сказала Лэнг. – Если попытаешься зачать сейчас ребенка, я заставлю тебя сделать аборт. У нас есть для этого химические препараты, и ты об этом знаешь.

– Это дискриминация!

– Может, и так. Но хоть мы и колонисты, это не означает, что мы должны вести себя как кролики. Беременную женщину придется освободить от тяжелой физической работы до конца срока, и мы не можем позволить себе больше одной беременности за раз. После того как Люси родит, можешь снова обратиться ко мне с этим вопросом. И все это время хорошенько наблюдай за Люси, дорогуша. Ты хотя бы знаешь, через что тебе придется пройти? Ты пыталась представить себе, как будешь надевать скафандр через шесть или семь месяцев?

Судя по их выражениям лиц, ни Сон, ни Маккиллиан об этом не задумывались.

– Вот так, – продолжала Лэнг. – Она в буквальном смысле окажется в заточении здесь, на «Подди». Если только нам не удастся смастерить что-нибудь для нее. Но я в этом очень сомневаюсь. Люси, ты все еще готова через это пройти?

– Я могу немного подумать?

– Конечно. У тебя примерно два месяца. После этого срока применять препараты небезопасно.

– Я советую тебе все-таки родить, – сказал Кроуфорд. – Знаю, мое мнение ничего не значит, я же просто люблю почесать языком. Но я умею делать это хорошо и не хочу держать это в себе. Потому что это нужно колонии. Мы все чувствуем, что не знаем, куда нам двигаться, у нас нет стимула продолжать бороться. Но если ты все-таки родишь ребенка, такой стимул появится.

Маккиллиан задумчиво постучала кончиком пальца по зубам.

– Ты прав, – сказала она. – Твое мнение в самом деле ничего не значит. – Она с радостью похлопала его по коленке, когда увидела, что он покраснел. – Кстати, я думаю, что ребенок твой. И я все-таки буду рожать.

Пентхаус теперь, похоже, по умолчанию был закреплен за Лэнг и Кроуфордом. У них это вошло в привычку после того, как между ними возникла прочная связь, и никто из оставшихся трех членов команды не возражал. Остальные женщины, судя по всему, не испытывали по этому поводу никаких неудобств, поэтому Лэнг оставила все как есть. То, что происходило между теми тремя, ее совершенно не касалось, пока все были довольны.

Лэнг лежала в объятиях Кроуфорда и размышляла, хочет ли она снова заняться с ним любовью, как вдруг в «Подкейн» раздался выстрел.

Она много думала о последней аварии и считала, что, отреагируй быстрее, многое можно было бы предотвратить. Поэтому на этот раз она бросилась к дверям, едва стихло эхо, и в спешке больно наступила Кроуфорду на ногу.

Прибежав на место, Лэнг увидела Маккиллиан и Ролстона, которые спешили к лаборатории, расположенной в глубине корабля. Над дверью мигала красная лампочка, однако она быстро поняла, что все еще не так ужасно, как могло быть: индикатор давления по-прежнему оставался зеленым. Сработал датчик задымления. Дым шел из лаборатории.

Сделав глубокий вдох, она вошла внутрь и тут же столкнулась с Ролстоном, который вытаскивал Сон. Не считая растерянного выражения лица и нескольких порезов, с ней, судя во всему, ничего страшного не произошло. Кроуфорд и Маккиллиан помогли уложить ее на матрас.

– Это было в одном из плодов, – сказала она, кашляя и хватая ртом воздух. – Я нагревала его в лабораторном стакане, и он взорвался. Кажется, меня это оглушило. Когда я очнулась, Марти выносил меня из лаборатории. Послушайте, мне нужно вернуться туда. Там еще один такой же… он может быть опасным! И я должна выяснить, не повредила ли я чего-нибудь… – Она попыталась встать, но Лэнг снова уложила ее на матрас.

– Успокойся. Что насчет второго?

– Я использовала зажим и дрель – только не помню, включила ее или нет. Хотела взять образец сердцевины. Вам лучше сходить проверить. Если дрель заденет то, из-за чего взорвался первый, этот тоже может взорваться.

– Я этим займусь, – сказала Маккиллиан и направилась в сторону лаборатории.

– Ты останешься здесь! – рявкнула Лэнг. – Мы знаем, что они не смогут уничтожить корабль, а вот убить, если тебе не повезет, вполне могут. Мы останемся здесь, пока оно не взорвется. Плевать на повреждения. И поскорее закройте дверь.

Не успели они закрыть дверь, как послышался свист, словно у закипающего чайника, а затем – металлический звон. Крошечный белый шарик выкатился из-за двери и стал отскакивать от стен. Он двигался настолько быстро, что за ним просто невозможно было уследить. Ударив Кроуфорда по руке, он упал на пол и, прокатившись по нему, остановился. Шипение стихло, и Кроуфорд поднял шарик. Он оказался легче, чем раньше. В нем было просверлено отверстие размером с булавочную головку. Коснувшись отверстия пальцем, он ощутил холод. Кроуфорд испугался, что обжегся, поднес палец ко рту и долго рассеянно сосал его, пока до него не дошло, что на самом деле произошло.

– Этот «фрукт» наполнен сжатым газом, – сказал он. – Нужно будет вскрыть еще один, только в этот раз очень осторожно. Я пока опасаюсь делать выводы, что это за газ, но интуиция мне подсказывает, что наша проблема может решиться.

К тому времени, когда на Марс прибыла спасательная экспедиция, никто ее так уже не называл. Она все время откладывалась из-за разных мелочей вроде затянувшейся жестокой войны с Палестинской империей, к тому же шансов, что кто-то из участников Первой экспедиции уцелел, становилось все меньше. Совершать путешествия дальше Луны стало непозволительной роскошью: для этого не было ни средств, ни инвестиций в миллиарды долларов, тогда как в Аравийской пустыне вопросы мировой энергетической политики решались в яростных спорах с применением тактического ядерного оружия.

Когда наконец появился космический корабль, он уже не принадлежал НАСА. Его полет финансировало недавно возникшее Международное космическое агентство. Члены экипажа были со всего земного шара. Двигатель тоже оказался новым, намного лучше прежнего. Как всегда, война дала отличный пинок под зад для проведения исследований. Эта экспедиция должна была продолжить изучение Марса в месте высадки и между делом отыскать останки двадцати американцев, чтобы затем отправить их на Землю.

Корабль эффектно приземлился посреди пламени и вздымающегося песка в трех километрах от базы Фарсида.

Капитан – индиец по фамилии Сингх – поручил команде заняться возведением постоянных построек, а сам вместе с еще тремя офицерами сел в вездеход и отправился к Фарсиде. Со времени отлета «Эдгара Райса Берроуза» прошло ровно двенадцать лет.

«Подкейн» теперь почти полностью скрывала паутина разноцветных лиан. Эти лианы были настолько прочными, что все попытки пробраться сквозь них к старому кораблю оказались безрезультатными. Однако оба шлюза были открыты, и струи песка просачивались внутрь. Хвост корабля был почти полностью погребен в песке.

Сингх велел своим людям остановиться и отступил назад, восхищаясь многообразием жизни в этом пустынном месте. Вокруг него вращались двадцатиметровые вертушки с лопастями шириной с крыло грузового самолета.

– Придется доставить с корабля режущие инструменты, – сказал он своей команде. – Возможно, они там. Что за место! Похоже, что работы предстоит много. – Он подошел к густым зарослям, покрывавшим площадь в несколько акров. Затем приблизился к участку, где преобладал фиолетовый цвет. Это место удивительным образом отличалось от остального сада. Здесь тоже возвышались похожие на нефтяные вышки вертушки, но они оставались неподвижными, как будто замерзшими. Все вышки покрывала полупрозрачная сеть из пластиковых полосок шириной в десять сантиметров каждая, причем настолько плотных, что они создавали непроницаемый барьер. Это напоминало паутину, состоящую не из нитей паучьего шелка, а из плоского тонкого материала. Они пузырями выступали наружу в пространстве между перекрещенными опорами вертушек.

– Алло, вы слышите меня?

Сингх подпрыгнул от неожиданности, затем обернулся и посмотрел на троих офицеров. Те были удивлены не меньше его.

– Алло, алло, алло? Мэри, это бесполезно. Может, попробуем другой канал?

– Подождите минуту. Я вас слышу. Где вы?

– Эй, он меня услышал! Кхм… говорит Сон Сью Ли, и я нахожусь прямо перед вами. Если внимательно всмотритесь в паутину, то разглядите меня. Я помашу вам рукой. Видите?

Прижавшись лицом к полупрозрачной паутине, Сингх начал всматриваться, и ему показалось, что он увидел какое-то движение. Паутина у него под руками была упругой, она отталкивала его, словно надутый воздушный шар.

– Кажется, я вас вижу. – Увиденное поразило его до глубины души. Когда к нему подбежали офицеры, он с трудом мог контролировать свой голос и не запинаться. – С вами все хорошо? Я могу вам чем-нибудь помочь?

Последовала пауза.

– Ну вот, теперь, когда вы об этом заговорили… возможно, вы появились очень даже вовремя. Но, может, я и ошибаюсь. Впрочем, если вы привезли игрушки или что-то в этом духе, было бы мило. Я рассказывала малышу Билли много историй о том, сколько всего замечательного вы с собой привезете! Поверьте, он мне теперь покоя не даст.

Капитан Сингх почувствовал, что ситуация полностью выходит из-под контроля.

– Мисс Сон, как мы можем до вас добраться?

– Ах, извините. Пройдите примерно десять метров, пока не увидите пар, выходящий из паутины. Видите?

Они поступили так, как сказала Сон, и оказались перед участком паутины, который вдруг раздвинулся и струя теплого воздуха едва не сшибла их с ног. Пар осел на лицевых створках их гермошлемов, превратился в воду и стал заслонять обзор.

– Скорее, скорее, входите! Мы не можем долго держать дверь открытой!

Они стали пробираться на ощупь, стряхивая с рук налипший на них иней. Паутина закрылась за ними, и они оказались в центре очень сложной сети, сплетенной из нитей этого похожего на паутину материала. Индикатор давления Сингха показывал 30 мбар.

Открылся доступ в еще один отсек, и они вошли в него. После того как они миновали еще трое ворот, температура и давление приблизились к земным показателям. Перед ними возникла невысокая восточная женщина, кожа которой загорела почти дочерна. Одежды на ней не было, но на губах сияла лучезарная улыбка, от которой ее глаза радостно блестели, а на щеках играли ямочки. В ее волосах виднелись седые пряди. Ей было – Сингх сосредоточился, вспоминая ее возраст – сорок один год.

– Сюда, – сказала она и жестом пригласила следовать за собой в туннель, также образованный пластиковыми полосками. Они плутали по лабиринту, перед ними открывались новые ворота, когда они приближались к ним, иногда приходилось опускаться на колени, если проход был слишком низким. До них стали доноситься детские голоса.

Вероятно, они достигли центра лабиринта, когда вдруг обнаружили людей, которых все давно уже списали со счетов. Их было восемнадцать. Дети затихли и с сосредоточенным видом уставились на взрослых, а остальные четверо взрослых…

Взрослые стояли на расстоянии друг от друга, пока крошечные вертолеты летали вокруг них и обвивали с головы до пят лентами, делая их похожими на живые майские деревья.

– Конечно, мы не уверены, что смогли бы выжить без помощи марсиан, – сказала Мэри Лэнг со своего оранжевого кресла, напоминавшего огромный мухомор. – Как только мы поняли, что происходит на кладбище, у нас отпала надобность искать дополнительные источники еды, воды и кислорода. Необходимость в этом исчезла. Мы всем были обеспечены.

Она встала, пропуская еще трех женщин с корабля спасателей, которые шли, удивленно вытаращив глаза. Их запускали группами, по пять человек в час. Они не могли рисковать и открывать внешний вход чаще. Лэнг казалось, что они должны делать это пореже. Внутри находилось слишком много людей, и дети начали волноваться. Однако она сочла, что лучше разрешить команде удовлетворить свое любопытство здесь, где за ними можно наблюдать, чем позволить им устраивать беспорядок снаружи.

Внутреннее пространство гнезда было организовано в свободной форме. Жители Нового Амстердама старались сохранять его примерно таким, каким его построили вертушки, лишь изредка убирая отдельные препятствия, которые затрудняли передвижения. Это был лабиринт из тонких прозрачных стен и пластиковых опор, повсюду виднелись пластиковые трубы, по которым текла светло-голубая, розовая, золотистая и винного цвета жидкость. На некоторых трубах были установлены металлические краны с «Подкейн». Маккиллиан постоянно наполняла стаканы гостей, желавших попробовать раствор антифриза с пятидесятипроцентным содержанием этанола. «Хорошая штука», – подумал капитан Сингх, осушая третий стакан, и это было единственное, что он в тот момент был еще в состоянии осознавать.

Сформулировать вопрос все никак не получалось, и он понял, что выпил слишком много. Но не мог же он оставаться в стороне, когда всех охватила радость от того, что они нашли людей, столько лет считавшихся погибшими. Однако от четвертого стакана он все же отказался, хоть и не без сожаления.

– Я могу понять, откуда здесь взялись эти напитки, – осторожно начал он. – Этанол – простое соединение, существует множество способов его получения. Но трудно поверить, что вы выжили, питаясь лишь той пищей, которую производят для вас эти растения.

– Вы во всем разберетесь, как только вам станет ясно, чем является кладбище и почему оно таким стало, – ответила Сон. Она сидела на полу, скрестив ноги, и кормила своего младшего сына – Итана.

– Сначала вы должны понять, что все находящееся перед вами, – она махнула рукой в сторону, на свисавшие длинными рядами мягкие скульптуры, от чего Итан едва не потерял сосок, – создано для того, чтобы содержать существ, приспособленных к жизни на Марсе не больше нас с вами. Им требуется тепло, кислород при достаточно высоком давлении и свободный доступ к воде. Сейчас всего этого на планете нет, но может быть получено с помощью растений, созданных специально для этих целей. Растения были спроектированы так, чтобы пробудиться при первом появлении свободной воды и начать строить жилища, где их создатели могли бы дождаться наступления лета. Летом же вся планета расцветет. Тогда мы сможем выходить на поверхность без скафандров и воздушных ягод.

– Да, я понимаю, – сказал Сингх. – В такое чудо верится с большим трудом. – Он на мгновение отвлекся и посмотрел на потолок, откуда гроздьями свисали воздушные ягоды – белые сферы, каждая размером с шар для боулинга. Грозди крепились на трубах, которые снабжали ягоды кислородом под высоким давлением.

– Мне хотелось бы увидеть весь процесс с самого начала, – сказал он. – Где вы одеваетесь перед выходом наружу?

– Мы стали одеваться, когда вы пришли. На весь процесс уходит около получаса, поэтому мы не успели выйти и встретить вас.

– И как долго служат… эти костюмы?

– Примерно день, – ответил Кроуфорд. – Чтобы выбраться из них, приходится их уничтожать. Пластиковые ленты плохо режутся, но есть еще одно особенное животное, которое хорошо ест такой тип пластика. Он перерабатывается и снова запускается в систему. Если вам понадобится костюм, нужно будет просто схватить птицу-вертушку за хвост, а потом отпустить ее. Она начнет кружиться в воздухе вокруг вас и обертывать готовым пластиком. Для этого требуется сноровка, но получается отлично. Ленты хорошо склеиваются, но не прилипают к нам. Поэтому нас обертывают в несколько слоев, вы ждете, пока каждый высохнет, после чего закрепляете воздушную ягоду, и вот вы обеспечены и воздухом, и теплоизоляцией.

– Чудесно, – сказал Сингх, на которого этот рассказ произвел очень сильное впечатление. Он уже видел маленьких птиц-вертушек, которые сплетали костюмы, а также других животных, крошечных личинок, съедавших эти костюмы, когда колонисты решали, что они больше не нужны. – Но вы все равно не смогли бы долго продержаться без выброса отработанного воздуха. Как вам удалось этого достичь?

– Мы используем дыхательные клапаны наших старых скафандров, – пояснила Маккиллиан. – Растения пока либо не начали производить клапаны, либо мы просто не распознали их. Изоляция костюмов несовершенна. Мы выходим только в самое жаркое время дня, и все равно у нас мерзнут руки и ноги. Однако мы справляемся.

Сингх понял, что она уклонилась от ответа на его вопрос.

– А что насчет еды? Конечно, наивно полагать, что эти марсиане употребляют ту же самую пищу, что и мы. Не так ли?

– Конечно нет, но нам повезло, что с нами оказался Марти Ролстон. Он рассказал нам, что фрукты на кладбище съедобны для людей. Жиры, углеводы, белки идентичны тем, которые мы привезли с собой. Ключ, разумеется, находился в планетарии.

Лэнг указала на два шара посередине комнаты, которые по-прежнему точно показывали земное время.

– Он служил нам маяком. Мы поняли это, когда увидели, что они вырастают только на кладбище. Однако что планетарий пытался сообщить? Нам показалось, что нас здесь ждали. Сон чувствовала это с самого начала, и мы были вынуждены с ней согласиться. Но мы и представить себе не могли, насколько они подготовились к нашему визиту, пока Марти не начал изучать фрукты и содержащиеся в них нутриенты.

Послушайте, эти марсиане… а судя по выражению ваших лиц, вы все еще не верите в их существование, но обязательно поверите, если задержитесь здесь подольше… так вот, они разбираются в генетике. Очень хорошо разбираются. Мы строили тысячи предположений о том, как они могут выглядеть, и я не стану утомлять вас пересказом наших версий, но кое-что мы знаем наверняка. Они могут произвести все, что им необходимо, создать копию ДНК, заключить ее в спору, закопать и при этом точно знать, что из этой споры вырастет через сорок тысяч лет. Когда здесь начинает холодать и они понимают, что цикл подходит к завершению, они засевают планету спорами и… что-то делают. Может быть, умирают или находят другие способы переждать это время. Но они знают, что вернутся.

Нам не известно, как долго они готовились к нашему визиту. Может, в течение этого цикла, а может быть, сделали это двадцать циклов тому назад. В любом случае в последнем цикле они закопали споры, которые произвели на свет эти штуковины. – Она коснулась ногой голубого шара, представлявшего собой модель Земли.

Они настроили их так, чтобы все это появилось только при возникновении определенных условий. Возможно, они точно знали, каких именно; но не исключено, что они рассматривали целый ряд вероятных сценариев. Сон считает, что они посетили нас еще в каменном веке. В какой-то степени в эту гипотезу легче всего поверить. Это позволило им узнать нашу генетическую структуру, выяснить, что мы едим, и приготовиться.

Поскольку если бы они не посещали нас, они создали бы другие споры. Споры, которые анализировали бы новые белки и смогли воспроизводить их. Более того, некоторые растения были способны копировать определенный генетический материал, соприкоснувшись с ним. Взгляните на трубку у вас за спиной.

Сингх обернулся и увидел трубку толщиной со свою руку. Она была гибкой, часть ее раздулась и непрерывно пульсировала, сжимаясь и расширяясь.

– Если разобрать этот выступ на части, вы удивитесь тому, как он похож на человеческое сердце. Есть и еще один примечательный факт; в этом месте сначала возникла вертушка, но позже она сама видоизменилась, стала использовать кардионасосы, благодаря генетической информации, полученной от тел мужчин и женщин, которых мы здесь похоронили. – Она сделала паузу, подождав, пока все осмыслят сказанное ею, после чего продолжила с немного озадаченной улыбкой.

– То же самое касается всего, что мы едим и пьем. Возьмем, к примеру, спиртное, которое вы пили. Оно наполовину состоит из спирта. Спирт был бы там в любом случае, даже без трупов, но другой ингредиент по своим свойствам очень похож на гемоглобин. Это своего рода ферментированная кровь. Человеческая кровь.

Сингх обрадовался, что отказался от четвертого стакана. Один из членов его экипажа тихонько поставил стакан.

– Я никогда не пробовала человеческое мясо, – продолжала Лэнг, – но, думаю, мне известно, каково оно на вкус. Эти лианы справа, мы сдираем с них кожу и едим находящееся под ними мясо. Оно вкусное. Я бы с радостью пожарила его, но нам здесь нечего сжечь, и я не могу рисковать при такой высокой концентрации кислорода.

Сингх и остальные какое-то время молчали. Он поймал себя на мысли, что начал верить в существование марсиан. По крайней мере, это была единственная гипотеза, объяснявшая многие факты.

Мэри Лэнг вздохнула, хлопнула себя по бедрам и встала. Как и все остальные, она была обнажена, но чувствовала себя при этом совершенно свободно. В течение восьми лет они не надевали ничего, кроме марсианских скафандров. Она нежно провела ладонью по стене, которая так долго защищала ее, а также ее друзей-колонистов и их детей от холода и разреженного воздуха. Сингх был потрясен, с какой легкостью и непринужденностью она вела себя в этой чудной обстановке. Она чувствовала себя здесь как дома. Абсолютно в своей стихии.

Он посмотрел на детей. Одна большеглазая девчушка лет восьми сидела у его ног. Когда он опустил на нее взгляд, она улыбнулась и робко взяла его за руку.

– Вы привезли жвачку? – спросила девочка.

Он улыбнулся ей:

– Нет, солнышко. Но, может быть, на корабле что-нибудь найдется.

Кажется, девочке понравился его ответ. Ей не терпелось познакомиться с чудесами земной науки.

– Нас всем обеспечили, – тихо сказала Мэри Лэнг. – Они знали, что мы прилетим, и изменили свои планы, чтобы подстроиться под нас. – Она посмотрела на Сингха. – Это произошло бы даже без обрушения купола и захоронения тел. Нечто похожее стало происходить и вокруг «Подкейн», когда мы избавлялись от мусора, мочи, фекалий и тому подобного. Я не знаю, была бы эта пища такой же вкусной, но для поддержания жизни она сгодилась бы.

Сингх встал. Он был тронут этим рассказом, но не знал, сможет ли адекватно выразить свои чувства. Поэтому его голос звучал отрывисто, но достаточно вежливо.

– Думаю, вам хочется поскорее отправиться на корабль, – сказал он. – Вы окажете нам огромную помощь. Ведь вы так много знаете о том, ради чего мы сюда прилетели. После возвращения на Землю вы станете знаменитостями. К тому же ваша зарплата за эти годы составит приличную сумму.

Повисла пауза, которую нарушил громкий смех Лэнг. К нему присоседились остальные, в том числе и дети, которые не понимали, над чем смеются взрослые, но были рады такой разрядке напряжения.

– Извините, капитан. Это, наверное, невежливо с нашей стороны. Но мы не собираемся возвращаться.

Сингх посмотрел на каждого из взрослых и не заметил в их лицах ни капли сомнения. Как ни странно, но его это совершенно не удивило.

– Я сомневаюсь, что это ваше окончательное решение, – сказал он. – Как вы знаете, мы прилетели на шесть месяцев. Если в конце этого срока кто-то из вас захочет вернуться, знайте, что вы по-прежнему являетесь гражданами Земли.

– Правда? Вам придется вкратце рассказать нам о политической ситуации. Когда мы улетали, то были гражданами Соединенных Штатов. Но это не важно. Мы с вами не полетим, хотя и признательны вам за то, что вы здесь появились. Приятно осознавать, что о нас не забыли, – сказала она с уверенным видом, и остальные кивнули в знак поддержки.

Сингх смутился, так как прекрасно знал, что идея спасательной операции умерла уже через несколько лет после трагедии. Он и его корабль оказались здесь исключительно для исследований.

Лэнг снова села и постучала по полу около себя. Всю поверхность покрывала воздухонепроницаемая марсианская паутина, которую могли создать только теплокровные, дышащие кислородом и экономящие воду существа, нуждающиеся в защите своих тел до окончательного наступления лета.

– Нам здесь нравится. Это прекрасное место для воспитания детей, чего нельзя сказать о Земле. По крайней мере, такой, какой она была перед нашим отлетом. Сейчас, после очередной войны, она вряд ли стала лучше. И мы не можем улететь, даже если бы захотели. – Она улыбнулась ему ослепительной улыбкой и снова постучала по полу. – Марсиане могут появиться в любой момент. И мы собираемся поблагодарить их.

Навязчивость зрения

Это был год четвертой не-депрессии. Я недавно пополнил ряды безработных. Президент сказал, что мне нечего бояться, кроме самого себя. Я в кои-то веки поверил ему на слово и отправился автостопом в Калифорнию.

Я не был единственным. Последние двадцать лет, с начала семидесятых, мировая экономика извивалась, как змея на горячей решетке.

Мы крутились в цикле из подъемов и спадов, который казался бесконечным. Он стер то чувство безопасности, которое нация столь болезненно обрела в золотые годы после тридцатых. Люди привыкли к факту, что они могут быть богаты в одном году и оказаться за чертой бедности в следующем. Я побывал за этой чертой в восемьдесят первом, потом опять в восемьдесят восьмом. На этот раз я решил воспользоваться свободой от хождения на работу, чтобы повидать мир. У меня появилась идея прокатиться без билета в Японию.

Мне исполнилось сорок семь, и другого шанса побыть безответственным у меня могло не оказаться.

Было позднее лето. Стоя с поднятым большим пальцем на обочине шоссе, я легко мог забыть о голодных бунтах в Чикаго. На ночь я раскатывал спальный мешок, ложился на него, смотрел на звезды и слушал сверчков.

Большую часть пути от Чикаго до Де-Мойна я, должно быть, прошел. Несколько первых дней я страдал от ужасных волдырей на пятках, но потом ноги окрепли. Подвозили меня редко, отчасти из-за конкуренции с другими автостопщиками и отчасти из-за времен, в которых мы жили. Местные отнюдь не горели желанием подвозить городских, которые, как они слышали, были в большинстве толпой свихнувшихся от голода потенциальных массовых убийц.

Один раз меня избили и велели никогда не возвращаться в Шеффилд, что в штате Иллинойс.

Но постепенно я приобрел навыки выживания на дороге. Я стартовал с небольшим запасом консервов, полученных по социальной помощи, а к тому времени, когда они закончились, обнаружил, что можно работать за еду на многочисленных фермах по пути.

Иногда это означало тяжелый труд, а иногда что-то символическое для людей с глубоко укоренившимися понятиями о том, что ничего не должно доставаться даром. Несколько раз меня кормили бесплатно, за семейным столом в окружении внуков, которым дедушка или бабушка в очередной раз рассказывали о том, каково жилось во время Великой депрессии 1929 года, когда люди не боялись помогать тем, кому не повезло. Я обнаружил, что чем старше человек, тем с большей вероятностью меня с сочувствием выслушают. Один из многих трюков, которым учишься. И большинство пожилых людей дадут тебе что угодно, если ты всего лишь посидишь и послушаешь их рассказы. Слушать я научился очень хорошо.

К западу от Де-Мойна меня стали подвозить чаще, потом резко меньше, когда я приблизился к лагерям беженцев на границе Китайской Полосы. Прошло всего пять лет после катастрофы – помните, когда атомный реактор в Омахе расплавился и раскаленная масса урана и плутония начала проедать себе дорогу в глубь земли, направляясь в Китай и распространяя в подветренную сторону полосу радиоактивности длиной в шестьсот километров. Большинство обитателей Канзас-Сити в штате Миссури до сих пор жили во времянках из фанеры и металлических листов, дожидаясь, пока город опять станет пригодным для проживания.

Беженцы были трагической группой. Первоначальная солидарность, которую люди показали после катастрофы, давно сменилась у перемещенных лиц летаргией и крушением иллюзий. Многие из них будут периодически лечиться в больницах до конца своих дней. А, что еще хуже, местные их ненавидели, боялись и не общались с ними. Они стали современными париями, неприкасаемыми.

Их детей чурались. Каждый лагерь беженцев имел свой номер, но местные называли их Гейгертаунами.

Я сделал длинный объезд до Литл-Рок, чтобы избежать пересечения Полосы, хотя сейчас это было безопасно, если там не задерживаться. Национальная гвардия выдала мне значок парии – дозиметр, – и я бродил от одного Гейгертауна до другого. Люди там были жалостливо‑дружелюбны, как только я делал первый ход, и я всегда спал под крышей. Еда в общественных столовых была бесплатной.

Добравшись до Литл-Рока, я обнаружил, что нежелание подвозить незнакомцев – которые могли быть заражены «лучевой болезнью» – пропало, и я быстро пересек Арканзас, Оклахому и Техас. Я немного поработал там и тут, но многие поездки были долгими. Почти весь Техас я увидел из окна машины.

Я был немного усталым от всего этого, когда добрался до Нью-Мексико. И решил проделать часть дальнейшего пути пешком. К тому моменту Калифорния интересовала меня уже меньше, чем само путешествие.

Я оставил дороги и пошел через сельскую местность, где меня не останавливали изгороди. И обнаружил, что даже в Нью-Мексико нелегко уйти далеко от признаков цивилизации.

В шестидесятые годы Таос был центром культурных экспериментов по альтернативному образу жизни. В то время на окружающих город холмах обосновалось много коммун и кооперативов. Многие развалились через несколько месяцев или лет, но несколько выжили. Позднее любую группу с новой теорией правильной жизни и решимостью ее проверить словно притягивало в эту часть Нью-Мексико. В результате местность оказалась усеяна покосившимися ветряными мельницами, панелями солнечных обогревателей, геодезическими куполами, групповыми браками, нудистами, философами, теоретиками, мессиями, отшельниками и далеко не считанными откровенными психами.

В Таосе было отлично. Я мог зайти в большинство коммун и остаться на день или неделю, питаясь органическим рисом и бобами и запивая их козьим молоком. Когда мне надоедало в одной, достаточно было пройти несколько часов в любом направлении, чтобы добраться до другой. Там мне могли предложить ночь молитв и песнопений или ритуальную оргию. В некоторых таких группах имелись идеально чистые амбары с автоматическими доильными установками для стад коров. В других не имелось даже сортиров – там просто приседали на корточки. В некоторых одевались как монахи или как квакеры в ранней Пенсильвании. В других расхаживали голышом, сбривали все волосы на теле и раскрашивали себя пурпуром. Были только мужские или только женские группы.

В большинстве первых меня уговаривали остаться, во вторых меня могло ждать что угодно – от койки на ночь и приятной беседы до встречи возле изгороди из колючей проволоки с дробовиком в руках.

Я старался не делать суждений. Все эти люди занимались чем-то важным. Они испытывали способы, какими люди не обязаны жить в Чикаго. Для меня это оказалось чудом. Я-то полагал, что Чикаго неизбежно, как диарея.

Это не означает, что все они были успешны. Некоторые делали Чикаго похожим на монастырь Шангри-Ла. Одна из групп, кажется, считала, что возврат к природе заключается в том, чтобы спать в свином дерьме и питаться едой, которой побрезговал бы и стервятник. Многие были явно обречены. После них останутся лишь пустые свинарники и воспоминания о холере.

Так что здесь был не рай, несомненно. Но имелись и успехи.

Пара коммун существовала с шестьдесят третьего или шестьдесят четвертого года, и в них подрастало уже третье поколение. Я с разочарованием увидел, что в большинстве это были общины, где минимально отошли от установившихся норм поведения, хотя некоторые из отличий могли быть поразительными. Я предположил, что наиболее радикальные эксперименты приносят плоды с наименьшей вероятностью.

Я провел там зиму. Никто не удивлялся, увидев меня во второй раз.

У меня создалось впечатление, что многие приезжали в Таос и присматривались. Я редко оставался на одном месте дольше трех недель и всегда честно выполнял свою долю работы. Завел много друзей и приобрел навыки, которые помогут, если я стану держаться вне дорог. И подумывал о том, чтобы остаться в одной из коммун навсегда.

Когда я не смог принять решение, мне посоветовали не торопиться. Я могу отправиться в Калифорнию и вернуться. Кажется, они не сомневались, что я вернусь.

Так что, когда пришла весна, я отправился на запад. Я избегал дорог и спал под открытым небом. Многие ночи я проводил в очередной коммуне, пока они постепенно не стали попадаться реже, а затем и вовсе пропали. Места здесь стали уже не такими приветливыми, как прежде.

А затем, после трех дней неторопливой ходьбы от последней коммуны, я уперся в стену.

В 1964 году в США была эпидемия «германской кори», или коревой краснухи. Это одна из самых мягких инфекционных болезней. Проблемой она становится только тогда, когда женщина заболевает ей в первые четыре месяца беременности. Она передается плоду, у которого обычно развиваются осложнения. Такие, как глухота, слепота и повреждение мозга.

В 1964 году, в старые времена до того, как аборты стали легкодоступными, с этим ничего нельзя было поделать. Многие беременные женщины подхватывали краснуху, а потом рожали. За один год родилось пять тысяч слепоглухих детей. Нормальная же частота рождения таких детей в Соединенных Штатах – сто сорок за год.

В 1970 году этим пяти тысячам потенциальных Хелен Келлер[1] было шесть лет. Быстро стало ясно, что Энн Салливан на всех не хватит. Прежде слепоглухих детей можно было распределить по небольшому количеству специальных учреждений.

Это было проблемой. Далеко не всякий способен поладить со слепоглухим ребенком. Ему нельзя велеть заткнуться, когда он стонет, его нельзя вразумить и сказать, что его стоны сводят тебя с ума. Некоторые родители доходили до нервного срыва, пытаясь растить таких детей дома.

Многие из этих пяти тысяч были в значительной степени умственно отсталыми, и общаться с ними было буквально невозможно, даже когда кто-то и пытался. Большинство из них в конечном итоге оказались складированы в сотнях анонимных домов сестринского ухода и заведениях для «особых» детей. Там их держали в постелях, раз в день обмывали несколько замотанных работой санитарок и в целом предоставляли полную свободу: им было позволено свободно гнить в собственных темных, безмолвных, частных вселенных.

Кто может сказать, что для них это плохо? Никто не слышал, чтобы кто-то из них жаловался.

Многие дети с неповрежденными мозгами оказались перемешаны с умственно отсталыми, потому что были не в состоянии кому-либо сказать, что они существуют за этими незрячими глазами. Они не могли пройти множество тактильных тестов, даже не сознавая, что речь идет об их судьбе, когда их просят вставить круглые колышки в круглые отверстия под тиканье часов, чего они не могли ни увидеть, ни услышать. В результате они проводили остаток жизни в кровати, и никто из них тоже не жаловался. Чтобы протестовать, необходимо осознавать возможность чего-то лучшего.

Умение говорить тоже помогает.

Было обнаружено, что у нескольких сотен детей IQ в пределах нормы. Про них появились статьи в новостях, когда они стали приближаться к половой зрелости, и выяснилось, что не хватает добрых людей, чтобы правильно с ними общаться. Были потрачены деньги, обучены учителя. Расходы на образование были запланированы на конкретный период, пока дети росли, потом все вернется к нормальной жизни, и любой сможет поздравить себя с тем, что сложная проблема успешно решена.

И действительно, это прекрасно сработало. Имеются способы, как общаться с такими детьми и учить их. Они включают терпение, любовь и самоотверженность, и учителя вложили все это в работу. Все выпускники специальных школ умели общаться на языке жестов. Некоторые могли говорить. Совсем немногие умели писать.

Большая часть из них покинула эти учреждения, чтобы жить с родителями или родственниками, или, при отсутствии таковых, получали консультации и помощь по вхождению в общество. Варианты были ограниченны, но люди способны жить полноценной жизнью даже при самых суровых гандикапах. Не все, но большинство выпускников были довольны своей судьбой в пределах разумных ожиданий. Некоторые достигли почти святого умиротворения своей ролевой модели, Хелен Келлер. Другие стали озлобленными и замкнутыми. Нескольких пришлось поместить в психиатрические клиники, потому что они стали неотличимы от других из их группы, которые провели там последние двадцать лет. Но для большинства жизнь наладилась.

Но в этой группе, как и в любой группе, имелись эксцентричные личности. В основном среди самых умных, верхних десяти процентов по результатам тестов IQ. Это не было надежным правилом. Некоторые показали ничем не выдающиеся результаты тестирования, но все же оказались инфицированы зудом что-то делать, менять, раскачивать лодку. В группе из пяти тысяч обязательно должны иметься несколько гениев, несколько художников, несколько мечтателей, бунтовщиков, индивидуалистов, пассионариев и несколько блистательных маньяков.

Одна из них даже могла бы стать президентом, если бы не тот факт, что она была глуха, слепа и женщина. Умная, но не из гениев. Мечтатель, творческая личность, новатор. Это она мечтала о свободе. Но была не из тех, кто строит воздушные замки. Обретя мечту, она должна была ее осуществить.

Стена высотой около пяти футов была сложена из тщательно подогнанных камней. Она полностью выпадала из контекста всего, что я видел в Нью-Мексико, хотя и была сделана из местных материалов. Здесь просто не делают стены такого типа. Если нужно что-то отгородить, используют колючую проволоку. Но многие до сих пор практикуют свободный выпас клейменого скота. Похоже, такая практика каким-то образом перенесена сюда из Новой Англии.

Стена была достаточно солидной, чтобы отогнать мысль перелезть через нее. За время путешествия я пересек немало проволочных изгородей и пока не попал из-за этого в неприятности, хотя и разговаривал с несколькими фермерами. Почти все они говорили, чтобы я шел дальше, но сам факт нарушения границ их не особо раздражал. Здесь же оказался другой случай. Я решил обойти стену. Из-за складок местности я не мог видеть, насколько далеко она тянется, но время у меня было.

На вершине очередного холма я увидел, что далеко идти не придется. Немного впереди стена сворачивала под прямым углом. Я посмотрел поверх нее и увидел несколько зданий.

Это были в основном купола, вездесущие структуры, возводимые коммунами из-за сочетания легкости постройки и долговечности. За стеной паслись овцы и несколько коров. Они щипали траву настолько зеленую, что мне захотелось перелезть туда и поваляться на ней. Стена ограждала прямоугольник зелени. Снаружи, где я стоял, ее окаймляли заросли кустарника и полыни. У этих людей был доступ к воде для орошения из Рио-Гранде.

Я свернул за угол и опять пошел вдоль стены на запад.

Всадника я заметил примерно в тот момент, когда он заметил меня. Он находился к югу от меня, с внешней стороны стены. Развернувшись, он поехал ко мне.

Он был смуглокожий, с резкими чертами лица, одет во все джинсовое, в ботинках и в серой потрепанной ковбойской шляпе. Возможно, навахо. Я мало что знаю об индейцах, но слышал, что здесь они встречаются.

– Привет, – сказал я, когда он остановился и осмотрел меня. – Я на твоей земле?

– На земле племени. Да, ты на ней.

– Не видел никаких знаков.

Он пожал плечами:

– Ничего страшного, приятель. Не похоже, что ты собрался угонять скот. – Он улыбнулся. Зубы у него были крупные и потемневшие от табака. – Будешь спать сегодня у костра?

– Да. А насколько далеко тянется… э-э… земля племени? Может, я смогу уйти с нее до ночи?

Он мрачно покачал головой:

– Нет. Ты ее не пройдешь до завтра. Но не волнуйся. Будешь разводить костер, поосторожнее с огнем, ладно?

Он опять улыбнулся и тронул коня:

– Эй, а что это за место?

Я показал на стену, он остановил коня и развернул его, подняв много пыли.

– Почему спрашиваешь? – осведомился он с легкой подозрительностью.

– Не знаю. Просто любопытно. Тут все не похоже на другие места, где я бывал. Эта стена…

Он нахмурился.

– Проклятая стена, – буркнул он и пожал плечами.

Я подумал, что это все, что он собирается сказать. Но он продолжил:

– Эти люди… мы к ним присматриваемся, понял? Может, нам и не по нутру, чем они там занимаются. Но им все достается нелегко.

Он посмотрел на меня, чего-то ожидая. У меня никогда не получалось разговаривать с этими лаконичными западниками.

Я всегда чувствовал, что говорю слишком длинными предложениями. Они же используют стенографию из хмыканья, пожатия плечами и опущенных частей речи, и я всегда ощущал себя придурком, разговаривая с ними.

– Они принимают гостей? – спросил я. – Я подумал, что мог бы спросить, не могу ли у них переночевать.

Он опять пожал плечами, и это был совершенно другой жест.

– Может быть. Знаешь, они все глухие и слепые.

И на этом его запас слов на сегодня закончился. Он щелкнул языком и поскакал прочь.

Я пошел дальше вдоль стены, пока не вышел к грунтовой дороге, которая огибала высохшее русло и уходила за стену. Там имелись деревянные ворота, но они стояли распахнутыми. Я удивился: зачем люди потратили столько усилий на возведение стены, чтобы потом оставить ворота нараспашку? Потом заметил круг узкоколейной железной дороги, которая выходила из ворот, делала петлю снаружи и вливалась в себя же. Имелся и небольшой тупик, тянущийся на несколько ярдов вдоль наружной стороны стены.

Я постоял там несколько секунд. Не знаю, что повлияло на мое решение. Думаю, я немного устал спать под открытым небом и соскучился по домашней еде. Солнце приближалось к горизонту. Местность дальше на запад выглядела более-менее такой же. Если бы вдали виднелось шоссе, я мог бы направиться туда и проголосовать. Но я повернул в другую сторону и прошел через ворота.

Я зашагал по шпалам. По сторонам железной дороги тянулись изгороди, сколоченные из горизонтальных досок, как в загоне для скота. С одной стороны от пути паслись овцы. С ними была овчарка-шелти, она подняла уши и смотрела, как я прохожу мимо, но не подбежала, когда я свистнул.

Я находился примерно в полумиле от группы зданий впереди. Там были четыре или пять куполов, сделанных из чего-то прозрачного, как теплицы, и несколько обычных прямоугольных зданий. Ветерок лениво вращал два ветрогенератора. Я разглядел несколько солнечных водонагревателей – плоских конструкций из стекла и дерева, приподнятых над землей, чтобы они могли регулировать наклон, следуя за солнцем. Сейчас они стояли почти вертикально, ловя слабые закатные лучи. Несколько деревьев можно было назвать рощицей.

Примерно на полпути я прошел под деревянным мостиком. Он изгибался над железной дорогой, образуя переход с западного пастбища на восточное. Я опять стал гадать, что не так с простыми воротами.

И тут я увидел нечто, приближающееся по железной дороге. Оно ехало очень тихо. Я остановился и стал ждать.

Это оказалось нечто вроде переделанного шахтного локомотива, из тех, что тянут из-под земли вагонетки с углем. Он работал на аккумуляторах и подобрался весьма близко, прежде чем я его услышал. Им управлял небольшой мужчина. Локомотив тянул за собой вагончик, а мужчина что-то распевал во весь голос, причем абсолютно фальшиво.

Поезд все приближался, делая примерно пять миль в час, а машинист сидел с вытянутой рукой, как будто подавал сигнал, что поворачивает налево. Внезапно я понял, что происходит, когда он ехал прямо на меня. Он не собирался останавливаться. А вытянутой рукой он считал столбы изгороди. Я вскарабкался на нее в последний момент. Между поездом и изгородью по обеим сторонам оставались просветы не более шести дюймов. Я прижался к изгороди, его ладонь коснулась моей ноги, и он резко затормозил.

Выскочив из поезда, он схватил меня, и я подумал, что у меня будут проблемы. Но он выглядел встревоженным, а не злым, и ощупал меня, пытаясь понять, не ранен ли я. Я был смущен. Не из-за ощупывания, а из-за своей глупости. Ведь индеец сказал, что все они слепые и глухие, но я, наверное, не совсем ему поверил.

Его затопило облегчение, когда я сумел втолковать ему, что я в порядке. Выразительными жестами он дал мне понять, что я не должен находиться на железной дороге. И что мне следует перелезть через изгородь и продолжить путь через поля. Он повторил это несколько раз, чтобы я точно его понял, а потом держался за меня, когда я перелезал, желая убедиться, что я больше не нахожусь у него на пути. Затем протянул руки над изгородью и взял меня за плечи, улыбаясь. Указал на железную дорогу, покачал головой, затем показал на здания и кивнул. Коснулся моей головы и улыбнулся, когда я кивнул.

Забравшись обратно в локомотив, он включил двигатель, постоянно кивая и указывая, куда хотел меня направить. Потом отправился дальше.

Я мысленно заспорил о том, что делать дальше. В основном я склонялся к тому, чтобы развернуться, дойти до стены через пастбище и пойти назад, в холмы. Эти люди, вероятно, не захотят меня принять. Я сомневался, что смогу поговорить с ними, а они могут даже разгневаться на меня. С другой стороны, я был восхищен, а кто бы на моем месте не восхитился? Мне хотелось увидеть, как они справляются. Я так до сих пор и не поверил, что все они глухи и слепы. Казалось, что такое невозможно.

Шелти обнюхала мои штаны. Я посмотрел на нее, и овчарка попятилась, но потом робко приблизилась, когда я протянул ей открытую ладонь. Она ее понюхала, потом лизнула. Я потрепал ее по голове, и она умчалась обратно к овцам.

Я повернулся к зданиям.

* * *

Первостепенной задачей были деньги.

Никто из учеников не знал о них много по личному опыту, но в библиотеке имелось множество книг, напечатанных по методу Брайля. Они начали читать.

Очень быстро стало очевидным, что, когда упоминаются деньги, неподалеку возникают юристы. Ученики писали письма. Получив ответы, они выбрали юриста и наняли его.

В то время они находились в школе в Пенсильвании. От исходных пятисот учеников специальных школ осталось около семидесяти – многие уехали жить к родственникам или нашли другое решение своих особых проблем. Из этих семидесяти у некоторых было куда уехать, но они не захотели. У других выбор был очень невелик. Их родители или умерли, или не проявляли интереса к жизни с ними. Поэтому эти семьдесят были собраны из школ по всей стране в одну, пока решалось, как с ними быть дальше. У властей имелись планы, но ученики их опередили.

Каждому из них с 1980 года полагался гарантированный ежегодный доход.

Они находились на попечении правительства, поэтому не получали эти деньги. Они отправили своего юриста в суд. Тот вернулся с решением о том, что они не могут получить эти долги. Они подали апелляцию и выиграли. Деньги были выплачены задним числом, с процентами, и получилась внушительная сумма. Они поблагодарили юриста и наняли агента по недвижимости. А тем временем они продолжали читать.

Они прочитали о коммунах в Нью-Мексико и поручили агенту поискать что-нибудь в тех краях. Тот заключил сделку на бессрочную аренду участка земли на территории индейцев навахо. Ученики прочитали про эту землю и выяснили, что им потребуется много воды, чтобы обеспечить нужную продуктивность.

Они разделились на группы для выяснения того, что им потребуется для самообеспечения.

Воду оказалось возможным получить, отводя ее из каналов, по которым она шла из водохранилищ на реке Рио-Гранде для орошения освоенных земель на юге. Для такого проекта были доступны федеральные средства через запутанную схему, включающую Министерство здравоохранения, просвещения и социального обеспечения, Департамент сельского хозяйства и Бюро по делам индейцев. В конечном итоге трубопровод обошелся им совсем недорого.

Земля была засушливой. Ей требовались удобрения, чтобы разводить овец, не используя вольный выпас. Стоимость удобрений могла быть покрыта за счет программы переселения в сельскую местность. После этого выращивание клевера обогатит почву необходимыми нитратами.

Имелись и методы экологичного фермерства, без необходимости в удобрениях и пестицидах. Все утилизировалось. По сути, с одного конца заряжались солнечный свет и вода, а на другом собирался урожай шерсти, рыбы, овощей, яблок, меда и яиц. Использовалась только земля, да и та восполнялась, когда компост перерабатывался в почву. Их не интересовал агробизнес с огромными комбайнами и оросителями посевов. Они даже не хотели получать прибыль. Они хотели всего лишь достаточности.

Деталей становилось все больше. Лидером группы – той, к кому пришла первоначальная идея и у кого хватило решимости начать ее осуществление, несмотря на ошеломляющие препятствия, стала женщина-динамо по имени Джанет Рейлли. Ничего не зная о методах, какие генералы и руководители применяют для достижения крупных целей, она изобретала их сама и адаптировала под конкретные потребности и ограничения группы. Она назначала команды для поиска решений по каждому разделу их проекта: законы, наука, социальное планирование, разработка, закупки, логистика, строительство. В любой момент она была единственной, кто знал все обо всем происходящем. И держала это в голове, не ведя никаких заметок.

Именно в области социального планирования она проявила себя визионером, а не только превосходным организатором. Ее идеей не было создание места, где они могли бы вести жизнь, ставшую незрячей и беззвучной имитацией жизни их здоровых ровесников. Ей хотелось полновесного нового начала, образа жизни, созданного слепоглухими для слепоглухих и не принимающего любые обычаи и соглашения только на том основании, что так делалось всегда. Она изучила все культурные институты от брака до непристойного обнажения, желая понять, как они соотносятся с ее нуждами и нуждами ее друзей. Она сознавала опасность такого подхода, но это ее не поколебало. Ее социальная команда прочитала о каждой вариантной группе, которая когда-либо пыталась выжить самостоятельно где угодно, и предоставила отчеты о том, как и почему они потерпели неудачу или добились успеха. Она профильтровала эту информацию через собственный опыт, чтобы понять, как это будет работать для ее необычной группы со своим набором потребностей и целей.

Частности были бесконечны. Они наняли архитектора, который воплотил их идеи в отпечатанные по Брайлю чертежи. Постепенно планы развивались. Они опять потратили деньги.

Началось строительство, которым на месте руководила архитектор. К тому времени ее настолько восхитила вся схема, что она стала работать бесплатно. Это стало важным прорывом, потому что им требовался человек, которому они могли доверять.

Но есть предел того, что может быть достигнуто на таком расстоянии.

Когда все уже было готово для переезда, они наткнулись на бюрократические препоны. Они их предвидели, но это стало задержкой. Социальные агентства, которым было поручено наблюдать за их благополучием, усомнились в мудрости всего проекта.

Когда стало очевидно, что никакое количество доводов его не остановит, закрутились бюрократические колеса и был выдан запретительный ордер ради их же защиты, не позволяющий им покинуть школу. К тому времени всем им уже исполнился двадцать один год, но они были признаны умственно неполноценными, которые не могут управлять своими делами. Было назначено слушание.

К счастью, у них все еще остался доступ к юристу. Он также заразился этой безумной перспективой и начал мощное сражение в их пользу. Ему удалось добиться принятия решения, касающегося прав лиц, помещенных в специализированные учреждения, далее оставленного без изменения Верховным судом и позднее приведшего к серьезным последствиям в госпиталях штатов и округов. Поняв, какие проблемы они уже получили в отношении тысяч пациентов в специализированных заведениях по всей стране, агентства сдались.

К тому времени наступила весна 1988 года, на год позднее их целевой даты. Часть удобрения была смыта с полей из-за отсутствия клевера, предотвращающего эрозию. Было уже поздно что-то сажать, а деньги у них заканчивались. Тем не менее они переехали в Нью-Мексико и начали тяжелейший труд, запуская все запланированное. Их было пятьдесят один плюс десять детей в возрасте от трех месяцев до шести лет.

Не знаю, чего я ожидал. Помню, что все стало сюрпризом – или из-за того, что увиденное выглядело настолько нормальным, или потому, что оно настолько отличалось. Ни одна из моих идиотских догадок о том, каким может оказаться это поселение, не оказалась верной. И, конечно же, я не знал их истории. Я узнал ее потом, небольшими частями.

Я удивился, увидев свет в некоторых зданиях. Первоначально я предположил, что они в нем не нуждаются. Это пример чего-то настолько нормального, что удивило меня.

Что же до различий, то первым, что привлекло мое внимание, оказалась изгородь вокруг железной дороги. У меня к ней появился личный интерес, потому что из-за нее я едва не пострадал. Я пытался понять ее смысл, и должен был это сделать, если собирался остаться хотя бы на ночь.

Деревянные изгороди, окаймляющие рельсы на пути к воротам, тянулись до амбара, где рельсы делали такую же петлю, как и за пределами стены. Вся железнодорожная линия была заключена в изгородь. Доступы к ней находились только на погрузочной платформе в амбаре и через входные ворота.

Это имело смысл. Слепоглухой человек мог управлять подобным транспортом только при полной уверенности, что на пути никого нет. Сами они никогда не выйдут на рельсы, потому что их невозможно будет предупредить о приближающемся поезде.

Когда я дошел до группы зданий, то увидел людей, ходящих вокруг в сумерках. Они меня не замечали, как я и ожидал. Они двигались быстро, а некоторые даже бежали. Я стоял неподвижно, обшаривая все вокруг взглядом, чтобы никто в меня не врезался. Прежде чем набраться смелости, я должен был выяснить, как им удается не сталкиваться.

Я наклонился и присмотрелся к земле. Свет уже тускнел, но я сразу увидел, что все вокруг пересекают бетонированные дорожки.

На каждой из них имелся отличающийся рельефный узор, созданный до того, как бетон затвердел: линии, волны, углубления, гладкие и шершавые участки. Я быстро увидел, что те, кто торопится, перемещаются только по этим дорожкам, и все они ходят босиком. Нетрудно было догадаться, что это нечто вроде дорожной схемы, читаемой ногами. Я выпрямился. Мне не требовалось знать, как это работает. Достаточно было понять, что это такое, и держаться в стороне от дорожек.

Люди здесь были ничем не примечательные. Некоторые ходили без одежды, но теперь я к такому уже привык. Все были разного роста и телосложения, но выглядели примерно одного возраста, за исключением детей. Если не считать того, что они не останавливались, не разговаривали и даже не махали друг другу, когда сближались, я никогда бы не предположил, что они слепы. Я видел, как они подходили к пересечению дорожек – понятия не имею, как они понимали, что вышли к перекрестку, но смог придумать несколько объяснений – и шли через него медленнее. Это была чудесная система.

Я начал подумывать о том, чтобы подойти к кому-нибудь. Я провел там уже почти полчаса, без приглашения. Наверное, у меня возникло ложное ощущение уязвимости этих людей; я ощущал себя взломщиком в чужом доме.

Около минуты я шел рядом с женщиной. Она шагала очень целеустремленно, глядя вперед – или так казалось. Она что-то почувствовала, возможно, услышала мои шаги. Пошла чуть медленнее, и я коснулся ее плеча, не зная, как еще поступить. Она мгновенно остановилась и повернулась ко мне. Глаза у нее были открыты, но пусты. Руки ее пробежали по моему телу, легко касаясь лица, груди, рук, прошлись по одежде. У меня не было сомнения, что она распознала во мне незнакомца, возможно, уже после первого касания к плечу. Но она тепло улыбнулась мне и обняла. Руки у нее оказались очень деликатные и теплые. Забавно, потому что они были мозолистыми из-за тяжелой работы. Но на ощупь – чувственные.

Она дала мне понять – показав на здание, изобразив еду невидимой ложкой и коснувшись цифры на своих часах, – что ужин будет через час и что я приглашен. Я кивнул и улыбнулся под ее ладонями, она поцеловала меня в щеку и торопливо ушла.

Что ж, все оказалось не так уж и плохо. Меня волновала возможность общения с ними.

Позднее я обнаружил, что она узнала обо мне гораздо больше, чем я предполагал.

Я решил пока не идти в столовую, или что там у них было. Прогулялся в сгущающихся сумерках, разглядывая их хозяйство. Увидел, как маленькая шелти гонит овец в овчарню на ночь. Она умело направила их в открытые ворота безо всяких команд, и кто-то из местных закрыл их и запер. Потом наклонился и почесал собаке голову, а та лизнула его руку. Закончив со своими обязанностями, собака подбежала ко мне и понюхала штанину. Весь остаток вечера она ходила следом за мной.

Все выглядели такими занятыми, что я с удивлением увидел женщину, сидящую на изгороди и ничего не делающую. Я пошел к ней.

Вблизи я увидел, что она моложе, чем я думал. Ей было тринадцать лет, как я позднее узнал. Одежды на ней не было. Я коснулся ее плеча, она спрыгнула с изгороди и поступила так же, как и другая женщина, – ощупала меня всего безо всякой сдержанности. Потом взяла за руку, и я ощутил, как ее пальцы быстро двигаются на моей ладони. Я не мог этого понять, но знал, что это такое. Я пожал плечами и испробовал другие жесты, чтобы показать, что я не говорю на амслене[2]. Она кивнула, все еще охватывая ладонями мое лицо.

Она спросила, остаюсь ли я на ужин. Я заверил, что да. Она спросила, не из университета ли я. И если вы думаете, что легко спрашивать только движениями тела, то попробуйте сами. Но она была так изящна и плавна в движениях, так умела в стремлении передать смысл. Это были одновременно и речь, и балет.

Я сказал, что я не из университета, и попытался немного рассказать о том, чем занимаюсь и как оказался здесь. Она слушала меня руками, наглядно почесывая голову, когда мне не удавалось ясно передать мысль. Постепенно ее улыбка становилась все шире, и она стала беззвучно смеяться над моими гримасами. Все это время она стояла очень близко, касаясь меня. Кончилось тем, что она уперла руки в бока.

– Думаю, тебе нужна практика, – сказала она, – но если для тебя нет разницы, то мы можем пока разговаривать голосом? А то я сейчас лопну от смеха.

Я вздрогнул, словно ужаленный пчелой. Прикосновение, которое я мог бы игнорировать при общении со слепоглухой девочкой, внезапно показалось неуместным. Я немного попятился, но ее руки вернулись ко мне. Она показалась озадаченной, но затем прочла проблему ладонями.

– Извини, – сказала она. – Я думала, что ты глухой и слепой. Если бы я знала, что это не так, то заговорила бы с тобой сразу.

– Я думал, что здесь все такие.

– Только родители. А я одна из детей. Мы все прекрасно видим и слышим. Не нервничай так сильно. Если тебе неприятны прикосновения, то тебе здесь не понравится. Расслабься, я тебе ничего плохого не сделаю.

И она продолжила водить по мне руками, в основном по лицу. В тот момент я этого не понимал, но прикосновения не казались сексуальными.

Как выяснилось, я ошибался, но это не было очевидным.

– Мне надо показать тебе веревки, – сказала она и направилась к куполам. Она держала меня за руку и шла рядом. Другая рука касалась моего лица всякий раз, когда я говорил.

– Правило первое, не ходить по бетонным дорожкам. Это где…

– Про это я уже догадался.

– Правда? А давно ты уже здесь?

Ее рука прошлась по моему лицу с обновленным интересом. Было уже темно.

– Меньше часа. Меня едва не задавил ваш поезд.

Она рассмеялась, потом извинилась и сказала, что понимает – для меня это было не смешно.

Я ответил, что это смешно для меня сейчас, хотя в тот момент это было не так. Она сообщила, что на воротах есть предупредительный знак, но мне не повезло, и я подошел, когда ворота были открыты – они открываются дистанционно перед отправлением поезда, – и я знак не увидел.

– Как тебя зовут? – спросил я, когда мы приблизились к мягкому желтому свету, льющемуся из столовой.

Ее пальцы рефлекторно зашевелились у меня на ладони, потом остановились.

– Ой, даже не знаю. У меня есть имя, даже несколько. Но они на телоречи. Я… Пинк[3]. Думаю, оно переводится как Пинк.

У этого имени была история. Она стала первым ребенком, родившимся у учеников школы. Они знали, что детей описывают как розовых, поэтому ее так и назвали. Для них она ощущалась розовой. Когда мы вошли в столовую, я увидел, что ее имя визуально неточное. Один из ее родителей был темнокожий.

Девочка оказалась смуглой, голубоглазой и с вьющимися волосами, более светлыми, чем кожа. С широким носом, но небольшими губами.

Она не спросила, как меня зовут, поэтому я свое имя не сказал. И за все время, что я провел здесь, никто не спросил, как произносится мое имя. На телоречи они называли меня по-разному, а дети просто окликали: «Эй, ты!» Они не были энтузиастами произносимых слов.

Столовая находилась в прямоугольном кирпичном здании, соединенном с одним из больших куполов. Она была тускло освещена. Позднее я узнал, что свет включили только для меня. Дети в нем нуждались только для чтения. Я держал Пинк за руку, радуясь, что у меня есть гид. Глаза и уши я держал открытыми.

– У нас тут все неформально, – сказала Пинк. В большом помещении ее голос звучал неприлично громко. Несколько детей посмотрели на нас. – Сейчас я ни с кем не буду тебя знакомить. Просто считай себя частью большой семьи. Люди ощупают тебя позже, и ты сможешь с ними поговорить. Одежду можешь снять здесь, у входа.

С этим у меня проблем не было. Все ходили голыми, а к тому времени я уже легко приспосабливался к местным обычаям. В Японии при входе в дом снимают обувь, а в Таосе снимают одежду. Так в чем разница?

Впрочем, разница большая. Из-за прикосновений.

Тут все касались друг друга, и это было столь же обычным, как посмотреть. Каждый сперва касался моего лица, затем, с кажущейся невинностью, касался в любых других местах. Как и обычно, все было не совсем тем, чем казалось. Это не было невинным, и такое общение не было обычным в их группе. Они касались гениталий друг друга намного больше, чем касались моих. В моем случае они сдерживались, не желая меня пугать.

Они были очень вежливы с незнакомцами.

Я увидел длинный низкий стол, все сидели на полу вокруг него.

Пинк подвела меня к столу.

– Видишь чистые полосы на полу? Не ходи по ним. Ничего на них не оставляй. По ним ходят люди. И ничего не переставляй. В смысле мебель. Такие перестановки решаются на общем собрании, чтобы все знали, где и что находится. И мелкие вещи тоже. Если что-то поднимешь, поставь точно на то место, где ты это нашел.

– Понял.

Люди начали приносить миски и блюда с едой из соседней кухни.

Они ставили их на стол, а едоки начинали их ощупывать. Все ели пальцами, без тарелок, и делали это медленно и с удовольствием. Они подолгу вдыхали запах еды, прежде чем от нее откусить. Еда для этих людей была очень чувственной.

Повара они были великолепные. Я никогда, прежде или с тех пор, не ел столь же хорошо, как в Келлере. (Это мое словесное название этого места, хотя на их телесном языке название очень похоже. Когда я произнес «Келлер», все поняли, о чем я говорю.) Они начинали с хороших и свежих продуктов, которые достаточно трудно найти в городах, и приступали к готовке с артистизмом и воображением. Еда не была в каком-либо национальном стиле из тех, что я пробовал. Они импровизировали и редко готовили какое-то блюдо одинаково дважды.

Я сел между Пинк и парнем, который едва не задавил меня на рельсах. И бесстыдно обожрался. Еда была настолько круче вяленой говядины и сухого органического картона, которыми я до этого питался, что устоять я не смог. Я ел не торопясь, но все равно закончил есть намного раньше остальных. Я наблюдал за ними, осторожно отодвинувшись от стола и гадая, не стошнит ли меня от обжорства. (К счастью, не стошнило.) Они ели сами и кормили друг друга, иногда вставая и обходя вокруг стола, чтобы предложить отборный кусочек другу на противоположной стороне. Очень многие таким же образом кормили меня, и я едва не лопнул, пока не выучил на корявом амслене фразу, означающую, что я сыт по горло. От Пинк я узнал, что более вежливый способ отказаться – угостить кого-то самому.

Вскоре у меня не осталось других занятий, кроме как кормить Пинк и наблюдать за остальными. Я начал становиться более наблюдательным. Я полагал, что они едят в уединении, но вскоре увидел, что по всему столу идет оживленный разговор. Руки были очень заняты, двигаясь с поразительным проворством. Люди разговаривали, касаясь пальцами любой части тела собеседника – ладони, плечи, руки, ноги, животы. Я с изумлением наблюдал, как волна смеха, наподобие падающих костяшек домино, прокатывается от одного конца стола к другому, когда чью-то шутку пересказывают вдоль линии. Это происходило быстро. Присмотревшись внимательнее, я смог заметить, как перемещаются мысли, достигая одного человека и передаваясь дальше, в то время как ответ шел с противоположного направления и, в свою очередь, тоже передавался. По пути возникали другие ответы и тоже прокатывались вперед и назад. Все это походило на волны.

Но это было и неопрятно. Давайте признаем: если есть пальцами и разговаривать руками, то неизбежно измажешься едой. Но никто не возражал. Я уж точно нет. Меня слишком тревожило ощущение, что я остаюсь за бортом. Пинк разговаривала со мной, но я знал, что начинаю открывать для себя, что значит быть глухим. Эти люди были дружелюбны, и я им вроде бы нравился, но с этой проблемой я ничего не мог поделать. Мы не могли общаться.

Потом мы вышли на улицу – кроме тех, кто убирал со стола, – и приняли душ под несколькими кранами, из которых лилась очень холодная вода. Я сказал Пинк, что хотел бы помочь с тарелками, но она ответила, что я буду лишь путаться под ногами. Я ничего не смогу здесь делать, пока не научусь их очень специфическим методам работы. Похоже, она уже предположила, что я останусь здесь настолько долго.

Обратно в здание, чтобы вытереться – это они проделывали с их обычным щенячьим дружелюбием, превращая взаимное использование полотенец в игру и подарок, а потом мы прошли в купол.

Внутри было тепло и темно. Свет проникал только черед переход в столовую, но его не хватало, чтобы пересилить свет звезд, видимых через треугольные панели крыши. В куполе было почти как под открытым небом.

Пинк быстро описала мне этикет перемещений внутри купола. Его было нетрудно соблюдать, но я все равно старался держать руки ближе к телу и не шагать широко, чтобы не повалить кого-нибудь, зайдя на пространство для ходьбы.

И опять меня подвело недопонимание. Тут не было иных звуков, кроме шороха плоти, касающейся плоти, поэтому я решил, что оказался посреди оргии. Я бывал на них и прежде, в других коммунах, и все они выглядели очень похоже на происходящее. Я быстро увидел, что ошибся, и только позднее обнаружил, что был прав. В каком-то смысле.

Мою оценку исказил тот простой факт, что групповой разговор этих людей должен был выглядеть как оргия. Более тонкое наблюдение, которое я сделал позднее, сводилось к тому, что, когда сотня обнаженных тел трется, целуется, ласкает и гладит друг друга, и все это одновременно, то какой смысл искать отличия? Не было никаких отличий.

Должен сказать, что я использовал слово «оргия» только для передачи общей идеи множества людей, находящихся в тесном контакте. Мне не нравится это слово, в нем слишком много подтекстов. В то время я и сам повелся на эти подтексты, поэтому с облегчением увидел, что это не оргия. Те, на которых я побывал, были нудными и безличными, и от этих людей я ожидал лучшего.

Многие протискивались сквозь толпу, чтобы добраться до меня и познакомиться со мной.

Никогда более чем по одному за раз; они постоянно знали о том, что происходит, и ждали своей очереди поговорить со мной. Естественно, тогда я этого не знал. Пинк сидела рядом, чтобы переводить сложные мысли. Постепенно я все меньше и меньше использовал ее слова, проникаясь духом тактильного зрения и понимания. Никто не считал, что реально познакомился со мной, пока не коснулся всех частей моего тела, поэтому на мне постоянно были чьи-то руки. Я робко начал отвечать тем же.

После всех этих прикосновений у меня быстро возникла эрекция, которая сильно меня смутила. Я бранил себя за то, что не сумел удержаться от сексуальной реакции при общении, оказался не в состоянии удерживаться на той же интеллектуальной плоскости, на которой, по моему мнению, находились они, и тут с некоторым потрясением осознал, что пара неподалеку от меня занимается сексом. Вообще-то они занимались этим уже минут десять, и это казалось настолько естественной частью происходящего, что я одновременно и осознавал, и не осознавал это.

Едва я это понял, как внезапно задумался: а прав ли я? Действительно ли это секс? Все происходило очень медленно, свет был слабый. Но ее ноги были подняты, а он находился сверху, уж в этом я был уверен. Пусть это было глупо с моей стороны, но я действительно должен был знать. Должен выяснить, во что, черт побери, я ввязался. Как я смогу правильно социально реагировать, если не знаю ситуации?

После месяцев, проведенных в различных коммунах, я стал очень чувствителен к вежливому поведению. Я стал адептом произнесения молитв перед ужином в одном месте, распевал «Харе Кришна» в другом и ходил счастливым нудистом в третьем. Это называется «когда ты в Риме, веди себя как римлянин», и если ты не в состоянии к такому приспособиться, то не ходи в гости. Я бы стоял на коленях в Мекке, рыгал после еды, поднимал бы тост за любое предложение, ел органический рис и нахваливал повара, но, чтобы делать это правильно, надо знать обычаи. Я думал, что знаю их, но трижды изменил свое мнение за столько же минут.

Они занимались сексом – в том смысле, что он проникал в нее. И они также были глубоко увлечены друг другом. Их ладони бабочками порхали по телам, наполненные смыслом, который я не мог увидеть или почувствовать. Но их касались, и они прикасались ко многим людям вокруг. Они разговаривали со всеми этими людьми, даже если передаваемая мысль была настолько проста, как похлопывание по лбу или предплечью.

Пинк заметила, что привлекло мое внимание. Она как бы вилась вокруг меня, реально не делая ничего, что я счел бы провокационным. Я просто не мог решить. Это выглядело так невинно, и все же не было таким.

– Это (—) и (—), – сказала она, скобки здесь обозначали серию движений руки по моей ладони.

Я так никогда и не выучил звуковое слово, обозначающее имя любого из них, кроме Пинк, а воспроизвести имена на языке жестов я не в состоянии.

Пинк наклонилась, коснулась женщины ногой и проделала нечто сложное с ее большими пальцами. Женщина улыбнулась, взяла ногу Пинк и зашевелила пальцами.

– (—) хотела бы поговорить с тобой позднее, – перевела Пинк. – Сразу после того, как она закончит разговаривать с (—). Вы с ней уже встречались, помнишь? Она сказала, что ей понравились твои руки.

Знаю, все это звучит безумно. И для меня это прозвучало совершенно безумно, когда я об этом подумал. На меня снизошло нечто вроде откровения – я понял, что ее и мои слова, означающие «разговор», разделяют мили. Для нее разговор означает сложный взаимообмен, в который вовлечены все части тела. Она могла считывать слова или эмоции в каждом трепете моих мышц, подобно детектору лжи. Для нее звук был лишь незначительной частью общения. Это было нечто такое, что она использовала для разговоров с людьми не из общины. Пинк разговаривала всем своим существом.

Я не понимал и половины, даже тогда, но этого хватило, чтобы из-за этих людей у меня закружилась голова. Они разговаривали своими телами. И не только руками, как я думал. Любая часть тела в контакте с любой другой была общением, иногда очень простым и базовым – представьте лампочку как базовую среду информации – возможно, произнося не более, чем «я здесь». Но разговор есть разговор, и если диалог дошел до точки, где вам необходимо разговаривать с кем-то гениталиями, это все еще остается частью разговора. А мне хотелось знать, что они говорят. Я знал, даже в тот момент смутного осознания, что это намного больше, чем я в состоянии понять. Конечно, скажете вы. Всем известно, как любовники разговаривают телами, занимаясь сексом. Не такая уж это новая идея. Конечно нет, но подумайте, насколько чудесен такой разговор, даже если вы не исходно тактильно-ориентированый. Способны ли вы передать мысль далее с этого места или вы обречены быть земляным червем, думающим о закатах?

Пока со мной все это происходило, одна из женщин знакомилась с моим телом. Ее руки находились у меня на коленях, когда я почувствовал, что эякулирую. Это стало большим сюрпризом для меня, но не для кого-то еще. Я уже много минут говорил всем вокруг меня – через знаки, которые они могли воспринимать руками, – что такое произойдет. Мгновенно множество рук прошлось по моему телу. Я почти смог понять их, когда они передавали руками нежные мысли. Во всяком случае, я понял смысл, если не слова. Я был ужасно смущен всего несколько секунд, а потом смущение ушло перед лицом столь легкого принятия факта произошедшего.

Ощущение было очень сильным. Я долго не мог восстановить дыхание.

Женщина, которая стала причиной этого, коснулась пальцами моих губ. Она провела ими медленно, но со смыслом, в этом я был уверен. А потом растворилась в группе.

– Что она сказала? – спросил я Пинк. Та улыбнулась.

– Конечно, ты знаешь. Если бы ты мог избавиться от слов… Но, в общем, она имела в виду «как хорошо для тебя». Это также переводится как «как хорошо для меня». И «меня» в этом смысле означает всех нас. Организм.

Я понял, что должен остаться и научиться говорить.

* * *

У коммуны бывали и взлеты, и падения. В целом они их ожидали, только не знали, какую форму они могут принять.

Зима погубила многие плодовые деревья. Они заменили их гибридными сортами. Из-за ураганов они потеряли часть удобрений и почвы, потому что клевер не успел укорениться и закрепить ее. Их планы были нарушены судебными действиями, и они более года не могли привести дела в рабочую колею.

Вся их рыба погибла. Они пустили тушки на удобрения и стали разбираться в том, что могло пойти не так. Они использовали трехступенчатую экологию того типа, которую впервые использовали «Новые алхимики» в семидесятые[4]. Она состояла из прудов, накрытых куполами: в одном находилась рыба, во втором разместились бактерии и дробленые раковины в одной секции, и водоросли в другой, а в третьем жили дафнии. Вода с отходами жизнедеятельности рыб прокачивалась через раковины и бактерии, которые выполняли ее детоксикацию и превращали содержащийся в ней аммиак в удобрение для водорослей. Вода с водорослями перекачивалась в следующий пруд для кормления дафний. Затем дафнии и водоросли перекачивались на корм рыбам, а обогащенная вода служила удобрением для тепличных растений во всех куполах.

Они провели анализ воды и почвы и выяснили, что из примесей в раковинах выделялись химикаты, которые накапливались далее по пищевой цепи.

После тщательной очистки они перезапустили цикл, и все пошло хорошо. Но они потеряли деньги за первый урожай.

1 Хелен Келлер – молодая женщина, ставшая слепой и глухой в юном возрасте. «История моей жизни», впервые опубликованная в виде книги в 1903 году, представляет собой автобиографию Хелен Келлер, подробно описывающую ее молодость, особенно ее опыт общения с Энн Салливан, которая оказала ей огромную помощь. (Здесь и далее прим. пер.)

2 Американский жестовый язык, амслен (сокращение от American sign language) – основной жестовый язык в сообществах глухих США и англоговорящих частей Канады. Кроме того, на диалектах амслена или его креолах говорят во многих странах мира, в частности, большинстве стран Западной Африки и части стран Юго-Восточной Азии.

3 Pink (англ.) – розовый цвет.

4 «Институт новой алхимии» (New Alchemy Institute) был исследовательским центром, который проводил первопроходческие исследования в области органического сельского хозяйства, аквакультуры и дизайна биошелетов в период с 1969 по 1991 год.

Продолжить чтение