Читать онлайн Алё, Бармалё! Или волшебные истории добропряда, окутавшего мир любовью бесплатно
© Юлия Прудько, текст, 2024
© Иван Майт, иллюстрации, 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Книга «Алё, Бармалё! Или Волшебные приключения добропряда, окутавшего мир любовью» была написана в сотворчестве с самыми весёлыми, добрыми и креативными писателями – Фёдором Орловым (8 лет) и Георгием Орловым (5 лет).
Посвящение
Эта книга написана
с безбрежной благодарностью
и безусловной любовью к:
МОИМ УЧИТЕЛЯМ,
ЕЛЕНЕ ВИЛЬЧИТСКОЙ И ВИАННЕ СТАЙБЛ —
научившим меня видеть свет
МОЕЙ МАМЕ,
НАТАЛЬЕ ПРУДЬКО —
явившей меня на этот свет
и однажды попросившей ей его показать
МОИМ СЫНОВЬЯМ,
ФЁДОРУ И ГЕОРГИЮ ОРЛОВЫМ —
помогавшим мне сплести сюжет
этой книги из своих светлых идей
ЧЕЛОВЕКУ, КОТОРЫЙ ПРИДУМАЛ ИМЯ БЕЗУСЛОВНОЙ ЛЮБВИ,
однажды набрав мой номер:
«Алё? Ну как ты, Бармалё?»
Предисловие для коллег по родительскому цеху
На правах матери-экспериментатора и автора с теми же замашками ответственно заявляю… Какими бы добрыми, светлыми и нравственными ни были книги для детей, неоспоримо главной функцией детской литературы, на мой взгляд, является создание пространства, в котором воображение ребёнка сможет развернуться и разыграться в полную силу. Пространства, не ограниченного стенками сюжета, потолками характеров и заборами нравоучений.
А может, это и вовсе должно быть никакое не пространство, очерченное нашими, взрослыми (то есть, скорее всего, примитивными и искажёнными), представлениями о трёхмерности, а нечто вообще другое… Например, поток? Поток, который неизмерим и вот так на глазок виден и понятен только детям. Потому что они ещё помнят, как оно там всё устроено – за пределами понимания, но в самой сути чувствования. Привет, Свет.
В попытках дать детскому воображению столько места, сколько ему захочется освоить, каждая глава этой книги была дополнена волшебным ключом – неким чит-кодом мироздания. Его легко найти в витиеватой багетной раме, просто наведя на него камеру смартфона и перейдя по ссылке. Каждый из таких QR-кодов хранит в себе медитацию – трамплин сознания к беспрепятственному полёту, – созданную практикующими и/или сертифицированными специалистами в данной области тонкого знания. Среди которых Наталья Османн, Лиза Рачевская, Татьяна Турятка, Елена Вильчитская, Юлия Беляева, Татьяна Лейбман, Тимур Олан, восьмилетний практик Фёдор Орлов и я.
О пользе медитаций сказано слишком много и слишком многими – от величайших гуру до таких же нейропсихологов. Поэтому вместо того, чтобы повториться, уйдя в перечисление положительных свойств медитативного процесса, я лишь дам своё любимое определение ему. Слово «медитация» происходит от латинского глагола meditari, что в числе прочего означает «вырабатывать идеи». И если медитативно расширенное пространство этой книги позволит вашему воображению и воображению ваших детей открыть безграничный мир идей, я с согревающим сердце спокойствием буду считать миссию своего текущего воплощения выполненной.
С самыми добрыми пожеланиями каждому (в том числе каждому внутреннему!) ребёнку,
Юлия Прудько
prudko.ru
@julprudko
Пролог
В котором выясняем, как и откуда так вышло
Однажды давным-давно (а если быть точным – то давнее всего на свете) был создан Свет. Люди часто называют его белым, хотя он уже миллионы лет как разноцветный. Но когда-то он и правда был таким – белее самого белого чистого холста.
«Откуда мне знать?» – спросите вы. Ну так это я его соткал!
Спокойно-спокойно, ребята. Выдыхаем, без паники! Вы меня не за того приняли. Конечно, я не Бог! Но мы с ним уже столько световых лет на связи… И до сих пор, как и с самого первого дня сотворения мира, я звоню ему каждый день по несколько раз.
– Привет, Свет! – говорю я Ему.
– Алё, Бармалё! – отвечает мне Он.
Это наш позывной, сразу после которого мы приступаем к обсуждению детального плана – как сделать весь Мир более мирным, а весь свет – более светлым. Он светит. Я делаю. Так и живём.
Вы спросите: «Кто Он такой?» Он и есть весь Свет – волшебный свет, из которого всё это появилось.
«А кто ты такой?» – ну хотя бы из вежливости поинтересуетесь вы. Я гусениц по имени Бармалё. Я добропряд. Я такой не один – нас великое множество. Вы, скорее всего, не замечали, но в мире повсюду орудуют тысячи отрядов хлопкопрядов, шелкопрядов, шерстепрядов и прочих прядилок бамбуковых (так я нежно зову самых нерасторопных из нас). А я вот добропряд – плету нити добра и укутываю ими нашу планету.
Мы, добропряды, появились на белом свете тогда же, когда возник этот Свет. Как так вышло и откуда, никто из нас не помнит. Думаю, это всё потому, что мы занимались кропотливым ручным трудом и не тренировали память. Когда тебе предстоит сотворить Мир, поверьте, перед тобой ставятся задачки поважнее, чем вписать себя в его историю.
Тогда-то – давнее всего на свете – у меня и обнаружилась моя суперспособность: пропускать через себя свет и добропрясть из него нити любви. Из этих нитей соткано всё (ну почти что) в этом мире. Мои братья по отряду прядунов обладают такими же талантами и плетут из света кто что сможет – кто-то создаёт нити красоты, кто-то нити сострадания, а кто-то выпрядает всё подряд нитями радости. Если вы возьмёте ну что угодно на свете и посмотрите на это что угодно как угодно – главное, близко-близко, – то вы совершенно точно сможете разглядеть переплетения этих нитей. Непременно попробуйте!
Тогда же – давным-давнее, – когда мы только обнаружили эти свои сверхсилы и решили использовать их во благо, а не для супергеройских комиксов «Марвел», мы основательно и бодро принялись за дело.
Сначала мы соткали вселенную. Это было несложно, но долго: мы немного не подрасчитали, и вселенная вышла огромной. Однако, когда работа уже подходила к концу, стало очевидно, что получилось слишком простенько. И хотя немало философов настаивают на том, что мир – это довольно простая штука, мы всё же решили добавить примерно пару триллионов галактик. Ну там звёзды всякие, планеты, астероиды, Млечный Путь. Потом из света мы соткали Солнце и планету Земля. И приступили к детализации – горы, моря, леса и пустыни, цветочки, пальмы, птички, рыбки, слоны, верблюды, гаитянский щелезуб, в конце концов…
Но больше всего мы, конечно, намучились, пока ткали людей. Там у нас обнаружился какой-то странный производственный брак, ошибка, сбой всей прядильной системы… Вроде бы берёшь самый качественный первосортный свет, пропускаешь его через себя что есть силы, ткёшь день и ночь (которые, кстати, тоже мы создали), и получается такое сложное, такое восхитительное переплетение доброты, справедливости, честности, чуткости, храбрости и любви! Видели бы вы! Какая это божественная красота – человек такой, каким он был задуман!
Поначалу мы очень гордились людьми – считали их нашими шедеврами. Даже соревновались между собой: кто выткет самого замечательного человека. Но со временем что-то в людях начинало портиться. Наша светлая пряжа сбивалась в комки, темнела, истончалась, а местами и вовсе рвалась.
Внимательно наблюдая за жизнью своих творений, мы обнаружили, что люди портятся в тот момент, когда маленький человек начинает превращаться в большого. В нём постепенно, одна за другой начинают надрываться ниточки любви, из которых соткано человеческое сердце. А когда в сердце появляется дырочка, пусть и совсем крошечная, со временем она разрастается – человек распускается целиком и попросту исчезает.
Как мы ни старались, за все эти годы мы так и не смогли довести технологию создания людей до совершенства. Но мы обнаружили, что если латать дырочки в человеческих сердцах сразу, как только они появляются, – не дожидаясь пока и человек, и дырочка станут большими, – то люди перестают портиться.
Поэтому теперь мы, гусеницы-добропряды, хлопкопряды, шелкопряды и прядилки бамбуковые, – это что-то вроде спецотряда скорой световой помощи. Когда мы видим, что маленькому человеку становится грустно, одиноко и холодно, мы спускаемся к нему с наших хлопковых облаков, с которых мы обычно следим за миром в мире, и затягиваем дырочки в его сердце нитями любви. О каждом таком случае я всегда докладываю Свету:
– Привет, Свет!
– Алё, Бармалё!
– Дорогой Свет, пошли, пожалуйста, побольше любви Оле-ле. Она потеряла любимого плюшевого кроля-ля и очень по нему тоскует.
– Конечно, Бармалё! А ты отправляйся на поиски кроля-ля.
– Конечно, Свет!
Или:
– Привет, Свет!
– Алё, Бармалё!
– Дорогой Свет, в твоей любви очень нуждается Коля-ля, он потерялся в самом большом магазине игрушек и уже полчаса плачет где-то между полками с гуджитсу и шкафом с пластилином.
– Конечно, Бармалё! Я успокою Колю-лю, а ты пока что протяни ему ниточку любви, которая приведёт его к маме.
– Конечно, Свет!
Или:
– Привет, Свет!
– Алё, Бармалё!
– Дорогой Свет, наполни, пожалуйста, любовью Эмили-ли. Она только что шмякнула вкуснейший шарик малинового мороженого в лужу. И теперь её белые гольфы больше не белые. А грязно-лужно-розовые.
– Конечно, Бармалё! Я отвлеку Эмили-ли от потери, а ты раздобудь ей, пожалуйста, новый шарик мороженого. И новые гольфы.
– Конечно, Свет!
Для нас, добропрядов, не существует больших и маленьких проблем, важных и неважных. Мы откликаемся на любой зов сердца. И когда получается наполнить его светом, мы точно знаем, что человек может расти спокойно – нити добра, из которых он соткан, не придут в негодность.
Но что это? (Звонит телефон: «Тру-лё-лё! Тру-лё-лё!»)
– Алё!
– Бармалё! Срочно отправляйся на задание! Доверяю его тебе как самому опытному борцу с сердечными дырочками. Мальчику Даниле-ле нужна скорая световая помощь!
– Конечно, Свет!
Ну что же, мне пора на ответственное задание! Рад был с вами побармалять и до скорой встречи в следующей главе!
Глава первая
В которой Бармалё латает сердечные дырочки зависти
На футбольном поле завязалась драка. Данила-ла повалил вратаря на землю у самых ворот, обеими коленками упёрся ему в грудь и схватил за запястья. Поверженный противник попытался отбиться теми конечностями, которые всё ещё оставались на свободе, – ногами, но ничего не вышло. Одна из них предательски запуталась в воротной сетке, а вторая беспомощно болталась в воздухе. Хорошо понимая своё превосходство над горе-вратарем, Данила-ла, зло кривясь и щурясь, ещё крепче навалился на него.
– Будешь ещё у меня под ногами болтаться? А ну, говори, червяк мелкий, будешь?! – цедил сквозь свои угрожающе крупные зубы Данила-ла. И, как бы намекая на то, что болтаться не стоит, дополнительно подпрыгивал на груди пострадавшего.
Бармалё поморщился: по своей многолетней практике он знал – если дело дошло до таких обидных обзывательств, нужно немедленно приступать к световой починке детского сердца. Он с сожалением вздохнул и, смело шагнув с верхней перекладины футбольных ворот, повис на телефонном проводе, уходящем одним концом в небесный свод и свет.
Немногие помнят, но когда-то телефоны соединялись друг с другом проводами, по которым текли бесконечные диалоги людей. Провод Бармалё, соединявший его со Светом, был устроен почти так же. Только он передавал добро и любовь – что, безусловно, важнее миллионов самых разных слов. Наш добропряд висел на проводе со Светом, сколько помнил себя. Многие другие светопряды давно уже шли во все свои сорок ножек с прогрессом и пользовались беспроводной связью с Всевышним. Но Бармалё игнорировал техноновинки, оправдывая это тем, что провод между ним и Светом тянется с момента сотворения мира. Ну никак нельзя эту связь просто взять и оборвать каким-то подозрительно шепелявым фи-фи (так Бармалё предвзято величал wi-fi). Да и как сможет он соединять сердца маленьких людей со Светом, если сам будет оторван от него?!
«Тру-лё-лё, тру-лё-лё, тру-лё-лё…» прервал плетущую саму себя гусеничную мысль звонок телефона.
– Алё!
– Бармалё, как обстановка?!
– Дорогой Свет, пока совершенно не понятно, что мы можем сделать для Данилы-лы. Кажется, ниточки любви в его сердце расползаются на глазах.
– Да уж, выглядит удручающе. Ты точно вплетал их туда, когда прял его сердце?
– Точно, Свет… Я использовал самую нежную пряжу, скрученную в двойную светонить. Эта технология обычно не подводит… Данила-ла и правда долгое время был очень светлым и чутким мальчиком. Но…
– Давай-ка для начала спасём бедолагу-вратаря, который нахватал уже приличную порцию крепких ссадин от нашего «чуткого» мальчика. А потом будем думать, что делать с его сердцем.
– Ты прав, Свет, сейчас всё сделаю!
Бармалё спустился на своём световом проводе ещё ниже и, поравнявшись с нахмуренной переносицей Данилы-лы, пощекотал его сразу третьей левой и пятой правой лапками. Это отвлекло Даню-ню, и он замахал руками, чтобы избавиться от внезапной паутинной навязчивости. Воспользовавшись неожиданной заминкой, его соперник мгновенно занял вертикальное положение и на всякий случай одним махом отскочил шагов на двадцать, оборонительно выставив вперёд кулаки. «Я не червяк, – прокричал он Даниле-ле, размазывая по лицу пыль, сгущённую соплями, – червяк у тебя на лбу!»
Бармалё обречённо пожал всеми своими двадцатью плечиками… мол, опять не за того приняли, да ещё и обзываются. И, завидев стремительно приближающуюся к нему ладонь, на всякий случай перелетел на своём телефонном проводе, как на тарзанке, на грудь к Даниле-ле. Рука мальчика, как и ожидалось, звучным шлепком приземлилась на его же лбу, отчего он сам немного попятился и, споткнувшись, повис на футбольной сетке.
Эта диверсия укрепила Бармалё в мысли о том, что действовать надо быстро, пока разъярённый некогда «светлый и чуткий мальчик» не отправил его на тот свет. И хотя Бармалё, как никто другой, знал, что не существует никакого того и этого света, а весь свет един, он всё же решил поторопиться. Но для начала обезопасил себя, скрывшись в ушной раковине хулигана. Прежде чем Данила-ла успел отправить свой мизинец в резко зачесавшееся ухо, он вздрогнул от внезапно оглушительного: «Ну и что ты делаешь?»
– Э-э-э-э… Это кто со мной разговаривает?! – замотал головой Даня-ня.
– Я – посланник Света! И я уже давно живу внутри тебя, – ответил Бармалё, решив не предъявлять точные паспортные данные.
– Врёшь! Нет внутри меня никакого света. Я – нормальный.
– Сам ты врешь, – оскорбился Бармалё, который до сих пор помнил, с какой любовью десять лет назад сплетал сердце Данилы-лы из самых светлых нитей. – Ты мне лучше скажи, чем тебе вратарь так насолил?
– Он мелкий и противный, – буркнул в сторону своего освободившегося узника Данила-ла.
– Ну то есть ловкий и юркий? – ухмыльнулся гусениц. – Согласен, это важные качества в любой игре!
– Нет, противный, я сказал! Да к тому же ещё и выскочка.
– Ты имеешь в виду, что он лучше тебя играет в футбол? Причём настолько лучше, что это заметно всем остальным?!
– Ничего и не заметно, – по-прежнему бойко сопротивлялся обидчик, но в голосе его появились то ли дрожащие, то ли всхлипывающие нотки. – Да и кто ты вообще такой? Убирайся из моей головы! – вскочил Данила-ла, на ходу пытаясь выпутаться из воротной сетки. Когда это почти получилось, он начал скакать на одной ноге, склонив голову к плечу, словно пытаясь вытрясти из уха весь малый бассейн большого спортивного комплекса.
Бармалё было не привыкать. Мало кто радовался его прямым честным вопросам и приглашал остаться на чай. Время от времени те, кому он штопал сердечные дырочки, изрядно сопротивлялись этому на самом деле неприятному процессу – трясли, душили, пытались раздавить, поджечь и оторвать лапки нашему посланнику Света. Но тот, виртуозно используя свой телефонный провод, как‐то да выкручивался.
– А помнишь, как ещё пару лет назад старшие мальчишки из 37‐й школы не брали тебя в футбольную команду? И обзывали варёной мухой? Не «мелкий червяк», конечно, но тоже, согласись, мало приятного, – пружиня на своём телефонном шнурке в такт прыжкам Данилы-лы, продолжал неприятную беседу Бармалё.
Мальчик замер и огляделся по сторонам, желая убедиться, что никто больше не слышит этот его назойливый внутренний голос. И, удостоверившись, что даже до его соперника-вратаря не долетают подробности этого диалога, сокрушённо согласился:
– Помню.
– И что тебе тогда хотелось больше всего на свете?
– Чтобы Толя-ля из 6 «А» научил меня делать свой знаменитый пас левой.
– А он что сделал?
– Да что ты ко мне пристал?! Ты и так всё знаешь, раз уж ты сидишь внутри меня, – опять вспылил юный футболист.
– А он, – ничуть не смутившись продолжал Бармалё, – дал тебе своей знаменитой левой не пас, а подножку! Благодаря которой ты кубарем катился до самых ворот, пока все вокруг покатывались со смеху. Так?
– Так, – совсем понуро буркнул Даня-ня.
– И что ты тогда для себя решил?
– Что буду играть в футбол лучше всех.
– Да-да, Данила-ла, лучше всех! Но не против всех. С тех пор ты очень многому научился, – продолжал Бармалё свою исцеляющую беседу, – стал намного сильнее, ловчее, могучее и даже освоил пас левой. Но стоит тебе встретить тех, кто играет лучше тебя, как этот твой пас превращается в подножки. И, несмотря на чужие разбитые коленки, больно на самом деле от всего этого только тебе…
Бармалё услышал характерное ноздревое шмыганье (обычно этот звук сопровождал открытие человеческого сердца) и понял: пора. Шмыганье учащалось, нарастало, переходило в хлюпанье… Бармалё вылез из уха футболиста, занял наступательную позицию и набрал привычный номер…
– Алё, Бармалё! – послышалось на том конце провода.
– Привет, Свет! Готовимся к наполнению.
– Свет готов!
И как только веки Данилы-лы учащённо заморгали и брызнули слезами, свет стал наполнять каждую из его слезинок, отражаться от них и направляться искристыми лучиками в самую глубину сердца мальчика.
Бармалё внимательно следил за тем, как всё футбольное поле озарилось ярким свечением, и давал Свету инструкции в свой старый, но надежный телефонный аппарат:
– Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это чувствуется – не бояться сильных соперников.
– Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это ощущается – быть справедливым и побеждать честно.
– Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это воспринимается – учиться у тех, кто лучше тебя, и помогать тем, кто стремится за тобой.
– Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню любовь.
Через несколько минут Данила-ла, растерев по щекам предательские следы от слёз, подошёл к побитому вратарю. И протянул ему открытую ладонь:
– Ладно, чё уж… Тебя как зовут?
Недавний потерпевший подозрительно осмотрел руку обидчика на наличие твёрдых предметов, которыми можно нанести удар. И, не обнаружив таковых, направил в его сторону взаимно распахнутую руку.
– Я Вова-ва. И хотел тебе сказать, несмотря ни на что, ты классно играешь.
– Во-во, Вова-ва! И я тебе то же самое хотел сказать. Прости, что немного тебя помял и испачкал…
В этот самый момент крепкого рукопожатия двух маленьких, но сильных телом и духом футболистов Бармалё понял: миссия выполнена. И довольно потёр все свои 40 лапок друг о друга. Пружиня на телефонном проводе в сторону родного облака, гусениц наблюдал, как мальчики учат друг друга передавать пас и сияют от радости. А если приглядеться, то даже с Бармалёвой близолапкостью можно было рассмотреть, как вместе с ними сияют тонкие золотые ниточки, соединяющие их мальчишечьи макушки со светлым и ясным светосводом.
Наш добропряд своё дело знает!
Глава вторая
В которой Бармалё плетёт исцеляющее одеяло
Бам! Бам! Бам!
По тёмному больничному коридору, не утихая, носилось металлическое эхо, словно пытаясь поймать само себя. В редких освещённых палатах чуть слышно перешёптывались врачи. Казалось, никто не обращал внимания на бешеные догонялки этих громких звуков.
Но Бармалё, мгновенно вычисляющий малейшие признаки надрыва добронитей в детских сердцах, уже созвонился со Светом. И, получив срочное задание по спасению восьмилетней Гали-ли, задумчиво раскачивался на своём светящемся телефонном проводе прямо перед её кроватью. Девочка лежала, свернувшись клубком, отчего казалась совсем крошечной. В тёмном холодном пространстве она находилась совершенно одна. Декабрьский сквозняк гулко насвистывал свою угрюмую песню, то и дело застревавшую в щёлках оконных рам. Тяжёлое холодное одеяло, скорее напоминавшее кусок линолеума, прикрывало девочкины ноги. И, судя по тому, что из-под него попеременно высовывались то левая, то правая пятка Гали-ли, было очевидно, что одеяло мало даже её малюсенькому тельцу. Галя-ля то и дело громко всхлипывала, но своего кропотливого дела не оставляла. «Бам-бам-бам» – упорно высекала она поварёшкой по металлической ржавой спинке кровати. «Бам…бам…бам» – разносили изгибы тёмных коридоров этот тоскливый безнадёжный звук.
– И где ты, интересно, умудрилась раздобыть поварёшку в столь поздний час? – без предварительных приветственных вступлений обнаружил себя Бармалё.
Девочка замерла, занеся своё суповое орудие над прикроватной перекладиной, но через пару секунд, отмахнувшись им же – словно ей почудился этот вопрос, – продолжила всхлипывать и бам-бамить железякой по железяке.
– Меня слышно? Алё! – попробовал перекрикнуть Бармалё девочкин хэви-метал (в переводе с музыкального – чудовищно громкий звук). – Меня зовут Бармалё, я маленький добропряд, и я могу сотворить для тебя большое чудо.
– Я не хочу чудо, – прорыдала девочка, ощутимо прибавив громкости своему заунывному внутреннему динамику. – Я хочу домой!
Казалось, внезапное появление говорящего гусенца со встроенным светящимся телефонным проводом Галю-лю ничуть не удивило и явилось для неё чем-то вроде послеобеденного компота – то есть самим собой разумеющимся. Нор-маль-ным. Бармалё даже слегка поник: сколько световых лет спасаешь-спасаешь человечество, а оно не может как следует прийти в восторг, ну или хотя бы попросту удивиться при встрече.
– Зачем ты колотишь по кровати? – съёжился в ожидании очередной звуковой атаки Бармалё и втянул голову так, что стал раза в три короче.
– Чтобы они услышали меня, и пришли ко мне, и отпустили меня домой, – усиливала сирену своих рыданий Галя-ля. – Но все они злые, ужасно злые!
– Да подожди ты, не нервничай! – хладнокровно пытался собрать пазл происходящего Бармалё. – Кто «они»? Кто «все»?
– Все они, эти страшные монстры и злодеи, – заливалась слезами Галя-ля. – И медсестра Любка! И врачина-дурачина какой-то там Петрович! И уборщица тётя Ира, та ещё грязнуля-ля. Я их всех ненавижу! Ненавижу всем сердцем!
Бармалё вздрогнул. Если бы Галя-ля могла разглядеть его светлое добропрядовое лицо, она бы увидела, какими огромными стали вдруг его гусеничные глаза. Казалось, они увеличились вдвое, а то и втрое – в них залилось так много печали, сколько прежде никогда не помещалось.
– Но твоё сердце не умеет ненавидеть, – чуть слышно пробармолял Бармалё. – Я этого в него не вплетал. Оно умеет только любить.
Тем временем, казалось, Галя-ля перестала обращать внимание на своего внезапного ночного гостя и продолжала разговаривать, а точнее рыдать, сама с собой:
– Я ненавижу их. Они злые. Очень злые. Все добрые врачи уехали встречать Новый год со своими детьми. А эти злые остались! И поэтому стали ещё злее. А может, у них даже детей нет – настолько они злющие!
Бармалё окинул взглядом пустую тёмную палату Гали-ли и увидел где-то в глубине пространства, очерченного оконной рамой, не слишком нарядную, но всё же новогоднюю елку.
«Опять закрутился, – подумал и без того крепко расстроенный Бармалё, – и, как всегда, не заметил наступления праздника!» Добропряд не преувеличивал и был совершенно честен. Ведь технология создания нитей добра из света заключалась именно в том, что наш посланник Света должен был быстро-быстро вращаться вокруг своей оси и этой своей круговертью добывать волокна любви. Бармалё называл это «головокружительная карьера».
Галя-ля продолжала очень громко и надрывно плакать, временно забыв про поварёшку:
– Эти монстры приходят, только чтобы сделать мне больно своими огромными иголками. Это так больно! Очень больно!
Сострадая всей своей гусеничной душой заболевшей девочке, Бармалё грустно хмыкнул: диагноз ясен и, увы, крайне распространён. В скольких детских сердцах надрывались ниточки любви, когда вместилищам этих сердец – маленьким телам – причиняли боль. Ах, если бы врачи только знали об этом, они бы наверняка стали изобретать лекарства только в виде мармеладок. А объятия с плюшевыми зайцами прописывали бы для наружного применения.
Только было Бармалё размечтался о том, как далеко могла бы шагнуть медицина, как плетение его светлой мысли прервал пронзительно-шершавый скрип палатной двери. Галя-ля тотчас же смекнула, в чём тут дело. И, временно прервав рыдания, спряталась под своё кургузое холодное одеяло, проявляя чудеса телосложения и компактности.
– Галя-ля, ты куда? Что с тобой? – всерьёз забеспокоился Бармалё. Но, рассмотрев-таки через проступающую мглу тучную фигуру медсестры, судя по всему вышеупомянутой Любки, гусениц всё понял без слов. Любка с двумя шприцами, зажатыми между её большим и указательным пальцами, – будто только что вышла из фильма про гангстеров – действовала быстро и хладнокровно.
Подавшись своим маленьким, но плотным тельцем вперёд, словно раскачиваясь на качелях, наш добропряд в мгновение ока очутился на плече у Гали-ли. И принялся за дело.
– Значит, так, Галя-ля, слушаем меня внимательно, – бодро забармалёлил он в ухо больной. – Сегодня один из главных дней в твоей жизни. Сегодня ты перестанешь бояться уколов. Сегодня ты навсегда забудешь о том, что кто-то пытался сделать тебе больно. Сегодня ты прекратишь думать, что люди спят и видят, как бы причинить тебе зло. Научишься благодарить за помощь. Сможешь видеть в каждом человеке хорошее. И, главное, навсегда позабудешь эту несусветную глупость – будто бы твоё сердце умеет ненавидеть. Ах да! И прямо сейчас ты перестанешь болеть.
Бармалё внимательно наблюдал за тем, как девочка потихонечку перестаёт трястись под своим холодным колким покрывалом. И продолжал:
– Завтра ты выздоровеешь и пойдёшь домой. Тебя там ждут родители, подарки и толстый щекастый рыжий хомяк.
– Стройняш! Откуда ты узнал про Стройняша? – изумлённо высунулась из своего укрытия Галя-ля.
– Так это же я для тебя его соткал! Чтобы в твоём сердце росла любовь и ничего, кроме неё.
– Со-что ты сделал? – Девочка была так удивлена, что села на кровать, свесив ноги, не обращая никакого внимания на приближающуюся угрозу в виде медсестры. – Я его даже от мамы прячу – в коробке из-под абрикосов, на чердаке. А ты узнал… – растерянно разглядывала девочка тонкую светящуюся спиральку на своём плече.
– Удивительный ты, конечно, человек Галя-ля! Маленький, но удивительный! То есть говорящий гусениц тебя ни капельки не впечатляет… А гусениц, читающий мысли, тут же производит фурор?!
– Я про Стройняша вообще никому не рассказывала, даже родителям! – снова заняла горизонтальное положение Галя-ля и даже добровольно высвободила из-под горе-одеяла и пижамных штанов то самое важное место, предназначенное для уколов.
– Ладно, про Стройняша я замолвлю перед мамой словечко. Ты сейчас, главное, не отвлекайся и смотри на меня. – Бармалё перебрался на подушку почти вплотную к девочкиному носу. – Я буду раскачиваться на своём светопроводе туда-сюда, а ты с меня глаз не своди. Лады́-мармелады́?
– Лады-лады, – самоотверженно кивнула Галя-ля.
Бармалё закачался из стороны в сторону, словно светящийся маятник.
– Представь, что укол – это не укол. Иголка – не иголка. Медсестра – не медсестра, – продолжал спокойным монотонным голосом гипнотизировать девочку Бармалё. – Представь, что шприц – не шприц. И в нём не лекарство, а прекраство! Оно затекает в тебя сотней самых красивых, самых светлых оттенков, и на чистом внутреннем холсте твоей души…