Читать онлайн Давно это было бесплатно

Этот год для меня юбилейный. Оглядываясь назад, понимаю, что то, что было, уже стало историей, историей впечатлений, быта, культуры, работы, отношений, в общем, жизни … Истории, которую, помнят, знают и понимают, уже, увы, не многие… Вот, я и подумал, почему бы через рассказ о небольшой части истории нашей семьи, не рассказать хотя бы, немного об истории великой страны: Союза Советских Социалистических Республик.

Понятно, что что-то я могу не вспомнить, да и в том, что вспомню, могут быть какие-либо неточности, особенно в отношении указываемых мною размеров, в таких случаях, я стараюсь оговориться; но все же поскольку, как ни как, воспоминания охватывают много лет, а запоминались и, естественно, теперь вспоминаются только те факты и события, которые, как говорится, «запали» в голову или сердце; какие-то детали могут остаться без моих отговорок или содержать ошибки, возможно, в чем-то и не совпадать с воспоминаниями моей мамы, известным по ее замечательной книге «Да, были времена …» (М., 2018 г.). Возможно, мои воспоминания покажутся отдельными отрывками, поскольку записывал я их по мере как они всплывали в моей памяти … Но я постарался их сгруппировать так, чтобы они относились к тому или одному временному периоду.

***

Мы жили в «красном» кирпичном доме по Октябрьской улице. Дом был трехэтажный. Два окна нашей квартиры: одно – из комнаты, другое – из кухни, выходили на эту улицу. Если смотреть от Москвы, то он был вторым: первым был угловой. Подъездов в доме было, если не ошибаюсь, два. Мы жили во втором на третьем этаже, дверь квартиры была как раз напротив маршевой лестнице. Слева, если смотреть на нашу дверь, была дверь соседней квартиры, а, вот, сколько дверей было справа, точно не помню, почему-то, возможно потому, что не помню точное местонахождение металлической из двух вертикальных и нескольких горизонтальных то ли квадратного сечения, то ли круглого лестницы на чердак, закрывавшийся металлической горизонтальной крышкой и, если не ошибаюсь, навесным замком, мне кажется, что была одна, хотя не исключено, что и две… Лестничная площадка от лестничного марша и до правой стены была огорожена металлическими перилами. Металлическими были и перила вдоль всего лестничного марша с первого до третьего этажа. Поручни перил были деревянные, но не помню, чтобы кто-либо при мне хотя бы раз пытался скатиться с них.

Квартира наша была однокомнатной, в ней кроме комнаты была кухня, туалет и ванная. Входишь в дверь квартиры и попадаешь в неширокий и недлинный коридор, из которого слева дверь в комнату, справа дверь в туалет и дверь в ванную, хотя может быть, не помню, сначала в ванную, а потом в туалет. Прямо по коридору была дверь в кухню. В комнате и на кухне было по одному окну, выходившему на Октябрьскую улицу. Не помню, но думаю, что под подоконниками было по батарее, как раньше говорили, «парового» отопления. Централизованного горячего водоснабжения не было, было только холодное. Воду или кипятили на кухне, по-моему, главным образом на «керосинке», потому что плита топилась дровами, и я не помню, чтобы ее растапливали. Хотя, помнится, я посиживал на ней, и она была теплой, значит, ее все-таки топили, но зрительно картинку растопки я не помню. Сидел я, конечно, не на самих конфорках, их чем-то накрывали, чтобы я мог сидеть на плите. «Керосинку» ставили на эту плиту и варили еду и кипятили чай, помню, «керосинку», бывало, даже ставили на пол в коридоре и варили, почему-то мне кажется, что холодец. Плита напоминала современную: на квадратной поверхности четыре конфорки, спереди большая откидывающаяся дверь, но не помню, со стеклом или нет.

В ванной комнате прямо напротив двери в нее горизонтально от одной стены до другой и вдоль третьей стены стояла обычная чугунная ванна, слева была раковина с бронзовым, а может быть медным под бронзу, краном холодной воды, а справа от двери большой высокий черный металлический, наверное, чугунный «титан». «Титан» был в одном цилиндрическом корпусе, в нем было две секции: нижняя – поменьше размером с топкой, закрывавшейся чугунной дверцей с засовом, и верхняя – намного большего размера с емкостью для воды. Очевидно, из этой верхней части был кран для слива нагретой воды. Воду из титана использовали для мытья в ванне и стирки. Как стирали в ванне, я не помню, помню, до того, как была куплена электрическая, сохранившаяся в рабочем состоянии с сейчас, машинка «ЗВИ» (Завод имени Владимира Ильича) стирали в сером жестяном примерно метровой длины, около семидесятисантиметровой ширины и примерно двадцатисантиметровой глубины корыте, который так же сохранился. Купали ли меня и, позже, моего брата Сергея в нем не помню. Кстати, в покупке стиральной машины принимал участие и я, но как принимал: просто мама и папа взяли меня с собой, поехав за покупкой. Помню, вернулись мы домой тогда, когда уже было очень темно, и то, как светились в темноте огромные, по-моему, квадратные витринные окна универмага.

«Титан» топили дровами, следовательно, из него была вытяжка в дымоход. Балкона в квартире не было, сушили постиранное на улице, слева от нашего подъезда была площадка, где были натянуты, привязанные к столбам, веревки.

Дрова, очевидно, покупались. Но где я не знаю. Помню только один эпизод о них. Он был летом, так как на улице было очень тепло, я с соседскими мальчишками, имен и фамилий я не помню, играли в сквере около дома. Так, вот, к нашему подъезду подъехал грузовик, из кабины вышла бабушка, потом водитель, они открыли задний борт кузова, и выгрузили из него разные по размерам, но в целом короткие, бруски и доски, видимо, отходы, а также, необычный столик: на толстой резной ножке было круглая плоская крышка, в общем, «грибок». Не помню точно, но возможно кроме этого «грибка» был еще один стол: квадратный, на четырех гладко выструганных ножках, крышка его и полочка под ним были фанерными, окантованные узкими досочками. Этот стол, правда, с укороченными ножками до сих пор нами используется на даче. «Грибок» был некрашеный, а относительно этого стола не помню, но помню, что позже они были коричневого цвета, при чем если «грибок» был покрыт краской и лаком, то стол, скорее всего «морилкой», так как видна текстура дерева. Думаю, что и «грибок», и стол были изготовлены по бабушкиному заказу на заводе тем же мастером, что большой массивный раздвижной круглый стол, также сохранившийся до сих пор. Мебельные изделия были перенесены в квартиру, а отходы как дрова – в наш отсек подвала.

Мне говорили, что изначально подвал предназначался под бомбоубежище. Он располагался под первым этажом по всей длине и ширине дома и вход в него был из каждого подъезда, по-моему, у первого марша лестницы. Подвал был темный, в нем были лампочки, но они освещали очень скудно, да и то, только в проходах между отсеками, поэтому в отсеках всегда было, мягко говоря, темновато. Отсеки были расположены справа и слева от прохода, они были выгорожены досками, кажется, «горбылем», каждый из них имел сделанные из такого же «горбыля» двери, закрывавшиеся на навесной замок. Кроме дров, в отсеках хранили картофель и, очевидно, домашние заготовки. Каждый отсек был закреплен за отдельной квартирой. Наш отсек был слева от прохода, помню, в нем стояла большая деревянная кадка с квашеной капустой. В подвале всегда был затхлый, влажный, если не сырой, неприятный запах. Я ходил в него с бабушкой Леной, было интересно, но страшновато. Поэтому я был рад, когда дедушка Сергей, который, как я понимаю, очень любил меня, дал мне большой аккумуляторный фонарь, который, как мне рассказал дедушка, использовался на железнодорожных путях Катуаровского, тогда еще кирпичного, завода. Фонарь представлял из себя прямоугольный зелено-серого цвета деревянный размером примерно 25 см высотой, порядка 40 см длиной и более 15 см шириной ящик, с лицевой стороне которого была белая стеклянная «фара». Фонарь имел брезентовый зелено-желтоватый длинный для его ношения через плечо ремень. С фонарем в подвале было намного светлее и спокойнее, но, не знаю почему, светил он как-то очень недолго, мне сказали, что разрядились аккумуляторы и его вернули дедушке. Для моего возраста фонарь, конечно же, был тяжеловат.

О туалете говорить практически нечего. Его помещение я называл уборной. В туалете белый фаянсовый унитаз был соединен зеленой вертикальной примерно пятисантиметровой толщины трубой с расположенным почти под самым потолком таким же зелены, очевидно, чугунным, наполняемой самотеком водой из подключенной к нему водопроводной трубы, бачком с зеленой чугунной крышкой; к рычажку слива воды ,расположенному сбоку ближе к крышке бачка, была прикреплена металлическая, около метра длиной, собранная из, по-моему, треугольной или вытянутой трапециевидной формы звеньев цепочка, свисавшая вниз и завершавшаяся белой фаянсовой в виде неширокого десяти-двенадцати сантиметрового округлого усеченного конуса рукояткой.

Кухня была, по-моему, квадратная и использовалась не только по назначению по крайней мере, после рождения моего брата Сергея. Почему? Потому, что по левой стене кухни сразу, как входишь, стояла большая, сохранившаяся и по ныне, металлическая кровать с пружинной панцирной сеткой, казавшаяся мне, маленькому, тогда очень высокой. Эта была кровать бабушки. Боком к окну между кроватью и плитой стоял квадратный стол, кроме приготовления пищи, его бабушка использовала для шитья: ставила на него сохранившуюся до сих пор ручную швейную машинку «Зингер». Бабушка была настоящая рукодельница. Мне нравилось смотреть, как она шьет: вращает ручкой колесо швейной машинки, игла ходит вверх-вниз, ритмично постукивая, ткань выползает все больше и больше из-под иглы, бабушка придерживает и направляет ее рукой, катушка вращается, натягивающейся ниткой.

Бабушка всегда давала мне, предварительно отключив сцепление колеса с машинкой, повращать колесо, а со временем научила меня и нитку в иголку вдевать, и шить на машинке. Помню, из-за того, что ее глаза стали слабеть даже в очках, она придумала и стала подкладывать под иголку чистый белый лист бумаги, так ей было легче вдевать нитку в ушко иголки. А, бывало, говорила мне: «Вдень мне нитку, у тебя глазки молоденькие…» и я никогда не отказывался. Умела она и заменить при необходимости иголку, в сложных случаях ремонтом швейной машинки занимался папа.

За этим столом меня, когда мои родители были на работе, кормила бабушка. Запомнилось: на столе передо мной стоит тарелка с манной кашей, на поверхности каши в центре лежит и медленно тает плоский кусочек сливочного масла, кусочек расплывается, вокруг него образуется желто-золотистая по краям слегка пузырящаяся масляная пленка, бабушка перемешивает ее и дает мне ложку. А я есть кашу не хочу, тогда она берет ложку, черпает ею кашу и подносит полную каши ложку к моему рту. Я мотаю головой, отказываясь, а она настаивает, я снова отказываюсь, тогда она говорит: «Ну, давай, за маму …» и я съедаю кашу с ложки. Бабушка вновь черпает ложкой кашу и подносит ее мне ко рту: «За папу …», я опять ем. И так продолжается, и продолжается, при этом бабушка называет всех родных, которых я знаю. Кстати, помню, точно такая ситуация была и с моим братом Сергеем.

Помню, что кашу обычно бабушка называла «кашкой-малашкой», говорила мне, что варит «кашу-малашу».

Одна из запомнившихся мне игр тоже была связана с кашей. Бабушка или мама водили указательным пальцем круги по моей ладошке и при этом приговаривали: «Сорока-воровка кашу варила/ Деток кормила», после чего поочередно прикасались своим пальцем к нижним фалангам моих пальцев, начиная с указательного, говоря: «Этому дала, этому дала», а, произнеся: «А этому не дала» отдергивала свой палец. Я должен был успеть схватить ее палец своим пальцами. Если мне это удавалось, мы вместе весело смеялись.

Очень я любил, когда бабушка лепила пироги. Рассыпит по поверхности этого стола пшеничную муку, вывалит из большой коричневого цвета с белыми, нет, не пятнами, а как бы небольшими мазками, кастрюли уже подошедшее тесто, оно «дышит», пузырится, она его немного еще посбивает руками, затем скалкой раскатает, нарежет ножом на примерно одинаковые кусочки, и начнет большой ложкой выкладывать на них заранее приготовленную просоленную и просахарную начинку. Чаще всего начинка состояла из смеси тушеной пропитанной маслом капусты и измельченных ножом, сваренных «в крутую» куриных яиц, но мне особенно нравилась другая: вареный рис и измельченные яйца. А как ловко она «защипывала» сведенные друг к другу края кусочков теста! В этом ей не уступала и моя мама. А, вот, у меня всегда что-то не получалось так, как у них: хотя бы чуть-чуть, а края расходились, так было и тогда, и позже, и сейчас. Слепит бабушка пирог и сразу его на промазанный нерафинированным подсолнечным маслом противень, и так ловко, что пирог оставался без каких-либо изменений. Потом поместит противень в духовку предварительно разогретой плиты и пока пироги выпекаются заполняет второй противень. Так два протвеня и чередовались. Бывало, я сижу на кухне, чаще всего на кровати, куда меня отправляла бабушка, чтобы я не суетился под ее руками, а по кухне распространяется теплый вкусный запах пирогов. Бабушка приоткроет духовку, длинным, как я понимаю, гусиным пером проткнет пироги, только убедившись, что тесто не прилипает, вынет из духовки проверь и выложит пироги на большое плоское эллипсоидной формы блюдо. Они лежат большие пышные, покрытые светло-коричневый корочкой, а бабушка сможет их маслом и накроет чистым полотенцем: пусть «доходят».

Рано или поздно я не выдерживал и просил бабушку дать мне что-нибудь слепить из теста. Она отрезала мне кусок теста, посыпала мне ладони мукой, чтобы тесто не прилипало, и я начинал что-то «создавать» … То, что у меня получалось, бабушка обязательно размещала на протвене и выпекала.

Если теста оставалось много из-за нехватки начинки, бабушка лепила из него своего рода «завитушки»: скручивала полоски теста в длинные трубочки и завивала их по кругу, каждую отдельно, получались как бы булочки. Бабушка обильно посыпала их сахарным песком и запекала. Конечно, «завитушки» были суховаты, но каким никаким «деликатесом» были. Правда я все же предпочитал пироги с рисом.

Большим удовольствием было участвовать в приготовлении даже не знаю, как точно назвать, в общем, чего-то среднего между маленькой лепешкой и печеньем. Лепешкой потому, что она была толщиной не менее одного сантиметра, а печеньем потому, что оно было сладким и круглым. У нас было, да и сейчас где-то лежит, специальное приспособление из нержавеющей стали: некоторое подобие очень маленькой, диаметром сантиметров семь, миски, с квадратным отверстием во дне, с двух противоположных сторон были приподнятые над дном полоски, в которые, как в пазы, вставлялась металлическая полоска, на которой были вырезаны отверстия: силуэт елки и др. Бабушка скатывала из сладкого теста шарик, это шарик накрывался вышеназванным приспособлением и плотно прижимался им, после чего приспособление поднималось и откладывалось, а на поверхности уже не шарика, а то ли лепешки, то ли печенья оставался выпуклый силуэт елки и т. п. Такие лепешки-печенья выкладывались бабушкой на промазанный бабушкой противень, который она помещала в духовку.

Вообще выпекать лепешки-печенья мы прекратили уже в «сером» доме, после я часто предлагал маме повторить их, но все как-то у нас «руки не доходили» …

Не могу не сказать, что бабушка и мама кулинарным искусством владели в совершенстве. Их холодцы и заливная рыба– это было что-то! Особенно нравились мне приготовленные ими холодцы из свиных ножек. Вываренные со срезанными с них мясом, суставы и косточки бабушка и мама всегда отдавали мне, и я с удовольствием не только слизывал с них уже чуть загустевший жирный мясной бульон, но и, выбив из полых костей так называемые плотные и жирные «мозги», съедал их.

У бабушки я научился выращивать в домашних условиях репчатый лук «на перо». Перед глазами так и стоит такая картинка: освещенный через чисто вымытое оконное стекло солнцем белый подоконник, а на нем на верхних гранях низких стеклянных баночек «сидят» крупные светло-коричневые, чуть-чуть красноватые луковицы, из которых вытянулись темно-зеленые толстенькие плотно сомкнутые различной высоты ростки – луковые «перья»; а внутри баночек в воде – сгустки мочковатых белых тонких корешков. Почему-то мне кажется, что это ранняя весна … «Перья» мы, естественно, ели, они были сочными и не жесткими. Это, как мне теперь понятно, был наш «оконный витаминный огород». Иногда, возможно, когда уже начинавших прорастать луковиц было много и баночек не хватало, бабушка помещала луковицы во влажные комки ваты, периодически смачивая эти комки ее по мере того, как они подсыхали.

Я любил смотреть в окно, особенно в комнате. Обычно, придвигал к окну стул, забирался на него и облокотившись на подоконник, рассматривал Октябрьскую улицу, такие же из красного кирпиче дома напротив, аэростат, который довольно часто висел в небе, слева, там, как я знал, находился завод, на котором до выхода на пенсию работала бабушка. В небе над домами всегда летало большое количество птиц, это были, очевидно вороны, большие черные. Когда бабушка была рядом, она сажала меня на подоконники показывая мне на стаи птиц что-то приговаривала. Начало не помню, помню только окончание: «… и мне денег мешок».

После стола в проеме от окна до правой стены стояла плита, о которой я уже рассказывал. Далее по этой стене, если я не ошибаюсь, была раковина с таким же краном, как и над раковиной в ванной. Именно над, потому что и на кухне, и в ванной краны были не вмонтированные в раковины, а возвышались над ними, видимо, были установлены на прикрепленные к стенам трубы холодного водоснабжения.

С плитой у меня связано и следующее воспоминание. У меня, как и у всех в моем возрасте, время от времени выпадали «молочные» зубы. Я подбирал выпавший зуб, бабушка в каждом таком случае просила меня встать спиной к плите и бросить через мое же плечо, не помню какое, выпавший зуб, и при этом что-то произнести. Что-то потому, что я текст не помню, помню только в нем что-то было про мышку и «зубок».

По стене от раковины до двери в кухню стоял лакированный платяной шкаф, по-моему, спокойного темно-фиолетового цвета. Таких шкафов не то, что сейчас, но и уже в 60-х годах прошлого века уже не было. Не знаю, был ли он ручной работы, но, на мой взгляд, он был уникальным. Условно, в нем можно выделить три части: две верхние и одна нижняя. Если смотреть на него, то его верхняя левая часть, представляла собой, не помню точно, три или четыре полки, закрытые «глухой» дверцей, а верхняя правая – отсек для размещения на «плечиках» одежды. Верхняя правая часть была намного шире левой и закрывалась большой дверцей, в которую было вмонтировано немногим меньшим, чем эта дверца, размером зеркало. В нижней части шкафа на всю ширину и глубину верхней правой части находились друг над другом два выдвижных ящика, два намного меньшего размера ящика находились и под левой верхней частью шкафа. Да, еще: левая верхняя часть и по своей глубине была меньше, чем правая. Стенки и дверки шкафа были из фанеры, думаю, четырехмиллиметровой толщины, полки также из фанеры, но, наверное, восьмимиллиметровой, каркасы шкафа и ящиков – из доски, кажется, десятимиллиметровой. Очень красивыми были бронзового цвета изогнутые дугой трехмиллиметровой толщины ручки, вставленные в шары, прикрепленные к плоской пластине эллипсоидной формы с тиснением. Этим шкафом мы пользовались много лет, даже в московской квартире он стоял за дверью в коридоре, и только тогда, когда я служил в Советской Армии, мой брат Сергей разобрал его и вынес во двор дома в Москве, а взамен шкафа была приобретена и установлена в коридоре квартиры современная по тем временам «вешалка».

При входе из коридора в комнату по левой стене стояла большая деревянная кровать, на стене висел ковёр, он также сохранился. До того, как родители купили эту кровать, на ее месте стояла металлическая кровать, про которую я рассказывал, описывая кухню. А вместо этой кровати на кухне стояла другая металлическая, помнится, на спинках ее были блестящие металлические шарики. Куда она делась, не знаю, может быть, отдали в Хлебниково маминой сестре Лидии … Но не уверен.

Про меблировку комнаты помню, но воспоминания за разные годы настроились друг на друга, поэтому буду рассказывать так, как мне представляется, может быть, что-то переставлю местами или упущу.

По стене от кровати к стене с окном стояла тахта: широкая с двумя большими валиками по краям сплошного сиденья, ее «спинкой» были три толстые квадратные подушки. Мама сделала из серой, по-моему, холщевой или льняной ткани чехлы на всю тахту. А на чехлах подушек вышила большие розы, где–то в квартире, как мне кажется, эти чехлы должны лежать и сейчас. Мама очень хорошо вышивала, у нас и сейчас есть вышитые ее умелыми руками чехлы на маленькие подушечки: «снежинка» и «деревенская девушка», так я их называю …

После дивана в углу стоял столик с телевизором «КВН», потом его, опять-таки, по-моему, переместили в другой угол, по крайней мере в памяти осталось, что сообщение о полете спутника, не знаю в каком году, я с родителями и бабушкой слушал, когда радиоприемник «Рекорд» стоял именно в этом углу. Может быть, это был один и тот же стол, возможно тот круглый, о котором я рассказывал выше, не помню. «Рекорд» был с проигрывателем, для этого надо было поднять крышку, установить на диск грампластинку, включить и на крутящуюся грампластинку поставить рычаг звукоснимателя. Пластинок у нас было много, и мы их часто слушали. Часть из них сохранилась.

Кстати, радиоприемник часто плохо принимал сигнал, но папа нашел выход: прикрепил с его обратной стороны длинный неизолированный плетеный медный провод и проблема приема была успешно решена. «Рекорд», правда, в нерабочем состоянии тоже сохранился. По этому радиоприемнику вся наша семья слушала концерт по заявкам делегатов XIII съезда ВЛКСМ. Особенно нас интересовало будет ли исполнена папина заявка: «Танец с саблями». А. И. Хачатуряна из балета «Гаянэ». Я помню, что спросил у папы почему он заказал именно «Танец», он ответил мне, что, подумав, решил, что различных песен будут заказывать делегаты много и для удовлетворения всех таких заявок эфирного времени не хватит, а его заявка, несомненно, будет единственной. Да и потом, «Танец с саблями», как мне помнится, был довольно популярен в то время, часто исполнялся по радио и телевидению. И он не ошибся! «Танец с саблями» был исполнен, перед его началом из радиоприемника мы услышали, что он исполняется по заявке делегата XIII съезда ВЛКСМ Василия Фролова, только не помню, было ли произнесено папины отчество, должность и место работы.

Вообще я плохо помню телевизор в комнате, но помню, что сначала у него был маленький квадратный с закругленными углами экран, перед которым стояла стеклянная выпуклая к зрителям «линза», которую наполняли прозрачной чистой водой, дающей эффект увеличения изображения. Телевизор имел форму большого куба, нижнюю половину его лицевой части занимал громкоговоритель, закрытый встроенной в корпус телевизора плетеной тканью, кажется светло-коричневого цвета, а в центре верхней половины находился экран. Экран со временем, кажется, когда мы уже жили «сером» доме, был заменен на больший, просто поменяли кинескоп. Замена произошла, по-моему, из-за того, что первоначальная электролучевая трубка перестала показывать изображение, «сгорела». Менял кинескоп дядя Толя – муж маминой сестры Лидии. Он работал на Долгопрудненском машиностроительном заводе.

В чем я на сто процентов уверен, это в том, что черно-белый кинофильм «Чапаев» в первый раз посмотрел по телевизору именно в «красном» доме. Я еще после него попросил бабушку сделать мне погоны, не понимаю почему. Не ужели под влиянием «золотопогонников»? Бабушка вырезала мне два погона, возможно, из какой-то старой вещи и пришила их на плечи моей рубашки. Помню свои ощущения от них: они были гладкими, какими-то прохладными, может быть, потому что из шелка или атласа, белыми с широкими зелеными полосками вдоль плеч. Сколько дней я ходил и в одиночку играл в войну с этими погонами, я, естественно, не помню. Но помню, как сидел на полу кухни около двери и рядом со шкафом.

Дядя Толя с папой проложили провода в комнате, видимо, не хватало розеток. Откуда они тянули провода, я не помню, но помню, что часть проводов шла под потолком над окном, заходила на правую от входа в комнату стену и опускалась по ней вниз. Провода были двухжильные в резиновой трубочке, скрывающейся под текстильной оболочкой, желтого цвета. Каждая жила была скручена из нескольких тонких медных проволочек. Крепились провода на белые керамические глянцевые изоляторы, которые выглядели точь-в-точь как маленькие гирьки. В центре каждого из изоляторов сверху до низу было сквозное отверстие, через которое их шурупом прикручивали к стене.

Телевизор, как это не покажется на первых порах странным, сказывался на моем воспитании. Нет, не в плане того, что мне не разрешали его смотреть, хотя и это иногда бывало, главным образом в вечернее время, тем более что я, как я понимаю, не сразу засыпал, да и сны, в которых почему-то почти всегда присутствовали высокие белые столбы, мне снились очень часто.

Поводом для использования телевизора в воспитательном процессе послужил следующий случай со мной.

Я с мальчишками играли не только во дворе, но и вне его: на Октябрьской улице. Она притягивала меня, да, наверное, и моих ровесников-мальчишек тем, что по ней в жаркое лето время от времени проезжала, как мы ее называли, «поливалка» или «поливальная машина». Подобные автомобили с цистерной вместо кузова, а то и трактора с прицепленной к ним цистерной, и сейчас используются для полива главным образом автомобильных дорог в Москве. Нам нравилось забежать с краю под капли извергавшихся из «поливалки» водяных струй, почувствовать на себе их освежающую прохладу.

Но так, как я сказал, бывало редко. Вот и в тот, жаркий летний день, о котором я собираюсь рассказать, «поливалки» не было. И я, кажется, с двумя мальчишками, решили пойти не на Октябрьскую улицу, а, пройдя между угловым домом, стоявшим рядом с нашим домом, и соседним с ним домом, выйти на Комсомольскую улицу, пересечь ее, и подойти к стоявшей на этой стороне недалеко от пересечения Комсомольской и Первомайской улиц зеленого цвета тележке с газированной водой. Тележка была на двух больших, как велосипедных колесах, на ней сверху на сероватом металлическом штативе друг против друга были вертикально установлены два длинных узких прозрачных стеклянных цилиндра, снизу которых выступали, по-моему, также стеклянные краны. В одном цилиндре газированная вода была бесцветной и прозрачной, в другом – красного цвета и сладкая, немного не прозрачная.

У мальчишек, как оказалось, было по одной однокопеечной монетки. Вот они и пошли, прихватив с собой меня, купить «газировки». Продавщица-полная женщина лет сорока, как я теперь понимаю, налила каждому из них по стандартному граненному стакану бесцветной «газировки», и они, посматривая на меня, неспеша начали пить. А я стоял и смотрел как они пьют.

Надо сказать, что «газировка» в то время была широко популярна среди людей всех возрастов, не только у детей. Вот и в этот раз к тележке подошли двое мужчин. Одного из них, в белой рубашке, я узнал: это был папин товарищ Олег Громыко, его отчества «Федорович» я тогда не знал. Узнал меня и он, после чего между ним и мною состоялся примерно такой, суть диалог:

Он: Ты чего, здесь делаешь?

Я: Пришел с ребятами.

Он: Пить хочешь?

Я: Да.

Он: Какую тебе?

Я: Сладкую.

Громыко протянул продавщице трехкопеечную монету, она налила «газировку» в стакан, после чего этот стакан оказался в моей руке, и я выпил все его содержимое. Какие чувства были у присутствовавших при этом мальчишек, думаю, понятно. Поблагодарив Громыко, я и мальчишками убежал обратно в наш двор и, как я понимаю, забыл о происшедшем. А, по-моему, уже вечером этого дня мне пришлось вспомнить о нем. Папа задал мне вопрос про «газировку». Я честно рассказал о том, как это было. Помню, мне вновь разъяснили, что со двора уходить нельзя, а, особенно просить у взрослых что-либо. Я, оправдываясь, сказал, что не просил, что дядя Громыко сам мне предложил. На что мне папа объяснил, что это еще хуже и в очередной раз повторил, что ничего ни у кого никогда без разрешения нельзя не только брать, но просить, а тем более с кем-то, кто старше меня, даже если я знаю этого человека, куда-либо уходить.

Это правило я запомнил навсегда.

Я, конечно, спросил у папы о том, откуда он узнал об этом инциденте со мной. На что он, улыбнувшись, ответил: «Видел по телевизору».

С тех пор, если я, сразу скажу очень и очень редко, в чем-то провинился, папа всегда говорил со мной, объясняя, как я был неправ.; а на мои вопросы, откуда он узнал, неизменно, улыбаясь отвечал: «Увидел по телевизору». И каждый раз я удивлялся: «Как это может быть? Папа же на работе, не рядом со мной?» Только повзрослев, я нашел ответ на этот мой вопрос: папа всегда интересовался у мамы и бабушки, как я провел день, что и где делал, а они-то, присматривая за мною, общаясь с соседями, несомненно, обладали, как сейчас говорят, информацией., да и я сам, наверняка, что-то рассказывал о своих «подвигах», не говоря о том, что, зачастую, по моему внешнему виду или одежде что-то да было видно.

Кстати, о наказаниях. Они были только, говоря современным языком, морального действия: словом. Даже количество случаев, когда меня «ставили в угол», уверен, можно пересчитать по пальцам одной руки. Видимо, это связано с тем, что я никогда не был озорным, хулиганистым мальчишкой.

И еще, прежде чем вернуться к рассказу о комнате, расскажу об одном эпизоде, связанным с кино.