Читать онлайн Другая жизнь бесплатно

Предисловие

Жизнь. До безумья коротка! Когда узнал?

Да в тот момент, когда уж поздно.

И ложь перед самим собой, что, мол, не ведал.

Так для чего мы здесь?

Но прежде чем найти ответ, мы путь проходим. У каждого он свой. Яркий или трагичный, насыщенный событиями или пустой – с бесконечным «днем сурка». Если получается, мы творим свою историю, а можем плыть по ее течению, покоряясь неизбежности судьбы. Но по странному стечению обстоятельств в нашей жизни происходят такие события, которые, скорее, могли случиться где угодно или с кем угодно, но «только не со мной» – вот самое точное им определение. Случается: один кто-то выжил из упавшего самолета, или страшная эпидемия, все лежат, не дышат, и опять – один пошел, глазами только хлопнув. Но этот «он», конечно же, – не «я». Мы чаще те – в статистике. Родился, пожил, и если было чем, то поделился с внуком. И хорошо, что перед смертью сделал это, а большинству и нечего сказать.

Но сейчас мы в самом начале событий, произошедших именно со мной. Перематываю кадры из прошлого и радуюсь в первую очередь тому, что есть свободное время и этими воспоминаниями можно неспешно насладиться, а не проносятся они стремглав, в последнюю секунду жизни.

Глава 1. Воспоминания как диафильм

Старые, почти забытые «слайды» – моменты, врезавшиеся в память. Иногда в красках с оживающими картинками, иногда всего один кадр, долго крутящийся в голове, и ты мучительно пытаешься вспомнить все, что с ним связано: забытые лица, яркие впечатления, эмоции… Плохое это событие или хорошее – не имеет значения. Если врезалось в память, значит, важно. Ведь помним мы лишь миг и то, если нашли в своем плотном графике для этого время, а десятки лет нашей жизни просто стерты, как и не было их никогда. Вспоминаются события не по хронологии, а, наверное, по важности, необычности или яркости. И первое, пришедшее из памяти событие, как ни странно, это сон. В моей истории именно сны, а точнее, всего два, являлись предвестником ключевых жизненных событий.

И вот один, он снился мне в детстве, каждый год, с завидным постоянством. Всегда настолько реалистичен, что уже с первых моментов я всегда узнавал в нем каждую, даже очень мелкую деталь:

«Покрытая льдом бухта моря, с серыми скалистыми берегами и елями, опускающимися лапами к самой земле. Я, с каким-то даже маниакальным стремлением, бурю лунку во льду и опускаю туда зимние снасти. Рыбы нет, и новая борьба со льдом, и опять надежда поймать, и все новые и новые лунки. Понимание, что это тяжелая работа, а вовсе не удовольствие, не покидает с самого начала. Но мой труд вознагражден! Я поймал!

Вытаскиваю рыбу одну за другой, ее уже становится невероятно много на льду, но останавливаться я не собираюсь. Радость от улова сменяется чувством ненасытности. Продолжаю, пока не вижу, что лед под тяжестью рыбы начинает трещать и лопаться. Теперь испытываю только страх. Остаться возле улова – значит погибнуть, и я бегу, спотыкаюсь, падаю, ноги проскальзывают, но я, прикладывая усилия, отстраняюсь от надвигающейся опасности. Почти задыхаясь, я все-таки добегаю до берега. Быстро оглядевшись, замечаю тропу с каменными ступенями, ведущими по склону вверх, и сразу устремляюсь к ней. Оглядываюсь назад и понимаю, что стихия бушует уже далеко позади, здесь же тишина и покой. Вижу человека, стоящего ко мне спиной, и иду к нему. Дойти не успеваю. Пробуждение».

Всегда одно начало и один конец. Сюжет, где только я – это я, а остальное нереально. И зимой я рыбу никогда не ловил, и бухту такую не видел, да и тропу вдоль скалы встречать не доводилось. Вопрос, было ли это в прошлом, точно не стоял. Момент из будущего? Скрытое желание или, может, предупреждение? Уж лучше бы, например, клад снился, как в счастливой сказке, лежит, мол, «деньга» там-то и там-то, ждет тебя, или, скажем, гениальная «таблица» приснилась бы с большей пользой… Ну да ладно, уж как есть, это же все-таки мой сон, а не Менделеева. Забегая вперед, так скажем, приоткрывая завесу всей истории, к этому сну я обязательно вернусь, но гораздо позже и совсем при других обстоятельствах.

Сейчас же опять кручу калейдоскоп воспоминаний, уже осознанно восстанавливая хронологию событий, приближаясь к началу своей истории. Конечно, положа руку на сердце, можно было бы перейти сразу к интригующему моменту убийства Кеннеди и встрече с инопланетянином на безымянной планете, но торопиться не стоит, а значит, все по порядку, и на подходе краткий миг советского детства.

Закрыл глаза, и сразу череда сентиментальных картинок… Мне, наверное, лет шесть. Бесконечная беготня большой компанией ребят по частному сектору, среди маленьких домов, кривых улочек, утопающих в зелени, ярких ароматах и свежести густых садов. Малина, смородина, яблоки, груши, абрикосы, клубника… Сходит одно, поспевает другое. И мы – ни минуты на месте. Походы, приключения и, конечно, незабываемые детские «сражения», навеянные просмотром рыцарских фильмов. Эти «битвы» на «дрынах» из сорняка, наверное, самое любимое наше занятие. При сильных ударах импровизированные мечи разлетались вдребезги с сочными брызгами и ошметками кожуры. Отдельной радостью была подготовка к этим сражениям: мастерить щиты из больших кастрюльных крышек, разукрашивать их боевыми узорами и, конечно, добывать возле болота самые крупные сорняки и стараться сберечь их до «сражения». И шлем, сделанный из горшка, изнутри набитый ватой, как обязательный атрибут средневекового рыцаря.

Сразу новый кадр: зима, снега до окон вторых этажей, крутые, накатанные до блеска горки, постоянно летящие во все стороны снежки, только успевай уклоняться, огромные крепости с множеством входов и даже небольшие тоннели в сугробах. Прилипший к соседской металлической калитке язык – и слезы любопытного малыша от страха, что так и буду стоять здесь до весны. Санки, спина отца, он тащит лямки, мои ноги в черных валенках, варежки на резинке волочатся рядом, как маленькие собачки на веревке.

Еще кручу воспоминаний колесо. И вижу детский сад. Все сидят за столиками в трусах и майках, мусолят кашу. А после – рядами стоящие раскладушки со спящими детьми и точно, как тогда казалось, невероятно долгий, «тихий час». И праздник помню. Толстая тетя играет на пианино и громко поет. Родители большой толпой стоят в углу зала, а мы бегаем с куклами в руках наперегонки, рассаживая их по стульям. Главное – обогнать мальчика, бегущего рядом, чтобы мама тобой гордилась. Следующий кадр: солнечное утро, просыпаюсь на кресле-кровати, моем уютном лежбище. Завтрак – хлеб с вареньем. Сборы родителей на работу. Потом автобус битком, все сильно толкаются. Смотреть на дорогу мешает поручень – когда я вырасту, будет точно удобнее, но сейчас, держась за него двумя руками, я просто подпрыгиваю, выхватывая картинки за окном.

Новый яркий момент. Точно семь лет. Иду в школу с новым ранцем, он синий с большими красными буквами. Костюм с нашивкой на плече и натертые до блеска черные туфли. Учебный класс с нарядными детьми, волнение от первых вопросов учителя и радость до красных щек, если ответил правильно. Отдельным каскадом из памяти идут выходные. Песни за большим столом, поют все, и даже дед хрипой вытягивает куплеты сначала про коня, а потом и про дивчину, что парня полюбила. Еще воспоминание: побег из дома, весь день на речке. Это, наверное, мой первый взрослый поступок, раз он врезался в память. Яркая вспышка. Поездка на море с мамой. Мелькание за окном, огромный мир нового. Бесконечные зелено-желтые поля из окна поезда. Но как ни старался, самого моря в памяти нет, помню только машинку с большой антенной, и мы с мамой движемся по кругу, а в нас врезаются другие такие же. Люди в них смеются, а я плачу: «Гады, не трогайте нашу». Обратный путь, в вагоне, большой таз винограда, сладкого невероятно.

Лет около двенадцати. Тяжело определять возраст по моментам из памяти, к ним ведь календарь не прилагается. Даже сейчас, спустя годы, меняется цвет воспоминаний. До этого он был как будто голубой и желтый, а теперь все ближе к серому, что ли. Родителям зарплату перестали платить, мама часто по ночам плачет на кухне. Все кричат «перестройка», и никто не знает, что будет дальше. Я тоже напуган общей суетой и витающим в воздухе напряжением. Нет в памяти четких отрывков реальности, сплошное месиво серости и тревоги. Помню точно период каждодневных страшных снов, бессвязных, разрозненных событий, но утреннее пробуждение и только осадок горечи. Но был один, и ужасы ушли – как к «бабушке сводили». Его запомнил хорошо. Зал, темный и большой, невнятный свет. Взгляд выхватывает край стены напротив меня, от тишины звенит в ушах, и кажется, что пола нет, настолько он черен. Боюсь пошевелиться и дышать. В руках предмет, напоминает гладкий крупный камень, на ощупь невероятно холодный и абсолютно черный. В моих светлых ладошках он кажется скорее частью темного мира, окружающего меня, чем каким-то отдельным предметом. Окутывающий страх, я говорю сначала про себя, потом уж вслух, моля о помощи: «Пожалуйста, не надо». И вдруг на кончике предмет тот загорелся. Огонек стал очень ярок, а чернота ушла, открыв и стены белые, и пол. Картины расписные вокруг, красиво все невероятно. На душе тепло и радостно, что нет больше этой тьмы и страха нет. Опускаю взгляд на руки, при свете тот предмет – свеча. Только цвет не поменялся, на черном теле яркий свет. Как будто тут союз добра и зла. Я очень тихо говорю: «Хочу домой». И сразу просыпаюсь.

И помню, как утром маме рассказал про то, что есть свеча и место, где каждый может для себя желание загадывать, улыбающиеся мамины глаза напротив: «Черных свечей не бывает, сынок, и нужно трудиться, чтобы было все без сказок и желаний, а на чудо пусть рассчитывают только лодыри».

Обидно, ну и ладно.

Я постарше. Уже более осознанные воспоминания с окружающими их событиями. Мне около тринадцати. По времени – это разгар «демократических перемен». Деньги в центре всех воспоминаний, точнее, их катастрофическая нехватка. Наука теперь никому не нужна, и родители из ведущих инженеров исследовательского института постепенно превращались в ненужные «винтики» сломанного производственного колеса. Помню момент: худо-бедно выплатили часть зарплаты за прошлый год, но, сидя за общим столом, я не видел их радости. Непонятное, постоянно звучащее слово «инфляция» отражалось на лицах родителей печальной гримасой. Еще близкие по времени события. Зима, мы в комнате, свет выключен в половине района, горит маленькая свечка в стеклянной банке. Главная новость: у отца и мамы больше нет работы. Все в страхе за будущее.

Следующий яркий фрагмент. Получаем в городской администрации бумажки с гербом и крупной надписью – «ПРИВАТИЗАЦИОННЫЙ ЧЕК»… Никто толком не знает, что с этим «ваучером» делать. А по телевизору на всех каналах:

– Все хорошо! Несите их нам! В «Хоппер, Бизон, Резон…»

Постоянная реклама с веселыми песнями и частушками – как подборка праздничных передач. Только спустя годы люди поняли, что в каждой такой бумаге был кусок страны. А тогда мои родители сильно расстроились, что не смогли удачно распорядиться ваучерами, как это сделали соседи, обменяв их на сахар.

А дальше – череда воспоминаний, наверное, уже взрослого человека: «Взрослеем мы тогда, когда для детства места больше нет».

Сборы мамы в Москву. У нее новая профессия, она челнок. Действительность перемолола двадцать лет успешной карьеры и заставила приспосабливаться. Клетчатые сумки, наставления, проводы и невероятные волнения. Мое утро теперь начинается в пять каждый день, тачка на двух старых, полуспущенных колесах, помогаю возить вещи на рынок. Помню отца сварщиком, шабашит на стройке, одетый в робу. Вечером – часто с ним принеси-подай-подержи, хочу быть чем-то полезен. Днем школа, иногда засыпаю на последней парте от усталости. Редкие кадры: разговор на стройке – прошу отца научить меня «варить», отказывает: ни к чему, мол, тебе профессия и работа, где нищенская плата, учись лучше. Школьных воспоминаний немного, ближе, наверное, к старшим классам, да и те расплывчатые: частые драки на переменах, полдня в спортзале, вино на дискотеке, скорее, все фоном мелькает.

Вот уже и близко начало самой истории. Не выстроив предварительную хронологию, трудно понять, как менялся мир вокруг для одного маленького человека. Как счастливое детство в великой стране за несколько лет превратилось в жестокое и тяжелое настоящее.

Последние воспоминания. Мне семнадцать. Надежда поступить в институт и дальше учиться. На вступительный экзамен провожает вся семья. Мама обнимает с напутствием: «Люблю тебя, сынок, ты не волнуйся и, главное, сдай, иначе армия… Как Лешка, Танькин сын, в горячую точку попал, так она уже полгода, пока он там, слезы каждый день льет, седая вся стала, да ты и сам все знаешь». Отец толкает речь: «Выбейся в люди! Покажи им там всем!» И вот я уже с надеждой шагаю в институт.

Но следующий момент – не в тумане, а словно пять минут назад. Помню до мелочей, до капли пота у виска, до листика тетради, унесенного порывом ветра из окна. Все происходит во время вступительного экзамена по истории. Передо мной отвечает парень, явно мажор: годы восстания, фамилии вождей пролетариата и дополнительный вопрос об оружии революции; с подсказкой называет маузер. Хотя подошли бы и наган, и винтовка Мосина. Наверное, была задача, чтоб хоть что-то вспомнил. Преподаватель громко:

– «Пять»! Свободен. Следующий.

Я начинаю отвечать: билет про декабристов, обрывают на полуслове, и дальше идет целенаправленный «завал». Цитаты переписки, подробности биографий, даты казней. Все до момента отсутствия ответа, снисхождение в глазах преподавателя, и резкий тон председателя приемной комиссии:

– В этот раз, парень, не судьба, пробуй на другой год…

Вот и «промотал» в памяти до нужного момента семнадцать лет жизни. Здесь, так сказать, отправной перрон моей истории. Она, конечно, могла начаться с полета графина с водой в голову председателя, но это были только мысли. Вышел молча. Дверью не хлопал.

Нет сил, нет больше жизни, пустота вокруг. Иду прочь. Без мыслей. Хотя нет, одна стучит в висках – желанье умереть, точнее, не жить. И льются слезы, кричу я в пустоту:

– За что?!

Подвел семью, подвел себя, конец всему. И ноги несут меня без остановки. Единственное облегчение, что все скоро закончится. Взгляд сквозь предметы. Нет фокуса. Нет реальности. Усталость от бессонных ночей, напряжения и напрасных надежд.

Хочу умереть, хватит, нет больше сил. Но как мне это сделать? Оглядываюсь по сторонам, не понимаю, где я. Незнакомый район, многоэтажные дома, так похожие один на другой, сплошной ряд безликих каменных нагромождений. Вижу проулок, витрина магазина с пустыми полками надраена до блеска. Именно этот блеск бросается в глаза. Прохожу мимо, впереди небольшой рынок. Палатки, прилавки, торговцы собирают свой нехитрый скарб, в конце площади видны купола небольшой церкви. Подхожу к миловидной старушке спросить, где я нахожусь. Почему-то в голову приходит мысль, что я очень люблю воду, речку, плавать, и если уходить из жизни, то лучше на дно. И вместо вопроса, где я, спрашиваю, как пройти к реке. Старушка заглядывает мне в глаза и отвечает почти заговорщическим шепотом:

– Рано тебе к реке, внучек, но отговаривать не буду, не моя это доля, прошу только, свечку сначала поставь, а то негоже важные дела решать, в церковь не зайдя.

Путаница в голове. Почему негоже? Что за слово-то такое. Ладно, мимо, без разницы. Но слова бабули посеяли сомнение. Да, наверное, правильно все же сначала зайти в церковь. Прошу продать мне свечу и достаю из кармана все деньги, которые дала мама, чтобы купить чего-нибудь вкусного, экзамен отметить. Мне они теперь ни к чему. Старушка долго копается в уже сложенных коробках и передает мне сверток в пергаментной бумаге, а деньги брать отказывается. Сам кладу их на прилавок, не нужны мне – решил же:

– Спасибо вам.

И бреду в сторону церкви. Внизу река, она медленно течет, обвивая сваи моста. Странно как-то даже, почему я не заметил ее до встречи с бабулей? Уже не важно. Делаю два шага к реке, но теперь как будто что-то тянет меня в другую сторону…

– Хорошо! – решил я пообщаться с виртуальной преградой. – Сказал – зайду, значит, зайду.

Направляясь к церкви, представлял, что вход в нее, по обыкновению, будет сразу, но, подойдя, я оказался в большом дворе. Увидев недалеко монашку или послушницу (уж простят меня за неточность сведущие люди), уверенным шагом знающего, что делать, человека подошел к ней.

– Здравствуйте, мне свечку где можно поставить?

Ее ответ ввел меня в ступор:

– Тебе для чего ставить?

А действительно, для чего? Перед смертью помолиться. Нет, не хочу отговоров и советов, не хочу никому про свою жизнь рассказывать, устал. И говорю первое, что приходит на ум:

– Желание загадать хочу.

Видимо, ответ ее устроил, она, кивнув головой, позвала за собой и, зайдя вместе со мной в церковь, указала на икону в самом дальнем углу:

– Иди, там можно поставить. – И, показав на нужную, по ее мнению, икону, удалилась. Сказав «спасибо», я побрел в указанное мне место. Возле подсвечника, развернув сверток, я вскрикнул и, как мне показалось, перестал дышать: на меня, завораживая восковым блеском, смотрела черная свеча из моего старого детского сна. Она не была такой же холодной, как тогда, но цвет ее был почти нереален. Я забыл все и сразу. В горле – ком, по спине – холодный пот, и мысли – невероятным круговоротом. В тот миг мозг еще не ощущал подвоха или иллюзорности происходящего, была только эйфория от надежды, вспыхнувшей в моей, уже простившейся с жизнью, голове. Сон, приснившийся мне много лет назад, возник в памяти резким, ярким пятном. Все до мельчайших подробностей пронеслось передо мной за эти несколько секунд. Начал дышать, но легче от переполняющих меня эмоций не становилось: сердце билось, как горошина внутри стеклянной банки, звонко отскакивая от стенок, а дыхание было, как после марафона в режиме спринтера. Надежда на чудо! Вот что заполнило меня всего и зазвучало внутри громкими фанфарами. А вдруг! А может, ух – и все решится, и все произойдет, все будет, как надо, ведь есть же, в конце концов, чудеса на свете. Правда, сам я их никогда раньше не видел, но ведь пишут про них в книгах постоянно. У меня начала кружиться голова, как после карусели, а хоровод моих мыслей становился все быстрее и быстрее. Но прошло всего мгновение, и вот уже тошнотворные сомнения в том, что этого всего не может быть, стали бить огромной кувалдой по хрупкой оболочке едва зародившейся надежды:

– Парень, очнись! Ты же реалист! Как был, так и останешься на дне.

Но надежда, как ни странно, все-таки успела окрепнуть в моей голове.

Что загадаю, то и будет! Мне повезло! Как никому! Как и должно быть, по справедливости, я же старался. Так, для начала надо успокоиться, приказал я себе, переводя дыхание и замедляя поток проносящихся мыслей, а то так и удар хватит. Тогда я уж точно не узнаю, повезло мне или это только мои пустые мечты. Глубоко вдохнув и задержав дыхание, я стал медленно выдыхать, приходя в себя. Мысли перешли в более или менее равномерный бег. И я подумал, что пора взвесить все в сухом остатке. Первое и, наверное, самое главное – я вообще ничего не потеряю, если попробую исполнить замысел, ведь для этого у меня все есть. Церковь, свеча, мечта… Только как ее определить, как выразить словами? Но вопрос этот казался мне не таким уж сложным. Язык у меня всегда был подвешен. В школе мои прения с учителем литературы о задумке писателя могли затянуться на целый урок. Всем нравилось слушать, а мне, наоборот, нравилось что-нибудь рассказывать. Значит, сформулировать желание я смогу. Насторожило другое: как идти домой, если все же чуда не будет? Если мой детский сон был всего лишь сном, а свеча – простым совпадением. Мысль о потере жизни после появления столь огромной, почти космической надежды напугала и уже не казалась такой правильной и единственно верной. Отогнав сомнения, я решил сосредоточиться на формулировке желания: «Так чего же я хочу?»

Я точно хочу быть богатым! Но насколько богатым? Ведь мне надо просить что-то конкретное, а вдруг тот, кто исполнит мое желание, не знает, что такое, например, рубли? А даже если и знает, то как я их понесу или повезу? Вдруг все случится прямо сейчас, и я окажусь в чужом районе с кучей денег? Да меня просто ограбят, и все мое чудо закончится, не начавшись. Можно, конечно, попросить ценные вещи, но их будет много, не список же диктовать. Может, загадать дом, не старый деревянный, как наш, продуваемый всеми ветрами, а новый, каменный, но тогда как объяснить соседям его появление? Да и легче жить нам в новом доме вряд ли станет. Попросить машину? Так и водить я не умею, а вдруг это желание без документов исполнится? Так что мысли о машине я тоже выкинул из головы. Попросить хорошую работу? Так я же ничего не умею, и меня сразу выгонят, разобравшись в моей некомпетентности. Загадать поступление в институт? Так экзамен уже прошел. И мне стало так грустно и тоскливо от того, что, даже имея призрачный шанс на исполнение желания, я не знал, что мне загадать. Перебрав еще массу дебильных вариантов вроде секретного самолета или ядерной ракеты, которые, по сюжету из недавно увиденного фильма, можно выгодно продать, я начал слегка паниковать. Не добавляло оптимизма в сложившейся ситуации и отсутствие прихожан в церкви, и я, конечно же, понятия не имел, до какого времени работает сей Божий храм. Да и в церкви я, если честно, был всего несколько раз, поэтому чувствовал себя не в своей тарелке. Но сейчас у меня было очень важное дело, и это меняло все. Я наморщил лоб и попытался сконцентрироваться на своей задаче. Сразу вспомнилась с таким трудом дающаяся в последние годы геометрия. И это оказалось весьма кстати. Большинство трудных задач в этой науке решалось от противного, и я стал действовать подобным образом. Взял за аксиому, что нерешаемых задач нет и рано или поздно они все решаются, нужны только время и максимум усилий. Все мои проблемы и проблемы семьи, как мне казалось на тот момент, сводились к одному – отсутствию денег. Но так как я выяснил пятью минутами ранее, что деньги загадывать нельзя, то, может, попросить большой алмаз и, как вор из детектива, унести его, как получится? Ситуация показалась мне сначала комичной, а потом и утопичной. Кому я его продам, за всю свою жизнь я не видел ни одного живого торговца алмазами. Чувство, что время подходит, а решения по-прежнему нет, стало давить. Я начал перебирать в голове всевозможные другие ценности, и неожиданно всплыли ваучеры, так неудачно вложенные моей семьей. Но вспомнить, действуют они еще или нет, не получилось. Жаль, что свеча не попала ко мне перед началом приватизации. Но после сожаления пришла другая мысль: ведь эти «бумажки» у нас уже были, и теперь нужно только сказать папе с мамой, как они важны, и посоветовать вложить их в выгодное дело. А заодно попросить отца не тянуть с покупкой машины, на которую копили почти восемь лет, но при бешеной инфляции во время перестройки смогли на эти деньги купить только сварочный аппарат и металлические трубы. Да и маму надо бы предупредить, чтобы не ездила 17 января за товаром на рынок в Москву, когда у нее при выходе из метро вытащили все деньги. И подсказать, чтоб лучше жвачек купила, чем вещи. Как поступил наш сосед, который в 20 раз их наценил и за год разбогател до немыслимых по тем временам размеров, развозя их по киоскам в мешке. Правда, его в позапрошлом году застрелили рэкетиры, но разбогатеть-то он успел!

И тут все сошлось! Вот оно, решение! Вот желание! Все, что только нужно, – это оказаться перед началом событий, зная точно, что будет впереди. Информация всегда правила миром. Как же теперь выразить желаемое словами? Да проще надо. Наверное, вот так: «Хочу в прошлое» – и все. Зажигаю от догорающей лампады свечу, закрываю глаза и произношу про себя свое желание, потом открываю и, всматриваясь в лик святого на стене, громко повторяю вслух для верности. Потом медленно, с особой осторожностью и с каким-то благоговейным трепетом, ставлю свечу. Все. Теперь или пан, или пропал. Страшно, аж зубы сводит, даже кажется, что слегка трясет, как при первых признаках гриппа, и ноги немного подкашиваются. Вышел, стою на порожках. И что? А ничего! Все впустую! Хотя чего я ждал? Выйду из храма, и меня, как на ракете, – ввысь, только не в космос, а по загаданному адресу во времени. Или еще круче: как супермену с места улететь так, чтоб волосы развевались. Но чудес нет! А я-то губы раскатал. И что теперь мне со всем этим делать? Мысли о проваленном экзамене и нежелании жить снова попытались проникнуть в голову, но им еще мешали это сделать остатки надежды.

Может, не сразу желание действует и необходимо время для его осуществления? А счеты с жизнью я успею свести в любой момент. Сейчас нужно вернуться домой и соврать, например, про перенос экзамена на несколько дней в связи с большим количеством абитуриентов. Я огляделся по сторонам. Напротив – пустой рынок, уже стемнело. Выходит, что в церкви я пробыл не меньше трех-четырех часов, так как экзамен для меня закончился примерно в одиннадцать. Ага, а вот и проулок, и знакомый магазин вдалеке, оттуда я пришел, значит, возвращаться тоже туда, и уже быстрым шагом направился в его сторону. Совсем не хотелось встречать ночь в незнакомом районе. Проходя мимо витрины, я обратил внимание, что полки были заставлены разной продукцией, и подумал, зачем к вечеру витрину заполнять? Выйти в знакомые места быстро не получилось, хотя я перешел почти на бег. Вокруг становилось все темнее и темнее. Навстречу иногда шли редкие прохожие, но останавливаться и говорить с ними мне точно не хотелось. Было такое чувство, что случайный разговор с незнакомым человеком может спугнуть или навредить моей возможной удаче. На поворотах я старался придерживаться разных сторон, выводя условную прямую для своего движения, чтобы, по возможности, избежать хождения по кругу. Но когда я через полчаса вышел к знакомой церкви, и слева все так же текла река, но теперь при свете луны, то паника захлестнула меня с новой силой. И я побежал во весь дух, почти в темноте, не разбирая дороги, спотыкаясь, падая, сбивая колени и локти. Боль я не чувствовал, в голове был только страх. Прохожие на улицах не попадались. Я потерял счет времени, дыхание от бега сбилось настолько, что я стал задыхаться. От неимоверных усилий ноги гудели и были почти ватными, но останавливаться нельзя, казалось, остановись – и все, конец. Надо бежать, пока есть хоть капля сил! В голове сумбур, единственная отчетливая мысль: «Нужно добежать до дома и увидеть маму». Я знал, что она ждет и от тревоги не находит себе места, а может, уже вышла на мои поиски. Все остальное отошло на задний план, все переживания и тревоги, только бы мама за меня не волновалась, она меня любит и примет любого, даже неудачника. А хуже всего, что она может не пережить, если я вдруг не вернусь. Эта мысль придала мне новые силы, и я рванул еще быстрее… Следующее событие – как в тумане. То ли из-за стресса, то ли от усталости я, скорее, слегка почувствовал, чем реально ощутил, что прорвался сквозь мешающий мне до этого невидимый барьер. Только что все вокруг было чужое и незнакомое, и вот я уже выскакиваю на свою родную улицу, свернув за очередной поворот. В голове по-прежнему лишь одно: «Мама, я уже близко!»

Удивляться произошедшему не было сил, была только переполняющая душу радость, что все позади. Я мучительно долго не мог открыть дверь, не попадая ключом в замочную скважину. Ноги ходили ходуном от напряжения, а руки тряслись так, что ключ пришлось вставлять двумя руками. В прихожей в верхней одежде стояла мама:

– Где ты был? Я два часа хожу по улицам, отец еще не вернулся, тоже тебя ищет.

Не могу произнести ни слова. Обнимаю, слезы сами катятся из глаз, и только получается шептать:

– Все позади, все теперь будет хорошо. – Краем глаза вижу мамины слезы. – Мама, не плачь, я дома, все в порядке.

– Ладно, – уже снисходительным и таким родным и ласковым голосом, вытирая слезы рукавом, произнесла мама. – Пошли ужинать, сынок. Как экзамен?

– Хорошо вроде, – ответил я на ходу, направляясь в ванную. – Завтра результаты вывесят на доске, утром посмотрю, но, не загадывая, должно быть все очень хорошо!

Пока мыл руки и смывал кровь с коленок, вернулся отец и начал кричать уже с порога. Шепот мамы, и сразу возмущения на тон ниже, затем тихое бурчание, и я понял – можно выходить.

– Привет, пап. Извини. Экзамен сдал хорошо, гуляли с ребятами, потом чуть заблудился, отстав от них, за временем не уследил и долго шел пешком до дома, – выпалил я на одном дыхании, и прозвучало все это вроде бы весьма убедительно.

– Больше так не поступай, – буркнул отец. – Мы за тебя сильно волновались.

– Хорошо. – Я опустил голову в знак примирения. – Не буду.

– Так к столу, все уже остывает, – из кухни раздался голос мамы, в нужный момент вмешавшейся в повисшую паузу.

Смолотив все, что было на тарелке, я пожелал всем спокойной ночи и отправился спать. Голова полна разных мыслей и переживаний. Это был, наверное, самый длинный день в моей жизни, и мне казалось, что от волнения я вообще не смогу заснуть. Но отрубился сразу, как только опустил голову на подушку.

Глава 2. Пробуждение

Проснулся я оттого, что кто-то шевелится у меня в ногах. Продрав глаза, увидел черно-белый меховой комок, мостящийся с края кровати, и привычным движением столкнул блохастого пса на пол. Он громко брякнулся, недовольно поскулив, и побрел на кухню, не предпринимая попыток залезть обратно. Давно он так не делал, надо проверить металлическую сетку возле его конуры, может, прокопал яму и убежал ко мне, как это раньше частенько бывало. Хотя старый вроде для таких подвигов. Наверное, просто соскучился, я давно к нему не заходил из-за выпускных и вступительных экзаменов. А раньше, помню, ни на шаг от меня не отставал, как с утра выходили с ним из дома, так целый день по буграм и садам лазали. Закадычный мой дружбан, дворняга по кличке Фунтик, при рождении весил около 400 граммов с небольшим, и отец при оглашении веса «новорожденного» объявил: ровно фунт, так и кличка прилепилась. Еще немного повалявшись, я все же принял волевое решение вставать и идти умываться. Сколько себя помню, утренний подъем с кровати был сравним для меня с подвигом шахтеров или каторжан, работающих на плантациях. Я мог обменять в своих мыслях ранние подъемы на что угодно, только бы еще немного поспать, ну или хотя бы поваляться в теплой постели. Но сегодня – вперед, на подвиг! И я, резко откинув одеяло и вогнав ноги в тапки, пошел в ванную комнату. Утренний моцион всегда начинался одинаково: подойдя к зеркалу, я выяснял, кто же там сегодня на меня посмотрит? И после этого с задумчивым лицом включал кран. Дальше обычный «тормозной путь товарного поезда», длящийся не менее десяти минут, а именно: посмотреть на льющуюся воду (так ли она льется или не так), потом попробовать вспомнить, зачем все же я здесь, и начать чистить зубы.

Но в то раннее утро все пошло, мягко говоря, не по плану. Стандартное закончилось уже на зеркале. Отражение напугало меня так, что я аж вскрикнул. От такой неожиданности пришлось зажмуриться и только потом еще раз посмотреть в зеркало. Озорной взгляд, острый нос, уши торчком – на меня смотрело лицо с детской фотографии времен начальной школы. Ноги перестали слушаться, и чтобы не упасть, сел на край ванны. Не знаю, для чего, зажал себе рот ладонью и стал сжимать сильнее и сильнее, пока не почувствовал боль. Что же я наделал! Так не бывает! Испортил все! Начал обзывать себя разными словами и бить ладонями по голове… Может, сплю? Да нет, точно не сплю. А-а-а! Я что – опять маленький? Обняв себя за плечи руками, сполз на коврик у ванной. Маленький, это точно. Сколько так просидел, не помню. Кроме жалости к самому себе, другого чувства не возникало. Что же теперь делать? Как быть? Что скажу родителям, меня же отругают и… А что «и»? Никто же ничего не знает, кроме меня. Или знает? Так, спокойно. Надо умыться и выходить, как будто ничего не изменилось, и все будет хорошо. Эта мысль успокоила меня настолько, что мне показалось, я даже плечи расправил. Не найдя своей щетки, выдавил пасту на палец, немного потер по зубам и, пополоскав рот, вышел в коридор. Сделав несколько шагов в сторону кухни, почувствовал, что страх накрывает меня с новой силой: узнают, накажут! Да и ладно, два раза не убьют. На кухне возле миски возился довольный Фунтик, встретив меня дружелюбным взглядом и виляющим хвостом. Только сейчас он был вдвое меньше своего обычного размера. И как я этого не заметил, сталкивая его с кровати? За кухонным столом сидел только дед и читал свежую газету. Вот кто с годами не менялся – так это он. Вчера, провожая меня на экзамен вопросом: «Все ли выучил, неудачник?» – дед сидел в том же углу. Оторвав взгляд от чтения, он, как всегда, скептически осмотрел меня сверху донизу и буркнул что-то про «опять поздно встаешь». И, не дождавшись ответа, уткнулся обратно в газету. Первый барьер пройден, дед ничего не заметил. Ура! Буду вести себя как обычно: завтракаю, одеваюсь и выхожу из дома. Итак, маленький план готов. С завтраком проблем не возникло, яйцо и чай с булкой, рацион не меняется годами, и на том спасибо, с одеванием вышло хуже. Очень странно надевать на себя маленькие вещи, когда знаешь, что ты большой, и выяснить, что они подходят. Голова абсолютно не хотела сопоставлять эти два разных обстоятельства. Так что одевался я, скорее, на автопилоте, на секунду задумавшись только над тем, не стыдно ли идти в таких шортах и майке на улицу. Но раз я так ходил и это не вызывало у меня вопроса тогда, то почему он должен возникнуть сейчас? Одевшись, я вышел из дома. Фунтик у ног, солнце светит, птицы поют, красота! Но надо пойти осмотреться и все хорошенько обдумать. Занятый своими мыслями, я не заметил подбежавшего сзади мальчугана, отвесившего мне достаточно болезненный пинок и удалившегося с «идиотским» смехом. От такой наглости я сначала оторопел, а потом инстинктивно припустил за ним вслед. И почувствовал ощущение легкости при беге, как будто бежать мне не стоит абсолютно никаких усилий, а только приносит радость. Это давно забытое чувство из детства накрыло меня с головы до ног. Я, скорее, упивался этим чувством, чем бежал за мальчуганом. Но по ходу преследования все же переключился на свою цель, признав в ней местного шалопая Витю. В голове, как досье, промелькнуло все, что я помнил о нем. После восьмого класса поступил в училище, родители развелись, и он с матерью переехал в другой район. Последняя случайная встреча в парке у кинотеатра, год назад. Их сидело там человек десять, обставленных трехлитровыми банками с пивом, и среди кучи шелухи от семечек. Перебросились парой слов из разряда: как жизнь молодая? Он горделиво сообщил, что бросил училище, потому что есть дела поважнее, и что в армию его не загребут, так как он знает, как уклониться. Пять минут разговора, и я пошел своей дорогой, пожелав ему удачи, а он вернулся к пиву. Но сейчас это был малолетний хулиган, доставлявший мне в детстве много неприятностей. Он был крупнее и отчаяннее, чем я, и, конечно, считался «авторитетом» среди сверстников. Родители за ним особо не следили, и он часто совершал поступки, за которые нам, домашним детям, могли всыпать по первое число или оставить без гуляния до второго пришествия. Но вернемся к погоне. Фунтик, мой верный пес, с радостным лаем увязался следом, принимая участие в преследовании, но не сильно вырываясь вперед, а как бы сопровождая меня. Поравнявшись с Витькой, я толкнул его, врезавшись сбоку всем телом. От неожиданности он на всем ходу растянулся посреди улицы, но, быстро поднявшись и сжав кулаки, молча устремился в драку. В моей голове это выглядело очень комично: маленький ребенок с кулачками идет на тебя, взрослого, почти 18-летнего парня, последние четыре года занимающегося карате и добившегося в выступлениях хороших результатов. От его первого размашистого движения я легко уклонился и нанес ему ответный удар в солнечное сплетение. Все произошло так быстро и неожиданно, что мой соперник даже не осознал этого и только скорчился от боли, заваливаясь на землю. Он пытался вздохнуть глубже, одновременно растирая место удара. В глазах его читалось недоумение, как такое вообще стало возможным. Он в голос кричал, что «встанет и убьет меня, что мне конец, что он запомнил». А меня разбирал смех от самой ситуации нападения мальчика на взрослого человека. Да еще и Фунтик решил поучаствовать в баталии, жадно ухватив Витю за штанину. Но я топнул на него ногой, отпугнув от жертвы. Однако Витя не понял моих намерений и, посчитав, что я решил его добить, закрыл лицо руками и завопил еще громче:

– Не тронь меня, у меня голова больная, меня бить нельзя.

Я же был только рад, что смог хотя бы таким образом проучить его за прежние нападения на меня, и, слегка наклонившись к нему, как в плохих фильмах, проговорил почти шепотом, сквозь зубы:

– Еще раз подойдешь ко мне, не посмотрю на твою больную голову, добью!

Его заверения, что он больше никогда, да ни в жизнь, я дослушивать не стал. Отвернувшись от него, пошел своей дорогой, размышляя, что главное оружие – это все же голова, в любом возрасте. Запястье после сильного удара ныло, наверное, надо потом лед приложить. И, осмотрев себя критически, решил в ближайшее время заняться физической подготовкой: больно уж дохлым я был. Почему был, я ведь теперь снова маленький, значит, такой и есть.

Вспомнив, что до драки хотел найти место, где можно посидеть и все обмозговать, я направился к развесистому дереву, в кроне которого мы с товарищами часто прятались. Там был наш общий уличный штаб. Забравшись вверх и усевшись поудобнее, я начал размышлять. В том, что я мальчик Миша, живущий в том же месте, где и всегда жил, сомнений не было, что сейчас лето и, значит, каникулы – тоже. Судя по возрасту Вити и небольшому размеру Фунтика, в этот момент пытающегося залезть на дерево и слегка подвывающего от безуспешности своего занятия, мне, наверное, лет 11-12. Только не тринадцать, я помню, что в этом году вымахал почти на голову, и у меня даже наметились усы. Значит, сейчас 87-й или 88-й год. Родители еще спокойно работают на заводе, находятся в счастливом неведении о приближающейся катастрофе государства. Планы вихрем закружились в моей голове. Взять в банке заем на строительство дома, как поступил мамин начальник за два года до перестроечной инфляции. На эти деньги он построил красивый двухэтажный кирпичный дом с огромной верандой. А потом я краем уха слышал, что он отдал долг в банк, продав всего лишь мотоцикл, так сильно обесценились тогда деньги. А еще купить машину, о которой долго мечтал отец, а не держать все семейные сбережения на книжке, не успев их потратить. Итак, план минимум готов, осталось только убедить родителей меня послушать, и дело в шляпе. Эх, жаль, мы в лотерею никогда не играли, а то бы на этом сразу же заработали. Еще немного посидев на дереве, я решил сходить на речку искупаться. Мой верный пес куда-то свалил, и мне пришлось идти без него. Путь был неблизким, и, спускаясь под горку, я шел по улице, примыкающей к набережной. «Ляпота-то какая!» – вспомнились слова из фильма. Вид открывался действительно очень красивый. Я любил свой район и всегда с гордостью рассказывал о нем приезжим, как и всякий кулик, хвалил «свое болото». На мой взгляд, это было лучшее место в нашем небольшом городе, разделенном на две части протекающей в его границах рекой. Берега соединялись несколькими мостами: автомобильными в центре и железнодорожным на окраине. Моей малой родиной был правый берег, располагавшийся на череде холмов и застроенный преимущественно небольшими домами частного сектора. Если бы не эта особенность местного рельефа, все бы давно, наверное, снесли и понастроили однотипные многоэтажки, своей серой убогостью вызывающие только отторжение. Наши же дома, не похожие друг на друга, – от деревянной избы с большими ставнями до каменных палат XVIII века с резными сводами и белыми колоннами, – придавали неповторимый колорит родному району и подчеркивали индивидуальность каждого человека, вложившего свой труд в их строительство. Невольно завораживали всех, кто здесь оказывался, утопающие в зелени садов улицы, каменные пешеходные лестницы, со ступенек которых открывалась необыкновенная по красоте панорама с текущей внизу рекой. А узкие улочки, заканчивающиеся тупиками, удивляющие своей кривизной! Слегка видимые следы асфальта, густая трава посередине колеи, аляповатые придомовые кусты и клумбы добавляли романтики и легкой сентиментальности во время прогулок. Склоны сменяли большие пологие участки, на которых размещались местные исторические и культурные достопримечательности: от церквей XV—XVI веков до современного театра драмы. Чуть дальше, примерно в десяти минутах ходьбы от нашего дома, располагалась центральная площадь со зданиями администрации и главного вуза города. А по периметру – кинотеатры, парки, кафе и рестораны, соединенные большой аллеей, ставшей визитной карточкой города. Левый же берег являлся промышленной зоной с большим количеством предприятий и несколькими спальными районами. Жизнь здесь текла по своему деловому распорядку. В ней как будто не было места веселому или праздничному настроению, кругом серые краски и пыльные уныния. К тому же постоянно витающий в воздухе и проникающий во все и вся технический запах явно не добавлял никакого позитива. Даже редко оказываясь там, я всегда хотел поскорее оттуда убраться. То ли дело у нас… Странно, почему именно сейчас я стал размышлять о городе, сравнивать районы по красоте пейзажей? Может, мой переход как-то отразился и на моей впечатлительности? Что-то до сегодняшнего дня не замечал в себе таких порывов. Углубившись в свои мысли о городе, не заметил, как дошел до пляжа. Скинув майку и сандалии, в одних шортах полез в воду. Вода, несмотря на летний день, оказалась довольно прохладной, и я быстро вылез, слегка подрагивая. Развалившись на песке и греясь на солнце, первый раз подумал о том, что все хорошее у меня впереди: я точно знаю, что делать, и не совершу прежних ошибок. Все теперь будет, как надо. Мимо проходила группа ребят, и я с трудом узнал среди них Кольку, старшего брата моего одноклассника. Подойдя, он плюхнулся на песок рядом и задал, как мне показалось, очень странный вопрос: что я здесь делаю?

– Не видишь, купаюсь! – с искренним изумлением ответил я. – Не песок же ем!

– А давно ли тебе одному разрешили ходить на речку? Гони десять копеек на мороженое, а то мамке твоей расскажу, и будет тебе некогда!

Вот оно, растущее поколение вымогателей! От такой наглости я опешил, но вовремя вспомнил, что я перед ним провинившийся мальчик, а ему на вид лет 17, не меньше.

– Ладно, не говори, – попросил я. – Сейчас денег нет, когда будут, отдам.

Удовлетворенный моим ответом, он сказал, чтобы я не сидел долго и поскорее валил домой, иначе мне и без его рассказа попадет, а сам побежал догонять своих попутчиков. Еще немного полежав на солнце, я встал и тщательно отряхнул с себя песок, убирая улики своего «преступления». В воду повторно лезть не хотелось и, натянув майку и взяв в руки сандалии, не спеша побрел на свою улицу. По дороге решил, вернувшись домой, обязательно написать подробный «экономический» план своих действий «по успешному выводу моей семьи из финансовой ямы». Сильно сказано!

Без приключений добравшись до дома, вошел не через парадную дверь, а через сад. Я и раньше так делал, когда опаздывал, оставляя возможность сказать, что давно, мол, в саду сижу, просто заходить не хотелось. Судя по отсутствию голосов, родители еще не вернулись, но на всякий случай заглянув на кухню и убедившись в своем предположении, разместился на любимом кресле возле телевизора, взяв перед этим тетрадку и ручку. Усевшись поудобнее, я начал с заголовка «Экономический план семьи». Дальше дело затормозилось.

С чего бы начать? Может, написать план, как в реферате, а там видно будет? Пробую.

Пункт № 1. Цель

Тут все просто, поэтому пишу сразу:

«Заработать много денег и не сделать финансовых ошибок прошлого».

Пункт № 2. Средства к достижению цели

«Средствами» в данном случае выступали сами родители и папины сбережения на автомобиль, а также я сам, со своими знаниями о том, что будет происходить. Так и запишу:

«Папины деньги на машину, родители как исполнители задуманного, я как информатор»

Пункт № 3. Описание процесса

Я задумался. Что можно выделить в качестве приоритетной задачи? Как убедить родителей хотя бы выслушать меня? Значит, нужно придумать способ убеждения. Идея рассказать им правду, что я, мол, заранее знаю, как все будет происходить дальше, отметалась сразу. Максимум, чего добьюсь, так это того, что маму хватит удар.

Тогда откуда мне все это известно? Откуда десятилетний ребенок… Так, стоп. А, действительно, сколько мне сейчас лет и какой год и какой месяц на дворе? Я отправился на кухню, где всегда висел отрывной календарь. На нем стояла дата: 2 июня 1988 года. Очень хорошо! Значит, до полного краха и развала нашей огромной страны еще несколько лет. Самое время для подготовки и реализации моего плана. Записав в углу листа сегодняшнее число, я быстро определил свой возраст: мне сейчас почти двенадцать. И меня вдруг осенило. Как символично! В 1988 году мне двенадцать – последний год моего детства, в тринадцать я совсем другой, как будто бы уже взрослый. Этот же 88-й год – грань между старым и новым временем, такой же переломный период, только в масштабе всего государства. Еще минута ушла на то, чтобы осознать поразившее меня самого сравнение моего возраста и судьбоносности момента для всей страны и вернуться к пункту, на котором я застрял. Итак, в тетрадке поставлю знак «?» и размышляю дальше. Откуда я все это могу знать? Источником моей информации мог быть только человек, который принимает решения на самом верху, но таких в нашем провинциальном городе даже проездом не наблюдалось. Тогда, может быть, человек поменьше рангом, который был, например, в столице и мог слышать от кого-нибудь важного нужную мне информацию, – уже ближе, хотя бы есть за что зацепиться. Попробую составить список всех людей из моего окружения, которые вообще бывали в Москве. Мама и папа, директор школы, где работала бабушка, дед из Магадана, добиравшийся к нам проездом через столицу. Еще старший брат одноклассника, скупавший алюминиевые ложки по столовым и возивший их на продажу в Москву, чтобы, купив в столице радиотехнику, здесь выгодно ее продать. Но это уже чуть позже, наверное, в 92-м году. Список людей оказался очень коротким, и ни один из перечисленных не подходил. Я решил попробовать вспомнить просто важных начальников, которые, может, и ездили в столицу, но мне об этом как-то не докладывали. Сразу всплыли два очень важных, по моему разумению, человека. Первый – дед соседского мальчика Жени, работающий начальником железной дороги. О его важности я догадывался потому, что только у него и генерала в отставке, жившего на нашей улице, были телефоны в доме, остальные бегали звонить в будку на площади. Вторым кандидатом стал друг бабушки еще с института, который пошел по профсоюзной линии и теперь работал в облисполкоме. Он периодически приходил к нам в гости со своей женой поиграть в преферанс и попить домашнее вино деда. Но он никогда не говорил о работе, даже когда сильно выпивал, только о домашних делах или исторических событиях и их трактовке разными историками. Предположим, он что-то и рассказал, но это слышали бы все, а не только я. Еще раз перечитав список, понял, что кандидат у меня остается всего один – секретный «дед – железная дорога». Значит, дело было тогда так: я захожу позвать Женю гулять и случайно подслушиваю беседу его деда с каким-то гостем. Из нее узнаю очень важную информацию, которая нам наверняка поможет. Теперь нужна конкретика. Детали разговора должны быть выучены мною наизусть, так как меня по десять раз будут переспрашивать и просить повторить, а ошибиться ни в последовательности, ни в содержании никак нельзя.

Я решил написать текст на бумаге и прежде всего вывел название: «ПОСЛАНИЕ РОДИТЕЛЯМ». Первым и самым важным было донести до них, что «перестройка», которая происходит сейчас под лозунгом давно назревших и необходимых перемен, вселяя оптимизм в массы, приведет только к хаосу, обнищанию и развалу. Но на фоне всего этого бардака у деятельных, предприимчивых и, главное, вовремя перестроившихся на новый лад людей появится возможность многое изменить. «Кто был никем, тот станет всем» – откуда-то возникший в голове постулат удачно лег в текст. Разговор между дедом-начальником и его гостем я намеревался пересказывать родителям в форме убеждающего диалога: мол, гость говорил, не упусти момент, все скоро лопнет, и предлагал деду брать как можно больше кредитов в государственном банке и тратить их на товары, которые в ближайшее время сильно подорожают, делая обобщающий вывод, что в кризис лучше быть с товаром, чем с «бумажками». А Женькин дед вроде как не верил и твердил обратное: мол, страна наша мощная, перемены поверхностные, и ничего не изменится еще очень долго. А если и поменяется, то в лучшую сторону, не дураки же там, наверху, сидят. То, что создавалось десятилетиями, так быстро не развалить.

И вот когда, по моему мнению, родители должны были мне поверить, вступал в действие пункт номер два: что на вырученные от этих товаров деньги можно предпринять. Мысли перенесли меня к успешным проектам 90-х годов. Первое, что вспомнилось, это появление в городе большого количества киосков, торгующих всякой ерундой и приносящих своим владельцам прибыли в 300-400 процентов ежемесячно. Открывались базы, торговавшие оптом товаром, который в избытке «попер» к нам после открытия границ. Помню также скупки нескольких квартир на первых этажах многолюдных центральных улиц с окнами на «красную линию». Их жильцы пытались от них избавиться почти за бесценок, так как жить в них было невероятно тяжело из-за нескончаемого шума машин и постоянной дорожной пыли. А с переходом на рыночную экономику эти квартиры превращались в самые доходные магазины. Или взять хотя бы историю коллеги отца, организовавшего на базе завода кооператив по сварке гаражных ворот и других металлоконструкций. При дешевых ценах на металл это был очень выгодный бизнес, и я точно помню, как сокрушался тогда отец, что его не взяли в бригаду сварщиком. Вот теперь он сможет сам бригаду собрать и не на «дядю работать», а заняться своим бизнесом. Итак, вариантов масса, главное – действовать. Но все это реально при наличии стартового капитала, а значит, для начала необходимо взять кредит. Пишу на своем листке крупными буквами как призыв к действию:

кредит брать и не бояться!!!

Через год можно будет отдать все, что рассчитано было на десятки лет. И двигаться дальше:

организовать любой прибыльный бизнес и заработать крупную сумму денег.

И наконец, наиболее «вкусный кусок» плана: правильно поучаствовать в ваучеризации – глобальном дележе государственной собственности. Как потом скажут, это был самый большой заговор против народа за всю современную историю. Я сразу вспомнил передачу по независимому телевидению, рассказывающую правду об этом процессе. Оказывается, перестройка помогла переходу государственной собственности в частные руки под лозунгом: «Все народу». Хотя лозунг был изначально правильно-справедливый, но получилось «все, как всегда». Об истинной ценности бумаг, называвшихся «ваучерами», и выгодном их использовании было известно только горстке «элиты» нашей страны, представленной в те годы партийными работниками высшего и среднего эшелона, отраслевыми руководителями и, конечно, криминальными авторитетами. Мысль, что к этой информированной «горстке» теперь отношусь и я, сильно подняла настроение.

Я пытался вспомнить до деталей все, о чем говорилось в той очень смелой, даже по тем временам, передаче. Задумка власть имущих была проста и гениальна. Ведь открытого захвата предприятий народ бы, скорее всего, не допустил, может, даже возмутился, а так все случилось законно и вроде бы правильно. Сам механизм был рассчитан на то, чтобы представители «элиты» с помощью приватизации стали собственниками большей части государственного, а точнее, народного имущества. Зная истинную цену приватизационным бумагам, они организовывали липовые инвестиционные фонды по легальному отъему у населения этих ваучеров, а по сути – их маленькой доли государства. Предприятия продолжали работать, как работали, только уже с изменившимся собственником; и если раньше прибыль от реализации продукции шла непосредственно в казну государства, то после приватизации она почти вся оставалась в карманах новых владельцев, что еще больше подстегнуло экономический крах целой страны. Простые же рабочие как трудились на своих местах, так и продолжали это делать. На фоне общего бардака возмущались единицы, но их сразу увольняли, выпроваживая попросту на улицу, ведь теперь это уже были частные предприятия.

А по центральным телеканалам бесконечной чередой транслировались программы, призывающие не упустить шанс и выгодно вложить свой ваучер в нужное, как потом, конечно, оказывалось, подставное предприятие. Но самая большая трагедия того времени, по мнению телеведущего, заключалась в абсолютном молчании государства в разъяснении истинной ценности каждой выданной гражданину приватизационной бумаги. Резюме программы было такое: «Все созданное поколениями и непосильным трудом всего народа разошлось молниеносно и досталось горстке людей». И приводилась удручающая статистика: около половины населения продало свой ваучер за сумму, эквивалентную стоимости советского велосипеда, а всего один процент населения получил абсолютный контроль над всеми государственными объектами, участвовавшими в приватизации тех лет.