Читать онлайн Дарлинг бесплатно

Технический редактор Наталья Коноплева

ISBN 978-5-0060-9458-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

.

Мы почитаем всех нулями,
А единицами – себя.
А. C. Пушкин

Аптекарша Настя

Приятель пригласил Петрова на дачную тусовку с шашлыком и весёлыми девочками.

Опытный Петров уже купил спиртное и упаковал бутылки бережно, как младенцев в пелены, а затем побежал в ближайшую к дому аптеку за упаковкой презервативов. К себе он тоже относился бережно.

К своему удивлению, в аптекарском окошке, где обычно маячил мрачноватый парень примерно его, Петрова, лет, то есть под тридцатник, он увидел небесное создание: золотые подковки локонов спускались из-под фирменной белой шапочки на юные наливные щечки, распахнутые голубые глазки выжидательно смотрели на Петрова, а он не отрывал взгляда от бокастой лодочки её губ.

Петров замер, будто увидел редкую бабочку или птичку, непонятно как залетевшую в этот запылённый городской угол.

Дело в том, что Петров, хоть и был «ходок», но не какой-нибудь зауряд-бабник. Секс сексом, конечно, но одолевала его ещё тайная страсть к наблюдению за объектом – каждой новой подругой: её привычками, подробностями поведения, жестами, причудами, неожиданными порывами, все это – в попытке уловить психологические очертания запрятанной во внутреннем «бункере» каждой особи, ее настоящей сущности, а не то прикрашенное, загримированное, лживое, что они обычно показывают для своей корыстной цели, норовя понравиться мужчине и взять его под уздцы.

Психолог по первой своей профессии, он грамотно коллекционировал полученную информацию, завёл в компьютере файлы с разделами для различных типажей и постоянно пополнял их, надеясь когда-нибудь написать занятную книжицу о женском естестве со всей откровенностью вдоволь натешившегося и насмотревшегося исследователя.

Аптекарша сразу «зацепила» его.

Слово «презерватив» неслышно стукнулось об его зубы и было проглочено в один глоток.

Вместо того он задушевно пожаловался на бессонницу и попросил «чего-нибудь не очень вредного: аллергии ужасно боюсь и привыкания»…

– У нас прекрасный ассортимент безрецептурных вполне надежных и безопасных снотворных средств, – начала она привычную торговую декламацию, – фенибут, мелаксен, феназепам, барбамил…

Но лицо Петрова, мастерски изображавшее испуг и растерянность, остановило её, и она, понизив голос, сказала сочувственно, по-свойски:

– Но можно просто валерьяночки на ночь накапать. Попробуйте!

Это Петрову ужасно понравилось. Он решил обязательно внести прекрасную аптекаршу в раздел «Блондинки» и вообще плотно заняться ею, вернувшись в город.

Запросил и пузырёк валерьянки, и упаковку мелаксена, чтобы не нанести урона кассе в смену приглянувшейся аптекарши.

Ненадолго исчезнув в аптечном закулисье, она все это ему принесла, и он успел рассмотреть её руки, которые, по его суждению, могли быть у такой красотки поизящней: и ладони поуже, и пальцы подлиннее… Но фигура даже под белым халатом угадывалась обалденная, особенно заметна была грудь – «скамеечкой»… Кроме того, Петров с облегчением отметил отсутствие обручального кольца на пальце.

– Спасительница Вы моя! – сказал он аптекарше на прощанье с горячим чувством, – надеюсь, буду крепко спать и увижу Вас во сне!

Аптекарша просияла и помахала ему вслед своей большой ладонью.

«На фортепьянах не играет, и судя по доброте, не московского она жительства, да и недавно тут, – рассуждал он по дороге. – Но как хороша-а-а!»

Презервативы он купил в другой аптеке.

* * *

После дачной тусовки Петров сделал в ноутбуке только одну запись в разделе «Брюнетки»: «Зеленоглазые разведённые брюнетки склонны к доминированию, не замаскированному даже ласками». И долго потом крутил головой, вспоминая чувствительные покусывания и засосы, которые теперь пришлось прятать, наглухо застегивая рубашку.

На следующий день он после работы отправился в аптеку, но в окошке опять маячил ещё более мрачный, чем обычно, знакомый парень.

– Аптекарша где? – растерянно спросил Петров, – я у неё на днях лекарства покупал.

– Мы теперь с 8-ми до 21 часа открытые, по сменам пашем. Настена завтра в вечернюю.

«Ага, значит её Настя зовут! Вот все же с пользой наведался», утешил себя Петров и отправился в супермаркет, чтобы загрузить свой холодильник.

Кроме обычных для его обихода продуктов, он прикупил ещё гигантскую плитку шоколада с орешками для завтрашнего визита к Настене.

Все по системе «Step by step».

* * *

Он появился следующим вечером, отстоял очередь, оставалось уже несколько минут до закрытия аптеки, зал опустел. Он сунулся в окошко с просьбой о зубной пасте с эффектом отбеливания. Аптекарша узнала его, заулыбалась и немного смутилась, когда поверх банкноты он выложил плитку шоколада величиной чуть не с форточку.

– Ой, зачем это! – вроде возразила она, но отодвинула плитку в сторону, отсчитывая сдачу, да там её и «забыла».

– Вас Настя зовут, а меня Николай, – познакомился без посредников Петров. – Вы теперь отвечаете за мое здоровье.

– Я же не врач, – отвечала она, смеясь, – а так, аптекарский служащий.

– Госпожа аптекарский служащий, от благодарного клиента Вам не отделаться все равно, не надейтесь!

Кстати, раз уж я оказался здесь, могу отвезти Вас домой на приличной тачке.

Аптекарша замялась:

– Ну, я ведь Вас вообще-то не знаю… Завезёте ещё куда…

Петров вытащил из кармана паспорт:

– А вот гляньте, госпожа аптекарша, сюда: я ведь по соседству живу…

И положил ещё перед ней нарядную визитку фирмы «Артикль», где служил старшим бренд-менеджером.

Но её больше заинтересовал паспорт: она и адрес внимательно прочла, и ещё полистала его грубоватым движением крупных пальцев, явно, интересуясь нет ли там штампа ЗАГСа.

– Ну, ладно, – поедем, – согласилась под конец, – но только я ведь далеко живу: комнатку снимаю у старушки одной в Бутово.

Петров отвёз её в Бутово. Прощаясь у подъезда, взял да и поцеловал ей руку. Она удивилась, неловко её отдернула и, не попрощавшись, скрылась в темном колодце подъезда. Похоже, рук её широких никто сроду не целовал. Петров был доволен: направление отношений задано, можно развивать дальше.

Встречаться с Настей каждый день не получалось она работала в разные смены, а кроме того, начала посещать какие-то курсы. Но Петров звонил ей каждый вечер, смешил анекдотами, выведывал о делах в аптеке, особенно не пристают ли к ней мужики, например, управляющий или вот этот мрачный её сменщик.

Она смеялась взахлёб: управляющий – женщина, а лохматый парень – голубой – так что – полная безопасность. Что же касательно работы, то выматывается она с этим новым графиком, скользящим выходным днём, писанием отчетов и напрягом в общении с очередью, особенно скандалистами, не дождавшимися спасительного действия купленных в аптеке лекарств, и являющихся в аптеку с громкими претензиями и требованиями вернуть деньги.

– Как будто я их изготовляю, лекарства эти! жаловалась она, отводя душу в разговорах с ним. – Если честно, я даже не фармацевт по профессии, а медсестра. Вообще-то мне в аптеке работать не положено, просто охотников ишачить за копейки, как я, среди москвичей мало… Понаехавшими дыры затыкают!

Эти ежевечерние беседы укрепляли их дружеские отношения и понемногу сближали. Незаметно перешли на «ты».

Кроме аптекарских коллег да старушки, у которой она жила, у Насти не было знакомых в Москве.

Петров и это просчитал. Он верил в открытие Адлера, касающееся одной из странностей человеческой психологии (особенно женской – добавлял от себя Петров): люди больше верят в свои надежды, чем в нажитый опыт.

Вот и пытался заронить в аптекарше надежды на что-то лучшее, чем жалкая комнатушка в Бутове и шаткая служба в заштатной аптеке.

Примерно через месяц Петров решил, что пора пригласить Настю в кафе «Каблучок», угнездившееся в уголке большого парка. Он опасался, что пойти с ним в ресторан она, может быть, откажется, потому что у неё и гардероб не тот, и публики будет стесняться. А «Каблучок» – место уютное, демократичное, кухня незатейлива, но готовят вкусно, есть чем полакомиться. На прикид забежавших перекусить ни другие случайные посетители, ни официанты внимания не обращают. Самое оно.

Получив приглашение, Настя действительно сначала заартачилась. Петров долго уговаривал, и когда двинул в ход последний аргумент: показ мод по воскресеньям – Настена не выдержала:

– Правда, что ли?

– Правдивей не бывает! Агентство «Грин стар» к услугам посетителей славного кафе «Каблучок». Согласие было получено, Петров, ликуя, готовился: подстригся, вымыл свою Ауди, нарядился в лучшую футболку и брендовые джинсы. Настя ему очень нравилась, ему хотелось близости с ней, и он рассчитывал, больше не откладывая, пригласить её к себе домой прямо вот в этот вечер – под предлогом посмотреть кино, послушать музыку, выпить по бокалу хорошего вина…

* * *

Платьице на ней было трикотажное, простенькое, но так тесно облегающее и округлые бёдра, и высокую грудь, так открывающее глазу стройные сильные ноги с круглыми, как половинки яблок, коленками, что пока шли по парку, на неё пялились и мужчины и женщины, свистели вслед какие-то подвыпившие подростки. И это разжигало самого Петрова.

Они нашли столик на веранде кафе.

Принесли меню. Настя выбрала салат с креветками и лапшу по-азиатски. Заказанное доставили быстро. Подцепив креветку на вилку, она с удивлением сказала Петрову: «Я не знала, что раки такие маленькие бывают!» А когда подали лапшу по-азиатски, воскликнула: «Так это ж макароны по-флотски! Обожаю!» Шоколадное мороженое она ела, причмокивая, жмурясь от наслаждения. Петрова смешили и умиляли эти признаки её провинциальной жизни в бедной семье.

Обещанная Петровым наживка – «Грин стар» и её модельное воинство – не оказалась обманом. Ну почти… Появилось оно, правда, не вживую, как ожидала Настена, а на большом телеэкране. Но вся пестрая карусель: бархат, кружева, оборки, вышивки, стразы, епископские рукава дирижаблями, стройные модельки в вечерних платьях, открывающих безупречные спинки красавиц с бесстрастными лицами весталок привела Настену в восторг, выражаемый её громким аханьем и даже хватанием Петрова за предплечье.

– Ух, какие принцессы! – говорила она про моделек, когда вышли с Петровым из кафе и прогуливались по парку. – Как с другой планеты!

– Да у тебя фигура куда лучше! – уверял Петров. – Надень такой, как у них, наряд, любая на втором месте будет.

Настена смеялась:

– Да ты что! Я против них – толстуха, и вообще, куда мне! И походочка и поворотики эти все… Это ж целая наука!

– А ты сама-то на какие курсы ходишь – не для моделек?

– Шутишь? Нет, я девушка реальная: на курсы массажисток, вот куда хожу. С аптеки ведь в любой момент погнать могут. А я думаю, хороший номер – место сиделки в богатом доме найти. Медсестра да ещё массажистка с сертификатом – знаешь, какие бабки можно заработать? А если ещё с проживанием найти, так вообще зашибись…

– А больной старик или даже старуха ещё и завещание на тебя написать могут, так? – спросил с насмешкой удивленный её планами Петров.

– А чего? Всякое случается в этой вашей сумасшедшей Москве! А между прочим ты сам-то чем занимаешься, ни разу не рассказывал.

Они присели на скамеечку, и Петров вздохнул, прикидывая, как объяснить ей смысл и суть своей необычной профессии.

– Понимаешь, Настенька, люди моей профессии создают нечто не материальное: фирменный стиль, «бренд» называется, и таким образом умножают ценность продукта.

– Как это? Почему умножается-то? Если не материальное?

– Ну возьмём, например, хорошие туфли женские на каблучках… Хорошие-то они хорошие, но если превратить их в лабутены с красной подошвой, то это уже будет не просто хорошая обувь, а супермомодное и дорогущее украшение для женских ножек, знак изысканности и благосостояния. Потому что тут люди платят не за продукт, а за эмоции, которые он вызывает. Понимаешь?

– Нет, я не понимаю! Это же типа жульничество – драть деньги за какую-то фигню! Ну покрасили подметки в красный цвет – они чем лучше стали?

– Ну погоди, тебе ведь новомодные платья нравятся? А кто-то же этот новый покрой, рукавчики, вставочки, бантики-шмантики выдумал. А почему нельзя носить одежду одного покроя и стиля, а каждый сезон чего-то новое воротить?

– Так тут ведь все красивое, материальное, а вы воздух продаёте! Вот ты, например, что такого сделал, что у тебя и тачка завидная и денег, я смотрю, хватает баб по ресторанчикам водить…

– Я, например, сочинил вот этот значок – золотую коронку с буквой S внутри, что значит Super. И теперь этот знак, чтоб ты знала, стоит на каждой мужской дорогой рубашке, футболке, носках как знак высшего качества.

– А без этого червячка позолоченного эти вещи хуже стали бы?!

– Но пойми, люди любят разнообразие, особинку – в слове, цвете, форме, дизайне. И кто-то должен откликаться на эти потребности.

– Вот только не нужно умными словами мне тут по ушам ездить! Я думала, ты честный бизнесмен, на фирме какой-нибудь там… бытовой техники или по строительству чего-нибудь… А вы там напёрсточники какие-то! А я уж чуть не повелась Хотя ведь были, были, были у меня предчувствия, что безответственный ты мужик…

Петров ошалел от неожиданного обвинения:

– Я – безответственный?! Я?! Почему?

– Да потому! И за мной ухлёстываешь, и другие бабы, небось, имеются, и хоть бы раз презервативы купил! В общем так: чтоб я тебя больше в нашей аптеке не видела!

Петров попытался её успокоить, приобняв за плечи, но она отбросила его руку сильной ладонью массажистки.

Встала рывком и ушла, раскрасневшаяся от возмущения, не оглядываясь.

* * *

«Облом» – записал в тот вечер Петров в разделе «Блондинки» после строчки «аптекарша Настя».

И не мог успокоиться потом целую неделю.

Незванный гость

Агеев жил в большом городе, но приехал сюда из посёлка.

Наверное, и для бедных существует Фортуна, только особая, слабосильная, похожая на моль: иногда она проедает дырки в полной безысходности, и человек, долго мыкавшийся, например, без работы, вдруг пополняет планктон какой-нибудь фирмы, выбираясь из болота нищеты голимой.

Во всяком случае такое счастье обвалила эта Фортуна на Агеева, который хоть и окончил колледж, обучающий основам бизнеса, но наживал килу, подрабатывая грузчиком на рынке, жил впроголодь, за квартиру не платил уже несколько месяцев и с тоской ожидал дурных последствий.

Но однажды, когда было совсем худо, случайно вроде оказался в нужном месте и в нужное время: по объявлению, наклеенному на заборе, и фирма-импортёр «Лето» осчастливила его статусом менеджера, правда самого нижнего разряда, и твёрдым окладом, правда, очень скромным.

Агеев тогда, в пылу нежданной удачи, пошёл в церковь свечку поставить, встретил там батюшку, поделился новостью, батюшка сказал ему, вздохнув: «Радуйся тому, что имеешь», и перекрестил.

И Агеев сначала радовался, но потом городские контрасты зарядили его протестным веществом.

И по пятницам, сходив с литровой банкой в магазин разливного пива, – он покупал, по деньгам, самое дешевое – Жигулевское, пилил в гараж к соседу Витьку.

Машину Витёк продал давно, когда заболел сын и занадобилась операция, а потом и вторая, уже в Москве.

А гараж остался. Витёк называл его бункером, где он укрывался от жены и тещи, когда уж очень доставали. Ну, а по пятницам ждал там Агеев со своей банкой пивасика мочевого цвета и с кое-какой закусью – когда воблой, когда сухариками солеными, Агеев же выкладывал на табурет, застеленный клеенкой, какие-нибудь немного просроченные консервированные овощи или фрукты, которые попадались в партиях полученных фирмой от поставщиков. Их растыкивали по городским палаткам, чем, между прочим, Агеев как раз и занимался, заныкивая при этом себе банку-другую с мясным или овощным содержанием.

«Утруску» же эту сваливал на палаточников: мол, некие покупатели «просрочки» ею траванулись, и потом со скандалом свои бабки назад востребовали…

А чо, с такой-то зарплатой… Хочешь жить – умей вертеться…

Витёк – человек семейный, отводил душу, жалуясь ему на стерву-жену и сволочь-тёщу, добавляя каждый раз новые подробности их зловредных затей, Агеев же после смерти тетушки жил один, потому что Люська, с которой он иногда перепихивался в ее же душной торговой палатке после закрытия «заведения», в счёт не шла.

Он изливал Витьку душу, раскалённую вечной несправедливостью жизнеустройства: «одним бублик, а другим, блин, дырка от бублика»!

– Прикинь, братан, мы с тобой приспособились жить, как тараканы, крошками питаясь, а они по ресторанам деликатесами пузы набивают! Это почему так?! А деткам ихним везде зелёный свет! Вот у нас, в фирме Старцев Альберт – сынок ну, того балабуза, который все аптеки в нашей области лекарствами со своей фабрики затыкивает, года не прошло, он уже помощник начальника подразделения! Такой весь из себя царь зверей в джапановском костюме! А шевельнись я насчёт хоть какого повышения маломальского, так сразу в морду ткнут: «Ты университетов-академиев не кончал, у тебя что – английский на уровне С1, водительские права категории В, ты в Оксфорде ума набирался? Ах, нееет! Так куда лезешь?!

А я виноват, что мой отец – проезжий молодец?! Я его сроду не видел, не слышал. Меня мать в одиночку воспитывала, повариха в столовке для строителей! Так чо, меня через плечо?!

А на каких тачках паразиты эти рассекают, видел? С какими, блин, телками?

Да что я тебе говорю, ты же про тачки лучше знаешь, навидался на своей бензозаправке…

– Ох, навидался! – соглашался Витёк, прихлебывая пивко, сочувственно кивая тяжелеющей головой и роняя, по ходу: «Капитализм, мать их!»

– И чего-то делать надо с этим, братан! – горячился Агеев

– А чего, Артём, делать, отца твоего искать? – откликался пьяненько Витёк.

Агеев злился:

– Вшей у своей тёщи поищи, знаешь в каком месте?

Справедливость надо искать, понял?!

Но потом успокаивался, хлопал нахмурившегося Витька по плечу, придвигал к нему закусь.

Последний тост произносил умиротворенный Витёк, подняв кружку над табуреткой с мусорным остатком гаражного банкета:

– За капитализм с человеческим лицом, а не с хищным оскалом моей тёщи!

Хоть немного да сбрасывали мужики негатив в процессе пивотерапии. Легчало.

* * *

Но однажды Агеев застал в гараже гостя – черноватого, вертлявого мужичка в вязаной шапочке, с лицом будто из резины: оно то сжималось в гармошку, когда он заходился в скрипящем хохоте, то растягивалось и становилось ровным, как хорошо прожаренный блин, с чёрными сверлящими глазками по краям.

Гость сидел на Агеевом месте, а для Агеева Витёк приготовил поставленный на попа деревянный ящик. Посреди закуси, явно принесенной гостем, – нарезки какой-то колбасы, кусманов ржанухи, соленых бочковых огурцов в пластиковом коробе, – стоял бутылек с можжевеловой водочкой!

Кружку незваный гость принёс свою – металлическую, блестящую.

Агеев был задет, что Витёк усадил не знай кого на его чурбачок, что на грудь они с этим залетным уже явно приняли без него, и смотрел на гостя исподлобья.

– Ты ваще кто? – спросил он недружелюбно чернявого, когда тот в кружки с пивом одинаково точными движениями добавил можжевеловой, не спросивши ни у кого.

– О, это вопросец! Философский, можно сказать!

Глубинный! Но давайте позволим этому напитку, порождающему дружелюбие, создать обстановку для интересной беседы.

Агеев ошарашенно смотрел на этого неизвестно откуда взявшегося чувака, судя по странной речи его, не из дружбанов Витька с автозаправки.

Выпили, конечно. Напиток колючим ершиком прошёлся по организму Агеева, и ему жуть как захотелось, сказать что-нибудь этакое, с крутым вывертом, и маленько осадить приблудного этого умника.

Но тот опередил:

– Ну вот, хорошо сидим, в тёплой компании!

Так ты хочешь знать кто я такой? Ну исповедью обременять не стану. А так, если простенько, незатейливо, то я …типа менеджер Особого назначения. Опросы провожу, чем народ живет, чем, может, недоволен, потому как есть такой фонд «Помощь недовольным», и я его, можно сказать, представитель.

– Ты чего травишь?! Помощь недовольным! Да какая ещё помощь от какого-то Говнофонда, когда справедливости не дождёшься от Бога даже! Вот скажи, умник ты долбаный, почему Он одним такой талант даёт, что им всякие шикарные идеи в голову заходят, ну, к примеру, альтернативную рыбу или мясо выдумать, то есть вместо натуры – из силоса какого-то фальшак наворотить на радость этим полудуркам веганам, и они на том и поднялись и баблом карманы набивать стали… А таким, как мы с Витьком, – ничего и никогда! Нас ведь, как мурашек в траве, никто не замечает, а вокруг них – журналюги с телекамерами, микрофонами, на них девки вешаются гроздьями… Они в почёте, такие, блин, герои бизнеса, с ними мэр ручкается!

Чернявый гость слушал и смотрел на Агеева с особым интересом, отвернувшись от Витька, подергивая то губой, то остреньким носом.

– Ну, ты просто недооцениваешь потенциал нашего Фонда, и ммм… его связи с очень влиятельными особами… Но я бы хотел начать опрос, если ты в состоянии давать ответы.

– Я всегда в состоянии! – запетушился Агеев

И тогда гость достал из кармана затейливый телефон, на секунду вспыхнувший ярким, как огонь при сварке, светом.

– Вот скажи, Агеев, был ли ты когда-нибудь волонтером?

– Это чтоб я заместо ментов и эмчеэсников надрывался за «спасибо» и «молодец»? Нашли лоха!

– А случалось тебе быть донором, отдать кровь тяжко больному, чтоб спасти от смерти?

– Мало у меня кровушки тётка попила, а после все эти суки там, на рынке, а щас эти, на фирме, по городу гоняют, как собаку: вызнавай как, чего, где из нашего товара покупают, какие торговые марки

лучше народу нравятся, да какая тара-стекло или жестянка, а после всю эту чухню записывай и отчёты подавай!

– Посадил ли ты, Агеев, где-нибудь, когда-нибудь хоть одно дерево?

– Это всё лля-ля тополя! А чего в нашем посёлке было сажать, который Лесной назывался? Мы с мамашей картошку сажали, петрушку, морковку. А здесь, в городе, чего? Озеленители есть, пусть сажают, им за это плотют!

– Ясно… Ну, может, хоть раз старушку через дорогу перевел?

– Какую ещё старушку?! Я когда на работу еду, все старушки ещё спят без просыпу, возвращаюсь, – уже спят И потом, чо, у них внуков, что ли, нету, или там помощников социальных, что посторонним людям дергаться надо…

– Понял, понял, – проблеял гость, убирая с колен свой странный телефон.

– Вот такой я менеджер пролетарского труда, – разошёлся Агеев, – по всему, не подхожу для милостей вашего Фонда, хотя всем я недовольный.

– Нет, отчего же? Как раз вполне… И Фонд откликнется, гарантирую!

– Контра фатум нон датур аргумэнтом, – вдруг добавил он тягуче и басовито. (Против судьбы нет аргументов).

– Чево-чево?! – переспросил изумленно Агеев.

– Да ничего такого, – уже обычным своим голосом и в снисходительной своей манере, бесившей Агеева, ответил гость – это означает всего лишь «добытое из действительности знание». Однако, как это у вас говорится, пора сворачивать базар!

– У кого это у вас? – заершился Агеев, – ты что, ваще, иностранец? Или ты, по-твоему, из верхних, а мы из нижних?

– Прости, прости, друг, оговорился! Все хорошо, а будет ещё лучше, сам увидишь!

– Ага, будет! Знаем, как медные опилки за золото выдают! Да и на опилки не рассчитываем!

Но гость вдруг как-то незаметно выскользнул в дверь и скрылся, словно растворился в сумерках.

А Витёк и Агеев, поддерживая друг друга, поплелись домой.

* * *

Проснувшись утром в субботу в одном ботинке, с больной головой, Агеев жадно похлебал рассола из банки с огурцами, умылся холодной водой и позавтракал чем Бог послал, свалив на сковородку остатки тушёнки, отваренных макарон, консервированной кукурузы и залив мешанину острым кетчупом. Пока стоял у плиты, помешивая спасительный утренний набор для бухнувших вечером предыдущего дня, Агеев вспоминал вчерашнего гостя, усевшегося на его место, понятно, что туфтогогон, потом байду насчёт Фонда, и жалел, что не получилось надавать наглой морде люлей. Вот уж правда: незваный гость, что в горле кость!

Потом подумал с тоской, что в понедельник придётся нести начальнику отчёт об итогах продаж за последний месяц. Продажи шли хреново, и хотя, ясен пень, не Агеев же в том был виноват, но знал, что именно на него зверем глянет начальник как на вестника плохих новостей. Агеев даже опасался как бы в приливе злобы он его не отчислил. Самодур, блин… говорят, какого-то сотрудника, который его выбесил, он съездил по рылу прямо в своём кабинете.

После завтрака, приободрившись, Агеев отправился в подвальный магазинчик «Монетка», чтобы набрать из подпревающей кучи картошки, морковки, зкземпляры более или менее годные для употребления, взять пакетированных супчиков, макарон, гречки, соли и бутылек кукурузного масла – недельный запас продуктов для выживания. Подходящий магазинчик «Монетка»: дешевле только на помойке.

Поднявшись из подвальчика, он с облегчением вдохнул свежий воздух и направился к дому, но не пройдя и ста метров, почти столкнулся с высоким худым стариком, который отпрянул от него со словами: «Извините, Бога ради!» Агеев, глянув на него, понял, что чуть не сшиб интеллигента: и очки в тяжёлой оправе и поношенный твидовый пиджак, и брюки из хорошей ткани, но сморщившиеся от старости, как и лицо старика, и это вот «Извините…» были надежными показателями.

В руках старик держал какую-то затрепанную книжонку, из которой на золотом шнурке спускался вниз странный предмет, похожий на крохотного человечка, завернувшегося в зелёный плащ.

Старик стоял перед ним, переминаясь, а потом сказал умоляюще:

– Молодой человек, купите этот чудесный инструмент, который станет Вашим верным помощником чем бы Вы ни занялись! Если бы не крайняя нужда, я бы с ним не расстался ни за что!

Агеев не любил интеллигентов и хотел посоветовать старику ходить с этим камешком на верёвочке по электричкам, и там поискать дурачков и лохов. Но вначале все же спросил:

– А что, дед, за штука такая интересная? Для какой надобности?

– О, эта штука, как Вы ее называете, на самом деле уникальная: биолакционный маятник! Он помогает находить потерянные вещи, проверить продукты на вредность и пользу, предсказать заболевание, предупредить, если встретишь опасного человека, задумавшего зло… А книжечка научит, как его привести в действие в каждом деле. И смотрите, маятник не простой камень, а полудрагоценный! Берите, мил человек, не пожалеете, а мне бы в этой яме хотя бы хлеба да супа купить! Он повёл головой в сторону «Монетки».

Агеев потрогал рукой тяжёленького зеленого человечка, и уж совсем, было, приготовился отшить старика, как вдруг в голове его молнией блеснула …мысль не мысль… озарение какое-то!

В кошельке его оставалось всего полсотни, а зарплата ожидалась только в конце недели. Зато в боковом кармане курточки лежала припрятанная фальшивая сотенная купюра, которую всучили ему на рынке. Он тогда продавал дорогую, нарядную, с костяной ручкой палку старухи Миловановой, жившей в том же доме, где и они с Витьком. Старуху хватил инсульт, когда она сидела на скамеечке возле подъезда, палка упала на асфальт. Агеев как раз шёл мимо и заметил суету вокруг скамейки. Кто-то вызвал скорую, потом помогали донести старуху до машины. Агеев же углядел ценную палку, поднял ее и сделав вид, что несёт в дом, чтобы не пропала, затащил к себе. Старуха из больницы не вернулась, и Агеев снес свою добычу на базар, где при расчёте ему впентюрили этот фальшак, который фик отличишь без аппарата.

Вот им-то Агеев и рассчитался с дедом, забрав у него странную штуку с научным названием. Старик поблагодарил и поплёлся в «Монетку», а Агеев поспешил домой, надеясь больше никогда старика не встретить.

В чухню, которую нёс старик о свойствах этого загадочного предмета, он не верил и глаза тереть о строчки книжицы, откуда старикан черпал свою байду, он не собирался.

Но у него впервые в жизни сформировался в уме проект! И он решил приложить его к неприятному отчёту в понедельник.

* * *

В воскресенье, наводя порядок на своей жилплощади, стирая бельишко и носки, он мысленно проговаривал текст своего проекта, который собирался потом и записать, если дело выгорит…

Понедельник настал (куда ж ему деться!), Агеев пришёл на работу и явился к начальнику с отчетом и книжицей с биолокационным маятником.

Как и предвидел Агеев, отчёт за прошедший месяц сильно не понравился начальнику, щека у него задергалась, и он начал сбрасывать злость на вестника:

– Ходишь-бродишь там по супермаркетам, и все для тебя тип-топ, а на финише – дырка! И всем без разницы, все только присутствуют!

Обычно Агеев в таких случаях сносил все молча.

Но в этот раз он набрался смелости и произнёс то, что так долго репетировал дома:

– Петр Петрович, да переживаю я, поверьте. Вот есть у меня тема, как это дело с продажами, то есть с непродажами поправить, – сбился Агеев от волнения.

Начальник уставился на Агеева с изумлением. Обычно он видел как бы только очертания этого малозначащего участника деловой карусели фирмы – без лица и без голоса.

– Что?! Какая ещё тема! – возмутился он, – привыкли на все отмазки находить!

Но Агеев протянул ему книжонку с маятником:

– А тема такая: что если вот таким подарочком покупателя заманить: купишь, допустим, три банки с любым продуктом, получай приз – чудо-штуковину! Только перед тем надо рекламу распузырить маятника этого.

Начальник посмотрел на Агеева, увидел его вдохновенное лицо и крепкие руки, протягивающие странные вещицы. Взял книжонку, полистал, подержал в руках маятник.

– Биолакционный маятник? Никогда не слыхал!

Но ведь это же дополнительные расходы, а чего на выходе – неизвестно… И где мы будем искать мастера и материал…

– Чего искать! Звоним в издательство, откуда книжка с этой висюлькой появилась, делаем заказ, и все дела! Сначала можно для одного супера и посмотреть, как оно пойдёт, а у меня чуйка, что пойдет!

Начальник задумался, побарабанил пальцами по столу, принял решение:

– Ладно! Рискнём! Ты, я вижу, парень толковый, вот и возьмись: узнай в издательстве расценки, срок изготовления, да и вообще, что за туфта такая…

В каком магазине начнём рисковать, я подумаю ещё. А. ты давай пока на бумаге все изложи, лады? Тебя как зовут-то?

Заинтересовался наконец! Как зовут, а? Словно новичка увидел… Пять лет уж тут отмантулил!

Но вышел Агеев из кабинета начальника, как крылья отрастил! И тут же впрягся в новые дела.

…Успех Агеевской затеи, переведённой в практику, превзошёл все ожидания и начальника и самого Агеева: консервы, размещённые фирмой «Лето» во всех торговых точках, сметали с полок, и завмаги подавали заявки на новые партии.

Агеева как автора и координатора удачного проекта наградили внушительной премией, так что он смог купить новые брюки и приличную рубашку в ТЦ, а не на барахолке, и сам на себя не мог нарадоваться, смотрясь, в зеркало по утрам.

Затем он предложил начальнику новый торговый финт: пригласить в самый большой супермаркет популярную певичку, забашляв, конечно, ее предварительно, и снять видеоролик, как она закидывает в тележку банку за банкой маринованные фрукты и овощи их фирмы, отвечая облепившим ее фанаткам, что именно они позволяют сохранить ей стройность и энергетику.

Вообще неизвестно, как и почему, но новые придумки облапошивания покупателей так и сыпались из неведомых. прежде глубин Агеевского воображения. Как нашептывал кто!

Начальник был так впечатлён, что выхлопотал разрешение Генерального учредить в фирме новый отдел – «Инновационные проекты» с одной, но очень приличной ставкой. Это было не просто повышение, а, можно сказать, возвышение Агеева, покинувшего планктон и набирающего обороты на пути к сияющему будущему.

«Поперло так поперло! По уму, а не по милости какого-то там Фонда!» – ликовал Агеев.

И с личной жизнью случились волшебные перемены: Агееву приглянулась кассирша Марьяна в супермаркете «Билла»: лапочка-пышечка, выпуклая спереди и сзади, да ещё и с ямочками на щечках наливных. Ласковая, улыбчивая… он приглянулся ей!

Теперь Агеев уж не ходил по пятницам в гараж к Витьку, а все свободное время хороводился с Марьяной, водил ее в кафе и в кино – мог теперь себе такое позволить. Целовались, обнимались, и дальше пошло-поехало…

В конце концов Марьяна, чтоб жених был под контролем, приманила его переехать в ее жильё. Агеев согласился, прикинув, что свою квартирку, чуть почистив, сможет сдавать, тоже будет неплохой приварок. А уж какой кайф каждую ночь на Марьяне как на пуховой перине, а утром завтрак из ее пухленьких ручек!

Не, поперло так поперло!

* * *

Сдавать квартиру через агентство Агеев не захотел: лишние расходы, налоги. Расклеил объявления, написанные от руки. Вскоре явился будущий жилец: молодой мужик, примерно того же возраста, роста, что и Агеев, и даже физией чем-то схожий – широколицый, курносый… Только взгляд тяжеловатый, неулыбчивый…

Но деловой: предъявил паспорт, не торгуясь, выложил оплату за месяц. Агеев был доволен: не каждого устроила бы его чумазая квартирка, давно требовавшая ремонта.

Кроме того, поселился он один, без семьи, значит, меньше шума, порчи мебели и всего остального. Все складывалось как нельзя лучше.

Но, похоже, неведомая рука вдруг прихлопнула его Фортуну, как моль.

Неожиданно, уже в следующем месяце, к нему прямо на работу, заявился следователь Кузин, расселся в его кабинетике и стал задавать озадачившие и напугавшие Агеева вопросы: «Где он был вчера, почему не ночевал дома?»

Агеев отвечал, что ночевал у любимой девушки, а у него в квартире остался знакомый, земляк, приехавший по делам.

– Ага, значит, у Вас ещё и подельник был! – моментально отреагировал полицейский.

Агеев уставился на него в полном недоумении.

– Вы подозреваетесь в ограблении ювелирного магазина на улице Кабельной, совершенном вчера перед закрытием. Так что не надо делать удивлённое лицо. Собирайтесь, поедем, у меня ордер на обыск Вашей квартиры.

И предъявил ордер!

Агееву показалось, что все это ему снится, и он потёр руками лицо. Но полицейский никуда не исчез, он встал и недобро смотрел на Агеева, заставляющего его понапрасну тратить служебное время.

– Вы чо там, с ума сошли?! – заорал Агеев. – Я ограбил?! Да я тут зарабатываю честным трудом, мои проекты увеличили продажи! Я ценный сотрудник, и никто Вам не позволит меня обвинять чёрте в чем!

– Ты сам пойдёшь или с моей помощью? – ответил на истерику Агеева потерявший терпение мент. Агеев торкнулся звонить начальнику, но того, как назло, не оказалось на месте.

Агеев смирился и пошёл по коридору, ёжась от позора под удивлёнными взглядами сотрудников, которым в это время занадобилось же повылезать из отведённых им помещений.

Приехав на квартиру Агеева, следователь позвал соседей, чтобы присутствовали в качестве понятых. Среди них оказался и Витёк! Он таращился на бывшего дружбана, как на чужого, и ясно было, что доброго слова в его защиту Агееву не дождаться. А соседка Кудашкина, кикимора, сидевшая со своей облезшей собачонкой размером с рукавицу, ещё и плела невесть что: будто вечером, выйдя прогуляться с собачкой, встретила она якобы Агеева с большой сумкой в руке, поздоровалась, а он промелькнул, как привидение, слова не сказав, кажется, к автобусной остановке, она тут рядом…

– Да что Вы несёте, Марь Тимофеевна, я уж тут месяц не проживаю! – возмутился Агеев.

– Ну как же! Каждый день в окошко вижу, как Вы утром на работу, вечером с работы – возразила она, поправляя очки.

– Вот под протокол потом все и повторите в участке, – вмешался следователь, начавший шарить по ящикам. Агеев заметил, что в комнате был порядок. Жилец покинул квартиру, не взяв своих вещей. На диване лежали аккуратной пирамидкой несвежие простыни, наволочка. И клетчатый плед. В распахнутом в ходе обыска шифоньере висела какая-то неброская одежонка бывшего жильца. Он явно смылся налегке.

Кузин открывал пустые ящики и с досады шарахал назад с громким стуком, который пугал собачонку. Агеев смотрел на него укоряюще: мол, ищи, ищи, раз больше делать нечего!

Но открыв ящик комода, Кузин торжествующе вскрикнул: «Ага! Так торопился, что наследил все же!» И вытащил из щели старого ящика золотую тоненькую цепочку и блескучую, с красным камушком сережку. Пошарил ещё, но только занозу загнал в палец. Однако и обнаруженными уликами остался доволен. Понятые расписались, где положено. Улики Кузин разместил в прозрачный пакетик. И приказал Агееву: «Руки!» Защелкнул наручники и толкнул к выходу.

– Да что ж это такое?! Я честный человек! Это не я, это он, которого я пустил пожить, – Николай Фёдоров!

– Ну и где же этот самый Фёдоров? Неизвестно тебе? Ты на эти ля-ля силы не трать! Лучше признайся, где похищенное запрятал!

Но обезумевший Агеев только повторял, как заводной «Я – честный человек!» когда шёл к полицейской машине через двор, куда при виде телеоператора и журналистки из городской газеты с микрофоном в руке, набежала толпишка жильцов Агеевского дома, и шли взволнованные разговоры, что вот живёшь с бандитами в одном доме и ничего не знаешь! Теперь и в лифт заходить страшно!

Агееву почудилось, что среди них он видит того самого Гостя с резиновым лицом, который уверял Агеева, что все его желания исполнятся, и что сейчас он говорит, скаля в гадкой улыбке мелкие зубки: «Ты же хотел внимания прессы? Получай!»

Агеев понял, что начинает сходить с ума.

Журналисты засыпали его вопросами, да какими! «Был ли он судим раньше, нашёл ли он уже адвоката, в курсе ли его криминальных дел любимая девушка, и не ради неё ли он пошёл на преступление?»

Пытались набрать хоть обрывков информации, чтобы настрочить какую-нибудь фигню первыми, пусть и до того как закончится расследование, хотя оно ещё и не началось.

Но Агеев только продолжал выкрикивать «Я честный человек!» даже когда Кузин втолкнул его в автозак.

Человек с резиновым лицом выдвинулся из толпы и помахал ему вслед рукой, произнеся при этом: «Квэ ноцент, доцэнт» (Что вредит, то и учит).

А потом исчез, как под землю провалился.

Назначение

Агнесса Куренкова никогда замужем не была. Хотя выглядела весьма привлекательной: высокая, пышнотелая, с большим круглым, как часы на городской башне, но, тем не менее, миловидным лицом. Возможно, мужчин отпугивал ее властный характер. Даже в первоначальный период отношений не могла она удержаться от стремления доминировать и управлять, не получалось у ней.

Замужем не была, но дочку родила. Правда, не по желанию, а вследствие неудачно сложившихся обстоятельств.

И забодать ответственностью мимолетного любовника за этого, не санкционированного ею, ребёнка, номер не вышел.

Адрес-то его Агнессе был известен, потому что мужик этот командировочный останавливался на три недели в гостинице, где она занимала и занимает пост и. о. Управляющего. Да только шустрый бизнесмен, ответили ей на запрос, свалил за границу, причём неизвестно какую.

Побушевала, пометалась, но решила родить. Пусть помощница будет! Рассчитывала на девочку, и получилось!

Воспитательные установки Агнессы были просты и незатейливы, как армейский Устав: в доме всегда – чистота, порядок и тишина. Никаких сю-сю, целовашек-обнимашек, и самое главное правило: «мама сказала – дочка сделала!»

Когда эта дочка, названная Антониной, была ещё совсем мелкой, она пыталась говорить иногда «не хочу» или «зачем», «почему», но получала грозный ответ: «потому что Я так сказала!» и шлепок по губам. И вопросы в конце концов прекратились.

К домашним делам Тоня приучена была с ранних школьных лет: прибрать постель, разогреть себе обед на электроплите, помыть посуду, постирать свои колготки и трусики, и чтобы все как следует: мама проверит! Постепенно список домашних обязанностей рос вместе с Тоней – запрограммированной помощницей.

На время летних каникул Агнесса отправляла ее в лесной трудовой лагерь: там обучали девочек шить и вязать, кулинарить, красить стены, составлять букеты, в общем программа строилась в жанре «чтоб девушке в жизни не растеряться».

Тоня была не против этих полезных занятий.

Но ещё больше ей нравилось, что можно побыть без нависающей над ней Агнессы, гулять по лесу, высматривая белочек, ежиков, и стоять подолгу у живых, шевелящихся муравьиных куч, наблюдая за пучеглазыми грузчиками, таскающими куда-то внутрь добытое и вновь спешащими обратно.

* * *

Тоня была малорослой, худенькой девочкой со светлой челочкой, светло-голубыми глазками и аккуратным круглым носиком. Ходить старалась бесшумно (после многократного маминого: «Не топай, как лошадь подкованная по асфальту!», говорила тихо. Учителей в школе раздражал этот полушёпот, когда вызывали к доске отвечать, но когда она старалась говорить погромче, приключался кашель.

В классе она была незаметной: вроде есть, вроде чудится. Ничья подружка… На переменках прячется по углам, как будто ее кто ищет… Странная такая.

А она оберегала своё одиночество, потому что считала себя никому не интересной: ни танцевать, ни в волейбол играть, ни плавать она не умела, (в такие бесполезности Агнесса не вкладывалась) и отчаянно боялась насмешек, если это откроется, обидных дразнилок. Лучше пусть считают странной.

Тем более домой приглашать Агнесса никого не разрешит, это ясно. А как тогда? Чем объяснишь?

Про себя она называла мать только Агнессой да и обращалась к ней, избегая слова «мама». В глубине души она даже сомневалась, что Агнесса ей родная.

Агнесса занимала солидный и довольно денежный пост, материальных трудностей не было. Но она жаждала скинуть, в конце концов надоевшее, неопределенностью и. о. и получить, наконец, полноценное назначение, то есть полную власть над беспокойным гостиничным хозяйством и ещё более беспокойной, впряжённой в повседневную активность тягловую силу: всех этих горничных-лентяек, охранников с вечным перегаром, кокетливых девах в регистратуре, поварих и официанток в гостиничном кафе и прочий люд, который функционировал только чувствуя на горле ежовые рукавицы. Ну и зарплата предполагалась более радующая. Назначения Агнесса ждала с томлением упованья, недаром же у ней случались шашни с владельцем гостиницы при каждом его приезде для проверки дел.

* * *

Однако она и при нынешней зарплате смогла купить Тоне, что положено: часы, телефон, ноутбук, кожаный рюкзак, «чтоб не хуже, чем у людей». Но не забывала ей напоминать: «Вот как мне приходится пахать и вкладываться, чтобы у тебя все было! Ценить надо! А ты? Вот могла хотя бы и материны туфли почистить, а не только свои! Мало ли, что я не говорила, сама догадаться не могла?!»

Тоня училась без двоек, на родительских собраниях ее никогда не ругали и не хвалили, только однажды классная посоветовала Агнессе горло девочке полечить.

Агнесса возмутилась: «Привыкли, что у вас тут все горлопанят! Вот у вас слух и понизился»

И делилась с приятельницей по телефону:

– Довели меня училки эти: ребёнку надо то, ребёнку надо это! Воспитатели, блин! А у самих под носом девятиклассница забрюхатела! У меня Тонька всегда, как на ладони! Потому что контроль!»

Агнесса, действительно, регулярно проверяла не только дневник Тони, но и телефон, ноутбук, залазила в рюкзак и, порывшись, выкидывала оттуда каштаны, найденные девочкой в парке по дороге из школы, пакетик с раскрошенной булкой для птиц, птичье перо, счастливый камушек, похожий на гномика…

– Опять набила рюкзак всякой дрянью! Так и тянет тебя к грязи! Сколько раз говорила, что беречь надо вещи, охранять здоровье! Но ведь, бестолочь такая, опять за своё!

В моменты таких обысков у Тони кружилась голова, она сжимала кулаки, еле удерживалась, чтобы не затопать ногами, не закричать… Но пересиливал и удерживал привычный страх неведомого, но неминуемого наказания.

Ночью она долго не могла уснуть, плакала, думая о том, что вот так придётся ещё жить долгие годы пока вырастишь и попробуешь сбежать. Да ещё и неизвестно не догонит ли Агнесса с криком: «Куда?! Я в тебя вкладывалась!»

И разве не странно, что у них даже родственников нет: бабушки там… дедушки… Всех распугала, может, боится, что тайну откроют: не родные мы с ней… И никогда про отца ни слова, а ведь есть же он где-то! И потом по внешности мы не схожие… и животных она терпеть не может, а я обожаю. Все всегда за меня решает… На последний день рождения швейную мини-машинку подарила: мол, быстро подшить можно и юбку, и скатерочку, и обтрёпанные края брючные… нет, чтоб велосипед, например, всю жизнь мечтаю! И вообще… с ней и поговорить ни о чем нельзя, только молчи и башкой кивай-соглашайся, а то в лоб получишь… Перед ней только отчитывайся, и все! Небось, в гостинице все ее ненавидят!

Засыпала поздно, просыпалась с тяжёлой головой.

И снова начинался день по Агнессиному расписанию.

* * *

Но однажды, когда Агнесса вернулась в хорошем настроении и слегка подвыпившая после праздничного корпоратива, Тоня собралась с духом и спросила, кто ее отец и где он: якобы одноклассники вопросами досаждают.

Агнесса вскипела:

– Ты что, дурочка, не можешь даже отшить таких прилипал?! Зачем им знать, кто твой отец? Да и тебе на черта эта информация? Урод твой родитель конкретный! Он даже не в курсе, что в нашем городе у него дочка имеется! Слинял, свинья, на рассвете, когда все добрые люди ещё спят! Владелец заводов, газет, пароходов, и на вид милый человек! Доверилась ему, и пожалуйста: записочки мне на прощанье не оставил! А тебе оставил только это вот пятно родимое на шее, как у него! Носи и радуйся своему наследству! И чтоб больше никаких расспросов! Все настроение испортила нафиг, только от тебя и радости!

Но Тоня не поверила, что отец «урод». Сбежал от неё, так это понятно, кто бы не сбежал. А о ней, Тоне, он, оказывается, и не знал!

Но ведь это поправить можно!

И с тех пор, как заброшенное в почву зёрнышко, стала прорастать мечта разыскать отца неизвестным пока способом, показать ему родимое пятно на шее, чтоб узнал-признал и увёз с собой. У него там наверняка и кот и собака, может, даже попугай жако, который говорящий… И на радостях отец купит ей крутой самокат… А она возьмёт с собой швейную машинку и будет ему одежду чинить, если понадобится…

Постепенно отец обретал в ее воображении облик высокого, сильного, который ездит только на мотоцикле, обгоняя самые навороченные тачки, щедрого и всегда готового прийти на помощь.

С каждым днём она привыкала к нему все больше и когда оставалась дома одна, то даже разговаривала с ним вслух, рассказывая о тайных походах в зоомагазин «Четыре лапы», о том, как училка шпыняет в школе, что она «отвечает урок, как рыба: только рот открывает, а слов не слышно». Но ведь это с детства так: Агнесса требовала!

Отец слушал, кивал сочувственно, ей становилось легче.

А на людях она советовалась с ним мысленно или просто перебрасывалась словами на ходу. Он всегда понимал и всегда был на ее стороне.

Жить Тоне стало полегче, она теперь была не одна, чувствовала и опору и защиту, держалась за свою надежду встретить реально этого воображаемого отца, как за спасательную шлюпку.

* * *

Однажды, вернувшись из школы домой, она увидела на крыльце возле двери в подъезд маленький пушистый клубочек. Нагнулась, пошевелила пальцем, котёнок проснулся, поднялся, мяукнул и прижался к ее ноге.

«Возьму его… только покормлю, пока Агнессы нет. А потом спрячу где-нибудь и буду подкармливать бедолажку. Правильно? – спросила у отца».

Он сжал кулак и выставил большой палец. И сомнения совсем исчезли. Тоня взяла котеныша на руки и принесла в дом. Напоила молочком с раскрошенной булочкой, подстелила старую матерчатую сумку, чтоб не холодно было ему лежать на линолеумном полу кухни, закрыла дверь, на кухонном столе разместила ноутбук, чтобы написать объявление: «Прекрасный котёнок в добрые руки».

Но не успела.

Как назло, вдруг явилась не вовремя, после какого-то скандала в гостинице и без того взвинченная Агнесса, заметив закрытую в кухню дверь, метнулась туда, и обнаружив на полу котёнка, заорала, как будто змею увидела:

– Это что за мерзость! Ты совсем без мозгов, что ли?! Хочешь и себе опоясывающего лишая, и со мной поделиться?!

Котёнок вздрогнул от шума, поднялся на лапки и обмочил подстилку.

Агнессу совсем перекосило:

– Немедленно выбрось вон эту дрянь заразную!

Чего застыла, я кому говорю, оглохла?!

Но Тоня с похолодевшими руками и ногами и замирающим сердцем, стояла, обездвиженная неожиданным появлением Агнессы и ее страшными приказами.

– Стоит, как пришибленная, бестолочь такая!

И схватив подстилку с котёнком, оказавшимся внутри закрытого с четырёх сторон узла, сунула этот шевелящийся и мяукающий узел в пластиковый пакет и выскочила с ним из квартиры.

Очнувшаяся Тоня кинулась за ней вслед, ухватила за рукав куртки:

– Не надо! Отпусти, он такой маленький, его добрые люди подберут. Я же покормила только!

Но Агнесса отбросила ее руку и выбежав из подъезда, направилась к мусорке, продолжая обличать «тупых людишек, которые моду завели жалеть всех сраных бомжей, от которых только вонь и болезни! Приюты им устраивать! Да штрафовать их надо за укрытие беспризорников!»

Она подошла к огромному металлическому контейнеру, совсем недавно опустошенному, отпихнула уцепившуюся опять за ее рукав Тоню, и с размаху швырнула туда пакет. Было слышно, как он упал на дно с глухим звуком.

Тоня вдруг осела на морщинистый асфальтовый пятачок возле помойки.

– Вставай! Расселась тут! Слушала бы мать, ничего бы такого не случилось! – прикрикнула Агнесса.

Но Тоня только шевелила губами, сжимая и разжимая кулаки, не вставая и не в силах сказать ни слова.

Озадаченная Агнесса подхватила ее за подмышки и потащила домой. Тоня сидела на постели в своей комнате, а потом упала на неё, не раздеваясь!

Агнесса немного испугалась, особенно когда пощупала Тонин лоб и поняла, что у девочки поднялась температура. Она раздела ее, уложила и вызвала врача.

– Вот, уже схватила заразу от кота этого паршивого! – говорила она в ожидании врача.

Но Тоня молчала и отворачивалась.

Приехал врач: немолодая, опытная, расположенная к детям, как положено педиатрам. Смерила температуру, давление, обратила внимание на жёстко сведенные мышцы шеи пациентки. Внимательно выслушала версию матери: мол, раскапризничалась барышня, что приблудного больного котёнка оставить ей не разрешили, вот и разговаривать не хочет!

Но возразила: – Не может она, действительно, говорить, и это не каприз. Придётся вам с ней к психотерапевту… Я знаю очень хорошего, прямо сейчас и позвоню и запишу. Иначе Ваша дочка в школу ходить не сможет, – пресекла она начатые Агнессой возражения. И записала на бланке рецепта адрес Медцентра, имя психотерапевта.

Делать было нечего. На следующий день, смотавшись с утра в гостиницу и проверив все ли исполнено по ее приказу после вчерашнего скандала, Агнесса вернулась домой и повезла Тоню к психотерапевту.

* * *

Илье Ильичу Тихорецкому, полноватому, седоватому (хотя на вид не больше сорока), история рассказанная Агнессой, и угрюмое лицо девочки с тоскливым взглядом, поведали о давно затаившейся боли. Глаза у Тихорецкого были особенные… цепкие, как крючки, он словно удочку закидывал в чужое душевное болото, терпеливо выуживая оттуда застарелые болячки, слизь фобий и прочий мусор, мешающий жить без душевной боли и тревог.

Давным-давно, со студенческих времён он осознал и принял близко к сердцу естественную и неизбежную драму родительско-детских отношений. Особенно чувствительную для матери.

Родители отдают всю любовь, все старания, чтобы вырастить ребёнка самостоятельным, готовым к трудностям взрослой жизни. И когда это удаётся, взрослый ребёнок отделяется и начинает жить своей жизнью, где они больше не занимают главного места. Хотя чаще всего могут рассчитывать на благодарность и помощь, если начинают в ней нуждаться. Но совсем другой коленкор, когда детство ребёнка не напитано ни любовью ни пониманием, лишено так необходимого чувства близости с биологическими особями, которые произвели его на свет божий… И при этом они навешивают на него пожизненный долг благодарности.

– Первым делом мамашу бы в группу включить, – подумал он – Но ей только предложи…

Агнессу больше всего интересовало, сколько времени займут эти… как их… сеансы?

– Понимаете, на работе затык, не сегодня-завтра с проверкой владелец гостиницы нагрянет… Жду назначения, прикиньте, сколько лет уж и.о. управляющего ишачу! Представляете? – доверительно сообщила она Илье Ильичу. – А тут такое!

Но он ответил не утешительно:

– Вынужден Вас огорчить. У Вашей дочери психогенный мутизм. Спазмы в области шеи вызывают сокращение голосовых связок и тормозят речевой механизм. Быстро это не лечится. Кроме сеансов, как Вы их называете, понадобятся ещё и физиотерапевтические процедуры.

В школе отвечать будет только в письменном виде, я подготовлю предписание.

Агнесса пожала пышными плечами:

– Господи, и все это из-за какого-то паршивого котёнка!

Тоня лечилась долго: Илья Ильич выловил ее вечно ноющую болячку и старался подобрать ей «пуленепробиваемый жилет», но понимал, что жизнь рядом с Агнессой он вряд ли сделает его полностью непробиваемым… По крайней мере, хоть голос удалось вернуть, правда, слабенький, и почему-то одно и то же слово само повторялось дважды…

Но у Тони была ещё своя тайная защита: «вернулся» отец, и она рассказывала ему все, а он слушал, качал головой, обнимал за плечи: мол, держись, все будет тип-топ… И она держалась.

* * *

Однажды вечером, когда Агнесса сидела в гостиной на диванчике с круассаном и чашкой чая в руке перед включённым телевизором, а Тоня в своей комнате – над учебниками, раздался вдруг громкий вскрик Агнессы и затем её возбужденный призыв:

– Тоня, беги сюда! Твой папаша объявился в телевизоре!

Обомлевшая Тоня кинулась в гостиную, к телевизору.

На экране она увидела человека с волосами припорошенными сединой, но с ясным лицом, без морщин и мешочков под глазами, твёрдым подбородком и немного ни то усталыми, ни то печальными глазами. Правда, галстук и воротник рубашки заслоняли шею, не давая рассмотреть родимое пятно. Но все равно Тоня тут же «узнала» его, легко заместив придуманный образ реальным.

Телеведущая, нарядная, умело нагримированная, с явным удовольствием объявила, что вот удалось пригласить на передачу замечательного человека, известного бизнесмена, создавшего фирму по производству медицинских инструментов и аппаратуры – Королькова Сергея Павловича.

У Тони радостно забилось сердце:

Ура! Она узнала имя отца и своё настоящее отчество!

Оказалось, что отец ни в какой загранице не жил, и фирму основал в одном из уральских городов!

Но о своей фирме он говорить ничего не стал.

Он вздохнул и сказал, что есть вещи и поважней.

В прошлом году у него погиб сын-подросток, ввязавшись в спор с одноклассником: у кого отцовская тачка круче. Оба взяли без спросу из гаража автомобили, хотя навыков вождения было ещё мало, и устроили гонку, кончившуюся трагически… И это, к сожалению, не единичный случай, когда дети состоятельных родителей гордятся и хвастаются причастностью к особой среде – к среде богатых, а значит «верхушки». И как печально, что только после такого трагического происшествия он понял, что новое поколение считает, будто назначение человека – стать богатым и влиятельным, то есть которым всё можно, иначе жизнь прожита зря.

Что дело не просто в упущениях воспитательных каких-то отдельных семей. Все сложней, масштабней, глубже. И не пора ли задуматься о глобальном – о переходе от техногенной цивилизации к антропогенной, то есть такой, где люди станут трудиться не для того, чтобы обогащаться, иметь непомерные излишки и баловать себя ими, как вздумается, а сделать похвальной и разумной целью массовый поиск смысла жизни – в творческой активности, поисках своего настоящего жизненного назначения. И что главным, общим принципом воспитания должны быть возможности для самореализации – вот на что расходов не надо жалеть!

– Ты смотри, какой умник нарисовался! – желчно высказалась Агнесса, когда телеведущая в заключение передачи предложила телезрителям задавать вопросы, если у кого есть.

– Ну-ка, позвони своему папочке, скажи, что есть у него в городе N брошенная дочка, пусть все услышат, а он почешется!

Тоня с пылающими щеками взяла телефон, набрала номер, замерший на экране, и передала спотыкающимся каждом словом аудиосообщение:

«Меня зовут Тоня. Я живу в городе N. Я знаю, что я – Ваша дочь. У меня такое же, как у Вас, пятно на шее».

Оператор, сортирующий звонки, хмыкнул, посчитал, что этот звонок не по теме и не пропустил его.

Но после передачи Корольков захотел прослушать все отзывы на его выступление, особенно те, что в эфир не попали. Услышав Тонино сообщение, он переменился в лице.

Вернувшись в гостиницу, он сказал помощнику Максу, что получил сообщение, которое стоит проверить: похоже, что это, как ни странно, не лажа.

Макс замахал руками:

– Да лажа, конечно! Вечно к Вам аферисты прилипают! Кто не хочет такого папаньку заиметь!

– Но никто из них не знает про пятно на шее и не готов предъявить такое же! Закажи, Макс билет в этот долбаный N! Не откладывая!

Проверка

Кто-то стуканул Артемию Богданову – владельцу фирмы «четыре сезона», что в городе N в его магазинах, торгующих консервированными и замороженными овощами, большие непорядки: и зарплату сотрудникам вовремя не платят, и просрочка на полках, и мусор не вывозят, вокруг магазинов – помойки, и много чего ещё…

Богданов и сам собирался вызвать на ковёр Анатолия Козырко – Управляющего филиалом Фирмы, потому что финансовые поступления из города N последние полгода резко снизились. А тут ещё доносик подвалил, правда, анонимка, но тем не менее…

Козырко был вызван, но привёз с собой такой подробный отчёт с такими убедительными объяснениями причин спада торговли в последние шесть месяцев, что не подкопаешься. Анонимку обозвал «злостной клеветой кого-то из заслуженно уволенных раздолбаев».

Козырко служил на фирме не первый год, казался Богданову опытным работником, прекрасным организатором, все там вроде шло-ехало путём, но торговля дело зыбкое: то сюда качнет, то туда, куда не надо. Однако сигнал был, насторожил и проверка напрашивалась сама собой.

– Ладно, – сказал Богданов. – Не будем, блин, ногами воздух пинать, разбираться с анонимками. Нам с тобой, Анатолий Иваныч, пора уж соответствовать нашей технологической эпохе. Ты не обижайся, но проверку я все же назначу, причём нового, так сказать, типа, а какую именно – пусть будет сюрпризом.

* * *

Эта встреча и этот разговор случились в отсутствие Максима Молчанова – начальника отдела продаж в офисе филиала, он ушёл в отпуск, чтобы подлечить язву желудка в заграничном санатории.

Вернувшись из трехнедельного отпуска,

Максим Молчанов, как положено, первым делом направился к Управляющему компании Козырко Анатолию Ивановичу. В просторную папку из экокожи, схожую с грелкой на молнии, была уложена стеклянная баклажка с виски и затейливая зажигалка (для коллекции Козырко) – в виде пистолета, с надписью на одной стороне рукоятки Want to shoot – shoot, а на другой – don’t talk.

Кроме того, была ещё там нарядная коробочка с флакончиком французской туалетной воды для Галины Петровны – секретарши и любовницы Анатолия Ивановича, сумевшей за пятилетку пребывания в филиале превратиться из отвязной длинноногой блондинки, которую за глаза звали не иначе как «Галка-давалка», во влиятельную даму, прибравшую к рукам и дела на фирме, и самого Анатолия Ивановича, который вполне оценил ее деловые и женские достоинства.

Так что оказаться в стане ее неприятелей стало даже опасно.

Но Максим Молчанов, бывалый службист, сумевший выдавить прежнего начальника отдела продаж с его тёплого местечка ловко подстроенными интригами, вёл себя с начальством правильно и подготовился к встрече с пониманием. Поэтому и шёл уверенно, с приветливой улыбкой на посвежевшем лице.

Однако ступив на порог приёмной и сделав несколько шагов по направлению к тому месту где у компьютера и небольшой парковки телефонов на барьере, отделяющем секретаршу от посетителей, обычно сидела Галина, он увидел незнакомую девушку!

Чёрные блестящие волосы ее были разделены на два крыла модной извилистой полоской очень белой кожи. Круглые чёрные, как у птицы, глаза внимательно смотрели на посетителя, как бы ожидая вопроса. В отличие от Галины, любительницы яркого и обтягивающего что сверху, что снизу, новенькая была в синем деловом пиджачке поверх белой блузочки.

– Чем я могу помочь Вам? – наконец спросила она чётко, но каким-то сдавленным, что ли, голосом.

– Как Вас звать-величать, красавица? – сразу подольстился Максим на всякий случай.

– Мое имя – Виола. Как Ваше имя? – ответила новая секретарша.

«Она как будто мысленно с другого языка переводит», – подумал он.

– Какое красивое имя! Просто музыка! – продвигался в своей лести все дальше Молчанов. – А скажите, прекрасная Виола, могу я пройти к Анатолию Ивановичу, он свободен?

Прекрасная Виола никак не откликнулась на комплименты Молчанова и отчеканила неожиданное: – Вы не можете пройти к Анатолию Ивановичу, его там нет.

Молчанов остолбенел:

– А кто же там есть?

– В кабинете находится Фёдор Фёдорович Кибергов К нему Вы пройти можете.

Молчанов осторожно потянул дверь на себя и вошёл в хорошо знакомый кабинет.

За столом, обычно заваленным бумагами в папках и без папок, а теперь блестевшим чистой глянцевой столешницей, сидел светловолосый светлоглазый мужчина средних лет в синем пиджаке, бордовой рубашке и при галстуке, с каким-то непонятным гаджетом под рукой.

Ошеломлённый Молчанов поздоровался, представился, присел на стул, когда новый Управляющий жестом предложил присесть. Он молчал, не зная, что говорить и чего ждать.

А вот новый Управляющий знал…

* * *

Он нажал на гаджете какую-то кнопку, а затем произнёс неприятным фальцетом:

– Господин Молчанов Максим Павлович, начальник отдела продаж филиала фирмы «Четыре сезона», должен уведомить Вас о проведённой внеплановой и независимой проверке объектов, поименованных магазинами, для выявления соответствия качества продуктов с описанием их на упаковках товара, выполнение работниками правил торговли, включая наличие медицинских книжек, документации на предлагаемую продукцию, данные по расходам и прибыли, а также соответствие информации в отчётностях действительному положению вещей.

Молчанов похолодел. Он уже понимал, что могла выявить эта непонятная проверка, и что этих роботоподобных ревизоров не получится забашлять, сводить в сауну с весёлыми девчонками и расстаться по-хорошему.

И действительно, когда противный фальцет пошёл ввинчивать в его уши «обнаруженные недостатки: отклонения от санитарных норм, неправильное хранение продуктов, которые несмотря на непригодность, поступали в продажу, «ошибки» при составлении ценников и маркировке товаров, а главное – неверные вычисления «налогов на прибыль», он почувствовал, как выпустила свои когти вроде бы присмиревшая после лечения язва, как пошло колоколом раскачиваться сердце, как испариной покрылись спина, шея и лоб…

– Все! Полный абзац! – в отчаянье пронеслось в голове. – Тут штрафом не отделаешься, и с работы полетишь и на допросы затаскают…

– Но господин Кибергов, я ведь только подчинённый, а не главный! – простонал Молчанов. Главный у нас Управляющий Козырко.

Тот выслушал его, не отнимая пальца от кнопки на гаджете и ответил:

– Я – Главный проверяющий. По результатам проверки от работы в офисе филиала фирмы «Четыре сезона» отстранены господин Козырко, господин Молчанов, главный бухгалтер госпожа Урванцева.

– Но ведь мы только филиал фирмы, – залепетал Молчанов. – Самый главный и направляющий деятельность фирмы – ее владелец господин Богданов!

– Господин Богданов также отстранён от дел: результаты проверки выявили не только вышеупомянутые нарушения в зоне его ответственности, но и ещё одно грубое нарушение закона. Господин Богданов позволял размещать в своих магазинах конфискованные в таможне товары, подлежащие уничтожению, для продажи.

Тут Молчанову стало совсем худо. Наверняка же эти продукты попадали и к ним с какими-нибудь поддельными накладными.

И если эти кибер-ревизоры отошлют свой отчёт в Москву, оттуда могут прибыть такие дяди и устроить такую показательную стрельбу, пощады не жди…

– Материалы проверки переданы в местную прокуратуру, – закончил так называемый Фёдор Фёдорович и отпустил кнопку на гаджете.

«В местную прокуратуру?! – Молчанов ожил, – Вот везуха так везуха!» Он откинулся в блаженном изнеможении на спинку стула. Паника ушла от него на цыпочках. Прокурор Ковальский был не только свекром дочери Богданова, но и тайным его партнёром в бизнесе.

Молчанов тайно возликовал: «Киберги-миберги! Никогда Вам человека не победить! Человек – это звучит гордо!»

Он встал, и не прощаясь, вышел из кабинета, молча прошёл мимо Виолы, подумав с усмешкой, что интересно бы поискать, где у нее регистрационный номер – под блузочкой или под юбочкой?

Вышел на улицу, вынул баклажку, открыл, сделал глоток. Вдохнул воздух полной грудью.

Алхимик

Замужество своё Юля Скворцова считала крупным выигрышем в жизненной лотерее и поначалу хвалилась им на дружеских тусовках:

– Это вам, девки, не привет из планктона! Вы хоть слышали, кто такой провизор?

– Типа ревизор, что ли? – спрашивали девки неуверенно.

Юля смеялась:

– Мимо, мимо! Провизор – это типа мастер медицины, учёный такой, что может сам лекарство самое заковыристое своими руками сотворить. И даже, прикиньте, новое придумать! Не каждый, конечно, но мой точно сможет!

Приятельницы слушали недоверчиво, но с некоторой завистью: мало ли. Прихлебывали пиво, и как бы мимоходом интересовались, когда уж наконец Юля – КМС по плаванью вольным стилем – сдаст на мастера, тоже умели ущипнуть с вывертом.

Но такого, как Егор Серебровский, в Юлиной биографии никогда не было, и она на щипки хоть и отвечала щипками, потому что, кто уступил – тот проиграл, но ни боли, ни обиды в своей послесвадебной эйфории не чувствовала.

– А знаете, подружки, почему пиво пивом называется? – спрашивала она, зная, что ответа не получит. – А потому, что в древней ещё Руси зерна на родниковой воде настаивали и называли «питная вода». Ну а после пивники два слова ужали в одно, и получилось «пиво». Вот! Будете теперь пиво пить, как культурные!

Отстрелялась. Про пиво узнала от мужа Егора.

Подружки за Юлькиной спиной косточки ей перемывали: в лучшую спортивную школу для детей как пролезла? С директором, небось, фигли-мигли! Мужика, непонятно как, отхватила культурного, выше себя, о чем ему, интересно, с ней говорить? Может, клюнул, что молодуха, а потом найдёт себе тоже ученую дамочку, с которой к друзьям не стыдно ходить, ну и все: развод и девичья фамилия.

* * *

Но что они понимали, завистливые подружки со своими транзитными кавалерами, вечно закупающие в аптеках противозачаточную химозу?

Любовь – это вспыхнувшее и не гаснущее восхищение, а не перелеты из койки в койку в надежде заполучить устойчивое благополучие. Так у них случилось с Егором. Знали бы они Серебровского! Его восхищала в Юле не только скульптурная красота молодого, сильного тела, но ещё больше тот азарт и бесстрашие, с которыми она, владычицей морской, могла носиться по волнам на водных лыжах или киборде без спасательного жилета под аплодисменты сгрудившейся на пляжном берегу публики, или выделывала цирковые фортеля на гоночном велосипеде. Бесстрашная и прекрасная! И ещё: он не мог надивиться и на её способность управляться с житейскими заботами и неприятностями – без скандалов, но с той степенью непререкаемой убедительности, которая присуща тренерам. А она недаром имела репутацию лучшего тренера престижной спортивной школы на Юго-западе Москвы.

Пусть она не читала Мандельштама, не знала латыни и не училась в английской спецшколе, как Егор Серебровский. Но когда он возвращался с работы, чем-то огорченный или уставший, она вместо слюнявого сочувственного воркования бодрила его на языке своих учеников-подростков:

– Не клеится? Так выбрось клей, купи гвоздей. И на проблему свою забей!

Это привнесенное из другой среды занимало и привлекало Егора и, действительно, бодрило! С Юлей было весело. И надежно.

Хозяйка, у которой они снимали квартиру, – болезненная старушка – к Егору относилась с почтением и благодарностью: он готовил для неё особую морковную пасту от запоров, и она перестала тратиться на таблетки и гробить ими организм.

А вот пьющая дочка её, похожая на злую, плешивую болонку, явилась однажды, чтобы объявить о повышении квартплаты. И напоролась на Юлю, которая в это время пыталась починить подломившуюся ножку тахты, служившую им с Егором супружеским ложем.

И при этом громко произносила слова, выражающие крайнюю степень неуважения и к владелице квартиры и к столь же дряхлой хозяйской мебели.

– Так-так, – сказала Юля нараспев, не сводя с болонки пристального взгляда, – Значит за это вот дупло голимое, которое мой муж по близорукости за квартиру принял и снял, вы ещё больше содрать хотите? А с налоговой мамаша твоя в контакте? Или посредник нужен? Так я готова хоть завтра!

Болонка взвизгнула матом, хлопнула дверью и покинула дискуссионное поле.

Юля понимала, что завидуют ей не зря: во-первых, они с Егором не просто «в отношениях» – как живут, прикрывая этими дурацкими словами неустойчивость сожительства, тысячи нынешних дурёх, а в прочных отношениях, зарегистрированных в ЗАГСе, а во-вторых, хоть и она не лыком шита, но муж у неё вообще необыкновенный плюс красавец плюс кормилец. Да ещё какой!

Конечно, она и раньше не Дошираком питалась, и в рваных колготках не ходила – зарабатывала на хлеб насущный с маслом, правда, без икры. Но теперь, с Егором, покупала мраморную говядину, королевские креветки, семгу, готовила салат «Капрезе» с пармезаном, бальзамическим кремом, соусом песто, когда к ним заглядывал кто-нибудь из Егоровых коллег. В кофе, как приучил Егор, добавляла не простое, а кокосовое молоко.

Посетила разок дорогущего фасциального практика, который работает с мышцами- просто из любопытства. Накупила кружевного белья, костюмчиков.

И осталось, по сути, мало о чем мечтать: ну, может, ещё попробовать китайский массаж стоп, который делают с помощью сайгачьего рога, об этом рассказывала по ящику какая-то звезда, но самое главное – перебраться из этой убогой каморки в просторную, светлую квартиру, и не на втором этаже, а на шестом-седьмом, с немецкими окнами, лоджией, встроенными шкафами. И может даже не снять, а купить: Егору, похоже, это по карману. И она уже собирала объявления, сдирая их со стен, вырезая из газет, вылавливая в Интернете. Она удивлялась, почему он не сделал этого до сих пор. Ведь он снял жильё в этом неказистом, старом доме, когда только начинал работать, и потому, что автобусный маршрут – от дома до аптеки начинался как раз на остановке возле этого строения.

Но Егор отмалчивался, отмахивался, и она собиралась «порешать» все сама.

* * *

После того, как Егор излечил её матушку, изготовив лекарство по собственному рецепту, от застарелого бронхита, а её взрослого кузена Степу вылечил от энуреза, Юля смотрела на него, как смотрят дети на Деда Мороза, безоглядно веря в его чудеса.

И вот это нравилось Егору больше всего, больше всего он в этом нуждался.

С началом лета, загрузив старую «бэху», одолженную у Егорова отца, палаткой, спальными мешками, котелками, съестными припасами и ещё зачем-то большими стеклянными банками с крышками и прозрачными пластиковыми пакетами, они уезжали в дальние леса – по выбору Егора. И там он удивлял Юлю все больше и больше, обнаруживая в потайных местах диковины, которые как будто доставал из шкатулки Природы, открытой только для него.

В предрассветной подсветке, пока Юля ещё крепко спала, он отправлялся на свою особенную «охоту» с рюкзаком за плечами. Срезал бутоны крапивы, пока солнечный луч ещё не потревожил их дремоты, а затем цветы иван-чая, пока на них не высохли слезки росы. Приносил к её пробуждению пахучие болотные лилии – «венерины башмачки». Сквозь прозрачные стенки банок смотрела она заворожённо на невиданные никогда прежде диковинные грибы: яркий, похожий на человечка в клоунской одежде, прикрытый яркой шляпкой в круглых «вороньих» глазках. Этот гриб, – объяснял Егор, на самом деле старожил русских лесов, упомянут даже в древнерусских летописях. Имя у него звучное – «Цезарский гриб», во как!

В другой банке лежал вроде ворох белоснежных замороженных цветов.

– Неужели тоже гриб? – не верила Юля.

– Ещё какой! «Серебряное ухо» – полезный, целебный, между прочим азиатский деликатес.

– Прикольно! Но на кой тебе вся эта экзотика? – допытывалась Юля, – новое лекарство придумать хочешь?

– Догадливая ты моя! Потом расскажу, попозже.

Птицы щебетали, к палатке подбегал ёжик, Егор разводил костерок, варили картошку ели с холодной телятиной. Потом Егор заваривал в маленьком котелочке чай, приготовленный им дома из высушенных трав, они пили его маленькими глоточками. А после него хотелось обниматься.

И все-таки Юля теребила мужа:

– Ну, скажи, не дай лопнуть от любопытства, ты что, небось, лекарство придумываешь от рака? Вот я слышала, древесный гриб чага как-то помогает некоторым.

– Нет, красавица, мое лекарство поважней будет. Оно, если получится, мир изменит, вот так. Но пока это секрет. Очень большой секрет. Пока никому!

* * *

Изменить мир?! Отшутился супружник, секретничает. А почему? Может, считает её «темнотой» непроходимой, куда, мол, Матрене. – точило Юлю. На самом деле Егор всегда охотно включал для неё «фонарик», чтобы для Юли посветлей было бродить вместе с ним по лабиринтам удивительной его науки. Радовался её интересу, хотел, чтобы она разделяла его веру в то, что могущество природы превосходит достижения химии в исцелении любых хвороб, но беда в том, что, тем не менее, в этом тендере химия всегда неправедно выигрывает.

– Ты думаешь, медицине неизвестно, например, что настойка гриба кордицепса, приготовленная в провизорской, может исцелить от заболеваний крови, всяких-разных мочеполовых неприятностей, и даже опухоль мозга рассосать? А найди настоечку эту чудесную и недорогую в аптеках! Или слышала ты про экстракт из листьев нима и его масла? Там такая антивирусная мощь! И при диабете – реальная помощь. А где купить? Если только лавчонку травника разыскать в щелях городских. Да народ к аптекам привык, а не к лавчонкам подозрительным».

Юля слушала охотно, жадно, её цепкая память удерживала новые знания и делала ближе к мужу. Егор это чувствовал и ценил, именно такая нужна была ему спутница. Именно с ней, верил, он сможет осилить свой небывалый проект.

* * *

Провизоры. Мало кто нынче помнит этих чудодеев советского времени, потому что мастерство приготовления лекарств вручную в аптечных лабораториях не смогло противостоять могуществу массового производства аптечного добра в таблетках и капсулах.

Неизбежность этой победы очевидна, но известно: прогресс не приносит подарков без побочных осложнений. Для производственного процесса отдельная человеческая единица – «единица – ноль, единица вздор». Потенциальный потребитель не имеет для неё ни лица, ни голоса. Да и аптеки современные больше схожи с магазинами лекарств, где аптекари скорей продавцы, чем фармацевты: считывают с врачебных прописей названия лекарств, выкладывают на прилавок, после оплаты, упаковки, и все: будь здоров, если получится!

А провизор – это встреча ученого человека с человеком болящим, и приготовление исцеляющего средства именно для него – с учетом возраста, пола и даже весовой категории. Егор считал, что на самом деле необходимо даже исследование индивидуальных особенностей ДНК брать в расчёт прежде, чем выписывать лекарство.

Но иные теперь времена, иные порядки: только очень старые люди помнят волшебные кардиокапли Вотчала или успокаивающий Персен, витаминные капли для глаз, глюкозу для новорожденных… Препараты чистейшие, исцеляющие, но недолгого хранения, которые, кстати, ещё потому и отвергнуты промышленным производством.

И провизоры – короли фармацевтики, лучшие знатоки, наделённые способностью к самой сложной исследовательской деятельности и созданию новых средств спасения от неутомимых врагов человеческого организма, лишились своего королевства.

Выпали из обоймы.

Потребительская масса покорно адаптировалась к новому порядку, как и в прочих сферах. Всё это Егор, зная и понимая, что ему очень повезло: не пришлось, как другим выпускникам химико-фармацевтических университетов вакцинировать население или заниматься проблемами замены игл в шприцах.

Он попал в городской оазис. Владелец сетевых аптек «Здоровье нации» Альберт Казимирович Корецкий, которому отец Егора, замечательный хирург, сумел спасти ногу, уже повреждённую гангреной, принял его сына на работу в свою самую большую столичную аптеку с отличной лабораторией. По сути это был маленький, но прекрасно оснащённый научный центр, куда обращались за экспериментальными исследованиями и экспертными заключениями фармацевтические фирмы прежде, чем сбывать в аптеки новые партии лекарств.

Но особенно интересным для Егора оказалось связь лаборатории с фирмами, которые занимались клиническими испытаниями новых лекарств. Куда уж лучше и достойней для элитного специалиста! А зарплата – вообще зашибись, только мечтать о такой! Ещё и платными консультациями в других аптеках можно подрабатывать, если время найдёшь.

Словом, широкая улыбка Фортуны! Чего ещё надо?

Но Егор Серебровский принадлежал к тому все ещё не искорененному типу одержимых людей, которыми овладевает страсть потратить время своей жизни на нечто такое, что осчастливит человечество! Ни больше, ни меньше. И ради того они готовы поступиться собственным благополучием и даже благополучием близких и любимых: ставки слишком велики.

Юле ещё только предстояло узнать эту главную тайну мужа, этот порок, разрушающий плавное бытие устроенной жизни.

* * *

«Личность связана с сознанием призвания. Сознавая себя, личность слушает внутренний голос и повинуется ему, она не покорствует внешним голосам» – Бердяев писал, как будто Егора Серебровского перед собой видел! Они были всегда, эти странные люди, готовые исполнить своё предназначение – открыть или совершить небывалое, чего бы им это ни стоило!

И вот в одно прекрасное утро выходного дня, после пробежки и зарядки, к которым Юля приохотила и мужа, за лёгким вкусным завтраком – овсяной кашкой на молоке со свежими черничными ягодами, Юля вытащила из кармана халатика объявление о продаже квартиры – по описанию воплощение её мечты – и не просто прочитала вслух, а продекламировала с выражением, поглядывая на мужа в ожидании одобрительной реакции. Но Егор молча доедал кашу.

А когда она ласково-просительно затянула: – Нуу, Гарик, поедем, глянем: вдруг и правда чудо-хата. Возьмём кредит.

Он отодвинул тарелку и сказал неожиданное:

– Нет, дорогая, нам теперь будет не до этого…

– Ты потерял работу?! – обомлела Юля

– Ну что ты, нет, конечно, напротив, теперь у меня ого-го сколько работы прибавится! Юленька, выслушай меня внимательно. Именно сегодня я открою тебе свой секрет, и ты все поймёшь, хотя поначалу, конечно, удивишься. Я долго готовился и теперь подготовился полностью к тому, чтобы создать лекарственные вещества, назову их условно эликсирами необычного назначения.

Потому что они послужат не для исцеления тела, а для исцеления души, освобождения от пороков. Представляешь, что это значит? Они искоренят агрессию, жестокость, ревность, алкоголизм. Ну, если обобщенно, то как в названии того зарубежного фильма, помнишь, мы видели в прошлом году «Убить диктатуру зверя в себе».

Это грандиозный проект, его цель – гармоничное сосуществование людей, преобразование жизни в самой её сути – смысле и мотивах. Грандиозный, и крайне необходимый! Крайне! Хватит уже погибельных конфликтов, человеческого самоистребления, бессмысленной жажды побольше отхватить, владеть, властвовать над другими, – всего этого токсичного хлама, забивающего жизнь до удушья.

– Гарик, ты серьёзно?! – ошарашенная Юля с тревогой всматривалась в его лицо, заблестевшие, как от высокой температуры, глаза. – То есть все эти чуваки: родители, педагоги, коучи, психологи, философы разные, писатели переправить пороки на добродетели никогда так и не смогли, а твой проект проблему решит. Похлебает негодяй эликсирчик твой, и готово: образцовый чел и гражданин! Ты что, колдун, что ли?

– Один мудрый человек по имени Кастанеда, знаток колдовских дел, сказал, что колдун – это человек знаний. Которыми он умеет распорядиться, как никто другой.

– Послушай, Гарик, – подошла с другой стороны напуганная странными аргументами мужа Юля, – ты просто устал. Возьми-ка ты отпуск, съезди в санаторий. Пойдём к врачу, он подскажет, какой лучше подойдёт.

– Я так понимаю, ты считаешь, что твой муж немножко того. сбрендил! Но вот послушай, я тебе прочту, что ещё в незапамятные времена писал один французский лекарь – травник. Егор достал из портфеля затрёпанный томик с закладками между пожелтевших страниц, полистал, нашёл нужное:

Блещет листвы белизной, прикрывается крепкой повязкой

Чёрный рождает цветок трижды, четырежды даже,

Мрачные дарит плоды с семенами зловредного свойства

Гнев распаляя, они разрывают и братские узы,

Дружбу умеют разбить наглым своим языком.

Делают так, что ненавидят родителей дети,

И на погибель острят зубы свои без конца

Сеют раздоры, растущие быстро,

И сладостью порчи довольны,

Ложь и коварство вокруг сеют, как змеи, они.

Вот! Теперь понимаешь?

– Нет, не понимаю! При чём тут.

– Но если существуют в природе вещества, способные сделать человека ужасным, почему нельзя обнаружить те, которые, в нужных сочетаниях, преобразят его в прекрасного!

– Скажи, Гарик, ты ещё кому-нибудь говорил об этом своём проекте, – начала осторожно выспрашивать Юля.

– Не только говорил. Я подготовил его по всей форме и отправил Казимирычу.

– Ну и?

– Казимирыч одобрил, дал разрешение лабораторию использовать, конечно, в нерабочие часы или по уикэндам. Тут одна, закавыка, Юленька, финансировать проект он пока не может, какие-то у него разборки с конкурентами, что ли. Так что придётся на свои кровные. Но ради такого дела потерпеть стоит, верно? Будем жить скромно, затянем пояса, как говорится, зато, когда я получу патент… Работать только ради бабла и славы для меня – мизер, но хочется, чтобы ты была потом вознаграждена за предстоящие трудности житейские. И даю слово, когда меня станут приглашать к сотрудничеству фармацевтические фирмы-гиганты Европы, а может, и Америки, ты, именно ты выберешь страну, куда мы отправимся.

Ошарашенная Юля не знала, что думать, не то что сказать. Неужели и правда, что сам Казимирыч, чующий и выгоду и фуфло за версту, действительно, одобрил этот сумасшедший проект?!

* * *

Однако на той же неделе к ним приехал вечерком на новенькой ХОНДЕ помощник Казимирыча – Никита. Человек молодой, но уже с поношенным лицом и наглыми глазами, которые быстро и жадно обежали Юлю с ног до головы, а потом, когда она ушла в кухню готовить бутерброды и чай, сказал громко, чтобы ей слышно было:

– Ну, Егор Степаныч, все у Вас зашибись: и проект улётный и жена – королева!

Прежде чем накрыть на стол, ей пришлось подождать, пока столешница освободится: Никита разложил на ней привезённые с собой бумаги: какие-то графики, бланки для ежеквартальной отчётности и ещё – на отдельном листе ОБЯЗАТЕЛЬСТВО соблюдать строгую секретность работы Егора Серебровского над новой лекарственной формой на оборудовании фирмы «Здоровье нации» с её «исключительным правом распространения и сбыта нового медикамента после получения патента автором».

Долго что-то обсуждали, вносили поправки, которые Никита согласовывал с Казимирычем по телефону, иногда передавая трубку Серебровскому, наконец, Егор все подписал. Никита сложил бумаги в папку, а затем в портфель, и Юля поставила на стол скромный ужин. Но бутерброды со свежей ветчиной и огурчиками, с ноздреватым дорогим сыром на подогретых хлебных треугольниках, и умело заваренный кофе с кокосовым молоком, Никита одобрил: охотно и громко жевал, громко отхлебывал кофе, бесстыже глазел на Юлю и говорил ей хитро сконструированные комплименты:

– Повезло Вам, Юленька, с мужем! Как только проект его забабахаем, все будем в шоколаде! А Вы – в загородном коттедже станете жить, как и положено таким красавицам, или на вилле где-нибудь в Италии. И забудете нынешний интерьер, как дурной сон!

Юля не могла прийти в себя. Офигеть! – думала она в полном смятении. – Как Егор сумел убедить двух таких опытных, расчетливых деляг, что его фантазии могут стать реальностью? Может, это я не вкуриваю, чего там и как в этой их запредельной науке. Может, и правда, все будет: и патент, и коттедж, и вилла, и вокруг – добрые, гармоничные чуваки, наглотавшиеся Егорова эликсира. И они поедут в Париж. Сроду там не была, а как всегда хотелось! Может, на курсы французские записаться на всякий случай? Ведь своими глазами видела, какие деловые бумаги подписывал Егор!

Постепенно недоверие Юли к проекту Егора было вытеснено мечтами о чудесных последствиях успешного его завершения. Она, действительно, записалась на курсы французского и занималась с большим рвением.

* * *

И вот началось. День цеплялся за день, неделя за неделю, как перегруженные вагоны грузового поезда, двигающегося тяжело, но неуклонно. В каждый свой летний отпуск Егор летал на Алтай, привозил оттуда чудны́е травы: иглицу шиповидную, артыш – невзрачное на вид растение, которое прячется в расселинах скал, и особенные маслА – масло ШИ и масло ГХИ – все влетало в копеечку. Рассказывал Юле секретное: подбор этот – из шаманских рецептов.

– Шаманских?! – поражалась Юля. – Понты все это! Смотри, алхимиком заделаешься!

– Нет, красавица моя, настоящий шаман – это тебе не Кашпировский. Шаман – человек особенной породы, он – на тайной связи с космосом. В компьютере того не найдёшь, что ему открыто. Он знает, а точнее сказать, ведает о таких свойствах растений гор и долин, лесов и лугов, что и в компьютере никогда не сыщешь. И способен залечивать раны телесные и душевные, которые, иной раз, никакому эскулапу непосильны.

– Да ладно! – сомневалась Юля. – Ты же учёный, как ты можешь верить шаманам, это же отстой!

– Люди и научные открытия не сразу принимали. Разве сразу поверили в чудодейственное свойство прививок? В существование никому не видимых бактерий? В то, что Земля круглая, а на солнце пятна?

Необычное заслуживает внимания, а не насмешки, это для учёного – правило.

Выходные дни Егор с утра до сумерек проводил теперь в лаборатории, с этим Юле тоже пришлось мириться, но она заполняла эти часы, подрабатывая инструктором в бассейне для взрослых, потому что с деньгами стало совсем туго.

Хорошо, что Степан, двоюродный брат Юли, излеченный Егором от энуреза, привозил им из благодарности то мешок картошки, то ведро яблок, всякую зелень огородную, а матушка Юлина, служившая упаковщицей на фирме, снабжающей магазины консервированными продуктами, нагружала при встречах её сумку банками тушенки, тунца и шпрот.

И все равно нужда поселилась в их доме прочно и надолго. Однажды Юля сказала Егору, что, видно, придётся продать что-то солидное из имущества, потому как у нее нет денег заплатить за курсы и даже купить новые кроссовки. Например. можно бы палатку.

Егор переменился в лице, стал ходить из угла в угол. Он понимал, что почти все им заработанное уходит на его поездки и закупки сырья, необходимого для экспериментов, другого пути не было. Но когда жена ходит в рваных кроссовках…

– Ладно, – сказал он, вздохнув, – жаль, конечно. – Но тут же попытался прикрыть шуткой огорчение, – Могла бы палаточка вообще-то пригодиться, если за квартиру вдруг платить нечем станет.

Юле шутка не понравилась, она была слишком похожа на предсказание.

Наконец поездки Егора на Алтай прекратились.

Чудный город Москва, чего тут только нет, если поискать как следует!

Серебровский с радостным удивлением обнаружил в расселинах мегаполиса вполне легальные шаманские лавки, где можно купить (или даже заказать) самую экзотическую продукцию: апум – сельдерей, кошачью мяту, иглицу шиповатую, бычий язык, камфарный лавр, кендырь конопляный, эфирное масло имбиря, мирт болотный. Глаза разбегаются при виде аюрведических сокровищ из Гималаев, Индии, Саудовской Аравии.

Серебровский спускал свои денежки регулярно, не торгуясь, в этих лавках, и торговцы называли его между собой Алхимик, потому что он не покупал у них готовых снадобий, а только компоненты – травы, корневища, минеральные порошки.

Особо Егор подружился с одним владельцем такой лавки – настоящим индийцем, женатым на русской девушке и прижившимся в Москве. Он был одного возраста с тридцатилетним Егором, очень вежливый, внимательный, в точности исполнявший его заказы.

Егору нравилось, что Радж не просто торговец, но и знаток свойств своих необычных и потому дорогих товаров.

Один из последних заказов особенно влетел Егору, что называется, в копеечку! В маленьком ящичке, выстеленном мягкой индийской тканью, разлеглись два магических корешка мандрагоры – чёрный и белый, отчетливо схожие с крохотными человечками. Недаром в легендах их называли «одушевлёнными растениями», способными творить чудеса

Индиец вкрадчиво объяснял, почему заказ обошёлся так дорого. Уверял, что это корни травы, действительно выросшей на том самом, заклятом, месте, где когда-то стояли виселицы и на землю капала мужская жидкость из обнаженных тел повешенных, придавая мандрагоре колдовскую силу. И потом: легко ли найти сейчас мага, чтоб извлечь этот корень из земли? Мандрагора – не травка-муравка: это, скорей, куст до метра высотой с оранжевыми плодами, которые светятся, как включённые электрические лампочки. К ней и подойти-то человеку боязно, всем известно: только маг знает слова, которым мандрагора подчиняется и позволяет себя погубить.

А простой человек идёт на опасное дело пропитания ради, хитростью корешки добывает: привязывает к стеблю голодную собаку, кидает перед ней кусок мяса, так что она его видит, а достать не может. И когда бросается к пище бедный пёс, изо всех сил натягивая веревку, тут и выдергивает он «ведьмин корень» из подземелья. Но поесть не успевает: корень издаёт страшный, почти человеческий крик, источает ядовитый запах, от которого и у хозяина собаки слезы текут, а пёс падает и погибает.

Заслушаешься. Егор принёс домой этот ящичек с корешками, показал Юле, рассказал о народных поверьях: корешок может разбудить любовную силу, принести удачу в торговле, а если носить в мешочке с монетами полученный от колдуна амулетик из мандрагоры, никогда в деньгах нужды не будет.

А лекари древние умели делать вытяжки и настойки из мандрагоры, которыми лечили от эпилепсии, унимали боль, прогоняли бессонницу.

Но мстительный колдун мог лишить рассердившего его человека памяти и даже рассудка, превратить самого тихого и робкого в развратного, и жестокого, опоив зельем, сотворённым из того же корня, добавив ещё в отвар листьев и стеблей ведьминской этой травы.

– Ну, дай мне кусочек корешка! Я положу в свой кошелёк, а то у меня там только мелочь, даже на проезд не хватит. Может, разбогатею, – сказала жалобно, выслушав россказни мужа, Юля.

Егор захлопнул ящичек и вздохнул.

Он видел, что из семейного их меню мясо почти совсем исчезло, а Юля жаловалась, что и овощи подорожали, и творог им теперь не карману.

– Ну, потерпи, милая, потерпи немного – уговаривал Егор, обнимая жену, – все будет-прибудет, поверь! Мандрагора нам поможет, но по-другому.

Он чувствовал себя виноватым, но изменить ничего не мог.

Хотел хотя бы развлечь жену, позабавить, а только огорчил.

Однако все понемногу двигалось, и наконец, весь набор нужных веществ, размещённый по коробочкам, баночкам, глиняным и стеклянным сосудам стоял на полках шкафа в полной готовности.

Кропотливая работа, затребовавшая адского терпения, началась с очищения масла ГХИ. Он медленно и осторожно, не чувствуя немевших рук, вытапливал его на костерке, разведённым в ведерке, добиваясь, чтобы оно, разогреваясь, не горело, не чадило, не покрывалось чёрными хлопьями, пока в один прекрасный вечер оно, наконец, засияло в металлическом сосуде, очищенное от канцерогенов, способное выдерживать, не меняя состава, самую высокую температуру. Он с бьющимся от счастья сердцем перелил его в банку и поставил рядом с бутылкой масла амла – из индийского крыжовника.

Егор был готов поцеловать дверцы шкафа, в котором было теперь все, чтобы начать эксперименты. На этих маслах он собирался делать настои трав, смешанных в продуманных сочетаниях.

Ура! Завтра – Старт!

Прежде, чем отправиться домой, он решил немного передохнуть, налил из термоса в кружку заваренный дома фирменный свой, травяной чаёк. Кружка почти опустела, когда он внезапно увидел перед собой высокого, худого человека в просторной холщовой хламиде, расшитой ленточками, с двумя бубенцами на груди, – справа и слева, с бронзовыми колокольчиками на полах, в шаманском головном уборе с перьями филина и с узорчатой тростью в смуглой руке.

Старик стал постукивать этой тростью – то коротко, то продолжительно, то громче, то слабей, как будто хотел о чем-то его оповестить азбукой Морзе. Колокольчики звенели, перья филина колебались, старик подмигивал ему. Егор, не понимал, его знаков и сообщений, и только дивился, как и откуда появился здесь, в лаборатории, алтайский шаман, но вдруг почувствовал, как усталость пригибает его голову все ниже и ниже, погружая в темноту сна.

Коллеги, конечно, любопытствовали, чего это он пашет, можно сказать, круглосуточно, аж похудел и осунулся. Но поверили его объяснениям, когда он – по-свойски, задушевно, вполголоса, доверил им свой секрет: пользуясь, мол, потворством управляющего, не бескорыстным, понятно, подрабатывает в нерабочее время «левыми» заказами. «Жена, достала: понимаете ли, не хочет в съёмной хате ютиться, собственные хоромы ей подавай!»

Ну, чего – нормальный семейный ход. Больше не приставали.

Секретность Егор соблюдал строжайше. Свой ноутбук всегда держал при себе, даже в туалет брал с собой. Как можно было оставить, хоть на минуту, без присмотра эти драгоценные записи: подробные рецепты приготовления настоек и вытяжек, поиски точных температурных режимов нагревания и охлаждения сырья, бесконечного «редактирования» сочетаний веществ, их веса и объёма, способов очистки продукта на выходе, условий и сроков хранения. Целая повесть о кропотливейших поисках, ошибках, неудачах и главное – озарениях, позволивших в конце концов преодолеть все. Нет, это не для чужого глаза – «чужой глаз – опасный»!

Полки всегда запертого в его отсутствие шкафа он постепенно заполнял сосудами с разноцветными жидкостями, которые назвал «зелья злой феи»: Они имели приятный вкус и будоражащий обоняние, привлекающий запах. Испробовавшие какой-то из них, хоть однажды, не хотели и не могли больше без него обходиться. Этим свойством обладали все виды «зелья злой феи». Но кроме того, каждое из них в отдельности таило в себе «вирус» жестокости, коварства, зависти, агрессивности, жадности, словом, так или иначе назначение любого сводилось к тому, чтобы установить и поддержать «диктатуру зверя» в душевном пространстве живого существа.

Столько же полок было отведено и для флаконов с антидотом – эликсиром Добра.

Для опытов Егору требовались особые – трансгенные и гуманизированные – мыши, выведенные в особых питомниках специально для испытаний фармакотоксичных препаратов и эффективности лекарственных веществ.

Схема задуманных им испытаний была незамысловата: сначала Егор предполагал инфицировать мышек «зельем злой феи», наблюдать и фиксировать навязанные им изменения поведения, а затем применить антитоды – эликсиры Добра, и радостно отмечать чудесное преображение.

Егор занимался своими изысканиями, действительно, с самозабвением алхимика. И потому сумел одолеть этот трудный, годами измеряемый маршрут к новому, наиважнейшему этапу: оба набора диковинных средств стояли на полках, готовые, как считал Егор, к испытаниям на живых существах, пока – мышах.

Казимирыч к этой новости отнёсся с большим одобрением, но с финансированием опять затормозил.

Вот это был удар, которого Егор не ожидал! Трансгенные мышки стоили, как антиквариат на аукционах Сотби!

Ну, если и дешевле, то не намного. На эту покупку у него денег не было. Но как без неё?!

Егор ходил мрачнее тучи. Юля никогда не видела его таким раньше. О своих затруднениях он ей не рассказывал, и она считала, что все от перегрузки работой, ругала за то, что он прекратил утренние пробежки и зарядку. Пыталась его приласкать, но у него не было сил отозваться на ласку, как раньше. Это испугало и обидело Юлю. Но жалость победила обиду: она старалась приготовить для мужа что-то вкусное из доступных по цене продуктов, а он жевал молча, глядя в пространство, думая о чем-то своём, безрадостном.

Он и правда, злился на Казимирыча – вот кого бы от жадности эликсиром полечить!!

Но сердился и на себя, понимая, что ему придётся просить помощи у отца. В ноги ему кланяться!

Отец Егора работал в частном Медицинском Центре ведущим хирургом, кроме того к нему обращались за помощью из других клиник и больниц, когда там никто не решался на сложную и рискованную операцию, но родственники больного настаивали и молили, готовые заплатить, сколько ни потребует спаситель. Конечно, он был в состоянии помочь сыну. Но Егор не был уверен, что отец согласится отвалить такую уймищу денег на «неизвестно что и кому это нужно», как он говорил о вещах или идеях, которые казались ему бесполезными или абсурдными. Отец считал, что медицина держится на хирургии, и всегда сожалел, что Егор не пошёл по его стопам. Он с самого начала, когда, после школьного выпуска, Егор объявил, какую выбрал себе профессию, не одобрял его пристрастия к фармацевтике, а позже его увлечения цветочками, грибочками, называл его «любителем гербариев».

Когда при встречах Егор пытался рассказать о своих делах, то натыкался на иронический отцовский взгляд, на колкие вопросы и замечания тот тоже не скупился.

И Егор, став на ноги и получив работу, никогда не обращался за какой-либо помощью к отцу, постоянно стремясь доказать ему, что «сам с усам».

Но вот приспичило же! Другого выхода не нашлось.

Тем не менее они были привязаны друг к другу. В последнюю их встречу Егор, не удержавшись, осторожно, робко познакомил его с идеей своего будущего проекта, и отец не высмеял её, а только обронил, помолчав: «Ну, что ж, попытка не пытка». После смерти жены, матери Егора, он стал сдержанней, терпимей, к тому же был уверен, что никто не проявит интереса к этой странной, не осуществимой затее сына.

Нынешний визит Егора сначала обрадовал его: давно не виделись. Но он был неприятно удивлен, узнав о причине неожиданной встречи. Он и представить себе не мог, что такой солидный бизнесмен как работодатель Егора, может дать ход безумному проекту его сына!

Но ссориться с Егором не хотел: он любил сына, несмотря на его завиральные идеи, упёртость, странный, по его мнению, брак. И понимал, что Егор никогда не простит ему отказа в поддержке именно сейчас, когда она нужна ему больше всего на свете. И хотя был уверен, что его деньги (целый капитал!) будут потрачены впустую, а сына ждёт жестокая неудача как раз во время испытаний, он пересилил себя и согласился субсидировать покупку мышей, пообещав на другой же день перевести деньги на карточку Егора. Егор был так тронут и благодарен, что вскочил и обнял отца крепко, от всего сердца, как в детстве. Отец тоже был тронут, но дурные предчувствия его никуда не делись.

* * *

Домой Егор прилетел, как будто после мертвой воды окунулся в живую. Обнял, закружил Юлю, со зверским аппетитом уминал, намазав горчицей, сосиски, расхвалил гречневую кашу. Потом выпил с женой домашней настойки, и рано пошли спать.

Утром опять пришлось чинить подломившуюся ножку тахты.

Но забот, однако, не убывало.

* * *

Где, спрашивается, разместить вольер с трансгенными, то есть «очеловеченными» мышами, где найти пространство, можно сказать, сцену, чтобы скрытно от чужих глаз, развернуть волнующе-драматическое действо, которое завершится для одних участников счастливо, а для других завершится навсегда.

Короче: где проводить испытания?

Серебровский чувствовал, что стоит на перекрестке с указателем «Пан или пропал». Его бесило, что Казимирыч, зная о новом этапе его работ, ничем не откликнулся, кроме одобрительного восклицания. Потому что понимает, тварь: такие, как он, ушибленные страстью к своей затее, в лепешку разобьются, почку продадут, а средства изыщут! Но аренда помещения, тем более на длительный срок, была Егору не по карману, а обращаться опять к отцу он и думать не смел. Разве что, правда, почку продать, пока здоровая.

Напомнить Казимирычу, что он обещал финансировать проект, «как только, так сразу», то есть управившись с временными трудностями, он боялся. Видно, трудности оказались долговременные. А может, просто хочет, чтобы Егор повелся на эту версию… Он знал крутой нрав своего работодателя: если разозлится, может выкинуть его из своей сети вместе с проектом, который неизвестно ещё, что сулит. И где тогда вообще искать работу?

Он не спал целую ночь, пил на кухне успокоительный травяной чаёк. Вошла Юля, поглядела на него:

– Гарик, ты чего такой напуганный, аж волосы встали дыбом!

Он потрогал: стоят!

Утром он все-таки решился: набрал номер Казимирыча, сиплым, как от простуды, голосом поздоровался, потом проклокотал, давясь словами:

– Мышек завтра куплю, привезу, к Вам в офис, больше некуда!

Казимирыч изумился:

– Мышек?! Я думал ты это все In vintro провернешь – в пробирочках!

Трансгенные мыши! С ума сойти! Это же уймища денег! Ты что, банк ограбил?

– Нет, я в долг пожизненный влез. Какие пробирочки! Только in vivo!

Казимирыч тоже не лыком был шит: прошёл всю страду подготовки провизора, без которой, как ни изловчайся, к руководству аптечной сетью допуска не будет. Однако курс организационных умений и финансово-экономического ликбеза, включённого в эту подготовку, пришёлся ему по душе больше всего. Но он ценил творческих людей своей профессиональной среды, вроде этого вот фанатика Серебровского, потому что именно такие, как он, могли поднять репутационный рейтинг аптек его сети и отнять покупателей у конкурентов, а в случае удачи – сотворения нового лекарственного вещества – осчастливить долговременным наваром и вниманием прессы к сенсации.

Встроенный в Казимирыча природный радар уловил назревающую бурю, и он предпочёл дерзость Егора принять за шутку, захохотал, аж закашлялся, и миролюбиво загудел в трубку: – Боюсь, не понравится твоим блондинкам моя обитель: телефоннная трель целый день уши сверлит, людишки с вредными привычками ходят: кто курит, кто пьёт, кто денежки отжать пытается. (Не преминул упомянуть о своих финансовых затруднениях). Но я тебя услышал! Проблему твою порешаем!

– Когда?! – осмелел Егор.

– Чихнуть не успеешь! До связи!

И отключился. В подробности углубляться не стал.

* * *

В лаборатории коллеги посматривали на мрачного Егора сочувственно, подозревали, что семейные неприятности причиной, предлагали посидеть после работы в баре. Он отказывался, отмалчивался, пил свой чаёк, жевал бутерброды, принесённые из дома, и мысленно, мучительно искал выхода на случай, если Казимирыч обманет.

Но чудо: на другой день приехал Никита на своей ХОНДЕ с затемнёнными стёклами, позвонил прямо из машины, и когда Серебровский, спустился к нему, вытащил из кармана ключи, позвенел ими перед его носом, скомандовал: «Пойдем»!

* * *

Маршрут оказался коротким и привёл к подвалу под зданием аптеки. Егор был разочарован захламленностью, неустройством всего, что отложит испытания на неопределенный срок или вернёт к нерешаемой задаче – найти подходящее помещение.

Но к его удивлению и радости, подвал оказался сухим и сравнительно чистым. Казимирыч купил это двухэтажное здание над подвалом у знакомого бизнесмена, когда, по непонятной причине, тому приспичило свалить из страны, и по этой же причине быстро распродать недвижимость. Подвал бывший владелец собирался сдавать под общежитие для гастарбайтеров, поэтому там было уже электричество, вода в кране и даже туалет! Но затея накрылась, как и весь его бизнес.

Казимирыч оборудовал здание под аптеку и лабораторию, а подвал был заперт и почему-то пока пустовал.

Егор сиял, потешая Никиту.

– Набей татушку: «Есть в жизни счастье». Егор, тебе реально повезло! – дразнил он Серебровского. – И это ещё не все, светило ты наше будущее!

Альберт-свет-Казимирыч велел списочек составить твоих пожеланий, типа чего надо из оборудования – мебелишку там и чего ещё. А пока что клининг-леди по имени Катюха все приберет тут, помоет, чтоб полный Версаль был!

Никита незаметно передвинул общение с Егором на «ты», но Серебровскому это было даже приятно: он воспринял Никитину имитацию «дружбанства» как трансляцию расположения Казимирыча и его намеренья все же поддержать, наконец, проект практически. Список был составлен. И на другой же день Никита подогнал ко входу в подвал мебельный фургончик, два крепких мужика перетащили внутрь уже прибранного помещения большой шкаф, стол с широкой столешницей, стул и большую картонную коробку – для пакетов с кормом для подопытных «блондинок». И самое главное – вольер! Мебель была не новая, видимо, изъятая из обширного хозяйства Казимирыча. Но вольер – новенький.

За него и за услуги грузчиков пришлось расплатиться Егору. Остальное: аптекарские весы, переносную электроплитку, мерные пробирки – словом, весь свой провизорский инструментарий Егор перенёс из лаборатории.

Вечером позвонил Казимирыч – справиться, как дела, и выслушать горячую благодарность Егора. И умножил её, объявив, что от ежедневной работы его освобождает с сохранением зарплаты: пусть целиком посвятит своё время испытаниям.

Егор чувствовал себя, как игрок в казино, которому вдруг попер фарт.

А Казимирыч ещё расщедрился: обещал прислать Никиту, чтобы помог перевезти мышей. Он явно торопил события.

Утром подъехал к дому Серебровского присланный Казимирычем Никита.

Егора немного удивила чрезмерная заботливость шефа: похоже, Никиту он подрядил не только помогать, но и присматривать за ним? К чему бы?

У Никиты – ещё более помятое, чем обычно, лицо невыспавшегося человека, серенькие зрачки в паутине красных прожилок. Но он деловито запрашивает куда ехать, и доволен, что не предстоит мотаться по городу и окрестностям, сравнивая и выбирая подопытный материал, потому что Егор сразу называет заветный адрес: госпитомник «Столбовая».

И по приезде в это мышиное царство Никита в машине не остаётся, бредёт, след в след, за Егором, со скучающим видом слушает заумную байду двух высоколобеньких.

Специалист, показывающий трансгенных мышек, расхваливает Егору модифицированных сложнейшей и эффективнейшей сывороткой: в ней – гематопоэтические клетки человека, полученные из костного мозга, пуповинной крови, эмбриональной печени. Дорогие, конечно, но зато. Однако Егор предпочитает биомодели с модификацией более важной для его опытов: с улучшенной приживаемостью трансплантов.

И получает желаемое: пятнадцать белоснежных красавцев-самцов, пятнадцать белоснежных красавиц-самок, размещённых в двух клетках-переносках, которые, между прочим, тоже пришлось оплатить.

– Вон сколько всего человеческого в тварей этих закачано, – ворчал Никита, загружая клетки в машину – удивительно, что они ещё не разговаривают!

Егор, осчастливленный покупкой, и довольный тем, что денег осталось ещё и на некоторый запас корма, попросил Никиту подъехать к магазину «Мир корма» и накупил там кучу пакетов с овощными ассорти – семенами луговых трав, проса, овса, пшеницы, травяных гранул, сухих овощей и фруктов. Прихватил с десяток банок с минерально-солевым камнем «Чика» – для укрепления зубок «блондинов» и «блондинок», а также для блага их пищеварительной системы. И понял, куда придётся сливать зарплату на нынешним этапе. Но такая подробность не могла нарушить объявшей его эйфории и сладкой дрожи в ожидании начала испытаний.

Никита помог перетащить в подвал живой груз и коробки-банки, отряхнул джинсы, поглазел с мимолетным любопытством на растревоженных переездом «блондинок», потом на Егора, и сказал на прощанье:

– Ну ты тут поосторожней с мышками, не преврати их по нечаянности в тигров саблезубых, загрызут тебя, и кирдык проекту!

– Таракана тебе в суп за такие шутки! – откликнулся Егор, проводил Никиту до двери, закрыл за ним дверь на здоровенный засов и поспешил к клеткам.

* * *

Он переселил все мышиное племя в вольер, напоил, накормил и дал время оклематься после трясучки переезда и адаптироваться к непривычной пока новой обстановке.

Затем вольер превратился в испытательный полигон.

В «плохишей» мышки превратились быстрей, чем он рассчитывал, и в каждой своей неприглядной ипостаси негодяйствовали, как по-писанному.

Зафиксированные на видео сцены конфликтов и бесчинств в прежнем мирном мышином сообществе, Егор приносил домой – показать Юле. Она смотрела с увлечением эти «ужастики», восклицая по ходу:

– Ой, а вот эта жирнявка – точь-в-точь моя одноклассница – Люська-гадина! Я ж по физкультуре в школе первая была, и на меня все мальчишки западали. А она обзавидовалась, и перед городскими общешкольными соревнованиями кроссовки мои порезала, вот так же подобралась исподтишка. Но я ей потом тоже… И все на моей стороне были, когда ее мамашка пришла права качать: денег требовать, чтобы Люське зуб вставить. А-а-а, вот, ты смотри, какой обормот-жадина: и своё пожрал, и у других отнимает! Вылитый мой сводный братик: вот положит нам мама на тарелки еды – одинаково, как будто на весах взвесила, а ему кажется, что мне больше досталось, так мама отвернётся, и он у меня с тарелки кусок хвать! А мне что – терпеть? Вот мама и начала нас поврозь кормить: сначала его усадит, потом меня.

Каждую неделю Серебровский ездил к Казимирычу и показывал ему сделанные за этот срок видеосъемки, день за днём фиксирующие эффект воздействия «зелья злой феи».

Казимирыч был заметно впечатлён, но все время повторял:

– Темпы бы наярить, темпы!

Это глупое требование злило Серебровского, и он, дергая щекой, отвечал одно и то же: для убедительных и устойчивых результатов нужны неустанные повторы опытов, коррекция эликсиров в зависимости от результатов и побочных эффектов, все это требует времени, которое нельзя уменьшить в приказном порядке.

Казимирыч устало закрывал глаза и настаивал:

– Но ты все же постарайся!

Прошёл почти год, мышей поубавилось: печальный итог баталий, борьбы за власть, за успех самцов у самок или успех самок у «крутых» самцов, – словом, опыты с заражением всевозможными порочными свойствами удались и закрепились.

Теперь предстояло то главное, для чего он столько времени городил весь этот огород: преображение «плохишей» в существа мирные, дружелюбные, исполненные эмпатии, готовые уступать, помогать, оберегать друг друга. Как бы прообраз будущего гармонического сообщества человеков в «черновике». Потому что предстояли ещё более серьёзные испытания на ещё более продвинутых биомоделях – сирийских хомяках, подготовленных и предназначенных для изучения поведенческих реакций. А уж потом, потом, в дымке будущего, – клинические испытания.

Но в одно сырое осеннее утро Серебровский, пересмотрев на видеозаписях, как бесчинствовали на разные лады «плохиши», подошёл к вольеру, где гуманизированный мышиный народец и впрямь превратившийся в «саблезубых», беспощадных особей, да и вживую вёл себя без стыда и совести, произнес небольшую речь перед этой созданной им самим Содомом и Гоморрой:

– Баста, ребята! Простите, что пришлось мне превратить вас в негодников, так похожих на нас, человеков, какими мы были позавчера, вчера и особенно сегодня. Но пора постараться и показать теперь, хотя бы в черновике, с вашей же помощью, каким может стать человек завтрашний, избавив себя от нравственной инвалидности.

И решительно отворил дверцу шкафа, где на полках стояли флаконы с эликсирами Преображения.

Однако «плохиши» упорствовали и сопротивлялись высокой миссии, к которой их понуждал Егор. Он нервничал, менял то концентрацию вещества, то дозы, то сочетание определенного вида корма со снадобьем из флаконов.

Часто наведывался Никита, мол, может, помочь чем по хозяйству? Но тут же просил показать видеозаписи: «Интересно же!». Потом стоял столбом у вольера, – видимо, готовился сделать очередной доносик Казимирычу.

Эти посещения бесили Егора, но как-то раз он попросил торчавшего в подвале без видимых причин Никиту съездить с ним в индийскую лавку: занадобилось прикупить кое-каких травок.

Индиец встретил его по-дружески, быстро отыскал нужное. Никита с любопытством оглядывал лавку и с прищуром рассматривал торговца, когда Егор отсчитывал деньги за покупки.

Когда вышли из лавки, Никита покрутил головой и спросил с искренним недоумением:

– Трава – не дрова, а какие бабки за неё отвалил! Может, от них-то и весь тихоход в процессе? Может, с химией дела бы на ускорение пошли? Химия – это ж современный ход, а травки – дедовское-прадедовское. Не так?

– По-твоему так, а по-моему не Так с большой буквы! Мы по-разному Мир видим. Все неприятности человеческие от нарушенной связи человека с природой. От этого дисбаланса и болезни и катаклизмы, да и жизнь стала стоить дешевле бутылки водки! Восстановить утраченную гармонию химией?! Ты не по адресу! И знаешь что? Не надо меня подгонять: я не лошадь, я – всадник, понятно?

Никита нахохлился, доехали молча, Егор вышел из машины, не попрощавшись.

Признаки перемен в поведении «плохишей» наступали и впрямь медленно: получив дозу эликсира Преображения, они сначала метались и пищали в беспокойстве, потом находились какое-то время в ступоре, видимо, ещё не в силах принять начавшуюся утрату привычных состояний. Преображение давалось с трудом и не всем в одинаковой степени. Егор проводил в подвале весь день – с утра дотемна, спал недолго и беспокойно, перетасовывая в уме все подробности испытаний за день, придумывая новые варианты.

Флаконы с Эликсиром Преображения постепенно пустели. Егор чуть не плакал, не видя существенных изменений в привычках и повадках упрямых тварей.

Но чудо случилось неожиданно, месяца через четыре. Однажды, во время очередного опыта, он насыпал корм не каждой мыши в отдельную плошку, а выложил его кучей посреди вольера, и замерши, наблюдал, как раньше всех к ней были допущены беременные самки, остальное сообщество терпеливо выжидало пока они наедятся и отойдут. Вторая победа была зафиксирована, когда к пораненной в прежних баталиях мышке, другая подтолкнула плошку с десертом – травяными гранулами и кусочками сыра вместо того, чтобы оттолкнуть, отнять и сожрать самой, как это бывало прежде. Лёд тронулся, эликсир начал действовать!

Когда Егор показывал эти видеозаписи Юле, она расцветала и кричала в восхищении:

– Ты колдун и волшебник, Гарик! Париж уже наш, да?

И расцеловывала его, чуть морщась от подвального запаха.

Серебровский ликовал и уже поторапливал сам себя. Его главной заботой стали теперь существенные и неизбежные траты на покупку сирийских хомяков.

Именно они – лучшие биомодели для проверки устойчивости новых норм поведения под воздействием эликсира Преображения.

Серебровский был доволен, что Никита перестал ему докучать: посещения его прекратились. Он сам отвёз, когда счёл нужным, видеоролики и подробный отчёт о последних испытаниях Казимирычу и надеялся, что на этот раз тот все же раскошелится, оценив и достижения и перспективы.

* * *

Казимирыч встретил его с видом озабоченным, непрерывные телефонные звонки в офисе мешали даже начать разговор. В конце концов после одного, видимо, особо важного звонка, Казимирыч быстрым шёпотом сказал:

– Лады! Все посмотрю и наберу тебя, ну, через день-два.

Кивнул, прощаясь, и Егор вышел, задетый: шеф просто отшил его! Он уже знал за ним эту привычку: «ставить на место» человека, чтобы он не набивал себе слишком высокую цену, даже если этот человек на самом деле был для него важен, но при этом от него зависим.

Егора кольнуло, но он успокоил себя, подумав, что, возможно, Казимирыч за эти дни пошарит по своим финансовым сусекам и найдёт-таки там необходимую сумму для следующего, предпоследнего цикла исследований.

Звонка пришлось ждать неделю. И когда Казимирыч позвонил, он опять звучал озабоченно, разговор был кратким:

– Надо серьёзно поговорить. Пришлю за тобой Никиту.

Егор не знал, что и думать: радостного одобрения в тоне Казимирыча он не уловил.

Войдя в кабинет, он посмотрел на шефа с тревогой. Тот сидел в своём удобном рабочем кресле, как всегда, вальяжный, с аккуратной стрижкой полуседых волос, в дорогой рубашке и неизменном кожаном жилете, возвышаясь над широким столом, который отделял его от Серебровского.

Он предложил Егору сесть, приподнялся, перегнулся через столешницу, протягивая руку для пожатья, улыбнулся, но как-то натянуто. Откинулся в кресло, глубоко вздохнул и заговорил с неожиданной для Серебровского задушевностью:

– Послушай, Егор. Таких специалистов, как ты, у меня, если честно, не было и нет – талантливых, с идеями и упорством, именно что настоящего учёного. Я наблюдаю за тобой давно. И последний твой отчёт впечатляет. Очень! Ты на пороге замечательного открытия. Но я должен сообщить тебе неприятную новость. Прими ее по-мужски, без трагедий, лады? Ты задержался на этом своём пороге. Эликсиры Преображения уже созданы другим, английским фармакологом, запатентованы и готовы занять полки в аптеках. Нам предложила их одна известная британская фирма. И ты пойми, бизнес есть бизнес, Егор, ничего личного! Тебе ещё пахать и пахать, а у них уже все готово и в ажуре. Я принял их предложение. Представляю, как тебе досадно, обидно, но кто не успел, тот опоздал! Твои исследования придётся прекратить. Возвращайся в лабораторию, к прежней работе, зарплату тебе повышу. Господи, да что с тобой?!

Побледневший Егор хватал ртом воздух, не в силах выговорить ни слова.

– Никита, вызывай скорую! – закричал Казимирыч. – Какой нежный оказался, не ожидал!

В кабинете, который, с каждым словом Казимирыча все заметней превращался в эшафот, присутствовал, сидя в уголке, на отлёте, Никита, нашаривая что-то в своём телефоне.

Видимо, Казимирычу было все же неловко или даже немного боязно оглашать приговор, оставшись наедине с жертвой сложившихся обстоятельств. И неизменный помощник, действительно, пригодился и на этот раз, когда пришлось и скорую вызвать и помочь врачу перетащить Егора на диван, чтобы сделать ему укол, а через час, оклемавшегося, поддерживая под руку, вывести из кабинета и довести до припаркованной невдалеке от офиса Хонды. Все это время Егор молчал, словно речи лишился. Страдальческое выражение лица, неустойчивость движений: он выглядел постаревшим и больным.

Никита, заполнял неизвестно что сулящее молчание громким бормотанием: «Это ж, понимаешь, такое дело – бизнес. То выиграешь, то проиграешь, то вообще со свету сживут. Но ты не переживай, ещё чего придумаешь – это ж как фишка ляжет. Только прыткость нужна! Видишь шанс – не разевай варежку!

Щас приедешь домой, Юля-красавица встретит-утешит».

Но Егор зажмурился и глухо назвал адрес отца.

Никита удивился, но повёз, куда было сказано, довел до двери и сам нажал кнопку звонка. Отец открыл дверь и перехватил пошатнувшегося Егора.

* * *

Отец после смерти жены – матери Егора, не женился, хотя женщина у него была – хирургическая сестра, его постоянная ассистентка. Но жили они поврозь, только все выходные и праздники он проводил с ней и у неё. Для неё он был бог, царь и герой, она со всем мирилась.

Егор был благодарен отцу, что в их доме было все, как при маме: ничего не передвинуто, старая мебель на месте, те же шторы, та же люстра, мамин портрет в гостиной.

В эту субботу отец остался дома как чувствовал.

Увидев в дверях Егора, его бледное, с застывшей гримасой боли, лицо и покрасневшие глаза, встревоженный его заторможенными движениями, он помог сыну раздеться: как в детстве выпростал из куртки, посадил на низкую табуреточку в прихожей и снял ботинки. Проводил, крепко обхватив рукой за плечи, в гостиную, усадил на лавсит – диванчик на двоих. Расстегнул рубашку, приложил ухо к груди, послушал сердце. Потом принёс горячего сладкого чая с лимоном в стакане, вправленном в дедовский металлический подстаканник с удобной резной ручкой. Сел рядом – бедро к бедру, провёл рукой по густым, всклоченным волосам Егора, начал осторожно расспрашивать:

– Что случилось-то! Мышки погибли?

– Нет, погиб я. – сипло выдавил Егор. – Почти в шаге-двух от победы. Ведь все получилось на самом деле. И тут вдруг такая подстава… Я понять не могу, как такое случилось?

Спотыкающимися словами Егор рассказал отцу о своей нежданной беде.

– Может, эта мразь, по имени Альберт Казимирович, слила мои отчёты за бугор, там ведь все, c подробностями.

– Охолонь, Егор! Казимирыч, пойми, не учёный, он – бизнесмен и притом ловкий, разворотливый, хитро… пый. Скорей всего, он давно узнал, может, из журналов медицинских, а скорей, из Интернета, что в Англии ведутся сходные разработки, и стал следить за марафоном вашим: кто первый добежит – ты или этот, забугорный.

– Но как тот, забугорный, мог до то же самого допетрить! Как будто из моей черепушки выкрал!

– Ну, что тебе сказать? Антропологи и то до причины таких совпадений не докопались. Только признали, что они случались в разные времена и название им присвоили «мультиплы». Так что твой случай – не уникальный на самом деле. Могу вспомнить навскидку: хлороформ, например, имеет трёх авторов – Субейран, Либих, Гутрей – все спроворили независимо друг от друга. Или вот талиум-Крукс и Лани – тоже порознь.

Да сам вспомни: пятна на солнце обнаружил Галилей в Италии, Шейнер в Германии, а Фабрициус в Голландии. Я не специалист по таким мистическим явлениям, но можно предположить, что неведомо как и почему, появляются время от времени, какие-то комбинационные поля творческих фантазий и притом одновременно на разных континентах и даже в разных культурах… Придётся пережить, тебе, Егорушка, эту твою неудачу. Не хочу сыпать соль на раны, но я, прости, не в силах поверить в высокую миссию этих твоих эликсиров, а вернее, в сверхутопическую идею освободить человечество от пороков! Как?! На самом деле все дорожат своими пороками и добровольно переделать себя не дадут. И что предполагается – насильственные акты?

Продолжить чтение