Читать онлайн Не буди Лешего бесплатно
Глава 1
– Ты почто беспокоишь меня, погань ты крылатая? – стою, смотрю на парящую птицу чёрную. А она на меня смотрит. Глазом своим блестящим подмигивает.
– Не упаду я, и мясо моё тебе не достанется. Да и на что оно тебе, моё мясо? Оно же у меня мёртвое.
– Ну а моё какое? – отвечает мне птица птичьим клёкотом. – Так что и твоё мне будет в самый раз.
– Курица ты неощипанная, – посмотрел я на топор. Даже если докину и попаду, потом идти за ним. А леса уже окраина, выходить негоже.
– Подлети-ка поближе, а? – пернатую тварь уговариваю.
– Тебе зачем? – отвечает мне тварь пернатая.
– А как думаешь? – живым глазом ей подмигиваю. – Есть разговор.
– Отсель говори.
– Летела бы ты… Куда летела.
– Так предвестник я.
– И что забыла тут?
– Так за тобой я.
Ещё раз на топор взглянул. Да попаду, конечно, но из лесу выходить… Вся же нечисть встрепенётся, что Леший на территорию посягнул. Прибегут из полей и лугов, вой поднимут. Скажут, что притесняю. Шагу лишнего не сделаешь…
– Как за мной?
– Так велено.
Тварь пернатая крыльями машет, перьями сыплет. А здоровая будет, но тощая. Это кто же такую на службе держит?
– Кем велено-то?
– Так я от Кощея жены.
– От Мары что ли?
– От неё.
А ей чего от меня надо?
– Пусть мужу своему голову дурит, а мне с ней ни делать, ни делить нечего.
Хватило уже.
– Муж за Василисой убежал.
– За той же самой?
– За очередной, – мудро изрекла пернатая нечисть. – Слышь, Леший, мне твою печень принести велено.
– Это что за невидаль? В наших краях такое не практикуется.
Да и накой она ей? Что-что, а печень уже вусмерть посажена. Посмотрел на рожок, что на поясе болтается. Давно он сух, надо бы исправить.
– Ои меня ничего не получишь, лети восвояси.
– Не ближний свет, с пустыми когтями не полечу, – и давай нападать, тварь подлая, подлетит да клюнет, да в небо назад. И так раз несколько.
– Всё равно не справишься, – отвечаю ей. – А я в лес уйду.
– Не уйдёшь, пока я буду твоих стращать, мелких духов тащить да жрать.
– С поля тащи, не моя забота.
Запищали под ногами, жалуются.
– Кто так предвестника гонит? – птица молвит. – Совсем ты, Леший, без уважения. Вот в других лесах…
– Ну и лети к другим.
– Мара послала к тебе.
– А кроме печени ей от меня ничего не надо?
– Сердце ещё просила, – птица хотела голову лапой почесать, да вовремя опомнилась, крылами замахала. – Да добавила потом, что у тебя нет его. Тоже, поди, пропил?
Отдал. Потому что дурак дураком молодой был. Так и помер. В том же лесу, в которым я теперь Леший. Тоже потому что дурак был. Теперь, значит, нечисть я, уже сто лет поди как.
– Улетишь ты или нет? Про “подобру-поздорову” не спрашиваю. Какое у тебя, у костлявой, здоровье?
– Э, обижаешь! – и опять налетела. Тут-то я её за шею хорошо схватил, да почти свернул, да по макушке рогатой клювом получил. И чуть глаза живого не лишился. Не дело это. Поцарапала меня вражина пернатая, смрадом мёртвым дохнула. Вот бы клюв ей этот обломать, но как? Не поймаешь же курицу, скользкая. А размера она такого, что, пожалуй, и в небо за собой утащит и о земь бросит.
Уже решил топором, как чую, кто-то об ногу трётся.
– Мяу!
– Баюн, ты, что ли?
Смотрю, кот чёрный в ногах, когти свои стальные о мой сапог точит.
– А ты, котяра, не обнаглел ли? – его спрашиваю, а сам по холке поглаживаю. И тут идея посещает меня хорошая. Чай, Баюн не топор, воротится обратно.
– Эй, пернатая, лови подарочек!
Взял кота за шкирку я, шепнул ему на ухо.
– Ну и ты, Баюн, не оплошай.
Ну и запустил котом в курицу.
Хорошо полетел Баюн, что снаряд. Летит и частушки поёт матерные. Я такого в лесу не люблю, не попускаю. А в небе пускай летит, ругается. Разумная тварь Баюн или нет, говорить ли умеет, или шпарит по заученному – про то мне неведомо. Он что комната китайская, слов много, толку мало, но живность осмысленную хорошо изображает.
Вцепился Баюнка в курятину, перья быстро повыдергивал, заискрил, зашипел да когти вострые вонзил во все места мягкие. Хотя вряд ли есть такие у пернатой твари этой.
– Ты пошто хулиганишь, Лешак ты злой! – нечисть крылатая ругается.
– Какой я тебе Лешак, Леший я. И то я не хулиганю, а провожу боевой манёвр. Называется “кота метание”.
– Сними его с меня, полечу обратно! А ты иди к Лешему… Тьфу ты, – птица плюнула. Видать, поняла, послала к кому. Баюнка долго держался, не отпускал. Наконец она его скинула, и на крыло припадая раненое, полетела восвояси, ругаясь.
Глава 2. Упыри и вурдалаки попадаются одне
Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой,
Весь в поту, от страха бледный,
Чрез кладбище шел домой.
Бедный Ваня еле дышит,
Спотыкаясь, чуть бредет
По могилам; вдруг он слышит,—
Кто-то кость, ворча, грызет.
Ваня стал;– шагнуть не может.
«Боже!– думает бедняк,—
Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак.
Горе! малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем,
Если сам земли могильной
Я с молитвою не съем».
Что же? вместо вурдалака
(Вы представьте Вани злость!) —
В темноте пред ним собака
На могиле гложет кость.
А.С. Пушкин. Цикл “Песни западных славян" , стих "Вурдалак"
Иду я вдоль кромки поля, скрываясь в тенёчке, думаю, с чего бы предвестнику от Мары прилетать? Рядом Баюн идёт, и на ходу раны зализывает, умывается.
– Сильно потрепало тебя? – спрашиваю.
– Мяу, – отвечает.
– А сказка где, стишок какой, песенка?
Посмотрел на меня кот, подумал. Вздохнул. Пошёл дальше.
– Баюнка, ты не серчай. Надо было прогнать нечисть пернатую.
– Тьфу! – сплюнул кот чёрные перья из пасти.
Идём молча.
Чую, земля под ногами шевелится. И шум стоит нехороший. Как будто старые кости где-то ломает. Посмотрел в рощицу, а там ветви сухие с земли поднимаются, всё ходуном ходит.
– Заложные, что ли, беспокоятся… К чему бы?
А покойники те заложные, неприкаянные, мною упомянутые, а ну давай с земли вставать, ветки с себя снимать и поначалу друг на друга прыгать. А потом выстроились в одну линию и пошли.
– Надоело мне всё, – говорю и на кота смотрю. – Что они полезли, Баюнка, как думаешь? Вроде не русалочья неделя, лежали бы да лежали.
– Мяу.
– Мяу? Много у меня к тебе вопросов.
Первый упырь повёл носом и пошёл на нас с Баюном. Баюн тоже повёл носом, посмотрел на упыря, потом на меня, покачал головой из стороны в сторону и в лес сиганул.
Ладно, котик, это не твоя битва. Не всё же тебе одному отбиваться. Поднял я топор.
Рубить упырей – дело нехитрое. Только почто повставали они, да много так?
– Тут я, нечисть поганая, – поднял землицы ком и запустил в одного вурдалака. Кровь моя для них невкусная, бесполезная. Да безмозглые они, разве разберутся? Нападать будут на всё что движется. Зверья много попортят, а то и человеков заблудших или на окраине леса в лугах работающих. Так-то человеков мне не сильно жалко, но, опять же, на подвластной мне территории негоже вурдалакам шалить.
Нечисть поганая внимание на меня обратила. Побежали. Прыгают, зубы свои гнилые выпустили, пальцы с длинными когтями растопорщили. Снял я с пояса топор. Мне бы два топора сейчас, да носить их неудобно. Разве что – оба за спину приделать? В две бы руки я б упырей этих мигом раскидал.
На поясе у меня нож, рожок и фляга. Это само собой, вещи нужные, их тоже не снять. Ну да меньше думок, больше дела. Первого вурдалака порубил. Второго за пасть поймал и откинул. И дальше топором.
Рублю, значит, вурдалаков направо и налево, а всё же думки в голову лезут. С чего вурдалакам вставать? Кто-то поднял их? Уж не лешаки ли с соседнего леса?
Я за этой территорией пригляд держу, она вроде как и моя, и ничейная. Отобрал я её у другого Лешего давным давно. Ну и, понятно, что двум Лешим в одном лесу не бывать. Теперь тот лес мой, сосед, злобу притаивший, сюда глаз не кажет. А вот лешаки его остались и в услужение не пошли. Растут, множатся, злобу копят. Могли они вурдалаков натравить?
Вроде всех порубил. Стою, дух перевожу. Топор только затупил об их гнилые черепушки. Как смотрю – опять ветки задвигались, но то не на земле, а в чаще. Выстроились передо мной лешаки – бывшего Лешего с этого подлеска прихвостни.
– Гляди, целехонек!
– А что на меня любоваться, чай не красна девица.
– Много нас а ты один.
– И в прошлый раз так было.
– Меньше нас было, запамятовал?
Что моя башка нынче, в ней грибы и мох.
– Леший ваш с вами был, а теперь вы без Лешего. И многих ваших нет.
Проросли давно травой сорной на полянке спорной.
– А нас числом теперь много побольше. И без Лешего справимся.
А ведь и впрямь вся роща ими утыкана. Стоят, как боровики все, сбитые, морды кабаньи, свирепые, на головах рога загнутые. Клыками по подбородку шерсть истёрли. Ишь как много их! Неужто селян тащат да в лешаков обращают? Из заложных только упыри получаются. Не кладбищенские же? Колдун, что ли, объявился? Леший их колдуном не был.
– Ну так начнём, может? Что-то смотрины затягиваются.
Ну так они и начали. Всё ж таки плохо, что топор у меня один.
Глава 3. Лешаки
Рубились долго. Эти твари клыкастые кусаться на умеют – клыки загнутые мешают. И бодаться не могут – рога кривые. Махались топорами.
Их много, они круглые да юркие. Я один, и весу тяжёлого. Но хоть не совсем ещё дерево, поворотливый.
А так знатно меня порубили всего. Как бы и впрямь в землю не уйти и не прорасти мохом.
Но пока стою, отбиваюсь. А надо ж их, кабаняков невежливых, со своей земли согнать.
– Добиваем, кажись! – кричат. И ничего ж не посоветуешь, если кажется, нечисть ж мы.
Чувствую, жжётся что-то в нутре. Вниз смотрю, отнял от брюха руку. Кровь течёт по животу, вся моя шкура промокла. Да и рёбра поломали, раз мне не вздохнуть.
Тяжко стало, но стою пока, хоть ноги проседают. Как нежить не смертен, но выбить дух можно, помру. И никуда не денусь. Останусь мёртвым пнём, зарасту травой – пришлым лешакам на веселье.
Но это лес мой, и раз пока не издох, видать ещё здесь нужен. А эти лыбятся, стоят, довольные кабаняки, наверное уже между собой лес делят.
Травушкой сладко пахнет, землицей пахнет, если не брежу. Ну подойди только кто: голову отрежу.
А рукояти топора не чувствую больше. Живой глаз уже не видит, пока смотрю мёртвым.
Что-то тянут они. Близятся по кругу. А я ж на горке стою из их же кабаньего люду.
Окружили и свалили. Ну вот и всё. Зарубят. А битва славная была. Хоть не спился заодно с Водяным, ушёл достойно, в бою, как хороший Леший.
Вдруг тень чёрная надо мной промелькнула. И частушки матерные по лесу раздались. Видать, есть в них сила великая, потому как так разозлили они меня, что я с места вскочил. Не потерплю в своём лесу матерщину.
Баюнка когти стальные выпустил и от лешака к лешаку прыгает. Как бы не порубили кошака-матершинника топорами. Мне его, нечисть хитрую, ещё в студёном ручье вымачивать в наказание.
Поднялся я, сначала на одно колено, потом на оба. Топор нащупал, глаз затёкший протёр. Подождал, пока силу в руках почувствую, а то начал уже в духа превращаться, тело не слушается. Материальное оно частично, частично живое, но больше мёртвое. Такое сдвинь. Сила нужна большая. Но она же и подмога. Обратился к лесу и стал лесом сам. До последней веточки, зверушки и мышки-норушки. А потом силу эту в тело потребовал – во временное пользование. Вот тогда встал.
– Кота не обижайте, лешаки поганые.
– Сам ты нечисть поганая, а кто-то из нас будущий Леший.
– Не понял.
– Кто тебя победит, тот следующий Леший будет, – объяснил второй, Баюнку тягая за хвост.
– Так деритесь друг с другом, – предлагаю я.
– Так начнём, когда тебя завалим.
– Я буду главный, я сильный самый, – один Лешак встал, подбоченился. Кажись, я тут Лешим буду!
Кажется ему…
– Баюнка, – кота подзываю. – А ну-ка, пойдём, объясним гостям нашим разницу между “быть” и “казаться”.
Всех мы их положили в этой же рощице слоем ровнёхоньким. Будут берёзкам удобрением.
Глава 4. Водяной и бражка
– Баюнка, поможешь мне туловища эти валежником закидать? – кота спрашиваю. Негоже оставлять их так валяться. И хоронить нельзя – чай, нежить, земля не примет. Но и так оставлять негоже.
– Мяу, – ответил Баюнка. Уши подранные, на морде кровь запеклась. Пасть было разинул, частушкой, видать, ответить хотел, потом чихнул только и в лес удрал.
Понятно, прибираться мне одному здесь.
Лешаков прикрыл ветками, уже не встанут они, в упырей не превратятся. Как на солнце выгорят, иссохнутся, воздухом очистятся, травой взойдут, после того только с землицей перемешаются. Станут её костью, мышцей, нервами. Но это потом. А пока мне мертвечину эту таскай перетаскивай, в рядочек укладывай да ветками закрывай.
Умаялся.
Иду, самого шатает знатно. Добрёл до ручья большого, наклонился к воде, встал на одно колено. От одёжи моей по студёной водице след кровавый пустился. Эх, нехорошо. Ладно бы к мёртвой воде пришёл, а то к обычной речке. Вдруг как прыгнет мне кто на спину! И топор мой на дно пошёл, и я чуть за ним не туда же. Но удержался. Скинул с себя вражину, за шкирку схватил. Смотрю – Лешак недорубленный!
– А ты что, самый хитрый? Схоронился где, пока другие дрались? Захотел взять хитростью?
Молчит.
– Леший живой ваш?
Молчит.
– Или прогнал вас из лесу, так вы пошли себе новый искать?
Ни слова не молвит.
– Много вас развелось, откуда взялись вы? Тесно вам стало? Или плодит вас кто, чтоб на меня натравливать?
Тишина в ответ.
– Да ты ещё хуже чем Баюн. Тот хоть иногда мяукает. Утоплю я тебя.
И сунул его башкой в речку. Держу, не отпускаю, жду пока перебрыкается. Вытащу – так, может, будет сговорчивей.
Вытащил. Спросил ещё раз. Лешак сговорчивей не стал. Нравится ему, может, купаться?
Окунул ещё раз. И ещё. На третий раз из воды Водяной выныривает. Я даже растерялся. Был бы топор под рукой, может, и стукнул бы с неожиданности его по лбу.
– Ты что творишь, мракобесина лесная? Ты почто мне воду мутишь, рыбу пугаешь?
– Так вот, – показываю ему Лешака морду кабанячию.
– Не убежит? – Водяной отплывает слегка.
– Нет, за рога крепко держу его.
– Это что же, Лешак?
– Он.
– А не можешь ты его топить где-нибудь в другом месте?
– А где мне его топить прикажешь? Чай каждая лужа твоя.
– Ну… придумай что-нибудь. Почто тебя голова такая здоровая да рогатая? Поди ума палата. Топором стукни!
– Уплыл топор на дно. У тебя где-то.
– Погодь, – Водяной под воду ушёл, вернулся с моим топориком. В воде он его ещё держал, а над водой поднять не смог.
– К чему такая тяжесть большая? – спрашивает.
– На тебя, небось, отовсель не нападают.
– Так моя река всё больше по твоему лесу протекает. Удобно, – Водяной крякнул.
– Мзду буду брать.
– Так я завсегда! – он отдал мне топор и снова нырнул. Вынырнул он с флягою. – Вот! Я что и приплыл-то!
– А говоришь, воду мутят.
– Ну это… Ты от Лешака своего избавляйся. Или, смотри, может, третьим будет?
– Буду, – ответил Лешак.
– Глянь, он разговаривает! – я его от удивления из рук в воду и выпустил. Водяной хоть брезгливый, но поймал и вытащил.
– Ты это, Лешаками не разбрасывайся. Наконец-то кто-то пьющий попался акромя нас с тобой.
– Так это вражина. Убить меня хотел, – я взял будущего собутыльника за шкирку. – Пойдёшь ко мне, нежить неразумная, в услужение?
– Я разум имею, – обиделся Лешак. – В услужение не пойду, а выпить выпью.
– Мудр, – Водяной хлопнул по фляге. – Ну так что, нежить лесная, выпьем за здоровье речной нежити?
– Что в фляге? Живая вода?
– Обижаешь! Брага!
– Человеков обнёс?
– У них сегодня праздник. Ночь Купальская. Хотели в реку вылить такое добро, шалопаи, меня, видать, задобрить. Так я не дал, всю флягу забрал да унёс.
– То-то они, верно, удивились.
– Не, все хороши уже, – Водяной руку к шее поднёс, жестом показал, насколько. – Аж завидно. Ну и, как говорится, что в воду упало, то пропало.
– Наливай уже, разбухтелся.
Водяной снова крякнул, три листа кувшинки сорвал и сделал нам чарочки.
– Мне не надо, у меня своя посуда с собой, – протянул ему рожок свой.
– Сколько наливать?
– Края не видишь?
– Это по-нашему, – Водяной вернул мне рожок, Лешаку протянул брагу в кувшиновом листе, сам тоже себе соорудил чарочку.
– Ну… будем!
– Куда ж мы денемся.
Глава 5. Сообразили
Выпили. Разлили ещё. Я у Лешака спроси возьми:
– Так изжили Лешего своего?
– Сбежали… Был Лешак Разгуляк, сказал что в лес нас новый уведёт, надо только Лешего местного, тебя, то бишь, со свету изжить. Да и будет лес наш. Хватит леса и новому Лешему и дружине его.
– А ты всё один да один, а, ваше Лешачество? – пьяный Водяной мне подзуживает. – Смотри у соседа какое войско!
– Только что-то разбегается, – я потребовал себе ещё. Выпил. Кости внутри срастались дюже больно. Скрипело всё, переплетались жилы заново, зарастало мясо.
– Тебе живой водицы, может, достать? – Леший подмигнул.
– А у тебя есть?
К тому источнику не ближний свет.
– С собой есть немного. Но бодрит так, что в нутре поколачивает!
Конечно, если живое принимать в мертвое.
– Взбодришься?
– Нет, – я отказался. – Оставь пока.
– Как знаешь! – Водяной фляжку прибрал.
– Мне дай! – Лешак лапы протянул, мигая пьяными зенками.
– А ты обойдешься! Чай, весь мертвечина? Это нам с Лешим надоть, у нас внутри кое-что живое имеется, а тебе будет с живой воды одна гадость!
– Жадный ты, – Лешак сплюнул.
– Ты почто в мою реку плюешь, нежить! Топи его, Леший!
Водяной наш уже хорошо поддал.
– Да в твоей реке чего только не плавает!
– У меня чистота образцовая и порядок! – Водяной обиделся. Добавил:
– А не я бы, так плавал бы тут заодно и один Лешак!
Я решил их разнять да спросил у Водяного.
– А… как ты тут? Тебя, что же, Кикимора твоя отпустила пьянствовать?
Не в коем случае не чтобы обидеть его зазнобу. Действительно она Кикимора.
– Э! Не! Говорю же, ночь Купальская, молодцы будут в речку нырять, а она на это дюже смотреть любит.
– Кикимора твоя смотреть любит на молодцов? – переспросил я. Может, что недопонял. – А тебе это не обидно?
– А чего? Она занята, а я вот с вами!
– А ежели зазноба твоя решит развлечься?
Лешак, слушавший про Водяного с Кикиморой, злорадно похрюкал.
– Дак а как ей с ними развлекаться? Если к ней в лапы попали, то всё – считай, покойники. Утопленники, стало быть. Живой то ей кто дастся?
– Так… и ты, Водяной, не больно живой, с тобой же она как-то умудряется.
– Я есть нежить сильная! – Водяной ударил себя в грудь. – Во всех смыслах, – добавил под хрюк Лешака, – и вообще, вы пить-то будете?
– Наливай.
И только Водяной наш в флягу полез, вынырнул к нему пескарик и ну что-то на ухо нашептывать.
– Ну вот – говорил же я! Так и есть. Утащила моя Кикимора под воду какого-то молодца!
– Ну так… Всё, посидели? Спасать поплывёшь? – спрашиваю.
– Сдался он мне? Молодцом больше, молодцом меньше. Пусть развлекается.
– Нехорошо же? – спросил я. – Всё ж таки на твоей реке бесчинствует.
– Сам не знаю, что ей в трясине не сидится? А тебе, Леший, жалко человека, что ли? Хорошо же сидим!
– Ну наливай, не задерживай.
А пескарик опять затрещал чего-то под ухом. Не выдержал я, поймал в руки рыбёшку.
– Я, тварь ты неразумная, любой глас лесной знаю, а вот по рыбьему не кумекаю. Чего ты трещишь?
– Ну дай послушаю! – Водяной рыбу забрал и к уху приблизил.
– Девка какая-то меня кличет. Просит помощи, называет Батюшкой.
– Какая ещё девица?
– Ну чьего молодца утопили, видать.
– А…
– Пить то будем? Фляги половина ещё!
– Спасать разве не пойдём? Обратилась честь по чести.
– Нам только пьяным кого-то спасать. В прошлый раз чуть Баюна не женили на моей Кикиморе. Ты, Леший, сватом был.
Может, с тех пор Баюнка злобу на меня затаил? А зачем тогда жизнь спасает? Непонятно.
– Ну если ж Кикимора до сих пор с тобой живет, стало быть, не сосватали.
– Сорвался план! – Водяной в сердцах шлёпнул по воде перепончатой лапой. – Да Баюн сильно сопротивлялся!
– Воду он не любит. Или баб вредных…
– Будь у меня жена добрая, разве бы я пил?
– Так женись на Кикиморе, может, она подобреет?
– Леший, ты когда сам научишься брагу ставить? – вдруг спросил водяной. Про Кикимору, видать, говорить не в мочь ему.
– А зачем? – не понял я.
– А как все людишки изведутся? Мало ли какой мор у них случится? А как мы жить будем-то! Без браги? Живой водой печень в один миг убьём! Научись, Леший, друг, а?
– А почто я?
– Ну а кто в лесу все травинки былинки знает? Неужто бражку не сообразишь?
– Из чего её настаивать-то?
Пескарик запищал пуще прежнего.
– Да помолчи ты, рыбина! – Водяной пришикнул. – Не разумеешь? Важные разговоры разговариваем!
– Ну ка, спроси, чего надо ему?
– Да девка та всё просит моей помощи. И честь по чести называет Владыкой речным, кличет Батюшкой.
– А девку как ту звать?
Нехорошее проснулись предчувствие.
– Да сам только что сказал – человеков тебе не жалко!
– Как звать девку, спрашиваю?
– Ну-ка, пескарик… – поймал рыбку Водяной. – Как девку ту звать? Как? Ага… Рада дочь Радимира и Зоряны.
Рада? Бедовая, так ей дома и не сидится.
– А парень кто? Не Родька ли, Велимира сын?
– Про парня на знаю, но девка просит за суженого.
Он, значит. Вук, его волк белый, загрустит. Не заболел бы. Да и девку жаль.
Смешная она.
– А ну-ка, Водяной, поехали умишко на место ставить твоей Кикиморе.
– Ты чего! На допили же!
– Позже допьём.
– Дак я допью! – Лешак предложил. Сам уже пьян вдребезги.
– Не тащить бы тебя, так с собой бы взяли. Водяной, много осталось там?
– Так пол фляги ещё! А если выжрет всё?
– Да что я один пить буду – одному и не в радость, – прохрюкал Лешак.
Тоже дело.
– Быстро вертайтесь! – а сам к фляге лапы тянет, точно рылом туда нырнет.
– Друже Леший, по воде сильно далече! Река крюк делает, давай по земле? – Водяной мне предлагает.
– Друже скотина ты водная, ты же весишь как три борова, как я тебя на себе поволоку?
– Друже Лешака окаянная! Не ты бы, сидели, пили бы, как порядочная нежить!
– Друже жаба водяная… – осенило меня. – Быстро обращайся в жабу, да так и быть, домчу вмиг тебя. Мне бы только за волчьей шкурой обернуться.
– Так на тебе же!
Совсем допился. Вывернул, надел с изнанки на правильную сторону и волком перекинулся. Водяной сделался жабой и прыгнул мне на спину.
Лешак с флягой оставленной очень уж нежно обнимался, чувствую, не дождутся здесь нас.
– Водяной, вода живая при тебе?
– При мне.
– А мертвая?
– И она найдётся.
– Ну тогда в путь.
Взглянул я на лес, деревья и кусты расступились, короткий путь открывая. Есть у меня свои дорожки и совсем они не человеческие. Путь по ним одной только нежити ведом. И то не всякой.
Глава 6. Не дразни Кикимору
Прибыли на место мы вовремя, жениха, а теперь получается, мужа Рады мы спасли. Водяной нырнул за ним и, видать, смог вырвать из цепких лап своей Кикиморы. А после мы Родьку поливали мертвой водой да поили живой – ничего, оклемался.
Доставив молодняк на их берег, я заметил в селении большое волнение. Хороший у меня слух, понял, о чём говорят, но расстраивать Раду не захотел. Она только получила любимого своего обратно. Ещё чуть-чуть, ушел бы к мёртвым, а так остался в мире живых.
– Ну так что, Леший, возвращаемся и продолжаем? – Водяной спрашивает.
– С Кикиморой твоей сначала поговорим.
– Сдалась она тебе? – Воднейшество занервничал.
– Надо, жабье величество, надо.
– Может, ну её в болото?
– Вот в болото и ныряй. Я тут вас подожду.
– А чего говорить то? Я как парня этого у неё забрал, так она на меня сердитая.
– Скажи, у Лешего разговор есть.
Воднейшество нырнул и через сколько-то времени воротился со своей Кикиморой.
– Ты почто, мать, молодцев на дно речное таскаешь? Забавы для? – я сразу к делу перешёл.
– А тебе что с того, Леший? – Кикимора меня взглядом меряет.
– Да думаю, если не любо тебе жить в речке просторной, в водице студеной, да в болотце тёплом вместе с Воднейшеством, так переходи ко мне жить.
– К тебе в лес? – Кикимора вздёрнула брови. – Так я же сущность водная!
– Оторвалась ты от своего рода племени. Не знаешь, что Кикиморы везде живут. Не только в воде. Но я тебе создам все условия. Возьму бочку дубовую, воды в неё налью, посажу тебя туда. Будет тебе жарко – поставлю я бочку на ледник, будет холодно – перенесу в костёр. Если бочка подгорит – в котел пересажу тебя для пущей комфортности. Из дел у меня по хозяйству – сущие мелочи. Меня кормить и всячески уважать, развлекать сказками и песнями. Мой дом блюсти в чистоте – полы мести да мыть ключевой водой, одежду мою содержать в порядке – чинить, стирать и шить на меня, а то на мне всё быстро изнашивается. Сапоги чистить, к орудию руки не тянуть, все заботы только по моим лесным хоромам. А ещё в самом лесу прибираться – ветки сухие убирать. И старые деревья. Животных лечить, споры их выслушивать. Ягоду собирать, мох заготавливать. Мне это всё делать некогда – я лешаков отгоняю и упырей обратно в их гноище укладываю. От тебя пустяк сущий потребую – помогать мне упырей порубленных стаскивать да ветками прикрывать. Ну вот, пожалуй, и всё. Как тебе моё предложение?
– Упырей стаскивать? – повторила ошарашенно Кикимора. – Мох заготавливать?
– Сдюжишь? – интересуюсь. – Коли сдюжишь, будешь как королева в бочке жить. Бочку найду просторную, чтоб ты вся туда помещалась с головою. Что скажешь, красавица?
Кикимора в растерянности на Водяного взглянула.
– Да как же… я же вот… с Воднейшеством живу! – и схватила его под руку корявыми лапами.
– Захочешь уйти, я неволить не буду, – вздыхает Воднейшество.
– Разве мы плохо живем? – Кикимора Водяного по руке поглаживает и в глаза заглядывает.
– Раз ты на молодцев заглядываешься, видать, нехорошо, – снова встрял я. – Но ты, Кикимора, учти. У меня с этим строго. Я тебе не дам спуску в этом вопросе. У меня никаких девиц посторонних, а у тебя никаких молодцев!
– Это самое… – Воднейшество почесал перепончатой пятерней голову. – Я вообще-то, также рассуждаю. Всё одно в реке да болоте ни тебе русалок, ни… – он чуть не отхватил оплеуху, но Кикимора, глядя на меня, вовремя одумалась и снова погладила Воднейшество по руке.
– Так разве же я против такого условия? Просто не оказываешь ты мне должного внимания! А всё больше пьёшь свою бражку, с ним вон, – она опять взглянула на меня и в этот раз взгляд задержала.
– В бочке, значит, жить…
– Ты, Кикимора, послушай и запомни хорошенько, – я подошёл поближе. – Если с Воднейшеством у вас дела будут плохи, если ещё раз он пьяный мне на тебя пожалуется – так я приду и заберу тебя к себе. Знаешь, как мне надоело самому себе обеды готовить, одежду чинить да упырей с места на место переворачивать? Они дюже тяжелые. А тебе чем заниматься? Вот и будет тебе развлечение! Сама знаешь, женщин у нас в округе кроме тебя и нет никого. Так зачем такой прекрасной Кикиморе зазря в болоте пропадать?
– Ой, – зазноба Воднейшества посторонилась, прижимаясь к зелёному боку упомянутого. – Ты, Леший, не горячись так. Хорошо всё у нас. Мало ли чего Воднейшество пьяный болтает!
– Ну смотри, – я покачал головой, отступая. – Тогда плывите себе с миром и живите дружно. А мне глаза не мозольте, пойду я… горевать в одиночестве.
Я развернулся и направился в лес.
Глава 7. Зазноба что заноза
Идти какое-то время нужно вдоль реки, так что скоро я обернулся на шумный всплеск. Это Водяной нагнал меня и вылез из воды.
– Ты чего это снова от своей Кикиморы убежал? – удивился я. – Вроде всё честь по чести наладили. Побыли бы вы с ней сегодня вдвоем, мне кажется, я её так хорошо напугал, что она будет к тебе дюже ласк…
– Леший, я всё понимаю, – перебил меня Воднейшество, ударив лапой в грудь. – Приглянулась тебе моя Кикимора, да и прав ты, единственная одна в округе из нежити женщина… Но ты войди в положение… чувства у меня к ней, – он засмущался, топча по илистому берегу лапой. – Привык как-то, прикипел.
– И головушка твоя прикипела на солнце сегодня или в болоте у Кикиморы так жарко, что ты умом тронулся? – опешил я. – Я же для остра́стки ей это всё нагородил. Знаю, что женщина она ленивая, работать не любит, да и комфортное болото с грязевыми ваннами на тесную бочку не променяет.
– Бочку, говоришь, – продолжал мямлить Водяной. – Я, смотрю, ты уже и обо всём подумал, создал для неё все условия… И с подогревом, и с охлаждением… Да и… ты вон какой молодой и красивый! То волком перекинешься, то медведем. А я что – или налим, или жаба. Какое тут сравнение, тьфу! – он сплюнул.
– Я то молодой? – подивился я. – Да мне лет сто как уже.
– А? Бахвалишься ещё? – Воднейшество совсем погрустнел. – Сто лет ему. А ничего что мне все четыреста?
– Я на твою Кикимору не претендую, – сдалась, мне, правда что, такая хитрая зелёная баба. – Будь спокоен и плыви уже к своей зазнобе, пока она ещё дел каких не наворотила, которые нам надо расхлёбывать. Вон утро уже. Времени и так мало.
– Тебе в тёмном лесу какая разница, утро или ночь? – спросил Водяной.
– Есть разница. И мне отдыхать хочется, да и до той самой тёмной чащи ещё добраться надо. Ну, бывай, увидимся, – надоело мне с ним лясы точить, скинул я Воднейшество обратно в реку и пошёл восвояси.
– Э, Лешачество, погоди-ка! – Водяной вылез из реки и быстро пошлёпал за мной, нагоняя.
– Чего? – я обернулся.
– На, возьми, – Воднейшество фляжку мне протягивает.
– Что в ней? Живая вода? – я взял, откупорил, понюхал.
– Не, обижаешь, настойка хитрая, – водяной вздохнул. – Берег как зеницу ока, но для такого дела…
– Для какого дела? Ты Кикимору у меня на фляжку настойки вымениваешь? – догадался я.
– Очень хитрая вещь, на забродивших ягодах… иноземных, – Воднейшество всё вздыхал да на настойку свою облизывался.
– Взял откуда? Тоже стащил? – я полюбопытствовал.
– Да с чего бы? – Водяной обиделся. – Кум мой заморский подарочек передал.
– Ну раз хитрая вещь, возьму, пожалуй, – согласился я. Чего отказываться? И Воднейшеству будет спокойнее.
– Так это… может, вместе пробу снимем? Заморская вещь… редкая… – Водяной всё переминался с ноги на ногу.
– Нет, пойду я, домой пора, – ответил я и ушёл. Слышал за спиной, как Водяной вздохнул и плюхнулся в воду. А уже под водой точно пробулькал какое ругательство. Сопьётся рыбина недообратившаяся, и меня споит. Покрутил в руках фляжку. Не выбрасывать же? Попробовал. А хитрая штука, хорошая.
Иду себе, никого не трогаю. Устал что-то за сегодня. Упыри ладно, а вот Лешаки ушатали меня знатно. Если ещё нападут, то надо мне лучше подготовиться.
Вдруг кто-то мне на спину прыгает!
– Мяу!
– Чего тебе надо, Баюнка? – кота по морде покорёженной похлопал, хотел скинуть, а он ни в какую.
– Ты, Баюнка, тварь тяжёлая, почто я тебя на себе тащить должен? – у кошака интересуюсь.
– М-м…
– Да не мяукай.
– Я-я-у!
Котяра усами задёргал и когтями начал мне в плечи впиваться.
– Баюнка, так ты что, настойку заморскую унюхал? – я ткнул ему флягой под нос. Послышалось нетерпеливое фырканье.
– Ну держи, попробуй, – я отдал ему фляжку. Кот схватил её железными когтями, принялся горлышко грызть. Грызёт, аж треск стоит.
– Ты посуду мне не порть. Открыть не можешь? Так у тебя же лапки. Давай открою.
Забрал у него фляжку. Открыл, посмотрел на горлышко узкое.
– Ты же и выпить из неё не сможешь, горемычный.
Снял с пояса рожок, налил в него для Баюна настойки, поднёс к усатой морде. Усатая морда жадно залакала. А потом промяукала что-то грустное, но затейное и продолжила лакать ещё.
– Что, Баюнка? Так хорошо, аж плохо? Ты почто мне жизнь спас?
– Мяу.
– Да не выкину я тебя, или ты матерной частушкой мысль не выразишь?
Так он глянул, как будто я его оскорбил только что.
– Ладно, не отвечай. Я пьяный и добрый, и думаю так: тебе, Баюнка, так же как и мне одиноко, вот ты вокруг меня и околачиваешься. Девку тебе найти надо. Или кошку. Но лучше девку.
– Не мяу-да.
– Чего?
– Мяу…
Показалось, что ли?
– Не надо? Как не надо, они знаешь, как за ушком умеют чесать, ты, скотина усатая, мурчать треснешь!
Баюнка настойку вылакал, снова на спину ко мне залез и на плечах устроился. Пошёл я восвояси.
Шёл, шёл, а до стоянки своей так и не дошёл, где скинул кота-пьяницу, там он лёг и без задних лап задрых. А я хотел в хоромы свои идти подземные. Хорошо у меня там и спокойно. Но не добрался. Далеко ещё. Свалился с ног от усталости. Лёг на землю в траву густую и заснул беспробудным сном.
А на утро чую, лежит на мне кто-то.
– Брысь, – говорю, – Баюнка, нечисть, совсем ошалел!
Гляжу, а Баюн недалече в траве лежит, притаился чего-то и лапой в мою сторону тычет, как будто мне на спину показывает. Глаза кошачьи как две плошки широкие. Чего он углядел-то там?
Ну я пошевелился. И слышу сверху кто-то недовольно вздыхает. А потом обнимает меня крепко и дальше спать. И дыхание у этого кого-то тёплое, и кожа мягкая.
– Ну-ка, кто там такой смелый оказался? Слезь с меня и покажись! – я потребовал. Зашевелился кто-то сверху. Потянулся сонно. А потом как вскочит и тонким девичьим голосом запищит:
– Ай! Батюшки! Бревно разговаривает!
Какое я ей бревно?
Глава 8. Знахарка Гостята
С воплями и визгами спрыгнула с меня ночная гостья да прямиком на Баюнку. Баюнка, видимо, такого скорого и неизбежного столкновения с девицей не ожидал, тем паче что не чесать она его за ушком пришла, а свалилась как мешок с шишками сверху.
Тут Баюнку то нервы и подвели!
С одной стороны я его понимаю – у него тоже, небось, похмелье.
Но уж больно ядрёной частушка вышла, как бы жители лесные в обморок не попадали. Так что кинул я в Баюнку тем что под руку попало. Баюнка через девицу прыгнул и был таков.
Много я ему всего сказал вдогонку. И, видать, лишку дал, сильно злобно рычал. Потому как повернулся, а на девице лица нет.
– Хозяин, – говорит, – батюшка, помоги, защити!
Я даже растерялся. Голову почесал. Отвечаю ей.
– Да я и есть Хозяин. И ты это… не верещи так… голова у меня трещит.
Тут девица то в обморок и шмякнулась.
– Ты чего это? – я её поднял, покрутил. Вроде девица как девица. За почти сто лет, что я Леший, на первый взгляд ничего и не изменилось. И косы плетут также, и одёжа похожа. Что-то раньше девицы от моего вида наземь без чувств не падали. Ишь до чего дожил – сразил наповал. Вот что морда лешачья делает!
– Очнись! – говорю ей, потряс легонько, посадил на пенёк. Подул на лицо ей. Вроде глаза открыла, горемычная. И чуть сразу обратно не в обморок.
– Ну-ка, не смей, – говорю ей. – Раз пришла, рассказывай, кто ты такая и что тебе в моём лесу понадобилось, раз зашла так далеко?
Похлопала она глазёнками, спросила ещё раз, не чудится ли ей. Я ей ещё раз назвался и стал ответа ждать. Тогда девица и рассказала, что звать её Гостятою, что нынче сирота она без отца и матери, и бабка её – знахарка прежняя, уже тоже к предкам ушла, а вот теперь знахоркой вместо неё она, стало быть, Гостята.
– Пришла зачем? – тороплю её. Голова моя болит со страшною силою. Плохую брагу деревенские в реку вылить хотели – ту самую, водяным умыкнутую. Надо бы Воднейшеству их за это пошугать.
Услышал я про мужа её больного. Про то, что жизни никакой нету, свет белый не мил, как он мается, бедненький.
– Что от меня надо, вторую ногу ему сломать? – не в духе я был, признаюсь честно, и завывания девичьи мне не нравились.
– Что ты, батюшка, я же наоборот – вылечить…
– Я уж подумал, может, в лес забрать, чтоб не мучился больше и тебя не мучил? – зачем девицу изводить стал, и сам не понял, а только желание её меня раздосадовало. Шло оно из сердца, было искреннее, но чуял я и то, что много на том сердце обиды есть и непонимания.
– Меня о таком не просят, – наконец, решил объяснить я. – Если бы тебя зверь обижал, съесть хотел или заплутала бы ты в лесу… а то что там с твоим мужем происходит у вас в селении – в доме твоём – мне знать не надобно и отношения я к этому не имею.
– Так пришла я за папоротниковым цветом! – объясняет мне девица.
– Вчера отцвёл.
Наверное… Нечистая сила его охраняет. Злая она у меня да неразумная. Так – духи блуждающие, кусачие да вопячие. Для меня и какого сильного человека безобидные. А трусливого да слабого, пожалуй, и с ума сведут.
За цветком я вчера не следил – что следить за ним – миг один – раз и нету. Кто бы ещё умел так желание загадывать, чтобы счастливо от него сделалось на душе. А так только воздух сотрясать и красоту момента портить. Красиво цветёт тот цветок. Замирает дух и на сердце щемит горестно – так красиво.
– Батюшка Леший!
– Чего тебе?
– Понимаю я, что тот цвет отцвёл… Да только не хочу я домой с пустыми рученьками возвращаться. Житья мне нет. Устала я. На два селения одна знахарка, как бабки моей не стало. Извёл меня муженек своими жалобами, а родители его тем паче. Уж тогда лучше ты съешь меня и мои косточки здесь схорони.
А вот тут очень сильно рассердился я!
– С чего мне есть тебя? – рявкнул я зверем диким. И голова моя бедная сразу мне отозвалась. Воднейшество тоже отхватит – и за бражку свою умыкнутую, и за настойку иноземную! Видать взвыл я хорошо, так что девица чуть опять оземь не шмякнулась. Смотрю на неё – худа больно, хоть и жилиста. Чай, не из сахара. А почто же так на жизнь свою жалуется?
– Не люблю я этого, – отвечаю ей. – Ты, гляжу, не помираешь, так зачем собралась кости в землю сложить? Не примет земля таких косточек. Такую как ты и волки есть не станут – побрезгуют.
– Батюшка Леший, помилуй, за что говоришь так со мной! – глазами хлопает.
– Работать не любишь, мужа не лечишь – хочешь всё даром получить – на чудо надеешься.
– Так то последняя надежда моя!
Я уже повернулся путь держать к себе, сквозь лес бреду, а она рядом бежит, за меня цепляется.
– День светлый и ночь темная свидетели, сколько я работаю! Я рук не покладаю и глаз не смыкаю, пока сами от усталости не слипнутся! Если б был другой выход, не пришла бы сюда! Но хром мой муж будет всю жизнь и то никак не вылечишь!
– Али хромой будет не люб? – интересно стало мне.
– Люб любым! – говорит сбивчиво. – Так страдает же человек, а мне смотреть сил нет!
– Ладно, пошли в мои хоромы, послужишь мне, – отвечаю ей. – Посмотрим на тебя в деле. Коли по нраву мне будет, как ты поручения все выполнишь, так и быть, помогу тебе в твоей беде. Тогда вознагражу тебя и отпущу домой. И чтоб глаза мои тебя в лесу больше не видели. А если не понравится, как мне послужишь, то долго ещё будешь вспоминать, как тебя в лесу Леший встретил!
Глава 9. Василиса
Отслужила знахарка исправно, помыла полы, обед приготовила, одежду мою вычистила и починила. Вела себя тихо, мне не докучала. По натуре я, хоть и Леший, но добрый. Больше проучать её не стал. Сходил к источнику, хоть он и далече, вернувшись, вручил я девице флягу живой водицы, и флягу мёртвой велел набрать. Объяснил, что с этой водой делать да и отправил девицу восвояси.
И хорошенько напоследок погонял её по лесу, чтобы и дорогу ко мне забыла.
Сделал обход в лесу, всё проверил. До границы дошёл – туда, где меня лешаки приблудшие беспокоили. Тихо всё. Слился с лесом на мгновение, прислушался. Вроде везде порядок. Остался обходом доволен и направился обратно в свои хоромы.
Уже подходил когда, аккурат рядом с бревнышком заметил ступу! Эка невидаль! Подошёл, поднял, покрутил в руках: тяжёлая, вместительная. Баба Яга на такой летает, да только что делать в моём лесу Бабе Яге? У меня тут этих старух хитрых отродясь не водится. Не приживаются они у меня – плохое соседство.
Опять же – проверял же я недавно лес. Тишина была и спокойствие. Непонятно.
Вдруг кто-то из-за спины подходит и мне на глаза ладони кладёт.
– Угадай, дружочек, кто тебе в гости пожаловал? – слышу ласковый женский голосок.
Обернулся, смотрю, стоит, улыбается.
А я взгляд перевожу с неё на ступу и обратно.
– Ты когда, Василиса, успела в Бабки Ëжки записаться? Да и зачем оно тебе надо?
Она только рот свой алый открыла, чтобы что-то ответить, а я на всякий случай поспешил её предупредить.
– Ты учти, мне в моем лесу Баба Яга не нужна. Мест вакантных нету.
– Ты чего это такой неприветливый? – Василиса надулась, поправляя косу. Какая же она Василиса – прекрасная, аль премудрая? Путаю я, и спросить вроде как неудобно…
– Ты как оказалась здесь? Да ещё и на таком аппарате летательном? По воздуху меня не найти.
– Я по реке приплыла, – вздохнула Василиса. – Ступа эта не только воздухоплавающая, но и просто плавающая вполне. А потом уже я по лесочку осторожненько долетела. Дорогу то я помню к тебе, милый друг.
– И ни одна пичуга тебя не выдала.
– Видать, и они меня помнят, – она снова томно вздохнула. – Ну или любят сердечно.
Умеет Василиса с животиной контакт налаживать. Не отнять. Как бы не оказаться той животиной.
– Ну так что со ступой? – я вернулся к летательному аппарату.
– Прокатить тебя? – предложила Василиса.
– Боюсь, шайка твоя летающая моего веса не выдержит, – так-то, признаться, проверить, как оно летает, хотелось. Да вот только подниматься над лесом сильно далече мне нельзя. Не отпустит меня лес. Я всегда внутри должен быть, в его границах. А по самому лесу на такой штуковине летать – только зверьё напрасно пугать.
– Выдержит, выдержит, – Василиса подошла, приподняла сарафан, чтобы перекинуть в ступу ногу. Облокотилась на меня, чтоб было сподручнее. Забравшись внутрь, поманила меня к себе.
– Ну что, ваше Лесное величество, прокатимся?
– Нет, – я головой покачал рогатой. – С тобой не полечу. Больно места мало.
Рукою провёл по выструганному дереву. А ведь совсем недавно изготовлено. Свежая эта ступа, недавно пнём была.
– Ну-ка, а тут что? – ладонь моя какие-то символы резные нащупала. Пригляделся, а то кощеев знак.
– А что там? – Василиса в лице изменилась, покраснела вся. – Ой, это ерунда какая-то! Это от самой Бабы Яги ступа! Кощей здесь и ни при чём!
– Да мне особо дела нет, даже если б это его ступа была, – признался я. Просто зачем Костейшеству ступа? Он же и так летать умеет. На колеснице своей. – Так ты, стало быть, умыкнула её у Яги.
А у которой Яги? Их же тоже развелось – в каждом лесу по бабке.
– Ничего я ни у кого не умыкнула, – надулась Василиса. – Яга их на поток поставила. Меняет на молодильные яблоки. – Василиса ущипнула себя за румяную щеку. – Её понять можно. Лет как не тысяча женщине. Пытается сохранить красоты остатки. А если от яблок мутить не будет, глядишь, совсем вернёт себе былую молодость. Я то Ягу давно знаю, ох какой она тогда была краси… – Василисушка осеклась на полуслове и мило улыбнулась, смотря в землю и поправляя платье. – Но мне то те яблочки не нужны, – томно вздохнула она. – Я вот и поменяла на средство летательное.
– Василиса, всё спросить хочу. А ты которая из Василис – Прекрасная или Премудрая?
– Ну ты то, Леший, нормальный же мужик! – вдруг вспылила она. – Не будь как Кощей, который постоянно своих баб путает!
– Так я же… – я почесал рогатую голову. – Комплимент вроде пытался сделать тебе. Ведь невозможно решить – и прекрасна, и мудра.
Развелось Василис… Как будто имен больше нет?
– Ах, ты в этом смысле, – она снова опустила глазки. – Спасибо на добром слове. Так что же, летать-то будем?
– Обожди, – я ещё по ступе поводил руками, прислушался. Кивнул сам себе. – Смогу сделать себе такую же.
Василиса мне сначала не поверила, но потом спустилась ко мне в мастерскую и старательно наблюдала за процессом. Из пня получилось изготовить такую же почти ступу. Только поболе размером. Ну и роспись по дереву я сделал под себя.
– И как оно полетит? – не верила мне Василиса.
– Я дерево хорошо чувствую, понял как надо делать, чтобы оно полетело, – попробовал объяснить я.
– Это ты ж, выходит, у Яги её молодильные яблоки отнимаешь! – всплеснула руками Василиса.
– А мне-то они зачем?
– Я в том смысле, что не одна Яга, оказывается, умеет летательные аппараты изготавливать.
Я не так давно вот тоже не умел. Эх, заждались меня в лесу китайском. Встретили бы как родного.
Устроившись каждый в своих ступах, полетали мы с Василисой по лесу. Шороху понаделали, ну хоть зверьё повеселили. И сам я тоже повеселел. Занятная это оказалась вещица летательная.
Вернулись, ступы оставили у порога. Зашли в мой дом подземный. Василиса огляделась.
– Хорошо у тебя, Леший. Спокойно. Лес это тебе не палаты белокаменные. Отдыхаешь тут и душой и телом, – она раскинула руки. – Воздух даже другой. Ой… – она внезапно вся встрепенулась. – Чую, девкой дело пахнет!
– Ты с каких пор человечий дух чуешь? Чай не нечисть, – подивился я. Не так давно Гостята, девица из селения, у меня здесь ночевала. Так она постель всю сменила и в доме прибралась.
– Волос нашла, – Василиса подцепила со стула длинный женский волос. – Богатая коса, – оценила она, скривившись. По одному волосу оценку сделала.
– А вроде убиралась чисто, – только и сказал я.
– Девка из селянок у тебя завелась? Наскучит она тебе, Алёша. Быстро наскучит, – Василиса недовольно покачала головой. А мне странно оказалось, что назвала она меня по имени. Вроде не знала раньше, а теперь откуда-то знает. А она, тем временем, на кровать присела, пояс развязала, косу начала расплетать и мысль свою продолжила. – Вот скажи на милость, о чём ты с ней будешь разговаривать?
– А зачем с вами разговаривать? – я как раз перекидывался в человека, но всё равно успел заметить, как Василисушку скривило от моего “вас”. Сравнял её с девушкой селянкой. Ничего, переживёт.
Утром Василиса, долго и тщательно расчесывала волосы и заплетала при мне косу.
– Хорошо с тобой, Леший, и в лесу хорошо. Только вот надолго если – скучно. Я всё-таки к такому заточению непривычная, – она снова распустила косу, прошлась по волосам гребнем и принялась заплетать заново. – А, что ещё хотела спросить, Алешенька, на меня же твои причуды с уборкою и готовкою не распространяются? А то я к такому тоже непривычная. Много у меня всегда было мамушек и нянюшек, да и девок сенных.
– То-то ты сама и косу заплести не умеешь.
– Я б тебя с собой забрала, да ведь нельзя тебе выходить из лесу, – не осталась в долгу Василиса. – Зато как удобно! Всегда знаешь, где тебя искать!
– Иди сюда, помогу, – я поманил её обратно на кровать. Василиса послушалась, повернувшись ко мне спиной, села.
Я не домовой, конечно, но косу ей заплел знатно. Теперь долго не расчешет. Разве что под корень срезать.
Василиса руку за спину завела, косу потрогала. Усмехнулась.
– Только девкам моим прислужницам работы добавил. Расчешут, куда же денутся.
– Но и ты наплачешься, пока они космы твои разбирать будут, ты будешь меня вспоминать, – потянув её за косу, я дождался, пока она лицом окажется ко мне. Василиса вскрикнула, закрываясь руками. А потом захохотала.
– Ну и страшная у тебя морда лешачья! Вертай обратно!
– Нет, мне теперь лениво. Любуйся как есть.
Василиса вырвалась, вскочила с кровати, поправила платье.
– Я ещё загляну. Скоро осень багряная. В лесу дюже красиво будет. А потом и пора настанет тихая, снежная. А, может, и вьюжная. Заместо ступы приеду к тебе на санках – будем по буеракам с горок кататься! А! Леший, Лешенька, ну верни личико человеческое, хоть поцелую тебя на прощаньице. Ведёшь ты себя плохо. Надо бы тебе по мне хорошенько соскучиться! Теперь уже не свидимся до зимы!
Стояла она, своей угрозой дюже довольная. Пришлось объяснять ей ещё одни обстоятельства.
– Осенью в лесу работы много, надо к зиме готовиться. Так что хорошо, что не заглянешь – некогда будет мне. А зимой, Василисушка, я в спячку впадаю крепкую. И на того, кто разбудит меня, бываю сильно зол. Поэтому зимой ты в лесу не появляйся. Звери мои голодны, а сам я под землей. И лучше ты, хоть и знаешь ко мне дорожку, сюда не заходи и до весны меня не буди.
Глава 10. Мара
Постепенно отцвело лето и наступила осень… То, что в селениях вокруг леса что-то изменилось – я сразу понял. Мужики не пришли в лес заготавливать дрова на зиму. Пришли бабы.
И вообще – охотники исчезли, перестали приходить на рыбалку – разве что старики немощные и дети малые. Как один, снялось и ушло куда-то волчье братство.
Что творится и где – мне неведомо. Привязан я к лесу, и хоть то, что у меня делается, знаю хорошо, а что там далее – то только от других узнать могу.
И как назло гостей никаких ко мне не наведывалось.
Но по слухам лесным ушли мужики рубиться с каким-то пришлым супостатом. С каким? Будь та битва близко, я б о ней наслышан был. Куда-то далече ушли мужики из селений. Оставили дома свои без защиты. Что их так резко подняло, и почему их так долго нет?
А что нет их, я хорошо видел. Насмотрелся за осень, как бабы на себе таскают из леса на дрова бревна.
Чем мог, я подсобил, так, чтобы меня не видно было. Повалил деревья им подходящие, оставил на месте расчищенном. Да поближе к кромке леса.
Смотрел, как женщины на лугу сами заканчивают сенокосы. Тут я разве что лесных духов подговорил поиграть с ветром, чтобы и до лужков скошенных ветерок добегал, сено сушил, разгонял тучи.
Жалко мне места эти. Не знаю почему. Привстал на одно колено, приложил к земле руку ладонью. Теплая земля, за лето солнцем нагретая. Может, и сам я с этих мест? Жил же я где-то, когда был человеком. Потому, может, болит сердце за эту землю. Хотя какое там сердце? Но что-то внутри гложет, ноет. Болит.
За всю долгую осень подивился и красоте природы нашей – в который раз уже, и дарам лесным. Перед тем, как листва с деревьев опала и землю покрыло снегом, проверил, чтобы всё в лесу было как положено. Ведь в спячку уйду, что медведь. И теперь до весны, когда снег стает и солнце вешнее пригреет, да журчанье ручейков меня разбудит.
Ну или зверь начнет бедокурить и проснусь я.
Птицы перелётные собрались в края теплые, так им я передал наказ, чтобы посмотрели, что вообще вокруг творится, нет ли где битвы какой или опасности. Ответ на мой вопрос принесут они уже к весне. Тех то птах, что летают недалече, я уже давно по округе с этим вопросом прогнал – не видали они ничего. Если что-то и происходит, то пока от нас далече.
Про то, что нет у меня гостей, я не соврал. Но одна всё же заявилась. Ещё пока природа красками буйствовала и до снега первого было далеко.
Возвращался я после обхода, и около своего крыльца заметил ступу. Точно такую же, что уже видел.
Снова Василиса пожаловала, значит. Новость меня и не огорчила и не обрадовала. Подумал я примерно так, что сейчас некогда мне развлекать Василису, хоть Премудрой она окажись, хоть Прекрасной – надо бы её как-то выпроводить.
Да вот только голос, что меня окликнул, принадлежал совсем не Василисе.
– Алеша! Жду тебя, жду, а тебя всё нет! Я уже и по лесу погуляла, твои владения посмотрела. Уже скучать начала. Где тебя носит?
И ведь опять ни одна тварь о гостье моей не заикнулась. Словно все языки проглотили или замерли, мёртвыми притворившись.
Оно и неудивительно. Ведь моя гостья – Мара.
Гостья в любом месте, где жизнь течет – нежеланная.
Опять же, зима скоро. Так что Мара, можно сказать, вовремя. Самая пора всему живому затаиться, потому что пришла она. С косой. Но почему-то ещё и на ступе…
– Ты зачем ко мне предвестника посылала, красавица? – спрашиваю со всем почтением, на какое способен, косясь на Мару, а сам ступу её рассматривая. – Печень мою требовала. Где это видано? Я тебе, чай, не Прометей.
– Да и птичка моя далеко не орёл, – Мара подошла ближе.
– Орёл не орёл а нечисть знатная. Крылья одни какого размаха, – я раскинул лапы. – Утащила бы меня в небо и не поморщилась. Чуть голову мне не проклевала.
– Ну прости, Алеша, – Мара приблизилась ещё. – Знаешь же, люблю я действовать с размахом.
– Угробила бы меня ты своими замашками… Тоже у бабы Яги ступу приобрела? – спросил я, меняя тему разговора, рассматривая её средство летательное. И тут снова заметил гравировку Кощееву. Но в случае с Марой не должно быть сильно удивительно. Всё ж таки она Кощею жена. А вот откуда ступа у Василисы? Решил пока помалкивать.
– А откуда ты знаешь, что от бабы Яги ступа?
Видать, уже попался. Надо бы мох из башки-то вытряхнуть. С Марой шутить нельзя и врать ей тоже не надобно.
– Ну а кто ещё на них летает? – попробовал я выпутаться. – Предположил. Кощей-то, знаю, столярничать не любит.
Кощей мне друг, но шкура мне моя дороже.
– Муж подарил, – Мара приосанилась. – А приобретал, кажись, и впрямь у бабы Яги. Даже вон гравировку набил свою. Я бы свою предпочла, но и так сойдёт.
– Много Яга нынче берёт за такую? – решил спросить. Не то чтобы решил создать столярню конкурирующую.
– Да, считай, целый воз молодильных яблок потребовала, – Мара вздохнула. – И куда ей их столько? Ума не дам! Совсем спятила, старая. Яблочки эти как семечки ест. Хороша, стала, не отнять. Любовь, что ли, какая у неё новая… К тебе не залетала она?
– Баба Яга? Не знаком даже, – тут не соврал. И не стремлюсь к знакомству.
– Из новеньких то у нас ты один считай, – Мара ногтем подбородок поцарапала. – Нежить молодая, неизученная. Остальных-то знаем как облупленных.
– Да и мы с тобой знакомы как под сотню лет.
– Так я не пропускаю новеньких. Все на учёте. Пустишь в дом?
– Пущу, – я дверь открыл, Мару в дом пустил. Ну ладно, я не суеверный.
Глава 11. Жена Кощея
– А муж мой не заглядывал? – прошла, всё осмотрела. Покрутила в руках резные фигурки зверей, мною сделанные. Покачала головой.
– Да я вроде не красна девица, – сказал и прикусил язык. Не то совсем я ляпнул. Не жене Кощеевой такое говорить.
– По красным девицам он большой ходок, что есть, то есть, – Мара на стул присела.
– Давай с такими разговорами к подружкам, не ко мне, – я сел напротив.
– Есть что выпить? – жена кощеева, конечно, внезапная, как… Ну тут понятно и без слов. На то она и Мара.
– Сама ж переживала, что я сопьюсь. Вон намекала мне про печень, – всё не могу забыть пернатую ту тварь.
– Да ладно, не сердись, – Мара вздохнула. – Так есть что или нет? О, что это? Женский волос.
Вот интересно, чей?
– Так это Василисы!
Да как они умеют?!
– Ты как определила? – я спросил.
– Так вижу сразу, – Мара покрутила его в пальцах. Чихнула. И сожгла. В один момент спалила.
– А можешь также все? Только не спали мне дом, – одна беда от этих волосатых девиц. Так вот зачем старательно чесала косу Василиса.
– Признаюсь честно, что немного я ревную, – жена кощеева царапнула себя по бусам. – Но всё же отлегло от сердца. Уж если Василиса здесь была с тобой, то уж наверное сейчас мой муж не с нею.
Я б не был так уверен. Она мне не жена. А наш Кощей меня ничем не лучше. Запомнить он не может – которая из них какая? И так она ему и скажет, где была. Подумалось про ступу. Такая же ведь точно, как у Мары. Что у него там, отп у бабки Ежки?
– Ты ж женщина, хотя и Мара, пойдём, оценишь, – я потащил её из дома обратно в лес.
– Куда идём, Алешенька? Далече? А долететь не хочешь?
Всё-таки смог смолчать про свою ступу. Там слово за слово, увидел, мол, у Васьки, а вот откуда у неё такая? А Маре голову сносить с плечей не обязательно чтоб сразу мужу. Моя будет поближе, хоть я невиноватый.
– Нет, не хочу, да недалече. Вон, до речки.
В реке у нас с Водянычем эксперимент по браге. Мы сделали всё чин по чину, как разумели сами, и флягу ту поставили пока в камыш, чтоб речка остужала. Настаивали, посчитай, всё лето. А чем не повод вот сейчас снять пробу? А то залягу в спячку, Воднейшество всё выжрет в одну харю. Ему во льдах конечно будет скучно. И кто ему что скажет? Ну не ждать же зиму, пока я просплюсь.
– Вообще-то я имела в виду вина какие иноземные… – Мара морщит носик.
– Ты будешь или нет?
– Алешенька, не знаю.
Наверное ведь не к добру пить с бабой.
– Воднейшество! – я по воде похлопал ладонью. Ко мне присоединилась Мара.
– Алеша, искупаться хочешь? – она попробовала кончиками пальцев воду. – Студеная, как раз по нам.
Так если Мара хоть разочек окунется, Воднейшество уж это не пропустит, примчится сразу. Хотя, не он ли кажет с ряски старой морду? Видать, и отражение прельстило такой красавицы.
– Леший, это что с тобой за дама? – Воднейшество подплыл, вылез на берег. Обтёр лапы об пузо. Мара улыбнулась.
– А кто же этот милый зелёный джентльмен?
– Я Водяной всех здесь речных владений, – Воднейший приосанился. А Мара ручку протянула, щурясь.
– Знакомству рада.
Воднейшество расцеловал ей ручку чуть не до локтя. Мара рассмеялась.
– Желаете ли браги? – спросил наш джентльмен речной, подмигивая глазом.
– Отведаю, пожалуй, – дама согласилась.
Мы сели пьянствовать. Не зная точно, как подействует се пьяное творенье наше с Водяным на нашу уважаемую гостью, вдвоём я их оставлять боялся. Но всё же надо было сбегать за закуской. Принёс нам яблок и моченых, и диких, кислых – лесных. Мара вся скривилась.
– Да не могу уже я яблоки эти проклятущие есть! – пожаловалась нам красавица гостья.
Я умудрился промолчать, к чему мне знать про возраст. Она красавица с лица, скорей всего и телом тоже, и вообще жена не мне. А даже бы была моей женой – мне не было бы дела, сколько ей лет. Но как-то уберегли же боги – спасибо, умер много позже, чем Кощей. Куда такое счастье?
Воднейшество нажрался.
Не знаю, что мы приготовили за брагу, но даже нечисть с неё может склеить ласты.
Теперь я опасаюсь пить. А Маре хоть бы что. Опять же – ну а что ей будет, если она уже?..
– Какой же дивной красоты прелестное творение нас посетило! – выдал Водяной ей. – Какие чудные глаза, какие ножки!
– Тебе башка твоя, смотрю, не дорога, – Воднейшество легонько обнял я за шею, пригибая к себе ближе. – Она жена Кощею.
– Ну и что? Ты думаешь, я побоюсь Кощея!?
Он пьяный вдрабадан.
– Воднейший – если что, то я тебя не знаю, – я посмотрел на Мару. Весела, плутовка. Задумала чего или дурачит нас обоих? А мне опять махаться с её мужем. И снова ни за что. Даже обидно. Было бы за дело.
Пришлось вытаскивать её из цепких лап Воднейшества.
– Тебе вообще по чину положено ли пить? – красавицу закидывая на спину, спросил я.
– Оставь меня, Алеша, я в печали, – сама же лишь устроилась удобнее. – Неси меня в кровать, хочу я сном забыться.
– Хочешь забыться? Забудешься легко. Давай только не у меня в постели.
Но и куда вообще-то мне её тащить? На Водяного никакой надежды. Кикимору не жалко. Но Кощей сравянет лес и реку и всё вокруг с землею из-за Мары. Счастливый брак, это смотрю, вообще не просто.
– И почему ж не у тебя? – вдруг спрашивает Мара. – Ты очень мил мне. Хоть пойму гуляку мужа. Ну чем я хуже?
– Хуже чем Кощей ты точно быть не можешь, – решил приободрить. Хотя когда ты нечисть, тут комплимент сомнителен. Пожалуй, всё зеркально. – Ты хуже во сто крат. Кощею до тебя далече.
– А ты хитёр, Алеша.
– На то я и Леший.
– Ну где ж мне спать прикажешь? – красавица спросила. Мы дошли, спустил её на землю.
– У меня свободных спальных мест не предусмотрено.
Хотел бы сам я спать в своей постели. Не с Марой же в обнимку? Мне пока дорого что есть во мне живого.
– Скажи, Алёша, неужели я тебе не люба?
– Ты мне подруга.
Она уткнулась носом мне в грудь и рассмеялась.
– За что же мне такой вот честный друг попался? Один разочек захотелось стать гулящей – и то не дали.
– Хорошая ты баба, хоть и жена Кощею.
– Ой ли?
Вокруг слетели листья. Загостилась…
Кощей вот, если явится, костлявый, услышит сразу:
“Жена твоя ко мне пусть больше не приходит,
Я чуть не поседел”.
Иль не выдавать подругу?..
Не помню, как я вытолкал её. Засунул в ступу и отправил восвояси. Мне всё ж таки пора бы в спячку. Землю покрыло снегом. То Мара загостилась.
Выпроводив Осень, пригласила Зиму.
Глава 12. Весна, капель и девичьи слёзы
Спал долго. Сон был тяжёлый. Было неспокойно. И нервничали звери, выли волки. Мне снились сны тревожные. В них лето и девица одна, что было странно. Но толком так не разобрал я, кто это?
Проснулся я под волчий вой. А в лесной чаще темень. Уж думал что зима, и с волка, что посмел будить меня, спущу я волчью шкуру.
Я выбрался. Узнал, что воет Вук.
Присел на брёвнышко, погладил волка морду. Спросил, чего он?
Волк грустит по Родьке. Так, значит, и зима прошла, а Родька не вернулся. А кто-нибудь вернулся? Никого!?
Дела, однако, плохи.
Тогда решил я Вука отправить на разведку. Уж кто-кто, а этот белый волк отыщет Родьку. А с ним и остальных.
Решивши так вот, я с волком попрощался, а самому пора пришла в лесу прибраться. Убрать упавшие от снежной тяжести деревья, ветки, разнять лосей, чтобы друг друга не поубивали. Птиц перелетных встретить. В лесу пока темно и снег, но на опушках, на полянках греет солнце. И кое-где уж оголилася земля. Из недр её по жилам, вверх по древу бежит сок берёзовый. Жизнь просыпается. И вместе с неё всяческая живность.
И эта живность хочет есть. И Леший, кстати, тоже. Проспал всю зиму. Очень я голодный.
Сначала решил проснуться и привести себя в порядок. Пошёл на речку искупаться. Пришлось ломать лёд. Вымывшись, оделся. Меня в этой воде купание обычно превращает в человека. Ну я пока не против. Пройдусь немного так, пока не занят делом. В обличье Лешего в голове гудит весь лес. А в теле человечьем поспокойнее.
Вернулся на полянку к своему дому. Смотрю, на той полянке Вук. Я подошёл, присел, по морде глажу волка.
– А ты чего здесь, Вук? Ты ж должен уж далёко быть отсюда.
“Привел тебе девицу, тебя искала” – ответил волк на своём языке мне.
– Какую ещё девицу? – не понял я.
“Да вон стоит, подходить боится” – волк мотнул мордою в сторону леска. Там девица, как есть, стояла.
– Ну выходи, коли пришла, – сказал я, поднимаясь. Как же это её волк привёл? Аль разумеет она язык лесного зверя?
Через мгновенье стало всё понятно.
– Гостята? А тебе чего? Вылечила мужа?
Она на месте замерла и сдвинуться боится.
– А ты… откуда знаешь моё имя? – прошептала, и ближе не пошла.
– Да подойди, я не кусаюсь, – я её маню рукою, она ни с места.
– Так ты ж сама назвалась, – напомнил ей я.
– То батюшке Лесному, а тебе нет, – снова шепчет. Тут я понял, что Лешего во мне и не признали. Ведь морда человечья, а рога вот чего-то ни на что не намекают ей?
– Я тоже слышал, – ей пока ответил. Не пошутить ли шутку? Но не евши совсем с девицами шутить мне неохота.
– Меня зовут Алёшей, живу здесь же. А ты ж хорошая хозяйка! Подсобишь мне? – и ей показываю на свои хоромы.
Она кивает и подходит ближе.
– Мне к Лешему есть дело.
– Очень срочное?
– Нужна вода целебная…
– Так в прошлый раз же дали.
– Уж кончилась, – потупилась и смотрит в землю.
– Кто-то помирает? – я расстроился, совсем без уважения селяне. Как будто здесь намазано им медом.
– Ракита очень уж болеет после родов. Ей бы немножечко водицы для поправки…
Конечно, жаль её. А воды не жалко. Выдам. Только ж… Жили ж как-то раньше без водицы? Чего-то я с похмелья был сильно добрый. Не надо было мне уваживать Гостяту. Пусть был бы муж хромой. Мне что за дело?
– Как муж твой? Вылечила, начал бегать?
– Так бросил он меня. Едва поправился – сказал, теперь уж он, такой здоровый, найдет другую. Покрасивей и получше. А я жена плохая. Не имею деток, и с лица худая и худая телом.
Гостята как заплачет! Слёзы градом. Вот и капель тебе – омыла обе щеки.
– Да не худая ты… Нормальная девица.
Обычно я куда красноречивей, а тут что-то слова не шли.
Девичьи слёзы – нет страшней напасти. В лесу зверьё раздумает жениться. Даже лоси загрустили. А если лоси загрустили – это плохо. Рога кто будет им ломать? Сам я, что ли?
– Ну полно, не реви, был бы повод, – я подошёл. – Ведь обещалась подсобить мне. По хозяйству… А сама в слёзы?
– Вот только от меня и нужно… что по хозяйству, – слёзы вытирает, а они всё льются. Будут здесь озёра…
– Вот это сильно вряд ли, – тут не верю. Девица-то вполне себе.
– Ты девица красивая, а муж дурак твой, – слёзы её вытер. А дальше… я не то чтоб знаю много способов, как утешают девиц.
Глава 13. В доме женщина
Не знаю, как Гостята умудрилась, но она превратила в еду всё, что нашла на леднике и в погребе. Я даже не подозревал, что из этого можно что-то приготовить. Происходило какое-то колдовство. Меня как на убой кормили. Я даже больше не просил, но и не сопротивлялся.
Она готовила и убиралась в доме. Всё перемыла. Рассказывала про своих соседей. Теперь я знал вообще всё обо всех в её селении. Потом пошло и обсуждение отваров, каких-то снадобий. Сказал ей, что я не болею. Хоть вроде знаю каждую травку, мне ни к чему её предназначение. Ну разве только пахнет если вкусно, тогда другое дело.
Мы спали вместе, просыпались вместе, вместе ели. Оказывается, у Гостяты от холодной воды мёрзнут руки. В моём доме появилась горячая. У меня мало посуды – я ей сделал новую. Баньки у меня нет. Так зачем она Лешему? Даже мысли ни разу не было, что нужна. Твёрдо решил, что как подсохнет немного, буду рубить и ставить баньку. Гостяте негде мыться. Предлагать ей подо льдом в студёной речке купаться я не стал. Гостья моя проверила весь мой нехитрый быт и всё поставила с ног на голову.
– Чудно у тебя, – говорила она, рассматривая, как я живу и обо всём расспрашивая. – Очень уж необычный дом. Таких домов и у самых зажиточных селян нету. Хитро так всё выдумано и чудно… А откуда такие запасы богатые?
Это она про соль спросила, про заморские пряности, да и про разные овощи. Огородничать я не огородничаю. Кто-то же моё хозяйство ведёт?
– Мокошь заходит, приглядывает, – признался я. – А откуда у неё всё это добро, мне неведомо. Я ей из дерева что-нибудь делаю, а она снабжает меня провизией.
– Сама Мокошь? – Гостята удивляется. Качает головой. – Так ты знаешься с Богинею? Или Леший знается? – вдруг спрашивает.
А я всё так и не признался, что я Леший и есть. Боюсь спугнуть её мордой страшною. Так то видела она уже меня, в первый раз ещё, как пришла мужа спасать. Ну пару раз в обморок падала, так это почти все так… И всё же что-то тянул я. Как-то не было обернуться повода.
– Ну и где мне мыться, Лёшенька? – такая она улыбчивая. Когда слёзы в три ручья не льёт.
Кадка показалась Гостяте недостаточно прочной, и я посадил девицу в ступу, почти как когда-то Кикиморе обещал. В ступу набрали горячей воды и сидела теперь в этой ступе Гостята, голову из воды высунувши.
– Ну ты вынырни получше, мне же тебя мыть несподручно, – я водил ей по рукам и шее мочалкой, которую Гостята сама же и сплела из сухой травы. Травинки царапали гостье распаренную кожу, но девица только довольно ластилась.
– Забирайся ко мне, будет сподручней, – предложила она, протягивая руки.
– Места вдвоём не хватит, – я стоял рядом. Тогда она высунулась из бочки, обвивая меня руками.
Целовалась Гостята, крепко зажмурившись, прижимаясь ко мне грудью. Её спину и плечи облепили её мокрые длинные волосы. Я перебирал их пальцами. Понюхал. Они ничем не пахли. Как и сама Гостята. Немного той травой, которой мылась. Немного деревом, но больше ничем.
Василиса всегда дурманяще сладко пахла. Чем-то мазала всё тело и волосы. Моя нежданная гостья пахла только собой.
– Вытащи меня, Алёша, как бы мне тут не свариться! – рассмеялась Гостята, а глаз не открыла.
– Почему же ты на меня не смотришь? – спрашиваю.
– Я на тебя любовалась всё утро, пока ты спал, и весь день, пока ты в столярне столярничал. А если глаза зажмурить, да ещё и в бочке мокрой сидя, целоваться так сладко!
– Ещё если и не видишь с кем.
– Я же знаю, что с тобой, – она провела по моему лицу пальцами, – я тебя чувствую кожей. – А потом она меня понюхала. – И знаю, как ты пахнешь.
– И чем я пахну?
– Лесом весенним, – ресницы её задрожали, но глаз она не открыла. Лесом, значит. Даже в теле человеческом. Девица попалась с причудами.
– А если посмотреть на меня, что подумаешь? – я держал её лицо в ладонях, она открыла глаза и сразу на меня уставилась, не смутившись.
– Подумаю, что упала я где-то в чаще лесной и забылась мёртвым сном. И всё это мне снится.
– Так хороший это сон или плохой? – спросил я.
– Хороший сон, – она сильнее прижалась щекой к моей ладони. – Я бы и не просыпалась, как бы не нести Раките водицы целебной. Придётся мне от тебя уйти.
Как хотел сказать ей: “Не уходи”, но ведь и не так далече живёт она.
– Унеси водицы Раките и возвращайся.
– К тебе вернуться? – она удивилась как будто. – А Леший не прогонит меня?
– С чего бы ему тебя прогонять?
– Разве это не его дом?
Я промолчал, ничего не стал отвечать. Вытащил её из бочки. Успел поцеловать до того как она зажмурится.
Мы не договорили. Голые девицы не особо располагают к долгим разговорам.
– Подушка намокнет, перо в ней испортится, – Гостята перекинула мокрые волосы вперёд, на грудь. – Нехорошо сразу после бани в постель ложиться, не обсохнув. Голову не просушив.
– Вынесем завтра подушки на солнце, они высохнут, – я перетащил её на себя. – Ну или можешь спать так. Тем более, тебе не привыкать.
– Про что ты? – не поняла она. Я имел в виду первую ночь, когда она на полянке меня за бревно приняла. Но Гостята про то не догадалась.
– Вчера я спала у тебя под боком, рядышком. А зачем рога тебе? – она дотронулась до моих рогов. Я уже и забыл про них.
– Мешают тебе? – спросил. Больше-то меня от человека ничего не отличает. Разве что кость моя толще, вот и рога оттуда идут – чтобы голову защищать. Не от одного топора там на рогах этих зарубины.
– Это из-за того что ты в лесу живёшь? В доме Лешего? Пленник ты его? – начала расспрашивать. Пора рассказывать ей всё как есть. Не хочу чтоб одна выдумка на другую наложилась да и покатились как снежный ком. Пока я не врал ей, но и правды не рассказывал. Занятная она больно девица, а меня вдруг стала страшить про себя правда. А если не захочет оставаться Гостята в лесу с нелюдем? Не захочет – так пусть уходит, силой её удержать – зачахнет она. Не будет так больше улыбаться и жмуриться. И ловить пальцами меня в темноте.
– Я здесь… вроде пленника, так и есть, – с этим я согласился. – Нету для меня отсюда выхода. У этого леса я на привязи.
– Неужели Леший такой злой, не отпустит тебя? – испугалась Гостята.
– А зачем тебе, чтобы я был вольный? – решил спросить я. – Я же всегда здесь, не уйду никуда. Чем плохо?
– Человеку лучше среди людей быть, – она погладила меня по шее. Ладонь у неё маленькая, шершавая. Пальцы длинные. – Уйдём со мной?
Я ничего не сказал. Удивился. Или не расслышала она, или не поняла, что мне отсюда ходу нет.
– Я по поверьям людским знаю, что это Леший к лесу своему накрепко привязан, – начала она горячо мне нашептывать. – Но если ты служка его, я попрошу батюшку Лешего тебя отпустить. Если надо, вместо тебя останусь. Буду служить и просить каждый день, чтобы отпустил меня. Он, мне кажется, не злой совсем. Был бы злой, не дал бы мне водицы для женишка моего бывшего. Да и не плохо он со мной обходился. Только дорога обратная испугала меня. Так меня звери гнали и ветви хлестали, что ни жива ни мертва я была от страха, когда из леса выбежала.
Наверное, серчал я, но себе не признавался. Тогда ещё жаль было её отпускать. Что мне её муж. Детей малых у неё нету. Но так она за него просила.
– С собой меня зовёшь, значит? – я устроил свой подбородок у неё на макушке.
– Зову, – она кивнула. – Только избушка у меня больно худая. Не понравится тебе там жить… Всегда я хотела жить в большом доме, – она вздохнула мечтательно. – Быть сама себе хозяйкою, всё обустроить по вкусу своему. Но выпала мне судьба такая – знахаркой быть и в избушке развалюшке ютиться.
– Или у знахарки не может быть доброго дома? – удивился я.
– Да как-то принято, что знания всегда у одиноких женщин, да у старушек. А кто им будет дом ладить? Помогают, конечно, селяне. Совсем уж не дают моей избушке развалиться. Как они без знахарки-то?
– А рога мои тебя не смущают? Селяне с вилами на меня пойдут, – развлекаюсь я, спрашивая её. Знаю же сам, что никогда я с людьми больше жить не буду.
– Я так разумею, что отвалятся они, как ты из услужения Лешему выйдешь, – она погладила меня по голове.
– Ты, смотрю, уже всё за меня решила, – усмехнулся я, скидывая её себе под бок. Она поворочалась и вернула свою голову мне на грудь.
– А что мне бояться? Ты или прогонишь меня или нет. Или останешься со мной или бросишь меня. Не понимаю я, что у мужчин на уме. Говорите вы ласковые речи, а главных слов не говорите. И муженек мой бывший вспылил, конечно, в сердцах сказал, что я нарочно его поздно вылечила, а могла раньше. Бросил он меня и почти сразу ушёл вместе с другими. А так, может, отошёл бы от обиды и вернулся ко мне. Я об этом думала.
– Ты в своём ли уме, женщина? – я её столкнул с себя. – Спать пойдёшь сегодня под порог. С одним мужчиной в постели лежать и про другого говорить.
Я не разозлился на самом деле. Не могу почему-то на неё злиться. Такая она бесхитростная.
– Я тебе рассказываю всё как есть. Чтоб ты всё про меня знал, – она подползла обратно. – Никто больше и не смотрел в мою сторону, кроме муженька моего бывшего. Мельника младший сын он, – зачем-то уточнила она. – Я для их семьи не ровня. Но ты не подумай, что я на богатства их позарилась или хотела в их доме жить. Я как про свои мечты рассказываю, так можно так подумать. Но не потому я. Хотела я всю жизнь с одним мужчиной прожить и верной ему быть. Родить деток. Кроме него у меня никого не было. Вот я и держалась за него. Хотела, чтобы у нас всё по людски было, правильно.
Она хочет детей. От меня никаких детей уже быть не может. Наверно я не знаю, но с чего бы у нежити были живые дети? Отпускать мне придется Гостяту.
– Ну так и если вернется твой муж, впустишь его обратно?
– Нет, не смогу теперь, – она покачала косматой головой. Подсохшие волосы разметались по голым плечам. – Я тебе отдала своё сердце, другого мужчины у меня никогда не будет.
– Сравнила с предыдущим, не в его пользу вышло, – это я зря сказал. Не знаю, чем думал. Но она опять ответила бесхитростно.
– Не в том дело, у тебя доброе сердце.
– Ты обо мне ничего не знаешь.
– Это не правда. Я много чего знаю, – она приподнялась, нависая надо мной. – Ты столярничать любишь, из под твоих рук много красоты выходит. Человек с чёрствым сердцем такую красоту создать не сможет. Руки у тебя умные и дерево ты сердцем чувствуешь.
– И всё?
– А ещё к тебе лесная живность тянется. Это мне особо удивительно, но их ты тоже сердцем чувствуешь.
Видела же она как я волка гладил. Или ещё что-нибудь успела подсмотреть?
– Положено по статусу, – ответил я. – И всё равно ты ничего про меня не знаешь.
– Мы вон сколько уже разговариваем.
– И всё ты про себя рассказываешь.
– А ты меня слушаешь, – она снова устроила голову у меня на груди. – Меня никто никогда особо не слушает. С девушкой одной недавно также, в ночь, разговаривали. А больше и не интересовался мной никогда никто.
Слушать я умею. Только и делаю, что слушаю, что в лесу творится.
– С какой девушкой? – спросил я.
– Так с Радой! Это она меня отправила в лес за водицей для Ракиты. Они с Радой одновременно детей родили, и у Ракиты роды были сложные. Теперь вот надо её на ноги ставить. А мужья так и не вернулись и не знают, что у них детки родились. Сыновья.
Она опять мечтательно вздохнула и снова я почувствовал укол в груди. С живым человеком ей будет лучше, чем со мной. И умения у неё для людей нужные, а тут, в лесу, они особо без надобности. Что она будет делать здесь – зверьё лечить? Прикапывать вурдалаков? Проверить бы надо, не повставали ли? Завтра пройтись. Хорошо с Гостятой, но я за эти дни из дому не выходил почти.
Рада – та самая девица, на чей зов мы с Водяным снялись Купальской ночью и помчались её жениха из лап Кикиморы вызволять. А потом, почитай, вытащили с того света. И Рада в этом много помогала. Сильная духом девица.
– Когда вернешься и Раду увидишь, чтобы водицу передать, скажи ей, что Леший её видеть хочет.
– Как она придёт к нему, Алёша!? – испугалась Гостята. – У неё дети малые, грудные!
– Двое родилось? – удивился я.
– Один её, второй Ракиты, – пояснила мне знахарка. – А кормит она обоих. Ракита то болеет тяжело.
– Ясно мне. Тебе возвращаться надо, – вздохнул я. – А ты здесь.
– Ну не при смерти она, – начала оправдываться Гостята. – Когда я уходила, ей лучше стало. Несколько капель водицы целебной, что оставалась у меня, подействовали. Пошли со мной! – она схватила меня за руку. – Алёша, пошли! Мне тебе предложить нечего. Кроме избушки у меня ничего нет Но я буду хорошей женой.
– Зачем мне твоя избушка, я этот дом сам построил, – улыбался я, смешила она меня. Но было и грустно.
– Тогда и ещё лучше сможем построить. Ты столярничать будешь – это очень мастерство хорошее!
Наверное я при жизни был столяром, а может заодно и плотником. Большая у меня страсть ко всему этому.
Но с людьми Лешему не жить на их территории. Я теперь из этого мира, из нежити.
– Я, Гостята, к людям не пойду, – ответил ей.
– Твёрдо уверен? – она головой покачала. – Поговорим ещё об этом. Давай пока спать.
Глава 14. Гостята и Кощей
Когда я проснулся, её рядом не было. Я успел почувствовать, как пробежалась по горлу тревога. Но слух у меня хороший – гремят в доме посудой. У печи Гостята, что-то с утра готовит.
Поднялся с постели, прошёл по дому, увидел там где и ожидал Гостяту. Стояла она у печи, босая, нечесаная, в одной моей рубахе на голое тело. Рубаха ей была большая, много открывала ей шею и грудь, рукава были по локоть закатаны. А волосы распущены, лохматы, за спину перекинуты.
– Ты почто нечесаная у печи стоишь? – рассердился я. – Ты же еду готовишь.
– Ни один волос не упадёт, ты не бойся, – отвечает она звонким колокольчиком. – А если боишься есть что я готовлю, я сама всё съем.
– Нет, я так не согласен, – я подошёл и собрал ей волосы со спины и плеч.
– Ты что ли заплетать меня будешь? – удивилась Гостята.
– Нет, не буду, – уложил аккуратно её космы обратно. – Посмотрю, как у моей печи Анчутка колдует.
– Кто я? – она рассмеялась. – Дома у себя я сызрани прибранная ходила. И причесанная и с платком, – она запустила пальцы в свои густые волосы. – Да тяжелы у меня косы, тянут голову вниз. Так у меня головушка болела. Только в бане и отдыхала. И на ночь не расплеталась, уж больно это моему… – договаривать не стала, а я сделал вид, что не заметил. Уткнулся носом ей в шею. В доме было прохладно, а у печи жарко. Нечесаная Анчутка вся разомлела, пока готовила.
– Ты ведовка, вот и тянет тебя ходить простоволосой, – предположил я. Сам уже подумал, что не мне, Лешему, требовать соблюдения людских приличий.
– Никакая я не ведовка, – надулась Гостята. – Знахарка я!
– Ведовка, ведовка, просто про себя не знаешь, – я не мог от неё отлипнуть. Размышлял, что лучше – тащить лохматую Гостятку обратно в постель или дождаться, пока она закончит с готовкой и меня накормит. Такой бы выбор каждое утро.
Уходить мне надо было на обход. Я уже чуял, что творится что-то в лесу, как не лешаки опять к границе из подлесков подбираются. Надо проверить. Гостяту, значит, тут оставить. Не сбежит она, пока я ей воду не отдал. А у меня и нет её.
– Мне уйти будет нужно, но я быстро вернусь, – говорю ей, наблюдая, как она шустро с посудой на печи управляется.
– Как это уйти? – Гостята пугается. Разворачивается ко мне и хватает за руки. – Меня здесь одну оставишь? А как Леший вернётся, пока тебя нет? А тут я!
– Покорми меня для начала, потом пугайся, – я её к печи обратно поворачиваю. – Заодно схожу к источнику, наберу тебе живой воды.
– Так та водица живой называется!? – догадывается Гостята.
– Она самая эта водица и есть, – не скрываю я. – Один ручей с мертвой водой недалече от дома, ты его видела и к нему за водой ходила. А второй ручей – с живой водой – далеко отсюда. Они из одного места начало берут и есть место, где в озеро смешиваются. Но смешанная вода уже ни на что не годна, так что путать нельзя их.
– Помню, мне Леший так и наказывал: сначала мертвой водой, потом живой, – кивает моя гостья.
– Дождись меня, не уходи никуда, – перебиваю я. – В лесу неспокойно может быть, пережди в доме.
– Хорошо, буду в доме сидеть, – кивает Гостята.
Поели мы с ней вместе, она пошла посуду прибирать, а я одеваться для обхода. Шкуру вытащил, рассудил, что перекинусь уже когда от дома отойду. А всё же что Гостята никак мне этот разговор не облегчит, сама не догадается? Как бы то ни было, за водой надо сходить. Достал свой топор, поставил пока у двери. Собираюсь на выход. Гостята подходит проводить меня.
– Ой, – говорит. – Так это топор Лешего, Батюшки!
– Топор и топор, – отвечаю я. – А ты чего пришла? Со мной идти хочешь?
– А надо, Алеша? – спрашивает. Косу так и не заплела, только в платье своё переоделась.
– А пошли, – отвечаю ей, – пригодишься. Может, драться придётся.
– Мне драться с кем? – глаза округлила она, ресницами хлопает.
– Нет, топор подержишь, чтоб я не зарубил кого, – продолжаю я.
– Топор держать? – переспросила. Подошла к топору, хотела подать одной рукой – не смогла. Взялась двумя руками – даже с места не сдвинула. Я забрал свой топор сам, усмехаюсь ей. – Тяжёлый он, не то что красная девица, ни один человек его не поднимет. Разве только если богатырь окажется.
– Так ты, Алеша… богатырь, стало быть? – у меня спрашивает. А ведь подловила меня. Поняла или нет? Я не человек просто, я нечисть лесная, сам Леший. Богатырем мне быть не пристало, силы мои из другого берут исток.
– Мне лес помогает, – отвечаю пока уклончиво. То ли умная она, что молчит, то ли совсем дура. Иная бы уже догадалась. Вернусь и расскажу.
– Осторожен будь, – она привстала на носочки и поцеловала меня на прощанье. – И возвращайся быстрее!
Я уже развернулся уходить, как она схватила меня за руку.
– Алёша, а ежели всё-таки Леший первым вернётся, что мне ему сказать?
Посмотрел в её лицо взволнованное. Не удержался от ответа честного, хотя понимал, что не поймет она, а я её только напугаю.
– Не переживай так. Он уже всё знает.
Как я и думал, повставали вурдалаки. Пришлось с ними рубиться, а возиться потом с костьми их вдвое дольше. Много где ещё снег лежит шапками, не в сугробы же мне вурдалаков прикапывать? Умаялся, пока сложил их как положено, добрался до источника, набрал воды. Думал сам выпить, но негоже живой водицы пробовать вперёд мёртвой. А мне надобно сначала в мёртвом источнике окунуться, чтобы раны на теле зажили. Напал на меня таки помимо упырей обычных ещё один лешак. Но хоть не тот самый, с которым брагу на Купалу пили. Другой какой-то. Больно злой да обидчивый. Порезал мне бочину, но и сам лёг. С концами в землю. То есть, в сугробец пока, а там видно будет. Не принимает их земля.
Возвращаюсь к себе. Всё чин по чину, до дома не дошёл, в человека обратно перекинулся. Оно бы и заявиться сразу так – да больно я страшен. Весь оборван, морда в крови, рог один мне сшибли, нету. Изнежился за пару дней сытых и сладких, обвыкся в теле человечьем, со звериным быстро не совладал, дал порезать себя.
Шёл я обратно, на себя сердясь, а всё же пока что всё закончилось для меня благополучно.
Дошёл до хором своих лесных, а там на полянке перед домом, на бревнышке, Гостята сидит, на солнышке греется, а в ногах её кот Баюн. И мурчит так, шерстяная кабаняка, что по всему лесу шум стоит, деревья качаются. Сморит девицу, упадёт же в сон. А чего это его так расплющило? Морда довольная, во все стороны усы. Вон оно что! Гостята его за ушами чешет и по спинке гладит.
– Нечисть ты блохастая, – я из лесу вышел, – найди себе свою девицу, к моей не лезь. Запустил в него сучком, под руку подвернувшимся. Баюнка только “Мяу” своё недовольное промурчал, а с места не сдвинулся.
– Алёшенька, ты почто котика обижаешь? – надулась Гостята. – Хороший такой котик!
И что, не смутило её ни разу, что котик этот размером с телёнка?
– Молочка бы котику налить, – Гостята всё его по морде гладит.
– Вон лужа весенней водицы натаяла, пусть пьет, – махнул рукой я. – Ты как тут?
– Хорошо, – она потянулась. – Приготовила обед к твоему возвращению, подушки вон, вынесла сушиться. Встретила котика. Вот сижу, песни его слушаю.
– Он тебе частушки пел? – напрягся я. Котику то уши пора пооткручивать.
– А он умеет? – удивилась Гостята.
Не стал выдавать свой талант сразу нечисть блохастая. Ну да и шут с ним. Что мне там про обед-то сказали? Готов мне обед?
– Алёшенька, а что с тобой?
Рассмотрела меня внимательно.
Хуже нет напасти заботящейся бабы.
Особенно если она знахарка.
Побежала Гостята варить мне какую-то мазь и отвары лечебные. Велела раздеться, промыла раны. Заставила сидеть и не двигаться. Я сидел и терпел. Толку от её заботы никакого – мне бы в мёртвый источник прыгнуть один раз и всё само затянется. Но Гостяте невдомёк, что лечить меня не обязательно.
– Гостятушка, я тебе про мёртвую воду зачем рассказывал? – наконец, я не выдержал, когда она какой-то дрянью щиплющей начала мне раны обкладывать.
– Не хочу злоупотреблять, Алёшенька, – девушка головой только встряхнула и своё дело продолжила. – Всё ж таки лечение ваше лесное мне непонятное. А если вода эта мёртвая постепенно убьёт всё человеческое?
– Да она просто мясо сращивает, – попробовал настоять на своём. А сам смотрю, что небо потемнело вдруг и ветер усилился. Шум какой-то, гул по лесу идёт. Будто кость гремит и железный доспех.
– Гостятушка, давай ты потом меня долечишь? – ссадил её с колена своего. Подтолкнул к крыльцу. – Иди-ка в дом.
– А что такое, Алёшенька? Погода, кажется, портится? Серчает Стрибог?
– Ни при чём он, – говорю ей, шкуры свои натягивая.
– Ой, а это, кажется, мой стежок? – она руку к рубахе прикладывает. – Думала, Лешего чинила одёжу, а это твоя, стало быть?
– В дом иди, – опять её толкнул. И успел едва. С неба громыхнуло. И свалилась сверху нечисть костлявая.
Первый удар отбил топором. Сверху пришлось. Закрыл голову. И второй отбил, но не совсем успел. Рог мне сшибло последний, что целый был. Третьим ударом в землю вошёл. Ну хоть не достал меня Костейшество. Надо бы отвечать, а то порубит ведь.
Так мы и дрались, пока я не понял, что уже в звериный вид перекинулся.
– Что забыла гнилая груда костей в лесу моём? – у Костейшества спрашиваю.
– Ты еще поговори мне, Лесная труха! Где жена моя? У тебя сидит? – Кощей знай мечами размахивает.
– Ты мне лес попортишь, костлявая тварь, – отвечаю, злой уже сам как есть. Кощей-то, к тому же, горит огнем, как бы на лес не перекинулось.
– Мара где? У тебя? Выходит пусть! Я обоих убью на полянке здесь, – наступает костлявая нечисть, глаза крутятся, желваки ходуном, а суставы скрипят устрашающе. Тысяча лет, как не больше ему, как бы не развалился Кощейшество.
– Есть у меня средство верное, тебе для костей подходящее, – подхватил я горшочек с мазями и об рожу разбил Кощееву.
Костяному, видать, не понравилось.
– Погоди, тут ещё отвары есть, – вдогонку разбил бадью с варевом, которым Гостята мыла меня. Зря Гостята, что ли, старалась? Хоть послужит для дела взвар щиплющий.
– Да ты страх потерял, Леснейшество, – Кощей глаза вытер, замер вдруг. А я не успел, я как раз в него ступой запускал, той самой, в которой Гостята купалась. Вытащил я её с утра на солнце, чтобы высохла. Может, полетать ещё придётся. Не среагировал Кощей, ступа аккурат накрыла его голову. Попробовал он сломать средство летательное изнутри, но не вышло. А я, повернув топор плашмя, забил её в землю, вместе с Кощейшеством.
– Мудрёно дерёшься, Алёша, – раздалось из-под земли. Я на ступу сверху сел.
– Пока ещё мхом не порос, как вы, нечисть древняя, – сижу на ступе, с Кощеем разговариваю, а сам на Гостяту смотрю. Не ушла она в дом, осталась на пороге. Вжалась в дверь и стоит вся ни живая, ни мертвая. Побелела лицом, губы бледные. Не ожидала увидеть Костейшество? Или на меня любуется?
– Понимаешь ты, Алёша, что не будь ты мне друг, я б убил тебя? – спрашивают из-под земли.
– Косточкам как твоим в земельке лежится? – спрашиваю в ответ. – Не принимает Мать Сыра Земля, плохо там тебе?
– Нечисть ты окаянная, жену мою не видел, спрашиваю? Или разговаривать разучился, не понял мой вопрос? – земля разлетелась вверх и в стороны, вылез Кощей перед ступой. И тут тоже Гостяту заметил.
– О, так ты тут с девицей! – он вылез, отряхнулся, пригляделся к ней. – Не пойму никак. Селянка, что ли?
– Тебе какое дело? – спрашиваю. – Мары тут нет.
– А была? – Кощей ко мне поворачивается.
– Была ещё по осени, – признался я таки. – Тогда же и улетела.
– А Василиса была у тебя? – внезапно Кощей ещё спросил.
И я тоже мховая бестолочь, при Гостяте уточнить решил.
– А которая?
– Ну… такая… с косою, красивая, – Кощей на морду показывает.
– А побольше подробностей нет у тебя? Они все нынче с косами и ничего с лица.
– Ну я сколько раз говорил тебе – если Василиса, любая – гони взашей!
– Ты про Варвару так говорил!
– Да не один ли бес.
– Ты бы хоть подарки разные дарил. Они же встретятся. Сравнят ступы-то.
– Да Яга красна девица стала, попутала, бери, говорит, сразу несколько, всё равно же тебе пригодится небось!
– Пригодились?
– Ну что ты начинаешь, Алёшенька!
– А это ты, нечисть костлявая, всем в округе девицам разболтал, что меня Алёшей зовут?
– Я стесняюсь спросить, Алёшенька, откуда тебе ведомо, что ведомо то всем девицам?
– Я не виноват, они сами летят, я, если что, к лесу привязанный.
Так мы с Костяным препираемся. Он вылез весь, землю отряхивает. А Гостята тихонько по двери вниз. Кощей первым заметил и мне тычет в бок.
– А там твоей девице не худо ли?
– Гостята! – я окликаю её. Она молчит.
– Варево то щипучее, которым ты в морду мне плеснул, она варила? – Кощей спросил.
– Она, она, – отвечаю я.
– Колдовка, что ль, чуть я не издох, – Кощей мне на лекарку жалуется. Да я тоже, так то, не пойми как цел, ведь лечила меня, припаривала.
– Не колдовка я, – прошептала всё же. От двери отлипла, а ноги не держат.
– Я пойду, – говорит, – и тихонько в лес.
– Гостята, – опять я кличу её. Не надо было речей про девок. Да вроде она не слушала. Наверное насмотрелась на нас. Морды у нас больно страшные. Что я зверь лесной, что Кощей – одна кость. Кости, череп, плащ и глаза горящие. Тут любой станет дурно – на нас глазеть. Как бы не свалилась здесь замертво.
– Я это, Гостята, – я к ней подхожу и ей говорю, – ты не бойся меня. Я не обижу тебя.
Она нас с Костлявым обходит стороной. Вопрос задает:
– Шутил так со мной Хозяин Лесной?
Это она у меня, стало быть, спрашивает?
– Всё это был морок? – ещё вопрос. Я на морок похож? Я же здесь стою.
– Ты куда собралась?
Видать грубый и злой мой голос лесной. Гостята трясётся от страха. Вспомнил, когда за мужа просила, бежала следом, за лапы хватала. И страха никакого не было. Прокричалась после обморока и больше ведь не боялась меня. А тут опять.
– Ты если уходишь, водицу возьми. Помнишь ещё, приходила зачем? – отдал две фляги ей. – Вот тебе две, одну для Рады, вторая тебе. Ну и попросту не растрачивай, если в лес не захочешь опять на поклон.
Она воду взяла, прижала к груди. Смотрит на меня, будто не может узнать.
– Злые шутки ты шутишь, Хозяин Леса. А я такая глупая, наверно было смешно.
– Кто у вас в селении главный сейчас? – её не слушаю.
– Так наверное Рада, – слышу ответ.
– Скажи тогда Раде, что жду её. Только передай обязательно!
– Рада с детьми малыми, какой за ней долг? Или мало я отслужила тебе? – Гостята смотрит в упор на меня. – Если мало, то я послужу ещё. Но Раду не неволь, она людям нужна. И детям своим. И муж у неё.
– Так это служба была? За фляжку воды? – как-то всё не так оборачивается. Не могла она знать, что Леший я. Или что же, всё же догадывалась?
– Отпускаешь иль нет? – снова смотрит пристально. – Меня люди ждут. Ракиту надо лечить. Да хворых полно в селении.
– Раде всё равно передай. Мне надо видеть её. Зачем – то тебя не касается.
Сказал и махнул ей в лес, расступились кусты, деревья подняли ветви свои. Дорожка ей показалась.
– Зверье тебя проводит. Будет тебя гнать, но кусать не будет, не бойся их. Сама дорогу ты не найдешь, так что не хочешь сгинуть, не уходи с тропы.
Напоследок дал ей указания и молча ждал, когда девица уйдет.
Она прямо стояла, не кланялась. Костейшество у дома топтался, ждал. Какой-то есть разговор, видать. У меня к нему тоже, впрочем, есть.
– Пойдем, провожу чуток, – Гостяте сказал и сам толкнул её в лес и за ней пошёл.
– Леший, надолго ты? – спросил Кощей.
– Сейчас вернусь, – ответил ему.
Прошли мы немного по лесу. Остановил Гостяту, привлёк к себе. Присел на поваленное дерево и девицу посадил на колени. Обнял её осторожно, чтобы не раздавить. Голову ниже к ней наклонил, услышал, как сердце её быстро стучит. Быстрее пожалуй, чем заячье.
– Так сильно ты боишься меня?
– Помилуй, ты же не человек.
Ответила она шепотом. Отстранил её, заглянул в лицо. На лице нет и кровинки, белое.
– Гостята, водицы из фляги хлебни, – забрал у неё фляжку, открыл, поднёс к её губам. – Пей, – говорю, – немедленно.
– Не буду пить, – головой крутит, – это для людей из селения. Для Ракиты это.
– Ты сама упадёшь, того гляди, я сказал тебе: пей, или напою сам.
Она маленький глоток сделала. Фляжка чуть не упала на землю. Поймал, закрыл, вложил девице в руки.
– Не шутил я с тобой, хотя, по первости, признаюсь, была такая мысль. А потом как-то всё затянулось у нас. Я такой страшный зверь лесной, и буду таким. Так уже суждено, и не колдовство это, не чары. Это просто стал я Лешим в этом лесу и теперь уже и буду им. Буду всегда здесь и всегда таким. И нечисть я окаянная. И к людям мне хода назад нет, и детей от нечисти не может быть. Мужа из меня не получится. Оставаться со мной – свою жизнь сгубить. Но захочешь сгубить – я буду ждать тебя здесь.
Последнее наверное зря сказал, зато высказал ей всё как есть. Только слышала она меня или нет? Какая-то сама не своя она.
Фляги я привязал за пояс девице. Позвал Вука, он сразу пришел. Будто около дома моего службу несет. Тоже новость, должно быть, у него ко мне. Да я уже знаю все новости. И птицы вернулись, рассказали мне, и звери лесные нашёптывают. Совсем не вовремя любовь крутить вздумалось дураку Лешему.
Посадил Гостяту на волка и отправил в путь. Вуку наказал проводить до селения, где Рада живет, а потом не бросить и проследить, чтоб Гостята к себе домой дошла.
На том и простились. Точнее, я простился, Гостята ни слова не сказала мне. Так и сидела с глазами невидящими. И то ли слёзы в них стояли, то ли какая печаль. Ничего, от воды живой оклемается. Скоро уже подействует.
А позже от Рады узнаю я, что Гостята наказ мой не передала.
Баюнка тоже расстроился.
Глава 15. Нечистое братство
– Давай так: ты с этого края заходишь, я с этого, сюда Горяна пускаем!
– Куда меня пускаем?
– Да вот сюда, сверху!
– А я не согласен! – Горыныч хлопнул по столу ладонью, аккурат по тому месту на карте, куда Кощей собирался его запустить.
– Ты меня хочешь в эту яму бросить? Ну приземлюсь я, дальше что – окажусь в окружении, и меня числом завалят, как тушу с мясом. На земле я не шибко маневренный.
– Человеком перекинешься и раз, раз! – Воднейшетво размахался воображаемым мечом.
– Ещё хуже, толку с меня в теле человеческом, – Горян махнул рукой. – Другое предложение: кидаем туда Кощея.
– Зачем меня, меня не надо – я с тыла зайду. Это я умею, – Кощей потёр руки, – а сверху жену мою надо запустить – Мару! Бац – и туда её! Хотя бы с того же Горяна сбросить. В полёте.
– В пике, – подсказал я.
– Ну да, – согласился Кощей, Горян смотрел с подозрением.
– Горянка, смотри, летишь, значит, и сначала огнём всё! – Кощей развел руками над картой. – А я с этого краю – тоже огнем, но по земле пущу.
– А дальше что?
– А дальше ты не приземляйся! Ты Мару скидывай и лети оттуда. Уматывай!
– Если ты туда Мару сбросишь – хана всем. Сразу.
– Выжжем же всё. Леса не будет, – встрял я.
– Тебе чем этот лес сдался? Он даже не твой, – Кощей обиделся.
– Когда мы его займем – будет мой, – сопротивлялся их плану я. – А ежели так, это ты по мне будешь огонь пускать!
– Ну ты так быстро не прикипай к новому месту, Леснейшество! Мы его по большому счёту у другого Лешего отжимаем, чтобы территорию расширить и тебя с собой взять.
– Что меня с собою далеко брать? Нечисть иноземная сама к нам идёт.
– Все селения тогда лесом надо окружить – будет тогда твоя территория. Попадут под защиту. Сделаешь в одну ночь? – Кощей, стратег наш, на меня смотрит.
– Сделаю, – я работу прикидываю. – Не сделать, выходит, не могу.
– А мы там ловушек наставим ещё, – включается Горян. – Вон, зря у нас Кощей колдун? Пусть наколдует!
– Так жену мою берём или нет? Вопрос принципиальный, – Кощей снова голос подал. – Если не её, то кого нам сверху скидывать? Лешего нельзя, его от леса не оторвёшь. От Водяного в небе толку мало.
– Я пожары буду тушить, которые от вас останутся, – подал голос Воднейшество. – Подниму воду.
– Ты это, знаешь лучше чего, – Горян пододвинулся к Водяному, – ты лучше реки так направь, чтобы путь вражине преградить!
– Дак… а людишки что подумают? – почесал голову Воднейшество.
– А нам дело есть, чего они решат?